«Убежище чужих тайн»

Убежище чужих тайн (fb2) - Убежище чужих тайн (Амалия - 6) 1337K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерия Вербинина

Валерия Вербинина Убежище чужих тайн

© Вербинина В., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

* * *

Роман основан на нашумевшем деле XIX века, однако не все события происходили в реальности так, как описано в тексте.

Место действия, имена свидетелей и участников также были изменены.

Пролог

– Боюсь, я не могу позволить вам увидеться с пациенткой, – сообщил доктор. – Поверьте, мадемуазель, у меня большой опыт работы с больными, и я определенно могу вам сказать, что такие встречи не приводят ни к чему хорошему, причем для обеих сторон.

За окном ярко светило солнце и щебетали птицы, но кабинет, в котором находились собеседники, словно принадлежал к другому миру, в котором ничего не значили ни весна, ни солнечный свет, ни земные радости. Все это как будто осталось по ту сторону крепких решеток, которые стояли на каждом окне и наводили на неизбежные мысли о заточении, замкнутом пространстве и всем, что напоминает о тюрьме. Находившаяся в кабинете мебель не была ни уродливой, ни бесформенной, но здесь, среди выкрашенных в нейтральный коричневый цвет стен, она стала заложницей обстановки и воспринималась как нечто тягостное, типа сообщницы тюремщика. Стул с темной обивкой казался неудобным, шкаф угрюмо возвышался в простенке между окнами, а стол воинственно топорщил свои углы. Собеседница доктора поймала себя на мысли, что больше всего на свете ей хочется сейчас встать и уйти, и, если бы не отчаянное желание узнать правду, которое, собственно, и привело ее сюда, она бы, наверное, так и сделала; однако девушка пересилила себя и изобразила нечто вроде улыбки.

– Но мне очень надо увидеться с мадам Белланже, – умоляюще произнесла она.

Сидящий за столом седоватый мужчина в белом халате внимательно посмотрел на свою собеседницу, и ему не понравилось напряжение, читавшееся во всей фигуре посетительницы, и то, как она стиснула сумочку, лежавшую на ее коленях. В силу своей профессии ему приходилось иметь дело с самыми разными людьми, и накопленный опыт позволял доктору Мальберу с ходу составить верное представление о том или ином посетителе. Так маститый критик, прочитавший в прошлом сотни книг, уже по паре первых страниц может предугадать весь роман целиком; однако в этой девушке было что-то странное, к чему доктор никак не мог подобрать определения.

– Вы родственница мадам Белланже? – спросил он напрямик.

От него не укрылось, что его собеседницу передернуло.

– Нет. Слава богу, нет! – вырвалось у нее.

– Значит, вы ее знакомая?

– Нет. Я… Я узнала о ней только неделю назад.

Доктор вздохнул.

– Простите меня, мадемуазель, – он покосился на визитную карточку, которая лежала перед ним на столе, – мадемуазель Делорм, но в таком случае я не понимаю, зачем вам вообще понадобилась мадам Белланже. Поверьте, она не в том состоянии, чтобы встреча с ней могла… э… приносить удовольствие.

– Я не знаю, поймете ли вы меня, – проговорила девушка, волнуясь все больше и больше. – Я даже не знаю, с чего мне начать… – Она умолкла, собираясь с духом, и наконец выпалила: – Я думаю, она убила мою мать.

Доктору Мальберу было за пятьдесят, он много лет возглавлял лечебницу для душевнобольных и вполне искренне считал, что его уже никто и ничто не способно удивить; однако сейчас он ощутил нечто вроде проблеска любопытства. Озадачило его не столько упоминание о преступлении, сколько то, что о нем заговорила именно эта девушка – свежая, чистенькая, опрятная, вся какая-то невыносимо правильная. Казалось, уж ее-то грязь жизни должна была обходить стороной – по крайней мере, до сих пор.

– Простите, мадемуазель, но не могли бы вы объясниться? Потому что, когда мсье Белланже привез свою жену, он, гм… не упоминал ни о чем подобном…

– Он ничего не знал, – сказала девушка с отвращением. – Или делал вид, что не знает… Вся эта история случилась еще до того, как она вышла за него замуж. Ведь мадам Белланже – русская, она была замужем за другим человеком и жила в России… Она сбежала во Францию как раз после убийства. Через некоторое время ее муж умер, и она вышла замуж за знаменитого драматурга Белланже, с которым познакомилась на каком-то литературном вечере…

Доктор нахмурился. Он вспомнил кое-какие особенности поведения пациентки, ставившие его в тупик, вспомнил ее слова, которые раньше считал обычным бредом умалишенной. Если мадам Белланже и впрямь совершила преступление…

– Когда именно это произошло? – спросил он. – Я имею в виду убийство.

– В 1864 году. Ровно двадцать лет назад.

Поднявшись с места, доктор подошел к шкафу, в котором хранились медицинские карты больных, и, выдвинув нужный ящик, достал из него не слишком объемистую папку, на обложке которой значилось: «Надин Белланже. Поступила 20 марта 1883 г. Постоянная пациентка». В нижней части обложки карандашом было приписано: «безнадежна».

– Мне нужны подробности этой истории, все, что вам известно, – негромко заявил доктор, возвращаясь на свое место. – Как звали вашу мать?

– Луиза, как и меня… Луиза Леман.

– А Делорм – это ваш отец?

– Нет, меня отдали на воспитание родственникам. Я думала, что они мои родители, вы понимаете? Всю свою жизнь… Но мадам Делорм – только сестра моей матери. И еще я узнала, что… То есть мне сказали… Все было так неожиданно…

Ну, конечно, одно дело – читать бульварный роман, в котором герой узнает, что его усыновили, и совсем другое – когда ты сам понимаешь, что люди, которых ты считал родными и близкими, на самом деле не имеют к тебе никакого прямого отношения. Это ранит, и очень сильно.

– Скажите, что ваша мать делала в России? Работала гувернанткой или учительницей французского языка? – спросил доктор.

– Нет. – Луиза медленно покачала головой. – Она… Она встретилась с моим отцом уже здесь, в Париже. И уехала с ним на его родину.

– Ваш отец – он русский?

– Да, он из богатой семьи… Очень известной в тех краях… И теперь он хочет меня удочерить. Он… он явился в наш магазинчик без предупреждения… Я упоминала, что у папы… у господина Делорма есть бакалейная лавка?

– Нет.

– Никак не могу привыкнуть называть их дядей и тетей, – беспомощно призналась девушка. – Я никогда не думала, что со мной может что-то подобное произойти… У меня была самая обычная жизнь, вы понимаете? Я любила своих родителей… У меня было две сестры и еще брат… А тут появляется незнакомый человек и говорит: знаешь, вообще-то я твой отец, а эти люди тебе никто! И я слушаю его, не зная, куда мне деваться…

Она сконфуженно замолчала.

– Действительно, поразительная история, – заметил доктор, испытующе глядя ей в глаза.

– Неожиданность – вот что хуже всего, – потерянно сказала девушка, часто-часто мигая. – Вдруг оказывается, что ты незаконнорожденная, а твой отец – какой-то чужой человек… Хуже всего, что мать погибла так, как она погибла. Я ночами теперь не сплю, все думаю, как мне узнать правду…

– Правду о чем?

– О том, кто ее убил. – Луиза заерзала на месте. – Тетя мне потом кое-что рассказала. Ведь отца арестовали за ее убийство, ему предъявили обвинение… Следствие тянулось несколько лет, но он ведь из влиятельной семьи, да и родственники Надин тоже не последние люди… В конце концов они сумели замять дело.

– А каким образом Надин оказалась замешанной в эту историю?

– Она была любовницей моего отца, – сказала девушка сердито. – И ненавидела мою мать. Тетя показала мне письмо – последнее, которое она получила от сестры из России. Та писала, что Надин всячески пытается ее выжить, что та даже предлагала ей денег, только чтобы мать оставила отца… Надин ей угрожала… Но мать не собиралась сдаваться – она надеялась, что все каким-то образом образуется, отец меня признает и, может быть, женится на ней…

– Он был женат?

– Нет.

– Тогда что ему мешало?..

– Не знаю. Наверное, он считал, что моя мать ему не ровня… Потом тетя показала мне другие письма мамы, которые сохранились. Он очень хотел сына. Если бы я родилась мальчиком, он бы женился…

– Нет, – ровным тоном произнес Мальбер, – не женился бы. Не мучайте себя, мадемуазель.

– Вы думаете?.. – нерешительно начала Луиза, но по ее взгляду доктор угадал, что ей в голову приходило то же самое.

– Когда человек хочет жениться, он делает это без всяких условий, – усмехнулся ее собеседник. – Я правильно понимаю, этот господин вспомнил о вашем существовании через двадцать лет после того, как вы появились на свет?

– Через двадцать один год.

– А что мешало ему сделать это раньше?

Щеки Луизы порозовели, она еще сильнее стиснула сумочку, которая лежала у нее на коленях.

– Я не знаю… После гибели матери его обвинили в убийстве, потом оправдали… Он уехал за границу, много путешествовал… два раза был женат…

«Ясное дело, от безутешности», – язвительно подумал Мальбер.

– Недавно он снова овдовел… Законных детей у него нет, и… Словом, он решил удочерить меня и оставить мне все свое состояние.

В комнате наступило молчание, и было только слышно, как на улице беззаботно чирикают птицы да где-то наверху, за толстыми стенами, вопит какой-то человек. Но крик вскоре стих.

– Подведем итоги, и поправьте меня, пожалуйста, если я что-то не так понял, – негромко начал Мальбер. – Ваша мать – француженка, отец – русский. Когда вы родились, мать отдала вас на воспитание своей сестре. В какой-то момент в жизни вашего отца возникает эта Надин, и ваша мать погибает. У следствия много подозрений, но, очевидно, доказать они ничего не сумели. Вы долгое время жили в неведении, но тут появляется ваш отец и сообщает, что удочерит вас и оставит вам все деньги. Что именно вас беспокоит, мадемуазель?

Он увидел, как сжались губы девушки, и стал с любопытством ожидать ответа.

– Если он убил мою мать, то я не хочу его денег, – сдавленно промолвила Луиза. – И знать его тоже не желаю.

Доктор Мальбер вздохнул и потер подбородок.

– О какой именно сумме идет речь?

– Если считать на франки, то это несколько миллионов.

Доктор впал в задумчивость. Он придерживался мнения, что большинство людей готовы продать своих близких не то что за несколько миллионов, но и за гораздо более скромную сумму; а тут, похоже, налицо был совершенно иной случай, и Мальбер не был уверен, что у его собеседницы это временная блажь или пустые слова.

– Если он убийца, для меня его деньги ничего не значат, – упрямо повторила девушка. – Я бы жила так, как раньше, с теми, кого считала моими близкими и кто никогда меня не обижал… а теперь… Я все время думаю, он убил мою мать или не он… Эта мысль отравляет всю мою жизнь, понимаете? Я даже видеть его спокойно не могу…

– Вы пытались поговорить с ним на эту тему? – прищурился доктор.

– Конечно! – вскинулась Луиза. – Он был крайне недоволен тем, что тетя мне рассказала об убийстве моей матери… Сам он лишь мельком упомянул, что она погибла в результате несчастного случая.

– Боюсь, мадемуазель, убийство и несчастный случай – вовсе не одно и то же, – серьезно промолвил доктор. – Что еще он вам рассказал?

– Когда я напрямик спросила его, не он ли убил мою мать, отец начал клясться, что он тут ни при чем, – сказала девушка. – Но ведь он не мог сказать иначе, верно?

– Вы ему не поверили?

Луиза замялась.

– Я узнала, что его родная сестра сейчас живет в Париже, – проговорила она наконец. – Я пошла к ней, чтобы… чтобы задать несколько вопросов. Я сообщила ей, кто я, и объяснила, зачем пришла. Она сказала буквально следующие слова: «Боюсь, я ничем не могу вам помочь. Серж мерзавец, и я уже много лет с ним не общаюсь». Но от нее я все же кое-что узнала. В убийстве подозревали отца, Надин и их слуг. В высшем обществе считали, что убил либо он, либо она, а слуги тут ни при чем, на них просто пытались свалить всю вину. Когда отца арестовали, он упирался до последнего, оскорблял следователей и вообще вел себя очень вызывающе. Он так и не признался, что у него была связь с моей матерью и что Надин тоже была его любовницей. – Луиза сглотнула, на ее лице появилось потерянное выражение. – Когда на следствии зашла речь обо мне, отец заявил: у него нет никаких детей, все это чистая ложь. Его родные и родственники Надин писали письма императору, умоляли его прекратить это дело, но тот не пожелал вмешиваться. Вся эта история, слухи, которые ее сопровождали, газетные статьи очень плохо сказались на имени семьи и особенно – на репутации моего отца. Многие родственники поссорились с ним или вообще прекратили общение… Тут я не выдержала и спросила, считает ли сестра его убийцей. Она пожала плечами и ответила, что ее бы это не удивило, но никаких доказательств у нее нет, как нет и доказательств обратного. С тем я и ушла. Позже я решила найти Надин и поговорить с ней. Тут я узнаю, что она, оказывается, уже больше года находится у вас… Скажите, доктор, почему она сошла с ума?

– Считается, что люди сходят с ума по двум причинам: либо из-за жизненных потрясений, либо по причине наследственности, – спокойно ответил доктор.

– А мадам Белланже?..

– Мне ничего не известно о ее родных, которые страдали бы тем же недугом.

– Тогда получается, что… – Луиза закусила губу. – И какое же потрясение привело ее сюда? Я хочу сказать, она была богата, у нее был муж, который души в ней не чаял… Знаменитый драматург, а теперь еще и директор театра…

– Думаю, я могу вам кое-что сообщить, тем более что вы все равно рано или поздно об этом узнаете, – усмехнулся Мальбер. – Первые признаки болезни появились у мадам Белланже еще несколько лет назад. Она начала заговариваться, беседовала с невидимым собеседником по-русски, потом заливалась слезами и швыряла вещи в пустоту. Мсье Белланже очень любил свою супругу, но в конце концов ее поведение стало его тяготить, а тут как раз подвернулась молодая актриса, которая играла одну из второстепенных ролей в его пьесе. Мсье Белланже не выдержал соблазна и завел с ней интрижку, но вы сами понимаете, что в нашем мире такие вещи незамеченными не проходят. Само собой, мадам Белланже обо всем рассказали, и через некоторое время она бросилась на соперницу с ножом.

Кровь отхлынула от щек Луизы.

– С ножом? Боже мой…

– Вам это что-нибудь говорит?

– Да, моя мать… Ее зарезали.

– Ну, в этот раз все обошлось – подоспели слуги, нож у мадам Белланже отобрали, но в пылу борьбы она успела пораниться. После этого с ней случился тяжелейший нервный припадок, она фактически стала невменяемой. Через несколько дней муж привез ее сюда. – Доктор Мальбер пролистал несколько страниц в папке, лежащей перед ним на столе. – Он рассказал мне кое-что о ее семье и о ее первом муже, который много пил и в конце концов умер, не дожив до сорока лет. Насколько я понял, Надин уверяла Белланже, что она была крайне несчастна и в прошлой жизни ее окружали одни исчадия ада. Однако Белланже и словом не упомянул о том, что его супруга оказалась замешана в такой истории с убийством.

– Скажите, доктор, – несмело начала Луиза, – а она могла сойти с ума из-за воспоминаний о том, что сделала когда-то? Я хочу сказать, если это она убила мою мать… Она ведь может как-то выдать себя? Проговориться или как-нибудь еще…

«Ну конечно, – мелькнуло в голове у доктора, – если убийца – Надин, тогда можно согласиться на удочерение и тратить деньги новоявленного папаши без всяких угрызений совести». И еще он поймал себя на мысли, что вся эта история уже начала его немного утомлять.

– То есть вы пришли сюда, собираясь задать мадам Белланже вопрос, является ли она убийцей? – произнес он вслух. – Боюсь вас разочаровать, мадемуазель, но такими методами вы ничего не добьетесь. Чтобы узнать, что там на самом деле произошло, надо поехать на место преступления, найти тех, кто вел это дело, разговорить свидетелей, если они все еще живы… Не забывайте, что с тех пор прошло уже двадцать лет, то есть ваши шансы докопаться до истины практически равны нулю. К тому же речь идет о чужой стране. Их языка, судя по всему, вы не знаете… Сколько хлопот, столько сложностей, и ведь нет никакой гарантии, что вы добьетесь хоть какого-то результата…

Он замолчал. Застыла и Луиза.

– Я бы хотела все же увидеться с ней, – промолвила девушка наконец. – Если это возможно, конечно.

– У нее сейчас период относительного просветления, – сказал доктор, закрывая папку. – Пожалуй, я разрешу вам одно свидание, но я настоятельно прошу вас поаккуратнее подбирать слова в разговоре с мадам Белланже и не упоминать о том, что вы дочь ее соперницы. Вы понимаете меня, мадемуазель?

– Разумеется, – кивнула Луиза, поднимаясь с места. – Благодарю вас, доктор. Вы даже не представляете, насколько это важно для меня, – добавила она, волнуясь.

Доктор Мальбер потянулся к звонку, чтобы вызвать служителя, но передумал. «Вряд ли она удержится от соблазна, увидев женщину, которая, возможно, лишила ее родной матери… Да и реакция мадам Белланже может быть непредсказуемой… Если я буду находиться поблизости, то не исключено, что по этой реакции пойму настоящую причину ее заболевания. Потому что возможно, девушка права и Надин Белланже в самом деле когда-то давно убила человека».

– Прошу вас следовать за мной, – сказал он, поднимаясь с места. – Сюда, мадемуазель.

Глава 1. Посетительница

– Семь комнат – это не так уж много, – сказала Амалия.

– Разумеется! – горячо поддержала ее мать, Аделаида Станиславовна.

– Гостиная, столовая, детская, спальня, библиотека, кабинет для меня и комната для прислуги, – перечислила Амалия. – А у Александра даже нет своего кабинета! И я совершенно не представляю, что мне делать, если кто-нибудь из вас, например, останется у нас ночевать[1].

Этот разговор происходил в квартире, расположенной в одном из домов Невского проспекта благословенного города Санкт-Петербурга, который в те годы был столицей Российской империи. Выйдя замуж за барона Александра Корфа, Амалия перебралась с ним в другое жилье, а ее мать и дядя Казимир остались в прежней квартире, где она нередко их навещала.

– Боже мой, – вздохнула Аделаида Станиславовна, раскрывая веер, – а я ведь помню те времена, когда мы ютились по разным углам!

И, не удержавшись, она рассмеялась счастливым смехом человека, который имеет все основания считать, что его жизненные невзгоды остались позади.

– В бедности нет ничего хорошего, – заметила Амалия наставительным тоном, который плохо вязался с ее возрастом. По правде говоря, баронессе фон Корф недавно только исполнился двадцать один год.

– Конечно, ничего! – вскинулась Аделаида Станиславовна. – Хуже только быть бедным и больным разом… Так что ты придумала по поводу квартиры?

– Я узнала, что на Английской набережной освободился очаровательный особняк, – сказала Амалия. – Раньше его снимали Платовы, но теперь он им не по карману, и они съезжают. Думаю пока снять его, а если мне понравится там жить, то и купить. О доме ведь никогда ничего толком не скажешь, пока сам там не поживешь.

– Ты уже говорила об этом с Александром? – прищурилась мать.

– Нет еще, но почему он должен быть против? Я же говорю, сейчас у него даже своего кабинета нет…

Аделаида Станиславовна была умна и прекрасно понимала, что мужья, даже самые лучшие на свете, не всегда бывают в восторге от задумок своих жен; но она видела, что Амалия уже все для себя решила, и подумала, что ей не стоит портить дочери настроение по такому пустяковому поводу. В конце концов Английская набережная – это центр города, аристократический район, и Александру там тоже должно понравиться.

– Не забудь пригласить нас в гости, когда переедешь, – сказала Аделаида Станиславовна, улыбаясь.

– Мама! Ну ты же знаешь, что я всегда рада тебя видеть…

От Аделаиды не укрылось, что она присутствовала во фразе в единственном числе, в то время как ее брат Казимир даже не был упомянут. Увы, Амалия не любила своего дядю. С ее точки зрения, он был повеса, мот и вообще человек совершенно никчемный. Он раздражал ее, и она ничего не могла с этим поделать. До сих пор между ними не случилось серьезной ссоры только потому, что Казимирчик обладал неоценимым талантом не попадаться лишний раз на глаза людям, которые его не жалуют. Вот и сейчас, когда приехала племянница, выяснилось, что дядюшка мирно дремлет у себя. Хотя до сих пор у него не наблюдалось привычки спать днем.

– Я надеюсь, моего брата ты тоже пригласишь, – сказала Аделаида Станиславовна, кашлянув и напустив на себя самый серьезный вид.

Амалия пожала плечами со всей беззаботностью, на какую была способна.

– Ну, если уж без этого не обойтись…

– Амалия! Он же все-таки мой брат…

– Он еще не собрался жениться? – с любопытством спросила баронесса.

– Господи! – ужаснулась Аделаида. – Как будто ты не знаешь, как он относится к браку…

– Конечно, знаю, но ведь сама посуди: обычно люди, которые клянутся, что ни за что не сделают того или этого, заканчивают как раз тем, что нарушают все свои обещания…

– Не стану притворяться, я была бы очень рада, если бы Казимир остепенился и нашел себе хорошую жену, – вздохнула Аделаида Станиславовна. – Но пока что-то незаметно, что он собирается образумиться. Я тебе не говорила, но я его с кем только не знакомила – и с полячками, и с русскими, и с лютеранками, и с титулованными, и с богатыми, и кого только среди них не было. Любой другой на его месте уже десять раз успел бы жениться, но я совершенно не понимаю, кто нужен Казимиру. И вообще, что можно сказать человеку, когда он заявляет, что ему лучше всего среди своих близких и ни одна женщина на свете не стоит нашего мизинца?

– Да уж, с таким доводом трудно поспорить, – заметила Амалия.

– Он выбивает у меня почву из-под ног, – пожаловалась Аделаида, складывая веер. – Получается, я словно пытаюсь от него избавиться, а я всего лишь хочу, чтобы у него была своя семья и свой дом. Но…

Из передней донесся глухой звонок.

– У меня не получается никого воспитывать, – горько промолвила Аделаида. – Даже детей сложно чему-то научить, а что тогда говорить о взрослом человеке?.. Кто там?

Последний вопрос был обращен к немолодой горничной, которая только что показалась в дверях.

– Какая-то французская барышня, – последовал ответ. – Я не поняла, чего она хочет, потому что не говорю по-французски. Она отдала мне эту карточку.

Аделаида протянула руку за визиткой, просмотрела то, что на ней значилось и, пожав плечами, передала карточку дочери. На ней было написано: «Мадемуазель Луиза Делорм», а сбоку от руки было приписано по-французски: «Мне хотелось бы поговорить с месье Казимиром Борницким по чрезвычайно важному делу».

– Фамилия написана неправильно, – спокойно заметила Амалия, кладя карточку на стол. – И почерк неровный, прыгающий, как будто человек, который это писал, сильно волновался. Как эта барышня выглядит?

– Лет двадцати, – ответила горничная, подумав, – невысокая блондинка. Не красавица, но довольно милая.

– Какая-нибудь гувернантка? – вздохнула Аделаида. – Это вполне в духе Казимира. Лучше уж я скажу ей, что его нет дома.

– Если дело действительно важное, то так просто она не уйдет, – вмешалась Амалия. – Может быть, лучше разбудить дядюшку и покончить с этим сразу? В конце концов, если он сам виноват, то пусть сам и расхлебывает…

И прежде чем мать успела возразить, баронесса фон Корф уже поднялась с места.

– Я поговорю с девушкой и приведу ее сюда, а ты пока разбуди дядю, – сказала Амалия.

Чувствуя смутное неудовольствие, Аделаида отправилась на поиски Казимира, который, лежа на диване в роскошном вишневом халате с золотыми кистями, читал роман «Граф Монте-Кристо».

– Я думала, ты спишь!

– Я уже выспался, – бодро ответил Казимирчик, захлопывая книгу. – Амалия ушла?

– Нет, и еще Луиза объявилась. Придется тебе с ней поговорить.

– Какая еще Луиза? – изумился ее брат.

– Луиза Делорм. Француженка, блондинка, не говорит по-русски. Ты уже ее забыл?

– Я вообще в первый раз о ней слышу, – не моргнув глазом отозвался Казимир, и тут Аделаида рассердилась по-настоящему.

– Неужели? А она уверяет, что у нее к тебе очень важное неотложное дело! Вставай!

Когда через минуту Казимир в сопровождении своей сестры показался на пороге гостиной, вид у него был крайне сердитый. Девушка в светло-коричневом платье, примостившаяся на краешке кресла напротив Амалии, живо обернулась, и Аделаида сразу же заметила: гостья нервничает. Личико сердечком, вздернутый носик, маленький рот, ямочка на подбородке, светлые волосы уложены в простую прическу – барышня как барышня, ничего особенного. Но глаза у нее были пытливые, неглупые и, пожалуй, даже упрямые. Такой человек, если уж что вобьет себе в голову, ни за что не отступится, и Аделаида Станиславовна мысленно приготовилась к тому, что в ближайшие полчаса ее ненаглядному братцу придется нелегко.

– Кажется, мама, это не то, что мы подумали, – заметила Амалия вполголоса. – Впрочем, пусть она лучше сама все расскажет, потому что я мало что поняла.

– Полагаю, мне прежде всего лучше представиться, – начала гостья по-французски, стискивая сумочку. – Меня зовут Луиза Делорм, я приехала из Парижа. Некоторое время назад я узнала, что моя мать – Луиза Леман.

Аделаида охнула и подняла руки ко рту.

– Боже мой… Так вы ее дочь! То-то мне показалось, что вы кого-то напоминаете…

– Вы хорошо ее знали? – быстро спросила девушка.

– О да, конечно! Она ведь жила по соседству… Казимир, ты ведь помнишь Луизу?

– Еще как, – буркнул тот, насупившись. Судя по всему, это воспоминание не сулило ничего хорошего.

– У отца моего покойного мужа была усадьба в Полтавской губернии, – объяснила Аделаида. – С одной стороны там соседи Мокроусовы, с другой – Кочубеи, которым принадлежит большая часть земли в этих краях… – Она покачала головой. – Просто поразительно, как время летит! Ведь уже двадцать лет прошло…

– Я ничего не знала об этой истории, – поторопилась объяснить девушка, переводя взгляд с Аделаиды на хмурого Казимира и обратно. – Несколько недель назад мой отец разыскал меня, и тогда люди, которых я считала своими родителями, рассказали мне все… Что моя мать жила с господином Мокроусовым в его имении, а потом ее нашли убитой… И что у отца был в то время роман с другой женщиной, женой Виктора Кочубея… которая потом уехала во Францию и вышла замуж за драматурга Белланже… Я ужасно растерялась… Мне все казалось, что это какая-то шутка, я сплю и вижу страшный сон… Ведь мои родители, то есть те, кого я считала своими родителями, они очень хорошие… и тут…

Казимир вздохнул и, оглянувшись на женщин, сел в кресло.

– Я все же не совсем понимаю, зачем вы приехали сюда, – промолвил он сухо, скрестив руки на груди, – и что, собственно, вы рассчитываете услышать от меня.

Луиза вскинула голову. Тон Казимира ей не понравился, но покамест она решила не заострять на нем внимания.

– Я хочу узнать, кто убил мою мать, – объявила гостья звонким голосом. – Для меня это вопрос жизни и смерти. Мой отец хочет со мной общаться, дать мне свою фамилию, назначить основной наследницей, но… Но я не могу подать ему руки, пока в нем не уверена до конца. Ведь следствие считало, что именно он убийца.

– Собственно говоря, – усмехнулся Казимир, – у следствия было всего двое подозреваемых: ваш отец и Надежда Кочубей. Потом появилась версия, в преступлении может быть замешан кто-то из слуг. Это было уже после того, как заменили старого следователя… Ада, как его звали? Того, у кого забрали дело?

– Курсин, – подсказала Аделаида Станиславовна. – Марс… нет… Меркурий Федорович Курсин.

– Ну да, – кивнул Казимир. – Дело было, в общем, простое, мне и сам Курсин так говорил. Он допросил свидетелей, собрал улики и вот-вот должен был точно сказать, кто из этих двоих виновен, а кто нет. Но тут вдруг все усложнилось. Внезапно выяснилось, на следователя накопилось множество жалоб, и дело он вел как-то не так, и вообще он не справлялся…

Амалия нахмурилась.

– Его заменили другим, более сговорчивым? – спросила она.

– Ну конечно! – вскричал Казимир. – Новый следователь, как говорили знающие люди, получил кучу денег от Мокроусова и от Кочубеев. Это он и придумал версию о слугах, которые могли убить Луизу Леман. Он из кожи вон лез, чтобы обвинить то одного, то другого, но всякий раз что-то не сходилось. А главное, – мстительно прибавил дядюшка Амалии, – он ничего не мог поделать с показаниями нашего слуги Якова, которые Курсин записал и подшил к делу, так что отмахнуться от них было нельзя.

– И что сообщил ваш Яков? – быстро спросила Луиза.

– Он видел, как Сергей Петрович Мокроусов в сумерках вытаскивал из дома нечто тяжелое, завернутое в одеяло, – мрачно сказала Аделаида. – Затем он затолкал это нечто в повозку, причем рядом не было ни слуг, ни кучера, и уехал. А на следующий день тело Луизы Леман нашли в овраге, и следствие сразу же установило – убили ее где-то в другом месте, а тело перевезли. Догадываетесь, кто его перевозил?

Глава 2. Дела давно минувших дней

– Мой отец? – тихо спросила Луиза.

Казимир сделал выразительную гримасу, показывая, что лично он в этом не сомневается.

– Это была вовсе не единственная улика, – добавила Аделаида. – Ведь господин Курсин нашел множество доказательств того, что Надежда Кочубей и Мокроусов были замешаны в убийстве. Но следователю не дали довести расследование до конца.

– И чем же все закончилось? – вмешалась Амалия. – Странно, я совсем не помню это дело…

– Как ты можешь это помнить, если ты тогда только начала ходить? – засмеялась Аделаида Станиславовна. – Это же было так давно!

– Но ведь преступление было громкое, его наверняка обсуждали и гораздо позже…

– Обсуждали, – кивнула мать, – года три обсуждали, пока тянулось следствие, но за это время оно всем порядком надоело. Хотя, когда посадили Мокроусова, все оживились…

– О! Так его все-таки посадили?

– Не по приговору суда, а только в предварительное заключение. Чтобы он не убежал за границу, как его любовница. И то, послушать Сергея Петровича, так власть подвергла его немыслимым притеснениям…

– Хуже ссылки в Сибирь, – хмыкнул Казимирчик, блестя глазами.

– И вообще все враги сплотились, чтобы его уничтожить. Если верить господину Мокроусову, так и Луизу зарезали исключительно для того, чтобы ему досадить…

– Мама! – Амалия нахмурилась, взглядом указывая на притихшую девушку в коричневом платье. – Ты так и не сказала, как ему удалось выкрутиться, если все было против него.

– Обстоятельства – да, против, но ты забываешь, что новый следователь как раз был очень даже за, – усмехнулся дядюшка. – Он провел очень кропотливую работу. Те из свидетелей, чьи показания чего-то стоили, вдруг передумали и заговорили о том, что они уже не так уверены в том, что видели. По странному совпадению у этих свидетелей ни с того ни с сего стали появляться деньги.

– Наш Яков, конечно, отказался от подкупа, – объявила Аделаида. – Но теперь оставалось одно его свидетельство против всех остальных. В конечном итоге новый следователь нашел убийцу – это оказался бывший слуга Мокроусовых Егор Домолежанка, которого Луиза уволила. Правда, выходило так, что Домолежанка ждал больше месяца, прежде чем отомстить, но кого волнуют такие мелочи? Никого не интересовало и то, что он в тот вечер был в другом месте, где его видели два или три человека. Несмотря на все эти обстоятельства, он признался в убийстве и был сослан в Сибирь, а следователь получил благодарность за успешное раскрытие дела.

– Почему же Домолежанка признался, если был не виноват? – спросила Амалия.

– Его жена и трое детей ютились в плохонькой избушке с его родителями, старшими братьями Егора и их женами, – подал голос Казимир. – А как только Домолежанка сознался, его супруга собралась с детьми и уехала в Черниговскую губернию. Теперь у них там хороший дом, овцы, козы, куры, большое хозяйство. Откуда? Ну разумеется, случайное совпадение, и Сергей Петрович Мокроусов никакого отношения к этому не имеет.

– Хочешь сказать, Домолежанка за деньги взял на себя чужую вину?

– Конечно. Он парень был крепкий, что ему Сибирь? Он еще оттуда к жене вернется, а может, и уже вернулся, и все честь честью, по амнистии какой-нибудь. Родители его супругу не любили, она батрачка была, бесприданница, жены братьев тоже ее клевали. А теперь она сама себе хозяйка и на всех них может свысока смотреть.

– Это ужасно, – сказала Луиза больным голосом. – Если вы правы и настоящий преступник избежал наказания…

– Я все-таки не думаю, что это был Сергей Петрович, – решительно сказала Аделаида. – Зарезать женщину, да еще так жестоко… Нет, мне кажется, он на такое не способен. Мне почему-то кажется, он Надежду покрывал. Ведь неспроста же она сбежала за границу после первого же допроса… Чего ей было бояться, если она невиновна?

– А Сергей Петрович остался, как настоящий рыцарь, и защитил прекрасную даму, которая из-за него попала в неловкое положение, – заметил Казимир. Каждое его слово дышало желчной язвительностью, которая у дядюшки Амалии вообще-то встречалась редко, и Аделаида озадаченно взглянула на брата.

– Это на него похоже? – подняла брови Амалия.

– На него? – фыркнул дядюшка. – Конечно же, нет! Он никогда ни о ком не заботился, кроме самого себя, и признавал только то, что было хорошо для него.

– Казимир его терпеть не может, – сочла нужным прояснить Аделаида.

– А за что мне его уважать? – рассердился дядюшка, поворачиваясь к Амалии. – Между прочим, это ведь я с твоим отцом нашел труп Луизы! Потому что этот подлец Мокроусов перевез тело на землю соседей, чтобы подозрение в убийстве пало на нас!

Тут, очевидно, нервы у гостьи не выдержали. Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Не стоило так говорить, – заметила Амалия вполголоса, в то время как Аделаида Станиславовна бросилась успокаивать мадемуазель Делорм.

– Она хотела знать правду – я ей ее сказал, – отмахнулся бессердечный Казимир, поднимаясь с места. – Мой совет – если не можете выдержать правду, то не стоит заниматься ее поисками…

И, сочтя, что он уже сообщил достаточно, Казимир отвесил гостье короткий поклон и с достоинством посеменил к двери, заложив большие пальцы рук за пояс. Но, к неудовольствию Казимира, Амалия последовала за ним.

– Дядя, скажи, что ты думаешь обо всей этой истории?

– Я о ней вообще не думаю, – мгновенно отреагировал тот.

Через несколько шагов Амалия и ее дядюшка оказались в столовой. Завидев на столе тарелочку с тонко нарезанной ветчиной, Казимир подошел к ней и стал поедать кусок за куском, жмурясь, как кот. Впрочем, он вообще чем-то неуловимо походил на кота: в дни бедности – на тощего, неухоженного и несчастного, а сейчас, когда все было хорошо, – на сытого и довольного собой.

– У меня сложилось впечатление, что ты знал всех действующих лиц этого любовного треугольника, – помедлив, промолвила Амалия. – Я имею в виду Сергея Петровича Мокроусова, Луизу Леман и Надежду Кочубей.

– Господи боже мой, – заворчал дядюшка, доедая ветчину и облизывая пальцы, на что он отваживался только в домашнем кругу, – да ведь это же деревня, понимаешь? Конечно, мы знали всех своих соседей на двадцать верст в округе, и слуг, и крестьян, у кого какие проблемы, кто болен и все такое прочее… – Он опустил руку и прищурился. – А чем тебя так заинтересовало дело Луизы? Уверяю тебя, ничего особенного в нем нет. Грязная история, ничуть не лучше тех, о которых вещает петербургская пресса. Взять хотя бы вчерашнее происшествие, когда прачка нарочно опрокинула чан с кипятком на соперницу, а все из-за того, что им нравился один и тот же лакей…

– Мне жаль эту девушку, – сказала Амалия, думая о сегодняшней гостье. – Я о мадемуазель Делорм. Ей будет очень нелегко…

– Ах, скажите пожалуйста! – вскричал Казимир разъехидственным тоном, театрально воздевая руки. – Подумать только, и что же с ней произошло? Ах, ну да, конечно! В ее жизни объявился безутешный отец, который жаждет осыпать ее золотом. Есть, правда, маленькая закавыка – папаша то ли убил мамашу, то ли не убил. Да какая разница в конце концов? – спросил дядюшка, резко меняя тон. – Мать она в жизни не видела, а если бы та осталась жива, то, скорее всего, наша гостья все равно бы ее никогда не увидела. Папаша, возможно, убийца, но, по крайней мере, у него есть весомые аргументы, чтобы загладить свою вину. Деньги! Много денег! А если кто сейчас скажет, что деньги – это вздор и ничего не значат в этой жизни, пусть отдаст мне все свои капиталы, до последней копеечки! Что? Нет желающих? Все сразу же притихли? – грозно вопросил Казимир воображаемую публику. – То-то же!

Закончив это импровизированное выступление, дядюшка Амалии рухнул в кресло. Он разгладил складки на халате, расправил кисти пояса и вытянул руки вдоль подлокотников, с иронией глядя на племянницу снизу вверх.

– Дядя, нельзя все мерить только деньгами, – сказала молодая женщина серьезно.

– Все – нельзя, – согласился Казимир. – Но многое – вполне можно. – Он прищурился. – Или ты всерьез думаешь, что, если наша гостья каким-то чудом выяснит, кто именно зарезал Луизу Леман, это поможет воскресить жертву?

– Ты опять передергиваешь, – терпеливо сказала Амалия. – Точнее, упрощаешь. Ты ведь прекрасно понимаешь на самом деле, почему она здесь. Несправедливость возмущает человека, а уж когда это касается кого-то из близких…

– Справедливость вообще не является условием существования этого мира, – отрезал Казимир, который сегодня, судя по всему, был настроен на боевой лад и вовсе не собирался уступать. – Прости меня, но боюсь, что с точки зрения вселенной нет никакой разницы, существует Луиза Леман или нет.

– Или ты, например, – поддела его Амалия.

– Ну и кто теперь передергивает? – хмыкнул Казимир, откидываясь на спинку кресла. – Боже мой, ты, кажется, восприняла порыв этой дурочки всерьез. Держу пари, что ты уже собираешься ей помогать! – Амалия вспыхнула. – Да пойми же ты, она не хочет узнать правды, потому что та уже ничего не изменит. Да, я настаиваю: никакая правда ей не нужна, но вот эта неприятная иголочка, которая зовется совестью… Вот она и заварила всю эту кашу! И не Луиза Делорм по своей воле прокатилась из Парижа в Петербург – это ее неспокойная совесть притащила девушку сюда. Дальше малышка создаст видимость действий, ничего не добьется и уедет восвояси. Главное – создать видимость, чтобы у чертовой совести был повод успокоиться: ага, ты же видишь, дорогая совесть, я не сидела сложа руки, действовала, но ничего не нашла, поэтому тебе лучше угомониться и знать свое место! А виноват во всем этот дурак Мокроусов! Он всегда был кретином, несмотря на свои замашки хозяина жизни… Кретином он и умрет! Если бы он проявил хоть немного такта, то мог бы подать эту историю совсем иначе или устроить так, чтобы дочь вообще ничего об этом не узнала. Но у этого человека, – нараспев проговорил Казимир, и его глаза сузились, – просто поразительный талант из всех возможных вариантов выбирать самый скверный. И ладно бы страдал от этого он один – нет, окружающим почему-то всегда еще хуже! Ты заметила, я надеюсь, у дочери все в жизни было прекрасно, пока он не появился?

– Скажи, – не утерпела Амалия, – у тебя есть какие-то причины его не любить?

– Это был 1864 год, – придушенным голосом напомнил Казимир. – Напоминать, что было накануне? Польское восстание на западе Российской империи. А моя сестра замужем за русским, и живем мы среди русских помещиков. Каждый вечер встречались или у кого-то из соседей на вечере, или за картами, или за ужином. Среди них попадались очень даже разные люди, но думаешь, хоть кто-то из них прохаживался насчет нашего с сестрой польского происхождения или шутил по поводу того, почему мы до сих пор не удрали в Париж вместе с зачинщиками мятежа? Только один человек позволял себе такие выходки: Сергей Петрович Мокроусов, и он страшно гордился своим остроумием.

– Ты мог вызвать его на дуэль, – хладнокровно заметила Амалия и стала с интересом ждать, как именно изворотливый дядюшка попытается оправдать свое категорическое нежелание выходить к барьеру. Однако она недооценила коварство своего родича.

– Я не успел, – не менее хладнокровно парировал Казимирчик. – Это сделал твой отец.

Амалия открыла рот:

– Папа стрелялся с Мокроусовым на дуэли?

– Ну да. Твоего отца, вообще говоря, было нелегко вывести из себя, но Мокроусову это удалось.

– Я правильно понимаю, что после дуэли этот любитель шуток утратил к ним интерес?

– Скажем так: теперь он остерегался задевать твою мать и меня, зато отыгрывался на других.

– Маму? – Амалия нахмурилась. – Чем она ему не угодила?

– Адочка была красавицей, да она и сейчас красавица, – объявил Казимир. – А Мокроусов был уверен, что все женщины от него без ума и стоит ему только пальцем поманить любую, все будет как он захочет. А твоя мать его высмеяла, при всех, очень зло высмеяла. Ух, как он взбесился – надо было видеть, как засверкали его глаза! Луиза подошла что-то у него спросить, а он взял поднос с едой и швырнул ей прямо на подол нового платья. И поверь мне, это не было что-то из ряда вон выходящее – такие фокусы он проделывал постоянно. Говорю тебе об этом, чтобы ты не питала на его счет иллюзий, когда он появится.

– Насколько я поняла, он сейчас в Париже. С какой стати ему приезжать сюда?

– Да с такой, что, когда ты убийца и твое преступление кто-то берется расследовать по новой, ты поневоле будешь волноваться, – пожал плечами дядюшка. – Или он убийца, или сообщник – третьего не дано. И не надо меня убеждать, что Яков уже старый, в сумерках видел не того человека или вообще ошибся. У Якова всю жизнь было орлиное зрение!

Глава 3. Особняк

– Должен признаться, я не понимаю, чем тебя так заинтересовала эта история, – заметил Александр Корф на следующее утро, когда жена рассказала ему о визите Луизы. – Обыкновенная уголовщина, а то, что в ней оказался замешан дворянин, вовсе не делает ему чести. Впрочем, если правда то, что я о нем слышал в свое время, рано или поздно все бы неминуемо закончилось чем-нибудь подобным.

– А что ты о нем слышал? – спросила Амалия с любопытством.

– Он получил очень хорошее образование, – сказал Александр, – много путешествовал по Европе и из одной такой поездки привез с собой домой эту Луизу Леман. Сергей Петрович жил с ней, а также время от времени и с другими женщинами, потому что привык ни в чем себе не отказывать. Впрочем, всякий раз он все равно возвращался к Луизе. Потом он встретил Надежду Белозерскую, которая незадолго до того вышла замуж за Виктора Кочубея. Надежда была не то чтобы красавица – рыжеватая и низкорослая, с тяжелыми скулами, – но при всем при том умела себя подать, мужчинам с ней было очень интересно. Виктор ее надежд не оправдал, потому что много пил и проматывал деньги в карты, она переключилась на Мокроусова. С его связями, если бы он захотел на ней жениться, он бы мог добиться того, чтобы ей быстро дали развод. Тут Луиза, очевидно, встревожилась. У нее самой были виды на Сергея Петровича, и она вовсе не собиралась возвращаться домой, оставив его сопернице. Что было дальше, тебе уже рассказали. За убийство в конце концов осудили бывшего слугу, и он даже сознался в этом, но я не думаю, чтобы хотя бы дюжина человек из хорошего общества приняла его слова за чистую монету.

– То есть мы опять возвращаемся к тому же, – вздохнула Амалия. – Сергей Мокроусов или Надежда Кочубей? Вот в чем вопрос!

– Да нет там никакого вопроса, – сказал Александр уже с досадой. – Пойми же ты наконец: они оба виноваты, и совершенно неважно, кто из них именно убил Луизу физически. Мужняя жена не должна вешаться на шею постороннему мужчине, пусть даже у него не было бы любовницы, а порядочный мужчина не должен так обращаться со своими женщинами, как Сергей Петрович.

– Может быть, ты и прав, – задумчиво заметила Амалия, глядя на букет в фарфоровой вазе, стоящей на столе, – но для Луизы Делорм все-таки есть большая разница в том, кто убил ее мать, отец или кто-нибудь другой.

– И что она намерена предпринять по этому поводу? – довольно сухо спросил Александр.

– Она сообщила мне, что была у французского посла и обсудила с ним свою ситуацию…

– Наверняка изрядно его при этом озадачив, – хмыкнул Александр.

– Возможно, но не будем отвлекаться. В посольстве ей показали кое-какие бумаги, ведь Луиза была французской подданной, и посол следил за ходом следствия. Также посольские служащие выяснили, что мой дядя Казимир живет в Петербурге, и мадемуазель Делорм решила с ним об этом поговорить. Его имя упоминалось в материалах по делу.

– Скажи, почему бы ей не удовольствоваться официальным результатом расследования?

– Может быть, потому, что никто в него не верит? – вопросом на вопрос ответила молодая женщина.

– Послушай, Амалия…

– Я тебя слушаю, Саша, и очень внимательно.

– Тогда я буду откровенен. Мне нет никакого дела до Луизы Леман, до ее дочери и… словом, ты меня понимаешь. Даже по рассказам взрослых я помню, что эта история вылилась в чудовищный скандал. Грязь сплетен и домыслов забрызгала не только самого Мокроусова, который это вполне заслужил, – пострадали и его сестры, совершенно приличные люди, и мать, которая вскоре после этого умерла, и вся семья Кочубеев, – только из-за того, что их имя связывали с Надеждой, а уж что говорили о ней самой, даже и повторять не хочется. Прости меня, но когда я слышу, что кто-то собирается вновь раскапывать это дело, я начинаю думать, а на кого грязь польется в этот раз. Ты как-то очень наивно смотришь на вещи…

– Вовсе нет! – Упоминание о наивности рассердило Амалию хуже любого оскорбления.

– По крайней мере, я надеюсь, ты не дала мадемуазель Делорм никаких неосторожных обещаний?

– Мм… Я сказала, что если она захочет увидеть место, где все произошло, и поговорить с людьми, я не буду ей мешать.

– С какими еще людьми? – спросил Александр тяжелым голосом, буравя жену недоверчивым взглядом.

– Со слугами в нашем имении, слугами в соседней усадьбе, где жила Луиза. Ну и вообще со всеми, кто хоть что-то может знать и рассказать.

– Поразительно, просто поразительно, – промолвил Александр после паузы, растирая рукой лоб, словно у него вдруг заныла голова. – Когда мама приглашает тебя на бал или вечер, у тебя вечно нет времени. А помогать какой-то авантюристке…

– Она не авантюристка, – твердо ответила Амалия, – и вообще, знаешь ли, я ее зауважала. Другая на месте Луизы согласилась бы на удочерение, взяла бы деньги Сергея Петровича и не слишком бы размышляла о том, кто убил ее мать и почему…

Зеленое петербургское солнце заглянуло в окно, увидело двух молодых, красивых, светловолосых людей – одного с военной выправкой, другую в платье цвета бледной бирюзы, – и, устыдившись, принялось разгонять облака, которые таращились на свои отражения в Неве и никак не хотели уходить.

– Амалия, – решился Александр, – прости, но я против того, чтобы ты занималась этим делом.

Тут Амалия сделала то, за что ей потом было немножко стыдно, и даже не немножко, а гораздо больше. Нет ничего плохого в том, чтобы пойти на тактическую хитрость – если речь идет об обмане несимпатичного человека; но обманывать близких – плохо, и она прекрасно это знала.

– Саша, умоляю тебя, о каком еще деле идет речь? – с неудовольствием промолвила Амалия. – Двадцать лет прошло! Что мадемуазель Делорм может сделать? Ну, поговорит со следователями, прочитает с моей помощью протоколы дела, если их вообще ей выдадут, съездит на место, посмотрит на овраг, где нашли тело ее матери… Понимаешь, из-за того, что его обнаружили на моей земле… Хорошо, на земле, которая принадлежала моему деду, генералу Тамарину, – если я откажусь ей помогать, это будет выглядеть…

– Подозрительно? Перестань!

– Не подозрительно, а так, словно моей семье есть что скрывать. И потом, мало ли что ей могут наговорить о нас в мое отсутствие? Лучше уж я буду рядом…

Но Александр был вовсе не так прост и уж, во всяком случае, не принадлежал к людям, которых легко провести. Интуитивно он чувствовал, что эта драма, которую сам он считал грязной и недостойной, чем-то поразила воображение его супруги. Еще бы – нечасто все-таки любовный треугольник заканчивается убийством, да еще таким, где об истинном виновнике приходится только гадать. И еще у него мелькнула мысль, что если бы жена была увлечена его делами, она бы и думать не стала о какой-то чужестранной мамзели, притащившей к ее порогу ворох своих проблем.

– Хорошо, поступай как знаешь, – промолвил Александр после паузы. – Я только надеюсь на твое благоразумие. Как дела у Миши?

И они заговорили о сыне, который в это время сладко спал у себя в детской, и говорили долго, так что в это утро Амалии не представилось случая упомянуть о доме на Английской набережной, который ей приглянулся.

«Ничего, съезжу туда сама и все осмотрю, – подумала она, когда Александр уехал на службу во дворец. – Свой дом – это все-таки не то же самое, что квартира, где ты зависишь от других жильцов. Кому-то нравится играть на пианино, в то время как твоему ребенку надо спать, он просыпается, плачет, ты начинаешь сердиться, отправляешься к соседям выяснять отношения, слышишь в ответ, что от хорошей музыки ребенок плакать не может и тому подобный вздор… Одно это начинает выводить из себя, я уж не говорю о более серьезных конфликтах. В отдельном доме, по крайней мере, такого не будет…»

Она отправилась за дядей, и вдвоем они поехали осматривать особняк.

В одиночку, как вы догадываетесь, молодой замужней женщине заниматься этим было бы не слишком прилично.

Бывают ладно скроенные люди – и точно такие же бывают дома. Особняк понравился Амалии сразу же, окончательно и бесповоротно. Он был двухэтажный, большой, но не громоздкий, и располагался крайне удачно. Кто-то из предыдущих хозяев выкрасил дом в темно-розовый цвет, оставив колонны белыми, и это сочетание белого и почти малинового пленило нашу героиню. В саду росли именно те деревья и кусты, которые она любила, причем росли именно там, где надо было. Они не заслоняли вид из окон комнаты, которую она мысленно предназначила для себя, и не цеплялись ветвями за одежду, как назойливые нищие попрошайки.

– Что скажешь, дядя? – спросила Амалия, наконец обратив внимание на то, что дядюшка ведет себя непривычно тихо.

– Хороший дом! – благоговейно промолвил Казимир.

Тут, пожалуй, уместно будет сказать, что Казимир и его сестра лишились родителей в юном возрасте и скитались по опекунам, которые в конце концов присвоили все их состояние, так что можно сказать, что своего дома у Казимира давно не было; но, очевидно, стремление иметь нечто подобное оставалось. И пусть это будет не совсем свой дом, то есть не родовое имение, где жили и умирали поколения предков, но – черт возьми!

Амалия задумалась. С одной стороны, ясно, что для такого особняка жильцов найти не просто и, стало быть, она может не спешить; с другой стороны, если он понравился ей, то вполне может понравиться кому-нибудь еще, и если она будет медлить, то не исключено, что вообще его лишится. Вообще иметь свой собственный (пусть и съемный) дом было настолько соблазнительно, настолько заманчиво, что Амалия решилась.

– Я хочу сделать сюрприз Саше, – сказала она. – Но без его согласия я не могу ничего подписывать, поэтому сделаем так: формально ты снимешь особняк на свое имя. Хорошо?

– А мне тут будет предоставлен уголок? – спросил Казимир с беспокойством.

– Дядя! Неужели Невский тебе больше не по душе?

– Квартира – это квартира, а дом – это дом, – парировал Казимирчик. – Да еще на Английской набережной! Господи боже мой, наконец-то я почувствую себя человеком…

Амалия ограничилась тем, что приподняла тонкие брови. Как уже говорилось выше, она не одобряла дядюшку – возможно, потому, что на самом деле плохо его знала.

– Вы никого не сможете сюда водить, – сказала она внушительно. – Никаких карт, компаний, случайных знакомых… И никаких женщин.

Она была уверена, что при этих словах дядюшка переменится в лице, и весьма чувствительно переменится; но воодушевленный перспективой иметь собственный дом, Казимирчик даже бровью не повел.

– Ну что ж, без женщин еще никто не умер, – объявил этот бессердечный эгоист, пожимая плечами. – Можно мне комнату с видом на Неву? Я хочу видеть, как по реке идут корабли…

По правде говоря, Амалия предпочла бы поселиться в новом доме только с мужем и маленьким сыном, и ее вполне устроило бы, если бы дядюшка и мать продолжали жить на Невском проспекте; но так как именно Казимир должен был заключать вместо нее договор, она понимала, что руки у нее связаны.

«Впрочем, он все равно долго не продержится… Такие, как он, никогда не смогут довольствоваться в жизни одним видом из окна!»

«Господи боже мой, – думал тем временем воодушевленный Казимирчик, – до чего же мне повезло с племянницей! Всегда выбирает только самое лучшее, будь то муж или, допустим, особняк… Есть, есть у нее голова на плечах! Пусть даже временами ее заносит – ничего, это от молодости, это скоро пройдет…»

И когда пришла его очередь расписываться под договором об аренде, он так залихватски поставил свою подпись, что хвост ее, развернувшись наподобие павлиньего, занял едва ли не половину листа.

Глава 4. Ссора

– Прости, но я не вижу смысла переезжать куда-то, – сказал Александр вечером, когда Амалия, улучив момент, стала наводить разговор на интересующую ее тему. – Про особняк Платовых я слышал, но не хочу даже обсуждать эту тему.

– Но почему, Саша? Такой хороший дом, и место прекрасное…

– Амалия, ты просто поразительная женщина, – вздохнул барон Корф. – Ты хоть понимаешь, что я знаю Платовых и что мой командир – их дальний родственник? Что они будут думать обо мне, если узнают, что я воспользовался их несчастьем…

– Каким еще несчастьем? Ты имеешь в виду, что отец семейства спустил в карты все свое состояние и именно поэтому им пришлось уехать оттуда?

Она заметила, что Александра покоробила такая прямолинейность, и посмотрела ему в глаза своим неотразимым (как она знала) взглядом. В глазах ее танцевали золотистые озорные искорки, и Амалия с удовольствием убедилась, что супруг немного растерялся.

– Ну, если тебе угодно так выражаться…

– Мне вообще угодно называть вещи своими именами, – поддразнила его Амалия. – И никакое это не несчастье, Платов просто осел…

– Амалия!

– Несчастье – это когда на тебя обрушивается удар судьбы, когда кто-то заболел или умер. А когда ты сам создаешь себе проблемы, это уже не несчастье, это глупость. В любом случае я не понимаю, почему мы не можем перебраться в этот особняк…

– Потому что это будет бестактно и люди плохо это воспримут, – уже сердито сказал Александр.

– Какие люди?

– Приличные люди. Чьим мнением мы обязаны дорожить.

– Саша, но это же вздор! Почему я не могу переселиться в отличный дом, если мне этого хочется? И у тебя там будет свой личный кабинет…

– Мне не нужен кабинет, я прекрасно могу обойтись и без него.

– Хорошо, тебе не нужен кабинет, но для Миши будет лучше, если мы будем жить в отдельном доме! Там есть сад…

– Он может ходить в любой из садов Петербурга, когда подрастет. Амалия, ну ей-богу…

– И его не будут будить гаммы, которые играет эта длинноносая Оттилия Эвальдовна с третьего этажа, – увлеченно продолжала Амалия. – Саша! Подумай сам в конце концов… В прошлом году сын капитана, который живет напротив, болел корью. В доме куча жильцов с детьми, и кто знает, какую заразу они могут к нам притащить…

– У тебя слишком живое воображение, – проворчал Александр. – Так или иначе, мое решение неизменно: я никуда отсюда не уеду. Эта квартира вполне меня устраивает, и точка. Что касается дома, то я бы понял тебя, если бы речь шла о даче на лето, где можно дышать свежим воздухом…

– Саша, тебе же прекрасно известно, что я думаю о дачах! Там нет ничего, кроме комаров…

– И тем не менее я предлагал тебе снять дачу, если хочешь.

– Зачем мне дача?

– А зачем другие люди летом покидают Петербург и перебираются на дачи?

– Может быть, им нравится, когда их кусают комары? Саша, я же совсем не о даче говорю! Нам нужен свой дом, где бы мы ни от кого не зависели…

– Возможно. Но бывший особняк Платовых нашим домом не будет, потому что я так решил.

Раздосадованная Амалия поняла, что супруг не уступит, и решила зайти с другой стороны.

– Я уже сняла особняк от имени дяди Казимира, – сказала она. – Так что переехать нам все-таки придется.

– Ты сняла дом, не посоветовавшись со мной? – спросил Александр после паузы.

Тон у него был такой, словно ему нанесли смертельное оскорбление. Не понимая, в чем дело, Амалия начала сердиться.

– Да! Я попросила дядю… Дом прекрасный, всем нам будет в нем удобно, другого такого случая можно ждать очень долго, и потом, Английская набережная – это Английская набережная! Я не хочу больше слушать музыкальные гаммы, ссориться с Оттилией, не хочу видеть пьяную физиономию этого капитана на лестнице и заплаканное лицо его жены…

– Ни на какую Английскую набережную мы не переедем, – тихо, но внятно промолвил Александр, и на его виске дернулась жилка.

– Но почему?

– Я тебе уже все объяснил. Ты поставила меня в крайне неловкое положение!

– Положение – чем же? Что я думаю о нас? Что я думаю о Мише?

На другое утро Амалия, рассерженная сверх меры, приехала к матери на Невский проспект – изливать душу. Александр категорически отказался переезжать на Английскую набережную и даже потребовал, чтобы она расторгла договор.

– Все из-за этих Платовых, чтоб им пусто было! – восклицала Амалия, расхаживая по комнате и жестикулируя куда выразительнее, чем обычно. – Условности! Светские условности! Я, видите ли, эгоистка…

– Дело вовсе не в Платовых, – отмахнулась Аделаида Станиславовна. – Ты поставила его перед фактом.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты приняла решение без него, вот он и обиделся.

Амалия надулась. Она была самолюбива и тяжело переживала свое поражение – тем более что уж от кого от кого, а от Александра она никак не ожидала такой каверзы.

– Вам придется пока пожить на Английской набережной без нас, – сказала она, садясь на диван. – Мы, конечно, переедем, как только я сумею переубедить Сашу.

Аделаида Станиславовна поняла, что дочь рассчитывает добиться своего если не сейчас, то позже. Но она хорошо знала зятя и не сомневалась, что он будет стоять на своем до последнего.

– Вся эта история, – добавила Амалия в сердцах, – не стоит и выеденного яйца!

Видя, как дочь расстроена, Аделаида решила перевести разговор на другую тему.

– Кстати, та девушка обещала зайти сегодня, – сказала она. – Дочь Луизы Леман.

– Скажи, а папа правда дрался на дуэли с ее отцом? – задала Амалия вопрос, который не давал ей покоя с позавчерашнего дня.

Аделаида Станиславовна усмехнулась.

– Да, и даже больше скажу: Константин хотел его убить. Но во время дуэли появилась Луиза. Мокроусов выстрелил первым и промахнулся. Твой отец не промахнулся бы, но Луиза кинулась на колени, стала ползать по траве, умолять его… Секунданты пытались оттащить ее, но она совершенно обезумела. Тогда твой отец, чтобы успокоить ее, выстрелил в воздух. Дальше началось самое интересное: Мокроусов стал утверждать, что Константин выстрелил не по правилам, что Луиза ему помешала. Сергей Петрович настаивал, что Константин не использовал свой выстрел, понимаешь? Он говорил это и не обращал никакого внимания на Луизу, которая рыдала возле него, заламывая руки… А когда наконец соблаговолил ее заметить, то бросил ей только: «Прекратите рыдать, вы смешны». Вот и все, что у него нашлось сказать для женщины, которая спасла ему жизнь.

Амалия задумалась. Выражения ее лица мать не понимала.

– Если Мокроусов убил Луизу, – промолвила наконец баронесса фон Корф, качая головой, – тогда получается, что зря она тогда вступилась за него… Она действительно так его любила?

– Все зависит от того, что понимать под словом «любовь», – ответила Аделаида Станиславовна с расстановкой. – Если состояние, при котором все помыслы и чувства сосредоточены на одном человеке, то да.

– Ну, в общем, это и есть любовь, – подумав, призналась Амалия. – Разве нет?

– Я неудачно выразилась, – вздохнула Аделаида Станиславовна. – Любовь – это как удар молнии, во всяком случае, так должно быть… А Сергей Петрович очень ловко направлял чувства Луизы. Он играл с ней, понимаешь? То демонстрировал ей свое охлаждение, то, напротив, показывал свою привязанность, если она поступала так, как ему хотелось… И все ее чувства сосредоточились на нем, потому что она никак не могла завоевать его до конца. Он то скверно обращался с ней и даже не скрывал этого, то осыпал подарками, которые мало кто в губернии мог себе позволить. Сегодня срывал на ней дурное настроение, а завтра как ни в чем не бывало приводил ее на бал в таких бриллиантах, что все дамы умирали от зависти. Понимаешь, о чем я?

– Почему она его не бросила? – спросила Амалия.

– Она пыталась несколько раз. Но как только он понимал, что она вот-вот ускользнет от него, он возвращал ее обратно. Клялся в верности, а потом с легкостью нарушал свои клятвы.

– Скажи, а какое впечатление он производил на тебя?

– Ну, – протянула Аделаида Станиславовна, – Сергей Петрович из тех людей, про которых сначала думаешь: «Какой приятный человек», а через некоторое время, когда узнаешь его поближе: «Ну и мерзавец же он». Потом он делает что-то такое, после чего о нем опять начинаешь думать как о приличном человеке… А потом он снова тебя разочаровывает, и в какой-то момент уже перестаешь воспринимать его в положительном смысле. Он был очень красив и очень богат, единственный сын в семье, и, по-моему, все эти качества повлияли на него только в дурную сторону. Ему все позволялось и все прощалось, а вседозволенность, что бы там ни говорили, очень плохо влияет на характер. Женщины были от него без ума…

– А ты?

– А что я? – Аделаида Станиславовна вздернула брови. – У меня был муж и двое детей, если ты забыла…

– Это не ответ.

– Ну если уж тебя интересуют подробности, то пожалуйста! Твоя мать никогда не была дурнушкой, а уж среди дам Полтавской губернии и подавно. Скажу без ложной скромности: многие мужчины были не прочь поухаживать за мной, но дальше танцев и флирта дело не заходило. И даже если бы я была настолько опрометчива, чтобы отважиться на роман, Сергей Петрович стал бы последним на него кандидатом.

– Почему, скажи на милость? Раз уж он красавец богач, и женщины были от него без ума?..

– Потому что самые большие ошибки в жизни совершаются, когда ты обращаешь слишком много внимания на внешние признаки и не думаешь о том, что еще есть у человека, кроме них. Конечно, у Сергея Петровича имелось все, о чем обычно мечтают люди, – молодость, красота, богатство, но ведь на самом-то деле мечтают обычно о чепухе, а по-настоящему важно совсем другое. У него не было ни доброты, ни снисхождения к ближним, ни милосердия, зато высокомерия и желания играть другими – сколько угодно. Луиза Леман вбила себе в голову, что она сумеет его переделать и однажды он образумится, остепенится, они поженятся и заживут спокойной жизнью. Понимаешь ли, – добавила Аделаида, сверкнув глазами, – она мечтала жить с ним, как мы с Костей. Дом, семья, дети, мирные хлопоты. Но она забыла – или не хотела видеть, – что есть люди, с которыми это осуществимо, а другим ничего такого не надо. Среди деревьев тоже есть здоровые и есть гнилые, но никто ведь не пытается гнилое дерево переделать, потому что это безнадежно…

– А ты жестока, – заметила Амалия с улыбкой. – Судя по твоим словам, ты хорошо знала Луизу Леман?

– Я ее знала, о каких-то вещах она говорила со мной довольно откровенно, но меня не интересовали ее заботы, и подругами мы не были. В молодости она пыталась выступать в театре, стать знаменитой актрисой, но у нее ничего не вышло. Семья, по-моему, плохо понимала ее устремления. Их вполне устроило бы, если бы она вышла замуж за какого-нибудь мелкого буржуа и заправляла в лавке… Сергей Петрович, конечно, произвел на нее впечатление. Еще бы – такой блестящий кавалер, не женатый и с деньгами! Она решила, что это ее шанс и она своего не упустит. В результате она оказалась в стране, которую плохо понимала, с человеком, который играл с ней как кошка с мышью, а в конце концов ее убили.

– Вот мы и подошли к главному вопросу, – сказала Амалия. – Кто это сделал и почему? Мы не говорим сейчас об официальном следствии, не говорим о Егоре Домолежанке, который взял на себя чужую вину…

– Полагаю, я могу рассказать тебе все, что помню, – сказала Аделаида Станиславовна. – Другое дело, что мне известно не так уж много. Эту историю обсуждали в обществе на все лады, перемывали косточки ее участникам и так, и эдак, но все равно не удалось точно установить, кто именно убил Луизу Леман. Многое было против Сергея Петровича, но, как я уже говорила, мне трудно представить, чтобы у него хватило духу зарезать женщину, которая его любила. Надежда Кочубей – другое дело. Она ненавидела Луизу, угрожала ей, и, если они поссорились, один бог ведает, что могло там произойти.

– Давай все-таки начнем с того, с чего обычно начинаются все детективные романы, – попросила Амалия. – С обнаружения тела. Как именно это произошло?

Глава 5. 1864

– Я вернусь сегодня вечером, – сказал Константин Тамарин своей жене Аделаиде. – К ужину буду дома, так что ты даже не успеешь соскучиться.

Он говорил и улыбался своей открытой улыбкой, которая придавала его простому лицу особенно привлекательное выражение. Волосы и усы у него были русые, глаза серые и до сих пор, когда он смотрел на свою жену, влюбленные. Люди, которые сталкивались с Константином впервые, довольно скоро составляли о нем мнение как о добродушном малом, который звезд с неба не хватает, но это впечатление если и соответствовало истине, то только отчасти. Он мог быть упрямым, мог быть жестким и, если того требовали обстоятельства, даже жестоким; но Константин остерегался показывать эту свою сторону людям, которыми дорожил, а своей женой он очень дорожил, особенно теперь, когда в семье было двое детей. Старший, названный в честь отца, походил на него как две капли воды, зато младшая, Амалия, больше напоминала мать, и все уверяли, что, когда девочка вырастет, она станет такой же красавицей, как Аделаида Станиславовна. «И такой же вертихвосткой», – обыкновенно прибавлял генерал Тамарин, отец Константина, но только слепой не заметил бы, что генерал обожает и внучку, и внука. Старый военный, известный своим крутым нравом, вынужден был несколько лет назад уйти в отставку и теперь доживал свой век в усадьбе, где, помимо него, жили сын с семьей и два десятка слуг. Сейчас Константин собирался ехать в Полтаву – купить игрушек Косте-младшему и Амалии, которая уже изгрызла все свои погремушки. Он мог бы послать в город кого-нибудь из слуг, к примеру, старого преданного Якова, но предпочитал отправиться туда сам, справедливо полагая, что никто не выберет игрушки лучше, чем он сам; и вообще есть вещи, которые никто не сделает лучше, чем близкие люди.

– Я всегда скучаю, когда тебя нет рядом, – сказала Аделаида, улыбаясь. – Да, кстати: Казимир просил подвезти его к Кочубеям, если тебе несложно.

– Что-то Казимир слишком часто стал к ним наведываться, – заметил Константин с улыбкой. – Уж не из-за Оленьки ли?

Оленька Кочубей была сестрой Виктора Кочубея и жила в соседней усадьбе с братом и его женой. Она считалась завидной партией, так как принадлежала к младшей ветви семьи, которая владела значительной частью земель в округе и задавала тон в губернии; но сама семья была большая, разветвленная и недружная, раздираемая внутренними противоречиями и ссорами из-за имущества. Отец Оленьки был несколько раз женат, и от каждого из браков у него имелись дети. Его братья, родные и двоюродные, больше занимались карьерой, нежели личной жизнью, и смотрели на него свысока, что тоже не способствовало улучшению отношений. Несколько лет назад он вместе с женой выехал на лечение за границу, да так там и остался. Старый князь не приехал даже на свадьбу своего сына Виктора, которую, как утверждали злые языки, устроили тетки жениха и семья невесты.

Аделаида подозревала, что ее брат ездит к Кочубеям главным образом из-за того, что у них на стол подавалось бесподобное вино, а практичная Оленька, хоть и благосклонно внимает комплиментам Казимира, в глубине души считает, что он ей вовсе не пара; но разъяснение всех этих нюансов повлекло бы за собой долгий и, в общем, ненужный разговор, так что жена Константина ограничилась тем, что сказала:

– Главное, чтобы он ездил туда не из-за Нади́н!

Так на французский манер величали жену Виктора, Надежду. Всем было известно, что она изменяет мужу с красавцем соседом Мокроусовым, у которого и без нее хватает любовниц, и сплетни об этом занимали окрестных помещиков куда больше, чем даже разговоры о недавних реформах, предпринятых царем.

Услышав слова жены, Константин улыбнулся и покачал головой. Он жалел Виктора, которого знал с детства, и поведение его жены коробило молодого человека. Повторив, что вернется к ужину, он поцеловал Аделаиду на прощание и удалился.

Стоя у окна, она проводила взглядом коляску, которая выехала за ворота. Аделаида не любила расставаться с близкими людьми: в таких случаях ее мучил необъяснимый подспудный страх, что тот, кто уезжает, может по какой-нибудь причине не вернуться обратно живым и она видит его сейчас в последний раз, – но она никому не любила признаваться в этой фобии, даже себе самой.

«В конце концов, что может случиться на дороге в это время года? Съездит и вернется…»

Июльское солнце залило окрестности расплавленным золотом, еще час или два – и будет тяжело дышать. Из окна Аделаида видела дорогу, которая петляла среди холмов и терялась в лесу. Вот коляска последний раз поднялась на холм – и, спустившись с него, окончательно скрылась из виду.

До обеда Аделаида еще нашла чем себя занять – заглянула в детскую, почитала вслух маленькому Косте, посидела с Амалией, – но уже во время обеда, когда за столом сидели только она и генерал Тамарин, она стала поглядывать на часы, мысленно желая, чтобы поскорее наступил вечер. Отец Константина был человеком, которого до отставки не могли сломить никакие жизненные горести – даже то, что он похоронил жену и четырех детей из пяти; но как только его выставили из армии, он стремительно поседел, весь как-то ссохся и перенес небольшой удар, из-за которого теперь приволакивал левую ногу и ходил с тростью. За окнами почернело, старые сирени зашумели, качаясь: приближалась гроза. Слуга Яков, немолодой, очень прямой и очень худой, бесшумно пробежал вдоль окон, затворяя ставни, чтобы от порывов ветра не разбились стекла.

– Пожалуйте дождичек, – иронически промолвил генерал, глядя, как ливень снаружи стал сплошной белой стеной, за которой пропали контуры сада, флигелей, дороги, стогов, леса вдали. – Что вздыхаешь, Лида?

Аделаида уже отчаялась объяснить упрямому генералу, что она вовсе не «Лида». Свекор, похоже, находил удовольствие в том, чтобы переиначить ее затейливое имя на свой манер. Она поджала губы и с достоинством ответила:

– Я думаю о Косте… Он ведь как раз может сейчас возвращаться домой.

– Пфф… ну он не из таковских, что испугаются дождичка, – хладнокровно ответил генерал. – Подожди, приедет сейчас, мокрый как мышь… И с горой подарков.

Он улыбался, и Аделаида, заметив эту улыбку, невольно насторожилась. Не сразу до нее дошло, что она думала – и говорила – только о муже, хотя Казимирчик тоже пропадал где-то вне дома и о нем, по совести говоря, тоже можно было бы побеспокоиться; но почему-то она и мысли не допускала, что с ее непутевым братцем может что-нибудь случиться, и все ее страхи касались только Константина.

– Лучше бы он никуда сегодня не выезжал! – вырвалось у нее.

– Ну так утром никто предположить не мог, что через несколько часов начнется вот такое, – проворчал генерал. – Не волнуйся, скоро он вернется, куда ему деваться…

Но часы пробили шесть часов и семь, и ливень давно стих, а знакомая коляска так и не появилась на дороге, петляющей между холмов. Аделаида металась от окна к окну, не находя себе места. Наконец вдали показался одинокий экипаж и, когда он приблизился, стало ясно, что это один из экипажей Кочубеев. Из него вышел необыкновенно мрачный Казимир, и, увидев его лицо, Аделаида вся похолодела, предчувствуя нечто ужасное.

– Что произошло? – набросилась она на брата. – Почему тебя так долго не было? Ты же обещал скоро вернуться… И ты не знаешь, где Константин?

– Он у Кочубеев, – ответил Казимир. – Его допрашивает следователь. Произошло убийство, Константин нашел труп.

По дороге сюда он прикидывал и так и этак варианты того, как бы осторожнее сообщить впечатлительной сестре неприятную новость; но хватило одного взгляда на ее искаженное ужасом лицо, чтобы забыть осторожность, забыть вообще все на свете и вывалить все так, одним махом.

– Убийство! Слава богу! – вырвалось у Аделаиды. – То есть, – поправилась она, – я хочу сказать, когда снаружи бушевала эта жуткая гроза, мне в голову лезло всякое… Я уж боялась, что с Костей что-то случилось! А кого убили?

– Любовницу Мокроусова, – ответил Казимир. – Луизу Леман.

– О… о… о! – Аделаида вытаращила глаза. – Боже мой! Я же видела ее… Когда? Позавчера у Оленьки Кочубей?

– Можешь не напоминать, – поморщился Казимир. – Я ее тоже там видел.

Аделаида услышала стук трости по ступеням – и, обернувшись, встретилась взглядом со свекром, который только что спустился по лестнице.

– Лида, в чем дело? – недовольно спросил генерал.

– Луизу Леман убили! Костя нашел ее труп…

– Костя? Вздор какой-то. – Генерал нахмурился. – Где он мог его найти, если уехал в Полтаву? На дороге, что ли?

Тут Казимир почувствовал, что настало его время вмешаться.

– Идемте, я вам все расскажу. Только дайте мне чего-нибудь выпить, а то я от всего этого сам не свой.

Генерал, его невестка и Казимир перешли в столовую, куда Яков вскоре принес бутылку черносмородиновой наливки. Выпив стаканчик для освежения памяти и закусив холодным пирогом, Казимир начал свой рассказ.

Итак, они ехали через лес к усадьбе Кочубеев, на козлах сидел кучер Поликарп, и тут все трое заметили женскую расшитую шаль, которая висела на нижней ветке дерева. Шаль эта была Константину Тамарину и его спутнику хорошо знакома, потому что всего два дня назад они видели ее на Луизе Леман и знали, что это подарок Мокроусова, которым она очень дорожит.

Константин велел Поликарпу остановиться, вылез из коляски и снял шаль с дерева. При ближайшем рассмотрении на шали обнаружились какие-то темные пятна, похожие на кровь.

– Может быть, она опять поссорилась с Мокроусовым? – предположил Тамарин, озадаченно морща лоб. – Но зачем ей убегать в лес… И откуда здесь эти пятна? Уж не случилось ли с ней чего?

– Усадьба Мокроусова в другой стороне, – напомнил Казимир. – А тут поблизости только ваша усадьба и имение Кочубеев.

– Да, но эта часть леса принадлежит нам, – заметил Константин. – Земля Кочубеев начинается за большим оврагом. – Он набрал воздуху в грудь и громко крикнул: – Мадемуазель Леман! Мадемуазель, если вы нас слышите, отзовитесь!

Но никто не отозвался, только вдали в лесу глухо подавала голос кукушка, да на верхушке старой сосны дятел стучал клювом, не обращая на людей никакого внимания.

– Пойдемте поищем ее, – сказал Тамарин. – Честно говоря, не нравится мне все это.

Тут Казимир сделал в рассказе паузу, чтобы хлебнуть еще наливки.

– Ну-с, а что же было дальше? – не вытерпел генерал.

– Мы стали осматривать лес возле того места, где нашли шаль, – сказал Казимир. – Честно говоря, я уж начал опасаться, не провалилась ли мадемуазель Леман в болото. Вы ведь помните, что в глубине леса находится топь, про которую местные крестьяне рассказывают всякие ужасы… Но все оказалось совсем иначе. Мы дошли до оврага, я шагал следом за Константином, и он первый заметил на дне оврага цветное пятно. Помните, у нее было темно-синее платье, выписанное из Парижа? – Аделаида кивнула, не сводя с него испуганных глаз. – Вот в этом платье она и лежала, уткнувшись лицом в землю и раскинув руки. Так мы ее и нашли.

– Что было потом? – тихо спросила Аделаида.

– Признаться, я совершенно растерялся. Константин, по-моему, тоже… Он спустился в овраг, перевернул тело, сказал, что надо вызвать врача. Я ответил, что это бесполезно. Ясно же, мадемуазель Леман мертва. Он возразил, что врач в любом случае должен будет констатировать смерть. Кроме того, раз уж мы нашли тело, нам придется отвечать на вопросы… И очевидно, что его поездка в Полтаву и моя в гости к Кочубеям отменяется. Произошло убийство, это точно не несчастный случай…

– Убийство на моей земле? – Генерал стиснул челюсти, желваки на его скулах ходили ходуном. – Кто же осмелился?..

– Нет-нет, – замахал руками Казимир. – Ее зарезали, нанесли несколько ударов кинжалом, но вокруг на земле и листьях крови не было. Когда приехал молодой доктор Гостинцев, он подтвердил: мадемуазель Леман убили где-то в другом месте, а тело потом перевезли сюда.

– Зачем? – не выдержала Аделаида.

– Чтобы скрыть следы преступления, конечно, – ответил Казимир. – Можно мне еще наливки?

Он прикончил еще один стакан так молодецки, что генерал только крякнул и поглядел на Казимира с невольным уважением, хотя обычно не слишком его жаловал.

– Константин сказал, что будет лучше, если один из нас останется на месте, а другой отправится за подмогой. На мадемуазель Леман было несколько золотых колец, мало ли кто мог на них позариться… Я очень не хотел там оставаться, но мне пришлось. Он уехал. Вороны орали у меня над головой… – Казимирчик содрогнулся. – Одна, особенно наглая, спустилась поближе к телу и нацелилась его клевать, пришлось мне ее отгонять. Ей-богу, я приятнее думал провести этот день, чем отгоняя ворон от убитой женщины… К счастью, Константин быстро вернулся и привез доктора со становым, а потом появились остальные… Староста, понятые, всякие любопытные… Приехал Виктор Кочубей, который чуть не упал в обморок при виде тела. Потом явился следователь по фамилии Курсин, начал ворчать, зачем мы трогали убитую. Мы хотели вернуться домой, но он пообещал, что осмотрит место преступления, поговорит с нами и отпустит, а до тех пор нам лучше не отлучаться. Вскоре хлынул ливень, и Виктор предложил перебраться к нему в дом. Там следователь учинил нам с Константином подробнейший допрос: куда мы ехали, да как нашли тело, да почему стали искать его в овраге, да насколько хорошо мы знали Луизу Леман, да что мы обо всем думаем и кто мог ее убить… Тут примчался Сергей Петрович, которому рассказали, что Луизу нашли мертвой. Бледный как смерть, весь трясется, кричит: «Где она?» да «Отдайте мне ее»…

Генерал покрутил головой и фыркнул.

– Вот эта фраза – очень на него похоже, – негромко заметил он. – Весь Сергей Петрович в ней как в зеркале.

– Луизу привезли из леса на подводе, даже рогожей не прикрыли, – мрачно сказал Казимир. – Подвода стояла во дворе, под дождем… Она лежала там, вся мокрая. Вы никогда не угадаете, что Сергей Петрович сделал… Он бросился к ней, обнял ее, мертвую, и разрыдался. Потом вернулся в дом, подошел к следователю и стал хрипло говорить, что тот обязан найти убийцу и покарать его… – Казимирчик поежился. – Но я, знаете ли, стоял около следователя, когда Сергей Петрович безумствовал там, во дворе, и обнимал убитую под струями дождя… И мне до сих пор не по себе, когда я вспоминаю выражение его лица.

– Чье? – переспросила Аделаида.

– Следователя, конечно. Такое, знаете ли, выражение… Даже не знаю, как описать… Ну вот, например, как если бы плохой актер играл на сцене и переигрывал, а напротив него опытный критик, который в своем деле собаку съел, и его на эти драматические завывания не купишь.

– Ты это к чему клонишь-то? – хмуро спросил генерал. – Что это Сергей Петрович ее убил, так, что ли? Да он в любой момент мог от нее избавиться, просто выставив за дверь. Нет, я, конечно, не спорю, он вовсе не ангел с крыльями, но убивать свою женщину – на такое он не способен!

Глава 6. Двадцать лет тому назад

У Аделаиды создалось впечатление, что Казимир был готов возразить, но тут она увидела за окном подъезжающую к дому коляску и, забыв обо всем, метнулась прочь из комнаты. Поликарп, как и утром, степенно восседал на козлах, а в самой коляске обнаружились двое: хмурый Константин с морщинкой, залегшей между бровей, и незнакомый господин – седой, востроносый, морщинистый, с небольшими рыжеватыми бакенбардами.

– Меркурий Федорович Курсин, – отрекомендовался он, едва переступив порог, – судебный следователь. – Константин нехотя представил свою жену. – Весьма сожалею, – продолжал гость, – что нам приходится, так сказать, знакомиться при столь печальных обстоятельствах…

– Полагаю, что при нынешних обстоятельствах знакомства нам никак не избежать, – подхватила Аделаида, ослепительно улыбнувшись. Она была так рада снова видеть мужа, что улыбнулась бы кому угодно, кто привез его домой. – Вы, наверное, собираетесь… как это… допросить меня?

Меркурий Федорович был готов к тому, что хозяева сошлются на позднее время, намекнут ему, чтобы он приехал в другой раз, и тон Аделаиды его весьма озадачил. В сущности, он и так узнал более чем достаточно, от Константина Тамарина и его спутника, но женщина всегда может сказать о другой женщине что-то, чего не заметит ни один мужчина, и следователь решил рискнуть.

– Сударыня, это нельзя назвать допросом, – сказал он серьезно, изучая стоящую перед ним красивую молодую даму своими глубоко посаженными серыми глазами. – Допрашивают преступников или свидетелей, а я всего лишь обязан собрать сведения.

Константин нахмурился. По своему разговору со следователем Тамарин уже составил впечатление о нем как о неглупом, въедливом и – будем откровенны – не слишком приятном человеке. Вряд ли общение с ним могло прийтись Аделаиде по вкусу.

– Моей жене ничего не известно, – резче, чем ему хотелось бы, промолвил Константин.

– Но ведь вы знали жертву? – промолвил Курсин чрезвычайно доброжелательным тоном, обращаясь к Аделаиде.

– Разумеется.

– А труп обнаружили на вашей земле, – вполголоса напомнил следователь Тамарину, чтобы отбить у него всякое желание вмешиваться. – О, конечно, это вовсе не значит, что вы или ваши домочадцы имеете отношение к убийству, но вы же сами понимаете…

– Я бы хотел присутствовать при беседе, – сказал Константин после паузы, кусая губы.

– Уверяю вас, это вовсе не обязательно, – серьезно ответил Меркурий Федорович. – Тем более что речь пойдет вовсе не о преступлении.

– А о чем же?

– О личности убитой.

– На эту тему, милостивый государь, вас куда лучше просветит Сергей Петрович Мокроусов, – усмехнулся Константин. – Почему бы вам не допросить его в самом деле? Ведь мадемуазель Леман жила именно в его доме.

– Всему свое время, – глубокомысленно ответил следователь, – верьте мне, всему свое время!

Константин с тревогой взглянул на жену, и та ответила ему взглядом, который словно говорил: не бойся, со мной ничего не случится, я ни капли не боюсь этого проныру с лисьей физиономией и рыжими бакенбардами. Но ощущение, что в их дом из-за лежащего в овраге тела вползло что-то гадкое, грязное и мерзкое, было настолько мучительным, что только полученное прекрасное воспитание и сила воли удержали Тамарина от того, чтобы сей же час не выкинуть незваного гостя в окно.

– Это необходимо? – мрачно спросил молодой человек.

– Боюсь, что да, – последовал ответ.

Константин поцеловал жену и, недобрыми глазами посмотрев на следователя, двинулся к лестнице.

– Костя, не забудь поужинать! – опомнившись, крикнула Аделаида ему вслед. – Скажи Якову, он распорядится…

Она пригласила следователя в небольшую гостиную, за окнами которой росли кусты сирени. На стене висел портрет печальной большеглазой женщины в старомодном желтом платье в черную полоску. Это была Нина Георгиевна, жена генерала Тамарина, которая умерла много лет назад.

Спросив для протокола сведения о собеседнице – имя, фамилию, отчество, возраст, вероисповедание, положение в обществе, – Меркурий Федорович перешел к сути дела:

– Скажите, сударыня, как давно вы знакомы с мадемуазель Леман?

Аделаида подняла брови.

– Как давно? Постойте-ка… Года три назад мы с мужем приезжали в усадьбу, и тогда я впервые ее увидела. Потом мы жили в Петербурге, но продолжали время от времени бывать здесь… В начале года мы перебрались в усадьбу, потому что генерал… отец Кости, не хотел оставаться один. Так получилось, что в это время я стала чаще общаться с Луизой. Она жила по соседству, круг общения в деревне небольшой… Ну, сами понимаете.

– Скажите, вы с ней дружили?

Меркурий Федорович заметил, что собеседница покосилась на него с откровенной иронией.

– Наверное, мне не следует так говорить, но вам я все же признаюсь, – усмехнулась Аделаида, разглаживая складку платья на колене. – У меня нет привычки дружить с женщинами. С Луизой это тем более было невозможно, потому что она стремилась всегда быть только первой, самой лучшей, самой яркой… Причем не для себя, а только для него.

– Вы имеете в виду Сергея Петровича Мокроусова?

– Именно. Быть первой можно только при условии, что все остальные согласятся на роль вторых, третьих… и так далее. Мне это было неинтересно. Сергей Петрович мне не нравился, но Луиза была уверена, что любая женщина не прочь его заполучить, да он и сам был убежден в собственной неотразимости. Когда же он понимал, что это вовсе не так, то выходил из себя. Однажды он наговорил мне дерзостей, и мой супруг вызвал его на дуэль.

– Да, я слышал об этой истории. Кажется, Луиза не дала вашему мужу выстрелить.

– Да, это случилось несколько месяцев назад. После этого мы с ней какое-то время не общались. А потом Сергей Петрович увлекся Надеждой Кочубей.

– А Виктор Кочубей мне заявил, что это сплетни.

– Неужели? – насмешливо протянула Аделаида. – Ну так я вам скажу кое-что – это вовсе не сплетни, а самые что ни на есть достоверные факты. Поскольку Надежда замужняя женщина, Сергей Петрович пытался скрыть свой роман с ней. Ему принадлежит большой кусок леса по ту сторону болота, и в этом лесу отец Мокроусова, большой оригинал, когда-то построил дом в виде небольшой башни. Отец уверял, что у него талант к сочинению стихов, а в усадьбе все ему только мешают, ну и построил для себя эту башню, чтобы запираться там и работать в одиночестве.

– И много он стихов написал? – с любопытством спросил следователь.

– О-о, – протянула Аделаида, сверкнув глазами, – когда он умер, его вдова заглянула в башню, куда ей раньше вход строго-настрого был воспрещен. Говорят, она нашла там несколько страниц, измаранных посредственными стихами, и бесчисленное количество пустых бутылок из-под водки и вина. Забыла вам сказать, что покойный Мокроусов был председателем местного общества трезвости…

Не удержавшись, Меркурий Федорович улыбнулся, но тут же поспешил напустить на себя серьезный вид.

– Однако какое отношение эта башня имеет к Сергею Петровичу Мокроусову и Надежде Кочубей?

– Они там встречались, – уверенно ответила Аделаида. – Уединенное место вдали от любопытных глаз, куда легко добраться и из усадьбы Кочубея, и из дома Мокроусова, – что может быть лучше? Но, конечно, они забыли, что в деревне всякий находится на виду. Кто-то заметил кого-то, и этого уже достаточно, чтобы пошли разговоры. И конечно, Луиза с ее обостренной ревнивостью недолго оставалась в неведении.

– Скажите, сударыня, вы уверены, что мадемуазель Леман знала об их романе, или же это ваши предположения?

– Никаких предположений, милостивый государь. Позавчера она сама сказала мне об этом.

– Позавчера?

– Да, на вечере у Ольги Кочубей. Она была очень взвинчена – я имею в виду не Ольгу, а…

– Я понял. Продолжайте.

– Луизе хотелось выговориться, к тому же она выпила больше обычного. Мы стояли на террасе, беседовали о самых обычных вещах, остальные находились в комнате, и тут на Луизу нашел приступ злословия. Она указала веером на Ольгу и сказала: «Вот самовар без ручек, который мечтает о любви, обеспеченной надежным капиталом», потом о Надежде: «Хитрая рыжая уродина, которая спит с моим Сержем», потом указала на Сергея Петровича: «Глупый павлин распустил хвост и рассыпается в любезностях» и под конец припечатала Виктора: «Ничтожество, дурак и рогоносец». «И все это я должна терпеть!» – добавила она со слезами на глазах…

– Скажите, сударыня, – чрезвычайно серьезно промолвил Меркурий Федорович, – вы абсолютно уверены, что она произнесла именно эти слова? Я имею в виду то, как она охарактеризовала своих знакомых…

– У меня хорошая память, – спокойно ответила Аделаида Станиславовна. – И я ничего не выдумываю, если вы об этом.

– Благодарю за откровенность. Разрешите задать вам еще один вопрос, сударыня? – Аделаида кивнула. – Скажите, что именно вы думаете о Надежде Кочубей?

– Вряд ли мои мысли будут вам интересны, – усмехнулась молодая женщина, не сводя с собеседника пристального взгляда. – Вы же только что были в их усадьбе и, значит, успели с ней пообщаться.

– Увы, нет, – отозвался следователь с сожалением. – Когда она узнала о случившемся, то упала в обморок, а потом почувствовала себя так плохо, что через горничную попросила меня явиться позже. Разумеется, в таких условиях я не мог настаивать…

– Упала в обморок? – изумилась Аделаида Станиславовна.

– Да, а вас что-то удивляет?

– С чего это ей падать в обморок? Она же ненавидела Луизу. Скорее уж Надежда должна была хохотать и плясать от радости… И потом, она вовсе не принадлежит к тем дамам, которые теряют сознание из-за чьих-то слов.

– Откуда вам известно, что она ненавидела Луизу?

– Это ни для кого не составляло тайны. Луиза однажды упала с лошади, и Надежда выразила разочарование, что та не сломала себе шею. Да были и другие случаи – горничная Кочубеев рассказывала нашей горничной, что Надежда предлагала Луизе большие деньги, если та согласится оставить Мокроусова и уехать в Париж. Кто-то говорил, что слышал, как Надежда угрожала Луизе после того, как та отказалась…

– Кто-то?

– Ну хорошо, это был мой брат. Они ссорились в беседке в саду Кочубеев, а он вышел покурить после партии в карты и слышал их разговор.

– Правда ли, что Надежда Кочубей в запальчивости произнесла следующие слова: «Зря ты думаешь, что он твой, достаточно мне только захотеть, и тебя тут больше не будет»?

Аделаида нахмурилась. Ну конечно, надо было сразу сообразить, что беспечный Казимирчик уже успел выболтать следователю все, что можно, и даже то, чего нельзя. Хотя, с другой стороны, Курсин далеко не глуп и рано или поздно все равно бы дознался, кто и как относился к Луизе и что именно ей говорил.

– Там были слова и посильнее, – объявила Аделаида Станиславовна, сверкнув глазами. – Если верить моему брату, Надежда сказала буквально следующее: «Если ты будешь мне мешать, то я тебя убью».

– Как по-вашему, – спросил Меркурий Федорович, тщательно подбирая слова, – Надежда Илларионовна говорила, так сказать, чтобы выразить свои… гм… эмоции, или же тут может быть что-то еще?

– Выражаясь проще, была ли это пустая угроза или она могла действительно убить соперницу? – Аделаида Станиславовна пожала плечами. – Не знаю. И, боюсь, подобное знание не доставило бы мне никакой радости.

– Вы производите на меня впечатление чрезвычайно здравомыслящей особы, сударыня, – заметил Курсин. Подергав бакенбарду, он все же отважился на следующий вопрос: – Скажите, если бы вам пришлось назвать наиболее вероятного кандидата на роль преступника… на кого бы вы подумали в первую очередь?

– Брат сказал мне, что на руках у Луизы остались золотые кольца, – проговорила Аделаида Станиславовна, поднимаясь с места. – Я помню, какие кольца она носила, Сергей Петрович не скупился на подарки. Если бы речь шла об ограблении, они бы исчезли, но этого не произошло – значит, тут замешано что-то личное. Что именно, нетрудно догадаться, но я не хочу никого обличать. А теперь прошу меня извинить, но я хотела бы вернуться к мужу. Если у вас возникнут еще вопросы, вы всегда знаете, где меня найти.

Глава 7. Попелюха

– Должен признаться, вся эта история мне крайне неприятна, – сказал на следующее утро Константин Тамарин своему отцу, когда они стояли на террасе. – Следователь говорил с моей женой, задавал ей вопросы, меня он допрашивал несколько часов кряду…

– Уж кому-кому, а тебе должно быть известно, что твоя жена всегда сумеет за себя постоять, – проворчал генерал. Он подошел к плетеному креслу, приволакивая левую ногу сильнее обычного, и осторожно опустился на сиденье. – Новые журналы еще не пришли?

– Журналы? Не знаю. Маленький Костя на меня сердится, что я не привез ему вчера игрушки, которые обещал…

– Яков! – зычно воззвал генерал. – Куда он делся? Яков!

Через минуту старый слуга появился на террасе. Вид у него был встревоженный.

– Зову тебя, зову, – проворчал генерал. – Новых журналов еще нет?

– Никак нет-с, – почтительно ответил Яков.

– Что ж я буду читать? Вот оказия, и почитать толком нечего. В газетах дрянь такая, что стыдно перед этими, Кириллом и Мефодием, изобретателями русской письменности. Знали бы они наперед, какую чепуху будут писать господа журналисты…

– Яков, – не утерпел Константин, – что-нибудь случилось? На тебе лица нет…

– Да что там могло случиться, – пробурчал генерал, поудобнее устраиваясь в кресле, – ясное дело, все теперь только об одном и говорят: о француженке в овраге. Ну? Я прав?

– Нехорошее дело, – удрученно промолвил Яков, качая головой. – Грешное дело…

– И что болтают? – спросил генерал, прищурившись.

– Да глупости всякие… Многие думают, что это попелюха ее… того…

– Попелюха? – озадаченно переспросил Константин.

– Это местное поверье, – усмехнулся генерал. – Крестьяне здесь пепел из печей сбрасывают в болото. А из пепла по ночам будто бы вылезает страшное чудище – попелюха, которое может убить человека, если тот ему попадется. Оттого здесь, едва стемнеет, никто не отваживается к болоту подойти. Боятся.

– Глупости это, – сердито промолвил Константин. – Какое болото, при чем тут оно? Тело в овраге нашли…

– Ну так овраг недалеко от болота, – пожал плечами генерал. – А что этот следователь, как там его?

– Господин Курсин? Он с утра к Сергею Петровичу приехал, так у него и сидит. Допросил его, потом взялся за прислугу, выпытывает, что да как, да кто чего видел, да когда госпожа из дома ушла, да в чем она была одета…

– Это интересно, – пробормотал генерал. – Значит, Луиза куда-то уходила?

– Да. Позавчера вечером, после шести. Моя племянница Груша ее видела. Луиза шаль на плечи накинула, сказала Груше, что скоро вернется, и ушла.

Груша была горничной в усадьбе Мокроусова. Она была замечательно некрасива – высокая, костлявая, большеротая, – и, судя по всему, именно по этой причине Луиза терпела ее возле себя. Большинство горничных лишалось своего места сразу же после того, как ветреный Сергей Петрович обращал на них свой благосклонный взор, но Груша, смахивавшая на гренадера в юбке, могла не опасаться ухаживаний хозяина.

– Груше известно, куда именно отправилась мадемуазель Леман? – спросил Константин.

– Нет, но мадемуазель ушла пешком.

– Что-то ты, братец, темнишь, – проворчал генерал, от которого не укрылось, что слуга был встревожен и явно чего-то недоговаривал. – Это ведь важнейший вопрос – куда именно отправилась мадемуазель Леман, потому что там, скорее всего, она и столкнулась со своим убийцей.

– Если бы она хотела ехать к Кочубеям или к нам, она бы велела заложить экипаж, – не удержался Константин. – Куда она могла уйти пешком, да еще в такое время?

– Мне кажется, я знаю, куда, – сдался Яков. – Но я не знаю, будет ли господин следователь меня слушать.

Генерал и его сын обменялись взглядами.

– Насчет следователя ничего сказать не могу, но мы знаем тебя много лет и готовы выслушать все, что ты нам расскажешь, – заметил генерал. – Не бойся, говори смело все, что тебе известно. Когда расскажешь, тогда и будет ясно, что делать с этим дальше.

Яков глубоко вздохнул.

– Тогда, с вашего позволения, я начну с самого начала, – проговорил он. – Вы, может быть, помните, что моя племянница замужем за Петром, лакеем у господина Мокроусова. Живет она с ним плохо, можно сказать, как кошка с собакой. И то сказать, иные кошки и собаки между собой ладят куда лучше, чем они…

Константин рассеянно кивнул. Петра Шеврикуку он помнил хорошо. Это был льстивый, ленивый, говорливый слуга, который больше всего любил околачиваться на кухне. Несмотря на молодость, Петр был полноват и уже мог похвастаться довольно объемистым брюшком. На Груше он женился ради ее приданого, жену не любил и регулярно поколачивал. Груша в ответ тоже колотила его, а потом в слезах бегала к дяде жаловаться на непутевого супруга. От родителей она за всю жизнь не слышала ни единого слова поддержки и потому никогда ничем с ними не делилась.

– Какое отношение Петр имеет к гибели француженки? – спросил генерал.

– Надеюсь, никакого, – поспешно ответил Яков, – но позавчера Груша мне опять нажаловалась на Петра, и я решил с ним поговорить. Дома его не было, я искал его в одном трактире, потом в другом, но там мне сказали, что он только что ушел. Я побежал его догонять, выбрал короткий путь через лес, но вскоре стемнело, я перестал видеть тропинку и, кажется, заблудился. Тут я вспомнил насчет попелюхи, и мне стало не по себе…

– Опять ты про эту попелюху, – проворчал Константин, морщась. – Что за манера выдумать черт знает что и цепляться за свои выдумки…

Тут, несмотря на свою преданность господам, Яков все же немного обиделся и решился вступиться за то, что молодой хозяин неучтиво обозвал «выдумкой».

– Господин Вартман тоже считал, что попелюха – это вздор, – с достоинством промолвил слуга. – А ведь ему говорили, чтобы он не ходил лишний раз возле болота. Но он считал себя умнее всех… И вы знаете, чем все кончилось.

– Вартман – это бывший управляющий Мокроусова? – спросил Константин. – Тот, который покончил с собой этой зимой?

– Да, – кивнул генерал. – Его нашли недалеко от болота, он выстрелил в себя из ружья. Поначалу многие не могли понять, зачем он это сделал. Сорок пять лет, не пил, проблем со здоровьем не имел, хозяин в управление имением не вмешивался, жалованье отличное…

– Вот, – удовлетворенно промолвил Яков. – А все из-за попелюхи. Это она его заморочила и к себе утащила…

– Может быть, ты все-таки расскажешь нам, что видел в лесу? – нетерпеливо спросил Константин. – Ты говорил, что сбился с пути, стало темнеть…

– Да, все так и было, – кивнул слуга. – Я пошел наугад и через какое-то время увидел впереди башню, которую выстроил отец Мокроусова. Возле башни я заметил повозку, запряженную одной лошадью. На повозке стоял фонарь, но поблизости никого не было. Я подумал, что кучер сейчас выйдет и я попрошу его подвезти меня, но тут дверь отворили изнутри… распахнули настежь, и на пороге показался человек, который нес что-то вроде большого свертка в одеяле. Он с трудом затащил этот сверток в повозку, и, когда свет фонаря упал на его лицо, я увидел, что это Сергей Петрович Мокроусов. А из свертка, когда Мокроусов водрузил его на повозку, – я готов в этом поклясться – свесилась женская рука.

– Мгм, – неопределенно протянул генерал, шевеля пышными седыми усами. – Много позавчера выпил в трактире-то?

– Да вы что! – ужаснулся Яков. – Ни капли…

– А Сергей Петрович тебя видел? – спросил Константин.

– Нет. Я… я испугался и не стал к нему подходить.

– И правильно сделал, – одобрил генерал. – С чего ты решил, что рука женская?

– Так ведь это же понятно… Узенькая ручка-то, и рукав немного был виден…

– Какого цвета рукав, не заметил? – быстро спросил Константин.

– Темного. Синий или черный. Сергей Петрович поспешно убрал руку, запихал в одеяло… Тут мне стало совсем не по себе, и я поспешил уйти. Вчера поговорил со знающими людьми…

– Какими еще людьми?

– Старым Миколой, бабкой Феклой, которая знахарка. Я… я ведь решил, что это попелюха меня заморочила. Как господина Вартмана… Наслала адское видение, чтобы меня погубить… А потом Груша прибежала и сказала, что француженку убили и тело ее в нашем овраге нашли.

– Н-да, – протянул генерал, потирая усы, – пожалуйте положеньице… Значит, Луиза из дома ушла пешком? Могла она тогда вечером до башни дойти?

– Конечно, – уверенно ответил Константин. – Башня в лесу, но не так уж далеко от усадьбы.

– Ты не заметил, был в башне еще кто-нибудь? – спросил генерал у Якова.

– Я никого больше не видел. Правда, наверху горело окно, но, может быть, Сергей Петрович просто забыл лампу потушить…

Генерал вздохнул и некоторое время молчал, обдумывая свои следующие слова.

– Ну что ж, Яков, – проговорил он наконец, – ты всегда был честным человеком, и я рад, что ты таким и остался и все нам рассказал… То, что ты видел, надо будет рассказать еще раз господину следователю. Он будет разные каверзные вопросы задавать, но ты не бойся, говори все как есть… И помни, что в случае чего мы всегда за тебя заступимся. Мы своих людей в обиду не даем…

– Я не хотел, чтобы от этой истории вам вышел какой-нибудь урон, – сказал Яков, нервничая. – Потому и решил сначала посоветоваться…

– Да что там урон, – устало промолвил генерал. – Стар я стал совсем, в людях уже не разбираюсь… Он ведь, паршивец, нарочно Луизу на нашу землю отвез и в овраг сбросил. Чтобы следователь прежде всего к нам прицепился…

– Из-за дуэли? – спросил Константин после паузы.

– Человечишка, – с расстановкой проговорил его отец, недобро сощурив глаза. – Каково, а? Он же жил с ней, дочку ей сделал… и в овраг? Диким зверям на съедение? Если бы ты ее не нашел, ее бы птицы и звери растаскали…

Константину стало не по себе. Он махнул рукой, показывая, что Яков может уйти, и слуга удалился.

– Хотят слухи, – сказал молодой человек, когда Яков скрылся за дверью, – что в этой башне Мокроусов встречался с Надеждой Кочубей.

– Какие еще слухи? Это твоя жена тебе сказала, что ли?

Константину ничего не оставалось, как подтвердить это.

– Бабы много чего врут, – проворчал генерал, – но раз твоя жена так говорит, то, скорее всего, так оно и есть. От нее ничего не утаишь… Гхм! Ну и что мы имеем? Допустим, Мокроусов любезничал с этой рыжей пигалицей, тут прибежала Луиза, стала скандалить, он решил ее унять… или Надежда так решила…

– Четырнадцать ударов, – пробормотал Константин, не слушая его. – Вот что не укладывается у меня в голове.

– Ты это о чем?

– Доктор Гостинцев сказал, что жертве нанесли четырнадцать ударов ножом в верхнюю часть тела. Не один, не два, не три… Вот чего я не могу понять. Как же надо было ненавидеть эту несчастную женщину, чтобы…

Он осекся.

– Здорово, да? – усмехнулся генерал. – Живешь бок о бок с людьми, веришь, что они приличные, в гости их приглашаешь, с женой знакомишь, детей своих им показываешь… А тут вдруг такое! Четырнадцать ударов ножом, в одеялко завернул, вывез и бросил в лесу… А потом слезы лил, да? – резко спросил старик. – Требовал от следователя убийцу найти? Его отец хоть приличней был… Всего лишь пил втихаря… но в лесу тел не прятал, нет!

– Думаете, это все-таки Сергей Петрович ее убил? – несмело спросил Константин.

– Ну не он, так Надежда, – пожал плечами генерал. – Стали, к примеру, они драться, волосы друг на дружке рвать, Надежда и поняла, что дело плохо, схватилась за первое, что под руку попалось, и давай соперницу кромсать… А Сергей Петрович решил тело увезти да попытаться на нас все свалить – чем черт не шутит, вдруг удастся! Скажи-ка мне вот что: я надеюсь, ты с Луизой не любезничал, а?

– Как вы можете! – Константин аж отшатнулся от негодования.

– Я вот о чем: если этот гаденыш ее к нам перетащил, на что-то ведь он рассчитывал, верно? Нельзя просто подбросить тело кому попало и надеяться на то, что все сойдет убийце с рук. Еще раз тебя спрашиваю: нет ли чего такого, за что следователь может попробовать зацепиться, чтобы повесить вину на тебя?

Не отвечая, Константин сделал несколько шагов по террасе и оперся на перила.

– Вы думаете, что…

– Да ничего я особенного не думаю, – хмуро ответил генерал, – но у Мокроусова есть деньги, связи, а про семью Кочубеев я вообще молчу. Счастье твое, что женин брат тоже там был, когда ты нашел тело, – лишний свидетель нам не помешает. Так что насчет Луизы?

– Никогда не думал, что мне придется об этом говорить, – сердито промолвил Константин, – но так уж и быть, я отвечу. Были моменты, когда мне казалось, что она со мной заигрывала, вы понимаете? Я думаю, это из-за того, что Мокроусов ей постоянно изменял, она тоже пыталась показать ему, что и она на многое способна, и кокетничала со мной, с Казимиром, с Виктором… с любым, кто ей подворачивался под руку. Но я слишком люблю Аделаиду, и я всегда делал вид, что не понимаю намеков Луизы…

– А Казимир?

– Что – Казимир?

– У него с ней ничего не было?

– Я бы сказал, что он всегда был с ней любезен, но не более того, – подумав, ответил Константин. – По-моему, его куда больше интересует Оленька Кочубей, а если бы он одновременно волочился за кем-нибудь еще, это произвело бы на нее невыгодное впечатление…

– Нет, этот шесток не для нашего сверчка, – хмыкнул генерал, покрутив головой. – Однако хорошо уж то, что у вас обоих не было с Луизой никаких дел и, стало быть, причин избавляться от нее тоже не было. И раз уж мы все обсудили, то сделай одолжение, пошли-ка человека за следователем. Думаю, ему совсем не повредит узнать то, что наш Яков видел в лесу возле башни.

Глава 8. План действий

– Мама, – сказала Амалия тоном упрека, – я же просила тебя рассказать только то, чему ты сама была свидетелем… А ты пересказала мне разговор на террасе, который…

– Который я слышала, стоя в комнате за занавеской, – закончила за нее Аделаида Станиславовна. – И можешь мне поверить, что все было именно так, как я тебе рассказала.

– Мама! – возмутилась Амалия.

– А что тут такого? – пожала плечами Аделаида. – В конце концов, если не хочешь, чтобы тебя слышали, всегда можно найти место поукромнее, чем терраса дома. Ведь разговор, который там ведется, может слышать любой, кто окажется поблизости…

Тут Амалия поймала себя на том, что улыбается, и поспешно напустила на себя серьезный вид.

– Я совсем не помню деда, – призналась она. – Скажи, что он был за человек?

– Он был из тех людей, которые рождены для войны, – ответила Аделаида Станиславовна, посерьезнев, – из тех, кто только там чувствует себя на своем месте. Он не любил все, что связано с мирной жизнью. Никогда не забуду, как мы сидели как-то в коляске и наблюдали фантастической красоты закат, который даже на картине не увидишь. Мы все были охвачены восторгом, даже Казимир, а ты прекрасно знаешь, что его нелегко пронять подобными вещами. Но генерал только поглядел на небо, на облака, на заходящее солнце и со вздохом промолвил: «Эх, на Кавказ бы сейчас! Чтобы шашка на боку, верный конь, двадцать пять лет и вся жизнь впереди…» Вот о чем он думал, вот что его не отпускало. Твой отец был совсем другой. Военной службой он тяготился, а генерал вообще не понимал, как такое возможно.

– Папа его разочаровал? – спросила Амалия после паузы.

– Боюсь, что да, – призналась мать, помедлив. – Но что толку теперь говорить об этом? Генерала давно уже нет, твой отец тоже умер, твой брат сгорел от чахотки в несколько месяцев…

– Я помню, – сказала Амалия изменившимся голосом. – Я никогда их не забываю.

Но тут до ее слуха донесся треск звонка, и через минуту Луиза Делорм, все в том же скромном коричневом платье, которое оживляла только небольшая вышивка на воротничке, вошла в комнату.

Начало разговора нельзя было назвать удачным: Луиза долго и бессвязно извинялась за то, что позавчера расплакалась и не смогла продолжить разговор об интересующем ее предмете. Но она надеется, что мадам Тамарина и госпожа баронесса войдут в ее положение и что она не слишком их побеспокоила…

– У вас расстроенный вид, – сказала Амалия, вглядываясь в лицо девушки. – Что-то случилось, мадемуазель Делорм?

– Да, случилось, – ответила девушка удрученно, – если можно так сказать… Сегодня утром секретарь нашего посла в Петербурге сообщил, что в доступе к материалам дела Леман мне отказано.

– И что вы собираетесь предпринять? – спросила Аделаида Станиславовна.

– Я хочу поговорить с мсье Курсиным, – сказала Луиза. – И с тем, кто после него довел расследование до конца, тоже. А еще я хочу увидеть этого… Егора Домо… Домо…

– Домолежанку, – пришла к ней на помощь Амалия. – Но если он находится в Сибири…

– Нет, он получил разрешение вернуться два или три года назад, – покачала головой Луиза. – У его жены хутор в этой, как она называется, волости… – Морща лоб, она достала из сумочки сложенную вчетверо бумажку. Когда Луиза развернула ее, выяснилось, что лист исписан твердым крупным почерком без единой помарки. – Мсье секретарь все для меня записал, – пояснила девушка, – просто с непривычки мне трудно запомнить ваши названия… Волость – это что такое?

– Часть уезда.

– А уезд?

– Часть губернии или, если угодно, области.

– А, теперь я понимаю! Так вот… Второй следователь живет в Петербурге, а господин Курсин – в Ви… Виборге…

– Выборге, – поправила Амалия, не удержавшись. Среди европейцев ей еще не попадалось ни одного человека, способного как следует произнести звук «ы». Луиза с благодарностью взглянула на нее.

– Хотя я сейчас в Петербурге, мне хотелось бы начать именно с господина Курсина. Он давно вышел в отставку, сейчас ему, кажется, лет семьдесят, но я надеюсь, что он не забыл то дело…

Сложив лист, она убрала его обратно в сумочку.

– Я могу поехать с вами, если хотите, – сказала Амалия. – Вдруг мсье Курсин не говорит по-французски…

Луиза рассыпалась в благодарностях. Она очень признательна… и ей неловко беспокоить такую занятую даму, как баронесса фон Корф… Но у нее в Петербурге совсем нет знакомых, а секретарь посольства, хоть на словах и заверил ее в поддержке, все же аккуратно дал ей понять, что она выбрала для себя совершенно бесперспективное занятие…

– Когда я спросила у него, что же мне делать, он сделал паузу и ответил, что наилучшим выходом было бы, если бы я удовольствовалась именем убийцы, названным в деле, вернулась бы во Францию, приняла с должным смирением причитающиеся мне капиталы и постаралась бы скрасить последние дни того, кто их мне оставит…

Произнеся эту длинную и, надо сказать, местами весьма язвительную фразу, Луиза перевела дух и робко взглянула на своих собеседниц.

– Иногда мне кажется, что другие, может быть, правы, а я вовсе не права… Но если я буду сидеть с ним за столом и не знать… Если я постоянно буду думать о том, он убил мою мать или не он… Я просто с ума сойду.

– Скажите, – решилась Амалия, – а что вам сказали ваши приемные родители, когда вы сообщили им, что уезжаете в Россию?

– Странно, что вы об этом спросили, – пробормотала Луиза. – Но… Они явно были не рады… Даже ма… Даже моя тетя, которая раньше была не очень расположена к моему отцу.

– Вы упоминали, что ваша мать писала ей письма, – напомнила Амалия. – Скажите, они у вас с собой? Если да, то я хотела бы взглянуть на них.

Не говоря ни слова, Луиза залезла в сумочку и извлекла оттуда довольно объемистую пачку листков, исписанных мелким наклонным почерком с удлиненными хвостиками. Почерк Амалии не понравился – он чем-то напоминал почерк матери Александра, которую молодая женщина терпеть не могла. К слову, неприязнь эта была взаимной, хотя внешне обе дамы держались в границах светских приличий, и человек неискушенный мог счесть, что старшая баронесса фон Корф и младшая баронесса прекрасно ладят между собой.

– Пойду-ка я, пожалуй, распоряжусь насчет чая, – объявила Аделаида Станиславовна, поднимаясь с места.

Строго говоря, она могла бы отдать любое распоряжение, вызвав горничную, но мать Амалии тонко чувствовала момент и понимала, что будет гораздо лучше, если дочь и несчастная молодая девушка, для которой тайна гибели матери стала тяжким бременем, смогут поговорить без посторонних. Поэтому Аделаида Станиславовна удалилась, тактично прикрыв за собой дверь.

Амалия прочитала письма одно за другим, задерживаясь на тех моментах, которые показались ей интересными. Судя по всему, покойная Луиза Леман питала страсть к порядку, потому что отправляла послания сестре два раза в месяц – не чаще и не реже. Она описывала места, в которых бывала, людей, с которыми сталкивалась, чаще всего – Сергея Петровича и женщин, с которыми ей приходилось соперничать за его внимание. И так как текст всегда является зеркалом, которое в той или иной мере отражает его автора, Амалия без труда поняла, что Луиза сначала увлеклась «le beau russe»[2] из-за того, что он произвел на нее впечатление внешностью и достатком, потом отчаянно влюбилась в него и с этого момента столь же отчаянно боялась его потерять. Однако Сергей Петрович Мокроусов, судя по всему, не принадлежал к числу людей, которых можно завоевать беззаветной любовью. Он, очевидно, догадывался, что со стороны Луизы замешано нечто больше, чем то, что могла бы ему дать любая опытная кокотка; но он не ценил это, иронизировал, если Луиза слишком очевидно проявляла свое поклонение, и не скрывал, что считает себя свободным от любых обязательств по отношению к ней. Читая письма, Амалия не могла удержаться от мысли, что он вел себя как деспотичный прекрасный принц, а Луизе оставалась только роль Золушки, и то без феи-крестной, которая могла в одно мгновение преобразить ее жизнь и заставить принца по-настоящему увлечься ею.

Явилась горничная, принесла кофе, чай, печенье, а Амалия все читала письма, изредка обращаясь к Луизе Делорм с каким-нибудь вопросом или уточнением. Некоторые послания – после ссор с любовником – были написаны в большом нервном возбуждении, и тогда почерк прыгал и петлял зигзагами, в словах появлялись орфографические ошибки, но в целом письма Луизы Леман чем-то напоминали рядовой французский рассказ из какой-нибудь газеты – написано гладко, в меру иронично, в меру занимательно, но ничего не дает ни уму, ни сердцу. Такие рассказы пишут авторы, крепко стоящие на пласте многовековой культуры своей страны, и в этом-то и кроется подвох, потому что все предметы уже исследованы, все, что можно сказать, уже сказано не раз, и оттого не остается ничего, кроме как повторяться. Но тут Амалия встретила в тексте пассаж о своих родителях, в котором Луиза колюче заметила, что «cette dame de Pologne ou d’Allemagne, ce qui est pour moi à peu près la même chose, et son mari stupide ont l’air si heureux que tout le monde les méprise»[3], и рассердилась до того, что все сравнения разом вылетели у нее из головы.

«Никогда мой отец не был глупцом! И вообще, если бы он тогда на дуэли выстрелил в твоего любовника, ты сегодня почти наверняка была бы жива…»

Луиза Делорм с опозданием вспомнила, что в отдельных письмах содержатся шпильки по адресу родителей баронессы Корф, которая столь любезно согласилась ей помогать, и заерзала на месте. Подняв глаза, Амалия увидела виноватое лицо девушки и немного смягчилась.

– В сущности, из этих писем многое понятно, – заметила баронесса, возвращая собеседнице исписанные листки. – Ваш отец давал много обещаний, но их не выполнял. Он жил с вашей матерью, но в то же самое время у него были другие женщины. Наконец, Надежда Кочубей предлагала вашей матери деньги, чтобы та оставила Сергея Петровича и уехала в Париж, а когда попытка подкупа провалилась, стала ей угрожать. Она была импульсивная, разочарованная в муже молодая женщина, свои отношения с господином Мокроусовым она явно воспринимала всерьез… Могла ли она убить вашу мать? Я считаю, что это вполне вероятно, но ведь вас интересуют не предположения, а тот, кто является убийцей. – Амалия выдержала крохотную паузу. – Скажите, вы пытались во Франции связаться с госпожой Белланже? Я знаю, что она не в себе, но тем не менее…

– Я ее видела, – сдавленно промолвила Луиза, поежившись. – Я долго колебалась, но потом сказала себе: будь что будет, и поехала в лечебницу доктора Мальбера, где сейчас мадам находится. – Ее передернуло. – Поверьте, когда видишь заведение, в котором пребывают эти несчастные, на жизнь начинаешь смотреть совсем по-другому… Я видела там совсем молодого человека, красивого, как ангел. Доктор сказал мне, что вся его семья – душевнобольные и он кончил тем, что вонзил жене в горло ножницы… А ведь внешне он такой же человек, как все, и если не знать… Если не знать, кто перед тобой, то…

Она умолкла, борясь с волнением.

– Надин Белланже сказала вам что-нибудь? – спросила Амалия, когда молчание слишком затянулось. По лицу Луизы пробежала судорога.

– Она сидела и грызла ногти. Все время грызла ногти и глупо хихикала. А потом, очевидно, поняла, на кого я похожа… Она вскочила с места, прижалась к стене и стала кричать: «Я знаю, кто ты! Ты пришла за мной, но я не пойду за тобой! Сгинь!» Доктор пытался ее урезонить, но она оттолкнула его так, что он отлетел к двери. Она была на две головы ниже его, но он отлетел, как былинка… Прибежали дюжие санитары, похожие на мясников… Я бросилась прочь из палаты… Потом я слышала, как она кричала… Завывала и кричала, как дикий зверь…

– Понимаю, как вам было тяжело, – осторожно промолвила Амалия, – но я все же должна задать этот вопрос. Надин Белланже не сказала ничего такого, что могло бы пролить свет на…

Луиза мотнула головой так, что прядь волос выскользнула из прически и упала на бровь.

– Если бы я узнала от нее то, что меня интересует, думаете, я приехала бы сюда к вам?..

Тут Амалия решила, что настало время поговорить начистоту.

– А если ничего не выйдет? Если следователи не смогут дать определенный ответ на ваш вопрос, если свидетели не скажут ничего нового, если…

– Я уже думала об этом, – прошептала Луиза, – думала тысячу раз, и даже больше. Понимаете, я всегда верила, что быть богатым прекрасно, деньги открывают множество возможностей, которых человек со скромным достатком лишен… Я же мечтала путешествовать, покупать красивые вещи, расписные веера… Платья от Ворта! Я хотела увидеть Венецию, понимаете? – Амалия молчала. – И вдруг… Вдруг все это становится явью… Надо только забыть кое-что… Забыть и не задавать вопросов! Но я не могу… Почему, почему он ждал столько времени, прежде чем появиться? Какие грехи он пытается искупить своей щедростью? Я раньше не понимала эти слова в Библии: «К чему весь мир тому, кто потеряет свою душу…» А теперь я понимаю, очень хорошо понимаю! Но, чтобы прочувствовать их по-настоящему, надо оказаться в таком же положении, как я…

– Ваше положение по-настоящему мучительно, – сказала Амалия серьезно, – но я все же предлагаю подождать, что скажет господин Курсин. То, что его сняли с дела, доказывает, что он подобрался к разгадке очень близко. Для суда у него доказательств не хватило, но мы ведь не являемся судьями, не так ли? Завтра мы с вами отправимся в Выборг и, может быть, уже тогда узнаем настоящее имя того, кто убил вашу мать.

Заметив, что напитки остыли, Амалия вызвала горничную, чтобы подали горячий кофе и чай, после чего завела с гостьей спокойную благожелательную беседу о городе, в который им предстояло отправиться, и о расписании поездов.

Глава 9. Явление Меркурия

Выборг – один из самых очаровательных городов Российской империи, который способен пленить любого, кто попадает сюда впервые. Когда Амалия увидела дома в немецком вкусе, раскрашенные в разные цвета, у нее мелькнула мысль, что, пожалуй, все сложилось бы куда лучше, если бы она оказалась тут сама по себе или по делу, не имеющему отношения к убийству. Она любила города, обладающие собственной архитектурной физиономией, и в Выборге было все, что могло удовлетворить ее взыскательный вкус; но причина, по которой баронесса фон Корф приехала сюда, настраивала на совершенно иной лад и не оставляла места для любования окрестностями.

Дом, в котором жил ушедший в отставку следователь Курсин, находился на тихой улочке, и почти в каждом окне виднелось по несколько горшков с цветами. Дверь открыла молодая горничная.

– Я баронесса фон Корф, а это мадемуазель Делорм, – представилась Амалия. – Вчера мы посылали вашему хозяину телеграмму.

Горничная сказала, что Меркурий Федорович ждет их, и проводила молодых женщин в чистенькую, опрятную гостиную, где все дышало уютом. Людям свойственно, даже выходя в отставку, оставлять при себе вещи, напоминающие о былой профессии; так, например, старый врач хранит по привычке толстые тома «Медицинских списков»[4] и книги по своей специальности, но здесь ни один предмет не напоминал о прежней работе хозяина. По расчетам Амалии, Курсину сейчас было не менее семидесяти пяти лет, и воображение рисовало ей не слишком здорового человека, с которым придется держать себя крайне осмотрительно. Однако навстречу ей с широкого удобного кресла поднялся рыжеватый, чисто выбритый, подтянутый господин, которому можно было дать от силы лет пятьдесят, и то лишь если очень постараться.

– Меркурий Федорович Курсин, – представился он, изучая ее своими внимательными глазами, и повернулся к Луизе: – А вы, конечно, мадемуазель Делорм? Увы, я не говорю по-французски…

– Это ничего, – отозвалась Амалия. – Я буду переводить.

Она объяснила цель их приезда, опустив те детали, которые казались ей несущественными; но Курсин пожелал знать больше, за одними вопросами последовали другие, и, когда Амалия позже вспоминала их разговор, ей стало ясно, что следователь как-то чрезвычайно ловко и незаметно выпытал у нее все, что ей было известно, и разные подробности о ее родственниках и членах семьи, о которых она вообще-то даже не собиралась рассказывать.

– Право, я даже не знаю, что вам сообщить, – промолвил Курсин задумчиво, когда Амалия, которую этот допрос немного утомил, решила перейти к сути дела и прямо спросила, может ли Меркурий Федорович назвать им имя убийцы. – Вам должно быть известно, госпожа баронесса, что вскоре после того, как я задержал Мокроусова, меня отстранили и передали дело Леониду Андреевичу Фиалковскому. Сей господин первым делом отпустил Сергея Петровича и принес ему свои извинения. Сейчас Леонид Андреевич благополучно пребывает в чине действительного статского советника, у него прекрасный дом в Петербурге, дача в Парголово и множество наград за успешное ведение дел.

– Ходили слухи, – проговорила Амалия, с некоторым вызовом глядя собеседнику в глаза, – что Сергей Петрович и семья Кочубеев заплатили Фиалковскому немалые деньги за то, чтобы он помог очистить от подозрений Мокроусова и Надежду Кочубей. Это правда?

– Вы спрашиваете меня, является ли господин Фиалковский взяточником? – усмехнулся Курсин. – Да, это так. Сначала Мокроусов, а за ним Кочубеи предлагали деньги и мне, но когда они поняли, что это бесполезно, то добились моего отстранения.

– Можно ли узнать, о какой именно сумме шла речь? – не удержалась Амалия.

– О весьма значительной, можете мне поверить, – отозвался ее собеседник с улыбкой. – Впрочем, когда речь идет об убийстве, люди обычно не мелочатся.

– Несмотря на то что вам не дали довести следствие до конца, – сказала Амалия после паузы, – я уверена: человек с вашим опытом не мог не понимать, кто именно совершил преступление. Пусть даже у вас было недостаточно доказательств…

– Боюсь, имя убийцы может назвать только Сергей Петрович, – уже без всякой улыбки ответил бывший следователь. – Я беседовал с ним много раз, и из его поведения мне стало ясно, что он совершенно точно знает, кто убийца, но ни за что мне в этом не признается.

– Значит ли это, что убийцей являлся он сам? – быстро спросила Амалия.

– Возможно.

– Или речь шла о Надежде Кочубей?

– Я бы не стал исключать и этого.

– Но вы, Меркурий Федорович…

– Нет, я не могу ткнуть пальцем в него или в нее и с чистой совестью заявить: это тот, кто вам нужен. Я уж не говорю о том, что эта парочка вообще могла действовать сообща…

– Чтобы убить Луизу Леман?

– Чтобы убить Луизу Леман, – эхом откликнулся Курсин. – Но я, кажется, совершенно беспардонным образом манкирую своими обязанностями хозяина дома. Может быть, вы желаете чего-нибудь, сударыни? Чай или кофе? Я распоряжусь…

Спохватившись, Амалия повернулась к Луизе, о чьем присутствии, по правде говоря, успела почти забыть, и перевела ей вопрос Меркурия Федоровича, а также вкратце изложила суть их беседы. Луиза сказала, что она выпила бы кофе. Через минуту появилась хозяйка дома – круглолицая молодая особа лет тридцати, и следователь поглядел на нее с видимым удовольствием. Потом за дверями послышался какой-то шум, прибежали дети – две девочки и мальчик, и тут Курсин расцвел совершенно. Извинившись, он вышел с ними из комнаты, и по тому, как они цеплялись за него и забрасывали словами, Амалия поняла, что для детей он лучший друг и отец на свете.

«Однако любопытная получается картина… Следователь Фиалковский обрел смысл жизни в мздоимстве, а его честный коллега Курсин на восьмом десятке обзавелся семьей и счастлив… Хотя, в сущности говоря, какое мое дело? Жаль только, что он не может назвать нам имя убийцы… Значит, в Выборг мы приехали зря…»

Потом Меркурий Федорович вернулся, а его жена под каким-то предлогом удалилась. Хозяин дома и его гостьи пили кофе и словно по молчаливому уговору беседовали о чем угодно, только не о деле, которое привело сюда Амалию и ее спутницу. «И почему мама уверяла, что он похож на лису? – размышляла баронесса фон Корф, поглядывая на бывшего судебного следователя. – Это иллюзия из-за того, что у него волосы когда-то были рыжими, и даже сейчас заметно, что они рыжие, несмотря на возраст и седину. На самом деле в нем куда больше от волка… Достаточно хотя бы посмотреть, как он скалится по-волчьи, когда говорит о Мокроусове, сумевшем от него ускользнуть… Конечно, если бы он знал о преступнике что-то определенное, то не стал бы молчать… Но он не знает».

– Мадемуазель Делорм отказали в доступе к материалам дела, – сказала баронесса фон Корф, когда с кофе было покончено. – Можете ли вы рассказать нам, как проходило следствие, пока вы его вели? Обрисовать основные этапы…

– Боюсь, вам это будет не слишком интересно, – серьезно ответил Меркурий Федорович.

Он шевельнулся, поудобнее устраиваясь в кресле. Из соседней комнаты вышла пестренькая кошечка, сверкнула зелеными глазами на двух напряженных незнакомых женщин и скользнула на колени к хозяину, который машинально погладил ее.

– Я имею в виду, – продолжал Курсин, – что следствие кажется интересным только в каких-нибудь уголовных романах[5]. На самом деле это работа, причем грязная и довольно утомительная.

– Однако вы все же стали следователем, – не преминула поддеть его Амалия.

– Да, потому что я был молод и вполне искренне считал, что мое присутствие в системе правосудия поможет ее улучшить. У меня были свои принципы, понимаете? И никто тогда не потрудился мне объяснить, что в жизни чаще всего выигрывает не тот, кто придерживается принципов, а тот, кто вовремя умеет от них отказаться. Заметьте, слово «вовремя» тут ключевое. Если предать свои принципы не вовремя, то можно заполучить такие неприятности, что по сравнению с ними все остальное покажется сущими пустяками.

«Значит, он все-таки немного завидует Фиалковскому, – мелькнуло в голове у Амалии. – Конечно, особняк в Петербурге, дача в Парголово… Чужой собственности мы придаем такое значение только тогда, когда нам самим чего-то не хватает».

– Скажите, – спросила она вслух, – а вы знали Луизу Леман? Я имею в виду, до того как…

– Нет.

– А Сергея Петровича или кого-нибудь из Кочубеев?

– Кажется, я видел только Ольгу Кочубей. Но я не был ей представлен.

– Получается, вы могли судить о происходящем совершенно беспристрастно, – сказала Амалия.

– Возможно. Во всяком случае, не стану спорить, – улыбнулся Меркурий Федорович. – Но в тот момент я видел только овраг, в котором лежало тело убитой женщины. Ваш отец сказал, что он переворачивал мадемуазель Леман, чтобы убедиться, что ей уже ничем нельзя помочь. Мне это не понравилось, но я вынужден был признать, что по-своему он был прав.

– Что вы можете сказать о причине смерти?

– Ее зарезали ножом или чем-то вроде того. Позже Серапион Афанасьевич сказал мне, что убийца нанес четырнадцать ударов.

– Серапион Афанасьевич?

– Врач, господин Гостинцев.

– Кстати, вы не знаете случайно, где он сейчас живет?

– Знаю, в Полтаве. Я могу дать вам его адрес, если пожелаете.

– Позже, если вы не против. Можно ли сказать что-то об убийце, если исходить из характера ранений?

– Удары наносились беспорядочно, смертельными оказались только два или три.

– Можно ли сделать из этого вывод, что убийца был в ярости?

– Это вполне вероятно.

– А что насчет орудия преступления?

– Я же сказал: нож или нечто подобное.

– То есть орудие не нашли?

– А как вы думаете, почему господину Мокроусову и его любовнице удалось избежать наказания? – колюче спросил бывший следователь. – Если бы я нашел этот нож и сумел бы доказать, что он принадлежал Сергею Петровичу или Надежде Илларионовне, их песенка была бы спета. Но главная улика – предмет, которым совершили убийство, как сквозь землю провалился, и не думайте, что я не предпринимал усилий для его поисков.

– Очень жаль, что он исчез, – вздохнула Амалия. – Что ж, пойдем дальше. Когда вы были на месте обнаружения тела, вы заметили что-нибудь?

– Вам бы быть следователем, госпожа баронесса, – усмехнулся ее собеседник, поглаживая кошку. – Вообще-то я заметил многое. Например, что жертва была убита вовсе не там, где ее нашли, потому что ни на земле, ни на траве крови не было. В то же время поблизости отсутствовали следы колес или подков, а также следы волочения тела. Я вернулся на дорогу, но по ней за это время проехало много повозок и экипажей, так что отпечатки, которые я искал, стали неразличимы. Я расспросил вашего отца и дядю, каким именно путем они двигались после того, как заметили на ветке шаль. Это позволило мне не без некоторого труда, но все же отыскать следы постороннего человека, глубоко впечатавшиеся в землю – так, как если бы он нес что-то тяжелое. Судя по размеру ноги, это мог быть только мужчина, причем вряд ли он был низкого роста. Следы вели в лес от дороги, и теперь я был почти уверен, что мое первоначальное предположение оказалось верным и что тело на чем-то привезли, а уже потом на руках донесли до оврага. Так что история, которую я позже выслушал от вашего слуги, вовсе не стала для меня откровением…

Он покосился на Луизу, и Амалия, вспомнив о своих обязанностях переводчицы, вполголоса пересказала ей все, что удалось узнать у следователя.

Глава 10. Подводя итоги

– Шаль, – подала голос мадемуазель Делорм. – Почему она оказалась на ветке?

– Вероятно, зацепилась за нее, когда Сергей Петрович переносил тело в овраг, – спокойно ответил Курсин.

– И он этого не заметил?

– Было уже поздно и достаточно темно. Конечно, если бы он заметил шаль, он бы снял ее с ветки. Ведь она, можно сказать, кричала, вопила о преступлении.

– Итак, – вмешалась Амалия, – вы поняли, что мужчина высокого роста привез тело и оставил его в овраге. Что было потом?

– А потом хлынул ливень, который уничтожил все следы на месте преступления. Все, что я смог сделать, – распорядился положить тело на подводу, и мы перебрались в дом Кочубеев.

– Почему именно к ним?

– Потому что Виктор Кочубей явно нервничал, – холодно ответил бывший следователь, и его глаза сузились. – И нервничал он вовсе не так, как ваш отец, который поехал за игрушками для сына и наткнулся на труп… И не так, как ваш дядя, который собирался приятно провести время у соседей, а вместо того вынужден был этот труп караулить. Вообще господин Браницкий был не на шутку раздражен тем, что ему пришлось отказаться от привычных развлечений. Если бы это зависело от него, то он бы отправился играть в карты как ни в чем не бывало…

– Да, – кивнула Амалия, – это вполне в духе моего дядюшки. Скажите, Меркурий Федорович, в тот момент вы уже знали о Надежде Кочубей?

– Да, ваш дядя мне все рассказал. В сущности, я рассчитывал на то, что мне удастся с ней побеседовать, но меня к Надежде не пустили.

– Под тем предлогом, что у нее случился обморок?

– Это был не предлог, – с неудовольствием ответил хозяин дома. – Ей действительно сделалось дурно, она слегла в постель. Кроме того, доктор Гостинцев сказал мне, что она ждет ребенка и ее нельзя волновать.

Амалия резко распрямилась.

– Ребенка? Чьего именно?

– Вы слишком многого хотите от меня, госпожа баронесса, – усмехнулся Курсин. – Простите, но откуда мне знать? Впрочем, судя по тому, что я слышал, это, скорее всего, оказался бы ребенок Сергея Петровича.

– Тогда это убийство совершила Надежда Кочубей, – решительно заявила Амалия. – Она была беременна от любовника и знала, что муж от нее отвернется, а за ним и все остальные. Единственным, кто мог ее спасти, был Сергей Петрович. Женись он на ней, все было бы прекрасно, но тут возникает вопрос насчет Луизы Леман, с которой он явно не собирался расставаться, несмотря на свои интрижки… Если Луиза исчезнет, проблема решена, не так ли? И она действительно исчезает…

– Эта версия не объясняет, почему Сергей Петрович помогал скрывать следы преступления и бросил тело женщины, которой он вроде бы дорожил, в овраг, – тихо, но чрезвычайно веско промолвил бывший следователь.

– Да, но если Надежда сказала ему, что ждет ребенка? Он ведь хотел иметь сына…

Баронесса фон Корф осеклась, потому что заметила, что Меркурий Федорович смотрит на нее весьма иронически.

– Как удачно выразился ваш родич, никого Сергей Петрович не хотел и никто ему не был нужен. В том числе и Надежда Кочубей.

– Это мой дядюшка вам сказал? – догадалась Амалия.

– Да, Казимир Станиславович вообще очень умный человек, и у него нет утомительной привычки долго ходить вокруг да около, прежде чем сообщить то, что может иметь значение для следствия.

Тут Амалия с сожалением убедилась, что даже проницательные, искушенные и привыкшие распутывать сложные преступления люди порой дают маху. Сама она отлично знала, что ее дядю можно было назвать изворотливым, эгоистичным или, допустим, бездеятельным, но уж никак не умным. А следователь меж тем продолжал:

– На самом деле, госпожа баронесса, возможно, вы и правы: Надежда Кочубей убила соперницу и поставила господина Мокроусова в такое положение, что ему ничего не оставалось, кроме как помочь ей скрыть следы преступления.

– Вам известно, где оно произошло? – спросила Амалия.

– Разумеется. Прежде всего я установил, что Луиза Леман ушла вечером из дома, накинув на плечи шаль. До вас или до Кочубеев идти пешком было бы далековато, я уж не говорю об остальных соседях. Деревню она не любила и появлялась там редко. Оставалась башня в лесу, где старший Мокроусов якобы сочинял стихи. В этой башне Сергей Петрович тайком встречался с Надеждой Илларионовной. Зачем женщине идти туда, где ее любовник встречается с другой? Либо она рассчитывает застать изменника врасплох, либо хочет решительно объясниться, либо то и другое разом. К сожалению, такие встречи нередко заканчиваются весьма печально.

– Так мою мать действительно убили в башне? – вырвалось у Луизы, как только Амалия перевела ей слова следователя.

– Когда я захотел осмотреть башню, то наткнулся на решительное противодействие Сергея Петровича, – продолжал Курсин. – Он-де потерял ключ, он готов дать честное слово дворянина, что Луиза не ходила в эту башню и ей там нечего было делать, и все в таком же духе. Он лгал и изворачивался так глупо и нелепо, что его заподозрил бы и несмышленый ребенок. Тут весьма кстати подоспели показания вашего слуги Якова, и теперь я мог потребовать объяснений, уже опираясь на них. Не буду вам пересказывать то, что мне говорил этот лощеный господин – что слуги Тамариных его ненавидят, потому что он дрался с вашим отцом на дуэли, что на него наговаривают, что Яков сумасшедший, что кому я верю – какому-то холопу, в то время как сам он дворянин и готов поклясться своей честью… Этот вздор меня утомил, и я дал ему понять, что могу посадить его под замок, если он не прекратит чинить препятствий правосудию. Вы не поверите, но он решил, что я шучу. Как ему – ему, Сергею Петровичу Мокроусову, – смеет угрожать какой-то чиновник, будь он хоть сто раз на службе и представитель закона!

– Он был настолько глуп? – не удержалась Амалия.

– Боюсь, что хуже, чем глуп, – ответил Меркурий Федорович, насмешливо прищурившись. – Встречается, знаете ли, такая раздражающая смесь самоуверенности, дерзости и непрошибаемости, которая выглядит хуже любой глупости. Вот как раз таким он и был.

– Спросите у него, что он увидел в башне, – умоляюще попросила Амалию Луиза. Мадемуазель Делорм была бледна как смерть, но глаза ее горели огнем. Кошка внимательно посмотрела на нее и, неодобрительно поведя усами, отвернулась.

– Разумеется, все его отговорки ни к чему не привели, и ему пришлось уступить. Он поручил Елене Кирилловне показать мне башню…

– А Елена Кирилловна – это кто?

– Вдова его управляющего Иоганна Карловича Вартмана. Она была у Мокроусова экономкой и вела хозяйство после того, как ее муж покончил с собой.

– Кстати, вам неизвестно, почему он это сделал?

– Известно. С его единственным сыном произошло несчастье, и управляющий считал, что оно случилось по его вине. Не вынеся угрызений совести, он застрелился.

– Вот оно что, – протянула Амалия. – А местные крестьяне решили, что… впрочем, это неважно. Так что вам удалось обнаружить в башне?

– В комнате, расположенной наверху, я сразу же обратил внимание на постеленный на полу новый ковер. Когда его убрали по моей просьбе, я увидел под ним разводы, похожие на впитавшуюся кровь. Само собой, их затирали, но затерли плохо, а Елена Кирилловна, когда я на нее надавил, призналась, что хозяин недавно потребовал дать ему новый ковер для башни и стал на нее кричать, когда она попыталась узнать, зачем он ему нужен. Также нашлись люди, которые видели, как в тот вечер хозяин примчался из башни сам не свой, потребовал дать ему повозку, а когда кучер стал выводить лошадей, взбесился и завопил, что он просил только повозку, но не кучера. Это при том, что, по его мнению, править лошадьми – занятие, неподходящее для господ…

– Скажите, а как именно Сергей Петрович объяснил разводы на полу?

– Сначала он все отрицал, а потом будто бы вспомнил, что там резали курицу.

– В помещении?

– Да. Само собой, я справился у Елены Кирилловны, была ли у ее хозяина привычка резать кур в башне. Она поначалу даже не поняла, о чем это я. Других слуг мой вопрос тоже поставил в тупик…

– Может быть, лучше было бы задать этот вопрос Надежде Кочубей и послушать, что она скажет? Кстати, вы видели ее после того, как было обнаружено убийство? Я к тому, что если наши предположения верны и ссора женщин переросла в драку, на руках Надежды Илларионовны или на ее лице должны были остаться следы…

– Я видел ее на другой день после обнаружения тела, – кивнул следователь, одобрительно глядя на Амалию.

Но продолжения не последовало, потому что он улыбнулся каким-то своим затаенным мыслям и стал гладить кошку.

– И что же? – не выдержала Амалия.

– Она лежала в постели, на руках у нее были синяки, на лице – кровоподтеки. Она пыталась скрыть их под пудрой, но у меня глаз наметанный.

– Меркурий Федорович! – Баронесса фон Корф аж подпрыгнула на месте. – Но ведь это же значит…

– Нет, – медленно покачал головой следователь, – увы, ничего это не значит. Потому что в день, когда было обнаружено тело, Виктор Кочубей набросился с кулаками на жену и избил ее. Думаю, это случилось из-за того, что доктор Гостинцев неосмотрительно сказал ему, что Надежда Илларионовна находится в положении. Виктор Кочубей мгновенно сложил два и два и пришел в ярость… Он избил жену так, что у нее случился выкидыш. Семья ее мужа, конечно, уверяла, что тот произошел от естественных причин…

– Но тем не менее вы должны были установить, как выглядела Надежда Кочубей именно в тот вечер, когда вернулась со свидания в башне, – настаивала Амалия. – Ведь она рассчитывала приятно провести время с любовником, отлучилась под каким-то предлогом из дома…

– Собирать цветы, – промолвил следователь с кривой улыбкой. – Она уверяла всех, что обожает собирать цветы в лесу.

– Хорошо, она добралась до башни, но потом там появилась Луиза Леман, завязалась ссора, и произошло убийство. Воля ваша, но я не верю, что, когда Надежда вернулась домой, она выглядела как обычно…

– Она принесла в тот вечер большой букет колокольчиков и ромашек, – спокойно ответил Курсин. – Казалась немного нервозной, но слуги в один голос уверяли, что не заметили ни синяков, ни царапин – ничего.

– А ее одежда? На ней была кровь?

– В тот момент никто не обратил на это внимания, а потом выяснилось, что блузка, в которой она была, пропала.

– Куда?

– Вероятнее всего, Надежда Илларионовна уничтожила ее. Мне она заявила, что не знает.

– То есть кровь все-таки попала на блузку, но Надежда Кочубей прикрыла пятна большим букетом, а потом избавилась от улики, – протянула Амалия. – Что именно она сказала вам на допросе?

– Я успел поговорить с ней только раз, – мрачно ответил Курсин. – Она изображала, что ужасно страдает, как ей плохо, хныкала, изворачивалась и лгала. Они с Мокроусовым были пара друг другу под стать, можете мне поверить.

– Но хоть что-нибудь вы от нее узнали?

– Ничего, кроме того, что она очень хорошо относится к Сергею Петровичу, что она обожала Луизу, та вообще была душечка. Но как только я заговорил о том, что меня интересовало – была ли она любовницей Мокроусова и находилась ли в башне в момент убийства, с ней случился нервный припадок. Вмешалась Ольга Кочубей, вызвала доктора, и меня попросили прийти в другой раз.

– Кстати, что вы скажете об Ольге? – спросила Амалия. – Роль Сергея Петровича в этой драме более или менее понятна, Надежды и ее мужа – тоже. А вот Ольга…

– Боюсь, что эта милая барышня сыграла главную роль в моем отстранении, – вздохнул Меркурий Федорович. – Именно она больше всех интриговала против меня – она, а даже не Мокроусов и не старый князь. Ольга Антоновна возненавидела меня больше всех на свете, она задействовала все свои связи, своих подруг и их родственников, чтобы от меня избавиться.

– Но почему? Ведь сама она не имела никакого отношения к разыгравшейся драме. Может быть, она была втайне влюблена в Мокроусова?

– Нет, – твердо ответил хозяин дома, – она презирала его, как и Надежду, которая изменяла ее брату. По-моему, Ольга Антоновна считала, что скандал, который разворачивался вокруг убийства Луизы Леман, помешает ей самой выйти замуж. Она, так сказать, старалась исключительно для себя. Думаю, именно Ольга Антоновна подала мысль отправить Надежду и Виктора за границу, пока я не задержал неверную жену за убийство.

– И когда вы пришли, чтобы снова допросить подозреваемую…

– Выяснилось, что она уже уехала – вместе с мужем, а мне несколько дней врали, что она поправляется после выкидыша. Я сам виноват, – следователь поморщился. – Не надо было обращать внимания на то, что она будто бы больна и страдает, надо было думать только об одном – что она либо убийца, либо пособница убийцы. Каюсь, я разозлился, когда понял, что меня провели… И велел арестовать Сергея Петровича. В конце концов именно он вывез тело из башни и сбросил его в овраг. Уж ему-то точно было известно, кто убил Луизу Леман.

– Вы его допрашивали?

– Многократно. Он то угрожал мне, то оскорблял, то предлагал деньги, то кричал, что я пошел по неверному следу и он стал жертвой обстоятельств. Как только я просил его объяснить, что это за обстоятельства, он тотчас же замыкался в себе и заявлял, что ничего мне не скажет. Его поведение и все известные мне факты я могу истолковать только так: он либо сам убил Луизу, либо знал, кто ее убил. Чтобы скрыть преступление, он решил перевезти тело на землю соседей, которые были ему антипатичны, и попытаться свалить вину на них. Сам он упорно отрицал, что вывозил тело, но, впрочем, он вообще все отрицал, даже свою связь с Луизой, о которой всем было известно. Он пытался мне внушить, что ваш отец или ваш дядя могли иметь отношение к убийству, потому что, видите ли, труп нашли в вашем овраге. Право слово, он бы и генерала Тамарина не постеснялся приплести, если бы всем не было известно, что после удара ваш дедушка еле ходил…

– Однако и мерзавец этот господин Мокроусов, – заметила Амалия, сверкнув глазами. – Мне очень жаль, что вам не дали довести дело до конца и доказать его вину.

– Мне тоже жаль, поверьте, – серьезно ответил Меркурий Федорович, осторожно снимая кошку с колен и спуская ее на пол. – Орудие убийства исчезло, но косвенных улик против господина Мокроусова хватало с лихвой. После перевозки он позаботился сжечь одеяло, в которое заворачивал тело, а также одежду, в которой был в вечер убийства, но кое-какие окровавленные лоскутки все же остались, кроме того, кое-кто видел, как он сжигал улики. Также я нашел тряпки, которыми Сергей Петрович пытался стереть кровь на полу в башне. Он был на месте преступления, он с самого начала лгал следствию и пытался направить его по ложному пути, и даже если допустить, что каким-то чудом он не принимал в убийстве непосредственного участия, он как минимум покрывал преступника. Но с появлением Леонида Андреевича и его назначением сразу же стало ясно, что будет дальше. Он отпустил Сергея Петровича и стал заново допрашивать слуг, якобы для того, чтобы вникнуть в кое-какие детали. Вскоре они один за другим стали отказываться от своих предыдущих показаний – я-де непозволительно на них давил. Одновременно господин Фиалковский искал козла отпущения, который бы всех устроил – желательно крестьянина или слугу, о котором никто жалеть не будет. Но тут, само собой, люди почуяли, что пахнет Сибирью, и у Леонида Андреевича начались сложности: ему никак не удавалось выстроить обвинение так, чтобы оно всех удовлетворило. В конце концов нашли какого-то слугу, который хотел выбиться из нищеты…

– Егора Домолежанку, – подсказала Амалия.

– Да, именно так его звали. За деньги он согласился взять на себя чужую вину, и это позволило Фиалковскому закрыть дело. У Егора не было алиби, но в последний момент вмешались его родственники, которые прознали про деньги и обиделись, что он с ними не поделился. Чтобы его проучить, они стали настаивать, что в то время, когда Луизу убивали, он находился дома и они его видели. Впрочем, так как они приходились ему родственниками, прокурор легко смог доказать, что их свидетельство ничего не значит.

– А слова Якова? Как Фиалковский объяснил то, что Сергей Петрович вывез тело из башни?

– Никак. Егор объявил, что тело вывез он, а Яков в сумерках просто обознался. Француженку Егор будто бы убил за то, что она его уволила. Он затаил злобу и однажды сказал ей, что Сергей Петрович обманывает ее с другой женщиной, с которой встречается в башне. Луиза прибежала туда в то время, которое он ей назвал. Она думала застать там соперницу, а застала Егора, который ее зарезал. Потом положил тело на повозку, отвез подальше и сбросил в овраг. Что касается действий Сергея Петровича в тот вечер, то он, само собой, не имеет к убийству никакого отношения. То, что он спросил повозку для себя, это просто совпадение, потому что он хозяин и имеет право спрашивать что угодно. В башню он заглянул, потому что наверху почему-то горел свет, а на полу было пятно, и господин Мокроусов решил, что оно от сырости. Ему пятно не понравилось, и он спросил у Елены Кирилловны ковер, потому что это его башня, его ковер и он волен делать с ними что хочет. Когда он прежде говорил мне про курицу, которую резали, то он просто шутил, и вообще я не так его понял. И, разумеется, никакого романа с Надеждой Кочубей у него никогда не было, а те, кто утверждает обратное, нагло лгут.

Глава 11. Новые версии

Когда Амалия и Луиза наконец вышли от следователя, день уже клонился к вечеру. Посмотрев на часы, баронесса фон Корф поняла, что они как раз успеют на обратный поезд в Петербург, который приходит не слишком поздно.

– Адрес доктора Гостинцева у нас есть, – сказала Амалия вслух. – Впрочем, я сомневаюсь, чтобы он сказал нам что-либо помимо того, что уже сообщил господин Курсин. Что же касается господина Фиалковского…

Тут она заметила, что Луиза шатается, и подхватила ее под локоть.

– Вам дурно?

– Нет, я… Мне надо только немного посидеть, – пролепетала Луиза.

Поблизости не было скамеек, только какая-то невысокая тумба, но выбирать не приходилось. Присев, Луиза знакомым жестом стиснула сумочку и некоторое время молчала, не поднимая головы. На ее бледные щеки мало-помалу возвращался румянец.

– Сколько же я вам причиняю хлопот… – прошептала она.

Амалия немного устыдилась. Сама она воспринимала эту историю как приключение, которое позволяло ей погрузиться в прошлое и открыть для себя какие-то новые грани характеров своих родных; но для Луизы Делорм речь шла совсем об ином, это был, без всяких преувеличений, вопрос жизни и смерти, тяжесть которого она недооценила и который, судя по всему, оказался ей не по силам. Тут Амалия поневоле вспомнила слова дяди, брошенные им в порыве раздражения, – что не следует искать правду тому, кто не может выдержать ее последствий, – и рассердилась на себя еще больше, именно потому, что вспомнила в такой момент этого никчемного эгоиста, этого праздного повесу. Хорошо ему было умничать – ему, которого никогда не заботил никто, кроме его собственной персоны!

– Я позову извозчика, – сказала Амалия вслух, – чтобы он отвез нас на вокзал.

В поезде, который вез их обратно в Петербург, баронессе фон Корф какое-то время удавалось отвлечь свою спутницу беседой о более или менее приятных предметах, но Амалия была умна и отлично понимала, что она могла говорить что угодно – Луиза все равно не перестала бы думать о том, что привело ее в Россию. И когда все темы были исчерпаны, поневоле пришлось вернуться к тому, что занимало мадемуазель Делорм больше всего.

– Скажите, что бы вы сделали на моем месте? – неожиданно спросила она, и в ее голосе прозвенела странная нотка, похожая на мольбу.

Ответ, напрашивающийся сам собой – «но я не на вашем месте», – показался бы в такой ситуации слишком бестактным, и Амалия решила не упоминать о том, что было понятно без любых слов.

– Что именно вы имеете в виду? – на всякий случай уточнила она.

– Все, – Луиза сделала жест рукой, словно охватывая им то, что присутствовало в ее мыслях. – Если даже следователь не смог сказать… Ведь идти к мсье Фиалковскому бесполезно, не так ли? Раз уж он взял деньги от моего отца и родственников этой Надин… Уж он-то мне точно ничего не скажет…

– Вы хотите вернуться домой? – спросила Амалия напрямик.

– Нет, – с какой-то болезненной гримасой ответила девушка. – Я хотела бы вернуться на три месяца назад, чтобы в моей жизни ничего этого не было. – Она перевела дыхание и быстро продолжала: – У меня такое чувство, словно я попала в болото и увязаю в нем все глубже и глубже. И что бы я ни делала, мне из него не выбраться. Я до последнего надеялась, что это неправда… Что отец не бросил тело моей матери в лесу, как… – По ее щекам текли слезы. – Но он оставил ее в овраге, он сделал это. А ведь я знаю, я точно знаю, что она любила его больше жизни! Чего же тогда стоит любовь, если за нее платят вот так?

Выразив словами то, что, очевидно, мучило ее больше всего, она сконфуженно покосилась на Амалию, завозилась, вытащила из сумочки платок и стала вытирать им слезы. Баронесса фон Корф молчала, глядя в окно на пролетающие мимо телеграфные столбы. На проводах сидели птицы, стрижи или галки, Амалия не успела разобрать, потому что поезд уже пронесся мимо.

На вокзале спутницы попрощались. Луиза отправилась к себе в гостиницу, а Амалия вернулась домой.

Муж был недоволен ее поездкой и даже не стал этого скрывать:

– Если в обществе станет известно, чем ты занимаешься… И зачем, скажи на милость, ворошить эту старую историю?

– Думаю, что все кончено, – довольно сухо ответила Амалия, которую стал утомлять тон Александра. Тон этот подразумевал, что она занимается чем-то крайне сомнительным, что достойно всяческого осуждения, в то время как баронесса фон Корф вовсе так не считала. – Следователь Курсин добросовестно вел дело, но даже он не может с уверенностью сказать, кто именно убил Луизу Леман. У меня возникло впечатление, что ее дочь готова смириться с тем, что она никогда не узнает правды. Полагаю, скоро она вернется домой, во Францию.

– Ей вообще не следовало приезжать сюда, – хладнокровно заметил Александр. – На что, скажи на милость, она могла рассчитывать по прошествии двадцати лет?

Тут Амалия поймала себя на мысли, что не прочь возразить ему, хотя по существу она была с ним согласна. Ее выводило из себя, что Сергей Петрович Мокроусов, который увез тело убитой женщины из башни и бросил в овраге, остался безнаказанным, потому что деньги позволили ему найти козла отпущения, который согласился взять вину на себя. Что касается Надежды Кочубей, которая то ли убила Луизу Леман, то ли присутствовала при ее убийстве, то Амалия вовсе не склонна была считать, что ее настигло возмездие, раз в конце концов она оказалась в клинике для душевнобольных.

«А если бы она не сошла с ума? И потом, до клиники она преспокойно жила в чужой стране, в которой скрылась от своего прошлого, очаровала известного драматурга и женила его на себе… Что-то было совсем не похоже на то, что она мучается раскаянием…»

На следующий день Амалия отправилась на Невский проспект и застала там невиданную картину: дядюшка Казимир, который обычно находил тысячу предлогов для того, чтобы ничего не делать, собственноручно укладывал свои вещи, готовясь к переезду на Английскую набережную.

– Дядя, – только и могла вымолвить Амалия, – вы, случаем, не заболели?

– Хочешь, чтобы что-то было сделано наилучшим образом, сделай это сам, – парировал негодный дядюшка, захлопывая чемодан.

Лицо Казимира горело воодушевлением, глаза блестели. Человек неискушенный мог в это мгновение принять его за поэта или, во всяком случае, за тонко одаренную натуру; но Амалия знала цену своему родичу и надулась.

– Как съездили в Выборг? – спросила мать.

Амалия вкратце обрисовала ситуацию и объяснила, что Луиза, кажется, близка к тому, чтобы отказаться от дальнейших поисков.

– Вот все, как я и говорил, – не преминул торжествующе встрять гадкий Казимирчик.

– Как по-вашему, что все-таки произошло тогда в башне? – не удержалась Амалия.

– А что там могло произойти? – пожал плечами дядюшка. – Луиза Леман застала любовников и набросилась на свою соперницу. Та стала защищаться…

– Я могу поверить, что Надежда Кочубей была вынуждена защищаться, и в это мгновение ей под руку попался какой-нибудь нож, который, допустим, лежал на столе. Но все же – как она успела нанести не один, не два, не три, а целых четырнадцать ударов и Сергей Петрович не вмешался?

– Ну, может, он не мог ничего поделать? – предположила Аделаида Станиславовна. – К примеру, Луиза еще до того стукнула его чем-нибудь по голове, он на время потерял сознание, а Надежда испугалась и стала защищаться всерьез… И переборщила.

Амалия промолчала.

– В той версии, – наконец промолвила она, – которую представил суду Егор Домолежанка, он уверял, что заманил Луизу в башню нарочно.

– И что? – спросил Казимир.

– А то, что эту версию ему мог внушить только Мокроусов. Может быть, она отражает истинное положение вещей? Только самому Мокроусову не было смысла заманивать куда-то Луизу, когда он в любой момент мог избавиться от нее, даже не прибегая к крайним мерам. Значит, Луизу в башню могла заманить только Надежда.

– И что же там произошло? – заинтересовалась Аделаида Станиславовна.

– Допустим, у Надежды и Мокроусова было свидание в семь часов. Она дает сопернице понять, что встреча назначена раньше, и, так сказать, устраивает засаду. Луиза прибегает в башню, вся взвинченная, и Надежда убивает ее. Позже появляется Мокроусов, и его ставят перед фактом. Само собой, Надежда рассказывает ему сказку о том, как на нее напала злая соперница и она вынуждена была защищать свою жизнь, а еще напоминает о том, что ждет от него ребенка. И Мокроусову не остается ничего, как вывезти тело Луизы, что он и делает крайне неумело – просто потому, что он был совершенно не готов к подобному повороту событий.

– Господи, как мне это надоело! – вырвалось у Казимира. – На кой черт… Прошу прощения, но какой толк от всех этих предположений? Кто бы ни убил Луизу Леман, она мертва, а правда известна только двоим, и они ни за что ее не скажут. Пора, по-моему, остановиться на этом и признать, что можно строить какие угодно версии, доказательств все равно нет и не будет.

– Казимир, ну не будь ты таким суровым! – воскликнула Аделаида Станиславовна. – Я все-таки думаю, что Луизу Леман убила женщина. В конце концов не просто же так Надежда сошла с ума, хоть и сбежала от своего преступления за тридевять земель…

– Мы с вами не были в этой треклятой башне, когда там все разыгралось, – парировал ее брат. – Если Луиза все-таки застукала любовников, откуда нам знать, что она могла сказать в порыве злости? Язык у нее был тот еще, а женщина от ярости и разочарования может много чего наговорить…

– Думаешь, она сказала Сергею Петровичу нечто такое, что он, не помня себя, схватился за нож? – с интересом спросила Аделаида.

– Почему бы и нет?

– И четырнадцать раз ударил свою любовницу ножом? – подала голос Амалия.

– А откуда мы знаем, сколько раз ее ударили? – пожал плечами Казимир. – Я не о том, что доктор Гостинцев насчитал на теле четырнадцать ран, а о том, сколько их было на самом деле. Что, если хватило только одного удара, чтобы убить ее, а остальные нанесли уже потом, мертвой, чтобы запутать следы?

И в самом деле, сообразила Амалия, мы постоянно натыкаемся на эти четырнадцать ударов, которые плохо поддаются логическому объяснению. А что, если был только один удар? Хотя, наверное, это не упрощает ситуацию, потому что Луиза могла получить его в схватке с ненавистной соперницей или от Сергея Петровича, которого вывели из себя упреки любовницы…

Дверь растворилась, вошла горничная и подала Аделаиде Станиславовне визитную карточку на французском языке.

– Пришел господин Мокроусов, который убедительно просит его принять. Он уверяет, что у него срочное дело, о котором вам известно не хуже, чем ему.

Глава 12. Шаги командора

Когда впоследствии Амалия вспоминала этот эпизод, она с неудовольствием была вынуждена констатировать, что он прямо-таки напрашивался на сравнение с тем, что происходит в курятнике, когда туда вторгается лиса, или, к примеру, с переполохом в птичьей клетке, когда в распахнутую дверцу просовывает лапу кот, собирающийся коварно закогтить одну из птичек.

Аделаида Станиславовна отшатнулась, и выражение ее лица в этот момент ни один человек на свете не назвал бы приветливым. Что касается Казимира, то он заметался по комнате, споткнулся о кресло, чертыхнулся и, едва удержавшись на ногах, энергично замахал своими коротенькими ручками в сторону горничной.

– Нас нет дома!

– Казимир! – возмутилась Аделаида Станиславовна.

– Воля твоя, но я не собираюсь видеть здесь этого мерзавца, – пылко объявил брат, поворачиваясь к ней. – И разговаривать нам с ним не о чем.

– Успокойтесь, дядюшка, – вмешалась Амалия. – Думаю, на самом деле месье хотел бы побеседовать со мной, так что он охотно извинит вас, если вы будете заняты и не сможете уделить ему ни минуты своего времени.

– А чем мы заняты? – удивилась Аделаида Станиславовна.

– Мы готовимся переехать в другой дом, – напомнил Казимир. – И у меня действительно совсем нет времени ни для чего другого!

После чего он подхватил одной рукой чемодан, другой взял под локоть свою сестру и поспешил к дверям, которые вели во внутренние покои.

– Так мне пригласить господина Мокроусова? – спросила горничная, совсем сбитая с толку.

– Да, пусть он войдет, – сказала Амалия.

Окинув взглядом гостиную, она увидела смятые газеты и быстро сложила их, а затем закрыла шкатулку с принадлежностями для вышивания, которая была открыта. Но все эти действия только увеличивали ее внутреннюю тревогу, которую она изо всех сил стремилась заглушить.

«Он или не он? – спросила она себя, услышав возле двери тяжелые, как ей показалось, шаги. – Но, конечно, это вздор, даже если он убийца, он постарается ничем себя не выдать…»

Она с милостивой улыбкой на устах повернулась к человеку, который только что вошел в гостиную.

Напротив нее стоял высокий статный господин, которому можно было бы дать лет шестьдесят. Волосы его, когда-то темные, теперь были почти сплошь седыми, но если и поредели по сравнению с былыми годами, то ненамного. Из-под ломаных бровей смотрели ослепительно-синие глаза, и становилось ясно, что обладатель их в молодости был писаным красавцем. Впрочем, он и сейчас олицетворял собой тот тип, который юные девушки с замиранием сердца именуют «интересный мужчина» и на который заглядываются, даже если поблизости находится дюжина их сверстников. При ходьбе Сергей Петрович опирался о дорогую трость, перстень носил только один, но зато такой, которому позавидовал бы и король. Черный костюм гостя был безупречен, и соперничать с ним могли разве что его же ботинки.

«Шаги командора… Нет, не то… Смесь Дон Жуана с командором… Интересно, кто-нибудь писал о старости Дон Жуана?»

Но тут Амалия увидела устремленные на нее сверкающие синие глаза, довольно сухо представилась и предложила гостю сесть.

– Я надеялся застать ваших многоуважаемых родственников, госпожа баронесса, – промолвил Мокроусов, осторожно усаживаясь в кресло. – Поверите ли, но когда я видел вас в последний раз, вы были вот такая, – и он свободной рукой показал над полом, какого она была роста в два или три года. – Как поживает ваша матушка?

– Нет, – твердо сказала Амалия.

– Простите? – изумился ее собеседник.

– Мы не будем говорить ни о моей матери, ни о дяде, ни о других родственниках, – усмехнулась баронесса фон Корф. – К чему зря тратить время? Скажите мне, зачем вы пришли, и я, может быть, скажу, чем можно вам помочь.

Откинувшись на спинку кресла, Сергей Петрович изучал взглядом свою собеседницу. Он явно затягивал паузу, но Амалия не торопилась ее прервать.

– Вчера вечером я видел свою дочь, – промолвил он наконец тяжелым голосом. – Кажется, вы произвели на нее большое впечатление. Вы вызвались помогать ей в… – он не договорил, ограничившись легкой неодобрительной гримасой. «Как если бы речь шла о волосе в супе», – с неожиданной злостью подумала Амалия.

– Вас это беспокоит? – напрямик спросила она.

– А почему это должно меня беспокоить?

– Тем не менее вы здесь.

– Вы уже готовы меня обвинить?

– А у вас есть чем оправдаться?

– Я не обязан оправдываться перед вами, госпожа баронесса, – тихо, но внушительно промолвил тот, кого Амалия про себя окрестила «смесью Дон Жуана и командора». – Если вы не знали или запамятовали, сударыня, меня уже оправдал суд. Я невиновен, – уголок его рта дернулся, – в этом чудовищном злодеянии.

– О да, и ваша невиновность вам дорого обошлась.

Она увидела, как сверкнули глаза гостя, и с удовольствием убедилась, что все-таки задела его за живое.

– Вы вольны думать что угодно, госпожа баронесса, но я не убивал мадемуазель Леман.

– Скажите еще, что вы знать ее не знали, – колюче отозвалась Амалия. – Или что вас связывали с ней исключительно узы дружбы… Такие же, как и с будущей мадам Белланже.

– Я вижу, вам уже внушили превратное мнение обо мне. – Судя по голосу, Сергей Петрович едва сдерживался. – Но я пришел сюда не за тем, чтобы говорить о делах, которые никоим образом вас не касаются.

– Охотно верю, – легко согласилась Амалия. Она чувствовала себя в ударе, как рано или поздно почувствует себя молодое, крепкое, здоровое существо, которому противостоит лишь старый, опустошенный, нечистоплотный человек. – Вероятно, вы ехали с улицы Мира в Булонский лес и решили по пути просто так заглянуть на Невский проспект.

Внутренне она была готова к тому, что намек на то, что Мокроусов не поленился примчаться из Парижа, выведет его из себя, однако гость только улыбнулся.

– О да, я мог бы без помех заглянуть в Мадрид или Мадрас, – в тон собеседнице отозвался Сергей Петрович, – но в конце концов выбрал Петербург. – Улыбка соскользнула с его лица, как соскальзывает кусок яркой материи с дешевой подкладки, и теперь были видны только усталость, морщины и землистый оттенок кожи. – Я бы отдал десять лет жизни, чтобы никогда не возвращаться к этой печальной истории, но тетка рассказала Луизе массу нелепостей обо мне… И все лишь для того, чтобы я не требовал отчета о деньгах. – Он сделал крохотную паузу, дожидаясь вопроса, о каких именно деньгах идет речь, но Амалия, раскусившая его игру, молчала и смотрела то на газеты, то на шкатулку с принадлежностями для вышивания. – Каждый год я отправлял определенную сумму денег для Луизы. Эти деньги ее опекуны должны были потратить на лавку, которую она получила бы в двадцать один год, – пояснил Мокроусов, – а вместо того ее дядя и тетка устроили лавку для себя самих. Мне, конечно, следовало догадаться, что этим все и кончится…

– Вы не появлялись в ее жизни двадцать лет, – напомнила Амалия. – Почему?

– Я не вижу смысла говорить об этом, – холодно ответил ее собеседник.

– Потому что вам нечего сказать?

– Я вовсе не бросал ее на произвол судьбы, – уже с раздражением промолвил Мокроусов. – Я посылал деньги…

– Как вы уже изволили заметить раньше, милостивый государь, все это никоим образом меня не касается, – заметила Амалия. – Тогда зачем вы здесь?

Сергей Петрович усмехнулся, и, завидев эту усмешку, Амалия невольно насторожилась.

– Луиза думает, что вы очень добры, – сказал он, – умны и великодушны. Она восхищается вами, а вы – вы имеете на нее большое влияние. – Он подался вперед, гипнотизируя Амалию своим неповторимым, несмотря на возраст, взором. – Если вы скажете ей, чтобы она возвращалась домой, она послушается вас. Поверьте, если она продолжит копаться в прошлом, ее не ждет ничего хорошего. Это только причинит боль ей и другим людям, которые вовсе этого не заслужили.

Амалия лихорадочно соображала. Значит, она не ошиблась, и Мокроусов пришел, чтобы поговорить с ней, только с ней одной; он надеялся, что она убедит Луизу отказаться от дальнейших поисков. Но ведь вчера мадемуазель Делорм уже была близка к тому, чтобы сдаться, и, пожалуй, ни один здравомыслящий человек не упрекнул бы ее за это. И тут она встретилась с отцом, который, судя по всему, стал настойчиво внушать ей, что она должна бросить все и вернуться с ним в Париж. Возможно, ее это возмутило; возможно, она решила пойти ему наперекор из чистого упрямства. Интересно, мелькнуло в голове у Амалии, он когда-нибудь догадается, что сам все испортил?

– Кто убил Луизу Леман?

Она и сама немного удивилась собственной дерзости – как будто не она, а кто-то другой только что произнес эти слова; но в конце концов это был единственный вопрос, который по-настоящему волновал ее – а также упрямую девушку в коричневом платье.

– Вы и сами прекрасно знаете, – промолвил Мокроусов, усмехаясь. – Егор Домолежанка.

До этого мгновения Амалия еще не теряла надежды договориться со своим собеседником; однако его глумливый ответ, проникнутый дерзостью, пренебрежением и совершенно невыносимым самодовольством, показал ей, что она ничего не добьется. Никакие доводы, никакие просьбы не смогут заставить этого человека сказать правду – и не потому даже, что он оказался замешан в преступлении, а потому, что он почувствовал свою значимость, и это давало ему возможность играть теми, кто хотел узнать, кто на самом деле убил Луизу Леман. Он определенно испытывал удовольствие от того, что другие люди по его милости оказались в ситуации, разрешить которую был волен только он, и ничто, кроме собственного удовольствия, его не волновало.

– Убирайтесь вон, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – Вон отсюда, пока я не велела вышвырнуть вас за дверь.

Сергей Петрович увидел, как засверкали глаза его собеседницы, и с опозданием сообразил, что перегнул палку. Помрачнев, он встал.

– Уверяю вас, госпожа баронесса…

– Мне не нужны ваши заверения, – холодно сказала Амалия. – Вы подкупили следователя Фиалковского и убедили нищего крестьянина за деньги принять на себя вашу вину, но меня вы не купите. И раз уж вы считаете, что я имею влияние на мадемуазель Делорм, первое, что я ей посоветую, – не иметь с вами никаких дел. Ее мать погибла только из-за того, что связалась с вами, две ваши бывшие жены умерли, Надежда Кочубей лишилась рассудка – положительно, общение с вами опасно для здоровья. Я уж не говорю о вашей милой манере вывозить в лес на съедение зверям труп женщины, которая жила с вами несколько лет, а потом изображать фальшивую скорбь, когда ее все-таки нашли…

– Вы ничего обо мне не знаете, – глухо промолвил Мокроусов, – вы ничего обо мне не знаете – и судите меня! Боже мой! Будь проклят тот день, когда…

Он посмотрел на беспощадное лицо баронессы Корф и осекся на полуслове.

– К сожалению для вас, я знаю достаточно, – отрезала Амалия. – Не знаю только, кого именно вы покрываете, себя или эту жалкую женщину, но почему-то думаю, что себя. Какой смысл предпринимать столько усилий, чтобы спасать чужого человека? – Ее собеседник молчал. – Вы мне противны, вы и ваши жалкие увертки, и ваш омерзительный секрет Полишинеля[6]… Никогда больше не смейте приходить в этот дом – и в любой другой, где нахожусь я или мои близкие. Вы слышите меня – никогда!

Глава 13. Записка

– Когда я вернулась в гостиницу, он уже ждал меня там. – Рассказывая, Луиза зябко поежилась, хотя стоял теплый летний день. – Он не сказал мне ни слова упрека, но чем дольше я находилась с ним, тем сильнее мне хотелось убежать, неважно куда… Он передал мне письмо от моих приемных родителей, в котором они просили меня вернуться. Но… – она заколебалась, – я почему-то думаю, что за это письмо он им щедро заплатил…

Слушая ее, Амалия машинально отметила, что Луиза ни разу не назвала Мокроусова отцом. Только «он», как будто ей неприятно было не только его родство, но и имя, которое он носил.

– Можете не продолжать, – сказала баронесса фон Корф. – Я видела его, он нашел меня вчера у родных.

– О! – вырвалось у девушки. – Скажите… Как по-вашему, он мог это совершить? – Произнося эти слова, Луиза отчаянно покраснела, но быстро продолжила: – Ведь он явно не хочет, чтобы я продолжала искать… Я хочу сказать, если бы он был невиновен, разве он бы стал так беспокоиться?..

Амалию так и подмывало ответить, что человек, который увозит тело убитой женщины в лес, чтобы скрыть преступление, никак не может считаться невиновным, но она поглядела на несчастное лицо Луизы и решила не бередить лишний раз ее раны.

– Вы все-таки решили продолжать поиски? – спросила баронесса фон Корф.

Помедлив, Луиза кивнула.

– Я договорилась о приеме у господина Фиалковского сегодня в четыре… Он знает французский, так что я могу не затруднять вас, сударыня. Потом я хотела бы поговорить с тем, кого обвинили в убийстве, и поехать в Полтаву, где могила мамы… А затем туда, где все произошло.

– В усадьбе Мокроусовых теперь другие хозяева, – сказала Амалия. – Сергей Петрович продал ее после того, как за убийство осудили Егора Домолежанку, но вы можете остановиться у нас. Кстати, доктор Гостинцев практикует в Полтаве, и если он никуда не уехал на лето, мы сможем с ним поговорить.

Баронесса фон Корф и мадемуазель Делорм обсудили разные моменты, имеющие отношение к планируемой поездке, а потом Луиза, взглянув на часы, спохватилась, что ей пора ехать к Фиалковскому.

– Полагаю, что этот господин ничего вам не скажет и ни в чем не признается, – сказала Амалия. – Вы только потеряете время зря.

Луиза заверила собеседницу, что сама она думает точно так же, но все же считает своим долгом попытаться. С тем она и уехала.

На следующий день Амалия была дома, когда горничная Даша доложила, что графиня Тимашевская Ольга Антоновна очень хотела бы видеть баронессу фон Корф по делу, не терпящему отлагательства.

– Я не знаю никакой графини Тимашевской, – промолвила Амалия с неудовольствием, потому что не любила незваных визитеров.

– Она просила передать, – добавила Даша, – что ее девичья фамилия Кочубей и вы наверняка о ней слышали.

Амалия почувствовала досаду. Ну конечно, Ольга Антоновна… Можно было бы сразу догадаться!

– Проси, – довольно сухо промолвила баронесса фон Корф.

Бросив на себя взгляд в зеркало, она убедилась, что выглядит в своем светло-зеленом платье как нельзя лучше. В сущности, дело тут было вовсе не в самолюбовании; Амалия не сомневалась, что ей предстоит принять бой, а в битвах, которые между собой ведут женщины, внешность – едва ли не самое главное оружие.

Когда графиня показалась на пороге гостиной, хозяйка окинула ее быстрым взглядом, произнося дежурные любезности. Блондинка лет сорока, а выглядит старше; в юности, наверное, была по-своему очаровательна, но с тех пор губы истончились и застыли в вечно недовольной гримасе, как это бывает у не слишком счастливых женщин, а у крыльев вздернутого носа проступили резкие морщины. Луиза Леман когда-то в сердцах сравнила Ольгу Антоновну с самоваром без ручек, но хотя гостью нельзя было назвать худощавой, некоторая полнота ее вовсе не портила. Одета дорого, со вкусом, хоть и во все темное; украшения тоже дорогие, но в глазах притаилась тревога, и как бы графиня Тимашевская ни пыталась ее скрыть, Амалия сразу же почувствовала, что именно тревога подняла ее с места и привела сюда, в семикомнатную квартиру в бельэтаже, до обитателей которой неделю назад ей не было никакого дела.

– Должно быть, мой визит застал вас врасплох, госпожа баронесса, – промолвила Ольга Антоновна, раздвинув тонкие губы в подобии улыбки. Амалия пригласила ее сесть, и гостья устроилась на одном из стульев с изогнутыми ножками. Баронесса фон Корф села на диван напротив.

– Вы вряд ли помните меня, – продолжала графиня Тимашевская непринужденно, – а меж тем в прошлом году мы с мужем были на именинах у вашей belle-mère[7]. Некогда моя семья жила по соседству с вашим батюшкой…

– Это Сергей Петрович попросил вас прийти? – мягко спросила Амалия.

Эффект превзошел все ее ожидания. Серые глаза Ольги Антоновны вспыхнули, и на какую-то долю мгновения Амалия увидела перед собой совершенно другого человека: не встревоженного, не недовольного, не придавленного жизнью, а энергичного, яркого и, возможно, готового дать отпор любому, кто каким-то образом заденет его интересы. Но все прошло так быстро, что впору было усомниться, уж не являлось ли это мимолетное видение плодом фантазии баронессы фон Корф.

– Да, – тяжелым голосом промолвила графиня, не сводя с собеседницы пристального взгляда. – Он предупреждал меня, что с вами будет непросто. – Она подалась вперед, жемчужное ожерелье качнулось на ее шее. – Скажите, это правда, что вы выставили его за дверь?

– Не стану этого отрицать, сударыня, – и Амалия сердечнейшим образом улыбнулась.

– В таком случае вы единственная женщина, которой это удалось, – заметила Тимашевская, усмехаясь. – Верите ли, я никогда не питала иллюзий на счет Сергея Петровича, но это вовсе не мешало ему вить из меня веревки. Сама не знаю, как это у него выходило…

– Что он вам сказал?

– Он сказал, что вы оказываете поддержку дочери Луизы, которая намерена раскопать старую историю с убийством ее матери. Еще он дал понять, что это крайне нежелательно, потому что вновь пойдут толки и нам всем опять придется оправдываться в том, чего мы не совершали.

– Ну, – протянула Амалия, – вам, сударыня, насколько я помню, никто никогда не предъявлял никаких обвинений.

– Верно, но Надин была моей belle-soeur[8], а ее как раз подозревали в том, что она могла убить Луизу. И поскольку она почти сразу же сбежала за границу, вся клевета и все измышления обрушились и на меня.

– А я думала, на господина Мокроусова, – отозвалась Амалия.

Ольга Антоновна недовольно повела плечом.

– Разумеется, ему тоже пришлось нелегко. Но он все же мужчина, а когда женщине приходится столкнуться с таким отношением, поверьте, ей приходится в тысячу раз тяжелее.

– Охотно верю, – спокойно заметила Амалия, – но я не понимаю, госпожа графиня, чего вы хотите от меня. Мадемуазель Делорм некоторым образом застала меня и моих близких врасплох, когда приехала в Петербург. Признаюсь вам, я не испытала никакого восторга, когда она рассказала мне эту старую историю. Но тело ее матери нашли на земле, которая принадлежала моему деду, обнаружили его мой отец и дядя, поэтому получается, что так или иначе моя семья имеет отношение к происшедшему. Если бы не это, я бы с легкостью указала ей на дверь, но в данных обстоятельствах…

Она сделала выразительную паузу, предоставляя гостье право самой домыслить очевидный конец фразы.

– Представьте, я так и подумала, – с удовлетворением промолвила Ольга Антоновна, откидываясь на спинку стула. – У Сергея Петровича сложилось впечатление, что это дело имеет для вас какое-то особенное значение, но, разумеется, он был не прав. – Она подавила сухой, недобрый смешок. – Для человека, который считает, что все знает о женщинах, он удивительно мало в них разбирается…

– Вам известно, что вдова вашего брата с прошлого года находится в лечебнице для умалишенных? – спросила Амалия.

– Разумеется. Но я не стану уверять вас, что так уж сильно скорблю по этому поводу.

– Отчего Надежда Илларионовна попала туда? Это она убила Луизу Леман?

Графиня нахмурилась, и Амалия, заметив это, неодобрительно покачала головой.

– Сударыня, если мы обе хотим одного и того же – чтобы мадемуазель Делорм завершила свои бесплодные поиски и оставила нас в покое, нам надо сказать ей хоть что-то, что сумеет ее убедить… Она вовсе не глупа, и история с обвинением Егора Домолежанки ее не устраивает. – Гостья молчала, недоверчиво глядя на хозяйку дома, а та меж тем вкрадчиво продолжала: – Вы знали Сергея Петровича, знали жену своего брата и уж, вне всяких сомнений, знали Луизу Леман. Простите, но я ни за что не поверю, что вам неизвестно, кто именно совершил убийство.

– Вы так говорите, как будто мне хотелось это знать, – сердито промолвила Ольга Антоновна. Она достала темный веер, раскрыла его и стала им обмахиваться. Движения у нее были резкие, как у человека, чью совесть растревожили.

«Еще немного надавить на нее, и она сдастся», – мелькнуло у Амалии в голове.

– А разве нет? – спросила вслух баронесса фон Корф. Внимательно следя за своей собеседницей, она продолжала мягко, но настойчиво гнуть свою линию. – По-моему, куда хуже терзаться сомнениями. Ведь вы наверняка тысячу раз обсуждали с Надин и Сергеем Петровичем все случившееся, я уж не говорю о других людях, о вашем брате, например…

– Хотите поговорить о моем брате? – Графиня сверкнула глазами. – Что ж, госпожа баронесса, поговорим! Мой брат был добрый, безвольный, несчастный человек. Что бы вам о нем ни рассказывал Сергей Петрович, Виктор был хороший, но жена и это проклятое убийство уничтожили его. Когда он узнал, что Надин изменяет ему, он стал пить, а когда убили Луизу Леман, он сломался окончательно. Он умер, потому что не вынес позора, на который обрекли его и его семью. И точно так же, не вынеся позора, умерла мать Сергея Петровича, которой со всех сторон твердили, что ее сын – убийца…

«Интересно, почему она уверена, что Мокроусов успел наговорить мне про ее брата гадостей? – подумала Амалия. – Во всяком случае, любопытно, что она ждет от Сергея Петровича только плохого… Очень любопытно… Надо как-то это использовать, но как?»

– Это правда, что ваш брат избил жену, когда узнал, что она беременна, и у нее случился выкидыш? – спросила хозяйка дома.

Ольга Антоновна поморщилась.

– Виктор был вне себя. Произошла отвратительная сцена. Я прибежала, когда услышала ее крики… По-моему, он хотел убить Надин. Он стащил ее с кровати, бил кулаками и ногами… Его еле оттащили от нее… Он кричал ей такие слова… Я бы никогда не подумала, что у него хватит духу сказать женщине нечто подобное… Я едва сумела успокоить его, сказав, что нам не нужно еще одно убийство, и вывела из ее спальни… Он шел, шатаясь, и в какой-то момент стал плакать, как ребенок. Он рыдал, словно у него сердце разрывалось… Я до сих пор не могу спокойно вспоминать об этом, – прибавила она изменившимся голосом. – Надин была из прекрасной семьи, мы все были уверены, что она станет ему хорошей женой…

– Скажите, – спросила Амалия, – она всерьез была настроена развестись и заполучить Сергея Петровича?

Графиня усмехнулась, но усмешка эта вышла острой, как нож.

– Он умел обещать, – неприязненно сказала она. – Кружил женщинам головы, суля им то, чего не собирался исполнить. Но он бы никогда не женился на Надин, даже если бы она была свободна. И на Луизе он бы не женился. Вам известна история его браков? – Амалия покачала головой. – Его первой женой, уже после того, как скандал улегся, стала немецкая графиня Клотильда Дайберг, а второй – Евдокия Лаппо-Данилевская. Титулом она была пожиже первой, зато принадлежала к очень богатой семье. Обе жены были молоды, хороши собой и обе до брака не имели никаких увлечений. Теперь, сударыня, вы имеете представление о том, какую женщину господин Мокроусов соблаговолил бы назвать своей женой. – Ядом, который эта обыкновенная на вид женщина вложила в слово «соблаговолил», без труда можно было отравить половину города, в котором они находились.

– А вы? – решилась Амалия.

– Что – я?

– Почему вы отказали ему?

– Я? – изумилась Ольга Антоновна. – Отказала? О чем это вы?

– Ведь вы были молоды, богаты и хороши собой, – пояснила хозяйка дома. – Разве нет? Вы были бы прекрасной парой – по крайней мере, в его воображении.

– Да что такое он наговорил вам про меня? – с болезненным любопытством промолвила гостья, захлопывая веер. – Несносный болтун!

– Ну, он-то дал мне понять совсем другое, – пожала плечами Амалия. – Что это вы имели на него виды, а он вынужден был вас разочаровать. Но я ему не поверила.

Положим, Сергей Петрович в разговоре даже не упоминал о сестре Виктора; но ей-то откуда знать об этом?

Амалия могла гордиться своим коварством, когда увидела, что графиня до того рассердилась, что даже отбросила веер, хотя уж он-то точно не был ни в чем виноват.

– Боже мой! Простите, госпожа баронесса, но… Я вижу, мне придется рассказать вам все, потому что Сергей Петрович… Потому что могу вообразить, что он вам наговорил. Так вот: я привыкла к тому, что за мной многие ухаживают. Однако я не была настолько неосмотрительной, чтобы забыть о состоянии отца и о том, что у меня будет хорошее приданое. Поэтому, когда ко мне проявляли интерес господа, у которых нет ни гроша за душой, или такие, как Сергей Петрович, я предпочитала не давать им лишних надежд. О да, я была с ними любезна и даже немного кокетничала, но не более того, а уж когда Сергей Петрович стал намекать на то, что раз уж мы соседи, нам стоит подумать о брачном союзе, я дала ему понять, что никогда на него не соглашусь. Он сделал вид, что говорил в шутку, но я-то знала его и видела, что он задет. Как раз вскоре после этого он и завел интрижку с Надин, которая закончилась столь ужасным образом.

Это был совершенно новый поворот, и Амалия даже простила гостье шпильку о «господах без гроша за душой», под одним из которых наверняка подразумевался и беспечный дядюшка Казимир.

– Вы хотите сказать, что господин Мокроусов увлек ее, чтобы насолить вам? – недоверчиво спросила Амалия.

– Да, он знал, как я отношусь к брату. Мой отец, – пояснила Ольга Антоновна, – был трижды женат, но из всех детей только мы с Виктором были родные и по отцу, и по матери. Мы с ним были очень дружны и принимали дела друг друга близко к сердцу. Так что, когда Сергей Петрович причинял неприятности моему брату, он мог быть уверен, что они отразятся и на мне…

– Но ведь вы могли уехать, – сказала Амалия после паузы. – Или нет?

– Мы бы уехали, поверьте, если бы все было так просто, – грустно промолвила Тимашевская. – Но нам приходилось считаться с мачехой, которая влияла на отца, с ее детьми, которые жили в других имениях нашей семьи… и с тысячью разных условностей. Никто не знает, что у нас с братом вроде бы было много денег, но мы не имели права распоряжаться ими так, как пожелаем. Кроме того, мачеха очень хотела, чтобы отец лишил нас наследства или чтобы нам досталось как можно меньше. Они с отцом жили в это время на Ривьере, но если бы она узнала, что у Виктора нелады в семье, она бы постаралась использовать это в своих интересах. Поэтому он старался не показывать виду, что… И кончилось все тем ужасным взрывом, когда он избил Надин до полусмерти, чуть не убив ее…

– Представляю, каково вам пришлось, когда все вокруг заговорили об убийстве Луизы Леман и о нем стало известно вашему отцу, – заметила Амалия.

– Я думала, что все будет гораздо хуже, – со вздохом сказала Ольга Антоновна. – Я была уверена, что эта история сведет отца в могилу, с его-то неважным здоровьем. Но получилось так, что больше всего то, что произошло, взбесило мачеху. Ему было тогда за шестьдесят, ей – чуть больше сорока, но на него скандал почти не повлиял, а она… Представляете, она так переживала, что с ней случился сердечный приступ и она умерла. Но я недолго радовалась, потому что через некоторое время после этого умер мой брат… «И зачем я это сказала? – с опозданием спохватилась она, глядя на хозяйку дома. – Ведь я даже не собиралась упоминать о наших семейных дрязгах, когда ехала сюда. Впрочем, если Серж говорил с ней, то он и не такое мог ей выболтать…»

– К сожалению, то, что вы мне рассказали, никак не поможет нам избавиться от мадемуазель Делорм, – притворно вздохнула Амалия. Весь ее облик излучал сочувствие и понимание, так что графиня Тимашевская, хоть и привыкла не слишком доверять людям, тем не менее поймала себя на том, что готова поверить в искренность собеседницы. – Поэтому нам приходится возвращаться к тому, о чем я уже спрашивала. Вы общались с Сергеем Петровичем, вы жили в одном доме с Надеждой Илларионовной. Кто-нибудь из них признался, или проговорился, или каким-то иным образом выдал, что это он убил Луизу Леман?

– Едва ли это можно счесть за признание, – насмешливо ответила Ольга Антоновна. – Потому что Надин клялась, что это Серж убил Луизу, а он уверял, что убила она.

– И кто из них лгал, по-вашему?

– Вы спрашиваете меня? Надин всегда лгала с легкостью, если ей было выгодно, а про Сергея Петровича я вообще молчу. Он за всю жизнь не сказал и десяти слов правды.

– Но они пытались хоть как-то объяснить происшедшее?

– Пытались. Надин плакала и говорила, что она не виновата. Сергей Петрович не плакал, но тоже уверял меня, что он не виноват. Из обеих версий можете выбирать любую, которая придется вам по вкусу.

– И что, они больше ничего не говорили?

– Они повторяли одно и то же на разные лады, без конца. Винили друг друга, выгораживали себя и клялись, что каждый из них ни при чем, а Луизу убил другой. Вы знаете, как чувствует себя человек, которому говорят одно и то же раз за разом, день за днем? Если вначале у меня и было желание все-таки дознаться, что там произошло, под конец я была готова на все, лишь бы никого из них больше не слышать. Они оба были мне противны, но Надежда приходилась женой моему брату, и я не имела права забывать об этом. Следователь не скрывал, что подозревает ее… Да на его месте любой стал бы ее подозревать. Поэтому я отправила Виктора с женой за границу и стала искать, как положить этой истории конец. Поскольку следователь не шел на уступки и не остановился перед арестом Мокроусова, я поняла, что придется его заменить. Ведь Мокроусову ничего не стоило официально заявить, что это Надежда убила его любовницу, и тогда на нашу семью обрушилось бы бесчестье, мы были бы уничтожены во мнении всех приличных людей. К счастью, у Сергея Петровича хватило ума отпираться до последнего…

– А Луиза?

– При чем тут она?

– Вам не было жаль ее? Вы не хотели, чтобы ее убийца получил по заслугам?

– Мне было ее жаль, поверьте, – помедлив, призналась Ольга Антоновна. – Но я ни одной минуты не верила, что ее убили намеренно. То, что произошло, было случайностью… несчастьем, понимаете? И расплачиваться за это пришлось не только Сергею Петровичу и Надин, но и всем нам. Вам, конечно, легко рассуждать о возмездии и тому подобном, потому что вашу семью эта история не затронула… А я хотела только одного: чтобы нас оставили в покое. Чтобы люди, которые знали меня с детства, не делали вид, что они меня не помнят. Чтобы за моей спиной не шептались и перестали задавать мне вопросы… Такие же вопросы, какие задаете сейчас вы! Кто ее убил, да была ли это Надин, или все-таки Сергей Петрович… О боже мой!

– Поверьте, госпожа графиня, мне это не доставляет никакого удовольствия, – поспешно сказала Амалия. – Я вынуждена говорить о деле Луизы Леман и о том, что с ним связано, потому что мне некоторым образом не оставили выбора. Есть тысяча вещей, которыми я предпочла бы заняться, но… – И она пожала плечами, изображая покорность судьбе.

– Я понимаю, – кивнула гостья. – Простите, госпожа баронесса. Но вы должны понять и меня, когда я говорю, что отдала бы многое, чтобы никогда не возвращаться к убийству Луизы Леман. То, что за ним последовало, было слишком мучительно для меня и моих близких.

– Скажите, Ольга Антоновна, что стало с блузкой, в которой Надин в тот вечер вернулась домой?

– Зачем вам это знать, госпожа баронесса?

– Чтобы объяснить мадемуазель Делорм, если ее заинтересует этот момент… А ее он очень даже интересует. – Амалия не стала упоминать, что еще больше, чем Луизу, исчезнувшая блузка волновала ее саму.

– На блузке, – сдалась графиня, – было небольшое пятно, которое Надин прикрывала букетом. Я бы не обратила на него внимания, но Виктор его заметил и удивился, где она успела испачкаться. Утром я узнала от прислуги, что перед сном Надин велела развести в камине огонь и сожгла блузку.

– Вы удивились?

– Разводить в июле камин, чтобы что-то сжечь? Ну конечно. Кроме того, Надин никогда не волновали пятна на одежде. Если пятно не отстирывалось, то она отдавала одежду кому-нибудь из горничных и не делала из этого трагедии.

– Скажите, а как она выглядела, когда вернулась домой в тот вечер?

– Она была не похожа на себя. У нее был страх в глазах. Я даже подумала, что, может быть, Сергей Петрович бросил ее. Тем более что незадолго до того он вскользь говорил при мне, что осенью собирается ехать во Францию с Луизой…

– Вот как? Зачем?

– Проведать дочь. То есть тогда он считал ее своей дочерью.

– Прошу прощения?

– Конечно, в таком случае у него не хватило бы смелости вам признаться. – Ольга Антоновна торжествующе усмехнулась. – Он всегда считал себя неотразимым, но когда он после смерти Луизы стал разбирать ее бумаги, то сделал крайне неприятное открытие. Она вела тайную переписку с другим мужчиной, которая началась еще до того, как она забеременела. Он посылал ей записочки на скверном французском…

– И кто же это был?

– Сергей Петрович не успел выяснить, потому что его вскоре арестовали, а когда следствие наконец закончилось, ему хотелось только одного – уехать подальше от России, – отрезала Ольга Антоновна. – Как и все обманщики, он не горел желанием распространяться о том, что сам стал жертвой обмана, но кое-что мне все-таки стало известно. Представьте, тот незнакомец всегда подписывал свои записки словами «votre constant adorateur»[9].

Глава 14. Четвертая сторона любовного треугольника

– Однако! – вырвалось у Амалии. – Получается, мадемуазель Леман была не так проста, как кажется? Ведь до сих пор мы думали, что имеем дело с обыкновенным любовным треугольником – один мужчина и две женщины, – а тут внезапно возникает еще один мужчина… Записки были на французском?

– Да.

– А что, мадемуазель Леман совсем не говорила по-русски?

– О-о, тут все сложно, – усмехнулась Ольга Антоновна. – Она постоянно жаловалась, как ей трудно говорить по-русски, и в присутствии гостей предпочитала беседовать с Сержем по-французски… Но я уверяю вас, когда ей хотелось сказать гадость Елене Кирилловне или горничной, сразу же выяснялось, что русский она знает великолепно.

– И часто она говорила всем гадости?

– Простите?

– Я это к тому, что мы все время обсуждаем только двух подозреваемых: Сергея Петровича и Надежду Илларионовну. А что, если Луизу убил кто-то другой, со стороны? Может быть, у кого-то из слуг были причины, чтобы пожелать от нее избавиться… Если, к примеру, она не стесняла себя в выражениях…

Графиня Тимашевская вздохнула.

– Боюсь, мне придется вас разочаровать, – сказала она серьезно. – Луиза могла в сердцах сказать прислуге что-нибудь ужасное, особенно после ссоры с любовником, но потом со слезами на глазах просила прощения, давала денег или дарила что-нибудь из своих вещей. Бывали случаи, когда она увольняла горничных, которые приглянулись Мокроусову, но они тоже не оставались внакладе, правда, здесь им платил хозяин. Поверьте, никто из слуг не относился к ней плохо, почти все ее жалели, потому что прекрасно видели, как Сергей Петрович с ней обращается.

– Раз уж мы заговорили об уволенных слугах, вам известно, за что она выгнала Егора Домолежанку? Он ведь все-таки не хорошенькая женщина…

– Елена Кирилловна поймала Егора на мелком воровстве и сообщила хозяину, а от него узнала и Луиза. Сергей Петрович был склонен простить Егора, но Луиза решила, что вору среди слуг не место, и добилась того, что его уволили.

– То есть от Луизы все же зависело, кто останется в усадьбе, а кто будет уволен?

– От нее и от Сергея Петровича, потому что усадьба все-таки принадлежала ему. Но обычно он не перечил Луизе, если она говорила, что не хочет видеть того или иного человека.

– Благодарю за то, что прояснили этот момент. С вашего позволения, вернемся к запискам, которые Сергей Петрович обнаружил после ее смерти. Вам что-нибудь известно о них, кроме подписи? Много их было или мало, кто мог их писать, кто их приносил?..

– Госпожа баронесса, вы должны понять, что он их мне не показывал, – заметила гостья. – Об их существовании я узнала от Груши, и то совершенно случайно. Господин Мокроусов человек самолюбивый, и ему было бы невыносимо тяжко признаться в подобном… э-э… афронте. – Произнося последнюю фразу, она широко улыбалась, как будто мысль об оскорблении, которое перенес Сергей Петрович, доставила ей неподдельное удовольствие.

– Но ведь Груша наверняка рассказала вам что-нибудь еще? – настаивала Амалия. – Наверняка Сергей Петрович стал вызывать прислугу, требовать от нее отчета, что это за записки и откуда они взялись…

– Вот поэтому я о них и узнала, – кивнула графиня. – Судя по тому что он вышел из себя, речь шла вовсе не о банальном флирте. Тон записок был такой, как будто их писал любовник. Кроме того, кое-где в посланиях были указаны даты, и Сергей Петрович выяснил, что переписка началась за несколько месяцев до того, как Луиза сообщила ему о своей беременности.

– Значит, Сергей Петрович сопоставил числа, выяснил, что у Луизы мог быть роман с другим…

– И усомнился в том, что является отцом ее дочери, – закончила Ольга Антоновна. – Так что меня вовсе не удивляет, что он долгое время не горел желанием ее видеть.

– Но Сергей Петрович хоть что-нибудь узнал о том, кем может быть этот другой? – спросила Амалия.

– Ничего он не узнал, – фыркнула Тимашевская. Она сидела, положив ногу на ногу, и задорно покачивала носком туфельки. – Кто приносил письма, как Луиза их получала и, главное, как она ухитрилась закрутить интрижку под носом у Сержа, так и осталось тайной.

– А вы сами что думаете об этом? – спросила Амалия с любопытством.

– Я? – Ольга Антоновна пожала плечами. – Если постараться, в округе можно найти французов – одного управляющего и несколько учителей. Но я сомневаюсь, что кто-то из них писал любовные записки Луизе.

– Записку писал не француз, – отозвалась Амалия. – Votre constant adorateur – здесь неправильный порядок слов. Прилагательное перед существительным, как обычно пишется в русском. Правильно будет: «votre adorateur constant», с прилагательным после существительного. Эту записку писал не француз, а русский, хоть и немного знающий французский язык.

– Очень даже может быть, – сказала графиня, подумав. – Но вы должны войти в мое положение: я хорошо знала Луизу и видела ее почти каждый день в течение нескольких лет. Я готова была поклясться чем угодно, что для нее не существовало никого из мужчин, кроме Сержа. Поэтому я все-таки не исключаю того, что он ошибся и Луизе просто докучал какой-то назойливый поклонник, а она не говорила о нем Сергею Петровичу, чтобы не раздражать его лишний раз.

– Скажите, сударыня, а какое вообще впечатление она на вас производила? – спросила Амалия.

– Она казалась мне красавицей, но теперь я понимаю, что она не была так уж и хороша собой, скорее умела выгодно себя подать, – задумчиво промолвила Ольга Антоновна. – Она не была глупа, но сейчас я бы не назвала ее умной или, допустим, образованной. Вы спросили, какое она производила впечатление, – так вот, она вся была впечатлением: как бы красивая, как бы яркая, как бы неглупая и острая на язык. Одним словом, настоящая француженка. Сейчас я бы назвала ее просто пустышкой и не стала бы даже обращать на нее внимания, но это потому, что с тех пор я видела много разных людей и многое узнала. Впрочем, она не только мне казалась чем-то особенным – ведь Сергей Петрович видел и знал куда больше, чем я, но почему-то именно она пришлась ему по душе больше остальных женщин. Он даже был ей верен… Почти верен, настолько, насколько это вообще возможно для такого повесы, как он…

– Думаете, он никогда бы не бросил ее?

– Никогда? – повторила графиня, вкладывая в это слово какой-то свой, особенный смысл. – Думаю, пока мы стоим на земле, нет смысла разбрасываться такими выражениями. Конечно, однажды он оставил бы ее – не забыв выделить ей и ее дочери солидное обеспечение. А потом, может быть, вернулся к ней – жаловаться, как дурно с ним обращается та, на кого он ее променял. – Она прищурилась, водя пальцем по жемчужинам ожерелья. – Пока тянулось следствие, ему запретили покидать пределы губернии. Он похоронил Луизу в Полтаве, установил ей роскошный памятник, каждый день ходил на ее могилу и разговаривал с ней. Он сидел там целыми часами и изливал душу, как будто она могла его слышать… Много раз случались моменты, когда я почти готова была назвать его убийцей, но когда я узнала, что он ходил туда и говорил с ней, как с живой… Нет, это точно не он.

– Он вывез ее тело из башни и бросил в овраг, – сухо напомнила Амалия. – Может быть, не стоит больше говорить о том, как он ее любил?

– А ее шаль он повесил на ветке у дороги, чтобы тело нашли как можно скорее, – вставила Ольга Антоновна. – Он запутался, понимаете? Он не мог оставить ее в башне, потому что ее стали бы искать, нашли и тогда сразу же начали бы подозревать Надежду и его самого. Но мысль о том, что надо куда-то убрать труп, тоже приводила его в отчаяние.

– Но его почему-то не привела в ужас идея подбросить убитую женщину в наш овраг, – заметила Амалия. Она была очень злопамятна и не видела причин для того, чтобы прощать то, чего прощать не стоит в принципе. – То, что он запутался и не знал, что делать, шаль и все прочее, это вам известно с его слов?

– Разумеется.

– Может быть, он открыл вам что-нибудь еще?

– Мне кажется, он искренне считал, что Луизу убила Надежда. Беда в том, что она с таким же искренним видом уверяла, что убийца – это он.

– Скажите, Ольга Антоновна, а что они сделали с ножом?

– С ножом?

– Которым он или она убили Луизу. Куда они его дели?

– Вы спрашиваете меня? – с неудовольствием спросила Тимашевская, передергивая плечами и оставив в покое свое ожерелье. – Порой я начинаю даже сомневаться, что вы на моей стороне, госпожа баронесса.

– Кажется, я уже говорила, что мне так или иначе придется многое объяснить Луизе, чтобы от нее избавиться, – поспешно сказала Амалия, напуская на себя безразличный вид. – Как я смогу ее в чем-то убедить, если сама не понимаю некоторых моментов?

Лицо у нее при этом стало такое бесхитростное, что гостья снова поверила ей – хоть и зареклась верить женщинам с тех пор, как застукала своего мужа, обрусевшего польского графа из Минской губернии, со своей же ближайшей подругой.

– Я тоже многого не понимаю, – призналась Ольга Антоновна, морщась. – Со слов следователя я поняла, что орудие убийства стало бы ключевой уликой. Потом Серж как-то обмолвился, что не знает, что с ним стало.

– А Надежда?

– По-моему, она удивилась, когда узнала, что нож так и не нашли. Она сказала: «Как они могли его не найти?»

– Означает ли это, что она знала, где он находится, в отличие от Сергея Петровича?

Ольга Антоновна открыла рот.

– Вы полагаете… Боже мой! Если она знала, а он не знал… Если он не знал…

– Тогда получается, что все-таки это она убила Луизу Леман, а не он, – подсказала Амалия. – Тем более что именно ему пришлось заметать следы преступления, то есть он должен был знать, что же стало с орудием убийства.

– Боюсь, я ввела вас в заблуждение, – медленно проговорила графиня. – В другой раз Серж сказал, что оружие никто никогда не найдет, и в своей иронической манере добавил: «А если найдет, меня это очень удивит». То есть он все-таки знал, что с ножом произошло.

Амалия улыбалась, но мысли, которые сменяли одна другую в ее хорошенькой белокурой головке, наверняка немало бы озадачили Ольгу Антоновну.

«Ну и что такого особенного мне дал твой визит? Странные записки, которые то ли были, то ли не были, любовник, который, возможно, был всего лишь назойливым поклонником, разные сведения, достоверность которых я в любом случае проверить не могу… Хотя кое-что и выглядит правдоподобным, но ведь тем выше вероятность того, что она хочет меня надуть. Умный лжец не лжет все время; он-то как раз по большей части говорит правду – или то, что выглядит как правда, – и вставляет ложь только там, где его не могут поймать или где она жизненно необходима. Чего она в самом деле хочет от меня? Ко мне ее направил Сергей Петрович, чтобы я повлияла на Луизу… Но чего добивается она сама?»

– Послушайте, госпожа графиня, я буду с вами совершенно откровенна, – произнесла Амалия. Теперь вид у нее был доверительный и самую чуточку жалобный, словно она собиралась поделиться со старшей сестрой – с кем-то вроде старшей сестры – самым сокровенным. – Мне до смерти надоело слушать разговоры об убийстве Луизы Леман, ломать голову, убил ли ее Сергей Петрович, или Надежда Илларионовна, или они оба вместе. Такие истории интересно смотрятся только в романах, но в жизни… – Она сделала легкую гримаску. – Простите меня, но почему бы вам просто не солгать?

– Солгать? – переспросила удивленная гостья.

– Да, солгать мадемуазель Делорм. Или, если угодно, сказать ей то, что она хотела бы услышать. Вдова вашего брата находится в лечебнице, она все равно не сможет опровергнуть ваши слова, даже если пожелает. Почему бы вам не обвинить ее? В самом деле у нее была веская причина убить Луизу Леман. Допустим, та пришла в башню, рассчитывая застать любовника с соперницей, но наткнулась только на Надежду. Отсутствие Сергея Петровича не помешало им поссориться, потом они начали драться, Надежда Илларионовна испугалась за свою жизнь, и дальше последовало то, о чем нам уже известно. Когда пришел Сергей Петрович, Луиза была мертва, он пришел в ужас, но страх перед скандалом вынудил его избавиться от тела. Разумеется, как человек, совершенно неподготовленный к такому повороту событий, он совершил массу ошибок. Нож, которым зарезали Луизу, он выбросил… допустим, в болото. Это объясняет его слова, почему орудие убийства никогда не найдут. А Надежда призналась вам в убийстве перед своим отъездом из России. Кстати, эта версия объясняет и ее бегство из страны, в котором нет смысла, если человек невиновен.

Говоря это, Амалия все время следила за выражением лица своей собеседницы, но графиня Тимашевская вовсе не обрадовалась – наоборот, она мрачнела все больше и больше.

– С какой стати я должна вообще что-то говорить этой особе, тем более о членах моей семьи? – холодно спросила она.

– А зачем вам выгораживать Надежду, которая изменяла вашему брату? – пожала плечами Амалия. – Кроме того, она вышла замуж второй раз и уже не может считаться вашей родственницей.

– У меня нет никакого желания делать какой-то девице непонятного происхождения такой роскошный подарок, – усмехнулась Ольга Антоновна. – Зачем мне это? Чтобы она успокоилась, бросилась на шею Сергею Петровичу, фальшиво закричала: «Ах, милый папочка, я всю жизнь мечтала тебя увидеть» – и затем преспокойно пользовалась бы его миллионами?

– Ну, если вы не хотите обвинять Надежду, тогда все можно свалить на Сергея Петровича, – легко согласилась Амалия. – Только немного подправить версию, которую я предложила. Допустим, Луиза застала его в башне с Надеждой, ударила ее, и Надежда потеряла сознание. Когда она пришла в себя, труп Луизы в луже крови уже лежал на полу, а Сергей Петрович ломал руки и твердил, что сам не понимает, как это получилось. Но Надежда испугалась, потому что решила, что он может свалить убийство на нее, и решила уехать из России. В ночь перед отъездом она рассказала вам, что убийца – он, и заклинала не верить, если ее станут обвинять в этом чудовищном преступлении. Сергей Петрович так старался замести следы, потому что он и есть убийца, и на следствии он запирался по той же самой причине. Почему бы нам не предложить мадемуазель Делорм эту версию? Правда, если приемные родители не оправдают ее ожиданий в финансовом смысле, боюсь, ей и десять убийств не помешают подружиться с отцом и пользоваться его деньгами…

– Я сказала вам только то, что мне известно, не больше и не меньше, – сказала графиня, болезненно улыбаясь. – Никто из них ни в чем не сознался, и каждый обвинял другого. Это все, что я знаю. Простите меня, госпожа баронесса, но я не стану ничего выдумывать и доказывать этой особе тоже ничего не буду. У меня есть все причины не любить Надежду, она испортила жизнь моему брату и погубила его – но она сидит сейчас в четырех стенах лечебницы для умалишенных в чужой стране, и ее положению не позавидует ни один человек на свете. Если она убила Луизу Леман, поверьте, она уже получила по заслугам. Что касается Сергея Петровича, то после убийства от него отвернулись самые близкие люди, а мать, которая его обожала и во всем потакала, умерла от стыда и горя. Вы ведь видели его и заметили, на кого он стал похож. Ему нет и пятидесяти, а он выглядит уже как дряхлый старик. Если он убил Луизу в порыве гнева или из-за стечения обстоятельств, о которых я ничего не хочу знать, поверьте, он тоже получил по заслугам. Мадемуазель Делорм может делать все, что угодно, она все равно не выяснит больше того, что ей известно сейчас. Пусть смирится с тем, что ей никогда не узнать, что случилось в башне на самом деле. Это был несчастный случай, понимаете? Никто не имел намерения убить эту французскую куклу, просто случилось нечто такое, результатом чего стала ее смерть. Двадцать лет прошло, пора оставить ее призрак в покое и перевернуть эту печальную страницу.

– Вы до сих пор не можете без волнения говорить о вашем брате, – заметила Амалия. – Скажите, вам удалось перевернуть вашу страницу? – Ольга Антоновна вспыхнула, но отвечать не стала. – Тогда вам не стоит требовать чего-то подобного от девушки, которая потеряла свою мать. Поверьте, она хотела бы забыть и не думать о том, что тогда произошло. Но она не может. Она думает, что на все вопросы можно найти ответы, если их долго искать. И она не понимает, что некоторые вопросы лучше оставить как есть, без ответов.

«Причем дело об убийстве Луизы Леман к ним вовсе не относится», – мысленно прибавила баронесса фон Корф.

– Скажите, сударыня, что все-таки вы собираетесь предпринять? – не утерпела гостья.

– Я вовсе не собираюсь мешать мадемуазель Делорм искать истину, – небрежно уронила Амалия. – Отговаривать ее бесполезно – такие люди, как она, отказываются от чего-то, только когда видят полную бесплодность своих попыток. Рано или поздно она поймет, что ей ничего не добиться, ей надоест биться головой о стену тупика, и она сама откажется от своих замыслов. Именно поэтому я не перечу ее планам – чтобы этот момент наступил как можно быстрее. Однажды она уже была готова покончить с поисками, но тут в гостиницу пришел ее отец, и его присутствие только подхлестнуло ее желание во всем разобраться…

– Да, это очень на него похоже, – усмехнулась Ольга Антоновна. – Кажется, вашего батюшку звали Константин?

– Да, но при чем тут он?

– При том, что я никак не могла понять, кто мог так подписывать эти записки, – задумчиво уронила гостья. – «Constant», сударыня. Постоянный, верный, преданный… Слово, от которого образовано имя «Константин», вы понимаете?

– Вы очень догадливы, – сказала Амалия, улыбаясь, – но мой отец всю жизнь жалел, что не имел случая получить приличное образование. Видите ли, он мог прочитать кое-что по-французски, но не писал на этом языке.

– Разве? – с сомнением протянула графиня Тимашевская, поднимаясь с места. – Должна признаться, что у меня не возникло такого впечатления, а ведь я довольно хорошо его знала.

«Ах ты паршивый самовар без ручек! – помыслила Амалия, не переставая сердечно улыбаться. – Права была Луиза, что терпеть тебя не могла… И я не удивлюсь, если узнаю, что муж тебя обманывает! Кому понравится целый день видеть возле себя такую физиономию… Дрянь, дрянь! Вползла змеей в мой дом только для того, чтобы под конец сообщить мне подобное…»

– Вы же знаете военных, они привыкли производить на дам впечатление, – сказала она вслух. – А мой отец был отставным военным.

Она обменялась с гостьей еще несколькими фразами в том же духе, прежде чем та наконец соизволила удалиться. И, несмотря на всю свою выдержку, Амалия была все-таки рада, когда за графиней Тимашевской наконец закрылась дверь.

Глава 15. Тайны прошлого

На следующее утро Амалия приехала на Невский проспект, чтобы обсудить кое-что с родными, но выяснилось, что дома был только дядюшка, а мать уехала покупать ширмы и еще какие-то мелочи для дома на Английской набережной. Обычно баронесса фон Корф не слишком жаловала своего беспечного родича, но в этот раз она была почти рада, что застала его одного.

– У тебя встревоженный вид, – сказал Казимир, внимательно посмотрев на очаровательное лицо племянницы. – Бьюсь об заклад, что это не из-за Александра и не из-за Миши, а из-за того стародавнего дела. – Он недовольно сморщил свой маленький нос и покачал головой.

– Ко мне приезжала княжна Кочубей, – объяснила Амалия. – Правда, сейчас она уже графиня Тимашевская… Кстати, ты слышал что-нибудь о ее супруге?

– О Стефане Куприяновиче? Конечно, не только слышал, но и видел его за карточным столом.

– Ты играл с ним в карты?

– Я? Куда мне! Он играет только по-крупному, на него иные ходят смотреть, как в театр на представление. Однажды он поймал шулера, так по приказу графа его слуги раздели провинившегося до исподнего и спустили на него собак.

– А что тебе известно о его семейной жизни?

– Там случилась не очень простая история, – задумчиво сказал Казимирчик, играя кистью от пояса. – Он женился первым браком по любви, но жена умерла через три или четыре года после свадьбы. Чахотка. Надо тебе сказать, что до ее смерти Стефан был тише воды ниже травы, карт в руки не брал, с жены не сводил влюбленных глаз, а другие женщины для него не существовали. После того как он овдовел – а ему тогда и двадцати пяти не было, – он стал чахнуть не по дням, а по часам. Семья перепугалась и от греха подальше сосватала ему Ольгу Кочубей, поскольку по положению и состоянию они друг другу подходили как нельзя лучше. Ну-с, женился граф, стало быть, и тут пошли всякие дружеские компании, карты с утра до вечера и с вечера до утра, попойки, актрисы и вообще роскошный образ жизни. Человек совершенно переродился… Что?

– Мне показалось или ты улыбаешься? – проворчала Амалия.

– Я? Улыбаюсь? – изумился Казимирчик, поспешно напуская на себя серьезный вид. – Да что тут смешного, скажи на милость? Обыкновенная история: человек воображает, что губит свою жизнь, но на самом деле чертовски хорошо проводит время. Конечно, иногда нет-нет да и подумаешь, что, если бы Ольга когда-то отнеслась ко мне более благосклонно, я бы обращался с ней гораздо лучше, чем ее нынешний муж, но на нет и суда нет…

– По-моему, ты не ценишь своего счастья, – серьезно сказала Амалия. – Тебе небеса надо благодарить, что она за тебя не вышла. Она вчера мне такого наговорила… К примеру, придумала, будто горничная Мокроусовых ей сказала, что Сергей Петрович после смерти Луизы нашел у нее чьи-то записки на французском языке. Это бы еще ничего, но графиня пыталась меня убедить, что от той же горничной узнала, как именно эти записки были подписаны. Как будто Груша умеет читать по-французски!

– Да, нехорошо получилось, – согласился Казимир. – Что еще графиня тебе сказала?

– Она пыталась мне внушить, будто эти записки писал мой отец.

– С чего бы это?

– Потому что они были подписаны «votre constant adorateur», а моего отца звали Константин.

– О!

– Нет, ты представляешь, какова наглость? Я ей заявила, что он по-французски только читал, но сочинять записок не стал бы. На самом деле если бы мой отец что-то сочинил, то он бы позаботился о том, чтобы там ошибок не было…

– А что, там есть ошибка?

– «Constant» стоит не на месте, он должен идти после «adorateur’а». Интересно, где она могла видеть записку с такой странной подписью? Груша, конечно, могла ей сообщить о том, что хозяин нашел в бумагах Луизы нечто компрометирующее, но я ни за что не поверю, что Груша могла знать, какая подпись там стояла…

– Это я виноват, – удрученно промолвил Казимирчик.

– Ты? В чем?

– Это была моя идея – «про постоянного обожателя». Я был слегка навеселе и забыл, что во французском существительное идет впереди.

Тут Амалия, по правде говоря, на некоторое время утратила дар речи.

– Дядя, – прошипела она, когда голос все-таки вернулся к ней, – так это ты…

– Нет, не я, – твердо ответил беспутный дядюшка, с достоинством выдерживая ее разгневанный взгляд.

– Как не ты?

– Да вот так: не я!

– Но ведь…

– Нет!

– Но Луиза…

– Это не я!

– Однако подпись…

– Что – подпись?

– Твоя!

– Да нет же!

– Как нет, когда твоя?

– Не моя!

– Но ты сам сказал!

– Ничего я не говорил!

Говорят, что когда великому, несравненному, громокипящему Дюма платили гонорар построчно, он создал молчаливого слугу Атоса Гримо исключительно для того, чтобы уснащать страницы своего бессмертного произведения репликами диалогов в одно-два слова каждое – и за каждую такую реплику получать как за полноценную строчку. Увы, съевший не одну собаку в своем деле редактор раскусил коварный авторский замысел и аннулировал выплаты за слишком короткие строчки. С тех пор Гримо в тексте пришлось по большей части довольствоваться жестами, что было вовсе не так интересно!

Одним словом, выдержав этот краткий диалог во вкусе Дюма, Амалия почувствовала, что она сейчас же, немедленно сойдет с ума, если не добьется от дядюшки удовлетворительного объяснения.

– Начнем снова, – проговорила она. Подойдя к столу, она налила воды из графина в стакан и выпила ее, чтобы собраться с мыслями. – Так записки все-таки были?

– Очевидно, да.

– И писали их Луизе?

– Наверное.

Тут очаровательная, искрящаяся, остроумная Амалия сделала своими изящными пальчиками такое движение, как будто была не прочь удавить своего собеседника. Бывают в жизни такие моменты, когда даже у самых обаятельных и остроумных людей кончается терпение.

– Их писал ты? – спросила Амалия у дяди, сдерживаясь из последних сил.

– Нет, я просто подсказал, как можно подписать одну такую записку.

– Кому подсказал? – в изнеможении осведомилась баронесса фон Корф.

– Виктору Кочубею. Он смыслил во французском языке еще меньше, чем я. По его словам, он хотел написать записку француженке, которая тогда выступала в полтавском цирке… Он хотел подписаться как-нибудь вроде «ваш поклонник». Я посоветовал ему написать, что он «постоянный обожатель». Понимаешь, слово «постоянный» производит на женщин очень выгодное впечатление…

– И он тебя послушал?

– Ему моя идея понравилась. Хотя я сейчас вспомнил, что он видел ту француженку только один раз, потому что цирк вскоре уехал. Значит, либо он не успел ей написать, либо на самом деле писал вовсе не ей. Досадно…

– Почему – досадно?

– Потому что мне он казался совсем недалеким, а от тебя я сейчас узнаю, что он обвел меня вокруг пальца, – усмехнулся Казимирчик. – Если он писал записки Луизе, то вот тебе и ответ, где сестра могла их видеть: в его собственных бумагах, когда заглянула в них после его отъезда, например. По крайней мере, какие-нибудь черновики могли там сохраниться. Когда человек не очень хорошо владеет языком, то каждая записка потребует несколько черновиков…

– У меня голова кругом идет, – пожаловалась Амалия.

– Потому что нечего пить воду, – назидательно заметил дядюшка. – У нас есть и вино, и ликеры, и лимонад, и…

Баронесса фон Корф послала дяде сердитый взгляд, призывая его к порядку.

– За два дня до ее смерти гости сидели дома у Кочубеев, и Луиза на террасе разговаривала с мамой. Мадемуазель Леман нелестно прошлась по Ольге, Надежде и Сергею Петровичу, сказала про Виктора, что он ничтожество, дурак и рогоносец, и добавила: «И все это я должна терпеть». Но терпеть-то она должна была разве что интрижку Надин и своего любовника. Допустим, Ольга раздражала ее, как женщину может раздражать другая женщина; но Виктор… Женщина говорит о мужчине, что он ничтожество, только если он ее чем-то разочаровал.

– По-моему, некоторым женщинам и повода никакого не нужно, – вполголоса заметил ее собеседник. – Но спорить не буду.

– Нет-нет, Луиза говорила так, потому что злилась на него, – уверенно ответила Амалия. – Сергей Петрович все время обманывал ее, она чувствовала себя униженной, а у женщины есть только один способ унизить в ответ того, кто ею не дорожит.

– Изменить ему?

– Конечно. У нее с Виктором завязался тайный роман, который они скрывали от всех, а потом он взял и женился на другой, потому что семья сочла, что Надежда будет для него хорошей партией. А у Луизы родилась дочь. Ты ее видел, как по-твоему, на кого она похожа?

– Она похожа на мать, – коротко ответил Казимир. – Правда, Луиза была гораздо интереснее. Мадемуазель Делорм похожа… мм… Ну допустим, на разведенное вино… А Луиза – на вино без примесей.

– Ладно, сейчас это неважно, – отмахнулась Амалия. – Возвращаемся к Виктору. Когда он узнал, что Надин ему изменяет, он стал пить – но, может быть, это было и из-за того, что Луиза не хотела его больше видеть? Потом, когда стало известно об убийстве, он сразу же примчался к оврагу. Помнишь, что было дальше? Он чуть сознание не потерял, когда увидел тело. Следователь Курсин заметил, что Виктор нервничает, но решил, что это только из-за Надежды. На самом деле Виктор переживал не из-за жены, а из-за любовницы. И когда в тот же день он набросился на жену и стал избивать ее, это было вовсе не потому, что она была беременна от Мокроусова. Виктор хотел убить ее, потому что решил, что именно она зарезала Луизу.

– Мне все-таки надо что-нибудь выпить, – вздохнул Казимир, протягивая руку к звонку. – Ей-богу, ты очень убедительно тут все объяснила, но я слушаю тебя, и у меня в голове не укладывается, что все было именно так. При мне Виктор, конечно, был любезен с Луизой и говорил ей комплименты, как и прочие мужчины, но я даже вообразить себе не мог, что у него хватит духу за ней ухаживать. Он казался совершенно… Даже не знаю, как сказать…

– Бесцветным?

– Уже и пить расхотелось, – констатировал Казимир, укоризненно глядя на звонок и убирая руку. – Я так понимаю, ты ждешь от меня отчета, что я помню о Викторе? Я общался с ним, играл в карты, мы пили вместе и ездили на охоту…

– Ты же не охотишься, – не преминула напомнить Амалия.

– Верно, – согласился дядя, – но для всех мы охотились, хотя все ограничивалось тем, что мы садились где-нибудь на поляне, ели холодные припасы, которые взяли с собой, говорили обо всем и ни о чем, а собаки бегали вокруг и обижались, что мы не обращаем на дичь никакого внимания.

– И за все то время, которое ты провел с ним, ты даже не заметил, что он интересуется Луизой?

Казимир поморщился.

– Теперь, когда ты упомянула об этом, я могу точно сказать, что он редко говорил о личном, даже когда был в подпитии. Когда у других людей обычно развязываются языки, он становился только молчаливее… По-моему, он был недоволен собой и своей жизнью. Семья требовала от него каких-то свершений, требовала, чтобы он соответствовал знаменитой фамилии. Лучше всего было бы, если бы они оставили Виктора в покое. Вместо этого его заставили предпринимать какие-то ненужные шаги, определили во флот, но у него оказалась морская болезнь, потом пытались заставить его сделать карьеру в губернском правлении… Они обращались с ним не как с взрослым, неглупым и самостоятельным человеком, а так, словно он был чем-то вроде… Ну, допустим, дорогого шкафа, весь смысл существования которого заключается в том, чтобы воткнуть его на наилучшее место.

– Уж с тобой-то точно никто так не обращался, – не удержалась Амалия.

– А я бы и не позволил делать из себя шкаф, – хмыкнул Казимирчик, блестя глазами. – Но Виктор не любил огорчать своих близких. Слишком мягкий характер, слишком хорошее воспитание. Он безропотно соглашался со всем, что ему предлагали. Флот так флот, правление так правление, жениться на Надин Белозерской – почему бы и нет? Чем все кончилось, тебе уже известно.

– Как по-твоему, чем Луиза могла его привлечь?

– Думаю, она казалась ему свободной от условностей. Он не понял, что она тоже в некотором роде была птицей в клетке. И потом, она была яркая, красивая, своеобразная женщина.

– А Ольга Тимашевская сказала, что в ней не было ничего особенного.

– И поэтому Ольга Тимашевская не нужна даже своему мужу, а из-за Луизы Леман двое мужчин погубили свои жизни, – усмехнулся Казимир. – Если ты точно хочешь знать, что та или иная женщина представляет собой, всегда спрашивай меня. Я никогда тебя не обману.

– Очень на это надеюсь, – проворчала Амалия и дернула за звонок.

– Ты что? – забеспокоился дядюшка.

– Кажется, мне надо выпить, – объявила его племянница.

– Мне тоже! – встрепенулся ее неисправимый родич.

– Правда, я буду только лимонад, – вставила Амалия, улыбаясь с легким вызовом.

– Ну, я привык пить за твое здоровье, так что лимонадом точно не обойдусь, – тотчас же нашелся Казимир.

Вскоре Амалия и ее дядя сидели за столом, на который горничная поставила небольшой поднос с графином, бутылкой и бокалами. Казимир смаковал розовое вино, а Амалия пила лимонад, думая о чем-то своем.

– Не понимаю, почему графиня Тимашевская не могла просто сказать мне, что у ее брата был роман с Луизой, – промолвила она наконец.

– А ты посмотри на себя в зеркало, – отозвался Казимир, наливая себе еще один бокал вина. Розовое вино и впрямь оказалось весьма впору при летней жаре.

– При чем тут зеркало? – озадаченно нахмурилась Амалия.

– При том, что лично я удивлен, как она не наговорила тебе еще больше гадостей, – объявил Казимир. – Я надеюсь, ты не собираешься пересказывать Аделаиде измышления графини по поводу твоего отца? Моя сестра очень щепетильно относится к таким вещам, ей это не понравится даже в качестве шутки.

– Я ничего ей не скажу, – покачала головой Амалия. – И тебя тоже прошу молчать.

– Обещаю, я буду нем как рыба, – ответил Казимир, допивая вино.

По правде говоря, Амалия вообще немного жалела, что пересказала дяде то, что узнала от графини. Он был вполне заурядным, не слишком сообразительным мужчиной средних лет, а в хорошем настроении становился разговорчив сверх меры, и она не сомневалась в его полной неспособности хранить какие бы то ни было секреты. На всякий случай она решила заговорить о другом, чтобы отвлечь своего собеседника.

– Послезавтра мы с Луизой договорились съездить в Полтаву, – сказала она. – Конечно, путешествие займет не один день, но…

– Ты упоминала, что она, кажется, собиралась навестить второго следователя, – заметил Казимир. – Как его… Фроловский, кажется?

– Фиалковский, – поправила Амалия. – Вчера вечером мы встретились с Луизой на набережной, и она рассказала мне об итогах их беседы. Леонид Андреевич принял ее чрезвычайно любезно, говорил на прекрасном французском языке…

– И произвел самое неприятное впечатление?

– Совсем наоборот. Луиза призналась, что еще немного, и он бы убедил ее, что белое – это черное, а черное – это белое. Он оказался невероятно изворотлив, она сказала, что ничего подобного в жизни не встречала. Каждый факт он выворачивал наизнанку и истолковывал так, как было выгодно ему, и она ничего не могла ему противопоставить. При этом он был очень обходителен, предупредителен, много говорил о том, как он понимает ее терзания и разделяет их всей душой…

– Он был сильно встревожен? – поинтересовался Казимир, сощурившись.

– С какой стати ему тревожиться?

– С такой, что если мадемуазель Делорм докажет, что благодаря ему был осужден невиновный человек, у него могут начаться серьезные неприятности, и первыми от него отвернутся его нынешние покровители.

– Она не говорила, что он был встревожен, – сказала Амалия после паузы.

– Ну, может быть, он рассчитывает на то, что все было слишком давно, – пробормотал Казимир, водя пальцем по кромке своего бокала. – В наше суматошное время фраза «двадцать лет назад» звучит все равно как «в позапрошлом веке». Что? – спросил он, заметив, что племянница хочет заговорить о чем-то – но сдерживается.

– Ничего.

– Уверена?

– Ну хорошо, – решилась Амалия. – Графиня Тимашевская рассказала мне одну вещь, над которой я думаю со вчерашнего дня. Она сообщила, что кто бы ни убил Луизу Леман, это произошло непреднамеренно, и кто бы ни был преступником, он уже достаточно настрадался. Разумеется, для ее дочери это слабое утешение, но все же…

– Я, конечно, не судебный следователь, – усмехнулся Казимир, – но читаю газетную хронику и скажу тебе так: четырнадцать ударов кинжалом и непреднамеренность как-то не очень вяжутся.

– Опять эти четырнадцать ударов! – вырвалось у Амалии.

– Или я чего-то не понимаю, – добавил дядя. – К примеру, если Надежда Кочубей уже тогда была не в себе – но, уверяю тебя, в то время по ней никто даже предположить не мог, что она окажется в лечебнице для душевнобольных.

– А она могла, например, заманить Луизу в башню, чтобы хладнокровно убить ее?

– Такая глупость вполне в духе жены Виктора, но я не понимаю, как тогда можно было нанести больше дюжины ударов и отделаться одним пятнышком на своей блузке. Подумай сама: если на полу башни остались следы крови, которые Мокроусов не смог затереть, несмотря на все усилия, почему так мало крови попало на одежду Надежды Кочубей?

– Может быть, ей повезло и большая часть крови попала не на ткань, а на кожу? – предположила Амалия. – Следы с кожи она смыла, вот и все.

– Тебе лучше обсудить все это с доктором, – заметил Казимир. – А то я навроде современных репортеров начинаю рассуждать о вещах, о которых имею только приблизительное представление – и без которых я, по правде говоря, прекрасно бы обошелся.

– Я очень рада, что ты меня хотя бы не осуждаешь, – выпалила Амалия. Она волновалась и даже не пыталась скрыть этого.

– Осуждать? За что? Ты не делаешь ничего предосудительного, – пожал плечами Казимир. – Не беспокойся: если мне захочется когда-нибудь тебя осудить, ты об этом обязательно узнаешь.

– Больше всего меня выводит из себя, – продолжала Амалия, не слушая его, – что это дело кажется таким простым, можно сказать, элементарным… и в то же время неразрешимым. Допустим, я узнала о том, что у Луизы был роман с Виктором Кочубеем, и что это нам дает? Все равно он не годится на роль подозреваемого, а значит, опять надо возвращаться все к той же дилемме: Сергей или Надин. Надин или Сергей. Сергей или Надин, и так без конца.

– Когда надоест, можно просто бросить монетку, – посоветовал дядюшка, поднимаясь с места. – А что? – спросил он, отвечая на сердитый взгляд Амалии. – Тоже хороший способ. Орел – Мокроусов, решка – Надежда. Можно и наоборот, но тогда будет менее логично.

– Ах, дядя, – вздохнула Амалия, – мне бы твое легкое отношение к жизни! Чтобы ничто не воспринимать всерьез, чтобы ни при каких обстоятельствах не терять головы…

– Ну и кто из нас двоих пил вино? – сделал большие глаза дядюшка. – Пойми, легкое отношение к жизни – это самая трудная вещь на свете! И я все-таки настаиваю, чтобы ты тоже выпила за мое здоровье. Ей-богу, розовое французское вино – превосходная вещь!

Глава 16. Доктор Гостинцев

Амалия решила, что они с Луизой выедут курьерским поездом Петербург – Москва, а из Москвы отправятся в Полтаву через Тулу, Орел, Курск и Харьков. Александр, узнав о ее планах, помрачнел.

– Я не вижу никакого смысла в вашей поездке, – сухо сказал он. – По-моему, мадемуазель Делорм просто лишена всякого такта. Она должна понимать, что у людей есть и другие важные дела, чем двадцать лет спустя искать, кто убил ее мать…

– Она ни о чем меня не просила, я все решила сама, – отозвалась Амалия. – Послушай, когда ты участвуешь в смотрах, парадах и целыми неделями пропадаешь в Царском Селе или где-нибудь еще, я же не говорю, что это неправильно… Кроме того, Августин Фридрихович прислал письмо, спрашивая моего совета насчет паровой молотилки. – Августин Фридрихович Янке управлял делами в небольшом имении, которое досталось Амалии в наследство от отца. – Заодно я побываю в нашей усадьбе, с умным видом наговорю управляющему каких-нибудь глупостей, он скажет, что я совершенно права, и сделает все по-своему, то есть правильно.

Но Александр только молчал и хмурился, а когда наконец заговорил, то слова его жене совершенно не понравились.

– Во-первых, ты не должна распоряжаться в имении, – сказал он, – я твой супруг, и это мое дело. Во-вторых, я уже давно предлагал тебе продать землю, чтобы не возиться… Ты же сама говорила, что не любишь комаров и деревенская жизнь тебя не интересует…

И тут – странное дело – Амалия обиделась. По молодости она не придавала собственности большого значения, и разговор на уровне «твое-мое» был ей неприятен, как и намек мужа на то, что ей нечего было обсуждать с управляющим. Она считала вполне естественным, что у нее есть небольшое имение, дом и земля, которые достались ей от предков, и пусть по некоторым причинам она не любила там бывать, в ее планы вовсе не входило избавляться от своих владений.

– Я ничего не буду продавать, – сказала она сердито. – Там рядом церковь, в которой похоронена половина моих предков. Мой брат любил приезжать в усадьбу на каникулы из гимназии… Нет и еще раз нет!

Александр вздохнул.

– Мне не нравится, что ты готова бросить все и поехать за тридевять земель только потому, что какая-то приезжая барышня вбила себе в голову, что ей под силу расследовать старое преступление, – проворчал он. – Разве ты не понимаешь, чем все кончится? Она смирится с тем, что правды ей все равно не узнать, возьмет фамилию Мокроусова, получит его деньги и думать забудет о твоем существовании.

– Скорее всего, ты прав, – отозвалась Амалия. – Но я хочу понять, нет ли чего-нибудь такого, что проглядел Курсин и что позволило бы точно сказать, кто все-таки убил Луизу Леман, а кто невиновен. В этом деле слишком много догадок и предположений, а нужно что-то более существенное.

– Тебе со мной скучно? – внезапно спросил Александр.

– Почему ты так решил?..

– Ты же сама только что упоминала, что мне часто приходится уезжать. Служить при особе императора вовсе не просто, и только недалекие люди видят мундиры, расшитые золотом, и тому подобное. А ведь если случится что-нибудь… Новое покушение, охрана и свита пострадают первыми…

Он поглядел в лицо Амалии и пожалел, что вообще завел об этом речь. Чтобы сгладить неприятное впечатление, он довольно непоследовательно заговорил о том, что, если она хочет, она, конечно, может поехать в Полтаву и дальше в свое имение, но он просит ее выслать телеграмму, когда она приедет, и еще одну – когда будет возвращаться назад.

– Обещаю, ты получишь от меня дюжину телеграмм, – сказала Амалия с улыбкой.

И все же, когда она садилась с Луизой в поезд, у нее душа была не на месте. Амалия не забыла убийство царя Александра Второго[10], и ей было не по себе при мысли, что и на его сына, нынешнего государя, может произойти покушение. Однако едва ли не еще больше она сердилась на то, что Александр пытался ее удержать, играя на ее страхах.

«В конце концов, почему я не могу поехать в свое собственное имение? Августин Фридрихович работает только второй год, неплохо бы ему увидеть хозяйку… Дней через десять я вернусь. Я же не собираюсь задерживаться там надолго… Неужели нет никакого способа выяснить, кто убил Луизу? Надин валила все на Мокроусова, он – на нее… Убийство совершил кто-то один, потому что, если бы они сговорились, они бы продумали все: как избавиться от тела, как сделать так, чтобы их не заподозрили… Они совершили слишком много ошибок и потому сразу же привлекли к себе внимание. Хотя главную ошибку они не сделали – у них все-таки хватило ума избавиться от орудия убийства… Так он или она? Она или он? Ну вот, все опять возвращается в одну и ту же точку…»

На одной из станций Луиза вышла, чтобы купить в станционном буфете какой-то еды, и Амалия, оставшись в купе одна, не удержалась. Она достала монетку и подбросила ее. Монетка, покружившись на полу, застыла на ребре.

«Это мне за то, что я послушалась дядю, – догадалась Амалия. – Что за ребячество в самом деле!»

Она услышала шаги возвращающейся Луизы и поспешно спрятала монетку обратно в кошелек.

Поезд прибыл в Полтаву рано утром. Амалия поглядела на белое здание вокзала, вспомнила, что оно построено всего несколько лет назад, тогда же, когда из Харькова сюда протянули железную дорогу.

«А теперь кажется, что она всегда тут была… А ведь я еще помню, как тут стояло временное здание вокзала, которое потом заменили каменным. Давно я тут не была… Впрочем, город почти наверняка не изменился…»

На полтавском вокзале путешественниц поджидал сюрприз, принявший облик сухощавой женщины средних лет с гладко зачесанными русыми волосами, одетой в серое платье с небольшим белым бантом под горлом.

– Госпожа баронесса, мадемуазель Делорм? Я Елена Кирилловна Вартман. Господин Мокроусов просил меня позаботиться о вас…

Признаться, Амалия не исключала того, что во время поездки им навстречу как бы случайно может попасться Сергей Петрович; но баронесса фон Корф недооценила его коварство. Очевидно, ему каким-то образом удалось узнать, когда и на каком поезде Амалия и Луиза прибывают в Полтаву, и он отдал распоряжение встретить их на месте, показывая тем самым, что отлично осведомлен об их передвижениях, равно как и о цели этих передвижений.

– Благодарю вас, – довольно сухо промолвила Амалия, – но мы рассчитывали остановиться в гостинице.

– В гостинице вам будет неудобно, – спокойно сказала Елена Кирилловна. – У Сергея Петровича один из лучших домов в Полтаве, и он будет счастлив, если вы окажете ему честь воспользоваться его гостеприимством.

– Я не знаю, что вам сказал Сергей Петрович, – уже сердито заметила Амалия, – но девушка, которую вы видите, подозревает его в том, что он убил ее мать. В этих обстоятельствах, сударыня, было бы неудобно воспользоваться его любезностью.

И, повернувшись к Луизе, она изложила по-французски суть их разговора.

– Спросите ее, он сейчас в Полтаве? – спросила девушка, нервно стискивая сумочку.

Амалия перевела вопрос своей спутницы.

– Нет, Сергея Петровича здесь нет, и он не предупреждал меня о том, что приедет, – последовал ответ.

– Скажите, а как давно у господина Мокроусова дом в Полтаве, которым он владеет? – не удержалась Амалия.

– Сергею Петровичу стало очень тяжело жить в имении после того злополучного происшествия, – сдержанно промолвила Елена Кирилловна. – Кроме того, он не хотел, чтобы мадемуазель Леман похоронили там же, где она погибла. Он похоронил ее в Полтаве, на католическом кладбище, и купил дом, чтобы ходить без помех на ее могилу. Когда суд окончательно установил невиновность Сергея Петровича, он продал имение и уехал за границу, а меня оставил в Полтаве – следить за домом и могилой.

У нее был ровный, негромкий голос, словно окрашенный в серый цвет, как и ее платье. Больше всего она походила не на экономку, а на разумную, рассудительную учительницу, которая знает, как находить подход к самым трудным ученикам, и никогда не тратит время по пустякам.

– Вы покажете мадемуазель Делорм могилу ее матери? – спросила Амалия.

– Разумеется, если она пожелает. Хотя это очень знаменитое место – все полтавские гимназисты назначают там свидания, – тут Елена Кирилловна впервые позволила себе подобие улыбки.

– На кладбище? – нахмурилась Амалия.

– Да, молодежи кажется, что это очень… романтично. Так вы уверены, госпожа баронесса, что не станете с мадемуазель Делорм останавливаться в доме Сергея Петровича? Я приготовила для вас лучшие комнаты.

Однако Амалия повторила, что они предпочитают гостиницу, и спросила, когда можно будет навестить Елену Кирилловну, чтобы поговорить с ней о том, что случилось двадцать лет назад.

– После пяти часов я всегда дома, – сказала экономка. – А о чем вы хотели меня спросить, госпожа баронесса?

– Да так, о всяком разном, – уклончиво ответила Амалия. – Есть некоторые вопросы, на которые я хотела бы получить ответ.

– В какой гостинице вы собираетесь остановиться? – спросила Елена Кирилловна. – Я в экипаже и могу подвезти вас.

– Мы будем в гостинице «Европейская» на Мало-Петровской улице, – сказала баронесса фон Корф. – Вы можете не беспокоиться, мы возьмем извозчика.

– Как вам угодно, сударыня, но будьте осмотрительны: народ тут такой, что своего не упустит. От станции до города пятьдесят копеек, если возьмете дрожки, и семьдесят пять – в фаэтоне. Не переплатите за дрожки и помните, что плата идет за поездку, а не за количество ездоков.

Несмотря на громкое название, «Европейская» оказалась обыкновенной провинциальной гостиницей, сонной и спокойной. Из окна своего номера Амалия видела вывеску магазина, которая извещала все заинтересованные лица о том, что здесь продаются «модно-дамские платья».

После завтрака мадемуазель Делорм объявила, что хочет немного прогуляться в одиночестве, но Амалия до того слышала разговор своей спутницы с метрдотелем, который говорил по-французски, и поняла, что Луиза спрашивала, как найти католическое кладбище.

«Вполне понятно, что она хочет побывать на могиле матери одна… Что ж, не буду ей мешать».

Здесь, на юге, июльская жара ощущалась гораздо сильнее, чем в Петербурге или в Москве. Жужжала муха, залетевшая в комнату, и ее жужжание выводило Амалию из себя. Она начала писать письмо, но гостиничные чернила оказались слишком бледными.

«Не пройтись ли мне тоже прогуляться? Я даже не знаю, в Полтаве ли сейчас доктор Гостинцев…»

Она достала листок с адресом, который нацарапал Курсин, вышла на улицу и подозвала извозчика.

– Сретенская улица, дом фон Белли…

Было жарко, светлый батист платья прилипал к телу. Амалия поправила шляпку и невольно пожалела о том, что оставила дома свой зонтик от солнца. Витрины проплывавших мимо магазинов казались ей провинциальными и скучными, а встречные дамы были одеты из рук вон плохо. Что касается мужчин, то баронесса фон Корф ничего против них не имела, потому что все они, как один, провожали хорошенькую петербургскую гостью восхищенными взглядами.

Ей повезло – Серапион Афанасьевич Гостинцев оказался дома и тотчас согласился ее принять. На вид ему можно было дать лет сорок пять. Очень высокий, сутулый, с волнистыми каштановыми волосами и остроконечной бородкой, он внимательно взирал на Амалию сквозь пенсне, пока она излагала ему цель своего визита. Выражения его лица она не понимала.

– Мне бы не хотелось отрывать вас от дел, – сказала Амалия, – поэтому я бы хотела вернуться позже, когда вам будет удобно, с мадемуазель Делорм, чтобы она могла задать вам вопросы по поводу ее матери. Ведь вы осматривали убитую и…

– Нет, – сказал доктор Гостинцев. Голос у него был глуховатый, манера выражаться – резкая и отрывистая, становившаяся еще более заметной, когда он волновался. – Я не буду говорить с мадемуазель Делорм.

Это было что-то совершенно новое, чего Амалия никак не ожидала. Ведь даже следователь Фиалковский не стал уклоняться от встречи с Луизой.

– Вам неприятно вспоминать об убийстве? – вырвалось у Амалии.

– А вы как думаете, сударыня? – усмехнулся Серапион Афанасьевич. – Но дело не в этом. Вы – вас я знаю хорошо, я помню ваших родителей и вашего дедушку, генерала Тамарина. Спрашивайте меня о чем хотите, я постараюсь ответить на любой ваш вопрос. Но мадемуазель Делорм я не скажу ничего.

– Почему? – спросила Амалия, совершенно сбитая с толку.

– Потому что мне придется выражать ей соболезнования. Говорить всякий вздор вместо того, чтобы сказать ей правду…

Доктор запнулся.

– Правду? О чем?

– О том, госпожа баронесса, что ее мать была проституткой и умерла жалкой смертью, – резко проговорил Серапион Афанасьевич. – Ей не повезло, понимаете? Другие проститутки разоряют целые семьи, доводят любовников до самоубийства, и ничего. А потом ко мне приходят несчастные жены и умоляют написать в заключении, что произошло не самоубийство, а несчастный случай, чтобы детям было не так стыдно за их беспутного отца…

Он умолк, хмуро покусывая изнутри нижнюю губу. Амалия подумала, что, должно быть, в Полтаве недавно случилось какое-то трагическое происшествие и впечатление от него наложилось на то старое дело. Ей было немного досадно, что доктор Гостинцев оказался не свободен от предвзятости, но он был гораздо старше ее, и баронесса фон Корф понимала, что если она сейчас начнет переубеждать его, это будет выглядеть просто нелепо.

– Скажите, вы хорошо знали Луизу Леман? – спросила она.

– Достаточно, – усмехнулся Серапион Афанасьевич. – Когда люди ведут такой образ жизни, как Сергей Петрович и она, им то и дело приходится лечиться. Он не пропускал ни одной юбки. Луиза до поры до времени хранила ему верность, потому что рассчитывала, что он на ней женится… Я надеюсь, мои слова не фраппируют[11] вас, сударыня? Мы, врачи, привыкли называть вещи своими именами, потому что это часть нашей профессии…

– Поверьте, Серапион Афанасьевич, для меня крайне ценно ваше откровенное мнение, – сказала Амалия серьезно. – Значит, у Луизы были и другие поклонники, помимо господина Мокроусова?

– Да, когда она поняла, что предложения руки и сердца от него ждать бесполезно, то закрутила тайный роман с Виктором Кочубеем. Он тоже был холост, богат и вполне ее устраивал, но тут семья подыскала ему невесту, и он пошел на попятный.

– Он разорвал с ней отношения?

– А вот тут я не могу сказать вам ничего определенного. О ее отношениях с Виктором мне стало известно лишь потому, что я лечил его старого слугу, который носил их записки. У них было нечто вроде почтового ящика в дупле старого дерева, и слуге было поручено два раза в день проверять, нет ли новых посланий. Однажды он замешкался и увидел, как Луиза приносила очередную записочку. Так он и понял, с кем переписывается его хозяин.

– Но, может быть, перепиской все и ограничилось?

– Если бы вы были правы, то Луиза не смотрела бы на свадьбе Виктора на его невесту так, как она смотрела, – отозвался доктор Гостинцев. – Верьте моему опыту, сударыня, – она была его любовницей.

– Скажите, доктор, могу ли я задать вам щекотливый вопрос?

– Вы можете задать мне любой вопрос, сударыня. Что бы вы ни сказали, это останется между нами.

– Тогда вот мой вопрос: вам известно, кто является отцом дочери Луизы?

– Нет. Возможно, это был Сергей Петрович, возможно, Виктор Кочубей… Или кто-то еще.

– А что, был кто-то еще?

– Полагаю, что это весьма вероятно, – ответил Серапион Афанасьевич, подбирая слова более тщательно, чем обычно.

– И кто же этот счастливец?

– Я надеюсь, вы не рассердитесь, сударыня… Но это ваш дядя Казимир.

Н-да. Ехали, ехали и наконец приехали. Луиза Леман определенно не ходила далеко, когда ей хотелось завести с кем-то интрижку. Ах, дядя, дядя… Дамский угодник, неисправимый повеса – то-то он занервничал, когда Луиза Делорм появилась на Невском проспекте! Конечно, кому охота лишний раз вспоминать про убитую любовницу…

– Откуда вам это известно? – только и могла вымолвить пораженная Амалия.

– Госпожа баронесса, я своими глазами видел Казимира Станиславовича вместе с Луизой. Они думали, что никого нет поблизости. Она повисла у него на шее и говорила ему всякие глупости…

– Когда это было?

– На вечере у Ольги Кочубей. После ужина устроили игру в прятки, но ничего не получилось, потому что все разбрелись кто куда. Тогда я и заметил Луизу с вашим дядей.

– Вы говорите о вечере, который был за два дня до ее гибели?

– Да, о нем. А что?

А что, если доктор был не единственным, кто видел, как Луиза виснет на шее у постороннего мужчины? Что, если Мокроусов тоже увидел их – и понял, что любовница его обманывает или может обманывать, что для неумного и крайне самолюбивого человека наверняка почти одно и то же? Мог ли Мокроусов, к примеру, устроить западню в башне или, еще проще, вызвать туда Луизу, чтобы объясниться? И если в это время она стала насмехаться над ним и оскорблять, мог ли он выйти из себя и четырнадцать раз ударить ее ножом?

Почему бы и нет, собственно говоря?

– Как по-вашему, – решилась Амалия, – Сергей Петрович знал, что Луиза его обманывает?

– Нет. Поручиться не могу, но мне кажется, что нет. Он был уверен, что обманщик – он один, а она терпит его выходки, потому что любит его. Такое положение безгранично льстило его самолюбию. Насколько мне известно, о Викторе он узнал уже после ее смерти.

– А о моем дяде?

– О нем вообще речи не заходило. Я никому не говорил о том, что я видел.

– Я вам очень благодарна за это, доктор, – серьезно промолвила Амалия. – Скажите, Серапион Афанасьевич, как по-вашему, могли у Луизы Леман быть другие любовники?

– Не знаю. По правде говоря, у меня в то время были дела поважнее, чем следить за амурными похождениями этой особы. Мы опасались эпидемии холеры и пытались к ней подготовиться, еще коллега вызвал меня в Полтаву на консилиум к госпоже Ворожейко, я возился со штабс-капитаном Тарнавским, который был совершенно безнадежен, лечил крестьян, занимался сыном госпожи Вартман, а вдобавок мне приходилось вскрывать беременную утопленницу и убитого мастерового…

– В таком случае позвольте мне задать другой вопрос. Если бы Сергей Петрович при жизни Луизы узнал, что его обманывают, что бы он сделал?

– Вы имеете в виду, мог ли он ее убить? – усмехнулся доктор. – Пожалуй, глупости на это у него бы хватило.

– А у Надежды Кочубей?

– Надежда Илларионовна – несчастная женщина, – покачал головой Серапион Афанасьевич. – Нет, она никого не убивала.

– Можно узнать, на чем основывается ваша уверенность?

– На том, что если бы она была убийцей, Сергей Петрович назвал бы ее имя на первом же допросе. И не только назвал, но и рассказал бы со всеми подробностями, как именно она убивала его любовницу.

Против этого было совершенно нечего возразить, и раздосадованная Амалия решила зайти с другой стороны.

– Скажите, доктор, вы ведь видели Надежду Кочубей в тот день, когда стало известно об убийстве…

– Да, я ее видел.

– Вы заметили на ней какие-либо раны, синяки, ушибы? Как если бы она недавно с кем-то боролась.

– Ничего такого не было.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. Кроме того, Луиза Леман не боролась перед смертью. Убийца застал ее врасплох.

– А что вы можете сказать о душевном состоянии Надежды Кочубей в то утро?

– Она была очень взвинчена, плакала и металась, – серьезно сказал доктор. – За несколько дней до этого я осматривал ее и сообщил ей, что она станет матерью. Она попросила меня пока никому не говорить – она-де суеверна. Но следователь Курсин настаивал на том, чтобы с ней поговорить. Пришлось мне объяснить, почему ее пока не стоит тревожить…

– Кто был отцом ребенка?

– Не знаю и знать не хочу, – ответил доктор, нахмурившись. – Либо Виктор Кочубей, либо Сергей Петрович. Я ее не спрашивал…

– В тот день Виктор жестоко избил жену. Вас вызвали после этого?

– Да, но я все равно ничем не мог бы ей помочь. У нее случился выкидыш.

– Вы осматривали труп Луизы Леман. Не могли бы вы повторить мне, к каким выводам вы пришли?

– Выводы я уже изложил в своем заключении, а потом повторял новому следователю и на суде, – отозвался Серапион Афанасьевич. – Жертва была убита не там, где обнаружили ее труп, а в другом месте. Ее ударили четырнадцать раз острым предметом, ножом или кинжалом. Только три удара оказались смертельными.

– А не может ли быть так, – спросила Амалия, – что Луизу Леман ударили лишь один раз, после чего наступила смерть, а остальные удары наносились уже по мертвому телу, так сказать, для отвода глаз?

– Нет, – покачал головой ее собеседник. – Если хотите, я могу показать на вас, как наносились удары. Впрочем, вам, вероятно, это будет неприятно…

Но Амалия сказала, что готова к эксперименту, и встала перед доктором, который, глядя на нее сверху вниз, быстро показал, куда именно пришлись удары.

– Первые два не были смертельными, но третий пробил сердце, потом удары наносились куда попало – в грудь, в живот, в плечи…

– Крови было много?

– Разумеется.

– То есть убийца был весь в крови?..

– Я бы так не сказал, потому что артерии не были повреждены. Но кровь, конечно, на него попала.

– А оружие? Я знаю, что его не нашли, но вы, как врач, можете что-то о нем сказать?

Доктор Гостинцев поморщился.

– В своем заключении я написал, что у убийцы был нож или кинжал. В этом нет никакой ошибки, но я был молод и до того мало соприкасался со случаями подобных ранений…

– Что именно вы имеете в виду? – насторожилась Амалия.

– Сейчас я бы сказал точнее, – отозвался ее собеседник. – Не нож, а именно кинжал. Недавно в меблированных номерах «Италия» произошел прискорбный случай – драка с применением холодного оружия, – и, когда я перевязывал потерпевшего, я снова увидел раны такого же типа. Лично я предполагаю, что у убийцы Луизы Леман был кавказский кинжал.

Глава 17. Странные цифры

– Но ведь это все меняет! – вырвалось у пораженной Амалии. – Я хочу сказать, что это может сузить круг поисков…

– Боюсь, что нет, – покачал головой доктор Гостинцев. – Потому что Сергей Петрович держал у себя целую коллекцию холодного оружия, в доме Виктора Кочубея тоже хранились какие-то вещицы, привезенные с Кавказа, и если вы выйдете сейчас на улицу и завернете за угол, то увидите лавчонку, где вам продадут хоть дюжину кавказских кинжалов – поддельных, конечно, но выглядеть они будут почти как настоящие. По правде говоря, – продолжал Серапион Афанасьевич, – я не думаю, что что-то изменилось бы, если бы я двадцать лет назад сказал о кинжале. Потому что Меркурий Федорович – человек крайне дотошный, он и без всяких моих заявлений озаботился проверить все ножи и кинжалы в домах обоих подозреваемых.

– И ничего не нашел? – спросила Амалия.

– Нет, будь его воля, он бы заодно обшарил лес и болото, но ему не хватило времени. Впрочем, болото у вас такое, что его обыскивать бесполезно, все равно ничего не найдешь. Ваши крестьяне по-прежнему верят в попелюху?

– Мне рассказывали о ней, когда я была маленькой, – улыбнулась Амалия, – и до сих пор, если на болоте или возле него что-нибудь происходит, в этом обязательно обвиняют попелюху. И конечно, проклятье «чтоб тебя попелюха стрескала» или «чтоб тебя попелюха к себе утащила» до сих пор в наших краях считается самым страшным.

…Попрощавшись с доктором, Амалия вышла на улицу, но не прошла и двух десятков шагов, как из-за угла показался фаэтон с уже знакомым извозчиком.

– Не угодно ли прокатиться, сударыня? Куда угодно, двадцать копеек – в любой конец города! Кроме вокзала…

Амалии не хотелось возвращаться в гостиницу. Мысленно она перебрала все городские достопримечательности – памятник Петру, монумент над братской могилой погибших в Полтавской битве шведов, городской сад, собор, здание дворянского собрания – и поняла, что ее никуда не тянет.

– Отвези меня к костелу, – попросила она.

Полтавский костел был выстроен в классическом стиле и не произвел на Амалию особого впечатления – она не любила здания, похожие на коробки с колоннами и треугольной крышей. Кладбище было небольшое – основную часть полтавского населения составляли все же православные и евреи, – и баронесса фон Корф почти сразу же увидела могилу, которая выделялась среди других своей пышностью и почти вызывающим богатством. Здесь было все – массивная плита черного гранита, огромное распятие, плачущие ангелы, – а у подножия креста была изображена скульптурная фигура красивой молодой женщины с распущенными волосами. Она сидела, поджав под себя одну ногу и спустив вторую с плиты, словно хотела выйти из мира мертвых в мир живых – и не могла. Печальный взгляд ее был устремлен на установленную напротив надгробия белую мраморную скамеечку, рассчитанную только на одного человека. Сейчас на этой скамеечке сидела Луиза Делорм, стиснув сумочку, и с отчаянием на лице смотрела на надгробие. Приблизившись, Амалия увидела имя на плите, написанное по-французски. Вместо дат жизни было написано, также по-французски: «Из вечности в вечность». На могиле лежали цветы – охапка слегка увядших белых роз и свежие хризантемы, которые, очевидно, принесла дочь.

Амалия не ожидала, что могила Луизы Леман произведет на нее настолько гнетущее впечатление. Возможно, на баронессу фон Корф повлиял разговор с доктором Гостинцевым, но сейчас ей почудилось, что эта кричащая, неуместная роскошь была своеобразной попыткой убийцы вымолить прощение у той, кого он убил.

Девушка, сидящая на скамье, бросила на Амалию мученический взгляд.

– Сколько же вы тут сидите? – вырвалось у баронессы.

– Не знаю. – Луиза повела плечом. – Может быть, час, может быть, два. Там розы на могиле – думаете, это он?

Амалия подозвала сторожа и спросила у него, кто приносит цветы на могилу.

– Госпожа Вартман, – ответил старик. – Каждый день приносит новый букет, всегда только белые розы. И за могилой ухаживает тоже она.

Амалия дала сторожу гривенник и объяснила, что барышня, сидящая на скамейке, – дочь убитой и поэтому не стоит ее трогать.

– Не извольте беспокоиться, сударыня, – отозвался сторож. – Елена Кирилловна предупреждала, что она появится.

– А Сергей Петрович давно тут был? – поинтересовалась Амалия.

– Я его видел осенью, – подумав, ответил сторож. – Он хоронил свою вторую жену, но не у нас, а на православном кладбище. После похорон приходил сюда. На скамеечке посидел и ушел.

Поблагодарив сторожа, Амалия вручила ему еще один гривенник, но старик не торопился уходить.

– А его первая жена тоже здесь лежит, неподалеку, – объявил он. – Видите вон ту могилу, с ангелами? Там она и похоронена.

Заинтересовавшись, Амалия в сопровождении сторожа дошла до могилы первой госпожи Мокроусовой, в девичестве Клотильды Дайберг. Надгробие было богатое, но, если можно так выразиться, не являло собой ничего из ряда вон выходящего. Увидев даты жизни на плите, Амалия быстро подсчитала, что первая жена прожила всего двадцать восемь лет.

– Они все прожили по двадцать восемь лет, – подал голос сторож.

– Простите?

– И мадемуазель Леман, и она, и вторая жена Сергея Петровича. Ни одна не дожила до двадцати девяти.

Амалия считала, что человек здравомыслящий должен гнать от себя суеверия и вообще держаться подальше от всякого мистического вздора. Однако здесь, на кладбище, среди надгробий и крестов ей стало почему-то не по себе от слов сторожа. Она ходила по земле, но она была гостьей в этом царстве смерти, куда ушли и Луиза Леман, и Клотильда Дайберг, она же Мокроусова, и вторая жена Сергея Петровича, Евдокия, – как бишь ее, с двойной фамилией. То, что ни одна из законных жен не прожила дольше, чем любовница, подразумевало, что та не терпела посягательств на свою собственность в этом мире и нашла способ дотянуться до соперниц оттуда, где она находилась теперь…

– От чего она умерла? – спросила Амалия, кивая на могилу первой жены Мокроусова.

– Никто не знает, – ответил сторож серьезно. – Вечером отправилась спать, а утром нашли ее в постели мертвой. Доктора только руками развели.

Среди могил показались две фигуры – франтоватый приказчик под руку с барышней, которая цеплялась за его локоть, хихикала и вообще вела себя не так, как полагается держать себя на кладбище. Насупившись, Амалия смотрела, как парочка подошла к могиле Луизы Леман, обошла вокруг нее, при этом барышня украдкой дотронулась до руки статуи, изображающей Луизу, и двинулась к выходу. Сторож вздохнул.

– Все время ходят к могиле, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – И свидания назначают, и вдвоем приходят, вот как сейчас. Считают, что мадемуазель Луиза приносит удачу в любви… А вот и Елена Кирилловна идет.

На ней было все то же серое платье с белым бантом, а в руках она держала большой букет белых роз. Подойдя к могиле, Елена Кирилловна заменила старый букет на новый, а увядшие цветы отдала сторожу, который унес их.

– Почему именно белые розы? – не удержалась Амалия.

Елена Кирилловна улыбнулась.

– Распоряжение Сергея Петровича. Это были ее любимые цветы.

– А могила его жены? Вы за ней не ухаживаете?

– Ухаживаю, – спокойно ответила Елена Кирилловна. – Но цветы господин Мокроусов носить туда не просил.

– А что насчет второй жены?

Елена Кирилловна обернулась и внимательно посмотрела на лицо Амалии.

– Разумеется, я слежу и за ее могилой. Вам это представляется странным? – Она усмехнулась. – Хотя, наверное, вас уже напугали местными россказнями. Что первая жена умерла в двадцать восемь лет и вторая – тоже. Как и Луиза Леман.

– А на самом деле это не так? – спросила Амалия.

– Нет, все правильно. Все три женщины умерли в двадцать восемь лет.

– Но Луизу Леман убили, а от чего умерли две остальные?

– Вы спрашиваете меня? Я же не доктор. Впрочем, у Клотильды, кажется, оказалось слабое сердце, а Евдокия Дмитриевна серьезно болела. У нее был рак желудка. Как видите, ничего необычного, но фантазия обывателей зацепилась за цифру двадцать восемь. – Елена Кирилловна сделала крохотную паузу. – В начале этого года Сергей Петрович сватался к одной девушке, так родители сразу же отказали ему от дома. При этом ее отец материалист и чуть ли не атеист, заметьте.

– Эта девушка живет в Полтаве? – спросила Амалия.

– Нет, она с родителями находилась в Париже, там Сергей Петрович ее и встретил. В Полтаве живет ее тетка, которая узнала о сватовстве и написала родственникам, что женщины, которые с ним связаны, умирают в двадцать восемь лет… и все в таком же духе.

– Мне кажется, вы очень многое знаете о своем хозяине, – заметила Амалия, пытливо глядя на собеседницу. – И не только о том, к кому он сватался.

– Если хотите поговорить об этом, то нам лучше поехать ко мне, – сказала Елена Кирилловна. – Здесь не слишком подходящее место для беседы.

– Хорошо, – кивнула Амалия, – я только предупрежу мадемуазель Делорм.

Она подошла к Луизе и, объяснив, что хотела бы поговорить с экономкой в другом месте, спросила, поедет ли девушка с ними.

– Нет, я еще посижу здесь, – поспешно ответила Луиза. – Вы мне потом расскажете, в гостинице, если вам удастся что-нибудь узнать. Я вам всецело доверяю.

По правде говоря, Амалии не хотелось оставлять здесь свою спутницу, но баронесса фон Корф понимала, что невозможно повлиять на такого упрямого человека, особенно тогда, когда он уже все для себя решил. Когда баронесса фон Корф и Елена Кирилловна шли к выходу с кладбища, Амалия увидела уже знакомого ей сторожа и, подозвав его, попросила присмотреть за мадемуазель Делорм.

– Я надеюсь, она не упадет в обморок и с ней ничего не случится, – сказала Амалия, – но все же, если понадобится, вызовите извозчика, и пусть ее отвезут в гостиницу «Европейская». Вот вам еще за хлопоты.

Еще одна монета скользнула в широкую морщинистую ладонь сторожа.

– Благодарю вас, сударыня, – промолвил он, кланяясь, – а что касается мадемуазель Делорм, то не извольте тревожиться. Я прослежу, чтобы с ней ничего не случилось.

Последний раз обернувшись на фигурку в коричневом платье, которая сгорбилась на белой мраморной скамье, Амалия зашагала к выходу.

Глава 18. Женщина в сером

Елена Кирилловна Вартман занимала несколько комнат в доме Мокроусова, расположенном на Александровской улице в центре Полтавы. Вокруг дома росло множество деревьев; тут же был разбит сад, содержавшийся в образцовом порядке.

Не удержавшись, Амалия заглянула на господскую половину и обнаружила, что в отсутствие хозяина там тоже поддерживался порядок, которому можно было позавидовать. Нигде ни пылинки, ни соринки; каждая вещь на своем месте, дверные петли не скрипят, часы везде показывают точное время.

– Наверное, нелегко справляться с таким большим домом? – спросила Амалия вслух. Порядок – точнее, его отсутствие – был ее ахиллесовой пятой. Ей нравилось, когда все разложено как надо, когда все натерто до блеска и сияет чистотой, но при этом какая-то часть ее души упорно сопротивлялась попыткам упорядочить окружающий хаос, и заканчивалось всегда тем, что старые бальные книжки, веера и чулки оказывались у нее в одном ящике комода, а зеркала прислуга забывала протереть по несколько дней.

– Это лишь вопрос дисциплины, – ответила Елена Кирилловна с легкой улыбкой. – У меня только одна кухарка и садовник, и еще по дому мне помогает мой сын. Вы хотите что-нибудь, сударыня? Чаю, например?

– Если вам не трудно, – отозвалась Амалия.

Елена Кирилловна вышла, и баронесса фон Корф осталась одна. Со стен на нее смотрели фотографии в строгих рамках: мужчина и женщина лет шестидесяти, судя по всему, родители экономки, она сама, молодая и симпатичная, под руку с усатым господином средних лет, потом она же с белокурым мальчиком, щека к щеке. Последняя фотография представляла его повзрослевшим рядом с матерью: она сидела, он стоял, положив руку ей на плечо. Кроме фотографий, Амалия заметила несколько любительских картин. На одной была нарисована мельница, и гостье показалось, что это владения князя Кочубея в Диканьке; другая изображала полтавский собор. Однако еще больше картин Амалию заинтересовали скатерти, салфеточки и чехлы, которыми в комнате была покрыта буквально каждая поверхность. Они были украшены сложной вышивкой с прорезями, бисерными мотивами и разными кисточками с бусинками, и Амалия подумала, что такая работа требует большого мастерства и наверняка занимает прорву времени.

Елена Кирилловна вернулась и сказала, что чай скоро будет. Амалия спросила, кто делал вышивку и украшал салфетки.

– Это все я, – ответила экономка.

– Да вы просто сокровище! – воскликнула гостья.

Обычно люди, услышав в свой адрес такие слова, конфузятся, но Елена Кирилловна приняла их как нечто само собой разумеющееся и ограничилась легкой полуулыбкой. Глядя на ее спокойное, замкнутое лицо, Амалия поняла, что вытянуть что-то из экономки будет нелегко.

– Должна вам признаться, – начала разговор баронесса фон Корф, присаживаясь в одно из кресел, – у меня и в мыслях не было заниматься делом Луизы Леман, тем более что оно произошло так давно. Но мадемуазель Делорм некоторым образом не оставила мне выбора. Ведь тело жертвы было обнаружено на земле, которая принадлежала моим родным, нашел его мой отец, и вы сами понимаете, что в таких условиях…

– Да, я понимаю, – кивнула Елена Кирилловна.

– Мне бы хотелось как можно скорее покончить с этой историей, – продолжала Амалия, все больше и больше входя в свою роль праздной богатой дамы, которая вынуждена смириться с тем, что ее потревожили из-за какого-то стародавнего происшествия, к которому она сама не имеет никакого отношения. – Поэтому я хотела бы расспросить вас о том, что вам известно. Ведь вы были в это время в усадьбе Мокроусова, а свидетельство такого наблюдательного человека многого стоит.

– С чего вы взяли, что я наблюдательна? – с любопытством спросила Елена Кирилловна. Она села за стол напротив Амалии и подперла рукой висок, не сводя с собеседницы пристального взгляда.

– Когда я вижу человека, который способен в одиночку вышить такие сложные мотивы, я делаю из этого вывод, что с вниманием у него все в порядке, – отозвалась Амалия.

– Не буду спорить, – отозвалась Елена Кирилловна, улыбаясь. – Но вы должны понимать, госпожа баронесса, что много лет назад я уже рассказала все, что знала, следователю, затем другому следователю, потом выступала в качестве свидетеля в суде. Поверьте, если бы я знала что-то, что указывало бы на убийцу Луизы Леман, я бы давно это сказала.

– Даже если бы этим убийцей был ваш хозяин?

Елена Кирилловна нахмурилась.

– Вы на неверном пути, сударыня, – промолвила она после паузы. – Сергей Петрович никого не убивал.

– Позволительно ли узнать, на чем основано ваше убеждение?

– Я знаю Сергея Петровича с тех пор, как мой муж поступил к нему на службу управляющим, – уже с некоторым раздражением промолвила Елена Кирилловна. – Всего получается двадцать четыре… нет, двадцать пять лет. Полагаю, за двадцать пять лет знакомства можно понять, способен человек на убийство или нет.

И хотя Амалия считала, что человеческая натура способна преподнести сюрпризы даже после столь долгого времени, она не могла отказать своей собеседнице в некоторой логике.

– А на что, по-вашему, способен Сергей Петрович? – спросила баронесса фон Корф с любопытством.

– На многое. Но ударить женщину или убить ее он не способен.

– А мне говорили, что он швырял подносы с едой на платье Луизы, если бывал недоволен.

– Я скажу вам кое-что, но попрошу не передавать это мадемуазель Делорм, – вздохнула Елена Кирилловна. – Ее мать была, к сожалению, не слишком умна и нередко раздражала Сергея Петровича. Понимаете, женщины вроде нее считают, что надо время от времени устраивать скандалы любовнику, чтобы подогреть его чувство или вытянуть из него побольше денег. Эти скандалы она обычно устраивала Сергею Петровичу дома, когда их никто не видел. При посторонних она вела себя совершенно иначе. Там мадемуазель Леман чрезвычайно ловко изображала покорную, любящую женщину. От этой двуличности Сергей Петрович терялся и порой реагировал не самым лучшим образом. Однако последнее слово всегда оставалось за Луизой, и за каждое испорченное платье она вынуждала его покупать два или три новых. Я уж не говорю обо всех украшениях, которые он передарил ей за время их совместной жизни…

– Вы хотите сказать, что Луиза Леман была бессердечной кокоткой, а Сергей Петрович, несмотря ни на что, был скорее жертвой?

Амалия была почти уверена, что экономка станет с жаром убеждать ее, что все было именно так. Однако, к ее удивлению, Елена Кирилловна покачала головой.

– К сожалению, – серьезно промолвила она, – все гораздо сложнее. Разумеется, Луиза Леман не увлеклась бы Сергеем Петровичем и не приехала бы в Россию, если бы он был нищим. Это одна сторона вопроса. Другая сторона – что она все-таки любила его и не мыслила без него своей жизни. В то же время любовь вовсе не мешала ей брать у него деньги, например. Это третья сторона. Четвертая – что, несмотря на то что она его любила, их совместную жизнь нельзя было назвать гладкой. Кто в этом больше виноват, она или он, я не знаю. Я только знаю, что, когда она погибла, он был просто раздавлен горем, и не пытайтесь меня убедить, что убийство могло быть делом его рук.

– Ну, а я знаю кое-что другое, – колюче заметила Амалия. – Что никакое горе не помешало ему бросить тело женщины, которую он любил, в овраг на чужой земле.

– Однако он казнил себя за это. Впрочем, его можно отчасти понять, потому что он испугался.

– Чего же – обвинения в убийстве?

– Не чего, а кого, – тихо поправила Елена Кирилловна. – Могущественной родни Надежды Илларионовны. Клана Кочубеев, который пошел бы на все, чтобы обелить ее. Разумеется, я не оправдываю Сергея Петровича. Когда он увез тело Луизы с места преступления, он поступил малодушно, неумно, просто ужасно. Но ведь ему же и пришлось заплатить за свое малодушие, потому что следователь очень скоро выяснил, где именно произошло убийство, и Сергей Петрович сразу же стал главным подозреваемым.

– Я вижу, вам все же многое известно, сударыня, – сказала Амалия после паузы. – Итак, вы настаиваете на том, что убийцей была Надежда Кочубей?

– Да.

– Вам Сергей Петрович так сказал?

– Он не откровенничал со мной, но все было ясно по его поведению. После убийства он не желал видеть Надежду Илларионовну, на его лице появлялось отвращение, когда в его присутствии речь заходила о ней. Как-то к нему приехал Виктор Кочубей, и я слышала из-за дверей часть их разговора. Сергей Петрович сказал: «Она убила Луизу, она сумасшедшая, просто сумасшедшая». Очевидно, в башне произошло нечто ужасное, и он понял, что Надежда Кочубей не в себе. Вы знаете, она сейчас находится в лечебнице для душевнобольных?

– Да, я слышала об этом.

– Он очень мучился в те дни. Ведь он все прекрасно понимал. Все произошло из-за него – если бы он не начал встречаться с Надеждой, ничего бы не случилось. Поверьте, он достаточно казнил себя, но люди, которые вели следствие, словно нарочно делали все, чтобы задеть его побольнее. Они рылись в его бумагах, задавали оскорбительные вопросы, говорили ужасные вещи…

– Судя по тому, что мне рассказывали, Сергей Петрович не остался в долгу.

– Он вам не нравится, – сказала Елена Кирилловна печально, – и я вас не виню, но вы должны все же отдавать себе отчет в том, что в этой истории он стал второй жертвой. Его травили, общество ополчилось против него, а он ничего не мог поделать. Надежда Илларионовна поступила очень умно, что скрылась за границей, там ей ничего не грозило. Но представители правосудия обозлились, что преступница ускользнула от них, и решили выместить свою злость на том, кто остался.

Вошел молодой человек, несший поднос с чаем, и Елена Вартман замолчала, легонько потирая висок указательным пальцем. Амалия никак не могла решить, насколько можно верить экономке. Елена Кирилловна работала у Мокроусова, она была зависимым лицом, и можно было предполагать, что она станет выгораживать своего хозяина; но в ее тоне не ощущалось ничего фальшивого, никакого принуждения. Она говорила очень рассудительно, спокойно и, видимо, только то, что успела не раз мысленно взвесить.

– Сахара нет, – сказала Амалия, заметив, что лакей не принес сахарницу.

Елена Кирилловна обернулась к слуге и стала делать жесты, которые обычно используют при общении с глухонемыми. Тут только Амалия с опозданием сообразила, что этот молодой человек был тот самый, кто стоял рядом с экономкой на фотографии и, судя по всему, являлся ее сыном.

– Сахар сейчас будет, – промолвила Елена Кирилловна, оборачиваясь к Амалии.

– Ради бога, извините, – вырвалось у баронессы. – Я не хотела вас стеснять…

– Вы нас вовсе не стесняете, – ответила экономка. – Сергей Петрович распорядился принять вас как можно лучше и ответить на все вопросы, которые вы и мадемуазель Делорм пожелаете задать.

Однако в ее тоне не ощущалось прежнего рассудительного спокойствия, и Амалия без труда угадала, что причиной такой перемены было появление сына – точнее, не то, что он пришел сюда, а то, что она, Амалия, увидела его и поняла, что он не такой, как все.

– Это ваш сын? – спросила она.

Не говоря ни слова, Елена Кирилловна только кивнула.

– В детстве он серьезно простудился и стал глухонемым, – промолвила она печально. – Иоганн винил себя, что это произошло по его вине. Он забыл закрыть окно, в ту ночь сильно похолодало, и ребенок серьезно простудился… Серапион Афанасьевич сделал все, что мог, он спас ему жизнь… Буквально вытащил с того света. Впрочем, вам, наверное, это неинтересно…

Вернулся сын Елены Кирилловны, неся сахарницу. Поставив ее на стол, он обменялся с матерью несколькими жестами и удалился. Амалии уже не хотелось пить чай, но из вежливости она положила в чашку кусочек сахару. Жизнь одинокой женщины в России грустна, а уж с сыном-калекой – тем более. Сергей Петрович вполне мог рассчитать экономку, тем более с его-то характером самодура, но не сделал этого. Она жила в Полтаве в большом доме, почти как хозяйка, и обязанности у нее были не слишком обременительные – следить за порядком и каждый день носить цветы на могилу Луизы. Конечно, Елена Кирилловна будет защищать его до конца, и даже если ей что-то известно – к примеру, откуда взялся кинжал, которым убили Луизу, – она ни за что не проговорится.

– Это мельница в Диканьке? – спросила Амалия вслух, кивая на картину на стене.

– По правде говоря, я не помню, – с сомнением протянула Елена Кирилловна. – Кирилл любит рисовать, он ездил… Куда же он ездил? Да, по-моему, это все-таки Диканька…

– Кирилл – это ваш сын?

– Да.

– Он хорошо рисует, – сказала Амалия.

– Да, с ним занимался профессор Бодриченко, один из лучших учителей рисования в Полтаве, – с гордостью ответила Елена Кирилловна. – Профессор говорил, что у моего сына большой талант. Он бы мог поступить даже в Петербургскую академию художеств, если бы…

Она недоговорила фразу, но продолжение было понятно и так: если бы не недостаток, из-за которого учителям было сложно общаться с учеником.

– Хотя я думаю, что вы хотите спросить совсем о другом, не так ли, госпожа баронесса? – Елена Кирилловна уже оправилась от волнения и снова была начеку. Ее ясные серые глаза смотрели на Амалию, ожидая вопроса.

– Почему Егор Домолежанка?

– Простите, сударыня?

– Кому пришла в голову мысль свалить все именно на него?

Елена Кирилловна задумалась.

– Не уверена, что я правильно делаю, рассказывая вам об этом, – усмехнулась она. – Леонид Андреевич сказал Сергею Петровичу, что дело нельзя закрыть просто так, оно уже привлекло слишком большое внимание. Нужно, чтобы преступник был изобличен. А так как Надежду Илларионовну уличить было невозможно, решили, что вину на себя должен взять третий человек.

– Допустим, но почему именно Егор?

– Ему нужны были деньги. И потом, у него имелся мотив. Луиза его выгнала, а потом Петр Шеврикука – это один из наших слуг, он слышал, как Егор болтал, что француженка – дрянь и ей шею мало свернуть.

– По-вашему, это в порядке вещей – заставлять невиновного человека взять на себя чужую вину, да еще в таком деле, как убийство?

– Ах, сударыня, – вздохнула Елена Кирилловна, – ведь Сергей Петрович не спрашивал моего мнения, и никто его не спрашивал! И потом, Егора никто не заставлял. Сергей Петрович велел мне поговорить с ним. Я отправилась к Егору и честно рассказала обо всем, не скрывая и того, что если его признают виновным, то сошлют в Сибирь. Вы вольны мне не верить, но в конце беседы я сказала Егору, что ему не следует соглашаться на предложение господина Мокроусова. Однако Сергей Петрович предложил очень хорошие деньги, и Егор сказал, что если он не согласится, то они достанутся кому-нибудь другому… Ведь до того Сергей Петрович много денег заплатил разным свидетелям, чтобы они отказались от своих показаний…

– И вы по-прежнему хотите уверить меня, что ваш хозяин невиновен? – в сердцах спросила Амалия.

– А что ему было делать? Если бы он не подкупил Фиалковского и свидетелей, то его бы обвинили в преступлении, которое он не совершал. Леонид Андреевич засадил бы его и карьеру бы сделал на его погибели… Кочубеи старались только замолчать участие Надежды, их не интересовало, осудят Сергея Петровича или нет. Родные от Сергея Петровича отвернулись, о чужих людях нечего и говорить…

– Я все же не могу понять, – сказала Амалия, – почему он выгораживал Надежду.

– Он и не выгораживал, – покачала головой Елена Кирилловна. – Он только запирался. Если бы он заговорил о ее участии, Кочубеи бы уничтожили его – это они ясно дали ему понять. В том-то и ужас его положения, что он ни на кого не мог рассчитывать.

– Он обсуждал с вами, как именно Надежда Кочубей убила Луизу?

– Не обсуждал, но по некоторым словам, которые у него вырывались, я составила себе представление о том, что там произошло. Днем Сергей Петрович поехал к одному из соседей, садоводу Пироженко, который выращивал розы необыкновенных цветов и размеров.

– Сергей Петрович интересовался розами? – подняла брови Амалия.

– Боюсь, что нет, – усмехнулась Елена Кирилловна. – Это был предлог, чтобы скрыть свидание с Надеждой в башне в семь часов вечера. Вечером Пироженко велел подвезти Сергея Петровича до усадьбы, но тот вышел в лесу, не доезжая до дома, и пешком отправился к башне. Что там случилось, я точно не знаю, но Сергей Петрович утверждал, что Надежда ухитрилась выманить Луизу в башню и убила ее. Когда он появился там, мадемуазель Леман уже была мертва.

«Значит, я была права», – мелькнуло в голове у Амалии.

Рассказ, который привел Егор Домолежанка, основывался на действительных обстоятельствах преступления.

– Зачем Надежде было убивать Луизу?

– Она ждала ребенка и понимала, что муж его не признает. Ей казалось, что Сергей Петрович спасет ее репутацию, если женится на ней после развода. Но он бы никогда не женился на ней, пока Луиза была рядом.

– А кинжал, которым она убила Луизу? Откуда он взялся?

– Не знаю. Сергей Петрович ничего о нем не говорил, но в некоторых лавках в Полтаве можно купить и кинжалы, и ножи, и все, что угодно.

Амалия вздохнула.

– Если она купила кинжал, то это убийство с заранее обдуманным намерением, – заметила баронесса фон Корф. – Все же я не понимаю, как Надежда Кочубей могла решиться на убийство соперницы. Разве она не понимала, что одной из первых попадет под подозрение? И вообще убийства такого рода скрыть нелегко…

– Мне трудно судить, на что она рассчитывала, – серьезно ответила Елена Кирилловна. – Но она никогда не производила впечатления умной женщины.

– А Луиза? Как она могла так глупо попасться? Доктор Гостинцев показал мне, как были расположены раны на теле. Получается, она стояла перед своей соперницей и даже не ожидала нападения…

– Может быть, Надежда усыпила ее внимание, к примеру, снова стала предлагать деньги? – предположила Елена Кирилловна. – Поймите, я ничего не знаю о том, что там произошло, но мне все же кажется, что Надежда вряд ли набросилась на Луизу, как только та вошла. Наверное, они говорили, Луиза не удержалась, сказала что-нибудь гадкое… Надежда вышла из себя и убила ее.

– А Луиза могла сказать что-нибудь этакое?

– О, поверьте, говорить она умела, – усмехнулась экономка. – Этому ее учить было не нужно.

– И многие обижались на нее из-за ее языка?

– Да, случалось такое. Но она не выносила, когда на нее долго обижались. Если она видела, что задела человека всерьез, она обычно говорила что-нибудь приятное, чтобы загладить свою вину, или дарила какую-нибудь мелочь.

– Я спросила, – пояснила Амалия, – потому что меня интересует, не было ли у Луизы других врагов. Людей, которые могли из-за чего-то пожелать от нее избавиться.

– Из-за чего? – недоверчиво спросила Елена Кирилловна. – Из-за того, что она говорила Петру, что скоро он растолстеет так, что не пролезет в дверь? Или из-за того, что выговаривала кому-то за плохо вымытую посуду? За такие вещи не убивают.

– Допустим, но, насколько я понимаю, Сергей Петрович был большим любителем женщин. Не было ли среди его мимолетных любовниц кого-нибудь, кто мечтал занять место Луизы, к примеру?

– В то время, о котором идет речь, у него не было никого, кроме Надежды Илларионовны, – отозвалась экономка. – И Луизы, само собой. – Она улыбнулась. – Простите, сударыня, но вы мне немного напоминаете господина Курсина. Он тоже расспрашивал о других женщинах Сергея Петровича, но скоро оставил это занятие.

– Вот как? Почему?

– Потому что Луизу убили в башне, которая обычно запиралась на ключ. От входной двери было всего два ключа, и оба хранились у Сергея Петровича. Когда он начал встречаться с Надеждой Илларионовной, то отдал один из ключей ей. Тот, кто убил Луизу, открыл дверь башни ключом. Убийца не влезал в окно и не выламывал замок, понимаете? У него был свой ключ.

– Тогда как господин Фиалковский умудрился доказать, что убийцей был Егор Домолежанка?

– Им пришлось пойти на хитрость – дескать, Луиза тайком сделала слепок с ключа Сергея Петровича, чтобы застать любовников врасплох. Она будто бы встретилась с Егором возле башни, открыла ее, они вошли внутрь, он отвлекал ее разговором, а потом убил. Тело он увез и бросил в овраг, а третий ключ забрал и выбросил в болото вместе с орудием убийства, чтобы все подумали на Сергея Петровича.

– Что ж, весьма изобретательно, – заметила Амалия. – Третий ключ, сделанный неизвестно как и неизвестно кем, и все ради того, чтобы отвести подозрения от Надежды Кочубей и Сергея Петровича… – Она умолкла, хмурясь. – И болото, в котором ничего никогда не найти, потому что все уже давно попало к попелюхе.

– Это всего лишь местное поверье, – заметила экономка. – Не стоит принимать его всерьез.

– Разумеется, я просто пошутила. К сожалению, из всего, что вы мне рассказали, не следует, что Сергей Петрович не убивал Луизу Леман. В его вину можно верить или не верить, но доказательств того, что он этого не делал, нет.

– Как вам будет угодно, госпожа баронесса. Я уже говорила вам, что считаю его не способным на убийство, и мое мнение никогда не менялось.

– Да, но выходил же он драться на дуэли с моим отцом, – возразила Амалия, – и был настроен очень даже серьезно, насколько я понимаю. Так что вы не правы, Елена Кирилловна: он способен на убийство. Другой вопрос – осталась ли эта способность, так сказать, втуне, или он все же применил ее на деле. – Она поднялась с места. – Поскольку вы хорошо знали Луизу и знаете Сергея Петровича, я хотела бы задать еще один вопрос. Как по-вашему, если бы не было этого убийства, чем бы закончились отношения господина Мокроусова и мадемуазель Леман?

– Тем же, чем рано или поздно заканчиваются все подобные отношения. – Елена Кирилловна тоже поднялась с места и стояла напротив Амалии. – Он бы ее бросил.

– Почему?

– Потому что старая игрушка всегда надоедает. Даже если это любимая игрушка, когда-нибудь ему захотелось бы заполучить себе новую. И поверьте мне, Луиза Леман очень хорошо это понимала. Все время, пока она была с ним, она очень пристально следила за тем, чтобы ни одна женщина не сделалась ему ближе, чем она.

Более говорить было не о чем. Поблагодарив хозяйку и отказавшись от предложения довезти ее до гостиницы, Амалия удалилась. Она прошла через сад, в котором, разморенные жарой, стрекотали кузнечики, и глухонемой сын экономки распахнул перед ней калитку. Поглядев из окна, как гостья уходит по улице, Елена Кирилловна пожала плечами и стала убирать со стола.

Глава 19. Третий ключ

На следующее утро прибыл экипаж, который Августин Фридрихович прислал за хозяйкой, и Амалия с Луизой отправились в имение, принадлежавшее баронессе фон Корф.

Они ехали и час, и два, и три по дороге среди лугов, полей и лесов, и Луиза сначала поддерживала разговор, потом изумленно смолкла, а под конец воскликнула:

– Я и не знала, что ваша страна такая большая!

Амалия не любила замечаний такого рода, которые она находила глупыми и которые не редкость услышать от иностранцев, впервые приехавших в Российскую империю. «Не знала, что же мешало на карту посмотреть?» Однако она сдержалась и не стала показывать свое неудовольствие.

– Скоро мы уже будем на месте, – сказала баронесса фон Корф.

Вот и холмы, и последний поворот, и коляска подплывает к крыльцу, на которое только что вышел Августин Фридрихович – ее управляющий, серьезный молодой немец в очках.

Он витиевато приветствовал хозяйку, объяснил, что готов отчитаться о делах в любой момент, когда она пожелает, и добавил, что комнаты для госпожи баронессы и ее гостьи давно приготовлены и ждут их.

– Яков здесь? – спросила Амалия. – Я хочу с ним поговорить о том, что произошло тут двадцать лет назад.

Старый Яков, прислуживавший еще генералу Тамарину, а потом отцу Амалии, доживал свой век в усадьбе. Персонажи, подобные ему, в пьесах того времени составляют общий тип старого преданного слуги, который непременно вздыхал, что нынче времена уже не те, и отмену крепостного права двадцать с лишним лет назад считал несчастьем; но Амалия потому и не любила типы, что они утрировали реальность и сводили живой характер к некой сумме смешных мелочей, над которыми принято зубоскалить в театре. Может быть, Яков и позволял себе изредка ворчать на современность, но это вовсе не мешало ему живо интересоваться всеми материальными проявлениями прогресса, и телеграф, железные дороги, курьерские поезда[12] искренне радовали его. Что касается крепостного права, то Яков никогда не утверждал, что при нем было лучше, но его сердило, когда при нем начинали критиковать его господ.

Он вышел на крыльцо, опираясь на палку и щурясь на солнце, как-то очень грамотно оттер управляющего и несколько раз поклонился Амалии чуть ли не в пояс, хотя она и уверяла его, что не стоит этого делать.

– Августин Фридрихович, вы, кажется, говорите по-французски? Покажите нашей гостье усадьбу, а я пока поговорю с Яковом.

Управляющий и Луиза ушли, а Амалия прошла на террасу и села в плетеное кресло. Она пригласила Якова сесть в кресло напротив, но слуга помнил, что это было любимое место генерала Тамарина, и отказался наотрез. Поняв, что старика не переубедить, Амалия решила перейти к делу.

– Яков, эта девушка, которая приехала со мной, – дочь Луизы Леман. Она хочет выяснить обстоятельства гибели своей матери. Я буду тебе очень признательна, если ты расскажешь все, что знаешь.

Амалия снова выслушала рассказ о том, как Яков видел вечером возле башни Сергея Петровича, который перевозил тело убитой женщины. Выяснилось, что Аделаида Станиславовна была очень точна и не пропустила ни одной, даже мельчайшей, детали.

– Господин Фиалковский, – обиженно пропыхтел Яков, – пытался меня убедить, что это Егор увозил тогда убитую Луизу, а когда я повторил свои показания, ко мне пришел человек от Сергея Петровича и стал предлагать деньги.

– И много?

– Сначала десять рублей, потом двадцать, потом пятьдесят. Пришел на другой день и сказал, что его хозяин согласен на сто. Но я-то вовсе не был согласен… Это Сергей Петрович должен был очутиться в Сибири за убийство, а вовсе не Егор. Но большие деньги делают и не такие чудеса…

– А что стало со слугами Мокроусова? – спросила Амалия. – Его имение купил Пироженко, и сейчас там живут его дочь с мужем… А куда делись слуги?

– Некоторые до сих пор служат, – ответил Яков, подумав, – кто-то уехал, кто-то умер. Экономка в Полтаве живет, туда Сергей Петрович окончательно перебрался, как только башню сломал.

Амалия насторожилась.

– Что значит – сломал? Ты о башне, в которой произошло убийство?

– Да, сударыня. После убийства он разлюбил эти места, все в Полтаве пропадал. А как только процесс закончился и Егора сослали в Сибирь, так Сергей Петрович велел башню снести, чтобы духу ее не было, имение продал Пироженке, сам в Полтаву перебрался, а потом вообще за границу уехал.

«Очень мило, – со злостью подумала Амалия. – Поразительный человек – как только начинаешь думать, что, может быть, любовницу все-таки убил не он, как узнаешь что-нибудь такое, что только еще сильнее убеждает в его виновности. Зачем ему ломать башню, если он не имеет к смерти Луизы никакого отношения? А вот убийце, должно быть, очень хотелось уничтожить все, что напоминало о его преступлении».

– Ты помнишь экономку Мокроусова, Елену Кирилловну? – спросила Амалия. – Она случайно не была любовницей своего хозяина?

– Жена управляющего? – вытаращил глаза Яков. – Да нет, сударыня, что вы! У нее муж был немец, и она сама ему под стать – такая же аккуратная и правильная. Никто, кроме супруга, ее не интересовал, она бы и смотреть ни на кого другого не стала. Обо всех, с кем у Сергея Петровича что-то было, в округе сразу же становилось известно. Не умел он язык на привязи держать…

– Просто я была у нее в Полтаве, – сказала Амалия, – и она убеждала меня, что это Надежда Кочубей убила Луизу, а Сергей Петрович тут ни при чем.

– Простите, сударыня, это моя вина, – вздохнул Яков. – Не догадался я тогда остаться подольше возле башни и посмотреть, что будет. Может, я бы не только Сергея Петровича увидел, но и Надежду Илларионовну, и услышал бы, о чем они разговаривают… А так меня на суде на смех подняли. И темно тогда было, дескать, и не мог я ничего видеть, и не мог издали никого узнать… Плохо, сударыня, когда неправда торжествует, ой как плохо!

На следующий день Амалия принялась разыскивать свидетелей, которые еще помнили Луизу Леман и могли рассказать что-нибудь об обстоятельствах ее убийства. Ей удалось выяснить массу любопытных подробностей, не имеющих к делу прямого отношения, – например, сколько человек Мокроусова платил за отказ от показаний и сколько удалось выторговать местному кулаку Кандыбко, чей сын, служивший в усадьбе, стал свидетелем того, как Сергей Петрович сжигал свою окровавленную одежду и одеяло, в которое заворачивал труп. Похоже, что двадцать лет назад местные жители не видели ничего зазорного в том, чтобы за деньги обмануть правосудие и помочь преступнику – или как минимум его сообщнику – избежать наказания. Более того, те, кто ничего не знал о случившемся, не на шутку завидовали тем, кто ухитрился сделать деньги на своих знаниях. Однако за двадцать лет во мнении людей произошли разительные перемены. Прежде всего стало ясно, что деньги не принесли Кандыбко счастья – хата отца сгорела, а сын утонул в болоте. У кого-то еще погибли дети, кто-то разорился, и отныне все неприятности лжесвидетелей приписывались тому, что полученные за кровь деньги принесли им несчастье. При этом как-то забывали, что дети умирали не только у тех, кто брал деньги Мокроусова, и что пожары случались не только у любителей поживиться любой ценой.

Отдельно стоит упомянуть местную легенду о попелюхе, которая вследствие смерти Луизы заиграла новыми мрачными красками. Одни говорили, что попелюхой теперь стала сама француженка и иногда по ночам возле болота видна призрачная фигура прекрасной женщины, которая заманивает путников в трясину. Другие уверяли, что попелюха мстит тем, кто не сказал на суде правду, и это от нее идут все их беды. Третьи своими глазами видели, как попелюха выходит из тумана, когда он стелется над оврагом, в котором нашли тело француженки. Вообще овраг, болото и развалины башни в лесу люди старались обходить стороной, а самые суеверные после наступления темноты даже не ездили дорогой, которая ведет через лес.

– Я как-то возвращалась вечером со станции, так кучер наотрез отказался ехать через лес, и нам пришлось сделать крюк в десять верст, – сказала Амалии дочь цветовода Пироженко, которой теперь принадлежала усадьба Мокроусова. – Суеверия неистребимы, госпожа баронесса!

Узнав, что Груша и ее муж Петр до сих пор работают в усадьбе, Амалия попросила позволения поговорить с ними.

– Разумеется, если хотите, – сказала новая хозяйка, – но они все равно ничего не знают. Когда мы перебрались сюда, я и так их расспрашивала, и этак: кто все-таки убил Луизу? Так до сих пор ничего и не понятно. То ли это была Надежда Кочубей, то ли Сергей Петрович. Крестьяне, само собой, все о попелюхе толкуют, но это, конечно, сущий вздор.

Петр околачивался возле кухни, поглядывая в ее сторону умильным взором голодной собаки, которая видит перед собой дверь колбасного магазина. Груша, примостившись на низеньком стульчике, проворно зашивала какую-то салфеточку. Как многие супруги, которые в молодости ссорились чуть ли не каждый день, но все же не расстались, эта пара производила сейчас обманчивое впечатление полной гармонии, и человек не слишком наблюдательный мог решить, что эта гармония царила всегда. Груша с возрастом располнела, ее костлявость стала значительно менее заметна, и ее угловатые черты смягчились. Что касается Петра, то сейчас это был натуральный колобок, только ростом под метр восемьдесят. Вид у него был сытый, добродушный и недалекий, но тут Амалия увидела его глаза и невольно насторожилась. Интуитивно она почувствовала, что Петр вовсе не так прост, как кажется; впрочем, среди окрестных жителей он всегда имел репутацию человека себе на уме.

– Вы, наверное, уже слышали, что в наши края приехала дочь мадемуазель Леман, – начала Амалия. Груша приличия ради издала несколько изумленных восклицаний, но Амалия по выражению ее лица поняла, что слугам уже было все известно. – Она думает, что ей удастся выяснить, кто все-таки убил ее мать, но она не говорит по-русски, и я задаю вопросы вместо нее. – Говоря все это, Амалия пожала плечами, словно сама она не слишком верила в то, что ей удастся разузнать что-то новое. – В вину Егора Домолежанки она не верит, и я думаю, что она совершенно права…

– Конечно, права! – вскинулась Груша. – Егор хороший парень, он никого не убивал…

– Вы хорошо знали Луизу, раз прислуживали ей, – сказала Амалия. – У нее были враги, кроме Надежды Илларионовны?

Однако слуги были категоричны: ничего подобного они не заметили.

– А как Сергей Петрович относился к ней в последнее время? – спросила Амалия. – Может быть, как-то переменился, или охладел, или начал с ней ссориться…

Но и тут ответом было решительное «нет».

– Многие знали, что Сергей Петрович встречается в башне с Надеждой Кочубей?

– Да уж секрета это не составляло, – пробормотал Петр, принюхиваясь к божественному аромату, доносившемуся из кухни. – У хозяина было два ключа от башни, а потом вдруг остался один. Потом госпожа Кочубей стала часто ходить в лес, чтобы собирать цветы. Тут всякий догадается, что к чему…

– А ключей было только два, не было запасного? – спросила Амалия.

– Только два, – объявила Груша.

– И никто не мог сделать третий ключ?

Тут супруги обменялись каким-то двусмысленным взглядом, так что Амалия забеспокоилась.

– Скажи, – негромко промолвила Груша, не сводя глаз с мужа.

– Да что мне говорить?

– Про ключ. Как она тебя послала, денег дала и велела молчать.

– Куда послала и о ком, собственно, идет речь? – вмешалась Амалия.

– Да француженка эта, – нехотя отозвался Петр. – Однажды хозяин уехал в Полтаву, она отдала мне ключ от башни и велела, чтобы я пошел в деревню и сделал точно такой же, но никому не говорил, что это и для кого.

– Так у Луизы был третий ключ? – спросила баронесса фон Корф после паузы.

– Да, госпожа баронесса.

– И вы не сказали об этом на суде?

Петр насупился.

– Так она же сама велела молчать, – ответил он со смешком.

– Петя на нее обижен был, – сочла нужным объяснить Груша. – Она все смеялась над тем, что он много ест, и дразнила его, что однажды он застрянет в дверях и не сможет ни войти, ни выйти.

– Стерва она была, – неожиданно выпалил слуга.

– Да брось! Не такая уж она была плохая хозяйка…

– У нас поваренок был косой, так она говорила, что он никогда толком не знает, на что смотрит. Девушек гоняла, если они красивые были, они уж старались похуже одеваться и на глаза ей не попадаться – нет, она все равно старалась их выжить. Иоганн Карлович уж на что спокойный был человек и в ее дела не мешался, и то он ей не нравился. Все задирала его, меня, говорит, раздражает, что он такой, ни рыба, мол, ни мясо.

– А как она относилась к Елене Кирилловне? – поинтересовалась Амалия.

– Тоже пыталась ее задирать, но Елена Кирилловна умеет себя поставить. Она мужу под стать была, всегда вежливая, спокойная, ни одного слова грубого от нее не услышишь, но и сама грубостей терпеть не станет. Если б не она и не господин управляющий, то Сергей Петрович куда раньше бы разорился. Только они за хозяйством и следили, как надо.

– В каком смысле – разорился?

– Так он почему все продал-то и уехал – потому что денег осталось мало, – объяснила Груша. – Адвокаты, да взятки, да господин Фиалковский, который тоже своего не упустит… Словом, потерял на этом деле Сергей Петрович уйму денег. Раньше, если какие трудности возникали, его родственники всегда выручали, а после убийства Луизы они знать его не желали.

– Вы что-то путаете, – решительно сказала Амалия. – У него сейчас состояние в несколько миллионов, а уехал он из этих мест потому, что просто невозможно было после всего случившегося здесь оставаться.

– Уж не знаю, откуда у него сейчас состояние, – заявил Петр, – но после процесса у него дела вконец были расстроены. Сюда, положим, он больше приезжать не хотел, но ему в то время и на содержание дома в Полтаве еле-еле хватало. Но, конечно, он никому никогда не показывал, как у него все скверно. Когда уезжал, всем слугам на прощание сделал подарки.

– А когда он башню велел сломать?

– Сразу же после процесса. Да он и раньше не скрывал, что велит ее уничтожить. «Я, – говорит, – даже думать не хочу, что существует то место, где Луизу так жестоко убили». – Груша шмыгнула носом. – Мне кажется, что бы там ни говорили, но он все-таки ее любил.

– Кому нужна такая любовь, из-за которой оказываешься на том свете, – проворчал Петр, и Амалия была вынуждена признать, что слуга смотрел в корень дела. Хоть и в примитивной форме, но он повторил ее собственные мысли.

Потратив еще несколько дней на разговоры со свидетелями, Амалия убедилась, что сведения, которые она узнала, не прибавляют ничего нового к тому, что ей уже было известно. Никто не знал, откуда взялось орудие убийства, никто не мог точно сказать, кто именно убил Луизу Леман, и, по большому счету, людям было все равно, что произошло двадцать лет назад.

Вечером Амалия сидела на террасе в старом плетеном кресле, в котором в былые годы любил отдыхать ее дед, генерал Тамарин. Рассеянно слушая доклад Августина Фридриховича о том, как идут дела в имении, она размышляла о том, почему ей так тягостно здесь находиться, почему она хочет как можно скорее вернуться в Петербург. «Может быть, – думала Амалия, – все потому, что есть люди деревни и есть люди города. Одним хорошо только на лоне природы, другие чувствуют себя в своей тарелке лишь тогда, когда вокруг дома, улицы и копошение человеческого муравейника».

Генерал Тамарин мог годами безвылазно жить в деревне, но уже его сын предпочитал города, а внучка – тем более. Вдохновенно блестя стеклами очков, Августин Фридрихович старался заинтересовать баронессу фон Корф описанием паровой молотилки – машины, которую перевозили по губернии на нескольких упряжках волов туда, где требовались ее услуги, и на месте обмолачивали пшеницу по четыре копейки за пуд. Амалии было неловко, что она, хозяйка, не ощущает ничего, кроме вежливого равнодушия, хотя речь идет о ее пшенице, о ее деньгах, и только для нее Августин Фридрихович так хлопотал о том, чтобы молотилку привезли именно тогда, когда было нужно. Но в то же самое время что-то мешало ей разорвать непрочную связь, которая еще соединяла ее с родовым имением Тамариных. Она не могла представить себе, что когда-нибудь продаст его и окончательно переселится в город. И этого противоречия Амалия не могла себе объяснить.

Глава 20. Вернувшийся из Сибири

На следующее утро Амалия и Луиза уехали в Черниговскую губернию – искать Егора Домолежанку. Долгой дорогой молодые женщины обсуждали слова Петра о том, что Луиза Леман велела сделать для нее третий ключ от башни. Этот третий ключ добавлял делу таинственности, потому что он пропал и нигде не объявился после убийства, но он – по крайней мере пока – никак не помогал разрешить вопрос о том, кто же именно убил француженку.

– Можно считать доказанным, что ваша мать сделала ключ от башни, чтобы иметь возможность прийти туда и застать врасплох Мокроусова и Надежду Кочубей, – рассуждала вслух Амалия, – потому что трудно представить себе иное объяснение. Скорее всего, она действительно явилась в башню, когда ее там не ждали, а дальше, вероятно, события вышли из-под контроля, и вы помните, чем все закончилось…

Луиза уныло кивнула. В последние дни она мало ела, выходила к столу с красными от бессонницы глазами и вообще выглядела не самым лучшим образом. Она явно переживала куда сильнее, чем пыталась показать, но когда Амалия заводила речь о том, что они в любой момент могут закончить поиски и вернуться в Петербург, в ответ баронесса фон Корф всегда слышала тихое, но решительное «нет».

– Мне ужасно стыдно, – удрученно промолвила девушка. – Я отрываю вас от семьи и заставляю заниматься делами, которые касаются только меня… Но если бы вы знали, госпожа баронесса, как я вам благодарна! Потому что без вас я бы не сделала и десятой части того, что мы сумели сделать вместе…

– Мы еще ничего не сделали, – возразила рассудительная Амалия. – Мы до сих пор не знаем, кто же именно убил вашу мать. Возможно, Домолежанка сумеет сказать нам что-то новое. По крайней мере, хотелось бы на это надеяться…

Егор Домолежанка жил с женой и детьми на хуторе, который, не погрешив против истины, можно было охарактеризовать словами «богатый» и «процветающий». Вылезая из коляски, Амалия окинула взглядом дом, сад, фруктовые деревья, живность во дворе и мельком подумала, что если преступление может принести прибыль, то перед ней был в некотором роде пример того, как подобное возможно. «Впрочем, – тут же одернула себя Амалия, – за это процветание хозяину пришлось заплатить лучшими годами жизни, которые он провел в Сибири». Краем глаза она заметила, как Луиза побледнела под загаром и опять судорожно вцепилась в свою сумочку. Баронесса фон Корф и сама не могла объяснить себе, отчего сейчас это ее так рассердило. «Ведь Егор не убивал ее мать. Чего же она боится? Нет, все-таки дядюшка был прав: если хочешь найти правду, нельзя позволить себе быть слабым…»

На пороге показалась женщина лет сорока пяти, полная, уверенная в себе и, как обычно пишут в романах, «со следами былой красоты». Амалия назвала свое имя и объяснила, зачем они с мадемуазель Делорм приехали сюда.

– Боже мой! – вырвалось у женщины. – Я никогда не думала, что… Впрочем, нам нечего стыдиться: мой муж никого не убивал.

– Вы жена Егора? – спросила Амалия.

Та молча кивнула, не сводя глаз с незваных гостей.

– Егор в доме, я скажу ему, что вы хотите его видеть, – сказала она. – Будьте осторожны, когда войдете: в сенях ступенька. И кошка постоянно бросается под ноги незнакомым гостям, никак не можем отучить ее от этой дурной привычки…

Через несколько минут Амалия и ее спутница оказались в чистой, обставленной добротной мебелью горнице. Острый взгляд баронессы фон Корф сразу же заметил книги в куда большем количестве, какое ожидаешь встретить на хуторе, затерянном в степи. И сам хозяин – высокий, широкоплечий, с седыми висками и окладистой бородой – поднялся из-за стола, закрывая книгу. Покосившись на обложку, Амалия увидела, что Егор Домолежанка читал одно из популярных изданий Суворина, которые этот друг и покровитель Антона Павловича Чехова выпускал массовыми тиражами и продавал по очень низкой цене.

– Наташа сказала мне, кто вы, – сказал Егор. У него был глубокий, приятный голос с немного медлительными интонациями. – Прошу вас, присаживайтесь… – Он сконфуженно улыбнулся. – Вот уж никак не думал, что когда-нибудь мне придется снова говорить о том деле…

– Мне бы хотелось сначала уточнить кое-что, – начала Амалия, садясь за стол. Луиза устроилась на стуле возле нее и затаила дыхание. – Это вы убили Луизу Леман?

Егор Домолежанка усмехнулся и покачал головой.

– Нет, я сознался в убийстве, потому что заключил уговор. А слово надо держать.

– С кем именно вы заключили уговор?

– С Сергеем Петровичем Мокроусовым. Он обещал помочь мне деньгами… нам помочь, – поправился Егор, покосившись на жену, которая осталась стоять в дверях. – И я согласился.

– Как вы думаете, что там произошло на самом деле? – спросила баронесса фон Корф. – Поскольку Сергей Петрович нанял вас, значит ли это, что он и был убийцей?

– Не знаю, – пожал плечами Егор. – Мне кажется, убила все-таки жена Виктора Антоновича.

– Почему?

– Потому что еще до того она предлагала мне деньги, если я соглашусь убить Луизу Леман.

После этих слов в комнате наступило долгое молчание.

– Что он говорит? – требовательно спросила Луиза по-французски.

– Говорит, Надежда Кочубей предлагала ему деньги, если он согласится убить вашу мать, – перевела Амалия. – Егор, вы можете рассказать в подробностях, как все это было?

– После того как Луиза меня выгнала, я начал искать новую работу, – ответил хозяин дома. – Однажды меня пригласили к Кочубеям. Велели пройти с черного хода, ну что ж – я и не надеялся, что меня пустят через парадный… Горничная провела меня к Надежде Илларионовне, и та повела речь о том, что знает, как меня обидели. Мол, Луиза – ужасная женщина, и всем станет легче, если она исчезнет. – Егор замолчал, дергая себя за бороду. – Госпожа Кочубей не сказала мне прямо, чтобы я убил Луизу, но дала мне понять, что, если с мадемуазель Леман случится несчастный случай и она погибнет, я смогу получить очень большие деньги. Главное – сделать все умно, и меня никто не заподозрит. Я не мог поверить своим ушам, но она говорила так, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном…

Амалия перевела Луизе слова Егора и снова обернулась к хозяину.

– Что же было дальше? – спросила она.

– Я сказал, что мне нужна работа, но на то, о чем она просит, я согласиться не могу. У нее сделалось такое нехорошее лицо, что мне стало не по себе, и я ушел.

– Скажите, Егор, а Надежда Илларионовна пыталась нанять еще кого-нибудь после того, как вы отказались?

– Я не знаю. Но мадемуазель Леман убили через полторы недели после нашего разговора, так что все может быть.

Амалия задумалась. Значит, Надежда Кочубей пыталась найти наемного убийцу, который подстроил бы несчастный случай и избавил бы ее от соперницы. Возможно, она добилась своего… или же, разочаровавшись в своей идее из-за отказа Егора, решила взяться за дело сама.

– Вскоре после того, как новый следователь отпустил Сергея Петровича, ко мне пришел человек от господина Мокроусова, – продолжал Егор. – Вам трудно понять, что я почувствовал, когда мне снова предложили убить мадемуазель Леман… Точнее, выдать себя за ее убийцу. Но я выбивался из сил и все же не мог заработать достаточно денег, чтобы жить с Наташей так, как нам хотелось. Я долго колебался, советовался с Наташей, но соблазн оказался слишком велик. И я согласился.

– Кто именно рассказал вам обстоятельства убийства и объяснил, как отвечать на вопросы? – спросила Амалия.

– Господин Фиалковский.

– А он мог узнать все только от господина Мокроусова, потому что Надежда Кочубей уже была за границей к тому времени, как Фиалковский сменил Курсина, – буркнула Амалия. – И если Сергей Петрович знал так много, то не исключено, что он все-таки был убийцей.

Она говорила, чувствуя все нарастающее глухое раздражение. Дело, которым она занималась, началось с тупика, и расследование привело ее снова в тупик. Что бы она ни делала, она никак не могла установить имя убийцы, но самолюбие не позволяло Амалии признаться, что она столкнулась с идеальным преступлением, которое может вообще не иметь решения.

– Я все-таки не думаю, чтобы Надежда Илларионовна сумела найти кого-то еще, – подала голос хозяйка дома. Амалия живо обернулась к ней. – Понимаете, в деревне все на виду, и если бы она заплатила кому-то за убийство, люди сразу бы заметили, как у кого-то завелись лишние деньги.

– Дело даже не в этом, – хмуро отозвалась баронесса фон Корф. – Надежда Кочубей хотела, чтобы убийство соперницы выглядело как несчастный случай. Убийство в башне выглядит как угодно, только не как несчастный случай. И оно практически прямиком привело к главным подозреваемым, а цель несчастного случая – скрыть, что убийство вообще имело место.

Егор Домолежанка посмотрел на свою странную гостью с невольным уважением.

– Я вижу, вы разбираетесь в этих делах, сударыня… Прошу прощения, госпожа баронесса.

– Тут нечего разбираться, и так все ясно, – ответила Амалия. – Вам известно, что Надежда Кочубей сошла с ума?

Егор и его жена переглянулись.

– Значит, точно она француженку зарезала, – объявила Наталья. – Сергей Петрович все же не таковский был человек, чтобы так со своей женщиной поступить. Зарезала и всех заставила за свой грех расплачиваться, но бог все видит. Покарал он ее, когда она была уже уверена, что все ей с рук сошло.

У Амалии на языке вертелся вопрос: «Вашего мужа он тоже покарал, надо полагать, раз он понес наказание за чужое преступление?» – но она сдержалась. Восстанавливать против себя хозяев сейчас было вовсе ни к чему.

– Вспомните, пожалуйста, господин Фиалковский говорил вам что-нибудь определенное про нож, которым зарезали мадемуазель Леман? – спросила Амалия.

– Да ничего такого, – подумав, ответил Егор. – Он только велел мне сказать, что я выбросил его в болото.

– К попелюхе, – добавила Наталья, недобро щурясь.

– И где вы его взяли? То есть не вы, конечно, а…

– Да, сударыня. Мне велели сказать, что я его купил. Хорошо, что у меня не спрашивали, где именно, – добавил хозяин.

– Насколько я понимаю, нож все же нетрудно купить, разве нет?

– Да у меня в ту пору денег совсем не было, чтобы что-то покупать, – признался Егор. – Но меня, к счастью, никто не спрашивал. С них довольно было того, что я во всем сознался. В Сибири, конечно, тяжело было, но другие люди живут, так что я тоже привык. Люди попадаются самые разные – и кто казенные деньги растратил, и господа разные… Я грамотный, но там стал читать столько, сколько никогда раньше не читал. Вроде и фантазии, книжки эти, – продолжал Егор, любовно глядя на книжные переплеты, – а прочитаешь иногда что-нибудь, и на душе легче становится. И самое странное, что герои-то все выдуманные, и ты понимаешь, что на самом деле их вроде как никогда и не было, но воспринимаешь их как близких знакомых. Читаешь и видишь, с кем мог бы подружиться, а к кому и на версту бы не подошел. А женщины попадаются такие, каких в жизни и не встретишь – и красавицы, и умницы, и все, что угодно. Совсем как вы, госпожа баронесса, – простодушно заключил он.

Глава 21. Преступление не будет раскрыто

Амалия была уверена, что в любом деле действие в конечном итоге позволяет продвинуться вперед, даже если поначалу кажется, что оно не приносит никакой пользы. Путь к успеху вымощен неудачами, разочарованиями и сомнениями в себе, которые кажутся такими значительными в тот момент, когда их переживаешь, но которые первая же удача сразу же сводит на нет. Однако баронесса фон Корф должна была признаться себе, что ей впервые встретилась ситуация, любые действия в которой были практически бесполезны. Она словно попала в заколдованный круг, из которого не могла выйти даже при том, что за истекшие дни узнала массу новых подробностей – ни одна из которых, впрочем, не давала определенного ответа на самый главный вопрос: кто же убил Луизу Леман.

«Стоило тащиться в Полтавскую губернию, а оттуда в Черниговскую, – размышляла рассерженная Амалия, – только для того, чтобы узнать, что в Сибири Егор Домолежанка пристрастился к чтению, а Надежда Кочубей когда-то намекала ему, что щедро заплатит, если с ее соперницей приключится несчастье! И вообще, судя по всему, никто не знает, что именно произошло в этой чертовой башне, кроме двух человек, один из которых к тому же не в своем уме. Стало быть, если не случится чуда и господин Мокроусов не расскажет нам всю правду, – а с какой стати ему это делать? – тайна гибели Луизы Леман так и останется тайной и преступление никогда не будет раскрыто. Можно думать все, что угодно, и строить любые предположения, дальше них дело все равно не идет. Луиза Леман могла прийти в башню раньше времени, потом появилась Надежда, и женщины поссорились, да так, что дошло до убийства. Вместо Надежды мог быть Сергей Петрович, или же они пришли с Надеждой вдвоем, и опять же все кончилось ссорой и убийством… Как же мне все это надоело! Ни малейшего просвета, чем больше узнаю, тем больше вопросов возникает… Хотя, с другой стороны, на что можно надеяться двадцать лет спустя, когда даже такой, как Курсин, не смог по горячим следам установить имя убийцы?»

Амалия была задета за живое, и даже то, что дело Луизы Леман никак не касалось ее лично, не могло ее утешить. Она никак не хотела смириться с мыслью о том, что, если в ближайшее время не выяснится что-то новое, ей придется отступить. И в свою усадьбу она возвращалась не в самом лучшем настроении. Общество Луизы, которая почти всю дорогу молчала или ограничивалась минимально необходимыми репликами, тоже не добавляло баронессе фон Корф оптимизма.

Коляска подъехала к крыльцу, на котором уже стоял Августин Фридрихович. Он подал руку Амалии и помог спуститься ей, а затем ее спутнице.

– Все хорошо? – спросила Амалия после того, как она обменялась с управляющим первыми репликами. – Надеюсь, паровая молотилка оправдала ваши ожидания?

– Да, все очень хорошо, – серьезно ответил Августин Фридрихович. – Ваш дядя здесь, он приехал утром, и с ним еще один человек.

Амалия застыла на месте. Она отлично знала, что дядя Казимир еще менее, чем она, жалует деревню и что вытащить его летом из Петербурга – задача, которая не каждому под силу.

– Вот это новость! – вырвалось у заинтригованной Амалии. – А что за человек, которого он привез с собой?

– Его зовут Николай Дмитриевич Лаппо-Данилевский, – отозвался молодой управляющий. – Он уверяет, что ему необходимо во что бы то ни стало с вами поговорить, госпожа баронесса.

Амалия нахмурилась. Она сразу же вспомнила, что вторая жена Мокроусова носила фамилию Лаппо-Данилевская и имела отчество Дмитриевна, стало быть, неожиданный гость являлся ее братом. «Но что ему от меня нужно? И почему так срочно? Ведь я бы все равно через некоторое время вернулась в Петербург…»

– Мадемуазель Делорм, – сказала она по-французски, оборачиваясь к своей спутнице, – я полагаю, вы захотите отдохнуть после долгой дороги… Если вам что-нибудь понадобится, вам достаточно только приказать. Ужин я попрошу подать в шесть часов.

Она отправилась на поиски своего неисправимого дядюшки, рассчитывая застать его одного и получить кое-какие объяснения по поводу неожиданного гостя.

Полулежа на диване, дядя Казимир просматривал раздел объявлений в полтавской газете. Не то чтобы он искал что-то или рассчитывал купить – его забавляли формы, которые принимала жизнь, втиснутая в три-четыре коротенькие строчки.

– Дядя, – сказала Амалия, стремительным шагом входя в комнату, – что это за господин и зачем, ради всего святого, ты привез его сюда?

Дядя Казимир отложил газету, сел на диване и воззрился на племянницу с видом совершенно незаинтересованного, благонамеренного и невинного создания. Отчего-то, когда Амалия видела на лице своего родича такое выражение, ее так и подмывало запустить в него чем-нибудь тяжелым, и она сама не замечала, как переходила с сердечного «ты» на дышащее язвительностью «вы».

– Это Николай Дмитриевич с двойной фамилией, которую я никак не могу запомнить, – признался Казимир, приглаживая волосы. – Брат второй жены Мокроусова.

– И?

– Что – и?

– Дядя! Что он здесь делает?

– Он пожелал немедленно с тобой поговорить, как только узнал о том, что дочь Луизы Леман приехала в Россию и пытается заново расследовать убийство своей матери, а ты ей помогаешь.

Амалия сделала круг по комнате, чтобы собраться с мыслями. Под окном серый кот бесшумно крался в высокой траве, подстерегая беспечного воробья.

– Какое отношение вторая жена Мокроусова имеет к Луизе Леман? Евдокия Лаппо-Данилевская вышла за него замуж через много лет после ее смерти…

– Ну, – протянул Казимир, – отношения никакого, но я думаю, тебе будет любопытно послушать, что скажет Николай Дмитриевич.

– Я ни за что не поверю, – сказала Амалия после паузы, – что вы просто так дали вытащить себя из города. Сколько он вам заплатил?

– Конечно, за беспокойство надо платить! – вскинулся Казимирчик. – Он посулил мне сто рублей, если я доставлю его к тебе, но что такое сто рублей? Билет на курьерский поезд Петербург – Москва стоит двадцать пять целковых. Одним словом, я согласился только на двести, – заключил он.

– Дядя, – сверкнула глазами Амалия, – вас надо назначить министром финансов! У вас просто талант делать деньги из воздуха!

– Половину из этих двухсот я все равно проиграл ему, когда мы ехали сюда, – возразил Казимирчик. Впрочем, он благоразумно не стал уточнять, что потом отыграл сорок пять рублей из ста, а спросил, ловко переводя разговор на другую тему: – Кстати, как твое расследование? Удалось узнать, кто убил Луизу?

– Нет, – покачала головой Амалия. – У меня по-прежнему ничего, кроме догадок и подозрений. Между прочим, почему вы не сказали мне, что у вас был роман с Луизой?

– Потому что его не было, – пожал плечами дядя.

– А доктор Гостинцев видел вас обоих у Ольги Кочубей за два дня до смерти Луизы, – сухо заметила его собеседница. – И он уверяет, что все выглядело так, будто вы не просто друзья, а нечто большее.

– Ах, Серапион, Серапион! – усмехнулся дядя Казимир. – Он никогда не умел играть в карты. Поначалу выигрывал, и казалось, что ему уже ничто не может помешать, но партию он проигрывал всегда. Видишь ли, племянница, доктор Гостинцев из тех прямодушных людей, которые делают вывод, что такой-то и такая-то живут вместе, хотя дама всего лишь выпила больше, чем следует, и повисла на шее у кавалера, потому что считала, что это ужас как забавно.

– А вы?

– А я, дорогая племянница, всегда сумею с достоинством перенести, если красивая женщина вдруг решит меня обнять, – усмехнулся Казимир. – И даже если она тайком поцелует меня где-нибудь в саду, потому что ей понравился комплимент, который я ей сделал, я тоже не стану сопротивляться.

– А если вас кто-то увидел и решил, подобно доктору, что тут не флирт и поцелуи украдкой, а нечто большее? – спросила Амалия.

– Так. – Казимир почесал висок. – Ты решила, что Сергей Мокроусов увидел нас с Луизой вместе, приревновал и решил ее зарезать? Вынужден тебя разочаровать: он, конечно, дурак, но не настолько.

Амалия вздохнула.

– Разные люди описывали мне Луизу и Мокроусова по-разному, – заметила она негромко, – но только вы настаиваете на том, что он дурак. Почему?

– Потому что надо быть круглым дураком, – безмятежно ответил Казимир, поднимаясь с дивана, – чтобы вляпаться в такую историю… У миллионов мужчин есть любовницы, но большинство из них почему-то не заканчивают отношения убийством. А вот и Николай Дмитриевич!

Гость только что вошел в комнату, и Амалия обернулась к нему. Отчего-то она ожидала встретить человека средних лет, твердо знающего, что хочет, но перед ней оказался юноша в студенческой тужурке, довольно симпатичный, с каштановыми волосами и усиками, пробивающимися над верхней губой. Он увидел, что хозяйка – красавица, и, смутившись, начал разговор с извинений. «Разумеется, у него и в мыслях не было потревожить баронессу фон Корф, но в то же время у него была серьезная причина приехать, он узнал кое-что, чем хотел бы с ней поделиться, а также спросить совета».

Амалия послала дяде выразительный взгляд, и Казимир вышел, прихватив с собой газету.

– Прежде всего давайте присядем, – сказала Амалия, указывая гостю на лучшее кресло в комнате, – и вы мне все расскажете. Значит, ваша сестра была женой Мокроусова?

– Второй женой, – уточнил студент. Он судорожно сглотнул, и кадык на его тонкой шее дернулся. Слово «второй» он произнес так, словно в нем было что-то обидное. – Между нами восемь лет разницы, между мной и сестрой, я имею в виду. Когда я узнал, что Мокроусов сватался к ней, мне это не понравилось. Я был всего лишь мальчиком, но я очень хорошо помню свое ощущение, что из брака с таким человеком не может выйти ничего хорошего. К сожалению, родители не стали вмешиваться, они придерживались мнения, что сестра сама должна решать свою судьбу. Нравится ей Мокроусов, значит, так тому и быть.

– Получается, он ей нравился, несмотря на разницу в возрасте? – спросила Амалия.

– Он умеет кружить головы женщинам, этого у него не отнять, – ответил Николай с нескрываемым отвращением. – И он умеет выставлять себя жертвой беззакония, произвола и так далее. Ведь он даже не пытался скрывать, что был замешан в убийстве.

– Полагаю, потому, – усмехнулась Амалия, – что скрывать было бы просто бесполезно.

– Возможно, вы правы, госпожа баронесса. Одним словом, моя сестра дала согласие и вышла за него замуж.

Так, сейчас, конечно, пойдут разговоры о том, как скверно Мокроусов с ней обращался.

– Я не могу пожаловаться на его обращение с моей сестрой, – продолжал студент, волнуясь. – Он дарил ей дорогие подарки, возил ее по всей Европе, собирался купить особняк в Петербурге, когда она сказала, что ей наскучило жить за границей. Однако вскоре она умерла.

– Мне сказали, что у нее был рак желудка, – заметила Амалия.

– Да, так написал в заключении доктор, и в последних письмах сестра действительно жаловалась на то, что у нее проблемы с желудком. Вроде бы ничто не должно было нас настораживать, понимаете? Но однажды я в университете разговорился с товарищем, который учится на медицинском отделении. Он рассказал мне, что наука пока бессильна определить природу рака, но многие считают, что это заболевание обусловлено наследственностью, а у нас в роду нет ни одного, кто болел бы раком. И еще он сказал, что так как вскрытия не было, на заключение доктора полагаться нельзя, а когда я показал ему письма сестры, в которых она описывала некоторые свои симптомы…

Студент остановился, пытаясь справиться с волнением. Амалия терпеливо ждала.

– Он сказал, – прошептал Николай, – что это может быть никакой не рак, а отравление.

– Чем именно?

– Вот, госпожа баронесса, я тоже задал ему этот вопрос! Он ответил, что несколько ядов могут вызвать подобные симптомы, но сам он в первую очередь подумал бы о мышьяке.

– Вы считаете, – напрямик спросила Амалия, – что господин Мокроусов убил свою жену, точнее, отравил ее? Но зачем ему это было нужно?

– Чтобы заполучить ее состояние, – последовал мгновенный ответ. – Я не говорил вам, что наша семья очень богата? В последние дни я навел кое-какие справки. Обвинение в убийстве, процесс и все, что было с ним связано, практически разорили Мокроусова. Он тщательно скрывал это, но у него почти не оставалось денег. И тут за границей он познакомился с дочерью богатого графа Дайберга. Мокроусов очаровал ее, сделал предложение и женился. Догадываетесь, что было дальше? Через несколько лет жена внезапно умерла, и он унаследовал ее состояние. С моей сестрой произошла в точности такая же история: он женился на ней, а когда она умерла, он получил все ее деньги… Если убийство Луизы Леман сошло ему с рук, почему бы не пойти на преступление снова, тем более что тут ставки были куда выше?

«А ведь я вовсе не удивлена, – думала Амалия. – Интуитивно я была готова к чему-то подобному, но почему же я сама не задалась вопросом, как странно выглядит смерть молодых жен не такого уж молодого мужа? И та могила на кладбище…»

– Скажите, – спросила Амалия вслух, – ваша сестра умерла в Полтаве?

– Да, госпожа баронесса.

– А Клотильда Дайберг?

– Тоже в Полтаве. Странное совпадение, не правда ли? Не такой уж большой город и, вероятно, не самые лучшие доктора… А если какой-нибудь врач еще и любит деньги так же, как некий Фиалковский, то, вероятно, можно убедить его поставить в заключении о смерти любую причину, не вызывающую подозрений. Ну а чтобы никто ни о чем не догадался, пустить слух, что не просто так жены господина Мокроусова умирают, не дожив до двадцати девяти, и на то есть мистическая причина, связанная с Луизой Леман. Людей так легко отвлечь каким-нибудь вздором, лишь бы они не обращали внимания на главное…

«А он вовсе не так глуп, этот студент с двойной фамилией. Совсем не глуп, по правде говоря».

– Скажите, Николай Дмитриевич, ваши родители еще живы?

– Да, сударыня.

– Вы говорили им о своих подозрениях?

– Пытался. Но мать сразу же начала плакать, а отец отмахнулся от меня и велел его не волновать.

– Я уверена, это не потому, что они не любили вашу сестру, – медленно сказала Амалия, – а потому, что им невыносимо думать, что они, может быть, совершили страшную ошибку. Ведь если бы они воспрепятствовали этому браку, не исключено, что ваша сестра была бы сейчас жива.

– Я считаю, сударыня, что вы совершенно правы: моя сестра не умерла бы, если бы не связалась с Мокроусовым, – твердо ответил Николай. – Я почти уверен, что он убил ее, но мне не с кем было обсудить свои подозрения. Поэтому, как только я узнал, что вы занимаетесь этим делом, я решил поговорить с вами, и как можно скорее. Скажите, есть ли у вас доказательства того, что это именно он убил Луизу Леман?

– К сожалению, нет, – поморщилась Амалия. – Должна сказать, что господин Мокроусов совершил много ошибок, но ни одной фатальной. Впрочем, даже если бы нашли кинжал, которым была заколота жертва, и если бы доказали, что именно Сергей Петрович где-то достал его…

Она запнулась и не закончила фразу, но собеседник и так ее понял.

– Мне невыносима мысль, что этот человек убил мою сестру и останется безнаказанным, – сказал Николай, волнуясь. – Простите, что я говорю только о сестре, я помню, что Мокроусов убил еще двух несчастных женщин, которые не сделали ему ничего плохого… И из-за того, что у него есть деньги и влияние, общество закрывает на все глаза, оно согласно с ним мириться, в то время как какого-нибудь беднягу ссылают в Сибирь за растрату казенных денег…

– Вот что, Николай Дмитриевич, – решилась Амалия, – мне потребуется ваша помощь. Разумеется, я попрошу о ней только в том случае, если вы согласитесь мне помочь.

– Госпожа баронесса, – вскинулся молодой человек, – все, что угодно, если это позволит вывести мерзавца на чистую воду!

– Очень надеюсь, что так оно в конце концов и будет. Итак, слушайте, что вы должны сделать. Вы приехали налегке? – Студент кивнул, не сводя глаз со своей собеседницы. – Прекрасно, значит, на сборы у вас уйдет немного времени. Я хочу, чтобы вы сейчас же отправились в Полтаву. Я дам вам письмо к доктору Гостинцеву, навестите его как только сможете. Узнайте от доктора все о том враче или врачах, которые подписывали заключение о смерти первой госпожи Мокроусовой, урожденной Дайберг, и второй – вашей сестры. Имея некоторое представление о людях, с которыми вам придется познакомиться, отправляйтесь к ним. Или нет, – поправилась Амалия, – лучше всего придумайте какой-нибудь предлог, чтобы прибегнуть к их услугам. Затем пообщайтесь с их слугами, ассистентами, если таковые имеются, а также недругами. Ваша цель – узнать как можно больше об обстоятельствах смерти обеих жен Мокроусова. Вы должны быть терпеливы, настойчивы и очень осторожны. Не отпугивайте людей прямыми подозрениями, даже если вы уверены, что человек, с которым вы беседуете, нечист на руку. Всегда старайтесь расположить собеседника к себе, даже если больше всего на свете вам хочется его прикончить. Поговорите с людьми, которые общались с женами Мокроусова до того, как они умерли. Желательно, чтобы эти люди не зависели от него, тогда больше шансов, что они могут сообщить вам нечто ценное. Нам нужно что-то, что позволит точно установить, что имело место именно убийство или убийства. Проще говоря, нам нужны хоть какие-нибудь доказательства, прежде чем мы попытаемся разобраться с этим месье, который возомнил себя Синей Бородой.

За ужином Луиза спросила, почему среди них нет гостя, о котором упоминал управляющий.

– Ему понадобилось срочно уехать, – ответила Амалия и заговорила о другом.

После ужина Луиза удалилась в свою спальню и принялась сочинять письмо к приемным родителям, а Амалия отправилась в ту часть дома, куда она обычно заглядывала не слишком часто. Там располагались комнаты генерала, деда Амалии, и ее отца, которые уже покинули этот мир; но, несмотря на это, почти все вещи оставались на прежних местах, словно хозяева могли вот-вот вернуться.

Вероятно, действия Амалии могли бы озадачить беспристрастного наблюдателя, буде таковой объявился бы поблизости, потому что баронесса фон Корф зачем-то стала тщательно осматривать все холодное оружие, которое попадалось ей на глаза. Она снимала со стен кинжалы, которые генерал развесил там в память о службе на Кавказе, и вытаскивала их из ножен; она выдвигала ящики и изучала их содержимое, ничего не пропуская; и как раз когда она перешла в комнату своего отца, она услышала в коридоре осторожные шаги и убедилась, что была права в своих предположениях.

– Вы можете войти, – крикнула она, не оборачиваясь. – Входите, входите, заодно и поговорим.

Дверь заскрипела, растворяясь. На пороге стоял дядя Казимир, и хотя он пытался делать вид, что ничего особенного не происходит, было заметно, что он смущен и, пожалуй, нервничает.

– Где он? – спросила Амалия, отбросив всякие околичности. Она повернулась к своему родичу и воинственно отбросила со лба светлую прядь, выбившуюся из прически.

– Ты это о чем? – спросил Казимир.

– Я говорю о кинжале, которым убили Луизу Леман, – пояснила Амалия, не сводя с родича огненного взора. – Может, расскажешь, что ты с ним сделал?

Глава 22. Кинжал

Дядя Казимир задумчиво потер бровь, бросил быстрый взгляд через плечо и, убедившись, что их никто не видит и не слышит, переступил через порог, после чего мягким кошачьим движением затворил дверь. И странное дело, теперь она даже не скрипнула.

– Как ты догадалась? – с любопытством спросил он.

– Вы с самого начала говорили о кинжале, хотя другие употребляли слово «нож», – объяснила Амалия. – Если человека зарезали, речь обычно идет о ноже, тем более что кинжал – не такое уж частое слово и к тому же немного литературное.

– Неужели? – пожал плечами Казимир. – Напоминаю тебе, если ты забыла, что русский вообще-то не мой родной язык и все эти нюансы я могу не чувствовать.

– Вам достаточно месяца общения, чтобы на любом языке заговорить как на своем родном, – парировала Амалия, – так что не пытайтесь сбить меня с толку. Даже доктор Гостинцев не сразу определил, что речь шла именно о кинжале, но вы говорили только о нем. Значит, вы его видели, а раз так, вам должно быть известно, что с ним стало дальше. Где он?

– В гостиной, в старом комоде. Третий ящик сверху. – Амалия сделала движение к двери. – Там сейчас управляющий сидит. Лучше потом, когда он уйдет.

– Но ваш рассказ я желаю услышать сейчас, – ответила Амалия, делая упор на последнее слово. – И не вздумайте что-нибудь от меня утаить.

– Тогда я, пожалуй, сяду, – спокойно ответил Казимир и, как всегда, выбрал для себя лучшее место – в глубоком уютном кресле, спиной к окну, чтобы солнце не слепило глаза. Амалия опустилась на стул, мрачно косясь на своего непредсказуемого родича.

– Как тебе известно, мы ехали по дороге. Твой отец собирался подбросить меня к Кочубеям, а сам отправился бы в Полтаву. Но тут он заметил на ветке шаль Луизы, встревожился, и мы отправились ее искать. В овраге мы обнаружили ее труп. – Казимирчик слегка поморщился. – Твой отец уехал, а меня оставил сторожить ее тело. Не буду тебе говорить, о чем я думал, видя в двух шагах от себя изуродованное тело женщины, которая совсем недавно вешалась мне на шею и была полна жизни. Я походил туда-сюда, чувствуя себя не в своей тарелке. Под ногами у меня шуршали прошлогодние листья, где-то кричала кукушка, солнце светило сквозь ветви деревьев над оврагом. И тут я увидел, как в солнечных лучах что-то блеснуло. Какой-то небольшой предмет рядом с телом… Я подошел и вытащил из листьев кавказский кинжал, испачканный кровью. Я сразу же узнал его по насечке на рукояти. Это был кинжал твоего отца, как уверял он, недорогая безделушка, подарок от кого-то из товарищей по полку на именины, кажется. Твой отец им не дорожил, засунул в какой-то ящик и забыл о нем. И тут я окончательно понял, почему тело Луизы оказалось в вашем овраге.

– Потому что ее убили кинжалом моего отца? – спросила Амалия, дернув ртом.

– Совершенно верно. Если тело найдено на твоей земле, ты еще можешь утверждать, что ты ни при чем и убийца притащил его сюда нарочно; но если и орудие убийства принадлежит тебе, никто не поверит, что это случайность. Любой следователь прежде всего начнет выяснять, какие отношения у тебя были с жертвой, и что бы он ни нашел, это будет лишним доказательством против тебя.

– А какие отношения были у моего отца с Луизой?

– Никакие, но он – мужчина, а она – женщина. В данных обстоятельствах этого бы вполне хватило, поверь. И даже если бы он доказал, что она его не интересовала, ничто не помешало бы доктору Гостинцеву проговориться, что он видел, как Луиза за два дня до смерти вешалась мне на шею. Ты скажешь, что это не повод, чтобы ее убивать, но фантазия у людей работает вовсю, и именно тогда, когда не надо. Что, если я собирался жениться на Ольге, но у меня интрижка с Луизой, она пригрозила рассказать все Ольге, и я из-за этого ее убил? Поэтому я решил не искушать судьбу. Я огляделся, убедился, что меня никто не видит, и спрятал кинжал во внутренний карман.

– Я хотела бы прояснить один момент, – вмешалась Амалия. – Вы уверены, что кинжал был брошен рядом с телом, а не торчал в ране?

– У меня хорошая память. Он лежал рядом с телом.

– Не понимаю, почему, – заметила Амалия, хмурясь. – Если рассуждать логически, то кинжал должен был торчать в последней ране, которая была им нанесена.

– Возможно, Мокроусову было удобнее перевозить тело без торчащего в нем кинжала, – спокойно заметил Казимир. – Или он вытащил кинжал машинально, не соображая, что делает. Объяснений может быть предостаточно.

– Что вы сделали после того, как спрятали кинжал в карман?

– Ничего особенного. По правде говоря, я как следует осмотрел все вокруг, чтобы убедиться, что больше никаких улик против нас нет. Затем я сел на какой-то камень и стал ждать, когда вернется твой отец. Я собирался как можно скорее вернуться домой, вычистить кинжал и вернуть его на место, пока никто ничего не заметил, но не тут-то было. Как только я увидел лицо следователя, я сразу же понял, что мне надо быть очень осторожным, потому что, если он что-то заподозрит и догадается меня обыскать, нам конец. Поэтому я стал ворчать: мол, почему нас не отпускают, я хочу играть в карты с Виктором, у них дома отличное вино, и убийство – вовсе не повод для того, чтобы не обедать. Понимаешь, – доверительно прибавил Казимир, – когда люди считают тебя бездушной сволочью, с ними легче иметь дело, потому что они ничего от тебя не ждут.

– Вы, очевидно, ждете, чтобы я похвалила вас, – сердито сказала Амалия, – но я слушаю вас и просто не верю своим ушам. Вы утаили главную улику по этому делу…

– Да, утаил, – кивнул ее собеседник, – и ничуть об этом не жалею. Тебе, конечно, рассказывали, какой травле подвергся Мокроусов и семья Кочубеев из-за убийства Луизы Леман, но ты даже не представляешь, как все было на самом деле. А меж тем Мокроусовы и тем более Кочубеи – не последние семьи не то что в губернии, а вообще в Российской империи. А теперь подумай, что было бы, если бы в убийстве стали обвинять твоего отца или меня. Все домыслы, сплетни, грязь и клевета, которые обрушились на Мокроусова и Надежду Кочубей, обрушились бы на нас, в том числе на твоего отца, и нам было бы нечего противопоставить этому валу презрения и насмешек, потому что у нас нет ни денег Мокроусовых, ни известности Кочубеев. И закончилось бы тем, что твой отец застрелился бы, не вынеся позора, а старый генерал умер бы от горя, и все бы сочли, что так и должно быть. Тебе бы пришлось расти с клеймом дочери убийцы, а твоя мать шарахалась бы от людей до конца своих дней, и все потому, что один мерзавец или его потаскуха решили ловко обтяпать убийство, использовав чужой кинжал. Подумай об этом, прежде чем обвинять меня в том, что я что-то сделал не так!

По правде говоря, Амалии очень хотелось сказать, что дядя был не прав, и еще как не прав, но ее душа словно раздвоилась. Она не любила Казимира, но будем справедливы – его доводы выглядели не то что вескими, они казались попросту неоспоримыми. Он скрыл улику, чтобы спасти семью, и добился своего. Но, может быть, он все-таки чего-то недоговаривал?

– Мама знает? – спросила Амалия.

– Нет, я никому ничего не рассказывал. У одного человека еще есть шанс сохранить все в тайне, но то, что знают двое, может узнать кто угодно. Я вернулся домой, у себя в комнате тщательно вычистил кинжал, положил его обратно в ножны и убрал на прежнее место. Тряпки, которыми я его чистил, я уничтожил, чтобы не оставлять следов.

– А ножны были на месте?

– Да, они остались в ящике комода. Тот, кто хотел убить Луизу, взял только кинжал.

– И ты не представляешь, кто это мог быть?

– Нет, но я, может быть, знаю, когда он позаимствовал кинжал. За неделю до убийства Луизы мы отмечали именины обоих Константинов – твоего отца и брата. Было много гостей, приехали самые разные люди. Возможно, именно тогда Мокроусов или его любовница заглянули в ящик, увидели кинжал и сообразили, что он им подойдет. Они оба были в числе гостей.

– И ты так никому и не сказал про кинжал? Даже не намекнул?

– Нет. Я уже объяснил тебе, почему я решил молчать.

– Я не могу поверить, – буркнула Амалия, – что человек с вашим характером мог молчать двадцать лет – двадцать! – о тайне, которая имела такое значение. Неужели у вас не закралось даже тени сомнения? Неужели вы никогда не подозревали, что к убийству может быть причастен кто-то из нашей семьи?

– Кто? Я не убивал, и мне не надо никаких доказательств, чтобы знать, что я этого не делал. Генерал вообще не покидал усадьбы. Хочешь сказать, что я мог подумать на твоего отца? Или на мою сестру?

– Значит, вы не задавали себе вопросов по их поводу?

– Конечно, не задавал! – вскинулся Казимир. – Вопрос подразумевает, что человек чего-то не знает и хочет узнать ответ. Я знал, что сестра не могла убить Луизу, и знал, что твой отец тоже тут ни при чем. Ни у кого из них не было причины желать зла Луизе и уж тем более – убивать ее, потому что для них она просто не существовала. Как бы я ни относился к браку, я видел, что твой отец – образцовый семьянин. Ему никто не был нужен, кроме Аделаиды. Будь дело иначе, я бы отсоветовал ей выходить за него замуж…

– А она спрашивала ваше мнение?

– Кого еще она могла спрашивать? Если ты забыла, напоминаю, что я единственный близкий ей человек.

Тут у Амалии заныл висок. Она знала, что люди нелогичны, непоследовательны и непредсказуемы, но дядя Казимир оказался непредсказуемым настолько, что застиг ее врасплох. Подумать только, она искренне считала его недалеким типом, болтуном, ловеласом, не заслуживающим доверия, и вообще личностью, которая не приносит никакой пользы, и хорошо еще, если не приносит вреда.

– Я никогда не смогу сказать об этом Луизе, – в сердцах проворчала Амалия, растирая лоб. – Я имею в виду кинжал. Подумать только, что она сидит сейчас у себя, а предмет, который убил ее мать, находится в соседней комнате, и она даже не подозревает об этом…

– Ее мать убил вовсе не предмет, а человек, – возразил Казимир. – Кинжал ничего не значит без руки, которая его направляла, и я советую тебе об этом не забывать.

– Вы из-за кинжала так занервничали, когда Луиза пришла к нам тогда, в Петербурге? – спросила Амалия. – Я сначала решила, что вам неприятно вспоминать о преступлении, но…

– И из-за кинжала, и вообще из-за всего. Я ей не верю, – коротко промолвил дядя.

– Луизе? Почему? Что вы имеете в виду?

– Сам не знаю, но я ей не верю. У тебя есть одна черта твоего отца – безоглядно доверять человеку, который вызвал твою симпатию или сочувствие. Он точно так же отнесся к моей сестре… Впрочем, это к делу не относится. Так вот, всегда держи в уме: все врут, и эта трепещущая девица, якобы добивающаяся справедливости, – тоже.

– Почему «якобы»? Я всегда считала, и до сих пор считаю, что ее порыв более чем оправдан.

– А я нет, – отрезал Казимир. – Никогда, слышишь, никогда не поддавайся на высокие слова, потому что за ними всегда скрываются низкие стремления. Человек легко требует справедливости, если считает, к примеру, что ему должны миллион. Но он сразу же умолкает, если по справедливости его должны повесить. – Он холодно сощурился, и лицо его в этот момент было вовсе не привычным для Амалии лицом добродушного, недалекого, безалаберного человека. Из-под этой маски неожиданно выглянул кто-то совсем другой, собранный и жесткий, кому было под силу обвести вокруг пальца опытного следователя и двадцать лет хранить секрет, который мог погубить его близких. – Если она дочь Луизы, она дрянь, если она дочь Мокроусова, она дрянь вдвойне, а если она дочь Виктора Кочубея, она ничуть не лучше. Вспомни мои слова, когда выяснится, что она собой на самом деле представляет.

– Может быть, вам просто трудно поверить в то, что кто-то может действовать без задних мыслей? – не выдержала Амалия. – По-моему, она просто чистый душой человек, который…

– Э нет! – воскликнул Казимир. – Прости меня, но ты путаешь чистого человека и чистюльку. Чистый человек может общаться с ворами, и мошенниками, и даже с убийцами, но грязь к нему не прилипнет. Чистюлька шарахается ото всех не потому, что он такой высокоморальный, а просто потому, что он слаб. Достаточно одного крошечного пятна, и он пропал.

– Осознание своей слабости – ключ к силе, как сказал один писатель, – проворчала Амалия.

– Это ты сама только что придумала? – хмыкнул Казимир. – Конечно, надо знать свои слабости, но только для того, чтобы не позволить кому-то еще ими воспользоваться. А что касается этой особы, то запомни мои слова: в конце концов она приберет к рукам деньги Мокроусова, уедет из России и благополучно забудет о твоем существовании. Вот увидишь, она даже открытку на Рождество тебе не пришлет!

– Не буду спорить, потому что это попросту бессмысленно, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – В любом случае время покажет.

– Хочешь пари? – спросил Казимир. – На золотой. Это тебя не разорит, а мне будет лишний повод проверить, не разучился ли я разбираться в людях.

– На что держим пари? – поинтересовалась Амалия, сверкнув глазами. – На то, что Луиза заполучит деньги Мокроусова? Или на то, что она не пришлет мне открытку на Рождество?

– Насчет открытки.

– Тогда считайте, что мы договорились. – Амалия испытующе посмотрела на своего дядю. – Вы больше ничего не хотите мне рассказать? У вас был какой-то странный вид, когда вы прибыли с Николаем Дмитриевичем.

– Неужели? – удивился дядя. – Хотя, ты знаешь, в этом нет ничего удивительного. В молодости я был легок на подъем и мог без хлопот переезжать из губернии в губернию, а сейчас меня раздражает даже мысль о том, что куда-то надо ехать. Наверное, я старею, да?

Он заговорил о том, что было менее всего интересно его молодой собеседнице, – о переменах, которые происходят в человеке по мере того, как он стареет, и увлеченно развивал эту тему до тех пор, пока баронесса фон Корф не ускользнула из комнаты.

Глава 23. Крушение миража

Через несколько дней, завершив все дела в усадьбе, Амалия с Луизой перебрались в Полтаву. Баронесса фон Корф рассчитывала на то, что Николай Лаппо-Данилевский добился большего успеха, чем она, и сумел отыскать нечто, что поможет установить истинного убийцу Луизы Леман; и в самом деле на первый взгляд молодому человеку удалось найти кое-что весьма интересное.

– Первую жену Сергея Петровича Мокроусова звали, как вам уже известно, Клотильда Дайберг. В основном она с супругом жила в Европе, но десять лет назад они приехали в Полтаву. Сергей Петрович сводил ее на могилу Луизы Леман и рассказал, должно быть, всю историю в наиболее выгодном для себя ключе. Детей с Клотильдой у него не было, если не считать двух мертворожденных младенцев. На здоровье супруга не жаловалась, если не считать небольших мигреней. По отзывам всех, кто видел чету Мокроусовых в Полтаве, супруги жили дружно и производили хорошее впечатление. Однако кое-кто из соседских слуг, которые общались с прислугой Мокроусовых, вспомнили, что в семье случались ссоры. Представьте себе, Клотильда ревновала мужа к умершей любовнице и требовала, чтобы он убрал ее портреты и фотографии, которые он постоянно возил с собой. Также она пыталась склонить его к тому, чтобы продать полтавский дом и окончательно перебраться за границу. После очередной ссоры из-за фотографий Луизы Леман Клотильда ушла к себе в спальню и заперлась, а наутро ее обнаружили в постели мертвой. Вскрытие не делали, врач – господин Гармай, весьма уважаемый в городе человек – написал, что смерть произошла от сердечного приступа. Своей супруге Мокроусов устроил пышные похороны и уехал из Полтавы, чтобы вступить в права наследства. Ведь все имущество его жены находилось за границей…

– Сколько времени продлился его первый брак? – спросила Амалия.

– Пять с половиной лет.

– Размеры наследства известны?

– Точные – нет, но оно было весьма значительным, так как после смерти жены Сергей Петрович купил особняки в Ницце, в Баден-Бадене, в Париже, сорил деньгами в Монако и стал жить на куда более широкую ногу, чем раньше.

– А пока он был женат, он не имел возможности распоряжаться доходами супруги?

– Ее семья настояла на брачном контракте, по которому она сама распоряжалась своими деньгами. Кроме того, те, кто знал госпожу Мокроусову, уверяют, что она была… гм… скуповатой.

– Ну что ж, – вздохнула Амалия, – с первой женой все ясно. Полагаю, вы можете переходить ко второй.

– Второй его женой стала моя старшая сестра Евдокия. – Николай покраснел, его ресницы задрожали. – Они познакомились шесть лет назад в Монако. Наша мама лечилась в Ницце, у нее были не в порядке легкие, и доктора полагали, что…

– Да, я знаю, почему больных направляют в Ниццу. – Амалия сделала нетерпеливый жест. – Продолжайте, прошу вас.

– Моя сестра и Мокроусов поженились осенью, через год после знакомства. В медовый месяц он привез ее в Полтаву и показал могилу Луизы, как будто в такое время молодоженам больше нечем заняться, как ходить по кладбищам.

– А могилу Клотильды он не показал?

– Нет. По крайней мере, сестра ничего такого нам не писала. Ей не понравилось то, что он привел ее на могилу своей убитой любовницы. Она сознавала, что нелепо ревновать к мертвым, но ничего не могла с собой поделать.

– В то время Сергей Петрович по-прежнему возил с собой портреты Луизы и ее фотографии?

– Да, то есть не совсем. – Николай замялся. – Один ее портрет висел в парижском особняке Мокроусова, один – в Полтаве, еще один – в Ницце, и теперь он уже не возил их с собой, брал только фотографии. Вообще у меня создалось впечатление, что он уже не так часто вспоминал о ней в это время, как раньше. По крайней мере, в письмах сестры не ощущается, что на нее как-то давило незримое присутствие Луизы в их жизни.

– Незримое присутствие, – пробормотала Амалия, – хорошо сказано.

– Я рад, что вам нравится. – Николай вздохнул, его лицо приобрело строгое, почти трагическое выражение. – Моя сестра и этот человек прожили вместе четыре года. Ее огорчало то, что он хотел наследника, а детей у нее не было. В письмах она на него не жаловалась, то есть там проскальзывали какие-то пустяки, но ни о каких серьезных ссорах не было и помину. А прошлой осенью она умерла. Заключение о смерти подписывал другой врач, господин Дымченко, который при жизни стал подозревать у нее рак. Вскрытия не было. Репутация у господина Дымченко солидная, у него лечатся многие состоятельные жители Полтавы. Правда, ваш знакомый, господин Гостинцев, уверяет, что на самом деле Дымченко – спесивый осел и его диагнозы зачастую не имеют никакого отношения к настоящей болезни пациента. Впрочем, отрицательное отношение коллеги никак не помешало господину Дымченко обзавестись, помимо солидной клиентуры, еще и собственным домом на Кладбищенской улице…

Амалия кашлянула, чтобы скрыть улыбку.

– Пусть название вас не обманывает, в Полтаве это одна из самых известных и благоустроенных улиц, – заметила баронесса фон Корф. – Насколько мне известно, там проживают многие врачи.

– Надеюсь, что они не слишком часто оправдывают название улицы, – проворчал молодой человек, – потому что лично я два раза бы подумал, прежде чем обратиться к такому доктору. Впрочем, названия улиц у нас вообще редко бывают красивыми или поэтичными. В Полтаве, например, мне попадались Косая улица, Тупая улица, Острый переулок и Глухой переулок. И, конечно, улицы с названиями вроде Почтамтской и Кузнечной, каких можно тысячи найти в самых разных городах нашей империи…

– Вы обсуждали с доктором Гостинцевым версию, что обе жены Мокроусова могли быть отравлены?

– Обсуждал. Мы перебрали все подозрительные моменты. Что вскрытия не делали, в этом нет ничего особенного, потому что люди консервативны и противятся тому, чтобы их близких кромсали после смерти. Доктор Гармай выписывал первой жене Мокроусова какие-то порошки от мигрени, и ее смерть для него была полной неожиданностью, но он все же не исключает, что ссора супругов могла привести к трагическому исходу. Доктор Дымченко заговорил о раке еще тогда, когда моя сестра была жива, и ни на минуту не усомнился в диагнозе. Оба врача не замечены ни в чем предосудительном, но…

– Но так как Сергей Петрович достаточно умен, он мог выбрать тех врачей, которые отвечали его интересам, – закончила за собеседника Амалия. – Дымченко принял отравление за симптомы рака, а Гармай вообще не заметил ничего подозрительного. Или же мы ошибаемся, и в смерти обеих женщин действительно нет ничего подозрительного…

– Я бы еще согласился рассматривать эту версию, если бы не убийство Луизы Леман, – хмуро заметил молодой человек. – Но вы не можете отрицать, госпожа баронесса, что у Мокроусова был более чем весомый мотив убить своих жен, потому что он унаследовал после их смерти большие деньги. А еще он был уверен, что останется безнаказанным, потому что убийство Луизы Леман показало ему, что никакие улики ничего не значат, если у подсудимого есть деньги. Если бы вы знали, как он на меня посмотрел…

– О чем вы, Николай Дмитриевич?

– Я видел его вчера в Полтаве. Он ехал по улице в черной коляске, бледный как привидение. Я поднял голову и увидел его в нескольких шагах от меня. Я всегда думал, что ничего не боюсь, – быстро продолжал Николай, – но его взгляд буквально пригвоздил меня к месту. Я… я не могу назвать себя сильно религиозным человеком, госпожа баронесса, но когда он наконец проехал, я побежал в ближайшую церковь – это оказалась лютеранская кирха, – и только там мне стало немного легче. Клянусь вам, я чувствовал себя так, словно только что увидел дьявола…

Он замолчал, молчала и Амалия. Она не любила и не умела говорить банальности – к примеру, о том, что не надо бояться зла, потому что знала, что как раз зла и следует остерегаться больше всего. Вокруг Сергея Петровича Мокроусова умерло слишком много женщин, чтобы это могло быть простым совпадением.

– Может быть, мне вызвать его на дуэль? – неожиданно выпалил Николай, с надеждой глядя на свою собеседницу. – Как вы думаете? Ведь нам никогда не доказать, что это он убил своих жен, даже если он действительно от них избавился…

Амалия легонько коснулась его руки, призывая собеседника успокоиться.

– Вы должны доверять мне, Николай Дмитриевич, – сказала она серьезно. – И я убедительно прошу вас не предпринимать ничего без моего согласия. Мы еще не исчерпали все способы узнать правду. Я понимаю, вы переживаете из-за потери сестры, но вы все же должны набраться терпения. Когда речь идет о таких запутанных делах, как это, следствие требует некоторого времени.

Она условилась со студентом, что он заглянет к ней послезавтра, а до той поры не попытается вызвать Мокроусова на дуэль и не станет искать с ним специальной встречи.

– А если он сам придет к вам, ведите себя осмотрительно и запоминайте все, что он говорит, потому что я захочу узнать каждое его слово.

Когда Николай наконец удалился, Амалия встала с места и какое-то время ходила по номеру, ощущая глубокое недовольство собой. Она вовсе не склонна была недооценивать коварство человека, который украл чужое оружие, чтобы с его помощью убить надоевшую любовницу.

«Или это был не он, а Надежда Кочубей? Ведь не просто так она сошла с ума…»

В дверь постучали, и на пороге показалась Луиза Делорм.

– Луиза, – решилась Амалия, – мне нужно с вами поговорить.

Она поведала своей спутнице о том, о чем раньше не говорила, – что Сергей Петрович, может быть, убил не только ее мать, но и обеих своих жен.

– Боже мой! – в ужасе простонала девушка. – Но если он убийца… Может быть, он хочет приблизить меня к себе для того, чтобы было легче разделаться и со мной?

– Боюсь, что в случае с Сергеем Петровичем я не стала бы ничего исключать, – серьезно сказала Амалия. – Если вам захочется общаться с ним, я лишь советую вам быть крайне осторожной. Он поманил вас красочным миражом, огромными деньгами, но кто знает, какую цель он преследует на самом деле?

Не выдержав, Луиза разрыдалась. Она всхлипывала, сморкалась, бормотала что-то неразборчивое, доставала платок из сумочки, роняла ее на пол, плакала так, что слезы текли сквозь пальцы, которыми она закрывала лицо. Вид у нее был донельзя жалкий и несчастный, и Амалия даже почувствовала угрызения совести.

«Мне следовало быть с ней помягче, тщательнее подбирать слова… А все дядя, который сбил меня с толку своим заявлением, что Луиза не так проста, как кажется. И зачем я поверила словам человека, который ничего, решительно ничего в жизни не добился? Будь он действительно так умен и проницателен, он бы не сидел на шее у мамы и меня… Не следует воспринимать всерьез чушь, которую несут с апломбом, – потому что это все равно чушь, и больше ничего».

– Мираж, – всхлипывала Луиза, – вы совершенно правы, госпожа баронесса, меня пытались завлечь миражом… А на самом деле… на самом деле… – Она подняла на собеседницу страдальческие глаза, завозилась с платком и опять уронила на пол сумочку. – Может быть, он сумасшедший? – предположила она, собирая рассыпавшиеся по полу мелочи, половина которых снова падала у нее из рук, прежде чем она успевала положить их обратно.

– Я не знаю, – устало промолвила Амалия, – я ничего уже не знаю… Но он сейчас в Полтаве, и так как он ничего не делает просто так, не исключено, что он захочет увидеться с вами. Я лишь прошу, чтобы вы были осторожны, если будете с ним общаться. В конце концов он все-таки ваш отец…

– Если только мой отец не был тот, другой, – усмехнулась Луиза. – Знаете, я в последнее время все чаще думаю, что моя приемная мать была права. Наверное, мне не стоило приезжать в вашу страну и ворошить то, что случилось двадцать лет назад.

– То, что случилось тогда, касается вас более, чем кого-либо другого, – возразила Амалия. – И я уважаю ваше мужество и ваше желание узнать правду. К сожалению, чем больше подробностей мы узнаем, тем более сомнительной кажется невиновность вашего отца.

Луиза ничего не ответила, и после небольшой паузы Амалия заговорила о чем-то другом.

Глава 24. Признание

Амалия плохо спала в последние ночи. Ее мучили неприятные бесформенные сны, после которых просыпаешься в холодном поту, не помня в подробностях, что только что видел, но четко ощущая, что там было что-то скверное. Раз она увидела во сне Петербург, а потом было нечто вроде полета над темными улицами, который завершился возле особняка. Уже пробудившись, она вспомнила, что он напоминал особняк, в котором она собиралась жить с Александром.

Она долго лежала в постели, думая о муже и задаваясь вопросом о том, почему в эти дни так редко вспоминает о нем. Амалия написала ему несколько писем и послала телеграммы, а от дяди Казимира она знала, что у Александра все хорошо; но она не могла не признаться себе, что думает о супруге куда меньше, чем о деле, которым занималась, и меньше, чем о маленьком сыне, по которому она скучала.

«Странно устроена жизнь! Когда мы только поженились, нам не хотелось расставаться ни на мгновение, а потом… Его служба, ребенок, его родственники, мои родственники, визиты, званые вечера… Все входит в какую-то размеренную колею, накал чувств проходит… То, что было чудом – любовь, – превращается просто в привычку, в одну из сотен привычек, из которых складывается жизнь… – Она завозилась в постели, устраиваясь поудобнее. – Кажется, я старею. Неужели мне когда-нибудь будет тридцать, а потом сорок, пятьдесят и так далее?»

По справедливости, после тридцати следует тридцать один, но не стоит слишком придираться к мыслям совсем молодой женщины, которая к тому же только что увидела дурной сон.

«Я, наверное, буду похожа на маму, – размышляла Амалия. – Всегда прекрасно одетая, даже если она дома и не собирается никуда выходить, причесанная, с обручальным кольцом на пальце… Но почему-то хочется думать о ней, когда она была не одна, а с папой… Когда они сидели рядом за столом и она говорила что-нибудь забавное своим глубоким голосом и оборачивалась к нему, они переглядывались с видом сообщников и всегда начинали смеяться одновременно… А потом Костя заболел чахоткой, и от него, видимо, заразился и папа…»

На этом месте она остановилась, чтобы не вспоминать, что было дальше: смерть брата, смерть отца, безденежье – к семнадцати годам она хорошо знала, что такое удары судьбы.

«А Луизу поджидал другой удар: богатый отец, который, может быть, и не отец ей вовсе, да еще и убийца… А если это был не он? Если ее мать убила Надежда Кочубей, а жены Мокроусова все-таки умерли от естественных причин? Поговорю-ка я сегодня еще раз с Гостинцевым на всякий случай…»

Утром после завтрака она отправилась к своему старому знакомому и застала его в тот момент, когда он перевязывал бродячей собаке больную лапу. Завидев баронессу фон Корф, доктор смутился.

– Добрый день, сударыня… Я, конечно, не ветеринар, но считаю своми долгом сделать все, что можно, чтобы облегчить страдания животного…

– Это очень благородно с вашей стороны, – серьезно сказала Амалия. – Я вообще с подозрением отношусь к тем, кто не любит животных, детей или цветы. Обычно с такими людьми что-то не так…

Доктор Гостинцев усмехнулся и осторожно переложил собаку на подстилку в углу.

– Помнится, Сергей Петрович Мокроусов всегда говорил, что животные должны знать свое место, от детского крика у него болит голова, а цветы – каприз природы, которому дамы придают слишком много значения, – заметил он. – Скажите, вы действительно думаете, что он мог уморить всех своих жен?

– Я бы не стала этого исключать, – осторожно ответила Амалия. – Можно ли доказать каким-то образом, что отравление имело место?

– В теории – да, на практике – нет, – покачал головой доктор. – И проблема не только в том, что мы еще не дошли до должного уровня анализов, но и в том, что очень трудно, практически невозможно добиться позволения выкопать тело, которое уже похоронено. Ближайший родственник этих дам – Сергей Петрович, и, если ваши догадки верны, он никогда не даст разрешения на эксгумацию. Другое дело, если вам удастся каким-то образом спровоцировать его на новое преступление и добиться того, чтобы его взяли с поличным, но я, по правде говоря, не вижу, каким образом это можно осуществить. Жен у него больше нет, денег более чем достаточно, и ему нет смысла убивать кого бы то ни было – тем более сейчас, когда он наверняка догадывается, что вы его подозреваете.

Разговор с доктором Гостинцевым не обнадежил Амалию, но его слова о том, что преступника можно спровоцировать, заставили ее задуматься, тем более что она и раньше размышляла о чем-то подобном. Попрощавшись с доктором, баронесса фон Корф какое-то время гуляла по городу. Она знала, что во время именно таких неспешных прогулок ей в голову обычно приходят и самые блестящие, самые неожиданные мысли; но тут ни с того ни с сего стал накрапывать дождь, и Амалия взяла извозчика и велела везти ее обратно в гостиницу «Европейская».

Первый, кого она увидела внизу, был сидящий в кресле щегольски одетый немолодой человек с тростью, который так испугал недавно Николая Лаппо-Данилевского. Признаться, первым побуждением Амалии было пройти мимо, не поздоровавшись, но у нее ничего не вышло, потому что Сергей Петрович Мокроусов, завидев ее, тотчас встал и подошел к ней.

– Госпожа баронесса, не буду притворяться, что я счастлив видеть вас, – промолвил он, улыбаясь одними краями губ, – потому что я более чем счастлив. Мне бы хотелось обсудить с вами одну особу, судьбу которой вы принимаете так же близко к сердцу, как и я.

– О какой именно особе идет речь? – спросила Амалия, твердо решив не поддаваться на уловки своего собеседника.

– О мадемуазель Делорм.

– Вам должно быть известно, что мадемуазель Делорм живет в этой же гостинице. Если у вас к ней дело, то вам было бы лучше обсудить его непосредственно с ней.

И, сочтя, что она и так сказала более чем достаточно, Амалия сделала шаг прочь.

– Она не хочет со мной видеться, – сказал Мокроусов ей вслед. – И говорить со мной тоже не хочет. – Амалия остановилась и медленно повернулась к нему. – Сегодня утром она сказала мне, что собирается вернуться во Францию, к людям, которых считает своей семьей. Еще она добавила, что ей не нужны ни мои деньги, ни мое имя, она настоятельно просит оставить ее в покое. Она… она дала мне понять, что отрекается от меня и что ни при каких обстоятельствах не желает меня знать.

– Вас это удивляет?

Мокроусов опустил голову. Лицо у него было землистое и измученное. Амалия знала, что ему немногим более пятидесяти, но он выглядел дряхлым стариком; и только теперь она поняла, почему.

– Вы безжалостны, госпожа баронесса… – с горечью проговорил ее собеседник. – Клянусь вам всем, чем хотите, я невиновен в том, в чем меня обвиняли. И я не заслуживаю того, чтобы на склоне моих дней единственная… единственный близкий человек, который у меня остался, обращался со мной вот так.

– Сколько вам осталось? – спросила Амалия.

Сергей Петрович поднял глаза, и они сверкнули, как два сапфира.

– Вы ведь наверняка были у доктора, – настаивала баронесса фон Корф. – Что он вам сказал?

Мокроусов вздохнул. Его глаза потухли.

– Полгода, может быть, девять месяцев. Я хочу провести это время со своей дочерью. – Баронесса фон Корф молчала. – Вы имеете на нее большое влияние, вы можете убедить ее, что меня оболгали. Я совершил в жизни много ошибок, но на моей совести нет смертных грехов. Я никого не убивал… А ее мать, как я понимаю теперь, я любил больше всего на свете. Но тогда мне казалось, что это просто любовь и что таких у меня будет еще много…

В гостинице, где жила Амалия, был ресторан, при котором имелись отдельные кабинеты для тех, кто предпочитал есть в одиночестве или кто просто не хотел, чтобы его видели в общем зале.

– Попросите самый лучший кабинет, – сказала Амалия Мокроусову. – Там и поговорим, с глазу на глаз. Но должна предупредить вас, милостивый государь, что разговор будет долгим.

– На иное я и не рассчитывал, – усмехнулся ее собеседник.

Через несколько минут баронесса фон Корф и ее спутник, похожий на привидение, сидели за столом в небольшой комнате, обставленной с покушениями на провинциальную роскошь. Тут были красные занавеси, золотая бахрома, стулья с малиновой обивкой, диван с гнутыми ножками и картина с фривольным сюжетом. Официант ловко сменил скатерть на столе и, подобострастно глядя на Сергея Петровича и его спутницу, осведомился, что они будут. Для виду Амалия заказала какой-то еды, хотя есть ей вовсе не хотелось, а даже если бы и хотелось, она бы ни за что не стала ни к чему прикасаться. Баронесса фон Корф всегда считала, что трапезничать в присутствии того, кого подозреваешь в отравлениях, крайне неосмотрительно.

– Итак, – негромко промолвил Сергей Петрович, – о чем вы хотели спросить, госпожа баронесса?

Он поставил локти на стол и соединил кончики пальцев. Запонки у него были с бриллиантами, манжеты поражали своей белизной, но запястья казались совсем худыми, и Амалия вновь мысленно выбранила себя за то, что раньше не сообразила, что Мокроусов смертельно болен.

– Вы убили Луизу Леман? – спросила баронесса фон Корф.

Не сводя с нее пристального взгляда, Сергей Петрович медленно качнул головой.

– Нет, я невиновен.

– Но вы увезли ее тело с места преступления и бросили его в овраг, расположенный на земле, которая принадлежала моему деду, – сказала Амалия. – Вам придется объясниться, милостивый государь. И раз уж вы хотите, чтобы я уговорила вашу дочь дать вам второй шанс, вы должны рассказать мне все. Всю правду, без утайки.

– Вы мне не поверите, – устало промолвил Мокроусов. – И никто не поверит. Даже моя мать, когда я чистосердечно признался во всем, решила, что я лгу. А ведь моя мать была настроена ко мне куда благожелательнее, чем кто бы то ни был…

– Посмотрим, – сказала Амалия, дернув ртом, и Сергей Петрович уловил на этом нежном женском лице выражение, которое поразило его и неприятно озадачило. Он сразу же вспомнил, где видел его раньше – на лице ее отца, Константина Тамарина, когда тот стоял напротив Мокроусова во время дуэли и целился ему прямо в сердце. – Для начала я хотела бы уяснить себе вот какой момент: зачем вы стали ухаживать за Надеждой Кочубей?

– Зачем? – Мокроусов усмехнулся, в его синих глазах блеснули колючие огоньки. – Я мужчина, она женщина. По-моему, этого вполне достаточно.

– Разговор закончен, – отрезала Амалия. – Вы не хотите быть откровенным, это ваше право. Всего наилучшего. – Она сделала движение, чтобы подняться с места.

– Сударыня! – Мокроусов попытался удержать ее, взяв за руку, но она с такой гадливостью отдернулась, что он застыл на месте. – Черт побери, вы не оставляете мне выбора… Хорошо, будь по-вашему! Я решил, что будет забавно завлечь Надежду, чтобы натянуть нос Ольге и ее паршивому братцу. Довольны?

– Чем вам так не нравился Виктор Кочубей?

– С какой стати мне должен был нравиться этот толстый самодовольный дурак? – огрызнулся ее собеседник. Теперь в нем не было и следа того смирения, с которым он всего несколько минут назад умолял Амалию дать ему второй шанс. Лицо Мокроусова было по-прежнему того страшного землистого оттенка, который приобретает кожа у умирающих, но синие глаза сверкали ярче звезд. – Не знаю, что вам наговорила Ольга о своем брате, но он был ничтожеством. Он жил как ничтожество и умер как ничтожество, вот и все!

– Допустим, а как же ваша великая любовь к Луизе? Вы любите одну женщину, в то же время завлекаете другую… Мне одной кажется, что тут что-то не так?

– Луиза должна была привыкнуть к моим интрижкам, – уже с раздражением промолвил Мокроусов. Амалия села на место, пристально глядя на него. – Она же знала, что я всегда возвращаюсь к ней. Так бы случилось и на этот раз. Надежда забавляла меня, в ней было много… – он сдвинул ломаные брови, пытаясь подобрать слово, которое не задело бы его собеседницу, – много огня, хотя с виду она казалась простушкой. Мы встречались в башне, которую мой отец выстроил, чтобы пить без помех столько, сколько ему захочется…

– Опишите мне эту башню, – попросила Амалия.

– Да там не было ничего особенного. Внизу чуланчик и лестница, наверху – единственная комната с кроватью и большим письменным столом. – Сергей Петрович поморщился. – Еще там был шкаф с книгами, которые будто бы вдохновляли моего отца на творчество. Листы у большинства книг не были разрезаны – он так и не прочитал их. Другой шкаф стоял внизу, в чулане, в нем мой отец прятал пустые бутылки.

– Луиза ревновала вас?

– Она всегда меня ревновала, даже когда повода не было.

– Она говорила с вами о Надежде?

– Пыталась, но я пресек эти попытки. Я не считал нужным оправдываться ни перед кем… даже перед ней. Господи, что бы только я не отдал сейчас, чтобы получить ее прощение…

– Незадолго до того, как она погибла, случились два события: именины моего отца и брата, а через несколько дней – вечер у Ольги Кочубей. Вы ничего не хотите рассказать мне об этих событиях?

– У меня не было никакого желания ехать на именины к вашему отцу, – проворчал Сергей Петрович, – потому что он чуть не убил меня когда-то, но Луиза настояла. Она надела новые украшения и была в тот вечер в ударе, потому что Надежда выглядела неважно – сказывалась беременность. Что еще? Мне очень понравился пирог с малиной…

– И это все, что вы помните?

– Это были самые обыкновенные именины, – сухо сказал Мокроусов. – И вечер у Ольги тоже был обыкновенный. Никто не размахивал кинжалом и не кричал, что убьет кого-то, если вы об этом.

– До кинжала мы еще дойдем, – сказала Амалия. – Давайте теперь поговорим о том, что произошло тогда в башне. Вы условились встретиться там с Надеждой?

– Да, в семь часов. Но она всегда опаздывала, и так получилось, что я пришел позже. Я полагал, что мне все равно придется ее ждать…

– На сколько позже вы пришли?

– Минут на пять, может быть, на десять.

– Продолжайте.

– Я поднялся по лестнице…

– А входная дверь? Она была заперта?

– Нет. Я решил, что Надежда уже наверху, хотя это было не в ее духе, такая точность… Но она действительно была там. – Лицо Сергея Петровича перекосила гримаса боли. – Я не сразу понял, что происходит, и только через несколько мгновений осознал, что вижу Луизу, которая лежит посреди комнаты в луже крови… А Надежда вытаскивает из нее кинжал. Я видел это своими глазами, понимаете?

– Вы видели, как Надежда Кочубей вытаскивает кинжал из убитой женщины? – мрачно спросила Амалия. – Вы не могли ошибиться?

– Как я мог? Ее рука была на рукоятке, на лице, на руках и вот здесь, – он показал на шею, – были пятна крови, и она тянула кинжал из раны…

– Что было дальше?

Сергей Петрович усмехнулся.

– Вы не поверите, госпожа баронесса… Вы никогда не поверите, что Надежда сказала, увидев меня. Она сказала: «Ой».

– Продолжайте, – велела Амалия.

– Я оцепенел. Я хотел кричать, но обнаружил, что на несколько секунд лишился голоса. Я бросился к Луизе, стал трогать ее руки, ее шею, пытаясь нащупать пульс… Но она была мертва. Тут голос вернулся ко мне, я стал кричать, топать ногами… Хорошенько не помню, что я делал. Помню, как я метался по комнате, что я говорил этой женщине ужасные вещи… А она рыдала, ползала на коленях, хваталась за мои руки, выла, что она ни при чем, что она не убивала Луизу… Я заорал, чтобы она убиралась, я вызову полицию, что я желаю ей сдохнуть в Сибири… Тут она стала голосить еще пуще, стала кричать, что она ждет ребенка, я не посмею так с ней поступить… И тут я понял, да, все понял… Она все рассчитала, понимаете? Она заманила Луизу в башню и убила ее, чтобы заполучить меня. Эта женщина знала, что я не донесу на нее, когда она в таком положении… Я хотел ее убить, – быстро продолжал Сергей Петрович, сжимая и разжимая свои исхудавшие кулаки. – Я был готов убить ее прямо тут, на месте… Я попытался схватить ее, но она вывернулась, опять стала выть, голосить, умолять меня пощадить ее… Ее рыжие волосы растрепались, на лице была кровь, она была омерзительна и жалка одновременно… Я смотрел на нее и не понимал, как я мог… как я мог польститься на это чудовище… Она же была просто уродливая баба, с рыжими кудрями, которые вились мелким бесом, широкой скуластой физиономией, веснушками… По сравнению с Луизой – просто чучело, понимаете? Из-за дурацкой прихоти… оскорбленного самолюбия я связался с Надеждой, и из-за этого женщина, которую я любил, была мертва…

Он замолчал.

– Я не люблю вспоминать о том, что было потом, – признался Мокроусов, помедлив. – Здравый смысл требовал, чтобы тело Луизы убрали оттуда, где она нашла свою смерть. Надежда стала вытирать кровь с лица, я же переложил тело на кровать, взял какие-то тряпки, стал оттирать кровь с пола… Она не оттиралась, а эта женщина все говорила что-то, говорила… Она заискивала передо мной, несла какой-то вздор, уверяла, что нас никто не заподозрит и что все будет хорошо… Я… у меня даже не осталось сил ненавидеть ее. Я хотел, чтобы она замолчала, но она говорила, говорила… Потом она посмотрелась в зеркало, убедилась, что осталось только небольшое пятно на блузке, сказала, что закроет его цветами, и ушла. А я отправился в усадьбу, за повозкой. Потом я вернулся с повозкой, оставил ее внизу, поднялся по лестнице… Кинжал, который Надежда успела вытащить из раны, лежал на полу. Ничего особенного, небольшой кавказский кинжал, какие тамошние умельцы производят тысячами… Я видел коллекцию холодного оружия у Кочубеев, но этот кинжал я не помню. Впрочем, Надежда была достаточно умна, чтобы достать его где-то на стороне…

– Вы говорили с ней о кинжале? – не удержалась Амалия.

Мокроусов покачал головой.

– После того вечера я не виделся с ней, не говорил и не отвечал на письма. Мне это было слишком тяжело, простите…

– Вам известно, что Луиза тайком сделала себе ключ от башни?

Сергей Петрович явно удивился.

– Вот как? Что ж, это вполне в ее духе… Вероятно, она рассчитывала застать меня с Надеждой…

– Вы видели где-нибудь в башне этот ключ? Я спрашиваю, потому что он исчез. Может быть, вы сами куда-нибудь дели его?

– Я не видел никакого ключа, – покачал головой Мокроусов. – Боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос. Может быть, его забрала Надежда? Хотя зачем он ей…

– Хорошо, тогда вернемся к кинжалу. Вы уверены, что нигде не встречали его раньше?

– Нет. Он был, знаете ли, вполне заурядного вида, небольшой такой… Скорее походил на недорогой сувенир, чем на серьезное оружие.

Амалия впилась взглядом в лицо Мокроусова. Нет, он не лгал. Он действительно не знал, что кинжал, который он держал в руках, принадлежал ее отцу.

И в самом деле, откуда ему знать? Если Казимир сказал правду и кинжал валялся в ящике среди других вещей – все-таки Сергей Петрович не походил на человека, который станет шарить по ящикам в чужом доме.

«Но ему чуть не повезло… Если бы кинжал нашли, такой дотошный следователь, как Курсин, наверняка узнал бы, откуда он, и это неминуемо навлекло бы на нашу семью серьезнейшие подозрения. Однако тут ангел-хранитель Сергея Петровича наткнулся на ангела-хранителя моего дядюшки… и удача Мокроусова тотчас же закончилась. Конечно, все это вздор… метафора, если угодно. Дядя в своей жизни натворил немало глупостей, но даже среди глупостей порой попадается хоть одно хорошее дело…»

– Что было дальше? – спросила Амалия вслух.

– Я сунул кинжал в карман, завернул тело Луизы в одеяло и перенес его на повозку. Было уже довольно темно. Помню свое потаенное желание, чтобы меня задержали, чтобы я никуда не доехал, но по дороге мне вообще никто не попался… Я стал размышлять, где можно оставить тело. Ни на моей земле, ни на земле Кочубеев его оставлять было нельзя. Я решил оставить его прямо на дороге, но тут я представил себе, как ночью Луизу переедет какая-нибудь повозка… нет, она не заслуживала этого. Потом я вспомнил о том, что рядом с болотом, где будто бы обитает попелюха, есть большой овраг и он принадлежит вашему дедушке. Тут, каюсь, мной завладела злобная мысль хоть немного поквитаться за ту дуэль, где я промахнулся, а ваш отец показал себя великодушным рыцарем… И я отвез Луизу туда. Но так как я не хотел, чтобы она там долго лежала, я снял шаль, которая была на ней, и повесил на ветке рядом с дорогой. Я рассчитывал на то, что кто-нибудь обязательно обратит на шаль внимание и найдет тело…

– А кинжал? – спросила Амалия.

– Я оставил его рядом с Луизой. Я… я надеялся, что, может быть, следователь сумеет установить, откуда Надежда взяла его… И арестует ее без моей помощи. Но то ли Курсин оказался не слишком хорош, то ли в овраге кто-то побывал ночью… Одним словом, кинжал исчез.

– Что вы сделали потом?

– Я поехал домой, где сжег одеяло и свою окровавленную одежду. Потом потребовал у Елены Кирилловны ковер и вернулся в башню. Глупо, конечно, – по моим действиям даже младенец понял бы, что тут что-то нечисто… Я закрыл кровавое пятно ковром, запер башню на ключ, вернулся домой… и вы не поверите, но я заснул мертвым сном. Я был уверен, что не засну, но как только закрыл глаза, провалился в сон… Днем ко мне пришли и сказали, что в овраге нашли убитую Луизу. Я поспешил к Кочубеям, куда отвезли ее тело… Я… я был счастлив, что ее нашли, и в то же время испытывал чудовищное раскаяние из-за того, что вынужден был оставить ее там… И тут я увидел, как она лежит во дворе, под дождем… который смыл кровь с ее одежды, так что Луиза теперь была почти такой, как в жизни… Я обнял ее тело и плакал так, как не плакал никогда в жизни. Я хотел умереть там, рядом с ней… Но я не умер. Я тысячу раз хотел умереть потом, когда меня арестовали, когда все отвернулись от меня, когда начали травить меня и моих близких… Я не верил, что человек в состоянии стерпеть такое. Однако я все стерпел.

– Вы добились того, чтобы честного следователя заменили на взяточника, и за деньги нашли козла отпущения, – холодно промолвила Амалия. – Как вы это объясните, милостивый государь?

– Как? Очень просто: я был невиновен, но не мог доказать этого. Надежда сбежала за границу… Даже моя собственная мать не поверила мне, когда я рассказал ей правду. После этого я понял, что у меня нет другого выхода, кроме как найти того, кто пойдет за меня в Сибирь. Многим я обязан Ольге, которая также хотела потушить скандал, как и я. С ее помощью я добился того, что Курсина отстранили, а потом Фиалковский сделал все, чтобы отработать свои сребреники. И, поверьте, Егор Домолежанка тоже не остался внакладе… – Он увидел, как сверкнули глаза Амалии, и быстро добавил: – Вы вправе осуждать меня, но вы понятия не имеете, что такое быть невиновным и видеть, что никто тебе не верит, ни одна живая душа. Можно совершить убийство и остаться безнаказанным – это не новость; но никто обычно не упоминает, что можно быть невиновным и не иметь ни малейшей возможности доказать это…

– Правда ли, что из-за процесса, непомерных аппетитов господина Фиалковского и прочих расходов вы потеряли значительную часть состояния? – спросила Амалия.

– Да. Конечно, я не был нищим… Но тем не менее мне пришлось нелегко, тем более что мать вычеркнула меня из своего завещания перед тем, как умереть.

– Я слышала, что ни одна из ваших жен не прожила дольше, чем Луиза Леман, – сказала Амалия, – а ведь они были молодые еще женщины. Можете ли вы это как-нибудь объяснить?

– Не могу, но можете поверить, я их не убивал, – усмехнулся Мокроусов. – Клотильда казалась очень рассудительной до того, как я на ней женился, но потом… Она теряла голову из-за всего, что было связано с Луизой, и устраивала мне бесконечные скандалы. Евдокия была мягче и покладистее, но она тоже не хотела меня понимать. Они обе хотели, чтобы я забыл Луизу, чтобы я перечеркнул все, что было с ней связано… А я не мог. Даже когда я нашел эти чертовы записки от Виктора и усомнился в том, что маленькая Луиза – моя дочь…

– Вы не подозревали, что мадемуазель Леман изменяет вам?

Сергей Петрович поморщился.

– Возможно, я был слишком самонадеян, но я видел, что она не променяла бы меня ни на кого другого, – промолвил он после паузы. – Нет, я ничего не подозревал. И даже если бы я узнал что-то такое, поверьте, я не стал бы ее убивать. У меня не было ни малейшей причины желать ей зла.

– Вряд ли я поверю, что вы так покладисты, как хотите казаться, – усмехнулась Амалия. – Простите меня, но я думаю, что вы нашли записки Виктора к Луизе и нарочно сказали ему, что убийца – его жена. Вы рассчитывали, что он выйдет из себя и, может быть, убьет Надежду, не так ли? И тогда вам удастся отомстить им обоим.

– Я сказал ему правду, потому что он спросил, – с раздражением промолвил Мокроусов. – Никого бы он никогда не убил, не тот это характер. Вы делаете неверные выводы, потому что понятия не имеете о людях, о которых идет речь. И вы постоянно приписываете мне самые дурные намерения, что не делает вам чести. В этом вы похожи на господина Курсина. Правда, у него была особая причина ненавидеть меня – его отец был из крепостных, а я совсем другого поля ягода. В его глазах я олицетворял все то, что отравляло жизнь его предкам, и когда представилась возможность отомстить в моем лице всем, кого он презирал и кому втайне завидовал, он, не задумываясь, воспользовался ею.

– Завидовал?

– Разумеется, госпожа баронесса. Нет ничего хуже плебея, облеченного властью, и если вы думаете, что он был честным из одной добродетели, то заблуждаетесь. Просто его так называемая честность позволяла ему сильнее притеснять тех, кто ему не нравился.

– Давайте все-таки говорить не о господине Курсине, а о вас, – сказала Амалия. – Почему вы распорядились снести башню?

– Думаете, я должен был оставить в покое место, которое стало свидетелем ее предсмертных мучений? – резко спросил Мокроусов. – Чтобы туда приезжали всякие ротозеи, для которых трагедия моей жизни стала бы развлечением? Ни за что!

– Скажите, зачем вам понадобилась мадемуазель Делорм? Раз вы даже не уверены в своем отцовстве…

– По-моему, это очевидно, – пожал печами ее собеседник. – В какой-то момент я решил, что мне нужна семья, такая же, как у всех. Ради этого я дважды женился, но оба раза неудачно. У меня нет детей. Родственники есть, но я не общаюсь со своими сестрами и не желаю, чтобы они получили мои деньги. Пусть лучше все отойдет дочери Луизы, чем им. – Он замолчал, всматриваясь в лицо Амалии. – Вы поговорите с ней? Пожалуйста, скажите ей, что я не убивал ее мать. Согласен, в жизни я совершил много ошибок, но на моих руках нет ее крови.

– Я ничего не могу обещать, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – Но вы можете быть спокойны: я передам ей то, что вы мне рассказали. Однако окончательное решение будет зависеть только от нее.

– Я все время думал о том, куда пропал кинжал, – сказал Мокроусов ей вслед. – Одно время мне казалось, что он похож на кавказские кинжалы, которые водились в вашем доме. Тогда становилось понятно, куда он пропал: его просто забрал ваш отец, который нашел тело. Но потом я понял, что такой поступок был бы совершенно не в духе вашего батюшки. Он был такой… Раздражающе честный человек, если позволительно так выразиться. Меня он выводил из себя, но теперь, вероятно, я бы дорого дал, чтобы с ним подружиться…

«Беда в том, что мой отец никогда не стал бы дружить с таким, как вы», – подумала Амалия. И так как у нее была веская причина, чтобы не обсуждать исчезновение кинжала, она быстро попрощалась со своим собеседником и ушла.

Глава 25. Телеграмма

– Скажите, – спросила Луиза, – вы верите ему?

Несколько часов спустя Амалия фон Корф и Луиза Делорм сидели в номере баронессы, где моя героиня пересказала своей спутнице то, что ей удалось узнать от Сергея Мокроусова.

– Не знаю, – протянула Амалия, – не знаю… Но он казался вполне… вполне убедительным.

– Значит, он вас убедил? – допытывалась Луиза.

Амалия вздохнула.

– Меня убедило выражение его лица, когда он говорил о Надежде, стоящей над телом убитой, – сказала она. – И интонация, с которой он произносил фразу «эта женщина», опять-таки о Надежде. Трудно ошибиться, когда видишь и слышишь такое отвращение…

– Но он мог лгать, – пробормотала Луиза, стиснув сумочку. Амалию уже стала раздражать эта ее привычка. – Притворяться… Почему бы и нет? Тем более что…

Она осеклась, не закончив фразу.

– Что? – спросила Амалия, от которой не ускользнуло выражение лица девушки в коричневом платье. – Вам что-то известно, мадемуазель Делорм?

– Я даже не знаю, как вам объяснить… – пробормотала Луиза, пряча глаза. Она еще ожесточеннее стала мять ручку, которая и так за последние недели совершенно потеряла первоначальный вид. – Мне очень… неловко… поверьте… Но я приехала в Россию, зная, что он виновен, – выпалила она.

Тут Амалия, по правде говоря, растерялась.

– Мадемуазель Делорм, я ничего не понимаю… Что значит – виновен? Откуда вам это известно? И почему вы не сказали мне об этом раньше?

– Я думала, что вы можете быть каким-то образом заинтересованы в том, чтобы скрыть правду… – лепетала Луиза, краснея. – Я… я не доверяла вам до конца. Ведь тело моей матери обнаружили в вашем овраге… Я подумала… мало ли что… Вдруг вы пожелаете ввести меня в заблуждение… И я…

Амалия не слишком хорошо знала свою родословную, но в эти мгновения она буквально физически ощутила, как кровь ее предков – русских военных, участвовавших во всех войнах империи, польских шляхтичей с их гонором и удалью, рассудительных немцев, которым здравый смысл вовсе не мешал время от времени терять голову, пылких французов и даже одного рыцаря Тевтонского ордена – вскипела в ее венах. Эти люди, давно ушедшие в мир иной, продолжали какой-то своей частью существовать в ее генах; ее оскорбленная гордость была их оскорбленной гордостью, ее возмущение было их возмущением, и очень многим из них была знакома обуявшая ее ярость, от которой перехватывает дыхание и темнеет в глазах.

Нет, вы поймите: проникнуться искренним сочувствием к человеку, помогать ему, тратить свое время, проехать тысячи верст, потратить, между прочим, немалое количество денег, ломать голову над проблемой, которая кажется неразрешимой… и вдруг узнать, что все это было бесполезно и что решение было известно с самого начала, потому что Сергей Петрович Мокроусов – убийца и его дочь, если она его дочь, никогда в этом даже не сомневалась. Было от чего вспылить в самом деле!

Амалию охватила досада. Вот вам и дядюшка Казимир, никчемная личность паразитического толка, неудачник и ловелас, – ничегошеньки он не знал о Луизе, но сразу же понял, что она – дрянь, лгунья и ей нельзя доверять. И ведь предупреждал он племянницу, а она его не послушалась.

– Простите, мадемуазель, – сказала Амалия холодно, – но я по-прежнему ничего не понимаю. Вы знали, что ваш отец убийца, вы не доверяли мне… Зачем же вы приехали в Россию? Для чего?

Луиза озадаченно сморгнула. Она привыкла к дружелюбию баронессы фон Корф, а тут перед ней словно оказалась совершенно другая женщина, высокомерная, полная леденящего достоинства и – будем справедливы – крайне неприятная.

– Я все же не была до конца уверена… – пробормотала девушка. – Я… я приехала, потому что надеялась найти доказательства его невиновности… Но то, что вы узнали о его женах, привело меня в ужас…

«Ну да, папенька, положим, убийца, но денег-то все равно хочется, а так как совесть не молчит, надо бросить ей какую-нибудь подачку. Чертов дядюшка, опять он оказался совершенно прав!»

– Откуда вам известно, что Сергей Петрович – убийца? – все тем же невыносимо холодным тоном спросила баронесса фон Корф.

– От мадам Белланже.

Амалия была так раздражена, что даже не сразу сообразила, что мадам Белланже и Надежда Кочубей – одно и то же лицо.

– Да, вы упоминали, что были у нее, – язвительно бросила баронесса фон Корф. – Однако, по вашим словам, она была не в себе и вы ничего не смогли от нее узнать.

– Я сказала вам не все.

«Точнее, ты мне соврала, голубушка, – со злостью помыслила Амалия. – И я сижу теперь в пыльной Полтаве вместо того, чтобы быть сейчас дома с Мишенькой и своими близкими».

– В начале нашей беседы, – продолжала Луиза, немного ободренная молчанием собеседницы, – Надин казалась вполне вменяемой, и она согласилась рассказать о том, что тогда произошло. Она спешила, чтобы прийти в башню точно к назначенному сроку. Она знала, что Сергей Петрович сердится на нее, когда она опаздывает… И она решила на этот раз прийти пораньше. Башня была незаперта, и Надин обрадовалась, решив, что он уже здесь… Она взбежала по ступеням наверх и увидела мою мать, которая лежала в луже крови. В ужасе Надин стала звать ее, пыталась нащупать пульс, перепачкалась кровью, потом стала вытаскивать нож, который торчал в теле. Она думала, что Луизе еще можно как-то помочь, но тут появился Мокроусов, и она все поняла… Он решил, что она придет позже, как обычно… Он убил Луизу, но не успел избавиться от тела. И он сразу же стал обвинять ее в убийстве, не слушая ее оправданий…

Амалия вздохнула.

– И вы поверили словам сумасшедшей?

– Да, а что мне оставалось? Она казалась поначалу совершенно разумной… Это потом она стала бормотать что-то по-русски, начала кричать на меня и бесноваться… И отвращение на ее лице, с которым она говорила о Сергее Петровиче… Она была искренна, поверьте!

– Или она убедила себя, что убийца – он, потому что так ей было легче, – сухо заметила Амалия.

– Может быть, вы правы, госпожа баронесса, – пробормотала Луиза. – Но если он не убийца, почему его жены умерли так странно?

– Что вы собираетесь предпринять? – спросила Амалия напрямик.

– Я… я не знаю. – Луиза замялась, кривя рот. – Он… он не говорил вам, что сделает со своими деньгами, если я откажусь?..

Она робко смотрела на Амалию, ожидая ответа, а баронесса фон Корф подумала, что сейчас она с большим удовольствием влепила бы этой девице пощечину – так, чтобы голова качнулась на полметра. И хотя Амалия отлично сознавала, что поступает некрасиво, она все же не отказала себе в удовольствии ответить:

– Кажется, он намерен в таком случае оставить все родственникам по второй жене. Возможно, ее брату-студенту.

Луиза помрачнела.

– Но если он действительно отравил своих жен…

– Боюсь, что это недоказуемо, – усмехнулась Амалия. – И я уверяю вас, что как только Мокроусов отпишет свое состояние Николаю Дмитриевичу, тот сейчас же забудет все свои подозрения…

На лице Луизы теперь читалась настоящая паника.

«Интересно, – со злостью подумала Амалия, – сколько крови должно быть на миллионах, чтобы они окончательно потеряли свою привлекательность?»

Девушки договорились встретиться внизу за ужином, и Луиза удалилась. Даже ее спина и ямочка между ключицами выдавали нешуточную внутреннюю борьбу.

В пыльные окна всеми лучами ломилось летнее южное солнце. Амалия посмотрела на себя в зеркало и надулась. Ей показалось, что между бровями у нее залегла морщинка, и, уж конечно, появилась она там вовсе не из-за ее собственных проблем.

Итак, Сергей Петрович излил душу Амалии, а Надежда Кочубей призналась во всем Луизе Делорм, и обе слушательницы были уверены, что им сказали правду. Мокроусов был убежден, что убийца – Надежда Кочубей, а она заявила, что убил он.

Тут Амалия поймала себя на том, что ей все надоело, и решила пройтись. Внизу она столкнулась с дядюшкой Казимиром. Он задержался в имении на некоторое время, потому что соблазнился клубничным вареньем, которое делали из местных ягод. Сначала он томно дал понять, что равнодушен к клубнике, потом съел подчистую целую банку, потом объявил, что клубника – его любимая еда, и принялся за вторую банку. Когда Амалия уезжала, у нее возникло впечатление, что пустых банок в доме оставалось больше, чем полных, и что дядюшка не уедет, пока не прикончит последнюю. Вот и теперь, когда она увидела его лицо, сияющее довольством, она не смогла удержаться и все-таки спросила:

– Что, варенье уже закончилось?

– Там еще малиновое осталось, – ответил Казимир со вздохом.

Амалия не выдержала и расхохоталась, но смех вышел нервный, и дядя, почувствовав это, вопросительно на нее посмотрел.

– Извини, – сказала Амалия, – это не из-за варенья, просто… Одним словом, я вернулась в исходную точку. Мокроусов клялся мне, что Луизу убила Надежда, и выглядел при этом донельзя правдоподобно. А мадемуазель Делорм, оказывается, разговаривала с Надеждой, и та тоже очень правдиво поведала, что убил Луизу именно Сергей Петрович.

– Госпожа баронесса? – К ней подошел служащий отеля. – Вам телеграмма.

Амалия распечатала конвертик и пробежала глазами строки.

«Кризис миновал Миша выздоравливает Доктор сказал все будет хорошо Мама»

Не понимая, она начала читать снова – и тут случайно бросила взгляд на лицо Казимира. Благородный шляхтич явно прилагал нешуточные усилия, чтобы казаться спокойным, но глаза выдали его.

– Что это значит? – спросила Амалия хрипло, оборачиваясь к нему и воинственно взмахивая листком.

– Я тебе объясню, – сказал Казимир. – Идем в твой номер.

– Нет, ты объяснишь мне сейчас! – завелась Амалия. – Что значит – кризис? Что значит – выздоравливает? Он был совершенно здоров, когда я уезжала!

– Через несколько дней после твоего отъезда Миша заболел, – ответил Казимир. – Очень серьезно, врачи боялись, что он умрет. Несколько детей, которые живут в вашем доме, тоже заболели, двое скончались. Кажется, зараза пришла из семьи капитана, который живет напротив вас. Аделаида переехала к вам и не отходила от Миши…

– Боже мой! – простонала Амалия. – Ведь я же говорила Саше… Я же говорила! Как предчувствовала…

– Сестра прислала меня подготовить тебя в случае, если Миша умрет, – быстро проговорил Казимир. Бледнея, Амалия подняла на него глаза.

– Так ты…

– Нет, – усмехнулся дядя, – я приехал сюда вовсе не из-за этого олуха Лаппо-Данилевского и не из-за его денег, если ты об этом.

– У тебя все олухи! – завелась Амалия.

– А что я должен думать о брате женщины, которая вышла за главного подозреваемого в убийстве, да еще лет на двадцать старше ее? – поднял брови Казимир. – Конечно, он олух, а его сестра была не лучше. Когда мы прибыли в имение, пришла телеграмма от Аделаиды, чтобы я рассказал тебе все, потому что Миша совсем плох. Но я решил ничего тебе не говорить.

– Ты… ты…

Казимир крепко взял племянницу за локоть и повел ее к лестнице.

– Если хочешь устроить мне скандал, пожалуйста, только не на людях, – проговорил он вполголоса. Амалия сделала попытку вырвать руку, но дядя держал ее так, что ей пришлось смириться. – Да, я считал, что тебе незачем знать, потому что ты все равно не могла ничего сделать.

– Я его мать! Я должна была находиться с ним!

– Разумеется, но ты была за сотни верст от Петербурга, и если ты считаешь, что мы в твое отсутствие сидели сложа руки, то заблуждаешься. Александр пригласил лучших врачей, пришел даже лейб-медик государя. Аделаида переселилась к вам и ночи не смыкала глаз, следя за Мишей. Поверь: все, что только можно, было сделано. Твое присутствие ничего бы не изменило.

– Вы должны были мне сообщить! О боже мой…

У себя в номере она рухнула на диван и, не выдержав, разрыдалась. Телеграмма выпала из ее руки и лежала на ковре.

– Это бессердечно! – проговорила Амалия сквозь слезы, поднимая голову. – Вы что, думали, что для меня важнее какая-то француженка, убитая двадцать лет назад? Вы что, думали, что я…

– Мы ничего не думали, – отрезал Казимир. Он стоял, засунув руки в карманы, и слегка покачивался на носках от раздражения, потому что терпеть не мог сцен и женских слез. – Мы хотели тебя оградить, понимаешь? Александр очень переживал, он не хотел, чтобы ты узнала…

– Конечно, он переживал! – вспылила Амалия. – Ведь я же просила его переехать из этого дома, где постоянно кто-то чем-то болеет… Но ему было важно настоять на своем! Одно и то же, боже мой, каждый раз одно и то же, и постоянно он пытается все решать за меня, как будто я совсем ни на что не гожусь… И мой сын чуть не умер! А я в это время общалась с черт знает кем… С людьми, которые мне не нужны и с которыми я по своей воле никогда не стала бы общаться…

Она вспомнила свои сны, которые звали ее в Петербург и показывали ей особняк на Английской набережной, словно он был неким убежищем. Вот отчего она чувствовала такое беспокойство все последние дни: Мише было плохо, и, как хорошая мать, она даже на расстоянии почувствовала это.

– Я никогда себе этого не прощу, – сказала Амалия в сердцах.

– Чего не простишь?

– Меня не было рядом, когда он заболел! – снова начала заводиться Амалия. – Господи, ну почему тебе надо объяснять самые элементарные вещи? Это мой ребенок, мой единственный мальчик, я обожаю его, я бы все сделала для него! Я бы убила за моего ребенка, если бы это ему помогло…

– Я был рядом с отцом, когда он умирал, – сухо сказал Казимир. – А потом – рядом с матерью. И Аделаида тоже была там. Думаешь, наше присутствие хоть что-то изменило? Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть. Вот и все, что можно сказать по этому поводу, и никакая философия ничего не изменит.

– Ты должен был мне сказать, что Миша заболел, – мрачно промолвила Амалия.

– И что? Ты бы сходила с ума, не находила бы себе места, бросилась бы в Петербург, а к твоему приезду он бы успел выздороветь. Пойми: мы не хотели, чтобы ты страдала. Никто не хотел, чтобы тебе было плохо.

– А если бы Миша умер?

– Но он не умер, – коротко ответил Казимир. – Если тебе хочется кого-то винить, валяй, можешь обвинять во всем меня. Я привык, мне не впервой.

– При чем тут ты? – проворчала Амалия. Она села на диване, вытирая платком мокрые щеки. – Я всегда хотела переехать из этого дома. Это вина Александра, что Миша заболел. Если бы мы переехали на Английскую набережную, ничего бы не случилось.

Казимир вздохнул.

– Знаешь, почему я не женюсь? – внезапно спросил он.

– Думаю, что да, – ответила Амалия с вызовом в голосе. – Потому что у неженатого больше свободы.

– И это в том числе, – согласился ее собеседник, – но не женюсь я еще и потому, что не люблю таких положений.

– Каких?

– Когда одной половине во что бы то ни стало хочется найти виноватого и она всегда начинает обвинять вторую половину.

– По-твоему, я не права?

– По-моему, вам надо просто переехать на Английскую набережную и успокоиться, вместо того чтобы выяснять, кто прав, а кто виноват.

Тем более что Александр Корф не принадлежит к тем людям, которые легко сносят попреки, и, если Амалия начнет его обвинять, он наверняка найдет что ответить. К примеру, спросит, где она сама находилась в то время, когда их сын был болен, а от данного вопроса всего одна реплика до предположения, что какая-то французская авантюристка ей дороже собственной семьи. Разумеется, это было неправдой, но ведь в ссорах важна вовсе не правда, а повод для того, чтобы побольнее уесть противника.

Впрочем, так как Казимир был – иногда – чрезвычайно умен, вслух он этого не сказал.

– Я все же считаю, что ты и мама поступили нечестно, – упрямо повторила Амалия. – Вы не должны были держать меня в неведении.

Но Казимир, который прекрасно умел игнорировать то, что ему не хотелось слышать, предпочел пропустить ее слова мимо ушей.

– На улице жарко, – сказал он. – Может быть, пойдем поедим мороженого? Заодно и обсудим, что ты будешь делать дальше.

– Тут нечего обсуждать: я вернусь домой, – сказала Амалия, поднимаясь на ноги. – Дело Луизы Леман меня больше не интересует, и мне все равно, кто ее убил и за что. Все равно ее дочь не откажется от капиталов Мокроусова. Я только зря потратила время, пытаясь ей помочь.

– А я тебе что говорил? – торжествующе спросил Казимир. – Ну, приводи себя в порядок, и пойдем есть мороженое! Предупреждаю, я страшно обижусь, если моя племянница не окажется самой красивой дамой в Полтаве…

И хотя Амалия только что пережила настоящий взрыв отчаяния, она все же поймала себя на том, что улыбается.

Глава 26. Первое и последнее звено

Амалия проснулась в шестом часу утра и долго лежала в темноте с открытыми глазами. Мысли ее постоянно возвращались к маленькому сыну; чем-то они напоминали круговорот, когда один обрывок мысли цеплялся за другой, и все эти обрывки могли быть внешне никак не связаны, но потом Амалия снова начинала думать о Мише, и так без конца.

Она была неспокойна, и то состояние лихорадки духа, которое она переживала, было для нее сравнительно новым. Когда женщина беспокоится о чем-то и когда мать беспокоится о своем ребенке – это совершенно разные переживания, несопоставимые по интенсивности. Но Амалия хорошо знала себя и почувствовала, что к ее беспокойству примешивается какое-то новое ощущение, с самим Мишей никак не связанное.

Амалия заворочалась в постели, пытаясь устроиться поудобнее, но сон забыл о ней, и она забыла о нем, как только осознала, что именно – кроме сына – ее тревожит. Вчера она услышала – или сама сказала – что-то, что было первым звеном к разгадке дела Луизы Леман. Интуитивно она нащупала ниточку, которую достаточно было лишь немного потянуть – и все, клубок бы размотался.

Мокроусов сказал, что убийца Надежда, а она сказала, что убил он. Нет, не то, все это мы уже сто раз проходили…

Кинжал, украденный из ящика… Не то.

Кто вообще мог убить Луизу Леман? За что ее было убивать в самом деле, да еще так рассчитанно и жестоко? Почему жены Сергея Петровича умирали молодыми? Была ли их смерть насильственной, и если да, имела ли отношение к Луизе?

И тут Амалия поняла, каким образом были связаны все три убийства, – и клубок, вокруг которого она блуждала столько времени, стал разматываться на глазах.

– Нет, – воскликнула она, садясь на постели и отбрасывая обеими руками назад длинные светлые волосы, – этого не может быть!

Позвольте, а почему бы и нет? Разве не она сама вчера сказала…

– Ну конечно же, – бормотала Амалия, уставившись невидящим взором на пыльные бархатные портьеры на окнах, – с самого начала можно было понять, что тут что-то не так… И первую жену, и вторую отравили, но не из-за денег… Хотя нет, все-таки из-за них… Да, вот теперь все сходится. – Она глубоко вздохнула. – Но этого человека голыми руками не возьмешь. Убийство Луизы Леман было осуществлено так, что комар носу не подточит… Нужны доказательства… А откуда я их возьму?

Едва дождавшись утра, она послала три записки: одну – Сергею Петровичу, другую – доктору Гостинцеву и третью – Николаю Лаппо-Данилевскому.

– Делайте что хотите, сударыня, – сказал Мокроусов, которому Амалия путанно и довольно туманно объяснила, что от него требуется. – Не буду вам говорить о размерах моей благодарности, если вы наконец-то сумеете разобраться в этом деле. Лично я отдал бы половину своего состояния человеку, которому бы это удалось.

Через час после его ухода явились Гостинцев и студент, и им Амалия тоже объяснила, что от них потребуется.

– Это ключ от черного хода особняка, который принадлежит Сергею Петровичу. Из слуг в доме находятся только Елена Кирилловна, ее сын и кухарка. Садовника сегодня нет. Когда я войду в дом, ваша задача – тоже проникнуть туда, но незамеченными. Вы должны спрятаться рядом с комнатой, в которую меня проводят, и слушать мой разговор с человеком, которого я подозреваю в трех убийствах. Это очень важно, так как вам придется вскоре повторить то, что вы услышите. Вы будете официальными свидетелями, понимаете?

– Это похоже на роман, – заметил доктор с улыбкой. – Но ради вас, сударыня, мы готовы на все, что угодно!

Николай Лаппо-Данилевский был куда менее красноречив. Он лишь спросил:

– Убийца будет наказан?

– Если я заставлю его сознаться, – сказала Амалия, посерьезнев. – Но должна честно вас предупредить, что шансы не слишком велики.

Елена Кирилловна проводила Амалию в гостиную, где на стене висел портрет очень красивой женщины в белом платье, чем-то напоминающей Луизу Делорм, и сказала, что хозяин уехал к врачу, но обещал в скором времени вернуться.

– Скажите, это Луиза Леман? – спросила Амалия, кивая на портрет.

– Да, это она.

– Капризная линия губ, великолепные волосы – художник поработал на совесть, – заметила Амалия, оборачиваясь к Елене Кирилловне. Сегодня та была одета не в серое платье с белым бантом, а в бордовое, но отчего-то, когда Амалии впоследствии случалось вспоминать это дело, перед ее мысленным взором всегда возникала аккуратная фигурка с гладко зачесанными волосами и непременно в сером.

– Сергею Петровичу тоже очень нравится этот портрет, – сказала Елена Кирилловна серьезно. – Вам угодно подождать его, госпожа баронесса?

– Подождать? Пожалуй. – Амалия усмехнулась. – Полагаю, вашему хозяину будет очень интересно узнать, кто на самом деле убил Луизу Леман.

– Для него тут нет никакого секрета, – покачала головой Елена Кирилловна. – Ее убила Надежда Кочубей.

– Нет, вы не правы. Луизу убила попелюха.

– Что? – изумилась экономка. – О чем это вы?

– Попелюха – это чудовище, рождающееся из пепла, который крестьяне бросают в болото, – пояснила Амалия. – Она бродит по ночам, и горе тому, кто попадется ей на пути. Три человека, Елена Кирилловна, погибли оттого, что вовремя не распознали, кто перед ними.

– Вам угодно шутить, госпожа баронесса? – спросила Елена Кирилловна спокойно. – Простите, я вынуждена оставить вас одну. В таком большом доме, как этот, приходится много работать.

– Что ж, идите. А я все равно скажу Сергею Петровичу правду. Потому что я знаю, что попелюха – это вы.

– Сударыня, вы бредите! – Экономка отшатнулась. – Простите, но это неслыханно…

– Ну что вы, Елена Кирилловна… Разве вы никогда не думали, что однажды кто-нибудь вас выведет на чистую воду? Вы же умная женщина и понимали, что кто-нибудь когда-нибудь сможет догадаться. Так вышло, что догадалась я. Вы их убили, Елена Кирилловна, всех троих… Одну зарезали, двоих отравили – кстати, разными ядами, чтобы доктора ничего не заподозрили. Ведь подозрительно же, когда в одном доме две женщины умирают с одинаковыми симптомами, не правда ли? А так – у одной будто бы был сердечный приступ, у другой – рак желудка, а так как, по чистой случайности, они умерли в том же возрасте, что и Луиза, можно запустить слух, что это неспроста и что это она с того света позвала их к себе.

– Я не понимаю… – пробормотала Елена Кирилловна, пытливо вглядываясь в лицо своей собеседницы. – Вы обвиняете меня? Вы что, считаете, что я… из ревности… Какая глупость! Спросите кого хотите – я уважаю Сергея Петровича, но он никогда не интересовал меня как мужчина… Да и я его не интересовала…

– Не пытайтесь сбить меня с толку, – усмехнулась Амалия. – При чем тут ревность? Вы еще скажите – любовь… Я же сказала вам: я все знаю. Взять хотя бы жен господина Мокроусова: один человек подозревал, что их отравили из-за денег, но он считал, что это сделал сам Мокроусов. Их действительно отравили из-за денег, но вовсе не муж, а та, которая потеряла бы все, если бы они добились своего. Потому что обе жены Мокроусова ненавидели Луизу Леман, ненавидели все, что было с ней связано, ненавидели Полтаву, где она была похоронена и где Сергей Петрович ходил на ее могилу как на свидание… Они настойчиво уговаривали мужа продать особняк в Полтаве и уехать. Но вы ведь не могли этого допустить, не правда ли? Тут вы были свой человек, вы были фактически хозяйкой этого дома, вы делали все по своему разумению, ваш сын, который без вас пропал бы, тоже находился при деле… И наверняка Мокроусов щедро вам платил, потому что никто никогда не жаловался, что он скуп. Всех-то обязанностей – вытирать пыль, следить за порядком и каждый день носить на могилу белые розы. Скажите, сударыня, что вы чувствовали, когда клали цветы на могилу женщины, которую вы убили?

– Вы сошли с ума, – произнесла Елена Кирилловна голосом, лишенным всякой интонации. – Вы просто сошли с ума…

– Вы меня разочаровали, – вздохнула Амалия. – Можно было придумать что-нибудь поинтереснее… Впрочем, это не первая ошибка, которую вы совершаете.

– Неужели?

– Конечно. Было бы нелегко догадаться, что именно вы убили Луизу Леман, если бы не убийство жен Мокроусова. Одно убийство еще может сойти с рук; три вызывают слишком много вопросов. Например, жены Сергея Петровича почему-то умирали именно после того, как заводили речь о продаже полтавского дома. Кому это было выгодно? Кто может легко подсыпать яд в еду… или, например, в лекарство от мигрени? Образцовой, исполнительной, вышколенной прислуге это сделать проще всего. Вам повезло в том смысле, что Сергей Петрович оказался идеальной ширмой. Он всех раздражал… и отвлекал на себя внимание. Как только люди думали, что он может быть замешан, они уже не видели никого и ничего, кроме него. Но достаточно убрать ширму, достаточно предположить, что на самом деле он ни при чем – и что мы видим?

– Я все же настаиваю на том, что вы сошли с ума, – промолвила Елена Кирилловна все тем же ровным тоном и сделала шаг к двери.

– Тогда вы не станете возражать, если я расскажу Сергею Петровичу о моей безумной версии, – усмехнулась Амалия. – Его, конечно, больше всего интересует убийство Луизы Леман. Хотя вообще-то надо начать с самоубийства вашего мужа.

– Оставьте Иоганна в покое! – вырвалось у Елены Кирилловны. – Хоть его не впутывайте в ваши… ваши интриги…

– Не стану, но только если вы скажете мне правду. Почему ваш муж покончил с собой?

– Мы очень долго хотели завести ребенка, – прошептала Елена Кирилловна, – но не получалось. Наконец родился сын… Мы очень любили его, особенно Иоганн, но однажды он допустил ошибку… из-за отсутствия опыта… Он оставил окно открытым, ночью похолодало, ребенок тяжело простудился, едва не умер… и на всю жизнь сделался глухонемым. Мой муж не мог вынести того, что из-за его оплошности единственный сын стал калекой… И он покончил с собой.

– Ложь, – усмехнулась Амалия, – ложь, хоть и выстроенная на некоторой доле правды. Вам повезло, потому что вас жалели, видя ваше горе. Люди в деревне простые, и они не стали вдумываться в детали истории, которую вы рассказали. Я видела достаточно родителей, которые трясутся над своими детьми, и я вот что вам скажу: каждый сквозняк их приводит в ужас, они кутают ребенка, стараются не выпускать его из виду, и даже если им случится приоткрыть окно, они будут сидеть тут же, в детской, и следить, чтобы свежий воздух не навредил младенцу. Поверьте, они ни за что не допустят, чтобы единственный сын простудился так страшно и так фатально, чтобы стать калекой на всю жизнь. А значит, либо вы лжете по поводу того, какой Иоганн Карлович был ответственный, либо он застудил сына с умыслом. – По лицу Елены Кирилловны пробежала судорога. – Он ведь сделал это нарочно, не так ли? И виной тому Луиза Леман?

– Будьте вы прокляты! – выкрикнула Елена Кирилловна вне себя. – Да, эта гадина… Эта разряженная французская кукла… Раскрашенная, как труп шлюхи, в украшениях, которые мне не заработать и за тысячу лет… Которая ничего не делала целыми днями, только и знала, что примерять новые платья и ублажать своих любовников… Чем мы ей мешали? Что такого мы ей сделали? Мы честно работали, Сергей Петрович нам платил… Но ей было скучно, хотелось развлечений! Мой муж так радовался, когда родился сын… А эта тварь спросила его, уверен ли он, что ребенок его… Ведь у него столько лет не было детей… И он засомневался, представляете? Она пошутила, ей это казалось очень забавным… А он из-за ее слов сон и разум потерял! Он поверил, что сын – не его! И однажды я встала ночью и поднялась в детскую… Окно было распахнуто настежь… под ним на полу намело целый сугроб… А мой сын почти закоченел, он даже не кричал! И тут появился Иоганн… Какое у него было лицо! Что он мне наговорил… что я ему наговорила тогда… а все из-за длинного языка этой твари, чтоб ей гореть в аду… Она, видите ли, пошутила! А мой сын стал калекой из-за ее шутки… Мой муж застрелился, когда понял, что погубил своего ребенка, своего несчастного беззащитного мальчика… Подлая, гнусная тварь! Шлюха! Вы спрашивали, что я чувствовала, когда клала цветы на ее могилу? Глубокое удовлетворение! Я была счастлива, потому что знала, что она гниет там и никакие украшения ей больше не нужны! И ее длинный язык никому уже не причинит зла!

Она замолчала, тяжело дыша и держась обеими руками за спинку кресла. Поперек ее лба вздулась жила, рот кривился от ненависти, которую она испытывала даже в эти мгновения, когда рассказывала о женщине, которую убила.

– Она ведь даже не поняла, что натворила, не так ли? – спросила Амалия.

– Ей-то что? – усмехнулась экономка. – Сказала и забыла… Подумаешь, какой-то там управляющий и его жена, велика важность! У мадам были интересы поважнее… Как бы вытянуть из Сергея Петровича побольше денег да женить его на себе, пока он к ней не охладел. А я должна была видеть ее каждый день… и каждый день видеть моего несчастного мальчика. Он был бы не хуже других детей, он с детства хорошо рисовал… Но в нашем мире и здоровому человеку тяжело, не то что калеке! Кому он нужен? Никому, кроме меня… И все бессонные ночи я ворочалась, и меня душила злоба… Пока я не решила, что убью эту тварь, и будь что будет. Было легко завлечь ее в башню, куда она примчалась, думая, что застанет там Сергея Петровича и его рыжую пигалицу… Она верила, что я на ее стороне… Я постучалась, вошла, сказала, что они уже идут и она преподнесет им сюрприз… Она захихикала, ей это показалось смешным. Тут я достала кинжал и стала бить ее, и била, пока рука не устала. Кстати, сударыня, – добавила Елена Кирилловна с кривой усмешкой, – кинжал тот принадлежал вашему деду… Слуги ваши болтали, что у вас дом на военный манер, везде оружие валяется… Я сначала хотела Луизу обычным ножом зарезать, кухонным, да жалко стало. Ножа жалко, я имею в виду… Кинжал – другое дело… Как-то меня хозяин послал по делу к генералу, я была в комнате одна, сунулась в первый попавшийся ящик – и точно, оружие без присмотра. И такое удобное, рукоятка в ладонь так хорошо ложится, и в карман спрятать легко… Луиза быстро перестала хрипеть, но я подождала, чтобы окончательно убедиться, что она мертва, и ушла.

– Но до того забрали ключ от башни, который она сделала, – вставила Амалия. Она не стала уточнять, что кинжал принадлежал не ее деду, а отцу.

– Да, я надеялась, что это собьет всех с толку, но получилось вообще прекрасно: Сергей Петрович решил, что убила Надежда Илларионовна, а она поверила, что убийца он. Остальные гадали, он или она зарезали Луизу, и больше ни до чего им не было дела. Через некоторое время после ее смерти он убедил себя, что она была любовью всей его жизни, сидел часами на ее могиле, обвешался ее фотографиями, даже на спиритические сеансы ходил… Смешной человек! Ничего в ней не было особенного, потаскуха, каких много, и труп ее он выкинул, как выкидывают падаль, чтобы она не воняла… Это он потом выдумал себе великую историю любви, потому что ему хотелось, чтобы его любили, а никто его на самом деле не любил, никому он не был нужен…

Амалия услышала какой-то сухой стук и повернула голову. В дверях стоял Сергей Петрович Мокроусов. Он был бел как полотно. Стук издала его трость, выпавшая из рук на паркет.

– Боюсь, госпожа баронесса, что я ослушался вас, – проклекотал он каким-то жутким, ни на что не похожим голосом. – Мне стало до смерти любопытно, что же такое вы затеваете в моем доме. Я вернулся через черный ход… и вот…

Потом он повернулся, оперся рукой о стену и медленно стал оседать на пол. Но тут распахнулись двери напротив, и в гостиную влетели доктор и Николай Лаппо-Данилевский. Гостинцев бросился к Мокроусову, а Николай – к экономке.

– Это правда? – горячо спросил студент. – Вы отравили мою сестру… За то, что она уговаривала мужа продать дом и уехать из Полтавы? Но ведь это чудовищно! Вы же могли найти новое место после продажи дома… с вашим-то опытом…

– Ничего-то вы не поняли, – ответила Елена Кирилловна, кривя рот. – А она, – экономка подбородком указала на Амалию, – все поняла… У меня сын – калека, и я всего лишь старая женщина. Если бы я и нашла нового хозяина, он бы все равно платил мне меньше, чем Сергей Петрович… Я уж не говорю о том, что хорошее место найти вообще нелегко… Мало, что ли, я видела слуг, которые теряли все после того, как теряли хозяина?

– Я надеюсь, что вы понесете наказание за то, что вы совершили! – крикнул Николай.

– Сначала попробуйте доказать мою вину, милостивый государь, – усмехнулась экономка.

– Два человека, а может быть, и три слышали ваше признание, кроме меня, – вмешалась Амалия. – Полагаю, этого будет достаточно.

Елена Кирилловна села на диван, отвернувшись от Мокроусова, которого доктор Гостинцев пытался привести в чувство.

– Я буду все отрицать, – спокойно произнесла экономка, сложив руки на коленях.

Амалия вполголоса попросила студента присмотреть за Еленой Кирилловной и подошла к Мокроусову, который только что открыл глаза. Доктор помог ему подняться и усадил в кресло.

– Как вы догадались? – прошептал Сергей Петрович.

– Деньги и ревность – не единственные мотивы убийства, – сказала Амалия. – Иные матери способны убить за своего ребенка. Правда, поначалу я не видела связи, но потом вспомнила, как самые разные люди говорили мне, что у Луизы Леман был острый язык. Человеку такого типа очень трудно, почти невозможно удержаться в рамках безобидной шутки – рано или поздно у него вырывается нечто такое, что может сильно ранить.

– А ведь я знал госпожу Вартман столько лет… – пробормотал Мокроусов, растирая грудь под расстегнутым жилетом. – И мне даже в голову не приходило…

Доктор Гостинцев кашлянул.

– Я думаю, – негромко заметил он, – никому не приходило.

– Так или иначе, я намерен сдержать свое слово, – продолжал Мокроусов. – Вы получите половину моего состояния, как я обещал.

Тут Амалия почувствовала, что краснеет. Она уже успела забыть об обещании Сергея Петровича и, кроме того, считала, что ей просто повезло. Ведь она собиралась уехать сегодня и больше никогда не заниматься делом об убийстве Луизы Леман.

– В этом нет совершенно никакой необходимости, – сказала баронесса фон Корф сухо. Но переубедить ее собеседника было не так-то просто.

– Позвольте мне самому судить об этом, – ответил Сергей Петрович с легкой улыбкой. – Разве вам, сударыня, никогда не хотелось быть настолько богатой, чтобы ни от кого не зависеть? Но даже если нет, вы всегда сможете найти моим деньгам достойное применение – к примеру, заняться благотворительностью.

Амалия мрачно посмотрела на Мокроусова.

– У моего мужа есть определенные принципы, – сдержанно промолвила она. – Боюсь, он не позволит мне принять наследство, которое исходит от постороннего лица… Особенно когда общество может счесть мотивы такого наследства достаточно… э… двусмысленными.

– Не волнуйтесь, госпожа баронесса, – усмехнулся Мокроусов, – я завещаю вам деньги в такой форме, которая не позволит этому господину с тремя отцами диктовать вам свою волю. И не спорьте, сударыня: я уже все решил.

– Господину с тремя отцами? Сергей Петрович, должна признаться, что я не понимаю ваших намеков.

– В самом деле? – Он всмотрелся в лицо Амалии и улыбнулся одними краями губ. – Полагаю, вы действительно не понимаете. Я когда-то имел честь наблюдать мать господина барона вблизи и советую вам поинтересоваться ее прошлым. Знать его чрезвычайно полезно, если, к примеру, она пытается поставить вас на место, а вам нечем защититься.

– Я снова не понимаю, о чем вы, сударь, – сказала Амалия, пожимая плечами. – У меня с госпожой баронессой прекрасные отношения.

– Хотел бы я верить вам, сударыня, но… опыт, опыт! Я еще не встречал двух красивых женщин, которые бы ладили между собой.

Амалии очень хотелось сказать что-нибудь едкое и оставить последнее слово за собой, но, к сожалению, собеседник был совершенно прав, и она это знала. И вообще она почувствовала, что ей все опостылело. Сейчас она бы отдала все, чтобы быть дома с Александром, сыном и мамой.

«Чего хорошего рыться в чужих тайнах? Никогда в жизни больше не буду этим заниматься».

Она отошла к окну и стала смотреть на залитый солнцем сад.

Эпилог

Домой. Домой…

Несмотря на уверения Амалии, что вовсе не нужно этого делать, Сергей Петрович все же пришел проводить ее на вокзал и на перроне столкнулся с Казимиром, который уезжал вместе с племянницей. Луиза, которая после всего случившегося решила смириться с судьбой богатой наследницы, заботливо поддерживала Мокроусова под руку.

– А, Казимир Станиславович! – улыбнулся Сергей Петрович. – Однако вы совсем не изменились…

– Скромный образ жизни, высокий образ мыслей, – тотчас же нашелся дядюшка Амалии.

Обменявшись еще несколькими незначительными фразами, он поднялся в вагон вместе с племянницей.

– Мы больше никогда ее не увидим? – спросила Луиза у своего отца.

– Я так точно больше ее не увижу, – усмехнулся тот. – Но вы можете попрощаться с ней еще раз, если хотите.

Луиза зашла в вагон. На ней было новое шелковое платье, привлекавшее завистливые взоры всех дам, находящихся на вокзале. Сумочка тоже была новая, но ручка ее уже была порядком помята.

– Я очень благодарна вам за все, что вы для меня сделали, – сказала Луиза Амалии. Дядюшка Казимир бросил на мадемуазель Делорм рассеянный взгляд, открыл газету и отгородился от всего мира.

– Единственное, чего я не поняла, – куда делся кинжал, которым убили мою мать, – добавила Луиза. – Ведь его так и не нашли в том овраге. Может быть, вам что-то известно?

– Нет, – покачала головой Амалия. – Ничего.

– Я вам не верю, – промолвила Луиза после паузы. – Ведь если бы кинжал нашли и узнали, что он, к примеру, вашего отца, люди стали бы думать, что ваша семья каким-то образом причастна к убийству…

– Но вы же знаете, что моя семья тут ни при чем, – отозвалась Амалия. – Какая разница, что стало с кинжалом? Он пропал, вот и все.

– Потому что это было вам выгодно, – Луиза упорно гнула свою линию, которая становилась все более и более враждебной.

– По-моему, мадемуазель Делорм, вы бредите, – прищурилась Амалия. – В ту пору мне был всего год.

– Но это не помешало вам принять близко к сердцу мое дело, когда двадцать лет спустя я появилась на вашем пороге, – уже с раздражением промолвила Луиза, стискивая ручку сумочки. – Впрочем, теперь я знаю, почему вы так старались. Вы рассчитывали получить деньги моего отца.

Тут Амалия решила, что пора перестать быть вежливой и раз и навсегда указать мадемуазель Делорм на ее место.

– Отец он вам или нет, сие есть тайна, покрытая мраком, – сказала она, усмехаясь. – И я советую вам не забывать об этом, мадемуазель.

Метнув на собеседницу негодующий взгляд, Луиза направилась к выходу, но по пути зацепилась платьем за какой-то гвоздь, дернулась – и раздался треск рвущейся материи. На подоле образовалась дыра сантиметров в десять шириной. Вся красная, Луиза выскочила из вагона, прикрывая дыру сумочкой.

– Ты что-нибудь хочешь мне сказать? – сердито спросила Амалия у газетного листа.

– Ничего, – ответил из-за него дядюшка Казимир, но все же не удержался. – Честное слово, иногда я поражаюсь твоему терпению!

– Мне не следовало так себя вести, – проворчала Амалия, остывая.

– Ну, я-то тебя совершенно не осуждаю, – заверил ее собеседник.

Прошло несколько месяцев, и наступил студеный петербургский декабрь.

Незадолго до Нового года Казимир сидел в большой гостиной особняка на Английской набережной и задумчиво смотрел на рождественскую елку. Он не считал себя сентиментальным человеком, но елка, украшенная игрушками, свечами и золотой звездой, будила в его душе самые лучшие, самые светлые воспоминания. Впрочем, он не любил, когда в такие моменты его кто-то видел.

Скрипнула дверь, в комнату вошла Амалия. Не говоря ни слова, она приблизилась к Казимиру и положила на стол возле него золотую монету. Дядя взглянул на нее без всякого интереса.

– Это что?

– Золотой, который я проспорила. Держи.

Казимиру потребовалось время, чтобы вспомнить, о чем вообще идет речь.

– А-а, понимаю… Так она не прислала открытки?

– Ты оказался совершенно прав, – кивнула Амалия. – Зря я вообще для нее старалась.

Казимир пристально посмотрел на нее и подумал, что мадемуазель Делорм, как бы она себя ни вела, все же не может быть причиной такого расстроенного вида. Мысленно он перебрал все возможные причины, но в доме никто не болел, и все обстояло благополучно. И тут Амалия заговорила.

– Я не думала, что когда-нибудь скажу это, – она вздохнула. – Мне все надоело, понимаешь, все… И я хочу обратно в Особую службу. Я не могу больше ходить в гости, препираться с Полиной (так звали мать Александра), зарыться в мелочи, общаться с мелочными людьми, не видеть ничего, кроме мелочей, и делать вид, что это жизнь. Конечно, есть Миша, которого я обожаю, но… Мне нужно что-то еще, что-то настоящее… или хотя бы просто другое.

– Я надеюсь, – осторожно промолвил Казимир, – ты понимаешь, что муж никогда тебя не отпустит?

– Знаю. Но я хочу развестись.

Дядя Амалии был совершенно не готов к такому повороту и в первое мгновение даже растерялся, что с ним вообще-то случалось крайне редко. Кроме того, хотя он придерживался невысокого мнения о семейной жизни, идея развода устраивала его еще меньше.

– Ничего не понимаю, – проговорил он с досадой. – Что-нибудь случилось, что я пропустил? Вы поссорились?

– Нет, нам было очень хорошо вначале, и я ни о чем не жалею. Но сейчас… Он то на службе, то в поездке с государем, то еще где-то. И он перестал меня слушать. Я чувствую, что мы больше не понимаем друг друга, – медленно проговорила Амалия. – Его мать подстерегает каждый мой промах и доводит до него в десятикратном размере… И я все чаще задаю себе вопрос, ради чего я должна все это терпеть. С точки зрения общества мне не на что жаловаться, я сделала блестящую партию, на которую никто не рассчитывал… а потом проходит время, и ты обнаруживаешь, что живешь просто со скучным офицером, – безжалостно подытожила она.

– А тебе надо, чтобы он стоял на голове? – проворчал Казимир.

– Есть женщины, которые довольны своим положением, и я встречаю таких почти каждый день, – сказала Амалия, не отвечая на вопрос. – А у меня не получается. Я знаю девушек, которые полжизни бы отдали, чтобы только оказаться на моем месте. И мне бы радоваться надо, а мне все равно.

– Это просто петербургский сплин, – промолвил Казимир серьезно. – И он пройдет.

– Думаешь? – недоверчиво спросила Амалия.

– Ну конечно! – воскликнул ее собеседник. – И даже готов держать пари.

– Дядя, вы неисправимы… Ну хорошо. Пари на золотой?

– Почему бы и нет? Предупреждаю тебя, я всерьез настроен выиграть…

– Признаюсь, я была бы только за… Мне и самой не по себе от мыслей, которые приходят мне в голову. И я бы отдала… Не все, но, наверное, очень многое, чтобы вернуться в те дни, когда… когда ощущаешь это упоительное ощущение влюбленности и словно крылья вырастают за спиной… – Амалия говорила и улыбалась. – Так что я буду очень рада, если вы выиграете.

– Я всегда говорил, что у меня самая лучшая племянница на свете! – объявил Казимир.

Кольцо с тремя амурами

Пролог

– Я ничего не вижу.

– Осторожно, здесь ступенька…

– Куда мы идем?

– Сейчас увидишь.

– «А каково сказать «прощай навек» живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить».

– Слова из твоей роли?

– Да. Сегодня на репетиции я их забыла.

– Скажи еще что-нибудь.

– Вот, например… «Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят. Уставилась на жениха, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить да увести поскорее. И сама-то плачу…» Здесь очень темно!

– «Здесь очень темно» – отсебятина.

– Нет, правда, я ничего не вижу… У меня в сумочке спички.

– Не надо спичек. Дай руку.

– Уже пришли?

– Дай руку!

– Вот она… Как смешно. Я правда не вижу, куда…

– Это дверь.

– Где?

– Здесь. Дай мне руку, я тебя проведу.

– Ой!

– Что?

– Споткнулась.

– Осторожней, еще немного… Видишь, это уже я.

– Пожалуйста…

– Что?

– Руку больно!

– Тише…

– Мне больно!

– Зачем так кричать?

– Ма-а-ама-а-а!

– Ти-и-ише…

В темноте прозвучал коротенький вздох, зажглась спичка, и вдруг что-то хрястнуло, как будто раскололся большой арбуз.

– Вот и все. Как там по роли? Прощай навек?.. Ну так прощай.

Глава 1. Отпуск в Железноборске

В день, когда Дайнека получила университетский диплом, она купила билет и вечером улетела. По прибытии в Красноярск взяла такси и в половине шестого уже была у матери.

– Вот! – Она протянула диплом.

Людмила Николаевна сонно прищурилась, потом обняла дочь.

– Поздравляю!

Дайнека спохватилась:

– Прости, что так рано.

– Ничего, – Людмила Николаевна показала на дорожную сумку. – За нами скоро приедут.

Дайнека опустилась на стул.

– Кто?…

– Такси.

– Зачем?

– Мы едем в гости к моей школьной подруге. У нее свой дом на берегу Железноборского озера. Она давно меня приглашала, но я не решалась. Что ни говори, инвалид-колясочник – обуза для непривычного человека. С тобой будет проще. Так что вещи не разбирай. Надежда заказала для нас пропуска. Железноборск – город режимный.

Людмила Николаевна подъехала к зеркалу, развязала платок, стала снимать бигуди и складывать себе на колени. Дайнека глядела на нее и думала, что мать по-прежнему живет своими желаниями и ни с кем не собирается их согласовывать. Вздохнув, она взяла сумку и отнесла к выходу, убеждая себя в том, что приехала, чтобы побыть с матерью, а где – особого значения не имеет.

Про Железноборск Дайнека знала лишь то, что он находится в шестидесяти километрах от Красноярска. С одной стороны город окружен лесистыми сопками, с другой – болотами и лугами, которые протянулись до самого Енисея. Однажды ей пришлось там побывать, но визит имел быстротечный и экстраординарный характер[13].

Секретный город Железноборск поддерживал оборонную мощь страны и был отрезан от мира тремя рядами колючей проволоки. Выехать из него можно было свободно, а вот заехать – только по специальному разрешению.

За час они с матерью добрались до Железноборского КПП[14], предъявили паспорта и прошли через механический турникет. То есть Дайнека прошла, а Людмила Николаевна проехала в инвалидной коляске. На той стороне «границы» их ожидала другая машина, поскольку чужие автомобили, в том числе такси, в город не пропускали.

По дороге мать рассказала, что Надежда Кораблева, ее подруга, никогда не была замужем и осталась бездетной. Их общее детство казалось ей самой счастливой порой жизни. Теперь подругам предстояли долгие разговоры о том золотом времени. И хотя относительно прошлого Людмила Николаевна придерживалась иной точки зрения, она не отказалась провести небольшой отпуск на берегу красивого озера.

Дом, возле которого остановилось такси, выглядел основательно: два каменных этажа с цоколем. Вокруг – обширный участок с маленьким огородом. Плодовые деревья, баня, малинник…

Выбравшись из машины, Людмила Николаевна пересела в коляску. С крыльца сбежала статная дородная женщина и кинулась обниматься:

– Людочка… Мы уже заждались!

– Здравствуй, Надя. Это моя дочь! – По лицу матери было видно, что она гордится Дайнекой.

Из дома вышла мать Надежды, Мария Егоровна, кругленькая старушка с перманентом и вставными зубами. Она с трудом спустилась по лестнице, притронулась к пояснице и пожаловалась:

– Совсем замучил радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться… Здравствуй, Люда. Какая у тебя взрослая дочь!

Людмила Николаевна похвасталась:

– Вчера получила университетский диплом!

Осмотрев дом и определившись, где они будут жить, Дайнека провезла мать по участку. Надежда с увлечением рассказывала про свои садовые достижения:

– Здесь у меня розы. Все удивляются, говорят, в Сибири они не растут. Растут! Да еще как!

– А это что? – Людмила Николаевна показала на тонкое деревце.

– Вишня.

– Неужели плодоносит? – из вежливости спросила Дайнека.

– Осенью полведра соберу!

Дайнека потрогала тоненький ствол, удивляясь, как этот прутик сможет произвести полведра вишни.

– Надя! Надя! – позвала из окна Мария Егоровна. – Хватит уже! Идите обедать!

За столом старуха не умолкала ни на минуту. Она сообщила, что сейчас находится на больничном, но вообще-то до сих пор работает костюмершей в городском Доме культуры. А муж ее, Витольд Николаевич, лечится в санатории. И не преминула добавить: в прошлом он работал на высокой должности в Комитете госбезопасности.

После обеда мать легла отдохнуть, а Дайнека отправилась к озеру. В холодной воде еще никто не купался, но загорающих на пляже было полно. Она скинула платье и зашла в озеро по грудь, потом оттолкнулась и поплыла. Солнце слегка нагрело поверхность, но в глубине, куда все время попадали коленки, был ледяной холод. Проплыв метров тридцать, Дайнека развернулась и направилась к берегу. Увлеченные примером, там, по колено в воде, уже стояли несколько человек.

Она ступила на берег, прошлась по песку и ощутила всю прелесть предстоящего отдыха. Нежданно-негаданно Дайнека получила то, о чем мечтала давно: тихий отпуск вдали от шумного города.

Чуть обсохнув, она подняла платье и, стряхнув песок, натянула его на себя. На противоположном берегу озера тоже был пляж, за ним – парк, еще дальше стояли многоэтажные жилые дома. Дайнека добралась до автобусной остановки и села в первый подошедший маршрут. Через пятнадцать минут сошла в центре города. Впрочем, Железноборск был так мал, что его целиком можно было называть одним центром или одной окраиной, кому как понравится.

На центральной площади стояли памятник Ленину и городской Дом культуры с шестью колоннами и внушительным портиком. За ним виднелись лесистые сопки и тайга – на тысячи километров.

По главной улице Дайнека дошла до парка, который соорудили из куска дикой тайги. Вековые сосны соседствовали здесь с прямыми аллеями, цветочными клумбами и гипсовыми спортсменами. Ей достаточно было совсем немного прогуляться по тропке среди деревьев, чтобы захотеть вернуться сюда с матерью. После этого Дайнека снова села в автобус и вернулась к дому Надежды. Во дворе она столкнулась с Марией Егоровной. Ее лицо казалось заплаканным и немного опухшим.

Дайнека встревожилась:

– Что-нибудь с мамой?

– С ней все в порядке, – вздохнув, старуха склонила голову. – А вот меня увольняют с работы.

– За что?

Из дому вышла Надежда, поставила на скамейку тазик с бельем и сообщила:

– В костюмерном цехе проходит инвентаризация. В Доме культуры начинают ремонт. Костюмеров всего двое. Сегодня позвонила начальница: или выходи, или увольняйся. А как она выйдет с радикулитом?..

Дайнека, не раздумывая, сказала:

– Есть один вариант.

– Какой? – поинтересовалась Надежда.

– Кем-нибудь заменить.

– Некем! – Старуха насухо вытерла слезы. – Видно, и вправду увольняться пора. – Она уронила руки. – Но как же я без работы…

– Возьмешь лейку и пойдешь поливать огурцы, как все нормальные бабки, – сказала дочь.

– У всех нормальных бабок есть внуки, – Мария Егоровна отвернулась, словно опасаясь нарваться на неприятности, но все же добавила: – И даже правнуки. А у меня никого нет.

– Ну, вот что! – вмешалась Дайнека. – Я могу пойти вместо вас.

– Куда? – не поняла Мария Егоровна.

– На вашу работу.

– Да ты, наверное, иголки в руках не держала.

– Держала, – на крыльцо выкатилась в коляске Дайнекина мать. – Я сама ее шить научила.

Мария Егоровна растерянно взглянула на дочь.

– А что, – промолвила Надя, – это хороший выход.

Глава 2. Костюмерша

Следующим утром Дайнека вышла из дома и уверенно направилась к автобусной остановке. В сумочке у нее лежали пластмассовый контейнер с обедом, который приготовила Мария Егоровна, и серый халат, без которого, по уверениям старухи, работать было нельзя. Автобус вновь обогнул озеро и доставил ее к городскому Дому культуры.

У служебного входа стояла женщина с высокой старомодной прической. По серому халату Дайнека узнала в ней коллегу по цеху.

– Валентина Михайловна?

Женщина свела к переносице белесые бровки.

– Людмила Дайнека?

– Я, – кивнула она.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать два.

Валентина Михайловна сказала вахтеру:

– Иван Васильевич, девушка – со мной. Пропустите.

Старик что-то записал в огромный журнал.

Вслед за начальницей Дайнека поднялась по мраморной лестнице. Из нарядного кулуара с окрашенными под малахит колоннами они свернули в коридор. Потом двинулись какими-то переходами, спускались и поднимались по узким лестницам, открывали тяжелые противопожарные двери и наконец оказались за сценой, где располагалось хранилище костюмерного цеха.

Валентина Михайловна отомкнула висячий замок на двустворчатой металлической двери, вынула его из проушин и зашла внутрь.

Сунув туда нос, Дайнека ощутила волнующий запах. Позже она узнала: так пахнут грим, пыльные ткани, вощеная краска с папье-маше и старая обувь, в которой танцевала не одна пара ног. Но в тот, первый момент ей показалось, что так пахнет тайна.

Большую часть хранилища занимали двухэтажные вешала, полностью заполненные сценическими костюмами. У окна стоял письменный стол. Все остальное пространство заполнили фанерные сундуки и деревянные ящики.

Валентина Михайловна критически оглядела Дайнеку и спросила:

– Халат у тебя есть?

Девушка скинула курточку, достала халат и быстро его надела.

– Будешь разбирать сундуки с реквизитом и обувью и записывать инвентарные номера. Работы много. Не вовремя заболела Мария Егоровна, – начальница села за письменный стол. – Вот инвентаризационная ведомость. Здесь пишешь наименование, в этой графе – номер.

– А где все это взять? – поинтересовалась Дайнека.

Валентина Михайловна подняла глаза и выразительно помолчала. Потом обронила:

– Все в сундуках. – Она встала, подошла к ящику и ткнула пальцем в черную надпись. – Номер. Записываешь его в самом верху. – Со стуком откинула крышку и достала из ящика пару черных сапог. Показала подошвы. – Видишь цифры? Это инвентарный номер, вносишь в графу.

– Наименование там же искать?

– Зачем? – не поняла Валентина Михайловна.

– Чтоб записать…

Начальница устало вздохнула и, выставив перед собой сапоги, задала наводящий вопрос:

– Что это?

– Сапоги, – уверенно ответила Дайнека.

– Какого они цвета?

– Черного!

Валентина Михайловна взяла шариковую ручку и, проговаривая каждое слово, записала в инвентаризационной ведомости:

– Сапоги черные… Инвентарный номер сорок два, тире, двадцать три, сорок четыре.

– Все поняла! – Дайнека с готовностью потянулась к ящику. – С этого начинать?

– С этого, – сказала Валентина Михайловна. – По одной вещи выкладываешь и пишешь, потом все аккуратно возвращаешь на место.

Приступив к работе, Дайнека поняла, что Валентина Михайловна – жуткая аккуратистка. Все предметы и обувь лежали в ящике идеально, и у нее не было уверенности, что, записав инвентарные номера, она сможет восстановить этот идеальный порядок.

Тем не менее до конца рабочего дня ей удалось перебрать целых три ящика и не получить ни одного замечания. Немного понаблюдав за Дайнекой, Валентина Михайловна успокоилась и больше не подходила.

В половине шестого, когда до конца рабочего дня осталось тридцать минут, Дайнека открыла большой фанерный сундук. В нем хранился сценический реквизит: жареный поросенок, яблоки, груши и огромный пирог, все – из папье-маше. Еще были кокошник с фальшивыми изумрудами, покрывало из старинного гобелена, резиновый виноград и ваза с вылинявшими поролоновыми цветами.

Под картиной в бронзовой раме Дайнека заметила уголок красного кожзаменителя. Заинтересовавшись, потянула его на себя и вытащила из ящика старомодную сумку. Оглядев ее, сообщила:

– Валентина Михайловна, на ней нет инвентарного номера.

– Дай, – костюмерша взяла сумку, покрутила, потом сказала: – Пиши: сумка женская, «б» и «н».

– Что это значит?

– Без номера.

– А можно в нее заглянуть?

– Зачем тебе?

– Так…

– Ну, если так, загляни.

Дайнека расщелкнула замочек.

– Здесь деньги…

– Ну-ка, – Валентина Михайловна снова взяла сумочку и вынула десять рублей. – Надо же… Старый червонец. Ты, наверное, и не помнишь таких. А это что? – Она сунула руку в матерчатый карман и вытащила темно-красную книжечку. – Паспорт старого образца.

Дайнека придвинулась:

– Чей?

Начальница открыла паспорт и прочитала:

– Свиридова Елена Сергеевна, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения.

Они стали разглядывать фотографию. На ней была хорошенькая блондинка с заколотыми наверх волосами. На вид – не больше семнадцати.

– Как он здесь оказался?

– Не знаю. Наверное, артистка из художественной самодеятельности положила, а потом забыла. Только что-то я не помню такой… – Валентина Михайловна порылась в сумочке, достала спичечный коробок, смятый платок и губную помаду фабрики «Рассвет».

– У меня в молодости такая была. Странно… Давай проверим прописку, – она полистала паспорт. – Улица Ленина, дом восемнадцать, квартира тридцать четыре. Наша, городская, нужно бы занести…

Дайнека вернулась к ящику, но Валентина Михайловна посмотрела на часы и сказала:

– Можешь идти домой.

Дайнека засомневалась.

– До конца рабочего дня пятнадцать минут…

– Ну и что?

– Вам надо помочь…

– Завтра поможешь, – костюмерша протянула ей паспорт. – А сейчас иди по этому адресу и отдай. Все-таки документ.

Дайнека взяла паспорт, сняла халат и вышла из костюмерной. Пройдя мимо запасника, где хранились ненужные декорации, спустилась по лестнице и направилась к служебному выходу.

Она вышла через служебную дверь, свернула налево, по диагонали пересекла площадь и оказалась у «сталинки» под номером двадцать четыре.

Восемнадцатый был в двух шагах…

Примечания

1

Квартирный вопрос у более-менее обеспеченных слоев в эпоху империи имел довольно специфические формы. См., например, у Гончарова: «Квартира у меня, как видишь, холостая, для одного: зала, гостиная, столовая, кабинет, еще рабочий кабинет, гардеробная да туалетная – лишней комнаты нет» («Обыкновенная история»).

(обратно)

2

Красавцем русским (франц.).

(обратно)

3

Эта дама то ли из Польши, то ли из Германии – что для меня почти одно и то же – и ее глупый муж выглядят настолько счастливыми, что все их презирают (франц.).

(обратно)

4

«Медицинский список» – перечень всех врачей Российской империи (включая ветеринаров), которым была разрешена практика.

(обратно)

5

То есть детективных романах.

(обратно)

6

Расхожее выражение, обозначающее секрет, о котором известно всем.

(обратно)

7

Свекрови (франц.).

(обратно)

8

(Здесь) женой брата (франц.).

(обратно)

9

Ваш постоянный обожатель (франц.).

(обратно)

10

Об этом можно прочитать в романе «Ледяной сфинкс».

(обратно)

11

Шокируют (от франц. frapper – ударять, поражать).

(обратно)

12

Курьерский поезд – так в то время назывался скоростной поезд (экспресс).

(обратно)

13

Подробнее читайте об этом в романе Анны Князевой «Подвеска Кончиты».

(обратно)

14

Контрольно-пропускной пункт.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1. Посетительница

Глава 2. Дела давно минувших дней

Глава 3. Особняк

Глава 4. Ссора

Глава 5. 1864

Глава 6. Двадцать лет тому назад

Глава 7. Попелюха

Глава 8. План действий

Глава 9. Явление Меркурия

Глава 10. Подводя итоги

Глава 11. Новые версии

Глава 12. Шаги командора

Глава 13. Записка

Глава 14. Четвертая сторона любовного треугольника

Глава 15. Тайны прошлого

Глава 16. Доктор Гостинцев

Глава 17. Странные цифры

Глава 18. Женщина в сером

Глава 19. Третий ключ

Глава 20. Вернувшийся из Сибири

Глава 21. Преступление не будет раскрыто

Глава 22. Кинжал

Глава 23. Крушение миража

Глава 24. Признание

Глава 25. Телеграмма

Глава 26. Первое и последнее звено

Эпилог

Кольцо с тремя амурами

  Пролог

  Глава 1. Отпуск в Железноборске

  Глава 2. Костюмерша Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg