«Иконописец»

Иконописец (fb2) - Иконописец 1166K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Анатольевич Середенко

Игорь Середенко Иконописец

Пролог

И жили горожане в мире и согласии, и было у них все, что надо праведникам: и земля богатая, и река полная рыбы, и стада домашних животных;

Голубое небо были им храмом, а солнце одаривало их теплом, леса давали кров над головой, а вера укрепляла их дух;

И то селение не знало воин, и беды обходили их стороною много веков.

Но вот одно черное семя упало с небес, с высокой темной тучи;

И проникло то семя в недра земные; перестала водиться рыба в реке; высохла река та; иссохла земля и потрескалась; деревья и леса потемнели, а стада обеднели;

И началась смута средь людей; померкли радостные и счастливые речи и мысли; глаза людей помутнели, а нрав озлобился; добродетель уступила отчаянию, окутанному злобой;

И пошел брат на брата; канула в бездну дружба меж людьми; войны и грабеж стали обыденными в тех местах.

Была церковь белая, и священник праведный, но только никто к его устам не прислушивался и в церковь не ходил.

Горожане говаривали, что с пещер вышел к людям монах в черном, лица его не видели;

И этот монах пообещал людям богатства несметные, и люди алчные поверили ему и отвернулись от церкви;

И повел этот монах за собой в пещеры, и дал им то, что они хотели, жаждали больше всего, что ценили больше жизни, что видели в грезах своих;

И появилось много богатства с тех пещер; серебряные реки текли без устали с недр земных;

И хоть монах в черном исчез, люди не видели ничего, кроме богатства, дающего им все;

Вновь побежала река, и рыба там появилась, леса покрылись зеленой краской, и птицы там запели; хлеба озолотили поля, и люди зажили в домах, отстроенных лучше прежнего.

Лишь церковь стояла пуста, и священник в ней, удрученный тягостными мыслями, иссыхал там заживо, потому что люди не верили ему более и отвернулись от церкви.

Так продолжалась счастливая и беззаботная жизнь горожан, пока они не узнали о смерти священника, покинутого и всеми забытого.

И собрались все у церкви потускневшей, чтобы похоронить священника;

И горожанам сказать было нечего, чтобы проводить в последний путь старика; забыли они речи праведные, ибо не было веры в сердцах их, не осталось там места, лишь богатство и гордыня поселились там, управляемые алчностью.

Опустили гроб с покойным в сырую землю; но не успели люди разойтись, как померкло все вокруг; и земля под ногами задрожала; и церковь на глазах горожан раскололась; небеса покрылись тучей темной, и зловещая тень пала на город, принося беды и горе.

Краски исчезли, солнце погасло и отвернулось от людей;

И пришла в город чума; окутала она город со всех концов, и никому не было спасения; смерть надежно поселилась в каждом доме, в каждой семье;

Хоть нажитое богатство не покидало людей, не было у них иного выхода, чем смерть, ибо приобретя это богатство, они отдали души свои страннику в черном.

XV AIDVS Библия Д…

Глава 1

Где-то в Европе, год 1996. На аукционе собралось тридцать человек. Это были люди из разных стран мира. Все они были при деньгах и с большим желанием приобрести какую-то ценную вещь. Одни из них были любителями, другие профессионалами. Первые желали украсить свой дом каким-нибудь редкостным предметом: статуэткой, старинной вазой, пергаментом времен фараонов; вторые готовы были выложить на аукционе кругленькую сумму, чтобы пополнить свою коллекцию. Если первые еще не определились с приобретением, то вторые заранее обдуманно шли на совершение покупки. Их интересовала лишь эта и никакая другая вещь. Они знали о ней все или почти все.

Вот блондин в первом ряду стойко боролся за покупку шкатулки, найденной якобы в Тибете, во время последних раскопок. Видимо, она ему была очень нужна. Блондин немного поборолся с толстым мужчиной и дамой в синем платье за право обладания шкатулкой. Он приобрел ее за три тысячи долларов, чем остался довольным.

Гости и участники аукциона сидели почти вплотную друг к другу, так как помещение было небольшим. Администрации и организаторам этого аукциона пришлось немало потрудиться и раскошелиться, по той причине, что все предметы, выставленные на аукционе, были контрабандными, т. е. краденными или приобретенными незаконным путем. Поэтому данный аукцион был тайным. В него посвятили и пригласили лишь избранных — кому можно было доверять. Коллекционеры всегда славились сдержанностью и расчетливостью при покупке предметов старины. В следующем лоте один из молодых людей явно перегнул палку при поднятии цены за предмет, в результате коллекция икон была разбита на две части. Каждую из которых было решено продать в течение двух дней. В первый день были выставлены четыре иконы некоего Германа Кухта. Руководители аукциона имели право не разглашать сведения о владельцах предметов по их требованию. И владелец восьми икон скрыл свою фамилию, а также сведения о художнике, написавшем эти иконы. На всех восьми иконах были изображены монахи и монахини с ангельскими лицами, в черном одеянии.

Почему же на подобном аукционе все же возникли споры при покупке икон и яростной ажиотаж посетителей. Дело в том, что хозяин икон сообщил о невероятной и почти мистической божественной силе этих икон — якобы они могут вылечивать владельцев.

Сведения эти могли бы быть ложными, учитывая способность владельца к авантюрам, ведь все предметы, в том числе и иконы, приобретены незаконно. Можно ли было доверять этому человеку, и поверить почти в фантастическую небылицу о божественной силе икон.

Но дело в том, что даже в таком закрытом аукционе были доверенные лица, которые не усомнились в словах владельца коллекции икон, так как доверяли ему. Человек этот хоть и был авантюристом, способным на крайние меры, но был честен. И потому люди поверили этим словам.

— Первоначальная цена составляет пять тысяч долларов за одну икону. Один из посетителей поднял руку и увеличил тем самым цену на тысячу долларов.

Четыре иконы были выставлены перед покупателями.

Не прошло и минуты, как цена поднялась с пяти тысяч до пятнадцати. Молодой человек, по-видимому, американского происхождения, был в явном азарте. Он поднимал цену, почти не замолкая. Люди то и дело поглядывали в его сторону, ожидая очередного скачка цены. Наконец, один из покупателей встал и заявил:

— Так можно до бесконечности поднимать цену. По-видимому, этому молодому человеку она нужна больше, чем остальным: давайте отдадим ее ему, а остальные семь икон распределим без его участия.

— Каждый имеет право поднимать цены, — заявил усатый джентльмен. — Пусть торгуется, если ему неймется.

— А если этот молодой человек специально накручивает цену, — заявил мужчина с красной розой на костюме. — Пусть купит ее. Эта икона была написана совсем недавно — в этом году, она явно таких денег не стоит.

Молодой человек и впрямь обезумел. Его взгляд был устремлен лишь на эту икону, он даже не вступал в спор, а лишь тихо бормотал:

— Еще пять, потом десять… Число должно быть четным, нет нечетным, тогда пятнадцать…

Наконец, в зале воцарилась тишина, и все согласились, не повышать цену первой иконы. Молодому человеку она досталась за пятнадцать тысяч долларов.

Как все и ожидали, молодой человек купил икону и испарился, держа завернутый плоский предмет размером: 92 см в высоту и 50 см в ширину. Все иконы были одинакового размера, в одних и тех же убранствах — простых серебряных рамках.

Остальные три иконы продали в этот же день разным людям. Продажу оставшихся четырех икон было решено перенести на следующий день, так как время было позднее.

На следующий день, после завершения аукциона, его организатор сидел за столом в своем кабинете. Свет тускло падал на стол, освещая стопки купюр. В коридоре послышались шаги, какой-то разговор. По-видимому, охранник за дверью с кем-то разговаривал. Наконец, послышался стук в дверь.

— Да, войдите, — сказал человек за столом.

Дверь открылась, и в комнату вошли двое: охранник и посетитель — рыжеволосый мужчина лет пятидесяти, почтительного вида. Несмотря на внешний пристойный его вид и солидный возраст, глаза мужчины скорее напоминали авантюриста и охотника за наживой, нежели смиренного гражданина, привыкшего работать на одном месте, от зарплаты к зарплате.

— Да, вы явно не собираетесь жить на одну пенсию — сказал человек за столом. — Ты можешь идти, — бросил он охраннику, стоявшему у двери и не сводящему пристального взгляда с посетителя.

— Он не дал себя обыскать, — выпалил охранник.

— Ладно, я его знаю, — махнул рукой хозяин офиса. — Подожди за дверью.

Охранник согласился, хотя и недовольно покосился перед уходом.

— Где вы таких берете? — спросил рыжий мужчина.

— Зато отменно работает, — он посмотрел на деньги, аккуратно выложенные на столе. — Вот, это твои деньги за продажу восьми картин.

— Икон, — поправил рыжеволосый, и начал пересчитывать.

— Не доверяешь? У меня все точно: семьдесят процентов от продажи твои, тридцать — мои.

— Да, я помню, но деньги счет любят. Я уже кое-что наметил для себя. Лишь деньги это могут исполнить. — Он перестал подсчитывать, вероятно, прикинув в уме среднее число. Открыл небольшой портфель и стал аккуратно перекладывать купюры.

— Почему без охраны? — поинтересовался организатор аукциона.

— Мой охранник всегда при мне, — он похлопал себя по карману пиджака. — Этот охранник молчалив, платить ему не нужно, а главное — он надежен.

— Не доверяешь людям?

— В наше время иначе нельзя. Охрану подкупить можно, а мой пистолет нельзя.

Спустя тридцать минут рыжеволосый мужчина почтенного вида уже сидел за рулем машины и ехал со скоростью семьдесят пять километров в час. С правой стороны от него, на сидении лежал портфель с кругленькой суммой долларов. Это не то, что он ожидал выручить за иконы, но все же он мечтал. Его мысли погружались все глубже, в них он улетел, приближаясь к мечте, ради которой он и пошел на сделку. Все равно об этом никто не узнает, а деньги ему эти понадобятся. Он уже мысленно тратил их, представляя и опробуя свои будущие приобретения.

Его правая рука автоматически нажимала на рычаг переключения скоростей в коробке передач. Вот впереди он приметил еле заметное мерцание красного света в светофоре. Правая рука поменяла скорость, переведя рычаг на более низкую скорость. Он затормозил, и автомобиль остановился перед светофором. Несколько пешеходов призрачно прошли в темноте по переходу и скрылись во мраке ночи. На улице шел дождь. Луна и звезды уже давно скрылись за облаками, уступив место бессчетному числу прохладных капель дождя. Вот появился зеленый, и водитель нажал на газ, он быстро увеличил скорость, параллельно набирая ее рычагом коробки передач.

Дождь заливал лобовое стекло, почти ничего не было видно. Водителю пришлось увеличить работу дворников. Ну вот, кажется, стало лучше видно, и он вновь окунулся в мир фантазий и мечтаний, представляя себе, как он потратит вырученные деньги. Автомобиль ехал мягко, и, казалось, сама дорога, ровный и тихий такт работы двигателя успокаивали водителя и вводили его сознание в легкую, приятную дрему.

Он старался держать все под контролем: и мысли, и автомобиль. Но все же, что-то было не так. Эта мысль немного отдалила его от фантазий, и он искал причину внезапно появившейся тревоги. Он вспоминал все последние события, проверял факты, его мозг искал. Что-то он сделал не так. Но что? Эта мысль не давала ему покоя. Деньги он лично пересчитал второй раз — уже в машине. Все было точно. Дома его ждала жена, но она ничего не знает об иконах. Его начальство тоже. Что же не так? Он немного успокоился, и вновь его мозг лихорадочно пробудился. Погоня! Мелькнула мысль. Он с напряжением охотника всмотрелся в зеркало заднего вида. Но там лишь увидел темноту. Никого не было позади. И тут неожиданно для себя он нечто почувствовал. Иногда следует больше доверять не мыслям, а ощущениям, и самым главным и верным из них — ощущениям своего тела.

Он почувствовал, что предмет, который поначалу он ощущал, теперь не беспокоит его. И тут он понял, что пиджак стал легче. Его пистолет, которому он так всецело доверял свою жизнь, исчез. Карман не отдувается и он не чувствует вес оружия. И все же он решил проверить, так как любил доводить все до конца. Он забыл, когда мог оставить пистолет, а главное, зачем. Он дал команду руке, но она не совершила действие. Он пытался отпустить рычаг коробки передач, но неожиданно почувствовал, что пальцы его правой руки вовсе не держат рычаг. Они накрепко вцепились во что-то более привычное, твердое и удобное, как раз под стать человеческой кисти. С безумным беспокойством он медленно отвел взгляд от дороги и повернул голову вправо. Его глаза встретились с опасностью. Зрачки расширились от страха и неминуемого события, которого он никак не ожидал.

Прямо в лоб, промеж глаз, на него смотрело дуло его собственного пистолета. Самое зловещее, что предстало перед его безумным взором — было то, что этот пистолет сжимала его собственная правая рука. Грянул ужасающий выстрел!

Автомобиль на большой скорости съехал с опустевшей трассы ночного города и с сокрушительной силой врезался в столб. Через считанные секунды раздался оглушительный взрыв, и дорогу осветило пламя, отбрасывая призрачные тени и выхватывая из темноты безропотно падающие капли прохладного весеннего дождя.

Глава 2

Молодой человек лет тридцати пяти, приятной внешности, прошел между сидениями в салоне Боинга. Номер тринадцать. Он остановился, это было его место — у самого окна. «Число не из приятных, — подумал Руперт Коу, — но мне это число несчастья не приносило. Это все бабские забобоны». Он удобно расположился и взглянул в круглое окно. «Еще в аэропорту. Как это необычно, — подумал Коу, — еще на земле, а спустя несколько минут я буду в небе, высоко над городом».

— Каждый раз летаю этим Боингом и не могу привыкнуть, — раздался молодой и привлекательный женский голос позади Руперта.

Он повернул голову и увидел молодую женщину лет двадцати пяти, симпатичную брюнетку. Она села рядом с ним.

— Меня зовут Аманда, — сказала девушка. — Я буду вашей соседкой до самой Австралии.

Она приятно улыбнулась.

— Руперт Коу, — добродушно произнес Руперт. — Очень приятно, я тоже лечу в Австралию.

— К родственникам? — спросила девушка.

— Нет, работа. А вы, дайте угадать. На учебу? Там говорят неплохие университеты, почти как в Великобритании.

— Ошиблись с точностью наоборот, — произнесла Аманда, заливаясь смехом. — Я здесь в Великобритании учусь на бухгалтера. А в Австралии живет моя мама. Хотите знать, почему я выбрала Великобританию?

Коу и не думал об этом спрашивать, но девушка имела весьма общительный характер и, по-видимому, готова была поделиться ответом на своей же вопрос.

— У вас лицо довольно приятное и ваша улыбка то же, — сказала девушка, — она мне говорит, что вы честный и вам доверять можно.

— В самом деле? — улыбнулся Коу. — Буду чаще улыбаться.

— Вы не смейтесь, я людей на расстоянии вижу. Ваше лицо и без улыбки располагает к себе, — сказала Аманда, и продолжила свой рассказ, кокетливо поправляя челку. — В Великобритании живет мой отец. У него здесь новая семья и бизнес. Он помог мне в поступлении на экономический факультет. Сейчас эта профессия востребована. Я не хочу зависеть от мужа. Получу профессию и буду независимой ни от кого.

— Понятно, — сказал Коу. Его мысли отдалились от легкой и задорной болтовни симпатичной попутчицы. Она все говорила, улыбалась, рассказывала о чем-то важном для нее, а Коу пытался сосредоточиться на собственных мыслях. Он думал о предстоящей работе.

Коу еще раз вспомнил содержание электронного письма, полученного два дня назад от Лукаса Корра — старого друга его отца, с которым тот вместе когда-то воевал на фронте во время Второй Мировой войны.

«Уважаемый Руперт Коу, пишет вам старый боевой друг вашего отца, Лукас Корра. Прошу срочно приехать ко мне в Австралию, в мой замок. Дело чрезвычайной важности и не требует отлагательств. Завершите все ваши дела и приезжайте. Я нанимаю ваши профессиональные навыки за любые деньги.

P.S. В аэропорту вас встретят и проводят ко мне.

С уважением, фронтовой друг вашего отца, Лукас Корра».

В письме не было ничего о предложении, и Руперт отказался бы от него, если бы не одно обстоятельство. Он хорошо знал, по рассказам покойного отца, о боевом его товарище по фамилии Корра. Они вдвоем воевали с фашистами во время Второй Мировой войны и вместе прошли до самого Берлина. Отец рассказывал сыну о подвигах Корра, его смелости и отваге. И поэтому в память об этом, Руперт решил приехать к старому боевому товарищу отца.

Находясь в Лондонском офисе частного сыска, где он работал и управлял фирмой, Руперт Коу уже навел кое-какие справки об Лукасе Корра. Это почтенный старец восьмидесяти двух лет, у него есть сын, почти того же возраста, что и Руперт. Лукас Корра из семьи английских миллионеров, которые переехали в Австралию тридцать лет тому назад и обосновались на западе страны. За тридцать лет Лукас Корра вложил капитал и развил народное хозяйство страны и превратился в одного из самых богатых людей Австралии. Он даже подумывал баллотироваться в мэры города Перт, но возраст не позволил ему этого сделать. В каком состоянии нынешние дела Корра и его семьи Руперт не знал.

Самолет приземлился в аэропорту Перта ранним утром. Руперт сходил с трапа самолета, когда ему в лицо ударил легкий прохладный летний ветерок. В Аэропорту он приметил табличку со своим именем. Ее держал солидный мужчина в возрасте. Это был водитель. От Аэропорта они отъехали на личном автомобиле миллионера.

С полчаса езды по городу они доехали до его границ, и автомобиль направился по трассе за город.

— Корра живет за городом? — поинтересовался Руперт.

— Да, сэр, — коротко ответил водитель.

Они проезжали мимо ухоженных полей, хозяйственной техники, ферм, выращивающих различную продукцию сельского хозяйства.

— Это все принадлежит семье Корра, — произнес водитель.

Руперту показалось, что водитель произнес эти слова с гордостью и почтением к своему хозяину.

— Неужели всё? — удивился Руперт.

— Да, да, все это, — уверенно подтвердил водитель.

Спустя полчаса езды, они съехали с трассы и повернули направо. Эта дорога привела их к замку. Его высокие и остроконечные башни были заметны еще издали. Сам замок был окружен многочисленными деревьями. Вокруг замка и огромной территории (на десятки миль) был выстроен невысокий забор. Внутри территории, несмотря на кажущийся издали хаос растений, были аккуратно подстриженные газоны, большой фонтан, небольшое озеро и множество ухоженных деревьев и кустов. Все это соединялось ухоженными аллеями и мраморными ступеньками. Хозяин любил природу и предпочитал загородную жизнь.

У парадных мраморных ступеней Руперта Коу встретил молодой слуга — негр. Он и проводил гостя в комнату, подготовленную для него.

— Располагайтесь, и чувствуйте себя как дома, — сказал слуга. — Если что необходимо — звоните. — Он указал на кнопку у двери комнаты. — Хозяин будет в двенадцать. Он просил извинения за то, что не встретил. Сейчас моя жена готовит вам завтрак.

В двенадцать часов тот же слуга пригласил Руперта в кабинет хозяина дома. Пока они шли по извилистым и широким коридорам мимо многочисленных комнат, Руперт не мог не восхититься убранством апартаментов. Всюду висели картины, стояли статуи из металла, мрамора, диковинные украшения с Востока. Причудливые вазы с восточным орнаментом, деревянные дощечки, расписанные в старых европейских стилях. Хозяин замка немало денег вложил во все эти старинные коллекции и изысканные предметы, а также в постройку здания. Руперт, хоть и ни разу не видел хозяина дома, но уже в мыслях имел представление, кто скоро появится перед ним.

К большому удивлению Руперта, слуга привел его в небольшой и довольно скромный кабинет, где его ждал, небольшого роста, с печальными глазами, почтенный старик. Слуга оставил Руперта и удалился.

Руперт Коу и Корра поприветствовали друг друга, и началась беседа.

Лукас Корра предложил сесть в кресло, расположенного напротив небольшого столика. Рядом находился неработающий камин, на котором были диковинные статуэтки, по-видимому, из Индии.

— Я несказанно рад видеть вас, Руперт, — добродушно произнес Лукас Корра. — Спасибо вам за ответ. Я ждал и надеялся на ваш приезд.

— По правде говоря, из письма я мало что понял, кроме того, что вам нужна моя профессиональная помощь, — сказал Руперт.

— Я не мог все сообщить в письме. Вы поймете, когда я посвящу вас в детали дела. Я дружил с вашим отцом, мы не раз помогали друг другу и мне очень жаль, что его уже нет. Но время не останавливается, оно беспощадно к жизни — чем больше оно проходит, тем меньше жить нам остается… Хотите кофе?

— Не откажусь.

— Берите сахар, сколько пожелаете. Я последнее время, даже от кофе отказался, — и Корра нетвердой рукой налил гостю кофе в чашку.

Руперт подумал о старости, нежели о расстройстве старика, но судя по глухому голосу и печальным, полным отчаяния глазам, он не исключал и второе.

— Не беспокойтесь, я сам, — сказал Руперт, подхватив чашку у старика.

— Я знаю ваши способности, ими когда-то хвалился ваш отец, гордясь сыном, — продолжил Лукас Корра. — Мне нужна ваша помощь в частном расследовании. Дело это деликатное и частное. Информация не должна быть общедоступной.

— Дело касается вашей семьи? — предположил Руперт.

— Да, моей семьи. Последнее время, я чувствую, что-то происходит. Ты знаешь моего сына?

— Да, я слышал о нем, но не был лично знаком.

— Он месяц назад погиб на одном из моих заводов.

— Я сочувствую вам, — сказал с почтением и скорбью Руперт.

— Его смерть была довольно странной и запутанной. Полиция до сих пор полагает, что он убил себя сам. А я не верю этому! — последнюю фразу старик произнес в повышенном и раздраженном тоне, но потом оправился и стих. — Если бы я мог сам заняться этим делом тогда, но старость…

— Вы полагаете, что его смерть не случайна?

— Да, именно так. В этом деле не было никаких улик, говорящих, что это убийство. Все улики были в пользу версии о самоубийстве. Но последнее невозможно. Я разговаривал с ним за день до его гибели. Это был твердый в решениях и уверенный молодой человек. У него были планы. Он хотел заняться политикой. Сделать то, чего я не смог — стать мэром города. Я не был этому рад, но и запретить ему заниматься политикой не хотел, так как сам когда-то хотел заняться тем же. Я богатый человек, и достаточно заработал для многих поколений своей семьи. Человеку много для счастья не нужно. Я понял это, но слишком поздно — я стал стариком. Но не это пугает меня. Мне кажется, что мою семью кто-то преследует. И началось это с загадочной гибели моего сына. Мне сдается, что кто-то хочет уничтожить всех мужчин моего рода.

— Я займусь этим делом, — решительно заявил Руперт. — И узнаю, кто желал смерти вашему сыну.

— Нет.

— Нет? — удивился Руперт.

— Я пригласил вас не для этого. В деле гибели сына копались лучшие сыщики Австралии. И ничего не обнаружили. Вы же понимаете, что для меня не станет проблемой средства. Я готов выложить любую сумму, чтобы выяснить и найти убийцу сына. Но здесь, по-видимому, работали профессионалы высочайшего уровня. Мой сын перед смертью написал записку о том, что совершенно добровольно уходит из жизни. Но это, повторяю, невозможно. Он не мог этого написать. Экспертиза показала, что это его рука. Нашлись свидетели его гибели. В них усомниться не приходится, они не заинтересованные люди, кроме того, я их хорошо знаю. Они не лгут. Детали этого дела не проникли в прессу, так как я не хочу, чтобы об этом говорили в обществе. Официальная версия — несчастный случай на производстве. Это по моей просьбе.

— Понимаю. Но почему вы не хотите, чтобы я занялся расследованием?

— Там вы ничего не найдете, а только время потеряете. Есть проблема поважней.

— Что это за проблема? — спросил Руперт, затаив дыхание.

— Мой внук. Это единственный наследник моего рода. С его гибелью канет в вечность и мой древний род.

— Понимаю. Что с ним?

— Мальчику едва исполнилось двенадцать лет. Он рослый и сильный. Внешне ему можно было дать и шестнадцать. Я покажу его вам, но позже, — старик задумался, собираясь с мыслями. — По правде говоря, я ожидал, что мальчик уйдет из жизни раньше его отца.

— Он болен?

— Неизлечимо. Рак головного мозга. Он был в клинике лучших врачей мира. За ним ухаживали десятки самых опытных профессоров в разных странах. Фитотерапия, химиотерапия, ничего не помогало. Ему оставалось жить не более месяца. Врачи поначалу боролись или делали вид, а потом лишь разводили руками и говорили, что медицина здесь бессильна. И тогда я забрал его к себе в замок. Здесь я сделал для него лучший уход, какой только мог. Но болезнь прогрессировала. Она с каждым днем забирала частичку жизни моего внука. На моих глазах он увядал. Вы когда-нибудь наблюдали за гибелью цветка. Ты стараешься ухаживать за ним: солнце, вода, воздух, но ничего не помогает. Смерть крепко держала его в своих объятиях. Я решил отвернуться от науки, и посмотрел в сторону мистики. Ты, наверное, уже заметил многочисленные коллекции и отдельные предметы, принадлежащие прошлому, взятые и привезенные моими людьми из разных стран мира. Все это в надежде вылечить моего мальчика. И вот однажды мой старинный друг и товарищ, прознав о моем горе, прислал мне в подарок картину. Я не вдавался в подробности, откуда она. Мой друг сказал, что она якобы может излечивать. Все, что мне известно о ней, так это то, что ее нарисовали совсем недавно. Я повесил эту картину в одном из залов, никому не сообщив об этом. Комната моего внука находилась в другом конце замка. Он почти перестал выходить даже из своей уютной комнаты.

А теперь главное, Руперт: не пропустите ни слова из того, что я вам расскажу.

Ямес Корра, так зовут моего внука, вскоре после того, как я расположил картину в одном из замков, не придав этому никакого значения, одним прекрасным утром исчез. Я поднял всю прислугу. Мы искали Ямеса повсюду, даже во дворе. Я уже думал, что мальчика выкрали, когда внезапно голос одной из моих горничных сообщил мне о его находке. Мальчик был обнаружен в той самой зале, где висела картина. Он сидел лицом к ней, глаза его были закрыты, но я сумел разглядеть под опущенными веками мятежность его зрачков. Он вращал ими, словно обезумев. Я не на шутку был встревожен этим. И приказал картину убрать на чердак. Об этом никто, кроме лишь горничной, не знал. Я был тогда сильно встревожен, напуган, но все же приятно удивлен. Ведь мой мальчик начал ходить. Он пересек не одну комнату и коридоры, чтобы добраться до того зала, в котором висела та картина. Вот тогда-то я и начал по-настоящему верить в чудеса, тайную магию и чудеса мистики. Но моя уверенность в эти силы еще не была полной. Окончательно я в этом убедился после того случая.

На следующий день мальчик вновь пропал. Слуги искали его везде, где только можно, пока я не догадался и не проверил одну гипотезу, которая тлела у меня в голове всю ночь. Я направился вместе с горничной на чердак замка, туда, где находилась спрятанная картина. Я был поражен своей безумной и ужасной догадкой. Ямес сидел у раскрытой картины. Но на этот раз, его глаза были широко раскрыты. Он смотрел, как мне показалось тогда, прямо в облик монаха, изображенного на картине. Но самое страшное, что меня буквально обезоружило и заворожило каким-то беспокойством — зловещий шепот. Мальчик что-то бубнил про себя, но так тихо, что я не сразу понял, что это был за зловещий шепот. Весь ужас был не только в непонятных словах, но и в том, как он их произносил. Казалось, что он знал их тайный смысл. Я тревожно, затаив дыхание, прислушался и обомлел. Ямес произносил слова на непонятном языке. Ни один язык не был похож на тот, что я слышал. Это потом я догадался нанять специалиста по языкам. Я не знаю, откуда Ямес узнал о том, где спрятана картина. Мне казалось, что он чувствовал ее, а она его. Ибо он все время находил ее, куда бы я ни велел ее спрятать. Я опасался за него, но картину не уничтожал, так как видел, что Ямес начал благодаря ней ходить.

— На каком языке он шептал? — спросил Руперт.

— Этот язык давно уже мертв. Его знают лишь ученые, чтобы делать переводы старинных книг. Это латынь. После этих случаев с картиной я решил успокоиться и не искать причины зла. Я доверился случаю и судьбе. Я перестал прятать злосчастную картину и велел ее разместить в одной из комнат, расположенной недалеко от комнаты Ямеса. С тех пор мальчик начал ходить, и меня это радовало. Но и тревожило его новое и непонятное увлечение. Каждый день и помногу часов он находился у картины. Иногда он что-то шептал, даже во сне, иногда молча сидел напротив картины, безумно уставившись на нее.

Слуги начали замечать его бормотание на непонятном им языке даже во сне.

Всё разрешилось совсем недавно, когда я решил, замечая подвижность мальчика и смену его лица с бледного на здоровое, проверить его состояние у врача. Результатом обследования я был поражен. Мальчик был совершенно здоров. Никакой злокачественной опухоли у него в голове не было.

Я несказанно был рад этому. Но меня беспокоило его новое увлечение этой картиной, и его угрюмость и молчаливость пугали меня. Вскоре при таинственных обстоятельствах гибнет отец мальчика, мой сын. Тогда я и решил послать вам письмо. В надежде, что вы приедете и поможете мне, одинокому старику справиться с этими почти мистическими событиями.

— Скажите, а вы не подозреваете, что картина могла быть чем-то обработана, ну, например, каким-нибудь химикатом? — спросил Руперт.

— Это я уже проверял. Нет, картина ничем не обработана, кроме засохших красок и полотна ничего необычного мой химик не обнаружил, за исключением… — Корра замолчал, задумавшись.

— Чего?

— Он полагает, нет, он убежден, что полотно сделано не из бумаги. А из…, — он запнулся, — извините меня, это старческое волнение. Это всё годы.

— Вы хотели сказать о материале, из которого сделана картина, — напомнил Руперт.

— Да, это меня и пугает. Этот лист сделан из кожи.

— Человеческой? — задумчиво спросил Руперт.

— Нет, мой химик не знает, но уверил, что не из кожи человека. Это какое-то животное. У меня последнее время проблемы с памятью. Вероятно, сказываются годы.

Лукас Корра поднялся и жестом пригласил проследовать за собой.

— Мы сейчас пойдем к моему внуку, Ямесу, — сказал Корра.

Они проследовали через коридор в одну из комнат.

Беззвучно отворив дверь, они оказались в просторной комнате, полной детских игрушек. У стены располагалась кровать. Мальчик сидел на стуле и смотрел безучастно в окно, за которым открывался великолепный вид в парк, полный роскошных деревьев, между которыми, в отдалении, сияла голубая гладь озера.

— Это и есть мой внук, — сказал Корра.

Руперт подошел к мальчику ближе, чтобы разглядеть его лицо. Ямес сидел, выпрямившись, глаза его были направлены в окно. Он не моргал, ни один мускул на его лице не шевельнулся. Казалось, что он никого не замечает.

— Он не реагирует ни на кого, — тяжело сказал Корра. — Мой слуга утром помогает ему перейти с кровати на стул. Так он весь день и проводит: на стуле и в саду, в беседке.

— И он ничего не говорит?

— Нет. Хотя постойте, я… Ну, в общем, я не уверен, — он тяжело вздохнул, словно не мог решиться сказать. — Ну, как бы вам ответить, может быть, этого и не было, и оно есть плодом моего больного воображения. Словом, однажды, когда я уже собирался заснуть, раздался телефонный звонок. Это местный телефон. Я установил его в помещениях замка, чтобы было удобно вызывать слуг. Я удивился тогда, кто бы это мог так поздно меня беспокоить. Я подошел к телефону и поднял трубку. Поначалу были какие-то шорохи и шипения, потом треск. Я уже собирался положить трубку, подумав, что это неисправность в системе. Но вдруг раздался голос, скорее это был стон, но какой-то приглушенный, будто издалека. Мне показалось, что это был голос Ямеса. Я опять подумал, что мальчику куда-то ночью отправился бродить по замку, и я решил спросить: «Ямес, это ты?», но в ответ лишь тишина и чье-то тяжелое дыхание. Тогда я вновь спросил: «Где ты?». И тут я услышал его голос. Это так меня напугало, что даже на некоторое время я был захвачен страхом, мое тело оцепенело, я не мог пошевельнуться. Мне показалось, что тени вокруг меня объединились и начали приближаться.

— Что же он сказал? — спросил Руперт.

— Он произнес: «Я… нигде…». Потом молчание. Я испугался и положил трубку.

— И где вы его обнаружили?

— В своей постели. Но… он не спал, а лежал с открытыми глазами, точно так, как вы видите его теперь. С этого момента он больше не передвигался самостоятельно и не говорил, — Корра тяжело вздохнул, он казался слабым и изнеможденным.

В комнату вошла женщина, неся поднос с едой. Корра увел Руперта к двери.

— Сейчас у него обед, — сказал старик. — Это его сиделка. Она кормит Ямеса с ложки.

Сиделка подошла к мальчику и расположилась рядом с ним, опустив поднос с едой на небольшой столик.

— Идемте, — сказал Корра и они вышли.

Руперт был молчалив, он обдумывал все факты и детали предстоящего дела. Оно было странным, здесь было мало вещественных фактов и много мистических домыслов, с которыми Руперту не приходилось работать. Отталкиваться в расследовании можно было лишь на факты и свидетельства очевидцев. С этого и начал Руперт Коу.

— Я хотел бы взглянуть на эту загадочную картину, — сказал Руперт.

— А мы к ней и направляемся, — сказал Корра. — Вы можете не только посмотреть ее, но и потрогать, даже взять с собой.

— Что? — удивился Руперт. — Вы позволите мне взять ее с собой?

— Она для меня теперь не представляет интереса, мой мальчик здоров. Но я должен поставить его на ноги, ввести в реальность мира. Он, по-видимому, как сказал один из докторов, находится в своем замкнутом мире. И вы мне поможете его вытащить оттуда.

Они подошли к кабинету. Корра предложил Руперту присесть в кресло, а сам подошел к сейфу, открыл его и вынул довольно солидных размеров картину.

— Вот она, — сказал он, и расположил ее на небольшом стеклянном столике у камина, рядом с Рупертом.

Руперт внимательно оглядел изображение. На картине был изображен монах, держащий в левой руке какую-то старинную книгу.

— Это монах, — сказал Руперт, оглядывая рамку и обратную сторону картины.

— Да, по-видимому, монах, — согласился Корра.

— Что вы думаете об этом?

— Как зовут того, кто вам подарил ее?

— Жан Обри, это мой старинный друг. Не думаете ли вы, что он мог подсунуть мне какую-то…, — он запнулся, стараясь подобрать нужное слово.

— Нет, раз вы его не подозреваете, скорее нет. Но я должен проверить все, вы понимаете.

Старик молча кивнул головой.

— Может он здесь не причем, но ведь он где-то приобрел эту картину, — предположил Руперт.

— Без сомнения, — согласился Корра. — Вы можете вытащить ее из рамки. Она теперь ваша, и остается у вас до завершения расследования.

— Ну, тогда я воспользуюсь вашим советом и выну ее из рамки, мне так легче будет ее переносить с собой. А если у меня ее похитят? Она ведь представляет собой какую-то ценность.

— Я уже сказал, что ценности для меня она не представляет. Сейчас я думаю лишь о моем внуке. Он — это все, что у меня есть, я ведь слишком стар, он мой единственный наследник. И я прошу тебя выяснить: кто охотится за моим внуком? Кому нужна его смерть? Это надо выяснить раньше, чем невидимый враг сможет нанести следующий удар. Я любых денег не пожалею для выяснения причин его неожиданного падения в кому. Зачем надо было его вылечивать от страшной и неизлечимой болезни, чтобы потом обездвижить, превратить в куклу?

Руперт уже отделил картину от рамки, и вдруг от задней стороны картины отошел какой-то лист. Он перекрывал картину с обратной стороны.

— Это, по-видимому, укрепление, — предположил Корра. — Так многие делают. Я такое видел.

— Не думаю, — сказал Руперт, отделяя картину от листа. — Это, — он отодвинул лист в сторону, — вероятно, бумага, она укрепляла, но и закрывала обратную сторону картины. А вот это, — он перевернул полотно, — уже не похоже на картину.

На обратной стороне полотна, в два вертикальных ряда были написаны какие-то слова. Их было много.

— Это напоминает газетные полосы, — сказал Корра.

— Здесь еле заметны числа, — сказал Руперт.

— Где? Я плохо вижу, — он подошел к рабочему столу и взял очки. Надев их на нос, он приблизился к полотну.

— Вот, здесь, — Руперт указал на три цифры, расположенные по середине полотна, аккурат между двух полос текста.

— Триста тринадцать.

— Или три, один, три, — предположил Руперт. — Текст написан красивым почерком, на языке… не могу разобрать, что это за язык.

— Латынь, — с тяжелым выдохом сказал Корра.

— Откуда вы знаете? — спросил Руперт.

— Я бы не знал, если бы не Ямес. Когда он начал говорить на этом языке, помните, я рассказывал, то мне пришлось уделить этому внимание, и мой приятель с университета показал мне этот язык. Уверяю тебя, это латынь, я в этом убежден.

Руперт вздохнул.

— А почему вы считаете, что это картина. До того, как я разобрал ее, я по правде, тоже так считал. Загадочный монах из средневековья, в обнимку с библией и только.

— Что же это по-вашему, если не картина? — удивился Корра.

— Мне она напоминает не картину, а икону.

— Икону? — задумчиво произнес Корра. — Может быть.

Он пристально и с надеждой, граничащей с отчаянием и мольбой, посмотрел в глаза Руперта. Тот выпрямился, оставив полотно на столике.

— Что ж, я возьмусь за это дело.

Глава 3

Руперт Коу летел дневным рейсом во Францию, в Париж, где проживал приятель Лукаса Корра. Австралиец дал телефон Руперту для того, чтобы тот мог связаться с Жаном Обри — известным коллекционером Франции.

Руперт сидел у окна и глядел на бесконечные ряды белеющих облаков, застывшие ниже самолета. Их белая армада распространялась до самого горизонта, где растворялась, сливаясь с оттенками неба. Руперту казалось, что весь земной шар был покрыт этой мглистой пеленой.

Руперт размышлял о новом деле. Конечно, Лукас Корра был мультимиллионером. Такие люди могли позволить себе многое. Но не все можно приобрести за деньги, например, молодость, жизнь, даже дружбу не всегда можно купить, да и будет ли она таковой. Корра стар, и это его проблема. Он не может вести дела и уж, тем более, мотаться по белому свету. Руперту было понятно, почему именно ему Корра поручил подобное задание: сын старинного друга, в прошлом полицейский, профессионал в сыске, такой расследует дело, выявит причины, и при этом все будет держать в тайне. Если сомнений в мотиве Корра — доверить подобное дело именно Руперту Коу, у него не возникало, то на счет самого дела у Коу появилась множество неясностей и сомнений. Мистика есть там, где нет ответов на вопросы. Может быть Корра просто неправильно ставил вопросы. Чтобы это сделать надо для начала отделить факты от предположений и необоснованных фантазий, а иллюзий от свидетельств очевидцев ясных и несомненных. Будем исходить, — полагал Руперт, — от того, что известно самому Корра. Мальчик был смертельно болен. Его дед, то есть Корра, желая видеть сына здоровым и не найдя помощи среди врачей, решает поверить в лечение нетрадиционным, если не сказать мистическим, способом. Он принимает подарок от своего друга, некоего Жана Обри, в виде картины или иконы. Спустя короткое время, его внук неожиданно для врачей — чудесным образом вылечивается, а вскоре гибнет при странных обстоятельствах отец мальчика.

Корра беспокоится за то, чтобы не угас его род. Мальчик, излечившись от болезни, попадает в полуживое состояние: он не реагирует на окружающий его мир, его мозг находится в некой спячке, в забытье. Дед мальчика готов выложить любые деньги, ибо они теперь для него ничего не значат, за возвращение внука в здоровое и нормальное состояние.

Учитывая гибель сына Корра, и странное и неожиданное изменение в здоровье Ямеса — внука Корра, можно сделать предположение, что кто-то и впрямь хочет избавиться от наследников Лукаса Корра. Сам Корра настаивает на проверке причастности картины к судьбе его сына и внука. Если бы не удивительное и скорое выздоровление Ямеса, то можно было подумать о врагах семьи Корра. Возможно, картина была чем-то обработана — каким-нибудь химикатом, и это теперь надо выяснить. Расследование надо начать с друга Корра, который сделал такой подарок в виде картины.

Самолет приземлился в аэропорту Парижа поздним вечером. Руперт лишь успел сделать звонок Жану Обри и договорился о завтрашней встрече в одном из кафе, неподалеку от Эйфелевой башни. Руперт по совету Обри остановился в одной из недорогих гостиниц. Он снял комнату, разгрузил вещи из портфеля. В нём, в специальном отделении, предназначенном для переноса свертков бумаги, он и хранил полотно картины, свернутое в рулон. Этот портфель ему подарил Лукас Корра — для удобства переноса картины. Он сказал, что это отделение — сделано из специального термо материала, в котором будет находиться картина, обладает свойством поддержания постоянной температуры. Эта предосторожность нужна была для сохранности художественного произведения ввиду того, что оно было сделано из необычного материала — кожи животного.

Руперт развернул полотно, оно было солидных размеров, внимательно разглядел его лицевую и обратную сторону, где красовались необычные письмена на латыни, и таинственная цифра или цифры — три, один, три.

«Чтобы все это могло значить? — думал Коу. — На картинах или иконах с обратных сторон ничего не пишут, тем более, таким красивым почерком. Латынь. Этот язык не используют в обиходе. Картина, по словам Корра, бала не старой».

Руперт повертел несколько минут полотно, которое удобно сворачивалось в рулон, затем, свернув его, сунул обратно в специальное отделение портфеля в форме цилиндра. «Портфель придется носить с собой, — подумал Коу, — в целях безопасности полотна, вверенного мне Лукасом Корра. Хотя он мне и сказал, что я могу им распоряжаться на свое усмотрение, но все же нужно сберечь его — на тот случай, если Корра вдруг передумает и решит вернуть его себе».

Руперт потушил свет и лег спать. Ночь была теплой, за окном было тихо и Руперт, уставший от перелета и размышлений над предстоящим делом, быстро уступил усиливающейся дреме.

Ему снился странный сон. Он открыл дверь, кругом было темно, лишь где-то вдали коридора неясно мерцал свет. Он тихо, словно крадучись, шел по темному коридору. Призрачные диковинные изделия разных размеров сопровождали его. Слева и справа по коридору, на полках и стенах находились картины, статуэтки, всевозможные вазы, какие-то мелкие предметы, которых он толком не различал. Множество предметов находилось в специальных застекленных коробочках, их он тоже не видел — лишь темные силуэты и призрачные формы. Одну старинную монету, сделанную из золота и хранящуюся в отдельной застекленной витрине, он приметил, так как она светилась фосфором. На монете виднелась лишь цифра «36». Руперт шел дальше, он уже почти дошел до света. Он остановился, его рука что-то вынула из кармана. В его руке было что-то тяжелое и удобное. Он осторожно заглянул в комнату, тускло освещенную настольной лампой. За столом, спиной к двери, сидел мужчина. Вдруг, что-то холодное пробежало по спине Руперта. Это был призрак внезапно появившегося страха. Что внушало этот страх? И тут Руперт почувствовал, что сейчас что-то должно произойти. И этот внезапно появившийся страх, наполняющий его сердце, был не случайным. Его собственная рука держала какой-то холодный предмет, она начала неумолимо подниматься в сторону невозмутимо сидящего мужчины — хозяина дома. Внезапно он увидел предмет в своей руке, он уже поравнялся с головой мужчины. Это был пистолет с глушителем. Нет! Нет! Я не могу причинять боль. Не хочу убивать. Не хочу забирать чью-то жизнь, даже если его смерть будет заслуженной. Пока сознание Руперта боролось, его указательный палец неумолимо сжимался. Неожиданно прозвучал приглушенный хлопок, из ствола замелькал дымок. Человек у стола накренился, и его тело рухнуло на стол, свесив руки. Из затылка струйкой текла кровь, окрашивая стол.

Руперт с ужасом, не чувствуя ног, подошел к трупу. Руперт сопротивлялся, но его руки совершали движения, не согласовывая действия с собственным трепещущим сознанием и переживанием чувств. Они проворно подняли тело, перевернули его, ловко обыскали карманы, и, ничего не найдя, остановились в нерешительности. Глаза уставились в экран ноутбука, лежащего открытым на столе, перед трупом. Компьютер был выключен. Но его темный экран что-то показывал. Какой-то силуэт был еле заметен в нем. Поначалу, встревоженное сознание Руперта посчитало, что это его собственное отражение. Но что-то в нем было не так. Лишь приблизившись к темному экрану, Руперт увидел неясные очертания детской головы. Это был мальчик. Он был похож… О боже, он схож с… Не может быть! Это детское лицо он уже видел в замке Корра. Это Ямес. Он что-то говорил. Но что? Этого Руперт не мог разобрать. Губы мальчика бесшумно шевелились. Он пытался прочесть по губам — догадаться, но тщетно. Тревога, словно кипяток, вновь облила его. Он резко обернулся и выстрелил наугад, в темноту коридора. Послышался треск, и вновь тишина, пуля во что-то врезалась. Он обернулся к ноутбуку, но отражения там уже не было, лишь темный монитор. Руперт был напуган, он слышал стук собственного сердца — его не обманешь, оно всегда знает, что на самом деле произошло, но сказать не может, лишь стучит в надежде достучаться до встревоженного и не ведающего сознания.

Руперта неожиданно разбудил сигнал будильника, который был им наведен на восемь утра.

«Что это было? Сон или реальность? — подумал Руперт, и тут же, как человек здравомыслящий и материалист, дал отчетливый ответ: сон, и ничего другое. — Просто кошмарный сон. Вчера переработал, устал».

На десять была назначена встреча с Жаном Обри. Он привел себя в порядок и уже в десять прибыл в кафе, где была назначена встреча.

— Мне здесь назначена встреча, — сказал Руперт официанту.

— Одну минуту, я выясню.

Он куда-то испарился, но вскоре вновь возник перед Рупертом.

— Прошу вас, идемте за мной, вас ждут, — заискивающе произнес официант.

Руперт последовал за официантом. У небольшого столика у окна, на втором этаже пентхауса Руперт увидел сидящего мужчину в возрасте. Руперт подошел и представился.

— Руперт Коу, я звонил вам.

— Я Жан Обри, присаживайтесь, — учтиво произнес Обри.

— Месье, вам что-нибудь принести? — спросил, вытянувшись, официант.

— Чашечку кофе, пожалуйста, — ответил Руперт, — с молоком.

— Будет исполнено, — и официант исчез.

Руперт поклал на мягкий диванчик, рядом с собой, портфель.

— Мне о вас рассказал Лукас Корра, — начал Обри. — Так что я в курсе. Он сообщил, что направляет вас ко мне и хочет выяснить как можно больше о художнике, написавшем это полотно.

— Да, меня интересует эта картина, — сказал Руперт.

— Это не картина, — сказал Обри, — а икона. Во всяком случае, так ее представили на аукционе.

— Вы приобрели ее на аукционе?

— Да, она мне почти ничего не стоила. У Корра больной внук. Я знал об этом и поэтому решил ее приобрести. Дело в том…

В этот момент появился официант и поклал чашечку кофе с молоком перед Рупертом. Затем вновь испарился.

— Что мне здесь нравится, так это то, что официанты не мешают вести беседу, — сказал Обри. — Больше он нас не потревожит, если мы его не позовем.

— Вы хотели что-то сказать о причине покупки иконы, — напомнил Руперт Коу.

— Да. Видите ли, я увлекаюсь старинными работами различных мастеров. Эта работа на меня не произвела впечатления: никому неизвестный художник Герман Кухта, кажется так его зовут.

— Подписи на картине не было.

— Это верно, он не оставил на ней свой автограф. И это странно, не правда ли. Кроме того, предмет был не старинным и не представлял никакой ценности, во всяком случае, для коллекционеров. Но… — он надпил кофе и продолжил. — Есть одно обстоятельство. Я был знаком с одним коллекционером. Имя его я вам не скажу, так как он не всегда законно приобретал предметы, имеющие большую ценность. Он скупщик и коллекционер в прошлом. Сейчас обанкротился, продал свои коллекции, многие предметы разлетелись тут же по всему миру. Кое-что приобрел у него и я. Вот почему я не сообщаю его имени. Многие бы заплатили солидные суммы, чтобы найти его, или его коллекции. Но… Как я уже сказал, его коллекция распалась. Может где-то остались списки его коллекции, поэтому я о нем не буду говорить. К тому же он умер, внезапно скончался — инфаркт, говорят. Хотя я в это не верю.

— Какое же он имел отношение к иконе? — спросил Руперт.

— Этот человек поручился за картину.

— В каком смысле? — спросил Руперт, сузив брови.

— Он не был хозяином иконы, а был лишь поручителем тех слов, что были сказаны перед продажей икон на аукционе.

— Икон? Я не ослышался?

— Нет, не ослышались. На закрытом аукционе, который проводили, я вам не могу сказать где, было выставлено восемь полотен. Их автором был некий Герман Кухта. Во всяком случае, это было известно от их владельца. Владелец не пожелал заявить о себе. На аукционе было заявлено, что все эти иконы обладают некой исцеляющей силой.

— Что это значит? — удивился Руперт.

— Это значит, что они излечивают людей от болезней.

— Многие известные коллекционеры профессионалы и любители не поверили в эти слова. В том числе и я. Тогда нам назвали имя поручителя. Он тогда был еще жив. Многие удивились этому, зная безупречную репутацию поручителя. Я и сам был в недоумении. Некоторые говорили, что поручитель просто солгал. Я тоже готов был поверить этому, зная в каком тяжелом положении, находились дела поручителя. Он был банкротом, такие люди могут находиться на грани безумия. И тем не менее… — Обри замолчал.

— Что?

— Имя. Многие поверили. Его имя всем внушало доверие. Хотя и сомнение в подобных заявлениях тогда зародились у многих. Какой-то американец сошел с ума и начал повышать цену на первую выставленную икону. Всех тогда это возмутило, и поэтому было решено продать иконы в два дня, так как аукцион подходил к концу, предложенных лотов было много. Я приобрел одну икону, как я уже говорил недорого — мне это стоило всего несколько тысяч евро. Для меня она никакой ценности не представляла, но я помнил о тяжелом состоянии внука моего друга Лукаса. Я купил икону и отправил ее в Австралию, в его замок, в надежде, что произойдет чудо. Хотя я сам этого и не ожидал, зная репутацию раковой болезни, но судьба изменилась, вопреки науке, и мальчик выздоровел. Я даже не поверил этому, если бы не радостные звуки голоса моего друга в телефонной трубке. Он передал мне по телефону, что его внук выздоровел. Скажите, это правда, вы его видели?

— Да, это правда. Мальчик излечился, что послужило тому причиной — чудо или продолжительное лечение у многих специалистов во многих клиниках, не ясно. Сейчас он находиться не в лучшем положении.

— Да, я знаю. Лукас мне все рассказал, — сказал Обри пониженным голосом. — Но ведь и отрицать, что икона не помогла, мы не можем. — Он прищурил взгляд. — Хотя вы правы. Лично я, как и вы в чудеса не верю. Что вы хотели еще узнать?

— Я хотел бы узнать, как можно больше об этом художнике?

— Я уже говорил, что мало знаю о нем. Он не представляет интереса для меня, — сказал Обри. — Но вы могли бы разузнать об этом у других коллекционеров. Я подготовлю списки владельцев, купивших на аукционе икон. Я, в общем-то, уже начал наводить кое-какие справки. И вот что я выяснил. Это неимоверно, и даже разум отказывается поверить в это. Как только Корра мне сообщил по телефону о вас, и попросил посодействовать вам в этом деле, я сразу же напряг свои тайные каналы добычи сведений и кое-что выяснил.

— Интересно. И что же вам удалось узнать о художнике?

— О самом художнике пока ничего. Но я продолжаю работать над этим. А вот о некоторых внезапных смертях мне стало известно. Возможно, все это как-то связано с продажей икон. Хозяин икон, чье имя хранилось в тайне, был найден мертвым в своей машине. Она разбилась, сгоревший труп был найден на месте водителя. Труп был обнаружен с простреленной головой. Кто-то убил его. Машина ехала на большой скорости и врезалась в столб. Если рядом с водителем сидел убийца, то как он мог выпрыгнуть на большой скорости. Если же убийца был снаружи и стрелял в водителя, то можно позавидовать его меткости. Убийство произошло в ночь — сразу после аукциона.

— А с чего вы взяли, что этот труп принадлежал хозяину икон? Вы ведь говорили, что не знали его имени.

— Верно, оно мне неизвестно. Но мне известно имя организатора аукциона. Он и сообщил мне об этом случае. У меня такое впечатление, что эти иконы притягивают смерть.

— Кто-то убирает свидетелей?

— Возможно, или собирает какие-то сведения. Об этом убийстве я узнал неделю спустя окончания аукциона. А вот только вчера мне стало известно, от одного из моих приятелей, что в одной из рек рыбаки обнаружили завернутый в мешок труп. Полиция установила личность покойного. Это был организатор аукциона. Сначала его пытали и только потом бросили в реку. Жуткая смерть.

— Как вы думаете, почему его убили? — спросил Руперт.

— Это мафия. Конца этой истории вы не найдете. Впрочем, не мне это решать.

— И что же получается, найти художника теперь невозможно? — сказал Руперт.

Обри задумался, на его лбу появились три полоски.

— У меня есть идея, но я не знаю, поможет ли она вам? — тихо произнес Обри.

— На аукционе был мой старый приятель, он тоже, как и я увлекается коллекционированием. Он не купил там ни одну из икон, но… Я знаю, что у него есть привычка — собирать сведения, записывать имена всех кто что-либо купил на аукционе. Он это делает для того, чтобы потом, при необходимости, знать, у кого содержится в коллекциях те или иные предметы из коллекции. Он продает эти сведения. Я уже сделал вчера запрос и жду от него вестей.

— Как мне это может помочь?

— Поклонники, слухи, мне не известно ничего об авторе, но может другим известно больше. — сказал Обри.

— Я вынул полотно иконы из рамки и обнаружил на обратной стороне надписи, на латыни. Там было написано еще число — 313.

— Любопытно, я не знал, что художник сделал такие надписи. Я хотел бы посмотреть, — Обри с любопытством глянул на Коу. — Вы могли бы, ну скажем, сегодня вечером зайти ко мне, вот по этому адресу, — и он передал Руперту визитную карточку с адресом. — Я буду вас ждать в девять вечера.

— Хорошо, — сказал Руперт. Он решил не показывать сейчас полотно и дождаться вечера, когда у Обри буду сведения о художнике.

— Вы говорите, что надписи на латыни?

— Да, Лукас Корра меня в этом уверил, — сказал Руперт.

— Возможно, автор хотел придать своему произведению некую таинственность и старину, ведь на латыни писали в древности.

— Но что там написано? Может это прольет свет на все эти загадочные убийства, которые окружают последнее время эту икону?

— Я бы сказал — все иконы. Все восемь, — сказал Обри приглушенным голосом. — Кто-то, по-видимому, что-то ищет. И вы правы, возможно, разгадка таится в этих письменах на древнем языке. Я немного знаю латынь, и поэтому могу посодействовать вам в переводе, но это займет некоторое время.

— Договорились, вечером я буду у вас, — сказал Руперт.

Руперт Коу прогулялся по чудесным улицам Парижа, побывал в некоторых местных музеях. Он прохаживался по тихим уютным улочкам и размышлял.

То, что это дело окружено смертью, он уже почувствовал, еще в Австралии, слушая рассказ Лукаса Корра. Теперь, от Жана Обри, он узнал еще о нескольких смертях. Неужели все они имеют отношение к иконам? А что, если лишь одна из икон является старинной? Тогда преступник ищет подлинную картину. Вряд ли он будет убивать из-за дешевых икон. Если предположить, что бывший хозяин восьми икон добыл их нечестным путем и решил избавиться от них, зная, что его преследуют… Убийца знает о том, что иконы проданы, но тогда он станет искать их новых владельцев, и, зная его хладнокровие и цинизм, с которым он убивает, едва ли приходится сомневаться в его благосклонности к новым хозяевам икон. Надо предупредить Лукаса Корра, — решил Руперт. Он нашел телефон в гостинице и сделал звонок в Австралию. Старик все выслушал молча и пообещал быть на стороже. Руперту немного полегчало на сердце после этого звонка.

Вечером ровно в девять он уже стоял у дома, где проживал азартный коллекционер Жан Обри. Руперт еще с улицы увидел свет в окне. Его ждали. Он подошел к двери и позвонил. Дверь никто не открывал, и тогда он сделал еще несколько звонков. За дверью была тишина. Руперт вспомнил о свете в окне первого этажа. Хозяин был дома, сомнений быть не могло. Может он был чем-то занят. Руперт немного подождал, проверил еще раз адрес и решил постучать в дверь, не доверяя звонку, который был еле слышен за дверью. К его большому удивлению — дверь оказалась открытой. Какое-то неописуемое чувство тревоги сквозняком пробежало по сердцу, и зародило в нем беспокойство. Он решил войти. Еще у порога Руперт позвал хозяина дома, но в ответ лишь тишина. Он вошел и вновь прислушался. Был слышен лишь накрапывающий дождик за дверью. Легкий сквозняк и какое-то едва уловимое чувство тревоги объединились, породив холодную волну, пролетевшую по спине Руперта. Он еще раз назвал имя хозяина дома. Тишина. Коридор скрывался в полумраке, в дальнем его конце виднелся призрачный свет. По-видимому, он шел из кабинета Обри. Это та комната, которую Руперт заприметил еще с улицы — она была освещена. Руперт решил идти на свет. С правой и левой стороны коридора он заметил много старинных и диковинных предметов антиквариата. Хозяин дома, по-видимому, был настоящим профессионал в своем деле. Он обставил дом так, что можно было подумать скорее о богатом музее, чьи предметы выставлены на показ посетителям, чем о частной квартире. Здесь было два этажа и множество комнат. Руперт пока шел по коридору, заглядывал в комнаты мельком и везде он видел какие-то вазы, картины, статуэтки и прочие старинные предметы. «Наверное, это все стоит уйму денег, — подумал Руперт. — Здесь должна быть и сигнализация — для охраны». Открытая входная дверь не давала покоя его сознанию. Вдруг он остановился. Что-то не так. Какое-то жгучее чувство тревоги буравило его мозг. Он еще раз огляделся и понял… В комнатах, мимо которых он проходил, по всюду был хаос и беспорядок. Темнота, окутавшая предметы, поначалу скрыла этот бардак. Не может хозяин так всё разбросать и несуразно разложить предметы — опуская некоторые на пол. Он поначалу подумал, что эти статуэтки изначально находились на полу, но когда во мраке разглядел некоторые из них (они лежали на боку), то понял — что-то произошло. Его шаг замедлился, он стал ступать тише и осторожнее, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху. Но ничего не услышал, лишь капли дождя били в окно. Дождь усилился.

Руперт дошел до света и осторожно заглянул в кабинет. За столом сидел, спиной к двери, хозяин дома. Его туловище лежало на столе, руки свисали. Руперт быстрым шагом приблизился к телу, но тут же остановился. Он увидел кровь. Из затылка сочилась струйка крови. Обри застрелили в затылок, когда тот сидел за столом. Убийца вошел через дверь, также, скорей всего, и вышел. Убийство произошло недавно, еще кровь не успела свернуться. Мозг Руперта лихорадочно работал. Он сразу же вспомнил о своих отпечатках на дверном звонке. Их надо стереть. «Здесь меня никто не знает, и лучше будет, чтобы так и осталось, — думал Руперт. — Полиция, скорей всего, еще не выехала, так как об убийстве никто не знает».

У Руперта Коу было время, чтобы разыскать сведения, которые Обри добыл для него. Он повнимательней оглядел всё кругом. Предметы были разбросаны. Здесь что-то искали. «Не икону ли? — подумал Руперт». Ведь убийца, наверняка, навел справки и выяснил, кто приобрел икону. Убийца не знал, что икона находилась в Австралии. «Теперь надо искать сведения, — думал Руперт, — бумаги, блокнот, переписка». Его взгляд наткнулся на ноутбук, лежащий на письменном столе. Компьютер был выключен. Он пододвинул ноутбук к себе, подальше от головы Обри. «Бедняга Обри, — подумал Руперт. — Вот и тебе досталось». Сомнений у Руперта Коу не было — эти убийства, о которых он недавно слышал, связаны друг с другом. И везде незримо присутствуют иконы. Он всмотрелся в темный монитор, и тут его осенило. Чувство, что преследует его с самого начала, когда он вступил в темный коридор квартиры, было не фальшивым. Дело в том, что ему уже знакома эта обстановка вещей. Он где-то видел всё это. Он уже был здесь. Но когда? Руперт начал лихорадочно рыться в своей памяти, и тут он вспомнил. Догадка даже остановила его желание продолжать поиск. Он был поражен этой мыслью. Все, что он видел теперь — он уже видел во сне. Тогда он даже не видел Обри. Но так ли это было? Сон и реальность переплелись в этой комнате, рядом с трупом. Ему казалось, что он все еще спит. Тот сон он хорошо запомнил, но не предал ему значения, как и многим снам. Это ведь лишь работала утомленного мозга. Наконец, рассудок вновь посетил его и он начал приходить в себя. Его, все еще дрожащая рука, дотянулась до кнопки включения компьютера. Зажегся монитор. Появилось приглашение к работе — имя Жан Обри и пароль. Нужно было ввести пароль. Слово. «Какое же слово, — думал Руперт Коу». И тут он вспомнил о Ямесе. Он тоже ему снился. Его отражение он увидел в мониторе тогда. Он вспомнил, как убийца выстрелил второй раз. Пистолет с глушителем — вот почему соседи ничего не слышали, и не вызвали полицию. Они просто еще не знают об убийстве.

Руперт вышел в коридор и внимательно присмотрелся к стене. У стены на полочке лежала разбитая фарфоровая статуэтка. Пуля пробила ее и врезалась в стену, проделав дыру. «Да, все верно, вот она — пуля, — думал Руперт». Но откуда ему было все это известно? Неужели из сна. «Нет, этого не может быть. Вещий сон. Какая чушь, — думал Руперт».

Он вернулся в кабинет, подошел к трупу и оглядел его еще раз. Труп обыскивали, об этом свидетельствовали вывернутые карманы. «Икону не спрячешь в карман, — думал Руперт». Убийца искал икону и еще что-то. Возможно, разгадка таится в данных компьютера. Он ввел имя «Корра», затем «икона», потом «монах». Все без толку, пароли были неверны. И тут его мозг посетило воспоминание из сна. Монета. Светящаяся в темноте монета. Она светилась фосфором. Он вспомнил, что когда проходил по коридору, никакого свечения не заметил. И это не удивительно. Ведь это всего лишь был сон. Руперт вспомнил цифру 36 на монете. Эти цифры отчетливо были видны на ней в его сне. Он ввел их в компьютер машинально, и был поражен тем, что произошло — пароль сработал. Компьютер дал доступ к данным. В одной из папок, на рабочем столе, под названием имени австралийца — Корра, он обнаружил текстовый файл с именами и фамилиями каких-то иностранцев. Их было трое, напротив имен были адреса. Вероятно, это были места их проживания. В конце было написано: «для Р. Коу». Руперт приметил рядом со столом небольшой принтер. Лист со сведениями о покупателях он распечатал и сунул его в карман, сложив в несколько раз. Эти сведения, по-видимому, Обри и собирался передать Руперту. «Но, где же сведения о художнике? — подумал Руперт». Он переглянул множество файлов и папок, но нигде не обнаружил полезного для себя. Он увидел электронную почту. Здесь могла быть переписка его с организаторами аукциона или с его знакомыми коллекционерами, у которых он и взял сведения о трех покупателях икон. Где же остальные четыре? Может они были неизвестны ему, ведь аукцион проводился в два дня. Четыре иконы были выставлены на продажу во второй день. По-видимому, этого коллекционера — приятеля Обри, не было на второй день.

Руперт запустил почту, но тут столкнулся с новым паролем. Почта открывалась лишь на пароль. Он опять стал вводить слова, и даже использовал цифру «36», чудесным образом попавшую ему под руку, но все было тщетно. Вводимые пароли были неверны.

Неожиданно для себя он почувствовал в спину дуновение ветра. Это был сквозняк. Он хотел было расслабиться, но потом услышал в отдалении какие-то шаги. Раздался мужской голос. Кто-то звал хозяина квартиры. Наверное, это были соседи, случайно обнаружившие открытую дверь. Руперт заволновался. Он быстро выбежал из кабинета, нырнув в темный проем двери соседней комнаты, что была открыта. Его заметили.

— Кто здесь?! — раздался взволнованный голос. — Это ты, Обри!

Шаги неумолимо приближались. Руперт, недолго думая, открыл окно комнаты, здесь тоже повсюду царил хаос (убийцы постарались). Его нога на что-то наткнулась. Прозвучал звон и хруст разбившегося или раздавленного какого-то предмета. Руперт буквально вылетел через окно, с первого этажа на улицу. Он перескочил через небольшую ограду и скрылся в темноте. Лишь в гостинице, когда он в спешном порядке собирал вещи, он подумал, что зря поторопился. Надо было захватить ноутбук с собой. Теперь было поздно — в квартире Жана Обри наверняка уже было много полицейских.

Глава 4

Следующий день Руперт провел в аэропорту; вечерним рейсом отправился в Лондон, где жил его приятель, и которому он не раз обращался, когда возникали трудности в научных исследованиях, помогающих в расследовании. Коу намеревался, как и обещал Лукасу Корра, выяснить всё, что касаемо иконы. Его приятель, проживающий в Лондоне, был профессором по нескольким наукам, звали его Брайан Уэбб. Одна из научных степеней была по техническим наукам, другая имела касательство к биологии, а третья — к филологии. Это был человек, имеющий множество работ в различных направлениях. Он не раз говорил Руперту Коу, что наука есть только одна, это люди, в силу необходимости и желаний, делят ее на ветви. Руперт уже не сомневался, что за иконами, в том числе и за той, что была у него, велся поиск, который тянул за собой ряд жестоких и хладнокровных убийств, окрашивая тень икон в красные тона. Теперь узнать о художнике и его творениях можно было, лишь пообщавшись с теми, кто приобрел их, и еще не пал перед невидимым убийцей и его холодной алчностью.

В листе, распечатанном Рупертом в доме Жана Обри, были указаны три имени с адресами проживания или местами их пребывания, может и такое быть, — сделал предположение Руперт.

Первого звали Отто Зутер, это был немец и жил он где-то на Западе Германии, недалеко от Кобленца. Там был его офис. Сведения не точны. Второго звали Алекса Торнеро, обитал он в Мексике, недалеко от Мехико. Чем занимается — неизвестно. Третьего владельца иконы звали Джон Норман, и жил он в Китае, недалеко от Харбина, о нем было кое-что известно. Он был священником протестантской церкви. Да, нелегкая работа предстояла Руперту Коу. И почему они все не жили в одной стране или хотя бы на одном материке.

В Лондоне Руперт встретился с профессором Брайаном Уэббом. Приятель пригласил его к себе в лабораторию, где повсюду виднелись колбы, микроскопы, холодильники, наполненные тем, о чем Руперт даже представлять не хотел. Несколько замысловатых приборов, собственного изобретения, с мигающими лампочками, украшали весь этот гарнизон науки. Во второй комнате находились шкафы с полками полных книг по различной тематике: от точных наук до гуманитарных, заканчивая мистикой и философией Шопенгауэра.

Они по-дружески обняли друг друга, и Брайан пригласил Руперта в комнату, в которой находились книги.

— Все еще собираешь коллекцию, — сказал Руперт, косо поглядывая на Брайана и переводя взгляд на полки, забитые книгами.

— Понемногу. Денег не всегда хватает, — ответил Брайан. — Кофе, чай, — предложил он.

— Нет, спасибо. Только не в этой лаборатории. Говорят, что чай ты производишь прямо здесь, в пробирках, из грибов — он улыбнулся и провокационно проглядел на Брайана.

— Ты еще помнишь эту шутку?

— Да, да, как же можно забыть чудесные студенческие годы, проведенные в университете. Хоть мы были и на разных факультетах, — сказал Руперт, — но годы, проведенные в университете, надолго останутся в моей памяти. Они самые теплые и яркие. Все, что было в молодости, хорошо и надолго запоминается. Мы звали друг друга только по фамилии, помнишь.

— Да, конечно, — согласился Брайан, — а помнишь, как мы на паре в шахматы играли?

— Ну, — подумал Руперт, — ах, да, помню. Тогда еще меня профессор вызвал, после пары и спросил.

— Что спросил? — с нескрываемым любопытством поинтересовался Брайан.

— Ну, кто выиграл. Я ответил, что мы еще не доиграли. И чтобы не искушать подогретый интерес профессора, нам пришлось отложить партию на другой день.

— Да, было здорово, — согласился Брайан. — Что тебя на этот раз привело, ну, выкладывай. Не просто же так ты ко мне пришел?

— Ты прав.

— Сыщик Скотланд-Ярда просто так не приходит, — подзадорил его Брайан, видя потускневший взгляд приятеля и осунувшийся вид. — Я теперь работаю в частной отцовской фирме.

— В самом деле? Я не знал. Частный сыск лучше?

— Во всяком случае — я свободен, никто меня в спину не подталкивает, и не дышит сверху — ответил Руперт.

— Ну, рассказывай, я всегда готов помочь старому товарищу, тем более что мой мозг требует пищи — поиска разгадки.

— А пищу тебе даю я, — шутливо заметил Руперт.

— Да, некоторые твои прошлые обращения ко мне уже усвоены моим мозгом. Он голоден и требует новых. Ну, не тяни, — испытующе поглядел он на Руперта.

И Руперт поведал Брайану Уэббу некоторые детали его нового дела. Уэбб сначала внимательно слушал, затаив дыхание, словно ягуар на охоте, потом внезапно подскочил со стула, начал ходить по комнате, между стеллажей, взад и вперед. По ходу рассказа, иногда сопровождавшегося описанием переживаний рассказчика, он замедлял темп и даже вовсе останавливался, задумавшись о новой пище для серого вещества. Его взгляд был напряженным, а мысли далеко погруженные в описание подробностей. Брайан не привык перебивать и потому слушал молча до самого завершения повествования.

— Да, ты прав, — вдруг заговорил Уэбб, — за этой иконой что-то нечисто. А можно взглянуть на это творение.

Руперт поднял портфель и вынул, из специального отделения, длинный рулон. Он положил его на стол, перед Уэббом и развернул его. Некоторое время они оба глядели на изображение монаха, державшего в левой руке книгу, потом Руперт осторожно перевернул лист.

— А это на обратной стороне, — сказал Руперт. — видишь, здесь какие-то письмена на латыни, что не характерно для картин или икон.

— Да, ты прав, это необычно, — согласился Уэбб. — Это как раз для моего изголодавшегося мозга.

— Здесь цифры, видишь, — указал Руперт на центр полотна.

— Триста тринадцать, — прочитал Уэбб.

— Может они что-то значат? Я полагаю, что они ключ к разгадке, — сказал Руперт.

— Может быть, может быть, — задумчиво произнес Брайан Уэбб. — Ты уже знаешь, что написано здесь?

— Я надеюсь, что ты переведешь для меня.

— Будь уверен. Это самое легкое, что я могу сделать, — сказал Брайан. — Еще надо проверить на химический состав само полотно. Могу сказать, что это не бумага.

— Ты прав, ее хозяин утверждает, что материалом послужила кожа какого-то животного.

— Человека? — с подозрением и ужасом спросил Брайан.

— Нет, нет, я же сказал — животного.

— Доношу до твоего сведения, Коу, что человек — это тоже животное. У тебя есть живот?

— Да, а почему ты… — удивился Руперт Коу.

— Значит, ты тоже животное.

— Мне твои шутки сейчас ни к чему, — возмутился Руперт.

— А я не шучу, — серьезно ответил Уэбб.

— Ладно, шутки в сторону, — вытянулся Руперт. — Ты мне поможешь?

— Разумеется. Но мне нужно это полотно. Я должен его исследовать.

— Нет, — наотрез отказался Коу, — это невозможно. Я обещал хозяину иконы не расставаться с ним.

— Ну, тогда, — Уэбб закусил губу, — тогда позволь хоть взять частички ткани. Это для анализов, без этого я никак не смогу…

— Понятно, дозволяю. Только поаккуратней, чтобы после твоих сборов что-то осталось.

— Останется, не переживай, — улыбаясь и с хищническим взглядом произнес Уэбб, отправляясь за инструментами в соседнюю комнату, где находилась лаборатория. Вскоре он вернулся и, разложив инструменты химика, прильнул к полотну. Руперт расселся в кресле у стены и внимательно наблюдал за старым товарищем.

— Я хотел бы узнать не только о составе полотна, — нарушил тишину Руперт Коу, — но, и чем оно было обработано. Я полагаю, что там может быть какое-то психотропное средство или яд.

— Не волнуйся, Коу, когда я берусь за микроскоп, ни одна молекула не ускользнет от меня. Дам полный отчет, — не отрываясь от работы, сказал Уэбб.

— Да, да, — задумчиво пробубнил Руперт. — Мне нужен и твой перевод с латыни.

— И это тоже, разумеется, — согласился Уэбб, не поднимая головы.

— И твои идеи — о том, что все это, черт побери, значит.

— Обещаю, расскажу все, как только докопаюсь, — подняв голову, на носу которой блестели очки, сказал Уэбб. Хоть он и глядел в сторону Коу, все же нельзя было с уверенностью утверждать, что он глядел прямо на Коу. Его взгляд, словно был направлен не на Руперта, а как бы сквозь него. Иногда он задумывался настолько, что и вовсе не замечал никого перед собой, хотя собеседники не раз утверждали, что смотрел Уэбб прямо им в глаза.

— Забавная вещица, не правда ли? — вдруг сказал Уэбб.

Руперт, словно не слушая его, произнес:

— Я буду в отъезде. Звонить тебе буду на домашний телефон, чтобы узнать результаты и новые идеи, осенившие твой мозг, он с улыбкой поглядел на Брайана.

— Я не всегда дома бываю, — придя в себя, ответил Брайан Уэбб, — вот мой рабочий телефон. — И он продиктовал новый телефон. — Он находится справа от тебя на полке.

Руперт повернул голову, и увидел аппарат, зажатый книгами.

— Куда ты на этот раз? — поинтересовался Уэбб.

— Поеду в Германию, к некоему, по-видимому, коллекционеру, Отто Зутеру. Адрес его офиса у меня есть. Возможно, ему что-то известно о местонахождении художника.

— На полотне нет его инициалов, — заметил Уэбб.

— Это и странно, — сказал Руперт. — Обычно…

— Я постараюсь выяснить и на счет этого художника, как ты сказал, Германа Кухта. Имя, похоже, чешское.

— Что-то его заставило не подписывать свою работу. Видимо, были на то причины, — задумчиво произнес Руперт Коу.

Глава 5

Руперт Коу самолетом перелетел до Берлина, потом поездом доехал до немецкого города Кобленца. Здесь он без труда отыскал адрес офиса Отто Зутера. Его вежливо приняла пожилая секретарша. Руперту казалось, что улыбка не сходила с ее уст. На самом деле — ее уста и облик в сопровождении с вежливостью, чем-то напоминали веселого человека. Даже, когда женщина говорила серьезно, внешнему наблюдателю казалось, что его оппонент слегка улыбается. Кроме обходительности и изысканной вежливости, которые сразу же бросились в глаза Руперту, он заметил, что женщина умеет привлечь внимание и вникнуть в проблему человека, почти не напрягаясь.

Когда Руперт выяснил, кто такой Отто Зутер, все стало понятно. Оказалось, что Отто Зутер не был профессиональным коллекционером живописи, он вообще не имел отношения к любителям собирать старинные или диковинные предметы антиквариата. Он был профессионалом по психологии и изучал редкие психические заболевания. От секретарши, которая была психологом по образованию, он узнал, что сейчас профессор находится километров 50 западнее города, в психлечебнице частного типа. В ней лечилось и содержалось около дюжины пациентов с редкими заболеваниями. Также Руперту Коу удалось выяснить, что икону профессор приобрел где-то на востоке Европы, но где именно — она не знает. Профессор не всегда посвящал ее в свои дела. Икона нужна была профессору для каких-то экспериментов.

Коу взял адрес клиники и отправился на машине к профессору Отто Зутеру. Спустя несколько часов езды по извилистой дороге, Руперт прибыл в небольшое селение, по-видимому, фермерское хозяйство. Домов здесь было немного. Дальнейший путь к клинике профессора лежал через овраги, рощи, и холмы. Коу утомился и решил заночевать в селении, у одного из фермеров.

Грузный, седой старик, с совиными глазами и вытянутым подбородком принял его на ночлег. Старик жил вместе с внуком, которому было на вид лет двадцать. Парень был молчалив, любил подолгу сидеть у окна и рисовать картинки. Это занятие показалось странным Руперту Коу. Ведь молодой крепкий парень мог бы найти более приемлемое занятие для своего возраста, чем разрисовкой силуэтов персонажей из детских мультиков. Руперт не стал вдаваться в подробности и причины столь странного поведения юноши. Он думал о предстоящей встрече с профессором Отто Зутером. Захочет ли он поведать ему о своей поездке на восток Европы, если он скрыл эту поездку даже от своей секретарши?

Руперт заснул в живительной ночной прохладе, под музыкальное пение сверчков. Сон Руперта Коу. Он в комнате у стола. Перед ним лежит груда листов, скомканных и наваленных в кучу. Он берет очередной лист и рисует на нем крест, могильный крест. Он ничуть не волнуется, а старательно вычерчивает линии. Затем он сжимает лист в руках и бросает его в кучу других листов. Далее все повторяется еще несколько раз. Ему не нравится его изображение, и он опять выбрасывает скомканный лист к остальным. Он недовольно вскакивает. Ему слышится голос, детский голос. Его зовут. С удивлением он подходит к окну и видит в отдалении мальчика. Его облик напоминает Ямеса Корра. Мальчик взволнован, и обеспокоенно кричит: «Беги! Беги!».

Несмотря на непрерывные, почти истерические крики, Коу спокойно отходит от окна, подходит к кровати и достает из-под матраца маленький коробок. Что это? Он подходит к столу и пристально смотрит на кучу скомканных листов. Дрожащей рукой он подносит руки к листам и вынимает из коробочки спичку. Легкое движение по коробке и спичка вспыхивает желтым пламенем. Теперь его сердце начинает бешено колотиться, он на пределе нервного срыва, его рука с горящей спичкой неумолимо сближается с листами. И вот пламя, сначала маленькое, локальное, потом огонь разгорается и горит одним большим факелом. Огонь переносится на пол, мебель, горят занавесы. Огонь безжалостно проглатывает предметы и подкрадывается к потолку, словно огненный дракон. Своим длинным смертоносным языком он облизывает почти всю комнату. Выход закрыт, бежать некуда. Все в огне.

Руперт Коу просыпается в поту. Он с ужасом пытается понять, что это — реальность или сон. Опять этот кошмар. И почему ему снится этот мальчик. Может он его предупреждает об опасности? Руперт, наконец, окончательно приходит в себя. Он подходит к окну и распахивает створки. Свежий предрассветный воздух бросается ему в лицо. Руперт закрывает глаза и глубоко вдыхает, наполняя легкие свежим дыханием нового дня. «Я просто перевозбужден, — оправдывается Руперт, чтобы объяснить для себя свой сон».

Рано утром, попрощавшись со старым фермером, Руперт отправляется в путь. Пройдя извилистый и нелегкий путь по холмам, на которых бурно разрослась растительность, он выходит на равнину, где и должна быть расположена, судя по описанию секретарши, клиника профессора Жана Обри.

К своему удивлению и глубокому разочарованию, граничащему с мрачным беспокойством, Руперт видит лишь сгоревшее здание. Дыма не было, но по тошнотворному запаху можно было определить, что пожар был недавно, самое позднее несколько дней назад. Судя по обгорелым стенам и крыше двухэтажного здания, в нем все еще осталась часть помещений, не затронутых огнем. У входа он видит протекторы какой-то большой машины. На земле валяется табличка с полуобгоревшими словами. Руперт поднимает табличку и видит надпись: «Клиника проф. Жана Обри…». Он осторожно входит внутрь здания, под ногами раздается хруст обгоревших предметов, которые в черной массе уже разобрать нельзя. Все обуглилось и превратилось в сплошную черную мглу. Вонь гари усиливается по мере продвижения в чрево здания. Он осторожно делает шаги. Поднимается на второй этаж и, оглядывается по сторонам, опасаясь разрушения пола. Вот его нога уже несколько раз почувствовала под собой покачивающиеся доски пола. В некоторых местах он увидел дыры в полу. В одной из комнат потолка и крыши вовсе не было. Вдали коридора он заметил не сгоревшую дверь, по-видимому, за ней не все сгорело, раз дверь цела. С этой мыслью он ускорил шаг и позабыл об опасности. Неожиданно он почувствовал, как доска под ним треснула. Угрожающее эхо смерти разнеслось по лабиринтам полусгоревшей части здания. Он с ужасом остановился и осторожно приподнял ногу, чтобы убрать ее с опасной доски. Он уже начал обдумывать путь отхода страшного места, как вдруг, позади себя он услышал строгий и твердый голос, приказывающий ему остановиться и развернуться, подняв руки.

Руперт оглянулся и увидел позади себя какого-то молодого мужчину. В руках незнакомца был пистолет с глушителем. Руперт ощутил на себе холодный и пронзительный взгляд. «Такой ни перед чем не остановится, — подумал Руперт Коу». Он медленно поднял руки и, пытаясь отойти с опасного места, оступился, но тут же спохватился и устоял на месте. Неожиданно прозвучал жуткий треск, где-то вверху на крыше гулко рухнула какая-то балка. На чердаке раздался тупой удар от падения предмета. По-видимому, это и спасло Руперта. Незнакомец, услышав опасный звук, над своей головой, поднял в беспокойстве голову. Этим и воспользовался Руперт. Он почти мгновенно бросился в проем двери, где намеревался скрыться от незнакомца. Тот выстрелил, но промахнулся, пуля со свистом пролетела у Руперта над головой, рядом отлетела штукатурка. В голове Руперта прозвучал смертельный, но тихий щелчок пистолета. Он с ужасом бросал взгляды по сторонам комнаты, пытаясь найти выход. К сожалению, у комнаты, в которую он так опрометью порхнул, был лишь один вход. «Еще окно! — подумал Руперт». Здесь действительно было окно. Половина рамы выгорела, стекло было разбито. Не дожидаясь, когда опасность его настигнет, он подбежал к окну, чтобы воспользоваться единственным шансом на спасение. У окна он почему-то остановился, замешкался. Уж больно высоко было. Хоть это и был лишь второй этаж, но прыгнуть с такой высоты — значило сломать ноги. И Руперт, недолго думая, выбил оставшуюся часть рамы и уже занес ногу, чтобы совершить прыжок, как вдруг, позади себя до его ушей донеслось оглушительное падение каких-то предметов. Что-то большое рухнуло за дверью, где он только что был. После падения настала тишина. Руперт с ужасом прислушался. Шагов не было. Чем дольше длилась тишина, тем более уверенным он становился. Тревога уступила место любопытству, и Руперт сошел с подоконника. Осторожным шагом он вышел из укрытия и оказался в том помещении, где столкнулся с опасностью. С облегчением он глядел в огромную дыру в полу. Это было то место, где он услышал тревожный скрип под ногой. «Слава богу, что пол провалился, — думал Руперт». Он подошел к зияющей дыре и поглядел вниз. На полу первого этажа лежал незнакомец, а из его горла торчал металлический стержень какого-то тонкого предмета. Руперт с облегчением выдохнул. Он спустился вниз по пройденному маршруту и подошел к телу незнакомца. Потрогал руку — пульс не прощупывался. Незнакомец был мертв. Руперт проверил карманы пиджака, но они, к его удивлению, были пусты. В заднем кармане брюк он обнаружил бумажник. В нем были деньги — около пятьсот евро. «Странно, — подумал Руперт Коу, — ни паспорта, никаких документов». А ведь незнакомец хотел убить его.

Руперт вновь осторожно поднялся наверх и на этот раз он все-таки добрался до двери уцелевшего помещения. Несколько комнат почти не пострадали, по-видимому, огонь был остановлен. Одна из дверей была заперта. Руперту пришлось приложить немало сил, чтобы выбить её. Эта комната была почти не тронутой. На одной из полок он обнаружил икону. Она была прикрыта научными журналами и папками с какими-то бумагами. Если бы не рама иконы, с которой он уже знаком, он мог не заметить икону. Кто-то спрятал ее, укрыв кучей листов, папок и журналов.

Икона была громоздкой, и поэтому Руперт решил освободить ее от рамы. На обратной стороне он вновь увидел странные надписи на латыни. К его удивлению на иконе была изображена молодая женщина, одетая в монашескую одежду. В руках у нее ничего не было. Монахиня сложила руки и неподвижно глядела на Руперта. «Опять надписи, — подумал Руперт. — Вероятно, это одна из восьми икон». Тут он заметил цифры, они были написаны той же рукой, в том же месте полотна — по центру, между двух столбцов слов, написанных на латыни.

— Триста пятнадцать, — тихо пробормотал Руперт.

Число было другим. Но что оно означало? Это было по-прежнему загадкой.

Он скрутил полотно в рулон и покинул сгоревшее здание. Вернувшись в деревню, он направился к фермеру, у которого останавливался на ночь.

— Что все это значит? — спросил Руперт у фермера.

— Не понимаю, — ответил тот.

— Вчера вы мне указали дорогу в клинику, но ничего не сказали о несчастном случае, постигшем ее. Клиника сгорела.

— Да, я знаю, — ответил старик.

— Когда это произошло?

— Несколько дней назад, — ответил фермер. — Я уже стар, забыл, наверное, об этом. Мне не до этого, — ворчливо пробубнил он.

— Там же люди погибли.

— Ничего не знаю. Я всегда недолюбливал то место. Не нравилось оно мне.

— И поэтому вы решили приютить одного из больных этой клиники.

— Что?! — возмутился фермер, его лицо побагровело от злости. Он не ожидал, что его постоялец догадается о его тайне.

— А что, если я сообщу об этом, куда следует, — пригрозил Руперт.

Старик насупился и призадумался.

— Ладно, — сдался старик смягченным голосом, — что вы хотите за молчание?

— Только ответы на вопросы. Честные. Этот молодой человек является клиентом сгоревшей клиники?

Старик с неохотой кивнул головой.

— Да, он там лечился.

— Зачем он вам?

— Ничего плохого вы не подумайте. Когда-то я потерял сына. А этот юноша мне чем-то напомнил его. Я хотел оставить его у себя. Он не совсем сумасшедший. Он разговаривает со мной. Мне одиноко одному здесь — в глуши. К тому же мне нужна помощь по хозяйству. Он добрый малый и честный, в отличие от этих городских прохвостов.

— Понятно. Что произошло с остальными больными и медперсоналом? — спросил Руперт Коу.

— Ко мне ранним утром прибежал этот юноша. Он был встревожен, одежда на нем была изорвана. Я догадался, что что-то произошло в клинике. Он плохо говорит, но понять можно. Из его речи я понял, что клиника сгорела. Утром я решил проверить лично. Я оставил парня дома, а сам отправился в клинику. Пожарные уже были на месте. Они устранили последние очаги пламени. Мне удалось выяснить, что погиб в пожаре профессор и несколько пациентов. Остальные спаслись. Пожарных вызвали с ближайшей фермы. У нас частенько случаются пожары на фермах, и поэтому фермеры приобрели одну машину, которая и справилась с пожаром. Все уехали. Тогда я и решил оставить парня у себя. Вряд ли его будут искать. Я подумал, что его сочтут погибшим. В крайнем случае, даже если его и найдут, то я ведь ничего плохого не совершил — лишь приютил беднягу. У него и родителей-то, наверняка, нет.

— А вы спрашивали парня о его родителях? — спросил Руперт.

— Спрашивал, а как же.

— И что?

— Он молчит. Не говорит о них. Наверное, не хочет вспоминать. Не такие уж они и хорошие, раз его тут бросили. Не нужен он им. А для меня он будет, как сын родной.

— Ладно, пусть будет по-вашему. Я ничего не расскажу. Но вы должны мне помочь.

— Что вы хотите? — спросил старик, и его совиный взгляд прояснился. Появился огонек.

— Я хотел бы услышать рассказ этого юноши, — сказал Руперт. — Меня интересует, что последнее время делал профессор со своими пациентами. Что говорил?

— Хорошо, — согласился фермер, — я поговорю с парнем. Но вы понимаете, разговорить его будет нелегко. Кроме того, он плохо говорит. У него тяжелый слог. Он ведь все-таки не совсем нормальный.

— Я понимаю, — согласился Руперт. — Я не стану говорить с ним, так как он может замкнуться и замолчать. Он вам, как я понял, начал доверять, поэтому вы с ним говорите. А я послушаю в стороне его рассказ.

— Ну, что ж, попробуем, — сказал старый фермер и направился в другую комнату.

Спустя пять минут он вернулся и пригласил Руперта в комнату, где находился сбежавший из клиники пациент.

Руперт сел в отдалении от парня, чтобы не смущать его. Парню уже приходилось беседовать с доктором в чьем-то присутствии, поэтому он не замечал Руперта, сидевшего позади него у противоположной стены.

Старый фермер говорил осторожно, мягко и добродушно, словно опытный психолог. Он задал интересующий вопрос парню, и тот начал с препинаниями, своим языком рассказывать о недавних событиях. Ввиду сложности для понимания смысла выражений, его рассказ здесь будет адаптирован в простой и понятный слог.

Вот этот рассказ:

«Профессор собрал нас всех в игральной комнате. Мы здесь рисуем и читаем. Затем он принес какой-то предмет и повесил его на стену, а сам сел рядом с нами. Эмма подошла к картине, которую принес с собой доктор. Она села на пол и опустила голову. Еще кто-то подошел к картине. Он начал истерически кричать, и вбежали санитары. Они увели его. Мой друг Вайсс подошел к картине, а потом погладил Эмму по голове. Потом он сел за стол и начал что-то рисовать. Он сердился, потому что у него не получался рисунок. Доктор подошел к нему и что-то спросил. Но Вайсс молчал и лишь рисовал. Он отбросил лист и принялся рисовать на другом. Профессора это разозлило. Он что-то сказал, но я не расслышал. Потом он отошел от стола и направился к Эмме. Я захотел взглянуть на рисунки Вайсса. Его тоже увели санитары. Он сопротивлялся, но молчал. Я слышал лишь его тихое сопение. Я подошел к столу с его рисунками. На всех он изобразил лишь один предмет. Это был крест, такой, как на могилах. Я видел его на кладбище. Мне стало страшно, и я решил покинуть игральную комнату. Когда я проходил мимо Эммы и склонившегося доктора, то услышал ее слова: «Я знаю, что ее нет. Она давно мертва». Больше ничего я не слышал».

Юноша замолчал, повесив на грудь голову. Руперт вышел из комнаты, оставив старика и опустившегося понуро молодого парня.

«Мертва, — вспомнил Руперт. — Что значит: она давно мертва. Они сидели у иконы, и профессор, несомненно, спрашивал об иконе. Он ждал реакции пациентов на эту картину. Но что он хотел услышать? Какой тест проводил? На иконе была изображена молодая монахиня. Может быть, эти слова Эммы касались ее?».

Руперту было известно, что картину написали не так давно, а это значит, что женщина, изображенная на иконе, не могла состариться и умереть. Значит, она погибла, — мелькнула догадка у Руперта. — Зачем же художник изобразил эту молодую женщину? А, может, она умерла после того, как завершена была картина? Мысли Руперта Коу путались, они были противоречивы, не связывались в единый логический узел. Психически больные люди могли чувствовать то, что нормальные люди не ощущают. Руперт Коу знал это, но не очень-то верил. Его тревожили рисунки с могильными крестами. Ведь именно они приснились ему этой ночью.

Руперт покинул дом фермера и вернулся тем же путем в Берлин, чтобы затем отправиться в Мексику, где возможно, он найдет ответы на свои вопросы и отыщет адрес таинственного художника по имени Герман Кухта.

Глава 6

В гостинице, в день отлета в Мексику, Руперт решил позвонить в Лондон, Брайану Уэббу. Домашний телефон не отвечал (Брайан был не женат и жил в уединении). Тогда он решил сделать звонок к нему на работу, в лабораторию университета. Трубку подняла молодая женщина. Руперт представился и попросил позвать Брайана Уэбба. Спустя некоторое время он услышал знакомы голос.

— Коу, это ты?

— Да, Уэбб. Я из Берлина. У тебя появилась студентка? Пора, пора завести семью. Голос очень милый. Надеюсь, она выглядит не хуже чем ее дивный голосок.

— Да, ладно тебе. Это моя сотрудница, — сказал Уэбб. — Чтоб тебя позлить, я отвечу — она очень мила.

— Так я и знал — пока я тут рискую жизнью, ты славно проводишь время. Я всегда подозревал, что ты не только в микроскоп изучаешь своих микробов. — Он замолчал, а затем продолжил. — Ну, ладно, Уэбб, ты ведь не обиделся. Ты толстокожий, тебя шутками не проберешь. А теперь о деле. Судя по твоему голосу, тебе что-то удалось выяснить, старина. Рассказывай.

— Ты прав, кое-что удалось, — ответил Уэбб. — На счет ядов можешь успокоиться, полотно ничем не обработано, во всяком случае, известным мне. Интерес представляет даже не краски и изображение монаха, а сам материал полотна.

— Вот видишь, я же говорил, — восторженным голосом произнес Коу.

— Ты был прав на счет животного, — сказал Уэбб.

— Какое это животное? — спросил Коу.

— Это животное — осёл, — ответил Уэбб, — полотно было сделано из ослиной шкуры. Очень необычно.

— И странно, не находишь?

— Да, если считать с точки зрения современного человека, — ответил Уэбб.

— Что ты хочешь сказать?

— В средние века часто использовали вместо бумаги шкуры животных. Они дольше сохранялись.

— Но ведь эта икона написана в наше время, или я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься. Полотно и краски были изготовлены в наше время. Им не более десяти лет. Так что твои коллекционеры были правы — это полотно не представляет никакой антикварной ценности. В отличие от текста, — добавил Уэбб.

— Интересно, — слегка удивленно сказал Коу. — Продолжай.

— Текст действительно на латыни, — начал Уэбб. — Ты хотел узнать о художнике, потому что подозревал, что полотно чем-то обработано. Но оказалось, что это не так. Однако… — он замолчал, обдумывая мысль.

— Что, однако? — спросил заинтересованный Коу. Его интерес был разогрет, и ему не терпелось узнать очередную догадку Уэбба.

— Как тебе сказать. Я ученый и привык иметь дело с материальными сущностями. Но, когда я вспомнил твой рассказ о мальчике, то призадумался. Я не верю в силы шаманов и гадалок, но текст, что я перевел и твой рассказ… Ну, словом… Я не берусь судить, ты сам сделай вывод, ну, или предположение. Ведь случай с мальчиком, если верить его деду, просто неимоверный.

— Уэбб, я тебя понял. Теперь просто переведи мне, не знающему латыни, что там, черт возьми, написано. Мне ведь нужно держать ответ перед стариком. Он пока оплачивает мне все поездки, но рано или поздно, мне придется с ним встретиться и дать отчет. Не хотелось бы выглядеть в глазах старого и опытного человека глупо.

— Я понял. Тогда слушай, — сказал Уэбб. — Здесь дословно написано следующее: «И поставлю я печать защиты своей на каждом твоем творении; и пусть души невинных, чей лик изображен тобой, замолвят прощение за убийц и палачей своих, или изложат ненависть и проклятие своё к ним. И будут печати раскрыты, и свершиться пророчество моё». Какая-то чушь, не так ли?

— Как ты думаешь, это слова художника?

— Нет, он пишет от другого лица. И себя тоже указывает, — ответил Уэбб. — Возможно, он хочет сказать, что на картинах этих лежит проклятие или благополучие. На иконах изображены погибшие люди, так здесь утверждается. Невинные…

— Знаешь, я кое с чем непонятным столкнулся здесь, в Германии, в одной клинике для душевнобольных. Одна из пациенток клиники сказала, что девушка, изображенная на иконе, мертва.

— Но на иконе, ведь, изображен мужчина, — сказал Уэбб.

— Я говорю о другой иконе. Она принадлежит кисти того же художника Германа Кухта. Но изображена на ней молодая монахиня.

— Где ты ее взял?

— Я же отправился после нашей встречи в Германию, это западнее Кобленца. Там расположена клиника Отто Зутера. Это он являлся обладателем одной из восьми икон, приобретенных на аукционе.

— Почему ты говоришь, что он обладал. Ты выкупил икону у него?

— Нет. Он погиб.

— Как это, погиб? Несчастный случай? — удивленно спросил Уэбб.

— Может быть, — Коу с ужасом вспомнил свой недавний пророческий сон. — Он сгорел или задохнулся при пожаре. Его частная клиника сгорела. Погибло еще несколько пациентов.

— Какой ужас.

— Но икона странным образом уцелела. Огонь ее не тронул. Пожар местные фермеры локализовали. Но это не все еще.

— Что?

— На меня в этой клинике напали. Какой-то мужчина хотел застрелить, но случай спас. Он погиб. Пол здания обрушился вместе с ним. Если бы не случай, я бы не разговаривал с тобой сейчас. Да… документов при нем не оказалось. Зачем ему нужна была моя смерть?

— Может, из-за картины, — сделал догадку Уэбб.

— Я тоже пришел к этому выводу, — сказал Коу. — Кто-то, как и я, собирает иконы.

— Ты будь осторожнее, а то я буду скучать, если в следующий раз ты мне не позвонишь, и я не услышу твой голос, — сказал Уэбб, в голосе его было слышно сочувствие и тревога за жизнь старого товарища.

— Не дождешься, — весело ответил Коу, — я еще поживу. Кстати, на обратной стороне иконы изображены те же надписи на латыни. Текст идентичен, слово в слово, кроме одного.

— Чего же? — заинтересовался Уэбб.

— Число другое. Помнишь, на первой иконе было…

— Триста тринадцать, — опередил его Уэбб.

— Верно. На второй это число меняется, 315. Что бы это значило? Шифр какой-то?

— Не знаю пока, надо думать. Я не все тебе сказал. Кроме того текста, что я тебе прочел. По-видимому, это чье-то предупреждение, возможно, не художника. Но кроме этого, здесь ниже приведены всевозможные пророчества о наводнении, землетрясении, пожаре, нашествии полчищ насекомых и прочее. Имеется здесь даже самоубийство и банкротство, что не характерно для многих проклятий, что в древних письменах, в разных источниках имеются. Например, в десяти казнях Египетских.

— Ничего себе! — удивился Коу.

— Это еще не все, текст большой, ведь полотно немаленькое. Завершает текст заклинания и, возможно, какие-то ритуалы. Текст последнего я так и не смог перевести. Он не поддается переводу. Просто какой-то набор непонятных слов.

— Что это значит. Ерунда какая-то, — сказал Коу.

— Я бы не стал спешить с выводом, — сказал Уэбб, — я предполагаю, что это зашифрованный текст, или текст, написанный на другом языке.

— Ты же говорил, что текст на латыни, — удивился Коу.

— Все верно, кроме заклинаний. — Они написаны теми же буквами из древнего языка, но их сочетание… Эти слова не из латыни, возможно, это какой-то более древний язык. Он использует те же буквы, но слова не принадлежат латинскому языку.

— Ты можешь перевести эти заклинания?

— Я не уверен, — пониженным голосом ответил Уэбб. — Вот эта загадка с текстом меня и заинтересовала. Вот почему я говорю не о материальных причинах в твоем деле, а о тех, что нельзя пощупать, так как эти данные принадлежать очень древним временам. Когда-то я уже сталкивался с подобными загадками. Но они были проще.

— А это тебе не по зубам.

— Не знаю. Может, я просто фантазирую, и все проще, — сказал Уэбб.

— Я тоже так думаю, — согласился Коу. — Пока я уверен, что надо продолжать поиски художника. Он единственный, кто может дать ответ. Кого он изобразил на своих иконах и что, черт возьми, означают все эти надписи? Кстати, дед мальчика, Лукас Корра, прямо таки убежден, что дело здесь нечисто, и пахнет мистикой. Ну, ладно, Уэбб, всего тебе хорошего, успехов в исследовании. Ищи его по фамилии — Герман Кухта, может что-то и найдешь. А я отправляюсь в Мексику, к некоему Алекса Торнеро. Он недалеко от Мехико живет, если адрес верный.

— Постой, — внезапно сказал Уэбб. — А что еще изображено на иконе, кроме монахини?

— Да ничего особенного, — ответил Коу. — Только монахиня, сложившая руки у пояса.

* * *

После длительного перелета в Мексику, Руперт разместился в гостинице в городе Мехико. Хорошо отоспавшись от тяжелого пути, он, захватив с собой портфель, отправился на север, где согласно адресу, проживал Алекса Торнеро. Дом, точнее роскошная вилла, был расположен за городом в живописном месте: небольшое озеро, пышная зелень деревьев и заворожительные горы дополняли этот пейзаж.

Вилла представляла собой настоящее произведение искусства, которое может приобрести весьма состоятельный человек. Длинные аллеи, украшенные по сторонам диковинными вьющимися растениями, аккуратно подстриженные газоны в виде животных, несколько экзотических мраморных фонтанов, посередине которых красовались головы крокодилов и каких-то хищных кошек.

Трехэтажная вилла была окружена частной территорией с размером не менее десяти гектар. Руперта удивило количество слуг — пока он шел по аллее в сопровождении охранника, он насчитал более десяти человек.

— Хозяин дома любит роскошь, — заметил Руперт.

Но охранник, по-видимому, был немногословен. Он что-то буркнул и, не оглядываясь, продолжил идти в направлении дома.

На мраморном белоснежном крыльце, сочетающемся с белесой дверью, охранник остановился. Он велел Руперту подождать, а сам растворился где-то в чреве трехэтажного дома. Вскоре на пороге появился пожилой мужчина, по-видимому, это был дворецкий.

— Вас интересуют хозяева дома? — спросил он у Руперта, оценивая его взглядом.

— Мне нужен хозяин, — ответил Руперт.

— Я прошу прощения, как вас представить? — вежливо сказал дворецкий.

— Руперт Коу, частный сыщик из Лондона.

Глаза у дворецкого значительно увеличились, он был удивлен таким визитом.

— Сейчас хозяина нет, он в отъезде, — сказал дворецкий. — Но, если вас устроит, вы можете повидаться с его женой.

— Хорошо, — ответил Руперт и закусил губу с досады. Ведь он хотел поговорить именно с покупателем иконы, Торнеро. Но выхода не было. Тем более что жена могла что-то знать об иконе и даже показать ее.

Дворецкий растворился в доме. Вскоре вышел охранник. Он лениво поплелся к воротам. Спустя некоторое время вышел дворецкий и пригласил Руперта в дом.

— Госпожа ждет вас на террасе, — важно сказал дворецкий.

Они поднялись по ступенькам дугообразной широкой лестницы на второй этаж, миновали несколько залов и вышли на ярко освещенную полуденным светом террасу. Здесь, сидя за столиком, в ожидании неожиданного гостя находилась симпатичная молодая особа лет тридцати.

— Присаживайтесь, прошу, — сказала дама тоненьким голоском. — К сожалению, моего мужа сейчас нет.

— Я знаю, ваш дворецкий мне сообщил это, — сказал Руперт.

Дворецкий оставил их и удалился.

— Я прибыл из Англии в надежде выяснить кое-какие сведения от вашего мужа, — начал Руперт. — Он относительно недавно вернулся с Европы…

— Мне сказали, что вы сыщик и расследуете какое-то дело? — сказала женщина и интригующе, полная в предвкушении услышать интересную детективную историю, взглянула на Руперта своими очаровательными круглыми глазками.

— Да, это верно, я расследую одно дело.

— С убийством? — с нетерпением спросила женщина. — Расскажите, прошу вас. Чем мог помочь вам мой муж? Он такой у меня тихоня. Он банкир. И я целыми днями только и слышу, что об отчетах на этой скучной бирже ценных бумаг. Ему по необходимости случается ехать и по миру. Вот недавно приехал с Европы, но, увы, опять уехал по делам. Ни дня покоя. А мне скучно одной. Вы меня понимаете. Так что располагайтесь, я вас не отпущу без интригующего рассказа.

Руперт тяжело вздохнул. Он не знал, как быть. И решил расспросить молодую особу об иконе, а заодно и позабавить её.

— Скажите, а икона, что привез с собой ваш муж, находится здесь, в доме?

— О, я не знаю. Мой муж принес с собой какие-то диковинные вещи. Хотя… Я не помню, чтобы среди них была какая-то икона. А что, ее украли из какого-то монастыря или церкви?

— Возможно, мне это нужно выяснить. Может быть, это и не она вовсе?

— Понимаю, — задумчиво сказала хозяйка. — И вы проделали такой долгий путь, чтобы сравнить ее с похищенной иконой. Как я вам завидую, такое путешествие, икона, кража… — она осеклась, а потом тут же заговорила, — скажите, а убийство в этом деле было?

— И убийство было…

— Боже, как интересно. Приключение, убийство, ну же… рассказывайте дальше, — потребовала женщина, уставившись в Руперта глазами полными ожиданием приключенческого рассказа.

Но продолжения не последовало.

— Вы понимаете, мадам, — начал Руперт, не зная как ему перевести разговор на интересующую его тему. — Вы сказали, что Алекса, вернувшись с Европы, кое-что привез с собой…

— Алекса? — с легким недоумением спросила женщина, открыв рот.

— Ну, да, ваш муж Алекса Торнеро, — продолжил Руперт. — Я ведь к нему прибыл.

— А где вы взяли этот адрес? — женщина сосредоточенно взглянула на Руперта.

— Он у меня был. А потом я навел кое-какие справки в городе Мехико. Там его хорошо знают, он ведь мультимиллионер. Там подтвердили этот адрес.

— О, нет, здесь произошла ошибка, — печально заявила женщина. — Это вилла действительно принадлежала некоему Торнеро. Он один из богатых людей Мехико. Но…

— Что но? — удивился Руперт. Он уже понял, что ошибся адресом.

— Я не в курсе всего этого. Мой муж Фред недавно купил эту виллу и территорию, прилегающую к ней. Раньше мы жили в Виржинии, но он любит природу и уединение. Его бизнес связан с банками Мексики, вот и решил переселиться. Я говорила ему, что буду скучать, а он…

— Простите, мадам, но если Торнеро уже не владелец этой виллы, то не знаете, куда он переселился? — спросил Руперт.

— Я не знаю, увы, — пожала она своими изящными плечиками, — но я могу вам помочь.

— Я буду вам премного обязан, — сказал Руперт.

— Бывший владелец оставил нам почти всех своих слуг. Лишь одного он взял с собой. Может, кто-то из слуг знает — куда переселился бывший владелец этой скучной виллы. Я узнаю у дворецкого.

Она встала и вышла из террасы. А спустя несколько минут вновь появилась.

— Я кое-что выяснила и, как видите, довольно скоро. Обещайте мне составить компанию и рассказать вашу историю, а взамен я дам вам адрес этого Торнеро, — последнее слово она произнесла протяжно, напоминая тем самым, что это ее мало интересует.

Руперту пришлось задержаться на час и рассказать заскучавшей даме одну из старых историй, в которой он лично участвовал, работая еще в Скотланд-Ярде. Спустя час он попрощался с развеселенной хозяйкой виллы и направился в спешке по новому адресу.

Алекса Торнеро, продав дорогую виллу, поселился на окраину Мехико в небогатый район. Его новый двухэтажный дом, хоть и был крепок, но не стоил больших денег. Он был прост, невелик, с довольно скромным участком земли. В общем, богатый человек не мог жить в таком доме.

На пороге Руперта встретил старый слуга. Других слуг видно не было.

— Я хотел бы встретиться с Торнеро, — сказал Руперт, глядя на печальные и встревоженные глаза старого слуги.

— Я сожалею, но Торнеро не принимает.

— Меня зовут Руперт Коу, я приехал из Лондона по важному делу.

— Вы из банка? — спросил слуга.

— Нет, — ответил удивленно Руперт.

— Из полиции?

— Нет, не из полиции. Частное лицо.

— Одну минутку, — сказал старик и запер дверь.

Спустя несколько минут, в прихожей послышались шаркающие шаги. Дверь открылась, и на пороге появился слуга.

— Прошу вас, входите. Торнеро уже несколько дней никого не принимает. Не знаю почему, но вам он решил сделать исключение. А вообще, последние дни он сам не свой.

Они оба пошли куда-то на второй этаж.

— Мой хозяин последнее время какой-то мрачный.

— Что-то случилось?

— Он сам все расскажет, если захочет, — ответил старик. — Выглядит он бледно, я опасаюсь за него.

Они подошли к двери, и слуга сказал:

— Прошу, вот его кабинет. Он ждет вас.

Руперт вошел и увидел за столом у окна, в мрачной обстановке, мужчину лет сорока пяти. Глаза его, действительно, были полны печали и какой-то крайней отрешенности.

— Присаживайтесь, — сказал Алекса хриплым голосом. — Я не болен, просто охрип. Это нервное расстройство.

Руперт опустился в мягкое кресло.

— Мой слуга сказал мне, что вы прибыли из Европы. Что вас привело ко мне? — спросил Алекса, не обращая внимания на собеседника. Он закурил сигару, и пустым равнодушным взглядом уставился в стену. Руперту показалось, что Алекса о чем-то грустит, и это тяжелое душевное состояние значительно омрачает его.

— Я должен вам какие-то деньги? Или у нас есть совместные незавершенные дела? — спросил Алекса, не отрывая глаз с портрета молодого человека, висевшего на стене.

— Нет, вы ошиблись. Никаких дел совместных у нас с вами не было, — ответил Руперт.

— Тогда чего вам от меня надо? — спросил равнодушно Алекса.

— Я занимаюсь частным сыском.

— Сыщик?

— Да, я работаю в Лондоне. Ко мне обратился за помощью один уважаемый господин. Я не буду вдаваться в подробности этого дела. Затрону лишь ту сторону этого запутанного дела, которая касается вас.

— Меня?

— Да, вас. Мне известно, что вы недавно вернулись из Европы и привезли с собой…

— Вы ошибаетесь, как вас там?

— Руперт, меня зовут Руперт Коу.

— Руперт. Я не был последнее время в Европе. У меня и здесь дел хватает.

— Но мне точно известно, что Алекса Торнеро приобрел на одном из аукционов, проходившем в Европе, некую икону с изображением…

— Нет, нет, вы ошибаетесь… — он сделал глубокую затяжку, а потом выпустил густое облако, которое ненадолго скрыло его лицо за белыми клубнями дыма. — Хотя, постойте, вы сказали икона…

— Да, там изображен монах или монахиня, а может и что другое.

Торнеро вынул сигару изо рта и обратил свой недоумевающий взгляд на Руперта.

— Вы говорите икону? Я что-то припоминаю. Она довольно крупная, если мне не изменяет память.

— Да, около пятидесяти сантиметров в ширину и девяносто в высоту, — ответил Руперт, ощущая, что он приблизился к искомому предмету.

— Возможно, это она… Я не покупал ее лично. Но от моего имени купил ее мой сотрудник. Он всегда делает для меня подарки, когда куда-то я отправляю его. Вот и на этот раз я отправил его по делам в Европу. Он перед самым отъездом из Европы позвонил мне и сказал, что хочет купить для меня какую-то диковинную вещь. Да, кажется, на каком-то аукционе. Я был удивлен, что этой вещью оказалась икона. Он тогда сказал мне, что будто она может излечивать болезни. Стоила она немного, как он говорил. Я не против подобного. Тем более что мне есть из-за чего поверить в Господа и прочитать несколько молитв. Я ведь был миллионером. Мое состояние было близко к сотне миллионов. Вы думаете это так просто? Почти все свое состояние я нажил не совсем законно и даже преступно. Я торговал наркотиками, незаконными денежными операциями, продавал оружие и многое другое. Меня должны были в Штатах сжечь на электрическом стуле за мои дела.

— Зачем вы мне это рассказываете? — спросил Руперт.

— Не бойтесь, это не слова убийцы, а молитва грешника. Мне так легче. Теперь, когда я многое испытал за последнее время, мне самое время обратиться к Богу.

— Чем вы так обеспокоены? Я вижу отчаяние и страх в ваших глазах.

— Смерть. Исход жизни. Он одинаков для всех. Только одни раньше уходят, другие чуть погодя. Жизнь коротка, а грехи наши не имеют конца, они после нас остаются и продолжают существовать, — печально заметил Торнеро.

— Скажите, а где проходил тот аукцион, на котором ваш сотрудник приобрел икону? — спросил, заинтересованно, Руперт.

— Хм, кажется, он звонил из России. Да, верно, из России.

— А я мог бы с ним поговорить? — в надежде узнать адрес аукциона спросил Руперт.

— Увы, он не сможет вам ответить.

— Почему? — удивился Руперт.

— Он покинул меня и все человечество. Он мертв.

— Как? Что случилось? — с сожалением спросил Руперт.

— Его убили, вскоре после его возвращения. Глупый случай. Его поймали с наркотиками. Он бежал, долго отстреливался и… Его полицейские застрелили. А после этого проблемы начались у меня. Одна за другой. Это были тяжелые удары по всему моему бизнесу. Меня атаковали со всех сторон. Такого невезения не знал ни один гангстер или мафиози за всю историю Америки. Беда приходила, казалось, из ниоткуда. Там, где все было чисто, появлялись глубокие и значительные осложнения. В общем, сплошные невезения. Поначалу, я думал, что кто-то копает под меня, мои конкуренты… Но, проведя анализ совокупности несчастий, я понял, что это лишь невезения. Закономерностей не было. Я начал верить в судьбу, хотя до этого я доверял лишь силе и ловкости своего ума, изворотливости и беспощадности к врагам. Но сейчас я понял, что мой враг сильней меня, потому что я не вижу его. Невозможно бороться с несуществующим врагом. Я перешел от судьбы к вере. Видать, Он решил меня наказать за все мои прегрешения, а их было, как я уже говорил, немало. И теперь я отдаю долги, возвращаю или пытаюсь вернуть людям то, что отнял у них когда-то. Конечно, все вернуть я не могу, например, жизнь. Из преуспевающего некогда бизнесмена я превратился в неудачника и нищего. Мои компаньоны и друзья отвернулись от меня, оставив наедине с моими проблемами. Никому не нужен неудачник. Я продал дорогую виллу, в которую вложил немало десятков миллионов. Продал бизнес, точнее у меня его отобрали. Мои кредиторы требуют от меня долги, а я не могу отдать им. Я нищий. И все же кое-что я оставил после себя.

— Сына? — сказал Руперт, глядя на портрет.

— Да, сына. Я его очень люблю и не хочу, чтобы на него обрушились мои несчастья. Ведь, весь свой капитал, что я копил всю свою жизнь, я хотел передать ему. Сделать его жизнь и жизнь своих потомков счастливой.

— Зачем же вы мне все это рассказываете? Вы не боитесь? — спросил Руперт.

Торнеро отвел тяжелый и печальный взгляд с портрета сына, и перевел его на Руперта Коу.

— Вы, кажется, что-то хотели? — сказал он, словно не слушая Коу.

— Меня интересует икона. Скажите, вам известен точный адрес того аукциона, где ваш сотрудник приобрел икону?

— Нет, не знаком. Если бы он был жив, то сам бы рассказал. Я уже говорил вам, он был в России. Больше мне ничего не известно.

— А эта икона все еще находится у вас? — спросил Руперт с нескрываемым интересом.

Торнеро задумался, и очередной клуб дыма окутал его.

— В вилле, что я продал этому банкиру, она висела в одном из залов. Потом она меня начала раздражать, и я… на чердак ее выбросил.

— Значит, она по-прежнему на вилле находится? — спросил Руперт.

— Да… Хотя, нет, постойте. Когда я переезжал, то какие-то картины мой слуга забрал. Я не стал их вешать по комнатам, не до того было. Среди них есть и ценные полотна. Пусть они моему сыну достанутся. Хоть это уберегу. Спасибо, что вы напомнили мне о них. Я сейчас же велю своему слуге посмотреть их.

Он встал и нетвердым шагом подошел к двери и позвал слугу. Почти сразу тот появился.

— У нас есть картины? — спросил Торнеро.

— Да, я держу их в каморке на первом этаже, — безропотно ответил слуга.

— Посмотри, нет ли среди картин иконы. Она должна быть крупного размера, — сказал Торнеро.

— Да, все правильно, — подтвердил Руперт.

Спустя некоторое время слуга появился в кабинете с каким-то плоским предметом.

— Вот она, — сказал слуга, положив картину на стол.

— Спасибо, Сесора, — сказал Торнеро.

Слуга удалился.

— Ну вот: это она, — сказал Торнеро, сдувая с картины пыль.

На иконе был изображен монах. Руперт приблизился к столу, рассматривая икону со всех сторон, затаив дыхание.

— Мне она не понадобилась, — сказал Торнеро, — и никакие чудеса она не делает. Обычная мазня. Если хотите, берите ее себе, вы ведь за этим приехали.

— Вы мне дарите ее? — спросил обескураженный Руперт.

— Я же сказал, забирайте, она ваша. Может вам она принесет больше пользы. Для меня она была лишь бумагой, пустышкой.

Внезапно, распахнулась дверь, и в кабинет влетел Сесора. Его дыхание участилось, а глаза были в смятении.

— Что, Сесора? Что на этот раз? — спросил твердым голосом Торнеро.

— Это они. Ну, те, что были вчера.

— Кредиторы, — приглушенным и подавленным голосом сказал Торнеро.

— Вы можете идти, — обратился он к Руперту. — Если у вас нет ко мне больше дел.

— Нет. Я благодарю вас за подарок, — сказал Руперт и удалился вместе с Сесорой.

Слуга проводил Руперта за ворота. К ним подошли какие-то люди: один полицейский и двое в штатном.

— Можем ли мы видеть господина Алекса Торнеро? — спросил один из мужчин, одетый в штатском.

— Хозяин дома, — ответил слуга.

— Мы вчера у вас были. Вы сказали, что его нет, — твердым и решительным голосом сказал полицейский. — Теперь мы точно знаем, что он в доме. Сегодня ему не удастся увильнуть. Этим утром я получил ордер на его арест, и на арест всего его имущества.

— Мой хозяин знает об этом. Он готов вас принять, и просит лишь …

— На этот раз мы не будем идти на поводу у него.

— Постойте, — вмешался полицейский, — что он просил?

— Он передал мне, чтобы вы дали ему всего лишь десять минут.

— Он улизнуть хочет, — сказал мужчина в штатском.

— Нет, — ответил слуга, — он…

Двое мужчин в штатском, не дожидаясь разрешения, ввалились в ворота, отталкивая Сесору в сторону.

— Не мешайте правосудию, — сказал один из них слуге.

Слуга покорно отошел в сторону.

Руперт наблюдал все со стороны улицы.

— Я не могу дать Торнеро и минуты, — сказал, наконец, полицейский.

В этот момент прозвучал выстрел. Звук шел откуда-то изнутри дома. Все вздрогнули. Полицейский опрометью бросился в дом.

— Ну вот, — сказал ехидно один из мужчин в штатском. — Кажется, Алекса Торнеро обошел нас и теперь.

Руперт положил завернутую икону на заднее сиденье машины, которую он арендовал в Мехико, и повернул ключ зажигания. Он ехал почти по безлюдной дороге. Навстречу изредка проезжали одинокие машины. Он тяжело вспоминал рассказ Торнеро и его последний нелегкий поступок. Что толкнуло его на самоубийство? Ведь он совсем недавно был довольно преуспевающим бизнесменом, миллионером, крупной шишкой, а теперь… его нет. Жизнь для него перестала иметь смысл.

Одинокие деревья пролетали мимо Руперта. Его взгляд был направлен на склоны. Вдали нарисовалось крупное дерево с пышной кроной, отбрасывающей большую тень. Руперт решил остановиться у дерева, в тени. Ему не терпелось увидеть обратную сторону иконы, что лежала позади него.

Машина съехала с дороги. Руперт вышел из машины, и вынул из нее икону.

— Рамка такая же, — заметил он.

Руперт осторожно и, используя небольшой ножик, освободил полотно от рамы. Перед ним раскрылась обратная сторона полотна. Он с удивлением и мистической предосторожностью медленно провел по полотну рукой, ощущая под пальцами слой краски.

Где-то вдалеке показалась машина. Она ехала по направлению в Мехико на большой скорости. Неожиданно сбавила ход, и, не доезжая до Руперта, остановилась. За рулем были двое мужчин. Руперт бросил икону на заднее сидение, сел в машину и, вернувшись на дорогу, продолжил путь.

В зеркале заднего вида он увидел, как машина, что была позади него, прибавила ходу. Руперт тоже прибавил газа. Спустя некоторое время, машина, в которой сидели преследователи, догнала машину Руперта, и даже попыталась столкнуть ее на обочину. Преследование с маневрированием продолжалось минут десять, пока машина Руперта не выехала на трассу, где было много машин. Здесь Руперт был в безопасности. Преследователи не рискнули напасть. Они вовсе исчезли из виду, и Руперт потерял их. Но надолго ли?

С тревогой в сердце он вернулся в гостиницу. Он попросил перевести телефонный разговор с Лондоном в свой номер. Руперт звонил Брайану Уэббу. На втором конце провода раздался знакомый голос.

— Привет! Это я, Коу.

— Привет, дружище! — сказал Уэбб.

— Есть что-то для меня?

— Кое-что есть, — ответил Уэбб. — Как там в Мексике?

— Я добыл третью икону, — ответил Коу. — Она мало чем отличается от предыдущих: монах, те же надписи и число.

— Какое?

— Три, два, один, на этот раз. Похоже, что это какой-то шифр, — предположил Руперт. — Может он ключ к расшифровке той части текста, о которой ты говорил?

— Нет, я почти уверен, что нет.

— Что же это тогда, по-твоему? — спросил Руперт Коу.

— Это номер страницы.

— Что? Книга!

— Да, Коу. Это не иконы, а страницы с какой-то книги.

— Большой объем, тебе не кажется? — спросил Коу.

— Ты прав, меня это тоже удивило. Представляешь вес 321-й страницы?

— Не малый, но что все это значит?

— Не знаю, но искать надо книгу, — ответил Уэбб. — Что тебе еще известно? Чем больше фактов соберем, тем легче и быстрее доберемся до цели. Понимаешь?

— Разумеется, — согласился Коу. — Человек, который купил ее, находился в России.

— Что? В России? В каком городе? Известен адрес?

— Увы, нет.

— Надо поговорить с этим парнем.

— Он мертв, его убили, — ответил Коу. — А еще меня преследовали, и хотели столкнуть вместе с машиной.

— Я предупреждал тебя, — сказал Уэбб. — Это дело сложное и опасное, может, ты откажешься от него, а заказчику скажешь…

— Не могу, Уэбб. Он старый друг моего отца, да и потом, я не привык на полпути бросать незаконченное дело.

— Ну, смотри, я тебя предупредил.

— Спасибо, Уэбб. Я рад, что ты за меня волнуешься.

— Возможно, это русская мафия — самая опасная в мире, — сказал Уэбб.

— Не бойся, мне не привыкать. Моя профессия окружена тайнами и опасностями. — Он задумался, а потом продолжил, — Похоже, эти иконы приносят одни лишь неприятности людям. В клинике, потом здесь…

— Ты не забывай про Австралию, — заметил Уэбб. — Именно с этого началось твое дело.

— Ты прав, бедный мальчик, внук Лукаса Корра, он до сих пор находится в тяжелом состоянии. Я звонил ему.

— И что?

— Ничего не изменилось, — ответил Руперт, — все по-прежнему. Старик надеется на меня и на Бога. Начал ходить в церковь и молится.

— Да, это мало поможет. Куда ты теперь? — спросил Уэбб.

— У меня есть еще один адрес. Какой-то священник из протестантской церкви, американец. И угораздило же его поселиться в Китае.

— В каком месте?

— Харбин, — ответил Руперт. — Недалеко от города, где-то в горах.

— Если мне не изменяет память, это где-то на севере Китая.

— Я вылетаю в Пекин, оттуда доеду до Харбина.

— Счастливого пути, — сказал Уэбб. — Я займусь поисками книги, это нам поможет. Завтра отправлюсь в библиотеку.

Глава 7

13 столетие. В одном из городов Чехии. Настали тяжелые времена для горожан. Люди не видели врага, но умирали каждый день. Трупы находили на улицах, в домах, их собирали по всему городу и свозили на площадь, где и сжигали. Огонь! Лишь огонь мог дать уверенность, что враг отступит, лишь огонь был единственным оружием против невидимого и самого опасного врага 13-го столетия — чумы. Смерть гуляла по комнатам домов, выпрыгивала на улицы, зловещим, холодным, как сама смерть, сухим и безжизненным ветерком, прогуливалась по мрачным и черно-белым кварталам города. Казалось, что жизнь, краски и свет уже навечно потускнели и покинули этот чешский городок, оставляя место мраку, смерти и зловещей тишине.

Всякий, из ныне живущих, слышал, как потрескивает приятно огонь в камине, как краснеют угли, собирая жар, как желтые языки пламени, поднимаясь вверх, пляшут чудесный танец. Наблюдать за дивным пламенем, подаренным людям природой, можно вечность. Но вряд ли вам понравится огонь, сжигающий плоть, в которой недавно теплилась жизнь, работал мозг — производя на свет мысли, пряталась душа — покинувшая эту плоть. Ужасен и запах — следствие сгорания материи, и звук — исходящий при этом, и дым — наполняющий зловонием воздух и вселяющий страх в умы, и ужас в души живущих, ибо все это действо говорит об одном — следующим будешь ты.

Герману было тридцать два года. Он был среднего телосложения, угрюм и неразговорчив. Занимался он живописью. Когда-то работы у него было много, он помогал священнику тем, что писал иконы, расписывал стены и свод церкви. Его изображения небесных храмов и града божьего были чудесными, больше всего его искусство ценили за умение писать иконы, а точнее изображать святых. Лица мучеников казались настолько правдоподобными, что прихожане подолгу застывали у икон. Им казалось, что рядом с ними, во время их молитвы к Господу находился святой, изображенный на иконе. От этого ощущения присутствия какой-то неземной силы придавалась твердость в словах и уверенность в вере, проникающей все глубже в сознание прихожан. По городу ходили слухи, что Герману помогает Бог, его рука — это рука Господа, а значит и иконы божественные.

У Германа не было никаких проблем в городе, напротив, почувствовав уважение и почтение среди горожан, а также материальное благополучие, он решил остаться в этом городе и завести семью. Герман женился на самой красивой девушке, любая семья была рада выдать дочь за молодого иконописца, тем более что искусством он обладал и умением божественным.

Прошло десять лет счастливой жизни Германа и его любимой супруги. Как в каждой семье, у него появились дети. Звонкие детские голоса наполнили его дом, сердце наполнилось заботой и любовью. Герман считал себя самым богатым и счастливым человеком на свете, ведь его богатство составляли не полные доверху сундуки золота и серебра, а шестеро детей, наполнивших радостью сердце и счастьем душу. Он работал каждый день, шлифуя свое искусство, делая заказы для горожан и странствующих купцов, прознавших о его таланте. Он рисовал картины на заказ, разрисовывал глиняную посуду, вазы, изделия из дерева и прочие товары, где требовалась рука мастера. Ему приходилось уезжать в другие города, чтобы там выполнять заказы, демонстрируя свои божественные умения. Слава об умельце из небольшого городка все росла.

Дети подрастали. И вот однажды Герман вернулся в свой город после выполнения очередного заказа в храме, расположенного в городе Подлажице. Но горожане не встретили его, как бывало прежде. Он медленно и хмуро шел по безлюдному родному городу и не узнавал его. Куда делось былое веселье, где радостные и беззаботные сияющие лица горожан. Ему казалось все серым, словно невидимый художник забрал все краски из города и вселил страх и ужас в сердца горожан. Тени сбежались, окутали мраком улицы, сомкнулись и образовали тьму. Даже солнце, что обычно озаряло улицы стрелами золотых лучей, разливающихся по городу, наполняя его жизнью, куда-то спряталось, а вместо него — лишь серые облака, ничего хорошего не предвещающие.

Так, вместе с мрачными и тревожными мыслями он добрел до своего дома. Обычно его встречали еще перед дверью вся семья: красивая жена и шестеро детских улыбок его дочерей и сыновей. Но на этот раз он стоял перед дверью собственного дома один. Ни детский смех, ни радостные улыбки, никто не встречал его, лишь тишина и нарастающее смутное беспокойство. Он прошел по комнатам, но никого не встретил. Герман не верил глазам — детские комнаты были пусты. Выходя из дома, он встретил соседку, которая рассказала ему о случившейся беде. Дети находились в доме родственников его жены. Герман направился к ним. В доме тестя он и увидел своих детей. Они окружили его со всех сторон, двое близнецов сидели в кроватке и беззаботно играли.

— Она ждала тебя, — печальным голосом сказал отец жены Германа, — до последней минуты верила, что увидит.

Герман тяжело опустил взгляд и посмотрел на близнецов.

— Чума никого не щадит, — продолжал тесть. — Я буду помогать тебе всем, чем смогу. Герман забрал детей домой, нанял сиделку для близнецов. Женщина помогала с детьми и готовила пищу. Деньги у Германа были, он неплохо заработал на заказах во время последней поездки на заработки. Соседи начали завидовать ему, так как кругом в городе умирали люди, а в его большой семье, кроме жены, потерь не было. Казалось, смерть обходила их стороной по приезде отца семейства. По городу поползли слухи.

Все помнили о чудесном, если не сказать божественном, даре Германа, и, связав его с лояльностью смерти относительно его дома, посчитали, что он выбран Богом. Каждый день Герман видел трупы на улицах, их сносили со всего города и сжигали на площади. Он уже начал верить слухам, считая себя избранным, как неожиданно заболевает старший сын и умирает, ему было всего девять.

Узнав об этом несчастье, соседи отвернулись от Германа, даже сиделка стала тайком пробираться в дом на работу, чтобы ее не видели соседи. Вскоре умирают близнецы, они были самыми младшими. Герман не верил своим глазам, его сердце колотилось в гневе и отчаянии. Беда, что поначалу обходила его дом стороной, неожиданно нагрянув, казалось, спешила наверстать упущенное в своей черной и жуткой работе.

Герман не находил себе места. Он хотел уехать из города, прознав, что чума буйствует лишь в его родном городе, не трогая область.

Сиделка со смертью близнецов покинула его дом. Герман поначалу обвинил ее в несчастье, но потом понял, что это глупо, смерть была гостьей в каждом доме. Он хотел оберечь оставшихся троих детей, и потому запер двери дома, накупив заблаговременно продукты.

Не прошло и трех дней, как заболела девочка. Ей должно было исполниться пять. Он смотрел на исхудалое детское личико и молил Бога о пощаде. Но Бог не слышал, словно был занят более важными делами. Через два дня заболела и умерла вторая девочка, ей было семь. Всех детей Герман хоронил во внутреннем дворе дома. Он не хотел сжигать тела, и потому доверил их земле.

Не прошло и недели, как заболел последний мальчик. Вчера ему исполнилось восемь лет. Герман подарил ему деревянную куклу, что привез из другого города. Это был деревянным мишка с зелеными глазами. Герман понуро сидел у детской кроватки и оглядывал ее углы. С презрением и опаской он озирал призрачные тени комнаты, словно пытаясь увидеть малейшие изменения. Он верил в милость божью и с ужасом ждал смерть. Ему показалась, что одна тень шевельнулась и преобразилась, но это была игра пламени свечи. Тогда он отставил ее от себя, чтобы его дыхание не затушило луч света, пододвинув ее к голове спящего мальчика.

— Пусть тени уползут прочь, пусть смерть и не думает приближаться к нему, — гневно проворчал Герман, не повышая голоса, чтобы не разбудить мальчика. — Пусть возьмет мою душу, если ей так неймется. Я готов продать ей свою душу и работать на нее всю вечность, но пусть она оставит лишь одну жизнь — моему сыну.

Минуты шли, они удлинялись и казались вечностью. И вдруг одна из теней слегка пошевелилась. Герман замер, затаив дыхание.

— Нет, ты не посмеешь! Это все, что у меня есть. Оставь его в покое! Слышишь! — злобно ворчал он.

Герман привстал, пытаясь разглядеть тени, но они замерли по-прежнему. С тяжелым вздохом облегчения он опустился на стул, рядом с кроватью и взглянул на лицо мальчика. Он провел ладонью по его волосам, расправил слипшиеся кудри и обомлел. Его палец, во время поглаживания лишь ненароком скользнул по лбу мальчика. Лоб был холодным. Он в спешке коснулся руки, и она охолодела. Он прислушался к его дыханию, и его не услышал. Смерть обхитрила Германа. Возможно, последняя тень была вызвана легким изменением пламени свечи, которую Герман поставил рядом с сыном. А пламя было затронуто последним вздохом мальчика.

Его детская душа еще не успела покинуть тело, а Герман уже все крушил в доме. От гнева и отчаяния он разбивал вдребезги все, что ему попадалось на пути. Превратив уютную обстановку в хаос и бардак, он немного успокоился. Ночью похоронил сына, и так как теперь его ничего не сдерживало в этом ставшем ненавистным ему городе, он покинул его пределы и отправился в монастырь, что находился в Подлажице.

Настоятель монастыря хорошо знал Германа и его талант высоко ценил. Герман не стал монахом. Он рассказал настоятелю о беде, и настоятель предложил ему остаться в монастыре, сколько он пожелает. Здесь, в уютной, небольшой кельи, он продолжал писать иконы. Герман изображал монахов монастыря, и каждый монах гордился этим. Все по одному ходили в его рабочую келью, где он трудился даже ночью.

— Тебе надобно отдохнуть, — заметил как-то настоятель, видя чрезмерную работу Германа. — Ты не щадишь себя, у тебя появились жуткие впадины под глазами. Так нельзя. Нужно выходить на свет божий. Улыбнуться солнышку. Оно согреет тебя и придаст румянец твоему лицу. До меня дошел слух, что ты и трапезу обходишь.

— Румянец?! — несмотря на мягкий тон и добрые слова настоятеля, Герман повысил голос. Его тяжелый и мрачный взор не сходил с полотна. Он дописывал икону с изображением настоятеля. Тот взглянул на собственный портрет, и на устах его засияла улыбка.

— Вот видишь, как ты замечательно изобразил меня, — продолжал настоятель, не обращая внимания на раздраженный тон Германа. — Ты устал, извелся, тебе нужен отдых.

— Отдых?! — снова в гневе сказал Герман. — А ты когда-нибудь смотрел в лицо смерти, которая пряталась в теле твоего ребенка?

Настоятель молчал, он пытался разгадать настроение и мысли Германа.

— А я видел! Видел! — продолжал с тем же злобным тоном Герман. — Как потухла жизнь в моем ребенке, как божий свет уходил прочь, как отворачивались от меня надежды на его спасение. Видел и чувствовал, как в детское тело, еще теплое, заползла смерть. Я слышал ее злобный шепот.

— Ты должен оставить свою боль позади, — сказал настоятель, пытаясь успокоить Германа. — Боль уйдет, если ты отпустишь их.

— Боль?! Что ты знаешь о боли? — Герман потупился, он размышлял. Затем продолжил. — Кто же ее по-твоему создал? Не тот ли, кто создал людей?

— Это богохульство, Герман, — ответил спокойно настоятель, несмотря на гневный тон Германа. — Ты не должен говорить этого. В тебе бурлит ненависть, это она заставляет тебя так говорить и страдать…

— Я пытался, — перебил его Герман, — пытался упокоиться и забыть несчастья постигшие меня. Поэтому я пришел к вам в монастырь. Я писал все эти иконы в надежде, что забуду, что Бог простит людей. У вас здесь ничего не происходит. А я видел, как там люди страдают, как теряют близких, и никто не может это остановить, ни священник, не церковь, ни Бог. Смерть сильней…

— Не смей так говорить! — неожиданно для себя, повысил голос настоятель. — Хорошо, что лишь я услышал эту ересь.

— Меня вот уже неделю мучает одна мысль, — продолжал Герман, словно разговаривая сам с собой. — Я молился, много молитв прочел, но ни одна из них не была услышана. Почему? Если Бог видит, что происходит, то почему он не вмешивается?

— Нам знать дела Божие не положено, мы созданы им, и с самого нашего рождения мы грешны, ибо души наши пребывают в грешной плоти. О душе своей подумай. Души детей твоих умерших находятся на небесах, о них позаботится Бог и ангелы.

Герман, при таких словах настоятеля, неожиданно выпрямился, оглядел яростным взором свою келью, спешно собрал кисти и краски и, не попрощавшись с настоятелем, вышел. Он покинул монастырь, не проронив ни единого слова, лишь завязав на спине котомку с красками и кистями, и понуро поплелся в горы.

Никто не видел его с тех пор. Что он делал в горах? Как жил? Но только с тех пор стали говорить о нем, как о человеке, потерявшем веру. Меж монахов его прозвали Герман Отшельник.

Глава 8

Из Пекина Руперт добрался до Харбина, где остановился в гостинице. Еще вечером он выяснил путь, который ему следует пройти до церкви. Дорога оказалась нелегкой: извилистые каменистые тропы в горах — укрытых пышной зеленью многочисленных деревьев; множество перевалов и извилистых рек.

Руперту пришлось, на этот раз, взять с собой проводника. Это облегчило путь — Руперт не заблудился в дебрях лесов и опасных склонов многочисленных гор, которые цепочкой расположились на севере страны.

По дороге он размышлял об иконах и их создателе. Почему художник писал портреты монахов? Являются ли эти иконы страницами какой-то книги? Если да, то почему на обратной стороне икон одинаковый текст? Текст волновал Руперта больше всего. Он полагал, что именно в нем таится разгадка всех таинственных событий и смертей, окутанных вокруг икон, словно липкая паутина. Где же сам паук? Где его логово? Руперту казалось, исходя из последних таинственных событий, что на иконах находится какое-то проклятие. Но зачем художнику понадобилось навлекать беду на людей. Может быть, он хотел таким образом защитить свои творения. Но ведь им опасность не угрожала. Руперт, глубоко вдумываясь в последние мистические размышления, поймал себя на том, что уходит от реальности, к которой он придерживался всю свою жизнь, работая сыщиком. Он ведь привык доверять не вымыслу и чувствам, а доводам. Лишь они являются доказательством виновности или невиновности человека, лишь они указывают верный путь опытному сыщику.

Руперт много раз перечитывал переведенный его другом текст обратной стороны иконы. Кроме угроз и предупреждений, он обратил внимание на пророчество. Оно сбудется, если души невинных «замолвят прощение» или «изложат ненависть и проклятие к своим палачам и убийцам». Если на иконах изображены умершие люди, невинно пострадавшие, то на людей падет наказание. Далее перечисляются виды наказания. Руперт увидел слова, напомнившие ему последние события, которым он стал свидетелем: огонь, банкротство, самоубийство. Были ли эти слова пророческими или все-таки это совпадение? Ответ был впереди, и Руперт, почти не чувствуя усталости, уверенно продвигался вперед. Вместе с Чонгом, указывающим Руперту лучший маршрут до деревни, они на речном катере переправились через реку Сунгари, и вышли к предгорью. Здесь также вились едва приметные тропы. Затем Чонг изменил маршрут, и они двинулись на Запад. Чонг объяснил это тем, что немного западнее пролегает дорога.

— Неужели здесь в горах имеется дорога? — удивился Руперт Коу.

— Она проходит недалеко от деревни, — пояснил Чонг, — и далее идет на северо-восток.

И действительно, спустя каких-нибудь полчаса они достигли дороги. Далее шли по ней, минуя скалистые горы и переправы через ущелья.

К сожалению, им по пути не встретилась ни одна машина, и им пришлось огибать цепь небольших скал. Спустя три часа пути Чонг предложил изменить курс.

— Теперь нам надо идти на восток, — сказал Чонг, — там находится деревня. Это недалеко, вон за тем пригорком.

Поднявшись и спустившись с пригорка, они действительно приметили серые крыши крошечных домиков, теряющихся в пышной зелени деревьев. За деревней виднелась долина, исполосованная различной величины прямоугольниками. Чонг пояснил, что там находятся посевные поля, в основном, рисовые.

Когда они подходили к деревне, они встречали сельских жителей, добродушно приветствующих их.

— Здесь все здороваются? — спросил Руперт.

— Это деревня, — пояснил Чонг, — жители приветливы ко всем. И принимают новых людей, путников, словно те коренные жители их деревни.

Они подошли к ветхому домику.

— Здесь живет мой приятель, — сказал Чонг. — У него мы и остановимся.

— Хорошо, но сначала, я хотел бы побывать у священника, в церкви, — сказал Руперт.

Чонг оставил Руперта у дома, а сам зашел в дом приятеля. Спустя несколько минут он вышел с хозяином дома. Тот приветливо улыбался.

— Всего пять долларов, — сказал Чонг, подходя к Руперту. — Вам будет стоить ночлег всего пять долларов.

— Прекрасно, — ответил Руперт. — Я надеюсь, что пробуду здесь не более двух-трёх дней.

— Лу сказал, что священник Джон Норман проживает вон в том доме, — Чонг указал на небольшое белое одноэтажное здание в центре деревни.

— Ничего не понимаю, — сказал Руперт, — а где же церковь?

— А это и есть церковь, — пояснил Чонг.

Они подошли к дому, мало чем отличавшегося от остальных домов, разве что, он был немного вытянут. На стенах виднелись небольшие трещины, облезлая штукатурка. Продолговатая коричневая табличка с белыми иероглифами украшала вход. Над табличкой, на самой крыше, аккурат, посередине потресканной двери, был расположен обычный деревянный крест, окрашенный в красный цвет.

— Это и есть местная протестантская церковь, — пояснил Чонг.

— Я, признаюсь, не ожидал увидеть ее такой, — сказал Руперт.

— Здесь ее называют: «домашняя церковь».

— Почему «домашняя»? — удивился Руперт.

В этот момент на пороге появился мужчина европейской наружности. Его одежда была схожа с крестьянской, простая: рубашка, брюки. Не было на нем ни мантии, ни накидки, ничего другого, что бы выдавало его за священника.

Руперт и Чонг подошли к мужчине.

— Знакомьтесь, это Руперт Коу, — сказал Чонг, — а это Джон Норман, священник.

Они поприветствовали друг друга. Джону было лет сорок. Его добродушное лицо и чуткий внимательный взгляд наводили Руперта на мысль, что перед ним стоит хороший отзывчивый человек, всегда готовый прийти на помощь.

— Какими судьбами в наших краях? — спросил Джон, доброжелательно и естественно улыбаясь, — вы хотели взглянуть на нашу святыню?

— На святыню? — удивился Руперт, но потом решил сразу не рассказывать о причине своего приезда. — Я приехал к вам, Джон.

— Вы не первый, кто за последнее время посещает нашу церковь, — сказал Джон. — Прошу вас, входите, мы всем рады. Через час у нас будет проповедь, ровно в шесть.

Они прошли внутрь. Весь дом состоял из трех комнат. Две, по-видимому, были жилище священника, а третья комната, что побольше, использовалась для службы. В нее они и вошли. Несколько пожилых женщин сидели на скамейках.

За дюжиной скамеек у стены, мало чем отличавшемся от внешних стен (трещины, облупленная штукатурка), располагался стол, укрытый красным атласом, сверху лежала библия. На самой стене была подвешена черная доска, на которой мелом начерчены иероглифы. Выше, над доской располагался красный крест, схожий с тем, что был расположен на крыше у входа.

Вот и все убранство. Скромно и просто, без излишней роскоши. Ничто не отвлекало глаз. Чонг сел рядом с одной из женщин, а Руперт вместе с Джоном подошли к столу.

— Это что-то вроде кафедры? — спросил Руперт, указывая на стол, накрытый красной материей.

— Совершенно верно, — ответил Джон. — Жизнь Христа была проста и естественна. Поэтому здесь нет ничего лишнего.

— Вы американец? Я почувствовал это по акценту.

— Да, я из Портленда, миссионер. Я прибыл сюда лет десять назад, чтобы нести слово Божие.

— Но ведь они не знают английского языка, — сказал Руперт.

— Кое-что знают, благодаря мне, — ответил Джон. — Но вы правы, мы придерживаемся простоты и понимания, только так люди смогут услышать Его слова. Я говорю и проповедую на местном языке.

— То есть на китайском?

— Да, на китайском. У нас даже библия переведена на китайский, — Джон взял книгу со стола и продемонстрировал Руперту страницы.

— Да, сплошные иероглифы.

— А иначе и нельзя. Если хочешь, чтобы тебя понимали, то надо, прежде всего, понимать людей. Я уже давно учу этот славный язык.

— Вы только работаете священником?

— Это моя миссия — быть священником. Но кроме этого, я преподаю в местной школе английский язык, — пояснил Джон.

— И много у вас прихожан?

— Да почитай, все посещают это святое место.

— Дом.

— Мы называем ее домашней церковью. Власти не очень-то любят иные религии, что не являются для них родными. Очень сложно открыть церковь, требуется множество разрешений. Но по закону все граждане имеют право верить в ту религию, которую посчитают нужной. Поэтому мы ютимся не в здании церкви, а в обычном доме, но называем это место «домашней церковью».

— Понятно.

— Основа нашей веры — это библия, — сказал Джон.

Вскоре начали приходить люди: парами, тройками, десятками. Не прошло и десяти минут, как комната была заполнена. К Джону начали подходить деревенские жители. Несколько девушек сели в первый ряд и, улыбаясь, тихо перешептывались, кокетливо косясь на Руперта. Чтобы не смущать жителей деревни, и не отвлекать священника, эмоционально рассказывающего что-то двум женщинам, Руперт отошел к окну. Вскоре его потеснили и оттуда. Какая-то женщина с мужицкими плечами отодвинула Руперта в сторону, пролепетав что-то на китайском языке, и открыла окна. Прохладный вечерний ветерок ворвался в комнату, принеся с собой букет приятных лесных запахов. Словно дыхание леса, влилось в комнату, освежив ее.

Народу собралось много. Скамейки были заняты, люди ютились у стен и в проходах. Наконец, священник жестом посадил беседовавших с ним женщин, и зашел за стол.

Он что-то быстро написал мелом на доске. Это были иероглифы. Поднял голову, внимательно оглядел присутствующих, словно выискивая кого-то, затем начал проповедь на китайском языке. Чонг дотронулся до руки Руперта, тот оглянулся.

— Я кое-что вам переведу, — тихо сказал Чонг.

Руперт в знак согласия, качнул головой.

— Это будет замечательно.

— Он говорит о том, что это собрание, как и все предыдущие не похоже ни на одно другое, — шепотом сказал Чонг.

Одна из двух девушек лукаво поглядела в сторону Руперта. Он заметил ее взгляд и приветливо улыбнулся. Легкий румянец окрасил ее девичье личико. Девушка опустила голову и отвернулась.

— Нас теперь десять миллионов, — сказал Чонг, — это составляет десять процентов китайского населения. Совсем недавно наши братья и сестры построили еще две церкви, и теперь их стало двенадцать. Мы не остановимся на этих значительных достижениях. Хоть власти и всячески мешают нам постичь веру, но мы знаем, что Бог един, и его нельзя изъять из нашего сердца и мыслей. Не власти управляют людьми, а Бог. Христос — глава веры, а не правительство.

Чонг еще долго переводил Руперту, но он уже не прислушивался к его словам. Он наблюдал за безропотными, мирными и доверчивыми лицами прихожан. Руперт видел в них любовь и искреннюю веру. Даже здесь, в глухой деревни, между горами, среди лесов, люди, отстающие от цивилизации, не упускают возможность услышать о Боге.

Признаться, Руперт ожидал увидеть здесь совершенно другое. Будучи свидетелем тех несчастий, что он наблюдал в Германии и Мексике, он ожидал увидеть здесь одно из зловещих пророчеств, что было написано на обратной стороне икон, но вместо этого, он стал свидетелем милости Божьей, доброты и господнего прощения всем верующим и кающимся в грехах своих. На сцене, перед столом, появлялись люди, которые были излечены Господом, как говорил Джон, слова которого переводил Чонг.

Джон ловко манипулировал доверием и чувствами людей, это было видно невооруженным глазом. Но спустя полчаса, и сам Руперт чуть ли не поверил в Бога и всем сладким речам проповедника. Джон приводил множество цитат из Библии, доказывал любовь и существование Господа. Его силу и незримое присутствие среди деревенских жителей, а также его благосклонность и заботу, он доказывал визуально. Джон приглашал к столу некоторых крестьян. То какая-то старушка, явилась перед всеми, шагая бодрым шагом. Старушка и Джон Норман утверждали, что последнее время она не могла ходить. Всё у нее болело, а теперь она чувствует себя бодро, и даже, может выполнять легкую работу по дому. Какой-то мужчина лет пятидесяти страдал тяжелой одышкой. Он рассказывал о себе и его неизлечимой болезни легких. Врачи в городе отказались его лечить из-за того, что он много курит. И это может вновь дать осложнения. Мужчина не желал бросать курить, но после того, как он предстал перед божественной девой, он излечился, и теперь совершенно не кашляет. Врачи, к которым он недавно ходил, поражены — в его легких нет ни одного хрипа. Какая-то женщина эмоционально рассказывала о том, что потеряла козу. А после благословения девы коза вернулась к ней на следующий же день.

Руперт слушал все это и думал: «Как же ловко этот миссионер облапошил этих полуграмотных и забитых крестьян. Каков он должен быть ловким и изворотливым, чтобы всю деревню держать в заинтересованности его слов. Умеет же этот американец привлекать людей в свою веру. Но что это ему дает?» Он не понимал этого. «Наверное, надо искренне верить самому, чтобы суметь обманывать других».

По правде говоря, Руперт за час, проведенного на этом собрании, изрядно психологически устал, он готов был согласиться с чем угодно, лишь бы поскорее покинуть эту комнату, пока и его, Руперта, не привлекут в веру.

Наконец, собрание было окончено, и люди начинали расходиться. Ушли последние прихожане и Руперт с Чонгом остались наедине с Джоном Норманом.

Руперт попросил Чонга подождать его во дворе, а сам направился к священнику.

— У вас есть ко мне вопросы? — сказал Джон.

Руперт не заметил ни единой усталости на его лице и в его голосе. «Сильный человек, — подумал Руперт».

— Я не совсем понял.

— Что именно? — спросил Джон, проницательно взглянув на Руперта, демонстрируя искреннюю заинтересованность.

— Вы говорили о каких-то божественных изречениях. Какой-то мужчина рассказывал о необычайном урожае на его поле. И что все это было благодаря божественной силе некой святой девы. О чем это?

— Хм, так оно и есть. Всё правда, — ответил священник. — Я ее не показываю на людях каждую проповедь. Лишь один раз в неделю, на нашем собрании, куда стали являться и прихожане из других деревень и даже из города, я выставляю это божественное творение.

— Какие еще прихожане из других городов?

— К нам приезжают раз в неделю различные люди. Мы всех приветствуем. Бог всех любит, нужно лишь поверить. Вот вы, например, тоже приехали к нам в деревню ради того, чтобы повидать ее.

— Кого? — спросил с нетерпением Руперт.

— Как кого, конечно же, икону, на которой изображена святая мученица. При жизни она страдала от зла людского, и Бог наградил ее силой после смерти.

— На иконе изображена монахиня? Удивился Руперт.

— Да, молодая девушка, — ответил не возмущенно Джон.

— А откуда вы взяли, что она умерла? — спросил Руперт.

— Она приходит ко мне во сне, — ответил священник. Его взгляд переменился, он, словно погас, потускнел, былой огонь исчез, а вместо него появилось отчаяние и смятение. В нем что-то изменилось. Он задумался, а спустя мгновение вновь зажегся пламенем уверенности и подвижности. — Я… видел ее во сне. Она говорила со мной, — последние слова он сказал как-то неуверенно.

— Интересно, а что же она вам сообщила? — спросил Руперт.

— Она сказала, что излечит каждого, кто поверит в Христа. И…

— Простите, Джон. Я признаюсь вам, я не совсем верующий, скорее, наоборот.

— Я это уже заметил в ваших глазах. Что же вы хотите? Кто вы?

— Я частный сыщик и расследую одно дело, — пояснил Руперт.

— Но что вам нужно от меня? — удивился Джон.

— Помочь в расследовании. Скажите, вы ведь приобрели эту святую икону в России?

— Мне посоветовал приобрести ее один богатый миссионером. Он коллекционирует иконы. Он дал мне адрес, но не в России, а в Украине.

— Где, где? — спросил Руперт.

— Эта страна, находится рядом с Россией. Когда-то это было единое государство. Многие американцы путают ее с Россией, считая, что она часть ее. Так в общем-то и есть…

— А в каком городе?

— В Одессе, — ответил священник. — Но точный адрес я не могу вам дать, потому что…

— Потому что ваш приятель запретил вам его называть?

— Вы правы. Дело в том, что этот…

— Аукцион, — договорил Руперт.

— Да, вы лучше меня знаете.

— Но мне бы хотелось…

— Нет, я обещал… — он немного подумал, и его глаза вновь переменились. Руперт увидел в них какую-то тревогу, озабоченность, что-то волновало его.

«Он что-то скрывает, — подумал Руперт».

— А на икону можно взглянуть мне? — спросил Руперт.

— Конечно, можно, но не сегодня.

— А когда же? — удивился Руперт.

— Приходите завтра в десять. У нас по субботам собрания утром. И именно по субботам я и выношу икону в зал, чтобы все могли прикоснуться к ней и взглянуть на нее. Она всем помогает. Я лишь раз в неделю ее демонстрирую. К нам приезжают даже…

— Я знаю, вы уже рассказывали, — перебил его Руперт. — Ну, хорошо, я буду завтра утром.

Первый раз Руперт почувствовал, что икона, о которой он так много слышал, приносит не зло людям, а помощь. Скорей всего, эта помощь душевная. Люди хотят верить. Человек слаб, вот и согласен принять все, что ему подсовывают, заворачивая это в красивую обертку лжи и лицемерия, — думал Руперт.

Он долго не мог уснуть. Мысли об иконе не давали ему покоя. Он мельком взглянул на кровать, где спал Чонг. «Спит спокойным сном, как я завидую ему, — думал Руперт». Ему вспомнились печальные события в Германии и Мексике, затем его мысли посетили события сегодняшнего дня, и слегка успокоили встревоженный разум. «Может, все не так плохо, как я вообразил себе, — думал он». Его мысли направились на решение новой проблемы. Он подошел очень близко к разгадке. Еще один шаг и ему станет известен адрес, а быть может, и местонахождение художника, ставшего для него почти что призраком. И все же, ему нужно было материализовать этот призрак. Он был уверен, что он был самый обыкновенный человек — тщедушный, алчный и завистливый. Он погрузился глубоко в мысли, и не заметил, как его одолела дрема. Руперт заснул. Он видел сон.

Он ехал по какой-то каменистой извилистой дороге среди скал. Рядом с ним, за рулем сидел какой-то мужчина. Он ловко крутил руль, следуя извивающейся, словно змея, дороге. Вот справа появилась крепость. Как бы ни свернуть в нее. Дорога сужалась и расширялась. Водитель уверенно управлял машиной. В руке Руперта было что-то овальное и длинное. Неожиданно, откуда-то сверху, с левой стороны, посыпались камни. Машина завернула за угол. Дорога казалась там ровной. Но неожиданно, внимание Руперта и водителя привлек к себе какой-то темный силуэт человека, стоящего вдали. Это был ребенок. Они подъезжали ближе и, наконец, их машина проехала мимо ребенка. Руперт различил его бледные черты. Это был мальчик. Он был знаком ему. Ямес! Руперт с ужасом оглянулся и еще раз, чтобы убедиться в страшной догадке — мальчика не было, он, словно исчез. Наверное, померещилось, — думал Руперт. Но увидеть мираж или галлюцинацию обоим мужчинам в одно и тоже время — просто немыслимо. И Руперт с ужасом поглядел на водителя. Голова его была повернута назад, а руки по-прежнему держали руль, вцепившись в него мертвой хваткой. Руперт взглянул в глаза водителя и обомлел. На бледном неестественном цвете лица он увидел какой-то зловещий, чудовищный взгляд, направленный куда-то вдаль позади машины.

Руперт со всей быстротой, на которую был только способен, вцепился в руль. Он уже заметил краем глаза, что машина направляется не по дороге, а прямиком в обрыв — навстречу к смерти. Он из последних сил пытался выровнять руль и изменить ход машины, вывести ее на дорогу, но, увы, силы были неравные. Руль, словно заклинило, какая-то могучая, неведомая и зловещая сила скручивала руль вправо. Все, что он мог сделать — это выпрыгнуть из капсулы смерти. Он открыл дверь и вывалился на ходу. Взглядом он заметил, как большая тень от машины, проскочила над ним, и исчезла где-то внизу, сопровождая падение душераздирающим скрежетом и многочисленными ударами о камни. Какой-то сильный грохот раздался где-то в глубине обрыва. Сердце Руперта бешено стучало в барабан, ему даже показалось, что и оно выпрыгнуло и полетело вниз или осталось навсегда в машине.

Какое-то мгновение он еще чувствовал опору в пальцах, вися на каком-то остром камне. Ноги его свешивались в пустоту. Режущая боль в пальцах была невыносимой. Он попытался дотянуться второй рукой до камня, чтобы закрепить хват, но… Его пальцы неумолимо разжались, и он почувствовал на некоторое время невесомость. Его тело летело вниз, в пропасть. Словно чудовищный дракон, разинув злобную и смертоносную пасть, заглатывал тело Руперта в свое чрево. Некоторое время он ничего не чувствовал, ему казалось, что вокруг и во всем мире наступила полная тишина, все утихло, обездвижелось и померкло в бездонном и зловещем мраке.

Руперт проснулся. Приятный теплый луч падал на грудь Руперта. Он сел и тревожно оглянулся, пытаясь понять — спит ли он. Руперт бросил взгляд в сторону кровати Чонга. Проводника не было. Руперт привел себя в порядок и вышел во двор. Там он и увидел Чонга, мирно беседовавшего о чем-то с хозяином дома.

Руперт взглянул на часы. Было половина десятого.

— Нам пора, — сказал Руперт, — Джон Норман будет на собрании в десять.

— Я готов, — бодро сказал Чонг.

Его губы растянулись в приятной улыбке, осветив два ряда белых зубов.

Еще оставалось четверть часа до начала собрания, но народу было столько, что все просто не помещались в комнате, так называемой «домашней церкви». Во дворе перед домом было около десяти человек, в оба окна заглядывали люди, пытаясь занять там удобное положение. В коридоре и в прихожей толпились прихожане. Руперт с Чонгом едва протиснулись в задние ряды комнаты, служившей залом для проведения собрания верующих. Руперт огляделся и не увидел ни одного иностранца, кругом были лишь лица коренного населения.

— Говорят, что священник вынесет в зал святую икону, — шепнул Чонг на ухо Руперту Коу. — Я хотел бы до нее дотронуться.

— Мы даже и шагу ступить не можем, не то, чтобы выйти вперед, — заметил Руперт.

— Икона будет здесь до двенадцати, — пояснил Чонг, — я узнал это от прихожан.

— Меня это успокаивает, — ехидно заметил Руперт.

Так, стоя в неугомонной толпе, Руперт и Чонг простояли с полчаса, священник не появлялся. В зале послышался негодующий ропот.

— Он всегда так точен? — спросил Руперт у Чонга.

— Я не знаю, — он с заинтересованным взглядом уставился куда-то вперед, в сторону стола, покрытого, как и вчера, красной атласной тканью. Только теперь, когда солнечный луч падал на нее, она казалось более светлой.

Несколько человек, по-видимому, помощников священника, вышли к столу. Один успокаивал взволнованных прихожан, а другой исчез за дверью второй комнаты, расположенной за стеной, на которой висела доска и красный крест. Спустя минуту этот мужчина выбежал из комнаты, на нем Руперт увидел тревожный взгляд. «Что-то случилось, — подумал Руперт». Сердце беспокойно сжималось. Двое мужчин тихо переговорили, затем один из них сообщил всем, что сегодня собрания не будет, священник приболел. В зале послышался гул и недовольные голоса. Одни с пониманием, другие с огорчением покидали неохотно комнату.

Руперт вместе с Чонгом двинулись против людского течения, расталкивая прихожан. Руперт заметил, как оба мужчины подошли к двери. Один остался у нее, поглядывая в сторону выходящих прихожан, другой вновь проскользнул во вторую комнату. Руперт и Чонг добрались до двери, где стоял мужчина. К этому времени зал наполовину опустел. Люди, что выглядывали из окон, ушли, и в комнате стало светлее.

— Что случилось со священником? — спросил Руперт, и Чонг тут же перевел его слова для мужчины, загораживающего дверь.

— Ничего особенного, — пояснил мужчина. В его глазах можно было прочитать тревогу. Добродушное лицо не могло скрыть того, чем его сознание было обеспокоено.

— Вы обманываете, — продолжал настойчиво и упорно Руперт. — Я должен войти к нему, если вы меня не впустите, я обращусь к людям, — он жестом показал в сторону спин уходящих прихожан.

— Вы врач? — спросил мужчина.

— Нет, но если вы меня не впустите, то…

— Что вы хотите?

— Я следователь, — спокойно сказал Руперт. — Что произошло с Джоном Норманом?

— Я не знаю точно, — ответил мужчина. Его уверенность уступила смятению и беспокойству. И он решил впустить этого настойчивого иностранца.

Руперт и Чонг вошли в дверь. Они оказались в небольшой комнате, мало чем по обстановке отличающейся с первой комнатой. На полу лежал Джон Норман. Над ним склонился какой-то мужчина.

Руперт подошел ближе. Мужчина тревожно оглянулся и что-то пролепетал на своем языке.

— Ему нужна медицинская помощь, — перевел Чонг.

Руперт склонился над священником. Джон лежал на спине, его глаза были закрыты, из-под его головы виднелась кровь, образовавшая багровую лужу.

— Я сейчас, — быстро выговорил Чонг и отправился к двери, — я за врачом, — пояснил он у двери.

Джон не подавал признаков жизни. Мужчина, что сидел рядом на корточках, подложил какой-то мягкий предмет под голову священника. Не прошло и минуты, как возвратился Чонг вместе с каким-то молодым мужчиной. Внешне он был схож с крестьянами, но его взгляд отличался проницательностью и твердостью. Он внимательно, со знанием дела, пробежал глазами по телу, голове, в области раны, мельком бросил взгляд на все тело, пытаясь найти еще ранения, и приступил к измерению пульса, склонившись над священником. С озабоченностью, переходящей в тревогу, он посмотрел на Чонга. Врач что-то сказал ему, тот торопясь удалился. Спустя время вновь появился, держа в руках небольшой портфель. Передав его доктору, он встал рядом с Рупертом.

— Он жив? — спросил Руперт.

— Да, — ответил Чонг, — он ударился обо что-то. Рана не серьезная. Так говорит доктор.

Врач вынул из портфеля нашатырный спирт, смочил ватку и поднес ее к носу священника.

— Он приходит в себя, — сказал довольный Чонг.

Джон поднял голову, но врач велел ему не вставать, опасаясь худшего.

— Что случилось? — спросил Руперт.

— На меня напали, — сказал Джон. — Их было двое. — Он испуганно взглянул на Руперта.

— Кто они и что они хотели? — спросил Чонг.

— Я не знаю, кто они, но говорили они на непонятном мне языке. По-моему это кириллица.

— Они из России, — догадался Руперт. — Они хотели похитить…

— Уже… Они забрали ее, — слабым и взволнованным голосом сказал священник.

Врач что-то обеспокоенно сказал ему, и тот замолчал. Руперт лишь поймал его встревоженный взгляд.

— Ясно, — сказал Руперт.

— Что ясно? — спросил Чонг.

— Они должны быть неподалеку, — сказал Руперт, — идем за мной.

Руперт и Чонг последовали в третью комнату, служившей кухней священнику. Окно было распахнуто.

— Скорей за мной, — сказал Руперт, вылезая через окно. Чонг ничего, не понимая, следовал за ним.

Они вдвоем пересекли холм, и вышли на прогалину. Здесь виднелась дорога, уходящая куда-то за пригорок. Им навстречу спокойно шел крестьянин.

— Спроси его, — сказал Руперт, тяжело дыша, — не видел ли он двух европейцев?

Чонг и Руперт подбежали к крестьянину, и Чонг спросил его о незнакомцах, а затем перевел.

— Здесь проехала машина, она чуть не сбила его, — перевел Чонг.

Крестьянин указал рукой в сторону леса и скал.

— Так и есть. Это они, — сказал Руперт. — Они на машине. Черт бы побрал их. Мы их не догоним.

— У меня есть идея, — сказал Чонг. — У Джона Нормана есть машина. Может, на ней стоит догнать их?

— Что же ты… молодец, пошли скорей.

— Постой, — сказал Чонг. — Мы их не догоним, но можем опередить.

— Как?

— Ты помнишь, как мы сюда пришли?

— Да, вон по тому пригорку, мимо скал, — вспомнил Руперт. — Постой, ты хочешь, сказать, что мы их можем опередить по этой тропе.

— Да, дорога извилиста и сложна. С одной стороны обрыв, они будут ехать не спеша. Я поеду за ними, а ты можешь сократить путь по тропе, и выйти на дорогу. Может и успеешь. Там камни, можно перегородить им проезд.

— Великолепно, Чонг. Я побежал, а ты догоняй, — сказал Руперт и побежал в сторону тропы. Чонг направился в дом священника за машиной.

— Если мы их не опередим, то можем догнать! — крикнул Чонг.

Но Руперт так увлекся погоней, что не слышал этих слов. Рупертом овладел азарт погони, кроме того, он жаждал убедиться в не случайности тех событий, которые сменялись одна за другой. Руперту пришелся не легкий путь, по дороге встречались многочисленные рытвины, камни, сучья деревьев.

Сперва, он поднимался вверх, затем опускался, но так как ему приходилось бежать, а не осторожно идти, то он не раз спотыкался, один раз чуть не вывихнул ступню, низкие ветви деревьев хлестали его, мешая продвигаться вперед. Наконец, спустя пятнадцать минут он обогнул скалу и вышел на дорогу. Машины не было видно. Он прислушался, но его тяжелое дыхание мешало внимательности и чуткости слуха. Руперт подумал, что он опоздал, и машина уже успела проехать мимо. И вдруг, до его уха долетел звук движущейся машины. Из-за поворота он заметил ее и тут вспомнил, что он не перегородил камнями путь. Он подбежал к большому камню и поднял его. Не успел он сделать и шага, как сообразил, что не рассчитал вес камня. Он бросил его и тут стал искать камень поменьше. Автомобиль неумолимо приближался. Руперт отшвырнул несколько крупных камней в сторону дороги. Один остановился на середине, а другой перелетел через дорогу и упал в обрыв. Тяжелые звуки падения камня разнеслись гулким эхом и затихли где-то внизу. Что-то остановило усердие Руперта. Сначала он подумал о том, что мог ошибаться — ведь эта машина могла быть священника, а ту, что он ожидал могла проехать раньше. Но потом он тревожно взглянул на дорогу в сторону мчащегося автомобиля и понял, что его обеспокоило.

Машина, которая недавно ровно ехала по дороге, неожиданно начала вилять из стороны в сторону. Руперт присмотрелся вдаль, пытаясь определить причину такого странного поведения водителя. В его голове промелькнула мысль о том, что причиной могло быть проколотое колесо. Но когда машина, виляя из стороны в сторону у самого обрыва, начала подъезжать ближе, машина вышла из тени, и в ярком солнечном свете, Руперт с ужасом наблюдал странную картину. В машине сидели двое, но они не пытались остановить машину или выровнять ее ход, а отчаянно боролись. Причем водитель не смотрел на дорогу вовсе — он глядел в противоположную сторону, куда-то назад.

Неожиданно машина, доехав до края обрыва, нырнула и исчезла из поля зрения. Руперт изо всех сил помчался к обрыву. На краю дороги он увидел внизу разбившуюся и перевернутую машину. После такого падения вряд ли кто-то мог остаться в живых. Вскоре подъехала машина, в которой был Чонг.

Руперт решил спуститься вниз. Чонг остался наверху и наблюдал за ним.

— Держитесь ближе к большим камням, — посоветовал Чонг. — Идите вдоль дороги!

Руперт последовал совету и спустя некоторое время добрался до линии падения автомобиля. Затем он начал спускаться. Вскоре к своему удивлению он обнаружил тело. Один из нападавших на священника, по-видимому, выпрыгнул из падающего автомобиля. Руперт обнаружил, что мужчина, европейского вида, еще дышал, его правая рука сжимала какой-то продолговатый предмет. Руперт подошел ближе и склонился над ним. Мужчина приоткрыл глаза и с явным акцентом тихо прошептал по-английски.

— Он был мертв… — после этих странных слов у него изо рта хлынула струйка крови, и он перестал дышать.

Руперт проверил пульс. Его не было слышно. Он разжал пальцы трупа и осторожно вынул продолговатый, свернутый в трубочку предмет. Затем он его развернул. Это оказалось полотно иконы, которое, по-видимому, украли у священника.

Руперт спокойно уселся рядом с трупом, облокотился на огромный валун и стал изучать полотно. На иконе была изображена молодая монахиня в черной рясе. В ее руках ничего не было. На обратной стороне иконы, Руперт увидел тот же текст, что и на трех других полотнах. Материал был тот же — ослиная шкура. За все время, что Руперт расследовал это странное и запутанное дело, он хорошо изучил и материал, из которого были сделаны иконы, и схожие надписи на их обратных сторонах. Сомнений быть не могло — текст тот же, но вот изображения людей были различными. Это были четыре человека, не похожие друг на друга, различный возраст и пол. Между двух столбцов текста, посередине полотна, Руперт приметил трехзначное число, аккуратно и искусно выведенное художником: 319.

Документов у погибших он не обнаружил.

Когда Руперт и Чонг вернулись в дом священника, служивший ему церковью, Джон Нортон уже пришел в себя. Он сидел на стуле, его голова была завязана бинтом. Доктора не было, а рядом находилась какая-то молоденькая прихожанка. Она ухаживала за больным. Чонг отдал Джону ключи от автомобиля, перекинулся с ним пару фраз на китайском языке и куда-то вышел вместе с прихожанкой, которая учтиво отправилась за ним, держа в руках пустой чайник.

Руперт подошел к Джону и отдал ему свернутую в рулон икону.

— Вот она, — сказал он, присаживаясь на стул, напротив священника. — Они только ее украли?

— Да, им нужна была лишь наша икона.

— Это что, фанаты святой иконы, о которых вы говорили? — сказал, прищурясь, Руперт.

— Нет, они не похожи на них.

— Верно, — согласился Руперт. — Если бы вы им помешали, то и ваша жизнь не была бы им помехой, — заметил он.

— Я это понял по их лицам. Это не были верующие люди. — Он немного подумал и продолжил. — Вы знаете, я вчера вам не все рассказал. Помните, я вам говорил о моем сне.

— Да, вам снилась эта молодая особа, что на иконе. Она показывала вам истинный путь веры…

— Нет, — твердо заявил Джон. В его глазах Руперт увидел страх. И это было настоящее чувство, не поддельное, в отличие от проповеди. — Мне снилось… что я умер, точнее — меня убили. Это она меня предупреждала.

— Молодая монахиня с иконы?

— Да, она, но я не понял этого. Не поверил. Мне снилось, что она станет причиной моей смерти.

— Вы имеете в виду Монахиню?

— Нет, икону. Монахиня предупреждала меня об этом. Она хотела предупредить меня об опасности.

— И она была права, — согласился Руперт.

— Теперь я истинно уверен, что это воля Христа.

Руперт смущенно глянул на священника.

— Да, да, это он, посланник Бога и его сын спас меня. Это Он послал мне эту икону с девой. Это лишний раз доказывает, что я на правильном пути! Только Он может удивлять людей своей божественной силой и бесконечной и чистой любовью к людям.

«Ну вот, опять потянуло этого священника на проповедь, — думал Руперт, — даже близость его к смерти ничего не изменили в его сознании».

— Только Христос, — продолжал священник изрекать святые мысли, осенившие его, — обладает свойствами Бога.

— Послушайте, Джон, — начал Руперт, чтобы вывести священника из состояния просвещения. — Меня интересует адрес того учреждения, где был аукцион. Я помог вам вернуть икону, помогите и вы мне, поймать преступника.

Джон задумался. Он сдвинул, и потом развел брови, словно одна из ясных идей посетила его, и произнес:

— Я подарю вам эту икону. Вы ведь за нею пришли ко мне. И… и адрес дам.

Руперт такого поворота никак не ожидал. С довольным видом он сказал:

— Это чудно, но что вы скажете своим прихожанам? Они ведь будут в следующие выходные ожидать ее появление.

— Я скажу, что ее похитили. Ведь так и было. Никто не видел, как вы принесли ее мне. Бог дал — Бог забрал, — сказал Джон. — Я искренне верю в Христа, и считаю, что он именно это хотел мне сказать. Иных чудес не бывает, лишь слово Божие и его искренняя любовь.

«Ну что ж, — подумал Руперт, — хоть в этом наши с Богом взгляды совпадают. Я тоже думаю, что иконе лучше быть со мной».

Джон привстал, шаркая тапочками, нетвердым шагом он подошел к письменному столу, взял лист бумаги и ручку. Быстро что-то написал и обратился к Руперту.

— Вот, возьмите, — он протянул лист бумаги.

Руперт подошел ближе и взял его. На листе был написан адрес.

— Это адрес, где я приобрел икону.

Руперт прочитал: «Украина, город Одесса, ул. Греческая, 16, Одесский музей западно-восточного искусства».

— Неужели аукцион проводили в музее? — спросил Руперт.

— Аукцион был тайным. О нем знали лишь немногие. Их пригласили заранее. Подробностей я не знаю, — пояснил Джон Норман. — Художник был неизвестен. И его адрес был в тайне. Даже того, кто выставил иконы на аукцион, скрывали имя. Всего икон, кажется, было восемь.

— Что ж, спасибо за адрес и икону, — сказал Руперт. — Выздоравливайте.

— Пусть Господь вам поможет. Он все видит, и плохие и благие поступки.

Они распрощались, и Руперт направился вместе со своим проводником в город Харбин.

Глава 9

Прошло полгода. И в один хмурый день, когда начал накрапывать дождь, в родном городе Германа, появился чужестранец. На нем были серые лохмотья. Это все, что осталось от одежды Германа. Его лицо исхудало, отросла черная борода, словом он не заботился о себе, так как был занят лишь смутными мыслями. Вряд ли бы их понял настоятель или любой почтенный и мало-мальски грамотный горожанин.

С одержимым взглядом и решительной поступью он ступил на порог полуразрушенной некогда церкви. Здесь он увидел груду человеческих костей, разбросанных повсюду — люди умирали от чумы и потому шли в церковь в надежде спастись от смерти. Они думали, что бог услышит их последние молитвы. Здесь они и умирали.

Герман небрежно отодвинул ногой кости и черепа, что загораживали ему проход, и добрался до алтаря. Он остановился в нерешительности. В лицо ударил прохладный ветерок, гуляющий здесь, с тех пор как церковь раскололась и осела. Сверху, сквозь огромную дыру в куполе, на него падали холодные капли дождя. Он продрог, но старался не замечать проблемы плоти. Там высоко в горах, наедине с собой, под небесным сводом, полным звезд, он искал, искал путь, искал веру, искал выход. Для чего дана жизнь человеку? Какова его цель? Что есть человек? Что есть душа человеческая? Кто он — Бог? И мерцающие мириады звезд, находясь в бездонном мраке и пребывающие в своем состоянии вечность, дали ответ. Разрешив для себя волнующие его вопросы, Герман вернулся в свой город, чтобы ответить на свои вопросы.

Герману было за сорок. Он находился в таком возрасте, когда человек замысливается над основными вопросами человечества. Он преодолевает мыслями время и пространство, перед ним нет преград. Лишь бы ответить на вопрос, и я буду свободным, — думал Герман, — ибо лишь знающий может чувствовать себя вне времени и пространства. Тело — ничто, плоть поддается разрушению, разум подвержен ошибкам, лишь душа не имеет преград. Она может стать свободной, но для этого ее надо освободить от материи.

Герман стал у алтаря. Он выпрямился, положил руку на библию. Его взгляд столкнулся с серебряным крестом, установленным на алтаре, прямо перед ним.

— Я нашел, нашел ответ, на вопрос, на который никто из ныне живущих не смог дать правильный ответ. — Герман не отрывал ладони с книги, и не отводил пристального взгляда с серебряного креста. — Пространство бесконечно, время тоже не имеет предела — в образе вечности материя не ограничена пределом, так как всякая вещь превращается и переходит в иную материю, значит, и жизнь не имеет конца.

Он взял крест и перевернул его.

— Бога нет с нами, ибо он не участвует в человеческих делах. Но кто же тогда с человеком, кто указывает ему путь? — сказал Герман и со всего размаха ударил крестом, тонкой его частью, о деревянный алтарь. Дерево затрещало и раскололось, алтарь развалился, его сухие доски не выдержали и распались. Герман едва успел отскочить, прихватив с собой библию.

Он еще раздумывал над тем, что делать с книгой, когда позади него раздался оглушительный треск, наводящий ужас в его сердце. Ему показалось, что огромное земное чудовище выбралось из недр земли и зловеще зашипело позади него. С запредельным беспокойством, с мертвенным лицом он обернулся, выронив из трясущихся рук библию.

Инстинкт его не обманул, перед ним стояла тварь, которую никто и никогда не видывал. Существо не принадлежало земному миру. Пол раскололся и из земли, что была под церковью, в красном огненном свете, что струился с недр земли, вылезла со злобным и зловещим видом тварь. У нее была огромная голова, изо рта выступал большой раздвоенный язык, схожий со змеиным. Руки и ноги были весьма мускулистыми и похожими на конечности льва, на пальцах были острые когти. Казалось, что существу достаточно лишь провести пальцем по телу человека и его острый, как кинжал, коготь распорол бы плоть человека пополам. На огромных лапах было по четыре пальца, на голове красовались два длинных рога. Глаза светились лютой ненавистью, они горели, словно два уголька в глубине черных, казалось, бездонных глазниц. Существо выпрямилось во весь свой исполинский рост, и стало выше Германа в два раза.

— Я надеюсь, ты догадываешься — кто перед тобой стоит? — спросило существо твердым и громоподобным голосом. Эхо разнеслось по церкви и затухло где-то в отдаленных ее уголках. Герман почувствовал, как его спина окатилась холодным ветерком, но дрожи по телу не было, ноги слегка осели.

— Я догадываюсь, — ответил он, глядя в глаза существу (Герман поднял голову, чтобы смотреть на образ чудовища), — ты Дьявол. И, вероятно, я вызвал тебя. Я не думал, что это у меня…

— Не думал?! — существо засмеялось, и церковь вновь окатила волна громоподобного звука. — Я пришел, потому что так захотел.

— Но, что тебе нужно от меня? — вопрошал Герман. — Разве я могут дать что-то тебе?

— Ты прав, — ответило существо, — у меня все есть. Но кое-что ты можешь сделать.

— И что же? — поинтересовался Герман.

— Видишь эту книгу? Ты выронил ее из рук.

— Да, это библия, — ответил Герман.

— Люди стали иными. За много тысяч лет они изменились. Не такими я видел их, когда они впервые появились на Земле. Они испортились, начали убивать друг друга. Почему они стали такими?

— Разве я могу судить их, ведь я такой же, как и они, я человек.

— Отвечай немедленно, не увиливай! — приказал дьявол. — Лишь одно слово.

— Свобода, — ответил Герман, не думая.

— Нет!

Герман задумался. И тут он вспомнил, как люди стремились получить богатство.

— Справедливость.

— Нет, но близко. Еще одна попытка.

Герман подумал о власти и гордыни.

— Алчность.

— Да. Я тоже так решил. И поэтому проклял ваш город. Люди стали слепы и глухи, они не замечают того, что перед их носом, они не ценят жизнь, данную им. Они не умеют слушать. Чтобы отыскать в океане причин истину надо уметь слушать. А чтобы научиться слушать, что нужно?

Дьявол проверял Германа, и он знал и чувствовал это. Дьявол мог читать мысли, и потому Герман старался не проговаривать в уме свои идеи. Он улавливал мысли, соединял их в логические цепочки и говорил лишь выводы.

— У тебя всего одна попытка, — грозно сказал Дьявол.

— Чтобы научиться слушать, нужно уметь прислушиваться в тишине.

— Верно. Тот, кто не научился мастерству тишины, не дано обуздать и понять причину. За алчностью, порождающей ненависть и гордыню, люди перестали слушать, они видели лишь себя, они потеряли веру, и мир вокруг стал невидим для них.

Герман вспомнил о своих умерших детях, и им овладела скорбь, ненависть и отчаяние пробудилось в глубинах его сердца.

— Я потерял шестерых детей, смерть забрала их. — От горьких воспоминаний у него накатывались слезы. — Я знаю, что дать жизнь ты не можешь.

— Это верно, ее может дать лишь Бог, и только один раз, — ответил Дьявол. — Я могу лишь забрать ее.

— Мне не страшно потерять свою жизнь, потому что я потерял своих детей. Без них я не вижу смысла жить. Почему ты отнял их у меня, ведь они невинны. Они не знали, что такое алчность…

— Я уже говорил — я наказал людей. Наказание мое касалось всего людского рода в вашем городе. Я даже начал подумывать и об остальных городах и континентах, где живут другие народности.

Герман представил себе, как где-то могут погибнуть страшной смертью тысячи, сотни тысяч, миллионы людей. Перед его лицом мигом пронеслись тяжелые воспоминания гибели его детей, боль, страдание, отчаяние.

— Нет!!! — закричал Герман, и его голос был услышан стенами церкви. Один из кирпичиков упал сверху и с грохотом разбился. — Я прошу тебя, — он опустился на колени и потупил взгляд, он смотрел в ноги Дьявола. — Возьми мою жизнь, душу, но не тронь их. Там тоже есть дети, они не знают…

— Жизнь твоя, так или иначе, ограничена. Бог создал Землю и дал вам — людям жизнь, но ограничил ее. Увы, вы смертны и даже очень. Ваша жизнь песчинка, по сравнению с вечностью, в которой я нахожусь вот уже сотни миллионов лет. Он сделал то, что не дано мне, а потом оставил вас мне. Все вы находитесь в моем ведении. Я решаю ваши судьбы, и я слежу за каждым из вас. Мне принадлежат ваши души. Но последние находятся в моей власти лишь тогда, когда ваша плоть еще жива, потом я теряю контроль над вами. Тело ваше достается червям в земле, а душа покидает пределы Земли.

— Ты хочешь мою душу? — спросил Герман.

— Да, твою душу.

— Но зачем она тебе? — удивился Герман.

— Я хотел бы, чтобы ты написал книгу. Эта книга останется с людьми и послужит им в веках.

— Но почему я?

— У тебя твердая рука, Герман.

— Ты знаешь о моем таланте?

— Кому же, как не мне знать это, — ответил Дьявол. — С самого твоего рождения я знал об этом.

— Этот талант ты мне дал? — догадался Герман.

— Верно. Все так и было. Я выбрал тебя для этой миссии. Ты согласен на мое предложение?

— Да, согласен, — уверенно ответил Герман, не задумываясь, ибо он знал перед кем стоит и с кем разговаривает.

— Эта книга, — продолжал Дьявол, — поможет людям стать на правильный путь, с которого они ушли.

— Правильный путь? — удивился Герман, и в его сердце вместе с вопросом засияла догадка. — Значит, ты не убьешь людей, не заберешь их жизни раньше срока, положенного Богом.

— Мне совсем незачем этого делать, — снизив голос, сказал Дьявол. — Люди сейчас стали таковыми, что они сами себя погубят, и мое вмешательство излишне будет.

— Я полагал, что Дьявол не должен думать о жизни людей.

— Ошибаешься. Только я об этом и думаю. Жизнь людей и есть моя забота.

— А как же Бог? — удивился Герман.

— Я уже говорил: он лишь создал все это — и людей, и землю. Он доверил мне роль владыки над вами. Я должен с этим заданием справиться.

— Теперь я понимаю, и даже догадываюсь, о какой книге ты говоришь, — сказал Герман.

— Эта книга, которую я поручаю написать тебе, ибо ты достоин этой чести, будет учить людей. В ней ты запишешь законы, по которым должны жить люди, ими будут уже известные книги: Ветхий и Новый Заветы, ибо они…

— Не может быть? — удивился Герман. — Разве их не продиктовал Господь? А заповеди не дал…

— Что тебе известно об этом? — спросил Дьявол.

Герман вспомнил слова из библии:

— «И говорил Господь к вам из среды огня; глас слов Его вы слышали, но образа не видели, а только глас».

— Вот именно, — согласился Дьявол, — никто не видел, но слышал.

— Это был твой голос и твои слова?

— Да, мои. Итак, продолжим. Помимо Заветов ты напишешь ряд тайных заклинаний и ритуалов.

— Но зачем они? — удивился Герман.

— Для избранных, — ответил Дьявол. — Ты не единственный, кто будет служить, и раньше служили мне.

Герман кивнул головой в знак того, что он понял слова его.

— Добавят книгу работы некоторых философов и мудрецов, чьи труды были замечены и отмечены людьми. Все это придаст книге силу. Основными же страницами и главами будут законы, по которым людям следует жить.

— А если все же люди не услышат твои слова и не придадут значения этим законам, как это уже было, ведь библия давно существует?

— Чтобы люди поверили в них, нужно, чтобы они увидели и мою силу, которую я не раз показывал. Но люди слепы и глухи, у них короткая память и жизнь. Поэтому в конце книги, ты оставишь восемь листов или шестнадцать страниц, на которых запишешь мои пророчества. Это будет то, что ожидает людей, если они не научаться жить по законам библии.

— Наказания? — догадался Герман.

— Да, наказания в виде стихийных бедствий, нашествий насекомых, войны или смертоносные болезни, вроде той, которая сейчас в твоем городе.

Германа охватил ужас, но выхода не было, он должен был написать эту книгу, чтобы хотя бы предупредить людей об опасности ожидающей их.

— Эти пророчества будут карой людям и напоминанием о моей силе. Может так они скорее научаться слышать и видеть, а главное помнить. Может, и я тогда оправдаю надежды Господа и выполню свою задачу.

— Если я напишу эту книгу, ты оставишь этот город? Избавишь людей от чумы? — вопрошал, молитвенным голосом Герман.

— Да, оставлю, но с одним условием для людей. Это послужит им памятью. Пусть помнят, какой ценой они заплатили за свои ошибки.

— Что же это за условие?

— Пусть на этом месте, где ты стоишь, люди построят часовню, и пусть материалом в строительстве послужат кости и черепа, умерших от чумы.

Герман ужаснулся от одной мысли — как будет выглядеть эта часовня, когда ее построят. Но выхода не было, и он согласился передать эти слова оставшимся в живых горожан.

— Вернемся к книге, — сказал Дьявол. — Я хочу, чтобы эта книга была лишь в одном экземпляре, чтобы люди не могли ее копировать, ибо копии Заветов итак существуют в избытке. Поэтому ты купишь сто шестьдесят ослиных шкур. Бумага гниет, и портиться, а шкуры ослов послужат не одно столетие. Книгу напишешь на понятном для всех языке.

— На латыни, — пробормотал Герман.

— Да, на латыни.

— Но я не знаю, о чем писать. Ветхий и Новый Заветы известны, а вот заклинания, ритуалы и … К тому же на это уйдет много лет, а век у человека короткий.

— В этом нет сложности, — ответил Дьявол, — я буду тебе в этом помогать. Мои слова будешь слышать только ты. О времени не беспокойся, я и в этом помогу.

— А пророчества, ведь они наверняка рассчитаны на много веков, — предположил Герман.

— Да, я не ошибся в тебе. Ты прав. Но об этом поговорим после написания книги. Сейчас отправляйся в Подлажице, там, у торговца ослами ты купишь 160 ослиных шкур. Не беспокойся, он не будет ни в чем тебя подозревать. Я побеспокоился об этом заранее. Затем отправляйся в монастырь, где ты не раз бывал и рисовал монахов на иконах. Там, в уединении от всех, ты и напишешь свой труд. Не забудь оставить восемь листов в конце книги. О них мы еще поговорим. Потом возвращайся обратно. Здесь мы и продолжим наш разговор.

— Как же будет называться эта книга? — спросил Герман.

— Назови ее «Кодексом Гигаса», — сказав эти слова, Дьявол вполз обратно в расщелину, из которой вышел, земля за ним закрылась, словно и не было никакого прохода в глубины Земли.

Герман стоял один, наедине со своими мыслями.

— Я сделаю все, что ты сказал ради жизни людей и всего рода человеческого, ради памяти моих детей. Эта книга будет называться «Библией Дьявола», — его последние слова не отразились от стен, а вместо звуков эха посыпалась штукатурка.

Глава 10

Из Харбина Руперт Коу добрался до Пекина, где отправил почтой бандероль в Лондон. Руперт решил не искушать судьбу, зная, сколько раз он подвергался нападению или слежке из-за опасного груза — четырех икон. Он решил переслать полотна своему другу и приятелю Брайану Уэббу. К тому же, так он мог узнать больше о них — при детальном изучении в лаборатории Уэбба.

Утренним рейсом он отправился в Киев, а оттуда в Одессу, где намеревался выяснить все об аукционе и таинственном художнике. В Одессе он разместился в одной из гостиниц на улице Дерибасовской. Музей, который ему следовало посетить, находился неподалеку — по адресу: Греческая 16.

Директор музея поначалу отказался говорить с незнакомцем, но потом, узнав, что он англичанин, вежливо его пригласил. Затянулась беседа, в которой Руперт решительно не мог добиться ясности.

— Я не понимаю, — сказал директор на ломаном английском. — Вы говорите о каком-то аукционе, но подобных аукционов мы не проводим.

И тут Руперт вспомнил слова своего приятеля о коррупции в Восточной Европе, и решил изменить тактику беседы.

— Я слышал, у вас имеется благотворительный фонд, помогающий художникам и музею, — сказал Руперт.

— Вы хотели бы помочь, — сказал директор, и на его лице появилось нечто схожее с улыбкой.

— Если вы кое-что вспомните, я, пожалуй, внесу некоторую сумму для поддержки…

— Скажем, несколько тысяч, — сказал директор и стал улавливать в собеседнике малейшие его колебания в ответе.

— Полторы тысячи, — сказал Руперт.

— Хорошо, — согласился директор, не обдумывая предложения.

— Я должен сходить в банк.

Руперт отправился в банк и снял со счета, который дал ему Лукас Корра, деньги. Вернувшись в музей, он передал деньги директору. Тот, не глядя, сунул их в ящик стола, а потом с озабоченным видом посмотрел на Руперта.

— Что? Еще нужны деньги?

— Нет, уговор есть уговор, — сказал директор. — Тот аукцион, о котором вы упомянули, действительно имел место, но мне о нем ничего не известно. Это правда, поверьте.

Руперт уже готов был возмутиться, но директор остановил его.

— Но…, — сказал директор. — Кое-что я вам все-таки сообщу. Это может вам понадобиться. Я дам вам адрес одного человека. Его зовут Александр Царев. Вот его визитная карточка, — директор передал ее Руперту.

— Здесь только имя и телефон.

— Этого достаточно. Он знает больше об этом, — сказал директор. — Вы поймете, я ведь не занимаюсь подобными аукционами, это ведь музей.

— Как же вы объясните, что именно здесь этот аукцион проводился? — спросил Руперт.

— Я сдал помещение, точнее, часть музея, под аукцион. Его проводили тайно, в очень позднее время и без моего участия.

— Понятно.

«Стало быть, и о художнике он ничего не знает, — подумал Руперт».

Руперту ничего более не оставалось, как покинуть музей. Он вернулся в гостиницу, в свой номер, и застыл в удивлении и тревоге на пороге. Сначала он подумал, что горничная решила сделать уборку, но почему-то бросила все и куда-то исчезла, но потом, поразмыслив, он понял, что у него в номере был учинен обыск. Все вещи были в беспорядке, даже скудная мебель была не на своем месте. Руперт вызвал дежурного по коридору, но тот лишь разводил руками.

— Горничная не убирала в вашем номере, — говорил дежурный.

— Это черт знает что! — с досадой и расстройством в голосе произнес Руперт.

— Вы проверьте, что пропало у вас. Я сообщу об этом менеджеру.

Руперт бегло оглянул вещи, и сказал:

— Ладно, ничего ценного здесь не было. Можете идти.

Когда он остался один, он еще раз оглянул портфель. Все было на месте.

«Слава Богу, что я полотна отправил в Лондон, — подумал Руперт, — а ведь пока я ходил в музей, здесь кто-то побывал. Им нужны иконы, значит, за мной следят. Наверняка с самого прибытия в город, а может и в Украину. Стоп! — промелькнула догадка у Руперта, — А что, если к этому причастен директор музея. Хотя нет, он не похож на того, кто охотиться за иконами, слишком глуп, но деньги любит. Он дал мне телефон. Да, верно. Может это и есть ответ на вопрос: кто здесь побывал, и учинил весь этот переполох?»

В холле гостиницы Руперт позвонил по телефону, указанному на визитной карточке.

— Здравствуйте! Меня зовут Руперт Коу. Мне дали ваш номер директор музея…

— Я знаю, — твердым голосом произнес мужчина. — Руперту показалось, что мужчина в возрасте, но еще не стар. — Мне сообщили о вас. Я здесь в гостях. Буду рад с вами побеседовать.

Александр Царев, как было написано на карточке, сообщил Руперту его временный адрес проживания, и они договорились о встрече.

Руперт лежал в своей кровати и не мог заснуть. Он думал о незнакомце. Кто бы это мог быть? Судя по голосу и по тому, как директор трепетно и с уважением называл его имя, этот человек должен быть богат и влиятелен. Имея адрес, по которому пройдет встреча, Руперт навел справки, не выходя из гостиницы.

Район Аркадия, где остановился Царев, является в городе самым дорогим местом, здесь проживают богатые люди. Слово «богатые» означает в этой стране принадлежность к мафиозному клану. Он был попросту — бандитом. Ходить на прием к такому человеку было опасно, но еще опаснее было не ходить к нему. Скорей всего, — думал Руперт, — все это было ничем иным, как приглашением на беседу. Этот Царев определенно что-то знал об аукционе и даже о самом художнике. И не Руперт, а скорее Царев нашел его и пригласил на разговор. Чего же он сулил опытному сыщику?

Руперт засыпал. Его сознание куда-то провалилось, окуталось непроницаемой дымкой. Он видел сон. Руперт оказался в красивом живописном месте: синяя река, лес в отдалении. Он стоит на пригорке, рядом ложбина. Неожиданно, по извилистой дороге, вдоль реки, мчится автомобиль. Он подъезжает к самой реке и резко останавливается. Из дорогого автомобиля вышло четверо молодых мужчин, с ними девушка. Один из мужчин разговаривает с девушкой, она падает на колени перед ним и горько плачет. Руперт хочет броситься на помощь, но понимает, что он этого сделать не в силах. Что-то сковывает его и не дает перемещаться.

Парень подходит к девушке сзади и стреляет пистолетом ей в затылок. Она падает навзничь. Что это? Убийство! — пролетает мысль у Руперта в голове. Четверо мужчин сбрасывают тело в воду и исчезают на машине.

Руперт чувствует тяжесть, боль, отчаяние, но ничего поделать не может. Вдруг, он почувствовал, как чья-то маленькая рука осторожно и мягко берет его за запястье. Он оглядывается и видит позади себя Ямеса Корра, внука австралийского миллионера. Его лицо печально и уныло, на глазах слезы.

— Не бойся, — говорит мальчик. — Я кое-что покажу тебе.

Руперт с тревогой в сердце следует за мальчиком. Они перелетают через ложбину. Руперт чувствует легкость полета и спокойно, вместе с мальчиком, приземляется у берега. Здесь находится труп, его еще не унесло течением. Небольшие волны колышут тело погибшей девушки, отказываясь принять его.

Ямес указывает на ее лицо, и Руперт склоняется над телом. Черты ее облика напоминают Руперту лицо молодой монашки, изображенной на одной из икон. Руперт с ужасом поднимается. Он хочет кое-что сказать Ямесу, но тот прикладывает палец к губам.

— Тихо, — говорит он, едва открывая рот. — Они не любят шума и тревоги. Ты должен успокоиться. Ты сможешь, у тебя получиться.

И Ямес вновь берет за руку Руперта, и они куда-то проваливаются, окруженные тьмой, а потом дымка вокруг них исчезает, и они вновь оказываются на земле. Только на этот раз, их окружают деревья. Они находятся в какой-то посадке. Небольшой пролесок. Руперт почти успокоился, он начал не бояться мальчика, а доверять ему.

Неожиданно Руперт приметил какого-то мужчину лет пятидесяти. Он шел мерным, неторопливым шагом по просеке и напевал какую-то детскую песенку. Он казался бодрым и веселым человеком. Мужчина прошел в нескольких шагах от Руперта и Ямеса, так и не увидев их. Его голос затих где-то за деревьями.

Лицо Ямеса выражало ужас, переходящий в скорбь. Ямес взял Руперта за руку, и они направились по тропинке туда, откуда вышел им навстречу незнакомец. Они прошли метров сто, потом сошли с тропинки и повернули налево. Обходя деревья, они внезапно остановились. Поначалу, Руперт не понял, что явилось неожиданной причиной остановки, но когда среди многочисленных листьев и веток, он приметил ботинок и ногу, то замер в ужасе.

Руперт хотел направиться к горе листьев, но Ямес остановил его. Он дотронулся до его груди — туда, где находиться сердце. Руперт почувствовал, что его сердце, которое яростно колотилось, начало постепенно сдавать обороты, и, наконец, успокоилось. Он почувствовал, что избавился от всякого волнения. И теперь, чтобы он не увидел в этой куче листьев, он сможет перебороть свои чувства и воспримет это без боли и отчаяния в сердце.

Руперт наклонил голову перед Ямесом в знак, что он успокоился и сможет сдержать себя, что бы там он не увидел. Затем он отошел от мальчика и подошел к куче листьев, собранных вокруг какого-то тела. Он разгреб кучу, отбрасывая листья и сучья в сторону. Перед ним лежало оголенное тело молодого мужчины. Если сказать, что это был всего лишь труп, то это, значит, ничего не сказать. Труп был изуродован и вывернут наизнанку настолько зловеще и жестоко, что догадаться о том, что это тело когда-то принадлежало человеку, было немыслимо. Кто мог такое сделать? Сотворивший это с человеком, не мог принадлежать роду людскому. Это был бесчеловечный поступок, не укладывающийся в голове, ибо ни одна мысль не выдержала бы этого описания. Почти с трудом, собирая все догадки по частям, Руперт все же узнал в погибшем молодого монаха, изображенного на одной из четырех икон.

Ямес показал Руперту гибель от рук палачей и насильников еще некоторых людей. И, наконец, он дал понять, что закончил свою демонстрацию в прошлое. Они вдвоем пролетели над озером, поднялись высоко к облакам, и здесь Руперт увидел всех тех, чьи тела он с ужасом лицезрел там — внизу, на земле. Но на этот раз они были живы и радостны. Они вместе играли, перепрыгивая через белоснежные пригорки.

Руперт не удержался и поддался чувству — он улыбнулся и поглядел на Ямеса. Но мальчик, несмотря на веселую игру людей на облаке, казалось был чем-то озабочен. Что-то печалило его взгляд. Он дотронулся до руки Руперта, и они оба опустились под облака, пролетев еще некоторое время, они мягко приземлились на пригорке. Рядом с ними находилась какая-то свежевырытая яма, а рядом с ней чье-то тело, обвернутое в целлофан, словно гусеница в кокон. Ямес указал рукой на этот странный сверток с размером взрослого человека.

Руперта вновь посетило беспокойство, но потом он вспомнил, что рядом с ним находится Ямес, к которому он уже привык. Доверяя Ямесу, Руперт бодро приблизился к указанному предмету.

Сквозь полупрозрачный целлофан он увидел, что внутри находился мужчина. Яма была схожа с могилой. Тело готовилось для захоронения. Но почему таким странным образом — завернутым в целлофан?

Наконец, Руперт склонился у изголовья и надорвал клеенку. Он посмотрел на лицо покойника и тут же вскочил на ноги, как ошпаренный. Его нетвердые ноги подкосились, и он споткнулся о горку вырытой земли и упал, все еще глядя на бледное лицо трупа.

Открытые безжизненные глаза на бледном лице трупа глядели прямо на Руперта. Он отбежал в сторону, чтобы скорей избавиться от зловещего взгляда покойника, вселившего ужас в него. Он почувствовал, что кто-то касается его головы. Он оглянулся и увидел Ямеса. Мальчик стоял над Рупертом и с невозмутимым спокойствием глядел в его глаза. Только теперь, Руперт пришел в себя, и вспомнил, как мгновение назад он увидел собственное лицо.

Руперт проснулся. Он вскочил и сел на кровать. Перед ним все еще виднелось призрачное бледное лицо собственного трупа. Белый и теплый летний луч падал ему на грудь, пытаясь развеселить и согреть его тревожные мысли и утешить воспаленный разум. Он пришел в себя, и вспомнил о начале следующего дня, и о важной встрече с неким Александром Царевым. Ему казалось, что сон был неким предупреждением, только на этот раз, речь шла о его собственной жизни. Как всегда, он отбросил предрассудки, заменив их логикой мышления и сбором фактов. За ними он отправился в богатый район города, где снимал частный двухэтажный дом человек, пожелавший с ним встретиться, ибо к такому заключению пришел Руперт Коу.

На входе в дом Руперта встретил охранник. Он проверил документы, обыскал его и сопроводил к своему боссу в кабинет. В кресле, у небольшого стеклянного столика сидел мужчина. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Хитрые прищуренные глазки, небольшая седина окрасила виски, на носу очки в золотой оправе.

— Прошу вас, присаживайтесь, — сказал он, — меня зовут Александр Царев.

— Руперт Коу, — представился учтиво Коу.

— Вы можете идти, — властно сказал Царев своему охраннику.

Охранник беспрекословно подчинился и вышел.

Некоторое время они молчали, по-видимому, Царев изучал Руперта Коу. Его хитрый взгляд скользил по Руперту, словно взгляд удава изучающего жертву.

— Я сделал возможным, чтобы мы с вами, наконец, встретились, — начал Царев. — Вы, наверняка, догадываетесь, с кем говорите?

— Возможно, — сказал Коу.

— Я многого о вас не знаю, да мне и ни к чему это. Меня интересуют иконы, так же, как и вас. Но, в отличие от вас — я истинный коллекционер и ценитель произведений искусства.

Руперт, молча, наблюдал за Царевым.

— Интересно, — сказал Царев, глядя твердым взглядом на Руперта. — Вы никогда не наблюдали за людьми, которые смотрят фокус?

— Иногда, а что?

— Те, кто не знает нового фокуса, и смотрят его впервые — лишь восторгаются увиденным. Совсем другое дело наблюдать за теми, кому знаком секрет фокуса. Они реагируют на него иначе. Вы слушаете меня, но ваша реакция отличается от той, которую бы выдал человек впервые знакомый с полученной только что информацией.

— И в чем же отличие? — спросил Коу.

— В вопросах — вы их не задаете, а, значит, знаете ответы.

— Скорее, догадываюсь. Это ведь ваши люди следили за мной и даже хотели убить, сначала в Германии, потом в Мексике, и даже в Китае, они попытались…

— Поверьте, если бы они получили приказ убить вас, то уже исполнили его, — спокойно ответил Царев. — Мне нужны иконы, а не вы. Я собрал уже четыре из восьми, а остальные… Вы опередили меня. И даже ловко убрали моих людей.

— Нет, вы ошибаетесь. Я не убивал их, — оправдывался Коу.

— Вы хотите, чтобы я поверил вам? Трое моих людей мертвы. Да, не это главное. Я привык добиваться всего, чего захочу.

— Зачем же вы убили хозяина икон, не лучше ли было перекупить полотна у него?

Царев поднял веки и задумался.

— Я не убивал его, и приказа такого не отдавал. Его смерть для меня загадка. Может, кто-то из его врагов сделал это? Но поверьте, если бы он мне попался раньше, то я бы его без промедления отправил бы на тот свет. Но мои люди этого не делали, их опередили.

— Как же вы узнали об адресах других икон?

— Случайно. Я искал везде. Мои люди из кожи лезли. Эти болваны забили до смерти организатора аукциона. Заставь дураков молиться, они и лоб себе разобьют. О пятой иконе я узнал из средств массовой информации. В одной из газет была статья о некой чудотворной иконе в одной из лечебных клиник Германии. Так я вышел на ваш след. Мои люди то теряли вас, то вновь находили. Вы ловко их убрали.

— Я не убивал их, — выпалил Коу.

— Да, да, не убивали. Только вот они сами не знают об этом, — он ехидно засмеялся. — Ну да ладно. Вы, наверное, уже поняли, что для меня ничего не стоит убить вас.

— Догадываюсь, — сердце Руперта сжалось, а разум лихорадочно искал спасение. Если бы Царев хотел убить, то сделал бы это уже давно. «Нет, ему что-то нужно от меня, — думал Руперт. — Иконы! Он хочет завладеть ими».

— Я этого не сделал, а вежливо пригласил вас к себе. Как видите, даже сам приехал.

— Вы не из Одессы? — спросил Коу, сделав вид, что не знает о съемном доме.

— Нет, конечно, нет. Я живу даже не в Украине.

— В России, — сделал предположение Руперт, вспомнив рассказ мексиканца Алекса Торнеро.

— Но для вас это не имеет значения. Потому что, если вы не отдадите полотна, то вы об этом горько пожалеете, — он задумался, и зловещая тишина заполнила комнату. — Я предполагаю, что вы их отправили почтой, еще в Китае, куда-то в Европу. Я могу это выяснить. Конечно, моим людям придется изрядно поработать, я потеряю на этом массу времени и средств, но в этом случае — вам будет уже все равно и вашим друзьям тоже. Потому что…

— Потому что вы ни перед чем не остановитесь, — дополнил Руперт.

— Именно так, — сказал Царев. — Истинному коллекционеру трудно остановиться. Поэтому, если вы хотите сохранить вашу жизнь и жизнь ваших друзей или родных, то лучше верните иконы мне.

Мозг Руперта лихорадочно работал. Он искал возможность остаться в живых и выполнить свою работу. В этой чужой ему стране у него не было помощи ниоткуда. Он прекрасно знал о коррумпированных судах и местном правопорядке. Здесь ему не помогут, и такой как Царев, в чьих руках власть и деньги, всегда будет безнаказанным. И неожиданно для себя, где-то в глубине мыслей, он уловил луч надежды на спасение.

— Я предлагаю сделку, — неожиданно Руперт прервал грозную тишину.

— Сделку? — удивился Царев. — Иконы в обмен на вашу жизнь. Что ж хорошая и выгодная для вас сделка.

— Не совсем так.

— Что? Не так, а как же вы предлагаете сохранить вашу жизнь? — грозно спросил Царев.

— Я сыщик, работаю по заданию одного австралийца. Его интересует причина — здоровье внука. Он хозяин этих икон. Я думаю, что он согласиться на подобный обмен.

— Про австралийца, хозяина одной из икон, я знаю. Но, если он согласиться…

— Он согласиться, — сказал уверенным голосом Руперт. — Но я должен выполнить и свою задачу. Меня интересует художник, а не его работы.

— Художник? — задумчиво переспросил Царев.

— Да, если вы дадите мне его адрес, то я отдам вам все иконы. Я думаю, что со мной согласится и хозяин иконы из Австралии.

Царев задумался. Он встал, томно подошел мерным шагом к окну. Пауза затянулась.

— Я знаю о ваших возможностях, — прервал паузу Руперт, для того, чтобы предать твердость и силу своим словам. — Вы можете меня убить, но поверьте, я не так прост. Вы ведь знаете мои умения и ловкость, — он напомнил Цареву об его погибших людях. — Когда я шел сюда, то знал, кто меня здесь ждет. И принял некоторые меры предосторожности. Конечно, я понимаю, что шел на риск для себя, но и вы не будете жить спокойно. Иконы находятся в верных и сильных руках, так просто вы их не получите. Я раньше работал в Скотланд-Ярде, и у меня остались там связи.

Царев обернулся и изучающим взглядом поглядел на Руперта. Он обдумывал: насколько слова его оппонента истинны, нет ли в этом блефа. И видимо, он клюнул на слова Руперта, сказав:

— Хорошо, — мягко заговорил Царев. — Что вы предлагаете?

— Вы даете мне художника, а я вам четыре иконы, — предложил Руперт, уверенным и твердым голосом победителя.

— Как же мы совершим эту сделку? Вы мне отдадите иконы, а потом я показываю вам художника.

— Считаете меня за простачка? Если вы получите иконы, то вам ничего не стоит…

— Заткнитесь, — грозно произнес Царев. — Я могу вас пристрелить прямо сейчас. Хоть я и могу сделать это легко, но слов своих я никогда не нарушаю. Иначе я бы не был тем, кем есть. Мне доверяют люди.

— А мне нужны гарантии безопасности, — сказал Руперт.

— Хорошо, я дам вам такие гарантии. Я дам вам адрес, где можно отыскать художника, и дам возможность все о нем выяснить, а после этого вы передадите мне иконы.

— Договорились.

— Но помните, если вы обманите, то живым не уйдет, — твердо сказал Царев.

— Я даю вам слово, — сказал Руперт.

Александр Царев подошел к письменному столу, взял лист и ручку, что-то написал и передал лист Руперту. Тот взглянул на надпись.

— Это адрес тюрьмы? — удивился Руперт.

— Да, он заключенный. Там вы сможете все о нем узнать.

— Но меня не пустят в тюрьму, — возмутился Руперт, — это же государственное…

— Я устрою все. Поговорю с директором тюрьмы. Он, хоть и недавно на этом посту, но любит деньги. Я договорюсь с ним, и он не станет чинить препятствия.

Руперт облегченно вздохнул.

— Да, я вижу, что вы истинный коллекционер икон. Вряд ли кто-то мог бы похвастаться таким упорством и рвением для того, чтобы заполучить в свою коллекцию желаемые полотна, — сказал Руперт.

— И не думайте, что вы сбежите от меня. За вами будут неустанно следить мои лучшие охранники.

— Я это уже понял.

На следующий день Руперт позвонил Лукасу Корра. Он спросил о самочувствии Ямеса, юноша находился в таком же тяжелом состоянии, и ничто не могло вывести его из забвения. Вкратце рассказал о расследовании, а также поведал о последней встрече.

— Если для вас они не имеют цены, то…

— Я уже говорил вам, Руперт, для меня важна лишь жизнь моего внука. Делайте все на свое усмотрение, главное — узнать причину странного поведения моего мальчика.

— Вы по-прежнему считаете, что икона причастна к ухудшению здоровья Ямеса?

— А вы, что вы полагаете? — спросил Корра. — У меня надежда только на вас.

— Я пока не могу ответить на этот вопрос.

— Вот видите, и вы тоже не отрицаете ее причастности. Чудес не бывает, — сказал Корра. — Врачи до сих пор не понимают, как он мог полностью излечиться от рака. Продолжайте расследование, я уверен, что оно куда-то вас приведет.

Вечером, перед отлетом на север России, в город Мурманск, где и находилась тюрьма, в которой сидел Герман Кухта, Руперт решил позвонить своему приятелю в Лондон, чтобы сообщить ему о ходе дел. Именно ему он отправил четыре иконы, находясь еще в Пекине. Трубку поднял Брайан Уэбб.

— Привет, старина, — сказал Руперт. — Еще не заскучал обо мне?

— Здорово, — ответил Уэбб. — Где ты теперь?

— В городе Одесса.

— А где это?

— В Украине, южнее России, — пояснил Руперт. — Собираюсь лететь в Россию, в город Мурманск. На север страны.

— Ого, куда тебя занесло.

— Ты получил полотна? — спросил Руперт.

— Да, все четыре полотна у меня в лаборатории, — ответил Уэбб.

— Их придется вернуть и отдать некоему Цареву, в обмен на информацию, которую он мне даст.

— Я не хотел бы расставаться со столь интересными экземплярами древности.

— Ты сказал древности?

— Нет, нет, они написаны ныне, но…

— Ты что-то раскопал, я чувствую это по-твоему голосу. Скажи, Уэбб, что тебе удалось выяснить на счет твоего смелого предположения — о книге. Это все-таки листы из книги?

— И да, и нет, — ответил Уэбб. Я нашел ее, Коу. Но до сих пор не могу понять, почему на аукционе не говорили об этом. Ведь тогда их цена взлетела бы до небес.

— Ты об иконах? — спросил Руперт.

— Ну, а о чем же, о них самых. Это загадка.

— Рассказывай все, не мучай мое любопытство, — сказал Руперт.

— Эта книга называется Кодекс Гигаса. Она была написана в 13 веке. И что интересно, в ней не хватает именно восьми страниц. Цифры, что ты видел на них, совпадают со страницами, недостающими в книге. Еще не хватает четырех.

— Я знаю, где они, но их нельзя будет достать.

— Жаль. Кроме всего прочего, анализ текстов показал полное совпадение почерков с тем, что имеются на твоих четырех иконах. Сомнений быть не может. Кто-то пытается подделать утраченные в веках страницы. Но вот зачем? И почему текст на них одинаков? Для меня также непонятно, почему на этих четырех страницах изображены рисунки монахов и монахинь. В книге нет ни намека на их присутствие и необходимость.

— Развлечение художника? — предположил Руперт.

— Возможно. Все листы этой книги тоже сделаны из ослиной шкуры, — сказал Уэбб.

— Художник подражает автору книги, — предположил Руперт.

— Похоже на то, — согласился Уэбб. — Этот художник Герман Кухта видимо является фанатом этой странной книги. О самом Германе я ничего не выяснил. Он нигде не значится. Не примечательная личность.

— Ты сказал «странной книги»?

— Да, странной.

— Расскажи мне о ней поподробнее, — сказал Руперт. — Ты ее видел?

— Нет, лишь в электронной библиотеке. Только фотографии ее страниц. Но довольно подробно. Ее загадку уже давно изучают различные ученые всего мира.

— Что же это за книга такая? — спросил Руперт.

— Если бы ты знал ее второе название, то сам бы призадумался, — ответил Уэбб.

— И какое оно?

— Книгу Кодекс Гигаса еще называют Библией Дьявола.

— Я весь во внимании, — сказал Руперт, притаив дыхание.

— Сначала немного истории. Официально она была написана в 13 веке в чешском городе Подлажице, ныне Храст. Находилась книга в ведении церкви, переходила из монастыря в монастырь. Следы рукописи замечены среди записей чистописцев Седлича, бенедиктинцев Брумова и Бревнова. Одно из последних мест хранения в Чехии — Градчаны. Был вывезен шведскими войсками в начале 17 века, в ходе тридцатилетней войны. Книга поступила во владение короля Рудольфа второго. В 1697 году при пожаре в королевском дворце, едва не сгорела. Примечательно, что многие владельцы таинственно погибали.

— Что значит таинственно? — спросил Руперт.

— Внезапный пожар, убийство и другое.

— Понятно. Где она сейчас?

— Ныне Библия Дьявола или Кодекс Гигаса находится в Королевской библиотеке в Стокгольме. Выставлялась в Парижской галерее, где находилась под пуленепробиваемым стеклом. В общем, это настоящее достояние рукописного искусства древности.

— Кто автор этой книги?

— Сначала немного о самой книге, ну и, конечно, об ее авторе — примечательной и таинственной личности, — сказа Уэбб. — Написана она на латыни, содержит текст святого Писания: Ветхий и Новый заветы, текст «Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Этимология» Исидора Севильского, сборник рассказов «Зеркало грешника», «Богемская хроника» Козьмы Пражского…

— Я понял, понял, — перебил его Руперт. — Главное то, что она содержит тексты библии…

— Не только. Слушай дальше. Эта книга также содержит обряды и заклинания по изгнанию Дьявола, древние магические ритуалы. Книга состоит из 640 страниц или 320 листов, до нас дошли 624 или 312 листов. Тебе это о чем-то говорит?

— 320 и 312. Не хватает восемь.

— Верно. Странно, не правда ли?

— Ты думаешь, что те восемь икон, что были проданы на аукционе, это и есть недостающие листы из книги? — спросил Руперт.

— Не уверен. Это для меня загадка. Книга написана на листах, сделанных из 160 ослиных шкур. Те четыре полотна, что ты мне выслал, тоже сделаны из такого же материала. Почерки рукописных текстов полностью совпадают. Сомнений быть не может — рука автора та же. Но…

— Тебя смущает время написания?

— Именно, Коу, время. Книга датируется 13 веком, а иконы, что я проверил — всего лишь нынешним веком.

— Что еще известно? — спросил Руперт.

— Все 312 листов книги хранятся в специальных условиях: температура, свет, влажность и прочее. Все они в хорошем состоянии. Ее размеры совпадают с размерами икон, один к одному: 92 сантиметра в высоту и 50 сантиметров в ширину. Толщина книги 22 сантиметра.

— Какой же тогда вес?

— Значительный — 75 килограмм. Не каждый поднимет, — заметил Уэбб.

— Ты хотел рассказать об авторе.

— Да, автор… — Уэбб призадумался. — Книгу написал некий Герман Отшельник. Одна из легенд говорит, что он был монахом, другая — опровергает это. Этот монах совершил какой-то страшный грех.

Чтобы снять его, он приказал заживо замуровать себя. Он решил написать книгу о мудрости и о всех знаниях человечества того времени. Но, когда он начал писать, он понял, что не успеет ее закончить, тогда он принялся молиться Дьяволу, прося его о помощи, за это он обещал душу, и тот согласился.

— Почему же он к Богу не обратился? — спросил Руперт.

— Не знаю, в легенде об этом не указано. Когда работа была близка к завершению, то Дьявол написал свой автопортрет на странице 290. Говорят, что вся работа была завершена за одну ночь. Но ученые полагают, что книга написана за 30 лет, учитывая объем работы. Многие считают, что Кодекс Гигаса является руководством к пользованию, содержащем общие рекомендации и введение в мировоззрение сатаны. Над книгой работают различные ученые мира….

— Что? Можно ее посмотреть?

— Нужно специальное разрешение. Так вот, ученые провели различные анализы, взята экспертиза почерка, иллюстрации, проба полотна, чернил и другие криминалистические осмотры.

— И какой же вывод они сделали? — спросил Руперт.

— Вывод таков. Книга написана одним человеком. Многие считают, что в книге нет ничего, что бы напоминало сатанинскую книгу. Например, рядом с изображением Дьявола нарисован град Небесный. Ученые считают, что автор хотел сказать следующее: у человека всегда есть выбор судьбы.

— Быть с Дьяволом или с Богом.

— Да, возможно, так, — согласился Уэбб.

— Уэбб, послушай меня, — сказал Руперт, акцентируя внимание на словах. — Сейчас обстоятельства дела таковы, что мне нужно отдать эти четыре полотна.

— Кому? — спросил Уэбб.

— Одному фанату, коллекционеру, по-видимому, сумасшедшему.

— А можно не отдавать, мне бы не хотелось терять такой редкий экземпляр загадок. Что мы теряем, если не отдадим?

— От этого зависит исход моего дела и моя жизнь.

— Даже так, — удивился Уэбб.

— Да, именно, так. Ты ведь говорил, что эти полотна особой ценности не представляют. Они не старинные.

— Все верно, Коу.

— Для меня сейчас важнее не иконы, а сам художник. Мне предстоит выяснить его роль в этом странном деле.

— А что ты думаешь об этом сумасшедшем фанате? Может ему что-то известно о художнике? — спросил Уэбб.

— Сомнений быть не может, — согласился Руперт. — По-моему, у таких как он нет ничего святого, но ему зачем-то понадобились иконы. Он ни перед чем не остановится, чтобы ими завладеть.

— Хорошо, Коу, я все понял. Хоть и жаль расставаться с ними, но ничего не поделаешь. На какой адрес их выслать?

— Я сообщу тебе по электронной почте. Скорей всего, это будет город Мурманск, Россия.

— А что там?

— Тюрьма, — приглушенно ответил Руперт Коу.

Глава 11

В Мурманске Руперт Коу разместился в одной из гостиниц. С самого прибытия в город он почувствовал за собой явную слежку. Черный автомобиль с затемненными окнами всюду его преследовал. Руперт нанял такси и отправился к зданию тюрьмы. Выйдя из автомобиля, он заметил черную машину — она остановилась неподалеку, «охранники» держались на расстоянии, словно псы, охраняющие ценный предмет хозяина. Из нее вышли двое молодых людей, и косо поглядывая в сторону Руперта, начали непринужденно о чем-то беседовать.

Руперт направился к воротам тюрьмы. На пропускном посту стоял охранник. Руперт назвал свою фамилию. Охранник сделал звонок, с кем-то переговорил. Затем жестами показал, что надо сдать все предметы. Руперт выложил на стол бумажник, часы, больше он с собой ничего не брал. Руперта проводили внутрь, он прошел по тюремной площади, всюду на него зорко глядели охранники, то с вышки, то со стены. У двери здания его встретил молодой офицер, который и сопровождал Руперта по извилистым, мрачным тюремным коридорам. Какие-то отдаленные голоса, скрип железных ставней, услышал он. Эхо раздалось по коридорам. Неприятный зловонный и затхлый запах ударил в нос. Перед Рупертом открывались решетки одна за другой, встречались охранники, подозрительно осматривающие его с головы до ног. Звон ключей сопровождал его перемещения по темным коридорам. За камерами были слышны голоса, ругань, драки и пронзительные чьи-то вопли. Но тюремная охрана не торопилась узнать причину появления столь жутких криков о помощи.

Наконец, Руперт, в сопровождении офицера, дошел до кабинета. Офицер открыл дверь, а сам остался снаружи. Руперт вошел внутрь. Перед ним сидел за столом мужчина лет пятидесяти. Лысина светилась на голове, под глазами виднелись впадины, на лице отпечаталась усталость. Мужчина был жилистым, и обладал пронзительным взглядом. Он заговорил на английском языке, обращаясь к Руперту.

— Мне звонили на счет вас. Вы хотели узнать об одном из наших заключенных — смертников.

— Как, смертников? — удивился Руперт. Он начал немного волноваться, но потом взял себя в руки. — Меня интересует Герман Кухта.

— Понимаете, я здесь человек новый. Недавно получил этот пост. И Герман Кухта, которого вы ищете, был тогда, когда меня здесь еще не было.

— Что значит был? — удивился Руперт.

— Был, это значит, что его теперь нет…

— То есть как, нет? — сердце Руперта забилось. Неужели его обманули? — Где же он теперь?

— Я же уже сказал, что он был смертником.

— Его казнили? — с ужасом спросил Руперт.

— Да, я просмотрел записи, — ответил директор тюрьмы. — Его расстреляли.

Руперт покрылся пунцовым оттенком.

— Я смотрю, вы чем-то озабочены, — сказал директор. — Если хотите, выпейте воды. — Он потянулся к графину.

— Нет, спасибо. Мне нужно поговорить с тем человеком, который говорил вам о моем визите, — неожиданно сказал Руперт.

— Ну… не знаю… — директор задумался. — Подождите меня за дверью.

— Хорошо, — сказал Руперт и вышел.

В коридоре он увидел молодого офицера. Спустя минуту дверь открылась, и директор попросил войти Руперта Коу.

— Вы можете говорить, — сказал директор, указывая на телефон, и отходя от стола.

Руперт подошел к столу и взял трубку телефона.

— Это Руперт Коу, — сказал он.

— Что вы хотите? — спросил неприятным, слегка раздраженным голосом Царев. — Адрес вы получили. — Руперт почувствовал легкую нотку неприязни.

— Интересуемый меня человек мертв, — заявил Руперт. — Вы знали об этом, не так ли?

— Я обещал вам адрес, но не говорил, что вы увидите его.

— Это нечестно, — заявил Руперт.

— Что?! Нечестно?! — повысил голос Царев.

Руперт почувствовал раздражение и злобу. Зная возможности этого человека и его нрав, он решил успокоить ситуацию.

— Так как он умер, то я хотел бы повидаться со следователем, который вел его дело, — предложил Руперт.

Некоторое время голос молчал, по-видимому, Царев размышлял, затем он спокойно заговорил.

— Хорошо, но это последнее, что вы от меня получите. Трубку передайте директору.

Руперт отдал трубку и вышел в коридор. Его сердце колотилось, он сомневался в честности Царева, но выхода у него не было. Ему показалось, что Царев что-то скрывает от него. И это не касается его коллекции. Если бы Цареву нужны были лишь иконы, то он бы уже давно смог бы ими овладеть. Что-то еще стояло между иконами и Царевым. Чего-то не доставало. Пока Руперт думал об этом, открылась дверь, и в коридор вышел директор. Его лицо было бледным, в глазах виден страх и беспокойство. Почти заикаясь, он предложил Руперту войти.

— Вот, — он протянул Руперту небольшой лист бумаги, — это адрес следователя, его зовут Артур Панин.

Руперт взял лист.

— Это здание полицейского участка? — спросил Руперт.

— Да, он там работает следователем. Он вел дело Германа Кухты. А это телефон Александра Царева, — он передал Руперту еще один небольшой лист. — Он просил звонить ему, если будет необходимость.

Теперь Руперт был уверен, что есть еще что-то, более ценное, чем иконы. Царев не хочет говорить об этом, но, оставляет дверь открытой для лондонского сыщика.

— Да, и главное. Он спросил на счет вашего обязательства, — сказал директор.

— Передайте ему, что когда я поговорю с Паниным, то он получит то, что хотел на Главпочтамте. Посылка будет на его имя, — ответил Руперт.

На следующий день Руперт прибыл к полицейскому участку. Как и раньше, его сопровождали люди Царева на черной машине. На пропускном пункте Руперт обратился к дежурному. Он показал карточку с именем сыщика. Дежурный сделал звонок, а потом вызвал сержанта. Руперта проводили в кабинет к Артуру Панину.

— Мне уже говорили о вас, — сказал Панин на беглом английском. — Приветствую коллегу из Скотланд-Ярда.

— Я там уже не работаю, — ответил Руперт Коу. — Я занимаюсь частным сыском.

— Присаживайтесь. Мне сказали, что вас интересует Герман Кухта.

— Да. Я знаю, что его уже казнили. Скажите, кто он, откуда, есть у него семья?

— Семьи у него не было, — ответил Панин. — А большую часть жизни, как я выяснил, он провел в монастыре.

— Он монах?

— Не совсем. Его хотели принять в монахи, но он не торопился с этим.

— Что же он делал в монастыре?

— Рисовал иконы, ответил следователь.

— А за что его казнили? — спросил Руперт.

— Это весьма странное дело. Я до сих пор не уверен, что судьи вынесли правильный вердикт.

— Расскажите поподробнее.

— Я не имею права разглашать всех данных дела, — начал Панин, — но кое-что я вам расскажу. Мы искали маньяка вот уже несколько лет. Характерным почерком серийного убийцы было следующее: он убивал юношей и девушек в возрасте 14–23 года.

— Каким образом?

— Молотком. Удары преступник наносил сзади, по затылку. Его искали, как в городе, так и в области. Последние три преступления были совершены в лесопосадке, за городом. Психиатрический портрет преступника был таков: мужчина, в возрасте 40–50 лет, среднего роста.

— Как его поймали? — спросил Руперт.

— Тогда мы распределили своих сотрудников вдоль железнодорожных путей — на остановках, в пределах лесополосы, так как именно там были совершены последние преступления. Мы ждали нападения там, но и в городе тоже работали наши сотрудники под прикрытием. Однажды днем, нам в участок позвонил младший сержант. Он сообщил, что на одной из остановок железнодорожного пути, он встретил подозрительного мужчину. Подозреваемый выходил из лесополосы в весьма мрачно состоянии. Наш сотрудник проверил документы. Под портрет подозреваемого, что составил наш эксперт-психиатр, он подходил. При нем обнаружен рисунок молодой девушки. Наброски были сделаны карандашом. Но вот молотка обнаружено не было. Но ведь он мог его и выбросить.

— Почему же вы решили…

— Я расскажу, — продолжил свой рассказа Панин. — Наш сотрудник записал его адрес. Подозреваемый жил в монастыре.

— Монах?

— Об этом потом. Его сотрудник отпустил, так как не было при нем орудия убийства, сотрудникам приходилось по сотни человек проверять в день. Каждый из них мог быть преступником. В этом деле важна любая мелочь. На следующий день обнаружили труп молодой девушки. Его обнаружила пожилая женщина, сельский житель. Люди ходят по тропам, проходящим через лесополосу — с работы и на работу в город. На затылке у девушки была смертельная рана от удара твердым тупым предметом. При девушке были деньги, их преступник не взял. Кольцо, серьги — остались на трупе, их преступник не тронул, как и в других случаях преступлений серийного маньяка. Я проверил отчеты своих сотрудников за последние сутки и… нашел отчет младшего сержанта. Оперативная группа выехала по адресу местожительства подозреваемого. Да, забыл сказать главное, сержант осмотрел труп и узнал в изображении на портрете, что видел у подозреваемого, погибшую девушку.

— Невероятно. Он что же, сначала убивал, а потом делал наброски к рисунку.

— Похоже на то, — согласился Панин. — В монастыре мы нашли его за очень странным делом.

— Каким же?

— Герман Кухта, так его звали. Он сидел во дворе, на территории монастыря и сжигал какие-то предметы.

— Что это было?

— Как потом оказалось, это были его рисунки. Точнее уже законченные работы. Он сжег все иконы, что рисовал в монастыре. У него там была целая комната, в которой он работал над написанием икон. Монахи и настоятель не знали об этом его двойном увлечении.

— Вы хотите сказать, что Герман сначала убивал, потом рисовал лица своих жертв, а затем выдавал картины за иконы?

— Да, верно. Как мне рассказал настоятель: «Художник он был отменный, таких не сыщешь». На иконах он изображал монахов и монахинь, говорил, что они мученики, а потому святые, их отметил Бог.

— Или его рука.

— Да уж. Ужасное преступление.

— Но мне показалось, что вы сомневаетесь в его причастности, — сказал Руперт.

— Я и сейчас так считаю, — ответил Панин. — Он сжег все иконы, что висели в монастыре, но … Он не тронул того рисунка. По нем, как вещественному доказательству и свидетельству нашего сотрудника, что видел его в день и час смерти девушки, суд приговорил Германа Кухту к высшей мере наказания.

— Какова она у вас?

— Расстрел. Но теперь его отменили. Это произошло недавно, почти сразу после казни Германа. Ему не повезло. И, слава Богу. Я хоть не верю, но, видимо, есть Бог на свете, если он не дал возможности уйти от наказания.

— Вы говорили о своих сомнениях, — напомнил Руперт.

— Ах, да, сомнения. Судьи, что присутствовали во время суда, однозначно отправили его на смерть. Люди в зале плакали, я видел матерей, пожилых женщин, которые потеряли своих детей. Они готовы были разорвать преступника. Но мне показалось, что в его деле что-то было не так. Во-первых, преступник не всегда уходил с пустыми руками. Он брал с места преступления какую-то вещь с трупа. Она напоминала ему о совершенном им деянии. Серийные преступники наслаждаются воспоминаниями о содеянных преступлениях, видя эти предметы, держа их в руках. Они им напоминают…

— Я знаю о серийниках. Что дальше? — спросил Руперт.

— В кельи, где жил Герман, мы ничего похожего не обнаружили. А предметов, похищенных, было достаточно: брошка, платок, зажигалка и прочее.

— Понятно. Вы не нашли, но ведь это не значит, что их у него не было.

— Конечно. Мы могли их просто не обнаружить. Он мог спрятать их где-то в монастыре, там множество тайных мест.

— А что же, во-вторых? — спросил Руперт.

— Картины. Мы обнаружили восемь огромных полотен. Это были тоже иконы, но их он почему-то не уничтожил. А может, не успел это сделать. Но в разговоре с ним я выяснил, что он не убивал, а лишь рисовал людей. Разумеется, я не поверил ему. Он уверял меня, что рисовал только живых людей. Я и этому не верил, пока…

— Что пока?

— Пока не увидел и не изучил те восемь полотен. Я поднял картотеки преступлений и был ошеломлен.

— Что вы обнаружили?

— На пяти иконах, остальные я не смог проверить, так как база данных огромна, да и времени у меня не было, я обнаружил лица убитых людей.

— Его жертвы? — спросил Руперт.

— В том то и дело, что нет.

— То есть? — удивился Руперт.

— Это были жертвы других преступников, вина которых доказана и не подлежит сомнению. Я проверял. Мне тоже подумалось, что наше правосудие засудило невинных. Но я ошибался. Все заслуженно понесли наказание. Смертная казнь, пожизненное и разные сроки от 10 до 20 лет, в зависимости от решения суда. Преступления были совершены в разных точках страны. Скажите, зачем Герману Кухта понадобилось рисовать людей, пусть даже погибших. Странно, не правда ли?

— Да, есть над чем призадуматься, — ответил Руперт.

— Но, как я уже говорил, суд не слушал меня. Люди возмущались, на меня давили сверху, мое начальство хотело это дело как можно скорее завершить. Уж больно ужасное оно было.

— А что вы можете рассказать об этих восьми иконах? — спросил Руперт.

— Иконах? А, их же похитили. Да, да, они все странным образом исчезли сразу после казни. У Германа была просьба, когда он находился в камере смертников.

— Какая просьба?

— Он попросил, чтобы ему дали иконы и краски.

— Он рисовал в камере?

— Да, наверное. Администрация тюрьмы пошла на это, — ответил Панин. — Помню, что тогда к Герману часто бывший директор тюрьмы бегал. Он ведь погиб. Вы знаете об этом?

— Да, мне рассказал об этом нынешний директор тюрьмы, — ответил Руперт. — Интересно, а о чем они говорили?

— Понятия не имею. Только знаю, что последние дни, что провел Герман в камере смертников, он общался с директором. Зачем и о чем они говорили, я не знаю. Хотя это подозрительно. Обычно директора не позволяют себе общаться со смертниками. Им это ни к чему. Постановление суда все решает. Их доля решена. Но директор, его звали Владимир Лупов, действительно, снизошел к этому заключенному.

— Скажите, что вам удалось выяснить о прошлом Германа Кухта? — спросил Руперт. — Вы сказали, что у него не было родственников.

— Да, его отец и мать умерли своей смертью, — ответил Панин. — А других родных у него не было.

— Но, а прошлое, ведь кто-то должен знать об этом.

— Вы правы. Когда я вел дело, мне на глаза попалась его первая судимость.

— Что, он уже сидел в тюрьме? — удивился Руперт.

— Да, но это было давно, в его юношеские годы. Он тогда отсидел меньше года, затем была амнистия, и его выпустили.

— Что он совершил?

— Я не помню. Но если вы хотите, то я посмотрю старое дело. Кажется, там была кража или подозрение в краже, — ответил Панин.

— Сколько вам нужно времени для этого?

— У меня сейчас есть дела… — он призадумался, а потом ответил. — Ну, скажем, позвоните мне через три дня. Мы с вами встретимся, и я вам расскажу поподробнее.

— Вы могли бы дать мне адрес монастыря, где жил Герман Кухта? — спросил Руперт.

— Да, разумеется, — ответил Панин и достал лист бумаги. Он записал адрес монастыря и свой домашний телефон.

— Вот, пожалуйста, рад был с вами пообщаться. Я немного вспомнил свой английский.

— У вас прекрасные знания языка, — сказал Руперт.

— Спасибо, моя жена работает в Министерстве иностранных дел, ну и меня подучивает в практике, — ответил Панин, приветливо улыбаясь.

Глава 12

Руперт смог договориться о встрече с настоятелем монастыря. Они вместе прогуливались по аллеи, на территории монастыря, и беседовали.

— Я много разговаривал с полицейскими. Здесь много народу побывало, — сказал настоятель. — Всё это отложило нехороший отпечаток на монастыре. Я вас прошу не говорить с монахами. Меня попросил Панин рассказать вам всё, что я знаю о Германе, и я так сделаю, но прошу вас об одном…

— Я понял вас, и сделаю так, как вы хотите, — ответил Руперт.

— Герман Кухта действительно работал и жил у нас.

— Как он к вам попал? — спросил Руперт.

— Лет десять назад, мы искали художника для работы в наших залах. Нам нужны были рисунки на стенах. И к нам обратился Герман. Когда он представил несколько своих работ — это были какие-то иконы, то я сразу понял, что передо мной стоит талантливый человек.

Я не хотел его упустить, тем более что у нас не хватало художника, прежний художник умер. Мы взяли его на работу. Он не был монахом и, по-видимому, не спешил с этим. Я ему дал келью, где он жил, и выделил комнату для его работы. Это была художественная мастерская. Вот она, прямо по аллее.

— Мы можем зайти в неё?

— Да, конечно, — ответил настоятель.

Они вдвоём подошли к небольшому, одноэтажному, простенькому домику — художественной мастерской. Она состояла из одной комнаты. Внутри всё было весьма скромно. Деревянный стол, стул, небольшая скамейка, расположенная у единственная окна. К стенкам прибиты две полки, на них были разложены несколько библий.

— Здесь он и рисовал. Он работал в одиночестве, любил скромность и простоту, — сказал настоятель. — Он говорил, что тишина и простота помогают ему сосредоточиться на его работах. Здесь, на полках, стояли его работы. Большинство из них украшало стены наших зданий.

— Сколько их было?

— Более пятидесяти. Он изображал только людей.

— Скажите, а кто позировал ему?

— Он говорил, что лица приходят в его голову сами. А когда ему нужно было уехать, он отправлялся в город. Может, он там и искал тех, кого потом изображал, с потрясающим мастерством художника, на своих полотнах.

— Иконы были разных размеров?

— Да, маленькие мы размещали…

— Скажите, извиняюсь, что перебил, а большие иконы встречались?

— Хм, да. Их было чуть меньше десяти, восемь или семь. Я не помню, — ответил настоятель. — Их Герман не любил показывать, хоть я и просил его выставить у нас хоть одну перед алтарем. Пусть прихожане порадуются его творениям. Руки у него были от Бога. Это талант с рождения. После его прихода к нам, наш монастырь начало посещать много паломников. Люди рассказывали разные чудеса о его иконах.

— И это было так? — спросил Руперт.

— Истинно так, — ответил настоятель. — Одни говорили, что иконы святые, другие радовались, что им стало везти в жизни. Третьи благодарили иконы за излечение, которое им явилось вскоре после их возвращения домой. Прихожане целой веретеницей стояли в ожидании молитв у икон, сотворенных Германом. Многие, как вы понимаете, приносили вознаграждение монастырю, помогали нам ремонтировать старые постройки. Герман всегда отказывался от вознаграждений в любой форме.

— Чем он мотивировал это?

— Я уже говорил, он ценил лишь покой и простоту. Он боялся, что вознаграждение и богатства испортят его. Он вел весьма простой и уединенный образ жизни.

— Скажите, его работой было лишь рисование или он еще чем-то увлекался? — спросил Руперт.

— Я не знаю другого увлечения Германа. Хотя… как-то раз я проходил мимо его мастерской. Время было позднее, многие монахи готовились ко сну. Я заметил свет в его окне. Я знаю, что он и по ночам мог работать в мастерской, когда почувствовал вдохновение. Я полюбопытствовал и решил войти к нему. Двери у нас не запираются, они не имеют замков. Я тогда забыл постучаться и вошел к нему в мастерскую. Подул ветер, наверное, сквозняк, и свечу задуло, мы оказались в темноте.

— Свечу? — удивился Руперт.

— Да, свечу. Герман не любил электричество и предпочитал достижения прошлого. Он работал при дневном свете, а ночью при свечах, — пояснил настоятель.

— И что вы увидели странного в тот поздний вечер? — спросил Руперт.

— Мне показалось на долю секунды — пока горела свеча, перед тем, как затухнуть от сквозняка, что Герман что-то писал в какую-то небольшую книжку.

— Дневник? — появилась, словно молния, догадка у Руперта.

— Да, возможно, это был его дневник. Я не знаю, что он записывал туда, какие мысли наполняли его разум. Когда свет вновь загорелся, то я не увидел на его столе записной книги. Перо, он пользовался лишь перьями и чернилами, спокойно лежало в чернильнице. Я тогда не предал этому значения. Пусть пишет, даже, если он считает, что это глубоко личное. Ведь у каждого могут быть свои секреты, все мы грешны. Я тогда прочел наставления, но не упомянул о том, что видел, чтобы не быть смешным в его глазах.

— Скажите, а где может быть теперь этот дневник? — спросил Руперт, оглядывая комнату.

— Я его больше не видел с тех пор. Возможно, он сжег его с остальными иконами в тот день, когда его арестовали. Я не знаю, зачем ему понадобилось снять со стен все иконы, что он сотворил, и уничтожить. Но, видимо, были у него на то причины. Очень жаль, что мы потеряли такого художника. Я слышал, что он натворил и в чем его обвиняли в мирской жизни, но мне, за все десять лет его пребывания в монастыре, не показалось, что он мог хоть как-то отдаленно напоминать преступника. С тех пор, как его казнили, я запретил всем нашим монахам говорить о нем. Вы понимаете, почему?

— Чтобы не пала тень на монастырь.

— Я высоко ценю искусство и умения Германа, но должен управлять монастырем. И лишние нежелательные слухи и сплетни мне ни к чему. Поэтому и прошу вас не говорить о Германе ни с кем. Если я понадоблюсь, вы можете меня всегда найти здесь.

Из гостиницы Руперт отправил сообщение Уэббу по электронной почте. В нем он просит своего приятеля отправить бандеролью полотна, о которых ранее сообщал. Ценный груз должен был прибыть на третий день, — последнее Руперту сообщил Уэбб.

В ожидании трех дней Руперт не раз замечал на себе пару внимательных и зорких глаз людей Царева, которые неустанно следили за ним. На третий день Руперт позвонил Панину. Сыщик сообщил, что ему необходимо еще два дня. Панин искал возможность найти того человека, который когда-то мог общаться с Германом Кухта, и, быть может, что-то знать о художнике. Спустя несколько дней Руперт вновь позвонил сыщику. И тот назначил ему встречу в одном из уютных кафе, в центре города.

Руперт прибыл к назначенному сроку в кафе, там его ждал Панин.

— Здравствуйте, — сказал Руперт, — я не опоздал?

— Даже раньше пришли, — ответил Панин. — Я заказал вам кофе, не возражаете.

— Нет. Спасибо. Что вам стало известно? Я смотрю, вы изрядно поработали.

— Скажем так, было нелегко, — ответил Панин. — Мне пришлось перерыть много бумаг, поднять старые дела, которым более 30-ти лет. Они уже давно пылятся в архиве.

— Интересная информация есть? — спросил Руперт.

— Сперва, о преступлении, — начал Панин, — за которое Германа, тогда ему было почти шестнадцать лет, посадили на год. Но потом освободили досрочно. Амнистия. В тюрьме он вел себя хорошо, никаких замечаний не было.

— За что же его посадили?

— Дело не менее странное, чем последнее, — ответил Панин. — Его обнаружили соседи по квартире, где проживал одинокий мужчина лет семидесяти. В квартире был лишь он. Ранее никто не видел, чтобы Герман приходил к старику. Хозяин квартиры вел весьма уединенный образ жизни, ни с кем не общался. В тот день обнаружили его труп — в речке. Были свидетели, утверждавшие, что якобы он сам спрыгнул с моста.

— Самоубийство? — спросил Руперт.

— Не доказано. Никаких писем он после себя не оставил. Зато молодой юноша оставил множество отпечатков пальцев в его квартире. И главное…

— Как он попал в квартиру?

— Именно это. При нем обнаружены ключи от квартиры. Ключи были в одном экземпляре, во всяком случае, других мы не обнаружили. На вопрос: где он взял ключи, парень молчал. Суд дал ему что-то около года, кажется, восемь месяцев. Сначала хотели дать условно, ведь парень ничего не вынес из квартиры, но… странная смерть старика — хозяина квартиры, заставила многих призадуматься в этом деле. Решили, что парень выкрал ключи с целью обокрасть, но был уличен неожиданным и случайным появлением соседей по этажу.

— Понятно. Вы говорили что-то о тех, кто знал Германа.

— Да, это и вызвало у меня осложнения. Но сперва, любопытный факт.

— Какой?

— Старик, который якобы покончил с собой… Понимаете, я не нашел ни одного родственника. Он был одинок.

— И что?

— Пока не знаю. Я просто вспомнил, что когда казнили Германа Кухта, у него тоже не было родственников, я имею в виду, из живых.

— Да, любопытно. Может совпадение, — предположил Руперт.

— Да, скорей всего. Просто я люблю замечать любопытные и интересные факты и совпадения. Иногда они оказываются неслучайны, — сказал Панин. — Теперь о моем втором деле. Я из старых архивов все-таки нашел тех заключенных, кто находился в одной камере с молодым Германом. Конечно, все они уже отсидели свой срок и покинули тюрьму, но… один рецидивист не раз возвращался в тюрьму. Он отсиживал то 5, то 7 лет, то трешник, и каждый раз его ловили, судили, и он вновь возвращался на нары. Я нашел его, он и теперь отбывает очередной срок за разбой. На этот раз, умер мужчина, и ваш подопечный получил десять лет. Так что ему сидеть еще не менее шести лет осталось. Вы можете с ним встретиться, правда, я не знаю как. Вас не допустят к нему, нужно специальное разрешение.

— Это моя забота, — ответил Руперт. — Как этого заключенного зовут?

— Архипов его фамилия. Олег Архипов, — ответил Панин. — Вряд ли вам эта встреча поможет. Дело старое. Он может не помнить.

— Но попытаться следует. Иного пока не вижу. Спасибо вам за помощь.

— Рад был помочь, заодно, поупражнялся в английском языке. Жене расскажу.

Вечером того же дня, Руперт позвонил Цареву. Была у него надежда, что тот сможет ему помочь встретиться с заключенным. И он не ошибся.

— Вы получили бандероль с полотнами? — спросил Руперт.

— Да, они у меня.

— Я надеюсь, что теперь ваши люди не будут меня преследовать. Вы ведь получили то, что хотели, — сказал Руперт.

— А вы? Вы удовлетворены ходом вашего расследования? — спросил Царев.

— Я хотел с вами об этом поговорить. Скажите, вы интересовались жизнью Германа Кухта?

— Меня интересовали его работы.

— А вам известно, что у него был дневник? — спросил Руперт.

В трубке повисла тишина. Спустя время Царев ответил.

— А что вам об этом известно?

— Думаю, что не более вашего. Вы ведь наверняка искали его, но не нашли.

— У вас есть предположения, где бы он мог быть? — спросил Царев.

— Пока нет, но дело не завершено, и я буду искать. Для этого мне понадобиться кое-какая ваша помощь.

— В таком случае, — сказал уверенным голосом Царев, — я готов нанять вас. Если вы найдете дневник Германа или хотя бы нападете на его след, то я вам хорошо заплачу. В обиде не будете. Слово мое вы знаете.

— Я уже говорил, что работы Германа меня не интересуют, если я найду дневник, то он ваш. Мне нужно только узнать его содержание.

— Договорились, — ответил Царев. — Что вы хотели?

— Мне нужно встретиться с одним из заключенных в тюрьме.

— Как его имя?

— Я скажу это только после встречи.

— Хорошо, я поговорю с директором тюрьмы. Что-то еще? — спросил Царев.

— У меня к вам несложный вопрос. Скажите, что вам сниться в последнее время? Только прошу не обижаться. Это тоже имеет отношение к расследованию.

— Ничего странного. Обычные сны, — ответил Царев. — А что?

— Говорят, что картины могут воздействовать на их хозяина.

Последнюю фразу Руперт сказал, потому что вспомнил свои сны. После которых у него сложилось впечатление, что он напрямую имеет отношение ко всем событиям, которые возникали с ним.

— Я о таком не слышал. Это бабские забобоны. Я лишь коллекционер, и эти иконы меня интересуют постольку поскольку, — ответил Царев. — Я надеюсь, что наш договор в силе, и вы сдержите обещание.

— А вы людей своих уберете?

— Они получат другое задание — будут охранять вас.

Заручившись поддержкой директора тюрьмы, Руперт Коу мог теперь навещать любого заключенного и бывать хоть в каждой камере — столь велика была сила и могущество Царева.

Проходя мимо мрачных дверей камер, Руперт был поражен нечеловеческими условиями, в которых содержались люди. Он понимал, что эти заключенные в своей жизни сделали преступления перед государством и людьми, и поэтому отбывали свой срок в ограниченных условиях. Но он не мог понять — почему государство так издевалось над заключенными, ведь они тоже люди. В одной камере со зловонным запахом (небольшая яма, служившая туалетом, был расположен в углу камеры), где должны были находиться не более восьми человек, в действительности было около сорока людей. По ним ползали тараканы, вши, клопы. Про болезни и говорить страшно. Многие умирали или были заражены туберкулезом. Больные содержались вместе со здоровыми в одной камере. Это был верх дизентерии и самое дно нечеловеческих условий. Людям приходилось меняться: одни спали по три часа, другие сидели, третьи стояли, а ходить не было возможности. Кормили очень плохо. Жидкий суп и вчерашняя каша, хлеб местами был испорчен. У многих заключенных была видна бледная кожа с язвами и прыщами. Из-под этой кожи виднелись кости. Мышцы у многих были на стадии атрофирования — из-за недостатка движений и пищи. Что же это было за государство, какие в нем правили законы, чтобы к людям, пусть даже оступившимся, была применена полная изоляция и абсолютное равнодушие, словно на них уже поставил кто-то вечное клеймо проклятия. Ясно было, что эти люди были не нужны обществу, и оно от них отвернулось, списало. Руперту на мгновение показалось, что уж лучше этих заключенных расстреляли, чем заставляли так низко влачить свой век.

Конечно же, такие люди возвращались на свободу после отбывания срока больными и ненавидящими все вокруг. Люди, живущие мирно, для них могли казаться монстрами, которым повезло больше в жизни, которые отвернулись от них и которым их судьба абсолютно безразлична. Бывшие заключенные после таких бесчеловечных условий пребывания в тюрьме, а может в аду, уже никогда не захотят вернуть мирный, добродетельный и разумный образ жизни. Они лишь могут озлобиться еще больше, встретив на воле сопротивление их усилиям, может, последним, на мирную жизнь. В их паспорте отмечено клеймо вора, преступника, и они вряд ли найдут работу, чтобы начать новую обдуманную жизнь. Их люди будут бояться, и презирать лишь за одно упоминание — бывший заключенный. И поставило это клеймо то самое государство, тем самым отрезав им ход назад — в лучшую жизнь. Они стали изгоями, и лишь найдя себе похожих неудачников и отчужденных, они могут призадуматься над тем, что же им теперь делать: быть вне общества до конца своих дней, так и не прощенных, или вновь вернуться в то общество, с которым они только что расстались, когда покинули пределы своего заточения, где находились, словно в аду, но чувствовали себя в привычных условиях. Ведь человек может ко всему адаптироваться и, если жизнь на воле для него закрыта или там его не ждут, то и ад становиться нормой жизни.

Глава 13

Руперту удалось договориться о встрече с заключенным по имени Олег Архипов. Ему выделили, для опроса, комнату. В беседе с Архиповым выяснилось, что тот не знает английского языка. Руперт уже хотел пригласить переводчика, как вдруг сам заключенный, поняв, в чем возникла проблема, предложил в качестве переводчика, одного из товарищей по камере. Это весьма устраивало Руперта, так как среди работников тюрьмы, владеющими английским языком могли оказаться те, которые бы потом донесли о разговоре директору и Цареву.

Руперт сидел за небольшим столом, напротив него сидел Архипов, а сбоку примостился его товарищ по камере, который переводил фразы. Руперт рассказал Архипову об интересующей его информации. Архипов призадумался, а потом ответил.

— Я не только знал его, — ответил Архипов, — но и до сих пор вспоминаю. Я знаю, что его казнили недавно. Хороший был человек.

— Так ли хороший, — сказал Руперт, прищурив глаза. — Он ведь был убийцей.

— Здесь многие убийцы, а еще больше преступников и убийц находится на свободе.

— Ну, рано или поздно и их посадят, — парировал Руперт.

— Нет, этих не посадят. Они при власти, с деньгами. Я бы сказал, они и есть власть. А самих себя они никогда не осудят, только Бог может осудить.

— Это из Библии? — спросил Руперт.

— Нет. Последнюю фразу мне когда-то сказал Герман Кухта. Он считал, что лишь тому дано наказывать и судить, кто создал все это.

— Вы имеете в виду: создал людей?

— Да, я говорю о Боге.

— Скажите, Олег, — начал Руперт, — а что вы знаете о Германе? Чем он занимался еще в детстве, каковы были его увлечения?

— Он уже мертв. Я знаю, что ему уготована Богом вечная жизнь в раю. Он заслужил это.

— За что? — спросил Руперт.

— Хотя бы за его талант. А в жизни, в общении, это был человек кроткий, добродушный, и, как мне тогда показалось, добродетельный. Я не мог себе представить, что он способен кого-то обидеть, или, тем более, убить.

— Простите, вы сказали что-то о его таланте, — заметил Руперт.

— Он прекрасно рисовал.

— Да, да, я знаю. У него замечательные иконы.

— Нет, какие еще иконы? — удивился Архипов. — Я не слышал об этом. Может это он увлекался на свободе.

— Что же он рисовал? Какие-то картины? — спросил Руперт.

— Не совсем. Он рисовал татуировки.

— Татуировки? — удивился Руперт.

— Да, рисунки на теле. На человеческом теле.

— Они есть у вас?

— Все, кто пребывает здесь, имеют татуировки.

— А можно мне взглянуть на них? — спросил Руперт с нескрываемым интересом. Приятель и переводчик Архипова с разрешения его снял рубашку и оголил торс. Видимо, у них были какая-то договоренность.

Руперт привстал от удивления. Практически все тело переводчика было изрисовано татуировками. Он охотно и с чувством гордости рассказывал, показывая спину, грудь и руки. Здесь был и меч с обвившейся вокруг него змеей, кресты, скелеты. Один череп был в шлеме с рогами, вздымающимся над облаком, на котором изображено число дьявола — 666.

— Что он означает? — спросил Руперт переводчика.

На этот раз тот не стал спрашивать разрешения и охотно рассказал:

— Это тату означает: я уже труп, от меня не жди пощады.

— Что это значит? — с ужасом спросил Руперт.

Переводчик поглядел на Архипова, обменялся с ним пару фраз на русском. Затем обратился к Руперту.

— Это долгая история.

— Ну, понятно, не хотите говорить, — ответил Руперт. — А вот эта что означает? — спросил Руперт, указывая на изображение женщины, держащей на груди младенца с крестом.

— Эта, — начал пояснять переводчик, — приносит мне удачу.

— О, это здорово.

— Только это не то, что вы подумали, — пояснил переводчик.

— А о какой удаче идет речь? — вопрошал Руперт. — В делах, должно быть… — потом он призадумался. — О, речь идет о воровских делах.

— Вы угадали.

— А вот этот священник с крестом над облаком, что означает? — Руперт глядел на грудь переводчика.

— А, это, спаси от легавых, — пояснил он.

— Что означает легавых?

Переводчик странно посмотрел на Руперта, потом догадался.

— Речь идет о полиции, — пояснил он.

— Понятно, — сказал Руперт. — А вот на руке у вас жук. Что он значит?

— Это жук скарабей. Тоже символ воровской удачи.

— Ясно, — заключил Руперт, глядя на покусанную насекомыми спину заключенного. — А что означает этот чудесный ангелок — младенец с цепью на облаке?

— Я был рожден здесь.

— Не понял? — удивился Руперт.

— Что тут понять, — пояснил заключенный. — Моя мать родила меня в тюрьме.

— Как? Здесь? — глаза Руперта потухли, он потупился и сел.

Переводчик оделся, а Архипов что-то сказал переводчику. Руперт вышел из оцепенения и унынья, к которому его привело исследование татуировок на теле переводчика, и которое, хоть и коротко, но ясно дало представление о тяжелой и неудавшейся жизни этого молодого человека. Переводчик искренне улыбался, высветив десяток желтых зубов — все, что осталось от тридцати двух зубов, данных каждому от рождения. Здоровье парня было подорвано тяжелой и беспутной жизнью, ведь ему и двадцати лет еще не исполнилось.

— Вы хотели что-то сказать? — спросил Руперт у Архипова, глядя на его пробужденное лицо. Он словно оживился, в глазах появился огонек.

— Я скажу, если вы дадите ему сотню — за работу, а мне три сотни — за сведения о Германе, — сказал Архипов.

Руперт встрепенулся, он не ожидал такого вымогательства. Сперва, он хотел отказать, но потом у него появилось сомнение: а что, если ему что-то известно.

— Вы хотите получить деньги за то, что я увидел? — спросил Руперт. — Это невелика информация. — Он хотел не обижать заключенных, которые добровольно согласились ему помочь, и дать им денег, но меньшую сумму.

— Вы правы, — сказал Архипов, а его приятель перевел слова. — Но у меня есть то, зачем вы пришли.

— Это татуировки?

— Да, — коротко ответил Архипов.

— Я уже видел их с лихвой на вашем приятеле, — сказал, не возмущенно, Руперт. — У любого мастера по татуировкам, я могу узнать и увидеть больше информации за гораздо меньшую цену.

— Вы полагаете, что те татуировки сделал Герман?

— Не понял, — удивленно сказал Руперт и уставился на Архипова с недоумением. — А разве нет?

— Конечно, нет. Стал бы я вам показывать его работу, если ли бы вы не заплатили?

Руперт задумался. Слова Архипова заинтересовали его. Он вынул четыреста долларов из бумажника, и протянул их Архипову. Тот тут же спрятал их под одеждой. Видимо, доллары куда более красноречивы и воздействуют на людей без всяких переводчиков и разъяснений. Архипов был этим удовлетворен, переводчик, судя по его беззубой улыбке, тоже. Архипов встал и снял рубашку. Руперт начал пристально всматриваться в разнообразные рисунки на его груди и животе.

— Это все сделал не Герман, — пояснил он.

Руперт выпрямился.

— Где же его татуировка? — спросил Руперт, глядя в глаза Архипова.

— Его рука изобразила рисунок на спине. Так я захотел, — пояснил Архипов. Он развернулся.

Руперту предстало изображение ангела, сияющего на правой лопатке Архипова. Рисунок и впрямь отличался от остальных качеством работы настоящего художника. Это была работа мастера. «Как жаль, что такой талантливый человек так плохо кончил, — подумал Руперт. — Ведь он мог творить настоящие шедевры искусства, а вместо этого гниет на каком-нибудь кладбище вблизи тюрьмы».

— Да, вы верно говорили, — согласился Руперт, глядя в лицо Архипова, — это рука Германа. А почему лишь эта тату изображена на вашей спине?

— Вы хотите сказать, почему я не продолжил заполнять спину татуировками?

— Да, почему остановился, ведь есть еще место, — сказал Руперт.

— Я так решил, — ответил Архипов. — Жаль, что я понял это поздно. Я не мог позволить, чтобы еще кто-то рисовал на моей спине, рядом с этим творением.

— Я не спорю на счет творения, но все же, почему? — не унимался Руперт.

— Вот за это, как раз, я и взял с вас оплату, — пояснил Архипов. — Не за рисунок, а за мой рассказ.

— Я внимательно слушаю и, надеюсь, ваш рассказ стоит трех сотен, — сказал Руперт.

— Я не знаю, поверите ли вы, но все, что я вам расскажу — чистая правда. — Когда-то давно, в годы моей молодости, я подружился с ребятами из моего двора. Это была не просто дружба, мы были как братья — в горе, и в радости. Мы готовы были прийти на помощь другу. Знали мы друг друга очень хорошо, порой лучше, чем знали о нас наши родители. Денег не было, наши родители не смогли нам ничего дать — ни достойной работы, ни денег, ни образования. Государству мы тоже не были нужны, лишь наша дружба была неразлучна. Нищета и обездоленность скрепила нашу дружбу. Нас было четверо. Было нам тогда около семнадцати лет. Не получив достойного образования и пребывая в шкуре отбросов общества, мы решили сами исправить нашу судьбу. Раз деньги не идут к нам, то их нужно взять у тех, у кого их слишком много. На совещании мы решили, что живем в такой беспросветной нищете из-за тех, кто управляет нами, из-за которых нищенскую и убогую жизнь ведут наши родители. Они смирились с ролью раба. Но мы были молоды, и наши рвения оторваться от цепей рабства и нищеты были для нас движущей силой. Мы не хотели безвольной участи рабов наших родителей, когда оплата простого преподавателя стоила меньше дворника или охранника, когда труд ученого или инженера сравнивался с работой официанта. Нет! Мы такого не хотели для себя.

Мы долго думали: где деньги, кто виновен в нищете и в рабском использовании всех граждан страны, кто наживался на нас. И поняли. Это произошло естественно, потому что то, кто воровал деньги и обманывал население, не могли удержаться от роскоши. Лгать им было привычнее, это делали они профессионально, так, что никто и не догадается — почему все говорят о развитии страны, а на деле ничего не происходит.

Мои родители были педагогами, но за всю жизнь они смогли побывать лишь в области, в родной деревне, откуда когда-то прибыли в город в поисках лучшей жизни. Они жили от зарплаты к зарплате. Они с упоением и надеждой ждали первое число месяца. А знаете почему?

— Нет, — ответил Руперт.

— Потому что в этот день выдавали зарплату. Эти гроши, мелочь, копейка. Половина их зарплаты сразу уходила за квартиру и коммунальные услуги, далее на учебу в школе, одежду сыну, то есть мне. Брюки были малы, но я донашивал их, потому что не было денег. Обувь, хоть и в дырах в подошве, но была не тесна, и я молил Бога, чтобы я не успел вырасти, так как в этом случае мне будет больно ходить.

Я видел их. Этих ублюдков на БМВ, Мерседесах, в одежде от европейских дизайнеров. Мы с друзьями тогда ходили на дискотеки. Возраст был юношеским, и мы задумывались о создании собственных семей. Там мы и повстречали этих придурков. Их тогда называли «золотая молодежь».

— Кто это? — спросил Руперт.

— Это дети чиновников. Им позволялось все. Ни один легавый, ни один суд не посмел им что-то поперек сказать. Эти люди стоят над законом. Тогда мы с друзьями решили, если мы не можем идти по закону, чтобы радоваться жизни и честно работать, то мы станем вне закона, изгоем. Не мы выбрали такой путь, а нас принудили к нему. Не мы были преступниками, а те, против которых мы начали бороться. Мы решили забирать деньги у тех, кто всю жизнь, нашу и наших родителей, обворовывал нас.

— Вы решили грабить? — поинтересовался Руперт.

— Не совсем. Я забегаю вперед. Начну с того, что на одной из вечеринок мой друг повстречал девушку и, как он мне сказал, влюбился в нее. Я говорил ему, что он совершает ошибку. Не стоит сейчас создавать семью, но он и слушать не хотел. Мы даже чуть не поссорились из-за этого его увлечения. Я не спорил бы, если он мог прокормить свою жену и ребенка. Но… он не послушался и женился. Мы отпраздновали свадьбу, через полгода, я услышал от него, что у него будет ребенок. Помню, его беременная жена в тот день оправилась на УЗИ в поликлинику. Он попросил меня встретить и проводит ее домой. Он жил с женой в квартире со своими родителями. Вчетвером в маленькой двухкомнатной квартире на первом этаже. В тот день он получил работу — на станции техобслуживания, поэтому не мог сопровождать свою жену из поликлиники. Я до сих пор жалею, что не выполнил его просьбу.

— Что же произошло? — с ужасом спросил Руперт.

— Она погибла на моих глазах. Ее сбила машина на пешеходном переходе. Тот тип мчал на безумной скорости, погибла мгновенно… ее разорвало пополам. Жуткое зрелище.

— И что же было дальше? — с замиранием в сердце спросил Руперт.

— Тот гад хотел скрыться с места преступления, но я не дал ему этого сделать. Меня удержали люди. Если бы не они, я бы тогда убил его там же.

— А что полиция?

— Полиция? — удивленно и с отвращением произнес Архипов. — Они прибыли, но после беседы с виновником, спрятали его в своей машине под охраной от возмездия.

— Несчастный случай.

— Нет. Водитель был сильно пьян. Когда я выволок его из машины, еще до приезда полиции, то понял причину трагедии. Да и трагедия была лишь для моего друга и его жены, которая так и не родила ребенка, она погибла на месте. Дитя умерло, не родившись, в утробе молодой матери.

Он был пьян и чем-то обколот. Это и был один из тех, кого называют «золотые детки». И хоть весь зал людей в суде был на нашей стороне, судьи лишь дали виновнику трагедии лишь год условно. На суде заявили, что он не был пьян, что женщина переходила на красный свет. Это всё ложь. Но разве можно спорить с подкупными и продажными судьями, когда ложь уже давно правит государством, восседая в теплых кабинетах и мягких креслах. Отец этого поддонка занимал крупный пост в министерстве, а этот сопляк, которому еще не исполнилось и двадцати пяти, был народным депутатом.

Судя по тому, как продвигалось дело в суде, можно было с уверенностью заявить, что земного суда не будет над этим убийцей, и он не понесет наказания. Так и сталось. Мой друг еще не успел похоронить свою жену и не родившегося ребенка, как этот ублюдок вновь мчал на бешеной скорости по улицам города уже на новой крутой иномарке. Если суда над ним не было, то мы с друзьями решили совершить свой суд.

— Вы его убили?

— Да, утопили в реке.

— И что было дальше? — спросил Руперт.

— Здесь мы и узнали всю тяжесть суда и законов. И с удивлением взирали на то, как они действуют в интересах чиновников и людей, воздвигших себя над обществом и миром. Мне дали двенадцать лет, моему другу — четырнадцать, а остальным — по восемь. Здесь мы и отсидели свой срок за жизнь этого ублюдка. Нам сказали, что отец этого гада с нами рассчитается в тюрьме, и, что наказание наше будет детским развлечением по сравнению с тем, что нас ожидает. Но ничего не было. Это были лишь пустые угрозы. Хотя я признаюсь, лучше бы я тогда умер, чем жил бы всю эту дрянную и гадкую жизнь. Я стал изгоем. После тюрьмы мне обратной дороги не было.

— Вы говорили о Германе…

— Да, да, я помню. Я подхожу в рассказе к его появлению. Когда я отсиживал здесь первый срок за убийство, в котором я тогда не корил себя, то и познакомился с художником. Его все звали Германом. Фамилию его я узнал позже, когда сел во второй раз. Он сидел не более года, по какой-то ерунде. Я и не припомню. Да и знать мне необязательно. Здесь не любят спрашивать: за что сидишь. Все тогда делали татуировки, я тоже решил. Рисовал он отменно. Я не выбрал еще рисунок и поэтому сказал ему, чтобы он сам выбрал. Я хотел изменить свою судьбу к лучшему. Тогда он изобразил на моей спине этого ангела: молодого юношу с крыльями лебедя. Мой друг, жена которого погибла, тоже захотел татуировку. И по моему примеру ему также нарисовали ангела.

— Что вам известно о Германе?

— К сожалению, ничего кроме того, что я сообщил вам вначале. Его расстреляли недавно.

— Это я знаю. Значит, более о нем вы не слышали? Может кто-то слышал или общался с ним? — спросил Руперт.

— Я таких не знаю. Я же говорил, он сидел недолго. Была амнистия, и его освободили. Знаю только, что он славился хорошим, мирным и добрым характером. Мне было тогда странным, что, такой как он, мог совершить преступление. Но, зная мир, в котором я живу, я не удивлялся этому.

— Понятно, жаль, что вы мне так и не сообщили интересных сведений, — Руперт готов был уже встать и уйти, как Архипов жестом посадил его.

— Не спешите, вы ведь оплатили мой рассказ, и сведения, которые вам могут быть полезными. Я еще не закончил, а лишь подошел к самому главному.

Руперт сел и с интересом посмотрел на рассказчика.

— Я продолжу свой рассказ. Да, я не видел Германа, но его сила, о которой я узнал слишком поздно, была рядом со мной. Я бы сказал, она была во мне.

— Не понимаю.

— Слушайте дальше. Вернувшись из тюрьмы, я решил начать новую жизнь. По амнистии и за хорошее поведение выпустили моего друга. Мы вспоминали прошлое: юношеские годы, гибель жены друга. Нам было чуть более тридцати. Неожиданно подвернулась интересная работа в крупной компании. Мы не верили своим глазам: заработок довольно приличный. Это была компания с иностранным капиталом. Обычно трудно найти работу после пребывания в местах заключения. Мы это хорошо знали. Бывших зеков не допускают к серьезной работе, потому что не доверяют. Во всяком случае, мы подали документы. Шло время, а ответа все не было. Мы потеряли надежду и вот…

К нам обратились трое наших знакомых по тюрьме. Они недавно вышли и искали дело. Один из них предложил заняться вымогательством одного местного депутата. Мы поначалу отказались, но потом, видя сложность и безвыходность жизненного тупика, решили попробовать. Нам обещали, что все пройдет гладко. Выигрыш в этом деле — сто тысяч на каждого. Это солидная сумма. Мы могли бы открыть собственный бизнес, имея двести тысяч долларов. Мы всё рассчитали: выкрасть четырнадцатилетнего сына можно было у самого его дома, когда тот должен был возвращаться с учебы. Все мелочи предстоящего дела мы просчитали. Раздали роли каждому. Мой друг должен был вести машину. Я с напарником — затащить мальчишку в автомобиль. Один был для прикрытия, на второй краденой машине. Пятый должен был все подготовить и ждать нас на окраине города в частном доме, который мы сняли для этого дела. В ночь, перед началом операции, мне не спалось, кошмарный сон преследовал меня. Как выяснилось позже — мой друг тоже видел ужасный сон. Утром, когда все было готово, и мы должны были отправиться на дело, неожиданно зазвонил звонок в дверь. Я вышел. У калитки стоял мой друг. Он не ночевал с нами, а решил провести ночь у себя дома. На его лице я увидел сияющую улыбку. Глаза блестели от радости. Он рассказал, что его и меня иностранная компания, в которую мы ранее подали заявления о принятии на работу, подтвердила свое согласие видеть в нас своих сотрудников. Это было неожиданно, и я не мог дать ответ, в отличие от моего друга. Он был решительно настроен. Наши компаньоны, узнав о выходе моего друга из дела, хотели убить его. Но я вмешался. Мне пришлось поручиться за него. Сам я не мог предать свое слово и остался в банде. Передо мной был выбор: или остаться в банде и пойти на преступление, или выйти из банды и начать честную жизнь, которую мне давала компания. В то время мне не казалось, что я совершаю непоправимую ошибку. Напротив, мой же друг был уверен, что поступает правильно. Было решено идти на дело вчетвером, за руль сел тот, который должен был ждать нас в доме.

Операция удалась. Мальчишку мы выкрали, связали и бросили в подвале дома. Родителям мы позвонили на следующее утро, когда они перекипят и станут по сговорчивей. Мы сообщили им наши условия: один миллион американских долларов. Это приходилось по двести пятьдесят на каждого, солидная сумма. Поначалу, мы хотели лишь полмиллиона, но потом решили удвоить сумму.

Депутат, разумеется, сразу же сообщил в полицию. Мы тянули, выжидали удобного случая, просчитывали каждый шаг. Мальчишку кормили плохо, чтобы он жалобным голосом мог сообщить родителям о своей участи в случае их отказа платить. Настал день, когда уже более сговорчивый отец, уставший от душевных и отцовских терзаний, согласился на все наши условия. В доме мы оставили двоих. Я и еще один мой напарник должны были взять деньги в указанном нами месте. Там все хорошо просматривалось, словно на ладони. Я должен был взять деньги, а мой напарник, с крыши недостроенного девятиэтажного дома, следить за хвостом. Депутат прибыл на место, слежки не было, и я спокойно взял деньги. Чтобы он не узнал мое лицо — на мне была маска. Довольные, мы вместе с приятелем отправились в дом, где находился заложник. Еще в машине мы разговорились о завершении дела.

— Я сам отвезу мальчишку в город, — сказал я.

— Трупы не отвозят, их хоронят, — ответил мой напарник.

— Что? Какие трупы? — спросил я.

— Когда мы отправились на дело, я дал команду своим людям убить мальчишку. Это послужит депутату уроком, и другие, на будущее, будут по сговорчивей.

— О чем ты говоришь? Зачем же надо было убивать его, мы же получили, что хотели, — протестовал я.

— Мальчишка слишком разумный, я следил за ним. Он не раз делал попытки договориться с нами, с каждым в отдельности. Но я хитрей. К тому же, он видел нас и может опознать. Нет, свидетели нам не нужны. Если он умрет, то никто не найдет нас.

— Я не знал, что ты… если бы ты сказал раньше, то…

— То что, ты бы отказался, как твой дружок! — упрекал он меня.

— А если бы мы не получили денег? — спросил я его.

— То поделом бы было этому сопляку, и хорошим уроком его отцу, — ответил он.

Когда мы прибыли в дом, то обнаружили лишь труп одного из компаньонов. Взяли нас при выходе из дома. Полиция окружила дом, там была засада. Потом я узнал, что мальчишка и впрямь был разумным. Ему удалось обхитрить нас всех — он договорился с одним из нас, пообещав ему солидную сумму, тот заглотнул наживку, и мы все попались. Он отдал свой пистолет заложнику, точнее положил его на подоконник и открыл дверь в подвал, а сам вышел. Мальчишка выбежал из подвала, схватил пистолет, оставленный для него, и хотел было выбежать, но тут вернулся второй его охранник. Парень, не мешкая, выстрелил.

Разумеется, никаких денег никто из нас не получил, все мы были обмануты проведением и вновь вернулись на нары в тюрьму.

— А что было с вашим другом? — спросил Руперт.

— А вот это самое невероятное и интересное, — ответил Архипов. — Жизнь научит смеяться сквозь слезы. Мне не повезло. Но мой друг… — он замолчал, а потом продолжил. — Когда мой друг отказался от задуманного дела, то сразу получил работу, и ему с тех пор стало везти. Он женился, появились дети: две чудесных девочки. Спустя пять лет честной и добросовестной работы в компании он пошел на повышение и получил должность начальника. Теперь у него солидный заработок, своя квартира, машина, ну словом, он получил все, чего желал. Тогда я понял, что поворотным моментом в наших судьбах был тот день — когда нам был уготован выбор. И мы его сделали. Моя же судьба теряется между тюрьмой и авантюрной жизнью на воле. Из тридцати последних лет я пробыл в тюрьме двадцать пять. И теперь с этим я поделать ничего не могу. Я вам вот что скажу. Сколько бы я не воровал, грабил и убивал, я ни разу не мог увидеть справедливый суд. Часто безнаказанные люди были на свободе и наслаждались всеми радостями жизни, купаясь в богатстве и славе.

— Ну, рано или поздно все они могут оказаться в камере тюрьмы, — возразил Руперт.

— Я уверяю вас, что Бог не видит этого. Казнь Германа была напрасной, а сколько еще таких невинных гибнет от рук правосудия или убийц. Где, по-вашему, Бог. Тому мальчишке просто повезло, что он выбрался сухим из воды. Я слышал много печальных окончаний рассказов, где страдали абсолютно невинные люди, дети и женщины. А их убийцы вкушали запах свободы и наслаждались жизнью.

— Они будут наказаны, ведь законы…

— Законы?! — повысил голос Архипов. — Если даже Бог не наказывает, то может ли человек вершить правосудие? Это касается и преступника, и судьи. Жаль, что я понял это лишь под конец жизни.

— У вас еще есть в запасе…

— Вы полагаете, что такой матерый зэк, как я, может вернуться к нормальной, честной жизни. Тот, кто вступил в это братство волка, уже никогда не выберется из него. Кроме того, — Архипов показал страшные язвы на своем теле. — Я неизлечимо болен, и никто меня не лечит. Я живой труп. Мне от силы осталось года два, максимум, три.

— Мне жаль, — сказал Руперт. — Но ведь вы сами выбрали свою судьбу.

— Да, выбрал, — печально сказал Архипов. — Его творение умрет вместе со мной.

— Вы о чем?

— Об ангеле, которого Герман изобразил на моем теле. Он ведь нарисован и на теле моего друга детства.

— Вы полагаете, — тут Руперт призадумался, — что это как-то связано.

— Вне всяких сомнений, — ответил Архипов. — Здесь в тюрьме у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить. Я находил здесь тех, кому Герман тоже изображал подобные рисунки на их телах.

— Так, так, и что же? — заинтересованно сказал Руперт.

— У всех, кого я встречал здесь в тюрьме, происходило то же самое, что когда-то случилось со мной. У них всех был выбор. Странно, вы не находите?

— И что же, одним везло, другим нет?

— Так и было. Тем, кто отказывался идти на преступление — начинало везти. А кто шел на него — не везло вовсе. И этот шанс — изменить свою судьбу, выпадал лишь один раз. Выбор есть всегда, но вот не все понимают, когда он настает.

— Что вы можете сказать еще о нем?

— О Германе? Почти ничего. Только то, что он был одержим. Лишь такому человеку дано постичь тайны мироздания.

— А что вы думаете о его таланте? — спросил Руперт.

— Это талант не от Бога, — заявил Архипов.

— Почему вы так решили? — удивился Руперт.

— Потому что преступникам вроде меня поначалу создавались все условия вести праведный образ жизни — им везло. Видимо, Дьявол хотел их исправить, но стоило им выбрать темную сторону, как везение прекращалось. Действие татуировок было одноразовым. Я не могу это доказать, но и опровергнуть не могу. Но уверяю вас, он не умер.

— Кто?

— Герман, — ответил Архипов. — Дьявол не отпустит его.

— Почему вы так считаете? — спросил Руперт, а сам подумал о помешательстве его разума.

То, что он был тяжело болен, не могло быть и сомнений, об этом свидетельствовали жуткие нарывы, язвы, выступавшие на его теле, и тяжелая одышка. Архипов часто останавливался, чтобы передохнуть. Он тяжело дышал, когда много говорил. Делал паузы для передышки и вновь с упоением рассказывал. Наверное, он был рад, что ему попался такой человек, как Руперт, который с интересом и без насмешек спокойно выслушивает его рассказ.

— Потому что я знаю, что чувствовали те трое смертников, которым Герман, перед их казнью, нарисовал своих ангелов на их телах.

— И что же? — Руперт затаил дыхание, ему показалось, что истина была близка.

— Они не чувствовали боли и мучений в тот день, когда шли навстречу смерти, в объятия Дьявола. У нас в тюрьме есть своя почта, и она работает не хуже, чем на воле, а то и лучше. Человек попадал в некий транс, а может он просто отдавал свою душу. Сперва, он сделал татуировку одному смертнику. Он хотел вознестись на небо, как можно легче. И Герман изобразил ему ангела на груди. Потом, узнав о чувствах товарища, его попросили об этом еще двое смертников. Все перед его работой, глубоко раскаялись, так он согласился изобразить свое чудотворное тату.

Архипов встал и сказал:

— Мне нечего добавить к своему рассказу. Я надеюсь, что сполна оправдал ваши надежды и отработал деньги.

Руперт попросил на прощание сфотографировать татуировку в виде ангела, и Архипов с гордостью разрешил ему сделать снимок.

— Скажите, а что вы будете делать с деньгами? — спросил Руперт, пряча фотоаппарат в чехол. — Ведь вы, как я понял, уже попрощались с жизнью.

— Деньги всегда нужны, даже в самые последние дни жизни. В этом мире лишь деньги управляют. Может, они мне помогут легко уйти из него.

Глава 14

Герман собрал оставшихся в живых горожан на площади, которая напоминала скорее кладбище: множество разбросанных костей, зловоние и гниющие трупы. Он сообщил людям о том, что у него было божественное видение. Он решил не говорить людям о Дьяволе, чтобы они не испугались. Горожане еще помнили божественный талант иконописца Германа и поверили ему, хоть и были удивлены таким необычным способом строения часовни. Они знали, что их ждет, если они откажутся и решили поверить Герману. Пока горожане приступили к строительству необычной часовни, где стены и внутренние убранства должны были состоять из человеческих костей и черепов, а их было очень много — исчисление было десятками тысяч, Герман отправился в Подлажице. Там он сообщил настоятелю и монахам о необычном решении. Монахи слушали с замиранием дыхания, не упустив ни единого слова, сказанного Германом.

— У меня было видение, — начал он. Герман решил также скрыть от людей — с кем именно он виделся. — Я должен написать Библию на необычном материале.

Герман указал на валуны, которые были прикреплены к ослу, с которым он прибыл в монастырь. Это был подарок от торговца ослами. Сто шестьдесят ослиных шкур были обработаны и доставлены вместе с ослом к монастырю.

— И в чем же это видение заключалось? — спросил один из монахов. — У нас много Библий имеется.

— Это будет необычная книга, — при следующих словах монахи пронялись к его желанию. — Эта книга будет сделана из материала, способного долгое время не поддаваться разрушению. Кроме того, я сделаю ее в достойном оформлении.

Все монахи знали умения Германа Отшельника, как его прозвали сами монахи. Среди монахов послышались голоса одобрения этого предприятия. После обсуждения монахи решили помочь Герману. Настоятель остался с ним наедине.

— Это чудесная идея, Герман, — сказал настоятель. — Только почему ты не сообщил мне о ней наедине? Мы могли бы тебе устроить какое-то представление, чтобы и люди поверили в искренность твоих намерений. Герман изучающее уставился в глаза настоятелю. Он словно прожигал его насквозь. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, а на физиономии настоятеля заиграла неодобрительная улыбка.

— Ты не веришь моим словам, — сказал твердо Герман. — Сомневаешься в искренности моих поступков.

— Не то, чтобы не верю, — в его лице произошли какие-то изменения не в лучшую сторону. — Видения разные бывают, например, во сне.

— Думай, как хочешь, вера моя неизменна. Ты будешь мне помогать? Или мне уйти в другой монастырь?

— Конечно, буду, — испуганно и переборов себя согласился настоятель. — Идея хорошая, хоть и необычная. Надеюсь, наш монастырь приобретет славу после твоей работы.

— Можешь не сомневаться.

— Что от меня понадобиться? — спросил настоятель, избавившись от соблазна выяснить мотивы Германа, движущие его решением.

— Я хочу написать книгу в полной изоляции. Мне нужна тишина.

— Понимаю, — одобрительно кивнул настоятель и, сдвинув брови, обдумывал просьбу. — Ты можешь работать в своей келье. Там сейчас никто не живет. И она проста, как ты любишь: кровать, стол и стул.

— Этого недостаточно, пусть меня замуруют в ней, оставив лишь малое отверстие в окне, чтобы я мог получать пищу и кислород. Мне нужно полное уединение для молитв.

Настоятель от удивления поднял брови.

— Хорошо, пусть будет так, — он подумал, что это лучше, чем он полагал. Ведь теперь у него никто не переманит Германа, а тот будет работать над написанием Библии. Если бы он знал, о какой Библии идет речь?

— Когда я завершу свой труд, то сообщу.

— Договорились.

Герман взял с собой несколько книг, ими были библии: Новый и Ветхий Заветы, взял краски, кисти и свечи. Монахи замуровали проход. Келья находилась на первом этаже двухэтажного здания, расположенного на территории монастыря.

Герман приступил к работе. Он мало отдыхал. Свечи горели весь день и всю ночь. Он трудился не щадя себя ибо он знал, чей заказ он выполняет. Перед его глазами проходили картины гибели и мучения горожан. Он и для них старался написать книгу, чтобы Дьявол помиловал их заблудшие души. Ради всего человеческого рода на Земле он работал, не отрываясь от листов, сделанных из ослиных шкур. Под глазами появились впадины, тело исхудало, несмотря на скромную пищу, передаваемую через маленькое отверстие, расположенное вверху стены, у потолка. Монахи становились на лестницу и спускали на канате корзинку с едой. Герман настоял на скромной пище: вода, хлеб и яйцо или стакан молока. И эта трапеза была лишь один раз в день. Такова была просьба Германа, ибо он не хотел отрываться от работы. Он знал, что эта работа требует много времени. Ни один десяток лет уйдет на это. Он тщательно обводил каллиграфическим почерком каждую букву, каждую замысловатую дугу. Поначалу его пальцы сильно болели, он доводил мышцы рук до изнеможения. Герман уже не чувствовал пальцев, и ему казалось, что его руки сами по себе пишут книгу. А иногда он ловил себя на мысли, что не понимает того, что пишет. Его разум помутился, а мысли затуманились. И тогда он вспомнил слова своего заказчика: «Я буду помогать тебе в написании книги». Стало быть, все, что он делает — верно. Ибо в противном случае его остановили бы. По ночам он слышал, а может ему и казалось, что кто-то нашептывает ему слова на латыни. И не всегда понимая их смысл, он записывал эти слова в книгу, выводя каждую букву каллиграфическим почерком. Может эта работа, над которой он сейчас трудился, и есть цель его жизни, для которой он существует. Жизнь дана ему для написания этого труда, который послужит всем людям на многие столетия. Герман искренне верил. И это давало ему сил. Он перестал считать дни и месяцы, он видел лишь страницы.

Сначала он написал текст Ветхого Завета, потом текст Нового Завета, затем текст «Иудейской войны» Иосифа Флавия, далее «Этимологию» Исидора Севильского, сборник рассказов для праведников, под названием «Зеркало грешника», «Богемская хроника» Козьмы Пражского, в завершении он описал обряды и заклинания по изгонению Дьявола и описания различных древних магических ритуалов, в которых он ничего не понимал. Их смысл терялся в его сознании, ибо они были продиктованы голосом, и предназначались для избранных, как говорил ему автор этих строк.

Всего получилось 640 страниц или 320 листов, из которых он оставил восемь незаполненных, как и говорил заказчик книги. На 289 странице рука Германа неожиданно остановилась. Он понял, что Дьявол решил прервать работу. В темноте он лег на кровать. Он чувствовал, что книга не закончена, и с беспокойством поглядывал на книгу, лежащую на столе. А ночью ему приснился сон о Граде небесном. Высокие белые колоны, просторные залы, чудесные фонтаны, сказочно расписанные арки зданий, цветущие и уютные улицы, сияющее чистое небо. Он даже почувствовал благоухание множества цветов, прорастающих и украшающих своими пестрыми цветами город. В таком фантастическом городе хотел бы жить каждый.

Утром он понял смысл своего сна, и решил на 289 странице изобразить Град небесный. Его рука, словно управляемая какой-то невидимой силой, легко и плавно вырисовывала удивительный рисунок. Когда рисунок был закончен, его вдохновение и восхищение сделанной работой куда-то исчезло, и в душе вновь зародилось какое-то смутное волнение. Он с тревогой поглядывал на правую часть книги — на пустую 290 страницу. Что задумал необычный заказчик изобразить там. Он внимательно всматривался в пустой лист, но ничего не замечал. Ни единого намека, видения. Его мысли были пусты. Он искал тишину и покой, чтобы они подсказали ему ответ, натолкнули на действие. Но в этой затянувшейся тишине, он встречал лишь мрак и безмолвие.

Глава 15

Собрав все накопленные данные по этому делу, Руперт сделал для себя неутешительные выводы: прямых доказательств, причастия Германа Кухта к странному поведению внука Корра, не было. Личные суждения и психологические переживания опрошенных людей, по этому делу, не дают существенного влияния на разрешение задачи, поставленной дедушкой Ямеса. Однако остается в этом деле много неясностей, разгадать которые без показаний самого Германа Кухта не представляется возможным.

Руперт Коу собирал всё расследование в единую картину, чтобы составить отчет перед заказчиком. Ему не доставало свидетельств казни Германа: он решил, что ему необходимо побывать в камере смертников, где провел последние дни Герман Кухта.

Получив разрешение от директора тюрьмы, Руперт попал в тюремный блок, где содержались преступники, приговоренные к смертной казни. Директор, получив строгие предписания от Александра Царева, имеющего, по-видимому, большое влияние, практически ничем не интересовался у Руперта, не чинил препятствий. И поэтому, как только Руперт попросил возможность побывать в камере смертников, где когда-то провел несколько недель Герман, то директор немедля, без лишних вопросов, дал ему такое разрешение. Блок состоял из коридора и восьми камер, расположенных по обе стороны. Как пояснил дежурный офицер по блоку, двери в камеры решетчатые. Это для того, чтобы охранники могли свободно наблюдать за заключенными.

Руперт и офицер шли по коридору. Две камеры из восьми были заняты, остальные пустовали. Офицер остановился напротив одной из пустых камер.

— Хотите войти? — спросил офицер на ломаном английском языке.

— Это она? — спросил Руперт.

— Да, камера номер шесть, — ответил дежурный офицер.

Руперт кивнул. Офицер загремел связкой ключей. Решетчатые двери были открыты. Руперт вошел внутрь. Обстановка была довольно скудной: три каменные стены, нары, окно отсутствовало. Офицер остался снаружи. Руперт окинул взглядом стены, отодвинул кровать. Ничего, никакого намека, следа, от присутствия заключенного.

— Вы что-то ищете? — спросил офицер, глядя на действия Руперта, и его озабоченный вид.

— Скажите, вы присутствовали во время казни Германа Кухта, или хотя бы были в тот день, когда его казнили? — спросил Руперт.

— Нет, — четко ответил офицер. — Это был не мой день дежурства. Но, если вы хотите, я мог бы узнать, кто дежурил в тот день.

— Хорошо, но чуть позже…

— Если вас интересует Кухта, то могу вам кое-что сказать. Мне рассказывали те, кто дежурил здесь.

— Интересно, расскажите, его глаза прояснились.

— В день казни, многие заключенные подняли бунт. Они протестовали против его казни. А быть может, просто приветствовали его восторженными криками и стуками по стенам и дверям. Весь корпус ходил ходуном и звенел. Администрация посчитала, что начинается бунт, но… все стихло. Так они сопровождали Кухта, чтобы поддержать, идущего на казнь.

— Они знали его?

— Не думаю. Кухта долго не сидел в камере. Суд над ним был недолгим. Что-то около недели.

— Странно, ведь обычно, заключенный и тем более, приговоренный к смертной казни, имеет право на опротестование решения суда.

— Это верно. Мне известно, что Кухта не подавал апелляцию на помилование. Кроме того, его дело было громким. А начальство не любит такого, и поэтому решили ускорить процесс. Родственников, которые могли бы подать прошение, у него не было.

— Ясно, — сказал Руперт, переводя взгляд с офицера на пустую камеру, расположенную напротив. — А кто сидел там?

Офицер повернулся и посмотрел на пустующую камеру.

— Кто-то сидел… В тот день, когда Германа Кухта казнили, там был Остапов.

— Ясно, его казнили, — сделал вывод Руперт, глядя на пустую мрачную камеру. Он вспомнил заключенных, мимо которых они прошли. — А вот…

— Нет, почему вы решили, что его казнили.

— Ну, как почему. Это ведь блок смертников, а если камера пустует, то ясно, что заключенного…

— Совсем нет. Он жив и здоров.

— То есть, как жив? — удивился Руперт.

— Вы не в курсе. Я понял, — сказал офицер, и его глаза заблестели. — Смертную казнь-то у нас в России отменили. Ее заменили на пожизненное заключение.

— Стоп. Вы хотите сказать, что Герману не повезло. Его ведь казнили недавно.

— Все верно. О том, что будет такой закон — об отмене смертной казни, нам было известно заранее. И многие заключенные, а в особенности смертники, воспользовались этим обстоятельством. Они придумывали разные уловки: от прошения о помиловании, до дачи каких-то важных свидетельских показаний или показаний по их делу. В общем, они лезли из шкур, только, чтобы протянуть время. Отмены смертной казни уже давно ожидали. Проект закона уже более года находился на рассмотрении в думе. Все знали, что закон вот-вот вступит в силу. Все смертники и их родственники делали все, что могли, а вот Кухта ничего не делал.

— И его казнили.

— Да, так и было. А может кто-то из чиновников был в этом заинтересован. Он ведь серийником был. А эти люди здесь не засиживаются. Ему повезло, что он сразу в одиночную камеру к нам попал, а не в общую… — сказал офицер.

— Значит, я могу увидеть этого, как вы сказали, Остапова?

— Можете.

Руперт договорился с администрацией о допросе, и на следующий день он ожидал заключенного в отдельном кабинете.

Где-то вдали зазвенели цепи, за дверью послышались голоса. Конвоир доставил заключенного. Заскрипела дверь, и в комнату, согнувшись пополам, вошел заключенный. Его руки были заведены за спину и связаны цепями. Руперт вскочил, он спросил конвоира о странном способе доставки заключенного, но тот ничего не понял, так как не владел английским языком. Солдат остался за дверью. Руперт подошел к заключенному, взял его за плечо и потянул вверх так, что тот выпрямился во весь рост.

— Почему вы так изогнулись? Они над вами издевались? — спросил Руперт.

В ответ тишина. Заключенный, молча, глядел на Руперта, казалось, он боялся его и одновременно изучал его.

— Ах, да, я совсем забыл: вы же не понимаете меня, — сказал с досадой Руперт. — Вам придется подождать здесь, присаживайтесь. — Он подвел заключенного к стулу и усадил его. Зазвенели цепи, и на шум вбежал конвоир.

Он о чем-то злобно закричал на заключенного, и тот в ужасе беспокойно встал, отпрянул от стула, и вновь согнулся пополам так, что его голова была на уровне коленей.

— О нет, нет. Прошу вас, — умоляюще завопил Руперт на конвоира.

Обменявшись несколькими фразами с конвоиром, из которых оба ничего не поняли, так как не владели языком собеседника, они разошлись с сомнительным, но дружелюбным пониманием своих требований. Солдат остался снаружи, а Руперт вновь обратился к заключенному. Его тело дрожало, он стоял, согнувшись, не поднимая головы.

— Что здесь за порядки? — возмущался Руперт. У нас в Европе так не обращаются с заключенными, даже с приговоренными к высшей мере наказания. И комнаты чистые, белье белое, и насекомые не ползают и не кусают людей. Даже досуг есть. В камерах компьютеры имеются, заключенные могут писать книги. А здесь — черт знает что.

Он выпрямил заключенного и тихонько, без стуков цепью, усадил его на стул.

— Вы сидите здесь, а я схожу за переводчиком, — сказал шепотом Руперт.

Он подошел к двери и собирался ее уже открыть, как вдруг услышал за собой тихий и дрожащий голос на английском языке.

— Не стоит.

Руперт обернулся с удивлением в глазах и замиранием в сердце.

— Вы говорите на английском языке?

— Да, — сказал шепотом заключенный. — Но не стоит повышать голос.

Руперт вернулся и сел за стол.

— Хорошо. Это здорово, — сказал Руперт, не повышая голоса. — Мы можем общаться тихо, чтобы нас не потревожили. — Вы Остапов?

— Да, это я. Хотя лучше бы я не был…

— Почему? Вам ведь повезло, вы избавились от казни, — сказал Руперт в пол голоса.

— Я не знаю, что лучше, — ответил Остапов, — или быстро уйти с этого мира, или вести жалкое существование до конца своих дней. Я знал, что в тюрьме несладко, но по-настоящему почувствовал и узнал лишь, когда оказался за стенами с проволокой.

— К вам относятся, словно вы не человек. Воистину, человек может адаптироваться к любым условиям существования, даже к таким, казалось, нечеловеческим. Это ужасно, неужели…

— Вы журналист? — спросил Остапов.

— Нет, я частный детектив. Занимаюсь расследованием одного дела. Скажите…

— Вы иностранный гражданин, детектив… — казалось, что Остапов о чем-то размышлял. — Хорошо, вы хотите кое о чем у меня узнать.

— Верно, и…

— Тогда, деньги.

— Не понял, — удивился Руперт. — Какие деньги?

— За разговор. Это ведь не допрос, — пояснил Остапов.

— Сколько вы хотите?

— Десять долларов, — ответил Остапов.

Руперт вынул бумажник и передал заключенному десятку.

— Теперь начнем, — сказал Руперт, глядя, как Остапов ловко прячет десятидолларовую купюру в штанах. — Скажите, вы знали Германа Кухта?

— Это того, что казнили?

— Да, вы находились тогда в камере, напротив него. Вы могли видеть его в последние дни перед казнью.

Остапов вновь призадумался: он потер ощетиненный подбородок, почесал голову. Потом, словно, прозрел, заговорил:

— Вас интересует дневник?

Руперт остолбенел, он никак не ожидал от заключенного этого слова.

— А вы знаете, где он? — спросил Руперт.

— Когда его казнили, то разные люди посещали его пустую камеру. Они что-то искали. Спрашивали и меня о нем.

— А кто спрашивал? — спросил Руперт с явной заинтересованностью.

— Директор тюрьмы, Лупов, — ответил Остапов, и еще какой-то… Перед ним все чуть ли не кланялись. Видать, шишка большая, какой-то чиновник. Даже директор перед ним…

— Что вы знаете об этом, прошу вас, расскажите, — добродушно сказал Руперт.

— Я им ничего не сказал, потому что боялся за свою жизнь. Я ожидал подписания моего прошения, но надежды было мало. Если бы я тогда им рассказал, то меня могли и не помиловать. Зачем им свидетели. Я видел взгляд этого чиновника. Такой ни перед чем не остановиться. Он такой же сумасшедший, как и Кухта, только этот злой, а Кухта мирный и спокойный.

— Вы что-то знаете, я вижу, — сказал Руперт.

— Это хорошо, что вы иностранец, — сказал Остапов, его глаза заблестели, а на губах появилось подобие улыбки. — Я расскажу, что знаю, за тысячу долларов.

— Что? Опять деньги, — возмутился Руперт. — Я же заплатил вам.

— Поэтому я с вами говорю, — пояснил Остапов. — Но те сведения, что вы хотите узнать, и какие я не сказал другим, опасаясь за свою жизнь, я готов вам продать за тысячу долларов.

Руперт сжал губы, сморщил лоб.

— А эти сведения того стоят? Ведь сумма немалая. За такие деньги можно купить и антикварную статуэтку династии Мин.

— Вы не будете разочарованы, — ответил Остапов.

Руперт еще раз взглянул собеседнику в лицо, проверяя, не врет ли он. Затем вынул кошелек и выложил на стол восемьсот пятьдесят долларов.

— Это все, что есть у меня с собой. Если вы хотите больше, мне придется отправиться в банк, — пояснил Руперт.

— Нет, не стоит, этого достаточно, — выпалил заключенный. — Лучше так, чем вообще никак. Ведь второго такого случая может и не оказаться. Вы знаете, как здесь относятся к таким, как я?

— Зачем вам деньги? Вы не боитесь, что их у вас отберут?

— Сначала им придется найти их. А деньги здесь все любят. Эта сумма мне надолго пригодится. У меня ведь вся жизнь впереди, спешить некуда. — Деньги так же ловко исчезли в одежде заключенного, как у двух предыдущих допрашиваемых заключенных. — Итак, что вас интересует?

— Я хотел бы узнать о последних днях Германа Кухта и о его дневнике. Он ведь не был найден.

— Герман был одержим, хотя и тихий. Мухи не обидит. Я не знаю, что его заставило совершить убийства, но он мне не показался жестоким и неисправимым психопатом. Хотя человека нельзя узнать хорошо за столь короткое время.

Все неделю, что он провел в камере, я наблюдал за ним. Мне было хорошо все видно, ведь наши камеры располагались напротив друг друга. К нему неоднократно приходил сам Лупов. Они о чем-то беседовали. Конечно, директор тюрьмы не опасался того, что я наблюдаю за ними. Он ведь знал, что и меня, и Германа скоро расстреляют. А мертвые, как известно, ничего не говорят, они надежно молчат. Но он ошибался, бывает так, что и мертвые оживают и дают показания лучше живых. Я ведь сейчас перед вами, а не в аду, как он полагал. Так вот, однажды Лупов принес какой-то диковинный сверток. Он о чем-то говорил Герману, а потом неохотно оставил у него этот сверток. Утром он вернулся и забрал его. При этом он был в гневе на Германа. Видимо, тот что-то обещал ему и не выполнил. После этого я больше директора у него не видел. Он лишь ко мне подошел и велел помалкивать, иначе я не доживу до дня казни.

— Скажите, — перебил его рассказ Руперт, — что же делал Герман с этим свертком?

— Там были полотна… с изображением каких-то священников или монахов, я не разобрал. Далековато было, да и освещение слабое. Знаю, что эти картины были довольно крупные, и еще какая-то коробочка была.

— И что же он делал с ними? — спросил Руперт.

— Он разложил их по камере, вокруг себя. Потом достал, видимо, краски из этой коробочки, и начал рисовать на одном из полотен.

— Что там было нарисовано?

— Я не видел. Эта картина была у одной из стен и скрывалась от меня в тени. Я тогда еще удивился, как это он может рисовать при таком слабом освещении. В коридоре горела лишь одна лампочка. Обычно на ночь ее выключают, но в ту ночь она горела. Видать, директор постарался.

— Что было дальше? — спросил Руперт.

— Он сидел всю ночь, работая за этой одной картиной. А за два часа перед рассветом он сложил кисти и сидел, молча, неподвижно, глядя на свой труд. Мне показалось, что он спит сидя. Но я вас уверяю, он не спал, а словно монах медитировал.

— А на следующий день, как он вел себя?

— Директор забрал все полотна, как я уже сказал, а потом… Началось что-то странное в его поведении.

— Он как-то изменился?

— Он стал молчалив. На вопросы охранников он молчал, даже головой не кивал. Ничего не ел. А в день казни, он выполнял все безропотно, и…

— Что?

— Мне показалось, что я вижу не его, а лишь его тело. Словно душа Германа покинула его. В одиннадцать утра они пришли к его камере. Их было трое. Два конвоира и дежурный офицер. Они взяли его за руки, потому что он был словно кукла неживая. Так его вывели в коридор. Я взглянул на его бледное, мертвецкое лицо и понял… там не было жизни. В двенадцать часов его казнили. Я слышал звоны и стуки, будто колокольни далеких церквей. Это был шум, который подняли заключенные в поддержку Германа. Так он умер. Я надеюсь, что на том свете его душа найдет покой от земных страданий, — сказал Остапов.

— А после его смерти кто-то появлялся в его камере? — спросил Руперт.

— Да, какие-то люди. Я поначалу подумал, что это со следственного отдела или местные солдаты, но потом понял — это были другие люди. И они не относились к органам правопорядка.

— Почему вы так решили?

— Они подходили ко мне. И в грубой форме расспрашивали о том, что я видел, наблюдая за заключенным в шестой камере. Ведь не увидеть было невозможно. Я сказал, что там было тихо всю ночь. А сам я спал. Расспрашивали о директоре. Но я не дурак и ничего им не сказал. О директоре я узнал позже. Я подслушал разговор двух дежурных. Он исчез сразу после казни Германа Кухта, и никто не знал, где он находится, словно в воду канул. А когда меня перевели в общую камеру, так как заменили расстрел на пожизненное, то я узнал о том, что в тюрьме появился новый директор.

— Вы сказали, что всю ночь перед казнью спали.

— Разумеется, нет. Это я им сказал, чтобы больше не тревожили меня. Видели вы их лица, просто жуть. Таким ничего не стоит убить, кого угодно, заплатили бы, и этого им было достаточно. Жуткие люди. Теперь все улеглось после его смерти…

— Вы говорили на счет дневника что-то, — напомнил Руперт.

— Дневник. Да, дневник, — размышлял сам с собой заключенный.

— Мне показалось, что вы знаете, где он. Вы можете рассказать мне о нем?

— Я могу вам лишь показать его, — тихо, почти шепотом ответил Остапов.

— Не понял, как это показать? Если можно показать, значит, и взять. Я хотел бы купить его.

— Это невозможно, — ответил Остапов. — И деньги здесь не играют роли. К тому же вы мне уже заплатили достаточно. Я видел, что это были все ваши деньги, — он прищурил глаза и хитро посмотрел на Руперта. — Второй встречи у нас не будет, чтобы не вызывать подозрения. И вы не болтайте. Это и в ваших интересах.

— Это понятно, — тихо сказал Руперт, — но я не понимаю, где же может быть дневник? Вы что, носите его в штанах, как и деньги.

— Нет, все иначе. Они не догадались, когда обыскивали мою камеру, дюйм за дюймом. Вряд ли кто-то лучше этих спецов мог сделать это. И ничего они не нашли, и не найдут. Если, конечно…

— Если что? — спросил Руперт, затаив дыхание.

— Герман обманул их всех. Единственно, что мне непонятно, это зачем он это сделал. Я ведь его просил лишь о помощи.

— Какой помощи, вы не говорили об этом? — спросил Руперт.

— В ту ночь, перед его казнью, когда он завершил свою работу — он что-то рисовал, в этом я не сомневаюсь, он имел около часа перед рассветом. Я знал, что его казнят, но надеялся, что меня Бог милует. Если бы я знал, какая жизнь мне уготована теперь, то я бы отказался от жизни и вместе с Германом пошел на казнь. Я прильнул к решетке и обратился к Герману с просьбой, помочь мне. Я хотел, чтобы он помолился за меня, отпустил мои грехи перед Богом. Я знал, что Герман был монахом какого-то монастыря, а значит, может помолиться за меня. Он ведь лучше это сделает, чем я.

— И что же, он согласился?

— Да. Я не ожидал от него этого. Но он согласился. На моих глазах выступили слезы от радости. Я никогда так не плакал. Он сказал мне, чтобы я вспомнил о тех, чьи жизни взял. Думал лишь о хорошем, и просил прощения не у Бога, а у тех людей, которых лишил жизни. Тогда я стал на колени, закрыл, полные слез, глаза, и начал вспоминать о своей дорогой жене, ведь я любил ее. Почему она так со мной… Я знал, что этот брак по расчету. Я ведь был богат, а она нет, но у нее было то, чего я хотел. Она была молода, свежа и проста. О, как наивны эти юные создания. Она влюбилась в меня — так мне показалось, но это было не так. Я делал ее счастливой, так мне казалось. И дня не проходило, как я дарил ей новый подарок. Я думал, что я самый счастливый человек на свете. Потом произошел кризис в стране. Экономика рухнула, и мой бизнес пошел вниз. Я прогорел. Подарки мои прекратились, и я увидел, какой она может стать. Когда я приходил, она молчала. Я знал, что она привыкла к моим ласкам и подаркам, но… Я взял ее из деревни, перевез в город, снабдил ее всем, о чем может только мечтать девушка из глубинки. У нее была машина, квартиру я перевел на ее имя. Но, увы… Я видел, что она отдаляется от меня. Тогда я решил воспитывать ее, точнее обучать всему: но вместо понимания встречал лишь неодобрительный взгляд. Потом в этом взгляде появилось нечто злобное и хитрое. И тогда я понял, она меня обманывала. Я не знаю, когда все это началось. Она попросила, чтобы я вызвал ее родителей к нам. Чтобы они пожили у нас некоторое время. Размеры квартиры позволяли, и я согласился. Мы выделили ее отцу и матери комнату. Так мы стали жить вместе. Начались скандалы. Она куда-то пропадала. Я устроил ее в университет на экономический факультет, чтобы она получила образование. Ведь ей было всего восемнадцать. И вот тогда я заметил за ней какую-то подозрительную веселость. Я не мог понять, откуда она. Ведь все вокруг было скверно и плохо: денег не было, я искал новую работу… А она являлась после занятий, словно побывала на каком-то балу. Мы едва сводили концы с концами. Мне нужно было кормить себя, ее, да еще оплачивать ее обучение в университете. Спустя полгода у меня появились сомнения, и я начал тайно следить за ней. Да, она встречалась, и мои подозрения не были напрасны. Я понимал, что я стар для нее, ведь мне сорок пять, а ей всего было девятнадцать. Я долго думал и решил разойтись мирно. Я вызвал ее на беседу. Но мира не произошло, напротив… Она стала вышвыривать мои вещи из шкафа. Они летели сначала на пол, потом в общий коридор. Я был в гневе, моли глаза горели, а душа сжималась в чудовищной судороге. Сбросил со шкафа всю ее косметику, вниз летели случайно зацепленные вазы, чашки, дорогие ей. Я не помню как, потому что был в гневе, но она оказалась на полу. Такая юная, нежная, легкая, свежая. И тут появились они. Ее родители. Я уже не помню всех деталей. Об этом может лучше меня рассказать мой следователь. Он почти всю картину описал в суде, все по-секундно расписал. Наверное, все так и было, я не помню, но он не знал, ничего не сказал о моих чувствах и переживаниях в тот момент. Я убил их всех троих. Они лежали бездыханными и глядели вверх, будто наблюдали за своими уходящими на небеса душами. Приехала полиция, ее вызвали соседи, а я все стоял на коленях, рыдая над ее телом. Тела их еще не остыли, когда меня уводили в наручниках.

Я жалею? Да, это так. Я и тогда жалел, что все так получилось. Я ведь не этого хотел. Я простил ее измену, предательство. Ведь она была такая легкомысленная и славная. Я до сих пор вспоминаю и люблю ее. Она навсегда останется со мной в моем сердце, и покинет его, когда я покину это здание.

Теперь я подхожу к самому интересному в моем рассказе, — сказал Остапов. В коридоре послышались шаги. Менялись часовые. Он начал говорить еще тише. — Так я стоял на коленях перед решеткой, и вспоминал, со слезами на глазах и болью в сердце, весь прошедший год. Я думал лишь о хорошем, как он сказал. Я простил ее и ее родителей. И тут до моих ушей донеслось еле заметное шептание. Я понял, это он начал читать молитву в мою защиту. Вероятно, он просил у Господа, чтобы тот смиловался надо мной, и простил мой тяжкий грех. Я принял это тихое, и едва слышное бормотание к самому сердцу, и почувствовал огонь в нем. Жар был внутри меня, потом этот огонь спал и куда-то отошел назад, там и остался. Моя спина, она словно горела, колола во многих местах. Но это не было очень больно. Я принял эту боль за наказание, которое мне следовало пройти, чтобы заслужить прощение и очиститься, словно я нахожусь в святом месте. Я говорил себе, что более никогда так не поступлю, и это правда. Я изменился с тех пор. Я верю людям, даже тем, которые не заслуживают этого. Это потом, я узнал, что Герман делал когда-то в юности свои татуировки заключенным.

— Татуировки? — спросил Руперт.

— Да, татуировки. Этот жар и покалывание было не просто так. Это какое-то волшебство. Он оставил на моем теле татуировку. Я не понял, как он мог это сделать, сидя в своей камере, ведь нас разделял коридор. Но поверил, когда увидел в зеркале, случайно. Один из сокамерников сообщил мне об этом. Видать, это помогло мне, ведь меня не расстреляли.

— И что там изображено? — с интересом спросил Руперт.

— Никто не знает, что все это означает, — сказал Остапов и осторожно привстал, так чтобы цепи на его руках не подняли звона.

Руперт обошел стол и стал позади заключенного. Он осторожно поднял низ рубашки на спине у Остапова и увидел… Мелким шрифтом на его спине было что-то написано на латыни. Руперт сразу же узнал каллиграфический почерк Германа Кухта. Дневник ли это? А может какое-то послание или очередное пророчество? Руперт достал свой фотоаппарат и заснял надпись.

— Что вы хотите сделать с этим? — спросил Остапов, садясь на стул.

— Еще не знаю, — ответил Руперт.

— Не знаю, как вы, но мне эта надпись уже ни к чему. Она сослужила мне пользу. Я остался жив. А более мне не нужно. Может мне повезет, и Бог отпустит меня, если не из заточения, то хотя бы заберет мою душу. Нет у меня более сил, терпеть все это. Надпись я завтра сотру. Есть одно средство от татуировок, и ваши деньги мне в этом помогут.

— Вы опасаетесь, что те люди к вам вновь придут?

— Пусть приходят. Они ничего от меня не узнают, — ответил Остапов. — Я знаю, что вряд ли выйду с этого здания своим ходом.

Глава 16

После разговора с заключенным Руперт решает сделать сообщение Брайану Уэббу. Он задумал связать все имеющиеся звенья в единую цепь. Для начала, ему нужен был перевод текста. Он сел за стол и начал писать электронное письмо на компьютере.

«Дорогой Уэбб. Чувствую скорую развязку моего непростого и запутанного дела. Посылаю тебе снимок, не волнуйся — это татуировка на спине у одного из заключенных тюрьмы. Возможно это подделка. Заключенный уверяет, что это рука Германа Кухта. Сделал он это перед самой смертью. Его казнили в тюрьме. С ним повидаться мне не суждено было. Это последнее, что он оставил после своей смерти. Переведи этот текст. Возможно, это его послание. Есть люди, которые могут с легкостью убить того, кто знает содержание этого текста. Будь осторожен. Жду перевод. Заранее благодарен, твой друг и приятель, Коу».

Вечером Коу проверил почту. Там был ответ от Уэбба.

«Добрый вечер, Коу. Получил текст. Уже перевел и сделал кое-какие исследования. Текст принадлежит руке Германа Кухта. Он идентичен тексту, написанному на обратных сторонах икон. Я до сих пор полагаю, теперь уже уверен, что эти полотна вовсе не иконы. Они каким-то образом связаны с утерянными в веках страницами из Библии Дьявола. Суди сам. Ниже привожу перевод части твоего текста. Почему части, напишу ниже.

«Только мученическая душа невинного и чистого перед Богом небесным и Богом земным, может войти в круг восьми сторон добродетельности и праведности, подконтрольными ангелами смерти.

Пусть эти ангелы, падшие от палачей и насильников человеческого рода, решат его судьбу — жить вечно или умереть навеки.

С Кодексом в центре стань и узришь истину силы Его, прочитав заклинание Его».

Далее идет текст заклинания. Он напоминает часть текста, который был написан на полотнах Германа. Он не переводится. Видимо, это какой-то шифр или заклинание, понятное тому, кто посвящен в его тайну. Быть может, это какой-то ритуал. Пока не ясно. Если захочешь, то можешь провести его. Читать просто. Надо выучить тебе буквы латинского алфавита. Это несложно. Правда, ты не будешь знать истинный смысл слов. Если он вообще есть. Может, это какой-то сумасшедший писал, чтобы позабавиться.

Как видишь, в тексте имеется упоминание о книге Кодекс Гигаса. Я уверен, что слово «Кодекс» — это есть книга, которую фанатики темной стороны называют «Библией Дьявола». Жду твоего ответа.

P.S. Будь осторожен».

Руперт призадумался. Он достал фотографию и пленку из стола и положил на стол. Некоторое время он расхаживал по комнате, раздумывая над тем, как ему лучше поступить. Он пытался выяснить для себя некоторые обстоятельства связи событий, свидетелем которых он стал. Он задумался над вопросом: что объединяет, что есть общего между Царевым и директором тюрьмы Луповым. Какие дела их объединяли? Как они относились друг к другу? Что общего было между Царевым и художником Германом Кухта, между этими, на первый взгляд, разными людьми.

Он еще вспомнил все последние события, происходящие с ним и другими людьми, в руках которых находились полотна таинственного художника. Целая цепь загадочных и почти мистических событий нужно было связать, объединить в одну общую цепь. Он и не забывал и о своей первостепенной задаче: выяснения причин странного поведения и почти чудесного излечения внука миллионера Корра.

Неожиданно он вспомнил слово своего друга Уэбба, когда они двое были еще студентами: «Некоторые яды и смеси могут выветриваться, исчезать, растворяться спустя время, и даже быть трудны для их анализа и определения. Они могут быть невидимы для науки».

Эта мысль навела Руперт на другую. Он вспомнил и объединил цепь загадочных событий: сначала странное поведение Ямеса Корра после его «общения» с иконой; затем не менее подозрительное и трагическое событие в психиатрической лечебнице профессора Отто Зутера (лечебница сгорела вместе с профессором) — здесь тоже было присутствие одной из икон; далее идут события в Мехико, где вполне преуспевающий «бизнесмен» Алекса Торнеро, внезапно обанкротившись, был вынужден уйти из жизни (он застрелился) — и здесь присутствовала икона Германа Кухта; и, наконец, помешательство священника, из протестантской церкви в глубине Китая, Джона Нормана. К этим таинственным и внезапным событиям можно отнести и странные сны Руперта, которые его преследовали на протяжении всего расследования до тех пор, пока он не избавился от четырех икон, которые он носил с собой все это время. Тогда Руперту Коу даже казалось, что он сам совершал все эти убийства, или, по крайней мере, был их незримым свидетелем. Ведь некоторые сны были довольно подозрительными.

Руперт пришел к выводу, что на иконах было присутствие какого-то сильно действующего галлюциногена. Вполне возможно, что его недавно разработала какая-то химическая лаборатория под руководством и по заданию спецслужб какого-то государства. Руперт почти не сомневался, что это государство Российское. Осталось ответить на некоторые вопросы: кто обрабатывал полотна икон, и с какой целью? Это мог быть бывший директор тюрьмы Лупов, с целью защиты от Царева — на тот случай, если он завладеет ими. Это мог быть и сам Царев, если бы жаждал уничтожения или опробования нового препарата на будущих владельцах икон. И сам художник Герман Кухта мог сделать это для защиты своих полотен от желающих завладеть ими. В последнем случае иконы должны были представлять какую-то ценность. Но это было не так, и поэтому Руперт отбросил эту идею. Самым вероятным из всех предположений Руперт посчитал связь Царева и каких-то его зловещих планов. Учитывая, что Лупов и Кухта были мертвы, Руперт обратился к последней идее, как к самой вероятной и реальной, которую можно было при случае проверить. Для этого ему нужно было встретиться с Царевым. Он разработал план и решил немного подыграть воображению, а быть может, заранее продуманному какому-нибудь ужасному плану русского миллионера. Для этого плана ему нужно было связаться с Уэббом. Он включил компьютер и составил письмо, в котором просит друга сделать распечатку последнего посланного ему текста на латыни. Вырезать ту часть, которая была кем-то зашифрована, и вложить этот лист бумаги в одну из книг в Королевской библиотеке, в Стокгольме. Книга эта должна находиться поблизости от того места, где хранится Кодекс Гигаса. Библиотечный шифр этой книги нужно было сообщить Руперту.

Руперт отправил сообщение. Он понимал, что это задание для лондонского ученого будет не из легких: отпроситься с работы, перелететь в другую страну, посетить Королевскую библиотеку и, наконец, сообщить Руперту о шифре книги.

Нужно было тянуть время для совершения этого плана. Прошло несколько дней. Вестей не было. Руперт заметил за собой слежку. Он понял, что Царев не оставит его в покое, пока не узнает о выполненном заказе. Руперт почувствовал, полагаясь на отсутствие ответа от Уэбба (это означало выполнение его поручения), что настало время для встречи с Царевым. Он подошел к одному из своих соглядатай и сообщил ему, что хотел бы встретиться с его боссом.

Двое крепких парней тут же исполнили его просьбу, и отвезли Руперта в какой-то частный дом, который, по-видимому, был арендован для этого случая самим Царевым.

Руперту пришлось ждать в доме около четырех часов. Наконец, появился и Царев.

— Я только что прибыл самолетом, — сказал Царев, — надеюсь, что это того стоило. Вы выполнили мой заказ?

— Вы на счет дневника?

— Ну, разумеется. Мои ребята ничего не обнаружили. Вот у меня и появилась надежда, что может, они не там копают, — сказал Царев, внимательно посмотрев в глаза Руперта. Тот молчал. — Я вижу, что у вас что-то есть. Я готов любые деньги выложить даже за несколько строчек из этого дневника. Миллион вас устроит.

— Сколько?! — спросил Руперт, выказывая сильное удивление. «Видать, он и впрямь сумасшедший коллекционер, — подумал Руперт. — А может, я ошибаюсь, и зря все это затеял. Он просто псих».

— Вы что, действительно, готовы выложить такую сумму за пару строчек неизвестного содержания?

— Конечно, это может быть и пустышка, — ответил Царев. — В этом случае… каждая работа должна быть оплачена. Я дам вам десять тысяч, если там нет ничего, что могло бы меня заинтересовать.

— А откуда я знаю, что вас должно заинтересовать, — Руперт пытался выяснить цель, к которой двигался его оппонент.

— Это ваше дело. Работа выполнена, и я готов за нее заплатить столько, сколько она стоит. Вы согласны? — спросил Царев.

— Знаете… я ведь вам уже говорил ранее, что меня не интересуют ваши цели и деньги. Я выполняю заказ другого человека.

— Что же вам нужно?! — спросил Царев, еле сдерживаясь, казалось, что он готов был разорвать несговорчивого собеседника. Ему стоило только приказать своим людям, и они вмиг разорвали бы Руперта. Но он сдерживался. Руперт почувствовал в его словах и голосе, что он крайне заинтересован в информации, которую ищет.

— Меня интересует здоровье мальчика по имени Ямес Корра. Он по вашей милости находится в тяжелом психическом состоянии.

— Причем здесь я?

— Я полагаю, что кто-то обработал полотна икон неким веществом, вызывающим сильные галлюцинации. Именно из-за этого галлюциногена Ямес не может прийти в себя, — сказал Руперт, опробуя свою последнюю версию.

— Галлюциноген? — удивленно спросил Царев. — И вы полагаете, что это сделал я?

— Да, пытаясь защитить свои будущие полотна от других владельцев. Надеюсь, что теперь вы сняли это вещество с полотен.

— Если бы мне понадобилось… — Царев остановился и призадумался, затем продолжил, — скажите, что вам нужно, чтобы вы отдали мне дневник Германа Кухта?

— Мне нужно знать название этого галлюциногена и средства освобождения от тяжелого заболевания, вызванного им.

Царев вновь задумался, казалось, он обдумывал не как ответить, а как ему поступить в этой ситуации.

— Хорошо, — тяжело вымолвил Царев. — Я расскажу вам об этом веществе. Хотя это и является секретом. Но вы мне немедленно отдадите дневник.

— Дневник находиться в Стокгольме, в Королевской библиотеке.

— Что? — удивился Царев. — Там? — он сузил брови, на лбу нарисовались три полосы складок. Он задумался.

— А зачем вам так нужен этот дневник? — спросил Руперт. — Неужели он стоит таких больших денег, человеческих жизней и таких хлопот?

— Вы даже не представляете, чего он еще стоит, — ответил Царев. — Я согласен на такой обмен, — вдруг заявил Царев. — Вам следует прибыть в Стокгольм. Мои люди будут с вами. И не пытайтесь меня обдурить. Вы наверняка уже знаете, чем это может закончиться для вас.

На выходе из частного дома Руперта обыскали. Сначала он не понял почему, но когда он приехал в гостиницу и увидел в своем номере страшный беспорядок, то понял: Царев не доверяет ему, но ведет игру с уважением к противнику. Он понимает, что Руперт не так прост и не станет хранить дневник у себя, поэтому он не похищает Руперта с целью узнать, где дневник. Он знает, что грубой силой здесь не добьешься. И все же он приказывает своим людям сделать обычный обыск.

Перед вылетом Руперт попросил немного задержаться. Ему нужно было время, чтобы Уэбб успел выполнить его просьбу. Руперта волновал вопрос об участии иконы в здоровье мальчика, — он хотел выяснить причину его тяжелого состояния. И это возможно было, если он сможет узнать название того вещества, которым была обработана икона. Заодно, Руперт намеревался выяснить столь странное желание Царева — обладать любой ценой восемью иконами неизвестного художника и его дневником. Быть может, это тоже могло пролить свет на те странные события, коими он стал.

Прошло еще два дня, в течение которых Руперт водил за собой своих телохранителей и конвоиров во время прогулок по городу. В одном из интернет кафе он проверил электронную почту, удалив после этого сообщение. В письме, написанном Уэббом, Руперт узнал, что его поручение удачно выполнено. Интересующая его информация находится в книге с библиотечным шрифтом: 14В242С.

Руперт прошелся по городу в сопровождении своих телохранителей, неустанно следующих словно тени за ним, еще несколько часов. Он посетил кафе, где выпил чашечку кофе, и при выходе из него, где его уже ждали двое жилистых охранника, он обратился к ним. Он заявил, что готов к отъезду в Стокгольм. В самолете он летел эконом-классом, за его сидением сидели двое неотлучных его спутника.

Так, вместе с ними он и оказался в Стокгольме. Он остановился в одной из гостиниц, неподалеку от Королевской библиотеки, а затем и посетил ее. У входа Руперта остановили его телохранители, которые следили за ним все время пути.

— Вам надлежит подождать, — сказал в приказном тоне один из них.

Он вошел в библиотеку, остановив Руперта и своего напарника у входа в двухэтажное здание библиотеки. Спустя десять минут, показавшихся Руперту целой вечностью, он вышел и сказал следующее:

— Все готово, следуйте за мной.

Руперт последовал за ним. Они прошли в холл, поднялись по длинным ступенькам на второй этаж. Прошли сквозь металлоискатель, спустились по ступенькам, и оказались в огромной библиотечном зале: ряды полок, поднимающихся до самого потолка, были расположены вдоль стен. Читателей на удивление было незначительно.

Они проследовали еще дальше, прошли еще через несколько каких-то контрольных приборов, пару охранников и один библиотечный работник прошли мимо. Один из двух сопровождающих предъявил охраннику какие-то документы допуска. Они проследовали мимо нескольких десятков небольших библиотечных комнат, с белыми столиками — для индивидуального использования клиентов библиотеки, ряд компьютеров со столами, и наконец, дошли до двери, где, проверив пропуск, их впустил охранник в специально оборудованное помещение. Здесь хранились старинные книги, рукописи, быть может, в единственных экземплярах. Эти старинные документы содержались в специальных условиях, в которых искусственно поддерживалась влага, температура, свет, чистота воздуха. Двое сопровождающих Руперта отстали от него, показав, что ему следует идти прямо. Дальше он последовал один. Руперт дошел до стеклянной двери, открыл ее, и вошел в небольшую комнату. Здесь никого не было. Несколько шкафов и стол были скромной обстановкой. У стен были небольшие выдвижные белые ящики. На столе лежала огромная книга. Руперт сразу же понял, что это за книга. Он подошел к столу и протянул руку к книге.

— Осторожно, — послышался голос позади Руперта.

Он обернулся и увидел в проеме двери Царева.

— Секреты могут быть смертельными. Чем ближе вы к ним приближаетесь, тем отчетливее осознаете, что истина находиться намного дальше — за пределами горизонта вашего понимания. Вот перчатки. — Он протянул Руперт пару белых резиновых перчаток. — Только так разрешается прикоснуться к тайне прошлого, — сказал Царев.

Руперт взял перчатки и надел их.

— Вы полагаете, что тайна где-то здесь? — с сарказмом спросил Руперт.

Царев стал рядом со столом, на котором находилась книга. В его руке был плотный сверток. Он развернул рулон на столе, рядом с книгой.

— Надеюсь, эти недостающие страницы помогут мне в этой тайне разобраться, — ответил Царев.

— Почему же вы не сохранили жизнь Герману Кухта? — спросил Руперт.

— Почему не сохранил, — повторил Царев, раздумывая. — Вы многого не знаете. Но так и быть я поведаю вам то, в чем у вас возникли вопросы. Но для начала ответьте: вы принесли дневник.

— Он здесь.

— Что? Здесь, в библиотеке? — удивился Царев.

— Да. А вы принесли название галлюциногена? — спросил Руперт.

— Я слишком много дал за то, чтобы присутствовать здесь с этими творениями, — сказал Царев, указывая на восемь страниц, выложенных в стопку рядом с книгой: «Кодекс Гигаса». — И поэтому не упущу этот шанс. Название со мной, но для начала, я все же отвечу на ваш вопрос. Я уже давно занимаюсь самым древним знанием, которое возникло еще до появления Библии и христианства. Я искренне верю в Дьявола и считаю себя человеком от природы — я придерживаюсь истинных знаний, а не вздутых, фальшивых.

— Вы хотите сказать, — перебил его Руперт, — что вы сатанист?

— А что вам и многим другим дало христианство? — продолжил Царев. — Вы ограничили себя догмами, правилами, отвергли истинные человеческие поступки, считая их грехами. Вы превратили себя в рабов, в безмолвных и безропотных овец, жаждущих овес. Но вы не понимаете, ведь овес не нужен мертвой плоти. Душа без тела ничто. Христианство говорит: надо покормить плоть, во благо душе, и лишь о ней заботится. Но невозможно содержать чистую воду без сосуда. Душа требует плоти, ибо она и есть для нее тем самым сосудом. Ставя семь грехов перед собой, вы уничтожаете то, что существовало задолго до появления христианства. Человеческие инстинкты. Они забываются, заглушаются многочисленными правилами и пустыми канонами. Все эти заповеди Божие есть ничто иное, как стена, которая становится между человеком и его природой, она ограничивает его, наделяя ложными, искусственными, надуманными правилами поведения. Я предпочитаю здоровую пищу, заботу о физическом теле, не сдерживаю инстинкты, даю волю духовному удовлетворению, если оно не причиняет вред другим людям.

— Но ведь вы убивали, чтобы овладеть этими полотнами, — сказал Руперт.

— Я не убиваю без надобности. Кроме того, я лишь приказы отдавал. Мне нужны они, и я их получил. Это мои люди убивали. Это их деяния и их решения. Я плачу, а другие выполняют. Это их выбор.

— Но ведь вы подталкивали их к этому своими приказами, — не соглашаясь, сказал Руперт.

— Каждый волен принимать решение, и лишь он и никто иной может свершить свой поступок. Это лишний раз подтверждает, что все они слабы, потому что ограничены сводами правил и повиновений, — Царев вынул пистолет и направил его на Руперта.

— Как? Ведь здесь же…

— Что, контроль, полиция? Но разве для истинного человека, владеющего в совершенстве собой, не может быть исключений, — ответил Царев. — Я пожелал так. Сядьте ан стул.

Руперт отошел от стола и сел.

— Теперь вы чувствуете, что и вы ограничены в действиях, — продолжал Царев. — Вы увидели опасность в этом предмете и теперь находитесь в его узах и петлях. Страх сковал вашу волю и диктует вам новые правила.

Царев спрятал пистолет и вынул наручники с ключами. Он положил их на стол. Руперт покосился на новые предметы.

— Не бойтесь. Это всего лишь предостережение, не более. Я приветствую вашу покорность мне, хоть она и была вызвана страхом. Но страхом за свою жизнь, а это естественное чувство. Это в вас пробудился один из самых древних инстинктов — самосохранение. Это нормально. Я лишь пробудил его, чтобы вы почувствовали его силу перед ничего незначащими словами, которые вы изрекли. Истинное предназначение человека — это пробудить в себе всё то, что церковь называет грехами. Не нужно их бояться, их нужно подчинить, а не быть от них зависимым. Ни одна религия мира не может удовлетворить все человеческие потребности, потому и изощряется в различного рода ограничениях. Они уничтожают самое ценное в человеке — его порыв, волю к своим желаниям. Все эти ими придуманные искусственные правила не нужны, ибо человек поддерживает жизненные силы, данные ему с рождения. Их все еще можно пробудить, несмотря на многовековые запреты в воспитании и непрекословие Богу и церкви. Им не удалось уничтожить их. Разве это не говорит о том, что человеческая плоть сильней ее души. Превосходство естественного над искусственным. А знаете ли вы, что тело Бога никто не видел, оно не описано ни в одной книге. Быть может, Библию и законы Божие составил не Бог?

— А кто же тогда? — спросил Руперт.

— Дьявол. Не была ли у вас такая догадка? Бог лишь создал Землю и людей. Он сделал то, что Сатане не под силу. На земле с самого ее зарождения, правит не Бог, а Дьявол. Библия Дьявола — вот истинная книга. А Библия — лишь копия, снятая с нее и переписанная податливыми и корыстными монахами, уничтожившими подлинную Библию. Именно я, как ревностный ценитель и истинный поклонник Сатаны, могу стать преданным слугою его, пророком, Моисеем Сатаны.

— А вы не думали, что иконы, за которыми вы гоняетесь по всему миру, написал человек набожный. Они были приняты церковью и там находились. Разве не Бог…

— Тут вы заблуждаетесь, — перебил Царев. — Эти иконы охраняются Дьяволом, хоть и находились некоторое время в монастыре. Если бы вы повнимательнее проанализировали хотя бы последние события, то знали бы это. К этим полотнам не касались ни руки Господа, ни слова лживых молитв его слуг.

— И все же, я не понимаю, зачем надо было убивать Германа. Ведь вы считаете себя всемогущим. Вы могли его спасти, — сказал Руперт.

— От расстрела — да, от желания — нет.

— Вы хотите сказать, что он сам пожелал смерти? — спросил Руперт.

— Если бы не случайность, я бы ничего не знал о нем. Он для меня до сих пор остается загадкой — сказал Царев. — Может это его крест, и он, подобно Христу, решил покинуть земной мир, выполнив свою функцию на Земле. Я впервые о нем узнал несколько лет тому назад. Когда один из моих людей, убежденный в силе Дьявола, рассказал мне о чудотворной иконе в одном из монастырей. Вы были там. В этом монастыре Герман писал свои полотна. Поначалу я не поверил. Но решил все проверить. Мои доверенные люди следили тайно за ним. Узнали его прошлое. Я лично побывал в его художественной мастерской. Этот человек себя во многом ограничивал. Он жил довольно просто, если не сказать нищенствовал. Брал деньги лишь на хлеб. Я пытался понять, что он собой представляет: заблудшая больная душа, или страждущий и подлинный приверженец истинной веры.

Мне донесли об удивительном сходстве убитых людей с образами монахов, изображенными им на иконах. Я стал его подозревать в убийствах, хотя никаких прямых улик, доказывающих его причастность к преступлениям, не было. Единственными свидетелями были вот эти молчаливые иконы. Я сразу же понял, что он один из нас. Меня удивило в нем не только простота в жизни, без потребностей, присущих роду людскому, но и его одиночество. Он жил среди людей, несомненно, питался их способностями, но и ограничил себя в общении, став затворником даже среди монахов. Чтобы его лучше понять, я решил прочесть его дневник. Так я надеялся все прояснить для себя.

— Вы читали его дневник? — спросил Руперт.

— Он написал его на латыни. Часть текста была им, видимо, зашифрована, но кое-что мне удалось прочесть. Из его дневника я узнал, что служит он Дьяволу всю свою жизнь. Но ведь Сатана живет вечно, не то, что человек. Об этом я задумался, это не давало мне покоя. То, что его работы носят в себе дьявольскую силу, я убедился на многих примерах, и поэтому был весьма осторожный с ним. Я узнал тайну одного ритуала, который помогает ему вечно существовать. Он избранный. Но ведь можно его и заменить. Герман был слаб и недалек. Я могу больше сделать для Сатаны. И поэтому я решил заменить его. Герман сам пожелал своей смерти. «Пусть все будет так, как есть», — сказал он мне, когда я прибыл к нему за несколько дней до его казни. Он лишь просил меня оставить ему эти восемь его последних работ. Точнее, тогда их было семь. Восьмую он нарисовал в последний день, перед казнью. Разумеется, я позволил ему это. Я ведь тогда знал почти всё: о Библии Дьявола, о восьми недостающих страницах в ней. Я был уверен, что он выполнит свою работу перед заказчиком. А то, что он решил добровольно покинуть мир — это его желание, не более того. Он слаб и глуп, посчитал я тогда и позволил ему совершить над собой казнь. К тому же мне нужно было принести жертву Ему.

— Сатане? — спросил Руперт.

— Об этом говорится во многих книгах, что упоминают книгу Кодекс Гигаса. Приношение в жертву, чтобы самому стать его вечной слугой, каковым я и являюсь по сути. Но главное… Это ключ. Я достиг большой власти здесь на Земле, и теперь хочу получить восьмой человеческий грех — жить вечно. Побороть время и старение.

— Какой ключ?

— Тот, который откроет для меня вход к Дьяволу или пробудит его силу во мне. Эти восемь икон — еще полдела. Нужен ключ, чтобы все заработало. В дневнике Германа этого не было. К тому же он сжег его вместе со своими иконами. Там, в монастыре, когда пришли его арестовывать. Мы опоздали, он опередил нас, словно все знал наперед.

— А какую роль во всем этом сыграл бывший директор тюрьмы Владимир Лупов? — спросил Руперт.

— Этот идиот все испортил. Заставь дурака молиться, он и лоб себе расшибет. Я зачастил к Герману в камеру. Он не мог не заметить моей заинтересованности и, по-видимому, решил играть по своим правилам. Он что-то выяснил у Германа, а может и подслушал мой разговор с Германом, и когда мои люди пришли в камеру, чтобы забрать все восемь икон, то их там не оказалось. Директор исчез, я искал эту свинью повсюду: и совершенно случайно попал на одну из икон, она была в частной коллекции одного из коллекционеров. Я напал на след. Так я собрал лишь четыре иконы: остальные пропали, я уже потерял надежду, если бы не сообщение по одному из телеканалов Германии. Икона оказалась в руках какого-то профессора по психологии, но мои люди не добыли ее. Один человек погиб. Так я напал на ваш след. И мои люди преследовали вас до самой России. Я понял, что удача на вашей стороне, и потому не спешил. Я выжидал удобного случая. И такой появился. Кто умеет ждать, тот не теряет время, а аккумулирует его.

— А директор аукциона? Вы его тоже…

— Этот болван ничего не знал, но было поздно, мои люди перестарались, — сказал Царев. — Лупова я не убивал. Он разбился на машине, сгорел вместе с деньгами, вырученными за иконы. Так ему и надо.

— А вы не думали о том, что Герман договорился с Луповым, чтобы спрятать иконы от вас, — сказал Руперт.

— Может быть, но кто это может теперь подтвердить? — возразил Царев. — Мертвые не свидетели.

— Но они могут оставить после себя записи.

— Верно, и поэтому приступим к нашим делам. Я давно уже за вами наблюдаю, — он вновь вынул пистолет, — мне нравится, как вы работаете. Ни один мой агент не смог добыть последних записей Германа. А вы смогли. — Он навел пистолет на Руперта. — Отведите руки за спину. — Царев взял со стола наручники и закрепил их на руках Руперта, сковав его к стулу. — Вы будете наблюдать за всем. Я провел жертвоприношение. Им был Герман, вы будете свидетелем того, как я стану не только всемогущим, но и всесильным. Мне будет подчиняться смерть. Время отступит прочь, и откроется вечность.

А теперь давайте последнюю запись Германа. Я никогда не верил, что он сможет не оставить ее после своей смерти. Это невозможно. Где-то она должна быть.

— Вы правы. Но сначала выполнение вашего слова. Вы ведь обездвижили меня. Я не сбегу, даже от такого сумасшедшего, как вы.

— Вы не верите… Хорошо, я сдержу слово, — Царев вынул из кармана небольшой сложенный лист и развернул его перед глазами Руперта.

На листе были написаны слова на латыни: «Indulgentiam, pro abstinentiae».

— Латынь?

— Что, вы не читаете на латыни? Название этого препарата звучит на этом языке. Он очень старинный, и сила его не утрачена в веках, — он сложил лист пополам и сунул его в карман рубашки Руперта.

— Я сдержал свое слово, — сказал Царев. — Теперь вы. Если вы решили надо мной пошутить, то этот предмет, — он указал на пистолет, — не станет для вас тем, что вызвало в вас это прекрасное чувство — страх, а отправит вас на тот свет.

— И вы готовы это сделать, так и не узнав о последних записях Германа?

— Не испытывайте мое терпение, Руперт. Я привык добиваться того, что хочу любыми средствами, и поверьте, что смерть для вас от пистолета будет самым желанным по сравнению с тем, что я уготовил вам в случае вашего упорства.

— Хорошо, хорошо. Вы выполнили свою часть договора, я выполню свою, — ответил Руперт. — Вот вам шифр, по нему вы найдете книгу, здесь в библиотеке. Там должен быть небольшой лист с текстом.

— Диктуйте, я запомню.

— 14В242С, — четко сказал по памяти Руперт.

Царев вышел, его человек вскоре замаячил в проеме двери. Спустя некоторое время и сам Царев с довольным видом появился в комнате. Его охранник куда-то исчез за дверью. Он вынул из кармана небольшой лист.

— Я не сомневаюсь, что держу то, ради чего жил все это время, — сказал с гордостью Царев. — Сомнений быть не может — это и есть ключ Германа. Так он получал вечную жизнь. Но теперь все поменялось. Я лучше его, и Он должен это увидеть.

— Сатана? — догадался Руперт.

— Бог всеблаг, он дает человеку желаемое — жизнь, но никогда не ставит его перед выбором судьбы. Последнее даёт Дьявол, искушая нас, — заявил Царев, предаваясь вольным рассуждениям. — Бог, создавая нас, наградил пороками. Зачем? Он хотел проверить наше сознание? Отвергнем ли мы наслаждение или предадимся утехам?

Вы скажете, что человек погряз в пороках: лесть, корысть, зависть, тщеславие, алчность и прочее, но это лишь производные от истинных зверей человеческой натуры, пожирающих в нем человечность, превращающих его в животное, каким он и является по своей природе.

Человек то и делает, что кормит своих прожорливых слуг, какими являются его чувства: зрение, слух, обоняние, вкус и тактильное чувство. Бог изначально сделал нас такими. Мы только мучаем и без того слабую человеческую ткань, называемую мозгом. Терзая ее, мы получаем лживое чувство наслаждения. Нас поставили перед выбором: ложь или смерть. Обычный человек выбирает первое, и тянется к нему, словно ребенок к материнской груди. Для меня же остался удел немногих — я выбираю смерть. Но смерть ради вечной жизни.

Шестое чувство — это наши инстинкты, собранные за десятки тысяч лет и врожденные в мозг. Есть еще одно чувство — это наши мысли, ибо они тревожат наше сознание в воображениях и представлениях. И днем и ночью они в нашем сознании: днем — мысли, ночью — сны.

Если шесть чувств охраняют человека и изучают окружающий мир, то седьмое чувство — мысли, формируют цель: пробуждают и зарождают в нас ненависть и злобу, предательство и корысть, желание владеть и быть властителем.

Да, мысли наши ничтожны и слабы, они лишь помогают кормиться шести чувствам, ненасытных, не знающих меры и покоя, всепоглощающих и слепых.

Таким человека создал Бог. И первостепенная задача Дьявола — исправить эту плоть, наделить ее истинным сознанием и верой. Я верю!

— Боже, вы с ума сошли, — пробормотал Руперт.

— Ты будешь наблюдать за моим перевоплощением, находясь в первом ряду. Ты станешь свидетелем этого. Я верую в тебя, я есть твой слуга, — последнюю фразу Царев сказал, не обращая внимания на Руперта, словно его и не было. И эти слова, уже не были обращены ему.

Царев разложил восемь листов вокруг стола, на котором находилась книга Кодекс Гигаса. Стал в круг этих восьми икон и подошел к книге. Он раскрыл ее на 290 странице, там, где справа был изображен портрет Дьявола, а слева — град небесный. Еще раз оглядел круг, вдоль которого были расставлены иконы. Со всех восьми сторон на Царева глядели монашеские лица. Он выпрямился, достал лист с текстом Германа (фотография, сделанная Рупертом). В тексте не хватало половины содержания (по просьбе Руперта), Уэбб скрыл эту половину и спрятал в книге лишь текст ритуала или заклинания, написанного на латыни. Прочесть этот текст можно было, но понять его смысл — невозможно, так как он был зашифрован.

Лишь причудливые мелодичные звуки давно изжившего языка, раздались в комнате, прогоняя тишину прочь и, призывая зловещие значения скрытых от людей слов.

Глава 17

Прошло некоторое время с тех пор, как Царев закончил чтение текста. Он несколько раз оглянулся кругом, чтобы определить для себя, нет ли каких изменений в обстановке. Все было по-прежнему. Восемь молчаливых и печальных в своем облике изображений все также мрачно глядели со своих сторон на Царева, придавая обстановке некую тайну и намек, который пытался понять чтец зашифрованного текста. Царев обернулся к книге, положил руку, облаченную белой перчаткой, на изображение Дьявола и вновь принялся читать текст. Рядом с книгой лежал пистолет. Царев освободил руки от холодного предмета и весь вник в чтение. Руперт молчаливо наблюдал за безумием Царева, размышляя над тем, как ему поступить, ведь его руки были скованы наручниками. В том, что Царев не просто фанат, а безумец, Руперт понял. Он не знал, как ему освободится и выпутаться из этой опасной для него ситуации. «Не станет же Царев стрелять в меня здесь, в библиотеке, где на каждом этаже присутствует охрана». Слышимость здесь превосходная. Теперь у Руперта было название галлюциногена, за которым он так долго шел. Теперь дед Ямеса может получить название, и быть может, это поможет мальчику излечиться от коварного недуга.

Раздумья Руперта были прерваны неожиданными громкими словами Царева. Руперту показалось, что тот закончил чтение текста, и некоторое время прислушивался, словно охотник на охоте. Царев вновь повторил фразу на латыни: unitatem carnis et spiritus. На этот раз его голос несколько был возбужден и огорчен, чем первый раз — столь мрачен и подавлен. Руперту даже показалось, что Царев немного задыхается от безумного волнения и возбуждения. Наконец, он услышал знакомую речь, но эти слова звучали куда более зловеще: «не может этого быть». Он словно выжимал эти слова из своего утомленного мозга. Руперту даже показалось, что Царев что-то испытывал или видел то, чего не было в комнате. Его отрешенный, стеклянный и мертвецкий взгляд был направлен куда-то сквозь стены.

Тело Царева опустилось на колени, голова повисла на груди, руки свисали до пола. Он осел и замолк. Руперт окликнул его, но тот не подавал признаков жизни. Тогда Руперт понял, что второго шанса освободиться у него не будет, и он попробовал привстать настолько, насколько возможно для перемещения (ведь он был скован наручниками за спиной и прикреплен ими к спинке стула).

Не прополз он и метра, как вдруг почувствовал впереди шевеление. Это был Царев. Он приподнял голову, но не спешил подниматься. Оглядев внимательно по сторонам, он остановил свой безумный и, вместе с этим, удивленный взгляд на Руперте, сидящем на стуле. Казалось, что он вновь ожил, пришел в себя. Но, что-то изменилось в нем, что-то не уловимое, мелькало в его взгляде.

— Ты кто? — спросил Царев.

— Ты что, не узнаешь меня? — спросил вопросом на вопрос Руперт. Он начал подозревать Царева в какой-то игре или безумстве, которую тот устроил.

— Перестань играть со мной. Почему ты так странно одет? Ты один из них? — спросил Царев.

— Я не понимаю. О ком…

— Ты не похож на них. Ты не надзиратель, — Царев огляделся вокруг повнимательнее, словно был здесь в первый раз. — Это не тюрьма. Кто ты, мать твою? Какой-то цереушник или палач?

Глаза Царева столкнулись с книгой и лежащим рядом пистолетом. Он мгновенно схватил его, словно голодный пищу, и направил его на Руперта.

— А ну, отвечай! — грозно произнес он.

Руперт понял, что Царев не шутит и даже выстрелить может. «Совсем спятил, — подумал Руперт». Что-то изменилось в нем.

— Я Руперт Коу, занимаюсь частным сыском.

— А, сыщик. Что, еще не всё выяснили? Я в курсе, что апелляция отклонена. Так что, я вам ничего не скажу.

— Как вас зовут? — спросил Руперт, подумав о том, что Царев мог страдать раздвоением личности. Только так он объяснил для себя столь странное его поведение.

— Ты, ублюдок, запомнишь мое имя и передашь своим крысам. Джон Джуберт меня зовут. Тебя я не трону, так как ты дал мне оружие. А теперь говори: где я?!

— В Королевской библиотеке, — ответил Руперт.

— Что? В библиотеке? Ты не врешь, приятель?

— Нет, можете сами убедиться. Это одна из комнат, где хранятся старинные книги.

Царев поморщил лицо, словно съел лимон. Он еще раз, с недоверием оглянул комнату.

— Что за чепуха, какая к черту, библиотека. Эти олухи совсем с ума сошли. Если ты меня не разыгрываешь, — Царев вновь навел дуло пистолета на Руперта. — А что это у тебя с руками?

Руперт молчал.

— Не говоришь, ну ладно, — Царев начал осторожно отходить назад, прислушиваясь к малейшему шороху за дверью.

Внезапно, в самом проеме двери он столкнулся со своим охранником, и тут же выстрелил ему в живот. Оглушительный звук раздался по комнатам и многочисленным коридорам. Где-то в глубине послышались тревожные крики. Здание, словно огромное животное, ожило от долгой спячки. Царев исчез за дверью, оставив тяжело раненного охранника, лежащим у двери. Руперт с трудом добрался до стола, где лежал ключ от наручников. Неимоверными усилиями, под отдаленный гам и суматоху библиотекарей и посетителей, он дотянулся до ключа и открыл наручники. Руки были свободны, он подскочил к телу охранника. Пульс не прослушивался. Охранник был мертв, небольшая лужа крови вытекла из тела, окрашивая белоснежный пол в багровый цвет.

Дрожащими руками, Руперт в спешке собрал все восемь листов; свернул их в рулон, и вышел из комнаты. Вдали были слышны не только тревожные, испуганные крики женщин, но и оглушительные выстрелы. Руперт, пока шел по безлюдному коридору, насчитал пять выстрелов. Он подошел к какой-то двери, из-за которой он слышал людской шут и суматоху. Приоткрыв дверь, он обнаружил, что за ней находился небольшой балкончик, выходящий в огромный зал. Руперт тихонько и незаметно проник на балкон. Отсюда он увидел группу столпившихся людей. Они стояли внизу, на первом этаже. Поодаль от них находилось несколько вооруженных охранников библиотеки. Рядом с ними лежало тело Царева.

Руперт вздохнул с облегчением, ведь ему повезло, что безумство Царева, которое так внезапно охватило его, не коснулось самого Руперта. Тут он подумал, что ему так просто не покинуть библиотеку. Дело в том, что у него в руке находились полотна. Они были схожи с листами из книги. И бдительные охранники, особенно теперь, не станут разбираться — ворованные эти листы или нет. Опасность подстерегала Руперта впереди. Охранники могли подумать, что у Царева могли быть сообщники. Нужно было как-то незаметно пронести восемь листов. А они были, как назло, немаленькими. Руперт подумал о том, что во время этой суматохи, на выходе могло никого не быть. Так как вся охрана могла быть увлечена странной и суматошной пальбой. Нужно было воспользоваться ситуацией. И пока вся охрана разбиралась в неожиданном опасном инциденте, Руперт должен был, как можно быстрее, покинуть библиотеку. Он отполз обратно к двери и тихонько открыл ее. В приседе он переступил порог и тут… Какой-то тяжелый предмет ударил его по голове. В глазах все потемнело, мысли перемешались и исчезли во мраке, звуки пропали, сознание провалилось в пустоту. Руперт ничего не чувствовал, лишь тишина окружала его. Тело Руперта бесчувственно рухнуло. Последнее, что он увидел, словно сквозь немой сон, были чьи-то ноги спешно удалявшиеся от него. Руперт закрыл глаза и провалился в темноту.

* * *

Кто-то тормошил его тело, пытаясь разбудить мозг. Он приоткрыл глаза, и увидел грузное лицо надзирателя. Царев вскочил, как ошпаренный, он не верил своим глазам. Он находился в небольшой темной камере, а перед ним стояли трое незнакомых ему людей, схожие с надзирателями. Он пытался вспомнить: как он здесь оказался, какое событие предшествовало этому? Но мозг отказывался выдавать, столь простую информацию. Последние события его жизни были напрочь стерты из его памяти.

«Это тюрьма! — словно дубина, ударили эти слова по сознанию Царева». Но какой странный вид у этих надзирателей. Они не были схожи с утомительными и мрачными лицами, какие привык видеть Царев. Они выглядели бодро, подтянуто, хотя и озабоченно.

— Вот и настал час, — сказал один из незнакомцев.

— Пора парни. Надо выводить его, — сказал другой.

Слова, сказанные незнакомцами, были понятны Цареву. Но что-то здесь было не так. Он лихорадочно думал. Перебирал мысли, отбрасывал, и вновь находил. Наконец, мысли соединились в одну. Эти мужики говорят на чистом английском языке. Вернее, даже не на английском, а на американском варианте языка. Он внимательно всмотрелся в их суровые лица. Они и сочувствовали и выполняли долг.

Тем временем, ловкие руки надели на Царева наручники, и вытолкали в коридор. Коридор и камера явно отличались своей чистотой от тех камер, что видел Царев в российских тюрьмах. «Это была тюрьма не российская, — такой вывод сделал для себя Царев».

Его повели по длинному и извилистому коридору.

— Кто вы? — наконец спросил Царев, оглядываясь.

Позади него шло двое надзирателей. Один шел впереди. На их формах, явно принадлежавшим тюремным охранникам или конвоирам, были нашивки. Какие-то слова, которых в полумраке не разобрать.

— Что все это значит, и где я? — спросил Царев, сильно взволнованным голосом.

Никто на его слова не отвечал, так как не понимал его слов, сказанных на русском языке. Они, молча, дошли до двери. Открыли ее, и белый свет больно ударил в глаза Царева. Он зажмурился. Когда он вошел, то увидел белую, хорошо освещенную комнату. Посередине стоял стул. Рядом находилось несколько людей. Один из них был священником. Черная мантия укрывала его тело.

Встревоженные глаза Царева бегло пробежали по лицам. Все глядели лишь в его сторону. Один из взглядов был суров и беспощаден. Он с ненавистью смотрел на Царева, прожигая его насквозь. «Но за что? Почему они так со мной обходятся? — думал Царев». Его подвели к стулу.

Где-то в глубине подсознания, Царев инстинктивно понял истинное предназначение столь странного деревянного стула. Стул был прост — обычное дерево, к которому были привязаны какие-то кожаные ремни с металлическими пластинами. Не скрылось от его внимания и тот факт, что стул был намертво прибит к полу. «Электрический стул! — словно гром среди ясного неба, прозвучало в голове Царева». От ужасной догадки, что была рождена в его больной и уставшей голове, его ноги подкосились. Царева усадили на стул, и тут несколько ловких и умелых рук начали привязывать его конечности к стулу.

От сильного психологического удара у Царева отнялся язык. Он не мог вымолвить ни слова. Вдобавок ко всему, он почувствовал какой-то неприятный холодок на макушке. Он повертел головой, словно пытаясь сбросить с себя это неприятное ощущение. И тут он понял, что его волосы на макушке отсутствовали. Кто-то состриг их, пока он был в беспамятстве. Он пытался вспомнить прошлые события. Последнее, что он вспомнил — это чтение какого-то текста в белой, хорошо освещенной комнате. «Книга! Да, несомненно, там была книга, — вспоминал Руперт, словно сквозь туман. — Что же это за книга?» Этот вопрос мучил его сознание еще больше, чем вопрос о том, зачем умелые руки, ловко привязывающие его к стулу, сдавливали и приковывали его тело.

«Там было что-то нарисовано, — думал Царев, не обращая внимания на надзирателей окруживших его. — Да, да. Что это был за рисунок?» И тут он вспомнил. Это был портрет Дьявола. Но не совсем портрет, потому что… Образ двигался. Из его зловещей уродливой пасти извивался раздвоенный красный язык. Его короткие, но мясистые лапы сжимались. Чудовище готово было набросится на него и сожрать его целиком. В его глазах пылало пламя, они требовали… Нет, не плоть, а его душу. Он пожирал его изнутри, одним лишь зловещим взглядом.

Голова Царева уныло опустилась на грудь, глаза уставились куда-то в точку и безжизненно замерли, выражая чудовищный ужас.

Тем временем, умелые руки работников тюрьмы уже закрепили электроды на макушке и на позвоночнике. Это были деревянные чаши, примерно, 10 сантиметров в диаметре, внутри которых находился металлический электрод и подложка из губки, которая позволяла чаше прижаться более плотнее к телу осужденного.

Царев был плотно привязан к электрическому стулу кожаными ремнями, обвившими руки, ноги и талию, словно ядовитая змея, обвившая свою жертву. На голову был надет электрод в форме обруча. Все электроды были смазаны специальным гелем, чтобы улучшить проведение тока и уменьшить горение кожи. На лицо была надета кожаная непрозрачная маска.

Когда все было готово, двое мужчин подошли к стулу.

— Как он вел себя ночью? — спросил священник. — Он отказался вчера от моих услуг.

— Он проспал всю ночь, и даже утро, — сказал начальник тюрьмы. — Спал так, словно его ничего не ожидало.

— Странно, — сказал священник.

— Ничего странного. Дело в том, что смертники в последний день — в день ожидания казни, отдают много энергии. Вот и клонит их ко сну.

— Да, — удивился священник. — А я-то думал, что они вовсе не спят ночь перед казнью.

— Ну, прошу вас. Можете начинать, — сказал начальник тюрьмы и отошел в сторону.

— Но это же надо снять, — он указал на черную маску, схожую с капюшоном.

Начальник тюрьмы снял капюшон с головы осужденного. Глаза осужденного по-прежнему глядели в одну точку, не моргая.

— Вы меня слышите, Джон Джуберт? — спросил священник. Осужденный молчал. — Ну что ж, если вы не возражаете, я отпущу вам ваши грехи. — И священник начал тихо бубнить, проговаривая молитву. Он сложил руки и уставился на пустой безжизненный взгляд осужденного.

Священнику показалось, что осужденный что-то сказал. Он остановился читать, закрыл библию и нагнулся к голове осужденного, чтобы расслышать его последние слова. Его ухо почти вплотную прильнуло к устам осужденного. Едва он услышал смутное бормотание сквозь зубы: «Я не Джон Джуберт». Это были последние слова осужденного.

К священнику подошел начальник тюрьмы.

— Пора.

— Он что-то сказал, я не совсем разобрал, — сказал священник. — Мне показалось, он не признает себя Джоном Джубертом.

Начальник тюрьмы отвел священника в сторону.

— Он может говорить все, что угодно, но это он — убийца, маньяк. Мы его искали одиннадцать лет.

— Что он совершил? — спросил священник.

— Убил трех детей, — ответил начальник тюрьмы.

— Боже, какой ужас, — пробормотал священник.

К ним подошел молодой репортер газеты Нью-Йорк Таймс.

— Как вы думаете, что побудило осужденного, этого Джона Джуберта, так поступить? — спросил репортер.

— Следствием было установлено, что Джуберт готовился к этим преступлениям, — ответил начальник тюрьмы.

— Ну, а сам Джуберт, что говорит, — спросил репортер, делая пометки в небольшом блокноте.

— Говорит, что мальчики, которых он убил, напомнили ему его самого в детстве.

— С ним плохо обращались родители?

— Мать, она была излишне строга к сыну. Его воспитывала только мать, отца не было.

Начальник тюрьмы подозвал к себе палача.

— Можете начинать.

Получив команду, палач отправился к рубильнику. Лицо осужденного было закрыто черной маской. Репортер вновь начал задавать вопросы начальнику тюрьмы.

— Что сейчас должно произойти? Расскажите всю процедуру, пожалуйста?

— Пустят ток, через контрольную панель.

— Каково напряжение?

— Две тысячи вольт, — ответил начальник тюрьмы.

— Это должно его убить?

— Да. Ток будет подаваться около 30 секунд. Время устанавливается на таймере заранее, и ток отключается автоматически.

— А что сейчас делает ваш сотрудник, кажется, палач?

— Он проверяет готовность: провода, прикрепления, подачу тока. Все должно сработать идеально, без помех. После первой подачи разряда, врач должен осмотреть тело преступника.

— Понятно. А если он еще будет жив? — спросил репортер.

— Тогда подается второй разряд.

— Бывают такие случаи? — удивился репортер. — Разве первый не убьет преступника?

— Электроды, расположены на теле преступника так, что первый разряд должен разрушить головной мозг и центральную нервную систему.

— Понятно, — репортер сжал губы в кривой улыбке и сделал очередную пометку в блокноте.

— Он также вызывает полный паралич мускулатуры, — продолжал свой рассказ начальник тюрьмы. Священник с ужасом подслушивал. — В результате, остановится работа сердца и легких. Вторая подача тока должна привести к полной остановке сердца.

— И он умрет?

— Несомненно, — ответил начальник тюрьмы.

— И тогда врач проверит… кажется, так вы сказали.

— Нет, нет. Не сразу, — пояснил начальник тюрьмы.

— Не сразу, почему?

— Дело в том, что тело преступника при таком напряжении сильно нагреется. До него невозможно будет дотронуться. Нужно будет остудить тело.

— Ясно, — репортер поморщился.

— Это нагревание разрушит белки тела и превратит в расплавленные угли внутренние органы.

Священник поерзал и отшатнулся назад, прижавшись к холодной каменной стене.

— Да, при таких обстоятельствах он уже не жилец, — сказал репортер.

К ним присоединился врач. Он дополнил:

— Мозг в таких случаях выглядит сваренным.

— Вы полагаете? — удивился репортер, и тут же записал последние слова в блокнот. — Но ведь это все бесчеловечно, вам не кажется?

— Не могу ответить, — сказал начальник тюрьмы. — Я лишь выполняю свою работу. Закон суров, это верно. Но не мне решать. Пусть наш законодательный орган решает судьбу таких мерзавцев.

— Я с вами полностью согласен, — сказал врач репортеру. — Этот способ умерщвления не назовешь гуманным.

Преступника оставили одного в комнате. Все вышли. Палач подошел к панели и нажал на кнопку панели. Сквозь окно можно было наблюдать за преступником, сидящим, казалось, неподвижно на электрическом стуле.

Тело обреченного напряглось, словно камень. Так оно содрогалось в жутких муках около двадцати секунд. Внезапно тело расслабилось.

— Все кончено, — сказал начальник тюрьмы.

— Он умер? — спросил репортер.

— Нужно проверить.

Врач вошел в комнату к преступнику, подошел к стулу. Запах гари ударил в ноздри.

— Мертв! — крикнул врач.

Все выдохнули и по одному вошли в комнату. Репортеру не терпелось посмотреть действие тока. Он подошел к телу преступника и увидел небольшой дымок, поднимающийся у того над головой. Репортер протянул руку, чтобы дотронуться до тела. Он хотел определить, верны ли слова начальника тюрьмы. Но его руку остановил врач.

— Тело может быть еще горячим, — пояснил врач.

Неожиданно, преступник дернулся вперед изо всех сил. Серия судорожных вдохов показала, что он еще жив, и рано списывать его с числа живых. Джон Джуберт был жив. Он цепко держался за жизнь, не желая сдаваться.

Начальник тюрьмы приказал всем выйти. После этого, палач подал ток во второй раз. Теперь ток не отключался почти шестьдесят секунд. Тело Джона вновь судорожно жалось и затряслось. Из-под маски показалась кровь. Волосы задымились, в комнате появился сильный запах гари. От позвоночника, где был наложен электрод, поднимался дымок.

Ток был отключен автоматически, спустя минуту. Тело осмотрели, оно не подавало признаков жизни. Кожа в местах расположения электродов обуглились. На голове Джона Джуберта, у висков, вздулся десятисантиметровый мозговой пузырь.

— Вы были правы, — сказал репортер врачу, глядя с ужасом на голову Джона Джуберта, — мозг сварился, и даже вылез наружу.

— Какой жуткий случай, — сказал врач, рассматривая обгорелое тело преступника. — Этот бедняга был практически зажарен до смерти.

Глава 18

Еще несколько заповедей и тайных ритуалов прописал Герман в своей книге. Мысли остановились, рука зависла над листом. Он ждал указания. Еще раз Герман просмотрел написанные каллиграфическим почерком строки, еще раз осмотрел страницы, и внимательно всмотрелся в страницу 290. Она была пуста. Видимо Дьявол оставил ее. Но зачем? Что на ней он хочет увидеть. Слева от этой страницы, то есть на 289 странице красовался Град небесный. Он вспомнил, как его рука легко скользнула по листу, вырисовывая колоны и башни. В этот момент он услышал за своей спиной осторожный шорох, словно кто-то крался, стараясь быть незамеченным. С тревогой Герман оглянулся и никого не увидел. Что это: иллюзия или он сошел с ума? Герман открыл чистую страницу и ждал указаний, но их не было, лишь легкий шорох у него за спиной. На этот раз Герман внимательней осмотрел темный угол комнаты. Ему показалось, что угол двигался. Герман протер, уставшие от многих часов и дней работы, глаза, и всмотрелся еще раз в тени. Сомнений быть не могло — что-то придавало кажущуюся подвижность темного пятна в углу. Он присел, и только теперь во мраке он разглядел крошечную мышь. Увидев руку над собой (Герман решил поймать ее, чтобы лучше разглядеть), мышь увильнула и опрометью бросилась в сторону окна. Герман направился за ней, но мышь забежала в норку и там скрылась. Герман не помнил, чтобы раньше слышал подобный шорох. Может он был так увлеченно занят своей работой, что просто не заметил ее. Его рука скользнула по стене, где был вход в норку, и тут он нащупал трещину в стене. Он провел по ней рукой, чтобы понять, куда она ведет. Его рука дошла до самой мышиной норки, и пальцы провалились в нее. Они натолкнулись на мягкий комок шерсти. Герман от неожиданности отдернул руку. Затем до его уха донеслось лихорадочное царапанье мыши стенок норы. Мышь пыталась спастись и рыла нору. В этот момент раздался другой звук. Герману показалось, что это был треск. Небольшая пыль посыпалась со стены, и трещина, что была в стене, значительно увеличилась, а еще спустя мгновение, и вся стена рухнула. Так Герман оказался на свободе. Он понял, что это был знак — пора ему возвращаться в свой город, как и было уговорено.

Во дворе монастыря было темно, обитатели монастыря еще спали. Необычайно яркая луна освещала здания, придавая им серебристые тона.

Герман вывел своего осла из конюшни, погрузил книгу, она весила немало (почти в вес Германа) и отправился в путь. Всюду он видел дорогу, так как луна светила ему в спину, будто по его желанию, указывая ему путь.

Он не прошел еще и мили, как почувствовал, что-то неладное и с беспокойством обернулся. То место, где был монастырь, горел один большой факел. В темноте было отчетливо видно пламя, пожирающее здания монастыря. «Как это могло произойти, — думал Герман. — Мне крупно повезло. Если бы не мышь и трещина в стене, то я бы сгорел, ведь келья моя была замурована». Возвращаться было ни к чему, так как он не мог бы ничем помочь. Пока он дошел бы до монастыря, тот успел бы сгореть несколько раз. С тяжестью в сердце и смутными мыслями он продолжил свой путь.

На границе вырождающегося города, где много лет царствовала чума, отнимая жизни горожан, Герман встретил несколько мужчин. Люди, приметив Германа, и, по-видимому, узнав его, бросились бежать в сторону города. Герман не торопился, он шел мерно и уверенно. Он знал, что ждет его впереди. Миновав ворота, он никого не встретил. Тишина и легкий летний ветерок прогуливались здесь на пару. Герман и не ожидал кого-либо увидеть. Он помнил, что город, когда он много лет назад покинул его, был почти пустым: всего с десяток перепуганных и жалких горожан он видел тогда.

Герман не вел счет годам, что провел в монастыре, пока писал книгу. Ему казалось, что город забыли, и люди сторонились его границ, помня, что здесь царствовала смерть. Поэтому он был удивлен, когда при выезде в город заприметил двух мужчин.

Площадь была пуста и уныла. Но что-то здесь было не так. Герман пока не понимал, что это было. Подсказку ему дало обоняние. Он вспомнил, что когда-то в городе, по всем его улицам, был характерный запах, который ни с чем нельзя было перепутать. Это был запах смеси гари и трупного разложения. Этих запахов он теперь не обнаружил. Напротив, он почувствовал соединения запахов цветов, травы и даже какой-то лесной свежести, которая и близко не напоминала ему смерть.

Глаза его также не видели того, что он помнил: груды сожженных человеческих тел, черный дым и зловещая пустота. Теперь глаза были полны радости: он видел птиц, перелетающих стремительно с крыш над площадью; разноцветных красивых бабочек, пестрящих, словно цветы, над площадью, а главное — он не видел человеческих останков. Хотя пустота по-прежнему заполняла площадь. Ему казалось, что кто-то следил за ним.

Герман осторожно и медленно продвигался к центру площади, с щемящим сердцем, какой-то новизной, удивительным чувством, разыгравшимся в его душе. Не успел он дойти до центра, как площадь заполнилась народом. Их было много, люди выбегали из прилегающих к площади улочек, из домов, окружающих площадь. Горожане ликовали, они были счастливы увидеть Германа. Он был неописуемо удивлен, что люди по-прежнему помнят его, и, что город вновь ожил. Среди лиц, окружающих Германа, он никого не узнал. Это были новые жители, которые переселились сюда.

Какой-то мужчина окликнул его из толпы. Это был губернатор города. Он тепло по-дружески обнял Германа. На его лице сияла улыбка радости, смешанная с восхищением. Герман вспомнил свою последнюю речь, когда покидал город, и лицо этого весельчака, поклявшегося выполнить его просьбу.

— Меня люди избрали главой, — сказал новый губернатор.

— Я рад за тебя, — промолвил Герман.

— А я ждал тебя, и даже издал указ: кто первым увидит тебя, тот получит награду золотыми и серебряными монетами.

— Как же меня узнали? — спросил Герман.

— Твоя картина — автопортрет, что ты хранил в своем доме.

— Мой дом? — с тревогой в сердце вспомнил Герман. Это было первым воспоминанием о некогда случившейся беде. — Как там?

— Мы его отремонтировали, ты не узнаешь. Я велел никому в него не вселяться. Сказал всем, что скоро появится его хозяин.

Люди чуть не подняли Германа вместе с ослом, когда губернатор велел доставить его к дому.

У дома, который и впрямь приобрел свежесть, оставив Герману лишь трогательные воспоминания, ликующая толпа оставила его и губернатора, и продолжила праздничное шествие цветущими улицами города. Губернатор и Герман вошли в дом.

— Теперь ты можешь здесь жить, — начал губернатор. — Как видишь, хоть внешне дом и преобразился, но внутри все по-прежнему, как до твоего ухода. Все вещи остались не тронутыми.

— Спасибо, тебе, — сказал Герман, дружески похлопав его по плечу. — Сколько же здесь я не был. Год, три, десять лет? Я уже позабыл о времени…

— Десять лет?! Ну, ты и шутник, Герман. Скажешь тоже, — он хмыкнул от удивления носом.

— Сколько же, по-твоему? — совершенно спокойно и серьезно спросил Герман.

Губернатор сначала хотел пошутить, но, видя на себе серьезный взгляд, ответил:

— Да и трех месяцев не прошло с тех пор, как ты велел часовню построить. Как ты предполагал, так и сбылось. Люди…

— Как? — удивился Герман. — Всего три месяца?

— Я бы сказал и того меньше, — все еще удивленный словами Германа, сказал губернатор.

Чтобы не искушать подозрениями и лишними опросами, Герман решил не придавать этому разговору большого значения.

— Да, я пошутил, — ответил Герман. — Просто мне не верится, что время так мимолетно.

— Это точно, — согласился губернатор. — А люди после постройки часовни, хотя они и не верили, все же были поражены тем, что потом произошло.

— А что случилось?

— Смерть. Она покинула город, словно ее и не было. Потом начали приходить люди. Я даже был удивлен, откуда так быстро новость распространяется. Но это правда. Люди, словно по команде, начали приходить к нам. Ну, меня, конечно, сделали губернатором. Дома и квартиры были пусты. Я решил привлечь к нам, прежде всего, мастеров. Давал им дома в награду. Люди, как узнали о бесплатном жилье, так целыми семьями переселялись. Так город и наполнился бывалым детским смехом и людским шумом. Город мы восстановили быстро. А твой дом я велел никому не трогать, я верил, что ты вернешься скоро. Мы его малость внешне преобразили, ты ведь не против?

— Нет, конечно, нет. Спасибо тебе! А как часовня? — с тревогой спросил Герман.

— Она построена, — с гордостью сказал губернатор. — Только…

— Что только?

— Только люди суеверны. Они не ходят в часовню. Смотрят на нее издалека, крестятся и только. Ну, это ничего. Я вызвал священника из другого города. Он, правда, ее не видел, часовню то нашу. Может еще передумает, когда увидит. Ну, ты располагайся, я велю своим людям вещи твои перенести в дом.

— Не стоит, я сам.

— Хорошо. Я велю завтра отметить твое возвращение. Накроем стол у меня. Приглашу самых почтенных горожан.

— Да, да, я приду, завтра, сказал Герман, словно не обращая внимания на приглашение губернатора.

— Я утром за тобой пришлю кого-нибудь, — сказав это, губернатор исчез за дверью.

Ночью, когда город окунулся во мрак и горожане мирно дремали, Герман вместе со своим ослом и книгой подошел к часовне. Он не хотел, чтобы люди видели его здесь, опасаясь сплетен. Оставив осла у входа, он с трудом затащил тяжелую книгу в часовню и даже установил ее на алтаре, как он полагал в темноте. Лишь один лунный луч проливался сквозь верхнее окно часовни внутрь, освещая центр зала.

Герман вынул из кармана свечи, установил их рядом с алтарем и зажег их. Желтоватый свет свечей упал на призрачные стены, прогнав мрачные тени, которые мигом уползли и забились по углам. Осветился и алтарь, где Герман установил книгу. Увидев его, он побледнел и отшатнулся.

Герман знал о том, из какого материала будет построена часовня и все ее убранство, но он не ожидал того, что увидел. Одно дело представлять, говоря просьбу, и другое — видеть, во что превратилась его просьба.

Алтарь представлял собой груду человеческих черепов, собранных в форму пирамиды. На стенах, потолке, всюду виднелись украшения из человеческих останков. Даже огромная люстра, висевшая посредине зала, была сделана из десятков тысяч костей и черепов. Герман ужаснулся этому строению. Его окружали лишь кости. Многие черепа были маленьких размеров, по-видимому, они принадлежали детям. Смерть не щадила никого, она не видела разницы между сильным и слабым, мужчиной и женщиной, взрослым и ребенком. Чума, преданно служившая ей, косила всех, оставив лишь кости и черепа — в устрашение и память о себе. Герман с ужасом оглядывался, стараясь не пропустить ничего. Эти кости принадлежали его знакомым, друзьям, горожанам его родного города. Единственно, что он точно знал — что здесь нет костей его детей и жены. Ведь они похоронены им за его домом, в саду.

Герман помнил об уговоре с Дьяволом. Он открыл книгу, освещенной призрачным светом, на первой попавшейся странице и был удивлен. Ей оказалась 290-я страница. Она по-прежнему была пуста, как и те восемь страниц, о которых он был предупрежден. «Что же хотел Он сообщить мне? — подумал Герман. — Книга мной написана и завершена моя работа».

Эти мысли были услышаны и в часовне раздался раскатистый громовой голос. Он шел, словно из ниоткуда. На этот раз пол не раскололся, не появился монстр из недр земных. Лишь его голос возвещал Герману о его незримом присутствии.

— Еще нет, — говорил голос. — Ты будешь дописывать эту книгу вечно, ибо ты теперь служишь мне.

— Я помню, — почтенно согласился Герман.

— У нас был договор, и теперь твоя душа принадлежит мне: сообщать о грехах людских — до окончания рода человеческого. За это жить ты будешь столько, сколько отвел Господь роду людскому.

Книга, словно ожила. Герман отвел руку со страницы и отпрянул назад. Та страница, что была пустой начала светиться, как бы изнутри. Тусклый свет пробивался сквозь толстую книгу наружу. На листе начали появляться линии, дуги. Еще мгновение и кривые соединились, образуя отчетливую форму. В этом образе, появившемся на 290 странице, Герман узнал существо, которое видел здесь живьем. Это был автопортрет Дьявола.

Пытаясь соединить слова, для озвучивания своей мысли, Герман трепещущим голосом произнес:

— Ты изобразил себя.

— Мне понравилась твоя работа, — сказал Дьявол. — Впрочем, я и не сомневался в результате.

— Ты сказал, что я буду жить долго. Для меня это целая вечность… Но зачем я нужен тебе, ведь книга написана. — И тут Герман вспомнил о восьми недописанных листах.

За алтарем, у стены находилась целая куча черепов. Словно из мрака зажглись белым светом два глаза одного из черепов. Кости затрещали, посыпались вниз несколько мелких черепов. Это действо вновь испугало Германа, посеяв в нем семя тревоги. Он не боялся смерти, ибо она его не тронула. Его детей уже не вернуть, и он это знал. Лишь Господу дано возрождать жизнь. Но Дьявол силен и могуч, он может передумать и отнять жизнь других людей…

Череп со светящимися глазами поднялся над кучей костей. И только теперь он заметил, что этот череп был присоединен к цельному скелету. Здесь были кости рук, позвоночник, тазовые кости и кости ног. Скелет словно ожил и стоял перед Германом, управляемый чей-то невидимой силой.

— Теперь ты меня можешь видеть, — сказал голос, и эхо разнеслось над потолком часовни.

Герман никак не ожидал появления Дьявола в обличии скелета. Видимо, Дьявол хотел этим появлением предупредить Германа — чем может закончиться для человека неразумное его поведение. Герман сразу понял это и с почтением посмотрел в, казалось бездонную, светящуюся пару глаз.

— Я слушаю и повинуюсь, — только и сказал Герман, затаив дыхание перед силами недостижимыми для простого смертного.

— И поставлю я печать силы своей на каждом твоем творении, — Герман слушал слова Дьявола и шепотом проговаривал их, чтобы лучше запомнить каждое его слово. — И пусть души невинных, чей лик изображен тобой, замолят прощение за палачей и убийц своих, или изложат ненависть и проклятие свое к ним. И будут печати раскрыты, и свершиться пророчество мое.

После этих слов глаза скелета погасли, а он сам распался на отдельные кости, словно никогда не висел в воздухе и не произносил никаких слов. Он стал обычным скелетом.

Герман же после этих слов, будто управляемый чей-то силой и волей, раскрыл книгу на последних восьми страницах, вырвал их из книги, сложил в трубочку и удалился из часовни. Его темный силуэт растаял во мраке улиц, ибо белый луч луны уже не освещал улицы, его покрыла черная беспросветная туча.

Глава 19

Кто-то тормошил его тело. Он почувствовал острый запах нашатырного спирта, который сразу же привел его в сознание. Руперт открыл глаза. Он был не один. Врач помог ему подняться.

— Как вы себя чувствуете? — спросил врач.

— Спасибо, уже лучше, — ответил Руперт Коу. — Только голова болит.

— Он оглушил вас, — сказал полицейский. — Двух ранил. Это был похититель.

— Вы полагаете? — сказала какая-то женщина лет тридцати. — Мне он показался безумцем, просто сумасшедшим. У него глаза дьявольски горели.

— Теперь все позади, — сказал полицейский. — Он обезврежен.

— Я видела у него оружие, — сказала женщина. — Что ему было нужно?

— Наверное, хотел что-то выкрасть, — предположил полицейский.

— У вас легкое сотрясение мозга, — сказал врач Руперту. — Вы можете идти?

— Да, спасибо.

— Присядьте вот на этот стул, — предложил врач, и он помог Руперту дойти до стула.

— Вы уже определили, кто он? — поинтересовалась женщина у полицейского.

— Он иностранец, кажется, из России. Мы сейчас определяем это более точно.

— Боже, как же он смог прийти сюда с пистолетом, — не унималась женщина.

К ним подбежал сотрудник библиотеки и обратился к полицейскому:

— Там, в одной из комнат мы обнаружили труп молодого мужчины. Ранение в живот.

— Что? — сказал врач. — Он точно мертв?

— Как будто.

— Я должен идти, — сказал врач, спешно отходя от Руперта. — Вы сможете идти?

— Да, вполне, спасибо, — ответил Руперт. Он остался один.

Только теперь, находясь наедине с собой, когда все поутихло, он стал вспоминать последние события. Он вспомнил Царева, его внезапное безумство, странные слова, сказанные им, серию страшных выстрелов и последующие, за этим, крики людей.

«Он обезумел, — подумал Руперт. — Неужели это опять действие этого проклятого галлюциногена, которым кто-то обработал картины». Теперь было ясно, что это дело рук не Царева. Стал бы он так рисковать, даже если бы был фанатиком сатанизма. Нет, определенно нет. Но тогда, кто это мог сделать? На подозрение были все те же лица: Владимир Лупов — бывший директор тюрьмы и Герман Кухта — художник. Но оба подозреваемых были мертвы. Руперт вспомнил, что Царев отдал ему название галлюциногена. Что это? Надо проверить. Он решил обратиться за помощью к своему приятелю и другу Брайану Уэббу. И тут он вспомнил еще одно лицо. Его тоже нельзя было вычеркивать из подозреваемых. Он вспомнил, как выходил из балкона, и кто-то сильно оглушил его ударом по голове. Кто он? Руперт вспомнил, как видел этого незнакомца, удаляющегося прочь. «Полотна! — вспомнил Руперт. — Они пропали. Он похитил их. Кто же этот третий?»

Руперт покинул Королевскую библиотеку и направился нетвердой походкой в гостиницу. Здесь он заказал ужин в уютном кафе, располагавшемся на первом этаже. Затем заказал звонок со своего номера в Лондон. Трубку поднял Уэбб.

— Привет, это я, Коу.

— Привет, Коу, — ответил Уэбб. — Как твои дела?

— Мне нужна твоя помощь.

— С удовольствием помогу, — ответил Уэбб.

— Переведи, пожалуйста, с латыни, следующие две фразы. Первая: «unitatem carnis et spiritus», и вторая: «Indulgentiam, pro abstinentiae». Сколько тебе нужно времени для перевода, Уэбб?

— Это несложные слова, — произнес Уэбб, раздумывая. — Попробую сразу. Начнем со второй фразы: «Indulgentiam, pro abstinentiae». Это означает дословно: «Притворство вместо воздержания».

— Черт. Я так и думал.

— Что?

— Он не дал мне названия галлюциногена. Вот сволочь. Что означает эта фраза?

— Понятия не имею. Ты можешь поискать в Интернете.

— Хорошо, — сказал Руперт. — Может она и ничего не значит. А первая, что означает?

— Первая, — Уэбб вновь задумался. — Это просто, слушай: единство плоти и духа.

— Что, и это все? — удивился Руперт.

— Да, все. Я надеюсь, что это тебе поможет в твоем расследовании.

— У тебя остались снимки икон?

— Да, сохранились, а что.

— Слушай, Уэбб, не можешь ли ты мне выслать на электронный ящик отсканированные иконы.

— Хорошо, вышлю. Они у меня в компьютере. Что-то случилось?

— Эти восемь икон… Они похищены.

— Очень жаль… Я сделаю для тебя это, сканирую и вышлю на почту. Хорошо, что они есть у меня хоть в таком виде. — Уэбб повесил трубку.

Руперт взял ноутбук и отправился в кафе, на первый этаж, где он забронировал столик и заказал ужин. Здесь он открыл ноутбук, включил его и начал ждать почту. Сообщения из Лондона от Уэбба пока не было.

Официант принес ужин. Время шло, ответа не было. Руперт сделал сообщение на компьютере. Он написал русскому сыщику Артуру Панину письмо и отослал его по электронной почте. В письме Руперт просит выслать ему список тех семи икон, которые были обнаружены у Германа Кухта. Их подробное описание, если такое имеется. Руперт хотел определить ту икону (из восьми), а точнее изображение человека, которое он рисовал в ночь перед казнью. Кого Герман нарисовал на своей последней иконе?

Руперт сидел за столом у окна, в своей комнате. Он наблюдал, как последние лучи прячутся за горизонтом, уступая место мрачным теням, поглощающим город, окутывающим его во мрак ночи. На смену уходящим лучам, то тут, то там стали появляться мерцающие огоньки. Город и ночью жил, освещая мрачные улицы лампами различных оттенков.

Время пробило десять минут одиннадцатого. Руперт вновь поверил почту. Одно сообщение. Письмо было от Уэбба. Он прислал восемь отсканированных фотографий, правда, небольшого размера. Вместе с фотографиями Уэбб отправил письмо:

«Дорогой, Коу, высылаю тебе восемь картинок. Надеюсь, они тебе пригодятся. Если будет необходимо, могу выслать их в большем разрешении.

Для тебя есть интересное сведение. Наткнулся на него, когда изучал книгу «Кодекс Гигаса». Известно, что художник и автор книги посещал чешский город Кутна-Гора. Примечательно, что там есть необычная часовня. Она построена из человеческих костей. Из старых записей, датированный 13 веком, упоминается, что Герман Отшельник — так звали автора, посещал эту часовню. Некоторые источники утверждают, что он работал там, и даже написал книгу Кодекс Гигаса в этой часовне. Не знаю, правда это или нет, но установлено, что эта часовня была построена тоже в 13 веке.

Совпадение или случайность?

P.S. Проверил слова, о которых ты мне говорил: проворство вместо воздержания. Ты удивишься. Эти слова служат лозунгом сатанистов.

Буду рад, если мои исследования чем-то помогут тебе. Твой друг, Уэбб».

Руперт быстро пересмотрел фотографии, на них изображены монахи: мужчины, женщины. Всех их изобразил Герман Кухта. Тут Руперт призадумался. Имена совпадают. Герман Отшельник и Герман Кухта. Случайность ли? Может известному автору старинной книги просто подражают. Это предположение у Руперта уже было ранее.

Он продолжал размышлять. Лозунг сатанистов. А что еще было ожидать от Царева. Фанатик, ярый фанатик и безумец. Бедняга сошел с ума. Стал называть себя каким-то Джоном.

Кутна-Гора. Это интересно. И совпадение постройки часовни и написания книги — тоже надо не исключать. Может пригодиться. Библия написана еще в 4 веке нашей эры, а Библия Дьявола датируется 13 веком нашей эры, и в ней содержатся Ветхий и Новый заветы, не считая множества ритуалов и заклинаний. Значит, вторая книга лишь содержит в себе подлинные писания. А потому является продолжением учения Христа. Но ведь в самой Библии нет никаких записей о тайных ритуалах. Хотя многие считают, что там имеются тайные пророчества, скрытые в тексте, написанном на древнем языке. Эти фразы и мысли следует понимать в аллегорической форме. Во всяком случае, Руперт знал этот факт от самих священников, которые понимают священные писания каждый раз по-разному.

Перед Рупертом возникала задача — установить связь между Луповым, Царевым и художником Германом Кухта. Что их объединяло. Ясно было, что эти трое — были разными людьми, и по убеждениям, и по пониманию смысла жизни. Руперт начал вспоминать слова этих людей, их поступки, о которых Руперту было известно. И он пришел к следующему заключению.

Разница между идеями Царева и пророчествами и нравоучениями, написанными в Библии Дьявола, заключается в следующем: смысл оценки человеческих поступков не в том, чтобы уличить или наказать преступника, а в том, чтобы не совершить преступление самому. Именно это и хотел сказать Герман Кухта и быть может, тот, кому он служит. Царев вообще неправильно понимал учение, изложенное в книге Кодекс Гигаса, а также смысл слов Германа Кухта. «Стать сильней и могущественней», — не в этом сила. Смысл его учения в том, чтобы не совершить грех. Руперт вспомнил слова заключенного: «если даже Бог не наказывает, то может ли делать это человек — дитя Божие». Иными словами, имеет ли право человек вершить суд, если даже Бог (его создатель), не решается судить человека. Быть может, — рассуждал Руперт, — он ждет от нас исправления и осознания, а не слепого подражания себе подобных. Гордыня наша не в победах должна быть, а в достижениях. Не победа духа над плотью, и не победа плоти над духом, а гармоничное и разумное созидание, развитие человека, как живого (из плоти) и мыслящего (с разумом и присущей ему душой) существа Божиего. Вот, что значит единство плоти и духа». Руперт вспомнил последние слова Царева, перед тем, как он впал в беспамятство и умопомешательство. Возможно, Цареву, перед смертью, открылась истина, которую он пытался осознать.

Руперт посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Ему казалось, что он объединил все мысли, соединил все звенья в единую цепь. Но все же, что-то мучило его пытливый и ищущий, не зная покоя, разум. Что-то неуловимое незримо присутствовало во всем этом. Что-то он не уловил, пропустил, не заметил. Оно где-то здесь. Ему даже показалось, что он уже называл его.

На мониторе часы показывали 19 июня 1996 года. Начался новый день. Казалось, совсем недавно его жизнь висела на волоске. Его мог застрелить Царев, но не сделал этого. Теперь Царев мертв, и ничто более не угрожает его жизни. Царев отправился на тот свет в поисках чуда, желая узнать правду, истину, которая надежно скрыта от людей. Дано ли нам узнать ее когда-либо? Хоть на миг прикоснемся ли мы к ее холодному и острому краю, не порезавшись. Царев всем сердцем и духом стремился к этому, и где он теперь?

Тут Руперт вспомнил. Среди последних слов Царева, были два слова, которые Руперт приписал к больному психологическому состоянию помутившегося рассудка Царева. Эти два слова были именем и фамилией. Джон Джуберт. Кто он? Больное воображение Царева подсказало вымолвить эти слова, или это реальный человек? Чтобы решить этот вопрос, Руперт ввел в поисковик Интернета следующие слова: Джон Джуберт. Результаты ошеломили Руперта. И даже не столько события, сколько совпадение даты. Из газеты Нью-Йорк Таймс сообщается, что 17 июня 1996 года в штате Небраска был казнен серийный убийца Джон Джуберт. Казнили подсудимого на электрическом стуле. Был включен ток 2000 вольт. На голове подсудимого вздулся мозговой пузырь в 10 сантиметров. Общественность засудила негуманный способ казни. Дело в том, что тело подсудимого, во время казни, буквально изжарилось. Многие считают, что подобные казни не должны проводиться в высокоразвитом обществе, где слова демократия, свобода и гуманизм неразрывно связаны с обществом. Небольшая справка была в конце статьи. Джон Джуберт был арестован 12 января 1984 года. Ему было 33 года. С 1982 по 1983 года он убил троих подростков.

Руперт опустил экран и закрыл компьютер.

Что это? Совпадение или подражание. Неужели Царев знал о каком-то Джуберте из штата Небраска. Зачем ему это? Откуда он мог вообще знать о казни? Эти появившиеся вопросы еще больше взволновали мысли Руперта. А что, если он ошибается. И то, что он слышал и видел не иллюзия, а самая настоящая реальность. Но та реальность, о которой знают лишь немногие. Но тогда Царев совсем не спятил, там, в Королевской библиотеке. А напротив, он стал очевидцем фантастических — для многих, событий, и реальных — для посвященных людей. Но тогда, там, стоя на коленях у древней книги, именуемой «Библией Дьявола», словно возле алтаря, душа Джона Джуберта перешла в тело Александра Царева. Они поменялись телами, которые были умерщвлены, а их души не избежали суда. Кто же этим всем управляет, если Бог давно уже не наказывает и не судит людей?»

Руперт вспомнил о восьми иконах. Все их нарисовал Герман Кухта. И все они были свидетелями довольно странных обстоятельств и явлений. В одних случаях — люди были наказаны, им явно не везло; в других — обстоятельства и время играли для людей не маловажное значение, не стоит исключать чудотворное, если не волшебное исцеление людей в протестантской церкви, расположенной в Китае. Что это: вновь случайность или закономерность, но о которой никто не догадывается. Какую силу прячут эти иконы? Или, быть может, они и впрямь защищены кем-то более могущественным, нежели человек, со всем его богатством и властью. Имеет ли человек последнее: власть и богатство? Может, это тоже иллюзия, которая дана человеку, чтобы ослепить его от истинных и реальных законов природы?

Руперт так долго размышлял, что совсем не заметил, как прильнул к столу и заснул крепким сном.

Утром он решил позвонить старику Корра, и сообщить ему о последних событиях. Он упомянул о пропаже икон. К его удивлению Корра уже несколько дней находился в тяжелом душевном состоянии.

— Мой мальчик, Ямес! — хрипло произнес Корра. — Я прошу вас, приезжайте ко мне. Оставьте все дела.

— Что случилось? — удивился Руперт.

— Мой внук. Его похитили, — тяжелым голосом произнес старик.

— Что? Ямеса похитили? Когда это произошло? — спросил Руперт.

— Три дня назад. Одна из моих горничных зашла к нему в комнату. Постель была холодной. Ямеса не было в ней.

— Что говорит полиция? — спросил Руперт.

— Всякую чушь, — сказал Корра. — Этот болван, лейтенант, утверждает, что мой внук сбежал от меня. От своего деда. Я же люблю его…

— Почему этот лейтенант так считает?

— Он несет всякий вздор. Будто мой мальчик купил билет в аэропорту и улетел на самолете, — в взволнованном тоне произнес Корра.

— Он был один?

— В том то и дело, что один. Он не мог даже подняться самостоятельно, не то, чтобы ходить, и уж тем более, купить билет.

— А что этот лейтенант говорит на счет билета? Куда он вылетел? — спросил Руперт.

— Куда-то в Европу. Это все чушь. Я говорю, его похитили.

— Если его похитили, то кто и для чего? Думаете, для выкупа?

— Я не знаю… — последнюю фразу старик сказал уныло и подавленно. А затем, почти голосом мольбы он сказал. — Прошу вас, помогите мне. Спасите его. Верните мне внука.

— Хорошо, вы не волнуйтесь. Я займусь этим. Вы, главное, не волнуйтесь. Если вы не переживете это, то кто же научит его всем премудростям жизни, кто поставит его на ноги. В конце концов, кто встретит его в вашем замке, когда я приведу его вам.

— Я надеюсь, Руперт. Да хранит вас Бог за вашу помощь.

Это были последние слова утешения и надежды, брошенные несчастным стариком извилистой судьбе, которая не желала прислушиваться к словам мольбы почтенного старца.

Глава 20

Руперт решает отправиться в Австралию, чтобы все лично расследовать пропажу Ямеса, и начать поиски с места проживания внука. Но по дороге он решил посетить Чехословакию. Его интерес пробудился к таинственной и загадочной часовне 13 века, расположенной в небольшом городке Кутна-Гора. Какая связь между этой часовней и книгой «Кодекс Гигаса»? Была ли она построена в том же столетии, в котором написал свою книгу Герман Отшельник. Эта часовня скорее является туристической достопримечательностью, нежели действующей святыней.

Находится Костница (так ее называли местные жители) в предместье небольшого городка Кутна-Гора. Около 3 километров от центра города. Перед Рупертом открылось готическое строение. Как говорится в туристических путеводителях — эта Костница построена из 40 тысяч человеческих скелетов. Руперт вошел в здание. На стене висела надпись: «Костница работает 7 дней в неделю». От продавца билетов Руперт узнал, что Костница — Церковь, построена на костях. Руперт, купив билет, спустился по небольшой лестнице и оказался в зале. Этот готический памятник архитектуры представлял собой множество залов, соединенных входами, над которыми виднелись арки, сделанные из человеческих костей. Множество черепов и перекрещенных костей украшали входы, стены, потолки. Причудливые и замысловатые орнаменты, разумеется, из костей, украшали внутренние стены. Повсюду виднелись католические кресты, сделанные из костей. С потолка свисали скелеты, от пола поднимались пирамиды из черепов. Дарницы рядом с алтарем и огромные вазоны из костей были здесь украшением. Даже чудовищные люстры были сделаны из различных костей человеческого скелета. На строение люстры ушло около 10 тысяч костей. А ведь эти все кости когда-то принадлежали людям. Кто-то был ремесленником, кто-то солдатом, сельским жителем, купцом. Все они после своей смерти так и не были захоронены в земле. Что это: древняя реликвия, братская могила, или чья-то зловещая прихоть, дань прошлому — за человеческие ошибки или в назидание грядущим поколениям? Даже на алтаре, кресты были выложены из костей. Неужели Бог позволил такому существовать?

Задавшись подобными вопросами, Руперт решил повстречаться со смотрителем этой часовни, и уточнить кое-какую информацию.

Небольшой мужчина лет пятидесяти, с лысиной на голове, ожидал Руперта у входа. Этим мужчиной и был смотритель Костницы.

— Простите за беспокойство, — начал Руперт, — мое имя Руперт Коу, я частный детектив. Веду одно расследование. У меня есть к вам некоторые вопросы.

— Вы из Лондона? — спросил смотритель.

— Да, верно.

— Я понял это по вашему акценту. У нас много туристов бывает. Я уже научился определять по акценту: кто и откуда, — сказал смотритель. — Прошу вас, мы можем войти внутрь. Я для вас проведу небольшую экскурсию. Это вам будет немного стоить.

— Я в курсе, уже говорил с билетером и даже оплатил.

— Прекрасно. Давайте спустимся вниз.

Они вдвоем спустились по ступенькам и оказались в одном из залов Костницы.

— В это позднее время посетителей мало, — пояснял смотритель. — Я вам могу помочь в полной мере.

— Тогда расскажите мне что-то необычное об этой часовне, — сказал Руперт, разглядывая огромную пирамиду, состоящую лишь из человеческих черепов разных размеров.

Смотритель призадумался, а потом продолжил свой рассказ.

— Еще в 13 веке один странствующий монах привез горсть земли из Иерусалима от Храма Господня в Седлецкий монастырь, и развеял ее над кладбищенскими землями. В результате земля эта стала считаться святой, и быть похороненным в ней считалось честью не только чешским князьям, но даже, для французской, голландской и испанской знати. Покойников свозили сюда в большом числе. В 1318 году Центральную Европу накрыла чума. Болезни возникали, словно ниоткуда. При этом Черная смерть не затрагивала жителей соседних деревень. После, начались Гусинские войны. Люди умирали в огромном числе. Но кладбище не могло захоронить столько трупов, поэтому хоронили на одних и тех же местах многократно. Покойников выкапывали, кости сбрасывали в часовню с глубокими подвалами. Эти земли у Седлецкого монастыря перепродавали шесть раз. В Костнице копилось свыше 40 тысяч скелетов. В 1511 году один монах, имя которого не сохранилось, занялся этим сложным и опасным делом.

— Захоронением трупов?

— Да, он хоронил погибших от чумы.

— Но почему он не побоялся? Ведь он мог тоже заразиться.

— Верно. Дело в том, что этот полуслепой монах имел иммунитет от болезни. Так распорядился Бог. Ведь кто-то же должен захоронить всех этих несчастных. Видимо, Бог дал ему такую возможность. А чтобы монах не видел, что трупы заражены, Он выбрал того, кто плохо видел тела.

— А вам не кажется, что не Бог это делал, а Дьявол? Ведь говорят, что здесь находилась, в то же время — 13-м веке, книга «Кодекс Гигаса».

— Это лишь ваша догадка. Ведь узнать или проверить это мы не можем, — ответил смотритель. — Но то, что здесь была эта старинная книга, которую еще называют «Библией Дьявола» и которой поклоняются сатанисты, то это все правда. Кто знает, может причиной всех несчастий и была эта зловещая книга, написанная, если я не ошибаюсь, монахом по имени Герман.

— Все верно, вы не ошибаетесь.

— Скажите, вы хорошо изучили историю Костницы? — спросил Руперт.

— Я знаю о ней достаточно много, даже диссертацию защитил.

— О, так вы ученый. Скажите, тот монах Герман, что якобы заключил контракт с Дьяволом при написании книги…

— Да, да. Это я изучал. Дело в том, что это была одна из глав моей книги о Костнице. Там я указывал причастность Дьявола к тем жутким событиям, что имели место в 13 веке. Черная смерть.

— Как вы думаете, мог ли тот монах Герман Отшельник, как его прозвали монахи, заключить договор с Дьяволом не только для написания этой известной книги. Нет ли где записей в манускриптах, рукописях того времени об этом.

— Не слышал, и не находил. Но версия интересная. Вы полагаете, что Герман…

— Служит, и по сей день Ему, — договорил Руперт.

— Но для чего? — спросил смотритель.

— Вы сами говорили о полуслепом монахе, которого смерть не тронула, а ранее — о странствующем монахе из Иерусалима, принесшего святую землю.

— Вы полагаете, что это дело рук одного человека?

— Это лишь предположение. Пусть даже оно безумно и не поддается пониманию, но ведь Бог и Дьявол, о которых часто говорят, не похожи на людей, и на них не распространяются наши законы.

— Так-то оно так, но ваше предположение довольно смелое. Вы считаете, что этот Герман по сей день помогает… но кому? — он замолчал, а потом словно сам и ответил на свой вопрос. — Дьяволу.

— Именно.

— Мне известно, что этот монах, который хоронил, собрал кости в Костнице, а затем затеял нечто грандиозное. Он отбелил кости в хлорных растворах и сложил их в шести пирамидах: четыре по углам, а две в центре. Вы можете их здесь видеть, — смотритель указал рукой. — Над угловыми пирамидами он вырезал из камня огромные короны. Говорят, что он умер в этой часовне во время работы. Говорят, что рядом с телом нашли записку.

— Что было в ней? — спросил Руперт.

— Монах писал, что, несмотря на свою простую и скромную жизнь, в душе он был художником и творцом. Он хотел, чтобы, в память о погибших, все его творения — жили долгие годы.

— Что было дальше?

— Монахи не стали разрушать его работы, но и использовать дальше эту часовню не решились — слишком много зла и боли здесь было. И потому они заперли ее от глаз человеческих. Именно поэтому все эти творения дошли до наших дней.

— Что же церковь говорит об этом? — спросил Руперт.

— Церковь считает, что останки человеческие не должны валятся так. Это кощунство. Поэтому было решено сжечь многие Костницы, находящихся в разных местах Европы, где прошлась чума, забирая жизни ни в чем не повинных страдальцев. Даже ЮНЕСКО борется с Ватиканом за это место, правда, сжечь уже не говорят, но закрыть хотят.

— А то, что эта Костница осталась цела — вам не кажется странным? — спросил Руперт.

— Вы намекаете на силу Дьявола? Может быть. Это ведь действительно удивляет — церковь всюду уничтожает Костницы, а эта часовня, словно находится под чьим-то могущественным покровительством.

— Что было дальше?

— После смерти монаха, Костница простояла закрытой от всех, еще 350 лет, пока ее не купил вместе с местечком Седлеце князь Шварценберг в 1870 году. Новым хозяевам не понравилась ни планировка, ни груды костей, валявшихся повсюду, и они попросили Франтишика Ринта, местного мастера резьбы по дереву, сделать что-нибудь готическое. Ринт с помощью той же хлорной извести очистил кости от останков плоти, каких тут было много, и сделал то, что вы видите сейчас.

— То есть раньше все выглядело несколько иначе?

— Да, время меняет не только людей, но даже и предметы, — сказал смотритель часовни. — Если продолжать вашу гипотезу о Германе, то мастер Ринт тоже мог быть им.

— Я не исключаю, — ответил Руперт. — У меня складывается мнение, что все эти 40 тысяч, а может и намного больше, человеческих скелетов — есть не что иное, как дань, подношение Дьяволу.

Смотритель задумался.

— А вам не кажется, что я эту вашу гипотезу как-то легко принял? — спросил смотритель.

— Да, возможно.

— Это неслучайно. Дело в том, что у нас в монастыре ведется журнал. Он очень старый. Монахи переписывают его каждые сто лет, так как бумага не выдерживает времени. Этот журнал дозаписывается.

— И что там находится? Какие сведения? — спросил Руперт.

— Мы записываем все важные события, что происходят с Костницей. Дело в том, что уже давно монахами было замечено что-то особенное в ней. Она не похожа на другие строения. Я, и те монахи, что следят за этим журналом, свято верим, что эта Костница и часовня, что над ней, появились неслучайно. Над ней есть некая защита. Ее покровитель…

— Дьявол, — договорил Руперт.

— Поэтому Ватикан и хочет закрыть ее, — сказал смотритель. — Есть некая тайна, которую даже мы монахи, хранящие это здание, как святыню, не знаем. Но есть несколько фактов, говорящих о существовании этой тайны. Всяк, кто прикоснется к ней, погибнет или станет безумным.

— Какие именно факты? — спросил Руперт.

— Я не могу вас посвятить в эту тайну. Это дело касается лишь немногих.

— Я расследую одно странное дело. Целая череда загадочных событий преследует меня.

— Значит, вы уже прикоснулись к этой тайне. Будьте осторожны, — предупредил Руперта смотритель.

— От этого моего расследования зависит жизнь и здоровье одного мальчика.

— Что вы от меня хотите? — спросил смотритель.

— Скажите, за последние двое суток, что-то происходило здесь необычное. Может кто-то, случайно, что-то видел или слышал.

— Я не понимаю вас.

— Хорошо. Я скажу прямо. Не было ли кражи у вас или иного разбоя.

Смотритель вновь задумался.

— Но, хорошо, ради жизни подростка, я кое-что вам расскажу. Это было вчера, ночью. Я живу неподалеку. Моя собака разбудила меня внезапным воем. Она, как сумасшедшая лаяла. Я не мог понять почему. Но, когда понаблюдал за ней, то понял. Она лаяла на часовню. У нас и раньше такое случалось. Понимаете, много людей приезжает посмотреть на Костницу. Туристы. Есть и такие, которые не удовлетворяются обычной экскурсией по залам. Они норовят украсть, унести с собой какую-то часть украшений: кость или целый череп. Мы пресекаем это. Поэтому и собаку завели.

— Разве охраны у вас нет?

— Имеется сторож, но он стар. Я в ту ночь не спал. А собака все не успокаивалась. И я решил, коль не сплю, то пойду-ка я лучше в часовню и сам все проверю.

Сторожа я, как и предполагал, не увидел. Утром он говорил, что дежурил. Спал, наверное, где-нибудь. Я зашел в часовню, там, вроде, было все тихо. Уже появились первые лучи солнца, потому что остроконечные башенки, что на часовне, начинали золотиться. Но в целом — здание было погружено во мрак. Тогда я обошел всю часовню и решил спуститься в Костницу. Прямо сюда. Я зажег фонарик и обошел все залы. Уже возле самого алтаря, я почувствовал, что что-то здесь изменилось. Какой-то внезапный холодный ветерок неприятно дунул мне в лицо. И вся сонливость исчезла вмиг. Я стал светить фонариком по темным углам. Сказал: «Кто здесь?», но в ответ лишь призрачное эхо. Я уже решил вернуться домой. Видать, померещилось моему псу спросонья, вот и начал он лаять без толку, только меня разбудил. Но зря я на пса клеветал. Когда я сделал первый шаг в направлении выхода, то моя нога столкнулась с каким-то небольшим предметом. Я осветил фонариком и не поверил своим глазам. На полу, неподалеку от алтаря, лежал человеческий череп. Я знаю, как выглядят кости после обработки. Но этот череп мне не показался белым, как те другие, что грудой мирно стояли в пирамиде. Он мне показался каким-то свежим, будто это были кости недавно умершего человека, хотя череп был достаточно чист от плоти, и его можно было спутать с другими черепами. Но не для меня. Я осветил кругом фонариком и обомлел. Я еще семь таких черепов обнаружил. Все они стояли у алтаря, образуя круг.

— Что вас еще удивило?

— Все эти восемь черепов были повернуты своими лицевыми костями в сторону алтаря, словно они ожидали что-то.

— Где теперь они?

— Увы. Я собрал их в кучу, и оставил там, у алтаря. Я подумал, что это кто-то из туристов балуется. Я даже собрался уволить нашего сторожа, который проглядел этих негодяев. Но…

— Что случилось?

— Рано утром, когда я вошел в пустую Костницу вместе с зевающим сторожем, то этих черепов на месте не оказалось.

— Что говорит сторож?

— Он клянется всеми святыми, что проспал. И я ему верю. Но черепа пропали. Мне даже показалось, что все это мое ночное приключение было кошмарным сном. Но… но это было не так.

— Рассказывайте дальше, — настаивал Руперт.

— Старый сторож не всю ночь проспал. Он проснулся уже перед самым рассветом и вышел к часовне. Здесь, во мраке, он увидел…

— Кого?

— Он утверждает, что это был призрак какого-то умершего, который не смог успокоиться, потому что тело его не было захоронено в земле. «Его дух бродит около часовни в поисках останков», — так говорил он. Этот сторож был очень напуган. Он верный католик и потому боится. Он сильный человек. Когда-то он был солдатом, но теперь он помогает монастырю — охраняет Костницу и часовню. Я надавил на него, пригрозил, что уволю, если он мне все не расскажет. И он рассказал.

— Кто же был этим призраком? — спросил Руперт.

— Я тоже не верю в приведения. Мне помог развеять этого призрака дальнейший его рассказ. Сторож шел по направлению к часовне. Вдруг он услышал скрип двери. Это его насторожило. Когда он дошел до входа в Костницу, то увидел…

— Кого, кого он увидел?

— Молодого юношу, — ответил смотритель, — этим призраком оказался мальчик лет 13 или 15.

— Он остановил его?

— Сторож крикнул: «Эй, кто вы?». Но юноша, так торопился, что лишь обернулся, а затем ускорил шаг, и растаял в темноте, словно призрак.

— Как он выглядел? — спросил Руперт.

— Он не может определенно сказать, темновато было. Он показался сторожу очень молодым и проворным, так как сторож не мог его преследовать.

— Это он обнаружил восемь черепов?

— Нет. Сторож запер двери и отправился домой.

— Значит, у ночного гостя были ключи?

— Я тоже спросил об этом сторожа. Он клянется, что когда уходил вечером, то запер обе двери; и в часовню, и в Костницу.

— Странно, а у кого есть дубликаты ключей?

— Один у настоятеля монастыря, а дугой у меня.

— Ну, что ж. Ясно одно. Что теперь это не галлюцинации, а вполне материальные события.

Больше не о чем было говорить, и Руперт вернулся в гостиницу. Он думал об этом ночном госте. Кто это мог быть? Его подозрение, которое уже сформировалось, готово было вылиться наружу. Но оно было невероятным. С другой стороны, оно многое объясняло. Но зачем Ямесу, подростку 14 лет понадобилось посещать Костницу? Откуда он вообще о ней знал? Судя по словам смотрителя, это было похоже, скорее, на какой-то древний ритуал. Но для чего он был нужен?

Руперту не спалось, хоть и было время позднее. Он включил ноутбук и проверил электронную почту. Было одно сообщение. Это было письмо от русского сыщика Артура Панина. Он написал следующее:

«Здравствуйте, Руперт.

По вашей просьбе я высылаю вам описание всех семи икон. Слава Богу, что мы сделали это перед тем, как они были похищены. К данному письму я прикрепил файл с описанием, а также фотографию Германа Кухта, которая имеется у нас, из архива дела.

С наилучшими пожеланиями, Артур Панин».

Руперт открыл файл с описанием икон, бегло просмотрел. Открыл фотографию Германа. С экрана компьютера на Руперта смотрел заросший мужчина лет пятидесяти. Руперт отметил для себя его облик: большие круглые глаза, прямой и твердый взгляд, немного впалые щеки, видимо, плохо питался, губы обычные, широкий лоб, прямой нос.

Что же было особенного в этом кареглазом мужчине. Да, пожалуй, ничего. Внешне он ничем не отличался, обычный, простой человек. Руперт начал подробно изучать описание семи икон для того, чтобы выяснить восьмую икону. Как правило, в описании присутствовал образ мужской или женский. Люди были одеты в темную монашескую одежду. Позади них, на фоне находились самые разнообразные и ничем не примечательные узоры, какими обычно украшали иконы. Что-то тревожило Руперта. Он почувствовал, как уже поймал искомую нить. Он еще раз просмотрел фотографии икон, сравнивая каждую с описанием, присланным Паниным. Тут ему попалась фотография с изображением монаха, на руках которого была книга. Это книга и была той самой — Кодексом Гигаса. Стоп! Вот она! Руперта прожгло теплом с головы до ног. Это была единственная икона, на которой художник изобразил в руках монаха книгу, на остальных иконах книги не было. «Кто этот старец? — подумал Руперт». Он стал вспоминать, на кого он мог быть похожим. И тут он вспомнил… Портрет на иконе был похож на фотографию Германа Кухта. Художник, находясь в камере смертников, в последнюю ночь изобразил самого себя. Руперт не сразу догадался, потому что на фотографии у Германа не было бороды. На иконе же, художник решил пририсовать растительность на лице. Зачем? Может, он так спрятал образ от назойливого директора тюрьмы Владимира Лупова? Но зачем он изобразил себя?

Руперт внимательно рассматривал каждую часть изображения. Возможно, Герман оставил еще что-то на ней. Ничего необычного Руперт не увидел. Он выключил компьютер. Изображение исчезло с экрана, уступив синему тону. Руперт глядел на синий экран. «Завершение работы», — было написано на экране. «Какой необычный приятный цвет, — подумал Руперт». Экран погас. Он опустил монитор, сложив компьютер, и приступил к написанию подробного отчета для австралийского мультимиллионера Лукаса Корра.

Не успел Руперт написать первое слово, как вдруг рука его дрогнула. Цвет. Синий. Что-то в этом есть. Но вот, что? Он вспомнил черный экран монитора. Стоп. Вот оно. Все дело в цвете.

Руперт быстро пододвинул к себе компьютер и вновь включил его. Синий экран зажегся. Приглашение к работе. Рабочий стол. Руперт тут же нашел папку с фотографией Германа Кухта. Попробовал увеличить до максимального размера. Все верно: карие глаза. Не цветные, а темные. Он включил файл с изображением иконы, присланной его другом Уэббом. Монах в черной рясе, книга, не было сомнений — это и был Герман Кухта. Смело глядящий на него с экрана компьютера. Ничего не скрывая. Но были отличия, и явные. Тревожная догадка Руперта подтверждалась. Герман глядел на Руперта цветными глазами, а не серыми.

Руперт попробовал увеличить картинку, чтобы подробнее разглядеть цвет глаз. Зрачки, казалось, не были одного оттенка. Что-то в них был желтое, серое и даже красное. Что это? Что за игра цветов. Может, это было отражение какого-то предмета. Ведь человеческий зрачок имеет свойство отражать предметы, при падении света на него. Увеличить картинку не удалось. Она была слишком малой, чтобы можно было однозначно решить: какое отражение было в зрачках у Германа. Это не давало покоя Руперту, и он решил написать электронное письмо Уэббу с просьбой — увеличить фотографию той иконы, на которой было изображение книги.

Пока он был в ожидании ответа, он решил заняться изложением отчета о проделанной работе. Свои предположения Руперт решил не записывать, чтобы не напугать ими чуткое воображение Лукаса Корра. Но в словах и комментариях к отчету, Руперт намеревался многое, необъяснимое современной науке, разъяснить так, как сам представлял и чувствовал. Точный отчет о расследовании он отправил по почте с тем, чтобы Корра мог ознакомиться с ним до его приезда в замок.

Один вопрос оставался открытым. Где искать пропавшего юношу? Если Ямес смог самостоятельно покинуть отчий дом и перелетел с Австралии в Европу, то искать его нужно было здесь, на материке. Расследование нужно было начать с аэропортов и вокзалов. Руперту для этого нужна была фотография мальчика.

Если тем ночным гостем в Костнице, которого видел сторож, был Ямес, то дело было серьезней. В этом случае Ямес был как-то связан с тем делом, которое расследовал Руперт. Он должен был бы участвовать в тайных ритуалах и, вероятно, иметь отношение к кому-то из тех людей, с которыми Руперт встречался. Ими могли быть: директор тюрьмы Лупов, русский миллионер и мафиози Царев, не стоит забывать и самого художника Германа Кухта. Но какая может быть в этом случае связь этих взрослых людей и юного Ямеса? Это было невероятно, и поэтому Руперт вычеркнул этот вариант из списка возможного. Хотя именно он многое объяснял. Невероятно, но подтверждающее многие события: странные сны Руперта, где он видел образ Ямеса, пытавшегося его уберечь от опасных событий, которые произошли после, наяву. Восемь черепов, что были обнаружены смотрителем часовни и Костницы. Были ли они теми образами, что представляли собой восемь икон, написанных Германом. Чего пока Руперт не понимал, так это, как Ямес вдруг излечился от раковой болезни. Что это, еще один фокус или галлюцинация? Не было сомнений, что этот факт присутствовал, и это не было вымыслом.

Руперт давно уже стал подозревать, что смелый и прямой Царев чего-то боится, некая неуверенность была в его глазах, когда он прикасался к иконам в Королевской библиотеке. Он боялся их, и уважал. Значит, знал некую тайну. Когда человек видит сувенирный меч, то он может совершенно спокойно прикоснуться к нему, не опасаясь. Но совсем иное дело — меч боевой и острый, словно бритва. Он представляет опасность для жизни не только для врага, но и для самого владельца. С ним нужно обходиться уважительно. Одно неосторожное движение в неумелых руках, и это может привести к летальному исходу. Видимо, Царев о чем-то таком догадывался, когда проводил древний ритуал. И все же, эта предосторожность не сильно-то и помогла ему. Он мертв. И это без сомнения случилось из-за этих восьми икон и ритуала над ними, проведенного им. Руперту нужны были доказательства своего смелого и невероятного предположения. Чего добивался Герман, если учесть все эти домыслы и фантазии, каковыми Руперт их видел? Не было сомнений, цель была одна — бессмертие.

Это слово он уже не раз слышал: сначала перевод с латыни текста, написанного рукой Германа, потом идеи и взгляды Царева — фаната сатанизма и ценителя работ художника. Сюда можно отнести и предположения самого Руперта: о тех двух монахах, что работали в Костнице. Один освятил землю, принеся горсть земли с Иерусалима, а второй, удивительным образом имевший иммунитет к чуме, помогавший укладывать десятки тысяч трупов в Костнице. Здесь Руперт вспомнил и рассказ сыщика Панина о детстве Германа Кухта. Ведь его первый раз судили в том, что он оказался в квартире убитого старого мужчины. Тогда он был еще молод. Руперту казалось, что во всех этих событиях старая плоть менялась на молодую. Вот оно. Руперт понял для себя смысл всех этих событий. Вот в чем состоит бессмертие. Платой за новую оболочку души служит работа художника. Он должен был изображать на восьми иконах, или теперь уже страницах книги «Кодекс Гигаса», невинных, ни в чем не повинных, с чистой душой людей в облике монахов. Кто же ему помогал в этом? Сомнений быть не могло, но догадка пугала настолько, насколько невероятной она казалась. Причастность ко всем этим событиям Дьявола была очевидной. Коварство и невероятные возможности этого темного властелина можно было приписать лишь ему одному.

По-видимому, Руперт просидел всю ночь, составляя отчет и размышляя над ответом, который он собирался дать Корра. Первые лучи появились на горизонте, смело отбрасывая ночные тени, служившими, словно темными призраками ночи. Уже были позолочены верхушки башен, куполов церквей и крыши высоких строений.

Руперт продолжал свои рассуждения. Третий вариант событий мог в корне отличаться от первых двух. Возможно, Ямеса действительно похитили, как предположил Лукас Корра. В этом случае он должен быть все еще в Австралии. Скорей всего, его похитили с целью выкупа, ведь Корра очень богат. Первым делом, когда Руперт окажется в Австралии, нужно было выяснить, не было ли звонков с требованием о выкупе. Возможно, кто-то из персонала замка участвовал в похищении. Нужно было и это проверить.

Руперт поглядел на часы. Было полдевятого. Он включил компьютер и проверил почту. Там было одно сообщение от Уэбба:

«Привет, Коу.

Высылаю отсканированную фотографию. Она прикреплена к этому письму. Ты, наверное, мало спишь. Желаю тебе хорошо отоспаться».

Руперт с легка улыбнулся, протер уставшие глаза. «Да, вид у меня уставший, — подумал Руперт. — Ничего, в самолете отосплюсь». Он нажал на файл с картинкой, и на экране появилось изображение последней работы Германа, которую он нарисовал перед самой смертью. Руперт увеличил изображение до максимального размера. Приблизил ту часть картины, где было изображение глаза. Увидев точный, увеличенный силуэт зрачка и отражения в нем, Руперт отпрянул.

С экрана монитора на Руперта взирал ужасный монстр. Он был так же изображен, как и на 290-й странице книги «Кодекс Гигаса». В зрачках у Германа Кухта виднелось отражение Дьявола. Что это: фантазия художника, зловещая реальность или причудливая игра света и тени?

Глава 21

У Руперта теперь не было выбора: или поверить в то, что он видел и слышал, собирая все факты, какими бы невероятными они не были, или свято верить, что чудес не бывает, и сила человеческой мысли и сознания является главенствующим в этом хаосе неизведанного и сокрытого от человеческих глаз. Руперт, как человек, привыкший лишь к обоснованным фактам, привык рассуждать логически, без тени мистики, лишь здравое рассуждение. Не принимая во внимание последние события, где он стал свидетелем, Руперт не мог отказаться от мистических наваждений, которые преследовали его все это время, что он потратил на расследование.

Руперт полагал, что на всех восьми икона или утерянных листах из книги «Кодекс Гигаса» лежит проклятье, или некая неведомая сила, которая защищает их от людей. Он полагал, что такую защиту может наложить лишь создание, не принадлежащее человеческому роду, каковым можно было считать Дьявола. Безусловно, что помогать ему в этом мог лишь Герман Отшельник, который не раз доказывал ему свою преданность, заботясь о Костнице и ее многочисленных тел обремененных. Какую цель преследовал Дьявол, Руперт не знал. Но действия Германа Кухта, он полагал, что понял. Герман был безропотным фанатиком, отдавшим душу Дьяволу.

Руперту пришла еще одна идея, объясняющая странные сны, где он видел внука Корра. Возможно, перед казнью Германа, он в последнюю ночь нарисовал автопортрет не просто так. Его душа переселилась в картину, а из картины в тело Ямеса.

Вот почему Ямес полностью излечился, и некоторое время пребывал в странном состоянии. Его тело впустило душу Германа. Сама же душа Ямеса, вероятно, переселилась в икону. Когда икона была рядом с Рупертом, то ему снились предсказания, где он видел гибель людей и мальчика, который пытался спасти Руперта от возможных опасностей, подстерегающих его. Душа находилась в иконе, словно в темнице. Так же был произведен обмен душами Царева с Джубертом. Вот почему Царев, перед тем, как его застрелили, назвался Джоном Джубертом, казненным 17 июля на электрическом стуле. Они умерли в один день.

«Интересно, — рассуждал Руперт, — что ощущает приговоренный к смерти? Вероятно, он с ужасом ожидает дня казни — думая лишь о жутком конце. А разве вся наша жизнь не есть томительное ожидание смерти? Короткая человеческая жизнь — это и есть наказание людей за их грехи и пороки».

У Царева их было слишком много. Но Руперт не помнил, чтобы кто-то говорил о Дьяволе, как о справедливом судье. Скорее он должен был принять покаяние Царева и сделать его своим безропотным слугой. Но… он решил наказать его, самым жестоким образом. Жуткая смерть на электрическом стуле. «Тело сгорело, — вспоминал Руперт информацию из газет».

С исчезновением икон прекратились таинственные и вещие сны. Интересно было их влияние на других людей. В одних случаях: они наказывали нерадивых хозяев, в других — не только прощали им их грехи, но даже излечивали их тела. Что это? Чудеса или вновь случайность. Но именно об этом было написано на латыни позади каждой из восьми икон. Разве эти невероятные совпадения не являются доказательством не случайности этих событий.

Было еще одно доказательство. Дневник. Он был написан на спине заключенного, которому дали пожизненный срок в российской тюрьме. Часть текста Руперт скрыл от Царева, дав ему лишь зашифрованный текст какого-то ритуала, который и сыграл в жизни Царева жуткую шутку. Он еще раз вспомнил основные моменты из первой части необычного дневника: невинная душа (Царев, погрязший в крови, ей явно не обладал); восемь ангелов смерти (ими были, без сомнения, иконы), интересен и тот факт, что в Костнице смотрителем было обнаружено тоже восемь, но уже черепов; два бога — земной и небесный (что это?), ведь Бог всегда был один, а ему противоположным был Дьявол, или мы ошибаемся… «Но тогда, — размышлял Руперт, — первый Бог — небесный, не присутствует в жизни людей, а второй — земной, принимает участие в деяниях человечества. Может он и есть тот, кого зовут Дьявол. Он и решает судьбы людей. Но, если вспомнить 290-ю страницу из «Библии Дьявола», то там ясно сказано, что человек выбирает сам свой жизненный путь. Об этом говорил и заключенный Олег Архипов: человек выбирает свою судьбу сам. Но какова тогда роль Дьявола — земного Бога. Он выжидает. И когда человек ошибётся, как в случае с Царевым, Архиповым и прочими грешниками, чьи души переполнены грехами, то неминуемо его душа попадает в темницу к Сатане.

Руперт вспоминал другие слова из дневника: решение ангелов (монахов на иконах, а точнее невинные и чистые души погибших) о судьбе — вечная жизнь или смерть. Из последних слов следует, что и судьбу грешников, погрязших в пороках, решает не Дьявольская сила, а сами люди. Вероятно, он хочет, чтобы мы сами осознали и перестали грешить. Руперт вспомнил смысл слов заключенного Архипова: «Если даже Бог не наказывает людей, то имеет ли право человек судить себе подобных, ведь он дитя Божие».

Прямых улик или фактов, подтверждающих идеи и предположения Руперта не было. Были лишь домыслы. Цепочка идей, хоть и собранная из частей, была хрупка и невероятна. Но она проливала свет на многие явления, коим Руперт стал свидетелем.

Спустя время, Руперт, преодолев континент на самолете, добрался до Австралии. Он практически не отдыхал по дороге, потому что все еще был под впечатлением от своей безумной догадки. Она же меняла многое. Представления людей о Боге, о Дьяволе в корне менялось. Миллионы фанатиков незыблемо верующих в то, что Бог один и все видит, теперь должны были изменить представления о нем, который вот уже второе тысячелетие не был тем, кем они его представляли. Допустит ли это церковь, стоящая на страже учения о Боге? Руперт отлично понимал, что новость погубит его. В лучшем случае он окажется в клинике для душевнобольных. В худшем — от него избавятся. Но скорее всего ничего не произойдет, потому что для того, чтобы ему поверили, Руперт должен обладать неопровержимыми доказательствами, каковых у него практически не было, если… если не считать самого Ямеса, внука старого миллионера Корра. Руперт вспомнил близость его взглядов ко всему мистическому. Ведь именно это натолкнуло его на мысль о причастности некоего колдовства на здоровье и жизнь Ямеса. И теперь Руперт мог надеется на то, что Корра поймет всю ту цепочку невероятных предположений, которую он выстроил из раздробленных фактов и свидетельских домыслов многих очевидцев последних событий, где и сам Руперт сыграл немаловажную роль — соединяя восемь икон. Герман лишь воспользовался Рупертом, чтобы собрать их вместе. Вот почему Руперту так часто везло. Его жизнь была под охраной восьмой иконы, и она же незримо помогала ему в поиске семи икон, в образе юного Ямеса, являвшемся в снах.

Таксист остановился у самого замка. Руперт рассчитался и вышел. Замок весь сиял, словно новогодняя елка, украшенная многочисленными гирляндами. Во многих окнах горел свет. Похоже, что хозяева праздновали. У входа стояли лакеи и встречали новых гостей, которые подъезжали к парадному подъезду и чопорно вступали на мраморные белые ступени. Был вечер, солнце уже скрывалось за горизонтом, неминуемо уступая место тьме. На небе появились многочисленные белые мерцающие точки, свидетельствующие о вступлении ночи в свои законные права. Лишь огни замка говорили о том, что люди не смирились с законами природы, и продолжали бодрствовать даже тогда, когда естественный свет уступил место тьме.

Руперт назвал себя у входа.

— Коу.

— Одну минутку, — сказал швейцар с учтивым видом и заглянул в тетрадь. — Извините, но вашей фамилии нет в списке приглашенных.

— Я прибыл к Лукасу Корра, — спокойно ответил Руперт. — Он вызвал меня для личной встречи.

Швейцар внимательно оглянул Руперта с ног до головы.

— Извините, но я не могу пропустить вас.

— Тогда пошлите кого-нибудь сообщить мистеру Корра, что я его жду. И поторопитесь, потому что это важно для него.

— Хорошо, я так и сделаю.

Швейцар остановил какого-то молодого человека, одетого как лакей, и шепнул ему что-то на ухо. Тот кивнул головой в знак согласия и исчез в толпе приглашенных, гулко беседующих в холле. Руперт бросил взгляд в сторону приглашенных гостей: черные блестящие смокинги, пышные и дорогие ночные платья, многочисленные отблески мерцающего света от женских украшений.

Спустя время к Руперту подошел слуга. Он учтиво и безропотно пригласил Руперта следовать за ним. Они оба вошли в холл, а затем поднялись куда-то наверх. Миновав ряд коридоров и залов, они дошли до комнаты, служившей для Корра кабинетом. В этой части замка было тише, ведать отголоски шумного веселья сюда не доходило.

— Прошу, вас ждут, — коротко сказал слуга с заискивающей улыбкой и удалился.

Руперт вошел в кабинет. За столом сидел Лукас Корра. Его лицо показалось Руперту не таким мрачным и обремененным, когда они расставались. Напротив, Корра был счастлив, выглядел веселым и довольным. Его озабоченность, которую видел когда-то Руперт, сменилась маской бодрости и преуспевания.

— Здравствуйте, — сказал Корра, — присаживайтесь.

— Спасибо, — ответил Руперт.

— Я прочел ваш отчет, что вы выслали мне вчера. Ваша работа была превосходна. Вы хорошо потрудились, а я это ценю. На ваш лондонский счет я распорядился выслать гонорар. Это пятизначное число. Вы это заслужили.

— Но, как же… — удивился Руперт.

— Разве вы недовольны? — спросил Корра.

— Дело не в гонораре. У вас ведь пропал внук.

Руперт подумал, что Корра сошел с ума от горя. Но тот лишь улыбнулся на слова Руперта.

— Вы ошибаетесь. Мой мальчик со мной. Он вернулся и с ним все в порядке, — ответил Корра.

— Вы празднуете его появление? — догадался Руперт.

— Совершенно верно. Его полное выздоровление — это может показаться странным. Я понимаю, но что поделаешь, для меня было и есть главное — это возвращение моего мальчика в здравие. Большего мне не нужно.

— Но я вас должен кое о чем предупредить, — почти настаивая, произнес Руперт.

— Это излишне.

Руперт с ужасом поглядел на Корра.

— Разве вас не интересуют те странные обстоятельства, которые подарили вам вашего внука? Вам не кажется странным его неожиданное возвращение и таинственное выздоровление?

— Нет. Я не верю в мистику и разные суеверия. Я доверяю вашему прекрасному отчету, который вы мне вчера выслали.

— Но это невозможно. Когда вы успели сменить свои мистические взгляды на атеистические, с крайним пренебрежением ко всяким суевериям?

Корра поднялся и без тени веселости ответил совершенно серьезно:

— Я обменял веру и призрачные предположения на жизнь и здоровье своего внука. Я верю в то, что мой род не угаснет с моей смертью. Ямес — всё, что у меня есть. Я счастлив, он вернул мне мои надежды.

Корра дружески протянул руку Руперту.

— Я благодарю вас еще раз за вашу работу. Большего мне не требуется, — сказал Корра, и всем своим видом показал Руперту, что он на этом празднике лишний.

Для Руперта вызвали такси. Он в ожидании смотрел на сверкающий замок, где веселились люди, празднуя возвращение и выздоровление юного, единственного наследника старинного замка и земельных владений. Им было все равно, каким образом это чудесное и неожиданное возвращение было совершено.

У одного из окон второго этажа, в полной тишине, стоял юноша, которого все звали Ямес Корра. Мальчик был погружен в призрачный свет настольной лампы и глядел в освещенный сад, расположенный перед замком. Там, у одной из беседок, стоял Руперт. Вот подъехала машина и забрала молодого человека, чтобы увезти далеко прочь от замка.

Мальчик еще некоторое время безмолвно глядел в след отъезжающего автомобиля. Затем он отошел от окна и подошел к треноге, на которой располагалась картина. Он приступил к своему новому увлечению, которое, совсем недавно, так сильно влекло его. Свежие краски на полотне еще не высохли, когда мальчик взял кисточку, обмакнул ее в черную краску и приблизил к пустому месту на картине. На довольно большом полотне был нарисован монах, его голова была покрыта черным капюшоном, но лица… его еще не было. Юный художник старался вспомнить те черты лица, которые по его замыслу должны были заполнить пустое место в картине.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg