«Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе»

Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе (fb2) - Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе (Тайные агенты - 2) 3286K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светозар Чернов

С. Чернов Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

От редактора

Мы опять говорим: «Эту книгу можно читать с любого места». Если вы ещё не знакомы с серией «Тайные агенты», стало быть, судьба привела вас к её середине. Клянусь, не только эту, а и вообще любую книгу можно (а иногда даже нужно!) читать с любого места. Хоть с конца, хоть с середины.

Далее последуют объяснения.

Так вышло, что серию эту мы запустили с конца. Если вы не можете без строгой хронологии и законченности, лучше всего сейчас же бежать, не оглядываясь. Ну, а если вы не сбежали, продолжим. В 2007 году вышел справочник Светозара Чернова «Бейкер-стрит и окрестности». Никто тогда понятия не имел, что никакой справочник холмсианца никогда бы не был написан, когда бы двое, Степан Поберовский и Артемий Владимиров, тогда ещё не назвавшие себя Светозаром Черновым, не писали авантюрный роман, действие которого происходило в викторианскую эпоху – времена Шерлока Холмса. За викторианскую основу, как несложно догадаться, был взят дом на Бейкер-стрит со всем, что его окружало. В процессе сбора материала образовался справочник. Авторы писали его для себя и лишь позже сообразили, что он, возможно, будет интересен не только им. То, ради чего справочник появился, так и осталось бы неизвестным, если бы не внезапная и увы! ранняя смерть одного из соавторов. Это было в 2010. Покойный едва не унёс рукопись с собой в могилу.

Зная о рукописи, я насела на живую половину Светозара Чернова с просьбой позволить опубликовать. Публиковать нечего, злилась половина. Автор умер. Продолжать в одиночестве половина автора отказалась. Последняя часть более или менее завершена – и что толку, если третья, вторая и первая существуют в виде разрозненных фрагментов разной степени незаконченности.

– Дайте, – сказала я. – Дайте мне эту последнюю часть.

Часть эта вышла первой три месяца спустя после смерти Степана Поберовского под названием  «Три короба правды, или Дочь уксусника». В 2013 последовала третья (с конца) часть квадрологии, «Операция "Наследник"». Шесть лет с момента смерти автора ушло на то, чтобы собрать варианты «Потрошителя» и сложить из них… сложить из них ту историю, которая проносилась перед моими глазами в поезде, по пути из Лондона в Уокинг осенью 2009 года. Я читала с экрана размером со спичечный коробок, чертыхаясь от того, что листать приходилось, по десять раз возвращаясь к началу, спотыкаясь о суховатый, трескучий язык немолодого викторианского джентльмена. Таким языком говорит с читателем справочник Бейкер-стрит. Им же разговаривает один из главных героев – Фаберовский, бывший лондонский сыщик. Это его голос рассказывает историю.

– Но, – спросите вы, – если текст так и не был закончен, да ещё и написан сухо, длинно etc. – зачем же подсовывать его нам?

Не потому, что автор потратил на него всю жизнь. Он вполне мог упокоиться вместе с рукописью. Но я читала эту длинную вещь, несмотря ни на что, пока не закончила. К началу главы, описывающей верховую прогулку в Гайд-Парке уже не было никакой осени 2009 года. Была осень 1888, какой-то мужик обещал взять меня в содержанки, подарить ночной горшок и только спрашивал, с цветочками брать или без цветочков. Меня звали то Пенелопа, то Эстер, то инспектор Абберлайн, то Артемий Иванович.

Кровавый маньяк, полиция, эмигранты, социалисты и проститутки, нищета и безумие. Но, как ни парадоксально, история о любви.

Что самое важное? Абсурд. Безумие реальности, в которой не сомневаешься ни секунды. Всё было именно так, потому что по-другому не могло быть.

Поезд прибыл на станцию. Я была в Англии. Прожила в 1888 году до самого возвращения. Боюсь, так и живу там по сей день.

Вот какова эта история.

Версию, которую читала я, авторы признали неудачной. Они так хотели сделать совершенную вещь, что едва не выплеснули младенца вместе с водой. Они утверждали, что мне достался старый текст. Что у них есть свежие, лучшие версии. Оставалась ерунда: их найти.

Всего версий было не то шесть, не то четыре, все хранились в трёх или четырёх вариантах в разных местах, все более или менее одинаково назывались и все содержали фрагменты новых редакций. Я была согласна, что кое-какие места следует улучшить. Охотно соглашалась, что такие-то новые фрагменты существенно лучше, и ими следует заменить старые. Дипломатично пожимала плечами, слушая, что текст вообще нельзя трогать, любая редакция, пусть даже самая лучшая, окажется не Светозаром Черновым, а солоВладимирова, а он без соавтора не хочет, потому что вещь писали вдвоём, etc., etc.

История должна была быть ТОЙ. Это я знала точно.

Я ведь могу сделать копию и работать с ней как душа пожелает? От этого ведь ничего не случится?

А это ради бога, сказал Владимиров.

Но не тут-то было.

Устройство, с которого я читала в поезде, к тому времени не сохранило текст.

Я спросила Владимирова, где ТОТ вариант. Ответить он не мог. Но текст я всё-таки нашла. К этому моменту были перечитаны все старые версии, все исправленные старые версии, все новые версии и выслушаны все диалоги с покойным соавтором, который незримо предстоял перед нами. Эти двое спорили даже так: один за рабочим столом, второй в могиле. Пока они этим занимались, я уже видела текст целым. Из всех версий и вариантов. Пусть даже кое-какие кусочки и придётся оставить только в виде планов, набросков и описаний.

То, ради чего пишется книга, уже было. Они жили. Бывший лондонский сыщик, Стивен Фаберовский и бывший агент III отделения, художник-передвижник, автор ряда бессмертных рукописей Артемий Гурин (он же Владимиров).

Оставалось вырвать согласие живой половины автора. Уговорами. Чтением вслух. Цитатами. Искренними восхвалениями и грубой лестью.

Взяла убеждением и измором.

Теперь оно перед вами. Третья часть с конца, вторая с начала.

Елена Соковенина

24 марта 2016

1.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

– —

ДЕПАРТАМЕНТ

ПОЛИЦИИ

– —

По Особому Отделу

– —

3 декабря 1909 г.

№ 168019

Лично

Совершенно секретно.

Заведующему Заграничной агентурой

Департамент полиции просит Ваше благородие срочно сообщить все имеющиеся сведения о Гурине, состоявшем на службе в Заграничной агентуре в 1883–1888 годах секретным сотрудником.

Полковник

Еремин

2.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Чиновник

ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ

при

Министерстве Внутренних

Дел

–

№ 157

17/29 декабря 1909 г.

Париж

Совершенно секретно

Его высокоблагородию

Заведывающему Особым Отделом

полковнику Еремину

Вследствие запроса Вашего превосходительства от 3 декабря 1909 года за № 168019 имею честь сообщить нижеследующее:

Гурин, он же Артемий Иванов Владимиров, купеческий сын, образования домашнего, происходил из семьи псковского купца 2 гильдии Владимирова. В 1874 году, имея от роду 18 лет, был отвезен собственным отцом из Пскова в Санкт-Петербург для отдачи в услужение купцу 1 гильдии Нижебрюхову, однако его отец, не завершив сего дела и заболев тифом, умер того же года зимою и Владимиров, в три месяца промотав полученное им наследство, оказался безо всяких источников существования, несколько раз делал попытки поступить на частную службу, но различными причинами был вынуждаем оставлять ее. В январе 1874 года поступил классным надзирателем в 3-ю мужскую прогимназию, в связи с чем последовало освобождение сего Владимирова от воинской повинности.

В апреле 1878 года встретился в трактире с означенным купцом Нижебрюховым, коему в частном разговоре сообщил о незаконном ведении дел в прогимназии, причем Нижебрюхов порекомендовал ему сделать формальный донос о замеченных злоупотреблениях.

В июле 1878 года Владимиров был арестован на Лафонской площади у Смольного института за непристойное поведение по отношению к воспитанницам. В связи с таковым проступком был сочтен нетерпимым на воспитательной должности и из гимназии уволен.

Вскоре после того, под влиянием вышеозначенного Нижебрюхова и ввиду полного отсутствия средств к существованию, Владимиров написал письмо на имя исполняющего должность главноуправляющего Третьим Отделением Собств. ЕИВ Канцелярии генерал-адъютанта Селиверстова с предложением услуг. В бытность агентом III Отделения бывал отмечаем как образцовый агент, имеющий к своему делу особую склонность.

В 1880 году с открытием четырехклассной мужской прогимназии в Петергофе был определен туда в качестве классного надзирателя старшего класса.

В 1881 году, после злодейского покушения на жизнь в бозе почившего Государя Императора, явился деятельным членом Святой Дружины и был отмечен денежным вознаграждением 500 рублей за проявленную им бдительность, вследствие чего отправлен с агентурным поручением за границу, в Австрию и Швейцарию под начало г-на де Лагранжа. При передаче дел Святой Дружины в 1883 году Департаменту полиции Владимиров перешел в ведение Департамента и оставлен на своем месте в Женеве с сохранением его прежнего жалования по 200 руб. в месяц. Владимиров-Гурин в Женеве был, по отзыву Зволянского, несомненно внутренним агентом, человеком добросовестным, находился в сношениях с видными представителями эмиграции, в связи с чем переведен в Париж. Все сообщения Гурина представляли интерес и некоторые из них подтверждались фактами. Получал 275 руб. с разъездами.

За участие в разгроме подпольной типографии «Народной Воли» в Женеве в 1886 году получил денежную награду в 3000 франков.

В 1888 году был командирован в Лондон с жалованием 350 руб. Более никаких сведений о нем в делах Заграничной агентуры не имеется.

Чиновник особых поручений

Красильников

Глава 1

13 июля 1888 года

Париж он не любил по двум причинам: во-первых, для уважающей себя европейской столицы в нем жило слишком много русских, а во-вторых, всякий приезд сюда означал для него начало крупных неприятностей.

На этот раз все начиналось вроде бы относительно благополучно. Ранним солнечным утром он высадился на Северном вокзале и шагом отправился по пустынным еще улицам в гостиницу на рю Дону, ставший уже почти родным недорогой отель с милым сердцу английским названием «Чатам». Путешествие было пешим, так как он предпочитал ходить пешком: это полезно и для перистальтики, и для кошелька. Впрочем, сейчас кошелек был пуст и это являлось подлинной причиной его пешего путешествия с багажом подмышкой от вокзала к Большим Бульварам. В его высокой худощавой фигуре, облаченной в длинное дорожное пальто-ольстер с откинутым на спину капюшоном, в тяжелой трости в руке, в гордо поднятой голове с элегантно надетым дирстокером, охотничьим картузом с двумя козырьками и завязанными на макушке ушами, во всем его облике, даже в маленьком кожаном саквояже с привязанной к нему сыромятными ремнями скаткой из пледа и засунутого в него зонта, без труда угадывался надменный сын туманного Альбиона. «Bon matin, Mister!» – обратилась к нему из стоявшей у отеля коляски шикарная дама и попросила помочь ей спустится на тротуар, но мистер прошел мимо, сжав губы в гримасе ледяного презрения. Когда швейцар распахнул перед ним стеклянную дверь, сзади донеслось хоть и с акцентом, но по-русски: «Поляк надутый!» Запоздавшая ассенизационная арба на огромных колесах, проехавшая мимо, обдала его густой волной зловония. И не так обидно было то, что его обругала невесть откуда знающая русский язык проститутка, сколько то, что в ее словах была сущая правда – приезжий и впрямь был поляком. Получив от портье ключи от номера, заказанного и оплаченного русским консульством на имя Стивена Фаберовского, он поднялся наверх, снял дорожный ольстер и дирстокер, и повесил их в шкаф.

Месяц назад он встретился с помощником комиссара лондонской Столичной полиции по Департаменту уголовных расследований Джеймсом Монро, предложившим ему еще раз поработать на благо Британской империи в той же роли, в какой ему уже приходилось выступать в прошлом году. Финансовые обстоятельства были таковы, что Фаберовский согласился не особенно раздумывая, хотя заниматься созданием фиктивной динамитной мастерской в выдуманном правительством ирландском заговоре с целью убить королеву во время празднования золотого юбилея ее пребывания на троне оказалось делом трудным, опасным и, в итоге, совершенно невыгодным – в благодарность он получил на память только серебряную юбилейную медаль. На этот раз Фаберовский был намерен сорвать-таки свой куш.

И вот теперь Монро распорядился о том, что поляк должен выехать в Париж и встретиться там с представителем министерства внутренних дел Российской империи при тамошнем посольстве неким господином Рачковским. В своей телеграмме поляку Рачковский назначил встречу на час дня в кабаре «Моя деревня» где-то на Монмартрском холме.

До встречи было еще черт знает сколько времени, поэтому Фаберовский велел кельнеру принести в номер завтрак и мрачно заглотил большую чашку скверного кофе, в котором плавали неразмолотые куски кофейных зерен, черствую булочку и пересушенный круассан. Спустившись вниз, он пролистал разложенные на столике только что доставленные утренние газеты, но не нашел в них ничего интересного, кроме анонсов объявленной дуэли между разругавшимися вчера в парламенте генералом Буланже и премьер-министром Флоке. Затем он покинул отель и отправился на улицу, где дворник облил его туфли водой из резиновой кишки вместе с асфальтовым тротуаром.

К полудню он устал, проголодался и стал еще более зол и раздражен. Хотелось засесть где-нибудь в кафе, спрятаться среди рабочих и барышень из модных салонов, магазинов и швейных мастерских, заполнивших все заведения в этот святой для всех парижан час завтрака, но пора было искать назначенное место. Выйдя на улицу Тулуз, он поднялся по ней до крутой лестницы, выходившей прямо на кабаре, устроенное под ветряной мельницей, и спросил дорогу. Веселый могильщик с лопатой на плече, возвращающийся после завтрака обратно на старое кладбище Сен-Венсан, проводил его почти до самого искомого кабачка. Заведение «Моя деревня» на углу улиц Соль и Сен-Венсан оказалось небольшим приземистым домиком с садом, отделенным от улицы низкой оградкой и тремя ивами, за которыми сиротливо ютился простой стол с двумя лавками. Внутри кабаре представляло собой небольшой полутемный зальчик с пианино и несколькими столиками.

Фаберовский сел у столика напротив двери и, заказав стакан легкого кисловатого пикколо, стал наблюдать за входящими. Наконец, один из вошедших привлек его внимание. Это был высокий, плотный, цветущего вида человек, с густыми черными усами и румяным добродушным лицом, в петличке скромного сюртука которого краснела узкая ленточка ордена Почетного Легиона. Человек сел за соседний столик и сосредоточенно рассмотрел всех находившихся здесь. Потом достал из-за пазухи старый нумер «Нового Времени», который должен был служить по договоренности с Рачковским опознавательным знаком, разложил его перед собой и заказал себе бутылку божоле и пулярку с салатом ромен. Он явно располагался здесь надолго.

Фаберовский пересел к нему за стол.

– Прошу прощения, мсье, что пригласил вас в это странное место, но сейчас среди высшего общества становится модно посещать Монмартр, – пояснил собеседник Фаберовского. – Вот и приходится совмещать приятное с полезным, осваивать здешние заведения.

– Та ласковая панна около хотелю имеет отношение к пану Рачковскому? – спросил поляк.

– Шарлотта, – снисходительно улыбнулся Рачковский. – Она не привыкла общаться со стесненными в средствах. Но мне же надо было убедиться в вашем прибытии. Кстати, вы, наверное, хотите есть? У нас еще достаточно времени, сейчас сюда должен прибыть еще один экземпляр, некто Гурин, с которым вам придется иметь дело.

Хозяйка, мадам Адель, принесла поляку бифштекс и стакан желтовато-зеленой анисовой водки, разбавленной содовой.

– М-мм-м, надо сказать, что здесь неплохо готовят, – сказал Рачковский, отведав принесенные хозяйкой блюда. – Если убрать со стен эти жутковатые картинки, – русский чиновник кивнул на стену, где висели несколько панно, изображавших историю кровавых преступлений Тропмана, вырезавшего ради денег целую семью: двух мужчин, беременную женщину и пятерых детей, и его казнь у тюрьмы Ля Рокет, – сюда можно будет приводить даже великих князей.

Фаберовский не захотел поддержать разговор на опасную тему о великих князьях. Десять лет назад, по рекомендации своего деда, жандармского полковника Фаберовского, поляк поступил на службу в Третье отделение в качестве заграничного агента. Третьего отделения уже давно не было, и поляк мог только догадываться о том, какие нравы господствуют ныне в ведомстве, замещавшем это пресловутое заведение. Возможно, это была проверка на лояльность, а при его катастрофическом положении с деньгами он не мог рисковать.

– Петр Иванович! Петр Иванович! – раздался от двери взволнованный оклик. – Господи Иисусе, вы здесь!

Рачковский привстал из-за стола и к нему бросился невысокий упитанный человек в грязновато-серых чесучовых штанах и вытертом на локтях темном твидовом пиджаке с блестящим жирным следом поперек живота от кабацких столов.

Чиновник по-отечески приобнял новоприбывшего и тот, повизгивая от радости, поцеловал начальника в плечо.

– Присаживайся, Артемий Иванович, – сказал Рачковский. – Что будешь?

– Все. Лишь бы не лягушек. Меня от этих тварей что-то тошнит.

– Когда это ты лягушек успел отведать? Мне же тебя ни разу не удалось заставить их попробовать.

– Тут такая история вышла! – всплеснул руками Артемий Иванович. – Мы с Ландезеном уговорили швейцарских народовольцев лягушек разводить, а они все разбежались…

Рачковский пояснил поляку, что Ландезен – другой заграничный агент русского правительства, и заказал Артемию Ивановичу лукового супа в горшочке.

Из рассказа Гурина выяснилось, что два года назад Ландезен на дружеской попойке русских эмигрантов в Женеве в задней комнате кафе «Грессо» рекомендовал его в качестве крупного специалиста по разведению лягушек и предложил использовать опыт и таланты Артемия Ивановича в этой области для пополнения эмигрантской кассы и одновременно для сплочения товарищей общим трудом по очистке лягушачьих водоемов от водорослей с целью получения выгоды, в том числе в денежном выражении. Сам Артемий Иванович поддержал энтузиазм и постарался представить дело в наиболее выгодном свете.

– Лягушка – вещь капитальная! – говорил он. – Затраты на нее пустяковые, а прибыль до трехсот процентов! Представляете, с каждого головастика мы получим пятьдесят франков чистого барыша!

– Но как же пятьдесят франков, когда в ресторане порция лапок и десятой доли не стоит? – спрашивали сомневающиеся.

– Так то ж уже мертвая лягушка, а я говорю о живых! Мы будем их сдавать в аренду для воспроизводства!

Неожиданно этой идеей загорелся сам патриарх русской эмиграции Петр Лавров и дал поручение Артемию Ивановичу составить инструкцию для товарищей по технологии разведения съедобных земноводных. И дело закрутилось. Ландезен пообещал Артемию Ивановичу помочь, но затем от этого дела увильнул и инструкция была составлена лже-лягушатником единолично. Эту инструкцию предполагалось напечатать в качестве приложения к 5 номеру «Вестника «Народной Воли», но в одну ноябрьскую ночь 1886 года по наводке Ландезена Артемию Ивановичу и еще одному агенту, французу Анри Бинту, вместе с нанятым ими швейцарским медвежатником было велено разгромить женевскую типографию. Для Артемия Ивановича это был страшный удар. На его глазах Бинт рассыпал готовый набор его трехмесячного труда, который мог стать для начинающего автора первым печатным изданием. С горя он напился, благо что Бинт обнаружил в типографии бутылку коньяку, и устроил на сонных улицах Женевы настоящий дебош, результатом которого оказалось попадание в полицейский участок.

Но вскоре Лавров утешил Артемия Ивановича, пообещав, что к весне они найдут способ напечатать инструкцию. Заказ на ее изготовление действительно был размещен в подпольной типографии в Париже, но надо же такому случиться – в феврале, как раз когда все было готово для печати, и эту типографию обнаружили и тоже разгромили!

Однако дело все-таки не заглохло. Благодаря кипучей революционной энергии, подогревавшейся мечтами о возможных барышах, русская община закупила по каталогу племенных головастиков и арендовала небольшой пруд в окрестностях Женевы на летний сезон, истратив все деньги, имевшиеся у «Народной Воли» для революционной борьбы.

– Это ничего, – говорил сомневающимся Лавров. – Я чувствую, что это мероприятие принесет нам больше денег, чем даже мы получили от Лизогуба!

– Да мы не только этого царя на такие деньги казним, – поддерживали Лаврова сторонники террористической борьбы, – мы на них его потомков сто лет потом казнить будем!

Артемий Иванович был посажен у пруда старшим смотрителем на символическое жалование, ему даже сняли комнатку по соседству. По субботам и воскресеньям из города приезжали унылые революционеры, неумело возили граблями по дну пруда, как требовал Артемий Иванович, и таскали туда воду ведрами от колодца.

Среди них особенно выделялся долговязый хохол с тараканьими усами, который постоянно ломал себе руки, ноги и ребра. Все товарищи звали его Мишель, хотя его матушка, поехавшая вслед за ним в эмиграцию, чтобы ее сыночек не остался там без присмотра и не попал под влияние нехороших людей или оглобли конки, утверждала его происхождение по ее линии из рода графьев Соллогубов. Он и от товарищей требовал, чтобы его называли Сигизмундом.

– Как же тебя матушка называет? – приставал к нему Артемий Иванович. – Сизей?

– Нет, по-другому… – смущался Мишель.

– Ну вот что, – обычно начинал самодурствовать Артемий Иванович. – Раз у тебя такое нецензурное имя, полезай в пруд. Там Петр Лаврович давеча очки обронил.

Во время этих очкоискательств Мудя и нашел под водою свой конец. Ему были учинены пышные похороны. Его матушка вместе с его сожительницей, разведенной купчихой мадам Казаковой, на пару закатили настоящий пир на берегу пруда, на который съехались голодные товарищи не только из Женевы и Парижа, но даже несколько представителей из России.

– В этом грязном пруду последний раз екнуло пламенное сердце, отдававшее все свои соки лону русской революции… – сотворил Артемий Иванович гражданскую панихиду, после чего взял жестяную тарелку и стал обходить пирующих товарищей для сбора денег на покупку паровой землечерпалки и на новые очки безутешному Петру Лаврову, не сумевшего по причине их отсутствия приехать из Парижа с деньгами на празднество.

На собранные гроши удалось прикупить только траурный венок, который был пущен мадам Казаковой и матерью с борта лодки на воду в том самом месте, указанном Артемием Ивановичем, где их сын и муж пускал последние пузыри. Лодка оказалась очень неустойчивой, а Артемий Иванович нетрезв, и спустя несколько минут они тоже пускали здесь пузыри, но на их похороны денег уже не было и они были похоронены за счет кантона. С этих пор энтузиазм остальных вовсе заглох и пруд был отдан Артемию Ивановичу в единоличное попечение, в то время как революционеры с жаром и пеной у рта обсуждали грядущие многомиллионные дивиденды, сидя в женевских кафе за купленным на последние деньги пивом. К началу июля пруд пересох и племенные лягушки бесследно исчезли. Артемий Иванович понял, что ему тоже пора исчезать, что тут же и сделал, предварительно испросив последний кредит у революционеров на хлорную известь для освежения воды, пообещав получить в Париже компенсацию у Лаврова и тут же все вернуть.

– Одним словом, мсье Фаберовский, – сказал Рачковский, многозначительно подняв вверх палец – ваш будущий сотрудник, мсье Гурин, съел, как говорят французы, лягушку – растратил все общественные деньги господ женевских революционеров. Прошу знакомиться.

– Я не виноват, – приподнял над стулом свой зад Артемий Иванович и пожал руку поляку. – Они сами перестали приезжать воду в пруд носить!

– А вы не боитесь, пан Артемий, что вас из Женевы бить приедут или здешние о вас прознают? – спросил Фаберовский.

– Боюсь. Только покамест они не приедут, у них ни копейки не осталось, а чтобы прознать здешним, так тамошним не на что телеграммы посылать. Но все равно мне бы куда припрятаться, неровен час – убьют.

– В Лондоне скроешься. Да, – сказал Рачковский, глядя на приунывшего поляка, – я понимаю, о чем вы думаете. Но денег-то у вас нет! А у меня немножко есть.

– И что же нам предстоит делать?

– Я знаю, – сказал Артемий Иванович. – Мы с вами в Лондоне бомбы делать будем.

Рачковский подтвердил, что их общей целью действительно будет создание настоящей динамитной мастерской в Восточном Лондоне, в районе, с давних пор облюбованном как русскими эмигрантами, так и ирландскими динамитчиками. На замечание поляка, что Ист-Энд заполонили евреи, которые вскоре вовсе выживут оттуда ирландцев, Рачковский возразил, что мастерскую они заводят не на столетия, а на несколько месяцев.

– Как вы сами только что убедились из рассказа господина Гурина, русская революционная эмиграция в Швейцарии нейтрализована им надолго. Мы со своей стороны надеемся проделать что-то похожее здесь, во Франции. Но остается Англия, которая наотрез отказывается сотрудничать с русским правительством в деле наказания русских террористов. Тем не менее в этом отношении наметился некоторый прогресс, когда в июне я посетил Лондон и встретился с мистером Монро. Хотя английская тайная полиция по-прежнему отказывается помогать нам открыто, некоторую тайную помощь она готова нам оказать – конечно, в обмен на услуги с нашей стороны.

Рачковский огляделся вокруг и, убедившись, что никто из немногочисленных посетителей кабаре не проявляет к ним ни малейшего интереса, продолжил, понизив голос:

– Мы договорились о том, что мистер Фаберовский со стороны британского правительства и господин Гурин со стороны русского организуют нечто вроде динамитного товарищества на паях, в которое будут входить ирландские террористы из Ирландского республиканского братства, за которыми охотится Монро, и наши русские революционеры, которые интересуют меня. После провала прошлогоднего заговора, ставившего целью произвести взрыв Вестминстерского аббатства во время празднования юбилея королевы Виктории, ирландцы намерены в этом году убить министра по делам Ирландии Бэлфура. Наши драгоценные товарищи революционеры должны им в этом помочь, с тем чтобы и те в свою очередь помогли устроить покушение на Его Величество государя императора.

– Видали мы о прошлом годе ваших ирландцев, – сказал Артемий Иванович, отвлекаясь от супа. – Цирк, да и только!

– А кто именно из ирландцев будет готовить динамит? – спросил поляк.

– Вы их даже, наверное, знаете. Некий Патрик Конрой, участник восстания фениев шестьдесят седьмого года, и Шон Даффи, о котором говорят, что он участвовал в подготовке взрывов в лондонской подземке в восемьдесят четвертом. Вашей непосредственной задачей будет обеспечение организации динамитной мастерской и возникновения взаимных обязательств между русскими и ирландцами. Разумеется, Боже упаси вас допустить, чтобы та или иная сторона добилась своих целей. Они ни в коем случае не должны выйти из-под вашего и нашего присмотра. Должен также предостеречь вас обоих от контактов с русскими представителями в Лондоне как по министерству иностранных дел, так и по духовной части. У них всех в Лондоне свои интересы, и если они узнают о наших действиях, то немедленно донесут по начальству, а это наверняка получит превратное толкование.

– Добже. Предположим, нам с паном Артемием все удалось. Британское и русское правительства берут террористов в оборот и получают с этого свои дивиденды. А что будет с нами?

– Артемий Иванович просто покинет Англию, а мистер Фаберовский, как мне обещал Монро, исчезнет и возродится под другим именем как добропорядочный натурализованный британский гражданин. Считается, что английское правительство не забывает оказанных ему услуг.

– Единственное, чего я не понял, так это какое отношение имеет чиновник, призванный выполнять роль чичероне для высокородных мышиных жеребчиков, ко всем этим высоким международным заговорам?

– Так Петр Иванович самый главный наш начальник! – льстиво воскликнул Артемий Иванович, пытаясь языком достать до донышка опустошенного горшочка. – Он чего хочешь может тут сделать. Хошь – еще один супчик мне закажет, хошь – революцию сделает. Он же всей нашей русской политической агентурой заграницей заведует!

3.

ДЕЛО № 153-3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА РАЧКОВСКОГО – ФАБЕРОВСКОМУ

31 июля 1888 г.

Гурин с Джозефом Рендлом и Джеймсом Корнеллом приезжают на вокзал Чаринг-Кросс 1 августа утренним поездом.

Рачковский

Глава 2

1 августа, в среду

Через неделю после того, как Фаберовский отбыл из Парижа обратно в Лондон, Артемий Иванович Владимиров, он же агент Гурин, собрался вместе с ирландцами вслед за ним.

Артемий Иванович встретился с обоими уже на Северном вокзале в Париже. Один из них, молодой рыжий Шон Даффи, ехавший по паспорту Джеймса Корнелла, производил приятное впечатление своим спокойным и ухоженным видом. Второй, ехавший как Джозеф Рендл, высокий и тощий, изрядно поживший на своем веку Патрик Конрой, был его полной противоположностью. У него было болезненное, обросшее густой спутанной темной бородой красное лицо со впалыми глазами. Он носил мягкую фетровую черную шляпу, опущенную на лоб, очень длинное черное однобортное пальто и стоптанные ботинки.

Еще в поезде он завязал с Артемием Ивановичем разговор, в котором изложил на собственном примере всю историю ирландских националистов от своего рождения до восстания фениев в шестьдесят седьмом году. На Даффи эти эпические повествования навевали смертельную скуку, а когда Конрой предлагал своему спутнику познакомить русского коллегу с новейшей историей ирландских террористов, отговаривался, что после двух месяцев вынужденного воздержания по требованиям конспирации он чувствует такое жжение, что даже на диване сидеть не может, не то что про динамитчиков рассказывать.

Едва попав на паром, Даффи немедленно взялся за ликвидацию своего болезненного состояния. Артемий Иванович с Конроем еще не успели пройти таможенный пост, как молодой ирландец уже прохаживался по палубе под ручку с какой-то дамочкой.

– Дурак! – Конрой в сердцах стукнул своей палкой с круглым набалдашником по перилам трапа. – Опять какую-нибудь болезнь подхватит, а лечить его будет не на что!

На пароходе Артемий Иванович сразу же оставил ирландцев и в общей мужской толпе направился вниз, в буфет. Судно еще не отвалило от берега, но здесь уже бойко торговали спиртным. Заказав для пробы виски с содовой, Владимиров отошел к столику, за которым уже сидел небольшого росточку мсье с огромной картонной папкой, которую бережно положил на колени.

– Вы, кажется, из наших? – спросил Артемий Иванович по-русски.

– И что с того? – напрягся мсье.

– Да просто удивляюсь я на вашу папочку. Это что, аттестат половой зрелости от бердичевского ешибота?

– Не ваше дело! – мсье снял папку с колен и спрятал ее за спину.

– А ну, покажь! – обрадовался развлечению Артемий Иванович и, перегнувшись через стол, потянулся рукою к папке.

Мсье замер и зубы его лязгнули от страха.

– Я дорого продамся! – пробормотал еле слышно он.

Артемий Иванович ошалело отдернул руку. Небольшой оркестрик, расположившийся рядом со стойкой буфета, заиграл бравурный марш, знаменовавший отплытие парохода от берега. Воспользовавшись моментом, мсье вскочил и бросился прочь, оставив недопитый стакан с хересом. Артемий Иванович запил показавшийся ему отвратительным виски трофейным хересом и отправился на поиски своего сбежавшего собеседника.

Поднявшись на верхнюю палубу, он заметил ирландцев. Даффи держал дамочку уже не под ручку, как четверть часа назад, а страстно обнимал вокруг талии. Конрой же, опершись обоими руками о палку, стоял рядом и, все более и более распаляясь, рассказывал им, как вот такой же ночью он вместе с другими фениями выгружал на берег оружие со шхуны «Надежда Эрин», а этот американец, мерзавец генерал Миллен, проваливший в прошлом году все труды по взрыву в Вестминстере, отказался сходить с корабля и вернулся на нем обратно.

Артемий Иванович вдруг почувствовал, что он одинок. Ему тоже захотелось стоять здесь на палубе в обнимку с какой-нибудь восхищенной дамой и рассказывать ей о своих богатырских подвигах во славу царя и Отечества. Он оглянулся вокруг, но все дамы были заняты. И пропадала невостребованной и его белоснежная сорочка, надетая ему лично Рачковским всего неделю назад, и не штопанные ни разу носки, о невозможности показать которые он более всего жалел, и даже чисто выбритый и надушенный настоящим кельнским одеколоном подбородок.

Тут его взгляд привлек седой французский полковник в синем мундире с витыми шнурами на груди, красных штанах и начищенных до блеска сапогах, который величественно сидел на деревянной скамейке рядом со световым люком и держал на шелковом поводке красного, как английский пехотинец, омара.

– Простите, а чем он питается? – спросил Артемий Иванович, присаживаясь рядом.

– Он уже стар и ему это совсем не нужно, – ответил полковник. – К тому же у него паралич, и он не может шевелить челюстями. Я везу его в Лондон, чтобы показать лучшим медицинским светилам.

– Это, наверное, будет дорого стоить, – сочувствующе сказал Артемий Иванович.

– Да, но он мой старинный друг и ради него я готов понести сколь угодно большие расходы.

– Я тоже очень люблю омаров. Но, что ни говори, больно они дороги.

– Вы правы, мой юный друг. Но что самое в них отвратительное, их надо купать каждые двадцать три минуты, иначе у них пересыхает глотка. – Полковник встал, достал часы и отщелкнул крышку. – У нас в распоряжении есть еще пять минут. А что вы думаете о дуэли между генералом Буланже и Флоке?

– Ужасно! – на всякий случай сказал Артемий Иванович, который ничего не слышал о такой дуэли, и тоже встал.

– Я уверен, что этот Флоке сотворил какую-нибудь подлость, – сказал француз и, взяв Артемия Ивановича под локоть, повел по палубе, волоча за собою на ленточке своего омара. – Подумать только, какой-то престарелый адвокат ранил в поединке на шпагах боевого генерала! Не сомневаюсь, что генерал Буланже проявил благородство, подставив себя под удар. Эти штатские лишены всякого понятия о чести, из-за них Франция проиграла пруссакам войну и именно они мешают теперь нам отнять у канцлера обратно Эльзас и Лотарингию!

– Не пора ли нам промочить глотку? – прервал речь полковника Артемий Иванович.

– Да-да, мы едва не опоздали!

Полковник решительно подтащил Владимирова и омара к борту и опустил последнего на ленточке вниз. Стравливая понемногу, он спускал своего красного друга все ниже и ниже, пока тот не зацепился за леера первой палубы.

– Проклятье! – воскликнул француз. – Держите ленточку, я пойду отцеплять. Если мы сейчас промедлим, мой Хаям погибнет.

Однако полковник не сумел отцепить омара несмотря на все свои старания, поскольку сабля и матрос, который за эту саблю ухватил, мешали ему перелезть через леер.

– Сейчас иду! – закричал Артемий Иванович и заметался, не зная, куда деть ленточку.

На свою беду как раз в этот миг на палубе появился совсем было успокоившийся мсье с папкой под мышкой.

– Ага! – взвизгнул Владимиров. – Сюда! Живо! Я к тебе обращаюсь, боярин иерусалимский!

Мсье не рискнул противиться властному голосу и покорно взялся за ленточку. А Артемий Иванович загрохотал вниз по трапу.

Когда он подбежал к полковнику, мимо пролетел омар, а за ним, извиваясь змеей, пролетела и вся ленточка целиком, причем, к своему ужасу, Артемий Иванович не увидел держащегося за ее конец мсье. Это означало, что, никем не удерживаемый, омар неотвратимо должен был упасть в море.

– Человек за бортом! – заголосил Артемий Иванович и метнул в темноту спасательный круг.

Поклонник Буланже впал в какое-то оцепенение, мертвой хваткой вцепившись в леер и вперив взгляд в пенящуюся полосу у ватерлинии.

– Сейчас мы его спасем! – следом полетел еще один, а потом и еще. Владимиров так увлекся, что двинулся вдоль борта, бросая в море все встречавшиеся ему круги. За нижней палубой последовала вторая. Потом он выбрался наверх и уже окончательно избавил пароход от всех спасательных средств, кроме шлюпок.

Пароход натужно загудел и застопорил машину. Забегали матросы. Где-то внизу панически верещали женщины и раздавался голос полковника: «К оружию! К оружию!». Пассажиры встречного парома с интересом взирали на возникший переполох в бинокли и подзорные трубы.

Оставались шлюпки, и теперь Артемий Иванович решил взяться за них. Внезапно голова его, встретив на пути стальную шлюпбалку, наполнилась невесть откуда взявшимися мыслями о полногрудых русалках, которые, казалось, звали его из морской пучины. Владимиров с готовностью сделал два шага к борту, но был остановлен матросом, с вежливой улыбкой отпихнувшим его подальше от края, после чего Артемий Иванович рухнул на палубу.

Приведенный в себя с помощью нюхательной соли, он бросился на поиски ненавистного мсье, горя желанием посчитаться за происшедший из-за его безалаберности конфуз.

– Христа им мало, – бормотал он, спускаясь по узкому крутому трапу и потирая ушибленный лоб, – за меня принялись…

Он нашел своего врага в буфете, где тот, боязливо озираясь, поедал сандвич, подставив под подбородок для сбора крошек трясущуюся от страха ладонь. Вся едущая в Англию публика, нуждавшаяся в изрядной доле горячительного, чтобы успокоить расстроенные неожиданной тревогой нервы, бурно обсуждала происшедшее. Артемий Иванович также заказал себе выпить. Стакан горячего грога изменил его настроение и ослабил волнующие кровь крики русалок, до сих пор звучавшие в голове. Владимиров подошел к мсье и сказал:

– Нет у вашего брата ни малейшего понятия о чести. Ничего доверить нельзя. Сейчас вот как выкину твою папку за борт – будешь тогда знать!

– Ой, мне до ветру нужно, – посиневшими от страха губами прошептал мсье и, прижимая к себе заветную папку, задом юркнул в дверь.

Артемий Иванович, который и сам был не прочь узнать местонахождение гальюна, пошел следом и успел заметить, как захлопнулась за мсье фанерная дверка ватерклозета.

Из-за поворота коридора вышел полковник, ведомый женщиной, которая заботливо уговаривала его сделать укол и не волноваться.

– Да-да, я сделаю укол, – сказал полковник. – А когда проснусь, меня встретит мой друг, такой же веселый, как и всегда.

– А что, омара не спасли? – спросил у женщины Артемий Иванович.

– Ничего страшного. Это уже четвертый за сегодняшний день. Одного переехал фиакр, а два других выпали из поезда. У нас в каюте их целая корзина.

Полковник с сиделкой ушли, а Артемий Иванович прислушался к тому, что происходит за дверью гальюна. Оттуда доносилось понятное, но какое-то необыкновенно энергичное сопение и натужное пыхтение, словно там возился запорный слон. Потом наступила полная тишина. Артемий Иванович постучал, но никто не пожелал ему ответить. Русалки в голове уже не пели, зато в брюхе все настойчивей раздавались гораздо менее сладостные звуки.

– Эй, как тебя, чего ты спрятался? – стукнул в дверь кулаком Артемий Иванович. – Обиделся на что? Оказывается, у полковника принято омарами разбрасываться. Да выходи же, мне тоже надобно!

Когда терпеть стало невмоготу, Владимиров двинул в дверь плечом и она, сломав шпингалет, распахнулась.

В сортире никого не было, только рядом с унитазом сиротливо стояла папка. Артемий Иванович перекрестился, но долго раздумывать не стал и, закрыв иллюминатор, чтобы не дуло, взгромоздился на стульчак. Испытав душевное облегчение, Артемий Иванович заглянул в папку, но в ней была только огромная групповая фотография, рожи на которой показались ему знакомыми.

Однако вопрос, куда делся мсье, не давал ему покоя. Оставив папку в гальюне, он отправился в обход всего парохода и даже спустился в кочегарку. Здесь его глазам предстало странное зрелище. На куче угля сидел здоровенный англичанин в кочегарской робе и курил, а рядом с ним лопату за лопатой бросал уголь в топку тщедушный человек в пальтеце, удивительно похожий на исчезнувшего мсье.

Когда с парохода уже отчетливо были видны белевшие во мгле меловые скалы Дувра, Артемий Иванович вновь вышел на верхнюю палубу. Даффи один, без дамочки, расслабленно сидел на скамейке, где когда-то восседал полковник с омаром, а Конрой прохаживался перед ним взад-вперед, заложив за спину руки с зажатой в них палкой.

– Вы когда-нибудь видали такое? – сказал им Артемий Иванович, потирая шишку на лбу. – Я пошел с одним жидом в сортир. Захожу, а его уже нет! Какая все-таки опасная штука эти новомодные ватерклозеты!

– Жиды поопасней всяких ватерклозетов, – угрюмо сказал Конрой. – В Ист-Энде вы с трудом найдете ватерклозет, зато жиды там на каждом шагу. Вы еще увидите: когда мы займемся делом, если кто нас и выдаст, так это они.

– Слышал я про ваши свары с ними из-за мест на барахолке. Но меня они не касаются, так что идите вы с ними куда угодно, только подальше и в задницу.

* * *

В темноте раннего августовского утра пароход навалился на пирс, как пьянчужка на кабацкую стойку, и изрыгнул на освещенную фонарями и продуваемую ветрами пристань всех своих пассажиров.

Ирландцы послушно следовали в толпе за Артемием Ивановичем, который все еще находился под впечатлением мсье из гальюна. Он постоянно вертел головой и даже подпрыгивал, надеясь увидеть голову своего знакомца среди колышущейся поверхности котелков, цилиндров и женских шляпок.

Владимиров добрел вместе со всеми до английского железнодорожника, задававшего каждому один и тот же вопрос, а затем распределявшего пассажиров по разным вагонам стоявшего здесь же на Адмиралтейской набережной дуврского почтового. Внезапно над толпой, как полковой штандарт, взвилась знакомая Артемию Ивановичу папка, которую мсье, видимо, приподнял над головой, чтобы уберечь от давки. Артемий Иванович устремился, расталкивая публику, вперед, к обладателю папки. Но тут между ним и папконосцем возник железнодорожник в своем черном мундире и задал вопрос, сначала по-английски, а затем, видя, что Артемий Иванович не понимает, по-французски – следует ли джентльмен на вокзал Виктория. Вопрос показался Владимирову совершенно глупым: куда же еще, если не на вокзал. Ведь там его будет ждать поляк!

– Мне за этим господином, – снисходительно ответил Артемий Иванович.

Англичанин указал на вагон и Владимиров побежал догонять мсье, который уже занял свое место в купе. Убедившись, что папка вместе с ее владельцем находятся там, он забросил один саквояж в сетку над диваном, а второй раскрыл и запустил туда руку по самый локоть, чтобы найти среди носков, пачки титульных листов от ненаписанных рукописей и ключей от гостиниц, из которых его выгоняли, футляр дорожного стаканчика. Мсье, сидевший на противоположном диване, закрылся от него папкой и не дышал.

Вдоль поезда прошли контролеры, проверяя билеты и записывая номера багажных квитанций.

– Чего это им понадобились багажные квитанции? – спросил Артемий Иванович, прилаживая стаканчик между колен. Он видел, что мсье смертельно боится его, и это его очень веселило.

– Вы не знаете, что этот поезд приходит в разные вокзалы? – заискивающе улыбаясь, спросил мсье.

– А сегодня он куда приходит? – спросил изумленно Владимиров.

Поезд дал предупредительный свисток.

– Будете ли вы любезны, чтобы закрыть дверь? – жалобно намекнул мсье, кутаясь от утренней прохлады в тонкое пальтецо.

– Не буду, – буркнул Артемий Иванович. – Ты зачем омара отпустил? Да за такое дело в участок!

– А вы знаете, что мы уже в свободной стране?

– Какой еще стране?

– Англии. А здесь нас, социалистов, таким как вы, не выдают.

– А каким выдают? – в полнейшем недоумении спросил Артемий Иванович.

– Долой самодержавие! – дрожащим голосом сказал мсье, встал и сделал шаг к двери, но перед самым его носом она была закрыта кондуктором, и поезд тронулся.

Артемий Иванович почувствовал, что у него похолодело все, даже уши. «Боже милостивый! – подумал он. – Так он из революционеров! И у него групповая фотография всей нашей коммуны «Трудовая лягушка» на празднике головастиков! Ну конечно, он послан, чтобы отомстить за Женеву!»

Владимиров стал искать пути ко спасению. Можно было попытаться выпрыгнуть в окно, но за окном стремительно мелькали телеграфные столбы. Поезд шел так быстро, как Артемию Ивановичу не приходилось ездить даже во Франции. Краем глаза он заметил, что социалист тоже смотрит на окно.

«Наверное, он хочет сбросить меня с поезда, – решил Артемий Иванович. – Но у него ничего не выйдет, в окно я не пролезу. Я толстопузый. Нешто в дверь? Но это то же самое. Разве с другой стороны…»

Но с другой стороны столбы мелькали с тою же скоростью.

«У меня в саквояже есть крепкий галстук. А если броситься на этого субъекта и задушить его? Нет, вон он какой вертлявый. И вдруг у него нож? Или револьвер? Уж лучше повеситься, говорят, это не больно».

Он поднял глаза на электрическую лампочку, тихо жужжавшую под потолком, и одновременно с ним социалист тоже задрал голову вверх, слегка приподняв ее на длинной шее над укрывавшей его папкой.

Артемий Иванович безвольно закатил глаза и впал в спасительное забытье. В таком состоянии он проделал весь оставшийся путь и даже не заметил, как поезд расформировали, к вагонам, идущим на вокзал Чаринг-Кросс, присоединили паровоз и он поволок их через мост на левый берег Темзы. Он очнулся, когда поезд был уже над серединой реки, и взглянул в окно. Нескончаемые баржи, стоявшие у пристаней, паровые катера, снующие по блестящей в свете тысяч фонарей воде – все это было способно удивить даже Владимирова, побывавшего не только в Петербурге, но и в других столицах Европы. Вид, внезапно открывшийся с моста на реку, так поразил Артемия Ивановича, что он забыл про социалиста, опустил окно и высунулся по пояс.

Поезд втянулся под залитый электрическим светом шатер вокзала. Воспользовавшись тем, что Артемий Иванович отвлекся, социалист тихо приоткрыл противоположную дверь купе и выскользнул наружу. Раздался глухой удар и сдавленный крик. Состав, скрежеща, остановился, а Артемий Иванович все так же продолжал таращить глаза, торча в окне. Он не видел, что произошло с социалистом, поэтому имел все основания считать, что тот специально зажал его окном в этой проклятой двери, которую ему придется носить на себе теперь уже до самой смерти, или пока он не похудеет. Кондуктор шел вдоль вагона, собирая билеты. Дойдя до купе с Владимировым и подождав некоторое время, он все же решился открыть дверь в надежде, что джентльмен, торчавший из окна, останется внутри. К изумлению кондуктора, Артемий Иванович открылся вместе с дверью, так и не покинув окна, а вместо его лица перед кондуктором возникла обтянутая застиранными штанами задница. Артемий Иванович отчаянно сучил ножками в воздухе. При помощи кондуктора и сочувствовавшей публики он был освобожден и установлен на землю. Таможенные чиновники проверили в купе багаж и разнородная толпа мужчин и женщин устремилась к зданию вокзала, торопливо суя носильщикам багажные квитанции. Казалось, тот же могучий инстинкт, который заставляет жителей джунглей мчаться прочь от пожара равно льву и суслику, гнал их – будь то пассажир третьего класса или первого – в одном направлении: к вокзальному ватерклозету. Отдав билеты кондуктору, Артемий Иванович сердито растолкал зевак и побежал по дебаркадеру, размахивая саквояжами, пока не выскочил на привокзальную площадь.

И тут он вспомнил об ирландцах. Растерянно оглядевшись, он обнаружил, что тех и след простыл – они потерялись еще в Дувре. «Что же я скажу поляку? – в панике подумал Владимиров. – И Рачковскому?»

И он бросился обратно в надежде поправить дело. Почти час он бегал по вокзалу с одного дебаркадера на другой, мешал пассажирам и беспрерывно причитал, пока его, наконец, не остановил полицейский, уже давно заприметивший этого странного иностранца.

Оказалось, что Артемий Иванович не может ни слова понять из учтивой речи констебля. Он вдруг понял, что не только проклятые ирландцы куда-то задевались, так еще и поляк не встретил его. Крупные слезы покатились по его щекам.

Констебль жестом предложил ему следовать за ним. Они вышли на шумную привокзальную площадь, забитую всевозможными омнибусами и экипажами самых странных форм и цветов. Здесь полицейский вдруг нырнул в небольшой магазинчик, где хозяин, после недолгого совещания с этим представителем власти обратился к Артемию Ивановичу на довольно сносном французском языке:

– Не есть ли мсье тот самый мсье, который потерялся на вокзале Виктория и которого разыскивает некий джентльмен, называющий себя Фаберовский?

– Да-да, – трагически подтвердил Артемий Иванович, для убедительности постучав кулаком в гулкое брюхо, и всхлипнул. – Я потерялся.

– Успокойтесь, мсье, – сказал лавочник, – вы уже нашлись. Сейчас констебль посадит вас на площади на омнибус, идущий на вокзал Виктория, а там вас встретят.

И его встретили.

– Пан уехал до иного вокзалу? – зло спросил Фаберовский, пребольно ткнув Артемию Ивановичу в грудь рукоятью своей тяжелой трости. – Ирландцы с вами?

«Вот оно, началось…» – подумал Артемий Иванович.

– А я их отпустил, – сказал он. – Я подумал: зачем они нам?

– Как говорил ксендз Жмудовский у нас в Спале, – поляк постучал перстом себе в лоб, – если человек мертв – то до Страшного суда, а если глуп – то это навечно.

Глава 3

Высокий двухколесный хэнсомский кэб подъехал к подъезду шикарного четырехэтажного здания на Брук-стрит и остановился.

– Нет, я не вылезу, – раздался изнутри дрожащий голос Артемия Ивановича.

Фаберовский откинул кожаную полость, распахнул створки и соскочил на землю.

– Ну же, пан Артемий! – встав одной ногой на подножку, поляк дотянулся до полы пиджака Артемия Ивановича и попытался вытянуть его наружу, но бравый лягушковод и разрушитель швейцарской эмиграции вцепился пальцами в край сиденья и стал отчаянно лягаться.

Мало того, что Артемий Иванович и так был до смерти напуган появлением социалиста с его групповым портретом, исчезновением ирландцев и неотвратимым гневом Рачковского, так еще поляк, как только они отъехали от вокзала, начал пугать его опасностью езды на этом шатком двухколесном чудовище с кучером где-то на макушке. Начав с собственного первого опыта поездок на кэбе еще десять лет назад, он только что закончил свои страшные россказни леденящей душу историей, как однажды бывший министр внутренних дел Чемберлен, еще в бытность свою на посту, едва не убился в Вестминстере на таком кэбе, когда неопытная лошадь неожиданно прянула назад. Артемий Иванович представил себе лужу крови у задних ног кобылы, осиротевший котелок и в нем свои мозги, еще теплые и шевелящие извилинами, поэтому приглашение поляка отцепится от жесткого сиденья было равносильно для него приглашению на эшафот.

– Если пан Артемий не желает выходить, – сказал Фаберовский, бросив бесплодные попытки вытащить его, – то это его дело, но нас уже ждут к завтраку и я не намерен лишаться его из-за панской придури.

– Господи, пронеси! – Артемий Иванович перекрестился и на трясущихся ногах сделал нетвердый шаг к Фаберовскому. Затем, не рискуя больше производить самостоятельные телодвижения, с тяжелым вздохом выпал в объятия поляка. Но едва почувствовав под ногами твердую почву, Артемий Иванович преобразился.

– Да что вы, в самом деле, лезете ко мне со своими объятиями! – оттолкнул он Фаберовского. – Я вам не князь Мещерский какой-нибудь! Где тут завтрак?

– Здесь, в отеле.

– А что за гостиница?

– «Кларидж-отель».

– Какая удача. Я как раз собирался здесь поселиться.

– Этот отель не предназначен для таких, как пан Артемий. Здесь живут дипломаты, принцы и иностранные лица королевских и высокородных кровей. Пана Артемия жить сюда не пустят.

– Меня пустят! – безапелляционно заявил Артемий Иванович и, вытащив из-за пазухи письмо с какой-то прикрепленной к нему визитной карточкой, потряс ею перед носом Фаберовского.

– Что это?

– В этой гостинце проживал когда-то один мой друг, последний владелец алмаза Кох-и-нур махараджа Далип Сингх. Он пообещал, когда вернется на престол, подарить этот алмаз мне. Так что они не посмеют меня отсюда сразу выгнать!

И Артемий Иванович, предоставив поляку нести за собою свой чемодан, повелительным жестом отодвинул в сторону разряженного швейцара в синей ливрее и вошел в фойе.

Процедура поселения, к удивлению поляка, не вызвала никаких трудностей. Метрдотель с великой почтительностью принял от Артемия Ивановича рекомендательное письмо махараджи и по его знаку портье сразу же выдал ключ. Мальчик в кепке и куртке с позументами забрал у Фаберовского чемодан и повел Артемия Ивановича в его номер.

– Скажите, как мне записать этого джентльмена и куда послать за багажом? – спросил метрдотель у поляка, решив, что тот принадлежит к свите только что прибывшего сиятельного лица.

– Принц Гурин, – рассеянно ответил ошарашенный Фаберовский. – Насколько я понимаю, претендент на некоторые регалии британской короны. Багаж привезет потом его свита, потому что на его личном пароходе, доставляющем вещи, возник бунт при прохождении через Канал и королевский военно-морской флот пока подавляет сие неслыханное выступление. Кстати, я надеюсь, у вас при отеле есть место, где можно будет разместить вьючных верблюдов? И прошу вас обратить внимание, что по утрам перед ленчем принцу необходимо подавать слегка подогретую клизму с уксусом и прованским маслом.

Он догнал Артемия Ивановича с мальчиком и на лифте они поднялись на третий этаж – номера всех нижних этажей были постоянно заняты всякой высокородной сволочью.

Пока несколько миловидных горничных в форменных платьях и белоснежных фартуках демонстрировали гостю его апартаменты, состоявшие из обширной гостиной, ванной комнаты, кабинета и двух спален, Фаберовский скромно топтался в коридоре, не зная, то ли сразу убежать, то ли дать волю любопытству и подождать, чем это представление кончится. Любопытство пересилило.

В результате всех этих поселений они опоздали к завтраку на целых полчаса. Ожидавший их роскошный стол был накрыт в номере этажом выше и его хозяин уже нетерпеливо выглядывал из двери в коридор, когда они наконец добрались до цели.

– Знакомьтесь: доктор Тамулти, принц… тьфу, матка Боска, мистер Гурин, – представил хозяина и Артемия Ивановича друг другу поляк.

Доктор Тамулти, высокий пожилой ирландец с пышными вьющимися жесткими черными усами, вощеными на концах, пригласил их садиться за стол.

Когда-то Тамулти был на Бродвее знаменитым наездником. В те времена он неизменно носил двубортный, застегнутый доверху гороховый жакет, светлые панталоны, роскошный галстук, тканые гетры на своих английских ботинках с коробочным носком, кепку с золотым шнуром на прямом козырьке, и кричащие драгоценности.

– И я такие же хочу! – заявил поляку пораженный сверканием бриллиантов размером с грецкий орех Артемий Иванович.

– Вы, мистер Фейберовский, обещали, что вместе с этим джентльменом приедут два представителя Ирландского республиканского братства, с которыми я буду иметь дело. Они тоже задерживаются?

– А! Так ведь… Да! Да! – решительно сказал Артемий Иванович.

– Простите?

– Здесь находится махараджа Гурин? – осведомился постучавший в дверь метрдотель. За его спиной стояли гостиничные мальчики и столик на колесах, на котором торжественно возвышалось несколько русских водочных бутылок и серебряное ведерко для шампанского, доверху наполненное икрой.

– Так что ирландцы? – продолжал допытываться Тамулти.

– Это не должно вас беспокоить, мы это обсуждать не будем, – сказал поляк.

Артемий Иванович раскрыл рот, чтобы вставить свое веское слово, но Фаберовский наступил ему на ногу.

Это был ужасный удар: ирландцы представляли из себя ни что иное, как ключ к деньгам Тамулти. Теперь Рачковский был зол на Артемия Ивановича, а Фаберовский зол вдвойне, так как все они рассчитывали устраивать динамитную мастерскую на эти деньги.

После обеда оба были навеселе и поэтому из осторожности поляк подозвал двумя сигналами особого извозчичьего свистка четырехколесный кэб-брум, прозванный за характерный при езде звук «ворчуном». Пока они препирались с Артемием Ивановичем, кто первым должен залезать в кэб: принц или его прислуга, подъехала наемная карета, запряженная четверкой серых лошадей, и из нее вышла пожилая дама, казавшаяся рядом с низкорослым лакеем настоящей гренадершей.

– Добрый день, господин Фаберовский, – по-русски обратилась она к поляку. – Вы, случайно, не ко мне?

– Нет, мадам, я везу его высочество в банк.

– Это кто? – спросил Артемий Иванович, непроизвольно проверяя, застегнуты ли у него штаны.

– Это мадам Новикова, Ольга Алексеевна, самая знаменитая в Англии русская женщина, – пояснил Фаберовский.

– Тогда что же ты ей про меня, нехристь, несешь! – внезапно взбеленился Владимиров. – Какое я тебе высочество! Она же по всему свету растрезвонит! И мне от начальства влетит. Пускай я буду высочеством только для англичан. Ну, еще ты можешь звать меня высочеством.

Мадам Новикова действительно была знаменитой в Лондоне особой. Ее брат, Киреев, известный славянофил, погиб в первом же бою русских добровольцев в Сербии в 1876 году, и она, полагая виновными в балканской бойне англичан, решила посвятить всю свою жизнь, чтобы заставить их другими глазами смотреть на русских. Ее муж не представлял из себя ничего особенного, занимал должность попечителя Санкт-Петербургского учебного округа и все свое время посвящал кошмарным переводам из Данте, поэтому мадам Новикова проводила большую часть года в Англии, где сумела обратить в истового царефила и русофила самого премьер-министра Гладстона. Она была постоянным сотрудником «Пэлл Мэлл Газетт», где то и дело появлялись ее статьи на русские темы. Именно она представила в свое время Фаберовского редактору Уильяму Стиду, познакомившись с поляком в Париже в кружке Жульетты Адан.

Поляк стал писать для нее статьи по польскому вопросу и даже сочинил как-то за ночь, войдя в раж, программный секретный документ о Великом Царстве Польском от Берлина до Владивостока, якобы доставленный ему исполнительным комитетом некой тайной патриотической ложи «Полония», каковой документ продал Новиковой за сто фунтов.

– Да что ты с ней языком зацепился, – дернул поляка за рукав Артемий Иванович. – Ты бы лучше у ней деньжат для меня одолжил.

– Это еще зачем? – удивился поляк.

– Коли ты выставил меня пред всеми в неудобном положении индийского принца, мне нужен ларец с сокровищами. У каждого индийского принца есть ларец с сокровищами. Мне надо прикупить немного сокровищ. Ну, одолжи же!

– Нет, нет, – заторопился поляк, заметив на губах у Новиковой изумленную усмешку. – Мы едем в банк. До свидания, мадам Новикова.

– На казенные деньги сокровища покупать – грех! – уперся было Владимиров, но Фаберовский силой втолкнул его в экипаж и они уехали.

Отделение общества Лионского кредита, через которое им должны были перевести русскую долю в оплате операции, находилось в Сити на Ломбард-стрит. Пока они ехали, Артемий Иванович протрезвел, но тут явилась очередная неприятность: у Владимирова от алчности стали, как у горького пьяницы, трястись руки. К нему редко попадали большие деньги. Те три тысячи франков, которые были пожалованы агенту Гурину еще два года назад за разгром народовольческой типографии, Рачковский предусмотрительно отдавать Владимирову не стал. Часть денег была потрачена Петром Ивановичем на наградной перстень с выгравированной на камне надписью «За полезное 1886 года», который Владимиров был вынужден теперь постоянно носить и цепляться им за подкладку кармана, вынимая портсигар, а остальное Рачковский временами выдавал ему по частям. В течении этих двух лет Гурин то и дело посылал Петру Ивановичу жалостливые письма и бил челом, всякий раз получая по почте чек на небольшие суммы, и оттого все время чувствовал себя казанским сиротою. Теперь во всей Европе оставалось только одно место, где Артемий Иванович мог еще проявить себя в качестве секретного сотрудника – Лондон, и здесь Владимиров напоследок решил с лихвой возместить свою прежнюю ущербность.

Фаберовскому пришлось даже отхлестать его по лицу перчатками, чтобы Артемий Иванович вернулся во вменяемое состоянии и смог держать в руках вставку с пером.

Пачка десятифунтовых кредитных билетов, перехваченных резинкой, и пять столбиков золотых соверенов сверху выплыли из кассового окошка наподобие пятитрубного парохода. Фаберовский протянул к деньгам руку, но Артемий Иванович опередил его и прихлопнул пароход сверху своей ладошкой.

– Деньги казенные, русские. И не должны прилипать к чужим рукам. Можешь своей долей распоряжаться, английской.

Владимиров сгреб деньги себе в карман и гордо покинул банк.

Но Фаберовского это не устраивало. Краткое знакомство с русским эмиссаром ясно показало ему, что если он не предпримет экстренных мер по изъятию денег, через несколько дней они могут бесследно раствориться и ему придется проводить организацию только на деньги Монро, а их только-только хватит на дело. Ирландских же денег, судя по утреннему разговору с Тамулти, тоже ожидать не приходится. Поэтому он принял решение завезти Артемия Ивановича на Стрэнд, где у него находилась сыскная контора, и там попытаться выманить полученные ими только что деньги.

Взяв кэб, они через пробки на перекрестках и бесконечные ожидания полицейских, которые растаскивали сцеплявшиеся оглоблями и постромками экипажи, наконец добрались до высокого закопченного дома, где между редакцией газеты «Лидер» и мясной лавкой находилась дверь, над которой белым по зеленому возвещалось прохожим о нахождении здесь мастерской сапожника Николза. Две медные таблички рядом с дверью скромно свидетельствовали о том, что эта же дверь вела к еще двум заведениям на втором этаже: принадлежащей родственникам сапожника конторе «Николз & Ко., владельцы санитарных патентов», и уже собственно конторе Фаберовского, называвшейся почему-то «Чарльз Гранд & Ко., частные сыскные агенты».

Они поднялись наверх по узкой мрачной дубовой лестнице и вошли в приемную, где за конторкой маленький плешивый французик, похожий на хорька, записывал повествование престарелой дамы о пропаже мопса.

– Он прихрамывает на одну ногу, у него морщинистое личико и абрикосовый цвет, – рыдала дама, утирая глаза платочком. – Мой бедный Байрон! Он казался таким обходительным. Он был очень респектабельным, этот джентльмен, я думала, что он доктор. Он рассказал мне, что служил в русской императорской гвардии и вынужден был бежать из России, скрываясь от полиции из-за убийства какого-то негодяя на дуэли. А когда этот джентльмен ушел, я обнаружила, что Байрон исчез!

– Легран, – обратился к французу Фаберовский. – Зайди потом ко мне, я познакомлю тебя с мистером Гуриным.

Миновав приемную с захлебывающейся слезами леди, Фаберовский ввел Владимирова в большое помещение, окна которого выходили на Стрэнд. В кресле за столом, заваленном бумагами, сидел молодой рыжий парень с засученными рукавами на поросших шерстью лапищах.

– Батчелор, – обратился к нему Фаберовский, – пока мы тут с моим русским коллегой мистером Гуриным будем вести беседы, сбегай в «Ангел и Солнце» и притащи нам чего-нибудь выпить.

Батчелор взял с бюро бидон и отправился в трактир по соседству. Вскоре он вернулся с пивом и двумя завернутыми в бумагу бифштексами. Фаберовский достал два высоких тонкостенных стакана и развернул бифштексы.

– Так как же пан намерен поступить с полученными деньгами? – спросил у Артемия Ивановича поляк, как только они уселись за трапезу и приняли по первому стаканчику.

Артемий Иванович долго молчал, терзая зубами бифштекс, держа его обеими руками за отсутствием вилок, о которых поляк забыл позаботиться.

– Я не верю вашим россказням про гостиничных воров и прочую дребедень, – наконец ответил он, запив проглоченный бифштекс пивом. – Надежнее всего моим деньгам находиться при мне.

– Посмотрите, пан Артемий, вон туда в угол. Видите это восьмое чудо света, несгораемый шкаф от Гибсона и Ко.? У него две дверцы, одна спереди, другая сзади. Та, что спереди, фальшивая, и составляет единое целое со всем корпусом. Можно вертеть на ней ручки до помешательства. Чтобы проникнуть сейф, нужно сперва догадаться отодвинуть его от стенки. Мы можем положить деньги сюда и тогда никто не сможет на них покуситься.

Артемий Иванович вытер руки о штаны, подошел к несгораемому шкафу и попытался сдвинуть его.

– Нет, не пойдет. Надорвуся я с вашим шкафом. Сами туда прячьте свои денежки.

Фаберовский понял, что он сделал промашку, наврав про свой сейф с три короба. Артемий Иванович, приняв все за чистую монету, отказался от идеи положить деньги в сейф только из-за физической трудности для него получать их обратно самостоятельно. Тут же поляк сделал еще одну ошибку.

– Я пошутил, – сказал он. – Сейф открывается спереди.

– Ага! Так вы, оказывается, еще и лжец! Мои деньги – это не тема для шуток. К тому же они казенные.

– Шеф, вы можете себе представить, чтобы какому-нибудь здравомыслящему джентльмену пришло в голову проникнуть в дом к старой леди, чтобы на глазах у всех схватить собаку и убежать с ней? – вмешался в их разговор завершивший допрос Легран. – Ведь собаки, особенно мопсы – такая дрянь!

– Собаки, бабы какие-то старые! – патетически воскликнул Артемий Иванович. – Подозрительное тут место, я вам скажу. Нет, оно совершенно не подходит для хранения денежных сумм, доверенных мне русской казною!

На том они и расстались. Потерпев поражение, Фаберовский отбыл к себе домой в Сент-Джонс-Вуд, а Артемий Иванович, предварительно спросив у Леграна, где здесь самый дорогой часовой магазин, и получив ответ, что это магазин «Женевские часы» Генри Кэпта на Риджент-стрит, 151, направился прямиком туда и приобрел дорогие часы на золотой цепочке с рубином на брелоке. После этого он вернулся на Стрэнд, в ресторан Гатти, чтобы обмыть покупку. И только вечером, опомнившись, после долгих и мучительных объяснений на пальцах с констеблями, был посажен одним из них в омнибус и доставлен на Брук-стрит.

Глава 4

2 августа, в четверг

В отеле Артемий Иванович освоился довольно быстро. Лакеи здесь неплохо говорили по-французски и беспрекословно выполняли любое его пожелание. Хорошенько выспавшись и отдохнув, Владимиров решился устроить первый на английской земле торжественный прием. Он пригласил на этот прием трех человек: Ольгу Алексеевну Новикову, с которой накануне его познакомил Фаберовский, Тамулти и еще какого-то русского, встреченного им случайно в коридоре и признанного за своего по спесивому выражению лица. Когда он навел справки, выяснилось, что это был действительный статский советник Бутенев, советник посольства в Лондоне. Тамулти, который сначала согласился, узнав, что на обеде будет женщина, отказался от приглашения, сказав, что он недолюбливает «этих коров».

В половине седьмого вечера Артемий Иванович извлек из своего чемодана пересыпанный от моли персидским порошком синий вицмундир министерства народного просвещения с пустыми суконными погонами «не имеющего классного чина», велел коридорному почистить его штиблеты, а сам босиком встал перед трюмо и, облачившись, принялся примерять имевшиеся в его распоряжении украшения. Постепенно на его груди разместились доставшаяся от папаши серебряная медаль «За прививание оспы», сделанный из обручального кольца матери по собственному эскизу Артемия Ивановича одним знакомым ювелиром знак «Болевшему корью 1871 года», памятный знак в честь открытия Петергофской прогимназии, такой же за «Первую военно-конскую перепись 1876 года», медаль за турецкую войну и медаль «За усмирение Венгрии и Трансильвании 1849 года». Последнюю он, впрочем, с сожалением снял, вспомнив, что родился шесть лет спустя. Он долго не знал, куда пристроить наградной перстень «За полезное», потому что ему казалось, что на руке его никто не заметит, но так и не найдя ему места, надел на средний палец.

Ровно в семь часов во всем своем великолепии он спустился в ресторан, где специально для него в отдельном купе был накрыт стол на три персоны. Вскоре подтянулись и гости. Новикова была в черном вечернем платье, а Бутенев во фраке, изумительно облегавшем его полноватую фигуру, и орденом Владимира 3 степени на шее. Артемий Иванович уже стал сожалеть, что пригласил Бутенева, потому что тот оказался, во-первых, хорошо знаком с Новиковой, а во-вторых, сразу принялся жрать, как какой-нибудь проглот, несмотря на фрак и высокий чин.

– Вы служите по министерству народного просвещения? – первым же делом спросила у Артемия Ивановича Новикова, заняв место за столом.

– Имел честь, – скромно ответил Артемий Иванович, по русскому обычаю заправляя салфетку за ворот и подзывая к себе метрдотеля.

– Тогда вы должны знать моего мужа, генерал-майора Новикова. Судя по шитью вашего мундира, вы принадлежите к тому же петербургскому учебному округу, которому Иван Петрович три года является попечителем.

– Увы, – сказал Артемий Иванович. – Мы давно в отставке-с.

Подошел метрдотель и предложил выбрать из меню спиртные напитки, порекомендовав несколько имевшихся в ресторане французских вин урожая 1863 года. Артемий Иванович выбрал три бутылки бордо. Лакей принес поднос с бутылками, открыл их и предложил Артемию Ивановичу отведать.

– Подождите, ваше превосходительство, есть, – сказал Артемий Иванович Бутеневу. – Закусывать нечем будет.

Вино ему понравилось и лакей разлил его по бокалам.

– Вы участвовали в турецкой кампании? – спросил вдруг Бутенев, утолив первый голод.

«Господи, хорошо хоть, «За усмирение» снял!» – подумал Артемий Иванович.

– Это я, собственно, не участвовал это я более, по привычке ношу-с, – сказал он вслух, поворачиваясь к Бутеневу правым боком. – Это у нас семейное – медали носить всякие.

– Откуда же она у вас? – спросил Бутенев, внимательно рассматривая иконостас на груди Владимирова.

– Да, это… Их там на войне в Турции давали! – тот еще круче повернулся правым боком к Бутеневу, почувствовав с этой стороны значительную опасность. – На поле брани-с, там, кровь, ядра, пушки, Скобелев, Рущукский отряд, наследник-цесаревич… – Артемий Иванович перебрал все известные ему слова, связанные с турецкой кампанией, ни одно из них не подходило. Но, наконец, он нашел его: – Ура!

Бутенев с Новиковой вздрогнули от его неожиданного вскрика.

– Ура! Выпьем же за русских героев, павших на поле брани!

– Мой брат первым погиб в Сербии, поехав туда добровольцем, – Новикова утерла платочком невольно увлажнившиеся глаза.

– Младший? – тактично спросил Артемий Иванович. И, получив утвердительный ответ, завершил свой торжественный тост: – И за братьев наших меньших.

Воспоминания о брате завладели Новиковой и она рассказала, как молодой Николай Киреев в 1875 году, обозвавшись по неразумию турецким именем Хаджи Гирей, вступил в ряды сербской армии и сразу же получил под свое начало целую бригаду. Что с нею делать, он не знал, поэтому в первом же бою помчался впереди всех и сразу же получил турецкую пулю в шею. «Плевать!» – заявил он и тогда получил следующую пулю. «Вперед!» – и новая пуля поражает славного героя. Вскоре на нем уже не было живого места. Да и сам он был уже неживой какой-то. На руках сербы отнесли его, тяжелого от свинца, в тыл, где он умер уже совсем. Новикова, как и все, знала о смерти таинственного Хаджи Гирея из газет, и каково было ее потрясение, когда газеты назвали его настоящее имя.

Пока она рассказывала про Киреева. Они несколько раз призывали лакея налить им вина и поднимали тосты во славу Отечества, Государя и частных лиц, упоминавшихся по ходу рассказа. Последний тост оказался за бывшего премьер-министра Гладстона, которого Новикова превратила в настоящего русофила и царефила, решив положить свою жизнь на поднятие престижа России в глазах коварных англичан.

– Ваш печальный рассказ напомнил мне одну смешную историю, – посочувствовал Ольге Алексеевне Артемий Иванович, выпив здоровье неведомого ему Гладстона. – Мой дядя, блаженной памяти Матвей Карпович Поросятьев, взялся как-то ухлестывать за своей соседкой, прапорщицей Крыловой, и надо же так случиться, пригласил ее на чай как раз когда ейный муж приехал домой. И все бы ничего, да нянька донесла, куда она пошла. Прапорщик, явивши к дяде с оглоблей, убил бы его непременно, когда бы дядя на ту пору со двора галопом не ушедши и оглобля в дверь не пролезла. Вот прапорщик-то этот как раз притолоку в дядином доме головою и сломал.

– Это как? – спросил Бутенев, задержав у рта сверкавший в свете электрических ламп хрустальный бокал с вином.

– Да очень же просто! Прапорщик был саженного росту, лбом в притолоку с разбегу треснулся и помер. – Все трое, не опуская бокалов, суеверно перекрестились. – Моего дядю по судам затаскали, хорошо, о ту пору присяжные завелись, вот дядю и оправдали.

– Странная какая-то история… – промолвила Новикова.

– Ничего странного. Просто как вы про брата вашего рассказали, что турки его свинцом, как гуся чесноком, нашпиговали, я про прапорщика вспомнил, потому что его в крымскую кампанию по голове ядром английским е… е… – Артемий Иванович покраснел и некоторое время, заикаясь, махал руками. – Едва выжил! Вот таким ядром!

Он взял из вазы апельсин и потряс им в воздухе.

– И по башке его е… раз! – Артемий Иванович стукнул себя в лоб апельсином и аккуратно вернул фрукт в вазу. – У меня это ядро до сих пор имеется, оно с одной стороны приплюснуто, так им удобно бумаги придавливать. Я его покамест Петру Ивановичу одолжил, потому как блузники за багаж с ним вдвое дерут. Тяжелое, с-с-с… снаряд.

Разволновавшийся Артемий Иванович нервно достал портсигар и стал чиркать спичкой, то и дело роняя на пол сигарету.

– Здесь принято курить только в курительных комнатах, господин Гурин, – сказал Бутенев. – Я велю лакею вас проводить.

Как только Артемий Иванович ушел, Бутенев наклонился к Новиковой и быстро заговорил:

– Вы что-нибудь понимаете, Ольга Алексеевна? Кто этот человек?

– Не знаю, Михаил Аполлинариевич, вчера я впервые увидела его, когда он вселялся в отель.

– Больше всего меня смущает его мундир министерства народного просвещения. Он не имеет даже никакого классного чина! Он даже не коллежский регистратор! И эти странные награды. Я готов голову отдать на отсечение, что медали «Болевшему корью» в Российской империи не существует!

– Но почему же, я тоже в детстве болела корью…

– Вы женщина, Ольга Алексеевна…

– Да, и что же с того?

– Простите, но вы ни черта не понимаете в знаках и мундирах! Он же самозванец!

– Полноте, Михаил Аполлинариевич, ну какой же господин Гурин самозванец! Где вы видели самозванцев в мундире министерства просвещения и без классного чина? Будь он самозванец, он был бы по меньшей мере, как и вы, действительным статским советником, и не с медалью «Болевшему корью», а как минимум с орденом Белого орла!

– У меня нет ордена Белого орла! – буркнул Бутенев.

– Я уверена, что вы не самозванец. А Гурин, полагаю, прибыл в Лондон специально ради меня. Сейчас модно стало каждому ведомству иметь своих иностранных агентов. И мой муж наверняка решил воспользоваться случаем проверить, как я тут живу, потому что сам не может приехать, так как для этого он будет должен по крайней мере на месяц оторваться от переводов своего обожаемого Данте.

– Я как взгляну на него, мне начинает чудиться, что я вновь оказался в гимназии и оставлен без обеда, – Бутенев потянулся к вину и тут краем взгляда заметил ироническую усмешку на губах Новиковой.

– Вы слишком легко ко всему относитесь, Ольга Алексеевна! – вспылил он, поняв, что над ним издеваются. – Я навел справки у прислуги, прежде чем прийти сюда, и оказалось, что он поселился здесь по рекомендательному письму Далипа Сингха! Вам что-нибудь говорит это имя?

– Кажется, это последний махараджа Пенджаба, который уже многие годы живет в Англии и которого королева Виктория держит чуть ли не за внука. Мадам Блаватская по весне что-то рассказывала мне о нем.

– Два года назад он обратился из христианства в веру своих предков и тайно покинул Англию, чтобы устроить заговор по свержению британского правления в Индии. В прошлом году он вошел в сговор с ирландскими террористами и с французскими реваншистами во главе с генералом Буланже, и с подложным паспортом проник в Россию, где в Москве его дожидались покойный ныне Катков со своей партией. Этим уже давно не терпится увидеть, как заблестят русские штыки на склонах Тибета! И наше счастье, что Катков помер, иначе они непременно втравили бы Россию в войну с Англией и Германией!

– Но причем тут господин Гурин? – улыбнулась Новикова. – Рекомендательное письмо – вещь формальная, я сама в месяц пишу их по нескольку десятков даже вовсе незнакомым людям. А наше консульство в Лондоне только этим и занимается.

– Неужели не понятно! Прислуга утверждает, что он прибыл в гостиницу без багажа, сославшись на то, что на принадлежавшем махарадже пароходе, где ехал багаж, вспыхнул мятеж. Положим, про корабль махараджи он сказал для красного словца, однако пароход, коим господин Гурин прибыл в Англию, опоздал по каким-то таинственным причинам, которые пароходная компания полагает необходимым скрывать. Говорят о небольшой задержке, вызванной чисто техническими причинами. Но, между прочим, ходят слухи, что на этом пароходе ехал какой-то полковник, ярый буланжист, что там была попытка буланжистского мятежа и даже какого-то Омар Хайяма или что-то вроде этого пытались утопить на веревке! Вот так-то-с! Обещаю вам, что я найду этого буланжиста здесь, в Англии, и все выясню. Мы еще ужаснемся истине, которая откроется за этим господинчиком. Кстати, прислуга сказала мне, что Гурин захаживал вчера и сегодня к некоему доктору Тамулти, ирландцу из Америки, который живет в вашей же гостинице.

«Интересно, как этот загадочный господин связан с Фаберовским?» – подумала Новикова. До сих пор ей казалось, что с Фаберовским, польским эмигрантом и внуком русского жандарма, сотрудничавшем с ней в «Пэлл Мэлл Газетт» у Уилльяма Стида, не может быть связано никаких тайн – настолько он ей всегда казался чист и прозрачен.

– Я вас умоляю, Ольга Алексеевна, – скороговоркой зашептал Бутенев, – он сейчас придет… – не отвергайте его, попробуйте удержать при себе… вы это можете…Мы всегда должны знать, где этот Гурин находится и что он делает… Я сегодня же направлю телеграмму Гирсу… Он знает про Далипа Сингха, он противостоял Каткову и его бредовым замыслам…

– Тс-с-с, Михаил Аполлинариевич! – приложила палец к губам Новикова. – Господин Гурин идет…

Распространяя вокруг запах крепкого дешевого табака, вошел Артемий Иванович и плюхнулся на стул.

– А на какой вы должности состояли в министерстве просвещения? – спросил Бутенев.

– Надзирателем-с. Классным. В гимназиях.

– Будь я вашим инспектором, я вам гимназистов не доверил бы.

Артемий Иванович вспыхнул от обиды.

– Да мне не то что гимназистов, мне во времена «Дружины» графья Шуваловы Кропоткина убивать доверили, и Витте с Киеву приезжал со мной советоваться! Да что там Кропоткин! Мы тут через месяц такое устроим, что вашим хваленым англичанам небо в овчинку покажется! – стукнул кулаком по столу Артемий Иванович.

– А что, что вы такое устроить собираетесь? – Бутенев замер с карандашом в руке и многозначительно взглянул на Новикову.

– Выставку, – сказал Артемий Иванович первое, что пришло ему в голову. – Международную. Как в Париже в будущем году. С башней Эйфеля.

– Чего?!! – поперхнулся Бутенев.

– Чествовать меня будут. Пятидесятилетие моих трудов на литературном поприще.

– Сколько же вам лет? – язвительно спросил действительный статский советник.

– Тридцать три.

– И как же вы пятьдесят лет…

– Вы с господином Фаберовским тоже знакомы по литературной части? – перебила Бутенева Ольга Алексеевна.

– Кто такой Фаберовский? – в свою очередь встрял тот.

– Мой здешний знакомый. Он поляк, живет здесь уже почти десять лет, мы приехали с ним в Лондон почти в одно время. Его отец жил в Лондоне и имел здесь собственный дом в Сент-Джонс-Вуд, а когда отец преставился, Фаберовский приехал в Лондон и вступил здесь в наследство. Его дедом был знаменитый жандармский полковник, Казимир Фаберовский, в свое время он был известен в Польше практически каждому. Мой муж говорил мне, что именем этого полковника во время последнего восстания полячки пугали своих детей. Мы с господином Фаберовским вдвоем противостоим здешним антирусским настроениям в обществе. Он один из моих самых деятельных сотрудников. Он постоянно пишет статьи в «Пэлл Мэлл Газетт», а вскоре должна выйти его книга «Изначальное православие в Привислянском крае».

– Как, он тоже писатель?!! – в волнении вскочил Владимиров.

– У него бойкое перо, – кивнула Ольга Алексеевна.

– И что же он написал?! Может быть, «Женщин» или «Обезьянинова» князя Мещерского? Или «Анну Каренину» графа Толстого?

– Он пишет главным образом по польскому вопросу. А в мае господин Фаберовский даже Стида в Россию сопровождал, когда тот ездил к Государю интервью брать.

– А я… а я… – при упоминании о Государе на глаза Артемия Ивановича навернулись злые слезы. – А я сказку про «Алешу Поповича и Илью Муромца» написал. Ее даже князь Мещерский одобрил. Ее даже в «Гражданине» чуть не напечатали. Только Попович он не в том смысле, как князь Мещерский, а просто отчество у него такое. Нет, не то… Я еще… я, это… Про меня даже в «Ведомостях» пропечатали! Разок… Один… «Странное происшествие на Лафонской площади»…

Артемий Иванович как-то скис и опустился на стул.

– А что такое случилось на Лафонской площади? – заинтересованно спросила Новикова, зная, что на эту площадь выходила ограда парка, где обычно прогуливались воспитанницы Смольного института благородных девиц.

– Это все Нижебрюхов, Аполлон Петрович, благодетель мой расстарался… Да ведь не было тогда ничего, Христом Богом клянусь! Ну да, ну застрял я между прутьев ограды головой, это было… Я барышням-то говорю: «Поднимите, говорю, мою шляпу, и наденьте мне на голову, а то пока городовые с дворниками придут да меня из решетки извлекут, и ушам замерзнуть недолго. Кому я такой с морожеными ушами на службе нужен буду?». А они только смеялись. А еще образованные! А он все извратил, подлец Нижебрюхов, на весь город невесть что растрезвонил, купцов своих приятелей да щелкоперов газетных туда возил, аршином расстояние между прутьями измерял, а потом всем протокол полицейский показывал, что я застрял, дескать, «жизненно важным членом тела». Князь Мещерский из-за этой истории мной и заинтересовался, в Зоосад водил… Ну да я не дался! Он мне еще о прошлом годе об этом вспоминал.

– Хорош воспитатель юношества! – сказал Бутенев. – Да имеете ли вы, милостивый государь, вообще заграничный паспорт?

– Да кто вам сказал, что я русский? – парировал Артемий Иванович. – Я индийский принц. Какое-то царство у меня с лягушачьим названием… сейчас не помню, что-то вроде пня с лягушкой или лягушки на пне. Пеньжаб, вот!

– Господи Боже мой! – Бутенев раздраженно скомкал исписанную салфетку. – Что я вам говорил, Ольга Алексеевна?! Позвольте откланяться, Ольга Алексеевна! Надеюсь, вы не забудете о моей просьбе.

– Мы вас не задерживаем! – гордо сказал Артемий Иванович. – Действительный статский советник, а безобразите!

* * *

В июне Тамулти приезжает в Ливерпуль из Америки с деньгами для английских заговорщиков, намеревавшихся убить Бэлфура. Он поселился в Ливерпуле и стал дожидаться эмиссаров от Уолша, главного фенианского организатора в Лондоне. Но департамент Монро направил в Париж инспектора Мелвилла, который напугал прибывшего из Америки генерала Миллена, а подчиненному генерала, Роджеру Маккене, было дано понять, что за его передвижениями следят. Через Маккену Монро удалось выйти на Уолша и арестовать его, о чем Тамулти некоторое время не знал. Когда это стало ему известно, он немедленно покинул Ливерпуль и поехал в Лондон, где поселился в Кларидж-отеле на Брук-стрит. Узнав о судьбе Уолша, он связался с Парижем, откуда ему было велено дожидаться с деньгами эмиссаров Парижского республиканского братства Конроя и Даффи, которые прибудут в первых числах августа.

Глава 5

4 августа, в субботу

– Действительный статский советник Бутенев из нашего посольства сказал мне, что я могу в какой-то здешней Харе или как ее там убить Кропоткина.

Артемий Иванович бросил окурок в камин и взглянул на Фаберовского. Он застал поляка в дверях его агентства на Стрэнде как раз в тот момент, когда Фаберовский намеревался поехать втайне от Гурина в банк и получить там аванс на развертываемое дело от английской стороны.

– Причем тут Бутенев? – вспылил поляк. – Пан что, ему уже все разболтал?!

– Наоборот! – гордо сказал Артемий Иванович. – Я его совсем запутал. Представляю, что он напишет в своем донесении в министерство!

Артемий Иванович хихикнул, потом вдруг изменился в лице и побледнел.

– А Рачковскому он не донесет? – спросил он у поляка.

– Почем мне знать. Займитесь лучше делом.

– А вот этого я как раз сегодня не успел. Так к вам спешил, что времени на завтрак совсем не было. И знаете, господин Фаберовский, в этом пресловутом отеле творится черт знает что! Они совсем осатанели. Подают аперитив перед завтраком в какой-то резиновой груше, и до того, я вам скажу, невкусный и поносный, что и пить-то его только через силу можно.

Фаберовский отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

– Бутенева пан Артемий тоже этим аперитивом угощал? С чего он вдруг Кропоткина убивать пожелал?

– Бутенева я к себе в нумер не приглашал. А вот Тамулти, невежа, посоветовал мне засунуть эту грушу в задницу.

– Этот человек знает толк в жизни. Кстати, в Лондоне неподалеку от моего дома живет еще и убийца генерала Мезенцева г-н Кравчинский, которого пан Рачковский так до сих пор и не смог отыскать. Пан Артемий не желает ли и сего джентльмена убить? Наградные пополам. Я пана Артемия даже провожу.

Артемий Иванович слегка растерялся от обилия возможностей.

– А потом мы зайдем к вам в гости, – сказал он после долгого раздумья.

– Если пану Артемию так хочется кого-то убить, найдите себе жертву подальше отсюда. Вон, в Восточном Лондоне всякой дряни сколько. Только меня в это дело не впутывайте!

– Нет, так дело не пойдет! – Артемий Иванович огляделся кругом в поисках поддержки и произнес, обращаясь к фарфоровой свинье-копилке на каминной полке: – Я буду руки марать, а он половину моего жалования захапает! Свинья! – Владимиров замолчал, затем тихо добавил:

– Это я ей сказал.

– Что пану Артемию Рачковский назначил? – опять рассердился поляк. – Вовлечь в дело с мастерской русских эмигрантов. Вот и вовлекайте!

– Где?

– Я же сказал: в Восточном Лондоне! Там и мастерскую устраивать подручнее будет. Возьмите с собой Леграна, он те места знает.

– Я совершенно не разбираюсь в революционерах, – сказал Легран в ответ на просьбу Артемия Ивановича. – Но я могу порекомендовать одну дамочку, с которой познакомился этой весною в Восточном Лондоне. Ее муж, кажется, управляющий в каком-то революционном клубе.

– И где же этот клуб? – спросил Владимиров.

– Я плохо помню. Где-то на Бернер-стрит. Там была очень скрипучая железная кровать и всю ночь пьяные анархисты ревели за стеной песни. Да, я еще помню, что эта дамочка готовит отличный напиток из изюма.

– Тогда вы должны отвезти меня туда, – заявил Артемий Иванович.

Легран согласился и они договорились, что Артемий Иванович подъедет к агентству часов в девять вечера. В назначенный час Владимиров был на Стрэнде, предварительно плотно пообедав в ресторане в своей гостинице. Кэбмены упорно не соглашались ехать в Восточный Лондон в столь поздний час, называя этот район настоящей клоакой и отхожим местом и пытаясь убедить своих седоков в том, что таким порядочным джентльменам нечего делать на Адской Кухне. Однако звон монет в кошельке Артемия Ивановича усыпил осторожность одного из них.

– Я хотел спросить, мсье Гурин, – обратился к Владимирову Легран, когда они тронулись в путь. – Мсье Фаберовский говорил, что с вами приедут еще двое ирландцев, которые и будут возить вас по разным злачным местам Восточного Лондона. Не подумайте обо мне ничего плохого, я просто хотел узнать, надо ли мне будет и дальше вас сопровождать?

– Придется, придется, – благодушно ответил Артемий Иванович. – Я ирландцев прогнал за ненадобностью. Зачем они нам? Мы и без них справимся.

– Как, просто так прогнали?! – воскликнул француз.

– Нет, зачем же. Полный расчет дал. И еще денег на обратную дорогу.

Кэб миновал залитый огнем центр Сити, пустынные в это время деловые кварталы, и выбрался на Олдгейт и далее на Уайтчепл-Хай-стрит. Артемий Иванович, более не обращая внимания на Леграна, расплющил нос о стекло в надежде разглядеть пресловутую Адскую Кухню. Они ехали по широкой улице, где вдоль бесконечных желто-бурых кирпичных стен убогих домов, небольших фабрик, пивоваренных заводов, лавок и складов угрюмо и тупо перемещались в свете редких газовых фонарей чахлые низкорослые фигуры с узкими грудными клетками, с опухшими бледными лицами. Он видел нищих детей и старух, рывшихся в кучах объедков, а около трактиров в угловых домах толпы изможденных пьянством и голодом проституток, толкавшихся в надежде подцепить кого-нибудь, кто угостит их пивом. На углу Коммершл-роуд и Бернер-стрит извозчик остановился.

– Нет, нет, я пойду один, – удержал Леграна Артемий Иванович, когда тот собрался проводить его к клубу. – Вас там знают, поэтому вам нельзя из соображений конспирации.

Дойдя до первого перекрестка, Артемий Иванович недоуменно остановился под фонарем. По обе стороны улицы до самого ее конца тянулись однообразные двухэтажные дома. Ничего похожего на клуб не наблюдалось: не было ни роскошно освещенного электричеством подъезда с лестницей, устланной ковром, ни пальм в кадках, ни ливрейных лакеев, – словом ничего такого, что должно было быть у порядочного клуба. Артемий Иванович решил рассуждать логически. Слева большое темное здание за кирпичным забором с караульной будкой на углу больше походило на гимназию, чем на клуб. Половину здания по правую сторону занимала пивная, выходящая на угол перекрестка. С другого конца дома находилась фруктовая лавка, в окне которой, служившем прилавком, дремала всклокоченная личность с надвинутой на глаза кепкой. За фруктовой лавкой во внутренний двор вели деревянные двустворчатые ворота с надписью большими белыми буквами: «У. Хиндли, производитель мешков» и «А. Датфилд, фургонный и тележный мастер». Больше ничего примечательного на этой стороне улицы не находилось.

Внезапно со стороны двора раздался гром аплодисментов и крики: «Правильно! Надо выпить, чтобы среда больше не заедала социализьм в зародыше! Мадам Дымшиц, подавайте нам, что закусить!»

«Уберите ваши потные лапы от эмбриона свободного общества!» – выкрикнул в ответ женский голос.

«Який же це ембрион! Це бутылка с горилкой!»

«Эмбрион – это я! И перестаньте ее хватать, что подумает за вас товарищ Энгельс!»

Артемий Иванович пошел на голоса. Над дверью трехэтажного дома сразу за входом во двор он разглядел еле видную в свете далекого фонаря вывеску, извещавшую на идиш и на английском, что здесь располагается Международный образовательный клуб рабочих. На стук железного дверного молотка дверь распахнулась и Владимиров оказался в длинном узком коридоре, ведшем куда-то в черную глубину дома. Он даже не успел оглядеться, как был увлечен десятком рук в маленькую низкую комнатку, заполненную людьми.

– Я вашего жаргона не понимаю, – сказал Артемий Иванович в ответ на обращенную к нему пылкую речь на идиш.

– Налейте ему «понималовки», – сказал густым низким голосом плечистый русский с засаленной русой бородой.

Кто-то всунул ему в руку стакан, кто-то налил в него коричневой жидкости, и вот его уже качали и бросали об низкий потолок. Артемий Ивановича смутно помнил, что перед тем, как взлететь, он произнес краткую речь, призвав всех к цареубийствам, богохульствам и кровосмесительствам, сиречь братской любви. Впрочем, к нему быстро потеряли интерес и позволили выйти в коридор отдышаться. Перекурив это дело, он отправился в дальнейшие исследования внутренностей дома. В конце коридора дверь вела в крохотную прихожую, откуда на второй этаж шла узкая лестница. Из прихожей можно было попасть также в кухню, откуда неслись неаппетитные запахи, либо в проход, шедший с улицы во двор.

– Товарищ у нас, наверное, впервые. Так вот, товарищ, слушайте сюда внимательно, ватерклозет там во дворе слева, – сообщила Артемию Ивановичу высунувшаяся из кухни молодая субтильная еврейка. – Но работает только левый. И не вздумайте заходить за угол направо, туда у нас только Яша Кранц с товарищем Вестом ходят. Там у них контора типографии «Арбетер Фрайнт» и комната наборщика. Вот вам бумаги на первое время.

Еврейка всунула Артемию Ивановичу пачку сложенных гранок, на верхней из которых было отпечатано название газеты по-еврейски.

С улицы из распахнутой двери появился старый, мешковатый бородатый господин лет семидесяти в очень дорогом, но не слишком опрятном однобортном пиджаке старомодного покроя и брелоком в виде золотой монетки на цепочке часов, свисавшем с пуговицы жилета. Он опирался на руку молодой женщины, которую отчитывал самым безжалостным образом.

– Вам должно быть стыдно держать столь грязными свои ватерклозеты, Анна! Надеюсь, вы не запустите мой собственный клозет до такого состояния. Учтите, я провожу в этом месте много времени и мне необходима чистота, чтобы я мог безбоязненно раскладывать на полу рукописи Маркса.

Пара медленно поднялась по лестнице наверх и громко хлопнула дверью.

– А где тут заседают господа социалисты? – спросил Артемий Иванович у еврейки, вернув ей бумагу.

– Они заседают в той комнате! Во втором этаже. И вы можете пройти туда!

Воспользовавшись разрешением хозяйки, Владимиров поднялся по скрипучим ступеням и дернул на себя ведущую в помещение над кухней и типографией дверь, из-за которой доносились громкие голоса. Дверь не открылась.

– Но нужно толкать! – сказала еврейка снизу.

– Да она же не открывается!

– Не дергайте! Толкайте сильнее! Вы же мужчина.

Владимиров толкнул, но дверь не поддалась, словно кто-то держал ее изнутри.

– Как будто мягким чем приперто! – сообщил Владимиров хозяйке внизу.

– Но там нет никакой мебели! Там только наши члены.

Владимиров отошел и плечом едва не высадил дверь. Кто-то с оханьем отскочил и Артемий Иванович влетел в большую комнату, плотно набитую народом. В комнате висел сизый табачный дым и пахло дешевым вином. На стенах в местах, где прорехи в обоях были наиболее видны, висели портреты Прудона, Лассаля, Маркса и того старика, которого он только что видел возвращавшимся с дамой из социалистического нужника.

Стоявшие у двери шарахнулись в стороны и Артемий Иванович упал в объятия престарелого критика здешних сортиров. Под недоуменным взглядом его подслеповатых глаз Владимиров медленно сполз по нему, как по намыленному столбу на ярмарке.

– Народоволец Гурин, цареубивец! Прямо с Парижу, – представился Артемий Иванович, поднимаясь с грязного пола и отряхивая брюки на коленях. – Сим часом прибывши от Лаврова, Тихомирова и Рач… от товарищей. Товарищи в Париже жаждут и с надеждой обращают. Все в нетерпении. Имею целью организовать на древней земле Туманного Альбиноса заготовление взрывного товару на потребности борьбы с кровавыми опричниками. Опричники зверствуют в казематах. Топят омаров. Час настал. Он же пробил!

– Вы не в вопросе, товарищ! – председательствовавший на собрании молодой человек с высоким лбом, толстыми семитскими губами и редкими топорщащимися усиками, постучал карандашом по столу, а затем обратился к девушке, сопровождавшей старика:

– Ханна! Позволь я помогу тебе проводить товарища Энгельса на трибуну! – и он помог почтенному основоположнику подняться на маленькую сцену справа от двери.

Энгельс уселся на стул, достал платок и стал отирать им лицо. В зале действительно было очень душно. Воспользовавшись тем, что всеобщее внимание переключилось на Энгельса, Артемий Иванович тоже достал свой невероятно грязный, засохший комочком носовой платок со следами лягушачьей икры и, промокнув им вспотевший лоб, оглядел зал. В зале сидели в основном молодые люди, не старше двадцати лет, все сплошь евреи, все уставились на Энгельса и шевелили толстыми губами, боясь пропустить хоть слово. В дальнем от входа углу зала Артемий Иванович вдруг заметил знакомую ему огромную фотографию, которая начисто заслоняла лицо ее обладателя, чья макушка, обмотанная бинтами, торчала над картонкой. Артемий Иванович решительно двинулся вперед, перешагивая через скамейки, но тут председатель счел нужным вмешаться и с помощью двух членов клуба Артемия Ивановича вежливо вывели на лестницу.

– Да вы хоть знаете, товарищ Гурин, кому принадлежали штаны, на которых вы только что изволили висеть?! – вышел вслед за ним председатель. – Они принадлежали одному из основоположников научного коммунизма!

– Само собой, как же не понимать! Вот только не понятно, откуда их этот старикашка взял.

– Идите вниз, там сидят такие же невоздержанные товарищи, как и вы.

Артемий Иванович пожал плечами и последовал совету председателя. В прихожей у кухни он, постоял, покурил, и совсем было собрался пойти к невоздержанным товарищам, когда дверь с улицы открылась и в нее вошел пожилой по клубным меркам – лет двадцати пяти – длинношеий еврей со скуластым усталым лицом и невыразительными близко посаженными глазами.

– Гитля, забери у меня товар! – крикнул он, постучав кнутовищем в дверь кухни. – Ну, что вы тут встали! Помогите же!

Это относилось уже к Артемию Ивановичу. Они вышли в темный двор и приехавший снял с тележки большую коробку.

– Отнесите ее в столовую, – было сказано Владимирову, и говоривший повел своего запряженного в тележку пони вглубь двора, чтобы развернуться. Опасаясь нарваться еще на какую-нибудь работу, Артемий Иванович поспешил в столовую.

– Вот тут какой-то чудак всучил мне эту коробку, – сказал он, распахнув дверь ногою. – И все какую-то Гитлю звал.

В столовой русый бородач, предлагавший дать Артемию Ивановичу «понималовки», с чувством развозил мехами гармошки, а сидевший рядом с ним хохол подыгрывал на балалайке.

– Это мой муж, – забеспокоилась женщина. – Гельман, возьмите коробку и отнесите к нам наверх.

Женщина ушла, а тщедушный юноша, на коленях которого она только что сидела, с неохотой принял у Артемия Ивановича коробку и потащился с ней по лестнице наверх.

– А кем тут состоит ее муж? – спросил Владимиров у гармониста.

– Дымшиц-то? Он тут управляющий. Он тут всем кагалом заведует.

– Значит, он тут самый наиглавнейший?

– Куда уж главнее!

Артемий Иванович быстро покинул столовую и вернулся в прихожую у кухни.

– Я же велел тебе купить у Пакера винограду! – отчитывал Дымшиц жену. – Неужели так трудно сделать три шага до фруктовой лавки? Чем у нас занимается Гельман?!

– Тем, на что у тебя, Леви, не хватает времени.

– Хватает, не хватает! Ты ему скажи, что сейчас с конюшни вернусь и хваталки-то его поотрываю!

– Так вы, значит, и есть тот самый товарищ Дымшиц? – деликатно кашлянул Артемий Иванович. – Как же-с, как же-с, мы в Париже премного о вас наслышаны.

– В самом деле? – встрепенулся управляющий клубом. – Я тут ни при чем. Это наверняка какой-нибудь другой Дымшиц.

– Полно скромничать! Сам товарищ Лавров знает о вашей многотрудной и полезной деятельности.

– Да-да, разумеется, – закивал Дымшиц, искоса поглядывая на Владимирова. – А мы тут социализьм помаленечьку проповедуем прямо посреди рабочих Восточного Лондона.

– Ну, а бомбы-то рвете? – спросил тот.

– Ой! Что за бомбы?! С бомбами вам надо на кухню к товарищу Захарову, который на гармошке играет. Они с Семой Фридманом самые жуткие террористы во всем Лондоне.

– А сами вы бомбов, значит, не хотите?

– Бомбы – это не социализьм.

– Как это не социализм?!

– Потому что опасно. Я читал из газет, что в прошлом году местные детективы указали Особому отделу на двух ирландских динамитчиков, которые навещали своего казначея в одной больнице в Ламбете. И что с ними было? А то, что в феврале их посадили. А тот, который был казначей, такой Коган, который еще был Браун, тоже сюда ходил и вел разные разговоры, пока не попал в больницу.

– Ирландцы годны только на то, чтобы динамит готовить. Просто у них нет ни малейших понятий о конспирации. Но давайте взглянем на бомбы в социализме трезвым взором. Предположим, вы конспиративно изготавливаете бомбу. Что с ней делать дальше?

– Взрывать царя, наверное… тиранов истреблять?

– Не только! Бомбы, как, к примеру бриллианты или лягушки – солидное капитальное дело. Одной кислоты сотни пудов надо, чуть не на тыщу рублей! Да трубки всякие клистирные, ступки-пестики. Да еще этот… нетронь-глицерин. И все в аптеках покупать надо. Дело доходнейшее! Денег отвалят сколько хошь, а потом как ахнет все, – и шито-крыто. Так вам что, бомбов не надо?

– Нет, нам нужно освобождение от ярма. Но вы говорите, это доходное дело?

– Ага. Еще какое! Взорвал ее, а потом поди узнай, сколько ты чего туда наклал.

– А кто деньги давать будет?

– Я, конечно. И французские товарищи.

– Но товарищ Яков Шабсельс в своем недавнем докладе о новых методах Охранки и о действиях провокаторов во Франции сказал нам, что у французских товарищей денег никаких больше и нет!

– Нет денег?! А это что?! – Владимиров вынул из кармана всю пачку еще не потраченных банковских билетов и потряс ею перед носом изумленного Дымшица. – Больше верьте своему Шляпсису!

Управляющий клубом облизнул разом пересохшие губы. За всю свою жизнь в Лондоне он лишь один раз мельком видел золотой соверен, а что тогда говорить о банкнотах! И вся эта куча денег, все еще трясущаяся перед его носом, скоро исчезнет как дым в руках русского! Ведь он не знает ей настоящую цену, Дымшиц нутром почувствовал это. И если не Дымшиц, то кто-нибудь другой непременно приберет все деньги к своим рукам.

– А что надо для динамиту? – спросил управляющий клубом, завороженным взором провожая купюры, исчезнувшие у Владимирова в кармане.

Артемий Иванович достал из другого кармана мятую бумажку, достал из футляра пенсне, надел на нос и стал медленно читать.

– Древесный уголь!

– По шесть шиллингов за мешок! – бодро удвоил обычную цену Дымшиц, лихорадочно соображая, успеет ли съехать Датфилд, чтобы можно было сжечь всякие деревяшки во дворе, и какое удовольствие это доставит Канторичу.

– Тре-пел.

Наступила пауза. Никто из собеседников не знал, что такое трепел и как его треплют.

– Может быть, обойдемся и без него? – предложил управляющий клубом. Он боялся, что влипнет с этим треплом в какую-нибудь историю.

– Ну, можно и без него, – согласился Артемий Иванович. – Вдруг он дорогой? Толченый кирпич.

– О-о-о! – сразу же запричитал Дымшиц. – Вы знаете, почем у нас в Англии кирпич, да еще толченый?!

Кирпич он тоже предполагал толочь прямо во дворе клуба, пристроив к этому делу приживальщика Гельмана.

– Понятно, – сказал Владимиров, который не знал, сколько стоит толченый кирпич. – Вот тут главное написано: спирт. Его надо побольше. И под мой личный контроль.

Управляющий согласно кивнул. Он мигом смекнул, что в качестве спирта можно будет использовать изготавливаемый в больших количествах его женой самогон.

– Опилки.

– А чистые или с навозом? – спросил Дымшиц, сразу вспомнив, что в конюшне в Джордж-ярд близ Кейбл-стрит, где он ставит своего пони, полно опилок, которые можно взять задаром.

– Наверно, чистые… – неуверенно ответил Артемий Иванович.

– Да что вы, что вы, с навозом значительно лучше, – убежденно замахал руками Дымшиц.

– Азотная кислота. В сулеях.

– В сулеях? – Дымшиц вспомнил большие аптекарские бутыли-сулеи с едкими жидкостями в плетеных корзинах, засыпанных опилками, и сообразил, откуда можно добывать также чистые опилки.

– Фарфоровые ступки.

– Ступка есть у моей жены! Ой! – спохватился заведующий клубом. – Фарфор теперь очень вздорожал, особенно ступки!

– Снег или лед. Черт, где же я им летом снегу найду?!

Дымшиц понял, что Артемий Иванович не знает, как быть со снегом, и приободрился.

– О-о-о-! Снег есть, только стоит безумных денег!

– И еще пятнадцать наименований, – закончил Артемий Иванович. – Пятнадцать пунктов неразборчивым почерком.

– Хорошо, – сказал Дымшиц. – Я беру подряд на снабжение вашей мастерской всем необходимым. Когда мы заключим контракт?

– Какой контракт! – изумился Артемий Иванович. – Мастерская-то конспиративная!

– Верно, верно! – спохватился Дымшиц и взял Артемия Ивановича за пуговицу. – Только я требую, чтобы вы все это сохранили в тайне или секрете и никому больше ничего не говорили.

– Ладно, – покровительственно положил на плечо Дымшица руку Владимиров.

– Так вы никому ничего не скажете?

– Не скажу, – Артемий Иванович снял руку с плеча Дымшица и, вытерев ладонь о полу своего сюртука, спрятал в карман жилета.

– Особенно этому Захарову. И с Семой Фридманом поосторожнее, он сплетник. И тому, что он будет про меня и мою жену говорить, так вы ему не верьте, а пойдите лучше, чтобы послушать лекцию, – сказал Дымшиц.

– Да я уж там был, только меня какой-то из ваших вывел и на кухню отправил. Где тут у вас держат распутных и невоздержанных личностей?

– У моей жены сифилис, – по привычке соврал Дымшиц, указав на дверь, за которой Артемий Иванович начал знакомство с обитателями клуба.

– Меня к вам направили, товарищи безобразники, – громко сказал Артемий Иванович, чтобы заглушить визгливые звуки гармошки. – Это вам бомбов надо?

– Выпить нам надо, – сказал Захаров, растягивая меха гармошки и понуждая тем своего соседа, маленького рыжего еврея с лопухами ушей на большой голове, отодвинуться в сторону. – А то здесь кроме жидовской пейсаховки мадам Дымшиц и выпить-то нечего. А ну-ка, брат Курашкин, споем нашу любимую, про Стеньку. Он ихнюю иерусалимскую породу страсть как не любил.

Державший в руках балалайку малоросс с запорожскими усами ударил по струнам и на пару с Захаровым затянул «Есть на Волге утес…».

– А был ли ты, товарищ, на Волге? – спросил Захаров, вдруг перестав играть.

– Не был, – признался Артемий Иванович. – Но однажды дворянина одного астраханского поймал.

– Так ты, товарищ, против помещиков-мироедов боролся?

– Боролся немножко, – засмущался Артемий Иванович. – Так вам бомбов-то не надо?

– О! Сам делаешь?

– Сам. Из этого… из трепла.

– Так ты умелец-бомбоделец! А не знал ли ты часом героя Кибальчича?

Артемий Иванович жутко перепугался. Как-то по первости в Женеве он пытался выдать себя за брата Кибальчича, но вышло все как-то нехорошо, и от этого ему пришлось отказаться. Если им и про это известно, то не дошли ли сюда сведения об истории с лягушками?

– Нет-нет, – торопливо сказал он. – А бомбы изготовляем, и отменного качества. Оптом брать будете?

Захаров встал, положил на стул гармошку и, подойдя к Артемию Ивановичу, хлопнул тяжелой рукой Владимирова по плечу. Он был рад встретить родственную душу, даже его засаленная борода распушилась веером.

– Вот это да, вот это я понимаю! Это по нашему, по-русски! Рвануть ихний Парламент динамитом к чертовой матери! А кого вы, товарищ, уже привлекли к нашему делу?

Вопрос поставил Артемия Ивановича в тупик. Он чувствовал какую-то некачественность в том, что единственным сагитированным человеком был Дымшиц. И эта некачественность проявила себя сразу, как только Владимиров сообщил о Дымшице Захарову.

– Нет, товарищ, увольняйте меня, – объявил тот. – Я с этой жидкостной натурой дела иметь не буду. В этом клубе кроме брата-славянина, Тараса Курашкина, ни одного стоящего человека нету!

Захаров формально не принадлежал к социалистическому клубу, более того, он на всех углах провозглашал себя анархистом, однако в клубе он пришелся к месту, так как его неприкрытое юдофобство было хорошим средством от тоски по покинутой родине.

– Чи давно вы приихали до Лондону? – с интересом спросил Артемия Ивановича Курашкин, когда его посадили между хохлом и лопоухим евреем.

– Порядочно, – ответил Артемий Иванович, вспомнив о конспирации.

– Чего, Тарас, к человеку пристал? – воскликнул Захаров.

– Вас як кличут?

– Артемием.

– Так просто Артемием? – настойчиво продолжал выспрашивать хохол.

Почувствовав такой пристальный интерес к своей особе, Артемий Иванович насторожился. Уж больно чем-то родным, охранным, повеяло от Курашкина.

– Да-с, в честь Артемия великомученика назвали, камнем его придавивши.

– А вы Морыса Адлера с клубу знаете? – спросил Курашкин. – Он тут у них председателем сегодня.

– Это который меня из залы выставил? И знать его не желаю.

– А Бейраха? А Степняка? А Пынкуса? А Шлоймаха Хоментовского? А князя Кропоткына? А Лейбу Драпкина? А Добу Гольдштейн? А Фрактовныкова? А Сруля Эвенчика знаете?

– Я вам скажу, дорогой товарищ, за Сруля, – сказал вдруг лопоухий, – что наш Израиль Эвенчик такая сволочь! Всем известно, что он агент Охранки, а то, что он называет следом от приклада казачьей лошади, так он совсем другой формы! Просто лишай, вот что я вам скажу за Эвенчика. Будете с ним здороваться, так руку ему не подавайте. А еще у нас есть жена нашего держиморды Дымшица, Гитля, которая такая гадина, что всем известно, что у ней ничего, кроме гороха, не дождешься. А мужа своего котлетками кормит!

– И сифилис у ней, – внес свою лепту Артемий Иванович.

– Что вы говорите! – загорелись глаза у лопоухого. – А я и не знал.

– Врет он все! Нету у мадам Дымшиц этой болезни. А вам, товарищ Артемий, я не советовал бы слушать то, что говорит Сема Фридман, потому что он работает в шляпном производстве и у него от ртути с головой не в порядке.

– Я бы попросил не выражаться, товарищ Гельман! – вскочил Фридман, и большие уши его побагровели. – Я человек нервный, могу и наделать что-нибудь.

– Да-да, – со всем сочувствием отнесся Артемий Иванович. – Я слышал, что шляпники еще собачье дерьмо собирают.

– Держите меня, – заверещал Фридман. – Я сегодня все-таки наделаю!

Однако держать его никто не пожелал и Сема, повизжав еще для порядка, сел на свое место.

– А еще я вам скажу за товарища Гельмана, – вновь обратился он к Артемию Ивановичу. – Он нанят здесь чистить ватерклозеты и мыть полы, за что ему положена гороховая похлебка, но он этого не делает, а с мадам Дымшиц спит.

– Товарищи! – дверь распахнулась и в столовую вошла Гитля Дымшиц. – Всех просят наверх, там сейчас будут опознавать провокатора!

Все повскакивали с мест и, возбужденно гомоня, повалили наверх. Скамейки в зале уже были сдвинуты к стенам, и в освободившемся месте скучились все присутствующие на собрании. Господин Энгельс, почтительно поддерживаемый под локоть председателем Адлером, надевал очки.

– Проходите, товарищ Гурин, – крикнул Артемию Ивановичу Дымшиц. – Вы ведь из Парижа, вы можете знать его в лицо.

– Я боюсь трупов, – сказал Артемий Иванович.

– Здесь только фотография. Товарищ Шабсельс доставил ее с посланием от наших женевских товарищей, только он не знает, кто из этих тридцати восьми человек – провокатор Гурин.

И тут Артемий Иванович узнал в человеке с забинтованной головой, стоявшем у самой сцены, своего попутчика-еврея.

«Так это меня они тут собрались опознавать! Ну что ж, дорого же я продам свою жизнь!» – подумал он и оглянулся в поисках путей к отступлению. Однако единственный путь закрывали Захаров с Курашкиным и лопоухий Фридман.

Артемий Иванович гордо задрал подбородок и двинулся навстречу своей смерти. Тем временем Энгельс, старчески кряхтя, опустился на колени над разложенной на сцене фотографией.

– Уберите свою лупу: не вижу, – сказал он.

Лупа – собственность типографии – была тотчас убрана.

– Вот он! – закричал Энгельс и уставил на фотографию свой палец. И все, сколько ни было, склонились над фотографией.

В том месте, куда указывал палец основоположника, был изображен некто, державший перед собой грабли так, что они закрывали его лицо, а свободную руку положив на плечо Лаврову.

– Товарищи! – раздался вдруг от дверей яростный голос. – Я вас последний раз говорю, чтоб не мочились под окнами редакции.

– А теперь пару слов имеет наш редактор товарищ Филипп Кранц, – поспешно сказал Адлер, увидев у пришедшего в клуб мрачного редактора в руках толстую суковатую палку, и исчез со сцены.

– Я уже все сказал. А вот этого старикашку на сцене еще раз увижу тут – отделаю палкой.

Переписка с товарищем Даниельсоном и обучение русскому языку у некоего Эраста Пиндара, жены и родственники которого до сих пор считали, что Энгельс должен теперь их за это содержать, не пропали даром: основоположник понял, что пора ретироваться.

– Что вы натворили, товарищ Кранц! – набросилась на редактора спутница Энгельса, когда сам Энгельс вышел уже из зала на лестницу. – Что о нас подумают другие социалисты!

– Вот именно! Как вы смеете! – энергично вмешался Артемий Иванович, поняв, что опасность миновала. – Сортиры надо чистить, тогда и под окна к вам никто ходить не будет.

– В самом деле! – поддержал его Дымшиц. – Где Гельман? Посмотрите на него, товарищи! Вот виновник нашего позора. Мы не можем больше мириться с его распущенностью!

– Фридман сказал, что он спит с вашей женой, – между делом бросил Артемий Иванович.

– Помолчите! Мы обсуждаем важный вопрос. Кого мы можем избрать на место товарища Гельмана?

– Да кому нужна ваша жена! – обиделся Артемий Иванович.

– Вон этого, Шабсельса, выберите, – подала голос мадам Дымшиц. – Третий день задарма у нас живет и съезжать, похоже, не собирается. Вы согласны, товарищ Шабсельс, или будете съезжать?

– Согласен, – промямлил Шабсельс, прижимая к груди фотографию.

– Кроме того, вам придется носить пейсаховку на второй этаж и уголь из подвала на кухню, – сказала Гитля Дымшиц.

– А Гельмана – взашей! – сказал Артемий Иванович.

– В самом деле, Гитля, как нам быть с Гельманом? – сказал Дымшиц. – Придется его выгонять.

– Да куда его выгонишь? У него и дома-то нет. Пусть пока опыт передает.

– Товарищи, мы должны извинится перед товарищем Энгельсом! – крикнул кто-то. – Он уже уезжает!

«Пожалуй, и мне пора ехать,» – подумал Артемий Иванович.

– Не волнуйтесь, товарищи социалисты, – сказал он. – Сейчас мы перед ним извинимся самым лучшим образом. Комар носа не подточит!

– Ханна-то Мандельбойн при Энгельсе какой цыцей себя держит! Устраиваются же некоторые, – проворчал Сема Фридман. – А нас одной гороховицей кормят. Зато мы новую прислугу наняли! Очередной член кружка дармоедов. Ура!

Протиснувшись между Курашкиным и редактором, Артемий Иванович сбежал по лестнице и выскочил на улицу. При помощи Адлера и своей спутницы Энгельс уже забирался в четырехколесный кэб-брум. Следом Адлер подсадил саму Ханну Мандельбойн, поцеловав на прощание в щечку.

– Стоять! – закричал Артемий Иванович, оттолкнул в сторону Адлера, влез в кэб и сказал задохнувшемуся от негодования председателю, усаживаясь рядом с Ханной: – Мы по поручению товарищей. С извинениями. Трогай! Мне в «Отель Клариджа» на Брук-стрит.

Глава 6

5 августа, в воскресенье

Все утро в воскресенье шел дождь, но к обеду распогодилось, выглянуло солнце и Фаберовский решился на верховую прогулку по Гайд-парку. Это было не самое подходящее время для подобных прогулок, поскольку все уважающие себя джентльмены катались верхом по утрам, а вечер – время дам, катающихся в колясках. Однако поляк совершал свои прогулки как раз исключительно ради одной из этих дам, мисс Пенелопы Смит, так как с тех пор как наемным экипажам разрешили проезд по аллее от ворот Королевы до ворот Виктории, и по воскресеньям ее отец стал вывозить свое семейство сюда на катание, это был единственный способ с нею увидеться.

Фаберовский надел цилиндр, визитку из черной вигони и жилетку с отложным воротником и шестью перламутровыми пуговицами и поехал в Гайд-парк. На пропахшем навозом конюшенном дворе офицерского манежа конюх вывел ему кобылу и, взобравшись в седло, Фаберовский направил лошадь к длинному пруду, пересекавшему весь парк и непонятно почему прозванному Серпентайном, любуясь роскошными платанами и вековыми вязами парка, меж которых веселыми пятнами то и дело мелькали зеленые поляны. Вскоре он выбрался на Ринг-роуд, широкую аллею вдоль пруда, по которой в обе стороны двигались ряды нарядных колясок, викторий и ландо с открытым верхом. Дамы прикрывались от солнечных лучей белыми кружевными зонтиками, джентльмены сквозь монокли разглядывали красавиц и обсуждали друг с другом их достоинства.

Пенелопа родилась в Ирландии, где получил степень доктора медицины и долгое время практиковал ее отец, и с восьми до шестнадцати лет училась в Королевском Масонском институте для девочек в Сент-Джонс-хилл. Фаберовский познакомился с ее отцом весной, когда следил за одним негодяем, неким Рейвнскрофтом, у которого доктор Смит был личным врачом. Документы, которые Фаберовский собрал в ходе дела, и показания очевидцев свидетельствовали о совсем иной репутации доктора, нежели та, которой он пользовался в добропорядочных домах. Но пока документы не были явлены на свет, можно было просить его иногда извещать о том, что знает его пациент Андерсон о Монро и Особом отделе. Доктор Андерсон был одним из главных участников борьбы с фениями, а позднее – советником по вопросам, относящимся к политическим преступлениям в министерстве внутренних дел.

Получив ранение в «борьбе» с фениями, Фаберовский, по просьбе Андерсона, сам стал пациентом доктора Смита. Доктор Смит приехал к нему на Эбби-роуд, затем поляк несколько раз ездил к нему на осмотры, где и познакомился с Пенелопой. К этому времени его интрижка с княгиней Радзивилл закончилась крахом. Сперва доктор Смит покровительствовал интересу поляка к своей дочери, так как это злило его ассистента Гримбла, однако вскоре стал активно противодействовать встречам дочери с поляком, отчего Фаберовскому приходилось изображать все их встречи как случайность.

Взглянув налево-направо, он дал кобыле шенкеля и поскакал вдоль пруда к Пороховому погребу, мимо которого шла аллея, доступная для езды в кэбах. Ему не пришлось долго искать наемный экипаж Смита и его семейства, поляк сразу же углядел его среди прочих, более роскошных, экипажей.

Доктору Смиту было уже под пятьдесят, он высоко держал плечи, отчего спина его казалась неестественно прямой, а торчавшая из накрахмаленного воротничка тонкая шея заканчивалась почти лысой головой в высоком цилиндре. Он был членом совета Королевского колледжа врачей, членом Королевского колледжа хирургов, и хотя не слишком видным, но все же фримасоном. Рядом с ним сидел его ассистент, доктор Энтони Гримбл, субъект с моноклем в глазу и с завитыми усами.

Дочь доктора Смита и ее мачеха были примерно одних лет, но разницу между ними можно было сегодня заметить и по выражениям лиц, и по их одежде. Хотя обе носили одинаковые соломенные шляпки и кружевные зонтики от солнца, Пенелопа Смит была одета в простое голубое платье с собранной в складку юбкой и в вязаную кофту с выпущенными поверх жабо и воротником из красной тюлевой ленты с золотыми точками, тогда как миссис Смит была облачена в гораздо более дорогое и соответствующее ее положению платье из полосатого кофейно-розово-голубого шелка с манжетами и воротником из белых ирландских кружев.

Фаберовский развернул лошадь и пустил ее в галоп, доскакал до ворот Виктории, где купил у цветочниц корзинку с розами, и уже медленным шагом направился навстречу ландо доктора Смита.

Доктор заметил его и велел кучеру остановиться.

– Это становится невыносимым! – крикнул Гримбл и в сердцах стукнул тростью в днище кузова. – Стоит нам выехать в парк, мы тут же натыкаемся на мистера Фейберовского!

– Хорошо что наш коротконогий ланкаширец Опеншо не умеет ездить на лошади, – ухмыльнулся доктор Смит. – То-то вы бы все тут собирались как мухи на мою дочь!

Поляк приветственно приподнял цилиндр и подъехал к ландо, намеренно горяча кобылу.

Сперва Гримбл высокомерно поджал губы и отвернулся, но встретившись с насмешливым взглядом Пенелопы, переменил тактику. Он прошелся вслух по деревенской манере поляка сидеть в седле и относительно его Росинанта, которого, наверное, специально для него держат в конюшне, так как на нормальных лошадях Фейберовский цепляется ногами за землю.

– Известно, какой большой знаток лошадей мистер Фейберовский! – подхватил тему доктор Смит. – В казармах конной артиллерии в Сент-Джонс-Вуд до сих пор смеются над тем, как он купил предназначенных на скотобойню столетних одров для своей коляски.

– Зато при собственном выезде. Только на нем стыдно за ворота выехать, вот он и смешит всех, разъезжая среди экипажей на арендованной кобыле!

– Патентованная кляча, – поляк похлопал лошадь по шее. – Лицензированная для провоза одного человека. Не понимаю, чем она вам не нравится.

– Мы не умеем ездить верхом, – сказала Пенелопа. – Даже на ослах.

– Зато Гримбл с Опеншо участвуют в бесконечном «дерби ослов» вокруг Патологического музея у нас в Лондонском госпитале, – сказал доктор Смит. – Кстати, Гримбл, последнее время я склоняюсь к мысли, что вас правильно уволили за нерасторопность в приготовлении препаратов для музея. Я еще в среду просил вас приготовить мне препарат туберкулезных легких для лекции в Королевской больнице грудных болезней. Где он?

– В среду я был занят. Кстати, в тот день я видел, кажется, мистера Фейберовского, который дожидался окончания занятий мисс Пенелопы в Бедфордском колледже!

– Жалко, что не дождался, если это был действительно он, – сказала Пенелопа. – А что вы, Гримбл, делали у моего колледжа?

– Если мне понадобится частный сыщик для слежки за дочерью или женой, Гримбл, можете быть уверены, что я найму не вас, – рассвирепел Смит. – А ваше дело – изготовлять препараты для моих лекций.

– Может быть, вы следите за нами и в Фехтовальном клубе? – язвительно спросила жена доктора Смита.

– Простите, что вынужден прервать вашу семейную беседу, – сказал Фаберовский. – Позвольте, доктор Смит, вручить вашей дочери эти цветы и откланяться.

– Да-да, откланивайтесь, – согласился Смит. – Только поскорее.

Гримбл ревнивым взглядом проследил, как корзина с цветами перекочевала из рук Фаберовского к Пенелопе, и сказал:

– Интересно, Пенни, почему это ты поставила поднесенные мною цветы на пол, в ноги миссис Смит, а его корзинку приняла себе на колени?

– Вы куда-то торопитесь, мистер Фейберовский? – спросила миссис Смит.

– Да, – поляк обеспокоенно оглянулся через плечо, где еще минуту назад заприметил экстравагантную парочку верховых: Тамулти и Артемия Ивановича.

Тамулти был шикарен. У ног его жеребца бежал великолепный белый дог. Артемий Иванович трясся рядом на огромном буром мерине, судорожно вцепившись в гриву и подпрыгивая. Особенно шла ему жилетка с жирной полосой на брюхе и пятнами от пролитых на нее в парижских кабаках соусов и вин, поверх которых блестела толстая цепочка от новых часов.

И все-таки поляк не успел. Тамулти заметил его и подъехал к экипажу.

– Добрый день, мистер Фейберовский, вот ваш друг. Полагаю, ему будет лучше с вами, чем со мной.

И, не дожидаясь ответа поляка, ирландец облегченно ускакал. Понурая спокойная кляча Артемия Ивановича, не видя хвоста впереди идущей лошади, спокойно заснула около ландо, положив голову на заднее лакированное крыло.

– Какого дьяблу пан Артемий тут делает? – зло прошипел поляк.

– Это все Тамулти, – прошипел Артемий Иванович, чье лицо то и дело искажала судорога от тщетных попыток ровно держаться в седле. – Я не хотел.

– Поехали отсюда скорее.

– Господи, но я не знаю как! Она спит!

– Дерните за повод!

Артемий Иванович дернул – и в следующее же мгновение, потеряв равновесие, сполз прямо в коляску доктора Смита с так и не проснувшейся кобылы.

– Позвольте представить: мой друг из России, мистер Артемас Гурин, торговый агент, – сказал, разводя руками, поляк.

– Что это говорит ваш русский друг? – спросила у поляка жена доктора, ощущая у себя на коленях неимоверный вес барахтающегося в коляске Артемия Ивановича.

– Он вспомнил свою мать, миссис Смит, – ответил Фаберовский.

– Моей жене еще незнакомы материнские чувства, – заявил доктор, брезгливо стряхивая с визитки грязь, насыпавшуюся на него с сапог Владимирова. – Пусть он с нее слезет.

– Русские – удивительно сентиментальный народ, Гилбарт, – сказала супруга доктора Смита своему мужу, с интересом глядя на Артемия Ивановича. – Англичанин сразу бы вспомнил Бога.

– Бога он тоже вспомнил, – сказал поляк, силясь достать из коляски Артемия Ивановича.

– Я слышала, что русские прекрасно умеют обращаться с лошадьми, – вставила слово Пенелопа Смит.

– Еще бы, мисс! Мой друг продемонстрировал вам старинный казацкий способ соскакивать с коня, заслоняясь им от ружейного огня диких кавказских горцев.

– Какая прелесть! – воскликнула миссис Смит, восхищенно глядя на Артемия Ивановича, который угнездился наконец на сиденье между ней и ее супругом и теперь пытался найти на полу отстегнувшиеся от цепочки часы, задирая в своих поисках подолы юбок у обеих дам на неприличную высоту.

– Мне очень неловко, что все так получилось, – вздохнул поляк, обращаясь главным образом к Пенелопе. – Но у русских такие необычные для Европы манеры выказывать свое восхищение дамам…

– Это не манеры! – крикнул Гримбл. – Это форменное хамство.

– Вот они, проклятые! А я то думал, чего там такое давит! – Артемий Иванович достал из-под себя свои часы и галантно улыбнулся соседке.

– Что он мне сказал? – спросила у поляка Эстер, с трудом удерживаясь на сиденье, так как поворот Артемия Ивановича между ею и доктором едва не выбросил их из коляски.

– Он сказал, что сердце вольного казака, в котором до сих пор было лишь место для дикого простора степей, отныне навсегда занято вами.

– Вы не могли бы попросить мистера Гурина сесть ровно? – сквозь зубы сказал доктор Смит. – Иначе я упаду.

– Послушайте, бестолочь, вылезайте из коляски, – сердито сказал Владимирову Фаберовский.

Артемий Иванович встал посреди коляски и отвесил поклоны всем сидевшим в ландо.

– Было очень приятно познакомиться, – по-французски сказал он.

– В Лондоне так скучно сейчас, – посетовала Эстер, обрадовавшись, что хотя бы на французском она может поговорить с Гуриным без переводчика. – Все знакомые, кроме Энтони Гримбла, разъехались, а доктора Смита никуда не вытащишь. Мы с Пенелопой так рады, что встретили вас с мистером Фейберовским.

– Я опять их куда-то дел! – негодующе взглянув на поляка, громогласно объявил Артемий Иванович.

Он похлопал себя по карманам, затем присел на корточки и стал методично выкладывать их содержимое в ряд на коленях у Эстер. Дамы и доктор Смит с интересом папуасов на торге с европейским капитаном наблюдали за растущей кучкой разных разностей. Сперва на колени миссис Смит легла сломанная глиняная трубка. Следом появился почти пустой кисет, складной штопор с накрученной на него пробкой, бесплатный билет выставочного займа на Международную Парижскую выставку в будущем году, перочинный нож, серебряная сигарочница, разнообразная медная мелочь всех стран и номиналов, пригласительная карточка с парижским адресом и надписью по-французски “Poses plastiques”[1], и еще множество непонятных и ненужных вещей, обильно пересыпанных табаком.

– Пан Артемий положил свои часы в карман брюк, – устало сказал Фаберовский. – Прицепите их к цепочке и вылезайте.

– Ну, что уставились?! – недовольно спросил Гримбла Артемий Иванович. – Здесь вам не балаган, и я вам не Петрушка! Отойдите! Уберите ноги! Ах, у него шляпа! Да плевать я хотел на вашу шляпу.

Что Артемий Иванович тут же и сделал, предварительно сняв цилиндр с головы Гримбла и затем бросив его на землю.

– Мистер Фейберовский подстроил все это специально! – взвизгнул оскорбленный Гримбл. – Он хочет унизить меня при всех! Все видели, что его обезьяну, которая даже не умеет сидеть на лошади, сюда нарочно привез какой-то джентльмен. Скажу вам прямо, Пенни: он хочет жениться на вас, чтобы приобрести положение в обществе, которого ему никаким образом не получить, как католику и инородцу! Он действует с низкой целью и нисколько не любит вас.

Тут он повернулся к поляку.

– После того, что натворила здесь ваша ручная обезьяна, мистер Фейберовский, вам не только нельзя надеяться увидеть мисс Смит, но вы и на пушечный выстрел не можете приближаться к ее дому!

– С каких это пор вы распоряжаетсь в моем доме, Гримбл? – подскочил Смит. – Мистер Фейберовский, мы будем рады вас видеть у себя. Только без обезьяны.

– Мисс Смит? – поляк вопросительно посмотрел на Пенелопу.

– С обезьяной, Стивен, с обезьяной.

– Скажите этому дикарю, мистер Фейберовский, – крикнул Гримбл, – чтобы он немедленно убирался из нашей коляски, поднял мой цилиндр и вручил мне его с извинениями.

– Если вы хотите избежать дальнейших неприятностей от мистера Гурина, я посоветовал бы доктору Гримблу самому подобрать свой цилиндр и не приставать к моему другу с требованиями извинений, – ответил поляк.

– Не смейте мне указывать! – взвился Гримбл. – Пенни, ты не должна принимать цветы от человека, который считает возможным появляться в обществе таких…

От сильного толчка Гримбла в грудь Артемий Иванович едва не вывалился из коляски. Он схватил его за грудки, приподнял с сиденья и что есть силы бросил на доктора Смита, который, со своей стороны, пребольно ткнул Владимирова рукояткой трости в бок. Лощеный цилиндр доктора слетел с его головы и упал в грязь.

– Это переходит всякие допустимые границы! – рассердился Смит, но Артемий Иванович был уже на земле вне пределов его досягаемости.

Доктор Гримбл схватил Пенелопу за руку и энергично замахал кучеру. Коляска тронулась и покатила прочь, оставляя на поле боя два осиротевших цилиндра, а доктор Смит, полуобернувшись на сиденье, еще долго гневно потрясал тростью.

– Поймаю, уши оборву! – крикнул Владимиров и запустил вослед ландо комком конского навоза. – А то взяли манеру всякой дрянью в боки тыкать!

4.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА ЛЕГРАНА – РАЧКОВСКОМУ

5 августа 1888 года

Monsieur Rachkowski, je dénonce à vous, que selon mes renseignements, votre agent Gurin a chassé les deux Irlandais, ayant payé ceux-ci le chemin inverse [2]

Пометка Рачковского: «Владимиров – сущий болван».

Глава 7

6 августа, в понедельник

В понедельник утром у подъезда «Гранд-Отеля» остановился заложенный специально для этой поездки собственный экипаж поляка и сам хозяин выбрался из кузова. Велев сидевшему на козлах Батчелору подождать в сторонке, он поднялся на лифте к Владимирову и увидел Артемия Ивановича в гримбловском цилиндре, стоявшего в одних подштанниках перед зеркалом.

– Ну, как я вам, господин Фаберовский? – спросил Владимиров, узрев в зеркале отражение поляка у себя за спиной. – Не хотите прикупить цилиндрик? Продам с сезонной скидкой.

– Почему пан еще не готов?

– Может, съездим ко вчерашним дамам? Вы знаете, где они живут?

– Полагаю, что после вчерашнего доктор Смит не пустит нас даже на порог.

– Дался нам его порог! Возьмем дамочек и поедем кататься.

– Можно подумать, у нас других дел нет!

Втайне поляк был бы не прочь прокатиться с Пенелопой, но один, без Владимирова. С Артемием Ивановичем он не решился бы поехать к Смитам даже просто принести извинения.

– Ну, как хотите… – Владимиров стал одеваться. – Тогда я сам при случае к дочке съезжу. Мне она понравилась. Кстати, а вы договорились, чтобы этот доктор доносил нам на своих пациентов?

– Из-за цирка, который устроил вчера пан Артемий, доктор Смит уже вряд ли согласится нам помогать.

– Ладно, я поговорю с его дочкой, – Артемий Иванович вошел в лифт и велел отвезти себя на первый этаж. Лифтер проворно закрыл двери перед самым носом поляка и лифт уехал. Фаберовскому вдруг показалось, что Владимиров собрался ехать к Пенелопе, и к своему удивлению он ощутил, как подобие ревности проснулось в нем. Не дожидаясь возвращения лифта, он сбежал вниз и увидел Артемия Ивановича, который стоял перед экипажем и оценивающе разглядывал его.

Выезд Фаберовского не произвел должного впечатления на Артемия Ивановича. Хотя лошади были беганные в паре, закладка была разномастная. Одна кобыла была гнедой в больших светлых пежинах, а вторая и вовсе чалая. Да и экипаж – обычный английский крытый четырехколесный брум с сиденьями одно напротив другого, прозванный за характерный звук «ворчуном» – был уже в летах, с облупившимся лаком и выцветшей желтой краской на боках и дверце, пусть даже и на резиновом ходу.

– На таком с барышнями и кататься-то стыдно, – высказал он свое мнение.

– Мы с барышнями и не едем, – раздраженно сказал поляк. – Батчелор отвезет нас в Вулворт на правый берег Темзы.

Владимиров сморщился.

– Ну, – он развалился на сиденье. – И куда же мы едем?

– Сперва мы заберем одного человека. В свое время мой отец работал вместе с варшавским евреем по имени Михал Оструг. После подавления Варшавского восстания они вместе ходили по богатым лондонским домам, где, пользуясь невежеством англичан, выдавали себя за сыновей польского короля, графов Собеских, требовали исполнять польский гимн и получали от растроганных хозяев значительные суммы на освобождение Польши. Но потом Остругом овладела страсть к глупым кражам в посещаемых домах, начались неприятности и отец расстался с ним. Этой весной уже мне пришлось прибегнуть к услугам Оструга. Я знаю, что он продолжает зарабатывать себе на жизнь мошенничеством, но при этом связан с бандой из трактира «Слепой нищий» где-то напротив Лондонского госпиталя, которую наводит на те дома, где ему не удается получить деньги для выкупа из ломбарда польской короны.

– Скажете тоже! Станет вам польский король динамитом заниматься!

– Этот станет. Ведь мы же заплатим ему, – терпеливо объяснил Фаберовский. – Кстати, пан Артемий уже посчитал деньги, чтобы мы могли положить их в сейф от греха подальше?

– Да чего там считать! Каких-то сто фунтов.

– Как сто фунтов?! – вскричал поляк, пораженный в самое сердце. – Три дня назад было триста! Куда пан дел все остальное?

– Вам на жалование, мне на расходы, да часики вот прикупил всего за сто гиней.

Артемий Иванович продемонстрировал ошеломленному поляку новые золотые часы.

– Вложение денег в часы даже надежнее, чем в сейфе. Их и грабители из сейфа не украдут, и падение акций им не страшно…

– Зато падение на пол им страшно, особенно вместе с пьяным хозяином. Может быть пан Артемий отдаст мне хотя бы то, что осталось?

– Не сейчас… – пробормотал Владимиров. – Да там уже не совсем сто… Понимаете, расходы так велики, а Лондон такой дорогой город…

– Ну так отдайте хотя бы то, что есть!

– Так уже почти ничего нет.

– Сколько?! – поляк угрожающе навис над Владимировым. – Сколько у вас денег?

– Я разменял все для удобства на такие маленькие монетки, шиллинги. Их осталось всего три тыщи. Тридцать фунтов-с.

– Господи! Да в фунте всего двадцать шиллингов, а не сто! А я уж совсем перепугался. Только не тратьте их больше, пан Артемий, ради Бога. Отдайте их мне.

– Ну и пожалуйста… – скис Артемий Иванович. – Как только приедем обратно, так сразу и отдам-с. Если бы вы раньше хотя бы намекнули мне, то я тогда бы их вам отдал…

Поляк откинулся на спинку и погрузился в раздумья, столь же унылые, как и районы Южного Лондона, по которым они проезжали. Уже неделю Владимиров удачно уклонялся от предложенной поляком помощи в сохранении общих денег. И Фаберовский не мог быть уверен в том, что в словах Владимирова была хоть доля правды. Денег могло уже не быть вовсе, а может быть, их было значительно больше, чем утверждал Артемий Иванович, потому что, например, часы Владимирова могли стоить и одну гинею, и сто – в зависимости от того, подлинным или поддельным был рубин на брелоке.

У церкви Св. Георгия экипаж свернул на Сент-Джорджс-уэй и проехал еще квартал мимо захламленных пристаней и причалов Большого Суррейского канала, прежде чем остановился у неприветливого трехэтажного здания. Стены красного кирпича покрывала копоть. Здесь, на первом этаже в убогих меблированных комнатах, выходящих окнами на набережную, и жил с марта этого года старый мошенник, выпущенный после полугода заключения в Суррейской психиатрической лечебнице для бедных.

Оструг оказался высоким улыбчивым евреем с кустистой бородой и в сюртуке вроде тех, что носят доктора и англиканские священники. Тем, кто долго вглядывался в его изрезанное морщинами и побитое жизнью лицо, неизменно лезли на ум какие-то странные мысли о благородстве и степенной стариковской мудрости. Впрочем, расставшись с ним, все недоумевали, как такое вообще могло прийти им в голову.

Первым навстречу пришедшим выскочил коренастый, квадратный мопс абрикосового окраса, прихрамывавший на одну лапу. Он молча вертелся в ногах, норовя укусить кого-нибудь, но Оструг одним пинком отправил собаку в угол и она вынуждена была примолкнуть.

– Какой симпатяга, – сказал Фаберовский. – Очень похож на Байрона, которого заказала нам найти одна пожилая леди.

– У нас в Суррейской лечебнице тоже была дама, которая норовила узнать в своих соседях по палате разных знаменитостей вроде Байрона и Шелли. Сама она была леди Гамильтон, все время ходила беременной – с подушкой на животе, а в память об отце своих детей, адмирале Нельсоне, каждое воскресенье пускала корабли в луже во дворе.

– История леди Гамильтон занимательна, но мы приехали к вам, пан Оструг, совсем по иному поводу.

Старый мошенник провел гостей в гостиную, представлявшую болезненную смесь нищеты и претензий на роскошь. Квартал, где он проживал, никогда не входил в число хоть сколько-нибудь респектабельных, но Оструга это совсем не смущало и он смело украшал каминную полку статуэтками. В шкафу пылилось несколько книг по медицине, а перед камином стоял старинный, обитый вытертым до основы красным бархатом стул в стиле Людовика XIV.

Этот стул поразил Артемия Ивановича, словно он увидел перед собой воочию трон польских королей. Пока Фаберовский излагал Остругу дело, пытаясь склонить того на участие в организации подпольной динамитной мастерской в Восточном Лондоне, Владимиров дважды обошел стул и торжественно воссел на него. Дальнейшего разговора он уже не слышал, так как в его голове роились прекрасные картины, словно сошедшие со страниц «Тысячи и одной ночи». Ему представлялось, что сидит он в гареме на царском троне, по одну руку от него сидит Ханна Мандельбойн, по вторую – жена доктора Смита, по третью – Пенелопа Смит, по четвертую – Розмари, а по пятую… Тут перед Артемием Ивановичем возник смутный образ его бывшей невесты, и он решил ограничиться четырьмя руками.

– Хорошо, я найду вам помещение, – согласился наконец на уговоры поляка Оструг. – У меня есть приятель, Скуибби, он живет в Уайтчепле и сможет посоветовать нам подходящее местечко.

– Только вам придется жить там, – сказал Фаберовский. – Приищем место, переедешь туда, а от этой квартиры откажемся.

– Нет, нет! – вмешался Артемий Иванович, с молниеносной быстротой сообразивший, что его грезы о гареме могут стать реальностью. – Я эту квартиру себе беру!

«Ну и слава Богу! – подумал поляк. – Все-таки меньше денег будет уходить в эту прорву. Он сейчас за день в «Гранд-Отеле» тратит больше, чем здесь за месяц.»

– Только вот трон оставьте! – засуетился Артемий Иванович. – Я на нем сидеть буду.

Забрав с собой Оструга, Артемий Иванович с Фаберовским отправились обратно на левый берег, в Уайтчепл.

Остановившись на углу Уайтчепл-роуд и Брейди-стрит, Владимиров и поляк выбрались из экипажа и огляделись в поисках нужного им трактира. На другой стороне дороги почти целый квартал занимало громадное здание Лондонского госпиталя, где работал доктор Смит, а почти напротив него находилась станция железной дороги.

– Если бы не надо было забирать из Вулворта пана Оструга, сюда можно было бы доехать на подземке! – сказал Фаберовский. – И быстрее, и дешевле. Вот бревиарий, – поляк показал на здание пивоваренного завода «Альбион» на углу, – а вот и наш «Слепой нищий».

Они оставили Батчелора в экипаже, а сами вошли в трактир. Внутри было мало народу. Подойдя к хозяину за стойкой, Оструг отодвинул в сторону сопливого мальчишку с кувшином, посланного матерью в трактир за пивом, и осведомился у стоявшего за стойкой человека, на месте ли мистер Скуибб.

– Он спит.

– Разбудите мне его.

– Ну уж нет. Сегодня у него была неудачная ночь. Ему даже въехали пару раз по роже. Вам нужно, вы и будите.

Ведомые Остругом, они поднялись на второй этаж, где в одной из комнат увидели молодого, похожего на громилу вора в старом кучерском цилиндре и вытертом на локтях сюртуке, который спал в углу, откинувшись на спинку стула.

– Мистер Чарльз Скуибб, как я понимаю? – Фаберовский подошел к спавшему и постучал концом трости по верху цилиндра. – Вы устали после ночной работы, люди нынче строптивы и не желают расставаться со своими кошельками и часами без сопротивления. Мне жаль тревожить ваш сон, но у меня к вам только один вопрос.

– Может быть, разбудим его в следующий раз? – спросил Оструг.

Фаберовский постучал еще настойчивей.

– Я же сказал, что не собираюсь связываться с Ласком, – сонно промычал вор, не открывая глаз. – У него семь детей, а суд плохо смотрит на такие вещи.

– А он не побьет нас? – опасливо поинтересовался у поляка Артемий Иванович, поглядывая на широкие плечи Скуибби.

– У меня с собой револьвер, – успокоил Фаберовский и потряс вора за плечо.

– А вот револьвера не надо, – ухватил Скуибби знакомое слово, по прежнему не открывая глаз. – А не то я отниму его и засуну вам в задницу.

Жест, которым он подкрепил сказанное, не оставлял сомнений в намерениях громилы, и Артемий Иванович немедленно вставил дельное замечание:

– У нас две задницы.

– Что за странный язык? – спросил Скуибби и открыл глаза. – Какого черта! Джентльмен пришел сюда с попугаем?

– Я пришел сюда с Остругом, – сказал Фаберовский, держа тяжелую трость наизготовку, чтобы при малейшей опасности тут же пустить ее в ход.

– За определенное вознаграждение я могу посодействовать в возвращении ваших вещей, украденных этим джентльменом, – предложил вор.

– Я ничего у них не крал, Скуибби, – разозлился Оструг, – вечно ты наводишь на меня поклеп! Эти джентльмены поручили мне присмотреть для них укромное местечко, такое, чтобы там соседи были не болтливые, а лучше чтобы их и вовсе не было.

– Они собираются печатать фальшивые деньги? – оживился Скуибби. – Я хочу в долю.

– Нет, – вздохнул Оструг, – Вот папаша этого высокого джентльмена, царствие ему небесное, этим занимался, а эти двое там будут динамит варить. Все деньги за хлопоты пойдут тебе, мне лишь небольшие комиссионные.

– Мне нужно такое помещение, чтобы там была большая печка, погреб или подвал, выходы на разные улицы, и никакой прислуги и никаких появлений хозяев. Желательно, чтобы соседи не слышали вони.

– К середине недели я подыщу вам что-нибудь подходящее, – согласился Скуибби. – Встретимся здесь в четверг, в полдень. И не забудьте принести задаток.

Глава 8

12 августа, в воскресенье

Среди всех новейших благ цивилизации, доступных наряду с ватерклозетами и газовым освещением, Фаберовский решился избрать только одно, страшно дорогое, но очень необходимое тому, кому требуется оперативная информация – телефон. Еще в прошлом году он заплатил «Объединенной телефонной компании» 20 фунтов за проведение и установку линии и за двенадцать месяцев аренды. И если в отношении оперативной информации телефон оказался совершенно невостребованным, то как способ избежать личного общения с различными персонами он был незаменим.

Когда спустя неделю после трагикомической прогулки настало время приступать к организации мастерской, Фаберовский решил воспользоваться как раз этим счастливым свойством телефона и позвонил в Кларидж-отель Артемию Ивановичу.

Артемий Иванович уже целую неделю находился в состоянии черной меланхолии, вызванной неслыханным оскорблением в Гайд-парке и потерею там часов, пропажу которых он обнаружил уже на следующее утро. Спустя трое суток после своего начала меланхолия сменилась тривиальным запоем. К утру седьмого дня он откупорил последнюю бутылку и решил, что надо взять себя в руки – он не смог открыть дверь, чтобы потребовать очередную порцию лекарства от тоски. Колонны бутылок, поблескивавшие в темноте прихожей своими горлышками, оказались слишком многочисленными, и ему не хватило длины рук. Его пальцы судорожно хватали воздух около ручки, до которой оставалось еще поларшина, Артемий Иванович запаниковал, сел на пол и заорал: «Спасите!» Но его никто не услышал. Доставив еще в прошлое воскресенье вечером заказанное спиртное в номер и получив указание более не беспокоить до особого распоряжения, прислуга не заходила к нему, а воспользоваться электрическим звонком Артемий Иванович не догадался, вместо этого оборвав все шелковые шнуры на портьерах и гардинах в поисках действующей сонетки для вызова слуг.

Получив указание метрдотеля позвать к телефону мистера Гурина, коридорный расчистил проход среди бутылок и тем спас Артемия Ивановича. Метрдотель терпеливо объяснил Владимирову, как пользоваться телефоном, что прикладывать к уху и куда говорить, и убедившись, что Артемий Иванович все понял, тактично отошел в сторону. Поляк наконец услышал в трубке громкое сопение Артемия Ивановича и его дрожащий от нервного перевозбуждения голос:

– Халло! Халло! Кто это?

Фаберовский трижды ответил на этот вопрос, но был, видимо, не слишком убедителен, поскольку вопрос продолжал повторяться. Тогда он приказным тоном повелел Артемию Ивановичу нанести визит доктору Тамулти и сообщить, что просмотр помещения для мастерской состоится, скорее всего, в четыре часа пополудни.

Артемий Иванович совсем растерялся и отдал на всякий случай трубку метрдотелю. Из разговора с последним поляк выяснил, что еще в понедельник доктор Тамулти покинул отель, оставив небольшой неоплаченный счет и кожаный саквояж, и с тех пор не появлялся. Кроме того, у портье он оставил письмо для мистера Фейберовского. Чтобы не тратить больше времени на разъяснение Артемию Ивановичу вопроса о своей личности, поляк через метрдотеля передал Владимирову, что будет ждать его через час, в десять, в агентстве на Стрэнде с письмом Тамулти и деньгами. Последнее, что он услышал в трубке перед тем, как нажать на звонок и дать знать на станцию об окончании разговора – слова Артемия Ивановича: «А кто это был?»

Владимиров приехал на Стрэнд только в одиннадцать, небритый, всклокоченный и голодный. Фаберовский отправил Батчелора вниз, в трактир «Ангел и Солнце» за тройной порцией рыбы с картошкой, после чего выдал газетный кулек с едой Артемию Ивановичу и усадил его за конторку Леграна, а сам вскрыл письмо Тамулти.

В письме ирландец извещал поляка, что покинул Кларидж-отель в целях конспирации, поскольку не может всецело довериться мистеру Гурину, который не только подозрителен поведением, выдавая себя за индийского принца, но и спровоцировал в Гайд-парке неприятный инцидент с полицией и управляющим офицерским манежем, в результате которого Тамулти несколько часов вынужден был искать эту чертову клячу, которую Гурин не удосужился отвести обратно в манеж.

Постскриптум к письму гласил, что с доктором Тамулти и ирландскими эмиссарами, брошенными Гуриным на корабле в Дувре, можно связаться, направив со Стрэнда письмо до востребования на главпочтамт Сент-Мартенс-ле-Гранд на имя доктора Френсиса Тамблти, где он будет проверять почту каждый день в полдень. Что касается денег, которые ирландская сторона сочла возможным ассигновать на мастерскую, то Тамулти не намерен отдавать их кому бы то ни было и лично будет покупать на них все необходимое.

Поручив Батчелору срочно известить Тамулти телеграммой о том, что встреча по поводу помещения состоится в четыре часа пополудни у церкви Сент-Мери-Матфеллон на Уайтчепл-роуд, Фаберовский взял с собой Артемия Ивановича, с урчанием поедавшего картошку из газетного кулька, и, выйдя на улицу, свистком подозвал кэб.

– Куда едем? – спросил Артемий Иванович, скомкав опустошенный кулек и бросив его в окно кэба.

– Пока пан Артемий пьянствовал, мои люди подыскали помещение под мастерскую. Кстати, позвольте полюбопытствовать, как часто пан Артемий собирается уходить в такие запои?

– В Гайд-парке я был уязвлен в самую душу! – Артемий Иванович ударил себя кулаком в екнувший живот. – Такие оскорбления не проходят даром даже для менее чувствительных натур, чем я! Кстати, а кто это в Гайд-парке был?

– Доктор Гилбарт Ти Смит и его ассистент Энтони Гримбл.

– Да я не о них, я о барышнях.

– Жена доктора Смита и его дочь Пенелопа.

– Которая же из них двух жена?

– А какое пану Артемию до нее дело?

– Я подумал, что надо бы мне, пожалуй, на той другой, которая девица, ожениться.

От неожиданности Фаберовский выпустил трость и она грохнулась на пол с таким стуком, будто была залита свинцом.

– Жениться?!

– А что?! Девушка она славная, чистоплотная, докторицы все такие. Худа только, ну да мы с вами ее раскормим. – Артемий Иванович дружески хлопнул поляка по плечу. – Как, говорите, ее зовут?

– Никак. Забудьте о ней. После вчерашнего ни меня, ни пана Артемия на порог не пустят без долгих и утомительных извинений.

– Тогда поехали принимать извинения. Я человек великодушный, долго кобениться не буду. Опять же, какие могут быть обиды между будущими родственниками.

– Сейчас мы едем к одной даме, у нее в подчинении есть много девушек, более подходящих для пана Артемия, чем мисс Пенелопа.

– Много? И благородные?

– Чисто Смольный институт. Благороднее некуда.

– Откуда вы знаете? – насупился Артемий Иванович. – Нижебрюхов, покойничек, разболтал?

– О-о-о! – поляк воздел очи к небу. – Матка Боска!

– Только вы барышням и этой вашей мадам ничего об этом не говорите.

Мадам Хая Шапиро, о которой шла речь, уже целую неделю по просьбе Фаберовского занималась поисками подходящего для динамитной мастерской помещения по всему Уайтчеплу. Она была личностью знаменитой среди обитателей Адской Кухни, как называли в Ист-Энде трущобный район вокруг церкви Христа в Спитлфилдзе. Ее квартирка находилась в тупичке под названием Миллерс-корт, более известном в округе как «Аренды Маккарти» по имени владельца домов в Миллерс-корте. Практически все помещения в этих домах снимали проститутки, и Шапиро внимательно следила за тем, кто из них пользуется большим спросом среди потребителей их услуг. Одолжив в свое время у мясника с Хатчисон-стрит, известного Иосифа Леви, небольшую сумму, она стала ссуживать деньги наиболее перспективным проституткам, чтобы те могли арендовать комнаты у Маккарти, а также платить за их комнаты, когда те не могли заработать на улице. За это она назначила огромные проценты, в счет которых проститутки вынуждены были выплачивать ей половину заработка. Но никто из них не уходил из Миллерс-корта по своей воле, хотя Шапиро не держала их, потому что знали, что они всегда днем смогут выспаться у себя в комнате и ночью заработают значительно больше. В конце концов «Аренды Маккарти» были полностью заселены только теми проститутками, которые находились в кабале у Шапиро.

В самом сердце Спитлфилдзских трущоб на углу у заведения с завлекательным названием «Рог изобилия» поляк с Артемием Ивановичем вылезли из кэба и направились на Дорсет-стрит. Тотчас их окликнул констебль, стоявший рядом с дверями трактира.

– Осторожно, джентльмены, вам не стоит туда соваться. Даже полицейские не рискуют ходить по этой улице в одиночку.

– Благодарю, сэр, – ответил Фаберовский. – Мы знаем, куда идем.

Дорсет-стрит была грязной, короткой, плохо вымощенной улочкой, на которой не смогли бы разъехаться две телеги. Почти все здания на ней занимали ночлежные дома, за исключением нескольких меблирашек самого последнего разбору. Надписи над открытыми дверями ночлежек и на холстинах транспарантов, загораживавших нижнюю часть грязных окон, уведомляли о стоимости кроватей: четыре пенса за ночь. Вокруг каждого входа в ночлежку прямо на тротуаре вдоль стен спали вповалку бродяги, словно это был проселок где-нибудь в Кенте между полями с плантациями хмеля.

Поляк довел Владимирова по Дорсет-стрит до мрачного здания Кроссингемского ночлежного дома, где Фаберовский внезапно свернул в узкую кирпичную щель арки на другой стороне улицы между мелочной лавкой и подъездом дома № 26. Проход по ширине чуть больше самого Артемия Ивановича вывел их в тесный, похожий на кишку двор-тупик глубиной в три плохо выбеленных до окон второго этажа здания с каждой стороны. Между домами весь дворик сплошь был завешан сушившимся на веревках бельем.

– Послушай, милочка, – обратился Фаберовский к стоявшей у подворотни полненькой молодой женщине в удивительно чистом белом фартуке. – Я был тут вчера у мадам Шапиро, но никак не могу вспомнить, в которой из дверей я ее нашел.

– Нельзя так напиваться, – наставительно сказал ему Артемий Иванович.

– Вот тут Шапиро, – женщина плюнула в сторону одной из дверей по левую сторону двора.

Поляк взялся за ручку двери, но тут в узком проходе у него за спиной кто-то пьяно проревел:

– Посторонись! Мэри, что ты тут торчишь перед дверью?! Меня вышвырнули с работы, а ты точишь лясы попусту!

Фаберовский обернулся и увидел коренастого усатого ирландца в пыльном котелке. Женщина, собравшаяся было войти к себе в комнату, на двери которой мелом была начертана цифра «13», задержалась и бросила тому через плечо:

– Тебя выгнали, Джой, так ты еще пропиваешь наши деньги! На что мы будем теперь жить?

– Не знаю, – сквозь зубы процедил ирландец.

– Тогда как ты собираешься платить за комнату? – с вызовом спросила Мэри. – Дядя же предупреждал, что на этот раз он не собирается из-за меня делать что-нибудь себе в убыток.

– Еще бы! Я вообще удивляюсь, что он тебя терпит после того, как ты сбежала из Дьеппа сюда обратно, когда он вытащил тебя из борделя Шапиро и отвез во Францию! Будь у меня такая племянница, как ты, я бы задушил тебя собственными руками, – и в подтверждение своих слов мужчина схватил женщину за горло.

Они толкнули Артемия Ивановича в брюхо, тот икнул, посторонившись, и запутался головой в висевшей на веревке простыне.

– Убери руки, подлец! – вскрикнула женщина и ирландец, грязно выругавшись, ударил ее в лицо. Она не осталась в долгу и мужчина дал ей еще несколько тумаков.

– Что нам дел-ик-ать? – спросил Артемий Иванович, выпутавшись из мокрой простыни и не переставая икать. – Надо пом-ик-очь?

– Ну, это уж как пан сам захочет, – сказал Фаберовский. – Но я на его месте лучше бы пошел к Шапиро и выпил воды.

– Да черт же-ик побери! – выругался Владимиров, замученный внезапно навалившейся на него напастью.

Он схватил мужчину за воротник и развернул лицом к себе. Тот тут же сорвал с головы кожаный котелок и напал на Артемия Ивановича, орудуя своим головным убором, как гирей. Последовал неожиданно сильный удар по голове, и Артемий Иванович непременно свалился бы на землю, если бы поляк не угомонил ирландца ударом трости и не отволок Владимирова к двери в самом дальнем доме слева, прямо перед нужником.

Здесь и жила Хая Шапиро. Она оказалось еще вполне молодой рыжей еврейкой с пышными, увязанными в узел на затылке, волосами. Еврейка помогла Фаберовскому внести тело в дом и уложить на кровать. Вымоченное в холодной воде полотенце, положенное на лоб, вскоре привело Артемия Ивановича в себя.

– Что это было? – спросил он.

– Барнет до вчерашнего дня был носильщиком на Биллинсгейтском рыбном рынке, – пояснила Шапиро. – У них у всех особые котелки – вы тоже можете купить такой у Эдуарда Спунка на Лав-лейн – чтобы носить большие ящики с рыбой на голове. В нем весу фунтов пять, не меньше.

– За что он ее бил? – спросил поляк.

Оказалось, что как только Барнет потерял работу, его сожительница, Мери Келли, тут же принялась подрабатывать на панели, хотя он ей настрого это запретил.

– Скоро моя будет, – злорадно сказала Шапиро. – Подумаешь, племянница Маккарти! Посмотрим, как теперь она станет задирать нос!

– А что у нас с мастерской? – поинтересовался Фаберовский.

– В половине пятого пополудни во дворе Восточно-Лондонского театра рядом со станцией Сент-Мери вас будет ждать мистер Ласк. У него там во дворе имеется сарай, который он согласился сдать вам.

– Кто еще знает о том, что ты подыскивала помещение?

– Мистер Леви с Хатчинсон-стрит, мясник, который свел меня с продавцом мебели мистером Харрисом, и сам мистер Харрис, который познакомил меня с мистером Ласком – он поставляет Ласку стулья, когда тот берет подряды на ремонт или реконструкцию мюзик-холлов и подобных заведений.

– Кто такой этот Ласк?

– Строительный подрядчик из Майл-Энда. У него недавно умерла жена, оставив четырех дочерей и трех сыновей.

– Подрядчик – не доктор, – подал голос из-под мокрого полотенца Артемий Иванович, – однако из подрядчиковых дочек тож неплохие супруги получаются. И на что он берет подряды? Небось, на железные дороги?

– На ремонты мюзик-холлов.

– Не-е-ет. Ну, куда это годится! – расстроился Артемий Иванович.

– Хая, ты мою фамилию им называла? – прервал стенания Владимирова поляк.

– Нет, – ответила та. – Что я, дура что ли?!

– Сколько это помещение будет стоить?

– Два фунта в неделю. Оплата за месяц вперед.

Поляк положил для Шапиро на стол соверен и сдернул полотенце со лба Артемия Ивановича.

– Поднимайтесь, мы должны еще успеть предупредить найденного паном Артемием подрядчика о времени встречи. Сколько сейчас времени?

– Не знаю, – буркнул Владимиров.

– А где наши часы? Я не вижу их на брюхе у пана.

– Я потерял ключик и отдал часы часовщику, чтобы он изготовил новый. Из золота. Чтобы блестел в темноте. Да рано еще, господин Фаберовский, вот и голова у меня еще болит голова от удара шляпой. Я бы полежал бы еще немного, да чайку бы выпил пару стаканчиков…

Однако поляк был непреклонен. Он заставил кряхтящего Артемия Ивановича встать с кровати и выйти во двор.

– Пан сможет сам добраться отсюда до клуба? – спросил Фаберовский.

– Да если б я помнил, где был! Меня туда Легран на извозчике привез! Помню только, что напротив клуба какая-то гимназия.

– Хорошенькое дельце! – присвистнул поляк. – А хоть название клуба пан помнит? И улицу?

– Жидовское какое-то название. На ихнем жаргоне. И по-аглицки еще. А! Вспомнил! Там еще рядом лавка, фрукты продают.

– А пивной там на углу не было?

– Ну вот! Да вы же сами знаете!

– Да здесь в каждом угловом доме по пивной! Может, пан Артемий название припомнит? – в голосе поляка послышалась безнадежность.

– А то как же! Припомню. Его еще в бочке с ромом, покойничка, домой везли, чтобы не протух. И глаз единственный тоже. А вот фамилию запамятовал.

– Нельсон?

– Верно, «Нельсон».

– Я знаю один трактир с таким названием на Уайтчепл-роуд, рядом со станцией подземки. Но напротив него не школа, а Лондонский госпиталь.

Тут из двери № 13 появилась Мери Келли, виновница шишки на голове Артемия Ивановича, и поляк поманил ее пальцем.

– Тебе знаком трактир под названием «Нельсон»? – спросил он, когда она подошла.

– Есть «Лорд Нельсон» напротив Лондонского госпиталя, – ответила она.

– А еще есть?

– На углу Бернер-стрит и Ферклаф-стрит есть пивная «Нельсон».

Фаберовский обернулся к Артемию Ивановичу. Тот кивнул. Легран называл ему вторую улицу.

За шиллинг поляк договорился с Келли, что она отведет их к этой пивной. Пока Владимиров ходил в клуб к Дымшицу, Фаберовский угостил в «Нельсоне» Келли пивом и выпил кружечку сам.

– Кем вы изволите приходиться миссис Шапиро? – спросила поляка ирландка, которая заметно повеселела, выпив пива.

Она сразу догадалась, что потрепанное пальтецо и порыжевший котелок ее собеседника были лишь маскировкой, скрывавшей под собою достаточно состоятельного джентльмена, как можно было об этом судить по его хоть и старым, но дорогим лакированным туфлям. Потеря работы ее сожителем Барнетом и необходимость в связи с этим выйти на панель, а потом, и того хуже, опасность попасть в лапы к Шапиро, возбудили в ней сильное желание напроситься к джентльмену в содержанки.

– Никем, – ответил Фаберовский, которого в этот момент занимали совсем другие проблемы. – Упаси Господь приходится кем-нибудь подобной особе!

– Я тоже не имею отношения к миссис Шапиро и тем опустившимся существам, которыми она торгует неразборчивой солдатне и матросам. Я прихожусь племянницей мистеру Маккарти, владельцу Миллерс-корта.

Келли машинально достала из кармашка зеркальце и поправила растрепавшуюся прическу.

– Шапиро хочет и на меня наложить свою лапу, но я не такая! Прежде я жила в Найтсбридже, у меня был собственный выезд.

– У меня и сейчас есть выезд, – рассеянно пробормотал поляк, оглядываясь на дверь, откуда вот-вот должен был появиться Артемий Иванович.

– Потом один благородный джентльмен из Байсуотера полюбил меня и предложил мне поехать в Париж – здесь у него была жена и дети, а теперь он занимает там важный пост. Он посвятил мне поэму про свою жизнь, называлась она «Гленавери». Правда, очень красиво звучит? У меня даже был экземпляр, но Барнет из ревности извел его на растопку. Однако я вскоре поняла, что в Париже, в этом городе греха и разврата порядочной девушке невозможно и шагу ступить, чтобы кто-нибудь не сделал ей грязное предложение.

– И как, вы воспользовались каким-нибудь?

Поляк, сам того не заметив, поставил Келли в затруднительное положение. Изображать из себя недотрогу ей не следовало, но и представляться слишком уступчивой тоже было опасно.

– Я вернулась в Лондон, – наконец сказала она. – Сначала жила у одного дальнего родственника на Бризерс-Хилл, а теперь вот перебралась к дяде. Вы даже представить не можете, как тяжело настоящей леди, такой как я, жить в этом свинарнике! А ведь я могла бы составить счастье любому порядочному мужчине.

Келли ласково положила свою ладонь ему на руку и заглянула в глаза.

Глаза поляка за стеклами очков не выражали ни малейшего интереса к ее персоне.

– До свидания, милочка, – сказал он, сбрасывая ее руку. – Шапиро говорила, ты начинаешь буянить, когда пьяна, а мне этого не надо. Больше на пиво не рассчитывай.

Тут наконец в дверь ввалился Артемий Иванович и отрапортовал, что Дымшиц о времени и месте встречи извещен и сейчас изволит прибыть сюда же в кабак, только даст распоряжения по хозяйству Шабсельсу.

– Пока подрядчик пана Артемия не пришел, – сказал поляк, – нам следовало бы обсудить один щекотливый вопрос: выдачу мне денег, полученных паном Артемием от Рачковского на операцию.

Артемий Иванович укоризненно посмотрел на поляка и предупреждающе кивнул в сторону Келли, которая все еще сидела рядом с Фаберовским за столом.

– Пан Артемий слишком высоко оценивает лингвистические познания уайтчеплских проституток. Если они и знают пару слов по-русски, то только те, которые услышали от русской матросни. Милочка, ты можешь говорить по-русски? – уже по-английски спросил поляк у Келли.

– Давай, давай, сюка, подставляй свою сральницу, – чудовищно коверкая русские слова, произнесла Келли и кротко улыбнулась.

– Ну вот… – сам слегка потрясенный, сказал поляк. – А говорила: «леди», «леди», в карете ездила… Так что насчет денег?

– Ничего мне такого Петр Иванович про вас не говорил, чтобы деньги казенные кому ни попадя отдавать, – засопел Артемий Иванович. – Нечего считать деньги в чужом кармане. Если вы нищий, так идите к церкви копеечку просить, а то всякий горазд за чужой счет в рай ездить!

– Я предвидел такой поворот и сделал телеграфом запрос в Париж: каким образом я могу получить деньги у пана Артемия? Вот ответ.

Фаберовский вынул из внутреннего кармана вскрытый телеграфный конверт и достал оттуда сложенный вчетверо бланк, на котором было написано: «Nabeyte Gurinu mordu».

– Да я бы с радостью, только денег-то нету, – развел руками перетрусивший Артемий Иванович.

– Внимательно ли прочел пан Артемий указание своего начальника? – поляк придвинул к Владимирову телеграмму, объехав липкое пивное пятно на клеенке.

– Неужели, господин Фаберовский, вы поднимете на меня свою руку?

– И руку, и ногу, и палку – церемониться не стану. Пан сам понимает: приказ есть приказ. Мне еще отчет писать придется.

– Так с утра все было хорошо, – сказал Артемий Иванович, – и вот на тебе… А зачем вам деньги?

– За мастерскую может быть папа Римский платить будет? Сейчас подрядчик придет, надо, чтобы он помещение на свое имя снимал и платил сам.

– Хорошо, я из своих рук отдам деньги Дымшицу.

– А остальные деньги?

– У меня их с собою нет. Они в гостинице, в сейфе. Понадежнее, чем у вас с вашей дверью сзади!

Явление Дымшица прервало их препирательства. Управляющий клубом был красным от бешенства. Его новый слуга, Шабсельс, оказался не приспособленным не только для утихомиривания мадам Дымшиц, но даже для чистки ватерклозетов, и каждый день Дымшицу приходилось начинать с подробного инструктажа и наглядного показа на примере одной из имевшихся в наличии ретирад.

– Послушайте, Дымшиц, – нехотя сказал Артемий Иванович. – Вот вам деньги, вы должны будете заплатить их сейчас за помещение.

Вид четырех новеньких пятифунтовых банкнот мгновенно изменил настроение управляющего.

– Сию минуту обделаем ваш гешефт, товарищ Гурин! – взбодрился Дымшиц и трепетно спрятал банкноты за подкладку картуза.

Тут он обратил внимание на поляка, к которому Келли, допив остатки пива, стала приставать уже более настырно. Теперь поляку приходилось выдирать ее руки откуда-то из-под стола.

– Сэр, я вижу, что вам с вашей невестой нужны обручальные кольца. Их есть у меня как раз две отменнейшие штуки.

Дымшиц достал из кармана два медных кольца.

Келли с готовностью протянула к Дымшицу правую руку с выставленным безымянным пальцем. Фаберовский перехватил ее за запястье, а ирландка, приняв спьяну это за несомненный знак внимания, развернулась вместе с табуреткой и повисла у поляка на шее, пытаясь его облобызать.

– Так вот вам зачем нужны казенные деньги! – расцвел Артемий Иванович.

– Да отстанешь ли ты, дура! – взревел поляк, и после нескольких безуспешных попыток освободиться от объятий пьяной ирландки, схватил ее за горло. Келли в испуге ослабила хватку, и когда Фаберовский отпустил ее, истошно заверещала «Караул, убивают»!

Тотчас из-за стойки выскочил хозяин пивной и вместе с половым первым делом сграбастали Дымшица как человека, известного всей Бернер-стрит за отъявленного дебошира.

– Я тут ни при чем, мистер Хагенс! – успел крикнуть управляющий клубом, прежде чем вылетел на улицу, собственным телом распахнув дверь.

Вслед за Дымшицем взашей были вытолканы и все остальные.

– Еще раз придете скандалить – вызову полицию! – крикнул им вслед Хагенс.

– Ты меня хочешь бросить, – загундосила Келли, стоя рядом с поляком. – На что я теперь буду жить?

«Хорошо что пан Артемий не понимает английский, – подумал Фаберовский. – Ему было бы, что комментировать».

– Нам пора идти, – объявил он Артемию Ивановичу с Дымшицем и большими шагами направился в сторону церкви Св. Марии, башня которой торчала над крышами домов. За ним, быстро семеня ногами, поспешили оба гешефтмахера и Келли, которая сменяла плаксивые причитания отборной руганью и дурацкими сентиментальными песенками.

Незадолго до четырех они подошли к церкви Сент-Мери-Матфелон и встали у прохода в каменной ограде. Тамулти с ирландцами явился ровно в четыре, когда забили огромные часы на башне. Оба они были насуплены и сердиты, и все время прятались за спину доктора, чтобы не вступать ни в какие разговоры с Артемием Ивановичем.

– Сейчас мы пойдем осматривать помещение под мастерскую, – сказал поляк. – Оно тут, рядом, во дворе Восточно-Лондонского театра.

Он повернулся, чтобы показать дорогу, но тут ему на шею опять бросилась Келли, заливаясь пьяными слезами и ласково называя его по-русски «драной сюкой». Под ехидные замечания Артемия Ивановича и неодобрительное ворчание Тамулти насчет того, что он сделал бы с этой коровой, будь на то его воля, Фаберовский был вынужден сдать Келли на руки подоспевшему констеблю и тот повел ее в часть на Леман-стрит, чтобы потом представить перед Темзенским судом магистратов по обвинению в приставании к мужчинам на улице.

Слабые попытки поляка оправдаться тем, что он эту Келли и знать не знает, были с торжеством парированы Артемием Ивановичем:

– А что же вы тогда, Фаберовский, мне ее утром сватали, если не знаете? И после этого вы хотите, чтобы я доверил вам казенные суммы?! Дымшиц, Дымшиц, это была шутка!

У Артемия Ивановича затряслись руки, когда он увидел, как при словах о «казенных суммах» полезли вверх густые брови управляющего клубом.

– Ну взгляните на меня, да кто мне, такому дураку, казенные суммы доверит?

И на всякий случай Владимиров показал Дымшицу язык и звучно поболтал им во рту.

Тяжело вздохнув и не смея даже глядеть в сторону ирландцев, Фаберовский повел всех к Восточно-Лондонскому театру и через здание театра и узкий мощеный проход провел их на другую сторону квартала, на Филдгейт-стрит. С улицы Фаберовский с Артемием Ивановичем проникли на задворки театра, где на захламленным старыми декорациями дворе стоял кирпичный сарай с высокой закопченной трубой, оставив ирландцев и Дымшица на улице.

Этот сарай и был конечной целью Фаберовского. Открыв створку старых деревянных ворот на одной ржавой петле, поляк вошел в полумрак сарая и втянул за собой Владимирова.

– Что вам здесь надо? – довольно грубо окликнул их плотный мужчина в сюртуке и котелке. Поляк сразу заметил, что его одежда, мятая и давно не чищенная, указывала на отсутствие женской заботы, хотя на пальце у мужчины блестело толстое обручальное кольцо. Однако траурная креповая лента на котелке разъясняла эту странность – перед ними стоял безутешный вдовец.

– Выражаю вам свои соболезнования, – сказал Фаберовский.

– С кем имею честь? – значительно смягчившись, спросил мужчина.

Фаберовский представился мистером Смитом и представил Артемия Ивановича, который в полудреме покачивался рядом, выдав его за специалиста из России по сценическим механизмам. Мужчина же оказался владельцем сарая, тем самым мистером Джорджем Ласком, строительным подрядчиком и специалистом по реконструкции театров и мюзик-холлов, с которым договорилась Шапиро. Узнав, что джентльмены заглядывали в сарай, потому что подыскивают подходящее помещение, Ласк удрученно развел руками и сообщил, что помещение уже сдано им под парфюмерную мастерскую и что парфюмеры с деньгами прибудут через полчаса.

– Ой, барыньки! – встрепенулся вдруг Артемий Иванович.

В сарай вошли, держась за руки, две молодых девушки, одинаково худые, в скромных темных платьях. В их лицах было что-то по-английски лошадиное, а ступни ног в высоких ботинках на шнуровке казались невероятно, даже болезненно большими. Но Владимиров не разглядел этого, потому что смотрел на них из темноты сарая против света, лившегося через ворота, и видел только ореолы золотистых курчавых волос вокруг их голов.

– Мои дочки, Мод и Эдит, – сказал Ласк. – Девочки, ступайте обратно домой, вам еще надо переодеться. Осталось всего три часа. Я скоро приду.

– Что сегодня дают? – спросил Фаберовский.

– «Смерть в Сиднеме или Уэстоухиллскую Розу», мелодраму молодого автора мистера Понтефракта. Этот Понтефракт просватался к моей Эдит, но я ему пока отказал. Во-первых, ей всего шестнадцать лет, а во-вторых, сперва посчитаем, что он заработает к концу сезона.

Обе дочери Ласка вышли из сарая и тут Артемий Иванович, словно сомнамбула, двинулся за ними следом. Фаберовский не сразу заметил это, так как мистер Ласк в это время стал жаловаться ему на свою тяжкую отцовскую долю, на то, что он вынужден тратить время на воспитание дочерей – сыновья, слава Богу, уже выросли – и из-за этого уже упустил очень выгодный контракт на перестройку мюзик-холла «Парагон» на Майл-Энд-роуд. Мистер Ласк оказался внимательней. Едва Артемий Иванович выскользнул из сарая, он озабоченно спросил:

– А сколько зарабатывает ваш мистер Гурин?

– Не ведаю, сколько он зарабатывает, но даю вам слово джентльмена, с начала августа он просадил почти триста фунтов.

Мистер Ласк все понял. Он схватил свою толстую палку, перехватив ее как дубину и, извинившись, устремился вслед за дочками и Владимировым.

В это время на Филдгейт-стрит прямо у ворот остановился мебельный фургон и с него слезли два еврея. Одним из них был пресловутый Иосиф Леви, мясник из Сити, а другим уайтчеплский мебелеторговец Гарри Харрис с Касл-стрит. Сопоставив просьбу Шапиро о ходатайстве перед Ласком о найме помещения и испрашивание Дымшицем кредита под залог клуба для устройства парфюмерной мастерской, они решили на месте убедиться, что это стоящее дело.

– И это что, твой Гурин? – спросил Иосиф Леви у Дымшица, оценивающе глядя на Фаберовского, стоявшего у ворот сарая.

– Что-то мне не нравится, – высказал свое мнение Харрис.

– Ну какой же это Гурин, – воскликнул Дымшиц. – Это просто какой-то джентльмен со своей шлюхой к нам в пивной привязался. А Гурин только что ушел куда-то в театр с хозяином сарая, насколько я его понял. Вот, вот Гурин! – крикнул Дымшиц, завидев выбежавшего обратно во двор Владимирова. – Только кто ему дал по голове? У вас спросили имя?

Управляющий клубом вместе с Леви и Харрисом тоже вошли во двор.

– Какое к черту имя! – рявкнул Артемий Иванович. – Да я едва свое имя не забыл, как он палкой мне по башке треснул! А еще просвещенные мореплаватели! И ему мы должны еще денег платить за мастерскую!

– Куда же пан Артемий убежал? – спросил поляк.

– Мне так плохо, – пожаловался Артемий Иванович, усиленно потирая голову. – Я хочу, чтобы меня любили. Только отец у них скверный, он меня палкой ударил.

Тут Владимиров обратил внимание на остальных присутствовавших во дворе и сразу же преобразился.

– А, Дымшиц! Кстати, ты уже начал закупать оборудование? Столько времени прошло, а ты еще даже не пошевелился. С завтрашнего дня тут уже работать было можно, когда б не твоя медлительность. Уволю тебя из подрядчиков! Тут таких кроме тебя пол-Лондона желающих!

– Ну как? – спросил Дымшиц у евреев.

Леви неодобрительно покачал головой, а Харрис сказал, глядя под ноги:

– А где его часы, Дымшиц, которые вы нам обещали?

– Ключик он потерял, – поляк скривил губы в усмешке.

– Ну что вы меня разглядываете, словно лошадь на ярмарке? – спросил Артемий Иванович, почувствовав, что пришедшие с Дымшицом евреи пристально изучают его. – Пришли работать, так работайте, в противном случае убирайтесь к чертовой матери!

– И вам тут нужна будет мебель? – спросил Харрис, заглянув в темноту сарая.

– Нужна, нужна, – сказал Артемий Иванович. – Мне еще кое-куда будет нужна мебель. А вы что, торгуете мебелью? Можно вас на минутку?

Они отошли в сторонку и тут из театра во двор спустились рабочие. Они зашли в сарай и выволокли оттуда огромный театральный задник, изображавший Хрустальный дворец в Сиднеме. Чудовищное стеклянное здание в три четверти мили длиной поражало воображение, даже будучи плохо нарисованным на холсте. Построенное для Большой международной выставки 1851 года, по окончании ее оно было перенесено из Гайд-парка в ближний пригород Лондона и выстроено там вновь в специально под него разбитом парке. У северного и южного концов Хрустального дворца художник нарисовал два высоких белых навозных гриба, должных изображать водонапорные башни.

– Боже! – воскликнул Артемий Иванович, отвлекаясь от разговора с Харрисом. – Надо ж насочинять такое!

– Это я придумал! – с гордостью сказал Дымшиц. – Однажды, когда я торговал на Уэстоу-Хиллской ярмарке – я торгую там по субботам и воскресеньям, – ко мне подошел молодой человек, мистер Понтефракт, и попросил посмотреть одно дешевенькое колечко, которое он намеревался подарить своей девушке. Оказалось, что он начинающий литератор и денег у него нет даже на такую безделицу. Тогда я предложил ему сочинить пьесу о барышне, которой отец дарит купленную на Уэстоу-Хиллской ярмарке бриллиантовую диадему. У меня тогда среди товару как раз была такая диадема, потом я всучил ее какому-то подрядчику из Норвуда. Из-за этой диадемы в пьесе должны были происходить всякие страсти, а потом барышня бросается с Северной Башни, так и не увидев из-за дурной погоды Тауэра, где в это время изменял с другой ее возлюбленный, гуляя по крепости.

– Я ничего не понял! – оборвал разглагольствования Дымшица Артемий Иванович. – Вы что придумали: пьесу или эту фантастическую постройку на заднике?

– Эта постройка давно есть, невежа вы человек, – обиделся Дымшиц. – Зачем мне ее придумывать?

– Так это чудило и в самом деле есть? – спросил Артемий Иванович у поляка.

– Есть, – пожал плечами Фаберовский. – Место паломничества для спортсменов, кутил, любителей искусств и иностранцев в семи милях от Лондона.

– Я хочу туда! – Артемий Иванович вовсе оставил Харриса и подскочил к Фаберовскому. – Мне так плохо…

– И пану хочется, чтобы его любили. Я это только что слышал.

– Да, хочется! Я же не могу, как вы, с проститутками… Я вот и с господином Харрисом договорился, чтобы он мебеля на квартиру конспиративную поставил, чтобы можно было с Пенелопой встречаться.

– И когда же пан Артемий туда собирается из отеля переселяться? – недобро спросил поляк, чувствуя, что ощущение реальности начинает покидать его.

– И вовсе не собираюсь. Я там Пенюшку поселю, подальше от ее психованного папаши. У меня уже и буфет заказан, и горшок ночной с цветочками куплю. Туда и вы эту вашу шлюшку водить можете, когда я не занят. Только чур – в помещениях не безобразничать!

– Я продам этому господину мебель за наличные, но вам, Дымшиц, кредитов не дам, – вынес свое решение Харрис.

– А я дам, – сказал Леви. – Господин Гурин нас не обманет. Он типичный шлимазл, еврейская голова. К тому же он наверняка служит в русской полиции, а там на разные типографии и мастерские для бомб дают много денег. Пишите закладную на клуб, Дымшиц, деньги получите завтра. И вы поправите свои дела лучше чем Датфилд.

Оба еврея сели в свой фургон и уехали. Во дворе стало тихо и Тамулти с ирландцами решились наконец войти. Даффи с Конроем внимательно осмотрели сарай и одобрили его. Оставался один вопрос, быть может, самый главный: наметить пути бегства на случай облавы. Даффи отправился в театр, Конрой прошелся взад-вперед по Филдгейтс-стрит, а Тамулти заинтересовался дверью во двор, которая вела в дом, явно выходивший фасадом на Уайтчепл-роуд. Он протянул уже руку, чтобы открыть дверь и заглянуть внутрь, когда дверь эта неожиданно распахнулась и на пороге появился мужчина с медным тазиком, полным подкрашенной кровью мыльной воды. Увидев изумленный взгляд Тамулти, устремленный в таз, мужчина поклонился и сказал извиняющимся тоном:

– Клиент весь в прыщах. Какая все-таки мука брить такие рожи!

– Могу предложить патентованный «Уничтожитель прыщей Тамулти», – сказал, не растерявшись, ирландец. – Ибо перед вами никто иной, как доктор Тамулти, его изобретатель.

– Джозеф Ханрок, цирюльник, к вашим услугам, – еще раз поклонился мужчина. – Я бы взял пару флаконов на пробу.

Тамулти исчез за дверями цирюльни, и тут вновь появился мистер Ласк.

– Кто тут из вас парфюмеры? – спросил он у толпившихся во дворе.

– Давай же! – пихнул Дымшица Артемий Иванович.

– Я парфюмер, – объявил управляющий клубом.

– Ничего другого я от Леви с Харрисом не ожидал, – с какой-то тоской в голосе сказал Ласк. – А эти два ирландских бандита – ваши помощники?

– Нет, я их не знаю, – замотал головой Дымшиц. – Впервые их вижу.

– Зато я вас насквозь вижу. Деньги принесли? Пойдемте в театр, я напишу вам расписку. Но имейте ввиду, во дворе не гадить и водосточную трубу на свинец не продавать!

Глава 9

13 августа, в понедельник

Настырный звонок телефона прервал кошмар, мучивший Фаберовского всю ночь. Ему снилось, что он привозит на какую-то квартиру вчерашнюю проститутку из Миллерс-корта, и дверь ему открывает Пенелопа с эмалированным ночным горшком в руках. Он не знает, что сказать, а Келли показывает дочери доктора Смита безымянный палец своей руки с обручальным кольцом, в ответ на что Пенелопа надевает Фаберовскому горшок на голову, а из глубины квартиры доносится голос Гурина: «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!». Сон этот повторялся с механическим однообразием деревянной «дымковской» игрушки – мужика с медведем, пилящими бревно. Снова и снова спитлфилдзская шлюха воздевала свой украшенный кольцом перст, а горшок насаживался поляку на голову по самые оттопыренные уши. «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог! Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!».

Однако поляк рано радовался разбудившему его телефонному звонку – действительность была ненамного приятнее кошмара.

Незадолго до полудня коридорный в гостинице принес Артемию Ивановичу письмо из Парижа. Прочитав его, Владимиров сорвался с места и, поймав кэб, помчался к Фаберовскому.

– Что мне делать, что делать? – завопил он прямо с порога, утирая платком со лба струившийся пот. – Всего неделя! Где же я ему их возьму?

– До чего неделя? – не понял Фаберовский. – Кого пану потребно взять?

– Рачковский прислал мне письмо. Вы только послушайте: «Что ты наделал, каналья?» Это он обо мне так – каналья! Как ты посмел самовольно распоряжаться агентами, определенными к делу, даже не посоветовавшись со мною! И куда же ты их отправил, что они до сих пор не появились в Париже? Немедленно верни ирландцев, скотина! Сроку тебе неделя, сладкий мой. Пришлю в Лондон Продеуса, он набьет тебе морду».

– Это, конечно, проблема. Если пан дал им денег на дорогу, то где же мы их найдем?

– Дурак я что ли – давать им деньги! Они как на пароходе сбежали, так я их больше и не видел.

– Кулаки-то у этого Продеуса, видать, большие?

– Каждый размером с мою голову. Представляете себе?

– Очень слабо. Как Рачковский узнал об ирландцах? Пан писал ему об этом?

– Что вы! – открестился Артемий Иванович. – За кого вы меня принимаете?

– Тогда кто же его об этом известил? Кому пан говорил, что ирландцы сбежали?

– Ни единой душе. Только вашему французу. Я тут ни при чем, он сам меня спросил.

– Получается, что только Легран и мог донести. Хорошо он пристроился. Сам меня на это дело сосватал, сам на нас и доносит. Но Рачковский не очень дорожит своим соглядатаем, если так выдал его.

– Я не хочу Продеуса, – сказал Артемий Иванович. – Вы можете оставаться здесь, а я эмигрирую в Амэрику.

– Погодите эмигрировать, пан Артемий. Мы напишем Рачковскому, что Легран не знает и не понимает русского языка, и объясним, что на самом деле ирландцы живут сейчас на конспиративной квартире и ждут своего часа. Может быть, они еще объявятся. А нет – каких-нибудь других найдем вместо этих. Для начала нам надо съездить в «Слепой Нищий» и встретиться там с Остругом насчет помещения. И не забудьте взять с собой деньги, мистер Скуибб особо напоминал, чтобы мы не забыли задаток. А затем посетим Большой Зал Собраний мистера Чаррингтона на Майл-Энд-роуд, где анархисты и нигилисты часто арендуют помещения для своих собраний.

– Я голодный! – расстроился Артемий Иванович. – Разве мы не будем завтракать?

– Рози сделает пану сандвичи. Кстати, Рози, а что за цветы все время появляются у нас в столовой на столике? Опять в мое отсутствие приходил Легран?

– Гасси говорит, что ухаживает за мной с самыми серьезными намерениями.

– У этого француза гнилая душа, Рози, на твоем месте я бы не стал ему доверяться.

– Вот сандвичи для мистера Гурина, – Розмари завернула бутерброды в бумагу и подала Фаберовскому.

Воспользовавшись хорошей, солнечной погодой, Фаберовский повел Артемия Ивановича не к ближайшей станции подземки, а с заходом в Риджентс-парк на станцию Бейкер-стрит, которая должна была поразить Владимирова своей непохожестью на все, что тот видел до сих пор. На станции Фаберовский купил билет первого класса и отдал билет контролеру, который указал им спуск на платформу, откуда должен был отправиться нужный поезд. Огромный полукруглый свод, прорезанный двумя рядами больших круглых световых окон, перекрывал все пространство над путями между двумя дебаркадерами и гулко и невнятно отражал звуки, производимые копошившимися в ожидании поезда людьми.

– А, может, не надо? – дрогнувшим голосом спросил Артемий Иванович, косясь на черное жерло тоннеля, откуда нарастал странный дрожащий звук и усиливался поток воздуха, заставляя трепетать ленты на шляпках у дам.

– Держитесь покрепче за свой сандвич, – грубо ответствовал поляк.

– Послушайте, Фаберовский, – шепнул Владимиров, вцепившись в его рукав. – Это не опасно?

– Не опаснее, чем ездить на кэбе, – ободряюще похлопал тот по спине Владимирова. – Если только отпущенный паном Даффи не вспомнит свои прежние увлечения и что-нибудь не взорвет.

– Но ведь там темно! – занервничал Артемий Иванович.

В туннеле сверкнул мутный фонарь и из него выполз шоколадного цвета паровоз, поблескивая надраенным до блеска медным сухопарником. Артемий Иванович перекрестился, кондуктор впустил их в вагон с большими белыми единицами на дверях, и паровоз уполз в темноту. Оглядываясь по сторонам на великолепное убранство, на зеркала, ковры и узкие бархатные диваны довольно тесного купе, Владимиров успокоился, поудобнее устроился на диване и разложил на коленях завернутый в салфетку сандвич.

– Остановки здесь маленькие, пан Артемий, – предупредил Фаберовский. – Надолго не располагайтесь.

И вправду, в окнах вагона опять заиграл дневной свет.

– Грейт-Портланд-стрит! – выкрикнул кондуктор.

– Эка зараза! – крякнул Артемий Иванович, заворачивая сандвич обратно в салфетку. – Все у них в этой Англии не слава Богу! Извозчики кувыркучие, остановки с гулькин хрен…

На конечной станции, где подземка соединялась с Восточной железной дорогой, шедшей на правый берег Темзы, кондуктор объявил Уайтчепл и они выбрались на свет божий почти напротив Лондонского госпиталя на широкую и шумную Уайтчепл-роуд.

– А вот и «Слепой нищий»! – обрадовался Артемий Иванович счастливому окончанию их подземного путешествия.

В «Слепом нищем» им не повезло: Скуибби был неизвестно где, а Оструга, по мнению трактирщика, скорее всего можно было найти в Уайтчеплском институте рабочих парней, на полицейском дознании по зверскому убийству в Джордж-ярде, которое произошло во вторник два дня назад.

Уайтчеплский институт рабочих парней находился неподалеку, в соседнем со станцией подземки здании. Им даже не пришлось входить внутрь, потому что публику полиция на дознание не пускала и немногочисленная толпа любопытных стояла у входа, среди которых на целую голову возвышалась тощая фигура Оструга.

Завидев поляка, Оструг отделился от толпы и шопотом сообщил, что он нашел помещение под динамитную мастерскую в сарае на задворках Восточно-Лондонского театра неподалеку отсюда на Уайтчепл-Хай-роуд рядом со станцией подземки Сент-Мэри.

– А зачем тогда ты здесь околачиваешься, если никого на дознание не пускают? – спросил Фаберовский.

– Хочу попасть в библиотеку, где проводят заседание. Говорят, там много дорогих книг, пожалованных принцессой Уэльской и ее дочерью принцессой Беатрис, великолепный портрет принцессы Уэльской кисти Льюиса Флейшманна и прочая живопись вроде портретов королевских особ и ландшафтов модного акварелиста Макхуэртера.

– Сколько мне помнится, тебя уже приговаривали к исправительным работам за кражу книг, личных вещей и одежды у преподавателей и студентов в Итоне, Оксфорде и Кембридже? Сперва ты устрой нам мастерскую, а потом можешь воровать что угодно.

– Я собирался просто посмотреть на произведения искусства, – с апломбом ответил Оструг. – Я большой поклонник творчества Макхуэртера.

– Я могу познакомить тебя с ним лично, он живет рядом со мной. Иди лучше домой. Встретимся в воскресенье в два часа дня у театра и там окончательно решим, походит ли место для наших целей.

Едва Оструг удалился, толпа перед институтом оживилась. Присяжные заседатели во главе со своим старшиной и полицейские чины, представлявшие полицию на дознании, явились взорам собравшихся зевак.

– Смотрите, пан, – шепнул Фаберовский. – Видите вот того плотного высокого человека в щегольском костюме из голубого сержа? Это детектив-сержант Рид из Департамента уголовных расследований. Давайте подойдем к нему.

Они подошли поближе и Фаберовский привлек к себе внимание полицейского.

– Сержант Рид? Удивительно видеть вас в таком месте. Я помню вас пять лет назад, когда вы на своем воздушном шаре во время воздухоплавательного праздника в Хрустальном дворце установили рекорд высоты и получили за это медаль.

– А, вы тот молодой человек, на которого я так неловко скинул мешок с песком, освобождая корзину! – улыбнулся Рид.

– Стивен Фаберовский, к вашим услугам. А это мой друг Артемас Гурин, торговый агент.

– Чем вы теперь занимаетесь, сэр?

– Я владею частным сыскным агентством на Стрэнде.

– Сыскное дело затягивает, – сказал Рид. – Через год после того полета меня повысили, так что теперь я не сержант, а инспектор. На том моя воздухоплавательная карьера и завершилась. Я был направлен в Джей-дивизион в Бетнал-Грин для организации там Отдела уголовного розыска, а с конца прошлого года возглавляю сыскной отдел тут, в Эйч-дивизионе, вместо инспектора Абберлайна.

– Так значит это вы были тем инспектором Ридом, которого постоянно упоминали детективы этой весной?

– Ваш покорный слуга. Мне еще надо зайти в участок. Может быть, вы проводите меня?

– С удовольствием, – слегка наклонил голову Фаберовский.

И коротко бросил Артемию Ивановичу, который стоял рядом, то и дело со скучающим видом посматривая на циферблат своих новых часов, которые доставал из кармана жилетки, с шиком отщелкивая крышку:

– Я вынужден покинуть пана Артемия, потому что мне представилась возможность установить знакомство с начальством местного Отдела уголовных расследований.

– Я тогда пойду пивка в «Слепого Нищего» выпью, – Владимиров показал поляку и инспектору зажатый в кулаке бутерброд.

– Лучше сходите в Зал Собраний на Майл-Энд-роуд, надеюсь, вы и один справитесь. Встретимся у меня дома. И будьте осторожны, тутошние жители не церемонятся.

Оставив Артемия Ивановича недоуменно стоять на Уайтчепл-роуд, Фаберовский с Ридом свернули на Бейкерс-роу и потом по Ханбери-стрит пошли по направлению к Спитлфилдзскому рынку в участок на Коммершл-стрит.

– Что за убийство вы сейчас расследуете? – спросил Фаберовский. – Я ничего не слышал о нем.

– В одном из домов Джордж-Ярда убили женщину, нанеся ей тридцать девять колотых ран, – сказал инспектор Рид. – Доктор Киллин говорит, что одна рана, смертельная, в грудину, была нанесена чем-то вроде кинжала, а остальные – инструментом, который, скорее всего, был обычным перочинным ножом. Похожие нападения уже были в нашем дивизионе. В конце февраля на Уайтс-роу неподалеку от участка какой-то мужчина напал на солдатскую вдову Анни Миллвуд и нанес ей многочисленные удары в ноги и нижнюю часть тела. Потом в марте на Майдмен-стрит в районе Майлд-Энд-роуд у себя дома получила от неизвестного мужчины две колотых раны в горло складным ножом швея Ада Уилсон, отказавшись дать ему денег. А в апреле, в Банковский праздник, вон там слева, на углу Осборн и Уэнтуорт-стрит, близ горчично-шоколадной мельницы братьев Тейлор, подверглась нападению трех юных подонков вдова Эмма Смит. Скончалась потом в Лондонском госпитале.

У рынка они повернули направо и вскоре подошли к солидному трехэтажному дому, нижний этаж которого был облагорожен рустованной штукатуркой, а величественый подъезд украшали синие фонари.

– Что за черт! – донеслаясь до них чья-то громкая ругань, когда они закрыли за собой массивную дверь и оказались в участке. – Почему все неприятности случаются в мое дежурство! Вот Эллисдон взялся за это дело, пусть бы он и допрашивал бы ее! И почему она не пришла вчера, когда дежурил Бек!

– Инспектор Чандлер, – сказал Рид, – причем тут Эллисдон? Дело об убийстве в Джордж-Ярде он передал мне.

– Вот сами и допрашивайте эту «леди»! – Чандлер с облегчением указал на сидевшую на стуле сорокалетнюю женщину с кирпичного цвета пропитым лицом. Женщина была замотана в старую и грязную зеленую шаль.

– А, Жемчужная Пол! – узнал ее Рид. – Вот, мистер Фейберовский, это наша местная достопримечательность, Мэри Конолли.

– При этом типе в золотых очках, – проститутка ткнула пальцем в поляка, – я не буду ничего говорить. Я для него привела одного достойного джентльмена в бордель к миссис Шапиро на Сидни-стрит, а он мне за это не заплатил ни фартинга!

– Мне самому ничего не заплатили, – ответил проститутке Фаберовский.

– Какое мне до этого дело! – возразила Коннолли. – Ты обещал!

– О чем это она? – спросил инспектор.

– Под Рождество прошлого года одна дамочка, полячка, некая Ядвига Рейвнскрофт, как она сама себя представила, наняла меня следить за ее мужем, который пристрастился посещать различные злачные места в Восточном Лондоне. Полгода я пытался добыть неопровергаемые доказательства, затем неудачно попытался сфотографировать мистера Рейвнскрофта в одном китайском опиумном притоне и спасибо сержанту Тику, который в тот раз спас мне жизнь.

– Рейвнскрофт? – задумался Рид. – Откуда я знаю имя?

– Он прислал к вам в Отдел уголовных расследований письмо с требованием закрыть тайный притон на Сидни-стрит, который содержала миссис Шапиро, – напомнил инспектор Чандлер, – а потом этот язвенник Пинхорн с участка на Леман-стрит, которому место в рядах членов Общества трезвости, разругался со своей знаменитой тещей, и не только разгромил бордель, но и со злости разломал там всю мебель.

– Да-да, а я не захотел тогда связываться с ним и суперинтендант Арнольд по моей просьбе отдал приказ Пинхорну! – обрадовался инспектор.

– Рейвнскрофт хотел закрыть этот бордель потому, что именно в нем мне удалось сфотографировать его в одной компании с тамошней проституткой, – сказал Фаберовский. – На этом моя миссия была закончена. Но когда мой напарник Диббл отправился к его жене получать деньги, он был убит и брошен в реку, а пани Ядвига, которая оказалась вовсе и не женой мистера Рейвнскрофта, бесследно исчезла.

– Печальная история, – вздохнул Рид. – И все же, что ты хочешь нам сообщить?

– Я была с Эммой в Банковский праздник в ту ночь, когда ее убили в Джордж-ярде, – сказала проститутка. – В «Двух пивоварах» мы с ней познакомились с гвардейцами – капралом и рядовым – и потом почти до полуночи шлялись по кабакам. После «Белого оленя» мы решили перейти к делу. Она пошла со своим рядовым в Джордж-ярд, а я с капралом – в Анджел-элли. Примерно через полчаса мы с капралом расстались на углу Джодж-ярда. Он пошел к Олдгейту, а я в Уайтчепл.

– Это очень интересно! – сказал Рид. – А у покойной были размолвки с ее клиентом?

– Нет, – сказала Пол. – Была ссора из-за денег, но не с покойницей Эмми. Мы все были добрыми друзьями. Мы разошлись без всяких оскорблений.

– Попозже я тебя еще допрошу, – сказал инспектор, – а пока посиди у Чандлера. Еще один вопрос: ты сможешь опознать ваших солдат?

– Конечно, если вы мне их покажете.

– Может быть завтра? Я договорюсь с командиром шотландских гвардейцев, чтобы он построил для тебя на плацу в Тауэре всех рядовых и капралов, находившихся в увольнении в ту ночь.

Жемчужная Пол согласилась и инспектор Рид поинтересовался у Фаберовского, не желает ли он поприсутствовать на опознании. Поляк согласился, сочтя очень полезным для себя завязать более тесные сношения с начальником всех детективов Эйч-дивизиона, и они договорились встретиться на площади Тауэр-Хилл в одиннадцать утра.

* * *

Артемий Иванович развернул бутерброд, заглотил его и, сунув салфетку в карман, с облегчением двинулся вдоль Майл-Энд-роуд, на ходу отряхивая крошки с украшенного часами брюшка.

На улице было холодно и пасмурно. Артемий Иванович взглянул на небо и вытянул руку ладонью кверху. Но с неба ничего не капало. Какая-то маленькая девочка, стоявшая на тротуаре, тоже протянула к нему руку в надежде, что Артемий Иванович положит в нее что-нибудь, но Владимиров досадливо отмахнулся от нее и потянулся за часами, чтобы взглянуть на время. Внезапно на месте своих часов он почувствовал чью-то чужую руку. С цепкостью настоящего классного надзирателя Владимиров ухватился за эту руку и вперил взор в ее владельца. Нахалом, покусившимся на его часы, оказался Скуибби, тот самый вор, с которым их познакомил Оструг, и который обещал найти к сегодняшнему дню помещение для динамитной мастерской.

– Полиция! – заорал Артемий Иванович, не отпуская руку вора. – Караул! Грабят!

Чарльз Скуибб был силен, но и Владимиров тоже не был слабаком. Особенно, когда дело касалось его личного имущества. Вор уже и сам не рад был, что выбрал в качестве жертвы этого русского. Он отпустил часы с цепочкой и теперь прилагал отчаянные усилия для того, чтобы вырваться от Артемия Ивановича, тем более что на помощь тому уже спешили два констебля.

Скуибби размахнулся и заехал Владимирову в ухо. От неожиданности Артемий Иванович разжал руку и Скуибби отскочил в сторону. Не дожидаясь, пока констебли навалятся на него, вор, растопырив два пальца, ударил ближайшего полицейского в лицо, целясь в глаза. Затем он подобрал с земли половинку кирпича и метнул во второго. Второй констебль был уже достаточно пожилой и, не сумев уклонится от кирпича, принял его на грудь. Второй кирпич попал констеблю в шлем, но в третий раз Скуибби промахнулся.

Он бросился наутек и исчез где-то на Брейди-стрит. Гордый своей победой, Артемий Иванович направил свои стопы к рекомендованному Фаберовским Залу собраний. Миновав станцию подземки, «Слепого нищего» и пивоваренный завод, он прошел Сидни-стрит, затем еще несколько улиц и остановился напротив здания Большого Зала.

Дверь распахнулась и на улицу вывалила тьма народу – большей частью характерной еврейской внешности. Те, кто не принадлежали к избранному народу, судя по виду, были либо англичанами, либо восточными славянами. С невообразимым шумом анархисты остановились тут же при дверях и начали галдеть и махать руками, словно торговали селедкой вразнос где-нибудь на рынке в Бердичеве. Среди них сновала немка лет за сорок. Она совала всем толпившимся и просто проходящим скверно напечатанную газетку "Freedom" – «Свобода». Единственным, кто безропотно купил газетку, был Артемий Иванович, которому она была нужна для присовокупления к рапорту Рачковскому.

– Простите, а товарища Захарова среди вас нет? – ухватил он одного из анархистов.

– Я Захаров, – обернулся тот, оказавшись тем, кого искал Владимиров, – а что?

Артемий Иванович пожал ему руку.

– Выпить мне надо, – сказал Захаров. – А то здесь кроме кофе с молоком и выпить-то нельзя ничего. Пойдемте в «Корону», вы угостите меня пивом.

– Почему это я должен угощать? Вы же меня приглашаете!

– Не вы, так кто-нибудь другой пригласит. Там в это время обычно Курашкин околачивается.

Послушно проследовав за Захаровым, Артемий Иванович вошел в кабак под вывеской, изображавшей корону.

– Я же говорил! – воскликнул Захаров. – Вон и Курашкин. Тарас, ты угостишь нас с товарищем пивом?

– А вы, по часам дывясь, жывете не в Ист-Энде? – спросил Тарас, заказывая всем троим пива.

– Туточки, в Уайтчепле, – осторожно ответил Артемий Иванович. В гости не приглашаю-с, покуда своего жилья не заимею-с.

– А чого це вас до нас занесло? Спивчуваете?

– А если по-русски?

– Он спрашивает: Сочувствуете? – пояснил Захаров.

– Интересуюсь.

– Мы маемо, на мий погляд, потрибну вам литературу, – сказал Курашкин. – Я мог бы прыслати их на вашу адресу, якщо б його знав.

– Мне книжки посылать трудно, – сказал Владимиров, прикрываясь пивной кружкой. – По разным местам пока кочую. Вы их лучше домой заберите, а я к вам попозже зайду и возьму почитать. Вы где живете?

– Давайте свидимся в клуби на Бернер-стрыт. Як вас запысаты, щоб я не забув?

Артемий Иванович улыбнулся еще шире. У него больше не было сомнений – Курашкин тоже шпик. Но вот кому он служит?

– Да вы так и пишите – товарищ Артемий, – сказал Владимиров, ставя пустую кружку на стол.

– Так вы Сруля Эвенчика знаете? Хиба вы не бачили нашого Сруля?

– Никого я не знаю. Никаких срулей, кроме старины Энгельса.

– Мы вас с ним познакомим, – утешил Захаров, панибратски похлопав Владимирова по плечу. – Заходите к нам еще.

– Когда же вы соберетесь в следующий раз? – спросил Артемий Иванович.

– По нашей просьбе товарищ Шабсельс согласился повторить свой доклад о борьбе с заграничными агентами Охранки в клубе на Бернер-стрит и поделиться личным опытом в ближайшую субботу.

– Я где-то уже слышал об этом товарище. Думаю, я приду-с его послушать. Небезынтересно узнать, как же борются здесь, за границей, пламенные революционеры с подлой царской охранкой. До скорого свиданьица! – Артемий Иванович встал и, откланявшись, с некоторым креном вышел на улицу, где тотчас столкнулся с двумя юными девушками.

– Приятные барыньки! – Артемий Иванович галантно изогнулся, приподняв котелок.

С приезда в Лондон Владимирову стало везти на женщин. Сперва Ханна Мандельбойн, потом Пенелопа с докторской женой, теперь вот на него и на улице барышни внимание обращают.

Девушки улыбнулись. Одна из них, с огненно-рыжими волосами, убранными под кокетливую черную шляпку, отцепила от своей жакетки искусственный белый цветок и приколола Владимирову к лацкану пиджака.

Замурлыкав, словно мартовский кот, Артемий Иванович потянулся к девушкам, но они, игриво подмигивая, пригласили его следовать за собой. Взяв обеих под ручки, Артемий Иванович покорно поплыл по переулку прочь от оживленной улицы. Завернув за угол, он увидел еще несколько барышень, дожидавшихся своих подруг.

– И эти тоже мне? – спросил он, слегка испугавшись. – Но у меня нет столько денег!

Вопрос был даже не в деньгах. Артемию Ивановичу нравилось женское общество. К женщинам он испытывал большей частью платонические чувства, питаемые взаимным интересом к его особе. Во встретившихся ему барышнях он усмотрел какую-то угрозу. Они не смотрели на него с восторгом и обожанием. Их взгляды показались ему плотоядными.

Чтобы не показаться трусом, он подмигнул рыжей девице и приобнял ее за талию. Однако окружавшие его милые дамы, не понимая по-русски, продолжали, видимо, считать, что денег посетившего их достойного джентльмена хватит на всех.

Рыжая девица сняла с себя шейный платок и накинула на плечи Артемию Ивановичу. Это потрясло его до глубины души. Даже в Париже, не говоря уже о Щербаковом переулке, заигрывая с мужчинами, барыни не доходили до таких высот обольщения, как повязывание своего платка на шею понравившегося кавалера. И вовсе они не плотоядные, а очень даже милые! У Артемия Ивановича перехватило дыхание. Он попробовал вздохнуть, но затягивающийся все туже и туже у него на шее платок и рука рыжей девицы, зажавшая ему рот, не дали это сделать. Владимиров почувствовал, как казавшиеся только что такими прекрасными девицы стопудовой тяжестью повисли у него на руках. Его дорогие часы вместе с золотой цепочкой, только что вырванные из ловких пальцев Скуибби, мгновенно испарились. Множество рук начали шарить по его телу. Чьи-то тонкие ловкие пальцы влезли в карман, безбожно щекоча нежное брюшко Артемия Ивановича.

– Ой-ой-ой, не надо! – закричал он, извиваясь. – Мне же щекотно!

Гомерический хохот Владимирова привлек внимание полицейского. Полицейский свисток заставил девиц мгновенно исчезнуть. Оставшийся без опоры, Артемий Иванович плюхнулся прямо на мостовую, но тут же вскочил и дал деру, памятуя, что в полицию ни в каком разе никогда не стоит попадаться.

До Эбби-роуд он добрался только к вечеру, претерпев в своем путешествии столько мытарств, что даже не смог объяснить толком Фаберовскому, каким образом это ему удалось. Поляк сразу заметил его помятый костюм, отсутствие часов и бумажный цветок на лацкане.

– Чьи прелестные ручки на этот раз учинили такой беспорядок в доселе безупречном облике пана Артемия? – спросил Фаберовский. – От кого у пана в петлице этот цветок из кладбищенского венка?

Артемий Иванович молча проглотил издевательства поляка. Заплатив и за Владимирова, Фаберовский повез его к себе домой.

Дома поляк провел Владимирова прямо в гостиную. В прошлое свое посещение Артемию Ивановичу не довелось побывать здесь и он с болезненной завистью огляделся – ему всегда мечталось иметь свой собственный домик, а не таскаться по гостиницам и меблированным комнатам. Посреди гостиной стоял круглый стол, стулья, несколько покрытых летними чехлами от пыли кресел и небольшой столик у камина. В углу у стены – два больших мягких дивана-честерфилда с подлокотниками. Место у окна занимала пальма в деревянной кадке, в простенке между окнами висели большие швейцарские часы красного дерева с безжизненно свешивавшейся из окошка на пружине кукушкой. Стены были увешаны портретами и фотографиями в резных рамках, а на каминной полке стояла особняком фотография пожилого джентльмена с густыми бакенбардами.

– Отец Розмари, – пояснил Фаберовский.

– Господи, а это что за черт усатый?! – воскликнул в непритворном ужасе Владимиров, уставившись на одну из фотографий.

– А это уже мой отец, – с обидой ответил поляк.

– Какой-то тут у вас непорядок, – сказал Артемий Иванович. – Все должно быть на своих местах.

Подтянув на часах гирю, Владимиров рачительно заправил кукушку обратно.

– Ну, и для чего пан это сделал? – спросил поляк. – Ведь она теперь будет куковать!

– Так положено! – Артемий Иванович решительно направился к пальме и пристроился под ней в кресле.

– Пан начинает меня удивлять. Сперва он обнимается с Энгельсом в каком-то клубе, потом эти картинки в Гайд-парке, а теперь цветок на лацкане после встречи с анархистами.

– У меня нет больше картинок, – мрачно ответил Артемий Иванович. – У меня их отобрали.

И он зарыдал от долго сдерживаемой обиды.

5.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

29 июля/10 августа 1888 года

«Гранд-отель»

Лондон

Милостивый государь Петр Иванович!

Ввиду того, что я постоянно занят подготовкой убийств и совсем тут ни с кем не встречаюсь, я не могу пока узнать ничего о Шабсельсе и о том, сколь важную роль он играет в здешних радикальном и революционном мирах.

Был как-то у Новиковой, и скажу я Вам, ейного вранья на свинье не объедешь.

Готовый к услугам

Гурин

Глава 10

16 августа, в четверг

«Таймс»

ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – Вход с 10 до 10. 1 шиллинг. – ОРГАННЫЙ КОНЦЕРТ: Опера 3:00 (от 1 шилл. до 5 шилл.); военные оркестры в угодьях, 3:30; представление д-ра Холдена, 4:30, 6:15, 7:15 (6 пенсов и 1 шиллинг); фейерверки, 8:30; Волшебный Балет, 9:15 (свободно); картинная галлерея, открыта весь день (свободно); тобогган; Кверхтормашная железная дорога; панорама (1 шиллинг)

ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – Компания Большой Английской Оперы м-ра Дж. У. Турнера, СЕГОДНЯ, в 3, в «ФАУСТЕ» Гуно. Оркестр Хрустального Дворца. Дирижер м-р Т. Э. Туррелл. Сидения, от 1 до 5 шилл. Распределение ролей см. под часами.

ФЕЙЕРВЕРКИ. – ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – ЭТИМ ВЕЧЕРОМ, в 8:30, К. Т. Броком и Ко., второе ДЕТСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, включая серию огромных живых картин, изображающих историю «Дома, который построил Джек». Десять тысяч детей могут наблюдать представление без дополнительной оплаты.

ФЕЙЕРВЕРКИ. – ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – ЭТИМ ВЕЧЕРОМ, в 8:30, ЖИВЫЕ ФЕЙЕРВЕРКИ – Белокурый Осел. – Живые фейерверки – представление «Панч и Джуди». – Живые фейерверки – Боксеры.

В течение всего лета каждый четверг Хрустальный дворец в Сиднеме и окружавший его парк заполнялся к вечеру гуляющей публикой, желавшей поглазеть на иллюминацию и большие огненные фейерверки известной фирмы К. T. Брока и Ко.

Большая компания молодежи, полтора десятка молодых денди и их дам, практически все занимавшиеся в Фехтовальном клубе, приехали сюда, чтобы взглянуть на маленькую акварель кисти миссис Эстер Смит под названием «Ночной цветок», впервые выставленную в картинной галерее мистера Уосса по протекции одного из членов Союза Искусства Хрустального дворца, с которым она познакомилась по пути на занятия в университете при Хрустальном дворце, которые посещала уже третий год.

Выразив учтивое восхищение талантами миссис Смит, компания покинула выставку и, дойдя по галерее, которая тянулась на всю длину дворца вдоль центрального пассажа до главной лестницы, остановилась у чугунных перил, откуда можно было посмотреть на бродившую внизу публику. Пассаж был разделен на множество так называемых дворов Прекрасных Искусств – Египетского, Греческого, Католического, Альгамбрского, Византийского, Романского, Средневекового, Ренессансного, Помпейского и Китайского, – и было интересно наблюдать, с каким глубокомысленным видом разглядывали респектабельные леди и джентльмены какую-нибудь копию западного фасада Тинтернского аббатства в Монмоутшире или часть фасада из Гуисборского аббатства в Йоркшире, а потом тайком зевали в рукав, стараясь, чтобы другие не заметили этого.

Среди молодых и веселых лиц выделялось мужественное усатое лицо пожилого армейского полковника, облаченного в парадный красный мундир и белый шлем, с тяжелым палашом на левом боку. Это был полковник Каннингем, старый служака, преподававший в Фехтовальном клубе главный и единственный предмет – владение холодным оружием.

– Нет, джентльмены, чтобы вы не думали, а военная служба – единственное пристойное занятие для мужчин, – говорил полковник своим юным товарищам, которых взялся сопроводить. – Особенно в колониях. Одной холерой я болел восемь раз! Увлекательное занятие. А дизентерия и вовсе не проходит.

– Меня всегда поражает в ваших рассказах, полковник, отсутствие подвигов, словно в колониях их вовсе нет в жизни наших солдат и офицеров, – сказала Эстер.

– А их и нету. Какой может быть героизм для солдата в том, чтобы сечь тощие сраные задницы индийцев и неделями не вылезать из грязных полковых борделей! Впрочем, есть место и для подвигов. Представьте, например, что вы играете в поло. Под вами горячий пони, в руках молоток и вы вот-вот загоните мяч в ворота. И вдруг вы чувствуете, что у вас опять приступ дизентерии. И всего тридцать секунд на то, чтобы спрыгнуть с лошади и домчаться до нужника, прежде чем вы наделаете в штаны.

– Не забывайтесь, полковник, кругом дамы! – воскликнул Гримбл.

– Да, да, кругом дамы, доктор Гримбл, – подтвердил Каннингем, – и они заключают пари: успеете ли вы добежать или нет! И вы выкладываетесь изо всех сил и несетесь совсем как те два джентльмена внизу, отталкивая любого, кто может оказаться на вашем пути к спасению.

– Эстер, посмотри! – воскликнула Пенелопа. – Это же мистер Фейберовский со своим русским другом!

И она показала вниз, где Артемий Иванович, расталкивая гуляющих, с выпученными от возбуждения глазами пробирался в сторону Аквариума, то и дело подпрыгивая, словно мячик. За ним едва поспевал Фаберовский, прижимая к себе огромную кипу цветов и связки корзинок с фиалками.

– Степан, быстрее к аквариуму! – крикнул Артемий Иванович, на мгновение приостановившись.

– Мы там уже пять раз были.

– Но вдруг та восьминогая рыба уже рассосалась!

– Пана Артемия туда больше не пустят.

– Тогда давай еще раз сходим посмотрим ватерклозет! Там вода педалью спускается.

– Лучше застегните штаны. Зачем пан Артемий вообще их расстегивает, ведь он там ничего не делает, только на педаль по двадцать раз давит?

С момента выхода из поезда на станции Хай-Левел и до настоящего времени все чувства Артемия Ивановича находились в беспрестанном и хаотичном возбуждении, порождая невероятные и необъяснимые желания, которые он часто даже не успевал дожелать до конца, прежде чем новые хотения и нужды овладевали им. Стеклянная громада Хрустального дворца потрясла его, она просто раздавила его своими невероятными размерами. Как очумелый Артемий Иванович принялся носиться из одного отдела дворца в другой, выбегать в парк и даже едва не упал в Доисторическое Озеро, испугавшись гигантской фигуры плотоядного ящера, больше похожего на увеличенную копию зубастой лягушки, статуя которой стояла среди других разбредшихся вокруг водоема доисторических чудовищ. Эта лягушка показалась Владимирову воплощением расплаты за его женевский промысел. Затем он забрался на самую северную из водонапорных башен и долго силился разглядеть Остров Любви с Тауэром, но низкая облачность и смог над Южным Лондоном помешали ему сделать это. В Аквариуме он показал кукиш скату и дразнил осьминога, расплющивая о стекло покрасневший от возбуждения нос, отчего осьминог очень обижался и покрывался багровыми пятнами, пока вовсе не выпустил чернильную струю, скрывшись от глаз за черной завесой. Еще четыре раза Артемий Иванович заставлял поляка платить за вход, возвращаясь после очередного круга по парку и дворцу в надежде увидеть, что черное облако растворилось в циркулирующей воде и он может разглядеть то, что осталось от лопнувшей у него на глазах странной рыбы с клювом и ногами. Владимиров даже порывался сбегать на Уэстоу-Хиллскую ярмарку к Дымшицу, но Фаберовский не пустил его и вынужден был купить леденец на палочке. На какое-то время Артемий Иванович успокоился, он только извозюкался в липком леденце и грудь его жилетки и сюртука пришлось отмывать в фонтане. Последним из осуществленных желаний Владимирова стало море цветов, которое он решил подарить своей возлюбленной Пенелопе, чтобы уговорить ту перебраться на конспиративную квартиру, куда Харрис уже доставил мебель.

– Прошу прощения, леди, я позволил себе лишнее, – сказал полковник Каннигем, отходя от чугунных перил галереи, через которые он перегнулся, чтобы лучше разглядеть двух джентльменов, о поведении которых в Гайд-парке был осведомлен весь Фехтовальный клуб. – Рассказы о борделях и соревнованиях на быстроту не для дамских ушей. Хотя однажды супруга генерала Робертса выиграла на мне пари в сто фунтов! То, как ваши знакомые, мисс Пенелопа, носятся по дворцу, больше напоминает мне одну мою встречу с тигром…

– Это когда же вы охотились на тигров, полковник? – спросила Эстер.

– Чтоб не соврать, леди и джентльмены, я ни разу не охотился на тигров. А в мою встречу с тигром скорее он охотился на меня. И если бы не мой верный слуга, который бегал медленнее меня, быть бы мне у тигра в желудке. Кстати, мои юные друзья, какая может быть из этой истории извлечена мораль? Необходимость физической подготовки! Вы посмотрите на того высокого джентльмена с цветами, он уже задыхается и не в состоянии развить приличной скорости. А тот, что поменьше, высовывает язык, как убегавшаяся гончая.

– Разве вы не могли развернуться и уложить тигра метким выстрелом из винтовки? – спросила Эстер, которую всегда тянуло к героическому и необычному.

– Что вы, леди! – полковник подкрутил ус. – Вы когда-нибудь пытались бегать с винтовкой? Ее я бросил в первую очередь, едва увидел тигра.

– А сабля?

– С саблей оказалось сложнее. Ее очень неудобно отстегивать на бегу, – полковник Каннингем похлопал по палашу, висевшему у него на боку. – Проще на ходу снять штаны через голову. Но от сабли я тоже быстро избавился. Это меня и спасло.

– А вот ваш знакомый, полковник Маннингем-Буллер, утверждал, что убил однажды целых трех тигров за один день.

– Миссис Смит, мы делили с Буллером и еще четырьмя молодыми офицерами бунгало и двух слуг в течении пяти лет, и за это время он даже не удосужился узнать, с какого конца заряжается ружье. А когда на глазах у всего полка он попытался зарядить «снайдер» со ствола, уперев его прикладом в ногу, затвор прищемил ему… Во общем, с тех пор он стал человеком образцовой нравственности. Если бы не ваш муж, миссис Смит, у него и детей бы никогда не было.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что он избавил полковницу от бесплодия. Кстати, на эту тему есть хороший анекдот. Приходит однажды муж домой… Но нет, я не могу рассказывать это при дамах. Как-нибудь напомните мне после занятий в клубе, когда дамы разойдутся, я вам расскажу.

И полковник Каннингем расхохотался.

Молодые джентльмены поддержали его и даже некоторые дамы позволили себе хихикнуть.

– Мисс Пенелопа, смотрите, опять те джентльмены, – воскликнул Каннингем и вновь перегнулся через перила. Вся компания тут же выстроилась с ним рядом, джентльмены спешно поправляли монокли, а юные леди доставали из ридикюлей лорнеты.

– Стой, холера, стой! Не могу, в боку колет! – Фаберовский остановился посреди толпы, поймав наконец Владимирова за шиворот. – Я тебя третий раз в парке искать не буду! На меня и так уже в ватерклозете служащие пальцами показывают!

– Малохольный ты какой-то, Степан, – запыхтел Артемий Иванович, расстегивая ворот рубахи. – И нервный. Бегаешь. Суетишься чего-то. Совсем меня загонял. Не возьму я тебя с собой больше. И жадный. Подумаешь, леденец купил! Я и сам его мог себе купить. Лучше бы пива поднес. С рыбкой. Слушай, а восьминогих рыб к пиву подают? Или ту большую камбалу с длинным хвостом? На такую камбалу бочку пива нужно. Пошли куда-нибудь, пить хочется. Как называлась та шипучка, что мы пили на скейтинг-ринге? «Шмякс-с-с»?

– «Швепс». Шмякс сделал пан Артемий, когда надел роликовые коньки на свои копыта.

– Ты мои ноги не трожь! Получше, чем твои ходули! И перестань совать мне в нос эти дурацкие цветы! Взялся носить – так носи!

Фаберовский в сердцах бросил на пол цветы и корзинки с фиалками, чем вызвал внимание со стороны окружавшей их с Владимировым публики. На галереях этот жест не остался незамеченным. Один из фехтовальщиков даже позволил себе отпустить замечание, которое могло показаться Гримблу оскорбительным:

– Представляю, как эти двое ввалились в вашу коляску с корзинами цветов, доктор Гримбл. Вот была, наверное, умора!

– Не вижу в этом ничего смешного! – осадил спортсмена Гримбл. – Это во-первых. А во-вторых, ввалился один только Гурин!

Пенелопа отошла в сторону и облокотилась на прохладные перила. Оркестр играл вальс Вальдтейфеля и ее мысли, повинуясь свободной и легкой мелодии, уплыли прочь от действительности, от занудного и утомительного Гримбла, от полковника с его однообразными солдатскими шутками, от спортсменов и дам из Фехтовального клуба с их глупыми тщеславными замашками на исключительность и независимость от условностей и мнения общества. Пенелопа глядела на Фаберовского с охапкой цветов, о чем-то бурно объяснявшегося внизу с Гуриным, и ей вспомнилось, как весной к ним в дом впервые приехал поляк, только что познакомившийся с доктором Смитом, с вот такой же охапкой цветов. Она почувствовала тогда в Фаберовском какую-то необычную целеустремленность, свободу и благожелательность, какой не было ни у кого в ее окружении. Поляк откровенно восхищался Пенелопой, не подразумевая никаких обязательств с ее стороны, что давало возможность и ей чувствовать себя с Фаберовским свободно и непринужденно. Она не удивилась бы тогда, узнай, что он влюблен вовсе не в нее. Это не казалось ей чем-то предосудительным и мешающим их отношениям. Поляк умудрился даже отца расположить на недолгое время, чего до тех пор не удавалось никому, даже Гримблу, хотя он считался другом семьи Смитов. Фаберовский возил ее несколько раз в «Лицеум» на Шекспира в постановке Ирвинга и охотно разговаривал с ней на любые темы, будь то искусство или биология, лабораторные работы по которой с большим трудом давались ей в Бедфордском колледже для леди. Никто из ее знакомых просто не считал нужным разговаривать с нею, считая это пустой тратой времени. И она не на шутку влюбилась в поляка, но потом у того произошла какая-то крупная ссора с ее отцом, и с тех пор несколько месяцев, до встречи в Гайд-парке, она не видела его.

– Не слишком ли пристально вы смотрите на мистера Фейберовского, мисс Пенелопа? – вывел ее из мечтаний доктор Гримбл. – Я нахожу это не совсем приличным. В конце концов он вам никто!

– Вы тоже, мистер Гримбл!

– Напротив, Пенелопа, все те цветы и другие подарки, не говоря уже об издержках на ваши поездки с миссис Смит в различные увеселения вроде Хрустального дворца стоили мне больших денег. Но не думайте, что я делал это из корыстных целей. Я порядочный человек и джентльмен, и не собираюсь колоть вам глаза расходами, которые понес и еще понесу ради вас.

– Я счастлива, доктор Гримбл, что не должна вам денег. Если я, конечно, правильно поняла вас. Вы очень благородны.

Тем временем Фаберовский, чувствуя неудобство от внимания окружающих, собрал цветы и теперь было видно, как Артемий Иванович куда-то зазывал его, показывая рукой в сторону южного выхода.

– Должно быть, собираются вскочить еще в чью-нибудь коляску! – отпустил шутку один из фехтовальщиков и все остальные громко засмеялись.

– Вот вы все смеетесь, а между тем ничего смешного в этом нет, – разозлился Гримбл. – Гурин не только нанес оскорбление нам с доктором Смитом, но еще и скомпрометировал обеих дам в глазах гулявшего в это время в парке общества. И никаких объяснений от мистера Фейберовского мы не получили.

– А вы их и не требовали. Вы первый закричали: «Едем, едем!» – зло бросила Пенелопа.

– Пенни, что ты делаешь! – попыталась удержать ее Эстер.

– Я не могу сдержаться, Эсси. Все эти глупости, которые кругом говорят, пошлые сентиментальные картинки в галерее… Лучше бы я осталась дома!

Кто-то из спортсменов сказал, глядя вниз:

– По большому счету следовало бы проучить мистера Фейберовского, посмевшего водить свою дикую обезьяну в публичные места, вместо того чтобы держать ее на привязи!

– Вы только представляете, леди и джентльмены, он посмел сбить цилиндр с головы такого уважаемого человека, как доктор Смит! – поддержал его Гримбл.

– Между прочим, и с вашей тоже, – сказала Пенелопа.

– Пойдемте, потребуем у него удовлетворения! – дружно зашумела толпа.

– Эти негодяи заслуживают палки!

– Господа, мне кажется, что требовать удовлетворения у того джентльмена – дело исключительно личное самого доктора Гримбла и мужа миссис Смит.

– Вы же видите, полковник, какого удовлетворения доктор Гримбл может потребовать! Теперь это дело касается не только репутации миссис и мисс Смит, это дело чести для всей Британии.

Полковник Каннингем, как истинный британец, не мог игнорировать подобное обвинение, да и с русскими у него были свои счеты, то тем не менее он считал, что в данном случае требовать каких-то объяснений от поляка неправильно, и решил отвлечь разгоряченных юнцов. Это же пришло в голову и Эстер, которая раскрыла программку, бесплатно раздававшуюся при входе во Дворец, и сказала:

– Скоро мистер Эйр начнет концерт на Большом генделевском органе, может нам следует занять места получше? Или мы решим послушать симфонический оркестр Компании Хрустального дворца под управлением мистера Огаста Маннса?

– Нет, леди и джентльмены, – возразил полковник. – Я ни черта не понимаю в вашей музыке. Что толку слушать пиликанье какой-нибудь скрипки? Я чую, в парке должен играть военный оркестр. Вы слышите трубы и барабаны с литаврами? Клянусь Богом, джентльмены, это лучшая музыка на свете! Пойдемте в парк!

Поляка и Артемия Ивановича внизу уже не было, поэтому спортсмены довольно легко согласились на предложение Каннингема.

– Ты в своем уме, Пенни?! – взялась выговаривать падчерице миссис Смит, когда они спустились вниз и вышли из здания дворца в ночной парк. – Неужели ты не видишь, что они как собаки, почуявшие лису? Им нужен только сигнал, чтобы броситься на добычу.

– Я не могу больше терпеть всю эту глупость.

Пенелопа умолкла и рассеянно подняла глаза к небу, куда со свистом устремлялись запускаемые пиротехниками разноцветные фейерверки, хлопая и шипя над головами и бросая отблески на низкие тучи. Яркие электрические огни разгоняли темноту на аллеях парка. Позади, поражая воображение, светится огромный стеклянный корпус Хрустального дворца. В струях фонтанов играли блики иллюминации и огненных колес, вертевшихся на шестах между деревьями, а между темных масс кустов вдоль дорожек полз сизый дым, кисло пахнувший порохом и селитрой.

– Мне действительно нравится Фейберовский, – сказала Пенелопа.

– Я поняла это еще весной, – откликнулась Эстер. – Но это еще не повод для того, чтобы делать себя посмешищем для своих друзей. Может быть, мне тоже понравился мистер Гурин, он такой оригинальный и необычный. Я же не кричу об этом на каждом углу. К тому же на твоем месте я не стала бы строить планов в отношении мистера Фейберовского. Он не слишком завидный жених, он католик и инородец, так что он тебе не пара. Сначала устрой свою жизнь, а потом уже думай о любви.

– С кем же, по-твоему, я должна устраивать свою жизнь? Уж не с Гримблом ли?

Пенелопа посмотрела вслед Гримблу, тактично позволившему дамам отстать, и лишь изредка слегка поворачивавшему голову в великолепном цилиндре, чтобы краем глаза убедиться, что они на месте и никто не пытается завести с ними знакомство. При взгляде сзади особенно бросалась в глаза нелепость его костюма, сшитого по последней моде: визитка с мешковатой спиной, тесные полосатые брюки с подвернутыми штанинами и остроносые лакированные туфли с короткими гетрами. Гримбла не принимали как своего члены Фехтовального клуба, они шли впереди шумной толпой, дамы шествовали отдельно, обсуждая русских знакомых Эстер и Пенелопы, а мужчины кучковались вокруг полковника Каннингема, то и дело разражаясь хохотом – видимо, старый солдат рассказывал обещанные анекдоты. Военный оркестр играл около громадной, в четверть натуральной величины модели Тауэрского моста, строившегося через Темзу близ Тауэра, и полковник уверенно вел своих подопечных прямо на знакомые звуки марша.

– Полагаю, Энтони Гримбл довольно выгодная parti для тебя, – сказала Эстер. – Энтони – ученик доктора Смита и со временем унаследует его практику.

Повинуясь указанию полковника, гуляющие направились вокруг бассейна Южного фонтана, через который и была перекинута гигантская модель. Эстер умолкла, любуясь освещенными по всем своим контурам башнями будущего моста, но тут Пенелопа привлекла ее внимание к двум мужским фигурам, стоявшим по другую сторону бассейна.

– Если мы пойдем вокруг, мы обязательно встретимся с мистером Фаберовским и мистером Гуриным, и тогда не избежать некрасивой сцены, если не чего-нибудь худшего.

– Нам надо остановить наших джентльменов, – решительно сказала Эстер. – Доктор Гримбл, догоните полковника. Я устала ходить и хотела бы передохнуть тут немного, полюбоваться иллюминацией моста и фейерверком.

Мужчины послушно вернулись и остановились неподалеку, всецело увлеченные рассказами Каннингема. Это дало Эстер и Пенелопе возможность наблюдать за Владимировым и Фаберовским издалека, дожидаясь, когда они покинут берег бассейна. Между теми, однако, происходил какой-то конфликт, судя по тому, как поляк агрессивно наступал на Артемия Ивановича, а тот растерянно оправдывался. Внезапно разъяренный поляк схватил Владимирова за ворот и стал трясти его, свободной рукой указывая куда-то. Артемий Иванович не пытался сопротивляться, он полез за пазуху, достал оттуда тощий юфтевый бумажник и всучил поляку. Тот бесцеремонно залез внутрь, выкинув оттуда какие-то бумажки, и положил его к себе в карман. Затем принялся обыскивать Владимирова с ног до головы.

– Вот видишь, Пенни, – сказал Эстер Пенелопе. – И ты допускаешь мысль, что с таким человеком для тебя возможно связать свою судьбу! Посмотри, как грубо он ведет себя со своим другом. Да он просто разбойник какой-то с большой дороги! Без сомнения, сейчас он заставил мистера Гурина отдать ему деньги. И мистер Фейберовский вовсе не Робин Гуд. Мистер Гурин человек простодушный и доверчивый, и мне кажется, что вся цель торговых отношений Фейберовского с Гуриным состоит в том, чтобы облапошить его.

– Да-да, Пенни, мистер Фейберовский – человек весьма сомнительной репутации, – вмешался доктор Гримбл, который внимательно прислушивался к разговору.

– Энтони же хоть и нудный, но порядочный джентльмен, – добавила Эстер.

Из-за грохота фейерверка они не слышали, о чем шел разговор между поляком и Владимировым, к тому же они не были свидетельницами начала разговора, а возник он из-за того, что Артемий Иванович столбом замер при виде модели моста, перекинутой через бассейн, и спросил у Фаберовского: «А кто в этом балагане самый главный по коммерческой части?» Фаберовский честно назвал фамилию одного из директоров компании Хрустального дворца, но потом поинтересовался, что же задумал пан Артемий. Идея носила глобальный характер. Артемий Иванович решил арендовать модель моста у Компании Хрустального дворца, запустить в бассейн рыб из Аквариума и устраивать каждое воскресенье состязания рыболовов, которым будут предоставляться за один фунт: место на верхней ферме моста, брезентовое ведерко для рыбы, коробка с червями, которых за гроши будут копать местные мальчишки в парке, безмен, складной аршин и удочка с длинной лесой, а специальный фотограф будет фотографировать победителей с их уловом. Фотографии будут вывешиваться в одной из галерей Хрустального дворца, а также печататься в специально учрежденном бюллетене «Рыболовные ведомости». Больше всего поляка испугала кажущаяся реальность осуществления этого плана, а значит Артемий Иванович сможет даже заключить контракт, внеся существенный залог, который никогда уже не будет получен обратно. Все это вкупе с накопившимся за день раздражением подвигла Фаберовского к решительным действием и он категорически потребовал, чтобы Владимиров выдал ему все оставшиеся деньги, а также часы с рубином, в которые была вложена треть полученной ими на всю операцию суммы. Оставшихся денег оказалось совсем немного – всего около двадцати фунтов, но даже энергичная тряска за ворот не заставила Артемия Ивановича признаться в потере часов.

– Мне кажется, Эсси, что мистер Фейберовский требует у мистера Гурина возврата долгов или отчета за потраченный совместный капитал, – сказала Пенелопа. – Тем более что мистер Гурин производит впечатление не столько доверчивого, сколько беспорядочного, и, по правде говоря, не очень умного человека.

– Ты ничего не понимаешь в жизни, Пенни! Вот увидишь, если ты не будешь слушаться советов опытных людей, ты влипнешь в какую-нибудь скверную историю!

– Так вот почему вы опять завели разговор о тех двух невежах! – сказал Гримбл, тоже заметив Владимирова и Фаберовского, которые уже не ругались, а собирали с земли цветы, только что обрушенные Фаберовским Артемию Ивановичу на голову. – Посмотрите, джентльмены, эти две макаки опять забавляются с цветами, как тогда в парке, а ведь эти цветы специально для нынешнего цветочного шоу выращивали лучшие садовники Англии!

– Пойдемте, надерем им уши! – выкрикнул кто-то, и джентльмены с улюлюканьем устремились вокруг бассейна к своим жертвам.

– Остановитесь! – крикнула им Пенелопа, но ее не послушали.

– Не бойся, Пенни, – сказала одна из девушек, также посещавшая Фехтовальный клуб. – Их просто проучат. Иногда надо давать понять инородцам, на чьей земле они живут.

– Мне это не нравится, – сказал полковник Каннингем. – Пойдемте скорее туда, попробуем урезонить наших молодых друзей.

И они поспешили следом за толпой разгоряченных юнцов, которые уже достигли Фаберовского и Владимирова и обступили их кругом.

– Расступитесь, джентльмены, что вы делаете! – Пенелопа протолкалась в круг и увидела Фаберовского с целой охапкой цветов и Владимирова, затравленно оглядывавшегося кругом.

– Что им от нас надо? – спросил Артемий Иванович у поляка, но тот вместо ответа вручил все цветы Пенелопе, главным образом для того, чтобы освободить руки. Намерения окруживших его денди были прозрачны и сейчас Фаберовский более всего жалел, что не захватил с собою свою залитую свинцом трость.

Получив цветы, Пенелопа расцвела в улыбке, чем вызвала очередной приступ ревности у Гримбла.

– Вы наглец, мистер Фейберовский! – воскликнул доктор. – Я видел, как вы собирали эти цветы на земле. И вы еще смеете после этого дарить их такой порядочной девушке, как мисс Пенелопа.

– Так его, Гримбл, скажи ему еще! – подзадоривали его юнцы. – Чтобы знал.

– Степан, мне не нравятся эти мышиные жеребчики с моноклями, – сказал Артемий Иванович. – Как бы они нам морды не начистили.

– И начистят, если не отбрехаемся, – согласился поляк. – Доктор Гримбл утверждает, что я нанес оскорбление мисс Смит, подарив ей цветы.

– А ты от моего имени их подарил или от своего? Если от моего, то скажи ей, что это не просто так, что я готов взять ее на содержание. А если от своего, то разбирайся сам, я тебе не помощник в твоих глупостях.

– Что вы там обо мне говорите? – подскочил к Фаберовскому Гримбл. – Я слышал, как вы произнесли мою фамилию.

– Дерните эту макаку за хвост! – крикнули Гримблу из толпы. – Может быть она еще чего-то скажет!

– Как вам не стыдно, джентльмены! – возмутилась Пенелопа.

– Но вам же не бывает стыдно, когда вы дразните обезьян в Риджентс-парке, – возразили ей.

Кто-то зацепил Фаберовского сзади тростью, а когда он обернулся, раздался хохот:

– Ну-ка, отгадайте, мистер Гиббон, кто вас ударил?

– Осторожнее, он может кусаться.

– Да-да, он может оказаться бешеным, и тогда придется делать у Пастера сорок уколов!

– Доктор Гримбл, вы делаете уколы от бешенства или нам придется ехать в Париж всем клубом?

– Что, что они говорят, Степан? – дернул Фаберовского Артемий Иванович.

– Они обзывают нас макаками и гиббонами, и считают, что мы можем их покусать.

– Давай их и вправду покусаем. – Артемий Иванович приподнял верхнюю губу, с рычанием оскалив зубы.

Это еще больше развеселило юнцов.

– Куси, куси! – закричали они и стали совать Владимирову под нос свои трости.

– Вы должны немедленно прекратить это, Гримбл! – бросилась к доктору Пенелопа. – Стивен, не отвечайте им, иначе все окончится очень скверно.

– Вот, Пенелопа, посмотрите! – сказал Гримбл. – И этих дикарей из России вы считаете равными себе! И не слишком ли вы много себе позволяете, Пенни, называя этого человека Стивеном?!

– Стивен, ну, сделайте что-нибудь! Они же изобьют вас!

– Простите, мисс Смит, но я вообще ничем не спровоцировал выходки этих джентльменов. Что я могу сделать?

– Ну же, джентльмены, кто решится стать той мышью, что повесит колокольчик на шею коту? – спросил кто-то в толпе.

Сам говоривший был, видимо, труслив как мышь, потому что не показался на арене, зато вышел плотный низколобый джентльмен с длинными руками, в котелке и визитке, и встал в боксерскую стойку напротив Фаберовского. Стоявшая кругом толпа ободряюще захлопала в ладоши, а Гримбл поспешил покинуть арену, чтобы ему не досталось. Артемий Иванович перестал рычать и спрятался за спину поляка.

– Перестаньте! – крикнула Пенелопа, пытаясь выйти в круг, но дамы удержали ее. – Стивен! Эстер!

– Джентльмены, вы же цивилизованные люди! – поддержала падчерицу Эстер.

– Мне кажется, джентльмены, что вы переходите допустимые границы, – громко сказал своим подопечным полковник Каннингем. – Вы ведете себя недостойно.

Но его уже никто не слушал. Подбадриваемый криками, противник Фаберовского начал движение по кругу, словно выжидал удобного момента, чтобы нанести первый удар. Фаберовский поворачивался на месте, все время оставаясь лицом к боксеру, а Артемий Иванович крепко держал его за талию, чтобы постоянно оставаться у поляка за спиной. Наконец, боксер счел момент подходящим и распрямил согнутую руку, послав кулак прямо в челюсть Фаберовскому. Костяшки пальцев боксера ободрали поляку губу и он почувствовал солоноватый привкус крови. Толпа кругом взревела. Перепугавшись за Фаберовского, Пенелопа выронила цветы и бросилась искать лицию.

Еще два сильных коротких удара, хук слева и хук справа, пропали впустую, и тогда боксер нанес прямой удар, которого поляк не мог избежать, так как сзади его подпирал Артемий Иванович. Фаберовский дернулся назад, Владимиров наступил на развязавшийся шнурок и рухнул на землю, увлекая за собой поляка. Боксер не рассчитывал, что кулак его не встретит преграды, потерял равновесие и повалился вперед, а взметнувшаяся в падении нога Артемия Ивановича угодила носком ботинка боксеру прямо в пах. Даже стекла в Хрустальном дворце содрогнулись от раздавшегося рева.

Услышав этот крик, Пенелопа, ведшая констебля к месту битвы, бросилась вперед. Спешивший следом за ней констебль побежал следом, еще несколько полицейских сбегались с разных сторон, оглушительно свистя.

Протолкавших через орущую толпу, Пенелопа увидела относительно целого и невредимого поляка, помогавшего подняться Артемию Ивановичу с усыпанной растоптанными цветами земли и подававшего тому слетевший ботинок, и боксера, с воем прыгавшего вокруг них на корточках, зажав руки между ног.

– Что случилось? – спросил констебль, вставая рядом с Пенелопой.

– Эти молодые балбесы вели себя недостойно по отношению к двум джентльменам, но, кажется, вопрос улажен, – сказал полковник Каннингем.

– Вы будете предъявлять какое-нибудь обвинение? – обратился полицейский к поляку, но тот отрицательно покачал головой:

– Полковник прав, дело улажено и инцидент можно считать исчерпанным. К тому же мне будет очень сложно сформулировать обвинение.

Заметив кровь на губе Фаберовского, Пенелопа шагнула вперед, но была остановлена предостерегающим шипением Эстер и окриком Гримбла.

– Мистер Фейберовский, надеюсь, вы целы? – спросила она.

– Мы целы и невредимы, мисс Смит, – ответил поляк. – Очень неприятно, что все так получилось. Вот и мистер Гурин очень сокрушается.

– Когда же он прекратит выть? – громко спросила Пенелопа, с неприязнью глядя на боксера. – Доктор Гримбл, окажите же ему какую-нибудь помощь!

– Теперь этот джентльмен, не знаю, к сожалению, его фамилии, сможет полностью сосредоточить свои помыслы на фехтовании, не отвлекаемый низменными страстями, – заметил Фаберовский.

Пенелопа покачала головой:

– Мистеру Ходжеттсу нравилась моя подруга, мисс Флудгейт.

– Передайте ей мои соболезнования.

– Вы негодяй, вы со своим диким макаком покорежили нам всю жизнь! – подала из толпы голос мисс Флудгейт.

– Он сам напросился, – крикнул ей поляк. – Для него все могло кончится значительно хуже.

– Он бы вас побил! – всхлипнула невидимая за спинами спортсменов мисс Флудгейт. – Он должен был вас побить!

– Если должен был, так побил бы, – проворчал поляк, трогая языком разбитую губу. – Хотя по совести то, что досталось ему, следовало бы получить доктору Гримблу.

– Мне тоже так кажется, – тихо сказала Фаберовскому Пенелопа.

– Джентльмены, давайте разойдемся, пока тут опять что-нибудь не началось, – предложил полковник Каннингем.

– Пенни, мы должны остаться с мистером Гуриным и его другом, – сказала Эстер, восхищенными глазами глядя на Артемия Ивановича, который сосредоточенно завязывал шнурок на ботинке. – Мы должны загладить свою невольную вину перед ними.

– Вы не будете возражать, мистер Фейберовский? – спросила Пенелопа.

– Джентльмены, я полагаю, что вы проводите обеих дам до Лондона, – сказал Каннингем, когда поляк дал утвердительный ответ. – А я повезу своих оболтусов домой. И так уже они меня в такой конфуз ввели.

– Прошу прощения, полковник, – вмешался Гримбл. – Я не могу оставить обеих леди в обществе двух дикарей. Мне придется остаться с ними и проследить, чтобы с дамами ничего не случилось.

– В вашем обществе, Гримбл, мы будем находиться в значительно большей опасности, чем даже просто одни, без сопровождающих, – язвительно сказала Пенелопа, беря поляка под руку. – Кто знает, кого вы в следующий раз изберете мишенью своих низких нападок. Благодаря вам сегодня эти два джентльмена подверглись нападению толпы самых настоящих дикарей.

– Вы же слышали, Энтони, мы не желаем, чтобы вы нас сопровождали, – решительно поддержала Пенелопу Эстер. – На сегодня хватит ваших услуг.

– Действительно, доктор, – хлопнул по плечу Гримбла полковник Каннингем. – Вам следует вернуться в Лондон одному. Если вы все еще в этом сомневаетесь, то взгляните на несчастного Ходжеттса, которого всего несколько минут назад перестал выть и с которым, возможно, случится то же самое, что с несчастным Маннингемом-Буллером. И доктор Смит уже едва ли по своим преклонным летам сможет помочь вам. Тем более что мисс Пенелопа его дочь. А самолечение тут не проходит. Так что послушайтесь моего совета, доктор, езжайте в Лондон один. Нет, мне не хотелось бы видеть вас в одном с нами вагоне. У меня и от перекошенной рожи Ходжеттса зубы болят.

Полковник увел пристыженную толпу и с нею полностью потерявшего свое реноме спортсмена боксера и его, надо полагать, бывшую уже невесту. Доктор Гримбл долго стоял поодаль, потом, спросив, найдется ли у мистера Фейберовского два шиллинга шесть пенсов, чтобы купить билеты дамам на обратную дорогу, повернулся и удалился с видом побитой собаки.

– Как я этого боксера! – потер руки Артемий Иванович. – Поделом ему! Ты, Степан, сказал барышне, что я тебя просил? Ну, там, про квартиру конспиративную и прочее?

– Сказал, сказал.

– Врешь ведь! По глазам вижу. Такая дубина вымахала, а врать не научилась. Ну, да я ей сейчас сам скажу.

– Мистер Фаберовский, у вас течет кровь, – Пенелопа достала платочек и, привстав на цыпочки, промокнула поляку кровь с разбитой боксером губы.

– Ничего страшного, мамзель Пенелопа, – сказал ей по-французски Артемий Иванович. – Если б не я, его б вовсе убили. Он человек ничего, этот поляк, только нехороший какой-то. Я вот вам цветов накупил на свои деньги, а он их сперва в грязи вывалял, а потом вам поднес, будто от себя. А я, между прочим, к вам не просто так, я вас готов на содержание взять. У меня уже и квартирка с мебелями снята, и горшок вам с цветочками куплен, – живите в свое удовольствие, пока я в отлучке по своим делам. А то еще можно пианино туда свезти. Степан, мне нужны деньги на пианино.

Из речи Артемия Ивановича Пенелопа поняла только про цветы и про горшок, так что заданный ею вопрос о том, не по цветочной ли части он торгует тут в Лондоне, был с ее точки зрения вполне уместен.

– Как это по цветочной? – удивился Артемий Иванович. – У нас солидное капитальное дело. У нас денег хватит, не сомневайся. И на твое содержание, и даже рыбу ногастую купить, у которой клюв промеж ног.

Артемий Иванович для наглядности показал место, где видел у осьминога клюв.

– Это не рыба, это осьминог, – недоуменно сказала Пенелопа.

– Мистер Гурин просто никогда не видел осьминогов, Пенни, – пояснила Эстер. – У них на Севере они не водятся. Говорят, там до сих пор питаются сырой медвежатиной, как во времена атамана Платова. Если бы ты не побежала за констеблем, ты бы увидела, как он мастерски разделался с Ходжеттсом!

– Ну так вы пойдете ко мне на содержание? – опять поднял вопрос Артемий Иванович.

– Извините, но я ничем не могу вам помочь, – сказала Пенелопа, так и не поняв, что же хотел от нее Владимиров. Ей не нравился этот русский, и даже если он в действительности спас мистера Фаберовского, это не могло заставить ее быть с ним более приветливой.

И Артемий Иванович понял, что тут ему не рады. Его с головой захлестнула обида на эту неблагодарную молодую женщину, ради которой он так потратился, отверг ухаживания трех женщин, в том числе двух прекрасных дочерей мистера Ласка и той милашки Мандельбойн, он даже завез мебель в конспиративную квартиру! А ночной горшок с цветочком, который он лично выбрал на рынке среди тысяч безвкусных и убогих горшков без цветочков! Непрошеная слеза навернулась ему на глаза.

– Я не знаю, Пенни, чем тебя так привлек мистер Фейберовский, но если и думать о браке по любви, то я выбрала бы мистера Гурина, – жестко сказала Эстер своей падчерице. – Ты могла бы отказать Гурину как-нибудь более мягко, не оскорбляя его чувств. Не надо расстраиваться, мистер Гурин, Пенелопа еще слишком юная и потому жестокосердная девушка. С возрастом это проходит.

– С возрастом мне неинтересно будет, – сказал, всхлипнув, Артемий Иванович. – А вам сколько лет?

– Такие вопросы женщинам не задают, – кокетливо ответила Владимирову Эстер. – Я всего на два года старше Пенни.

– А вы будете моей содержанкой?

– Но я же замужем, мистер Гурин, – рассмеялась миссис Смит. – Меня и так уже содержит мой муж.

– Меньше расходов, – пробормотал Артемий Иванович.

Еще недавно ему казался очень неприятным факт наличия у миссис Смит мужа и поэтому он сразу отмел ее кандидатуру, однако теперь ее замужнее положение обернулось неожиданным достоинством. К тому же со стороны Эстер он почувствовал такую волну восхищения и восторга, что это возместило ему все неприятности и разочарование от отказа Пенелопы стать его содержанкой.

– Только как же мы с вами будем встречаться? – спросил он. – Мне, что ли, к вам заезжать? Или вы сами ко мне приезжать будете? Степан, дай мне денег, я куплю мадам Смит мороженое.

Фаберовскому надо было бы отказать Владимирову в этой просьбе и немедленно отвезти того в Лондон, где устроить разбирательство по поводу растраты денег, но ему ужасно не хотелось сейчас никаких разбирательств. В парке играла музыка, гуляла веселая публика, и рядом с ними были две красивые женщины, которые, как он чувствовал, совершенно не желали ехать домой. Если они с Артемием Ивановичем сейчас уедут отсюда, то у них, скорее всего, уже никогда не будет повода для встречи.

– Так вы, значит, не считаете, что нам пора отправляться домой? – спросил Фаберовский у Эстер с Пенелопой, отослав Владимирова разыскать мороженщика.

– Нет, нет! – в один голос заявили обе дамы. – Если вы не против, мистер Фейберовский, мы бы еще погуляли в парке. Здесь так хорошо.

Дожидаясь возвращения Владимирова, они потоптались на месте, и спустя минут пять сквозь толпу к ним продрался Артемий Иванович. Сперва из темноты послышался его голос: «давай, давай, нам сюда», а потом и сам он показался, волоча за собой за ручки мороженый сундук на больших деревянных колесах. Владелец сундука, беззубый старик в фартуке и порыжевшем котелке, недоуменно плелся следом, вцепившись в свое имущество мертвой хваткой и даже несильно упираясь.

– Вот, Степан, покупай!

Фаберовский действительно не дал денег Артемию Ивановичу, но послал он Владимирова всего-навсего найти, где мороженым торгуют, а тот умудрился тут же выставить и себя самого и поляка совершенными дураками. Выбрав среди всевозможных клубничных, лимонных и иных мороженых самое дешевое, поляк попросил продать ему три порции. С опаской поглядывая на Артемия Ивановича, мороженщик трижды зачерпывал ложкой с длинной ручкой из бидона шарик мороженого и клал его в вафельный стаканчик.

– А ты что, не будешь, Степан? – спросил Артемий Иванович.

– Нет, это пана Артемия я сегодня наказал.

– Но мне нужно два мороженых! – закричал Владимиров. – Я тебе сейчас по-французски закричу, что ты жадина и скупой как жид!

– Вот тебе два мороженых! – сказал поляк и сунул под нос Артемию Ивановичу два сложенных в кукиши кулака.

– Я же говорила тебе, Пенни, – тихо проговорила Эстер. – Гримбл хотя и мрачнеет всякий раз, когда собирается купить тебе какие-нибудь сладости или лимонад, а я нахожусь рядом, но все равно держит себя в руках.

– Это хорошо, что ты мне напомнила, – улыбнулась Пенелопа. – Мистер Фейберовский, купите нам с Эстер, пожалуйста, лимонаду и миндальных пирожных.

– Это верно, Степан, – сказал Артемий Иванович. – Купи каждому по миндальному пирожному и по стакану шмякса. А мне два, раз мороженое не даешь. Да не жмоться ты, вон у тебя теперь сколько денег!

– И пойдемте покатаемся на электрических каноэ у Северной Башни, – предложила Эстер.

Фаберовский, скрепя сердце, купил дамам и Владимирову сладостей и лимонной воды. Он уже приготовился выложить по шиллингу за каждого, чтобы проехаться по узкой водяной дорожке на лодочке, которая катилась по проложенному по дну рельсу, приводимой в действие от электрической машины при помощи цепной передачи, но к его радости Артемий Иванович категорически отказался лезть в каноэ, заявив, что лимонад на него плохо подействовал и они могут покататься, пока он сбегает в ватерклозет. Конечно же, он не собирался идти ни в какой ватерклозет, тем более что за сегодняшний день служитель этого заведения, состоявший при нем со времен переноса Хрустального дворца из Гайд-парка в 1856 году, впервые в жизни запомнил лицо своего клиента и последние два раза встречал Владимирова бурными аплодисментами и криками «гип-гип, ура!», лично помогая Артемию Ивановичу спускать воду. На самом деле Артемий Иванович просто боялся сесть в лодку по той же причине, по которой не хотел плыть на пароме.

В итоге бурного обсуждения электрические каноэ были заменены на «кверхтормашную», как выразилась по-французски Эстер, железную дорогу. Эта «кверхтормашная дорога» оказалась обычными американскими горами, чьи горбатые спины очень эффектно выглядели в темноте, освещенные разноцветными фонариками. При посадке в вагонетки Фаберовский нарочно приотстал вместе с Пенелопой, так чтобы они оказались с Артемием Ивановичем в разных тележках.

Убедившись, что Фаберовский не услышит ее, Эстер спросила Владимирова, пока поезд из вагонеток с лязгом взбирался в гору, чтобы начать оттуда свой головокружительный спуск:

– Скажите, мистер Гурин, а каким торговым делом вы занимаетесь здесь, в Лондоне?

– Мы тут мастерскую сооружаем… театральную, – выкрутился Артемий Иванович. – Точнее, перенимаем опыт.

– Странно… Может быть, ваш друг вам не говорил, но прежде он не имел никакого отношения к театру, он занимался частным сыском.

– Он меня эта… консультирует. По своей части. Где чего частным образом сыскать, что плохо лежит, ну, там, во общем, то да се или где как…

– Просто мне показалось, что ваш компаньон, мистер Фейберовский, больше блюдет свои интересы, чем интересы вашего бизнеса. И потом, сегодняшняя отвратительная сцена, когда он шарил в вашем бумажнике, а потом отказался купить вам мороженое…

– Да поляки, они все такие… – с готовностью окунулся Артемий Иванович в волны жалости и сочувствия, которые буквально излучала Эстер. – Где вы видели поляка, чтобы он у нас, русских людей, деньги не отнимал? Они, поляки, такие жадные… А в остальном он ничего, когда не пьян и по бабам не шляется. Душка-человек. Я его очень полюбил в последнее время.

– Но вы осторожнее с ним, – сказала миссис Смит. – Мой муж говорит, что за ним числятся некоторые темные делишки. Мне очень не нравится, что Пенелопа, похоже, увлеклась им. К сожалению, я не могу открыть ей глаза, потому что муж не сказал мне, что именно такого натворил мистер Фейберовский, и она может счесть меня клеветницей.

– Да какие за ним могут быть дела! – скептически сказал Артемий Иванович. – Он даже кукушку обратно в часы толком вправить не может. Она каждые пятнадцать минут обратно норовит выпасть да еще орет дурным голосом, мне даже пришлось ей дверцы веревочкой привязать. Так что вы за вашу падчерицу не беспокойтесь.

На вершине горы вагонетки на несколько мгновений остановились и Владимиров с недоумением взглянул вниз, в разверзшуюся перед ним бездну, в которую уходили маслянисто поблескивавшие рельсы и терялись в непроглядной мгле.

– Это что, нас сейчас туда? Но я не хочу!

И словно в ответ на отчаянный крик Артемий Ивановича служитель спустил рычаг и вагонетки с грохотом понеслись вниз. Фаберовский едва успел уклонится от миндального пирожного, вылетевшего изо рта Владимирова. Пенелопа в восторге прижалась к плечу поляка и взяла его за руку. Другой рукой Фаберовский осмелился приобнять ее за талию и она не рассердилась на него. Под визги заполнявших вагонетки дам и вой кавалеров, среди которых выделялся поросячий баритон Артемия Ивановича, поезд миновал спуск и снова взлетел из темноты на освещенную фонариками горку. Где-то в парке гремел оркестр, а небо, в которое, казалось, они сейчас улетят на ничем не удерживаемых вагонетках, было расцвечено огненными шарами фейерверков.

– Как хорошо! – прошептала Пенелопа поляку и слегка сжала ему руку.

Впереди взвыл Артемий Иванович и вагонетки снова ринулись в черную бездну. Фаберовский видел, как обернулась Эстер и мельком взглянула на них с Пенелопой. На следующем подъеме поляк получил по голове чьим-то зонтиком, который, ударив его по цилиндру, улетел в шумящую где-то внизу листву деревьев.

– Они что там, с ума посходили! – возмутилась Пенелопа. – Ой!

Под истошный визг Владимирова вагонетка перевалила горку и ухнула вниз. Чья-то нарядная шляпка некоторое время порхала рядом с Пенелопой, пока поезд не обогнал ее, чтобы снова взлететь вверх. Девушка еще теснее прижалась к своему кавалеру и почувствовала, что его рука крепче обняла ее талию. Однако этим восхитительным мгновениям быстро пришел конец. Миновав последнюю низенькую горку, вагонетки совсем замедлили ход и уже на излете ткнулись в буфер из набитых песком мешков. Пенелопа с сожалением опустила руку поляка и высвободилась из его ослабших объятий.

Фаберовский помог ей выйти из вагонетки и они вдвоем подошли к Артемию Ивановичу и его даме. У Эстер был очень сердитый вид, словно ее обманули в самых сокровенных чаяниях.

– Зачем вы, мистер Гурин, визжали, и почему вы не обняли меня, как это сделал ваш друг с Пенелопой?

– Я не визжал, – ответил Артемий Иванович, который еще минуту назад мечтал доехать сухим до ватерклозета, а теперь ему страстно захотелось промочить горло. – Я кричал от напряжения, потому что обоими руками вынужден был удерживать нашу вагонетку, которая еще на старте треснула пополам.

– Я этого не заметила.

– Еще бы! Я специально не подавал виду, чтобы вы не паниковали-с!

Возникшее было разочарование мгновенно сменилось в душе Эстер искренним и безоговорочным восхищением. Отныне ее сердцем навсегда овладел этот быть может невзрачный на вид, но добрый и мужественный русский богатырь.

– Вы не видели шляпку моей дочери? – спросил у них высокий седой шотландец в клетчатой юбке и гетрах. – Она потеряла ее во время катания.

– Спросите у служителя, – посоветовала ему Пенелопа.

Она все еще находилась под впечатлением от романтической поездки и ей не хотелось разрушать очарование недавних счастливых минут будничными разговорами об улетевших шляпках. Однако какой-то мрачный джентльмен, разыскивавший свой выпавший из вагонетки зонтик, все-таки сделал то, что не удалось шотландцу. Пора было возвращаться в Лондон и они направились к станции. Когда они садились в поезд, двое служителей, чей рабочий день уже закончился, обсуждали полет некоего джентльмена с дерева, куда он лазил за своим зонтом.

Фаберовский с Владимировым проводили дам до самых дверей дома доктора Смита на Харли-стрит, где им надлежало расстаться.

– Сегодня был один из самых восхитительных вечеров в моей жизни, – сказала Пенелопа.

– Вечер действительно был прелестный, – согласилась Эстер. – Как это ни странно может звучать, мы все должны быть благодарны доктору Гримблу за то безобразие, которое он учинил в Сиднеме.

– Я не хочу даже слышать о докторе Гримбле! – заявила Пенелопа. – Если он решит идти вместе с нами на «Джекила и Хайда», я лучше останусь дома.

– Мы можем сделать по-другому, Пенни. Джентльмены, дело в том, что доктор Смит снял нам кресла в ложе в театре «Лицеум» по полторы гинеи за место на пьесу «Доктор Джекилл и мистер Хайд» по Стивенсону, на которую вот уже вторую неделю полный аншлаг. Мистер Ирвинг пригласил американскую труппу, а в главной роли занят сам Ричард Мансфилд! Доктор Гримбл с моим мужем не пойдут, я об этом позабочусь. Вы могли бы выкупить их билеты и сопроводить нас.

– Да, мистер Фейберовский, это было бы просто чудесно! – воскликнула Пенелопа, умоляюще глядя в глаза поляку.

– Мы подумаем, – вынужден был ответить он.

Распрощавшись с дамами и пообещав, в ответ на слова, что они будут жить приятными воспоминаниями о сегодняшнем вечере до счастливого момента их следующей встречи, также не забывать об Эстер и Пенелопе, поляк с Артемием Ивановичем остались на улице одни.

– Степан! – воскликнул Артемий Иванович. – Ты должен мне фрак купить с шапокляком, чтобы в театр ходить.

– А с чего пан Артемий взял, что мы с ним в театр идем? – мрачно спросил Фаберовский.

– Нас же пригласили!!

– А шесть гиней у пана есть?

– Но я же тебе вон сколько денег отдал!

– На театр у нас денег нет!

– Что же нам делать?

– Продайте, пан Артемий, – Фаберовский выдержал длинную паузу, окончание которой со страхом ожидал Артемий Иванович, – свои часы.

Глава 11

21 августа, во вторник

Первое время жизнь Тараса Курашкина в Лондоне складывалась не слишком удачно, и если бы в тот момент, когда он понял, что в кармане у него нет больше ни гроша и он один в совершенно чужом и незнакомом городе, на его пути не встретилась англичанка по имени Мэри Николз, он едва ли протянул бы в Англии даже полгода, не протянув при этом ног. За два года до встречи с Тарасом Мэри Николз окончательно разошлась с мужем, от которого имела пятерых детей. Дети остались с отцом, и он выплачивал ей пять шиллингов в неделю, так что она могла снимать крохотную комнатку в Ламбете на Юнион-стрит. Оставшихся денег и того, что она зарабатывала на панели, ей хватало на еду. Когда Курашкин пришел к ней жить, она смогла бросить занятия проституцией, потому что Тарас, устроившись точильщиком ножей, стал приносить неплохие деньги.

Но вскоре муж Мэри прознал, что его жена нашла себе любовника, и отказался высылать ей содержание. По совету Курашкина Мэри подала на бывшего супруга в суд, но проиграла дело, потому что тот сумел доказать, что она вела безнравственный образ жизни. Им пришлось отказаться от комнаты и обосноваться в Ламбетском работном доме, в лазарете которого в январе восемьдесят третьего у них родился ребенок, умерший через два дня. Тарас обвинил в случившемся свою сожительницу, которая непрерывно пила с тех пор, как они оказались в работном доме, где им пришлось жить порознь. Еще два месяца они пытались сохранить какое-то подобие семейных отношений, но потом, после пьяной драки с Тарасом, Мэри перебралась к своему отцу.

Сам Курашкин еще некоторое время жил в работном доме, а потом предложил свои услуги в качестве осведомителя Особому отделу Скотланд-Ярда. Первые четыре года ему поручались лишь мелкие дела, вроде приглядывания за женой какого-нибудь дальнего родственника ирландского динамитчика. Однажды, в восемьдесят шестом, он был отправлен последить за людьми, которые будут присутствовать на похоронах некоего Уокера, тоже осведомителя Особого отдела.

Уокер погиб при загадочных обстоятельствах, сгорев заживо, как было официально объявлено, от взрыва керосиновой лампы.

Там Тарас неожиданно встретил свою бывшую любовь. Выяснилось, что погибший был родным братом Мэри Николз. Мэри выглядела очень благополучно и была совершенно довольна своей жизнью. Она жила с кузнецом, содержавшим лавку в извозчичьем дворе на Йорк-стрит в Вулворте, и считалась среди окрестных жителей едва ли не настоящей леди. Смерть брата потрясла ее, и Курашкин не удержался и рассказал ей, что по сведениям Особого отдела, ее брата убили террористы из ирландцев за доносительство.

В то время он еще не предполагал, какое влияние будет иметь эта болтовня на его дальнейшую судьбу.

На следующий год, после того как Особому отделу удалось раскрыть так называемый Заговор Юбилейного Взрыва, имевший целью произвести террористический акт в Вестминстере во время празднования пятидесятилетнего юбилея королевы Виктории, Мэри Николз сама разыскала его, хотя он к тому времени перебрался из Ламбета в Уайтчепл, и сообщила, что двое подозрительных ирландцев из Восточного Лондона постоянно навещают одного человека, находящегося в Ламбете в лазарете.

Так Курашкин оказался обладателем ценнейшей информации, которая позволила Особому отделу раскрыть еще один, гораздо более серьезный заговор, и выдвинула его на первое место среди осведомителей.

Курашкин получил достойную награду, и смог снимать собственное жилье на Олд-Монтагью-стрит, а его начальство решило, что слишком расточительно использовать столь талантливого агента по пустякам и поручило ему собирать сведения о русской колонии в Восточном Лондоне, которая по праву считалась источником многих неприятностей для властей.

Зато для Мэри Николз ее приход к Курашкину имел катастрофические последствия. Кузнец вышвырнул ее на улицу, заявив, что не потерпит полицейских ищеек в своем доме. Чтобы как-то помочь Мэри, Курашкин похлопотал перед начальством и после зимы, полной скитаний по работным домам, ей нашли место прислуги в доме мистера Коудри, подрядчика на строительстве нового здания Скотланд-Ярда на левом берегу Темзы для Центрального полицейского управления.

С тех пор Тарас больше не видел Мэри, так как почти все лето провел в радикальных клубах и пивных, где собирался воинственно настроенный русский сброд, и выслушивал и вынюхивал все, что могло иметь отношение к намечавшемуся в этом году ирландцами ряду убийств, ставивших целью избавиться от секретаря по ирландским делам Бэлфура. Наибольшей любовью Курашкина пользовался Большой зал собраний мистера Чаррингтона и небольшой социалистический клуб на Бернер-стрит, где жена управляющего, мадам Дымшиц, никогда не отказывалась поднести гостю стакан мутного изюмного самогону.

Но сегодня произошло что-то странное. На обычную просьбу промочить горлышко мадам Дымшиц озабоченно сказала:

– О, господин Курашкин! Мое бедное сердце начинает так болеть вот в этом месте, потому что мой муж, бедный и нечастный Левий, совсем сошел с ума! Вы когда-нибудь слышали, чтобы мадам Дымшиц не имела угостить вас самогоном?

– Цилый год кажну неделю ходжу до вас и ще ни разу такого не було, щоб у вас горилки не було!

– Вот и у меня ни разу такого не было, чтобы у меня его не было. А теперь у меня это есть, что у меня его нет! И это почему? Да потому, что мой несчастный муж забирает у меня все, что я перегоняю, и куда-то увозит! Он заставил спальню мешками с навозом, которые воняют, как под мышками у Гиллемана! Ночами все, кто живут у нас в клубе, вынуждены толочь во дворе кирпич. Он занял денег у самого Леви, а это надо быть сумасшедшим, чтобы занять у Леви. Мы теперь покупаем мясо только у Леви, а зачем нам кошерное мясо, если оно стоит дороже обычной баранины! Но самое главное, – тут мадам Дымшиц перешла на шепот и приблизила свои толстые губы к уху Курашкина, – я сегодня утром нашла у него вот это.

Мадам Дымшиц сунула под нос Тарасу длинный список товаров с обозначенной против них стоимостью. От одного взгляда на этот список у Тараса забилось сердце. Это был список компонентов, необходимых для изготовления динамита. Причем, судя по чудовищным цифрам в десятки фунтов, неизвестные пока Курашкину динамитчики собирались устроить не какую-то там мастерскую, а настоящий завод, способный снабдить динамитом целую армию.

– Та кому же вси це потрибне?

– Не знаю, – пожала жирными плечами мадам Дымшиц. – Спросите у него сами, вот он идет.

Даже не здороваясь, Левий Дымшиц выхватил бумажку из рук Курашкина и, бросив свирепый взгляд на жену, ушел в спальню. Он явно не желал разговаривать с Тарасом, но тот решил не отставать, пока не выяснит все до конца.

– Господин Дымшиц, вам не потрибна азотна кыслота? – спросил он, когда спустя полчаса Дымшиц выглянул в коридор, будучи уверен, что Курашкин уже ушел. – У меня есть дви велыки бутыли. Бувший мий сусид притащил их навищось со своей красыльни, а потим спутал однажды с джыном та й и вмер. Що тепер с цией кыслотой робыти, я не знаю. Отдам вам за дви пляшки пыва.

– Это не мне, – поспешно сказал Дымшиц, пряча глаза, красные от бессоницы и слезящиеся от кирпичной пыли. – Меня попросили помочь, а что и зачем – я не спрашиваю. Вот вам две бутылки пива. Где вы живете?

– На Олд-Монтагью-стрыт.

– Это почти по пути. Давайте я завезу навоз в театр и потом мы с вами заедем за бутылями.

Поспешное согласие Дымшица купить за две бутылки пива азотную кислоту не очень устраивало Курашкина, который знал об азотной кислоте только по лекциям, читавшимся на инструктаже в полиции. Однако он предположил, что упоминание театра было лишь прикрытием, случайной и неловкой ложью, и на самом деле Дымшиц собирается навестить тех, кому предназначалась виденная Тарасом смета. Курашкин решил убедиться в этом, а потом под каким-нибудь предлогом удрать.

– Вы знаете, господин Курашкин, – говорил Тарасу Дымшиц, пока его пони тащил тележку с двумя седоками от клуба по Гринфилд-стрит в сторону Уайтчепл-роуд, – я не знаю, зачем могут понадобится такие странные предметы как толченый кирпич. Я подумал: а вдруг господин Оструг желает делать специальную пасту для чистки медных изделий и старинных пистолетов, которые продают старьевщики на Ган-стрит и Артиллери-лейн?

– Але навищо вашому Остругу така килькисть навозу?

– Шампиньоны разводить, – сказал Дымшиц, которому уже не раз приходилось давать любопытным ответ на этот вопрос. – А вдруг это все для какого-нибудь нехорошего дела? Мне сразу не понравилось его лицо. Но сами понимаете – гешефт, бизнес, я не могу спрашивать. Вы за ним присмотрите, господин Курашкин, а то социализм социализмом, а так не присмотришь – и в тюрьму угодить можно. Как вы думаете, может мне на них в полицию донести?

– Не стоить покы, – сказал Курашкин.

Подъехав к задворкам театра, Дымшиц спрыгнул с тележки и пошел в помещение мастерской. Курашкин собрался уже ретироваться, когда управляющий клубом опять появился из сарая, но уже в компании с Остругом.

– Вот, господин Курашкин, это и есть господин Оструг. Ему-то я и покупаю все.

– Чи не мог я вас уже где-нибудь бачиты? – спросил Тарас.

Оструг пригляделся к нему получше и сказал с неприязнью:

– Ты сдал меня полиции пять лет назад, когда они разыскивали меня за отказ сообщить им о моем местонахождении.

Курашкин вспомнил, что действительно, именно с доноса на этого человека, объявление о розыске которого было пропечатано в «Полицейской газете», и началась его карьера полицейского осведомителя.

– Цей господин не хоче мени бачиты, – сказал Курашкин Дымшицу. – Так що я пишов.

Дымшиц заикнулся было о бутылях с азотной кислотой, но бурная реакция Оструга на его предложение Тарасу подождать в сарае, пока управляющий с клубом разберется с делами, вынудило Дымшица отказаться от выгодной сделки и даже забыть о потраченных двух бутылках пива.

– Меня этот хлыщ полиции сдал, а он его прямо сюда привел! – возмущался Оструг, потрясая кулаком вслед поспешно удалявшемуся Курашкину и бросая гневные взгляды на Дымшица. – Он и вас всех продаст ни за грош! Слышите?

Оструг вошел в сарай и обратился к Фаберовскому с Артемием Ивановичем, сидевшим на составленных в угол дырявых барабанах, оставшихся от провалившегося в прошлом сезоне фарса «Барабаны судьбы»:

– Вот вы, пан Фаберовский, боялись, что меня арестует полиция, если я зайду в библиотеку, а ваш Дымшиц привез сюда полицейского стукача!

– В чем дело, Дымшиц? – спросил Артемий Иванович. – Почему ты возишь к нам посторонних, не посоветовавшись со мной? Привез опилки?

– Конечно! – воскликнул управляющий клубом. – Несколько мешков. Они, правда, немного с навозом, но это даже хорошо.

– И это называется немного навоза? – спросил Фаберовский, зажимая нос платком. – Да тут опилок днем с огнем не сыщешь!

– Ну и что. Зато гореть будет лучше, когда подсохнет. Не сомневайтесь, все будет лучшего качества, как доктор Коган прописал.

– Смету принес? – начальственно поинтересовался Артемий Иванович, вставая с барабана и подходя к Дымшицу.

– Принес! – чрезмерно возбужденным голосом ответил Дымшиц. – Каждый фартинг сэкономил. Фартинг к фартингу – все урезано до предела. Извольте убедиться.

Он протянул Владимирову листок, отобранный у Курашкина, и Артемий Иванович, достав из футляра пенсне и нацепив на нос, углубился в чтение.

От постоянного недосыпания, кирпичной пыли и едкого дыма, на котором во дворе клуба обжигался уголь, Дымшиц горел болезненным энтузиазмом. Втайне от товарищей и жены он написал Леви закладную на свой клуб и теперь намеревался выжать из полученного кредита максимум прибыли. В кармане у него лежала секретная бумажка, в одном столбце которой были цифры реальных расходов, а в другом – цены, которые он собирался назвать Артемию Ивановичу. Причем, в некоторых графах столбца реальных расходов стояли прочерки, а в другом столбце сплошь двузначные цифры.

– Ну что ж, – вальяжно сказал Артемий Иванович. – Очень хорошо. Мы оплатим это.

От отсутствия денег он невыносимо страдал, и сейчас, глядя на сияющего Дымшица, уже предвкушавшего первые выплаты по предъявленному многосотенному счету, подумывал: а не попросить ли у Дымшица, под угрозой прекратить с ним всякие дела, немного наличных?

– Позвольте, позвольте… – Фаберовский соскочил с барабана и выхватил бумажку из рук Владимирова. – Я бы тоже хотел взглянуть, что такое мы будем оплачивать.

– Господин Гурин, – сразу помрачнел Дымшиц, – Мы с вами так не договаривались! Дело конспиративное, тайное. Вы меня за то, что я господина Курашкина подвез, ругаете, а сами неизвестно кому в секретную смету дозволяете заглядывать!

– А, это так, – сказал Артемий Иванович пренебрежительно. – Полячишка какой-то. Ты его не слушай. Он при мне помощником. Носит мои деньги, охраняет. Мне их всех одному не унести.

Он понимал, что потом ему придется отвечать за свои слова, но сейчас самым важным было выкрутиться перед Дымшицем.

– Вот что, пан Дымшиц, – сказал Фаберовский, возвращая бумажку со сметой управляющему клубом. – Езжайте домой вместе со своим навозом и подумайте крепко над суммой. Давайте, давайте, езжайте отсюда! И не рассчитывайте, что он без моего ведома хотя бы один пенни заплатит!

Обескураженный неожиданным поворотом дела Дымшиц покинул сарай и печально взгромоздил один из мешков обратно на тележку.

– Если вы, господин Фаберовский, не дадите мне денег на жизнь, я сейчас догоню Дымшица и попрошу-с у него в долг! – объявил Артемий Иванович, глядя сквозь ворота на уныло грузившего навоз управляющего. – Я без денег не могу-с. Мне даже к Эстер не на чем съездить, а как дойти пешком – я не знаю, да и неприлично в моем положении начальника ходить пешком-с.

– Я думал, что пан Артемий действительно что-то толковое сделал, а он, оказывается, тут с Остругом разной ерундой занимается! – рыкнул поляк.

– Я тут ни при чем, – встрял Оструг. – Мое дело было только помещеньице найти.

– Наняли какого-то подрядчика, который загнул цены, каких свет не видывал! – продолжал свирепствовать Фаберовский. – Да у этого Дымшица сумма всей сметы в три раза больше тех денег, что дал нам Рачковский! Я уж не говорю, что у нас осталось всего двадцать фунтов, которые я успел перехватить у пана. Да все это я мог бы сам в аптеке купить за гроши!

– А где бы вы купили толченый кирпич? – подбоченясь, выложил свой главный козырь Артемий Иванович.

– Толченый кирпич у Дымшица дороже золота. Фунт стерлингов за фунт кирпича! Мы сидим здесь уже месяц, а вы еще ничего не сделали!

– Мастерскую сняли. Оструг теперь ее охраняет.

– Это я сделал, пан Артемий. Это я снял мастерскую. А пан ее оборудовал? Пан привлек к участию в ней русских революционеров?

– Так вот же он приходил, которого вы в шею вытолкали! Теперь он обидится и вообще ничего делать не будет!

Дымшиц, который все еще стоял снаружи, услышав последние слова Владимирова, слегка воспрял духом. Может быть мистеру Гурину удасться переубедить своего помощника? Управляющий клубом находился в безвыходном положении. Ему надо было отдавать Леви кредит.

– Ты чего уши греешь? – крикнул Дымшицу Фаберовский. – Я же сказал тебе: проваливай вместе со своим навозом и со своей сметой! А пану Артемию я должен сказать, что в следующую субботу начальник Особого отдела, господин Монро, назначил нам встречу в «Гранд-Кафе-Роял». Я не знаю, чем нам это грозит, но едва ли он будет нас хвалить. Как оправдает пан свое бездействие? Как он объяснит ему, что ирландцы, ради которых Монро и участвует в затее Рачковского, сбежали от пана Артемия еще на пароме и теперь находятся неизвестно где?

Владимиров потупился и поскреб по пыльному полу носком ботинка, на котором до сих пор держалась присохшая тина из женевского пруда.

– Все, едем домой, – махнул рукой на Артемия Ивановича Фаберовский. – Там Розмари готовит гуся, фаршированного яблоками, а здесь в одном месте собрались сразу три придурка: пан Артемий, Оструг и Дымшиц. И навозом здесь воняет, как у меня в конюшне.

На Эбби-роуд действительно готовился к обеду фаршированный гусь. Разозленный Фаберовский молча уселся за стол и Артемий Иванович робко пристроился рядом. Розмари подала гуся и Владимиров, то и дело оглядываясь на угрюмого поляка, оторвал от птицы ногу.

Но тут трапеза была прервана стуком дверного молотка.

– Я открою, – сказала Розмари и вышла в коридор. Затем вернулась и растерянно сказала:

– Вас спрашивают два каких-то подозрительных оборванца: косматый старик и молодой чернявый. По-моему, оба ирландцы.

– Да это ж наши! – обрадовался Владимиров. – Конрой с Даффи! Побежали поглядим.

– Нет, Рози, лучше пригласи их сюда.

– Уф, пронесло! – Артемий Иванович взял со стола салфетку и картинно вытер лоб. – Вот видишь, Степан, нашлись ирландцы. И с Монро как-нибудь образуется.

Ирландцы вошли вслед за девушкой и скромно встали у дверей, сжимая в руках шляпы. Даффи задрожал. Струящиеся от гуся запахи вызывали в пустом желудке спазмы:

– Уже полтора месяца, – заныл он, – мы живем в ночлежке Сатчелла на Джордж-стрит в Спитлфилдзе.

– А теперь у нас нет денег и на нее, так что осталась нам прямая дорога в работный дом! – едва не пуская слезу, встрял Конрой.

– Мы так изголодались, что теперь согласны делать что угодно, если вы выплатите нам причитающееся за полтора месяца жалование!

– Откуда вы знаете мой адрес? – оборвал их причитания Фаберовский.

– Нам мсье Рачковский еще при отъезде дал, – пояснил Даффи. – Велел запомнить, как «Патер ностер»[3].

– И зачем же вы явились? – начал издеваться Артемий Иванович. – В вас теперь и надобности особой нет-с! Сами прекрасно обходимся. Вот уже мастерскую сняли, и динамит скоро варить будем.

– Я напишу господину Рачковскому в Париж, – с голодной дрожью в голосе проговорил Даффи.

– Подумаешь! – сказал насмерть перетрусивший Артемий Иванович. – А я вас тогда в Особый отдел сдам. Ну, да ладно. Я сегодня добрый.

– Вот что, пан Артемий, – сказал Фаберовский. – Кладите обратно гуся, берите своих подопечных и езжайте пристраивать их на ночлег.

– Может, они у вас переночуют, а Рачковский вам потом расходы возместит?

– Ну уж нет, – возразил поляк. – Переночуют пусть в мастерской, а завтра им потребно найти подходящую квартиру, чтобы в ночлежках и окрест мастерской они лишним свидетелям глаза не мозолили.

– А мы уже и комнату присмотрели, – угодливо сказал Конрой. – На Брейди-стрит. Это совсем рядом со станцией подземки.

– И в поблизу от «Слепого нищего», – добавил поляк.

– А у меня на них денег уже не осталось, – придушенным голосом сообщил Артемий Иванович. – Вы их себе забрали. Вы на мои деньги гусей покупаете, а меня на ночь глядя на улицу гоните.

– Деньги пана Артемия у него в часах, – ответил поляк. – Которые все еще в ремонте. Но если продать их даже на треть дешевле против их изначальной стоимости, этого и ирландцам, и пану Артемию хватит надолго.

Глава 12

22 августа, в среду

Ландезен спешил от собора Парижской Богоматери по набережной Аршеверше к низкому мрачному зданию на стрелке Ситэ, где под надписью на фасаде «Свобода, равенство, братство» его уже ждал Рачковский.

– Скажите, Ландезен, вы были когда-нибудь в этом здании? – спросил Рачковский у подошедшего еврея. – А зря, ведь городской морг является местом паломничества всего парижского простонародья.

– Вы странное место для встречи выбрали, Петр Иванович, – сказал Ландезен.

– Во-первых, сюда не ходят русские. А во-вторых, мне надо подыскать человека, который смог бы осуществить требуемые Монро убийства. У вас нет никого на примете?

Рачковский был очень мрачен. Он наметил все примерно на тридцатое число, а подходящего убийцы ему так и не удалось подыскать.

– Нет.

– Вот и у меня тоже. Но, возможно, служители морга что-нибудь слышали о русских убийцах.

Они вошли в морг и встали у стеклянной перегородки, отделявшей пропахший карболовой кислотой зал для посетителей от помещения, где на наклонных столах были выставлены замороженные трупы, затесавшись среди веселых людей, гризеток, рабочих, почтенных матрон с детьми, разглядывавших мертвецов сквозь запотевшее стекло.

Рачковский подошел к маявшемуся бездельем служителю канцелярии и обратился к нему с вопросом:

– Послушайте, любезный, в морге всегда так мало народу?

– Что вы, мсье! – воскликнул служитель. – Были бы вы здесь в прошлом году после пожара в Опера-Комик! Или в апреле позапрошлого года, когда здесь выставляли расчлененное тело одной гризетки, убитой каким-то русским у церкви Сен-Пьер де Монруж.

– Я что-то не помню такого, – пожал плечами Рачковский, но не отвел загоревшегося взгляда от лица служителя, вынуждая его продолжить рассказ.

– Но как же, мсье! Она была расчленена и ужасно изувечена! Сколько народу приходило сюда в те дни! Но морг много потерял в своем очаровании для публики с тех пор, как десять лет назад трупы стали одевать. Якобы для защиты общественной нравственности. Я помню, как мы мальчишками прогуливали школу, чтобы прийти сюда и посмотреть на голых покойниц. Среди них попадались очень симпатичные девушки. А что могут увидеть они?

Служитель кивнул в сторону двух оборванных мальчишек, прижавшихся носами к стеклянной перегородке. – Что будет с Парижем, если решат вообще закрыть морг для посетителей?

– Тогда в Париже придется устраивать гладиаторские бои, чтобы удовлетворить тягу публики к созерцанию смерти, – сказал Рачковский. – Где еще можно увидеть выпотрошенного человека, как не здесь или в цирке с гладиаторами?

– Простите, я представляю агентство Кука, – обратился к ним с английским акцентом похожий на печального бегемота господин в пальто с пелериной. – Мы специально приехали посмотреть на парижский морг. Со мной туристы из Англии, они интересуются узнать, кто здесь лежит.

Толпившиеся позади него надменные джентльмены и покрытые благородными прыщами юные леди с папками для рисования согласно закивали головами. Служитель подошел к перегородке, объяснил англичанам что к чему и, возвратившись, заметил Рачковскому:

– И чего они сюда ездят? Своего у них добра такого нету, что ли?

– Видимо, нету, – ответил Рачковский.

– Так завели бы!

– Скоро заведут, – Рачковский дал служителю на чай, кивнул Ландезену и они покинули морг.

– Куда мы идем? – спросил тот, едва поспевая за своим начальником, решительно прокладывавшим дорогу среди зевак, толпившихся на набережной у лавок букинистов.

– В префектуру. К шеф-инспектору Сюртэ Горону. Надеюсь, он просветит нас насчет русского, о котором говорил служитель.

Горон, небольшого роста полный бретонец с пенсне на носу и напомаженными усами под носом, не удивился появлению у себя в кабинете начальника русской Заграничной агентуры в Париже. Его агенты с одобрения префекта Граньона нередко оказывали разные негласные услуги русской полиции и лично мсье Рачковскому.

– Чем могу служить на этот раз? – спросил Горон.

– Меня интересует некий русский, который в апреле 1886 года у церкви Сен-Пьер де Монруж убил юную парижанку. Он наверняка проходил через ваши руки.

– Николас Васильефф, если не ошибаюсь. Он убил какую-то проститутку, личность которой мы даже не смогли установить. Ее нашли между полуночью и пятью часами утра неподалеку от церкви. У нее была отрезана голова, ноги и правая рука, а правая грудь и матка отсутствовали. Тело было завернуто в зеленую шелковую нижнюю юбку, а ноги нашли в общественной уборной завязанными в провощеную ткань и обвязанными шнуром от гардины. Мы много помучились, пока поймали убийцу. Васильефф работал младшим ординатором в больнице Сен-Лазар и мы не смогли доказать его вину. Единственное, что нам удалось – поместить его в Шарантон, в тюрьму для умалишенных, выдав за сумасшедшего, где он должен находиться и по сей день.

– Какой идеальный человек для наших целей этот Николас Васильев, – сказал Рачковский, когда они шли от Горона по гулким коридорам Дворца Правосудия. – Во-первых, русский. Во-вторых, за ним числится убийство. И в-третьих, если мы вытащим его из тюрьмы, он будет очень сговорчив и станет делать для нас все, и при том бесплатно, за одни харчи. Вся проблема в том, как нам его заполучить.

– Употребите дипломатические каналы. Возьмите кого-нибудь тут в Париже за его родственника, пускай хлопочет за выдачу Васильева России и перевод его в какую-нибудь русскую психиатрическую лечебницу, где он за ним мог бы ходить.

– Вы представляете, сколько будет тянуться оформление всех необходимых бумаг?

– Что нам с того волноваться?! Васильева мы заберем сразу, а пока за него посидит кто-нибудь другой. Хоть ваш Продеус, у которого второй день белая горячка. Я приехал на бульвар Араго с женщиной, так он с нее каких-то зеленых чертей обирал, словно медведь малину.

– Но кто согласится выдать себя за родственника? И если уж посвящать в суть дела еще кого-то, то неплохо было бы иметь этого человека в Лондоне, чтобы он присмотрел за Васильевым по дороге туда, и там не давал бы воли. Этим двум я больше не доверяю.

– Мне кажется, я знаю за такого человека. У моей дамы…

– С которой Продеус снимал чертей?

– Да-да, с ней вместе населяет квартиру на улице Сен-Жак одна русская, некая Дарья Семеновна Крылова. Не женщина, а циклоп какой-то. Тут она уже несколько лет, при госпитале Сен-Лазар акушерству и повивальному искусству обучалась, а ныне живет в бедственном положении. Я думаю, она согласится.

Рачковский долго и пристально смотрел в лицо Ландезену, потом сказал с тяжелым вздохом:

– Тогда я поручу тебе договориться с ней, а сам улажу дела с префектом Граньоном.

* * *

Поездка в местечко Шарантон ле Пон, где находилась шарантонская больница для умалишенных, была обставлена просто и без затей. Рачковский нанял экипаж и заехал за Ландезеном и его протеже на улицу Сен-Жак.

Дарья Крылова была еще сравнительно молода – ей не было и тридцати. Но ее мощное телосложение и пышные телеса, которым не мог придать пристойную форму даже туго затянутый корсет, вызывали в людях при встрече невольное уважение и почтительную боязливость. Ее большие руки в мужских перчатках сжимали ручку лакированного акушерского саквояжа. Зад ее был увенчан почтенных размеров турнюром, какие были модны еще два года назад и какой постеснялась бы надеть любая следящая за модой женщина. Крупные черты лица ее с ярко нарумяненными щеками и нравственно наморщенный лоб не носили неприятного отпечатка излишнего ума, а светлые глаза старой девы, проведшей всю свою жизнь в ежеминутной борьбе за соблюдение в безукоризненной чистоте собственной невинности, заставляли любого мужчину держаться от этой барышни поодаль.

– У тебя наметанный глаз, Ландезен, – заметил Рачковский, открывая Дарье дверцу и спуская подножку. – Мадемуазель Крылова как раз то, что нам надо. К такой и подступиться-то боязно.

Экипаж переехал на правый берег Сены и покатил в Шарантон. У здания тюрьмы Ландезен вылез и, взяв у Рачковского толстый бумажник, ушел договариваться с тюремным начальством.

– Ну-с, голубушка, расскажите мне о себе, – предложил Рачковский. – А то нам с вами дело государственное делать, а я о вас и не знаю ничего. Давно ли вы в Париже?

– Три года. Я ведь, ваше благородие, в Петербурге на Надеждинских родовспомогательных курсах училась, а потом благодетель мой, купец Васин, земля ему пухом, отправил меня учиться заграницу.

– Что еще за Васин?

– Второй гильдии купец. Как батюшка с матушкой преставились, я к нему в дом в услужение пошла.

– Так значит, родителей у вас, душечка, нет?

– Сирота я! – завыла Дарья, доставая из ридикюля платок размером с небольшую скатерть и обкладывая им свой нос.

Экипаж заходил ходуном от ее рыданий.

– Плачьте, плачьте, Дарья Семеновна, – Рачковский погладил ее по голове. – Вы должны выглядеть как сестра, два года не видевшая своего несчастного брата и наконец добившаяся свидания с ним. Только не трясите, пожалуйста, экипаж, а то у меня разыграется морская болезнь. Состоите ли вы в замужестве?

– Нет, – всхлипнула Дарья, успокаиваясь. – Я честная девица.

– Я должен был сам догадаться, – сказал Рачковский.

– Ко мне сватался один молодой человек, он вынул меня из фонтана в Петергофе, куда я по неосторожности вступила.

– У нас есть один специалист по петергофским фонтанам…

– Это был очень благородный человек! Он сам говорил мне, что хочет жениться исключительно из-за любви ко мне, а вовсе не из-за трех тысяч, которые давал за мной купец Васин.

– Да-да, – поддакнул Рачковский. – Встречаются еще в наше время рыцари. Но что же помешало вашему счастливому браку, Дарья Семеновна?

– Его оклеветали перед купцом Васиным. Он ни в чем не был виноват. Говорили, что трех институток увезли потом в психиатрическую лечебницу, но это неправда, они всем выпуском стояли вокруг и издевались, пока Артемий Иванович пытался высвободиться из забора. Мерзавки! Он не смог вынести такого позора и уволился из гимназии, где служил надзирателем.

– Кажется, я начинаю понимать, о ком вы ведете речь. Артемий Иванович Владимиров, не так ли?

– Он! Он самый!

– И про случай этот мы все тут в Париже знаем. У него даже медалька есть за турецкую кампанию, на которой бывший ее владелец, гимназический швейцар, потом тайно нацарапал: «Небываемое бывает и в заборе застревает». Да вы, наверное, видели ее. Он говорил, что в молодости разных барышень ею охмурял. Должен вас сразу предупредить, Дарья Семеновна, что если сейчас с вашим «братом» все получится, вы поедете в Лондон и там будете сотрудничать с вашим бывшим женихом.

– Господи Святый! – перекрестилась Дарья.

– Ничего не поделаешь, голубушка – служба! А, вот и Ландезен. Ну, как дела?

– Начальник тюрьмы разрешил свидание, – сказал Ландезен, подходя к экипажу. – Уверен, что все будет хорошо.

Втроем они отправились в комнату для свиданий.

Васильев оказался совсем не таким, каким его представлял себе Рачковский. Ничего мрачного и страшного в нем не было. Он был белобрыс, у него было бледное, покрытое прыщами скуластое лицо со светлыми усиками, и плохие зубы. Из того, что сообщил Горон, было известно, что он родом откуда-то из Тверской губернии и раньше работал фельдшером.

– Это он? – прерывающимся от волнения голосом спросила Дарья.

– Боже, Дарья Семеновна, как изменился ваш брат за эти два года! – воскликнул Рачковский. – Коленька, поцелуй же скорее свою сестру, она приехала забрать тебя отсюда!

– Целуй же, урод! – прошипел Ландезен. – Так и сгниешь тут среди психов.

Васильев не заставил себя долго упрашивать. Он плохо понимал, что здесь происходит, но ради того, чтобы выбраться на свободу, готов был поцеловать хоть черта в задницу.

– Ну же, Дарья, обними его покрепче! – велел Петр Иванович.

Хрустнули кости, но Васильев мужественно смолчал, только лицо его исказилось от боли.

– Как трогательно, – устало сказал начальник тюрьмы. – Привозите завтра человека на замену и можете забирать его.

Рачковский бросил взгляд на Ландезена. Вот кого он с удовольствием запрятал бы в психушку. Уж он бы постарался, чтобы Ландезен никогда не вышел из нее. А Продеуса придется вытаскивать отсюда как можно скорее, пока он действительно не тронулся. Но кто, кроме Ландезена, сможет сыграть задуманный им эффектный финал всего предприятия в Лондоне?

– Отпусти его, Дарья Семеновна, – сказал Петр Иванович, высвобождая едва живого Васильева из ее объятий. – Еще успеете нарадоваться счастливому воссоединению своего семейства. Нам нужно ехать обратно в Париж, пока Продеус ничего не сообразил и не спрятался где-нибудь.

6.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО РАЧКОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

11/23 августа 1888 года

Париж

Рю де Гренель, 79

Господа!

То, что вы учинили в Лондоне, совершенно никуда не годится. На кой черт мне все это! Вы внедряете в меня невыгодное мнение о своих способностях. Во-первых, все слабо и пустая трата времени. Во-вторых, такие непроизводительные траты по этому делу более недопустимы.

Я сам нашел вам исполнителя. Я имел с ним беседу и он добровольно согласился взять на себя трудную роль убийцы. Зовут его Николай Васильев, два года назад в Париже он уже произвел действие вроде тех, что нам нужны. По окончании дела он будет выдан английской полиции в виде трупа. При нем под видом его сестры будет ехать наша агентша Дарья, которая должна следить за ним во всякое время. Но учтите, что Васильев человек капризный, с ним требуется особая деликатность и осторожность. И еще. Для его сестры он едет ловить беглого матроса с броненосца «Петр Великий», покинувшего корабль во время ремонта в Глазго в 1882 году и похитившего секретную книгу с таблицами сиканлов. Оба прибудут утром 29 августа дуврским почтовым на вокзал Ватерлоо. Пароль для встречи: «У вас есть Британская энциклопедия?» Ответ: «Нет, только некоторые тома».

Сообщи на милость, любезнейший Гурин, сколько можно писать о Шабсельсе? Ты же до сих пор даже сам не знаешь, кто он таков!

Я больше не потерплю вашего бездействия и растрат. Доколе я не узнаю об успехе, денег вам не будет, а за уже израсходованные я сурово взыщу. Тебе же, Гурин, грозит отзыв в Париж как лицу, к службе непригодному, со всеми вытекающими для тебя отсюда последствиями. Помни о Продеусе.

П.Рачковский

Глава 13

24 августа, в пятницу

Старший инспектор Литтлчайлд, поступивший в столичную полицию двадцать лет назад в год восстания фениев и последние пять лет возглавлявший Особый Ирландский отдел, специально созданный для борьбы с фениями и их последователями, был опытным полицейским. За годы своей службы он выработал безошибочное чутье, позволявшее выбирать из навозной кучи рапортов от инспекторов, работавших с осведомителями, жемчужные зерна полезной информации. На этот раз такое зерно обнаружилось в рапорте инспектора Салливана, одного из тех, кто в отделе занимался с осведомителями в Восточном Лондоне. Инспектор Салливан был ценным сотрудником. Ранее он работал слугой в отеле и мог браниться на любом языке цивилизованного мира, и, кроме того, знал еще много иностранных слов. Коллеги считали его полиглотом и относились к нему с большим почтением, ведь он был единственным не только в Особом отделе, но и во всей Столичной полиции, кто знал русский язык.

В рапорте Салливана со ссылкой на надежный источник указывалось, что в Восточном Лондоне, возможно, затевается производство динамита, по сравнению с которым фабрика в Бирмингеме – надомная мастерская по поклейке спичечных коробков. Чтобы убедиться в том, что нюх и на этот раз не обманул его, Литтлчайлд предложил инспектору Салливану явиться к нему в Скотланд-Ярд вместе со своим осведомителем.

– Позвольте представить вам, сэр, мистера Курашкина, – сказал Салливан, когда они с хохлом вошли в кабинет Литтлчайлда. – Именно благодаря его информации о том, что в больнице в Ламбете некоего больного посещают два подозрительных субъекта, нам удалось в прошлом году предать суду Харкинза и Каллена.

– Да, да, я припоминаю, – сказал Литтлчайлд, с любопытством осматривая невзрачную фигуру осведомителя. – Это по его прошению я пристроил какую-то женщину, от которой он узнал о пациенте в Ламбете, домашней прислугой нашему подрядчику?

– Йес! – во весь рот улыбнулся Курашкин. – Итс ми.

– Если это ты, то почему в мае твоя стерва сбежала от мистера и миссис Коудри, прихватив у них одежды на сумму более трех фунтов?!

– Ай ям вас нот андерстенд, – сразу же перестал понимать сердитого начальника Курашкин.

– Как-то он не похож на осведомителя, который может хоть что-нибудь узнать, – засомневался Литтлчайлд. – Вы уверены, Салливан, что ему можно доверять?

Салливан был убежден, что Курашкин относился к тому типу осведомителей, которые не в состоянии ничего выдумать и потому информация, получаемая от них, всегда заслуживала внимания. Однако в отношении Курашкина всегда существовала сложность – его было очень трудно понимать.

– В мистере Курашкине я уверен, – сказал он Литтлчайлду и тон его был искренний и уважительный. – Очень ответственный и исполнительный человек.

В отличие от Салливана Литтлчайлд не понимал из речи Курашкина ни единого слова, но, вероятно, гораздо лучше понимал его сущность. И сомнение в способностях того как осведомителя продолжало грызть его. Тем не менее, выбирать было не из кого и он решил извлечь из Курашкина все, что сумеет.

– Тогда пусть ваш осведомитель, Салливан, расскажет об этой таинственной мастерской во всех подробностях, – сказал Литтлчайлд своему подчиненному. – Но на своем языке. А вы мне будете переводить.

– Well, мистер Курашкин, сообщайте к старшему инспектору, що ты сумел выяснять для динамитный магазин, – велел своему осведомителю Салливан.

– Управляющий клубом евреев-социалыстов на Бернер-стрыт мыстер Дымшиц отрымав пидряд на сотни пондов стерлынгов вид Михаля Оструга на закупивлю хымыкалий для выробництва дынамиту, – затараторил хохол. – Сама майстерна, де будуть выготовлятыся выбуховы вещества, знаходиться у Восточно-Лондонском театри, поруч со станциею андерграунды Сент-Мэри у сараи в його дворищи.

– Салливан, спросите у мистера Курашкина, полагает ли он, что управляющий клубом знал, для чего предназначены эти химикалии? – попросил Литтлчайлд.

Внимательно выслушав вопрос, Курашкин глубоко задумался. В глубине души он был уверен, что Дымшиц отлично знал, для чего нужны химикалии, но ему не хотелось портить жизнь управляющему клубом, тем более, что это могло лишить его, Курашкина, полюбившейся ему изюмной горилки. Он достал из кармана табакерку, сунул в нос щепотку табаку и, громко чихнув, сказал:

– Дымшиц робив свой бызнес як комерсант, бо в цьому клуби не проповедуют дынамитных методив и нихто не знае, як выготовляты дынамит. Тырсу вин вез с навозом, а що-же за дынамит с навозу? Дымшиц спокийно согласився довезти мени до майстерной, що пидтверджуе, що вин ничого не знав. А от Оструг – дило инше. Вин наверняка повязаный с ирландськыми террорыстами и самый заправляеть у ций майстерной.

– Это так, Оструг человек опасный и неуравновешенный, – сказал Салливан, с большим трудом переведя слова Курашкина Литтлчайлду. – Перед тем, как ехать сюда, я навел справки у суперинтенданта Данема, которому приходилось сталкиваться с ним ранее и который опознал его в прошлом году, когда Оструг был арестован за кражу металлической серебряной кружки в казармах Королевской Военной Академии в Вулидже. В семьдесят третьем суперинтенданту Данему удалось проследить Оструга до Лондона после кражи этим последним из библиотеки в Итоне двух ценных книг и серебряных кружек у студентов. В то время Оструг выдавал себя за русского хирурга императорской гвардии, вынужденного бежать из России после убийства человека на дуэли. Кстати, одну из кружек, стоимостью четыре фунта десять шиллингов, он пытался заложить в Лондоне доктору О’Коннору с Оснабург-террас, убедив того, что это был приз, выигранный им в Петербурге в гребных гонках на Неве, а также в том, что он стер с нее имена, чтобы избежать обнаружения русскими детективами. Так вот, когда полиция собралась арестовать Оструга, он сумел, в одном жилете и брюках, убежать от суперинтенданта Данема по крыше с заряженным восьмикамерным револьвером. Когда он был арестован в Бартоне-на-Тренте в трактире «Лиса и Гусь» суперинтендантом Осуэллом, то в полицейском участке выхватил свой револьвер и только быстрая реакция Осуэлла, схватившего руку Оструга с револьвером за запястье и повернувшего револьвер дулом на владельца, помешала тому выстрелить. А во время истории в Вулидже, о которой я упомянул, Оструг после ареста пытался по пути в участок отравиться стрихнином, затем уморить себя голодом, а по пути в Холуэлльскую тюрьму пробовал затащить своего тюремщика под поезд в попытке самоубийства. Суперинтендант Данем назвал его одним из наиболее отчаянных преступников, когда-либо живших на этом свете. Такие как раз и подвержены влиянию идей террористической борьбы.

– Тильки мени буде дуже небезпечно стежыти за майстерною, – напомнил Курашкин, – потому що Оструг дизнався мени, адже це я помог полиции його спиймати.

Увидев Курашкина впервые, старший инспектор Литтлчайлд решил было, что его пресловутое чутье на этот раз обмануло, однако сейчас, анализируя слова осведомителя, он все более склонялся к выводу, что сообщенные Курашкиным факты дают почву для основательных подозрений. К делу следовало подойти серьезно.

– Полагаю, Салливан, – сказал Литтлчайлд, – что для слежки за мастерской действительно следует употребить другого человека, который Остругу не известен.

– Я поставлю Сруля Эвенчика, – сказал Салливан. – У него руки растут не из того места, типичный продукт эволюции по мистеру Дарвину. От обезьяны. Ему только декорации носить.

– Причем наблюдение надо вести очень осторожно, – предупредил Литтлчайлд, – чтобы не спугнуть заговорщиков. Пускай динамитчики достаточно развернутся, а потом уже мы их накроем с поличным. Устройте кого-нибудь на время чернорабочим в театр, так он будет вызывать меньше подозрений. А мистер Курашкин пусть лучше присмотрит за клубом мистера Дымшица, возможно, что кто-то из социалистов все-таки связан с мастерской. Да и Дымшиц может оказаться более осведомленным, чем кажется.

Письмо Рачковского Артемию Ивановичу о том, что планы меняются: динамитная мастерская отменяется, о дальнейших планах они узнают от Монро. О месте и времени встречи с Монро.

Глава 14

25 августа, в субботу

В субботу, 25 августа в шесть часов вечера к залитому розовым электрическим светом крыльцу «Гранд-Кафе-Рояль» на Риджентс-стрит подкатил кэб и из него выбрались на мостовую поляк и Артемий Иванович. Оба были в цилиндрах и во фраках, а их высокие стоячие воротнички, подпиравшие выскобленные подбородки, поражали своей белизной. Вечерний наряд для Владимирова стоил Фаберовскому больших трудов. Все, от лакированных туфель до фрака и цилиндра было взято напрокат у «Братьев Мосс» и затем подогнано Розмари при помощи ниток и булавок под фигуру Артемия Ивановича. Однако, несмотря на все старания, Владимиров, впервые за всю жизнь в этот вечер надевший фрак, выглядел вороной в павлиньих перьях. Постукивая тросточками, оба вошли в стеклянную дверь и влились в поток безукоризненно одетых джентльменов и увешанных бриллиантами дам в вечерних платьях.

Ресторан «Гранд-Кафе-Рояль» считался одним из лучших в Лондоне. Его хозяином был француз и поэтому посетителям предлагалась отменная кухня. В подвале находился великолепный винный погреб и бильярдная, можно также было перекусить в кафе, в закусочной, либо в гриль-зале. Наверху по лестнице по особому заказу гостям предоставлялись частные комнаты, а желающие могли провести время, играя в домино на столах с мраморными столешницами.

В холле слуга принял у Фаберовского с Владимировым трости и цилиндры, а подошедший метрдотель проводил их наверх, в одну из частных комнат. Здесь стоял стол с прибором на три персоны, три стула и большая красная софа у стены. Монро еще не было, и Фаберовский, подойдя к софе, постучал по стенке за нею. Стена была цельной и никакой пустоты за ней не предполагалось.

– Что, Степан, клады по ресторанам выстукиваешь? – спросил Артемий Иванович, любуясь на себя в зеркало. – Деньги, наверное, мои пропил, которые я тебе на сохранение отдал?

– Обманулся я в ожиданиях, пан Артемий, – сказал Фаберовский, усаживаясь на софу. – Говорят, в этих частных комнатах красная софа и гардина за нею скрывают небольшую комнатку для тайных свиданий.

– Да?! – Артемий Иванович заинтересованно обернулся.

– Нет. Ничего нет. Денег у пана, да и комнаты тайной, нет. Даже часов у пана Артемия нет. А жаль. Они так бы ему пошли!

Артемий Иванович взглянул в зеркало на непривычное своей чистотой брюхо, обтянутое белой жилеткой, в кармашке которой так не хватало золотой луковицы часов на цепочке с рубиновым брелоком, и слеза навернулась на его глаза. Чтобы не расстраиваться еще больше, Владимиров отвел глаза от своего изображения в зеркале и сел за стол.

Вошел лакей с подносом и поставил перед Артемием Ивановичем супницу с коричневым виндзорским супом из телятины и овощей, и бутылку мадеры. Это была настоящая ост-индийская мадера по десять шиллингов за бутылку, которую специально возили дозревать в Восточную Индию.

– Похоже, Монро не стеснял себя в выборе блюд, – отметил Фаберовский и подсел к столу. – Интересно, кто будет все оплачивать?

Приход лакея с судком, в котором находилось кеджери – жаркое из рыбы, риса и приправы карри, к которому Монро пристрастился во время пребывания в Индии, а также с бутылкой шабли и уистебльскими устрицами на гренках подействовал на Фаберовского угнетающе. Он начал ерзать на стуле и поглядывать на часы. А когда на стол была выставлена черная икра, в тревоге пересчитал у себя в пормоне наличные.

Артемий Иванович тут же запустил в икру ложку.

– Пан Артемий, мистер Монро еще не подошел! – попытался урезонить его поляк. – И потом не очень-то налегайте на икру, а вдруг нам платить. Икра отменная, троичная, шиллингов десять за унцию.

– И стоит того, Степан, – наслаждаясь давно забытым вкусом, ответил Владимиров. – Мне вспоминается одна история из моей жизни.

Слова «моя жизнь» он произнес так, словно они были вытеснены золотом на обложке толстенной книги в переплете из свиной кожи, снятой с полки в библиотеке самого государя императора.

– Вскоре после того как злодейски убили государя-батюшку Александра Николаевича, я выследил в Петербурге одного подозрительного астраханского дворянинчика. Он прибыл с делегацией выразить соболезнования матери-императрице и стал развозить в узелке по всему городу жестянки с бомбами. А потом до того обнаглел, что поехал прямо в Гатчину к новому царю. Я проследил его до вокзала и послал в Гатчину телеграмму: «Злоумышленник выехал поездом таким-то и бомба при нем», а сам с еще одним агентом сел в поезд. Мне железнодорожные жандармы свисток и инструкцию дали. Нам выслали подмогу. И за несколько верст до Гатчины навстречу поезду выставили целый отряд вооруженных солдат врассыпную по засадам – схватить злоумышленника в случае, если бы он вздумал выскочить на ходу. Однако дворянчик спокойно доехал до Гатчины. Видно, взял он извозчика и велит ехать ко дворцу. Тут мы засвистели, приготовленные городовые сбежались, извозчика окружили и препроводили этого дворянина в дворцовую караульню! Вот видишь, с какими людьми тебе оказали честь работать!

– А икра-то причем? – спросил Фаберовский.

– Да в жестянке икра была. Этот астраханский дворянин ее знакомым в подарок развозил и с собою в Гатчину взял на закуску. Нам потом ее отдали, было подозрение, что она отравлена. Мы ее вдвоем с агентом прямо там на вокзале в буфете и приговорили под водочку с превеликим нашим удовольствием.

Одновременно с боем часов в зале ресторана, донесшимся сквозь игравшую внизу музыку, в кабинет вошел Джеймс Монро. Это был уже пожилой пятидесятилетний джентльмен в шевиотовом смокинге, модном нововведении этого сезона. У него было округлое лицо с припухшими веками, светлые висячие усы, он был породист и лысоват.

После приличествующих случаю церемоний, Монро уселся на стул.

– Джентльмены, я снесся с вашим начальником мистером Рачковским и мы пришли к неутешительному выводу. Ваша деятельность в Лондоне за прошедший месяц не привела к ожидавшимся результатам. За это время вы сумели всего только снять помещение для мастерской, но зато это уже известно секции «Д» Департамента уголовных расследований в Скотланд-Ярде (ее еще называют Особым ирландским отделом). Как следствие, наш первоначальный план невозможен, так как я не хотел бы давать прямое указание Особому отделу прекратить дело, начатое в отношении подпольной динамитной мастерской.

Фаберовский посмотрел на Владимирова, который, не понимая английского, продолжал невозмутимо есть и пить, лишь изредка бросая взгляд на поляка, словно по выражению его лица пытался понять, о чем идет речь. То, что перевел Фаберовский, довольно испортило Владимирову аппетит, но не остановило его. Монро же тем временем продолжал:

– Должен вам сказать, что пока ситуация складывается не совсем удачно для меня и я не могу ждать. Во-первых, в прошлом году после раскрытия заговора Юбилейного взрыва и заговора Харкинза и Каллена мы с моим коллегой доктором Робертом Андерсоном для поддержания публики в здоровом страхе перед ирландскими террористами опубликовали в «Таймс» серию статей, в которых утверждалась связь между фениями и ирландской парламентской оппозицией. Однако ирландские члены Парламента подали на «Таймс» в суд и двадцать восьмого октября состоится первое заседание. На суде может выясниться наше с доктором Андерсоном авторство, и поэтому нам уже сейчас нужно громкое дело, которое позволило бы нивелировать возможные последствия суда. Во-вторых, комиссар Уоррен решил вопрос о моей отставке с поста помощника комиссара по Департаменту уголовных расследований. Через несколько дней я сдаю дела своему преемнику. У вас будут развязаны руки.

– Кто же этот преемник?

– Доктор Роберт Андерсон, о котором я только что говорил. Он будет занимать мое место, а я пока буду находится на специально выдуманной для меня в министерстве должности главы детективной службы, и продолжу возглавлять секцию «Д». Хотя эта секция является частью Департамента Уголовных расследований, она, в отличие от всего Скотланд-Ярда, финансируется из особого Имперского фонда, и это финансирование зависит от министра внутренних дел. Отсутствие ирландской активности приведет к сокращению ассигнований на Особый отдел и к сокращению числа инспекторов, которых и так всего четыре. Кроме того, я могу лишиться как поста главы детективной службы, так и должности начальника Особого отдела, которую, кстати, вполне сможет исполнять старший инспектор Литтлчайлд. Поэтому в связи со складывающейся сейчас обстановкой мне выгодно, чтобы в первых числах сентября старший инспектор Литтлчайлд разгромил вашу мастерскую. К этому времени вы должны завершить там все работы, но прежде я хотел бы, чтобы в помещении мастерской находилось немного динамита или хотя бы некоторый запас ингредиентов. По просьбе мистера Рачковского свою долю в расходах я уже перевел на ваш счет.

Последнюю фразу Фаберовский предусмотрительно в переводе Владимирову опустил, и Артемий Иванович как ни в чем не бывало продолжил уплетать виндзорский суп. Поляк подумал, что если дело закроется совсем, переведенные Монро деньги он просто оставит себе. А Артемию Ивановичу хватит и часов за сто гиней. Деньги же на билет до Парижа Фаберовский, как благородный человек, Владимирову даст, и с голоду первое время пропасть не позволит.

– А что нам делать потом? – спросил поляк на всякий случай.

– Мы с мистером Рачковским согласовали другой план. В ближайшие дни он пришлет к вам из Парижа своего человека, способного совершить убийство.

Фаберовский побелел. Он взглянул на Артемия Ивановича, желая найти в нем поддержку, но тот уже уничтожил предназначавшийся всем троим суп и подвинул к себе судок с кеджери. И Фаберовский, с наслаждением видя, как меняется с каждым словом лицо Владимирова, сообщил ему смысл сказанного Монро. Артемию Ивановичу стало дурно, он уронил на пол ложку, полную ярко-желтого риса, и закрыл рот рукой. Один раз, в детстве, он видел утопленника, вытащенного из Псковы, и с тех пор панически боялся мертвяков. Монро с удивлением воззрился на изменившегося в лице русского, но поскольку поляк никак не отреагировал на такое совсем не подобающее мужчине поведение, вернулся к прерванному разговору.

– Сразу же после разгрома мастерской этот человек совершит ряд убийств англичан, – сказал он. – Я, со своей стороны, сообщу министру внутренних дел Мэттьюзу, что убитые являлись моими людьми, и потребую дополнительных ассигнований на секцию «Д» из Имперского фонда, так как люди отказываются работать за такую нищенскую плату при таком риске для жизни. Гибель осведомителей, как и раскрытие мастерской, будет в глазах министра свидетельствовать о том, что фении активно действуют и готовят заговоры.

– А мы-то зачем при этом с мистером Гуриным нужны? – спросил Фаберовский.

– Вашей задачей будет организовать все так, чтобы вашего убийцу не поймали. Чтобы у полиции было меньше шансов найти вас, жертвами должны быть люди, убийц которых полиция особенно искать не станет. Я предлагаю уайтчеплских проституток. Кто может ее убить? Кто угодно. Муж, клиент, сутенер… Нет никакого смысла искать. Я могу вам посоветовать первую жертву. В прошлом году наши успехи в раскрытии заговора Харкинза-Каллена были связаны с тем, что женщина по имени Мэри Энн Николз сообщила важную информацию нашему осведомителю. Насколько известно сейчас Особому отделу, в настоящее время она проживает где-то в районе вашей мастерской, в одном из ночлежных домов. И хотя она реально никакого отношения к нам не имела, мне легче будет убедить министра, что она – наш агент.

– Эту вы нам посоветовали, а дальше? Где найти столько проституток, чтобы они были связаны с вашей секцией «Д»?

– Да вешайте кого попало. После первого же убийства, если они будут не реже чем раз в две недели, личность жертвы не будет иметь значения.

– Но они же невинные люди! – воскликнул поляк.

– После отставки я намереваюсь поехать в миссию в Индию и замолю этот грех миссионерской работой. Четырех-пяти повешенных мне хватит, чтобы получить от министра деньги. К этому времени непременно возникнет скандал, публика потребует, чтобы полиция все-таки нашла убийцу, но вы уже все закончите и разбежитесь.

– А при чем тут Рачковский?

– В пик скандала в полицию будет направлено письмо от имени русских и ирландских террористов, что если Особый отдел не прекратит свою работу, они продолжат серию убийств. А скандалом я смогу воспользоваться для снятия Уоррена и демонстрации эффективности работы моего отдела, наступившего террористам на хвост.

– В этом какой-то подвох. Вам самому достанется, ведь вы теперь глава детективной службы.

– Этот пост не имеет ни силы, не ответственности. А доктор Андерсон, как только что назначенный директором Департамента уголовных расследований и еще не вошедший в курс дела, критике подвергаться не будет. Если мы выиграем эту партию, я, кроме дополнительных ассигнований на Особый отдел, могу получить место Уоррена.

– А что нам делать с ирландцами, которых мы привезли из Франции?

– Ирландцев можно отпустить, если вам позволит это сделать мистер Рачковский, – нарочито пренебрежительно сказал Монро. – Но на вашем месте я бы их использовал как помощников. Они прекрасно знают этот район и, в отличие от вас двоих, не будут выделяться среди прочих ирландцев, проживающих в Восточном Лондоне.

К этому времени Артемий Иванович оправился от первого потрясения и сумел сообразить, что приезд страшного убийцы грозит ему еще многими дополнительными неприятностями, вроде ревизии. А это может быть пострашнее любого мертвяка.

– Ой, как мне не хочется! – сказал он и хлопнул полную рюмку мадеры.

– Мы с мистером Гуриным намерены отказаться, – решительно заявил Фаберовский.

– Вы уже не можете это сделать по двум причинам. Рачковский как ваш начальник не позволит вам вернуться просто так во Францию, а я не позволю вам остаться здесь на свободе после того, как вы нарушите все мои планы. Для этого вы мне предоставили уже массу возможностей со своей динамитной мастерской. К тому же я не понимаю, почему вы так решительно настроены против нашего с мистером Рачковским плана. Если вас волнуют моральные аспекты, то всех, кого вы собирались вовлечь в изготовление динамита, ждала виселица. Число жертв при новом раскладе даже уменьшится. Тем более что мистер Рачковский увеличивает вам содержание, а непосредственно вам убивать никого не придется, так как для этого выписан особый человек из Парижа.

– В случае с динамитом все дело находилось бы в ведении вашей секции «Д». А теперь нами будет заниматься обычная полиция, дивизионные детективы. Даже будучи помощником комиссара и главой Департамента уголовных расследований, вы едва ли можете заставить их прекратить расследование, если им в руки достанутся какие-либо улики. Нас схватят, а вы узнаете об этом из еженедельного рапорта и ничего не сможете сделать, чтобы избавить нас от виселицы.

– За риск вам и будут платить такие большие деньги.

– Одним словом, мы предоставлены самим себе? Как хочешь, так и выкручивайся?

– Выходит, что так, – грустно согласился Монро. – Но я сделаю все, что в моих силах.

– Скажите ему, что привезенные для него ирландцы совсем от рук отбились, – велел поляку Артемий Иванович. – Так и норовят сбежать куда-нибудь.

– В случае чего мы поможем вам их найти, – сказал Монро. – А если вам потребуется какая-либо информация, вы знаете, где найти меня.

Он встал, распрощался и вышел, даже не притронувшись к еде.

– Пану не кажется, что от этого дела слишком дурно начинает пахнуть? – спросил Фаберовский у Артемия Ивановича, когда дверь за Монро закрылась. – Пан Артемий лучше знает Рачковского. Может быть, все-таки существует способ отказаться?

– Что ты, что ты, Степан! – охнул Артемий Иванович. – Отказаться не можно! Пёрд Иванович – человек страшный. Его еще только прислали в Париж, а он уже знаешь, каких делов замышлял! Вот стали с французами договариваться, чтобы выслать цареубивца Тихомирова за французскую границу, а оказалось, что те согласны, но на границу не с Германией, а с Бельгией. И Пёрд тогда предложил, что мы с другим нашим агентом, Продеусом, вдвоем схватим Тихомирова прямо у него в квартире под видом умалишенного, перенесем в карету, доставим на вокзал, поместим в вагон и направим в Берлин, а там и на русскую границу. Уже и рубашечка была заготовлена с длинными рукавами, да-с. Потом, когда доклад с его планом так и не получил движения, эту рубашечку мне подарили, я в ней до сих пор сплю. Так что и не думай отказываться, только хуже будет!

Внезапно поляк вскочил и, перегнувшись через стол, приблизил свое лицо прямо к лицу Артемия Ивановича:

– Хотел бы я знать, пан Артемий, откуда этому пресловутому Особому отделу Монро уже известно про нашу мастерскую? Ведь там еще и грамма динамита не сварили!

– Это все ваш Оструг, – мгновенно ответил Владимиров.

– Оструг сам находится в розыске из-за неявки на регистрацию после условно-досрочного освобождения. Уж не подрядчик ли пана Артемия с фантастической сметой, которому мы отказались заплатить по ней, донес на нас полиции?

– Нет, – засомневался Артемий Иванович. – Это не Дымшиц. Тот больше о прибылях думает. Мне кажется, это Курашкин, который на Оструга когда-то донес. Он мне сразу подозрительным показался. Прилип, как дерьмо к ляжке, и выспрашивает, и выспрашивает… Может, Степан, мы его в качестве осведомителя-то и порешим?

– Во-первых, он русский, а не англичанин. А во-вторых, Монро, человек опытный, требует убивать проституток, убийц которых полиция не будет слишком деятельно разыскивать, в отличие от убийц настоящего осведомителя Особого отдела. А нам по своей инициативе нарываться на неприятности не стоит.

С лакеем прибыло седло барашка, дополненное двумя бутылками кларета Шато-Марго, но у обоих кусок не лез в горло. Они отправили лакея и быстро опустошили початую бутылку мадеры. Затем выпили белое вино без устриц, еще мадеры, а когда стало видно дно в последней бутылке «Шато-Марго», что поляк, что Владимиров едва держались на ногах.

– Все, Степан, – сказал Артемий Иванович, распахивая дверь из номера в обеденный зал и впуская звуки играющего оркестра. – Однова живем! Берем цыган и едем к «Борелю»!

– А в борделю пан Артемий не хочет?

– Лучше в Хрустальный Дворец, там Асенька с Пенюшкой! – взявшись за перила обеими руками, Артемий Иванович стал спускаться по лестнице вниз. – Такие славные барыньки!

– Они не в Хрустальном Дворце! – крикнул на весь зал Фаберовский. – Они по весне с доктором Смитом у Пагани на Грейт-Портланд-стрит часто обедали!

– Тогда к Пагани! Едем, Степан!

* * *

– А вот и доктор Смит! – сказал Фаберовский, когда они с Артемием Ивановичем вошли в зал ресторана Пагани.

Здесь также играла музыка, танцевали пары, и за столами сидела приличная публика: мужчины во фраках, женщины в вечерних платьях, увешанные жемчугами и бриллиантами. Доктор Смит сидел наедине с бутылкой коньяка и поедал рагу из зайчатины с вареньем из красной смородины.

– Дохтур! Дохтур, идите к нам! – с порога закричал Артемий Иванович.

Доктор Смит обратил на них внимание и приветственно кивнул, однако остался сидеть, чтобы не краснеть перед остальными за знакомство с этими невоспитанными субъектами. Тогда Артемий Иванович сам прошел к столику Смита. Поляк поспешил следом.

– Как поживает ваша, прошу прощения, супруга? – по-русски спросил Владимиров заплетающимся языком. – Мы вообще-то к ей приехали. А также мы можем возвратить ваши цилиндры. Если только я их еще не заложил. Я на них слово неприличное чернильным карандашом написал.

Смит снисходительно отнесся к непонятной болтовне русского варвара. Он предложил им с поляком коньяку с содовой и они не стали отказываться. После второй рюмки коньяку доктор разговорился.

– Вы не курите, мистер Фейберовский? – поинтересовался он, доставая портсигар. – Очень зря. Теперь даже в больницах обслуживающему персоналу рекомендуют выкуривать хотя бы по одной сигарете в день, чтобы предохраниться от заражения сифилисом. И я вам как врач советую делать то же самое. С тех пор, как женщины стали думать о самостоятельности, от них всего можно ожидать. Сегодня моя супруга заявила мне, что в Лондоне открывается или даже открылся ресторан специально для них. Что удумали: открыть ресторан, куда не пускают мужчин! Специально, чтобы мужья и отцы не видели, как они колобродят. И чтобы знакомые мужчины не могли ничего рассказать мужьям. Видите ли, женщинам, которые работают в городе – подумайте только: ра-бо-та-ют! – негде пообедать! Да дай им волю, они не только обедать одни будут, скоро они будут заседать в Парламенте! Правильно сказала наша королева: эта безумная, злонамеренная и чреватая ужасными последствиями затея с «женскими правами» заслуживает хорошей порки! Скоро вообще непонятно что будет. Очень мило, что наше общество идет на поводу у этих наглых и бесстыжих тварей! Когда же, наконец, будет готова моя индейка!

– Ну! – Артемий Иванович раздраженно взмахнул вилкой для устриц, привезенной с собой из «Гранд-Кафе-Рояль». – Чего вы о своем Парламенте печетесь! Да эта ваша королева сама такая-сякая, на троне сидит и всеми заправляет – самостоятельная!

Окончательно пьяный и потерявший всякое соображение Фаберовский, благодушно улыбаясь, перевел. Доктор побагровел и закричал на весь зал:

– Да как вы смеете! Говорить такое о нашей королеве! Я позову полицию!

Артемий Иванович встал, покачиваясь, и громко икнул.

– Я сейчас вас на вилку надену!

Тем временем к столику доктора Смита, заслышав шум, уже поспешал метрдтотель в сопровождении двух дюжих официантов, и Фаберовский, ухватив Артемия Ивановича под локоть, потащил того к выходу.

– Дзенькуе, мы сами, – бормотал он себе под нос, выволакивая Артемия Ивановича.

– Степан, я туда не хочу! – кричал Артемий Иванович, упираясь. – Я хочу к Эстер!

– Сейчас мы поедем до женщин, – говорил Фаберовский. – До наших будущих офярочек[4].

Забрав у лакея шляпы и трости, Фаберовский остановил кэб и потащил Владимирова внутрь.

– Вези нас до Уайтчеплу!

Кэбмен щелкнул кнутом и лошадь поплелась на восток по мокрой от недавнего дождя мостовой.

– Я хочу сидеть там! – кричал Артемий Иванович и пробовал вылезти на крышу, чтобы сдернуть кэбмена с его высокого сиденья. Фаберовский висел у Владимирова на ногах, пытаясь помешать этому.

Наконец Артемий Иванович вылез из штанов и, почувствовав неприятный холодок, лягнул Фаберовского ногой в лоб. Тогда он вернулся в свои штаны обратно. Поляк упал на сидение, как труп.

– Неужто сдох? – Артемий Иванович взял Фаберовского за ворот и стал немилосердно трясти, отчего голова того в напяленном цилиндре моталась из стороны в сторону.

– А вот тебе псул в дупень! – пробормотал поляк, не открывая глаз.

Препираясь и поругиваясь, они доехали до Майнориз. Ни один из них уже не помнил, что им понадобилось в Восточном Лондоне. Они остановили экипаж, вручив по ошибке кэбмену вместо серебряного флорина золотой соверен, вылезли и побрели по Майнориз до железнодорожной насыпи. Вскарабкавшись наверх, они пошли по рельсам, спотыкаясь о шпалы. Железнодорожные ощущения вызвали у Владимирова тоску по родине.

– Так и до Гатчины дойдем, – сказал Артемий Иванович. – А там император нас встретит и чаем напоит. Или в Петергоф. В Лигово направо. Хочу в «Вену»!

Ему никто не ответил. Артемий Иванович в изумлении обернулся и увидел на рельсах позади тело, издававшее невнятное рычание вперемешку со свистом и ухарским кряканьем. Все это напомнило Владимирову родную картину с загулявшим гренадером, напевающим марш лейб-гвардии Преображенского полка в придорожной канаве. Что-то щемящее душу проснулось у него в груди и он, ностальгически завывая, запел:

– Соловей, соловей, пташечка, канареечка, твою мать, жалобно поет…

И пошел по рельсам искать «Вену». Он скатился с насыпи через несколько шагов, не выдержав направления. Это рассердило его так, что он, встретив первого же попавшегося ему навстречу человека, с размаху двинул тому в ухо. На его счастье, это был не англичанин, а русский еврей, в котором Владимиров узнал своего попутчика-социалиста.

Взвизгнув, тот бросился наутек, истошно крича по-русски: «Полиция, полиция! Кар-р-р-р-раул, убивают!» Топоча калошами, Артемий Иванович погнался следом и долго пинал беднягу в зад, когда удавалось в очередной раз его нагнать.

На Майнориз социалист умудрился исчезнуть, а вместо него Артемий Иванович пнул в живот угрюмого моряка, который, сграбастав агента за шиворот и за штаны, оторвал его от земли и перекинул через забор, примыкавший к рыбной лавке. Упав на кучу дурно пахнущих селедочных голов, Артемий Иванович съехал по ней на землю, нашел выход и побежал искать обидчика. Это было делом нехитрым, так что через минуту Владимиров опять сидел верхом на той же куче.

– Быть или не быть? – патетически произнес он засевшую в мозгу фразу, держа в руке селедочную голову. – Бедный Йорик! Тьфу! – Он выбросил голову, по счастью так и не собравшись опять на поиски обидчика – ибо сон сморил его и он задремал, по-отечески обняв несчастных селедок.

Утром, в гневе и селедочной чешуе, он выбрался из кучи голов, провожаемый разъяренной хозяйкой рыбной лавки, и пошел пешком через весь Лондон к Фаберовскому. Хотя по пути он попал под легкий ливень, но прекрасно понимал, что в таком виде его в гостиницу все равно не пустят. Уже пройдя через калитку к двери и постучав молотком, Артемий Иванович вдруг вспомнил, что оставил ночью пьяного поляка спящим на рельсах, и тогда его прошиб холодный пот.

Дверь открыла Розмари и в ужасе закрыла нос платком.

– Где хозяин? – спросил Владимиров, со страхом ожидая ответа.

– Хозяина нет.

«Все пропало», – горестно склоняя голову, подумал Артемий Иванович.

Чья-то рука легла ему на плечо и, медленно обернувшись, он увидел мрачное и помятое лицо Фаберовского со сползшими на нос очками.

– Как ты сюда добрался? – изумился Владимиров.

– Доехал на паровозе, – ответил поляк, не желая вдаваться в подробности. – Пан пришел мыться? Ну так пойдемте, нечего торчать тут перед дверью на потеху соседям. Я насквозь вымок и продрог.

Телеграмма Рачковского – Фаберовскому. О том, что пришлет им через несколько дней исполнителя, и чтобы они готовились сделать все числа тридцатого. О дорогой гостинице и о том, что снять квартиру на двоих, чтобы Артемий Иванович жил там тоже.

Глава 15

26 августа, в воскресенье

– Ваш друг будет пить чай? – спросила стоявшего у окна поляка Розмари, когда они с Фаберовским собрались в столовой на пятичасовое чаепитие. – Я постирала его штаны, но они еще не высохли и все равно отвратительно пахнут рыбой. А что делать с фраком – ума не приложу.

– Он еще и цилиндр где-то потерял, – сказал поляк, разглядывая дом в соседском саду, из которого съезжали очередные жильцы, таскавшие мебель на Ньюджент-Террас к крытому фургону. – А чай он пить будет. Я его пригласил, а он от таких приглашений не отказывается.

С лестницы послышались шаркающие шаги – Артемий Иванович царственной походкой спускался из спальной. Длинный, ему не по росту, старый халат Фаберовского волочился подолом по лестнице, словно императорская мантия. Поскольку из-за живота спереди халат не сходился, причинное место Владимиров прикрывал полотенцем, повязанным наподобие набедренной повязки.

– Похож я на дикаря? – самодовольно спросил Артемий Иванович.

– Да, на карибского людоеда. Пора готовиться к новому делу, иначе нас посетят миссионеры Рачковского во главе с Продеусом.

– Пускай. Я его тогда съем, – ответил Владимиров.

– Может, пан сам и убивать будет? И нет потребности в особом человеке с Парижу?

– Я?! Свят, свят! Я людоед, а не убийца!

– Пан не людоед, пан дурак. Нам сегодня сдавать «Братьям Мосс» фрак и цилиндр, а фрак хуже половой тряпки. Цилиндр же вовсе потеряли.

– А у меня есть цилиндр, – заявил Артемий Иванович. – Даже два. И получше прокатного. Докторишки и женишка вашей Пенелопы.

– Мисс Пенелопа вовсе не моя.

– Заметано! Давай-ка мы, Степан, сегодня к ним домой съездим с визитом, как приличные люди. С водочкой, с закусочкой, все чин чином. А фраки с цилиндрами завтра сдадим.

– Пану Артемию следовало бы не о визитах думать, а о том, что со дня на день к нам от Рачковского душегубец приедет и нам придется людей губить, как велено.

Артемий Иванович замер и лицо его приобрело плаксивое выражение. Но такая перемена была вызвана вовсе не мыслями о деле, как было подумал поляк, а осознанием того, что блестящий визит отменяется, потому что оба цилиндра он заложил еще три дня назад.

– Пан уже представляет для себя, как будет дело происходить? – спросил Фаберовский, когда Владимиров сел за стол. – Как мы найдем эту самую Николз, где мы ее будем вешать, где будет находится сам пан и как будет прятаться от полиции душегуб?

– Что я вам, Кутузов, что ли? Вы как хотите, а я в гостинице буду сидеть. А душегубец как хочет, так пусть и поступает.

– Ну, Кутузов и есть! – умильно хлопнул в ладоши поляк. – Пану Артемию вообще под замком следовало бы на это время сидеть.

– Это еще почему?! – обиделся Владимиров. – Вот пойду и все сам сделаю.

– Нет, нет, в этом нет надобности. Я полагаю, что мы поручим дело ирландцам и загадочному роковому мужику, которого пришлет нам Рачковский.

– Хорошая курица несет по два яйца в день, – пробормотал Артемий Иванович, поправляя полотенце на чреслах, и сел на стул, запахнув на животе халат.

– Чего? – переспросил поляк, подвигая к себе листок с планом.

– Почему я не петух? Сидел бы себе на заборе, смотрел на курочек.

В столовую вошла Розмари со штанами Владимирова и робко произнесла:

– Я выгладила мистеру Гурину брюки. Мне кажется, что без них ему будет неудобно.

– Чего тут неудобного? Очень даже удобно.

– Пану Артемию будет неудобно идти по улице, потому что сейчас мы должны съездить к мадам Шапиро, – произнес поляк.

– Куда?! – Артемий Иванович испуганно бросился к своим горячим штанам, от которых еще шел пар, и стал торопливо залезать в них, путаясь в штанинах.

– К мадам Шапиро. Вчера, после того, как мы с паном расстались… – поляк прокашлялся, – …я зашел к ней на огонек и нанял ее в качестве консультанта по Восточному Лондону. Мы уговорились с ней, что она за некоторую плату будет помогать нам.

– Ну и знакомства у тебя, Степан. Она нам дорого будет стоить?

– С Хаей Шапиро я познакомился только в этом году. В то время она содержала на Сидни-стрит пердольник [5] и помогла мне сфотографировать у себя в заведении одного джентльмена, мистера Рейвнскрофта, во время упражнений с одной из ее девочек.

– У тебя сохранилась эта фотокарточка? – сразу оживился Владимиров, которому удалось, наконец, победить штаны.

– Будь проклята это фотокарточка вместе с той, кто ее заказывал! – воскликнул Фаберовский. – Из-за этой карточки убили старину Диббла, отца Розмари. Мы работали вместе с ним, он поехал с этой карточкой и прочими собранными нами документами к женщине, которая выдавала себя за жену Рейвнскрофта. Мне самому ехать было нельзя, потому что Рейвнскрофт знал меня в лицо: я имел неосторожность вывалиться на глазах у этого джентльмена в китайском притоне, когда улегся на циновку, чтобы закурить опий. Диббл уехал и не вернулся назад, а через неделю его нашли в Темзе задушенного шнурком. Заведение же пани Шапиро разгромили, так как Рейвнскрофт, прежде чем застрелиться, донес в полицию.

– Вот здорово! – воскликнул Владимиров. – Так значит у этого Рейвнскрофта и был личным врачом доктор Смит?

– Одевайтесь, пан Артемий, пора ехать, – оборвал его поляк.

* * *

– Пани Шапиро, – сказал Фаберовский, когда они добрались до Спитфилдзских трущоб, – мне необходимо узнать у тебя об одной проститутке, которая недавно, в конце весны или в начале лета перебралась сюда из Южного Лондона. Зовут ее Мэри Энн Николз, и она проживает в одной из ночлежек.

– Что же это за шлюха такая, что ее по всем ночлежкам искать нужно? Она что, незаконная дочь какого-либо лорда или графа?

– Нет, у моих заказчиков с ней серьезные счеты. Она кое-кого сдала полиции.

– Я буду платить своим девочкам по пенни за каждые два посещенных ими ночлежных дома. В Уайтчепле таких домов более двухсот. А ты заплатишь мне за то, что я найду тебе эту Николз, гинею.

– Мне будет нужно, чтобы она пришла в какое-нибудь условленное место, и на ней был какой-нибудь характерный предмет одежды, по которому ее можно будет отличить от других шлюх.

– Я подарю ей под каким-нибудь предлогом эту шляпку. – Шапиро продемонстрировала мужчинам новую соломенную шляпку, отделанную черным бархатом. – По ней вы ее и узнаете. Эту Николз убьют?

– Так, – подтвердил поляк. – Кстати, а как относятся местные к убийствам проституток?

– Это мало кого волнует.

– И часто ли их убивают?

– Всякое бывает. Довольно часто. Две недели назад в Джордж-Ярде была убита Марта Тейбрам.

– А до этого случая были подобные убийства?

– В апреле подонки из Олд-Николзской банды убили мою знакомую, Эмму Смит, вдову с Джордж-стрит в Спитлфилдзе, – сказала Шапиро. – Когда Эмма выпивала, она становилась похожей на сумасшедшую. Однажды я лично засветила ей фонарь под глазом, когда она заявилась ко мне в заведение и пыталась отбить гостей у моих девушек. В Банковский праздник вскоре после полуночи она возвращалась по Осборн-стрит домой в ночлежку на Джордж-стрит – она как раз шла мимо горчично-шоколадной мельницы братьев Тейлор на углу Брик-лейн и Уэнуорт-стрит, – когда трое парней, увязавшиеся за ней около Уайтчеплской церкви, напали на нее. Они ограбили Эмму и изнасиловали.

– Ну и что же с ней стало? – спросил Владимиров.

– Она потащилась в ночлежку. Я встретила ее на улице, когда она пыталась добраться домой. Ее лицо было окровавлено, ухо обрезано… Эмма не хотела обращаться к полицейским, и сопротивлялась, когда управляющий ночлежкой и еще один квартирант потащили ее в Лондонский госпиталь, где она впала в бесчувствие и умерла от воспаления брюшины.

– А где проще всего снять какую-нибудь шлюшку? – спросил Фаберовский.

– У Б***ской церкви.

– Как? – опешил Артемий Иванович.

– Так на Адской Кухне называют церковь Св. Ботолфа, – пояснила Шапиро.

– Слишком далеко от Брейди-стрит, – покачал головой Фаберовский. – Ирландцам придется идти чеерез весь Уайтчепл.

– Тогда церковь Марии Матфеллон.

– Вот это то, что надо! – согласился поляк. – Почти у самой мастерской.

* * *

Договорившись с Шапиро, что она в течение дня разыщет Мэри Николз и сразу же сообщит об этом на Эбби-роуд, Фаберовский с Артемием Ивановичем отправились смотреть жилье ирландцев. По дороге поляк сказал Владимирову, что по утверждению Даффи, они поселились так удачно, что лучшего места во всем Уайтчепле для них не сыскать. Однако Фаберовского одолевали большие сомнения и чтобы разрешить их, он был намерен лично осмотреть жилье ирландцев.

Повернув налево за «Слепым нищим» на Брейди-стрит, они дошли до ограды старого еврейского кладбища. Деревья на кладбище походили на огромные вороньи гнезда, повсюду на улице валялись сломанные сучья, а дома напротив кладбища, с сорванными вывесками над лавками и битыми кое-где стеклами, имели очень взъерошенный вид.

– Здесь и сейчас хоронят? – спросил Артемий Иванович, заглядывая через кладбищенскую ограду.

– Кладбище закрыто уже лет тридцать.

– Странное какое-то оно. Почему могильные камни стоят здесь так тесно, словно хоронили только карликовых евреев?

– Чтобы сэкономить место, евреи добились разрешения насыпать поверх первого слоя могил несколько футов земли и хоронить в ней другим слоем. А вот в том доме справа Даффи с Конроем сняли комнату.

Здание, на которое указывал поляк, ничем не отличалось от прочих зданий на Брейди-стрит. В нем было только два этажа, оно находилось между мясной и мелочной лавками, закопченые красные кирпичные стены были лишены каких-либо украшений, а стекла в окнах были грязные и занавешены нечистыми цветастыми занавесками.

– Замечательно! – оценил увиденное Артемий Иванович. – Самое им тут место.

Фаберовский еще раз огляделся вокруг, посмотрел на кладбище и направился к дому.

На второй этаж к ирландцам пришлось подниматься по невероятно скрипучей лестнице. Осторожный поляк, стиснув зубы, попробовал бесшумно пройти по ступенькам у самой стенки, но все его ухищрения были напрасны из-за идущего сзади Артемия Ивановича. В комнате, кроме убогих кроватей и стола, почти ничего не было. На столе в газете лежали остатки жареной картошки с рыбными костями, испускающие адскую вонь, и стоял жестяной чайник с холодным чаем. Даффи лежал на кровати, а старик Конрой стоял у окна, разглядывая на свету зажатый в вытянутой руке отрез бикфордова шнура.

– Что то есть?! – угрожающе спросил поляк.

– Да так, мы с Даффи, раз уж в Лондон выбрались, хотели заодно и насчет Монро…

– Никаких заодно и никаких Монро! Дайте сюда! – Фаберовский отобрал шнур и ткнул в руки Владимирову. Тот недоуменно повертел его в руках и сунул в карман.

– Ну и зачем вы его отдали этому типу? – спросил старый ирландец. – Да мистеру Гурину он нужен, как белый слон.

Фаберовский отобрал у Владимирова шнур обратно и спустился к хозяйке.

– Мне не нравится ваша лестница, миссис Слоупер! – сказал он. – Так, она мне очень не нравится!

– Хотела бы я знать, – упираясь руками в бока, начала хозяйка, – чем вам не угодила моя лестница? Наша королева меньше живет в Букингемском дворце, чем я в этом доме! И никто из жильцов никогда не жаловался на лестницу, хотя, прямо вам скажу, кое-кто с нее и спускался быстрее, чем ему хотелось, особенно когда начинал говорить мне подобные вещи!

– Не хотелось бы снимать иных покоев, но ужасная мигрень от этих скрипящих лестниц… У вас нет комнаты внизу?

– Есть, сэр, прямо под лестницей.

– А другой?

– Больше нет.

– Тогда мы согласны.

– А вас не будет беспокоить скрип лестницы над головой? – участливо спросила хозяйка.

– Над головой – нет, – сказал Фаберовский. – Мигрень – она возникает от скрипов под ногами.

– И запомните: я запираю дверь в полночь, – добавила вслед поднимающемуся наверх поляку миссис Слоупер, – не люблю, чтобы ночью шастали из дома на улицу или наоборот.

В комнате оба ирландца с ужасом следили за Артемием Ивановичем, который сидел, навалившись брюхом на стол, и с урчанием доедал дрянь из газеты.

– Я говорил с хозяйкой по поводу того, как нам спускаться с этой лестницы, – заявил поляк.

– Как, уже? – забеспокоился Артемий Иванович.

– Не волнуйтесь, пан, доедайте свою гадость. Есть еще полчаса. Вы идиот, Даффи, – и Фаберовский обратился к молодому ирландцу с длинной речью. Владимиров понял только начало, вздохнул и стал обсасывать селедочную голову.

– Вы повинны были снять квартиру на первом этаже, чтобы не было скрипящей лестницы, раз, – продолжал, расходясь, поляк. – И чтобы не было лестницы вообще, два. Нужно всегда иметь возможность войти и выйти через окно. Как вы собираетесь незаметно спуститься по той лестнице в три часа ночи, а потом незаметно подняться в четыре? И это при том, что хозяйка намеревается запирать дверь дома в полночь! Иной на моем месте уже спустил бы вас за то с лестницы, как предлагала хозяйка, но я договорился, что она сдаст нам каморку внизу. Чтобы вы не вздумали браться за динамит, отмычку для дверного замка я вам дам. Собирайте ваши объедки, будем переселяться.

Переселение не заняло много времени. Ирландцы прихватили чайник и большой моток бикфордова шнура, который тотчас же был отобран поляком, и спустились вниз.

– Газету здесь оставлять? – спросил Артемий Иванович.

– Возьмите с собою до хотелю. Будете облизывать.

Владимиров гордо скомкал газету и запустил в поляка, но тот уже вышел за дверь и жирный комок не достиг цели.

– Хорошая была комната, – сказал Артемий Иванович, осматривая новое помещение. – Окнами на кладбище. А здесь вообще окон нет.

– Зато и света в них никто не увидит. Тут ирландцам будет уютно, как клопам в ковре.

Разговор с ирландцами о том, что им предстоит делать. Им объясняют, что невозможно запустить мастерскую на работу, так как по достоверным сведениям, Особый отдел что-то пронюхал и вокруг шляются его агенты. Но кто именно является агентом – неизвестно. Поэтому агентов нужно запугать. А сделать это можно, убив нескольких человек и объявив их публично осведомителями Особого отдела.

Когда они вернулись, Фаберовский поднялся к себе в кабинет и принес оттуда чистый лист бумаги и бронзовую чернильницу. Артемий Иванович встал, вооружился пенсне и склонился над бумагой.

– Смотрите, пан: вот так идет Уайтчепл-Хай-роуд, – Фаберовский нарисовал пером две параллельные линии. – Тут Лондонский госпиталь. Это Институт, где мы были на дознании, вот здесь Уайтчеплская станция, а это – «Слепой нищий», где мы познакомились со Скуибби. Вдоль Уайтчепл-Хай-роуд в виде этакой вилочки расположена улочка по названию Бакс-роу. Улочка ночью тихая и глухая. На востоке Бакс-роу упирается в Брейди-стрит, где ирландцы сняли комнату. А вот тут буквой «Г» проулок, что выводит с Брейди-стрит через склады прямо на Бакс-роу к конюшенному двору Брауна. Тут мы все и можем совершить.

Напротив конюшенного двора находился склад, так называемый Эссекский Причал, рядом с причалом шерстяной склад Брауна и Игла, и шляпная мастерская. От двора до Брейди-стрит тянулся ряд жилых домов, занимаемых довольно респектабельными торговцами.

– А кто с убивцем пойдет? – буркнул Артемий Иванович, разглядывая нарисованный поляком план. – Пусть Даффи найдет какую-нибудь потаскуху, а Конрой приведет душегуба на место.

– Вечером я пошлю Батчелора и Леграна посмотреть полицейские дозоры и просчитать, сколько времени занимает обход ими всего маршрута. Полагаю, что в интересующем нас месте их должно быть три или четыре. Один констебль наверняка ходит по Бакс-роу, один по Брейди-стрит и еще один, скорее всего, по Бейкерс-роу. Постоянные полицейские посты есть на Уайтчепл-роуд на углу с Грейт-Гарденс-стрит, это чуть ближе к Сити, на перекрестке с Коммершл-стрит и Леман-стрит, около «Белого оленя», и у церкви Марии Матфеллон – там всегда торчат полицейские.

– Молодой ирландец наверняка сумеет подцепить какую-нибудь курвочку на Олдгейте, – перо Фаберовского зацепилось за бумагу и поставило кляксу. – А потом привести до Бакс-роу.

– И когда он должен туда прийти?

– Где-нибудь в половине четвертого ночи. Самое глухое время.

– Хотел бы я знать, сколько идти от квартиры до конюшни?

– Если не спешить, минут десять.

– Значит, Конрой и душегуб выйдут из дома в двадцать минут четвертого. – Артемий Иванович макнул перо в чернильницу и вывел рядом с домом на Брейди-стрит прямо на скатерти большую цифру «31/3».

– Что вы делаете! – воскликнула Розмари, которая до этого момента, не понимая по-русски, не вмешивалась в разговор. – Убирайте ваши бумажки, пятно надо немедленно застирать!

Фаберовский отнял у Владимирова бумагу и взглянул на чертеж.

– Нет, в двадцать минут четвертого поздно. Потребно пораньше: вдруг что случится? Попадется им на пути какой-нибудь пан Артемий, и считай пропало. Пускай они выйдут в десять минут и подождут в проулке за складами. Там можно встать так, чтобы были видны ворота конюшни. А Даффи должен подойти к школе ровно в половину, не раньше и не позже, иначе их топтание у ворот конюшенного двора может привлечь внимание какого-нибудь случайного прохожего.

– И тут-то наш убивец ее того! – обрадовался Артемий Иванович.

– Как только всё будет кончено, все трое уйдут проулком в комнату на Брейди-стрит. Надо не забыть взять пальто и перчатки для убийцы на случай, если он испачкается в крови. В любом разе в среду нам придется провести экзерцицию на месте.

Здесь же о том, что с Остругом договорились, что Оструг сдает им свою квартиру для присылаемого убийцы, а сам переселяется в помещение мастерской.

7.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

14/26 августа 1888 года

«Гранд Отель»

Лондон

Любезный Петр Иванович!

Все решено и готово. Поляк нанявши комнату недалеко и поселил там своих ирландцев. Они приведут вашего человека на место и обратно в комнату. Вы не пожалеете, что поручили нам такое дело. Все содрогнутся в ужасе.

Прилагаю с превеликими трудностями добытую мною всего за три фунта конспиративную анархистскую газету «Свобода».

Теперь пишу прямо Вам ввиду того, что мне хочется, чтобы Вы скорее мне выслали немедленно денег, так я совершенно без денег. Если почему-либо у Вас там задержка, то прошу пока выслать мне фунтов 40, так как я тут задолжавши. Расходы на организацию стоили мне много денег. Я бы попросил Вас выслать по телеграфу, хотя этого не стоит делать, а потому еще раз прошу Вас выслать мне, пожалуйста, сейчас же, чем премного обяжете денег

преданного Вам

Гурина.

Об остальном прочтете в следующий раз. Адрес мой Вам известен.

Глава 16

29 августа, в среду

Накануне днем на Лондон обрушилась самая настоящая буря, какой давно не было в этих местах. В три часа дня потоки воды хлынули сверху из разверзшихся небес и такое светопреставление длилось до шести. Поэтому ни Фаберовский, ни Владимиров не рискнули выйти на улицу. Намеченный на этот день визит к найденному ирландцами месту был перенесен на следующий день, после встречи присылаемых Рачковским подкреплений в виде Дарьи и Васильева, которые прибывали на вокзал Ватерлоо в половине шестого утра. Артемий Иванович честно собирался появиться на вокзале в это время, хотя накануне и отметил день Преображения Господня. Он встал, когда на часах не было еще и двух, умылся, побрился, хорошенько подкрепился внизу в ресторане, зная, что предстоит хлопотливый вечер, потом поднялся в номер и решил прикорнуть, чтобы во всеоружии явиться на встречу. Проснулся он только в шесть, когда его новые подчиненные уже полчаса недоуменно толклись на платформе. От былой готовности Артемия Ивановича не осталось и следа. Вскочив с кровати, он долго не мог найти ботинки, потом бегал в одних носках по коридору и тростью гонял лакея, требуя вернуть ему обувь, которая в конце концов совместными усилиями была найдена под кроватью.

Артемий Иванович опасался Васильева и очень боялся, что за его опоздание ему будут от убийцы неприятности.

Примчавшись по утренней темноте на вокзал, он обнаружил, что платформа, куда прибывал поезд из Дувра, уже совершенно пуста, даже состав был отогнан в депо. Лишь в дальнем конце рядом с горой подушек стояла гренадерского вида барышня, покачивая из стороны в сторону исполинским турнюром и прижимая к груди огромный, обвязанный в подушки предмет, обернутый поверх одеялом.

– Боже мой-с, Боже мой-с! – растерянно застыл на месте Артемий Иванович, мгновенно узнав в барышне свою несостоявшуюся невесту. Чуть погодя он заметил позади нее небольшого щуплого мужчину, в котором без всякого сомнения признал мужа Дарьи. Счастливый обладатель его трех тысяч ехал вместе с его невестой и новорожденным сыном в свадебное путешествие.

Владимиров попытался скрыться, но Дарья давно заприметила его фигуру и закричала басом на весь вокзал:

– Артемий Иванович, голубчик! Постойте! Ведь я здесь!

Артемий Иванович обмер и покорно повернул обратно.

– Куда же вы, Артемий Иванович, – сказала Дарья, протягивая ему свой спеленатый предмет. – Вот, подержите.

– Это что, твой сын?

– Самовар, экий вы пакостник.

– Чего же он такой тяжелый?

– Да из него воду не вылили, – пояснила Дарья. – И так насилу на вокзал успели. У вас есть Британская энциклопедия?

– Чего?! – возмутился Владимиров.

– У вас должны быть некоторые тома…

– Какие тома?! Ты бредишь, Дарья Ивановна.

– Да как же, Артемий Иванович, – чуть не плача сказала Дарья. – Вы же должны агентов с Парижу встречать!

– И то верно, – согласился Артемий Иванович. – Только где же они?

– Так я вам зачем про тома-то говорила – мне Рачковский сказал, что вы иначе меня не узнаете. Да мы с Коленькой-то и есть агенты!

– Какой еще Коленька?

– Братец мой названный, Коленька Васильев.

– Братец Иванушка! – хмыкнул Артемий Иванович. – Так вот мне кого Рачковский под начало прислал!

– А я тогда кто?! – возмутилась Дарья. – Это мне Петр Иванович велел за Коленькой ухаживать, я даже жить при нем буду.

– Это верно тебя Рачковский за душегубом присматривать отрядил, на такую, как ты, даже у него рука не поднимется. Значит, ты тоже подо мной будешь. И смотри, веди себя хорошо, сама знаешь – у меня не забалуешь! – Артемий Иванович погрозил Дарье пальцем.

Погрузившись вместе с вещами и подушками в омнибус, Владимиров повез Дарью с Васильевым в их новое жилье неподалеку от вокзала.

Фаберовский поселяет Васильева и Дарью на Бетнал-Грин-роуд, 400 у сыроторговца Фрэнка Катера. Тот дает визитные карточки, видя, что это достаточно солидный жилец, для раздачи булочникам, молочникам и пр. Фаберовский вручает визитку Васильеву: «На, выучи как ”Отче наш” адрес, по которому будешь жить». Эта карточка потом окажется у Эддоуз. Ее отдал Васильев, сказав: «Вот, спросишь по этому адресу русского доктора».

Хозяйка пансиона провела Артемия Ивановича с Дарьей и Васильевым в квартиру на первом этаже.

* * *

Большой ореховый буфет исторг у Дарьи радостное восклицание. Она припала к нему щекой и гладила, словно отец блудного сына. Васильев угрюмо бродил по комнатам, потом встал посреди одной из спален и сказал себе под нос:

– Я буду спать здесь.

– Как скажешь, Коленька, – подлетела к нему Дарья, оставив буфет в покое. – Я тогда буду спать в соседней спальне. Как тут чудесно нам с тобой будет! Тут и печка с духовкой, будет где пирожки печь.

Начался дележ имущества. Из комнаты в комнату быстро перемещалась Дарья с тюками, за ней слонялся фельдшер, сонно прижимая к себе подушки.

Артемий Иванович, понаблюдав за этим бестолковым движением, решил самолично повесить в углу киот с иконой Богоматери, который не замедлил упасть и расколоться надвое.

– Ах ты, матерь Божья! – выругался Владимиров.

– Уйдите вы, Бога ради! – умоляюще воскликнула Дарья.

– Я только хотел помочь, Богородицу повесить! – виновато пояснил Артемий Иванович, делая шаг назад и опрокидывая на пол главное сокровище Дарьи – швейную машину фирмы «Эйдель и Науманн».

– Ты что! – накинулся он на Дарью. – Не нашла другого места свою точилку для карандашей поставить!

– Где хочу, там и ставлю, – с обидой ответила Дарья и поволокла машину к себе в спальню.

Громкий крик раздался из гостиной, сопровождаемый грохотом падения чего-то тяжелого на пол. Дарья взвизгнула и бросилась туда, отбросив своим крупом Владимирова к стенке. Артемий Иванович испуганно поспешил следом, решив, что на Васильева упал шкаф.

Он увидел на полу распростертое тело, выгнутое дугой. Голова была подтянута назад, лицо посинело, а глаза закатились вверх и внутрь. Дарья бросилась перед ним на колени и подсунула руку под затылок, другой всунув между зубов лезвие большого ножа. Владимиров склонился над Васильевым.

– Чего он?

– Падучка на него напала, вот что, – огрызнулась Дарья.

– В Англии это часто бывает, – сказал Владимиров. – Я тут с первого разу тоже из извозчика выпал, чуть лоб не расшиб.

Он взял Васильева за плечи и попытался приподнять его.

– Деревянный он что ли? – спросил Владимиров в полнейшем изумлении, ощупывая оцепеневшие члены.

Внезапно крупная дрожь пробежала по всему телу фельдшера. От неожиданности Артемий Иванович отпустил Васильева и тот грохнулся в страшных корчах на пол. Владимиров отскочил в сторону.

– Ирод, что же ты делаешь! – закричала на него Дарья. – У него и так весь затылок в шишках!

Судороги сжали Васильеву горло, он заскрежетал зубами по железу. Изо рта появилась кровавая пена, он тяжело и часто дышал.

– Может, ему кровь пустить? – издалека спросил Артемий Иванович, опасаясь теперь подходить близко.

– Вам бы только кровь пускать! Кровопивцы! – крикнула Дарья.

– Тогда стопочку водки с перцем да солью влить? Враз полегчает. У нас в Пскове в церкви Василия-на-Горке прихожане так попа одного лечили. Он после Пасхи у себя в храме крест аналойный серебряный украл да пропил.

– Так от чего же его лечили?

– От того и лечили, – мрачно ответил Артемий Иванович.

Через несколько минут Васильев угомонился и теперь недвижно лежал на полу. Лицо его порозовело, дыхание успокоилось. Спустя еще несколько минут он очнулся и осмотрелся кругом. Затем встал, ничего не соображая, и Дарья отвела его к дивану, где он тотчас уснул. Крылова с облегчением перекрестилась на иконку Божьей Матери, валявшуюся в углу.

– Ой, выпить бы что-нибудь с такого дела, – сказал Владимиров.

Дарья согласно покачала головой, прислушиваясь к сопению на диване.

– Вон, Артемий Иванович, уголек в ведерке в углу. Вы покуда самовар распакуйте, а я лучину нащеплю. Только осторожней, в нем воды налито.

Она взяла большой остро заточенный нож, годный в равной степени как для мясницких работ, так и для разжимания зубов ненаглядному Коленьке, и ловко нащепала лучин из сосновой дощечки. Стоя с угольным ведерком у самовара, Владимиров зачаровано смотрел на огромный нож в ее руках.

– Ну что пнем стоите? – Дарья протянула ему пук лучин. – Разжигайте.

– Эх, Даша, как у тебя ловко-то ножом выходит. Вот бы тебя Фаберовский увидел…

– Он что, ваш начальник?

– Ха! Фаберовский – начальник! – оскорбился Артемий Иванович. – Я сам здесь от Пёрда Иваныча поставлен начальником. И вы все у меня в подчинении!

С кряхтением Артемий Иванович встал на колени перед самоваром, размотал его, снял крышку и набил топку лучинами и угольем. После чего чиркнул спичкой о штаны, поджег лучины, и, водрузив трубу на топку, раздул угли. Он слышал, как Дарья выкладывала на стол многочисленные банки с вареньем, вазы с печеньем и коробки с конфетами.

Артемий Иванович прошел в гостиную, где Дарья водружала на стол рядом с обкусанной сахарной головой щипцы, оловянную чайницу с чаем, сахарницу и розетки для варенья. Васильев все также недвижно спал на диване.

Артемий Иванович подошел к буфету и взял так приглянувшийся ему нож. У него было крепкое узкое лезвие с острым концом вершков пяти длиною, вроде тех, которыми орудовали в мясном ряду на Сенном рынке.

«Надо будет позаимствовать для дела», – подумал Владимиров.

– А этот, на диване, он сам-то как? – спросил он у Дарьи. – Часто он падает?

– Он сам по себе, когда хочет, тогда и падает.

– Он же на службе! Я вот не сижу каждый божий день в ресторанах!

– Да он же нешшасный, думаете ему нравится – затылком об пол?

– Ха! Нашла себе несчастного! Урод он тряпошный.

– Да уж получше вас будет.

– Да ты посмотри на себя! Глупая, толстая, страшная, как экзамен по латыни!

– Вы мне совсем другое говорили, когда купец Васин за мной три тыщи давал, – гордо сказала Дарья, уходя к себе в спальню.

Она достала из несессера аккуратно свернутую в трубочку и завернутую в бумагу хромолитографию, изображавшую стоящих у балюстрады в парке даму с красным зонтом и кавалера в голубом камзоле, и повесила на стену над кроватью. Напечатанные под картинкой вирши гласили:

Во мне любовь горит огнем… Отказа мне не говори. Поцелуй мне подари — Все мое блаженство в нем.

Артемий Иванович дополз до ближайшего стула и с трудом взгромоздился на него.

– Что сидите? – окликнула его из спальни Дарья. – Слышите, самовар шумит? Несите его в гостиную!

Владимиров поспешил в кухню, где убрал с самовара трубу, надел конфорку и установил на нее заварочный чайник. Но обратно в гостиную возвращаться ему не хотелось. Он выглянул в окно в тайной надежде увидеть Фаберовского, который обещал подъехать, познакомиться с новыми сотрудниками. Минут десять он стоял, боязливо прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся в кухню. Наконец он увидел, как из подъехавшего кэба выбрался поляк и направился в подъезд. Обрадованный Владимиров подхватил самовар за ручки и отнес его на стол на металлический поднос.

– Что пан дрожит, как кролик под осиной? – приветствовал его Фаберовский. – Представляйте наше чудовище!

– Оно совсем не чудовищное. Вон, на диване валяется.

– Так кого же вы страшитесь?

– Я не его. Я вон ту особу! – Артемий Иванович кивнул на Дарью, хозяйничающую у себя в спальне.

– Что то за огром?

– Дарья Крылова, надзирательница его. Бывшая моя невеста. Как-то летом, мне было тогда двадцать четыре года и я был молод и красив… – вздохнул Артемий Иванович, – я ходил в мундире гимназического надзирателя с медалью на груди и все барышни оборачивались мне вослед…

– Что то за медаль? – поинтересовался Фаберовский.

– За турецкую кампанию. Я познакомился с Дарьей Семеновной в то лето, когда она в Петергофе вымокши в фонтане «Дубок». Я защитил ее от насмешек публики и отведши ее в сторожку.

– Пан увидел ее обнаженной и пожелал ожениться с ней?

– Но помилуйте, тьфу, вы же сами видите ее!

– Как же пана угораздило сделаться женихом?

– Ее опекун стал давать за ней три тысячи рублей.

– Отчего же пан упустил такую оказию?

– Чертов купец пронюхавши, что меня в свое время выгнали с Введенской гимназии.

– Я не ведал об этом.

– Помогал вешать портрет Государя в кабинете директора. Пришлось сказаться припадочным. Потом еще эта история со смолянками… Да, я совсем забыл. Наш фельдшер-то тоже припадочный. Он только что так головой о пол бился, просто страсть какая-то!

– Не хватало нам в добавок к пану Артемию еще и припадочных! – испугался Фаберовский. – Я ведаю одного лекаря, который может осмотреть нашего урода и потом будет молчать обо всем, что бы ему не пришлось увидеть. Разбудите нашего монстра.

Поляк пошел брать кэб, а Владимиров взялся за дело.

– Эй, ты, урод! – Артемий Иванович растолкал фельдшера, дремавшего на диване. – Поднимайся, пора к доктору ехать. И выдадут тебе рубашечку как у меня. Я б еще и Дарье выдал, чтоб эта буйная руки не распускала.

– Мне ваших сорочек не надобно! – подала голос из спальни Дарья. – И поосторожней с Ванечкой!

Фаберовский вернулся и, непочтительно взяв Васильева за шиворот, повлек к экипажу.

– Да что же вы делаете, черт ляшской! – кинулась следом Дарья.

– Знай свое место, дура! – осадил ее поляк, пригрозив тростью. – Напои пока женишка бывшего чаем.

* * *

Фаберовский оставил Васильева у себя дома в Сент-Джонс-Вуд на попечение Розмари и поехал за доктором Смитом.

Это был не самый богатый дом на Харли-стрит, но внутри чувствовалось тщеславное желание хозяина пустить пыль в глаза, для чего стены были украшены репродукциями Арундельского общества поощрения искусств, а на лестнице стояли гипсовые слепки с римских статуй.

– Мистер Фаберовски! – радостно встретила его миссис Смит. – Как поживает ваш русский друг, мистер Гурин?

– Спасибо, хорошо, просил вам кланяться, – Фаберовский наклонился и поцеловал ей ручку.

– С кем это ты там целуешься, Эстер? – из гостиной в прихожую вышла в сопровождении Энтони Гримбла дочь доктора. – Ой, это вы, как мило!

Она была в обычной теннисной юбке, в плотно облегающей вязаной кофте, без привычного корсета и в туфлях на плоских каблуках. Перекинутый через локоть пластрон из оленьей кожи показывал, что Пенелопа, видимо, собиралась ехать в Фехтовальный клуб. Увидев, какую искреннюю открытую улыбку вызвало у нее появление поляка, Гримбл высокомерно поджал губы, и бросив на пришедшего косой взгляд, подкрутил напомаженные усы. Фаберовский расправил плечи и выпрямил свою сутулую спину.

Дочь доктора Смита протянула ему руку. Тонкое запястье охватывал плетеный кожаный ремешок с серебряными наручными часиками – последний крик моды.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, мисс Пенелопа, – сказал Фаберовский, прикладываясь и к ее ручке тоже.

– Вы еще посетите нас? – кокетливо спросила Пенелопа и во вставленном в глаз доктора Гримбла монокле тотчас зажглась ревность.

– Кто там пришел? – раздался из кабинета сварливый голос доктора Смита. – Это ко мне? Если это Гримбл, гоните его прочь, он мне надоел!

– Нет, папа, это мистер Фейберовски, – ответила Пенелопа.

– Черт побери! – возгласил доктор, но Фаберовский, не дожидаясь приглашения, уже входил в его кабинет и закрывал за собой дверь.

– Необходимо осмотреть одного припадочного больного.

– Пока он не принесет мне извинения за то, что сбил с моей головы цилиндр в присутствии моей жены и дочери, я не сделаю и шага.

– Но это не мистер Гурин! – возразил Фаберовский. – Это совсем иной припадочный.

– Не слишком ли много среди ваших знакомых припадочных? – спросил доктор. – Я нахожу это странным.

– А я нахожу, что вы должны поехать со мной безропотно и бесплатно, памятуя о наших с вами особых деловых отношениях, сэр.

– Вот, Пенни, – крикнул доктор Смит, обращаясь куда-то в пустоту, – ты называешь этого негодяя самым достойным из известных тебе молодых людей, а он обычный шантажист и вымогатель!

Натянув пальто, доктор первым вышел на улицу и свистком подозвал кэб.

– Взгляните, доктор, вот наш больной, – сказал Фаберовский, когда они приехали на Эбби-роуд и вошли в гостиную, где Розмари посадила Васильева на стул.

Завидев незнакомого человека, фельдшер несмело встал.

– Этот?! – брызнул слюной доктор Смит. – Да если он больной, то я вовсе покойник!

– Сегодня утром у него был эпилептический припадок.

– Mobus sacer[6]. А ну-ка сядь, – велел доктор Васильеву. – И закатай штанину.

Он раскрыл саквояж и достал из него перкуссионный молоток и стетоскоп.

– Скажите, доктор, когда у него могут проявляться припадки? – спросил поляк, пока доктор вынимал инструменты.

– Припадок может проявиться, если пациент сильно разволнуется, – ответил Смит, отводя Фаберовского за локоть к окну. – А может случиться, когда он спокоен. Зависимости здесь нет. Это хроническая болезнь нервной системы, чистый невроз. О сущности ее наука знает очень мало.

– Почему она возникает?

– Она часто передается из поколения в поколение. И страдают ей по большей части истощенные и слабые субъекты, – доктор ткнул Фаберовского согнутым пальцем в грудь, – а также пьяницы, – палец Смита угодил поляку в живот, – и онанисты!

– Осторожно, доктор! – Фаберовский успел перехватить руку доктора и отвести в сторону.

– А все потому, что каждый наглец, имеющий интерес в моей дочери, сперва пакостит мне, старому, больному человеку!

– У меня нет интереса в вашей дочери, доктор. Меня интересует только вот этот человек. Он действительно эпилептик?

– Не знаю, не знаю. У вашего больного кариозные зубы, он медлителен…

– Мы можем ожидать от него каких-нибудь неожиданностей?

– Каких угодно! Большому припадку предшествует так называемая аура. Больной ощущает, как будто на него дует, – доктор Смит поежился, как от сквозняка. – Это ощущение, начинаясь с рук или ног, восходит к голове…

Фаберовский сделал шаг назад и палец доктора, направленный ему в лоб, повис в воздухе.

– …И быстро переходит в припадок. Ауре часто предшествуют галлюцинации, искры в глазах, шум в ушах и прочие неприятные ощущения. Но это еще не самое страшное. Иногда у эпилептиков бывают другие расстройства, которые мы, врачи, называем помрачением сознания.

– Чем это может грозить?

– Внезапными помешательствами, гримасами, вывихиваниями членов, заиканиями, и как бы во сне совершаемыми безумными и дикими поступками.

– Ну, это еще не так страшно. Я мыслил чего погорше, – облегченно вздохнул поляк.

– Ха! – обрадовался доктор Смит. – Я еще не все вам сказал, мистер Фейберовский. В таком состоянии он может в своем бреду дойти даже до убийства или самоубийства.

– Что же делать? – спросил Фаберовский и оглянулся на Васильева, который сидел на стуле посреди гостиной в засученных штанах, положив ногу на ногу, и умиротворенно дремал.

– Я могу прописать ему бром, – сказал доктор Смит, – но его все равно следует наблюдать, в том числе и ночью, иначе в один прекрасный момент он может сам себя изувечить, не говоря уже о других. Но он все равно кончит слабоумием, мистер Фейберовский. Мой вам совет: лучше избавьтесь от него сейчас, пока не поздно.

– Так. Я, конечно, могу пополнить им число ваших пациентов. Но то будет совсем не по-христиански с моей стороны.

– А заставлять старого человека бесплатно осматривать больного – по-христиански? Да я за простую свинку получаю не меньше полгинеи, а тут не заработаю даже фартинга! – в сердцах доктор Смит обрушил молоток на колено дремавшего Васильева.

Лицо фельдшера исказилось от боли, змеиным движением он рванулся вперед и впился мертвой хваткой доктору в руку, отчего молоток выпал из разжатых пальцев. Заверещав, Смит вскочил и сухим старческим кулачком стал стучать пациенту в лоб, извиваясь от боли.

– Не стучитесь, там все равно никого нет, – сказал Фаберовский, глядя на окровавленную руку Смита и безумные глаза Васильева, который не мог разжать челюсти. – Сейчас я вас освобожу, хотя едва ли потомки будут благодарить меня за это.

– Разожмите ему челюсти ножом! – визжал на весь дом доктор, не переставая лупить фельдшера.

– Это опасно, – заметил Фаберовский, подходя к камину, в котором пылали раскаленные угли. – Во-первых, это негигиенично, во-вторых, я могу порезать ему язык, в-третьих, ненароком можно ампутировать вам руку. В конце концов, это просто старомодно. Я ведаю самый новый метод освобождения докторов из зубов пациентов.

И поляк взял бронзовые каминные щипцы.

– Нет! – истошно закричал Смит и забился в зубах у фельдшера.

Фаберовский быстрым шагом подошел к Васильеву и каминными щипцами зажал ему нос, так что фельдшеру нечем стало дышать, он стал хватать ртом воздух, и доктор получил свободу. Бросив молоток в саквояж, доктор Смит с проклятьями покинул дом, а поляк, вытерев Васильеву платком перепачканный в крови рот, посадил его в кэб и повез фельдшера обратно в Вулворт.

– Боже, что это? – в изумлении спросил Артемий Иванович, отрываясь от блюдца с чаем, когда Фаберовский ввел в дверь фельдшера, лицо которого было покрыто багрово-желтыми кровоподтеками, правый глаз заплыл, а нос посинел.

– Коленька! – пронзительно закричала Дарья, бросаясь к Васильеву. – Что они с тобой сделали?!

– Пани Дарья! – окликнул ее Фаберовский, снимая пальто. – Запытайте у него о том, что он сделал с почтенным доктором Смитом.

– Как?! – воскликнул Владимиров. – Так вы возили его к доктору Смиту? Как поживает его супруга?

– Я не видел миссис Смит. А этот урод чуть не откусил доктору руку. Я едва смог разжать ему челюсти.

– Дарья Семеновна, помнишь, в Петергофе был такой фонтан? – спросил Владимиров. – Самсон, раздирающий пасть льву.

– Я зажал ему нос каминными щипцами и тем только и спас доктора от неминуемого увечья, – сказал поляк.

– Раскаленными на углях? – восторженным голосом инквизитора-подпаска спросил Артемий Иванович.

– И надо бы, так некогда было, – Фаберовский подошел к буфету и выдвинул верхний ящик. – Дарья, ты имеешь в доме острые предметы?

– Есть, знамо. Вилки там, ножи… Вот такой есть, – Дарья отстранила поляка и достала из ящика уже знакомый Владимирову нож.

– Так ты их всех спрячь да на ключ замкни.

– Это еще зачем?

– Я не шучу, пани. Доктор говорит, что у нашего Николая тяжелая хвороба, которая может довести его во время приступа даже до убийства, о чем он будет всю жизнь жалеть. Не делай ему плохо, замкни все в недоступное для него место.

Дарья с вызовом собрала все вилки и ножи и заперла в буфет.

На обратном пути, после объявления суммы за лечение, Фаберовский с Васильевым заезжают к Шапиро, которую он просит пристроить фельдшера к какой-нибудь работе.

Васильев знакомится с Эддоуз, ночевавшей в помещении для тележек в д. 26 в Миллерс-корте, и дает ей визитную карточку Фрэнка Катера. Шапиро помогает устроить Васильева в цирюльню, где он срезает мозоли и бородавки.

Васильев ходит на работу по Виадук-стрит и Брейди-стрит рядом с Восточно-Лондонским театром.

* * *

Из Вулворта Владимиров и Фаберовский поехали в Уайтчепл по подземной железной дороге. С Уайтчеплской станции они свернули не к знакомому уже им по коронерскому дознанию Институту Рабочих Парней, а направо и затем в узкий проулок на мостик через пути подземки, по которому Фаберовский вывел Артемия Ивановича на шедшую параллельно Уайтчепл-роуд улицу прямо к большому четырехэтажному зданию школьного вида с широкими окнами.

– Гимназия! – обрадовался Артемий Иванович, указав на него, и тут же погрустнел. – Не годится место. Скажут – детишки балуются.

– Это начальная школа в ведении здешнего школьного комитета, которая содержится на деньги прихода. Но мы будем резать в ночи, когда никто уже не скажет, что это прилежные ученики остались после уроков.

Позади них внизу в канаве лязгнул подъехавший к платформе поезд подземки и зашипел, выпуская пар.

– Ну и где же мы будем резать? – Артемий Иванович старался перекричать шипение паровоза.

– На той стороне школы! – сказал Фаберовский и вывел Владимирова на широкую мощеную улицу, упиравшуюся в фасад школы. – Вот та западная часть Бакс-роу в сторону Сити слишком хорошо проглядывается, а продолжение Бакс-роу на восток вполне нам подходит.

Артемий Иванович взглянул в направлении, указанном поляком. Бакс-роу действительно превращалась из широкой просторной улицы в узкую и темную, обтекая слева стоявшую поперек, словно камень в русле реки, школу. Улочка, по которой они пришли, была еще уже и тесным мрачным ручьем шла параллельно Бакс-роу справа от школы.

Поляк решительно указал тростью вперед и они двинулись дальше. Сразу за школой под Бакс-роу проходили с севера из Шордитча к Уайтчеплской станции пути Восточной железной дороги. Справа от взоров любопытных их закрывала высокая глухая ограда, а слева улицу от глубокой выемки отделяла только низкая кирпичная стенка. Чуть далее в сторону Шордитча виднелся обширный железнодорожный двор, к которому от основных путей вели проржавевшие рельсы. Чем дальше поляк с Владимировым удалялись от школы, тем тревожней становилось на душе Артемия Ивановича – он узнал ту злополучную улочку, на которую завлекла его подлая рыжая девица, и где он подвергся безобразному и бесстыдному нападению ненормальных полоумных стерв.

– Тут, – сказал Фаберовский и остановился.

Место, выбранное ирландцами, производило впечатление угрюмое и гнетущее. По правую, южную сторону улицы шел ряд двухэтажных кирпичных домов, однообразие которых лишь слегка нарушал стоявший ближе всего к школе новый домик, построенный тут на месте снесенного при прокладке путей. С севера улочку от самого банкета железнодорожной выемки до самого ее конца ограничивали мрачные стены складов.

– Ворота между оградой железной дороги и Новым Коттеджем, как называют этот новый домик, ведут в конюшенный двор Брауна, – сказал Фаберовский. – Около этих ворот ирландцы и предлагают все совершить. Вот тот симпатичный кирпичный дом слева рядом со складами принадлежит управляющему Эссекским причалом.

– Разве не все пристани находятся в Доках? – поинтересовался Владимиров, беспокойно оглядываясь.

– Нет, причалами тут называют вот те склады, ибо раньше они выходили фасадами на канал на севере, который теперь засыпан. Сюда можно будет подойти вот по этому проулку со стороны складов – прямо до конюшни.

– Здесь, наверное, живут одни бедняки.

– Напротив, судя по тому, что пожарная команда помпует воду из подвалов после вчерашней бури, тутошние жильцы люди состоятельные по уайтчеплским меркам. Какие-нибудь мелкие строительные подрядчики и управляющие складами.

Выбрав место, они дошли до дома ирландцев, чтобы забрать их на рекогносцировку.

– Время позднее, завтра предстоит тяжелая ночь, а мы до сих пор не производили маневры. Даффи пойдет с нами. Вы, Конрой, выйдете о десяти минутах одиннадцатого, дойдете до проулка справа за кладбищем и будете ждать нас в нем прямо в углу напротив конюшни Брауна. Мы должны будем подойти к воротам в половину. Вам надлежит посмотреть, привлекает ли обычно тот проулок внимание полицейских обходов. Кроме того констебля, что дежурит на Брейди-стрит, проулком может заинтересоваться констебль на Бакс-роу. Вот вам часы. Вы умеете ими пользоваться?

– Э, да у меня никогда вообще не было часов! – отстранил руку Фаберовского с часами старик. – Настоящий ирландец…

– Вот что, настоящий ирландец, – Фаберовский отмотал на локоть от реквизированного бикфордова шнура кусок и поджег с одного конца, предварительно растянув по полу. – Этот кусок будет гореть десять минут. Когда он догорит до конца, ты должен выйти на улицу. И не вздумай погасить его и припрятать!

– Вот это по-нашему! – восхищенно сказал Конрой.

Расставшись со старым ирландцем, остальные трое пошли к церкви Св. Марии Матфеллон. Было уже темно. На улицах горели фонари. Они подошли к церкви и поляк остановился.

– Не ближе этой церкви вы, Даффи, должны взять проститутку, – сказал он. – Следите, чтобы обок нее в то время не было подруг. И не вздумайте идти напрямую по Уайтчепл-Хай-стрит. На углу с Грейт-Гарденс-стрит стоит полицейский. Он может вспомнить вас, особенно если ему будет известна в лицо ваша дама. Лучше всего отсюда по Черч-лейн сразу за церковью дойти до Коммершл-роуд, по ней до Тернер-стрит и уже по ней повернуть до Уайтчепл-Хай-роуд. Обок Лондонского госпиталю вы выйдете прямо до места. Останется только пересечь улицу и по любому из проулков – лучше по Корт-стрит – выйти прямо до Бакс-роу. А теперь засечем время, которое вам на то потребуется. Пан Артемий, встаньте к ограде.

– А что я должен делать?

– Представлять проститутку.

Вихляя бедрами, Владимиров сделал несколько шагов, но тут на него ястребом налетел Фаберовский.

– Пан что, сошел с ума?! Хочет, чтоб на нас весь Уайтчепл глазеть собрался? Просто стойте и считайте ворон. Оставьте свои актерские дарования до Парижу.

Фаберовский взял Даффи за рукав и повел прочь. Когда они вернулись обратно через пять минут, Владимиров уже оживленно ругался с какой-то дамой.

– Да в гробе я тебя видел, дуру! – кричал он ей по-русски.

– А если у тебя нет денег, – кричала та ему по-английски, – то и убирайся отсюда, а то все думают, что я уже занята!

– Не кричите, мэм, – сказал Фаберовский. – Мы забираем его. Нашли с кем ругаться, пан Артемий!

– А чего она напустилась на меня, как ворона на булку! Каркает, а что – непонятно.

– Итак, Даффи, – сказал Фаберовский, не уделяя внимания причитаниям Владимирова. – Вы снимаете тут проститутку.

– Меня возьми, красавчик, меня, – встряла шлюха, только что ругавшаяся с Владимировым.

– Он не любит женщин, мадам, – сказал поляк. – Ему нужны мужчины.

– Фу! – фыркнула проститутка. – Да таких на этом углу ты никогда и не снимешь!

– Вот видите, Даффи, мы не там искали. Пойдемте поищем в другое место.

Троица проделала путь по Коммершл-роуд до Тернер-стрит и по ней вышла к Уайтчепл-Хай-стрит.

– Тут вы должны осмотреться, – сказал Даффи Фаберовский, вставая под фонарем и глядя на часы. – Не бросайтесь вперед сломя голову. Перейдя улицу, вы можете пройти прямо до Бакс-роу, но лучше выходить по тому переулочку, что правее. Понятно? Тогда идемте дальше.

Они нырнули в глухую темноту Корт-стрит и вышли из переулка на Бакс-роу как раз в тот момент, когда мимо проходил полицейский констебль.

– Оп-ля, городовой! – сказал Артемий Иванович, едва не сбив служителя закона. – Совсем по сторонам не смотрит!

– Это вовсе не тот вывод, который пану следовало бы сделать. Скорее, мы ничего не слышим через его топот и пыхтение. Если Даффи со своей дамой умудрятся проделать то же, можно разом закрывать дело уже в пятницу и готовить шеи к петле, – Фаберовский взглянул на стрелку часов. – Три минуты. Пошли дальше.

Они обогнули школу и подошли к воротам конюшни. Высокие стены складов ночью превращали темноту на улице в кромешный мрак, столь непроглядный, что подобное трудно было даже вообразить при свете дня.

Из темного проулка, потрясая бородой, выскочил Конрой с криком:

– Вы опоздали на пять минут!

– Стоит ли сообщать о том всему свету? – спросил Фаберовский, видя, как на них недоуменно оглядываются прохожие. – То вы пришли раньше, Конрой. Признайтесь, вы пожалели шнур?

Он повернулся к Даффи.

– Все, идите до дому. Весь ваш маршрут от церкви до места занял четырнадцать с половиной минут. Завтра вечером о половине одиннадцатого вы должны будете заехать в Вулворт и забрать Васильева. Если все кончится нормально, сидите дома. Через несколько дней я сам найду вас. Если дела пойдут скверно и после того, как фельдшер сделает дело, вас увидят – никаких свидетелей остаться не должно. В этом случае меня необходимо тотчас уведомить телеграммой. Я не хочу увидеть, как судья одевает черную шапку[7].

8.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

18/30 августа 1888 года

«Гранд Отель»

Лондон

Государь милостивый, Петр Иванович!

Посланного Вами исполнителя получили, только он оказался припадочный, так что у него уже вся башка в синяках.

Низменно ваш Гурин.

Глава 17

В половине одиннадцатого Конрой заехал за Васильевым в Вулворт.

– Ну, Патрикей, – сказал Владимиров, подтолкнув к нему фельдшера. – Николай в ночное готов.

– Дай-ка я тебе платок-то повяжу, – засуетилась Дарья, не обращая внимания на раздраженные отмахивания Васильева. – А то простынешь! Разве этот кощей за тобой смотреть будет!

Владимиров выпил на посошок, возбужденного и полупридушенного фельдшера свели вниз, все трое сели в кэб и отправились на Брейди-стрит. Они вылезли в самом конце Уайтчепл-роуд, где Артемий Иванович пожелал ирландцу с фельдшером удачи, передал завернутый в тряпочку большой нож, украденный у Дарьи из буфета, и сверток с одеждой, и они расстались. Конрой с Васильевым пошли в комнату на Брейди-стрит, а Артемий Иванович двинулся дальше по Майл-Энд-роуд. Здесь он бросил письмо в почтовый ящик. Он не знал еще, что будет делать, но жажда радикальной деятельности охватила его. Ему казалось, что сегодняшнюю ночь надо ознаменовать чем-то необычным, например, пустить красного петуха. В душе Владимирова проснулся сладко дремавший ранее Герострат и он двинулся к Большому залу собраний. Только в отличие от настоящего Герострата, Артемий Иванович не желал, чтобы кто-нибудь узнал о поджоге. Перед Залом он постоял, даже чиркнул спичкой, но тут в нем пробудилось самое сильное из начал – гимназический надзиратель – и отобрал спички у Герострата, надрав тому уши. Артемий Иванович словно наяву увидел несчастного Герострата с зажженным факелом, которого нещадно таскает за ухо похожий на него самого как две капли воды надзиратель почему-то не в темно-синем, а в зеленом вицмундире. Владимиров растерянно потер лоб, чем разбудил Прометея, который похитил зажженный огонь и запалил сигарету в зубах Артемия Ивановича.

«Ох, Матерь Божья! – открестился Артемий Иванович, стряхивая с конца сигареты вместе с пеплом ухмыляющегося Прометея. – Вроде ничего, окромя коньяка к чаю, не пил!»

Посоветовавшись с коллегой в зеленом, он решил пойти к Темзе, в доки. Но прежде Владимиров заглянул в уже знакомую ему «Корону» и для успокоения пропустил кружку пива, заев ее дарьиными пирожками. Герострат с Прометеем и надзирателем отступили во мрак, и теперь он вновь был готов к подвигам.

Небо, как и предвещал барометр, очистилось, но оттого в воздухе было довольно холодно. Кутаясь в пальто, Владимиров пошел прямо на юг по Сидни-стрит, пересек Сент-Джордж-Хайвей и углубился в лабиринт темных вонючих улочек, окружавших доки. Отвратительный запах, доносившийся с Шадуэльского рынка, напомнил Артемию Ивановичу ночь, проведенную на куче селедочных голов. Миновав закрытые ставнями лавки, он вступил в царство громадных кирпичных складов и пакгаузов, соединенных наверху железными мостками. Запах рыбы сменился запахом смолы, дерева и угля. Артемий Иванович ускорил шаг и вскоре, обойдясь без положенного письменного разрешения на вход, был среди строений, окружавших бассейн Шадуэльского сухого дока. Вдали между складов за клювами паровых и гидравлических кранов маслянисто поблескивала в темноте гладь Темзы, а кругом лежали бухты канатов, бочки со смолой и штабеля досок. В доке стоял большой парусный корабль со снятым рангоутом, его реи и стеньги были сложены тут же рядом огромным штабелем.

Встав под железным навесом, прикрывавшем такелаж от дождя, прямо под вывеской, гласившей, что все работы принадлежат господам Гиббсам и Ко., Артемий Иванович достал часы и попытался рассмотреть, сколько же времени. Обе стрелки сошлись у цифры «двенадцать».

– Уже полночь, – пробормотал Артемий Иванович. – В такое время хозяин собаку на улицу не выгонит. Эх, вот она, наша тяжелая агентская жизнь. Как тут в этакой темноте что-то поджигать?

Он подобрал с земли пропитанную рыбьим жиром, скомканную газету. Грациозно, как слониха в цирке, поднял ногу и чиркнул спичкой о подошву. При свете разгоревшейся газеты Артемий Иванович стал осматривать все, что по его мнению, могло загореться. Когда огонь от газеты стал обжигать пальцы, он зашвырнул ее за бочки и опять полез в карман за коробком. В тот миг, когда Владимиров уже стоял на одной ноге, готовый чиркнуть спичкой, его поразил гул, донесшийся откуда-то из-за спины. Не опуская ногу, он оглянулся и увидел мощные языки пламени, вырывавшиеся из-за бочек, куда только что полетели остатки газеты. Потеряв равновесие, Артемий Иванович неуклюже сел в лужу какой-то мерзко пахнувшей жидкости.

– Батюшки святы, горит!

Он вскочил и помчался прочь от доков. Заплутав в улочках, Владимиров долго бродил в поисках выхода, совсем потерявшись. Он не выбрался бы до утра, но, на его счастье, зарево от пожара осветило небо на востоке. Добравшись до Сент-Джордж-Хай-стрит, он побежал в сторону Сити, навстречу торопившимся на пожар зевакам, и долго бежал бы, не сжалься над ним какой-то запоздалый возчик, направлявшийся с порожней повозкой в Вестминстер и подвезший его прямо до отеля.

* * *

Курашкин прознает про варку динамита, так как накануне Дымшиц попросил его к вечеру приобрести лед, и направляет в мастерскую Николз, так как самому там появляться запрещено начальством, а у Сруля диспепсия (полиция поселила Сруля для присмотра за мастерской сзади двора. Но у Васильева был ключ от цирюльни, куда он приходил раньше хозяина, наводить порядок и пр., поэтому они вышли все через цирюльню на Уайтчепл-роуд и Сруль ничего не заметил). Дымшиц сказал Артемию Ивановичу, что лед принесут вечером, перед варкой. Васильев убивает Николз. Ирландцев и Васильева видит Жемчужная Пол.

Курашкин купил лед у оптового торговца природным норвежским льдом из компании Карло Гатти на 12–13, Нью-Уорф-роуд (Северный Лондон), его доставили днем на телеге прямо в мастерскую. О времени варки динамита было доложено Мерфи и тот велел Макинтайру усилить слежку за мастерской, для чего тот отряжает Сруля Эвенчика.

А вечером Николз проникает в мастерскую уже во время процесса варки, причем Сруль видит, как она вошла в ворота. Сруль сидит верхом на горшке с биноклем, горшок стоит на скамье около окна. Когда стали выяснять, куда делась из мастерской Николз и остальные, все решили, что Сруль все прос**л. Он кричал: «Да я вам покажу, я от окна не отходил».

Еще вечером, когда Дымшиц отвозил Владимирова и Тамулти по домам, он проследил за Тамулти и установил место его проживания в Восточном Лондоне, утерянное полицией после того, как он выехал из Кларидж-отеля. Журнал внешнего наблюдения, ведомый Срулем. Из него следует, что ирландцы в мастерскую входили, но не выходили (про Васильева Сруль не знает).

* * *

Спустя пять минут Васильев в сопровождении ирландцев уже шел по едва освещенной Брейди-стрит к убежищу, где ему надлежало пробыть до утра. Улица была пустынна и, казалось, удача улыбнется им. Но когда они шли мимо еврейского кладбища, из подворотни вышла, одергивая на себе юбку, пожилая проститутка с красной пьяной рожей, и подвыпивший гвардеец. Они узнали Жемчужную Пол. Оставив гвардейца одного, Жемчужная Пол быстро пошла по направлению к Уайтчепл-роуд, но что-то привлекло ее внимание в шедшей по улице троице и она внимательно вгляделась в их лица, когда они проходили в зеленоватом свете газового фонаря. Пройдя шагов пятьдесят, она оглянулась, но на улице уже никого, кроме гвардейца, не было.

* * *

Чарльз Кросс, возчик в службе Пикфордов, дошел до фонаря на углу Брейди-стрит и Бакс-роу, дальше которого начиналась непроглядная мгла этой узкой и грязной улочки, и тяжело вздохнув, пустился в опасный путь по неровной мостовой через кромешную тьму. Ему страшно хотелось спать, а еще больше ему хотелось выпить, но ни того ни другого он не мог себе позволить, откладывая обе своих мечты до воскресенья. Он шагал, сгорбившись от холода, и голова его моталась, когда нога запиналась о плохо уложенный булыжник. Прежде чем он дошел до школы, блуждающий взгляд его зацепился за некий предмет, лежавший на тротуаре у ворот конюшенного двора и похожий издали на брезент. Такой большой брезент стоил не меньше шиллинга. Кросс оживился, явственно ощутив во рту вкус джина. Он качнулся на середину дороги и через секунду понял. Это была женщина, лежавшая на спине, почти касаясь левой рукой ворот, и никак не походившая на брезент. Следовательно, пропить ее было невозможно.

Стоя рядом с телом, он раздумывал, не двинуться ли ему дальше, как позади него, с той стороны, откуда он сам только что пришел, послышались шаги. Он обернулся и решил подождать приближавшегося человека. Заметив в темноте чернеющую фигуру Кросса, человек поспешил перейти на другую сторону.

«Боится, что настучу ему по морде», – удовлетворенно подумал Кросс.

– Послушай, приятель, иди-ка сюда, – сказал он. – Тут какая-то женщина.

Человек с опаской подошел поближе.

– Валяется тут, – сказал Кросс, беря женщину за руку. – Я думал сперва, что это брезент. Вот, думаю, как хорошо, будет, на что выпить.

– Выпить бы не помешало, – согласился человек. – Еще целый день вожжами трясти.

– Да ты, приятель, тоже возчик! – встрепенулся Кросс. – Тебе куда?

– Мне по Ханбери-стрит в Корбетс-корт, – второй возчик тоже взял женщину за руку.

– По-моему, она мертва, – сказал Кросс, касаясь лица лежавшей. – А щека у нее еще теплая…

Второй возчик приложил ухо к груди женщины и через некоторое время произнес:

– А вот мне кажется, что она дышит, только очень слабо. Если, конечно, она дышит. Давай-ка мы поднимем ее.

– Нет, – сказал Кросс, – я и трогать ее не буду. Времени мало, пойдем лучше отсюда. Встретим по пути какого-нибудь фараона, скажем ему.

Второй возчик попытался обдернуть юбку, чтобы прикрыть бесстыдно обнажившиеся ноги женщины, но юбка не поддалась и он оставил свои попытки. Оставив женщину лежать, они пошли дальше и уже свернув на Бейкерс-роу, увидели констебля Майзена, шедшего вдоль домов и стучавшего в окна, пробуждая обитателей на работу.

– Там на Бакс-роу лежит женщина, – сказал Кросс, подходя к констеблю.

– Лежит на спине как старый мешок, но ее нельзя пропить. Нет, нельзя, сэр! Ее нельзя пропить, потому что, на мой взгляд, она либо пьяна, либо мертва.

– А я думаю, что она мертва, – добавил второй возчик.

– Удивительно, – Кросс почесал в затылке, – что есть на свете вещи, которые нельзя пропить, но это так, сэр! Будь она хотя бы живая, этого уже нельзя было бы сказать. Но похоже, что она все-таки мертва, сэр! И тут уже ничего не поделаешь.

– Хорошо, – сказал Майзен и оба возчика направились дальше на Ханбери-стрит, а констебль перешел к следующему окошку и пару раз постучал в ставень. И тут до него дошло, что на Бакс-роу нет Нила, что Нил побежал за выпивкой в Лондонский госпиталь и просил его присмотреть за улочкой. Не хватало только, чтобы эту женщину увидел еще кто-нибудь кроме засыпающих на ходу возчиков, прежде чем рядом окажется Нил. Не видать им тогда будет выпивки глухими рабочими ночами!

Обуреваемый такими мыслями, Майзен не стал больше никого будить и прямиком побежал на Бакс-роу к конюшенному двору, куда вот-вот должен был подойти Нил. Когда констебль миновал школу и подбежал, запыхавшись, к воротам конюшни, Нил уже был там.

– Ты уже вернулся? – спросил, тяжело дыша, Майзен.

– Еще как вернулся, – ответил Нил. – Подхожу с бутылочкой к конюшне, включаю, как и договаривались, фонарик, чтобы посигналить Тейну – он уже мнется от нетерпения под фонарем на Брейди-стрит, – и тут на тебе, вижу: валяется справа у ворот какая-то баба. Да вот, можешь сам на нее посмотреть. Я наклоняюсь к ней, свечу – она смотрит на меня открытыми глазами, а горло-то у самой перерезано!

Майзен тоже наклонился над мертвой, чтобы посмотреть на нее поближе. Лицо старого служаки помрачнело, он выпрямился, сдвинул ремешок шлема и потер подбородок тыльной стороной ладони.

– Что, боишься? – с издевкой спросил Нил.

Майзен покачал головой.

– Пусть уж лучше доктор увезет тело в морг, там его приберут и вымоют, вот тогда на убитую и посмотреть будет приятно. Да и убили ее не в моем дивизионе. Ты уже послал за доктором?

– Отправил этого молокососа Тейна. Не успел я включить фонарик и осмотреть труп, а он уже несется, сапожищами топает, визжит, как свинья, от нетерпения. Пришлось его огорчить. «Беги-ка, – говорю ему, – за доктором Ллуэллином. Он ближе всего живет, на Уайтчепл-роуд, 153».

– Зря ты с решил связаться с Ллуэллином, Нил, – сказал Майзен. – Сварливый он человек.

– А мне до того какое дело? Пускай только труп отсюда заберет и делает с ним дальше что хочет. А ты, Майзен, вместо того чтобы советы давать, сходил бы лучше ко мне в участок, известил кого следует да привез сюда санитарную тележку.

– Какой мне резон тащиться к тебе в участок? – спросил Майзен. – Это не мой дивизион. Тейн с доктором вернется, вот его и пошли.

– Послушай, Майзен, но тут совсем недалеко. Ведь я не могу оставить труп здесь без присмотра и идти сам. Ведь это же я его нашел!

– Пока ты бегал за бутылкой, этот труп уже нашли два типа, которые позвали меня сюда.

– Тем более мне нельзя уходить. Я тебе за это налью, а? – Нил протянул Майзену бутылку.

Искушение было слишком велико. Вернув Нилу бутылку и вытерев губы рукавом, Майзен пошел в участок на Бетнал-Грин. Нил тоже приложился к бутылке, потом отнес ее на противоположную сторону улицы к зданию Эссекского причала, где аккуратно поставил на тротуар.

Пока не явился доктор, он занялся осмотром улицы. Под горлом убитой он видел небольшую лужицу крови, натекшую из раны, но она была столь мала для пореза, шедшего от уха до уха, что он сразу заподозрил неладное. А вдруг труп привезли к нему на Бакс-роу на каком-нибудь экипаже? Однако на булыжной мостовой да еще в полнейшей темноте, с которой едва справлялся его фонарь «бычий глаз», найти следов колес не удалось. Тогда Майзен позвонил в колокольчик на дверях Эссекской пристани. В доме все спали и ему пришлось настоять на своем, непрестанно звоня, пока вниз не спустился управляющий складом – крупный мешковатый мужчина в одной ночной рубахе, вязаном колпаке и со свечой в руках. Поднеся свечу к самому лицу констебля, управляющий спросил:

– Что нужно от меня фараонам в четыре часа ночи?

– Я хотел поинтересоваться, не слышали ли вы какого-нибудь шума, например, стука колес?

– Нет! – управляющий гневно взглянул на полицейского и с треском захлопнул дверь у него перед носом.

Стучать еще куда-нибудь Нил не решился: «Сейчас подойдет кто-нибудь, вот он пусть и стучит».

* * *

К этому времени Даффи и Конрой уже успокоили Васильева и он тихо сидел на стуле в углу.

– Пойду, взгляну, что там происходит, – сказал Даффи, вновь натягивая пальто. Ему не терпелось похвастать кому-нибудь только что совершенным, а так как этого делать было нельзя, он решил удовлетворить второе страстное желание, которое, как утверждают, знакомо большинству убийц – посетить еще раз место преступления.

Он вышел на улицу и, пройдя мимо Бакс-роу, свернул на Уинтроп-стрит. Здесь ирландец заметил дремавшего ночного сторожа при канализационных работах и крикнул ему, скорее из озорства, чем от здравой мысли:

– Эй, сторож! Старик! По-моему, на соседней улице кого-то убили.

Проорав это, он тут же пожалел о собственном ребячестве, но было поздно. Старик вздрогнул и проснулся. Не дожидаясь, пока до того дойдет смысл сказанных ему слов, Даффи поспешил укрыться в спасительной темноте. Однако он слышал, как позади скрипнула дверь и мелкими шаркающими шажками старик потрусил вслед за ним на Бакс-роу. В живодерне Барбера все также горел свет и сквозь распахнутые ворота были видны нутренщики, разделывающие конские туши. Обойдя школу, Даффи свернул на Бакс-роу к конюшне. Он увидел собравшихся вокруг тела полицейских, еще каких-то людей, и услышал, как доктор Льюэллин недовольно говорил констеблю Нилу, поеживаясь от ночного холода:

– Вне всякого сомнения, ее убили именно на этом месте. Не думаете же вы, что ее притащили к вам из соседнего участка!

– Но тут крови-то на полторы рюмки всего наберется! – вмешался Тейн.

– Я как-нибудь обойдусь без ваших пьяных пояснений, – огрызнулся невыспавшийся Льюэллин. – Вся кровь стекла по этой канаве позади тела.

Доктор наклонился и еще раз взглянул на труп. Выпрямляясь, он краем глаза увидел проходящего мимо Даффи и проводил его подозрительным взглядом.

– Констебль, этот странный тип явно неспроста околачивается вокруг.

– Вы думаете, его стоит задержать? – спросил Нил.

Услышав это, ирландец не пожелал далее испытывать судьбу и поспешил вернуться в комнату на Брейди-стрит, пока полиция действительно не вознамерилась его арестовать.

Едва Даффи покинул Бакс-роу, со стороны Бейкерс-роу к конюшне подошел полицейский сержант в сопровождении констебля.

– Нил, вы не видели Майзена? – спросил он.

– Я отправил его за санитарной тележкой к нам в участок на Бетнал-Грин, сержант Керби, – ответил Нил.

– Вы что, сами не могли сходить к себе в участок?

– Разве вы не видите, сержант, что здесь труп?

– Труп?! Да, действительно… – сержант подошел к лежавшей навзничь женщине и встал рядом с Льюэллином. – Констебль, вы уже опросили жильцов близлежащих домов?

– Нет, сэр, я не успел этого сделать.

– Вы, Нил, должны были допросить их в первую очередь, а уже потом заниматься вашими делами. Так Майзен, говорите, ушел за санитарной тележкой? Странно, когда я видел его в последний раз, мне показалось, что ему страсть как хочется выпить, – сержант подошел к Новому Коттеджу и постучался.

– Что вы здесь устроили? – высунулась из двери разъяренная женщина, держа перед собой фонарь.

– Убийство, мэм, – просто ответил Керби.

– Вы не нашли другого места, чтобы устраивать свои убийства в четыре часа ночи? – возмущенно закричала та, освещая фонарем ражих забойщиков в окровавленных фартуках.

– Да, может, вы это все и устроили! – вспыхнул Льюэллин. – А меня среди ночи пьяные полицейские сдергивают с постели!

– Вы не слышали полчаса назад какого-нибудь шума, миссис? – спросил сержант.

– Идите к черту, сэр! – женщина хлопнула дверью.

Керби открыл рот, чтобы обрушить на голову нахалки самую отборную брань, которую он знал, но тут прибыл Майзен с тележкой – этаким дощатым чудищем на двух больших колесах.

– А ну-ка дыхни, – тут же подбежал к нему сержант. – Ага, я так и знал, что ты выпил!

– Скоро сюда должен прийти инспектор Спратлинг, – сказал Майзен. – За ним уже послали.

– Я не собираюсь ждать никакого Спратлинга! – заявил Льюэллин. – Везите труп в морг, а я пошел спать. Полиция знает, где меня найти. Детальный осмотр я сделаю позже.

Майзен ухватил труп за ноги, Тейн сгреб его подмышки, и они положили тело на доски тележки.

– Э, что это?! – воскликнул Тейн, показывая всем свои руки, покрывшиеся рыжими пятнами. – Может, у нее вся спина в крови?

– Либо ты убийца, – Льюэллин взял свой черный блестящий саквояж и отправился восвояси.

– Я – убийца?! – удивленно спросил Тейн у Нила.

– Где твоя накидка, пьяная рожа? – тихо осведомился у него Нил.

– Мы ему поднесли, – сообщил один из забойщиков, – так он ее у нас, наверное, и оставил.

– Молокосос! – сплюнул Нил. – Оставайся здесь и присмотри за порядком, пока я не приду. Может, протрезвеешь до прихода начальства. – Нил взялся за ручки тележки с трупом и покатил ее за собой.

Печальный кортеж тронулся в путь. Его возглавлял сержант, затем констебль Нил, словно трудолюбивый ослик, катил тележку со страшным грузом, следом шел констебль из Эйч-дивизиона и замыкал шествие Майзен. Улица опустела, пошли обратно на живодерню и забойщики лошадей.

Тейну стало совсем дурно и констебль, опершись одной рукой о ворота конюшни, засунул два пальца другой руки в рот. Ему полегчало и тогда он с ужасом сообразил, что только что испортил единственную пока улику – лужу крови. Он забарабанил в дверь, из которой не так давно являлась женщина.

– Ну, что вам еще надо? – накинулась на него взбешенная хозяйка.

– Дайте мне швабру и ведро с водой. Скорее!

– Джеймс! Негодный мальчишка! – крикнула хозяйка в дом своему сыну. – Возьми ведро и тряпку и иди сюда. Помоги этому пьяному фараону!

Уже светало, когда Нил вернулся из морга обратно к конюшне. В грязных утренних сумерках парнишка под наблюдением Тейна смывал кровь с мостовой в сточный шлюз.

– Что это, Тейн? – удивленно спросил Нил и указал на мальчишку со шваброй, возившего розоватую воду по булыжникам. – Ведь тут была кровь!

– Это я разрешил ему вымыть мостовую.

– Ты настоящий болван, Тейн! Молокосос, сопляк! До прибытия инспектора ты не должен был ничего касаться на месте находки. Быть может, ты смыл не только следы крови, но и важнейшую улику.

– Но Нил! Разве не кровь была главной уликой?!

– Заткнись, молокосос! Смотри, вон идет инспектор Спратлинг с детективами. Тебе лучше сейчас помолчать, иначе он сразу унюхает, что ты пил на посту. Хоть он и курит свою вонючую трубку, но нюх у него как у собаки.

Инспектор Спратлинг, в форменном кепи с кокардой и с трубкой в зубах, пришел на Бакс-роу в сопровождении одетых в штатское детектив-сержантов Годли и Энрайта из дивизионного отдела уголовного розыска.

– Ну, где ваш труп, Нил? – спросил Спратлинг, не вынимая трубки изо рта.

– Его уже отправили в морг в лазарет Уайтчеплского работного дома, – пояснил тот. – А еще недавно он лежал вот тут, на этом самом месте рядом с воротами.

– Странно, – сказал Спратлинг. – Труп что, принесли откуда-нибудь из другого места? Я не вижу следов крови.

– Ее уже смыли, инспектор. Но если вы приглядитесь, вы увидите между булыжниками следы.

– К черту следы! Когда станет совсем светло, тогда и посмотрю. Скажите лучше, какого дьявола вы отвезли труп в Уайтчеплский работный дом? Он ведь находится на территории чужого дивизиона!

– Но так велел доктор! – развел руками Нил.

Спратлинг долго дымил трубкой, набитой отвратительным табаком, потом взял Нила под локоток и повел обратно в морг. Морг при Уайтчеплском работном доме, расположенный на углу Игл-стрит, был грязным сараем за зелеными воротами, во дворе которого так и стояла тележка с телом убитой в ожидании прихода распорядителя морга. Спратлинг подергал за ручку двери, хотя этого можно было и не делать – на дверях висел большой замок. Он вернулся к тележке и взглянул в лицо покойницы.

– Она действительно умерла, – сказал Спратлинг, впервые за полчаса вынув трубку изо рта. – Надо бы составить описание, пока дожидаемся этого кретина с ключами. А там, в морге, когда зажгут свет, перепишем ее одежду.

Инспектор приложил трубку ко лбу трупа и, привычно перекладывая ее вдоль тела, измерил его длину.

– Десять трубок и еще один чубук. Энрайт, запишите, что рост покойной: 5 футов 8 дюймов. А, вот пришли два вонючих старикана, важно, как святые апостолы. Надеюсь, один из них Петр и принес ключи от рая.

– От чего, сэр? – переспросил один из стариков.

– От сарая, болван. Открывай быстрее.

Старик отпер замок и вместе со своим напарником вкатил тележку внутрь, где они выложили тело на грубый стол из толстых деревянных брусьев.

– Зажгите поярче свет, – велел Спратлинг. – Нил, взгляни повнимательней, ты когда-нибудь видел эту женщину? Нет? А ты, Энрайт? Вот и я не видел. Глаза у ней серые, а может карие. Нос плоский, черты лица мелкие. Цвет лица темный, волосы каштановые, тронутые сединой. Скулы высокие. На лбу маленький шрам. Зубов у нее не хватает, но пусть их считает Льюэллин. Как ты думаешь, Энрайт, она была шлюхой?

Спратлинг задрал покойной подол и выронил трубку изо рта.

9.

Центр. Упр.

Представленно через исполнительный отдел

Джей-дивизион

Тема: Рапорт Кас. убийство неизвестной женщины на Бакс-роу, Уайтчепл

31-го с. м.

31.1.88.

№. 327

1-й специальный рапорт, представляемый согласно приказу по полиции от 9-го февр. 1888.

Кому/ И.о. главн. констебл.

Кому Полк. П[] для информации [отсутствует]

СТОЛИЧНАЯ ПОЛИЦИЯ

Джей-дивизион.

31-е августа 1888

Полиц. конст. 91-Джей, Нил, сообщает, что в 3.45 31-го с.м. он обнаружил мертвое тело женщины, лежавшей на спине с одеждой немного выше ее колен, с горлом, перерезанным от уха до уха на дворе, скрещивающемся у Бакс-роу, Уайтчепл. Полиц. конст. Нил получил помощь от полиц. конст-ей 55-Эйч Смайзена и 96-Джей Тейна, последний вызвал д-ра Лльюэллина, № 152, Уайтчепл-роуд, он быстро прибыл и объявил, что жизнь угасла, по-видимому лишь несколько минут, он распорядился, чтобы ее перевезли в морг, заявив, что он произведет дальнейшую экспертизу там, каковая и была сделана на санитарной тележке.

По моем прибытии и снятии описания я обнаружил, что она была выпотрошена, и тотчас послал известить д-ра об этом. Последний быстро прибыл и при дальнейшем осмотре заявил, что ее горло было перерезано слева направо, два отчетливых разреза были на левой стороне. Трубка трахеи и спинной мозг были перерезаны, справа на нижней челюсти находился кровоподтек, по-видимому, от большого пальца. Также один на левой щеке. Брюшная полость была вскрыта от центра основания ребер вдоль правой стороны, под тазом, слева от желудка; там была рваная рана, сальник или оболочка желудка, была также разрезана в нескольких местах, и две маленькие колотые раны на сокровенных частях, очевидно, сделанные ножом с крепким лезвием. Предположительно были нанесены каким-то левшой. Смерть была почти мгновенной.

Описание трупа: возраст около 45, длина 5 ф. 2 или 3 [дюйма], черты лица смуглые, волосы темно-каштановые (седеющие), глаза карие, кровоподтеки справа на нижней челюсти и на левой щеке, небольшая рваная ранка на языке, одного зуба недоставало спереди на верхней челюсти, двух слева на нижней; одежда, коричневый ольстер, 7 больших медных пуговицы (на них фигура женщины, скачущей на лошади, и мужчины сбоку), коричневое льняное платье, серая шерстяная нижняя юбка, также фланелевая, белой нательной фланели, коричневый корсет, белая сорочка, черные рубчатые шерстяные чулки, мужские ботинки с резинками по бокам, разрезанные на передке, набойки на каблуках, черный соломенный капор, отделанный черным бархатом.

Я сделал расследования и был информирован миссис Эммой Грин, вдовой, из примыкающего Нового Коттеджа, и м-ром Уолтером Паркиссом, из Эссекского Причала, напротив, также Уилльямом Кортом ночным сторожем у гг. Брауна и Игла, Бакс-роу, и полиц. конст. 81 из полиции БВЖД на дежурстве у Причала поблизости, что никто из них не слышал никаких криков в течении ночи, или чего-нибудь, что заставило бы их считать, что там было совершено убийство.

Станции и помещения Восточно-Лондонской и Окружной железных дорог, все причалы и загородки в округе были обысканы, но никаких следов какого-либо оружия найти там не удалось.

Полиц. конст. утверждает, что он прошел через Бакс-роу в 3.15 пополуночи и полиц. серж. 10 Кирби примерно в то же самое время, но женщины там тогда не было и неизвестно им.

[подп.] Дж. Спратлинг, инсп-р

Дж. Китинг, суперинт.

С тех пор был установлено, что одежда носит знаки Ламбетского работного дома и покойная, как предполагается, была обитательницей этого дома.

Дж. Китинг, суперинт.

Глава 18

Прекрасное солнечное утро, казалось, совсем сгладило ужасное впечатление от находки трупа, потрясшей окрестных обывателей. К восьми часам улицей полностью овладели сыщики в штатском и лишь несколько констеблей оставались на месте, обеспечивая порядок. Возглавлял детективов местный инспектор Джозеф Хелсон, глава отдела уголовного розыска Джей-дивзиона, а из Скотланд-Ярда приехал инспектор Абберлайн. Фредерик Абберлайн четырнадцать лет проработал в Уайтчепле и лишь год назад по настоянию Монро был переведен в Центральное управление на Уайтхолл-плейс, 4.

Теперь Абберлайн, представительный мужчина на пятом десятке лет с бакенбардами а ля Франц Иосиф, бродил по тротуару, вглядываясь в лица зевак и разглядывая камни на мостовой, а окруженный толпой инспектор Хелсон сидел посреди Бакс-роу на табуретке, вынесенной из дома, и записывал в блокнот показания свидетелей. За спиной Хелсона, засунув руки в карманы, детектив-сержант Годли следил, чтобы никто не покушался на карманы инспектора. Перед Хелсоном стояла женщина, жившая в соседнем с конюшней коттедже, устроившая ночью скандал, а теперь пожертвовавшая табуретку на нужды полиции.

– Миссис Грин, давно вы живете здесь? – спросил инспектор.

– Почти год, – с вызовом ответила миссис Грин. – И не разу еще полиция не позволяла себе устраивать всякие убийства у меня под окнами в три часа ночи!

– Ваши окна выходят наружу?

– Да, окна моей с дочерью спальни выходят прямо на улицу.

– Вы что-нибудь слышали?

– Сэр, я всегда скверно сплю, потому что ваши констебли как слоны топают под окнами, – миссис Грин оглянулась, ища поддержки у соседей. – Но сегодня я не слышала ничего необычного, пока полиция не устроила весь этот тарарам.

– И вы тоже ничего не слышали, мистер Паркисс? – спросил сержант Годли у управляющего складом, жившего в доме почти напротив конюшни. И пояснил инспектору с оттенком уважения: – Мистер Уолтер Паркисс – управляющий Эссекской пристанью.

– Нет, сэр, – осторожно ответил Паркисс, боязливо косясь на жену, стоявшую тут же. – Я лег в кровать примерно в одиннадцать вечера и затем просыпался еще несколько раз.

– И когда же вы просыпались?

– Мне трудно сказать. Думаю, что это было между часом и тремя утра.

– Сколько человек проживает кроме вас в доме, мистер Паркисс?

– Моя жена, ребенок и слуга. Мы с женой занимаем спальню на третьем этаже, она выходит окнами на конюшню.

– Миссис Паркисс, и вы тоже ничего не слышали? – ядовито спросил Хелсон, понимая, что в Уайтчепле никто никогда ничего не видит и не слышит.

– Нет, сэр, – протянула женщина с откровенной издевкой. – Я так плохо спала этой ночью, что даже вставала и ходила по спальне. Тогда-то, я думаю, на улице все и произошло.

– Почему вы решили, что вы вставали как раз тогда, когда произошло убийство? – устало поинтересовался инспектор, опуская блокнот.

– Прежде чем лечь спать, я услышала шум, и это были полицейские, стоявшие у тела. В остальном ночь была необыкновенно тихой.

– А вы, сэр, что видели вы этой ночью? – Хелсон поднял глаза на стоявшего в первых рядах низкорослого еврейского пролетария в шапочке-ермолке, перепачканной красной краской.

– И ничего, – ответствовал пролетарий, не раздумывая ни минуты.

– Где вы живете?

– На том берегу, в Суррее.

В толпе раздался смех, но быстро смолк под волчьим взглядом инспектора, который спросил:

– А здесь вы чего околачиваетесь?

– Я пришел навестить свою бабушку.

– А бабушка ваша где живет, мистер Красная Шапочка?

– На Брейди-стрит. Но она не живет.

– Тогда что же она делает? – изумленно поднял брови Годли.

– Она лежит на еврейском кладбище. Еще в первом слое, – пролетарий важно поднял палец.

– Тьфу, чтоб тебя! Давайте следующего! – Хелсон встал с табурета и размял затекшие ноги.

– Инспектор, – растолкал толпу сержант Энрайт, проводивший допросы на Брейди-стрит. – Я привел к вам женщину, которая утверждает, что может дать очень важные показания. Она уже сообщила их нескольким журналистам местных газет.

– Меня зовут Сара Колуэлл, – представилась женщина.

– Что же вы можете нам сказать, миссис Колуэлл? – спросил Хелсон. – Что вы тоже ничего не видели?

– Я, конечно, ничего не видела, – согласилась Колуэлл, – но я живу на Брейди-стрит здесь неподалеку и была разбужена рано утром шумом. По улице бежала женщина и очень визжала.

– Вы слышали шум еще чьих-нибудь шагов? – заинтересовался Хелсон и извлек уже засунутый обратно в карман блокнот.

– Нет, сэр. Но зато я слышала, как ее били, когда она бежала.

– Вы хотите сказать, что преступник летел за ней следом, а звуки ударов разносились на всю улицу? – спросил подошедший Абберлайн.

Рука инспектора Хелсона замерла с карандашом над бумагой.

– Ну что вы, сэр! Я полагаю, что у него были бесшумные шаги, потому что он привык красться и убивать ночью. Вы мне не верите?

– Трудно поверить в убийцу, который бесшумно бегает, но зато на всю улицу колотит свою визжащую жертву, – сказал Абберлайн, и Хелсон, обречено вздохнув, на этот раз уже окончательно спрятал блокнот. – Это был ее ангел-хранитель, который за что-то обиделся на нее и потому лупил пальмовой ветвью по загривку.

– Там, на Брейди-стрит, я нашла пятна крови, – воскликнула Колуэлл, увидев, что ее не желают больше слушать. – Я могу показать их. Я уже показывала их некоторым газетчикам. Думаю, что ее могли убить на Брейди-стрит и перенести тело сюда.

– Может, так оно и было, инспектор? – спросил Годли. – Не зря же все окрестные жители мучились сегодня ночью бессонницей, но совершенно ничего не видели.

– Вот что, Годли. Я прожил на этом свете сорок пять лет, из них половину прослужил в полиции. В Уайтчепле всегда при убийстве все мучаются бессонницей, но при этом ничего не видят. Инспектор Абберлайн подтвердит это тебе. И все же возьми с собой сержанта Энрайта и пройдись с миссис Колуэлл на Брейди-стрит, посмотри на кровавые пятна. А затем обойди все дома по этой улице – их не так много, большую часть четной стороны занимает еврейское кладбище, – и порасспрашивай, не слышал ли воплей еще кто-нибудь.

– Да-да, Годли, сходите куда-нибудь, – поддержал Хелсона Абберлайн. – Нам с инспектором еще надо решить вопрос, могла ли женщина быть убита тут на Бакс-роу или нам ее откуда-то принесли.

Пятен крови Годли так и не увидел. Бурая земля, на которую указывала миссис Колуэлл, больше была похожа на следы от ржавчины. Зато, пока они стояли и спорили с миссис Колуэлл о происхождении пятен, к ним подошла дородная, вульгарно одетая женщина с испитым красным лицом и сказала сержанту хриплым голосом:

– Ты не там смотришь, Джордж. Мою подружку убили месяц назад, но вы так и не нашли ее убийцу. Так и быть, я помогу полиции.

– А, Жемчужная Пол, – осклабился Годли. – Расследование по твоей подружке проводим не мы, а Эйч-дивизион.

– Ты не веришь мне, Джордж. А ведь я помню, как десять лет назад ты вступил в полицию и ходил здесь простым констеблем. Да, я пьяна, я напилась в «Слепом нищем», когда узнала, что на Бакс-роу убили еще кого-то. Я подумала, что могла быть вместо нее, и мне стало страшно.

– С чего ты решила, что могла оказаться на месте убитой? Ты знакома с тем, кто это сделал?

– Нет, сержантик, но я видела его. Я так думаю. Мы пихались с одним солдатиком там, дальше, в подворотне напротив входа на еврейское кладбище, а потом вышли на улицу и пошли своей дорогой. И тут навстречу нам попались три человека: двое, шедшие по бокам, вели под руки третьего. У него еле шли ноги, но он не был пьян, а взгляд у него был такой, что мороз продрал меня по коже. Я долго не решалась обернуться, а когда я все-таки оглянулась, они уже исчезли. Но они не могли далеко уйти. Думаю, что они живут где-то в домах по Брейди-стрит не дальше железной дороги.

– Ты можешь описать этого человека? – Энрайт взял ее за плечо.

– Нет, петушок. Я запомнила только его взгляд.

– А тех двух, что вели его?

– Думаю, что нет, сержантик.

– Но опознать-то их ты сможешь, если потребуется?

– Не знаю, – протянула проститутка. – Ты их поймай, а там посмотрим.

– Вот что, Коннолли, катись-ка ты отсюда подальше! – обиделся Годли. – От твоей помощи только изжогу заработаешь, как у инспектора Пинхорна с Леман-стрит! Мы как-нибудь и без тебя разберемся. Пойдем, Энрайт, нам еще надо опросить вон сколько домов!

Часа через полтора дошла очередь и до дома, где жили ирландцы. Миссис Слоупер вышла к сержанту Годли, держа в руках скрученную жгутом мокрую простыню.

– Вы знаете, что сегодня утром примерно в половине четвертого произошло убийство на Бакс-роу? – изнуренным голосом в сотый раз задал свой вопрос сержант.

– Кто ж об этом еще не знает? – миссис Слоупер с удовольствием отжала простыню на лакированные туфли Годли. – Об убийстве всему Лондону, наверное, известно!

– Я бы хотел поинтересоваться у ваших жильцов, не слыхал ли кто-нибудь из них ночью что-то необычное, – механически произнес Годли, уныло разглядывая свои туфли.

– Сейчас, сэр. Но на ночь я всегда запираю дверь, а ключей у моих жильцов нет, так что никто из них не мог совершить этого.

– Я и не сомневаюсь, миссис Слоупер. Нужно для протокола.

– Тогда подождите здесь. Я не хочу, чтобы полиция топталась по моим чистым полам своими мокрыми туфлями. Лучше я сама буду приводить к вам своих жильцов.

Она еще не успела скрыться за дверью, когда к дому подошел низколобый могучий человек в покрытой рыжими пятнами рубахе и кожаном фартуке, также испачканном кровью.

– Кто это? – Годли боязливо попятился.

– Джеймс Дерман, сэр, – пояснила миссис Слоупер. – Мой постоялец. Он работает на живодерне Барбера и зашел домой перекусить.

– Ты был этой ночью на живодерне? – обратился к мяснику детектив. – И тоже ходил смотреть на труп с Томкинзом?

– Нет, сэр, я и в живодерне насмотрелся разделанных туш, – вызывающе ответил мясник. – Я не стал бы смотреть на эту бабу, даже если б работал в то время. Но я пришел на работу, когда вы уже увезли в морг эту падаль. Я даже не выпивал с одним из ваших, можете спросить его. Заодно передайте ему эту тряпку! – Дерман вытащил из-за фартука смятую в комок форменную полицейскую пелерину и сунул ее Годли.

– Он всегда аккуратно платит и у меня нет к нему никаких претензий, – вступилась за Дермана миссис Слоупер. – Он очень тихий жилец и никогда не скандалит, даже когда выпьет. До того как пойти на работу, он спал у себя в комнате и никуда не выходил.

– Да, да, хорошо, – сержант вывернул пелерину наизнанку, нашел около воротника вытравленные белесые буквы: «Дж. Тейн, 96-джей» и сказал злорадно: – Вот я отдам это инспектору Спратлингу, то-то он обрадуется.

Затем миссис Слоупер поочередно водила своих постояльцев к Годли, и он задавал им один и тот же вопрос: «Вы слышали что-нибудь этой ночью?»

– Вы слышали что-нибудь этой ночью? – спросил Годли у Конроя, первым вышедшего из своей каморки под лестницей.

– Да я, сэр… – растерялся старик. – Меня не было здесь…

– Как это не было? – удивился Годли. – Ведь миссис Слоупер говорит…

– Я запираю дверь, сержант, и никто из моих постояльцев не может выйти на улицу, – вмешалась хозяйка. – Таковы условия, на которых я сдаю комнаты. Эти люди пришли вечером еще до полуночи в свою комнату и оставались там до самого утра, по крайней мере до тех пор, как я не отперла дверь.

– Не обращайте внимания на старика, господин сержант, – сказал Даффи, присоединяясь к Конрою. – Он стал совсем плох. Я прыгал всю ночь у его кровати, делал ему примочки, потому что он бредил и мне было никак не сбить у него жар. Но я не слышал на улице ничего необычного. На улице было тихо, только шаги полицейского доносились иногда, если я открывал дверь из комнаты – окон у нас нет, так что нам тяжело услышать что-нибудь с улицы.

Глава 19

Днем инспекторы Суонсон, Мур и Абберлайн были вызваны в кабинет к начальнику Департамента уголовных расследований Роберту Андерсону. Новоиспеченный помощник комиссара сидел за столом в еще не обжитом им кабинете Джеймса Монро и катал по столу теннисный мяч. У него был широкий лоб и сужающееся к подбородку лицо, обросшее понизу бородой с проседью.

– Джентльмены, – сказал он вошедшим, положив мячик рядом с ракеткой в чехле и пригласив их сесть. – Нервное истощение вынуждает меня покинуть вас на некоторое время. На два месяца я отправляюсь в отпуск на континент для поправки здоровья.

Инспектор Абберлайн занял место в самом дальнем от Андерсона кресле и оттуда смотрел на начальника, чей цветущий вид вызывал сомнения в истинности его слов.

– Вместо себя я оставляю суперинтенданта Уильямсона. Но для старшего инспектора Суонсона и для вас, джентльмены, у меня будет особое дело, – Андерсон хитро прищурился и взглянул в сторону похожего на доброго дедушку Дональда Суонсона.

– А как быть с убийством в Уайтчепле? – спросил Абберлайн, пригладив напомаженные и зачесанные на лысину редкие волосы. – Скотланд-Ярд будет заниматься этим делом или мы предоставим его детективам из Джей-дивизиона?

– Именно о нем я и хотел поговорить. Сегодняшнее убийство в Уайтчепле приведет публику в шок, я в этом не сомневаюсь. Поэтому задачей Департамента уголовных расследований является скорейшее раскрытие этого преступления и в ближайшее время оно должно стать главным в вашей работе.

– Запахло жареным, раз этот лис сматывает, – шепнул Мур на ухо Абберлайну.

В ответ тот ухмыльнулся.

– Я убежден, что уайтчеплское убийство принадлежит к тому разряду уголовных дел, с которыми можно успешно бороться, если заниматься ими систематически. Более того, я полагаю, что мог бы раскрыть это дело за несколько дней, будь я в состоянии посвятить ему целиком все свое внимание. Наш департамент вполне в состоянии раскрывать и более запутанные дела, чем это. Я собрал вас здесь, чтобы сообщить, что с сегодняшнего дня при Скотланд-Ярде образуется временная следственная группа, которая будет заниматься исключительно этим убийством вместе с дивизионными детективами.

– Они же будут только мешать нам! – воскликнул Абберлайн. – Я был сегодня утром на Бакс-роу и видел в глаза подчиненных инспектора Хелсона.

– Что поделаешь, Скотланд-Ярду нужен успех. Вы еще год назад сами были дивизионным инспектором в Уайтчепле, вам и карты в руки. Вас я назначаю руководить работой детективов на месте. А старший инспектор Мур будет осуществлять связь между вами и Скотланд-Ярдом. Руководить вашей работой будет инспектор Суонсон – ему я предоставлю особые полномочия. Только он, при одобрении с моей стороны или со стороны мистера Уильямсона, имеет право принимать решения. Кроме того, несмотря на известную тесноту, я распорядился отвести вам отдельную комнату, которая будет штабом расследования и куда должно сходиться абсолютно все: документы, улики, донесения по этому делу.

Андерсон покатал мяч еще и прибавил:

– Должен также сказать, что как дивизионным детективам, так и сыщикам из Скотланд-Ярда следует усилить бдительность в отношении возможных сведений об ирландских террористах. Из Особого отдела поступила информация, что в районе Лондонского госпиталя обнаружили помещение. Есть подозрение, что оно используется под динамитную мастерскую. Любые сведения о ней следует немедленно докладывать инспектору Салливану или самому Литтлчайлду.

* * *

В конце дня Абберлайн поехал в морг работного дома на Олд-Монтагью-стрит. В легком пальто с бархатным воротником, в черном котелке, он был более похож на биржевого маклера, нежели на сыщика Скотланд-Ярда. Но в морге его знали, ведь почти полтора десятка лет Абберлайн возглавлял уголовный розыск в Уайтчепле и Спитлфилдзе. Испуганный необычным вниманием полиции к убитой, старик-служитель поспешно подвел инспектора к столу и откинул дерюгу. Мельком взглянув на труп, Абберлайн покинул морг и поехал в участок на Бетнал-Грин к инспектору Хелсону. Он вошел в обкуренную дешевым табаком комнату для допросов и Абберлайн представился инспектору Спратлингу, изнемогавшему от безделья над кружкой с приправленным молоком скверным чаем.

– Детектив-инспектор Абберлайн из Скотланд-Ярда.

Сидевший в комнате с задранными на стол уставшими ногами сержант Годли со скучающим видом взглянул на вошедших.

– Ну-ка, ну-ка… – Спратлинг вынул трубку изо рта, встал и обошел Абберлайна вокруг. – Из самого Скотланд-Ярда к нам прибыл! Ты слышишь, Годли? Эти зажравшиеся коты из Скотланд-Ярда приехали сюда, чтобы научить нас, как надо ловить мышей!

– Послушайте, Спратлинг, – сказал Абберлайн. – Я проработал в полиции уже двадцать пять лет, причем из них инспектором в Уайтчепле четырнадцать. Вы же, по словам инспектора Рида, в должности инспектора всего год, с того времени как Рида перевели в Эйч-дивизион на мое место. Перестаньте ерничать. Мне нужен инспектор Хелсон.

– А вы уверены, что сами нужны ему? Инспектор у нас голова, он вполне в состоянии разобраться без вас.

– Не вам решать, Спратлинг, что мне делать. Сержант, – Абберлайн остановил проходившего мимо сержанта. – Позовите мне инспектора Хелсона.

Сержант ушел и вскоре вернулся с Хелсоном.

– В Скотланд-Ярде сформирована группа из шести человек, инспектор, – сообщил коллеге Абберлайн, – которая будет участвовать в расследовании по делу Николз наравне с вами.

– Чем же так заинтересовало Скотланд-Ярд убийство дешевой проститутки? – спросил Хелсон.

– Газеты начали кампанию нападок на Столичную полицию и в Скотланд-Ярде не хотят давать прессе лишний повод для раздувания скандала. Утром я не успел, но по пути сюда заехал в морг взглянуть на труп и должен сказать, за все четырнадцать лет своей работы в Уайтчепле я ни разу не встречался с такой извращенной жестокостью.

– Доктор Ллуэллин считает, что убийца был левшой, – сообщил Хелсон. – Он схватил правой рукой женщину за подбородок, а левой перерезал горло.

– Разрешите, Спратлинг, – Абберлайн взял со стола ложку, переложил в левую руку и, подойдя к дремлющему Годли, правой рукой взял его за подбородок. – Интересно, как представляет себе доктор Ллуэллин эту сцену? Так совершенно невозможно зажать человеку рот, а ножом в темноте легче легкого разрезать рукав собственной одежды. Мне кажется, что те же разрезы более просто произвести, находясь за спиной у жертвы. У вас уже есть предположения, Хелсон, кто это мог сделать?

– У меня пока нет.

– А я полагаю, – встрял Спратлинг, – что это дело рук головорезов из Олд-Николзской банды. Скорее всего, они шантажируют женщин, вынужденно и тайно занимающихся проституцией, и мстят тем, кто не находит для них денег.

– Вам удалось уже, Хелсон, со времени нашей встречи утром что-нибудь сделать для опознания? – спросил Абберлайн.

– На пояске одной нижней юбки и на подоле другой я нашел отпечатанные при помощи трафарета слова «Ламбетский работный дом – П.Р.». В карманах были найдены только гребень и часть увеличительного стекла. Это показывает, что убитая была, скорее всего, обитательницей одной или нескольких из многочисленных ночлежек в окрестностях. Мы сделали фотографии тела в морге, – Хелсон положил на стол отпечаток, на котором был снят поставленный к стене труп женщины, – и я послал с ними сержанта Энрайта в Ламбет, чтобы распространить их среди чиновников работного дома и заставить смотрительницу взглянуть на тело. Смотрительница, правда, не смогла его опознать и сказала, что одежда могла быть сшита года два-три назад.

– Значит, с Ламбетским работным домом не вышло?

– Пока выходит что так, но Энрайт продолжает допросы. Сержант Годли сегодня вместе с детектив-констеблями обошел все ночлежные дома в окрестностях в надежде найти ключ к личности убитой. Им это не удалось, но благодаря распространившимся слухам сначала одна женщина, а затем и другая вызвалась рассмотреть тело, и мы наконец выяснили, что женщина, похожая по описанию на убитую, квартировала в ночлежном доме номер 18 по Траул-стрит в Спитлфилдзе. Мы водили в морг из этой ночлежки женщин и они опознали покойную как некую «Полли», которая делила комнату с тремя другими женщинами на обычных условиях подобных заведений – ночью оплата по четыре пенса с каждого за отдельную кровать. Вчера ночью управляющий ночлежкой отказал ей, потому что у нее не было денег, на что она, засмеявшись, сказала, прежде чем уйти: «скоро я получу свои денежки за ночлег; посмотри лучше, какая у меня теперь симпатичная шляпка». Жильцы ночлежки утверждают, что никогда прежде этой шляпки у нее не видели. Одна из женщин говорит, что сегодня в половине третьего утра видела покойную на углу Осборн-стрит и Уайтчепл-роуд напротив церкви.

– Да, Хелсон, нелегкая нам с вами предстоит задача, – сказал Абберлайн. – Ну что ж, попробуем ее решить.

Глава 20

Фаберовский и Владимиров сидели на Эбби-роуд. Им обоим было очень интересно, чем все кончилось, но с другой стороны они боялись узнать, что все провалилось. Кроме того, они были подавлены тем, что участвуют в убийстве, и никуда не ездят. Вместо того пили. После шести вечера, когда появились на улице разносчики газет, Фаберовский вышел и купил «Стар».

БЕСШУМНЫЙ ПОЛУНОЧНЫЙ УЖАС.

Странная Личность которая Бродит Вокруг

Уайтчепла После Полуночи. Всеобщий

Страх Среди Женщин. Ноги в Туфлях и Острый Нож для Кожи.

10.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

19/31 августа 1888 года

«Гранд Отель»

Лондон

Дорогой Петр Иванович!

Успех, победа совершенная! Комиссар полиции почти отставлен. Фельдшер выдержал экзамен на «отлично». Он расчленил эту дуру на миллион частей и разбросал их по улицам. Я сам был на месте и пришел в неописуемый ужас от зрелища, которое до сих пор стоит у меня перед глазами. Даже я не смог бы сделать лучше. Надеюсь, что и Вам понравится.

Оба ирландца лично мною найдены и привлечены к делу.

Ваших инструкций жду с нетерпением. Тоже 40 фунтов, мною дополнительно израсходованных за август, которые покорнейше прошу вместе с жалованием за сентябрь прислать мне. Я сижу совсем без денег, хоть у Новиковой проси или лапу соси.

Ваш Гурин

Продолжение главы 20

31 августа, в пятницу

Жемчужная Пол доносит Хелсону, что видела убийцу. Но тот говорит, что слышал, как Рид навожжался с опознаниями в Тауэре и пр., поэтому он отсылает ее подальше.

Доктор Лльюэллин тихий и уравновешенный, как приличествует мужчине.

Инспектор Спратлинг остроглазый человек с железно-серыми волосами и бородой, одетый в синюю полицейскую форму.

Полиция начинает расследования на месте преступления. Допросы полиции в доме Слоупер (мадам Слонопер). Ирландцы догадываются, в чем дело.

Курашкин начинает беспокоиться о том, куда запропастилась Николз, которая должна была ему донести о варке динамита. Пристраивается к опознанию трупа и в ужасе видит свою бывшую жену.

Фаберовский отсылает Артемия Ивановича к ирландцам справиться о результатах ночной варки и реквизировать динамит, если такой имеется. Этот динамит предложено хранить у себя в гостинице. Он приезжает к ирландцам и они отдают ему единственную динамитную шашку при условии, что он испытает ее где-нибудь в тихом месте за городом. Даффи сообщает о случившемся, о чем Артемий Иванович в свою очередь говорит поляку во время приготовления к поездке в театр.

Фаберовский звонит в свою сыскную контору и велит сыщикам отправляться в Уайтчепл и пытаться выяснить, что произошло, и что известно полиции. Дома у Фаберовского проведен телефон, что было сделано им весной. В 1887 году в Скотланд-Ярде телефон установили только для связи между Министерством внутренних дел и офисом комиссара.

Фаберовский разозлен и взволнован, он шпыняет Леграна и Батчелора за их бездействие. Батчелор оправдывается и рассказывает несколько историй про Оструга, которые ему удалось узнать.

Глава 21

1 сентября, в субботу утром

На следующий день после визита доктора Смита Фаберовский решил для порядка свозить Владимирова на дознание, чтобы жизнь не казалась тому медом, и с утра поехал в «Кларидж-Отель». Артемий Иванович восседал в кресле и сочинял новую сказку «Медведь и охотник». Он старательно водил пером по бумаге и увлеченно гудел.

– «С той встречи с медведем я понял, – сказал детям охотник, – что такое медвежья болезнь. А у медведя случилась, видать, болезнь охотничья, отсюда и название пошло – охотничьи колбаски».

– Да что я на вашем дознании буду делать! – Артемий Иванович с неудовольствием оторвался от рукописи. – Съездите, послушайте, а потом вернетесь и мне доложите. Все одно я ни черта не понимаю!

Он поставил в конце предложения жирную точку и присыпал лист песком.

– Мне Петру Ивановичу тоже писать надо, – сказал поляк. – Как же я напишу, что пан на дознания не ходит, а целыми днями в хотеле сидит да сказки вместо донесений сочиняет?

– А если мне станет скучно и я захочу погулять?

– Так погуляйте.

– Вот уж хрен! Нагулялся. Скучно на этих дознаниях, словно на уроках Закона Божьего.

– Я пану переведу, скучно не будет. Ну что, едете? Может, последний раз из зала на суд смотрим, а в следующий раз уже со скамьи подсудимых придется.

– Типун тебе на язык! – выругался Артемий Иванович, убрал пенсне в футляр и стал одеваться, опасаясь кляузы, которую в случае отказа мог написать поляк.

На дознание они опаздывают, и являются, когда выступает первый свидетель, седоволосый и бородатый, отец убитой.

Дознание по убитой на Бакс-роу женщине проходило в том же самом Институте Рабочих Парней, что и дознание по Тейбрам, но на этот раз библиотека была заполнена публикой почти до отказа. Даже ведет дознание не заместитель коронера, а сам мистер Уинн Бакстер.

* * *

Бакстер приехал в Институт почти сразу же по возвращении из отпуска в Скандинавии, в брюках в черно-белую клетку, черной визитке, в ослепительно белом жилете с повязанным на шее огненно-красным платком.

Он сидит за столом, по правую руку от него инспектор Хелсон и доктор Лльюэллин, а по левую жюри.

– Где же мы тут сядем? – шепнул на ухо поляку Артемий Иванович, которого вовсе не вдохновляла заполнившая зал толпа.

– Придется постоять! – развел руками Фаберовский.

– Я не могу стоять, – заныл Владимиров. – Когда я стою, я складываю руки на животе, и оно у меня устает.

– Кто оно?

– Брюшко, – насупился Артемий Иванович.

– Мы встанем у окна, чтобы пан мог положить свое брюшко на подоконник.

– В окне сквозняк.

– Сквозняк не в окне, а в голове у пана, – обозлился поляк.

– У меня не сквозняк, у меня мозга! – громко и возмущенно заявил Артемий Иванович, так что коронер Бакстер, собравшийся занять свое место во главе стола, замер на месте и удивленно посмотрел на Владимирова.

– Какая, до дьяблу, мозга! – изумился Фаберовский.

– Известно какая! Куриная! Не то что у некоторых!

Находчивыми ответами Артемий Иванович часто выводил из строя своих оппонентов в спорах, как произошло и на этот раз. Фаберовский открыл рот, но так и не нашелся, что ответить. Он молча взял Владимирова за локоть и потащил к тому месту, где сидели офицеры, наблюдавшие за делом от имени полиции.

Они протолкались вперед и встали позади инспектора Абберлайна, оживленно беседовавшего с сержантами Энрайтом и Годли.

– Вот, пан, посмотрите на наших врагов, – сказал поляк. – Они сидят у его ног, а его брюшко нависает над ними, как дамоклов меч.

– Какой там у меня еще меч нависает? – недоуменно спросил Артемий Иванович и подозрительно взглянул вниз на свои штаны.

– Нет, то не меч, – двусмысленно покачал головой Фаберовский. – Таким мечом только институток пугать по ночам у решетки Смольного сада.

– Откуда вы знаете?! – взвился Артемий Иванович. – Кто вам сказавши? – он потер подбородок и добавил: – Такую чушь.

– Враги пана, кто же еще?

Артемий Иванович с интересом посмотрел на своих врагов. У врагов были неглупые приятные лица и совершенно не страшный вид. Они не могли про него такое сказать. Зато сухощавый мужчина с военной осанкой и совершенно не вязавшимся с ней отвислым животом, сидевший рядом, сразу вызвал у него неприязнь. Вместо того, чтобы слушать свидетеля, он нагло уставился на поляка и даже не думал скрывать этого.

– Когда вы последний раз видели ее живой?

– Два года исполнилось в июне. Это было на похоронах моего сына, который сгорел до смерти из-за взрыва керосиновой лампы.

– Была ли она тогда в хорошей ситуации?

– Я не знаю. Я не разговаривал с нею. По крайней мере она была хорошо одета. Она жила со мной три или четыре года перед этим, но думала, что сможет лучше жить самостоятельно, так что я позволил ей уйти.

– Что она делала после того, как уехала от вас?

– Я не знаю.

– Чего этот глист на вас вылупился? – спросил Артемий Иванович у Фаберовского. – Может, дать ему в морду, чтоб знал? Вот такие смолянок и пугают.

– Чего это вас опять занесло в наши места, мистер Фейберовский? – окликнул поляка раздражавший Владимирова мужчина. – Помните, как мы с сержантом Тиком отбили вас в Лаймхаузе у содержателя опиумного притона и его подручных, когда вы пытались сфотографировать их клиента?

– Это вы, инспектор Пинхорн?! – удивился Фаберовский, не ожидавший встретить его на дознании. – Но я и не предполагал, что китаец ведает, что такое фотоаппарат! Разве вы расследуете дело на Бакс-роу?

– Нет, этим занят Абберлайн. Я пришел так, из любопытства. Мне рассказали про вчерашнее дознание, вот, решил взглянуть сам. Но что же вы стоите? Неприятно разговаривать с человеком, задрав голову.

– Нам не хватило места.

– Ну-ка, ты, убирайся! – Пинхорн толкнул в плечо сидевшего рядом человека. – Уступи джентльмену стул, у меня устала шея.

– Нас двое, – сказал Фаберовский.

– Тогда и ты тоже убирайся! – Пинхорн освободил таким же манером еще один стул. – Фредди, – он толкнул в спину сидевшего впереди Абберлайна, – взгляни, это тот самый мистер Фейберовский, который этой весной раскроил своим фотоаппаратом череп старому Чжао.

Абберлайн обернулся, облокотившись рукой на спинку, и с интересом взглянул на Фаберовского.

– Я ловил этого Чжао полгода, до самого своего перевода из Эйч-дивизиона в Центральное управление в Скотланд-Ярд, – сказал Абберлайн. – Потом еще почти полгода его ловил инспектор Рид. И когда он был почти у Рида в руках, является какой-то частный сыщик и все портит.

– Прошу, конечно, прощения, но китаец держал свою лавку двадцать шесть лет и половина Лондона знала, что его всегда там можно найти, – ответил поляк.

– Это для вас, частных сыщиков, поймать – означает сфотографировать с опиумной трубкой в зубах. А нам с Ридом, чтобы подловить китайца, надо было кропотливо собирать такие доказательства его делишек, которые убедили бы двенадцать огородных чучел в суде.

Пока они болтали с полицией, не заметили, что первый свидетель закончил давать показания и начал говорить второй, констебль Нил.

– Вы слышали какой-либо шум той ночью?

– Нет; я не слышал ничего. Самое дальнее, где я был той ночью, было только по Уайтчепл-роуд и вверх по Бейкерс-роу. Я никогда не был далеко от того места.

– На Уайтчепл-роуд шумно ранним утром, я полагаю. Мог кто-нибудь спастись этим путем?

– О, да, сэр. Я видел множество женщин на большой дороге, идущих домой. В то время любой мог бы удалиться.

– Кто-то обыскивал землю, я полагаю?

– Да. Я обыскал ее, пока было послано за доктором.

– Послушайте, – зашипел на поляка Владимиров, ни слова не поняв из прервавшегося разговора с Пинхорном. – Вы обещали мне переводить. Что этот глист, с которым вы только что разговаривали, вам про фотокарточки говорил? Он что – фотограф? Скажите ему, что я хочу у него сняться и подарить фотографию миссис Смит.

– Он полицейский инспектор в участке на Леман-стрит, – ответил Фаберовский, устремляя взгляд на коронера, который продолжал дознание и вызвал следующего свидетеля – инспектора Спратлинга.

– Ах, какая неприятность, – сказал Артемий Иванович, с неприязнью глядя на Пинхорна. – А эти враги – кто?

– Сыщики, которые ищут нас.

– Боже милостивый! – Владимиров перекрестился. – И так задом сели прямо на осиное гнездо, а вы с ними еще и разговариваете! А если они нас арестуют?

– Тсс-сс! Подождите, давайте послушаем, что говорит Спратлинг! – сержант Годли приложил палец к губам. – В участке он всегда разговаривает с трубкой в зубах, словно жует рождественский пудинг.

Артемий Иванович умолк и нахохлился.

– Слушать Спратлинга! – возмутился Пинхорн. – Да лучше слушать мою тещу, которая каждое утро на весь дом пердит в сортире и будит моего кота.

Инспектор Спратлинг: Я обыскал дорогу, сэр, при дневном свете.

– Давайте пересядем, – конспиративным тоном буркнул поляку Артемий Иванович, не шевелясь и не поднимая головы. – Нам нужен путь к отступлению.

– Сходите погуляйте, – предложил поляк.

– Да ну вас! – обиделся Владимиров.

– Видели ли вы вообще на дороге какую-нибудь рессорную двуколку? – взялся пытать констебля Нила один из присяжных.

– Нет.

– Зная, что тело было теплым, не произвело ли это на вас впечатление, что оно могло просто быть положено там, и что женщина была убита в другом месте?

– Я обыскал дорогу, но не видел следа колес. После того, как я обнаружил тело, первыми пришли на это место двое мужчин, которые работали на скотобойне напротив. Они сказали, что ничего не знали о деле и не слышали никаких криков. Я прежде видел этих людей на работе. Это было приблизительно в четверть четвертого или за полчаса до того, как я нашел тело.

– Инспектор Абберлайн, – обратился к полицейскому поляк. – Это правда, что полиция полагает убийство местью одной из ист-эндских банд несчастной женщине, у которой не нашлось для них денег?

– А, это все теории инспектора Спратлинга, – безнадежно мотнул головой Абберлайн. – Убитая была бедна, как церковная мышь. Что с нее можно было взять? По-моему, грабеж не мог быть поводом для этого убийства.

– А Марта Тейбрам и Эмма Смит? – спросил Фаберовский. – Ведь последнюю точно убила компания молодых ублюдков.

– Убийство Мэри Николз имеет так много схожего с недавними убийствами одной или двух других здешних женщин, – сказал Годли, – что мы с инспектором Хелсоном в Отделе уголовного розыска более склонны допускать, что все три преступления являются работой одного и того же индивидуума. Все они были убиты очень похожим образом и все три убийства были совершены в пределах трехсот ярдов друг друга. Мы почти отказались от идеи о банде и придерживаемся мнения, что только один человек, и именно мужчина, а не какая-нибудь акушерка, приложили руку к самому последнему убийству.

– Я не могу согласиться с мнением вашего отдела, Годли, – взъерошил бакенбарды Абберлайн. – Мне кажется, что убийство Эммы Смит в апреле вовсе не имеет к этому делу отношения. По делу Тейбрам инспектор Рид искал солдата, но тут я более склонен подозревать кого-нибудь из тех подонков, что собираются в «Слепом Нищем».

– Возможно, вы правы, – согласился Хелсон. – В утро убийства я допрашивал некоего Оструга, а вчера осведомитель сказал, что вор Скуибби напился и говорил, что какой-то Оструг знает, кто убийца.

– Надо проверить этого Оструга, – сказал Пинхорн.

– Майкл Оструг – персонаж разных удивительных историй из Южного Лондона, – заметил Абберлайн. – Его выпустили из Суррейской психиатрической лечебницы для бедных в марте этого года.

– Что случилось? – очнулся Артемий Иванович, почувствовав, как напрягся поляк при упоминании фамилии Оструга. – Вы обещали переводить.

– Потом, – отрезал Фаберовский.

– Ну, не знаю, – сказал Хелсон. – Может вы и правы. Во всяком случае мы отрабатываем версию с Олд-Николзской бандой. Да разве ж их найдешь! У нас полицейские в Николские трущобы на Бетнал-Грин поодиночке даже соваться не смеют. Там правят бал другие люди.

– Вы полагаете, что нападение на ту женщину совершили они? – спросил Фаберовский.

– Либо они, либо кто-то из банды «Слепого Нищего».

– В этой банде сплошные психи! – продолжал злобствовать Пинхорн. – Взять этого еврея Гамблера, который, пока в прошлом году отбывал неделю исправительных работ, нарисовал своим дерьмом на потолке мой портрет! Или этот придурок Оструг, который в прошлом году спер в Вулиджских казармах металлическую пивную кружку с крышкой и был арестован, после того как по всему Вулиджу за ним гонялось человек пятьдесят кадет, а когда его поймали, пытался по пути в участок проглотить яду, хотя потом на суде утверждал, что всего лишь шел играть в крикет!

Поляк был потрясен тем, что Абберлайн и Пинхорн знают о существовании Оструга, и ему требовалось время, чтобы прийти в себя.

Коронер отпустил Нила и вызвал доктора Ллуэллина.

– Даже констебль, который сам служит в полиции, предпочитает ничего не слышать, – заметил Хелсон. – Что тогда говорить об остальных жителях Уайтчепла! Вам не приводилось, мистер Фейберовский, пытаться узнать что-либо у жителей Уайтчепла? Одно дело выяснять у какого-нибудь графа, в каком углу своего родового замка он зажимал жену своего лондонского соседа и не пропало ли при этом что-нибудь из коллекции восточного оружия у него на стене, и совсем другое пытаться вытянуть хоть слово у возчика, проснувшегося в три часа ночи и пососавшего накануне на ужин кусок кроличьей шкурки, оставшейся с прошлого рождества.

– У таких возчиков хорошо развязываются языки при помощи таких специальных маленьких кружочков разных номиналов, – хмыкнул Фаберовский.

– Дайте, дайте мне побольше этих кружочков! – воскликнул Пинхорн. – Мне так без них плохо. Моя теща…

– На месте вашей тещи, Пинхорн, я бы давно сдох, – сказал Абберлайн. – И без нее Столичной полиции выделяют слишком мало этих кружочков.

Абберлайн с горечью вздохнул.

– Их едва хватает на осведомителей, уж какие там тещи! Приходится придумывать, как обходиться без кружочков. Требуется очень много фантазии. Даже профессора из Кембриджа и Оксфорда с их светлыми головами быстро выдохлись бы. Вот посмотрите на Спратлинга, – Абберлайн проводил взглядом отпущенного коронером инспектора, который, истосковавшись по куреву, устремился прочь из зала, на ходу набивая трубку. – Спратлинг не самый глупый человек, которого можно встретить в полиции. Но он привык больше гонять по ночам со скамеек и из подворотен бродяг и нищих, осмелившихся вздремнуть, а вовсе не шевелить мозгами. Мозги Спратлинга и многих других участковых инспекторов одного качества с мозгами мистера Томкинза из живодерни Барбера, которого только что вызвал Бакстер.

Сержант Годли хотел согласиться с Абберлайном насчет тупости инспекторов, но, взглянув на Хелсона, решил воздержаться. Хелсон, конечно, умный начальник, но вдруг примет все на свой счет.

– А если взять инспектора Чандлера с Коммершл-стрит, так у него вовсе мозгов нет, – пробрюзжал Пинхорн.

– Последние несколько дней мне хочется оказаться на месте Спратлинга, – сказал Хелсон. – Ни забот, ни хлопот. Меня просто измучили всякими историями о «подозрительных» происшествиях и людях. После убийства на Бакс-роу они посыпались, словно из рога изобилия. Какие-то из них сочинены под влиянием ужаса, но большая часть придумана просто так, из праздного любопытства взглянуть, что мы с этими историями будем делать.

– Попомните мое слово: вы до бесконечности будете рыться в этой навозной куче, – сказал Пинхорн. – Пошлите их к дьяволу.

– Наверное, можно отыскать в навозных кучах этих добровольных воспоминаний жемчужное зерно, но более вероятно, что мы просто погрязнем, разбираясь в них, вместо того чтобы заниматься необходимыми для открытия убийцы расследованиями, – согласился Хелсон.

– Как вы считаете, инспектор, – спросил поляк у улыбающегося Абберлайна, – насколько реально изловить убийцу?

– Вы не журналист, мистер Фейберовский, вы тоже детектив, хоть и частный, – откликнулся Абберлайн, – поэтому вам я отвечу честно: полиция может поймать его только случайно. Маниакальное безумие, с которым были изувечены жертвы, говорит в пользу теории, что рукой убийцы двигала месть за некоторый реальный или предполагаемый ущерб, который он потерпел от женщин известного класса, и следовательно, эти убийства были совершены сумасшедшим. Он обращает их на любых представительниц этого класса и потому бесполезно искать нити, которые могут связывать его с жертвой. Ну, не приставлять же к каждой уайтчеплской шлюхе по одетому в штатское констеблю в надежде на то, что маньяк вновь проявит себя!

– Да, если эта теория правильна, – согласился Хелсон, – то в деле обеспечения безопасности несчастных женщин в Уайтчепле мы не можем рассчитывать на обычные мотивы благоразумия, которые удерживают убийц от быстрого повторения их преступлений, и поэтому сохраняется опасность в ближайшее время обзавестись еще одним-другим-третьим изувеченным трупом.

– Мистер Фейберовский! – воскликнул Пинхорн. – Майзен и Нил – давние собутыльники! Нил наверняка бегал за выпивкой. Они из-за суматохи просто не успели договориться, а потом им было уже никак не встретиться.

Здесь, на дознании Фаберовский впервые узнает, что в Скотланд-ярде создана особая группа по расследованию Уайтчеплских убийств и им придется иметь дело не только с дивизионными детективами, но и с детективами доктора Андерсона, который и сам славится своими аналитическими способностями.

– Мне не привелось быть знакомым с доктором Андерсоном лично, однако видеть я его видел и скажу пану, более хитрой морды, чем у этого лиса, я не видел ни у кого в полиции, – сказал Фаберовский, когда дверь за шотландцем закрылась.

– Еще бы, – согласился Артемий Иванович. – Вон, оказывается, какая сволочь, а посмотришь со стороны – вроде бы приличный господин, сказочки разные для гимназистов пишет, про Снежную королеву там, да про Гадкого утенка.

– Пан перепутал, – невесело усмехнулся поляк. – Наш Андерсон никогда не писал сказочек. Большую часть своей карьеры он довольно успешно посвятил борьбе с фениями. Теперь Андерсон равно ретиво возьмется за дела уголовные, а то, чем мы занимаемся, есть для закона уголовщина ясная, хоть и с политичной целью. В додаток он состоит в комитете доктора Барнардо по управлению сиротскими домами для мальчиков и для того хорошо узнал положение дел в Ист-Энде. Так что без помощи Монро нам, возможно, придется несладко.

– Может, его заранее подкупить? – спросил Артемий Иванович.

– На нашу беду Андерсон, как и Монро, ревностный христианин, – ответил Фаберовский, – принадлежит к секте так называемых Плимутских братьев-бретренов, да еще в додаток балуется теологией. Нам не хватит для того денег.

– Тогда давайте поручим ирландцам его застрелить.

– Еще того хуже. Тут уж не помогут никакие деньги. Закопсать полицейского! Друга Монро! Шотландец не станет с нами тогда церемониться. Попробуем прибегнуть к услугам доктора Смита, хотя после нашей встречи в Гайд-парке это будет значительно сложнее…

Решают, что об Оструге следует известить и Особый отдел в расчете, что их информанты могут получить какую-нибудь информацию о нем.

В конце дознания Абберлайн попросил о длительной отсрочке, «так как некоторые вещи стали известны полиции и они хотят время произвести дознание». Коронер и его жюри присяжных, однако, пожелали услышать больше, и Бакстер не удовлетворил просьбу. Вместо этого он отложил дознание до понедельника, ближайшего рабочего дня.

Разговор об Оструге в самом конце, из которого ясно, что Абберлайн уже знал, что Оструга нет нужды искать, так как Особый отдел должен накрыть мастерскую. Тогда-то Артемий Иванович и Фаберовский вспоминают, что забыли предупреждение Монро и мчатся в театр.

Глава 22

– Я же видел у вас на столе ежедневник, подарок Диббла с надписью! – бубнил Артемий Иванович, пока они, в спешке роняя вещи, собирались в театр.

– Ежедневник, пан, хорош только для того, что ты всегда можешь его полистать в свободную минуту и узнать, что и когда ты забыл сделать.

Они заезжают к Смитам, берут дам, по пути в театр покупают вечерние газеты у вопящих о новом преступлении в Уайтчепле мальчишек.

Театр.

Фаберовского мучат мысли. Недовольный их бездействием, Рачковский прислал Васильева и непонятную Дарью. Васильев варит динамит, навел патологическую чистоту, а когда появился соглядатай, то расправился с ним, причем так жестоко. Какие же еще инструкции получил этот Васильев от Рачковского? Что может им от Васильева грозить?

Встреча с полковником Каннингемом и его сыном, который только накануне прибыл в Лондон. Канингем интересуется ходом расследования. Фаберовский важно рассказывает об невероятных успехах своих сыщиков. Светский разговор с недомолвками о пропаже.

О переселении душ и пр. в связи с Джекилом и Хайдом.

Фаберовский с Владимировым приезжают в мастерскую. Обнаруживают, что не только Оструга там нет, а в мастерской орудует полиция. Куда делся Оструг – неизвестно. Ирландцы ничего не знают об нем. Предполагая, что в мастерской может быть оставлена засада, предупреждают, что надо забыть про нее.

* * *

– Вы жалуетесь на здоровье? – спросил доктор Смит, встречая приехавшего Фаберовского.

– У меня-то со здоровьем все нормально, – сказал поляк. – А вот мистер Андерсон страдает грудной жабой. Да вы не волнуйтесь так. Лучше предложите мне рюмочку коньяку.

– Да, пожалуйте.

Доктор усадил Фаберовского в кресло и достал из буфета графин. Поляк залпом выпил налитый коньяк.

– Первая рюмка колом, а другая соколом, как говорит мой русский друг.

Он встал и самостоятельно налил себе еще одну рюмку.

Доктор Смит настороженно посмотрел на него. Поляк чокнулся со лбом стоявшего на бюро гипсового бюста бога врачевания Эскулапа.

– Ваше здоровье! Говорят, доктор Харви передал свою практику вам. То так?

– Да, – подтвердил Смит.

– И среди ваших новых пациентов есть доктор Роберт Андерсон?

– Да, я знаю доктора Андерсона. Но я не знал, что у него грудная жаба.

– Может, и не грудная, а может и не жаба вовсе. Зато ему срочно требуется в отпуск. Лучше всего до Швейцарии, там климат подальше, то есть получше.

– Доктор Харви ничего не говорил мне о мистере Андерсоне.

– Он еще не ведал, что мистеру Андерсону нужен отпуск. Хочу, чтобы вы осмотрели его. Учтите, я настаиваю.

– Но под каким предлогом я его осмотрю? – воскликнул доктор. – Сам он ко мне не обращался.

– Скажите, что его квартирной хозяйке показалось, что у Андерсона пожелтели глаза, а хозяйке дайте вот эти два фунта, чтобы она не забыла, что же именно ей показалось.

– Значит, на самом деле доктор Андерсон…

Фаберовский жестом заставил доктора Смита замолчать.

– Доктор Андерсон болен. Грудной жабой или чем угодно, что потребно лечить в Швейцарии. И не меньше месяца, лучше два. В конечном счете, он может быть нервно истощен из-за перенапряжения от чрезмерной работы. Меня мало интересует, как вы это сделаете, доктор Смит. Можете потратить два фунта не на хозяйку, а на двух громил с дубинками.

– Боже, какие страшные вещи вы говорите! – зажмурился доктор, прикрывая глаза ладонью.

– Пока я всего только говорю, – заметил Фаберовский. – Если я начну действовать, как я неоднократно вам обещал, и разошлю известные вам документы до всех газет, это будет пострашнее моих слов. Отправьте доктора Андерсона на континент!

Глава 23

4 сентября, во вторник

Утром Фаберовский заехал к Владимирову в гостиницу и застал Артемия Ивановича собирающим чемоданы.

– Пан опять собрался до царя? – ехидно спросил Фаберовский.

– Я здесь больше не останусь, – пробормотал Владимиров, не оставляя своего занятия. – Дерут три шкуры. Так скоро вовсе без штанов останешься…

– А что я говорил по приезде пана? Но ведь он не хочет меня слушать… И куда пан теперь?

– Куда угодно, лишь бы подешевле… – Артемий Иванович крякнул, нажав коленом на крышку чемодана, и затянул до отказа ремни.

– Если пану будет угодно послушать меня на сей раз, то я мог бы ему кое-что посоветовать.

– Я к Дарье и к этому жить не поеду, – категорично заявил Владимиров.

– Того и нельзя делать из соображений конспирации. Я предлагаю пану уютный первоклассный хотельчик в Найтсбридже. Он потише и подешевле «Кларидж-Отеля». В поблизу гвардейские казармы, через дорогу – Гайд-парк и французское посольство. Покои от двух с половиной шиллингов, с утренним завтраком от шести шиллингов, пансион от шести до десяти шиллингов. Завтрак отдельно.

– Едем, едем! – вскричал Артемий Иванович. – Прочь с этого отелю!

– Но поселиться пану Артемию придется под иным именем на случай, если полиция добьется чего-нибудь от Оструга, – предупредил Фаберовский. – А потом нам потребно съездить до Спитлфилдзу на повидание с ирландцами, для того чтобы подыскать место для нового убийства.

Артемий Иванович покорно согласился. Спустя полчаса они вышли с чемоданами из «Кларидж-Отеля», погрузились в экипаж и поехали на запад. Кэб выехал к Гайд-парку и, проехав некоторое время вдоль южной ограды по Найтсбридж, остановился у дверей небольшой щеголеватой гостиницы, выстроенной четверть века назад прямо перед входом в Олд-Баррак-ярд – двор севернее Найтсбриджских казарм.

– Вот тут пан и будет жить, – сказал Фаберовский, ткнув тростью в направлении гостиничного подъезда. – Чуть дальше находится больница Св. Георгия, так что если пану станет худо, ему будет где лечиться. До Гайд-парку пан может пройти через ворота Альберта, то в нескольких минутах ходьбы отсюда, а с окна он сможет каждое утро обозревать места своих казацких подвигов.

Осмотрев номер и оставив вещи, они вернулись в кэб и поехали в Ист-Энд. Доехав до давно уже закрытой по причине грязной воды каменной Олдгейтской водоколонки с бронзовой львиной головой, агенты отпустили кэб и дальше пошли пешком. Олдгейт, по которой они шли, была широкой и шумной. По обеим сторонам ее тянулись одинаковые невзрачные трехэтажные дома, вдоль тротуаров стояли большие распряженные повозки с бочками и тюками тканей, тележки зеленщиков, торговцы оглушали прохожих криками, и все это покрывал грохот колес по булыжной мостовой.

Артемия Ивановича больше не трогал жалкий вид окружавших его в Восточном Лондоне трущоб, он спокойно шествовал по покрытому грязью узкому тротуару, поглядывал по сторонам и даже попросил Фаберовского задержаться, чтобы в толпе ротозеев насладиться дракой двух пьяных женщин, с воплями выдиравших друг другу волосы и оглушительным визгом перекрывавших даже грохот ломовых телег.

Когда они дошли до угла Миддлсекс-стрит, за которой Олдгейт перетекала в совершенно неотличимую от нее Уайтчепл-Хай-стрит, Фаберовский остановился.

– Вот, пан Артемий, тут проходит граница Сити, – сказал он. – Когда мы перейдем улицу, то окажемся в Спитлфилдзе. Полиция Сити находится на особом положении и не имеет отношения ни к Уоррену, ни к Монро, так что в Сити ничего планировать нельзя. Потом я покажу пану границу Сити по карте, а тем часом запомните вот что: у констеблей полиции Сити номера в петлицах желтого цвета, а у Столичной полиции – белого.

* * *

В маленьком, обнесенном железной оградой садике справа от церкви, известном как «Зудящий парк» и заполненном спящими прямо на траве и на скамейках бродягами и бездомными, их уже ждали оба ирландца и Васильев. В убогих лохмотьях, покрытые язвами и коростой, в синяках и кровоподтеках, бродяги отвратительно воняли, поэтому, поздоровавшись, все пятеро поспешно покинули зловонное место и встали под массивным портиком из четырех величественных тосканских колонн, ведущим в храм. Здесь тоже вповалку лежали люди, но все же их было меньше, чем в садике, и легче было отрешиться от вездесущего запаха нищеты и грязи.

– Давайте найдем местечко, где мы могли бы поговорить и откуда мы начнем действовать, когда наступит время, – сказал Фаберовский.

– Может, выберем вот этот трактир, босс? – спросил Даффи, указывая на трактир на углу напротив церкви.

– Нет, – Артемий Иванович негодующе запыхтел. – Как можно! Напротив Божьего храма! Лучше вон там.

Он ткнул пальцем в сторону пивной в трехэтажном здании на углу Дорсет-стрит на другой стороне Коммершл-стрит.

Поляк пожал плечами и они вошли в дверь под вывеской «Британия».

– О! – воскликнул Артемий Иванович. – Вон там у окна Шапиро сидит.

– Я знаю ее, – сказал Даффи. – Ничего баба, чистенькая, только злая слишком. Я ей пенни не додал, так она мне чуть глаза не выцарапала.

Все вместе они подсели к еврейке и поляк представил ее тем, кто ее еще не знал.

– В этом трактире очень даже неплохо, – сказал Артемий Иванович, оглядываясь. – Для такой злачной слободы почти чисто.

– К нам даже фараоны бояться соваться. Один как-то пытался около входа к нам во двор вора поймать, так ему за это рожу-то начистили.

Фаберовский расспрашивает о впечатлении, произведенном последним убийством на Бакс-роу, и о том, какие слухи ходят о произошедшем. Его интересует, догадывается ли кто-нибудь о личности убийцы, и получил ли распространение слух о том, что убитая была осведомителем Особого отдела, но Шапиро говорит, что единственное, что она слышала – будто убийца – Кожаный Фартук. Кроме этого, должно быть произведено вливание Васильеву за то, что он так зверствовал. Надо будет делать все аккуратно. Поляк пытается узнать у нее, известно ли что о разгроме динамитной мастерской и куда делся Оструг.

– Чем же знаменит этот Фартук? – спросил Фаберовский у еврейки.

– Говорят, он тоже еврей и раньше тачал туфли, но теперь его занятие – вымогательство.

– И много ли народу его видело воочию?

– Насколько мне известно, – сказала Шапиро, – он знаком многим женщинам в Ист-Энде. Говорят, что он шантажирует женщин и в других частях Лондона, что ходит с дубинкой или пистолетом. Я этого не знаю, но несколько раз видела этого человека у нас на Дорсет-стрит. Одна проститутка, живущая в ночлежке близ Брик-лейн, говорила мне, что Кожаный Фартук со своим приятелем Миклджоу держат ночлежный дом.

В прошлом году за нападение на нее Темзенский суд магистратов приговорил Кожаного Фартука к семидневному заключению. А еще он часто появляется около «Принцессы Алисы» на Коммершл-стрит и подкарауливает там своих жертв.

– Для чего он есть Кожаный Фартук? – спросил поляк.

– Потому что он, как все башмачники, постоянно носит кожаный фартук. А еще картуз с двумя козырьками.

– Скажи мне, Хая, а сюда, в «Британию», полиция ночью не заглядывает?

– Да если фараон здесь ночью покажется, он живым отсюда не выйдет.

– Здесь самое удобное для нас место. В окрестностях всегда, даже поздно ночью, можно снять какую-нибудь шлюшку, – сказал Конрой, мотнув бородой в сторону улицы. – Куда не пойди, через пять шагов наткнешься на трактир. А где трактир, там и бабы.

– Шлюшек надо снимать около Б***ской церкви на Олдгейт, – со знанием дела заметила Шапиро. – Это совсем близко.

– А если погода будет плохая? – спросил Конрой. – Тут хоть от дождя укрыться можно.

– Подумаешь, погода плохая! – хмыкнула Шапиро. – Да девочки около церкви по полночи при любой погоде стоят, чтобы дождаться какого-нибудь кобеля вроде Даффи, да еще чтобы их потом обсчитали. На паперти под портиком постоишь.

– Всю ночь? – спросил Даффи. – Да нас примут за богомольцев. Какая же шлюха пойдет с богомольцем?!

– Хватит препираться, – оборвал их Фаберовский, взглянув на улицу сквозь полоски от пивной пены на стакане, зажатом в вытянутой руке. – «Британия» нам подойдет. Так или иначе, но кого-нибудь вы тут найдете. А вот где Васильев дело будет делать? Тут кругом сплошные ночлежки, в которые всю ночь входят или выходят люди.

– Давайте у самих проституток спросим, – ухмыльнулся Артемий Иванович. – Они-то, небось, знают-с, где их зарезать, чтоб никто не увидел.

– Да уж конечно, – сказала Шапиро. – У всех на глазах, чай, не попихаешься.

– А мы не боимся оставлять пана Николая самого? Я напуган тем, что он натворил прошлый раз.

– Да пропади он пропадом, зараза такая! – в сердцах сказал Владимиров. – Не маленький, тридцать лет дурню.

Васильев обиделся и отвернулся, поджав губы. Фаберовский сообщил ирландцам о предложении Владимирова и те бурно поддержали его. Они покинули Шапиро, оставив ее в трактире одну, прошлись взад-вперед по Коммершл-стрит, на север до полицейского участка и затем на юг до «Принцессы Алисы» на углу с Уэнуорт-стрит. Потом все пятеро вернулись к Дорсет-стрит и по ней пошли в сторону Сити. Вдоль улицы у дверей ночлежных домов прямо на земле сидели женщины, вычесывая вшей друг у друга.

Около Миллерс-корта нагнали слегка покачивавшуюся на нетвердых ногах Шапиро, которая возвращалась домой из трактира.

– Кто эти два джентльмена? – спросила у нее Келли – женщина из тринадцатой комнаты, стоявшая у входа в подворотню в ожидании возвращения своего сожителя, ушедшего искать хоть какую-нибудь работу.

– Откуда я знаю, – огрызнулась Шапиро.

– Но ведь они оба приходили к тебе недели полторы назад и чуть не убили Барнетта!

– Эх, милочка, да для них убить какого-то Барнетта – пара пустяков. Я конечно, не знаю, но мне кажется, что они связаны с убийствами в Джордж-Ярде и на Бакс-роу. И по-моему, они положили на тебя глаз.

Она многозначительно посмотрела на Келли и перевела взгляд на Фаберовского с Владимировым. Те шли впереди, увлеченно беседуя, следом шествовали ирландцы, Даффи приценивался к проституткам, а сзади плелся Васильев, что-то бормоча себе под нос. Шапиро видела, как едва они прошли мимо Кроссингемской ночлежки, из глубины дома вылезла женщина, внезапно встала позади них и указала своим сидевшим на ступеньках подругам на прошедших пальцем. Голос ее был столь низок и хрипл, что Васильев обернулся на его звук.

Если бы после убийства Мэри Николз Васильев мог осознавать происходившее вокруг, то сейчас в этой женщине он без труда узнал бы Жемчужную Пол. Да и Фаберовскому с Владимировым следовало бы внимательней глядеть по сторонам. Но начальники были увлечены разговором, а фельдшер лишь осмотрел Мэри Коннолли с ног до головы и пошел дальше.

Рядом с Жемчужной Пол сидели ее подруги. Одна потасканная, украшенная совсем свежим синяком под левым глазом, с распухшей губой и щербатым ртом, подшивала истрепанный подол юбки, ловко орудуя иглой, зажатой скрюченными пальцами, торчащими из грязных митенок и воинственно покачивая длинным облезлым пером на шляпке. Другая – черноволосая, тощая, маленького роста, еще не очень потрепанная, но уже со сломанным носом, плевала вдаль, стараясь всякий раз побить свой предыдущий рекорд. Все трое долго провожали взглядом мужчин. Когда те скрылись из виду, Жемчужная Пол сказала:

– Я видела этих людей, которые шли следом за двумя сыщиками, у еврейского кладбища в ту ночь, когда убили Полли.

Глава 24

5 сентября, в среду

За прошедшую со дня убийства неделю инспектору Хелсону не удалось получить в руки ни одной нити, которая могла бы привести к раскрытию преступления. Целыми днями он просиживал в участке на Бетнал-Грин, но детективы не приносили ему ничего, кроме вздорных слухов о Кожаном Фартуке. Через два дня, в пятницу, ему надо было отсылать еженедельный рапорт в Скотланд-Ярд, а писать было не о чем. Он сидел над черновиком и задумчиво чертил на нем остроконечный нож с каплей крови, стекающей с лезвия. Затем мысли его изменили направление и он пририсовал рядом с ножом вилку с насаженной на ней куриной ножкой. Хелсон открыл ящик стола, где лежали два завернутых в бумагу сандвича с холодной телятиной, и выложил их на черновик. В предвкушении ленча он потер руки, но приход сержанта Энрайта заставил его быстро выдернуть черновик и накрыть им сандвичи. Вместе с сержантом вошел маленький щуплый человечек с изуродованным оспой лицом, мявший в руках грязный картуз, и сказал от порога:

– Сэр, я думаю, что знаю, кто такой Кожаный Фартук.

– Почему ты решил вдруг, что нас интересуют кожаные фартуки? – с голодным раздражением произнес инспектор, убирая сандвичи обратно в стол.

– Сэр, о Кожаном Фартуке говорит сейчас весь Ист-Энд, – заискивающе сказал рябой человечек. – Ходят слухи, что именно он совершил то страшное убийство на Бакс-роу.

– Да, мы сейчас проверяем эти слухи, но против него имеются лишь подозрения некоторых проституток. – Хелсон разогнал рукой оставшийся над столом аппетитный запах холодной телятины. – И не говори мне, что он бывший сапожник, что он всегда ходит в кожаном фартуке и носит с собой огромный нож…

– Но сэр, он действительно сапожник и действительно всегда носит кожаный фартук. Его зовут Джек Пайзер, или Пицер, как произносят его имя евреи. Еще его отец, польский еврей, жил в доме 22 по Малберри-стрит, а после его смерти мать Пайзера вела там хозяйство. Он до сих пор проживает там.

– Откуда ты знаешь Пайзера? Почем мне знать, может ты из злости хочешь сделать на него навет?

– Нет, нет, что вы, сэр!

– Пайзер, Пайзер… А, вспомнил! Уж не из-за тебя ли в прошлом году Пайзер отработал шесть месяцев на каторжных работах? – спросил Энрайт.

Под голодным взглядом инспектора посетитель съежился и забормотал под нос в надежде, что его не расслышат:

– Мы начинали с ним вместе работать и были подмастерьями у одного башмачника. Затем Джек ушел, чтобы начать собственное дело, а я стал работать в потогонной сапожной мастерской на Морган-стрит в приходе Св. Георгия, где доводил обувь. Летом прошлого года Джек шел мимо мастерской. Он просунул голову через открытое окно и сказал: «Неудивительно, что я не могу получить никакой работы, когда всю ее забрали вы». Мне велели выставить его прочь, но когда я приблизился, Пайзер ударил меня сапожным ножом в руку. За это его и приговорили к шести месяцам каторжных работ.

Человечек умолк и спрятал лицо за картузом.

– Теперь понятно, почему ты решил, что это Пайзер совершил убийство на Бакс-роу. Проваливай отсюда!

– Нет-нет, сэр! Я не держу на него зла. Но в начале августа Джека опять судили. Темзенский суд обвинил его в непристойном оскорблении и угрозе физическим насилием.

В голосе опытного сутяги зазвучало удовольствие от весомости произносимых им слов. – Он сцепился с одной бабенкой по соседству, потому что она обещала отдать ему на ремонт свои туфли, но не сделала этого. Он никогда не пойдет драться в открытую, но он очень нервный, особенно из-за отсутствия работы, и потому может напакостить исподтишка, особенно женщине, если она не может дать сдачи. Он все время носит кожаный фартук, но у него уже давно нет постоянной работы, поэтому он мог совсем потерять голову. Его все приятели за это зовут Кожаным Фартуком!

– Давай-давай, проваливай! – махнул рукой инспектор и сержант Энрайт вытолкал человечка вон. Когда дверь закрылась, Хелсон положил перед собой черновик и написал ниже вилки с ножом:

«Следствие обнаружило факт, что человек по имени Джек Пайзер, он же Кожаный Фартук, имел обыкновение в течении некоторого значительного промежутка времени плохо обращаться с проститутками в этой и других частях столицы. Был произведен и продолжается тщательный поиск этого человека, поскольку его передвижения могли бы объяснить ночь, о которой идет речь, хотя в настоящее время не имеется каких-либо улик против него».

После этого инспектор опять открыл ящик стола и скрип пера сменился громким чавканьем.

* * *

Отсутствие денег на посещение в новой гостинице блестящего и дорогого ресторана подействовало на Артемия Ивановича угнетающе и уже на следующий день после переезда он явился к Фаберовскому в надежде развеять нахлынувшую тоску за стаканчиком хорошего вина.

– У нас намечаются небольшие осложнения, – сказал ему Фаберовский, откладывая в сторону «Стар» и направляясь вместе с Владимировым наверх в кабинет к винному погребку. – Сегодня «Стар» опубликовала большой материал о Кожаном Фартуке. Репортер опросил в каком-то трактире за три часа полсотни проституток, которые сообщили ему якобы одно и то же. Кожаный Фартук – невысокий, коренастый человек лет сорока, с черными волосами, черными усами и страшно толстой шеей, который носит плотно натянутую кепку и кожаный фартук. Он также носит острый нож и угрожает: «Я выпотрошу тебя!». Его движения бесшумны и зловещи, глаза сверкают, а улыбка отталкивающая.

– Ну и что?

– А то, что письмо пана в полицию от имени русских нигилистов никто даже не прочитал, – Фаберовский достал из винного погребка бутылку коньяка, – а всякую ерунду газеты с удовольствием подняли на щит. Репортер даже разыскал ночлежку, которую якобы держит Кожаный Фартук.

– Да не забивайте вы голову всякой чушью! – сказал Артемий Иванович. – Нас-то, во всяком случае, полиция не поймает. Открывайте быстрее. На этот раз напишем письмо не в полицию, а в прессу…

Поляк согласился с ним и они уселись за стол. Но обещавший быть приятным и душевным вечер испортила в самом начале Розмари, объявившая о приезде доктора Смита.

– Ведите его сюда.

Фаберовский налил коньяк в две рюмки и пояснил в ответ на недоуменный взгляд Артемия Ивановича:

– Третью не достаю, он у нас не задержится.

Владимиров потер руки в предвкушении скандала. Доктор Смит энергично вошел в кабинет, бросил пальто на спинку кресла, мельком взглянул на Артемия Ивановича и сказал:

– Мне кажется, что нам с вами стоит ко взаимному удовлетворению разрешить наши дела, мистер Фейберовский.

Сегодня Смит был решителен и уверен в себе.

– О чем вы говорите, доктор? – Фаберовский пригубил коньяк. – Нет-нет, я не буду разговаривать с вами наедине. Считайте, что мистера Гурина тут просто нет, для того что он ни слова не разумеет по-английски.

– Я отправил по вашей просьбе совершенно здорового человека в отпуск, чем явно способствовал планам кампании против полиции.

Огромный кадык доктора заходил на тощей шее.

– А что, он не хотел ехать и сопротивлялся? – поляк перехватил взгляд доктора на бутылку и демонстративно налил себе и Артемию Ивановичу. – Если вы совершили ошибку и неправильно поставили диагноз, то причем тут я? Ваши заявления по этому поводу выглядят странно. Я не имею никакого отношения до полиции и политики. Вам никто не поверит и вы ничего не можете доказать, только навредите себе еще больше. Могу вам сказать в утешение, что своим медицинским заключением вы просто спасли своего пациента от неминуемого позора. Полицию поливают грязью все, кому только не лень, а доктор Андерсон сидит в лечебной грязи, лечит нервы и в ус не дует. То редкий случай, когда вы на самом деле спасли кого-то из своих пациентов.

– И все-таки продайте мне эти документы!

– Какие документы? Нету у меня ничего!

– Я отниму их у вас! Мне тогда будет нечего терять и я буду способен на все. Вы можете использовать ваши документы для шантажа, но если вы их используете, я уже не остановлюсь ни перед чем!

– Это, конечно, пугает. Страшно даже подумать, скольких вы отправили на тот свет с помощью ланцета. Ваша врачебная репутация сама по себе может служить предметом шантажа, даже без всех ваших грязных делишек. Да и для чего вас так беспокоят те документы, если вы уверены, что я не смогу их использовать? В чужие руки они не попадут, можете быть уверены, лежат себе спокойно в надежном месте, может быть, даже и не тут, а в подвале какого-нибудь банка… можете надеяться, что когда-нибудь их там съедят крысы.

– Да вы понимаете, я просто убью вас! А то вы можете получить деньги!

– Так я не собираюсь у вас лечиться, а никаким другим способом вы со мной не справитесь, уверяю вас, милейший доктор! Мне это сделать гораздо проще, чем вам. В том разе, если вы станете слишком назойливы.

– Ведь у вас нет причин мстить мне, – тоном ниже сказал доктор.

– То так, ведь я не был вашим пациентом.

Артемий Иванович, на протяжении всего разговора мучительно пытавшийся составить английскую фразу, наконец преуспел в этом и выговорил:

– Эс э хелс… э-э-э… хелть… твою мать! Хелф! Эс э хелф оф ю вайф? Эка!

Изумленный Фаберовский перевел тарабарское наречие Артемия Ивановича на английский.

– Какое вам дело до здоровья моей жены? – доктор был изумлен английской речью в устах Артемия Ивановича не менее поляка.

– Этот человек, – сказал Фаберовский, указывая на пузо Артемия Ивановича, – наслышан о ваших докторских талантах и сволочном характере. Вы общались с нами несколько минут, а нам уже плохо. Для того что его удивляет и волнует здоровье человека, который вынужден проводить разом с вами столько времени.

– Глядя на этого доктора, – мечтательно начал Артемий Иванович по-русски, – меня охватывает все большее желание познакомиться с его женой поближе. Воображаю, сколько забавных вещей она мне расскажет про причуды этого старого страуса! Нам будет над чем с миссис Смит посмеяться.

Слова «миссис Смит» доктор понял даже в устах Артемия Ивановича. После оскорблений Фаберовского и при виде наглой рожи Владимирова с его сальными глазками, доктора оставила выдержка и начало охватывать бешенство.

– О чем вы говорите? – сквозь зубы спросил Смит у поляка дрожащим от ярости голосом.

Фаберовский перевел. Трость доктора с треском обрушилась на стол.

– Может, возьмем его вместо нашего урода? – спокойно осведомился Фаберовский у Владимирова, переставляя на подоконник бутылку и рюмки. – Опыт у него есть.

– Да ну его, он какой-то бешеный. Наш-то ручной.

– То так, и глаза у доктора кровью налились, как у быка.

Фаберовский разлил на подоконнике коньяк по рюмкам и протянул одну из них Артемию Ивановичу.

– Правда, пока безрогого. Однако он становится неприлично назойливым, – поляк сказал это, когда доктор вцепился ему в воротник халата. – Давайте снесем его за калитку.

Без всяких околичностей Артемий Иванович подошел к доктору сзади и поднял его за ноги, а Фаберовский перехватил тело Смита подмышки. Брыкающегося и верещавшего доктора снесли по винтовой лестнице в гостиную, выволокли на улицу и аккуратно уложили на сидение экипажа, дожидавшегося у ворот.

– Что с доктором? – осведомился кучер.

– Ничего страшного. Переволновался, нервы пошаливают, – ответил Фаберовский, притворяя дверцу.

11.

ТЕЛЕГРАММА ФАБЕРОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

Жду сегодня в Вулворте в пять часов пополудни на совещание.

Глава 25

7 сентября, в пятницу

Фаберовский спрашивает у Артемия Ивановича, отправил ли он письмо, и получает утвердительный ответ.

Вечером поляк собрал всех в Вулворте на чай, к которому Дарья испекла пирог с яблоками и мясную кулебяку.

– Дарья Семеновна, на улице опять дождь и я не могу предложить тебе сходить погулять, так что поди к себе в спальню, – велел хозяйке Артемий Иванович, когда они расселись за столом. – Тут у нас мужской разговор, о бабах, тебе слушать не следует.

– А Коленька?

– Николай, чай, тоже мужик. Сиди, Николай, ты в первую голову нам нужен.

Дарья с оскорбленным видом удалилась к себе и с треском закрыла дверь.

– На ключ закрой, устрица, – крикнул Артемий Иванович. – Чтоб не вывалиться, когда подслушивать будешь.

– Итак, джентльмены, этой ночью мы совершим еще один акт, – сказал Фаберовский. – Нам остается обсудить некоторые детали сего предприятия. В одиннадцать часов Даффи и Конрой возьмут Васильева и разом с ним на омнибусе отправятся от «Слона и Замка» на левый берег к себе в Уайтчепл.

– Босс, к какому времени мы должны быть на месте? – спросил Даффи.

– В три часах пополуночи вы трое выйдете и отправитесь в «Британию», которую мы присмотрели во вторник. Не проспите. А то можно отмотать шнура на пять часов и засунуть Конрою в зад. Вы должны выйти не позже трех. Желательно в половине четвертого уже взять проститутку. Это сделаешь ты, Конрой. Ты уже достаточно стар и, как бы это сказать, умеренно элегантен, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Лучше всего, если тебе удастся сыграть роль старого сводника, клиент которого придет в то место, которое укажет сама проститутка.

– А как Николай сможет найти это место? – спросил Конрой.

– Ты посмотришь место, которое тебе укажет проститутка, а потом пойдешь ему навстречу и приведешь его. Далее ты оставишь его один на один со шлюхой. Он сам должен будет решить, каким образом и в какой момент он сделает свое дело. Ты сознаешь возложенную на тебя ответственность, Николай? Помочь тебе будет некому. И вот еще что. Начальство не желает никаких увечий на трупе. Вонзил ей в сердце нож – и все.

Васильев закивал головой. Весь он сжался и зловеще молчал.

– Сложность есть в том, – продолжил поляк, обращаясь к ирландцам, – что немедленно по исполнении вы повинны взять его, накинуть сверху пальто и отвести на Брейди-стрит. Не вздумайте идти по Ханбери-стрит через Бакс-роу. Где бы ни было место, выйдите сперва на Уайтчепл-Хай-стрит. Нож в целях безопасности и туда, и обратно будет нести Даффи.

– Это тот тесак, который мы носили в прошлый раз?

– Так, тот самый. Как тебе, Коля, ножичек?

– Прикладистый, – ответствовал фельдшер.

– Наточите его перед выходом. Все ж таки не капусту им резать. И не забудьте после всего привезти нож при случае сюда, иначе Дарья заподозрит о том, что нож утащил пан Артемий. Ну, все.

Поняв, что разговор закончен, Владимиров подошел к двери дарьиной спальни и крикнул во все горло.

– Дарья!

За дверью загрохотало, затем выскочила испуганная Дарья.

– Случилось чего?

– Чай остывши. Николай пить отказывается.

Дарья засуетилась перед ничего не понимающим Васильевым, а Артемий Иванович, втишка набивший карманы пиджака пирожками, вместе Фаберовским откланялись и, взяв кэб, поехали на свой берег реки.

– Может, надо было дать Патрикею более точные инструкции? – спросил Артемий Иванович, разглядывая в окно унылые трущобы Южного Лондона. – Нам Рачковский всегда инструкции на трех листах писал.

– Если бы на дело пошел пан, я написал бы инструкцию на десяти листах. А Конрой свое дело знает туго, – самонадеянно ответил Фаберовский.

* * *

В три часа ночи, как и неделю назад, Конрой, Даффи и Васильев собрались и вышли из своей комнаты на Брейди-стрит, но на этот раз путь их лежал к церкви Христа в Спитлфилдзе. Голову старика-ирландца украшала нелепая ермолка, сделанная им из старого котелка путем отрезания совсем обвисших полей. Его спутники неодобрительно косились на старого фения, но Конрой был чрезвычайно доволен своим новым головным убором и шел впереди них, гордо задрав бороду. Когда часы на церкви пробили половину четвертого, троица засела в трактире «Британия». Выбрав столик подальше от входа, они заказали трактирщице по пинте пива и стали наблюдать за публикой. Несмотря на поздний час, здесь было много народу, ибо уже по осеннему холодная погода на улице не располагала к прогулкам: проститутки, матросы с торговых кораблей, солдаты из гарнизона Тауэра и просто рабочий и бродячий люд спускали в заведении миссис Рингер последние гроши.

Все дамы были заняты, что вызывало некоторую тревогу у Конроя и Даффи. Зато Васильев сидел спокойно, глядя одним глазом на муху, плававшую у него в кружке с пивом. Две проститутки за соседним столом, гулявшие в компании рядовых из Веллингтонских казарм, бросали на ирландцев странные взгляды.

– Чего надо этим двум шлюхам? – спросил Даффи у Конроя, наклонившись к самому уху.

– А мне почем знать? Пялятся на нас, словно у них своих клиентов нет.

Одна из проституток в шляпке с облысевшим пером и фонарем под левым глазом обернулась к своему спутнику и, указав рукой в митенке на столик ирландцев, сказала что-то. Тот поднял голову от кружки с пивом и посмотрел на Даффи. Вторая – иссохшая плюгавая брюнетка с перебитым носом, – добавила несколько слов и ее кавалер тоже с интересом поглядел на ирландцев.

– Смотрят, как на слона в Риджентс-парке, – заворчал Конрой. – Ирландцев, что ли, не видели? Вся морда в синяках, а туда же.

– Может, их ермолка у тебя на голове удивляет? Не видали ирландца в жидовской шапочке. Зачем ты ее надел?

– Для конспирации.

– Придется сидеть, пока они не уйдут, – сказал Даффи. – Кто знает, о чем они там шепчутся. Донесут еще потом полиции.

– Я видел их во вторник, когда мы гуляли здесь, выбирая место, – буркнул вдруг Васильев, не отрывая глаз от кружки с мухой. – Тогда они тоже показывали на нас пальцами. Толстая бабища нас узнала, потому что мы встретили ее той ночью, когда возвращались с Бакс-роу на Брейди-стрит.

– Дьявол! – воскликнул Конрой и тут же умолк, испуганно оглянувшись на проституток.

Немного помолчав, он добавил шепотом, щекоча ухо молодому ирландцу бородой:

– Только начальникам о том, что нас узнали – ни звука!

Переглядываясь с проститутками и их клиентами и не решаясь покинуть трактир, они просидели в нем больше часа. За это время ирландцы выпили не по одной пинте, но не съели даже ломтика хлеба с маслом, отчего языки их стали заплетаться, и только Васильев все так же совершенно трезвым взглядом глядел на свою муху.

Наконец, радостный миг настал. Проститутки и солдаты поднялись со своих мест и направились к двери. Конрой схватил Даффи за рукав и на весь трактир, заглушая пьяные крики, зашептал:

– Уматывают. Сейчас и мы пойдем. Здесь совершенно некого снять, все заняты.

Едва дверь за проститутками закрылась, оба ирландца встали. Васильев запустил палец в кружку, выудил из пива муху и тоже встал. Они пошли, пробираясь между столиков, к выходу и Васильев, брезгливо морщась, отправил мокрую муху щелчком ногтя в сторону толстой трактирщицы.

Следующим местом, куда они направились, был трактир «Голова королевы». Они перешли Коммершл-стрит и Конрой заглянул в дверь.

– Все заняты, – помотал он головой в своей дурацкой ермолке. – Глухое время.

Они прошли дальше по Коммершл-стрит мимо церкви Христа и на другой стороне Черч-стрит остановились на углу у «Десяти колоколов», отвергнутых Артемием Ивановичем из-за близости к Божьему храму. Конрой опять, не входя, заглянул в дверь. Васильев и Даффи остановились чуть в стороне. Через некоторое время из трактира явилась невысокая тучная бабенка в длинном черном приталенном пальто до колен и встала перед Конроем.

– Моему другу нужна женщина, но он стесняется – молодой еще, – сказал ей ирландец. – И все кругом заняты.

– А сколько заплатите? – жадно спросила та. – Три пенса заплатите?

– Заплачу.

– А четыре? Я дочь солдата гвардии.

– Я заплачу шесть.

– Тогда пойдем.

– Где здесь есть местечко потише, чтобы полиции рядом ни на дух не было?

– Таких мест, чтоб вовсе без полиции, нет, но я знаю один дворик неподалеку, на Ханбери-стрит, где дверь никогда не заперта.

– А где это?

– Да тут рядом, мимо рынка немного вперед до Ханбери-стрит и направо шагов полтораста.

Проститутка махнула рукой, показывая, что нужно завернуть направо за угол.

– Пойдем, ты мне покажешь, и я затем приведу туда своего приятеля, – сказал старик.

Светало, следовало поспешить и проститутка с Конроем двинулись вперед по Коммершл-стрит.

– Ты знаешь, мой отец Джордж Смит был солдатом лейб-гвардии в Виндзорском замке, – сказала с чувством женщина, пробираясь через толчею прибывших к открытию Спитлфилдзского рынка телег, сгрудившихся перед входом на рынок. – Мы обвенчались с мужем в церкви Всех Святых в Найтсбридже…

– А, это там, куда переехала пять дней назад жирная русская скотина… – заметил Конрой, сдвинув ермолку на затылок.

– Что? – переспросила женщина, но старый ирландец не стал отвечать.

– У меня было трое детей, – продолжила она свой рассказ, – две девочки и мальчик. Эмили умерла шесть лет назад.

Женщина всхлипнула.

– Муж платил мне недельное содержание в десять шиллингов, но два года назад на Рождество он преставился и я осталась совсем без средств. Мой мальчик-урод живет в богадельне, а младшенькая – в каком-то заведении во Франции. Я вынуждена торговать цветами, а при случае и собой. Я больна и у меня нет сил зарабатывать на жизнь. Я только недавно вышла из лазарета …

Жалобный вид этой болезненной женщины и слезы, потекшие по ее мясистому носу, вызвали некоторое сочувствие у Конроя и он отвернулся, закусив бороду.

– А сегодня в половине второго я пришла к себе в ночлежку – я живу в Кроссингемской ночлежке на Дорсет-стрит – и пробралась на кухню, потому что ноги у меня подкашивались от голода. Там стоял чугунок с печеной картошкой и я съела немного, но тут пришел Донован и потребовал денег за ночлег, – женщина свернула на Ханбери-стрит и направилась к открытой двери деревянного трехэтажного дома, в окне первого этажа которого была установлена вывеска «Мясо для кошек». – Я пыталась объяснить ему, что у меня их нет и я слаба и больна, и была в лазарете, но он не стал слушать и выгнал меня на улицу.

– Сейчас, я приведу к тебе своего друга, – сквозь зубы сказал Конрой, выплюнув бороду и настороженно озираясь на проезжавшую мимо повозку. – Он тебе понравится. Жди меня здесь, я сейчас приду.

И он, оставив женщину на улице, побежал искать Даффи и Васильева, кипя от ярости. Он добежал до «Десяти колоколов», нашел там Даффи с фельдшером и поволок Васильева за руку на Ханбери-стрит.

– Хорош молодой, – сказала женщина, взглянув на Васильева. – Я в его возрасте третьего ребенка рожала.

– Заткнись, – грубо оборвал ее старый ирландец. – Делай свое дело, а я пошел.

Он ободряюще хлопнул фельдшера по спине и быстро пошел прочь к Коммершл-стрит, где его ждал Даффи. Его обогнала телега, груженная фруктами. Прежде чем свернуть налево, Конрой увидел, как Васильев и женщина вошли в темный проем двери.

* * *

Джон Дейвис, пожилой, сутулый возчик с Лиденхолльского рынка, живший на мансарде на третьем этаже с женой и тремя сыновьями, проснулся без четверти шесть от звона колокола на церкви Христа. Спустив опутанные синими вздувшимися венами ноги, он посидел некоторое время в оцепенении и толкнул жену в бок:

– Вставай, жена, и вскипяти мне чаю, а я пошел во двор по нужде.

– Ты еще на улице всем сообщи, что сегодня ты намерен облегчиться перед дальней дорогой, – заворчала жена, слезая на пол с кровати, подошла к спиртовке и водрузила на нее кружку с водой.

Дейвис натянул грязные штаны, влез в куртку и спустился вниз. Дверь на улицу была распахнута, он прикрыл ее и пошел через черный ход во двор, отделенный от соседних дворов низеньким деревянным забором и заваленный вынутыми из подвала упаковочными коробками и обрезками картона, шедшего на их изготовление. Первое, что бросилось ему в глаза, были ноги в красно-белых полосатых чулках, торчавшие из-под задранной юбки слева от каменных ступенек у самого забора.

– Чертова пьянь! – выругался Дейвис и прошел направо к деревянному строению нужника, обшитому изнутри картоном. Он устроился над очком и сквозь щели в двери принялся разглядывать пьяную женщину, валявшуюся у забора. Приглядевшись, он увидел такое, чего даже в мясном ряду на рынке нельзя было увидеть. Вскочив и на ходу подтягивая штаны, он бросился обратно к себе в комнату и крикнул с порога жене:

– Там внизу во дворе убили женщину! Ей перерезали горло и выпотрошили, как рождественского гуся!

– Садись и пей свой чай, – ответила жена.

– Надо немедленно сообщить полиции!

– Сейчас ты выпьешь чай и пойдешь на работу. Следующий, кому приспичит идти во двор, найдет ее и сообщит.

Дейвис покорно выдул целую кружку и отправился на улицу. Но труп, лежавший во дворе, занимал все его мысли и он, не совладав с распиравшим его желанием поделиться увиденным, вошел во двор трактира «Черный лебедь» и постучался в двери мастерской упаковочных коробок Джона и Томаса Бейли, в окнах которой горел свет и где, как он знал, работают также и по ночам. На стук из дверей выглянул моложавый мужчина с круглой, остриженной ежиком головой и коротко подрезанными рыжеватыми усами.

– В доме двадцать девять убийство! – выдохнул Дейвис.

Человек испуганно втянул голову в плечи и быстро закрыл дверь прямо перед его носом. Возчик гневно забарабанил в нее кулаками. В ответ на его стук появился все тот же круглоголовый человек, влезавший в рукава длинного, бывшего когда-то зеленым пальто. Следом за ним вышел еще один мужчина с короткими аккуратно напомаженными по низу волосами.

– Это Джеймс Грин, – пояснил круглоголовый. – Ну, показывайте скорее, где это ваш труп.

– Вы только представьте себе, ей вспороли живот и удушили собственными кишками! – захлебываясь словами, говорил Дейвис, пока они шли к его дому.

Все вместе они прошли на заднее крыльцо и сели вокруг трупа на корточки.

– Только посмотрите, что с ней сотворили! – громко сказал Дейвис. – Такого я бы даже своей жене не пожелал! Давайте я снесу ее в полицию.

– Может лучше приведем полицию сюда? – спросил Грин.

– Если жена узнает, что я притащил сюда полицию, она мне житья потом не даст, – возразил возчик.

– Нельзя ли потише, – раздался от дверей ломающийся голос шестнадцатилетнего парнишки. – Вы разбудили мою маму!

– Чтоб она сдохла, твоя мамаша! – выругался Дейвис. – Скажи миссис Хардиман, что здесь во дворе уйма печенки для ее кошачьей лавки.

– Ты еще здесь, старый огурец! – разнесся по лестнице крик его жены. – Немедленно отправляйся на работу.

Дейвис мгновенно выскочил на улицу, но вместо Лиденхолльского рынка побежал в полицейский участок на Коммершл-стрит. Его мучила мысль, о которой он побоялся сказать жене: вдруг полиция посчитает его убийцей и ему придется на склоне лет отправиться на виселицу. Поэтому, когда ему навстречу попался худой, болезненного вида юноша с соломенного цвета волосами, он поспешил сообщил и ему:

– Вы знаете, у нас во дворе ужасное убийство! Но это не я ее убил, она там уже была. Я иду рассказать обо всем полиции.

И, не дожидаясь ответа, Дейвис побежал дальше в сторону участка.

В полицейском участке за столом сидел только что заступивший на дежурство инспектор Чандлер. В воздухе стоял крепкий запах пива. Завидев Дейвиса в окно, дежурный сержант окликнул Чандлера:

– Инспектор, там на улице по Ханбери-стрит в нашу сторону несется человек. Не иначе ему нужны вы.

– А пиво у нас еще есть? – спросил Чандлер, заглядывая в пустой бидон под столом.

– Все вышло.

– Сволочи. Могли бы мне оставить. Чем я буду весь день заниматься? Раз он так хорошо бегает, мы его за пивом и пошлем. Ну, кого вы зарезали?

Инспектор дыхнул в лицо вбежавшему Дейвису пивным перегаром.

В груди у Дейвиса все опустилось и он покачнулся, цепляясь рукой за косяк двери.

– Я никого не резал, сэр, – подавленно забормотал он. – Вот и жена мне тоже говорила… Я ее только нашел…

* * *

Жизнь обитателей Адской Кухни никогда не отличалась разнообразием. Наиболее состоятельные могли раз в месяц посетить мюзик-холл. Сходить в воскресенье на Барахолку или Петтикоут-лейнский рынок, выбить в передвижном тире на «рынке причуд» трубку изо рта деревянной куклы по прозвищу тетушка Салли или поучаствовать в каком-нибудь «дерби ослов» в парке Виктория – вот все, на что хватало фантазии и денег у других. Но большинство могло позволить себе лишь напиться в субботу вечером, опохмелиться утром да сходить в гости к родственникам или знакомым. Поэтому любая ссора мгновенно собирала вокруг множество обделенных развлечениями зрителей, а убийство возбуждало в жителях Уайтчепла и Спитлфилдза нездоровую одержимость увидеть все своими глазами.

Услышав от Дейвиса о трупе, юноша с соломенными волосами припустил к дому двадцать девять так, словно за ним в погоню устремились все призраки Англии разом. Во дворе около убитой все также топтались круглоголовый и Грин, уже до тошноты насмотревшиеся на выпотрошенное тело, но боявшиеся уйти к себе в мастерскую, чтобы не пропустить чего интересного.

Едва взглянув на труп, юноша бросился назад на улицу, зажав рот рукой. Затем, справившись с приступом рвоты, пошел на Спитлфилдзский рынок, где, как он помнил, при входе всегда торчал полицейский.

– Я не могу покинуть пост ни при каких обстоятельствах, сэр, – ответствовал констебль на его просьбу пройти на Ханбери-стрит. – Сходите лучше в участок.

– Я-то схожу! – озлился юноша. – Но вам тогда будет плохо. Я пожалуюсь на вас вашему начальству!

– Я служу не начальству, а королеве. И не сойду отсюда, даже если Темза выйдет из берегов и затопит рынок.

Взвинченный отказом юноша вернулся обратно и заявил толкавшимся в проходе круглоголовому, Грину и присоединившейся к ним хозяйке лавки «Мясо для кошек», что в лондонской полиции служат одни негодяи.

– Нас будут резать в собственных домах, – кипятился он, – пока комиссаром полиции будет этот тупица Уоррен, который не может заставить даже своих фараонов работать как следует! Они забывают, что должны служить королеве, а не стоять с важным видом посреди рынка, ничего не делать и получать взятки с торговцев!

Шум во дворе разбудил миссис Амелию Ричардсон, престарелую даму, снимавшую в доме первых два этажа и жившую с внуком на втором этаже в комнате окнами на улицу.

– Боже мой, это, наверное, пожар, – сказала она, поправляя выбившиеся из-под чепца седые пряди волос.

– Пожар! – взвизгнула ее компаньонка, молодая женщина, спавшая тут же.

Обе дамы стремительно бросились к заднему окну спальни и выглянули вниз во двор. Не дыма, ни огня видно не было, да и носы их не обоняли запаха гари. Спускаться вниз в такую рань пожилой даме было не к лицу и она послала своего четырнадцатилетнего внука Томаса узнать, в чем дело. Во дворе уже распоряжалась владелица лавки.

– Боже! Что творится у нас на дворе! – причитала она. – Эй вы, мистер с круглой головой, закройте дверь нужника и сложите поаккуратнее этот картон. А коробки отнесите обратно в подвал. Нужно хоть немного прибрать здесь к приходу полиции. – Она присела у трупа и стала собирать в кучку у ног покойной на куске грубого муслина рассыпанные вокруг фартинги и гребни, выпавшие из карманов несчастной проститутки. – А ты, Томас, чего пришел? Скажи своей бабушке, что здесь убили женщину, но она может ни о чем не беспокоиться, я за всем прослежу.

Томас послушно вернулся наверх.

– Ну что там? – сгорая от любопытства, спросила миссис Ричардсон.

– Миссис Хардиман говорит, что там убили какую-то бабу.

– Никогда не говори так о женщинах, – велела миссис Ричардсон.

Любопытство одолело ее, она накинула пеньюар, натянула нижнюю юбку и спустилась вниз. Однако внизу оказалось столько незнакомых мужчин, что ей стало стыдно за свой неприличный вид, за то, что она пришла, даже не затянувшись в корсет, и она поспешно ретировалась обратно к себе в комнату.

– Что вы здесь скопились? – во двор вошел инспектор Чандлер в сопровождении двух констеблей и критическим взглядом осмотрел мужчин и миссис Хардиман. – Кто вы такая?

– Я здесь живу, продаю мясо для кошек…

– Не надейтесь, вам этого не достанется. И вообще, очистите двор. Констебль, вытолкайте всех их на улицу и заприте дверь. Да, кстати, свистните там кого-нибудь из наших на помощь. Эй, ты, с круглой головой, подожди, оставь свою коробку! – Чандлер подозвал круглоголового. – Найди мне где-нибудь кусок мешковины, надо прикрыть труп.

– Неужели это дело того же типа, который зарезал Николз на Бакс-роу? – вслух пробормотал сержант, пришедший с Чандлером. – Теперь-то я заткну рот Майзену! Подумаешь, брюхо бабе разрезали! Да тут все кишки наружу вытянули!

– Чего вы там – молитесь что ли, сержант? – оборвал его причитания Чандлер. – Пошлите лучше кого-нибудь из констеблей за доктором Филлипсом на Спитал-сквер и в участок за носилками. Пусть там сообщат в Скотланд-Ярд, а заодно отправят сюда детектив-сержанта Тика.

Распорядившись, сержант вернулся во двор и Чандлер вместе с ним начал осмотр. Первая же находка исторгла радостное восклицание из уст Чандлера: под краном рядом со стоявшей на рассохшемся табурете керамической миской в двух футах от водонапорной трубы он нашел свернутый кожаный фартук.

– Вот! – крикнул он, обращаясь к сержанту. – И здесь не обошлось без Кожаного Фартука. Пусть теперь ищейки из Скотланд-Ярда упрекают нас в том, что мы не можем раздобыть ни одной настоящей улики!

Оба полицейских с еще большим рвением взялись за осмотр двора.

* * *

Как только миссис Слоупер отперла дверь своего дома напротив еврейского кладбища для выхода жильцов, ирландцы закрыли Васильева в своей каморке под лестницей и возвратились на Ханбери-стрит.

– Смотри, этот русский урод хорошо сделал свое дело, – Конрой указал Даффи на двух констеблей, стоявших у входа в дом 29. – Именно туда он ее и повел.

– Может нам лучше все-таки уйти? – сказал Даффи, оглядываясь вокруг. Он прекрасно помнил взгляды, которые бросали на них ночью в «Британии» пьяные проститутки, и опасался встретить их здесь среди собирающихся зевак.

– Боишься, Шон Даффи? Ну тогда давай зайдем в «Черный лебедь», послушаем. Может, там уже болтают об этом.

Ирландцы вошли в трактир и подошли к стойке. Конрой прикурил от газовой горелки, торчавшей из бара, и поинтересовался у трактирщика:

– Чего у вас фараоны толкутся по соседству?

– Еще не знаю, – ответил трактирщик.

– Зато я знаю, – вмешался подошедший к бару мужчина с шарообразной головой. – Этой ночью там зарезали и выпотрошили женщину. Инспектор Чандлер велел мне принести какую-нибудь дерюгу, чтобы прикрыть безобразие.

– Уж не миссис ли Ричардсон убили? – спросил трактирщик.

– Да нет, шлюху какую-то. Налей-ка мне лучше бренди, да пойду я в мастерскую за мешковиной.

– На твоем месте я и не уходил бы оттуда. Бейли всыпят тебе по первое число, когда узнают, что ты шлялся смотреть на трупы, вместо того чтобы клеить коробки, – сказал трактирщик, плеснув в стакан из бутылки коричневой жидкости.

– Наши несчастные дети клеят спичечные коробки по фартингу за гросс, – прорычал Конрой, – а всякие жиды жируют, вытесняя нас с уличных рынков и потроша наших женщин!

– Если бы полиция честно выполняла свой долг, ничего бы этого не было, – подхватил Даффи. – Комиссар полиции расстреливает демонстрации отчаявшихся безработных, вместо того чтобы охранять порядок и жизни граждан!

На что трактирщик ответил:

– Если бы я сказал, сколько мне пришлось заплатить Чандлеру, чтобы они разрешили мне торговать ночью, прежде чем я получу на это лицензию на ближайшей пивной сессии, вы наделали б в штаны от ужаса.

Конрой бросил на стойку монетку и велел ему налить бренди:

– У меня так и чешутся руки надрать уши этим бобби!

– Я угощу тебя бесплатно, если ты сделаешь это, – потянулся за бутылкой трактирщик.

– Тогда смотри.

Конрой кивнул Даффи и они вышли на улицу. Беспроволочный ист-эндский телеграф работал вовсю и почти все население Спитлфилдза уже знало об убийстве. Перед домом, оцепленным полицией, стояла толпа и возмущенно галдела. Конрой и Даффи присоединились к ней как раз тогда, когда через скопление людей прокладывал дорогу к полицейскому оцеплению пожилой широколицый человек со скандинавской бородкой и черным лаковым саквояжем в руке. Следом семенил молодой человек, то ли его слуга, то ли помощник.

– Это кто? – поинтересовался Конрой у соседа.

– Это полицейский хирург, доктор Филлипс, – ответил тот. – Когда у нас кого убивают, он того вскрывает, а если не совсем убивают, то лечит. Мы его хорошо знаем.

– Они зарабатывают деньги на наших трупах! – крикнул Конрой, потрясая в воздухе кулаком. – Но они ничего не делают, чтобы обезопасить нас от убийц. Долой полицию! Долой жидов!

– Правильно! – поддержал Даффи. – Нам не нужна такая полиция! Уоррена в отставку! Припомним ему Кровавое воскресенье!

– Долой! – подхватили в толпе. – Бей жидов! Бей фараонов!

Наиболее воинственные полезли на полицейский кордон, с трудом сдерживающий напор толпы. Конрой протиснулся вперед и сухим старческим кулачком сунул ближайшему констеблю в ухо, после чего исчез обратно в толпе. Поняв, что это не подействовало, он протиснулся к другому констеблю и съездил ему по морде, на этот раз получив от него к собственному удовлетворению дубинкой по голове. Добровольцы бросились ему на помощь и закипела драка.

– Вот это да, Шон Даффи! – Конрой помотал гудевшей головой, когда молодой ирландец выволок его из толпы. – Я помню, когда…

– Если вы еще раз туда полезете, фараоны выбьют из вас всякую память, – оборвал его Даффи.

– Ну хорошо, пойдем обратно в «Черного лебедя», – согласился Конрой и с гордостью посмотрел на дело своих рук.

Толпа, насчитывавшая уже несколько сот человек, больше не дралась с полицейскими, но осыпала их бранью и яростными проклятьями. Когда дверь дома раскрылась и полицейские вынесли труп, чтобы положить на тележку, в толпе поднялся вой. В сопровождении констеблей доктор Филлипс с ассистентом и тележкой быстро покинули место убийства и удалились в направлении морга при лазарете Уайтчеплского работного дома, провожаемые возмущенной толпой.

– Я налил вам даже два стакана бренди, – сказал трактирщик, когда Конрой с Даффи подошли к стойке. – Я видел, как вы сделали их. Я человек грубый, но когда вы ему звезданули, я почувствовал в душе такое облегчение, словно заново родился.

* * *

Без десяти семь во двор на Ханбери-стрит прибыли два детектив-сержанта из дивизионного отдела уголовных расследований.

– У вас не слишком-то свежий вид, сержант Тик, – встретил их, посмеиваясь, Чандлер.

– Мне постучали в окно, когда я спал, – развел руками детектив. – «Выходи, – кричат, – очередное убийство!»

– Я не стал бы вас даже беспокоить, сержант, – сказал инспектор. – И без вас бы управились, но порядок того требует. Если хотите, можете, конечно, поглядеть двор. Могу вам даже помочь. Видите вон ту аккуратную кучку? Все это мы нашли разложенными на куске муслина в ногах у трупа, когда подняли его, чтобы вынести со двора. Объясните мне, господа, зачем убийца разложил барахло убитой в таком порядке, а? Не знаете? А я вам скажу. Потому что, как показывают некоторые найденные нами улики, убийца долгое время был военным и привык во всем иметь образцовый порядок. Как я. Хотите найти убийцу – ищите башмачника, служившего в Суссекском полку и сохранившего связи со своим однополчанином.

Сержант Тик громогласно расхохотался.

– Ваши теории, инспектор Чандлер, не стоят и фартинга. Предоставьте вести расследование опытным в этом деле людям.

Детектив со своим напарником переписали улики и взялись методично осматривать двор, не оставляя ни камня, ни картонки не перевернутыми, фут за футом изучили поверхность забора, тщательно осмотрели сортир и долго болтали там палкой в надежде найти что-то стоящее.

Спустя полчаса к ним присоединились вызванный телеграммой инспектор Абберлайн. Инспектор Чандлер гордо расхаживал перед отхожим местом, надувшись, словно индюк.

– Где инспектор Рид? – первым делом поинтересовался Абберлайн.

– В отпуске. Вместо него детектив-сержант Тик и сержант Лич, – Чандлер надменно взглянул на детективов, взбалтывающих в нужнике дерьмо. – Его вызывают обратно, но это мне кажется излишним.

– Скажите, сэр, – с излишней любезностью спросил его Абберлайн, уворачиваясь от пивного духа. – Что вам удалось обнаружить, прибыв на место, и что вы сделали первым делом?

– Мне удалось, – Чандлер покачивался с необыкновенно важным видом, – мне удалось сразу же обнаружить две необыкновенно важные улики – кожаный фартук и конверт с остатками адреса убийцы, так что после этого вмешательство уголовного отдела было совершенно излишним. Они могли только все напортить. Спросите сами, что удалось найти этим двум специалистам!

Он пренебрежительно кивнул в сторону детективов, только что завершивших исследование сортира.

– Конечно, теперь им вряд ли что удастся найти. Кстати, а почему здесь никого нет?

– Я немедленно выгнал всех из дома, чтобы не мешали. Я очистил дом от ненужных лиц, хотя и не от всех, от кого следовало! – Чандлер хитро посмотрел на Тика, радуясь своему тонкому намеку. – Совершенно очевидно, что женщина была убита на стороне и принесена сюда. Видели там, в проходе, следы крови?

– Миссис Хардиман сказала мне, что этот след остался от испачкавшейся в крови коробки, которую переносили в подвал. К тому же доктор Филлипс указал на брызги крови на заборе из перерезанного горла. А вот на стене надпись мелом: «5. Еще 15 и тогда я отдамся».

– Я думаю, убийца намекает на то, что совершив полтора десятка убийств, он добровольно отдастся в руки полиции.

– Вы все усложняете. Скорее всего, какая-нибудь соседская девушка оставила послание юному Томасу, внуку хозяйки, миссис Ричардсон. Он оставляет ей где-нибудь тут в укромном месте фартинги, а она ведет им строгий учет. Кстати, вам следовало бы догадаться спросить: может быть, среди выгнанных вами лиц был и убийца?

Обескураженный Чандлер долго не находил, что ответить.

– Да разве кто признается? – протянул, наконец, он. – Это ж такой народ!

* * *

К девяти утра Абберлайн приехал к инспектору Хелсону в участок на Бетнал-Грин. По пути он заглянул в морг, где осмотрел тело убитой, и посетил доктора Филлипса, чтобы узнать его мнение. По сравнению с взбудораженным участком на Коммершл-роуд штаб Джей-дивизиона казался спокойным и сонным, дежурившие снаружи у дверей под синими фонарями констебли лениво переговаривались, отпуская шуточки по адресу проходивших мимо женщин, и знать не желая ни о каком убийстве.

– Я слышал, что от помощи Скотланд-Ярда оказалось не много толку, – встретил Абберлайна Спратлинг со своей неизменной трубкой в зубах и пустил ему в лицо вонючий клуб дыма. – На Ханбери-стрит еще одно убийство?

– Да, еще одно убийство, – зло бросил Абберлайн и прошел к Хелсону.

– Вы видели труп? – спросил его Хелсон.

– Я только что из морга.

– И что вы можете сказать?

– Думаю, что оба убийства совершены одной рукой. У убитой с Ханбери-стрит также перерезано горло и вспорот живот. Осмотр выгребных ям не дал никаких результатов. В полдень доктор Филлипс сделает вскрытие и предоставит полный отчет.

– Он установил время смерти?

– Доктор Филлипс считает, что покойная была мертва по крайней мере два часа, а возможно и больше, перед тем, как он ее увидел. То есть смерть наступила не позже половины пятого. Она была уже холодной, трупного окоченения еще не было, но доктор считает, что оно уже начиналось. Между прочим, он говорит, что распухшие лицо и язык указывают на то, что женщину сперва задушили. Скорее всего, затем ее повалили на землю и перерезали горло. На заборе между дворами, в четырнадцати дюймах от земли прямо над лужей крови, что натекла из пореза, были пятна крови, брызнувшей из артерии.

Инспектор Хелсон удовлетворенно кивнул:

– Это значит, что по крайней мере эта женщина вошла во двор живой и ее не могли притащить на место находки трупа.

– Я хочу посоветоваться с вами, Хелсон, – сказал Абберлайн. – Учитывая большую вероятность того, что оба убийства совершены одним и тем же человеком, я намерен предложить Суонсону объединить дознания по этим двум делам в одно. Убийства произошли в разных дивизионах и потому я опасаюсь, что строгое соблюдение границ между ними помешает нам.

– Я согласен с вами. Мне и так уже дурно от мысли, какой шум поднимут сегодня вечерние газеты, особенно «Стар»!

* * *

Батчелор остановил четырехколесного «ворчуна» около участка на Леман-стрит и сержант провел вылезшего из экипажа Фаберовского к инспектору в кабинет. Пинхорн вяло приветствовал поляка. Он сидел за столом и с видом безмерной скуки листал железнодорожный справочник Брэдшо.

– Вы собираетесь куда-нибудь ехать, инспектор? – спросил Фаберовский, присаживаясь на стул.

– Я мечтаю уехать из этой дыры. Летом. В Бат. Погреться на солнце…

– Инспектор, у вас язва желудка. Я угадал?

– Угадали. По цвету лица?

– По мироощущению. А как ваше здоровье в остальном?

– У меня-то хорошо, – ответил Пинхорн, иронически оглядывая опухшее после бессонной ночи лицо поляка и мешки под глазами, которые были прекрасно заметны даже за стеклами очков. – Я ночами по борделям не шляюсь. Разве что по участку прогуляюсь патрули проверить. А тут еще дельце интересное вышло.

– Опять кого-нибудь выпотрошили?

– В самую точку. Только на этот раз уже у нас в дивизионе, на Ханбери-стрит. Я не удивлюсь, если в следующий раз выпотрошат какую-нибудь шлюху на моем участке.

– А кто ведет дело?

– Инспектор Чандлер из участка на Коммершл-стрит. Безнадежный идиот, бестолковый, как стоячая вода. Он отличается удивительной способностью мгновенно раскрывать любое преступление, если рядом не окажется никого, кто его остановит. А потом каждый раз мы выпутываемся из идиотских положений всем дивизионом.

– Ну, счастливо вам выпутаться и на этот раз, – пожелал Фаберовский и велел Батчелору отвезти его к Спитлфилдзской церкви Христа.

– Будьте осторожны! – крикнул ему вслед Пинхорн, выходя на крыльцо. – Там бьют евреев, а у нас в дивизионе нет сил этому помешать, хотя Чандлер вместе с сержантом Тиком расставили констеблей и детективов почти во всех переулках. Разве только к вечеру прибудут подкрепления из других дивизионов.

У церкви Фаберовский сошел с брума и пешком направился на Ханбери-стрит, при каждом шаге мерно постукивая тростью по булыжникам мостовой. Около «Черного лебедя» он остановился, с интересом разглядывая бушующую толпу. Через два дома от трактира маячили редкие шлемы полицейских. В центре внимания находилась женщина, увлеченно рассказывавшая возбужденным людям:

– Мы с мужем и моей дочерью снимаем у миссис Ричардсон комнату уже несколько недель, я хорошо знаю всех семнадцать ее жильцов и могу сказать, что никто из них не мог совершить такое! Когда я в половине четвертого провожала моего мужа на работу – он работает возчиком у Гудсона на Брик-лейн, – мы не слышали ничего необычного, но я знаю, кто истинный виновник этого ужасного злодеяния! Мы еще только поселились здесь, как однажды, часа в четыре утра я пошла по нужде и нашла спящего прямо у нас на лестнице еврея, который на мой вопрос – что он здесь делает? – с ужасным акцентом ответил, что хотел бы дождаться открытия рынка. Но раз он спал в ту ночь, он наверняка облюбовал это место и на все прочие ночи. Я уверена, что это тот жид притащил себе на забаву на ночь женщину и потом зарезал ее!

Толпа разразилась негодующими криками.

– Это ужасное преступление! – сказал вслух старый чернобородый еврей в широкополой шляпе, останавливаясь рядом. – Но говорят, что убийцу уже поймали на Спитлфилдзком рынке, когда он пытался зарезать женщину. Это надо же, убийство произошло сразу после новогодней службы в синагоге!

Фаберовский не успел спросить, кто же был убийцей, как от беснующейся толпы невдалеке отделилось несколько человек и, размахивая палками и кулаками, с криками рванулись в сторону Фаберовского. Поляк едва успел отскочить в сторону, а несчастного еврея тут же свалили на землю и стали пинать со всех сторон. Преследуемый стонами старика и криками «Иудино племя! Они режут наших женщин!», Поляк укрылся в трактире.

Махом опрокинув стакан джину, он спросил трактирщика дрогнувшим голосом:

– Если действительно поймали убийцу, то почему бьют евреев?

– Побить евреев, сэр, – рассудительно заметил трактирщик, – это никогда не повредит. Мне это даже на пользу. Всякому приятно после такого дела заскочить и пропустить стаканчик-другой. А на рынке действительно арестовали слепого старикашку, который из ревности несколько раз пырнул женщину, бывшую его поводырем.

– А когда произошло само убийство? – спросил поляк, осушая второй стакан.

– Тело нашли около шести часов, а часом раньше, когда молодой Ричардсон спустился во двор, трупа еще не было.

* * *

– Для чего тело нашли так поздно?! – заорал поляк, когда они с Артемием Ивановичем переступили порог комнаты на Брейди-стрит. – Тело нашли в шесть часов. Без четверти пять трупа во дворе еще не было. Когда вы ее зарезали?

– Я не помню, – оправдывался Конрой. – Нам было не выйти из пивной.

– Пьяные сволочи! С пивной им было не выйти! Что вы делали в пивной?! Ты слышишь, пан Артемий, им с пивной было не выйти!

– Отчего же, бывает, – сказал Владимиров. – Вышли же.

– Или выползли. Интересно, много вас народу наблюдало, как вы по Ханбери-стрит ползли?

– Да не ползли мы вовсе, босс, – обиделся Даффи. – Нам из соображений конспирации не выйти было.

– Ждали, пока протрезвеете?

– Шлюхи там оказались знакомые, – сказал Конрой.

– Револьвер у пана Артемия с собою? Я их сейчас застрелю. Шлюхи у них там были знакомые!

– Бабы, они до добра не доведут-с, – согласился Артемий Иванович.

– Васильев говорит, что они заприметили нас, еще когда мы место отбирали, а теперь узнали, – пробормотал молодой ирландец в надежде доказать ярившемуся поляку свою невиновность. – Вот мы и боялись, босс, что они станут следить за нами. Потому и выйти смогли, только когда они прочь ушли.

– Да все отменить до сту пёрунов потребно было! Они не следили вас, зато точно уж запомнили! Для чего они обратили до вас внимание, когда мы искали место?

– Васильев говорит, что на нас им указала одна бабища, которую он видел на Брейди-стрит, когда мы после дела на Бакс-роу возвращались.

– Так вы и тогда кого-то встретили? – замер Фаберовский.

– Да была там шлюха с солдатом какая-то.

– Для чего сразу не доложили? Ведь сегодня же о том доведается полиция! – теперь поляк на самом деле рассвирепел.

– Вряд ли, – пожал плечами старик. – Шлюхи, они все Кожаного Фартука подозревают.

– Если по заявлениям шлюх полиция начнет обыски на Брейди-стрит, вы должны быть готовы к этому и без раздумий утверждать, что никогда никуда не выходили. Все следы преступления должны быть уничтожены.

– А как же, босс, – согласился Даффи.

– В следующий раз, – сквозь зубы выдавил Фаберовский, оборачиваясь к Артемию Ивановичу, – пан Артемий пойдет сам. Иного выхода у нас нет.

* * *

Инспектор Чандлер сидел в комнате миссис Ричардсон, покачиваясь на стуле и заложив ногу за ногу, и слушал показания ее сына Джона, сорокалетнего дюжего детины с грубым лицом и бычьим взглядом исподлобья.

– Итак, Ричардсон, вы живете не здесь?

– Да, сэр, я живу в доме 2 по Джон-стрит. А здесь мы с приятелем работаем у моей матери, клеим коробки. А еще я работаю носильщиком на рынке.

– Ваша мать сказала, что вы заходили в дом незадолго до убийства.

– Да, я обещал ей проверить висячий замок на кладовке. Дверь на улицу и проход на задний двор никогда не запирается, поэтому у нас из кладовки несколько месяцев назад утащили молоток и пилу, когда кто-то сбил замок.

– Когда вы пришли на Ханбери-стрит?

– Примерно без четверти пять.

Чандлер многозначительно взглянул Ричардсону в лицо: доктор Филлипс утверждал, что к этому времени женщина была уже мертва. Ричардсон продолжал, не заметив этого взгляда:

– Я прошелся по дому. Хотел убедиться, что к нам не забралась опять какая-нибудь шлюха с мужиком. Однажды я уже вышибал с лестницы такую парочку.

– Вы что-нибудь заметили?

– Нет. Ни дома, ни во дворе, – громче обычного сказал Ричардсон, почувствовав подвох в голосе инспектора.

– Что вы делали во дворе?

– Я присел на ступеньку и попытался подравнять кусок кожи на этом ботинке. – Ричардсон похлопал ладонью по чудовищному башмаку из невыделанной свиной кожи.

– У вас был с собой нож? – подался вперед Чандлер.

– Да, старый столовый нож, которым я режу морковку для своего кролика.

– Слушайте меня внимательно, Ричардсон. – Чандлер встал со стула словно Господь, собирающийся оглашать всем грешникам приговор Страшного суда. – Когда доктор Филлипс осматривал во дворе тело, он сказал мне, что покойная была убита примерно двумя часами раньше, то есть где-то в половине пятого.

– Вы хотите сказать, что это сделал я? – воскликнул Ричардсон. – Спросите кого угодно, я не убивал ее!

– Когда вы вышли во двор, вы не заметили под краном кожаного фартука? – Инспектор злорадно потер руки.

– А, так вот где я забыл свой фартук! – обрадовался Ричардсон. – Пришел на рынок, а фартука нет! Думаю: где же это я его мог забыть?

– Ага! Тут-то я вас и поймал! Вы забыли свой кожаный фартук на месте преступления!

– Но когда я был во дворе, тут никого не было! Как я мог кого-то убить?!

– Может быть, хотя бы труп уже лежал в это время? – расстроенным голосом спросил Чандлер. – Дверь во двор открывается наружу и налево, поэтому она могла закрыть от вас тело, когда вы сидели на ступеньках.

– Это невозможно! – возразил Ричардсон. – Попробуйте сами сесть на ступеньку и вы убедитесь, что не заметить тело совершенно невозможно! Его не было там, когда я выходил во двор.

– Я сейчас это проверю.

Чандлер оставил Ричардсона в комнате и поспешно спустился во двор, где неожиданно столкнулся с инспектором Абберлайном, возвратившимся из Джей-дивизиона.

– Допрашиваете? – спросил Абберлайн. – А я вот должен вас огорчить, инспектор Чандлер. Так блестяще начатое вами сегодня утром дело уплывает из ваших рук. Дознания по делу Николз и по этому убийству объединены. Вам поручается выяснить, кто послал конверт, который был найден около убитой. Вы еще не нашли хозяина кожаного фартука? Заодно можете найти и его.

Глава 26

Ситуация с проститутками настолько взволновала Фаберовского, что он отложил все дела и отправился в участок на Коммершл-стрит, где сержант Тик указал ему на Кроссингемскую ночлежку на Дорсет-стрит как на место, где скорее всего должен был находиться в это время инспектор Абберлайн. Поляк поспешил туда и нагнал инспектора уже у самых дверей ночлежки. У входа в Миллерс-корт стояла Шапиро со своей белокурой соседкой из комнаты номер тринадцать. Фаберовский сердито посмотрел на еврейку, давая ей понять, что не стоит сейчас признаваться в знакомстве с ним.

– Смотри, – толкнула ее в бок Келли. – Это тот самый джентльмен! А если это он убил Анни? И почему он так странно смотрит на нас?

– Не думаю, что стоит говорить об этом полиции. Ты же помнишь, у него есть сообщник. Уж этот-то найдет нас из-под земли и развешает наши кишки по всем фонарям.

– Как идут дела, инспектор? – поприветствовал Абберлайна Фаберовский.

– Не кажется ли вам, сэр, что вы проявляете чрезмерно большой интерес к убийствам в Уайтчепле? – спросил Абберлайн.

– Сейчас все имеют к этому делу повышенный интерес, – ответил поляк. – Я, пусть и частный, но сыщик, и тоже стою на стороне закона. Возможно, я силами своего скромного агентства смогу даже оказать какую-нибудь помощь правосудию.

– Главное, сэр, не помешайте ему.

– Мне хотелось бы только поприсутствовать при допросе, – смиренно сказал поляк. – Очень трудно отделять потом в газетных репортажах правду от слухов.

Абберлайн согласно кивнул.

– Присутствуйте. Но вы, сэр, несколько опоздали. Мы уже сделали множество опросов в других ночлежках относительно недавно поселившихся жильцов. Не надейтесь, что я буду пересказывать вам то, что мы узнали.

– Полагаю, что вам не удалось ничего узнать, – Фаберовский бросил сквозь очки насмешливый взгляд на инспектора.

– С чего вы это взяли?

– Сержант Тик только что сказал мне, что пока не удалось найти ничего, что могло бы подтвердить гипотезу, будто кто-то из постоянных обитателей этих ночлежек мог совершить сегодняшнее преступление.

– Сержант Тик… – Абберлайн покачал головой. – Мне жалко инспектора Рида, он так и не успел насладиться отдыхом. Как только стало известно об убийстве, его отозвали из отпуска. Это всегда так неприятно, когда тебе мешают отдыхать…

– Говорят, покойная принадлежала к классу «несчастных женщин», – сказал Фаберовский. – Значит, она должна быть знакома констеблям, дежурившим ночью поблизости. Неужели никто не видел ее?

– Увы, никто из тех, что были на дежурстве с полуночи до шести утра, не припоминает, чтобы видел ее в это время.

Они вошли в ночлежку и велели сторожу вызвать управляющего и собрать на кухне всех жильцов. Обитатели ночлежки вместе с детьми собрались около Абберлайна, севшего за стол у камина, с любопытством заглядывая ему в блокнот через плечи друг друга, и громко цокая на всполошенного необычным сборищем младенца, который заходился криком и старательно выплевывал материнскую грудь.

Фаберовский пристроился в стороне, чтобы видеть всех, но не находиться при этом в центре внимания. Он сразу заметил среди женщин Жемчужную Пол.

– Анни вернулась в ночлежку в половине второго и сказала, что видела одну из своих сестер и просто выспалась там за пинту пива, – говорил Абберлайну сторож ночлежки. – А когда она уходила опять, то сказала мне: «Я недолго, Брамми. Смотри, чтобы Тим сохранил кровать для меня». Затем она прошла на Патер-Ностер-роу по направлению к Брашфилд-стрит.

– Я видел ее на кухне слегка поддатую в двенадцать минут пополуночи, – встрял подошедший мужчина. – Она вынула из кармана коробочку пилюль, сломала ее и положила пилюли в кусок конверта, подобранный с пола за камином.

– Кусок конверта? Как интересно… – лицо Абберлайна расплылось в ухмылке. – А что было на этом куске, вы не помните?

– Военная каска и буква «М» мужским почерком.

– Интересно будет посмотреть, как инспектор Чандлер найдет по этому обрывку конверта убийцу.

– Мне кажется, что убийцей мог быть Гарри Лоточник.

– Кто такой этот Гарри Лоточник?

– Да так, знакомый ее. Она из-за него тут с одной шлюхой подралась.

– Это Элизу Купер ты называешь шлюхой?! – взвизгнула одна из стоявших за спиной у Абберлайна женщин, воинственно покачивая пером на шляпке, и презрительно сплюнула сквозь выбитый зуб. – Да ты сам потаскун!

Маленькая тощая брюнетка с перебитым носом поддержала подругу, сказав, что у них есть очень важное заявление для полиции.

– Так это покойница поставила тебе синяк под глазом? – спросил Фаберовский.

– Еще бы! – гордо сказала Элиза Купер.

– Она подралась с ней, потому что Анни сказала Гарри Лоточнику, что Элиза стащила у него флорин, положив вместо него полпенни, – затараторила брюнетка.

– Ничего подобного! – крикнула Купер. – Эта паскуда Анни бросила полпенни в меня, вместо того чтобы возвратить мне мыло, которое одолжила для Тэда Стэнли!

Инспектор оборвал их спор.

– Это все, что вы хотели мне сообщить?

– Вместе с нами здесь, в ночлежке, живет одна шлюха, Жемчужная Пол… – торопливо выложила Купер.

– Мэри Коннолли? – уточнил Абберлайн. – Она была свидетельницей по делу Марты Тейбрам?

– Да-да, я самая, – хрипло подтвердила Жемчужная Пол.

– Дней пять назад – по-моему, это был вторник, – проговорила Купер, – мы сидели после дождя вон там, на ступенях ночлежки, и она показала нам трех мужчин, шедших по Дорсет-стрит в сторону «Рога изобилия». Она сказала, что видела их на Брейди-стрит в ночь убийства Полли Николз.

– Ну и что с того? – спросил Абберлайн.

– Мы тоже их видели, – перешла на шепот Элизабет Купер. – В «Британии», сегодня ночью. Они сидели неподалеку от нас. Потом мы ушли, а утром узнали, что Анни убита.

– Мы проверим ваше заявление, – сказал Абберлайн. – Вы согласны нам помочь?

– Нам здесь жить, инспектор, – сказала Купер. – Мы хотим жить. Если мы их опять увидим, мы тебе скажем, петушок, но ходить с твоими легавыми по домам – тут уж нет, уволь.

– Я слышала, что в пять утра Анни видел половой в «Десяти колоколах», – подала голос мать орущего младенца. – Вместе с человеком, который очень похож на одного из тех мужчин, про которых говорит Элиза. Он был тоже бородатый и в какой-то странной ермолке, шапочке вроде еврейской, только ненормальной какой-то, не такой, как обычно. И носил он ее сдвинув на лоб, а не на затылок.

– Ты вон спроси у своего легавого, Фредди, – сказала Жемчужная Пол. – Он вместе со своим толстяком шел за ними следом.

Поляк посмотрел на нее и проститутка мгновенно ретировалась за спины своих товарок.

– Это правда? – обернулся Абберлайн к Фаберовскому.

– Мы с мистером Гуриным действительно следили за тремя подозрительными типами, – ответил тот, холодея от тревоги. – Полагали, что один из них может оказаться пресловутым Кожаным Фартуком. Но у нас не было поводов обратиться к полиции для их задержания и вскоре мы прекратили за ними слежку.

– Кстати, Донован, – Абберлайн подозвал управляющего ночлежкой. – Вам самому не приходилось встречаться с человеком по прозвищу Кожаный Фартук?

– А как же! – ответил Донован. – Я хорошо его знаю. Он был у нас в ночлежке примерно год назад с одной женщиной. Вскоре после полуночи женщина вдруг стала кричать: «Убивают!». Я спустился вниз и увидел, что Кожаный Фартук избивает ее, таскает за волосы и рвет на ней одежду. Мне он объяснил, что женщина пыталась ограбить его, но я не поверил и выгнал его на улицу. Потом он еще несколько раз приходил к нам для ночлега, но мы больше не пускали его.

– Не приходил ли к вам спрашивать ночлега на эту ночь кто-нибудь подозрительный или, пуще того, в одежде, запятнанной кровью?

– Я что-то не припоминаю, чтобы кто-нибудь шлялся в испачканной кровью одежде, – сказал сторож. – Были, правда, люди, которые приходили после трех часов ночи и такие, что уходили еще до шести часов утра, но таких, чтобы в окровавленной одежде…

– Вот и везде так, – вздохнул Абберлайн. – Разве можно чего-нибудь добиться от сторожа в ночлежке? Они просто спрашивают у пришедших деньги и указывают на лестницу, чтобы те прошли в комнаты. Тьма там кромешная. Когда постояльцы уходят рано, их вообще редко кто видит.

– Так вы полагаете, инспектор, что убийцей был человек, ночующий по ночлежкам? – спросил Фаберовский.

– Есть аргументы и за, и против такой гипотезы, – сказал Абберлайн. – Если предположить, что убийство произошло не позже трех-четырех утра, я вполне допускаю, что убийца мог найти убежище на несколько часов в одной из ночлежек, этой или других, и избавиться от следов крови на руках и на платье. Люди в этих заведениях используют для мытья общую уборную и использованная вода выливается тем жильцом, который мылся ею. Ранним утром даже перемазанный кровью с ног до головы убийца мог не особо замеченным проделать все это. Если мы с инспектором Хелсоном не ошибаемся и все эти преступления совершены одним человеком, он может, меняя места своих ночевок, довольно долго избегать обнаружения.

– А это не мог быть какой-нибудь мясник, работавший ночью на скотобойне? – спросил Фаберовский. – Тогда у него не стояла бы проблема с отмыванием пятен на одежде.

– Сегодня детективы из дивизионного отдела проверяли такую возможность. Неподалеку имеются довольно много скотобоен: скажем, скотобойни на Бакс-роу или Олдгейтская бойня… Но все работавшие ночью доказали свое алиби.

– Какие же аргументы вы можете привести против того, что убийца живет по ночлежкам?

– Если прав доктор Филлипс и убийство действительно произошло между пятью и шестью часами утра, то это значит, что убийца должен был покидать место преступления практически при дневном свете. Предположим, он сумел временно скрыть кровавые пятна, накинув пальто и натянув перчатки. Но к тому времени, когда он вернулся бы в ночлежку, минимум половина постояльцев была бы уже на ногах и тогда он не мог бы незаметно избавиться от улик. Из этого следует вывод, что убийца скорее окажется человеком, проживающим в районе, до которого он мог бы быстро добраться, и в сравнительно приличном доме, где он мог бы сразу по приходе спокойно и без лишних глаз удалить все следы своего отвратительного преступления.

12.

ДЕЛО № 153 ч.2/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

28 августа/8 сентября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Милостивый государь Петр Иванович!

Я у Вас расходных денег получил за август. Теперь уже сентябрь; виду того, что мы с Поляком осуществили сегодня утром новое дело, то я сильно израсходовался и у меня теперь совсем мало денег, вследствие этого я Вас убедительно и покорнейше прошу прислать мне по возможности сейчас же и траченные мною сверх расчету за август 40 фунтов, чем премного меня обяжете, так как я даже вынужден был переехать из Кларидж-отеля во второсортную гостиницу в Knightsbridge.

Фельдшер зарезал утром какую-то дрянь и наверное выпотрошил, как в прошлый раз, так что даже полиция почла это за одно дело, так что Поляк обещал, что они возьмут нас за задницу. Вам понравится наверняка. Завтра поедем смотреть все на месте.

Готовый к Вашим услугам

Гурин.

13.

8 сентября 1888 года.

Отель «Александра»

Лондон

Милостивый государь Степан не помню как по батюшке!

Я тут вот что придумал. Фельдшер дело свое исполнил, надо бы его куда пристроить на работу, чтоб даром хлеб казенный не ел.

Ваш Гурин

Глава 27

9 сентября, в воскресенье

Шум вокруг нового убийства не только вызвал антиеврейскую панику, охватившую весь Ист-Энд, но и вскружил голову Артемию Ивановичу. Пуще обычного захотелось ему познакомиться с какой-нибудь красивой женщиной, и чтобы женщина эта восхищалась им, боготворила его и при том не задавала лишних вопросов – привычка у женщин наиопаснейшая для внутренних агентов вроде Артемия Ивановича. По некоторому размышлению Владимиров решил, что такая женщина ему знакома и очень даже приятна – это миссис Эстер Смит, жена доктора Смита.

Со все еще забинтованной после укуса Васильева рукой доктор Смит пришел к Фаберовскому. Поляк собирался на дознание. Он стоял с кислой рожей у умывальника и намыливал перед зеркалом подбородок.

– Мистер Фейберовски! – крикнула Розмари.

Отложив свое занятие и не удосуживаясь даже стереть пену, он вышел в гостиную.

– Прошу прощения, доктор, мне придется принимать вас в кухне. Я буду бриться, а вы будете излагать мне то, ради чего пришли.

– Хорошо, что я не взял кэб, – доктор, отдуваясь, уселся на табурет у плиты, а поляк вернулся в ванную. – Сейчас у Оксфорд-Серкус невозможно проехать, разве по воздуху.

Фаберовский повернулся к Смиту, не покидая ванной, и стал править на ремне бритву:

– Куда спешить джентльмену в воскресный день? На улице дождик, на барометре – «к буре», на термометре 60 градусов [8]. И очень хочется спать. Я сам только встал.

– Разве вы не были в церкви? – удивился доктор.

– Кого я там не видел? – Фаберовский опять повернулся к доктору задом, к зеркалу передом.

– Но надо же блюсти день Господень! – возмутился доктор. – Впрочем, вы же католик, что с вас взять!

– Если кому и надо замаливать грехи, так то вам.

– Насчет этого я и пришел. Я хочу просить вас продать мне компрометирующие меня документы.

– На вас плохо действуют проповеди, доктор, – тяжело вздохнул Фаберовский и оборотил к доктору лицо в остатках пены. – Неужели они разбудили вашу совесть?

– Нет, нет, что вы! – поспешно сказал доктор Смит. – Пусть это будет стоить больших денег, но мне хотелось бы избавиться от зависимости, в которую я по вашей милости попал.

– Попали вы по своей милости.

– Войдите в мое положение! Я по вашему требованию предписал доктору Андерсону лечение в Швейцарии. А ведь он здоров! Да тут еще это ужасное убийство в Уайтчепле! И что получилось? Андерсон уезжает, едва начав свою службу на новом посту, вместо того чтобы раскрывать убийство.

Доктор Смит вытянул забинтованную руку в обвиняющем жесте.

– Вы привозили ко мне урода, спрашивали, не может ли он совершить убийства. Через несколько дней происходит странное убийство. Вы просите отправить начальника детективов за границу, когда ему надо это убийство расследовать, и в день когда он уезжает, происходит второе убийство! Это ваш урод совершает убийства, а вы его покрываете! У нас пока паритет, но я докажу, что эти убийства – ваших рук дело!

* * *

В воскресенье Владимиров пешком пошел на Портланд-плейс, в церковь Всех Душ, где, по уверениям Фаберовского, он мог встретить чету Смитов. Он и в самом деле нашел там миссис Смит, но она и ее падчерица находились под бдительным наблюдением самого доктора и Энтони Гримбла. Сев на самую последнюю скамеечку, Артемий Иванович принялся наблюдать за Смитом, беспокойно вертевшим головой. Вдруг доктор встал, сказал что-то жене и, выбравшись в боковой проход, решительно направился к выходу. На его место поближе к женщинам тут же пересел Гримбл.

«Может, он тоже уйдет?» – подумал Владимиров.

Но доктор Гримбл вовсе не собирался покидать дам, а из того, как он смотрел на Пенелопу, Владимиров заключил, что мысли его заняты отнюдь не благочестивыми молитвами.

Ему надоело сидеть и слушать заунывное пение, и он тоже вышел на улицу и закурил сигарету. Наконец служба кончилась и на улицу из глубин храма потек народ. Найдя взглядом шляпку миссис Смит, Артемий Иванович взял курс туда, решительно расталкивая благостных после воскресной проповеди добропорядочных прихожан.

– Ах, – сказал он по-французски, галантно шаркая ножкой и отпихивая в сторону доктора Гримбла. – Никак не ждал вас здесь увидеть, да еще в таком приятном обществе-с! И куда это, думаю, так помчался доктор Смит?

– Папа сказал, что у него неотложные дела, – ответила Пенелопа. – И грозился кому-то чего-то показать.

– Меня последнее время стали беспокоить эти его дела, – сказала Эстер. – Он все время злится и кричит на нас из-за пустяков, а сегодня даже запретил мне ехать в Фехтовальный клуб. Сказал, что Пенелопа туда не ездит после скандала в Сиднеме, и мне там нечего делать.

– Да, доктор Смит действительно стал невыносим! Будь этот страус моим супругом, удавил бы собственными руками! – Артемий Иванович спохватился. – Надеюсь, я не сказал ничего лишнего?

– Нет, сэр, разве самую малость, – ответила Эстер и покосилась на свою падчерицу. Но та, как видно, не испытывала по отношению к собственному отцу особенно теплых чувств и даже улыбнулась словам Владимирова.

– Вы сейчас домой? – спросил ободрённый Артемий Иванович.

– Может быть вы проводите нас? – кокетливо улыбнулась Эстер.

– А чего не проводить? – Владимиров подхватил обоих дам под ручки.

Стоявший рядом доктор Гримбл не выдержал и толкнул его в грудь.

– Вы преступаете уже всякие рамки приличия, мистер Гурин! Доктор Смит поручил мне этих женщин, а вы, будучи едва знакомы с ними, уже позволяете себе дотрагиваться до его жены и до моей невесты!

– Невесты?! – фыркнула Пенелопа. – Как бы не так! Уж лучше выйти за жабу в болоте, чем за вас, Гримбл!

– Скажите еще, что вы готовы пойти за того католика, негодного поляка, которому вы строили глазки в Гайд-парке два месяца назад!

– Мадам Смит и вы, мамзель Пенелопа, – обратился Владимиров к дамам. – Я не понял ни слова из того, что тут говорил этот мосье, но если вы не возражаете, я выбью из него сейчас все мозги.

– Нахал! – взвизгнул Гримбл. – Я вызову полицию!

– Я сам провожу дамов до дома, – сказал Артемий Иванович, пузом надвигаясь на Гримбла. – Вот так-с.

Он вновь взял под ручку Пенелопу и Эстер и они оставили доктора Гримбла бессильно потрясать тростью с паперти.

– Скажите, мсье Гурин, – смущенно начала миссис Смит. – Помните, вы показали нам карточку в Гайд-парке? А нет ли у вас карточки не с чужими мужчинами, а с вами?

– Со мной?! – возникшее было на лице Артемия Ивановича выражение ужаса сменилось довольной улыбкой. – Таких со мной нет. Есть обычные.

– Да, да, я их и имела в виду, – покраснела Эстер.

Владимиров полез за пазуху и достал из бумажника две фотографии.

– А вы тут есть? – оживилась миссис Смит и заинтересованно взглянула на снимки.

– А как же. В самой красе! – Артемий Иванович ткнул пальцем в бесформенное темное пятно посреди светлых костюмов и платьев, бывшее, по его мнению, им, Владимировым.

– По-моему, это лошадь, – усомнилась Пенелопа.

– Не может быть! – Артемий Иванович взял снимок и удивленно протянул: – Да, действительно… Зато на другой карточке точно я. Вот тут, рядом с императором. – Владимиров ткнул пальцем в монументальную фигуру городового около вокзала в Новом Петергофе.

– Я возьму эту карточку и поставлю на туалетный столик у себя в спальне! – воскликнула миссис Смит.

– Подумай, Эсси, что скажет папа! – испугалась Пенелопа.

– Сейчас на дворе просвещенный девятнадцатый век, Пенни, а не мрачное средневековье. Что он может мне сделать?

– Мамочка родная! Там, сзади, идет рассерженный доктор Смит вместе с доктором Гримблом, – спохватился Артемий Иванович, когда они дошли до дома. – Мы еще когда-нибудь увидимся?

– Как только мой супруг отправится на достаточно продолжительный вызов и поблизости не будет доктора Гримбла, мы с Пенелопой приедем к вам в гости, – пообещала Эстер. – Где вы живете?

Владимиров назвал гостиницу, оглянулся на приближающихся докторов и сказал:

– А теперь разрешите откланяться. Не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности.

* * *

Ближе к вечеру Артемий Иванович встретился с Фаберовским у Мраморной триумфальной арки на углу Гайд-парка, чтобы затем сесть на Оксфорд-стрит в один из байсуотерских омнибусов, линии которого соединяли Западный и Восточный Лондон, и вместе съездить на Ханбери-стрит оценить результаты своего труда.

– По желанию пана Артемия я пристроил нашего фельдшера в цирюльню неподалеку от их дома к некоему Уилльяму Дерхею на Вулворт-роуд, – сказал поляк. – Так что если пану понадобится бесплатно побриться или потребуется мозольный мастер, ему будет, куда обратиться.

– А я вот сегодня утром в церкви во время службы видел доктора Смита с домочадцами, – в свою очередь сообщил Артемий Иванович, попыхивая сигареткой и снисходительно поглядывая на изготовившихся к штурму омнибуса лондонцев. – Вот это да! Доктор Смит не досидел до конца и куда-то сорвался.

– Поехал прикончить очередного пациента, – пренебрежительно сказал Фаберовский, который весь был поглощен проблемой втискивания в подкативший к тротуару зеленый омнибус.

Толпа молча пихалась и толкалась локтями. В стороны с треском летели пуговицы, чей-то котелок упал на землю и тотчас был растоптан.

– Ах, совсем как в Петербурге-с! – не вынимая сигареты изо рта, ностальгически промычал Артемий Иванович.

– Вперед, пся косць! – поляк пригнулся и встрял в промежуток между двумя телами, тщетно боровшимися друг с другом за место на ступеньках лестницы наверх, на империал. Оба тела отвалились, как напившиеся клопы, и место одного из них тут же занял Артемий Иванович. Им удалось проникнуть внутрь, а когда омнибус пересекал Сити, они уже пристроились на сидении прямо под разбитым плафоном электрической лампочки, остатки которой грозили свалиться им на голову, и Артемий Иванович, у которого руки чесались после общения с доктором Гримблом, ознаменовал счастливое окончание поездки дракой с каким-то мелким банковским клерком, ударом кулака насадив тому цилиндр по самые уши.

Улицы Спитлфилдза были заполнены необычайно возбужденными людьми. Везде стояли группы людей, оживленно обсуждавшие детали вчерашнего убийства. Уже от угла Коммершл-стрит Фаберовский с Владимировым увидели впереди громадную толпу, перегородившую улицу. Было холодно и ясно, в воздухе пахло дерьмом и горящими тряпками. Пять констеблей с трудом сдерживали напор людей и иногда, когда давление начинало превосходить допустимые пределы, совершали на толпу набеги, на некоторое время расчищая пространство перед роковым домом. Тут же на улице с полдюжины уличных торговцев расставили свои ларьки и бойко продавали фрукты и прохладительные напитки. Несколько слушателей сгрудились вокруг человека, оживленно рассказывавшего им, что он работает через два дома отсюда у господ Бейли, что он первый обнаружил тело, а теперь его не хотят пускать сюда и требуют с него шесть пенсов, как с постороннего, хотя без него и смотреть-то было бы не на что.

Фаберовский снял цилиндр, надел его на трость и, подняв над головой, полез через толпу. Покрутив пальцем у виска, Артемий Иванович полез следом, но через мгновение его котелок перекочевал с головы под ноги и был растоптан, превратившись в некое подобие рабочей кепки, которое даже стыдно было надеть на голову. Артемий Иванович с отвращением поднял его, запихнул за пазуху и заработал локтями, пробившись к полицейскому оцеплению раньше поляка.

И тут Артемий Иванович увидел своего старого знакомого. Мерзавец Скуибби, так нахально пытавшийся украсть у него часы с цепочкой несколько недель назад, сновал в толпе, высматривая себе очередную жертву.

– Это он! Держите вора! – закричал Владимиров, указывая на Скуибби. Стоявший неподалеку констебль тоже, видимо, узнал его. Чарльз Скуибб почувствовал какое-то шевеление в толпе, оглянулся и, увидев констебля, бросился прочь. Он выбежал на середину улицы, прошмыгнул под брюхом застрявшей в толпе вместе со своей телегой лошади и помчался что было сил в сторону Бакс-роу. Констебль метнулся за ним следом.

– Убежит! Держи! – завопил Артемий Иванович, намереваясь кинуться за вором, но поляк остановил его. Взбудораженные люди уже и без него бежали за Скуибби, голося на всю улицу: «Кожаный Фартук! Кожаный Фартук! Линчуйте его!»

– Зачем пан поднял весь этот шум? – сердито спросил Фаберовский. – У нас что, иных занятий нет? Оструг неизвестно где! Ни в полиции, ни в Особом отделе его, вероятно, нет, но Скуибби может знать, где он ныне находится! И если Скуибби поймают и он начнет болтать про нас и про Оструга, это может очень сильно осложнить нам дело. Идите за мною.

У дома 29 стало посвободнее и поляк с Владимировым смогли теперь, представившись констеблям частными сыщиками, подойти к самым дверям. В дверном проходе стоял Джон Ричардсон с закатанными рукавами, широко расставив ноги в грубых башмаках.

– Мы хотим поглядеть! – сказал Артемий Иванович.

Ричардсон окинул его презрительным взглядом.

– Эта сволочь не хочет нас пускать! – заявил Владимиров добравшемуся, наконец, сюда Фаберовскому.

– Этой сволочи просто нужно заплатить, – поляк снял цилиндр с трости и водрузил обратно на голову. – Мы желаем посмотреть. Сколько будет стоить?

– Один фунт, сэр.

– Полпенни.

– Шесть пенсов, сэр.

– Пенни, идиот.

– Хорошо, сэр.

– Держи. Пойдемте, Артемий Иванович.

Ричардсон огромным ключом открыл дверь и впустил их в темный коридор.

– Поднимайтесь на второй этаж, сэр, там живет моя мать, – сказал англичанин.

Они поднялись по грязной лестнице наверх, где их встретила пожилая женщина.

– То вы – мать? – спросил Фаберовский.

– Да, сэр. Прошу вот сюда, к окошку.

Она показала на закопченное лестничное окно во двор, на стекле которого в густом слое сажи носами предыдущих зрителей был протерт глазок.

– Нет, мадам, так не пойдет, – сказал поляк. – Вот вам еще полпенни, и вы откроете нам его настежь.

Миссис Ричардсон согласилась и ее внук Томас распахнул никогда раньше не открывавшееся окно. Артемий Иванович рванулся вперед и, оттолкнув поляка и миссис Ричардсон, высунулся наружу и стал ворочать головой, как филин на суку.

– Ну, что там? – спросил поляк, тщетно пытаясь найти хоть какой-нибудь просвет между Владимировым и оконной рамой.

– Кучи говна-с, разделенные заборами.

Артемий Иванович посторонился и поляк, придерживая очки, осторожно выглянул в окно. Он увидел длинное узкое пространство, отделенное от улицы домами и нарезанное заборами на мелкие дворики. Из окон в соседних домах тоже высовывались рожи.

Двор дома 29, в отличие от других дворов, был начисто лишен растительности. Он был грязен, захламлен отходами картона и единственной его достопримечательностью являлось отхожее место.

– Вот и доверяй собственным жертвам, – сказал поляк. – Отсюда двор виден как на ладони. Мы не можем пока быть уверены в том, что Урода никто не видел. Мадам, где лежало тело?

– У забора слева от двери, – ответила миссис Ричардсон. – Мой сын заходил сюда починить замок сегодня ночью и забыл во дворе свой фартук. Вы представляете себе, сэр, этот грубый и вечно пьяный инспектор Чандлер из участка забрал его фартук. А фартук был кожаный, сэр! И теперь Джону не в чем идти на работу. А все из-за этих проклятых жидов.

– Спасибо, мэм, – сказал поляк. – Вот вам два пенса и проводите нас к месту, где лежало тело.

Они спустились вниз и вышли во двор. Запах гниющего картона и протухшего клея вперемешку с ароматами нужника ударил им в нос.

– Что бы пан сделал, замайхровав [9] тут человека? – спросил Фаберовский, с опаской посматривая на зверские рожи, торчащие из окон.

– Перелез бы через забор в соседний двор, чтобы запутать следы-с.

– Переход пана через этот забор вошел бы в местный фольклор и поколения бабушек рассказывали бы своим внукам о ночном землетрясении на Ханбери-стрит, поломавшем разом загородки и едва не развалившем дома разом на всей улице. Но, пожалуй, убийца мог вполне отступать именно паньским способом, особенно если он ничего не соображал после содеянного. На месте соседей я нашел бы в своем дворе его следы, тогда они тоже могли бы брать деньги с ротозеев.

Что-то просвистело сверху над самыми их головами и шлепнулось оземь, разлетевшись брызгами.

– Что это? – спросил Артемий Иванович. – Гадость какая.

– Гнилое яблоко. Тут не очень любят джентльменов, которых пропускает полиция. Пану тут больше ничего не потребно? Тогда пойдемте.

Они покинули гостеприимную хозяйку, настороженно следившую за каждым их движением, и вышли на улицу. Толпа была еще больше возбуждена, а со стороны Коммершл-стрит раздавались яростные крики.

Пока они стояли у дверей, с другой стороны по Ханбери-стрит приблизилось шумное шествие. Бушевавшая толпа окружила несколько констеблей, ведущих в участок со страхом озиравшегося вокруг Скуибби. Добежав до Дейл-стрит, вор сам отдался в руки полиции, посчитав это за меньшее зло по сравнению с расправой, которая грозила ему от толпы, принявшей его за убийцу с Ханбери-стрит.

– Линчевать! Убить его! – кричали разъяренные люди, размахивая палками.

– А еще говорят о бесстрастных англичанах, – заметил Фаберовский.

Ханбери-стрит огласилась яростными воплями: люди попытались опрокинуть полицейских в надежде отнять у них Скуибби, чтобы самолично растерзать его. Констеблям с трудом удалось отбиться, отчаянно работая дубинками, и они продолжили свой путь к полицейскому участку.

– Пожалуй, мы пойдем в обратную сторону, – сказал поляк, провожая их взглядом. – Лучше спокойно дойти до Уайтчеплской станции, чем оказаться в подобной толпе. Надеюсь, что Скуибби не будет слишком говорлив и ничего не скажет, если мы правы и это он орудовал кинжалом при убийстве Тейбрам.

Они совсем немного отошли от дома 29, как пронесся новый слух: на Уэнурт-стрит арестованы двое мужчин. Сотни людей бросились туда с криками: «Кожаный Фартук!».

– Если сейчас арестуют еще кого-нибудь, то они возьмут участок штурмом, – кивнул за спину Фаберовский и ускорил шаг.

На Брик-лейн они собирались свернуть, чтобы выйти на Уайтчепл-Хай-роуд, где должно было быть безопасней. Артемий Иванович испуганно оглядывался назад, но опасность, как оказалось, поджидала их впереди. Им навстречу двигалась неудовлетворенная толпа, состоявшая из тех, кто гонялся за Скуибби, но пробежал мимо Дейл-стрит до самого Большого двора восточной железной дороги. Если бы агенты спокойно повернули направо и пошли дальше, ничего бы не произошло, но расстроенные нервы Артемия Ивановича завибрировали, все мысли и направления перепутались у него в голове и он с криком: «Это не я!», петляя словно заяц, понесся в сторону Бетнал-Грин. Фаберовскому ничего не оставалось, как броситься следом, с ужасом слыша, как сзади нарастает топот бегущих.

– Что пан мечется передо мной? – на бегу крикнул Владимирову поляк. – Не мешайте мне тикать!

– Это на случай, если камнями станут бросаться! – отвечал Артемий Иванович, не переставая выписывать замысловатые зигзаги и вереща: «Полиция! Полиция! Помогите!».

– Кричите громче! Где-то тут должен быть постоянный полицейский пост. Если мы добежим сейчас прямо до Олд-Николских трущоб, там нас никто уже не спасет!

Отчаянные призывы Владимирова были услышаны и не успели они добежать до конца Брик-лейн, как Артемий Иванович уронил на мостовую поспешавшего ему на помощь констебля. Уже ощущая дрожь под ногами от топота набегающей толпы, поляк успел поднять констебля, стряхнуть с него грязь и Артемия Ивановича и самолично арестоваться. Тут подоспели еще двое полицейских, и Владимиров с Фаберовским, успокоившись за свою судьбу, двинулись под их конвоем в участок. Толпа, не оставляя надежды хоть кого-нибудь линчевать сегодня, следовала за ними до самого участка и продолжала оглашать окрестности яростными криками даже когда арестованных ввели внутрь.

– Ну, и кто же из вас Кожаный Фартук? – спросил инспектор Спратлинг, флегматично потягивая трубку и пуская дым в потолок.

– Я!!! – заорал Артемий Иванович, бросаясь на шею Спратлингу. – Кто угодно!!! Только не отпускайте меня на свободу! Хочу жить у вас в участке вечно. Я буду вам чай заваривать и трубку вашу вонючую набивать.

– Браво! – захлопал в ладоши Фаберовский. – Какова твердость духа и верность царю и Отечеству у агентов Департамента!

– А его отпустите, – злобно сказал Артемий Иванович. – Он тут случайно оказался.

– Не забудьте повторить свой великолепный спич по-английски, – посоветовал поляк. – Вашего варварского языка тут не понимают.

– Да что они тут вообще понимают! – Артемий Иванович позволил инспектору Спратлингу покинуть его объятья и сел на стул у стены, поняв, что опасность ему больше не грозит.

– Нет, пусть с этими бешеными возится Хелсон! – с чувством сказал Спратлинг.

Он велел констеблям отвести арестованных в комнату Хелсона. Кроме собственно начальника Отдела уголовных расследований Джей-дивизиона здесь же сидел его коллега из Эйч-дивизиона, сержант Тик, и несколько других детектив-сержантов.

– Как вас сюда занесло, мистер Фейберовский? – удивился Тик, увидев поляка и его друга под конвоем констеблей.

– Пришлось арестоваться, – пояснил поляк. – Иначе толпа на улице растерзала бы нас. Они решили, что мы – Кожаные Фартуки.

– Да, при нынешней публичной истерии я не могу рекомендовать кому-либо заниматься расследованиями, не будучи одетым в полицейскую форму, – согласился инспектор Хелсон.

– Мне только что телеграфировали из участка на Коммершл-стрит, – сказал Тик. – Туда привели одного местного уголовника, Скуибби, который, как и вы, едва не стал жертвой общественного темперамента. Его приняли за Кожаного Фартука и едва не линчевали. Инспектору Чандлеру пришлось выпустить из участка шесть здоровенных констеблей, чтобы предотвратить нападение на участок разошедшейся толпы.

– Что же интересного рассказал Скуибби? – спросил Фаберовский с невольной дрожью в голосе.

– Скуибби болтал чушь, будто бы человек, указавший на него и закричавший: «Держи вора!», и есть убийца, – сказал Хелсон.

Он отпустил констеблей, предложил гостям сесть и распорядился, чтобы сержант Годли налил им чаю.

– Раз уж вы здесь что-то выслеживаете, возможно вам встречались личности, отвечающие этим приметам. – Хелсон положил перед Фаберовским отпечатанную в типографии полицейскую листовку следующего содержания:

«Описание мужчины, который входил в проход дома, в котором было совершено убийство проститутки в 2 утра на 8-е. – Возраст 37; рост, 5 ф. 7 д.; довольно темная борода и усы. Одежда: рубашка, темный жилет и брюки, черный шарф и черная фетровая шляпа. Говорил с иностранным акцентом.»

«Черной бороды нет ни у кого из наших, – отметил про себя поляк. – Да и одежду такую никто из них не носит».

– Меня посетила некая Эмили Уолтер, – пояснил Тик. – Она уверяет, что так выглядел мужчина, который в половине третьего ночи предлагал ей пойти с ним в дом 29 по Ханбери-стрит.

– Думаю, ваша Эмили Уолтер все наврала, – заявил Фаберовский. – Просто уайтчеплские шлюхи норовят примазаться к чужой славе.

– Ну, не знаю, – покачал головой Тик. – Вчера, например, две проститутки из Кроссингемской ночлежки, Элиза Купер и Элизабет Аллен, поведали Абберлайну, что видели в «Британии» троих мужчин, которых незадолго до убийства им показывала одна их подруга, уверяя, что их же видела на Брейди-стрит в ночь убийства Мэри Николз. Что вы скажете на это?

– Не знаю, можно ли доверять этим проституткам… – с сомнением сказал поляк. – Я видел обеих, когда их допрашивал Абберлайн. Полиция располагает какими-нибудь данными, подтверждающими их показание?

– А, это Жемчужная Пол! – презрительно сказал Годли. – Мы с Энрайтом проверили всю Брейди-стрит, но не нашли ничего подозрительного.

– Откуда вам известно о Жемчужной Пол, Годли? – спросил Хелсон.

– Она с этими своими тремя мужиками еще тогда ко мне подходила, когда мы показания миссис Колуэлл по поводу кровавых пятен на Брейди-стрит проверяли.

– Так почему же вы не доложили мне о ней?

– А чего докладывать, если все это пустая бабья болтовня.

– Как видите, возможно, и не пустая.

– Как вы намерены поступить, инспектор? – спросил Тик. – Убийство произошло в моем участке, а Бакс-роу и Брейди-стрит даже не в моем дивизионе.

Тик должен сказать, что он намерен завтра арестовать еврея, которого разыскивает полиция, и может быть это положит конец убийствам. Фаберовский думает, что речь идет об Оструге.

– Вы с инспектором Ридом можете провести расследование сами, когда Рид выйдет из отпуска. Я дам вам сержантов Годли и Энрайта, они помогут вам. Вчера, как вы знаете, Скотланд-Ярд решил объединить дознания, так что никаких проблем не возникнет.

– Сэр, все это пустое дело, – сказал Годли. – Мы все равно ничего не найдем.

– Это ваша работа, сержант.

* * *

В отличие от поляка с Владимировым, Конрой не мог позволить себе взглянуть на двор дома 29 по Ханбери-стрит, хотя ему очень этого хотелось. Он не был достаточно респектабелен, чтобы оцепившая улицу полиция безо всяких подозрений подпустила его к вожделенному дому, и уж тем более у него не было денег, чтобы заплатить жильцам за удовольствие взглянуть одним глазом на двор из окна. Кроме того, Артемий Иванович, вместе с поляком посетивший их после пребывания в участке на Бетнал-Грин, достаточно напугал Даффи возможностью прихода полиции и молодой ирландец, узнав о желании старика, сказал ему не без злорадства и без какого-либо подобия уважения к его сединам:

– Что ты, старый козел, совсем рехнулся! Я в первый раз пошел, так чуть меня не поймали. Уж так этот доктор на меня подозрительно смотрел. Сиди дома! Скоро явится полиция, так что ты должен быть на месте. И не смотри так на дверь. Все равно не выпущу. И вот что, снимай-ка штаны!

– Это еще зачем?! – удивился Конрой. – Я таких вещей не люблю.

– Чтобы не ушел, пока спать буду.

И. несмотря на отчаянные протесты и брыкания, старый ирландец был лишен своим молодым товарищем штанов, которые Даффи завернул в три слоя газет и торжественно положил под подушку.

Но Конрой не оставил своей затеи. Он выкрал отмычку и спрятал ее в коридоре за бочкой с водой. Ему оставалось только дождаться, когда Даффи заснет, и более никаких препятствий не оставалось. Ну а поход в одних рваных кальсонах его не смущал. Кто там ночью чего разглядит! Однако дождаться, когда заснет молодой ирландец, оказалось труднее всего. Едва Конрой собирался покинуть их каморку под лестницей, как вставал Даффи и, принюхиваясь, заворачивал штаны в очередной слой газет.

Наконец, утомленный этим занятием, он все же уснул. Конрой выскользнул в коридор, достал заветную отмычку и путь к осуществлению его мечты был открыт.

Стояла прохлада, и хотя ночное небо над головой было совершенно чистым, со всех сторон по горизонту часто и ярко вспыхивали сполохи зарниц. Путь был знаком, Конрой дождался, когда полицейский отойдет подальше, добежал до Бакс-роу и нырнул из света единственного фонаря в спасительную темноту. Он прокрался мимо памятной по убийству Мэри Николз конюшни Брауна, мимо огромного здания школы, и вышел к перекрестку Бакс-роу с Уинтроп-стрит.

Свет полицейского фонаря ударил ему в лицо.

– Что ты тут делаешь? – спросил констебль Нил, сидевший на парапете, огораживающем железнодорожный туннель под улицей. С той памятной ночи Нил старался в свое дежурство не отлучаться с Бакс-роу, надеясь изловить убийцу и не упустить шанс получить вознаграждение.

Взвизгнув, старик дунул что было сил домой. Его косматая борода развевалась по ветру, а башмаки стучали по мостовой, словно шатуны паровой машины. Нил засвистел и помчался следом.

Старый Конрой не бегал так быстро со времен взрыва Клеркенвиллской тюрьмы. Но это его не спасло. Когда он пробегал под фонарем и готов был уже свернуть на Брейди-стрит, дорогу ему заступил другой констебль. Конрой переложил галс в обратную сторону, но там его уже нагонял Нил.

– Держи его, Тейн! – закричал Нил и ударил Конроя дубинкой.

Этот удар уже не был столь приятен, как тот, которым угостили Конроя вчера утром в оцеплении. Старик пошатнулся, Тейн скрутил ему руки, а Нил тотчас защелкнул на запястьях наручники.

– Уф, здоровый черт! – отфыркиваясь, сказал Нил. – Куда он твой шлем-то сбил?

Тейн испуганно ощупал свою обнаженную голову.

– Боже! – воскликнул он. – Я забыл его на скотобойне!

– Опять! Послушай, молокосос, больше я тебе не налью. Я не хочу получить еще раз такой нагоняй, как неделю назад!

– Ты подожди меня здесь, я только сбегаю туда и обратно, а потом отведу его в участок, – сказал Тейн.

– Ну уж нет! – заявил Нил. – Я убийцу поймал, я за него хочу и награду получить.

И они втроем добрались до участка.

– Сэр! – радостно объявил Нил инспектору Спратлингу. – Я уверен, что это тот самый таинственный убийца. Мы с Тейном поймали его на Бакс-роу, когда он бросился от нас бежать. Убедитесь сами, у него в рукаве нож.

– Что же вы нож у него сразу не отобрали? – спросил инспектор, который только что вернулся с проверки полицейский патрулей и с удовольствием развалился в кресле, вытянув усталые ноги и закурив свою трубку. – И почему он у вас в одних кальсонах?

– Мы с него штанов не снимали, – побожился Нил. – Он так сразу в одних кальсонах и был.

– Ну, так где же нож?

Нил с Тейном обшарили Конроя с ног до головы, но ножа ни в рукаве, ни в кальсонах не оказалось.

– Подойдите оба ко мне и дыхните, – велел инспектор и отложил в сторону трубку, чтобы она не перебивала запах спиртного.

Нил аккуратно подышал, втягивая воздух в себя, зато Тейн дыхнул во все легкие, отчего Спратлинг даже закашлялся.

– От вас воняет сильнее, чем от пивоваренного завода, – заявил инспектор констеблям. – Убирайтесь на свои посты, а после смены мы с вами поговорим. Теперь о тебе.

Конрой вжал голову в плечи и забормотал, спотыкаясь на каждом слове:

– Мы их не резали… Все этот сумасшедший… Нас прислала из Франции русская полиция… Мы пили в трактире, а эти шлюхи нас узнали… Гурин такой дурак, с него никакого толку… Поляк так кричал, так кричал на нас за это… Ну что мы могли сделать? И почему всегда больше всех достается мне?

– Заткнись и отвечай на мои вопросы, – оборвал его Спратлинг.

– Я отвечу, – поспешил сказать Конрой, переводя дух. – Только не бейте меня дубинкой по голове. Утром на Ханбери-стрит меня уже били.

Старый ирландец наклонил голову и, раздвинув свои всклокоченные волосы, продемонстрировал инспектору шишку с запекшейся кровью.

– Да, ребята из Эйч-дивизиона шутить не любят, – согласился Спратлинг, осмотрев шишку. – Только зачем ты бросился бежать от Нила с Тейном?

– Я думал, они опять хотят ударить меня.

– Как твое имя?

– Джозеф Рендл, – сказал Конрой после некоторой паузы, которая потребовалась ему на то, чтобы вспомнить свой конспиративный псевдоним.

– А почему без штанов?

– Я шел из Эссекса в Кент собирать хмель и продал штаны, чтобы купить немного еды, – соврал ирландец.

– Ну вот что, Джозеф Рендл, – сказал Спратлинг. – Иди в свой Кент и не попадайся больше полиции на глаза. Иначе тебя осудят за бродяжничество. И мой тебе совет: уходи скорее из Уайтчепла, здесь не любят таких вот как ты, без штанов. Сегодня мы едва вырвали из рук разъяренных людей и укрыли тут в участке одного частного сыщика и его друга, русского. Уверяю тебя, что оба джентльмена были при штанах, но даже это не спасло их от гнева толпы.

Радуясь такому счастливому окончанию неприятной беседы, Конрой задом попятился к двери и выскользнул на улицу. Тут к Спратлингу ворвался Тейн.

– Почему ты здесь, пьяный остолоп? – гаркнул на него Спратлинг. – Я велел тебе убраться к себе на Брейди-стрит.

– Но сэр, я специально дожидался, пока вы освободитесь, – промямлил Тейн. – Дело в том, что я много раз видел этого бродягу у себя на участке. Мне кажется, что он живет где-то около еврейского кладбища.

– Вон! – проревел Спратлинг, указывая чубуком трубки Тейну на дверь. – Я расскажу обо всем Годли, которому Хелсон поручил обыскать окрестности Брейди-стрит. Если он сочтет нужным, он сам спросит тебя об этом бродяге!

Глава 28

10 сентября, в понедельник

В понедельник Фаберовский с Владимировым поехали в участок на Леман-стрит к инспектору Пинхорну, чтобы получить сведения о ходе расследования. Поляк собирался ехать один, но Артемий Иванович после дня, проведенного в трезвости, неудачного ухаживания за миссис Смит и посещения Ханбери-стрит, едва не кончившегося судом Линча, почувствовал прилив служебного рвения и настаивал, чтобы эта поездка была совершена вдвоем.

Поляк велел заложить экипаж, и Батчелор повез их на Эбби-роуд. У самого дома они едва не переехали какого-то зазевавшегося веснушчатого мужчину с шрамом над правой бровью, который, отчаянно сквернословя по-валлийски, долго плевался им вслед. Выбравшись из брума у дверей участка, Владимиров остановился около дежурного констебля и отечески похлопал его по щеке, вследствие чего тут же получил увесистую затрещину.

– Наших бьют! – взвизгнул Артемий Иванович, памятуя вчерашнее приключение, но поляк повис на нем и при помощи второго констебля втащил внутрь. В участке Артемий Иванович быстро успокоился и в кабинет Пинхорна вошел уже совершенно тихим.

– Что новенького? – спросил инспектора Фаберовский.

– У нас нововведение, – забрюзжал, как муха осенью, инспектор Пинхорн. – Начальство додумалось устанавливать по всему Лондону электрические сигнальные столбы, чтобы полиция могла быть немедленно извещена о несчастном случае или нарушении порядка. В Излингтоне они уже опробовали эту систему. Теперь любой идиот, которому захочется повеселиться, будет вызывать констеблей по всякому пустяку и они обязаны будут бежать туда сломя голову.

– Не надо так мрачно смотреть на вещи, инспектор. В нововведениях тоже бывает польза. Еще два года назад, чтобы вызывать при необходимости помощь, вы должны были таскать в подсумке на поясе трещотку, а теперь констеблей снабдили легкими и громкими свистками. У вас теперь прекрасные длинные и тяжелые дубинки из кокосового дерева. Одно удовольствие получать такой дубинкой по голове.

– Это в Западном Лондоне такие дубинки! До нас еще не дошли. А у меня в столе до сих пор на всякий случай лежит трещотка.

– Ну, а как продвигается следствие по убийству на Ханбери-стрит, инспектор?

– Хотите перехватить у нас лавры, мистер Фейберовски? Могу вам подкинуть свеженькую версию. Вчера Абберлайну телеграммой сообщили из Грейвсенда об аресте в тамошнем трактире «Голова Римского папы» какого-то Пиготта. В его чемодане была обнаружена рубаха с кровавыми пятнами, а на обуви были следы скребка, которым, конечно же, соскабливали кровь. Суперинтендант Берри, взявший дело в свои руки, заметил рану на его руке. Пиготт объяснил ее укусом какой-то припадочной бабы на заднем дворе Уайтчеплской ночлежки, которой он пытался помочь.

– И что, Абберлайн принимает всю эту чушь за чистую монету?

– Похоже на то. По крайней мере сегодня утренним поездом Абберлайн выехал для выяснения дела в Грейвсенд и около часа привез с вокзала Лондон-Бридж Пиготта в кэбе в участок на Коммершл-роуд. Говорят, он совершенный псих.

– Не понимаю, зачем Абберлайну потребовалось тащить этого Пиготта до Уайтчеплу. Он что, собирается прикладывать укушенную руку до зубов покойной?

– Нет, инспектор намерен представить Пиготта на опознание перед хозяйкой таверны «Принц Альберт» на Брашфилд-стрит, где в семь утра восьмого сентября какой-то из посетителей выпил наспех полпинты пива. Хозяйка таверны настаивала, что руки и лицо того посетителя были испачканы кровью. Его видели также подруга хозяйки и один из завсегдатаев.

Артемий Иванович, собравшийся проверить, чем же в действительности занимается поляк, узнавал только отдельные слова вроде «пива» и «таверны», и понимающе кивал, когда таковые встречались в речи собеседников.

– Я всего лишь частный сыщик, инспектор, – сказал Фаберовский. – Я никогда раньше не занимался расследованиями убийств, но мне кажется, что полиция не там ищет убийцу.

– И где же, по вашему, мы должны его искать?

– Скажем, прямо у вас на участке имеется одно такое гнездо разврата и преступлений, скрывающееся под вывеской Международного Образовательного клуба. В этом клубе на Бернер-стрит собирается весь тот сброд, все те бездельники и негодяи, которые не пожелали быть законопослушными гражданами у себя на родине, в России или Польше, и уехали сюда, в Англию, чтобы здесь безнаказанно сеять беззаконие и анархию.

– Мне кажется, вы преувеличиваете, Фейберовски, – поморщился Пинхорн. – Все эти социалисты – те же несчастные евреи, которые высаживаются с гамбургских пароходов у Айронгейтской лестницы в доках Тилбури. Если и есть от них беспокойство для полиции – я не говорю об Особом отделе – то только в случае, если социалисты передерутся со своими ортодоксальными соседями.

– Жители Ист-Энда очень рассержены на полицию за последние убийства, – сказал поляк.

– Это претензии к инспектору Риду и его подчиненным. Мы сделали со своей стороны все, что могли. Со вчерашнего вечера на дежурство отправлены усиленные наряды. Мы выпустили на улицы большое количество констеблей в штатском. Но люди совершенно сошли с ума. Сегодня утром было арестовано двое мужчин за какие-то пустяковые нарушения и каждый раз взбешенная толпа бежала за констеблями, крича, что пойман убийца. А к нам в участок принесли тут на носилках одного человека, которого несколько помяли в ссоре, так перед дверями собралась огромная толпа и отказывалась разойтись. Они убрались только незадолго до вашего прихода.

– К вам сержант Тик, сэр, – доложил дежурный.

– Чем порадуете нас, сержант? – спросил Пинхорн у вошедшего детектива.

– Здравствуйте, мистер Фейберовский, – приветливо кивнул Тик. – Я задержал Джека Пайзера, инспектор. Едва довели его до участка. Я уж думал, что у нас его просто отнимут.

– И зачем нам этот Пайзер нужен?

– Кожаный Фартук, – неуверенно и мрачно сказал Тик.

– Веди его! – равнодушно проговорил Пинхорн. – Отдадим Абберлайну.

Дверь открылась, и в кабинет ввели тщедушного еврея с черными пейсами и чисто выбритым подбородком, в толстых очках, неоднократно чиненых бечевкой. Вид его был настолько жалким и смехотворным, что в кабинете воцарилось молчание. Все недоуменно переглядывались.

– Ну, не знаю, сэр! – наконец сказал Тик. – Мне было велено найти Кожаного Фартука и я его нашел. Если у нас и есть какой-то Кожаный Фартук, то это он. Сегодня утром, уже после восьми часов, мы с двумя констеблями пришли в дом 22 по Малберри-стрит и Пайзер открыл нам дверь. Я сказал ему, что он и есть тот человек, который мне нужен. Я предъявил ему обвинение в причастности к убийству на Ханбери-стрит и он ничего мне на это не ответил.

– При этом он побледнел и задрожал? – иронически заметил поляк.

– Так и было, мистер Фейберовский, – ответил детектив. – Я передал его констеблям и произвел обыск в доме. Я нашел у него пять вот этих ножей для работы с кожей и несколько старых шляп.

Тик положил на стол суконный охотничий шлем с двумя козырьками, полный острых длинных ножей.

– Зачем вы притащили этот чепец? – спросил Пинхорн.

– Ну как же, сэр, ведь в газетах писали, что Кожаный Фартук носит именно такую кепку. Это и есть его кепка. Одно время он подрабатывал изготовлением шляп, а у Мэри Николз, по уверениям свидетелей, перед ее убийством появилась новенькая шляпка. Я знаю Пайзера восемнадцать лет, господа, и я почти уверен, что он невиновен, но никакого другого Кожаного Фартука у нас в дивизионе нету.

– Кожаного Фартука скорее следовало бы искать среди местных подонков: воров, хулиганов, – сказал Фаберовский. – Или анархистов с социалистами.

– Мне знакомы все значительные воры в нашем дивизионе, сэр, – возразил Тик. – За последние два дня я посетил множество притонов, и меня, как и после первых убийств, опять уверяли в своем отвращении к зверским преступлениям. Мне открыто заявили, что если только они смогут поймать убийцу, они немедленно отдадут его в руки правосудия. Я уверен, что Кожаный Фартук, которого мы ищем – это Джон Пайзер. Я допросил его друзей и брата с мачехой, у которых он скрывался. Они утверждают, что он не имел никакого отношения к этому делу и что он не высовывал носа из дома начиная с четверга. Я спросил у него, зачем же он тогда скрывался, а Пайзер ответил, что это брат посоветовал ему укрыться, сказав, что его считают главным подозреваемым и могут растерзать, если он попадет в руки разъяренной толпе.

– Надо организовать опознание, – инспектор скучающе взглянул на Пицера. – Отправьте арестованного в камеру и вызовите свидетелей и подставных на завтра на час дня. Да подберите подставных среди евреев, а то я вас знаю: притащите каких-нибудь негров или китайцев.

Тик с арестованным ушел. Фаберовский встал и сказал инспектору, толкнув в бок набалдашником трости задремавшего Артемия Ивановича:

– Мы зайдем попозже, когда вы завершите свои опознания.

– Если вам, как частным сыщикам, это интересно, вы можете посетить «Корону» на Майл-Энд-роуд. Сегодня наши торговцы и подрядчики устраивают там собрание, чтобы создать Комитет бдительности.

– Спасибо, инспектор, – сказал Фаберовский. – Мы непременно зайдем. Но мне обидно, честное слово, что Кожаный Фартук оказался таким заморышем.

И Пинхорн согласился с ним.

* * *

Выйдя на улицу, агенты раскрыли зонты.

– Прежде чем идти в «Корону», давайте навестим наших ирландцев на Брейди-стрит, – предложил Владимирову Фаберовский. – Меня беспокоит та история со шлюхами.

Они пошли на Брейди-стрит и, подходя к ограде еврейского кладбища, Артемий Иванович в ужасе увидел нескольких мужчин в штатском и констебля, о чем-то разговаривающих с миссис Слоупер и Даффи прямо перед дверями в дом.

– Это детектив-сержант Годли из отдела уголовных расследований. Идемте отсюда, пересидим где-нибудь в трактире.

Фаберовский быстро пошел прочь от кладбища в направлении Уайтчепл-Хай-роуд, и Артемий Иванович засеменил следом, то и дело оглядываясь.

Не останавливаясь, они свернули на Майл-Энд-роуд и шли по ней, пока Владимиров не увидел трактир под вывеской, изображавшей корону. Но едва они сунулись в дверь, как путь им перегородил трактирщик.

– Сейчас тут не наливают. У меня в трактире собрание налогоплательщиков прихода, решают вопрос о создании Уайтчеплского комитета бдительности из-за последних чудовищных злодеяний.

– Мы приглашены, – сказал поляк и потащил Владимирова внутрь.

– Странная публика, – шепнул ему на ухо Артемий Иванович. – Таких упитанных рож обычно в трактирах не бывает.

– Все те люди – подрядчики, портные, артисты, трактирщики – сливки уайтчеплского общества, связанные с мюзик-холлами, собрание налогоплательщиков прихода, – пояснил Фаберовский. – Они терпят убытки от нашей деятельности и потому, как я понимаю, только что на собрании налогоплательщиков прихода объявили себя Уайтчеплским комитетом бдительности.

Председательствующий на собрании, пожилой господин с понурыми усами, постучал кружкой по столу и сказал:

– Кроме петиций об увеличении числа полицейских и фонарей на здешних улицах, я предлагаю установить из членов комитета и сочувствующих им лиц ежедневное дежурство здесь в «Короне». Мы пропечатаем в газетах, что здесь находится наш штаб и сюда может обратиться любой, если ему станет известно что-нибудь об убийстве или связанных с ним обстоятельствах.

– Джентльмены! Мистер Ласк! – воскликнул трактирщик. – Я обращаюсь к вам, как к председателю этого уважаемого собрания. Вы хотите разорить меня? Кто пойдет в мой трактир, если будет знать, что сюда собирается разная шваль, чтобы донести на своего мужа или соседа, уже неделю не возвращающего три пенса? У меня приличное заведение, а не полицейский участок.

– Я предлагаю компромиссный вариант: мы будем дежурить здесь по утрам, когда у вас в «Короне» еще мало посетителей.

– Возможно, это тот самый Ласк, которого отказывался грабить Скуибби, когда мы впервые встретили его в «Слепом Нищем», – вполголоса заметил Фаберовский.

– Не нравится мне эта компания, – проворчал в ответ Артемий Иванович. – Вот посмотрите, видите, за столом недалеко от стойки человек в котелке чахнет над кружкой?

– Так, – Фаберовский оглянулся.

Человек, на которого указывал Владимиров, был мало похож на сыщика. У него были широкие плечи, квадратная грудная клетка и длинные руки. Скорее всего, он был валлийцем: на это указывали бронзового цвета волосы и характерное веснушчатое лицо.

– По-моему, он из полиции, – шепнул Артемий Иванович. – Он вошел сразу после нас. И пьет пиво, которое здесь якобы не подают.

– По крайней мере к тем господам он не относится.

– Мне кажется, это его мы чуть не задавили, когда уезжали с Эбби-роуд. У того был такой же белый шрам над правою бровью.

– Бросьте, пан Артемий, то застарелая революционная паранойя. Если бы полиции вздумалось следить нас, Пинхорн меня бы уже о том известил.

– Или арестовал, – прибавил Владимиров.

– Мистер Ласк, – обратился с места к председательствующему один из членов комитета. – Давайте примем резолюцию и закончим собрание, а то мне пришлось вместо себя оставить в лавке приказчика.

Предложение получило всеобщее одобрение и под радостный шум мистер Ласк сказал:

– Сейчас наш секретарь мистер Харрис возьмет бумагу и перо и мы составим резолюцию, которая будет опубликована в газетах. Пишите: «Находя, что наша полиция настолько глупа и малочисленна, что не может поймать убийцу, мы, нижеподписавшиеся…»

– Простите, что перебиваю вас, мистер Ласк, – вмешался Фаберовский. – Но ваша резолюция…

– Вы собственно, кто? – спросил Ласк. – Что вы здесь делаете?

– Я сочувствую вашему комитету и намерен присоединиться к нему, если вы сочтете это возможным.

– Что же вы хотели нам сказать?

– Негоже столь достойным джентльменам высказывать свои суждения так откровенно. Я предлагаю начать нашу резолюцию более дипломатично: «Находя, что, несмотря на убийства, совершаемые вокруг нас, нашей полиции недостаточно, чтобы раскрыть виновника или виновников последних злодеяний, мы, нижеподписавшиеся…»

– Но почему виновников? – удивился Ласк. – Разве убийц было несколько?

– То, как незаметно и беззвучно убийце удается совершать свои злодейства и потом скрываться с места преступления, позволяют предположить, что он мог быть не один. Мне кажется, что если убийцей был еврей или какой-нибудь социалист, его община или организация могла помочь ему скрыть следы и отказаться выдавать полиции.

– Я протестую! – возмутился седой сгорбленный еврей в шляпе, надвинутой на затылок. – Еврей не мог совершить такого чудовищного убийства!

– Успокойтесь, мистер Ааронс, джентльмен не утверждает, что это сделал именно еврей, – сказал Ласк.

– Да-да, мистер Ааронс, – поддержал председательствующего поляк. – Я больше склоняюсь к мысли, что эти убийства – дело рук людей с анархическим или нигилистическим настроением ума.

– Мистер Харрис, вы пишете? – Ласк заглянул в бумагу, лежавшую перед секретарем. – Продолжаем: «Мы, нижеподписавшиеся, организовались в комитет и намереваемся предложить существенную награду любому, горожанам или иным, которые предоставят такую информацию, что станет средством привлечь убийцу к суду.»

– Не «убийцу», – поправил Фаберовский. – «Убийц».

– Совершенно верно, – согласился Ласк. – «привлечь убийцу или убийц к суду».

Он прочитал вслух получившуюся резолюцию и попросил голосовать.

– Голосуем и расходимся, – раздался голос с места. – А то от моей лавки уже ничего не осталось.

– Постойте, постойте, остался два совсем маленьких вопроса. Во-первых, о патрулировании улиц добровольцами нашего комитета.

– Мы можем отправить наших слуг. Зачем нам ходить в патрули самим?

– А во-вторых, мы должны собрать деньги на текущие расходы комитета. Сейчас наш казначей мистер Ааронс пустит по кругу подписку. Полагаю, фунта для первого взноса будет достаточно.

– Пан Артемий, нам пора уходить, – заволновался Фаберовский.

– Что такое! – взбрыкнул Артемий Иванович. – Я не желаю! Вы разговаривали о чем-то со своими толсторожими, а я не только ничего не понял, так еще и без пива остаюсь!

– Мы выпьем пива в другом месте, – прошипел поляк, вставая, и, пользуясь возникшей после предложения Ласка суматохой, двинулся к выходу. – Таких денег не стоит пиво даже для Виндзорского замка. Идемте!

Они спешно покинули «Корону», раскрыли зонты и по желтым от грязи и навоза лужам поплелись на Брейди-стрит. Полиции около дома уже не было, Даффи сидел в дверях дома, смотрел на лужи, рябые от капель дождя, и ел рыбу, разложенную на газете рядом.

Они подошли к ирландцу, тот испуганно придвинул к себе газету и пропустил их в свою каморку под лестницей. Следов полицейского обыска видно не было, только посреди комнаты валялся тюк с грязным бельем, мешая проходу. Даффи зашел следом, судорожно жуя свою рыбу, и долго не мог ничего сказать в ответ на вопрос, что же нужно было полиции.

– Они представились сержантом Годли из отдела уголовных расследований, босс, – вымолвил он, прожевав, – и сказали, что женщина по имени Мэри Коннолли, известная под прозвищем Жемчужная Пол, сказала им, будто убийца живет где-то на Брейди-стрит, и что она видела, как он возвращался домой в сопровождении двух своих сообщников.

– Опять эта Конноли! – Фаберовский выглянул на лестницу и, убедившись, что никого рядом нет, плотно закрыл дверь. – А что сказал им ты?

– Ничего, босс. Моя хозяйка, миссис Слоупер, сказала, что я всю ночь находился у себя под лестницей и не покидал дома, и никто не входил и не выходил от меня.

– Представляю, что она сказала бы полиции, если бы вы остались в той комнате наверху. О вашем уходе и приходе знала бы вся улица. Ладно, будем считать, что на этот раз пуля пролетела мимо. О шлюхах можно забыть, – поляк повернулся к Владимирову. – Едем домой, у меня найдется что выпить.

Он покинул каморку, а Артемий Иванович задержался, наклонившись над тюком и ковыряя в нем пальцем.

– Что это? – спросил он у Даффи.

– Окровавленная одежда Урода. Мы решили всю ее для безопасности сжечь.

– Э, нет, – погрозил пальцем Артемий Иванович. – Так дело не пойдет. Сделаем вот как…

14.

ДЕЛО № 153 ч.2/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

30 августа/10 сентября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Отец и благодетель мой, бесценный Петр Иванович!

Который раз поражаюсь безграничной доброте и щедрости Вашей, получив от Вас за все Мои труды на благо Государя десять фунтов, когда Британия выплачивает своим пострадавшим на службе в колониях офицерам пенсию в полтора раза больше, которые уже ей не нужны, а я приношу большую пользу Отечеству, не говоря уже о накладных расходах на само дело. А дело свое, как я уже писал Вам, мы делаем исправно, хотя оное исполнять все труднее от раза к разу. Полиция обкладывает нас со всех сторон, тутошние жители организовали Комитет бдительности для нашей поимки, на котором я присутствовал, так сказать, инкого-то и назначена награда в 1000 рублей фунтов за мою голову. Но я терплю и делаем все, как надо, так что даже шлюхи теперь на улицах просто так не отдаются.

Нам осталось сделать последний шаг и Уоррен будет повержен, а вы как какой-нибудь Наполеон на белом коне въедете в Лондон, и то сказать, не зря же Вы в Париже живете, как у Бога за пазухой, а мы тут в говне по уши и нечего есть. Молю слезно, вышлите скорей денег, иначе никакого белого коня не получится, а только позор и поношение всей русской державе.

Преданный Вам без лести

Гурин.

Глава 29

Днем Сруль решается подойти к мастерской. Обрадован, что начальство не исчезло, и сидит там, куда вошло. Начальство приказывает ему разыскать медвежатника и открыть двери, и поскорее, пока кто-нибудь не пришел. Сруль подпихивает им еду под дверь, а сам отправляется искать медвежатника. Но Сруль пришел, когда в мастерской было уже полно народа: прибыли Тамулти, Владимиров, ирландцы и Захаров, чтобы приготовить все к вечерней варке динамита. Детективы и Курашкин вырываются на свободу, но вспугивают динамитчиков и варка отменяется (по крайней мере до испытания динамита Артемием Ивановичем в ближайшее воскресенье).

Дымшиц объясняет невозможность варки динамита исчезновением поставщика (Курашкина), который сидит в это время за декорацией.

У Сруля выясняют, почему он перестал ходить в клуб, хотя раньше околачивался там каждый день.

15.

Эбби-роуд

Сент-Джонс-вуд

Лондон

Сегодня вечером миссис Реддифорд передала мне копию письма Роберта Андерсона суперинтенданту Уильямсону, который остался исполнять должность начальника Департамента уголовных расследований на время его отсутствия. В нем изложено буквально следующее:

«Я убежден, что дело об Уайтчеплском убийстве из тех, что может быть удовлетворительно разрешено, если им заниматься систематически. Я зайду столь далеко, что скажу, что мог бы сам в несколько дней распутать тайну, если бы мог сэкономить время и уделить ей безраздельное внимание. Поэтому я чувствую предельную важность того, чтобы подключиться к вложению всей работы Центрального Офиса в этом деле в руки одного человека, который не будет больше заниматься ничем иным. Ни Вы, ни я, мистер Уильямсон, не в состоянии делать это. Поэтому я вложил его в руки старшего инспектора Суонсона, который должен будет знакомиться с каждой деталью. В настоящее время я рассматриваю его как глаза и уши комиссара в этом деле.

У него должна быть своя комната, и всякая бумага, всякий документ, всякий рапорт, всякая телеграмма должны проходить через его руки. С ним должны советоваться по любому предмету. Я не буду посылать никуда никаких указаний на предмет убийства, не посоветовавшись с ним. Я возлагаю на него всю ответственность. С другой стороны, он должен советоваться с Вами, мистер Уильямсон, или со мною по любому важному поводу прежде чем предпринимать какие-либо действия, если только нет какой-нибудь чрезвычайной безотлагательности.

Я обнаружил, что вчера одно очень важное письмо было послано без просмотра оного инспектором Суонсоном. Это значительная ошибка и впредь такого происходить не должно. Все бумаги в Центральном Офисе по вопросу убийства должны находиться в его комнате, включая планы местоположения, и т. д.

Мне необходимо иметь этот вопрос поставленным сразу на надлежащую основу, с тем чтобы в будущем это было руководством в важных делах.

Все зависит от точного следования этим указаниям».

Как утверждает миссис Реддифорд, каждый документ или письмо, полученные в Бюро по этому вопросу, отныне попадают в кабинет Суонсона для внесения в реестр, и группа детективов, которую он возглавляет, может немедленно получить доступ к этому реестру, когда это необходимо.

Глава 30

13 сентября, в четверг

Вернувшись после принятия ванны в комнату, Артемий Иванович сидел в кресле и блаженно курил. Три удара в дверь показались ему стуком молотка по крышке гроба, в котором сейчас надлежало упокоиться его утреннему блаженству.

– Мистер Гурин, – заглянул в номер коридорный и добавил по-французски: – Внизу вас ожидают две дамы.

Чертыхнувшись, Владимиров оделся и спустился в холл, увидел на диване Эстер и Пенелопу Смит, и от изумления остолбенел. Раньше он видел их только в скромных простых платьях, а тут они выглядели настоящими светскими дамами. Эстер красовалась в костюме из золотисто-коричневого шелка и бархата, с бобровой отделкой. Пенелопа также была восхитительна: в жемчужно-сером платье, отделанном золотым шитьем и шиншиллой, в таком же жакете и в шляпке красного фетра, украшенной фазаньим пером.

– Не могу поверить, что вы – те самые дамы, которым я лазил под юбки и собирал там цветы, – улыбнулся Артемий Иванович. – Доктор Смит надолго удалился?

– Да, он уехал часа на три, – лукаво ответила миссис Смит. – А доктора Гримбла мы обманули. Мы сказали ему, что уехали в Фехтовальный клуб.

Глаза у Владимирова загорелись, он облизнулся и энергично сказал:

– Тогда мы можем заехать к моему другу Фаберовскому и вместе пообедать где-нибудь на Стрэнде.

Пенелопа захлопала в ладоши и решение было принято. Артемий Иванович остановил кэб у первого же гастрономического магазина и всю дорогу до Сент-Джонс-Вуд обучал дам пить вино прямо из горлышка.

– Где хозяин, Рози? – с шумом ввалился Артемий Иванович в дом на Эбби-роуд, когда они наконец добрались до места.

– Как всегда. Заперся у себя в кабинете.

– Неужели он никогда не ездит как-нибудь развлечься, развеяться? – удивилась Пенелопа.

– После того проклятого дела, когда погиб мой отец, – Розмари показала девушке стоявшую на каминной полке фотографию пожилого джентльмена с бакенбардами, – никогда!

– Сейчас мы его развлечем! – закричал Артемий Иванович и, подняв крышку пианино, извлек из него несколько душераздирающих звуков, после чего вместе с Эстер решительно затопал наверх.

– Что это было за дело? – спросила Пенелопа у Розмари. – Мистер Фейберовски никогда не рассказывал нам о нем.

– Сейчас мне надо сходить за продуктами, – ответила Розмари. – Но как-нибудь позже я вам расскажу о том, что знаю. Берегите мистера Фейберовски, он хороший человек, но его так сильно обманула женщина, которую он любил, что его сердце еще не скоро оттает.

Гости оторвали Фаберовского от бутылки коньяка и чтения вороха утренних газет, на разные лады расписывавших действия полиции и допросы свидетелей.

– Бросай это дело, Степан! – Артемий Иванович решительно отобрал у поляка газету и бросил в угол. – Ничего умного ты там все равно не вычитаешь. Мы приехали, чтобы забрать тебя из твоей кельи и учинить какое-нибудь безобразие!

– Какой же нынче праздник? – спросил Фаберовский.

– Я привез к тебе двух красивых женщин. Разве это не праздник?

– Да, мистер Фейберовски, или вы нам не рады? – кокетливо спросила Эстер.

– Сейчас мы найдем у тебя чего-нибудь выпить для начала, – Артемий Иванович принялся шарить по полкам, – а затем поедем на Стрэнд.

– И мы тоже хотим поискать, – заявила Пенелопа, сама удивляясь пробудившемуся в ней от вина нахальству. – А вдруг мы найдем у вас какие-нибудь тайные любовные письма? Это же так интересно!

Она не глядя взяла со стола у Фаберовского какую-то исписанную от начала до конца тетрадку с засаленными углами и прочла вслух:

– За номер взяли всего пять шиллингов, при том, что меблировка была по высшему разряду: гардины темно-красного цвета, зеркала, свечи, белоснежное белье, большое кресло, широкая кровать; трюмо в подвижной раме такое большое, что постояльцы могли любоваться своим отражением с ног до головы, – Пенелопа удивленно взглянула на поляка, потом вернулась к чтению: – Мне все было в диковинку. Но в тот день судьба приготовила мне возможность увидеть более диковинные вещи. Из всех блаженных дней, оставшихся в моей памяти, этот день был самым светлым. Впервые в жизни я имел счастье лицезреть женские прелести в натуральном виде и демонстрировать свое мужское естество.

– Ну-ка, Пенни, дай мне взглянуть, – заинтересовалась Эстер.

Взяв тетрадку у падчерицы, Эстер бегло полистала страницы, пока не наткнулась на привлекший ее внимание кусок.

– В общем-то, мы оба были совершенно неопытны в этих делах, – прочла Эстер. – После настойчивых уговоров она наконец сбросила свою одежду и осталась в одной легкой нижней сорочке. Я тоже разделся, оставшись в одной рубашке…

Артемий Иванович не понимал того, что читала Эстер, но он ясно видел, как заливалась краской смущения Пенелопа, как она опустила глаза и резко отвернулась к стене, чтобы никто не видел ее лицо. Эстер не переставала читать, хотя голос выдавал ее замешательство.

– Это все правда, мистер Фейберовски? – спросила Пенелопа, не поворачиваясь.

– Я не исключаю этого, – ответил поляк, ухмыляясь.

– Как это гадко!

– Может, и гадко. Я при этом не присутствовал.

– Тогда кто же все это написал?

– Того никто не ведает. Кроме меня. Но я вам не скажу. Некий джентльмен, скрывшийся под именем Уолтер.

– Если эта гадость не ваша, зачем же вы держите ее у себя на столе?

– Потому что если этот джентльмен дорожит своим инкогнито и не желает стать известным всей лондонской публике, он вынужден будет заплатить мне некоторую сумму денег.

– Вы хотите сказать, что собираетесь шантажировать его? – спросила Эстер.

– Совершенно верно. И нисколько этого не стыжусь. Я выступаю в роли суда, приговаривающего виновного в непотребном писании к штрафу. Вся разница в том, что деньги в карман положит не государство и судьи, а я. Но и в том, и в другом случае главное, что зло будет наказано.

– Если бы я знала, что найду это у вас на столе, я бы никогда… – Пенелопа запнулась.

– Рыться в чужих бумагах нехорошо, милая Пенни, – наставительно сказал Фаберовский. – Можно найти чего-нибудь такое, что лучше бы и не находить. Вы бы спросили меня, я бы показал вам, скажем, вот это, – поляк выдвинул ящик стола и показал толстую тетрадь в коленкоровом переплете.

– Что это?

– Я начал писать книгу. В ней частный детектив по имени Дик Райдер бродит по трущобам Ист-Энда, говоря с разной шушерой, и пробует раскопать хоть какой-нибудь ключ или ключи к личности Уайтчеплского убийцы.

– Мы с Эсси решили… – начала Пенелопа, взглянула на мачеху и продолжила: – Мы с Эсси решили возложить свои жизни на алтарь общественной безопасности. Мы станем для Уайтчеплского убийцы приманкой и отдадим его в руки полиции.

– Нет, нет, это будет лишнее! – засуетился поляк. – Вы даже не представляет, каким опасностям будет подвергаться ваша жизнь не только со стороны Кожаного Фартука или кто он там есть на самом деле! Выбросьте эту идею из головы. И вообще, ведь вы собирались развлекаться? Извольте. Куда пан собирался вместе с дамами ехать?

– В какой-нибудь ресторанчик на Стрэнде.

– Я предлагаю посетить обеденные залы Симпсона. Вы не возражаете, если я приглашу с собой Розмари? Бедной девочке совсем одиноко в доме холостяка.

– Она ушла покупать продукты, – пожав губы, сказала Пенелопа.

– Что ж, в следующий раз мы ее обязательно возьмем.

Фаберовский накинул на плечи сюртук, взял цилиндр с тростью и они тронулись в путь.

По просьбе дам они заехали к фотографу, где снялись все вчетвером на карточку, а немного погодя Артемий Иванович с поляком и дамами уже усаживались за столик в ресторане.

Словно отвечая чаяньям Владимирова, на стол явилось рагу из зайчатины с вином и специями, к нему варенье из красной смородины и бутыль токайского. Не довольствуясь этим, Артемий Иванович заказал вслед на французский манер шампанского.

– Эти французы совсем не умеют подавать шампанское. Заморозят, как труп в морге! Артемий Иванович дождался, пока лакей достанет бутылку из ведерка со льдом, откупорит и разольет по бокалам, после чего ахнул большой бокал, словно чарку водки.

Даже выдрессированный сверх меры лакей при виде этого опрокидонта удивленно кашлянул.

– В старинном казачьем роду Гуриных, к которому имеет честь принадлежать мой друг Артемас, существует древний обычай, по которому молодой казак, прежде чем получить в руки шашку, должен задавить медведя голыми руками, – эпическим тоном начал поляк, заказав шампанского у знакомого официанта, отличавшегося от остальных на удивление прохиндейской рожей. – Было то давно, уж лет двадцать тому прошло, и морозы стояли в России такие, что плевок замерзал на лету.

– Это ж сколько градусов было? – спросила Эстер, в благоговейном ужасе прижимая руки к щекам.

– Сто сорок [по Фаренгейту], – сурово ответил Фаберовский.

– Что вы им такое про меня плетете? – озабоченно задергал поляка за рукав Артемий Иванович.

– Я рассказываю, как пан убил первого в своей жизни медведя.

– Какого медведя?!

– Молчите лучше. Взгляните, какими глазами смотрят на пана наши собеседницы, – урезонил Владимирова поляк. – Итак, в тот день мой друг оделся в шубу, натянул рукавицы и отправился до заснеженного лесу за хворостом. С собою у него была только веревка, чтобы обвязывать собранные ветки, и все, что послал ему на тот момент Бог – кусок сыра в мешке. Было темно, как в пекле. Шел он так, шел и вдруг видит: стоит за деревом джентльмен в меховых штанах, наклонившись и тоже, вроде как, хворост собирает. Ну, пошел до него мистер Гурин по старинному русскому обычаю перекинуться парой словечек. «Бог в помощь, мужичок!» – говорит. И тут этот джентльмен встает из-за дерева и оказывается громаднейшим медведем.

– Ах! – воскликнули в голос обе дамы. – И что же сделал мистер Гурин?

– А что бы вы сами сделали на месте мистера Гурина, милые дамы?

– Надо было бежать, – сказала Эстер.

– Кругом глубокий снег, а медведи могут носиться по нему, как породистые жеребцы по беговой дорожке на Дерби.

– Тогда надо было стрелять! – воскликнула Пенелопа.

– Из чего? У него была только веревка и кусок сыра!

– Тогда я не знаю, – сказала Эстер.

– Вы не смотрите, что мистер Гурин кажется таким неуклюжим, мешковатым и с виду дурак дураком. Он в мгновение ока взлетел до самого верху гигантской ели.

Обе дамы с нескрываемым восхищением посмотрели на Артемия Ивановича, который, не понимая ни слова из их разговора, сосредоточенно жевал и краем глаза следил за человеком со шрамом над правой бровью, примеченным им еще в «Короне».

– Если пан соберется ухаживать за миссис Смит, мой ему совет: играйте казака, видите – дамам нравится романтическая экзотика, – сказал Фаберовский Владимирову по-русски и затем продолжил по-английски: – Итак, взгромоздившись на ель, мистер Гурин совсем уж собрался позавтракать и достал сыр, когда медведь полез на то же дерево. Быстренько вернув сыр в мешок, мой друг полез еще выше.

– И что же?

– Увы, к полной неожиданности мистера Гурина, дерево закончилось, а летать он к тому времени еще не умел. Что ему оставалось делать? Он достал веревку и привязал к еловой макушке морским казачьим узлом, а затем, взявшись за другой конец веревки, сиганул вместе с сыром вниз, как орел с вершины скалы.

– А правда, что Казань – это город, где живут одни казаки? – спросила Эстер, желая оттянуть рассказ о страшной развязке.

– Правда, – не раздумывая ни минуты, ответил Фаберовский, который под воздействием шампанского уже стал терять контроль за своими словами. – И вот мистер Гурин, словно Давид, раскрученный пращей Голиафа, описал на веревке полукруг и своим животом, вот этим самым животом, который он сейчас набивает пищей, сокрушил медведя. Медведь взревел, во все стороны полетели перья…

– Он что, летает? – спросила Пенелопа.

– Вы о ком?

– О медведе.

– Как он летел, как он летел! Он кувыркался в воздухе, ударяясь головой о сучья, он ломал ветки в пух и прах и ревел, как медведь!

– Кто ревел, как медведь?

– Мистер Гурин, конечно. И когда он упал на землю, сыр выпал, и с ним была плутовка такова! – крикнул на весь зал Фаберовский. – Как говорится у них на Руси, для чего на зеркало плевать, когда рожа крива!

И поляк, сняв очки и перегнувшись через стол к Артемию Ивановичу, взял его за уши и громко поцеловал в лоб под воображаемым казачьим чубом.

16.

ВЕЧЕРНИЙ ВЫПУСК «СТАР» ОТ 14 СЕНТЯБРЯ 1888 ГОДА

УЖАС ЗА УЖАСОМ

УАЙТЧЕПЛ ПОРАЖЕН ПАНИКОЙ

ПРИ ОЧЕРЕДНОМ ЖЕСТОКОМ ПРЕСТУПЛЕНИИ.

ЧЕТВЕРТАЯ ЖЕРТВА МАНЬЯКА.

Женщина Найдена Убитой при Обстоятельствах Превышающих

по Зверству Три Других Уайтчеплских Преступления.

Глава 31

14 сентября, в пятницу

Ирландцы посетили Владимирова, чтобы узнать, как прошли вчерашние испытания динамита. Узнав о положительных результатах, требуют, чтобы Артемий Иванович немедленно заказывал у Дымшица лед и вызывал на ночь Васильева.

Ласк наносит визит в мастерскую, чтобы напомнить, что через два дня наступает очередной срок платить аренду за месяц. То, что происходит в мастерской, вызывает у него подозрения. Он думает, что там организована фальшивомонетная мастерская. На заседании относительно организации комитета бдительности и патрулей, он велит двум своим слугам, которые будут в этих патрулях, наносить визиты к мастерской и присматриваться, не происходит ли там чего-нибудь необычного.

– Приготовьте деньги, – сказал Ласк в мастерской. – И желательно монетой. (Потому что пресса и металла он не увидел).

Ночью происходит варка динамита.

Письмо Рачковского – Монро от 10 сентября с требованием законсервировать мероприятие.

Рачковский ответил на письмо Монро уклончивым письмом с жалобами, что англичане хотят его подставить, ведь он вложил царские деньги, которые пропадут, он не сможет вернуть Монро его триста фунтов, и начальство Рачковского будет разъярено за безрезультатное расходование средств.

Детектив-сержант Фроэст по указанию Абберлайна проводит расследование в Лондонском госпитале, выясняя про членов штата, страдающих или когда-либо страдавших от психических болезней. В частности, ему сообщают имена трех студентов, отчисленных из госпиталя по причине таких болезней. Дальше он должен выяснить, где сейчас проживают эти студенты и чем занимались в те дни.

Сэмьюэл Монтагью обещает сто фунтов награды.

В первой половине дня сержант Тик приводит в участок на Леман-стрит арестованного Пайзера.

Детектив-сержант Уилльям Тик, иначе известный как «Джонни Апрайт», который был «безвкусно» одет в костюм в вульгарную клетку, свежелицый, моложаво выглядящий мужчина с темными волосами и густыми свисающими каштановыми усами.

Поляк с Артемием Ивановичем посещает Дарью и требуют, чтобы Дарья не отпускала Васильева никуда ночью. Она говорит, что он и не уходит никуда. Присутствует доктор Джон Уилльям Сандерз (29 лет, член Королевского гинекологического общества), медицинский надзиратель в Бетнал-Гринском лазарете, и в лазарете Сент-Джордж-на-Востоке). Сейчас он работает в Бетнал-Грин и договорился с Васильевым, что будет поставлять для абортария клиенток за некоторый процент. Пришел же он, чтобы осмотреть условия для абортария, так как ему совсем не улыбается пойти на скамью подсудимых в случае неудачного исхода какой-нибудь операции из-за нарушения санитарных условий. Пока Фаберовский разговаривает с Дарьей, Артемий Иванович пронюхал про то, что здесь затевается.

Инструмент приехал вместе с Дарьей.

Поезд подземки, грохоча в туннелях и шатаясь на стрелках, вез в купе первого класса через весь Лондон в Уайтчепл двух негодяев. Вальяжно развалившись на мягком диване, Владимиров тихо дремал, то и дело клюя носом, а поляк читал утреннюю прессу, купленную у уличного разносчика.

– Какая чушь! – возмутился Фаберовский и с негодованием закрыл «Таймс». – Этот доктор Уинзлоу лезет не в свое дело! Помыслить только! Он убежден, что Уайтчеплский убийца происходит вовсе не из того класса, к которому принадлежит Кожаный Фартук, а из высших слоев общества, и является религиозным фанатиком. Лучше бы этого доктора посетила мысль, что такое чудовищное преступление мог совершить только фанатик революции!

– От докторов здесь в Лондоне одно зло, – заключил Артемий Иванович, встрепенувшись. – Что ни доктор, то как кость в горле.

– Еще неизвестно, какие сюрпризы ждут нас сегодня на дознании, – сказал поляк.

Поезд вынырнул на свет божий и кондуктор попросил покинуть вагоны. Они вышли со станции подземки и направились к уже хорошо знакомому им зданию Института Рабочих Парней. По случаю открытия здесь коронером Бакстером дознания по делу женщины, которая была найдена убитой в заднем дворе дома 29 по Ханбери-стрит, Спитлфилдз, зал Александры, где заседал суд, был переполнен, и, вследствие большого числа людей, подходы к зданию пришлось охранять множеством полицейских констеблей.

Поляк не ожидал такого ажиотажа, он хотел поспеть к тому моменту, когда присяжные вернутся из морга, посмотрев на тело убитой, и приступят уже непосредственно к слушанию свидетелей. Им пришлось буквально с боем прорываться ко входу, поляк даже приложил несколько раз особо нахальных зевак по спине своей тяжелой тростью, и если бы не инспектор Пинхорн, вышедший покурить на крыльцо, констебли бы ни за какие шиши не согласились пропустить их внутрь на глазах алчущей попасть в зал толпы.

– Сегодня вы наблюдаете за делом от имени полиции? – спросил поляк, когда по требованию Пинхорна полицейские пропустили их с Владимировым.

– Я наблюдаю, – согласился тот. – Но лично от своего имени. Из любопытства. От Скотланд-Ярда здесь находится Абберлайн. Из Джей-дивизиона пригласили Хелсона. От имени Отдела уголовных расследований присутствуют детектив-сержанты Тик и Лич, так как Рид еще не приехал. Ну и, конечно, как же было обойтись без Чандлера!

– Уже кто-нибудь выступал?

– Только начали. Вызвали Джона Дейвиса, который нашел тело.

– Мы можем рассчитывать на вашу помощь? Нет мест.

– Конечно.

Пинхорн, как и в прошлый раз, освободил для Фаберовского с Владимирова место подле себя.

– Когда я спустился на лестницу, – говорил Дейвис, стоя на месте свидетеля, – то увидел покойную женщину, лежащую на спине.

Коронер бросил презрительный взгляд в сторону скамьи, где сидели полицейские.

– В подобных случаях в этой стране полиция всегда помогала мне, подготавливая план местоположения, – надменно заметил он, – который, бывало, становился предметом исследования. Я думал, что данное дело было одним из достаточно важных для производства такого плана, и надеюсь, что в будущем план будет положен передо мной.

– План будет подготовлен, – вскочил со своего места инспектор Чандлер.

– Когда вы его подготовите, может быть уже слишком поздно для какой-либо услуги. Свидетель, продолжайте.

– Покойная находилась между лестницей и забором головой к дому. Я заметил, что ее одежда растрепана.

– Вы входили во двор?

– Нет, я не стал входить во двор. Я сразу позвал двух человек, которые работали неподалеку.

– А они входили в проход?

– Они вошли в проход и смотрели на женщину, но во двор не входили.

– Свидетель, вы можете сообщить нам имена этих двух людей?

– Нет, не могу, – Дейвис развел руками. – Зато я хорошо знаю их в лицо.

– Вы видели этих людей после убийства?

– Они ушли, чтобы привести полицию, и с тех пор я их не видел. Я сам ушел из дома вместе с ними.

– Инспектор Чандлер, – коронер повернул голову в сторону полицейских. – Что вы можете сказать об этих людях?

– Эти люди полиции неизвестны.

– Что этому тупице Чандлеру вообще известно? – скривился Пинхорн. – Арестует на рынке тележку с рыбой, и пока ему не поставят пива, обратно не отдаст – вот и вся его работа.

– Они должны быть найдены или полицией или моим собственным чиновником, – заявил коронер.

– На месте коронера Бакстера я бы сразу направил к господам Бейли своего чиновника, – сплюнул на грязный пол Пинхорн.

– Инспектор, а что решилось с Пайзером? – громко спросил Фаберовский.

– На следующий день после того, как при вас к нам привели Пайзера, мы с Абберлайном вызвали на Леман-стрит женщин, которые видели подозрительного человека в «Принце Альберте», и к ним в придачу некоего Виолению…

– Что за Виоления? – шепотом поинтересовался у Пинхорна поляк.

– Дурак какой-то. Помесь испанца с болгарином. Шел с женой и двумя детьми из Манчестера в Австралию пешком через Лондон, хотел тут сесть на корабль. Квартировал на Ханбери-стрит и заявил Чандлеру, что рано утром восьмого он видел женщину, ссорившуюся с двумя мужчинами, один из которых угрожал зарезать ее ножом.

– Он что, опознал Пайзера?

– Еще как! Мы подобрали с полдюжины подставных, большей частью евреев, вывели Пайзера из камеры и поставили их всех в линию перед свидетелями. Виоления без колебаний указал на Пайзера и добавил, что уверен в том, что именно этот человек угрожал женщине ножом. Хозяйка «Принца Альберта» Пайзера не узнала, ее подруга вслед за Виоленией, тоже показала на Пайзера, но потом засомневалась.

– Значит, все-таки Пайзер – Кожаный Фартук?

– Пайзер никакой не фартук. Обычный польский жидок. А Виоления – идиот. Мы провозжались с ним целый день, а когда отвезли его в морг, он не смог узнать, которой же из имевшихся там покойниц угрожал Пайзер. Нам даже пришлось отказаться от мысли представить его на дознании в качестве свидетеля. Думаю, этот псих проделал все исключительно из нездорового любопытства взглянуть на тело.

– А арестованный из Грейвсенда, про которого вы тогда говорили?

– От него тоже оказалось мало толку. Его не смогли опознать. А через два часа после опознания он настолько тронулся умом, что пришлось вызывать доктора Филлипса, который отправил его в лазарет Уайтчеплского работного дома от греха подальше.

* * *

К вечеру Владимировым неожиданно для него самого вновь овладела жажда деятельности. Надеясь, что это убийство из-за своей нелепости будет последним и пора завершать все дела, он решился отвезти ирландцев и фельдшера в клуб на Бернер-стрит. Артемий Иванович хотел отписать Рачковскому о том, что он до конца выполнил свой долг, и Коновалов и Конрой с Даффи представлены местной русской политической элите. Но ирландцы восприняли его предложение в штыки и лишь обещание сводить их на обратном пути в пивную за счет русской казны заставило фениев согласиться съездить к социалистам.

Пивная на углу с Фэрклаф-стрит была открыта и манила стойким пивным духом, клубами вырывавшимся изнутри с каждым из покидавших ее или входивших посетителей.

– Вы знаете, – сказал Артемий Иванович, нерешительно поглядывая на пивную, – в этом клубе одни жиды. С ними можно общаться, только хорошенько наевшись гороху. Давайте сперва выпьем.

Это было не очень логично, но очень убедительно.

Они завернули в пивную, выпили по пинте и, сразу повеселев, вышли обратно на улицу. Во фруктовой лавке у мистера Пакера Владимиров купил всем по апельсину, хотя мистер Пакер настойчиво предлагал ему свой виноград.

– Такого винограда вы не найдете нигде в Ист-Энде! – едва не плача, лавочник хватал Артемия Ивановича за руки. – Если вы его не купите, он окончательно сгниет!

– Купите мне этого винограда, – вдруг попросил Васильев и заглянул в глаза Владимирову.

– У тебя от него цыпки будут, – авторитетно заявил Артемий Иванович. – И так вся рожа в прыщах.

– Но я, я люблю гнилые фрукты! – с упрямой мрачностью загнусавил фельдшер.

Артемий Иванович растерялся.

– Я бы не советовал мистеру ничего покупать у этого проходимца и болтуна Пакера, – посоветовал вышедший из пивной высокий усатый джентльмен, закуривая глиняную трубку. – Он первейший жулик.

Артемий Иванович обернулся к говорившему и узнал в нем того самого доктора Тамулти, с которым они только что вместе сидели в пивной.

– А вы опять в клуб?

– А куда тут еще ходить? – удивился Владимиров.

– Простите, вы не знакомы там с одним симпатичным молодым еврейчиком с таким длинным носом и курчавыми волосами? Очень хотел бы завести с ним знакомство.

– Что может быть проще! Пойдемте с нами.

Артемий Иванович собрался вернуться со своим знакомым в пивную, когда фельдшер вновь подал голос и напомнил о своем желании отведать подгнившего винограда. Владимиров покорно полез в карман за деньгами, но когда его рука потянулась к Пакеру и тот с загоревшимися от счастья глазами уже готов был схватить драгоценную монетку, Тамулти резким движением ударил по его ладони и монетка зацокала по булыжникам.

– Не смейте потворствовать извращенному вкусу! – с негодованием сказал доктор. – А вам, молодой человек, должно быть стыдно просить о таких вещах!

– Не трогайте его, – попробовал остановить разошедшегося Тамулти Артемий Иванович.

– Да вы негодяй, доктор Тамулти! – заверещал Пакер. – Еще раз подойдете к школьникам со своими пакостными картинками – и я донесу на вас в полицию!

Чтобы не ввязываться в ссору с разгневанным лавочником, Артемий Иванович с доктором нырнули в ворота и ирландцы с Коноваловым вынуждены были поспешить за ними. Владимиров сразу повел их наверх, в зал, где оказалось довольно много народу. Завидев новые лица, к ним навстречу радостно выскочил Дымшиц, но, узнав Владимирова, сразу же погрустнел.

– Только не устраивайте сегодня дебоша! – попросил управляющий клубом, поздоровавшись со всеми за руку.

Управляющий упоминает, что знает о произведенном полицией разгроме мастерской, так как заезжал к Остругу узнать, не надо ли еще чего-нибудь для них прикупить, и нарвался на засаду Особого отдела, от которой едва удалось отговориться. Скорректировать сцену в зависимости от того, насколько участвовал Дымшиц в мастерской.

– Я – нет! – уверенно сказал Артемий Иванович. – Я вам даже бомбов приносить не стал. Я заместо них ирландцев к вам привел и вот эту надежду русской революции – товарища Васильева. И еще вот здешнего жителя, интересующегося вашими членами.

– Я хочу гнилого винограда, – заныла надежда русской революции.

– Я нездешний, – сказал Тамулти. – Я приехал из Амэрики, из мест, где только и можно сейчас найти настоящую мужскую дружбу.

– Вы давно с Амэрики? – спросил у Тамулти картавящий женский голос. – Господин Энгельс, у которого я сейчас служу, месяц назад тоже уехал в Амэрику.

– Я приехал в Ливерпуль в середине июня, – ответил доктор.

– Господин Энгельс тоже уезжал с Ливерпулю, но вы не могли с ним встретиться.

– Старине Энгельсу давно пора было куда-нибудь прошвырнуться, – сказал Артемий Иванович. – А то от него воняет тухлыми яйцами.

– Это от старости, – пояснил Конрой. – Я когда не высплюсь, от меня тоже так воняет.

– От вас, товарищ Гурин, одних неприятностей на пять рублей тридцать шесть копеек! – воскликнула Ханна Мандельбойн. – Мало, что вы делаете гнусные предложения, с которых мне даже стыдно, но это еще что! Мне пришлось пришивать все пуговицы в штаны господина Энгельса уже после того, как вы вступили с ним в столь близкие отношения.

– Да много ты понимаешь, чучело! – сказал Артемий Иванович. – От моего предложения тебе было бы одно удовольствие, и не на пять рублей с копейками! У нас в начальстве не скупердяи какие-нибудь сидят.

– Вы вступили в отношения с мистером Энгельсом? – ошеломленно переспросил Тамулти. – Так вы, оказывается, шалун! – и он лукаво погрозил Артемию Ивановичу пальцем.

– Я вступал с ним в интимные политические отношения, а вовсе не в те, о которых подумали вы, – разволновался Владимиров, заметив, как косо посмотрели на него ирландцы.

– Господин Энгельс до самого отъезда в Амэрику вспоминал, как вы висели на его штанах, – сказала Мандельбойн.

– Ханна, оставь товарища Гурина в покое, – подошел к ним молодой красивый социалист. – Можно подумать, что ты неровно к нему дышишь. А вам, товарищ Гурин, совсем не пристало делать какие-либо предложения моей будущей невесте. Я могу рассердиться.

– Я и сам могу рассердиться, – прорычал Артемий Иванович.

– Познакомьтесь, это мой жених Морис Адлер, но здесь все знают его под фамилией Игл, то есть Орлов, – представила подошедшего Мандельбойн.

– Это он, – шепнул Тамулти Артемию Ивановичу на ухо, во все глаза глядя на Адлера. – Не правда ли, красавец?

– Какой же он красавец? – громко сказал Артемий Иванович. – Ножки прямые, брюшка нет, плешь волосами заросла… Настоящий урод.

– Товарищи! – откашлялся Дымшиц. – Рассаживайтесь по местам, надо продолжать наше заседание.

Артемий Иванович гордо воссел на стул. Остальные тоже расселись кто где.

– Товарыш Артемый, здоровеньки булы! – обрадовался сосед Владимирова. – Памятаты? Я – Тарас Курашкин.

И точно, это был он.

– Смутно припоминаю, – сказал Артемий Иванович.

– Вы, товарыш Артемий, где ныни прожываете? Чи вси також без адресы?

«Начинается», – с тоской подумал Владимиров.

– Товарищи, к нам прибыли новые гости, – провозгласил Дымшиц. – Это революционер из России, товарищ из Амэрики и два…

Дымшиц обернулся к Артемию Ивановичу и тот, встав со стула, гордо объяснил:

– Это мои товарищи по оружию, ирландские феньки, как они сами себя называют.

– И двое ирландских сторонников террористического направления в революционной борьбе, – подвел итог Дымшиц.

Дымшиц поставлял материалы для динамита, встречался только с Остругом, но догадался, что мастерская готовилась для этих двоих.

– Товарищи, прежде чем продолжать заседание, давайте выпьем! – предложила мадам Дымшиц, внося в зал большую бутыль изюмного самогона.

– До цией б горилкы так ще б сало! – пробормотал Курашкин, на мгновение отрывая взгляд от ирландцев.

Мутная жидкость была разлита по кружкам и сразу же после принятия ее внутрь собрание оживилось.

– Что же хочет сказать нам товарищ Козебродский? – спросил Дымшиц, приглашая подняться социалиста с мягкой курчавящейся бородой.

– Если то можно, пусть товарищи ирландцы скажут, что они думают за терроризм в революции.

Конрой торжественно встал и в комнате зазвучал его скрипучий старческий голос:

– В декабре шестьдесят седьмого – святой Патрик, это было двадцать лет назад! – в Лондоне англичане арестовали капитана Берка. Он снабжал фениев оружием и встречал на английском берегу шхуну «Надежда Эрин» с нами и ружьями, за что его и поместили вместе с еще одним фением в Клеркенуэллскую тюрьму дожидаться виселицы. Подумать только, мой приятель Даффи был еще совсем мальцом и окучивал картошку на огороде своей матушки…

– Сколько раз я говорил вам, Конрой, что не копал картошку, – обиделся молодой ирландец. – Я говорю вам это каждый раз, как вы рассказываете мне вашу историю про взрыв тюрьмы. Я продавал газеты на Сильвер-стрит близ Дублинского причала и ходил в школу.

– А я и забыл, Шон Даффи, что ты дублинский, – примирительно сказал старик. – Но ты слушай, слушай, потом будешь рассказывать моим внукам. В шестьдесят седьмом году мы с О’Мейли взорвали Клеркенуэллскую тюрьму, чтобы освободить Берка и его товарища. Они были приговорены к смерти и их переводили из камеры в камеру, чтобы мы не смогли сделать подкоп и освободить их. Но гуляли они в одном и том же дворе и в одно и то же время после полудня. И, к счастью, им разрешали свидания.

– Мистер Адлер, – зашептал Тамулти сидевшему справа от него социалисту. – Я тоже ирландец и сочувствую ирландскому движению. Если бы вы согласились прийти ко мне домой, я рассказал бы и показал бы вам гораздо более интересные вещи, чем рассказывает этот старик.

– Пожалуйста, не мешайте мне слушать, – попросил Адлер.

– …Мы смогли договориться, что в назначенный день Берк улучит момент, – ораторствовал Конрой, – подойдет к стене и, как бы выбивая попавший камешек, постучит башмаком в том месте, где следует стену взорвать. Мы же с О’Мейли будем в это время снаружи и подложим под стену бомбу.

– А бомбу вы где взялы? – заинтересовался Курашкин.

– Сами сделали, – похвастался Конрой.

– От воно що!

Пока Тарас Курашкин сиял, чувствуя, что в его агентурной карьере может наступить звездный час, Артемий Иванович трясся от ужаса. Он боялся, что Конрой растреплет, что это они с поляком привезли все для изготовления динамита.

– Купили в оружейном магазине «Блейч и Сын» на Грейсчерч-стрит обычного спортивного пороха Кертиса и Харви номер три по полкроны за фунт, бочонок из-под парафина раздобыли. Единственное, что нам не удалось – найти хорошего трута. На следующий день он у нас уже был, но в тот день мы попытались обойтись без него.

– Любите ли вы, мистер Адлер, фотографическое искусство? – шепотом спросил Тамулти, опять наклоняясь к социалисту. – У меня есть потрясающие карточки. Тот, который меня сюда привел, даже украл у меня несколько.

– Искусство – это публичная собственность, – сказал Адлер, отодвигаясь от него.

– Публичная собственность находится в публичных домах, – изрек Артемий Иванович и посмотрел на Мандельбойн, которая от стыда мгновенно залилась краской.

– Ханна! – воскликнул охваченный ревностью Адлер. – Немедленно пересядь от этого товарища ко мне. А вы, мистер Тамулти, уходите вообще из моей жизни вон на тот стул рядом с Козебродски.

– Мы засыпали в бочонок двадцать фунтов пороху, – вдохновенно вещал Конрой. – Мы набили туда же несколько кусков старого железа для уплотнения заряда, пробили в крышке отверстие, вставили туда самодельный фитиль из штрипки от моих кальсон, – он задрал штанину, показывая публике грязные голубые кальсоны, на которых действительно не было штрипки, – и пропитали его селитрой. Не смейся, Даффи, тогда мы обходились без этих ваших новомодных динамитных штучек, от которых по неделе воняет борода.

– От вас и без динамита воняет, – огрызнулся молодой ирландец.

– А ты помалкивай, молодой Шон Даффи, – оборвал его старик. – Я рассказываю не тебе, а вот этим джентльменам.

– Так мыстер Даффи був дынамитныком! – пробормотал Курашкин. – Инспектору Салливану це буде цикаво.

«Вот кого бы убить», – подумал Артемий Иванович.

– Так вот, в назначенное время мы с О’Мейли завернули бочонок в тряпье и подошли к тюремной стене. Чтобы никто ничего не заподозрил, мы изображали из себя пьяных…

– Изображали? – иронически спросил Даффи.

– Молчи! Мы были трезвы, как могильные кресты!

– А не выпить ли нам еще? – неожиданно спросила мадам Дымшиц.

Социалистическая публика в клубе одобрительно загалдела.

– Мадам Дымшиц любит выпить даже лучше, чем переспать с Гиллеманом, – сказал Козебродский пересевшему к нему Тамулти.

– Да, я ее понимаю, – сказал Тамулти, глядя на Гиллемана, уже лежавшего мордой на столе.

– Нет-нет, – возразил Конрой, – сперва я закончу свой рассказ. Так вот, на улице находился какой-то человек и мы не могли сразу подложить бомбу под стену, поэтому мне пришлось выронить ее из тряпья как бы случайно. Этот человек ушел в конюшню поблизости, но от удара из бочонка вывалился трут и нам пришлось уйти, потому что обратно его было не запихать. Тогда О’Мейли перекинул через стену белый каучуковый мяч – чтобы показать Берку, что операция переносится.

– Неужели англичане так ничего и не заметили? – спросил Козебродский.

– Видимо, что-то заметили, потому что, как мы потом узнали, Берка вывели на прогулку не днем, а утром. Но нам-то это было неизвестно! Мы опять явились с бочонком, но на этот раз…

– Но «на этот раз» вы на самом деле были пьяны, – вставил Даффи.

– Да замолчишь ты или нет! – вспылил Конрой. – На этот раз снаружи играли какие-то мальчишки…

– О! – сказал Тамулти.

– …и стоял молочник…

– Хе-хе.

– … разговаривавший с женщиной.

– Тьфу!

– У нас не было выбора! Мы с О’Мейли открыто сели у стены и стали поджигать фитиль. Эта дурацкая баба указала на нас фараону, проходившему мимо, и он пошел в нашу сторону.

– Господь сильно ошибся, создав Еву из ребра Адама, – снова встрял Тамулти. – Ему не надо было сотворять пару мужчине из чего ни попадя!

– Спички не зажигались, – старик зло зыркнул в его сторону, – и О’Мейли бросил мне новый коробок. Фараон был в пяти-шести ярдах от меня, когда я наконец зажег спичку о подошву, запалил фитиль и бросился бежать. На свое счастье, фараон помчался не за мной, а в обратную сторону. Эх, Шон Даффи и вы, доктор Тамулти, видели бы вы, как бабахнуло! Разнесло не только тюремную стену, но еще и дома на соседней улице, и другие по соседству тоже были повреждены…

– Ну а Берк? – спросил Адлер. – Он спасся?

– Да нет, двор был пуст, он же гулял утром. Его потом повесили. Но какой был взрыв! Мы едва не устроили сами себе капкан: когда мы бежали по узкому проходу напротив тюремной стены, обломки домов почти преградили нам путь.

– Простите, – сказала Ханна Мандельбойн. – Не в тот ли раз были убиты двенадцать человек, а около тридцати получили тяжелые ранения, лишившись рук, ног, зрения или попросту были изувечены?

– Да-да, в тот самый, – обрадовался Конрой. – Вы представляете, мисс, как все здорово было сработано!

– Но это же ужасно! – воскликнула Мандельбойн. – Чем вы лучше того изверга, что так страшно изувечил несчастных женщин на Бакс-роу и на Ханбери-стрит?

Услышав про Ханбери-стрит, Конрой осекся и замолчал. Зато социалисты заголосили, вспомнив о повестке дня, ради которой они собрались в будний день.

– Товарищи! – сказал Дымшиц. – Мы должны обсудить предложение Уайтчеплского комитета бдительности о подписке на организацию дополнительных патрулей.

Раздались голоса:

– Правильно!

– Несчастные женщины нуждаются в нашей защите!

– Мы повынни захыстыты нещасных жинок!

– Изловим злодея!

– Предлагаю пустить по кругу кружку, в которую каждый положит кто сколько может! – предложил Козебродский.

– На защиту наших несчастных сестер я пожертвую два шиллинга! – отозвалась Мандельбойн.

Предложение Козебродского было тут же реализовано. Мадам Дымшиц спустилась на кухню и принесла большую эмалированную кружку. Но вместо того, чтобы пустить ее по кругу, осоловелая мадам Дымшиц налила туда из бутыли самогону.

– Что ты делаешь! – закричал Дымшиц на свою жену. – Уходи от нас, ты уже пьяна!

Мадам Дымшиц взяла кружку и гордо удалилась с ней к себе.

– Вы все сошли с ума! Собирать деньги на такое гнилое дело! – завопил Артемий Иванович.

– Это наш гражданский долг! – заявил Козебродский, одновременно сбрасывая руку Тамулти со своего колена.

– Ты еще плакат нарисуй: «Эвенчик Сруль! Ты записался в патруль?!» – предложил Владимиров.

– Товарищи! Это уже антисемитизм! – протестующе заявил Адлер. – Мы не можем писать на плакате об отсутствующем здесь товарище. Надо написать: «Товарищ Козебродский, бди, в патруль иди!»

– У меня есть план, – сказал Дымшиц. – Вы покупаете у меня четыреста фальшивых обручальных колец. На каждом мы напишем: «Будь бдительна! Уайтчеплский Комитет бдительности» и раздадим женщинам.

– Ну и что нам это даст? – не понял Адлер.

– Тогда есть другой план, – опять сказал Дымшиц. – Вы покупаете у меня четыреста фальшивых обручальных колец. Потом я продаю эти кольца и на часть вырученных денег мы нанимаем патрули.

– Вы, товарищ Дымшиц, готовы обмануть даже собственных друзей, – сказал Козебродский.

– Хорошо. Тогда у меня есть третий план. Вы покупаете у меня четыреста обручальных колец…

– Комитет бдительности – провокация! – оборвал его Артемий Иванович, которого бросало в дрожь при мысли, что все эти социалисты наймут каких-нибудь громил следить за ним самим и его людьми. – Мы, революционеры, не можем поддерживать Ласка и подрядчиков-кровопийцев. Все равно все обернется против нас.

– Я полностью согласен, – сказал со своего места Тамулти. – Женщины не стоят того, чтобы их защищать, потому что по своей природе порочны и грязны. Когда я был молод, я отчаянно влюбился в красивую девушку, которая была старше меня. Она ответила мне взаимностью и вскоре вышла за меня замуж. Но не окончился еще наш медовый месяц, когда я заметил, что это мерзкое существо вовсе не прочь пофлиртовать с другими мужчинами. Я выразил свой протест, но она поцеловала меня, называя меня ревнивым дураком и оленем.

– Почему оленем? – спросил Артемий Иванович. – Надо говорить козел или баран.

– Вот и я не мог понять, почему олень. Я осознал это, когда мне случилось проезжать в кэбе через ту часть города, которая пользовалась дурной репутацией, и увидел свою жену и какого-то мужчину входящими в одно омерзительное заведение. Потом я узнал, что до нашей свадьбы моя жена жила и в этом, и в других подобных заведениях. С тех пор я ненавижу весь женский род за его лживость, похотливость и коварство.

– Как я вас понимаю, – сказал Артемий Иванович. – Я тоже сватался к одной особе. Ее опекун давал за нее три тысячи, а она отплатила мне черной неблагодарностью. И чтобы я еще раз женился!

– Вы ничего не понимаете в любви! – возмутилась Мандельбойн. – Во всем вы видите лишь деньги и грязную плотскую похоть. В вас нет революционной романтики!

– Вы, товарищ Гурин, напоминаете мне нашего соседа Канторовича, – сказал Адлер. – Он ужасный ортодокс, соблюдает субботу и ходит в хоральную синагогу на Дьюк-стрит. И у него такие же отсталые взгляды на брак, как у вас.

– Я похож на Канторовича! – Артемий Иванович захлебнулся от обиды, нанесенной ему таким неслыханным оскорблением. – Да много ли вы понимаете в иудаизме! От него жидам происходит самая большая польза, в том числе и гигиеническая. Они обрезают себе срамное место и оттого все такие курчавые и с большими носами.

– А я женщин люблю, – тихо сказал Васильев. – Они устроены сложнее чем мы, мужчины.

– Вот, правильно говорите, товарищ, – поддержала его Мандельбойн. – Женщины психологически тоньше и чувствуют все значительно лучше мужчин. Вот и господин Энгельс всегда очень высоко ценит женщин.

– Да женщины – шлюхи все без исключения! – крикнул Тамулти, которому самогон ударил в голову. – Сосуд греха, вместилище скверны! А ты, гнилозубый скунс, достоин хорошей палки!

И с этими словами Тамулти размахнулся и ударил Васильева в лицо.

– Я еще выпотрошу тебя, янки! – сквозь зубы прошипел фельдшер.

Социалисты и сами любили учинять разные безобразия, но драк в своем клубе они не допускали никогда. И Артемию Ивановичу вместе с приведенными им гостями было указано на дверь.

Они вышли из клуба и едва не споткнулись о мадам Дымшиц, лежавшую слева от двери у самых ворот и оглушительно храпевшую.

– Вот видите, – сказал Тамулти. – Прекрасный пример того, о чем я говорил!

Ирландцы воодушевлены тем, как их слушали в клубе, и на следующий день устроили новую варку динамита. Курашкин опять извещен о необходимости покупки льда.

Фаберовский покупает «Стар» и, стоя у калитки, читает опять про то, что некая миссис Дарелл опознала тело женщины, виденной у дома 29, то же, о чем сообщали утренние газеты и вчерашний номер. Кроме того, «Стар» публикует эксцентричное предложение сфотографировать глаза Чапмен – считается, что на сетчатке убитого остаются последние мгновения его жизни.

А Фаберовский читал в феврале в фотожурнале об удаче в этом деле в Нью-Йорке. И тут какой-то сосед говорит ему, что по округе ходит полицейский-сержант и разыскивает Уайтчеплского убийцу. Они вместе идут на Аберкорн-плейс и выясняетс, что сержант Франк Фроэст ищет свихнувшегося медика-студента. Соседи говорят ему, что он уже года два как уехал за границу.

Глава 32

15 сентября, в субботу

– Составили ли вы какое-нибудь мнение об инструменте, которым были причинены покойной указанные вами увечья? – спросил коронер Бакстер у полицейского хирурга Эйч-дивизиона доктора Филлипса, стоявшего на свидетельском месте.

– Должен сказать, что инструмент, использованный для нанесения ран на горле и в брюшной полости, один и тот же, – ответил ему доктор. – Это должен быть очень острый нож с тонким узким лезвием и должен быть, по крайней мере, от шести до восьми дюймов длиной, возможно длиннее. Я должен сказать, что повреждения не могли быть нанесены штыком или штык-ножом. Они могли быть выполнены таким инструментом, какой медик использует для посмертного вскрытия. Обычные хирургические наборы не могли содержать такой инструмент. Те ножи, что используются бойцами на скотобойнях, хороши во всех отношениях и вполне могли нанести подобные увечья. Думаю, что ножи, используемые в торговле кожей, недостаточно длинны в лезвии. Тело было представлено не целиком, отсутствующие части вынуты из брюшной полости. Способ, которым эти части были извлечены, показывает, что убийца обладал познаниями в анатомии.

– Что означают слова доктора Филлипса о том, что тело было представлено не целиком? – спросил Фаберовский, наклоняясь к сидевшему рядом Абберлайну.

– Полагаю, что убийца забрал с собой какие-нибудь полюбившиеся ему части, – сказал Абберлайн.

– Зачем они ему нужны? – изумился поляк. – Ведь это лишние и неопровержимые улики, если он попадется в руки полиции?

– Я не знаю, как ответить на ваш вопрос, мистер Фейберовски, – пожал плечами инспектор. – Вот вы можете ответить на вопрос, зачем он вообще это делает, да еще на улице, где это во сто крат опасней?

– Не могу. Но если убийца принадлежит к тайному обществу, связанному круговой порукой, и ему поручено сделать что-то, он, как всякий фанатик, и задумываться не станет.

– Фанатики – те же сумасшедшие. Уверен, что убийца сумасшедший и для объяснения его действий невозможно апеллировать к доводам разума. Мы, кстати, похоже, нашли человека, который если не Кожаный Фартук, то по крайней мере тот мужчина, который с окровавленными руками заявился в таверну «Принц Альберт». Это некий Иосиф Иззеншмидт, голландский еврей, мясник из Хэллоуэя. Помешался, когда его дело развалилось в прошлом году.

– Что же с ним стало?

– Последнее время он жил собиранием овечьих голов, ножек и почек на рынке, приготовлением их и продажей в Западном Лондоне. Понимаете?

– Надо будет предупредить Розмари, чтобы она была осторожней, покупая рагу для конюха, – сказал Фаберовский.

– Можно больше не осторожничать, – успокоил поляка Абберлайн. – Сейчас он находится в психиатрической лечебнице в Боу. Мы выяснили, что с пятого сентября он жил в Ист-Энде, отсутствовал по ночам, в том числе и в ночь убийства Чапмен. Сержант Тик узнал, что он еще в Холлоуэе сказал ряду женщин, что был Кожаным Фартуком. На него донесли двое докторов из Хэллоуэя.

– Эти доктора, оказывается, все такие сквалыжные люди, – сказал поляк. – Среди моих знакомых есть несколько докторов и все поголовно невыносимы. Подождите, но ведь я знаю, что тот же сержант Тик утверждал, что это Пицер был Кожаным Фартуком?

– Он и сейчас утверждает это. С этими кожаными фартуками сплошная путаница. Помнит ли мистер Фейберовский инспектора Чандлера, нашедшего кожаный фартук на Ханбери-стрит? Представляете, этот идиот поехал в Суссекский полк в Фарнборо в графство Хэмпшир с куском найденного рядом с телом конверта. Я не удивлюсь, если он найдет там убийцу на букву «М». Полагаю, в 1-ом батальоне, где он намерен провести расследование, достаточно много народу на «М».

Шум в зале прервал Абберлайна и взоры инспектора и поляка обратились к доктору Филлипсу.

– Из этих повреждений я вполне убедился в причине смерти и полагаю, что мне было бы лучше не входить в дальнейшие детали увечий, которые могут быть только болезненны для чувств присяжных и публики.

– Я полагаю, что мы поддержим предложение доктора Филлипса, – сказал коронер.

– Подводя итог, я думаю, что причиной смерти были, по-видимому, повреждения, которые я описал. Дыхание прервано еще до наступления смерти, так что смерть явилась результатом прекращения или недостаточности работы сердца вследствие потери крови, вызванной разрезом горла. Эти повреждения не были, конечно, причинены пострадавшей ее собственными руками.

– Как это тонко отмечено, – съехидничал Фаберовский.

– Касательно способа убийства я полагаю, что человек, который перерезал горло покойной, схватил ее за подбородок и затем начал резать слева направо. Я думаю, весьма вероятно, что жертва могла закричать, но в отношении идеи о том, что ей мог быть заткнут рот, я могу только указать на опухшее лицо и высунутый язык.

Доктор Филлипс вернулся на свое место и Фаберовский обеспокоено толкнул инспектора Абберлайна в бок:

– Неужели доктор так и не скажет больше ничего о том, что же пропало из тела?

– Как видите, он закончил свои показания.

– Ну а вы-то знаете, инспектор, что исчезло из тело покойной?

– Нет, – ответил Абберлайн, – я не читал рапорта полицейского хирурга.

Если Васильев действительно взял что-то из тела убитой, это означало, что в любой момент эти части могли быть найдены Дарьей или еще кем-нибудь. Такого развития событий допустить было нельзя. Не дожидаясь завершения слушания в Рабочем Юношеском клубе, Фаберовский поехал в Вулворт, где находилась цирюльня Уильяма, и вызвал фельдшера на улицу.

* * *

– Садись, Николай, – поляк усадил его к себе в кэб. – Тебе матушка не говорила в детстве, что нельзя чужое брать?

– В каком смысле? – удивился Васильев.

– В самом прямом. Вот уж что чужое, так чужое. Только что на дознании доктор Филлипс заявил, что тело убитой было представлено не в полном комплекте. Какие-то его части отсутствуют.

– Я ничего не брал, – неуверенно сказал Васильев, вжавшись в угол кэба.

– Взял ведь, пся крев! Что ты оттуда забрал?

– Не брал я! – плаксиво ответил Васильев.

– Не брал, добже, но как ты все то унес, что того ирландцы, псы пьяные, не заметили, и куда дел?

– Истинный крест, не брал ничего!

– Так куда дел?… Сожрал, что ли? Дарья в пироги запекла?

Васильев весь сжался, словно предвкушая удар, но не ответил.

– А если найдет кто-нибудь? Если Дарья твоя найдет и до полиции донесет?

– Не донесет, – сказал Коновалов. – Она ничего не узнает.

– Чтоб сегодня же не было! – Фаберовский схватил фельдшера за ворот и изо всех сил тряхнул. – Нигде, куда бы ты ни запрятал то, что утащил! Хоть сожри, но чтоб исчезло! И никогда больше ничего не бери, если не хочешь окончить свою жизнь на виселице!

И поляк вышвырнул Васильева из кэба.

Глава 33

16 сентября, в воскресенье

Выйдя из цирюльни, Васильев около Лондонского госпиталя натыкается на Купер и Аллен, которые устраивают на него погоню толпы. Это видит доктор Смит, который стоял в дверях и курил. Смит узнает его. Полицейский арестовывает Васильева прямо напротив цирюльни и доставляет в Коммершл-стритский полицейский участок.

Здесь его сдают инспектору Чандлеру, который ворчит на Стивенса, что тот не мог прийти на несколько дней раньше. Тогда бы Чандлер не ездил в Фарнборо и не потратил бы свои деньги (8 шилл. 8 пенсов), которые еще не известно когда ему возместят, если сделают это вообще.

Он в сердцах давит на Васильева, но тот отказывается о чем-либо говорить. Подключение к допросу Тика, которому проститутки говорили про этого человека раньше, тоже ничего не дает. Его одежду тщательно осматривают. Затем выясняется, что он не может говорить по-английски. Посылают за Курашкиным.

Единственный человек, который может подтвердить его алиби (т. к. он не знает, где проживают другие) – Дарья, но газет она не читает и об убийствах ничего не знает. Она и в мыслях не может допустить, что Николай Спиридонович убийца, и наверняка ляпнет правду.

У полиции нет никаких прямых свидетельств, тем не менее, они решают оставить его под арестом на двадцать четыре часа, дозволенных законом, чтобы попытаться хоть что-то про него выяснить.

Закончив работу в госпитале, доктор Смит приходит в участок, чтобы выяснить про судьбу пациента, когда-то приведенного к нему Фаберовским. С ним не хотят говорить, полагая, что он переодетый журналист. Тут выходит Курашкин и за монетку сообщает, что интересующего доктора господина подозревают в причастности к Уайтчеплским убийствам.

* * *

«Арбайтер Фрайнт» еще на неделе объявила, что в качестве протеста против еврейской религии и дня Искупления, еврейские социалисты и свободомыслящие евреи организовывают банкет, который будет иметь место в Международном Клубе Рабочих, Бернер-стрит, 40, Коммершл-роуд. Речи будут представлены на различных языках. Объявление вызвало среди ортодоксальных евреев сильное волнение, и обросло слухами, что на банкете могут иметь место беспорядки. Члены Международного Клуба Рабочих заявляли что они подготовлены, и нет нужды в помощи полиции, чтобы подавить беспорядки. Этот банкет беспрецедентен в еврейской истории.

Полиция наносит визит Дымшицу как раз перед началом банкета и выясняет, не сдавал ли кто ему кольца, могущие происходить от жертвы с Ханбери-стрит. У всех в клубе красные цветки, купленные на последние деньги из кредита Леви.

В то время как ортодоксальные евреи Ист-Энда в субботу праздновали День Искупления постом и молитвой, социалисты и свободомыслящие евреи проводили банкет в Международном Клубе Рабочих, Бернер-стрит, где говорились речи, указывающие, что бедствия и деградация народа были не из-за какой-то там божественной власти, но что они были вызваны капиталистами, которые монополизировали все средства производства и платили нищенское жалование. Ортодоксальные евреи очень обиделись на этот банкет и собрались на Бернер-стрит в большом количестве. Окна клуба были разбиты, и когда трое мужчин в клубе отправились поймать человека, который нанес ущерб, с ними очень грубо обошлись, пока около сотни их коллег не пришли к ним на помощь. Полиция впоследствии разогнала толпу и охраняла клуб до последнего часа.

В этой драке участвовал Артемий Иванович, который отправляется зализывать раны к Дарье. Она оказывает Владимирову необходимую медицинскую помощь. Артемий Иванович поносит Васильева в никчемности, а когда Дарья начинает защищать его, высказывает предположение, что Дарья в него влюбилась как институтка. Возникает перепалка и поднимается вопрос о том, почему Артемий Иванович на ней не женился Нижебрюхов ему отказал («А какие от вас дети произойдут! Незачем паноптикум разводить». «Да неужто я стал бы на трех тысячах жениться! Бесприданница!». «Три тысячи, три тысячи! Я не бесприданница, за мною пятьдесят тысяч приданого» (ок. 8100 фунтов).

Они положены в банк, а она живет на проценты с них, и получит их целиком, когда выйдет замуж.

Глава 34

17 сентября, в понедельник

Перепуганная Дарья приходит в цирюльню и выясняет у хозяина, не знает ли тот, куда делся ее брат, так как он не пришел ночью домой. Цирюльник объясняет, что ейного брата забрала полиция. Дарья отправляется искать Фаберовского, так как у нее нет точного адреса. В процессе поисков она попадает в Олбани-стритскую часть С-дивизиона (Риджентс-парк), Хемпстед, где суперинтендант Уилльям Харрис помогает ей найти искомый адрес.

Фаберовский с Артемием Ивановичем и Дарьей едут в Эйч-дивизион в Коммершл-стритский участок, предварительно проинструктировав Дарью. Фаберовский говорит Чандлеру и Тику, что Дарья пришла к нему в агентство с просьбой разыскать ее брата. Расспросы в цирюльне, где работал брат, указали на то, что он был арестован полицией. Фаберовский соглашается выступать в качестве переводчика между Дарьей с Васильевым и полицией, на ходу корректируя ответы. Васильева в итоге отпускают, однако он все равно остается под подозрением. Когда они уходит, Чандлер говорит, что завтра на дознании по Николз он посоветуется с Абберлайном и с Хелсоном, в чьем дивизионе проживает Васильев.

Артемий Иванович отвечает письмом на телеграмму Рачковского, что Васильеву известно про динамитное дело все. Петру Ивановичу становиться ясно, что Васильева надо убрать, пока он не попался в руки английской полиции и не сдал всех. Петр Иванович шлет пневмопочтой требование Продеусу приехать на конспиративную квартиру. Там он объявляет ему задачу: поехать в Лондон. Поскольку место проживания Артемия Ивановича и Васильева неизвестно, а с Фаберовским Рачковский связываться не хочет, единственная отправная точка – клуб на Бернер-стрит, за которым необходимо будет следить.

В этом же письме Артемий Иванович пеняет Рачковскому, который ничего не знает о приданом, что тот раньше его не предупредил. Рачковский рассказывает Продеусу и тот весьма этим озабочен.

Рачковский ответил на письмо Монро с требованием законсервировать мероприятие уклончивым письмом с жалобами, что англичане хотят его подставить, ведь он вложил царские деньги, которые пропадут, и Монро он не сможет вернуть его 300 фунтов, и начальство Рачковского будет разъярено за безрезультатное расходование средств. На самом деле Рачковский решил отговариваться в случае чего потерей контроля за действиями своих подчиненных, но дела не прекращать. Когда все образуется, он получит свои дивиденды все равно.

Телеграмма Рачковского – Владимирову

В телеграмме Артемию Ивановичу Рачковский приказывает встретить Продеуса 19 сентября на вокзале. Они будут должны забрать Васильева и вернуться в Париж.

Глава 35

18 сентября, во вторник

Очередная варка динамита. Курашкин и Сруль на своем посту. Мерфи получает распоряжение Литтлчайлда о скором завершении операции. Тем временем в мастерской уже достаточное количество динамита, чтобы появились улики даже, если динамитчики не будут взяты с поличным.

Люди Ласка видят, что в мастерской происходит что-то необычное.

Утром следующего дня они доносят ему о том, что видели ночью. Ласк доносит в полицию, полиция сообщает в Особый отдел. Мерфи получает добро от Литтлчайлда на то, чтобы взять у Ласка ключ (раз он уже все равно влез в это дело) и на следующее утро произвести необходимый обыск.

Глава 36

19 сентября, в среду

Желание соблазнить очаровательную жену доктора Смита постепенно овладело всеми помыслами Артемия Ивановича и хотя нехороший поляк не откликнулся на его просьбу, воскресным утром он опять отправился в церковь Всех душ на Портленд-плейс. Он сел так, чтобы быть скрытым от доктора Смита и Энтони Гримбла колонной, но оказаться доступным для наблюдения со стороны миссис Смит или ее падчерицы. Первой его заметила Эстер. Она вертела головой в разные стороны в тайной надежде наткнуться на него взглядом. Едва ей это удалось (Артемий Иванович приветственно кивнул ей), она достала платок и стала обмахиваться. Затем она встала, прикрыв рот платком, и покинула свое место между мужем и доктором Гримблом. Артемий Иванович тоже встал, вышел на улицу и дождался Эстер.

– Мой муж откуда-то узнал, что мы с Пенни ездили к вам, – быстро сказала она. – Потом мы заезжали за мистером Фейберовски и сидели в ресторане на Стрэнде. Если бы вы слышали, как он кричал! Я думала, что он убьет меня.

– Пусть только попробует, я его задушу как куря! – Артемий Иванович грозно потряс в воздухе кулаком. – И этого шпиона со шрамом над правой бровью!

– Мне надо идти, – Эстер мягко дотронулась до его руки. – Не приходите пока больше. И опасайтесь доктора Смита, он мстительный человек.

Она ушла, а Артемий Иванович в расстройстве вернулся к себе в гостиницу. Вечером он заехал к Фаберовскому, чтобы поделиться узнанным от миссис Смит и развеять мрачное настроение.

– Откуда этому докторишке все известно? – вопросил он, плюхаясь в кресло под пальмой. – Неужели тот, со шрамом?

– Мне кажется, я могу ответить на вопрос пана, – сказал Фаберовский и, пригласив Артемия Ивановича наверх в кабинет, прикрутил там газовый рожок. Кабинет погрузился во тьму. – Теперь осторожно подойдите к окну и отодвиньте портьеру. Видите продавца мороженого, стоящего со своим сундучком у дома напротив моей калитки? Я заметил, что это место почти не бывает пустым. Едва уходит один, как на его место тут же приходит другой. Днем это чистильщик сапог, продавщица цветов либо торговец мороженым. Ночью это обычно какой-то бродяга, который исчезает при приближении полицейского и вновь возникает, когда тот уходит.

– Вы думаете, доктор Смит организовал за вами слежку?

– Или доктор Смит, или Гримбл. Скорее первый, чем последний. У него есть мотив – ему необходимо выкрасть документы, которые хранятся у меня.

Фаберовский подошел к дверям спальни Розмари и спросил, постучав:

– Рози, ты еще не спишь? Мне необходимо поговорить с тобой.

– Заходите, мистер Фейберовский, я еще не сплю.

Девушка отложила в сторону книгу и предложила поляку сесть.

– Ты дочь сыщика, Рози, и сама знаешь, как опасна наша профессия, – сказал поляк. – Мне уже угрожали, а теперь за нашим домом следят. Будь осторожна и внимательна, как никогда. Если я уезжаю из дома, не выходи в сад и держи по возможности ставни на первом этаже закрытыми. Я оставлю тебе револьвер, хотя надеюсь, что он не понадобится.

17.

ТЕЛЕГРАММА ИНСПЕКТОРА ПИНХОРНА – ФАБЕРОВСКОМУ

19 сентября 1888 года

Очередное дознание по делу Чапмен обещает быть интересным, так как на нем повторно по требованию коронера будет выступать полицейский хирург доктор Филлипс, чтобы осветить те детали убийства, которые были опущены в прошлый раз. Сам собираюсь послушать.

Пинхорн.

Глава 37

20 сентября, в четверг

Фаберовский не привык чувствовать себя дичью, за которой охотятся, и смог вытерпеть слежку всего два дня после визита Артемия Ивановича. Наконец, не выдержав, он послал Розмари на почту отослать Владимирову телеграмму с просьбой приехать вечером на Эбби-роуд.

– Я вынужден прибегнуть к помощи пана Артемия, – сказал он Владимирову. – Эти соглядатаи портят мне кровь. В конечном счете не я, а пан собирается наставлять рога доктору и поэтому я имею полное моральное право отлупить его шпионов.

– Отлупить – это можно, – охотно согласился Артемий Иванович, подходя к фотографии Фаберовского-старшего и почтительно стирая с нее пыль рукавом.

– Наперво надо мерзавца поймать. Когда вчера перед сном я пробовал выйти и настигнуть его, он успел отойти на достаточное расстояние, чтобы скрыться в случае опасности и при том наблюдать меня, коли таковой не последует. Мне же надо изловить его, чтобы достоверно дознаться, кем он нанят.

– И как вы предлагаете это сделать?

– Пан выйдет с дому и, дойдя до ближайшего перекрестка – с Аберкорн-плейс, – свернет за угол. Я встану у ярко освещенного окна, чтобы меня было видно, и буду незаметно наблюдать улицу. Подождав за углом минут пять, пан выйдет опять на Эбби-роуд и медленно пойдет до соглядатая, не привлекая его внимания. Как только я увижу пана, я возьму чайник, подойду к окну и так, чтобы шпион то хорошо видел, налью себе чай. Потом, поставив чашку на стол, я сбегу по лестнице и буду ждать у калитки. Проходя мимо, пан набросится на него, я выскочу на помощь и мы вместе втащим его ко мне во двор. Только осторожно, убедитесь, что на улице никого нет.

Следуя плану Фаберовского, Артемий Иванович покинул дом и вышел на улицу. Отойдя подальше от калитки и стараясь не глядеть на человека, стоявшего напротив окон Фаберовского, он задрал голову. В светлом прямоугольнике окна был хорошо виден сутулый силуэт. На лицо Артемия Ивановича упали несколько капель дождя. Он недовольно поморщился и поспешил за угол, чтобы поскорее сделать дело и вернуться обратно в теплую и сухую гостиную. Подождав некоторое время за углом и вытягивая то и дело перед собой руку, на которую неизменно падали по несколько капель небесной влаги, Владимиров решил, что уже пора, и, вывернув на Эбби-роуд, решительным шагом направился к соглядатаю. Он был так похож на носорога, который, нагнув голову и выставив рог, идет вперед, ничего не видя, не слыша и почти ничего не соображая, что соглядатай с опаской уставился на него и попятился.

Тут Владимиров кинулся на шпиона и они, сцепившись, покатились на землю. Человек боднул головой Артемия Ивановича под вздох и, когда тот разжал руки, бросился бежать. Владимиров встал на четвереньки, чтобы отдышаться, и увидел, как из калитки выскочил Фаберовский с чайником в руках.

– Что же пан сделал! – яростно закричал поляк. – Я же говорил: подходите медленно!

Он размахнулся и метнул чайник вослед убегавшему шпиону. Ударившись о его спину, чайник потерял крышку и выплюнул на незадачливого соглядатая кипяток. Шпион завизжал от боли. Этот визг, огласивший пустынную Эбби-роуд, подстегнул Артемия Ивановича. Он вскочил на ноги и, настигнув верещавшего бродягу, сбил его ударом головы в зад. Наверное, он вовсе убил бы горе-шпиона, не подоспей Фаберовский и не прекрати человекоубийство. Подхватив бродягу за руки, за ноги, они втащили его в дом Фаберовского и заволокли в гостиную.

Соглядатай больше не верещал. Он был грязен, вонюч и лишь тяжело пыхтел, выпучивая глаза, но не мог ни слова сказать.

– Дайте ему коньяку, – велел Фаберовский.

– Может, лучше в морду? – усомнился в действенности предложенного метода лечения Артемий Иванович.

– Пан мыслит, что то поможет?

– Поможет, поможет, – уверенно сказал Владимиров. – На Фонтанке и не таким языки развязывали!

– Ну, тогда пану и карты в руки.

Для начала Артемий Иванович схватил бродягу за воротник и затряс его как грушу, придавая правильное положение голове ударами кулака, но вскоре по просьбе Фаберовского сей метод воздействия пришлось прекратить, потому что из бродяги дождем посыпались на пол вши.

Тогда Владимиров предложил применить более тонкий способ, заключавшийся в охаживании бродяги кочергой и выкручивании конечностей. Однако поляк решительно воспротивился, опасаясь судебного преследования за негуманное обращение с наиболее часто избиваемыми представителями человечества.

– Давайте тогда разожжем камин, а затем посадим его голым задом на каминную решетку, – сказал Артемий Иванович. В нем проснулся Великий Инквизитор.

– Вот то уже цивилизованный метод, – сказал Фаберовский и, разложив лучины, стал раздувать их небольшим мехом.

Когда огонь разгорелся, бродяга заволновался. Он еще больше выпучил глаза и замотал головой, издавая нечленораздельные звуки. А когда Артемий Иванович отгреб угли кочергой в сторону и сграбастал его в охапку, чтобы отнести к камину, заорал истошным голосом:

– Дайте мне пять фунтов, и я сам все скажу!

– Шиллинг, – сказал Фаберовский. – Или в камин.

– Да, да! Я скажу, я все скажу!

– Для чего ты каждую ночь следишь за моим домом?

– Меня нанял человек, назвавшийся мистером Проджером!

– Что то за диво еще такое – Проджер?

– Он частный детектив.

– Валлиец?

– Сволочь. Он платил нам всего по таннеру[10] за ночь!

– Что он хотел от тебя?

– Он велел нам все время следить за домом и за вами, куда бы вы не пошли, а потом сообщать ему.

– Где он живет?

– Я не знаю! Мы встречались с ним каждый день перед вечерней службой у церкви Всех Душ.

– Кому служит этот Проджер? – спросил поляк.

– Этого я тоже не знаю. Он говорил, что его нанял какой-то доктор.

Артемий Иванович и Фаберовский переглянулись.

– Ну вот пускай тебя этот доктор и лечит! – сказал Владимиров и пинком под зад вышвырнул бродягу за дверь. Было слышно, как открылась калитка и грубые башмаки соглядатая загромыхали по булыжнику.

– Я уже встречался с фамилией Проджер этой весной, после того как потерпел фиаско при попытке сфотографировать мистера Рейвнскрофта в опиумной курильне и доктор Смит посоветовал ему после этого нанять для охраны частного сыщика, – сказал поляк.

– Тот субъект, что следил за нами в «Короне», – догадался Владимиров, – либо сам Проджер, либо кто-то из его людей.

– А все таки нехорошо мы поступили с бедолагой, – сказал Фаберовский. – Бедному лазутчику негде даже переночевать, наверное. Мало того, что мы не дали ему обещанного шиллинга, так пан Артемий лишил его еще и честно заработанного жалованья.

Фаберовский подкинул на ладони серебряный шестипенсовик.

– Нельзя поощрять бездельников и предателей, выдающих своих хозяев, – сказал Артемий Иванович.

38.

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – ФАБЕРОВСКОМУ

20 сентября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

В этом Лондоне ни одна сволочь по-русски не разумеет. Если бы знал, Степан, как мне тоскливо тут! Одна родная душа есть, да и то ты. Жди завтра к завтраку.

Твой Артемий.

Глава 38

21 сентября, в пятницу

Утром Особый отдел производит обыск и обнаруживает небольшое количество сваренного динамита. При обыске присутствует также кто-нибудь из Столичной полиции.

По окончании обыска является Курашкин и сообщает, что его попросили закупить на вечер льда. Сам он предупреждает Дымшица, чтобы тот не ходил сегодня в мастерскую. Дымшиц бежит к Тамулти и предупреждает того. Тамулти успевает перехватить ирландцев прямо перед тем, как они собираются войти во двор. Дымшицу он говорит, чтобы тот никогда больше не приходил к нему и не говорил о нем никому.

Полиция (в т. ч. Пинхорн) устраивает засаду в мастерской, полагая, что взятие с поличным во время варки будет слишком опасным. Дверь запирают снаружи.

Во время переговоров о деталях засады выясняется, что приметы двух ирландцев, которых они ожидают в мастерской, и тех двух, что сопровождали Васильева и имели дом на Брейди-стрит, совпадают.

Тамулти меняет место жительства. Он перебирается на Бетти-стрит в дом рядом с трактиром «Красный Лев», где большое количество людей позволяет избежать наблюдения, решив, что так близко от клуба его разыскивать не будут. Оставив там вещи, он едет к Фаберовскому и там передает ирландцам деньги, взяв с них расписку и сказав, чтобы они не пытались его больше разыскивать. Он отдает ключи ирландцам, чтобы они смогли, если полные идиоты, забрать у него из дома готовый динамит.

18.

ДЕЛО № 153 ч.2/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

9/21 сентября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Милостивый государь Петр Иванович!

Экстренное событие вынуждает меня писать Вам немедленно в ожидании Ваших необходимейших инструкций. По нерадивости Поляка полиция выследила ирландцев и сегодня накрыла их прямо на конспиративной квартире, вследствие чего положение было спасено мною ценою громадных усилий и ущербом моему здоровью от неумелых действий помощника Поляка, а именно по фамилии Легран. Сейчас Поляк прячет их у себя в доме на Эбби-роуд, 9, но недолго, потому что боится и хочет перевезти в другое место.

Хотя оставшиеся деньги от Вас 30 фунтов за август я получил, но они нужны на дело, а снимать другую комнату для ирландцев нет возможности, потому что Поляк платил не по неделе, а на месяц вперед. Прошу выслать еще столько же, а также неполученные мною деньги за сентябрь и жалование нам с Поляком. Что же нам делать дальше?

Ваш Гурин

Глава 39

22 сентября, в субботу

Хотя Фаберовский первоначально и не собирался ехать на дознание, справедливо считая, что ничего существенного из свидетельств на нем уже не почерпнет, возможность узнать, что же такое унес с места преступления Васильев, заставила его одеться и покинуть дом на Эбби-роуд. На месте вчерашнего бродяги он увидел знакомый сундук мороженщика с тентом из матрацного тика и подошел поближе. Похожий на английского бульдога мороженщик с отвисшими брылями, покрытыми курчавящимися рыжими баками, выпучился на поляка.

– Любезный, я хочу вот этого мороженого, – сказал поляк. – Только оно какое-то неприглядное, словно тот бродяга, которого ты обычно сменяешь по утрам. Кстати, мы ошпарили его сегодня ночью кипятком. А потом посадили его задом на каминную решетку, и стали щипцами драть ему ноздри…

– Я не могу продать вам мороженое, – нервно засуетился продавец, закрыл бидоны крышками и спрятал ложку на длинном черенке в сундучок.

– Отчего же, любезный?

– Место тут, на Эбби-роуд, невыгодное, никто мороженое не покупает. Надо в другое перебираться.

– Подожди, подожди! А как же я?! – поляк пошел следом за мороженщиком, который навалился животом на ручку сундука и тот заскрипел несмазанными колесами, подпрыгивая на булыжниках. – Передай мистеру Проджеру, что сегодня я еду в Уайтчеплский Институт Рабочих Парней на дознание. Если он хочет, может сам подъехать туда, я его все равно не узнаю.

Артемий Иванович не захотел никуда ехать и на вокзал встречать Продеуса не пришел. Продеус приезжает к Фаберовскому (тот как раз уходит), но поляк требует денег, а поскольку денег нет, то заявляет, что ничего не знает и вообще больше никаких дел с Рачковским и его господами не имеет. Он едет на дознание и Продеус едет вместе с ним до Восточного Лондона.

Из-за забав с мороженщиком Фаберовский очередной раз опоздал к началу дознания. Дежурившие в оцеплении констебли уже помнили его в лицо, поэтому беспрепятственно пропустили в зал, где рядом с Пинхорном он увидел пустое место – инспектору надоело всякий раз гонять зрителей и он попросту положил на него свою форменную кепи, на которую никто не осмелился сесть.

– Я думал, что вы не придете, – сказал Пинхорн, убирая кепи со стула. – Ничего особо интересного вы не пропустили. Сейчас допросят нашего дивизионного хирурга и можно уходить, поскольку, кроме болтовни коронера Бакстера, ничего больше не предвидится.

– Решили-таки узнать, что украл из тела убийца? – обернулся к ним сидевший впереди Абберлайн.

Фаберовский утвердительно кивнул и приготовился слушать.

– А сейчас мы заслушаем доктора Филипса, который представит нам дальнейшие свидетельства о посмертных увечьях, которые он опустил на предыдущих слушаниях, – объявил коронер, приглашая полицейского врача занять место для дачи показаний.

– Но ведь на прошлом заседании было решено не сообщать публике подробности, – возразил доктор, поднимаясь со стула.

– Свидетельство необходимо дать по различным причинам, которые мне нет нужды теперь перечислять, – коронер поправил цепь на груди и повелительным жестом предложил доктору пройти. – В частности, не все медики могут согласиться с доктором Филипсом в том, что увечья произошли после смерти.

Услышав это, доктор Филипс сник.

– Я вынужден уступить коронеру, но сожалею о его решении представить подробности публике.

– Я согласен с доктором Филлипсом, что свидетельство слишком шокирующе, – сказал Бакстер. – Поэтому предлагаю женщинам и детям покинуть зал суда, а прессе воздержаться от оглашения подробностей.

Раздались протестующие крики, послышались расстроенные женские рыдания и обиженный детский плач, но Бакстер был непреклонен и велел своим помощникам навести в зале порядок. Началась толкотня, женщины завизжали, а мужчины, что посметливей, бросились на помощь судейским, пользуясь возможностью пощупать молодых и еще не развращенных дам, за что при других обстоятельствах пришлось бы выложить немалые деньги.

– Это становится интересней, – потер руки Пинхорн. – Я как чувствовал, что на первые дознания можно было не ходить. А ты что, особенный? – инспектор вытащил из под скамейки, прямо из-под Фаберовского, чумазого мальчонку, который надеялся там укрыться от бдительного ока коронерских чиновников. Мальчишка был вышвырнут Пинхорном в проход между скамьями и тут же его взашей вытолкали прочь из зала.

– Зачем вы его так, инспектор? – спросил поляк.

– Как нападать стаей на моих констеблей и избивать их во время дежурства – так этой шпане можно, а как выкинуть их из зала во исполнение распоряжения коронера, так уже и нельзя? Ему полезно. Я вас постыдился, а то бы ему еще и в морду дал.

– Итак, доктор Филипс, – громко сказал Бакстер, призывая зал к тишине, – огласите подробности, которые были опущены в прошлый раз.

Доктор покорно кивнул головой и, достав из кармана визитки бумажку, прочел:

– Живот был полностью вскрыт: внутренности вынуты из тела и помещены на плечо трупа; в то время как из таза полностью удалены матка и придатки с верхней частью влагалища и задние две трети мочевого пузыря. Никаких следов этих частей не смогли найти, и раны были чисто разрезаны. Очевидно, это работа эксперта – одного, по крайней мере, который имел такое анатомическое знание или знания патологической экспертизы, которые позволяют получить органы тела одним взмахом ножа.

– Хотел бы я знать, – сказал Пинхорн. – Каким образом убийца прячет дома свои трофеи, что это не становится известным его домочадцам? Чтобы сделали вы, мистер Фейберовский, если бы ваша служанка принесла подобное домой?

– Скорее всего решил бы, что это мясо, которое Розмари купила на рынке, чтобы приготовить еду.

– Да, действительно, – согласился Пинхорн. – Ну а если бы это принесли домой вы? Ведь вы-то не ходите за покупками на рынок?

– Способ, которым использовался нож, кажется, указывает на большой анатомический навык, – заявил доктор Филлипс.

– Сколько времени, по-вашему, могло занять причинение этих повреждений? – спросил коронер.

– Я думаю, что сам бы не смог нанести все эти повреждения, которые описал, даже без борьбы, менее чем за четверть часа. Если бы я делал это обдуманным образом, с каким приступают к обязанностям хирурга, мне, вероятно, потребовалась бы значительная часть часа.

– Я не знаю, как спрятать мясо, которое я не покупаю на рынке, так, чтобы служанка его не заметила, – сказал Фаберовский, взглядом провожая возвращающегося на свою скамейку хирурга.

– Это общая проблема, – вздохнул Пинхорн. – Я тоже не знаю, как спрятать мясо, которое я покупаю для кота, от своей тещи, которая все время пытается приготовить его мне на обед.

– Мне иногда кажется, инспектор, что в этой жизни вас интересуют только ваш кот и ваша язва.

– Вот и ошибаетесь. Моя жена меня вовсе не интересует.

– Я имел в виду язву желудка.

– Вот это верно!

– А подозреваемые вас интересуют?

– Меня – нет. А вот Фредди, – Пинхорн кивнул на спину инспектора Абберлайна, – любит с ними возиться. В прошлую пятницу он допрашивал Эдуарда Маккену. Вам интересно? Констебль, который арестовал его, утверждает, что люди, указавшие ему на подозрительного человека во время обхода, заявили, что он вызвал у многих подозрение тем, что угрожающе вел себя по отношению к женщинам на улице, и за ним следили весь день. Он соответствует описанию человека, виденного половым из «Десяти колоколов»: та же поношенная одежда, грязная спутанная русая борода и усы, та же суконная ермолка на голове. И ростом похож, а набор вещей в карманах – тронуться можно. Женские кошельки, какие-то платки, даже луковица проросшая была. Если бы он не был мужиком, я бы решил, что это моя теща.

– Он доказал свое алиби, – обернулся к ним Абберлайн, услышав, о чем они разговаривают. – Он спал в ночлежке на Брик-лейн в ночь убийства, и мы тотчас его отпустили. Зато сейчас у нас в розыске имеется парочка сумасшедших. Один – некий Освальд Пакридж, которого в начале августа выпустили из психиатрической лечебницы в Хокстон-Хауз. Если доктор Филлипс прав и убийца имеет анатомический опыт, то Пакридж весьма подходит на его роль. Мы нашли, что во время женитьбы он сообщил священнику свое занятие как аптекарь, а это значит, что он, вполне вероятно, имеет хирургическое образование.

– По слухам, – вставил Пинхорн, – он любил поговаривать, что ему нравится потрошить людей длинным ножом.

– Мы ищем этого Пакриджа, но пока не нашли, – Абберлайн вздохнул. – А о втором сообщила комиссару Уоррену одна содержательница борделя, которая, не назвав своего адреса и имени, написала ему, что человека, жившего в ее доме, видели в крови в утро убийства. Она описала его внешний вид и сказала, где его можно было увидеть. Но когда сержант Годли с напарником приблизились к нему, он пустился наутек, удрал и теперь у нас нет никакого ключа даже к автору этого письма.

– Вы оба, конечно, не станете меня слушать, – сказал Фаберовский, – но попомните мое слово: убийца, если мы все-таки его поймаем, окажется либо анархистом, либо каким-нибудь нигилистом или социалистом из евреев.

– Вам, мистер Фейберовски, следует потолковать об этом с комиссаром Уорреном. Старший инспектор Суонсон, видевший его несколько дней назад, сказал, что комиссар уверен, что оба убийства осуществлены тайным обществом, так как он не может найти им иного объяснения.

Тик сообщает Хелсону про историю, рассказанную Элизой Купер и Элизабет Аллен. Хелсон говорит, что Жемчужная Пол уже сообщала ему эту историю еще сразу после убийства на Бакс-роу, но он не придал ей никакого значения. Они решают, что история, возможно, требует внимания, и Хелсон решает, что сразу же после дознания отправить для распросов на Брейди-стрит сержантов Энрайт и Годли.

По дороге с дознания Фаберовский встречает у Лондонского госпиталя идущего с дежурства доктора Смита. Смит несколько раз встречал Васильева в районе госпиталя, когда тот шел на работу, и видел, как того арестовали. Он спрашивает поляка, не мог ли тот больной быть убийцей, а поляк выкручивается. Это еще больше усиливает подозрения Смита. Одновременно к Фаберовскому начинает приставать пьяная проститутка. Доктор Смит возмущен, и у них с Келли происходят пьяные безобразия. Пока Смит сдает женщину констеблю, поляк удирает.

Тут новая напасть: он видит ирландцев, бегущих к себе на Брейди-стрит, и забирает их с собой.

После того, как ирландцев не удается арестовать, на Брейди-стрит Годли и Энрайт в присутствии Мерфи допрашивают Слоупер и прочих. По результатам допроса решают, что в доме необходимо выставить засаду. Засада оставлена также в мастерской, что позволяет следить и за цирюльней, и за мастерской.

* * *

Кроме очевидных неприятностей, бегство ирландцев с Брейди-стрит принесло еще некоторые побочные неудобства. Фаберовскому пришлось взять их к себе, что вовсе его не устраивало. Поэтому, отсидев положенное на коронерском дознании, поляк приехал к Артемию Ивановичу в «Александру» и заявил, что сегодня же переселит их куда-нибудь в Пимлико или Килбурн.

– Что вы! – выпучил глаза Владимиров. – Петр Иванович строго-настрого запрещали-с селить их где-нибудь кроме Ист-Энда. Пусть, говорят, живут там же, где гадют, да-с!

– Да их же в Уайтчепле тут же поймают! – воскликнул Фаберовский. – После вчерашнего бегства полиция наверняка развесит кругом афишки с их приметами.

– Ну и что-с? – сказал Артемий Иванович. – Мы изменим им внешность.

– Гениальная идея! Отрубим им обоим головы.

– Ну зачем же! Давайте покрасим Патрикея в другой цвет. А Даффи и так никто не узнает.

Идея покрасить Конроя показалась Фаберовскому не такой уж глупой. Это дело можно было поручить Васильеву, который, работая в цирюльне, наверняка в этом разбирался. Заехав на Эбби-роуд за обоими ирландцами, Фаберовский повез их в Вулворт.

– Пан Артемий не ведает, красится ли пани Дарья? – спросил поляк, останавливаясь перед дверью в квартиру.

– Когда я вытаскивал ее из фонтана, она, вроде бы, не линяла, – пожал плечами Артемий Иванович. – А зачем нам нужно ее красить?

– При чем тут она?! Пан Артемий сам предложил покрасить Конроя. А раз уж мы сюда приехали, заодно проверим всю одежду фельдшера на предмет кровавых пятен. Но самое главное – надо убедиться, что Урод не оставил у себя внутренности, которые он украл из тела Чапмен. Только не вздумайте говорить об этом Дарье! Как нам устроить все так, чтобы она ни о чем не заподозрила?

– Не волнуйся, Степан, мы это запросто. Дарья! – Владимиров распахнул дверь и вошел. – Петр Иванович сообщил сведения от Продеуса из Франции, что твой Николай хранит у себя запрещенную литературу.

– Да ваш Продеус в желтом доме сидит вместо Коленьки! – ответила Дарья.

– Да что ты! Так значит он не приедет?! – обрадовался Артемий Иванович.

– Как отпустят его, он первым делом к пану Артемию придет, – сказал Фаберовский.

– Замолчи! Замолчи! – замахал руками Владимиров. – И слушать не хочу ничего! Ужас-то какой! Кстати, Дарья, у тебя нет красочки для волос? Для брюнетов.

– Перекраситься хотите, пан Артемий? – поляк положил руку на плечо Артемию Ивановичу. – Не поможет. Он все равно найдет пана.

– Да нет, мы же с вами Конроя красить хотели! – возмущенно скинул руку с плеча Владимиров.

– Вы всяких девок красить будете, – выскочила из своей спальни в гостиную Дарья, – а я свою краску должна давать? Мне ее Коленька из цирюльни принес, не дам!

– Да кто тебя спрашивать будет! Сейчас мы всю твою спальню перевернем!

И с видом опытного погромщика Артемий Иванович направился к спальне Дарьи, но та успела захлопнуть дверь перед самым его носом и запереться на ключ.

– Вот и сиди там, дура. И не выходи! – Артемий Иванович гордо повернулся к поляку: – Ну, как я ловко все устроил!

– Только не переловчите, пан, а то Рачковский вас с Продеусом местами поменяет, – Фаберовский внимательно оглядел гостиную. – Ну что, исчезнувшие из тела внутренности начнем искать со спальни. А вы сидите тут на диване и не двигайтесь, – велел он ирландцам.

Васильев мирно дремал на кровати, когда Артемий Иванович бесцеремонно нажал ему на живот коленом.

– Вставай, гнида, – сказал он фельдшеру, выпучившему спросонья глаза. – Пришел твой конец.

– Я хочу спать, – прохрипел Васильев.

– Спать надо ночью, – поляк с Владимировым взяли его за руки, за ноги, и вышвырнули в коридор. – А ты по ночам шлюх режешь.

Раздался глухой удар – фельдшер растянулся на полу. Но на него никто не обратил внимания.

– Если у него что-то осталось, за эти две недели оно должно было протухнуть, – сказал Артемий Иванович на всю квартиру, с грохотом выдвигая ящик комода. – Но тут ничем не пахнет.

– Он стукнулся головой и не шевелится, – сообщил из гостиной Даффи.

– Ничего, очухается, – ответил поляк. – А может Урод заспиртовал их и хранит в какой-нибудь банке? Тогда они пахнуть не будут.

– Нашел на что спирт изводить! Что это за настойка у него получится?

– Утробовка называется. Посмотрите, может у него что под кроватью припрятано.

Артемий Иванович присел и тут его штаны с оглушительным треском лопнули по всем швам.

– Ого! – изумился Артемий Иванович, сидя в облаке пыли. – Как же я теперь на улицу появлюсь?

– Одолжите кальсоны у Конроя. Он и без них может ходить, в одних грязных волосатых ногах.

– Что это вы тут ломаете? – высунулась из своей крепости Дарья. – Коленька! Ах, звери! Звери!

Лежавший на полу Васильев, почуяв опасность, перевернулся на живот и на четвереньках бросился наутек в уборную. Она не успела его догнать и вынуждена была вернуться в гостиную, так и не удовлетворив свой порыв материнской заботы.

С траурным вздохом и тяжелыми мыслями о своих безвозвратно погибших на царской службе штанах Артемий Иванович встал на колени и стал шарить рукой под кроватью. Пол там отличался невероятной чистотой, его можно было тереть белым платком и не бояться, что на платке останутся следы грязи, зато под изголовьем стоял аккуратно завязанный куском гардинного шнура полотняный мешочек с чем-то цилиндрическим, похожим на стеклянную банку.

– Что вы там ищете? – встала в дверях Дарья.

– Ночной горшок, – пропыхтел Артемий Иванович.

– На шкафу, на шкафу, – сказала Дарья. – Коленька не любит, чтобы к нему под кровать кто-нибудь заглядывал. Он даже пол сам в своей спаленке моет.

– Не развязывайте мешок, пан, – предостерег Фаберовский. – Полагаю, это то, что мы ищем. Снимите пока штаны и отдайте их Дарье – пусть зашьет.

Артемий Иванович отставил мешок в сторону и стянул с себя штаны, оставшись в одних носках и рубашке до колен, торчавшей из-под жилетки. Дарья фыркнула и в смущении кинулась к себе.

– Догоните ее, пан, и отдайте штаны. Пока она будет стрекотать, мы будем знать, что она не подглядывает и не подслушивает.

Стрекот швейной машины подал сигнал к продолжению осмотра. Из мешка была извлечена банка с плавающим в желтой жидкости человеческим органом.

– Ой, какая гадость! – отвернулся Артемий Иванович. – И как он это может пить?

– Он хранит это для каких-то других целей, – сказал Фаберовский.

– Это мое, – подал жалобный голос покинувший уборную Васильев, увидев свое сокровище в руках Владимирова. – Отдайте.

– Зачем тебе эта дрянь? – Артемий Иванович потряс банкой, отчего ее содержимое внутри заколыхалось. – Совсем псих: всякую гадость настаиваешь, а сам на шкафу гадишь! Да куда это годится!

– Мне это нужно, – всхлипнул фельдшер. – Я на нее посмотрю, и мне хорошо. Мне скоро новая понадобится, с этой мне уже не так хорошо. Когда мы пойдем опять?

– Матка Боска! – сказал поляк.

– Это не боска, это я на Ханбери-стрит взял.

Артемию Ивановичу стало дурно, он сел на пол рядом с кроватью и прислонился спиной к шкафу, отчего на него сверху свалился ночной горшок и, звеня, поскакал по полу в гостиную.

– Эту мерзость мы у тебя забираем, – поляк взял банку и вернул ее обратно в мешок. – Ты их что, еще и подписываешь? – Владимиров вертел в руках мешочек от банки. – Что тут написано? Коля Васильев, Вулворт, Сент-Джорджс-уэй, дом… Что это? Кто это сделал?

– Это не я! Это все Дарья! Она везде мои метки нашила.

Рокотание швейной машины оборвалось и в гостиную со штанами в руках вышла Дарья.

– Что вы там опять обо мне говорите? Неужели вам вот перед ними не стыдно?

Она махнула штанами в сторону ирландцев.

– Да тут на каждой вещи бирка пришита! – взревел поляк. – Холера ясная! Что же ты наделала!

– Это я специально! – с достоинством пояснила Дарья. – Коленька ведь целыми дням-то дома не сидит. Он к мистеру Дохлому в цирюльню ходит, а теперь еще для практики в больницу устроился.

– В какую еще больницу? – насторожился Фаберовский.

– А мне почем знать! Где-то в Ламбете.

– Николай, в какую это ты больницу повадился ходить? – грозно спросил поляк.

– Ни в какую, – еле слышно ответил фельдшер.

– Да ходит он, ходит, – сказала Дарья. – Только редко. А он припадошный, вдруг что случится на улице? Примут за пьяного, а так там все написано – и кто такой, и куда отвезти.

– И давно ты их пришиваешь?

– Вот как тут поселились, в тот же день и нашила.

– Даффи! – Поляк подошел к молодому ирландцу. – Немедленно мчись на Стрэнд ко мне в контору и скажи Батчелору, чтобы он ехал на Лаймхаузский причал к мистеру Уилсону, владельцу катера «Меркурий», нанял его на весь день и осмотрел берега Темзы вниз по течению от Лондонского моста вплоть до Ширнесса. Он должен найти тюк, брошенный нами вчера в воду, и привезти в контору, где все находящиеся вещи должны быть сожжены! Николай, ты отказываешься говорить, в какую-такую больницу ты ходишь? Тогда пеняй на себя. Даффи, пусть Легран объедет все больницы в Саутуорке и выяснит, куда шляется Урод. А мы с паном Артемием пока перекрасим Конроя.

– Дарья, ставь греть воду и неси краску! Эта краска пойдет на высшие государственные нужды! – Артемий Иванович поднял горшок и зашвырнул его обратно на шкаф. – Ирландца красить будем! Да-с!

– Из почтения к вашим сединам мы не будем брить вас, – сказал старому ирландцу Фаберовский. – Но некоторую экзекуцию все же вынуждены провести.

Когда вода была согрета, Дарья была выставлена из гостиной и, заломив Конрою тощие руки, Артемий Иванович и поляк опустили его головой в деревянный ушат. Васильев намылил старику голову.

– У нас в Третьем отделении был прапорщик по фамилии Шубо-Яблонский, так он всегда арестованных мыл, прежде чем сажать в камеру, – говорил Артемий Иванович, сжимая руками сухое запястье старого ирландца. – И знаете почему? Однажды он на время отправил за недостатком места одного арестованного с Фонтанки в Трубецкой бастион, а там этого арестованного возьми да и вымой вместе со своими арестантами. Он и полинявши из черного в русого, да борода приклеенная отмылась. Стали его обратно на Фонтанку отправлять, а там не принимают. Нет у нас, говорят, такого по приметам, и не возьмем. И для своих места не хватает.

– И что же с тем арестантом было?

– Возили его туда-сюда неделю, он застудился да помер.

Утомившись сопротивляться, старик затих на стуле. Васильев, получивший в цирюльне некоторые навыки по покраске, развел в тазике для бритья кашицу из хны и басмы. Он прихватил у ирландца прядь волос и от макушки вниз намазал ее кашицей. Конрой дернулся, но Артемий Иванович крепко держал его. За волосами последовали усы и борода.

– А теперь сиди четыре часа! – наставительно сказал Фаберовский.

Старик тихо ойкнул, но ослушаться не посмел. Зато, увидев себя в зеркале, когда истек положенный срок, ирландец приосанился и остался доволен. Итог всему подвел Артемий Иванович:

– Ну надо же, как изменился! Жид жидом. Теперь и ермолку носить не грех.

Прежде чем отпустить Даффи с Конроем на все четыре стороны, Фаберовский сказал ирландцам:

– Надеюсь, урок Брейди-стрит пойдет вам на пользу и вы, поселяясь, не повторите предыдущей ошибки.

– Мы даже знаем место, – сообщил Даффи. – Это на Виндзор-стрит, позади складов от доков Святой Екатерины.

– Запомните, джентльмены, где бы вы не поселились, вам не стоит ходить ни в сторону Брейди-стрит, ни вообще в тот конец, где вас многие могут узнать.

– Но босс, нам нужно взять белье у мистера Крисмаса! – возразил Даффи. – Ведь нам из-за Гурина ходить не в чем!

– Считайте, что я посадил вас в карцер.

Глава 40

23 сентября, в воскресенье

Расставшись с Фаберовским, Продеус решает выследить Артемия Ивановича сам. Он поселяется на Бетти-стрит, рядом с клубом, чтобы иметь возможность следить за клубом, и на следующий день заявляется в клуб, где его сразу узнает Шабсельс. Он вынужден ретироваться. Он стал завсегдатаем «Красного льва» и забыл про слежку. Опомнился он только после двойного убийства. И это свело его с ума (временная форма белой горячки). Он понял, что Рачковский убьет его по возвращении за то, что он не предотвратил новых убийств. Его везут в сумасшедший дом.

Рид, Годли и Энрайт устраивают проверку Брейди-стрит и находят дом, где проживали подходящие под приметы ирландцы, посещают затем Васильева, но тот, испуганный арестом, сообщил Сандерзу, что прекращает на некоторое время абортарий. В доме все чисто и цивильно – Фаберовский с Артемием Ивановичем уже уехали, – Васильев отпирается, что он всего лишь мыл в мастерской после работы лабораторную посуду.

Полиция оставляет констебля следить за домом. Васильев это знает, поэтому абортарий продолжает оставаться закрытым.

По пути к Васильеву Рида, Годли и Энрайта встречает репортер из «Эхо» и из невнятных ответов полицейский составляет свое представление о том, что происходит.

«Эхо» пишет: «Инспектор Рид, детектив-сержант Энрайт, сержант Годли и другие отрабатывают слабую нить, данную “Жемчужной Пол”. Из того, что было собрано из ее и других утверждений, данных Элизабет Аллен и Элизой Купер из № 35, Дорсет-стрит, Спитлфилдз, некоторые из властей имеют причину подозревать человека, на самом деле живущего недалеко от Бакс-роу. В настоящее время против него, однако, имеется только подозрение».

Особый отдел является в клуб и производит допрос Дымшица. Дымшиц от всего отрекается незнанием, валит все на Курашкина. Отрицает, что знаком с кем-либо из мастерской, сообщает приметы, прямо противоположные приметам Владимирова – джентльмена, которого он видел с ним при арендовании мастерской. Говорит, что когда на его имя снимали мастерскую, он не знал о противозаконных операциях, которые в ней будут производить, что его и внутрь даже ни разу не пустили.

В Особом отделе решают, что необходимо установить наблюдение за домом Тамулти (на Уайтчепл-роуд, этим занимается Эвенчик) и за клубом (Курашкин), что может привести к обнаружению ирландцев. Хозяйка дома на Уайтчепл-роуд в ужасе: утром от ее квартиранта приходили два человека и забрали его вещи (с письмом от Тамулти).

Ирландцы находят местечко на Виндзор-стрит, а затем перевозят оттуда из дома Тамулти динамит.

Письмо Рачковского о том, что Монро в бешенстве. Монро считает, что Потрошитель сам по себе, а они ничего не делают. Требует сделать что-нибудь по-человечески. Привести Васильева, за руку держать, все оформить самым тщательным образом. Монро требует, чтобы убитый был мужским агентом.

Сладкий мой, ты срамишь меня и всю державу русскую.

Глава 41

24 сентября, в понедельник

Целую неделю детектив-сержанты Годли и Энрайт трудились не покладая рук, опрашивали всех жителей близлежащих к Бакс-роу улиц. Как всегда, никто ничего не знал и не видел, а те, кого детективы уже опрашивали после убийства Мэри Николз, нагло издевались над ними, понося как самих сыщиков, так и всю полицию вместе взятую. Но все равно сержант Годли каждое утро исправно приезжал в участок на Коммершл-стрит к инспектору Риду и они составляли план на ближайший день, прикалывая к карте на стене булавки с флажками на те дома, которые были опрошены накануне. Потом Годли возвращался к себе в Бетнал-Грин, они с Энрайтом делили, кто куда идет, и для них начинался очередной день, наполненный с утра до вечера бессмысленными допросами.

В понедельник утром Годли в очередной раз пришел в Эйч-дивизион к инспектору Риду и у входа в участок заметил маленького нервного человека, журналиста из газеты «Эхо», которому сержанту уже приходилось как-то давать интервью.

– Сержант Годли! – радостно воскликнул он, заметив детектива. – Скажите, что нового в расследовании убийств?

– В настоящий момент я с инспектором Ридом и детектив-сержантом Энрайтом расследую одну слабую нить, данную Мэри Коннолли и ведущую к человеку, проживающему неподалеку от Бакс-роу.

– И как результаты расследования?

– Первоначально на показания Коннолли не обратили внимания, но теперь мы всерьез взялись за отработку этой версии и надеемся в ближайшее время добиться весомых результатов.

– Вы надеетесь поймать убийцу?

– Мы для того и работаем, чтобы поймать убийцу, – бросил через плечо Годли и вошел в участок.

– Где вы намерены проводить опросы сегодня? – спросил у него инспектор Рид, когда сержант приступил к расставлению флажков на карте.

– Мы с Энрайтом наметили на сегодня Сомерфорд и Коллингвуд-стрит. Если не будет никаких результатов, может быть на этом нам стоит закончить?

– Давайте подождем до вечера, – предложил Рид.

Выпив в компании инспектора чаю, Годли с Энрайтом отправились выполнять свою нелегкую работу. Проходя по Брейди-стрит мимо еврейского кладбища, они столкнулись с Жемчужной Пол, шедшей куда-то с бидоном пива в руке.

– Ну что, Джордж, – окликнула она Годли. – Ты уже поймал Потрошителя?

– Да пошла ты! – огрызнулся сержант.

– Не злись, петушок, я знаю только, что он живет где-то здесь.

– По твоей милости, стерва, мы вкалываем тут как проклятые уже целую неделю. Чтоб ты сдохла без покаяния! – в сердцах сказал Годли.

– Иди, иди своей дорогой, может на ней тебя уже ждет этот твой знакомый. Хоть бы тебя поскорей выпотрошили, – пожелал проститутке Энрайт.

Коннолли презрительно фыркнула и, переваливаясь с ноги на ногу, побрела дальше. Но не прошла она и пятидесяти ярдов, как из дома напротив кладбищенской ограды вышли два ирландца, оживленно разговаривая друг с другом.

– Ты когда пойдешь за бельем? – спросил у Конроя Даффи. – Я не могу больше спать на голых досках!

– Мистер Крисмас обещал, что все будет готово к пятнице. – Конрой вскользь посмотрел на остановившуюся неподалеку от них женщину и осекся. Выдержав паузу, он сказал молодому ирландцу сквозь зубы, делая отчаянные гримасы. – Смотри, Шон Даффи, это та самая ведьма, которая видела нас с фельдшером в ночь убийства Николз и потом на Дорсет-стрит.

– Бежим! – Даффи метнулся обратно в дом, увлекая за собой Конроя.

Коннолли была так взволнована, что долго не могла прийти в себя. Только после того, как она отхлебнула из бидона, она немного успокоилась и вошла в дверь, за которой скрылись ирландцы. На темной мрачной лестнице за дверью уже никого не было. Жемчужной Пол вдруг стало страшно. Где-то здесь, в одной из комнат этого дома, совсем недалеко от нее скрывались убийцы, наводившие ужас на весь Уайтчепл. Она попятилась назад, и, расплескав пиво, выбежала на улицу.

– Годли! Годли! – она с криками бросилась на угол, где только что свернули на Сомерфорд-стрит детектив-сержанты.

Но полицейских там уже не было – они уже разошлись по домам опрашивать жителей.

До самого вечера они с Энрайтом трудились, не жалея языков и ушей. Бесконечные вереницы лиц, с ненавистью глядящие на них, и все то же «Нет, ничего не знаем», «Нет, ничего не видели».

Выполнив намеченное на день, Годли облегченно отправился домой, а Энрайт заскочил в участок узнать, не появилось ли у инспектора Рида свеженькой информации.

Вечерняя дымка, розовеющая от заходящего солнца, облагородила грязные улицы Ист-Энда и инспектор Рид вышел на улицу подышать воздухом.

– Только что здесь была Мэри Коннолли, она же Жемчужная Пол, и те две дамы, Аллен и Купер, – крикнул он, еще издали заметив кэб с Энрайтом.

– И что же они? – спросил детектив, вылезая из экипажа.

– Говорят, что теперь знают, где проживает по крайней мере двое из тех трех мужчин, которых они подозревают. Мэри Коннолли видела их сегодня своими глазами.

– И они, конечно, проживают у нас в дивизионе…

– Совершенно верно. На Брейди-стрит, прямо напротив еврейского кладбища, в доме миссис Слоупер. Мы опрашивали в нем жильцов больше недели назад.

– Что мы будем делать?

– Вы должны выставить там наблюдателей. Время не позволяет нам сегодня получить подпись судьи на арест, мы сможем сделать это только завтра утром. Мы поедем с утра к судье, а потом Годли возьмет людей и с ордером отправится прямо на Брейди-стрит.

19.

25 сентября 1888 года

Дорогой босс!

Я продолжаю слышать, что полиция ловит меня, но они все же не установят точно мое местонахождение. Я смеюсь, когда они так умно выглядят и говорят, что находятся на верном пути. Та шутка о Кожаном фартуке возмутила меня по-настоящему. Я нападаю на шлюх и я не собираюсь прекращать потрошить их до тех пор, пока я в состоянии выполнять грандиозный труд, каким была последняя работа. Я не дал леди времени завизжать. Как могут они теперь поймать меня? Я люблю свое занятие и хочу начать его заново. Вы вскоре услышите обо мне с моими потешными маленькими забавами. Во время последней работы я сохранил некоторое количество красивого красного вещества в бутылке из-под имбирного пива, чтобы писать им, но оно загустело подобно клею и я не смог его использовать. Надеюсь, ха, ха, красные чернила подходят вполне. Следующий труд, который я совершу – обрежу той леди уши и пошлю полицейским чиновникам просто чтобы тебе не было весело. Держи это письмо при себе, пока я не выполню часть большей работы. Затем выдай его немедленно. Мой нож так отточен и остер, что я хочу приступить к работе тотчас, если у меня будет возможность. Удачи!

Джек Потрошитель

Не возражаю, если мне дадут эту торговую марку.

Было не слишком любезно отправлять это по почте прежде, чем я добуду все красные чернила от моих рук, черт бы их побрал. До сих пор не удается. Теперь они говорят, что я доктор, ха-ха.

Глава 42

25 сентября, во вторник

В некоторых случаях Артемий Иванович твердо держал свое слово и утром приехал позавтракать к Фаберовскому. Тот благодушно сидел в кресле в кабинете, перекладывая на столе вскрытые конверты.

– Прекрасная погода, не правда ли? Я люблю эти утренние лондонские туманы… Они предвещают хорошую и сухую погоду… Что пан себе желает есть? – спросил Фаберовский Артемия Ивановича, приглашая за стол. – У меня имеется холодная говядина, паштет из гусиной почки и тушеная зайчатина.

– Да все буду есть, – торопливо ответил Артемий Иванович. – Я тут еще тресочки прикупивши.

И он выложил на стол рыбу, завернутую во вчерашний выпуск «Стар», купленный за полпенни у уличного разносчика.

– Рози, – окликнул поляк девушку, хлопотавшую на кухне. – Если у тебя все готово, можно нести.

Розмари принесла на подносе две тарелки и поставила их перед Фаберовским и Владимировым. Но позавтракать они не успели. Явилась Шапиро и с криком: «Вы вляпались со своими ирландцами!» сунула Фаберовскому вчерашний номер «Эхо». Поляк схватил газету и впился в нее глазами.

– Откуда она у тебя?

– Мне ее дал Барнетт, – ответила еврейка.

– Что-нибудь случилось? – встревожено спросил Артемий Иванович, глядя поляку в лицо.

– Пан ведает, что тут написано?! Что полиция в лице инспектора Рида и сержантов Годли и Энрайта отрабатывает, – Фаберовский заглянул в газету, – «легкую нить, данную им Жемчужной Пол», которой «не придали большого значения в то время, но теперь, поддержанная показаниями Элизы Купер и Элизабет Аллен, она заставила власти подозревать человека, в настоящее время проживающего в поблизу Бакс-роу»!

– Ну и что?

– А то, пан, что Элиза Купер и Элизабет Аллен – это те две шлюхи, что запомнили ирландцев с Васильевым, когда мы подбирали место, и затем сидели с ними в трактире. А Жемчужная Пол – не только главный свидетель по делу Тейбрам, но и та самая баба, что навела полицию на Брейди-стрит! Хая, оставайся тут, а я беру револьвер и мы немедленно едем до Даффи.

Фаберовский выглянул в окно. Соглядатай – сегодня это был чистильщик сапог – сидел на своем месте.

– Сейчас я велю конюху заложить экипаж, а пан пускай смотрит за улицей. Когда на ней не будет ни одного кэба, подайте мне знак.

Чистильщик сапог, как и предполагал поляк, оказался плохим шпионом. Он пытался уцепиться сзади к выехавшему из ворот крытому экипажу, но был сбит Артемием Ивановичем. Под злорадный хохот агентов он пробежал несколько шагов за экипажем и в бессильной ярости запустил в него щеткой. Заехав в контору на Стрэнд и забрав Батчелора, которого поляк посадил вместо себя за кучера, они помчались в Уайтчепл.

Всю дорогу Фаберовский молчал. Лишь когда они миновали Олдгейтскую водоколонку и перекресток с Майнориз, поляк повернулся к Артемию Ивановичу и, кивнув направо, сказал сквозь зубы:

– Тут на днях, не далее как во вторник, один чудак, немец-парикмахер, пристал вон там, в конце улицы под железнодорожной аркой к проститутке по прозвищу Однорукая Лиз.

Окрестности железнодорожной арки были хорошо знакомы Артемию Ивановичу. В памяти его всплыл нежный селедочный запах.

– Его поймавши? – спросил он.

– Схватили. Хотя прежде он успел учинить хармидер в кофейной палатке на Уайтчепл-Хай-стрит. Он грозил хозяину палатки ножом и тот запустил подносом ему в голову, после чего вызвал констебля, который арестовал немца. Интересно, что стало с подносом? Его даже на барахолке теперь не купят.

– Ну-с, со старыми вещами всегда трудно, – добродушно согласился Артемий Иванович. – Вон у ирландцев целый тюк испачканного платья лежит, так нет чтобы на барахолку на Петтикот-лейн отнести! Мы, говорят, лучше в стирку отдадим да носить будем! Валяется только зря посреди комнаты.

– Что валяется?!

– Тряпки грязные Урода нашего, – растерянно ответил Владимиров, видя, как багровеет лицо Фаберовского. – Я их еще в прошлый раз заприметил.

Вопль, изданный поляком, заставил лошадей понести, и Батчелор едва справился с поводьями, когда им потребовалось свернуть на Брейди-стрит. Поляк велел проехать мимо кладбища и дома и встать дальше, чтобы не привлекать внимания. Напротив дома миссис Слоупер торчал какой-то подозрительный тип, типичный филер, так что обратно к дому они пошли пешком. Батчелору было велено ждать, пока они зайдут внутрь, и только когда они будут готовы выйти, подъехать к двери.

Явившись в каморку, они пинками подняли с жесткого ложа мирно спавших прямо на голых досках Даффи и Конроя. Те заметались по каморке, спросонья ничего не понимая.

– Где тюк?! – Артемий Иванович схватил Конроя за шиворот и тряхнул.

Русский язык не способствовал прояснению сознания ирландца, а французский по пути на Брейди-стрит Владимиров позабыл, так что дело поляку пришлось взять в свои руки. Они перевернули в комнате все вверх дном, прежде чем из под вороха грязных простынь и объедков был выужен заветный тюк.

– Для чего от вас смердит, как от последних нищих побирушек, роющихся на помойках? – брезгливо спросил поляк, отбрасывая в сторону грязные кальсоны.

– Спросите у своего Гурина, – огрызнулся Даффи.

И тут они услышали грохот колес подъехавших кэбов, разительно отличавшийся от мягкого хода экипажа Фаберовского. Затем раздался звук, вселивший в их сердца еще больший ужас: лязг подкованных полицейских ботинок по булыжникам мостовой.

– Если нас и может что-то спасти от виселицы, так это избавление от тюка, – шепнул Фаберовский, доставая длинноствольный армейский «веблей», взводя курок и опуская оружие обратно в карман.

– Давайте я в них стрельну, – сказал Артемий Иванович.

– Один такой уже стрелял в полицейских. В эту среду его присудили к пятнадцати годам каторжных работ.

Шаги полицейских, вошедших в дом, и скрип лестницы под их ногами заставили Владимирова промолчать и лишь скорчить ужасную гримасу. Констебли остановились на площадке наверху. Наступила полная тишина.

– Фаберовский! – сказал громогласным шепотом Артемий Иванович. – Тс-с-с!

Он поднял руку, чтобы приложить палец к губам, зацепил манжетой за ручку чайника и тот покатился, оглушительно дребезжа, по полу. Полицейские загрохотали башмаками вниз по лестнице. Схватив свою увесистую трость, Фаберовский ринулся в дверь прочь из каморки и выскочил, но не на улицу, а на внутренний двор. Один из констеблей, выставив перед собой дубинку, бросился следом, а другой побежал к кэбу за помощью. Даффи, Конрой и Артемий Иванович с тюком выскользнули из каморки и тоже кинулись на улицу. Фаберовский, пробежав по двору несколько шагов, развернулся и обрушил трость на гребень полицейского шлема. Шлем смялся и констебль, охнув, повалился наземь, а Фаберовский поспешил обратно.

Оказавшись на улице перед одним из двух стоявших у дверей четырехколесных кэбов, Владимиров, не думая, размахнулся и метнул тюк на крышу. Тут он заметил вылезающего из кэба полицейского и одетого в штатское сыщика – детектив-сержанта Годли – и бросился назад. От третьего кэба, стоявшего у ограды, устремились филер, два констебля и тот, что побежал за помощью. Оглянувшись, Артемий Иванович увидел подъезжающий брум с Батчелором на козлах и они с Даффи и Конроем запрыгнули в него.

Тем временем полиция уже вбежала в дом. В проходе во двор они увидели лежавшее ничком, лицом вниз, тело хорошо одетого джентльмена, а дальше во дворе констебля в смятом шлеме.

– За мной! – крикнул Годли и все четверо полицейских смело бросились за ним во двор.

Казавшийся мертвым или оглушенным джентльмен тут же вскочил и проворно запер дверь – единственную крепкую вещь в доме по причине недавней замены – на засов. Затем поляк выбежал на улицу, вскочил к Батчелору в экипаж и велел мчать прочь во весь опор.

– Где тюк? – спросил он, плюхаясь на сиденье.

– На крыше, – ответил Артемий Иванович. – Я сам его туда закинул.

– Стой! – крикнул Батчелору Фаберовский и выглянул в окно.

На крыше ничего не было.

Тогда Артемий Иванович выскочил из экипажа и побежал назад – благо, что уехали недалеко – и увидел двух кучеров кэбов в небольшой толпе, склонившихся над своим коллегой, сбитым с козел метким броском Владимирова. Растолкав их, Артемий Иванович схватил тюк и уже через несколько мгновений был в экипаже у Батчелора. Медлить было нельзя – на улицу доносились удары, которыми полицейские вышибали дверь со двора, – и рыжий сыщик пустил лошадей вскачь.

Такой скачки Уайтчепл не видел никогда. Экипаж вертелся между груженых подвод, телег и повозок, распугивал пешеходов, заставлял трепетать всех, кто находился в тот момент рядом. На Лондонском мосту Фаберовский велел притормозить и, на ходу отворив дверцу, бросил тюк в Темзу.

– К нему надо было бы камешек привязать, – сказал Артемий Иванович, проследив взглядом плывущий вниз по течению тюк.

– По правде надо было бы привязать пана разом с ирландцами до того тюка, – огрызнулся Фаберовский. – Дай-то Бог, чтобы для нас это все так легко кончилось и сержант Годли не узнал нас.

20.

ТЕЛЕГРАММА ЛЕГРАНА – ФАБЕРОВСКОМУ

26 сентября 1888 года

Васильефф устроился в лазарет работного дома в приходе Святого Спасителя к доктору Джону Уильямсу.

О. Л-н

Глава 43

27 сентября, в четверг

Вечером в квартиру Васильева и Дарьи завалились поляк с Артемием Ивановичем.

– Дарья, ставь самовар! – с порога крикнул Владимиров. – Мы сейчас твоему Николаю клизму делать будем-с! Со скипидаром!

Сидевшая за швейной машиной Дарья перепугалась и с тревогой посмотрела на фельдшера.

– А что с Коленькой?

– Дурь в голове, – сказал Фаберовский. – Доктор Смит говорит, что клистир – лучшее средство.

– Ох, Господи! – Дарья всплеснула руками и подбежала к Васильеву. – Что же ты, Коленька, натворил?

– Незачем тебе знать, Дарья Семеновна, – сказал Артемий Иванович. – У тебя пироги есть?

– Нет, я недавно квашню замесила.

– Ну и черт с ними. Ставь побыстрее самовар да катись куда-нибудь на улицу. Где тут рынок поблизости?

– Есть тут неподалеку.

– Вот и вали.

– С Коленькой?

– Коленьку мы себе на растерзание оставим. Я плеточку семихвостую с собой прихватил-с.

Дарья изменилась в лице и Фаберовский понял, что еще одна шутка Владимирова, и Дарья бросится на него с кулаками.

– Полноте, пани Дарья, пан Артемий шутит. Мы Николаю утром даже журнальчик – картинки полистать – купили. – Поляк выложил на стол вчерашний номер «Панча». – Дела тут у нас секретные, поговорить надо. А на рынок сходите, купите нам к чаю что-нибудь.

– Да побыстрее, трупёрда! – добавил Артемий Иванович.

С тяжелым вздохом Дарья оставила шитье и пошла одеваться. Через несколько минут она появилась из спальни, поцеловала в лоб брезгливо поморщившегося фельдшера, сидевшего в уголке на диване над раскрытым журналом, и гордо удалилась.

– Ну что, Коленька, – сказал Фаберовский, обратив взор на Васильева, сидевшего на диване и с увлечением листавшего «Панч». – Легран выяснил, что ты, сволочь, урядился к доктору Джону Уильямсу в приходской лазарет Святого Спасителя. Чем ты там занимаешься?

– Я там работаю бесплатно, чтобы практику не потерять.

– Ты обязан был известить меня или пана Артемия, как только тебе пришел в голову такой бредовый помысел.

– Тебя же пристроили на работу к Дохлому, чтобы ты деньги зарабатывал! – укорил Владимиров, трогая пальцем сырую квашню, еще только робко приподнимавшую крышку. – А к Уильямсу он, видите ли, бесплатно ходит! Знаем мы, чего тебя вдруг туда потянуло. Ты это брось.

– Но я там с женщинами знакомлюсь.

– Чего?! Какими?! – в один голос закричали поляк с Владимировым. – Ты что, решил самостоятельно кого-то резать?!

– Нет, я просто им помогаю… – Васильев сжался и прикрыл голову журналом.

Артемий Иванович набросился на него с кулаками и Фаберовскому пришлось оттаскивать коллегу от фельдшера.

– Оставь его, пан Артемий, – сказал он, когда Артемий Иванович успокоился. – Он нам еще нужен. Так ты, Коленька, значит, ходишь в больницу для бедных, чтобы познакомиться. Абортами промышляешь, гнида?! Если я узнаю, что ты еще раз сунулся в больницу к Уильямсу или сделал кому-нибудь выкидыш – ты покойник. У нас и без твоих штучек проблем невпроворот. Сиди пока, гляди картинки. И запомни, что я тебе сказал.

– А чего здесь под рисунком написано? – спросил Васильев, тыкая пальцем в журнал.

– Что там есть? – спросил он, подходя к фельдшеру со спины и заглядывая через плечо. Он увидел на развороте «Панча» картинку на всю полосу, изображавшей полицейского констебля с завязанными глазами и окруживших его отвратительных разбойничьих харь, толкавших его в бока. – «Жмурки (как в них играет полиция)».

– А зачем у них глаза завязаны? – изумился фельдшер.

– Это они тебя, урода, ловят! – радостно хрюкнул Артемий Иванович.

– И еще: «Обернись трижды и поймай кого сможешь!» – добавил Фаберовский. – Мы неправильно играем в жмурки с полицией. Нам необходимо иногда напоминать о себе. Когда в следующий раз пойдем на дело, может быть нам написать письмо властям от имени убийцы? Предупредим их о намечающемся убийстве.

Рачковский направляет инструкцию о том, что письмо на этот раз должно быть по-английски и должна быть надпись на стене. В письме должны быть отсылки на уже отправленные прежде в полицию письма и предупреждение о новом убийстве, причем на этот раз жертвой будет мужчина. Фаберовский и Владимиров должны вести речь о том, чтобы не только написать письмо по-английски, но направить его не в полицию, а в Центральное Агентство Новостей. О письме в агентство тотчас разведают все газеты, тогда как полиция опять наше письмо скроет.

При разработке плана Владимиров предлагает в качестве жертвы Тамулти. Сначала Васильев артачится, не желая убивать мужчину, говорит, что у него не хватит физических сил, что мужчина может его побить, однако когда Владимиров объясняет, кого он предлагает в жертву, Васильев вспоминает посещение клуба и соглашается.

– А через недельку наступит твое время.

– Думаете, уже пора?

– Самое время-с! Две недели уже без дела сидим! – Артемий Иванович воздел на голову котелок и они с поляком спустились по лестнице.

– Сейчас развезешь нас по домам, – сказал Фаберовский Батчелору, сидевшему на козлах, – а потом тебе надо будет заехать на Виндзор-стрит к ирландцам. Я хочу, чтобы письмо написал Даффи.

– А почему Даффи будет писать письмо? – спросил Артемий Иванович, с кряхтением забираясь в экипаж.

– Образцы почерка моего и моих детективов могли остаться в полиции с весны, а Конрой безграмотен. Если пану Артемию не нравится Даффи, может написать сам!

– Нет, спасибо! – открестился Артемий Иванович. – Мое положение, как руководителя всего предприятия, слишком высоко, чтобы я мог так рисковать.

– Я хотел спросить пана Артемия, как руководителя: он уже назначил дату, раз он сказал Васильеву о неделе?

– Нет, я еще не думал.

– Так давайте подумаем. Если мы устраиваем убийство через неделю, времени на подготовку у нас не так много. Когда ближайшее заседание в клубе на Бернер-стрит?

– Думаю, в следующую субботу.

– Доведайтесь поточнее. На этот раз мы должны все точно распланировать, нам нельзя повторить ошибки Ханбери-стрит.

– Я не дам повториться! – важно проговорил Артемий Иванович. – Ей-ей, раз я сам поеду, все будет в аккурате исполнено-с. Действовать будем так: я засяду в пивной…

– Нет! Ирландцы уже сидели в пивной, с нас хватит. Лучше всего, если вы будете находиться в центре событий, в клубе. Заодно вы неизбежно отвлечете на себя всеобщее внимание. Останетесь трезвым.

– Да-да, трезвым, – Артемий Иванович явственно почувствовал во рту вкус изюмного самогона. – Николая привезет на место Даффи?

– Нет, Даффи мне нужен для других целей, – Фаберовский бросил рассеянный взгляд на забитую судами гладь Темзы, которую переезжал их брум. – Он должен найти подходящую женщину, но так, чтобы она была чистокровной англичанкой, и во-вторых, чтобы не имела никакого отношения к радикалам. К назначенному времени Даффи с ней уже должен будет ожидать Урода у клуба.

– И где это, интересно, они будут там Николая поджидать? В пивной что ли?

– В пивную им нельзя. Прогуливаться будут.

– А если погода плохая?

– Я ирландцу зонтик одолжу.

– Знаю я этих ирландцев. Он без моего надзора, пока я в трезвости и среди жидов в клубе буду маяться, в это время с бабой на казенные деньги кутить будет!

– На этот раз с ним не будет Конроя. Старик привезет ирландца из Вулворта к вокзалу Ливерпуль-стрит, где их встретит Шапиро. У нее будет нож для Урода, Васильеву она отдаст его уже на месте, чтобы исключить риск на случай задержания Васильева полицией. С Ливерпуль-стрит они втроем на конке доедут до Бернер-стрит, где Даффи вручит Васильеву его жертву. В котором часу обычно кончаются заседания в клубе?

– Где-то за полночь. Если Шабсельс опять не будет делать доклада.

– Тогда убийство назначим на двенадцать. Пан, быть может, объяснит мне наконец, что то за мифический Шабсельс, что о нем даже Петр Иванович меня пытает?

– Да мало ли в Ист-Энде Шабсельсов, – уклонился от ответа Артемий Иванович.

21.

ДЕЛО № 153 ч.2/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

27 сентября/9 октября 1888 года.

Отель «Александра»

Лондон

Милостивый государь, Петр Иванович!

Вчера ездил в клуб на Бернер-стрит, где мы собираемся осуществить новое дело в ночь с субботы на воскресенье. Теперь мне точно удалось узнать, кто такой Яков Шабсельс. Оказалось, что это тот самый еврейский социалист, о котором я Вам писал еще в июле месяце и который совершил злодейское покушение на самую жизнь мою месяц назад, пытавшись убить меня ночью около железнодорожной насыпи в Восточном Лондоне. И когда б не воля Божия оградила мою жизнь, не писать бы мне Вам этого письма.

Господин Дымшиц сообщил мне, что Яков Шабсельс родом из Вильно, за границей с 1884 года, был в Париже, в прошлом году ездил в Америку. Очень опасен, так как не только посвятил свою деятельность борьбе с Вашими агентами, но и способен на весьма решительные действия в отношении них, как показывает мой случай. Боюсь, что теперь мне будет значительно труднее выполнять Ваши указания из-за риска лишиться жизни от рук этого мерзавца.

Жду денег с нетерпением,

Ваш Гурин.

Глава 44

28 сентября, в пятницу

Занятый подготовкой к новому убийству, Фаберовский на время предоставил ирландцев самих себе и они не преминули воспользоваться этим. Не прошло и недели после бегства с Брейди-стрит, как Конрой, нарушив запрет поляка, отправился все же за бельем к мистеру Крисмасу в его прачечную на Уайтчепл-роуд. Даффи вызвался проводить его, так как собирался зайти в трактир «Королевские погреба» и купить что-нибудь на обед.

Они как раз поворачивали с Виндзор-стрит на Сандис-роу, когда прямо на них налетел Курашкин, который шел со Спитлфилдзского рынка, где он купил себе цибули да бурака, на Хаундсдитч в еврейскую лавку, где хозяин всегда был готов продать необрезанному из-под прилавка полфунта отличного, как он уверял, «кошерного» сала.

– Господи мылосердый! – воскликнул хохол, узнав молодого ирландца и совершенно не обратив внимания на перекрашенного старика. – Так це же той самый ирландець, мыстер Даффы! Невже воны тут жывуть? Инспектор Салливан мени за нього награду обыщав.

Забыв про сало и теряя на ходу луковицы и свеклу, Курашкин помчался в участок на Леман-стрит. На его счастье здесь был не только сержант Уайт, которому на время слежки за клубом был подчинен Курашкин, но и сам инспектор Салливан.

– Я щойно бачыв молодого ирландця по имени Даффы, вин выходыв с Вындзор-стрыт, мабуть, там у нього логово, – захлебываясь от радости, сообщил Курашкин.

– Зачем ты имел не задержать его?!

– Так, як же! – обиделся Курашкин, – Зараз я вам його так и затрымаю. Вин б мени видразу по роже настукотал.

– Zaraz я к тебе сам по роже буду настукотать! Ты должен был вызвать констебль.

– Так ваш констебль першый б мени промеж очей дубынкой б и прыклав! – Курашкин, расчитывавший на изъявления благодарности, а не на выговоры, даже всхлипнул от обиды.

– Well, хорошо, – смягчился Салливан. – Здесь к тебе шиллинг, покупай в себя аппльков!

– Не «аппльков», а яблук, – шмыгнул носом хохол.

– Сержант Уайт, Виндзор-стрит в вашем дивизионе? – спросил Салливан.

– Нет, – сказал Уайт. – Она почти на границе с Сити, но на их стороне.

– Тогда сейчас я поеду к майору Смиту. Думаю, что полиция Сити разрешит нам установить наблюдение за Виндзор-стрит.

* * *

– Вы хотите сдать белье? – спросил мистер Крисмас, оглядывая тощую фигуру пришедшего к нему в прачечную старого ирландца.

– Нет, я хочу забрать белье.

– Но вы не сдавали его мне. Я прекрасно помню, что не помню вас. У меня не было таких клиентов как вы.

– Как это не было! Я Рендл! С Брейди-стрит. У меня была седая борода.

– Мистер Рендл? – Крисмас взглянул на Конроя. – Так это вы! У вас была белая борода и черные кальсоны? Помню, помню. Я вынужден буду взять за ваше белье двойную оплату.

– Что такое! – вскричал Конрой. – Почему я должен платить вдвое больше той цены, которую вы запрашиваете с остальных? Это потому, что я – ирландец?!

– Моей прачке пришлось стирать ваше белье отдельно еще шесть раз! У меня дополнительные расходы на воду, мыло и на саму прачку! Вы сходите к ней, она покажет вам ваши подштанники, какие они даже после шести стирок! Да я должен взять с вас в шесть раз больше!

– Ну и посмотрю, – буркнул Конрой и ушел к прачке в соседнюю комнату.

– Вы видели где-нибудь еще такое! – возмущенно сказал Крисмас вошедшему в прачечную мистеру Ласку, чей слуга приволок два больших тюка с грязным бельем.

– А что такое случилось?

– Да этот ирландец – вы слышали, несколько дней назад они сбежали с Брейди-стрит от полиции? – возмущается, что я беру за его подштанники двойную плату!

– Откуда вы знаете, что это именно он?

– Да такие подштанники встречаются одни на миллион! Можете сами посмотреть на него, он сейчас как раз их разглядывает там, в прачечной.

– Нет, я не хочу на него смотреть. Но его надо немедленно задержать, он может иметь отношение к убийствам!

– Вам виднее, сэр, вы все-таки председатель Комитета бдительности!

Ласк побежал на улицу на угол с Грейт-Гарденс, где всегда торчал полицейский констебль, и привел его в прачечную Крисмаса.

– Вы знаете, мистер Ласк, он уже ушел, так и не заплатив мне, – сообщил Крисмас.

– Куда?

– Вон в ту сторону, – хозяин прачечной показал в сторону Сити.

– Констебль, немедленно догоните его, – закричал Ласк. – Это опасный преступник. Как он выглядел?

– Длинный тощий старикан с крашеной в черное бородой.

Когда Конроя нагнал констебль и схватил за плечо, тот даже не сопротивлялся. Он покорно дал отвести себя в участок на Леман-стрит, где его посадили в камеру.

– Я совсем ни при чем! – успел он сказать, прежде чем дверь закрылась. – И что это за страна такая, где человека, отказывающегося потакать шкуродерам, сажают в камеру!

* * *

Фаберовский приехал в участок к Пинхорну уже под вечер. Даффи, обеспокоенный отсутствием Конроя, сообщил об этом поляку.

– Ну, что у нас нового? – спросил, входя, поляк.

– Да почти ничего, – ответствовал инспектор. – Мистер Ласк сдал нам какого-то ирландца: якобы это тот, что сбежал от Годли. Но мы-то знаем Ласка! То, что этот тип разорялся здесь по поводу своих грязных подштанников из прачечной Крисмаса – да тут даже кошки со смеха помрут. Ирландцы – это по части Особого отдела.

– А где он сейчас? – напряженным голосом спросил Фаберовский и лицо его приобрело выражение каменного истукана из Британского музея.

– Сидит пока в камере, доколе не заберут в суд.

– Я могу на него взглянуть?

– Да запросто. Констебль, покажите этому джентльмену того идиота в камере!

– Вы не одолжите мне ирландца на некоторое время? – спросил у инспектора Фаберовский по возвращении из камеры.

– А нельзя ли мне занять у вас пять фунтов? – вопросом на вопрос ответил Пинхорн. – Совсем поиздержался. За ирландцев получат деньги в Особом отделе, а у меня нет денег даже на поездку в Бат летом.

– Разумеется. Как вы отдадите мне пять фунтов, я верну этого ирландца.

– Констебль, – Пинхорн впервые улыбнулся. – Приведите арестованного. Если хотите, я могу за ту же цену одолжить вам еще кого-нибудь. У меня их много бывает, и если понадобится, я могу сколько угодно вам арестовать.

Получив на руки Конроя, Фаберовский вывел старика из участка и взял за шиворот, как нашкодившего щенка:

– Помнится мне, я говорил вам с Даффи, чтобы вы не совались в эту сторону. Если бы мистер Ласк не был столь ленив и потрудился отвести вас с констеблем в участок на Коммершл-стрит, где сидит инспектор Абберлайн, вы сейчас сидели бы на допросах в Особом отделе.

– Что еще за мистер Ласк?

– Председатель Уайтчеплского комитета бдительности. Крисмас запомнил ваши подштанники, а разве я не говорил вам о том, что настоящий фений должен быть конспиратором во всем, вплоть до своих кальсон?

– Нет, – помотал головой Конрой.

– Ну так говорю вам это сейчас. Крисмас сказал Ласку, а тот констеблю. Кстати, а из вещей Васильева вы ничего не отдавали стирать?

Глава 45

29 сентября, в субботу

Васильев извещает Сандерза о том, что накануне полицейское наблюдение снято и он готов возобновить практику.

Встреча «трех королей»: Фаберовский, Гримбл и Опеншо встречаются на Харли-стрит с Пенелопой. Кроме всего прочего, разговор возникает о теории Бакстера, которую он изложил накануне на дознании. Он говорит, что сообщил о Тамулти коронеру сразу после покупки утреннией газеты 20 сентября, в которой прочитал рапорт о дознании, проходившем накануне. Бакстер тотчас известил об этом Скотланд-Ярд. Скотланд-Ярд весьма заинтересовался этим сообщением. С этого момента у уголовного розыска возникает интерес к Тамулти. Еще раз возникает разговор о причастности Фаберовского к убийствам. Доктор Смит к этому времени знает, что комиссар полиции Уоррен последнее время придерживается мнения, что убийства были совершены тайным (социалистическим) обществом, так как для него это единственное логическое объяснение. Доктор объясняет, что он и сам склоняется к подобному мнению, и, более того, полагает, что одним из главных в этом обществе Фаберовский. Смит логически объясняет свой вывод на основе того, что знает. Для посторонних его рассуждения выглядят бредом, но выводы все как один попадают в точку.

Глава 46

30 сентября, в воскресенье

День близился к концу. Работы не было и одуревший от запаха крепкого дешевого одеколона Васильев встал в дверях цирюльни, чтобы подышать свежим воздухом, а заодно поправить на ремне затупившуюся бритву. Погода была пасмурная и мрачная, улица была затянута туманной дымкой. Шел противный дождь, которому, казалось, никогда не будет конца. На улице показалась фигура с черным блестящим чемоданчиком в руке и в макинтоше, с которого ручьями стекала вода. Дойдя до цирюльни, человек остановился, прочитал вывеску и решительно подошел к двери. Он спросил у Васильева, где хозяин, на что тот на ломаном английском объяснил, что хозяин бреет кого-то. Тогда человек осведомился, не поляк ли он и, получив ответ, что русский, ужасно удивился.

– Как я сочувствую вам! И я не могу понять – что вы здесь делаете?

Человек наклонил курчавую голову с толстыми красными губами и карикатурным носом.

– А вы что делаете здесь? – неприязненно спросил фельдшер, не переставая возить бритвой по ремню.

– Но мы! Наш Бог всюду следит за тем, чтобы нам не жилось слишком хорошо. А если хозяин занят, может быть вы купите у меня несколько товаров, которые необходимейшие…

– Нет, не нужно, – оборвал торговца фельдшер.

– Макассаровое масло Роуленда для волос, – сказал человек, отступая. – Изготовляется уже восемьдесят четыре года и никто мне ни разу не жаловался. Между прочим, это масло не содержит свинца и минеральных составляющих. Может также придавать золотистый цвет волосам, это особенно хорошо для детей и тех, чьи волосы поседели. Все в семейных бутылках различных размеров. Есть стоимостью три шиллинга шесть пенсов, семь шиллингов и десять шиллингов шесть пенсов. И вы хотите сказать, что можете купить где-нибудь дешевле? И такие бывают, но это же откровенные подделки! Может быть, мне все-таки позволите войти?

– Нет, сказал же. Вы грязны, как собака. Только наследите. Не нужно ничего.

– Но у меня много есть! Мексиканский восстановитель для волос. Всего три шиллинга шесть пенсов. Восстанавливает цвет волос и улучшает их рост. И это совсем не подделка. Вот видите: на коробке – название, и такое же название отлито на самой бутылке. Позвольте мне, чтобы поговорить с хозяином. Видите, идет дождь и я мокрый!

– Идите, идите отсюда, нечего тут! – разозлился Васильев.

– Пудра Сандерза для лица или «Цветок Нинон». Шесть пенсов; один шиллинг; два шиллинга шесть пенсов; пять шиллингов. Чистая белая пудра для лица, совершенно такого же приготовления, но бесцветная: шесть пенсов; один шиллинг; два шиллинга шесть пенсов. Не уходите, сэр!

– Идите вон, гнида! – зашипел на коммивояжера Васильев, показывая гнилые зубы.

– Возьмите хоть для себя. «Одонто Роуленда». Зубной порошок. Чистый. Без примесей и без песка. Вы бы могли себе представить такое где-нибудь в Витебске?! Зубной порошок и без песка! Да такое даже градоначальнику и общественному раввину не снилось! Еще есть…

– Я сейчас вас толкну!

Коммивояжер отступил еще дальше и как ни в чем не бывало продолжал:

– Могу предложить также зубной эликсир «Флорилайн». Несколько капель благоухающего «Флорилайна» на влажную зубную щетку произведут восхитительную пену. Разлит в большие бутылки и упакован в элегантные коробки. Стоимость вместе с коробкой два шиллинга шесть пенсов!

Васильев часто задышал, глаза его стали наливаться кровью и слезами.

– Если вы не хотите позаботиться о своих гнилых зубах, тогда давайте избавимся хотя бы от ваших прыщей, которых только с видимой мне стороны я насчитал шестнадцать. У меня есть превосходное средство от прыщей, разработанное доктором Тамулти на основе змеиного жира. Я получаю его прямо у доктора Тамулти и продаю без какой-либо торговой наценки! Всего три шиллинга четыре пенса!

– Тамулти! Тамулти! – завыл Васильев и бросился с бритвой на торговца, который в испуге выронил свой чемоданчик и побежал прочь по лужам.

* * *

В половине десятого вечера Батчелор завез поляка с Владимировым и Шапиро на Сент-Джорджс-уэй в квартиру к Васильеву и Дарье. Конрой с Даффи были уже здесь. Первым делом Артемий Иванович попытался отправить Дарью куда-нибудь подальше, но на этот раз она дала ему яростный отпор.

– Так я вам и пошла! Мне сам Петр Иванович велел во всем за Коленькой следить. Вот я ему и картузик новый купила, и другую одежу. А вам только бы ему, несчастному, вредить. Куда вы дели его одежу, в которой он три недели назад с вами куда-то ездил? Вы хотите опять его обидеть! В прошлый раз после вашего ухода у него припадок был!

От слов Дарьи Васильева скривило. Ему все труднее становилось переносить общество этой шумной и глупой бабы.

– Молчи, женщина! – приказал Артемий Иванович. – Твое дело самовар чистить да пироги печь. Ты напекла ему на ночь? Давай сюда.

– Не получите! – заявила Дарья. – Вы опять их сами съедите.

– Брысь, дура набитая! У нас тут дело келейное, не для таких тупых мозгов. Ступай лучше в свою комнату и не мешайся под ногами.

Взбешенная Дарья ушла и по указанию Владимирова Хая Шапиро сразу же уселась рядом с Васильевым.

Фаберовский достал привезенный с собой план Лондона и придавил его к столу затейливо отлитыми бронзовыми грузиками. Артемий Иванович извлек бутылку мутной жидкости и водрузил ее на стол.

– Что это? – спросил поляк.

– Настойка на изюме и иных невинных ягодах. Нет питья лучше воды, как перегонишь ее на изюме.

Опустошив рюмку, Артемий Иванович подхватил болтавшееся на шнурке пенсне и, насадив его на нос, склонился над планом.

Разработка плана с заменой женщины на мужчину. Это Тамулти. Васильев согласен.

– Местом действия сегодня будет известный вам радикальный клуб на Бернер-стрит, – Фаберовский ткнул пальцем в карту. – Собрание в нем начинается в девять, но это слишком рано. Самое удобное для нас время – вскоре после полуночи, пока социалисты не разошлись. Уже через четверть часа мистеру Гурину и Даффи надлежит взять кэб и отправиться на место. Мистер Гурин пойдет в клуб, а Даффи подцепит какую-нибудь проститутку. Это должна быть не еврейка и не ирландка, и уж во всяком случае женщина, не имеющая никакого отношения к клубу. Гурин все время будет находиться в клубе, и к нему надлежит обращаться при возникновении любых осложнений. Только он имеет право менять план действия и принимать решения.

Артемий Иванович важно хмыкнул и поправил галстучную петлю у себя на шее:

– Вы мне обещали инструкцию на десяти листах.

– К полуночи Даффи должен вместе с жертвой находиться уже около клуба, – Фаберовский постучал пальцем по карте, призывая всех к вниманию.

– А вы где будете? – спросил Владимиров.

– Я буду дома вместе с Батчелором и запряженным экипажем наготове. На всякий случай. Теперь о Николае. В начале двенадцатого он вместе с Конроем должен будет отправиться к омнибусному вокзалу у «Слона и Замка». Здесь они найдут омнибус линии «Кингсланд» – он окрашен в зеленый цвет, – и на нем переедут Лондонский мост. У вокзала Ливерпуль-стрит их будет ждать пани Шапиро.

– Вы, пан Фаберовский, говорили, что я повезу нож.

– Да, ради безопасности он до прихода на Бернер-стрит будет находиться у тебя. Пан Артемий!

Владимиров извлек из дарьиного буфета нож и протянул его еврейке.

– Затем вы трое идете с вокзала на Олдгейте, где садитесь на конку Попларской линии Северной Столичной конно-железной компании – вагон желтого цвета, – и едете до Бернер-стрит. Учтите, что последний вагон отправляется в полночь.

– А если мы опоздаем на конку? – спросил Васильев. – Все отменится?

– Половина зубов у тебя отменится, – заявил разгоряченный изюмовкой Владимиров.

– Если вы опоздаете на конку, – сказал поляк, – то пойдете до Бернер-стрит пешком. Но учтите, на улицах в Уайтчепле полно не только полицейских патрулей, но и ищеек в штатском. К полуночи у клуба Ивана уже должен дожидаться Даффи с женщиной.

– Он не знает, какую мне хочется, – закапризничал Васильев.

– А какую тебе хочется? – насупился Артемий Иванович. – Тебе-то какая разница? Режь тебе и режь.

– А вам, Артемий Иванович, есть разница – что кушать: пулярку или овсяную кашу?

– Эвона, чучело огородное! Еда – дело серьезное, а для тебя в нашем деле одна забава.

– Не скажите-с, Артемий Иванович. Всю душу вкладываю-с!

– Перестаньте! – рявкнул Фаберовский. – С ума сошли! Нашли о чем торговаться! Хоть бы какая досталась, и то хорошо! Вся полиция на головах стоит.

– Вы мне позвольте самому-с, у меня лучше получится…

– Заткнись! Резать будешь ту, которую приведет Даффи, и прямо во дворе клуба. Во-первых, со двора, как утверждает Гурин, на днях съехал хозяин каретной мастерской мистер Датфилд, во-вторых, пока идет собрание, едва ли кто покинет клуб.

– Их там ждет угощение и песни, – заметил Артемий Иванович.

– Когда все произойдет, Даффи напишет на стене мелом – вот, держи, – надпись: «Русские нигилисты не размениваются на пустяки». Тем же почерком, что и письмо. Даффи, ты отправил письмо?

– Да, босс, еще позавчера, в четверг.

– Но ведь оно должно было быть написано и отправлено еще во вторник! – Фаберовский скрипнул зубами.

– Я не успел.

– Чем ты занимался? Какие у тебя могли быть дела?

– Я писал, – меланхолично ответил Даффи.

– Писал!!! Диккенс хренов!

На крик Фаберовского из комнаты выглянула Дарья, но, увидев Васильева рядом с Шапиро, покрылась пятнами гнева и, гордо хлопнув дверью, удалилась. Из спальни возмущенно застрекотала швейная машина.

– Ну что вы ругаетесь! – примиряюще проговорил Артемий Иванович, поглаживая полупустую бутылку, словно то было плечо миссис Эстер Смит. – Вместе такое дело делаем, как бы это сказать, значительное… Николай, тут еще немного осталось, выпьем за успех сегодняшнего предприятия!

– Вы, как свинья последняя, вылакали полбутылки, – сказала Шапиро Владимирову. – А мы даже горло не промочили.

Глядя на Артемия Ивановича с разгоревшимся на щеках румянцем и нетвердыми движениями рук, Фаберовский почувствовал, как в душу к нему холодной змеей скользнуло смутное предчувствие, что идеально организованного и исполненного убийства не состоится и на этот раз.

– Уходить от клуба лучше, выйдя на Кристиан-стрит и по ней через арку под железной дорогой в сторону Доков до Кейбл-стрит, – сказал он обреченно. – Давайте сверим часы.

Все достали часы, кроме Конроя, у которого их никогда не было, и Артемия Ивановича, который усердно захлопал себя по карманам.

– Да у меня же часов нет! – фальшиво спохватился он. – Где мои часы!

– Цепочка есть?

– Да, вот на жилетке. – Артемий Иванович продемонстрировал Фаберовскому цепочку.

– На конце ее должны быть часы, – наставительно поднял вверх указательный палец поляк.

– Но их там нет!

– Тогда зачем пан ищет часы в карманах? Насколько я заметил, их нет на цепочке уже больше месяца.

– Как же мне быть? – двумя пальцами держа осиротевший конец цепочки спросил Артемий Иванович.

– Я дам пану свои. Вот, держите. Сейчас без десяти десять. Ну, с Богом, ребята!

– Чисто Суворов! – пристегивая часы, умильно произнес Артемий Иванович.

– Суворов – душитель свободы! – выкрикнул поляк, темнея лицом. – Мы в Польше помним, как он взял Варшаву, когда Костюшко поднял восстание, а суворовские чудо-богатыри устроили резню в предместьях, вспарывая женщинам животы, словно наш Урод! Я у пана сейчас часы отберу обратно!

– Наполеон, Баторий, Ян Собеский, Лжедмитрий! Настоящая Марина Мнишек! Сегодня мне без часов нельзя, – бормотал Артемий Иванович, пятясь к двери и придерживая часы рукой. – Господи Иисусе Христе, припадаю Твоей благости: помози мне, грешному, сие дело, мною начинаемо, о Тебе Самом свершити, во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Артемий Иванович схватил свой котелок, висевший на вешалке рядом со шляпой молодого ирландца и новым парусиновым картузом, купленным Дарьей для своего Коленьки, и исчез за дверью.

– Amen! – благословляя, перекрестил его вслед поляк. – И главное, пан Артемий: когда все сделаете, немедленно ко мне на Эбби-роуд.

* * *

К одиннадцати вечера Артемий Иванович приехал в клуб на Бернер-стрит. Сильный ветер гнал мусор по улицам, синюшно-свинцовые тучи лежали прямо на крышах и готовы были вот-вот разразиться ливнем. Из окон клуба, освещенных зловещим зеленоватым светом тусклых газовых светильников, еле мерцающих в клубах табачного дыма, доносилось жуткое гудение голосов, от знакомых интонаций которых у Артемия Ивановича заломило зубы. Около здания школы стоял человек в пальто с поднятым воротником и подозрительно смотрел на него. Владимиров подошел к нему ближе и спросил:

– А доктор Тамулти, который здесь обычно стоит – он что, заболел? Или вы теперь картинки продаете?

Человек ничего не ответил, потому что не знал русского языка. Оказалось, что французского языка он тоже не знал. А английского языка не знал уже Артемий Иванович.

Поняв, что от человека ничего не добиться, Владимиров тяжело вздохнул и вошел через плетеную калитку в воротах в кромешный мрак двора, по стенке добрался до двери и на ощупь открыл ее.

– Товарищ Гурин опаздывает на диспут? – спросила мадам Дымшиц, выглядывая из кухни. – Доклад товарища Шабсельса уже кончился.

– А где он сам?

– Уже ушел. Вас не дождался. Подите лучше сюда. Мы решаем вопрос за необходимость социализма промеж евреев, а такие вопросы при сухом горле не решить. Вот вам бутыль, отнесите ее наверх. Вы тут единственный сильный мужчина, а то у Гиллемана не то что бутылка, у него не поднимается даже такое, о чем я вам не могу сказать, чего оно.

Артемий Иванович бережно принял в свои объятия бутыль и пошел наверх. На площадке перед дверью он тайком вынул пробку и продегустировал содержимое, оказавшееся обычной изюмной сивухой, еще более скверной, чем та, что была в его прошлое посещение клуба.

Появление Владимирова в зале было встречено радостными воплями мужчин и бурными аплодисментами женской части собравшегося общества.

– Товарищи, товарищи! – постучал кулаком по столу Адлер, пытаясь призвать всех к порядку. – Не для того мы основали наш образовательный клуб, чтобы предаваться беспробудному пьянству. Неужели эта бутыль милее вам социализма среди наших собратьев?

– Социализм от вас не уйдет! – крикнул из угла анархист Захаров, с которым Артемий Иванович познакомился незадолго до того, как лишился драгоценной коллекции картинок. – А вот бутыли мы можем не увидеть! Или я плохо знаю нашего брата русского революционера!

Захаров протолкался к Владимирову и приветственно хлопнул его по плечу.

– Мы здесь с Курашкиным уже давно тоскуем, – сообщил анархист.

– Мы думалы, поговорят воны трохи про свий социализм и охолонуть, – подхватил Курашкин. – Но Козебродский с Адлером с самого почала подрались с сусидом, паном Канторичем, из-за роботы по субботам, и ввечери як почалы говорыты, и говорять, и говорять…

– Вы тоже много говорите, товарищ Тарас, – вмешалась в разговор мадам Дымшиц. – Принесите с кухни кружки.

– О мадам Дымшиц, вы така приваблива жинка, – сказал Курашкин. – Вам не можна видказаты.

– Ты к мадам Дымшиц не подходи! – набросился на Курашкина Гиллеман. – Сперва купи у ее мужа двадцать колец, как я! Социализм еще не наступил, чтобы все общее.

– Та й поди к бису! – отмахнулся Тарас.

– А ты, Ханна, освободи-ка для кружек место! – продолжала распоряжаться мадам Дымшиц, указав юной Мандельбойн на стол толстым пальцем. – Идите с ней, товарищ Гурин. Ох, Ханна, эти мужчины со своего социализьму готовы вовсе сдохнуть… Уже и водки не пьют!

– Вы, Анечка, живете по прежнему одна? – спросил Артемий Иванович, оказавшись рядом с Мандельбойн. – Так и не думали о моем предложении?

– Вы опять за свое! – возмутилась еврейка. – Морис, Морис! Он опять говорит мне гадости!

Адлер тут же оставил председательское место и в гневе протиснулся к столу.

– Давайте выпьем за вашу невесту, – сказал ему Владимиров, протягивая Адлеру полную кружку и прикладываясь к своей.

– Товарищи, товарищи, прекратите! – бросился к оскорбленному жениху Козебродский. – Морис, разве ты не видишь, он просто пьян! Кто-нибудь, отведите его на стул!

Курашкин вместе с Захаровым подхватили брыкавшегося Владимирова и поволокли к стулу неподалеку от двери.

– Не связывайся с этими жидами, товарищ Артемий, – посоветовал Захаров, усаживаясь с ним рядом. – Что хорошего может быть в еврейках?

– А то правда, що ваше призвыще Гурин, товарыш Артемый? – спросил Курашкин, подсаживаясь с другой стороны.

– Это фамилия такая старинная, Гурин, – недовольно сказал Артемий Иванович. – И чего ты, Тарас, меня все время выспрашиваешь? Может, ты меня еще и об ирландцах спросишь? И об Уроде, который баб тут у вас потрошит?

– От-от, про ирландцив. Придут воны сюды чи ни?

– Еще как придут! – сказал Артемий Иванович, отпихивая от себя хохла. – Всем вам сегодня просраться дадут!

– И я о том же, – засуетился Курашкин. – Мени треба до витру.

Он засеменил к двери, с опаской озираясь на Владимирова, выскользнул из зала и сбежал вниз. Выскочив на темную пустую улицу, под проливным дождем он подбежал к зданию школы, оглянулся на спящего в окне своей фруктовой лавке Пакера и условным стуком постучал в дверь. Она бесшумно открылась и человек, у которого Артемий Иванович полчаса назад спрашивал про Тамулти и картинки, впустил Курашкина внутрь.

В пустом классе находилось еще два человека. Один из них стоял в простенке окон и тайком наблюдал за противоположной стороной улице. Второй сидел на школьной скамейке и рукоятью полицейского револьвера колол орехи.

– Сержант Вайт, я дизнався! – прошептал Курашкин и шип его эхом разнесся по гулкому зданию. – Сьегодни придут два ирландця, я думаю фении.

– Тут мы их и возьмем, – сказал впустивший его человек.

– А вы скажете инспектору Салливану, що це я их туды заманил? – заискивающе спросил Тарас.

– Я не могу прямо относится к офицерам Особого отдела. Но я укажу в рапорте вашу фамилию, мистер Курашкин.

– Це не звычайно добре, – вздохнул Курашкин. – Но сержант Вайт, може вы йому прыватным письмом напышите?

– Идите обратно, идите, а то вас могут заподозрить, – сказал сержант Уайт и выпустил Тараса под проливной дождь. Пятую ночь он с двумя констеблями в штатском дежурил в проклятой школе, наблюдая за клубом, и ужасно боялся, что все их сидение может пойти насмарку, а они за все свои труды получат вместо благодарности нагоняй.

Курашкин еще раз вздохнул и побрел обратно в клуб. Еще не войдя во двор, он уже знал, что в клубе творится что-то невообразимое. Из распахнутых окон несся женский визг, какие-то еврейские причитания и забористая брань Владимирова.

Артемий Иванович стоял на столе посреди зала, облапив одной рукой верещавшую Ханну Мандельбойн, а другой отмахивался стулом от наседавших на него со всех сторон социалистов.

– Да как вы могли себе такое позволить по отношению к моей невесте! – захлебывался Адлер, подпрыгивая и пытаясь ухватить Артемия Ивановича за брюшко.

Стул съездил ему по спине и Адлер упал на пол. Козебродский с Гиллеманом ухватили его за ноги и отвезли подальше от бушевавшего Владимирова.

– Это еще что! – сказал Артемий Иванович, переводя дух. – Подумаешь, оскорбились! Я тут был в Тауэре, так там у них была волынка так волынка!

Движимый ревностью и нежеланием пускать противного русского в жаркую постель мадам Дымшиц, Гиллеман взял пустую бутылку и отправился на четвереньках в обход, надеясь незаметно оказаться за спиной Владимирова и нанести ему решающий удар. Однако Артемий Иванович, хоть и был пьян от самогона и близости к нему юной Ханны Мандельбойн, бдительности не потерял. Он потерял только верность удара и потому от его стула рухнул не коварный социалист, а мирный Курашкин, только что вошедший в дверь и не успевший наклониться. Гиллеман же, подвывая от страха, шмыгнул за спины товарищей.

– Товарищ Гурин, перестаньте, – стала издалека упрашивать Артемия Ивановича мадам Дымшиц. – Сейчас придет мой муж, а он не любит, когда махают его стулами.

– Зато он любит, когда на его месте спит эта крыса Гиллеман! – ответствовал Артемий Иванович.

– Может быть вы хотите, чтобы я дала вам самогон? – спросила мадам Дымшиц и покачала на руках, словно младенца, наполовину опустошенную бутыль.

– С вашего самогона только голова болит.

– Ой-ой, но почему болит?! – удивилась мадам Дымшиц. – Мой муж за него прощает мне даже Гиллемана!

– Я его убью, – очнулся вдруг Морис Адлер и сел, потирая ушибленное место.

– Немедленно уходите, – сквозь зубы прошипел Козебродский. – Вам не место в нашем клубе!

– Это почему же не место?! – возмутился Артемий Иванович. – Я несу в вашу заскорузлую среду научные представления о половой и брачной жизни, если они, конечно, понадобятся вам в вашем социализме. Ну что вы знаете, что вы видели? Вот ты, Гиллеман, ты хотел ударить меня бутылкой по голове. А видел ли ты в своей жизни что-нибудь, кроме пьяной задницы мадам Дымшиц? А ты, Козебродский, что видел? Ты не видел даже этого! А ты, Захаров? Вот ты анархист, а тоже ничего не видел!

– Я не останусь здесь больше не минуты с этим извращенцем! – заявила Мандельбойн своему жениху. – Я ухожу!

– Это я-то извращенец? – переспросил Владимиров. – Хотите, я познакомлю вас с нашим Уродом? Вот он извращенец, так извращенец! Он как раз через четверть часа должен сюда подойти.

– Нет-нет, – заволновались социалисты. – Нам надо идти. Уже поздно, по улицам ходят лихие люди.

– Морис, я опоздаю на последний поезд! – с вызовом сказала Мандельбойн. – Сегодня вечером из Амэрики приехал господин Энгельс, он и так будет ругать меня.

– Да-да, Ханна, я провожу тебя до Олдгейта, – ответил Адлер, поднимаясь на ноги.

Социалисты засобирались, стали надевать пальто и макинтоши. Только некоторые из них, самые стойкие, остались дальше петь песни.

– Я с вами, – сказал Артемий Иванович. – Я тоже не останусь.

И он устремился вслед за уходящими социалистами. Когда он выходил под дождь, из окон клуба раздалось пение, Владимиров прислушался и даже разобрал слова:

Ревела буря, гром гремел, Во мраке молнии сверкали…

«Вот ведь: жиды, а поют русские песни», – подумалось ему.

Подняв воротники, чтобы хоть как-то защититься от пронизывающего ветра, бьющего дождевыми струями по лицам, социалисты гурьбой двинулись к Коммершл-роуд. Артемий Иванович огляделся, полагая увидеть Васильева или хотя бы Даффи с предназначенной Уроду жертвой. Но им было еще рано, встреча должна была произойти только через четверть часа, поэтому Артемий Иванович с легким сердцем присоединился к социалистам в уверенности, что дело с Тамулти и без его участия пройдет как по маслу.

Они вышли на Коммершл-роуд и пошли прямо посреди улицы по рельсам конки, так как деловая жизнь в Уайтчепле уже замирала и навстречу им попадались только припозднившиеся телеги. Наличие Артемия Ивановича сильно смущало социалистов и они шли необычно тихо, погруженные каждый в свою думу. Адлер свирепо сверкал глазами на Владимирова, норовя, тем не менее, держатся так, чтобы между ним и этим диким русским все время находилась его невеста. Мандельбойн не замечала этого, она шла и переживала случившееся в клубе. С одной стороны ей было, конечно, ужасно стыдно от того, что всем ее товарищам было дозволено взглянуть на самое сокровенное, на то, на что даже Адлеру еще не позволялось взглянуть. С другой стороны, какой-то греховный и непонятный восторг охватывал ее от воспоминаний о том, как все в клубе в тот момент покраснели и как совсем по иному, каким-то тайным вожделением теперь горят глаза мужчин, когда они встречаются с ней взглядом. Артемию Ивановичу тоже было стыдно за тот пьяный дебош, что он учинил в клубе.

– Вы уж меня извините, – сказал он Ханне, когда все вышли на Уайтчепл-роуд. – Я ведь ничего страшного не сделал. Вот мог бы вас задержать, пока Урод не придет, и завтра бы о вас, а не о какой-нибудь проститутке писали бы в газетах: «Найдена с обернутыми вокруг шеи кишками». А так я даже никаких надругательств не совершал. Ну, вот еще за попку разве ущипнул, так с кем из мужиков не бывает… Уж так хотелось, рука просто сама потянулась…

– Вы опять? – грозно спросил Адлер и спрятался за Мандельбойн.

Артемий Иванович совсем погрустнел.

– Ну хотите, я вас поцелую? – спросил он.

– Этого еще не хватало! – вспыхнула Мандельбойн и с вызовом взяла жениха под руку.

Дойдя до станции Олдгейт, социалисты стали расходиться кто куда. Ханна с Адлером подошла к кассе подземки, он купил ей билет и она, отдав его кондуктору, сбежала вниз на платформу, где уже готовился нырнуть в темную дыру туннеля маленький оливковый паровозик.

– Вы… вы… вы просто мерзавец! – сказал осмелевший Адлер, вернувшись к Артемию Ивановичу. – Вы оскорбили меня и мою невесту. – Вы просто негодяй!

– Да тьфу на тебя! – плюнул в сторону социалиста Владимиров и гордо пошел в сторону трактира, вывеска которого изображала три бочки.

* * *

Пока Артемий Иванович бедокурил в клубе, Даффи укрылся от надвигающейся бури в кабаке под вывеской.

Дверь распахнулась и в трактир ввалились несколько чернорабочих, похохатывая и стряхивая со своих шляп воду. Даффи представил, как на улице ураганный ветер хлещет по лицам струями дождя, и передернул плечами.

Его пугал потоп, творящийся на улице.

Даффи допил свое пиво и взглянул на часы. До назначенной встречи с Васильевым оставалось еще более часа и он решил подыскать пока суть да дело для него жертву, а заодно поразвлечься с ней, благо есть время. Старый ирландец не одобрял увлечения своего молодого товарища юной Мэгги Марч во время их жительства на Брейди-стрит, считая это негодным для настоящего конспиратора, поэтому после поселения на Виндзор-стрит Даффи вынужден был путаться со шлюхами.

Ветер слегка поутих и дождь уже не казался столь сильным. Ирландец вышел на Коммершл-роуд и сразу же увидел одинокую женщину с болезненным лицом, которая показалась ему похожей на француженку. Чтобы убедиться в этом, он окликнул ее по-французски, назвав довольно неприличным словом. Женщина обернулась и ее осунувшееся лицо озарилось восторженной улыбкой.

– Вы француз, мсье? – с надеждой спросила она.

– Нет, мадам, я ирландец, но живу в Париже и сразу почувствовал в вас настоящую женщину.

– Это правда? – спросила француженка, подходя к нему. – Жанну де Грассе еще никто не называл здесь настоящей женщиной. Даже шлюхой меня зовут не по-французски, а на этом мерзком языке.

– По настоящему любовью могут заниматься только француженки. Англичанки держат себя как бревно, их интересуют только пиво, которое они купят на вырученные деньги.

– Мсье хочет настоящей любви? – спросила де Грассе, кокетливо стреляя синими глазами.

– Кто же не хочет настоящей любви, – сказал Даффи. – Особенно с такой женщиной, как вы.

– Тогда пошли во двор, – де Грассе взяла его своей горячей рукой за руку и увлекла за собой в темную дыру подворотни.

Де Грассе действительно оказалась необычно пылкой для проститутки или на нее так возбуждающе подействовала французская речь ирландца, но в самый момент она издала вдруг громкий и сладострастный стон, отчего одно из окон распахнулась и высунувшаяся из него женщина в кружевном чепце выплеснула на любовников ночной горшок и, проворчав «Хоть бы тебя выпотрошил этот дьявол!», скрылась обратно.

Одергивая одежды и ругаясь, они покинули негостеприимный двор и Даффи повел ее в трактир «Улей» на углу с Фэрклаф-стрит, чтобы слегка обсушиться и согреться кружечкой пива.

– Ты такая горячая, – сказал Даффи, заказывая пива. – Я такого от шлюхи не ожидал.

– У меня жар, петушок, – ответила де Грассе. – Я больна, мне надо в больницу, но я должна зарабатывать деньги. В ночлежке меня сегодня выгнали вон, потому что я не могла заплатить за кровать.

Они недолго наслаждались покоем. На двери звякнул колокольчик и на пороге возникла высокая фигура доктора Тамулти, с пышных усов которого свисали капли воды.

– Как, это вы?! – удивился доктор, глядя на Даффи. – Но что вы делаете здесь в такую отвратительную ночь и так поздно? И как вам не противно сидеть в обществе развратной женщины и за свой счет наполнять этот сосуд зла пивом!

– Опять этот полоумный Тамулти! – простонала де Грассе. – Как же он всем нам тут надоел со своими проповедями! Пойдем отсюда, петушок.

Даффи встал и они направились к двери, около которой де Грассе остановилась и, повернувшись вполоборота к Тамулти, бросила через плечо:

– А вас, доктор, мы когда-нибудь все вместе затащим в подворотню и изнасилуем до смерти.

Приближалось время встречи с Васильевым и из «Улея» Даффи не спеша повел свою даму в сторону Бернер-стрит. Их нагнал дежурный констебль в плаще-пелерине. Поравнявшись с парочкой, он умерил свой шаг и пошел рядом, пристально вглядываясь в лица молодого ирландца и француженки. Де Грассе не выдержала и показала полицейскому язык. Констебль улыбнулся, его подкованные ботинки бойче зацокали по булыжнику и у фонаря на углу у школы он свернул на Бернер-стрит. Дойдя до того же фонаря, Даффи осмотрелся. В окне фруктовой лавки между пивной и клубом дремал ее хозяин, убаюканный мерным шумом дождя, и, не увидев Васильева, ирландец зашел вместе с де Грассе в пивную.

Добравшись до столика, де Грассе села и тут же уронила голову на руки. Даффи подошел к стойке и заказал ей пива.

– На вот, Жанна, выпей за мое здоровье, – сказал он. – Может быть, полегчает.

Она подняла голову и посмотрела на него воспаленными глазами.

– Ты второй мужчина в моей жизни, который отнесся ко мне по-человечески.

– Да, милочка, второй и последний, – сказал Даффи, присаживаясь рядом. – Недолго тебе осталось страдать. А кто был первым?

– Какой-то поляк, частный детектив, настоящий джентльмен, хоть и в очках. Я не помню его фамилии, очень смешная и похожая на французское слово «фабрика».

– Я знаю одну такую фамилию: Фаберовский, – усмехнулся Даффи.

– Да-да, это он, – обрадовалась де Грассе.

Тут уже Даффи стало не до смеха. Подцепить в качестве жертвы Васильеву знакомую Фаберовского означало полный крах всего сегодняшнего предприятия. А где сейчас взять еще одну?

– Это было этой весной, я работала у мадам Шапиро, – стала рассказывать француженка, которой кружка пива прибавила сил. – Он был такой щедрый, этот мсье Фаберовский. У него была только одна странность – он не захотел переспать со мной, а пожелал тайно сфотографировать, как его друг мсье Рейвнскрофт будет заниматься со мной любовью.

– Ну вот что, Жанна, – сказал Даффи. – Я дам тебе два шиллинга, но не просто так. Сегодня же, как только откроется лазарет, ты пойдешь туда и будешь лечиться. И будь внимательна. Не попадись в руки дьявольскому убийце, который выпотрошил несколько твоих подруг. Ты легко его узнаешь. Он не англичанин, у него бледное прыщавое лицо и гнилые зубы, он крепок и имеет светлые усы.

– Я знаю его, – сказала де Грассе, принимая деньги. – Это Кожаный Фартук, который нас шантажирует.

– Иди-иди, – Даффи подтолкнул ее к дверям. – А то будет поздно.

Он взглянул на часы. Была уже половина первого. Ливень кончился и теперь моросил мелкий дождь, повиснув в воздухе полупрозрачной пеленой. Мэтью Пакер закончил торговлю и теперь закрывал ставни на окне своей лавки. Даффи проводил де Грассе за угол и пошел обратно. Пакер уже ушел в дом, зато на углу под фонарем рядом со школой ирландец увидел Длинную Лиз вместе с ее незадачливым ухажером. Он все также зажимал под мышкой пакет в уже размокшей газете, но гордый котелок молодого человека размяк, поля свисали на затылок и спереди, делая похожим шляпу на охотничий шлем с двумя козырьками. Длинная Лиз продолжала держать в руках пакет с мятными лепешками, который Даффи подарил ей в «Гербе каменщика», а на ее жакете появился красный цветок, которого в трактире еще не было.

Даффи бросил взгляд вдоль Бернер-стрит. Васильев все еще не появлялся. Тут молодой ирландец заметил выходившего из-за угла констебля, которого они с де Грассе видели полчаса назад, и поспешил вернуться в пивную, чтобы дождаться фельдшера.

* * *

К полуночи, особенно после ухода Артемия Ивановича, Тарас Курашкин совсем потерял надежду дождаться ирландцев. Подождав еще полчаса, он распрощался с социалистами и отправился домой. Внизу он столкнулся с возвращавшимся Адлером, который все еще пыхтел от возмущения после испорченного вечера и неслыханного оскорбления, нанесенного его невесте.

– Чи товарыш Гурин сьогодни бильше не придет? – спросил у него Курашкин.

– Этот хам больше никогда не придет, – ответил Адлер с таким видом, словно он только что зарезал Артемия Ивановича ножом для ритуального убоя скота, и стыдливо прикрыл след от плевка Владимирова у себя на шляпе.

– Ну, от! – с досадой ударил Курашкин кулаком себе по ладони и решительно направился к школе.

– Геть звидсыда! – махнул он рукой Длинной Лиз и ее кавалеру и те, недоуменно озираясь на него, пошли прочь.

Курашкин убедился, что ставни на окне фруктовой лавки Мэттью Пакера уже закрыты, и застучал в дверь.

– Ну что там? – спросил один из переодетых в штатское сыщиков.

– Не буде сьогодни ирландцив, – обиженно сказал Курашкин. – Обманул меня, кацап поганый! Где сержант Вайт?

– Сержант Уайт пошел проверять засаду на Виндзор-стрит.

– Ну, тоди вы як хотиты, а я пишов спаты.

– Ну иди, – сказал сыщик. – А мы тоже тогда тут на скамейках поспим. А то уже пятую ночь как проклятые.

Дверь за Курашкиным закрылась и он поплелся домой. На углу с Коммершл-роуд он столкнулся с доктором Тамулти, который сразу узнал его.

– Вы не видели тут молодого ирландца, которого тот толстый русский джентльмен приводил в клуб к социалистам? – спросил Тамулти.

Но Курашкин не понял его и, больше не глядя на доктора, пошел прочь.

Тамулти потоптался на углу под фонарем, но решил не навязываться. В сторону Коммершл-роуд улица была пуста, а в противоположной стороне у ворот во двор Датфилда он заметил огонек папироски – кто-то из членов клуба вышел подышать воздухом. Связываться с социалистами доктору не хотелось и он заглянул в пивную в надежде найти здесь объект для своего влечения. И на тебе! Он увидел здесь как раз того молодого ирландца, о котором он только что справлялся!

– Как вы правильно сделали, молодой человек, что прогнали от себя эту шлюху, – Тамулти подсел к Даффи и велел трактирщику принести ему пива.

Даффи с ненавистью взглянул на доктора. Жалко, подумал он, что нельзя вместо де Грассе подсунуть Уроду этого усатого негодяя.

– У вас взгляд настоящего мужчины, мой молодой ирландский друг, – сказал американец. – Мне грустно, что вы сидите здесь в одиночестве. Могу предложить вам сходить ко мне в гости, я покажу вам изумительную коллекцию изображений, которую я собирал с самого детства, с тех самых пор, как еще мальчишкой торговал ими на канале в Рочестере.

– Не сейчас, – сказал Даффи, чтобы отвязаться от назойливого доктора. – Позже. Я подумаю.

– Ну подумайте, – согласился Тамулти. – А я пока покурю.

Он достал глиняную трубку, набил ее табаком и вышел на улицу. Вернулся он минут через десять.

– Что я видел! – сказал он возбужденно. – Там схватились супруги. Он требовал от жены объяснений, откуда она взяла пакет с ароматными лепешками, а она отвечала, что ей подарил его в трактире один джентльмен. Тогда он повалил жену на землю, она даже вскрикнула несколько раз. И тут я увидел человека, идущего со стороны Коммершл-роуд. Какой-то еврей, похожий на актера из провинциального театра. Увидев драку, он перешел на другую сторону улицы. Муж заметил его да как закричит: «Ну что ты уставился, жидовская рожа?!» Прохожий его испугался, да тут еще меня заметил и как припустит! Так до конца улицы и пробежал, ни разу даже не оглянувшись. Разве это мужчина? Не удивлюсь, если узнаю, что он несся без остановки до самой железной дороги. Ну что, вы пойдете со мной?

– Пойду, – неожиданно согласился Даффи. – Но если у вас на уме какая-нибудь пакость, то вы пожалеете, что пригласили меня. Только мне сперва надо зайти в клуб, предупредить товарищей.

Американец согласно кивнул и они направились к клубу.

– О черт! – выругался Тамулти, споткнувшись обо что-то позади ворот, когда попытался вдоль стенки добраться в темноте до дверей клуба.

– Что там? – спросил Даффи, пролезая в калитку.

– Тут кто-то лежит, – ответил Тамулти. – Когда я был в клубе вместе с вами, здесь лежала жена управляющего. Сейчас я зажгу спичку.

Он чиркнул спичку и в мгновенной вспышке пламени, тут же задутой ветром, они увидели тело женщины, лежавшей вдоль стены головой к воротам.

– Надо убрать эту дрянь с дороги, – сказал Тамулти, беря тело за плечи. – А то когда пойдем обратно, опять споткнемся.

И тут американец вдруг стал отчаянно ругаться.

– В чем дело? – удивился Даффи.

– Она вся в чем-то липком, – сказал Тамулти и опять чиркнул спичкой. – Да это же кровь! Это та женщина, которую бил ее благоверный супруг! Из ревности он перерезал ей горло, а теперь скажут на нас. Надо бежать отсюда, пока нас никто не видел. У меня дома можно умыться.

И тут он услышал грохот колес подъезжающей тележки.

– Быстрее прячемся во дворе, – шепнул Даффи и они, не разбирая дороги, умчались в темноту.

Леви Дымшиц возвращался домой с Уэстоу-Хиллской ярмарки в Сиднеме, чтобы оставить товары у жены и отвести своего пони в конюшню в Джордж-ярде на Ганторп-стрит. Он потянул за вожжи и лошадка послушно повернула в знакомый двор. Однако не успела тележка Дымшица миновать раскрытые настежь ворота, как пони всхрапнул и прянул назад. Дымшиц едва не свалился на мостовую. То, чего испугалась лошадь, было большой темной массой справа у стены почти сразу же за воротами, похожей на кучу грязи. Он попытался понудить пони идти дальше, но животное упрямилось. Дымшиц вгляделся в темноту и потыкал в кучу кнутовищем. Сомнения в том, что это именно куча грязи, заставили его спрыгнуть с тележки. Даффи с Тамулти слышали, как он безуспешно чиркал спичкой.

– Пьяная тварь, – пробормотал Дымшиц по-еврейски, видимо ни на секунду более не сомневаясь, что это его жена, и вошел в клуб, чтобы позвать кого-нибудь помочь. – Надо перенести ее в дом.

Воспользовавшись моментом, Тамулти бросился к воротам и исчез. Замешкавшийся Даффи услышал из клуба голос благоверной супруги управляющего, когда тот стал подниматься по ступенькам в клуб, и не решился последовать примеру американца.

– Где ты шлялся так долго? – мадам Дымшиц, разъяренная неповоротливостью слуги, опрокинувшего тарелку с фаршированными гусиными шейками, была рада, что можно сорвать злость еще на ком-нибудь.

– Разве это не ты там лежишь у ворот?! – искренне удивился Дымшиц.

– Я?! Да в своем ли ты уме? Я кормлю всех этих оболтусов, у меня нет времени даже прилечь!

– А кто же тогда валяется там снаружи? – еще больше поразился Дымшиц.

– А мне почем знать! Пойди да посмотри.

– Боязно как-то, – сказал Дымшиц. – Любезный, – обратился он к заспанному Гиллеману, вышедшему из комнаты в поисках съедобного. – Поднимись в клуб, попроси кого-нибудь спуститься. Здесь у ворот лежит тело.

– Нашло место, где лежать, – сказал куривший на лестнице социалист.

– Пойдемте, посмотрим, что можно с ним сделать, чтобы оно не лежало, – сказал Дымшиц.

– Известно что! – вмешалась разозленная мадам Дымшиц. – Поднять его да выкинуть.

Дымшиц и его товарищ, взяв свечу, пошли во двор.

– Ну что? – спросил Гиллеман, высовываясь из двери.

– Дамочке перерезали горло. Наверное, это дело рук все того же убийцы, – ответствовал Дымшиц, наклоняясь над телом. – Пойди, скажи остальным.

Гиллеман побежал наверх по лестнице, а Дымшиц и социалист, горящие желанием похвастаться своей находкой, вышли на пустынную улицу. Окно фруктовой лавки в соседнем доме было уже закрыто.

– Ну надо же! – горестно всплеснул руками Дымшиц. – Здесь обычно торчит зеленщик Пакер! Надо скорее рассказать, чтобы знали все. Давайте будем бежать и кричать на улице, пока не встретим кого-нибудь. Только вы тоже кричите! – подозрительно закончил он. Социалист кивнул головой и оба с воплями устремились по улице.

Гиллеман ворвался в зал клуба в тот момент, когда собрание заканчивалось и социалисты пели во всю мощь своих туберкулезных, натруженных за день на барахолке легких:

…Шагайте без страха по мертвым телам, Несите их знамя вперед!

– Товарищи! – крикнул дрожащим голосом Гиллеман. – Пойдемте все смотреть на убитую женщину!

После недолгого молчания раздался голос Адлера:

– Да это, верно, опять жена Дымшица!

– Что вы такое говорите, товарищ Адлер! – воскликнул Гиллеман. – Я попрошу прекратить гнусные разговоры! Жена нашего товарища должна быть вне подозрений! А у этой перерезано горло! И не надо усмехаться, товарищ Козебродский!

– Ну хорошо, мы сходим и посмотрим, – согласился Козебродский.

Гиллеман побежал вниз, прыгая через ступеньку, и за ним устремилась одурелая от табачного дыма и споров толпа.

– Надо что-то делать, надо что-то делать! – запричитал Адлер, увидев труп, и заметался между телом и дверью в клуб.

– Без полиции тут не обойтись, – рассудительно заметил Козебродский.

– Да-да, полицию, – согласился Гиллеман. – Позовите полицию, а я пока покараулю тело.

Козебродский и Адлер выбежали на улицу и увидели Дымшица и социалиста, с воплями «Полиция!» и «Убийство!» поворачивавших налево на Фэрклаф-стрит. Оба, не сговариваясь, бросились в противоположную сторону и с теми же криками «Полиция, полиция!» добежали до Коммершл-роуд. Здесь произошли прения, куда бежать дальше – налево или направо. Следовало бы разделиться, но было страшно и делать этого не хотелось. Верх одержало мнение Козебродского, как человека более опытного, и они потрусили по Коммершл-роуд направо, от города, не переставая призывать полицию.

Глава 47

В период с 14:00 до 20:30 Эддоуз приходит к Васильеву и рассказывает, что в Кенте им попался кусок газеты, в которой Джон Келли прочитал показания Тимоти Донована о том, что выкидывал из Кроссингемского ночлежного дома Кожаного Фартука. Она демонстрирует ему клочок газеты. Говорит, что точно знает, что этим Кожаным Фартуком был тот господин, которого она видела с Васильевым в Миллерс-корте. Эддоуз предлагает ему поймать Уайтчеплского убийцу, а награду разделить пополам. Васильев говорит ей о греховности ее пути, предлагает ей вознаграждение потратить на исправительные нужды например, сделать взнос в исправительное учреждение для падших женщин и самой поместиться туда. Он дает ей пять шиллингов и они договариваются встретиться позже у мастерской на Дьюк-стрит.

Затем Эддоуз отправляется в гульбу по трактирам. В одном из них она встречает знакомую из тех, с кем ночевала на складе на Дорсет-стрит, и которая через два дня опознает ее. Она рассказывает о своем разговоре и о том, что сегодня вечером встретится с другом, после чего у нее начнется новая жизнь.

В 20:45 Катрин Эддоуз арестована и доставлена в Бишопсгейтский полицейский участок.

* * *

Полагая, что собрание в клубе уже должно закончиться и ожидавшиеся там подозрительные ирландцы, скорее всего, уже задержаны, сержант Уайт подошел к школе, чтобы узнать у сидевших там в засаде констеблей в штатском, как обстоят дела. Однако на его стук никто не ответил. Сержант постучал сильнее. Но в школе стояла все та же гробовая тишина.

– Проклятье, да что же это такое! – выругался Уайт и забарабанил в дверь кулаками. В здании школы послышалось какое-то шевеление, потом грохот опрокинутой скамейки и шлепанье босых ног по полу. Щелкнул замок и из двери выглянула голова заспанного констебля в одной жилетке.

Уайт втолкнул его внутрь и затворил дверь за собой.

– Что это значит? – заорал он. – Вы на посту или в борделе? Где ирландцы?

– Осведомитель из Особого отдела сказал нам, что их уже не будет, – оправдывался открывший дверь констебль, переминаясь зябнувшими на холодном полу босыми ногами.

– А где твой напарник?

– Я тут, сэр, – ответил второй констебль, стыдливо выглядывая из-за глобуса.

– Немедленно одеваться! – заорал сержант. – Ты сейчас пойдешь в клуб и узнаешь, все ли там разошлись. Скажешь им, что они мешают спать остальным соседям. Если там уже никого нет, оба можете отправляться в участок. Я буду ждать вас там.

Уайт вышел из школы и тут увидел выскочившего из ворот двора Датфилда ирландца. Когда Даффи наконец заметил у школы человека, в котором он мгновенно признал переодетого полицейского, он уже не мог повернуться и пойти в другую сторону, чтобы не вызвать у сержанта подозрения. Не отводя глаз от Уайта, Даффи прошел мимо фонаря и тут запнулся о булыжник.

– Осторожнее, сэр! – предупредительно сказал полицейский.

При звуке его голоса Даффи вздрогнул и промямлил:

– Спасибо, доброй ночи.

– Не правда ли, сегодня ужасная ночь?

– Да, сэр, сегодня холодно.

Даффи приподнял шляпу и пошел, не оглядываясь, к Коммершл-роуд, все более и более ускоряя шаг.

Из школы вышел одевшийся констебль и, поторапливаемый сержантом, прошел во двор Датфилда. Уайт услышал, как констебль вскрикнул в изумлении:

– Ого! Что это?! Сержант, идите скорее сюда!

За время службы в Ист-Энде сержант Уайт привык ко многим отвратительным зрелищам, так что женщина с перерезанным горлом, которую он увидел при свете полицейского фонаря, не вызвала у него сильных эмоций.

– Забирай с собой этого идиота, что торчит в школе, и ступай немедленно в участок, – приказал он констеблю. – И не вздумайте никому рассказывать о том, что вы видели здесь что-нибудь.

Вынырнув через калитку на улицу, сержант Уайт что было сил помчался следом за ирландцем. У Уайта не было сомнений, что он и есть убийца. Но у сержанта не было и сил, чтобы догнать его. Оказавшись на Коммершл-роуд, он увидел вдалеке бегущую фигуру и кинулся в погоню. Его хватило только на то, чтобы добежать до Леман-стрит. Дичь ускользнула от охотника, исчезнув в одной из боковых улиц, и сержанту оставалось только пойти в участок к Пинхорну, чтобы перевести дух и выпить чая.

* * *

Тем временем Дымшиц с Якобсом уже возвратились назад, встретив у пивной «Улей» какого-то подвыпившего мужика, беседовавшего с женщиной. Он убедил их не искать полицию, а проводить его к телу, так как днем из-за толпы, которая непременно соберется, будет невозможно поглядеть даже на место убийства.

– Что это, кровь? – спросил он, когда они вернулись во двор и взялись разглядывать тело при свете принесенного фонаря.

Большое темное пятно тянулось к водостоку в нескольких дюймах от двери в клуб.

– Лепешки мятные жрала, стерва. С каких это пор уайтчеплские шлюхи жрут мятные лепешки? – пришедший с Дымшицем был недоволен, обнаружив, что у убитой всего лишь перерезано горло. – А по зубам, если посмотреть, так ей за тридцать.

– Вы определяете возраст по зубам? – с неподдельным интересом спросил Дымшиц.

– Нет, по рогам. Я барышник.

От ворот в глаза блеснул ослепительный свет полицейского фонаря.

– Отойдите от тела, – раздался грубый голос.

– А кто вы, собственно, такой?! – возмутился Дымшиц, свыкшийся с мыслью, что труп у дверей клуба является его собственностью.

– Констебль Ламб, к вашим услугам.

– Я запомню ваш номер и буду жаловаться!

– Номер 252-Эйч, – хмыкнул констебль. – Я запишу его вам на бумажке, когда будет время. Ты, – обратился Ламб к констеблю, пришедшему с ним, – сходишь в лечебницу докторов Кея и Блэкуэлла в доме 100 по Коммершл-роуд и приведешь сюда кого-нибудь из них. А вы, – он взглянул на Козебродского, – идите в участок на Леман-стрит за помощью. Остальные останутся в помещении. Кто снимает этот дом?

– Я, – испуганно ответил Дымшиц.

– У вас есть замок на воротах?

– Нет. Но у меня есть другой замок.

– Так тащите его сюда. До прибытия инспектора Пинхорна никто не должен покидать двор.

* * *

Артемий Иванович сидел за столом в трактире, печально думая о греховности человеческих помыслов и прихлебывая пиво из глиняной кружки.

Он давно забыл и про Васильева, и про социалистов, когда в «Три бочки» вошла вымокшая еврейка. Весь вид ее, сбившаяся набок шляпка, съехавший на сторону турнюр, теперь висевший комом под правой рукой, которой она придерживала подол платья, показывали, что она только что прекратила свой бег.

– Мамзель Шапиро? – Владимиров менее всего ожидал увидеть ее здесь. – А чего вы, собственно, тут делаете?

– А ты чего тут делаешь?

– Но я же начальник!

– А я спасаюсь от Васильева. Конрой с фельдшером приехали поздно и не успели на последнюю конку, так что нам пришлось идти к клубу пешком. Конрой сказал мне, что догонит, что ему нужно промочить горло. Тут-то все и началось.

– Что началось?

– У вашего Урода был нож! – крикнула Шапиро. – Сука Дарья постаралась. Теперь ищи его по всему Восточному Лондону!

– Где черт не поспеет, туда бабу пошлет! Да как же ты его отпустила? – Владимиров отставил тяжелую оловянную кружку.

– Сам бы попробовал против ножа попереть! – встала над ним Шапиро, уперев руки в бока. – Мне с ним не справиться. Он меня, ублюдок, зарезать пытался и сделал бы это, не будь у меня револьвера.

– Ты понимаешь, голубушка, что сейчас будет? Даффи ждет его, чтобы зарезать шлюху на Бернер-стрит. Если Урод выпотрошит кого-нибудь самостоятельно или, того пуще, попадется со своим ножом полиции – что мы будем делать?

– А что мне было делать? Подставить свое брюхо и попросить, чтобы он потом сходил к тебе и сообщил, что больше никого резать не надо? Тебя это, верно, очень бы устроило. Радуйся, что просто домой не пошла.

– Хватит городить глупости, Хая! – отрезал Артемий Иванович. – Сейчас мы пойдем его искать. Где ты его последний раз видела?

– Да тут неподалеку, против станции подземки на Олдгейт. Мне пришлось бежать от него, а он погнался следом и я добежала почти до участка на Леман-стрит, чтобы отвязаться.

Шапиро наклонилась, подобрала подол и стала пристегивать его к пряжкам резинового жгута, спускавшегося с пояса поверх юбки – уродливого приспособления, к которому вынуждены были прибегать дамы на улице, чтобы не мести юбками грязные тротуары.

– О, Господи, чтоб тебя черт побрал, помоги нам! – Артемий Иванович встал и они с Шапиро пошли к выходу.

Коренастая фигура Барнетта загородила вход. Он не узнал Артемия Ивановича, зло зыркнул на Шапиро и направился прямо к своей благоверной, сидевшей все на том же месте, где ее оставил Артемий Иванович.

– Где ты шляешься, стерва?! – закричал он на нее. – Опять пошла на Олдгейт промышлять? Разве я не обещал, что поколочу тебя, если узнаю, что ты опять пошла на панель?

– Я боюсь, Барнетт, – сказала Келли. – Я не хочу умереть так, как бедняжка Анни Чапмен.

– Не хочешь, чтобы тебя выпотрошили, так сиди дома! – рявкнул Барнетт. – Пойдем!

Он схватил ее за руку и поволок за собой. Владимиров с Шапирой пропустили его вперед и только потом вышли на улицу.

По сточным канавам неслись бурные потоки зловонной воды. Прошедший ливень ничуть не освежил воздух Ист-Энда, а смоченная водой грязная слизь, покрывавшая улицы, лишь засмердела еще сильнее. Сам ливень, казалось, пахнул нечистотами и каменным углем. Сквозь дождевую морось зловещими зеленоватыми пятнами расплывался свет редких газовых фонарей. Справа было пусто, лишь откуда-то издали доносились шаги полицейского да мерцали сквозь туман где-то за Олдгейтской водоколонкой огни кэба, а слева шагах в двадцати Артемий Иванович увидел стремительно несущегося к нему человека, оказавшегося стариком Конроем.

– Я знаю, я знаю где Николай, – засипел старый ирландец глухим от сырости голосом. – Он тут, за углом, подцепил какую-то бабу.

Они поспешили за стариком к углу Дьюк-стрит и вправду увидели в слабом свете фонаря женщину и мужчину, в котором по новому картузу он без труда узнал Васильева. Они стояли совсем рядом, казалось, до них рукой подать. Надо было только подать им знак.

Внезапно Артемий Иванович скрючился, надулся и порывисто зашипел. Шапиро разглядела в темноте, что Владимиров засунул два пальца в рот и подумала, что ему стало вдруг плохо. Артемий Иванович, раздирая себе пальцами рот и отчаянно вертя головой, брызгал слюной, так что испуганной Шапиро пришлось отступить на шаг.

– Что с тобою? – спросила она в изумлении.

Артемий Иванович пальцем затолкал в рот выпавший язык.

– Свистю! – пояснил он. – Обучался-с… Высочайше утвержденный условный секретный свист Департамента полиции… Уф!

Он никак не мог отдышаться.

– В этой Англии и свистеть разучишься! Сырость! Сейчас пойду и надеру ему уши.

– Он увидит тебя и убежит, – возразила Шапиро. – И тогда ищи его, свищи!

– Что же делать? – спросил Конрой.

– Ты останешься здесь, а мы обежим кругом и зажмем его с двух сторон. Чтоб не убежал.

– Молодец, Хая! – похвалил Артемий Иванович. – Мы ему сейчас покажем, гниде!

* * *

Повинуясь Хае Шапиро, Артемий Иванович устремился вслед за ней по узкой улочке прочь от Олдгейт. Шагов через пятьдесят вправо вел широкий проезд между пустым трехэтажным домом и массивным кирпичным зданием склада с надписью большими белыми буквами «Кирни и Тонг», открывавшийся в небольшую площадь или скорее большой двор. Артемий Иванович проскочил мимо него, но Шапиро, на ходу сообразив, что можно срезать угол, ухватила Владимирова за рукав и завернула в проезд. Они пересекли наискосок гулкий пустынный двор, зловещий в болотном свете газовых фонарей, нашли проход через подворотню на небольшую площадь, известную в Спитлфилдзе как Апельсиновый рынок, выбежали на нее и остановились. Площадь с единственным фонарем была загромождена досками и мусором. Слева кусок площади был отгорожен щелястым забором под строительство нового пожарного депо и сквозь разрыв в загородке была видна будка ночного сторожа, но самого сторожа либо не было, либо он спал. Рядом стоял красный фургон на колесах, временно служивший пожарной станцией, и общественная уборная. Они немного постояли, прислушиваясь. Тишину нарушало только чавканье грязи под ногами нетерпеливо переминавшегося Владимирова. Он разглядел на стене вывеску, подошел к ней, оскользаясь на тухлых фруктовых отбросах, и, чиркнув спичкой, прочел название: «Кинг-стрит».

Он иронически ухмыльнулся, но тут Шапиро потянула его за собой, обходя в темноте бочки, доски, глубокие лужи и слабо белеющие кучи извести. Завершив обходной маневр, они вышли на угол с Дьюк-стрит.

– Вон через тот проулок напротив, – сказала она, доставая маленький револьвер и взводя курок, – Урод может ускользнуть на Хаундсдитч. Я перейду на ту сторону на всякий случай.

Она быстро перебежала улицу и скрылась в темноте проулка. Артемий Иванович выглянул из-за угла и смотрел, как Васильев со своей спутницей прошли немного по улице и остановились напротив вывески «Имперского клуба» на правой стороне. Чуть дальше он видел прижавшегося к стене Конроя, готового по первому сигналу броситься к фельдшеру. Артемий Иванович уже поднял руку, чтобы дать отмашку, как услышал из темноты со стороны Апельсинового рынка голос Даффи:

– Ты не видал тут мужчину с женщиной? Они должны были здесь недавно проходить.

– Кого я мог видеть? – обидчиво ответил чужой голос, видимо, разбуженного сторожа в будке. – Тут ходит много народу, всех разве упомнишь?

– Эй, эй! – громко зашептал Владимиров и выдвинулся в круг света от единственного на площади фонаря.

Он схватил Даффи за рукав и потянул обратно на угол с Дьюк-стрит.

– Смотри, вон он, – зашептал Артемий Иванович ирландцу и выглянул из-за угла дома.

Васильев и женщина стояли все там же, где и две минуты назад. Женщина гладила своего спутника ладонью по груди, и что-то говорила, смотря ему в глаза. Со стороны двора раздались гулкие шаги полицейского и на Апельсиновый рынок вышел бородатый констебль. Он обошел забор и свернул на Кинг-стрит, исчезнув во мраке. Стало тихо и Владимиров опять выглянул из-за угла.

Он с ужасом увидел, как почти напротив ворковавшей парочки распахнулась дверь «Имперского клуба» и на улицу вышли трое. Один из них сделал несколько шагов и остановился так, что при желании мог бы рассмотреть лицо Васильева. Двое других, потоптавшись на месте, пошли по улице прочь от Олдгейт и первый последовал за ними. Владимиров взглянул на часы. Была половина второго ночи.

Потоптавшись немного, Васильев и его спутница сделали несколько шагов по направлению к площади, которую не так давно пересекал Владимиров, и исчезли. Артемий Иванович догадался, что там, должно быть, есть еще один проход на площадь, который он не заметил на бегу. Почти тотчас же со стороны Олдгейт к подворотне приблизился Конрой, а из темного проулка выглянула Шапиро.

– Хая, что нам делать? – громко прошипел ей Артемий Иванович, выскакивая на середину Дьюк-стрит. – Тут еще Даффи пришел.

Урода видели!

– Я пойду за тем типом, который видел Урода в лицо. А вы режьте бабу, пока есть еще время.

Она растворилась в темноте, а Артемий Иванович вернулся к Даффи в темноту Апельсинового рынка. Через проход во двор Владимиров увидел, как Васильев и женщина появились во дворике, задержались несколько секунд напротив Апельсинового рынка и исчезли из виду, пройдя в глубь двора.

Артемий Иванович стоял в нерешительности. Он никак не мог решить, бежать ли ему останавливать фельдшера или оставить все как есть. Из двора раздался оглушительный звук, похожий на треск разрываемого коленкора, отозвался эхом от стен домов и вновь все стихло. Теперь уже Артемий Иванович не решался пойти, опасаясь увидеть что-нибудь ужасное.

Прошло еще минут пять, во дворе было тихо. Мимо по Дьюк-стрит прошел полицейский, бросил мимолетный взгляд на Владимирова и Даффи и проследовал дальше.

– Все, идем забирать Николая, – толкнул ирландца в плечо Артемий Иванович.

Они осторожно нырнули в подворотню и вступили во двор. Васильев стоял в единственном темном углу слева от въезда на площадь перед пустым домом и угрюмо смотрел на распростертое перед ним тело. Через проход со стороны Дьюк-стрит во двор проник Конрой и присоединился к ним. Они подошли сзади к Васильеву, и Даффи выбил у него из рук нож.

– Надо отсюда тикать, – сказал Артемий Иванович, поднимая нож с мостовой. – Мы с Даффи поведем Николая, а ты, Патрикей, отойди куда-нибудь в сторонку и напиши, чего там просил Фаберовский.

Даффи достал из кармана мелок, завернутый в бумагу, и всучил его Конрою. Васильев тоже по-крабьи, боком придвинулся к старику и прошептал на ухо:

– Тут у меня есть кое-что. Спрячьте это где-нибудь, иначе Гурин с Фаберовским отнимут у меня это.

Он сунул в руку Конроя что-то мягкое и липкое.

Столовым ножом, который всегда носил с собой в кармане, старый ирландец отхватил у трупа кусок фартука и завернул в него то, что ему передал фельдшер.

Затем они расстались, и Конрой ушел через подворотню на Дьюк-стрит, а Владимиров, Даффи и Васильев покинули площадь через широкий проезд. Артемий Иванович хотел сразу же идти на Олдгейт и взять там кэб, фонари которого он уже видел, но тут со стороны Олдгейт послышались приближающиеся шаги констебля и треск старомодной полицейской трещотки. Метнувшись назад в проезд, Владимиров ткнул плечом в дверь, которая вела в пустой дом, гнилые доски треснули и слабый запор повис на ржавом гвозде.

– Быстрее сюда! – Артемий Иванович втащил молодого ирландца и Васильева внутрь и прикрыл дверь.

* * *

Когда во втором часу ночи в полицейский участок на Леман-стрит ворвался Козебродский, едва не сметя двух констеблей, дежуривших у дверей, инспектор Пинхорн спал сном праведника, развалясь в кресле, расстегнув мундир и взгромоздив ноги на стол. Даже крики Козебродского об убийстве не в состоянии были его разбудить, так что сержанту Уайту вместе с констеблем Смитом, доставившим Козебродского в участок, пришлось изо всех сил трясти инспектора за плечо.

– Что, убийство?

Он снял ноги со стола, туго соображая, где он. Козебродский в волнении продолжал тараторить, но Пинхорн заткнул уши ладонями и замотал головой:

– Зачем вы кричите так, сэр? Если я еще не проснулся, то это не значит, что я глухой. Господи Боже мой, почему мне так не везет?

Козебродский смущенно умолк, ведь он вовсе не желал обижать этого измученного бессонной ночью полицейского офицера. Он почтительно наклонился к приведшему его констеблю Смиту и спросил его на ухо:

– Как зовут вашего начальника?

Констебль удивленно ответствовал, глядя, как Пинхорн подошел к умывальнику и плеснул водой себе в лицо:

– Инспектор Пинхорн!

– Пиня Хорн?! Как?! Разве инспектор тоже еврей?

– С чего вы взяли? – в изумлении выпятился Смит.

– Но как же Пиня? Моя мама всегда говорила моему папе Пинкасу: «Послушай, Пиня, да ты сущий дурак! Твоя сестра Двойра вышла замуж за русского урядника и теперь важная госпожа, а ты даже жениться не мог нормально и так и остался обычным молочником!» А папа Пиня отвечал ей: «Голда, покажи мне такого урядника, чтобы я мог за него выйти замуж!» А моя мама на это говорила…

Поеживаясь от сырости, проникавшей через раскрытую дверь, Пинхорн капризно оборвал разглагольствования Козебродского и велел сержанту Уайту, вытирая лицо полотенцем:

– Возьмите констеблей и отправляйтесь туда вместе с этим крикуном. Я понимаю, что вы всю ночь на ногах, но надо же кому-то пока представлять на месте Отдел уголовных расследований. А мне принесите чаю, да покрепче.

Пока инспектор сидел у себя за столом и хлебал темно-коричневую бурду в эмалированной кружке, констебль Смит докладывал то, что ему удалось узнать, когда на очередном круге он проходил Бернер-стрит и увидел у двора Датфилда возбужденных людей.

– Ламб запер ворота, и теперь там на улице собралась большая толпа. Нужна санитарная тележка, чтобы перевезти труп в морг.

– Кого хоть убили-то?

– Бабу какую-то. Во дворе клуба на Бернер-стрит.

– Выпотрошили?

– Нет, только горло перерезали. Похоже, что человек, нашедший ее, спугнул убийцу.

– Ну как всегда! – Пинхорн в сердцах отодвинул от себя недопитый чай.

– Лучше бы он поймал его! – поддакнул Смит.

– Зачем? Мы и сами как-нибудь поймаем. Лучше бы убийца успел выпотрошить ее, а то какой мне интерес в том, что я поймаю какого-нибудь пьяницу, зарезавшего свою супругу за то, что у нее в супе обнаружился его пропавший носок? Ладно, констебль, забирайте тележку. Кто-нибудь из докторов уже приходил на место?

– Ламб послал за доктором Блэкуэллом.

– Эх, проклятье, надо телеграфировать в Скотланд-Ярд и в участок на Коммершл-стрит старшему инспектору Уэсту, чтобы шел сюда. И вызвать доктора Филлипса со Спитал-сквер. Идите, констебль, я дождусь доктора и приду.

* * *

Спустя минуту после того, как Владимиров с Даффи и фельдшером укрылись в пустом доме и часы на Спитлфилдзской церкви пробили без четверти два, констебль Уоткинз, завершая очередной круг, вошел на Майтр-сквер и увидел в темном углу справа у забора тело женщины. Он посветил фонарем, затем подошел поближе и наклонился. Зрелище, которое он увидел, привело его в ужас. Сначала он забарабанил в дверь, за которой скрывался Артемий Иванович со своими подопечными.

– Может быть ему стоит открыть? – шепотом спросил Владимиров у Даффи, чувствуя, как все обмерло у него в груди, и налегая задом на незапертую дверь. – Скажем, что это не мы. Может, мы сюда по нужде зашли.

– Не поверят, – возразил ирландец. – На Апельсиновом рынке отхожее место есть.

– Я хочу пить, – прошептал Васильев. – И мне надо вымыть руки.

За дверью снаружи раздалась ругань и констебль, сообразив, что в пустом доме никого не должно быть, бросился к приоткрытой двери склада Керни и Тонга, где, как он знал, должен был сидеть ночной сторож, бывший полицейский.

– Спрячемся наверху. Да не по лестнице! – Артемий Иванович отвесил ирландцу звонкую оплеуху. – По перилам ползите, тут на полу пыли наверное, как под диваном в швейцарской у нас в петергофской гимназии. Сразу наследим.

Первым, как самый ловкий, полез Даффи. Преодолев один лестничный пролет, он сполз на пол, и вверх по перилам стал карабкаться Артемий Иванович. Он долго елозил животом по перилине, которая шаталась и жалобно стонала, но не мог сдвинуться ни на пядь.

– Толкай, урод, – рыкнул он на Васильева. – А ты тащи меня сверху.

Совместными усилиями агент был доставлен на второй, а затем и на третий этаж.

– Нет, вниз по перилам спускаться гораздо приятней и быстрее, – сказал он, отдуваясь. – Ну-с, что у нас здесь такое?

Он прошел через коридорчик со скрипучим дощатым полом до двери в совершенно пустую гулкую комнату, выходившую окном на площадь, поднял затянутую паутиной раму с закопченным стеклом и услышал, как на всю площадь голосил констебль:

– Бога ради, приятель, выходи!

Сторож на складе подметал лестницу и недовольно спросил, вглядываясь в бородатое лицо констебля:

– В чем дело, Уоткинз?

– Ты представляешь, Джордж, здесь очередная женщина, разрезанная на куски!

– Не может быть! – недоверчиво ответил сторож.

Покинув свой пост, сторож вместе с Уоткинзом подошли к трупу, лежавшему около тротуара в углу площади.

– Да, Уоткинз, тебе повезло! – со знанием дела протянул Джордж. – Причеши бороду и застегнись на все пуговицы, сейчас сюда понаедет все твое начальство.

– Лучше бы ты сходил за помощью на Олдгейт, – заворчал Уоткинз. – А я пока труп покараулю.

– Да он не убежит, – успокоил констебля сторож, однако вставил свой свисток в рот и залился переливчатым свистом, слышным далеко окрест.

– Пересидим здесь, – сказал Артемий Иванович ирландцу и Васильеву. В углу комнаты, куда не доставал свет горевших на площади фонарей, он ощупал покрытую клочьями старых сырых обоев стену, содрал большой шмат, положил на пыльный пол прямо на трещавшие под ногами осколки битого стекла и куски отвалившейся штукатурки, и сел. – Главное теперь – не шуметь. И еще бы что-нибудь съесть.

– Там на площади один только констебль остался, – сказал Даффи. – Давайте выскочим, оглоушим его каким-нибудь кирпичом и убежим.

– Сиди уж, – струсил Артемий Иванович. – Пока кирпич искать будем, тут вся лондонская полиция соберется.

– Тогда мы до вечера голодные сидеть будем, если полиция нас раньше не найдет. А даже и найдут, то тоже враз не накормят.

– Тс-ссс! – зашипел Владимиров. – Уже идут.

Он выглянул в окно и увидел сторожа, приведшего на помощь Уоткинзу двух констеблей.

– Наконец-то! – воскликнул Уоткинз. – Один пусть останется у тела, а второй сходит за доктором Секейрой, он живет ближе всего отсюда, на Джури-стрит. Мне надо сходить на Бишопсгейт в участок и сообщить о случившемся инспектору Колларду.

– Здесь где-то должна быть кухня, – сказал Артемий Иванович, отходя от окна. – А на кухне не может не быть съестного.

– Тут нет даже тараканов, – возразил Даффи.

– Это мы сейчас увидим.

Владимиров вышел в коридор и направился в дальний его конец. Здесь действительно было помещение, служившее когда-то кухней, даже с остатком газовой трубы, сиротливо торчавшей из пола. На стене висел растрескавшийся кособокий ящик с отломанной дверцей. Артемий Иванович сунул туда руку и пошарил, наткнувшись на что-то твердое, словно камень. Он достал подозрительный предмет и подошел к окну. При свете, пробивавшемся сквозь грязное стекло, они с Даффи определили, что это, скорее всего, когда-то было хлебом. Владимиров постучал предметом по стене, с потолка посыпалась штукатурка и они спешно покинули кухню.

– Может, у тебя, Николай, есть чего съесть? – спросил Артемий Иванович у прикорнувшего в углу комнаты Васильева. – Тебе же Дарья пирожки давала.

– Я уже съел их.

– А больше у тебя ничего съестного нету?

– Нет, у меня все Конрой отобрал, – промямлил фельдшер.

– Что хоть было-то?

– Кусочек почки. И еще там всякое…

– Ах, почки! – причмокнул Артемий Иванович. – Телячьи почки сотэ, да под соусом-томат с мадерой, да с жареным картофелем… Откуда они у тебя?

– Из брюха-с.

– Ясно, что не из зада. Какие, телячьи или воловьи?

– Женские-с.

Кисло-сладкий ком подступил к горлу Артемия Ивановича и он подбежал к окну. Тотчас снизу раздался удивленный голос:

– Что это вам упало на цилиндр, доктор Секейра?

Доктор Секейра задрал голову и посмотрел на небо. Затем снял свой лощеный шелковый цилиндр и внимательно оглядел его.

– Должно быть, это птичка, – сказал он неуверенно.

– Уж очень велика, – выразил сомнение приведший доктора констебль.

– Ее просто укачало, – со знанием дела объяснил сторож.

– Как это неприятно. Господа, принесите мне воды.

– И мне, – сказал сверху Артемий Иванович, но его, к счастью, никто не услышал.

Пока сторож бегал к себе на склад за водой, констебль посветил доктору фонарем на тело, но Секейра лишь отрицательно покачал головой.

– Нет, констебль. Я как правило лечу живых людей, а вправлять кишки покойникам – дело полицейского врача. Не хватало только, чтобы меня обвинили в краже полфунта печенки для научных целей. Без полицейского хирурга я не буду проводить детальный осмотр. Давайте дождемся его прибытия.

* * *

– Я думал, они несчастные, а они вон что устроили! – заявил инспектор Пинхорн, пролезая через узкую калитку в воротах двора Датфилда. – Будь теперь моя воля, я бы этот жидовский клуб на Бернер-стрит вовсе закрыл! Ну что, доктор Филипс?

Доктор вынул руку из расстегнутого лифа мертвой женщины и сказал, вытирая ее надушенным платком:

– Пульса нет. Жизнь в ней потухла окончательно, однако она все еще теплая.

– Ее выпотрошили?

– Нет, только перерезали горло.

– Жаль, но может это и к лучшему – меньше возни, – сказал Пинхорн. – Всем доброе утро. Уайт, где ваш патрон, инспектор Салливан?

– Я уже вызвал его телеграммой. Он вот-вот должен приехать.

– Абберлайн тоже приедет?

– Не знаю.

– А зря. Мне тогда бы не пришлось допрашивать все это быдло.

– Вот тут мистер Мэттью Пакер, зеленщик, – сказал сержант Уайт Пинхорну. – Его фруктовая лавка находится слева от ворот.

– Ой! – скривился Пинхорн. – Допросите его сами.

– Да, это просто ужасно! – воскликнул Пакер. – Но я ничего не видел. В половине первого я закрыл ставню на своем окне, из которого я торгую фруктами, и не видел никого.

– Кто еще проживает у вас в доме?

– Моя жена и двое квартирантов.

– Они тоже ничего не видели и не слышали? – устало спросил сержант.

– Нет, если бы они что-нибудь слышали, они бы давно проболтались мне. Женщины, они знаете какие болтливые! А даже если бы они что-нибудь и сказали мне или вам, то стоит ли им верить? Они же могут такого напридумывать, что потом сам черт ногу сломит.

Из приехавшего кэба выбрался инспектор Салливан и подошел к сержанту Уайту и Пакеру.

– Перед тем, как прийти в участок после проверки поста в школе, – сказал ему Уайт, – я зашел к вашему Курашкину домой и узнал, что он, уходя из клуба, видел высокого старого ирландца с рыжими усами.

– У него была борода? – спросил инспектор.

– Нет.

– Это Рендл! – безапелляционно заявил Салливан. – Бороду он наверняка сразу после бегства сбрил. Пинхорн в клубе? Пойду, переговорю с ним.

– Салливан! Идите сюда! – крикнул Пинхорн, завидев, как в щель в воротах протиснулся знаменитый скотланд-ярдовский полиглот. – Черт побери, что за темнота! Где этот Ласк со своим комитетом, он обещал на каждом углу понаставить фонарей?!

– Что-нибудь уже удалось найти? – спросил Салливан.

– Что можно найти в такой темноте! – воскликнул Пинхорн.

– Могу я уже осмотреть руки и одежду проживающих во дворе или находящихся в клубе лиц на предмет обнаружения пятен крови? – поинтересовался доктор Филлипс.

– Вы можете даже взять у каждого мочу для анализа на наличие сахара, милейший доктор, – ответил инспектор. – Салливан, пойдемте в клуб, там светлее.

Офицеры поднялись на второй этаж и расположились в большой комнате, служившей залом для собраний.

– Я протестую! Я буду жаловаться на вас в суд, – прокричал человек, которого, грубо толкая в спину, притащил с улицы констебль. – Я только пришел посмотреть, я никого не убивал!

– Кто это, констебль Смит? – спросил Пинхорн.

– Трактирщик, владелец пивной здесь на углу. Я несколько раз проходил мимо его заведения перед убийством, и у него все время были какие-то посетители.

– Это действительно так?

– Да, сидели у меня двое.

– Они торчали у вас до самого закрытия? – спросил Пинхорн.

– Нет, они ушли примерно без четверти час.

– Ot bisovy deti! – воскликнул Салливан. – То есть незадолго до убийства! Позовите мне сержанта Уайта. Опишите этих двоих, констебль.

– Один высокий, пожилой, с усами, а второй молоденький, чернявенький, среднего роста. Мне показалось, что они оба ирландцы.

– Какого роста был старый и высокий? Выше констебля?

– Дюйма на три повыше.

– Это с надетым шлемом или без него? – уточнил Пинхорн.

– Если со шлемом, то в аккурат то и будет.

– То есть примерно пять футов одиннадцать дюймов, – подвел итог Салливан. – Без сомнения, это старый ирландец с Брейди-стрит. А второй посетитель – очевидно, его напарник. Мы за ними обоими давно следим. Уайт, вы слышали?

– Да, сэр.

– И вы видели этого человека? – Салливан посмотрел прямо в лицо Уайту.

– Мои люди не смыкали глаз, – сказал Уайт, хотя у него не было сомнений, что речь идет о том самом мужчине, которого они видели выходящим из двора Датфилда перед тем, как обнаружили труп. – А я, как вы мне приказали, ежечасно проверял их. Но никого подозрительного на улице не было замечено.

– Я видел чернявого два раза, – сказал констебль Смит. – Один раз я обогнал его, когда он шел под руку с какой-то женщиной по Фэрклаф-стрит и она показала мне язык, а второй раз, примерно в половине первого, он стоял на углу один и следил за парочкой, стоящей около школы. Увидев меня, чернявый сразу шмыгнул в пивную. А парочка была очень странной, сэр. Я уверен, что женщина, которая стояла там на углу с мужчиной – та самая, что лежит во дворе.

– Около школы, говорите? – перебил его Салливан, выразительно взглянув на Уайта.

– Она стояла на Бернер-стрит напротив двора Датфилда вместе с мужчиной. Он был чисто выбрит, имел респектабельный вид, у него была темная одежда и темный шлем с двумя козырьками. На глаз ему было около тридцати восьми, ростом он примерно с меня, в руках у него было что-то, завернутое в газету, дюймов восемнадцать длиной и шесть-восемь шириной.

– Ну как, Уайт? – саркастически спросил Салливан. – За чем же тогда этой ночью наблюдали ваши люди?

– Эти двое оба были у нас в клубе две недели назад, – заявил вдруг Адлер, стоявший в сторонке в толпе социалистов, тихо обсуждавших произвол властей, обыскавших их с ног до головы. – Тот высокий приставал сперва и ко мне, и к Козебродскому, а потом и этому молодому ирландцу делал непристойные предложения. Их привел сюда один мерзавец, русский, который грязно приставал всю сегодняшнюю ночь к моей невесте!

– Да, да, пожалуйста, расскажите про русского. – Салливан оставил Уайта и подошел к социалистам. – Он среднего роста, полный, неряшливо одет, носит на голове котелок, иногда пользуется пенсне?

– Да, это он, – сказал Адлер. – Он терроризирует наш клуб с августа месяца. Он утверждал, его зовут Гурин.

– Раз уж вы, Уайт, в эту ночь проглядели все, что можно, отправьте своих бездельников по гостиницам и найдите мне, где остановился русский по имени Гурин.

– Послушайте, Салливан, – прекратил разговоры Пинхорн. – До окончания дежурства у нас мало времени и я хочу к пяти часам завершить все допросы. У нас только три часа. Разбираться с ирландцами вы можете у себя в Скотланд-Ярде. Сержант Уайт, обыщите клуб. Молчать, недоноски! Вас не спрашивают. А вы, констебль, отвезите труп в морг.

* * *

Было без пяти два, когда констебль Уоткинз добрался до участка и сообщил инспектору Колларду об убийстве на Майтр-сквер. Выслушав Уоткинза, инспектор раздраженно заявил:

– Вздор, Уоткинз! Ведь баб потрошат в Ист-Энде, а не у нас в Сити. Это явная ошибка. Уоткинз, вам известно, что полицейский должен не только предотвращать преступления подданных Ее Величества, но по возможности исправлять и их неумышленные ошибки?

– Сэр? – констебль ничего не понимал и недоуменно вытаращился на начальника. – Но мне говорили, что майор Смит специально приказал усилить патрули в Сити, потому что у нас тоже может произойти убийство.

– Неужели вы не могли перетащить труп к соседям? – сокрушенно покачал головой Коллард. – Голова нужна полицейскому не только для того, чтобы носить шлем.

– Вы правы, сэр, – Уоткинз задумчиво почесал бороду. – Но вы же знаете, что в Спитлфилдзе полно патрулей!

– Ну ладно, раз уж вы так оплошали, утрем нос ищейкам из Скотланд-Ярда, – инспектор приметно воодушевился. – Вы уже послали за доктором?

– Да, сэр, послал за доктором Секейрой с Джури-стрит.

– Нашли за кем посылать! Я же инструктировал вас, что вы должны вызывать только полицейских хирургов! Ну-ка, ответьте мне: кто у нас полицейский хирург?

– Доктор Браун, сэр.

– Я отправлю сержанта за доктором Брауном, хотя это вы сами должны были сделать в первую очередь.

Уоткинз опустил глаза и взялся теребить бороду, а инспектор Коллард, воодушевленный неожиданной возможностью показать этим ищейкам из Скотланд-Ярда, как надо работать, развил бурную деятельность. Он тотчас отрядил сержанта за полицейским хирургом доктором Брауном, отправил телеграммы суперинтенданту Фостеру, инспектору Макуилльяму из отдела уголовного розыска Сити, а также временно исполняющему обязанности комиссара полиции Сити майору Смиту, а сам в сопровождении Уоткинза и еще нескольких констеблей двинулся к Майтр-сквер.

* * *

– Я тебе припомню эти почки, – ворчал Артемий Иванович, сидя на куске обоев и пытаясь разломать окаменевший хлеб. – Урод тряпошный!

– На площадь пришли еще трое, – сообщил Даффи, который наблюдал за происходившим во дворе из окна. – Все в штатском, наверное, детективы.

Владимиров вскочил и сменил ирландца на наблюдательном посту.

– Детектив-констебль Халс из отдела уголовных расследований Сити, – представился один из пришедших. – Мы услышали свисток сторожа, когда находились на Хаундсдитч, и пришли узнать, в чем дело.

– Убийца из Эйч-дивизиона на этот раз выпотрошил жертву на вашей территории, – ответил сторож со склада.

– Когда убивают и потрошат проститутку в ста ярдах от тебя, – сказал Халс, – за границами Сити, кажется, что все это происходит где-то в Австралии. Но это обман и убийца не признает границ дивизионов. Я пройду по самому вероятному пути его отхода обратно к себе в Уайтчепл: по Стони-лейн до Миддлсекс и по ней на Уэнуорт-стрит.

– Убийца-то не признает, – заметил один из детективов, – а вот наши коллеги из Эйч-дивизиона очень даже чтят их. Смотри, как бы тебе не настучали там по ребрам за то, что ты сунулся к ним.

– Они не узнают, я в штатском. Пока буду ходить, обыщите окрестности, – велел Халс и энергично зашагал прочь во тьму, а оба детектива направились к дверям пустого дома.

Констебли сели рядом со сторожем на ступеньках склада, а доктор Секейра, потоптавшись около тела, тоже присоединился к ним и закурил сигару.

Иерихонской трубой прозвучал в гулком пустом доме скрип открываемой двери, и Артемию Ивановичу показалось, что сейчас, как в Писании, рухнут стены и они трое, беззащитные, окажутся открытыми взорам сыщиков.

– Да какой идиот станет укрываться в доме, – донесся голос снизу. – Вот видишь, по лестнице никто не поднимался. Пыль нетронута, на ней не видно ни единого следа.

– Зато на перилах нет пыли, – возразил уже другой голос.

– Это шпана из школы залезает сюда через окно, а потом катается по перилам. Они и дверь выломали. Пойдем лучше посмотрим, нет ли кого за забором перед школой. Там и посветлее.

Их мирный разговор нарушил гулко прогремевший по всему двору возглас Колларда:

– Уоткинз! На кого вы оставили труп? Я не вижу здесь ни одного живого человека!

– Но сэр, да вот же их целая куча сидит на ступеньках лестницы!

– Действительно… – Коллард подошел к сидевшим и направил на них луч своего фонаря. – Что это за люди рядом с вами, доктор Секейра? Судя по форме, наши, полицейские. А те двое, что толкутся у забора?

– Говорят, что они детективы из отдела уголовных расследований.

– Да? Как-то слабо они похожи на детективов. Клерки какие-то… Раз вы детективы, я приказываю вам обыскать окрестности. Вдруг убийца обронил какую-нибудь улику.

– Мы уже обыскали пустые коттеджи и здание школы. Обшарили все до последнего закоулка.

– Тогда пройдитесь по улицам кругом. Здесь вы будете только мешаться.

Детективы покорно встали и побрели прочь с Майтр-сквер, а Артемий Иванович, успокоившись, вновь принялся долбать сухарь, положив его прямо на подоконник. Но инспектору Колларду так и не дали развернуться во всю мощь. Едва он приказал оставшимся с ним констеблям и Уоткинзу светить ему фонарями и встал на четвереньки, чтобы исследовать двор дюйм за дюймом, пришел доктор Браун с инспектором Макуилльямом.

– Если бы я не видел вас и этот труп сейчас здесь собственными глазами, инспектор Коллард, я бы не поверил, что такое кошмарное убийство могло произойти на вашем участке, – сказал Макуилльям, поднимая Колларда с колен.

– Да, сэр, то же самое я говорил констеблю Уоткинзу. «Тебя уважает начальство, Уоткинз, – сказал я ему, – а ты так себя ведешь!»

– В Сити не должны происходить подобные грязные преступления, – наставительно произнес Макуилльям. – Вы уже приказали обыскать местность?

– Да, сэр, я выслал двух детективов.

– И еще один пошел искать убийцу, – подал свой голос сторож со склада.

На площадь с грохотом въехал хэнсомский кэб с висевшими позади тремя детективами и майором Смитом вкупе с суперинтендантом Фостером внутри. Начальство выбралось из кэба и на площади наступила тишина, в которой явственно было слышно, как в пустом доме Артемий Иванович кирпичом долбит окаменевший сухарик.

– Что это? – спросил майор Смит.

– Дятел, – сказал сторож. – Он уделал цилиндр доктору Секейре.

– Прекратите молоть чушь! – вспылил Макуилльям. – Какой дятел может быть в Сити!

Стук прекратился.

– Вот идет детектив Халс, – сказал доктор Секейра, чтобы отвлечь разговор от своего испорченного цилиндра. – Он ходил по следам убийцы.

– Я дошел до Гоулстон-стрит, – объяснил возвратившийся Халс, – вышел по ней на Уайтчепл-Хай-стрит и вернулся сюда. Но я не заметил ничего подозрительного.

– Не поймали… – с сожалением протянул майор Смит. – Придется извещать обо всем Эйч-дивизион. Кто возьмется?

– Сержант Халс, – подозвал детектива инспектор Коллард. – Вы уже ходили сегодня куда-то в ту сторону, зайдите в участок на Леман-стрит, он ближе всего.

– Да-да, сходите, – согласился майор Смит. – Возьмите с собой детектива Ханта. Значит убийца все-таки не уехал за границу, как я думал, и не оставил своего занятия. Теперь-то мы его поймаем.

Майор Смит подошел к трупу, потом задрал голову и взглянул на слепые окна пустого дома. Артемий Иванович в ужасе отшатнулся вглубь комнаты, хотя и знал из гимназического учебника, которым старшеклассники в 3-й гимназии однажды ударили его по голове, что в камере-обскуре ничего не возможно разглядеть.

– Что там? – тревожно спросил Даффи.

– Молчи лучше! – огрызнулся Артемий Иванович и вернулся к окну.

– Я был сегодня ночью в участке на Клоук-лейн неподалеку от Саутуоркского моста, но там совершенно невозможно спать, – рассказывал кому-то в темноте майор Смит. – Перед участком железнодорожный товарный склад, позади него – скорняжный, и оттуда от кож такая вонь, что хоть помирай. Какое облегчение было, когда над моей головой зазвенел звонок и мне сообщили, что на Майтр-сквер совершено убийство. Доктор Браун, вы можете осмотреть тело. Кстати, никто не слышал, люди из Особого отдела уже сделали обыск на Виндзор-стрит?

– Сразу, как только стало известно об убийстве, – ответили майору. – Но ничего и никого не нашли.

Глава 48

Сидя у себя дома на Эбби-роуд, Фаберовский еще раз перечитал письмо, полученное им накануне вечером. Оно было послано от имени почетного опекуна Ведомства императрицы Марии генерала Селиверстова и гласило:

«Милостивый государь!

Памятуя о том времени, когда вы под именем Леливы де Спальского оказывали ценные услуге мне лично и всему Третьему отделению в целом в борьбе с укрывшимися в Швейцарии заговорщиками, планировавшими злодейские умышления на жизнь ныне царствующего императора и на мою собственную жизнь, за что Министерство внутренних дел и по сей день выплачивает достойную пенсию в размере 2500 рублей в год, прошу вас об еще одной услуге.

Некоторым близким к его величеству людям стало известно о том, что г-н Рачковский, ныне заправляющий всеми делами русской заграничной политической агентуры, затевает в Лондоне весьма сомнительную аферу, могущую повести к падению престижа Российской империи. Этот зловредный человек, которому доверено такое серьезное дело как освещение действий заграничных злоумышленников и предотвращения оных, беспокоит всех честных людей, которые желали бы смещения его с нынешнего места.

Уверен, что вы сможете проведать о сути замышляемого и сообщить мне о том, чтобы упоминавшиеся мною честные и близкие к особе Государя люди смогли избавить Россию от этого человека с темным прошлым, служащего неизвестно чьим целям.

Честь имею,

плюс еще двести рублей к вашей пенсии,

действительный статский советник

Селиверстов

P.S. В случае положительного решения корреспонденцию можно посылать в русскую дипломатическую миссию в Брюсселе на имя статского советника Эдуарда Александровича Франкенштейна, а с ноября с. г. лично в Париж на адрес «Отеля де Бад» на Итальянском бульваре».

Сняв очки, поляк близоруким взглядом смотрел на огонь. Его знакомство с генералом Селиверстовым, состоявшееся десять лет назад, не было особо удачным, если не считать пенсии, которую теперь выплачивал ему Департамент полиции. Генерал был поразительно ни к чему не способным, не добившись успехов ни раньше, в качестве пензенского губернатора, ни в качестве главноуправляющего Третьим отделением. Рачковский был гораздо хитрее и умнее старого генерала, и принять сторону последнего в их схватке было бы сейчас верхом неразумности.

Не вставая с кресла, Фаберовский бросил письмо прямо в камин и, надев очки, с тревогой взглянул на часы. Минутная стрелка отсчитала еще две минуты и кукушка устало прокуковала три часа. Фаберовский решительно встал, не в силах больше сидеть дома в томительном бездействии. Убийство было назначено на двенадцать, за это время все должно было быть сделано и Артемию Ивановичу давно пора было появиться на Эбби-роуд.

– Батчелор! – громко позвал поляк. – Едем в Ист-Энд!

* * *

Не доезжая квартала до Леман-стрит, Фаберовский оставил Батчелора на углу Манселл-стрит и пешком пошел к Пинхорну в участок, крепко сжимая трость. Участок гудел, как биржа в разгар торгов. В двери под синими фонарями вбегали и выбегали люди, напротив угрюмо стояла толпа бродяг, сжав кулаки, и с ненавистью следила за действиями полиции.

– Ну и ночка сегодня была! – встретил Фаберовского Пинхорн. – Надо же, этот ублюдок зарезал еще одну шлюху, причем прямо у меня в участке!

Поляк ожидал, что убит Тамулти, и решил, что его разыгрывают.

– Прямо тут, в участке?! – он с деланным ужасом оглядел комнату, как бы ожидая в каждом углу увидеть по трупу, и наклонился над полным мусора красным ведром с надписью "Fire", из которого шел вонючий дым. – А вот тут вы сожгли тело?

– Нет, это специальное пожарное ведро, – мрачно ответил Пинхорн. Ему было не до глупых шуток. Он подошел к ведру и с отвращением вылил туда свой чай из кружки. – Ее зарезали во дворе Датфилда на Бернер-стрит. Хорошо хоть, этот дьявол не потрошил ее. Не терплю вида крови. Я уже утомился там всех допрашивать. Туда явился Салливан вынюхивать своих ирландцев, да суперинтендант прислал старшего инспектора Уэста. Я приказал к пяти часам прекратить все поиски и смыть кровь с мостовой. А вы что, присоединились к сумасшедшим, которые бродят по улицам в надежде поймать убийцу?

– Что-то вроде того, – согласился Фаберовский. – Хотел бы сейчас найти убийцу, а особенно его сообщников.

– Вы полагаете, что у убийцы есть сообщники?

– Уверен, что это сделали социалисты из клуба.

– Эти социалисты даже по большому сделать не могут. Я понимаю, почему Датфилд со своей каретной мастерской оттуда сбежал.

– Еще одно убийство, – вбежал в комнату дежурный сержант. – Там пришли детективы из Сити…

– Как это из Сити?! – растерянно спросил Фаберовский. – Какое это еще одно убийство?! Да он что, совсем с ума сошел!

– Видимо, да, – сказал Пинхорн. – Два убийства за ночь даже для маньяка многовато. Я бы никогда не смог зарезать за одну ночь тещу и ее дочку, даже если бы они целый день до этого не давали есть моему коту. Где эти ситюки?

– На Майтр-сквер совершено страшное убийство, – доложил Халс, явившийся из Сити в сопровождении детектива Ханта. – Убийца зарезал и выпотрошил женщину.

– Женщину? – переспросил поляк.

– Вот те раз! – сказал Пинхорн, разводя руками. – Вы слышали, мистер Фейберовски? У них выпотрошили! А у нас просто так, зарезали!

– Но почему в Сити? – вскричал Фаберовский.

– Не надо так громко, там за стенкой суперинтендант Арнольд и доктор Филлипс, – скривился Пинхорн. – Ошибочка, у убийцы, видать, вышла. Вы курите? Нет? Тогда давайте выйдем на улицу подышать воздухом.

– Ну и сумасшедшая ночь! – выдохнул он, присаживаясь на мокрых ступеньках крыльца. – Да еще это второе убийство! Как только вон та шваль напротив узнает об этом, они начнут бить нам стекла.

– Почему нам? – спросил поляк, пряча очки в карман. – Ведь убийство произошло в Сити?

– Но кого это интересует! Теперь газеты будут писать, что умные сыщики из Сити наконец-то покажут как надо работать тупицам из Столичной полиции. Констебль, – окликнул Пинхорн полицейского, вынырнувшего из темноты в синий круг от фонаря. – Судя по номеру, вы не из нашего участка.

– Да и вы, сэр, тоже не из моего участка, – ответил констебль, вытягиваясь.

– Так чего вы сюда притащились?

– На Коммершл-стрит мне сказали, что у вас находится доктор Филипс.

– Находится. А зачем коллегам с Коммершл-стрит понадобился врач? У них что, на участке тоже кого-то убили?

– Нет, сэр. Но когда я последний раз проходил по Гоулстон-стрит, то под аркой входа в Уэнтуортские модельные здания нашел вот это, – констебль протянул инспектору кусок черной тряпки, – и надпись мелом на краю арки.

– Она в крови, – сказал констебль, увидев, как Пинхорн обнюхал тряпку.

Вместе с черной тряпкой Пинхорн и Фаберовский прошли к доктору Филлипсу, который сразу же определил, что это кусок белого, невероятно грязного женского фартука.

– Мы должны немедленно идти туда! – воскликнул суперинтендант Арнольд, который уже начал дремать, пригревшись у огня.

– Пока туда не набежало детективов из Сити, – поддакнул Пинхорн.

– Причем тут Сити?! – возмутился Арнольд. – Это же наша территория!

– На территории Сити тоже произошло убийство, – сказал Пинхорн. – Нам только что сообщили об этом два их детектива. И фартук на Гоулстон-стрит бросил, судя по всему, их убийца.

– Тем более мы должны спешить. Возьмите всех наличных детективов и дайте телеграмму на Комммершл-стрит, чтобы инспектор Рид, как только он там появится, немедленно присоединялся к нам.

– Констебль, нашедший эту тряпку, утверждает, что на стене была еще какая-то надпись.

– Какая?

– Надо его спросить.

Офицеры вышли в общую комнату и окружили констебля с Коммершл-стрит.

– Там нацарапано мелом, что жиды – люди, которых ни в чем не будут обвинять.

– Опять начнут бить евреев, – тяжело вздохнуть Арнольд.

– При чем тут евреи? – сказал Пинхорн. – Это кто-то из наших написал. Среди констеблей «жидами» называют полицию Сити [11].

– Мы не сможем объяснить это торговцам, которые с рассветом соберутся на Петтикоут-лейнский рынок. Эти здания только что заселены, причем поголовно – евреями. Дом просто разнесут по кирпичикам! Пинхорн, возьмите с собой губку.

– Да таких надписей у нас в дивизионе на каждом доме по тысяче. Может, и их вы мне предложите стереть?

– Я был там в два двадцать, – подал голос констебль, принесший фартук, – но никакой надписи не заметил.

– И я был там примерно в это же время, – сказал Халс, – но тоже ничего не видел.

– Решено, – отрезал суперинтендант Арнольд. – Пинхорн, берите губку и все мы немедленно отправляемся на Гоулстон-стрит.

Пока детективы поднимали с постелей жильцов злополучного дома на Гоулстон-стрит и обыскивали квартиры, а потом и ближайшие окрестности, офицеры занялись внимательным изучением надписи.

Арка, которая вела в небольшие, шагов три-четыре глубиной сени, была облицована по косякам черным кирпичом. Над входом был сделан из светлого песчаника решетчатый наличник. Из сеней справа от входа вела наверх лестница. Сама надпись был сделана мелом на гладком красном кирпиче стены.

– Ну и грамотей! – сказал Фаберовский, разглядывая пляшущие каракули на стене, которые явно принадлежали не Даффи. – Это же надо так слово «жиды» написать! «Жиды – не тот народец, которых будут обвинять ни за что…»

– Констебль говорил как-то по другому, – заметил Пинхорн. – По-моему, он сказал, что здесь было написано «Жиды – люди, которых не будут ни в чем обвинять».

– Мы должны придерживаться первоначального варианта, – шепнул суперинтендант Арнольд на ухо Пинхорну. – Иначе эти, из Сити, – он кивнул на Халса и Ханта, – обвинят нас в том, что наши констебли находятся на посту в нетрезвом состоянии и даже надписи на стене толком прочесть не могут.

– Что будем делать с надписью? – спросил Пинхорн, демонстрируя губку.

– Я не сомневаюсь, что надпись необходимо стереть. Иначе, как только распространится весть об убийстве, она вызовет антиеврейские беспорядки.

– Но вы не можете просто так стереть такую важную улику! – возразил Халс.

– Навязались же мне эти из Сити! – вздохнул Арнольд. – Стерли бы ее потихоньку, и все.

– Я сейчас пошлю детектива Ханта на Майтр-сквер к инспектору Макуилльяму за фотографом. Хант, скажи инспектору, что я буду ждать его здесь до тех пор, пока не станет достаточно светло, чтобы сфотографировать надпись.

– Ну и что мы будем делать? – спросил Пинхорн.

– Из-за этих «жидов» я не могу принять на себя ответственность за стирание этих каракулей. Вы останьтесь с губкой здесь, а я вернусь в участок и встречу там комиссара. Как Уоррен решит, пусть так и будет.

Комиссар сэр Чарльз Уоррен, моложавый и по военному подтянутый высокий мужчина лет пятидесяти, с жестким взглядом и волевым лицом, несколько смягченным пышными висящими усами прибыл из участка к дому на Гоулстон-стрит вместе с суперинтендантом Арнольдом около пяти часов. Фаберовский с Пинхорном дремали на ступеньках, притулившись друг к другу, как два попугая-неразлучника. Халс сумел выпросить у одной из квартиранток немного кипятка и чувствовал себя королем, важно прохаживаясь взад-вперед перед аркой.

– Инспектор! – рявкнул Уоррен. – Надпись – стереть!

Пинхорн вскочил и бросился к ближайшей канаве мочить губку.

– Но сэр, подождите хотя бы час, пока не станет достаточно светло, чтобы сфотографировать надпись, – умоляющим тоном попросил комиссара Халс. – Я уже послал за фотографом.

– Если мы будем ждать так долго, дом просто разнесут. Торговцы уже начали расставлять свои лотки на Петтикот-лейн и вскоре улицы будут переполнены.

– Но надпись можно хотя бы временно закрыть.

– Думаю, что опасность будет сохраняться, пока сообщение находится на этом месте.

– Но давайте тогда сотрем только верхнюю строчку.

– Может быть достаточно стереть только слово «жиды», – предложил Пинхорн.

– Нет, – комиссар был непреклонен. Он все время подкручивал усы и по-наполеоновски закладывал правую руку за борт мундира. – Скопируйте надпись, Арнольд, и мы ее уничтожим.

Он взял у инспектора Пинхорна губку и, дождавшись, когда суперинтендант окончит писать, лично стер надпись со стены.

– А комиссар-то не побоялся запачкать свои ботиночки, – шепнул Пинхорн Фаберовскому, отойдя в сторону. – Наверное, опасается, что его выкинут из полиции.

* * *

Когда сырой и грязный рассвет забрезжил за пыльными стеклами, Артемий Иванович окончательно пал духом. Наступал день, а они все еще сидели в проклятом доме без всякой надежды незаметно выбраться отсюда. В голодной тоске Владимиров подошел к окну и выглянул на площадь. Она все еще была пуста, лишь полицейский инспектор в форме да несколько сержантов устало бродили по ней от одного входа к другому, проверяя надежность оцепления.

– Мистер Гурин! Скорее сюда! – встревоженным голосом позвал его Даффи. – Тут что-то с Уродом!

Артемий Иванович бросился в комнату и увидел бьющегося в припадке Васильева, изгибающегося дугою и колотящегося затылком о пыльный пол.

– Быстрее нож! – крикнул Владимиров, бросаясь на колени рядом с припадочным. – Держи его голову руками!

– Мы что, его зарежем? – с надеждой спросил Даффи, отдавая Владимирову нож фельдшера со следами крови на лезвии.

– Вот еще! – сказал Артемий Иванович. – Ему надо воткнуть нож в рот.

Орудуя ножом, он просунул лезвие между зубами Васильева. Что делать дальше, он не знал. Даффи с ужасом взирал на фельдшера, пускающего кровавые пузыри, и на Артемия Ивановича, который с застывшим лицом взирал на свою жертву, ожидая, чем же все окончится. Все окончилось благополучно. Когда фельдшер обмяк, Владимиров вынул нож и вернул его ирландцу.

Они уложили бесчувственное тело на кусок обоев и Артемий Иванович пошел на другую сторону дома взглянуть, что за яростные крики доносятся оттуда. Пересекая коридор, он услышал, как рев толпы снаружи усилился, и метнулся к окну в кухне. Полицейские разорвали свою цепь и расступились, пропуская людей на площадь. Это был шанс покинуть дом. Владимиров бросился обратно и изо всех сил пнул Васильева. Тот недоуменно сел, ничего не понимая, а Даффи, быстро сообразив, что произошло, вскочил на ноги и побежал к лестнице.

– Стой! – закричал ему вслед Артемий Иванович. – Надо взять Урода!

Он дернул за отставший от стены кусок обоев и они оторвались по всей длине от кухни до лестницы. Зажав в руке, словно первобытное кремневое рубило, иссохшую корку хлеба, он размашисто нацарапал по-русски на размякшей от сырости штукатурке: «Это все мы, жиды и нигилисты. Колька-Потрошильщик».

После чего, подхватив фельдшера под мышки, они с ирландцем сволокли его по лестнице вниз.

Оставив Васильева на ирландца, Артемий Иванович выскользнул из двери и на него тут же налетел кто-то из зевак:

– Где, где здесь убийство?

– Там, за углом, – Артемий Иванович махнул рукой и они с Даффи вытащили из дома Васильева. Пальто фельдшера спереди было в пятнах крови, но они почти сливались с порыжевшим сукном. На них никто не обращал внимания, все стремились быстрее оказаться на месте убийства.

– Что, уже насмотрелись? – спросил у них сержант, еще недавно гонявший любого, кто пытался пробиться на площадь через полицейское оцепление.

Обернувшись, чтобы ответить, Артемий Иванович впервые с ужасом разглядел на констебле желтые цифры в петлицах и понял, что сегодня не миновать страшного скандала – желтые цифры однозначно указывали на то, что все собравшиеся здесь сержанты и констебли принадлежат к полиции Сити. Тогда Владимиров подумал, что хорошо бы позавтракать у Фаберовского до того, как начнется скандал.

Схватив Васильева за рукав, Артемий Иванович поволок его на Олдгейт, где они, купив билеты, юркнули в спасительный вагон подземки.

Фаберовский был уже дома и ссутулившись сидел у камина, дрожащими руками наливая себе рюмку за рюмкой ром из пузатой бутылки. Отсветы огня пьяно плясали в стеклах его очков. Артемий Иванович прямо в калошах ввалился в гостиную и, не здороваясь, сразу же рухнул в кресло-качалку, пробормотав, закатывая глаза:

– Ох, какая была тяжелая ночь! Господи, как я устал! Боже, как я утомился! Пресвятая Богородица, черт побери, я еле живой! Святые угодники, у меня со вчерашнего дня корки хлеба во рту не было! – заскорузлая корочка выпала из ослабевшей руки Артемия Ивановича.

Остальные также, не снимая обуви и верхней одежды, потащились за Владимировым в гостиную и попадали на диван.

– Так, что случилось на этот раз? – спросил Фаберовский, глядя на их изморенные лица и грязные следы на полу.

– Водки нам! – простонал Артемий Иванович.

– Сейчас я вас шампанским угощу, которым ворота запирают! – задохнулся от ярости поляк. – Я же предупреждал – до Сити ни ногой! Как вас до туда занесло?!

– Дарья, голова с мозгом, сунула Уроду нож, так он Шапиро напугал, а сам пошел куролесить. Может, он и еще кого прирезал.

Артемий Иванович кивнул в сторону дрожавшего на диване фельдшера, до сих пор не снявшего своей кепки.

– Я сам ножик припас, – прошептал Васильев.

– Мы его нашли только на Олдгейте, – сказал Владимиров.

– Он где надо прирезал, у клуба, – процедил сквозь зубы Фаберовский. – А вот почему вы с Даффи его там не встретили, я не понимаю.

– Так он все-таки еще кого-то убил?! – изумился Владимиров. – Но какого черта…

– Это не Николай убил женщину около клуба, – сказал Даффи. – Ее убил какой-то мужик и затолкал во двор. А Николай там даже не появлялся.

– Положим, что так. Но куда делся Конрой?

– Мы Патрикея послали в клуб надпись писать.

– Но ведь это должен был сделать Даффи! Пся крев! – От крайнего волнения Фаберовский выругался и налил себе еще рома. – Ваш Конрой не то что у клуба написал, он вовсе далеко не ходил! Накалякал с ошибками какую-то чушь про евреев да тряпку бросил окровавленную – и что нам теперь с этим всем делать?

Артемий Иванович важно надулся:

– Вы, между прочим, мне инструкцию на десяти листах обещали! А я сделавши все, что было в моих силах!

– Как вы договорились с Конроем?

– Да никак!

– Надеюсь, у него хватит ума не шляться по улицам и приехать сразу сюда.

– А что делать с моим пальто? – спросил Васильев. – Я его испачкал.

– Даффи! Проверь, чтобы на Уроде не было ни единого пятнышка крови. Сделай то немедленно, допоки не догорели дрова в камине. И тщательно обыщи карманы! Я не верю, что две зарезанных бабы заместо мужчины – все наши неприятности.

– Ну, действительно… Имеются очень неприятные свидетели, – неохотно признался Владимиров. – В Сити один еврюга видел Урода в лицо, когда тот стоял с зарезанной бабой. С этим жидом были еще двое, но они могли видеть его только со спины. Как только они пошли прочь, я послал Шапиру проследить за свидетелем.

– Бог мой! Поздравляю! То первое разумное действие, которое вы все произвели за эту ночь. Куда потом пойдет Шапиро?

– Понятия не имею-с. У меня не было возможности с ней договориться.

– Придется дождаться Шапиро. Свидетель убийства в Сити может стать для нас катастрофой. Так что же нам делать с убийством у клуба? Ведь даже полиция уже считает его делом наших рук. А мерзавец Конрой свои наскальные рисунки выполнил в полумиле оттуда!

– Я тоже надпись сделал, – похвастался Артемий Иванович.

– Где?

– В пустом доме, где мы прятались, в коридоре на третьем этаже.

– Нам не нужны надписи, сделанные с нижней стороны стульчака. О том, что оба убийства связаны с евреями и нигилистами, должно стать известно прессе. Почта еще не работает. Если мы сейчас же напишем открытку с предупреждением о готовящемся убийстве и опустим в ящик, чтобы ее достали с первой выемкой, то есть также, как если бы ее опустили ночью сразу после убийства, она будет принята за подлинную, словно убийца действительно намеревался совершить два убийства за одну ночь.

Артемий Иванович долго чесал затылок, дымил сигаретой, натужно думал, стремясь сказать что-нибудь умное и, наконец, произнес:

– Надо бы пойти купить конверт.

– Какой конверт в семь утра! – Фаберовский согнутым перстом постучал себе в лоб. – У меня есть почтовая карточка, мы напишем текст прямо сейчас.

Поляк сходил наверх по винтовой лестнице в кабинет, откуда вернулся с чистой почтовой карточкой и карандашом в руке.

– Садись, Даффи. – Он злобно вырвал у стоявшего рядом с камином ирландца из рук жилет Коновалова и швырнул в огонь. – У нас нет двух дней, чтобы ты мог написать открытку самостоятельно. Пиши.

Даффи взял карандаш и, высунув язык, углубился в работу. Завершив свой труд, он протянул открытку поляку.

– Вот, пан Артемий, открытка. Съездите в гостиницу переодеться и бросьте по пути открытку в почтовый ящик.

Артемий Иванович сунул открытку в карман жилета и покорно пошел ловить кэб, хотя с большим удовольствием остался бы сидеть в гостиной и угощаться сандвичами с телятиной, которые так хорошо умела приготовить Розмари.

* * *

К одиннадцати Артемий Иванович вернулся на Эбби-роуд, побритый и посвежевший. Он успел привести себя в порядок. Фаберовский усадил его за богато сервированный стол между Васильевым и Даффи, которые выглядели значительно хуже и поминутно клевали носами.

– Ну, выпьем за успех нашего предприятия. Пусть все будет благополучно! – поднял бокал токайского Фаберовский.

– Да уж, пусть милостью Божией все сойдет тишком да рядком, – Артемий Иванович выпил и крякнул. – Всем на радость, нам на пользу и утешение. В добрый час! Хая еще не приезжала?

– Приехала. Розмари отвела ее в ванную.

– Что она рассказала?

– Еще ничего. Она даже не заходила сюда и не видела, что здесь сидят Даффи с Уродом. Ну, что там мадам, Рози? – спросил Фаберовский, увидев в дверях мелькнувшее платье девушки.

– Она уже вымылась и спускается вниз.

– Я выследила его! – сообщила Шапиро, спускаясь по лестнице. – Он живет в Далстоне в доме 45 по Норфолк-роуд. Мне пришлось тащиться за ним через весь Бетнал-Грин!

Она вошла в гостиную и встретилась глазами с сидевшим за столом Васильевым. Губы ее затряслись, руки сжались в кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

– Я убью тебя! – прошипела она и Фаберовский услужливо протянул ей громадный револьвер.

Шапиро направила на оцепеневшего от ужаса фельдшера ствол револьвера и шесть раз подряд нажала на курок. Оружие исправно щелкало, но выстрелов не было.

– Зачем он не стреляет? – обернулась Шапиро уже скорее удивленно, чем разгневанно. – Он не заряжен?

– Заряжен. Фотографическими пластинками. Фотографический аппарат работы мастера Анжальберта для тайной съемки. После неудачной попытки сделать снимок обычным фотоаппаратом в китайском опиумном притоне в Лаймхаузе я заказал его в Париже. Я напечатаю для пани карточку этого человека, чтобы она могла повесить ее на стену. А револьвер отдайте, он мне еще может потребоваться.

Поляк подошел к камину и положил необычный фотоаппарат на каминную полку. Обернувшись к Шапиро, он торжествующе сказал, сжимая кулак до треска в пальцах:

– Раз мы имеем адрес свидетеля, значит этот свидетель уже наполовину у нас в руках. Даффи, уже двенадцатый час, будьте добры, отвезите Васильева до дому. А поскольку Конроя нет, возвращайтесь сюда – вдруг старика арестовали, он попался полиции? Пана же Артемия я попрошу вернуть мои часы, пока их у него не украли.

– Ну как можно-с! – Артемий Иванович потянул за цепочку часов и на пол порхнул белый листок картона.

Оба оторопело уставились на него.

– Что то есть?! – удушенным голосом спросил Фаберовский, кивнув на картонку.

– По-моему, это открытка, – озадаченно сказал Артемий Иванович, надевая пенсне и наклоняясь.

– Скоро полдень, почту вынимали два раза. Пан Артемий болван, и я не подумаю заступаться за него, когда сюда приедет от Рачковского пан Продеус.

– Давайте, я часы вам потом отдам… – заикнулся было Владимиров, но Фаберовский оборвал его:

– Бегом!

Не пререкаясь больше, Артемий Иванович оделся, выскочил на улицу и вызвал кэб. Всю дорогу его била нервная дрожь, он боялся Фаберовского, Продеуса, Рачковского, дурацких свидетелей и провала всей операции. Дрожала его рука, когда он опускал открытку в медную щель почтового ящика. Лишь выйдя с почты, он взял себя в руки и пешком побрел в сторону Сити.

На одном из зданий он увидел только что налепленный на стену мокрый от клея полицейский листок с обращением к жителям Уайтчепла. Знакомые фамилии жертв заставили его протянуть руку и, оглядевшись, он быстро сорвал его и спрятал в шляпу.

* * *

В час дня в управление на Олд-Джури к инспектору Макуилльяму были доставлены трое евреев, свидетелей с Майтр-сквер. Они стояли посредине приемной, унылым видом и одеждой напоминая трех волхвов.

– Я правильно записал? – Инспектор взял лежавший перед ним лист бумаги, куда он занес фамилии привезенных: – Гарри Харрис, мебелеторговец с Касл-стрит, Уайтчепл; Джозеф Леви, мясник, дом 1 по Хатчисон-стрит, Олдгейт; и Джозеф Лавенде, уличный торговец сигаретами, дом 45 по Норфолк-роуд, Далстон.

– Да, мсье, – невесело согласились трое евреев.

– Мистер Лавенде, вы утверждаете, что видели человека, стоявшего с убитой у входа в Черч-пэссадж, в лицо?

Средний из волхвов, самый мрачный, унылый и затюканный, нехотя забубнил:

– Да, пане, мы засиделись втроем в Имперском клубе и мне надо было уже идти, время позднее, половина второго: я работаю в Сити на Сент-Мэри-Акс рядом с церковью в честь отрубания Аттилой Гунном тремя топорами голов Святой Марии и ста тысячам мучениц, а живу-то в Далстоне. Мы собрались и вышли все вместе.

– Сколько времени вы собирались?

– Как я вам уже сказал, я посмотрел на часы: было половина второго.

– И клубные часы показывали столько же, – вставил Харрис, высовываясь из-за плеча Лавенде.

– А собирались мы не больше четырех минут, – все также печально продолжал тот. – Примерно в пятнадцати ярдах от клуба мы увидели мужчину и женщину, стоявших у входа в крытый проход, ведущий на Майтр-сквер.

– Вы настаиваете на том, что женщина, которую вы видели в морге, и есть та дама, виденная вами напротив клуба?

– Да, пане, я почти уверен в этом. На ней была та же одежда. Я не видел ее в лицо, а вот мужчину видел.

– Зато мы не видели его, – в один голос сказали оба остальных свидетеля, и при этом Лавенде получил два сильных толчка в спину. – Ведь там было темно, как в Шеоле [12]! Он тоже ничего не мог там разглядеть!

– Мистер Лавенде, опишите мужчину, – сурово приказал Макуилльям.

– Я боюсь, сэр! – откровенно признался тот. – У меня семеро детей. Если вы не поймаете убийцу, он найдет меня и сделает с моей женой то же, что с этой несчастной женщиной.

Инспектор понял, что присутствие товарищей удерживает Лавенде от откровенности, и торжественно встал.

– Джентльмены, – сказал он евреям. – Идите отсюда вон! А вы, Лавенде, останьтесь.

Когда дверь за удалившимися евреями затворилась, Макуилльям сказал:

– Послушайте, чего вы боитесь? Откуда убийца вообще может узнать о вас?

– Да завтра же обо мне пропечатают во всех газетах. Долго ли ему будет найти бедного еврея?

– Вы можете не бояться. Даю вам слово, что до конца дознания в прессе не будет о вас ни слова. Я также обещаю, что у вашего дома будет поставлен полицейский в штатском, который будет охранять вас и вашу семью. Ну, будете говорить?!

– Он среднего телосложения, – крайне неохотно начал припоминать Лавенде, – по виду похож на моряка, на нем была широкая куртка цвета перца с солью, серый полотняный картуз с козырьком и красноватый шейный платок. Ему было около тридцати, рост примерно… примерно…

– Укажите на кого-нибудь из присутствующих примерно того же роста. Понятно. Картрайт, каков твой рост?

– Пять футов семь дюймов.

– А еще у него был светлый цвет лица, словно он мыл его с мылом.

Мысль эта была настолько смешной, что постное лицо Лавенде впервые осветилось улыбкой.

– И пшеничные усы.

Глава 49

Фаберовский покинул Эбби-роуд вскоре после отъезда Артемия Ивановича и направился на Стрэнд в контору к Леграну. Здесь было шумно и весело. Пожилая заплаканная леди выговаривала сидевшему за столом Леграну:

– Вы обещали найти моего Байрона еще месяц назад!

Ошалелый и невыспавшийся Фаберовский, голова которого была занята совсем другим, рассеянно спросил:

– О чем вы говорите, мадам? Какой Байрон? Байрон давно умер…

– Если он умер, пускай они найдут мне хотя бы его милое тельце. Я похороню его на собачьем кладбище в Гайд-парке у ворот Виктории.

– Мадам, вас что, еще не выпотрошили? – уставился на леди поляк. – Ну тогда спасайтесь: я видел, что сейчас сюда идет Кожаный Фартук.

Пожилая леди взвизгнула и исчезла, как метеор. Легран облегченно вздохнул. Фаберовский, даже не взглянув на предложенный Батчелором стул, обратился к французу:

– Слушайте внимательно. Я собираюсь устроить одну авантюру, и вы с Батчелором будете играть в ней главные роли.

– Вся наша жизнь состоит из авантюр, шеф. Не продай я в Дагомее за глаза дочь своего лейтенанта ихнему наследному принцу Кондо, сыну туземного короля Гле-Гле, не пришлось бы мне потом неделю скрываться в джунглях от его бешеных черных амазонок из королевской гвардии и от своих же французов, посланных лейтенантом поймать меня. Да и в Лондон бы я не попал, так и служил бы сейчас в гарнизоне на гвинейском берегу где-нибудь в Порто-Ново. Что нам нужно будет делать?

– Если к кому-нибудь из вас двоих лично или сюда в контору обратятся с предложением заняться уайтчеплскими убийствами, особенно не торгуйтесь и ни в коем случае не отказывайтесь. На меня не ссылаться и моего имени не называть. Понятно? И приберите тут, контора должна иметь представительный вид.

Оставив обоих сыщиков в недоумении и не пожелав ничего разъяснять, Фаберовский сбежал вниз, вскочил в кэб и поехал на Уайтчепл-Хай-стрит, в «Корону», на заседание Уайтчеплского комитета бдительности.

В этот день в «Короне» дежурил сам мистер Ласк. Он важно восседал во главе стола, за которым собрался почти весь состав комитета. Они уже знали о новых убийствах и сейчас горячо обсуждали письмо от некоего доброхота, не сумевшего выяснить адрес комитета и отославшего свое творение в полицию с просьбой передать его мистеру Ласку.

Фаберовский нагло раздвинул двух комитетчиков и завладел вниманием, постучав чьей-то фаянсовой кружкой по столу.

– Если господа не брезгуют не только информацией, но и дельными советами, – громогласно заявил он, продолжая стучать кружкой и не обращая внимания на робкие попытки казначея Комитета бдительности мистера Ааронса вернуть ее в свою собственность, – то я могу предложить вам воспользоваться услугами частных детективов. Если действительно возможно, как считают некоторые, чтобы полиция покрывала убийц, – кружка грохнула по столу, расплескав пиво, – то частный детектив этого делать не станет. Вам также следует, на мой взгляд, связаться с какой-либо крупной газетой, например, «Ивнинг Ньюс», для того что все, что тем детективам станет ведомо, тут же газетами будет представлено публике.

– Но, – сказал мистер Ааронс, наконец завладев кружкой и с восстановленным достоинством предостерегающе подняв палец, – есть разные частные детективы. Среди них встречается не меньше сомнительных личностей, чем среди полицейских. Мы полагаем, что нашему комитету лучше возобновить патрулирование улиц.

– Джентльмены, – завладел инициативой Ласк. – Многие наши граждане призывают переодеть полицейских женщинами, чисто выбрив их и вооружив наручниками и револьверами. Мы не знаем, примет ли полиция такое предложение, но наши патрули вполне могут последовать этому разумному совету. Вот письмо человека, предлагающего нам конкретные меры для защиты наших добровольцев. «В дополнение к обычному костюму я предложил бы, чтобы своего рода металлический корсет (наиболее эффективна была бы кольчуга) закрывала туловище, а вокруг горла носилась широкая полоса из тонкой гибкой стали; она легко может быть замаскирована под обычный воротник, и если к ней приклепать широкую сужающуюся железяку и согнуть ее под челюстью, она предохраняла бы горло от удара ножом. На эту железяку также можно укрепить клемму помещенной в турнюр мощной аккумуляторной батареи, оформив ее как запонку; клеммы могут быть с обеих сторон воротника. Электрический удар может так серьезно смутить убийцу, что вопрос о его захвате не будет представлять никакой сложности.»

– Вы представляете, в какую сумму выльется нам изготовление таких батарей? – воскликнул Ааронс, дослушав письмо до конца.

– Имеется и другое предложение: обеспечить всех переодетых женщинами патрульных покрытыми бархатом стальными воротничками с острыми, хорошо заточенными шипами, чтобы адский убийца при попытке задушить любого из них получил бы тяжелые ранения. В тот же самый момент патрульный должен развернуться, схватить убийцу выше запястья и развернуть его кисть со всей мощью обоих своих рук к груди негодяя таким образом, чтобы этот монстр ударил своим собственным ножом себе в грудь или упал на него. И вот что. Любой полицейский или доброволец должен с особым вниманием смотреть на каждую подозрительную женщину или на всех женщин вообще… Один дьявол знает, что может находится у нее по нижней юбкой…

Все заулыбались.

– Это будет ничуть не дешевле предыдущего варианта.

– Вот еще одно письмо. Его автор предлагает прыскать из стеклянных шприцев всем подозрительно выглядящим парам на одежду едкое вещество так, чтобы появился отличительный знак для их опознания. Когда следующая жертва будет найдена, ее убийцу можно будет выследить по описанию, которое уже будет у полиции, и по совпадению пятен на его одежде!

– Не слишком разумное предложение, – подал голос кто-то из членов комитета. – Я даже думаю, что нам можно вовсе обойтись без затрат с нашей стороны. Те три-пять сотен детективов, которых нам не хватает, можно завербовать у молодого германского кайзера, который, как известно, очень любит свою августейшую бабушку, нашу королеву Викторию, и который охотно даст взаймы ей тысячу детективов из Берлина. Я уверен, что русский император и французский президент в равной мере могут одолжить ей подобное число людей.

– Джентльмены! – перебил его Фаберовский. – Мне кажется, что все-таки самое надежное и недорогое средство – нанять частных детективов. Если же речь идет о рекомендации… Вы слышали когда-нибудь о деле миссис Хогган? Нет? Тем лучше. Так вот, ее бриллианты обнаружил частный детектив Гранд, который и сейчас работает в Лондоне, в конторе на Стрэнде, 283. Вы в состоянии оплатить его услуги, хотя это будет, вероятно, недешево. Я могу оставить вам его карточку.

– На фоне прочих предложений последнее кажется мне наиболее разумным, – промолвил казначей мистер Ааронс.

Мистер Ласк, имевший порядком измученный и невыспавшийся вид, обрадовался прекращению пустой болтовни и живо ухватился за поданную идею.

– Джентльмены! – он поднял поданную поляком карточку над головой. – Мы напишем сегодня министру внутренних дел о назначении награды, но вот кто действительно избавит наш Ист-Энд от этого кошмара!

Глава 50

2 октября, во вторник

Переехав из Швейцарии на всякий случай поближе к Лондону, в Париж, Андерсон посещает Рачковского и обвиняет последнего в том, что тот не законсервировал дело, а продолжает вести его за спиной у англичан. Свидетельством тому набег на мастерскую, закончившийся, правда, неудачно. Рачковский утверждает, что после того, как сделал распоряжение о прекращении деятельности мастерской потерял связь со своими подчиненными, так как Фаберовский вовсе отказался участвовать в деле (здесь Андерсон впервые узнает о том, что жених Пенелопы Смит участвует в этой операции), а остальные на связь не выходят и местонахождение их неизвестно. Рачковский намекает, что узнав про предательство англичан, участники операции решились действовать на свой страх и риск и в целях безопасности перестали общаться с начальством, которое тоже показало себя ренегатами. С целью восстановления контроля над ними он отправил в Лондон господина Продеуса, но от него также больше нет никаких сведений. Рачковский просит Андерсона о помощи и тот соглашается ее по возвращении оказать.

22.

ДЕЛО № 153 ч.2/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

2/14 октября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Милый друг, Пёрд Иваныч!

Должен Вам сказать как на духу, что все безобразия произошли от глупых агентов кретина Поляка, который их даже русскому языку научить не смог. Когда б не я, так вообще неизвестно что было!

Я дожидался Николая там, но он сбежавши из-под присмотру у этих болванов. Мало того, они даже мои поручения толком не смогли выполнить, а я не мог разорваться надвое. Концы там громадные, не то что у Вас, и когда я схвативши его, было уже поздно, а они боялись, что он их порежет, как он с этими раньше делал. А я не боямшись и бежавши с Шапиро. А когда они …пись[13] в воротах и вовсе не наша, а что в ней этот старый идиот написал, не знаю, так как рядом не стоял.

Целую, обнимаю, равно и Вашу супругу. Пусть Продеус не беспокоится, ему тут делать нечего.

Ваш Гурин.

Ниже привожу текст полицейского обращения.

Полицейское объявление.

К жителям.

Утром в пятницу 31-го августа, в субботу 6-го и в воскресенье 30-го сентября 1888 году, в или близ Уайтчепла были убиты женщины предположительно кем-то, проживающим непосредственно по соседству. Если вам известна какая-либо личность, которая вызывает подозрение, убедительная просьба тотчас связаться с ближайшим полицейским участком.

Управление Столичной полиции

Глава 51

3 октября, в среду

Незадолго до полудня в сонную атмосферу сыскной конторы на Стрэнде ворвалась буря в виде мистера Ласка казначея Комитета бдительности мистера Ааронса, а также веселого румяного джентльмена, представившегося редактором «Ивнинг Ньюс» – вечерней консервативной газеты.

– Кто из вас сыщик Огастин Гранд? – Ааронс был настроен решительно и деловито.

– Я этот сыщик, мсье, – подавляя зевок, ответствовал француз, вынырнув из своей спальни.

– Один джентльмен рекомендовал вас мне, сказав, что в свое время вам удалось раскрыть знаменитое похищение бриллиантов миссис Хогган, – обратился к нему Ласк.

– Да?! Ну что ж, очень может быть, очень может быть… Бриллианты Хогган? Ах да! О, какие это были бриллианты! А какая жгучая дама была эта Хогган! А что бы вы хотели от нас?

– Так вы работаете не один? – недовольно спросил мистер Ааронс голосом обманутого при подписании контракта подрядчика, переглядываясь с редактором. – Но это существенно увеличит наши расходы!

– В нашем деле невозможно работать одному! – воскликнул француз. – Только в дешевых романчиках, печатающихся в иллюстрированных подарочных альманахах вроде «Битонского рождественского сборника», существуют сыщики-консультанты, которые в одиночку раскрывают дела, рассматривая следы в лупу и читая надписи кровью на стене. Надеюсь, ваша уважаемая газета достаточно солидна, чтобы не быть падкой на дешевые сенсации?

– Сэр! – воодушевлено вскричал редактор «Ивнинг Ньюс». – Нам нужна правда и только правда! Мы вместе с Уайтчеплским комитетом бдительности совсем отчаялись в своих надеждах на то, что полиция сумеет найти убийцу, и намерены провести собственное расследование.

– Тогда вы обратились как раз по адресу, – сказал Батчелор, чья огромная фигура появилась уже из своей спальни по другую сторону гостиной.

– Без ложной скромности могу сказать, что никто в Лондоне не сможет сделать это дело так профессионально, – заявил француз.

– Мы так счастливы, что обратились к вам, – удовлетворенно сказал редактор, переглянувшись с мистером Ласком, одобрительно кивнувшим головой.

– Мы нанимаем вас, – поддакнул Ааронс. – У нас назначен митинг с осуждением комиссара и министра внутренних дел, к тому же нам надо подготовить петицию королеве. Так что давайте оговорим сумму и уже завтра вы приступите к поискам.

* * *

– Да я бы наложил на себя руки, если бы был тем полицейским, который находился в патруле на том месте, где убили мою несчастную Лиз! – низенький пьяный мужчина смахнул слезу, повисшую на усах, и уставился на Пинхорна, невозмутимо сидевшего в кресле.

– Я бы тоже наложил на тебя руки, – сказал инспектор и добавил, увидев заглянувшего в дверь поляка: – Заходите, мистер Фейберовски.

Приехавший в участок на Леман-стрит узнать новости Фаберовский прошел в комнату и сел на стул у стенки рядом с инспектором Салливаном.

– Это кто? – спросил он у соседа.

– Майкл Кидни, любовник Элизабет Страйд, которую убили на Бернер-стрит, – пояснил Салливан.

– Я хочу увидеть детективов и взглянуть им в глаза, – заявил Кидни.

– Зачем они тебе нужны? – спросил Пинхорн.

– Я тут услышал кое-что и уверен, что смогу поймать убийцу.

– Как же ты хочешь это сделать?

– Я заманю его и схвачу, если мне дадут командовать силами детективов и я сам буду расставлять их.

– Командовать детективами не доверяют даже мне, – оборвал его пьяную речь Пинхорн. – А свои бредни ты будешь излагать коронеру на дознании. И запомни – тебе самому еще предстоит доказать свое алиби.

Внезапно за дверью раздался шум, в комнату заглянул сержант и сообщил:

– Там к вам два еврея, сэр. Говорят, что один из них наверняка видел убийцу.

– Посадите эту пьянь в камеру, пусть прочухается, и ведите евреев сюда, – сказал Салливан, вставая со своего места и оживленно потирая руки. – Евреи редко проявляют желание что-то сообщать нам.

Он занял место за столом рядом с большой грифельной доской, а Пинхорн подсел к поляку. Сержант увел Кидни, а через пару минут в другую дверь вошли двое в широкополых еврейских шляпах.

Один из пришедших походил на актера своим бритым лицом. Он молчал как рыба и его приятель на ломаном английском языке объяснил, что его друг умеет говорить только на еврейском жаргоне либо на венгерском, но у него имеются важные сведения, которые он хочет сообщить полиции.

– И я буду вам это переводить! – закончил самозваный толмач.

– Можем мы прежде узнать его имя?

– Его имя Израиль Шварц, он живет в доме 22 по Хеллен-стрит близ Бэк-Черч-лейн.

– Что же желает сообщить нам этот почтенный джентльмен? – спросил Салливан.

Переводчик обернулся к своему приятелю и тот долго что-то ему объяснял.

– Он говорит, что без четверти час, свернув на Бернер-стрит с Коммершл-роуд и пройдя до ворот, где было совершено убийство, увидел мужчину, остановившего и разговаривавшего с женщиной, которая стояла в воротах, – торжественно провозгласил толмач. – Этот человек, то есть не Изя, – обеспокоено пояснил переводчик, – а тот человек, что стоял с покойницей, которая стояла в воротах, попытался вытащить ее на улицу, но повернул ее кругом и повалил на тротуар, а женщина трижды закричала, но не очень громко. Перейдя на противоположную сторону улицы, Изя увидел второго мужчину, освещаемого своей трубкой. Тот человек, который повалил женщину, крикнул что-то человеку на другой стороне дороги, а затем Изя пошел прочь, но обнаружив, что за ним следует второй человек, он убежал аж до самой железнодорожной арки, но тот человек не последовал за ним так далеко.

– Ваш друг может сказать: были ли оба человека вместе и знали ли друг друга? – спросил Абберлайн.

– Нет, Изя не может этого утверждать.

– Сегодня ночью в половине первого констебль привел ко мне человека, работающего в мастерской по изготовлению фибровых коробок, – шепнул на ухо Фаберовскому Пинхорн. – Он возвращался домой с Брейди-стрит из гостей и нашел на ступенях прачечной мистера Крисмаса на Уайтчепл-Хай-роуд нож, ручка которого была завернута в окровавленный платок. Я хочу спросить у вас: а где тот старый ирландец, которого мистер Ласк арестовал как раз в этой прачечной и которого я вам отдал за пять фунтов?

– К чему вы это спрашиваете? – насторожился поляк.

– Дело в том, что с недавних пор по кабакам человек, очень похожий по приметам на этого старика, разыскивает мистера Ласка. Ласк даже потребовал выставить у его дома констебля.

– Пять фунтов, и я верну его вам, как мы договаривались.

– А черт с ним, с Ласком! – махнул рукой Пинхорн и обратился к переводчику:

– Пусть ваш приятель опишет обоих мужчин.

После долгого разговора с соплеменником толмач объявил:

– Первому мужчине около тридцати лет, его рост дюйма на два ниже моего, цвет лица светлый, волосы черные, маленькие коричневые усы, полное лицо, широкоплечий, черные куртка и брюки, на голове что-то вроде ермолки с двумя козырьками, знаете, как носят джентльмены, когда идут на охоту, чтобы зверь не разобрал, в какую сторону они смотрят, и это непонятно зачем, а Изя потому и запомнил, что думал: зачем это надо?

– У него было что-нибудь в руках? – спросил Салливан, записав мелом на грифельной доске приметы.

– Нет, Изя говорит, что у него ничего не было чтобы в руках.

– Прошу прощения за то, что вмешиваюсь, – сказал Фаберовский. – Но по-моему, предыдущий свидетель, так стремившийся наложить на себя руки, вполне соответствует только что сообщенным приметам. Фаберовский догадывался, что Кидни убил Страйд, но вовсе не собирался говорить об этом Пинхорну, собираясь использовать эту жертву себе на пользу.

– Действительно, – хмыкнул Пинхорн, взглянув на грифельную доску. – Что скажете, Салливан? Привести из камеры, показать им?

– Да ну его! А что вы скажете, мистер Шварц, о втором мужчине?

– Второй мужчина был лет тридцати пяти, ростом вот с этого джентльмена в очках, – толмач кивнул на поляка, – волосы темно-русые, темное пальто, темная старая жесткая фетровая шляпа, широкие поля, и он имел что-то в руках, но это была глиняная трубка и все!

– Сержант, отведите этих людей в морг, – задумчиво проговорил Салливан, откладывая мел и еще раз перечитывая приметы второго мужчины. – Мне кажется, что это разыскиваемый нами Джеймс Корнелл, он же Даффи.

– Но мы не хотим в морг! – возмутились евреи.

– Да кого это волнует! – не терпящим возражений тоном прекратил их стенания Пинхорн и лично вытолкал евреев за дверь. – Ну, кто там следующий?

Следующей оказалась тучная, средних лет немка фрау Куэр, которая на скверном английском обратилась к Пинхорну, который в отличие от Салливана был в полицейской форме:

– Герр инспектор, мои соседи порекомендоваль мне, чтобы я обращалься в полицию.

– Вас поколотил ваш муж? – спросил ее Салливан.

– Нет, ночью в два часа в фоскресенье меня разбудиль мой унтермитер… как это есть по-английски? …квартирант, доктор Тамулти.

– Но это еще не повод обращаться в полицию.

– О, майн Готт, я так и зналь, что этого не надо было делать! Но он имеет так рано прибыф…

– Ваш муж еще был дома? – съехидничал Пинхорн.

– У меня никогда не быль муж, – обиделась фрау Куэр. – Я фстаю очень рано, я увидель, как унтермитер меняет сфой платье. Он сказаль мне, что ненадолго покидает, и просиль меня постирать его рубашку к его фозвращению.

– И что же здесь странного?

– Он имель привычка покидать фремя от фремя дом и я не думаль много об этом в то фремя, и фскоре после этого он покинуль. Осмотреф рубашка, я удифлялься, найдя манжеты и часть эрмель, – немка подергала себя за рукав, – забрызганный крофь. Его фнешний фид фстретиль меня как очень странно, и когда я услышаль об убийствах, у меня подозрения были эрвахт.

– Как выглядел этот человек?

– Он есть уже много стар, фысокий, с большой шнуррбарт… усы, как наш канцлер Бисмарк имеет, голубой глаза, как у мой старый фатер, темный фолос, он курить глиняный пфайфе. Когда он фыходить на улицу, он фвсегда надевать темный старый жесткий фетрофый шляпа с широкими кремпе.

Пинхорн с Салливаном переглянулись. Салливан взял мел и прочертил прямую линию между приметами, сообщенными фрау Куэр, и приметами второго человека, виденного евреем Изей.

– Это один и тот же человек! Тот ирландец, которого мы разыскиваем за побег с Брейди-стрит.

– А что еще известно об этих ирландцах? – спросил Фаберовский.

– Мы с инспектором Абберлайном составили таблицу примет. – Салливан показал на грифельную доску. – Видите, вот приметы лиц, которые по своему описанию соответствуют старому Рендлу. Это из показаний жильцов на Брейди-стрит, это полового из «Десяти колоколов», это – членов клуба и трактирщика, когда Рендл уже сбрил бороду. А вот тут приметы тех, кто похож на молодого Корнелла. Есть еще, к примеру, приметы из показаний свидетелей о русском сообщнике ирландцев, которого видели и в квартире на Брейди-стрит, и в клубе на Бернер-стрит.

Фаберовский присмотрелся к кружку, означавшему русского сообщника, и к надписям под ним, и в который раз мысленно помянул Артемия Ивановича недобрым словом.

– Мы должны осмотреть комнаты Тамулти, – сказал Салливан.

Пинхорн согласился и они отправились следом за фрау Куэр на Бетти-стрит, небольшую улочку, параллельную Бернер-стрит, где в доме 22 проживала она и ее исчезнувший усатый квартирант.

– Скажите, Пинхорн, а вашим коллегам из Сити удалось что-нибудь найти? – спросил Фаберовский, пока они совершали недолгий путь от участка до Бетти-стрит.

– Да куда уж этим бумагомарателям! Они привыкли к чистенькой работе: дельцы, банкиры, биржевые спекуляции, – инспектор Пинхорн причмокнул. – А все финансовые документы, которые им достались: закладная квитанция Лондонского ломбарда на мужскую рубашку на фамилию Бирелл да закладная квитанция ростовщика с Черч-стрит на имя Джейн Келли на пару мужских ботинок. И вместо сейфа обе квитанции хранились в оловянной банке из-под горчицы!

– Я жифу тут, – прервала их разговор фрау Куэр и, отперев дверь, ввела их к себе в дом. Немного покопошившись у себя в комнате, она вынесла окровавленную рубаху и показала ее джентльменам из полиции.

– Фот этот рубаха. Я не сталь ее стирать, пусть он сам стирать такой шмуций рубаха.

– Мы заберем ее у вас, миссис Куэр, – сказал Салливан. – В качестве вещественного доказательства.

– Но фы ее потом обязательно постирайт! – предупредила женщина.

– Я лично постираю эту рубаху, – заверил ее Пинхорн.

– Вы можете нам сказать, куда ваш квартирант ушел или когда он возвратится? – спросил Салливан.

– Нет, он не гофориль, куда ушоль. Он очень молчалиф, не то что мой нофый русишен унтермитер Продеус. Он тоже очень большой рост, вот такой большой фауст… кулак, он фсе фремя им стучать и кричать, он хотеть убивать один русишен швайн по имени Артемий Ифановитч.

При упоминаний имени Продеуса Фаберовский вздрогнул.

– Не хватало нам в участке еще одного убийства, – проворчал Пинхорн. – А что у него с рубахой?

– У его рубаха такой странный длинный эрмель… рукафа. Еще он имеет треуголка из казета и он любит Наполеон Бонапарт.

– Ну и квартирка! – восхитился Пинхорн.

– Я бы посоветовал вам понадзирать за этим домом, – сказал Фаберовский. – Чтобы этот Наполеон вам пожар Москвы тут не устроил.

– Я распоряжусь, чтобы двое детективов несли здесь круглосуточное дежурство. С вашей стороны, Пинхорн, необходимо для той же цели отрядить двух констеблей, поскольку к дому примыкает двор со множеством выходов из него.

Глава 52

Монро думает что ирландцы крутились вокруг клуба, собираясь совершить убийство, и наконец первый раз совершили его.

Он намерен написать Рачковскому, что дело нужно сильнее привязать к политическим мотивам, но, в общем, это уже на что-то похоже. Хотя он недоволен тем, что убили почему-то женщину, хотя было решено, что будет агент мужского пола.

– Здоровеньки булы, мистер Монро, – поздоровался инспектор Салливан и сел на предложенный ему стул.

– Телеграммой вы сообщили мне, что вам удалось обнаружить ирландцев.

– Да, сэр. В ходе расследования убийства на Бернер-стрит нам удалось получить довольно много информации, касающейся их личностей.

– Надеюсь, вы не сообщаете полученную информацию всем кому ни попадя, – сказал Монро.

– Только старшему инспектору Литтлчайлду. И еще инспекторам из участка на Леман-стрит, которые временами помогают мне.

– А вот этого не стоит делать, – Монро взял пресс-папье и недовольно стукнул им по грецкому ореху, которые горкой лежали у него на столе. – Угощайтесь. Вы нашли Гурина, о котором сообщали мне?

– Мы обошли практически все лондонские гостиницы, но под такой фамилией живут совершенно не те люди. Мы также проверили несколько Гуровых, двух Гуревичей и даже одного индейца из Канады, из племени гурон.

– Что вам уже известно об ирландцах?

– По показаниям трактирщика, – Салливан из вежливости взял со стола скорлупу, из которой Монро уже вынул орехи, и поводив рукой перед губами, тайком спрятал ее в карман сюртука, – в пивной сидело два разговаривавших друг с другом ирландца. Один из них подходит под описание Корнелла, а второй подходит под описание побрившегося старика Рендла – то есть налицо оба ирландца с Брейди-стрит. К тому же приметы Корнелла совпадают с приметами человека, который, по свидетельству Шварца, нападал на Элизабет Страйд у самого двора Датфилда за полчаса до обнаружения ее тела с перерезанным горлом, а Рендл – похож на человека, который вышел из пивной и напугал Шварца. Не может быть сомнений, что Шварц видел тех самых двух человек, что сидели в пивной. Констебль Смит, чей маршрут проходил по Бернер-стрит в ночь убийства, также утверждает, что видел человека, похожего по приметам на Корнелла. Но и это еще не все. Мы нашли квартиру, где под фамилией Тамулти скрывался Рендл – это дом 22 по Бетти-стрит. Теперь у нас есть даже окровавленная рубашка, которую он отдал на стирку своей квартирной хозяйке в утро последнего убийства. А мой агент Курашкин 12 сентября в клубе узнал настоящую фамилию Корнелла – Даффи, когда видел его там вместе с Гуриным.

Монро больше не сомневался, что ирландцы, о которых ведет речь инспектор, те самые, которых Рачковский прислал в Лондон для исполнения той части своей операции, которая должна была послужить интересам Особого отдела. Он не знал, продолжали ли их контролировать русские, или ирландцы уже сбежали от них, но скандал вокруг Уайтчеплских убийств разрастался и если, как он предполагал, эти убийства были делом рук русских, его Особый отдел должен был при любых обстоятельствах всегда знать, где они находятся, и в нужный момент предоставить Корнелла и Рендла русским для эффектного финала.

– Нам нужны эти ирландцы, Салливан, – сказал Монро. – Оба. Вы должны найти старика, а через него мы сможем обнаружить и второго ирландца. Они могут попытаться бежать к своим в Америку, так что пошлите детективов в Ливерпуль, чтобы лишить их такой возможности. Все пароходы, отбывающие из Ливерпуля и других портов в Америку, должны тщательно наблюдаться и осматриваться детективами. То же касается и железных дорог.

– В дополнение к детективам я пошлю в Ливерпуль своего агента Курашкина, – сообщил Салливан. – Он знает старого ирландца в лицо.

– Когда вы найдете его, не вздумайте сразу арестовывать. Не спускайте с него глаз и обо всем немедленно сообщайте мне. И помните: ничего не должно попасть в газеты. А насчет вашего сотрудничества с коллегами из Эйч-дивизиона я могу сказать только одно: мы не можем допустить, чтобы этих ирландцев арестовала обычная полиция.

* * *

Вечером, подъезжая к своему дому, Фаберовский уже издали услышал разносившийся на всю улицу крик Артемия Ивановича из-за забора:

– Сколько мы будем торчать здесь на холоде! Этот чертов поляк только и делает, что у камина сидит, а как он понадобится раз в сто лет, так его нет! Где его дурацкий конюх?! Сколько можно его звать?!

– Пан может звать его хоть до второго пришествия, конюх глухонемой, – сказал Фаберовский, входя в калитку.

– Вот вы где! – торжествующе воскликнул Владимиров. – Я привел к вам Конроя, а в награду должен в такой собачий холод сидеть под дверями, как какой-нибудь шелудивый пес!

– За подвиги пана будет награждать царь, так что привыкайте сидеть в холоде, – Фаберовский достал ключ и вставил его в замочную скважину. – Где же вы нашли старого бздыка?

– Он слонялся тут по Эбби-роуд.

Открыв дверь, поляк впустил Владимирова и Конроя в дом и сурово спросил ирландца:

– Где ты шлялся два дня? На Виндзор-стрит тебя не было ни ночью, ни сегодня днем.

– Зато я сегодня днем видел Даффи, – возразил Конрой. – Он рассказал мне, что заходил в приходской морг Сент-Джорджа и видел там покойную. Он говорит, что это как раз та женщина, которая рассказывал ему о гибели своего семейства на «Принцессе Алисе».

– Все они рассказывают такие истории. Она была шведкой и все наврала, чтобы вымогать деньги у Шведской церкви.

– Вот вам и чистокровная англичанка! – ввернул свое слово Артемий Иванович.

– Так куда же ты делся после убийства? – дернул старого ирландца поляк.

– Я пошел домой, но на Виндзор-стрит увидел переодетых фараонов, обыскивавших дома, и убежал.

– А нож к прачечной Крисмаса ты подбросил?

– Я, – Конрой опустил голову.

– А Ласка ты разыскивал?

– Этого Ласка надо повесить на бикфордовом шнуре.

– Ну, а что ты там такое накарябал на Гоулстон-стрит?

– Написал, что во всем виноваты эти… – Старик замялся.

– Кто?!

– Как вы и говорили: жиды. Написал, что ситюки – тот еще народец.

– Крашеный тупица! Каков цвет ирландских радикалов?

– Зеленый, конечно.

– Вот я тебя в оранжевый цвет выкрашу, чтоб в следующий раз помнил! А ну-ка, напиши, что именно ты там накарябал! – Фаберовский втолкнул Конроя в гостиную, усадил за стол, дал карандаш и пододвинул ему листок бумаги.

Тот долго думал, затем написал корявыми печатными буквами слово «JUIVES» и остановился.

– Ну, и что, твоим разумением, значит такое слово? – спросил поляк.

– Жиды, конечно.

– Слово «жиды» пишется вот так. – Фаберовский написал рядом «JEWS». – Ты слишком долго жил во Франции, старик. И «жиды» написал по-французски.

– Именно! – с радостью подхватил Артемий Иванович, радуясь, что поляк накинулся не на него. – До стольких лет дожил, а не знаешь, как жиды пишутся! А ну-ка, ответь мне, Патрикей: куда ты дел те потроха, что тебе Урод доверил?

– Там, на Гоулстон-стрит рядом с куском фартука бросил.

– Но там ничего не нашли, – сказал Фаберовский.

– Значит, кошки сожрали.

– Ну вот что, Патрикей, – Артемий Иванович порылся в кармане и достал фартинг. – Еще раз исчезнешь – жалования больше не получишь. А пока на тебе рупь.

* * *

Фаберовский сообщает, что показания некоторых свидетелей о том, что было в руках у убитой, расходятся с тем, что сообщила полиция. Это навело его на мысль, как можно использовать убийство. Они дискредитируют полицию, которая даже не допросила главного сидетеля – Пакера, затем Пакер начинает выдавать на грра нужные им сведения о нигилистах и динамитчиках. Начинает разыскивать в газетах сведения о Страйд, чтобы знать, кого выдавать за агента.

Обед в этот суматошный день состоялся уже совсем поздно, около одиннадцати. Розмари, воспитанная на почтенных традициях «Повседневной кухни» мисс Биттон, постаралась и поразила даже поляка изобилием блюд. На первое были поданы вареная говядина с мятным соусом и запеканка из телячьих почек.

Артемий Иванович трусливо шарахнулся, подозрительно обнюхал соус и сразу же приступил к запеканке.

– Если почитать сегодняшние газеты, – сказал Фаберовский, откладывая в сторону «Дейли Телеграф» и тоже берясь за вилку, – то можно подумать, что мы добились полного успеха. Пресса уже открыто призывает к смещению министра Мэттьюза и комиссара Уоррена, раз у него не хватает разума уйти самому, а в парке Виктория и на Майл-Эндском пустыре сегодня весь день шли митинги по тому же поводу.

– Вы уже знаете, чей труп нам подкинули у клуба? – спросил Артемий Иванович.

– Женщину, убитую на Бернер-стрит, вчера вечером в морге прихода Святого Георгия опознала ее сестра, а сегодня утром ее опознал один из свидетелей и доктор Барнардо, встречавший ее в одной из ночлежек. Покойную звали Элизабет Страйд.

– Она действительно шведка?

– Да.

– Мерзавцы! – вскричал Владимиров. – Человекоубивцы! Другого места в Лондоне нет, что ли, кроме нашего клуба! Из-за них нам в Сити резать пришлось!

– Я пытался выяснить, что же сообщил полиции тот жид, что видел Коновалова в лицо, но они берегут его как зеницу ока и от прессы, и от кого-либо еще, потому что майор Смит возлагает на него большие надежды.

– А вы не знаете, видел ли нас кто-нибудь с Даффи еще, пока мы стояли на площади, где велись какие-то земляные работы?

– В сегодняшних газетах опубликовано заявление суперинтенданта полиции Сити, что дежурный пожарный ночной станции на Апельсиновом рынке ничего не заметил. Больше я ничего не ведаю.

– Так он в фургоне храпел, что он мог видеть! – сказал Артемий Иванович. – Ну, а с этим свидетелем, что у ситюков припрятан, мы справимся. Зря что ли Шапира его до самого дома выслеживала! Главное, что остальное все у нас гладко сошло. И труп потрошеный у нас налицо, и надпись есть, и жидов бьют. Ну, конечно, не без мелких неувязок, но это только из-за вашей нераспорядительности.

– А то, что доктор Филлипс, как пишут в «Ивнинг Ньюс», заявил после посещения им вскрытия трупа с Майтр-сквер, что убийство не было совершено той же самой рукою, что убийство на Бернер-стрит, и объявил его работой подражателя – тоже моя нераспорядительность?! А то, что пана Артемия, как и ирландцев, ищет полиция – тоже моя нераспорядительность?! И приезд Продеуса, бежавшего из психушки во Франции, чтобы убить пана – моя нераспорядительность?!

– Как Продеус?! – Артемий Иванович переменился в лице и схватился за сердце. – Уже здесь?! Но я не хочу! Я еще так молод! Мы с ирландцами временно эмигрируем в Амэрику, пока весь этот шум не уляжется.

– Так, пан, так. В Ливерпуле его уже наверняка ждут детективы из полиции.

– Откуда вы знаете?

– Я узнал о нем на Бетти-стрит.

– Но что же делать?

Здесь Фаберовский зачитывает текст обоих писем и говорит, что «кто-то оказался проворней нас».

23.

Я не обманывал дорогого старого босса, когда дал тебе тот намек

Ты услышишь о работе Дерзкого Джека завтра. На этот раз двойной случай. Номер один слегка визжала; не мог прикончить сразу. Из-за полиции не было времени заполучить уши. Благодарю за то, что придержал прошлое письмо до тех пор, пока я не приступил к работе снова.

Джек Потрошитель.

Продолжение главы 53

Здесь Фаберовский говорит, что писавший явно был знаком с письмами, написанными Даффи. То же обращение «босс», и тот же стиль. Это явно утка, состряпанная кем-то из журналистов агентства.

– Успокоиться. Разве пан не говорил только что о том, как у нас все хорошо? Между прочим, наше первое письмо опубликовано сегодня в «Дейли Ньюс». А «Стар» по моему указанию опубликовала текст памятной пану открытки.

Артемий Иванович вскочил и бросился на колени рядом с креслом, где сидел Фаберовский, так что Розмари, которая принесла на стол спаржу и кресс-салат, отпрыгнула в сторону, едва не уронив поднос.

– Признайтесь, что вы пошутили! Нет никакого Продеуса.

– Какие уж тут шутки! – сказал Фаберовский. – Но у пана есть время. Пока полиция ищет Тамулти, которого они принимают за Конроя, с дома, где живет сейчас Продеус, не будут спускать глаз. Ему не дадут убить пана раньше времени.

– Еще и Тамулти! – вскричал Артемий Иванович. – Я уже ничего не понимаю!

– От пана этого никто и не ждет. Быть может, ему запомнился торговец фруктами Мэттью Пакер из соседнего с клубом дома?

– А то! Мадам Дымшиц гонит из его изюма отличный самогон.

– Сегодня я поговорил с ним, – сказал Фаберовский. – Он живет разом с женой и двумя квартирантами, и все они, в том числе и Пакер, показали вчера полиции, что не видели и не слышали ничего подозрительного. Однако сегодня он готов был рвать на себе волосы. Дело его не очень прибыльное, а вот если бы за счет шума вокруг убийства в соседнем дворе ему удалось привлечь внимание разом и до своей лавки, дело сразу пошло бы в гору. Представляете, если убийца купил бы в его лавке виноград или грушу. «Виноград от Мэттью Пакера! Этот виноград ел Джек Потрошитель!» Если, конечно, наше прозвище приживется.

– Приживется, приживется, – пробормотал Артемий Иванович, погруженный в свои неспокойные мысли.

Розмари появилась из кухни, поставила прямо посреди стола большую хрустальную вазу с фруктами и вазочку с миндальным печеньем и удалилась обратно, где на плите у нее уже кипел кофейник.

– Сегодня утром при чтении «Таймс» меня посетило озарение! – поведал поляк. – Пан видит ту гравюру на стене? Это иллюстрация Гюстава Доре к Библии и называется она «Лазутчики приносят виноградную лозу Аарону». Мы разыграем сюжет: «Частные детективы Легран и Батчелор приносят виноградную лозу Ааронсу».

– Какому еще Ааронсу?

– Казначею Уайтчеплского комитета бдительности. И еще мистеру Ласку.

– По-моему, вы переутомились, – соболезнующе заметил Артемий Иванович. – Выпейте лучше бренди. И Продеус вам привиделся.

– Пан уважает меня за сумасшедшего? Отнюдь. В «Таймс» приведено показание приятеля пана по имени Дымшиц, что когда он нашел тело Страйд, он видел несколько кистей винограда у нее в руке. Насколько я уразумел с рассказов Даффи, на самом деле она держала в правой руке пакет с моими мятными лепешками. Кстати, некая особа, живущая по соседству, утверждает, что она тоже видела в проходе гроздь винограда после увоза тела. Мы сделаем эту несуществующую виноградную гроздь венцом нашей провокации. То будет настоящий, крепко замешанный скандал: полиция даже не взяла показаний у важнейшего свидетеля! А она их не возьмет, для того что сам Пакер еще не знает, что он продал убийце виноград.

– А как мы все это устроим? – осведомился Артемий Иванович, слегка успокаиваясь и пододвигая к себе вазу с фруктами.

– Довольно просто. Сегодня утром по моему совету в нашу контору на Стрэнде приехали собственной персоной мистер Ласк с казначеем Ааронсом и какой-то деятель из «Ивнинг Ньюс», чтобы нанять мистера Леграна, а с ним и Батчелора для проведения самостоятельного расследования. Завтра с утра господа Легран и Батчелор обыщут двор Датфилда и найдут в куче мусора виноградные стебли. Берите виноград, пан Артемий, угощайтесь, завтра понадобятся его подсохшие стебли. Потом они продемонстрируют их Пакеру, спросят, не у него ли был куплен тот виноград, и сообщат, что виноград видел у покойной в руке мистер Дымшиц. Затем они отвезут Пакера в трупярню на Голден-лейн в Сити, где он, конечно же, не распознает труп, хотя ему не будет сказано, что то тело не имеет отношения до убийства во дворе Датфилда. Если он сам до того не домыслится, придется ему намекнуть по дороге. По прошествии несколько дней мы отвезем его посмотреть на Страйд и тут он непременно припомнит себе, что именно она или ее кавалер купили у него виноград. А прессе он заявит, что его в вовсе никто не допрашивал: ни полиция, не иные детективы.

– А мистер Ласк нам не помешает? Ему-то нужны реальные результаты. – Артемий Иванович взял кисть винограда обеими руками и вгрызся в нее зубами.

– Мистер Ласк ничего не понимает в результатах. Он строительный подрядчик, занимающийся реконструкцией мюзик-холлов. Его жена совсем недавно умерла, оставив на него семь детей. Что может соображать мужчина, внезапно оказавшийся сам на сам с семью собственными отпрысками?

Внезапно в коридоре раздался скрип двери. Фаберовский умолк и обернулся, а тело его автоматически напряглось, готовое к любым действиям. За дверью послышалось сопение и в дверном проеме появился незнакомый человек с револьвером в руке. Не раздумывая, поляк вскочил и швырнул в него свой стул. В тот же момент человек выстрелил, пуля просвистела над самой головой Фаберовского и впилась в стену. В кухне завизжала от страха Розмари. Вместе со стулом человек грохнулся на пол, а на его месте появился второй, пожилой багровоносый еврей, опять же с револьвером в руке. Он недоуменно оглядел всех троих, остановился взглядом на сутулой фигуре поляка, затем посмотрел на своего товарища, отползавшего обратно в коридор рачьим ходом, и сказал растерянно, поводя стволом с одного на другого:

– Мне нужен мистер Фейберовски. Который из вас? Мне сказали, что он будет дома один.

– На ваш вопрос довольно сложно ответить, сэр, – сказал поляк, открывая ящик комода и доставая длинноствольный армейский «веблей». Артемий Иванович дернулся, пытаясь правой рукой нащупать свой «бульдог», завалившийся за подкладку пиджака через дыру в кармане. Тут же он недоуменно уставился на виноградную кисть в своей руке, которая виноградинами раскатилась от пули по всей гостиной.

Оглушительно грохнул «веблей» Фаберовского, но человек успел захлопнуть дверь из гостиной в коридор, от которой в разные стороны полетели щепки, отбитые пулей. Оба непрошеных гостя загрохотали башмаками к выходу, и когда поляк и Владимиров выбежали следом за ними за калитку, те уже вскочили в поджидавший их экипаж и уносились по Эбби-роуд прочь в сторону Аберкорн-плейс.

– Мы с паном неплохо стреляли, – сказал Фаберовский, когда они возвратились в гостиную. – Если бы те не были такими же идиотами, как и мы, из нас бы едва ли кто остался в живых. Пан, вызовите полицию. Я хочу, чтобы произошедшее только что было официально запротоколировано. А я пока оденусь для встречи представителей власти.

– Из-за вас меня чуть не убили! – возмущенно заявил Артемий Иванович, доставший наконец свой «бульдог» и вытиравший рукавом пиджака виноградные внутренности с лица. – А если бы они попали в меня? – Владимиров выпятил живот. – Вас же ясно спросили: кто здесь Фаберовский! И в полицию я не пойду: они же меня ловят!

– Ну хорошо, я сам схожу за полицией, – поляк вышел на улицу, нашел констебля и отправил его в участок.

– А если они придут сюда и сразу арестуют?

– Успокойтесь, пан, если вы спрячетесь под кровать и будете сидеть там тихо, вас никто не заметит.

– Нет, этого я не могу. Это слишком унизительно.

– Тогда молча молитесь своему русскому Авосю. Может, мимо пана и пронесет.

Им пришлось ждать полицию довольно долго. Наконец в сопровождении хмурого сержанта прибыл участковый инспектор в мундире и в форменной кепке, для солидности надвинутой на лоб.

– Мне сказали, что только что в этом доме на вас произошло нападение, – заявил инспектор.

– Вы можете увидеть над камином отверстия от пуль. На мое счастье у меня в гостях был мой друг, мистер Гурин. Мы отбили нападение, хотя нам и пришлось превратить дверь из гостиной в коридор в форменное решето.

– Да, дельце… – задумчиво промычал инспектор, подходя к камину и поколупав пальцем выбоину в стене, оставленную револьверной пулей. – Покушение на убийство.

– К счастью, оно не закончилось убийством, – сказал Фаберовский. – Иначе вашим коллегам из отдела уголовных расследований прибавилось бы работы: выяснять, кто же сподобился наделать во мне дырок.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Я частный детектив и у меня довольно много врагов, инспектор, так что это мог сделать любой из них. Я сам проведу расследование и уже затем предоставлю улики полиции. Мне не хотелось бы огласки, а если этим инцидентом расследованием займетесь вы, сведения о нем непременно проникнут в газеты. Вы курите? – Фаберовский подвинул инспектору коробку с сигаретами и как бы невзначай вложил в крышку золотую монету. – Столичной полиции в свете совершенно неприличной кампании, устроенной газетами против сил правопорядка из-за Уайтчеплских убийств, тоже не нужен лишний повод для обвинения в ее неспособности защитить граждан от уголовного беспредела. Но я прошу составить протокол о происшедшем, чтобы в случае, если у меня возникнут обоснованные подозрения или покушение повторится, сегодняшний инцидент можно было бы приобщить к делу.

– Может быть вы хотите нанять констебля для охраны вашего дома? – поинтересовался инспектор, взяв из коробки только соверен и пряча его в карман.

– Спасибо, я справлюсь сам, – Фаберовский положил перед инспектором перо и лист бумаги для протокола, который он надеялся использовать как мощное оружие против доктора Смита. – Пока я не намерен никому предъявлять обвинение.

Полицейский ушел и Фаберовский разрешил Розмари прибрать после набега в гостиной. Она пошла на кухню за шваброй, когда в коридоре скрипнула входная дверь и кто-то крикнул:

– Не стреляйте, мистер Фейберовский! Я не причиню вам вреда.

Фаберовский стрелять не стал, но курок у револьвера на всякий случай взвел. В гостиную вошел тот самый пожилой еврей с красным носом, который не далее как полчаса назад вместе со своим напарником устраивал тут покушение.

– Я узнал вас, – сказал еврей. – Только вы были тогда не Фейберовски, а Леливой де Спальским. Вы помните меня?

– Палить будете? – спросил Артемий Иванович, высовывая голову из-под стола.

– Нет, вы же видите, что у меня в руках нет оружия.

– Ну, я все-таки посижу там. – Артемий Иванович с кряхтением залез обратно. – Рози, ты не подашь мне вазу с фруктами?

– Я – Натан Друскович, – представился еврей. – Вас, мистер Фейберовски, лет десять назад привел ко мне мой приятель, Чарльз Диббл, чтобы я устроил вас иностранным агентом в Третье отделение к генералу Селиверстову.

– А чего это вы про Селиверстова говорите? – заинтересовался Артемий Иванович, ухватив из потока чужой речи знакомое слово, и появился из-под стола.

– Мы говорим о пиратах и о знаменитом капитане Сильвере-с-Островов.

Удовлетворившись таким странным объяснением, Владимиров стянул со стола бутылку и сполз обратно.

– Если бы я знал, что Фейберовски, которого меня попросили убить – это вы, я бы ни за что не взялся за это дело, – сказал Друскович. – Хорошо что я вас узнал!

– Это действительно хорошо, – согласился с ним поляк.

– Как поживает Чарли Диббл?

– Он погиб в апреле этого года.

– Какая жалость. Он был прекрасным сыщиком. Мы с Чарли Дибблом вместе работали в полиции, пока я не погорел на скандале с тотализатором и меня не вышвырнули из Скотланд-Ярда. Я ничего не знал о его смерти. Ой вей, – всплеснул руками Друскович. – У него же была дочка, совсем маленькая девочка лет семи!

– Вот она, – Фаберовский показал на девушку, которая пыталась шваброй протереть пол под столом, а Артемий Иванович огрызался, рычал и щелкал зубами, не желая покидать свое убежище. – Мисс Розмари Диббл.

– Девочка моя, мы же могли тебя застрелить! – вскричал Друскович, хватаясь за голову.

– Кто вас нанял, мистер Друскович? – спросил поляк, предлагая бывшему полицейскому стул.

– Некий мистер Проджер, – ответил тот. – Нас познакомил доктор Смит из Лондонского госпиталя, когда я лежал там на прошлой неделе.

– Скажите, Друскович, вы согласитесь бы показать на суде, что Проджер пытался нанять вас с целью убить меня?

– Поскольку мы вас не застрелили, он нам не заплатит. Так что никаких обязательств у меня перед ним нет. Я человек бедный, больной, сами понимаете… Если вы мне поможете, то и я вам помогу.

Глава 54

4 октября, в пятницу

В качестве нового места для ирландцев поляк присмотрел Ламбет-стрит, довольно широкую улицу, шедшую параллельно Майнориз мимо грузового депо от Олдгейт-Хай-стрит до путей железной дороги Лондон – Блэкуэлл. Место было не очень людное и, что было особенно хорошо, эта улица находилась в участке Пинхорна, с которым при необходимости всегда можно было договориться, раз уж Рачковский запретил им переселять ирландцев из Уайтчепла в другой район Лондона.

Вызвав со Стрэнда Батчелора и велев ему заложить экипаж, Фаберовский вышел прогуляться и купил у мальчишки-разносчика свежую «Таймс». Когда он вернулся, экипаж был готов и, посадив туда обоих ирландцев, поляк повез их на Ламбет-стрит. Ехать было долго, поэтому он развернул газету и углубился в чтение.

– Тут пишут про вашу Виндзор-стрит, – он растолкал задремавших было ирландцев. – Послушайте. «Вскоре после того, как несколько недель назад были совершены первые ужасные убийства, начальством полиции Сити с целью обнаружить преступника или преступников были предприняты особые предосторожности: несколько констеблей в штатском были назначены в дозоры в районе, который стал столь печально известен. Примерно в то же время, когда совершалось убийство на Майтр-сквер, двое из дополнительных людей, которые были назначены на дежурство, находились на Виндзор-стрит, проезде приблизительно в 300 ярдах, занятые, согласно их инструкциям, слежкой за некоторыми зданиями, поскольку считалось возможным, что помещения могли временами посещаться убийцей. Через пять минут после обнаружения убийства на Майтр-сквер оба упомянутых офицера услышали об этом и окрестность была сразу обыскана ими, к сожалению безрезультатно».

– Вот их-то я и видел, когда вернулся с Гоулстон-стрит, – сказал Конрой.

– Ведал бы я, что Виндзор-стрит находится в Сити, я бы вас туда не пустил. Второй раз вы не оправдали моего доверия. Теперь-то я лично поселю вас. А еще конспираторы!

– Да уж все получше вашего Гурина! – огрызнулся Даффи. – У нас на двоих белья-то осталось – подштанники Конроя, да и те в прачечной! А ваш Гурин все наше барахло на барахолку снес, а одежду фельдшера жечь запретил. «Вы, – говорит, – этот тюк в прачечную снесите постирать, и носите себе на здоровье».

– Так зачем же вы свое белье Гурину отдали?!

– Попробуй ему не отдай! Я, говорит, начальник над вами, будете пререкаться – жалования не дам. Можно подумать, он нам его дал!

Выяснить, что же еще вытворял с ирландцами Артемий Иванович, Фаберовский не успел. Батчелор привез их на Ламбет-стрит и надо было заниматься делом, ради которого они сюда приехали. Они проехали улицу от начала до конца и Фаберовский присмотрел листок с объявлением о сдаче комнат на грязном стекле в окне дома почти напротив депо.

Фаберовский вызвал хозяйку и спросил:

– Нет ли у вас комнаты на первом этаже?

– Да, сэр, будьте любезны войти. – Хозяйка провела их в небольшую довольно чистую комнатку, выходившую окнами на депо. – Вы будете жить втроем?

– Нет, здесь будут только эти два джентльмена.

Даффи небрежно кивнул хозяйке головой, а Конрой нервно затеребил перекрашенную бороду.

– Комната будет стоить вам шесть шиллингов в неделю.

– Это с прислугой и освещением? – спросил Фаберовский.

– Нет, за освещение, отопление, чистку обуви и за белье надо платить отдельно. – Хозяйка показала на крошечное ведерко для угля.

– Джентльменам нужен только свет, – сказал Фаберовский.

На том они и договорились.

* * *

Получив от приехавшего в агентство Фаберовского указания, Легран и Батчелор взяли четырехколесный кэб и поехали на Бернер-стрит. Вскоре оба сыщика лихо подъехали на кэбе к клубу и сразу же прошли через ворота во двор. Еще в воскресенье здесь, у запертых ворот, бушевала толпа, а сегодня опять было тихо, ворота настежь, и лишь в каретном сарае стучал молоток.

Легран и Батчелор профессиональным взглядом окинули двор, но не увидели ничего интересного, кроме поломанных колес, одной недочиненной телеги и бочки с дегтем. Зато справа в дренажной канаве лежала женщина головой к водосточной решетке.

– Что она, так до сих пор и лежит? – удивился Батчелор и запустил огромную лапу в рыжую шевелюру.

– Нет, это уже другая. Мадам, вас случайно не выпотрошили? – Легран участливо наклонился над телом, но ответом ему было молчание.

– Это мадам Дымшиц, – из двери клуба высунулась взлохмаченная голова Гиллемана. – Она здесь с самого утра лежит, как муж на работу ушел.

– Она мертва? – спросил Легран.

– Да нет, мертвецки пьяна. Она здесь часто лежит. А вы, собственно, кто?

– Мы из частного сыскного агентства, – объявил Батчелор. – Нас наняли для расследования этого убийства.

– Мама, роди меня обратно! – завопил Гиллеман. – Опять допрашивать будут!

– Что от вас можно узнать! – пренебрежительно махнул рукой француз. – Вместо того, чтобы причитать, лучше скажите, что находится в дальней части этого здания?

– Типография и контора редакции. Там сейчас редактор нашей газеты.

– Есть кто еще в клубе?

– Еще один член и слуга, – важно сообщил Гиллеман.

Легран с недоверием посмотрел на него, затем окинул еще раз взглядом двор и здание клуба. Как-то мало вязался слуга с этим запущенным местом и проживающими здесь людьми.

– Нужно унести даму, – велел француз социалисту. – Можете сделать это сами или позовите этого вашего слугу. Мы с коллегой хотим еще раз осмотреть место, где лежал труп. И вообще, почему они все здесь лежат? Им что, медом намазано?

– Да нет, здесь ямка и сразу канава, рыгать удобно, – пояснил Гиллеман. – И кроме того, – он почтительно дотронулся Леграну до локтя, – во дворе мастерская одного англичанина, и он очень страшно ругается. И, может, он и зарезал ее? Эй, Козебродски! Надо отнести в дом мадам Дымшиц!

На призыв Гиллемана спустя несколько долгих минут из клуба явился Козебродски, а из окна типографии высунулось перепачканное свинцом и типографской краской лицо любопытного редактора. Гиллеман с Козебродски достали мадам Дымшиц из канавы и бесцеремонно поволокли в клуб, после чего редактор убрался обратно в окна и с грохотом опустил раму.

– Где будем искать? – спросил Легран у Батчелора, воспользовавшись моментом, пока вокруг никого из посторонних не было.

– Давай зароем прямо здесь в мусоре вот в этой канаве, – предложил рыжий сыщик.

Легран достал из кармана высохший стебель винограда, разрыл мусор носком ботинка и, бросив стебель в образовавшуюся ямку, тут же притоптал ногой.

Едва он успел это сделать, как через ворота во двор Датфилда вошел мужчина лет сорока, облаченный в короткое, плотно облегающее пальто из дорогой ткани с потайной застежкой и бархатным воротником. У него был высокий чистый лоб, темная короткая бородка и черные глаза. Он походил по двору, затем остановился и вперил взгляд в окно типографии, из которого недавно высовывался редактор. Так он простоял несколько минут. Легран и Батчелор с удивлением взирали на него, не зная, как относится к этому самочинно действующему лицу на сцене, где они собирались разыграть свой спектакль. Человек внезапно вскинул руки и со стоном закрыл ими лицо.

– Я вижу его, – с придыханием сказал он, не отнимая рук от лица. – Он живет в Вест-Энде, у него породистое лицо, он высок и силен. Господи, помоги мне. Он расплывается, я теряю связь с ним…

– Мы можем чем-нибудь помочь вам, сэр? – подошел к нему Легран. Мужчина продолжал стонать и раскачиваться. Из глубины двора к ним вышел плечистый здоровяк в рабочем фартуке и с клещами в руках, подслеповато щурясь на корчащегося в проходе человека.

– Давайте я ему помогу, – предложил он сыщикам и, взяв мужчину под локоть, грубо выволок на улицу, где тот, очухавшись, побрел восвояси.

– Это он, – пискнул Гиллеман и исчез, а здоровяк в фартуке вернулся обратно во двор.

– А вы что здесь делаете? Вы хотите сделать заказ? – спросил он у детективов.

– Нет, мы будем обыскивать двор. Вы владелец мастерских в этом дворе?

– Да, я Уилльям Хиндли и мне очень не нравится, что в моем дворе…

Слова Хиндли были заглушены визгливым шумом, раздавшимся из клуба, из дверей которого высыпал десяток евреек самого разного возраста. Впереди них шествовали Гиллеман с Козебродским.

– Это кто? – удивленно спросил Легран, ковыряясь палкой в мусоре.

– Это наши жены, – с достоинством ответил Гиллеман. Хиндли зло сплюнул и удалился, а Легран раздраженно осведомился:

– Я же спрашивал: кто из людей есть дома?

– Вы же ничего не спрашивали про женщин! – обиделся Гиллеман.

Женщины зашумели и Гиллеману досталось от них несколько тумаков. В воротах стали скапливаться зрители, привлеченные шумом, появился оставивший свою фруктовую лавку Пакер, а немного спустя пришел благообразный еврей в шляпе и седеющих кудельках пейсов.

– Что, опять кого-то убили? – спросил он по-еврейски.

Гиллеман в ответ огрызнулся.

– Вы больше в субботу работайте, всех ваших блудниц перережут! – выкрикнул старый еврей.

– Не надо их трогать, – промолвил Пакер. – Они покупают у меня изюм оптом.

– Между прочим, в эту же ночь в Сити зарезали женщину на Майтр-сквер во дворе позади хоральной синагоги, – ядовито сказал Козебродский. – Так что наше соседство тут не при чем.

– Кто он такой? – спросил Батчелор у Козебродского, показывая на старика.

– А, это наш сосед, – устало махнул рукой тот. – Канторович. Он живет в соседнем доме и все время настраивает евреев против нас, социалистов. Их ужасно бесит, что мы свободно работаем по субботам, когда они вынуждены сидеть без дела дома.

– О, смотрите что я нашел! – вопль Леграна, которому надоел этот разговор, прервал их. – Это же виноградный стебель!

– Господин Дымшиц говорил, что в руках у убитой была гроздь винограда, – затараторил Гиллеман. – Но мне казалось, что у нее в руке было что-то вроде пакета с печеньем. Хотя от волнения я плохо разглядел.

– Я приметил рядом со двором фруктовую лавку, – громогласно сказал Легран, поднимая виноградный стебель в руке, чтобы все желающие могли его увидеть, и обратился к Пакеру: – Не был ли этот виноград куплен там?

Под пристальным взглядом Леграна продавец фруктов полез вперед, расталкивая толпу.

– Я хозяин лавки, – заявил он. – Один молодой человек действительно покупал у меня виноград перед закрытием.

Сказав это, Пакер настороженно посмотрел на Леграна и Батчелора, словно боялся, что его тотчас уличат во лжи.

– Это чрезвычайно важно, сэр! – сказал Легран. – Можете ли вы припомнить подробности?

Пакер мучительно напрягся. На его лице так отчетливо читалось полное отсутствие фантазии и скудость воображения, что Легран испугался и решил помочь.

– Это случайно не был человек в длинном черном пальто? – спросил он.

– Да, да, сэр! – обрадовано затряс головой Пакер. – Это был именно он!

Легран и Батчелор многозначительно переглянулись.

– Вы не обратили внимание, была ли с ним женщина?

Пакер задумался. Он все еще не решался пуститься в откровенную ложь, особенно после того, как он сказал совершенно обратное полиции. Но уловив выгоды, которые открывались перед ним, он уже не мог остановиться.

– Да, сэр, с ним была женщина. Я закрыл лавку в половине первого, а мужчина с женщиной подошли ко мне перед самым закрытием. Молодой человек купил женщине виноград и они пошли сюда, ко входу во двор.

– Вы смогли бы опознать этого человека?

– Да… – неуверенно сказал Пакер, засмущавшись.

– Вы уже видели труп убитой в морге?

– Нет, сэр.

– В таком случае, – сказал Легран, – вам следует поехать с нами туда. Вы можете прямо сейчас покинуть лавку на некоторое время?

– Конечно, сэр. Я оставлю вместо себя жену.

– Тогда едем.

И под удивленными и восхищенными взорами соседей Пакер покинул двор Датфилда и взгромоздился в кэб вместе с сыщиками.

* * *

Когда Фаберовский приехал в участок на Леман-стрит, инспектор Пинхорн страшно скучал. В участке было пусто, кроме дежурного сержанта, дремавшего при входе в углу на стуле, никого не было. Пинхорн ловил руками сонных осенних мух и выкладывал на столе трупиками инициалы королевы Виктории. Увидев поляка, он судорожно смахнул мух рукавом на пол.

– Сегодня мне принесли дельное предложение одного джентльмена из Чешира, – сказал Пинхорн смущенно. – Он предлагает поместить в самые темные и безлюдные места женские манекены наподобие тех, что на выставке восковых фигур Тюссо на Марилебон-роуд. Их руки и ноги должны быть выполнены в виде мощных пружин, для освобождения которых потребуется умеренная сила вроде подъема подбородка или сжатия горла. Будучи освобождены, эти пружины действовали бы подобно щупальцам осьминога и держали бы человека пойманным в ловушке, в то время как сам механизм испускал бы звуки, похожие на полицейский свисток.

– Удалось найти что-нибудь новое о Тамулти? – спросил Фаберовский.

– Ровным счетом ничего. Зато мы изо всех сил пытаемся скрыть это от прессы.

– А новый жилец миссис Куэр, мистер Продеус, еще никого не убил?

– Мои констебли, которые дежурят у нее в доме, говорят, что он совершенный псих. Набивает свою рубашку подушками, называет ее то Ивановитч, то Владимирофф, и с криками лупит каждый час.

– Это хорошо, это успокаивает нервную систему, – сказал Фаберовский. – Вам не удалось еще узнать, кто разыскивал мистера Ласка? Может, это и есть убийца?

– Да хоть бы и так! Пять фунтов! Если он зарежет мистера Ласка, я ему буду только благодарен. Вы бы видели, какие кипы доносов жителей Уайтчепла друг на друга собирают и приносят нам сюда из его Комитета каждый вечер! Я в жизни не читал столько, сколько за последнюю неделю!

– Я могу вам помочь, – раздался от дверей низкий негромкий голос. – Я хочу предложить вам свои услуги в выслеживании убийцы, держащего в страхе весь Ист-Энд и напугавшего саму королеву. Я только что получил психический след мужчины на месте убийства во дворе на Бернер-стрит, но затем потерял его. Мне помешал хозяин упаковочной мастерской, у него слишком сильная отрицательная аура. Он выставил меня на улицу.

«Он жулик», – подумал Фаберовский, глядя в лицо пришедшему.

– Вы, собственно, кто? – спросил Пинхорн и, сконфуженный упоминанием о королеве, отгреб мух ботинком к корзине с бумагами.

– Вам должно быть известно мое имя. Я – Роберт Лиз.

Инспектор недоуменно переглянулся с поляком. В розыске такого не числилось. Среди тех, с кем приходилось общаться Фаберовскому, тоже не встречалось такой фамилии.

– Простите, сэр?

– Я живу в Пекхеме и даю частные консультации в качестве медиума, – сказал посетитель. – Меня принимали при дворе и сама королева уделила мне внимание.

Пинхорн ногой еще дальше отодвинул мух, рассыпанных по полу. Не заметив этого, мистер Лиз продолжал:

– Мне дано обещание, что именно меня будут приглашать ко двору, когда королева на спиритическом сеансе пожелает вступить в связь с покойным супругом.

Пинхорн гнусно хмыкнул.

– Вы не так меня поняли, сэр! – возмутился Лиз. – Я хотел сказать, что когда королева вступала в связь со своим супругом, покойным принцем-консортом Альбертом, она пользовалась для этого моими устами.

– Да вы, сэр, дурак, – желчно сказал Пинхорн. – Вы просто ненормальный. Таким, как вы, место в психической лечебнице. Идите отсюда прочь! И без вас слишком много сумасшедших, с которыми нам из-за этих убийств приходится возиться.

Лиз с обидой повернулся и вышел, даже не попрощавшись.

– Извините, инспектор, я пойду поговорю с тем человеком, – сказал Фаберовский. – Это будет еще один экземпляр в коллекции идиотов, с которыми я общался.

Он догнал медиума и мягко взял за плечо.

– Мое имя Фаберовский, – представился поляк. – Я частный сыщик и должен принести извинения за моего друга инспектора Пинхорна. Он очень устал за последние дни. Кстати, я услышал, что мистер дает частные консультации?

– Совершенно верно.

– Если вы не сможете уговорить полицию воспользоваться вашими услугами, могу ли я в частном порядке прибегнуть к ним, чтобы найти убийцу?

– Конечно, сэр. Вот моя карточка. – Лиз подал карточку и приподнял шляпу. – Известите меня, когда вы будете готовы к сеансу, я могу приехать к вам даже на дом.

* * *

Зал покойницкой Сити на Голден-лейн был просторным и светлым. Здесь было холодно и пахло карболкой. Под высоким сводчатым потолком гулко раздавались шаги посетителей по выложенному плиткой полу. Посреди зала стояли столы, один из которых занимал гроб с убранным телом, лицо которого было закрыто простыней. Батчелор пошел к служащему морга уладить формальности, а Легран подвел Пакера ко столу.

– Мы привезли вас в морг Сити, чтобы убедиться в искренности ваших показаний, – сказал Легран, налегая на слово «Сити». – Сейчас мы вам покажем тело, но учтите, что это тело может и не быть тем телом, что нашли во дворе Датфилда. Вы посмотрите на него и скажете, эту ли женщину видели вы в ночь убийства с молодым человеком, покупавшим у вас виноград.

Пакер вздохнул, собираясь с силами перед ответственным испытанием, и французу пришлось ободряюще похлопать его по плечу, чтобы клиент от волнения не лишился способности соображать и не ляпнул чего-нибудь лишнего. Тем временем к столу подошел Батчелор со служителем морга и тот поднял простыню. Едва взглянув в изуродованное лицо, Пакер отрицательно покачал головой:

– Нет, это не та женщина. Я никогда не видел ее.

– Вы уверены? – Легран пристально посмотрел на Пакера.

В морге стало совсем тихо. Зеленщик взглянул на служителя, затем на француза. Его глуповатое лицо являло всем, кто стоял рядом, внутреннюю борьбу, происходившую у Пакера в душе. Наконец продавец фруктов неуверенно произнес, вперив взгляд в мраморный пол:

– Конечно. Та должна быть не здесь, а в морге нашего прихода, в Сент-Джордж.

* * *

Чтобы восстановить силы после вчерашнего покушения на Фаберовского и ужасной ночи в кресле под пальмой в гостиной у поляка, Владимиров с самого утра поехал на Пикадилли, где весело провел время в ресторане, спустив почти все свои деньги. Вечером он вернулся к себе в гостиницу в самом игривом расположении духа, ущипнул служанку, случайно опрокинул на пол вазу с цветами, стоявшую на стойки у портье, но ни деньги, которые ему пришлось заплатить за разбитый фарфор, ни телеграмма с Эбби-роуд: «Srochno priezhjayte. Faberowski» не могли испортить ему настроения. Несмотря на ужасный холод, сырость и промозглость, он отправился к поляку через Гайд-парк, насвистывая патриотический гимн и помахивая тросточкой.

Вид Фаберовского, вышедшего к нему навстречу на крыльцо, поразил Артемия Ивановича. Всклокоченная шевелюра, обезумевшие глаза за стеклами очков, растерзанная одежда – все это было так не похоже на поляка!

– Что случилось? – испуганно спросил Владимиров, которому сразу же захотелось повернуться и убежать.

– Узнаешь? – поляк сунул ему в лицо утренний номер «Таймс» и Артемий Иванович сразу почувствовал, что Фаберовский пьян.

Он взял газету, развернул ее под фонарем, раскачивавшимся над дверью, и взглянул на рисунок, в который Фаберовский молча ткнул трясущейся рукой.

– Да это же Урод! – удивленно воскликнул Владимиров.

С газетного листа на него смотрел составленный по описаниям очевидцев портрет предполагаемого убийцы, в котором любой видевший когда-либо фельдшера смог бы узнать скуластое лицо с коротенькими усиками на верхней губе.

– Откуда они его знают?! – спросил Артемий Иванович, не в силах оторвать взгляд от портрета.

– От свидетеля, который видел Урода разом с бабой в Сити.

– Ну и ладно… Ну и ничего страшного… – не очень уверенно успокоил поляка Владимиров. – Да кто ж в Уайтчепле и в Вулворте читает «Таймс»?

– «Таймс» читает доктор Смит, а также Делхей и д-р Уилльямс. А он видел Васильева в лицо, ведает, что Урод не совсем нормальный и способен на все, и главное: ведь это я заставил доктора Смита выслать мистера Андерсона на континент, как только тот был назначен главой Департамента уголовных расследований в Скотланд-Ярде! Только идиот не сумеет сделать соответствующих выводов!

– Но… мы же можем пригрозить доктору… У вас же есть какие-то документы…

Фаберовский схватил Владимирова за руку и потащил наверх к себе в кабинет. Он распахнул дверь и Артемий Иванович увидел выволоченный из угла на середину комнаты внушительных размеров сейф, обитый красным деревом, с начищенными до блеска медными ручками. Деревянные планки спереди были оторваны, а на самой дверце на месте замка зияло отверстие. В сейфе ничего не было, по полу кабинета разлетелись немногие бумажки, а в камине кипами лежали обгорелые исписанные листы.

– Тут действовал опытный медвежатник, – сказал поляк с истерической дрожью в голосе. – Он обсверлил коловоротом замок в дверце, а потом клювом тройножки вырезал его как консервным ножом.

– Он был один? – спросил зачем-то Артемий Иванович.

– На эти дела громилы ходят шивесом, компанией в два-три человека. Они связали Розмари, а в рот воткнули механический кляп, чтобы не могла закричать.

– Вы думаете, это Смит?

– Исчезли только те документы, которые уличали именно его. Все остальные лежат в камине, у воров не было времени толком спалить их. Как только Андерсон повернется до Англии, он будет ведать о нас все! Доктор лишил нас обороны.

– Сначала Продеус, теперь это… Так, я понял, – как можно более энергичным голосом произнес Владимиров. – Нужно немедленно снестись с Рачковским. До моего возвращения из Парижа…

– С Парижу?! – взревел Фаберовский, схватив Артемия Ивановича за шиворот и выволакивая в холл. – С Парижу?! Не будет тебе никакого Парижа! Если мы и пойдем до каторги, то разом с тобою.

– Боже мой, Боже мой! – запричитал Владимиров, схватившись за голову. Он вдруг выскользнул из рук Фаберовского и бросился вниз по лестнице. Внезапно из темноты коридора на весь дом прозвучал полный отчаяния и ужаса крик:

– Полиция!!!

– Назад! – заревел поляк. – Не шевелись!

В три прыжка он преодолел лестницу и увидел в дверях смутную тень. Оттолкнув в сторону Владимирова, мгновение спустя поляк был уже рядом со входом.

– Прошу прощения, мистер Фейберовский, я только взяла у почтальона письмо! – испуганно сказала Розмари, виновница переполоха.

Фаберовский нервно выхватил у нее белый прямоугольник конверта и велел Владимирову зажечь в коридоре свет.

– Это от Рачковского, – поляк разорвал конверт и развернул сложенный вчетверо лист и прочел по-русски:

«30 сентября 1888 года.

Париж

Как сообщил мне доверенный источник в Сюртэ, сегодня ночью в Париж из Швейцарии приехал мистер Андерсон. В связи с убийствами в Лондоне он полагает более целесообразным находиться ближе к Британии. В любой момент он может отправиться в Лондон, так что мое известие о его отъезде может прийти к вам одновременно с его прибытием или даже позже. Будьте осторожны.

Ваш Рачковский».

– Что же нам теперь делать? – жалобно спросил Владимиров.

– Не ведаю, – огрызнулся Фаберовский. – Но до утра пан останется со мной.

Глава 55

4 октября, в четверг

Утром Фаберовский вышел в сад, чтобы освежить голову, одурманенную алкоголем и дымом от сигарет Артемия Ивановича. Трава была седая от инея, дыхание висло в холодном воздухе паром, а лужи под ногами отвратительно хрустели тонким ледком. Яркие листья раздражающе желтели на фоне пасмурного октябрьского неба.

Поляк обошел сад по кругу, заглянул в конюшню, где воняло навозом, и обе лошади брезгливо фыркнули при его появлении.

– Ах так! – дал волю раздражению Фаберовский. – Овса хотите? Так вот и сена вам не будет до завтра. Может, вовсе скоро на колбасу пойдете!

Он беседовал с лошадьми, жаловался им на Артемия Ивановича и читал им письма Рачковского, до тех пор, пока от Рачковского не пришла телеграмма. Измаявшись от скуки и вынужденного молчания, Артемий Иванович вышел покурить на улицу и вернулся с бумажкой, сунутой ему каким-то мальчишкой.

Рачковский писал о том, что Монро в общем доволен, но надо сильнее раскрутить убийство Страйд.

Поляк вышел из конюшни и увидел в саду Розмари, рядом с которой мычал горбатый глухонемой конюх, пугая ее своей рожей и ужимками. Поляк прогнал конюха в его конуру и вернулся на террасу, куда уже выполз Артемий Иванович и теперь с душераздирающим треском в суставах разминал затекшие члены.

– Поздравьте меня, – сказал Фаберовский. – Я придумал для нас слабое утешение. Доктор Смит видел Васильева у меня дома и без свидетелей.

– Ну и что в том утешительного?

– Он не ведает, где живет Урод, а за обвинение меня в укрывательстве убийцы без веских доказательств я могу привлечь его к суду.

– Ха! Действительно! – оживился Владимиров.

– Но все равно мы попали с паном в большую дупу.

– А как было бы хорошо и легко, если бы в Лондоне вовсе не было газет, – мечтательно произнес Владимиров.

– Я предпочел бы жить до изобретения книгопечатания, – Фаберовский вошел в дом и прошел в столовую, где извлек из буфета две бутылки пива.

– А что там еще есть в газете, кроме портрета? – спросил увязавшийся за ним в столовую Владимиров.

Но Фаберовский так зверски посмотрел на него, что Артемий Иванович испугался. В молчании они сели и стали пить пиво.

– А ваш знакомец Смит – только ваша вина, – заметил Владимиров. – Я его до вас и знать не знал!

– Это моя вина и я ее искуплю, – сказал поляк. – Я женюсь на его дочери и пусть он тогда посмеет мне что-нибудь сделать! Так что езжайте, пан Артемий, в хотель и не вздумайте больше ездить в Вулворт за пирожками. Раз существует портрет в газете и у меня украдены документы, то через наши поездки к Дарье Смит может выследить, где живет Васильев.

Они расстались, Фаберовский взял кэб и поехал на Харли-стрит к Смитам. Вручив пожилому слуге свою карточку, он попросил передать ее мисс Смит и через минуту дочь доктора спустилась в холл.

– Мы сможем поговорить с вами без лишних ушей, мисс Смит? – довольно официально спросил поляк, поцеловав Пенелопе ручку. – У меня до вас важный разговор.

– Да, мистер Фейберовский, – удивленно и несколько смущенно ответила девушка. – Отца вызвали к пациенту, доктор Гримбл сегодня не пришел, а Эстер уехала в гости к миссис Ньюман, так что в гостиной никто нас не услышит.

Она провела поляка наверх и усадила на софу, а сама пристроилась рядом, с напряженным ожиданием глядя Фаберовскому в лицо.

– Очень хорошо, что вашего отца нет дома, – сказал он, – для того что мой разговор как раз касается доктора.

– А… – девушка как-то сразу потеряла к Фаберовскому интерес. – Мне почему-то показалось, что вы хотели говорить обо мне.

– Увы, милая Пенелопа, я действительно пока пришел не за тем, чтобы просить вашей руки, – усмехнулся поляк. – Дела складываются так, что с тех пор, как мы с моим другом Гуриным съездили с вами и вашей мачехой в июле на пикник, моя жизнь значительно осложнилась. Сперва ваш отец дважды угрожал мне, потом различные темные личности стали следить за моим домом. Помните, доктор узнал о вашей поездке с нами в ресторан на Стрэнде? После того мы с мистером Гуриным поймали у моего дома одного из шпионов и он сказал, что их приставил следить за мной частный детектив по имени Проджер, нанятый каким-то доктором. Едва ли это доктор Гримбл. Потом последовала неудачная попытка ограбления, а позавчера меня и вовсе попытались убить прямо в моем доме.

Пенелопа ахнула.

– Вы не ранены?

– Нет, что вы! Все окончилось вполне благополучно, если не считать урона, нанесенного стрельбой моим обоям и двери в гостиной. И, наконец, вчера в мое отсутствие громилы снова побывали у меня дома. Видимо, их было двое, причем один из них – специалист по вскрытию несгораемых шкафов. Они взломали у меня в кабинете сейф и перерыли все документы. Мне кажется, что ваш отец одержим безумной ревностью, направленной не по адресу. Если он и может к кому-то ревновать свою жену, то к моему приятелю Гурину, но уж никак не ко мне. Я не храню в сейфе любовные письма вашей мачехи и не имею на нее никаких видов.

– Вы хотите узнать у меня, не отец ли организовал покушение на вас и нанял громил для вскрытия сейфа?

– У вас блестящий ум, Пенелопа. Именно за тем я сегодня и пришел.

– Возможно, что за всем произошедшим действительно стоит мой отец, мистер Фейберовский. Я слышала фамилию Проджер и, возможно, даже видела этого человека в субботу.

– Опишите мне его, – заинтересовался поляк.

– Обычный, ничем не примечательный человек. Да, у него белый шрам над правой бровью. Но уверяю вас, отец не испытывает к вам ревности. Причина, по которой он все это затеял, совершенно иная.

– Позвольте узнать, в чем же заключается такая его ко мне неприязнь, что он готов убить меня!

– Надеюсь, вы не обидитесь… Отец решил вдруг, что вы причастны к Уайтчеплским убийствам.

– Ах, вот оно что! – если у Фаберовского и оставались раньше какие-то сомнения в том, что за ним следил Смит, теперь они окончательно исчезли. – Но вся моя причастность к этим страшным убийствам заключена в книге, которую я уже почти написал.

– И как она будет называться?

– «Уайтчеплские убийства или Тайны Ист-Энда». Надеюсь вскоре отдать ее в набор в издательство Паркисса. Чтобы собрать для нее факты, мне приходится самому ездить на места событий, разговаривать с очевидцами и полицейскими офицерами. Посудите сами – существует ли хоть какая-нибудь почва для параноидальных идей вашего отца.

– Но вы не будете мстить ему за его заблуждения? – обеспокоилась Пенелопа, приметив загоревшуюся на мгновение в глазах поляка жестокую решимость.

– Мстить доктору Смиту? – Фаберовский натянуто улыбнулся. – Обещаю, что нет. Но при условии, что вы поможете мне избавить доктора от его бредовой идеи.

– Конечно, я с удовольствием помогу вам! – порывисто воскликнула мисс Смит.

– Тогда попробуйте выведать у своего отца настоящий адрес мистера Проджера. Я смотрел справочную книгу и никакого мистера Проджера там не нашел. Я хочу конфиденциально встретиться с этим частным сыщиком, чтобы избавить себя от повторения покушений на свою жизнь. Это первое. И другое: доктор Смит, возможно, пожелает изложить свои подозрения полиции. Я не боюсь законного дознания, для того что я чист. Но полицейские, удрученные своими неудачами в поимке Уайтчеплского убийцы, могут начать действовать совершенно непредсказуемым и незаконным образом, лишь бы предоставить до публичности человека, которого объявят убийцей. Хотите ли вы, чтобы я стал этим человеком? Тогда если вы доведаетесь, что доктор Смит все же изложил свои ни на чем не основанные подозрения какому-либо полицейскому чину, будьте добры, немедленно сообщите мне.

– Мне очень жаль, но вам надо ехать, – сказала Пенелопа, взглянув на настенные часы. – Скоро приедет отец. А я постараюсь выполнить вашу просьбу, мистер Фейберовски, и как только что-нибудь узнаю, немедленно сообщу об этом телеграммой.

Поляк встал, попрощался кивком головы и направился к выходу. В самых дверях он вдруг обернулся:

– Вы действительно жалеете, Пенелопа, что я пришел в этот дом говорить о вашем отце, а не о вас?

Краска смущения, залившая лицо девушки, была ему ответом.

Вдохновленный результатом визита и очевидной симпатией Пенелопы, Фаберовский покинул дом доктора и отправился в кэбе в особое ведомство епископа Кентерберийского, ведавшее выдачей за небольшой гонорар брачных лицензий, подтверждавших от имени епископа, что: жених под присягой заявил, что он не женат уже на какой-либо другой женщине; что они с невестой не являются единокровными родственниками; а также что он проживал до получения лицензии на протяжении пятнадцати дней в том приходе, где состоится венчание. Здесь он намеревался приобрести брачную лицензию на свое венчание с мисс Пенелопой Смит, уговорив секретаря, занимавшегося их выдачей, проставить на ней число неделей раньше якобы для ускорения завершения всех формальностей, связанных с венчанием. Вопрос о католическом вероисповедании удалось решить за относительно небольшую дополнительную плату, уговорив клерка выписать лицензию сейчас, а выдать через пару недель, когда поляк заедет к нему с сертификатом, удостоверяющим переход в англиканство. Теперь эта брачная лицензия с датой, предшествующей дате полицейского протокола о покушении на Фаберовского, легла в основу новой коллекции документов, которая поставит на место и утихомирит неугомонного доктора.

* * *

Михал Оструг не успел воспользоваться деньгами, полученными от Фаберовского за убийство Марты Тейбрам в Джордж-Ярде. Брюшной тиф свалил его через несколько дней и он был в бессознательном состоянии отвезен в лазарет прихода Св. Спасителя. Чтобы компенсировать себе финансовые потери за те два месяца, что он провел в больнице, вызванные неожиданной болезнью, он украл у лечившего его доктора Уилльямса микроскоп. Микроскоп удалось выгодно сбыть скупщику краденного в «Слепом нищем» и заплатить за комнаты, которые хозяйка сохранила за ним, а также за содержание мопса, который неплохо жил все это время на хозяйских харчах.

После расчета со всеми долгами у него практически не осталось денег и перед ним опять встала проблема, где их раздобыть. Ему не на что было даже кормить прожорливого мопса, не говоря уж о себе. Конечно, можно было бы явиться к Фаберовскому. Оструг был уверен, что Уайтчеплские убийства, о которых только и говорили в больнице, были инспирированы поляком и его русским приятелем.

– Эх, Байрон, если бы я не попал в лазарет! – с сожалением сказал Оструг. – Какие бы деньги мы со Скуибби теперь загребали, потроша шлюх! Я бы был импресарио, а Скуибб ходил бы на дело. А так Фаберовский нашел кого-то…

Оструг разложил на столе газету – единственное, на что он не мог не тратиться, – и углубился в чтение частных объявлений, которые, как правило, и давали пищу его уму в разработке очередных афер.

– Что бы такое придумать… «Пропало кольцо. Вознаграждение гарантируется.» Это не подойдет. «Пожилая леди ищет садовника». Из этого еще может что-нибудь выйти…

Байрон лежал на диване и неодобрительно смотрел на хозяина. Оструг воображал себя гением преступного мира, плетущим тончайшие сети интриг и заговоров, но на самом деле эти объявления нужны ему были только как предлог проникнуть в дом. Там он хватал первую попавшуюся ему на глаза дорогую вещь и пускался в бегство. Потом его ловили и били; случалось, что били сразу. Но иногда ему улыбалась удача и тогда он безбедно мог существовать целый месяц.

– Байрон, ты останешься голодным. О, да тут о тебе кто-то вспомнил! «Разыскивается хромой мопс абрикосового цвета. Отзывается на кличку Байрон. Обращаться по адресу: Стрэнд, 283. Спросить мистера Гранда». Интересно, а вознаграждение за тебя дадут? Ладно, не рычи, я за твое содержание столько заплатил хозяйке, что уже никому не отдам. «Награда в 500 ф. ст. будет выплачена комиссаром полиции Лондонского Сити любой такой персоне (иной чем персона, принадлежащая к полицейским силам в Объединенном Королевстве), которая даст информацию, ведущую к обнаружению и осуждению убийцы или убийц. – (Сэр) Джеймс Фрейзер, полковник, комиссар, полиция Лондонского Сити.» Какое интересное предложение!

Оструг встал и задумчиво прошелся по комнате. Байрон уже дремал, громко всхрапывая во сне. Пятьсот фунтов стерлингов! Если бы он мог их получить! Он мог бы уехать в Америку и начать там новую жизнь. Он мог бы построить свое собственное ранчо… Оструг сел и мечтательно закрыл глаза. Боже, как все было бы хорошо! Вот он едет на черном мустанге по раскаленной техасской прерии. На голове у него широкополая шляпа, а на поясе в кобурах два кольта сорок четвертого калибра. Перед ним расстилаются поля, принадлежащие его богатому соседу-мексиканцу. Вечером в тени колючих опунций дикая красавица-индианка подает ему кувшин с вином. Не слезая с коня, он выпивает вино до дна и скачет к призывно манящему своими огнями соседскому бунгало. Перемахнув через плетень, он врывается в дом и на всем скаку хватает с каминной полки бронзовую пепельницу. Все! Теперь только ветру под силу догнать его!

Оструг тряхнул головой, избавляясь от дрем. Сев за стол, он достал бумагу и принялся сочинять письмо начальнику полиции Сити.

«Я восхищен Вашими невероятными усилиями, – писал он, – чтобы обеспечить порядок на этом старейшем клочке земли древнего Лондона. Сейчас, когда все мы поражены жестокостью неизвестного убийцы и бездеятельностью Столичной полиции, на вас обращены с надеждой глаза всех лондонцев. Я очень хотел бы встретиться с вами, так как у меня имеется некоторая информация об этих убийствах. Но одно останавливает меня. Я выпущен досрочно, но ни разу с марта месяца не являлся в полицию для регистрации. Именно поэтому я не могу сообщить о том, что знаю, в полицию, так как мой визит в полицейский участок непременно кончится моим арестом. Я буду благодарен, если Вы напишите мне и назначите мне тайную встречу. Заклинаю вас всячески не пытаться раскрыть мое имя.

Ваш Майкл Оструг».

* * *

Через четыре дня после убийства на Майтр-сквер заместитель комиссара полиции Сити майор Смит получил по почте доплатное письмо без марки, за которое вынужден был выложить два пенса. Информация, которую сообщал майору скрывшийся под псевдонимом Майкл Оструг корреспондент, показалась ему заслуживающей внимания.

Он написал по указанному адресу до востребования, где назначил автору встречу в одном из самых спокойных скверов в Западном Лондоне, и пообещал, что придет один.

К половине десятого вечера, в цилиндре и сюртуке, майор Генри Смит явился в назначенное место, отпустил кэб и встал, как было договорено, под фонарем в северо-западном углу сада.

Он сильно рисковал, соглашаясь на эту встречу. Это могло быть проделкой Уоррена, который мог стремиться отомстить за то нелюбезное и презрительное отношение, которое майор так откровенно показал после двойного убийства, демонстративно отправившись спать и велев суперинтенданту вести переговоры с приехавшим в управление комиссаром Столичной полиции. Если так, то в любой момент здесь могли объявиться падкие на дешевые сенсации журналисты, чтобы публично обсмеять полицию Сити и ее руководителя. Это также мог быть какой-нибудь ненормальный, решивший свести с майором счеты за позор, который вынужден был вынести после раскрытия его темных финансовых махинаций детективами из Сити. Но майор Смит был тверд в своей решимости прояснить дело до конца.

Он постоял некоторое время неподвижно, оглядываясь кругом. Было тихо и безлюдно, только блестела под фонарями мокрая мостовая, так и не высохшая после прошедшего около пяти часов короткого ливня с градом. Решившись, майор Смит ступил на дорожку и решительно направился в тот угол сквера, где под фонарем он назначил встречу. Сад был также пуст и безмолвен, как окружавшие его улицы. Стрелки на часах неуклонно приближались к десяти, ко времени, когда должен был объявиться таинственный автор письма. Ровно в десять в уснувшем сквере послышались чьи-то шаги по гравиевой дорожке и ворчливое собачье сопение. К майору приближался высокий бородатый человек с мопсом на поводке.

– Вы, сударь мой, пришли с кем-нибудь встретиться? – спросил у него майор Смит.

– Нет, – испуганно ответил человек и остановился.

– Я майор Смит из полиции Сити. Жду Майкла Оструга.

Оструг отступил от майора и замер. В душе его боролись два сильнейших демона: демон страха и демон жадности. Пятьсот фунтов сулили ему коня, прекрасную индианку и собственное ранчо. А демон страха упрямо напоминал о Скуибби, который не простит Остругу предательства, о поляке, который может узнать обо всем раньше, чем будет арестован, и о револьвере Владимирова, который тот не задумываясь пустит в ход.

Майор Смит тоже молчал в ожидании. Почти пять долгих минут он наблюдал, как на нервном лице стоявшего перед ним человека отражались все его переживания. Затем Оструг жалостливо всхлипнул, оплакивая пятьсот фунтов, которые никогда больше до конца его дней не попадут ему в руки, повернулся и бросился бежать, утаскивая за собой на поводке мопса, который все еще пытался остановиться и повернуться, чтобы взглянуть на высокого представителя полицейской власти.

24.

ЦЕНТРАЛЬНЫЕ НОВОСТИ ЛТД.

Нью-Бридж-стрит, 5

Лондон

ВЦ

5 октября 1888

Дорогой мистер Уильямсон

Без 5 минут 9 сегодня вечером мы получили следующее письмо, конверт которого я прилагаю, из которого Вы усмотрите, что оно написано тем же самым почерком, что и предыдущие сообщения.

«Дорогой друг

Во имя Бога, услышь меня, я клянусь, что я не убивал женщину, чье тело было найдено в Уайтхолле. Если она была честной женщиной, я выслежу и уничтожу ее убийцу. Если она была шлюхой, бог благословит руку, которая убила ее, ибо да умрут женщины Моава и Мидян и кровь их смешается с прахом. Я никогда не причиню вреда кому-либо другому или Божественная власть, которая защищает и помогает мне в моей великой работе, уйдет навсегда. Делайте как я, и свет славы просияет на Вас. Я должен начинать работать, чтобы завтра совершить тройной случай. На сей раз три должны быть выпотрошены, да-да. Пошлю Вам кусочек лица по почте, как обещал дорогому старому Боссу. Теперь полиция считает мою работу шуткой? Ладно, ладно, Джекки очень практический шутник, ха-ха-ха. Придержите это, пока еще три не выпотрошены, и Вы сможете показывать холодное мясо.

Искренне Ваш

Джек Потрошитель»

Искренне Ваш

Т.Дж. Буллинг

А.Ф.Уильямсону, эскв.

Глава 56

Весь день Артемий Иванович честно просидел в гостинице, уныло глядя на заиндевевшую полосатую тряпку республиканского флага у подъезда французского посольства на другой стороне Найтсбриджа, громыхавшую на ветру, словно лист ржавого железа. Однако когда на улице зажглись фонари, он не выдержал томительного ожидания и безвестности и поехал на Эбби-роуд к Фаберовскому, чтобы поужинать, а заодно выведать у поляка последние новости.

Уже в коридоре в нос ему ударил крепкий могильный запах нечистоплотной старости, вспрыснутой дорогими духами. Поляк улыбнулся, глядя, как Владимиров водит носом из стороны в сторону и шумно принюхивается:

– Этот запах должен быть пану знаком. Так пахнет миссис Реддифорд, с которой я познакомил пана во время верховой прогулки два месяца назад.

– Она что, была здесь?

– Миссис Реддифорд приезжала по моей просьбе. То, что она сообщила мне, не слишком для нас утешительно. Майор Смит, исполняющий обязанности комиссара полиции лондонского Сити, и детектив-суперинтендант Фостер укрывают от прессы очевидца, со слов которого был составлен портрет для вчерашней «Таймс». Полиция Сити уважает его за наиболее важного свидетеля и намерена скрывать его существование до окончания коронерского расследования. Этот свидетель – еврей по фамилии Лавенде, которого выследила Шапиро. Нам придется найти способ намекнуть ему, что он не мог видеть Васильева с переду и для того не может давать свидетельств о его внешности.

Они прошли в гостиную и уселись на диване. Артемий Иванович похлопал себя по карману, дырку в котором зашила по его просьбе горничная в гостинице:

– Может, припугнуть его хорошенько? Стрельнуть в дверь, бросить бомбу в окно-с?

– Они укрывают его где-то у себя в Сити, возможно, прямо в управлении на Олд-Джури. Как мы до него доберемся! – воскликнул Фаберовский. – Разве что написать его жене… Уж она-то найдет способ с ним связаться. Только времени у нас для этого совсем мало – завтра в морге Сити на Голден-лейн первое слушание.

– Может, лучше бросить все и в Париж? Опять же Продеус…

– Пан жаждет занять пустующее место Продеуса в психушке? Думаю, если мы сейчас дернем до Парижу, нас схватят еще быстрее.

– Что же делать, если у вас нет никаких связей в Сити?

– Кое-какие, как оказывается, есть. У миссис Реддифорд я доведался, что документы полиции для коронерского дознания приготовляет стряпчий Генри Крофорд.

– А, так с этим Крофордом вы и состоите в связи?

– Да, я знаком с Крофордом. Завтра утром я заеду к нему на Кэннон-стрит, где он держит практику в паре с компаньоном, и попробую уговорить его настоять на том, чтобы не оглашать приметы виденного свидетелем человека, иначе пресса вмиг раструбит их по всему Лондону, а заодно даст доктору Смиту дополнительную пищу для розмыслов.

– И кто же такой этот наш спаситель? Мне приходилось сталкиваться с ним и его компаньоном по ряду дел о банкротстве торговых домов и фирм. Посмотрите на то страусиное яйко, – поляк достал с каминной полки большое расписанное яйцо на подставке из черного дерева. – Точно такое же имеется у мистера Крофорда. Они были подарены нам за услуги, оказанные каирской компании господ Дервьё и Кеноса. Мсье Дервьё заказал в Англии оборудование для своей страусиной фермы, но мастерская, взявшаяся за заказ, обанкротилась, и мы с Крофордом помогли ему вернуть свои деньги обратно. А чего это пан Артемий так меня допрашивает? Рачковскому донос писать?

Артемий Иванович смутился. Он действительно собирался писать Рачковскому.

– Расскажите мне о Шабсельсе, и я расскажу пану Артемию еще что-нибудь о Крофорде, – предложил Фаберовский. – А то меня Петр Иванович замучил уже вопросами: кто такой Шабсельс?

– Да нет, не будем больше о Крофорде. – Артемий Иванович взял у Фаберовского сувенир и взвесил на ладони. – Вот они какие, страусиные яйца… Вы правильно нашли уязвимое место есть у доктора Смита. Это – его яйца. То есть, я хотел сказать, потомство. Мисс Пенелопа Смит. Девушка она вроде бы ничего, мы женимся на ней и заткнем ее папаше рот.

– Мысли пана скачут как казацкие кони: три шага наперед, а четвертый до придорожного рва. Дай пану вольность и он через минуту окажется проткнутым собственной пикой.

– Да откуда вы все знаете?! Скажите мне еще, что в Духов день вы сами в Летнем саду к купеческим дочкам не приставали! Ну и что, что я на заборе на пиках сидел. Зато она меня зонтиком снизу достать не смогла.

– Для того, чтобы мистер Крофорд согласился исполнить нашу скромную просьбу, потребуются кое-какие деньги. И еще: миссис Реддифорд обещала мне урядить завтра часов в пять пополудни прием комиссаром Уорреном столь важного лица, как Пакер. Ее следовало бы отблагодарить.

– Пакера? – изумился Владимиров, пропустив слова о вознаграждении мимо ушей. – Самим комиссаром полиции?

– Почему бы и нет? Нам нужно выжать все до последней капли из истории с виноградом. Вчера Батчелор с Леграном возили его в трупярню Сити, завтра отвезут в покойницкую прихода Сент-Джордж взглянуть на Страйд. Потом к комиссару. Уоррен лично допросит Пакера, а вечером «Ивнинг Ньюс» сообщит публике о наших славных детективах и наиважнейшем свидетеле, не опрошенном полицией – Мэттью Пакере, который лишь благодаря их тщательности стал известен полицейскому начальству. Представляете – какие-то частные сыщики привозят комиссару Уоррену человека, который своими глазами видел Потрошителя. После этого полиция будет достойна только презрения.

25.

ДЕЛО № 153 ч.2/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА РАЧКОВСКОГО – ФАБЕРОВСКОМУ

5 октября 1888 г.

Вечерним поездом Андерсон едет в Лондон. Будет завтра.

Петр

Глава 57

6 октября, в субботу

На следующий день в половине третьего Легран и Батчелор покинули свою контору на Стрэнде, чтобы ехать на Бернер-стрит. Никто из кэбменов не соглашался везти их в Ист-Энд, опасаясь встретиться там с Потрошителем; уверения, что он нападает только по ночам и только на проституток, никак не действовали. Наконец, один кучер, управлявший двухколесным хэнсомским кэбом, согласился все-таки за полуторный тариф отвезти их к Пакеру. Торговец фруктами торчал в окошке лавочки и разговаривал с толстым лоснящимся джентльменом, благоговейно записывавшим его слова в блокнот.

– Разговаривал ли с вами, мистер Пакер, кто-нибудь из детективов или полицейских о винограде, который вы продавали в эту ночь? Только будьте осторожны при ответе, потому что для полиции это может оказаться большим делом.

– Нет, никто, кроме вот этого сыщика, – Пакер указал на француза, выглянувшего из кэба и приветливо помахавшего ему рукой.

– Сэр, – обратился к джентльмену Легран, выбираясь из экипажа. – Я не знаю, кто вы, но мы договаривались с почтенным мистером Пакером ехать в морг прихода Сент-Джордж, где лежит тело Страйд, которое мистер должен опознать.

– Господа, но мне надо закончить интервью с мистером Пакером, – просяще сказал джентльмен.

– А, так вы из этих… из репортеров…

– Да, я представляю газету «Ивнинг Ньюс».

– Он уже все рассказал вам?

– О, еще ничего! – воскликнул джентльмен.

– Ваша газета наняла нас для расследования. Так что для быстроты дела мы сами расскажем вам то, что нам удалось у него узнать, – предложил Легран. – За пятнадцать минут до полуночи женщина с белым цветком, приколотым к темному жакету, подошла к его лавке в сопровождении крепкого мужчины, по виду чиновника, примерно пяти футов семи дюймов ростом, в широкополой шляпе, темной одежде и с резкими манерами. Этот человек купил полфунта черного винограда, который он и женщина ели, когда стояли напротив лавки под дождем примерно полчаса. Потом они пошли по улице и он взглянул на клуб, из которого можно было услышать совместное пение господ социалистов. Мне очень жаль, сэр, но остальное вам придется придумать самому. Кэбмен, мы будем ждать вас здесь в четыре пополудни. Мистер Пакер, вас давно уже заждались в морге.

Пакер вздохнул, поняв, что не все, что он мог еще сказать о своем отношении к политике в Индии и Египте, к королеве и к реформе местного самоуправления, теперь попадет в печать, надел куртку и вышел из лавки к детективам, на ходу отвечая на последние вопросы репортера.

На этот раз Пакер чувствовал себя в морге значительно уверенней и долго смотрел в лицо покойной, которое, к счастью, не было изуродовано и потому было не страшнее, чем у посетителей пивной по соседству с его лавкой.

– Да, это она, – сказал он наконец, упиваясь собственными словами, так весомо раздававшимися в тишине покойницкой. – Это она покупала у меня виноград. Самый дешевый виноград в Ист-Энде. Шесть пенсов за фунт.

Пакер не подвел сыщиков и потому они возвращались обратно на Бернер-стрит довольные и вдохновленные успехом. Когда они уже подходили к лавке, Пакер вдруг засуетился.

– Там сержант Уайт, – сказал он, кивнув головой вперед, где навстречу шел человек в штатском. – Я пошел.

Он попытался ускользнуть к себе в лавку, но Батчелор придержал его за рукав.

– Детектив-сержант Уайт из отдела уголовных расследований Эйч-дивизиона, – представился человек в штатском. – Инспектор Абберлайн послал меня взять повторные показания у мистера Пакера и отвести его в морг для опознания тела.

– Он только что из морга, – Легран помахал рукой подъезжающему кэбу. – Садитесь, мистер Пакер.

– И что? – спросил сержант.

– Он подтвердил, что эта та самая женщина. Мистер Пакер, залезайте же.

– Джентльмены, я вынужден вас огорчить, – твердо сказал Уайт. – Мне нужно задать мистеру Пакеру несколько вопросов, и пока я это не сделаю, он никуда не поедет.

– Увы, сэр. Сейчас четыре часа, а в половине пятого у нас назначена встреча с комиссаром Уорреном, – Батчелор взял Пакера за ремень штанов и вставил в кэб.

Следом втиснулись оба сыщика.

– Пакер, скажи мне, ты знаешь что-нибудь о Тамулти? – спросил Уайт, хватая лавочника за штанину.

– Он же все время продавал непристойные картинки мальчишкам у школы.

– Все, все, сержант, нам надо ехать, нас ждет комиссар! – Легран разжал пальцы Уайта и высвободил штанину.

– Вот проклятье! – выругался сержант. – Пакер! Ты сволочь! Я же лично допрашивал тебя в утро убийства и ты мне ничего не сказал! Ты уверен, что правильно опознал тело?

– Я полагаю, что именно она купила немного винограда в моей лавке около двенадцати часов в субботу, – важно ответил Пакер, которому жуткая теснота в кэбе не помешала осознать всю важность предстоящего ему визита. Кэб укатил, а сержант Уайт еще долго стоял посреди улицы, зло глядя вслед уезжавшему экипажу.

По дороге в Центральное управление Легран проинструктировал Пакера, как тому надо будет вести себя в кабинете у комиссара.

– Ты должен говорить четко и уверенно, не путаясь во времени и в прочих своих показаниях, – сказал он. – Тебе нельзя заикаться и бледнеть. Пусть комиссар убедится, что ты не врешь и все, что сказано тобою – сущая правда. Уж тогда-то вся Столичная полиция получит нагоняй за свою нерасторопность и нерадивость, а благодаря прессе за твоим виноградом станут приезжать не только из Западного Лондона, но и из Восточной Индии.

Вскоре они уже входили в старое двухэтажное здание на Уайтхолл-плейс, где и находилась штаб-квартира Столичной полиции – Скотланд-Ярд. Легран отдал дежурному офицеру свою карточку и тот, справившись в большой домовой книге и сверив записанную в ней фамилию с фамилией на карточке, вызвал сержанта и велел отвести посетителей к комиссару. Они пошли вверх по лестнице, заваленной бесчисленными связками книг. Сквозь открытую на чердак дверь, где возились двое полицейских чиновников, были видны нагромождения кип одежды, седел и конской упряжи, одеял и всякого рода хлама. Пакер вертел во все стороны головой, но то, что ему приходилось видеть, к его огорчению, не вызвало в нем никакого благоговения, а было похоже на несколько необычную своими размерами лавку старьевщика в Ист-Энде.

Его утешило то, что кабинет, где находился комиссар Столичной полиции, все же выглядел вполне достойно. Сам Уоррен, в черной с иголочки форме без знаков различия, но с орденской планкой, на которой можно было различить ленточки всех трех степеней ордена Св. Михаила и Георгия за службу в колониях, а также с нашивкой за ранение, сидел за большим столом, на котором громоздились папки с бумагами.

– Садитесь, джентльмены, – Уоррен указал рукой на кресла напротив. – Итак, это и есть тот самый Пакер?

– Да, сэр, тот самый, – ответил Легран.

– Если вы позволите, я лично допрошу его. Дело слишком важное для престижа полиции. Мистер Пакер, садитесь ближе к столу, – Уоррен достал из стола бумагу, насадил на нос овальные очки и взялся за перо. – Мэттью Пакер – так?

– Да.

– Ваше занятие?

– Я держу небольшой магазинчик на Бернер-стрит.

– А причем тут виноград? – голос Уоррена навевал мысли о плаце перед казармой и Пакер сробел. Недавнее величие продавца фруктов как-то сразу померкло и он объяснил комиссару придушенным голосом, опустив глаза долу:

– Я выставляю немного винограда в окне, сэр, белого и черного.

– Расскажите, что произошло в ночь убийства.

– В субботу ночью около одиннадцати пополудни молодой человек лет двадцати пяти-тридцати, около пяти футов семи дюймов в длинном черном пальто на пуговицах и в мягкой фетровой шляпе…

– Это было что-то вроде охотничьей шляпы?

– Возможно, сэр, я на охоте никогда не бывал. Я продаю виноград – черный и белый, самый дешевый виноград в Ист-Энде, шесть пенсов за фунт…

Уоррен поставил точку и поднял глаза на Пакера:

– Дальше!

– У него были довольно широкие плечи, грубый голос и говорил он решительно, – торопливо забормотал зеленщик. – Я продал ему полфунта черного винограда за три пенса…

– Это я уже слышал! – оборвал его комиссар.

– Женщина вышла с ним на Бернер-стрит со стороны Бэк-черч, сэр, это нижний конец улицы…

– Что на женщине было надето? – Уоррен повысил голос: болтовня Пакера стала раздражать его.

– Она носила черное платье, сэр, и жакет, и мех по низу жакета. Кроме того, у нее была черная креповая шляпка без полей и она поигрывала цветком вроде герани, – Пакер замолк и посмотрел на Уоррена, затем вдруг испугался чего-то и добавил: – Белым снаружи и красным внутри. Я опознал сегодня женщину в Сент-Джорджском морге. Клянусь, сэр, это ее я видел ночью. Они прошли на Коммершл-роуд, как я думаю, но вместо того, чтобы идти туда, они перешли дорогу к школе и были там около получаса до… я могу сказать…

Пакер задумался, пытаясь вспомнить, какое же время он говорил в прошлый раз.

– До одиннадцати тридцати. Они разговаривали друг с другом. После того как они перешли к моему магазину, они ходили близ клуба в течении нескольких минут и, по-видимому, прислушивались к музыке. Потом я закрыл ставни.

– Вы видели их после?

– Нет, сэр, после того, как я закрыл ставни, я больше не видел их. – Пакер был не рад, что ввязался в это дело, и с тоской оглянулся на дверь.

– Кем, по вашему, мог быть этот мужчина? – окликнул его комиссар и постучал ручкой по столу.

– Я считаю мужчину молодым чиновником.

– Какая на нем была одежда? Перчатки у него были? – Уоррену надоел зеленщик и он старался побыстрее завершить этот глупый и, как он уже понял, совершенно ненужный допрос.

– Нет, сэр. На нем был сюртук, но перчаток на нем не было.

– Каков, по-вашему, был его рост?

– Он был примерно на полтора… или два… или три дюйма выше, чем она.

– Вы еще можете что-нибудь добавить?

– Думаю, что нет, сэр.

Уоррен взял лист и прочитал вслух все, что на нем было написано.

– Я правильно все записал?

– Да, сэр, – откликнулся Пакер.

Уоррен поставил под листом дату, подпись, и встал.

– Вы привезли ко мне этого лгуна, джентльмены, и пытаетесь теперь меня убедить в том, что мои детективы плохо работают, потому что они не допросили Пакера? Я не знаю, для каких сомнительных целей вам понадобилось разыгрывать всю эту комедия. К сожалению, я не могу превращать коронерское дознание в балаган, а то бы я заставил вас троих под присягой подтвердить всю эту чушь и привлек бы вас к суду за лжесвидетельство! А теперь, господа сыщики, убирайтесь!

– Я потратил на помощь полиции почти целую неделю, – в сердцах крикнул Пакер. – Я потерпел неслыханные убытки от простоя в моем бизнесе, а в портрете, который нарисовали с моих слов, убийцу не могу узнать даже я сам!

Батчелор заткнул Пакеру рот и потащил к выходу. Открыв дверь, Легран лицом к лицу столкнулся с Робертом Лизом, которого ему уже приходилось видеть во дворе Датфилда.

– Господин комиссар, – сказал медиум, невидящим взглядом смотря сквозь сыщиков. – Я – медиум королевы Виктории и хотел бы предложить полиции свои услуги в обнаружении виновника убийств в Уайтчепле. Мне уже удавалось выйти на его психический след на Бернер-стрит.

– Да-да, сэр, это очень интересно. Оставьте, пожалуйста, у дежурного офицера вашу карточку, мы вам напишем.

Комиссар раскланялся с ним и закрыл перед перед самым его носом дверь.

– Я просто чувствую, что комиссар источает отрицательную психическую энергию, – сказал Лиз детективам. – Что это с ним?

– Из-за этого поляка, – кипя от злости, сказал Легран, – комиссар поимел нас как последних шлюх. И хоть бы от этого был какой толк!

* * *

Пока Батчелор и Легран возились с Пакером в морге Сент-Джордж, Фаберовский отправился в морг Сити на Голден-лейн, где должно было состояться коронерское дознание по делу Катрин Эддоуз, убитой на Майтр-сквер.

Это дознание разительно отличалось от того, к чему Фаберовский привык на дознаниях Бакстера в Институте Рабочих парней. Все здесь было чинно и благопристойно. Заседание происходило в соседней собственно с моргом половине здания. Прямо перед коронером, восседавшим на возвышении с кафедрой, располагались за длинным столом шестнадцать присяжных, что-то усердно писавших на выданных им бумагах. Чтобы облегчить их труд, между лощеных цилиндров на столе были расставлены стаканы и эмалированные кувшины с водой. По правую руку от стола на длинной скамье, отгороженной от присяжных барьером, сидели свидетели, а по другую сторону от стола полицейские, наблюдавшие за дознанием от имени полиции Сити.

От самого входа до стола присяжных сводчатый зал был забит публикой совсем иного рода, нежели та, что собиралась на дознаниях в Ист-Энде. Были здесь и вездесущие корреспонденты, и дамы, одетые так, словно они явились не на коронерское дознание, а в ложу Ковент-Гардена. И над всей толпой витал запах, который невозможно было перепутать ни с каким другим – запах миссис Реддифорд.

Руководствуясь своим обонянием, Фаберовский протолкался через публику к Реддифорд и, встав рядом с нею, нащупал взглядом Крофорда, сидевшего неподалеку от коронера.

– … Какое же заключение делаете вы из этого? – спросил Крофорд у человека, стоявшего на местах для свидетелей.

– То, что разрез в брюшной полости был сделан уже после смерти и что на руках убийцы не должно было остаться много крови. Способ, которым было произведено увечье, показал, что виновник преступления обладал некоторым анатомическим знанием.

– Мистер Фейберовский, как хорошо, что вы пришли, – отметила его появление миссис Реддифорд. – Ваши сыщики уже встречались с сэром Чарльзом Уорреном?

– Нет, вы же устраиваете им встречу в пять часов.

– Мне кажется, они вряд ли помогут полиции. Представляете, сегодня ночью мне приснился ужасный сон. Я как наяву видела сторожа из склада на Майтр-сквер, который глядел через приоткрытую дверь на сворачивающего за угол полицейского и злорадно усмехался, поигрывая сверкающим кинжалом. Мне кажется, что это он убил несчастную женщину!

– Кого сейчас допрашивают? – перебил Реддифорд поляк.

– Это доктор Браун, полицейский хирург. Он сказал, что убийца выпотрошил несчастную женщину, отрезал ей кишки и выложил ей на правое плечо, а два фута толстой кишки положил между телом и левой рукой.

– Я думаю, что я правильно понял вас, чтобы сказать, что по вашему мнению причиной смерти был разрез на горле? – сказал Крофорд.

– Потеря крови из горла, вызванная разрезом, – подтвердил доктор Браун. – Разрез был первой из нанесенных ран.

– У вас есть какое-нибудь мнение относительно того, стояла ли женщина, когда была нанесена эта рана?

– По моему мнению она находилась на земле.

Миссис Реддифорд повернулась к поляку, чтобы спросить о чем-то, но Фаберовский, нервничавший от того, что не знал, удастся ли Крофорду убедить судейских не оглашать приметы Коновалова, не был сегодня расположен к разговорам. Он извинился и подался в сторону. Но и здесь он не нашел покоя.

– Я узнала вас, – ухватила его за рукав старая дама, пахнувшая крепкими мужскими духами. – Вы из того агентства на Стрэнде, которое ищет моего Байрона! Что вы уже предприняли за это время?

– Мы дали объявления в газете, – раздраженно ответил Фаберовский, выдергивая свой рукав из цепких старушечьих лапок.

– Я и сама могла бы это сделать. Я плачу вам за то, чтобы вы нашли мне мое сокровище, а вы за эти два месяца дали только объявление в газету!

– У нас есть сейчас дела поважнее вашего Байрона. Мои сыщики охотятся на Уайтчеплского убийцу. Скажите лучше, свидетель, который видел убийцу с его жертвой напротив «Имперского клуба», уже выступал?

– Нет, но мне сказали, что его намерены допросить на сегодняшнем заседании.

Фаберовский кивнул и обратил свой взор на Крофорда. Тот заметил появление поляка, но не подал виду.

– Приводит ли вас характер ран к какому-либо заключению относительно вида инструмента, которым они были нанесены? – спросил он у доктора и доктор Браун ответил, взглянув в свою бумажку:

– Острым ножом, и он должен быть остроконечный; а из разреза в брюшной полости я должен сказать, что нож был длиной по крайней мере шесть дюймов.

– Полагаете ли вы, что человек, который нанес эти раны, обладал большим анатомическим навыком?

– Хорошими знаниями о положении органов в брюшной полости и способе их удаления, – уточнил Браун.

– Могли бы удаленные органы использоваться с какой-нибудь профессиональной целью?

– Они были бы бесполезны для профессиональных целей.

– Вы говорили об удалении левой почки, – Крофорд бросил мимолетный взгляд на Фаберовского. – Требовались ли большой навык и знания, чтобы ее удалить?

– Чтобы удалить ее, – сказал доктор Браун, – требовались значительные знания о ее положении. Легко допустить ошибку. Она закрыта диафрагмой.

– Скажите, мадам, – отвлек хозяйку Байрона Фаберовский. – Как я понял, убийца удалил из тела левую почку. Это единственный исчезнувший орган?

– Ну что вы, сэр! – воскликнула дама. – Осведомлены ли вы, молодой человек, в чем женщины вынашивают детей? Так вот покойная больше не сможет вынашивать их!

– Возможно ли, – спросил Крофорд, – чтобы знанием о положении почки обладал некто, привыкший к разделке животных?

Доктор Браун дал утвердительный ответ и опять заглянул в бумажку.

– Чего он там смотрит в своей бумажке? – проворчал Фаберовский.

– Вы глупы и дурно воспитаны, молодой человек, – воскликнула дама. – Мало того, что вы не можете найти моего Байрона, так еще ничего не понимаете в судопроизводстве! У него на бумажке медицинское заключение.

– А вас не спрашивают, – оборвал ее поляк.

– Неотесанный хам! – обиделась дама и отвернулась, вздернув подбородок и поджав губы.

– Удалось ли вам, доктор Браун, сформулировать какое-нибудь мнение о том, помешали ли виновнику этого действия при его исполнении? – спросил Крофорд.

– Я думаю, у него было достаточно времени, – ответил Браун. – Мой резон – то, что он не отрезал бы нижние веки, если бы сильно спешил.

– Так он ей еще и веки отрезал! – удивился поляк.

– И веки, и нос, и лицо ей изрезал! – не утерпела дама. – А вы нахал! Когда вы найдете мне мою собаку?!

– А как много времени, вы думаете, заняло нанести все эти раны и совершить такое дело? – вновь спросил Крофорд.

– Потребовалось бы по крайней мере минут пять.

– Можете ли вы, как профессионал, привести какую-нибудь причину для удаления некоторых органов из тела?

– Нет, не могу.

– Нет ли у вас сомнений в вашем мнении, что не имелось никакой борьбы?

«Если бы была борьба, рожа Васильева была бы расцарапана», – подумал поляк.

– Я чувствую уверенность в том, что не было никакой борьбы, – сказал Браун.

– Придерживаетесь ли вы в равной степени мнения, что это действие было действием только одного человека, одной личности?

Услышав вопрос Крофорда, Фаберовский напрягся и уставился на доктора.

– Я так думаю, – ответил Браун. – Я не вижу никакой причины для какого-либо иного мнения.

Фаберовский не знал, какой ответ Брауна хотелось бы ему слышать. Несколько убийц были бы хороши для обвинения социалистов, а один – для усиления страха среди публики перед маньяком-реформатором. Впрочем, выбирать ему не приходилось.

– Можете ли вы, как профессионал, объяснить факт, что не было слышно никакого шума в ближайшей окрестности?

– Горло было так мгновенно перерезано, что я не предполагаю, чтобы имелось хоть какое-нибудь время издать даже малейший звук.

– Ожидали бы вы найти много крови на человеке, который нанес эти раны?

– Нет, я не ожидал бы.

«Ну и дурак, – подумал Фаберовский. – Все его барахло сжечь пришлось».

Он посмотрел на свою соседку, которая явно собиралась с силами, чтобы сразу по окончании допроса доктора обрушить на голову поляка все свое негодование, и решил не устраивать скандала. Воспользовавшись тем, что она отвлеклась на доктора Брауна, поведшего речь о куске фартука, найденного на Гоулстон-стрит, Фаберовский сгорбился, постаравшись сделаться незаметнее, попятился назад, добрался до двери и тихо выскользнул на улицу.

Пока длится дознание, он решил съездить к викарию прихода Сент-Джонс-Вуд уладить вопрос о своем переходе из католичества в англиканство. Если женитьба на Пенелопе станет неотвратимой, для получения брачной лицензии Фаберовскому будет необходимо иметь уже готовый сертификат о том, что он пребывает в лоне англиканской церкви. Поляк свистом подозвал кэб, но прежде, чем он успел сесть в подъехавший экипаж, рядом остановился наемный брум и из него вывалилась веселая компания, причем Фаберовский с содроганием узнал голос Артемия Ивановича, кричавшего выходящим из кэба дамам:

– Быстрей, быстрей, пока всех покойничков не разобрали!

Эстер и Пенелопа с решительным видом двинулись ко входу в морг, но Фаберовский загородил им дорогу.

– Зачем вы сюда приехали, пан Артемий? Да еще с дамами!

– Доктор Смит принимает сегодня пациентов в Лондонском госпитале, поэтому я решил захватить барышень с собой, чтобы им было не скучно.

– То, о чем здесь говорят, не для женских ушей.

– Да-да, – поддакнул Артемий Иванович. – Он ей, кажется, обрезал ухи.

– Дамам надо читать романы про любовь, а не слушать сообщения докторов об увечьях, нанесенных убийцей своим жертвам.

– У вас отсталые взгляды на сущность вещей, мистер Фейберовский. – вмешалась Эстер. – Ни одна английская леди не может спокойно сидеть дома и заниматься каким-нибудь рукоделием или чтением сентиментальных романов, когда зверь в человеческом образе безнаказанно убивает по ночам несчастных женщин!

– Предоставьте разбираться с убийцей нам, мужчинам.

– Вы, мужчины, разбираетесь уже два месяца, – вмешался уже успевший где-то набраться Артемий Иванович, – а женщин все режут и режут.

– Если вы сейчас же отсюда не уедете, – обратился взбешенный Фаберовский к дамам, – я расскажу обо всем доктору Смиту. Пан Артемий, отвезите дам куда-нибудь в ресторан.

– У меня нет с собой денег.

– Вот вам деньги, – Фаберовский достал две серебряных кроны.

– И куда же мне с ними ехать?

– Не знаю. К чертовой матери! Обед в ресторанах накрывают часов с пяти. Вы можете съездить к Биллинсгейтскому рынку. Там есть приличная таверна, где за шесть шиллингов можно к часу на вас троих заказать прекрасный обед из рыбы. Сдачу вернете мне.

– Может быть вы тоже поедете с нами? – с надеждой спросила Пенелопа.

– Нет, – отрезал поляк, садясь в кэб. – У меня еще есть другие дела.

* * *

Удачно и дешево разрешив с викарием все формальности с переменой веры и договорившись получить сертификат недельки через полторы, в морг на Голден-лейн Фаберовский вернулся уже к концу заседания.

– Ну, как идут дела? – спросил он у Крофорда, когда тот вышел из дверей и направился к стоянке кэбов.

– Следующее заседание назначено через неделю.

– А что со свидетелем?

– Я заявил коронеру, что если присяжные не настаивают на этом, то у меня есть особые причины не оглашать подробности внешности человека, которого видел мистер Лавенде. Коронер согласился с этим и ваш свидетель описал присяжным только одежду виденного им человека. Так что я жду чек на десять фунтов, мистер Фейберовски.

26.

ПИСЬМО ФАБЕРОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

6 октября 1888 г.

Эбби Роуд, 9

Сент-Джонс Вуд

Лондон

Ясновельможный пан Артемий!

Мне необходимо заплатить стряпчему Крофорду 10 фунтов за неразглашение на дознании примет фельдшера. Потрудитесь завтра доставить их мне.

Фаберовский.

NB. Обращаю внимание пана Артемия на то, что в этом письме не содержится приглашения на ужин.

27.

ДЕЛО № 153 ч.2/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

25 сентября/6 октября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Был сегодня у Поляка, он совсем слег от трудностев нашей тяжелой работы и не может ходить, а я держусь только на почве, или по-научному выражаясь, гумусе долга перед Отечеством и верности Государю, да хранит Его Господь! Нам приходится все хуже и хуже, не только от того, что из континента приехал Андерсон, но и от того, что полиция нашла свидетеля, который видел Фельдшера с бабой перед, как он ее прикончил. По моему совету Поляк послал этому свидетелю письмо, чтобы припугнуть его и подвязать его слишком длинный язык следующего содержания:

«Полагаю, ты считал себя очень умным, когда доносил полиции. Но ты ошибаешься, если думаешь, что я не видел тебя. Теперь я знаю, что ты знаешь меня и я видел твою маленькую уловку, и я намерен прикончить тебя и послать твои уши твоей жене, если ты покажешь это полиции или поможешь им. Если ты сделаешь это, я прикончу тебя. Твои попытки ускользнуть с моей дороги бесполезны, потому что я возьму тебя, когда ты не подозреваешь этого, и я держу свое слово, как ты вскоре увидишь, и выпотрошу тебя.

Искренне твой

Джек Потрошитель

Ты видишь, я знаю твой адрес».

Деньги Вы мне еще не выслали, по крайней мере я еще не получал. А положено нам с Поляком расходных за сентябрь и на октябрь месяц, так как своих уже нет, и жалование за октябрь. А траты большие, например, только на подкуп стряпчего ушло 50 фунтов.

Ваш Гурин.

Рачковский писал Артемию Ивановичу письмо о назначении награды, с угрозами на случай, если Артемий Иванович решит воспользоваться моментом и сдать Васильева, Артемий Иванович пропускает угрозы мимо ушей и отвечает, что не знал о назначении эдаких денег, т. к. поляк скрыл это от него.

Тут Владимиров совершает глупость: шантажирует Рачковского, говоря, что на такую кучу денег в Лондоне можно жить лет двадцать. Рачковский не думает, что Артемий Иванович задумал что-то сложное, но делает вывод, что у его агентов обсуждается этот вариант.

Глава 58

7 октября, в воскресенье

Получив утренние газеты, Фаберовский попросил Розмари, чистившую в это время столовое серебро, принести ему в кабинет кофе и яичницу с беконом, а сам принялся за дело, намереваясь прочитать отчеты о дознании в Сити, и другие заметки, касавшиеся Уайтчеплских убийств. Среди писем возмущенных читателей, выражавших негодование бездеятельностью полиции и ужас от совершаемых в Уайтчепле убийств, среди всяческих теорий и домыслов ему бросилось в глаза сообщение о новой страшной находке, которую журналисты тотчас объявили делом рук Потрошителя.

Еще в середине сентября несколько мальчиков нашли в Темзе близ моста Ватерлоо правую женскую руку, которая была исследована доктором Невиллом и объявлена принадлежавшей молодой женщине. Рука была пухлой, красивой и изящной, и была грубо отрублена от плеча. Уже тогда газеты поспешили объявить находку доказательством очередного Уайтчеплского убийства, но потом сошлись во мнении, что это был экземпляр из анатомической комнаты. Затем на прошлой неделе во дворе позади убежища для слепых на Ламбет-роуд в Саутуорке, в половине мили от моста Ватерлоо, была найдена другая рука, соответствующая первой.

То, что рука была найдена в Южном Лондоне, навело Фаберовского на мысль о возможной причастности к этому таинственному убийству Васильева, однако он сразу же отбросил ее. Фельдшер потрошил свои жертвы, но не расчленял их. Полиция немедленно завладела находкой и наотрез отказалась давать любую информацию относительно ее вида или говорить, указывает ли она на новое преступление. Мальчики, которые нашли ее, сказали, что это была хорошо сохранившаяся человеческая рука, но травмированная и с содранной кожей во многих местах, как будто от действия негашеной извести. Полиция отказалась говорить «да» или «нет» по этому поводу, но намекнула, что все это было ошибкой, и что найденная вещь была просто старым скелетом руки без плоти на нем. И вот два дня назад, приблизительно в двадцать минут четвертого пополудни, Фредерик Уилдборн, плотник, служащий у господ Дж. Гровера и Сыновей, строителей из Пимлико, подрядчиков на строительстве новой штаб-квартиры Столичной полиции на Темзенской набережной, работал на фундаменте одного из сводчатых подвалов, когда натолкнулся на аккуратно завернутый пакет. Пакет был вскрыт и в нем было найдено сильно расчлененное тело женщины, возможно лет тридцати, которое было тщательно обернуто в кусок того, что, по его предположению, являлось черной нижней юбкой. Труп был без головы, рук или ног и представлял ужасное зрелище. Полицейский хирург А-дивизиона доктор Бонд и несколько других медицинских господ сделали заключение, что это останки женщины, чьи руки были незадолго до этого обнаружены в различных частях столицы. Полагали, что человек, положивший страшный пакет в фундамент, проник туда не ранее прошлой пятницы со стороны Кэннон-роуд, перебравшись через восьмифутовую ограду. Полиция перевезла тело в мертвецкую и утром в день дознания по Эддоуз доктора прикладывали к нему руки, чтобы увидеть, соответствуют ли они туловищу. Эти руки казались намного лучше сохранившимися, чем тело, и если бы полиция признала их не соответствующими ему, их наличие служило бы доказательством второго ужасного преступления. Как объявил доктор Бонд, тело принадлежало замечательно красивой молодой женщине. Тогда же было произведено вскрытие, результат которого должны были объявить на дознании.

Фаберовский сам поразился, что это сообщение вызвало странное чувство раздражения на неведомого убийцу, пытающегося перехватить инициативу у фельдшера и превзойти его в свирепости и жестокости. Если и было что положительное в этой находке, то только то, что слава досталась Потрошителю.

Отложив газеты в сторону, поляк спустился вниз, оделся и, сказав Розмари, что поедет в контору, отправился к детективам на Стрэнд узнать, чем закончилась вчера беседа Пакера с комиссаром Уорреном. Француза на месте не оказалось – он отправился перекусить в соседний трактир, – зато имелся возбужденный и рассерженный Батчелор.

– На вашем месте я бы оторвал Леграну голову, хозяин, – сказал рыжий сыщик и было видно, что он так и сделал бы, будь на то его воля.

– Что случилось, Батчелор?

– Утром – я еще лежал в кровати, – в конторе раздался шум и я услышал голоса: Леграна и еще какого-то мужчины. Я оделся и собрался уже было выйти, но меня насторожило кое-что. Я понял, что разговор идет о вас, хозяин. Я подошел к двери и прислушался. Человек, разговаривавший с Леграном, интересовался, какое отношение имеете вы ко всей этой проделке с Пакером.

– И что же Легран? – поляк снял очки и устало потер кулаком глаза.

– Ему пообещали хорошо заплатить и он рассказал все от начала до конца!

– Я убью этого француза, – сквозь зубы процедил Фаберовский и кривой оскал его не сулил ничего хорошего иуде. – Как жалко, что я использовал Леграна в этой истории с Пакером! Газеты только сейчас начнут ее раскручивать и он не может просто так исчезнуть.

– Вчера комиссар выгнал нас вместе с Пакером из кабинета и пригрозил отдать под суд. Так Легран всю вину на вас свалил!

– Я разберусь с французом позже. Что от него хотел сегодняшний посетитель?

– Этот человек просил Леграна сообщать ему обо всем, что будете делать вы, и обещал хорошо заплатить за это.

– Он назвал свой адрес?

– Да, хозяин, но я не расслышал его. Он понизил голос почти до шепота, я знаю только его фамилию – Проджер.

– А ты не помнишь Проджера? – спросил Фаберовский.

Батчелор задумался и тогда поляк напомнил ему:

– Весной доктор Смит нанимал человека с такой фамилией.

Появление Проджера в сыскной конторе не было столь уж неожиданным для Фаберовского, однако то, что этот полумифический сыщик значительно опередил его в игре, чрезвычайно разозлило поляка. Он надел очки и сказал, жестко выговаривая слова:

– Определенно, этого Проджера пора проучить, он заходит слишком далеко в своем рвении услужить доктору Смиту.

– Батчелор! – донесся снизу от входной двери голос Артемия Ивановича и по лестнице затопали слоновьи шаги. – Фаберовский просил дать ему десять фунтов. Надо Крофорду заплатить. Тен! Ты меня понимаешь? Это есть десять пондов. Десять фунтов. Тен пондс. Срочно. Квикли!

Владимиров вошел в приемную, показал Батчелору три пальца и сказал, продолжая коверкать слова на иностранный манер:

– Твоя понимать, рыжий обезьян, десять фунтс?

Боковым зрением он вдруг увидел поляка и все его вытянутые пальцы на обоих руках непроизвольно сложились в кукиши.

– Я как раз заехал насчет денег, – пояснил Артемий Иванович, всем корпусом поворачиваясь к Фаберовскому. – Хотел сказать, что жалование нам задерживают. У меня еще плохо получается по-английски.

– Я уже научился понимать английскую речь пана Артемия, – вздохнул Фаберовский. – Как вы вчера съездили в Биллинсгейт?

– Мы очень неплохо провели с Пенюшкой время.

– С Эстер, – поправил поляк.

– Да нет же, с Пенюшкой. Асенька обиделась, когда я ей селедку за корсет… ну, в общем, обиделась и уехала сразу – мы еще трезвые были.

– Какая пану Пенюшка! – оборвал его поляк. – Она дочь доктора Смита!

– Но почему же? – удивился Артемий Иванович. – Очень невредная Пенюшка, совсем и не ломается. Не хуже мачехи. Мы вполне мило провели с ней время.

– Что пан Артемий творит? – Фаберовский постучал себе перстом в лоб. – Он хоть что-нибудь соображает?

– Ничего не помню, – развел руками Владимиров.

– Где она сейчас?

– Наверное, дома, где ж еще. Опохмеляется. Мы прямо оттуда поехали купаться в этот, как его, в Серпентайн, и больше я ее не видел. А меня из участка прямо в гостиницу отвезли. Сказали, в пруду только утром и вечером купаться можно.

– Купаться в октябре! Так ведь было холодно!

– Нам с Пенюшкой было тепло.

Батчелор с испугом увидел, как Фаберовский потемнел лицом и долго молча стоял, сжав кулаки и тяжело сопя. Рыжий сыщик не понял ни слова из того, что сказал русский поляку, но единственный раз он видел своего хозяина в таком состоянии этой весной, когда Фаберовский узнал о смерти Диббла и о том, что молодая женщина, нанявшая его и вызвавшая у него чувства большие, нежели положены для сыщика по отношению к его клиентке, оказалась авантюристкой и сбежала. Батчелор ждал, что сейчас последуют громы и молнии, но гроза почему-то не разразилась.

– В участке у Пинхорна я познакомился с одним медиумом – он утверждает, что он медиум королевы, – сказал наконец поляк, через силу выговаривая слова, – и намеревается помочь полиции выследить убийцу при помощи своих парапсихических способностей. Его зовут Роберт Лиз. Мы даже договорились о том, что при необходимости я тоже смогу воспользоваться его услугами.

Однако мысли Фаберовского были далеко и от Диббла, и от медиума Лиза. Его охватило подозрение, что, вероятно, Пенелопа слишком отзывчиво отнеслась к медвежьим ухваткам Артемия Ивановича, иначе Эстер, уже знакомая с его манерами, не обиделась бы даже на селедку. Скорее всего, ее обида была вызвана поведением ветреной падчерицы. Но нет, Пенелопа, конечно, играет в женскую самостоятельность и даже учится в Бедфордском колледже для благородных девиц, но она слишком скромна и благовоспитанна, чтобы позволить себе что-то лишнее.

– Хозяин, – Батчелор осторожно дотронулся до плеча поляка, чтобы вывести его из раздумий. – Мы с Леграном видели этого Лиза вчера в Скотланд-Ярде. Он пришел к Уоррену сразу после нас, но комиссар без каких-либо церемоний отправил его прочь.

«А ведь я ни разу еще ни разу не купался с Пенелопой, – с обидой подумал Фаберовский, бессмысленно глядя в лицо рыжему сыщику, – не говоря уже о том, чтобы напиться с ней в ресторане. Один раз, в вагонетке, она коснулась моей руки, а я приобнял ее за талию, потому что в тот момент это казалось допустимым и не нарушало приличия. Как это все оскорбительно и нелепо!»

– Чего это вы такой красный? – спросил у него Артемий Иванович. – Не зубы ли болят? Или опохмелиться надо?

– Из истории с детективами и виноградной лозой мы выжали уже все, – сказал, с трудом отвлекаясь от тягостных мыслей, поляк. – Мы подарили прессе хорошую игрушку. Но этой забавы хватит газетам на несколько дней. Нам нужна еще одна. Наверное, надо наняться еще к одной газете.

При взгляде на хлопающего глазами Артемия Ивановича Фаберовскому стало ясно, что тот ни в чем не мог быть виноват. Все произошло без участия его сознания, как судорога в ноге во время купания. При мысли о купании мозг Фаберовского пронзила еще одна, гораздо более страшная мысль: Владимиров видел ее последний раз во время купания на Серпентайне в Гайд-парке. А если она утонула? Ему вдруг припомнилось, как он еще мальчиком в Спале бегал на речку Пилицу смотреть на деревенского колдуна Хшцицеля, творившего заклинания, чтобы вызвать речных духов, и пускавшего полено с зажженной свечкой, чтобы найти место, где лежит тело соседа-утопленника. Но нет, если бы Пенелопа утонула, Эстер уже подняла бы на ноги весь Лондон, а Артемий Иванович не пришел бы так спокойно сюда в контору.

«О чем я только что говорил ему? – подумалось поляку. – Ах, да, о мистере Лизе и о необходимости состряпать новую газетную утку.»

– Пан Артемий уважает спиритизм? – спросил он у Артемия Ивановича.

– Лучше, конечно, водочку, – оживляясь, ответил Владимиров, – но можно и спиритизм, если водой разбавить.

– Понятно. Из всех духов пану знаком только винный перегар. А про медиумов пан что-нибудь слышал?

– Это которые столы вертят в темноте? Был один такой у нас в Заграничной агентуре. Революционеров с блюдцем по столу выслеживал.

«А если все-таки Пенелопа утонула? – закралась у Фаберовского мысль. – Тогда мы будем совершенно беззащитны перед доктором Смитом!»

– Нет, Степан, с медиумами нельзя. Нам сейчас не до шуток, – серьезно сказал Артемий Иванович. – Сами знаете, какое у нас создалось тяжелое положение.

– Какие уж тут шутки! – откликнулся, словно с того света, поляк. – Роберта Лиза выгнал комиссар полиции, когда тот предложил ему свою помощь. Я своими глазами видел, как Пинхорн с бранью прогнал его из участка. Мы проведем у меня предварительный спиритический сеанс и посмотрим, что скажет Лиз. Если все пройдет хорошо, мы устроим публичный сеанс в присутствии журналистов. Им будет забава еще на несколько дней унижать полицию за их самонадеянность и нежелание принимать советы от кого-либо: пока детективы из Скотланд-Ярда рыскают по улицам и не могут ничего найти, полиция тем часом грубо отвергает помощь человека, который в состоянии указать действительного убийцу.

– Давайте попробуем, – согласился Артемий Иванович. – Только я хотел… Насчет десяти фунтов…

«Что мог наболтать Владимиров в полицейском участке? – подумал Фаберовский, неприязненно отворачиваясь от Артемия Ивановича. – Если он там вдруг на французском стал разговаривать или чего по-английски вспомнил.»

– У меня будет тебе задание, Батчелор, – сказал поляк рыжему сыщику. – Тебе необходимо завтра либо послезавтра съездить в Олдгейт к мяснику Йосефу Леви, живущему на Хатчисон-стрит, 1. Он один из тех трех евреев, вышедших из «Имперского клуба» и видевших нашего Николая. Попробуй убедить его заявить прессе, что Лавенде не мог разглядеть убийцу в лицо. Что это? – спросил Фаберовский, когда Батчелор, согласившись съездить к Леви, протянул ему на гигантской ладони скомканную десятифунтовую купюру.

– Мистер Гурин сказал, что вам нужны деньги.

– Мне?!

– Вы же всегда берете деньги из кассы через мистера Гурина! – пожал плечами сыщик.

– Отныне, Батчелор, мы больше не будем хранить в кассе агентства наличность. За все будем расплачиваться исключительно чеками.

Письмо Фаберовского Рачковскому, в котором он излагает свой план использования Страйд и отказывается работать дальше, если деньги будут присылаться Владимирову, а не ему.

К Фаберовскому заявляется Оструг и предлагает за вознаграждение сообщить, кто похитил документы.

Фаберовский предлагает удвоить вознаграждение, если Оструг сходит к доктору Смиту и посмотрит, где у того находится сейф.

Вскоре после этого к Фаберовскому заявляется Шапиро с вопросом: где обещанные две тысячи фунтов. После долгих переговоров Фаберовский получает отсрочку еще на неделю. (Шапиро этот вариант кажется предпочтительней, потому что это будут живые деньги, а официальные еще могут не дать). Она сообщает, что практически находится на службе у Особого отдела, который вчера посещал ее, и непременно сообщит ему о местонахождении Фаберовского и Гурина, если они попробуют ее обмануть.

28.

Следующая телеграмма получена Столичной полицией в 23:55 у ночью. Она была сдана в отделении в Восточном районе в 20:00

Чарльзу Уоррену, Главе Полицейских Новостей, Центральное Управление.

Дорогой босс, если Вы желаете поймать меня, то я теперь снимаю комнату на Сити-роуд, но номер Вы будете должны выяснить. И я намереваюсь сегодня вечером совершить очередное убийство в Уайтчепле.

Ваш,

ДЖЕК ПОТРОШИТЕЛЬ

Окончание главы 58

Фаберовский едет на Батчелоре в Уайтчепл, одевшись рабочим. Идет к Пакеру. Тот ругается с Дымщицем, который пришел взять изюму в долг, а сам должен ему денег. И Пакеру не на что покупать виноград, а у него кончился даже гнилой. Дымшиц оправдывается, сваливая все на Гурина.

Фаберовский ведет Пакера в пивную (все ту же), угощает пивом и предлагает наговорить чушь о динамитной мастерской, осведомителях и т. д, так он теперь знаменитость, был у самого Уоррена и к его мнению теперь прислушиваются. У них обоих счеты с нигилистами.

– Вы не представляете, мистер Фейберовски, как трудно жить с ними рядом. Даже Датфилд сбежал.

Глава 59

8 октября, в понедельник

– Все-таки скажи мне, Степан, что тогда произошло в Гайд-парке? – вполголоса спросил Артемий Иванович из кресла под пальмой, оглянувшись на миссис Реддифорд, которая прихлебывала за столом кофе из миниатюрной чашечки и заедала его миндальным печеньем.

– Это пан меня спрашивает?! – рассердился Фаберовский. – Я уже второй день не могу добиться от пана Артемия ничего вразумительного!

– Да я не об этом, – кашлянул Владимиров. – Я спрашиваю, не утонула ли наша Пенюшка.

– После визита пана в контору я заехал к ней, но мне ответили, что она плохо себя чувствует и не может меня принять.

Поляк поднял раму и в гостиную ворвался холодный осенний воздух. Артемий Иванович закутался в клетчатый плед и стал похож на старую черепаху в пенсне. Черепаха переползла вместе с креслом поближе к камину и недовольно сказала:

– Вы не боитесь за свою поясницу? Мне кажется, что здесь не так уж сильно… э… – Артемий Иванович опять посмотрел в сторону миссис Реддифорд. – …Не так уж жарко.

– Я вовсе не опасаюсь за свою поясницу, – охотно поведал поляк, переходя на английский и с наслаждением подставляя свой нос под струю свежего воздуха. – Я приобрел электропатический пояс Харнесса, специально против радикулита.

– У меня мало веры в эти новомодные французские штучки! – жеманно произнесла миссис Реддифорд, которая и была подлинной причиной действий Фаберовского. – Я предпочитаю испытанное средство. Берете два фунта сенной трухи, кладете в ситцевый мешок и кипятите в кастрюле с двумя галлонами воды полчаса. Затем все это вливаете в ванну и закрываете ее брезентом так, чтобы его края свешивались на восемь-десять дюймов. В середине брезента вырезаете отверстие для шеи величиной в квадратный фут и вшиваете по краям резинку. Туда вы засунете свою голову.

– Так я же там задохнусь! – воскликнул Фаберовский.

– О нет! Вы же будете сидеть в ванне, а голова будет торчать снаружи! И не забудьте после ванны принять настойку из корня сарсапарели. Возьмете три унции корня и две кварты очень хорошего виноградного вина…

– А какое: красное или белое? – заинтересованно спросил Артемий Иванович.

– Это все равно. Только избегайте дешевых вин, в них слишком много танина, а он снижает целебную силу настойки. Настаивать корень следует две недели и каждый день взбалтывать. Вы не смейтесь, мсье Гурин, этим настоем можно лечить даже французскую болезнь!

– По мне так лучше смешать полфунта соли и четверть фунта сухой горчицы с керосином да натираться им, когда в том есть необходимость, – сказал Артемий Иванович. – Или поровну смешать неразбавленной серной кислоты с дегтем…

– Вашими совместными усилиями я превращусь в обезображенный труп вроде того, что нашли во вторник на набережной Темзы в подвале строящегося здания нового Скотланд-Ярда, – прервал их словоизлияния Фаберовский.

– Да? А я еще ничего не слышала! – расстроилась миссис Реддифорд. – Я была так занята последнее время! Может быть это тоже жертва Джека Потрошителя?

– Все может быть, – сказал Фаберовский. – Считается, что ее убили шесть недель назад.

– Что за вздор! – возмутился Артемий Иванович. – Шесть недель назад мы еще ничего не…

Фаберовский с грохотом опустил раму.

– Вы правы, миссис Реддифорд! – выдохнул он, смотря сатанинским взором на Артемия Ивановича. – Какой холодный вечер! Наши несчастные полицейские в такой холод должны проводить все время на улицах, выслеживая это кровавое чудовище!

– Скоро все кончится! – торжествующе провозгласила миссис Реддифорд. – Вчера министр внутренних дел Мэттьюз предложил проверить дома с разрешения их хозяев. Уже определена область, в которой будет вести поиски Столичная полиция. А комиссар Уоррен направил вчера туда дополнительные наряды полиции, усиленные добровольцами из Комитета бдительности.

– И что же то за область? – деланно безразличным голосом спросил Фаберовский.

– Насколько я помню, от границ Сити на запад до церкви Марии Матфеллон и от Большой восточной железной дороги на юг до Уайтчепл-Хай-роуд.

– Ха! – Владимиров хлопнул в ладоши. – Много они так найдут! Ведь все убийства, кроме одного, за границей этого района! Одна надежда на частных детективов.

– Частные детективы?! – возмутилась миссис Реддифорд. – Я должна сказать вам, мистер Фейберовски, что я не стала бы устраивать встречу ваших детективов с сэром Чарльзом Уорреном, если бы знала, как они омерзительно повели себя по отношению к Столичной полиции. Вы читали «Ивнинг Ньюс» в четверг? Она опубликовала большой рассказ своего репортера о том, что лавочник, о встрече которого с комиссаром вы просили, видел убийцу и разговаривал с ним и даже продал ему виноград. Вы представляете, этот негодяй нагло солгал репортеру, что кроме вашего проходимца Гранда никакие детективы или полицейские ни о чем его не спрашивали. У вас есть этот номер?

– Прошу, мэм, – Фаберовский подал ей газету с каминной полки.

– Да, вот оно, это самое место: «Кроме джентльмена, который является частным детективом!» И он смеет называть частного детектива джентльменом!

– Я тоже частный детектив, – одернул даму поляк.

– Вы только послушайте, что он наговорил: «НИ ОДИН ДЕТЕКТИВ ИЛИ ПОЛИЦЕЙСКИЙ НЕ ЗАДАЛ МНЕ НИ ОДНОГО ВОПРОСА, НЕ ХОДИЛ БЛИЗ МОЕГО ДОМА, ЧТОБЫ ВЫЯСНИТЬ, ЗНАЮ ЛИ Я ЧТО-НИБУДЬ О ВИНОГРАДЕ, КОТОРЫЙ ЕЛА УБИТАЯ ЖЕНЩИНА ПЕРЕД ТЕМ, КАК ЕЙ ПЕРЕРЕЗАЛИ ГОРЛО.»

– Во вчерашнем выпуске та же «Ивнинг Ньюс» опубликовала факсимиле двух писем Уайтчеплского чудовища, – сказал поляк, чтобы отвлечь ее от этой неприятной темы. – Как вы думаете, они подлинные?

– Конечно! Мне сегодня сказали, что мистер Бойз нашел на одной из стен туалета в Гилдхолле написанное тем же почерком, что и опубликованные в газетах письма, послание: «Я – Джек Потрошитель и намереваюсь совершить очередное убийство в Адельфи-Арчез в 2 часа утра». Убийца добавлял, что пошлет уши убитой комиссару полиции Сити.

– И чем же убийца написал на стене? – спросил Артемий Иванович.

– Фу! – фыркнула миссис Реддифорд. – Свинцовым карандашом. А ваш грязный лавочник заслуживает хорошей порки за свою лживость! Уайтчеплу вообще не место на карте британской столицы, потому что там живут одни отбросы общества, подонки и негодяи, всякого рода евреи, ирландцы и индусы. На днях я прочитала в «Таймс», что убийца использует специфически восточные методы при совершении преступлений. Он действует, опьяненный своим опиумом, гашишем или джином, и под влиянием всей этой восточной заразы жаждет резни.

– Учитывая, что на востоке не пьют спиртных напитков, какой джин имеется в виду? – спросил поляк.

– Иногда вы просто несносны, мистер Фейберовски. Но не можете же вы не согласиться с передовицей в том же номере «Таймс», что быстрота, с которой совершены преступления, противоречат английскому флегматическому характеру!

– Вы никогда не задумывались, миссис Реддифорд, что среди русских эмигрантов много врачей? И причиной быстроты, о которой вы говорите, является не темперамент убийцы, а то, что континентальные врачи мало знакомы с анестезией и для них быстрота произведения операции имеет первостепенное значение? Мне кажется, что убийства – дело рук русских нигилистов, которых полно в Уайтчепле и которые достаточно хорошо организованы, чтобы скрыть все следы от полиции.

– Сэр Чарльз Уоррен тоже считал, что единственным логическим заключением в отношении убийств может быть то, что они совершены тайным обществом, – миссис Реддифорд встала с дивана. – Но теперь он сомневается в этом, потому что ему кажется, что надпись на Гоулстон-стрит сделал кто-то, кто пытается дискредитировать евреев и социалистов или еврейских социалистов.

– Мне очень жаль, что вы уже уходите, – сказал Фаберовский и мгновенно подал миссис Реддифорд ее накидку.

– Но я еще ничего не рассказала вам о собаках! – удивленно и даже обиженно взирая на поляка, воскликнула старая дама.

– А что с собаками?

– Еще в четверг Скотланд-Ярд известил одного собаковода из Скарборо, некоего мистера Брафа, о необходимости привезти в Лондон собак для выслеживания Уайтчеплского убийцы. Этот Браф специализируется на разведении и дрессировке ищеек, его питомцы неоднократно побеждали на выставках. Сегодня вечером он вместе с собаками должен прибыть в город и убийца будет в руках у полиции!

Гостья вовсе не собиралась уходить, она лишь хотела взять свою трубку из ридикюля, лежавшего на столе, но делать было уже нечего и потому она, поблагодарив за прием и распрощавшись, удалилась, оставив в комнате свой непереносимый запах, который до самого утра не мог выветриться, несмотря на настежь открытые окна.

– Я долго ждал момента, когда ее можно будет выставить, не портя с ней отношений, – пояснил Фаберовский, посадив миссис Реддифорд в кэб и возвращаясь в гостиную. – Пусть лучше думает, что я тупица и невежа.

– Никто и не думает, что вы тупица или невежа, – подобострастно сказал Артемий Иванович, выбираясь из-под пледа. – Вы человек проницательного ума и тонких душевных качеств. Мне об этом и Пенюшка сказала. Она такая душка. Но Асенька лучше, – поспешно добавил он, встретив взгляд поляка.

– Так что же между вами произошло? – спросил Фаберовский. – Я смотрю, что в отсутствии миссис Реддифорд к пану возвращается память. Мне хотелось бы знать все.

– Мне тоже хотелось бы, – глупо хихикнул Артемий Иванович.

– Пан хоть немного представляет, что происходит вокруг?! Сегодня многие газеты перепечатали тот самый портрет Васильева из «Таймс». К счастью, немногие в Вулворте читают «Таймс», а портрет, – со слов Лавенде в коллаже на обложке последнего выпуска «Иллюстрированных полицейских новостей», посвященного нашему делу, – совершенно на Урода не похож.

– Так чего же ты тогда труса празднуешь, Степан?

– А то, что это не единственная из дешевых газет, которая может попасться в руки соседям Николая. Они могут тоже перепечатать портрет из «Таймс», а могут сами спросить Лавенде. Майор Смит уже отпустил его домой.

– Кому, спрашивается, было сказано послать к Лавенде письмо?! – Артемий Иванович начальственно сложил руки на груди и выставил вперед левую ножку.

– Письмо-то Даффи сегодня отошлет, и Лавенде, положим, заткнется, но это не спасет нас от доктора Смита! В то время как я, жертвуя собственной свободой ради спасения всех нас от виселицы, собираюсь жениться на дочери доктора, из-за тебя, холера ясная, все эти планы идут псу под хвост!

Колени у Артемия Ивановича задрожали, он придвинул ногу и, по-лакейски согнувшись, вытянул руки по швам.

– Известно ли пану Артемию, что сегодня утром я получил телеграмму от Рачковского?

От того, что телеграмма пришла на адрес Фаберовского, а не в консульство, куда Владимиров ходил теперь читать письма из Парижа, дыхание у Артемия Ивановича перехватило и он прохрипел:

– Вы что, обо всем рассказали Пёрду?

– Я даже не поведал ему о том, что пан раздел ирландцев и хотел спустить их белье на барахолке. И о том, что пан через Батчелора изъял за последний месяц из оборота моего сыскного агентства сумму в тридцать фунтов, а последнее жалование, как я сильно подозреваю, я получил из собственного кармана!

– Тогда о чем же телеграмма? – еще больше струсил Артемий Иванович.

– Вот, возьмите и прочитайте, – Фаберовский отдал Владимирову бланк телеграммы. – Рачковский сообщает об отъезде доктора Роберта Андерсона с Парижу в Лондон. Я навел справки и выяснил, что Андерсон действительно прибыл сегодня в Лондон.

Его возвращение министерством свидетельствует по крайней мере о нежелании Монро продолжать эту игру. Ему хочется все закрыть. Не сдаст ли он нас с потрохами?

– Господи, это конец! Мы пропали! – Артемий Иванович снял с носа пенсне и осенил себя крестным знамением. – Теперь доктор Смит расскажет Андерсону о нас с вами! А из-за меня вы не сможете жениться на Пенюшке!

– Жениться-то мне всяко придется, если не удастся вернуть документы. Лучше возложить на себя цепи Гименея, чем пеньковый галстук на шею. А вот жить по человечески с Пенелопой, если пан что-то сотворил с ней, я не смогу.

– Да не, ничего, – успокоил поляка Владимиров. – Вам понравится.

– Послушайте, пан Артемий, – проговорил Фаберовский, ударяя при каждом слове кулаком по столу и вызывая жалобный звон посуды. – Завтра вечером я пригласил к себе на спиритический сеанс мистера Лиза и пан должен присутствовать на нем. Поэтому сегодня я воздержусь от рукоприкладства. Но после сеанса я не обещаю со своей стороны подобного самообладания.

* * *

Ранним воскресным утром Батчелор отправился пешком по пустынным улицам в Олдгейт. Он отправлялся на Хатчисон-стрит. Там в номере первом проживал мясник на скотобойне при Большой синагоге, Иосиф Леви. Дом был большой и шумный, как и положено еврейскому дому.

Иосифу Леви было уже под пятьдесят, он был стар и опытен в жизни и Талмуде. Он сидел за стаканчиком вина, отдыхая от субботнего безделья. Голопузая еврейская девочка, сверкая грязными пятками, подбежала к отцу и сообщила, что к нему пришел важный господин. Но Иосиф Леви не бросился гостю навстречу. Он знал: важный господин никогда не принесет в еврейский дом ничего хорошего. А стоит ли спешить навстречу плохому?

На примере своего молодого друга Лавенде он в который раз убедился, что не стоит.

Батчелор вошел в комнату, оглядывая ее убогое убранство, и брезгливо сел у стены на краешек скамейки.

– Господин хочет что-то от бедного еврея? – спросил Леви, поднимая глаза на рыжего сыщика. – Сейчас всем что-то нужно от нас. Если комиссар полиции плох, бьют нас. Если блудницу зарезали – опять бьют нас. Если камень падает на кувшин – горе кувшину, если кувшин падает на камень – горе кувшину. Всегда горе кувшину.

– Вы сами во всем виноваты, кувшины обрезанные. Возьмите, к слову, своего приятеля Лавенде. Хотелось же ему самому совать голову в петлю!

– Но я же говорил ему: еврею лучше ничего не видеть, чем видеть то, что делают христиане.

– Так вы знаете, кто был убийцей?

– Я вас не держу за идиота, молодой господин, и вы меня не держите за это! Откуда старый еврей может знать такое?

– Я говорю о том, что не худо бы и молодому Лавенде рассуждать так же. Он только делает хуже себе.

– Если бы только себе! Майор Смит арестовал наших резников при синагоге, ребе Дэвидсона и ребе Якобса, и отобрал у них ножи, чтобы послать их полицейскому хирургу. Что понимает хирург в наших ножах! Но он сказал, что таким ножом не могли зарезать ту женщину. Об этом даже пропечатали в газете, все блага на голову этому доктору Бонду! Всю неделю мы боимся за свои жизни и своих жен. Сегодня утром Иосифу пришло письмо такое, что волосы с него встают дыбом! Убийца пообещал отрезать ему уши и прислать их бедной Рейзл. Она вздрагивает теперь при каждом звуке! А убийца? Он пообещал выпотрошить его!

– Вы еще можете помочь Лавенде, – сказал Батчелор.

– Разве можно помочь еврею, если еврей глуп на всю голову и не может сам помочь себе! – в сердцах воскликнул Леви.

– Ну да, как сказано в вашем Евангелии: врач, помоги себе сам. Что вы плюетесь, старая калоша! Стоит вам и вашему приятелю Харрису сказать в прессе, что не только вы, но и Лавенде видели не более, чем спину мужчины, как ему перестанут верить.

Леви укоризненно покачал головой и отвернулся от сыщика:

– Куда старому еврею лезть в газеты! Я скажу об этом Харрису, когда он привезет мне мебель для моей дочери Голды.

* * *

К спиритическому сеансу Артемий Иванович и Фаберовский начали готовиться загодя, часа за два до приезда мистера Лиза. Пока Фаберовский покупал свечи и прочий необходимый инвентарь, Артемий Иванович применил для ослабления воздействия на свою особу магнетической энергии универсальное средство, к которому постоянно прибегал от всех прочих внешних воздействий – он выклянчил у Розмари бутылку с коньяком из запасов поляка и напился.

– А вы не боитесь … э-э-э… что этот медиум сможет найти-с Николая? – спросил он Фаберовского нетвердым голосом, когда тот вернулся с пакетом свечей.

– Я больше страшусь сплошных опросов дом за домом, которые начала сегодня Столичная полиция, – поляк неодобрительно присматривался к лихорадочному румянцу на щеках компаньона.

Он прошел в гостиную и с помощью Розмари расставил свечки по канделябрам, завесил окна тяжелыми портьерами и принес из столовой полированный столик. Артемий Иванович виновато ходил следом, сверля сутулую спину поляка нетрезвым взглядом, и шмыгал носом.

– Мистер Гурин, не могли бы вы сесть, – попросила наконец Розмари. – Вы можете что-нибудь уронить.

– Пан Артемий когда-нибудь бывает трезв? – сердито спросил поляк.

– Я не пил, я лечился, – сказал Артемий Иванович. – После этого проклятого купания у меня жесточайший насморк.

Владимиров достал из кармана платок и изо всех сил сморкнулся.

– Пан грохочет, как двенадцатидюймовое корабельное орудие, так что заглушает даже стук дверного молотка. Идите лучше откройте дверь, явился наш медиум.

Поляк указал Владимирову на дверь и тот послушно поплелся открывать.

– А ты, Розмари, побудь пока у себя в спальне.

Мистер Лиз отдал Владимирову свою трость и пальто, повесил шляпу на вешалку и прошел в гостиную.

– Что вам потребуется для сеанса? – спросил Фаберовский.

– Мне потребуются свечи, закрыть окна и погасить свет. Вы случайно не состоите членом Общества исследования психических явлений?

– Нет, а что?

– Вы очень похожи на одного из его членов.

– Быть может. Кстати, у меня есть череп, – Фаберовский вопросительно посмотрел на медиума.

– У меня тоже есть череп! – подал голос Артемий Иванович.

– Что вы, это мне не надо! – замахал руками мистер Лиз. – Череп – это бренные кости, телесные останки, а духи свободны и бесплотны.

– Как скажете, – пожал плечами поляк. – Стол для верчения вам нужен?

– Потом, если потребуется.

Фаберовский прикрутил газ и зажег свечи в канделябрах на столе и на камине.

– Садитесь к своему гостю, – сказал Лиз, садясь напротив Артемия Ивановича. – Я войду в транс и вступлю в контакт с духами, а вы станете задавать вопросы. Сосредоточьтесь, это потребует максимум внимания.

Медиум сел, откинулся на спинку и положил руки перед собой. Глаза его были полузакрыты, губы что-то шептали. Так прошло много времени.

– У него какая оплата – повременная? – громким шепотом спросил у поляка Артемий Иванович.

– Нет, сдельная. Сосредоточьтесь и не мешайте.

– Может, он сюда спать пришедши? – икнул Владимиров.

– Молчите лучше, – оборвал его Фаберовский, тихими шагами подошел к Лизу и наклонился к его уху: – Сэр, если у вас есть возможность выбора, нам хотелось бы общаться с духом Элизабет Страйд, жертвы с Бернер-стрит.

Лиз едва кивнул, давая понять, что услышал. Лицо его просветлело, глаза открылись, неподвижный и немигающий взгляд устремился на пламя свечи.

– Я – дух Элизабет Страйд, – сказал он наконец.

– Во хрен! – оторопело сказал Артемий Иванович. – А зачем нам Страйд? Урод-то Эддоуз убивал!

– Заодно узнаем, кто вместо Урода убил Страйд.

– А что-с нам надо у него спрашивать?

– Сэр, то есть, пардон, миссис Страйд, вы можете описать своего убийцу?

– Он высокого роста, он большой телом, его лицо благородно… – загробным голосом произнес медиум, – … тонкий нос, вертикальная складка делит подбородок надвое. У него рыжеватые шелковистые волосы, редкие бакенбарды, завораживающий взгляд… Он богато одет, ему больше семидесяти…

– Резвый старикашка, – заметил Фаберовский, переведя сказанное Лизом Владимирову. – Но он не похож на нигилиста.

– У него слегка парализована правая сторона тела после малого удара, хватившего его в прошлом году.

– До сту перунов, кто это такой?! – воскликнул поляк в совершенном недоумении. – Что он плетет?!

– После удара у него стали случаться провалы памяти, а однажды он нашел кровь на своей сорочке…

Фаберовский растерянно оглянулся на Владимирова, который внимал медиуму, прикрыв глаза и начиная уже посапывать.

– Попробуйте описать место, где он живет, – попросил медиума поляк.

– Я вижу богатый особняк на роскошной улице около парка с извилистым прудом, деревьями и травой…

– Не правда ли, пан, какое точное описание? – Фаберовский опять оглянулся на компаньона, надеясь найти у него поддержку. – Не тот ли это парк, где вы с Пенелопой купались?

– Тпрру, стой! – внезапно на всю комнату сказал Артемий Иванович. – Если не отстанешь, я схвачу тебя за весло и утоплю.

– Что такое? – удивился поляк, но ответом ему было молчание. Он обратился к медиуму, ожидавшему с закрытыми глазами следующего вопроса: – Вы можете узнать эту улицу, мистер Лиз?

– Да, это Брук-стрит.

– А дом, дом?

– Нет, не вижу… Семьдесят четыре, сорок четыре… Не вижу…

Покоившиеся на столе руки медиума задрожали.

– Ну хорошо, давайте вернемся к убийце, – ободряюще сказал поляк.

– У него есть жена, дочь и зять…

– А кто он по профессии?

– По профессии он врач. Его зять тоже врач…

– А теперь скажите, миссис Страйд, как его зовут?

– Его зовут… – медиум набрал полную грудь воздуха, но тут громкий храп Артемия Ивановича прервал его. Лиз встрепенулся и непонимающим взглядом уставился на Фаберовского.

– Я потерял контакт с духом, – растерянно пробормотал он.

– Давайте его срочно возобновим, – предложил поляк, зло поглядывая на Владимирова, что-то бормотавшего во сне и причмокивавшего губами, словно он понукал лошадь.

– Это невозможно, – мистер Лиз провел ладонью по лицу, снимая остатки оцепенения. – Дух не согласится еще раз вступить в контакт, если его прервали.

– Скажите, а вы можете при помощи ваших неординарных психических способностей установить, что произошло с человеком, если сам он этого не помнит?

– Иногда это удается.

– Насколько я понимаю, это зависит от вознаграждения? – спросил поляк. – Я хорошо заплачу.

Медиум решительно подошел к Артемию Ивановичу, почти целую минуту сосредотачивался, потом вытянул руки с растопыренными пальцами и медленно стал водить ими над его головой.

– Я не могу установить контакт с мозгом этого человека, – сказал он наконец, вытирая пот со лба.

– Почему?

– У него словно ничего нет.

– Я подозревал что-то такое. Но человек физически не может жить без мозга.

– Я не говорил о мозге. У него нет никакой ауры!

– Я удвою вам вознаграждение!

Собравшись с силами, Лиз вновь взялся за свою нелегкую работу.

– Вот, вот! – воскликнул он. – По-моему, что-то есть! Я вижу отдельные предметы, проплывающие на сером фоне. Бутылка, вилка, солонка, кольцо с большим камнем и потом тот же камень, но без кольца…

– Прекратите говорить загадками!

– Вы мне мешаете! Теперь я вижу рыбу…

– В пруду?

– На большом блюде… Нет, это не рыба, это женщина с рыбьим хвостом…

– Опишите ее!

– Ее лицо очень миловидно, в ее руке бутылка… проплывает весло, затем полицейский шлем… Все, больше ничего не плывет. Кажется, течение поворотило вспять. Поплыло то же самое, но в обратном порядке!

– Просыпайтесь! – в ярости крикнул поляк в ухо Артемию Ивановичу.

– Рад стараться, ваше величество! – подпрыгнул в кресле Владимиров, пытаясь принять стойку «смирно». – Пенюшка и Асенька со мной!

– Пан сорвал нам сеанс в самом интересном месте, – сказал Фаберовский. – Я едва не узнал, кто же был убийцей.

– Васильев, – еще не проснувшись до конца, сказал Артемий Иванович. – А городовой сам виноват, полез в воду, а плавать не умеет.

– Сэр, мы можем каким-либо другим образом узнать имя убийцы? – обратился к медиуму поляк.

– Если только устроить спиритический сеанс. Но это потребует увеличения гонорара. – Лиз показал Фаберовскому указательный палец.

– Хорошо, мы согласны. Пан Артемий, ваш храп обойдется нам еще в один фунт.

– О ужас! – Владимиров проснулся окончательно. – Да за такие-то деньги я сам скажу вам любое имя!

– Пан только что сказал одно имя. Хорошо, что тот господин не разумеет по-русски. Сэр, какого духа мы вызовем сейчас?

– Сначала надо все приготовить.

– За тем дело не станет. И все же. Может, вызовем какого-нибудь значительного духа, например, покойного принца-консорта?

– Что, супруга королевы? – вскинулся Артемий Иванович. – Венценосные особы – нет, я без санкции посольства не могу-с!

– Нам придется общаться с тем духом, который откликнется на наш зов, – сказал Лиз. – Принесите, пожалуйста, небольшой столик. Надо что-нибудь полегче, чтобы духи могли двигать его.

Поляк взял столик, который он перед началом сеанса принес из столовой.

– Поставьте его перед камином, – попросил Лиз. – И погасите все свечи, кроме той, что на каминной полке.

Втроем они сели вокруг столика и положили на столешницу руки. Стол тут же неудержимо задребезжал. Поляк сердито посмотрел на Артемия Ивановича и тот скрестил руки на пузе. Спустя некоторое время стол вздрогнул.

– Ну вот, пошло, – сказал Фаберовский.

– Считайте толчки, – велел Лиз. – Сколько качаний, таков и номер буквы в алфавите. Как ваше имя?

Стол закачался.

– Первая буква «Джей», – объявил Лиз. – Мы готовы слушать дальше.

Стол затрясся дальше. Имя духа оказалось ДЖУБЕЛО.

– Какое мерзкое, – шепнул поляк Владимирову. – Напоминает надпись Конроя на Гоулстон-стрит.

– Нас интересует один единственный вопрос, – сказал медиум. – Скажи нам, каково имя Уайтчеплского убийцы?

Стол качнулся семь раз.

– Седьмая – это буква «Джи».

Стол затрясло, как вагон конки на стрелках.

– Двадцать восемь! – радостно воскликнул Артемий Иванович.

– В английском алфавите только двадцать шесть букв, – сказал Фаберовский. – Моим мнением, он качнулся двадцать два раза. То есть буква «Вэ».

– Нет, – уверенно сказал Лиз. – Стол качнулся ровно двадцать один раз, и буква будет «Ю».

– Меня одолевают некоторые сомнения, – подозрительно сказал поляк.

– Давайте спросим у духа, – предложил Лиз. – Ты качнул стол двадцать один раз, да?

Стол качнулся один раз.

– Буква «Эй», – объявил поляк. – То есть да или нет?

– У духов одно качание означает «да», – уверенно сказал медиум.

– Очко, – сказал Артемий Иванович. – Двадцать один раз.

– Значит, «ГА». Продолжаем.

Медиум вытер вспотевший лоб платком и опять положил руки на столешницу.

Стол накачал еще два раза по двенадцать.

– Получается «ГАЛЛ», – возгласил медиум. – Доктор Галл!

– Вы в своем уме?! – вскричал Фаберовский. – Доктор Галл – личный врач королевы Виктории!

– Это какое-то сумасшествие! – поддержал его вскочивший и разом протрезвевший Владимиров. – Нет, мы не можем на это согласиться! Личный врач королевы – Потрошитель! Да это ж курям на смех!

– Простите, сэр, но вы со своими духами перешли всякие границы приличия! – сказал Фаберовский, вставая. – Идите лучше в полицию. Может, они вам поверят.

– Я уже был и в Эйч-дивизионе, и у майора Смита из полиции Сити, и у комиссара Уоррена. И все говорят мне, что я идиот и ненормальный.

– Честное слово, они правы. После того безобразия, что вы здесь учинили, я не могу больше принимать вас в своем доме!

– Что же мне делать?

– Одеться и уйти подобру-поздорову. Не вынуждайте меня применить силу. Ведь вы джентльмен, пусть и сумасшедший!

Доктор Лиз испуганно засобирался и быстро ретировался.

– Вот видите, что говорят духи, пан Артемий, – сказал Фаберовский, провожая медиума взглядом из окна, пока тот бежал от крыльца до калитки. – Они тоже уважают за Потрошителя врача. Дался же всем врачебный опыт убийцы! Ну и что с того, что Васильев – фельдшер?! Неужели он действительно потрошит их как-то по особому?

– Надо дать ему курицу для эксперимента.

– Между прочим, Лиз ушел, не получив ни фартинга. Сэкономленные деньги по праву принадлежат мне.

– Ну уж нет, делим их пополам! – возмутился Артемий Иванович.

– Между прочим, сеанс уже закончился, – закатывая рукава, сказал Фаберовский.

* * *

Во вторник утром в доме у Фаберовского, решившего до полудня провести время в чтении газет и размышлениях о вечных вопросах жизни и смерти, появился инспектор Абберлайн. Газеты дали поляку достойную пищу для размышлений. Они сообщали о том, что в воскресенье Столичная полиция начала сплошные опросы, что Ласк написал в министерство внутренних дел письмо с требованием требуя пообещать прощение любому соучастнику, не задействованному непосредственно в убийстве, а «Таймс» возмущалась, что теперь, кажется, любой человек на улицах подозревает в убийствах каждого встречного, словно люди устроили между собой соревнование, кто первый донесет на своего соседа. Лондон предвкушал и втайне ждал новых убийств. Но приход Абберлайна навеял поляку такие мысли, от которых ему просто стало тошно и все, что писали газеты, сразу показалось пустым и ничего не значащим.

– Никак не ожидал увидеть знаменитого сыщика Абберлайна у себя в доме, – сказал Фаберовский, принимая у инспектора трость и котелок.

– Да, вот так, благодаря падкой на сенсации прессе скромный инспектор из Скотланд-Ярда становится известен всей стране почти так же, как премьер-министр или принц Уэльский, – покачал головой инспектор, снимая пальто и вешая его в прихожей.

– Это неизбежно, – Фаберовский провел Абберлайна в гостиную и усадил в плетеное кресло. – Согласитесь, инспектор, едва ли есть дело в британских уголовных анналах, похожее на это.

– На моей памяти, а я только в Ист-Энде прослужил целых четырнадцать лет, ничего подобного не было.

– Чем же я могу помочь торжеству правосудия? Опять уронить кому-нибудь на голову треногу с фотографическим аппаратом?

– В субботу с континента вернулся начальник Департамента уголовных расследований и лично взял на себя руководство делом. Вчера он получил сигнал от одного из добропорядочных граждан, подозревающих вас в причастности к Уайтчеплским убийствам.

– Доктор Смит? – спросил Фаберовский. – Совсем несчастный джентльмен извелся от ревности.

– Вы понимаете, что в любом случае я должен проверить его сообщение. Так что при ответе на мои вопросы прошу учесть, что все сказанное вами может быть обращено против вас.

– Я готов ответить на любой вопрос, инспектор.

Абберлайн встал, вернулся в прихожую и взял в кармане пальто записную книжку.

– Итак, где вы провели ночь с двадцать девятого на тридцатое сентября? – спросил он.

– Где и подобает приличному джентльмену. Тут, в постели у себя в спальной. – Фаберовский показал рукой на потолок. – И, замечу, сам, а не в компании миссис Смит, как то мыслит доктор.

– Это может кто-нибудь подтвердить? – инспектор взял карандаш наизготовку.

– Моя экономка, Розмари Диббл, живущая у меня дома, может подтвердить, что в то утро я был у себя.

Поляк дернул за звонок и вызвал служанку.

– Рози, этот джентльмен хочет услышать от тебя подтверждение того, что в ночь с двадцать девятого на тридцатое сентября я находился у себя дома.

Абберлайн отметил, что экономка у поляка весьма недурна собой и слишком молода для такого ответственного места. Но он не стал говорить об этом Фаберовскому.

– Мистер Фаберовский очень респектабельный джентльмен, сэр, он всегда ночует дома, – не моргнув глазом, соврала Розмари.

– Вопрос тот же, но в отношении ночи с восьмое на девятое сентября.

– Наверное, я покажусь вам неоригинальным, – хмыкнул Фаберовский, – но я провел ее там же, у себя в постели. Вы можете идти, Розмари.

Абберлайн заглянул в свои записи в книжке и сказал, внимательно глядя в лицо поляку:

– Доктор Смит утверждает, что десятое сентября вы провели в Уайтчепле.

– Я действительно ходил в полицейский участок на Леман-стрит справиться о ходе расследования, а потом пошел в «Корону», откуда вернулся до дому. Вы можете получить подтверждение у инспектора Пинхорна и мистера Ласка.

– Доктор Смит показывает, что вы были не один.

– Так, я был с моим другом, мистером Гуриным, торговым агентом, вы видели его на дознании по Николз.

– Это такой забавный толстый джентльмен? – припомнил Абберлайн. – Двенадцатого сентября вы опять ездили в Уайтчепл. – Он вновь заглянул в книжку.

– Я присутствовал на коронерском дознании в Рабочем Юношеском клубе. Вместе с вами. Как, впрочем, и тринадцатого, и четырнадцатого сентября.

– У вас хорошая память на числа, – заметил инспектор.

– Занятия коммерцией требуют доброй памяти.

– Тринадцатого сентября…

Фаберовский нахмурился и развел руками:

– То так, инспектор, грешен, тринадцатого сентября, в этот несчастливый день, мы с моим другом Гуриным ездили не только на дознание, но также в ресторан Симпсона на Стрэнде в компании двух очаровательных женщин: жены доктора Смита и его дочери.

– Девятнадцатого…

– На дознании в Юношеском клубе. И опять вместе с вами.

– Доктор Смит утверждает, что двадцать первого числа вы опять поехали в Уайтчепл, и что у вас имеются подозрительные связи с какими-то ирландцами.

– Что до ирландцев, то среди них у меня много знакомых, – сказал Фаберовский. – Но это еще ни о чем не говорит. Большая часть отдела в Скотланд-Ярде, занимающегося борьбой с фениями, тоже состоит из ирландцев, не так ли? А в Уайтчепле я в тот день не был. Мы с Гуриным ездили развлекаться в тот самый ресторанчик Симпсона на Стрэнде. А для чего вдруг, позвольте спросить, в Скотланд-Ярде заинтересовались моими знакомствами с ирландцами?

– Как раз двадцать первого, когда, должен сказать честно, нанятый доктором Смитом человек прозевал вас и не может точно сказать, были ли вы в Уайтчепле или на Стрэнде, – Абберлайн задумчиво полистал свой блокнот, – из дома на Бакс-роу, оказав сопротивление полиции, бежали двое ирландцев, которых подозревают в причастности к фенианскому движению. Когда Андерсон показал вашему доктору приметы бывавших у ирландцев на этой квартире двух подозрительных человек, доктор Смит с уверенностью сказал, что это вы и ваш друг Гурин.

– Те ирландцы, которых имеет ввиду доктор Смит, уже давно вызывали мое подозрение. Я действительно бывал у них на квартире на Брейди-стрит. Потом мы с мистером Гуриным следили за ними перед убийством на Ханбери-стрит. Увы, они заметили слежку и сбежали, и где теперь они находятся, я не ведаю. Но в день их бегства мы были в другом месте. Вы можете заехать на Стрэнд и спросить у Симпсона официанта по фамилии Кимбелл: он хорошо знает меня и он подтвердит, что мы с Гуриным просидели у них с утра почти до семи часов.

– Спасибо, мистер Фейберовски, мы проверим ваши утверждения. Кстати, считаю своим долгом предупредить, что этими ирландцами теперь занимается Особый отдел. – Инспектор послюнявил палец и перелистнул в записной книжке страничку. – Вот, еще двадцать шестое сентября: вы отсутствовали половину дня.

– Я опять был на коронерском дознании по Чапмен. А также четвертого октября на дознании по убийству в Сити.

– Кстати, мистер Фейберовски, не встречалось ли вам в последнее время имя некоего Майкла Оструга? Он был известен также под именами Бертран Эшли, Клод Клейтон, доктор Грант, Макс Гриев, Эшли Набокофф, Орлофф, граф Собеский и под многими другими.

– Я слышал про Оструга от вас, инспектор. Вы полагаете, что он причастен к убийствам?

– Помните, Чарльз Скуибб указал нам на Оструга как на давшего ему деньги за какое-то преступление? Причастность самого Скуибба доказать не удалось. Я говорил с осведомителем, сообщившим Хелсону информацию об Оструге. Я дал указание продолжить розыски Оструга. Думаю, скоро мы найдем его.

– Желаю вам удачи, инспектор.

– Хорошо, мистер Фейберовски, мы будем проверять ваши утверждения.

Инспектор закрыл блокнот и встал.

– Надеюсь, что они окажутся правдивыми и доктор Смит ошибался – едва ли у Потрошителя имеются сообщники. Мне лично кажется, что убийства нельзя отнести ни к типично британским, ни к еврейским, за каковые их хотели бы выдать некоторые газеты. Полагаю, что сексуальных маньяков типа Потрошителя нужно разыскивать скорее на континенте или в Азии, чем в Англии.

– Я посоветовал бы полиции обратить внимание на выходцев из России. Русские – чувствительная и легко возбудимая раса, а умственное возвеличивание не только обычно среди них, но, как правило, граничит с безумием. Они уже показали нам, как политический фанатизм приводит нигилиста к совершению убийства. Скажу по своему опыту: русские предрасположены к крайностям и одержимы идеей, что общественное и вечное спасение может быть достигнуто средствами, которые наиболее противны цивилизованным людям.

– Может быть, может быть… – согласился инспектор. – И все же должен просить вас до окончания расследования не покидать пределов Лондона.

– Хотите, я скажу вам причину, по которой доктор Смит так старательно возводит на меня напраслину? – спросил Фаберовский, подавая Абберлайну пальто.

– Что же это за причина?

– Брачная лицензия. Я намерен жениться на дочери доктора Смита, а ему это совершенно не по нраву.

Инспектор Абберлайн ухмыльнулся.

– Заранее поздравляю вас с бракосочетанием и желаю счастья в будущей совместной жизни. Куда, если не секрет, вы намерены отправиться в свадебное путешествие?

– В Америку.

– Одобряю ваш выбор.

Инспектор одел шляпу и, пожав руку поляку, добавил, открывая дверь на улицу:

– Только берегитесь, там много фениев, а эти сумасшедшие ирландцы ненавидят англичан.

Когда инспектор Абберлайн ушел, Фаберовский бросился к столу и на чистом листе бумаги написал карандашом:

«Мистеру Кимбеллу.

С благодарностью,

В случае, если полиция будет интересоваться у Вас, посещали ли мы Ваше заведение 21 сентября с.г., подтвердите, что я и мой русский друг, довольно высокий, лет тридцати с небольшим, плотный, сидели у Вас почти с открытия до семи часов вечера в компании с чернявой молодой еврейкой, как всегда,

Фаберовский»

Затем он запечатал послание сургучом и позвал Розмари.

– Мистер Фейберовски, этот джентльмен из полиции? – спросила она.

– Разве ты запамятовала, что еще твой покойный отец запретил задавать мне такие вопросы? – Фаберовский протянул служанке конверт и, изъяв из кармана мелочь, отсчитал шиллинг. – Отправь это с посыльным в обеденные залы Симпсона на Стрэнде. А мне необходимо сейчас отлучиться по делам.

Уайтчепл в состоянии лихорадочного волнения. К вечеру тревога усилилась, так как распространились слухи о дальнейших угрозах. После 20 часов улицы почти пустынны. Столичная полиция направила дополнительные отряды констеблей в штатском, полиция Сити более чем вдвое увеличила число патрулей. Особенно хорошо патрулируются парки. На улице множество патрулей комитета бдительности в бесшумных ботинках. Убийцу очень боятся, но обещанная награда толкает к действиям.

Вечером Ласку необходимо вызвать полицию с целью слежки за Конроем, который бродил вокруг с целью зарезать Ласка. После интервью с констеблем и детектив-сержантом, вопрос, как посчитали, достаточной важности, чтобы претендовать на посещение инспектора с Бетнал-Грин, и в 22:3 °Cпратлинг нанес визит к мистеру Ласку и выслушал его заявление.

После встречи со Спратлингом Фаберовский едет в Уайтчепл к ирландцам и объявляет им, что все попытки наладить работы должны быть прекращены. В ответ они говорят, что взорвут его вместе с его домом (это вызывает у Фаберовского подозрения, что они все-таки вытащили динамит из пустого дома на Дьюк-стрит) или в крайнем случае выдадут полиции Васильева, если он не будет продолжать дело с мастерской. Они обещают, что Тамулти выплатит деньги, как только возобновится мастерская (они еще не знают, что Тамулти убежал в Ливерпуль). Фаберовский их просвещает, но это их не останавливает.

Глава 60

9 октября, во вторник

Прекрасная погода. Гнетущее напряжение спало. Множество людей посетило район убийства.

Джордж Ласк пишет в Министерство внутренних дел, требуя прощения сообщникам.

Туда же приходит письмо Леграна о состоянии дел и о том, что он слышал, будто какой-то русский сошел с ума на Бетти-стрит, узнав о двойном убийстве.

Бут-стрит. Конрой сообщает Даффи о том, что пытался зарезать Ласка, и что теперь его дом охраняет констебль. «Мало того, что мы не можем проникнуть в дом за динамитом, чтобы вытащить его, из-за того, что за нами следят, так ты еще провоцируешь их обратиться в полицию. Нас просто посадят и все!» Тут в дом заявляются детективы для обыска. Они подозрительно присматриваются к ирландцам, затем предлагают взглянуть на фотографии.

Конрою сильно достается и он попадает в Лондонский госпиталь.

Глава 61

10 октября, в среду

Историю о посещении Ласка ирландцем публикует «Дейли Телеграф».

Репортер «Ивнинг Ньюс» пытается распросить Леви и остается под впечатлением, что тот знает больше, чем говорит.

Артемию Ивановичу приходит письмо от Рачковского, что Продеус сошел с ума и поехал в Лондон, жениться на твоей невесте. Тебя считает главным конкурентом. Поэтому Артемий Иванович страшно боится Продеуса.

День рождения Эстер. Приглашены поляк и Артемий Иванович. Фаберовский не хочет ехать из-за Артемия Ивановича. Говорит по телефону, что у него приступ радикулита. Артемий Иванович ведет себя у Смитов очень прилично, но само его присутствие вызывает конфликт между доктором, Пенелопой и Эстер. На дне рождения присутствует Андерсон, которому доктор излагает свою теорию о тайном обществе. Полиция потому ничего не может найти, что это не один человек, но целая организация. Из-за этого начинается ссора. Андерсон высмеивает доктора Смита. Доктор Смит решает во что бы то ни стало доказать свою правоту о причастности поляка к убийствам, для чего нанять частных детективов. Пенелопа, хлопнув дверью, едет к поляку. Артемий Иванович, струсив, тоже сбегает на Эбби-роуд, предварительно договорившись с Эстер встретиться на следующий день утром в Гайд-парке. На Эбби-роуд разговоры о радикулите и рецепты от него. Этот разговор примиряет Пенелопу с Артемием Ивановичем. Гримбл провозглашает свою идею о найме женщин в качестве приманки, чем наводит дам на мысли о поездке в Уайтчепл.

29.

ТЕЛЕГРАММА РАЧКОВСКОГО – ФАБЕРОВСКОМУ

Деньги будете получать вы. Подробные инструкции о деле у Гурина.

Артемию Ивановичу Рачковский прислал телеграмму насчет того, чтобы тот сам следил за Васильевым или даже убивал, а то находящийся в Лондоне Продеус убьет его вместо агента, т. к. Монро очень рассердился.

30.

ТЕЛЕГРАММА ФАБЕРОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

Необходимо встретиться. Жду завтра в восемь утра у лодочной станции.

Фаберовский

Глава 62

11 октября, в четверг

В восемь утра Артемий Иванович встретился с Фаберовским в Гайд-парке у лодочной станции на берегу Серпентайна. Холодный туман стлался по дорожкам, густая изморозь покрывала траву. Садовники уже смели всю успевшую нападать с прошлого утра увядшую желто-красную листву в кучи и теперь сладковатый дым от тлеющих листьев распространился по всему парку, мешаясь с туманом и навевая осеннюю тоску на всех, кого занесло сюда в этот ранний час.

– Вчера меня посетил инспектор Абберлайн собственной персоной, – сказал Фаберовский, меланхолично шевеля тростью гравий на дорожке.

– И что же он хотел-с?

– Доктор Смит накляузничал Андерсону. Абберлайн пытался установить мое алиби.

– Ну и как?

– Установил. Я дал ему некоторые возможности проверить мои утверждения, после чего он должен отстать от нас.

– Я украшу этого доктора Смита такими ветвистыми рогами, каких еще свет не видывал! – потрясая в воздухе тросточкой, яростно крикнул Артемий Иванович.

– Кстати! – сказал Фаберовский, оставив свое занятие и обратив к Владимирову лицо. – Не желает ли пан прямо сейчас повторить свой подвиг недельной давности с купанием в Серпентайне?

– Холодно, – поежился Артемий Иванович, взглянув на плавающие в воде листья.

– Может быть пан Артемий хотя бы вспомнит что-то?

Владимиров уставился на противоположный берег, в летний сезон по утрам и вечерам открывавшийся для купания, и почесал затылок.

– Помню, что мы туда приехали, – сказал он.

– Откуда пану знать, где в Гайд-парке купаются?

– Мне Пенюшка показала. Сам бы я ни за что не нашел.

– Ну, а дальше?

– Дальше не помню. С этого берега приплыл городовой на лодке.

– Мы будем встречаться с паном здесь в парке каждое утро, пока он не вспомнит. А пока перейдем к делу. Пан помнит Оструга?

– Оструга помню! – обрадовался Артемий Иванович.

– Оструга он помнит, а что неделю назад вытворял – не помнит!

– Нет, нет, вы не подумайте чего. Я с Остругом в Серпентайне не купался.

– Так вот, Абберлайн намерен сесть на хвост Остругу. Весь вечер после ухода Абберлайна мне пришлось потратить на то, чтобы разыскать Оструга и предупредить о том, что его разыскивает полиция. Мне пришлось потратиться на разъезды по Лондону.

– Так вы же, наверное, ездили с Батчелором на своем экипаже!

– Даже если бы и ездил. А овес?

– А кому нужен овес? – искренне изумился Артемий Иванович. – На овсянку Батчелору?

– Овсом кормят лошадей!

– Овсом вот вы Батчелора кормите, а к Леви вы его послали?

– Посылал. Вчера вечером в «Ивнинг Ньюс» даже опубликовали интервью с Харрисом, одним из трех свидетелей с Майтр-сквер. Харрис заявил, что Лавенде не мог видеть убийц в лицо. Видимо, сам Леви увернулся от интервью. Быть может, так и лучше: английская фамилия вызывает больше доверия.

– Вот ведь жидовская натура, – проворчал Артемий Иванович.

– Между прочим, вчера утром в Риджентс-парке испытывали псов, о которых говорила миссис Реддифорд.

– У нас под Псковом в деревне поп соседской девке свидание в саду назначил, когда ее уже замуж сговорили, – сказал Артемий Иванович, думая о своем. – Так кобель жениховский след через два дня взял да во время литургии попа за задницу и укусил. Кровь пролилась, вот и пришлось в боковой придел алтарь переносить. Так в нем до сих пор, наверное, и служат.

– Я наводил справки, – невесело продолжил Фаберовский, прислушиваясь к лошадиному ржанию, донесшемуся откуда-то из тумана со стороны лугов. – Псов два, принадлежат они мистеру Брафу со Скарборо. Оба они ищейки, одного зовут Чемпион Барнаби, он известен по выставкам, а другого – Барго, он на два года младше. Миссис Реддифорд утверждает, что пробы в Риджентс-парке прошли удачно. Псы преследовали на расстоянии мили молодого человека, которому был дан старт на пятнадцать минут раньше.

Фаберовский отвлек внимание Владимирова от осмотра не пострадавших, к счастью, штанов и вернул его мысли к насущным проблемам.

– Если пан Артемий не помнит, что он вытворял тут в парке с моей будущей невестой, то может быть он вспомнит хотя бы, для чего заставил меня покинуть теплую постель в такую рань?

– Я заезжал в консульство и читал там последнее письмо Рачковского, – сообщил Артемий Иванович. – Он требует, чтобы мы совершили еще одно убийство, связанное с нигилистами: одно из них где-нибудь не очень далеко от Бернер-стрит, а другое поблизости Большой залы собраний на Майл-Энд-роуд. Полицию известить письмом.

– И когда же пану Рачковскому угодно, чтобы мы его совершили? – мрачно спросил поляк.

– В какую-нибудь субботу, конечно. Когда тут ближайшая?

– Тринадцатого числа. Через три дня.

– Сойдет! Я предлагаю следующий план. Часа в два ночи я зайду в какой-нибудь кабак неподалеку от Бернер-стрит…

– Я знаю там «Улей» на углу Фэрклаф-стрит и Кристиан-стрит.

– В «Улье» я дождусь Даффи, который подойдет без пятнадцати три.

– И Леграна, – добавил поляк.

Он подумал, что непосредственное участие француза в деле отобьет у того охоту от разговоров на тему Уайтчеплских убийств с Проджером и вообще с кем-нибудь.

– Зачем мне Легран? – возразил Владимиров. – Я и сам справлюсь.

– Где будет купаться, напившись, пан Артемий на этот раз?

– В море крови, – ответил Артемий Иванович, надувшись как клоп.

– Я поясню пану, зачем нам нужны сыщики. В Уайтчепле стало слишком много полиции. Присутствие частных сыщиков, в отличие от кого бы то ни было еще, не вызовет подозрений, для того что они смогут спокойно осматривать улицы, прежде чем приступить к делу. Однако на осуществление новых убийств опять потребуются деньги. Фаберовский поплотнее запахнул на груди пальто, передернув плечами от утреннего холода.

– Да-с, это так, – вздохнул Артемий Иванович, чувствовавший себя неудобно после того, как поляк застал его во время вымогательства денег у Батчелора. – Надо бы побольше денег выделить на кутеж с пчелками в этом «Улье»… Но давайте продолжим. В два часа я, как трудолюбивый трутень, сажусь на лоток в «Улье» и достаю дымарь…

– Не забудьте, пан Артемий, что всего в квартале от «Улья» теперь живет Продеус.

Владимиров поморщился.

– Без пятнадцати три ко мне подойдут Даффи и Легран. Ирландцу я поручу найти жертву для Урода, а Легран пускай обеспечивает мою безопасность от полиции. Затем Конрой привезет мне фельдшера. Только вот где будете вы? Ведь вы же собирались в следующем деле лично присутствовать? Неровен час, придет Продеус в трактир…

– Продеуса бояться – в трактир не ходить. Поскольку, как утверждает Абберлайн, нашими ирландцами заинтересовался Особый отдел, им больше нельзя появляться в Вулворте. Я сам заеду за Уродом и к трем привезу его и пани Шапиро на угол Коммершл-роуд и Кристиан-стрит. Затем я уеду и встану на Олдгейт, где буду дожидаться вашего возвращения. Только давайте, пан Артемий, договоримся сразу: руководить буду я. И при любых возникающих проблемах надо извещать меня, прежде чем принимать какое-нибудь решение. Лучше отменить все, чем попасть в руки полиции. Ныне даже мои связи могут оказаться бессильными из-за той истерики, которую мы с паном Артемием учинили среди лондонцев. Но продолжайте, пан, я не дослушал этого гениального плана.

– Значится, так, – сказал Артемий Иванович. – Приблизительно в три пятнадцать вы привезете Шапиру с Уродом ко мне в трактир. Конрой и Батчелор в это время должны будут подойти к Большому залу собраний на Майл-Энд-роуд и ждать тут. Вот только Даффи и Конрою, чтоб кого-нибудь приманить, придется разориться на выпивку. Да я и сам не прочь буду выпить.

– Ну добже, пусть будет так. Вбейте себе в голову, пан Артемий – когда вы все завершите, вы все вместе должны прийти ко мне на Олдгейт и я увезу вас к себе на Эбби-роуд. На поворотном пути держитесь вместе, так вы вызовите значительно меньше подозрений при встрече с полицейскими патрулями. И идите по главной улице.

Глава 63

Артемий Иванович сидел в трактире, который, несмотря на глубокую ночь, был набит жужжащим народом. Словно работящие пчелки, все стремились скорее сбросить на леток пивного бара свою скудную дневную взятку, чтобы взамен получить от рачительной матки, восседавшей за стойкой, стакан пива или джина.

Владимиров ждал Васильева и беспокойно ерзал на стуле, то и дело поглядывая на дверь. Пришествие фельдшера вызывало у него непреодолимое чувство ужаса, в котором он боялся признаться даже себе. Но когда Николай уселся за столик, в его жалком прыщавом лице, бесцветном, ничего не выражающем взгляде и безвольно сложенных на столе руках не было ничего ужасного, и Артемий Иванович подивился, как это он мог испытывать столь сильный трепет в предчувствии появления этого ничтожества.

Но едва он расслабился, в трактир влетел доктор Смит, крепко держа за руку свою жену. Владимиров похолодел, ему захотелось спрятаться и ничего не видеть. Заметив вошедших, фельдшер подался вперед, упираясь грудью в край стола. Он не отводил своих глаз от Эстер, губы его приоткрыли мелкие гнилые зубы, в уголке рта повисла слюна.

Доктор Смит вместе с женой устроились неподалеку от бара, и доктор заказал обоим джин. Рискуя привлечь его внимание, Артемий Иванович уселся между ними и Васильевым.

«Где же этот Легран с бабой?!» – думал он, со страхом глядя на рожу фельдшера, который все больше преображался, все менее становясь похожим на обычного человека. В нем появилось что-то от безжалостного насекомого, руководимого одним-единственным инстинктом: убивать и пожирать.

– Мне кажется, что мы с вами знакомы, – раздался голос доктора Смита, обращавшегося к Васильеву. – Я осматривал вас у поляка. Я знаю, что вы тот самый Джек Потрошитель, я говорил об этом с Андерсоном и Монро.

«Боже, Боже! – беззвучно возопил Артемий Иванович. – Надо бежать, пока не поздно!»

– Я не держу на вас зла, вы мне не нужны, – продолжал звучать голос Смита. – Я хочу предложить вам сделку: я отдаю вам на растерзание свою жену, а вы мне – мистера Фейберовского.

– Нет! – закричал Артемий Иванович, но было уже поздно.

Мощные задние ноги фельдшера бросили его уродливое мохнатое тело вперед. Владимиров в ужасе повалился на пол, а фельдшер перелетел через него и его членистые лапы обхватили Эстер. Под сатанинский хохот доктора и отчаянное жужжание его жены острый, как кинжал, коготь Васильева вспорол ее покрытое нежным желтым пушком полосатое брюшко, и ее маленькое жальце трепетно задергалось в смертельных конвульсиях.

Артемий Иванович вскочил в диком ужасе. Кабак уже наполнялся полицейскими, они скрутили дергающегося с пеной у рта фельдшера и теперь, выставив вперед дубинки, приближались к нему. А следом за ними шел Продеус в смирительной рубашке с завязанными за спиной рукавами, из-под которой буграми выпирали под тканью пудовые кулаки.

– Развяжите мне руки! – громовым голосом требовал Продеус.

Доктор Смит продолжал кровожадно хохотать, показывая на Владимирова пальцем. Полицейские схватили Артемия Ивановича, один из них развязал рукава у Продеуса, Владимиров попытался высвободиться из цепких рук констеблей, рванулся изо всех сил и свалился с кровати.

Сидя на полу, он медленно приходил в себя.

«Господи Иисусе! Надо же, померещится такое!» – подумал он, крестясь и оглядывая комнату. Однако оставаться одному ему все еще было страшно, он оделся и вышел в коридор.

– Мистер Гурин, – окликнул его коридорный. – Вам телеграмма.

С недобрым предчувствием Владимиров взял конверт, вскрыл его и пристроил на своем носу пенсне. Не увидев в телеграмме ни одного знакомого слова, кроме фамилии Смит, Артемий Иванович тотчас же оделся и, будучи еще под впечатлением ужасного сна, помчался за советом к Фаберовскому.

– Чего пан так устрашился? – сказал поляк, прочтя телеграмму. – В телеграмме нет ничего страшного. Тут написано: «Мистер Смит уехал завтрашнего дня Колчестер тчк Жду Эсси». Колчестер – небольшой городок на северо-западе от Лондона, где до завтра будет пропадать некий доктор Смит. А Эсси – его жена, которая сообщает пану, что ждет его с нетерпением.

Артемий Иванович приободрился и плотоядно облизнулся.

– Тогда я поехал.

– Подождите, – Фаберовский покрутил Владимирова, критически осмотрев его пиджак и брюки, протер платком очки и вновь повторил ту же операцию. – Добже, добже… Ну-ка, пан, издайте казачий посвист.

Владимиров сунул два пальца в рот и долго надувал щеки, но у него опять ничего не вышло.

– Тогда хоть поправьте свой казачий чуб и втяните брюхо. Иначе пан более подобен малороссийской галушке, чем казаку. Вот, влазьте в мои сапоги со шпорами.

Поляк кивнул на высокие кавалерийские сапоги в углу за камином, напомнившие Артемию Ивановичу о его знакомстве с Эстер.

– Как я выгляжу? – подходя к зеркалу, спросил Владимиров.

– Как пугало на станичном огороде. Наденьте еще вот это, – Фаберовский достал из верхнего ящика комода офицерский георгиевский крест и повесил его на ленте на шею новоиспеченному кавалеру.

– Но постойте, это же не то!

– Надевайте, надевайте. Для Дарьи годилась и медаль за турецкую компанию. А тут медалькой не отделаешься. Может, то на верноподданнический взгляд пана и чудовищно, зато как ладно! Посмотрите сами: истинный казак!

– Только бубенцов на шляпу не хватает, – проговорил Артемий Иванович, поворачиваясь перед зеркалом. – Ну, тогда я пошел.

– Учитывая, что пан Артемий страдает периодической потерей памяти, я бы посоветовал ему записать на бумажке, к кому он идет. И еще добавьте, что неплохо бы поинтересоваться у миссис Смит, где ее муж может припрятать документы, которые его люди украли у меня из сейфа. По моему опыту человек, долго пробовавший вернуть компрометирующие его документы, зачастую не сразу решается уничтожить их, если они наконец попали к нему в руки.

Артемий Иванович вышел на улицу, влез в кэб и поехал на Харли-стрит. Миссис Смит увидала его из окна. Когда она сбежала вниз, чтобы встретить его, в своем домашнем платье из черной парчи, отделанном розовыми кистями, Артемия Ивановича захлестнула волна любовного восторга.

Дребезжа шпорами, он подошел к Эстер, сверкнул глазами, неуклюже потянул на себя и пиявкой всосался в ее руку. Эстер покраснела, но было видно, что она очень рада и с восхищением смотрит на него.

– Вам не хватает только шашки, и вы были бы настоящий cossaque. Может быть, вам дать шашку?

– У вас есть шашка? – похолодев, спросил Артемий Иванович и любовный восторг тут же куда-то исчез.

– Да. Мой отец воевал под Севастополем и много чего привез из России. Пойдемте, я покажу.

Миссис Смит провела Владимирова в свою спальню, где на стене, на персидском ковре, висел тяжелый драгунский палаш с позолоченной гардой, перекрещиваясь под плетеной фехтовальной маской с двумя рапирами.

– До скандала в Сиднеме мы с Пенни ходили в женский класс Фехтовального клуба, – пояснила Эстер. – Вот уже почти два года. Хотя моему мужу это не нравилось, так как ему приходилось платить за нас большие взносы и вообще он не любит нашей излишней самостоятельности.

– Это ваша спальня? – поинтересовался Артемий Иванович, надеясь отвлечь миссис Смит от фехтовальной темы.

– Такие вопросы неприлично задавать даме. Лучше покажите, как обращаться с шашкой.

Владимиров не был согласен, что это лучше. Отправляясь к миссис Смит, он рассчитывал вовсе не на упражнения с саблей. Но обратного хода не было, и Артемий Иванович решительно и мрачно подошел к палашу и впервые в жизни взялся за рукоять холодного оружия.

– Давно я не брал в руки шашек!

Издав утробный рык и вращая выпученными глазами, как, по его мнению, и должен делать настоящий казак, Артемий Иванович выдернул палаш из ножен. Палаш оказался неожиданно тяжелым и когда, занеся его за левое плечо, Владимиров со всей силы рубанул перед собой, ему инстинктивно пришлось выставить для равновесия вперед левую руку. Он почувствовал, как палаш рванул и отрубил ему палец, который отлетел от его руки и со стуком закатился под кровать. Эстер ахнула. Зажав онемевшую руку другой, здоровой, Артемий Иванович рухнул на колени. Он отпустил покалеченную кисть и стал шарить правой рукой под кроватью в надежде найти палец. Вскоре он почувствовал под ладонью твердый предмет и подумал отрешенно: «Почему так быстро холодеют члены, лишившиеся тела?»

Тут Владимиров решился взглянуть на свою изуродованную конечность.

– Вы срубили камень на своем кольце! Вот это удар! – Эстер восхищенно захлопала в ладоши. – Такого не может сделать никто в нашем клубе, даже полковник Каннингем!

– Ух ты! – изумленно произнес Артемий Иванович, разглядывая свою совершенно целую руку и перстень с блестящим следом от палаша вместо срезанного камня.

От избытка чувств Владимиров схватил Эстер за талию и закружил в диком, казачьем, как наверное думала миссис Смит, танце.

– Пустите меня, негодник, – ласково сказала она, кокетливо подрыгивая в воздухе ногами. – Пользуетесь тем, что моего мужа нет дома и еще долго не будет!

Артемий Иванович утвердительно кивнул и понес Эстер к кровати.

– Вы бы сказали хоть что-нибудь, что вы все время молчите? Или у казаков так принято ухаживать за дамами?

– Не надо слов, они здесь не нужны! – хрипло сказал Артемий Иванович.

Все, что было проделано Владимировым перед этим, произвело на миссис Смит гораздо большее впечатление, чем то, что последовало потом.

«В конце концов, – подумала она, садясь и поправляя прическу, – остальное я выдумаю сама».

Выпутав ногу в сапоге со шпорой из простыни, Артемий Иванович сполз с кровати и подошел к зеркалу. Сняв котелок, поплевав на ладонь и пригладив незримый чуб, он повернулся к миссис Смит и спросил:

– Кстати, Ася – я тебя очень люблю, – где твой рогатый супруг хранит документы, которые он утащил у поляка?

– Где-то у себя в кабинете.

– Это хорошо… А Пенелопа не делилась с тобой воспоминаниями о том, что я такое с ней сотворил тогда в Гайд-парке?

– Вам, мистер Гурин, должно быть стыдно, после того, что вы сделали с моей падчерицей в таверне и Бог знает где еще! – рассерженно ответила Эстер, швырнув подушкой в стену. – Она приехала вся мокрая, пьяная как рыба, и рыгала в отхожем месте всю ночь!

31.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

30 сентября/12 октября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Милостивый государь Петр Иванович!

Благодарю сердечно за деньги, хоть немного рассчитаюсь с долгами, но работать все также трудно, а иногда невмочь. Но дело тем не менее справляем как нужно. Сегодня Поляк отправил свою содержанку прогуляться в Килбурн неподалеку и отправить в полицию письмо следующего содержания:

«Я пишу тебе письмо черными чернилами, так как у меня нет больше подходящего вещества. Думаю, вы все спите в Скотланд-Ярде с вашими ищейками, в то время как я покажусь вам завтра ночью. Я иду совершать двойное убийство, но не в Уайтчепле. Там стало слишком горячо. Сменил. Недолго до того, как ты услышишь обо мне снова.

Джек Потрошитель».

Надеюсь, все будет хорошо и мы исправим ошибку предыдущего раза. На этот раз мы с Поляком оба возьмем дело под свой неусыпный контроль.

Остаюсь с почтением

Ваш Гурин.

32.

ТЕЛЕГРАММА БРИТАНСКОГО ПОСЛА В ПАРИЖЕ ГРАФА ЭДУАРДА Р. ЛИТТОНА ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ СОЛСБЕРИ

Секретно

Париж

Октябрь 13. 1888

Видел осведомителя, который не знает место жительства убийцы, но заявляет, что он работал прежде в Женеве лягушатником. Из Лондона о нем было получено очередное письмо, гласившее, что за ним наблюдают два самых расторопных человека в Обществе. Он уверен, что сможет сообщить полиции о местонахождении убийцы в пределах 24 часов после того, как прибудет в Лондон. Осведомитель не может поехать, не имея 2000 франков, или действовать, не будучи сам в Лондоне. Я так полагаюсь на его честность, что авансирую деньги под свою личную ответственность, сообщив ему, что при аресте преступника и доказании его преступления, он, осведомитель, может потребовать обещанное вознаграждение, из которого должны быть вычтены 2000 франков для уплаты мне. Я упоминаю его имя в письме, которое даю ему для сэра Чарльза Уоррена, но он не будет представляться ему, пока не появится возможность донести на преступника и получить необходимую помощь от полиции. Он поставил условием, что его имя не должно быть разглашено, или Общество не будет производить арест. Он отбывает в этот день и ставит условием, кроме того, что полиция никоим образом не будет мешать ни ему самому, ни тем из Общества, что сейчас следят за преступником, что и было мною обещано.

По моему мнению, ему нужно разрешить работать без слежки даже со стороны детективов.

Глава 64

13 октября, в субботу

Незадолго до полуночи Артемий Иванович с Фаберовским приехали в Уайтчепл, чтобы ощутить настроение местных жителей и понять, возымела ли действие отправленная ими открытка.

Улицы были полны народа. Вдоль тротуаров Уайтчепл-роуд рядами располагались ярмарочные балаганы и тиры, в которых люди отводили душу после трудовой недели. У балаганов стояли зазывалы и голосили на всю улицу, стараясь перекричать шум толпы:

Никакой дребедени! Шесть бросков за пенни, Потрошителю в глаз попадешь — Подарок себе найдешь!

– Леди и джентльмены! – кричал какой-то шарлатан в индийском тюрбане из старой простыни с хорошо видным клеймом Уайтчеплского работного дома прямо на лбу. – Патентованное средство доктора Тамулти! От запора в желудке для любой проститутки! Необходимо каждому мужу – дал жене, у ней и кишки наружу, понос всю ночь в награду, и Потрошителя уже не надо.

– Купите игрушку, – подхватывал рядом чумазый мальчик, махая тряпичной куклой, из которой во все стороны торчала вата, – потрошеную старушку!

– Какие деньги они делают на нашем Потрошителе! – восхитился Фаберовский. – Мне бы надо сейчас дома сидеть да книжку свою доделывать. А я тут с паном Артемием таскаюсь.

– Да ладно вам, кому она нужна, ваша книжка! – заговорила в Артемие Ивановиче авторская зависть. – Лучше бы сказку какую написали поучительную. Например: жили были Кое-Как и жена его Авось. Было у них трое сыновей: Сикось-Накось, Шиворот-Навыворот и Тяп-Ляп. Но самой любимой была младшая доченька – Накося-Выкуси. Ой, что это?!

Он показал рукой на балаган, рядом с которым было выставлено семь щитов, на каждом из которых злодей в черном зарезал тем или иным образом женщину.

– Павильон восковых фигур, – сказал поляк.

– Давайте сходим. Сколько туда вход?

– Один пенни.

– Для пользы дела мы вполне можем посетить этот аттракцион за казенный счет, – заявил Артемий Иванович. – А Рачковскому отпишем, что поставили свечки в честь Покрова Богородицы. За успех дела.

Он сунул монету сидевшему при входе инвалиду и они с поляком вошли внутрь. В полутемном балагане при свете плававших в плошках с маслом фитилей перед ними предстало семь грубо сделанных восковых фигур с одинаковыми, отдаленно напоминавшими человеческие, лицами. Под каждой из фигур на куске картона было подписано имя жертвы.

– Почему их семь? – шепотом спросил Артемий Иванович. – Мы же столько не резали.

– Да какая разница! – сказал поляк. – Лучше посмотрите, как живописно выполнены обернутые вокруг шеи кишки вот у этой персоны. Любезный, – щелчком пальцев поляк привлек внимание хозяина балагана. – У одной из фигур уже совсем перестала сочиться кровь из ран.

Хозяин засуетился, внимательно осмотрел фигуру и исчез за ширмой. Спустя несколько секунд он появился с ведром, полным чем-то вроде клюквенного киселя, и большой жестяной воронкой, которую он вставил фигуре в затылок, прежде чем забраться с ведром на табурет и наполнить торчащий из спины фигуры бачок красной жидкостью.

– Пойдемте отсюда, пан Артемий, – сказал Фаберовский. – Это скучно и неэстетично.

Они купили у уличного торговца пару имбирных пряников и пошли вдоль тротуара, разглядывая развлекающуюся толпу. Им то и дело попадались полицейские, но гораздо чаще им встречались одетые каким-то невероятным образом люди, подозрительно следившие друг за другом.

– Сыщики, – сразу определил Артемий Иванович. – Новички. Сразу видно, никакого опыта. Им бы к Медникову в филерский летучий отряд на учебу, он бы их выдрессировал!

– А господин Продеус у Медникова обучался? – спросил Фаберовский.

Владимиров испуганно оглянулся.

– Нет, он сам по себе.

Продеуса нигде не было, но тревога, посеянная поляком в душу Артемия Ивановича, не утихла. Они прошли еще немного, а он не переставал вертеть головой.

Огласивший улицу визг заставил его вздрогнуть: в подворотне сцепились две пьяные женщины и принялись таскать друг друга за волосы и мутузить кулаками. Мигом вокруг образовалась толпа. Спустя несколько мгновений женщины разом отскочили в стороны и встали напротив, тяжело дыша друг другу в лицо перегаром.

– Что, де Грассе, разве тебя сегодня еще не выпотрошил Джек? – крикнула одна, в которой Артемий Иванович узнал Мэри Келли.

– Я только утром вышла из лазарета, – ответила другая, поправляя разорванную в драке шаль. – А уж тебе, Имбирь, он сегодня в животе ножом-то поковыряется!

Келли грязно выругалась и опять кинулась в драку.

– Я знаю эту де Грассе, – сказал Фаберовский. – С нею я сфотографировал старого Рейвнскрофта. А ну-ка, разойдитесь!

Фаберовский поднял над головой свою внушающую уважение трость и люди расступились.

– Вам как раз сюда, хозяин, – ухмыльнулся какой-то парень. – Здесь тройное убийство.

Кругом засмеялись. Под насмешки и издевательства ротозеев Фаберовский и Владимиров растащили дерущихся женщин. Еще не окрепшая после болезни де Грассе минуту назад была на грани полного поражения, но теперь, почувствовав за собой поддержку, готова была вновь ринуться в битву. Однако Фаберовский и не подумал отпускать ее. Келли же, оказавшаяся волей случая в медвежьих объятиях Артемия Ивановича, и не помышляла о продолжении драки. Оцепенев от ужаса, она думала только о том, как бы ей живой добраться до дома.

– Вы же обе знаете, что в эту ночь Потрошитель пообещал убить еще двух! – сказал поляк. – Неужели вам не страшно?

– Да-да, я уже иду, – пролепетала Келли, протрезвев от ужаса в обществе двух страшных гостей Хаи Шапиро. – Меня уже ждет Барнетт, он сам меня выпотрошит, если я опоздаю.

– Подумаешь, Потрошитель! Мне ли его бояться! – пьяно расхохоталась де Грассе, глядя, как Келли бегом пустилась домой. – Я о нем знаю!

Висевшая на Уайтчеплом туча наконец разродилась дождем. Владельцы балаганов и палаток засуетились, сворачивая свое хозяйство, стали расходиться зеваки и улица быстро опустела.

– Ну вот что, – сказал де Грассе поляк, раскрыв над собой зонт. – Я дам тебе полкроны. Ты знаешь, где находится «Корона»? Иди туда, там все время находятся люди из Комитета бдительности. Выпей за мое здоровье и за здоровье мистера Ласка. И не вздумай до утра высовываться на улицу.

Осчастливленная де Грассе схватила серебряную монету и выскочила из под зонта прямо под дождь, направившись в сторону Майл-Энда.

– По-моему, мы дали маху, отправив открытку, – сказал Артемий Иванович, когда на улице не осталось вообще никого, кроме редких проституток, державшихся по двое, по трое, да толп переодетых сыщиков-любителей, фланировавших по улицам в надежде поймать неуловимого убийцу. – Такое ощущение, что сюда на охоту за Потрошителем собрался весь Лондон.

– Идиоты, – устало сказал поляк. – Мы же ясно написали, что на этот раз не в Уайтчепле, потому что здесь стало слишком шумно!

– Так они вам и поверили! – хмыкнул Владимиров.

– У меня нехорошие предчувствия. Предлагаю пану Артемию пойти в «Улей» и выпить.

Быстрым шагом они добрались до Фэрклаф-стрит и вошли в трактир. Первым делом Артемий Иванович с тревогой осмотрел всех присутствовавших, опасаясь увидеть среди них Продеуса.

– Ущипните меня, – вдруг шепнул он поляку.

Фаберовский с удовольствием исполнил его просьбу.

– Я думал, что все еще сплю, – кривясь от боли, простонал Артемий Иванович.

– А в чем, собственно, дело?

– Да вот же, смотрите! Ваша невеста с женой доктора Смита.

В трактире действительно сидели Эстер и Пенелопа. Хотя обе были одеты весьма скромно для их класса, они все равно выделялись из прочих женщин, находившихся в «Улье», и заполнявшие кабак мужчины бросали на них косые взгляды. Артемий Иванович с Фаберовским переглянулись. Взор Владимирова был ясен и чист.

– Что это значит? – спросил, не здороваясь, Фаберовский, подходя к дамам.

В смятении те долго не могли найтись, что ответить.

– Мы с Пенни решили положить конец страшным Уайтчеплским злодеяниям, – все-таки призналась Эстер. – Вы читали, что этой ночью Потрошитель обещал совершить еще два убийства? Он хотел убедить всех, что совершит убийства не в Уайтчепле, но мы-то знаем, что они произойдут здесь.

Пенелопа жалкой улыбкой подтвердила ее слова.

– А вы обе решили стать этими двумя его жертвами? И как это вас доктор Смит сюда на ночь глядя отпустил? – Фаберовский пристально посмотрел на девушку, пытаясь прочесть по ее лицу ее отношение к Артемию Ивановичу.

– Не бойтесь, мы вооружились револьверами и ножами.

Эстер достала из муфты и продемонстрировала поляку маленький бескурковый дамский револьверчик «Паппи», помещавшийся у нее в ладони. – А Гилбарту мы сказали, что останемся сегодня на ночь в клубе «Виктория» на Олд-Кавендиш-стрит, это женский клуб и там при необходимости предоставляют его членам спальные комнаты.

– Да таким револьвером только орехи колоть! – нервно рассмеялся Артемий Иванович, которому тоже было не по себе от этой встречи. – И часто вы можете себе позволить ездить на ночь в этот клуб?

– Мужчин в наш клуб не пускают, – с легким раздражением сказала Эстер.

– Зачем же в клуб? Мы можем встречаться у меня в номере.

– А кто вам, мистер Гурин, сказал, что я желаю встречаться с вами? – оборвала его Эстер, краем глаза посматривая в сторону Пенелопы, которая со страхом ожидала от поляка вопроса о ее ужасном поведении.

– Я не могу позволить вам оставаться здесь, – сказал Фаберовский. – Либо я сейчас отвожу вас обеих домой и вы даете мне слово не пытаться возвратиться сюда, либо уже сегодня ваш обман будет известен доктору Смиту.

– Так вы, мистер Фейберовский, собираетесь нас шантажировать? – сердито спросила Эстер.

– Если бы я собирался вас шантажировать, я не стал бы убеждать вас покинуть это злачное место, а утром потребовал бы плату за молчание.

– Забирай их, Степан, быстрее отсюда, – сказал со слезой в голосе Артемий Иванович. – Я к ней со всей душой, а она меня вон как обидела! Не нужен я ей, видите ли!

Фаберовский понял, что сегодня удачи не будет. Но он должен был увезти отсюда дам и оставить Владимирова одного. Забрав Эстер с Пенелопой из «Улья», поляк вывел их на Коммершл-роуд и сел вместе с ними на голубой блэкуэлльский омнибус, чтобы у Лондонского банка пересесть на какую-нибудь линию, идущую по Оксфорд-стрит. Долгая дорога требовала от них поддерживать хотя бы видимость светской беседы и Фаберовский спросил, пытаясь нащупать нейтральную тему:

– Как ваше здоровье?

– Сейчас хорошо, – поддержала его Эстер, – а неделю назад Пенелопе так было скверно…

– Мистер Гурин хотел, чтобы мы выпили за здоровье его лучшего друга, то есть вас… – еле слышна произнесла Пенелопа, стыдливо отворачивая лицо к стеклу, за которым в паутине дождевых струй проплывало мокрое серое здание церкви Марии Матфелон.

– Она раньше даже вина не пила, – заступилась за нее Эстер. – А тут Гурин заставил нас пить виски.

– Но давайте поговорим о чем нибудь другом, – умоляюще попросила Пенелопа.

Фаберовский чувствовал, что совершает одну глупость за другой. Он оставил Артемия Ивановича обиженного в трактире без присмотра, а ведь мог посадить дам на омнибус одних и пригрозить, что расскажет все доктору, если узнает, что они не ночевали дома. Но гораздо большей его ошибкой будет, если, учитывая их серьезное положение, он позволит вмешаться эмоциям в ту сложную игру, затеянную, чтобы обезопасить себя от доктора Смита, и частью которой был брак с Пенелопой Смит.

– Хотите, я расскажу вам о спиритическом сеансе, который мы устроили с мистером Гуриным намедни, пригласив королевского медиума Роберта Лиза? – спросил он, пытаясь подавить в себе растущее ощущение краха.

– Ой, хотим, хотим! – захлопали в ладоши дамы.

– Мистер Лиз сумел проследить психический след убийцы и назвал нам его имя.

– Кто же это?

– Вы даже представить себе не можете, кого он назвал! Я не могу сообщить вам его имя, потому что вы все равно мне не поверите. Скажу только, что по профессии он врач. Да-да, он доктор.

– О Боже, я не верю, – сказал Эстер.

– Я же говорил, – развел руками Фаберовский.

– Вы специально говорите это, потому что не любите моего отца! – заявила Пенелопа.

– Да я ни словом не обмолвился про вашего отца. Я и в мыслях его не имел!

– А что вам еще медиум сказал? – поспешно спросила Эстер.

– Я задавал ему разные вопросы, но он так и не ответил мне на главный вопрос, – голос поляка задрожал, он потерял контроль над собой, – что же произошло в Гайд-парке?

Пенелопа всхлипнула и, уткнувшись лицом в муфту, зарыдала.

– Да, я хотел это знать, – подтвердил поляк, – но у Гурина нет ауры, а вместо нее плавает всякая дрянь туда-обратно!

Глава 65

Оскорбленный в своих лучших чувствах, которые ему так редко приходилось испытывать, и обиженный на весь женский пол, Артемий Иванович сразу же после ухода Фаберовского с дамами заказал себе пинту портера и сел дожидаться Даффи с Леграном. Обида его была столь велика, что даже животный страх перед Продеусом был ничто по сравнению с нею.

В трактире было еще полно народу. Для пьяных работяг и матросни из доков субботний вечер был самым священным и желанным временем, и они спешили воспользоваться им по полной. Те, кто еще мог держаться на ногах, то и дело затевали жестокие потасовки или задирали проституток. Остальные тупо глушили пиво.

На взгляд Артемия Ивановича, англичане совсем не умели веселиться. Ну, какой интерес в том, чтобы пить, пить и пить, пока не свалишься под стол? А где же цыгане, где задушевные песни, разговоры о жизни, где пляски до утра? Разве можно только вином заглушить терзающую грудь тоску? Даже поляк не умел по-настоящему кутить. Напился, а потом ползал, как таракан, по рельсам.

Еще больше загрустив, Артемий Иванович выпил свое пиво, потом заказал джина с теплой водой и лимоном, и еще раз повторил заказ. И вдруг в общем шуме голосов он услышал родную русскую речь.

– Я не могу сидеть с тобой в одном трактире с этим господинчиком! – говорил мужской голос, а женский голос отвечал ему:

– Но он же плачет.

Артемий Иванович уронил скупую мужскую слезу в пенящееся пиво, обернулся и рассмотрел в табачном дыму стоявших в нерешительности Мориса Адлера и Ханну Мандельбойн.

– Как поживает старик Энгельс? – спросил Владимиров и вытер пальцем веко.

– У него очень болят глаза и он может проводить за столом не более двух часов, – Мандельбойн осторожно подошла ближе. – Но он все равно взялся переписывать третий том «Капитала».

– Переписывать? – фыркнул Владимиров. – Пфа, какая от польза от переписывания? Нанял бы стенографистку!

– Пойдем отсюда, – Адлер потянул невесту прочь.

– Я тоже книги пишу-с, – Артемий Иванович достал грязный, как портянка, платок, и оглушительно сморкнулся. – Через силу. Детские сказки.

– Кто бы мог подумать! – Мандельбойн вывернулась из рук жениха и присела рядом, вынуждая Адлера последовать ее примеру. – И что же, вы пишете сказки?

– Хотите виски? – спросил Артемий Иванович.

Немного поколебавшись, стоит ли принимать угощение из рук такого негодяя, Адлер согласился и подозвал полового. Виски на голодный желудок оказалось сильным средством. Вскоре Артемий Иванович уже повествовал захмелевшей счастливой парочке о своей неприкаянной одинокой жизни, об обидах, несправедливо нанесенных его возвышенной душе женским полом.

– Мне всегда казалось, что вашей душе не свойственны высокие порывы, – позволил себе усомниться Морис Адлер.

– Это мне-то несвойственны порывы?! – возмутился Артемий Иванович. – Да я…

Мандельбойн заткнула уши пальцами, но Владимиров успел остановиться.

– Взгляните лучше на мой перстень, – сказал он. – Этот перстень был пожалован мне за воинские подвиги на поле брани, когда русские войска освобождали братьев-болгар от турецкого ига. Когда-то здесь был камень, но его срезал в битве турецкий ятаган.

– Мне кажется, что вы слишком молоды, чтобы участвовать в Балканской войне.

– Морис, – одернула своего жениха Мандельбойн. – И кто так говорит?

– Давайте выпьем за русских героев, положивших жизни свои за свободу наших братьев меньших, – Владимиров вдохновенно разлил виски по стаканам.

– Дух захватывает с таких подвигов, – согласился Адлер, у которого перехватило дыхание от выпитого. – И вы тоже герой?

– Да, – сказал Артемий Иванович. – Только очень скромный.

– Как хорошо, что вы уцелели и пострадал только ваш перстень, – умилилась Ханна.

– Это я-то уцелел? – приподнялся из-за стола Артемий Иванович. – Да я, если хотите знать, без обеих ног! Оторвало турецким ядром!

– И сильно их вам оторвало?

– Да по самые я… – Владимиров запнулся. – По самые ягодицы. Вот посюда! – Артемий Иванович положил одну ногу на стол и похлопал по бедру ладонью. – Вот по самое это место и оторвало.

Он убрал ногу и разлил остатки виски.

– Вы уверены, что вы действительно без ног? – спросил Адлер, в душе которого боролось желание заглянуть под стол и опасение потерять равновесие, слишком отклонившись от вертикали.

– Как тебе не стыдно, Морис, – опять одернула его Мандельбойн. – Разве можно притвориться, что ты без ног?

– До этого моего подвига, – продолжал Владимиров, – у меня была невеста. Но когда я лишился всех своих ног, она бросила, да, бросила меня прямо в воду. А ему достались мои три тыщи. Меня били веслом, но я выплыл. Меня спасло то, что у меня очень легкая голова. Боже, как я страдаю!

– Морис, Морис, ты слышишь! Он страдает. Но надо же что-то сделать!

– Но что же я могу сделать? – осоловело спросил Адлер. – Не пришить же ему мои две ноги?

– Какое ты бесчувственный! – бросила своему жениху Мандельбойн. – И теперь я понимаю, почему вы так ухватились за господина Энгельса в нашу первую встречу!

– Нам, безногим, – авторитетно заявил Артемий Иванович, – так трудно в этой жизни. Бывало, идешь по улице, и так за всех и хватаешься, особенно когда выпьешь с нашего инвалидного горюшка.

* * *

– Неужели вы с мистером Фейберовски опять всю ночь проведете на улице? – спросила Розмари у приехавшего на Эбби-роуд Батчелора.

– Таков уж наш нелегкий бизнес, – со вздохом ответил рыжий сыщик. – Но он приносит неплохой доход. Я вот тут тебе купил подарок.

Он застенчиво сунул ей шуршащий пакет, в котором оказалась красивая шелковая лента. Рози звонко поцеловала Батчелора в щеку и повела в кухню:

– Пойдем, я тебя пока покормлю.

– Мне надо готовить брум, – слабо сопротивлялся сыщик. – Скоро приедет хозяин.

– Но тебе же негде там будет поесть.

– А если он сейчас приедет? Он же велел быть готовым к его появлению.

– Пока я буду его кормить, ты все успеешь.

Розмари усадила Батчелора за стол и принесла ему тарелку с бараниной.

– Я хотела у тебя спросить: чем вы сейчас занимаетесь с мистером Фейберовски? Я считала, что вы ищете Уайтчеплского убийцу, но потом то ужасное ограбление и покушение на мистера Фейберовски… Я боюсь оставаться дома одна. Он ничего не рассказывает и мне от этого еще страшнее. И потом, ты не мог бы попросить мистера Фейберовски уволить конюха? Как только я остаюсь в одиночестве, он вылезает из своей конуры на конюшне, ходит за мной по саду, мычит и все время норовит схватить меня своей грязной рукой.

– Конюх! – Батчелор вскочил. – Мне надо закладывать экипаж. А с ним я сейчас поговорю.

– Он же глухонемой.

– Я найду способ объяснить ему, что так делать нельзя.

Оставив на столе недоеденную баранину, Батчелор поспешил в сад. На улице было уже совсем темно, поэтому ему пришлось вернуться и взять фонарь. Найдя в конюшне конюха, сыщик грубо поднял его, схватил за ворот и поднял в воздух:

– Если ты, грязная скотина, еще раз прикоснешься к Рози…

Конюх утвердительно замычал. Тогда Батчелор отпустил его и они пошли к каретному сараю. Распахнув ворота, совместными усилиями выкатили брум в сад. К счастью, дом в соседнем саду все еще пустовал, и некому было заинтересоваться таким странным занятием как закладывание лошадей на ночь глядя. Конюх пошел выводить лошадей, а Батчелор залез на козлы экипажа и взялся протирать зеркала ацетиленовых фонарей.

– Ты так и не сказал мне: почему на мистера Фейберовски кто-то покушался? – вышла на крыльцо Розмари.

– Иди в дом, а то простудишься.

– Нет, ты скажи мне, – капризным тоном потребовала она.

– Мне кажется, что хозяин задумал жениться на мисс Пенелопе Смит. А кому-то из ее женихов это не нравится.

– А что же они пытались найти, когда перерыли весь дом?

– Но ведь они не сделали тебе ничего дурного?

– Я ужасно перепугалась. Они заткнули мне рот противной резиновой грушей с пружиной внутри и привязали к стулу.

– Да, они были с тобой не очень галантерейны, – согласился Батчелор. – Не то что этот хлыщ Легран! Цветочки, гетры белые, губки красит…

– Да что ты понимаешь! – вспылила Розмари. – Он такой обходительный! Тебе тоже не мешало бы брать с него пример!

– Почему до сих пор не заложен экипаж? – сердито крикнул Фаберовский, входя в калитку.

– Это я заговорилась с ним, – поспешила с ответом Розмари.

– У нас поесть что-нибудь осталось?

Розмари торопливо юркнула в дом.

– Через четверть часа все должно быть готово, – через плечо бросил Батчелору поляк и направился в столовую.

Здесь он достал бутылку коньяку и угрюмо выпил два стакана, пока Розмари хлопотала, накрывая на стол. Фаберовский был уверен, что когда вернется с Васильевым в Уайтчепл, Владимиров уже будет пьян до невменяемости, а это значит, что весь сегодняшний план пойдет насмарку и будет великим счастьем, если никто из участников дела не окажется в полицейском участке. Но еще больше его угнетало то, что в тот самый момент, когда они почти всецело находятся в руках доктора Смита, он сам позволил своим невесть откуда взявшимся чувствам разрушить их последнюю надежду – брак с Пенелопой Смит. Хотя, проводив дам до дома, поляк долго и красноречиво извинялся перед ними за свою несдержанность, у него теперь все равно не было уверенности, что если доктор вынудит его довести дело до женитьбы, Пенелопа ему не откажет. Если между ею и Владимировым ничего не было, Фаберовский мог своими навязчивыми подозрениями оскорбить девушку, и хотя бы поэтому она могла расхотеть принимать предложение от него.

Быстро перекусив, Фаберовский надел принесенный Розмари теплый вязаный кардиган.

– Сегодня днем к нам в агентство заезжал мистер Ааронс из Уайтчеплского комитета бдительности и требовал от нас с Леграном результатов расследования, – сообщил Батчелор.

– Еще и эти! Холера! А у тебя-то чего рожа тусклая, как фонари на нашем бруме? – спросил поляк, подходя к экипажу.

– Вы знаете, как я отношусь к Рози, – сказал Батчелор. – Похожей, что ей больше по душе мышиный жеребчик Легран.

– У жизни странные законы, – Фаберовский ухватился за ручку дверцы и поставил ногу на подножку. – Таким, как мы с тобой, не везет, а мерзавцы вроде Леграна и идиоты вроде Гурина могут делать все что хотят.

– Но что такого делает мистер Гурин? – от удивления Батчелор даже обернулся на козлах и рессоры брума жалобно скрипнули.

– Мешается. И хватит разговоров. Сперва едем в Вулворт, там заберем Урода, а на Олдгейт нас будут ждать Шапиро и Конрой.

Фаберовский распахнул дверцу и влез внутрь. Устроившись на сидении, он уже готов был захлопнуть дверцу, когда из дома на крыльцо выскочила Розмари.

– Мистер Фейберовски, Батчелор! – крикнула она, подбегая к экипажу и протягивая поляку сверток. – Я собрала вам сэндвичи в дорогу. Вы можете проголодаться до утра. И возвращайтесь скорее.

– Иди в дом и запрись, – буркнул с козел Батчелор, пригрозив конюху кнутом.

– Только сперва выгляни за калитку и посмотри, не следит ли кто-нибудь за домом, – попросил поляк.

Розмари открыла калитку и выглянула на пустынную безлюдную улицу.

– Никого не видно, – сказала она.

– Ну, тогда с Богом! – Фаберовский перекрестился. – Трогай, Батчелор, трогай!

* * *

В намеченное время Легран и Даффи пришли в трактир, но, увидев рядом с Артемием Ивановичем социалистов, сели из соображений конспирации не к нему, а за соседний стол. Владимиров словно не замечал их. Он был занят.

– Я понял: еще секунда – и она утонет! – вдохновенно повествовал он. – И я прямо в одежде, как был, кинулся за ней в фонтан. Пока я летел со скалы вниз, я увидел, как из океанской пучины поднимается гигантский восьминог. Своими огромными челюстями он мгновенно отгрыз мне ноги, но я не обращал на это внимания и мощными гребками поплыл к своей невесте. Я истекал кровью, но даже погружаясь на дно бездны морской, продолжал держать свою невесту на вытянутой руке. А она бросила меня, хотя я ради нее лишился своей жизни!

Легран не выдержал и, встав со своего места, подошел ко Владимирову.

– Мсье Гурин, вы не забыли, что скоро сюда приедет Урод?

– Он тоже калека? – Адлер попытался развести глаза, сошедшиеся на переносице.

– Нет, калека – это я! – возразил Артемий Иванович. – Потому как пострадал и лишился конечностей от паровоза, когда позировал графу Толстому для твоей тезки, Аннушки. – Владимиров подлил спавшей на столе Мандельбойн в стакан джина. – Великий художник этот граф. А Васильев наш – он с рождения урод. А сколько сейчас времени?

Артемий Иванович похлопал по карманам, но вспомнил, что часов нет.

Легран достал свои.

– Три часа.

– Действительно… Жертва! Lа victime! – громко сказал Владимиров. – Сик фор виктим по-вашему.

Даффи понял и встал, чтобы расплатиться за пиво. Они с Леграном покинули трактир, а спустя пять минут в дверях появились Шапиро и Васильев.

– Садитесь, – сказал Артемий Иванович, указывая на свободные места за своим столом. – Где поляк?

– Он сказал, что ему даже страшно представить, не то что смотреть, до какого состояния вы упились, – ответила еврейка. – Сейчас повез Батчелора и Конроя к Залу собраний.

– Да тьфу на него, чучело рогатое… А для тебя, Николай, нет пока еще никого. Они только ушли. Ищут.

– Рогатое чучело – это кто? – спросил Адлер, очумело глядя на Владимирова. – Которое ноги откусило?

– Оно не только ноги, оно мне все откусило. Оно мне жизнь искусало, как печатный пряник. Ты, Хая, не смотри, что я без ног…

– Кто без ног? – опешила Шапиро.

– Я, – безапелляционно заявил Артемий Иванович.

– А это что? – Шапиро лягнула под столом Артемия Ивановича в коленку.

– Это ж разве ноги! – критически осмотрел свои конечности Артемий Иванович. – Это одно горе-с! Вот когда я в гимназии в Петергофе служил, то были у меня ноги. Но однажды зимой шел я по Ольгиному пруду, и вдруг слышу: из-подо льда ребенок плачет, зовет на помощь. Обколол я лед, нырнул, а пока вытаскивал его, прорубь замерзла и ноги мои в ней остались. До весны ждать я не мог, – мне же в гимназию надо! – так их мне отпилили, ну, я на службу и побежал.

– Мы делать-то сегодня что будем, Артемий Иванович? – нетерпеливо осведомился фельдшер. – Или так, просто посидим-с?

– Это кто такой? – спросила Мандельбойн, отрывая хмельную голову от стола.

Она забыл, что Владимиров уже привозил Васильева в клуб и тот на глазах у всех дрался с Тамулти.

– Он наш, революционный, – сказал Артемий Иванович. – Ты, Ханна, налей ему выпить чего.

– Но мне… – начал было Васильев, однако Владимиров нетерпеливо перебил:

– Ищут, ищут для тебя женщину. Легран найдет и тебе представит. Выпей пока. Так вот, налетел на меня огромный орел…

* * *

В половине четвертого после неудачного патрулирования по улицам в трактир возвратился Легран. Все сидевшие вокруг Артемия Ивановича были уже изрядно пьяны. Даже всегда мрачное и капризное прыщавое лицо Васильева расплылось в улыбке, так что стало даже слегка привлекательным. Адлер тупо раскачивался на стуле, напевая себе под нос: «Не терзайте мне душу гитарою, слышать больше ее не могу…», а Шапиро, выставив ногу в розовом чулке, безуспешно пыталась привлечь его пьяное внимание. Мандельбойн восхищенно смотрела в рот Владимирову, подперев отяжелевшую голову руками, а тот заливался соловьем, стоя у стола и заложив одну руку за борт пиджака, а другою придерживаясь за стул, чтобы не упасть.

– Ты помнишь то дело первого марта, когда на берегу канала у ограды Михайловского сада государю оторвало обе ноги бомбою?

– Так вы были причастны к это славному акту?! – воскликнула Ханна.

– Да! Это был не государь, а я!

– Это вам оторвало ноги?!

– Мне!

– Сколько же тогда у вас ног? – изумленно спросил Адлер.

– А у тебя?

– Две… – неуверенно пробормотал Адлер, заглядывая под стол.

– Вот видишь, как ты ничтожен по сравнению со мной, – Владимиров с высоты своего роста презрительно оглядел макушку социалиста.

– Это правда, Морис, – сказала Ханна Мандельбойн. – Ты такой скучный по сравнению с товарищем Гуриным.

– Ну что, сыщик хренов? – спросил Артемий Иванович, заметив пришедшего Леграна. – Нашел нашему козлу курочку?

– Мне кажется, что сегодня совершить задуманное нет никакой возможности, – ответил француз. – Куда ни пойди – везде полицейские. Те, что в форме, обходят все мало-мальски подходящие места. Обшаривают фонарями любой темный закоулок. Все время попадаются крепкие мужички в куртках одинакового покроя – любой без труда узнает в них переодетых констеблей. И все поголовно держат правую руку за спиной, потому что под курткой у них спрятана дубинка. Только найдешь тихое местечко, как тут же из-за угла выскакивает какой-нибудь любитель приключений и начинает пялиться тебе в лицо. А через минуту ты оказываешься окруженным толпой таких же, как он. Шлюхи если и ходят, то не меньше чем по трое. И еще я видел даму, которая, по-моему, тоже переодетый констебль, потому что на улице ни одной одинокой дамы после убийства на Бернер-стрит в этом районе после часа ночи не встретишь.

– Мужика переодеть бабой? Все это басни. Такого не бывает, чтоб незаметно было, – авторитетно сказал Артемий Иванович. – А где-с Даффи?

– Ищет. Это теперь не так-то просто.

– Ну так а ты чего плошаешь? Привел бы ту даму, которую ты встретил. Нам-то какая, к дьяволу, разница? Сходи, чего время терять.

– К ней мужик один приставал, – сказал маленький Легран. – Уж больно здоров. Мне против такого и выйти-то боязно. Кулачищи, что ваша голова, плечи, как вы в высоту, рожа как у черта!

– Ты еще скажи, что это Продеус был! Давай-давай, зря тебя, что ли, Фаберовский держит! – Владимиров повелительно указал в окно и запел веселый канкан:

– Была я белошвейкой И шила платья…

Шапиро подхватила знакомую песенку:

– Потом пошла в хористки И вот уж …

Легран ушел, а оставшиеся заказали еще пива и продолжили песню:

– Прельстилась я мошною Богатого купчины, Потом лечила триппер В приюте Магдалины. Красавца-офицера Я полюбила страстно, Но денщика любил он — Страдала я напрасно.

– Смотри, Морис, человек лишился ног, а пляшет, – Мандельбойн толкнула локтем в бок своего жениха. – А ты как я совсем не знаю, что!

– Идите к нам! – заорал вдруг на весь трактир Адлер. – У товарища Гурина, оказывается, нет ног!

Артемий Иванович завертел головой и приметил Дымшица с Гиллеманом и Козебродским, завалившихся в трактир. Пришедшие были явно под воздействием любимого напитка мадам Дымшиц, поэтому они не стали возражать и сразу приняли на веру слова Адлера.

– Предлагаю пустить подписку в пользу безногого русского героя, – сказал Морис Адлер, когда его товарищи подсели к столу, и первый выложил четыре пенса.

– Вы тут скидывайтесь, – Артемий Иванович встал, – а я пока за пивом схожу. Вот только к этому бы пиву да еще горошка моченого.

– Такого в Англии не знают, – Адлер по-свойски хлопнул его по руке. – А вот на Хаундсдитч[14] один еврей уже лет десять держит лавочку, где продает наших родных ржавых селедок вместо ихних маринованных. А еще у него можно купить настоящих соленых огурцов!

– Этот собачий бздич для нас, безногих, слишком далеко, – сказал Артемий Иванович.

И направился к стойке.

* * *

Легран нашел Даффи на Кристиан-стрит. Ирландец понуро брел по улице, уже не надеясь найти кого-нибудь. Французу не удалось встретить ту женщину, к которой приставал пьяный матрос. Дальше они пошли вместе, думая каждый о своем, когда Даффи вдруг дернулся и остановился. Легран остановился тоже. Навстречу им шествовал полицейский констебль в сопровождении человека в штатском. Трясущимися руками Даффи зажег спичку и прикурил, закрывая руками не столько сигарету, сколько свое лицо.

– Это тот самый полицейский, что дважды видел меня у двора Датфилда с де Грассе перед прошлым убийством, – прошептал он французу.

Патруль подошел к ним и остановился, пристально разглядывая. Держать долее руки у лица было совсем уж подозрительно и Даффи опустил их, затягиваясь табачным дымом. Констебль Смит – а это был именно он – взглянул ему в лицо. Ирландец выдержал его взгляд, не опуская глаз. Полицейский кивнул своему спутнику в штатском и они двинулись дальше по своему маршруту.

– Нам нельзя сегодня здесь никого резать, – сказал ирландец дрожащим голосом. – Он меня узнал.

– Держу пари, что нет, – ответил Легран. – Но вспомнить тебя, если потребуется, он наверняка сможет.

– Все, пойдем обратно. Ничего не выйдет.

Даффи и француз с позором вернулись в «Улей». Гульба здесь шла уже вовсю. Вся компания стучала фаянсовыми кружками и лбами, пыталась целоваться, голосила революционные песни и в целом была весьма довольна друг другом.

– Я встретил констебля Смита, – сказал Владимирову Даффи, с опаской поглядывая на социалистов. – Но он меня, к счастью, не узнал.

– Еще бы он тебя узнал! – закричал Артемий Иванович. – Сколько в Лондоне Смитов? И все сволочи. Родную жену, единоутробную супругу на растерзание вон ему отдал, – он кивнул на Васильева и обнял Мандельбойн за плечи.

Веселье продожалось.

* * *

Поставив свой брум прямо напротив Б***ской церкви, как звали в простонародье церковь Св. Ботолфа на Олдгейте, Фаберовский надел обоим лошадям на морды торбы с овсом, а сам полез в кузов спать. От двух стаканов коньяка, выпитых дома натощак, ему было муторно, да и мысли его одолевали самые черные. Пригревшись, он забылся беспокойным полусном, и только когда на церковной башне пробило четыре, вновь выбрался наружу.

В это глухое время на погруженных почти во мрак улицах Сити и Спитлфилдза стояла гробовая тишина, только мерный топот полицейских патрулей то и дело нарушал ее. Он взглянул на юго-восток, туда, где в это время должен был находиться в «Улье» Владимиров с компанией, и увидел зарево разгорающегося пожара. Фаберовский ничуть этому не был удивлен. «Теперь уж я точно к ним не поеду», – подумал он.

Около брума остановился констебль в столь низко надвинутом на глаза шлеме, что из-под него виднелись лишь острый нос, редкие рыжие усы да тяжелая челюсть, затянутая подбородочным ремнем. Полисмен запрокинул голову, подозрительно посмотрев на странный экипаж, уже целый час стоявший на одном и том же месте и ждущий непонятно кого и чего. Но, не найдя поводов для завязывания разговора с долговязым сутулым кучером, зябко кутавшимся в ольстер с наброшенным на голову капюшоном, констебль только молча потоптался на месте и ушел прочь.

Фаберовский проводил его взглядом, забрался опять в брум и задернул занавески на окошках. Он представил себе ужасную картину: избитые пожарной командой, в обгорелой одежде, Владимиров и Васильев с сыщиками и ирландцами допрашиваются Пинхорном в полицейском участке. Он требует у них ответа за два трупа и сожженный трактир, а Васильев прячет окровавленные руки под накинутым на его плечи пальто и говорит, что женщин он любит и уважает, а вот Фаберовский женщин не любит и приказал их ему резать.

Поляк встряхнул головой, отгоняя кошмарное видение, и выглянул в окно. Прямо напротив экипажа стояли два сыщика-любителя и оживленно что-то обсуждали, указывая руками на брум.

«Если все закончится благополучно, поставлю Господу свечку, – решил Фаберовский. – Пока я не перешел в англиканство».

* * *

Артемий Иванович, качаясь, встал из-за стола и пошел к двери, чтобы покурить на воздухе. Он во всю пьяную мощь распахнул дверь пинком ноги, раздался глухой удар и стонущий звук гармоники. Владимиров тут же испуганно закрыл дверь обратно, затем слегка приоткрыл ее и выглянул наружу. Прямо перед дверью стоял маленький Курашкин с закатившимися глазами и распустившей до земли меха гармошкой в правой руке. Стоявший рядом с бессмысленным видом Захаров тут же изобразил лихую трель на балалайке.

– Может, выпьете? – нашелся после долгого молчания Артемий Иванович.

Оба согласно закивали и, облобызанные Владимировым, были введены в трактир.

– Эхма! – закричал он в порыве неудержимой радости. – Вот радость-то! Гуляем!

И веселье закрутилось по новой. Пол трактира сотрясался от топота ног разошедшихся ниспровергателей всяческих общественных строев, надрывно наяривала гармошка, бренчала балалайка, стены ходили ходуном от веселья, обуявшего русских. Наконец Артемий Иванович в последний раз прошелся вприсядку и отошел в сторону, не в силах ни вздохнуть, ни охнуть.

И тут у него в мозгу словно щелкнуло что-то. Он растерянно оглянулся. Даффи угрюмо глушил пиво из большой кружки. Васильев лежал на столе, уронив на руки хмельную голову. Дымшиц с Гиллеманом и Козебродским ходили от стола к столу, собирая деньги на подписку для безногого инвалида с ничего не понимавших матросов и докеров.

Шапиро с Ханной Мандельбойн, вскочив вместе на стол, плясали канкан, высоко задирая ноги и показывая выше чулок голые белые ляжки, а Легран с Адлером, похотливо улыбаясь, пытались заглянуть им еще глубже под юбки и щипали за икры, когда дамы поворачивалась к ним задом.

– Кончай гулять! – Артемий Иванович грохнул кулаком по столу.

Испуганный Даффи от неожиданности выронил кружку, Шапиро сиганула со стола, сбив ирландца вместе со стулом, на котором тот сидел, Мандельбойн упала в объятья жениху, а Васильев поднял голову, взглянул на Владимирова осоловелыми глазами и отчетливо произнес в наступившей тишине:

– Сегодня я резать не буду. У меня праздник. Покров Богородицы.

– Да мы и без тебя ее покроем, урод прыщавый! Вон, Адлера возьмем с собой. Кто хочет – идемте с нами! Я зарежу мила-аю, чтоб не висла на… руке!

– А как же подписка? – растерянно спросил Дымшиц. – Я пожертвовал вам на протезы целых два кольца.

– Заплати с нее трактирщику, – Владимиров знаком подозвал к себе социалистов, они подхватили инвалида на руки и всей гурьбой вывалились из кабака. Остальные последовали за ними и направилась на Майл-Энд-роуд к Большому залу собраний.

Было уже достаточно светло и на улицах вовсю суетился народ. Мимо них по Коммершл-роуд к горевшему где-то в районе грузового депо дому пронеслась пожарная бригада, обдав их брызгами из-под колес и копыт и оглушив звоном пожарного колокола.

– Хорошо быть безногим! – заорал Артемий Иванович, который, в отличие от своих носильщиков, остался сухим. – Хочу всю жизнь так! И еще безруким!

В десять минут шестого под аккомпанемент гармошки компания прибыла на место. На ступеньках зала сидели Батчелор и Конрой, расставив кругом пустые бутылки из-под джина. Рядом в грязи лежала совершенно пьяная женщина.

– А, пришли, сволочи! – Батчелор встал и сделал шаг вперед, намереваясь ударить Артемия Ивановича в лицо кулаком. Он уже не помнил, зачем они с Конроем просидели здесь на ступеньках битых два часа, и только мысль, что необходимо дождаться Гурина, свербела в его мозгу. Но этот русский так долго шел! Он не джентльмен. Тут Батчелора повело и он просто кувырнулся в сторону, улегшись в грязь рядом с проституткой.

– Ч-ч-чего это он? – спросил Артемий Иванович у Конроя.

– Да мы вот ее нашли, – сказал старик заплетающимся языком и указал на проститутку. – Де Грассе называется… А он все про какую-то душевную трагедь ей говорил. Дескать, его не любит никто. А она его не слушала. Вот он и злится. Всех их надо… Да мы не только проституток выпотрошим, да мы королеву с Бэлфуром!

– Артемый, геть звидсыда! – сказал Курашкин, развозя в стороны меха гармошки. – Тут окрим кофея ничого не дають. Я ведаю.

– Пойдем, – Артемий Иванович обнял Курашкина за плечи. – Лексей, ты где?

Тут же из-под его руки возник Захаров с балалайкой.

– Я про тебя, Лексей, одну штуку знаю, – сказал ему Владимиров. – С какой стороны не посмотри – все то же самое. Хочешь, скажу? Слушай: Леша на полке клопа нашел. Надо было это на Гоулстон-стрит написать.

– Ты мени, Артемый, кажи, кем тоби мыстер Тамулти приходытся? – спросил Курашкин. – Ты не смийся, не смийся, бо мыстер Тамулти, кажуть, та е истынный Рыпер.

Артемий Иванович загоготал, хлопая его по спине.

– Тамулти – Потрошитель?! Ну ты даешь, Тараска! Да разве он Потрошитель! Потрошитель – это наш Николай, он всех и зарезал сам, и выпотрошил. Коля, подойди сюда, познакомься.

– Неужто ты, Мыкола, жинок потрошышь? Да то ж кышкы можна порваты зо смиху!

Легран походил около рыжего сыщика, лежавшего лицом в грязи, и попытался ногой перевернуть его бесчувственную тушу на спину.

– Эй, кто-нибудь, возьмите Батчелора, – повелительно сказал Владимиров, обращаясь к анархистам. – Нет-нет, ее не надо, только вот этого, что рядом лежит.

Окончательно рассвело, и под веселые звуки гармошки все отправились по Уайтчепл-роуд искать Фаберовского. Буйная толпа шествовала через весь Уайтчепл, и не только простые обыватели, спешившие в этот час на работу, но даже полицейские патрули, даже ломовики, везшие овощи на Спитлфилдзский рынок, сторонились и прижимались к стенам домов. Их обогнал голубой вагон конки, шедший из Стратфорда.

В половине седьмого компания подошла к Олдгейту. Фаберовский снова сидел на козлах, поеживаясь, но не от сырости и утреннего холода, а от вида пьяной компании с гармошкой и балалайкой. Во главе шел Артемий Иванович и во все горло распевал куплеты собственного сочинения. Васильев плелся сзади.

Не выдержав этого зрелища, поляк соскочил с козел и бросился им навстречу. Он схватил визжавшую Шапиро и бросил на пол в карету. Легран, как самый маленький и легкий, полетел следом. Батчелор, и в трезвом-то виде боявшийся Фаберовского, как огня, вскочил сам. Зато с Артемием Ивановичем оказалось сложнее. Как только поляк схватил его за рукав, Захаров с размаху огрел Фаберовского по голове балалайкой. Балалайка сломалась, с носа поляка слетели очки, и он, покачнувшись, выпустил коллегу.

– Куды ты их везеш, опрычник! – кричал Курашкин, прыгая вокруг поляка и прижимая гармошку к себе. – Видийды до бису!

– Мы тебе так просто не дадимся! – вдохновленный поддержкой, орал Владимиров.

– Вот мы тебя сейчас! – Адлер и Козебродский, стоя в стороне, пытались повалить фонарный столб.

Гиллеман с Дымшицем, стоя неподалеку от поляка, дружно голосили:

– Полиция, полиция! Безногого бьют!

Им истерично вторила пьяная Мандельбойн, безнадежно влюбившаяся в эту ночь в славного русского героя, пожертвовавшего своими нижними конечностями ради высшей любви.

Словно дрессировщик на арене с тиграми, Фаберовский щелкнул кнутом. Курашкин и Захаров попятились назад. Все остальные социалисты остановились. Васильев от греха подальше юркнул в экипаж. Ирландцы тоже благоразумно забрались внутрь. Слегка протрезвевший Батчелор выбрался из экипажа, поднял с мостовой очки в золотой оправе и почтительно встал рядом с распахнутой дверцей. И только разошедшийся Владимиров не желал угомониться:

– Да я тебя! Да я Пёрду Иванычу тебя сдам!

Фаберовский бросился вперед, выдержал от Артемия Ивановича страшный удар в глаз, и обхватив Владимирова руками, поволок к экипажу. Курашкин тоже вцепился в Артемия Ивановича и волочился следом. Батчелор помог втащить Владимирова, дверь захлопнулась и, едва Фаберовский взобрался на козлы и надел очки, упряжка рванула вперед, унося горе-убийц с места их позорища.

* * *

Когда Шапиро очнулась от тяжелого похмельного сна, серый утренний свет озарял гостиную дома на Эбби-роуд. Лежа на полу и медленно поворачивая голову, она обозрела ряд безжизненных тел, уложенных перед камином. С трудом, опираясь на локоть, женщина приподнялась. Заметив это движение, Фаберовский, дремавший в кресле-качалке, встрепенулся и встал, отбросив в сторону плед. Один глаз его заплыл и поляк вынужден был повязать черный платок, который придавал ему сходство с пиратом. Не хватало лишь деревянной ноги, но ее с успехом заменила затекшая левая.

– Умывальник в туалетной комнате, – сказал он ледяным голосом.

– Я вчера очень себя неприлично вела? – просипела Шапиро, встала и, задрав юбку, стала подтягивать чулки.

– Как последняя ***** – сквозь зубы процедил Фаберовский.

Припадая на левую ногу, он подошел к столу и смахнул все стоявшее там на пол, оставив один сифон для газированной воды.

Шапиро юркнула в коридор, испуганно оглядываясь на повязанное наискось лицо поляка.

– Погоди! – окликнул ее Фаберовский. – Ты можешь сказать мне, кто лежит обок нашего русского борова?

Она вернулась в гостиную, взглянула на Владимирова и увидела скрюченную фигуру Курашкина, мертвой хваткой вцепившегося в Артемия Ивановича.

– Я не знаю, – сама удивилась Шапиро. – Он был с нами в трактире и играл на гармошке.

– Добже, иди, я сам с ним разберусь.

Взяв сифон, поляк подошел к Владимирову и пустил ему в лицо струю газированной воды.

Артемий Иванович подскочил, как пробка из шампанского.

– Это я побеспокоил пана, – Фаберовский отставил сифон в сторону.

– Какой нынче час?

– Десятый пошел.

– Уж мы вчера погуляли, душу потешили, – сладко потянулся Владимиров.

– Мне тоже хочется душу отвести, – сказал поляк.

– Ну так отведите, – милостиво позволил Владимиров, не уловив в его голосе угрозы. – А что это у вас на глазу?

– А вот что!

Поляк со всего плеча ударил его в челюсть и Артемий Иванович со стоном повалился обратно на пол.

– Что вы делаете! А если вы ему челюсть свихнули?! – накинулась на Фаберовского Розмари, появившаяся в дверях.

– Ничего страшного, – поляк подул на разбитые в кровь костяшки. – Даже, если я свернул ему челюсть, ее надо оттянуть и вставить на место.

– Если бы вы знали, как я испугалась, когда утром увидела вас в кресле с синяком под глазом и всех этих людей, лежащих перед вами на полу!

– Не волнуйся, Рози, – сказал девушке поляк. – Просто у нас была дружеская вечеринка.

– Вот пошалуюсь Пёрду Ивановитшу, што вы мне селюсть швернули! – прошипел Артемий Иванович.

– Кто то есть?! – заорал на него поляк, в бешенстве пнув спящего Курашкина. Тот дернулся и пробормотал, так и не проснувшись:

– Полундра! Сам лечу!

– Да это ше Курашкин! – вдохновился Владимиров. – Я его сейчас убивать буду!

– Хватит шепелявить! Вставайте, надо убрать его отсюда, пока он не проснулся!

С кряхтением Артемий Иванович поднялся с пола, они взяли Курашкина, вынесли на улицу и, дождавшись, пока уберется поливальщик улиц со своей тележкой, перетащили аж на Аберкорн-плейс, где уложили в водосточную канаву. Возвращаясь, они заметили у ворот почтальона и поляк взял у него телеграмму.

– Телеграмма с Харли-стрит, – сказал Фаберовский, посмотрев на почтовый штамп.

– Фто, доктор поштавил нашим барышням клиштир? – злорадно спросил Артемий Иванович. – Будут жнать, как по ношам шляться неижвестно где!

– Это пан шлялся неизвестно где! – вспылил поляк. – А их я довез до самого дома, разве что на руки доктору Смиту не сдал!

Он отвернулся от Владимирова и повертел конверт в руках, не решаясь вскрыть. Что могло быть в этой телеграмме? Все что угодно. Может это просьба Пенелопы никогда больше не посещать ее дом и отказаться от любых попыток встретиться с ней? Это означало крушение всяких надежд обезопасить себя от доктора Смита. А может сам доктор Смит сообщает, что узнал в портрете из «Таймс» припадочного русского и обо всем донес Андерсону?

Не вскрывая конверта, Фаберовский поднялся по винтовой лестнице к себе в кабинет, и спустился через несколько минут с просветлевшим лицом и мокрой тряпкой в руках.

– Нате вот, пан, приложите к губе, – он сунул тряпку Владимирову. – Хотя этой тряпкой бы да отвозить пану по морде.

– А што ше такое было в телеграмме? – подхалимски спросил Артемий Иванович, увидев, как изменилось настроение Фаберовского и надеясь, что ему дадут опохмелиться.

– Мисс Пенелопа Смит сообщила мне адрес мистера Проджера: Тоттнем-корт-роуд, 17, – Фаберовский сел в кресло-качалку и откинулся на спинку. – Пойдите на кухню, пан, спросите у Розмари: вчера оставалось с четверть бутылки кларета.

Мерно покачиваясь в кресле, поляк подумал, что адрес Проджера дает ему прекрасную возможность проучить настырного валлийца. Сегодня же надо будет написать ему письмо от имени Леграна. Предложить в понедельник к девяти вечера явиться с этим письмом и деньгами в Сити к церкви Св. Олафа рядом с вокзалом Фенчерч-стрит «для получения сведений об интересующей его персоне». Но черт возьми! То, что Пенелопа послала ему телеграмму, означает, что она желает продолжать отношения!

33.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

1/13 октября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Любезный Петр Иванович!

Обсуждая с Поляком о наших дальнейших действиях, я выдал указания, в результате чего нами была предпринята попытка очередного дела, но Поляк, рассмотрев это дело, заявил, что это не надо, а я сказал, что надо и мы послали Боссу письмо, что будем, а доктор Смит видел нас в трактире, куда бесстыдно привел свою жену, и какие-то бабы плясали на столе, мешая думать.

Я, отправив Поляка со строгими инструкциями и нанятым экипажем невиданной проворности ожидать нас, приступил к руководству, а Поляк, нагло пользуясь своим численным превосходством, избил меня со своими подручными прямо на улицах Ист-Энда, когда я попытался сделать ему выговор, и измывался надо мной, пуская в меня струю. А то, что ко мне прилип Курашкин, так это случайно, он просто несчастный, давно не ел, не пил и не мылся, а Поляк пнул его ногой и тем едва его не разбудил, чем поставил конспирацию всего нашего предприятия под удар. Я вынес его в канаву и там оставил до лучших времен.

Таким образом, дело потерпело неудачу из-за происков Поляка и также из-за того, что на улицах было неимоверное множество полиции по-двое, отправляемые мною. В разные места лазутчики через некоторое время являлись с донесениями, что кругом одни полицейские тчк мысль, пришедшая мне в голову после созерцания стройных ножек Мандельбой и Шапиро навела меня на мысль, от которой я едва уклонился, хотя чуть и не убило рикошетом от прилавка. Мне тоже пришлось стрелять, но неудачно, потому что жалко было людей, хотя они все ***** и **** **аные, глядя на которых, вспоминалась ваша супруга Ксения добрым словом и ваш сын!

А Поляк про нее гадости говорил! С чем и остаюсь,

Ваш Артемий страдаю неимоверно!

Глава 66

14 октября, в воскресенье

Весь изжелта-синий, словно покойник из мертвецкой Уайтчеплского работного дома по соседству, Курашкин лежал в полубесчувственном состоянии на полу рядом с диваном. Он очень неудачно похмелился после вчерашней пьянки и снова упился до положения риз, так что воскресное утро начиналось для него с ужасающего похмелья. Над ним, грозно расставив ноги, возвышался инспектор Салливан и отчитывал его, с легкостью истинного знатока коверкая русские слова:

– Где ты должен быть с утра сегодня?!

– А що? – вопрошал Курашкин, пытаясь сосредоточить взгляд на двоящейся фигуре инспектора.

– Благодаря вас, пьяной skotina, который price есть three pence, я был необходим идти сюда отчень плохо через целый the City! – Салливан наклонился и поднял Курашкина за воротник. – Сегодня Underground работать до часа дня и мне денег, как против некоторых, не делают платить на путешествие по воскресеньям на cab.

– Що? – Курашкин качнулся в сторону, но тут же был возвращен обратно сильной оплеухой.

– Где ты втчера так надрал себя?! – Салливан с силой тряхнул его за шиворот, так что зеленая с похмелья, словно груша, душа Курашкина сморщилась и сжалась до размеров сушеной дули. – Я жду тебя у меня, а ты не представлен! Я начал думать, что tshert знает что!

– У меня важливы видомости про Ее Велычнисть, – сказал Курашкин, до которого наконец дошло, кто перед ним стоит. – Вчора я гуляв с разными людьми, и с Гуриным, а ирландци, мерзотни твари, говорыли, що спотрошат ее. Ох, голова болит! – Курашкин прижался слипшимися от пива усами к груди Салливана и замотал головой. – Зараз б горилкы с перчиком и с огирчиком солоным… Так, спотрошат королеву разом с Бэлфуром! А ирландцы не Рыперы, бо Рыпер кацап прыщавый Мыкола, як мени самый товарыш Гурин казав.

– Где ты вчера ходил?

– Да тут, в «Быхаве»[15]…

– Это не вы поджигали дом на Бэк-Черч-лейн?

– А що, подожгли?

– Еще много как подожгли! Две женщины пришлось прыгать из окна в последний этаж, одна имеет уже умереть от калечности!

– Не, то не мы… А може и мы… – Курашкин рухнул так решительно и необратимо, что Салливан уже не предпринимал попыток вернуть его в сидячее положение. Кратковременное просветление в голове Курашкина закончилось и опять все поглотил похмельный туман. Он в последний раз приподнял голову от пола, словно умирающий галл, и с неизбывной тоской в голосе молвил:

– Не памятаю, пан Селифань… Я проснувся замисть своей канапы в який-то канаве.

Инспектор Салливан понял, что уже ничего от Курашкина добиться не сможет. Он размеренным и противным голосом произнес, стараясь, чтобы его слова проникли в мозг Курашкина, застряли внутри и оттаяли после протрезвления:

– Well, вот это, господин Kurashkin. Неделя есть к тебе срок. Если ты сделаешь найти irishmen и Gurin, тогда будет к тебе вознаграждение и жалование. Не сделаешь находить, мы будем давать тебе ногой под спину и катись к сам в Russia. Там ты будут ожидать с распростертые объятья.

– Хто? – спросил Курашкин, болезненно морщась. – Розшукна полиция [16]?

– Yes, yes. – Салливан презрительно отвернулся от пьяной рожи анархиста и направился к двери. – And police также.

Дверь за ним захлопнулась, занавеска на окне встрепенулась и бессильно опала. Кряхтя, Курашкин встал на четвереньки и сказал с подвыванием, задирая лицо вверх на занавеску, словно малороссийский вовк на луну:

– А що! Побачу и разшукаю!

Глава 67

Рачковский говорит, что он ничего не сообщал Монро о неудачной попытке. Монро очень недоволен задержкой. Он требует убийства агента на конспиративной квартире. Если вы не сможете справиться с мужчиной, то пусть бабу, но это должно отличаться от убийства Потрошителя, быть в помещении, а именно на конспиративной квартире. Также надо снять помещение рядом с Фаберовским, чтобы оттуда можно было следить за ним и готовить взрыв.

Монро предлагает прибить кого-нибудь еще, втайне от Фаберовского, где-нибудь в Сент-Джонс-Вуд, перед самым взрывом, так чтобы труп нашли после взрыва. Предлагает поручить это Леграну, так как надежды на Владимирова и Фаберовского нет, но последние еще мало наследили.

Конспиративная квартира на парижском бульваре Араго, где вся Заграничная агентура поочередно провела за те последние два года, что ее использовали не по прямому назначению, столько жарких ночей с любвеобильными парижанками, продолжала пустовать. В последнее время после рождения сына Рачковский с особым удовольствием скрывался здесь от постоянных причитаний и молитв своей жены, еженощно стоявшей на коленях перед распятием на стене и мешавшей ему спать своим бормотанием и вскриками. Здесь же он назначил очередную встречу с Ландезеном.

– Ты никогда прежде не изучал минное дело? – спросил Рачковский у еврея, сидя на памятном для всех мужчин Заграничной агентуры и значительной части женского населения Парижа черном кожаном диване.

– Я не был бомбистом, я всегда был студентом, – ответил Ландезен.

– Теперь придется. У меня и на будущее виды на тебя уже есть, да и в ближайшее время такие навыки пригодятся.

– Сдается мне, что вы решили покончить наше лондонское предприятие.

– Решил. Я получил от Владимирова письмо, которое опять повергло меня в шок. Это уже четырнадцатое письмо, полученное мною от него. Я могу прочитать его тебе и если ты сможешь мне объяснить его содержание, я буду благодарен по гроб жизни.

По воцарившейся после прочтения письма тишине Рачковский понял, что Ландезен не в состоянии заслужить его пожизненной благодарности.

– Я имею сказать вам со всей определенностью, что никакого Курашкина среди действующих сейчас в Лондоне революционеров я никогда не слышал, – сказал наконец Ландезен.

– Кроме письма от Владимирова я получил также письмо от твоего приятеля Леграна. Оно кое-что объясняет. Француз пишет, что тринадцатого октября поляк с Владимировым предприняли очередную вылазку в Восточный Лондон, которая с треском провалилась. Мало того, что они никого не смогли прирезать, так они еще напились и устроили дебош, который привлек внимание многочисленных зевак. А кому и что они могли спьяну наболтать – страшно даже подумать!

– Я никогда не любил идею посылать Владимирова в Лондон, – сказал Ландезен. – Разве такой он человек, чтобы можно было поручать щекотливые дела? Ему только типографии громить.

– Что сделано, то сделано. Я хочу, чтобы через неделю ты выехал в Лондон.

– Взорвать вашего Жана Распарывателя Желудков, как его называют французские газеты?

– Ты можешь начинать готовиться к этому и даже подумать, как доставить в Англию динамит. А Леграну пора бы подыскать для наших целей подходящее помещение поблизости от поляка, чтобы там можно было держать взрывчатку.

– Вы же хотели покончить с всей компанией в квартире у ирландцев.

– Хотел. Но теперь не хочу. Твоя задача на первый раз будет попроще. Во-первых, до сих пор неизвестно, куда делся Продеус из Шарантона. Тебе надо будет его найти.

– Но зачем он в Лондоне? – удивился Ландезен.

– Я запросил Петербург, но его бывшая жена ничего о нем не слышала с тех пор, как он уехал заграницу. Легран тоже ничего не знает, хотя и утверждает, будто Владимиров уверен в том, что Продеус где-то в Лондоне.

– Петр Иванович умный мужчина, надеюсь, он объяснит мне, откуда Владимирову знать, что Продеус бежал?

– Это-то меня и убеждает в том, что Продеус действительно в Лондоне, – сказал Рачковский. – Ну, а во-вторых, тебе следует разобраться и досконально уяснить, что же там все-таки происходит. Хотелось бы, чтобы перед тем, как мы покончим с нашими голубчиками, они все-таки совершили еще одно, последнее убийство. Легран написал, что теперь в Уайтчепле продыху нет от полицейских и их добровольных помощников. Но надо гибко подходить к поставленной задаче. Пускай они сделают последнее убийство на квартире. Так и безопасней, и англичане станут бояться убийцы даже в своих квартирах.

34.

ПИСЬМО ФАБЕРОВСКОГО – ОСТРУГУ

14 октября 1888 г.

Эбби Роуд, 9

Сент Джонс Вуд

Лондон

Пан Оструг!

Узнал, что недавно ты вышел из лазарета и хочу предложить тебе небольшую работу. Мне потребно, чтобы завтра вечером под каким-нибудь предлогом ты побывал в доме доктора Гилбарта Смита на Харли-стрит. Я хочу ведать, какой замок на двери его кабинета, где стоит сейф и какой он системы. Неплохо было бы открыть задвижку на окне. Ты сам знаешь, что делать. За это получишь крону. Но не вздумай продавать один товар дважды, у доктора Смита ничего нет и Скуибби тебе этого не простит.

Кстати, насчет Скуибби. Для него у меня тоже есть работка, но скажи ему, что если он будет болтать, ему придется плохо. Суть моей просьбы следующая. Один нанятый доктором Смитом человек слишком настырно сует нос в мои дела. Завтра к девяти вечера в Сити до церкви Св. Олафа явится некий джентльмен по имени Проджер – Скуибби узнает его по шраму над правой бровью, – который принесет свои деньги в надежде получить сведения обо мне. Лишних глаз не будет, с семи часов Сити становится совершенно безлюдным. Мистера Проджера следует отлупить и отнять письмо, которое будет при нем. Все, что будет найдено у него сверх письма, пойдет в уплату Скуибби.

Фаберовский

Глава 68

15 октября, в понедельник

В понедельник вечером, как раз когда в Сити Чарльз Скуибб сотоварищи должен был поймать Проджера и наставить его на путь истинный, Фаберовский поехал навестить инспектора Пинхорна и послушать свежие новости об успехах полиции, одновременно обеспечивая себе алиби на тот случай, если Абберлайн опять захочет побеседовать с ним. Сверкать своим неджентльменским фонарем под глазом Фаберовскому не хотелось, с черной повязкой через глаз ходить тоже было неудобно, поэтому поляку пришлось залепить одно стекло в очках бумагой, что в какой-то мере скрывало неприличный синяк.

В дверях участка на Леман-стрит Фаберовский столкнулся с человеком-хорьком в ядовитого цвета заношенном костюме, с сердитым ворчанием юркнувшем ему подмышку.

– Новости потрясающие! – встретил поляка инспектор Пинхорн, вскакивая из-за стола. – Эти кретины из министерства хотят посадить моих констеблей и сержантов на трехколесные велосипеды! Мало того, что мне пришлось велеть всем патрульным прибивать на подошвы полоски из старых велосипедных шин, чтобы не было слышно их шагов, теперь им придется кататься на этих чудовищных изобретениях! Вы представляете себе, как за каждым полицейским в Ист-Энде будет бежать толпа мальчишек и издеваться над ним! У этих оборванцев и так почитается за подвиг поймать констебля и начистить ему морду. Разве может потом полицейский выйти на улицу, когда у него такой же фингал, как у вас, или, хуже того, вся харя в кровоподтеках. Теперь шпане будет гораздо легче. Пока это полицейский слезет с велосипеда! Да и в кабак зайти невозможно, пока у тебя на руках убожище на трех колесах!

– А что то за человек вышел от вас? – Фаберовский кивнул на дверь, в которой он только что столкнулся с мистером Хорьком. – Королевский поставщик велосипедов?

– Нет, подымай повыше, – сказал Пинхорн. – Это содержатель борделя поблизости. Готов платить по пятнадцать процентов с заработка каждой проститутки в его заведении, если я поймаю ему Потрошителя.

– А вы бы договорились с ним, чтобы использовать его девочек в качестве приманки. Вооружить их револьверами…

– В качестве приманки?! – возмущенно взвизгнул инспектор. – Какая-то светлая голова в Скотланд-Ярде уже попыталась использовать в качестве приманки полицейских, переодетых в женскую одежду!

– Ну, и как?

– Не далее как в субботу пьяный ублюдок изнасиловал констебля и даже не заметил, что тот на самом деле был мужчиной.

– Я слыхал, что ист-эндские проститутки практикуют подобный метод, чтобы избежать беременности, – заметил Фаберовский.

– Но констебль – не проститутка! Теперь ему придется переводиться в другой дивизион, все равно тут жизни уже не будет. Единственное, чем может утешаться констебль – четыре пенса, полученные им за работу.

Было очевидно, что история с констеблем задевает Пинхорна за живое, поэтому Фаберовский оставил при себе готовую сорваться с губ колкость и сказал как бы между прочим, зная, что инспектор не может отказать себе в удовольствии пройтись по поводу своих конкурентов из полиции Сити:

– Тем детективам, что работают в Сити, не приходится рисковать своей задницей.

– О, они же у нас интеллектуалы! – Пинхорн зло сплюнул. – Они преуспели в обнаружении любовника Эддоуз! Целую неделю они разыскивали его, а великие сыщики Хант с Халсом даже узнали, что тот получал пенсию от 18-го Королевского Ирландского полка под чужим именем как бывший сержант-квартирмейстер. И это все! Любовник не читал газет, но, на их счастье, кто-то сказал ему, что детективы из Сити справлялись о нем и сегодня в полдень он сам пришел к Ханту в полицейское управление на Олд-Джури вместе со своими двумя сыновьями.

Поляк вспомнил, что как раз сейчас Скуибби с подручными лупцует загадочного Проджера неподалеку от Олд-Джури, и намекнул инспектору Пинхорну, что не прочь выпить чаю в его компании.

* * *

– Ночи ныне больно холодные для прогулок, – сказал Скуибби, выглядывая из-за колонны церкви Св. Олафа и дыша на озябшие руки.

Два его приятеля, мерзнувшие рядом, согласно закивали. Плотный туман заволок улицы, только с вокзала Фенчерч-стрит доносились свистки маневрового паровоза, потрескивание петард и гудки туманных рожков.

– Скуибби! Ты этого мерзавца Оструга возьми с собой как-нибудь, – сказал один, выдыхая вместе со словами клубы пара, перемешанного с табачным дымом и перегаром.

– Он вечно сговорит нас на какое-нибудь дело, мы потом мерзни да шишки получай, а он сидит себе дома да ждет своей доли за нашу работу, – проворчал второй.

– Тише! – прикрикнул на них Скуибби. – Кто-то идет.

Из тумана в свет фонарей перед портиком церкви выплыла коренастая фигура в длинном ольстере с капюшоном.

– Эй, мистер, – окликнул прохожего Скуибби, сделав знак своим не показываться ему на глаза. – Покажи-ка свою рожу. Шрам над правой бровью – значит ты ко мне. Ха, мистер Проджер!

– Скуибби, Скуибби, – раздался из-за колоны громкий шепот. – А он нам не навешает?

– Давай сюда письмо! – грубо сказал Скуибби, схватив Проджера за воротник пальто.

К удивлению громилы, письма он не получил. Зато он сразу же получил от мистера Проджера кулаком в морду и отлетел к самым колоннам.

– Наших бьют! – раздался голос из-за колонны, но никто не появился и Проджеру пришлось самому зайти за колонну.

Нападавшие яростно отбивались, но длинные обезьяньи руки валлийца легко пробивали некрепкую защиту обескровленных джином и ежедневной борьбой за существование бриттов, покрывая и без того посиневшие на холоде лица отвратительными синяками.

– Я, джентльмены, – говорил с придыханием Проджер при каждом новом ударе, – был чемпионом своего полка по боксу. А шрам получил в сражении с махдистами в Египте!

Лицо у Проджера раскраснелось и веснушки пропали.

– Так что вы не получите от меня ничего. А мистеру Фейберовски скажите, что за сегодняшнее я разобью ему морду еще почище, чем вам! И не только за то, что он подослал ко мне таких ублюдков, но и за всех несчастных женщин, которых он выпотрошил в Уайтчепле!

Подобрав булыжник на мостовой, Скуибби осторожно стал подкрадываться сзади к Проджеру, который работал, как паровая молотилка.

– Убили, убили! – плаксиво закричал, захлебываясь кровью из свернутого набок носа, один из противников валлийца. – Гадина!

Второй, окончательно потеряв боевой дух, упал на колени и закрыл голову руками. Прождер торжествующе согнул руки в локтях, демонстрируя свои бицепсы воображаемым зрителям вокруг ринга, и обернулся назад, чтобы напоследок расправиться с главарем. Брошенный Скуиббом булыжник отскочил от его лба и упал к ногам. Следом рухнул и сам Проджер, глухо стукнувшись затылком о мостовую.

Побитые громилы стали собираться к поверженному врагу. Начался дележ добычи. Как главарь и как наиболее уцелевший в драке, Скуибби получил письмо Фаберовского, ольстер с капюшоном, одиннадцать шиллингов три пенса наличными, часы, сувенир в виде писающего мальчика со штопором на причинном месте и билет на омнибус до Фенчерч-стрит. Остальным он отдал пустой бумажник, свисток для вызывания кэбов и оловянный портсигар с одной сигаретой.

В разгар споров Проджер вдруг открыл глаза и внятно произнес, глядя Скуиббу в лицо:

– Доставьте меня к доктору Смиту. Он живет на Харли-стрит. Я вам заплачу.

– Конечно, сэр, – сказал Скуибби, облизывая разбитые в кровь губы. – Разве мы можем бросить такого достойного джентльмена в беде. Отнесите его куда он просит, друзья. То, что он заплатит – ваше.

* * *

– Я так и думал, что вы настоящий врач! – сказал Оструг, когда слуга ввел его в кабинет доктора Смита. – Такими палочками у нас в больнице измеряли плотность мочи.

Доктор Смит, сидевший за столом и помешивавший чай стеклянным уринометром, смущенно пожал плечами:

– Подумаешь, я им давно не пользуюсь. Зато я уверен, что прислуга не разбавляет мне чай и молоко водою. Что вам угодно?

– Я пришел к вам как доктор к доктору, – сообщил Оструг, приветливо улыбаясь.

– А где вы изволите практиковать?

– В Суррейской психиатрической лечебнице.

Оструг достал из-за пазухи своего мопса и водрузил на стол между аптечных склянок. – Посиди здесь, Байрон.

Доктор Смит неприязненно покосился на обнюхивавшуюся кругом собаку, которая, словно микроскопический слон, вертелась между стеклянных колб и пузырьков, норовя своротить их всех на пол.

– Я не имею дел с бедными пациентами вне Лондонского госпиталя и больницы грудных болезней. И предупреждаю вас, что мои визиты дорого стоят. Среди моих пациентов есть высокопоставленные люди! Например, доктор Андерсон, новый глава Департамента уголовных расследований Скотланд-Ярда.

– Я пришел к вам именно потому, что хочу основать чрезвычайно выгодное дело, – сказал Оструг, привычным взглядом опытного наводчика окидывая кабинет и задержавшись на миг на гипсовом бюсте Эскулапа, возвышавшемся на бюро. – Я намерен пригласить вас в качестве компаньона.

– Я не намерен заниматься сомнительными делами, – отрезал Смит. – И уберите свою отвратительную собаку со стола.

– О, доктор! – с воодушевлением воскликнул Оструг, пропустив слова доктора мимо ушей. – Это гениальный проект!

Он в задумчивости обвел глазами кабинет, пытаясь отыскать источник вдохновения и остановился на клистирной трубке, плававшей в банке с антисептическим раствором.

– Хвосты!

– Какие хвосты? – опешил доктор.

– Видите ли, – плавно начал Оструг. – На эту идею меня навела одна дама в Лондонском госпитале. Однажды, увидев моего любимого Байрона, которого принесли ко мне на свидание, она потребовала, чтобы я пришил ей крысиный хвост. Спросите у вашей жены, она наверняка следит за развитием моды. Турнюры уменьшаются, через год они вообще исчезнут. Чем же украшать женщинам себя сзади?

Доктор недоуменно молчал. Оструг лихорадочно искал глазами сейф, понимая, что его вот-вот могут вышвырнуть вон. Однако доктор не торопился.

– Не знаете?! – Оструг торжествующе улыбнулся, подняв вверх указательный палец. – Никто пока не знает. Но мы должны смотреть вперед. Не может же Виндзорская Вдова жить вечно! Если принц Уэльский оправдает надежды, мода раскрепостится. Руки оголятся до локтя, юбки станут выше щиколотки. А теперь посмотрите, – Оструг достал из банки клистирную трубку, брезгливо стряхнул с нее капли раствора и приложил к собственному заду. – Вот чего не хватает лучшей половине человечества!

– Вы правы, женщины настоящие мартышки, – согласился с мошенником доктор Смит.

– Представьте, что мы вводим в моду хвосты. Крысиные хвосты, потому что они больше всего похожи на человечьи. Настанет эпоха новых вечерних платьев – открытые руки, открытые шеи, открытые хвосты. Как украсят женщин романтические розовые бантики на обнаженных хвостиках! Для улицы и непогоды – хвосты в изящных футлярах.

– Эстер! – позвал доктор, которого, как ни странно, болтовня Оструга привела в хорошее расположение духа. – Послушай, что несет этот джентльмен, называющий себя врачом! Ты хотела бы, чтобы он пришил тебе прямо к телу длинный крысиный хвост?

– Фу, крысиный! – фыркнула миссис Смит. – Я предпочла бы что-нибудь покрасивее – хвост пантеры или соболя… И зачем его пришивать ко мне, если можно пришить его к платью?

– Ты так полагаешь? – несколько растерянно спросил доктор. – И ты не находишь это глупым?

– Напротив, пушистый хвост так пошел бы к фехтовальному костюму…

– Спасибо, Эстер, можешь идти, – доктор Смит указал на дверь.

– И все-таки я настаиваю на крысиных хвостах, – сказал Оструг, едва миссис Смит покинула кабинет. – Они значительно дешевле, их импорт поначалу не будет облагаться пошлиной и они должны лучше приживаться. А если доктор Смит думает, что я собираюсь дурить его, то я готов сейчас же внести свою долю, – Оструг достал из-за пазухи мешок и положил его на стол. – Здесь семьсот гиней.

– …? – Доктор Смит уважительно дотронулся до мешочка.

– Я предлагаю основать компанию по импорту крысиных хвостов из Австралии, у сумчатых крыс они длиннее и доброкачественней. У меня есть человек во Франции, который имеет хорошие связи среди австралийских и тасманийских крысоловов. У меня – средства и хвосты, у вас – репутация и имя. Благодаря вашим знакомствам в высоких кругах мы можем установить новую моду и делать большие деньги.

«Человек он ненормальный, но со связями, – подумал доктор Смит. – За краснуху я получаю полгинеи, за один сумчатый хвост можно выручить никак не меньше пяти гиней. Да еще гинея за карболку и бинты.»

– Мне начинает нравится ваша идея, – сказал он вслух. – Мы можем запатентовать наше изобретение и продавать эти патенты косметическим и галантерейным фирмам еще до широкого распространения новой моды.

– Конечно, сразу же начнутся подделки, – сказал Оструг, – и модницы станут носить фальшивые хвосты. Но с наступлением курортного сезона ситуация изменится. Очаровательным купальщицам будет невозможно выставлять на всеобщее обозрение фальшивые хвосты. Это будет еще более уродливо, чем намокшая ватная грудь под купальным костюмом!

– Пусть только кто-нибудь попробует перехватить наши доходы! – закипятился Смит. – Мы засудим их до полного разорения! Мы только на этом заработаем уйму денег!

«Вне всякого сомнения, он ненормальный, но тем лучше – легче будет его надуть, – решил про себя доктор Смит. – Я сам получу патент».

– Вы можете пришить первый хвост своей жене и миссис Андерсон, и вскоре эта мода покорит весь Лондон, а затем и весь мир, – сказал Оструг.

Эта фраза несколько отрезвила доктора Смита.

– Вот только будет ли это по-христиански? – спросил он. – Ведь человек создан по образу и подобию Божию! Пришивая женщинам хвосты, мы будем лить воду на мельницу адептов мерзкой теории мистера Дарвина. Могут подумать, что мы сами являемся сторонниками его диких взглядов.

– Отнюдь, – возразил Оструг. – Мы тем самым противодействуем мистеру Дарвину, ведь он утверждает, что хвосты отпали, когда обезьяна стала человеком!

– Но хвост – принадлежность дьявола! – воскликнул доктор Смит и осекся, не став развивать эту опасную тему.

С одной стороны он очень боялся христианского осуждения затеи с хвостами со стороны членов своего церковного прихода, но и упустить из рук мешок с гинеями, так соблазнительно развалившийся у него на бумагах, он был не в силах.

– Вы еще скажите, что рога тоже бывают только у чертей, – улыбаясь, возразил Оструг.

– На что вы намекаете? – угрожающе спросил доктор, который с недавних пор совершенно не переносил разговоры на подобные темы и даже велел вынести из своего кабинета ветвистые оленьи рога.

– Совершенно ни на что. Но вы ответьте, вы принимаете мое предложение? У меня есть кому еще его предложить.

– Принимаю, конечно.

Доктор Смит любовно придвинул к себе мешочек.

– Я не могу смотреть на них, – Оструг отвернулся и мельком взглянул на окно. – Все мое состояние. Мне становится дурно. Уберите их скорее в сейф, иначе я передумаю. И откройте окно.

Не отводя взгляда от доктора, Оструг подошел к окну и поднял его. В комнату ворвался холодный осенний ветер. Мопс, развалившийся среди склянок, жалобно заскулил.

– Ваша собачонка застудит себе мочевой пузырь и потом вымочит ваш сюртук.

Доктор открыл потайную дверцу сейфа, прятавшегося за деревянной панелью в стене, и, прежде чем положить туда показавшийся ему подозрительно легким мешочек, развязал стягивающий его горловину шнурок. – Да вы сумасшедший! Я сразу почувствовал это, когда вы заговорили про хвосты! Тут же не гинеи, а пуговицы!

Оструг понял, что наступило время окончания разговора. Но уйти просто так, не получив ничего на память о столь замечательном знакомстве, он не мог. Поэтому, повинуясь совершенно непреодолимому импульсу, Оструг метнулся вдруг от окна к бюро, и схватил гипсовый слепок с античной головы Эскулапа из Британского музея. Байрон на столе испуганно вскочил, на пол посыпались склянки, но его хозяин, забыв о мопсе, уже стремительно выскакивал из кабинета. Из коридора в кабинет доктора несся крик Эстер:

– Гилбарт, тут к тебе привезли тело твоего Проджера!

А ему вторил голос Проджера:

– Нет, нет! Пусть доктор Смит не прикасается ко мне! Меня принесли, только чтобы я мог сообщить о случившемся. Вызовите мне настоящего врача!

Глава 69

16 октября, во вторник

– Ну, а сейф, сейф-то ты вчера видел? – в нетерпении спросил у Оструга Фаберовский, глядя на смутные тени в густом утреннем тумане за окном.

– Доктор спрятал его за деревянной облицовкой слева от двери около книжного шкафа, – сказал Оструг. – Дерьмовый сейф, не прочнее консервной банки.

– Тебе удалось взглянуть, что там храниться внутри?

– Да, но это стоило мне семьсот гиней, – Оструг помрачнел. – Мало того, что теперь он знает секрет пришивания хвостов и может сам заняться этим выгодным делом, так я еще лишился своего последнего мешочка с пуговицами.

– Я тебе искреннее соболезную, – сказал поляк. – И попрошу Розмари, чтобы она спорола пуговицы с моих старых вещей.

– Не надо мне ваших пуговиц! Какие могут быть пуговицы, когда я забыл у этого живодера своего Байрона! Теперь доктор каждый вечер будет ставить ему клистир, пока не замучит до смерти.

– Успокойся, я попытаюсь спасти собачку, – поляк хлопнул Оструга по плечу.

На губах старого мошенника заиграла улыбка. Он полез за пазуху и, хитро прищурясь, протянул Фаберовскому мятый конверт.

– Это просил передать вам Скуибби. Но он сказал, что в карманах Проджера ничего больше не было, и просит заплатить ему за работу.

Фаберовский вскрыл конверт и убедился, что это то самое письмо, которое он послал Проджеру.

– Пускай Скуибби сам придет ко мне. С ним я и потолкую.

– Он непременно зайдет, он очень хочет вас встретить, – угрожающе сказал Оструг, но быстро сменил тон и спросил: – А не желает ли пан Фаберовский приобрести изящный мраморный бюст античной работы из Британского музея? Всего за две гинеи.

Мошенник развязал большой мешок, стоявший у его ног.

– Античной работы, говоришь? – Поляк колупнул ногтем торчавшую из мешка гипсовую макушку. – Понимаю, что путь тебе в дом доктора Смита теперь заказан. Я куплю эту поделку. За твой визит и этого гипсового болвана я даю тебе полфунта. И мешочек пуговиц, чтобы ты не бедствовал.

– И не забудьте про Байрона, – напомнил Оструг.

Поставив бюст у себя в кабинете и выпроводив Оструга, Фаберовский направился прямо к доктору Смиту, преследуя своим визитом три цели. Во-первых, он хотел узнать о состоянии Проджера, но это было не самое главное. Ему нужно было устранить последствия той размолвки между Владимировым и миссис Смит, свидетелем которой он был в «Улье». Фаберовский прекрасно понимал, что отношения Артемия Ивановича и Эстер были препятствием к заключению брака и в глазах доктора Смита, и с точки зрения Пенелопы. Однако сейчас, поддерживая добрые отношения между Владимировым и Эстер, он приобретал в ее лице союзницу, что перевешивало весь тот вред, который проистекал от наличия в брачном деле Владимирова. Он хотел, устроив сегодняшней ночью их свидание, проникнуть под этим предлогом в дом доктора и лично убедиться в судьбе злосчастных документов, украденных из сейфа на Эбби-роуд.

– Боже, что с вами?! – всплеснула руками Эстер, увидев черную повязку на глазу Фаберовского.

– Я благодарю Бога, что у меня хватило твердости отправить вас в субботу домой, – ответил поляк.

– Вы лишились глаза?

– Нет, что вы, это пройдет. Уайтчепл – такое скверное место. Там легко можно лишиться не только глаза, но и жизни. И мистер Гурин пострадал. Кстати, я слышал, что мистеру Проджеру тоже вчера не повезло.

– Его так поколотили! – радостно сообщила Эстер, отгоняя настырного мопса, пытавшегося обслюнявить поляку ногу. – Гилбарту пришлось поместить его в больницу Св. Варфоломея.

– Где же доктор теперь?

– Поехал его проведать. А что, это мистер Гурин дрался с мистером Проджером?

Поляк совершенно не ожидал такого поворота в разговоре, но быстро нашелся.

– Если бы кто-нибудь сказал мистеру Гурину, что Проджер небезразличен вам, он непременно бы так и поступил.

– Надеюсь, он не очень серьезно ранен.

– Мистер Гурин сказал мне, что его гораздо сильнее ранила ваша холодность к нему в последнюю вашу встречу.

– Но поймите меня, мистер Фейберовский: как я еще могла вести себя с ним, когда он посмел спрашивать у меня, что такое было между ним и Пенелопой в Гайд-парке!

Фаберовский некоторое время молчал, собираясь с мыслями.

– Мистер Гурин слишком благороден и слишком любит вас, чтобы неподобающе повести себя с вашей падчерицей.

– Вы хотите сказать, что…

– Да, между ними не было абсолютно ничего предосудительного.

По появившейся на губах Эстер улыбке поляк понял, что достиг желаемой цели – с Артемия Ивановича была снята анафема. Если бы миссис Смит знала, чего это ему самому стоило!

– Так значит, это не Гурин избил мистера Проджера? – уже совсем весело спросила она. – А жаль.

– Разве мистер Проджер ничего не рассказывал о том, что с ним произошло?

– Нет, как раз когда два отвратительных субъекта принесли Проджера, к нам в дом явился какой-то сумасшедший, который хотел пришить мне крысиный хвост, а потом утащил у нас гипсовый бюст ценой одиннадцать шиллингов. Гилбарт теперь подозревает, что в бюсте был спрятан какой-нибудь клад, и хочет отправить Проджера, когда тот выздоровеет, на розыски. Говорят, таких бюстов всего шесть штук.

– Зато, как утверждает мистер Гурин, таких бюстов, как у вас, он не видел нигде больше во всем свете, – поляк галантно поцеловал ручку Эстер и отшвырнул ногой вцепившуюся в ботинок мопса. – А откуда у вас такое чудесное животное?

– Его оставил в обмен на бюст тот странный джентльмен.

– Хотите, я заберу его у вас?

– Нет, я хочу подарить эту милую собачку мистеру Гурину.

– Он будет очень рад! – злорадно улыбнулся Фаберовский.

– Вы не представляете, мистер Фейберовский, как я соскучилась по нему. Но Гилбарт последнее время ездит на прием больных в Лондонский госпиталь и на Сити-роуд только днем, а все вечера проводит дома.

«Эк ее разобрало, – подумал Фаберовский. – Было бы с чего!»

– Может быть, мне сказать Гилбарту, что сегодня ночью я останусь ночевать в клубе «Виктория»? – вслух спросила Эстер сама у себя. – Как вы думаете, мистер Фейберовский, Гурин будет у себя в гостинице этой ночью?

– Я понимаю, что среди англичан не принято называть вещи своими именами, но вы уж простите нас, диких славян. Гурин живет в «Александре», и если вы появитесь там, об этом будет знать весь Лондон, в том числе и доктор Смит. Но я могу этой ночью выманить вашего мужа из дома. Где живет самый дальний от Харли-стрит пациент доктора?

– Боже, какие возмутительные вещи вы говорите! А самый дальний пациент Гилбарта – мистер Гейтон, живет в Южном Хакни на Олд-Форд-роуд, 361, и страдает от сердечной недостаточности. Он очень мрачный и злобный тип.

– Прислуга остается на ночь дома или вы отпускаете ее?

– У нас приходящая прислуга.

– Тогда постарайтесь сегодня не заснуть. Как только вы услышите, что доктор Смит покинул дом, спуститесь вниз и отоприте дверь. И сразу же возвращайтесь к себе наверх.

– Ах, шалун! – Эстер игриво пригрозила поляку пальчиком. – Передайте мистеру Гурину, что я буду его ждать.

Еще раз приложившись к ручке миссис Смит и пнув на прощание оструговского мопса, Фаберовский поехал в гостиницу будить Артемия Ивановича.

* * *

– Ну-с, как поживает Проджер? – спросил Артемий Иванович, открывая дверь и одергивая на себе смирительную рубашку.

– Мыслю, он счастлив, что еще хоть как-то поживает, – Фаберовский отодвинул Владимирова с прохода и вошел в номер. – После того, как вчера вечером он был нещадно избит и обчищен неизвестными грабителями, его поживание невесело. Доктор Смит, к которому доставили Проджера, пристроил мистера детектива в больницу Св. Варфоломея.

– И как это вы все узнаете? – спросил Артемий Иванович, подходя к столу и закатывая невероятно длинные рукава своей ночной рубахи. Он ловко выудил из фарфоровой супницы двумя пальцами один из плававших там в мутном рассоле соленых огурцов.

– Об этом мне сообщила сегодня утром миссис Смит, – поляк заглянул в супницу, тоже достал огурец и с хрустом впился в него зубами. – Откуда это у пана? Посылка от Петра Ивановича?

– Ну что вы, – смутился Владимиров, склонив голову, и кисточка на ночном колпаке закачалась у него перед носом. – У них в Париже у самих такого баловства не сыщешь.

Он специально ездил за огурцами на Хаундсдитч по наводке социалиста Адлера.

– То значит, прямо с Петербургу, по телеграмме… С особного фонду для утешения расстроенных нервов наиважнейших сотрудников Департамента полиции за границей.

– А что еще сказала миссис Смит? – спросил Артемий Иванович.

– Просила передать пану ее пламенные поцелуи и обещала подарить ему при встрече очаровательную собачку в знак своей любви. А еще сказала, что со всех пациентов доктора дальше всего от Харли-стрит, в Южном Хакни, проживает некий мистер Гейтон, который страдает от сердечной недостаточности.

– Но причем тут мистер Гейтон?

– Представьте себе, что пан есть доктор Смит. Пан сидит вечером дома, когда вдруг из Хакни приезжает кэбмен и говорит, что его остановили на улице и попросили срочно привезти доктора Смита к мистеру Гейтону, у которого сердечный приступ. Что пан в этой ситуации делает?

Владимиров подозрительно посмотрел на ждущего ответа поляка. Ирония и издевки Фаберовского не нравились Артемию Ивановичу и он боялся сказать что-нибудь невпопад.

– Еду к своему пациенту, – сказал он нерешительно и выжидающе взглянул в лицо поляку. Тот одобрительно кивнул:

– Вот и доктор Смит, я уверен, сделает то же самое. Это значит, что с момента отъезда к пациенту его не будет дома не менее часа, так?

– Да, – Артемий Иванович понял, что ответ был удачен, и от сердца у него отлегло.

– Представьте теперь иную ситуацию. Скажем, пан заказывает кэб к полуночи на Олд Форд Роуд, 361. Сам в это же время берет там же, в поблизу дома мистера Гейтона другой кэб и просит кучера срочно привезти к мистеру Гейтону доктора Смита. После чего садится в уже ожидающий его первый кэб и следует за исполняющим его просьбу экипажем на Харли-стрит. Тут он выседает и отпускает свой кэб. Как только доктор Смит садится в приехавший за ним из Хакни экипаж и уезжает, появляюсь я и мы разом с паном идем в гости к миссис Смит, которая уже открыла нам дверь. Пан идет к Эстер, а я вскрываю кабинет доктора, забираю у него наши бумаги, если только они еще существуют, после чего мы едем ко мне на Эбби-роуд праздновать победу над еще одним врагом либо печалиться нашему поражению.

– Но я не хочу к миссис Смит, – возразил Артемий Иванович, разглядывая вялый огурец, прежде чем засунуть его в рот. – Я, как бы это сказать… я не в форме.

– Пан Артемий, Отечество ждет подвигов!

– Это мне напомнило мою волшебную сказку в стихах про чудесную помесь осла и верблюда. В ней царь, посылая Ивана-дурака на этом коньке-горбунке за царевной, говорит ему такие слова:

Ради царя и Отечества Прояви свое молодечество.

– Вы мне зубы не заговаривайте.

– А долго вы будете возиться в кабинете у доктора?

– Как минимум полчаса.

– Э, нет! – поперхнулся огурцом Артемий Иванович. – Что я там буду столько времени делать?

– Ну, поговорите с ней, опять же сказку расскажите.

– Ловко вы все это придумали! – воскликнул Артемий Иванович. – Пока вы в кабинете отдыхать будете, я трудись как проклятый!

И в волнении он запустил руку в супницу. Но огурцов там уже не было. Владимиров огляделся кругом, взглянул на поляка и заметил, как последний исчез у того во рту. Фаберовский подмигнул Артемию Ивановичу и сказал, тщательно жуя:

– Не страшитесь, пан, я дам настойку на корне мандрагоры.

* * *

Инспектор Салливан был человеком добрым и гостеприимным, что исключительно редко встречалось среди людей, служивших в Особом отделе. Быть может такая черта инспектора была связана с тем, что родиной его была Ирландия, а может быть сказалось долгое знакомство с развращающим и порождающим ленивое добродушие русским языком. Когда к Салливану для доклада приходил Тарас Курашкин, инспектор неизменно ставил на стол вазу с яблоками и улучшал свои знания этого божественного языка, стараясь добиться точности произношения таких трудных для нормального человека русских слов.

– От як, по-вашому, пан Салливан, буде на росийськой мови слово «апль»? – обыкновенно говорил Курашкин, берясь за яблоко и целиком засовывая его в рот.

– Эпплько… – неуверенно отвечал Салливан.

– Ни, пан, це невирно! Треба вымовляты: яблуко!

И инспектор послушно повторял за ним: «яблуко», «выноград», «пыво»…

На этот раз не было ни яблок, ни пива. Курашкин прибежал взволнованный и затараторил, подскакивая на месте от распиравшей его вести:

– Я ирландцив побачив! Тых самых! На Ламбеть-стрыт! Жывуть, ридни, в самый аккурат навпротыв депо.

– Когда они имели быть видены тобой? – встрепенулся Салливан, отрываясь от анархистской газетенки графини Гильом-Шак, каждый выпуск которой вынужден был штудировать по долгу службы.

– Сьогодни, – сообщил Курашкин.

– Означает, они живут на Lambeth Street? Ты уверен в этом? Может, это во всем не они?

– Як же не воны? – удивился Тарас. – Воны, воны, ей-ей воны! Перший довгий, старый и чорный. А инший младенький такый с чорными вусами.

– Ожидай, теперь я буду брать бумагу, – Салливан полез в стол и извлек обрывок бумаги и огрызок карандаша, которым он обычно ковырял в ухе перед сном. – Сейчас говори. Они живут на двоих?

– Як це на двоих? – опешил Курашкин.

Салливан решил, что он неправильно произнес то, что хотел, но этот вопрос волновал его менее всего, поэтому он продолжил, решив не углубляться в фонетические дебри:

– На Брейди-стрит у них случался какой-то высокий gentleman, и ты видел их с мистером Гуриным. Кто-то из них делал при тебе приход на Ламбет-стрит?

– Що? – не сразу понял Тарас. – Да ни, Гурин дуже представныцкий джентльмен, вин дивчин с собою до клуба не приводыв.

– Tsczho? – переспросил Салливан, на этот раз сам не уразумевший, что же имел в виду анархист. – Так он не приходил к ним?

– А як же, я не бачив.

– Ну хоть що-нибудь ты бачил, ослиная глава?

Выругавшись, Салливан почувствовал удовлетворение своим новым лингвистическим достижением и оттого стал немного добрее и даже оглянулся на буфет, где у него лежали традиционные для их встреч яблоки. Курашкин тоже взглянул на буфет и громко сглотнул слюну.

– Що-нибудь бачив, – сказал он и облизнулся. – Воны сидалы до кэбу и уихав.

– Куда они уезжали?

– Да хто ж их знае? Уихав и уихав.

Салливан больше не смотрел на буфет, да и Тарас понял, что яблок ему сегодня уже не видать. Инспектор встал и торжественно сказал, глядя прямо на вытянувшегося перед ним и поедающего его глазами Курашкина:

– Здесь этот, господин Kurashkin. С сегодняшнего дня мы будем устанавливать наблюдение по их дом. Ты должен показывать всем нашим наблюдателям эти irishmen, как ты есть уникальный, кто знает их в лице. Ты будешь также наблюдать их house. Ты должен сидеть время на скамеечке, противоположной дому, и точить ножи, так как ты есть точилер.

– Ежели що станется, то як буты с точилом? Два фунта камень коштуе! – жалобно спросил Тарас, глядя снизу вверх на Салливана.

– Если что-нибудь будет иметь место, королева будет купить для тебя новый станок, – успокоил его инспектор.

* * *

В двадцать минут первого с набором из семи отмычек под полою пальто, потайным фонарем, свертком с черной маской, длинноствольным армейским «веблеем» в кармане и своей неизменной тяжелой тростью в руке Фаберовский был уже на Харли-стрит. Он медленно шел по тротуару, изредка бросая взгляды на тусклый свет, падающий из круглого окошка над дверью доктора Смита. Ему пришлось раз десять пройти в ту и другую сторону мимо этой двери, а один раз даже свернуть на Куинн-Энн-стрит, чтобы разминуться с полицейским, прежде чем он увидел двухколесный хэнсомский кэб, остановившийся у докторского дома. Кэбмен спрыгнул со своего высокого сиденья и постучал в дверь. Ему открыл сам доктор Фаберовский видел, как кучер что-то долго объяснял ему, потом тот кивнул и исчез, чтобы появиться минут через пять со своим черным саквояжем и забраться внутрь экипажа. Кэб уехал. Буквально тут же у дверей доктора встал четырехколесный брум, из которого выбрался Артемий Иванович. Поляк подошел к нему и спросил:

– Пан Артемий пил корень мандрагоры?

– От вашей мандрагоры у меня только мандраж с поносом ращвился, – ответил, все еще временами пришепетывая, Владимиров.

– А маску, как я просил, пан сделал?

– Да. Иш темно-вишневого бархата. Ошень крашивая. Только мне щет за ишпорченную портьеру вручили.

Они подошли к двери докторского дома и услышали, как щелкнул замок.

– Это Эстер, – сказал Фаберовский. – Подождем еще минуту и пойдем.

Выждав положенное время, они тихо проникли в дом и поднялись по лестнице наверх. В доме стояла гробовая тишина. Фаберовский натянул на лицо маску и достал потайной фонарь.

– Ну все, идите, – шепнул он Владимирову.

– Боюсь, што у вас будет шовшем мало времени, – сообщил в ответ Артемий Иванович. – Ваш корень мандрагоры не помог.

– Ничего, ничего, постарайтесь.

Поляк оставил Владимирова в темноте и быстрым шагом прошел в гостиную. Здесь он зажег потайной фонарь и, когда огонь разгорелся, а запах раскалившегося металла и масла распространился по гостиной, повернул на фонаре заслонку, закрывавшую линзу, таким образом, что теперь она служила уже отражателем. При свете фонаря поляк подобрал отмычку и вскоре дверь в кабинет доктора Смита распахнулась. Но тут он услышал со стороны лестницы чьи-то крадущиеся шаги. Фаберовский достал из кармана «веблей» и, направив ствол на идущего, посветил фонарем в лицо.

– Я один в темноте боюсь, – сказал Артемий Иванович, прикрывая глаза рукой от яркого света.

– Ну же, пан, вспомните о Государе и Отечестве!

Ответом поляку был тяжкий вздох.

– Шлышите, она шпит, – вдруг схватил его Владимиров, прислушиваясь к доносившемуся откуда-то храпу. – Мошет, не будем ее будить?

– Странно, что она спит на полу. – Поляк посветил в угол. – Это чертов мопс спит в кресле у той статуи. Все, пана Артемия давно уже ждут!

У Фаберовского не было больше времени отвлекаться на коллегу. Он вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь, чтобы со стороны спален не был виден свет фонаря. Первым делом он взялся за потайной механизм, открывавший доступ к святая святых докторского кабинета: потайному шкафчику, скрытому за панелью из резного ореха. Именно здесь, по уверению Оструга, тот видел папку, за которой поляк пришел. В надежде на его незаметность, шкафчик не был снабжен не только стальной несгораемой дверцей, но даже дополнительным замком. Фаберовский достал из шкафчика чековую книжку и пустую кожаную папку для документов.

– Вот она, – прошептал про себя поляк. – Раз моих бумаг тут нет, то значит их более вовсе не существует в природе.

Вернув чековую книжку с папкой на место и закрыв потайной шкаф, он очень ловко, один за другим, вскрыл ящики стола, бюро и секретера, просмотрел их содержимое и задвинул их обратно. На исходе получаса Фаберовский покинул кабинет и отмычкой запер дверь за собой. Луч фонаря сразу наткнулся на фигуру Артемия Ивановича, стоявшего посреди гостиной и ковырявшего в носу.

– Ну как? – спросил Фаберовский.

– Бошестфенно, – ответил тот. – Но давайте пошкорее отшуда убираться. Я надену маску.

– Идемте, – поляк закрыл заслонку.

Если бы он знал, к чему это приведет, он никогда не сделал бы это. Мгновенно потерявшего в темноте ориентацию Владимирова повело в сторону, раздался собачий визг и рев укушенного Артемия Ивановича, который тут же налетел на статую, мирно стоявшую на своем постаменте в углу гостиной. Статуя с грохотом упала на пол. В темноте Артемий Иванович пытался поймать лаявшего мопса или хотя бы раздавить его, но от этого Байрон еще пуще заливался лаем. Поляк схватил Владимирова за рукав и потащил на лестницу, но было уже поздно: со стороны спален раздался шум шаркающих шагов – кто-то шел в ночных туфлях, – и им пришлось ретироваться обратно в гостиную.

Фаберовский взвел курок револьвера и они оба забились в угол за ту самую упавшую статую, которая послужила причиной переполоха. Тут Артемий Иванович совершил, наконец, свою вендетту: он сел на мопса и тот навечно прекратил свой лай.

Человек, заставивший их укрыться в гостиной, шел с огарком свечи на подсвечнике, прикрытом сверху стеклом. Он прошел почти до самых дверей кабинета, затем шаги стихли – он остановился, прислушиваясь. Левой рукой поляк попытался перехватить руку Артемия Ивановича, который тоже полез за револьвером. Судя по тому, что обладатель свечки не уходил, он решил не ложиться спать, пока не выяснит источник странного шума. Оставалось одно: напугать его чем-то и бежать к двери из гостиной на лестницу, путь к которой пока был свободен.

– Кто здесь? – настороженно спросил голос Пенелопы.

Фаберовский встал во весь рост и направил луч света из открытого фонаря прямо в лицо девушке. Она завизжала, с испуга выронив огарок, который тут же погас, а поляк с Владимировым со всех ног бросились вниз по лестнице, безбожно грохоча, и выскочили на улицу. Фаберовский мгновенно спрятал маску в карман. Снаружи он увидел, как в окнах квартиры доктора Смита загорелся свет и замелькали тени суетившихся женщин. Пробежав полквартала, они замедлили шаг, Фаберовский оглянулся на Артемия Ивановича и увидел, что в надетой на его голову маске отсутствовали дырки для глаз.

– Почему пан не прорезал в маске глаза? – спросил поляк.

– Мне по горло хватило и щета жа портьеру, – стягивая маску, сказал Владимиров.

И они уже спокойно пошли домой к Фаберовскому на Эбби-роуд. Когда они проходили мимо баптистской церкви, то заметили три мрачные фигуры, околачивавшиеся у калитки их дома. Угрюмые рожи и засунутые в карманы курток сжатые кулаки не предвещали тому, кого они поджидали, ничего хорошего.

– Кто это? – испугался Артемий Иванович.

– Мне кажется, что это Скуибби со своими приятелями, – устало ответил Фаберовский, вглядываясь в темноту и с тревогой думая о Рози.

– А мы им расфе не все жаплатили? – спросил Артемий Иванович.

– Сейчас заплатим, – Фаберовский сжал в руке рукоять «веблея» и двинулся вперед, а Владимиров столь же решительно остался стоять.

– Что тебе здесь надо? – спросил Фаберовский у Скуибби.

Вор сплюнул сквозь выбитый зуб и сказал, всем своим видом стараясь выразить свое моральное превосходство над фраерами, что было для него довольно трудно под дулом револьвера. Его приятели тоже чувствовали в этой ситуации не столь уверенно, как об этом можно было подумать, если посмотреть со стороны.

– Мы знаем, что ты – Потрошитель! – сказал Скуибби, оглядываясь за поддержкой на верзил, которых он специально отобрал среди ист-эндских богатырей, причем самый высокий из них едва доставал макушкой до подбородка Фаберовского. – Мы понимаем, что у женщин можно воровать часы и кошельки, их можно насиловать, чтобы получить удовольствие, но убивать женщин неизвестно зачем и красть из их тел внутренности – это не по-человечески!

– Боже, какие речи! – сказал поляк, который так вымотался за эту ночь, что не способен был даже испугаться. – Можно подумать, что вы на сцене Ковент-гардена.

– Штепан, – заныл Артемий Иванович. – Я хочу шпать. Убей их и пойдем.

– Пиф-паф, – сказал поляк и полез в карман за ключом. – Ну-ка, пошли вон отсюда! И чтоб я вас тут больше не видел!

– Разве мы не будем его убивать? – с надеждой осведомился один из громил у Скуибби.

– Куда ты со своим кастетом против револьвера попрешь!

Бродяги поворчали и убрались прочь, словно три побитых собаки. На крыльцо выскочила испуганная Розмари.

– Они ломились в дверь, мистер Фейберовски. Кричали, что хотят убить вас.

– Наш не так-то прошто убить, – хмыкнул Артемий Иванович. – Пушть только шунутся еще раж!

– Я очень боялась, что они разобьют стекла и ворвутся в дом, – продолжала лепетать Рози, пока они шли по коридору к гостиной. – Но я все равно приготовила вам обед. Вы будете есть?

– Теперь только бутылка коньяка вернет меня к жизни, – проговорил, падая в кресло, поляк.

Глава 70

17 октября, в среду

Убедившись в том, что никаких надежд на возвращение обратно бумаг доктора Смита лелеять не стоит, отоспавшийся после ночных похождений Фаберовский попросил Розмари запудрить ему синяк под глазом и поехал в церковь Марилебон за сертификатом о его переходе в англиканство. С этим сертификатом он посетил клерка из ведомства епископа Кентерберийского и забрал у него свою брачную лицензию.

В их положении он уже не мог принимать во внимание такие мелочи, как темная история с совместным c Артемием Ивановичем купанием в Серпентайне. Теперь поляку оставалось только одно – убедить Пенелопу Смит в своих чувствах к ней, да так, чтобы скорейшим образом привести отношения к свадьбе.

Вместо слуги дверь в доме на Харли-стрит поляку открыла сама миссис Смит. Гнев, отразившийся у нее на лице, был неподдельным и поляк даже отступил от нее на шаг.

– Как вы посмели, мистер Фейберовский, после того, что произошло вчера, явиться в мой дом?

– Позвольте объяснить…

– Я не хочу слушать никаких объяснений!

Тон Эстер был непререкаем и привел Фаберовского в ужас. Он пытался понять, что же произошло, но не находил внятного ответа. Либо его узнала Пенелопа и рассказала обо всем мачехе, либо доктор убедил жену и полицию в своих подозрениях, а это означало отказ в руке Пенелопы и виселицу как для самого поляка, так и для всех, кто был повязан в этом деле.

– Позвольте хотя бы войти, – сказал он. – Я не понимаю, в чем дело…

Эстер посторонилась и впустила поляка внутрь.

– Я вынужден попросить объяснений, – он снял цилиндр и перчатки. – Чем вызван ваш гнев?

– Вы еще спрашиваете, чем вызван мой гнев?! Вы просто использовали мои чувства к мистеру Гурину, чтобы тайком пробраться в кабинет моего мужа! По крайней мере это подло!

– Но помилуйте, я не был вчера в кабинете у вашего мужа, – возразил Фаберовский, испытав облегчение от того, что миссис Смит хотя бы не считала его Потрошителем. Даже если Пенелопа действительно узнала его, в гостиной было достаточно темно, а при свете фонаря, направленного в лицо, невозможно что-либо хорошо рассмотреть.

– Не станете же вы утверждать, мистер Фейберовский, что мистер Гурин не был у меня, потому что он полез в кабинет доктора Смита! – сказала Эстер.

– Как?! – от неожиданности поляк даже выронил цилиндр. – Не был у вас?!

– Я доверилась вам, полагая, что вы джентльмен, я ждала его до самого переполоха. Я и потом ждала его, пока не вернулся доктор Смит и пока не оказалось, что кто-то рылся у него в кабинете.

Поляк начал догадываться, что произошло в действительности. Но сейчас для Фаберовского в свете его сватовства к Пенелопе важнее всего было доказать собственную невинность.

– Клянусь мощами Святого Климента и всех его дочерей, я привез мистера Гурина к вашему дому и своими глазами видел, как он входил внутрь!

– Я не могу вам поверить, – уже мягче сказала Эстер, уверенность которой поколебало неподдельное изумление Фаберовского, равно как и его цилиндр, валяющийся на полу. – Мистер Гурин так простодушен. Он, в отличие от вас, человек честный и прямой.

«Конечно, пан Артемий чист как божья слеза, – подумал поляк. – Ну, честный и прямой человек, дай мне только добраться до тебя, не померев со злости!»

– Так вы что, ничего не знаете о том, что произошло сегодня ночью? – спросила Эстер, глядя ему в глаза.

– А что произошло с мистером Гуриным?

– Как раз когда я ждала у себя Гурина, кто-то проник в кабинет мужа, уронил статую в гостиной и убил собаку, а затем до смерти напугал Пенелопу.

– Бедняжка Пенелопа! Такое потрясение! Надеюсь, с ней ничего не произошло?

– С ней-то ничего не произошло. А я приняла вернувшегося мужа за Гурина и бросилась ему на шею. Можете себе представить, что за этим последовало, особенно если учесть, что мистер Гейтон, которого Гилбарт разбудил посреди ночи, натравил на него ирландского волкодава и навсегда отказался от его услуг!

– Боже, как все это неприятно. Я обещаю вам, что непременно все выясню. Мне хотелось бы покатать вас и Пенелопу в своем экипаже, но я не знаю, удобно ли это…

– Это было бы неплохо, – пробормотала миссис Смит. – Заодно расскажете мне, что вам удалось выяснить.

– Вас устроит в пятницу вечером?

– Нет, вечер у нас занят.

– Тогда в полдень?

– Ждите у клуба «Виктория».

– Тогда прошу вас, передайте мисс Смит от меня эти цветы.

Фаберовский протянул Эстер корзинку с цветами, положил в нее свою визитную карточку и, подняв с пола свой цилиндр и раскланявшись, поехал к Артемию Ивановичу.

Эстер поднялась с корзинкой наверх и постучалась в спальню к Пенелопе. Девушка сидела на кровати и читала роман.

– Только что приходил мистер Фейберовски. Если меня не обманывает чутье, он имеет самые серьезные намерения.

– Разве, имея серьезные намерения, обязательно врываться в чужие дома и шарить по чужим кабинетам? – спросила Пенелопа, не отрываясь от книги.

– Но, Пенни, теперь я уверена, что мистер Фейберовскй не имеет отношения ко вчерашнему происшествию.

«Я узнала вчера и Стивена, и твоего Гурина, – подумала про себя Пенелопа. – Но если ты хочешь скрывать то, что они были здесь, это твое дело».

Девушка отложила книгу на подушку и спросила, краснея:

– Какое же намерение имел мистер Фейберовский, даря мне эти цветы? Не хочешь ли ты сказать, что он пришел сделать мне предложение?

– Надеюсь, что я не ошиблась.

– Мне страшно. Скажи, Эсси, а как ты вела себя, когда мой отец делал тебе предложение?

– Ты же знаешь, что это был брак по расчету. Для меня это был способ приобрести положение в обществе.

– И ты совсем не волновалась?

– Я достаточно переволновалась до этого. Конечно, ты можешь выбрать Гримбла. В отличие от Фейберовски он настоящий англичанин, а не какой-то католик-инородец с сомнительной репутацией. И все же с высоты своего опыта хочу сказать, что тебе не стоит упускать такую возможность. Фейберовски пригласил нас в пятницу покататься в экипаже. Но не бросайся ему сразу на шею. Ты должна дать ему почувствовать, что ты – вовсе не залежавшийся товар, который как можно скорее надлежит сбыть с рук.

– Я и не собираюсь бросаться ему на шею.

– Только не напугай его своей холодностью. Другой человек, который согласится взять тебя замуж, зная твоего отца и то, как ты скомпрометировала себя в Гайд-парке, может очень не скоро появиться. Если не считать доктора Гримбла.

Пенелопа решила сделать вид, что не услышала шпильку о Гайд-парке.

– Гримбл постоянно делает мне предложения. Я хорошо научилась отвергать его ежедневные притязания. Но Стивен – совсем иное дело. Я не представляю, как себя с ним вести.

– Во-первых, когда он заговорит с тобой, покрасней.

– А если я не могу?

– Ну, тогда подумай о чем-нибудь, что тебя заставит покраснеть. Например о том, что сказал полковник Каннингем в клубе, когда твоя шпага застряла в ножнах и ты не могла вынуть ее.

– У меня не получится, – жалобно проговорила Пенелопа, но Эстер перебила:

– Получится, получится! Вспомни о своем купании в Серпентайне. Ну, вот видишь!

Глава 71

19 октября, в пятницу

В газетах как всегда не было ничего утешительного. Опять начались находки человеческих конечностей. Вчера рабочие нашли на месте Скотланд-Ярда человеческую ногу и весь вечер констебли с двумя инспекторами и одной из собак мистера Брафа перелопачивали землю, но так больше ничего и не нашли. Эти находки, отвлекавшие от Потрошителя внимание, очень не нравились Фаберовскому и он решил, что отныне заведет особый конверт, в который будет складывать заметки на эту тему. Но одно сообщение особенно взволновало его – о странной посылке, полученной мистером Ласком, как предполагали, от самого убийцы.

Последние несколько недель мистер Ласк покидал «Корону» только на ночь, особенно с тех пор, как его по трактирам стала разыскивать какая-то грубая и неприятная личность. Такому поведению Ласка было несколько причин и первой была необходимость под благовидным и одобряемым местным обществом предлогом убежать от собственного семейства, где семеро детей, свалившиеся на его плечи после смерти жены, наводили на него черную меланхолию и пробуждали мысли, недостойные истинного христианина и светлых идей масонского братства, в Дорической ложе которого он имел честь состоять. Поэтому мистер Ласк с удовольствием участвовал в заседаниях Уайтчеплского комитета бдительности и дежурил в трактире, чтобы собирать информацию от местных жителей. Появление в Уайтчепле Джека Потрошителя было для него спасением, а охота на него и написание писем в разные высокие инстанции становилось смыслом жизни, вытесняя даже его профессиональные интересы в сфере реконструкции мюзик-холлов.

Второй причиной был страх. Мистер Ласк до смерти боялся неизвестного убийцу и полагал, что только здесь, в «Короне», среди людей, он находится в относительной безопасности. Однако когда к нему долго никто не подходил, чтобы рассказать о соседе, поздно вернувшемся домой, или приятеле, странно посматривающем при встрече на проходящих мимо женщин, страх обуревал его и он был рад любому, кто готов был поговорить с ним.

– Вы знаете, что три дня назад, во вторник, мне по почте доставили посылку: почку в картонной коробке? – сказал Ласк, узнав человека, который посоветовал нанять частных сыщиков.

Появление Фаберовского в «Короне», пусть даже с перевязанным глазом, стало для него настоящим праздником.

– Я только что прочитал об этом в газете. Что это была за коробка?

– Обыкновенная такая трехдюймовая квадратная картонная коробка, завернутая в коричневую бумагу. Штемпель трудно разобрать, но похоже на «Лондон Восточный». А в коробке находилась почка.

Лицо Ласка скривилось от отвращения при воспоминании о том мгновении, когда он развернул бумагу и обнаружил в коробке такую гадость.

– Я решил, что это мистификация и почка, скорее всего, собачья, тем более что к посылке прилагалось какое-то дурацкое безграмотное письмо. Эти каракули едва можно разобрать.

– И он действительно решил, что его кто-то разыгрывает! – с иронией сказал казначей Комитета бдительности мистер Ааронс, сидевший тут же. – Хотя сперва голосил, словно шофар в дни покаяния перед Йом-Киппуром [17]. Можно подумать, что он совсем забыл, как недавно какой-то бородач разыскивал его по трактирам, а затем торчал напротив его дома, так что пришлось для охраны обратиться в полицию.

– Разве такую харю позабудешь! – воскликнул Ласк.

– Вы представляете: я едва убедил его передать почку для медицинского осмотра! – всплеснул руками Ааронс.

– И что же показал осмотр? – спросил Фаберовский, на месте которого и более глупый человек сумел бы сопоставить исчезновение почки из тела убитой на Майтр-сквер с получением почки мистером Ласком.

– Доктора Уайлз объявил ее человеческой и сохраненной в винном спирте, – сообщил казначей, – а потом отнес куратору Музея патологии. Когда ассистент вернул орган нам, то сказал, что это была часть левой почки женщины, привыкшей к пьянству.

– С его слов газеты написали, будто бы куратор Патологического музея сказал, что это была «проджиненная» почка сорокапятилетней женщины, – сообщил Ласк. – С хроническим нефритом. А изъята она из тела в предыдущие три недели.

– Сам же куратор утверждает, – Ааронс поднял вверх скрюченный палец, испачканный штемпельной краской, – что он говорил только о том, что эта почка человеческая и сохранена в винном спирте; все остальное добавлено другими.

– Нашей прессе совершенно нельзя верить, – скорбно посетовал Ласк. – Патологоанатом Сити вынужден был особо указать газетам, что возраст и пол владельца почки не может быть определен в отсутствии остального тела, и что джин не оставляет следов в тканях. Он говорит, что почка, которая осталась в теле Эддоуз, совершенно здорова, а то, что посланную мне почку хранили в винном спирте, указывает на ее происхождение из больницы либо анатомического театра. Он считает это шуткой студентов.

– Не хотел бы я оказаться на месте детективов из Сити, которым приходиться разбираться в этом деле, когда даже врачи не могут прийти к единодушному мнению, – сказал Фаберовский. – Кстати, вы показывали почку полиции?

– А то нет! – воскликнул Ааронс. – Майор Смит специально ездил в Лондонский госпиталь показывать эту злосчастную почку старшему хирургу, и тот высказал мнение, что почка не была насыщена жидкостью, как должно было бы быть, если она находилась в теле, переданном в больницу для вскрытия. В Лондонском госпитале считают, что почка имела симптомы хронического нефрита и что длина почечной артерии такова, как и должно было ожидать из длины почечной артерии, оставшейся в теле Эддоуз.

– Значит, все-таки тот, кто отправил вам почку, и есть настоящий убийца, коли она была изъята из тела жертвы с Майтр-сквер? – спросил Фаберовский и увидел, как посерело от страха лицо Ласка. – А что говорят в Скотланд-Ярде?

– Они отослали нас к детективам на Леман-стрит, – сказал Ааронс. – Сержант Тик записал заявление мистера Ласка оставил у себя и коробку, и ее содержание для дальнейших исследований. Вот и все.

Ласк облизнул пересохшие губы.

– Еще до получения этой посылки мне пришла открытка, в которой было написано: «Говорят Босс, ты редко кажешься испуганным». Он, видите ли, решил меня испугать! Послать коробку с «игрушками»! И еще угрожает! «Надеюсь увидеть тебя, когда я не так сильно буду спешить». Послушайте, мистер, ваши сыщики не смогли найти Потрошителя. Но, может быть, они возьмутся охранять меня и мою семью?

– Нет, мистер Ласк, я разочаровался в них, – ответил Фаберовский. – Если вы посмотрите в окно, то увидите одного из них, мистера Батчелора, на козлах моего экипажа. Там ему самое место. Полагаю, что каждый из нас сам должен защищать себя и свою семью.

Все, что было можно выяснить у Ласка, поляк уже выяснил, и хотя настроение у него было препоганейшее, следовало ехать Харли-стрит, чтобы везти Пенелопу и Эстер на обещанную прогулку. Сославшись на неотложные дела, он распрощался с Ласком и мистером Ааронсом, и велел Батчелору доставить его к клубу «Виктория». Ему не пришлось долго ждать Эстер с Пенелопой: они подошли к клубу ровно в полдень. Поляк открыл дверцу и спрыгнул на землю.

– Спасибо за цветы, мистер Фейберовский, – сказала Пенелопа. – И за ваше предложение покатать нас.

Эстер внимательно посмотрела на падчерицу, чтобы проверить, как та усвоила ее уроки, но легкий румянец на щеках девушки не позволял сделать каких-либо определенных выводов. Пенелопа невозмутимо забралась в экипаж, опираясь на услужливо поданную руку Фаберовского, и Эстер не оставалось ничего иного, как последовать за ней следом.

– Куда мы поедем? – спросил поляк у женщин, когда они разместились на сидениях.

– Нам все равно, – ответила Пенелопа.

– Помните, я рассказывал вам о спиритическом сеансе, на котором королевский спирит указал нам на дом, где живет якобы Уайтчеплский убийца? Я могу показать этот дом.

– Конечно, хотим! – захлопала в ладоши Эстер. – Это далеко?

– Совсем рядом, на Брук-стрит.

– Тогда едем.

Поляк велел Батчелору отвезти их сперва на Брук-стрит.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, – сказал он, когда экипаж тронулся. Он не знал пока, о чем говорить с дамами.

– Как было бы прекрасно, если бы вы помирились с моим отцом, – мечтательно сказала Пенелопа. – Я готова сделать все, что в моих силах, ради этого.

– Это действительно было бы замечательно, – согласился Фаберовский, ничуть не кривя душой – разве, черт побери, ради этой цели не затеивалась им вся эта женитьба?

– А летом можно было поехать куда-нибудь на курорт, например в Бат на воды. Я так люблю купаться…

– Если в Бат, то я обязан взять с собой моего друга, инспектора Пинхорна, – помрачнев, сообщил Фаберовский. – Он язвенник, он не пьет, и к тому же женоненавистник. Милейшей души человек.

Пенелопа с Эстер поняли смену настроения поляка и в экипаже наступило молчание. Доехав до Гровенор-сквер, Батчелор свернул налево на Брук-стрит, и тут Фаберовский вдруг резко вскочил и застучал кулаком в стенку экипажа, приказывая ему остановиться. Обе дамы с недоумением взирали на своего спутника, на этот раз уже не находя объяснения его поведению. А поляк замер, вперив взгляд куда-то на улице. Эстер тоже взглянула туда и в волнении схватила руку своей падчерицы: в подъезд "Кларидж отеля" входил Артемий Иванович под руку с Ольгой Новиковой. Он что-то весело говорил ей на ухо. Но совсем не это взволновало Фаберовского: рядом с Новиковой шел Ландезен, агент Рачковского в Цюрихе и Париже.

В этом не могло быть никакого сомнения.

– Какой гад! Огурцы он соленые нашел, видите ли, в Лондоне! А я-то, как фраер, поверил! Вот кто ему огурцы возит! – пробормотал поляк, и Эстер, не услышав, но чутьем поняв, что он говорит, поддержала его:

– Вы правы, так гадко обмануть меня!

Теперь она окончательно уверовала в правдивость поляка и в вину Гурина.

– Вы обещали мне все разузнать.

– Я сделаю это к завтрашнему дню, – пообещал поляк.

– А как я обо всем узнаю?

– Если вы не сочтете меня слишком назойливым, я хотел бы пригласить вас завтра на прогулку в Зоосад. Там я все и расскажу.

Дамы переглянулись и согласились. Встреча была назначена на десять утра прямо в Зоосаду у входа в Львиный дом. Сам поляк терпеть не мог зоопарк, но у публики он пользовался большой популярностью и Фаберовский решил, что это будет подходящим местом для всяческих объяснений и его маленькой мести Владимирову.

К тому же рев зверей сможет заглушить крики Артемия Ивановича – на случай, если тот даст Эстер неподходящие показания.

* * *

А Артемий Иванович и не подозревал, что его кто-то видел. Он спокойно проследовал наверх, в номер Новиковой, где она предложила обоим по чашечке кофе. Хотя ему хотелось пойти и спустить ее в унитаз, он напустил на себя роль галантного кавалера и пытался сглаживать впечатление от застывшего у него на лице выражения гадливости обаятельным обхождением.

Помня прошлый конфуз, Артемий Иванович не решился прибегнуть к высоким материям античной мифологии, известной ему только из тех скудных фраз, что доносились до него из гимназических кабинетов в широкий коридор петергофской прогимназии во время хождения там дозором. Его комплименты были теперь просты и понятны:

– Я, быть может, и косноязычен, Ольга Алекшеевна, но жато предан без лести. Говорю, как оно ешть, а уж гигиена вы или фурия – вам шамой лучше видать!

Приезд Ландезена Владимирова не обрадовал – он не любил этого хлыща и прощелыгу, но вбитое с детства понятие о субординации примирило его с таким неожиданным поворотом дел. Если Петр Иванович Рачковский посчитал необходимым прислать в Лондон Ландезена – значит так нужно. Переговорив с хозяйкой номера, Ландезен попросил у нее разрешения занять на несколько минут одну из комнат, чтобы наедине побеседовать с господином Гуриным, и, получив любезное разрешение, увлек Артемия Ивановича за собой.

– Я вам скажу, мосье Гурин, что вы великий человек. Мне удивительно смотреть на вас, с каким размахом вы тут действуете! Словно Самсон ослиной челюстью!

– Львиной! – поправил Артемий Иванович.

– Я гляжу на вас только по газетам, так как мосье Рачковский мне ничего не изволит говорить. Но то, что вы сумели произвести насчет газетной шумихи, так это гениально!

В другое время комплимент Ландезена бальзамом пролился бы на душу Артемия Ивановича, но не сейчас. Разумом Владимиров понимал, что где-то в Париже, всего в дне езды от Лондона, действительно существует Петр Иванович Рачковский, но в глубине душе уже вовсе не был в том уверен.

– Работаем не покладая рук, – настороженно ответил Артемий Иванович, для которого единственным доказательством существования Рачковского являлись деньги, которые он до последнего времени более-менее исправно получал в банке и поступление которых могло прекратиться по одному только доносу сидевшего перед ним человека.

– И мосье Продеус с вами тоже не покладает рук?

– Продеус?! – крик, исторгнутый Артемием Ивановичем, заставил Ландезена присесть от испуга.

– Ваш Продеус шмерти моей желает… Избавьте меня от него!

– Мосье знает, где он?

– На Бетти-штрит, 22. Неподалеку от клуба на Бернер-штрит в Уайтчепле.

– Петр Иванович мне забрать его предписал. Продеуса примерно накажут за такое самовольство. Но не будем, мосье, о грустном, будем, мосье, о веселом. Все газеты на континенте только и пишут, что о Жане Распарывателе желудков!

– Так уж и пишут! – с пробуждающимся страхом проговорил Артемий Иванович.

В лести Ландезена он почувствовал скрытый подвох. Он знал, что в последнем письме написал что-то лишнее, но совершенно ничего не мог вспомнить. А Ландезен между тем продолжал, манерно жестикулируя ручкой:

– Скажите, мосье, вот тут вы писали Рачковскому, что послали кому-то письмо. Кому именно и какое письмо мосье Гурин изволили послать?

– В газеты, для учинения всеобщей паники, – настороженно ответил Владимиров.

– О, мосье Гурин, вы не поверите мне на это, но я скажу вам как перед смертью: мне всегда виделось, что Петр Иванович так мало ценит ваши способности и такие усилия, с которыми вы тут предпринимаете. Хотя бы та история с разгромом типографии в Женеве и наградой государя!

Ландезен благоговейно воздел очи небу.

Артемий Иванович сразу же спрятал руку с изуродованным перстнем за спину. Но Ландезен подобострастно заметил:

– Я уже наблюл, что прославленный перстень мосье Гурина лишился камня, а губа его разбита, как мое сердце от восторга!

– Хорошо, что я вообще жижни не лишился! – мрачно заявил Артемий Иванович. – Вы там в Париже и представить себе не можете-с, в каких ушловиях я существую и работаю ждесь! Многократные покушения, обливание пивом, вываливание в селедках, топление в пруду, наконец враждебная рука доктора направила на меня шашку! Шначала шашни, потом шашки. Вместо помощи от соотечественников меня отшылают в клозет. Все это требует совершенно неимоверных расходов. Подчиненные на редкость тупы и враждебны, не знают языка, штирают кальсоны и разбрасывают тюки с кровавой одеждой. Одного из них мне штоило невероятных трудов вырвать из рук полиции, что обошлось в триста фунтов! А доктор уштроил на меня покушение и револьверные пули, пущенные предательской рукой наемного убийцы, раздробили виноградную лозу в моей трепетной руке, которую я подносил к алчущему рту.

– Постойте, постойте! – Ландезен вытащил знакомое Артемию Ивановичу письмо и заглянул в него. – Вот тут мосье Гурин излагает о каком-то докторе Смит и его жене в трактире, где своими плясками ему препятствовали размышлять непотребные женщины. И это и есть тот доктор, о котором мосье Гурин только что сказал?

– На дочке доктора Шмита хочет шрочно жениться поляк, – пояснил Артемий Иванович. – А жену доктора Шмита я ишпольжую для личных целей…

Владимиров с шумом выпустил воздух и ожесточенно зачесал в затылке, надеясь тем самым стимулировать деятельность того, что помещалось у него под черепной коробкой. И это ему удалось. Просветлев лицом, он добавил:

– Она прекрашный агент. Виртуожно владеет шашкой.

Ландезен недоуменно кашлянул.

– Да, иногда жижнь вынуждает нас прибегать к самозащите, – сказал Артемий Иванович. – И тогда приходиться применять вше, што окажется в тот момент в руке.

– Например, шашки. – Ландезен саркастически закивал головой. – А чем гениальнейший мосье Гурин предохранялся от поляка, когда его избивали на улицах Восточного Лондона и пускали в лицо струю мочи?

– Какой мочи?! – испугался Артемий Иванович, но быстро понял, в чем дело. – Я приверженец новой школы в агентурной работе и всегда ошень ясен в швоих донесениях! У меня не было о моче ни шлова в моем донесении!

– Верно, – Ландезен для пущей точности заглянул в письмо.

– Это была штруя из шифона!

– Представляю, что тут у вас творится! – покачал головой Ландезен.

– Откуда вы можете предштавить! – воскликнул Артемий Иванович. – Да мы тут в крови по уши! Чешно говоря, я и шам не могу ничего себе предштавить, что тут у нас творится.

– Да-да, великолепный мосье Гурин. Объясните мне о том, кто такой прилипший к вам Курашкин?

– Вы когда-нибудь были во Пшкове? Бывало, идешь по улице, и вдруг чувствуешь – пахнет. А это к твоему шапогу што-то нехорошее прилипло. И неудобно перед людьми, да што делать – ражве ты в том виноват? Вот так и Курашкин.

– Так вы знаете Курашкина еще со Пскова? – непонимающе спросил Ландезен.

– Я вовше не жнаю никакого Курашкина! – взревел Артемий Иванович, которого бесило, что он должен давать отчет этому пинскому жиду, чей папа Мойша наверняка был каким-нибудь бандером. – И што вы со всякими дурацкими вопросами ко мне, в шамом деле, лежете!

– Только не возбуждайтесь раньше времени, мосье Гурин, это плохо повлияет на ваши успехи у женщин! Я не буду говорить к вам с глупыми вопросами, я задам вам один маленький умненький вопросик: какие гадости говорил про жену нашего общего начальника ваш поляк?

– Вот я ужо напишу Пёрду Иванычу, – Артемий Иванович погрозил Ландезену пальцем, – о чем вы на шамом деле меня выспрашивали.

Еврей мгновенно перешел на серьезный тон и сказал, схватив палец Владимирова:

– Если говорить о деле, то Петр Иванович предписал мне представить мосье Гурину следующее: новое убийство необходимо совершать не на улице, а в доме.

Снимите через подставное лицо конспиративную квартиру где-нибудь поблизости от мест собраний русских нигилистов, повесьте там кого-нибудь, а затем пошлите письмо в Особый отдел: заберите, мол, своего осведомителя. Это требование Монро.

35.

ТЕЛЕГРАММА ЛАНДЕЗЕНА – ЛЕГРАНУ

Le 19 octobre 1888

Il nous est nécessaire d'urgence de se rencontrer aujourd'hui à 7 heures p.m. dans la Oldgate à l'arrêt du tramway à Poplar.

Landezen [18]

Глава 72

Малое количество времени, отведенного Рачковским для поездки в Лондон, и совершенная невозможность понять что-либо из объяснений Владимирова, вынудили Ландезена послать эту телеграмму своему старому приятелю по Парижской земледельческой школе. Легран, как всегда, опоздал. Он прибежал на кольцо конки в Олдгейт минут через пятнадцать после назначенного времени и сказал Ландезену, прихорашиваясь перед маленьким карманным зеркалом:

– Ну и странное ты место для встречи выбрал, Артишок! Почему не за бутылкой вина, в каком-нибудь ресторане, в обществе красивых женщин?

Прозвище «Артишок» было дано Ландезену еще во времена его учебы в земледельческой школе и имело неприличное происхождение. Но сегодня Ландезен не был настроен на ностальгически-игривый лад.

– Я надеюсь, ты помнишь, как я посылал тебе запрос за русского мосье по имени Продеус? – спросил он.

– Еще бы! Мсье Гурин только о нем и твердит!

– И ты знаешь, где он живет?

– Ни черта я не знаю.

– Бог мой, Мандрагора, я не такой умный, как ты, но и то знаю, где он живет. Мосье Продеус изволит занимать комнату на Бетти-стрит, 22. Это где-то в Восточном Лондоне и ты должен меня к нему проводить.

– Хорошо, сейчас дождемся конки да поедем.

– Скажи мне пока, дорогой, что тут происходит. Когда читаешь письма мосье Гурина, то Рачковский думает, что тут у вас отделение Шарантонской больницы.

В ожидании, пока приехавший из Поплара на конечную остановку вагон приготовят в обратный путь, Легран попытался объяснить своему приятелю то, что он сам знал и понимал. А понимал он не так уж и много. Ему как раз хватило времени до того момента, когда кучер перепряг утомленных лошадей и кондуктор стал впускать пассажиров в пустой вагон.

– И я скажу на это только одно, – подвел итог Ландезен. – Тебе надо снять дом где-нибудь по соседству с Фаберовским. Этот дом, мосье Мандрагора, понадобится нам, когда мосье Рачковский будет кончать с поляком и Гуриным.

– У меня есть один домик на примете. Пустой дом, сад которого от сада Фаберовского отделяет только кирпичная ограда. А вход с Найджент-террас.

– Это просто идеальный вариант, – сказал еврей. – Я скажу тебе даже больше: смотри, не упусти его.

– Не беспокойся, Артишок, не упущу, – заверил его француз. – Я буду употреблять там Рози, чтобы Батчелор и поляк не мешали мне.

Они забрались в вагон конки и уселись на сидение рядом с двумя молодыми дамами, оживленно беседовавшими друг с другом.

– Ну уж на этот-то раз, Эсси, они нас домой не отправят, – говорила одна. – Если этой ночью Потрошитель решиться на свои злодеяния, мы непременно его поймаем.

– Пенни, а бумажки ты взяла? – спросила у нее вторая.

– Конечно. Представляешь, я как раз писала на них «Я – Джек Потрошитель», когда отец вошел ко мне в комнату.

– Ну и что же Гилбарт?

– Я успела перевернуть их и он ничего не заметил.

– А птичий клей ты не забыла?

– У нас целая бутылка, – Пенелопа достала из муфты маленькую бутылочку с резиновой клистирной трубкой на горлышке и показала ее Эстер.

– Простите, демуазель, – обратился к ним Легран. – Неужели вы решились в столь поздний час отправиться вдвоем, без сопровождающего полицейского, в такой неподходящий для дам вашего положения район как Уайтчепл? Там живут грубые, невоспитанные люди, совершенно незнакомые с правилами учтивости по отношению к дамам.

– Да, сэр, – ответила Пенелопа. – Сегодня пятница и мы намерены положить конец страшным преступлениям Уайтчеплского убийцы.

– И как же вы хотите это сделать?

– Очень просто. Мы завлечем Потрошителя в уединенное темное место и незаметно приклеим ему на спину птичьим клеем вот такую бумажку. А потом засвистим в свисток. Он испугается и побежит, но по бумажке на спине полиция быстро найдет его.

Легран с Ландезеном глумливо переглянулись. И тут Эстер схватила Ландезена за рукав.

– Я узнала вас, – сказала она. – Мы видели вас сегодня входящим в гостиницу Клариджа с мистером Гуриным и какой-то женщиной. Что он там с ней делал?

Посмотрев на нее, Ландезен хлопнул себя по лбу:

– Бог мой, мадам, не вы ли жена доктора Смита, которую мосье Гурин имеет для каких-то шашек?

Ревность и желание узнать, что же на самом деле Артемий Иванович делал в гостинице с той особой заставили Эстер стерпеть бестактность. Вопреки желанию нагадить Владимирову Ландезен не мог преодолеть чувство мужской солидарности и не стал возводить на него поклеп.

– Тысячу раз простите, мадам, но та дама моя знакомая и просто любезно позволила нам с мосье Гуриным сесть в ее гостиной и говорить, – как это пошло и безвкусно: просто говорить! – с Гуриным за наши с ним торговые дела.

– Нам пора сходить, – напомнил еврею Легран.

Они пошли к выходу и дамы последовали за ними. На остановке обе компании расстались. Легран еще раз предупредил Эстер и Пенелопу об опасностях, которые подстерегают дам в Уайтчепле, и они с Ландезеном прямиком направились к дому Продеуса.

– Очень соблазнительные дамочки, – сказал Ландезен, когда они отошли на некоторое расстояние.

– Мы уже пришли, – сухо ответил Легран. – Твой друг живет вот здесь.

Еврей толкнул дверь и они с французом вошли внутрь.

– Вы пришли к мистеру Тамулти? – спросил стоявший на лестнице невзрачный мужчина в картузе, подозрительно разглядывая пришедших.

– Нет, мы не к Тамулти, – сказал Легран. – Мы пришли навестить мистера Продеуса. Вы не подскажете, где он проживает?

– Сейчас я позову вам миссис Куэр, – мужчина исчез и вновь объявился уже с толстой немкой.

– Вы знаете этих джентльменов? – спросил он.

– О, майн Готт! – воскликнула немка. – Я ничего не запыль. Тогда, в Дерпт… – И она заключила Ландезена в объятия. – Ты фспоминать, на берегу реки Эмбах ты гофориль такой красивые слофа. Я поферила тебе, а ты убежаль. Тфой маленький сын умер от койхустен. Ти приехаль меня забирать?

– Мне очень жаль, фрау Куэр, – в растерянности пробормотал Ландезен, – но вас я заберу в следующий раз. А сейчас мосье Продеус ждет меня, чтобы его забрать.

– Как! Потчему ты коворишь мне «фы»?! – отшатнулась немка. – Ти уже не хочешь знать меня? Майн Готт! О, как я была слепый тогда, доферив свой главный сокровище в тфои руки!

– Продеус, где ты?! – в отчаянье взвыл Ландезен.

– Ты есть хозеншиссер! Трус! – продолжала цепляться за рукав Ландезена немка. – Ты дольжен мне четыре рубли.

На лестницу выглянула кирпичная рожа бывшего околоточного надзирателя с надвинутой на глаза треуголкой, сделанной из номера «Стар», на которой вместо кокарды был крупный заголовок: «Очередное ужасное убийство».

– Убирайся, Ландезен! – закричала она страшным голосом. – Я не вернусь с тобой в Шарантон! Мои сто дней еще не кончились!

– Никакого Шарантона! – заорал Ландезен, отпихивая немку. – Его благородие господин Рачковский ждет тебя в Париже! С наградой!

– О, мой добрый унтермитер герр Продеус! – взмолилась немка. – Утарьте этот некодяй его в нос! Я запуду фаш долк!

Продеус остановился в замешательстве. Предложения, выдвигаемые обоими сторонами, были равно заманчивы. Но посулы фрау Куэр были более близки душе бывшего околоточного. Он размахнулся и послал свой кулак прямо в челюсть Ландезену, который затылком вышиб непрочную дверь в комнату хозяйки. Тогда Продеус взял еврея за шкирку и поднял в воздух.

Фрау Куэр с ужасом наблюдала, как бесчувственное тело ее бывшего возлюбленного кубарем катится по лестнице, стукаясь затылком о деревянные ступени. Ей, конечно, хотелось посмотреть, как герр Продеус поставит заносчивого еврея на место, но его появление здесь, в Уайтчепле, привнесло в ее жизнь какую-то смутную надежду, неосознанную по причине стремительности происходящего, и ей не хотелось ее лишаться. Не прошло и двух минут с того момента, как она впервые после четырехлетней разлуки встретила своего бывшего возлюбленного и вот он уже лежит со сломанной рукой у ее ног, растрепанный и бездыханный.

– Констепель! Констепель! – закричала она. – А фы что стоите? – В гневе она развернулась к молчавшему в изумлении Леграну. – Фаш друг избивайт, а фы стоите!

Легран с опаской двинулся к Продеусу, перешагнув через тело Ландезена. Сзади всхлипывала фрау Куэр. Мужчина в картузе, бывший безмолвным свидетелем произошедшего, тоже стал подниматься по лестнице, прячась за спиной француза.

– Констепель, кде же фы?! – последний раз вскрикнула немка.

В следующий момент на нее сверху свалился Легран, который был несколько легче Ландезена и потому проделал более длинный путь, избежав встречи с твердой лестницей и полом. Возникший за спиной у Продеуса констебль, скрывавшийся на случай появления Тамулти в комнате хозяйки, стукнул Продеуса дубинкой, а мужчина в картузе набросился на него спереди и, прошмыгнув под мышкой у неповоротливого русского медведя, попробовал защелкнуть у него на запястьях наручники. Стряхнув обоих, словно собак, бывший околоточный вырвался на улицу. Здесь на него набросилась толпа соседей, возглавляемых еще двумя констеблями, и попыталась повалить на землю. Силясь удержаться на ногах, Продеус схватился за фонарный столб, но под тяжестью своих противников вместе со столбом был согнут и повержен на мостовую.

Вызвали подмогу и все трое дебоширов были доставлены в участок на Леман-стрит.

– Бог мой! Да это же мистер Гранд! – воскликнул инспектор Пинхорн, узнав в Легране одного из двух детективов, доставивших полиции после двойного убийства столько неприятностей с Мэттью Пакером и виноградом во дворе клуба на Бернер-стрит. – Я еще когда говорил, что ковыряние в нашем уайтчеплском дерьме не по зубам частным детективам.

– Что мы будем с ними делать? – спросил сержант Уайт, с благоговейным страхом глядя на рычавшего Продеуса, который тщился порвать наручники.

– Этому джентльмену, по-моему, плохо, – сказал Пинхорн, носком ботинка дотронувшись до лежавшего на полу без чувств Ландезена. – К нему надо позвать доктора Филлипса. А этих двух я сейчас допрошу.

Констебли оттащили ярившегося Продеуса и безропотного Леграна в комнату для допросов и оставили их там наедине с инспектором.

– Какую гадость на этот раз вы хотели сделать полиции, мистер Гранд? – спросил француза Пинхорн. – Зачем вы явились в дом, где полицией была устроена засада, и учинили там безобразие на всю улицу? Какое дело вам до этого русского буйнопомешанного, которому место в Коулни-Хатченской психушке?

– Я ничего не хотел делать, – устало сказал Легран, проверяя целостность своих костей. – И вообще я бы хотел замять эту историю.

– Неужели правдолюбец Гранд не желает предстать перед Темзенским судом магистратов, чтобы посрамить полицию еще раз? – издевательски спросил Пинхорн. – Я могу послать приглашение мистеру Батчелору.

– Пять фунтов, – вздохнул Легран.

– Пять… Пять… – Пинхорн задумчиво прошелся по комнате, стараясь не приближаться к Продеусу. – Не мало ли? За троих то?

– За двоих, – поправил Легран. – Этого бешеного я оставляю вам.

– Инспектор, там привели двух растерзанных дам, – сообщил сержант Уайт.

– Что, опять Потрошитель? Ну, ведите их сюда. Если наличными и сейчас, мистер Гранд, то пять. А если чеком, то семь.

Приведший дам констебль стал объяснять Пинхорну, торопливо захлебываясь словами:

– Я шел по Ялфорд-стрит от Филдгейт к Коук-стрит, когда услышал звук свистка и крики «Убивают!» внутри одного из дворов. Я вызвал на помощь констебля Игла и бросился туда, и увидел, что двое матросов пытаются изнасиловать этих двух молодых леди. Увидев нас с Иглом, моряки бросились бежать, Игл побежал за ними следом, а я привел дам в участок.

– Хорошо, констебль, возвращайтесь на дежурство, я с ними разберусь, – сказал Пинхорн.

Констебль повернулся и показал удивленным взорам присутствовавших розовую бумажку с надписью «Я – Джек Потрошитель», приклеенную ему на спину.

– Слепота и близорукость нашей полиции поразительна! – подивился Легран, проводив констебля взглядом. – Скажите же ему, инспектор.

– Пусть так идет, – ответил Пинхорн. – Дурак!

– Вам тоже не повезло? – с сочувствием спросила Эстер у француза, глядя на синяк у него скуле.

– Поправьте платье, мадам, – сказал ей в ответ Легран. – У вас торчит корсет. Я же предупреждал: двум молодым дамам опасно находиться ночью в Уайтчепле. Что скажет доктор Смит, когда увидит вас вернувшихся неизвестно откуда домой ночью, да еще в таком виде?

– Боже мой! – воскликнула Пенелопа. – Никому ничего не говорите! Мне хватило Серпентайна! Пять фунтов!

– Мне, – сказал Пинхорн. – Я прикажу констеблю отвезти вас домой. И вы, мистер Гранд, тоже можете забрать кого вам нужно и уходите.

Инспектор предупредительно открыл перед дамами дверь и пропустил их вперед.

– Что случилось с вашим другом? – спросила Эстер у Леграна, увидев Ландезена, на руку которого накладывал лубок доктор Филлипс.

– Перелом руки и двух ребер, – ответил на ее вопрос доктор.

36.

ТЕЛЕГРАММА ФАБЕРОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

19 октября 1888 года

Приезжайте завтра утром.

Фаберовский

Глава 73

20 октября, в субботу

Утреннее чтение газет уже давно перестало доставлять Фаберовскому удовольствие. Хотя полиция завершила свои повальные обыски и опросы в Уайтчепле и Спитлфилдзе, так ничего и не найдя, это не радовало поляка. Пресса продолжала мусолить известие о найденной на фундаменте будущего Скотланд-Ярда ноге, которую доктор Бонд вчера намеревался прикладывать к телу в морге на Миллбанк-стрит, чтобы подтвердить или опровергнуть единой происхождение конечности и тела. Единственным достойным упоминания сообщением, связанным с Потрошителм, была явная утка о том, что бладхаундов мистера Брафа повезли на тренировку в Туттинг и там собаки потерялись.

Чем дальше поляк читал, тем меньше ему хотелось это делать. Оставалось надеяться, что Артемий Иванович откликнется на посланную ему телеграмму и приедет на Эбби-роуд. Вскоре Фаберовский вовсе бросил свое занятие и просто уставился в окно, так что фигуру Владимирова он заметил в тумане, еще когда тот подходил к калитке, вертя зонтиком. К моменту, когда Артемий Иванович взошел на крыльцо, поляк был уже внизу.

– Я получил от вас телеграмму, – сказал Владимиров. – Зачем я вам понадобился в такую рань?

– По крайней мере не для того, чтобы известить пана Артемия о своем уже трехдневном пребывании в лоне англиканской церкви. – Фаберовский обратил внимание, что хотя на губе у Владимиров по прежнему был прилеплен черный пластырь, он больше не шепелявил. – А как пан сам думает: каких объяснений я могу от него потребовать?

Вопрос был провокационный. Фаберовскому хотелось, чтобы Артемий Иванович объяснил, что произошло тогда ночью в доме у Смитов. Но еще больше ему хотелось, чтобы Владимиров сам признался во встрече с Ландезеном. Поляк неоднократно убеждался в том, что Артемию Ивановичу нельзя доверять никаких дел, и снова и снова обжигался на этом. Но сейчас ему хотелось убедиться, что Владимиров не ведет двойной игры и на самом деле является таким идиотом, каким выглядит.

– У вас неправильная была пропорция, – пробормотал под нос Артемий Иванович.

– Пропорция чего? – переспросил Фаберовский.

– Эликсиру.

– Перестаньте корчить из себя идиота, пан Артемий! – вспылил поляк. – Отвечайте прямо на вопрос: почему пана не было в спальне миссис Смит?

– Я же говорил, что пропорция неверная.

– Теперь я понимаю, почему медиум был так смущен, водя руками над головой пана, и что он имел ввиду, говоря, что там ничего нет. Если бы в голове у пана что-нибудь было, он бы понял, что он натворил.

– Я ничего не творил, – возразил Артемий Иванович. – Я все это время тихо стоял в гостиной.

– По мнению Эстер выходит, что либо пан, либо я, либо мы оба просто мошенники. Ведь я договорился с ней, что выманю доктора, а в это время она откроет для пана дверь. Пан у нее не появился, зато кто-то воспользовался открытой дверью и обыскал кабинет ее мужа. Кто, по мнению пана, мог это сделать?

– Вы.

– Правильно. Теперь в глазах Эстер я выгляжу обманщиком и негодяем, подло воспользовавшимся ее чувствами к пану в своих гнусных целях. И как я теперь смогу при такой репутации свататься к ее падчерице?

– Ну и пошел бы я к ней – что бы это изменило? Все равно бы вы скотиной оказались. Доктор все равно заметил бы, что вы в кабинете рылись, и Эстер все равно посчитала бы вас подлецом, который пошел на сводничество и использовал ее чувства ко мне ради своих гнусных целей.

Доводы Владимирова были очень резонны и поляк просто опешил: о таком, благоприятном, исходе событий он и не думал. Он в который раз поймал себя на мысли, что Артемий Иванович только прикидывается дураком и неумехой. Тем более что о вчерашней встрече с Ландезеном он даже не упомянул.

– Пожалуй, пан прав, – сказал Фаберовский. – Но сейчас это уже не имеет значения. Мне удалось убедить Эстер в том, что кроме пана никого в доме не было. Сейчас мы с паном пойдем в Риджентс-парк, где в саду Зоологического общества нас будут ждать мисс и миссис Смит. Пану Артемию предстоит неприятное объяснение с Эстер, но не вздумайте говорить ей, что я был в доме. Доктор Смит развил бурную деятельность, чтобы доказать наше участие в Уайтчеплских убийствах, и если моя свадьба с Пенелопой расстроится… Выбирайте, что пану милее: виселица или зонтиком по морде?

– Зонтиком по морде, – не раздумывая долго, выбрал Артемий Иванович. – И сегодня вечером обед в ресторане.

– Тогда пойдемте, и по пути я растолкую пану, что он должен говорить.

Они вышли за калитку и поляк повел Владимирова в тумане к Риджентс-стрит, уверенно пробираясь в лабиринте тихих улиц.

– Во-первых, пан должен запомнить как «Ave Maria», что меня в доме в ту ночь не было. Во-вторых, что сам пан Артемий в доме был и я лично туда его привез. И в-третьих, что пан спугнул какого-то незнакомца в маске высокого роста, который и рылся в кабинете доктора. Пан преследовал грабителя и поэтому не смог выразить своих чувств обожаемой Эстер.

– А если Асенька мне не поверит и не простит?

– Тогда скажите ей, что будете каждую ночь ходить с балалайкой ей под окно на Харли-стрит и петь серенады.

– Я не умею петь, – возразил Артемий Иванович.

– Думаю, это не понадобится. Пан заслужит полное прощение ценой двух ударов зонтиком по его толстым небритым щекам.

Артемий Иванович погрузился в грустные раздумья. Ему показалось, что он слишком часто расплачивается своим лицом за чужое благополучие и семейное счастье. Ему самому хотелось бы жениться, и не на ком-нибудь, а на Эстер, и ради этого он готов был бы принять, как какой-нибудь мученик, удары зонтиком по ланитам. Вместо этого его рожа будет страдать ради женитьбы поляка! А обстановочкой, которую он приобрел в квартиру на Сент-Джорджс-уэй, пользуется Дарья с Васильевым. Как несправедлив этот мир.

Поляк еще что-то говорил ему, но Артемий Иванович не слышал его – он жалел себя. И так, жалеючись, он дошел до входа в Зоологический сад, где необходимость выложить шиллинг за вход вернула его к действительности.

– Не буду платить, – озлобленно заявил поляку. – Мне там по морде будут давать ради вашего счастья, а я за это плати.

Поляк не стал спорить с ним и заплатил за обоих. Из-за густого тумана сад был пуст. Смутные очертания деревьев дрожали в плотной серой дымке. Они с трудом нашли большое длинное здание Львиного дома, где их уже ждали Эстер с Пенелопой.

Состояние дам удивило даже Артемия Ивановича. У обоих были заспанные усталые лица, прически были уложены кое-как, да и одежда не отличалась обычной безупречностью. Можно было подумать, что они обе провели бессонную ночь где-то вне дома.

– А зонтика-то у нее нет, – шепнул Владимиров на ухо Фаберовскому, пряча свой собственный зонтик за спину.

– Когда вы приглашали нас на прогулку, – холодно обратилась к Фаберовскому Эстер, даже не глядя на Артемия Ивановича, укрывшегося за спиной поляка, – то ничего не говорили о присутствии мистера Гурина. Нам неприятно его видеть и мы уходим.

– Я взял на себя смелость, миссис Смит, пригласить мистера Гурина сюда, поскольку он представил мне такие объяснения, которые показались мне заслуживающими внимания. Вылезай, козел, тебе пора на заклание.

Артемий Иванович покорно выдвинулся из-за поляка и встал, понуро опустив плечи и прикрывая котелком причинное место.

– Я прошу вас, выслушайте его. Уделите ему несколько минут, этот достойный джентльмен пал жертвой собственного благородства и несправедливых обвинений. Он пытался защитить вашу честь…

– И это ему удалось, – ядовито сказала Эстер. – Моя честь от него в эту ночь не пострадала.

– Может мне предложить ей выйти за меня замуж? – по-русски спросил Владимиров у поляка.

– Молчите, дубина. Миссис Смит, я думаю, что и вы, и мистер Гурин хотели бы расставить все точки над «i» в этой истории… Позвольте нам с Пенелопой оставить вас одних, – мы пока посмотрим на львов, – чтобы мистер Гурин смог представить на ваш суд свои оправдания.

Миссис Смит нехотя позволила Артемию Ивановичу взять ее под ручку.

– Пойдемте прогуляемся до обезьянника, – предложила она. – Надеюсь, вам хватит времени, чтобы покаяться.

– Я так и думал, что вы должны любить обезьян, – начал свое покаяние Артемий Иванович.

– Да, я имела несчастье полюбить одну обезьяну и теперь сожалею об этом.

– Я полностью с вами согласен… – Артемий Иванович достал из кармана портсигар, взял сигарету и утвердил ее во рту. – Но давайте не будем говорить о вашем муже.

– Я говорю не о Гилбарте, а о вас.

– Да, да… Любовь зла, полюбишь и козла, – Владимиров горестно покачал головой.

– Так почему же вы не пришли?

– В вашем доме я был. Я поднялся по лестнице и уже подходил к дверям спальной, когда из гостиной донесся подозрительный шум. Я пошел туда и тут на меня набросился какой-то неизвестный в маске. В жестокой борьбе мы повергли наземь какую-то статую, а потом пришла Пенелопа и он бросился бежать. Я преследовал его, но не догнал. И обратно, после того, как мы разбудили Пенюшку, я возвратиться не мог. Я так страдал, Асенька, я грезил о тебе все эти ночи, я засыпал с мечтой о новой встрече…

– По ночам вы грезили обо мне, а днем вы искали забвения в объятиях какой-то старухи, – сухо заметила миссис Смит.

– Какой еще старухи? – поразился Артемий Иванович.

– Вчера вы входили с ней в гостиницу Клариджа. Я знаю, что эту гостиницу всегда облюбовывают разные принцы, иностранные послы и их любовницы. Кто эта мерзавка?

– Видите ли, Асенька, мадам Новикова… – мрачно начал Артемий Иванович, который догадался, о чем идет речь, хотя совершенно не понимал, откуда Эстер могла прознать про вчерашнюю встречу. – Это удивительная женщина… Я ходил просить к ней насчет этого… Боюсь вам сказать, но…

Лицо Эстер еще больше помрачнело, окончательно утрачивая свою привлекательность. Взгляд ее стал ледяным и презрительным.

– Словом, вы, замужняя женщина, не могли дать мне того, что мне было так необходимо… Я не хотел, чтобы кто-нибудь об этом узнал…

– Чего же я не могла вам дать как замужняя женщина? – уничтожающим тоном задала вопрос миссис Смит.

– Комнату, – выдавил из себя Артемий Иванович. – Для делового свидания, которое мне необходимо было сохранить в тайне даже от Фаберовского. Я не мог воспользоваться даже своим гостиничным номером, ведь коридорные так продажны и болтливы.

– Как же вы отпустили своего партнера одного в Уайтчепл? – весело рассмеялась Эстер и, к удивлению Артемия Ивановича, чмокнула его в щеку. Окружающая пустота и звериные рыки, доносившиеся из тумана со стороны Львиного дома, теперь не угнетали, а возбуждали ее. – Этой ночью ему сломали руку.

– Ну да… – сказал Артемий Иванович. – Как же это сломали руку? Он же только что ушел с вашей падчерицей и ходит с ней в пустом зоосаде, в тумане, в котором конца собственного зонтика не увидишь! Степан! Степан! Где ты?

Фаберовский с Пенелопой в это время шествовали вдоль длинного ряда клеток с хищниками в Львином доме. Львы ходили за решетками и беззлобно порыкивали на людей, хранитель громко храпел в углу прохода на стуле, заглушая всякие звуки.

– Как продвигается ваша книга? – спросила Пенелопа, рассеянно глядя на клетки.

– Я получил гранки и уже правлю их, – Фаберовский постучал тростью по ограде и лев грозно рявкнул на него. – Как только книгу издадут, первый же экземпляр я преподнесу вам.

Пенелопа остановилась и повернулась к Фаберовскому.

– Я ничего не говорила отцу и Эстер, – сказала она, – но я узнала вас в ту злополучную ночь, когда вы с Гуриным проникли к нам в дом. Вы убедили Эстер, что в доме находился только ваш друг, но я знаю, что это вы рылись в кабинете моего отца.

– Перед вами, Пенелопа, я не буду ничего отрицать. Я действительно был в кабинете доктора Смита.

– Но зачем вам это понадобилось? Между вами и отцом происходит настоящая война. Он подсылает к вам убийц, а потом нанятые им люди вскрывают сейф в вашем доме, вы в отместку вымогаете у меня адрес Проджера и избиваете его, а сами устраиваете обыск в кабинете отца. Что вы прикажете делать мне в этой ситуации? Сначала вы оскорбляете мои дочерние чувства, пользуясь доверчивостью моей мачехи и проникая в святая святых моего отца, в его кабинет, а потом как ни в чем не бывало передаете мне цветы и приглашаете на прогулки…

– Не я начал эту войну и не в моих силах пока ее остановить. В глазах вашего батюшки я самое настоящее отродье: католик, да еще инородец. И его не волнует, что не так давно я перешел в англиканство, а в Англии проживаю уже больше десяти лет. Доктор Смит все равно намерен отправить меня и мистера Гурина на виселицу, убедив полицию в том, что мы являемся виновниками Уайтчеплских убийств. Я вынужден бороться за свою жизнь.

– Но, может быть, я могу убедить отца в том, что вы невиновны?

– Не будьте наивной, Пенелопа, – Фаберовский взял девушку под руку и повел ее из львятника на свежий воздух. – Дело зашло так далеко, что вашего отца удовлетворит только моя смерть.

– Но это же ужасно!

– Ужаснее всего то, что мои чувства к вам, милая Пенни, не позволяют мне уничтожить вашего отца в этой войне. В этой ситуации, наверное, для нас лучше всего расстаться, ведь время, говорят, излечивает раны. В ближайшие дни мистер Гурин покидает Англию и я намерен присоединиться к нему, оставив вашего отца с миром.

Про свой отъезд Фаберовский сочинил, полагая тем самым заставить ее помучится и постоянно возвращаться к нему мыслями. Но ожидаемой немедленной реакции поляк дождаться не успел, потому что издалека, со стороны пруда, раздался приглушенный туманом рев.

– Что-то случилось с мистером Гуриным, – уверенно произнес Фаберовский, прислушиваясь.

– Что вы, это ревет слон, – возразила Пенелопа.

– Слоны там, через туннель под аллеей, а это ревут морские львы.

Артемий Иванович бежал, держа за руку Эстер, по дорожке мимо низкой оградки, окружавший водоем с морскими львами, и трубно голосил:

– Степан! Степан?! Да где же он, черт побери!

Артемий Иванович набрал в грудь побольше воздуха и тут увидел появившегося из тумана Фаберовского с Пенелопой под руку.

– Степан! Что у тебя с рукой?

– А что у меня с рукой? – удивился Фаберовский.

– Ты же мне сказала, что ему сломали руку! – повернулся к Эстер Артемий Иванович.

– Я пошутила, – тихо пробормотала та, успевшая понять, какую глупость сморозила она, упомянув про Ландезена и едва не раскрыв их с Пенелопой несчастное ночное приключение.

– Ну и шуточки же у тебя! – разозлился Владимиров. – Да вы, англичане, нас русских, наверное, за дикарей считаете? Ни на что не способными, да? Да хочешь, я тебе прямо здесь задушу сивуча голыми руками? – крикнул он и повторил еще громче, чтобы поляк наверняка услышал его: – Я сейчас задушу голого сивуча вот этими самыми руками!

И он бросился на ограду. Морские львы, потревоженные им, поднялись на передние ласты и ревели, показывая мощные зубы. Фаберовский ухватил Владимирова, когда Артемий Иванович уже занес ногу, чтобы затем перевалиться на другую сторону. Эстер истошно визжала, а Пенелопа верещала, представив, как сейчас морские львы разорвут мистера Гурина на куски.

– Опомнитесь, Гурин! – громко укорял Фаберовский Владимирова по-английски. – Неужели вам не жалко бедных львов? Что они вам сделали? И потом, нам придется платить огромный штраф!

– Она меня за идиота считает! – мертвой хваткой вцепившись в ограду, орал Владимиров.

– Куда ты рвешься, мне не удержать тебя! – сквозь зубы прошипел по-русски поляк.

– Все равно я их порешу! – крикнул Артемий Иванович, рванувшись, и почувствовал, как хватка Фаберовского ослабла, отчего он на самом деле едва не свалился в воду. – Ты чего не держишь меня?!

Владимиров обернулся и увидел, что Фаберовский согнулся, держась за поясницу.

– Вот, черт! – воскликнул Артемий Иванович. – Что с тобой?

– Проклятый радикулит, – выдавил из себя Фаберовский.

– На этот раз сивучам повезло, – Артемий Иванович спустился с ограды на землю. – Я не могу променять своего друга на каких-то грязных тюленей, цена которым фартинг в базарный день!

С большим трудом, не разгибаясь и кряхтя, как столетняя старуха, поляк дошел до выхода. Они поймали экипаж и отвезли стонущего Фаберовского домой, где совместными усилиями Розмари с дамами и Артемием Ивановичем дотащили наверх до спальни и уложили там на кровать. Чтобы утешить больного, Владимиров вернулся в гостиную и взялся насиловать пианино. Оно застонало и закряхтело, клавиши, казалось, разлетятся по всей комнате после очередного мощного удара по ним коротких пальцев пианиста, но Артемий Иванович не испытывал к инструменту никакой жалости. Адская какофония заполнила весь дом от подвала до самой крыши, а Владимиров, преисполненный восторга от того, что избежал сегодня зонтика и вновь помирился с Эстер, все бил и бил черно-белые клавиши.

– Дайте же мне умереть в тишине! – взмолился, наконец, Фаберовский из своей комнаты.

– Да-да, давайте лучше посидим на диване, – поддержали его гостьи.

Обиженный непочтительным отношением к его талантам, Артемий Иванович оставил в покое пианино и сел рядом с Эстер. Розмари вскипятила чай и, пока Владимиров ходил поить им больного, дамы расположились в гостиной. Тогда Пенелопа задала Рози давно мучивший ее вопрос:

– Рози, вы обещали мне рассказать о мистере Фейберовски какую-то романтическую историю.

– Да, конечно, – Розмари сходила к себе и принесла газетную вырезку. Это была небольшая заметка из раздела уголовной хроники и происшествий:

«НАЙДЕН В РЕКЕ:

Тело хорошо одетого человека найдено лодочником по имени Джон Хартфорд, который плыл на своей лодке, близ входа в Западно-Индийский док, Поплар. Он вызвал полицию и покойного доставили в морг. Тело принадлежало мужчине примерно лет 55, и находилось в воде около недели. Карманы покойного были заполнены камнями, на шее имелся след от веревки. Из некоторых бумаг, найденных на теле, явствовало, что он проживал в Сент-Джонс-Вуд. Покойный был опознан как Чарльз Диббл своей семнадцатилетней дочерью, проживавшей вместе с ним, и прежде служил в полиции, а с 1879 года вплоть до своей смерти в частном сыскном агентстве на Стрэнде, принадлежащем мистеру Фейберовскому. Коронерское дознание состоится в четверг».

– Чарльз Диббл был моим отцом, – сказала Розмари. – Моя мать умерла два года назад, когда он уже работал с мистером Фейберовским в сыскном агентстве. Если вы знаете Батчелора, то он мой двоюродный брат, сирота, отец пристроил его в агентство. На Рождество 1887 года мистер Фейберовски познакомился и влюбился в молодую красивую полячку по имени Ядвига. Она уверила его, что не может ответить на его чувства, поскольку замужем за старым и богатым мистером Рейвнскрофтом, отъявленным негодяем и развратником. Она предложила мистеру Фейберовски найти что-нибудь компрометирующее Рейвнскрофта, что позволило бы ей устроить бракоразводный процесс и отсудить себе значительную часть имущества своего мужа, намекая, что в случае удачи все это, вместе с ее сердцем и рукой, будет принадлежать ему. Единственное, что она запретила мистеру Фейберовски – это следить за домом Рейвнскрофта якобы из-за боязни, что муж может обнаружить слежку и убить его. Отец говорил, что мистер Фейберовски вложил в это дело все свои деньги. Чтобы узнавать через экономку Рейвнскрофта, куда и когда поехал ее хозяин, он решил, что необходимо ее соблазнить и нанял для этого мистера Леграна.

– Но я знала мистера Рейвнскрофта! – воскликнула Эстер. – Он был пациентом моего мужа! И его женой была вовсе не полячка, а весьма достойная леди преклонных лет!

– Теперь я понимаю, как мистер Фейберовски познакомился с моим отцом, доктором Смитом, – сказала Пенелопа.

– О том, что Ядвига не была женой мистера Рейвнскрофта, мистер Фейберовски узнал слишком поздно. Ему удалось добыть какой-то компрометирующий мистера Рейвнскрофта документ и с этим документом мой отец отправился к Ядвиге, так как мистер Фейберовски был известен Рейвнскрофту в лицо. Я помню, как мистер Фейберовски предвкушал свое счастье. Но отец не вернулся, а через неделю его тело было выловлено в Темзе. Мистер Фейберовски бросился искать Ядвигу, но та бесследно исчезла, а у мистера Рейвнскрофта женой оказалась совсем другая женщина.

– Вы любите мистера Фейберовски, Розмари? – спросила Пенелопа, помрачнев.

– Мистер Фейберовски был практически разорен, но он не оставил меня на улице и взял к себе. Он стал для меня как родной отец и относится ко мне в память о своем друге мистер Диббле с большой жалостью и нежностью. Разве я могу плохо относится к нему?

Глава 74

22 октября, в понедельник

Два дня от Фаберовского не было ни слуху, ни духу, так что в понедельник Артемий Иванович преодолел лень и с утра пошел через укутанный в туман Гайд-парк на Эбби-роуд, теряясь в догадках о причинах такого молчания. Когда он пересекал Марилебон-роуд, рядом остановился экипаж и из опустившегося окошка выглянуло сморщенное лицо миссис Реддифорд.

– Мсье Гурин, – окликнула она его по-французски. – Как поживает ваш друг, мсье Фаберовский?

– Спасибо, ничего, – ответствовал Артемий Иванович. – В субботу меня чуть не съели сивучи в Зоологическом саду, когда его прихватил радикулит. Вот, иду теперь к нему в гости.

– Тогда передайте ему: Скотланд-Ярд подозревает, что Джек Потрошитель живет где-то в районе Аберкорн-плейс!

Стекло в окошке поднялось и экипаж укатил прочь, оставив Артемия Ивановича в оцепенении. Владимиров прекрасно помнил, что Аберкорн-плейс находится совсем рядом с домом Фаберовского – они относили туда Курашкина, – и его вдруг охватило страшное предчувствие, что когда он явится к поляку, того уже там не будет.

«Надо бежать и предупредить, пока меня не опередила полиция», – подумал Артемий Иванович, отчаянно маша рукой проезжающему кэбу. Добравшись до Эбби-роуд, он долго стоял в раздумье перед калиткой, прежде чем решился открыть ее.

Фаберовского все так же мучил радикулит, он лежал в постели и лишь золотые очки да шелковый ночной колпак с кисточкой торчали над краем одеяла, когда Владимиров вошел в спальню.

– Когда все кончится, Рачковский наградит вас и вы сможете съездить на воды за границу, – сказал Артемий Иванович, умильно глядя на своего несчастного компаньона.

– Я и так за границей, – обрадовано заскрипел Фаберовский, довольный, что во всем Лондоне нашелся хоть один человек, который пожелал его навестить.

– Вы средством-то моим пользовались? – участливо спросил Владимиров, присаживаясь на стул у кровати.

– Паньским средством только клопов травить, – пробрюзжал Фаберовский. – И электропатический пояс не помогает. Хоть к миссис Реддифорд обращайся.

– Я встретил ее по пути сюда. Она говорит, что полиция ищет Потрошителя в районе Аберкорн-плейс. Я грешным делом подумал, что вас уже арестовали.

– Ко мне эти розыски не имеют никакого отношения, – сказал Фаберовский. – Последнее время полиция наводила справки о трех душевнобольных студентах-медиках, приписанных к Лондонскому госпиталю. Один из них жил вместе с матерью в поблизу, на Аберкорн-плейс, 20. Я попросил Розмари доведаться поподробнее и она уведомила меня, что мать того студента уехала за границу два года назад, а сам он помещен в психиатрическую лечебницу в Холлоуэе. О нем ходило очень много сплетен, так что опрашивать соседей приезжал сам Абберлайн.

– Это хорошо, что не вас искали, – Артемий Иванович встал, обошел кровать, приблизился к столику в изголовье, взял бутылку с коньяком, которым Фаберовский лечил себя, и налил рюмочку. – Мне и так уже за каждым углом мерещится полицейский, собирающийся меня арестовать. Они даже сниться мне стали.

– Тут в Западном Лондоне пан может не страшиться полиции. Большую ее часть отправили в Ист-Энд. И хотя в четверг полиция закончила свои сплошные опросы, людей им все равно не хватает.

– А как продвигается ваш роман?

– Батчелор уже отвез Паркиссу гранки и в начале ноября книга будет напечатана.

– Может, выпьем коньячку за успех? – предложил Артемий Иванович.

– Обойдетесь, – грубо сказал поляк. – Мне самому еще лечиться надо.

– Да чего там лечиться! – занервничал Владимиров. – Всего три болезни суть: вступило, прохватило и кондрашка. Только от них и лечатся коньяком да водочкой. От первой – стопочкой, от второй – стопочкой с огурчиком, от третьей – стопочкой с перчиком. А радикулит – разве болезнь? Так, баловство. Говорят, еще печень прихватывает, ежели пить много, вот тут уж, наверное, и стопочка не поможет! А еще, если один, без меня, коньяк хлестать будете, то почки ваши насквозь алкоголем пропитаются и вообще помрете.

– Как же! – поляк с трудом повернулся на диване. – Ничего она не пропитывается! Я теперь после той истории с Ласком все о почках знаю!

– Какой истории?! – выпучил глаза Артемий Иванович.

– Ласк получил по почте посылку с человеческой почкой. Откуда эта почка – ему неизвестно. Патологоанатом из Сити мыслит ее происхождение из больницы либо анатомичного театра. Но мне всегда казалось, что в анатомичных театрах для подобных целей используется формальдегид, а не винный спирт. По мнению же старшего хирурга Лондонского госпиталя длина почечной артерии соответствует длине артерии, которая должна была остаться на почке, изъятой из тела Эддоуз. К посылке прилагалось грубо написанное письмо. Я могу зачитать его текст, если пан подаст мне со столика номер «Стар» за пятницу.

Фаберовский отвернулся, чтобы не видеть мучительной сцены поиска, а Артемий Иванович, немного повозившись, и опрокинув задом столик и графин с водой, разыскал газету и подал ее поляку. Фаберовский поправил на носу золотые очки и прочел:

– «Из Ада».

– Откуда только не пишут! – по-бабьи вздохнул Артемий Иванович.

Поляк внимательно посмотрел на него и продолжил:

– «Мистеру Ласку

Сэр, я послал тебе половину почки, которую я взял у одной женщины и сохранил ее для тебя; другой кусок я изжарил и съел – это было очень вкусно. Я могу выслать тебе окровавленный нож, если только ты хочешь, но позже.

Подписано: Поймай меня, когда сможешь, мистер Ласк»

– Что там может быть вкусного? – заметил Артемий Иванович. – После того, как я посидел в доме на Майтр-сквер с Васильевым, и слушать-то про почки невмоготу!

– Интересно, что слово «сэр» и «мистер» написано так, как их произнес бы ирландец: «сор» и «миштер». А за несколько дней до этого письма Ласку пришла открытка, адресованная Боссу, что напоминает мне о Даффи.

– К чему вы это клоните?

– К тому, что наш достопочтенный Конрой уже давно домогается Ласка и даже выяснил его адрес. А все, что Урод изъял из тела Эддоуз, в том числе и почку, отобрал у фельдшера опять же Конрой. Он утверждал, что бросил все это барахло на Голустон-стрит, но что ему мешало оставить себе почку и сохранить ее в баночке с винным спиртом?

– Мерзавец! Что он, не знает, что спирт не для этого? Еще один урод нашелся!

– Главное, что это письмо написано тем же почерком, что и письмо Конроя, которое я получил сегодня утром.

– Что же пишет нам эта худая скотина? – заинтересовался Артемий Иванович.

– Пишет, что почуял слежку: в поблизу грузового депо напротив их дому на Ламбет-стрит постоянно толкутся разные люди, одетые грузчиками либо железнодорожными служителями. Но весьма мало подобно, чтобы они работали где-либо, уж слишком долго они торчат напротив окон ирландцев.

– Может быть, это тоже соглядатаи доктора Смита?

– Я уверен, что это люди старшего инспектора Литтлчайлда из Секретного департамента Монро. И Абберлайн не просто пугал меня. Конрой утверждает, что среди них имеется какой-то русский, которого он видел в клубе, когда был там с паном Артемием, и потом во время великого сидения в «Улье». Уж не тот ли это Курашкин, который прилип к пану?

– Не знаю, – обомлел от страха Артемий Иванович. – Но ведь он ничего не видел. Мы его отнесли в канаву, пока он спал.

Глава 75

24 октября, в среду

– Нет-нет, Гурин, и не спрашивайте, – решительно сказала Эстер и, вынырнув из-под одеяла, подошла к зеркалу, чтобы поправить прическу. – В конце концов, это неприлично, я не могу об этом говорить. Гилбарт – человек крайне ординарного свойства, он не испытывает не то что каких-то необычных потребностей, но, как бы это сказать… даже и самых обыкновенных.

Артемий Иванович разочарованно проурчал и откинулся на подушку, лениво оглаживая взглядом ладную фигуру Эстер. В эту ночь Владимирову представилась возможность загладить свою вину перед Эстер – доктор Смит отправился на ночное дежурство в Лондонский госпиталь, – и сразу по получении телеграммы от миссис Смит он помчался к ней на крыльях любви. Полночи его рвало, потому что перед выездом он до безумия упился корня мандрагоры. Потом ему было просто плохо и лишь под утро Эстер, сжалившись над своим любовником, принесла ему из запасов своего мужа бутылку коньяка, которую Артемий Иванович выдул в один прием. В конце концов ей удалось добиться от Владимирова того, что она ждала от него, но сильный коньячный запах, витавший в воздухе, испортил ей удовольствие. Зато Артемий Иванович был наверху блаженства.

– Насколько все-таки приятнее тихие радости супружеской постели, чем крапива и лопухи Острова Любви, – мечтательно сказал он.

И тут в дверь раздался бешеный стук.

– Эсси, вы что, не одна? – загромыхал гневный голос доктора Гилбарта Смита.

– Мой муж! – вздрогнула Эстер и нырнула под одеяло, как будто это могло спасти ее от праведного гнева обманутого супруга. – Почему он так рано?!

– А, скакун саванны! – Артемий Иванович был пьян и потому безумно храбр. – Нелетающее яйцекладущее! Клади сюда! – он достал из-под кровати ночной горшок и постучал пальцем по крышке. – Яишню сделаем!

– Спрячьтесь скорее под кровать.

Владимиров поставил горшок на столик и свесился с кровати, чтобы заглянуть под нее.

– Ни за что! – он вернулся на подушку и по-наполеоновски скрестил руки на груди, став похожим на раздувшегося от долгого пребывания в воде покойника. – Я там просто не помещусь. И потом, это недостойно настоящего казака. Когда к Фаберовскому приходил инспектор, я и то не прятался!

– Эсси! Миссис Смит! Немедленно открывайте, иначе я выломаю дверь!

– Он так и сделает, – Эстер прижалась к Артемию Ивановичу. – Как же быть?

– Сейчас я встану и отрублю ему голову, – мрачно сказал Артемий Иванович, даже не шевельнувшись.

– О нет, Гурин, не делайте этого! – не на шутку испугалась Эстер, поверив в искренность его намерения. – Не хватает только человекоубийства!

– Страус – не человек! – с пьяным упорством ответил Артемий Иванович, уверовавший в то, что за дверью стоит настоящий страус.

– Все, миссис Смит, мое терпения иссякло. Я ломаю дверь! – Раздался удар ногой и пронзительный вскрик доктора. – О, проклятье!

– Ася, дай мне ключ! – грозно сказал Артемий Иванович, сползая с кровати.

Трепеща от гнева, доктор Смит ждал, когда ключ повернется в замке два раза. Затем он рванул дверь на себя. И тут перед ним возник Артемий Иванович. Одной рукой он придерживал штаны, во второй был палаш. Доктор Смит попятился, а Артемий Иванович издал трубный клич и взмахнул палашом. Доктор увернулся и бросился прочь, Эстер пронзительно заверещала. Путаясь в штанах и размахивая палашом, Артемий Иванович гонял доктора Смита по всему дому. Казалось, не было доктору Смиту нигде спасения. И если бы не родная дочь, втащившая его к себе в спальню и успевшая запереть дверь перед самым носом Артемия Ивановича, не сносить бы доктору головы. В сердцах Владимиров ударил по гипсовой статуе обнаженной нимфы, снеся ей голову, бросил палаш, подтянул портки и вернулся к миссис Смит.

– Все, я ухожу, – сказал он, застегиваясь. – В этом доме меня никто не любит. Черт побери!

– Не уходите, Гурин! – зарыдала Эстер. – Муж убьет меня.

– Там в коридоре валяется палаш, – сказал Артемий Иванович, выходя на лестницу. – Ты можешь убить его первая.

Уже стоя на улице, он услышал голос доктора Смита, доносившийся из спальни Эстер:

– Я тебя спрашивал, откуда у тебя крест! И что ты мне ответила? Теперь я знаю, откуда он!

«Заклюет Асеньку чертов страус», – подумал Владимиров, прибавляя шаг.

Глава 76

25 октября, в четверг

Едут в Миллерс-корт к Шапиро. Они могут снять квартирку или комнату, но не способны заставить поселиться там кого-нибудь, кого можно потом придушить. А у Шапиро большой опыт поселения проституток.

Когда они приходят к Миллерс-корту, то обнаруживают тележку Дымшица. Дожидаются, когда тот уедет, и входят. Полагают, что здесь что-то нечисто – какие могут быть связи у социалиста с Шапирой. Но оказывается, что тот привез свою жену на отработку и она сидит у Шапиро.

Артемий Иванович настаивает, что не нужно в квартиру никого поселять, пусть только Шапиро, когда надо будет, туда кого-то приведет. Шапиро делает им выговор, что ничего путного сделать не могут. На кой им Васильев, да и Владимиров с Дарьей и ирландцами зачем? Можно было бы за десять фунтов все устроить.

Артемий Иванович просит Шапиро снять квартиру на свой счет, пока им не выплатят деньги. Шапиро говорит, что не даст. Что вот недавно Дымшиц занял у нее денег под залог пони, тележки и жены по наводке Леви.

В конце концов Шапиро предлагает, раз у них нет денег, обойтись малым – комнатой № 13 и грохнуть Келли. Выясняется, что Келли по биографии вполне подходит. Здесь также идет речь о том, что Келли ужа давно просит Шапиро о кредите, т. к. барнетовские деньги пропила. К этому времени для обеспечения безопасности своих подопечных дам Шапиро уже наняла Хатчинсона, который торчит на улице в час пик их хождений на улицу. Келли тоже хочется под шапирино покровительство, тем более что она подозревает, что Шапиро знает, кто Потрошитель.

Вечером в дом к Фаберовскому явился сам доктор Смит. Проспавшийся Артемий Иванович как раз сидел у поляка и рассказывал о своем очередном приключении, когда доктор загрохотал дверным молотком с такой силой и яростью, будто следом за ним гналась целая стая призраков и от того, как быстро он сумеет спрятаться от них, зависела его жизнь и жизнь его бессмертной души.

– Доктор Смит, из-за нанятых вами людей мне пришлось потратиться на ремонт двери из гостиной в прихожую, – сказал угрожающе Фаберовский, уже очухавшийся после приступа радикулита, и загородил собою проход. – Если вы повредите мне еще и входную дверь, я взыщу с вас ущерб в судебном порядке!

– Эта русская сволочь у вас? – крикнул доктор. – Пропустите меня, иначе я ударю вас тростью.

Фаберовский зловеще осклабился и отошел в сторону. Доктор Смит протопал вверх по лестнице, оставляя за собой грязные и мокрые следы.

– А, вот и вы, мерзавец! – заорал доктор, размахивая тростью. – Вы, конечно, можете залезть в постель к моей жене в мое отсутствие и я, к сожалению, не могу вам помешать, так как у меня нет времени сторожить ее, но в свою очередь никто не сможет помешать мне убить вас!

– Прямо сейчас? – осведомился Фаберовский, подходя сзади.

– А вас, мистер Фейберовский, я упеку в тюрьму, так и знайте, – обернулся Смит и отступил в сторону. – Уж мне-то известно ваше настоящее имя!

– Ага, Джек Потрошитель, – ухмылка Фаберовского не предвещала ничего хорошего. – И то есть все, для чего вы в такую мрачную и дождливую погоду приехали сюда?

– Это вы убиваете несчастных женщин!

– Доктор, маньяк не я, а вы. С чего вы взяли, что я убиваю женщин? Это благодаря вашему скальпелю на тот свет отправилась не одна дюжина пациенток, и медицинские свидетельства о смерти большинства из них, равно как показания женщин, делавших у вас аборты, хранились у меня в сейфе, пока ваши люди не устроили ограбление! Вас самого можно обвинить в причастности к Уайтчеплским убийствам! Вы работаете в Лондонском госпитале, вблизи всех мест убийств, у вас есть законный повод перемещаться по Уайтчепле с хирургическими инструментами в черном блестящем чемоданчике, о котором пишут все газеты! Все знают, что убийца является врачом, а вы, к тому же, наверняка знали всех жертв и не можете вызывать у них подозрений…

– Отныне, мистер Фейберовский, я объявляю вам войну не на жизнь, а на смерть! А вашего приятеля…

Доктор вдруг бросился на Артемия Ивановича со своей тростью.

Владимиров не остался в долгу, перехватил одной рукой трость, а кулаком другой быстро раскровенил доктору нос и губу. Тогда Смит стал подпрыгивать, словно боксер на ринге, после каждого полученного удара тараща глаза и пытаясь пнуть Артемия Ивановича ногой в живот. Так они налетели на буфет, из которого посыпался разбитый хрусталь. Тогда Фаберовский оторвал доктора от Владимирова, протащил по коридору и вышвырнул за калитку.

В спину доктору Смиту полетела его трость, подобранная Артемием Ивановичем.

– В нашей войне вы уже нанесли несколько ударов, доктор Смит, – крикнул поляк. – Теперь очередь за мной. И я обещаю вам, что мой удар будет сокрушающим! Готовьтесь подписывать капитуляцию и платить контрибуцию.

– Бедный доктор! – сказал, тяжело дыша, Артемий Иванович. – Он не сможет нюхать духи и целоваться со своей женой по меньшей мере недели две.

– То, что пан разбил ему его длинный нос, едва ли отвратит доктора от попыток совать этот нос в наши дела, – прорычал Фаберовский, возвращаясь в гостиную. – Проклятый доктор! Как мне хотелось его сейчас задушить!

– Слышите стук в дверь? – прервал его Артемий Иванович. – Похоже, доктор вернулся. Может, он привел полицию?

– Едва ли. Ведь он вторгся в наш дом и мы имели полное право выставить его, – сказал Фаберовский, но на всякий случай взял у камина кочергу. – Я узнавал, что новый съемщик дома в соседнем саду по рекомендации суперинтенданта Харриса нанял констебля. Констебль живет там с семьей. Его мы и призовем на помощь.

Артемий Иванович тоже приглядывал себе оружие, намереваясь уж на этот раз показать проклятому доктору русскую удаль.

– Миссис Смит?! – раздался от дверей удивленный голос Фаберовского. – И вы, Пенелопа? Чем обязаны вашему визиту? Сегодня мы пользуемся особым вниманием со стороны семейства Смитов.

– У вас был мой муж? – спросил встревоженный голос Эстер.

– Не далее как несколько минут назад он покинул нас, – ответил Фаберовский.

– Он ничего не сделал мистеру Гурину? Я боялась, что он взял револьвер.

– Если бы я не спрятала оружие, отец так и сделал бы, – сказала Пенелопа. – Но скажу вам откровенно, ваш друг, мистер Гурин, заслуживает примерного наказания. Он едва не зарубил отца шашкой.

– Пенни, о чем ты говоришь, – попыталась урезонить свою падчерицу Эстер. – Мистер Гурин не причинил бы Гилбарту никакого вреда.

– Перестань, Эстер. Или ты считаешь достойным настоящего джентльмена бегать в нижнем белье по чужому дому с шашкой в руке за хозяином? Портить имущество? Не говоря уже об остальных сторонах его отвратительного поведения!

– Молчи! Не смей обвинять меня! По крайней мере ты до сих пор не нашла в себе мужества признаться в том, что произошло между тобой и Гуриным в Гайд-парке!

37.

ТЕЛЕГРАММА ФАБЕРОВСКОГО – ОСТРУГУ

26 октября 1888 года.

Жду завтра у себя дома в полдень.

Фаберовский

Глава 77

27 октября, в субботу

– Что же на этот раз нужно от меня пану Фаберовскому? – спросил Оструг, заявившись на Эбби-роуд.

– Вот передо мной вчерашний выпуск «Полицейской газеты». На первой странице составленные на основе свидетельских показаний описания трех мужчин, которых разыскивает полиция в связи с Уайтчеплскими убийствами.

– Я же к ним не имею никакого отношения, – пожал плечами Оструг.

– А на второй странице дано следующее описание… – Фаберовский перевернул страницу и прочел:

«РАЙОН СТОЛИЧНОЙ ПОЛИЦИИ

Ведомство по надзору за каторжниками.

Гравированный портрет и описание поднадзорного МАЙКЛА ОСТРОГА, он же БЕРНАРД ЭШЛИ, КЛОД КЛЕЙТОН и Д-Р ГРАНТ, ведомственный номер 22550, задержания которого добиваются из-за неявки. Возраст 55, рост 5 ф. 11 д., цвет лица темный, волосы темно-коричневые, глаза серые, шрамы на правом большом пальце и справа на подбородке, две больших родинки на правом плече и одна сзади на шее. Следы телесного наказания. Обычно одевается в полу-конторский костюм. Польский еврей. Был приговорен 5 января 1874 в Айлзбери к десяти годам каторжных работ и к семи годам полицейского надзора за воровство. Освобожден условно-досрочно 25 августа 1883. Снова приговорен в Центральном Уголовном суде 14 сентября 1887 к шести месяцам каторжных работ за воровство. 10 марта 1888 он был освобожден из сумасшедшего дома графства Суррей и не явился.

Выписан ордер.

К этому опасному человеку призывается особое внимание».

– Хочешь опять в психушку? – злорадно спросил Артемий Иванович. – Они тебе это устроят.

Он не любил людей легкомысленных, взбалмошных, безответственных и нечистоплотных, особенно в финансовых делах, и презирал Оструга, потому что сам никогда не воровал пепельницы.

– Не-е-ет, – жалобно проблеял Оструг. – Я не хочу в психушку.

– Тогда ты немедленно должен покинуть Лондон, пока инспектор Абберлайн не насыпал тебе соли на хвост.

– Но мне не на что покидать Лондон. Деньги, которые я получил от пана Фаберовского за визит к доктору Смиту, уже вышли, а он мне даже Байрона не вернул, как обещал.

– Я ее много кому обещал вернуть. И той старой даме, что была ее первой хозяйкой. Собачка лежит в гербарии доктора Смита, потому что на нее сел пан Артемий. Забудем о ней. А денег мы тебе дадим, не правда ли, пан Артемий?

Артемий Иванович скривился, как от зубной боли.

– Потом пан может потребовать от Рачковского возместить эти расходы в двойном размере.

– А сколько это выйдет? Может, ваш Оструг скажет одну сумму, а истратит в два раза меньше?

– Тогда пан Артемий может сам купить пану Остругу билет до Парижа.

– Постойте, постойте, – возразил старый мошенник. – Но мне потребуются еще какие-нибудь деньги на первое время.

– Я не дам ему на это денег, – сурово и категорично ответил Артемий Иванович.

– Тогда я продам вас майору Смиту, – пригрозил Оструг. И про динамитную мастерскую расскажу – в особом отделе.

– Придумал, придумал! – закричал вдруг Артемий Иванович. – Ура! Я дам ему………..

Записка Шапиро о том, что Барнет съехал.

Глава 78

Утром 2 ноября, в пятницу

– Вы слышали? Вы слышали? – кричал взъерошенный Артемий Иванович, взмахивая руками и брызжа слюной во все стороны. – Царь! Ужас какой-то!

Фаберовский, разбуженный Артемием Ивановичем, еще не продрал глаза и ничего не соображал.

– Пан опять послал телеграмму царю? – зевая, произнес он со сукой в голосе. – Мерзавец, простите меня, грешного, он так пану и не ответил!

– Как вы смеете! – закричал Артемий Иванович. – Господь только что избавил Россию!

– Неужто преставился?! – Фаберовский хладнокровно утер лицо ночным колпаком. – А за былые заслуги перед батюшкой наследник нам заплатит? Нужно немедленно забрать все деньги с банка, если они там есть! Представляю, какая паника сейчас на бирже!

– Вы идиот! Господь спас императора! Крушение! Четыре дня назад! У села Борки! Поезд сошел с рельс и обрушился с насыпи. Да вы что, газет не читаете?! Это еще в понедельник было!

– Я читаю газетные статьи только на одну, близкую нам всем тему, – сказал Фаберовский и надел очки. – А кто спустил поезд под откос?

– Негодяи!

– Так, так, на них Россия держится. И что же царь?

– Обыкновенное разгильдяйство. Он держал крышу вагона на своих плечах.

– Атлант, прости, Господи.

– Не нужны мне ваши оправдания! Где тут у вас церковь посольская?

– У нас и посольства-то тут нет. А где ваша церковь – пану Артемию самому следовало бы ведать.

– Там сегодня благодарственный молебен. Я должен быть в церкви, хоть кровь из носу!

– Запомните на будущее: русская церковь Успения Божией матери на Кавендиш-сквер в Уолбеке. Я провожу пана.

Пока поляк одевался, Артемий Иванович вышел на Эбби-роуд, где в наемном бруме сидели Дарья с Васильевым. На время прекратившийся дождь не мог развеять тягостных дум Артемия Ивановича, вызванных катастрофой царского поезда, а чрезвычайно мрачная погода еще более усугубляла их.

– Сколько ж вы нас возить еще будете, Артемий Иванович? – осведомилась Дарья, высунувшись в окошко кэба, от чего экипаж угрожающе накренился на бок. – И что такое приключилось, что мы по городу все утро невесть чего разыскиваем?

– Государь чудесно спасся от смерти! – благоговейно ответил Владимиров, отскакивая от кэба из опасения быть раздавленным, если он под тяжестью Дарьи перевернется.

– Он что, в Лондоне?

– Да нет же, дура, в церкви торжественный молебен, консул велел быть всем кровь из носу!

Подошел Фаберовский и вместе с Артемием Ивановичем влез в экипаж. Добравшись до Белгрейв, они объехали на кэбе площадь и остановились у ничем не примечательного здания, на наружных дверях которого значилось «Православная Русская Церковь». Пройдя через особый проход в церковь, они все, кроме Фаберовского, присоединились к большой толпе молящихся, уже набившихся туда прежде. Поляк остался в притворе. Вскоре после начала молебна к нему, трижды перекрестясь и кланяясь в пояс, протиснулся Артемий Иванович:

– Боже, буди милостив мне, грешному. Какие там люди! Сам посол Егор Егорыч Стааль с супругой и дочкой, советник Бутенев, консул Фольборт, госпожа Новикова и весь персонал посольства и консульства!

От Владимирова сильно пахло ладаном и перегаром.

– А где пани Дарья с Васильевым? – спросил поляк.

– Молются слезно. А мне один из этих петунов ряженых на дверь указал.

– Что же ему надо?

– Не ведаю.

В притвор вышел человек в парадном мундире с расшитой золотом грудью, с двууголкой под мышкой и, презрительно окинув взглядом Владимирова, протянул ему двумя пальцами обтянутой белой перчаткой руки конверт.

– Господин Гурин?

– Да-с.

– Это вам.

– Кто это? – спросил пораженный Фаберовский, когда человек ушел. – Пан Артемий с ним знаком?

– Откуда? Это второй секретарь посольства Крупенский. Я его и видел-то один раз издали.

– Видать, сегодня ведомство пана вольно вытворять чего хочет. Неужели Рачковский удостоил нас своим вниманием?

Владимиров разодрал конверт, развернул сложенный вдвое лист бумаги, и, вооружившись пенсне, прочел вслух:

«Любезнейший Артемий Иванович!

Прежде всего земной поклон тебе за ценнейшего агента, которого ты мне прислал. Господин Ковальский, он же Оструг, уже пойман на краже часов и в настоящее время сидит во французской тюрьме.

Должен тебе сказать, что и без твоих подарочков мне гадко, дорогой мой, душа как-то болит и ноет, заниматься ничем нельзя, все самые грустные и тоскливые мотивы раздаются в сердце и ушах. Думается, что этим поганым состоянием я обязан или поганой инфлюэнце, подобравшейся ко мне вскоре после Покрова, или тревожным слухам, исходящим из Лондона и Бельгии.

Я страшно разнес Ландезена, что он ничего не выведал у тебя. Не зная подробностей, однако, догадываюсь, что дело швах. А ведь нам с тобою для конца нужен еще один случай. Вообще я должен сказать, что я был бы счастливейший из смертных, если б тебе удалось кончить наше дело достойно. Тяжелым камнем лежит оно у меня на сердце. Пишу об этом тебе конфиденциально и как другу. Сообщи на милость, веришь ли ты в благополучное разрешение этого дела?

Твои утешения, подкрепляемые разными надеждами, далеко меня не успокаивают. Верь, что кроме разочарования и разорения ничего из наших хлопот не произойдет, если ты не будешь следовать моим указаниям. Не может быть никакого толка там, где много сил и энергии расходуется без очевидной надобности.

Не шляйтесь больше по улицам, а присмотрите для дела подходящее помещение. И риска никакого, и новизна ощущений для публики. И не тяни с этим, иначе мы так и будем бултыхаться в этой зловонной клоаке. Да будь осторожен и не суетись, чтобы не сгнить в тюрьме.

Твой Петр».

– Ну и что пан на это скажет? – спросил Фаберовский.

– Столько в этой цидуле умных слов, – сказал Артемий Иванович, убирая письмо, – а одно просто золотое: не торопись.

38.

ЗАПИСКА ЛЕГРАНА – ФАБЕРОВСКОМУ

2 ноября 1888 года

Был сегодня у вас дома, но никого не застал. Розмари сказала, что вы с Гуриным поехали в русскую церковь. На вашу просьбу узнать, когда доктор Смит будет дежурить в Лондонском госпитале вечером, сообщаю, что это будет завтра, в субботу.

О. Л-н.

Глава 79

3 ноября, в субботу

По возвращении из русской церкви Фаберовский нашел у себя на столе записку от Леграна и решил, что недели, которую он дал Пенелопе на страдания из-за его мнимого отъезда из Лондона, вполне достаточно – она уже готова к тому, чтобы пасть в его объятия. Поэтому в субботу утром он попросил Розмари съездить к «Братьям Мосс», взять напрокат фрак, а также почистить его цилиндр. После полудня дождь перестал лить и около восьми вечера Фаберовский нанял кэб и отправился в дом Смита. По случаю субботнего вечера улицы более, чем обыкновенно, были забиты разнообразными экипажами и повозками, и пока кучер с трудом пробирался через заторы, у поляка было время для обдумывания деталей предстоящего ему романтического объяснения. Он не был по натуре романтиком и во всей мере испытал сложности в выдумывании подходящих случаю цветастых и выспренных фраз. Трясясь в экипаже при свете проплывающих мимо уличных фонарей, он пытался придумать хоть что-нибудь, и когда он вылез у освещенного электричеством подъезда дома Смитов, в голове его творился хаос.

Дверь открыл слуга, в котором Фаберовский сразу признал мороженщика, раньше следившего за его домом.

– Что, торговать мороженым у моего дома оказалось некорыстным делом? – поляк полез доставать визитную карточку, но она не понадобилась: сверху раздался до боли знакомый скрипучий голос доктора Смита:

– Кто там, Ботли?

– Мистер Фейберовски, – ответил слуга.

Пребывание Смита не в госпитале, а дома было для Фаберовского полной неожиданностью. Поляк хотел уйти, но доктор уже спускался вниз по лестнице. Увидев его, Фаберовский ужаснулся. Он никогда не видел доктора до такой степени пьяным. Смит еле стоял на ногах; чтобы сдвинуться на одну ступеньку вниз, ему приходилось перебирать руками по перилам, перемещая свое тело вперед, а потом уже подволакивать под себя ноги.

– А, мерзавец пожаловал, – закричал доктор на весь дом. – Вот дрянь так дрянь!

Встав напротив поляка, он раскачивался из стороны в сторону, решая, что же делать с незваным гостем дальше.

– Ах вы, гадина, – почти ласково сказал он наконец. – Самое место вам у нас за столом. Знаете кто у меня сегодня собрался? Претенденты на руку моей дочери. Все они передо мной лебезят, а за глаза называют рогоносцем и готовы сожрать с потрохами. Вы мой единственный искренний враг. Я знаю, что вы открыто ненавидите меня, так же как и я вас. Зато вы не заритесь на мою дочь. И все же лучшим днем в моей жизни будет, когда я увижу вас в петле.

Доктор Смит захихикал, брызгая слюной.

– И как это вас угораздило сегодня вечером оказаться дома? – спросил Фаберовский, стараясь понять, что происходит.

Сверху из гостиной до него доносились мужские голоса и женский смех.

– Из-за дочки мне пришлось попросить доктора Чарлвуда Тернера подменить меня, – сказал Смит.

– А что случилась с вашей дочкой?

– У нас собачья свадьба. Уж не знаю, чего ей там наболтала эта шлюха, моя жена, но полторы недели после поездки в Зоологический сад она ходила сама не своя. А теперь ей вдруг потребовалось срочно выбрать жениха. Видать, все-таки ее тогда кто-то обрюхатил, когда она вернулась пьяная и мокрая из Гайд-парка. Значит пришло время срочно выходить замуж, а то будет поздно. Мы-то с вами знаем, как ей помочь, но такого я не бы пожелал своей дочери. Да и она не хочет пока ни в чем сознаваться. Ну что вы стоите пнем? Отдайте этому сифилитику свое пальто и цилиндр и ступайте за мной.

Доктор опустился на четвереньки и пошел вверх по лестнице, ногой то и дело лягая Фаберовского, пытавшегося поднять его. Так они и вошли в гостиную. За столом, кроме дам и известного поляку доктора Гримбла, сидел уже вышедший из больницы Проджер, полковник с седеющими бакенбардами и пышными усами, его сын, молодой лейтенант в форме ирландских королевских стрелков, отличавшийся от всех собравшихся южным загаром, и еще несколько незнакомых Фаберовскому лиц. Никто из них не заметил вошедших, так как внимание всех было приковано к полковнику, громко говорившему, встав из-за стола:

– Это было три года назад на реке Кушке. Может быть, вы помните Пяндждехский инцидент? Мы тогда как раз тогда сошлись с русскими у Таш-Кепри и тут моих афганцев прохватил жутчайший понос…

– Диспепсия, – с важным видом поправил полковника доктор Гримбл.

– Может быть вы и правы, доктор, но по сути это был чертовский понос. Была мерзейшая погода, мелкий дождь с ветром и туманом. Афганцы вырыли окопы на холмах перед рекой, а лагерь был расположен на возвышении в углу между слиянием Кушки и Мургаба. Там стояла и наша палатка. Весь день накануне мы с еще несколькими британскими офицерами ездили по окрестным аулам и подговаривали жителей участвовать в нападении на русский отряд, расположившийся между Кушкой и Кизил-тепе. Возвращаемся вечером – ни в окопах, ни в лагере никого нет: все разбрелись по кустам. Европейцам проще, справил нужду да иди, а мусульманам к Мекке ни задом, ни передом не садись, пока гадишь – молись, камешком подотрись, да еще потом к реке сбегай, руки до локтя вымой. Так афганцы до утра за этим делом ночь и провели. Утром, когда рассвело, увидели наступающих русских и стали по одиночке сбегаться и съезжаться на позиции. Ну, а потом началось…

Полковник достал из-за обшлага платок и промокнул им губы. Он оказался в неприятном положении. Он забыл, зачем начал рассказывать о Пяндждехском инциденте, а теперь нужно было рассказ заканчивать. Рассказывать же было неудобно, ибо когда началось сражение, англичане бежали из афганского лагеря, позабыв в палатках даже свои сапоги. Потом их нагнал посланный русскими казачий конвой и бравые вояки, узнав, что афганцев побили, предложили русским воспользоваться услугами их врача. В ответ на предложение русский генерал Комаров выслал с благодарностью за заботу их сапоги. К тому времени с позиций вернулись разбитые и посрамленные афганцы и начали угрожать англичанам, спровоцировавшим их на бой с русскими. Положение стало угрожающим и Каннингем со своими товарищами вынуждены были просить покровительства у русских. Но русские не успели, и бегущая афганская конница увезла англичан в Бала-Мургаб, при воспоминаниях о пребывании в котором полковника даже теперь пробирала дрожь.

Однако все ожидали завершения рассказа и Каннингем, засунув платок обратно в обшлаг, соврал:

– И вот я вижу, что бежит на меня здоровенный русский солдат со штыком наперевес. А у меня только сабля, все свои патроны из револьвера я расстрелял, когда пытался заставить своих афганцев идти вперед. Вы представляете, сперва я чуть было не присоединился к моим обосравшимся макакам. Но потом я взял себя в руки и сделал такой выпад – вы помните я учил вас? Делаете шаг вперед и наносите саблей удар снизу вверх, прямо в живот.

– Нет, полковник Каннингем, вы не показывали нам этого приема, – возразили обе дамы.

– Жаль! – сказал полковник. – Но к сожалению, милые дамы, я больше не смогу обучать вас фехтованию. Я получил назначение в Верхний Египет в Асуан, буду командовать там неграми. Вот только похороню своего приятеля и поеду.

– А что случилось с вашим другом?

– Мой приятель, полковник Маннингем-Буллер, командир стрелковой бригады в Вулидже, вышел по ошибке из купе поезда не с той стороны и был задавлен проходившим мимо паровозом.

– Боже, какая нелепая смерть! – воскликнула Эстер, взгляд которой в этот момент остановился на стоявшем в дверях Фаберовском. – Какой ужас!

– Фейберовский, немедленно поставьте меня на ноги, – приказал доктор Смит. – Я хочу вас представить.

Поляк увидел расширившиеся от изумления глаза Пенелопы. Она побледнела и прикусила губу, сдерживая готовый сорваться крик. Сидевшая рядом с полковником Каннингемом Эстер в оцепенении смотрела на поляка, ожидая со страхом, что из-за его спины вот-вот появится ухмыляющаяся рожа Артемия Ивановича.

– Мистер Фейберовский, подлец из подлецов, шантажист и вымогатель, – рекомендовал доктор Смит, опираясь на руку своего необычного гостя. – А еще он Уайтчеплский убийца. Скоро я отправлю его на виселицу, а пока пусть он посидит среди вас, тут ему самое место.

Гости в шоке смотрели на хозяина дома, не веря, что в приличном доме гостям могут нанести такое оскорбление, пусть даже в столь пьяном виде.

– Ну что вы испугались, как глисты, до которых дошли слухи, что хозяин принял слабительное? – рассмеялся доктор Смит.

– Это уже слишком, доктор! – воскликнул полковник, скомкав салфетку и в раздражении бросив ее на стол. – Сами вы глист! Если бы я не считал вас своим другом, я бы прямо сейчас заколол вас вилкой. Джон, мы не можем больше оставаться в этом доме.

Лейтенант Каннингем тоже встал, но Эстер бросилась к ним в надежде удержать обиженных гостей:

– Полковник, вы должны понять доктора.

– Я понимаю, миссис Смит, я и сам иногда надираюсь как свинья и потом вытворяю невесть что. Мы с Джоном еще придем, когда он проспится. Ну, Смит и надрался! – Полковник покачал головой, проходя мимо Фаберовского и подмигнув ему. – Ха, Джек Потрошитель!

– Убирайтесь вон! – крикнул полковнику доктор Смит, махнул рукой и повалился в беспамятстве на диван.

Гости встали из-за стола и стали прощаться с Эстер и Пенелопой. Проджер стремительно протиснулся к Фаберовскому и схватил его за плечо:

– О причинах моего пребывания в Барте[19] мы поговорим с вами позже, сэр, а пока я должен вышвырнуть вас отсюда.

– Вы сделаете большую глупость, Проджер, – ответил ему поляк, глядя на валлийца сверху вниз. – Во-первых, вы видели, что хозяин этого дома сам пригласил меня к столу, а во-вторых, дело об организованном вами покушении на меня в моем собственном жилище еще не закрыто.

Проджер нехотя отпустил его фрак и сказал, отходя в сторону:

– Думаю, наш разговор еще не закончен. Мы продолжим его при случае, если вы, конечно, настоящий джентльмен и спортсмен.

– Почему вы не побили его?! – дернул Проджера за рукав доктор Гримбл, задетый тем, что с самого появления Фаберовского в гостиной Пенелопа смотрела только в сторону поляка.

– Это не ваше дело, – огрызнулся валлиец, направляясь к лестнице. – Пойдите лучше приведите в чувство доктора Смита, пока я не побил вас самого.

Гримбл поспешно бросился на колени рядом с бесчувственным доктором и стал хлестать его по щекам.

– Прекратите! – крикнула ему Эстер. – Помогите мне отнести его к нему в кабинет. Там у него на столе стоит нюхательная соль.

Пока гости внизу разбирали у Ботли свои пальто, шумно обсуждая происшедшее, Гримбл с Эстер подхватили доктора под мышки и поволокли в кабинет, оставив Фаберовского наедине с Пенелопой.

– Что вы наделали? – в смятении спросила поляка девушка. – Зачем вы сюда пришли? Зачем потребовался вам этот спектакль? Ведь вы же сами сказали, что между нами ничего не может быть, что вы вместе с Гуриным покидаете Лондон! Я уже смирилась со своей судьбой и решила устроить ее так, как получится.

– Я заготовил по пути сюда столько красивых слов, – сказал Фаберовский, – я собирался сделать вам предложение, но право, я теперь в полном недоумении…

– Пойдемте ко мне, – сказала Пенелопа и потянула его за собой. – Там нам не помешают.

Она привела его к себе в спальню и закрыла дверь на ключ перед самым носом доктора Гримбла, который тут же принялся барабанить в нее кулаками.

– Отец пьян и только поэтому он согласился впустить вас в дом, – проговорила Пенелопа, не обращая внимания на шум за дверью. – Однако он не оставил своей идеи отправить вас на эшафот. Как вы могли прийти делать мне предложение, хотя сами объяснили мне полторы недели назад, что при этих обстоятельствах наши отношения невозможны?

– Пенни, откройте, вам не следует оставаться наедине с этим католиком! – неистовствовал за дверью доктор Гримбл, встав к ней спиной и колотя в нее каблуками.

– Я больше не католик, – в свою очередь пнув дверь, крикнул Фаберовский. – А вам, Пенни, я могу сказать: невозможного не бывает. Все это время я думал, как мне преодолеть вражду доктора Смита. И теперь я знаю, как это сделать, если вы согласитесь стать моей женой.

– Не таким я представляла наше объяснение, Стивен.

– Я тоже представлял его не таким, – поляк оглянулся на содрогающуюся под ударами Гримбла двери.

– Ну и как же ты намерен добиться примирения между тобой и отцом? – спросила Пенелопа.

– Так ты согласна?

– Да.

– Тогда предоставь это мне. От тебя потребуется немного, но ты должна сделать все в точности так, как я скажу. Пока же ничего не говори отцу. Завтра ты получишь от меня записку с дальнейшими указаниями.

Фаберовский открыл дверь и, грубо отшвырнув в сторону ввалившегося в комнату Гримбла, вышел на лестницу. Повернув голову, через открытую дверь в кабинет он увидел ноги лежавшего на диване доктора Смита, неестественно торчавшие, с задранными штанинами и в огромных туфлях. И тут его поразила мысль, что возможно, вся эта женитьба уже не нужна.

– Что с доктором? – спросил он у Эстер, вышедшую из кабинета. – Он умер?

– Нет, он просто заснул. А вы разве не уехали из Лондона?

– Как видите, нет.

– А мистер Гурин?

– Он, увы, тоже.

Глава 80

4 ноября, в воскресенье

В воскресенье после трех дней почти беспрерывных дождей и мрачности наступила хорошая погода, и хотя было уже по-ноябрьски холодно, в разрывах легких облаков то и дело проглядывало солнце, озаряя хмурую физиономию Лондона некоторым подобием улыбки.

Фаберовский достал из гардероба длинное рваное дорожное пальто-ольстер с пелериной и капюшоном и шляпу с широкими отвислыми полями. После чего посвятил почти полчаса наложению грима и приклеиванию усов. Когда в десять часов он вышел из дома, опираясь на грубый растрескавшийся костыль, в длинном ольстере с крымской медалью на груди и шляпе, из под которой можно было разглядеть только кончики усов, любой принял бы его за нищего инвалида Крымской войны. В этом наряде он отправился к церкви Всех Душ, где крепкими тумаками и парой отборных ругательств закрепил за собой среди прочей нищей братии на паперти место у самого входа.

Столь странному для джентльмена маскараду было простое объяснение. Фаберовский был уверен, что проспавшийся доктор раскается в том, что пустил поляка в дом, и хотя Пенелопа ни за что не раскроет настоящую причину визита Фаберовского, доктор наверняка удвоит бдительность и к Пенелопе никому чужому уже не будет возможности подступиться без его разрешения.

Еще в субботу сразу после тяжелого объяснения с Пенелопой поляк заехал к стряпчему Генри Крофорду на Каннон-стрит и договорился подписать во вторник в его присутствии брачный контракт. Крофорд вместе со своим партнером к этому времени должны были составить текст договора, следуя указаниям Фаберовского. Во вторник Крофорд должен был приехать на Эбби-роуд к половине одиннадцатого утра и удостоверить подписи обоих вступающих в брак.

Теперь Фаберовскому надлежало организовать присутствие на этой церемонии самой мисс Смит и совершенное отсутствие на ней ее отца. Для этого он с утра пораньше сел за стол в кабинете и написал записку: «Пенни, во вторник в десять часов до полудни тебя будет ждать рядом с домом экипаж. Он отвезет тебя ко мне домой. Сделай это, даже если тебе придется выпрыгнуть из окна. После нам уже ничто и никто не будет страшен и мы сразу поедем к твоему отцу получать благословение. Целую. Твой Стефан Фаберовски».

Для того, чтобы вручить записку, поляку и понадобился этот странный маскарад. Чета Смитов и Пенелопа в сопровождении Энтони Гримбла пришли в церковь к одиннадцати. Доктор шел под руку с Эстер, надменно задрав носом кверху птичью голову на длинной худой шее, а Пенелопа шла чуть сзади, охраняемая Гримблом и Ботли, подозрительно оглядывавшем всех, идущих в церковь вместе с ними.

В целях маскировки поляку пришлось оставить очки, поэтому он очень боялся, что сослепу пропустит семейство Смитов, и был очень доволен, когда еще издали заметил их. Подойдя к нищим на паперти, доктор Смит засунул руку в карман и достал специально приготовленную на этот случай дюжину медных фартингов. Их он отдал дочери и велел раздать попрошайкам во славу Господа. Когда Пенелопа наклонилась, чтобы бросить крымскому ветерану монетку, тот вдруг схватил ее грязной лапой за руку. Наглость нищего не укрылась от бдительного ока Ботли и он с бранью набросился на нахала, угрожая сдать его полиции, если тот немедленно не уберется.

Когда семейства Смитов покидало церковь после службы, обладателя крымской медали уже не было на паперти и только нищие удивленно судачили о том, почему такой сильный и нахальный попрошайка вдруг так быстро исчез, испугавшись угроз какого-то слуги.

* * *

С самого утра улицы заволок очень плотный туман и Курашкину пришлось сесть со своим точилом у самых дверей ирландцев, рискуя раскрыть себя. Никто не желал в такой туман точить ножи, и Курашкин даже поорал для приличия:

– А ну, кому вострити ножы, ножыци, брытвы!

Русского языка никто не знал и на зов его никто с ножами не явился. Зато вынырнула из тумана, словно баранье ребро из горохового супа, какая-то прилипчивая старуха-еврейка.

– Тут стоят, – заворчала она, становясь напротив Курашкина и упирая сухие ручонки в бока, – точат ножи, а потом женщин кругом режут.

– Що? Успокойся, стара калоша, я тильки ножы потрошителям вострю, – неудачно пошутил Курашкин.

Старуха завизжала и бросилась на него с клюкой.

– Потрошитель! – верещала она. – Убивают!

Дверь в доме открылась и из нее вышли Даффи с Конроем. Мельком взглянув на орущую женщину, они повернули налево и пошли к Уайтчепл-Хай-роуд, исчезнув в тумане. Уровни старушку на мостовую, Курашкин схватил свое точило и побежал за ирландцами. Вскоре он нагнал их и умерил шаги, идя на таком расстоянии, чтобы в тумане оставались все время видны их темные силуэты. Сзади из тумана его настиг старушечий крик: «Держи Потрошителя!», миновал его и заглох впереди, так и не явив взору его производительницу. Ирландцы дошли до большака, отловили в тумане кэб желтого цвета и укатили. К счастью для Курашкина, следом ехал еще один.

– Знаемо мы вашу королеву, – ворчал Курашкин, залезая в кэб вместе со станком. – Поезжай за тым жовтым кэбом!

Из-за тумана оба кэба вынуждены были идти вплотную друг за другом. Доехав до Эбби-роуд, желтый остановился и ирландцы исчезли за воротами. Курашкин с точилом тоже выбрался из своего кэба, расплатился и сел на станок дожидаться возвращения из дома своих подопечных.

* * *

– Чего это вы, господа болотоходцы, то письма панические пишете, что вас со всех сторон обложили, то вовсе на полторы недели пропадаете, а сами почки рассылаете кому ни попадя, и меня не спрашиваете? – спросил у ирландцев поляк, впустив их в дом.

Конрой опустил голову и с преувеличенным вниманием стал колупать пальцем стену.

– Или за вами следить уже перестали?

– Нет, следят вовсю, – буркнул старик.

– Надеюсь, вы хотя бы хвоста за собой сюда не привели.

Фаберовский выглянул в окно, но из-за густого тумана ничего невозможно было разглядеть.

– Я проверил, – сказал Даффи. – Мы сделали крюк на кэбе, прежде чем поехать сюда.

– И что же вам тут надо? – спросил у молодого ирландца Артемий Иванович, сидевший вместе с Хаей Шапиро за столом, на котором был разложен план Лондона.

– Мы пришли за своим жалованием, мистер Гурин, – ответил Даффи. – Нам совсем не на что жить. Последние недели мы питаемся раз в день холодным гороховым пудингом.

– Вы же видите, – Артемий Иванович загнул половину карты, чтобы прикрыть ею от ирландцев стоявшую перед ним вазочку с печеньем и рюмки с шерри-бренди, – мы сами не жируем и не едим ананасы с шампанским! Мне нечего пока вам дать. Ждем-с денег из Парижу. Степан, может, ты накормишь их на кухне чем-нибудь?

– Рози, у тебя есть, чем накормить этих оболтусов? – вошел поляк на кухню, где возилась Розмари. – Тогда я оставлю их тебе на попечение.

Он вернулся в гостиную и присоединился к сидевшим за столом.

– В начале недели они с ней разодрались и он ушел, – говорила Шапиро. – Теперь только изредка к ней наведывается. А после всего из ее комнатушки до меня один шаг сделать, где и вымыться можно, и пятна с одежды оттереть, – добавила она, словно опасалась, что ее протеже будет отвергнута. – И ключ от ее комнаты у меня есть. Она его потеряла, а я нашла.

– А что нам за это будет? – спросил Даффи из кухни.

– Благодарность, – ответствовал Артемий Иванович.

– А динамит будет? – поинтересовался Конрой.

– Будет, будет, – успокаивающе ответил поляк.

– А жалование?

– И жалование заплатим.

– Ты сможешь купить себе новые кальсоны, – заметил Даффи своему соотечественнику.

– Да, розовые и с кружевами! – подхватила Шапиро, поставив ногу на стул и задрав юбку. – Вот как у меня. Можете у меня и купить, недорого отдам, и они совсем не ношенные.

Ирландцы пришли посмотреть.

Артемий Иванович тоже радостно хрюкнул и сделал попытку дотянуться до ноги Шапиро, однако вставать ему было лень. Конрой отнесся к делу совершенно серьезно.

– Я себе куплю зеленые кальсоны, – мрачно заметил он, чем еще более увеличил общее веселье, так что Фаберовскому пришлось постучать костяшками пальцев по столу, чтобы вернуть мысли присутствующих в деловое русло.

Объяснив Даффи его задачу, поляк отпустил ирландцев обратно во владения Розмари, куда они устремились, словно лососи на нерест, толкаясь в узких для них двоих дверях.

– Как я убедился, нет никакого смысла заранее что-либо подробно планировать, – сказал Фаберовский. – Поэтому я предлагаю только самую общую схему. Шапиро заранее познакомит Даффи с Мэри Келли и расскажет ей о фельдшере, а в пятницу заедет за Уродом в Вулворт и к одиннадцати вечера привезет его в «Британию», где их обоих уже будет дожидаться Даффи.

– А почему бы Даффи самому не съездить в Вулворт? – выступила Шапиро.

– Потому что за ирландцами следят, – терпеливо пояснил поляк. – Самое худшее для нас, что может произойти, если, следуя за ирландцами, полиция обнаружит наше логово в Вулворте. Ты привезешь Васильева, встретишься с Даффи и вы пойдете к тебе. Затем ты отправишь фельдшера к Келли. Конрой к полуночи тоже подойдет к тебе, чтобы они вдвоем с Даффи отвели фельдшера в какую-нибудь ночлежку на ночь, а утром мы бы забрали его оттуда.

– А я?! – спросил Артемий Иванович. – Что буду делать я?

– Пан как начальник будет руководить происходящим отсюда, с Эбби-роуд, а мы с Батчелором будем состоять при заложенном экипаже.

Дверь в гостиную распахнулась и вошли отяжелевшие от еды ирландцы.

– Ну, мы пошли домой, – довольно сказал Конрой. – Как-нибудь еще зайдем. Миссис Шапиро едет с нами?

– Мне она больше не нужна, – ответил Фаберовский. – Так что раз вам с ней по пути, можете ее забрать.

– А мистер Гурин? Он едет с нами?

– Пан Артемий, вы едете с ирландцами?

– Пожалуй, нет, – сказал Артемий Иванович. – Я тут подумал и решил, что останусь на ужин.

– Ох, Господи, – ссутулился Фаберовский. – Ну, оставайтесь. Можете хоть до завтрака остаться, но тогда у меня к пану будет дело. Утром я отлучусь, а к половине одиннадцатого сюда подъедет Крофорд. Вы его непременно дождитесь, потому что я могу задержаться.

– Зачем вам опять нужен этот Крофорд?

Фаберовский достал из кармана кольцо с аметистом и показал Артемию Ивановичу.

– Вот, я купил его сегодня утром за пять фунтов. Подарок моей невесте по случаю помолвки.

* * *

Устав сидеть напротив дома Фаберовского, Курашкин дошел до Риджентс-парка, влез со станком в омнибус и поехал прямо к Салливану.

– Ой, що я бачив! Що я бачив! – заголосил он, едва он перешагнул порог знакомого кабинета.

– Что ты видел, господин Kurashkin? – сказал Салливан, вставая из-за стола и поспешно накрывая газетой кучку конфискованных порнографических открыток, которая уже неделю кочевала из одного кабинета Скотланд-Ярда в другой и наконец осела дома у инспектора.

– Бачив, як воны булы в гостях у богатого хрена! – восторженно проговорил Курашкин, заметив полную вазу яблок на буфете.

– Что есть hren? – рассеянно спросил Салливан, чьи мысли никак не могли отрешиться от соблазнительных видений.

– Ну, джентельмень, – Курашкин замялся.

– И они есть теперь там? – уже осмысленно спросил Салливан, стряхнув с себя наваждение.

– Ноу, – упавшим голосом проговорил Курашкин, понимая, что ему не видать ни яблок, ни отдыха. – Зараз воны уихали до соби до хати.

– Ты имел узнавать, где он живет?

– На западний сторони. Мабуть, ин Бейкер-стрит, зараз не упомню. О, здаеться, на Ебби-роуд!

– Я немедленно еду в Скотланд-Ярд, договорюсь, чтобы за этим домом установили наблюдение, – схватил пальто инспектор, в жилах которого забурлила кровь, вскипяченная сексуальной энергией, излиться коей помешал приход Курашкина и которая теперь была направлена в правильное русло.

– Так навищо вам потрибне це спостереження! – ревнивый Курашкин не собирался никого подпускать к кормушке с яблоками. – Вам прыйдеться взяты додатковых агентив. Давайте пойдемо туды прямо зараз и арештуемо ирландцив.

– Ты уверен, что они там?

– А як же, бесперечно там, – уверил Курашкин. – Тильки не можна втрачаты ни часу.

– Well, мы будем идти непосредственно теперь. Мы должны установить имена каждых лиц, с которым они имеют держать сношения.

– Тут полицийськи инспекторы пишкы ходять, на що же королева мени верстат купить! – ворчал Курашкин, семеня с точильным станком на плече вслед за Салливаном.

И слова его возымели действие. Утомившись от стенаний своего агента, инспектор взял кэб и остальную часть пути до Эбби-роуд Курашкин со своим станком проделал в экипаже.

– Боже! – воскликнул Артемий Иванович, открыв дверь и увидев Курашкина в сопровождении полицейского в штатском. – Тарас! Ну, что ты таращишься! Заходи.

– От, зазнайомься, товарыш Артемый, це мое начальство с Особливого отдилу, – сказал Курашкин, смущенно протискиваясь мимо пуза Владимирова в дом. – Инспектор Салливан. А це той самый Гурин.

– Степан, тут к тебе! – крикнул Артемий Иванович по-русски. – Неприятности пришли.

– В моем мнении, мы имели с вами знакомство, – тоже по-русски сказал Салливан, когда Фаберовский вышел из гостиной ему навстречу.

– Совершенно верно, – ответил поляк, пожав руку инспектору. – Я присутствовал при обыске комнаты некоего Тамулти на Бетти-стрит.

– От этой комнаты для полиции один неприятность. Две недели раньше человек, кто поселил себя там после Тамулти, устроил реальный погром, когда к нему прибыл его знакомый от Парижа. Он победил этим знакомым дверь хозяйки, миссис Куэр, и погнул чугунный фонарь на улице. Четыре констебля и соседи от всей улицы едва завязали его. К счастью, он был удален назад в Париж.

– Ура! – завопил Владимиров. – Ну, там ему не поздоровится!

– Цей джентльмень и есть хрен, – шепнул на ухо Салливану Курашкин, подмигивая в сторону Фаберовского. – Сюды ирландци и ходыли.

– Он соответствует описанию человека, который арендовал для ирландцев квартиру на Брейди-стрит, – сказал Салливан. – Сообщите мне, кто такой есть мистер Гурин? И почему мистер Гурина не смог быть найденным моими людьми ни в одной гостинице Лондона?

– Мистер Гурин сыщик, – сказал Фаберовский, чувствуя, что вот-вот обделается. – Можете удостовериться в этом у инспекторов Рида и Абберлайна. А найти вы его не могли, потому что он жил у меня.

– И что, зачем он водил ирландцев в еврейский клуб?

– Мы следили за ними. Вот уже несколько месяцев эти ирландцы морочат нам голову, утверждая, что знают личность Уайтчеплского убийцы. Однако мы убедились, что их свидетельствам цена – дерьмо.

– Где они живут?

– Раньше они жили на Брейди-стрит. Где живут теперь, я не ведаю. Я оставлял им свой адрес и они сами нашли меня.

– Что они делали в вас сегодня?

– Что, хохол вам настучал? – спросил Артемий Иванович.

– Самий кацап! – огрызнулся Курашкин.

– Они хотели предупредить меня, что скоро должно состояться очередное убийство. Но я им не верю. Я уже говорил Абберлайну: мы с мистером Гуриным следили за ними перед убийством на Ханбери-стрит и теперь уверены, что они не только не имеют отношения к убийствам, но даже не ведают, кто убийца.

– Хорошо это, пьяное лицо?! – озлился на своего агента Салливан. – Ты сделал хотеть из меня круглый болван! Я уже непосредственно не понимаю, кто от них хрен, кто джентльмен, и позади кого мы наблюдали весь сей раз!

Глава 81

6 ноября, во вторник

В десять утра Владимиров был уже на Эбби-роуд. Фаберовский еще не уехал, он стоял у бюро в черной визитке, белой жилетке и светлых брюках, и заряжал «веблей», держа в зубах пару белых перчаток. В петлице его визитки красовалась белая роза.

– Все, я уезжаю, – Фаберовский положил револьвер во внутренний карман визитки, удобное нововведение этого сезона. – Пускай мистер Крофорд дождется меня.

Затем поляк сел в свой брум с Батчелором на козлах и покатил на Харли-стрит. Они встали почти у самых дверей доктора Смита, так чтобы Пенелопе в случае необходимости ближе было бежать до экипажа. Она появилась ровно в половине одиннадцатого. За ней вышел Ботли с двумя рапирами в чехлах подмышкой. Пенелопа взяла у него рапиры, уверенно подошла к бруму и со словами: «В Фехтовальный клуб» открыла дверцу экипажа. Но бдительный слуга заметил, что в экипаже уже кто-то сидит, и стремглав бросился к своей подопечной. Фаберовский, который несколько грубовато втащил девушку внутрь, успел выставить трость рукоятью навстречу подбегавшему слуге. Ботли наткнулся на нее лбом и от страшного удара опрокинулся на спину. Фаберовский захлопнул дверцу, Батчелор хлестнул лошадь и они помчались на Эбби-роуд.

Мистер Крофорд был уже на месте.

– Вы привезли? – не тратя слов, спросил Фаберовский.

– Да, вот он, – Крофорд подал ему бумагу.

Фаберовский внимательно прочел ее, вдумываясь в каждое слово.

– Добже! Пенни, милая, познакомься с текстом нашего брачного контракта. Если ты согласна с его условиями, мы немедленно скрепим его своими подписями в присутствии сего достойного джентльмена.

Пенелопа взяла контракт и прочла его не менее внимательно, чем поляк.

– Но Стив, – удивилась она. – Здесь написано, что все твое имущество в случае твоей смерти для лучшего распоряжения должно перейти к моему отцу на срок в пять лет при условии должного содержания вдовы, то есть меня, равно как и в случае безвременной твоей кончины до церковного венчания!

– Тебя что-то удивляет?

– Во-первых, почему отцу, а не мне? А во-вторых, какое именно имущество? Что у тебя есть?

– Торговая операция, которую мы завершаем сейчас с мистером Гуриным, принесет мне около тысячи фунтов; кроме того, у меня есть недвижимость в виде этого дома, участка земли и находящихся на ней построек, а также мебели, обстановки, экипажа и двух лошадей. Что до заинтересовавшего тебя пункта в договоре, то он включен сюда для того, что в случае моей кончины твой отец сможет правильно вложить средства в корыстное дело или поместить их под проценты. К тому же я не собираюсь умирать, а такое доверие к доктору Смиту с моей стороны может расположить его ко мне.

– А ты не боишься, что это условие наоборот, спровоцирует моего отца подстроить тебе какую-нибудь смертельную ловушку?

– Нет, не страшусь. Я не считаю твоего отца настолько глупым человеком, чтобы при нынешних условиях покушаться на мою жизнь.

– А почему в договоре не оговорено мое приданое? Отец должен дать за мной полторы тысячи фунтов. Я хочу в случае, если с тобой что-то произойдет, получить по закону восемьдесят второго года об имуществе замужних женщин все, что я принесу тебе при замужестве, а не зависеть от отца. И не забудь, что как только отец выплатит тебе мое приданое, ты должен положить в банк на мой счет с этой суммы вдовью часть.

– Леди права, – встрял Крофорд. – Контракт необходимо переписать. Тем более что для вас в нем ничего не изменится. У меня есть с собой гербовая бумага, это не займет слишком много времени.

Фаберовский тревожно посмотрел на часы.

– Пишите скорее. А пока, Пенни, у меня есть для тебя подарок в знак нашей помолвки. Фаберовский достал футляр и, вынув из него кольцо, надел Пенелопе на безымянный палец левой руки.

Закончив писать, Крофорд удовлетворенно промокнул чернила на последнем листе при помощи клякс-папье и протянул контракт поляку. Фаберовский поставил на нем свою закорючку, а затем и Пенелопа, улыбнувшись, взяла у него перо и поставила свою подпись рядом с подписью жениха. Приняв от помолвленных подписанные листы, Крофорд поздравил Пенелопу с Фаберовским и заверил контракт, поставив на нем дату полуторамесячной давности: «26 сентября 1888 года».

Окаменевшие в напряженной улыбке мышцы лица поляка расслабились и он, предложив кресло своей невесте, проводил Крофорда. Затем спрятал документ в ящик стола в кабинете и вернулся в гостиную с ведерком, в котором стояла бутылка шампанского. На призывное звяканье бутылки в ведерке тут же отозвался Артемий Иванович – он оставался в тени пальмы в течение всего разговора, который, впрочем, плохо понимал.

– Совет вам да любовь! – возгласил он, утирая слезы умиления и беря бутылку за горлышко. – Вот и славно будет, как вы с Пенюшкой поженитесь, а там и мы с Асенькой тем же путем проследуем-с. Как у нас во Пскове девки говорили, батюшка Покров, покрой землю снежком, меня, молоду, женишком. И то сказать, досталось гадине наливное яблочко!

Поляк сердито отобрал у Владимирова бутылку, поставил ее на стол и достал из буфета три плоских бокала на длинных высоких ножках. Пока Фаберовский хлопотал у буфета, Артемий Иванович снова завладел бутылкой и начал откручивать с горлышка проволоку.

Яростный стук, потрясший входную дверь, прервал приготовления.

– Кто это? – удивленно спросил Артемий Иванович.

– Полагаю, что это мой будущий тесть.

– Я боюсь, – сжалась Пенелопа.

– Теперь уже нечего страшиться. Пан Артемий, достаньте еще один бокал и открывайте бутылку.

– Вы подписали себе смертный приговор, мистер Фейберовски! – заорал доктор Смит, когда поляк открыл ему дверь. – Убийца! Потрошитель! Где моя дочь?!

– Да-да! Похититель! Где моя невеста? – поддержал доктора ворвавшийся следом Энтони Гримбл.

– Успокойтесь, дорогой тесть, она здесь, жива и здорова. А вас, Гримбл, повинен разочаровать: мы с Пенелопой уже обручены, вы тут лишний, – Фаберовский повел доктора Смита в гостиную. – Вот, смотрите.

Он посторонился в дверях, чтобы доктор мог увидеть свою дочь, но тут бутылка шампанского в руках Владимирова хлопнула и пробка угодила доктору прямо в рот, раскрытый в немом крике ярости при виде Артемия Ивановича, а пена длинной струей окатила его опрятный, с иголочки, сюртук. Доктор застыл на месте с пробкой в зубах.

– Ну, будьте же мужчиной, доктор Смит, – сказал Фаберовский, вынимая пробку изо рта будущего тестя. – Вам не к лицу кричать, как торговка на Спитлфилдзском рынке! Пойдемте в кабинет и поговорим с глазу на глаз, как джентльмен с джентльменом. И не устраивайте тут истерик! А вас, Гримбл, я бы попросил покинуть мой дом, незачем вам вмешиваться в чужие семейные дела.

Кипя от злости, доктор Смит поднялся за Фаберовским в кабинет, после чего тот закрыл дверь и достал из стола брачный контракт.

– Это брачный контракт между мною и вашей дочерью, доктор Смит. Нет, я не дам его вам. – Фаберовский отвел протянутую руку доктора. – Я прочитаю его вслух.

– Но я не давал разрешения на брак!

– Ваша дочь уже совершеннолетняя и ей не требуется вашего разрешения.

– Первейшим дочерним долгом является подчинение!

– Слушайте, я читаю, – Фаберовский медленно, с расстановкой, прочитал контракт слово за словом от начала до конца.

По мере того, как поляк читал контракт, лицо доктора постепенно приобретало осмысленное выражение. Когда тот закончил, Смит обтер надушенным платком развешанные по подбородку и сюртуку слюни и проговорил довольно спокойным голосом:

– Я не очень понял про ваше имущество в случае вашей смерти, мистер Фейберовский.

– Если я умру после венчания, или даже до него, все мое имущество перейдет вам на пять лет. Вы даже можете прямо сейчас отравить меня чем-нибудь, лишь бы моя смерть казалась смертью от естественных причин. Но…

– Я готов задушить вас немедленно, вот этими собственными своими руками!

– Но у мистера Крофорда, стряпчего, хранится мое письмо, в котором я заявляю, что вы готовили покушение на мою жизнь и лишь угрозами вам удалось заставить меня составить брачный контракт в той форме, в которой он сейчас перед вами.

– Ну и что?

– Обратите внимание на дату: 26 сентября. А вот брачная лицензия, датированная тем же числом. В полиции хранится протокол от 1 октября сего года о нападении, совершенном на мой дом с целью убить меня. Один из покушавшихся на меня, нанятых мистером Проджером, согласился показать на суде, что у вас был к моей особе чересчур сильный интерес, выходящий за рамки обычного праздного любопытства. А протокол о покушении, состоявшемся спустя пять дней после покупки брачной лицензии и заключения контракта, согласно которому все мое имущество отойдет вам в случае моей смерти, вкупе с показаниями упомянутого мною свидетеля убедят самого дубинноголового присяжного в том, что вы замахнулись на мою жизнь в целях заполучить мое имение в свои руки. Мыслю, вы разумеете, что все наши взаимные претензии в этой ситуации лучше забыть во избежание неприятностей и вам, и мне. Кстати, если вы все же убедите дочь разорвать наш брачный контракт, я дополнительно вчиню ей иск в суде и заставлю выплатить весьма и весьма значительное денежное вознаграждение.

Доктор Смит понял, что загнан в угол, и мрачно проговорил:

– Я не буду убеждать ее в этом. Но ваш брак все равно невозможен: вы же католик.

– Это было давно. Я уже две с лишним недели как верный сын англиканской церкви.

– Вы пошли по стопам викария из Брея[20], мистер Фейберовски? Ну что ж, на этот раз вы выиграли. Но это еще ничего не значит.

– Мы назначим венчание на двадцать восьмое ноября. Ведь это среда, а в Англии, сколько мне ведомо, этот день считается самым благоприятным для свадеб. И в течении трех воскресений подряд в церкви будут объявлять о нашей помолвке, все чин по чину. Так что, дорогой тесть, приготовляйтесь к свадьбе. Между прочим, вы не хотите сделать своему зятю подарок?

– Какой еще?! – насторожился доктор Смит.

– Я хочу, чтобы вы известили мистера Роберта Андерсона, что все те гадости, что вы наговорили ему обо мне, не стоят и выеденного яйца, а оговаривали вы меня исключительно по личным мотивам.

– Хорошо, я сделаю это, – обречено сказал доктор Смит.

Глава 82

7 ноября, в среду

– Мне кажется, сэр, что настала пора арестовать мистера Фрэнка Тамулти, он же Джозеф Рендл, – сказал Салливан, появившись с утра в кабинете Литтлчайлда.

– Какое обвинение мы можем против него выдвинуть? Переезд с Брейди-стрит? Ведь констебль не помнит точно, кто ударил его по голове во дворе, но он уверен, что это был не старый ирландец. Сочувствие идеям фениев, высказанное им в еврейском клубе? Или невозвращение домой на Бетти-стрит к миссис Куэр? Мы не можем обвинить его даже в Уайтчеплских убийствах, потому что от имеющейся у нас окровавленной рубахи никакого толку. Может он просто брился, прежде чем выйти на улицу, и порезался.

– Сержанту Уайту из Эйч-дивизиона удалось найти нескольких мальчишек, которые могут предъявить ему обвинение в грязной непристойности и неприличном посягновении с применением насилия и рук.

– Что нам даст этот арест? Мы не сможем представить его суду магистратов в положенные сутки, потому что ближайшее заседание состоится только 16 ноября. Нам придется его отпустить.

– Это и хорошо, – сказал Салливан. – Тамулти наверняка знает, что за ним следят. Он мог и сам заметить, ему могли сообщить Гурин и поляк, у которого он живет. По предъявленному же ему обвинению даже при наличии веских улик, каковых у нас пока не имеется, он может схлопотать не более двух лет. Если мы арестуем и затем отпустим его, он слегка успокоится и никуда не исчезнет до 16 ноября. За это время мы, возможно добудем более серьезные улики. А для надежности я усилю наблюдение.

– Хорошо, – сказал Литтлчайлд, – я согласен на этот арест.

Салливан заехал на Леман-стрит, взял там сержанта Уайта и двух констеблей в штатском и вместе с ними отправился на Ламбет-стрит. Курашкин стоял со своим точильным станком напротив дверей ирландцев и исполнял медленный гопак, пританцовывая вокруг него от холода.

– Поднадзорные находятся на месте? – спросил у него Салливан.

– А як же! Вон один выходыть, – Курашкин ткнул рукой на вышедшего из дома Даффи, который огляделся по сторонам и решительной походкой направился куда-то в сторону Уайтчепл-Хай-стрит.

– Сегодня ты больше не нужны, – сказал Салливан агенту Курашкину. – Мы арестуем старика и отпустим его только завтра. Так что до завтра ты свободен. Но учти – с завтрашнего дня ты должен неотрывно следить за стариком, не отпуская его не на шаг. Если ты будешь упускать его, это будет последним твоим заданием.

– От вам истынный хрест, не упущу! – перекрестился Курашкин.

– Иди, иди, не мешай! – поторопил его инспектор.

Курашкин подхватил свой станок и побежал домой, чтобы оставить его и скорее оказаться в кабаке.

Спустя полчаса мерзнувшим сотрудникам Особого отдела вновь явился Даффи, несший за лапу кроличью тушку. Рядом с ним вился Тамулти, столкнувшийся с ним в мясной лавке.

– Идут, оба! – предупредил Салливана сержант.

– Надо, чтобы старый ирландец остался один, – предупредил инспектор. – Подождем, пока один из них не выйдет на улицу.

– Пока они поджарят кролика да пока съедят его, мы тут помрем от холода, – возразил Уайт.

– Лучше помереть от холода, чем от их кулаков. Вчетвером нам двоих не одолеть, – резонно заметил Салливан.

– Представляете, из-за того трупа, что мы нашли с вами во дворе клуба, мне пришлось бежать с квартиры, бросив все вещи, – с восторгом говорил Тамулти, возбужденный встречей с молодым ирландцем. – Единственное, что мне удалось сохранить, так это свою коллекцию, которую я постоянно ношу с собой. Может, вы все-таки захотите ознакомиться с ней?

– Да, пожалуй, теперь можно, – сказал ирландец, открывая дверь. – Съедим вашего кролика, а заодно и картинки поглядим.

Пока Даффи не было, Конрой занимался своим самым любимым после взрывного делом – охотился на тараканов. Большая тараканиха с королевской невозмутимостью расположилась на самой двери, куда почти не доходил свет из окна.

– Сидит, как на троне! Тоже мне, Виктория нашлась! Сейчас мы эту королеву! – не вставая с кровати, Конрой прицелился в таракана своим тяжелым башмаком.

Увидев, как насекомое насторожилось и пошевелило усами, старый ирландец с истошным криком метнул башмак, который угодил прямо в новый, недавно купленный чайник. Испуганный страшным грохотом, таракан мгновенно исчез, зато вместо него в двери появились Даффи с американцем.

– Куда суешься без стука! – заорал на Даффи Конрой, смущенный своим промахом. – Убил бы тебя, потом поди с поляком объясняйся!

– Старый идиот! – презрительно бросил молодой ирландец, потрясая кроличьей тушкой. – Чем за тараканами охотиться, лучше бы занялся каким-нибудь делом! Смотри, что я принес! Благодаря нашему другу у нас сегодня пир!

Конрой засуетился, загремел кастрюлями, вскоре окна в комнате запотели, а по всему дому распространился аппетитный запах кролика.

– Почему у них запотели окна? – озабоченно спросил Салливан. – Может, они изготовляют там динамит и мы сможем застать их на месте преступления?

– Нет, они либо пьют, либо готовят кролика, – с сожалением сказал Уайт.

Но в доме не только пили и готовили кролика. Ирландцы уселись вокруг колченогого стола и Тамулти с таинственным видом достал свою коллекцию.

Картинки пошли по рукам и Даффи спросил удивленно:

– Почему все картинки у вас такие странные? У них что, в этом театре не нашлось женщин?

– Это не театр, – с придыханием сказал Тамулти, прижимаясь своим плечом к плечу молодого ирландца. – Все это снято с натуры. Здесь и не должно быть этих мерзких существ, заплывших жиром, с отвисшими грудями, тонким голосом и одержимых дьявольской похотью! Насколько приятнее мужчины с их мускулистыми руками и ногами!

– Ой! – дернулся Даффи. – Что вы делаете!

Он разжал руки старого сатира и вырвался из его объятий.

– Постойте, не уходите! – закричал Тамулти, безумно выпучивая глаза. – Я люблю вас!

Он бросился к Даффи опять, на что Конрой сказал, что они и не собираются никуда отсюда уходить, а вот джентльмену придется убраться, потому что настоящие фении такое позволяли себе только в безвыходных положениях, сидя в тюрьмах после восстания шестьдесят седьмого года.

Салливан уже подумывал, не заглянуть ли им на минутку в какой-нибудь трактир, как дверь внезапно с треском распахнулась и из нее вылетел высокий старый ирландец, упав на мостовую. Уайт тут же подбежал к нему и помог подняться.

Твердо положив руку ему на плечо, сержант уже собрался объявить об аресте, как Тамулти вдруг жеманно повел плечами, улыбнулся и, в свою очередь ласково положив руку на плечо полицейскому, сказал:

– Не сомневаюсь, мой молодой друг, что наступит время и мы познакомимся поближе. Пока же в знак моей благодарности и восхищения перед вашей мужественностью и красотой позвольте преподнести вам этот маленький презент. – Тамулти протянул сержанту одну из своих открыток.

– Постойте, постойте, – воскликнул подошедший вместе с констеблями на помощь сержанту Салливан, заглянув через плечо Тамулти. – Такой у меня нет. А что у вас еще есть?

Тамулти достал всю свою коллекцию и инспектор с увлечением стал перебирать карточки, то и дело восклицая:

– Этой у меня нет, и этой тоже нет! Какая прелесть! Я это возьму себе!

Заметив удивленные взгляды подчиненных, Салливан напустил на себя суровый вид и сказал Тамулти, уже потиравшим руки при виде столь заинтересованного отношения к его специфическим картинкам:

– Инспектор Салливан, Скотланд-Ярд. Вы арестованы, сэр! За грязную непристойность. У вас есть право молчать, а все что вы скажете, может быть обращено против вас. И потрудитесь пройти с нами.

– Какая мерзость! – возмущался Даффи, глядя, как защелкнулись наручники на запястьях у Тамулти. – Англичане окончательно пали в моих глазах, если позволяют такому твориться у них в столице!

– Зато нам достался целый кролик, – сказал Конрой, ставя на стол кастрюлю, источавшую невыразимый аромат, вызывавший у голодных ирландцев спазмы в животе. – И задаром. А от этого русского борова разве чего дождешься!

Глава 83

8 ноября, в четверг

Перед неумолимо надвигавшимся днем нового убийства Артемий Иванович нервничал больше обычного и последние несколько дней с особым волнением переворачивал листки календаря. Не в его силах было повернуть время вспять, поэтому когда на очередном листке оказалась дата 8 ноября, он, чтобы заглушить грызущую его тревогу, против которой даже водка была бы бессильна, решил подготовиться к борьбе с собаками, к которым всю жизнь испытывал сильное недоверие, такое же, как и к лошадям. Владимиров собирался истолочь кайенский перец, купленный ему Фаберовским, с нюхательным табаком, чтобы изготовить смесь против собак, а ступки с пестом в его хозяйстве не водилось. Он взял коробочку с перцем, пачку табаку и поехал в Вулворт к Дарье, чтобы к вечеру быть во всеоружии. Подойдя к дому, Артемий Иванович постучал тростью в окно, в котором на его стук показалось испуганное Дарьино лицо. Она спустилась вниз и открыла ему дверь. Поднимаясь вслед за Дарьей по лестнице, Владимиров услышал сверху приглушенные женские крики и насмерть перепугался. В гостиной он заметил несколько женщин, сидевших на стульях у входа в кухню, откуда и неслись испугавшие его крики. Его ужас усилился, когда навстречу ему из кухни вышел Васильев в черном резиновом фартуке и с окровавленными до локтей руками. Артемий Иванович побледнел, как ватерклозетное седалище в номере Ольги Новиковой, и отшатнулся, осенив себя крестным знамением.

– Что это у тебя? – еле слышно прошептал он. – Они что, очереди дожидаются?

– Пойдемте, Артемий Иванович, чайку выпьем вприкуску, – потянула его за рукав в комнату Дарья. – Пока тут Коленька с девушками закончит.

– Какой тут чай, – отмахнулся Артемий Иванович. – Что тут у вас творится?

– Мы с Коленькой помогаем несчастным женщинам и жертвам общественного темперамента, – наставительно произнесла Дарья. – Нам товарищ Оструг помог.

– И почем берете?

– Врачи, те по пять фунтов берут, а мы с Коленькой жалостливые, мы по полфунта с бедных женщин.

– Врешь, змеюка, по фунту, по роже твоей вижу. Это ж сколько получается? – Артемий Иванович выглянул в гостиную. – Тут в очереди четыре фунта сидит! Половина мои. Молчать! А то мы с поляком ваше заведеньице мигом прикроем.

– Нехороший вы человек, Артемий Иванович, – сказала Дарья. – Хорошо, что я за вас замуж не вышла.

– Скажи этим, чтоб завтра приходили. Сегодня больше приема не будет. А эта на столе пусть тоже одевается и катится отсюда. Деньги-то вы с нее уже взяли? Дай-ка их мне сюда. Я их все себе возьму. Потом вашу долю отсчитаю. Ну, что ты как пень встала? У тебя ступа с пестом есть? Так неси их сюда. А ты, Николай, иди лучше, нож поточи.

Посетительницы были выпровождены и Артемий Иванович, наскоро перекусив пирожками и запив чаем вприкуску, принялся за дело.

– Давай вам хорошие вещи, – ворчала Дарья, смотря, как он орудует ее пестом, растирая перец с табаком в порошок, – так вы ими всякую дрянь толчете.

– Это не дрянь, Дарья Семеновна, это очень полезная вещь, – отвечал Артемий Иванович, стараясь не наклоняться над ступкой. – Собак подманивать. На вот, попробуй.

Он протянул Дарье ступку и та с недоверием взяла ее в руки.

– А что с ней делают?

– А вот нюхнешь – и тебе уже любая собака нипочем. Ты как табак – на ноготь и втяни в ноздрю, да посильнее, а то не прочувствуешь.

Дарья сунула руку в ступку и поднесла под нос. Артемий Иванович услышал, как она шумно потянула носом, за чем последовал судорожный вздох и Дарья грохнулась на пол.

– Как я ее мистифицировал! – хлопнув в ладоши от удовольствия, произнес Артемий Иванович. Он наклонился, чтобы взять из её рук ступку, но в удивлении замер, глядя, как на лице Дарьи проступает синева. – Матушка Дарья Семеновна, чегой-то ты надумала? Эй, Николай, взгляни-ка на Дарью!

Васильев, который тоже был занят приготовлениями, вышел из своей спальни с ножом и оселком в руках.

– Чего это с ней? – спросил Артемий Иванович.

– Чего-чего… Не видите – помирает, – сказал Васильев, не переставая точить нож.

– Ох, да как же это… – не на шутку взволновался Артемий Иванович. – Ты же фершал, помоги чем-нибудь. Да брось ты этот нож, я сам его потом доточу! Дай ей понюхать чего, что ли.

– Она уж нанюхалась, – Васильев опустился рядом с Дарьей. – Лучше помогите ее на спину перевернуть.

Общими усилиями они перекатили ее по полу на живот и Васильев стал расшнуровывать корсет. По мере того, как ослаблялись стягивающие ее шнуры, Дарья вспухала на глазах.

– Вот это да, – сказал изумленно Артемий Иванович. – Я знал, что ее много, но чтоб настолько! И как такие женщины в корсетах живут – не понимаю. На мне однажды в борделе такую штуку затянули – чуть душу Богу не отдал! Между глоткой и животом так стянуто, что пища не пролазит! Пьешь водку, а она в горле стоит, как в барометре – два фута водочного столба, – и вниз не проливается! Такое большое давление непременно приводит к буре.

Они вернули Дарью в вертикальное положение, запрокинули ей голову и фельдшер, наклонившись, дохнул ей в рот, затем еще и еще.

Наконец Дарья самостоятельно вздохнула и раскрыла глаза.

– Коленька, – сипло прошептала она.

– Чем это вы тут занимаетесь? – раздался насмешливый голос Фаберовского, открывшего дверь своим ключом и неслышно вошедшего в гостиную.

Дарья взвизгнула и, сбросив с себя Васильева, бежала к себе в спальню, где заперлась на ключ. Из-за двери донеслись ее сдавленные рыдания.

– Все, Николай, придется тебе с ней ожениться. Опозорил дивчину, – с удовольствием заметил Фаберовский, который последнее время, после того, как ему удалось уладить дела с доктором Смитом, был благодушен и добр. Он не стал даже выговаривать Владимирову за то, что тот приехал, несмотря на запрет, в Вулворт. – А пани Дарье заместо Божьей Матери в киоте потребно икону святой Фоманады[21] держать и молиться ей об избавлении от похоти.

– Да нет, – сказал Артемий Иванович. – То не Николай. Это я готовил собачью смесь с перцем…

– Так, так, так… Я уразумел. Песья смесь. Пан неисправим. Настоящий слуга русского царя! – поляк с искренней улыбкой похлопал Владимирова по плечу. – Хоть бы сам сперва нюхнул!

– Я как какой ученый, или Пастер… те тоже опыты на собаках делают! – стал оправдываться Артемий Иванович. – И я опыт провел…

– Чтобы искупить свою вину перед пани Дарьей с этой песьей смесью, пану следует отвести ее на выставку кошек в Хрустальный дворец.

– Да, да, конечно…

– Не пойду я с ним никуда! – крикнула из-за двери Дарья. – Лучше бы он на эти деньги одежу Коленьке справил! Куртку новую пожгли, и жилетку, которую я ему пошила, и картузик пожгли, ему теперь даже в цирульню ходить не в чем. А уже холодать стало!

– Хорошо, хорошо! – сказал Фаберовский. – Есть у меня для него пальто, хоть поношенное, но теплое.

– Да откуда ж у меня картонка? У меня у самого один котелок на все случаи жизни. – Владимиров натянул свой венский котелок на голову по самые уши. – А что мы будем делать с Уродом, если … Застрелим?

– У нас нет иного выхода. Мы возьмем с собой Батчелора как сыщика, нанятого специально для расследования этих преступлений. Если дело дойдет до убийства фельдшера, мы сможем все объяснить. Закрой дверь, пан Артемий!

Поляк прокашлялся.

– А к тебе, Николай, у меня дело. Ты когда-нибудь слышал о том, что на сетчатке глаз жертвы остается изображение того, что она видела в последние мгновения жизни? Мне известно, что министр внутренних дел после того, что ты устроил на Майтр-сквер, сделал запрос, исследовал ли кто-нибудь из докторов глаза покойных. Я не знаю, что ты можешь сделать, чтобы умирая, Келли не видела тебя, но мне не хотелось бы, чтобы на фотоотпечатке полицейские обнаружили бы твое лицо.

На Эбби-роуд из гардероба поляка была извлечена грубая рабочая одежда, в которую он облачился сам и заставил облачиться Артемия Ивановича. Почти четверть часа ушла на то, чтобы подогнать одежду по фигуре Владимирова, дабы он не выглядел совсем уж чучелом. Наконец, в половине седьмого Батчелор вывел со двора запряженный экипаж, сел на козлы, поляк с Артемием Ивановичем поместились сзади в кузове и они отправились в Ист-Энд.

Васильева забирают с собой и около семи вечера приезжают на Батчелоре на угол Брашфилд и Криспен-стрит. Здесь их встречает Шапиро. Она проводит их в Миллерс-корт, следя, чтобы их не заметили какие-нибудь Жемчужные Пол со своими подругами, Келли и пр. Они усаживаются в комнате у Шапиро и начинается томительное ожидание. Видят, как в 19:30 к Келли приходит Барнетт. В это время у той находится Лиззи Олбрук. В 20:00 он уходит. Все трое (Ш., АИ и Ф.) выпивают. Васильев пить отказался.

* * *

В десять вечера Курашкин сменился на посту у дома ирландцев на Ламбет-стрит и поехал на обычный доклад к инспектору Салливану, по пути заглянув для согрева в ближайший трактир.

– Well, friend мой Kurashkin, – встретил его инспектор. – Вот есть что-нибудь необычное, которое ты видел?

– Так що там можна побачиты незвычайного! – замахал руками Курашкин. – Ни, сидять в хати.

– Так целый день в хате и сидят? И никуда не делают выходить? – спросил Салливан, подозрительно принюхиваясь к агенту.

Курашкин сразу понял его интерес и обтер хлюпающий нос рукавом.

– Насмырк! От вам хрест, никуды вид дверей не видходыв! Два дня так и проторчав у самого депо… Пид дождем мок, голодував дуже… Яблука простого во рту не було. А воны, бувае, выходють.

– Irishmen выходит один или два? – спросил Салливан, сделав вид, что не понял намека о яблоках.

– Колы як, – пожал плечами Курашкин. – Колы один, колы обы два. Ходють, бродють, не знаю, чого.

– Зачем ты не делаешь это знать? – недовольно произнес инспектор.

– Так що тут и знаты-то? – вспылил Курашкин и дернул себя за ус.

Салливан не любил, когда на него кричало начальство, но чтобы еще и подчиненный смел повышать на него голос! Не сдержал инспектор ретивое, дернул агента за другой ус и, не дав Курашкину прийти в себя, заорал, стуча кулаками по столу:

– Где же есть место, куда они ходют?!

– А бис його знае! – закрыв ладонями свои усы, залепетал Курашкин.

– Кто есть этот biss?!

– Не можу знаты! – гаркнул Курашкин и, испугавшись собственной смелости, мышью юркнул за дверь.

– Назад! – рявкнул Салливан и Курашкин несмело вернулся обратно. – Так, куда они идут?

– Я поихав за ними, когда воны на омнибусе уихалы в Южный Лондон. Но втратив их у «Слона и Замка».

– Куда они посылают далее?

– Не ведаю.

– Ты будешь возвращаться на Ламбет-стрит и наблюдать дом в обоих глазах. Они уверенно возвратятся. Старый irishman есть отпущенный под полицейским залогом, и шестнадцатого он должен стоять перед судом.

* * *

Истомившись ожиданием, Фаберовский с Владимировым решили выпить пива, за которым предложено было послать Васильева.

– А когда Келли будем кончать? – трусливо спросил Артемий Иванович.

– Я ее сейчас с ним и познакомлю, – сказала Шапиро, – пускай вдвоем сходят за пивом, а пока он будет ее душить, мы то пиво приговорим.

– А вдруг он ее раньше зарежет? – испугался Артемий Иванович.

– Да и черт с ней! – оборвал его поляк. – Все надоело.

Час пролетел незаметно. Незадолго до полуночи Хая Шапиро погасила в своей комнате свет, приоткрыла окно и села рядом на табурете, чтобы вовремя услышать приход Даффи. Даффи все не было, зато она услышала из узкой подворотни нетвердые шаги Келли и нетерпеливую поступь Васильева. В темноте угадывались их черные фигуры, остановившиеся у дверей с цифрой «13».

– Доброй ночи, Мэри! – раздался женский голос и Шапиро узнала в нем голос одной из жительниц двора, молодой вдовы миссис Кокс, которая с раннего вечера то и дело уходила на охоту за клиентами и возвращалась отогреваться к себе.

Оглушительно хлопнула дверь, закрывшись за вошедшим в комнату Васильевым, потом голос Келли спросил:

– Ты сегодня чего-нибудь заработала?

– Я вдова и несчастная, мне даже не на что выпить! – ответила миссис Кокс.

– А я вот уже пьяна. И у нас с собой еще целый бидон. Мы будем пить всю ночь. И петь!

– Ага, петь! – с завистью сказала вдова. – Это теперь называется петь! Всю ночь будешь горланить и мешать спать добрым людям!

– Ну, и тебе доброй ночи!

Дверь за Кокс закрылась и Шапиро осторожно выглянула наружу. Двор был пуст. Еврейка быстро проскользнула в неосвещенную комнату Келли и спросила у нее в темноте:

– Имбирь, к тебе сегодня точно уже никто не придет?

– Разве что Барнетт. Он забыл сегодня на камине трубку. Правда, уже поздно, скорее всего он заявится завтра.

– Нет, милочка, так не пойдет.

– Да чего тебе сегодня Джой так покоя не дает. Днем чуть не убила меня! Ну придет, так выгоню его прочь!

– Нет уж, давай еще подождем, пока не станет ясно, что он уже точно не придет. Джон посидит пока у меня, мы выпьем с ним пива. Ты купил пива?

– Как ты просила, – не своим голосом ответил Васильев.

– Я тоже хочу пива, – заявила Келли, поняв, что ведерко, на которое она так рассчитывала, сейчас уплывет к Шапиро.

– Обойдешься. Чего зря на тебя пиво переводить.

– А я не хочу, – сказал Васильев. – Мне оно в горло не лезет.

– Ну, вот видишь! – сказала Шапиро. – Может, и тебе чего останется.

Келли чиркнула спичкой и зажгла свечу. При ее свете Шапиро бегло оглядела комнату и сразу приметила топор Барнетта около очага.

Около часа начался сильный дождь, но Васильев все не выходил. Шапиро несколько раз выглядывала в пропахший мочой черный двор, слушала, как Келли поет у себя в комнате слезливую песенку про фиалки на могиле матери. В комнате Келли горел свет, она, словно музыкальная машина в трактире Рингеров, пела все ту же песенку про фиалку.

Артемий Иванович выходил до ветру и, вернувшись, сказал Шапиро, что там по аркой толчется какой-то мужик. Шапиро вышла. Под аркой у входа в Кроссингемскую ночлежку она заметила низкорослого и крепкого мужчину в широкополой шляпе, в котором узнала человека, жившего на Коммершл-стрит в одном из многоквартирных домов Пибоди, известном в округе как дом Виктории. Это был Хатчисон.

– Убирайся отсюда, – сказала Шапиро, – теперь тебе нечего здесь делать.

Он действительно сразу ушел, а еврейка вернулась домой.

– Что он там застрял? – спросил Артемий Иванович. Три часа ночи! Пойди, поторопи его!

* * *

– Дай мне бутылку виски с буфета, может быть придется подпоить Урода, чтобы не очень бесился, – распоряжался поляк. – Пан взял с собою кайенскую смесь?

– А как же-с! – с гордостью сказал Артемий Иванович. – Там в прихожей целый дорожный футляр для воротничков с этой дрянью стоит.

– Для чего не шляпная картонка? – спросил Фаберовский, увидев у стойки для тростей футляр размером с хорошую кастрюлю.

* * *

– Убивают! – заверещала Мэри Келли, но еврейка не стала дожидаться окончания расправы и как ошпаренная выскочила на улицу и помчалась прочь.

Услышав крик: «Убивают!» все в комнате земерли.

– Ну, Слава Богу! – с чувством сказал Артемий Иванович и перекрестился.

– Выпьем! – поляк дрожащей рукой налил всем виски.

Они дошли до входа в Миллерс-корт и остановились. Из двора не доносилось ни звука. Фаберовский достал из кармана «веблей», а Шапиро в испуге вцепилась в рукав Владимирова. Никто не решался сделать первый шаг. В полнейшей тишине они простояли минут десять, разглядывая на стене плакат «Иллюстрированных полицейских новостей». Наконец, Владимиров отцепил Шапиро от своего рукава и повернулся к поляку.

Тот кивнул и взвел курок револьвера.

– Стой здесь, – шепнул Артемий Иванович дрожавшей от страха женщине и тоже достал свой маленький «бульдог».

Осторожно, отираясь о штукатуренную стену дома, они вошли под темную арку.

– Где же тут вход? – тихо спросил поляк, шаря по стене.

– Да вот же, дверь справа, – Владимиров нащупал в темноте дверь и протянул руку, чтобы взяться за ручку.

С легким скрипом, до ужаса напугавшим обоих, дверь приоткрылась и из нее вышел Васильев с топориком в руках. Он взглянул на них безумным взором. Артемий Иванович заступил ему путь, фельдшер вздрогнул и попятился назад в комнату, но в дверном проеме уже стоял Фаберовский. Положив «веблей» обратно в карман, он схватил фельдшера за шиворот, и после нескольких попыток вырваться Васильев затих. Артемий Иванович отобрал у него окровавленный топор. Не входя в комнату, Фаберовский распахнул дверь. Дверь со стуком ударилась о столик по правую сторону. Владимиров тоже заглянул в комнату из-под мышки поляка.

Им надо было действовать, написать надпись, но они совершенно растерялись.

В ужасе и омерзении о того, что увидели, Владимиров и Фаберовский прямо тут же, перед дверью избили Васильева, а он лишь тяжело охал при каждом ударе. Из-за пазухи у него выскользнул какой-то окровавленный кусок и Артемий Иванович ногой отшвырнул его прочь.

Затем Фаберовский, забрав у Владимирова топор, бросил его в комнату и, захлопнув дверь, потащил Васильева в комнату Шапиро. Сзади фельдшера пинками подгонял Артемий Иванович.

– Хая! – крикнул он на весь двор. – Открывай же!

Они затолкали Васильева внутрь, где силой влили ему в рот бутылку виски. Того мгновенно развезло и он безропотно позволил раздеть себя и смыть с рук следы крови. Еврейка налила в таз воды, застирала все пятна на одежде и выплеснула воду в нужник.

Обрядив фельдшера в еще мокрую после стирки одежду, Фаберовский и Владимиров вывели его на улицу и потащили в сторону Брашфилд-стрит. Васильев был настолько пьян, что когда по пути им навстречу попался полицейский, он даже не окликнул их, ибо зрелище пьяного, которого волокут домой его более трезвые товарищи и костерит жена, было столь привычным здесь, в Спитлфилдзе, что это не привлекло внимания.

Через десять минут, дотащив фельдшера до экипажа, они сели внутрь, бросив его себе под ноги, и попрощались с Шапиро, велев той отправляться к ирландцам, чтобы передать: они должны приехать к Фаберовскому, получить деньги, какие есть, и исчезнуть.

Глава 84

Утром Лавандер прибежал к Фаберовскому и сообщил, что дверь квартиры ирландцев открыта, а внутри пусто, пожитков нет. Ирландцы сбежали.

В семь утра Фаберовский отправил Владимирова, Батчелора и Леграна в Уайтчепл на поиски ирландцев. Надежд было мало, но все равно стоило пройтись по полицейским участкам, порасспрашивать о тех, кто был арестован или просто приходил туда за время, прошедшее с их исчезновения.

Ни Даффи, ни Конроя у себя действительно не было, зато прямо напротив окон ирландцев спиной к грузовому депо сидел Курашкин и нажимал ногой педаль, заставляя вертеться большой точильный круг. В руках у него была старая казацкая шашка и он любовно прикладывал ее к кругу, вызывая из него снопы искр. Рядом стоял старик, опираясь на костыль, и внимательно наблюдал за действиями Курашкина.

– Здорово, Тарас! – Артемий Иванович подошел к Курашкину и хлопнул его по плечу. Курашкин вздрогнул, шашка с жалобным бряцаньем упала на камни мостовой и стоявший рядом хозяин возмущенно закричал. Владимиров поднял шашку и сунул в руки инвалиду.

– Иди отсюда, старик, иди. А то я сейчас тебе Малахов курган устрою. Что это ты, брат Курашкин, оружие точишь? Никак англичанин опять супротив нас собравши?

– Да ни, совсим розуму поизбавилыся, – сказал Курашкин. – Як шлюх ризаты почали, так вси вооружаться кынулыся. Чого до мени тильки не тянуть. С самого ранку за хатой слежу, це вже восьмый с оружием прыходить. Кажет, ветеран Крымськой войны, цю шашку там захватив. А ты, сын собачий, мене зароботку поизбавив!

– Не расстраивайся, Курашкин, я тебя в кабак за это сведу, – сказал Артемий Иванович.

– Це дило, – согласился Курашкин и, подхватив точильный станок, они отправились в ближайший трактир.

Артемий Иванович не стал разбазариваться на пиво и они сразу же заказали по виски.

– Эх, а горилка-то наша покрепче буде! – с тоской сказал Курашкин, хватанув сразу стакан. – Як на службу закликали, так бильше и не пробував.

– Они свою виски на креозоте настаивают, – сказал Артемий Иванович. – Потому такая дрянь. Хорошее что разве на креозоте делают?

– А можна ще на дьогти, – Удалой хлопец Курашкин смахнул с усов капли виски.

– Так ты с самого утра здесь все сидишь?

– Якщо б тильки це утро! Три недели вже сиджу на ций вулыци да ножи вострю.

– А по ночам ты тоже сидишь?

– Ни, в ночи за хатой спостеригае Сруль Эвенчик.

– А не говорил ли тебе твой Сруль, эту ночь ирландцы провели у себя дома?

– Ни, в ночи их в хати не було. И зранку воны не прыходыли. – Курашкин вдруг насторожился и взглянул на Артемия Ивановича почти трезвым взором. – А навищо тоби мои ирландци?

– Я, брат Курашкин, тоже по агентской части. Только начальство у меня покрепче будет. Я в Департаменте полиции служу-с.

– От диво! В самому Департаменти! Там, мабуть, агентам платять бильше, чым тут в Особливом отдили. И начальство в екипажах ездить. А мий инспектор Селифань як простый матрос, самый до мени пишкы через весь Лондон ходыть. Зато он на росийськой мови пояснитыся може. А ты мени в Департамент на службу можеш прыбудуваты?

– Это мы запросто! Но будет у меня с тобой уговор. Ежели ты кого из ирландцев увидишь, мне скажи. Я в Петербург в Департамент сообщу. А я увижу, тебе донесу, ты своем начальству отрапортуешь.

– Годытся, – согласился Курашкин. – Вдвох легше буде.

– Где же мне найти тебя, Тараска?

На этот раз Курашкин не стал скрывать своего адреса и ответил честно и прямо, как обязывала к этому возможная дальнейшая служба в Департаменте полиции:

– На Олд-Монтагью-стрите, поруч с лазаретом. От тильки нумер помещения забув. Ну да ты самый дознаешся, там на окни занавесочка жовто-блакитна. Як я с броненосця-то с «Петра Великого» в Глазге утикав, флажок одын, «покой» по-морському, прихватыв, щоб замисть ковдры накрыватыся.

– Так это ты книгу сигнальную спер?

– Я! Насилу дотащил до Лондона, четырнадцать фунтов весит.

* * *

Без пятнадцати одиннадцать мистер Маккарти, сдававший в аренду комнаты в Миллерс-корт, вызвал к себе Томаса Бауэра, известного среди тамошних обитателей под прозвищем Индиец Гарри и нанятого им в свою лавку, и сказал:

– Вот что, Бауэр. Пойди в тринадцатую комнату и попробуй вытрясти из этой мерзавки Келли хоть чего-нибудь. Ты старый солдат, ты привязывал сипаев к пушкам, у тебя должно получиться. Она, даром что моя племянница, задолжала за восемь недель, это целых 35 шиллингов!

– Да я сипаев в глаза не видел! – возмутился Бауэр, которого попрекали этими сипаями по пяти раз на дню с тех пор, как он вышел в отставку. – Я был поваром!

– Ничего, ничего, пойди потряси ее. – Маккарти похлопал Индийца Гарри ладонью по спине.

Бауэр покорно поплелся во двор и осторожно постучал костяшками пальцев в дверь. Дремавшая у окна Шапиро, с самого возвращения к себе обратно в комнату ожидавшая момента, когда же будет обнаружено убийство, вздрогнула и вперила взгляд в спину Индийца Гарри. На его стук не ответили, тогда он постучал сильнее и подергал дверь за ручку. Еврейка видела, как Бауэр, обнаружив, что дверь заперта, присел и заглянул в замочную скважину. Ключа в замке не было, но в комнате царил полумрак и ему ничего не удалось разглядеть.

– Ничего, от меня не укроешься, – проворчал ветеран и завернул за угол, где комната Келли двумя окнами выходила во двор. Он просунул руку в дырку и отдернул муслиновую занавеску, которая мешала рассмотреть то, что было в комнате. Бросив мимолетный взгляд в комнату, он отпрыгнул в испуге и поспешил к Маккарти, переваливаясь с ноги на ногу погрузневшим телом, а Шапиро подбежала к буфету и прямо из горла выпила из стоявшей на нем бутылки.

– Т-там, т-там! – закричал Бауэр, ворвавшись в лавку Маккарти. – Т-там т-такой ужас! Я к-колотил в дверь, хозяин, и не смог д-добиться никакого ответа, а к-когда я взглянул в окно, т-то увидел много крови!

– Боже милостивый, что ты имеешь в виду, Гарри? – воскликнул Маккарти и притворил дверь лавки, что бы их разговор не смогли услышать на улице.

– С-с-сэр, не знаю, к-как вам, но мне к-к-кажется, что К-к-келли уб-б-били, – сказал Бауэр, заикаясь, что всегда происходило с ним от волнения после контузии, произошедшей от падения своей же английской бомбы в полевой котел, в котором он готовил пищу.

– Сейчас я сам посмотрю.

Мистер Маккарти накинул пальто, пошел следом за Бауэром и тоже, наклонившись, заглянул через разбитое стекло в низкое окно.

– Ты прав, Бауэр, там действительно что-то не в порядке, – задумчиво сказал он, отходя от окна. – Ну и племянница же мне досталась! Хоть бы что-нибудь в жизни было у нее в порядке! Иди-ка ты прямо сейчас в полицейский участок на Коммершл-стрит и приведи ко мне кого-нибудь. Надеюсь, что это будет не Чандлер. Лучше всего спросить детектив-инспектора Рида, если только он сейчас в участке. Только не говори пока соседям о том, что ты обнаружил, мне бы не хотелось лишаться постояльцев.

– Я п-п-попробую, сэр.

– Впрочем, подожди, я пойду вместе с тобой.

Они ушли и возвратились назад минут через десять в сопровождении участкового инспектора Бека и сержанта Бетама.

– Ну, что тут у вас? – Инспектор нетерпеливо потер руки.

– Посмотрите сами. – Маккарти указал рукой в сторону окна. – Мне даже заглядывать туда страшно. Похоже, что там убийство.

Инспектор заглянул в окно.

– Без сомнения, здесь произошло убийство, – важно подтвердил он. – Сержант, немедленно отправляйтесь идите в участок и приведите помощь. Нам необходимо перекрыть все входы и выходы во двор, чтобы никто не мог покинуть его. Пошлите также кого-нибудь за доктором Филлипсом на Спитл-сквер, необходимо осмотреть тело, потому что и самоубийства тоже исключить нельзя. $ По поводу самоубийства надо как-то по другому изложить. Отправьте телеграмму с извещением суперинтенданту Арнольду, он очень хотел посмотреть, если у нас в дивизионе опять кого-нибудь выпотрошат. И известите другие участки.

– Как им сообщить о случившемся?

– Напишите, что женщину просто разрезали на куски.

Решив, что уже можно покинуть свой наблюдательный пост, Шапиро вышла из комнаты во двор. Инспектор с Маккарти вышли на улицу покурить, и только Бауэр стоял перед дверями в комнату Келли, оставленный их охранять. Подмигнув Индийцу Гарри, Шапиро вошла в подворотню и встала рядом с мистером Маккарти, который настороженно смотрел в лица прохожих, пытаясь углядеть, знают ли они уже о том, что произошло у него в доме. Люди вздрагивали под его взглядом и спешили пройти мимо. Только один бледный и опухший от пьянки оборванец остановился напротив и тоже стал пристально смотреть на Маккарти, вспомнив детскую игру в гляделки.

– Ну чего встал, пошел прочь отсюда! – прикрикнул на него инспектор Бек. – Думаешь, здесь во дворе опять кого-то выпотрошили? Ничего подобного, вали отсюда побыстрее!

– Можно подумать, не выпотрошили! – злорадно сказала Шапиро. – Выпотрошили, да еще как!

Начала образовываться толпа. Первыми высыпали наружу обитатели Кроссингемской ночлежки напротив Миллерс-корта. А затем и из других домов стал выползать народ, привлеченный шумом на улице.

«Дамы» выставляют Шапире счет за то. что ее «охрана» не сработала.

Когда спустя четверть часа в Миллерс-корт пришел доктор Филлипс, ему пришлось прорываться сквозь огромную толпу, едва сдерживаемую инспектором Беком и несколькими констеблями, пришедшими из участка.

– Боюсь, что тот искалеченный труп, что лежит на кровати, едва ли нуждается в каком-нибудь немедленном внимании с моей стороны, – сказал доктор после произведенного им осмотра комнаты через окно. – Кого-нибудь еще на кровати или в пределах видимости, кому я мог бы оказать профессиональную помощь, тоже не наблюдается. Полагаю, что нам стоит дождаться инспектора Абберлайна, который может захотеть использовать в этом случае собак.

– Да-да, – согласился инспектор Бек. – Я известил суперинтенданта и он наверняка приедет с собаками.

Полдюжины кэбов с детективами, возглавляемыми инспектором Ридом, детектив-сержантом Тиком и самим Абберлайном прибыли на место из Скотланд-Ярда еще через пятнадцать минут. Первым делом по очереди детективы заглянули в разбитое окно, после чего Абберлайн вытащил инспектора Бека из толпы и сказал:

– Инспектор, необходимо немедленно вызвать сюда подмогу. Придется оцепить Дорсет-стрит с обоих концов, кроме того, нужны люди, чтобы перекрыть вход и выход сюда во двор. Пусть констебли оттеснят людей подальше отсюда.

– Давайте лучше выломаем дверь и отнесем труп в участок. – предложил Тик. – Так будет значительно легче. Здесь этот сброд из-за какой-то шлюхи устроит нам настоящую революцию.

– И не думайте трогать дверь! – раздраженно оборвал детектив-сержанта Абберлайн. – Сейчас здесь будет полно начальства.

– Хочу дать вам, инспектор, дельный совет, – сказал доктор Филлипс. – Поскольку дверь заперта и запах не мог окончательно выветриться, мне кажется, что у нас есть возможность выследить убийцу с помощью ищеек.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Абберлайн.

– Я полагаю, что собаки уже в пути, – сообщил инспектор Бек. – Скорее всего, их привезет суперинтендант Арнольд.

– Скажите человеку, который пойдет в участок, чтобы отправили телеграмму комиссару Уоррену, – распорядился Абберлайн. – И соберите сюда всех констеблей, которых можно освободить от поиска. У нее был муж или сожитель? – спросил он у Маккарти.

– Был, – встряла Шапиро. – Джой Барнетт. Но он ушел от нее две недели назад.

– Сержант Тик, организуйте поиск Барнетта. Кто обнаружил труп?

– Я, с-сэр, – сказал Абберлайну мистер Бауэр посиневшими от холода и волнения губами. – Я с-служил в Индийской армии, я п-получаю от нее п-пенсию, но такого я не видел никогда.

– Вы живете в Миллерс-корт?

– Нет, с-сэр, я только работаю у мистера Маккарти, а живу в доме 37.

– Зато я живу здесь, – сказала Шапиро.

– Вы слышали этой ночью что-нибудь подозрительное?

– Совершенно ничего.

– Соседка, живущая прямо над комнатой убитой, – сказал Тик, – показывает, что слышала откуда-то крик «Убивают!», но не обратила на него никакого внимания. Говорит, что света в Кроссингемской ночлежке не было, так что это произошло уже после четырех часов, когда его гасят.

– А я, сержант, слышала, как она пела у себя в комнате, – заявила, кокетливо стреляя глазками, миссис Кокс.

– Мне кажется, я тебя где-то встречал, – припомнил Абберлайн. – Еще когда я служил в Эйч-дивизионе.

– Наверняка, инспектор, – подтвердил Тик. – Примерно год назад она напала на одного моего приятеля, констебля, когда он пытался арестовать ее, за что была приговорена к месячному заключению. А в январе ее арестовали за нападение на какую-то уайтчеплскую даму, уж не упомню ее фамилию.

– Что вы можете сказать об убийстве? – спросил у вдовы Абберлайн.

– Минут за пятнадцать до полуночи я вышла покурить перед сном, в это время как раз вылезла эта каракатица Шапиро. Потом она ушла, а я увидела, как Имбирь вернулась домой в компании крепкого низкорослого прыщавого мужчины лет тридцати с рыжими усами и в круглом котелке. Он нес бидон с пивом размером примерно с кварту. Имбирь была пьяна и сказала мне, что идет петь. Потом я слышала, как она пела.

– Я тоже слышала, как она пела «Фиалки», – ввернула одна из зрительниц. – Вы, должно быть, знаете эту песенку: «Одну лишь фиалку сорвал я с могилки моей матушки…» Я проходила очень близко и хорошо слышала.

– Вы расскажете мне обо всем, когда я буду вас спрашивать, – оборвал ее Абберлайн.

– Лучше бы Потрошителя поймали, чем на нас орать! – подогрела обстановку Шапиро.

Стоявший рядом со вдовой констебль махнул перед ее носом дубинкой и она сразу же умолкла.

– Заткнитесь, – рявкнул Абберлайн. – Каждая из вас могла стать той кучей мяса из тринадцатой комнаты.

Глава 85

Весть об убийстве в Миллерс-корт застала инспектора Салливана врасплох. Он бросил все – и свою коллекцию, и мечты выспаться, – взял кэб и сломя голову помчался в участок на Леман-стрит.

– У вас такой вид, Салливан, – сказал инспектор Пинхорн, когда скотланд-ярдовский полиглот бурей ворвался к нему в комнату, – как у моей тещи, когда кот стащил у нее рыбу из тарелки.

– Я посмотрю, какой вид будет у вас, Пинхорн, когда вы узнаете, что в Миллерс-корт произошло очередное убийство.

– Я уже давно знаю об этом, – сказал Пинхорн. – Неужели за эти полгода вы еще не привыкли к таким вещам?

– Мы выпустили Тамулти под залог, и вот вам результат! Но я наверняка знаю, где он скрывается. Около его дома с некоторых пор постоянно дежурит мой агент. Надо взять констеблей и немедленно арестовать Тамулти. Возможно, он еще не успел уничтожить улики.

Ламбет-стрит была совсем недалеко от участка и уже через пять минут Салливан и Пинхорн вместе с пятью констеблями подошли к дому, где проживали ирландцы. Салливан повертел головой, но Курашкина обнаружить не смог – тот либо отсутствовал, либо очень удачно замаскировался.

– Именем королевы! Откройте, полиция! – инспектор руками и ногами замолотил в дверь, пока испуганная хозяйка не спустилась со второго этажа. – Где ваши жильцы?!

– Но, сэр, у меня много жильцов!

– Два ирландца, старый и молодой.

– Посмотрите, может быть они у себя в комнате, – сказала хозяйка.

Салливан постучал в дверь, но так как из комнаты не доносилось ни звука, он тотчас велел констеблям высадить ее. В комнате никого не было. Не было даже вещей, одни голые стены с пятнами от раздавленных тараканов.

– Проклятье! – заревел Салливан. – Никого и ничего!

– Ну, и где же ваш агент вместе с подозреваемым? – спросил Пинхорн. – Мне кажется, что тут его нет. Ау, подозреваемый! – инспектор заглянул под кровать. – И тут его нет.

– Я не видела своих постояльцев со вчерашнего вечера, – сообщила хозяйка. – Но это ничего страшного, я научена горьким опытом и всегда беру плату вперед.

– Вона и с мени плату хотила взяты, за то що я перед ее хатой стою! – раздался пьяный голос подошедшего Курашкина и комната наполнилась его перегарным духом. – А где же ирландци? Як зараз памятаю, тут булы!

– Вы, Курашкин, есть последний мерзавец! – задохнулся от ярости Салливан. – Вы должны были стоять здесь и следить за ирландцами! Вы все профукали, так что идите к этому… как его по-русски… – Инспектор кулаком свистнул Курашкину в ухо. – Я делаю вас уволнять прочь!

39.

ПИСЬМО ПОМОЩНИКА КОМИССАРА СТОЛИЧНОЙ ПОЛИЦИИ Д-РА РОБЕРТА АНДЕРСОНА ГЛАВНОМУ КОМИССАРУ ПОЛИЦИИ СЭРУ ЧАРЛЬЗУ УОРРЕНУ

Очень срочно

Сэр Ч. Уоррен,

После самого серьезного и внимательного рассмотрения мною данного вопроса я не могу рекомендовать согласие с предложением осведом.

Ответ, который я пошлю графу Литтону, должен быть в том смысле, что Правит. не может уполномочить его согласиться на условия осведом., если тот не сообщит имя убийцы с определенными деталями, котор. могут быть проверены, или каким-нибудь иным способом не даст реальное доказательство своих возможностей и честных намерений.

И если у Вас есть опасения относительно этого, можно добавить: ему будет заплачено 40 000 франков против запрошенных 2000 за информацию, ведущую к аресту и осуждению преступника.

Я пришел к такому заключению не только из рассмотрения всей этой истории по существу а она кажется крайне невероятной, и я делаю вывод, что французская полиция не расценивает осведом. как заслуживающего доверия но далее, я боюсь неприятности и вреда, кот. такой человек, если он самозванец, может причинить, если он прибудет в Лондон на предложенных условиях.

Я имел ряд подобных предложений, полученных по почте, в делах по политическим преступлениям, и иногда опрашивал осведом-лей, которые делали предложения такого рода, и до сих пор я не знал ни единого случая, когда бы я нашел причину сомневаться в мудрости отказывающегося от согласия с их условиями.

Я могу добавить, что я вручил эту депешу м-ру Уильямсону, не давая ему ни малейшего намека на мое мнение относительно данного случая, и он выразил подобное мнение даже в более сильных выражениях.

Р.А.

12:10:88

Глава 86

В половине второго пополудни в Миллерс-корт приехал суперинтендант Арнольд и его заместитель, старший инспектор Уэст, возглавлявший Эйч-дивизион во время убийства на Бернер-стрит. Полицейские с трудом освободили для них узкий проход в угрюмой толпе, молча стоявшей перед входом во двор.

– Вы полагаете, что это проделки все того же убийцы? – спросил Арнольд, обращаясь к Абберлайну. – Но ведь тот всегда совершал убийства на улице.

– А вы загляните внутрь через окно, у вас сразу же пропадут всякие сомнения, – посоветовал Абберлайн.

Сержант Тик просунул руку в дырку и отодвинул занавеску, чтобы суперинтенданту было легче разглядеть то, что находилось в комнате.

– Очень плохо видно, – Арнольд распрямился, отошел от окна и нервно почесал свою бородку. – Однако, в любом случае повезло владельцу этого дома. Теперь от него съедут все жильцы.

В горле у Арнольда что-то забулькало: должно быть, он смеялся.

– Кто здесь владелец? Вы? Выломайте окно, я хочу получше рассмотреть.

Лицо стоявшего рядом Маккарти скривилось, как от зубной боли, но он покорно пошел к себе и вернулся с киркой.

– Мы ожидаем собак, – сообщил суперинтенданту инспектор Рид.

– Полагаю, они нам могут сильно помочь в розысках, – добавил Абберлайн. – Я специально перекрыл двор и не хочу заходить в комнату, чтобы не затоптать следы. Инспектор Бек сказал, что вы привезете ищеек сюда.

– И куда вас привели бы эти собаки? К ближайшей же мясной лавке, – булькнул Арнольд. – Да и что может быть путного от этих ищеек из Скотланд-Ярда? Только что в участок пришла телеграмма, что Скотланд-Ярд решил возвратить их за непригодностью хозяину. Они уже в Скарборо. Разбейте окно.

Маккарти взмахнул киркой и под звон осыпающегося стекла выломал раму. Скрипя лакированными туфлями по осколкам, суперинтендант подошел к оконному проему и сорвал муслиновую занавеску.

– Фу, как это мерзко! – Арнольд отвернулся. – Но придется входить внутрь. Ломайте дверь. Внимательно осматривайте комнату, джентльмены, может быть вам удастся найти нож или какое-нибудь иное орудие убийства.

Маккарти просунул жало кирки в щель около замка и отжал дверь. Полицейские гурьбой втиснулись в маленькую комнатушку. Залитая кровью кровать с обезображенным и изрубленным до неузнаваемости трупом тонула в полумраке, небольшой очаг напротив двери испускал неимоверную вонь сгоревших тряпок, которая еще не успела выветриться через выставленное окно. На гвозде у окна, загораживая свет, висела мужская куртка, что-то вроде морского бушлата.

Первым делом полиция наткнулась на окровавленный топорик, который был торжественно передан сержанту Тику для приобщения к уликам. Стараясь не смотреть на лежащее на кровати тело, которое больше походило на освежеванную и выпотрошенную корову, чем на человеческий труп, детективы приступили к осмотру тела. Отставив в сторону женские ботинки, инспектор Бек присел на корточки около очага и пощупал пальцами пепел.

– Очаг еще теплый. Похоже, здесь не так давно что-то горело.

– Надо просеять золу, – сказал инспектор Рид. – Тик, пройдитесь по соседям, раздобудьте мне сито.

Сито нашлось у Шапиро. Рид взял у сержанта сито и стал методично просеивать теплый и неприятно пахнущий горелыми тряпками пепел. Вскоре сержант Тик получил во владение обугленный кусок ткани, признанный всеми присутствующими за остатки нижней юбки, и обгорелые края черной креповой женской шляпки с куском атласной ленты.

– У моей жены точно такая же шляпка, – сказал инспектор Бек. – Должно быть, убийца сжигал одежду убитой.

– Странное действие для убийцы, – возразил Рид. – Понятно было бы, если б он попытался по неопытности в таких делах сжечь тело, чтобы скрыть следы преступления. К тому же, вот ее одежда, висит на стуле в изножье кровати.

– Думаю, что убийца пытался таким образом осветить комнату, – заметил инспектор Абберлайн, открывая дверцы буфета и доставая оттуда пустые бутылки из-под имбирного пива, дешевую посуду и зачерствевший хлеб. – Даже сейчас, днем, здесь очень темно. Видите, свеча на окне сгорела почти до конца. Будьте добры, инспектор Бек, снимите куртку с окна, она только загораживает свет.

– Свеча сгорела почти, но все-таки не до конца, – сказал Рид, осматривая сальную свечку, насаженную на отбитую ножку перевернутого бокала. – Ее должно было бы хватить на все время, что он здесь орудовал. Неужели при маленьком пламени свечи риск был больше, чем при огне в камине?

– Для него вовсе не было риска. Кто мог прийти к ней в это время? Разве только ее сожитель.

Инспектор Рид оттеснил Бека и присел у очага.

– Сержант, – Он обернулся к стоявшему у него за спиной сержанту Тику. – Это надо взять с собой для осмотра.

– Да, сэр, – сержант засунул тряпки в просторный холщовый мешок. – Посмотрите, здесь на каминной полке чайник с отпаявшимся носиком.

– Жар должен быть достаточно сильным, чтобы расплавить припой. Не так ли, инспектор Абберлайн? – Рид повернулся к Абберлайну и Бек тоже с ехидной усмешкой посмотрел на инспектора. – Едва ли нужен такой огонь, чтобы осветить эту комнатушку.

Абберлайн протиснулся к камину, взял чайник, потом носик и, повертев и то и другое в руках, вернул на место:

– Откуда вам известно, господа, что повреждение чайника произошло именно в эту ночь? Он холодный – носик мог отпаяться значительно раньше. А чья это трубка? – Абберлайн взял с каминной полки старую глиняную трубку. – Мистер Маккарти, идите сюда. Вам известно, чья это трубка?

– Наверное, это трубка ее мужа, Джоя Барнетта, – протиснулся вперед Маккарти.

– Трубка – не такая вещь, без которой можно обойтись неделю. Барнетта еще не нашли?

– Нет, сэр, – ответил Тик. – Но он от нас не скроется.

* * *

После ухода высокого начальства на труп убитой словно стервятники набросились полицейские доктора. Сперва за дело взялся доктор Филлипс с ассистентом и, прогнав из комнаты детективов, сделал осмотр тела.

– Ну, что? – спросил Абберлайн у вышедшего во двор доктора таким тоном, словно тот был готов сообщить ему имя Потрошителя.

– Порез и пятно крови на простыне свидетельствуют, что она была наброшена на лицо убитой перед нападением и первый разрез был, вероятно, сделан через простыню, – ответил Филлипс. – Затем тело было перетащено с одной стороны кровати на другую. Возможно, убийца, набросив простыню ей на лицо, затем задушил ее и только потом взялся за нож. Лицо и область головы так изрублены, что ничего определенного я сказать не могу.

Но не успел Абберлайн задать Филлипсу следующий вопрос, как Миллерс-корт почтили присутствием еще трое врачей, которые не работали на полицию в Уайтчепле, зато могли вволю покритиковать выводы доктора Филлипса после оглашения на дознании. Среди пришедших присутствовал и доктор Бонд из Вестминстера, приглашенный лично Робертом Андерсоном. Пользуясь знакомством с главой Департамента уголовных расследований, Бонд сразу же заявил Абберлайну, что необходимо сделать фотографии трупа.

– Мы бы с удовольствием, – сказал Абберлайн, – но вы же знаете трудности, которые существуют с фотографами у Столичной полиции.

– Я имею честь быть полицейским хирургом полиции Сити, – заявил еще один из пришедших, доктор Браун. – Поэтому мы можем пригласить сюда фотографа из Сити.

– Ну что ж, – нехотя согласился инспектор. – Инспектор Суонсон говорил мне, что министр был очень недоволен тем, что в прошлых случаях не были сделаны фотографии мест преступлений.

Посовещавшись с остальными докторами, доктор Браун послал своего ассистента за фотографом, а сам с коллегами вошел в комнату. Доктора долго копались в трупе, прежде чем убраться прочь.

Последним, кто посетил в этот день роковую комнату, был фотограф полиции Сити, тащивший свой тяжелый фотоаппарат.

– Не забудьте сделать снимки глаз, – сказал ему Браун.

– Снимки глаз? – переспросил Абберлайн.

– Да, джентльмены, – подтвердил фотограф. – Считается, что на сетчатке глаза жертв остается изображение убийцы – последнее, что она видела в своей жизни.

– Что она могла видеть, – сказал инспектор, – если тут даже днем темно как в могиле?

– Человеческий глаз очень чувствительный орган. Наверняка что-нибудь да запечатлелось, – возразил фотограф. – Но чтобы сфотографировать сетчатку, требуется электрическая батарея. У меня в ателье как раз есть такая батарея. Сперва мы на небольшое расстояние вынем глазное яблоко из глазной впадины и подсветим его сзади небольшой лампой. Мы снимем глаз с освещенным зрачком, потом с освещенным зрачком и возбужденным при помощи электричества глазным нервом, а третья фотографии будет сделана при выключенной лампе, но возбужденном электричеством нерве.

– Я не верю в то, что можно таким образом получить портрет убийцы, – сказал Абберлайн. – Даже если у вас и получится какое-нибудь пятно, оно в равной степени будет похоже как на убийцу, так и на какого-нибудь мистера Фейберовского.

Когда около трех фотограф, сняв тело, органы, обстановку комнаты и все ее содержимое, наконец освободил комнату, привели Джоя Барнетта.

– Его нашли в пансионе мистера Буллера на Бишопсгейт, – сказал сержант Тик.

– Это ваша трубка? – спросил Абберлайн.

– Моя, – ответил Барнетт и добавил, слегка заикаясь: – Вчера вечером в п-половине восьмого я п-пришел к ней, но у нее в это время была женщина, к-которая живет в этом дворе – я не знаю ее имени, но знаю, что она п-порядочная стерва. Я п-пробыл у Мэри с п-полчаса, мы п-поругались с ее п-подругой и я ушел, со злобы забыв т-т-трубку.

– Взгляните на труп: это та женщина, которую вы знали под именем Мэри Келли?

– Т-трудно сказать, сэр. Но волосы были у нее т-точно т-такого же цвета.

– Абберлайн, там прибыл фургон за телом, – сообщил инспектор Бек.

– Отведите мистера Барнетта в участок. А вы, Бек, велите констеблям принести сюда гроб.

Из одноконного мебельного фургона с обычным брезентовым тентом, стоявшего напротив Миллерс-корта, полицейские вынули длинный гроб, грязный и исцарапанный от постоянного пользования, и принесли его в комнату, где в него прямо на простыне уложили изуродованные останки.

– Ведь вы, Бауэр, служили в Индии, не так ли? – спросил Абберлайн у Индийца Гарри, запечатав сургучом ремни гроба и выходя на свежий воздух. – То, что лежит в гробе, похоже на сипая, расстрелянного из пушки?

– Ей богу, сэр, я служил п-поваром и могу сказать, что это больше п-похоже на разделанную священную корову.

– Вот, вот, Бауэр, а чем вы разделывали коров?

– Топором, с-сэр.

– Убитую тоже, похоже, разделали топором.

Слухи о том, что перевозят тело, вызвали большое возбуждение среди людей, выбегавших из дворов на Дорсет-стрит. Со стороны Коммершл-стрит толпа попыталась прорвать полицейское оцепление, но дюжим констеблям удалось сдержать людей. На руководившего оцеплением инспектора Бека выплеснули из окна ведро с помоями и только чрезмерное количество джина, поглощенное накануне владельцем ведра и лишившее его меткости, спасло инспектора от унижения. Толпа у Кроссингемской ночлежки взревела, недовольная промахом, и Бек поспешно убрался во двор.

– Что, легавый, досталось? – злорадно спросила Шапиро.

– Заткнись, шлюха, пока не вытянули по спине дубинкой!

– Только попробуй, грязный фараон! Да тебя на куски разорвут!

Полицейские вытащили через узкую дверь покрытый поношенной тканью гроб и понесли его через подворотню на улицу. Инспектор Бек поспешил за ним следом. Когда гроб стали грузить в фургон, люди замолкли, мужчины сняли потрепанные кепки, а неопрятные женщины роняли слезы. Возчик прикрикнул на кобылку и она в сопровождении нескольких констеблей и возбужденной толпы повлекла свою повозку в Шордитчский морг.

– Инспектор Бек, зашейте окна досками, – сказал Абберлайн, в последний раз оглядывая комнату. – Доски возьмете у мистера Маккарти.

– Господи, за что! – возопил Маккарти, когда молоток в руках Бауэра в первый раз ударил по гвоздю. – Теперь все жильцы разъедутся! Я разорен, я разорен этой неблагодарной девчонкой! Это ее дело, кто и где ее будет резать, но причем тут я!

– Потому что ты гнида! – сказала Шапиро. – С родной племянницы деньги за комнату брал! Вот и получай!

Абберлайн навесил на дверь замок, запер его и отдал ключ инспектору Беку, который небрежно опустил его в карман и разрешил своим людям снять оцепление. Людской поток хлынул в узкий двор.

40.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

29 октября/10 ноября 1888 года

Отель «Александра»

Лондон

Милый мой Петр Иванович!

Настроение у нас самое праздничное, хотя от всего, что наделал тут в Лондоне Фельдшер, просто блевать хочется. На этот раз победа полная и безоговорочная. Столица Британского государства полна справедливого негодования по поводу чудовищных злодеяний русских революционеров на древней британской земле и готова всемерно помогать Вашему превосходительству очистить город от радикальной заразы! Шлите деньги за октябрь и ноябрь, пора ставить точку. Не забудьте, что Вы обещали мне место в Департаменте. Только не сообщайте поляку, что послали деньги, иначе он меня непременно обманет.

Безмерно преданный Вам

Гурин.

Глава 87

11 ноября, в воскресенье

Едва придя в консульство, Рачковский попросил своего секретаря принести ему синий бланк за пятьдесят сантимов для срочных депеш, посылаемых по пневмопочте, быстро набросал на нем текст, заклеил, лизнув по краям, и отдал обратно секретарю:

– Сходи, брось это в ящик.

– Вы простите меня, Петр Иванович, но я читал о произошедшем в Лондоне убийстве, – сказал Ландезен, когда к полудню они с Рачковским сели у камина в конспиративной квартире. – Нет в мире совершенства, как говорил наш раввин, предлагая женихам свою рябую дочку. Вы решили наконец все завершить?

– Я бы и рад, да и ты, голубчик, вижу, уже готов ехать, но у нас возникла очередная проблема. Вот, погляди, это донесение Леграна. Он пишет, что ирландцы опять исчезли, а Фаберовский считает, что они могли попасть к Особому отделу.

– Бог мой, но если они у Особого отдела, свяжитесь с Монро да покончим со всем этим.

– Если бы ирландцы оказались у Монро, он бы мне об этом сообщил! Но ирландцы просто исчезли, растворились, как по волшебству! Да еще поляк с Владимировым требуют денег, которые я им обещал выплатить по окончании.

– Ну, пошлите им немного, чтобы они дожили до конца и не скончались раньше него.

– И не подумаю, – отрезал Рачковский. – Пускай сперва найдут ирландцев. Без денег они все вынуждены будут собраться у Фаберовского. Опять же, чем меньше денег у Артемия Ивановича, тем мне спокойнее. А ты напиши своему приятелю Леграну, чтобы он тайно от поляка посетил его дом и присмотрел, каким образом при необходимости там можно устроить взрыв.

* * *

Кэб застрял в толпе на углу Коммершл-стрит среди прочих экипажей, привезших своих респектабельных пассажиров взглянуть на место недавнего убийства.

– Можно подумать, что у них тут гуляние! – проворчал поляк, расплачиваясь с извозчиком.

– Конечно, воскресенье же! – благостно поглаживая брюшко, порадовался Артемий Иванович. – Дела свои сделали и гуляют, как мы.

Окрестности Дорсет-стрит были заполнены тысячами бездельников, привлеченных болезненным любопытством. Вся окрестность напоминала ярмарку. Прямо на тротуаре возвышались горы фруктов, рядом стояли тележки продавцов сладостей и все торговцы невероятно кричали и вопили, призывая покупателей.

– Эх, Урода с нами нету! – посетовал Артемий Иванович, покупая ананас и пытаясь укусить его, держа за ботву. – Он бы порадовался! Мы б ему винограда гнилого купили! Фу, гадость колючая!

Владимиров бросил ананас в сточную канаву, причем это ничуть не испортило его настроения.

– Сэр, сэр! – изумился продавец. – Его надо было сначала почистить от шкуры!

– Вот сам и чисти его, если хочешь!

Внезапно толпа взбурлила, словно вода в самоваре, и часть ее с воем унеслась куда-то в сторону полицейского участка.

– Куда это они? – спросил Фаберовский.

– Фараона гоняют. Наверное, дубинкой кому-нибудь приложил, – радостно сообщил торговец.

– Так они же растерзают его!

– Если успеет добежать до участка, значит ему повезло.

– Мистер Фейберовски! Мистер Гурин!

Они не успели достаточно углубиться в толпу, как их окликнули из прибывшего экипажа и в ядреную спитлфилдзскую вонь вплелся запах миссис Реддифорд. Дюжий слуга открыл дверцу, откинул подножку и помог старой даме спуститься на землю.

– Мистер Фейберовский, вы тоже идете смотреть на место этого кошмарного злодеяния? – спросила она, догнав их. – Но как вы намерены туда пробиться? Вы не боитесь, что нас с вами растерзают эти бродяги? Взгляните на женщин! Это настоящие фурии, недостойные называться женщинами!

– Что, госпожа Новикова тоже здесь? – испугался Артемий Иванович.

– Я думаю, миссис Реддифорд, что если вы пойдете вперед, даже эти бродяги посторонятся, – сказал Фаберовский, отворачивая нос в сторону.

– Вы так думаете?

– Я уверен, – ответил поляк.

Старая дама решительно пошла вперед и люди стали расступаться перед дюжим слугой. Вскоре они сумели добраться до Кроссингемской ночлежки, но ко входу в Миллерс-корт, охраняемому двумя констеблями, не пустили даже миссис Реддифорд, хотя от негодования она заблагоухала еще сильнее.

– Стойте, пан Артемий, – сказал Фаберовский. – Мое обоняние больше не выдерживает. Пускай она идет куда хочет, мы останемся здесь. Вот, лучше почитаем объявление.

Он демонстративно повернулся к стене ночлежки, на которой висел наклеенный вчера вечером полицейский плакатик:

«УБИЙСТВО – ПРОЩЕНИЕ – Принимая во внимание, что 8 или 9 ноября в Миллерс-Корт, Дорсет-стрит, Спитлфилдз, была убита некоторым человеком или неизвестными людьми Мэри Джанет Келли, министр будет советовать предоставление милостивого прощения Ее Величества любому сообщнику, не являющемуся тем человеком, кто замыслил или фактически совершил убийство, который даст такую информацию и свидетельство, что приведет к обнаружению и осуждению человека или людей, которые совершили убийство.

ЧАРЛЬЗ УОРРЕН, комиссар Столичной полиции.

Управление Столичной полиции, Уайтхолл-плейс, 4.

10 ноября 1888 года»

– Могу сказать вам по секрету: это последний документ, подписанный комиссаром, – сказала Реддифорд, и не подумавшая оставить своих кавалеров одних. – Мне сказали, что в пятницу была принята его отставка. Последнее убийство причинит министерству внутренних дел серьезные неприятности в Парламенте. Завтра тори поднимут вопрос об отставке министерства и у многих членов Правительства имеются серьезные предчувствия по поводу результатов голосования.

– Урр-рра! Виктория! Мы победили! – закричал Артемий Иванович. – Надо выпить за победу, друг Степан! Ну и денег же нам отвалит Пёрд Иваныч за Уоррена! Только вот Шапиро нас не сдаст?

– Шапиро не сдаст. А вот француз попадает под объявленное правительством прощение и может такое учудить. Но что больше всего беспокоит, это куда пропали ирландцы? Может, они уже в Особном отделе? Интересно, а нам прощение дадут, если мы их опередим? Получим от Петра Ивановича денег – и ищи-свищи!

«Монро становится опасным, – глядя на плакат, подумал Фаберовский. – Мы ничего для него не седлали, а он в качестве комиссара полиции много выгадает, если сдаст нас правосудию. И какие могут быть деньги, когда мы так обо***лись!».

– Пана Артемия может и свищи, а мне еще в замужество выходить, – ответил он вслух. – Не уехать ли мне в Америку, пока не поздно, когда я получу деньги?

– Куда это ты, Стивен, собрался? – раздался у него за спиной голос Пенелопы. – О какой-такой Америке ты говорил мистеру Гурину?

– Как, дорогая Пенни, и ты с Эстер здесь?! – изумился Фаберовский.

– Асенька, не волнуйтесь, я не пущу его ни в какую Америку. Там дикие индейцы в перьях снимают со всех скальпы, да и с Пенелопой неудобно как-то получится, – галантно вступился Артемий Иванович. – Мы теперь просто обязаны на ней жениться.

– Мы с Эсси только что купили у торговца твою книжку, – сказала Пенелопа, продемонстрировав поляку тонкую брошюрку в серой бумажной обложке.

– И я такую хочу! – тут же заявил Артемий Иванович. – С автографом. А я вам свои сказки как-нибудь подарю. Идемте скорее!

И Владимиров полез сквозь толпу туда, где крики книготорговцев перекрывали даже вопли торговцев фруктами и коробками конфет.

– Как вас сюда занесло? – спросил поляк у Пенелопы, пробираясь следом за Артемием Ивановичем. – Эти места не для благородных дам.

– Вы видите, мистер Фейберовски, какое страшное злодейство совершилось в том дворе в пятницу! – в волнении сказала Эстер, указывая в сторону Миллерс-корта. – А если бы вы не увезли нас тогда из Уайтчепла, ничего бы этого не произошло.

– Несмотря на нашу прошлую неудачу, я уверена, что мы избавили бы Лондон от Уайтчеплского убийцы, – поддержала ее Пенелопа.

– Но на этот раз вы не посмеете нам больше мешать! Мы покончим с этим зверем в человеческом облике, даже если нам все ночи придется проводить в трущобах Ист-Энда.

– Я не могу позволить вам проводить ночи в этих мерзких местах, – прервал их обеих Фаберовский.

– Вы должны нас слушаться, – сказал, оборачиваясь, Артемий Иванович. – Немедленно ступайте домой. Вам нечего здесь делать, здесь и без вас достаточно шлюх!

– Тоже мне, защитники нравственности! – фыркнула Эстер. – Идите вон, расскажите все проповеднику, он вас поймет.

Долговязая фигура странствующего проповедника, спешившего воспользоваться случаем и сообщить такой большой аудитории все, что он обычно говорил на воскресной проповеди только пьяницам, которые не могли покинуть даже лужи, в которую упали в субботу вечером, не привлекла Артемия Ивановича. Он отыскал взглядом ближайший книжный лоток и бросился к нему.

– Убийств больше не будет, – поспешно уверил дам Фаберовский. – Я уверен, что его не сегодня-завтра поймают.

– Напротив, я уверена, что следующее убийство будет еще кошмарней и отвратительней, чем позавчерашнее, – ответила Эстер.

– Покупайте книгу «УАЙТЧЕПЛСКИЕ УБИЙСТВА ИЛИ ТАЙНЫ ИСТ-ЭНДА»! – кричал, надрываясь, торговец книгами. – Прекрасная книга! Целых сорок восемь страниц! Рассказывает обо всех предыдущих преступлениях Джека Потрошителя! Частный детектив Дик Райдер пытается найти убийцу!

– Если нам не заплатит Петр Иванович, будем на доходы от нашей книжки жить! – удовлетворенно крякнул Артемий Иванович, глядя, как расхватывают у торговца товар. – Вот я сейчас их еще увеличу.

Растолкав очередь, Владимиров купил книжку и гордо потряс ею в воздухе.

– Как же! – возмутился Фаберовский. – С чего это моя книга вдруг стала книгой пана?

– Если б я тебе не помогал, о чем бы ты писал? Тебе когда выплатят гонорар? Ирландцы потерялись, на них денег больше не надо, а вот за Дарью и Урода мне платить уже нечем, да и самому приходится потуже подтягивать ремень.

Артемий Иванович расстегнул жилетку: ремень действительно стал слишком коротким и уже едва застегивался на животе.

– Ты ведь заплатишь за них, Степан, а? Вдруг деньги от Пёрда сразу не придут.

Глава 88

12 ноября, в понедельник

– А чего же вы не на дознании? – удивился Артемий Иванович, когда утром к нему в «Александру» явился Фаберовский.

– Да до дупы все дознания! – махнул рукой поляк. – Поскольку ирландцев Легран и Батчелор не нашли, получим деньги и исчезнем на время. А о дознании в газетах прочитаем. В банк, скорее в банк!

Кто бы возражал, но только не Артемий Иванович. Получить деньги и исчезнуть – разве можно было еще о чем-то мечтать? По столь торжественному случаю Артемий Иванович вдел цветок в петлицу своего пиджака и они вышли на Найтсбридж ловить кэб.

– Боже мой, неужели это все! – мечтательно вздыхал Владимиров, оглядывая нарядную улицу и не замечая дождя, который казался ему золотыми монетками, прыгающими по лужам. – Деньги подходят к концу, а счета приносят каждый день. А теперь свобода! И на улицах столько красивых женщин! Теперь уж мы заживем по-настоящему! А поляка к черту! Всех к черту! Люблю Англию! Я б здесь навеки поселился!

У здания банка, выбираясь из кэба, он царственным жестом вручил кэбмену последний соверен и поплыл навстречу своему счастью. Поляк, не отставая, следовал сзади, бубня о том, что не следует так сорить деньгами.

Пока кассир возился с бумагами, пальцы Артемия Ивановича выбивали победную дробь по прилавку. Наконец кассир вернул чек обратно и сообщил скорбным голосом:

– Счет исчерпан, джентльмены.

– Как это исчерпан?! – изменился в лице Артемий Иванович, надел пенсне и уставился в чек. – А где мои триста фунтов?

– Так-так, – поддержал Владимирова поляк. – Они должны были прийти еще вчера!

– Ничем не могу помочь, господа. Деньги не приходили, счет исчерпан.

Артемий Иванович рыкнул, как лев, и протянул руку в окошечко, чтобы схватить кассира за горло, но Фаберовский успел оттащить его.

– Пан сошел с ума! Хотите оказаться в полицейском участке? Если деньги не пришли, значит их не отсылали.

– Что же теперь делать? – Артемий Иванович безнадежно посмотрел на разом померкший мир снаружи банка, на унылый дождь, выкинул из бутоньерки в корзину цветок и медленно поплелся к выходу, не ожидая ответа.

– Поедем ко мне до дому, – догнал его поляк. – Может, мы еще получим их. Когда-нибудь. И потом, мне скоро переведут деньги за книжку.

На Эбби-роуд они сразу же, не сговариваясь и не снимая пальто, проследовали к буфету в столовой, где поляк налил по стакану джина. После принятия этой экстренной меры раздиравшая их сердца тоска несколько отпустила.

– А вы знаете, во второй половине октября в Лондон приезжал Ландезен и я встречался с ним? – подавленным голосом спросил Артемий Иванович, печально заглянув в опустевший стакан.

– А то я не ведаю! – воскликнул Фаберовский, скидывая пальто на стул и глядя через залитое струями дождя окно столовой на мокрый сад и на пустые окна соседнего дома. – Именно тогда у меня появилось ощущение, что все может кончиться так скверно.

– А может, у Пёрда Иваныча просто денег нет? – спросил Владимиров, погружаясь в кресло и пододвигаясь к камину.

– У русского царя нет денег? И пан Артемий в то верит?

– Не очень-то…

– А я вовсе не верю. Для чего Рачковский не забывал присылать деньги раньше и вдруг разом запамятовал о том, когда мы добились для него желаемого? Розмари, на мое имя не приходило никаких отправлений?

– Пока вы ездили с мистером Гуриным, почтальон принес телеграмму.

Поляк взял поданную телеграмму и показал ее Артемию Ивановичу.

– Немедленно разыщите ирландцев! – возмутился Владимиров. – На этот раз они сами сбежали и я тут ни при чем! И вообще, откуда он узнал об ирландцах? Опять ваш Легран донес.

– Я кастрирую этого Леграна! – в сердцах воскликнул Фаберовский.

– Сам?!

– Попрошу об этом моего будущего тестя.

– А я переезжаю из гостиницы в какое-нибудь другое место, – осторожно сообщил Артемий Иванович. – У меня уже нет денег, чтобы оплачивать счета в отеле.

Поляк никак не выразил своего к этому отношения и Артемий Иванович решился продолжить дальше:

– Степан, заплати за меня, Христом Богом молю. Хотя бы несколько дней.

– Молодоженам нужно отдельное жилье, – поляк засмеялся деревянным смехом. – Самый дешевый пансион – в меблирашках в районе Пимлико.

– Это где?

– В десяти минутах ходьбы от вокзала Виктория через Сент-Джеймский парк. Там как раз недавно нашли женскую руку. Пойдемте, пан, я дам вам деньги и можете заниматься переездом. Мне хочется побыть одному.

Выпроводив пьяного Артемия Ивановича искать себе комнаты для проживания, Фаберовский заперся в кабинете. Пока им просто не прислали деньги, поляк полагал это признаком грядущего разрыва Рачковского со своими агентами в Лондоне. Если таковой разрыв произойдет и они окажутся по разные стороны баррикад, Рачковский просто раздавит их. А поэтому им надо найти союзника. Единственный, кто приходил на ум – генерал Селиверстов. И хотя в другой ситуации Фаберовский отверг бы идею подобного альянса, на этот раз обстоятельства сами подталкивали его к этому союзу и он, взяв лист бумаги, изложил генералу Селиверстову план, только что созревший у него:

«Ваше высокопревосходительство,

милостивый государь Николай Дмитриевич!

Прошу прощения за то, что я так долго не отвечал на Ваше письмо от 27 сентября. Беру на себя смелость предложить Вам некоторые факты и соображения, могущие Вас заинтересовать.

Я располагаю сведениями об одной авантюре, затеянной в Лондоне небезызвестным Вам г-ном Рачковским, непосредственный исполнитель каковой находится ныне у меня в руках. Я располагаю также рядом документов, которые в совокупности с показаниями вышеозначенного человека позволят русской Заграничной агентуре избавить себя от сомнительного и нечистоплотного авантюриста, обосновавшегося в самом сердце Франции и бросающего тень на самое русское самодержавие как раз в тот момент, когда в отношениях между Парижем и Петербургом вот-вот наступит желанное согласие.

Для сего я предлагаю переправить этого человека и документы на рыбачьем судне в Бельгию, в Остенде, где Вы с Вашими людьми встретите меня, дабы обезопасить от возможных акций со стороны Рачковского. Если Вы заинтересованы, прошу незамедлительно сообщить мне об этом, так как Рачковский не будет ждать и не только моя, но и жизнь важного свидетеля находится ныне в большой опасности.

С сим и остаюсь, Ваш покорный слуга

Стефан Фаберовский

(Лелива де Спальский)»

41.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ФАБЕРОВСКОГО – РАЧКОВСКОМУ

12 ноября 1888 г.

Эбби-роуд, 9

Сент-Джонс-Вуд

Лондон

Милостивый государь!

Последнее убийство потрясло не только английское общество, но даже меня, хотя всякие ужасы, которые пишут в газетах про развешанные на гвоздях по стенам кишки, голову, которую она держала в руках и весь прочий бред суть газетные выдумки, можете им не верить.

Нас с господином Гуриным потрясло также отсутствие денег на нашем счете. Учитывая, что правительство объявило прощение всем соучастникам, не участвовавшим непосредственно в убийстве, советую поторопиться.

Ждем денег

Ваш Stefan Faberowski

Глава 89

13 ноября, во вторник утром

С больной головой и в скверном настроении приехал утром Фаберовский в контору на Стрэнде. Все его джентльменство, столь тщательно культивируемое с самого момента поселения в Англии, исчезло бесследно, поэтому когда пожилая леди, спускавшаяся ему навстречу по лестнице, недостаточно быстро посторонилась, он просто отшвырнул ее к стенке и не остановился, чтобы выслушать ее возмущенные вопли.

– Легран, – рявкнул он на француза. – Эта дама, которая постоянно ходит к нам со своим мопсом, подрывает нашу репутацию надежного и удачливого детективного агентства. Съездите на блошиный рынок, купите ей иного мопса. Приметы его у вас есть, а все остальное она давно уже позабыла.

Испуганный необычным состоянием своего шефа француз засуетился и стал собираться на рынок.

– Вы нашли мне ирландцев? – остановил его поляк.

– Нет, сэр, мы с Батчелором…

– Я плачу вам жалование, Легран, но проку с вас, как с волос в дупе! Придется ехать в Ист-Энд самому. Но так и знайте, отольются еще кошке птичкины слезки!

Не прощаясь, поляк покинул контору и отправился на Ламбет-стрит расспрашивать соседей. А Легран, оставив за себя в конторе Батчелора, выскочил на улицу, взял кэб и велел везти его на Эбби-роуд. Ему предстояла сложная задача – не вызывая ничьих подозрений, выяснить, где сподручнее всего заложить заряд динамита.

– А, вот и ты, Гасси! – встретила его на пороге Розмари с растрепанными волосами, в подоткнутой юбке и с мокрой тряпкой в руках. – А хозяина нет дома.

– Я знаю.

Француз отступил на шаг, когда девушка двинулась к нему, угрожающе размахивая тряпкой.

– Ты позволишь пройти к нему в кабинет?

– А тряпкой по своей усатой морде не хочешь?!

Легран с трудом уклонился от грязной тряпки, которой Розмари намеревалась шваркнуть по лысеющей голове детектива, и отступил на крыльцо.

– Я чуть не рассказала все вчера мистеру Фейберовски.

– Ну что ты, мышка!

– Ты мерзавец, Гасси! – тряпка вновь взметнулась в воздух. – Из-за тебя я не смогу выйти замуж, потому что никому не нужна обесчещенная девушка.

– Угомонись, Рози, угомонись, – бормотал он, вытирая брызги с холеного лица. – Ведь я не отказывался от своего слова!

– Тем лучше. Мы дождемся мистера Фейберовского и ты сам скажешь ему то, что только что сказал мне.

– Я буду рад пригласить шефа в качестве свидетеля, моя крошка. Дай я тебя поцелую, – француз проскользнул под свистнувшей тряпкой и сжал Розмари руками так, что она не могла даже шевельнуться.

– Только не сейчас, Гасси, – безвольно пролепетала девушка. – Мне нужно убраться до прихода хозяина.

Легран разжал объятия и похвалил себя за столь удачное избавление от опасности попасть сразу и под тряпку, и под венец, а то и под пулю Фаберовского.

– Я тебе помогу.

– Тогда скатай ковер в гостиной, мне надо протереть там пол.

Девушка пошла за ведром на кухню, а француз прошел в гостиную и осмотрелся. Камин не годился, под диван динамитные патроны было не запихнуть, а в пальмовой кадке было слишком мало места. Разве что спрятать в корпусе пианино…

– Ну, что же ты стоишь? – девушка поставила ведро с водой на пол и взялась за край ковра.

Легран поспешил ей на помощь. Они скатали ковер почти до самого стола, когда обнажился люк в полу с кольцом и железным засовом.

– Какой странный люк, – сказал француз. – Зачем он здесь? И почему с засовом?

– Его предложил сделать мой отец, чтобы использовать в качестве камеры для арестантов. Но она так никогда и не понадобилась. Там даже крысы сейчас не живут.

– Здорово! – Легран открыл люк и заглянул в пахнущий сыростью подвал, сразу приметив светящийся квадрат вентиляционного отверстия в стене, выходившей в сад в сторону соседнего дома. Лучшего места для динамита, чем этот подвал, было не придумать.

– Тебе еще много убираться? – спросил он и закрыл люк.

– Осталось только вымыть пол в гостиной.

– Тогда дай мне ключ от кабинета. Я подожду тебя там! – Легран хлопнул девушку по ягодицам и, взяв ключ, поднялся наверх.

Когда к нему пришла Розмари, он встретил ее довольной улыбкой: за время ее отсутствия ему удалось сделать нечто большее, чем приготовиться к забаве с глупой девчонкой – в корзине для исходящей корреспонденции он обнаружил не отправленное еще письмо Фаберовского злейшему врагу Рачковского генералу Селиверстову. Его надо было бы аккуратно вскрыть и скопировать, но если письмо просто исчезнет из корзины, поляк решит, что Розмари отправила его по назначению, и потому француз просто положил конверт в карман.

* * *

Вернувшись домой, Фаберовский сразу почувствовал букет приятно будоражащих нюх ароматов, струившихся из кухни, где под руководством Розмари приглашенная на сегодняшний вечер прислуга готовила еду к торжественному обеду. Накануне они с поляком провели почти целый вечер, составляя меню, и в конце концов оно приобрело следующий вид:

Устрицы

Легкое белое вино

Французские отбивные с горошком

Жареные уклейки

Горячие венские булочки, оливки

Холодный язык, крокеты из омаров

Салат из помидоров и латука с майонезом

Глостерский сыр

Соленый миндаль

Русская шарлотка

Фигурные печенья, конфеты и шоколад

Шампанское

Русский чай

Шарлотка и русский чай, представлявший собой обычный крепкий чай с долькой лимона, не испорченный сливками, был включен по настоянию Розмари, которой хотелось таким образом отблагодарить поляка за его доброту к ней.

– Как дела, Рози? – заглянув к девушке, спросил Фаберовский.

– Уже почти все готово. Я положила вам на стол газету, ее принес днем посыльный.

– А ты не забыла отправить мое письмо во Францию?

– Какое письмо? – удивилась Розмари.

– Я оставил его в корзинке для исходящей корреспонденции.

– Но там ничего не было!

– Странно! – Фаберовский пожал плечами и поднялся к себе в кабинет, где застал спавшего у него за столом Артемия Ивановича.

– Как пан Артемий попал сюда? – удивился поляк. – И где мое письмо?

– А где он? – в свою очередь спросил Владимиров, поднимая голову с газеты, использованной им вместо подушки.

– Кто?

– Легран.

– Он что, был здесь?

– Ну да. Я вошел, а он как ломанется отсюда.

– Повинен сообщить пану пренеприятнейшую весть, – сказал Фаберовский, снимая сюртук и облачась во фрак. – Раз уж Рачковский не желает далее оплачивать нашу работу, то и я, в свою очередь, не желаю больше вас всех содержать и не вижу в том никакого смысла. Живите как хотите.

– Вы права не имеете принимать сами такие решения, – возразил Владимиров. – Это дело начальства. А начальство здесь – я.

– Ну и пожалуйста, – хмыкнул поляк, подходя к зеркалу и поправляя фрачную манишку. – Только я вас кормить не буду. И выметайтесь отсюда, сейчас ко мне придут гости на званый обед.

Он направился к лестнице, но был остановлен истошным криком Артемия Ивановича:

– Но я тоже хочу есть! Я ничего не ел с самого утра!

– Так сходите в «Кафе-Роял» и пообедайте, – опять хмыкнул Фаберовский.

– Но я не могу!

– Надо заставлять себя. Долгое голодание вредно сказывается на умственных способностях.

– Ну хорошо, хорошо, – Артемий Иванович в волнении подскочил из кресла, где так уютно было сидеть и мечтать о еде, внимая запахам снизу из гостиной, и забегал по кабинету. – Что вы тогда предлагаете-с?

– Сегодня вечером я сообщаю Рачковскому, что в связи с неплатежеспособностью русского царя мы закрываем агентуру в Англии. Через несколько дней я куплю вам троим билеты до Парижу и адьё! Со следующего дня вы будете сидеть уже на шее у Петра Ивановича, – Фаберовский взял со стола номер «Дейли Телеграф», тот самый, что принес посыльный, и недоуменно раскрыл его. – Единственное, что будет меня печалить, так это то, что пан не будет свидетелем на моей свадьбе.

– Но я могу задержаться.

– Не стоит.

– Ха! – встал вдруг как вкопанный Артемий Иванович, уставясь в окно. – Там внизу у ворот я вижу все семейство ваших будущих родственничков, которые вылезают из кареты. Что сейчас будет!

Владимиров потер руки и уселся обратно в кресло, доставая портсигар. Поляк глянул в окно, увидел шествующего по освещенной фонарем дорожке доктора Смита и его замутило от отвращения.

– Хорошо, я оставлю пана, – переменил он свое решение. – Но ему не стоит показывать сейчас себя матадором. Будут дамы. И оденьтесь во что-нибудь приличное.

– Никогда не видел корриды с рогатыми страусами, – сказал Артемий Иванович. – Но во что я оденусь?

– Здесь в шкафу висит фрак моего отца. Он был на голову выше меня, но в плечах примерно как пан. Да, вот что еще. Этот номер «Дейли Телеграф», на котором пан так сладко почивал, оказывается, очень интересный. Задержитесь после обеда, я хочу его пану показать.

И Фаберовский, бросив газету на стол, пошел встречать гостей.

– Надеюсь, вы не пригласили сегодня мистера Гурина? – тихо спросила Эстер, когда доктор Смит разделся и пошел в гостиную, залитую светом газовой люстры с ярко горящими рожками.

– Нет, не приглашал. Но должен признаться, что он тут.

– Неужели, Стивен, ты не мог хотя бы сегодня обойтись без него?! – возмутилась Пенелопа, сбрасывая на руки жениху шубку и оставаясь в темно-синем бархатном платье с глубоким декольте.

– Мне казалось, что вам обеим это будет приятно, – огрызнулся поляк.

Проведя их в гостиную, Фаберовский подошел к круглому столу, который уже был накрыт прислугой и за которым ему осталось только разместить гостей. Он оглядел их, прикидывая, кого куда посадить. Пенелопа с Эстер ходили по комнате, разглядывая картины и фотографии на стенах.

– А вот вместо этого страшного усатого турка, – Эстер показала Пенелопе на фотографию Фаберовского-старшего, – мы повесим ваш свадебный портрет.

Поляк вспомнил, как испугался Артемий Иванович этого портрета и как заботливо он вытирал каждый раз с него рукавом пыль, и Владимиров показался ему едва ли не ангелом по сравнению с его новыми родственниками.

Стоявший у камина напротив гипсового бюста Эскулапа доктор Смит удовлетворенно причмокнул:

– Вот я и нашел один из шести. Мистер Фейберовский, не уступите ли вы мне, как своему тестю, этот дешевый гипсовый бюстик по сходной цене?

«Черт побери, эта семейка начинает меня раздражать!» – подумал поляк. Он вышел в столовую и вернулся с дополнительным, шестым стулом для Артемия Ивановича.

– Давайте садиться за стол – я ужасно голоден. Пенни, дорогая, садись вот тут, справа от меня. Доктор Смит, вы не возражаете, если вашу жену я посажу от себя по левую руку? А сами вы садитесь справа от Пенни. Рози, твое место будет обок доктора Смита. И скажи прислуге, чтобы поставила еще один прибор.

Доктор Смит с подозрением посмотрел на пустой стул.

– Вы ожидаете еще гостя? – спросил он.

– Да, я жду принца Уэльского. Мистер Гурин, вы уже оделись? – Фаберовский бросил взгляд на доктора Смита.

Доктор прекрасно понял всю гнусность замысла Фаберовского, но решил крепиться. Артемий Иванович спустился вниз, поразив всех закатанными рукавами фрака и фалдами, доходившими до лодыжек. Он подошел к столу и, с усмешкой кивнув доктору, сел под пальмой рядом с его женой.

Прислуга принесла горячее. Опасаясь выходок со стороны Владимирова и неприличного поведения со стороны Фаберовского, доктор Смит встал, решив взять на себя ведение этого обеда. По его указанию поднялись дамы и они втроем запели церковный гимн. Новообращенный Фаберовский вынужден был присоединиться к ним и, не зная слов, вдохновенно мычал.

– Леди и вы, мистер Фейберовский, – сказал доктор по окончании пения, совершенно игнорируя присутствие Артемия Ивановича. – Поводом для нашей встречи послужила помолвка моей драгоценной дочери и вот этого джентльмена. Но прежде, чем выпить за их здоровье, я хочу провозгласить тост за Ее Величество королеву Викторию, счастье ее подданных и процветание Британской империи!

Все вежливо приняли этот тост. Выпив, Артемий Иванович спросил у Фаберовского через весь стол:

– За кого был этот тост?

– За вас, – ответил поляк.

– Как же так, – расстроился Владимиров. – А за государя не пили? Ну, если за меня, то тогда выпьем за доктора Смита. Ася, ты выпьешь за своего мужа со мной на брудершафт?

– Мистер Гурин, ведите себя прилично, – отвергла его притязания Эстер, и Пенелопа поддержала ее:

– В конце концов, если Стивен вас пригласил, это не значит, что вы можете позволять себе что угодно!

«Вот и прошел тот момент, когда я мог смотреть на страдания женатых людей со стороны», – вздохнул про себя поляк.

– Асенька, у тебя уже пустая рюмка, – суетился вокруг своей соседки Артемий Иванович. – Посмотри, как неодобрительно смотрит на меня из-за этого твой муж. Я плохо за тобой ухаживаю. Ну-ка, улыбнись доктору. Послушай, я просто не успеваю тебе наливать. Подожди, дай я тоже выпью.

– Стивен, тебе не кажется, что ты пьешь слишком много вина? – спросила Пенелопа, когда Фаберовский тоже налил себе очередную рюмку.

– Вот, Степан, видишь как тебе хорошо, жена о тебе заботится, – повернулся к поляку Артемий Иванович. – А я, после того как мы с ней в кабаке нализались и в Серпентайн лазали, до сих пор выздороветь не могу.

В подтверждение он громко и с душой высморкался в платок. Не поворачивая головы, Фаберовский сказал Пенелопе:

– На твоем месте, Пенни, я следил бы не за мной, а за твоей мачехой, которая на пару с Гуриным опорожнила уже две бутылки кларета.

Часы на стене пробили девять и из маленькой дверцы выпала сонная кукушка, что-то невнятно пробормотав, затем с усилием вставилась обратно.

– А, кукушка! – обрадовался Артемий Иванович и взглянул на доктора Смита. – Кокю, кокю! Это она вам! Проверьте часы.

Доктор Смит скрипнул на всю гостиную зубами и скомкал салфетку. Артемий Иванович подмигнул ему, а Фаберовский толкнул Владимирова под столом ногой.

– Пан Артемий, по-английски кукушка обозначает рогоносца так же, как и по-французски. Не перегибайте палку – обед должен закончиться благопристойно.

– Омерзительная сегодня погода, – с остервенением проговорил Смит, чтобы объяснить свой зубовный скрежет.

– Да, действительно, – согласился Артемий Иванович, гадко улыбаясь доктору и подкладывая его жене жареных уклеек.

– А ты знаешь, Степан, – на всю гостиную спросил он, – что страус-самец высиживает собственные яйцы, пока его жена занимается своими делами?

Хотя Владимиров и говорил по-русски, доктор Смит понял слово «страус» и заметил красноречивый взгляд Артемия Ивановича, направленный на страусиное яйцо на каминной полке. Чтобы сдержать себя, он окунул голову в тарелку, словно стервятник во внутренности падшей лошади.

– Стивен, ты не мог бы угомонить своего друга? – попросила Пенелопа.

«Почему у нее такая длинная шея? – вдруг неприязненно подумал поляк. – Совсем как у ее отца…»

Эта мысль доконала Фаберовского и он осознал, что если сейчас же не переключит свое внимание с будущей жены на другую, более приятную и отвлеченную тему, даже веревка покажется ему более милой, чем предстоящий брак.

– Такая мрачная погода навевает мысли об ужасах, которые творятся за стенами наших уютных домов, – сказал он.

– Что же происходит за стенами наших домов? – спросил доктор, с трудом раздвигая сжатые от злобы челюсти при виде Владимирова, ухаживающего за Эстер.

– Вы прекрасно ведаете, о чем я говорю, доктор Смит. Тот ужасный убийца, Джек Потрошитель! Вам должно быть ведомо, что сегодня в одной газете со ссылкой на какой-то люцернский журнал написали, будто бы Потрошитель, возможно, русский.

Доктор Смит насторожился.

– Так-так, не удивляйтесь, – Фаберовский встал и взял с каминной полки «Вестерн Мейл». – Вот, почитайте. Кстати, вы слыхали, что наградной фонд за поимку убийцы достиг 1200 фунтов? А баронесса Куттс пообещала пожизненную пенсию фунт в неделю тому, кто откроет убийцу. Весь Ист-Энд теперь по ночам заполнен людьми, рыскающими в поисках Потрошителя. Быть может, нам с вами схватить его? Мыслю, эта сумма сравнима с вашими гонорарами.

– Но здесь говорится о каком-то Николаи Уоссили! – воскликнул Смит, заглянув в газету.

– Николай Васильев, религиозный фанатик.

– Но ведь это не тот человек, который…

– Нет, не тот, – отрезал Фаберовский, отбирая газету у доктора. – Того человека не существует.

Голос поляка прозвучал угрожающе и все за столом умолкли.

– Ты когда-нибудь слыхала, Пенни, что у железнодорожных билетов был изобретатель? – спросил Фаберовский, чтобы разрядить обстановку. – Между тем на днях в Лондоне умер Роберт Севилл, который претендовал на эту сомнительную честь…

– Давайте я сыграю что-нибудь на пианине! – предложил заскучавший Артемий Иванович.

– Нет! – закричал поляк страшным голосом.

– Ася, лапочка, может, ты сыграешь тогда нам что-нибудь? – сладким голосом попросил Владимров. – Я так люблю увертюру Россини к «Вильгельму Теллю»! Как она там? "Пердым-пердым-пердым-пум-пум, пердым-пердым-пердым-пум-пум!".

Танцующим шагом Эстер подошла к пианино и села на вращающийся стул, открыв крышку. Пальцы ее ловко пробежали по клавишам. Артемий Иванович сорвался с места и, подхватив свой стул, пристроился рядом.

– Ты знаешь «Чижика-пыжика»? – спросил он, начисто забыв про увертюру. – Чижик-пыжик, где ты был…

Эстер ничего не знала про пыжиков, но общество Артемия Ивановича было ей приятно.

– Тогда сыграем «Собачий вальс» в четыре руки! – и Артемий Иванович зашлепал пальцами по клавишам.

Фаберовский скривился и отошел к камину. Но доктор Смит ловил каждое движение Владимирова. Он заметил, что Артемий Иванович играет только одной рукой, а вторую руку не было видно – она исчезала куда-то за спину Эстер.

Наконец, сидевшие за пианино договорились и заиграли что-то бравурное, похожее на помесь тирольских песен с мазуркой и бранденбургским маршем.

Доктор Смит обоими руками скогтил скатерть, так что Рози едва успела схватить ее за противоположную сторону и тем спасти посуду от гибели. Чтобы сдержаться, доктор Смит отвел взгляд от своей жены и перевел его на пламя камина, но обычно успокаивавший его огонь не произвел на этот раз своего целительного действия. У камина стоял Фаберовский, горбатый, всклокоченный, похожий на вылезшего только что из ада Люцифера, и с сатанинской усмешкой поглаживал по гипсовой макушке бюст Эскулапа, в котором только сейчас по отбитому уху доктор узнал принадлежавший ему бюст, нахально украденный из кабинета доктора проклятым изобретателем хвостатой моды.

– Все! – крикнул доктор Смит, терпение которого лопнуло. – Эстер! Пенелопа! Нам пора идти! Уже поздно, мы и так засиделись!

И, подойдя к пианино, он с грохотом закрыл крышку, едва не отбив Артемию Ивановичу пальцы. Дамы в растерянности начали прощаться. Расцеловавшись с Розмари и Фаберовским, они вышли в коридор, понукаемые доктором Смитом, следом за которым шел Артемий Иванович, дыша ему в лысый затылок. Прежде чем выпустить гостей из дома, Владимиров утомительно долго прикладывался к ручке Эстер, обслюнявив всю перчатку, затем попытался поцеловать руку доктору Смиту, но поляк оттащил Артемия Ивановича за фалду. Наконец, гости ушли, причем доктор Смит счел ниже своего достоинства с кем либо прощаться, и Фаберовский с облегчением вздохнул.

Вернувшись в гостиную и встав перед портретом отца, он заложил руки в карманы брюк и сказал сам себе, раздувая от гнева ноздри:

– Ты слышал, отец? Старый турок! И вместо тебя они хотят повесить семейный портрет! Они заведут тут плюшевые скатерти с пампушками, розовые занавески на окнах, аспидистры в горшках! А я должен буду каждый день смотреть на это и молчать!

– Послушай, Степан, – оборвал его монолог Артемий Иванович. – Куда они все подевались? Я ничего не понял. Только что они все были тут. Кого же я целовал?

– У нас получился сегодня неплохой дуэт, пан Артемий, – сказал Фаберовский.

– По-моему, ваша невеста и ее отец обиделись, – сказала Розмари.

– Это уже на всю жизнь, – ответил поляк. – Но раз уж они ушли, пан Артемий, давайте вернемся к делам прозаическим. Пойдемте ко мне в кабинет. Помните газету, которую мне прислали сегодня с посыльным и текст которой до сих пор виден на щеке пана?

– Она была такая жесткая, – сказал Артемий Иванович, с кряхтением взбираясь вслед за поляком по винтовой лестнице.

– Это был вчерашний номер «Дейли Телеграф».

В кабинете Фаберовский подошел к столу и взял с него мятую газету.

– Вот сообщение о двух мужчинах, стоявших у Апельсинового рынка на Сент-Джеймс-плейс в ночь убийства Эддоуз и видевших покойную, разговаривавшую с возможным убийцей. Оба свидетеля не были вызваны на дознание, для того что полиция Сити не смогла выследить их…

– Но ведь этими двумя свидетелями были мы с Даффи! – возмутился Артемий Иванович. – Кроме него, никто больше не мог знать об этом!

– Так, и это означает, что Даффи на свободе, иначе полиция Сити уже побывала бы у нас в гостях.

– Да-да, полиция, – обеспокоился вдруг Владимиров, прислушиваясь. – А что это внизу за звук?

Снизу из гостиной действительно доносился странный треск. Фаберовский достал из стола револьвер и пошел по лестнице вниз.

– Ну, что там? – спросил Артемий Иванович, спустившийся следом.

Фаберовский показал стволом «веблея» в полумрак гостиной, где доктор Смит в ожесточении стегал несчастную пальму тростью. Во все стороны летели клочья пальмовых листьев, а доктор всхлипывал при этом и бормотал что-то про «проклятых казаков».

– А ведь он пана лупит, – сказал Фаберовский, оглядываясь на Владимирова.

Доктор Смит услышал его, оглянулся, подошел к камину и со всех сил ударил тростью по гипсовому бюсту Эскулапа, который разлетелся по гостиной мелкими осколками. После чего, вытянув шею вперед, гордо прошествовал к двери.

42.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА ЛЕГРАНА – РАЧКОВСКОМУ

13 ноября 1888 года

Фаберовский интригует против вас с Селиверстовым. Он намеревается вывезти Васильева и остальных на континент в Остенде и передать генералу. Я узнал, что его имя Лелива де Спальский.

Ваш О. Л-н

Глава 90

14 ноября, в среду

В контору на Стрэнд Фаберовский приехал в самом решительном настроении.

– Где Легран? – спросил он у Батчелора.

– Как вы и велели, уехал покупать мопса.

– Я еще вчера велел ему купить мопса!

– Вчера у него были какие-то амурные дела, – сказал Батчелор. – Каждый раз, когда он возвращается от какой-нибудь проститутки, он занимает ванну на полдня.

– Амурные, говоришь? Ну что ж, тем хуже для него. Все, Батчелор, закрывайте контору.

– Но зачем? – спросил детектив, послушно поворачивая ключ в замочной скважине.

– Мы будем делать, как говорили у нас в Польше, хипись. Я хочу посмотреть, что находится в норе этой хитрой лисы Леграна. Он переписывается за моей спиной с мистером Рачковским, может, у него сохранилось что-нибудь из корреспонденции.

– Мерзавец! – ключ в руке у Батчелора согнулся.

– Выпрями ключ, иначе мне будет не выйти на улицу, – Фаберовский достал связку отмычек и привычно отпер дверь в спальню Леграна. – Вот тебе спица, ты обыщешь кровать, а я посмотрю в столе.

С рычанием Батчелор принялся за истязание матраса, представляя на его месте ненавистного француза. Но вскоре Фаберовский остановил его.

– Тебе не ведом такой характер письма? – спросил поляк, показывая детективу бумагу, взятую им из шкатулки для бумаг.

– Но это же ваш почерк, сэр!

– Вот именно. Между прочим, это письмо Розмари должна была отправить вчера во Францию. Оно не могло находиться тут.

– Вы знали, что оно у Леграна? – поинтересовался Батчелор.

– Я предполагал это. Вчера он был у меня дома в мое отсутствие, мистер Гурин спугнул его из моего кабинета. Я ведал, что он прохиндей, но, как оказывается, глупый прохиндей. Мало того, он и меня уважает за тупицу. Хранить мое вскрытое письмо у себя в шкатулке для бумаг! Жалко только, что больше ничего не удалось найти. Все, Батчелор. Можете открыть контору.

– А что теперь с Леграном?

– Пока пусть ищет ирландцев. Ты же должен следить за ним и отныне ни на минуту не спускать с него глаз.

* * *

Никогда инспектору Пинхорну не было так тоскливо работать, как в последнее время после убийства Келли. Ожесточенные жители Уайтчепла в каждом мужчине видели Потрошителя, даже детективам из Отдела уголовных расследований небезопасно было работать, облачившись в штатское. Три дня назад детектив-констебля, патрулировавшего улицы в надвинутой на глаза широкополой шляпе, едва не линчевали, когда на Коммершл-роуд кто-то крикнул, что он – Джек-Потрошитель. Тут же собралась толпа, а когда он попытался обойти ее, ускорив шаг, линчеватели бросились за ним. Если бы не люди Пинхорна, детективу пришлось бы ой как несладко и ему могла быть уготована участь одного сыщика-любителя, доктора из больницы Св. Георгия, который испугал женщину, вынырнув из тумана в Джордж-Ярде. Этот незадачливый сыщик носил очки и, наверное, просто не разглядел ее. Когда она спросила, что он хочет, доктор засмеялся и поторопился прочь. Тогда женщина заверещала «Убийство!» и на доктора набросилась толпа, среди которой был даже боксер, призывая линчевать его. Доктор отчаянно сопротивлялся и был спасен полицией, которой он продолжал сопротивляться. Пинхорн допросил его и оказалось, что он ходил по Уайтчеплу в различной маскировке, надеясь поймать убийцу.

Но самым раздражающим было частое присутствие в участке инспектора Салливана, приезжавшего из Особого отдела каждый раз с какими-то новыми бредовыми идеями и тут же требовавшего их реализации. Сегодняшний приход Салливана в тот самый момент, когда они с Абберлайном уединились, чтобы отдохнуть от постоянной суеты участка и выпить чаю, едва не вызвал у Пинхорна приступ язвы.

– Мы собрали доказательства четырех случаев грязной непристойности и неприличного нападения мистера Тамулти на мальчиков с применением силы и рук между 27 июля и 2 ноября. Все они совершены в пятницу и в воскресенье между июлем и ноябрем 1888 года. Одно нападение произошло в день убийства Николз, затем в пятницу 27 июля, в пятницу 31 августа, в воскресенье 15 октября и в пятницу 2 ноября 1888 года.

– Что же вы хотите от нас, Салливан? – спросил Пинхорн. – Арестовать Тамулти? Но мы с вами уже ходили несколько раз на аресты – и что?

– Мистер Тамулти нами уже арестован и будет представлен перед судом магистратов послезавтра, 16 ноября, – сказал Салливан. – Но мне позарез нужен второй ирландец.

«Если я не найду этого ирландца, Монро просто оторвет и мне, и Литтлчайлду голову», – подумал он про себя.

– Неужели вы считаете, что с его помощью мы сможем доказать виновность Тамулти также и в Уайтчеплских убийствах? – спросил Пинхорн. – Мистеру Фейберовскому тоже позарез нужны те самые ирландцы.

– А еще ваших ирландцев разыскивали детективы Гранд и Батчелор, – сказал Абберлайн. – Помните, которые сделали дурака из вашего любимца, сержанта Уайта, допрашивавшего Мэттью Пакера с Бернер-стрит?

– Это значит, что все мы идем по одному верному следу, – энергично заявил Салливан. – И моя теория верна.

– Теории! – воскликнул Абберлайн. – Да мы все погрязли в теориях! Бьюсь об заклад, что первый же человек, которого приведут сюда в комнату, сообщит вам новую теорию. А то и даст вам очередного подозреваемого.

Случай проверить его слова представился очень скоро, когда констебль доставил в участок задержанного им на Коммершл-роуд еврейского торговца с покрытым сыпью лицом и двух проституток.

– Ну, расскажи нам, кто это такие, – предложил инспектор Салливан полицейскому.

– Сэр, я шел по Коммершл-роуд, – стал оправдываться констебль, – когда вот эти две женщины, с которыми он разговаривал, вдруг заверещали на всю улицу, что он – Джек Потрошитель.

– Ты все еще работаешь, де Грассе? – ностальгически улыбнулся Абберлайн, узнав одну из проституток. – Как приятно, что теперь всеми твоими гнусностями вместо меня занимается инспектор Рид.

– Мы тоже рады больше не видеть тебя в наших краях, Фредди, – осклабилась де Грассе.

– Как твоя фамилия? – спросил у прыщавого еврея Абберлайн.

– Меня зовут Вульф Левисон, – ответствовал еврей.

– Что же произошло у тебя с этими шлюхами?

– Я хотел воспользоваться их услугами.

– Тогда что же вы верещали, дуры? Для чего вы шляетесь по улицам, как не для этого?

– Но петушок, – сказала Де Грассе, – он так похож на Потрошителя. Я всегда знала, что он в прыщах и с гнилыми зубами. А дурак Хатчинсон говорит, что именно еврея с такими напомаженными усами он видел вместе с Мэри Имбирь перед тем, как ее убили. И еще у этого в руках черный блестящий чемоданчик!

– Мистер Левисон, прошу вас передать мне ваш саквояж. – Абберлайн взял чемоданчик, положил на стол и, открыв его, присвистнул. – Впервые вижу, чтобы бабы испугались пудры и румян.

– Инспектор, вы же видите, что я никакой не Потрошитель, – обрадовался Левисон. – Но у меня есть некоторые подозрения насчет того, кто им может быть.

– И кто же? – спросил Пинхорн с чрезвычайно кислой рожей, ожидая услышать еще одну умопомрачительную историю. – У нас в участке Мэттью Пакер теперь постоянно видит убийцу. В конце прошлого месяца он заметил его, когда убийца прыгал на конку на Коммершл-роуд, и привлек внимание к нему чистильщика сапог. Потом память его прояснилась еще сильнее и он вспомнил, что видел убийцу несколько раз незадолго до убийства.

– Я хочу сказать, – в голосе Левисона появилась обида, – что когда я в ночь двойного убийства возвращался домой по Коммершл-стрит, то встретил человека, похожего на того русского, что работает мозольным мастером в цирюльне на Вулворт-роуд, куда я однажды заходил предложить свои товары. Он набросился на меня с бритвой, и я даже лишился товару, уронив чемоданчик прямо на улице.

– Мы проверим это, – сказал Абберлайн, – а вы все можете быть свободны. Кстати, Пинхорн, сегодня утром я допрашивал нашего друга Пакера.

– Кто на этот раз?

– Американский кузен того человека, что покупал у него кроликов. Там рядом крутился журналист из «Иллюстрированных полицейских новостей», так я ему сказал, что это чрезвычайно важные сведения.

И оба захохотали, немало изумив проституток и инспектора Салливана, никогда не видавших смеющегося Пинхорна.

43.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО РАЧКОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

2/14 ноября 1888 года

Рю де Гренель, 79

Париж

Вы напрасно волнуетесь и бьете тревогу. Деньги будут высланы недели через полторы, как только они придут сюда в Париж из Петербурга. Пока ради экономии советую жить вам вместе на одной квартире, скажем, у вас, г-н Фаберовский. Будьте осторожны, следите, чтобы раньше времени полиция ничего не пронюхала.

Ну, будьте все здоровы и не отчаивайтесь, все устроится к лучшему.

Да хранит вас Господь.

Ваш Петр Рачковский

Глава 91

15 ноября, в четверг

Устало шаркая прохудившимися колошами по мостовой, Артемий Иванович обогнал торговца углем, надрывавшегося посреди пустой Эбби-роуд: «А вот кому угля! Кому угля? Три шиллинга шесть пенсов мешок!» Погода была пасмурная, теплая и удивительно тихая для середины ноября. Торговец поймал взгляд Владимирова и бросился к нему, но Артемия Ивановича не интересовал его товар, гораздо более привлекательным казалась ему груда фруктов и овощей на тележке зеленщика, стоявшего почти у самой калитки Фаберовского. Артемий Иванович даже прошел мимо калитки, чтобы незаметно отщипнуть листик салата, и лишь потом вошел к поляку в сад.

На крыльце он потоптался, потрогал кольцо дверного молотка, не решаясь стукнуть, так как очень не хотел, чтобы Фаберовский открывал ему. Лучше всего, по мнению Артемия Ивановича, было бы, если б поляка вовсе не было дома, а была только одна Розмари.

Артемий Иванович ничего не ел с того семейного обеда позавчера вечером, если не считать двух дюжин дарьиных пирожков с капустой и яйцом, и ужасно хотел есть. Он толкнул дверь и оказалось, что она не заперта.

Войдя, Владимиров тихо снял калоши и поставил их в уголок, повесил котелок и пристроил рядом с тростью Фаберовского свой зонтик. Потом он присел на картонку из-под воротничков, стоявшую в коридоре, и стал, пожевывая салатный листик, терпеливо дожидаться, когда же хозяева обратят на него внимание.

Откуда-то из глубины гостиной раздался голос Фаберовского:

– Рози, взгляни, кто там пришел. Если это пан Артемий, дай ему сухую корочку и стакан воды, а потом выпроводи вон.

Хотя Артемий Иванович понял, что Фаберовский видел его в окно и, скорее всего, шутит, в животе у него забурлило от таких страшных слов и он пустил слезу.

– Это мистер Гурин, – сказала девушка, выглянув в коридор.

– Что он там делает?

– Сидит у двери и плачет.

– Невыносимо для человека моего положения жить в такой нищете! – выкрикнул готовый разрыдаться Артемий Иванович. – Не могу же я питаться гороховыми пудингами в бумажных кульках по пенни за штуку!

– А как же ирландцы питались ими? – спросил из гостиной поляк.

– Они привычные, – сказал Владимиров. – Они, окромя картошки и гороху, и не едали ничего больше. А у меня брюшко нежное и требует деликатного отношения.

Коробка под весом Артемия Ивановича стала оседать и на пол тонкой струей посыпалась кайенская смесь.

– Посмотрите, в каком я запущенном состоянии, – пробормотал Артемий Иванович, испуганно вскакивая. – Мне нужно новое пальто, потому что скоро будет совсем холодно, и ботинки, потому что эти совсем развалились…

От смеси в носу защекотало и он всхлипнул, а из глаз градом покатились слезы.

– Вон Васильеву вы пальтецо справили, а Дарья картузик купила. Почему Дарья об Уроде заботится, а вы обо мне нет? Вы гонорар за нашу книжку уже получили?

В коридор выглянул поляк и переспросил недоуменно:

– Встаньте и оденьте свои калоши! – рявкнул поляк. – Вот пану его котелок и зонтик. Убирайтесь отсюда и больше не появляйтесь, я не хочу больше иметь с паном Артемием никакого дела!

Фаберовский ногой распахнул дверь и вытолкал Артемия Ивановича взашей, едва не сбросив со ступенек крыльца вместе с ним ошарашенного почтальона, принесшего телеграмму на имя поляка.

Подобрав с земли зонтик, Владимиров медленно поплелся к калитке, ожидая, что поляк все-таки передумает и окликнет его. И он этого дождался.

– Постойте, пан!

Артемий Иванович с надеждой обернулся и отступил с дорожки в сторону, пропуская почтальона.

– Это депеша от Монро, – сообщил поляк, потрясая в воздухе телеграфным бланком. – Он сообщает, что завтра в Центральном уголовном суде на Олд-Бейли состоится суд над нашим старым ирландцем, за которого завтра же надо внести залог в триста фунтов. Так что возвращайтесь в дом и составьте от своего имени две срочные телеграммы, одну Рачковскому и другую Монро, что у нас нет на этот залог денег.

* * *

Пришедший на конспиративную квартиру на бульваре Араго по срочному вызову Рачковского Ландезен зажал предложенную ему Петром Ивановичем сигару между пальцами загипсованной руки и отрезал у нее кончик.

– Вот результат твоей нерасторопности, Ландезен, – кивнул Рачковский на паническую телеграмму Владимирова, вздрагивавшую от проникавшего во все щели холодного ветра. – Наверняка, узнай ты у Гурина все подробно, это можно было предугадать заранее.

Петр Иванович прошелся по комнате, поеживаясь от холода, и перевернул телеграмму. «Чем же щели-то затыкать? Может, у няньки панталонов попросить? Нет, нельзя. А вот попрошу-ка я у нее пеленок!» От пришедшей в голову счастливой идеи лицо Рачковского озарилось энергией, и Ландезен понял, что начальство что-то задумало.

– И что же вы решили, Петр Иванович? – спросил он, засовывая сигару в рот. – Отправите им деньги для завтрашнего залога?

– Во-первых, деньги не успеют прийти, а во-вторых, у меня и денег-то таких нет. Кроме того, если я отправлю их Владимирову, ирландец так и останется в тюрьме, а Фаберовскому отправлять деньги после того, как он начал интриговать против меня с Селиверстовым, и вовсе глупо.

– Простите мне, Петр Иванович, если я перебью вас, – Ландезен перекатил сигару из одного уголка рта в другой, – но скажите мне, не мог ли я раньше слышать имя Леливы де Спальского, какой упомянут во вчерашней депеше Леграна?

– Был такой зарубежный агент у Третьего Отделения, – пояснил Рачковский, – выполнял от случая к случаю разные поручения. Он был нанят в Англии через сыщика из Скотланд-Ярда инспектора Друсковича генералом Селиверстовым, который после смерти Мезенцева[22] несколько месяцев возглавлял Третье Отделение. Был взят для доставления сведений о швейцарских злоумышленниках – русско-польской группе, замышлявшей убийство императора и угрожавшей убить самого Селиверстова. Но кто бы мог подумать, что тот Лелива де Спальский и Фаберовский – одно и то же лицо!

– И что же нам с ними делать?

– Что хотели, то и делать. Доведем дело до конца. Черт с ними, с ирландцами. В конце концов они нужны Монро; когда все будет готово, мы сообщим ему об этом и пускай он находит, каких ему нужно.

– Вы еще не отказались от мысли использовать динамит? – спросил Ландезен.

– Наоборот, я еще больше утвердился в ней.

– Я так понимаю вас, мосье, я так понимаю, – Ландезен губами установил свою сигару почти вертикально вверх, так что она коснулась кончика его длинного носа. – Кстати, мосье Легран писал мне, как родному брату на поминки, что нашел место для динамита в доме Фаберовского.

– Я договорился, что мне достанут динамит с горных заводов в Бельгии. Кстати, ты «Индепенданс Бельж», случаем, не читаешь?

– В ней не публикуют объявлений о дамах, ищущих мужчин для знакомства. А разве что?

– Новикова откопала там через Тихомирова заметку о каком-то Николае Васильеве, которого в Брюсселе все теперь считают Потрошителем. Говорят, что он мой земляк. Уж не проделки ли это поляка?

– Ой вряд ли то, мосье Рачковский, – сморщился Ландезен. – Мне говорил за него Легран, что он даже с бабой ничего сделать не может.

– Надеюсь, что Продеус не повредил тебе ничего, кроме руки? – с легким раздражением спросил Рачковский.

– Бог мой, женщины не жалуются!

– Я имел в виду голову.

Даже Петр Иванович, знавший Ландезена уже три года, был изумлен такой овладевшей мыслями его агентом болезненной пошлостью.

– Тебе когда гипс снимают? – спросил он у еврея.

– На днях, – Ландезен выпустил кольцо дыма. – Если вы о голове, то думать она мне не мешает.

– Тогда тебе я и поручу переправить в Англию динамит. Ты же знаком с бретонскими контрабандистами?

– Больше с их женами.

– Даю тебе на это пять дней, больше у нас нет.

– Но нет, мосье, за пять дней мне не успеть! Даже после месячного воздержания.

– Да ты о чем думаешь, болван?! – взвился Рачковский. – Я сейчас тебя кочергой вздую, разом мозги вправлю на нужное место.

Еврей сразу присмирел и даже положил недокуренную сигару в пепельницу. Еще дрожащим от гнева голосом Рачковский сказал ему:

– На то, чтобы организовать переправку динамита через бретонских контрабандистов, у тебя пять дней. А Легран пускай принимает груз на том берегу Канала.

– Позвольте задать странный вопрос, мосье: а кто будет делать сам взрыв?

– Ты, – Рачковский ткнул пальцем в грудь еврея. – Как только отправишь груз во Францию, сразу же сам поедешь в Лондон. Если что-то не заладится, немедленно сообщай мне. Продеуса я пошлю в Остенде, он будет сидеть там не допустит, чтобы Васильев и иже с ним попали Селиверстову в руки.

Глава 92

16 ноября 1888 года

«Господа!

Сегодня днем мой человек внес от вашего имени требуемые 300 фунтов залога за вашего ирландца. Половину этой суммы г-ну Рачковскому надлежит возместить мне в ближайшее время.

Ему велено незамедлительно явиться к вам, если он опять не желает угодить в полицию.

Джеймс Монро».

– Ну как? – спросил Фаберовский, забирая записку у Артемия Ивановича.

– Нашел Монро куда деньги девать! – заметил Владимиров. – Мы бы ими лучше распорядились. Они же все равно пропадут.

– Я не о том. Что мы будем делать с ирландцем?

– Да ну этого Конроя к черту! Нам про то, что дальше делать, Рачковский ничего не говорил. Он с Монро за нашей спиной шушукается, вот пусть Монро сам с ирландцами своими и разбирается.

– Я согласен.

– Пожалуй, я заеду к Паркиссу и узнаю насчет гонорара, – сказал поляк. – Часам к четырем вернусь.

Он оделся и ушел. Им действительно позарез нужны были деньги. Раз Рачковский знает теперь от Леграна об интриге с Селиверстовым, жалования им уже не видать. А Васильева надо срочно вывозить на континент, пока Рачковский не опередил их в своих действиях.

Долгое время после его ухода Артемий Иванович предавался похожим размышлениям – где бы ему взять денег. Жалко, что нет такого волшебного слова, чтобы четыре пенса медяками превратились бы в четыре фунта золотом. А, может, все-таки есть?

– Что случилось? – выскочила в гостиную перепуганная Розмари.

– Нету такого слова, – сказал Артемий Иванович, перестав кричать от обиды.

Перебрав в памяти всех известных ему в Лондоне людей, начиная князем Кропоткиным и кончая поляком, Артемий Иванович остановил свой выбор на Ольге Новиковой, которая, по его разумению, должна была мягким своим женским сердцем пожалеть его и одолжить ему денег, пока Рачковский не пришлет обещанное.

Он долго топтался в коридоре гостиницы перед номером, не решаясь войти, пока сама Новикова за какой-то надобностью не выглянула в коридор.

– О, любезная Ольга Алексеевна! Вы просто волшебница! Как счастливо складываются обстоятельства, что я случайно встретил вас здесь! – заклинательно сказал Артемий Иванович. – Меня привела к вам большая нужда-с.

– К вашим услугам, – пожала плечами Новикова. – Дорогу вы уже знаете.

– Эта нужда другого рода… – замялся Артемий Иванович.

– Мне казалось, что все нужды можно справить в одном месте.

– Мне, Ольга Алексеевна, деньги надобны-с, – выдавил Владимиров. – Петр Иванович мне с Парижа денег не приславши.

– Что же вы мне сразу не сказали! Денег-то я вам и не дам. Вот господину Тихомирову за то, что он прислал мне вырезки из «Индепенданс Бельж», я отправила десять фунтов, а вам не дам. Зато у меня есть к вам телеграмма от Петра Ивановича.

– Телеграмма? – удивился Артемий Иванович, доставая из кармана футляр с пенсне. – Ну, давайте ее сюда.

Телеграмма оказалась странной и непонятной, хотя была адресована «моему агенту в Лондоне». Заключалась она в следующем:

«Необходимо срочно собрать по одному адресу всех шестерых. Рачковский»

– Да это не мне-с, – сказал Артемий Иванович, возвращая Новиковой телеграфный бланк. – Впрочем, давайте. Так что же насчет денег, сударыня? Ну хотя бы фунтик, а то есть очень хочется. Мы же одной державе работаем-с, надо выручать друг друга.

– Я не могу поощрять попрошайничество, особенно нетерпимое у государственных чиновников, которые тем самым позорят в глазах английской публики священные начала самодержавия.

– Вот ****! – только и нашелся что сказать Артемий Иванович. – В рот тебе дышло!

Повинуясь указующему персту Новиковой, он вышел из номера и постоял в коридоре, собираясь с мыслями. Мыслей было не так много и они все уместились в короткий монолог.

Он грохнул дверью и вне себя от гнева покинул гостиницу. Вышагивая по Брук-стрит, Артемий Иванович придумывал разные кары на голову скверной бабы, которая вместо денег подсунула ему чужую депешу, да еще потом унизила, назвав попрошайкой.

– В нашем шпионском деле женщины хороши только для испытания кайенской смеси, – только и смог сказать Фаберовский, когда вернулся без денег на Эбби-роуд и Артемий Иванович поведал ему о визите к Новиковой. – Похоже, что пани Новикова своей рассеянностью оказала нам крупную услугу.

– Ничего себе услуга! Так меня оскорбить.

– Я имею в виду телеграмму. Кстати, с чего пан Артемий вдруг взял, что эта телеграмма ему?

– Но я же агент Рачковского в Лондоне!

– Какой же пан агент, он чучело огородное!

– Благодарю покорно-с. Но тогда кому же эта телеграмма?

– Я подозреваю, что эта телеграмма Леграну.

Артемий Иванович задумался и стал загибать пальцы. Шесть человек, это – Фаберовский, Легран, Дарья с Васильевым и два ирландца. Все правильно.

– Да нет, это мне телеграмма, – сказал он убежденно. – Как раз без меня шесть и выходит.

– С паном и без Леграна тоже шесть выходит.

– Действительно… Тогда эта телеграмма приобретает смысл! Рачковский говорил нам, что наша работа закончится, как только мы совершим последнее убийство. Это произошло неделю назад. Теперь мы уже не у дел, нам остается, по уговору, получить за это работу и гулять на все четыре стороны. А вот Легран, как я на днях убедился, остается действующим агентом Рачковского в Лондоне.

– Но зачем ему собирать нас в одном месте?

– Помните, когда мы впервые встретились в Париже, Рачковский проговорился, что Монро предлагал ему взорвать ирландцев и убийцу, связав их тем самым во мнении публики в едином заговоре? Но о конце своего плана он умолчал. Сказал только, что это уже не наша забота. Мне кажется, он решил собрать нас вместе и разом покончить и с убийцей, и со свидетелями. Не зря он в письме к нам открыто предлагал ради экономии всем поселиться у меня.

– Так давайте убьем Леграна первыми!

– Нас это не спасет. Уже в октябре меня стали одолевать сомнения в том, что мы – единственные агенты Рачковского в Лондоне, которым дано такое кошмарное задание. Я вам зачитаю пану несколько вырезок из газет. Вот что писала газета «Уикли Херальд» больше месяца назад:

«ФРАНЦУЗСКИЙ УАЙТЧЕПЛСКИЙ УБИЙЦА.

Являлось ли это случаем повторяющейся истории или нет, но было сделано открытие, что много лет назад в одном из районов Парижа, соответствующем в отношении своего нищенского характера Уайтчеплу, паразитировал негодяй, который занялся убийством и увеченьем женщин «несчастного» класса. В течение месяцев этот людоед успешно продолжал свои действия, но наконец был пойман, и довольно замечательным образом. Он обратился к молодой девушке, которая, пораженная его отталкивающим взглядом, почувствовала убеждение, что он должен быть давно разыскиваемым убийцей, и тут же передала его в руки полицейского. Ее инстинкт оказался верен. Все различные преступления были прослежены к этому специфическому человеку, и впоследствии было найдено, что он страдал от странной формы смертоносной мономании. Не может произойти ничего лучше, чем для Уайтчеплских злодеяний иметь то же самое окончание и быть объяснено таким же образом.»

– Ну и что? – спросил Артемий Иванович.

– А теперь послушайте заметку из вчерашней «Манчестер Гардиан»:

«Корреспондент «Индепенданс Бельж» в Берне посылает следующее замечательное сообщение: – «Любопытное совпадение, на которое обращено внимание в связи с лондонским убийством, стало теперь темой разговоров в Люцерне. Найден возможный виновник Уайтчеплских ужасов. Оказывается, примерно шестнадцать лет назад население Парижа было весьма взбудоражено убийственными подвигами таинственного убийцы, который выбирал своих жертв среди класса демимонденок. В конце концов он был обнаружен и оказался неким Иваном Коновалофф, русским по происхождению. Убийца был обследован консилиумом врачей, которые объявили его сумасшедшим. Он совершил свои ужасные преступления под влиянием религиозного фанатизма. Впоследствии Коновалофф был помещен в сумасшедший дом, из которого был выпущен только в январе. Вопрос: не направился ли этот религиозный маньяк в Лондон и не начал ли повторно свой любопытный метод спасения душ?»

– Так это тот Коновалов, о котором вы говорили доктору Смиту? – вспомнил Артемий Иванович.

– Вот именно.

– А мне Новикова сказала, что она Тихомирову за вырезки с этим Коноваловым десять фунтов заплатила. Только с чего вы взяли, что в Лондоне есть еще подобные нам агенты?

– Полагаю, пан слышал об Уайтхольской тайне? В начале октября на месте фундамента для нового полицейского управления был найден расчлененный женский труп. И до этого, и после этого находили некоторые части женских тел, различная степень сохранности которых давала повод предположить наличие ряда схожих убийств.

– А я помню, – сказал Владимиров, – что весной позапрошлого года на Монруж в Париже тоже находили расчлененное тело – меня Рачковский еще не перевел в Женеву, – и ходили слухи, что убийцей был русский.

– Если мы правы, то Ландезен, возможно, приезжал не к пану Артемию, а к тому самому неведомому агенту. Наши успехи были внушительнее, чем у двойника фельдшера, и Ландезен приказал ему прекратить свои занятия – после ландезенского визита все находки прекратились, – так как ему поручается другое дело.

– Какое?

– Избавить Рачковского по окончании дела от нашего существования. Тогда нам и денег не следует посылать.

– Боже мой! – Артемий Иванович побледнел и трясущимися руками налил себе воды из сифона. – Куда же нам теперь?

Фаберовский не был уверен, что правильно поступит, рассказав о переписке с Селиверстовым, но он настолько был подавлен валившимися на него со всех сторон неприятностями, что ему было необходимо поделиться хоть с кем-нибудь вспыхнувшей у него надеждой, а кто, кроме Владимирова, мог понять его?

– Должен сказать пану Артемию, что недавно я связался с одним высокопоставленным русским чиновником, находящимся с Петром Ивановичем в неприязненных отношениях, и предложил привезти ему в Бельгию Васильева, с тем чтобы он смог с нашей помощью уничтожить Рачковского. К сожалению, Легран тоже знает содержание моего письма, а следовательно, с ним ознакомлен и Рачковский. Но этот чиновник – единственный, кто может помочь избежать уготовленной нам Рачковским участи.

– Когда же мы бежим из Лондона?

– Денег на побег нет, так что не раньше, чем я получу гонорар за свою книжку. А пока будем делать вид, что не догадываемся о замысле Рачковского. Легран позаботится, чтоб об этом стало известно в Париже. А за самим французом присмотрит Батчелор.

Глава 93

17 ноября, в субботу

Обнаружив, что украденное им в кабинете у Фаберовского письмо исчезло, Легран понял, что его раскрыли, а Батчелору поручено следить за ним. Чтобы усыпить бдительность рыжего сыщика, последние дни француз старался пунктуально исполнять все указания Фаберовского. Он даже купил мопса, чтобы отвезти старой грымзе на Оксфорд-стрит и выдать за утерянного Байрона. Два дня это чудовище жило в конторе. Его пучеглазая насекомая морда совалась везде, он мешался под ногами, виляя коротким поросячьим хвостом и разливая по всей конторе пахучие лужи. И вот пришел час освобождения. Легран был извещен, что из Франции прибыл груз динамита, и ему требовалось срочно приехать на побережье. Чтобы избавится от опеки Батчелора, француз взял на себя торжественное вручение собаки, затолкал в почтовый мешок скулящую тварь и стал одеваться. Батчелор тут же полез в рукава своего пальто.

– А вы куда, мсье Батчелор? – раздраженно спросил Легран. – Вы почти неделю неотступно ходите за мной! Ваше присутствие меня уже из себя выводит. Уверяю вас, что сам смогу отдать собаку пожилой леди.

– Это последняя клиентка в нашей сыскной конторе. Я не хочу есть свой хлеб даром, сэр.

– Тогда, быть может, вы сами и доставите леди ее вонючую кочерыжку?

– Я не знаток хороших манер, сэр.

Легран зарычал и взвалил мешок на плечо.

Хозяйка Байрона жила одиноко и потому собственной персоной вышла открывать незваным гостям. Увидев у француза скулящий мешок, старая леди расцвела.

– Байрон! – растрогалась она и достала платок. – Мой милый Байрон! Вы нашли его!

– Байрон, Байрон, – сказал Легран, напрягаясь и отходя за широкую спину Батчелора.

– Дайте, дайте же мне его скорее! – леди метнулась к мешку и вцепилась в него подагрическими пальцами. Легран судорожно потянул мешок на себя.

– В чем дело, сэр? – удивилась старая дама. – Разве я не оплатила уже все ваши услуги?

– Да, да, оплатили, – трясущимися руками Легран развязал мешок и отвернулся.

– Но это не мой Байрон! – завизжала леди, заглядывая в мешок.

– Но тогда чей же это Байрон?! – хором спросили сыщики. – Вы сами минуту назад сказали, что это ваш милый Байрон!

– И если это не ваш Байрон, то откуда вы знаете, что это именно Байрон, а, к примеру, не Шелли? – добавил Легран, оглядываясь на дверь.

– Но я же не видела его!

– Но это Байрон, не так ли?

– Байрон. То есть, я хотела сказать, что это мопс. Но не мой!

– Вот ваши показания. – Легран достал бумагу и показал ее леди. – Кобель абрикосового цвета.

– Этот Байрон соответствует вашим приметам, – внушительно добавил Батчелор.

– Приметам вашего мопса, – поправил коллегу Легран.

– Но мой хромал!

– Это дело поправимо, – пожал плечами Батчелор.

– Его вылечили, – пояснил Легран.

– Да вы просто издеваетесь! – заорала дама, хватаясь за зонтик. – Я позову полицию!

– Подождите, мистер Батчелор сейчас во всем разберется, – сказал ей француз. – Батчелор, подержите собаку. Мне надо ехать.

– Куда еще ехать? – спросил рыжий сыщик, недоуменно принимая от француза мешок с мопсом.

– У меня свидание с любовницей. Из-за вас я уже несколько дней не могу встретиться с ней наедине. Я перестаю чувствовать себя мужчиной. И потом, она не узнает меня, если мадам отделает меня зонтиком.

Легран почтительно приподнял котелок и опрометью бросился на улицу.

– Гадина! Крутишься около Рози, так еще по любовницам шляешься! – крикнул Батчелор, но зонтик, который дама пустила в ход, и мешок в руках помешали ему кинуться за подлецом следом.

Петляя, как заяц, по улицам, Легран пробежал несколько кварталов и остановился, тяжело дыша. Теперь ему оставалось, не торопясь, сесть на поезд, добраться до побережья, принять там динамит и, вернувшись в Лондон, незаметно для Фаберовского складировать взрывчатку в доме на Ньюджент-Террас в соседнем саду с домом Фаберовского, из которого накануне уже выехал констебль с семейством.

44.

ПИСЬМО СЕЛИВЕРСТОВА – ФАБЕРОВСКОМУ

17 ноября

«Гранд Отель де Бад»

Бульвар дез Итальен, 30/32

Париж

Милостивый государь,

Получив Ваше согласие на сотрудничество с Департаментом полиции, извещаю Вас, что начиная с 24 ноября с.г. мы будем готовы принять Вас и упоминаемых Вами лиц в Остенде при условии извещения меня депешей в день отплытия.

Гарантирую Вам полную секретность наших с Вами сношений и достойное вознаграждение за Вашу помощь в борьбе со внутренними врагами Государя и Отечества.

Примите, милостивый государь, уверения и т. д.,

действительный статский советник

Селиверстов

Глава 94

18 ноября, в воскресенье

Итак, согласие Селиверстова принять их в Бельгии было получено. Смысла задерживаться в Лондоне больше не было, к тому же это становилось опасным. То, что вчера Легран сумел ускользнуть от Батчелора, означало, скорее всего, что Рачковский не сидит сложа руки. Но на подготовку эвакуации в Остенде требовалось несколько дней, за которые могло произойти всякое, поэтому Фаберовский с конюхом расчистили заложенный кирпичом лаз из конюшни через обветшавшую ограду в соседский сад. Как узнал поляк, у констебля, проживавшего в доме, несколько дней назад закончился контракт с нанимателем об охране здания и теперь через сад в случае какой-нибудь экстренной надобности можно было бежать на Ньюджент-Террас.

Фаберовскому самому пришлось принять участие в раскопках, почти целый день махая киркой, но лаз все равно получился слишком узким. Поляк намеревался продолжить работу, чтобы сделать его пошире, когда Розмари вызвала его из конюшни, сообщив, что кто-то пришел. Оставив на веранде облепленные размокшей грязью и навозом сапоги, Фаберовский влез в домашние туфли и прошел через весь дом в коридор. Розмари получила указания не открывать никому, кроме как по личному распоряжению Ф.

– Кто там? – измученным голосом спросил поляк, подойдя к двери. Он уже понял, кто там, по сопению и по тому, как жилетные пуговицы на брюхе Артемия Ивановича царапали дверь снаружи.

– Это я.

Владимиров вошел в переднюю с чемоданом.

– Я у вас жить буду! – заявил он. – В этих меблированных комнатах такой шум, что не заснешь. Хочу пожить немного в тишине и спокойствии. Чайку-с попить, о жизни поговорить.

– Живите, – Фаберовский обречено махнул рукой и пошел обратно в конюшню.

А Артемий Иванович, маясь бездельем и мучаясь не проходящим последние несколько дней чувством голода, засел за педагогический труд о пользе умеренного питания, озаглавленный им «Пищеварительный трактат» и снабженный стихотворным эпитетом собственного сочинения в подражание древним:

Классический грек, под портик на кухню придя, Пенатов печально спрошает: «Осталось ли что-то на ужин?» «Нет, ничего», – унылый пенат отвечает.

Он испачкал чернилами пальцы, испортил кипу писчих листов и только вечерний чай остановил это варварское уничтожение бумаги. Церемония принятия пустого чая уже подходила к концу, когда Фаберовскому принесли телеграмму.

– Откуда? – спросил встревоженный Владимиров.

– Из полиции, из А-дивизиона, – сухо сказал Фаберовский. – Из участка в Гайд-парке. Сейчас нам предстоит туда отправиться.

– Может, лучше не стоит?

– Собирайтесь.

Артемию Ивановичу до смерти не хотелось в участок в Гайд-парке, с которым было связано так много неприятного и где его так хорошо знали по его подвигам в Серпентайне. Он не понимал, почему его тогда отпустили, а теперь это дело опять всплыло. Пожалуй, Владимиров предпочел бы быть арестованным как Потрошитель, а не за то позорное купание в пруду, по крайне мере перед Фаберовским было бы не так неудобно. Но поляк был неумолим и Артемию Ивановичу пришлось покориться и пешком сопровождать его до самого Гайд-парка. Участковый инспектор спросил их:

– Джентльмены, знаете ли вы ирландца Джеймса Корнелла?

– Нет! – мгновенно выпалил испуганный Артемий Иванович, решив, что это он тогда по пьяному делу назвался таким мудреным именем.

– У!!! Йолоп[23]! – зашипел поляк. – Так, разумеется, я его ведаю, – сказал он инспектору. – А в чем дело?

– Марта Спенсер подала на него жалобу, поскольку, гуляя с ней в парке, он испугал ее разговором о Потрошителе.

Артемий Иванович окончательно струсил. Он не помнил никакой Марты Спенсер, он даже очень смутно помнил, что с ним была Пенелопа, поэтому его беседы о Потрошителе с неизвестной ему дамой были для Владимирова новостью.

– Он сослался на вас, мистер Фейберовский, – сказал инспектор, – указав, что вы можете подтвердить его личность.

– Так, могу.

– Тогда пойдемте.

Инспектор провел их в камеру, в которой сидело несколько человек, ожидая допроса в суде.

– Тот человек есть Джеймс Корнелл, – сказал поляк, указав на Даффи.

– Шон Даффи! – обрадовано закричал Артемий Иванович. – А я то голову ломаю: что еще за Марта Спенсер?

– Вы можете поручиться за него?

– Конечно, – сказал поляк. – Сейчас половина Лондона говорит только о Потрошителе. Но это не значит, что все они по ночам выходят резать проституток. Вот моя карточка, вы всегда можете найти меня по этому адресу.

– Выходите, мистер Корнелл. Вы свободны.

Полицейский выпустил Даффи и запер за ним камеру.

– А я чуть было в штаны не наделавши, – с облегчением проговорил Владимиров.

Они вышли из участка и тут Даффи попытался дать деру.

– Стой, пся крев! – заорал Фаберовский и понесся следом.

Пробежав шагов двести, поляку удалось догнать ирландца и зацепить его тростью за ногу. Даффи растянулся на парковой дорожке, а поляк прыгнул сверху, уселся у него на спине и, зажав его волосы в кулаке, повозил лицом по земле. Добежав до них, Артемий Иванович присоединился к Фаберовскому, бегая вокруг и пихая изредка носком ботинка в ребра ирландца. Когда Даффи окончательно перестал сопротивляться, его оттащили с дорожки, вытерли лицом о траву и поставили на ноги.

– Это тебе за Апельсиновый рынок и за газеты. За то, что ты едва не привел нас на виселицу, получишь позже.

* * *

Дождавшись, пока Фаберовский окончит возню со своим лазом из конюшни в сад дома на Ньюджент-стрит и уйдет к себе, Легран перетащил весь привезенный с побережья динамит в освобожденное констеблем здание, еще хранившее крепкий запах дешевого табака, и складировал его в комнате, смотревшей окнами прямо на сад поляка. После чего незаметно покинул нежилой дом и поехал в «Роял-Отель» Де Кейзера на углу набережной Виктории прямо у моста Блекфрайрз, где в комнате с видом на Темзу утром поселился Ландезен.

Еврей встретил его, расхаживая по номеру в одних длинных черных гольфах на подтяжках и накрахмаленной манишке.

– Черт побери, Артишок, – воскликнул Легран. – В каком ты виде!

– Привет, Мандрагора, привет, – Ландезен взял с кресла черный шелковый халат и накинул его на плечи. – Но не думай, я жду не тебя. Да не будет у меня еще ста тридцати лет жизни, если ко мне не вызвана одна местная леди, с которой я познакомился в свой прошлый приезд. Но раз уж ты приехал, давай поговорим. Как дела с динамитом?

– Все привез, сегодня утром он уже припрятан в соседнем с поляком доме, о котором я тебе писал.

– Надеюсь, как на пинского квартального, что тебя никто не видел.

– Зато я видел, как Фаберовский прочищал лаз в мой сад из своей конюшни.

– Да, хитер этот поляк. Выслушай меня, Мандрагора, и сделай так, чтоб я тебе ничего больше не говорил. Ты должен следить за ним, как за крысами, чтобы не сбежали через этот ход с тонущего корабля. А лаз-то широкий?

– Только-только плечам пролезть. – Легран показал ширину лаза руками.

Ландезен улыбнулся.

– Если только Дарья не похудела на гуринском жаловании, она в этот лаз не пролезет.

– Так ты знаешь эту бабищу, сестру нашего Урода? – удивился француз.

– Я сам посоветовал ее мосье Рачковскому, – подмигнул ему Ландезен.

– Я так скажу тебе за это дело: если мы хорошо с тобой сработаем, пусть ваш Святой Петр проход для Дарьи расширяет, – еврей молитвенно сложил руки и воздел глаза к небу. – Ну, коли динамит готов, то возвращайся к мосье Фаберовскому, ты мне там нужен. А вот и моя крошка, миссис Оджер.

Крошка была чуть меньше Дарьи и больше походила и фигурой, и лицом на чугунную бабу, которой забивают сваи. Еврей проводил миссис Оджер в спальню и вернулся к Леграну.

– Твоим шуткам, Артишок, всегда недоставало вкуса. И вообще, ты слишком хорошо устроился. Я по уши в дерьме, а ты приезжаешь в Лондон поразвлечься со шлюхами.

– Бог мой, это я-то хорошо устроился! – взвился Ландезен. – Кому Продеус ломал руку – тебе или мне? Я целый месяц доплачивал проституткам, чтобы застегивали штаны. Все! Езжай к себе в агентство.

– Зачем? Мне там все равно никто не верит. Фаберовский знает о том, что я выкрал у него его письмо к Селиверстову. Я удрал от Батчелора, которого поляк приставил следить за мной, и поехал на побережье. Я уже сутки не был в агентстве и Батчелор наверняка доложил об этом поляку. По-моему, мне там больше нечего делать.

– Ты для какого предлога уехал? – спросил Ландезен.

– Сказал, что отправился к любовнице.

– Возвращайся в агентство и расскажи Батчелору за свою неудачную ночь, за грязную шлюху и за то, что ты, скорее всего, подхватил болезнь. Подольше мойся в ванной… Да мне ли тебе объяснять!

– Да Батчелор тут же убьет меня! – воспротивился француз. – Но ты так и не объяснил, зачем я нужен тебе у Фаберовского.

– И разве Новикова не передавала тебе телеграмму?

– В глаза ее никогда не видел.

– Не говорил ли я мосье Рачковскому, как русский поп пастве, что этой старухе нельзя ничего доверять?! – в сердцах воскликнул Ландезен. – Ты должен быть около Фаберовского, потому что нам с тобой нужно собрать всех их вместе на Эбби-роуд: и Васильева, и Дарью, и Гурина, и ирландцев. Скажи мне, а нет ли у тебя идеи за то, как можно заманить Васильева и Дарью из Вулворта к поляку?

– Только если напугать Фаберовского и он сам перевезет их к себе.

– А если он испугается, но перевезет их в другое место? – предположил еврей.

– Поляк в ближайшее время собирается бежать к Селиверстову. Это значит, что ему некогда будет подыскивать им помещение. На случай скорого бегства ему лучше держать всех под рукой. А уж если все полетит к черту, то фельдшера он просто уничтожит.

– Нам все равно надо сделать так, чтобы у него не было времени на раздумья, куда их деть. И как, по-твоему, мосье Фаберовского можно напугать?

– Я слышал от Батчелора, что Абберлайну какой-то жид, бродячий торговец, донес на Васильева и рассказал, что видел его в цирюльне на Уэстморленд-роуд. Я знаю эту цирюльню. Надо написать Абберлайну и еще раз обратить на нее внимание. А как только инспектор заинтересуется, сообщить об интересе полиции к этой цирюльне Фаберовскому.

– Мосье Мандрагора, давайте так и поступим. Я только предварительно заеду в эту цирюльню. Как имя владельца?

– Уилльям Делхей.

– Я заеду к Делхею и уверюсь о том, что он не знает адрес Васильева, иначе действия полиции для нас могут быть непомерно стремительны. Потом я найму какого-нибудь человека, который зайдет к вам на Стрэнд в агентство и спросит у Батчелора за то, не знаком ли его хозяин с русским помощником цирюльника у Делхея и не ездит ли он в Вулворт. Тогда мосье поляк в лучшем случае испугается и Дарью с Васильевым сразу перевезет к себе. А не в лучшем случае он не испугается. В самом отвратительном случае он просто насторожится и мы адресуем письмо в полицию. Думаю, что в любом случае он пошлет тебя либо Батчелора следить за цирюльней и вы, если все удастся, либо предупредите о визите полиции в цирюльню, либо сами вывезете фельдшера к нему домой.

– Мое время кончается, – раздался из спальни совсем не музыкальный голос миссис Оджер. – Доплати мне за следующие двадцать минут или я ухожу.

– Иди скорее, иди. – Ландезен подтолкнул Леграна к выходу из номера. – Может я еще успею без доплаты.

45.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО РАЧКОВСКОГО – ВЛАДИМИРОВУ

10/22 ноября 1888 года

Рю де Гренель, 79

Париж

Любезнейший друг, Артемий Иванович!

Надеюсь, ты не сердишься на меня, мой дорогой и беспокойный товарищ, за то что мне пришлось так сурово обходиться с тобою поначалу. Да и ты хорош! Посылал какие-то бешеные телеграммы, кутил по кабакам. Твои письмишки повергали меня просто в уныние. Но в целом я тобою, мое сокровище, доволен.

Извини, что мне пришлось прибечь к помощи Леграна. Я безусловно убежден в недобросовестности твоего лондонского приятеля, а ты мог по добродушию своему не согласиться со мною. Должен сказать, что этот твой Поляк отъявленный мазурик, который задумал въехать в рай за наш с тобою счет. Но я не собираюсь подставлять ему свою спину, да и тебе не советую. Говорю так потому, что знаю, как он хочет отдать тебя в руки генералу Селиверстову, злейшему моему врагу, вместе с Николаем и Дарьей. Ты можешь, конечно, присоединиться к нему. Но подумай: вы все четверо пропадете, сгниете в тюрьме, а меня, как главного вдохновителя, прогонят со службы. И поделом, конечно, ибо я не имею права действовать без разрешения начальства. Генерал Селиверстов не преминет раздавить меня и вся моя служба пойдет насмарку. Стоит ли игра свеч?

Будь благоразумен и сделай вот что. Когда будет точно известна дата отправления, сообщи мне об этом телеграммой. Думаю, что Поляк возьмет с собою всех, чтобы обезопасить себя. Он может попытаться избавиться от нежелательных свидетелей прямо на судне, убив или отравив их. Если Продеус со своими людьми опоздает к вашему приходу, обратись к русскому консулу в Остенде г-ну Карбон-Гамману, он поможет.

Прощай, прощай, дорогой, люблю и верю тебе беспредельно. Надеюсь, тебе удастся устроить все к общему благополучию.

Ну, будь здрав и благополучен. Да хранит тебя господь.

Твой Петр

Глава 95

23 ноября, в пятницу

В пятницу утром Фаберовский наконец-то получил у Паркисса деньги за книжку и даже предложение подписать контракт на следующую. Теперь у него были обе необходимые для бегства из Лондона составляющие – согласие Селиверстова и деньги. По расчетам Фаберовского выходило, что если сегодня отправить Батчелора к устью Темзы подыскать подходящее судно, то уже через день, в ночь с 25 на 26 ноября, они смогут покинуть берега Британии.

Что беспокоило Фаберовского, так это то, что им необходимо было продержаться живыми практически еще три дня. Появление Даффи у него дома значительно ухудшало шансы. Теперь для осуществления плана Рачковского собрать всех под одной крышей оставалось только вынудить поляка поселить у себя Васильева с Дарьей; Артемий Иванович жил сейчас на Эбби-роуд, а Конроя, в конце концов, можно было проигнорировать и ограничиться для удовлетворения интересов Монро только одним ирландцем. Вчерашнее возвращение Леграна не успокаивало; оно скорее говорило о начале финального акта.

При таком раскладе было ясно, что венчания ни при каких условиях уже не будет, поэтому поляк решился заехать к Пенелопе и при возможности объясниться, чтобы предохранить себя от подачи невестой и ее отцом по его возвращении, буде таковое состоится, иска о нарушении брачного договора.

Ботли провел Фаберовского наверх в гостиную, где он сразу же увидел доктора Энтони Гримбла, с нервной горячностью убеждавшего Пенелопу:

– Вы не должны выходить за него замуж, Пенни, он поляк, католик и сломает вам жизнь! Если вы обвенчаетесь, вы сделаете не только себя, но и меня тоже навек несчастным человеком!

– Мне очень жалко вас, Гримбл, но он теперь не католик и к тому же все давно решено. Надеюсь, мы останемся с вами добрыми друзьями и двери моего дома всегда будут открыты для вас.

– А вот этого не будет, – громко заявил Фаберовский. – Двери моего дома всегда будут плотно закрыты перед вами.

– В отличие от вас, я являюсь желанным гостем в доме доктора Смита на протяжении уже многих лет! – Гримбл порывисто вскочил и вызывающе задрал подбородок. – А доктор Смит не будет приглашать к себе кого попало.

– Может быть, вы и желанны в доме доктора Смита, но не в моем! – Фаберовский двумя пальцами вынул у Гримбла из глаза монокль и словно в микроскоп посмотрел через него. – А теперь, доктор Гримбл, ваше присутствие и тут становится столь же желательно, как присутствие клопов в диване. Не будете ли вы так любезны оставить меня с моей невестой наедине? Иначе я вызову телеграммой мистера Гурина, и если он вас не убьет, тогда это сделает доктор Смит, когда будет лечить ваши ушибы и переломы.

– Не забывайтесь, мистер Фейберовский! – доктор Смит вышел из кабинета и остановился посреди гостиной. – Доктор Гримбл мой гость и только я могу указывать ему на дверь.

– И вообще, Стивен, ты странно себя ведешь, – встряла Пенелопа. – Прошло десять дней с тех пор, как мы виделись последний раз, а ты даже не удосужился меня навестить. Можно подумать, что тебе наша свадьба не так уж нужна.

– Ну почему же, – пожал плечами поляк. – Не была б нужна, не женился бы.

– Я уже заказал места в ресторане Пагани на Грейт-Портланд-стрит на одиннадцать часов, сразу после венчания, – сказал ему доктор Смит. – Самое время нам, дорогой зять, составить список гостей. Должен вас сразу предупредить, что я настаиваю на том, чтобы в список на правах почетного гостя был включен доктор Гримбл.

– В таком случае я рад сообщить, что свидетелем нашего бракосочетания я пригласил крайне привязанного к вам и вашей семье мистера Гурина.

– Вы делаете это мне назло! – крикнул доктор Смит. – Пенни, оставь нас!

Пенелопа поспешно удалилась к себе в спальню и поляк понял, что сегодня никакого объяснения не выйдет.

– Я действительно пригласил мистера Гурина вам назло, доктор Смит, – сказал Фаберовский. – Когда вы его видите, вы становитесь похожи на разъяренного страуса, а меня это веселит. Не надо вращать глазами и топорщить усы, Гримбл, я боюсь вас не больше таракана, запеченного в булке. И вообще, мне глубоко плевать, кого вы пригласите! Хоть комиссара Уоррена с доктором Андерсоном!

– Вы со своим Гуриным разрушили мою семейную жизнь, мистер Фейберовский!

– Я не отвечаю за Гурина, доктор. Не пеняю же я вам за то, что ваш ученик Гримбл лезет в мои собственные брачные дела!

Он вышел из гостиной на лестницу и, нагло усмехнувшись в лицо выскочившему следом доктору Смиту, поехал на Стрэнд в контору к Батчелору.

К великому удивлению Фаберовского, в агентстве, кроме рыжего сыщика, он застал Леграна.

– Он приехал вчера, – пояснил Батчелор. – Говорит, что был у какой-то шлюхи.

– Мне противно вас видеть, Легран, – бросил французу поляк. – Убирайтесь к себе и не показывайтесь.

Легран нехотя ушел в спальню, а поляк отвел Батчелора в служебную комнату и сказал, плотно закрыв дверь:

– Я буду говорить, а ты стучи что-нибудь на пишущей машине, словно печатаешь. Легран не должен слышать, о чем мы говорим. Дело в том, что я освобождаю тебя на сегодня от всякой работы по агентству. Тебе надлежит выехать в Даунс и нанять там рыбачую шхуну, с тем, чтобы в воскресенье ночью я смог переправить Урода и ирландцев на континент. Мы придем туда на катере в день отплытия.

– Сколько вы дадите за перевоз?

– Не более двадцати фунтов. Леграну о цели твоей поездки не говори. И не надо делать так, чтобы о том ведал весь Даунс и все окрестные деревни на тридцать миль вокруг. Ты останешься в Лондоне, я перепишу агентство на тебя на случай, если я не вернусь или погибну.

– Я должен предупредить вас, мистер Фейберовский. Сегодня утром в агентство заходил один странный субъект, очень интересовался, часто ли вы ездите в Вулворт и не знакомы ли вы там с цирюльником Уильямом Делхеем с Уэстморленд-роуд. Я ничего не сказал ему, но мне кажется, что он из полиции.

* * *

Хотя Батчелор сделал все возможное, чтобы Леграну не стало известно о цели его отлучки из агентства, француза перехитрить не удалось. Зная о сути предложения Фаберовского генералу Селиверстову, не стоило большого труда догадаться, что Батчелор отправился к устью Темзы договариваться о переезде на континент. Едва только кэб с Батчелором отъехал от подъезда и растворился среди прочих экипажей, омнибусов и колясок, двигавшихся по Стрэнду, Легран выскочил на улицу, и в свою очередь помчался на Харли-стрит.

Подозрительный Ботли долго не хотел впускать француза, пока тот прямо не сказал бывшему мороженщику, что работает на мистера Проджера. Только после этого Леграну позволено было войти в дом. В то время как Ботли ходил к Смиту докладывать о приходе посетителя, на лестнице показалась Пенелопа и спросила:

– Вы ждете моего отца?

Про себя Легран обложил девушку самыми грязными ругательствами, потому что теперь она могла сообщить о его визите поляку, однако состроил на лице улыбчивое выражение, и подкрутив напомаженный ус, сказал:

– Да. Ваш слуга пошел докладывать обо мне.

– Мне кажется, я вас где-то видела, – сказала девушка. – Вы ехали вместе с нами в омнибусе, когда мы с Эстер собрались поймать Потрошителя, так? А потом мы опять встретились в полицейском участке, у вашего друга была еще сломана рука. Как его здоровье?

– Вы такая чудесная девушка, – залебезил француз. – У вас такой чудный жених. А моему другу хорошо, с него уже сняли лубок и он теперь прыгает, как молодой козел.

– Проходите, мистер Гранд, доктор Смит ждет вас, – сообщил Ботли.

Легран поспешил подняться и укрыться от расспросов в кабинете у доктора. Кроме доктора здесь находился также Энтони Гримбл со своим неизменным моноклем в глазу. Они как раз обсуждали список подарков, которые приглашенные на свадьбу гости должны будут подарить новобрачным. Гримбл не допускал мысли, что Пенелопа может выйти замуж за кого-нибудь другого, кроме него, поэтому со стоическим мазохизмом участвовал во всех свадебных мероприятиях, словно это была его собственная свадьба.

– Чем могу быть полезен, мистер Гранд? – спросил Смит, откладывая в сторону список гостей.

– Это я могу быть полезным вам, – заявил Легран. – Один раз я уже оказывал услуги нанятому вами Проджеру. А хочу я сказать вам следующее: ваш будущий зятек собирается удрать на континент, даже не дожидаясь венчания. Он только что отправил своего подручного, рыжего Батчелора подыскать подходящую посудину где-нибудь в Даунсе.

– Я знал, что этой свадьбе не бывать! – торжествующе воскликнул Гримбл.

– Ну нет! – взвился Смит. – От меня не сбегал еще ни один пациент! Собирайтесь, Гримбл, и проследите за этим Батчелором. Я хочу знать, о чем он договорится.

46.

ПИСЬМО ЛЕГРАНА – АББЕРЛАЙНУ

23 ноября 1888 года

Лондон Восточно-Центральный.

Милостивый государь!

Имею честь сообщить, что разыскиваемый вами Уайтчеплский убийца, известный публике под именем Джека Потрошителя, проживает где-то в Вулворте и работал некоторое время в цирюльне мистера У. Делхея на Уэстморленд-роуд, 176 мозольным мастером.

О. Л-н.

Глава 96

22 ноября, в пятницу

После скудного завтрака Артемий Иванович поймал Фаберовского на лестнице.

– Мы когда едем, в воскресенье? Воскресенье – это послезавтра, осталось совсем немного. Неужели там нас накормят? Хотите, я почитаю вам главы из моего нового трактата о пользе правильного пищеварения? Нет?! Ну, так слушайте.

Фаберовский попытался проскользнуть к себе в кабинет, но Артемий Иванович не пропустил его и прочел, выставив перед собой руку с бумажкой:

– Ничто не наносит такого вреда организму, как неправильные пищеварительные процессы вследствие нерегулярного и незначительного поступления в него пищи. Ее непоступление вызывает голодные спазмы в желудке, что приводит к сильнейшему раздражению его обладателя. С уменьшением количества еды интенсивность жизненных явлений снижается до полной остановки их и приводит к смерти от перераздражения. Свидетельством в пользу этого могут служить высохшие умершие организмы фараонов, найденные в египетских пирамидах.

– Какой же метод лечения для раздраженных фараонов предлагает пан Артемий?

– Лечение спиртосодержащими растворами и обильной пищей.

– Добже, – сжалился над Владимировым поляк. – Если пан спрячет свой трактат, я дам ему кое-что. Пойдемте в столовую.

Артемий Иванович покорно пошел за поляком следом и Фаберовский достал из буфета сыр цвета слоновой кости, удивительно похожий на желтоватый кусок обыкновенного мыла.

– Что это? – Артемий Иванович принюхался, повозив носом по плотной, без каких-либо дырочек и глазков массе.

– Терка для соплей, – ответил поляк. – Сыр чедер.

Владимиров не сумел совладать с собой и впился зубами в сыр, Фаберовский едва успел отдернуть руку. Когда он пришел в себя, Артемий Иванович уже отряхивал крошки с сюртука. Сунув руку в карман, поляк вынул серебряную монетку и опустил ее в ладонь Владимирова:

– Сходите в лавку, купите на полкроны пару кроликов и на полкроны сыра с хлебом. Рози приготовит нам бранч[24].

Артемий Иванович ушел, но не успел он дойти до калитки, как в нее ворвались доктор Смит и Энтони Гримбл, крича и воинственно размахивая тростями. Они отпихнули Артемия Ивановича в сторону и вбежали в дом, громко вызывая Фаберовского. Владимиров забыл о чувстве голода и возможности усыхания своего организма до состояния фараона, и кинулся следом.

– Мы все знаем! – крикнул Гримбл Фаберовскому, увидев его в гостиной. – Я следил за вашей рыжей обезьяной со Стрэнда до самого Даунса и разговаривал со шкипером шхуны «Флундер», на которой вы собираетесь завтра убежать на континент. А, вы изменились в лице! У вас ничего не получится!

– Дорогой доктор Гримбл, – сказал Фаберовский. – Хотя вы носите монокль, модный пиджак и подвернутые штаны, в вашей голове пусто, как в желудке у мистера Гурина. В ваших интересах было бы способствовать моему бегству на континент, когда бы я такое замышлял.

– Может быть Даффи позвать на помощь? – спросил Артемий Иванович. – Он там на кухне с Розмари картошку чистит.

Но Фаберовский решил не прибегать пока к услугам ирландца.

– Я знаю, что инспектор Абберлайн взялся найти того припадошного, которого я осматривал летом, – злорадно произнес Смит, потирая ладони. – Так и знайте, вы у меня в руках!

– Успокойтесь, доктор. Как я могу убежать от вашей прекрасной дочери, да и мистер Гурин не позволит мне порвать отношения с вашей семьей. Верно говорю? – Фаберовский ткнул Артемия Ивановича в брюхо, в котором тотчас заурчало, что вызвало на лице Владимирова бессмысленную улыбку. – Если мистер Батчелор, которого Гримбл окрестил рыжей обезьяной и которому я об этом обязательно сообщу, отправляется на континент, то это вовсе не значит, что и я еду с ним. Да будет вам известно, что уик-энд я собирался провести вместе с Пенни, и только доктор Гримбл может мне помешать в этом своим присутствием.

– Я не оставлю вас с Пенни наедине! – закричал Гримбл и с неожиданной прытью бросился на Фаберовского.

Артемий Иванович элегантно выставил ножку и Гримбл, кувырнувшись, вытер своей белоснежной манишкой истоптанный калошами Владимирова пол. Фаберовский поддел носком домашней туфли свалившийся с его головы блестящий цилиндр и перепасовал Артемию Ивановичу, в руках которого он разом превратился в сложенный шапокляк.

Доктор Смит хихикнул и помог Гримблу встать.

– Если то, что вы сказали, мистер Фейберовский, неправда, не радуйтесь, что вам удалось нас обмануть, – сказал он. – Теперь за вами будут следить днем и ночью. Днем у вашего дома будет стоять мой слуга Ботли и продавать мороженое, а по ночам эту обязанность согласились взять на себя доктор Гримбл и один из людей мистера Проджера. Они сразу же сообщат мне, если вы попытаетесь ускользнуть, и тогда вашей шее точно не миновать веревки!

Глава 97

Слова доктора Смита о том, что Абберлайн взялся разыскивать вулвортского цирюльника и приход человека в агентство с расспросами о знакомстве поляка с Делхеем не на шутку всполошили Фаберовского. Поскольку Батчелор остался ночевать в устье Темзы, а Даффи нельзя было выпускать из дома, поляк, скрепя сердце, послал Леграна следить за цирюльней Делхея на Вулворт-роуд. Французу даже не пришлось придумывать способ напроситься на эту слежку. Проторчав напротив цирюльни всю субботу и истощив окончательно свою фантазию на придумывание благовидных предлогов для уклонения от стрижки, назойливо предлагаемой мистером Делхеем, француз уже собирался покинуть свой пост, когда известная ему по газетным портретам фигура инспектора Абберлайна привлекла его внимание. Заехав по пути в дивизионное управление полиции на Лоуер-Кеннингтон-лейн, инспектор навел кое-какие справки и теперь намеревался допросить Уилльяма Делхея. На звук дверного колокольчика из глубины цирюльни вышел хозяин.

– Мистер Делхей? – почтительно осведомился Абберлайн.

– Да, сэр?

– Инспектор Абберлайн, Скотланд-Ярд. Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

Цирюльник с нескрываемым интересом посмотрел на полицейского офицера:

– Я к вашим услугам. Я читал, что это вы расследуете Уайтчеплские убийства.

Они прошли внутрь.

Легран заметался по улице, не зная, что ему предпринять, затем с криком «Простите, вы еще работаете?» вбежал в цирюльню.

– А, решились наконец? Садитесь в кресло, – Делхей взял помазок и стал взбивать пену в стакане. – Но у вас замечательно чисто выбрит подбородок!

– Я иду на свидание, мсье, а женщины не любят, когда мужчины колют их щетиной.

– Нам стало известно, что у вас в заведении работает русский мозольный мастер, – сказал Абберлайн, пока Делхей готовился намылить щеки французу.

– Да, у меня подрабатывает один русский, – подтвердил цирюльник.

– Вы можете описать его?

– Ему лет тридцать, он средней комплекции, ростом примерно 5 футов 6 дюймов.

– Усы, борода, особые приметы?

– Усы у него есть, небольшие, пшеничного цвета, а вот бороды, извините, нет, – Делхей ловко подставил под подбородок француза тазик для бритья и залепил пеной уши. – Да и особых примет как-то не упомню. Работает он исправно, ходит ко мне раза два в неделю.

– Где он живет?

– Я не знаю его адреса, инспектор, увы. Никогда не думал, что адрес может мне понадобиться, – Делхей перестал мазать француза и с удивлением смотрел, как тот судорожно стал прочищать уши пальцем. – Джентльмену неприятно?

– Мсье! У меня больные уши! С ними нельзя так обращаться! – взвизгнул Легран.

– О, простите. Но вы не предупредили меня сразу.

– Мистер Делхей, – вновь напомнил о своем существовании Абберлайн. – Может, этот русский говорил что-нибудь о зданиях близ его жилища? О церквях? О лавках?

– Пожалуй, что и не говорил. Однажды только он сказал, что вынужден также подрабатывать санитаром в лазарете Святого Спасителя. Он должен был сегодня прийти, однако почему-то не явился. Заходите завтра, возможно он подойдет сюда.

Глава 98

Незадолго до полуночи на Эбби-роуд к Фаберовскому примчался Владимиров в застегнутом на одну пуговицу пальто и в сбившемся на спину галстуке. Он долго не мог отдышаться, потом выпалил разом, прежде чем упасть в кресло:

– Легран видел, как Дохлый на нас донес!

Приехавший в гости к Розмари Батчелор помог Артемию Ивановичу освободиться от калош и переместиться из кресла на более удобный диван, где тот в позе измученного излишествами патриция благодарно принял чашу амброзии в виде маленькой стопочки коньяку.

– Я почти не имел надежды этого избежать, – с деланным спокойствием сказал Фаберовский. – Где пан доведался о том?

– Я сидел у вас в агентстве.

– Пан Артемий хотел одолжить денег? Денег в конторе больше нет, я забрал оттуда все.

– Не нужны мне ваши деньги, – обиделся Артемий Иванович. – Я вам толкую про Леграна, а вы мне деньгами в нос тычете.

– Так что же Легран?

Артемий Иванович расстегнул пальто и перетянул галстук на грудь, чтобы освободить сжатую словно удавкой шею, но узел затянулся намертво.

– Он сказал, что полиции теперь известно о работе Урода в лазарете Спасателя-на-водах, – прохрипел Владимиров, изо всех сил растягивая петлю.

– Как он это узнал?

– Увидев Абберлайна, он бросился в цирюльню и попросил побрить его. – Артемий Иванович сдался и бессильно опустил руки – проклятому галстуку суждено было, видно, навечно остаться на его шее.

– Вот, пан Артемий, – Фаберовский взял с буфета нож и подал Владимирову. – Только не станьте новой жертвой Потрошителя, не перережьте себе горло. Скажите, пану не известно, где околачивался Легран после того, как узнал об этом, вместо того, чтобы сообщить нам? Ведь со времени закрытия цирюльни прошло уже несколько часов.

– Ну, подумаешь, – потупился Артемий Иванович. – Кто из нас не совершал ошибок. Разве ж я знал, что пиво так по мозгам шибанет!

У Фаберовского не было даже сил злиться на Владимирова.

– Дьявол, не можем же мы устраивать переезд ночью, это переполошит всех соседей! Да еще этот Гримбл, который всю ночь спит в экипаже напротив моей калитки! Батчелор, завтра до прихода персонала в лазарет Спасителя ты должен быть уже там, на Чампион-Хилл в Восточном Дулвиче. Пока же поезжай в агентство и вели Леграну одновременно с тобой ехать прямо к доктору Уильямсу.

Фаберовский поднялся к себе в кабинет и вернулся с книгой.

– Если верить справочнику, Джон Фредерик Уилльямс живет на Брансуик-Виллас, 6, близ Кембридж-роуд. Мы с мистером Гуриным заложим мой экипаж и к восьми утра прибудем на Сент-Джорджс-уэй, начнем собирать Дарью с Васильевым.

Розмари уже давно ушла спать, поэтому Батчелор с готовностью стал одеваться, слушая на ходу указания поляка.

– Если тебе или Леграну покажется, что полиция, допросив доктора Уилльямcа или кого-нибудь еще из служащих лазарета, намерена ехать на Сент-Джорджс-уэй, бросайте все и неситесь к нам. Холера ясная, почему у меня нет никого, кроме Леграна, кому я мог бы поручить доктора Уильямса!

– Можете поручить это дело мне, – сказал Даффи, до этого безмолвно лежавший на диване и бессмысленно сверливший взглядом потолок.

– Тебя ищет Особый отдел, – отрезал поляк. – Тебе вообще при любом стуке следовало бы прятаться в конюшне. Но завтра ты будешь у нас за кучера.

– Куда вы повезете их? – спросил Батчелор.

– Сюда, куда еще! Нам потребно утечь с Сент-Джорджс-уэй прежде, чем полиция будет готова нас сцапать.

– Вот мы все и соберемся, – подал голос из кресла Артемий Иванович. – Одного Конроя не хватает.

Глава 99

24 ноября, в субботу

На следующий день с самого утра Батчелор был у лазарета. Фонарщик уже прошел по улице и погасил фонари. Детектив прохаживался вдоль домов, заглядывал в лавки, приценивался к товарам и заводил разговоры со смазливыми, но суровыми и неприступными лавочницами. Он сильно завидовал Леграну, отделавшемуся чисткой и без того бритого подбородка, тогда как ему для проворачивания подобной штуки с лазаретом потребовалось бы сломать себе ногу или еще раз подставить лицо под зонтик. Наконец часов в девять он увидел, как из подъехавшего кэба выбрался инспектор Абберлайн и прошел внутрь только что открывшейся больницы.

– Мне надо поговорить с кем-нибудь из врачей, – сказал инспектор шедшему мимо санитару.

– Пройдите в ту комнату, – попросил санитар. – Там вы сможете поговорить с доктором Уилльямсом.

– Да, у меня был русский санитар, – ответил доктор Уилльямс на вопрос Абберлайна. – На бесплатных началах. Но он уже не работает. Я взял его к себе санитаром месяца полтора назад и он вскоре ушел. Он что-то натворил? Его тоже подозревают в этом деле об убийствах в Уайтчепле?

– Пока трудно сказать. У нас есть только подозрения, которые необходимо тщательно проверить. Вам знаком его адрес?

– Конечно. Он живет где-то на Сент-Джорджс-уэй. Сейчас я посмотрю поточнее.

Доктор Уилльямс порылся в бумагах на полке у себя за спиной и протянул одну инспектору. Абберлайн переписал адрес к себе в книжку.

– Скажите, он никогда не делал ничего странного?

– Нет, он был очень аккуратен и исполнителен. Он имеет медицинское образование и мог по своим знаниям работать младшим ординатором при больнице. Он называл себя feldscher.

– Он говорит по-английски?

– Да, довольно сносно. К тому же он прекрасно знает латынь.

– К сожалению, я едва ли смогу допрашивать его на латыни. Вы что-нибудь знаете еще об образе его жизни? Чем он интересовался, что делал дома? Может быть, он еще где-нибудь работал?

– Кажется, он жил вместе с сестрой. Он был довольно скрытен и почти ничего не рассказывал о себе.

– Когда он бывает в лазарете?

– Я вызывал его один или два раза в неделю, когда надо было подменить кого-нибудь из наших санитаров.

– Если вы вспомните еще что-то, – сказал Абберлайн, стоя у двери лазарета, – сообщите в участок. А мне надо спешить. Все убийства происходили в ночь либо на пятницу, либо на субботу, либо на воскресенье. Ни вчера, ни позавчера никаких убийств не произошло. Значит, именно сегодня может произойти очередное.

Стоявший на ступеньках Батчелор, дождавшись отъезда инспектора, взял кэб и помчался, насколько позволяли скудные силы лошаденки, на Сент-Джорджс-уэй, чтобы сообщить о только что услышанном Фаберовскому.

Здесь проходили экстренные сборы. Дарья выволокла одеяло и подушки и стала заворачивать в них еще горячий самовар. Сначала она уложила самовар вниз краном на подушку, потом прихлопнула самовар сверху другой подушкой и, навалившись на него, увязала бечевкой. Затем, расстелив на полу одеяло и пыхтя, как каталь на барже, стала укутывать в него самовар. Концы одеяла сверху и снизу она запихала в трубу и в дырку между ножек самовара, забив туда для верности по сахарной голове.

– Абберлайн допросил Уилльямса и отправился в полицейский участок, наверное, за помощью! – крикнул Батчелор, вбегая в гостиную.

Хотя все ждали этого, его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Дарья заголосила. Васильев оставил в покое купленный Дарьей иллюстрированный журнал для благородных бездельников, который он раскрашивал красным карандашом. Даффи засуетился по комнатам, как мышь, которой наступили на хвост. К счастью, Артемий Иванович был оставлен поляком сидеть на козлах, иначе паника непременно приняла бы вселенские размеры.

– У доктора есть адрес, – равнодушно сказал фельдшер, закладывая карандаш за ухо.

– Какой адрес? – вскрикнул Фаберовский.

– Здешний.

– Хорошо, что не мой! Какой я идиот, запамятовал, что каждый санитар должен оставлять в больнице свой адрес! Я тебя утоплю в Темзе, урод! Фаберовский схватил Васильева за горло и повалил со стула на пол.

Дарья завизжала и забилась в истерике. Фаберовский отпустил фельдшера и ударил ее ладонью по щеке, чтобы привести в чувство.

– Тащите вещи до двери! Батчелор, на улицу! Приведите сюда Гурина с экипажем, а сами оставайтесь снаружи, в стороне. Если мы успеем уехать до прихода полиции, вы скажете потом, что она делала. Эх, а сегодня в церкви уже второе воскресенье, как объявляют о моей помолвке!

Начался великий переполох. Фаберовский послал Дарью отвлекать хозяйку, а Даффи с Васильевым стали загружать вещи. Удивленные таким ранним переездом, даже молочницы не кричали в это утро, они стояли рядом со своими бидонами и глазели на суматоху. Утомленный бестолковой беготней ирландца и фельдшера через дверь, поляк открыл им окно, и Даффи стал передавать вещи на улицу Васильеву прямо из комнаты. Они успели закидать в экипаж все необходимое, когда Фаберовский заметил, что Батчелор, следивший за подъездами к дому, отчаянно замахал руками.

– Полиция, – Фаберовский вытолкнул Коновалова на улицу и запихал в брум. – Где Дарья?

– Там же еще вещи и швейная машина! – воскликнул Васильев.

– До дьяблу их! Пан Артемий, отпять-ка от подъезда. Еще, еще! Хватит! – Фаберовский выскочил из брума и бросился обратно в дом.

Кэб с полицией подъехал к подъезду, когда Дарья наконец-таки вернулась от хозяйки. Не дав ей времени на раздумья, поляк схватил ее за руку и потащил обратно к двери. Внизу он увидел входивших в подъезд констеблей и инспектора.

Пока полицейские привыкали к полумраку вонючего подъезда, не спеша идти дальше, чтобы не вступить во что-нибудь и не перепачкать начищенные ботинки, он бесшумно закрыл дверь и запер ее на засов. Схватив Дарью за руку, поволок к окну. Дотянув женщину до окна, развернул ее лицом к улице и, упираясь руками ей в зад, навалил на подоконник.

– Охальник! – заревела Дарья благим матом, пытаясь развернуться и дать поляку пощечину. – Греховодник!

В дверь постучали. Скрежеща зубами от злости, поляк ухватил Дарью за ноги в кружевных панталонах и стал переваливать ее через подоконник, а она изо всех сил упиралась руками, закрыв своим телом свет в окне. Фаберовский понял, что если сейчас выпихнуть Дарью на улицу, она просто сломает себе шею. Он отпустил ее ноги, она повисла всей тушей на подоконнике, руки ее соскользнули и хлопали теперь по внешней стороне стены под окном в надежде найти опору.

Напротив окна на улице стоял, заложив руки за спину, пожилой усатый констебль и с интересом наблюдал за верещавшей в окне бабой, гадая, что с ней такое делают – насилуют или потрошат. Достав из кармана шиллинг, поляк бросил его вниз на мостовую. Отвлекшись на звон монеты от бездеятельного созерцания, констебль направился подобрать шиллинг, и Фаберовский, уловив момент, когда тот окажется прямо под окном, выкатил Дарью наружу, как камень с крепостной стены. Снизу раздался сдавленный крик констебля. Выпрыгнув следом за Дарьей, поляк схватил ее за поясницу, поднял на ноги и потащил к своему бруму, не посмотрев даже, что случилось с полицейским.

* * *

Легран, конечно же, не поехал в это утро к доктору Уильямсу. Как только они с Батчелором расстались на улице, заняв каждый свой кэб, француз велел кучеру ехать к мосту Блекфрайрз, где около гостиницы его уже ждал Ландезен. Оттуда они устремились в Сент-Джонс-Вуд. На Ньюджент-Террас они отпустили извозчика и вошли с динамитом в пустой дом.

– Вон, видишь, прямо за забором дом? – спросил Легран у Ландезена, подведя еврея к выходившему в сад на северо-восток окну. – Это дом Фаберовского. Вход в него со стороны Эбби-роуд, там теперь по ночам дежурит соперник поляка в любовных делах, доктор Гримбл. Видимо, он все проспал, раз они уехали на Сент-Джорджс-уэй и здесь не околачивается полиция. Сейчас мы пролезем через лаз в конюшню, который проделал этот идиот. К двери из сада в дом я сделал по слепку ключ. Держи чемодан, а я возьму катушку с проволокой.

Они вышли в облетевший сад, в котором пахло сыростью, и пошли по дорожке, засыпанной почерневшей листвой.

– Шлемазл! Ты что, не мог дорожки подмести? – спросил, отдуваясь, Ландезен и поставил у лаза тяжеленный чемодан. – Я едва не поскользнулся! Сейчас бы взорвались!

– Тс-с-с! – зашипел на него француз. – Лезь вперед. Я подам тебе чемодан.

Встав в своих пижонских брючках на карачки, Ландезен скрылся в дыре, но спустя мгновение как ошпаренный выскочил обратно.

– Там кто-то есть! – крикнул он.

Легран мгновенно зажал ему рукой в перчатке рот.

– Это конюх поляка. Он все равно ничего не слышит. Он глухонемой.

– Ой вей, я так испугался, – пробормотал еврей. – Ты бы прикончил его. Все равно он поляку больше не понадобится.

– Слишком много возни. Опять же – вдруг разбудим Розмари.

– Бог мой, а это кто еще такая?

– Так, девица одна. Фаберовский – ее опекун. Ну тащи же, чего встал!

Ландезен опять исчез в лазе, затем высунул голову и Легран сунул ему чемодан с динамитом. Взяв за конец провода, француз полез следом за евреем. Лошадей в конюшне не было, глухонемой конюх крепко спал на охапке сена. Они выбрались в сад и вдвоем потащили чемодан к стеклянной двери на веранду. Открыв ее, Легран осторожно вошел внутрь. Хотя, по его расчетам, никаких мужчин в доме быть не должно, он все-таки опасался, что кто-то может остаться, и держал на изготовку револьвер. Но в доме было совершенно тихо, только громко отсчитывали время ходики в гостиной.

– Неси чемодан сюда, – прошептал Легран.

Они внесли чемодан в гостиную и положили его плашмя на диван.

– Здесь под ковром люк в подвал, – показал француз.

Вдвоем они завернули ковер и за большое железное кольцо подняли тяжелую крышку.

– Лезь вниз, – Легран подал Ландезену фонарь. – Ты у нас в Цюрихском политехническом учился, тебе и динамит снаряжать. Я буду подавать тебе шашки.

С жалостью оглядев свой костюм и грязные пятна на коленях, еврей стал боком спускаться по лестнице вниз. На закладку заряда у них ушло около часа. Наконец, все было готово и Легран через маленькое вентиляционное отверстие просунул снаружи из сада провод для подрыва.

И тут сверху, со второго этажа, раздался скрип открываемой двери. Ландезен выпрыгнул из подвала, словно чертик на резинке. В спешке они захлопнули люк, развернули ковер и бросились обратно в сад, едва не забыв чемодан на диване. Шмыгнув в лаз, они добежали до пустого дома и тут только перевели дух.

– Мы забыли запереть дверь в сад, – сказал Легран, сев прямо на пол и прислонившись спиной к стене.

– Я туда больше не пойду, – ответил Ландезен. – Им будет не до двери, они не заметят.

* * *

Вскоре после того, как Фаберовский со всеми своими прежними и новыми постояльцами добрался с Сент-Джорджс-уэй домой, к нему явился посыльный с визитной карточкой Монро и приложенной запиской, что около полудня тот приедет на Эбби-роуд для серьезного разговора. От греха подальше поляк временно разместил всех в конюшне и в каретном сарае, чтобы никто не мозолил глаза посетителям, а сам с Артемием Ивановичем уселся в столовой, распивая чаи из распакованного дарьиного самовара. Им крупно повезло с доктором Гримблом. Утомленный дневным дежурством в госпитале эскулап проснулся только тогда, когда они приехали, и поднял было даже переполох, но потом, поняв, что поляк не уезжает, а наоборот, привез к себе какое-то семейство с подушками, русской паровой машиной для варки чая и толстой бабищей, успокоился. К счастью, Васильев был проведен в дом еще до того, как Гримбл протер глаза, и доктор не успел его разглядеть.

Незадолго до полудня на Эбби-роуд приехал Батчелор, сообщив, что Абберлайн поехал в больницу к констеблю с переломанным позвоночником. Оставалось неизвестным только нынешнее местонахождение Леграна, которого Батчелор видел в последний раз семь часов назад.

– У меня есть для вас несколько важных известий, джентльмены, – начал Монро. – Во-первых, хочу поставить вас в известность, что министр выдвинул королеве мою кандидатуру в качестве преемника Уоррена. А это значит, что все, что вы вытворяли тут, в Лондоне, к моменту моего назначения необходимо прекратить. Если мистер Рачковский желает, чтобы наша договоренность оставалась в силе, с Потрошителем и ирландцами должно быть покончено в ближайшую неделю, до первого декабря. В связи с этим мне хотелось бы знать, где находится ваш старый ирландец, этот отвратительный и вздорный тип, которого за внесенный мною от вашего имени залог освободили до следующего заседания суда двадцать первого декабря.

– Мы не получали от господина Рачковского никаких инструкций об окончании дела, – сказал Фаберовский. – На нас возлагалась совсем иная задача. Что же до старого ирландца, то мы сами не знаем где он, так как мы не видели его после того, как он был отпущен. Если же вам нужен Потрошитель, то я могу показать его вам. Батчелор, приведите Васильева.

Рыжий сыщик поднялся и отправился в конюшню. Монро попросил разрешения закурить, вставил сигару в рот и сказал, пожевав ее конец:

– Мне хотелось бы вас предупредить, мистер Фейберовский. Я уже знаю про ваше утреннее бегство с Сент-Джорджс-уэй, и должен сказать, что на этот раз инспектор Абберлайн больше не связывает его с фениями и не собирается отдавать на откуп Особому отделу. Более того, он уверен, что Брейди-стрит и Сент-Джорджс-уэй – звенья одной цепи. Министру тоже известны обстоятельства, которые отсутствовали в ранних убийствах и которые свидетельствуют о том, что кто-то помогал убийце, во всяком случае после преступления.

– Что же вы предлагаете мне делать? – спросил поляк. – Ведь вы тоже заинтересованы в успешном окончании всего этого дела!

– А Потрошитель-то ваш совсем никудышный, – отвлекся Монро, с любопытством оглядывая приведенного Батчелором фельдшера, который был весь в сене, даже в усах и в волосах торчали желтые былинки.

– Я могу вам отдать его прямо сейчас, если вы остановите полицию, – предложил Фаберовский.

– Отведите его обратно, – сказал Монро. – Мне он не нужен.

Батчелор увел Васильева и шотландец, проводив его взглядом, сказал:

– И он, и ирландцы должны быть обнаружены мертвыми в одном месте и при соответствующих обстоятельствах, которые мы оговаривали с господином Рачковским. А от полиции вы можете защититься только сами. Попробуйте убедить Абберлайна в том, что вы специально ездили на Сент-Джорджс-уэй в попытке задержать Потрошителя, но не успели.

– Я непременно последую вашему совету, – Фаберовский прислушался к шуму в коридоре и попросил Артемия Ивановича отворить. Владимиров вышел и тотчас в гостиную ворвался ополоумевший Конрой. Не обращая внимания на присутствие посторонних, он уперся в поляка молитвенным взором и затараторил:

– Сэр, мы конечно, виноваты, но у меня нет иного выхода, как покаяться перед вами и просить укрытия. Люди этого предателя Литтлчайлда обложили нас со всех сторон. Я не знаю, где сейчас Даффи, но я больше не могу!

Монро долго рассматривал Конроя, потом обратил вопрошающий взор к поляку.

– Никаких слов! – сказал Фаберовский. – Вы спрашивали, где отпущенный под ваш залог ирландец? Вот он.

– Но я же видел Тамулти! – воскликнул Монро. – Это не он!

– Какой Тамулти?! – не понял Фаберовский. – Это наш Конрой, он же Джозеф Рендл.

– Но разве Рендл и Тамулти – не одно лицо?

– А я знаю Тамулти, – сказал Артемий Иванович, услышав знакомую фамилию. – Я у него картинки покупал.

– Тамулти – это квартирант фрау Куэр с Бетти-стрит, но к нам он никакого отношения не имеет, – объяснил Фаберовский.

– Зачем же я отпустил его тогда под залог? – спросил Монро.

– Я не знаю, – пожал плечами поляк. – Мы считали, что вы вели речь о Конрое. Он действительно исчез у нас после убийства в Миллерс-корт.

– Получается, что я потратил свои триста фунтов на этого мужеложца, которые мне теперь не вернут, и два месяца оберегал его от полиции, считая, что он – ваш ирландец! – Монро откинулся на спинку кресла и в сердцах ударил кулаками по подлокотникам.

– Мне очень жаль, мистер Монро, что все так получилось, – сказал Фаберовский. – Но тем более вам есть резон предпринять все возможные усилия, чтобы ни я, ни Потрошитель, ни Конрой не попали в руки полиции и вся эта история не стала достоянием прессы. А Тамулти еще можно поймать и представить на суде, тогда вы вернете себе свои деньги. Если, конечно, мы сами будем на свободе и сможем забрать их для вас. Ведь вы внесли залог от нашего имени, не так ли?

Шотландец медленно поднялся из кресла и пошел в коридор. Фаберовский помог ему надеть пальто, и Монро, молча пожав поляку руку, покинул дом.

– Похоже, мы влипли, – сказал Фаберовский, возвращаясь в гостиную. – Идите, Конрой, в конюшню, там вас дожидается ваш молодой друг.

– Да-с, неприятность вышла, – Артемий Иванович закурил. – Очень уж расстроился Монро. Какая-то путаница с этим Тамулти.

– Дело не в этом. Дело в том, что сегодня утром, по утверждению Монро, Абберлайн взял нас за шкирку. Батчелор, срочно выгони ирландцев и Коновалова с Дарьей на улицу. Пусть делают, что хотят, но чтобы они не появлялись тут до вечера. А я поеду к Абберлайну, попробую предупредить его шаги и потянуть время.

Батчелор сходил в конюшню и вывел всех из конюшни, минуя дом. Попытки препирательств были им немедленно пресечены и выброшенные таким беспардонным образом ирландцы с фельдшером и Дарьей гуськом поплелись по улице прочь, оглядываясь на проехавший мимо кэб, который остановился у калитки Фаберовского и из которого вылезли инспектор Абберлайн и констебль в форме. Поляк столкнулся с инспектором в дверях.

– Я как раз собираюсь ехать к вам! – заявил он Абберлайну, возблагодарив Бога за то, что Батчелор успел очистить дом от постояльцев.

– Все так говорят, – усмехнулся Абберлайн. – Может, пройдем в дом? Вы понимаете, почему я вас сегодня опять тревожу?

– Трудно не догадаться. Сент-Джорджс-уэй?

Фаберовский проводил инспектора в гостиную.

– Она самая. У меня есть ордер на обыск и мы хотели бы осмотреть дом.

– Вы хотите найти у меня Потрошителя? Его тут нет, хотя он был почти у меня в руках. Я представил бы его вам, если бы полиция сегодня утром не испортила мне все, что могла! – поляк чувствовал, что его возмущение неубедительно. – Я проследил Потрошителя до самого его логова, я знал, что сегодня утром он совершит преступление прямо у себя. И в тот момент, когда к нему приходит жертва, является полиция!

– Соседи утверждают, что он заранее готовился к переезду.

По узкой винтовой лестнице Абберлайн двинулся за поляком к нему в кабинет, в то время как констебль, обойдя комнаты первого этажа, отправился осматривать дворовые постройки.

– Мы нашли очень мало вещей, которые Потрошитель не успел увезти с собой.

– Он собирался зарезать женщину и сразу же уехать оттуда. Вы нашли эту женщину?

– Да, мы арестовали какую-то проститутку, утверждающую, что мистер Васильефф назначил ей прийти к нему в это время. Она утверждает, что он жил в этой квартире со своей сестрой.

– Да, толстая глупая бабища, которую у меня не хватило сил удержать, когда она вырвалась у меня и выпрыгнула в окно.

– Свидетельские показания расходятся – одни говорят, что вы помогали бежавшему скрыться, другие наоборот, что мешали, – сказал Абберлайн. – Почему вы находились в доме у убийцы?

– Я не мог рисковать жизнью той проститутки, инспектор. Я проник тайно в квартиру и прятался в шкафу.

– С фотоаппаратом?

– К сожалению, нет.

– Вы очень странный сыщик, – произнес Абберлайн. – Что же вам еще известно о Потрошителе, чего не знает полиция?

Фаберовский бросил мимолетный взгляд в окно и обомлел. Напротив калитки стояли все четверо – ирландцы и фельдшер с Дарьей, – и терпеливо дожидались окончания обыска, когда им можно будет вернуться обратно в дом.

– Он русский, – сказал поляк и поспешно повел инспектора осматривать свою спальню и спальню Розмари, окна которых выходили в сад. Девушки не было дома, она по настоянию Фаберовского поехала навестить могилу отца на Хемпстедском кладбище. – Его имя Николас Васильев, одно время он работал в лазарете работного дома прихода Св. Спасителя у доктора Уильямса и помощником брадобрея в цирюльне Уилльяма Делхея на Уэстморленд-роуд.

– Это все я и без вас знаю.

– Кроме того, Васильев, видимо, виновен еще в нескольких преступлениях во Франции.

– Я читал что-то такое в газетах, но, по-моему, там называлось другое имя, – сказал Абберлайн. – Здесь тоже никого нет. Пойдемте вниз.

Они спустились на первый этаж и вошли в столовую. За запертой стеклянной дверью на террасе топтался констебль в безуспешной попытке проникнуть в дом. Фаберовский отпер дверь и впустил полицейского.

– Вы знаете, мистер Фейберовский, – начал Абберлайн, – теперь Монро станет комиссаром и, я надеюсь, ему удастся добиться билля о пенсиях. Как только это произойдет, я тут же на пенсию и уйду.

– Почему вы решили уйти в отставку, инспектор? – удивился Фаберовский. – Неужели потому, что вам не удалось найти Потрошителя?

– Да причем тут Потрошитель, – отмахнулся Абберлайн, – Потрошитель – это вы, и как только я это смогу доказать, я вас тут же арестую. Но пойдем в соседний дом.

Идут в дом. Там висит полицейский, в одном белье, но с шлемом на голове. На стуле форменный мундир, пелерина.

– Кто это? – спросил поляк, указывая на мундир.

– Это констебль Тейн, – сказал Абберлайн, – и он сейчас едет сюда. А вот это – он показал Фаберовскому маленькую жестянку с веревочной петлей – бирка морга работного дома. Она свалилась у него с ноги, когда он повесился. Честное слово, я никогда не встречал такой оперативности у наших моргов.

– Что-нибудь удалось найти? – спросил Абберлайн.

– Никого нет, сэр, – ответил полицейский. – Но в конюшне целое ведро еще горячей овсянки в ведре.

– Это мой глухонемой конюх варит себе овсянку на неделю вперед, – сказал поляк и язвительно добавил: – Вы можете его допросить.

– У меня нет пока никаких оснований для вашего ареста, мистер Фейберовский, но выслушанное мною объяснение вашего пребывания на Сент-Джорджс-уэй во время бегства подозреваемого в Уайтчеплских убийствах меня не убедило. Вы без сомнения связаны с бегством подозреваемых и с Брейди-стрит, и с Сент-Джорджс-уэй, причем в обоих случаях пострадали полицейские, что усугубляет дело. Полагаю, что в ближайшее время я предъявлю вам обвинение, если удастся доказать, что вы помогали им бежать. До этого времени потрудитесь оставаться у себя дома.

47.

ПИСЬМО ЛАНДЕЗЕНА – МОНРО

25 ноября 1888 года

Милостивый государь!

От имени господина Рачковского я извещаю вас, что все готово к эффектному финалу. В заминированном нами доме находятся двое ирландцев-фениев, человек, известный лондонской публике как Джек Потрошитель, и люди, помогавшие ему в его чудовищных преступлениях. Однако у меня нет возможности окружить дом и не допустить туда посторонних. Если вы соблаговолите нам помочь, то мы сможем привести в исполнение ваш с господином Рачковским план, не оставив при этом ни одного ненужного и опасного свидетеля.

С чем остаюсь,

ваш покорный слуга

М. Ландезен

Глава 100

25 ноября, в воскресенье

Устроенная доктором Смитом слежка значительно осложняла и так уже катастрофическое положение. Стоило спровоцировать доктора хоть чем-нибудь раньше времени, и тот пошел бы в полицию с сообщением, что Васильев находится у поляка. Тогда всем живущим у Фаберовского, включая его самого, можно было готовить шею к виселице. Абберлайн немедленно бы примчался на Эбби-роуд с ордером на арест. Пока выручало лишь то, что внимание соглядатаев было приковано только к жениху и остальные пользовались относительной свободой от надзора. Это позволило поляку утром через Розмари отправить Батчелору телеграмму с приказом опять ехать в Даунс и договориться с капитаном шхуны «Флундер» на этот раз уже на вторник.

Ботли со своим мороженым сундучком заступил на вахту напротив дома Фаберовского около десяти утра. Фаберовский уже не первый раз видел, как около лжемороженщика крутились дети, но Ботли прогонял их, так как доктор Смит поскупился дать ему денег на покупку мороженого. Про странного мороженщика пошли слухи, на него приходили глядеть даже с соседних улиц. Вот и сегодня к его приходу у калитки Фаберовского собралась любопытствующая толпа.

– Что рты раззявили! – закричал на зевак Ботли. – Мороженщика не видели? Пошли прочь!

– Сегодня ты припоздал, Ботли, – из фаэтона выбрался Гримбл и подошел к соглядатаю.

– Попробовали бы вы с этим треклятым сундуком дотащиться до Эбби-роуд, не продав при этом ни одного шарика мороженого. Хорошо хоть сейчас не лето. Доктор Смит отъявленный скупердяй. За это время я мог бы заработать изрядную сумму, если бы мог с утра запастись бидонами с мороженым!

– Ваше дело не мороженым торговать, а следить, чем занимается мистер Фейберовски, куда он ходит сам и кто приходит к нему. Постыдились бы возмущаться! Я целую ночь напролет сижу в фаэтоне, не смыкая глаз, и то не ропщу! – доктор Гримбл вставил в свой слипающийся со сна глаз монокль и укоряюще взглянул на Ботли. – Ну, я поехал. Следите за этим поляком в оба.

Он направился обратно к своему экипажу, когда от толпы любопытных, продолжавших глазеть на мороженщика, отделился крепкий мужчина и сказал, подойдя к Гримблу:

– Убирайтесь отсюда вон, джентльмены! Вы нам мешаете. Мы сами знаем, что нам с мистером Фейберовским делать. Можете забыть о нем, мы покончим с ним сегодня. Так что попрошу вас здесь больше не появляться, иначе за последствия я не ручаюсь. – И добавил на всякий случай по-русски: – Yak tse govoritsia na rosiyskoi movi: get’ zvidsilia!

Еще двое верзил с рожами каторжников, вставшие за спиной у говорившего, свидетельствовали в пользу того, что последствия будут не из приятных. Поэтому ни Ботли, ни Гримбл не стали спорить. Мороженщик привязал свой сундук к корзине для багажа позади экипажа Гримбла, уселся рядом с доктором на сидение, и они укатили прочь, оглушительно грохоча по булыжнику сундуком, подпрыгивавшим на своих маленьких колесах.

– Позвольте спросить, инспектор Салливан, – спросил у прогнавшего соглядатаев мужчины один из верзил в казенном пальто. – Зачем вы спровадили их?

– Нам не нужны посторонние свидетели, – внушительно проговорил Салливан. – Теперь один из вас будет непрерывно дежурить здесь на улице.

Когда, добравшись до Харли-стрит, обескураженный наглостью неизвестных негодяев Гримбл рассказал обо всем доктору Смиту, тот пришел в неописуемую ярость.

– Черт побери! Это все-таки мой будущий зять! – заорал он на весь дом. – А вдруг там замышляется ограбление? Мне что же, прикажете отдавать свою дочь за нищего?! А вдруг его просто решили убить? Это было бы чудесно, но полиция может подумать на меня.

– О чем ты, отец? – спросила у доктора Смита Пенелопа, выйдя на его крик из спальни.

– Хорошего же ты женишка нашла себе! По-моему, в Лондоне не осталось ни одного человека, который не хотел бы его укокошить.

– Ты хочешь сказать, что Стивену угрожает опасность?

– Это мне теперь угрожает опасность. Какие-то мрачные субъекты прогнали Гримбла и Ботли от дома твоего негодяя-женишка. Возможно, они хотят ограбить его, а может и убить. Я просто не знаю, что делать. Из-за твоего дурацкого брачного контракта все подозрения сразу падут на меня!

* * *

– Степан, – сказал за обедом Артемий Иванович. – Мне нужно отлучиться по делу. Но клянусь Богом и Государем императором, я скоро приду.

– Уж не хочет ли пан убежать один? – спросил поляк.

– Куда от вас, аспидов, сбежишь… Денег-то у меня нету.

– Идите. Доктор Гримбл с Ботли куда-то исчезли, так что пана выследить некому. Но будьте все равно осторожны, вместо них напротив дома околачиваются какие-то мрачные личности. Не ведаю, кто они такие, но выходить лучше на Ньюджент-Террас.

Чтобы гарантировать возвращение Артемия Ивановича домой, перед его уходом Фаберовский напомнил, что вечером опять будет еда. Выйдя в сад, Владимиров пролез через лаз в конюшне к пустому дому и пошел по дорожке к Ньюджент-Террас, насвистывая мотив из любимой увертюры к «Вильгельму Теллю».

Когда Легран привез первую батарею, оказалось, что труп исчез.

– Клянусь тебе, Мандрагора, я повесил здесь констебля. Он висел на этом крюке, я специально его привез с собой.

– Так-так. Может быть, ты плохо его повесил и он ушел?

– Дав как он мог уйти? До этого он два дня лежал в морге, мог бы оттуда уйти, если бы его бродить потянуло.

– Так он был уже мертвый?

– Мертвее некуда, и бирка на ноге была.

В тот день с самого утра Легран сидел в пустом доме и наблюдал в бинокль за окнами столовой Фаберовского. Он знал, что Розмари накрывает стол на девять персон. Хотя заряд был заложен в гостиной, он был достаточно силен, чтобы разнести весь дом. Но Леграну необходимо было быть уверенным в том, что никто из обитателей дома не вышел на улицу погулять и не отлучился по каким иным надобностям. Он намеревался произвести взрыв, как только в доме у Фаберовского усядутся за стол, а уход Владимирова нарушал все его планы.

Но мало того, что Артемий Иванович покидал дом, француз вдруг вспомнил, что оставил гальваническую батарею – стеклянный резервуар, залитый серной кислотой, – на дорожке у крыльца. Да еще провода, протянутые через лаз к дому Фаберовского. Только дурак не догадается, что тут готовят!

Француз прокрался к входной двери и прислушался.

– Какой идиот поставил тут этот аквариум и набросал кругом проволоки?! – ругался Артемий Иванович.

До Леграна долетел звук разбитого стекла и удаляющаяся ругань Владимирова, выражавшего свое возмущение тем, что аквариум был наполнен какой-то едкой дрянью. Вне себя от ярости француз выскочил на крыльцо и увидел перед собой на дорожке осколки стекла в дымящейся кислотной луже. Сбоку от дорожки в кустах огромным комом валялись провода, спутанные так, словно в них бился раненый лось. Сам Артемий Иванович стоял на пустынной улице прямо у распахнутой калитки, отдирая подкладку своего пиджака. Влынуы из-под нее две заветные серебряные кроны и, посвистывая, Владимиров пошел искать кэб, а Легран в бессилии опустился на ступеньки крыльца.

Найдя извозчика, Артемий Иванович велел кучеру везти себя на Олд-Монтагью-стрит к лазарету Уайтчеплского работного дома. Пока он ехал через весь город в Ист-Энд, у него в голове наконец оформилась давно бродившая мысль – мысль о том, как ему выслужиться перед начальством, кто бы ни встретил их на пристани в Остенде: Рачковский или Селиверстов. Надо было усыпить всех, кто будет находиться на корабле, так чтобы выставить себя героем и изложить начальству свою версию происходившего в Лондоне. Поэтому, завидев из окошка аптеку, он велел кучеру остановиться и сбегал купить сонных порошков. Прибыв на Олд-Монтагью-стрит и обязав кэбмена ждать, Владимиров бодро прошелся по улице в обе стороны от лазарета. Но желто-голубых занавесочек, которые должны были висеть на окне Курашкина, он не увидел.

– Может быть мистеру надо на другую улицу? – спросил кэбмен.

– Стой-стой, дожидайся, – огрызнулся Артемий Иванович.

Он еще раз прошел по обеим сторонам улицы и на этот раз уже пристально вглядывался во все занавески, которые видел на окнах, тем более что они в этих домах были редки. Наконец одно окно привлекло его внимание. Занавески на нем были столь грязны, что разобрать цвет не представлялось возможным, зато шов поперек и легкое различие в оттенках грязи ясно показывали, что они были сшиты из двух полотнищ когда-то разного цвета. Подобрав с земли камешек, Артемий Иванович запустил его в окно и на звон камешка об стекло выглянула заспанная оплывшая морда Курашкина.

– Одевайся и спускайся вниз! – крикнул ему Владимиров. – У меня есть кое-что для тебя. Только быстрее, деньги за простой кэба идут.

Не прошло и трех минут, как явился Курашкин.

– Садись, брат Курашкин, – Артемий Иванович подтолкнул его к кэбу. – Ты хотел поймать ирландцев?

– Инспектор Салливан звильныв мени писля того, як мы с тобою посыдыли у шинке, – грустно ответил Курашкин. – Я бильше не служу в Особлывом отдили.

– А если ты поймаешь ирландцев, тебя возьмут обратно.

– Не ведаю, инспектор Салливан був дуже сердыт. Мабуть, визьмуть.

– Тогда поехали. Я знаю, где они.

– Где?

– В Сент-Джонс-Вуд на Эбби-роуд, прячутся у одного поляка.

– Це такый высокый джентльмен, до якого воны несколько раз вже приездыли и у якого мы с инспектором Салливаном булы?

– Он самый.

Доехав до Эбби-роуд, они слезли с кэба, протопали по дорожке, не увидев на улице ни одного филера, и Артемий Иванович постучал прямо в дверь.

– Ты що, хто ж так робить! – подскочил к нему Курашкин. – Спочатку треба обследить!

– К черту! – ответил Артемий Иванович, доставая свой «бульдог». – Мы их прямо сейчас и арестуем.

Дверь открыл сам Фаберовский. Перед ним стоял растерянный хохол, хлопая глазами.

– Что вам угодно? – изумленно спросил Фаберовский.

– Що? – в свою очередь спросил Курашкин. – Мы, эта… с Особливого отдилу. Я до вас прыходыв якось с инспектором Салливаном. А ирландцы у вас?

– У нас, у нас, – сказал Артемий Иванович, насладившись изумлением поляка. – Заходи, Тараска.

– Зачем пан Артемий его привел? – поинтересовался Фаберовский.

– Вот, задержанный мною Тарас Курашкин. – Владимиров ударил рукоятью револьвера по затылку Курашкина. – Беглый матрос с броненосца «Петр Великий».

– И куда мы его денем? – спросил Фаберовский, глядя на распростертого на полу Курашкина.

– Для отчету-с. Начальству какому-нибудь представить, что не зря я в Англии столько времени пропадал.

– Пан собирается взять его с собой?

– Ну, не оставлять же его здесь!

– То так, – поляк криво усмехнулся. – Тогда хоть свяжите его да примотайте покрепче к чему-нибудь, чтобы не утек. Да побыстрее, тут у нас в нужнике другой агент Особого отдела тужится.

– Я его к пальме привяжу.

И Артемий Иванович, оттащив Курашкина в гостиную, прислонил хохла к пальмовой кадке и, как завзятый туземец, обернул несколько раз вокруг канатом, приготовленным Фаберовским для бегства.

Он услышал, как из туалета в саду возвратился агент, поблагодарил поляка и удалился на свой пост – на улицу к калитке.

– Проходите в столовую, пан Артемий, – зашел в гостиную Фаберовский. – Я даю последний на английской земле ужин.

Артемия Ивановича не приходилось упрашивать. Он бросил в гостиной недовязанного Курашкина и поспешил за стол, где ему было оставлено место между Шапиро и Батчелором. Хая была приглашена поляком, чтобы при необходимости выполнять роль посыльной, а рыжий детектив приехал для участия в отражении нападения, которое – в этом Фаберовский не сомневался, – последует этой ночью.

Скудная пища, состоявшая из овсянки, служила единственным украшением этой вечери. Розмари зачерпнула каши из большой кастрюли и плюхнула ее в тарелку Владимирову.

Артемий Иванович сел, оглядел сидевших за столом и отметил про себя, как они все переменились с тех пор, как он увидел их первый раз. Перекрашенный в черный цвет Конрой был мрачнее грозовой тучи. Даффи осунулся, длительное воздержание сделало его нервным и беспокойным, и он не мог проглотить даже ложки без того, чтобы не бросить на Шапиро взгляд или украдкой не потрогать ее под столом за коленку. Васильев потолстел, порозовел и с лица его почти сошли столь портившие ему физиономию прыщи. И только Дарья внешне ничем не изменилась, лишь неугасимый огонь любви горел в ее овечьих глазах.

Сидевший в пустом доме Легран приложил бинокль к глазам и подкрутил винт, наведя резкость. Сейчас за столом сидели все, кого им необходимо было отправить на тот свет. Но Легран не мог ничего сделать. Ландезен все еще не приехал с новой батареей взамен разбитой Владимировым. Виновник его бездействия сидел, казалось, на расстоянии вытянутой руки, и кривясь от отвращения, жевал овсяную кашу, а французу оставалось только скрипеть зубами от злости и надеяться, что Ландезен успеет до конца обеда.

Легран отложил бинокль и взялся за бесполезные пока два медных провода, шедших к заряду динамита под гостиной поляка. Француз представил себе, как он подсоединяет их к клеммам гальванической батареи и в тот же миг ненавистный дом исчезает вместе со всеми своими обитателями в клубах вонючего динамитного дыма, а стекла в пустом доме и в домах соседей содрогаются от грохота взрыва и отражают в себе вспышку адского пламени.

Не в силах сдержать нетерпение, Легран покинул дом и вышел к калитке. На Ньюджент-Террас было по прежнему пусто, только фонарщик с лестницей перемещался в быстро сгущавшихся сумерках от одного столба к другому, зажигая газ в стеклянных колпаках. Наконец, минут через двадцать, уже в темноте, на Ньюджнет-террас вывернул четырехколесный кэб и остановился рядом с Леграном.

– Я все привез, – сообщил Ландезен, соскакивая на землю. – Что делают там поляк с мосье Гуриным?

– Полчаса назад все сидели в столовой. А что теперь делают – не знаю. Трапеза у них из одного блюда.

– Тогда быстрее, – Ландезен открыл дверцу кэба и они вдвоем с французом вынули из экипажа новую гальваническую батарею и потащили ее по дорожке в дом. Не зажигая света, они пронесли батарею прямо в комнату и, поставив на пол, приникли к окну.

Розмари уже собирала тарелки, но все еще находились в столовой. Надо было спешить. Легран зажег стоявший на полу потайной фонарь и, открыв его, сунул один из медных проводов в щель на контакте и зажал винтом.

Ландезен увидел, как в столовую вошли Фаберовский с Артемием Ивановичем и встали спинами к саду, о чем-то разговаривая. Ни еврей, ни француз не слышали, как Фаберовский предложил Владимирову покормить остатками овсяной каши привязанного к пальме в гостиной Курашкина.

– Вот еще! – заявил Артемий Иванович. – Я себе еще добавки возьму. Конрой уже поел, пусть Тараса и покормит. Да ему и приятней будет кормить агента Особого отдела.

– Я хочу йисть! Вы повынни мени нахарчуваты! Якщо вы мени не нахарчуете, я помру с голоду! – бубнил из гостиной Курашкин.

Конрой покорно взял у Розмари тарелку с остывшим порриджем, и отправился в гостиную. Увидев тарелку, Курашкин умолк. Старик сел рядом с ним на колени и пихнул ложку с кашей агенту в рот. Пока голодный хохол облизывал ложку, Конрой почувствовал что-то неуловимо волнующее, витавшее в гостиной. Он шумно потянул носом воздух.

Чутье не обмануло старого фения. В воздухе явственно слышался ни с чем не сравнимый запах динамита. Оставив Курашкина сидеть с ложкой во рту, Конрой встал на четвереньки и пошел кругами, приникнув носом к полу. Постепенно круги его сужались, пока он не остановился прямо посреди гостиной. Вскочив на ноги, Конрой завернул ковер и трясущимися от вожделения руками потянул за кольцо люка в полу. Из погреба еще сильнее шибанул одуряющий аромат динамита.

– Вот они куда его спрятали, – забормотал старик и полез вниз. – Это нам, это нам привезли! Святой Патрик, ты услышал мои молитвы! Сколько его тут! Я уж и не чаял такого счастья! Еще какую-то проволоку намотали!

Конрой оторвал мешавший подойти к динамиту электрический провод и любовно огладил старческими руками гору связанных вместе динамитных патронов.

– Даффи! Даффи! – он выбрался из подвала и побежал искать Даффи. – Нам не надо убивать мистера Фейберовского. Он оказался человеком чести!

– С чего ты это взял? – спросил у него поляк, загораживая проход в столовую.

– Я думал, что вы с русским царем нас обманете, а вы привезли нам пятьдесят фунтов динамита. Это, конечно, не так много, как обещал мистер Рачковский, но я понимаю, мы тоже не очень-то хорошо себя в последнее время вели.

– Как вы могли вместе с русским царем обещать этому ирландцу динамит, если он собирается убивать им людей?! – возмутилась Розмари, сметавшая крошки со стола.

– Еще и ты лезешь! – закричал на девушку поляк, которого тревоги последних дней окончательно лишили присущей ему выдержки. – Да сумасшедший он, этот ирландец! Пойди лучше отнеси конюху пожрать!

Испуганная Розмари подхватила кастрюлю с кашей и, толкнув стеклянную дверь на веранду, вышла в сад. Свет из окон столовой слабо освещал дорожку, ведущую к конюшне. Некоторое время девушка стояла около дома, не решаясь идти – она слишком боялась глухонемого конюха и никогда прежде не рисковала выходить к нему ночью одна.

– Там кто-то вышел, – сообщил Ландезен Леграну, приставляя бинокль к глазам. – Какая-то смазливая девица.

– Это Розмари, – француз подскочил с пола и выглянул в окно. – Надо скорее взрывать!

Он опять плюхнулся рядом с гальванической батареей и ткнул второй провод в клемму. В тот же миг Ландезен отскочил от окна и бросился на пол. Но ни в этот миг, ни в следующий ничего не произошло. Наступила мертвая тишина. И в этой мертвой тишине в саду, как лягушка, проквакал Артемий Иванович:

– Рози, ты еще не отнесла кашу конюху? Тогда давай обратно, я ее сам съем.

Глава 101

Луч фонаря высветил уложенные посреди подвала динамитные патроны и скользнул по змеившимся по полу проводам, взбиравшимся по южной стене к вентиляционному отверстию.

– Пан Артемий, зайдите с улицы, посмотрите, куда идут эти провода, – сказал Фаберовский подходя к люку и задирая голову.

Ворча себе что-то под нос, Владимиров вышел через дверь из столовой в сад. Провода в подвале дернулись – Артемий Иванович нашел их в увядшей траве, – и снова безвольно повисли.

– Ну, что там? – спросил поляк, светя фонарем в вентиляционное отверстие.

Владимиров не ответил. Прошло не менее пяти минут, прежде чем голова Артемия Ивановича просунулась сверху в люк и провещала:

– Идут в соседний дом.

– Это работа Леграна, – сказал Фаберовский и полез из подвала наверх. – Если бы не нюх Конроя, мы давно были бы на том свете. Вот, значит, откуда повешенный констебль.

– Вы же не отберете у нас динамит? – с надеждой спросил старый ирландец.

– Можете оставить его себе, – утешил Конроя поляк. – А пока нам надо посетить соседний дом.

Фаберовский поднялся к себе в кабинет и вооружился своим армейским «веблеем». Затем прошел в спальню и взглянул, не зажигая света, на соседний дом. Хотя деревья в саду уже облетели, ничего, кроме кирпичной ограды с поблескивавшими по верху осколками стекла разглядеть было невозможно.

– Пан Артемий, берите свой револьвер! – крикнул поляк, сбегая вниз по лестнице. – Батчелор и Даффи, вы идете с нами.

– Но у меня нет оружия, – возразил молодой ирландец.

– Возьмите тогда кочергу!

Вчетвером они вышли через темную столовую в сад и тут разделились на две группы: сам поляк с Батчелором должны были проникнуть в соседний сад через лаз в конюшне, тогда как Артемию Ивановичу с Даффи предстояло форсировать стену. На способности Владимирова бесшумно преодолевать препятствия Фаберовский не рассчитывал; наоборот, он предполагал, что если в пустом доме еще кто-то есть, его внимание непременно обратится к той части стены, где ее будет перелезать Артемий Иванович.

Поляк с рыжим сыщиком прошли в конюшню и сели с револьверами у лаза, держа на мушке окна соседского дома. Пущенные через лаз провода как раз шли к крыльцу и исчезали внутри.

– Похоже, что в доме никого нет, – прошептал Фаберовский Батчелору. – Я полезу вперед, а ты не спускай с окон глаз.

Поляк просунулся через лаз в чужой сад, когда его оглушил пронзительный визг, словно кто-то неумело резал свинью.

– Ай-яй-яй, мое брюхо! – верещал во весь голос застрявший наверху ограды Артемий Иванович, которого Даффи кочергой пытался спихнуть в сад. Острые осколки стекла впивались Владимирову в живот, и чем больше усилий он предпринимал, чтобы перевалиться на другую сторону, тем сильнее они ранили его непривычное к такому обращению брюхо.

Выскочив из лаза, Фаберовский бросился вперед. Дверь в дом не была заперта, он распахнул ее настежь и замер наизготовку. Изнутри не доносилось ни звука, зато снаружи надрывался на стене Артемий Иванович. Подоспевший Батчелор отстранил поляка и первым вошел в дом. Они зажгли газ и обшарили все помещения от подвала до чердака. В комнате, выходившей окнами на сад Фаберовского, стояла на полу гальваническая батарея с присоединенными проводами, а на подоконнике лежал забытый морской бинокль. Отсоединив провода от клемм, поляк попросил Батчелора отнести аккумулятор к ним в дом, а сам пошел снимать со стены Владимирова.

– Ну как, поймали кого-нибудь? – спросил Артемий Иванович, когда Фаберовский с Даффи достали его с помощью принесенной стремянки и посадили на землю спиной к ограде. Владимиров был жалок и несчастен, рубашка и жилетка у него на животе пропитались кровью из порезов, но он крепился, решив показать поляку стойкость настоящих агентов Охранки.

– Кого тут поймаешь! – с сожалением сказал Фаберовский. – Никого нет.

– Вот странно… – промычал Артемий Иванович. – Я когда провода смотреть ходил, в доме двух мужиков видел. Крикнул им, что сейчас мы вернемся и надерем им за такие дела уши.

– Я с удовольствием сделал бы то же самое с паном Артемием, – бессильно сказал поляк.

Неудача со взрывом, постигшая Леграна и тех, кто стоял у него за спиной, вовсе не означала ликвидацию угрозы жизням тех, кто находился этой ночью в доме на Эбби-роуд, поэтому поляк решил устроить в пустующем доме засаду на случай, если подрывники вернутся. Для этой цели он отрядил Батчелора и молодого ирландца, не рискнувшего открыто выражать недовольство, хотя по лицу Даффи было видно, что он намеревался провести ночь в одной постели с Хаей Шапиро.

Сам Фаберовский взялся охранять вместе с Артемием Ивановичем собственный дом, приспособив для этого также старика Конроя. Поскольку одну спальню наверху занимала Розмари, а другую Дарья, Фаберовский уступил на эту ночь Хае Шапиро свою, а сам устроился в кабинете. Из окон кабинета он мог следить за всем, что происходило на Эбби-роуд. Артемию Ивановичу было поручено наблюдать за подступами со стороны пустого дома как за наименее опасным направлением, прикрытым засевшим в самом доме передовым отрядом из Батчелора и Даффи. Единственным помещением, выходившим окнами в сад и пригодным поэтому для поста Артемия Ивановича, была спальня Шапиро, тем более что ее стыдливостью можно было пренебречь. Захватив кипу своих рукописей и пузырек с йодом из аптеки Фаберовского, Артемий Иванович направился прямиком туда. Конрою было поручено совершать обход по дому, следя за привязанным к пальме в гостиной Курашкиным, рот которому заткнули кляпом, и за спавшим на диване Васильевым. Для этого он был вооружен шваброй и с гордым видом расхаживал по дому.

Перед самым рассветом Фаберовского встревожил странный скрежет снизу из гостиной. Встав с дивана и спустившись вниз, он увидел, как по полу неосвещенной гостиной в сторону двери толчками продвигалась изувеченная доктором Смитом кадка с пальмой. Конроя нигде не было, а Васильев на диване храпел, как пожарный. Поляк подошел к пальме и ногой придавил кадку. Не замечавший его Курашкин продолжал скрести ногами по полу.

– В чем дело? – спросил Фаберовский.

Тот мотнул головой куда-то в сторону, не прекращая попыток уползти к двери, и Фаберовский заметил отвернутый на сторону ковер и открытый люк в полу.

– Мы уже обезвредили заряд, – успокоил Курашкина поляк и захлопнул люк, задвинув на нем засов. – Днем закопаем динамит в саду от греха подальше.

По какой-то одному ему ведомой причине осведомитель Особого отдела не желал успокаиваться и поляку пришлось завалить его на бок вместе с пальмой. На грохот из столовой выскочил Конрой, воинственно размахивая шваброй. Курашкин пытался вывернуться, как краб, перевернутый на спину.

– Кстати, Конрой, – обратился поляк к старому ирландцу. – Этот человек заявился сюда, чтобы арестовать вас с Даффи. Так что я пойду в кабинет, а ты посторожи его до утра.

Поднявшись наверх, Фаберовский остановился около двери спальни, где ночевала Шапиро и где должен был дежурить Владимиров. Приложив ухо к двери, он прислушался. Так ничего и не услышав, он приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

На кровати, в одной ночной сорочке с неопределимого цвета пятном на животе, был распят Артемий Иванович. В рот ему был вставлен кляп, смотанный из двух розовых чулок, а жгуты из разодранной на полосы нижней юбки обхватывали кисти рук и босые ступни Владимирова, намертво привязывая его к железным спинкам ложа. Остекленелые глаза Артемия Ивановича мертвым взглядом смотрели в потолок.

Рядом с кроватью на стуле в одном корсете, бессильно вытянув голые, покрытые свежими синяками и укусами ноги, спала еврейка. Голова ее с распущенными и спутавшимися волосами была запрокинута. Ее обнаженные руки оказались покрыты до локтя чем-то темным, как показалось поляку – кровью.

– Что тут у вас творится? – Фаберовский ткнул Шапиро стволом «веблея» в плечо. Та испуганно вскочила и прикрылась низом занавески.

– Зачем ты его убила? – спросил поляк, указав револьвером на Артемия Ивановича, который вдруг всхрапнул и попытался перевернуться на бок, однако жгуты не дали ему этого сделать и он опять уснул все в том же неудобном положении.

– Я никак больше не могла помазать ему живот йодом, – ответила еврейка.

* * *

Утром поляк в последний раз перевернул листок календаря на столе в кабинете: прошло ровно четыре месяца с того дня, как Скуибби с Остругом зарезали в Джордж-Ярде первую жертву. Из засады в пустом доме вернулись Батчелор и Даффи, на удивление бодрые после бессонной ночи.

За завтраком ощущалась общая нервозность. Во время ночных рекогносцировок стало ясно, что бежать через соседний сад нельзя, так как Дарья в лаз не пролезет, а расширение стены могло привлечь внимание филера на Эбби-роуд. Кроме того, Батчелор сообщил, что когда они уходили из пустого дома, с Ньюджент-Террас заступил на наблюдение доктор Гримбл, подъехавший в своем экипаже.

– Батчелор! – поляк отвлек рыжего сыщика от поедания овсянки. – Когда нас будет ждать катер?

– В одиннадцать часов на Лаймхаузском причале.

– Осталось чуть больше часа. Если мы отплывем в одиннадцать, то в Даунсе будем около десяти вечера. Значит, до этого времени ни одна собака в полиции не должна узнать, что мы сбежали. Нам придется как-то избавляться от филера на улице и от Гримбла на Ньюджент-Террас. – Фаберовский дотронулся до плеча Шапиро: – Хая, сходи-ка на Эбби-роуд, узнай, не пожелает ли господин филер съездить с тобой в ресторан приятно провести время.

– Может, Курашкина попросить? – предложил Артемий Иванович. – Если филер из Особого отдела, они друг друга наверняка знают. А я ему сейчас прощение напишу от царя.

И Владимиров принялся за дело, забыв даже о недоеденной каше. Спустя несколько минут он вернулся с листом бумаги.

«Мы, милостью Божьей Александр Третий Александрович и всея Руси, а также и т. д., даруем сим ниженаписанным прощение и помилование беглому матросу Тарасу Курашкину за оказанные нам услуги по уведению филера от нашего дома на Эбби-роуд.

С чем и остаюсь,

Ваш покорный слуга

Гурин Александр (исправленному верить)».

Курашкин внимательно выслушал прочитанное Артемием Ивановичем и согласно замычал.

– А я тебя напоследок еще кашей накормлю, – в дополнение к высочайшей милости от себя пообещал Владимиров и вынул у Курашкина изо рта кляп.

– А у вас там двое в пидвали сыдять, де дынамит, – сообщил Курашкин, с удовольствием отплевываясь.

– Кто там у нас еще сидит? – не понял Артемий Иванович.

Он оттащил в сторону ковер, сдвинул засов и открыл люк. В облаке динамитной вони показались две головы со слезящимися красными глазами.

– Подкоп! – не своим голосом заорал Владимиров, бросаясь в столовую. – Подкоп!

Схватив попавшийся под руку столовый нож, Фаберовский выскочил в гостиную, за ним Даффи с Батчелором.

– Это же Легран и мосье Ландезен, – тихо сказал у них за спиной Васильев. – Он забирал меня из Шарантона.

И француз, и еврей, нанюхавшись за ночь динамита, были просто не в состоянии сопротивляться. Их связали той же веревкой, которую только что сняли с Курашкина, и привязали к той же пальме спинами друг к другу.

– Я могу догадаться, когда эти джентльмены попали в подвал, – сказал Фаберовский. – Я сам закрыл за ними крышку люка. Но как они смогли проникнуть в дом, если господа Батчелор и Даффи всю ночь не смыкали глаз, а Конрой расхаживал со шваброй, как гвардеец в Виндзорском замке?!

Под пристальным взглядом поляка ирландец и рыжий сыщик повинно опустили головы.

– Вам повезло, что вы проснулись сегодня не на небесах, – бросил им поляк и пошел в коридор навстречу Шапиро, которая возвратилась с переговоров с филером.

– Он говорит, что заступил на пост только четыре часа назад и сменится лишь вечером, – сообщила она. – Тогда, говорит, и погуляем. И говорит это, заметьте, на русском языке.

– Эгей! С лышаем в увсю рожу? – спросил Курашкин. – Так це ж Сруль Эвенчик! Вин теж до Салливану ходыть!

– Иди, Тарас, к этому Срулю, – сказал Фаберовский, – скажи, что инспектор Салливан назначил на сегодня четырехчасовое дежурство. Скажи ему, что сейчас ты сменишь его, потом еще кто-то из ваших общих знакомых сменит тебя, а того еще один. И только потом к десяти вечера пусть он опять приходит сюда.

– Вси зроблю як старшой пысарь с нашого броненосця, – уверил Курашкин и отправился на улицу.

Неизвестно, как и что делал на броненосце неведомый писарь, но хохлу удалось спровадить Сруля безо всяких проблем. Теперь оставалось только отвязаться от Гримбла – и путь к свободе был открыт. Фаберовский вывел еврейку в сад и сказал ей, подводя к ограде:

– Доктор Гримбл все еще торчит перед домом на Ньюджент-Террас. Пора его убрать. Как ты думаешь, кого он напоминает? Джека Потрошителя из газетных публикаций. Он доктор, на нем дурацкий парик для маскировки и широкополая шляпа, прикрывающая глаза, а в руках черный докторский саквояж, с которым он никогда не расстается, потому что в нем, скорее всего, очень дорогой набор хирургических инструментов.

– Вы хотите сдать его полиции? – спросила Шапиро.

– Почему бы и нет? При таких данных полдня в участке Гримблу будут обеспечены.

– И как вы намерены это сделать?

– Ты заорешь: «Потрошитель, Потрошитель». А дальше полиция и сама уже его не отпустит.

– Хорошо бы заманить его сюда.

– Нет ничего проще. Он обезумел от ревности и сам готов попасть сюда, если найдет тому оправдание. Вспомните, что пани делала ночью с паном Артемием.

– Что я делала! Я провела эту ночь без сна, глаз не сомкнула! Половину ночи я слушала его трактат, а вторую пыталась намазать ему его брюшко йодом.

– Не мне тебя учить. Издай парочку томных звуков, он непременно клюнет на это.

Шапиро последовала совету Фаберовского и действительно, не прошло и минуты, как над оградой со стороны пустого дома появилась голова Гримбла в сползшем набок парике.

– Потрошитель! – завизжала Шапиро. – Спасите, Потрошитель!

Ее визг услышал находившийся на постоянном посту на Аберкорн-плейс констебль, вбежал в сад пустующего дома и ухватил за ноги висевшего на ограде Гримбла.

– Кто вы такой? – спросил полицейский у доктора, стянув его вниз.

– Я доктор Гримбл! – возмущенно ответил тот, пытаясь вывернуться из мертвой хватки констебля. – Вы не имеете права меня трогать!

– В суде вы можете сослаться на Habeas corpus[25], если считаете свой арест незаконным.

– У него в саквояже нож, – выкрикнула из-за ограды Шапиро. – Он хотел меня зарезать!

Констебль застегнул на запястьях извивающегося Гримбла наручники, приложил его дубинкой промеж лопаток и с удовольствием наступил тяжелым подкованным ботинком на упавший на дорожку монокль, который с хрустом раздавился. Затем раскрыл саквояж и вынул из него набор хирургических инструментов в дорогом футляре из красной русской кожи с золотым вензелем.

– Мадам, не соизволите ли вы пройти со мной в участок, – сказал через ограду полицейский еврейке.

Фаберовский знаком показал ей, чтобы она шла. Шапиро покинула дом через Эбби-роуд и вскоре нагнала констебля с извивающимся в наручниках Гримблом.

А поляк вернулся в дом и попросил Розмари подняться к нему в кабинет.

– Я оставляю Лондон на неделю, – сказал он, – и поручаю тебе, Рози, присматривать за домом. Вот деньги на неделю вперед. И еще одно: если со мной что-то случится и я не приеду в этот срок, попробуй обратиться к мисс Пенелопе Смит. Кроме того, на Батчелора я оформил доверенность на управление в мое отсутствие делами агентства, так что у него будут кое-какие деньги, можно продать кое-что из обстановки, например из спальной Леграна.

– Огастин едет с вами?

– Да, и больше он сюда не вернется.

* * *

Договорившись с Батчелором, что прибудет прямо на Лаймхаузский причал, Фаберовский поехал на Харли-стрит. По пути он заехал на почту, где дал телеграмму о своем отъезде генералу Селиверстову.

– Мой любимый тесть дома? – спросил он у открывшей ему невесты.

– Как странно, Стивен, что ты все-таки пришел, – заметила Пенелопа. – Я думала, что мы встретимся с тобой только под венцом.

– С тех пор, как твой отец с доктором Гримблом установили за мной эту унизительную слежку, мне неприятно приходить сюда.

– А ты говорил, что после нашей помолвки ваша вражда прекратится. Но отец ничуть не изменил отношения к тебе.

– Не все сразу, Пенелопа. По крайней мере он больше не пытается натравить на меня полицию.

– Зато он только об этом и говорит. В этом доме, Стивен, никто не любит тебя. Кроме меня. Да и я сама уже не уверена в этом.

– Но я и не добиваюсь любви ни доктора, ни твоей мачехи.

– Мало того, что я тебя почти не вижу, в те редкие минуты, когда ты соизволяешь навестить меня, ты даже не даришь мне цветов. А вот Гримбл дарит их мне до сих пор каждый день.

«Гримбл дарит ей цветы! А Владимиров ей дарит кувшинки из Серпентайна в банках из-под копченой рыбы!»

– Ты должна понять меня, – сказал поляк, пытаясь унять закипавший в нем гнев. – Мне не на что покупать цветы. Не воровать же мне цветы с кладбища! Уже полгода я бьюсь, чтобы как-то свести концы с концами. Теперь я хотя бы смог выкупить закладные на дом и по крайней мере вступаю в нашу семейную жизнь, не отягощенный никакими долговыми обязательствами. Я даже не мог отказать мистеру Гурину участвовать в его предприятии, потому что это был мой единственный шанс вырваться из проклятых долгов, в которые меня заставили влезть обстоятельства.

– Мне кажется, что связаться с мистером Гуриным, чтобы поправить состояние дел, мог только идиот.

– Это так, но у меня не было выхода.

– Если бы ты знал, как у меня пусто на душе! Признайся: тебе не нужна наша свадьба. Или ты мстишь мне за тот случай в парке? Зачем тогда ты затеял все это? Было бы гораздо достойнее с твоей стороны порвать со мной отношения. Я вышла бы замуж за Гримбла. Без всяких чувств, вполне сознательно, зная, что меня ожидает.

Она представила себе, что ожидало бы ее в этом случае и, не в силах сдерживаться больше, разревелась. Фаберовский бережно дотронулся до ее плеча.

– Ты хочешь выйти за Гримбла? У тебя будет такая возможность.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что завтра на венчании меня не будет. Прямо от тебя я еду на пристань, где меня дожидается катер. Этот катер отвезет меня за Ширнесс, где уже готова шхуна, чтобы перевезти меня в Остенде. Сегодня ночью я и все, кто находился у меня дома, чудом избежали смерти. Еще одной ночи в Лондоне мне не пережить.

– Так значит те люди, о которых говорил мне отец…

– Я не знаю, о чем говорил тебе отец, но я должен бежать.

– Я предчувствовала, что этим все кончится. И ты больше никогда не вернешься?

– Вернусь, если останусь жив. Только зачем? Ведь ты все равно не будешь дожидаться меня.

– А если ты не успеешь уехать на континент? Если тебя схватит по пути полиция?

– Попытка сбежать с венчания развяжет твоему отцу руки и тогда-то он непременно отправит меня на виселицу. Если ты не хочешь этого, не говори ему о моем бегстве хотя бы до сегодняшнего вечера.

– Но Гримбл все равно найдет тебя раньше, чем ты покинешь берега Англии.

– Гримбл сидит в полицейском участке. Если нам повезет, мы успеем миновать береговую охрану. Тут важен каждый час.

– От меня никто ничего не узнает. Скажи мне на прощание, что ты меня любишь.

– Да.

– Я буду ждать тебя, – Пенелопа поправила ему галстук, – и заботиться о твоих индюках. Надеюсь, они выздоровели.

– Что ты, что ты! Какие индюки? – Фаберовский взял ее за руку. Он подумал, что от чрезмерного нервного напряжения его невеста тронулась рассудком.

– На твоей ферме в Суссексе.

– Какой ферме?!

– Ну, которую ты постеснялся включить в наш брачный контракт. Мистер Гурин просил меня не говорить тебе, что он проговорился. Ну, помнишь, я еще передавала тебе через него двадцать фунтов на лекарства и ветеринара?

* * *

Фаберовский приехал на причал, когда катер под названием «Меркурий» уже стоял под парами. На мокрой от дождя пристани, укрывшись под одним зонтом, стояли только Шапиро и Батчелор.

– Здравствуйте, мистер Уилсон, мои, я вижу, уже приехали? – окликнул поляк хозяина катера, стоявшего близ сходен.

– Да, мы уже тут, – довольно объявил Артемий Иванович, высовываясь из-под тента. – Вот только Ландезен едва не сбег и полицию пытался кричать. Я хотел ему шею свернуть, но она у него как у гуся, почти три раза проворачивается.

Фаберовский перелез через борт в катер и съездил Ландезену по роже. А заодно пнул носком ботинка сидевшего рядом Леграна.

– И я, и я! – Артемий Иванович тоже стукнул ботинком Леграна, но морду еврея на всякий случай оставил в неприкосновенности.

– Я не дам бить Коленьку! – вскрикнула Дарья и вскочила, по-матерински прижимая голову фельдшера к своему мощному животу. Катер качнулся и только реакция стоявшего на пристани Батчелора предотвратила выпадение Владимирова из катера в воду между бортом и причалом.

– Вот дура-то! – выдохнул Артемий Иванович. – Что ты меня все время топишь?! Тарас, тресни-ка ее чем-нибудь по тыкве, чтобы не бузила.

– Правильно! Покажи ей! – поддержал предложение Владимирова Даффи.

– Вставь-ка ей фитилек! – засмеялся Конрой, тряся линяющей бородой.

– Зараз я цией корове снаряд-те до казенныка заштовхаю! – Вдохновленный общей поддержкой, Курашкин стал засучивать рукава.

– Я ему сама тресну! – раздухарившаяся Дарья с разворота отвесила Курашкину оплеуху, повергшую его в беспамятство.

– Ну-ка цыц! – прикрикнул на нее Фаберовский. – Ссажу на берег, будешь тут куковать без своего Коленьки. Сколько может выдавить из себя ваша посудина, Уилсон?

– «Меркурий» дает семь узлов, сэр.

– Никак нет, сэр, – ответил Уилсон. – Мне говорили знающие люди, что мой катер не из последних.

– А поспеем ли на такой улите? – спросил Артемий Иванович.

– Должны, – сказал Фаберовский. – Но времени у нас все равно в обрез. Давайте прощаться.

– Только пересадите свою большую леди в середину катера, иначе мы перевернемся, едва отойдем от причала, – заявил Уилсон.

Фаберовский велел Дарье переместиться в центр утлой посудины, вылез на причал, по-мужски обнялся с Батчелором.

– Чем кончилось дело с доктором Гримблом? – спросил он у Шапиро.

– В участке он визжал так, что разозлил инспектора и тот посадил его в камеру до завтрашнего утра.

– Спасибо тебе, Хая, за все.

– Не стоит благодарности, – смутилась еврейка. – Вы все-таки зарезали для меня эту мерзавку Келли.

– И от меня тоже искренние соболезнования и признательность, – встрял Артемий Иванович, сунув еврейке в руку смятую бумажку, видом напоминавшую ресторанный счет. – Отдай это мое последнее послание миссис Смит.

* * *

Когда в десять часов вечера уже в темноте катер, надрываясь из последних сил, подошел к рыбацким судам, стоявшим у Ширнесса, дождь прекратился и пассажиры смогли выйти на палубу, встав на корме, чтобы ветер не сносил на них черный дым, вырывавшийся из трубы.

– Какой прекрасный пейзаж, – сказал Артемий Иванович, вглядываясь в еле различимые в темноте унылые болотистые берега устья Темзы, поросшие кустами. – А где наш пароход?

Почувствовав соленый запах моря, бывший морской волк Курашкин забился в руках ирландцев.

– Ох, лышенько мени! – заголосил он. – Знов на корабель!

– Вон стоит, – Фаберовский указал Артемию Ивановичу на небольшую двухмачтовую шхуну с белым фонарем на мачте, стоявшую на якоре ближе всех к морю. – Уилсон, держите курс прямо на шхуну «Флундер».

«Меркурий» потащился к шхуне, с трудом переваливаясь через гребни приливных волн. Подойдя к судну, Уилсон вывесил снаружи плетеные маты, чтобы суда не бились друг о друга бортами. Волны разводили шхуну и катер в стороны, затем вновь сталкивали их вместе. Хозяин «Флундера», суровый рыбак в непромокаемом плаще и зюйдвестке, надвинутой на самые глаза, крикнул поляку, подняв над головой фонарь:

– В такой ветер опасно выходить в море, сэр. Ветер достигает тридцати четырех миль в час.

– Мы вам доплатим, – крикнул в ответ Фаберовский. Он улучил момент и перепрыгнул на шхуну.

– Вчера рыбаки из Лоустофта пожаловались портовому начальству, что рыбацкие лодки из Остенде режут им сети, и крейсер «Фоксхаунд» захватил несколько бельгийцев. Боюсь, что в Остенде нам намнут бока.

– Я дам вам еще пять фунтов, мистер Хант.

Рыбак согласно кивнул.

– Пан Артемий, давайте сюда! – Фаберовский махнул рукой.

Со словами: «Господи, помилуй» Владимиров сиганул через разверзшуюся перед ним в темноте пропасть между двумя бортами. Курашкин позеленел, взглянув вниз на пенящуюся воду, и зажмурившись, сделал отчаянный шаг. Артемий Иванович едва успел схватить его за шиворот, чтобы не дать ухнуть бывшему морскому волку в морскую пучину.

– А теперь Дарья! – велел Фаберовский.

Дарья завыла в голос. Ирландцы схватили ее за руки и потащили к борту катера, а Уллис разжимал ее пальцы, когда она хваталась за стойки тента. Даффи и Конрой пытались задрать ей юбку, чтобы она могла перекинуть ногу через фальшборт, но Дарья верещала и брыкалась. Тогда хозяин шхуны велел своим матросам принести широкую длинную доску. Доску перекинули с борта на борт, и один из рыбаков взялся за ее конец, чтобы не дать этому импровизированному мостику свалиться, когда суда расходились в стороны. Поднатужившись, ирландцы при помощи Леграна и Коновалова завалили Дарью на доску и Фаберовский с Владимировым потащили орущую бабу за руки к себе наверх по скользкой от рыбьей чешуи доске. Но тут ее юбка за что-то зацепилась и движение застопорилось. Борта стали расходиться в стороны, Дарья оказалась посреди доски над бурлящей водой, доска треснула и стала прогибаться.

– Тащи! – заорал Фаберовский, подбежавшие рыбаки дернули Дарью, безнадежно порвав юбку, и шесть пудов визжащей бабы грохнулись на палубу «Флундера».

Связанных Леграна и Ландезена передали, словно дикарскую добычу, приторочив их за руки и за ноги к багру. И вот, когда все перебрались на шхуну, Хант провел их в небольшую каюту.

– Можете располагаться здесь. По просьбе вашего комиссионера мистера Батчелора я приготовил вам выпивку.

Затем, вернувшись на палубу, Хант велел поднимать якоря и ставить парус. Все спустились туда же, чтобы поглядеть, лишь Артемий Иванович остался в каюте и Фаберовский услышал хлопанье откупориваемых бутылок.

А Артемий Иванович, заслонив спиной стол от сваленных в угол француза с евреем, достал из чемодана мешочек с полуфунтом снотворных порошков и выложил его рядом со стаканами. Надев пенсне, он приступил к распределению. Во все стаканы Владимиров положил по два порошка, Дарье, подумав, добавил еще два, и лишь себе ничего не положил.

– Пан Артемий, – раздался голос Фаберовского и Владимиров быстро спрятал мешок. – Прошу наверх посмотреть, мы отплываем. Потребно попрощаться с Англией, когда пан ее еще увидит!

Владимиров поднялся на палубу, еще раз взглянул сквозь пенсне на унылые берега, едва видные в темноте, на сгибаемый ветром камыш, волны с пенными барашками на гребнях, и вместе со всеми спустился вниз, где не дул пронизывающий ветер и не было пробирающего до самых костей холода, веющего с открытого моря. Но, о ужас, он забыл, какой же стакан его! Его взгляд заметался по столу, но поздно – все стаканы уже были разобраны озябшими руками.

– Предлагаю выпить за здоровье благополучно царствующей императрицы Марии Федоровны, чье величество сегодня отмечает свой день рождения, – провозгласил Артемий Иванович, поднимая стакан к губам и думая про себя: – «Придется сходить к борту, да два пальца в рот».

Однако дойти до борта ему уже не привелось. Злодейка-судьба подсунула ему дарьин стакан, Артемий Иванович рухнул почти тут же и захрапел. Все в замешательстве замерли, а Фаберовский тут же выскочил на палубу, возблагодарив судьбу за то, что его коллега таким неожиданным образом обнаружил свой замысел. Освободившись от содержимого желудка, поляк постоял на палубе, приходя в себя. Шхуна вышла в открытое море и судно еще сильнее начало качать. Вскоре из каюты с осоловелыми от алкоголя и снотворного глазами поползли остальные, сразу же направляясь к борту. По палубе прокатился вал и вымочил всех до нитки.

Оба пленника, остававшиеся трезвыми, поняли, что это их последний шанс освободиться. Ландезен, чьи зубы не были стерты о жесткие клубни гвинейского батата, стал перегрызать веревку, связывавшую руки Леграна. Через некоторое время его бобровое занятие было закончено. Потирая затекшие запястья и не торопясь, несмотря на призывы еврея освободить и его тоже, француз направился к распростертому на полу Владимирову. Он достал из кармана его пиджака мешочек со снотворным.

Мешок с порошками поразил Леграна. Если все это количество разделить на число присутствовавших на шхуне, то такая доза могла усыпить целое стадо слонов, а у людей едва ли остался шанс проснуться когда-либо. Француз мгновенно всыпал в открытое шампанское порошки, после чего улегся на свое место.

Вернувшись с палубы, мокрые и продрогшие, все снова расселись вокруг стола и, разлив шампанское, взялись за стаканы. Фаберовский спокойно опрокинул свой в горло, не опасаясь более быть отравленным или усыпленным.

Качка делала свое дело. Спустя несколько минут Хант cмог лицезреть всех своих пассажиров поголовно, выстроившихся у левого борта с подветренной стороны и не обращавших уже внимания на волны, перекатывающиеся через палубу. Хуже всего было Курашкину, который всякий раз, прежде чем подойти к лееру, командовал сам себе: «До борту! Снаряд! Товсь! Пли! Бэ-э-э-э…». Фаберовский спустился вниз, кляня Владимирова с его снотворным, и тоже налил всем шампанского, высыпав в него каждому по двойной дозе лежавшего на столе порошка. Ему неудержимо хотелось спать, в голове все кружилось от выпитого, и он боялся, что заснет прежде, чем успеет убедиться, что с остальными произошло то же. Превозмогая сон и угрожая пустить в ход револьвер, он заставил выпить обоих пленников.

На этот раз ирландцы на палубу уже не вышли, заснув прямо на столе. Курашкин отчаянно икал, не в силах разомкнуть глаз. Совершенно трезвая и на удивление бодрая Дарья подошла к фельдшеру и ласково сказала:

– Пойдем, Коленька, на палубу, нечего на этот разврат смотреть.

Васильев послушно взял ее за локоть, но уснул прямо на трапе, повиснув на руке Дарьи. Поляку стало совсем плохо, он выбежал на обледеневшую палубу и, уже плохо управляя своим телом, чуть не улетел за борт. Море яростно ревело в темноте. Фаберовский пристроился на бухте каната и потер слипающиеся глаза кулаками.

– Дарья, пойдем в каюту, выпьем еще по одной, – сказал он, видя, что никакое снотворное на нее не действует.

– Уйдите, пакостник, я все Петру Ивановичу расскажу про разврат ваш!

– Вот ведь ендза[26]! – услышав ненавистное имя Рачковского, обозлился поляк.

Он взял лежавшую в бухте вымбовку и, улучив момент, подошел к Дарье сзади.

Стоявший рядом с Хантом матрос вопросительно посмотрел на шкипера, но тот покачал головой в зюйдвестке и крикнул сквозь завывающий ледяной ветер:

– Нам заплачено! Наше дело довезти их. А что они тут друг с другом сделают – нас совершенно не интересует.

Размахнувшись, Фаберовский нанес удар вымбовкой прямо по темечку Дарьи и она рухнула, не издав ни звука. Поляк вернул вымбовку на место, взял Дарью за ногу и, упираясь в скользкую палубу, поволок в каюту. Это было непросто, и в конце концов пришлось оставить ее на трапе. Войдя в каюту, он увидел Леграна, склонившегося с последней бутылкой шампанского над столом и пытавшегося попасть струей в стакан. Рядом лежал раскрытый пакет со снотворными порошками.

– Ну что, сволочь, – сказал Фаберовский, доставая «веблей» и взводя курок. – Так-то ты отблагодарил меня за то, что когда-то я пригрел тебя?

Он поднял револьвер трясущейся рукой и, шатаясь от одной стены каюты до другой от качки, снотворного и виски, направил оружие в сторону Леграна. Грохнул выстрел и каюту заволокло густым пороховым дымом.

– Лучше выпей шампанского, – раздался из дыма пьяный голос француза.

«Не попал», – подумал Фаберовский и это было последней его мыслью. Он выпустил все пять оставшихся пуль в направлении голоса, выронил револьвер и упал лицом вперед прямо на окровавленный труп Леграна.

48.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА МОНРО – РАЧКОВСКОМУ

26 ноября 1888 года

По сообщению инспектора Салливана, который по просьбе ваших людей организовал наблюдение за домом мистера Фейберовского на Эбби-роуд, еще утром сам мистер Фейберовский и все проживавшие у него в доме, в том числе мистер Гурин, исчезли в неизвестном направлении. Оставшаяся в доме женщина по имени Розмари Диббл не может сказать ничего определенного о том, куда они направились.

Джеймс Монро.

49.

СРОЧНАЯ ЗАПИСКА ПО ПНЕВМОПОЧТЕ ОТ МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ БЕЛЬФОР – РАЧКОВСКОМУ

26 ноября 1888 года

Мсье, как вы и просили, последнюю неделю во время наших интимных встреч с русским генералом Селиверстовым у него на квартире в «Отель де Бад» я нередко заводила разговор о знаменитом лондонском убийце, посягавшим на жизни женщин того же класса, к которому принадлежу я сама. Час назад, провожая меня из номера, русский генерал сказал, что вскоре с убийцей будет покончено, потому что утром верные люди привезут злодея генералу в Остенде и он немедленно выезжает в Бельгию встречать его.

Надеюсь, что ваша щедрость не оскудела,

искренне ваша,

Шарлотта де Бельфор

Глава 102

26 ноября, в понедельник

На следующий день утром ровно в одиннадцать утра к тяжеловесному портику церкви Сент-Марилебон подъехала шикарная коляска, запряженная парой серых в яблоках лошадей. Из нее вылез доктор Смит в черной визитке и, не меняя кислого выражения лица, поочередно помог спуститься жене и дочери. В платье из атласа цвета слоновой кости, украшенном брюссельскими кружевами и отделанном оранжевыми цветами, Пенелопа была действительно прекрасна. Длинную тюлевую фату на голове поддерживал пучок оранжевых цветов. Обнаженные до локтя руки, затянутые в белые лайковые перчатки, держали молитвенник в переплете из слоновой кости. За коляской доктора подъехали еще несколько экипажей, в которых прикатили приглашенные на свадьбу друзья и родственники доктора Смита. Даже Энтони Гримбл, хотя и чувствовал недомогание после ночи, проведенной в участке, решился посетить торжество, надеясь своим присутствием отравить радостные минуты венчания своей несостоявшейся невесте, если жених не удерет и все же прибудет на венчание.

Однако когда они вошли в церковь, встретивший их в полном облачении священник, викарий прихода Сент-Джонс-Вуд, обеспокоено сказал, что жених до сих пор не приехал. Пенелопа в волнении прижала молитвенник к груди.

– Не волнуйтесь, – сказал священник, неправильно поняв причину ее тревог. – До двенадцати часов еще есть время. На моей памяти не было случая, чтобы жених не приезжал к венчанию.

Викарий, без сомнения, врал, и уж кому как не Пенелопе было знать об этом, но она до конца решила сыграть свою роль.

– Давайте, я вам пока покажу достопримечательности нашей церкви, – предложил священник. – Вы знаете, что в 1778 году здесь был крещен Байрон, а в 1803 году – Горация, дочь Нельсона и леди Гамильтон? Тешу себя надеждой крестить в этом храме и ваших детей.

– Не велика слава для Божьего храма – крестить бастардов, – прорычал доктор Смит, проходя мимо. Он чувствовал очередной подвох со стороны Фаберовского и потому не находил себе места, бегая взад-вперед по церкви.

– Ваш жених почему-то не торопится к вам, дорогая Пенелопа, – довольно заметил Гримбл при виде невесты. – А между прочим, меня арестовали потому, что я хотел выяснить, что это за дама в саду у вашего женишка вчера утром издавала такие непристойные звуки.

– Что вы несете, Гримбл! Может быть, с ним что-нибудь случилось! – сказала Эстер, обнимая побледневшую и дрожащую от нервного возбуждения Пенелопу. – Может, его экипаж попал в пробку или мистер Гурин никак не может собраться! Ты же знаешь, Пенни, Гурин такой рассеянный. Он всегда так долго ищет свою одежду, когда собирается.

– Хоть бы он вообще шею сломал, ваш Гурин вместе с твоим женихом! – доктор Смит в очередной раз пробежал мимо.

– Я не верю, чтобы мистер Фейберовский мог обмануть тебя, – сказала Эстер Пенелопе так, чтобы муж не услышал ее. – Но до двенадцати часов осталось пятнадцать минут! Если Стив опоздает, ваше венчание сегодня уже не сможет состояться, потому что будет незаконно!

– Может, это нетактично с моей стороны, – опять встрял Гримбл, – но, по-моему, ваш жених – отъявленный жулик и негодяй. Я никогда не позволил бы себе опоздать в церковь на венчание!

Доктор Смит выскочил из дверей церкви на улицу. По Марилебон-роуд катился широкий поток экипажей, но среди них не было того, которого все ждали. Пока он бегал на улицу, к Эстер Смит вульгарной походкой подошла незнакомая еврейка и подала ей записку:

– Просили передать вам.

Эстер развернула адресованную ей бумажку:

«Дорогая Асенька!

Покидая Аглицкия пределы, сохраняю в своей душе живопробужденный и незатухлый огонь возвышенной страсти, возбужденной незабвенной рукою прекрасной особы, память о каковой сохраню вечно и непременно прибуду!

Твой вечно Артемий Гурин.»

– Здесь на каком-то странном языке, – сказала Эстер.

– Наверное, это от твоего Гурина, – небрежно бросила ей через плечо Пенелопа. – Вчера Стивен и Гурин бежали из Англии.

– Вчера?! Так ты знала, что он не придет сегодня?!

– Знала. Но теперь уже никто не сможет его догнать.

И Пенелопа разрыдалась на плече Эстер. Миссис Смит гладила по голове свою несчастную падчерицу и утешала ее, нашептывая на ухо:

– Стивен не такой человек, чтобы нарушить свое слово. И ты не должна нарушать свое обещание. Ты обязана верить, что он останется жив и вернется к тебе рано или поздно.

– Ну что, дождалась женишка-то? – злорадно закричал доктор дочери, когда часы пробили полдень. – Все, ваш поляк оставил Пенелопу с носом! Его не будет сегодня. Его, наверное, вообще уже нет в Лондоне. Мы немедленно едем домой!

Доктор схватил дочь и жену под руки и потащил на улицу к экипажу. Сидевшие на паперти нищие бросились к ним в надежде получить от счастливого жениха и невесты и их родственников богатые подаяния, однако вместо денежного дождя доктор обрушил на них удары своей трости. Гримбл хотел прийти к нему на помощь, но предпочел остаться сторонним наблюдателем. Нищие не остались перед доктором в долгу. Отбежав в сторону, они набрали имевшиеся в изобилии на улице конские яблоки и комья грязи и стали метать их в доктора и его семейство. Завизжав, невеста и ее мачеха побежали к коляске, пытаясь руками прикрыть головы и уже не обращая внимания на грязные пятна, расползавшиеся после удачных попаданий по их шикарным платьям. Доктор Смит бросался то в одну сторону, то в другую, но никто из нищих и безногих калек не давался ему, мгновенно обретая конечности, как только доктор оказывался на опасном для них расстоянии. Конец этому положил полицейский, заинтересованный необычным оживлением между колонн приходского храма.

– Вы представляете, сэр, что завтра будет?! – говорил он доктору, провожая его в экипаж. – Завтра обо всем напишут в газетах, ваше имя будет опорочено…

– Мое имя и так опорочено! – визжал доктор.

– Но не дракой же с нищими негодяями, сэр!

* * *

Тем же утром шхуна «Флундер» с беглецами подошла к Остенде. Ветер несколько стих, с моря были видны пляжи Остенде и обширные дюны. Хант взял курс левее приморского вокзала, на котором стоял паровоз с прицепленными вагонами, издавая сиплые от утреннего холода звуки. Он рассчитывал курс так, чтобы причалить как можно дальше от леса мачт, принадлежавших рыбачьим лодкам.

Пришвартовавшись к пирсу, Хант спустился на пристань и увидел, как на другой ее конец въехала пара наемных экипажей, из которых выбрались четверо и уверенной походкой направились к шхуне. Шкипер попытался встать у них на пути. Тогда один из них сунул ему под нос пудовый кулак и Хант послушно отступил в сторону.

– Господин Продеус, нам идти? – спросил один из сопровождавших.

– Пошли, ребята, одному их мне не унести, – переступив через Дарью, Продеус спустился в каюту.

В каюте стоял терпкий кислый запах блевотины и человеческих испражнений. Продеус увидел француза с простреленной головой, а рядом обмотанного веревкой Ландезена с очумевшими глазами.

Сверху на Легране лежал Фаберовский. Вся каюта была завалена спящими телами и шум волн перекрывал богатырский храп Артемия Ивановича.

По одному всех спящих вынесли на пристань и погрузили в экипажи. Продеус дал шкиперу золотую монету, чтобы тот поскорее уходил в море и где-нибудь там выкинул труп француза на корм устрицам.

– Все, уезжаем! – крикнул он, махнув рукой, и влез в экипаж, который тотчас тронулся с места.

Неловкое движение Продеуса разбудило Фаберовского. Он поднял отуманенную опиумом голову и взглянул в заднее окошко отъезжавшего с пристани экипажа. С другой стороны на пирс въехала карета, запряженная парой взмыленных лошадей, из которой вылезли несколько бельгийских полицейских и пожилой человек с густыми седыми бакенбардами. Это был действительный тайный советник Селиверстов. Но освобожденный Ландезен ударом кулака, обтянутого лайковой перчаткой, лишил поляка вспыхнувшей было надежды.

50.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ШЕБЕКО – ИГНАТЬЕВУ

Совершенно секретно

Товарищ Министра Внутренних Дел

24 февраля 1889 года.

№ 721

Милостивый государь Алексей Павлович!

Высылаемые по распоряжению министра внутренних дел его сиятельства Дмитрия Андреевича графа Толстого купеческий сын Артемий Гурин и мещанин Степан Фаберовский подлежат ссылке на поселение в местности Якутской области. Во исполнение сего названные лица вместе с сим препровождаются в распоряжение полицмейстера Городской полицейской управы г. Якутска, причем полковнику Сухачеву предложено испросить у Вашего сиятельства ближайших указаний относительно места водворения купеческого сына Гурина и мещанина Фаберовского, согласно ст. 7 Устава о ссыльных.

Сообщая об изложенном Вашему Сиятельству, я имею честь присовокупить, что в виду несомненных услуг, оказанных вышепрописанными лицами Правительству, самое поселение их в Якутской области подлежит сохранению в тайне; при этом желательно также по возможности не стеснять их в выборе местожительства и занятиях.

Покорнейше прося не отказать почтить меня уведомлением о последующем, пользуюсь случаем засвидетельствовать Вашему Сиятельству чувства истинного почтения и совершенной преданности.

Покорнейший слуга

Николай Шебеко

51.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Его Сиятельству графу

А.П.Игнатьеву

ТЕЛЕГРАММА

12 июля 1889 г.

Начальнику Тобольского губернского жандармского управления

Покорнейше прошу уведомить, по какому пути направлены из Тюмени далее арестанты Владимиров и Фаберовский, доставленные из Москвы, где теперь могут быть. Если возможно, остановите их и телеграфируйте.

Директор департамента полиции Дурново

52.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА

13 июля 1889 г.

Директору департамента полиции.

Упомянутые телеграммою от 12 числа были отправлены Красноярск через Томск 26 апреля вероятно теперь Иркутске.

Полковник Афанасьев

53.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА

13 июля 1889 г.

Начальнику Иркутского губернского жандармского управления полковнику фон-Плато

По вверенной Вам дороге должны следовать в Якутск арестанты Владимиров и Фаберовский. Остановите и телеграфируйте, где они.

Директор департамента полиции Дурново

54.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ТЕЛЕГРАММА

14 июля 1889 г.

Директору департамента полиции.

Арестанты Владимиров Фаберовский Иркутск прибыли и отправлены далее. Остановить не представляется возможности за прохождением Омолоя[27].

Нач. Иркутского губ. жанд. управл. полковник фон-Плато

Глава 103

В конце июля в селение Качуг, что стоит на берегу Лены недалеко от ее верховий, прибыл очередной этап из Иркутска. Среди всей разношерстной толпы арестантов, скопцов с обезображенными заплывшими лицами и тонкими женскими голосами, духоборов, штундистов, бродяг и конокрадов: башкир, татар и черкесов, были и пятеро политических. Трое из них прибыли для поселения в Якутской области с Кары после отбытия там каторги, остальные же двое явно впервые проделали скорбный путь ссыльного от Москвы до Иркутска, будучи высланными охранным порядком. Оба они были измождены, в заношенных, грязных арестантских робах, с обритыми наполовину головами, в изодранных котах, не выдержавших дальней дороги. Жандармский подпоручик принял политических у начальника конвоя и повел их на берег. У пристани стояло несколько изукрашенных флагами плоских мелководных дощатых судов, называвшихся паузками, на которые с телег прибывшего из Иркутска купеческого обоза перегружали хлеб и водку.

– Эти корабли не для вас, – сказал подпоручик. – Для вас приготовлены вон те.

Он махнул рукой в сторону двух угрюмых арестантских паузков, низких, наскоро сколоченных из досок плотов, которые должны были немилосердно течь.

– И на нем мы целый месяц будем плыть до Якутска? – спросил один из двух административно-ссыльных, высокий, сутулый, со свалявшейся бородой и золотыми очками на носу.

– Не вы первые, – ответил жандарм.

– У меня слабое здоровье, – сказал второй административный, пониже и покрепче в кости. – Я этого больше не вынесу. Мы уже три месяца идем пешком этапным порядком от самого Томска, прошли тысячу семьсот верст. И после этого заплесневеть в сырости в этом большом корыте для кормления свиней!

– Прошу пана офицера учесть, – заметил жандарму тот, что в очках. – Я страдаю от застарелого ревматизма. Сырость просто убьет меня. А в Якутске наверняка не дождешься никакой врачебной помощи.

– Не волнуйтесь, господа политические, – примирительным тоном сказал подпоручик. – Я отвел вам помещение на том же паузке, на котором буду плыть сам, и вы сможете находиться на палубе сколько захочется.

Когда весь этап погрузили в трюм, и уголовников и политических скопом, паузок оттолкнули от берега и он медленно тронулся вниз по течению, постепенно набирая скорость. Разложив на нарах по соседству с бродягами, с которых даже здесь не сняли кандалы, сырую постель и бросив в изголовье свои вещи, оба административных выбрались на палубу, перешагивая через большие гадко пахнущие лужи на днище.

– Так, пан Артемий, и скончаются все великие дела, – мрачно произнес тот, что в очках, размазывая по лицу жирных желтых комаров, пеленой висевших над поверхностью реки.

– Не травите душу, – вздохнул Артемий Иванович, оглядываясь на бескрайние леса, взбирающиеся по обоим берегам реки на пологие склоны гор. – Вот так служишь, служишь Отечеству не жалея сил, а начальство тебя раз – и в Сибирь без суда и следствия, поскольку рассмотрение дела в судебном порядке, видите ли, признано невозможным.

– Просто нам с паном не повезло. Генерал Селиверстов как был неспособен ни к каким действиям десять лет назад, когда его на три месяца назначили исполняющим обязанности начальника Третьего отделения, таким и остался.

У берега плеснула какая-то огромная рыбина и лицо Артемия Ивановича просветлело.

– Я вспомнил! – крикнул он так громко, что эхо, отразившееся от скал, всполошило скопцов на носу паузка. – Я вспомнил, что было в Серпентайне! Там плеснула рыбешка и я захотел поймать ее, чтобы подарить тебе. А Пенелопа потом пыталась вынуть меня и тоже упала. К счастью, она позвала констебля, иначе я гнил бы сейчас на дне их вонючего английского пруда.

– Кто бы мог помыслить, что тому всего полгода назад я был счастливым женихом и имел собственный дом и теплую сухую постель! – сказал Фаберовский. – Ну ничего! Если нас начальство отсюда не заберет, мы выберемся сами. И тогда берегись, Пёрд, пощады тебе не будет! Такого Фаберовский никому не простит!

– Мы тебе выпустим потроха! – крикнул Артемий Иванович и эхо ответило с обоих берегов:

– Ха-ха-ха!

55.

ДЕЛО № 153 ч.3/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА

ПОЛИЦИИ

КВИТАНЦИЯ

Дана сия от второго отделения Якутского Областного Правления начальнику конвоя по сопровождению арестантской партии, подпоручику Мамонтову, в том, что под конвоем его доставлены в город Якутск 8 сего августа 5 человек госуд. преступников, а именно административно-ссыльные: Артемий Владимиров, Степан Фаберовский, ссыльнокаторжные: Митрофан Новицкий, Василий Ефремов и Александр Овчинников, со всеми на них документами, т. е. статейными и одеждными списками и фотографическими карточками, в чем удостоверяется подписью и приложением казенной печати 12 августа 1889 г.

Краткие справки и биографии

1863

У прапорщика Крылова и его жены, урожденной Нижебрюховой, родилась дочь Дарья.

1864

Умер отец Дарьи, прапорщик Семен Крылов (или поручик?). Он был громадного роста, и вмятина в венце над дверью – след его головы – была единственным, что от него осталось.

1865

Поросятьев женится на сестре Нижебрюхова, в первом браке Крыловой, и приобретает нового родственника – шурина Апполона Петровича Нижебрюхова, купца, имевшего дело в Париже по галантерейной части.

Артемий Иванович поступает в прогимназию

1868

Артемия Ивановича забирают из гимназии, он получает домашнее образование. Поросятьев убеждает свою сестру и ее мужа Владимирова в необходимости помолвить его падчерицу Дарью с Артемием Ивановичем. Отец Артемия Ивановича теперь имеет дела с Нижебрюховым и готовит сына для службы у Нижебрюхова в Париже, поэтому репетиторы учат его французскому языку.

1870 ок.

Умирает мать Артемия Ивановича

1874-5

Отец Артемия Ивановича везет его в Петербург пристраивать к делу Нижебрюхова. Отец заболевает тифом и помирает.

1875-8

Артемий Иванович промотал наследство.

1878

Надзиратель в Введенской 3 гимназии.

1880

Поступил в Петергофскую прогимназию

1881

Совершеннолетие Дарьи.

Поросятьев подавился выкатившейся из пистолета пулею, при попытке застрелиться. Поэтому его похоронили на кладбище, но у самой ограды.

Артемий Иванович растратил все небольшое отцовское наследство. Опасаясь, что он женится на Дарье и хапнет все ее деньги, Нижебрюхов отправляет Артемия Ивановича в Париж от Святой Дружины.

Биография и родословная Фаберовского

Дед Фаберовского, жандармский полковник Казимир Фаберовский, родом из Спалы. Род. Около 1800 г. Во время первого восстания служил в гвардейских конных егерях. Защищал краковское предместье и ушел с вел. кн. Константином. А жена его с сыном бежала в Спалу, в свое родовое гнездо. Это портрет деда висит у Фаберовского на стене («страшный турок»). Дед его и воспитывал, а отца он мало знал. Именно благодаря деду он и поступил в Третье отделение.

Средний был с преступными наклонностями, папаша поставил на нем крест и не желал, чтобы славное имя Фаберовских имело такого носителя. Тот соблазнил мать Ф. и бросил ее, но та с внуком пошла жаловаться Фаберовскому-деду. Фаберовский-дед нашел его, женил и высек, после чего было велено на глаза не показываться.

Типография, печатавшая фальшивые деньги, находилась в доме на Эбби-роуд, станок был в подвале. Когда Фаберовский заграбастал деньги, ему и понадобилась охрана (агентство и Батчелор), чтобы отбиваться от поляков. Он тогда и повесил портрет деда, известного каждому поляку. Теперь Фаберовский знает, что такое ирландские деньги у Тамулти и сколько на них охотников. А о смерти отца и о деньгах ему сообщили сами поляки, так как деньги лежали на имя Фаберовского. Фаберовский не хотел забирать себе все, но поляки не могли разобраться между собой, каждый требовал все и поляк плюнул и денег не отдал.

Поехал он в Лондон на деньги Третьего отделения, поступив туда на службу. Дед к тому времени умер, а то бы он не допустил этого. Тем не менее поляк использовал имя деда.

Когда Ф. вошел в права наследства, его стали донимать поляки Писали письма с угрозами, вызовы на дуэль, и на одну он даже сходил. Потом поляки, сначала более шумные и надоедливые, чем опасные, стали пытаться пробраться к нему в дом (среди них был и Оструг, и какой-то медвежатник.), и вот тогда-то-то он и обратился к услугам Диббла. Оструг что-то украл еще при первом, вполне приличном, посещении. Потом поляки передрались между собой, причем на одной из многочисленных дуэлей неожиданно пролилась кровь. Один поляк нечаянно попал в своего секунданта и убил его. Поляки так перепугались, что исчезли.

Биография Васильева

Николай Спиридонович Васильев, р. 1847 году. Сын богатых тираспольских родителей, с которыми были хорошо знакомы родители Рачковского. В 1866 году поступил в Новороссийский университет в Одессе на медицинский факультет, и в тот же год был нанят репититором к двенадцатилетнему Петру матерью Рачковского, которая в это время жила в Одессе с сыном. Был увлечен нигилистическими идеями, отчасти заразил ими Петра, так что тот через два года сбежал от родителей и пристроился сортировщиком на почту. В 1869 году выгнан из университета и уехал во Францию, где участвовал в Коммуне. Кровавые события спровоцировали его маньяческие наклонности, он пытался найти спасение от них, обратившись к отвращению падших женщин от избранного ими пути. Сперва он увещевал их, затем пытался купить, угрожал. В конце концов в 1872 году, когда из одна из обращенных им проституток, ставшая его женой (по нигилистической традиции, см. Чернышевский), вернулась к своему ремеслу, сбежав из дома, он отыскал ее там, где впервые увидел, на рю Ришелье, и убил. Через несколько дней он убил еще одну кокотку в предместье Сен-Жермен. Через три дня он заколол еще одну в квартале Мофетард. В течении двух недель он убил общим числом пять женщин, с которыми прежде имел дело.

Его поймали, судили и, признав сумасшедшим, поместили в лечебницу Шарантон. Здесь он вел себя очень тихо и исправно, вызывал всеобщее сочувствие, затем его обуяло религиозное чувство и его стал навещать православный священник, приносил книги.

Биография доктора Гримбла

Доктор Гримбл родился в 1858 году, закончил Лондонский университет в 1880 году со степенью бакалавра медицины. В 1884 году получил степень доктора медицины и стал ассистентом доктора Смита. В 1887 году стал хранителем Патологического музея в Лондонском госпитале.

В 1889 году стал членом Королевского колледжа врачей, в 1890 году начал самостоятельную практику.

Его папаша был управляющим на фабрике резиновых галош.

Он выпускал резиновые калоши и отправлял их в зоопарк на обед крокодилам.

Русское посольство:

Чишем-Хауз, Белгрейв-сквер. Ближайшая ж/д станция Найтсбридж, Слоун-стрит и Гроувенор-плейс.

Извозчичья биржа: Понт-стрит

Русское консульство:

Винчестер-стрит, 17, В.Ц. Ближайшие ж/д станции Брод-стрит (Северн. линия) и Мургейт-стрит (Столичн. линия).

Омнибусные мартшруты: Бишопсгейт-стрит и Мургейт-стрит.

Извозчичья биржа: станция Брод-стрит.

Сказка Артемия Ивановича: Нехороший мальчик смотрел на солнце и говорил:»Я умру, но и ты погаснешь!» Тут шел мимо добрый прохожий с подзорной трубой и дал ее мальчику, чтобы тот посмотрел на солнышко через трубу. Мальчик посмотрел на солнце и ослеп. Так было наказано злословие, неблагодарность, непочтительность к старшим и сомнение в справедливости богом заведенного порядка.

Легран занимается слежкой за неверными супругами, а Батчелор делами о пропавших животных и кражах, о которых джентльмены или леди не желают сообщать полиции во избежание огласки.

Примечания

1

“Poses plastiques” (франц.) – «пластические позы», викторианский аналог современного стриптиза

(обратно)

2

Господин Рачковский, доношу вам, что по моим сведениям, ваш агент Гурин прогнал обоих ирландцев, оплатив им обратную дорогу.

(обратно)

3

Pater noster (лат.) – «Отче наш»

(обратно)

4

Ofiara (польск.) – жертва

(обратно)

5

Pierdolnik (польск. воровск.) – публичный дом, бордель

(обратно)

6

Mobus sacer (лат.) – эпилепсия

(обратно)

7

Черный головной убор судья надевает, чтобы зачитать смертный приговор.

(обратно)

8

По Фаренгейту (15,5 °C)

(обратно)

9

Zamajhrovać (польск. воровск.) – зарезать, убить ножом

(обратно)

10

Tanner (англ. жарг.) – шестипенсовик

(обратно)

11

Прозвище полицейских Сити «евреи» (англ. «jews») происходит от названия улицы, где находилась штаб квартира полиции Сити (Old Jewry)

(обратно)

12

Шеол (евр.) – ад в иудаизме

(обратно)

13

Далее чернила расплылись.

(обратно)

14

Hounsditch (англ. «Собачья нора») – улица в лондонском Сити около границы со Спитлфилдзом

(обратно)

15

Beehive (англ.) – улей

(обратно)

16

Розшукна полiцiя (укр.) – сыскная полиция

(обратно)

17

«В седьмой месяц, в первый день месяца, да будет у вас покой, напоминание о трубном звуке, священное собрание».

(Лев. 23:23–25)

Трубные звуки из бараньего рога (шофара) означают в иудаизме один из элементов обряда подготовки к Судному Дню (Йом-Киппур, еврейский Новый Год). Ему предшествуют десять дней покаяния.

(обратно)

18

19 октября 1888 года

Необходимо срочно встретиться сегодня в 7 часов пополудни на Олдгейт на остановке конки в Поплар.

Ландезен

(обратно)

19

Bart (англ.) – разговорное название больницы Св. Варфоломея (St.Bartholomew)

(обратно)

20

Викарий из Брея – полулегендарный викарий XVI века, 4 раза менявшего религию и бывшего 2 раза протестантом и 2 раза католиком

(обратно)

21

Св. Фоманда – александрийская мученица, зарубленная отвергнутым ею свекром в 476 году. Почиталась защитницей от сексуальных вожделений.

(обратно)

22

Генерал-адьютант И.В.Мезенцев, главноначальник III Отделения и шеф жандармов, 4 августа 1878 года был смертельно ранен кинжалом в грудь народовольцем Степаном Кравчинским (Степняком).

(обратно)

23

Jolop (польск.) – дубина

(обратно)

24

Brunch (англ.) – плотный поздний завтрак в выходной день, завтрак и ланч вместе

(обратно)

25

Habeas corpus (лат.) – английский закон о защите личности от административного произвола

(обратно)

26

Jndza (польск.) – мегера

(обратно)

27

В то время телеграфная линия из Иркутска заканчивалась в Омолое, не доходя до Якутска.

(обратно)

Оглавление

От редактора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Продолжение главы 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Продолжение главы 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Окончание главы 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67

Глава 68

Глава 69

Глава 70

Глава 71

Глава 72

Глава 73

Глава 74

Глава 75

Глава 76

Глава 77

Глава 78

Глава 79

Глава 80

Глава 81

Глава 82

Глава 83

Глава 84

Глава 85

Глава 86

Глава 87

Глава 88

Глава 89

Глава 90

Глава 91

Глава 92

Глава 93

Глава 94

Глава 95

Глава 96

Глава 97

Глава 98

Глава 99

Глава 100

Глава 101

Глава 102

Глава 103

Краткие справки и биографии Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg