«Пылай, огонь»

Пылай, огонь (fb2) - Пылай, огонь [сборник] (пер. Илан Изекиилович Полоцк) 1807K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николас Мейер - Джон Диксон Карр - Марк Твен

ПЫЛАЙ, ОГОНЬ Н. Мейер, Д. Д. Карр, С. Клеменс

Николас Meйep Семипроцентный раствор

Посвящается Салли

Предисловие

Открытие неопубликованной рукописи Джона X. Ватсона вызвало в литературном мире волну удивления, густо замешенного на скептицизме. Легче было бы найти еще один свиток из пещер Мертвого моря, чем неизвестные строчки, написанные рукой неутомимого биографа.

Конечно, они могли оказаться всего лишь подделкой — некоторые подобные работы отвечали, по общему признанию, самым высоким требованиям, хотя другие были ниже всякой критики, — так что не стоит удивляться, что появление еще одной аутентичной хроники сразу вызвало враждебное отношение в среде серьезных ученых, привыкших иметь дело с каноническими текстами. Откуда она взялась и почему не появилась раньше? — такова была лишь часть неизбежных вопросов, которые ученые были вынуждены поднимать время от времени, сталкиваясь с массой несообразностей в стиле и содержании текстов.

Что касается настоящей рукописи, не так уж и важно, верю ли я или нет в ее подлинность; если это имеет значение, то разрешите сказать, что верю. Относительно же того, как она попала мне в руки, то, откровенно говоря, это результат семейных отношений, о чем свидетельствует письмо моего дяди, кое я и привожу полностью ниже.

«Лондон, 7 марта 1970 года.

Дорогой Ник!

Я знаю, что оба мы с тобой достаточно занятые люди, так что перехожу сразу к делу. (Можешь не волноваться: прилагаемый пакет отнюдь не содержит мои попытки изложить тебе волнующую и (или) легкомысленную жизнь биржевого маклера!)

Три месяца тому назад мы с Винни купили в Хэмпшире дом у некоего вдовца по фамилии Свинглайн (только представь себе такую фамилию!). Бедняга только что проводил в последний путь свою жену — насколько я понял, ее возраст не превышал пятьдесят с небольшим — и был совершенно сломлен несчастьем. Они жили тут еще с довоенных времен, а чердак пребывал в таком состоянии, что его просто не описать. Там была свалена вся рухлядь, мелочи, памятные безделушки и кучи бумаг (какое количество их накапливается за жизнь человека!), и владелец дома сказал, что, если мы возьмемся сами очистить чердак, то все, что там найдем, можем оставить себе!

Необходимость разбираться в чужом хламе — занятие не из самых приятных, и, откровенно говоря, чем больше я думал об этом предложении, тем меньше оно меня привлекало. Чердак был завален старой мебелью, высокими лампами, покосившимися этажерками и даже старыми походными печками (!), и было что-то неприятное в необходимости рыться в прошлой жизни бедного Свинглайна — хотя и с его разрешения.

Винни чувствовала то же самое, но в ней говорил инстинкт домохозяйки. Она прикинула, что там можно найти немало ценного, особенно учитывая сегодняшние цены на мебель, да и, кроме того, она хотела избавиться от всего хлама в доме. Поднявшись на чердак, она спустилась, кашляя от пыли и напоминая собой каминную трубу.

Не буду утомлять тебя изложением подробностей, но мы нашли там конверт с рукописью, которую и посылаем тебе. В свое время покойная миссис Свинглайн была машинисткой (ее девичья фамилия Добсон) и в этом качестве работала в Ойлесуортском приюте для стариков, над которым недавно взяла попечительство Государственная служба здравоохранения (ура, ура!). В ее обязанности входила, в частности, помощь пациентам в написании писем, и среди этих работ, копии которых скапливались на чердаке, нашлась одна, продиктованная ей, как автор сам назвался, неким «Джоном X. Ватсоном, д-ром мед.»!!!

Я взялся было пробежать ее и, лишь прочитав около трех страниц того, что он называет «Вступлением», понял, что за чертовщина попала мне в руки. Конечно, первым делом я подумал, что имею дело с первостатейным мошенничеством, которое почему-то так и не было реализовано, оставшись погребенным на чердаке, но все же я решил проделать небольшую проверку. Первым делом я выяснил, что Свинглайн ничего не знал о рукописи. Затем отправился в Ойлесуортский приют и попросил порыться в архивах. Я сомневался, могли ли сохраниться у них истории болезни со столь давних времен — война ведь все перемещала, но удача мне улыбнулась. В 1932 году тут и в самом деле обосновался такой Джон X. Ватсон, страдающий артритом, а из его досье явствовало, что он служил в Пятом Нортумберлендском пехотном полку! Сомнений больше не оставалось, по крайней мере для меня, и я испытал горячее желание подробнее познакомиться с его историей (неужели тебе не хотелось бы узнать, в какой кампании действительно был ранен Ватсон?), но старшая сестра исключила такую возможность. У нее нет времени рыться в бумагах, сказала она, да и вообще все досье носят конфиденциальный характер. (О бюрократия, что бы без тебя делала Государственная служба здоровья?)

Во всяком случае, я получил достаточно убедительное подтверждение аутентичности этой рукописи, которую и препровождаю тебе, надеясь, что ты используешь ее наилучшим образом. Ты в нашей семье известный поклонник Шерлока Холмса и найдешь, что с ней делать. Если что-то получится, доходы поделим!

С наилучшими пожеланиями

 Генри

P.S. Винни говорит, что и ее надо включить, — ведь это она нашла.

P.P.S. У нас сохранилась еще куча интересных рукописей. Стоит осведомиться — вдруг Сотсби решит выставить их на аукцион!»

Подлинная или нет, но рукопись представляла собой определенный интерес для издателя, хотя решить проблемы, возникшие с появлением неизвестного текста доктора Ватсона, было не легче, чем готовить рукопись Плутарха.

Я спешно связался с многочисленными поклонниками Шерлока Холмса (не имеет смысла всех перечислять), и все они без устали стали давать советы, комментировать и выражать восхищение по поводу нового открытия. Они были преисполнены искреннего интереса, и с их помощью я привел в относительный порядок повествование доктора Ватсона.

По причинам, которые так и остались неизвестными, Ватсон никогда (насколько нам известно) не пытался опубликовать эту рукопись. Возможно, этому помешала его кончина или же сложности военных лет. Таким образом, готовя работу к публикации, я постарался придать ей тот вид, которым, по моему мнению, она должна была обладать. Так, я убрал длинноты. Старикам нередко свойственна тенденция повторяться, и хотя память Ватсона не пострадала от времени, чувствовалось, что он испытывает гордость от своей способности припоминать мельчайшие детали. Также я убрал некоторые отступления, в которые ОН время от времени пускался, уходя от основной линии повествования и вспоминая прошедшие годы. (Эти отступления я обязательно включу в виде приложений к основному тексту в одном из последующих изданий, так как они не лишены интереса сами по себе.) Помня, что сноски в повествовании раздражают, я сознательно свел их к минимуму, а оставшимся придал непринужденный характер.

Основной же массив текста я оставил практически нетронутым. Доктор был достаточно опытным рассказчиком и не нуждался в моей помощи. И если не считать, что порой я не мог удержаться от искушения внести стилистическую правку (которую уважаемый доктор, без сомнения, внес бы сам, просматривая рукопись), вся рукопись осталась в том виде, в котором вышла из-под рук доктора Ватсона.

Николае Мейер

Лос-Анджелес

 Вступление

В течение многих лет мне выпало счастье быть свидетелем, хроникером, а в некоторых случаях и помощником в делах моего друга мистера Шерлока Холмса. Бесчисленное количество раскрытых им преступлений дало ему право считать себя единственным частным детективом. Или, точнее, детективом-консультантом. Действительно, в 1881 году, когда я перенес на бумагу историю нашего первого со

вместного дела, мистер Холмс был, как он говорил, единственным в мире детективом-консультантом.

Последующие годы решительно изменили ситуацию, и сегодня, в 1939 году, детективы-консультанты (пусть даже не под этим именем) нашли себе широкое применение как в рядах полиции, так и вне ее практически в каждой стране так называемого цивилизованного мира. С удовлетворением должен отметить, что многие из них используют методы и технику, впервые пущенные в оборот моим незабвенным другом много лет назад, хотя далеко не все из последователей настолько благородны, чтобы воздать его гению те почести, которых он заслуживает.

Холмс обладал, как я неоднократно старался подчеркнуть, ярко выраженной индивидуальностью, которая в некоторых случаях граничила с эксцентричностью. Ему нравилось пребывать в состоянии полной пассивности. Он был скрытен так, что порой отчуждался от всего мира: думающая машина, не испытывающая необходимости в прямых контактах или связях с неприятной средой физической реальности. Откровенно говоря, эта репутация исключительно холодного человека сознательно создавалась им самим. К ней не имели отношения ни его друзья — он сам признавал, что их у него немного, — ни его биограф, которого он порой старался убедить в этой черточке своего характера, а только он сам.

Десять лет, прошедшие со времени его кончины, представили мне достаточно времени, чтобы обдумать некоторые вопросы, связанные с личностью Холмса, и я начал понимать то, что всегда знал (правда, не подозревал об этом): Холмс — личность, обуреваемая сильными страстями. Гиперэмоциональность была частью его натуры, которую он старался подавлять едва ли не физическими усилиями. В сущности, Холмс относился к своим эмоциям как к лишнему, отвлекающему от дела фактору. Он был убежден, что так называемая игра чувств лишь мешает точности выводов, которая требовалась при его работе, и ее ни в коем случае не надо принимать во внимание. Он избегал открытого проявления чувств. Моменты, когда в силу обстоятельств они все же вырывались наружу, были исключительно редки и неизменно поражали. Кому доводилось быть их свидетелями, испытывали ощущение, как при вспышке молнии, озаряющей погруженную во тьму равнину.

Но он позволял их себе исключительно редко — их непредсказуемость основательно выбивала его из равновесия. И Холмс предпочитал прибегать к услугам целого арсенала средств, чьей специфической задачей (не важно, знал ли он это или нет) было снимать эмоциональный стресс, когда в том возникала необходимость, Его железная воля, подавлявшая вспышки эмоций, заставляла его обращаться к сложным и достаточно зловонным химическим опытам; он мог часами заниматься импровизациями на скрипке <я неоднократно высказывал свое восхищение его музыкальным талантом); он с удовольствием проводил время, украшая стены нашей резиденции на Бейкер-стрит пулевыми отверстиями, которые в совокупности изображали инициалы старой королевы или какого-нибудь другого лица, которое в данный момент привлекало внимание его неугомонного мозга.

Кроме того, он нюхал кокаин.

Кое-кому может показаться странным, что я, начиная повествование об очередных блистательных успехах своего друга, уделяю столько внимания несущественным мелочам. С другой стороны, в самом деле странен тот факт, что я вообще спустя столько лет обратился к бумаге. Но, прежде чем приступить к повествованию, я могу только надеяться, что мне удастся объяснить читателям его смысл и причины, по которым я так долго откладывал его.

Данная рукопись резко отличается от всех прочих. Мне случалось упоминать о заметках, что я вел все время, но ни одна из них, имеющая отношение ко времени настоящего повествования, пока не нашла отражения. У причины, по которой я, так сказать, уклонялся от выполнения своих обязанностей, есть две стороны. Во-первых, эта история носит настолько странный характер, что мне потребовалось много времени, чтобы выстроить факты в определенной последовательности. Во-вторых, поняв сущность происшедшего, я пришел к убеждению, что в силу многих причин это приключение не должно увидеть свет.

Данная же рукопись счастливо свидетельствует об ошибке в собственных предположениях. Хотя я был уверен, что подробности этой истории никогда не всплывут в памяти, но, приступив к изложению ее, смог убедиться в их свежести. Более того, все детали ее накрепко запомнились и будут жить со мной вплоть до самой смерти, а может быть, даже и после ее, хотя такая метафизика вне пределов моего разумения.

. Причины, по которым я воздерживался представить вниманию общества свое повествование, достаточно сложны, Я уже говорил, что Холмс был замкнутой личностью, и посему возникает необходимость в истолкова-

нии некоторых черт его характера, чему Холмс решительно противился при жизни. Но не стоит думать, что его возражения, когда он был жив, были единственным препятствием. Будь это так, ничто не могло бы остановить меня от изложения этой истории еще девять лет назад, когда он испустил последний вздох среди обожаемых им холмов Сассекса. Я не обратил бы внимания на упреки, что, мол, я взялся описывать эту историю «над его хладным трупом», образно говоря, ибо сам Холмс с крайним скептицизмом относился к своей последующей репутации и его совершенно не волновало восприятие окружающих после того, как он отправится в путешествие в ту неизведанную страну, откуда еще никто не возвращался.

Нет, причина моего молчания имеет иное объяснение: уважение к его действующим лицам и чувство такта, свойственное Холмсу: забота о репутации других лиц заставила Холмса взять с меня клятву хранить в тайне все, что мне стало известно об этом деле до тех пор, пока все его участники не отойдут в мир иной. И если этого не произойдет до моей кончины, то так тому и быть.

Тем не менее судьба сыграла на руку последующим поколениям. Все возражения ныне отпали, и пока мир выслушивает хвалебные речи и мольбы (среди которых нашли себе место и проклятия, и осуждения), пока биографы и исследователи торопливо печатают то немногое из известного им, я — пока еще сохраняется уверенность руки и ясность мышления (а ведь мне уже исполнилось восемьдесят семь лет, и это солидный возраст) — тороплюсь поведать о том, что знаю лишь я один.

Я упоминаю рассказы «Последнее дело Холмса», в котором идет речь о схватке между Холмсом и его смертельным врагом — зловещим профессором Мориарти, и «Приключение в пустом доме», повествующий о драматическом возвращении Холмса и кратких подробностях его трех лет скитаний в Центральной Европе, Африке и Индии, когда он пытался скрыться от преследований своих заклятых врагов. Я перечел эти рассказы и, должен признаться, удивился, насколько мне не хватило тогда тонкости в повествовании. Внимательный читатель не может не обратить внимание на мои подчеркнутые — и голословные — старания убедить его, что все рассказанное «чистая правда». А что сказать о театральной приподнятости прозы, в чем сказываются, скорее, вкусы Холмса, чем мои? (Хотя он подчеркивал свою любовь к холодной логике, в глубине души он испытывал тягу к весьма романтическим и мелодраматичным поворотам сюжета.)

Как Неоднократно подчеркивал Шерлок Холмс, доказательства, которые неопровержимо указывают в одну сторону, могут, стоит лишь чуть изменить угол зрения, получить полностью иное истолкование. Рискну утверждать, что такой же подход характерен и для литературных трудов. Та неподдельная правда, которая заключена в «Последнем деле Холмса», может быть, способна вызвать подозрения моих читателей и насторожить их.

Но все, что тогда осталось скрытым от глаз, теперь без риска можно открыть обществу. Настало время поведать подлинную историю, ибо таковы были условия, давным-давно выдвинутые Холмсом.

В свое время я упоминал, что мне восемьдесят семь лет, и хотя умом я понимаю, что стою на пороге смерти, с эмоциональной точки зрения я чувствую себя молодым человеком двадцати с лишним лет. Тем не менее, если повествование в силу возраста в какой-то мере и лишится некоторых черт присущего мне стиля, я могу лишь просить прощения у читателей, учитывая и тот факт, что давно не брался за перо. Проще говоря, это повествование основано не столько на моих повседневных записях, сколько, главным образом, связано с предыдущими моими работами и воспоминаниями, которые я храню в памяти.

Еще одна причина возможных упреков заключается в том, что из-за артрита я лишен возможности писать собственноручно и вынужден диктовать свои воспоминания обаятельной машинистке (мисс Добсон), которая взялась перепечатать мое изложение нормальным английским языком; во всяком случае, она мне это обещала.

И наконец, мой стиль может претерпеть изменения по сравнению с предыдущими работами и потому, что это приключение Шерлока Холмса решительно отличается от всего, с чем мне приходилось ранее иметь дело и что Осталось в моих записках. Я постараюсь не повторять своих предыдущих ошибок и не буду умерять скептицизм читателей уверениями, что все нижеизложенное — чистая правда.

_Джон X. Батсон, д-р мед.

Ойлесуортский приют

Хэмпшир, 1939 год_

 Часть 1 ПРОБЛЕМА

 1 Профессор Мориарти

Как я уже упоминал во вступлении к «Последнему делу Холмса», моя женитьба и вслед за тем необходимость заняться частной практикой вызвали небольшие, но тем не менее заметные изменения, касающиеся моей дружбы с Шерлоком Холмсом. На первых порах он регулярно посещал мое новое обиталище, и я столь же часто наносил ему ответные визиты в нашей старой берлоге на Бейкер-стрит, где мы сидели перед камином, покуривая трубки, и я с замиранием сердца слушал рассказы Холмса о его последних расследованиях.

Но вскоре наш установившийся порядок стал претерпевать изменения: визиты Холмса теперь носили случайный, спорадический характер и становились все короче. И по мере того как расширялась моя практика, мне становилось все труднее отвечать на его любезные посещения.

Зимой 90/91 годов я почти не видел его и только из газет узнавал, что он находится во Франции, занимаясь очередным расследованием. Две полученные от него записки — из Нарбонна и Нима соответственно —- содержали только краткую информацию, а их немногословность дала мне понять, что он предельно занят.

Сырая весенняя погода снова вызвала приток больных, и много месяцев, вплоть до апреля, я не получал от Холмса ни слова. Я припоминаю, что было как раз 20 апреля, когда, закончив трудовой день, я вышел из приемной (я был не в состоянии позволить себе роскошь в виде медсестры-регистратора), когда в ней показался мой друг.

Я был удивлен отнюдь не в силу позднего часа, потому что привык к его поздним визитам и исчезновениям. Меня поразили происшедшие в нем изменения. Он был худ и бледен более чем обычно, и я не мог не обратить на это внимание, хотя ему всегда были свойственны худощавость и светлый цвет кожи. Но теперь она имела какой-то нездоровый оттенок, а главное, исчез привычный блеск глаз. Они глубоко запали в глазницах, и взгляд Холмса (как мне показалось) бесцельно блуждал вокруг, ничего не замечая.

— Вы не возражаете, если я закрою ставни? — таковы были его первые слова. И прежде чем я смог ответить, он быстро прошел вдоль стены и резким движением плотно закрыл, надежно заперев на задвижки, все ставни. К счастью, в комнате горела лампа, и в ее свете я увидел струйки пота, стекавшие по щекам Холмса.

— Что случилось? — спросил я.

— Воздушное ружье. — Он вынул сигару, и я увидел, что у него подрагивают руки, когда он полез в карман за спичками. Я никогда прежде не видел его в таком взвинченном состоянии.

— Вот спички. — Я дал ему прикурить. Он с признательностью поглядел на меня из-за колышущегося пламени, вне всякого сомнения заметив мое удивление при виде его поведения.

— Я должен извиниться за столь поздний визит. — Он с наслаждением затянулся и сделал головой короткое быстрое движение, откинув ее. — Миссис Ватсон дома? — продолжал он, прежде чем я успел принять его извинения. Не обращая внимания на мой удивленный взгляд, он стал мерить шагами маленькую комнатку.

— Она в гостях.

— Ах, вот как! То есть вы одни?

— В полном смысле слова.

Он прекратил ходить от стены к стене столь же неожиданно, как и начал, взглянул на меня, и выражение его лица смягчилось.

— Мой дорогой друг, я должен вам кое-что объяснить. Не сомневаюсь, что вы сочтете мои объяснения достаточно странными.

Готовый признать это, я первым делом предложил ему присесть к камину и разделить со мной порцию бренди, если будет на то его желание.

Он задумался над моим предложением с такой сосредоточенностью, которая могла бы показаться даже комичной, если бы я не знал его как человека, никогда не теряющего самообладания из-за ерунды. Наконец он согласился, оговорив, что должен сидеть на полу спиной к камину.

Мы перешли в гостиную, где я разжег огонь в камине. Когда мы расположились с бокалами в руках — я в своем кресле, а Холмс на полу, рядом с пламенем, — я застыл в ожидании.

— Слышали ли вы когда-либо о профессоре Мориарти? — сделав пару глотков, спросил он, приступая наконец к делу.

В сущности, это имя было мне известно, но я не сообщил Холмсу об этом. Порой доводилось слышать его в невнятном бормотании, когда Холмс находился в глубоком забытьи после дозы кокаина. Когда снадобье прекращало свое действие, он никогда не вспоминал это имя, и хотя порой у меня возникала мысль расспросить об этом человеке, что-то в поведении Холмса удерживало меня от расспросов. Он знал, насколько решительно я осуждал его ужасное пристрастие, и я не хотел усугублять возможные трудности, давая понять, что мне стало кое-что известно.

— Никогда.

— О, он настоящий гений в своем деле! — энергично воскликнул Холмс, продолжая оставаться в том же положении. — Этот человек владеет Лондоном — даже всем западным миром! — и никто даже не слышал о нем. — Он удивил меня нескончаемым монологом о «профессоре». С растущим удивлением и мрачными предчувствиями я слушал, как он описывал мне дьявольскую гениальность этого воплощения Немезиды, богини мщения, как он охарактеризовал его. Холмс поднялся и, возобновив свое беспрестанное хождение из угла в угол, в подробностях описывал мне эту карьеру, каждый шаг которой был сопряжен с пороками и злом.

Он поведал мне, что Мориарти родился в приличной семье и, будучи от природы одаренным феноменальными математическими способностями, получил прекрасное образование. В двадцать один год он представил трактат о двоичном счислении, который вызвал единодушное одобрение европейского научного сообщества. Этот научный труд дал ему возможность получить кафедру математики в одном из небольших университетов. Но в этом человеке возобладали, может быть, врожденные дьявольские наклонности, оплодотворенные его незаурядными умственными способностями. Прошло не так много времени, и вокруг него заклубились темные слухи, в результате чего он был вынужден оставить кафедру и вернуться в Лондон, где стал преподавать математику в военном училище.

— Но это было всего лишь прикрытием. — Холмс, положив руки на спинку кресла, вплотную склонился ко мне. Даже при слабом свете камина я видел напряженное выражение лица.

— По мере того как шло время, Ватсон, я все чаще приходил к убеждению, что за всеми преступлениями стоит какая-то сила, какая-то мощная организаторская сила, которая постоянно противостоит закону, успешно скрывая преступников от возмездия.

Снова и снова сталкиваясь с самыми разными преступлениями — грабежами, убийствами, кражами — я чувствовал присутствие этой силы, и многие нераскрытые преступления объяснялись ее влиянием. В течение многих лет я старался проникнуть в эту тайну. Наконец мне удалось найти нить, чтобы пойти по следу, и, проследив тысячи ее хитрых извивов, я все же вышел на математическое светило — профессора Мориарти.

— Но, Холмс...

— Он Наполеон преступного мира, Ватсон! — Мой друг изменил положение тела у камина. Падающий сзади отсвет пламени и подрагивающий голос придали ситуации трагический оттенок. Я видел, что он находится в предельном нервном напряжении. — Мориарти — организатор как минимум половины преступных деяний и имеет отношение почти ко всему, что происходит в тайном мире этого огромного города и что вписано в анналы преступности. Он гений, философ, абстрактный мыслитель — он сидит неподвижно, как паук в центре огромной паутины из тысячи нитей, ощущая колебания каждой из них. Можно выловить его агентов, доказать их виновность и отдать под суд, но до него — до него! — не дотянуться, на него никогда не падет тень подозрения!

Холмс продолжал говорить, порой глухо и невнятно, а порой едва ли не декламируя, словно находился на сцене театра «Олд Вик». Он перечислял преступления, организованные профессором, он рассказывал о созданной им системе, защищающей его от малейших подозрений или урона. Он возбужденно повествовал, как он, Холмс, пытался проникнуть сквозь ее ограду и как подручные профессора, выяснив, что он добился определенного успеха, вышли на его след и теперь идут по нему -г- с воздушными ружьями.,

Я слушал сбивчивое повествование с растущим чувством тревоги, хотя прилагал все усилия, дабы оно не стало заметно. Я никогда еще не видел Холмса в такой растерянности, и с первого взгляда было видно, что он отнюдь не разыгрывает меня. Он говорил с ужасающей серьезностью, хотя владевший им страх порой лишал повествование связности. Ни одно человеческое существо не могло бы взять на себя такое количество злых деяний, которые Холмс приписывал профессору. Невольно на ум мне пришло воспоминание о заклятых врагах, с которыми боролся Дон-Кихот.

Холмс не успел завершить последнюю тираду; Возбуждение, звучавшее в его голосе, перешло в невнятное бормотание, а потом в еле слышный шепот. Энергичные жесты, которыми он сопровождал свой рассказ, сменились вялостью. Он рассеянно прислонился к стене, потом опустился в кресло, и прежде чем я успел понять, что происходит, Холмс уже спал.

Молча я сидел в отсветах затухающего пламени, не сводя глаз со своего друга. Никогда еще я не видел, чтобы им владела такая глубокая тревога, но я не мог понять, что она собой представляет. Судя по поведению, можно было предположить, что он находится под влиянием сильного наркотика.

Эта мысль поразила меня. Я снова вспомнил ту единственную ночь, когда Холмс обронил несколько слов о Мориарти. Тогда он находился под воздействием дозы кокаина.

Неслышно подойдя к креслу, в котором покоилось его распростертое тело, я осторожно приподнял ему веко и пригляделся к зрачку. Затем я проверил ему пульс. Он был слабым и неровным. Я готов был рискнуть снять с него пиджак и рассмотреть локтевой сгиб в поисках следов уколов, но решил не будить.

Опустившись в кресло, я задумался. Конечно, в прошлом у Холмса были периоды неумеренного увлечения кокаином, которые длились порой до месяца, когда он ежедневно делал себе по три инъекции семипроцентного раствора. Некоторые читатели высказывали совершенно ошибочные предположения, что наша дружба с Холмсом держалась лишь на том, что, как врач, я мог снабжать его этим ужасным наркотиком. Еще не так давно мне довелось услышать мнение, что стремление Холмса поддерживать со мной отношения основывалось только на этом. Я не собираюсь тратить времени на опровержение этих абсурдных предположений, скажу лишь, что у Холмса не было в том необходимости. В прошлом столетии закон не запрещал человеку приобретать в аптеке кокаин, опиум или что ему будет угодно в любых количествах. Подобные деяния не считались противозаконными, и поэтому мой отказ или желание снабжать его кокаином не имели никакого значения. Во всяком случае, я неоднократно делал попытки отвратить его от этой ужасной, приводящей к разрушению личности привычки.

Порой мои старания в самом деле приносили успех — но не столько в силу убедительности доводов, сколько при возникновении нового увлекательного дела. Работа поглощала Холмса целиком; необходимость разбираться в сложнейших хитросплетениях была существеннейшим элементом его существования. Встречаясь с ними, он не испытывал необходимости в искусственных стимуляторах любого рода. Когда он бывал поглощен каким-то делом, я редко видел, чтобы он позволял себе больше, чем бокал вина за обедом, хотя выкуривал большое количество грубого дешевого табака, что было для него единственным способом расслабиться.

Но подобные сложные дела были, скорее, редкостью. Не сам ли Холмс неоднократно сетовал, что среди преступников вывелись крупные личности? «Нет больше выдающихся преступлений, Ватсон», — часто с горечью говорил он мне, когда мы делили с ним квартиру на Бейкер-стрит.

Можно ли предположить, что в тот промежуток времени, когда Холмс маялся от отсутствия занимательных дел и моим отъездом с Бейкер-стрит, он снова стал жертвой — и на этот раз окончательно — того порока, который олицетворял собой кокаин?

Я не мог найти много объяснений всем фактам этой фантастической истории. Ведь один из излюбленных афоризмов Холмса гласил, что, когда вы отбросите все возможные варианты объяснений, оставшийся — каким бы он ни был невероятным — и будет истиной.

Обдумывая эту мысль, я поднялся, выбил трубку о каминную решетку и, решив дождаться естественного развития событий, набросил плед афганской шерсти на безжизненное тело своего товарища и притушил свет лампы.

Не могу с уверенностью сказать, сколько времени прошло в полумраке — может быть, час или два, — потому что я сам задремал, когда Холмс наконец потянулся, разбудив меня. Несколько мгновений я не мог сообразить, где нахожусь и что случилось. Затем, как при вспышке молнии, я все вспомнил и, медленно приподнявшись, включил газовый светильник.

Холмс, встав, уже приводил себя в порядок. Я видел, как он с непонимающим взглядом сначала озирался, припоминая, видимо, где оказался. Неужели он забыл и что привело его сюда?

— Было бы неплохо трубку и глоток спиртного, Ватсон, — с удовольствием потянувшись, повернулся он ко мне. — Ничего нет лучше в сырую весеннюю ночь. Никак вы тоже попали в объятия Морфея?

Я ответил, что, по всей видимости, так оно и произошло, а затем задал ему вопрос о профессоре Мориарти.

Холмс с нескрываемым удивлением посмотрел на меня.

— Кто?

Я попытался напомнить ему, что именно об этом джентльмене он говорил до того, как совместный эффект моего бренди и пламени камина оказали на него свое влияние.

.— Ерунда, — коротко ответил он. — Мы беседовали о Винвуде Риде и о «Мучении человека», в связи с чем я еще упоминал о Жан-Поле. Это было последнее, что мне запомнилось, — добавил он, бросив на меня многозначительный взгляд из-под сведенных бровей. — И если вам помнится что-то другое, то могу только предположить, что ваше бренди обладает большим количеством градусов, чем утверждает его производитель.

Я принес ему свои извинения, исходя из предположения, что эти воспоминания в самом деле явились плодом моего воображения, после чего, бросив на прощание еще несколько слов, Холмс откланялся. Было всего три часа утра, но Холмс отверг мое предложение остаться.

— Ночной воздух взбодрит меня, старина. И вы знаете, что мало кто может сравниться со мной в знании ночного Лондона. Поблагодарите миссис Ватсон за прекрасный вечер, она очень милое создание.

Я напомнил ему, что моя жена в отъезде, после чего, бросив на меня быстрый взгляд, Холмс кивнул и еще раз упомянул крепость бренди. Затем мы расстались.

Не в силах справиться с мрачными мыслями, я запер за ним двери и, поднявшись в свою комнату, стал было раздеваться, но передумал и уселся в спальне в кресло у камина, хотя пламя в нем почти сошло на нет, положив руки на колени.

На какое-то время мною овладела мысль, что Холмс был прав. Когда в завершение длинного вечера он замолчал, мы выкурили по паре трубок и опрокинули не менее трех стаканчиков. И я просто придумал все эти разговоры о профессоре Мориарти, в то время когда наша беседа касалась совершенно других тем. Можно ли принять такое объяснение? Я был предельно измотан и знал, что в таком состоянии мне надо приложить немало усилий, чтобы сохранить ясность мышления.

Я нуждался в более убедительных доказательствах. Взяв лампу, я снова спустился вниз. Должен признаться, что если бы горничная, проснувшись, вышла из своей комнаты и увидела меня, я представлял собой довольно любопытное зрелище: мужчина средних лёт, босиком, в расстёгнутой рубашке, осторожно пробирается по лестнице своего собственного дома с дурацким выражением на лице.

Я вошел в приемную, где брал начало этот фантастический вечер — если он в самом деле имел место, — и осмотрел ставни. Да, вне всякого сомнения, они были закрыты на задвижки, Но кто закрыл их? Холмс, насколько мне помнится, или я сам? Сев на свое рабочее место, я попытался припомнить все подробности нашего разговора, представив себе, что я — Холмс, внимательно слушающий очередного клиента в нашей старой гостиной на Бейкер-стрит. Доведись кому-нибудь услышать меня, эффект был бы внушительным. Солидный мужчина, подобрав под себя босые ноги, сидит в приемной под лампой и Говорит сам с собой я счел необходимым (подобно тому, как это делал Холмс) время от времени задавать самому себе вслух вопросы, чтобы сформулировать свою точку зрения.

Можешь ли ты припомнить слова и действия собеседника, припомнить, вне всяких сомнений, до того отрезка времени, когда вы оба проснулись и он заговорил о бренди, которое вы выпивали на пару?

— Нет, не могу... хотя, стоп, кое-что я в самом деле помню!

— Отлично, Ватсон, отлично! — раздался у меня в ушах знакомый голос, только на этот раз он был моим собственным.

Едва войдя в приемную, он спросил меня, где Мэри. Я ответил ему, что она уехала в гости и мы в доме одни. Затем позже — после того как мы оба вздремнули в креслах, собравшись уходить, Холмс попросил меня поблагодарить жену за прекрасный вечер. Я снова напомнил, что ее нет в доме, — это удивило его. Он не помнил сказанных ранее слов.

— Ты совершенно уверен, что говорил об этом?

— О да, конечно, — ответил я, даже слегка рассердившись на самого себя при этом вопросе.

— Тогда почему не предположить, поскольку мы оба согласились с расслабляющим влиянием бренди, что это он забыл, просто забыл упоминание об этом факте?

— Да, но... да, нет, к черту! Никто из нас не был под таким влиянием бренди!

Я возбужденно поднялся и, подхватив с собой лампу, направился в гостиную, надеясь, что внутренний голос оставит меня в покое.

Отодвинув занавески на окнах, я увидел, что скоро должно было начать светать. После появления Холмса я уже отменно устал и сейчас был в крайнем изнеможении.

Да появлялся ли он вообще?

Предположение это носило совершенно дикий характер,

И я отругал себя. За окном стали проступать первые проблески рассвета.

Конечно, он тут был.

И тут же я получил убедительное тому доказательство.

Две коньячные рюмки стояли там, где мы с Холмсом их оставили.

Я проснулся на следующее утро или, точнее, тем же самым утром в своей постели, куда я рухнул полураздетый, совершенно измотанный бесплодными ночными размышлениями. Дом был полон звуков наступающего утра, и, проснувшись, я решил первым делом освежиться, окончательно прийти в себя и лишь потом разбираться что к чему.

Завершив процесс бритья и одевания, я спустился вниз и приступил к завтраку. Даже лежавшая на столе свежая почта не могла отвлечь меня от размышлений. Я припомнил, наконец, что щупал пульс Холмсу и заглядывал ночью ему в зрачки. Но один и тот же вопрос не давал мне покоя: было ли это на самом деле или же все эти события были частью сонных видений?

Невозможность разрешить этот вопрос могла свести с ума, и, торопливо покончив с завтраком, я отправился к Куллингуорту с просьбой подменить меня на утреннем^ приеме. Он с удовольствием согласился (я нередко оказывал ему подобные же услуги), и, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, я взял кеб и направился на Бейкер-стрит.

По-прежнему стояло раннее утро, когда, расплатившись с кебменом, я остановился перед знакомым домом на Бейкер-стрит, 221-6. С удовольствием втянув в себя свежий утренний воздух (хотя он был еще несколько сыроват), я позвонил у дверей. Наша старая домохозяйка, миссис Хадсон открыла их почти сразу же. Не в силах вымолвить ни слова, она с благодарностью посмотрела на меня.

— О, доктор Ватсон, слава Богу, что вы пришли! — без всяких предисловий воскликнула она и, к моему удивлению, схватив за рукав, втащила в прихожую.

— Но в чем?.. — начал было я, но она прервала меня. Приложив палец к губам, она бросила взволнованный Взгляд в сторону лестницы. У Холмса в самом деле был отменный слух, и она дала мне понять, что не хочет быть услышанной им.

— Миссис Хадсон, если этот джентльмен представится как профессор Мориарти, — донесся сверху высокий шлос, который трудно было узнать, — проводите его наверх, и я займусь с ним! Миссис Хадсон?

— Вы сами все видите, мистер Ватсон, — с огорчением зашептала она мне в ухо. — Он там наверху забаррикадировался, ничего не ест, весь день сидит за закрытыми окнами, а после того, как я запираю двери на засов и служанка уходит спать, он выскальзывает по ночам...

— Миссис Хадсон!..

— Я поднимусь наверх и повидаюсь с ним, — вызвался я, потрепав ее по руке с уверенным видом, хотя на самом деле я чувствовал себя далеко не лучшим образом. Итак, значит,^ профессор Мориарти в самом деле существовал, по крайней мере в воображении Холмса. С тяжелым сердцем я одолел семнадцать истертых ступенек, ведущих к старому моему обиталищу. Что произошло с этим благородным умом?

— Кто там? — спросил из-за двери Холмс, когда я постучал. — Мориарти, это вы?

— Это я, Ватсон! — Мне пришлось повторить эти слова несколько раз, после чего он чуть приоткрыл двери и странным взглядом уставился на меня в щель проема.

— Вы же видите, что это всего лишь я, Холмс. Разрешите мне войти.

— Не так быстро. — Носком ноги он придерживал двери. — Может быть, вы пытаетесь ввести меня в заблуждение. Докажите, что вы в самом деле Ватсон.

— Как? — взмолился я, потому что не имел представления, как мне удастся убедить его.

Он задумался на несколько секунд.

— Где я храню свой табак? — бросил он.

— В носке персидской туфли. — Мой незамедлительный ответ заставил его отнестись ко мне с меньшей подозрительностью, и голос несколько смягчился.

— А свою почту?

— Вы кладете ее на вешалку, придавливая складным ножом.

Он что-то одобрительно буркнул.

— С какими первыми словами я обратился к вам?

— «Предполагаю, что вы служили в Афганистане». Ради Бога, Холмс! — воззвал я к нему.

— Хорошо, вы можете войти, — наконец смягчился он. Убрав ногу от дверей, он приоткрыл их и с силой втянул меня внутрь. Едва я переступил порог, как он сразу же закрыл ее, задвинув несколько запоров и задвижек, ни одну из которой я не видел прежде. Пораженный, я наблюдал за его действиями. Он приложил ухо к дверной панели, прислушиваясь уж Бог знает к чему. Наконец, выпрямившись, он повернулся ко мне, протягивая руку.

— Простите, что позволил себе усомниться в вас, Ватсон, — сказал он со столь знакомой улыбкой, — но я должен был быть полностью уверен. Они не остановятся ни перед чем.

— Банда профессора?

— Совершенно верно.

Введя меня в комнату, он предложил чаю, который только что вскипятил для себя, используя для этой цели бунзеновскую горелку, стоящую на столе среди колб и мензурок. Взяв чашку, я сел, продолжая наблюдать за Холмсом и его окружением. Помещение было точно таким же, как и в прежние времена, — и столь же неприбранное. Но окна были плотно закрыты, а ставни на них решительно отличались от тех, что остались у меня в памяти. Они были новыми, специальной конструкции и, насколько я мог судить, сварены из толстых листов железа. Они и еще обилие запоров на дверях были единственными приметами происшедших изменений.

— Располагайтесь, старина.

Рука Холмса, держащая чашку с чаем, лежала на подлокотнике кресла у камина. На нем был знакомый халат (мышиного цвета), и рукав его сполз до локтя, когда он приподнял руку.

Она вся была в следах от уколов.

Я не хочу входить в подробности нашего тяжелого разговора, он остался у меня в памяти и может бросить тень на личность великого человека, когда я думаю, какое воздействие это ужасное снадобье оказало на его способности.

Через час я покинул Бейкер-стрит — меня выпустили во внешний мир с теми же предосторожностями, с которыми я был допущен к Холмсу, — взял другой кеб и вернулся к себе.

Здесь, все еще не в силах прийти в себя от общения с Холмсом в таком состоянии, я столкнулся с неприятным сюрпризом. Встретившая горничная сообщила, что меня дожидается какой-то джентльмен.

— Разве вы не сообщили ему, что сегодня утром меня заменяет доктор Куллингуорт?

— Конечно, сообщила, сэр,— смущаясь, сказала она, — но этот джентльмен настаивает на личной встрече с вами. Я не хотела выставлять его за дверь, так что он ждет вас в приемной.

«Нет, это уже чересчур»,—с растущим раздражением подумал я, но тут горничная робко подала мне серебряный поднос.

— Вот его визитная карточка, сэр.

Взяв белый прямоугольничек, я вздрогнул, и кровь застыла у меня в жилах. На карточке были слова: «Профессор Мориарти».

 2 Биографическая 

Едва ли не минуту я тупо смотрел на нее, но затем, вспомнив о присутствии горничной, сунул ее в карман, вернул поднос и проследовал в приемную.

Я ни о чем не думал. И не хотел думать. Я был неспособен ни к каким мысленным усилиям. Пусть этот... этот джентльмен, кто бы он ни был и как бы он себя ни называл, объяснит мне, если сможет, суть дела. В данный момент у меня не было ни малейших намерений и дальше ломать себе голову.

Он поднялся, как только я открыл двери, — маленькая застенчивая личность лет шестидесяти, со шляпой в руках и удивленным выражением лица, которое тут же сменилось робкой улыбкой, едва только я представился. Протянув мне худую кисть, он нерешительно ответил на мое рукопожатие. На нем был недорогой, но хорошего покроя костюм, который часто можно встретить на поглощенных своим делом людях, не имеющих времени следить за модой. Он производил скорее впечатление монастырского затворника, может быть потому, что близорукие глаза, казалось, привыкли изучать древние пергаменты. Форма головы усиливала это впечатление, потому что он был почти полностью лыс, если не считать нескольких седоватых завитков на затылке и по бокам.

— Я надеюсь, не очень помешал вам, расположившись в приемной, — тихим смущенным голосом сказал он, — но дело, которое привело меня сюда, носит настолько неотложный характер, что я хотел увидеть именно вас, а не доктора... э-э-э... Куллингуорта.

— Ясно, ясно, — прервал я его с резкостью, которая, как я заметил, удивила посетителя. — Прошу вас, изложите, в чем дело, — я смягчил тон, предложив ему сесть. Сам занял место напротив.

— Я даже не знаю, с чего начать. — У него была раздражающая привычка вертеть в руках шляпу при разговоре. Я попытался представить его в том виде, как его описывал Холмс, — блистательное воплощение дьявольского зла, оно неподвижно сидит в центре зловещей паутины, которую не в состоянии представить себе человеческое воображение. Но ни его внешний вид, ни его поведение не способствовали успеху моей попытки.

— Я явился к вам, — внезапно решившись, энергично начал профессор, — потому что из ваших отчетов понял, что вы близкий друг мистера Холмса.

— Имею эту честь, — буркнул я. Я решил быть настороже и, хотя его вид внушал обманчивое спокойствие, решил не позволять вводить себя в заблуждение.

— Я не уверен... как бы мне изложить суть дела, — продолжал он, не переставая мять свою шляпу, — но мистер Холмс... словом, я бы сказал, что он преследует меня, если позволено будет так выразиться.

— Преследует вас? — вскинулся я.

— Да, — торопливо согласился он, опять вздрогнув при тоне моего голоса, хотя, видимо, не уловил смысла поставленного мною ударения. — Я понимаю, что это звучит абсурдно, но я не знаю, как иначе описать ситуацию. Он... ну, он стоит по ночам у моего дома... на улице. — Профессор украдкой бросил на меня взгляд, чтобы увидеть мою реакцию, которая невольно отразилась у меня на лице, Удовлетворившись тем, что я не встретил его слова насмешкой, он продолжил: — По ночам он стоит у моего дома.,. О, не каждую ночь, конечно... но несколько раз в неделю. Он преследует меня! Порой целыми днями он ходит за мной по* пятам. Но не обращает внимания, что меня это волнует. Да, и он посылает мне письма, — спохватившись, добавил он.

— Письма?

— Скорее, в сущности, телеграммы; в них всего одно или два предложения. «Мориарти, берегись, твои дни сочтены». И все такое. И он виделся с директором школы.

— С директором школы? Какого директора вы имеете в виду?

 — Мистера Прайс-Джонса, директора Ройлоттской школы, где я числюсь преподавателем математики. — Названное им учебное заведение принадлежало к одной из малоизвестных общественных школ в западной части Лондона. Директор школы вызвал меня и предложил объясниться по поводу обвинений, выдвинутых мистером Холмсом.

—И что вы ему сказали?

Я сказал, что просто растерян и не знаю, что на них ответить. Я просто не понимаю, в чем тут дело. И директор тогда все мне передал. — Мориарти поерзал на стуле и перевел на меня свои голубые глаза. — Доктор Ватсон, ваш друг убежден в том, что я нечто вроде... — он замялся, подыскивая слова, — главы преступного мира. Совершенно ужасное создание, — беспомощно пожав плечами, он воздел руки. — И я хотел бы со всей искренностью спросить вас: видите ли вы во мне хоть малейшие следы подобной личности?

Должен сказать, что я не мог не согласиться с ним..

— Но что я могу сделать? — со стоном вопросил человечек. Я знаю, что ваш друг хороший человек, — вся Англия возносит ему хвалу. Но в моем случае он сделал какую-то чудовищную ошибку, несчастной жертвой которой я стал.

Погруженный в размышления, я ничего не сказал.

— Меньше всего на свете я хотел бы доставлять ему какие-то сложности, доктор, — тем же жалобным тоном продолжал он. — Но я буквально схожу с ума. И если этому нельзя положить конец — я имею в виду преследование, — что мне остается, как не обратиться к моему адвокату?

— В этом не возникнет необходимости, — сразу же спохватился я, хотя, честно говоря, сам не знал, что делать.

— От всей души надеюсь на это, — согласился он. — Потому я и пришел к вам.

— Мой друг не совсем хорошо чувствует себя, — сказал я, нащупывая линию разговора. — Такие поступки в нормальном состоянии ему не свойственны. Если бы вы знали его, когда он в добром здравии...

— Но ведь я знаю его, — к моему несказанному Удивлению перебил меня профессор.

— Знаете?

Да, конечно, и мистер Шерлок был одним из самых многообещающих молодых людей.

— Мистер Шерлок?

— Да, конечно. Я был его наставником... в области математики.

Я смотрел на него, открыв рот. По выражению его лица я понял, что мне должен быть известен этот факт. Я заверил его о своей полной неосведомленности по этому поводу и попросил продолжить повествование.

— Мне почти нечего рассказывать. — Жалобная интонация уступила место более связной речи. — До того как я оказался в Лондоне... это было довольно давно, после окончания университета...

— Вы случайно не писали трактат о двоичном счислении? — прервал я его.

Он уставился на меня:

— Конечно нет. Кто в наши дни может сказать что-то новое о двоичном счислении? Во всяком случае, я этого не знаю.

— Прошу прощения. Продолжайте, пожалуйста.

— Как я уже говорил, оставив университет, я принял предложение занять место преподавателя математики в доме сквайра Холмса. Таким образом, я стал учить мистера Майкрофта и мистера Шерлока...

— Простите, что снова прерываю вас, — с нескрываемом удивлением сказал я, потому что Холмс во время нашего с ним общения никогда не заводил разговора о своей семье. — Где это было?

— Конечно, в Сассексе, в их фамильном поместье.

— Их семья родом из Сассекеа?

— Не совсем. То есть корни клана Холмсов коренятся там, но сквайр был вторым сыном, который не мог по закону унаследовать права на поместье. Он с семьей обосновался в Северном Ридинге— в Йоркшире, — где и родился мистер Майкрофт. Затем старший брат сквайра, вдовец, у которого не осталось наследников, умер, и отец мистера Шерлока с семьей перебрался в фамильное поместье.

— Понимаю. Там вы и познакомились с Холмсом?

— Я преподавал обоим мальчикам, — с нескрываемой гордостью ответил Мориарти, — и надо сказать, что они обладали блестящими способностями. Я бы с удовольствием продолжал с ними занятия, но... — он замялся, — произошла та самая трагедия...

— Трагедия? Что за трагедия?

Он снова удивленно воззрился на меня:

— Разве вы не знаете?

— Знаю? Что знаю? Боже небесный, да говорите же! — От возбуждения я едва не вскочил со стула. Эта подробность настолько удивила меня, что, честно говоря, я забыл и состояние Холмса, и его тревоги, полный неудержимого стремления удовлетворить свое любопытство относительно прошлого Холмса. Каждая фраза о предмете разговора, которую ронял этот человечек, вызывала все большее удивление.

— Если мистер Шерлок не считал нужным посвящать вас, то не знаю, имею ли я право...

— Но видите ли...

Словом, я не смог убедить его. Он считал, что является обладателем профессиональных тайн, и никакие мои слова не могли сбить его с этой позиции. Чем больше я давил на него, тем более он становился непреклонен, пока, наконец, не обращая внимания на мои увещевания, не поднялся и не стал оглядываться в поисках трости.

— Поверьте, я сказал все, что имел право вам поведать, продолжал он стоять на своем, делая вид, что ищет тросточку и избегая смотреть на меня. — Вы должны извинить меня... нет, я не могу и не хочу быть невежливым. Я рассказал вам все что мог и предоставляю вам решать это... эту дилемму.

С тем мы и расстались, но я с трудом мог верить ему. Его застенчивость внезапно уступила место торопливости, и профессор Мориарти оставил меня в раздумьях по поводу последующих действий, которые я должен был предпринять. Вспоминая его мрачные намеки на прошлое Холмса, его упоминания о какой-то трагедии, я про себя решил,' что профессор в силу своей сверхчувствительной натуры может считать трагедией то, что я счел бы всего лишь печальным событием, не больше. Но у меня не было времени долго размышлять по этому поводу, потому что мне не давало покоя угрожающее состояние Холмса и туманные угрозы Мориарти (должен с сожалением признать, что профессора можно было понять) о возможности прибегнуть к помощи адвоката. Такой ситуации надо было любым способом избежать. Холмс был легковозбудимой натурой (я и раньше знал, каким стрессам он подвержен, хотя они, конечно, не были результатом воздействия кокаина), поэтому подобное развитие событий было недопустимо.

Путем размышлений я пришел к выводу, что ему нужна интенсивная терапия. Необходимо было положить конец этому ужасному пристрастию, и мне была необходима помощь, ибо из прошлого опыта я знал, что только моих скудных способностей и знаний не хватит. Строго говоря, мне это было не по силам. Во время предыдущих месяцев, когда наши контакты были сведены к минимуму, его губительная тяга возросла десятикратно и теперь крепко держала его в своих объятиях. И если даже раньше я был не в состоянии помочь ему избавиться От нее, то как я мог рассчитывать на успех сегодня?

Посмотрев на часы, я увидел, что почти два. Поскольку большая часть рабочего дня осталась позади, было бы глупо возвращаться в кабинет, тем более что Мэри к пяти возвращалась от миссис Форрестер и я твердо намеревался встретить ее на вокзале Ватерлоо.

Так что в оставшееся время я решил найти Стамфорда и попросить у него совета — не сообщая, конечно, всю правду, которую я собирался изложить в виде рассказа об одном из моих пациентов.

Надо напомнить, когда в 78-м году я учился в Лондонском университете, шкафчик Стамфорда в больнице Барта был рядом с моим. С тех пор он успел получить ученую степень и ныне стал врачом в той же самой старой больнице, где много лет назад в химической лаборатории познакомил меня с Шерлоком Холмсом. Он не так хорошо знал его и всего лишь свел нас вместе, узнав, что мы оба ищем приличную квартиру за умеренную плату. Поэтому, стараясь помочь Холмсу, я не собирался раскрывать его.

Снова я вышел из дома, на этот раз сунув в карман несколько сандвичей с ветчиной, которые приготовила мне горничная (хотя она и протестовала против подобного обеда), как нередко делал увлеченный расследованием Холмс. Эти воспоминания вернулись ко мне острой болью в груди, когда, расположившись в кебе, я направился к Барту.

Современные исследователи не скрывают удивления, что мы с Холмсом предпочитали пользоваться кебами, которые в самом деле обходились недешево, в то время когда куда дешевле было путешествовать в подземке. Поскольку я не собираюсь делать из этого тайну, должен сказать, что хотя подземка в самом деле была куда дешевле, чем конные экипажи, и во многих случаях значительно быстрее, расположение ее линий не представлялось нам однозначным, и мы нередко запутывались.

Однако подлинная причина, по которой мы старались ею не пользоваться, заключалась в том, что в то время подземка представляла собой сущий ад. Заполненная клубами пара, грязная, зловонная и полная опасностей, она производила отвратительное впечатление, и те, кто могли передвигаться иным образом, неизменно старались избегать ее. Люди же, вынужденные постоянно иметь с ней дело, неизбежно страдали от легочных заболевании, и, поскольку район, в котором я практиковал, граничил с подземной дорогой, я видел многих рабочих, строителей и служащих этой сети дорог, о которых можно в буквальном смысле слова сказать, что они отдали свои жизни, дабы сегодняшние обитатели Лондона могли получать удовольствие от самой безопасной и современной транспортной системы в мире.

В 1891 году ни одна из линий не связывала Бейкер-стрит с больницей Барта, так что кеб в то время был № роскошью, а необходимостью (я не говорю об омнибусах но у них были свои недостатки).

Больничный комплекс Сант-Бартоломью может считаться одним из старейших в мире. Его здания двенадцатого столетия были возведены на фундаментах, заложенных еще римлянами — как можно предположить, во исполнение обета шута Генриха I, который во время путешествия в Рим серьезно заболел и поклялся, что если он оправится, то возведет самую большую церковь в Лондоне. Не знаю соответствуют ли истине все связанные с ним истории, но принято считать, что Барт начал свое существование как церковь и оставался таковой, пока Генрих VIII не конфисковал ее в пользу короны и не приказал (как он делал повсеместно) уничтожить некоторые чисто церковные детали здании, но и после того, как тут обосновалась больница строение изменилось незначительно. Лет двадцать до того,’ как я проходил тут практику, неподалеку располагался обширный Смитфилдский рынок с огромной бойней, и говорили, что запах гниющего мяса перекрывал все остальные ароматы на несколько миль в округе. Я мог только радоваться, что еще до моего появления рынку был положен конец и там, где раздавались стоны агонизирующих животных и ручьями текла их кровь, стоят ряды достойных общественных заведений и магазинов. Я не был у Барта последние пятнадцать лет, но мне было известно, что тут почти ничего не изменилось.

Когда же 25 апреля мой кеб въехал под своды его портала, я тем не менее не думал об очертаниях древних строений, равно как даже не бросил взгляда на архитектурную лепнину и барельефы, продолжающие радовать глаз. Расплатившись с кебменом, я прямиком направился в отдел патологии, где предполагал найти Стамфорда.

Путешествие мое пролегало по лабиринту коридоров, из-за чего мне несколько раз приходилось спрашивать направление: я давно тут не был. Запахи Смитфилдского рынка давно испарились. Вместо этого мое обоняние ощущало одуряющие ароматы карболки и спирта, в которых для меня не было ничего нового, потому что они сопровождали меня с начала медицинской карьеры. Тем не менее их концентрация в Барте была довольно высока.

Как выяснилось, Стамфорт читал лекцию, и мне пришлось занять место в задних рядах аудитории и ждать, пока он завершит ее. Сосредоточиться на его словах было трудно — что-то о циркуляции кроветока, если не ошибаюсь хотя не могу утверждать — настолько я был поглощен стоящей передо мной задачей. Припоминаю что, глядя на него, с хозяйским видом расхаживающего по роструму, я вспоминал, что давным-давно и мы с ним сидели на тех же местах, слушая преподавателей, которые старались вбить в наши тупые головы те же самые факты.

Когда лекция закончилась, я торопливо спустился с верхних рядов, и когда Стамфорд был уже у дверей, окликнул его.

— Боже небесный, да никак это Ватсон! — воскликнул он, делая шаг ко мне и с воодушевлением тряся мне руку. — Какие силы занесли вас в Барт в наши дни. Кажется, вы слушали мою лекцию, не так ли?

Болтая таким образом, он, взяв меня под руку, вел сквозь лабиринты переходов в его собственный кабинет, обжитое пространство которого он делил с коллегой, тоже преподавателем. Тот был значительно моложе, и меня радовала непринужденность общения Стамфорда с ним, свидетельствующая о сохранившейся у него раскованности. Годы сказались на нем самым благотворным образом, его юмор был добродушен и откровенен, как и раньше; так же осталась свойственна ему профессиональная торопливость движений, что давало ему повод подшучивать над собой.

Мы поболтали с ним какое-то время: я рассказывал ему о своей жизни, о женитьбе, случаях из практики и так далее, после чего мне пришлось ответить на ряд неизбежных вопросов о Холмсе.

— Кто мог только подумать, что вы так великолепно подойдете друг другу? — хмыкнул он, предлагая мне сигару, которую я с удовольствием закурил. — И вы... вы стали почти так же известны, как и он! Я помню ваши рассказы — «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех», у вас истинный дар рассказчика, Ватсон, и, я бы сказал, удивительная способность придумывать названия. Но скажите мне — теперь мы совершенно одни, и я никому и не заикнусь, — неужели наш общий друг, неужели старина Холмс в самом деле делал все те штуки, которые вы описываете.

Но только правду!

Я достаточно холодно ответил, что, по моему мнению, Холмс—самый обаятельный и самый умный человек из всех, кого я встречал в жизни,

— О, конечно, конечно, — торопливо согласился Стамфорд, давая понять, что чувство такта ему не изменило. Затем он откинулся на спинку кресла. — Кто бы мог только подумать? Я хочу сказать, что всегда считал его очень умным человеком, но не имел представления... Ну, ну, ну. Наконец ему пришло в голову, что, очевидно, я пришел к нему с некоей целью, и он решил уделить ей внимание. — Могу ли я чем-нибудь помочь, старина?

Я сказал, что в самом деле может, и, собравшись, коротко описал ему историю болезни вымышленного пациен-, та, попавшего под власть кокаина, намекнув, что в последней стадии заболевания его обуревают фантазии. Я задал Стамфорду вопрос, какие шаги необходимо предпринять, чтобы излечить пациента от его пагубного пристрастия?

Стамфорд, надо отдать ему справедливость, слушал меня с неослабным вниманием, упираясь локтями в стол, он молча курил, пока я излагал детали.

— Понятно, — сказал он, когда я закончил. — Скажите мне вот что: вы имеете в виду, что пациент сам не подозревает, в каком он состоянии, — он верит, что кто-то со стороны угрожает ему? То есть он не понимает, что все его видения лишь результат воздействия препарата?

— Не совсем так. Они присутствуют и в тех случаях, когда он и не употребляет кокаин.

Стамфорд вскинул брови при этих словах и безмолвно вздохнул.

— Я буду совершенно откровенен, Ватсон. Не знаю, можем ли мы тут что-то сделать, или нет. В сущности, — поднимаясь из-за стола и подходя ко мне, сказал он, — медицина знает весьма мало об этих пагубных привычках. Тем не менее, если просмотреть работы на эту тему, станет ясно, что в ближайшем будущем такие препараты, как кокаин и опиум нельзя будет приобретать без назначения врача.

— Это вряд ли поможет мне, — с горечью ответил я. — К тому времени мой пациент, скорее всего, скончается. — В тоне голоса отразились следы терзавших меня мыслей, и он обратил на это внимание. Я позволил себе расслабиться.

Несколько секунд Стамфорд внимательно смотрел на меня, и я постарался спокойно выдержать его взгляд. Он снова сел в свое кресло.

— Не знаю, что и сказать вам, Ватсон. Если бы удалось убедить пациента... вашего пациента, что он должен полностью вверить себя вашему попечению и заботам...

— Это не удастся! — воскликнул я, невольно делая рукой, в которой держал сигару, резкий жест.

— Ну, тогда... — Он беспомощно развел руки. — Хотя, подождите — Он снова поднялся. — Есть кое-что, из чего можно извлечь пользу. Куда я это сунул?

Он начал рыться в хаосе кабинета, перекладывая кучи бумаг и поднимая облака пыли. Еще раз с болезненной остротой я вспомнил беспорядок, свойственный и жилищу Холмса на Бейкер-стрит.

— Вот он! — торжествующе воскликнул Стамфорд, снимая с верхней полки шкафа у окна экземляр «Ланцета»[1].

— От 10 марта, — переводя дыхание, протянул он его мне. — Уже попадался на глаза?

Я сказал, что практика еще не позволила мне заглянуть в него, но скорее всего этот выпуск ждет меня дома.,

— Возьмите его на всякий случай. — Стамфорд настоятельно стал всовывать его мне в руки. — Есть один молодой парень... скорее всего в Вене. Честно говоря, я не успел просмотреть всю статью целиком, но, кажется, ой занимается лечением пристрастия к кокаину. Имени его я не упомню, но оно приводится в статье, и, может быть, он что-то подскажет толковое. Простите, старина, но, боюсь, это все, что могу для вас сделать.

Я искренне поблагодарил его, и мы расстались, обмениваясь взаимными обещаниями когда-нибудь в ближайшем будущем пообедать, познакомить друг друга со своими женами и так далее. Никто из нас не имел ни малейших намерений выполнять эти экстравагантные обещания, и я ей всех ног понесся на вокзал Ватерлоо. Подобно Стамфорду, у меня не было никакой уверенности, что маленькая статья в «Ланцете» спасет моего друга и поможет ему выкарабкаться из той пропасти, в которую он стремительно попал. И, спеша встретить жену, меньше всего я мог предполагать, что второй раз за десять лет Стамфорду — бесценному, драгоценному Стамфорду! — удастся ответить на мольбы мои и Холмса. 

3 Решение принято

— Джек, дорогой мой, что случилось? — Таковы были первые слова моей жены, когда я встретил ее поезд на Ватерлоо. Мы неизменно чувствовали духовную связь, еще с той ночи три года назад, когда впервые встретились[2]. Нас свел воедино запутанный клубок событий, в котором нашли себе место и беглые преступники, и дикари с Андаманских островов, опустившийся отставной офицер. Великий мятеж и легендарные сокровица Акры, и тьма той ужасной ночи, когда мы стояли на нижнем этаже дома в Пондишерри-Лодж, пока Шерлок Холмс в сопровождении хозяина и Тадеуша Шолто поднимался наверх, где ему предстояло обнаружить тело несчастного Бартоломью. В этой мрачной обстановке мы еще не успели сказать друг другу ни единого слова — в сущности, мы еще даже не познакомились, — но наши руки инстинктивно нашли Друг друга. Как два испуганных ребенка, мы тем не менее пытались успокоить один другого, что и положило начало взаимной симпатии.

Это безошибочное интуитивное взаимопонимание существовало между нами вплоть до дня ее смерти. И встревоженный взгляд, когда она сошла с поезда, лишний раз подтверждал это.

— Что случилось? — повторила она.

— Ничего. Идем, я все расскажу тебе дома. Это твой багаж?

Пока мы пробивались сквозь толпу, запрудившую вокзал, лавируя между грудами чемоданов, саквояжей, носильщиков и родителей, старающихся держать при себе возбужденных отпрысков, мне удалось отвлечь ее внимание. Пробившись сквозь столпотворение, которое неизменно представлял собой вокзал Ватерлоо, мы нашли кеб и расплатились с носильщиком, успевшим водрузить наш багаж на крышу кеба.

Когда мы расположились на сиденьях и двинулись в путь, жена попыталась вернуться к своему вопросу, но я сделал вид, что не расслышал его, развлекая ее веселой болтовней. Я спросил, хорошо ли она провела время у бывших хозяев, — когда мне выпало счастье узнать ее, она занимала место гувернантки в доме миссис Форрестер.

Сначала, видя мое нежелание беседовать на волнующую ее тему, она удивилась, но поняв, что тут ничего не сделать, решила положиться на меня и охотно принялась рассказывать о своем пребывании в сельском доме Форрестеров в Гастингсе, о детях, своих бывших воспитанниках, которые теперь подросли настолько, что вполне могли обходиться без гувернантки.

— Во всяком случае, они так считают, — со смехом заметила моя жена. Мне казалось, что никогда ранее я не испытывал к ней большей любви, чем во время этой поездки. Она прекрасно понимала, что я чем-то взволнован, но, видя, что я не хочу пока говорить на эту тему, сдержала свои вопросы, продолжая шутить и смеяться всю дорогу, пока я приводил нервы в порядок, прикидывая ход будущего повествования. Она была изумительной женщиной, и вплоть до сегодняшнего дня я тяжело ощущаю ее утрату.

Обед уже ждал нас по прибытии, и мы провели время за столом в той же легкомысленной болтовне, когда каждый старался развлечь другого анекдотами и рассказами о происшествиях, что случились во время нашей разлуки. Когда трапеза приблизилась к концу, она заметила, как слегка изменилось мое настроение, и приободрила меня.

— Ладно, Джек, ты и так уже долго увиливал. Вряд ли тебя так уж интересуют подробности бытия этих ужасных мальчишек. Проводи меня в гостиную, — предложила она, поднимаясь и протягивая мне руку, которую я тут же принял. — Камин уже давно ждет, чтобы мы его разожгли. Мы поудобнее устроимся, ты можешь обзавестись, если хочешь, своей трубкой и бренди с содовой и рассказать мне, наконец, что случилось.

Я покорно, как ребенок, последовал указаниям жены, лишь отказавшись от содовой с бренди. В свое время, в начале нашего знакомства, жену удивило мое описание генерала Гордона[3]. Последний считал смесь бренди и содовой жутким варевом. Моя жена, может быть потому, что я был ранен в Афганистане, с уважением относилась к моему решению вступить в ряды армии, но неизменно пыталась заставить меня изменить привычке, взятой у генерала Гордона. Мои возражения были тщетны. Она отдавала ему искреннюю дань уважения, и первым делом за то, что он положил конец работорговле в Китае, но никогда не теряла надежды, что в один прекрасный день я изменю своим вкусам. Этим вечером она не протестовала, когда я в соответствии со своей привычкой избавился от содовой в своем стакане.

— Итак Джек, — начала она, уютно устраиваясь на диване, набитом конским волосом, Я расположился в кресле, в котором прошедшей ночью спал Холмс. Мэри по-прежнему была в дорожном костюме из плотного твида, обшлага рукавов и воротничок его были обшиты тесьмой.

Я сделал глоток бренди, аккуратно разжег трубку и лишь затем приступил к рассказу о бедствии, которому был свидетелем.

— Бедный мистер Холмс! — воскликнула она в завершение моего повествования, возбужденно стиснув руки; она не считала нужным скрывать слезы, стоящие у нее в глазах. — Что мы можем для него сделать? Что в наших силах? — Ее готовность и горячее желание тут же броситься на помощь согрели мне сердце. Она отчетливо видела все подстерегающие нас трудности, но не собиралась уклоняться от помощи мне — в этом сказывалась ее искренняя и чистая натура.

— Я думаю, кое-что предпринять можно, — ответил я, вставая, — но это будет непросто. Холмс уже в таком состоянии, что вряд ли добровольно примет чью-то помощь, но он по-прежнему достаточно умен, чтобы его можно было обмануть.

— Значит,..

— Минутку, моя дорогая. Я хочу кое-что принести из холла.

Оставив ее, я тут же вернулся с экземпляром «Ланцета», который дал мне Стамфорд. Возвращаясь в гостиную, я прикидывал, сможет ли Мэри в случае необходимости помочь претворить в жизнь мой план. Пока я сидел на вокзале Ватерлоо, ожидая ее, и читал об австрийском специалисте, план начал смутно вкладываться у меня в голове.

Вернувшись в гостиную, я прикрыл за собой дверь и рассказал жене о встрече с© Стамфордом и какие она принесла результаты.

— Ты говоришь, что прочитал статью? — уточнила она.

— Да, и дважды, пока ждал тебя. — Пододвинув кресло, я положил открытый «Ланцет» себе на колени и стал искать нужный абзац.

— Этот доктор... а, вот он тщательно изучил действие кокаина» Первоначально, как он сам признает, пришел к ошибочному выводу, что кокам обладает чудодейственной силой воздействия, может излечить едва ли не все заболевания и положить конец алкоголизму. Но когда от привычки к нему погиб его лучший друг, он понял, какое ужасное проклятие связано с этим пристрастием.

— Погиб... — сдавленным голосом прошептала она.

Мы с ужасом посмотрели друг на друга, потому что картина гибели Холмса одновременно поразила наше воображение. У моей жены в не меньшей степени, чем у меня, были основания испытывать искреннюю благодарность Холмсу, ибо с его помощью нам удалось найти друг друга. Сглотнув комок в горле, я продолжил.

— Во всяком случае, после смерти друга этот врач, автор статьи, изменил свое, восторженное отношение к кокаину и направил всю энергию на излечение тех несчастных, кто уже не может обходиться без наркотика. Пожалуй, сейчас он знает о нем больше, чем кто-либо иной в Европе.

Мы снова обменялись взглядами.

— Ты будешь писать ему? — спросила она.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет времени. Саморазрушение Холмса зашло так далеко, что нельзя терять лишнего часа. Он силен и крепок, но даже его организм может не вынести воздействия яда которым он себя потчует. Если мы не окажем ему не мед ленную помощь, организм сдаст до того, как нам удастся восстановить мощь его мозга.

— В таком случае, что ты предлагаешь, Джек?

— Я предлагаю отправить его на континент. Я хочу предоставить этому врачу возможность заняться Холмсом и буду оказывать ему всяческую помощь, поскольку знаю Холмса. Готов отдать всю свою энергию и время, если они помогут делу.

Моя жена несколько минут сидела в глубоком раздумье. Когда она снова обратилась ко мне, практическая сторона ее натуры выразилась целым рядом деловых и точных вопросов.

— Предположим, что этому человеку не удастся оказать ему помощь — что тоща?

Я пожал плечами.

— Похоже, сегодня он единственный человек в Европе, который разбирается в этом деле. Что еще нам остается, как не использовать эту возможность?

Она кивнула.

— Но что можно сказать о самом докторе? Захочет ли он увидеться с Холмсом? Может быть, он очень занят или же, — она помедлила, — или же его услуги обходятся слишком дорого.

— Я могу более точно ответить на эти вопросы после того, как получу ответ на телеграмму, — сказал я ей.

— Ты послал телеграмму?

Я сделал это еще на вокзале, прочитав статью. В данном случае я использовал опыт Холмса, который предпочитал телеграммы всем остальным видам связи. Я невольно поежился, вспоминая, какие тексты он отправлял бедному Мориарти. Но в данном случае я действовал совершенно правильно. Ничто лучше телеграммы не могло служить моему замыслу. Что же касается телефонной связи, то, хотя в 91-м году и был проложен подводный кабель, я предпочитал не прибегать к ее услугам, разделяя недоверие Холмса к телефонам. В телеграмме, говорил Холмс, необходимо быть четким, кратким и в результате логичным. Она позволяла сразу получить такой же ответ, не тратя времени на лишние словоизлияния. Тем более что в данном случае мне не требовалось ни медицинских советов, ни долгих рассуждений, а только краткое «да» или «нет».

— Но ведь, — со вздохом откинулась на спинку дивана жена, — но ведь мы не приняли в расчет самого мистера Холмса. Ты признаешь, что никакие уловки не помогут уговорить его обратиться за помощью. Предположим, что этот врач согласится принять его в качестве пациента. Как мы доставим его на место? Из твоего рассказа я поняла, что он находился в состоянии крайней настороженности.

— Это правда, — признал я, склонив голову. — Вытащить Холмса за границу будет нелегко. Для этого у него должно сложиться впечатление, будто он отправляется туда по собственному желанию.

— И как мы сможем способствовать этому?

— Он должен будет поверить мне, когда я буду убеждать его в необходимости последовать за профессором Мориарти, — и он должен поверить, что для такого путешествия есть все основания.

Моя жена одарила меня предельно удивленным взглядом.

— Все основания? — выдохнула она.

— Да. — Я твердо выдержал ее взгляд. — Мы должны проложить ложный след, который приведет Холмса в Вену.

— Он поймет твой замысел, — тут же возразила она. — Никто лучше его не разбирается в следах.

— Вполне возможно, — возразил я, — но, с другой стороны, никто лучше меня не разбирается в Холмсе. — Я склонился к ней. — Я знаю, что пустить в ход, дабы ему показалось, что он ощущает след. Проницательность и хитрость не относятся к числу моих сильных сторон, они свойственны ему. Но я временно позаимствую его качества. Я буду думать, как он, я тщательно просмотрю все свои записи о предыдущих делах, в которых мы работали бок о бок, и ты мне поможешь, после чего, — заключил я, стараясь, чтобы в голосе было куда больше бодрости, чем я чувствовал на самом деле, — мы заставим его пойти нам навстречу. И если необходимо, — решительно добавил я, — я потрачу все деньги, что есть в моем распоряжении.

Моя жена, наклонившись, с серьезным выражением лица приложила обе ладони мне к щекам и посмотрела в глаза.

— И ты все это сделаешь — ради него?

— Я был бы последним подонком, если бы уклонился, — ответил я.

— И я помогу тебе, — просто сказала она.

— Отлично. — Я с воодушевлением сжал ее руки в своих. — Я всегда знал, что могу положиться на тебя. Но первым делом мы должны заручиться согласием доктора.

Но это препятствие нашим планам моментально исчезло, когда после стука в дверь появилась девушка, доставившая нам телеграмму. Дрожащими пальцами я раскрыл ее и прочел краткое послание на ломаном английском, гласившее, что доктор «с удовольствием будет к услугам великого английского сыщика» и что с нетерпением ждет ответа. Я торопливо нацарапал ему ответное послание и послал горничную на телеграф.

Теперь осталось лишь доставить Шерлока Холмса в Вену.

 4 Интерлюдия на Пэлл-Мэлл

Конечно, одно дело сказать, что я собираюсь использовать умственные способности Шерлока Холмса, и совсем другое сделать это.

Воодушевленные полученной телеграммой, мы сдвинули стулья поближе и погрузились в молчание, изучая записи о наших с Холмсом делах, которые я снял с полок шкафа. Мы стали планировать наши действия.

Увы, сразу же столкнулись с гораздо большими трудностями, чем я предполагал. Те, кто исследовали мои труды, не скупились на замечания, что их автор непроходимый тупица, безнадежно доверчивая личность, лишенная воображения, и хуже того. Но в этом я не могу признать себя виновным, Коль скоро я уж взял на себя труд описывать достижения моего друга, должен признать, что порой я в самом деле выглядел рядом с ним глуповатым. Однако я не скрывал этих своих качеств — не для того, чтобы подчеркнуть достоинства моего друга в глазах читателей, а давая понять, что в его обществе нелегко было и вполне нормальному человеку. Но когда же, пусть даже руководствуясь самыми благими намерениями в мире, начинаешь думать, как бы обмануть столь выдающийся ум, сразу становится ясно, в чем проблема. В течение вечера мы придумали не менее дюжины ходов, но в каждом из них был какой-то порок, какая-то слабина, которая, как я уже заранее подозревал, сразу же насторожит Холмса. Моя жена, взявшая на себя роль «адвоката дьявола», несколько раз разбивала в пух и прах то, что мне казалось блистательным замыслом.

Не могу даже припомнить, сколько я сидел у камина, уставившись в свои записи ч напрягая мозг. Взгляд на висячие часы искренне удивил меня.

— Джек! — воскликнула жена. — Мы совершенно неправильно подходим к ситуации.

— Что ты имеешь в виду? — переспросил я, не в силах скрыть раздражения из-за того, что усилия, которые я прилагал для спасения друга, подвергались критике со стороны жены.

— Не сердись, — тут же поправилась она, заметив краску гнева, залившую мне лицо. — Я всего лишь хотела сказать, что если мы хотим перехитрить мистера Холмса, надо обратиться к его брату.

И как только мне не пришла в голову эта мысль? Невольно я склонился к ней и поцеловал в щеку.

— Ты совершенно права, — сказал я, поднимаясь. — Майкрофт — единственный человек, который сможет помочь. Даже Холмс признаёт, что Майкрофт в интеллектуальном смысле превосходит его.

Снедаемый нетерпением, я сразу же направился' к дверям.

— Неужели ты собираешься тут же отправиться к нему?— запротестовала она. — Уже около десяти. Джек, для одного дня ты сделал более чем достаточно.

— Мы не можем терять времени, — ответил я, натягивая пиджак, который висел около камина. — Если я попаду в клуб «Диоген» до одиннадцати, то, вполне возможно, встречу там Майкрофта. Тебе не стоит ехать со мной, — добавил я, еще раз нежно целуя ее в щеку.

Оказавшись на улице, я остановил двухколесный экипаж и велел кучеру доставить меня в клуб «Диоген», Дав указание, я откинулся на спинку сиденья и стал прислушиваться к цоканью копыт по булыжникам. Я не позволил себе задремать, хотя, по правде говоря, меня основательно клонило в сон.

Прекрасно зная Холмса, я не сомневался, что в случае необходимости он способен на сверхчеловеческие усилия. И если я не мог претендовать на блистательность его ума, то по крайней мере выносливости у меня было не меньше.

Утверждать, что хорошо знаю Майкрофта Холмса, я не мог. В сущности, встречал его раз-другой года три назад, когда наши пути соприкоснулись в печальном деле с греческим переводчиком. Более того, я прожил с Холмсом бок о бок не менее семи лет, пока он впервые упомянул о своем брате, и его откровенность удивила меня столь же сильно, как, скажем, утверждение, что земля плоская. Я был поражен еще больше, когда Холмс уточнил, что умственные способности его брата значительно превосходят его собственные.

— Не подлежит сомнению, — помнится, сказал я тогда,— что он пошлине великий детектив, но в таком случае, почему же я никогда не слышал о нем? — Предположение, что в Англии может существовать мозг, не уступающий Холмсу, без того, чтобы хоть кто-то слышал о нем, казалось совершенно невероятным.

— О, — небрежно бросил Холмс, — Майкрофт, образно говоря, предпочитает находиться в тени. Он очень ленив, — добавил он, видя, что я его не понимаю. — Мог бы без труда решить любую загадку, если бы это не было связано с необходимостью вылезать из кресла. К сожалению, от этого никуда не деться, — хмыкнул он, — а Майкрофт терпеть не может что-либо, имеющее отношение к физическим упражнениям.

Он рассказал, что его брат предпочитает проводить большую часть времени в своем клубе «Диоген», который расположен напротив апартаментов на Пэлл-Мэлл. Этот клуб предназначен для тех, кто терпеть не может клубов. Его члены составляют собой самое странное и замкнутое сообщество в Лондоне, и никто из них не имеет права на малейшую реплику в адрес остальных членов клуба. Разговоры в клубе строжайшим образом запрещены, и предаваться им можно только в помещении для посетителей.

Я все же задремал и проснулся, когда кучер открыл дверцу и объявил, что мы прибыли к цели нашего путешествия.

Клуб был по другую сторону улицы. Я быстро пересек ее и вручил швейцару свою визитную карточку, добавив, что буду ждать мистера Майкрофта Холмса в комнате для посетителей. Сухо поклонившись, он отправился выполнять мое поручение, и только легкое высокомерное движение полуприкрытых ресниц дало мне понять, что он не одобряет моего вторжения. Я сделал слабую попытку поправить измятый воротничок и провел рукой по щетине, украшающей подбородок. К счастью, не было необходимости сдавать шляпу в гардероб и заниматься прической. Хотя этот обычай практически исчез, в те времена мужчины часто позволяли себе оставаться в помещении в шляпах.

Минут через пять приблизился неслышными шагами швейцар и, сделав легкое движение рукой в перчатке, пропустил меня перед собой и проводил в комнату для посетителей, где уже ждал Майкрофт Холмс.

— Доктор Ватсон? Я не был уверен, что смогу узнать вас. — Сделав шаг навстречу, он принял мою руку в пухлую ладонь. Я уже как-то упоминал, что по сравнению со стройностью и подтянутостью Холмса его брат был толст едва ли не до неприличия. Годы, насколько я заметил, не изменили его внешность, и он, со своей стороны, столь же внимательно осмотрел меня маленькими глазками, утонувшими в складках жира.

— Насколько я вижу, вас привело какое-то спешное дело, касающееся моего брата, — продолжил он, — потому что из-за него вас весь день мотало по городу в экипажах... и вы были на вокзале Ватерлоо, провожая кого-то... Или нет — встречая, — поправился он. — И вы очень утомлены, — сказал он, указывая на кресло. — Так что прошу вас, расскажите, что случилось с моим братом.

— Почему вы решили, что с ним что-то случилось? — спросил я, не в силах скрыть удивления, и опустился в кресло. Да, он был достойным братом Шерлока.

— Фу, — махнул пухлой рукой Майкрофт. — Я не видел вас три года, и все это время вы были рядом с Шерлоком, взяв на себя обязанности хроникера его дел, насколько мне известно. Внезапно вы наносите мне визит в такое время суток, когда все женатые мужчины предпочитают находиться с женами, и к тому же вы являетесь без своего «алтер эго». Поэтому нетрудно предположить, что с ним что-то случилось, а вы явились за помощью или советом. По состоянию вашего подбородка я вижу, что весь день у вас не было возможности побриться. У вас нет с собой медицинского саквояжа, хотя, по вашему собственному признанию в печати, вы возобновили практику. Таким образом, я делаю вывод, что ваша взволнованность имеет прямое отношение к вечернему визиту ко мне. Дата на корешке билета, высовывающегося из кармана вашего пальто, говорит, что сегодня вы были на платформе вокзала Ватерлоо. Если бы вы кого-то провожали, то у вас не было необходимости идти дальше дверей вокзала и билет для права прохода на платформу, насколько я понимаю, вам бы не понадобился, значит, вы кого-то встречали. Что же касается экипажей, которыми вы пользовались весь день, то ваша щетина и весь внешний вид говорят, что у вас не было времени дома привести себя в порядок, но на вашем пальто нет следов дождя и ботинки сухие, несмотря на плохую погоду на улице. А какое иное транспортное средство, чем то, которое наш мистер Дизраэли назвал лондонскими гондолами, может обеспечить подобный эффект? Как видите, все совершенно просто. А теперь расскажите мне, что случилось.

Он стал неспешно располагаться на стуле напротив, давая мне время прийти в себя от удивления, после чего с любезной улыбкой предложил выпить. Я покачал головой.

— Предполагаю, что вы давно не общались со своим братом? — спросил я.

— Не меньше года.

Мне это не показалось странным, хотя многие и представить себе не могли, каким образом два брата, живущие в одном городе, не ссорясь, что могло помешать их общению, могут держаться в таком отдалении друг от друга. Но братья Холмс представляли собой не правило, а исключение, и я хорошо понимал это.

Предупредив Майкрофта Холмса, что мои новости не несут в себе ничего приятного, я поведал ему о состоянии брата и о том, к какому я собираюсь прибегнуть лечению. Он слушал меня в глубоком молчании, с каждым словом все ниже и ниже опуская голову. После завершения моего рассказа пауза так затянулась, что я подумал, не заснул ли слушатель. Низкий носовой звук почти убедил меня, что так и есть, но Майкрофт стал медленно поднимать голову, пока его глаза не оказались на одном уровне с моими и я не увидел в них боль.

— Мориарти? — наконец хрипло повторил он.

Я кивнул.

Он остановил меня усталым движением руки.

— Совершенно верно, совершенно верно, — пробормотал он и снова погрузился в молчание, рассматривая кончики пальцев. В конце концов, издав еще один вздох, он с трудом поднялся на ноги и оживленно заговорил, словно стараясь избавиться от уныния, в которое погрузили его мои слова.

— Отправить его в Вену будет не так просто, — согласился он, подходя к дверям и дергая шнур колокольчика,, — но я не взялся бы считать это невыполнимой задачей. Чтобы сделать это, мы должны просто убедить его, что там находится Мориарти, — он там и ждет его.

— Но я не имею представления, как этого добиться.

— Да? Простейший выход заключается в том, чтобы убедить профессора Мориарти отправиться в Вену, Будьте любезны, Дженкинс, вызовите нам кеб, — обратился Майкрофт Холмс к швейцару, который появился у меня за спиной.

Он хранил молчание в течение всего нашего ночного путешествия до Мунро-роуд, 114 (адрес был на визитной карточке профессора), если не считать того, что спросил меня об австрийском специалисте и о том, кто бы это мог быть. Я подробно рассказал ему содержание статьи в «Ланцете», на что он только хмыкнул.

— Похоже, что еврей, — был его единственный комментарий.

Я вторично испытал подъем духа, присутствие Майкрофта и его интеллект восстановили мои силы. Я испытал искушение расспросить его подробнее о профессоре Мориарти и упоминавшейся трагедии, но придержал язык. Чувствовалось, что Майкрофт был погружен в размышления о состоянии брата, и в характере обоих братьев было нечто заставлявшее воздерживаться от таких расспросов.

Вместо этого я пустился в размышления, каким образом нам удастся убедить профессора Мориарти принять участие в нашем странном мероприятии. Вряд ли мы могли убедить робкого преподавателя просто Оставить свое место и последовать на континент. Он будет колебаться или, что хуже всего, впадет в панику. Я повернулся к спутнику с намерением поделиться своими сомнениями, но он сидел, отвернувшись от меня и высунув голову в окошко.

— Остановитесь здесь, кебби, — спокойно приказал он, хотя мы были еще далеко от цели.

— Если профессор не преувеличивает, — объяснил Майкрофт, когда его грузное тело покинуло кеб, — нам придется быть настороже. Поговорить с ним необходимо, но наш визит должен остаться в тайне от Шерлока, если уж мы решили бодрствовать этой ночью.

Кивнув, я приказал кучеру ждать нас, сколько бы ни продлилось ожидание. Дабы уверить его в серьезности наших намерений, я сунул ему в руку шиллинг и пообещал еще один по возвращении. Затем мы с Майкрофтом направились по пустынной улице к резиденции профессора.

Мунро-роуд представляла собой скромную улочку е двухэтажными строениями, оштукатуренные фасады которых были окружены ухоженными садиками. В конце улицы я увидел синеватый дымок, поднимавшийся в ночном воздухе, и дернул своего осанистого спутника за рукав. Он посмотрел в направлении, куда я указывал, и кивнул, Вдвоем мы скрылись в тени ближайшего здания.

Под единственным светильником стоял Шерлок Холмс и курил трубку.

Забившись подальше в тень и скорчившись под ее прикрытием, мы быстро пришли к выводу, что пока ситуация носит неразрешимый характер. Пока Холмс стоит как раз напротив дома профессора, мы не можем незамеченными попасть в него, разве что удастся как-то отвлечь его, но вот как это сделать, никто из нас не представлял. Тихим шепотом мы кратко обменялись мнениями. Можно было применить стратегию, включавшую в себя подход к дому с задней стороны, но против нее существовало несколько возражений. Вполне возможно, что придется перебираться через изгородь, в этом случае было ясно, что Майкрофт не справится с такими гимнастическими упражнениями, пусть даже изгородь и будет не выше меня. Даже если он ее одолеет и удастся найти в темноте нужный дом, нам придется столкнуться с запертой задней дверью, а неминуемые шум и суматоха, с которыми будет сопряжено наше появление, привлечет внимание Холмса.

Но неожиданно проблемы разрешились сами по себе. Снова глянув на моею друга, стоявшего в желтом конуее света, я увидел, как он выбил пепел из трубки о подошву и двинулся в другой конец улицы.

— Он уходит! — приглушенно воскликнул я,

— Будем надеяться, что ему не придет в голову возвращаться на вахту, — пробормотал Майкрофт, переводя дыхание, когда ему пришлось подняться с колен и оббита, пыль, хотя его объемы не позволяли ему дотянуться до них. — И теперь быстро! — решительно снявшись с места, сказал он. — Мы должны достичь цели без помех.

Он направился к дому. Я же остался стоять на месте, наблюдая, как исчезла в темноте фигура моего друга. Казалось, что ее очертания ныне производили впечатление усталости и одиночества.

— Идемте, Ватсон, — прошипел Майкрофт, и я последовал за ним. Встретиться с обитателем квартиры оказалось проще, чем мы предполагали: профессор Мориарти бодрствовал, потому что его попытки уснуть были отравлены, и не в первый раз, знанием того, что Холмс бдит у него под окнами.

Должно быть, он видел нас, потому что дверь оказалась открытой еще до того, как рука Майкрофта коснулась дверного молотка. Мориарти в ночной рубашке и колпаке, накинув на себя красный халат, воззрился на нас близорукими сонными глазами.

— Доктор Ватсон?

— Да, а это мистер Майкрофт Холмс. Можем ли мы войти?

— Мистер Майкрофт! — с нескрываемым изумлением воскликнул профессор. — Каким образом...

— Время не терпит, — коротко поклонившись, Майкрофт объяснил причину своего появления. — Мы хотели бы помочь и вам, и моему брату,

— Да, да, конечно, — торопливо согласился Мориарти. — Прошу вас следовать за мной, но только тихо. Моя домохозяйка и ее горничная уже спят, и я бы не хотел разбудить их.

Когда мы вошли, Мориарти осторожно закрыл за нами дверь и задвинул засов.

— Вот сюда. — Он взял лампу, поставленную им на столик в холле, и мы проследовали за ним по лестнице в его апартаменты. Чем-то они напоминали его ночной халат — аккуратные, но слегка обветшавшие.

— Я попросил бы вас не включать газ, — обратился к нему Майкрофт, увидев, что профессор готов сделать это. — Мой брат может вернуться, и очень существенно, чтобы он не заметил никаких изменений у вас в окне.

Кивнув, Мориарти сел, растерянным движением руки пригласив нас располагаться.

— Что необходимо сделать? — с надеждой спросил он, потому что выражение наших лиц дало ему понять, что положение в самом деле настолько серьезно, как оно ему и представлялось.

— Мы были бы весьма признательны вам, если бы завтра утром вы смогли отправиться в Вену... — начал Майкрофт.

 5 Путешествие сквозь туман

Не стоит даже уточнять, к каким уловкам мы прибегали в ту ночь, имея дело с несчастным преподавателем математики, какие приманки, угрозы и уговоры пускали в ход, чтобы заставить его сотрудничать с нами. Я даже не предполагал, что Майкрофт Холмс обладает таким красноречием. Мориарти сначала протестовал, переводя с одного на другого испуганные, как у хорька, глаза, казавшиеся водянисто-голубыми в свете единственной лампы. Но Майкрофт в конечном итоге убедил его. Я так и не понял, в чем заключалась сила его убеждения, но в конце концов этот грузный великан одержал верх над нашим собеседником. Получив обещание об оплате ему всех расходов, тот согласился, не упустив возможности пугливо напомнить нам, что должен представить удовлетворительные объяснения своему директору, оправдывающие его отсутствие в Ройлоттской школе.

Когда наши переговоры завершились, я подошел к окну и из-за портьеры осторожно выглянул на улицу. Холмса нигде не было видно. Вместе с его братом мы вышли тем же путем, как явились, и вернулись к нашему кебу.

На обратном пути я снова с трудом одолел искушение расспросить Майкрофта о прошлом семьи Холмсов. Мне было ясно, что Мориарти поддался на уговоры Майкрофта потому, что последний что-то знал о нем, и притом столь внушительное, что даже не было необходимости упоминать об этом.

Все же я смог противостоять искушению, и это оказалось не так трудно, как я предполагал, потому что провалился в сон на обратном пути, и Майкрофт осторожно потряс меня, когда экипаж остановился. Мы тихо пожелали друг другу спокойной ночи.

— Теперь все зависит от Шерлока, — сказал он.

— Я все думаю, не поставили ли мы его в слишком тяжелое положение, — сказал я, хотя сейчас для меня самым тяжелым было удержаться от зевоты.

Майкрофт, сидящий в экипаже, только хмыкнул.

— Думаю, что нет. Исходя из того, что вы рассказали, я вижу, что ум его остался таким же, как и прежде. Лишь он сам, и никто иной, может изменить точку приложения усилий. Его цель — добраться до Мориарти, и он будет искать пути к этому, так что, я думаю, не стоит ломать себе голову по этому поводу. Все остальное зависит от вашего доктора. Спокойной ночи, Ватсон. — С этими словами он легонько ткнул тросточкой в потолок, и экипаж медленно удалился, скрываясь в покрове сгущающегося тумана.

Я было двинулся в спальню, мечтай о кровати, но тут передо мной предстала жена, которая встретила меня внимательным взглядом.

— С тобой все в порядке, дорогой? — Она приложила прохладную руку мне ко лбу, словно опасаясь, нет ли у меня температуры. Я ответил, что кроме естественного утомления, меня ничто не беспокоит.

— Но что это? — с удивлением вскричал я, увидев на стуле рядом с кроватью поднос, закрытый салфеткой. — Завтрак в постель? Говорю тебе, что я...

— Внутренний голос сказал мне, что у тебя не было времени поесть, — улыбнулась она, ставя передо мной поднос.

Я уже был готов спросить ее, что она имела в виду, как увидел рядом с тарелкой желтый конверт.

Нерешительно глянув на жену, подбадривающую меня волевым выражением лица, я взял конверт и вскрыл.

Позволит ли практика тебе отбыть на несколько дней?

Тщательная подготовка зависит только от тебя.

Не забудь о неоценимой помощи, которая может быть тебе оказана.

Возьми Тоби на Мунро, 114.

Будь осторожен!

Холмс

— Тоби! — Я глянул на жену.

— Пути назад нет, — тихо сказала она.

— Да. — Я старался сдержать волнение в голосе, ибо теперь только со временем станет ясно, что нас ждет.

Торопливо покончив с завтраком, я оделся, и все следы усталости покинули меня, пока жена собирала мне вещи в дорогу. Будучи замужем за старым воякой, родом из такой же семьи, она отлично справлялась с этой обязанностью. Прошло немного времени, и я был готов расстаться с ней, взяв багаж, правда, когда она смотрела на другую сторону, я сунул в саквояж свой старый револьвер. Это было то, что Холмс называл «предосторожностями», и хотя я знал, что мне не придется пускать его в ход, имело смысл дать ему понять, что я не пренебрегаю его инструкциями, но, с другой стороны, не стоило оповещать жену, что я им следую. Я поцеловал ее на прощанье и напомнил, что она должна поговорить с Куллингуортом о замене меня на Время отлучки.

Улицы были затянуты густым туманом. Если несколько часов назад его пелена достигала мне до лодыжек, то теперь он скрывал меня с головой. Я шел сквозь непроницаемую стену едкого желтого смога, который щипал глаза и забивал легкие. В этот час суток Лондон превращался в какой-то мистический город, где можно было ориентироваться только по звукам.

Через несколько кварталов до моего слуха донесся стук копыт и заглушенные призывы уличных продавцов, старавшихся привлечь покупателей с невидимых улиц. В добавление ко всей этой странной обстановке откуда-то доносились звуки органа, наигрывавшего «Бедный маленький лютик».

Так или иначе, я двинулся в путь, постукивая тросточкой, потому что люди возникали передо мной за долю секунды до того, как им надо было уступить дорогу, и я с трудом различал желтый ореол вокруг пятен света. Человек, впервые оказавшийся здесь, с трудом мог бы поверить, что "видит уличные фонари. Я, конечно, узнавал их с первого взгляда.

Необходимо напомнить, что этот убийственный покров густого тумана был рутинной приметой Лондона, где я провел детство и молодость. И все же сегодня туман обладал необычайной плотностью. К тому времени, когда я на Пичин-Лейн нашел кеб, он и не думал рассеиваться. Я с раздражением выглянул в окно экипажа, еле различая какие-то приметы местности, говорившие, что мы движемся в правильном направлении. Ганновер-сквер, Гроссенвор-сквер, Уайтхолл, Вестминстер и наконец Вестминстерский мост еле проступали из пелены, по мере того как мы про-' двигались к улице, на которой обитал мистер Шерман, натуралист, чей великолепный пес Тоби не раз помогал Холмсу в его расследованиях.

Обладай Тоби настоящей родословной, его можно было бы назвать подлинной ищейкой. Но поскольку по его внешнему облику сказать это было невозможно, даже мистер Шерман — мнению его я безусловно доверяю — не мог определить породы. Он считал, что Тоби — наполовину спаниель, наполовину шотландская овчарка с примесью борзой, но я не был в этом убежден. Его обвислых ушей, бело-коричневой шкуры и неловкой походки было достаточно, чтобы у меня зародились сомнения относительно его предков.

Более того, недавнее заболевание лишило его значительной части волосяного покрова, в результате чего трудно было относиться к нему без предубеждения. И все же Тоби был веселым дружелюбным псом и не собирался считать себя ниже всех прочих соплеменников, какие бы ни были у них родословные. Он обладал уникальным даже для собаки обонянием, вполне заменявшим высокую родословную. Насколько я могу судить, когда он пускал в ход свой нюх, соперников у него не было. Читатели могут припомнить великолепную работу Тоби, описанную мною в «Знаке четырех», где на нем лежала главная ответственность за поимку высокородного Джонатана Смита и его ужасного приятеля. Он шел по их следу едва ли не через весь Лондон, руководствуясь лишь слабым запахом креозота, в который попала босая нога одного из преступников. Правда, в ходе преследования он завел нас в какой-то тупик, где стояла бочка с креозотом, но лишь потому, что след беглеца пролегал неподалеку от нее. Собаку нельзя было осуждать за то, что она спутала два одинаковых запаха. Но когда мы с Холмсом вернули Тоби на подлинный след, он тут же осознал свою ошибку и повел нас в правильном направлении, о чем я уже рассказывал.

Но при всем полете фантазии я и представить не мог, до каких высот вырастет гений Тоби.

В конце концов, ориентируясь по собачьему вою и лаю, я понял, что мы прибыли на место, и попросил кучера обождать. У него не было никаких возражений. Путешествие в таких условиях было исключительно трудным и даже опасным.

Выйдя из экипажа, я оглянулся в поисках ряда запущенных домов, которые, как я знал, окаймляли лужайку, но они были недоступны взгляду. Только руководствуясь путеводной нитью в виде голосов питомцев Шермана, я добрался до его дверей. Постучав, я громко позвал хозяина, чтобы перекрыть звучный хор обитателей зверинца, которые выражали недовольство густой туманной пеленой, скрывавшей от них солнце. Правда, мне пришло в голову, что привычка к молчанию им вообще несвойственна, и я попытался представить, какое действие эта постоянная какофония оказывает на Шермана.

Я встречал его несколько раз, когда по поручениям Холмса забирал у него Тоби. Хотя при первой нашей встрече пес обнажил клыки, его недружелюбие тут же исчезло, едва он понял, что я друг мистера Холмса. С тех пор при моих визитах он кидался к дверям, радостно приветствуя меня. В последний раз мы виделись с ним около года назад. В тот раз Холмс решил воспользоваться способностями Тоби, чтобы выследить орангутана в трущобах Марселя. Несмотря на мои настояния, Холмс все же убедил меня, что история эта лишена «интересных примет», и я не предал ее гласности, лишь мельком упомянув, что польское правительство признало заслуги Холмса, наградив его орденом Святого Станислава второй степени.

Дверь наконец открылась.

— Успокойтесь, вы, маленькие бестии!.. — Прищуренные глаза натуралиста воззрились на меня из-за оправы очков. — Никак доктор Ватсон! О, прошу прощения! Входите же, входите! Я-то думал, что опять явились маленькие бездельники, которые пользуются туманом. Как вы только нашли ко мне дорогу?! Входите!

На руках он держал маленькую обезьянку, а мне пришлось переступить через создание, в котором я опознал беззубого барсука. Зоопарк внезапно затих, словно с моим приходом на него набросили одеяло. Если не считать воркования двух голубков, примостившихся на шкафу, и повизгивания поросенка где-то на задах дома, питомцы натуралиста погрузились в полное молчание. Я даже слышал, как неподалеку от дома плещется Темза. Из-за окна еле доносились крики чаек, бесцельно носившихся в тумане.

Шерман осторожно снял со спинки стула старого одноглазого попугая и предложил мне присесть. Хотя у меня не было намерения долго рассиживаться, я все же принял предложение. Весь облик хозяина свидетельствовал, что он соскучился по человеческому общению, и это заставило меня помедлить с прощанием, хотя я понимал, что любая задержка, тем более учитывая трудности путешествия в сторону Хаммерсмита, может помешать использовать возможности собаки.

— Очевидно, доктор, вам нужен Тоби? — спросил Шерман, разнимая лапки обезьянки, обвившиеся вокруг его шеи и осторожно усаживая ее на большую закрытую птичью клетку. — В таком случае подождите, я приведу его. У вас не будет времени выпить со мной чашечку чая? — со слабой надеждой спросил он.

— Боюсь, что нет.

— Понимаю. — Вздохнув, он через боковую дверь направился в питомник. Донесшиеся оттуда лай и повизгивание сказали мне, что собаки рады видеть своего хозяина. Я различил голос Тоби.

Шерман вернулся почти сразу же вместе с псом, оставив остальных питомцев в разочаровании. Узнав меня, Тоби рванулся вперед, натягивая поводок, ясно давая понять, что он полон энергии. Я встретил его куском сахара, кото-рым всегда ознаменовывал нашу встречу. Как обычно, я предложил Шерману плату авансом, и в соответствии с его манерой вести дела — по крайней мере, с Шерлоком Холмсом — он отказался.

— Держите его столько, сколько он вам понадобится, — настаивал он, провожая меня к дверям, для чего ему пришлось обойти стайку цыплят. — Позже мы обо всем договоримся. Пока, Тоби! Будь хорошей собачкой. Передайте мои лучшие пожелания мистеру Холмсу! — крикнул он мне, когда, ведя с собой Тоби, я направился к кебу.

Я крикнул ему в ответ, что обязательно передам, и позвал кебмена, ответный отклик которого сообщил мне, где я его оставил. Следуя в этом направлении, я нашел кеб, и мы забрались в него. Я назвал адрес, по которому Холмс слал свои телеграммы (и где я сам побывал ночью), и мы, нащупывая путь в непроглядном тумане, двинулись в дорогу.

Мы пересекли Вестминстерский мост — едва не столкнувшись с экипажем компании «Уотни Ман» — и затем направились прямо на запад, к Хеммерсмиту. Единственное здание, которое мне удалось опознать по дороге, был железнодорожный вокзал Глочестер.

Повернув на пустынную Мунро-роуд, мы сориентировались по единственному уличному фонарю и остановились у нужного дома.

— Прибыли! — с нескрываемым облегчением объявил кучер, а я осторожно выглянул из экипажа, опасаясь наткнуться на Холмса. Вокруг было совершенно тихо и пустынно, и мой голос, когда я позвал его по имени, странным эхом отразился от плотной стены тумана.

Несколько мгновений я постоял, прислушиваясь, и уже собрался двинутьея к дому профессора — который, как я знал, был где-то сзади меня, — как вдруг услышал. звук шагов по мостовой справа от себя.

— Алло?

Ответа я не услышал: раздавалось только неровное постукивание трости о мостовую. При этих звуках Тоби слегка насторожился, как и я, и растерянно заскулил.

Постукивание тросточки приближалось.

— Эй? — настойчиво повторил я. — Кто там?

— «Невесты из Макселтона лучше всех! — внезапно донесся из тумана высокий тенор. — По росе они встают, Энни Лори честь поют, и хоть строг у ней отец, я ведь тоже молодец!»

Пораженный, я застыл на месте, волосы на затылке встали дыбом от ужаса, потому что эти звуки на пустынной туманной улице Лондона не несли в себе ни цели, ни смысла.

Шаркающей походкой он медленно возник из тумана, окруженный ореолом света от фонаря, — оборванный менестрель в поношенном распахнутом кожаном жилете, старых кожаных бриджах и неряшливо завязанных ботинках. Седая щетина покрывала его щеки, а на голове у него была кожаная шапка, круглая форма которой сказала мне, что ее владелец имел отношение к шахтерскому ремеслу. Я употребил прошедшее время, потому что на глазах его были темные очки, которые обычно носят слепые,

Я в ужасе продолжал смотреть на это создание, которое, приблизившись ко мне, завершило, наконец, песню, В воздухе повисло молчание.

— Милостыню! Не пожертвуете ли слепому? — стянув шляпу, он протянул ее донышком вниз. Я порылся в карманах в поисках мелочи.

— Почему вы не ответили, когда я обратился к вам? — не без раздражения спросил я, потому что устыдился своего желания вскрикнуть, схватить саквояж й вытащить револьвер. Я испытал еще большее раздражение, представив, в каком глупом положении я мог оказаться, ибо этот слепой певец не испугался бы меня, да и вообще он не испытывал злых намерений.

— Я не мог прервать песню, — ответил он с таким видом, будто это каждому должно быть понятно. У него был легкий ирландский акцент. — Когда я прекращаю петь, мне не платят, — объяснил он, снова протягивая головной убор. Я бросил в него несколько пенни. — Ба-а-адарю, сэр.

— Но, силы небесные, человече, как вы можете заниматься своим ремеслом в этих условиях?

— Ус... условиях, сэр? А что за условия?

— Да этот проклятый туман! — фыркнул я, — В нем и руки перед собой не разглядишь... — И тут я остановился, вспомнив, с кем имею дело. Менестрель лишь выразительно вздохнул.

— Ах, вот что! То-то я удивляюсь, какая странная обстановка вокруг. Думаю, что сегодня за все утро мне и шиллинга не удалось заработать. Значит, туман? Должно быть, просто потрясающий. Ну и ну!

Снова вздохнув, он повернулся, словно бы желая увидеть окружение, что произвело на меня довольно грустное впечатление.

— Вам нужна какая-нибудь помощь? — спросил я.

— Нет, нет... да благословит вас Бог, сэр, но я ни в чем не нуждаюсь. Ведь мне, в сущности, все равно, не так ли? Все то же. Бла-а-адарю вас, губер’тор. — С этими словами он вытащил из шапки деньги, которые я ему кинул, и переправил их в карман. Я попрощался с ним, и он зашаркал дальше, нащупывая тросточкой путь и ничем не отличаясь от всех прочих, блуждающих в этом проклятом тумане. Он снова затянул песню, и его голос постепенно стих, когда певец исчез из виду, проглоченный белесой стеной тумана.

Оглянувшись, я снова крикнул:

— Холмс!

— Не стоит кричать, Ватсон. Я здесь, — раздался у меня за спиной знакомый голос. Резко повернувшись, я оказался нос к носу с уже знакомым слепым певцом. 

6 Тоби превосходит сам себя

— Холмс!

Расхохотавшись, он стянул парик, избавился от искусственных бровей и от бородавки на подбородке. Наконец он снял очки с темными стеклами, и вместо того, чтобы увидеть слепые глаза менестреля, я столкнулся со взглядом Холмса, искрившимся спокойным весельем.

— Прошу прощения, мой дорогой друг. Вы же знаете, я всегда был склонен к драматическим эффектам, а на этот раз ситуация была столь превосходной, что я не смог противостоять искушению.

Потребовалось несколько минут, чтобы успокоить перепуганного кебмена, которого весь этот эпизод привел едва ли не в полное бесчувствие, но Холмс, наконец, преуспел и в этом.

— Но к чему весь этот обман? — потребовал я от него ответа, когда Холмс нагнулся погладить собаку, признавшую, наконец, старого друга. Тоби радостно завилял хвостом и облизал ему щеки. Холмс бросил на меня снизу вверх быстрый взгляд:

— Он удрал, Ватсон.

— Удрал? Кто удрал?

— Профессор, — возбужденно сказал Холмс, выпрямляясь. — У вас за спиной, в тумане — его дом. Прошлой ночью я сам наблюдал за ним (обычно я плачу Уиггинсу[4] за эту работу), до полуночи все было спокойно, и я зашел в паб внизу по дороге, чтобы согреться в такую промозглую погоду глотком бренди. Пока я был в отлучке, профессора навестили двое мужчин. Не имею ни малейшего представления, о чем они говорили, но у меня нет ни малейших сомнений, что это были шпионы у него на жалованье, которые пришли сообщить хозяину, как я затягиваю петлю у него на шее. Когда я вернулся, их уже не было, и все оставалось в прежнем виде. Этим утром к одиннадцати часам я получил депешу от Уиггинса. В тот промежуток времени, когда я ушел, а он еще не занял мое место, профессор исчез. Как и куда — это еще предстоит выяснить. Вот я и явился сюда в таком виде, чтобы меня не перехватили его дружки, которые вполне могут устроить тут засаду.

 Я слушал его, стараясь сохранять совершенно бесстрастное выражение, с которым и задал несколько вопросов.

 — Вы говорите, было двое мужчин?

 — Да. Один был высок и грузен — самое малое, стоунов[5] четырнадцать: сырая земля успешно сохраняет отпечатки, из которых можно сделать интересные выводы. Он носит обувь крупною размера с закругленным носком и квадратным каблуком, слегка косолапит при каждом шаге. Человек такого роста и веса часто ставит ступни носками наружу, так что тут любопытный феномен. Передвигался он довольно решительно, и я могу предполагать, что в этой паре он играет главную роль.

 — А другой? — Я старался, чтобы мой голос звучал как можно непринужденнее.

 — Ах, другой, — Холмс задумчиво вздохнул и рассеян-, но огляделся по сторонам. — Да, в нем тоже есть кое-что интересное. Он несколько ниже и не так грузен, как его компаньон. Я бы предположил, что рост у него ниже шести футов и он слегка прихрамывает, подобно вам, Ватсон, на левую ногу. Он держался несколько сзади, и второй подозвал его, когда они подошли к дому. Это предположение подтверждается тем фактом, что остались отпечатки только его носков, когда он заторопился на зов. Об этом же говорит увеличившаяся величина шага. Они вошли в дом, поговорили с профессором и покинули его. Я бы мог и пространнее рассказать об их действиях, если бы не этот проклятый туман, мешающий мне воссоздать картину во всех деталях. К счастью, я принял меры предосторожности, так что в случае необходимости без труда найду их. Как вы знаете, в число моих привычек не входит вылавливать мелкую рыбешку, когда крупная уходит сквозь прорехи в сети.

— Не наступите на ванильный сахар! — внезапно вскрикнул он, резко оттянув меня назад, едва только я сделал пару шагов по направлению к дому. — Вы могли попасть в него, — выдохнул он, придерживаясь за меня, чтобы сохранить равновесие. Теперь я окончательно убедился, что он сошел С ума и нуждается в срочной помощи,

— Ванильный сахар? — с предельным спокойствием переспросил я.

— Не волнуйтесь, мой дорогой друг, Я не рехнулся, хмыкнул он, выпуская рукав моего пальто. — Я же говорил вам, что принял меры предосторожности, которые помогут мне выследить любого из посетителей или всех, Расплатитесь с кучером, и я вам все объясню.

Едва держась на ногах, я вернулся к кебу, взял свой саквояж и рассчитался. Кебмен испытал явное облегчение, получив возможность уехать, так как, без сомнения, опасности передвижения в тумане казались ему куда менее страшными, чем непонятные происшествия на тихой Мунро-роуд. Поскрипывая, кеб удалился, а я вернулся к своему другу, который дожидался меня, стоя на том же месте. Взяв меня под руку и держа поводок Тоби, Холмс повел нас к дому, который, хотя я его и не видел, чувствовалось, был где-то поблизости.

— Посмотрите вниз и глубоко вздохните, — посоветовал он. Сев на корточки я вдохнул, как мне было указано, и сразу же ощутил запах ванильного экстракта.

— Ради Бога, зачем?.. — начал я.

— Если уж выбирать, это куда лучше креозота, — ответил Холмс, позволив Тоби обонять запах, — поскольку он не так резок, из-за чего носитель его может понять, что наступил подошвой во что-то пахучее. Преимущество и в том, что запах довольно нестандартный. Он ясно чувствуется, долго держится, и я сомневаюсь, что Тоби собьется со следа — если, конечно, он не приведет нас на какую-то кухню. Вперед, малыш, ищи, ищи! — подбодрил он пса, который и без того внимательно обнюхивал беловатую пыль на тротуаре.

— Я рассыпал его тут прошлой ночью, прежде чем покинуть свой пост, — продолжал Холмс, продолжая избавляться от облачения нищего слепого певца. — Они все протопали по нему — Мориарти, два его сообщника и проехали колеса кеба, который пару часов назад увез его.

Я возблагодарил бога, что догадался сменить обувь, и поднялся на ноги.

— Итак?

— Итак, Тоби проследует за колесами этого кеба. Обретая окончательную уверенность, мы пустимся преследовать преступников. Вы готовы?

— Не слишком ли поздно?

— Думаю, что нет. Туман, который помешал вам прибыть на место, без сомнения, замедлил и их бегство. Идем же, друг мой!

Он Слегка дернул поводок Тоби, углубившегося в изучение ванильного сахара, и мы двинулись. Запах в самом деле был достаточно силен. Несмотря на трудности, которые доставлял нам туман, собака уверенно потянула нас за собой и нетерпеливо переминалась на месте, когда Холмс остановился, чтобы вытащить из кустов на другой стороне улицы спрятанный там свой красный саквояж. Большую часть времени мы, храня молчание, следовали за собакой, которая, энергично натягивая поводок, давала нам понять, что ощущает в воздухе не только едкий сернистый запах смога.

Холмс был спокоен и собран, демонстрируя во веем блеске свои способности, которые, казалось, не покинули его, и я стал думать, не совершаю ли я ужасную ошибку. Может, Мориарти удалось одурачить Майкрофта, как и меня, и он в самом деле является главарем преступной банды. Но я постарался выкинуть из головы эти мысли, которые не мог себе сейчас позволить, и, стараясь не хромать, поспешил за Холмсом и собакой. Сырая погода всегда неблагоприятно действовала на мою старую рану, поэтому в такие дни я старался не покидать дома. Во время краткой остановки я было вытащил трубку, но Холмс сделал предостерегающий знак рукой.

— Собаке и так нелегко в тумане, — объяснил он. — Давайте не будем усложнять ее задачу.

Я кивнул, и мы последовали дальше, пробираясь по улицам, которые были скрыты от нас; в основном нам приходилось двигаться по проезжей части, по следам проехавшего тут кеба.

Таким образом мы проследовали мимо железнодорожной станции Глочестер, которая осталась от нас слева, и я отчетливо услышал свистки поездов в тумане, напоминавшие скулеж щенят, искавших свою мать. Но пес по-прежнему с неослабевающей энергией продолжал тянуть нас за собой.

— Я мог бы написать монографию на эту тему[6], — сказал Холмс, имея в виду использование ванильного экстракта. — Его качества, как вы убедились, просто идеально отвечают поставленной задаче. — Наш проводник вел нас, нигде не замешкавшись, не теряя следа даже в грязи и лужах.

Я пробормотал что-то в знак согласия и облегченно перевел дух, еще раз благодаря судьбу за то, что догадался сменить обувь; в противном случае талантливый пес обратил бы на меня внимание, не дав сделать и пары шагов. И наши игры кончились бы еще до того, как начаться.

Собака продолжала с силой тянуть нас за собой. Я не мог понять, где мы находимся, и приглушенные звуки города лишь отдавались в ушах, стремительно сменяя друг друга. Нога стала серьезно давать знать о себе, и я уже был готов сказать Холмсу об этом, когда он резко остановился и ухватил меня за рукав.

— Что это? — спросил я, переводя дыхание.

— Слушайте.

Едва не оглохнув от ударов сердца, я повиновался. Неподалеку чувствовалось присутствие лошадей, слышалось поскрипывание сбруи, окрики кебменов, и снова донеслись свистки поездов.

— Вокзал Виктория, — тихо сказал Холмс.

В самом деле, мы добрались до этого огромного железнодорожного вокзала.

— Именно это я и предвидел, — пробормотал Холмс мне на ухо. — Багаж у вас с собой. Очень кстати.

Послышалась ли мне саркастическая нотка в тоне его голоса?

— В вашей телеграмме сказано «несколько дней», — напомнил я ему.

Он, не подав виду, что услышал меня, рванулся за Тоби, который прямиком направился к стоянке кебов. Обнюхав землю рядом с лошадьми, которые стояли, засунув морды в мешки с овсом, он внезапно потянул прочь от вокзала.

— Нет, нет, — мягко, но решительно сказал ему Холмс. — С кебом мы уже разобрались, Тоби. Теперь покажи нам, куда делись его пассажиры.

С этими словами он заставил пса подойти к кебу с другой стороны, и тут, наконец, нерешительность покинула ищейку. Радостно взвизгнув, она устремилась к зданию вокзала.

В переполненном зале народу было больше, чем обычно, из-за плохой погоды, нарушившей расписание. Тоби стал пробираться между толп раздраженных пассажиров, порой перепрыгивая через чемоданы, что стояли у него на дороге. Следуя за ним, мы оказались на платформе, откуда отходил «Континентальный экспресс». Здесь он остановился как вкопанный перед пустыми путями, напоминая путника, оказавшегося на краю скалы. След ванильного сахара кончался на платформе. Я посмотрел на Холмса, который, улыбнувшись, многозначительно вскинул брови.

— Вот так, — тихо сказал он.

— И что дальше? — осведомился я.

— Необходимо выяснить, как давно отошел экспресс и сколько нам ждать следующего.

— А собака?

— О, мы возьмем Тоби с собой. Не думаю, что полностью исчерпали его возможности.

— Конечно, использование Тоби — не единственный способ, с помощью которого я могу выследить профессора Мориарти, — сообщил мне Холмс после того, как наш поезд, прорезая густой туман, одолел первые двадцать миль на пути к Дувру. — У меня было как минимум три альтернативы, каждая из которых могла служить моим целям. Без применения ванильного сахара, — добавил он, улыбаясь.

Почувствовав приток свежего воздуха, я несколько приободрился. К юго-востоку от Лондона по-прежнему было облачно и дождливо, но тот факт, что Холмс был со мной и мы двигались в нужном направлении, с успехом компенсировал все неудобства.

Мой спутник не мог сопротивляться одолевавшей его сонливости и минут через тридцать после отбытия задремал, бросив на меня какой-то странный взгляд. Но внезапно он поднялся, ухватившись за верхнюю полку для багажа, чтобы не потерять равновесия.

— Прошу прощения, мой дорогой друг, я на минутку покину вас, — сдавленным голосом сказал он и, бросив очередной смущенный взгляд, стащил с полки свой саквояж.

Еще до того, как поезд отошел от Виктории, он использовал его содержимое, чтобы, избавившись от последних примет маскарадного костюма, вернуть себе прежний вид нее необходимое было у него в саквояже. Я знал, куда он собирается пойти, с какой целью и почему. Тем не менее я подавил возражения. Ведь именно с этой целью я хотел доставить его в Австрию. Да, именно поэтому мы и оказались в этом купе, хотя он сам не подозревал об этом.

Заснувший Тоби лишь чуть приподнял голову, когда Холмс миновал нас, покидая купе. Я потрепал собаку по спине, и она снова уснула.

Холмс вернулся минут через десять и осторожно поставил саквояж обратно на полку. Он сел на место, не обменявшись со мной ни словом, ни взглядом, и сделал вид, что полностью поглощен карманным изданием Монтеля. Я углубился в созерцание бегущих за окном сельских пейзажей, где на залитых дождем лугах паслись коровы, повернувшись спиной к проходящему поезду.

Расписание было согласовано с отплытием судна из Дувра. Покинув купе, мы стали прогуливаться по платформе, разминая ноги, и Холмс снова решил пустить Тоби в ход, дав ему понюхать остатки ванильного сахара, хранившиеся у него в маленьком флакончике. Пес с готовностью взялся за дело, мы же старались определить, где Мориарти покинул прибывший до нас поезд. Я, конечно, знал, что профессора на нем не было, но поскольку Тоби пришел к такому же выводу, у меня не было необходимости поправлять это.

— Если «Континентальный экспресс» следует по расписанию со всеми предусмотренными остановками, профессор должен был тут покинуть его, — заключил Холмс, когда мы пересекали Канал.

Проведя ту же процедуру в Кале — с теми же результатами, — мы продолжили наш путь в Париж, куда прибыли в середине ночи. В этот час Северный вокзал был почти пуст, и нам не составило трудностей обнаружить след ванильного сахара, приведшего нас на платформу, откуда отходил венский экспресс.

Прочитав надпись на указателе, Холмс нахмурился.

— Чего ради он двинулся в Вену? — пробормотал он.

— Может быть, он сойдет где-то по пути, так как поезд делает много остановок, Я надеюсь, что Тоби еще не устал, — добавил я,

Холмс мрачно усмехнулся.

— Пусть даже он полон сил, но мы можем оказаться в гораздо более худшем положении, чем когда повернули не в ту сторону и погнались за бочкой с креозотом, — признал он. — Но я не теряю веры в ванильный сахар. Я проводил убедительные эксперименты... Если след заведет нас в тупик, Ватсон, читатели будут потешаться над нами, вместо того чтобы испытывать восхищение.

Я не стал говорить ему, что мне никогда не придет в голову писать отчет об этом деле.

— Вена займет место Норбери в перечне моих неудач, — засмеялся он, отправляясь посмотреть расписание и убедиться, что экспресс делает остановки там же, где и предыдущий.

— Если собака не сможет больше брать след, — размышлял Холмс,' когда в утренних сумерках мы пересекали Францию, — нам придется остановиться. Если же Тоби будет вести нас и дальше за собой, придется признать, что он не потерял следа. Поскольку запах не относится к числу обыденных — во всяком случае, за пределами жилых помещений, — нам придется также согласиться, что он идет все по тому же следу, который не выведет, я надеюсь, по пути на бочку с ванильным порошком.

Я сонно кивнул, стараясь разобрать слова в книге с желтой обложкой, которую купил в Париже, но сон скоро одолел меня.

Когда я проснулся, был уже полдень. Я лежал с ногами на сиденье, прикрытый теплым пальто Холмса. Мой спутник сидел напротив точно в такой же позе, как я оставил его, и, глядя в окно, курил трубку.

— Хорошо выспались? — заметив, что я проснулся, он с улыбкой повернулся ко мне.

Промолчав от боли в затекшей шее, я сказал, что отлично, и поблагодарил его за пальто. Затем я решил расспросить его о наших дальнейших действиях и о том, что ему удалось выяснить,

— Останавливались мы дважды, — сообщил он. — Один раз на швейцарской границе и один раз в Женеве, где стояли едва ли не час. Если верить Тоби, Мориарти не покидал поезда.

Уж я-то отлично знал, что Тоби в самом деле не ошибался, Встав, я зашел в туалет, помылся и побрился, после чего проследовал за Холмсом в вагон-ресторан. Наличие собаки доставляло нам определенные сложности, особенно при пересечении границ, но Холмс нашел выход из положения: вверив Тоби попечению проводника и снабдив его несколькими купюрами, которые он успел обменять в

Париже, попросил принести Тоби костей с кухни. Затем мы сели за ленч, и я с тревогой обратил внимание, что и без того неважный аппетит Холмса сошел почти на нет. Но я снова постарался воздержаться от комментариев, и день пошел своим чередом. Женеву сменил Берн, после которого мы увидели дома Цюриха. Ритуал прогулки по платформе повторялся на каждой остановке, и поскольку он неизменно приносил отрицательные результаты, мы с Холмсом, хмурясь и удивляясь, возвращались в свое купе. Холмс снова и снова логически оценивал положение дел, и я, должен отметить, не мог не признать его выводы вполне здравыми.

После Цюриха мы пересекли немецкую границу, за которой последовали Мюнхен и Зальцбург. Но по-прежнему ни на одной платформе не было и следа запаха ванильного сахара.

Весь остаток дня, вплоть до сумерек, я смотрел в окно, очарованный проплывающими видами, столь отличающимися от тех, к которым я привык дома, — маленькие очаровательные коттеджи, аккуратные наряды крестьян с их остроконечными колпаками, звуки йодлей. Погода была солнечная и обещала тепло. Я удивился, что при таком климате не тает снег на вершинах, попадавшихся нам по пути, и поделился соображениями с Холмсом.

— О, этого не миновать, — прищурился он из окна на высящиеся снежные пики. — А затем пойдут лавины.

Мысль о них не доставила удовольствия, но коль скоро они были упомянуты, оказалось невозможным не развить эту тему.

Если лавину может вызвать даже легкий звук, то насколько безопасен шум проносящегося поезда? Что, если его свистки и стук колес сорвут лавину и она погребет нас?

— Вы правы, Ватсон. Довольно зловещая перспектива.

Я посмотрел на своего спутника, который тушил восковую спичку. Не было необходимости осведомляться, каким образом он угадал мои мысли. Я легко мог проследить ход его размышлений.

— Да, взгляните вон туда. — Он проследил за моим взглядом, устремленным к вершинам. — Как смешны и незначительны наши действия по сравнению с этими творениями природы, не так ли? — меланхолично продолжил он. — Представьте себе, что в этом поезде может быть дюжина гениев, чьи мысли и озарения могут оказать человечеству неоценимую службу, но по мановению мизинца Создателя эти пики обрушат свой груз на нас — и где тогда окажется человечество, а, Ватсон? К чему все это приведет?

Его охватил один из тех приступов депрессии, которые я наблюдал у него и раньше. И я ничего не мог поделать.

— Не сомневаюсь, что появятся на свет другие гении, — пробормотал я.

— Ах, Ватсон, — покачивая головой, ответил он. — Добрый старый Ватсон. Вам не страшны никакие лавины мира!

Глянув на него, я увидел, что на глазах Холмса блестят сдерживаемые слезы.

— Простите меня. — Резко поднявшись, он снова потянулся за саквояжем. В данный момент я был ему даже благодарен. «Лекарство вернет ему бодрость духа, и пока я не доставил его к венскому врачу, — не без иронии подумал я, — у меня нет против него возражений».

Вскоре после возвращения Холмса дверь в наше купе открыл высокий рыжеволосый англичанин и неразборчиво пробормотал, может ли он разделить наше общество до Линца. Он сел на поезд в Зальцбурге, но, пока обедал, все места оказались заняты. Вялым движением руки Холмс пригласил его садиться и в дальнейшем не проявлял никакого интереса к нашему соседу. Я же сделал несколько тщетных попыток завязать разговор, но на все мои старания спутник отвечал односложными репликами.

— Я был в Тироле, бродил по горам, — ответил он на один из моих вопросов, и Холмс открыл глаза.

— В Тироле? Не может быть, — сказал он. — Наклейки на вашем чемодане говорят, что вы только что вернулись из Руритании, не так ли?

Сдержанный англичанин побледнел почти так же, как и Холмс. Встав, он переложил багаж и, пробормотав извинения, сказал, что идет выпить.

— Какая жалость, — заметил я после его ухода. — А я хотел расспросить его о коронации.

— Мистер Рассендайл не расположен беседовать на эту тему, — сообщил Холмс.

— Но до чего необычный цвет волос! Он вполне мог бы стать членом Союза[7], а, Холмс?

— Не сомневаюсь, — коротко ответил он.

—- Вы говорите, что его фамилия Рассендайл? Я не заметил фамилии на наклейке.

— Я тоже.

— Но тогда каким же образом?.. — начал было я, но он остановил меня коротким смешком и взмахом руки.

— Не собираюсь делать из этого тайну, — сказал он. — Просто я узнал его, вот и все. Он старший брат лорда Берлесдона. Как-то я поболтал с ним на приеме у лорда Топхэма. Ничего собой не представляет, — заключил он, теряя интерес к предмету разговора по мере того, как препарат начал оказывать воздействие.

Было уже почти темно, когда поезд прибыл в Линц, и мы с Тоби отправились на платформу, где ему снова предстояло исполнять свои обязанности, К тому времени Холмс был почти убежден, Что Мориарти направился прямиком в Вену (хотя не мог себе представить, с какой целью), так что его не удивило, что собака не уловила ни малейших следов нужного запаха на станции.

Забравшись обратно в поезд, мы погрузились в сон и спали всю дорогу до Вены, куда прибыли рано поутру.

Снова пришлось бриться и приводить себя в порядок, но на этот раз нами владело сдержанное возбуждение в ожидании того драматического момента, когда Тоби выскочит на перрон и возьмет след ванильного сахара.

Наконец подошло время двигаться. Скрестив пальцы на счастье, мы с Холмсом покинули поезд, неся свой багаж и ведя Тоби на поводке. Мы медленно прошли от одного конца поезда до другого, и перед нами оставался всего лишь один вагон, а Тоби все не подавал обнадеживающих признаков оживления. У Холмса вытянулось лицо, когда мы оказались у ворот, ведущих с вокзала.

Внезапно собака застыла на месте, после чего, уткнувшись носом в землю и вытянув хвост, рванулась по платформе, протянув нас за собой несколько футов.

— Нашел! — в голос воскликнули мы. Так оно и было. Восторженно повизгивая, Тоби развернулся и устремился к выходу с вокзала.

Он столь уверенно провел нас по лабиринтам чужеземной железнодорожной станции, словно находился на Пи-Чин-Лейн, оставшейся в тысяче миль от него. Никакие границы, никакие языковые барьеры не производили на Тоби ни малейшего впечатления, во всяком случае, они не мешали ему идти по следу ванильного сахара. Будь его запах еще более силен, он бы преследовал профессора Мориарти вокруг всего земного шара, если бы тому пришло в голову проделать такое путешествие.

Как бы там ни было, он довел нас до стоянки кебов рядом с вокзалом и остановился, устало глядя и моля о прощении. В то же самое время он дал нам понять, что, приложив столько усилий, теперь он полагается только на нас, которые и должны довести дело до успешного конца. Холмс, казалось, совершенно не был обеспокоен.

— Похоже, что он взял кеб, — невозмутимо заключил он. — В Англии принято, что экипаж, стоящий у вокзала, доставив седока, обычно возвращается на место. Давайте посмотрим, не привлечет ли внимание Тоби какой-нибудь из них.

Увы, этого не случилось, Холмс сел рядом с нашим багажом на скамейку рядом с главным входом и задумался.

— Мне приходит в голову несколько вариантов действий, но я предпочел бы простейший из них: остановимся здесь, предоставив Тоби возможность обнюхивать каждый прибывающий экипаж. — Он взглянул на меня. — Вы проголодались?

— Я позавтракал в поезде, пока вы спали, — ответил я.

— Ну, думаю, что могу позволить себе чашку чая. — Поднявшись, он вручил мне поводок Тоби. — Я буду в буфете, и, может быть, вам повезет.

Он направился в буфет, а я вернулся к стоянке кебов, кучера которых были заинтригованы моим таинственным поведением. Едва только подкатывавший экипаж занимал свое место в очереди, мы с Тоби подходили к нему, и движением руки я давал ему понять, что его надо обнюхать. Кучера веселились, глядя на эти церемонии, пока какой-то грузный джентльмен с налившимся кровью лицом не стал яростно протестовать, и даже со своим школьным немецким я понял, что его тревожит: он боялся Тоби, который обнюхивал его экипаж. Точнее, Тоби еще только собирался это сделать, но я успел оттащить его за поводок.

В этих занятиях прошло примерно полчаса. Задолго до того, как они были завершены, с обоими нашими саквояжами в руках появился Холмс и остановился, наблюдая. Комментировать происходящее не было необходимости, через несколько секунд он подошел ко мне и вздохнул.

— Не срабатывает, Ватсон, — сказал он. — Давайте направимся в отель, где я собираюсь предпринять кое-что еще. Выше нос, дружище. Я же говорил, что у нас есть несколько вариантов. Кеб!

Мы уже готовились подняться в только что подъехавший экипаж, как внезапно Тоби с радостным лаем опередил нас и стал выразительно вилять хвостом. Мы с Холмсом удивленно посмотрели друг на друга и одновременно разразились смехом.

— К тому, кто умеет ждать, все приходит вовремя, Ватсон! — воскликнул он и отправился побеседовать с кучером. Немецкий Холмса был несколько лучше моего, но ненамного. Не считая вызубренных цитат из Гете и Шиллера — оставшиеся от школьных лет, они сегодня были совершенно бесполезны для нас, — его знание многих языков (не считая французского, на котором он говорил достаточно бегло) в основном ограничивалось словарным запасом, связанным с криминалистикой. Он мог сказать «убийство», «грабеж», «мошенничество» или «месть» на многих языках и знал по нескольку соответствующих предложений почти на каждом из них, но этим и ограничивались все его знания[8]. Попытки описать Мориарти вроде бы потерпели неудачу, но кебмен оказался отменно вежлив, особенно когда Холмс предложил ему денег. Он успел приобрести разговорник в книжном киоске рядом с буфетом и сейчас, то и дело тыкая пальцем, отчаянно листал его, стараясь изъясняться по-немецки. Этот громоздкий метод общения оказался бесплоден, и я был отнюдь не обижен, когда другой кучер, который недавно от души веселился, наблюдая за моими действиями, окликнул нас с облучка, сообщив, что «немножко знает по-английски», и предложил свою помощь.

— Слава богу, — пробормотал мой спутник, — а то я мог найти только фразу «Вам не кажется, что погода начинает портиться?»

Засунув разговорник в карман, он обратился к нашему помощнику.

— Скажите ему, — медленно и четко произнося слова, сказал Холмс, — что мы хотим оказаться на том месте, где несколько часов назад он высадил пассажира. — Холмс дал нашему переводчику детальное описание Мориарти, тот изложил его владельцу экипажа, к которому Тоби проявил столь неподдельный интерес.

Когда разговор был в разгаре, кучер вдруг просиял, издал утробный возглас: «О, яволь!», и гостеприимно пригласил нас в экипаж.

Как только мы расположились, он дернул вожжи, и мы покатили по прекрасным оживленным улицам города Иоганна Штрауса или же Меттерниха, как вам будет угодно. Я не имел представления, ни где мы, ни куда направляемся, так как никогда раньше не бывал в Вене. Мы проезжали по живописным улицам, минуя внушительные статуи, разглядывая беззаботных горожан, которые, не подозревая о нашем присутствии, продолжали заниматься своими делами.

Выше я упомянул, что из окон смотрели «мы», но это было только две трети правды. В окна смотрели лишь мы с Тоби. Холмс, как всегда в таких случаях, не обращал внимание на окружение, как бы ни было оно интересно. Позволив себе замечать только названия улиц, по которым мы проезжали, он закурил трубку и откинулся на спинку сиденья, всецело погрузившись в размышления о деле, приведшем нас сюда.

Внезапно меня осенило, что и я должен был бы уделить ему внимание. Через несколько минут — если ничего не помешает мы с Холмсом окажемся лицом к лицу с доктором, на чью помощь я всецело рассчитывал. Какова будет реакция Холмса? Пойдет ли он нам навстречу? Признает ли, что находится в трудном положении? Будет ли ОН благодарен или разгневается, что кто-то позволил себе распорядиться его свободой? И как воспримет, что его одурачили, пользуясь его же собственными методами?

Но едва только эти мысли пришли мне в голову, я отбросил их. Я отнюдь не ждал его благодарности, и меня ничуть не удивило бы, если в этих обстоятельствах я не дождусь ее. Главное, что беспокоило меня, основная цель, к которой я стремился, — Холмса необходимо вылечить. Если удастся добиться успеха, то со всем остальным справиться будет уже нетрудно.

Экипаж подъехал к небольшому изящному домику на боковой улочке, неподалеку от основной магистрали. Занятый своими мыслями, я не успел обратить внимание на ее название. Кучер красноречивыми жестами и знаками дал нам понять, что джентльмены прибыли к цели, которую искали.

Мы вылезли, и Холмс, коротко уточнив что-то у кучера, расплатился с ним.

— Он вполне мог нас обчистить, но взял по-божески, — придя в хорошее расположение духа, сказал он, когда кеб отъехал. G облегчением я прочел фамилию владельца дома на небольшой табличке у звонка, когда Холмс позвонил.

Через мгновение дверь открылась, и нас встретила хорошенькая горничная, которую, казалось, совсем не удивило присутствие столь странного пса в компании двух посетителей.

Шерлок Холмс представил нас и был встречен улыбкой, вслед за которой последовало приглашение на ломаном английском войти и располагаться.

Кивнув, мы проследовали за ней в маленький элегантный холл с полом белого мрамора. Домик напоминал изделие дрезденского фарфора. Узенькая лестница с черными перилами вела на галерею, полукруг которой возвышался у нас над головами.

— Прошу вас, вот сюда, — продолжая любезно улыбаться, горничная провела нас в заставленный мебелью кабинет. Дверь выходила прямо в холл. Когда мы расселись, она сказала, что может взять на себя заботы о Тоби и покормить его. Холмс с холодной вежливостью сразу же отказался, бросив на меня из-за плеча девушки многозначительный взгляд, словно желая сказать: «Чем могут накормить нашего драгоценного Тоби под этой крышей?» Но я возразил, что профессор никогда не позволил бы себе столь предосудительные действия.

— Ну что ж, может быть, вы и правы, — согласился он, одарив ледяной улыбкой девушку, которая ждала нашего решения. Я видел, что им снова стала овладевать усталость и он нуждается в очередной инъекции. Поблагодарив горничную, я вручил ей поводок Тоби.

— Ну, Ватсон, что вы обо всем этом скажете? — спросил Холмс, когда она удалилась.

— Пока ничего особенного, — признался я, ища спасения в безличности ответа. Доктор, чувствовал я, в ближайшем времени сам объяснит ситуацию, как он сочтет нужным.

— И все же все совершенно очевидно... очевидно, хотя тут чувствуется какая-то дьявольщина, — сказал он, меряя шагами комнату и останавливаясь у книжных полок, содержание которых, хотя и было большей частью на немецком, все же говорило о круге интересов врача.

Я уже был готов попросить Холмса объяснить смысл его замечания, когда дверь открылась и в комнату вошел невысокий бородатый сутулый человек. Я бы сказал, что ему было сорок с небольшим, хотя позже узнал, что он достиг тридцатипятилетнего возраста. За его легкой улыбкой крылась, насколько я видел, печаль, соединенная с глубокой мудростью. Самой выразительной деталью его лица были глаза — не особенно большие, но темные и глубоко посаженные, затененные нависающими густыми бровями, которые тем не менее не могли скрыть настойчивого взгляда. На нем был черный сюртук, из-под которого по жилету вилась золотая цепочка от часов.

— Доброе утро, герр Холмс, — с сильным акцентом, но на правильном английском обратился он к нему. — Я ждал рас и очень рад, что вы решили прибыть. И вы, доктор Ватсон,— обратился он ко мне с любезной улыбкой, протягивая руку, которую я коротко пожал, не в силах отвести взгляда от лица Холмса.

— Теперь вы можете избавиться от этой омерзительной бороды, сказал Холмс высоким голосом, знакомым мне по той мелодраматичной ночи, когда он ввалился в мою квартиру и которым говорил на следующий день, во время моего посещения Бейкер-стрит. — И будьте настолько любезны, откажитесь от этого акцента, свойственного, скорее, оперетке. Я предупреждаю, что вам лучше признаться, или же ваше положение заметно осложнится. Игра окончена, профессор Мориарти!

Наш хозяин медленно повернулся к Холмсу, не спуская с него проницательного взгляда, и мягко сказал:

— Меня зовут Зигмунд Фрейд. 

 7 Два доказательства

Наступило долгое молчание. Своеобразие манеры поведения врача заставило Холмса остановиться. Несмотря на владевшее им возбуждение, он с видимым усилием взял себя в руки и отдал поклон человеку, который спокойно опустился в кресло рядом с письменным столом. Несколько секунд Холмс внимательно приглядывался к нему и затем вздохнул.

— Вы не профессор Мориарти, — признал он наконец. — Но Мориарти был здесь. Где он сейчас?

— Предполагаю, что в отеле, — ответил собеседник, спокойно встретив взгляд Холмса.

При этих словах Холмс вздрогнул, повернулся и обмяк на стуле с выражением невыносимой потери на лице.

— Итак, Искариот, — обратился он ко мне, — вы предали меня в руки моих врагов. Не сомневаюсь, что они компенсируют ваши старания за тот подарок, что вы им преподнесли. — Чувствовалось, что Холмс был на пределе своих сил, и эти слова больше, чем что-либо иное, убедили меня, что его рассудок серьезно пострадал.

— Холмс, этого я от вас не ждал, — вспыхнул я, до глубины души огорченный и разгневанный незаслуженным оскорблением.

— Если я не ошибаюсь, вам бы лучше помолчать, — возразил он. — Тем не менее, давайте не будем ходить вокруг и около. Я опознал отпечатки ваших следов рядом с домом профессора, я обратил внимание, что вы взяли с собой походный саквояж, — это говорило о подготовке к предстоящему путешествию. Его содержимое сказало мне, что вы знали о его длительности, да и я сам увидел, ведь вы собирались в путешествие с той же тщательностью, которая всегда была вам свойственна, и с готовностью отправились в дорогу, едва только о ней зашла речь. Я только хотел бы знать, что вы собираетесь делать со мной ныне, когда я в вашей власти.

— Если вы разрешите мне вставить несколько слов, — спокойно вмешался в наш разговор Зигмунд Фрейд, — я хотел бы уверить вас, что вы выдвинули против своего друга совершенно несправедливое обвинение. Он организовал нашу встречу без малейших намерений причинить вам какой-либо вред. — Он говорил тихо и спокойно, с мягкой уверенностью, которая чувствовалась несмотря на то, что он пользовался чужим для себя языком. Холмс обратил на него свое внимание. — Что же касается профессора Мориарти, доктор Ватсон и ваш брат уплатили ему за поездку сюда определенную сумму денег в надежде, что вы проследуете за ним вплоть до моих дверей.

— И почему же они пошли на это?

— Потому что они были уверены: это единственный путь, который мог бы заставить вас явиться ко мне.

— Но почему они прилагали столько усилий для столь обыкновенного визита? — Я понимал, что Холмс был сейчас основательно смущен, но старался не показывать этого. Он был не из тех, кто позволяет себе ошибаться дважды.

— Неужели вам это надо объяснять? — искренне удивился доктор. — Бросьте, я читал рассказы 6 ваших делах, да и сейчас передо мной мелькнул намек на ваши выдающиеся способности. Итак, кто я и почему ваши друзья так старались организовать нашу встречу?

— Кроме того, что вы еврей и блистательный врач, который родился в Венгрии и какое-то время учился в Париже, что некоторые ваши радикальные теории в области медицины восстановили против вас респектабельные медицинские круги, в результате чего вы потеряли связи со многими больницами и коллегами по гильдии, и в итоге вам пришлось расстаться с медицинской практикой, — кроме этого я больше ничего не могу вам сказать. Вы женаты, обладаете чувством юмора и собственного достоинства, любите играть в карты, читаете Шекспира и русского писателя, имя которого я не в состоянии произнести. Это все, что могу кратко сказать о том, что представляет в вас интерес.

Фрейд потрясенно уставился на Холмса, а затем внезапно расплылся в улыбке, которая явилась очередным откровением для меня, поскольку была полна детского выражения благоговения и восторга.

— Просто потрясающе! — воскликнул он.

— Всего лишь здравый смысл, — последовал ответ. — Но я по-прежнему жду объяснения этих нетерпимых уловок, если вообще можно о них вести речь. Доктор Ватсон объяснит вам, что мне очень опасно оставлять Лондон на продолжительное время. Как только мое отсутствие станет известно, преступники не преминут им воспользоваться.

— Все в свое время, — продолжал настаивать Фрейд, не в силах сдержать восхищенной улыбки. — Я бы очень хотел узнать, как вы догадались с такой точностью о всех подробностях моей жизни.

— Я никогда не пользуюсь догадками, — корректно поправил его Холмс. — Это порочная привычка, мешающая логическому мышлению. — Он поднялся, и я увидел, что, хотя он старался и не показывать этого, сердце его несколько смягчилось. В том, что касалось его способностей, Холмс был тщеславен как девушка, а в неподдельном восхищении венского доктора не было и следа неискренности или покровительственного отношения. Чувствовалось, что Холмс решил забыть или не обращать внимания на ту опасность, которая, как казалось, угрожала ему, и сполна вкусить радость признания.

— Личный кабинет — идеальное место, где можно составить себе представление о характере его хозяина, — начал он столь знакомым мне тоном, напоминая профессора анатомии, который демонстрирует аудитории устройство скелета. — Не подлежит сомнению, что кабинет этот принадлежит лично вам, о чем можно судить по слою пыли. Вы не допускаете сюда даже горничную, ибо после того; как она наводит порядок, вы с трудом находите вещи на своих местах. — И он провел пальцем по книжной полке, демонстрируя уровень скопившейся пыли.

— Продолжайте, — не скрывая удовольствия, попросил Фрейд.

— Очень хорошо. Далее — если человек интересуется религией и имеет тщательно подобранную библиотеку, то книги на эту тему он обычно держит в одном месте. Тем не менее принадлежащие вам издания Корана, Библии короля Джеймса, Книги мормонов и остальные подобные же фолианты разбросаны, в сущности, по всей комнате, отделенные от Талмуда и еврейской Библии в прекрасных переплетах. Они, конечно, не имеют прямого отношения к вашим занятиям, но подчеркивают интерес, который вы к ним питаете. Какое же может быть иное объяснение, кроме того, что вы сторонник иудейского вероисповедания? Канделябр с девятью подсвечниками на вашем столе подтверждает мое предположение. Кажется, он называется менорой, не так ли?

О вашей учебе во Франции говорит большое количество трудов на французском языке, среди которых заметное место занимают сочинения Шарко. Медицина — достаточно сложная наука, и вряд ли кто-то лишь ради удовольствия будет изучать ее на чужом языке. К тому же потрепанность этих книг говорит, что вы проводили за ними немало времени. А где еще немецкий студент может штудировать такие медицинские труды, как не во Франции? Может быть, я выскажу слишком смелое предположение, но загнутые листы в трудах Шарко заставляют меня сделать вывод, что вы явно выделяете его из круга современников и считаете своим учителем. В любом случае его работы особенно интересуют вас, поскольку там берут начало ваши собственные идеи. И не подлежит сомнению, — с присущей ему дидактической вежливостью продолжил Холмс, — что только выдающийся мозг может усваивать тайны медицины, изложенные на чужом языке, не говоря уж об остальном объеме знаний, собранных в этой библиотеке..

Почти не обращая на нас внимания, он прохаживался по кабинету, словно это была лаборатория.

Откинувшись на спинку кресла и сплетя пальцы на животе, Фрейд внимательно наблюдал за ним. Он был не в силах подавить улыбки.

— Вы читаете Шекспира, о чем говорит эта раскрытая книга. Она могла бы затеряться среди всей прочей литературы на английском языке, но тот факт, что вы держите этот том поблизости, подводит к мысли, что, без сомнения, вы собираетесь в ближайшем будущем снова перелистывать его, поскольку это доставляет вам удовольствие. Что же касается русского автора...

— Достоевского, — уточнил Фрейд.

— Достоевского... то отсутствие пыли на его обложке — кстати, как и на Шекспире, — свидетельствует, что вы сохраняете к нему неизменный интерес. То, что вы дипломированный врач, мне стало ясно, едва только я увидел на дальней стене диплом в рамке. О том, что вы больше не практикуете, говорит ваше присутствие Дома в середине дня и то, что вы отнюдь не обеспокоены нашим появлением, которое могло бы нарушить ваше расписание. Об отсутствии контактов с различными профессиональными обществами свидетельствуют эти пустые места на стене, где должны были бы висеть соответствующие дипломы. Я вижу на стене прямоугольники несколько иного цвета, которые говорят мне, где они в свое время висели. Почему же человек убрал подтверждения своего успеха и признания, какая сила могла заставить его это сделать? Только подчеркнутое желание не иметь ничего общего с этими обществами, больницами и так далее. Но почему же он пошел на такой шаг, приложив в свое время немало трудов, чтобы вступить в них? Допускаю, что со временем он мог разочароваться в уровне одного или двух из них, — но не во всех же разом! Так что я имею основания сделать вывод, что именно они дезавуировали вас, доктор, и потребовали, чтобы вы прекратили свое членство в их рядах. Но почему же они пошли на такой шаг — и, судя по размерам стены, их было немало? Вы продолжаете спокойно жить в том же самом городе, где имели место все эти события, так что в их глазах вы дискредитированы в силу своих профессиональных взглядов, в ответ на которые ваши коллеги изгнали вас из своих рядов. Что это могут быть за взгляды? Я не имею о них доподлинного представления, но ваша библиотека, как я уже упоминал, служит свидетельством блестящего, ищущего, дальновидного ума. Таким образом, я возьму на себя смелость предположить, что ваши теории слишком радикальны, слишком шокирующи, слишком обгоняют свое время, чтобы современные медики могли принять их. Может быть, ваши теории имеют отношение к работам Шарко, который, похоже, оказал на вас влияние. Впрочем, не уверен. О вашем браке свидетельствует кольцо на руке, а балканский акцент говорит, что вы родом из Венгрии или Моравии. Думаю, что в своих выводах не упустил ничего существенного.

— Вы упомянули, что мне свойственно чувство собственного достоинства, — напомнил ему доктор.

— Хочу на это надеяться, —ответил Холмс. — Я исхожу из того факта, что вы убрали свидетельства тех обществ, которые отказались признавать вас. Хотя в уединении вашего собственного дома вы вполне могли бы позволить им остаться, получая удовольствие от созерцания недавних успехов.

— А моя любовь к картам?

— Догадаться об этом было несколько сложнее, но я не хочу обижать ваш интеллект рассказом о том, как я пришел к такому выводу. Вместо этого я хотел бы воззвать к вашей ответной откровенности и просить вас объяснить мне, почему наше свидание должно было состояться таким образом. Ведь не для того же, чтобы я продемонстрировал вам свои способности.

— Я уже задавал вам вопрос, — сказал Фрейд с улыбкой, свидетельствующей, что его не покидает восхищение талантами Холмса, — почему вы думаете, что вас обманом завлекли сюда?

— Не имею представления, — с ноткой прежней сдержанности ответил Холмс. — Если вас что-то беспокоит, скажите мне, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но почему вы должны были таким загадочным образом.,.

— На этот раз логика изменяет вам, — мягко прервал его доктор. — Поскольку вы обладаете такими дедуктивными способностями, у меня не будет больших трудностей... во всяком случае, как у профессионала, каким вы меня считаете, — намекнул он, сделав легкое движение головой в ту сторону, где висели исчезнувшие ныне свидетельства. — Готов согласиться, что способ, которым вас доставили сюда, достаточно неортодоксален. Откровенно говоря, мы считали, что вы сами не изъявите желания прибыть ко мне. Это вам ни о чем не говорит?

— Только то, что у меня не было бы желания встречаться с вами, — неохотно ответил Холмс.

— Совершенно верно. Но почему? Допустим, что я мог бы быть вашим врагом, в той же мере, предположим, им мог быть профессор Мориарти. Даже — прошу простить меня — доктор Ватсон. Но можете ли вы допустить, что в их число входит и ваш брат? Допускаете ли вы, что все мы объединились против вас? С какой целью? Если мы не собираемся причинять вам вреда, то, может быть, мы желаем вам только добра? Об этом вы думали?

— Какого рода добра?

— Вы не догадываетесь?

— Я никогда не пользуюсь догадками. Не могу себе представить.

— Нет? — Фрейд снова откинулся на спинку кресла. — Теперь вы не совсем откровенны, герр Холмс. Ибо вы жертва убийственного пристрастия, и вы позволили себе оскорбить своих друзей, которые объединились в страстном желании помочь вам избавиться от этого ярма, не желая признавать, что вы покорились его власти. Вы разочаровываете меня, сэр. Неужели это тот самый Холмс, о котором я читал? Человек, которым я не переставал восхищаться не только из-за его блистательных способностей, но и из-за высокого рыцарства, стремления к справедливости, из-за ею сострадания к униженным и оскорбленным? Не могу поверить, что вы настолько во власти наркотика, что в глубине души не осознаете, в каком находитесь положении, и позволяете себе оскорблять верных друзей.

Я почувствовал, что не могу перевести дыхание. За весь долгий период нашей дружбы с Шерлоком Холмсом я никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь обращался с ним подобным образом. На мгновение мне показалось, что со стороны моего несчастного друга может последовать вспышка ярости. Но должен признаться, я недооценивал его, как и Зигмунд Фрейд.

Наступила еще одна долгая пауза. Холмс сидел неподвижно, склонив голову. Доктор не сводил с него глаз, и в кабинете воцарилось полное молчание.

— Должен признать себя виновным, — наконец заговорил Холмс, и голос его был так тих, что я с трудом улавливал слова.

Фрейд наклонился к нему.

— Я не извиняюсь, — продолжал Холмс, — но что касается помощи, выкиньте эту мысль из головы, вы все. Я в полной власти того дьявольского заболевания, которое и уничтожит меня! Нет, даже не пытайтесь разуверять меня, не тратьте силы. — Протестующим жестом он вскинул руку, но она безвольно упала. — Я прилагал все силы, чтобы избавиться от этой привычки, и потерпел поражение. И если даже я, собрав в кулак все, что у меня есть, не смог добиться успеха, что удастся вам? Едва только человек делает первый неверный шаг, он неизбежно вступает на тропу, ведущую к полному его уничтожению.

Сидя в своем углу, я поймал себя на том, что рот у меня полуоткрыт и я задыхаюсь от переполнявших меня чувств. В комнате воцарилось напряженное молчание, и я не осмеливался нарушать его. Это сделал доктор Фрейд.

— Вы еще отнюдь не вступили на тропу, откуда нет возврата, — ответил он, буквально пронизывая Холмса сияющими глазами и настойчиво склоняясь к нему, — Человек может пойти вспять, избегая гибели, хотя ему потребуется помощь. Первые шаги отнюдь не несут в себе фатальной неизбежности.

— Нет, как правило, так и есть, — простонал Холмс и в голосе его было отчаяние, разрывавшее мне сердце — 1 Никому еще не удавалось сделать то, что вы описываете.

— Мне удалось, — сказал Зигмунд Фрейд.

Холмс медленно поднял удивленные глаза. .

— Вам?

Фрейд кивнул.

— Я брал кокаин и, как видите, свободен от этой привычки. С вашего разрешения, я бы мог помочь и вам окончательно освободиться от нее.

— Вы не сможете,— еле слышно, выдохнул Холмс, Хотя его возражение было пронизано недоверием, что-то в тоне голоса подсказало мне, что надежда полностью не покинула его.

— Смогу.

— Как?

— Это потребует определенного времени. — Доктор встал. — И на этот период я хотел бы предложить вам быть моими гостями. Устроит ли вас такое предложение?

Холмс машинально тоже встал и сделал несколько шагов, после чего внезапно повернулся и мучительно схватился за голову.

— Нет смысла! — простонал он. — Даже сейчас меня терзает эта ужасная страсть!

Я было привстал со стула, охваченный желанием приободрить его и успокоить, но остановился на полпути, осознав всю тщетность или даже издевательский характер > такой попытки.

Доктор Фрейд неторопливо вышел из-за стола и положил на плечо моего друга свою тонкую руку,

— Я смогу положить конец этой тяге — со временем. Прошу вас, садитесь. — Он пододвинул стул, с которого поднялся Холмс, и усадил его у края своего стола. Холмс молча повиновался, но вся его поза говорила об упадке сил и неверии в себя.

— Знаете ли вы что-нибудь о практике гипноза? — осведомился Фрейд.

— Кое-что, — устало ответил Холмс. — Вы собираетесь заставить меня лаять подобно собаке и бегать на четвереньках?

— Если вы пойдете на сотрудничество со мной, — сказал Фрейд, — и будете доверять мне, я со временем сниму мучающий вас груз. Когда он опять навалится, я опять загипнотизирую вас. Таким образом, мы сможем одолеть пристрастие, а химизм вашего организма завершит процесс. — Он говорил очень медленно и убедительно, стараясь успокоить страдания Холмса и подавить вздымавшуюся в нем волну паники.

Холмс не отрывал от него глаз, пока тот говорил, а затем коротким движением опущенных плеч с подчеркнутым безразличием дал понять, что соглашается.

Мне показалось, что доктор Фрейд, переведя дыхание, наконец позволил себе расслабиться. Подойдя к высокому окну, он отдернул портьеры, рассеяв в комнате сумрак. Затем повернулся к Холмсу, который продолжал неподвижно сидеть.

— А теперь, — сказал Фрейд, пододвигая стул вплотную к нему, — я хочу, чтобы вы выпрямились и не отводили от меня взгляда.

Он вытащил из жилетного кармана блестящий диск часов, на которые я уже обратил внимание, и, придерживая за цепочку, стал покачивать ими взад и вперед перед лицом Холмса.

 Часть 2 РЕШЕНИЕ

 8 Каникулы в аду

Явное нежелание профессора Мориарти возвращаться обратно в Лондон в компании Тоби внесло некоторое комическое оживление в течение этой поистине ужасной недели. Едва только взглянув на пса — днем я пригласил его на совместную прогулку вокруг его отеля в Грабене, — он объявил; что, хотя он преисполнен самых благих намерений (о чем первым делом свидетельствует его поездка в

Вену), но есть пределы его благородства, которые он не в состоянии переступить.

— И граница эта, — сказал он, глядя из-под очков на Тоби, который ответил ему взглядом, полным тепла и доброжелательности, — вот она. Я терпеливый человек и испытываю к вам искреннюю благодарность, доктор Ватсон, но и моему терпению может прийти конец. Я не сказал ни слова о ванильном экстракте, приведшем в полную негодность новую пару ботинок, не так ли? Но это уже чересчур. Я не берусь доставить это животное обратно в Лондон, нет, нет и нет, ни за какие блага мира.

Я был не в том настроении, чтобы шутить с ним, о чем и поставил его в известность. Если он хочет поместить Тоби в багажное отделение, у него есть на то право, но доставить пса на Пичин-Лейн он обязан. Я призвал на помощь авторитет Майкрофта Холмса, и Мориарти, хныкая и стеная, был вынужден принять наше условие.

Я сочувствовал ему, но мы находились не в том положении, чтобы идти профессору навстречу. У меня самого нервы были на пределе, и только теплая телеграмма от жены, говорившая, что дома все в порядке, помогла мне.

Старания Шерлока Холмса избавиться от пут кокаина, были самыми героическими и отчаянными усилиями, которые когда-либо мне приходилось видеть. Ни мой профессиональный, ни личный опыт, ни время военной службы не давали мне возможность припомнить такие мучения.

Доктору Зигмунду Фрейду в первый же день удалось добиться успеха. Загипнотизировав Шерлока, он уложил его спать в одной из комнат на втором этаже, предоставленных в наше распоряжение. Как только Холмс вытянулся на широкой кровати, Фрейд схватил меня за руку.

— Быстрее! — приказал он. — Мы должны обыскать все его вещи.

Я кивнул, поскольку мне не надо было объяснять, что являлось предметом наших поисков, и мы вдвоем принялись обыскивать багаж Холмса и карманы его одежды. Все мои принципы протестовали против такого бесцеремонного вмешательства в личную жизнь друга. Но слишком много было поставлено на кон, и, сжав зубы, я принялся за дело.

Нам не составило трудов найти флакончики с кокаином. Холмс захватил с собой в Вену большое количество , этого снадобья. Просто удивительно, думал я, извлекая их из его саквояжа, что я не слышал позвякивания во время путешествия, но Холмс обернул их в черный бархат, который раньше окутывал его Страдивари. Я испытал чувство боли, увидев, для какой цели он ныне используется, но, вытряхнув флаконы со смертельным зельем, протянул их Фрейду, который тем временем тщательно обыскивал карманы пиджака и дорожного плаща Холмса, где он обнаружил еще два флакона.

— Думаю, что мы справились с задачей, — сказал он.

— Не будьте столь уверены, — возразил я. — Вы имеете дело с не совсем обычным пациентом. — Он пожал плечами, наблюдая, как я, вынув пробку из бутылочки, смочил кончик пальца в прозрачной жидкости и поднес его к губам.

— Вода!

— Не может быть! — Фрейд лично убедился в содержимом флакона и удивленно взглянул на меня. За нашими спинами неловко изогнувшись, спал Холмс. — Где же он в таком случае их прячет?

Испытывая серьезное беспокойство и не зная, когда спящий может проснуться, мы стали напряженно думать. Кокаин должен быть где-то здесь. Вывалив содержимое его саквояжа на роскошный персидский ковер, мы еще раз тщательно обыскали его, но ни облачение бродячего певца, в котором Холмс обманул меня, ни принадлежности для грима ничего нам не дали. Все остальное его содержимое составляло некоторое количество банкнот и несколько его любимых трубок. Я хорошо знал и черный «Бриар», и почерневшую пеньковую, и длинный черенок трубки из вишневого дерева и, рассматривая их, убедился, что ни в одной из них не было потайного укрытия. Здесь же был и кальян, которого я никогда раньше у него не видел. Взяв его в руки, я удивился тяжести, он весил больше, чем можно было предполагать по внешнему виду.

— Взгляните-ка, — сказал я, выдергивая пеньковый черенок и переворачивая сосуд кверху дном. Из него выпал небольшой флакон.

— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, — признался врач, — но где же он может их прятать? Трубок у него больше нет.

Стоя над опустошенным саквояжем, мы уставились друг на друга, а потом одновременно запустили руки в него. Фрейд опередил меня на долю секунды. Приподняв саквояж, он взвесил его, задумчиво покачивая головой.

— Тяжеловат, — пробормотал он, протягивая его мне. Засунув руку внутрь, я стал простукивать днище и услышал звук, говоривший о наличии еще какой-то полости. — Второе дно! — воскликнул я и тут же принялся за дело. Через несколько секунд я оторвал его, и тут мы и обнаружили маленький черный футляр, на красном бархате которого покоились иглы и запасы кокаина.

Без слов мы вернули все в прежнее состояние, включая флакончики с водой и футляр, после чего сошли вниз. Проследовав за Фрейдом в ванную на первом этаже, мы вылили в умывальник всю найденную нами жидкость. Сунув в карман шприцы, он препроводил меня на кухню, где горничная, которую звали Паула, вернула в мое распоряжение Тоби, и я отправился в отель к Мориарти.

Здесь я хотел бы сделать паузу и представить вашему вниманию описание города, в котором находился, но где хотел бы провести как можно меньше времени.

Вена в 1891 году была столицей империи, которая переживала последнее десятилетие своего расцвета. Она настолько отличалась от Лондона, насколько море не походит на пустыню. Лондон, неизменно пронизанный сыростью, окутанный туманами и зловонием, обитатели которого говорили лишь на одном языке, ничем не напоминал солнечную раскованность столицы империи Габсбургов. Вместо общего языка обитатели ее предпочитали пользоваться самыми разными наречиями, поскольку прибывали сюда со всех уголков Австро-Венгрии. И хотя землячества старались как-то обособиться в отдельных кварталах города, их границы неизменно перемешивались. В любой день можно было встретить и словацкого коробейника, который предлагал свои резные изделия домохозяйкам из богатых кварталов, и взвод боснийских пехотинцев, маршировавших по Пратеру в составе императорской гвардии, и продавца лимонов из Монтенего, и точильщика ножей из Сербии, тирольцев, евреев, венгров, жителей Моравии и мадьяр, занятых своими повседневными делами.

Город представлял собой ряд концентрических окружностей, в центре которых находился собор Святого Стефана. Здесь же располагался один из самых богатых и старых районов города. Оживленные улицы были заполнены магазинчиками и кафе, а к северу от Грабена, на Бергассе, 19, жил доктор Фрейд. Несколько левее располагались дворец Хофбург, музеи и красивые ухоженные парки, Здесь и кончался «внутренний город». Стены, защищавшие когда-то средневековое поселение, давно были снесены — к удовлетворению императора, — и современный город раскинулся далеко за их пределами. Его очертания определялись кольцом широких бульваров, которые, несмотря на разные наименования, объединялись под общим названием Ринг и охватывали старые кварталы, заканчиваясь у канала, тянувшегося к северу и к востоку от собора Святого Стефана.

Город, как я уже отмечал, перерос свои средневековые границы, очерченные Рингом, и в 1891 году дотянулся до Гюртеля — кольца внешних бульваров, которые еще застраивались, когда я был здесь. Гюртель располагался к юго-западу, примерно на полпути между кафедральным собором Святого Стефана и Шенбруннским дворцом Марии-Терезии — габсбургским подобием Версаля.

Прямо к северу от Шенбрунна и несколько восточнее располагался Банхоф, или железнодорожный вокзал, на который мы с Холмсом прибыли в Вену. Через весь город, пересекая канал, тянулись железнодорожные пути, проходя через район, населенный преимущественно евреями и известный как Леопольдштадт. Именно тут, как рассказывал мне доктор Фрейд, он жил ребенком, когда прибыл с родителями в Вену.

Его теперешний дом гораздо больше отвечал его профессиональным потребностям (Холмс ошибся в одном из своих предположений — Фрейд продолжал быть практикующим врачом). Он был неподалеку от Алгемайне Кракен-хаус — большой венской учебной клиники, в которой Фрейд еще недавно работал. Он числился в отделении психиатрии, руководимом доктором Теодором Мейнертом, отзывавшимся о Фрейде с большим восхищением.

Как и Фрейд, Мейнерт был евреем, но данный факт не являлся исключением в медицинских кругах Вены, где немалую часть составляли евреи. Они же доминировали в интеллектуальной и культурной жизни города. Я не так часто встречал евреев и посему почти ничего не знал о них, хотя, могу смело утверждать, был свободен от всякого предубеждения, источником которого, как правило, является невежество. Насколько мне стало ясно, Фрейд был не только блистательным ученым и культурным человеком, но и просто обаятельной личностью, и я убедился (хотя и был несогласен с некоторыми шокирующими аспектами его теории), что именно эти его 4Ьловеческие качества и внушали пациентам веру в него — кстати, даже когда он сам был недостаточно уверен в себе.

Я чувствую, что отклонился От описания города и безжалостно останавливаю себя. Невозможно охватить Вену одним взглядом, да и нет в этом особой необходимости для читателя. Поскольку мне предстоит провести тут некоторое время, ее примечательные места не ускользнут от моего внимания.

Оставив упирающегося Тоби на попечение горничной, я спустился по Грабену до кафе «Гринштейдл». Здесь, пока Холмс продолжал спать, мне предстояла встреча с доктором Фрейдом.

Было бы ошибкой называть «Гринштейдл» кафе, потому что сие заведение не имеет ничего общего с тем, что англичане подразумевают под этим словом. Кафе в Вене, скорее, напоминают лондонские клубы. Они представляют собой центры интеллектуальной и культурной жизни, в которых можно в приятном общении за чашкой кофе провести целый день. «Гринштейдл» предоставлял к услугам посетителей биллиардные столы, шахматы, газеты и книги. Официанты были исполнительны и быстры, и каждый час они меняли воду на вашем столе, независимо от того, заказывали ли вы что-нибудь или нет. Кафе было тем местом, где люди встречались, чтобы обменяться идеями, поговорить, почитать или просто побыть в одиночестве. Кухня могла заставить человека заметно прибавить в весе, ибо меню включало в себя разнообразнейшие булочки и пирожные, и надо было обладать незаурядной силой воли, чтобы не поддаться их искушающим ароматам.

Фрейд уже был в кафе, которое, к слову сказать, считалось одним из самых изысканных заведений такого рода в городе, и официант провел меня к его столику. Я заказал пиво, а он сообщил мне, что, хотя Холмс еще спит, необходимо вернуться на Бергассе, 19 как можно скорее. Оба мы понимали, что сейчас не время искать ответы на многочисленные вопросы и проблемы, решить которые необходимо, если мы хотим добиться излечения, но Фрейд успел мне рассказать кое-что о себе и о сущности своих изысканий. Кокаин, объяснил он, имеет только косвенное отношение к тому, чем он сейчас занимается. Он и два других врача заинтересовались подобными препаратами, когда открыли их неоценимое обезболивающее воздействие во время глазных операций. Фрейд же специализировался, главным образом, как нейропсихолог. Он старался ставить диагноз, пользуясь электропрогностическим методом, что было вне пределов понимания простого практикующего врача, как я.

— Да, я проделал большой путь — и достаточно извилистый, — улыбнулся он, — начиная со скрупулезного изучения нервной системы и до сегодняшнего моего положения.

— Вы психиатр?

Он пожал плечами.

— Трудно определить, кем я сегодня являюсь,—ответил он. — Герр Холмс тоже пришел к такому выводу. Я интересуюсь случаями истерических заболеваний, иногда пациентов доставляют ко мне члены их семей или же я пользую их в частном порядке на дому. Мне трудно сказать, какой будет итог моих изысканий, но я неплохо разбираюсь в истерических состояниях и в том, что называется неврозами.

Я уже был готов спросить его, что он подразумевает под этим термином и прав ли был Холмс, предположив, что некоторые из его теорий были сочтены неприемлемыми в медицинском сообществе, когда он вежливо прервал меня и предложил вернуться к нашему пациенту. Когда мы прокладывали путь среди столиков, заполненных оживленно беседующими посетителями, он, полуобернувшись, из-за плеча бросил мне предложение сопутствовать ему в посещении пациентов. Я с удовольствием согласился и, пройдя по оживленному Грабену, мы воспользовались услугами конки.

— Скажите, — спросил я, когда мы расселись, — знаете ли вы английского врача по фамилии Конан Дойл?

Закусив губу, он старался припомнить.

— Я должен его знать? — наконец спросил он.

— Возможно. Какое-то время он учился в Вене, специализируясь в офтальмологии, как ваши коллеги...

— Кенигштейн и Коллер?

— Да. Может быть, они знали его во время учебы.

— Возможно. — В неопределенности ответа явно не слышалось предложения задать тот же вопрос его сотрудникам. Может быть, они оказались из числа тех, кто предпочел порвать с ним:

— Что вас связывает с этим доктором Дойлом? — спросил Фрейд, словно стараясь скрасить впечатление от краткости своей реплики.

— Менее всего медицинские интересы, заверяю вас. Доктор Дойл пользуется влиянием в некоторых литературных журналах Англии. Сейчас он больше пишет книги, чем занимается медициной, и лишь благодаря ему мне удалось опубликовать мои скромные отчеты о делах мистера Холмса.

— Ах, вот как.

Мы вылезли из конки на углу Вахурингер и Бергассе и пешком направились к дому доктора Фрейда.

Едва только мы переступили порог, как до нас донеслись сверху звуки страшного переполоха. Горничная Паула и женщина, которая была представлена мне как фрау Фрейд, едва заметили нас, когда мы проскочили мимо них наверх. Я почти не обратил внимание на девочку лет пяти, цеплявшуюся за перила. Позже я стал искренним другом Анны Фрейд, но в тот момент нам было не до знакомства. Мы с Фрейдом ворвались в комнату, где Холмс лихорадочно вышвыривал содержимое своего саквояжа, воротничок у него сполз набок, а волосы растрепались, поскольку он уже не владел собой.

Как только мы влетели в комнату, он, повернувшись, уставился на нас дикими глазами.

— Где оно? — вскрикнул он. — Что вы с этим сделали?

Нам потребовалось приложить немало усилий, чтобы справиться с ним, а то, что последовало затем, было хуже и страшнее, чем Рейхенбахский провал, который я еще попробую описать.

Порой влияние гипноза сказывалось, а порой — нет. Порой нам удавалось успокаивать его при помощи седуктивных средств, но Фрейд предпочитал не прибегать к ним, если была возможность обойтись.

— Мы не должны приучать его к успокаивающим средствам, — объяснил он мне, когда мы на скорую руку перекусывали у него в кабинете.

Конечно, было совершенно необходимо, чтобы кто-то из нас постоянно находился с Холмсом, следя за тем, чтобы он не причинил вреда себе или кому-то из окружающих в то время, когда он не мог отвечать за свои поступки. Он дошел до того, что испытывал буквально ненависть при виде кого-либо из нас, включая и Паулу, которая, хотя Холмс наводил на нее страх, добросовестно исполняла свои обязанности. Доктор Фрейд и его домашние понимали, чем вызвано состояние Холмса и не принимали близко к сердцу его вспышки, как бы ни были они оскорбительны, но они ' глубоко ранили меня. Я даже не мог себе представить, что Холмс способен на такие потоки поношений. Когда я оказался у него в комнате, чтобы составить ему компанию, он столь яростно обрушился на меня, что даже сегодня эти воспоминания доставляют мне боль. Он говорил мне, насколько я был глуп, проклинал себя за то, что терпел общество безмозглого инвалида, и более того. Можно представить, сколько мне стоило сил выдержать этот поток оскорблений и поношений, но я не чувствую себя виновным за то, что, когда он Хотел вырваться в коридор, мне пришлось оглушить его ударом, который — могу признать — оказался, может быть, несколько более сильным, чем следовало бы, потому что я не мог справиться с обуревавшими меня чувствами. Я нанес его с такой силой, что Холмс потерял сознание, а я, испугавшись, позвал на помощь, проклиная себя за то, что не мог сдержаться.

— Не переживайте так, доктор, — Фрейд потрепал меня по руке после того, как мы положили Холмса в постель. — Чем больше он пробудет в бессознательном состоянии, тем Наши шансы увеличиваются. Вы избавили меня от необходимости проводить очередной сеанс гипноза, а судя по тому, что вы рассказываете, я не уверен, сработал бы он.

Ночью Холмс проснулся в жару, он бредил. Мы с Фрейдом сидели у его постели, контролируя движения рук, а он что-то бормотал об устрицах, заполонивших мир[9], и прочую чепуху. Фрейд прислушивался к ней с величайшим вниманием.

— Он так любит устрицы? — спросил он у меня во время краткого перерыва, когда Холмс, казалось, успокоился. Я пожал плечами, несколько смутившись из-за того, что не мог дать исчерпывающий ответ.

Наши ночные бдения облегчались присутствием Паулы, а однажды нам пришла на помощь фрау Фрейд. Она была сдержанной обаятельной женщиной, с такими же, как у ее мужа, черными печальными глазами, но четкие очертания ее губ, на которые иногда наплывала улыбка, говорили о больших запасах внутренних сил и твердости характера.

Я принес ей свои извинения, что наше с Холмсом вторжение нарушило покой ее дома.

— Я тоже читала ваши рассказы о мистере Холмсе, — просто ответила она мне. — Хорошо известно, что ваш друг — смелый и достойный человек. И мы оказываем ему помощь как нашему другу. — Я понял, что она имеет в виду их несчастного приятеля, о котором упоминал Фрейд в «Ланцете». — И на этот раз мы не потерпим поражения, — добавила она.

Лихорадка и бред, овладевшие Холмсом, длились трое суток, в течение которых его было практически невозможно покормить. Мы были предельно измотаны, несмотря на периоды отдыха — потому что даже присутствие рядом, когда приходилось наблюдать за его конвульсивными движениями, очень утомляло. К шести часам вечера третьего дня они обрели такой тревожный характер, что я пришел к выводу о неизбежности воспаления мозга. Когда я поделился своими опасениями с Зигмундом Фрейдом, он отрицательно покачал головой.

— Симптомы весьма схожи, — согласился он, — но не думаю, что стоит бояться воспаления мозга. Мы присутствуем при том, как последние остатки яда покидают его организм. Пристрастие к нему терзает его. Если он справится, можно сказать, что он одолел поворотный пункт на пути к полному выздоровлению.

— Если справится?

— Известно, что порой люди не могут вынести такое напряжение, — коротко ответил он.

Мне оставалось только сидеть у постели и в полном бессилии смотреть на ужасные конвульсии и спазмы, прекращающиеся лишь на краткие промежутки времени, назначение которых, казалось, заключалось лишь в том, чтобы дать ему возможность снова собраться с силами. Ближе к полуночи доктор Фрейд настоял, чтобы я немного отдохнул, дав понять, что в противном случае в критическую минуту я не смогу оказать моему другу никакой помощи. Я неохотно отправился к себе в комнату.

Спать я не мог. Хотя до меня и не доносились душераздирающие стоны и вскрики, сама мысль о страданиях Холмса не давала мне погрузиться в сон. Стоила ли игра свеч? Не было ли другого пути его спасения, кроме как поставить его в такое положение, что он может умереть, стараясь выжить? Я не склонен к молитвам, и сам был смущен своим порывом, тем не менее, опустившись на колени, я обратился к Создателю всего сущего — кем бы он ни был, — униженно моля его спасти моего друга. Не могу утверждать, какое воздействие мои молитвы оказали на Холмса, но, во всяком случае, они достаточно успокоили меня, чтобы я смог уснуть.

После четырех дней высокой температуры и бреда Холмс проснулся спокойный и с нормальной температурой.

Когда я, сменив Паулу, вошел в комнату, он бросил на меня вялый взгляд.'

— Ватсон? — спросил он столь слабым голосом, что я с трудом расслышал его. — Это вы?

Заверив Холмса, что это в самом деле я, и придвинув стул к постели, я обследовал его и сообщил, что лихорадка наконец покинула его.

— Да? — равнодушно переспросил он.

— Да. Вы на пути к выздоровлению, мой дорогой друг.

— Вот как?..

Он продолжал смотреть на меня или, точнее, мимо меня с рассеянным выражением, свидетельствующим, что он не знает, где находится, и не имеет даже желания понять, как он тут оказался.

Он не возражал, когда я стал считать его пульс, который был, хотя и слабый, но ровный, не протестовал он и когда фрау Фрейд поставила перед ним поднос с едой. Поел он немного и с видимым усилием. Хотя пришлось напомнить, что перед ним стоит еда, видно было, что есть ему хотелось. Это заторможенное состояние, последовавшее за вспышками бреда и лихорадки, я счел более тревожным, чем все, что предшествовало ему.

Не понравилось оно и Фрейду, когда, вернувшись после посещения своих больных, он обследовал пациента, обосновавшегося у него в доме. Нахмурившись, он отошел к окну, за которым виднелись шпили собора Святого Стефана, — вид, который, кстати, ему решительно не нравился. Успокаивая Холмса, я потрепал его по руке и присоединился к доктору.

— Ну?

— Похоже, что он вырвался, — тихим ровным голосом сказал Фрейд. — Конечно, в любое время привычка может вернуться. В этом и заключается проклятие наркотиков. Интересно было бы узнать, — спросил доктор, — как он пристрастился к кокаину?

— Мне всегда было известно, что он держит его у себя в комнате, — искренне ответил я. — Холмс говорил, что порой принимает его семипроцентный раствор, чтобы избавиться от скуки, когда ему не хватало активных действий.

Повернувшись, Фрейд улыбнулся мне, и в его чертах я опять увидел бесконечную мудрость и сострадание, которые бросились в глаза при первой же встрече.

— Но это не причина, чтобы человек вступил на путь, ведущий к саморазрушению, — мягко возразил он. — Хотя...

— Так что вас волнует? — спросил я, стараясь приглушить голос. — Вы же сказали, что отучили его от этого порока.

— На какое-то время, — повторил Фрейд, снова поворачиваясь к окну, — но мы должны изгнать и самый дух старая пословица, гласящая, что порой лечение бывает более опасным, чем сама болезнь.

— Так что же нам делать? — запротестовал я. — Позволить ему и дальше отравлять себя?

Фрейд повернулся с прижатым к губам пальцем.

— Я все понимаю. — Прикоснувшись к моему плечу, он вернулся к постели пациента.

— Как вы себя чувствуете? — мягко спросил он, даря улыбкой моего друга. Взглянув на него, Холмс снова уставился в пространство ничего не выражающими глазами.

— Не очень хорошо.

— Вы помните профессора Мориарти?

— Моего злого гения? — Слабый след улыбки тронул уголки его губ.

— И что же именно? — настаивал Фрейд.

— Я знаю, что вы хотите услышать от меня, доктор. Хорошо, я пойду вам навстречу. Он стал моим злым гением, когда ему потребовалось три недели, чтобы объяснить мне элементарные правила арифметики.

— Меня не столько интересуют ваши слова, — тихо ответил врач, — сколько ваша убежденность, что это в самом деле правда.

Наступила пауза.

— Понимаю, — наконец прошептал Холмс. Голос его был еле слышен, и он был полон глубокого страдания. Даже Фрейд, который мог быть столь же цепок и неотступен, как Холмс, когда этого требовали обстоятельства, с трудом нарушил долгое молчание, наступившее после убийственного признания.

Довел разговор до конца сам Холмс. Обведя глазами комнату, он наткнулся взглядом на меня, и его лицо оживилось.

— Ватсон? Подойдите ближе, старина. Ведь вы мой старый друг, не так ли? — неуверенно спросил он.

— Вы же знаете, что так оно и есть.

— Ах, да. — Приняв сидячее положение, он откинулся на подушки, утомленный этим усилием, и в его некогда спокойных серых глазах появилось тревожное выражение, с которым он уставился на меня. — Я почти ничего не помню о последних нескольких днях, — начал он, но я прервал его движением руки.

— Все позади. Не думайте о том, что было. Все позади.

— Я же говорю, что почти ничего не помню, — упрямо продолжал настаивать он, — но, кажется, я позволял себе кричать на вас, осыпать вас различными оскорблениями. —

Он смущенно улыбнулся, стыдясь самого себя. — В самом ли деле так было, Ватсон? Или же я просто вообразил?..

— Вы в самом деле просто придумали все, мой дорогой друг. А теперь ложитесь.

— Дело в том, — продолжал он, подчиняясь моему указанию, — я хотел дать вам понять, что на самом деле я ничего такого не имел в виду. Вы слышите меня? Ничего подобного я не думаю. Я четко помню, что обозвал вас Искариотом. Простите ли вы мне столь чудовищное обвинение? Простите ли?

— Холмс, я прошу вас!

— Теперь вам лучше было бы оставить его, — вмешался Фрейд, кладя руку мне на плечо. — Ему надо поспать.

Встав, я поспешно вышел из комнаты, ничего не видя от слез на глазах.

 9 Относительно игры в теннис и на скрипке

Хотя Холмс и освободился пока от власти кокаина, необходимо было держать его под постоянным наблюдением, столь же неотступным, что и раньше. Я как-то намекнул относительно возвращения в Англию, предполагая, что самое худшее уже позади, но он умолил меня остаться. Состояние духа Холмса еще было на тревожно низком уровне, его все также трудно было заставить есть и практически невозможно было вернуть в некогда принадлежавший ему мир. Близкий человек рядом был ему столь необходим, что я позволил себя уговорить остаться еще на какое-то время.

Состоялся очередной обмен телеграммами между мной и женой. Я описывал ситуацию и просил у нее прощения за задержку, а она со свойственными ей теплом и бодростью сообщила, что Куллингуорт отлично заменяет меня на приемах и что она рассказала Майкрофту Холмсу о достигнутых успехах в лечении брата.

Тем не менее прогресс, которого удалось достичь Холмсу, был минимален. Потеряв интерес к наркотикам, он с тем же безразличием относился и ко всему остальному. Мы побуждали его есть и прогуливаться в парке рядом с Гоф-бургом. В таких случаях он покорно подчинялся нам, хотя во время прогулок смотрел только в землю, ни на что больше не обращая внимания. Я не знал, радоваться ли мне или нет подобному развитию событий. С одной стороны,

такое поведение было свойственно Холмсу, который всегда уделял больше внимания следам на земле, чем окружающей обстановке. Тем не менее, когда я старался привлечь его внимание к предмету исследований и спрашивал, что он увидел в рисунке следов, он с утомленным видом просил не опекать его и снова погружался в молчание.

Теперь он разделял трапезы со всеми обитателями дома, но отвечал молчанием на все наши попытки втянуть его в разговор и ел очень мало. Рассказы доктора Фрейда о других его пациентах, казалось, не вызывали никакого интереса у Холмса, и боюсь, я был настолько занят вялой реакцией Холмса, что и сам ничего не улавливал из рассказов доктора. У меня остались смутные воспоминания, что он упоминал людей со странными именами, что-то вроде «Человека-крысы» или «Человека-волка», а порой некое лицо по имени «Анна О.». Я понимал, что он скрывал подлинные личности этих персонажей из соображений профессиональной этики, но порой мне казалось, что, употребляя такие прозвища, он терял чувство юмора. Часто, засыпая, я вспоминал обрывки разговоров за обеденным столом в доме Фрейда и невольно улыбался, стараясь представить себе человека в виде крысы или того, кто напоминал волка. Что представляла собой Анна О.? Была ли она толстушкой?

Как ни странно, единственной из обитательниц этого дома, на которую благожелательно реагировал Холмс, была младшая дочка Фрейда. Она была очаровательным ребенком, хотя, как правило, я не склонен особенно умиляться детьми[10]. После первых же дней пребывания Холмса и после его выздоровления она перестала испытывать страх, который поначалу он наводил на всех, и стала свободно заходить к нему. Руководимая каким-то внутренним инстинктом, она всегда вела себя с ним тихо и внимательно, что не мешало их общению. Однажды после ужина она предложила ему показать свою коллекцию кукол. С серьезным выражением лица Холмс безукоризненно вежливо принял предложение, и она направилась к буфету, где хранилось ее собрание игрушек. Я уже был готов встать из-за стола и. последовать за ними, но Фрейд сделал мне знак остаться.

— Мы не должны надоедать ему излишним вниманием, — улыбнулся он.

— Как и Анне, — засмеялась фрау Фрейд и позвонила, чтоб принесли еще кофе.

Следующим утром, когда я еще лежал в постели, протирая заспанные глаза, я удивился, услышав голоса из соседней комнаты. Глянув на часы на ночном столике, я увидел, что еще не было восьми. По голосам, доносящимся снизу, было ясно, что Паула на кухне, а остальные члены семьи еще не проснулись. Кто это мог быть?

Тихонько подобравшись к дверям между нашими комнатами, я заглянул в щель. Холмс сидел в постели, тихо разговаривая с Анной, которая примостилась на его кровати. Я не слышал, о чем шла речь, но чувствовалось, что общение доставляет удовольствие им обоим, потому что ребенок задавал вопросы, а Холмс старательно отвечал на них. Услышав его добродушный смешок, я столь же тихо вернулся к себе, стараясь не потревожить случайным звуком их беседу.

После завтрака Холмс вместо того, чтобы пойти с нами в «Момберг», клуб Фрейда, где предполагалось поиграть в теннис, предпочел направиться в кабинет, чтобы почитать Достоевского.

— Доктор Ватсон может подтвердить мое крайнее отвращение к упражнениям такого рода, — улыбаясь, сказал Холмс, когда мы остановились у дверей, все еще надеясь уговорить его присоединиться к нам. — И на самом деле мое желание остаться дома не стоит объяснять мотивами, имеющими отношение к моему заболеванию.

Фрейд решил не настаивать и оставить Холмса на попечение женщин — фрау Фрейд, Паулы и маленькой Анны, — после чего мы отправились в путь.

«Момберг», расположенный к югу от Гофбурга, несколько отличался от тех клубов, с которыми я был знаком в Лондоне. Главным образом тут можно было заниматься физическими упражнениями, ибо возможность интеллектуального и социального общения в избытке представляли кафе города.

Здесь был, конечно, и ресторан с баром, если быть точным, но Фрейду не была свойственна привычка долгой болтовни и светского общения с другими членами клуба. Он сообщил мне, что обожает играть в теннис и пользуется с этой целью кортами клуба. Сам я не играл в теннис, но я хотел познакомиться с клубом и хоть на какое-то время сбежать из дома, где необходимость постоянно присутствовать при борьбе Холмса с самим собой временами действовала подавляюще и погружала меня в депрессию. Без сомнения, доктор Фрейд тоже понимал мое состояние, чем и объяснялось его любезное приглашение.

Теннисные корты размещались в строении, очертания которого напоминали теплицу. Огромные окна в потолке заливали помещение светом, хотя мешали сохранять тепло в холодные месяцы года. Покрытие самих кортов состояло из тщательно отполированного дерева, и когда на всех кортах одновременно шла игра, стук мячей создавал в зале какофонию.

Когда мы направлялись в раздевалку, где доктору предстояло облачиться в теннисный костюм, то миновали группу молодых людей, пивших из высоких бокалов пиво. Они сидели с ногами на скамейках, и на шеях у них висели полотенца. Когда мы проходили мимо, я услышал, как один из них хмыкнул и засмеялся.

— Евреи в «Момберге»! Клянусь, в первый раз, когда я переступил его порог, тут бегали только собаки.

Фрейд, шедший впереди меня, остановился и развернулся лицом к молодому человеку, который сделал вид, что поглощен разговором с приятелями, хотя те не могли удержаться от хихиканья. Когда же он с невинным вопросительным выражением повернулся к нам, я разглядел черты его лица. Его можно было счесть симпатичным, если бы не глубокий шрам от рапиры, прорезавший левую щеку. Шрам придавал его лицу злобное выражение, а ледяные немигающие глаза напоминали взгляд стервятника. Ему не было еще и тридцати, но злоба, читающаяся на его лице, не имела возраста.

— Вы меня имеете в виду? — тихо спросил Фрейд, направляясь к развалившемуся молодому человеку.

— Простите? — Тот был сама невинность, но жесткая складка рта искривилась в усмешке, хотя глаза продолжали оставаться такими же невыразительными.

— Вам, должно быть, интересно узнать, мейн герр, что, когда вы переступили порог этого клуба — что весьма странно, поскольку вы совершенно невежественны, не говоря уж о ваших манерах, — не менее трети его членов составляли евреи. — Он повернулся на пятках и двинулся дальше, оставив за спиной смущенные смешки. Молодой человек со шрамом залился багровой краской и, склонив голову, слушал шепот своего товарища, провожая глазами удаляющуюся фигуру Фрейда.

— Никак это доктор Фрейд? — внезапно крикнул он ему вслед. — Не тот ли это доктор Фрейд, которого попросили из больницы из-за его очаровательных теорий, по которым молодые люди якобы спят со своими матерями? Кстати, доктор, вы спали со своей матерью?

При этих словах доктор замер на месте, после чего со смертельно бледным лицом повернулся к своему мучителю.

— Вот идиот, — коротко бросил он и снова повернулся, добившись желаемого результата. Любитель пива мгновенно вскочил на ноги, в ярости швырнув свой бокал об пол.

— Надеюсь, вы не собираетесь удирать, мейн герр? — крикнул он дрожащим от ярости голосом. — Мой секундант будет к вашим услугам.

Фрейд смерил его взглядом с головы до ног, и уголки его губ тронула усмешка.

— Ну-ну, — с откровенной издевкой сказал он, — вы же знаете, что джентльмены не позволяют себе дуэлей с евреями. Неужели вы не имеете представления об этикете?

— Отказываетесь? Да вы знаете, кто я такой?

— Не знаю и знать не хочу. Но скажу вам, что сделаю, — продолжил Фрейд, прежде чем другой смог возразить. — Я берусь разложить вас на теннисном корте. Это вас устроит?

При таком повороте разговора несколько его приятелей решили было вмешаться, но он яростно отбросил их в сторону, не спуская глаз с Фрейда, который хладнокровно менял обувь и подбирал себе ракетку.

— Очень хорошо, доктор. Встретимся на корте.

— Я не заставлю вас ждать, — ответил Фрейд, даже не глядя на него.

К тому времени, когда мы появились на залитом светом корте, где молодой человек со шрамом и его окружение так тщательно подбирали мячи, словно это были пули, известие о матче разнеслось по всему клубу.

— Не находите ли вы все это абсурдным? — попытался я отговорить Фрейда, когда мы с ним поднимались по лестнице.

— Совершенно абсурдно, — без промедления согласился он, — но не более, чем намерение выпустить кишки друг из друга.

— Вы не опасаетесь проиграть этот матч?

— Мой дорогой доктор, это всего лишь игра.

Если Фрейд относился ко всему происходящему как к игре, то его оппонент был смертельно серьезен, что и продемонстрировал с первых же минут. Он был выше и сильнее, чем врач, и гораздо лучше натренирован, что сразу же бросилось всем в глаза, едва только они показались на корте. Его подачи были сильны и точны, и при всем старании Фрейда он не мог противостоять им, пока подача не переходила к нему. Он проиграл два первых гейма, взяв только один или два очка.

В третьем гейме дела у него пошли лучше, и счет почти выровнялся. Я взял на себя обязанность принести доктору воды, когда стороны п оменялись полями.

— В последнем гейме вы действовали куда лучше, — приободрил я его, протягивая полотенце.

— Надеюсь, что дальше будет еще лучше. — Фрейд разминал ноги с полотенцем на шее. — Его игра носит атакующий характер, и, кроме прочих ошибок, он не владеет ударом слева. Вы заметили?

Я отрицательно покачал головой.

— Но это так и есть. Стоит мне подать ему под левую руку, как он теряет очки. Вот увидите.

Я продолжал наблюдать за игрой вместе с двумя сотнями увлеченных зрителей. Удача медленно и неотвратимо стала склоняться в другую сторону, и Фрейд выигрывал у молодого человека один гейм за другим. Сначала его противник не понимал, что происходит. Проигрыш в трех геймах подряд заставил его сообразить, что доктор уловил его слабое место, и он стал все больше и больше смещаться в левую сторону корта в надежде противостоять тактике Фрейда. Таким образом ему удалось отыграть несколько очков, но Фрейд быстро уловил его намерения и пресек их, посылая мячи в другую сторону площадки, куда его противник еле успевал.

Когда тот дотягивался до очередного мяча, Фрейд сразу же отбивал мяч под левую руку, заставляя пересекать всю площадку корта. Игра носила жесткий характер, и было видно, что молодой человек со шрамом не выдерживает ее напряжения. Играя в обороне, Фрейд заставлял его метаться по всей площадке, в то время как он почти недвижимо стоял на месте. Гнев и раздражение заставляли молодого наглеца делать ошибки, которые он никогда бы не допустил, владея собой, и Фрейд меньше чем за час завершил последний сет, наголову разгромив соперника.

Когда тот не смог взять последний мяч, Фрейд спокойно подошел к сетке.

— Ваша честь удовлетворена? — спокойно спросил он. Тот был готов броситься в драку, если бы друзья силой не оттащили его.

В раздевалке, моясь под душем и переодеваясь, Фрейд не обмолвился ни словом о происшедшем, только ответил благодарностью на мои поздравления. Мы направились обратно на Бергассе, 19.

— Наконец я вволю наигрался в теннис, — сказал он, останавливая кеб. — И даже не пришлось ждать корта.

— Замечания этого типа... относительно ваших теорий, — помедлив, все же спросил я. — Вы же в самом деле не считаете, что мальчики... что они...

Он улыбнулся с тем выражением печали, которое уже было мне так хорошо знакомо.

— Можете успокоиться, доктор. Я конечно же так не считаю.

Испустив облегченный вздох, я откинулся на спинку сиденья, хотя, думаю, Фрейд даже не обратил внимания на мою реакцию.

Когда мы вернулись домой, Фрейд предупредил, чтобы я не обмолвился ни словом с Холмсом о теннисной дуэли. Он не хотел беспокоить моего друга описанием этого инцидента, и я с ним согласился.

Мы обнаружили Холмса на том же месте, где оставили его — в кабинете — погруженного в книгу и не склонного к разговорам. Меня устроил уже тот факт, что он хоть к чему-то проявляет интерес. Уединившись в своей комнате, я снова восстановил в памяти происшествие в «Момберге».

Мы так и не узнали имени этого хама, но его полная злобы физиономия, отмеченная дьявольским шрамом, стояла у меня перед глазами весь остаток дня.

Во время ужина мне показалось, что Холмсом снова овладевает недавнее состояние. Несмотря на все наши старания втянуть его в разговор, ответы Холмса были односложны до оскорбительности, Я с тревогой поглядывал на Фрейда, но он предпочитал не замечать моих взглядов, продолжая болтать, как ни в чем не бывало.

По завершении трапезы он, извинившись, встал и вскоре вернулся с каким-то пакетом в руках.

— Герр Холмс, думаю, что могу вас кое-чем порадовать, — сказал он, протягивая ему продолговатую коробку.

— Да?

Взяв коробку, Холмс поставил ее себе на колени, явно не зная, что с ней делать.

— Я телеграфировал в Англию, чтобы мне ее доставили, — продолжил Фрейд, снова садясь. Холмс по-прежнему ничего не говорил, молча глядя на коробку.

— Давайте я помогу вам открыть ее, — предложила Анна, ухватившись за стягивающий ее шнурок.

Будь любезна, — согласился Холмс, протягивая коробку ребенку.

— Осторожнее, — предупредил отец, когда пальчики девочки стали распутывать узел. — Дай-ка мне. — Карманным ножом отец перерезал шнурок, и Анна, развернув бумагу , раскрыла коробку. Невольно у меня перехватило дыхание, когда я увидел ее содержимое.

— Там другой футляр, — воскликнула Анна.

— Пусть герр Холмс сам откроет его, — посоветовала дочке фрау Фрейд.

— Ну давайте же! — приободрила его Анна.

Не отвечая ей, Холмс вытащил футляр. Медленными, но точными движениями его пальцы открыли замки, и он вынул своего Страдивари, после чего поднял глаза на венского врача.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал он тихим голосом, интонация которого испугала меня. Анна в восхищении захлопала в ладоши.

— Скрипка! — закричала она. — Настоящая скрипка! А вы умеете играть на ней? О, пожалуйста, сыграйте для меня, ладно? Пожалуйста!

Холмс посмотрел на нее, затем перевел взгляд на инструмент, который держал в руках. Его полированная дека блестела лаком в огне газовых светильников. Он провел пальцами по струнам, слегка вздрогнув при их звуках. Прижав скрипку подбородком, Холмс сделал несколько движений шеей, прилаживая инструмент, и попробовал извлечь первые звуки. Мы смотрели на него, затаив дыхание, словно присутствуя в концертном зале. Опустив смычок, он подрегулировал его натяжение,

— Хмм...

Сначала он медленно и осторожно сыграл какую-то музыкальную фразу, непохожую на его стиль исполнения, когда мелодии и фиоритуры стремительно сменяли друг друга. По лицу его расплылась нерешительная улыбка — в первый раз за долгое время я увидел его поистине счастливое выражение, которое, казалось, никогда больше не появится.

А затем он углубился в игру.

Я не раз высоко оценивал музыкальное дарование своего друга, но никогда еще он не играл с такой отдачей, никогда еще его слушатели не были так зачарованы, как в этот вечер. Перед моими глазами развертывалось настоящее чудо, по мере того как инструмент возвращал к жизни его хозяина, а он — его.

Не замечая своих действий, Холмс отодвинул стул и встал, Продолжая играть, и чувствовалось, что с каждым движением смычка к нему возвращалась радость жизни. Я забыл, какую вещь он играл, — я не особенно сведущ в музыке, о чем должно быть известно моим читателям, — но, мне кажется, это были его собственные композиции.

Следующая вещь оказалась мне знакома. Холмс испытывал тягу к вещам, пронизанным сильными чувствами, и, кроме того, он понимал, где и почему находится.

Он играл вальсы Штрауса. О, как он играл! Богатые, сочные, веселые ритмы заполнили помещение и были настолько зажигательны, что Фрейд, обхватив свою жену за талию, стал вальсировать по столовой, направляясь в гостиную, куда последовали Холмс, Анна, Паула и я. Я был настолько захвачен этим зрелищем, видя улыбку на лице своего друга, что не сразу обратил внимание на маленькую ручонку, дергавшую меня за рукав. Опустив глаза, я увидел Анну, которая протягивала мне руки.

Я никогда не считал себя хорошим танцором, тем более что легкая хромота усугубляла отсутствие способностей в этой области, — но я стал танцевать. Все мы были преисполнены энергии и самыми добрыми чувствами.

«Сказки Венского леса», «Венский вальс», «Голубой Дунай», «Вино, женщины и песни» — Холмс играл эти вещи одну за другой, а мы, смеясь и веселясь, кружились по комнате! Затем мы с Фрейдом поменялись партнершами, и я стал вальсировать с его женой, пока доктор который, насколько я заметил, танцевал не лучше меня, — кружил свою дочку. Охваченный безудержной радостью, я даже попробовал покружить Паулу, несмотря на ее смущение и слабые протесты.

Когда наконец музыка смолкла, мы все, задыхаясь, повалились в кресла. На лицах наших по-прежнему Сияли улыбки, хотя вызвавшая их музыка смолкла. Холмс опустил скрипку и долго смотрел на нес. Затем он перевел взгляд на Фрейда.

— Я не перестаю изумляться вашим талантам, — сказал ему Фрейд.

— А я начинаю восхищаться вашими, — возразил Холмс, глядя ему прямо в глаза, и во взгляде Холмса, с удовольствием должен отметить, мелькнула знакомая искорка.

Эта ночь была заполнена очарованием музыки. Кажется, где-то у Юлия Цезаря есть описание, как власть музыки смиряет ярость диких животных и успокаивает страсти, но мне никогда ранее не доводилось быть свидетелем такого чуда.

И после того как весь дом отошел ко сну, сквозь тонкую стенку, отделявшую комнату Холмса от моей, я слышал, как он едва ли не до рассвета тихонько водил смычком по струнам. Предоставленный сам себе в выборе репертуара, он обратился к тихой мечтательной мелодии собственного сочинения. Они были пронизаны печалью, и под их звуки я мягко погрузился в глубокий сон. Засыпая, я пытался угадать, возгорится ли искра, вспыхнувшая было в окоченевшей душе моего друга, или же погаснет в свете наступающего дня. Эпизод со скрипкой свидетельствовал, что душа его еще не выжжена дотла, но я не мог отделаться от интуитивных сомнений, хватит ли одной музыки, чтобы вернуть его к жизни. Сквозь сонное забытье передо мной опять всплыла дьявольская физиономия с уродливым белым шрамом на щеке.

 10 Изучение истерии

На следующее утро за завтраком Шерлок Холмс был тих и спокоен. По его поведению нельзя было понять, помогла ли музыка ему окончательно встать на путь выздоровления. Столкнувшись с бесстрастным поведением своего пациента, доктор Фрейд был столь же невозмутим. Он, как обычно, всего лишь осведомился, как Холмс спал и не хочет ли он еще кофе.

Последовавшие события навсегда лишили меня возможности с уверенностью утверждать, что только скрипка вернула моего друга в его прежнее состояние. Не зазвени колокольчик у дверей, то сумасшедшее приключение, участниками которого нам довелось стать, не имело бы места. И тем не менее я могу только порадоваться, что явился посыльный с запиской для доктора Фрейда.

Это был курьер из «Алгемайнес Кранкенхаус», той самой учебной клиники, где в свое время работал доктор Фрейд. Посыльный доставил записку от одного из врачей больницы с просьбой к доктору Фрейду зайти осмотреть пациентку, которую доставили прошлой ночью. В тексте записки, прочитанной Фрейдом вслух, мелькнули какие-то знакомые интонации.

«Я был бы весьма обрадован, если вы найдете время проконсультировать меня в связи с достаточно любопытным случаем. Пациентка не хочет или не может вымолвить ни слова, и хотя она очень худа, прочее ее здоровье, кажется, в отменном состоянии. Не найдете ли несколько минут хотя бы осмотреть ее? Ваши методы считаются сомнительными, но я лично всегда относился к ним с уважением».

Записка была подписана фамилией «Шульц».

— Вы видите, каким я считаюсь парией, — складывая записку, улыбнулся Фрейд. — Не согласитесь ли сопутствовать мне, джентльмены, и познакомиться с женщиной, упорствующей в молчании?

— Мне это было бы очень интересно, — с живостью ответил Холмс, складывая салфетку. Собираясь в дорогу, я не без юмора заметил, что вряд ли пациенты нашего доктора представят для него особый интерес.

— О, к пациентам у меня в самом деле не было интереса, — засмеялся Холмс, — но не кажется ли вам, что этот доктор Шульц напоминает нашего старого друга Лестрейда?[11] Поэтому я и решил пойти, чтобы выразить свое уважение и симпатию доктору Фрейду.

До больницы было недалеко, и по прибытии нам сообщили, что доктор Шульц со своей пациенткой находится в отделении психиатрии. Мы нашли его во внутреннем дворике, отделенном ОТ прочего пространства воротами, за которыми пациентам, находящимся под присмотром, разрешалось сидеть или гулять на солнце. В их распоряжении были также различные игры, и около полудюжины из них играли в крокет, хотя игра сопровождалась постоянными криками и обидами, требовавшими вмешательства санитаров.

Доктор Шульц оказался грузным самодовольным человеком лет пятидесяти, с тонкими усиками и внушительными бакенбардами.

Небрежно поздоровавшись с нами, он встретил доктора Фрейда с настороженной вежливостью. Поскольку больница была в равной степени предназначена как для лечения больных, так и для обучения медиков, он не возразил, когда Фрейд осведомился, можем ли мы сопровождать его.

— В сущности, это не мое дело, — объяснял Шульц, пока мы пересекали лужайку, — но, понимаете ли, мы должны с ней что-то делать. Ее доставили к нам после того, как она попыталась броситься в канал с моста Оугартен.

Прохожие остановили ее, но ей удалось вырваться, и она снова сделала попытку броситься, в воду. Явно чувствуется, что она недоедала, подумав, добавил он, — но, оказавшись в полиции, она почти ни к чему не притронулась. И вопрос состоит в том, что с ней делать дальше? Если вам удастся выяснить, кто она такая или что-то в этом роде, я буду у вас в вечном долгу.

Похоже, его не привлекала перспектива быть в вечном долгу у Фрейда, поэтому вместо ответа доктор только улыбнулся мне. Я был поражен, как и Холмс, услышав текст записки Шульца, сходством тона достаточно известного врача и рядового инспектора Скотланд-Ярда, когда им приходилось обращаться за помощью к еретикам и низвергателям устоев...

Она находится вон там... и в вашем полном распоряжении. Я должен отлучиться в хирургическое отделение. Если вы будете настолько любезны, оставьте мне записку в кабинете. Завтра я буду снова осматривать больную.

Он направился в операционную, оставив нас лицом к лицу с молодой женщиной, которая, сидя в плетеном кресле, немигающими глазами смотрела на простирающийся перед ней газон, даже не жмурясь от ярких лучей солнца. Она в самом деле была заметно истощена, кожа имела легкий голубоватый оттенок. Застывшее положение ее фигуры подчеркивало, что она находится в предельном напряжении.

Оставив нас с Холмсом в некотором отдалении наблюдать за ней, Фрейд неторопливо подошел к женщине и провел рукой перед ее лицом. Не последовало никакой реакции. Она не сопротивлялась, когда он мягко взял ее за кисть, чтобы проверить пульс, а когда он закончил, ее рука безвольно упала на колени. У нес было тонкое лицо, гораздо более тонкое, чем можно было судить по очертаниям проступающих лицевых костей. Мы не могли оценить, сколько она весит, потому что на ней был бесформенный , больничный халат. Холмс, явно заинтересованный, внимательно наблюдал за Фрейдом, пока тот обследовал ее.

Вы теперь понимаете, почему они вызвали меня, — тихо сказал Фрейд. — Они просто не знают, что еще с ней можно сделать. В сегодняшнем положении ее нельзя перевести ни в одно из отделений.

— Что вызвало у нее истерическое состояние? — спросил я.

— Пока об этом можно только догадываться. Бедность, отчаяние, одиночество. Дойдя до предела своих сил, она решила покончить счеты с жизнью, но поскольку ей помешали, она впала в то состояние, в котором мы ее сейчас и видим.':.

Открыв свой черный саквояж и порывшись в нем, Фрейд извлек шприц и флакончик.

— Что вы собираетесь делать? — Холмс присел рядом с ним на корточки, не отрывая глаз от несчастного создания.

— То, что могу, — ответил Фрейд, закатывая рукав ее белого халата и стерилизуя локтевой сгиб ваткой, смоченной в спирту.— Посмотрим, удастся ли мне загипнотизировать ее;. Для этой цели я должен ввести ей препарат, вызывающий расслабление, который поможет мне овладеть ее вниманием.

Кивнув, Холмс поднялся, наблюдая, как Фрейд извлекает иглу.

Как ж уже неоднократно наблюдал, он начал раскачивать перед глазами молодой женщины часы на цепочке, что-то внушая ей спокойным, но уверенным голосом. Я бросил быстрый взгляд на Холмса, пытаясь уловить, какие ассоциации вызовет у него эта процедура, но он был всецело поглощен реакцией женщины на поблескивание часовой цепочки :и голос Фрейда.

Движением руки доктор дал нам понять, что мы должны отступить в сторону, чтобы взгляд больной не падал на нас. Он продолжал тихо внушать ей, что она должна расслабиться! и слушать только его, что она среди друзей, и так далее.

Сначала мое внимание было привлечено игрой в крокет и связанными с ней криками и шумом, которые раздавались где-то слева от меня, но когда Фрейд принялся за дело, звуки растаяли в отдалении. Убедительный речитатив доктора «оказывал на нас такое влияние, что на мгновение мне покаталось, будто мы сидим в полумраке его кабинета на Бергассе, 19.

Непроизвольно пациентка стала моргать и щуриться, затем ее глаза стали следить за движением блестящего циферблата часов. Заметив изменение ее состояния, Фрейд дал ей расслабиться и тем же самым мягким голосом приказал ей погрузиться в сон.

Помедлив и моргнув еще несколько раз, девушка подчинилась приказу и закрыла глаза.

— Слышите вы меня или нет? —спросил Фрейд. — Кивните, если слышите.

Она (безвольно кивнула головой, и плечи ее обмякли.

 —- Теперь вы сможете говорить, — сказал 'Фрейд, — и ответите на несколько очень простых вопросов. Вы готовы Кивните, пожалуйста, еще раз.

Она послушалась.

— Как вас зовут?

Наступила долгая пауза. Ее рот слегка приоткрылся, hi из губ не вырвалось ни звука.

— Прошу вас, говорите отчетливее. Я снова спрошу вас, а вы ответите мне ясно и четко. Как вас зовут?

— Меня зовут Нэнси.

Она говорила по-английски!

Фрейд удивленно сдвинул брови и, невольно бросив нг меня короткий взгляд, снова обратил свое внимание на девушку. Слегка откашлявшись, он обратился к ней по-английски.

— Итак, Нэнси. Каково ваше полное имя?

— У меня два имени.

— Ясно. И каковы же они?

— Слейтер. Нэнси Слейтер. Нэнси Осборн Слейтер. Фон Лейнсдорф, — сдавленным голосом добавила она. И произнеся эти слова, ее губы продолжали шевелиться.

— Очень хорошо, Нэнси. Расслабьтесь. Расслабьтесь. С вами все в порядке. Теперь скажите, откуда вы явились?

— Из провидения.

Не скрывая изумления, Фрейд взглянул на часы, и, должен признаться, меня посетила мысль, что мы стали жертвами невероятного розыгрыша — или же ее фантазия в самом деле заставила ее углубиться в дебри метафизики?

Дилемму решил Холмс. Стоя за спиной девушки, он заговорил так тихо, что мы еле слышали его слова.

— Может быть, она имеет в виду Провиденс, столицу Род-Айленда. Это, сколько мне помнится, самый маленький штат Америки.

Не успел Холмс закончить фразу, Фрейд энергично кивнул и снова, опустившись на колени рядом с девушкой повторил свой вопрос.

— Да. Провиденс. Род-Айленд.

— Что вы здесь делаете?

— Я проводила медовый месяц в мансарде.

Ее губы опять конвульсивно дернулись. Спазмы горла настолько искажали ее ответы, что трудно было разобрать слова. Пораженный ее состоянием и невнятной речью, я тем не менее проникся сочувствием к этому бедному изможденному созданию.

— Хорошо, отлично. Расслабьтесь. Расслабьтесь.

Поднявшись, Фрейд повернулся лицом к нам.

— Все это совершенно бессмысленно.

— Задайте ей еще несколько вопросов, — тихо посоветовал Холмс. Его глаза были как у кобры прикрыты тяжелыми веками, но я-то видел, что он как всегда собран и напряжен. Он стремительно перерабатывал имеющиеся у него факты. — Задайте ей еще несколько вопросов, — повторил Холмс. — Спросите, где она вышла замуж?

Фрейд повторил вопрос.

— В таверне. — Невнятица произношения затрудняла понимание слов.

— В таверне?

Она кивнула. Фрейд из-за плеча глянул на нас и еще раз пожал плечами. Холмс дал ему знак продолжать.

— Вы говорите, что ваша фамилия фон Лейнсдорф. Кто такой фон Лейнсдорф? Ваш муж?

— Да.

— Барон Карл фон Лейнсдорф? — Фрейд не мог скрыть ноток сомнения в голосе.

— Да.

— Барон скончался... — начал он, и тут женщина, называвшая себя Нэнси, яростным рывком внезапно поднялась на ноги, глаза ее оставались закрыты, но она силилась открыть их,

—Нет!

—Садитесь, Нэнси. Садитесь. Вот так, хорошо. Очень хорошо. А теперь снова расслабьтесь. Расслабьтесь.

Фрейд, встав, повернулся к нам.

 — Весьма странно. Как правило, при гипнозе галлюцинации исчезают, но не в данном случае, сообщил он, сопровождая свои слова многозначительным взглядом.

 — Галлюцинации? — поднял веки Холмс. Что заставляет вас считать, будто она во власти галлюцинации?

 — Ее слова не имеют смысла.

 — Это не одно и то же. Кто такой барон фон Лейнсдорф?

 — Представитель одного из древнейших родов империи. Кажется, кузен императора. Он скончался несколько недель назад.

 — Он был женат?

 — Понятия не имею. Должен признаться, я просто в растерянности. Мне удалось заставить ее заговорить, но ее слова не дают никакого представления, что же с ней делать дальше.

Кулаком он ударил по ладони другой руки и растерянно отвернулся, а мы продолжали смотреть на странную больную, губы которой снова зашевелились, словно она хотела что-то сказать?

— Могу ли я задать ей вопрос-другой? — спросил Холмс, кивая в ее сторону.

— Вы? — Фрейд не мог скрыть удивления в голосе, услышав такую просьбу.

— Если вы не против. Может быть, мне удастся еще что-нибудь узнать.

Чувствовалось, что Фрейд обдумывает ситуацию, внимательно глядя на Холмса, который с подчеркнутым равнодушием ждал его ответа. Тем не менее масса примет, знакомых только мне, говорили, с каким нетерпением он ожидает разрешения врача.

— Во всяком случае, это не принесет ей вреда, — вмешался я, — если вы признаёте, что не можете разобраться в ситуации, небольшая помощь будет явно нелишней. Могу заверить вас, что мой друг добивался успеха в гораздо более сложных делах, — добавил я.

Фрейд продолжал медлить. Я понимал, что ему не хотелось признавать свое поражение, но содействие ему в самом деле было необходимо, и, кроме того, я подумал, что он понимает, какое это имеет значение для Холмса.

— Хорошо. Но только побыстрее. Препарат уже перестает действовать.

У Холмса восторженно блеснули глаза, но он тут же взял себя в руки, Фрейд склонился к плетеному креслу.

— Тут есть и другой человек, который хотел бы поговорить с вами, Нэнси. Вы можете говорить с ним так же спокойно, как со мной. Вы готовы? — Фрейд еще ниже склонился к ней. — Вы готовы?

— Д-да.

Фрейд кивнул Холмсу, который уже сидел на траве перед креслом и снизу вверх смотрел на девушку. Руки он держал на коленях, сцепив кончики пальцев, как делал каждый раз, выслушивая клиентов...

— Нэнси, расскажите мне, кто связывал вас по рукам и ногам, — сказал он. По мягкости и убедительности голоса он не уступал Фрейду. В мгновенном озарении я увидел, что он говорит тем же тоном, которым успокаивал взволнованных посетителей в нашей гостиной на Бейкер-стрит.

— Не знаю.

Только тут мы с доктором Фрейдом обратили внимание на красные полосы, опоясывающие кисти и лодыжки девушки.

— Они использовали кожаные ремни, не так ли?

— Да.

— И держали вас на чердаке?

--Что?

— В мансарде?

— Да.

— Сколько времени вы там провели?

—Я... Я...

Фрейд предостерегающе вскинул руку, и Холмс нетерпеливо кивнул.

— Хорошо, Нэнси. Забудьте этот вопрос. Скажите мне, как вам удалось бежать? Каким образом вы покинули мансарду?

— Я выбила окно.

— Ногой?

— Да.

Теперь я заметил и царапины на тыльной стороне ее ноги, прикрытые полой халата.

— А затем вы пустили в ход-осколки стекол, чтобы перерезать путы?

— Да.

— И спустились по водосточной трубе?

Очень осторожно он стал рассматривать ее руки. Теперь, когда Холмс обратил на них свое внимание, мы увидели обломанные ногти и следы ссадин на ладонях. С другой стороны, руки ее были исключительно красивой формы, с длинными изящными пальцами совершенной лепки.

— И вы упали, не так ли?

— Да.,. — В голосе ее появились сдерживаемые эмоции, и по подбородку потекли струйки крови из прикушенной губы.

— Взгляните, джентльмены, — встав, Холмс мягким движением отвел у нее со лба пышный рыжеватый локон. Волосы девушки были забраны назад, но один локон выбился, прикрывая багровый синяк на лбу.

Сделав шаг вперед, Фрейд дал понять Холмсу, что пора прекращать вопросы, что он и сделал, отступив и принявшись выколачивать свою трубку.

— А теперь спите, Нэнси. Засыпайте, —приказал Фрейд.

Она послушно закрыла глаза. 

11 Мы посещаем оперу

— Что все это означает? — спросил Фрейд. Мы сидели в маленьком кафе в Сенсен Гассе, расположенном к северу от больницы, и попивали венский кофе, обсуждая положение женщины, называвшей себя Нэнси Слейтер фон Лейнсдорф.

— Это означает насилие, — тихо ответил Холмс. — Мы пока не знаем, насколько правдива ее история, но не подлежит сомнению, что эта женщина была связана по рукам и ногам и голодала, заключенная в комнате, окна которой выходили на другое здание на узкой улице, и что она сбежала из нее таким образом, как описывает его. Очень жаль, что в больнице ее помыли и сожгли одежду. Успей мы увидеть ее в подлинном виде, многое стало бы ясно.

Украдкой я бросил взгляд на Фрейда, надеясь, что он не воспримет реплику Холмса на свой счет. С одной стороны, детектив понимал, что женщина нуждалась в помощи, что она вымокла до нитки и о ней надо было позаботиться, но, с другой стороны, он автоматически рассматривал людей как комплекс проблем, и в такие минуты отношение к ним — особенно для тех, кто был незнаком с его методами, — как правило, удивляло.

Тем не менее доктор Фрейд продолжал придерживаться своей линии размышления.

— Подумать только, — пробормотал он, — что я был готов счесть ее психически больной... что не увидел...

— Вы видели, — прервал его Холмс, — но не обратили внимания. Главное — это умение видеть, и порой оно обретает решающее значение.

— Но кто же она? В самом ли деле она явилась из штата Род-Айленд, или же это часть ее фантазии?

— Теоретизировать при отсутствии фактов — кардинальная ошибка, — провозгласил Холмс. — Она неизбежно приводит к неправильному решению.

Пока Фрейд сидел, уставившись в свою чашку, Холмс стал раскуривать трубку. За последние два часа их позиции разительно изменились. До настоящего времени доктор был ментором и проводником, а теперь эту обязанность взял на себя Холмс — и она была куда более знакома ему, чем роль беспомощного пациента. Хотя выражение его лица продолжало оставаться невозмутимым, я догадывался, с каким удовольствием он вернулся к самому себе, а Фрейд, надо отдать ему должное, не отказывался играть роль его ученика.

— Так что же теперь делать? — спросил он. — Должны ли мы оповестить полицию?

— Она уже была в руках полиции, когда ее нашли, — чуть торопливее, чем обычно, ответил Холмс. — И если тогда они для нее ничего не сделали, почему они будут заниматься ею сейчас? И что мы им скажем? Пока нам известно о ней очень мало, явно недостаточно, чтобы начинать расследование. Во всяком случае, так обстояли бы дела в Лондоне, — сухо добавил он. — Кроме того, если тут в самом деле замешан кто-то из аристократических кругов, вряд ли они захотят влезать слишком глубоко.

— Так что вы предлагаете?

Холмс откинулся на спинку кресла и рассеянно уставился в потолок.

— Не возьметесь ли вы сами разобраться в загадке?

— Я? — Холмс очень искусно изобразил удивление, но предложенная ему задача была так близка к его образу жизни, что я слегка испугался, не переигрывает ли он. — Но ведь мое состояние...

— Ваше состояние отнюдь не лишило вас мозгов, — нетерпеливо прервал его Фрейд. — Кроме того, вы нуждаетесь в каких-то занятиях.

— Очень хорошо. — Резким движением Холмс принял прежнее положение, и было видно, что он прекратил игры. — Первым делом мы должны выяснить все, что удастся, о бароне фон Лейнсдорфе, кто он такой, когда и из-за чего умер и так далее. И, конечно же, была или нет у него жена, и если да, то какой национальности. Поскольку наша клиентка не в состоянии ответить на некоторые вопросы, мы должны подойти к делу с другого конца.

— Почему вы считаете, что чердак, на котором находилась женщина, выходил на другое здание на узкой улице? — спросил я.

— Это элементарно, мой дорогой друг. Кожные покровы нашей клиентки цветом напоминают бледное рыбье брюшко, но из ее собственных слов нам известно, что в ее тюрьме было окно, и потом достаточно большое, чтобы позволить ей сбежать. Вывод: хотя в комнате был оконный проем, какое-то препятствие не позволяло попадать в нее достаточному количеству солнечных лучей, в противном случае она, конечно же, не была бы столь бледна. И что, как не другое здание, могло быть таким препятствием? Рискну предположить, что оно было построено позже, чем то, в котором была заключена эта женщина, ибо архитекторы, как правило, не прорезают окна, выходящие на кирпичную стенку.

— Восхитительно! — воскликнул Фрейд, в которого, как я видел, слова Холмса и его спокойное убедительное поведение вселило надежды.

 —Вопрос состоит в том, чтобы из всех возможных вероятностей выбрать самое правдоподобное. Например, в «Буре» потерпевший кораблекрушение герцог с товарищами сообщает о странном шторме, который, выбросив их на берег острова Просперо, даже не замочил их Одежды. Годами ученые спорили между собой, что мог представлять собой этот шторм. Некоторые считали, что речь идет о некоей метафизической буре, другие же утверждали, что в такой же мере речь может идти о метафизическом урагане. Но помочь выяснить причину, по которой одежда моряков осталась сухой, может только знание того факта, что в елизаветинском театре гардероб был самой дорогой частью постановки и нельзя было идти на риск порчи одежды, каждый раз поливая ее водой, не говоря уж о том, что актеры могли подхватить воспаление легких. Легко представить себе, как Ричард Бэрбидж[12], разучивая роль, отчаянно требовал от автора избавить его от необходимости каждый раз обливаться водой. Может быть, мы не потеряем сегодняшний день, если вам удастся навести какие-то справки о бароне фон Лейнсдорфе.

 — Я хотел бы использовать вас в качестве внимательного слушателя, Ватсон, — сказал Холмс после того, как Зигмунд Фрейд отправился наводить справки о скончавшемся бароне. — Я должен тщательно продумать ход своих действий — не потому что мы столкнулись с неразрешимой тайной, но я чувствую себя, словно моряк, который слишком много времени провел на берегу и должен заново привыкать ходить по палубе. Надеюсь, прогулка поможет мне, если уж говорить о ногах.

 Расплатившись, мы направились к Варингерштрассе, по которой повернули направо. Холмс снова набил трубку и остановился закурить, прикрывая огонек от слабого ветра.

 — Перед нами две возможности, Ватсон, — сказал он. — Одна заключается в том, что женщина в самом деле может быть той, кем она себя называет, но она может и обманывать нас или, точнее, стараться обмануть; Не удивляйтесь, мой дорогой друг, на данной стадии мы не можем отбрасывать эту идею. И пока у нас нет никаких других данных, нам придется принимать ее такой, как она есть. Но в ходе рассуждений мы должны учитывать и другие элементы ситуации. Почему эту женщину держали где-то на чердаке, связанную по рукам и ногам? Те, кто похитили се, то ли хотели чего-то от нее добиться или же они хотели предотвратить какие-то ее действия.

— И если она была связана по рукам и ногам, — перехватил я нить его размышлений, — скорее всего, последнее.

Глянув на меня, Холмс улыбнулся.

— Возможно, Ватсон. Возможно. Но приняв за рабочую гипотезу, что она бедная, нищенка, которая, правда, говорит по-английски с американским акцентом, что она могла такого сделать, почему и кому она внушала такой страх? И если похитители так боялись ее и старались предотвратить какие-то ее действия, почему вообще ее оставили в живых? Почему ее просто не... — голос его дрогнул.

— Холмс, предположим, что эти люди — кем бы они ни были — в самом деле хотели избавиться от нее. Почему бы не предположить, что они сознательно довели ее до такого состояния, и она решила покончить с собой, утопившись в канале?

— Вы хотите сказать, что ей позволили сбежать? Думаю, что вы ошибаетесь, Ватсон. Ее побег был спонтанен и бесхитростен, и он представлял слишком большой риск для похитителей, чтобы они позволили ей пойти на такой шаг. Вспомните, что ей пришлось спускаться по водосточной трубе и она ушибла себе голову.

Какое-то время мы шли в молчании. Я заметил, что мы миновали дом доктора Фрейда на Бергассе и направляемся в сторону канала.

— Вы хотите взглянуть на мост Оугартен? — осведомился я.

— Зачем он нам нужен? — нетерпеливо бросил Холмс. — Мы знаем, что констебли обнаружили ее именно там и предотвратили еще одну попытку броситься в воду. Нет, лучше я попытаюсь найти здание, в котором она была заточена. Чертовски неудобно иметь дело с клиентом, который не может разговаривать.

— Почему вы считаете, что вам удастся найти здание? — удивленно выдохнул я. — Оно может располагаться в любом месте Вены!

— Нет, нет, мой дорогой доктор, отнюдь не в любом. Учтите, что в том состоянии, в котором находилась наша молодая леди, она не могла уйти слишком далеко. Ее нашли на мосту, и, следовательно, она попала на него сразу же после бегства. Кроме того, мы выяснили, что дом был обращен к улице, а не выходил на набережную, не так ли? Может быть, он представлял собой какой-то склад, а неподалеку размещалась таверна? Во всяком случае, я не предполагаю, что нам удастся сразу же найти этот дом. Просто я хотел бы познакомиться с окрестностями, где разворачивались эти события.

Он замолчал, оставив меня погруженным в собственные мысли. Я не хотел мешать его размышлениям, но 'чем больше я думал о складывающейся ситуации, тем больше она смущала меня.

— Холмс, почему женщина, приложив столько усилий для бегства, потом при первой же возможности кидается в реку?

— Хороший вопрос, Ватсон. Он касается основной проблемы нашей истории, ее критического пункта. И хотя в нашем распоряжении масса объяснений, все зависит от того, насколько успешно нам удастся идентифицировать эту женщину.

— Может быть, мы питаем излишние надежды, — осмелился возразить я, хотя никоим образом не хотел мешать мощному лечебному воздействию, которое следствие оказывало на Холмса. — Может быть, она просто несчастная жертва личных взаимоотношений, скажем, разгневанного любовника или же...

— Нет, нет, Ватсон, — рассмеялся он. — Во-первых, женщина — иностранка. Под гипнозом она отвечала на английском, в котором ясно слышался американский акцент. К тому же мы услышали о бароне Лейнсдорфе — это отнюдь не мелкая рыбешка. И наконец, — сказал он, поворачиваясь ко мне, — что с того, если дело само по себе незначительно? Оно носит трагичный характер, и я не вижу причин, по которым эта несчастная женщина должна быть обделена правосудием, поскольку не входит в число более обеспеченных или влиятельных представительниц своего пола.

На этот раз я ничего не сказал, продолжая молча сопутствовать ему, пока мы не оказались в той части города, которая производила куда более неприглядное впечатление, чем остальные по соседству районы.

Почти все дома тут были двухэтажные, и главным образом деревянные, а не каменные. Они были грязные и обветшавшие, многие нуждались в ремонте. Все беспорядочно сгрудились у края канала, на каменистых откосах которого, словно небольшие киты, валялись щелястые лодки. Невысокие телеграфные столбы с обвисшими проводами дополняли картину, последним штрихом которой служили мутные воды канала. Заполненный мусором, который колыхался у бортов непривлекательных барж — большую часть припасов Вена получала по воде, — канал скорее напоминал рукав Темзы, чем ответвление прекрасного голубого Дуная, который, пролегая через город, уходил на много миль к востоку.

Тут и там среди складов и небольших пристаней тянулись кварталы многоквартирных домов, а доносившиеся время от времени взрывы смеха и трели аккордеонов говорили о наличии поблизости увеселительных заведений, которые лишь отдаленно напоминали кафе «Гринштейдл». Примерно в четверти мили справа от нас находился тот самый мост, на котором и началось это приключение.

— Довольно неприглядный вид, — прокомментировал зрелище Холмс, обозревая окрестности, — и любое из этих зданий соответствует нашему предположению, как могло бы выглядеть узилище Нэнси Слейтер.

— Нэнси Слейтер?

— Пока за неимением другого имени будем пользоваться этим, — спокойно объяснил он. — Я не медик и не могу относиться к ней только как к пациенту. В данных обстоятельствах считаться клиентом она тоже пока не может. Ведь мы не можем считать, что работаем по ее просьбе. Не вернуться ли нам? Мне помнится, что доктор Фрейд любезно предложил посетить вечером оперу. Я просто умираю от желания послушать Вителли, хотя некоторые утверждают, что времена его расцвета миновали. Во всяком случае, я хочу убедиться, что вечерний костюм, который вы приобрели для меня, окажется мне впору.

Развернувшись, мы по своим же следам покинули это унылое место. По пути домой Холмс почти не разговаривал, хотя, остановившись у почтового отделения, послал телеграмму. Зная его достаточно хорошо, я не прилагал никаких усилий, чтобы нарушить молчание, а безуспешно пытался самостоятельно собрать воедино разрозненные факты, пока не бросил это безнадежное занятие. Мышление мое было не столь логично и дисциплинированно, как у моего спутника, оно носило, скорее, романтический характер, подсказывавший какие-то невероятные решения, которые я не рисковал даже высказывать.

Тем не менее я добился успеха лишь в одном — зная размеры Холмса, я в силу истощенности его состояния приобрел одежду несколько меньших размеров, и костюм, который я заказал для него у Хорна, в небольшом ателье близ Стефенплац, сидел превосходно.

Когда мы вернулись, доктор Фрейд был уже дома и ждал нас с информацией, которую Холмс сам раздобыл бы, будь он знаком с городом и знай язык. Поиски ее заняли у доктора не так много времени, и он еще успел днем посетить своих пациентов — «Человека-волка» и «Человека-крысу», как он обычно называл их.

Как нам поведал Фрейд, барон Карл Хельмут Вольфганг фон Лейнсдорф был кузеном императора Франца-Иосифа со стороны матери. Сам он был уроженцем не Австрии, а Баварии, и его недвижимое имущество, состоявшее из заводов по производству вооружения и боеприпасов, располагалось в долине Рура в Германии.

Барон, несмотря на уединение, в котором он предпочитал жить, был одним из столпов венского общества и считался страстным поклонником театра. Женат он был дважды — в первый раз на какой-то незначительной принцессе из дома Габсбургов, которая умерла лет двадцать назад, оставив ему в качестве наследника единственного сына.

Молодой Манфред Готфрид Карл Вольфганг фон Лейнсдорф пользовался плохой репутацией. Он был мотом и гулякой. Его карточные долги, как говорили, были просто невообразимы. В делах, связанных с женщинами, он пользовался еще более неприглядной репутацией. Три года он учился в Гейдельберге, но оставил университет, чтобы вести светскую жизнь. Политические взгляды его отличались ярым консерватизмом.

— А вторая женитьба? — вежливо прервал повествование Холмс.

Фрейд вздохнул.

— Имела место за два месяца до его кончины. Во время путешествия в Америку он познакомился в Провиденсе с наследницей текстильной империи Нэнси Осборн Слейтер. Они почти сразу же решили пожениться.

— К чему была такая спешка? — не мог скрыть удивления Холмс. — Обычно люди, обладающие таким состоянием и положением в обществе, скрупулезно соблюдают ритуал знакомства и подготовки к браку, вслед за которым и следуют празднества.

— Барону было уже под семьдесят, — пожал плечами Фрейд. — Может быть, чувствуя приближение смерти, которая в самом деле последовала вскоре после свадьбы, он решил...

— Вполне возможно, вполне возможно. Все любопытнее и любопытнее, — добавил мой компаньон. Он сидел в вечернем костюме, вытянув длинные ноги к пламени камина, и поблескивал глазами из-за полуприкрытых ресниц. Концы пальцев сомкнуты, как всегда, когда он пытался сосредоточиться.

— Они вернулись в Европу на тендере «Алиса» где-то в середине марта, — продолжал Фрейд, — и направились прямо на виллу барона в Баварии — как мне говорили, совершенно уединенное убежище, — где барон и умер через три недели.

— В общей сложности прошло немногим более трех месяцев, — уточнил Холмс. Затем, приоткрыв глаза, он спросил. — Можете ли вы назвать причину его смерти?

Фрейд покачал головой.

— Как я уже говорил, он был далеко не молод.

— Но на здоровье он не жаловался?

— Насколько мне известно, нет.

— Это интересно.

— Но вряд ли из этого можно сделать какие-то выводы, — вмешался я. — Кроме того, когда достаточно пожилой человек — пусть даже в хорошем состоянии здоровья — женится на женщине вдвое младше себя...

— Это-то я как раз и учитываю, — холодно заметил Холмс и снова повернулся в Фрейду. — А что стало с его вдовой?

Фрейд помедлил.

— Мне не удалось узнать. Хотя она расположилась на жительство здесь, в Вене, и ведет еще более уединенный образ жизни, чем ее покойный муж.

— А это значит, что ее вообще может и не быть здесь, — предположил я.

Наступило молчание, пока Холмс обдумывал полученную информацию.

— Возможно, — признал он наконец, — и такой вывод вполне правдоподобен. Она в трауре, почти никого не знает в стране, хотя и бывала тут. Плохо или вообще не говорит по-немецки. Вполне можно предположить, что она решила проводить время не в Вене.

Поднявшись, он бросил взгляд на часы.

— Доктор, готова ли ваша жена разделить наше общество? Мне кажется, вы сказали, что занавес поднимается в половине восьмого?

О Венской опере было написано слишком много — и гораздо более красноречивыми перьями, чем мое, — чтобы я решился давать оценку этому волшебному зданию. К тому же я посетил ее в зените расцвета, и никогда прежде мне не доводилось наблюдать такого величия, как в тот вечер.

Сверканье многочисленных канделябров равнялось лишь блеску бесчисленных драгоценностей, которыми были усыпаны присутствующие в зале женщины. Как бы мне хотелось, чтобы Мэри это увидела! Сияющие в ожерельях алмазы, усыпанные ими бархатные и шелковые наряды соперничали с пышностью самой постановки.

Опера, которую давали в тот вечер, относилась к одному из сочинений Вагнера, но ни за какие блага мира я не могу припомнить ее название. Холмс обожал Вагнера, он говорил, что его музыка помогает заниматься самоанализом, хотя я не мог представить себе, как такое возможно. Я принимал ее звуки. Это было все, что я мог делать, дабы держать глаза открытыми, а уши закупоренными, что и помогало мне вынести этот нескончаемый вечер. Холмс, сидящий справа от меня, с первых же тактов всецело погрузился в музыку. Он заговорил, лишь когда на сцене показался великий Вителли, невысокий тип с толстыми икрами, в ужасном белобрысом парике, который играл главную роль. Я смело могу утверждать, что ноги у него были толстыми, потому что медвежья шкура, в которой он появился, полностью открывала их для обозрения. Да, он в самом деле миновал пору своего расцвета.

— Во всяком случае, ему не стоило браться за Вагнера, — пробормотал Холмс. — Тут не его форте.

Как бы там ни было, с форте или без него, но Холмс на два полных часа погрузился в другой мир. Большую часть времени глаза его были закрыты, а руки спокойно лежали на коленях, пока я осматривал театр, стараясь как-то отвлечься от утомлявшей меня музыки.

И если кто-то еще в зале воспринимал музыку так же, как и я, то это был, конечно, Фрейд. Глаза его были закрыты, но не для лучшего восприятия исполнения — он откровенно спал, в чем я ему искренне завидовал. То и дело он начинал всхрапывать, но фрау Фрейд толкала его в бок, и, смущенно озираясь, он просыпался с удивленным выражением на лице. Вальсы и небольшие пьески вполне удовлетворяли его потребность в музыке. Лишь зная о пристрастии Холмса к опере, он пригласил его. Без сомнения, он хотел быть свидетелем, как у его пациента проявятся первые признаки интереса к окружающему миру. Но, очутившись здесь, Фрейд был не в состоянии заметить и оценить голоса певцов и сценические эффекты, некоторые из которых были весьма занимательны. Он лишь мрачно смотрел на огромного дракона в одной из мизансцен, детище искусной машинерии[13], и периодически погружался в сон. Должно быть, такое же воздействие пение оказало и на меня. Очнулся я, лишь когда газовые светильники начали гаснуть, а люди поднимались со своих мест.

Во время первого антракта я предложил руку фрау Фрейд, и мы отправились в фойе в поисках шампанского. Проходя мимо лож первого яруса, Холмс остановился и взглянул на них.

— Если барон фон Лейнсдорф питал пристрастие к театру,— проталкиваясь в толпе, тихо сказал он, — то, возможно, у него была и ложа в опере. — Легким движением ресниц он указал в их сторону, но даже не повернул головы.

— Вероятно, — подавляя зевоту, ответил Фрейд, — но у меня нет никакой информации по этому поводу.

— Что ж, давайте постараемся выяснить, — предложил Холмс, направляясь в фойе.

Аристократы или представители богатых семейств, имевшие возможность абонировать ложи, не испытывали необходимости толкаться среди зрителей, чтобы получить прохладительный напиток, — официанты в ливреях доставляли им заказанное прямо на места. Что же касается всех нас, то требовалось сочетание ловкости и отваги (как в старом баре «Критерион»), чтобы проложить себе путь сквозь толпу женщин и сопутствующих им мужчин, которые толпились вокруг стойки бара в фойе.

Оставив Фрейда болтать со своей женой, мы с Холмсом решили пробиться к ней и скоро вернулись с победой, хотя должен признаться, что я пролил большую часть содержимого моего бокала, когда не успел увернуться от энергичного молодого человека, спешившего мне навстречу.

Мы нашли Фрейда за беседой с высоким джентльменом изысканной внешности, который с первого взгляда казался моложе, чем на самом деле. Изящно одетый, он смотрел на мир сквозь толстые стекла пенсне, с которым, казалось, родился. У него были правильные черты лица, преисполненного серьезности, хотя он позволил себе слегка улыбнуться, когда Фрейд знакомил нас.

— Хотел бы представить вам Гуго фон Гофмансталя[14]. Мою жену, думаю, вы знаете, а эти джентльмены — мои гости: герр Холмс и доктор Ватсон.

Фон Гофмансталь был неподдельно изумлен.

— Неужели в самом деле герр Шерлок Холмс и доктор Джон Ватсон? — воскликнул он. — Какая честь для меня!

— Как и для меня, — вежливо ответил Холмс, склоняя голову, — если мы имеем дело со столь именитым автором.

Поклонившись, денди в смущении залился краской до корней волос, чего я никак не ожидал от него. Я не знал, какие его произведения Холмс имел в виду, и предпочел тактично промолчать.

Мы стояли тесной кучкой, попивая шампанское, пока Холмс вел оживленную дискуссию с фон Гофмансталем об операх, подшучивая над его коллегой по имени Рихард Штраус, который, насколько я мог судить, не имел отношения к авторам венских вальсов. Наш новый знакомый усиленно старался пользоваться английским, хотя это у него получалось с запинками, и, избежав ответа на сложный вопрос Холмса, какими стихотворными размерами он предпочитает пользоваться, в свою очередь осведомился, что привело нас в Вену.

— В связи с каким-нибудь делом? — спросил он, и глаза у него засияли, как у школьника, соприкоснувшегося с тайной.

— И да и нет, — ответил Холмс. — Скажите, — тут же перехватил он нить разговора, — новый барон фон Лейнсдорф проявляет такой же интерес к опере, как и его отец?

Вопрос был столь неожидан, что фон Гофмансталь растерялся и удивленно уставился на моего спутника. Тем не менее я уловил логику вопроса: если Гофмансталь вращается в светских кругах Вены, бывает за кулисами оперы, он должен близко знать ее ценителей.

— Странно, что вы спрашиваете меня, — растерянно ответил поэт, крутя в руках бокал с шампанским.

— Почему странно? — спросил Фрейд, который с живейшим интересом следил за развитием разговора.

— Потому что до сегодняшнего вечера я бы ответил, что нет, —: Гофмансталь перешел на быстрый, но понятный немецкий язык. — Я никогда не представлял, что он питает интерес к опере вообще, и, если говорить откровенно, когда умер старый барон, я мог только сожалеть, что музыка в Вене потеряла такого влиятельного покровителя.

— А теперь? — спросил Холмс.

— А теперь, — ответил поэт по-английски, — он присутствует в опере.

— Сегодня вечером?

Заинтригованный фон Гофмансталь, считай, что вопросы Холмса связаны с успехом деда, которое тот расследует, возбужденно закивал:

— Идемте. Я покажу его вам.

Зрители занимали места в зале, третий звонок возвестил, что представление вот-вот возобновится. Фон Гофмансталь, который сидел не в партере, сопровождая нас, направился к нашим местам. Затем, повернувшись и сделав вид, что высматривает в ложах кого-то из своих знакомых, осторожно толкнул Холмса локтем.

— Вон там. Третья слева от центра.

Мы посмотрели в указанном направлении на ложу, в которой сидели два человека. При первом же взгляде бросилась в глаза величественная женщина, высокую прическу которой украшали драгоценности. Она недвижимо сидела рядом с Симпатичным молодым человеком, не отрывавшим от глаз бинокля, рассматривая публику в партере. Его лицо украшала ухоженная бородка, окаймляющая выступающий подбородок, над которым были видны тонкие чувственные губы. Этот подбородок показался мне знакомым, и на мгновение я вообразил, что его обладатель смотрит прямо на нас, потому что фон Гофмансталь настойчиво давал понять, что хочет укрыться от его взгляда. Будучи драматургом, он, конечно, был убежден, что помогает Холмсу в расследовании преступления, что, в сущности, и было. И все же, как мне кажется, он хотел уклониться от присутствия при мелодраматическом развитии событий, без сомнения, желая нам успеха.

Внезапно джентльмен в ложе опустил свой бинокль, и мы с Фрейдом изумленно выдохнули. Это был тот самый молодой грубиян со шрамом, над которым Фрейд одержал победу на теннисных кортах «Момберга».

— Что это за женщина? — спросил он у меня из-за спины.

— Ах, не сомневаюсь, что это его мачеха, — сказал фон Гофмансталь. — Она родом из Америки. Нэнси Осборн Слейтер фон Лейнсдорф.

Я продолжал смотреть на эту неподвижную красавицу и, когда свет стал меркнуть, почувствовал, как Холмс потянул меня за рукав, приглашая занять свое место. Я подчинился, но неохотно, не в силах оторвать взгляда от этой странной пары — привлекательного юного барона и его неподвижной спутницы с точеными чертами лица, чьи драгоценности продолжали поблескивать в темноте ложи. 

 12 Открытие

Не могу утверждать, что меня захватила вторая половина оперы, ибо был всецело погружен в обдумывание слов фон Гофмансталя, который опознал в женщине из ложи вдову барона фон Лейнсдорфа! Мой взбудораженный ум лихорадочно обдумывал полученную информацию в надежде извлечь из нее какой-то смысл. Холмс не мог оказать мне никакого содействия; я было попытался шепотом заговорить с ним во время прелюдии, но он остановил меня, молча приложив палец к губам, и упоенно погрузился в музыку.

Перед нами открылись новые варианты оценки положения дел. То ли эта женщина в самом деле была вдовой короля оружия, то ли она была обманщицей. Если женщина в ложе воистину была баронессой — а она, должен признаться, производила такое впечатление, — кем же, ради всех святых, была пациентка больницы, обладавшая такой j точнойинформацией, и почему (в этом не было сомнений) ее похитили?

Я украдкой бросил взгляд на Фрейда и убедился, что и он обдумывает эту же проблему. Казалось, он всецело погружен в созерцание человека в медвежьей шкуре, но легкое подергивание ресниц выдавало его подлинные мысли.

В ландо по пути домой Холмс отказался беседовать на эту тему, всю дорогу он оживленно обсуждал спектакль.

Когда мы, наконец, в целости и сохранности добрались до кабинета на Бергассе, 19, Фрейд, пожелав своей жене спокойной ночи, предложил нам бренди и сигары. Я уделил внимание и тому и другому, а Холмс удовлетворился кусочком сахара из белой сахарницы китайского фарфора на кухне. Мы уже расположились в креслах, приготовясь обсуждать наши дальнейшие действия, как Холмс пробормотал извинения и поднялся, сказав, что через минуту вернется. Когда Холмс покидал комнату, Фрейд нахмурился, глядя ему вслед, облизал губы и печально посмотрел мне в глаза.

 — Думаете ли вы, доктор, содействовать мне и дальше?

Мучаясь догадками, я последовал за ним, когда он быстро вышел из кабинета и взбежал по лестнице. Не постучавшись, он рывком распахнул дверь в комнату Холмса. Мы обнаружили его сидящим за бюро, на крышке которого лежал шприц и флакончик, где, как я знал, хранился раствор кокаина. Он не удивился, увидев нас, но я был столь поражен, что, застыв на месте, просто уставился на открывшуюся картину. Какое-то время Фрейд тоже не двигался с места. Казалось, что они с Холмсом вступили в молчаливое общение. Наконец, коротко и грустно усмехнувшись, детектив нарушил молчание.

— Я так и предполагал, — медленно, с ноткой мрачности выдавил он.

— Я догадался по- взятому кусочку сахара, — сказал ему Фрейд. — Некоторые из ваших методов могут пригодиться при обследовании больного. Но, во всяком случае, вы должны четко понимать, что не сможете помочь ни нам, ни той женщине в больнице, в судьбе которой еще сегодня утром приняли такое участие, если вернетесь к своим привычкам.

— Понимаю.

Подперев подбородок руками, он снова уставился на флакончик. Шприц и кокаин напоминали подношение, возложенное на столь странный алтарь. Я содрогнулся при мысли, какое количество людей, изуродованных духом и телом, воспринимают наркотики как свое божество, поклоняясь им, “но, прежде чем Холмс встал и отвернулся от них, я понял, что он уже не входит в их число.

Собрав шприц и сосуд, он осторожно протянул их Фрейду (мне так и не удалось выяснить, как он обзавелся ими) и, взяв свой черный бриар, проследовал за нами из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Когда мы вернулись в кабинет, Фрейд ни словом не обмолвился об инциденте. Вместо этого он предпочел рассказать о нашей встрече с молодым бароном в «Момберге», и Холмс выслушал повествование без замечаний, лишь время от времени бросая реплики: «Не было удара слева? Интересно. А как у него с подачей?»

Я прервал эту линию допроса, осведомившись у Холмса, может ли он сделать какие-то выводы в связи с этим делом.

— Я знаю только то, что лежит на поверхности, — ответил он, — но и оно нуждается в уточнениях и, соответственно, в доказательствах.

— Как их удастся получить? — осведомился Фрейд.

— Мы можем делать какие угодно выводы, но, пока у нас нет доказательств, мы не сдвинемся с места. — Хмыкнув, он позволил себе глоток бренди, которое предварительно налил в бокал. — Они, должно быть, очень умны, чертовски умны. Сообразительность не изменила им, даже когда в наших руках оказался свидетель, но его показания в суде окажутся не только обрывочными, но и, без сомнения вызовут подозрения, если вообще не будут отброшены как несущественные.

Попыхивая трубкой, он погрузился в молчание, пока мы лишь смотрели на него, не осмеливаясь нарушить ход его размышлений.

— Боюсь, что я недостаточно осведомлен о европейской политике, — наконец вздохнул он;-— Доктор Фрейд, сможете ли вы помочь мне?

— Каким образом?

О, предоставив немного хат» бы общей информации. Принц Отто фон Бисмарк еще жив, не так ли?

— Думаю, что да.

— Но он больше не является канцлером Германии?

Фрейд изумленно уставился на него.

— Конечно, нет — вот уже около года.

— Ага. — Он снова погрузился в многозначительное молчание, пока мы с Фрейдом обменялись растерянными взглядами.

— Но, простите, герр Холмс, какое отношение фон Бисмарк имеет к...

— Неужели вы этого не видите? — вскочив, Холмс стал мерить шагами комнату. — Нет, нет, не может быть. — Затем, вернувшись в свое кресло, он сказал: — В Европе назревает война, и это совершенно очевидно.

Как пораженные громом, мы уставились на него.

— Война в Европе? — только и смог выдохнуть я.

Кивнув, он потянулся за очередной спичкой.

— И неслыханного размаха, если я правильно оцениваю ее приметы.

Но каким образом вы пришли к такому выводу, исходя из того, что видели сегодня вечером? — интонация голоса Фрейда свидетельствовала, что у него появляются сомнения относительно умственного состояния детектива.

— Исходя из взаимоотношений между баронессой фон Лейнсдорф и ее пасынком.

Но я не заметил, чтобы они как-то общались между собой, — вмешался я, и в моем тоне слышались те же сомнения, что и у Фрейда.

— Потому что общения между ними не происходило.

Поставив свой бокал, он проницательно посмотрел на нас.

— Доктор Фрейд, имеется ли в Вене нотариальная контора, в которой можно ознакомиться с завещаниями?

— Завещаниями? Да, конечно.

— В таком случае я был бы весьма обязан вам, если бы вы были любезны уделить мне утром немного времени и выяснить, кто контролирует недвижимость барона фон Лейнсдорфа.

— В десять у меня пациент,— машинально возразил доктор, но Холмс только мрачновато улыбнулся и поднял руку.

— Поверите ли вы мне, если я сообщу вам, что на кону стоит далеко не один миллион жизней?

— Ну, хорошо. Я сделаю, что вы просите. Но что вам даст завещание?

— С помощью доктора Ватсона я попытаюсь найти щель в броне наших противников, — ответил Холмс, выбивая пепел из трубки. — Как вы думаете, сможет ли ваша пациентка завтра совершить небольшое путешествие?

— Путешествие? Далеко ли?

— О, всего лишь в пределах города. Я хотел бы, чтобы она кое с кем встретилась,

Фрейд задумался.

— Не вижу, почему бы и нет, — нерешительно ответил он. — Здоровье у нее, в общем-то, в порядке, если не считать ее состояния и слабости, вызванной недостаточным питанием, но, думаю, с этим больница уже справилась.

— Прекрасно! — Встав, Холмс зевнул, деликатно прикрыв рот тыльной стороной ладони. — У нас был долгий день, — заметил он, —и так как продолжение его обещает быть еще более долгим, я думаю, самое время отдохнуть.

С этими словами он поклонился и покинул кабинет.

— Что он во всем этом нашел? — вслух удивился я.

— Представления не имею, — вздохнул Фрейд. — Во всяком случае, время идти спать. Не припоминаю, чтобы я так уставал.

Я тоже был измотан, но даже когда тело обрело покой, мозг продолжал лихорадочно работать, пытаясь сложить воедино куски головоломки, с которой мы столкнулись в ходе нашего визита в этот прекрасный и зловещий город. Европейская война! Миллионы жизней! Часто я поражался удивительным способностям моего друга, но никогда еще он не делал столь многозначительных выводов, имея на руках так мало доказательств. Но, Боже небесный, а что, если он окажется прав? Не знаю, как провел ночь Фрейд, но мне всю ночь снились кошмары. Веселый живописный город Иоганна Штрауса больше не вызывал воспоминаний о ритмах вальса, а был переполнен отражениями ночных видений.

На следующее утро, прежде чем каждый из нас отправился по своим делам, мы торопливо позавтракали втроем. Холмс ел с аппетитом, что свидетельствовало о его выздоровлении. На лице Фрейда было решительное выражение, но его односложные ответы говорили, что и ему выпала беспокойная ночь.

Мы уже были у дверей, когда в них появился посыльный с телеграммой для Шерлока Холмса. Раскрыв ее, он жадно пробежал текст, после чего сунул в карман плаща и сказал посыльному, что ответа не будет.

— Наши планы не изменились, — сказал он и отдал поклон Фрейду, не обращая внимания на нашу откровенную заинтересованность. Рассерженно хмыкнув, доктор расстался с нами, а Холмс повернулся ко мне. — А теперь, мой дорогой Ватсон, в путь.

В фиакре мы проследовали до больницы, где записка Фрейда позволила нам извлечь пациентку из ее заключения. Чувствовалось, что физически она несколько оправилась, хотя бледность еще осталась и она по-прежнему хранила молчание. Послушно последовав за нами, она без возражений заняла место в фиакре, поджидавшем у ворот больницы. Холмс глянул на манжет рубашки, на котором он записал место нашего назначения, и мы двинулись через весь город. В присутствии безмолвной пассажирки он отказался изложить таинственную цель нашей поездки, на что и намекнул, когда я задал ему вопрос.

— Все в свое время, Ватсон. Все в свое время.

— Что, по вашему мнению, доктор Фрейд найдет в нотариате? — спросил я, испытывая желание хоть частично познакомиться с его планами.

Повернувшись, он ободряюще улыбнулся нашей спутнице, но она продолжала смотреть прямо перед собой, не обратив внимание на его жест. Ее серо-голубые глаза были совершенно невыразительны.

Фиакр пересек канал и углубился в ту часть города, что была отдана величественным зданиям. Некоторые из них напоминали даже дворцы. Они отстояли на определенном расстоянии от улицы, и высокие живые изгороди скрывали от взгляда их стены, выходящие на ухоженные газоны.

С Валленштейнштрассе мы свернули на широкую подъездную дорожку, которая вела к дому неприятного вида, расположенному на небольшом возвышении; все пространство перед ним было отдано цветнику.

У портика здания стояла закрытая карета, и когда мы помогли сойти нашей спутнице, дверь дома открылась и оттуда вышел джентльмен среднего роста с самой прямой спиной, которую мне доводилось видеть в жизни. Хотя он был в цивильной одежде, его походка безошибочно выдавала в нем не только военного, но и человека, прошедшего прусскую муштру. Однако черты его лица не соответствовали прусскому типу. При первом взгляде оно показалось мне смутно знакомым, напоминая физиономию английского клерка. У него были аккуратно причесанные бакенбарды, на переносице пенсне. Выражение лица несколько рассеянное, словно он не мог точно припомнить, где находится.

Он поклонился нам, точнее женщине, которую я поддерживал под руку, и изящным движением приподнял свой котелок, прежде чем исчезнуть в карете, которая тут же тронулась с места, хотя, насколько я успел заметить, он не дал никаких указаний.

Нахмурившись, Холмс несколько мгновений смотрел вслед удалявшемуся экипажу.

— Вам не кажется, что мы недавно видели этого джентльмена, Ватсон?

— Да, но никак не могу припомнить, где именно. Холмс, что это за дом?

Улыбнувшись, он нажал на кнопку звонка.

— Мы в венской резиденции барона фон Лейнсдорфа, — ответил он.

— Холмс, но это же ужасно!

— Почему же? — Легким движением он перехватил импульсивное движение моей руки. — В данный момент барона тут нет.

— Но что, если он вернется? Вы не имеете представления, как эта встреча скажется на... — Я коротко показал на нашу молчаливую спутницу. — Без сомнения, вы должны были бы обсудить свои намерения с доктором...

— Мой дорогой Ватсон, — серьезно прервал он меня, — ваши чувства делают вам честь. Тем не менее время играет очень важную роль, и мы должны ускорить ход событий. Во всяком случае, она никак не отреагировала на здание. Кто знает? Может быть, если ей доведется испытать потрясение, именно оно и поставит ее на ноги!

Последнюю фразу он произносил, когда перед нами уже открывались массивные двери. Дворецкий в ливрее с бесстрастным выражением лица осведомился о цели нашего визита. Холмс протянул ему свою визитную карточку и на достаточно уверенном немецком объяснил, что во время пребывания в Вене он хотел бы нанести визит хозяйке дома.

Не дрогнув ни единой черточкой лица, дворецкий взял визитную карточку и удалился, оставив нас троих дожидаться в прихожей с высоким сводчатым потолком. Отсюда был виден огромный холл, столь же несообразный, как й весь внешний вид дома. Он был отделан дубовыми панелями и гобеленами. На стенах висело средневековое оружие, портреты в тяжелых рамах, сквозь непропорционально маленькие окна в холл проникал слабый Свет.

— Видели ли вы когда-нибудь более мрачное место? — пробормотал Холмс, стоя рядом. — Вы только посмотрите на этот потолок!

— Холмс, я в самом деле должен возразить против этой затеи. Скажите мне, в конце концов, что вы собираетесь делать? Что за странная война и кто в ней будет участвовать?

— Боюсь, что не имею ни малейшего представления, — небрежно ответил он, продолжая неодобрительно разглядывать деревянную резьбу в стиле рококо у нас над головами.

— Тогда, ради Бога, неужели вы думаете...

— Конечно, — вспыхнул он. — Мы присутствуем при споре за право обладания недвижимым имуществом — оно состоит из военных заводов, выдающих огромное количество опасной продукции. И нетрудно предположить... — Он прервал мысль, заметив приближающегося дворецкого.

— Если вы проследуете за мной, — сказал тот, сопроводив свои слова жестом, — я представлю вас баронессе.

Как выяснилось, гид нам и в самом деле был необходим, поскольку обширное помещение представляло собой такой лабиринт, что без его помощи мы никогда не обнаружили бы гостиную баронессы.

Комната была обставлена гораздо более современно, чем остальные комнаты, но обстановка отличалась тем же самым отсутствием вкуса. На диване в центре комнаты, Напоминая птицу на насесте, неподвижно сидела та же самая привлекательная женщина, которую мы мельком виден ли предыдущим вечером. При нашем появлении она поднялась и обратилась к нам на английском языке с явным американским акцентом.

— Предполагаю, мистер Шерлок Холмс? Чем обязана... — Внезапно повернувшись, она вскрикнула, узнав нашу спутницу, и невольно вскинула руки, глаза ее расширились от изумления.

— Боже милостивый! — воскликнула она. — Это Нора?

Бросившись к ней, она, не обращая внимания на присутствие нас с Холмсом, нежно схватила ее за руки и повлекла к свету, где уставилась ей в лицо. Последняя же не сопротивлялась, но осталась столь же бесстрастной,, как и прежде, отнесясь к действиям баронессы, я бы сказал, с полным равнодушием.

— Что случилось? — вскричала хозяйка дома, растерянно переводя взгляд на нас. — Она так изменилась!

— Вы знаете эту леди? — тихо спросил Холмс, внимательно наблюдавший за происходящим.

— Знаю ли я ее? Еще бы мне ее не знать! Это же моя горничная Нора Симмонс. Несколько недель назад она бесследно исчезла. Боже небесный, Нора, что случилось и каким образом вы оказались в Вене?

Продолжая разглядывать черты лица женщины, сохранявшей мертвое бесстрастие, она окончательно растерялась.

— Боюсь, что она не может ответить на ваши вопросы, — сказал Холмс, мягко отстраняя леди и помогая Норе Симмонс (если она в самом деле была ею) сесть. Затем он коротко рассказал баронессе, как мы столкнулись с ее горничной. .

— Но это чудовищно! — воскликнула та, когда Холмс закончил. — Вы говорите, что она была похищена?

— Похоже на то, — не выдавая своих чувств, ответил детектив. — Правильно ли я понял ваше утверждение, что она сопровождала вас в Баварию?

— Она не отходила от меня с момента, как мы вступили на борт судна, если не считать ее выходных дней. — Баронесса возмущенно выпрямилась во весь свой величественный рост. — И она исчезла примерно три недели назад.

— В день смерти барона?

Леди густо запунцовела и стиснула руки.

— В общем-то, да. Норы не было на вилле, когда случилось несчастье. Она спустилась в городок под нами — кажется, он назывался Эрголдбах. В наступившей суматохе никто, конечно, не обратил внимания на ее исчезновение. Как я говорила, это был ее выходной день. Когда она не вернулась на следующее утро, я решила, что, может быть, узнав о трагедии, по каким-то причинам она впала в панику. Мне в свое время представилась возможность узнать, что она нервная и возбудимая натура. — Она помолчала.— Видите ли, мы были очень близки — на самом деле куда больше, чем хозяйка и горничная, — и когда она не вернулась, я начала опасаться, не случилось ли с ней какое-нибудь несчастье, и обратилась в полицию. Может быть, я бы сделала это и скорее, если бы не неожиданная кончина моего мужа.

— Вы употребили слова «какое-то несчастье». Вы не подозревали ее в нечестных поступках?

— Я не знала, что и думать. Она исчезла... — сделав какой-то птичий жест, баронесса замолчала, не в силах найти слова. Нетрудно было увидеть, что она подавлена доставшимися на ее долю переживаниями и ей трудно даже вспоминать о них. Тем не менее Холмс продолжал настаивать.

И полиция оказалась не в силах найти вашу горничную?

Она покачала головой, а потом импульсивно схватила безжизненно висящие руки другой женщины и в порыве страсти сжала их.

— Дорогая девочка, как хорошо, что я нашла тебя!

— Могу ли я осведомиться, что послужило причиной смерти вашего мужа? — спросил Холмс, внимательно наблюдая за ней.

Баронесса снова густо залилась краской и в полном смущении уставилась на нас.

У него сдало сердце, — еле слышно сказала она. Я кашлянул, чтобы скрыть свою растерянность, а Холмс поднялся на ноги.

— Примите мои соболезнования. Ну что ж, похоже, что наши дела тут окончены, Ватсон, — небрежно сказал он и, как мне показалось, даже с облегчением. — Вот мы и разрешили эту маленькую загадку. — Он сделал жест в сторону Норы Симмонс. — Мадам, нам очень жаль, что мы нарушили ваше уединение в печали и злоупотребили вашим драгоценным временем.

— Но. вы же, конечно, не заберете ее у меня! — вскрикнула баронесса, тоже поднимаясь. — Я только что обрела ее, и, заверяю вас, мистер Холмс, без нее я буду несчастлива.

— Она вряд ли сможет принести вам пользу в ее нынешнем состоянии, — сухо заметил Холмс, — так как сама нуждается в заботе и попечении. — Он снова протянул руку.

— О, но я могу сама ухаживать за ней, — энергично запротестовала баронесса. — Разве я не говорила, что она скорее моя компаньонка, чем горничная. — У нее был такой страдающий голос, что я уже был готов пойти ей навстречу и как врач-профессионал убедить Холмса, что любовь и забота порой могут принести результаты там, где медицина бессильна. Но он резко прервал хозяйку дома.

— Боюсь, что в настоящее время такое решение невозможно, ибо ваша горничная находится на попечении доктора Зигмунда Фрейда из больницы «Алгемайнес Кранкен-хаус». Мы взяли на себя большую смелость, без его разрешения доставив ее сюда. И я бы не пошел на это, не будь уверен, что тут ее удастся опознать.

— Но...

— С другой стороны, думаю, что мне удастся убедить доктора со временем передать эту женщину на ваше попечение. Не сомневаюсь, что в Провиденсе вы уделяли внимание делам церкви, заботясь о сирых и убогих, не так ли?

— Я была очень активна в благотворительных мероприятиях такого рода, — торопливо ответила баронесса.

— Не сомневаюсь. Вы можете быть совершенно уверены, что я сообщу этот факт доктору Фрейду, и, конечно же, он примет удовлетворяющее вас решение, когда зайдет речь о дальнейшей судьбе его пациентки.

Она собралась что-то ответить, но Холмс мягко дал ей понять, что спешит, и мы покинули этот дом вместе с несчастной Норой.

Фиакр ждал нас там, где мы его оставили, и, оказавшись в нем, Холмс, наконец, позволил себе облегченно засмеяться.

— Весьма интересное представление, Ватсон. Полное нервного напряжения и выдумки, которой может позавидовать сама Эллен Терри. Конечно, они подготовились к такого рода событию. Женщину, чувствуется, хорошо натаскали.

— То есть она обманывает нас? — Казалось почти невероятным поверить, что эта величественная женщина — мошенница, но Холмс лишь устало склонил голову, просыпав несколько крошек табака из трубки, когда кивнул в сторону нашей пассажирки.

— Вот эта женщина и есть баронесса фон Лейнсдорф, и ей завещано все имущество, — серьезно добавил он. — Теперь, прежде чем завершить это дело, нам придется восстановить сначала ее права, если не здоровье.

— Откуда вы знаете, что та, другая, лжет?

— Вспомните, как она себя вела — в дополнение к этой невероятной истории о горничной, бесследно исчезнувшей из дома, когда у хозяина случился сердечный приступ.

Кивнув, я согласился, что и мне эта история показалась достаточно неправдоподобной.

— Может быть, есть какая-то связь между событиями, которыми мы занимаемся, и она поможет нам понять ее поведение, — предположил я, пытаясь сформулировать появившуюся гипотезу.— Может быть...

— Может быть, — улыбнувшись, согласился он.— И уже есть некоторые факты, убедительно подтверждающие вывод, к которому я пришел.

— И что же это за факты? — не без скепсиса спросил я.

— Интересно узнать, — ответил он, протягивая мне телеграмму и пропустив мимо ушей недоверчивые нотки в моем голосе, — что Слейтеры из Род-Айленда вот уже в течение двухсот лет принадлежат к религиозной секте квакеров. Квакеры проводят свои собрания, не посещают церковь и не занимаются благотворительностью. И это совершенно точно, — добавил он, поворачиваясь, чтобы взглянуть в окно.

На этот раз мне не удалось скрыть удивления, но, прежде чем я нашелся с ответом, он снова заговорил:

— И кстати, я только что вспомнил, где нам доводилось раньше видеть графа фон Шлиффена.

— Какого графа?

— Фон Шлиффена, джентльмена, миновавшего нас, когда мы входили в дом. Его изображение появилось в «Таймсе» несколько месяцев назад. Разве вы не видели его? Если мне не изменяет память, он был назван главой германского генерального штаба.

 13 Шерлок Холмс теоретизирует

С бокалом красного бургундского Шерлок Холмс стоял в кабинете на Бергассе, 19, у камина, опершись локтем на его верхнюю мраморную доску.

— По завещанию все переходит к новой баронессе, — сказал он.

Оторвавшись от своих записок, доктор Фрейд со страдальческим выражением лица взглянул на него.

— Если вы заранее знали содержание завещания, могли бы сказать мне об этом, — вежливо заметил он. — А так мне пришлось отменить прием пациента. Но вы убедили меня, что поход в нотариальную контору имеет огромное значение.

Холмс только рассмеялся на вежливый упрек в его адрес и поднял руку.

— Я не сомневаюсь, что вы простите меня, доктор. Мною руководило не столько знание, сколько убеждение.

И вы отнюдь не потратили впустую свое утро — доставленные вами данные подтвердили все мои подозрения. Я должен принести вам свою благодарность. Если бы я бегло говорил на немецком, то никогда не позволил бы себе оторвать вас от пациентов. Доктор Ватсон может подтвердить, что я никогда не мешаю его занятиям без убедительных причин. Так вы прощаете меня? Отлично!

После этих слов Холмс рассказал Фрейду о нашей экскурсии. Доктор неодобрительно нахмурился, узнав, что мы взяли с собой пациентку, но успокоился, когда я заверил его в отсутствии с ее стороны какой-либо реакции на дом и его обитателей.

— И теперь пришло время, — продолжил Холмс, доставая свою излюбленную выщербленную глиняную трубку, — собрать воедино все имеющиеся у нас факты и посмотреть, укладываются ли они в рамки созданной нами теории.' — Он Сделал паузу, чтобы щипцами извлечь из камина уголек и разжечь трубку. — Но прежде чем приступить к этому, я хотел бы задать вам один, последний вопрос. Что представляет собой как человек новый немецкий кайзер?

— Он занимает этот пост с 1888 года, — вставил я.

Холмс кивнул, но продолжал смотреть на Фрейда, который задумался, собираясь с мыслями.

— Если бы я должен был охарактеризовать одним словом, я бы назвал его ограниченным, — наконец сказал он.

— А что вы можете сказать о его политике?

— Она посвящена главным образом законодательству по социальным вопросам. Он смертельно боится социализмма, и его внешняя политика пронизана — насколько я могу судить по газетам— агрессивностью, особенно по отношению к России и, в частности, к ее правам на Балканах.

— Что он представляет собой как, личность?

—Это несколько труднее. Он достаточно образован, но возбудим и неуравновешен. Не сомневаюсь, что результатом одного из таких конфликтов и явилась отставка принца фон Бисмарка. Кайзер обожает все, что связано с армией, — мундиры, парады, демонстрации силы. Он... — Фрейд издал короткий смешок.

— Да?

— Честно говоря, в свое время у меня была теория относительно кайзера.

— Мне было бы очень интересно ознакомиться С ней, — тут же вежливо заметил Холмс.

— Вряд ли она представит для вас интерес. — Фрейд резко поднялся, словно досадуя на самого себя.

Разрешите мне самому судить, насколько она окажется мне полезной, — продолжал настаивать Холмс, сводя кончики пальцев и прислонившись к камину, в зубах он стиснул трубку, и дымок ровной спиралью поднимался к потолку.

Фрейд пожал плечами.

— Вы, должно быть, знаете — то ли по его изображениям, то ли из литературы, — что одна рука у кайзера поражена параличом.

— Параличом?

Результат какого-то детского заболевания — может быть, полиомиелита. Я не уверен. Во всяком случае, у него есть определенная физическая неполноценность. — Помолчав, Фрейд искоса посмотрел на меня. — Вы первый, кто услышал от меня об этой его особенности.

Холмс кивнул, выпустив очередной клуб дыма.

— Продолжайте.

— Я буду краток. Мне пришло в голову, что, может быть, настойчивое стремление кайзера к демонстрации силы, его любовь к ярким мундирам — особенно с плащами и накидками, скрывающим деформированную руку, к парадам и медалям, которыми он обожает украшать себя,— мне пришло в голову, что эта любовь к воинственным проявлениям определенным образом служит компенсацией его физической неполноценности. Она должна была возместить для него невозможность пользоваться рукой. Будь кайзер обыкновенным инвалидом, он не был бы столь чувствителен, но ведь он глава империи и наследник длинного ряда благородных воинственных предков.

Я был настолько увлечен рассуждениями доктора, что почти забыл о присутствии Холмса. Когда Фрейд закончил, я отвел от него взгляд и увидел, что Холмс смотрит на него с неотрывным вниманием. Меня поразило выражение его лица.

— Весьма любопытно, — наконец сказал он. — Вы понимаете, что вами сделано? Вы успешно использовали мои методы наблюдение и оценку, — чтобы проникнуть в череп другого человека.

— В определенной мере, — коротко улыбнулся Фрейд.— .Во всяком случае, ваши методы — как вы предпочитаете их называть, — надеюсь, не защищены патентом? — Говорил он мягко и спокойно, но чувствовалось, что он доволен. Как и Холмсу, ему не было чуждо тщеславие. — И тем не менее все мои предположения могут оказаться полностью ошибочными. Вы сами упоминали, как опасно делать исчерпывающие выводы, не имея для этого в своем распоряжении соответствующих фактов.

.— Замечательно, — откликнулся Холмс. — Ваши слова не только очерчивают круг, заключающий в себе истину или ее возможность, если вам угодно, — но они также подтверждают некоторые факты и предположения, которые сейчас я вам изложу. — Он снова поднялся на ноги, но несколько помедлил, прежде чем продолжить. — Замечательно. Знаете, доктор, я отнюдь не был удивлен, если бы использование моих методов дало вам возможность извлечь из них гораздо более глубокие мысли, чем мне, который использует их чисто механически. Но всегда обращайте внимание на физические детали. В какие бы глубины мышления вы ни погружались, они всегда имеют очень важное значение.

Кивнув, Фрейд отдал легкий поклон, слегка смутившись, как мне показалось, услышав это короткое, четкое требование детектива.

— А теперь, — продолжил Холмс, собравшись с мыслями, — разрешите мне изложить вам одну историю. Пока доктор рассаживался поудобнее, сыщик раскуривал трубку. Как и детектив, Зигмунд Фрейд был великолепным слушателем, хотя их внимание к повествованию клиента выражалось совершенно различным образом. Фрейд не закрывал глаза и не сплетал воедино кончики пальцев. Напротив, он подпирал бородатый подбородок открытыми ладонями' рук, закидывал ногу на ногу и слушал,» не спуская с собеседника широко раскрытых, внимательных глаз. В такие минуты он производил впечатление человека, читающего в душе другого, чего порой не удавалось даже Холмсу при всей его наблюдательности и чувствительности.

— Богатый вдовец с единственным сыном, которому он уделял не так много внимания, — впрочем, наследник платил ему тем же, — отправляется путешествовать по Соединенным Штатам. Здесь он Встречает женщину едва ли не вдвое моложе его, но, несмотря на все разделяющие их препоны (а может быть, благодаря им) они влюбляются друг в друга. Понимая, что годы его сочтены, они решают пожениться без промедления. Женщина родом из добропорядочной квакерской семьи, и они заключают свой союз в квакерской церкви, известной как «дом для встреч». Эти слова, невнятно произнесенные нашей клиенткой, мы поняли как «таверна», учитывая сходное звучание этих слов в английском языке. Заблуждение заставило нас искать гипотетический склад, рядом с которым расположена таверна, что и сбило со следа.

Пара вернулась в уединенный дом мужа в Баварии, где первым делом барон изменил завещание в пользу своей половины. Ее религиозные воззрения, так же как и сформировавшиеся убеждения, делали невозможным для него продолжать контролировать промышленную империю, занятую производством вооружения. Не имея ни сил, ни желания посвятить последние годы жизни распродаже своего состояния, он просто передал его целиком в руки супруги, дав ей право в случае его смерти делать с ним все, что она сочтет нужным.

Но почтенный джентльмен, скорее всего, не учел — или недооценил — ярость, в которую пришел его расточительный сын. Поняв, что его надеждам пришел конец, что несчетные миллионы уплывают у него из рук, это юное исчадие ада решило предпринять определенные шаги. Сторонник сугубо консервативных взглядов и Новой Германии, он обладал кое-какими связями, которые и пустил в ход. Он обратился к некоторым людям, также никоим образом не желавшим, чтобы иностранный поданный — и тем более женщина! свел на нет действия военной машины кайзера. Молодой человек не только дал карт-бланш на все их Действия, но и оказал помощь. Нам еще предстоит выяснить, как все происходило, но, думаю, он как-то способствовал смерти своего отца...

— Холмс!

Затем ему удалось переправить свою мачеху из Германии и заточить ее в каком-то помещении здесь, в Вене, недалеко от канала. Завещание отца имело силу в двух странах, где были расположены его владения, и молодую вдову теперь побуждали подписать распоряжение в интересах сына. Она отважно отказалась пойти на это. Любовь и религиозные убеждения придавали ей силы, которые помогли справиться и с голодом, и со всеми последовавшими угрозами. Но в одиночном заключении ее рассудок начал сдавать. Тем не менее у нее еще оставались силы задумать и осуществить побег. Но, оказавшись на свободе, она с предельной остротой ощутила безнадежность своего положения. Она не говорила по-немецки, никого тут не знала и была слишком обессилена, чтобы предпринимать какие-то действия. Прыжок с моста показался ей самым простым и легким решением, по проходивший констебль помешал, после чего она и впала в столь беспомощное состояние, которое, доктор, вы так хорошо описали.

Помолчав, он несколько раз затянулся, тактично дав нам время оценить его рассказ.

— А что вы можете сказать о той леди, которую мы видели в опере? — спросил Фрейд, откинувшись на спинку кресла и задумчиво раскуривая свою сигарету.

— Молодой человек, против которого мы ведем игру, нагл и хитер. Узнав, что его мачехе удалось бежать из тюрьмы, он мгновенно принял решение. Понимая не хуже женщины, в каком она окажется беспомощном состоянии, он решил просто списать ее со счетов. Пусть вдова расскажет свою историю, если кто-то окажется в состоянии понять ее. Поэтому он решил не навлекать на себя подозрений, разыскивая ее или нанимая кого-нибудь для поисков. Я не знаю, где он нашел столь умную ученицу. Может быть, она и есть та самая горничная, которую якобы опознала, или же, скажем, какая-нибудь американская актриса в поисках удачи уехавшая подальше от дома. Но кто бы она ни была, подготовили её отменно и, не сомневаюсь, хорошо заплатили.

Учитывая даже ту слабую вероятность, что его мачеха все же появится на свет, он подготовил убедительную историю. Конечно, ему было известно, что перед бегством его мачеха потеряла рассудок. Он не сомневался, что ее умственные способности далеко не скоро придут в норму, чтобы серьезно привлечь чье-то внимание. Вспомните, Ватсон, что женщина, с которой мы сегодня говорили, назвала свою горничную Норой Симмонс. Это был тоже весьма изобретательный ход со стороны юного барона, хотя именно он и вызвал мои подозрения. То, что у горничной и у хозяйки могут быть одни и те же инициалы, можно принять как случайное совпадение, объясняющее, почему на белье сохранились инициалы Нэнси Слейтер. Хотя она могла бы сказать, что горничная удалилась из дому, прихватив с собой некоторые детали туалета хозяйки, — задумчиво добавил он, обдумывая в ходе разговора различные варианты. — Но нет. Скорее всего, он не решился изложить баварской полиции такой вариант истории.

 —То есть об исчезновении горничной стало известно в ту ночь, когда умер барон? — спросил я.

 — Или на следующее утро, Я не удивлюсь, узнав что так и было, — сказал мой друг. — Тот молодой человек с которым нам приходится иметь дело, научился играть в карты у американцев.

 — Что вы имеете в виду?

То, что у него всегда есть козырной туз в рукаве.

 И вопрос состоит в том... — Его прервал стук в дверь кабинета Паула приоткрыла ее, чтобы сообщить — прибыл санитар из больницы с сообщением для доктора Фрейда

Как только она произнесла эти слова, Шерлок Холмс со сдавленным вскриком наклонился вперед, хлопнув себя ладонью по лбу.

— Они захватили ее! — вскричал он. — Какой я был дурак, решив, что они будут медлить, пока я тут болтаю. — Он вылетел из комнаты, без церемонии миновав удивленную горничную, и, налетев в вестибюле на ничего не подозревавшего санитара, схватил его за лацканы.

— Она исчезла, не так ли? Пациентка доктора Фрейда исчезла?

Ошеломленный санитар лишь кивнул, не в силах от изумления вымолвить ни слова.

— Были ли вы на месте, когда ее увозили? — потребовал Холмс ответа от санитара, торопливо натягивая пальто и берясь за шляпу. Посланник лишь покачал головой и сказал, что нет, не был.

— В таком случае вы сведете нас с тем, кто был на дежурстве, коротко приказал ему детектив, водружая на голову дорожную шапку с наушниками. — Поторопитесь, джентльмены, — бросил он из-за плеча. — Мы не можем терять ни минуты. Ибо, хотя мы всего лишь идем по следам несчастной женщины, на другом конце Европы может заполыхать большой пожар!

 14 Мы присутствуем на похоронах

На пути в больницу нашему экипажу пришлось пробираться среди оживленного послеполуденного движения. Никто не разговаривал, если не считать, что Холмс все время поторапливал кучера ехать быстрее. Все мы были погружены в свои мысли. Санитар переводил взгляд с одного на другого и испуганно моргал, когда наш экипаж обгоняли другие кебы, заставляя прохожих отскакивать с дороги. Густые брови Фрейда были нахмурены, а Холмс сидел, склонившись вперед, в мрачном и подавленном настроении, каждые полминуты приподнимаясь, чтобы поторопить кучера.

На одном из перекрестков нам пришлось остановиться. Улицу заполонил отряд венгерской гвардии, отправлявшийся нести караул у Гофбурга. Холмс мрачно воззрился на препятствие и с тяжелым вздохом откинулся на сиденье.

— Нет смысла, — резко бросил он. — Она потеряна, и мы потерпели поражение. — В отчаянии он скрипнул зубами.

— Почему же? — спросил Фрейд.

— Потому что, как только ему представится такая возможность, он ее прикончит. — Холмс вытащил часы и мрачно посмотрел на них. — И эта возможность им уже представилась. Ватсон, — повернулся он ко мне, вы поступили бы куда лучше, оставив меня наедине с кокаином.

 Я пережил пик своей славы и ни на что уже не гожусь.

— Разрешите мне не согласиться с вами в обоих случаях, — возразил Фрейд, прежде чем я успел ответить. — Я не думаю, что жизнь дамы подвергается опасности. Вперед, кучер! — крикнул он, как только дворцовая стража освободила нам дорогу. Холмс коротко взглянул на него, но ничего не сказал. Наш кеб, снявшись с места, стал набирать скорость.

 Надеюсь, что вы позволите мне высказать собственное мнение, — решившись, продолжил Фрейд. Пустив в ход тот же метод, который я использовал при оценке личности кайзера, я пришел к выводу, что, если даже баронесса в самом деле подвергается большой опасности, я не могу поверить в то, что пасынок решится убить ее.

— А почему бы и нет? — искренне заинтересовался его точкой зрения Холмс. — С его стороны это был бы весьма практичный ход.

— Куда практичнее было бы иметь ее в руках, пока еще не решен вопрос с делами после смерти отца, не так ли?

Это привлекло внимание Холмса, и он повернулся лицом к доктору, который тем временем продолжал свою мысль.

Конечно, он мог пойти и на самое простое решение.

Организовать дело таким образом, чтобы они, скажем, оба погибли в дорожной катастрофе, после чего он автоматически унаследовал бы все состояние. Так гласит завещание, и он должен был знать об этом.

Холмс нахмурился.

— Так почему же он этого не сделал? — вслух удивился он.

— Будет ли вам угодно выслушать мою теорию?

Холмс кивнул, и его глаза зажглись живым интересом, поскольку перед ним мелькнула слабая надежда, что доктор может быть прав.

— Не буду вдаваться в подробности моих размышлении, поскольку это потребовало бы слишком много времени, начал Фрейд. Вопрос в том, что молодой человек страстно ненавидит свою мачеху. И эти эмоции не могут быть объяснены лишь тем, что в ней он видит препятствие на пути воплощения своих планов политического и финансового характера.

— Но почему? — невольно прервал я его. — Он едва знал ее, а в таком случае каким образом у него могла развиться подобная ненависть?

Фрейд повернулся ко мне.

— Но вы признаете, что его поведение по отношению к своей мачехе было пронизано ненавистью?

— О, вполне.

— Такой ненавистью... — Резкий поворот кеба заставил Фрейда замолчать и ухватиться за петлю. — Такой ненавистью, что, хотя ему было бы куда проще избавиться от нее, он все же предпочел сохранить ей жизнь, наполненную страданиями и мучениями, хотя намерение заключить ее в тюрьму и терзать не может быть объяснено никакими соображениями здравого смысла.

Холмс кивнул, продолжая оценивать вырисовывающуюся ситуацию.

— Таким образом, — продолжал Фрейд, — используя вашу собственную методику, мы должны принять во внимание какой-то другой мотив. Что вы скажете, если я сообщу вам, что эта фанатичная ненависть существовала еще до того, как он встретил женщину, на которой женился его отец, и была бы обращена на любую из женщин, ставших его женой?

— Что?

Видите ли, из ряда вон выходящее отношение молодого человека к своей мачехе, которую он даже толком не знал, может быть объяснено только одним. Дело в том, что он был настолько предан памяти своей матери, что действия отца и поведение этой женщины вызвали к жизни взрыв ярости, который таился в глубинах его души. За предательство памяти матери отца настигла немедленная смерть. А вторая жена была обречена на мучительное существование — пусть даже с другой точки зрения это было и непрактично. Такова единственная теория, в которую укладываются все факты, и, как вы сами нередко утверждали, герр Холмс, когда все варианты объяснений отброшены, единственный оставшийся и является истинным. Надеюсь, я правильно использовал вашу методику, не так ли? В таком случае мы можем исходить из того, что женщина по-прежнему жива, хотя ей угрожает опасность. Вот к чему мы пришли.

Долю секунды Холмс смотрел на него, прежде чем вскочить и рвануться к воротам больницы, волоча за собой санитара. Доктор Фрейд и я, сказав кучеру, чтобы он обождал, последовали за ним.

Нас без промедления провели к швейцару, который сегодня днем выпустил пациентку доктора Фрейда. Раздраженный привратник изложил ход событий, отпустив несколько высокомерных замечаний по поводу беспорядочного поведения пациентов.

— Опишите тех, кто увез ее, — кратко и бесцеремонно вмешался Холмс. Швейцар, медленно повернувшись, осмотрел его с головы до ног. По манере разговора Холмса и беспорядку в одежде, не говоря уж о том, что она была иностранной, — мне стало ясно, что швейцар счел его потенциальным обитателем психиатрического отделения.

— И поскорее, пожалуйста, — поторопил я его, видя что он не изъявляет желания заговорить. — Это исключительно важно.

— Описать их? — неторопливо повторила эта глупая личность. — Да провалиться мне, если я смогу их описать. Вы же знали, кто они такие? — повернулся он к доктору Фрейду.

— Я? — удивленно переспросил Фрейд. — Если бы я их знал, зачем мне было бы нужно от вас их описание?

— Но они сказали, — вскипел этот тип, — что явились от вас! — И посмотрел на Фрейда с таким видом, словно прикидывал и его на роль возможного пациента.

Несколько мгновений они ошеломленно глядели друг на друга. Сухо хмыкнув, Холмс напомнил о себе.

— Хитры и невозмутимы! — воскликнул он, покачивая головой. — Мой утренний разговор с леди на Валленштейн-штрассе ясно подсказал им, где можно найти беглянку. А теперь, мой милый, опиши-ка нам их.

— Ну... — швейцар дал весьма смутное описание двух человек, один их которых был невысок, взволнован и с хитрыми глазками, а второй, высокий, наоборот, держался бесстрастно, с подчеркнутым достоинством.

— Это, должно быть, был дворецкий, — заметил Холмс. — Доктор, — повернулся он к Фрейду, — оставьте тут указание вызвать полицию. Скажите им, что из больницы была похищена женщина, и дайте адрес на Валленштейнштрассе. А мы отправимся туда.

Фрейд кивнул и уже был готов отдать соответствующее распоряжение, как нам улыбнулась судьба в виде доктора Шульца, спешащего навстречу.

— Ах, доктор Фрейд! — воскликнул он. — Я надеялся, что вы свяжетесь со мной...

— И вот я здесь, — прервал его Фрейд и рассказал, что случилось, упомянув, по совету Холмса, несколько выразительных деталей. В облике «горничной» он опознал баронессу и сказал, что она похищена.

— Как можно скорее пошлите за полицией, — приободрил он пораженного хирурга, набрасывая адрес фон Лейнсдорфа на клочке бумаги, взятом у швейцара.

Не дожидаясь его реакции, мы втроем направились к кебу.

— Валленштейнштрассе, семьдесят шесть! — крикнул Холмс. — И гоните, если вы дорожите жизнью!

Кучер пробормотал, что, дорожа жизнью, он как раз предпочел бы двигаться с нормальной скоростью, но дернул вожжами, и мы рванули с места. Чувствовалось, что Холмс готов выскочить и обогнать кеб, но пока ему не оставалось ничего другого, как грызть костяшки пальцев.

— Револьвер у вас с собой, Ватсон? — спросил он меня.

Я заверил его, что успел сунуть его в кобуру, когда мы покидали дом. Он одобрительно кивнул.

— Барон, конечно, считает себя в полной безопасности. По его мнению, мы убеждены, что он убил женщину при первой же возможности и избавился от тела. Он даже не подозревает, что мы идем по следу... — Но в голосе детектива не было особой уверенности, и он постепенно замолк, снова вцепившись зубами в костяшки пальцев.

— Неужели он будет таким идиотом? — удивился я, перенимая нить разговора. — Я уверен, что на вилле мы ее не обнаружим.

— Боюсь, что нет, — неохотно согласился он, — но куда же, куда он ее спрячет? — На мгновение Холмс замолчал. — Он понимает, что так или иначе, но поднимется тревога, независимо от того, преследуем мы его или нет, — в этом нет сомнений. Ему придется отвечать на вопрос, если он... — Он снова замолчал, и по прошлому опыту я понимал, что сейчас он пытается поставить себя на м:есто молодого барона и, имея представление о его личности, столь живо набросанной Фрейдом, старается понять, какой ход он предпринял бы, если бы судьба отвела ему роль этого аристократа-маньяка.

Наконец взмыленные лошади доставили нас к дому на Валленштейнштрассе, 76, где мы нашли бесцельно прогуливающихся венских полицейских. Звонок доктора Шульца встревожил их, и они прибыли на моторе. Командовал ими высокий стройный блондин с сержантскими нашивками. В его голубых глазах читалось беспокойство. Он подбежал, едва мы только вылезли из кеба, и четко отдал моему другу честь.

— Герр Холмс? Мы только что прибыли, но дом закрыт и никто не откликается. — Его английский был достаточно примитивен, но понять было можно.

— Как я и предполагал, — вздохнув, ответил детектив.— Мы опоздали. — Он, не скрывая огорчения, огляделся.

— Надеюсь, что нашей вины в этом нет, — забеспокоился сержант. — Как только нам сообщили, мы сразу же прибыли.

— Нет, нет, вы ни в чем не виноваты, хотя ваши люди и затоптали все следы, словно тут гарцевал эскадрон уланов. Попробуем все же присмотреться. — С этими словами он стал подниматься по пологому склону к дому, сопровождаемый посерьезневшим сержантом.

— Герр Холмс, нам хорошо известна ваша репутация, — сказал он, — и префект приказал предоставить моих людей в полное ваше распоряжение.

— В самом деле? — удивленно остановился Холмс. — Какая жалость, что точка зрения вашего префекта не пользуется популярностью в Скотланд-Ярде, — добавил он и снова двинулся в путь, не отрывая глаз от истоптанной перед собой почвы.

Фрейд было двинулся за ним, но я придержал его за руку и шепотом объяснил, что в такие минуты мы можем только помешать Холмсу. Кивнув, он остался на месте.

Осмотр дома Холмс завершил тщательным исследованием состояния земли у портика, которую он исходил вдоль и поперек, издавая невнятные звуки, свидетельствующие, что следы на земле вызывают у него любопытство или неудовольствие. В такие моменты особенно бросалось в глаза его сходство с ищейкой: острые черты лица с выдающимся орлиным носом, устремленное вперед положение тела, осторожная походка — все напоминало собаку, напавшую на след, который она долго искала. А когда он, вынув увеличительное стекло, припал к земле, он еще больше стал напоминать Тоби, уловившего долгожданный запах.

Доктор Фрейд, сержант и остальные полицейские недоверчиво наблюдали за этим зрелищем. Фрейд был поглощен созерцанием Холмса в новой роли, сержант проявлял профессиональный интерес к действиям мастера, его подчиненные не скрывали скептических усмешек. Если они и знали о Холмсе, то только по слухам, и его действия ничего не значили для них. Они подозревали, что он просто разыгрывает их. Я мог бы сообщить им, что Холмс умел при необходимости в самом деле великолепно разыгрывать, но только не в данном случае.

Внезапно он остановился, привлеченный какой-то деталью. Опустившись, он приник лицом к земле и оставался в таком положении несколько минут; после чего встал во весь рост и быстро поднялся по склону.

— Здесь есть убедительные доказательства, что они засунули женщину в большой сундук и таким образом попытаются вывезти ее из страны.

Сержанта настолько поразило открытие Холмса, что он был не в силах выдавить из себя ни слова, но я, зная стремление Холмса к точности, не стал подвергать сомнению его выводы.

— Но, Холмс, куда же он направился с ней?

— Куда? — задумавшись на мгновение, он щелкнул пальцами. — Конечно же в Баварию! Как только он пересечет границу, то будет в такой же безопасности, как император в Шенбруннс. Проклятье!— Это восклицание вырвалось у него при виде загнанных лошадей нашего кеба,

— Идемте, Ватсон! — бросил он, направляясь вниз по дорожке. — Мы должны найти другой транспорт и добраться до ближайшего вокзала!

Фрейд, сержант и я, — сопровождаемые по пятам смущенными констеблями, вслед за Холмсом миновали главные ворота и оказались на пустынной улице,

Завернув за угол, мы едва не налетели на Холмса, потому что он резко остановился, придерживая развевающиеся полы плаща. В дальнем конце улицы показалась неторопливая похоронная процессия — катафалк, лошади, кареты с сопровождающими в черных одеяниях. Процессия, провожающая в последний путь какого-то торгового деятеля, была преисполнена торжественности, но глаза Холмса блеснули при этом мрачном зрелище и он устремился вперед,

— Холмс!

Он не обратил на нас внимания. С констеблями, доктором Фрейдом и мною, следовавшими за ним по пятам, он оказался рядом с огромной черной каретой, следовавшей сразу же за катафалком. Вне всякого сомнения, в ней размещались близкие покойного. Холмс не медлил ни секунды. Вспрыгнув на облучок, он перенял вожжи у изумленного кучера, развернул карету с ее места в процессии и щелкнул бичом.

— Ватсон!

Карета прогромыхала мимо нас, и Холмс махнул мне, чтобы я занял в ней место. Фрейд, исполнительный сержант и я едва успели вскочить на подножки и устоять на ногах.

Невозможно было описать выражение удивления и тревоги, появившееся на лицах обитателей экипажа. В нем было четверо, все в элегантных траурных нарядах: корпулентный мужчина с красноватым лицом и седыми бакенбардами, который, несмотря на свой внушительный вид, мог лишь беспомощно заикаться; молодая девушка лет шестнадцати или около того, чье лицо было наполовину скрыто вуалью, смотрела на нас широко открытыми удивленными глазами; пожилая дама была настолько погружена в печаль, что, как мне показалось, даже не заметила нашего появления, поскольку не переставая плакала, утирая слезы маленьким черным платочком. Рядом, утешая ее, сидел молодой человек.

Я счел его за племянника или сына покойного. Поскольку он разрывался между необходимостью выполнять родственные обязанности и растерянностью, я понял, что он не может быть ни противником, ни союзником.

Всю представшую передо мной картину я увидел и оценил в долю секунды. Я был занят тем, чтобы не вылететь из кареты и в то же время, распахнув дверцу, протянуть Холмсу мой служебный револьвер, с помощью которого он мог бы предотвратить всякие попытки кучера помешать ему.

Сержант успел вскочить с другой стороны и держал наготове свое оружие, хотя никто из пассажиров не пытался нам противостоять. Они никак не отреагировали, когда сержант попытался официальным тоном заверить их, что нас вынудила на эти действия крайняя необходимость и у них нет оснований для беспокойства.

Поскольку внутри кареты больше не было мест, доктору Фрейду пришлось остаться на подножке, он придерживался за раму окна и его волосы развевались на ветру.

Остальные полицейские и участники похоронной процессии, пораженные, остались сзади.

— Как проехать к ближайшему вокзалу? — обернувшись, крикнул Холмс.

— Поезд на Мюнхен отходит только с...

— Черт с ним, с мюнхенским поездом! Где ближайший вокзал?

Сержант ткнул рукой в направлении, которое должно было привести нас на вокзал Хейлигенштадт, и я услышал, как над головой снова свистнул бич, которым Холмс подгонял лошадей.

Кроме храпа лошадей, скрипа упряжи и всхлипываний пожилой дамы, в карете больше не было слышно никаких звуков. Сержант, внимательно осмотрев ее пассажиров, коснулся меня локтем и сделал движение головой. Я взглянул. На внутренней стенке дверцы красовался изысканный герб.

— Надеюсь, герр Холмс знает, что делает, — выдохнул он.

— Как и я, — это было все, что сказал Фрейд. В проеме окна виднелась его голова, и герб на дверце тоже привлек его внимание.

— Не стоит беспокоиться, — ответил я, но в этих обстоятельствах мои слова прозвучали как нельзя более глупо и я сразу же пожалел, что произнес их.

После того как мы снова пересекли канал, карета со скрипом сделала резкий поворот, и мне показалось, что два ее боковых колеса чуть ли не оторвались от земли. Когда она восстановила равновесие, слева я увидел массивное здание вокзала.

Через минуту карета резко остановилась и, прежде чем мы успели покинуть ее, Холмс уже соскочил с облучка и торопливо направился к зданию. Мы бросились за ним, сержант еще раз извинился перед изумленным обществом в карете за наше фантастическое вторжение в столь грустный для них день и даже отдал честь, на которую никто не обратил внимания.

Мы настигли Холмса, когда тот в ходе оживленного разговора с начальником вокзала получил подтверждение, что барон фон Лейнсдорф три часа тому назад отбыл на заказанном им специальном поезде.

— Мы тоже закажем, специальный поезд, — сообщил ему Холмс, но начальник вокзала объяснил, что это надо делать заблаговременно, за несколько часов, чтобы подготовить паровоз и, связавшись по телеграфу? очистить путь впереди. Стало ясно, что едва мы покинули резиденцию барона в середине дня, как тот занялся приготовлениями.

Холмс слушал вполуха подробные объяснения исправного служаки, не отрывая взгляда от платформы. Наконец глаза его вспыхнули: он увидел паровоз под парами с прицепленным сзади тендером и вагоном.

— Так что, как видите, мейн герр...

— Боюсь, что у меня нет времени спорить с вами, — прервал его Холмс, демонстрируя начальнику вокзала мой револьвер. — Мы воспользуемся вот тем транспортом, если вы, конечно, ничего не имеете против.— И от ткнул оружием в направлении паровоза.

Железнодорожник от изумления растерялся, но пришедший, наконец, в себя сержант решил, что дело заходит слишком далеко.

— Послушайте... — начал было он, но мой друг был не в том настроении, чтобы пускаться в разговоры.

— Протелеграфируйте по линии, — приказал он. — Прикажите им остановить тот поезд любой ценой. Пусть они используют любой предлог и тщательно обыщут багаж. Багаж! И быстрее, у нас на счету каждая минута. От быстроты ваших действий может зависеть жизнь женщины и ход истории!

Вымуштрованный сержант был не силах сопротивляться столь решительно отданному приказу и беспрекословно бросился его исполнять.

— А вы будьте любезны сопровождать нас, — предложил Холмс начальнику вокзала, на что несчастный только пожал плечами и подчинился. При нашем появлении машинист проверял клапаны, но через несколько секунд ситуация стала ему ясна. Он только поднял брови, когда начальник вокзала сообщил, что его маленький состав обретает статус специального, после чего должен вернуться обратно.

— Куда мы направляемся? — осведомился он, видя, что начальник вокзала не собирается расставаться с ним.

— В Мюнхен, — ответил Холмс, демонстрируя машинисту револьвер. — Доктор, — повернулся он к Фрейду, прежде чем машинист успел ответить, — у вас нет необходимости сопровождать нас. Может, вам лучше расстаться с нами?

Грустно усмехнувшись, Фрейд покачал головой.

— Я принимал такое участие в этом деле, что не могу не присутствовать при его завершении, — ответил он, демонстрируя ту стойкость, которая была ему свойственна,— да у меня и свои счеты с бароном. Кроме того, эта женщина — моя пациентка.

— Великолепно. Итак...

— Но у нас не хватит топлива до Мюнхена! — запротестовал машинист, придя в себя от изумления после того, как он увидел револьвер и услышал цель нашего назначения, — да и стрелки... все стрелки не в порядке.

— Столкнувшись с препятствием, мы его преодолеем,— ответил я. — Что же касается стрелок, то мы будем переставлять их по мере необходимости.

-— Никогда не знал пределов ваших способностей, — улыбнулся Холмс. -— Итак, в путь — и на полной скорости!

Машинист и начальник вокзала беспомощно посмотрели друг на друга. Начальник кивнул. Машинист, испустив пессимистический вздох, повернул рычаг, и мы двинулись в путь.

 15 Погоня

Мы не могли двинуться с места в карьер— во всяком случае, пока не выбрались за пределы Вены. По пути мы пересекали бесчисленное количество стрелок, да и путь, который по предместьям города шел к северо-востоку, не был предназначен для безостановочной езды. Первые полчаса едва не свели нас с ума, поскольку нам с Фрейдом приходилось постоянно вылезать из кабины паровоза и, повинуясь указаниям машиниста, переставлять стрелки, в то время как Холмс, не выпуская из рук моего револьвера, следил, чтобы машинист и начальник вокзала не помешали нашим планам.,

Стремительно спустившаяся ночная мгла осложняла нашу задачу. Стало трудно различать стрелки, и, более того, нам приходилось возвращать их в прежнее положение,-чтобы не стать виновниками будущих крушений.

Осталось добавить, что переводить стрелки было нелегко и порой требовались усилия нас обоих, чтобы поставить их в правильное положение. Я испытывал благодарность к Фрейду, вызвавшемуся сопровождать нас. Без него наше положение значительно бы осложнилось.

Мы миновали Хермлеер-парк, едва различимый в сгустившейся тьме, и направились к югу, где наша ветка влилась в основную линию, тянувшуюся с того большого вокзала, на который мы с Холмсом впервые прибыли в этот город, — казалось, это было век тому назад. То и дело попадались стрелки, которые приходилось переводить туда и обратно, и, справившись с последней, мы с Фрейдом буквально взмокли, но наконец-то наш поезд без остановок двинулся в ночь.

К тому времени Холмс успел рассказать машинисту и начальнику станции причину нашего появления, и, внимательно выслушав его, они разительно изменились. Вместо работы под угрозой револьвера, который Холмс тем не менее держал под рукой, они предложили нам содействие и в самом деле стали трудиться на пределе сил.

Ночной воздух был прохладен, но, работая не покладая рук, мы согревались. Тот, кому не доводилось кидать уголь в топку паровоза, не может представить себе, насколько это изматывающее занятие. Но чтобы мчаться со скоростью, которая позволила бы нагнать поезд барона, мы должны были постоянно загружать уголь в топку.

И какой в ней пылал огонь! Мимо нас пролетали городки и поля, а мы с Фрейдом кидали лопату за лопатой, словно от этого зависела наша жизнь. Я сдался первым. Старый шрам на ноге стал мучительно болеть, потому что я растревожил его, постоянно спрыгивая и залезая на паровоз, когда приходилось переводить стрелки, Возбуждение не давало мне заметить боль, но теперь приступы ее стали повторяться с тревожащей регулярностью.

Я держался, пока мы миновали Нойлегенбах, когда окончательно сдался и меня подменил Холмс. Он вручил мне оружие, и я опустился на пол кабины, облокотившись спиной о ее железную стенку и держа револьвер в руках. Теперь я чувствовал холодные порывы ночного ветра и пробирающую дрожь, но, стиснув зубы, решил молчать. Мой друг работал не покладая рук, и ему было не до меня.

Тем не менее, поворачиваясь, чтобы набрать угля на лопату, Холмс заметил мое состояние. Бросив инструмент, он без звука снял плащ и накрыл им меня. Мы не обмолвились ни словом. Увидев благодарность в моих глазах, он только коротко кивнул и ободряюще потрепал меня по плечу, возвращаясь к работе.

Это было зрелище, которое я не скоро забуду: величайший детектив и создатель новой отрасли медицины, известной ныне под именем психоанализа, бок о бок, оба с закатанными рукавами рубашек, споро кидали уголь в топку, словно они были рождены для этой работы.

Стало заметно, что Фрейд стремительно терял силы. Как и я, он отдал все, но, хотя у него и не было тревожившей раны, было видно, что он не был подготовлен к таким усилиям,

Уловив его немую мольбу, Холмс приказал ему остановиться и обратился с просьбой к начальнику вокзала, сказав, что мы будем весьма обязаны, если он займет место доктора. Тот сказал, что с удовольствием поработает, и взялся за лопату. (Будь места у топки побольше, он бы, без сомнения, раньше пришел нам на помощь, но у нее могли разместиться только два кочегара.)

Фрейд отказывался отдавать лопату, утверждая, что он еще в форме, но Холмс настоял, указав, что если он сейчас не отдохнет, то не сможет потом подменить кого-то другого. Спор еще продолжался, когда мы пролетали мимо Бохеймкирхена, чьи очертания мелькнули у меня перед глазами, но наконец доктор сдался и вручил лопату начальнику станции, который охотно взялся за дело.

Фрейд, переводя дыхание, накинул на плечи пиджак и сел напротив меня на пол кабины.

— Не хотите ли сигару? — перекрывая шум, крикнул он.

Он протянул одну мне, и я с благодарностью принял. Фрейд предпочитал прекрасные сигары и курил их почти непрерывно, куда чаще, чем Холмс трубку, хотя, как я заметил, Холмс пользовался слабыми табаками, чтобы не портить обоняние.

Мы с Фрейдом курили в молчании. Холмс с начальником станции продолжали подкидывать уголь в топку, но по выражению лица машиниста, наблюдавшего за показателем давления, регуляторами и клапанами, а так же путем впереди, стало видно, что он обеспокоен состоянием локомотива, который вынужден работать в таком режиме. Обернувшись, он бегло осмотрел показатели давления в котле и крикнул кочегарам, чтобы они сбросили темп.

— Иначе мы взорвемся! — крикнул он, перекрывая шум.

— Ни в коем случае! — гневно возразил начальник станции. — Не обращайте на него внимания, герр Холмс: Я имел дело с этими машинами, еще когда он под стол пешком ходил. Вот проклятье! — выругался он, забрасывая очередную лопату угля в топку. — Этот котел склепан фон Лейнсдорфом, а кто слышал, чтобы изделие фон Лейнсдор-фа выходило из строя? Ха! Не обращайте на него внимания, герр Холмс. Он представляет собой молодое поколение: ни смелости, ни риска и ни капли уважения к старшим!— заключил он, тыкая рукой в сторону смущенного машиниста.

— Минутку, — прервал его Холмс. — Вы хотите сказать, что этот двигатель выпущен компанией фон Лейнсдорфа?

— Да, сэр. Конечно! Видите эту пластинку? — Швырнув очередную лопату в приоткрывшуюся дверцу топки, он в свете языков пламени протер заскорузлым рукавом закопченную пластинку у меня над головой. — Видите? — крикнул он.

Холмс с любопытством воззрился на пластинку и, улыбнувшись, повернулся.

— В чем дело, герр Холмс?

— В иронии судьбы, мой друг. В иронии судьбы. За работу!

Мы с ревом и грохотом летели сквозь ночь. Начальник вокзала сообщил нам, что поезд барона состоит из трех вагонов в отличие от нашего и что его локомотив, вышедший за несколько часов до нас, менее мощный. Это заставило нас приободриться, когда мы миновали небольшой городок Сант-Потен, где пришлось переводить всего одну стрелку, а затем и Мелк. Мы продолжали мчаться со скоростью, которую я с трудом мог себе ранее представить.

— Мы должны принять решение, — крикнул начальник вокзала, перекрывая грохот двигателя, когда мы оставили Мелк за спиной. — Вы хотите проезжать через Линц, не так ли?

— Какие еще есть варианты? — крикнул Холмс в подставленное ухо собеседника.

— Ну, если двинемся на Линц, то оттуда лежит самый короткий путь на Зальцбург, — ответил он, прикладывая рупором ладони ко рту, чтобы его было слышно, — но в Линце нам придется сбросить скорость. Там по пути много стрелок, с которыми придется иметь дело. Если же, с другой стороны, мы пойдем через Амштеттен и Штайр, с меньшим количеством стрелок, то на глаза попадется не так много железнодорожников, которые смогут увидеть, что вы делаете... Но вы должны принять решение до того, как мы достигнем Пюхларна. И кроме того, к югу путь не так хорош, — подумав, добавил он.

— Но он годится для движения?

Начальник вокзала повернулся к машинисту, который пожал плечами и кивнул. Холмс с вопросительным выражением лица посмотрел на меня и доктора Фрейда.

— Откуда нам известно, что барон двинулся через Зальцбург? — спросил Фрейд. — Может быть, он избрал путь через Браунау.

— Нет, вот это я вам гарантирую, — ответил наш спутник. — Для специального поезда готовился путь, о котором было сообщено по телеграфу. Я сам занимался этим и знаю.

— Нам повезло, — вмешался Холмс. — Так что вы посоветуете?

Начальник вокзала задумался на несколько секунд, вытирая усы от угольной пыли.

— На юг.

— Очень хорошо.

Проезжая маленький городок Пюхларн, мы сбросили скорость, и Холмс сам, спрыгивая с поезда, переводил стрелки.

Мы с доктором Фрейдом, передохнув, были готовы подменить его, что и сделали, когда стали набирать скорость на пути к Амштеттену. В это время я заметил, что у нас истощаются запасы угля, о чем сообщил Холмсу, вернувшись в кабину и оставив Фрейда в тендере, откуда он подгребал остатки топлива. Кивнув, он ничего не сказал, потому что в это время раскуривал трубку, прикрывая ее полой плаща от ветра.

— Сколько нам еще осталось? — справившись со своей задачей, спросил он у начальника вокзала. Заглянув вместе со мной в тендер, специалист посмотрел на показатели давления, клапаны которых были над головой машиниста,

— Если доберемся до Штайра, считайте, что повезло.

Кивнув еще раз, Холмс поднялся, ухватившись за железные перила, идущие вдоль тендера, вылез наружу и по узкому металлическому карнизу двинулся к тому вагону, что мы тащили за собой.

Я перестал орудовать лопатой и невольно затаил дыхание, моля Бога, чтобы он не сорвался. Его расстегнутый плащ вздымался как парус, а порывы ветра едва не Сорвали у него с головы головной убор с клапанами, прикрывающими уши.

На какое-то время он исчез из виду, а мы вместе с Фрейдом вернулись к нашим обязанностям и подбрасывали в топку остатки топлива, но продолжающееся отсутствие Холмса серьезно беспокоило меня. Я уже был готов поделиться опасениями с доктором, когда Холмс влез в тендер с задней стороны, таща с собой кучу занавесок и другого горючего материала, который раздобыл в вагоне.

— Пускайте его в дело, — приказал он. — Сейчас я притащу еще. — С этими словами он снова исчез из тендера.

Было бы весьма полезно — и даже забавно — описать, как мы разламывали на части этот несчастный вагон, сжигая его кусок за куском, стул за стулом, раму за рамой, дверь за дверью.

Достаточно сказать, что мы все принялись за дело, кроме машиниста, который отказался помогать нам и пугливо напомнил, что мы уничтожаем имущество железной дороги. Начальник вокзала что-то гаркнул ему по-немецки, чего я толком не понял, уловив лишь, что он помянул почему-то мать машиниста. Это оказало на него весьма ободряющее действие, после чего начальник, схватив лом из зажима рядом с табличкой, сам принялся крушить вагон, подавая пример машинисту.

Мы мчались сквозь ночь с сумасшедшей скоростью, и нам удавалось поддерживать ее неизменной по мере того, как исчезал разбираемый нами вагон. Мы притормозили, только чтобы перевести стрелку и выбраться на окружную дорогу, и еще раз около пяти утра по настоянию машиниста остановились в Эбензее набрать воды. Операция длилась всего несколько минут; в течение которых мы потеряли часть запасов пара, но машинист не особенно огорчился— и в самом деле мы быстро вновь набрали скорость, подбадриваемые заверениями начальника вокзала, что барону пришлось столкнуться с серьезными препятствиями на большом вокзале Линца.

Когда мы миновали последнюю серию стрелок у Бад Ишля, утренняя заря уже стала окрашивать небо красновато-оранжевыми полосами. Железнодорожники удивленно смотрели на нас, провожая возгласами, когда мы с грохотом пролетали через все станции,

— Они протелеграфируют по пути следования, — предположил я. Машинист коротко кивнул и беспомощно раскинул руки,

— Мы должны пойти на этот риск, — решил Холмс, — Ничего больше не остается делать. На полной скорости, машинист!

Мы мчались вперед под лучами раннего солнца, которое вставало за нашими спинами, освещая гладь очаровательного озера, тянувшегося справа от нас. И хотя у нас практически не было времени для восхищения пейзажами, краем глаза я успел заметить, что они напоминали величественные картины, что открывались перед нами на пути к Вене.

Но теперь, вместо того чтобы сидеть, развалившись в удобном купе, глядя на снежные пики, и предаваться философским раздумьям, я разламывал на куски раму окна, которую Холмс, вооружившись инструментами из кабины машиниста, кинул мне с крыши вагона — он методично отламывал от него кусок за куском и бросал нам. Доктор Фрейд подхватывал их, и мы вместе с ним запихивали дерево в топку, где оно под присмотром начальника вокзала превращалось в ревущее пламя.

Уже был виден Зальцбург, и я подтаскивал очередную кучу обломков, когда одновременный возглас начальника вокзала и машиниста заставил нас высунуться из кабины.

О, чудо из чудес! Не далее чем в трех милях от нас, насколько я прикинул, спешил к юго-западу поезд с тендером и тремя вагонами сзади.

— Вот они! — радостно крикнул Холмс, и его глаза засияли.— Бергер, вы гений! — Он с энтузиазмом хлопнул удивленного начальника по плечу, а затем внимательно присмотрелся к поезду, который, теряя последние силы, тянулся к Зальцбургу. Если даже барон и его компания увидели наш поезд, они не подали виду. Еще миля, и нам пришлось остановиться перевести последнюю стрелку, после чего мчаться прямо по следам специального поезда барона.

 16 Что произошло потом

— Теперь мы должны пустить в дело все до последнего запасы пара, — приказным тоном крикнул Шерлок Холмс, прикладывая ладони ко рту, чтобы его было слыщно, — и не беспокойтесь относительно стрелок. Они все переведены, чтобы пропустить поезд барона, а мы настигнем его раньше, чем он втянется в пределы Зальцбурга.

Только что мы были на пределе усталости, готовые свалиться без сил, но теперь, воспламененные погоней и подчиняясь указаниям Холмса, отчаянно принялись за дело, кидая в ревущее белое пламя топки то, что еще недавно было аккуратным вагоном. Подъезжая к Зальцбургу, мы втянулись в такой сложный лабиринт путей, что он напоминал систему кровообращения человека. Если бы хоть одна стрелка оказалась переключенной, с нами было бы покончено, и машинист был на грани нервного срыва. Его заменил у рычагов управления энергичный начальник вокзала Бергер, пока перепуганный машинист углубился в собирание разбросанных щепок, боясь даже кинуть взгляд в сторону.

Мы приблизились к поезду барона, и Холмс разрядил пистолет в воздух, чтобы привлечь их внимание. Поступок его, впрочем, не имел смысла, ибо они и так нас видели. Я увидел, как из окна кабины высунулись две головы, и через мгновение транспорт барона прибавил скорость.

Зальцбург промелькнул мимо нас с головокружительной быстротой. Как и несчастный машинист, я понял, что лучше не смотреть по сторонам. Тем не менее оказалось невозможным не обратить внимание на станцию, которая с грохотом пронеслась мимо нас. Мало того что поезд барона пронесся через станцию с гораздо большей скоростью, чем разрешалось, но то, что за ним мчался еще и другой состав, — это было не поразительно, а опасно! Я еле уловил пронзительные свистки (один из них был наш, о нем позаботился Бергер) и крики людей.

Миновав станцию, поезд барона должен был вот-вот пересечь реку Зальцах и оказаться в Баварии, которая простиралась за ней. Не подлежало сомнению, что остатки уничтоженного вагона исчезнут скорее, чем мы предполагали.

— Они опустили шлагбаум! — крикнул Фрейд, указывая на линию границы, которую только что миновал специальный поезд барона.

— Тараньте его! — приказал Холмс, что мы и сделали: деревянный брус превратился в щепки, разлетевшиеся во все стороны.

Оказавшись в Баварии, наш локомотив повел себя как нельзя лучше, и мы начали с каждой минутой настигать беглецов. Разгибаясь от топки, чтобы перевести дыхание, я увидел, как кто-то грозит нам кулаком, а через мгновение услышали выстрелы.

— Лечь! — скомандовал Холмс, и мы приникли к полу кабины — все, кроме растерявшегося машиниста, который именно в эту секунду решил высунуться и получил пулю в плечо. Он отлетел назад, как марионетка, которую дернули за ниточку, и сполз по стенке тендера. Холмс махнул мне рукой, давая понять, чтобы я занялся им, в то время как он с Фрейдом продолжал подбрасывать топливо. Я подполз к несчастному и убедился, что рана не столько серьезна, сколько болезненна. Наложив жгут, я перевязал его, но извлечь пулю в данный момент было невозможно. Наш локомотив дергался на каждом стыке рельсов, и скальпель так и плясал у меня в руках, когда я разрезал машинисту одежду.

Фрейд и Холмс явились из тендера с последними охапками импровизированного топлива, которое тут же отправилось в огонь. Пламя больше поддерживать нечем. Теперь или никогда. Если температура пара начнет падать, как, впрочем, и должно было быть, игра проиграна.

— Надо отцепить остов, который остался от вагона, — предложил начальник вокзала. — Мы сможем немного выиграть в скорости.

Холмс кивнул, и мы с ним, оставив машиниста на попечение Фрейда, принялись за дело. Миновав опустевший тендер, мы оказались на площадке, под которой была сцепка, и земля неслась под нами с устрашающей скоростью.

Холмс свесился вниз, чтобы отцепить огромный железный крюк, а я лег на живот, удерживая его за талию. Справив-1 ’ шись с крюком, он принялся отвинчивать массивный болт, который надежно скреплял тендер с вагоном. Из-за большой скорости и оглушающего грохота работа была не из легких, насколько я мог видеть в своем положении. Лежа на узенькой площадке, я не мог следить за его действиями, и скоро у меня стали болеть руки.

Держась из последних сил, я подтянул его. Казалось, операция длилась вечность, и я был счастлив, когда она завершилась. Очутившись в безопасности, Холмс лишь с трудом кивнул головой и присел, чтобы перевести дыхание.

— Не позволяйте никому утверждать, что вы всего лишь мой Босуэлл[15], Ватсон. Пусть никто и не заикается об этом.

Улыбнувшись, я последовал за ним. Когда мы в последний раз миновали тендер, нам пришлось пригибаться, перебираясь через него, потому что кто-то продолжал стрелять в нашу сторону, хотя на большой скорости и с такого расстояния машинист мог лишь случайно попасть под пулю.„

Оказавшись в кабине, мы стали вглядываться в лежащий перед нами путь. Сомневаться не приходилось: мы стремительно настигали поезд барона. Я предложил отцепить и тендер, ибо он нам был больше не нужен, но Бергер предупредил нас, что его вес служит балластом, потому что скорость, с которой мы мчались, уже подошла к опасному пределу.

К тому времени мы уже сожгли все, что могло гореть и было в нашем распоряжении, доведя нагрузку на оси до минимума. Больше ничего не оставалось делать. Если сейчас мы не настигнем поезд барона, все наши усилия окажутся тщетны. Я содрогнулся при мысли о возможных международных осложнениях, вызванных тем, что мы проломили пограничный шлагбаум, не говоря уж о том, что* нарушили все мыслимые правила передвижения по железным дорогам. Одно только уничтожение железнодорожного имущества чего стоит!

Я увидел, что стрелка на манометре, дрогнув, поползла с крайнего правого положения и вышла из опасной зоны.

Холмс издал тяжелый вздох, который был слышен даже сквозь лязг колес и рев пламени в топке.

— Мы проиграли, — сказал он.

Так оно и случилось бы, но барон, полный страстного желания оторваться от нас, сделал серьезную ошибку. Я уже был готов отпустить реплику, полную ложной бодрости, как мое внимание привлек задний вагон состава барона, который угрожающе быстро стал приближаться к нам.

— Холмс! — показал я. — Он отцепил один из своих вагонов!

Бергер увидел его одновременно со мной и мгновенно со всей силой нажал на рычаг. Я почувствовал, как наши колеса замерли на месте и увидел снопы искр, летевшие из-под них во все стороны, когда мы отчаянно старались избежать столкновения. Те двадцать мучительных секунд, пока мы сближались с вагоном, наша скорость не снижалась. Все от ужаса замерли на месте. Фрейд продолжал поддерживать машиниста, но в последний момент мы поняли, что авария нам не угрожает. Барон отцепил вагон, когда его поезд шел под уклон,, и, подчиняясь законам движения, вагон продолжал следовать за ним, хотя мы не избежали бы столкновения без решительных действий Бергера.

Холмс, оценив ситуацию, скинул плащ и бросился в переднюю часть кабины.

— Вперед! — крикнул он. — Мы можем подцепиться к нему!

Бергер было помедлил, оценивая его план, затем кивнул и открыл дроссель на полную мощность. Перила, которые шли вдоль котла, были слишком горячи, чтобы держаться за них, и Холмсу пришлось сбросить куртку и прикрыть ею руки, когда он продвигался вперед, к носу локомотива.

Фрейд, Бергер и машинист (который уже встал на ноги), затаив дыхание, следили, как Холмс дюйм за дюймом пробирался вдоль котла, в то время как поезд барона начал удаляться от нас.

Поскольку Бергер точно оценил скорость сближения, мы мягко притерлись к вагону. Почувствовали короткий удар, но ни локомотив, ни вагон не сошли с рельсов, и так как спуск сменился подъемом, вагон уверенно двигался вместе с нами.

Утвердившись в передней части локомотива, Холмс попробовал перебраться на него. После этого он махнул одному из нас, приглашая последовать его примеру. Я было двинулся, но Фрейд ухватил меня за руку.

— Вас может подвести нога, — крикнул он мне в ухо и, стянув, по примеру Холмса, свою куртку, двинулся по следам детектива.

Он вернулся спустя несколько секунд, таща с собой кучу занавесок, которые мы тут же сунули в огонь, и с предложением Холмса, что, поскольку мы обзавелись большим количеством горючего материала, может быть, имеет смысл отцепить тендер. Бергер согласился, что сделать это теперь можно (хотя и не очень разумно), и, принявшись за дело, мы быстро справились с ним. Холмс вернулся с очередным запасом топлива, и стрелка манометра опять поползла к красной зоне. Благодаря оказавшемуся у нас топливу и тому, что мы освободились от тендера, мы снова стали нагонять поезд барона. Холмс перебрался поближе к Бергеру и что-то прокричал ему в ухо. Повернувшись назад, тот уставился на него, а потом пожал плечами и хлопнул Холмса по спине. Вернувшись ко мне, Холмс попросил передать ему револьвер.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я, протягивая ему оружие.

— То, что могу, — ответил он, повторяя слова Фрейда, сказанные им в ответ на тот же самый вопрос. — Ватсон, старина, если нам больше не доведется увидеться, надеюсь, вы тепло будете вспоминать обо мне?

— Но, Холмс...

Пожатие его руки заставило все слова замереть у меня на губах, а он повернулся к Фрейду.

— Так ли это необходимо? — спросил тот. Как и я, он не имел представления о намерениях Холмса, но его слова произвели на Фрейда зловещее впечатление.

— Боюсь, что да, — ответил Холмс. — Во всяком случае, ничего иного больше придумать не могу. Прощайте, Зигмунд Фрейд, и пусть Бог благословит вас за ваши труды и за ту службу, что вы окажете человечеству, — хотя бы за то, что вернули меня к жизни.

— Я не для того спасал вас, чтобы потом помогать расстаться с ней, — запротестовал Фрейд, и мне показалось, что его глаза увлажнились, хотя это могло быть результатом воздействия жара, ветра и пота, заливавшего ему лицо.

Как бы там ни было, Холмс не услышал его, потому что он еще раз двинулся к вагону, что мы толкали перед собой, а поезд барона становился все ближе и ближе. Мы были настолько поглощены наблюдением за его движениями, что не обратили внимания на другой поезд, который появился рядом с нами на параллельном пути. Холмс, внимательно смотревший себе под ноги, не видел его и не слышал наших отчаянных предостерегающих криков. Обрушившийся на него грохот так поразил его, что у него соскользнула рука и он едва не обрушился в пустоту. Но, справившись с мгновенным замешательством, он ободряюще кивнул нам, давая понять, что у него все в порядке. В следующее мгновение он исчез из виду, перебравшись в пустой вагон.

Трудно точно описать то, что произошло далее. Я нередко видел эту сцену во сне и сравнивал свои воспоминания с воспоминаниями Фрейда, но все произошло столь стремительно, в такой суматохе, что и у меня и у него воспоминания проступали лишь обрывочными кусками.

Бергер был поглощен оценкой скорости движения поезда барона и продолжал притираться к его поезду; интуитивно чувствуя, как его машинист открывает и закрывает дроссель, он повторял его действия.

Такой сцепкой мы и втянулись в туннель и в сгустившейся тьме услышали выстрелы, грохот которых перекрывал даже гул летящего поезда. В следующее мгновение мы снова выскочили на свет. Я больше не мог выдерживать это напряжение и, не обращая внимания на разболевшуюся рану, решил последовать за своим другом. Фрейд понял, что на этот раз разубеждать меня бесполезно, и мы оба уже было двинулись вперед, когда вдруг машинист издал крик и ткнул пальцем.

Кто-то карабкался на ближайший к нам вагон! Человек был одет в черное, на нем были блестящие туфли, в одной руке он держал пистолет, а в другой — клинок.

— Это барон! — воскликнул Фрейд.

Был бы у меня револьвер! Просто оружие — любое! Если он прикончит Холмса, а потом решит открыть огонь по нам, мы обречены. Поскольку мы избавились от тендера, у нас не осталось укрытия, и, пристроившись на крыше вагона, он мог всех нас перестрелять. В эти мгновения я думал не о неизбежности смерти, а о том, что не могу погибнуть, не отомстив за Холмса.

Но он отнюдь не погиб! Пока мы смотрели на развертывающееся зрелище, на крыше вагона с другой стороны показалась еще одна фигура. Это был Шерлок Холмс, и, как и барон, в одной руке он держал револьвер, а в другой — холодное оружие, хотя, каким образом оно оказалось на поезде, я не могу себе представить.

Мимо нас летели прекрасные пейзажи Баварии, а два человека лицом, друг к другу застыли на обоих концах крыши вагона. Оба они стояли на месте, стараясь лишь сохранить равновесие на дергающейся под ногами крыше вагона. При этих усилиях Холмс на мгновение потерял равновесие, а барон вскинул револьвер и выстрелил. Тем не менее он не учел тот толчок поезда, который заставил Холмса изменить положение тела. Барон промахнулся, и выстрел ушел впустую. Когда Холмс приподнялся на ноги, барон снова нажал курок, но револьвер молчал. То ли в нем больше не осталось зарядов, то ли его заело. Он яростно отбросил его в сторону. Холмс вскинул свой револьвер и прицелился.

Но не выстрелил.

— Холмс! Стреляйте! Стреляйте же!.— кричали мы ему. Если даже он и слышал нас, то не подал и виду. Как и не обратил внимания на наши предостерегающие крики о туннеле, что надвигался из-за спины. Видя, как смерть в виде каменной арки стремительно приближается к детективу, барон рухнул ничком.

По иронии судьбы именно он и спас Холмса. Когда, потеряв самообладание, барон распростерся на крыше вагона, в одно мгновение Холмс понял, чем это вызвано, и поступил подобно ему, но выпустил револьвер, скатившийся вниз.

Секунды, в течение которых поезд мчался сквозь туннель, показались нам вечностью, Что происходит на крыше вагона? В эти мгновения я едва не сошел с ума.

Когда мы снова оказались на свету, то увидели, что противники приблизились друг к другу. Осторожно балансируя, они держали в руках холодное оружие,

Еще мгновение, и они сошлись, клинки скрестились, блеснув на солнце. Они наступали и отступали, стараясь при каждом движении удержаться на ногах. В искусстве владения шпагой оба были отнюдь не любителями. Молодой барон практиковался в Гейдельберге — о чем выразительно свидетельствовал шрам на его щеке, — а Холмс был опытным фехтовальщиком, с которым не могли справиться и чемпионы. Я никогда раньше не видел, как он работает шпагой, тем более когда под ногами была такая предательская поверхность.

Должен признать, барон все-таки превосходил Холмса, Он медленно, но верно оттеснял его к краю крыши, и его дьяволг,ская физиономия исказилась в ухмылке.

— Держись поближе, подгони! — крикнул я Бергеру, и он, не медля нм секунды, открыл дроссель. У Холмса за спиной ©сталась лишь пара шагов, когда мы снова врезались в поезд барона. Не поторопись мы, с Холмсом было бы покончено.

Барон преследовал соперника с ловкостью дикого животного. Холмс снова споткнулся, и его противник бросился к нему. Детективу удалось увернуться от смертельного удара, но клинок все же коснулся своей цели, и я увидел кровь, хлынувшую из пропоротой руки.

И вдруг все было кончено. Как это случилось, что на самом деле произошло, я так и не понял. Холмс и сам потом говорил, что он ничего не помнит, но выглядело это так, что, стараясь нанести врагу второй удар, барон отвел назад свой клинок, потерял равновесие и, падая, напоролся на острие шпаги Холмса, который в это время выпрямлялся, уходя от нападения.

Барон стремительно отпрянул назад, и эфес вырвался из руки моего друга, но негодяй так основательно напоролся на клинок, что был не в силах выдернуть его из своего тела. Несколько мгновений он стоял, покачиваясь, на крыше вагона с искаженным злобой лицом, а потом со сдавленным криком порой я слышу его во сне — рухнул вниз. Холмс остался стоять на коленях, не в силах подняться. Затем он перевел глаза на нас.

Мы с Фрейдом торопливо перебрались с локомотива на крышу вагона и бросились к нему. Придерживая его с обеих сторон, мы помогли ему спуститься по лесенке с другой стороны. Фрейд хотел тут же осмотреть его рану, но Холмс упрямо покачал головой, сказав, что это всего лишь царапина, и мы проследовали за ним через два вагона, которые все еще составляли поезд барона. В первом из них мы обнаружили распростертое тело дворецкого, пораженного в голову пулей Холмса, когда он открыл огонь по поезду наших противников. Скорчившись в углу, билась в истерике женщина, еще недавно столь убедительно игравшая роль баронессы фон Лейнсдорф. Ее правильные черты лица были искажены ужасом. Она не прореагировала, когда мы проследовали мимо нее, и продолжала рыдать, в отчаянии раскачиваясь вперед и назад. Интерьер вагона был обставлен с крикливой роскошью, которая отличала и венскую резиденцию барона. На стенах между портьерами покачивалось старинное оружие, украшенное гербами, и теперь мне стало понятно, откуда оно попало в руки барона и Холмса. Мы, было, остановились при этом великолепии, но Холмс настойчиво повлек нас дальше.

— Скорее! -— взмолился он слабым голосом. — Скорее!

Мы оказались в первом вагоне, большая часть которого была заполнена багажом. В отчаянной спешке вместе с детективом мы пустились на поиски среди бесчисленных сундуков, чемоданов и саквояжей.

— Гляньте на эти отверстия для воздуха, — указал Холмс. Он стоял, опираясь на клинок и ухватившись, чтобы не упасть, за раму окна.

— Здесь! — выкрикнул Фрейд. Взяв у Холмса оружие, он просунул лезвие под дужку огромного замка. С усилием вырвав замок из гнезда, он с моей помощью приподнял крышку на массивных петлях.

В сундуке точно в таком же состоянии, как мы оставили ее, располагалась живая Нэнси Осборн Слейтер фон Лейнсдорф — ее серо-голубые глаза невидяще смотрели на нас.

Несколько мгновений, покачиваясь, Шерлок Холмс смотрел на нее.

— Удара слева у него не было, — пробормотал он и, сделав паузу, добавил: — Давайте притормозим поезда... — После чего рухнул мне на руки.

 17 Последняя проблема

— В сущности, войну мы так и не предотвратили, — заметил Шерлок Холмс, отставляя в сторону свой бокал с бренди. — Но, по крайней мере, можем сказать, что оттянули ее.

— Но...

— Нет секретов в том, что в Скапа Флоу стоит флот, — возразил он с нетерпеливым жестом, в котором, тем не менее, не было раздражения. — Если кайзер решит через Балканы двинуться войной на Россию, он найдет для этого предлог. Поскольку барон мертв и баронесса признана недееспособной, меня не удивит, если немецкое правительство аннулирует завещание и возьмет на себя управление имуществом барона. И тогда, — стараясь не сместить перевязь, поддерживающую его левую руку, повернулся он к Фрейду, — мы с вами, доктор, можем оказаться в противоположных лагерях.

Мы снова сидели в уютном кабинете на Бергассе, 19. Это было последнее посещение приятного помещения, задымленная атмосфера которого так живо напоминала мне нашу берлогу на Бейкер-стрит.

Когда Холмс кончил говорить, Фрейд, соглашаясь, меланхолично покачал головой и потянулся за другой сигарой.

— В какой-то мере я помогал вам предотвратить такое развитие событий, но не могу сомневаться в истинности вашего пророчества. — Он вздохнул. — Может быть, все наши старания ни к чему не привели.

— Я бы не заходил столь далеко, — улыбнулся Холмс, снова меняя положение тела. Рана на руке заживала без осложнений, но острие клинка барона задело нерв, и каждое движение было довольно болезненным. Левой рукой с усилием держа трубку, он поднес ее к губам и прикурил. — Прежде всего нам удалось оттянуть время, и одно это оправдывает все наши усилия. — Он повернулся ко мне. — А время — это то, в чем мир нуждается больше всего. Может быть, со временем человечество сможет справиться с той своей ужасной половиной, что вечно тяготеет к бесплодному разрушению и уничтожению. И если наши труды помогут человечеству обрести хоть лишний час, чтобы понять свое предназначение, то они были не напрасны.

— В наших действиях есть и другой прок, который виден уже сейчас, — заверил я обоих слушателей. — С одной стороны, мы спасли эту несчастную женщину от ждавшей ее судьбы, а с другой... — я смущенно замялся.

Холмс добродушно рассмеялся и продолжил мою мысль.

— А с другой — доктор Фрейд спас мне жизнь. Не окажись я в Вене и не будь ваше лечение столь успешным, сэр, я, без сомнения, не справился бы и с этой, и с другими проблемами, которые еще могут встретиться мне на пути. И, — добавил он, снова поднимая бокал, — если бы вы, Ватсон, не побудили меня действовать вопреки моим желаниям, доктору Фрейду так и не представилась бы возможность спасти гибнущего наркомана. В сущности, вам обоим я обязан жизнью. Что касается Ватсона, у меня впереди целая вечность, чтобы отдать ему долг, но, признаться, не знаю, как рассчитаться с вами, доктор. Если предчувствия меня не обманывают, может быть, я вижу вас в последний раз в жизни. Как я смогу выразить вам свою признательность?

Зигмунд Фрейд ответил не сразу. Пока Холмс говорил, на лице его появилась та самая неподражаемая улыбка. Затем он сбросил пепел с сигары и внимательно уставился на моего друга.

— Дайте мне минутку подумать, — попросил он.

Багаж наш был сложен, все дела завершены. Барон мертв, скоро я буду в Лондоне рядом с моей женой. Личность мнимой баронессы фон Лейнсдорф была установлена: как Холмс и предполагал, она оказалась американской актрисой, оставшейся после гастрольной поездки на континенте. Ее подлинное имя было Диана Марлоу. Во время пребывания труппы в Берлине она встретила молодого барона, который и соблазнил ее. Она подписала заявление, равносильное признанию, а также поставила подпись под документом, в котором обязывалась никогда не упоминать ни о событиях, в которых ей довелось принимать участие, ни об именах их участников, включая и Шерлока Холмса. В дополнение к вышесказанному ее обязали никогда больше не появляться в Германии и Австрии.

Полицейские власти обеих стран были заинтересованы положить конец разгорающемуся большому скандалу, который мог вылиться едва ли не в международный Инцидент. Все факты быстро стали известны, но Бергер и раненый машинист, после того как дали показания под присягой, получили, как и мы, совет хранить молчание. Энергичный сержант из венской полиции и его люди тоже были вынуждены дать такое же клятвенное обещание, хотя всем имевшим отношение к этому делу было совершенно ясно, что нет никаких причин, по которым все будут держать язык за зубами. Те, кто распутывали эту сложную схему, довели дело до конца, и пусть даже баронесса когда-нибудь заговорит (в чем я весьма сомневаюсь), императорское правительство и кайзер предусмотрительно решили не выносить на свет Божий свои политические махинации, которые выявились при столь печальных обстоятельствах. Позже я узнал, что в центре событий был не старый император, а его племянник-интриган, эрцгерцог Франц Фердинанд, затеявший эту политическую интригу вместе с графом фон Шлиффеном, бароном фон Лейнсдорфом и канцелярией в Берлине. Как ни странно, старания эрцгерцога были вознаграждены, когда много лет спустя он сам стал жертвой покушения в Сараево, и разразилась война, стоившая кайзеру его трона. И в течение этих мрачных лет, которыми началось столетие, я часто вспоминал краткую, но точную оценку, данную Зигмундом Фрейдом человеку с искалеченной рукой, хотя не могу с уверенностью сказать, был ли он прав в своих выводах. Как я намекал в этом повествовании, я не всегда с ним соглашался.

Складывая вещи, мы с Холмсом непринужденно обсуждали идею о возможности нарушить соглашение, вырванное у нас властями, и поведать миру о скандальных событиях. Ведь в Англии нам ничего не угрожает: ни угнанный поезд, ни дворецкий, павший от пули Холмса, ни нарушение границы — ничто не могло быть пущено против нас в ход как основа для обвинения. Может быть, миру и стоило знать, что замышлялось против него.

И все же мы решили хранить молчание. Мы не были уверены, к какому результату могут привести наши откровения: никто из нас не обладал должной проницательностью, чтобы оценить их последствия. И главное, мы не могли себе позволить изложить правду, не думая о докторе Фрейде. А поскольку он продолжал оставаться в Вене, это соображение и явилось решающим доводом.

— Я скажу вам, чего бы мне хотелось, — наконец сказал Фрейд, кладя сигару и в упор глядя на Холмса. — Мне бы хотелось еще раз подвергнуть вас гипнозу.

Я не имел представления, какие вопросы он хотел бы задать детективу, и его слова явились для меня неожиданностью. Как и для Холмса, который лишь удивленно моргнул и откашлялся, прежде чем ответить.

— Вы хотите загипнотизировать меня? С какой целью?

Фрейд пожал плечами, сохраняя на лице спокойную улыбку.

— Очень хорошо. Я к вашим услугам.

— Мне выйти? — спросил я, приподнимаясь, если Фрейд посчитает, что мое присутствие может помешать процедуре.

— Я бы предпочел, чтобы вы остались, — ответил он, задергивая занавеси и снова извлекая свои часы.

Теперь загипнотизировать Холмса оказалось куда легче, чем в недавнем прошлом, когда он был столь взвинчен. Сейчас уже ничто не мешало им свободно общаться, и времени было с избытком. Через три минуты глаза Холмса закрылись, и он застыл в неподвижности.

— Я бы хотел кое о чем спросить вас, — тихо и спокойно начал Фрейд, — и вы мне ответите. Когда все будет кончено, я щелкну пальцами и вы проснетесь. И не будете помнить ничего из того, что происходит. Вы понимаете?

— Полностью.

— Очень хорошо. — Он перевел дыхание. — Когда вы впервые стали употреблять кокаин?

— В двадцать лет.

— Где?

— В университете.

— Почему?

Ответа не последовало.

— Почему?

— Потому что я был несчастлив.

— Каким образом вы стали детективом? Почему?

— Чтобы карать порок и добиваться торжества справедливости.

— Доводилось ли вам встречаться с несправедливостью?

Пауза.

— Доводилось ли?.— повторил Фрейд, бросив на меня беглый взгляд.

—Да.

Сев, я с предельным вниманием и удивлением прислушивался к этому диалогу, руками я сжимал колени, непроизвольно наклоняясь вперед,' когда старался уловить тихие реплики.

— Доводилось ли вам лично встречаться со злом?

— Да.

— Что представляло собой это зло?

Холмс снова молчал, и снова его побудили дать ответ.

— Что представляло собой это зло?

— Моя мать обманывала отца.

— У нее был любовник?

— Да.

— И что произошло?

— Отец убил ее.

Отпрянув, Фрейд растерянно огляделся, выпустив меня из виду, а я, вскочив, замер на месте, хотя продолжал все слышать и видеть. Фрейд тем не менее оправился от потрясения быстрее, чем я, и снова склонился к пациенту.

— Отец убил вашу мать?

— Да. — Голос его прервался спазмом рыдания, от которого сжалось мое сердце.

— И ее любовника? — продолжал настаивать Фрейд, хотя его ресницы предательски задрожали.

— Да.

Фрейд помолчал, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить.

— И кто был...

— Доктор! — прервал я его, и он глянул на меня.

— В чем дело?

— Не надо... не надо заставлять его вспоминать имя этого человека, прошу вас. Теперь оно уже ни для кого не имеет значения.

Помедлив несколько секунд, Фрейд кивнул.

— Благодарю вас.

Снова кивнув, он обратил свое внимание к Холмсу, который сидел неподвижно, смежив ресницы, отрешенный от мира. И только капли пота на лбу свидетельствовали о терзающих его муках.

— Скажите мне, — попросил Фрейд, — как вам стало известно о поступке вашего отца?

— Мне сказал мой преподаватель.

— Профессор Мориарти?

— Да.

— То есть он принес вам это известие?

— Да.

— Понимаю. — Вынув карманные часы, доктор Фрейд взглянул на их циферблат и снова спрятал в карманчик жилета. — Хорошо. Теперь спите, герр Холмс. Спать, спать. Я скоро разбужу вас, и вы ничего не будете помнить об этом разговоре, ничего. Вы понимаете?

— Так я и сделаю.

— Отлично. А теперь спите.

Понаблюдав за ним и убедившись, что Холмс спит, Фрейд поднялся и подтащил с другого конца комнаты кресло поближе ко мне. Глаза его были гораздо печальнее, чем обычно. Обрезая и закуривая очередную сигару, он не обмолвился ни словом. Я сидел, откинувшись на спинку кресла: голова у меня кружилась, а в ушах стоял гул от испытанного потрясения.

— Человек не обращается к наркотикам только потому, что это можно или они ему нравятся, — наконец сказал Фрейд, прищурившись на меня сквозь дымок сигары. — Помните, как-то я спросил вас, каким образом Холмс пристрастился к наркотикам, но вы не ответили, потому что не уловили всей важности моего вопроса. И все же я с самого начала чувствовал — было нечто, толкнувшее его к этому пагубному пристрастию.

— Но... — Я бросил взгляд в сторону Холмса. — Вы в самом деле догадывались?..

— Нет, не догадывался. Я и представить себе не мог ничего подобного тому, что нам довелось услышать. Но смотрите, как многое объясняется этими фактами. Теперь мы не только поняли источник его тяги к наркотикам, но и почему он выбрал эту профессию. Теперь нам стало ясно, отчего он сторонится женщин и с трудом имеет с ними дело. Далее — получила объяснение его антипатия к Мориарти. Тот страдает из-за роли, которую ему довелось однажды сыграть в этой истории. В возбужденном мозгу вашего друга, находящегося под влиянием очищенного кокаина, Мориарти представлялся частью той преступной связи, за которую он несет свою долю вины. Якобы он не просто виновен, — наклонившись вперед, он взмахнул рукой, подчеркивая свои слова, — а исключительно виновен! Не имея под руками подлинного козла отпущения, на которого можно было бы излить свою боль, герр Холмс обратил свою ярость, на человека, от которого он узнал, что произошло. Конечно, все это он хранит глубоко в душе — в области, которую я предпочел бы назвать подсознанием, — никогда не признаваясь даже самому себе в обуревающих его эмоциях, но тем не менее проявления их ясно сказываются ив выборе профессии, и в его равнодушии к женщинам, и, наконец, в его пристрастии к препарату, вызывающему наружу его подлинные, глубоко скрытые чувства.

За время меньшее, чем потребовалось для этого рассказа, я уловил ужасающую правду в предположениях доктора Фрейда. Она также объяснила эксцентрическое поведение Майкрофта Холмса, скрывающегося от всего мира в том месте, где была запрещена даже человеческая речь, и стойкую приверженность обоих братьев к холостяцкому образу жизни.

— Вы величайший детектив, — не нашелся я сказать ничего иного.

Я отнюдь не детектив, — с грустной улыбкой Фрейд покачал головой. — Я врач, который изучает пораженное мышление. — Мне пришло в голову, что разница не так уж и велика.

— Так что же мы можем сделать для моего друга?

Вздохнув, он снова покачал головой:

— Ничего.

— Ничего?

Я был поражен. Неужели он провел меня по этому пути лишь для того, чтобы упереться в тупик?

— Ничего. Я не представляю, как справиться с этими чувствами, кроме как прибегая к столь грубому и неэффективному способу, как гипноз.

— Но почему же он неэффективен? — запротестовал я, невольно схватив его за рукав. — Ведь без сомнения...

— Потому что в данном случае пациент не захочет и, я бы сказал, не сможет согласиться со своими признаниями, когда придет в себя. Он, скорее всего, скажет, что мы лжем.

— Но...

— Бросьте, доктор. Не будь вы здесь и не услышь все своими ушами, разве вы поверили бы?

Я был вынужден признать, что нет, не поверил бы.

— Вот в чем и заключается наша проблема. Во всяком случае, сомнительно, чтобы он остался тут на достаточно продолжительное время, чтобы мы могли путем терпеливых трудов направить сжигающие его страсти по другому пути. Он уже торопится в дорогу.

Мы какое-то время беседовали на эту тему, но я сразу же понял, что он прав. Если какое-то лечение и могло помочь Холмсу, то ему еще предстояло появиться на свет.

— Вы должны взбодриться, — обрадовал меня Фрейд. — Ведь ваш друг — очень деятельная личность. Он занимается благородными делами и вершит их как нельзя лучше. Если не принимать во внимание его беду, он пользуется со стороны окружающих уважением и даже любовью, ему сопутствует успех.

— Может быть, когда-нибудь наука сможет открыть тайны человеческого мозга, — заключил он. — И я не сомневаюсь; что, когда придет такой день, вклад Шерлока Холмса будет значителен — независимо От того, освободится ли его мозг от своей ужасной ноши.

Затем мы оба погрузились в молчание, после чего Фрейд пробудил детектива ото сна. Как он и говорил, Холмс ничего не помнил.

— Я сообщил что-то важное? — спросил Холмс, раскуривая трубку.

— Боюсь, что ничего особенного, — улыбаясь, ответил ему гипнотизер. Мне пришлось при этих словах отвести глаза, а Холмс поднялся и в последний раз медленно обошел комнату, внимательно разглядывая корешки бесчисленных томов.

— Что вы собираетесь делать с баронессой? — спросил он, беря в руки плащ.

— То, что смогу.

Они обменялись улыбками, а затем нам пришлось прощаться с прочими обитателями дома: с Паулой, мадам Фрейд и маленькой Анной, которая безутешно рыдала, махая вслед нашему кебу платочком. Холмс пообещал ей, что когда-нибудь вернется и снова Поиграет для нее на скрипке.

Пока мы ехали к вокзалу, он был погружен в задумчивое молчание. Поскольку он продолжал оставаться в таком же состоянии, я не решался мешать ему, хотя внезапная смена настроения удивила и встревожила меня. Тем не менее по прибытии на вокзал мне пришлось заметить, что он направляется на платформу, откуда отходит экспресс на Милан. Улыбнувшись мне, он покачал головой.

— Боюсь, что тут нет ошибки, Ватсон, — сказал он.

— Но поезд на Дувр...

— Я не возвращаюсь в Англию.

— Не возвращаетесь?

— Пока нет. Думаю, что мне требуется какое-то время, которое я хочу посвятить себе, подумать и конечно же собраться, прийти в себя. Так что вы отправляйтесь без меня.

— Но... — от неожиданности я с трудом находил слова, — когда вы вернетесь?

— Когда-нибудь, — небрежно ответил он. — А тем временем, — добавил он, — сообщите брату о моем решении и попросите его передать миссис Хадсон, чтобы моя комната оставалась в прежнем виде и чтобы там ничего не сдвигали с места. Ясно?

— Да, но..

Bce было бесполезно. Беспомощно оглядывая переполненный вокзал, я был вне себя от невозможности уговорить его, и мне оставалось лишь сетовать на отсутствие рядом с нами Фрейда.

— Мой дорогой друг, — с теплотой обратился он ко мне, беря меня за руку, — вы не должны принимать так близко к сердцу мои намерения. Говорю вам, я отправляюсь, чтобы окончательно прийти в себя. Но мне нужно время. И может быть, длительное время. — После паузы он торопливо продолжил: — Но даю вам слово, что вернусь на Бейкер-стрит. Передайте мои наилучшие пожелания миссис Хадсон, — завершил он и тепло сжал мне руку, вскакивая на подножку миланского экспресса, который начал медленно отходить от перрона.

— Но, Холмс, на что вы будете жить? Есть ли у вас деньги? — Ускоряя шаги, я шел, почти бежал рядом с поездом.

— Немного есть, — весело улыбаясь, признался он, — но у меня с собой скрипка, и думаю, что смогу заработать себе на жизнь, пока мне служат руки. — Он хмыкнул. — Если вам захочется найти следы моего пребывания, то просто следите за концертной карьерой скрипача по фамилии Синерсон. — Он пожал широкими плечами. — Ну а если мне не повезет, протелеграфирую Майкрофту о займе.

— Но... — Я уже бежал рядом с поездом. — А как быть с вашими читателями... моими читателями! Что я им скажу?

— Все что хотите, — последовал спокойный ответ. — Сообщите им, что я был убит своим учителем математики, если хотите. Можно ручаться, что они вам все равно не поверят.

Поезд прибавил скорость, и я отстал.

Мое возвращение в Англию прошло без всяких происшествий. Большую часть пути я спал, а когда вышел на перрон вокзала Виктория, меня уже с широкой улыбкой и распростертыми объятиями ждала моя дорогая подруга.

Так что пусть никто не удивляется, что, когда пришло время описать все, что произошло, я последовал совету Шерлока Холмса и с этим намерением вывел первую строчку.

 Джон Диксон Карр Пылай, огонь

 1 «Так кто же решил послать вас, чтобы освободить его?»

Эта женщина никоим образом не могла быть убита в просторном, залитом светом коридоре. Она не могла погибнуть на глазах трех очевидцев. И тем не менее она была мертва.

Иными словами, как скажет вам Чевиот, это самое загадочное в его практике убийство начиная с 1829 года.

До восшествия на престол королевы Елизаветы оставалось еще полных восемь лет. Они были ознаменованы постепенным исчезновением изысканных денди и прекраснейших куртизанок, славившихся белизной кожи и загадочными улыбками, салонов, сверкавших драгоценностями и известных скандалами, в результате одного из которых старый тучный король Георг IV испустил дух за столом в Виндзорском замке.

Дело происходило в середине 1950-х годов. Детектив-суперинтендант Джон Чевиот по-прежнему был жив и в отменном здравии.

Примерно в десять часов октябрьского вечера Чевиот остановил такси на Истон-роуд. Водителю он сказал: «В Скотланд-Ярд». Затем, захлопнув дверцу, сел на заднее сиденье.

Чевиот был суперинтендантом в отделе «С-1». Руководитель управления по расследованию уголовных преступлений имел под своим началом десять отделов «С», среди которых «С-1» занимался расследованием убийств. Чевиот занял свой пост потому, что заместитель начальника был убежден — продвижение по службе должно обусловливаться способностями, а не стажем.

Сегодня уже не считается позором, если ты пришел в полицию из Винчестера или Тринити-колледжа. И, убедившись, что человек справляется со своими делами, никто не будет возражать, если он станет рыться в старых полицейских, досье в Центральном бюро Скотланд-Ярда,

К тому же Чевиот научился держать под контролем свое излишне пылкое воображение: вел он себя столь же флегматично и невозмутимо, как и все остальные. Суровая Обстановка обычной школы, как оказалось, неплохо готовила для работы в полиции с ее полувоенной дисциплиной. Но если ему удалось вынести то, что свалилось на него, то лишь благодаря женщине и своему собственному чувству юмора.

Итак, Чевиот, разрешите напомнить, сел в такси на Истон-роуд и приказал водителю везти его в Скотланд-Ярд.

Ночь была сырая и довольно прохладная, с легким туманом. Он не обращал внимания, как едет машина. Мысли его были заняты делом, которое не имеет отношения к повествованию. Он мог поклясться, что в этот день его не посетили никакие мрачные предчувствия. Чевиот не мог и представить себе, в каком странном мире он окажется, в каких событиях он утонет, когда машина наконец притормозила в том месте, где и должна была остановиться.

«Итак, если эта уборщица, — думал он, — говорит правду...»

Наклонившись влево, он повернул ручку дверцы. Открыв машину, он вышел. Шляпой он зацепился за верхнюю раму дверцы, отчего шляпа упала на пол машины.

С удивлением прервав размышления, Чевиот пригнулся в дверях машины. На нем была мягкая фетровая серая шляпа. Она никоим образом не могла так основательно задеть раму дверей, чтобы скатиться с головы.

Вместо того чтобы глянуть из-за плеча, он уставился на представшую перед ним картину. Сквозь туман он увидел блеклый свет газовых светильников, которые, напоминая своеобразные стеклянные гробики, размещались там, где должны были стоять стандартные фонарные столбы.

Что ж, это зрелище не должно было вызвать ни сердечных спазм от ужаса, ни даже удивления. Многие районы Лондона по-прежнему освещались газом.

Осторожно нагнувшись, он поднял шляпу, взяв ее за твердые закругленные поля. Выходя, он увидел под ногами у себя высокие ступеньки. Экипаж, в котором он прибыл, нес на себе два медных дорожных светильника, заправленных маслом; В тусклом свете одного из них он не видел ни кучера, ни лошадь. Но теперь он ощутил запах в салоне, который отдавал конским потом.

Чевиот не промолвил ни слова. Выражение его лица не изменилось. Он опустил ногу в грязь, которая дюймовым слоем покрывала булыжную мостовую. Но обратился он к кучеру высоким от напряжения голосом:

— Сколько я вам должен?

— Шиллинг, — ответил кучер.

Это было все, что он сказал. Но больше, чем странностью окружавшей его обстановки, Чевиот был удивлен мстительной ненавистью, прозвучавшей в тихом голосе кучера.

— Значит, шиллинг, — автоматически ответил он. — Где я сел к вам?

Щелкнул невидимый хлыст, издав звук, полный той же ненависти.

— На Истон-роуд. Сказали: «Скотланд-Ярд». Но вы имели в виду «Большой Скотланд-Ярд», что еще? — Снова щелкнул хлыст. — Вот так!

Чевиот посмотрел на шляпу, которую держал в руках. Она несколько напоминала современный головной убор с высокой тульей, но была заметно выше и тяжелее, и ворс на ней смахивал на бобровый мех. Что-то не то случилось с его волосами, которые были, он чувствовал, куда длиннее и гуще, чем обычно; он задумчиво взвесил шляпу на руке.

Правая его кисть попыталась скользнуть в карман брюк. Его пальто великолепного плотного сукна было слишком Длинным; ему пришлось откинуть его полу, чтобы добраться до кармана непривычно тугих брюк, откуда он извлек горсть мелочи.

И все это время странный невидимый голос изливал на него потоки ненависти:

— Никак, вы большая шишка, точно? — спрашивал он. — Вижу, что вы Один из двух новых комиссаров этой вонючей полиции Бобби Пиля...

— Что?

— То, что слышали! — В голосе слышалась тихая ярость. — Глянь, напялил на себя гражданскую одежду! И вдобавок ко всему еще попытается не заплатить мне. А что, нет? Скажет, что, мол, вообще не садился...

Чевиот поднял глаза.

— Помолчи, — сказал он.

В свое время женщина-репортер писала, что суперинтендант Чевиот из отдела по расследованию убийств «выделяется своими строгими светло-серыми глазами, хотя мне лично кажется, что по натуре он человек добрый».

Без сомнения, кучер понимал, что позволил себе лишнее. И когда он видел обращенные к нему эти светло-серые глаза, в них было такое зловещее выражение, что слова не пошли у него с языка. Глаза резко выделялись на сухом лице, мрачность которого подчеркивалась белыми уголками воротничка и аккуратно завязанным галстуком черного сукна.

«Вот черт возьми!» — подумал кучер. Ему расхотелось С ним связываться. Он не хотел иметь серьезных неприятностей от типа, который несет в себе такое ощущение опасности.

— Вот, возьмите, — мягко сказал Чевиот. Он протянул два шиллинга кучеру, который уже успел спрыгнуть и поддерживал дверцу.

Если вся поездка от Истон-роуд стоила всего шиллинг, то этот бобби дает ему огромные чаевые. Кучер схватил монеты. Утопая в грязи, кеб почти беззвучно развернулся и, поскрипывая, покатил по Уайтхоллу, закрытому пологом этой странной ночи. Но невидимый голос все же выкрикнул два оскорбительных слова:

— Пилер[16]! Шпион!

Повернувшись, Джон Чевиот направился налево в небольшой тупичок, где, освещенный газовым светильником на кронштейне, стоял единственный кирпичный дом, в окнах нижнего этажа которого было видно несколько огоньков. Вязкая грязь смочила обшлага его брюк и неприятно холодила ноги.

Неужели он реально ощущает все это?

Но такого не может быть! Чевиот был в этом уверен.

«Вот старый Скотланд-Ярд, — думал он. — Точно там, где и должен находиться. Он, конечно, не изменился. Как и мои глаза, мои чувства, мое мышление».

Но внезапно его охватили ужас и откровенное отчаяние.

«О, Господи, это в самом деле случилось! Я и представить себе такого не мог, даже когда перерабатывал. Но это случилось».

И тут он впервые увидел эту женщину.

Закрытая, покрытая черным лаком карета с позолоченными спицами колес, запряженная серыми лошадьми с лоснящейся шерстью, остановилась почти вплотную к окнам дома номер четыре по Уайтхолл-плейс. Чевиот едва смог разглядеть ее, потому что светильники на облучке горели слабыми синими огоньками. Но тут он увидел, как кучер в высокой шляпе и красной ливрее спрыгнул с облучка.

Он подкрутил маленькое колесико в корпусе лампы, пламя которой сразу же расцвело ярким желтым цветком. Открылась дверца кареты. Женщина поставила ножку на ступеньку и замерла, ожидая помощи кучера. Она в упор посмотрела на Чевиота с расстояния в десять ярдов.

— Мистер Чевиот, — обратилась она к нему. Голос у нее был мягким и нежным, и в нем слышались нотки застенчивой вежливости. Смутившись, она опустила длинные ресницы и снова села в карету.

Чевиот продолжал стоять на месте.

Дело обстояло хуже некуда. Он успел бросить на нее лишь беглый взгляд. И тем не менее, хотя он никогда в жизни раньше ее не видел, он знал, кто она такая.

Она не была юной девушкой. Ей могло быть лет тридцать или около того. Женственная, стройная, она была очаровательна. На ней была белая парчовая накидка с желтой оторочкой, которая облегала плечи и грудь, оставляя руки свободными.

Волосы чистого золота, были разделены посередине и чуть закрывали лоб, обнажая уши, и крутой волной падали на спину. Они как нельзя лучше оттеняли мягкую красоту лица и шеи, лишь чуть тронутых рисовой пудрой. Ее рот без следов помады, как и ее округлый подбородок, был мал. Привлекали внимание глаза: большие, вытянутые к вискам, с тяжелыми ресницами, чистого темно-синего цвета, взгляд которых был невинен, как у четырнадцатилетней девочки.

Одно из самых тяжелых испытаний, выпавших в жизни на долю Чевиота, заключалось в необходимости подойти прямо к карете. Краем глаза он заметил, что кучер в высокой шляпе и красной ливрее снова взгромоздился на козлы и неподвижно сидел там, глядя перед собой.

«Я слеп, — казалось, говорила ему спина кучера. — Я ничего не слышу и ничего не вижу».

Чевиот снял шляпу. Поднявшись на ступеньку кареты, он просунул голову внутрь.

Это был не наемный кеб. Даже от бордовой обивки пахло жасминными духами. Женщина сидела, откинувшись на спинку сиденья, полузакрыв невинные синие глаза, но, как только Чевиот оказался в карете, она выпрямилась.

— Дорогой мой, — еле слышно произнесла она.

Затем она подняла к нему лицо, подставляя губы для поцелуя.

— Мадам, — сказал Чевиот,— как ваше имя?

Вспыхнув, синие глаза широко открылись.

— Не зовут ли вас Флора? Не так ли?

— Будто вы не знаете!

— Вы леди Дрейтон. Вы вдова. Вы живете в...

Даже в минуту наивысшего напряжения или страсти, как он знал, она могла придавать своим словам оттенок скромности или даже застенчивости.

— Я живу там, — шепнула она, — где вечно жду твоего появления. Как всегда.

Чевиот старался сохранять спокойствие, хотя так никогда и не смог объяснить свои действия. Встав на колено, он крепко обнял ее за талию и прижался щекой к ее груди.

— Не смейся надо мной, — сказал он. — Ради Бога, не смейся надо мной.

Флора не сказала ему, что она и не думает смеяться над ним. Она не сказала ему, что он причиняет ей боль своим объятием, хотя так и было. Вместо этого она обхватила его за шею и щекой прижалась к его голове.

— Дорогой мой! Что это? В чем дело?

— Я ничего не понимаю. Я схожу с ума. Я несчастный обитатель бедлама. Видишь ли...

Секунд тридцать он то ли шептал, то ли выкрикивал дикие слова. Сомнительно, чтобы Флора, которая запомнила все сказанное и повторила потом его слова, поняла хотя бы одну десятую из них.

Но по мере того как он говорил, черная завеса ужаса как-то постепенно стала отпускать его. Он ощущал, как мягкая душистая плоть вздымается и опадает под его щекой. Он чувствовал ее руки вокруг своей шеи.

«У полицейского офицера при исполнении обязанностей, — думал он, — есть и некоторые преимущества».

Чевиот поднялся на ноги, едва не наступив на край бело-желтой накидки, стянутой в талии и широкой внизу, как предписывала мода. В карете он не мог выпрямиться во весь рост. Наклонившись, он легко положил ей руки на плечи, и ее голова откинулась назад.

Казалось, что шея у Флоры была слишком хрупкой, чтобы выдерживать золотую копну ее волос. Ее большие удлиненные глаза затуманились слезами, и она дрожала. Она так волновала его, что...

— Ты не сумасшедший, — мягко сказала она ему. Затем, отвернув голову, сделала гримаску. — Если, конечно, не считать, что ты хочешь стать суперинтендантом в их Центральном управлении, иди в Центральном отделе, или как там он называется. — В глазах у нее снова появилось тревожное выражение. — Но если ты сойдешь с ума, что будет со мной? Если ты считаешь себя сумасшедшим, то кто же тогда я?

— О, ты образ из книжки с картинками!

— Мой дорогой?

— Точнее говоря, из фолианта с раскрашенными рисунками из...

Он уже был готов сказать «из музея Виктории и Альберта», но спохватился.

— Никто не знает, — сказал он, — как давно я люблю тебя. Никто и не узнает.

— Ну, я на это надеюсь. — Она разжигала в нем пламя страсти. — О, как бы я хотела, чтобы мы оказались дома! Но... но не опаздываешь ли ты на свою встречу?

— Встречу? С кем?

— Конечно же с мистером Мейном и полковником Роуэном!

На сиденье рядом с Флорой лежали большая леггорновая шляпа и красная кашемировая шаль. В полутьме Чевиот тупо уставился на них. Как и каждый, кто имел дело с архивными документами, он знал имена первых двух комиссаров полиции, на пару деливших власть, — это были мистер Ричард Мейн и полковник Чарльз Роуэн.

Он знал, как они выглядят, знал их истории. Он знал...

— Ты имеешь в виду, — сказал он, откашлявшись, — сэра Роберта Пиля?..

— Сэра Роберта? — изумленно взглянула на него Флора. — Я слышала, что старый сэр Роберт очень болен и, говорят, что он не выживет. Но неужели он уже умер? И мистер Пиль унаследовал его баронетство?

— Да нет же, нет! Еще нет! — вырвалось у Чевиота. Прости, — успокоившись, добавил он. — Я всего лишь ошибся.

— Ну-ну, — пробормотала Флора. — Предполагаю, что тебе пора идти. Но прошу тебя, прошу, не оставайся там слишком долго.

И она снова подставила ему свои губы.

Нет необходимости уточнять, чем они были заняты последующие несколько минут. Во всяком случае, когда Чевиот покинул карету и уверенно направился к дверям дома номер четыре по Уайтхолл-плейс, последние следы волнения покинули его.

«Итак, вперед, — насмешливо хмыкнул внутренний голос. — Не является ли все это всего лишь частью твоих снов, тайными мечтами, которые скрывают, но лелеют все мужчины? Разве ты не хотел увидеть воочию первые исторические шаги начинающего действовать Скотланд-Ярда? Когда толпа представляла собой сборище разъяренных тигров, когда банды были куда более жестоки, когда полицию ненавидели и подвергали нападкам за ее якобы покушения на свободу личности? Когда расследование загадочных преступлений, грабежей и убийств являлось делом случая или результатом шепота информатора?»

«Давай признаем, — продолжал тот же насмешливый голос, — что убийство — всегда подлое и, как правило, глупое преступление; оно не имеет ничего общего с романами. И тем не менее! Разве ты не лелеял в мечтах, как бы ты мог поразить их, раскрывая тайны с помощью своего знания дактилоскопии, баллистики или современных способов дедукции? И даже сейчас разве ты не мечтаешь в глубине сердца, что поразишь их своими возможностями?»

— Да! — громко пробормотал суперинтендант Чевиот.

Номер четыре по Уайтхолл-плейс представлял собой красивый кирпичный дом, сквозь занавешенные окна которого по обе стороны от двери пробивались полосы света. Чевиот поднял дверной молоток и с силой опустил его.

Показалось ли ему, что кто-то, стоя за его спиной, издал смешок?

Чевиот повернулся: да, показалось. Никого не было.

Дверь была открыта человеком — да, именно такую личность Чевиот и предполагал увидеть.

Это был мужчина среднего роста, с красным лицом, и его осанка безошибочно позволяла предположить, что он служил в армии. Его сюртук, доходивший до середины бедер, был темно-синего цвета, с металлическими пуговицами, ряд которых опускался до пояса. Брюки у него тоже были темно-синие.

Окинув пришедшего взглядом, он застыл в сухом, но вежливом поклоне.

— Да, сэр?

— Моя фамилия Чевиот, — небрежно сказал гость. — Не сомневаюсь, что мне назначена встреча с полковником Роуэном и мистером Мейном.

— Да, сэр. Не будете ли любезны проследовать за мной, сэр?

Дубинка твердого дерева и наручники, которыми были вооружены пилеры, были скрыты полами его сюртука. В сущности (и это было настойчивое пожелание мистера Пиля), его подчиненные практически ничем не отличались от обыкновенных граждан, если не считать сине-белой повязки на левой руке, которая говорила лишь, что они находятся при исполнении обязанностей.

Чевиот неторопливо проследовал за ним, оказавшись в широком просторном вестибюле с дверями по обе стороны. Дальнейшее путешествие убедило его, что дом заметно одряхлел, о чем говорили запах сырости и пятна, расползшиеся на пурпурных обоях.

Держась подчеркнуто прямо, из дверей справа вышел полисмен. Он распахнул их.

— Мистер Чевиот, — оповестил он хриплым голосом, который, чувствовалось, водил близкое знакомство с бренди.

На секунду Чевиота охватила слепая паника, приступ которой оказался сильнее, чем все, что он испытал до этого. Приговор вынесен. На радость или на горе, на смерть или на свободу, но он должен идти по тропе, пролегавшей Бог знает куда. Ну что ж! Флора благословила его.

Он успел окинуть лишь беглым взглядом обширную комнату с дубовыми панелями, на которых в изобилии были развешаны охотничьи трофеи. Ему смутно припомнилось, что полковник Роуэн был холостяк и предпочитал служебную квартиру. И, распрямив плечи и с небрежной улыбкой, Чевиот сделал шаг вперед.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал он. 

2 Проблема птичьего корма

В сущности, в помещении было три человека. Но так как один сидел за письменным столом в углу, Чевиот сначала увидел только двоих.

На полу лежал турецкий ковер, настолько истертый и усыпанный табачным пеплом, что о его первоначальном цвете можно было только догадываться. В середине комнаты стоял полированный стол красного дерева. На нем среди разбросанных бумаг и коробок с сигарами высилась лампа с красным абажуром, сквозь который был виден яркий огонек фитиля.

Сбоку от стола, в удобном кресле с выцветшей пурпурной обивкой, сидел высокий, стройный человек лет под пятьдесят, которого можно было бы назвать даже красивым. Его седеющие густые волосы были зачесаны назад и завитками спускались на высокий лоб. Первым делом в его внешности обращали на себя внимание глаза и широкие ноздри; они усиливали впечатление ума и чувствительности, читавшиеся на этом тонком лице.

Это, конечно, был полковник Чарльз Роуэн. Кроме шпаги и портупеи на нем была полная форма 52-го пехотного полка: красный сюртук с золотыми эполетами, с обшлагами коричневого цвета и серебряной оторочкой. Он сидел, скрестив ноги, обтянутые белыми лосинами. В левой руке он держал зажженную сигару, а правой, в которой была пара белых перчаток, постукивал по ручке кресла.

Чевиот посмотрел на мужчину, сидевшего за столом.

Мистер Ричард Мейн, известный адвокат, которому было тридцать с небольшим лет, курил сигару. С первого взгляда его лицо казалось совершенно круглым. Это впечатление создавали его ухоженные черные волосы и такие же бакенбарды, которые, сходясь на подбородке, не окаймляли полностью его лицо лишь потому, что им для этого не хватало дюйма или около того. Из этого обрамления смотрели темные глаза, тоже блестящие и умные, сочетавшиеся с длинным носом и большим ртом.

Одеяние мистера Мейна напоминало костюм Чевиота, только несколько худшего качества. На мистере Мейне был пиджак темного оттенка, стянутый в талии и свободно падавший едва ли не до колен, В проеме его высокого стоячего воротничка виднелся белоснежный шейный платок. Брюки его из коричневого вельвета, как у Чевиота, были заправлены в сапожки.

«Ну держись! — подумал последний. — Возьми себя в руки!»

Тем не менее, отвесив вежливый общий поклон, он продолжал бороться с кашлем.

— Я... я должен извиниться за опоздание, джентльмены.

Оба его собеседника, приподнявшись, ответили на приветствие. Одновременно они кинули свои сигары в плевательницу китайского фарфора, стоявшую под столом.

— Я бы предпочел, чтобы вы даже не упоминали об этом, — улыбнулся полковник Роуэн. — Что касается меня, скорее я должен вас поблагодарить за появление. Это, насколько я понимаю, ваш первый визит в Скотланд-Ярд?

Возникла небольшая пауза.

— Видите ли... — сказал Чевиот, сделав неопределенный жест.

— Ах, да. Будьте любезны, садитесь вот в это кресло, и мы поговорим о вашей квалификации.

Мистер Мейн, который уже занял свое место, снова вскочил на ноги. Нельзя сказать, что на его лице появилось выражение недружелюбия, но на нем читалось непреклонное упрямство.

— Роуэн, — сказал он низким голосом, в котором чувствовался легкий ирландский акцент. — Мне это не нравится. Простите меня, мистер Чевиот, — движением черных бровей он указал на полковника, — но сей джентльмен страдает избытком благородства. Роуэн, так не пойдет!

— А я вот, — пробормотал его собеседник, — в этом не уверен.

— Не уверен? Черт возьми, да это противоречит прямому приказу самого Пиля! Полицейские силы должны набираться из бывших рядовых и находиться под командованием сержантского состава. Сержантского. Пиль не жалует джентльменов, о чем и говорит. — Тут мистер Мейн, что-то припоминая, прищурился. «Сержант гвардии, получает двести фунтов в год, — процитировал он, — лучше отвечает моим целям, чем капитан с высокой военной репутацией, который может служить и даром, пусть даже я мог бы дать ему тысячу фунтов в год». Что вы на это скажете?

Полковник Роуэн медленно повернул к мистеру Мейну свое тонкое лицо, увенчанное седеющими волосами; высокий черный воротничок, заставивший его прямо держать голову, придавал его вежливости оттенок холодности.

— После первого же нашего смотра,— сказал он, — мы были вынуждены уволить пятерых офицеров за то, что они были пьяны при исполнении обязанностей. Не стоит упоминать тех девятерых, которых мы освободили в связи с их жалобами на слишком длинные рабочие часы.

— Пьянство? — улыбнулся молодой юрист. — Подумаешь! А что же еще мы могли ждать?

— Я думаю, что нечто лучшее. Минутку.

Отвесив еще один вежливый поклон, полковник Роуэн подошел к письменному столу в дальнем углу комнаты. Там он тихим голосом обменялся несколькими словами с человеком, сидевшим за этим столом. Человек, которого Чевиот не мог разглядеть, протянул полковнику лист бумаги размером 13 на 17 дюймов, с которым полковник Роуэн вернулся к собеседникам.

— Итак, сэр, — сказал он, глядя на Чевиота. — Ваше заявление. — Он сел. Это же сделали мистер Мейн и Чевиот, который не переставал мять неловкими пальцами круглые поля шляпы.

Под пристальным взглядом спокойных светло-голубых глаз полковника Роуэна ему казалось, что он становится меньше ростом. Он смутно припомнил портрет полковника с пятью медалями на мундире. Этот человек дрался во всех основных битвах войны на полуострове[17] и командовал частью под Ватерлоо.

— Я вижу, — сказал полковник, глядя в лист, — что вы служили в армии во всех последних компаниях?

Он, конечно, имел в виду наполеоновские войны. Но Чевиот мог искренне говорить о единственной известной ему войне,

— Так точно, сэр.

— Ваше звание?

— Капитан.

Мистер Ричард Мейн хмыкнул. Но полковник Роуэн остался невозмутим.

— Ясно. Как мне кажется, в 43-м полку легкой пехоты. — Теперь он говорил о Чевиоте в третьем лице, словно последний тут отсутствовал. — За время службы имеет награды... хм-м-м! Голыми руками его не взять.

Чевиот промолчал.

— Живет, — теперь полковник обращался непосредственно к Мейну, — в холостяцкой квартире в Олбани[18]. Имеет независимые источники дохода: в ходе знакомства его банкир, мистер Гроллер с Ломбард-стрит, любезно сообщил нам это. Известен как отменный стрелок из пистолета, борец и фехтовальщик. — Он одобрительно глянул на разворот плеч Чевиота и перевел взгляд на Мейна.— Его увлечения и личные дела... хм-м. Это уже нас не касается.

Голос Чевиота прозвучал непривычно громко:

— Если вы ничего не имеете против, сэр, мне было бы интересно услышать, что вы выяснили относительно моей личной жизни.

— Вы настаиваете?

— Я прошу.

— Порой увлекается азартными играми, — прочел полковник Роуэн, не глядя на него, — но может месяцами не прикасаться к картам или костям. Знакомств среди противников алкоголя не имеет, но и пьяным его никогда не видели. Хорошо известна его дружба с леди Дрейтон...

— Хм-м-м, — буркнул Мейн.

— Но, повторяю, нас это не касается.

И он бросил лист бумаги на стол.

Обилие потрясений, доставшихся на долю Чевиота, произвело на него действие, обратное ожидаемому. Они вызвали у него подъем духа, возбуждение типа «черт побери все!», теперь он был готов ко всему.

Это настроение пришло к нему как нельзя кстати, потому что он услышал низкий голос мистера Мейна.

— Итак, мистер Чевиот! — сказал адвокат, выбросив руки на стол и так резко наклоняясь к ним, что Чевиот испугался, как бы лампа не опалила ему бакенбарды. — С вашего разрешения, я задам вам несколько вопросов, которые собирался задать полковник Роуэн.

Мистер Мейн, встав, заложил руки под фалды сюртука. Это движение позволило увидеть его бархатный жилет, на котором черные арабески переплетались с зелеными, подчеркивая блеск золотой цепочки от часов, увешанной печатями и брелоками.

— Сэр, — продолжал он, — вы изъявили желание занять пост суперинтенданта в нашем Центральном подразделении или отделе внутренних дел. У вас есть, как мы слышали, независимые источники дохода. Но ваше вознаграждение будет составлять всего двести фунтов в год. Ваши обязанности будут отнимать у вас двенадцать часов в день. У вас будет тяжелая, опасная, порой кровавая работа. Мистер Чевиот, почему вы хотите занять этот пост?

Чевиот тоже вскочил на ноги.

— Потому что, — возразил он, — работа в полиции требует умения не только утихомиривать уличные скандалы и задерживать пьяных и проституток. Вы согласны?

— И если даже я согласен?..

— Предположим, преступление совершено неизвестным лицом или лицами. Грабеж? Взлом? Даже, — Чевиот подчеркнул каждый слог, — убийство?

Нахмурившись, мистер Мейн колыхнул фалдами сюртука. Полковник Роуэн хранил молчание.

— Такими преступлениями, насколько мне известно, — продолжал Чевиот, — ныне занимаются сыщики полицейского суда. Но сыщики — взяточники. Их труд может быть оплачен и частным лицом, или же правительство может выдать им вознаграждение в зависимости от значимости преступления. И конечно! Боу-стрит[19] всегда готов представить вам жертву, которую остается только повесить. И как часто вы вешаете подлинного преступника?

Мейн отреагировал с непривычной резкостью.

— Редко! — сказал он. — Чертовски редко! Через некоторое время, лет так через десять, — добавил он, — мы вообще откажемся от сыщиков. Мы создаем новую полицейскую структуру, которая, по нашему замыслу, должна будет называться «детективной полицией».

— Отлично! — звонко сказал Чевиот. — Но почему бы мне, в добавление к остальным своим обязанностям, не стать первым сотрудником вашей детективной полиции? И сразу же не приступить к исполнению своих обязанностей?

Наступило молчание.

Полковник Роуэн был удивлен и даже несколько раздосадован. Но на лице мистера Мейна появилось новое, совершенно иное выражение.

А в самом деле, почему бы и нет? — зажигаясь, воскликнул юрист. — Мы живем в новые времена, Роуэн. Во времена пара, железных дорог, механических мельниц и ткацких станков!

— И к тому же, — возразил полковник, — бедности, которая выглядит все хуже и хуже. Призывы к реформам могут вызывать бунты— не забывайте об этом. Необходимость создать семнадцать подразделений возникнет лишь через год. Вы слишком торопитесь, Мейн.

— Я тороплюсь? Удивительно! Все доказывает, что мистер Чевиот справится с работой. Но что заставляет вас лично считать, сэр, что она вам по плечу?

Чевиот отвесил поклон.

— Потому что я могу это доказать, — сказал он.

— Доказать? Как?

Чевиот торопливо обвел взглядом комнату.

Лампа с красным абажуром давала слабый рассеянный свет, который смутными отблесками ложился на мечи, мушкеты и шлемы, развешанные по стенам. У задней стенки, рядом с белой мраморной вешалкой, притулилось побитое молью чучело бурого медведя; словно прислушиваясь, он стоял на задних лапах, вытянув передние, одного стеклянного глаза у него не было.

Чевиот обратился к полковнику Роуэну.

— Сэр, — обвел он рукой комнату, — есть ли среди этого оружия заряженный пистолет?

— По крайней мере, — серьезно ответил тот, — один у меня имеется.

Полковник открыл ящик письменного стола. Оттуда он вынул револьвер средних размеров, на рукоятке его, насколько Чевиот успел заметить, была серебряная пластина с инициалами полковника.

Столь же серьезно его владелец поставил оружие на предохранитель и протянул его Чевиоту.

— Этот годится?

— Великолепно. С вашего разрешения, сэр, я попытаюсь провести один эксперимент. И вы, джентльмены, будете его свидетелями. Стоп! — Чевиот посмотрел на фигуру за письменным столом. — Я вижу, тут есть и третий. Это несколько осложняет мою задачу.

Полковник Роуэн повернул голову: — Мистер Хенли! — позвал он.

Раздался какой-то глухой звук, и звякнул абажур лампы, словно кто-то неловко выбирался из-за стола. Из тени появился невысокий коренастый человек пятидесяти С лишним лет.

Из-за раны, полученной при Ватерлоо, он слегка прихрамывал и опирался на тонкую трость черного дерева. У него были веселые карие глаза, приплюснутый нос и добродушный мясистый рот. Даже его зачесанные набок густые рыжеватые волосы не могли скрыть пробивающуюся лысинку на макушке.

Чувствовалось, что перед вами предстал лихой малый, ценитель женщин, любитель хорошей еды и вина. Это было видно несмотря на его строгий темный костюм и почтительность, с которой он предстал перед полковником Роуэном.

— Могу ли я представить вам мистера Алана Хенли, нашего старшего клерка?

— Ваш слуга, сэр, — с той же почтительной интонацией произнес мистер Хенли, и несмотря на сдержанность тона, было видно, что это качество не всегда присуще ему.

Он отпустил Чевиоту откровенную улыбку, чего полковник Роуэн не увидел. Затем, положив свою трость на узкий край стола, он оперся на него обеими руками и принял вид глубокой задумчивости.

— Но! — взорвался мистер Мейн. — Что это за эксперимент? Что этот парень собирается делать?

— Увидите!. — сказал Чевиот.

Носовым платком не первой свежести, вытащенным из кармана под фалдами, он протер револьвер, хотя тот и так был в идеальном состоянии. Затем, придерживая его левым указательным пальцем за дуло, а правым за спусковую скобу, он положил его под лампу.

— Снаружи, — сказал он, засовывая платок обратно в карман, — дежурит констебль. Я предложил бы кому-нибудь выйти и сказать ему, чтобы он не спускал с меня глаз, во всяком случае, чтобы я никоим образом не мог увидеть, что тут происходит.

— Ну? Ну? Ну?

Затем закройте двери, заприте их. Один из вас, джентльмены, как я предлагаю, должен взять револьвер. И пусть из него будет произведен выстрел с любого угодного вам расстояния, ну, скажем, в это чучело медведя.

Все, повернувшись, посмотрели на чучело, которое, словно прищурившись, смотрело на них одним стеклянным глазом.

— Наконец, — продолжал Чевиот, — вы дадите мне знак, что я могу возвращаться. И я скажу, кто из вас троих стрелял, с какого расстояния и что он делал до и после выстрела. Вот и все.

— Все? — эхом повторил мистер Мейн после паузы удивления.

— Да, мистер Мейн.

Стол вздрогнул, когда мистер Мейн обрушил на него удар кулака.

— Человече, да вы просто с ума сошли! — едва не завопил он. — Этого не может быть!

— Могу ли я попробовать?

— Бедный старый Том, — с легкой грустью сказал полковник Роуэн, посмотрев на чучело бурого медведя. — Я добыл его в Испании много лет назад. Так что еще одна пуля ему не повредит. К тому же, — не без едкости добавил полковник, — наш гость без труда сможет определить, с какого расстояния был произведен выстрел. По следам порохового ожога.

Чевиоту показалось, что сердце у него замерло. Ведь не могли же в самом деле эти люди?..

Его оцепенение разделили старший клерк, а также юрист, мистер алан Хенли, блеснув пробивающейся лысинкой, грузно повернулся, широко открыв глаза. Струйка пота сползала по коротким рыжеватым бакенбардам.

— С-сэр? — спросил он.

— Бросьте, Хенли, вы же были на войне! Разве вы никогда не обращали внимания на характер ранений?

— Нет, сэр. Не могу утверждать, на чего, — тут мистер Хенли, кашлянув, сразу же поправил свою грамматическую неточность, — не могу утверждать, что обращал.

— Если выстрел произведен с достаточно близкого расстояния, то на мундире остается черный след ожога. Даже если стреляют с десяти или двенадцати футов, в зависимости от мощи заряда, может остаться слабый след. В противном случае пусть мистер Чевиот простит меня, я бы счел его предложение невероятным.

— Невероятным? — вскричал мистер Мейн. — А я скажу, что это невозможно! — Он посмотрел на Чевиота. — Может быть, заключим небольшое пари, — предложил он, — что вам это не удастся?

— Мистер Мейн, я...

Чевиот замолчал.

Ком отвращения тошнотным спазмом поднялся у него в горле. То, что он собирался сделать, было фокусом, и причем дешевым. Нетрудно представить себе, как можно ошеломить несведующих людей своим превосходством в знаниях, создав о себе представление как о всезнайке. Но когда вы предстаете лицом к лицу с необходимостью сделать это, то в смущении осознаете, что у вас нет на это сил.

— На пять фунтов? — продолжал настаивать юрист, запуская руку в карман и вынимая ее с купюрой. — Скажем, пять фунтов, идет?

— Мистер Мейн, я не могу взять ваших денег. Мы имеем дело с очевидностью. Видите ли...

Тра-та-та! Тра-та-та!

Это всего лишь раздался резкий стук в дверь в коридоре. И только в это мгновение они осознали, как велико было возникшее в комнате напряжение. Мистер Мейн подпрыгнул. Даже полковник Роуэн, при всей своей невозмутимости, вздернул подбородок.

— Да, да, кто там? — крикнул он.

Дверь открылась, пропустив констебля. Высокий шлем полицейского казался еще выше в неясном свете лампы. Застыв по стойке смирно, он отдал честь. Затем, промаршировав по направлению к полковнику Роуэну, он протянул ему вчетверо сложенный лист бумаги, запечатанный странной печатью желтого воска.

 — Вам письмо, сэр. Лично и все такое.

 — Благодарю вас.

Краснолицый констебль тем же шагом вернулся к дверям и застыл рядом с ними. Полковник Роуэн, глянув на письмо, повернулся к нему.

— Биллингс!

— Сэр!

— Это письмо было открыто. Кто-то снизу поддел печать.

— Да, сэр, — хриплым голосом немедленно отрапортовал Биллингс. — Я предполагаю, что это была та леди, сэр.

— Леди? Какая леди?

— Та леди, сэр, карета которой стояла как раз под окнами. Леди, сэр, с такими красивыми волосами, такими прекрасными, что в жизни таких видеть не доводилось.

— Ага, — пробормотал полковник Роуэн, переводя взгляд на Чевиота.

— С вашего разрешения, сэр, — сказал Биллингс, снова отдавая честь. — Я услышал, как снаружи подъезжает конный экипаж и решил, что это патруль. Открыл ворота на улицу. Но было вовсе не то. Это был ливрейный лакей на лошади. На лошади! — добавил он, не скрывая отвращения. — В мое время, сэр, нас заставляли бегать. И бегать как молния,

— Биллингс!

— Очень хорошо, сэр. А, ну да. Леди высунула голову из окошка кареты. Лакей остановился и этак льстиво посмотрел на нее. Она что-то сказала ему, я не расслышал, что именно. Он сунул ей в карету это письмо. Она тут же вернула его. Он подъехал, вручил его мне и ускакал, не дожидаясь ответа. Больше ничего не могу доложить, сэр.

«Ради Бога, — в смятении думал Чевиот, — какое отношение ко всем этим делам имеет Флора? К делам, которые, в сущности, касаются полиции?»

Но он промолчал. За Биллингсом закрылась дверь. Полковник Роуэн при всеобщем молчании вскрыл и прочел письмо. Выражение его лица изменилось. Он посерьезнел и протянул письмо мистеру Мейну.

— Я серьезно опасаюсь, мистер Чевиот, — сказал он, — что нам придется отложить наш эксперимент с револьвером. К нам пришло известие о достаточно серьезном деле. Кто-то снова украл запасы птичьего корма у леди Корк.

Наступила пауза.

Слова эти прозвучали так неожиданно, что в первую секунду Чевиот не смог даже улыбнуться. Он не был уверен, что правильно расслышал сказанное.

— Птичий корм? — повторил он.

— Птичий корм! — объявил мистер Мейн, который прямо дрожал от возбуждения. Внезапно в глазах его мелькнула какая-то мысль, и он бросил письмо на стол. — Клянусь Юпитером, Роуэн! Поскольку наш добрый друг Чевиот считает, что у него есть способности детектива, вот ему и предоставляется возможность. Иными словами, я хотел бы увидеть, что его хвастливое заявление относительно револьвера имеет под собой основания. А после этого испытания можно будет решить, заслуживает ли он то, на что претендует!

— Честно говоря, — сказал полковник, — я придерживаюсь той же точки зрения.

Глаза всех присутствующих уставились на Чевиота, который, медленно склонившись, подобрал с пола свою шляпу.

— Понимаю, — с подчеркнутой вежливостью сказал он. —Значит, вы хотите, чтобы я расследовал это отвратительное преступление?

— Вам это происшествие кажется всего лишь забавным, мистер Чевиот?

— Если откровенно, полковник Роуэн, то да. Но в свое время я получал и более бессмысленные задания.

— Еще бы, — сказал полковник, у которого перехватило дыхание. — Еще бы! — Несколько секунд он помедлил, — Вы знакомы с леди Корк? Или, называя ее полным титулом, с графиней Корк-и-Оррери?

— Нет, сэр.

— Леди Корк — одна из самых заметных фигур в обществе. У нее много клеток с птицами. Среди них есть даже знаменитый попугай ара, который болтает, бегает и курит сигары. Второй раз на неделе кто-то крадет корм из кормушек нескольких клеток. Больше ничего не украдено, кроме птичьего корма. Но леди Корк очень разгневана.

Мистер Мейн подчеркнуто молчал.

— Мы — мы представляем собой новую организацию

 «Метрополитен-полис»[20]. Мне нет необходимости говорить вам, как толпа ненавидит нас и боится. И если мы хотим добиться успеха, мы должны добиться признания со стороны аристократии. Сам граф, занимающий ныне пост премьер-министра, без особого желания содействует нам в этом, во всяком случае, гордости за нас он не испытывает. И не обуревает ли вас излишняя гордыня, мистер Чевиот.

— Нет, — ответил Чевиот, опуская глаза. — Я понимаю. И прошу прощения.

— Мы должны действовать немедленно. Сегодня вечером леди Корк дает бал для молодежи. Вы джентльмен, и ваше присутствие пройдет незамеченным. Вы понимаете, в чем ценность моего подхода, Мейн?

— Черт побери, Роуэн, я не собираюсь вам возражать! — вскричал мистер Мейн.

— Лучше всего, чтобы мистер Хенли черкнул вам несколько строк, которые мы с Мейном подпишем, и они будут подтверждением ваших полномочий. Хенли!

Но главный клерк уже направился к письменному столу, за которым и расположился. Подкрутив фитиль лампы, он заставил ее озарить стол ярким синевато-желтым светом, который в сочетании с зеленым абажуром производил странный эффект, и стал затачивать кончик пера.

— Хенли, как я предполагаю, мог бы составить вам компанию, буде у вас появится желание делать какие-то заметки. Мы должны позвонить и попросить подготовить лошадей. Однако, стоп! — У полковника на лице появилось выражение сосредоточенности. — Прав ли я в своем предположении, что карета снаружи принадлежала леди Дрейтон?

В комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь скрипом пера по бумаге.

— Вы правы, — сказал Чевиот. — Могу ли я осведомиться, где живет леди Корк?

— На Нью-Берлингтон-стрит, номер шесть... вы проводите туда леди Дрейтон?

— Собираюсь.

— Ага! У нее, без сомнения, есть приглашение на бал, и вы должны выразить желание направиться туда с ней в карете, не так ли?

— С вашего разрешения, сэр.

— Кстати, — отвел глаза в сторону полковник Роуэн. — Это дело вашей совести — узнать, вскрывала ли она письмо. Итак, Хенли!

Старший клерк протянул половину листа, на котором виднелись четыре четкие строчки. Он положил его на стол, рядом с чернильницей. Мистер Мейн и полковник Роуэн торопливо черкнули свои подписи. Мистер Хенли посыпал лист мелким песком, сложил его и протянул Чевиоту.

— А теперь поторопитесь, — посоветовал полковник Роуэн, — но без лишней спешки! Хенли поедет верхом и будет рядом с вами. Он и объяснит суть дела. Одну минуту!

Джон Чевиот почувствовал, как у него необъяснимо вздрогнуло сердце. Тонкое лицо полковника Роуэна с большими глазами предстало перед ним символом мягкого, но непререкаемого авторитета.

— Это дело может показаться вам пустяковым. Но я снова говорю вам, что оно имеет исключительное значение. Вы не подведете нас, мистер Чевиот? Вы приложите все силы?

— Я буду стараться изо всех сил, — сказал Чевиот, — чтобы разрешить загадку исчезнувшего птичьего корма.

Он не без юмора поклонился, прижав шляпу к сердцу. Последнее, что бросилось ему в глаза, когда он выходил навстречу самому ужасающему кошмару, который он только мог себе представить, был зловещий блеск отполированного дула револьвера, лежащего под лампой на столе. 

 3 Карнавал в газовом свете

Без малого дюжина скрипок, сопровождаемая звуками арфы, задавала стремительный ритм танца. Открытые газовые светильники, развешенные над плоскими стеклянными подставками, подпрыгивали и покачивались в такт музыке.

Как только карета Флоры Дрейтон повернула на Нью-Берлингтон-стрит, короткую и довольно узкую улочку слева от Риджент-стрит, до них сразу же донеслись звуки музыки.

Дом номер шесть по Нью-Берлингтон-стрит был большим зданием с двумя фронтонами красного кирпича, с грязновато-белыми колоннами по обе стороны дверей, выходивших на улицу, и белыми оконными рамами. Двери были плотно закрыты. Но сквозь белесую пелену тумана пробивался желтовато-голубой подрагивающий газовый свет. Он был виден сквозь портьеры на окнах, так как те были наполовину приоткрыты.

«Тумп-тумп>>, — были слышны шаги танцоров, когда они сближались и вновь расходились. В окнах, выходивших на улицу, мелькали тени: они то отчетливо вырисовывались, то снова расплывались. Оконные переплеты слегка подрагивали от шума.

Кучер негромким возгласом успокоил норовистых лошадей, которым не давала покоя жесткая упряжь. Копыта их глухо стучали о мостовую.

— Флора!

— Да-да?

— Эта музыка. Танцы. Что это?

— Но, Джек, это всего лишь кадриль. Бога ради, что же еще это может быть?

В памяти Чевиота всплыли смутные представления о старомодных танцах. Он никогда не видел их воочию, но постарался это скрыть.

Флора, забившаяся в угол после всего, что ей пришлось вынести во время этого краткого путешествия, прижала руку к груди.

Она любила его. Видя его рядом, с его светло-серыми глазами, высоким лбом, На который падали густые завитки каштановых волос, с насмешливыми складками от крыльев носа до рта, Флора Дрейтон со всей остротой почувствовала,, как глубоко и страстно она его любит.

Флора не была собственницей, во всяком случае убежденной. Будучи достаточно умной женщиной, она не требовала, чтобы он давал ей отчет о каждой смене своего настроения. Она понимала, что скоро в нем, как обычно, заговорит совесть, и к нему вернутся те нежность и мягкость, которые с самого начала покорили ее. Но он не должен ни подсмеиваться над ней, ни дразнить ее, он не имеет права так поступать! Она и без того была чрезмерно испугана.

А сам Чевиот?

Покинув дом номер четыре на Уайтхолл-плейс, одолев пелену тумана, сквозь который пробивалось газовое сияние, и сев в карету с позолоченными спицами колес, Чевиот мучительно стал размышлять, что он должен сказать ей. И когда их экипаж повернул на Нью-Берлинггон-стрит, перед ним снова предстала сцена в Скотланд-Ярде.

Кучер в красной ливрее, соскочив с облучка, поспешил открыть дверцу кареты. Чевиот, держа шляпу в руке, замялся на ступеньке.

Флора продолжала сидеть, откинувшись на пурпурную спинку сиденья и, не глядя на него, тяжело дышала, пытаясь справиться со своими чувствами. На ней по-прежнему не было шляпы. Казалось, что ее золотые волосы, открывающие ушки и длинной волной спадавшие на спину, вообще не знают шляпы. Но на плечи она накинула красную кашемировую шаль. Ее руки, в белых перчатках до локтей, были скрыты в большой меховой муфте с такой же беложелтой оторочкой, что и на ее платье.

— Итак! — выдохнула она, все так же не глядя на него. — Достался ли тебе тот отвратительный, гнусный пост, которого ты так отчаянно добивался?

— Гнусный! — воскликнул Чевиот, все еще медля на ступеньке.

Флора вскинула голову.

— А разве нет?

— Получи я этот пост, я бы командовал четырьмя инспекторами и шестнадцатью сержантами, у каждого из которых в подчинении было по девять констеблей.

— Если бы ты получил его? — Наконец она подняла на него глаза. — Значит, он тебе не достался?

 — Пока еще нет. Первым делом я должен выдержать испытание. Флора, не затруднит ли тебя, если мы направимся к леди Корк? Я... я предполагаю, что у тебя есть пригласительный билет?

Вскрывала ли она письмо или нет?

Чевиот был уверен, что, как правило, он достаточно хорошо разбирается в человеческих характерах.

Но Флора, с ее до смешного невинным ртом и такими же невинными синими глазами, которые сейчас были широко открыты, так действовала на него, что он не мог ни в чем разобраться. Да и, кроме того, черт возьми, какое значение имеет, вскрывала ли она это письмо или нет? Ему была ясно видна краска смущения на ее лице, когда она опустила глаза.

— Моя репутация еще достаточно высока, — очень тихим голосом сказала она, — и нет дверей, которые были бы закрыты для меня. Да! У меня есть приглашение. И на тебя тоже.

Из муфточки она вынула две большие квадратные карточки, украшенные излишним, на его консервативный взгляд, количеством орнамента, затем она спрятала их обратно.

— Но ты клялся, что не пойдешь туда, — укоризненно шепнула она, — потому что терпеть не можешь синих чулок. Я сама не в восторге от них, так что понимаю тебя. И самая оригинальная из всех — леди Корк, Бог ей судья. Джек! Ну, пожалуйста, пойдем!

— Мистер Чевиот, — обратился к нему откуда-то сзади грубоватый голос.

Флора отпрянула. Чевиот резко повернулся.

На черной лошади, нервно косящей круглым глазом, сидел мистер Хенли, старший клерк. Его коренастая невысокая фигура настолько уверенно держалась в седле, что он напоминал кентавра; поводья он небрежно держал двумя пальцами левой руки. Его шляпа из лоснящегося бобрового меха была небрежно засунута под мышку.

Лошадь, переступая копытами, танцевала на месте. Мистер Хенли приструнил ее. В правой руке у него была толстая узловатая трость, больше подходящая для пеших прогулок, а также плоская папка шагреневой кожи с письменными принадлежностями.

Он наклонился к Чевиоту.

— Я отбываю, — сказал он. — Но одно слово вам на ухо, сэр.

Его карие глаза, сохранявшие неизменную веселость на широком мясистом лице, на этот раз посерьезнели, когда он старался проникнуть взглядом сквозь туман, окружавший их со всех сторон.

— Будьте очень осторожны, когда говорите с леди Корк. Да! И также с мисс Маргарет Ренфру. То есть если вам придется говорить с ней.

«И все это, — в смятении подумал Чевиот, — из-за украденного птичьего корма?»

Но он понимал, что старший клерк был далеко не дурак. Изображая преувеличенную почтительность, мистер Хенли поднес два пальца ко лбу. Затем черный жеребец, разбрызгивая грязь, двинулся прочь — мимо адмиралтейства, очертания которого смутно виднелись вдали, искаженные туманом, затем он перешел на рысь, потом на галоп, которым и исчез по направлению к Уайтхоллу.

— Джек! — тихо взмолилась Флора. — Да вылезай же! — Она обратилась к безмолвному кучеру на козлах: — Роберт! Будьте любезны, к леди Корк.

Значит, она знала даже имя, данное ему при крещении. В свое время все, по крайней мере в Скотланд-Ярде, звали его Джеком. Все это было столь фантастично, что...

— Репутация, — словно про себя заговорила Флора. — Словно она что-то значит. О, словно я дам за нее хоть фартинг! Дорогой мой...

И снова она оказалась в его объятиях, и сладкое опьянение заставило улетучиться все его мысли.

Но другие мысли и чувства, столь же неотвязные, как запах ее духов, продолжали беспокоить Флору. Она откинула голову назад.

— Джек. Кто был этот человек? Человек с сумкой для депеш?

— Его фамилия Хенли. Он старший клерк в комиссариате полиции.

— Маргарет Ренфру... — начала Флора.

— Да?

— Ты не знаком с леди Корк,—сказала Флора. — Я совершенно уверена, что ты не знаком с леди Корк. Но ты мог встречаться с Маргарет Ренфру. Да, ручаюсь, что ты знаешь Маргарет Ренфру.

— Флора, я...

— Ты знаком с ней, не так ли?

Внезапно, к своему изумлению, Чевиот почувствовал, что держит в руках тигрицу. Нежную и женственную, но тем не менее тигрицу. Маленькими кулачками она отчаянно стала бить его в грудь. С удивившей его силой она извивалась, стараясь избавиться от его объятий.

— Флора! — Он был скорее удивлен, чем разгневан. — Флора! — рявкнул он.

Внезапно она снова утихомирилась. Этот взрыв чувств, который выразился в столь решительных действиях, сказал ему, что она с трудом удерживается от слез.

— Послушай, моя дорогая, — мягко сказал он. — Я никогда даже не слышал имени этой женщины, кто бы она ни была, пока Хенли не упомянул ее. Скоро, в один прекрасный день, я смогу сказать тебе, кто я и что я. Я смогу сказать тебе, когда ты впервые предстала в моем воображении и почему твой образ так долго не покидает меня.

Он скорее почувствовал, чем увидел, с каким изумлением уставились на него глаза, опушенные длинными ресницами.

— Но пока я ничего не могу поведать тебе, Флора. Я не хочу пугать тебя ни за что на свете, я не позволил бы себе это. Вот что мне досталось: в незнакомом месте, среди людей, которых я не знаю, мне приходится решать идиотскую загадку. И мне нужна твоя помощь.

— Дорогой мой, конечно, я помогу тебе. В чем она заключается?

Чевиот объяснил ей смысл своего задания.

— О да, это достаточно смешно, — сказала она, хотя Флора не воспринимала ситуацию с таким юмором, ибо видела, как она волнует его. — Но я понимаю, почему она так важна для них. Даже личность, именуемая «графом», кто бы он ни был, думает...

Внимание!

Чевиот успел замолчать как раз вовремя, потому что к нему пришло мгновенное озарение.

«Графом», без сомнения, был премьер-министр, граф Веллингтон. Хотя ему минуло шестьдесят, он был еще достаточно бодр, чтобы в марте этого года участвовать в дуэли на пистолетах с лордом Уинчилси. («А теперь, Хардинг, — сказал он своему секунданту, — беритесь за дело и отмерьте шаги. Я не хочу впустую терять время. Черт побери! Да не подходите так близко к канаве. Когда я подстрелю его, он свалится прямо в нее».)

Трудно было поверить, что эта грубоватая реплика останется в истории. Сегодня сереброголовый и остроносый граф был более чем жив, и его рычание наполняло Апсли-хаус[21]. Пока карета грохотала и подпрыгивала по камням мостовой, Чевиот старался представить себе реальность, отдаленную от его времени более чем на столетие. Сэр Джордж Мюррей управлял министерством по делам колоний; лорд Абердин был секретарем по иностранным делам, а мистер Роберт Пиль, кроме всего прочего, возглавлял министерство внутренних дел.

Ошибка Джона Чевиота прошла незамеченной. Флора была восхищена, поистине восхищена, как любая женщина, к помощи которой обращаются при разрешении загадки.

— Но почему?.. — продолжала она настаивать.

— Почему птичий корм? Не могу на это ответить. Больше ничего не украдено. Ты хорошо знакома с леди Корк?

— Очень. Исключительно хорошо!

— Хм-м-м. Не является ли она определенным образом... как бы это выразиться?.. Определенным образом несколько эксцентричной особой?

— Не больше, чем прочие. Надо тебе сказать, что она очень стара, ей, должно быть, далеко за восемьдесят. И у нее есть свои причуды. Она сто раз будет рассказывать тебе, о чем ей поведал доктор Джонсон, когда она была девочкой, и что она ему ответила. Она расскажет, до чего напился бедный Босуэлл[22] в компании с лордом Грэхемом, и как он вел себя на одном из приемов ее матери, и какие отпускал непристойные замечания в адрес присутствующих леди, а потом он был так смущен своим поведением, что в виде извинения написал ей венок сонетов, которые она до сих пор хранит в своем сандаловом ящике.

— Верно, верно! — воскликнул Чевиот, вспомнив «Жизнь...» Босуэлла. — А не является ли леди Корк на самом деле мисс Марией Монктон?

 — Да! Джек! -

— Моя дорогая?

— Почему ты делаешь вид, что никогда не слышал о ней, когда это не так? Ты такой нервный и напряженный, словно... словно тебе предстоит идти на казнь?

— Ты должна извинить меня, Флора. Скажи, хранит ли леди Корк в доме большие суммы денег?

Флора еще дальше отодвинулась от него.

— Господи помилуй, конечно, нет! Зачем ей это нужно? Зачем это вообще нужно?

— Есть ли у нее драгоценности?

— Думаю, что какие-то есть. Но она постоянно держит их в большом железном ящике у себя в будуаре, в розовом будуаре, и ключ от ящика хранится только у нее. Какое это имеет отношение к...

— Стоп, стоп! Дай мне подумать. Ты знаешь ее горничную?

— Приди в себя, Джек! Откуда мне знать горничных своих знакомых!

Но Чевиот, барабаня пальцами по колену, продолжал сидеть, тупо уставившись на нее. Флора наконец смягчилась.

— Это верно, — сказала она, вздернув своей маленький круглый подбородок. — Я несколько знакома с Соланж. Да, с ее горничной. Соланж просто обожает меня, что порой бывает даже утомительно.

— Отлично, отлично! Это может пригодиться. И наконец, есть ли у леди Корк родственники? Дети? Племянники или племянницы? Близкие, друзья?

— Ее муж, — сказала Флора, — умер больше тридцати лет назад. Дети ее выросли и разъехались. — Флора умоляюще вскинула руки. — Только не смейся над ней, — взмолилась она. — Многие, я знаю, подсмеиваются над ее излишне громким голосом И старомодностью. Но у кого еще такая добрая душа, чтобы болтать с молодежью, когда она предпочла бы выпить чаю и посидеть за книжкой? А они только бьют ее китайский фарфор, пачкают ковры и ломают мебель. Не смейся над ней, Джек, молю тебя.

— Обещаю, что не буду, Флора. Я...

Он уже не в первый раз во время поездки внимательно вглядывался в окошко. Наконец они вроде стали подниматься вверх по мостовой, у которой было куда лучшее покрытие.

Чевиот отодвинулся в сторону и, опустив створку окна, которая с треском упала, высунул голову наружу. Затем "он принял прежнее положение и обнял Флору за плечи.

— Вперед!—беспечно воскликнул он. — Я знал, что тут не может быть ни Трафальгарской площади, ни колонны Нельсона, ни Национальной галереи. Но, ради Бога, где же мы сейчас. Что это?

— Дорогой мой! Это всего лишь Риджент-стрит!

— Риджент-стрит. — Чевиот прижал руку ко лбу и задумался. — Ах, да.

Тут карста резко свернула влево на Ныо-Верлинггон-стрит, Он увидел газовое освещение, пробивающееся из окон четвертого этажа.

До них донесся стремительный танцевальный ритм скрипичной музыки. Он спросил, что это за танец. Флора забилась в угол кареты, испуганная и недоумевающая. Карета остановилась, и Чевиот молча выругал себя.

Он пришел к выводу, что должен следить за своими словами. Но присутствие Флоры казалось таким естественным, вызывало ощущение такой теплой интимности (почему?), что, разговаривая с ней, он не взял на себя труд остановиться и пораскинуть мозгами. Без нее он чувствовал себя просто растерянным.

— Флора, — сказал он, с трудом сглотнув комок в горле, — послушай меня еще раз. Я обещай больше не пугать тебя. Я приложу для этого все усилия. — Теперь в голосе его звучали вся серьезность, вся убежденность, на которые он только был способен. — Но помоги мне, пусть даже ты еще многого не понимаешь. Когда я объясню тебе, что собираюсь сделать, ты все поймешь и, как я предполагаю, посочувствуешь мне. А пока, дорогая моя, надеюсь, ты простишь меня. Могу ли я на это рассчитывать?

Выражение лица Флоры изменилось, когда она взглянула на него. Помедлив, она протянула ему руку. Схватив Флору в объятия, он принялся целовать ее, не обращая внимания на тени танцующих, которые были видны в тумане над их головами.

— Так я могу рассчитывать? — продолжал он настойчиво спрашивать ее. — Простишь ли ты меня, я хочу сказать?

— Простить? — Она не могла подобрать слов от изумления. — О, Джек, но что же тут прощать? Только не говори больше загадками. Пожалуйста! Я этого не вынесу.

Затем он обратил внимание на кучера, терпеливо ждущего минуты, когда он сможет открыть двери, и отпустил Флору..

Легким движением Флора привела в порядок волосы, слегка одернула платье. Но щеки у нее раскраснелись, и, когда Чевиот, выпрыгнув наружу, протянул ей руку, помогая выйти, она появилась с опущенными глазами. Флора сунула ему две карточки с приглашениями.

— Ты не в вечернем костюме, — с легкой укоризной пробормотала она. — Хотя... Многие джентльмены так обильно пьют, собираясь на бал, что забывают переодеться.

— То есть не имеет значения, если я притворюсь слегка выпившим?

— Джек! — В голосе у нее появилась странная новая нотка.

— О, я только поинтересовался.

В сущности, его в самом деле интересовало, каким образом джентльмены в крепком подпитии могли достаточно устойчиво держаться на ногах, принимая участие в этом изысканном танце. От крыльца к мостовой была протянута красная ковровая дорожка, но двери дома оставались закрытыми.

Впрочем, их прибытие не осталось незамеченным. Как только они с Флорой поднялись на первую же Ступеньку, швейцар в оранжево-зеленой ливрее распахнул створки дверей. На них обрушился оглушительный шум голосов.

Они вошли в длинный вестибюль с натертым воском полом и деревянными панелями восемнадцатого века, расписанными эпигонами Ватто и Буше; отсюда с правой стороны поднималась красивая лестница, которую не портил даже уродливый ковер на ней.

Открывающиеся из фойе налево и направо двери представляли глазу большие пустоватые помещения, где в этот вечер стояли столы с холодной закуской. Сверху доносились не только звуки музыки и танцев, от которых подрагивал потолок и позвякивали стеклянные подвески на канделябрах, с газовыми рожками. Невидимые глазу, где-то в задних покоях, более дюжины мужских голосов орали песню, сопровождая исполнение звоном бокалов.

— Хо! — дружным возгласом завершили они свой номер и яростно зааплодировали сами себе. Раздались звуки вылетающих пробок. Кто-то разбил стакан.

Флора отдала свою кашемировую шаль бесстрастному швейцару, хотя, к удивлению Чевиота, оставила при себе меховую муфту. Она попыталась сказать: «Мы сильно запоздали», но голос ее заглушил взрыв шума. Во всяком случае, Чевиот ее не расслышал.

Теперь к нему снова вернулась привычная собранность полицейского офицера. Его ждала работа, которую он должен был сделать. И не имело значения, в каком странном времени он оказался. Он сделает свое дело, он проведет тщательное расследование, хотя первым Делом должен следить за своими словами, а то не пройдет и десяти минут, как он выдаст себя.

Он протянул швейцару свою шляпу и пригласительные билеты.

— Я... — начал он.

Внезапно шум голосов стих. Несмотря на крики протеста, скрипки и арфа торжественно начали плавную мелодию,; Над головой теперь слышалось только шарканье ног. Замолчали и певцы в задней комнате. Оттуда доносилось только несколько голосов, которые, начав с крика, перешли на нормальную тональность, сливаясь в смутное бормотание. Явственно доносился запах светильного газа, который даже в душном фойе нельзя было ни с чем спутать.

— Мне нужно не сюда, — сказал Чевиот, — хотя я и приглашен на бал. Будьте любезны проводить меня к леди Корк.

Швейцар в своей оранжево-зеленой ливрее с легким высокомерием смерил его с головы до ног.

— Боюсь, сэр, что ее сиятельство...

Чевиот, который разглядывал обстановку в поисках птичьих клеток, пока не попадавшихся ему на глаза, резко повернулся.

— Проводите меня к леди Корк, — коротко сказал он.

Справедливости ради надо сказать, что он не старался продемонстрировать силу и полномочия, которыми обладал, когда смотрел швейцару в глаза. Тот облизнул губы.

— Очень хорошо, сэр. Я доложу о вас...

И тут практически одновременно случились два происшествия.

Откуда-то из-под лестницы, где, расположившись в кресле, он скрывался от глаз, появился Алан Хенли с толстой узловатой тростью в одной руке и футляром с письменными принадлежностями в другой.

 И в ту же секунду по лестнице стала неторопливо спускаться стройная женщина в белом одеяний.

— Все договорено, — сказала она низким хрипловатым контральто. — Добрый вечер, мистер Чевиот.

Флора, которая в это время стягивала перчатку с одной руки, даже не повернулась. На лице ее появилось подчеркнутое выражение полной незаинтересованности. Она заговорила не шевеля губами и так тихо, что ее мог расслышать только Чевиот.

Флора, которая, как ему казалось, была столь откровенной, на этот раз и в самом деле не пыталась скрыть свои неприкрытые неприязнь и насмешку.

— Вот она, ваша драгоценная мисс Ренфру, — сказала она.

 4 Женщина на лестнице

Да, Маргарет Ренфру была в самом деле прекрасна. Или почти прекрасна.

Она была смуглой брюнеткой с безукоризненной фигурой. Нисколько Чевиот успел заметить, в этом году было в ходу полдюжины модных причесок. Волосы мисс Ренфру завивались густыми блестящими локонами, закрывавшими уши. У нее был прекрасный цвет лица, который лишь подчеркивали Слегка нарумяненные щеки. У нее были темные прямые брови, оттенявшие живые темно-серые глаза; нос с широкими ноздрями был чуточку длинноват, но его скрашивали очертания подбородка и рта с блестящими темнокрасными губами.

Она еле заметно улыбалась. Держась подчеркнуто прямо, она спустилась по лестнице, одной рукой в белой перчатке придерживаясь за перила. Ее белое длинное платье, как у Флоры, стянутое в талии и свободно ниспадающее от бедёр, было окаймлено черной полоской и украшено по подолу гирляндой роз.

Эта почти совершенная красота во всем блеске предстала в душном фойе, озарённом трепещущим светом газовых светильников. И тем не менее — ни за что в жизни Чевиот не мог бы понять или проанализировать, в чем было дело, — в ней было что-то неприятное, что-то не гармонирующее, почти отталкивающее.

Маргарет Ренфру спустилась к подножию лестницы. Снова 'прозвучал ее хрипловатый голос.

— О, леди Дрейтон. — И она склонилась перед Флорой в низком реверансе::

Даже Чевиот отметил, что он был слишком подчеркнут для выражения простой вежливости, слишком глубок. Он был полон сарказма и вызова. Флора, повернувшись, холодно кивнула;

При более близком рассмотрении становилось ясно, что на мисс Ренфру было старое, хотя тщательно вычищенное и подштопанное, платье. Но казалось, что она чуть ли не гордится этим фактом, насмешливо выставляя его напоказ.

— Простите мою бесцеремонность, — сказала она с легкими ироническими нотками в последнем слове, — с которой я решила сама представиться: вам. Но я видела вас на прогулке верхом в парке, и ваши достоинства и хорошие манеры не вызвали у меня сомнений. G вашего разрешения, я Маргарет Ренфру.

На этот раз она в самом деле была неподдельно вежлива. Ее живые глаза под темными бровями уставились на Чевиота и сочли его достаточно привлекательным. Но в следующую же секунду глаза ее потемнели и в них появилось жесткое выражение.

Чевиот поклонился в ответ.

Слово «хорошие манеры» угрозой всплыло у него в мозгу. Упоминание о достоинствах заставило его внутренне содрогнуться. Молнией промелькнули слева полковника Роуэна — «известен как стрелок из пистолета, борец и фехтовальщик».

Да, он был обладателем серебряного кубка, полученного за успехи в стрельбе из пистолета в столичной полиции. Но как он справится с оружием без нарезки, заряжающимся с дула, пули которого то и дело отличались друг от друга, — это было уже совершенно другое. Он не разбирался в борьбе, если не считать полученных им в свое время нескольких уроков дзюдо. Он не был даже уверен, что представляет собой рапира. Впрочем, неважно, неважно!

— К вашим услугам, мисс Ренфру. Я тоже имел удовольствие видеть вас, — с наивозможной для себя грацией солгал он. — Как я предполагаю, вы имеете какое-то родственное отношение к леди Корк?

У Маргарет Ренфру был высокий голос.

— Родственное? Увы! Я всего лишь дочь одной из ее старых подруг. Я просто бедная приживалка, сэр. И существую благодаря щедрости леди Корк.

— Без сомнения, в качестве компаньонки?

— Что такое компаньонка?—подчеркнуто заинтересовалась женщина. — Никогда не слышала, что это такое. Когда-нибудь вы расскажете мне об этом подробнее.

Вышитый розами подол ее платья колыхнулся и опал. До чего поразительная женщина! Почему ее окружает атмосфера какой-то смутной тайны и подавленных страстей, в которых смешались гордость и стыд? Мисс Ренфру отвела от него глаза и глянула на мистера Хенли.

— Этот... этот джентльмен,— сказала она, качнув густыми локонами, — объяснил мне, что вы явитесь как представитель полковника Роуэна. Очень хорошо. Итак, мы вас дождались! Прощу вас следовать за мной.

Подол ее платья взметнулся, когда она двинулась по лестнице. И тут же фойе, куда высыпала куча народа, наполнилось гулом И шумом.

Его заполнило полдюжины молодых людей в вечерних костюмах, среди которых был и юный гвардейский офицер в ярко-красном мундире, лицо его было украшено ухоженными усами и густыми бакенбардами; из задней комнаты в вестибюль хлынули ароматы пунша и бренди. Облегающие сюртуки, очень узкие брюки в сочетании с белыми пластронами или жилетами придавали всем до карикатурности резкие очертания.

Но они были далеко не карикатурами.

— Джек, старина! — раздался добродушный голос, которого Чевиот никогда раньше не слышал.

Раскрасневшийся молодой человек, которому на первый взгляд было никак не больше двадцати одного или двадцати двух лет, вцепился ему в руку, демонстрируя свое расположение. Вздернутый нос нового знакомого, широкий рот и мутноватые глаза сочетались со светло-каштановыми волосами и бакенбардами, чем-то напоминая мистера Мейна.

— Фредди! — с искренним удовольствием воскликнула Флора, протягивая ему левую руку.

— Флора! Радость моя! — заорал молодой человек по имени Фредди. Он склонился над ее рукой, издав сдавленный звук, полный страсти, типа «м-м-м!» н, поцеловав ее перчатку, неловко выпрямился, чуть не упав.

— Клянусь Господом! — с энтузиазмом добавил он. — Должно быть... сколько же? Две недели? Да! Самое малое две недели, провалиться мне, как я никого из вас не видел! — Он ткнул пальцем в белой перчатке в Чевиота и оглушительно расхохотался. — Скрываешь свои грешки, скрываешь! Не обращай внимания. Завидую. Слушайте, — он ткнул пальцем в потолок, — а не потанцевать ли нам?

— Только не сейчас, Фредди, — Чевиот подчеркнул его имя. — Дело в том...

«Дело в том, — думал он, — что человек, у которого постоянно возникает желание спрашивать себя: «Кто я? Что я?», находится явно на пути к смирительной рубашке».

К счастью или к несчастью, но эта опасность ему не угрожала. Молодой гвардейский офицер, единственный эполет которого говорил, что он в звании капитана, с красными лампасами на узких черных брюках, вздернув подбородок, вмешался в их разговор.

— Да неужто! — сказал он томным утомленным гнусавым голосом, заметно шепелявя. — А я думаю, что кто-то так и мечтает попасть в танцевальный зал.

Несмотря на свою томность и расслабленность, говоривший был высок и силен. Внезапно ухватив одного из стоящих рядом за накрахмаленную сорочку, он оттолкнул его в сторону и сделал шаг вперед.

Увидев, как тот приближается к нему, Чевиот ощутил прилив гнева. Подобравшись, он напрягся и подготовился. Гвардейский офицер, которого никто не осмелился остановить, ринулся прямо на него — и содрогнулся, словно налетев на скалу.

Фредди завопил от удовольствия. Но гвардейский офицер не разделил его восторгов.

— Неужто? — повторил он таким же томным, но более громким голосом. — Почему бы тебе не признаться, куда ты направляешься, приятель? И кто ты вообще такой, приятель?

Чевиот не обратил на него внимания.

Маргарет Ренфру, поднявшаяся на четыре ступеньки, смотрела на Чевиота краем глаза, откинув локоны. Он обратился к ней.

— Не покажете ли мне дорогу, мисс Ренфру?

— Я с тобой говорю, приятель! — рявкнул гвардейский офицер, схватив Чевиота за левую руку.

— А я с тобой не разговариваю,—сказал Чевиот, поворачиваясь и высвобождая свою руку из чужой. — Надеюсь, что и впредь мне это не понадобится.

Вытянутая физиономия капитана Хогбена, украшенная черными усами и бакенбардами, приобрела цвет его мундира. Затем он стал смертельно бледен.

— Клянусь Господом! — сдавленным голосом прошептал он, отводя назад правую руку в белой перчатке. — Клянусь Господом!

Но тут же четверо его друзей с хохотом накинулись на него и, несмотря на отчаянное сопротивление капитана, потащили его вверх по лестнице.

— Сдержи свои страсти, Хогбен!

— Ты же не собираешься вызывать лучшего стрелка в городе, не так ли, Хогбен? , — Изабелла ждет тебя, Хогбен! Она просто умирает от желания увидеть тебя, Хогбен, клянусь адским пламенем!

Компания сплетенных тел грохнулась о стенку, миновав мисс Ренфру, которая с отвращением отстранилась от них, запинаясь и падая, компания потащилась вверх по лестнице. Чевиот успел лишь мельком увидеть длинное разъяренное лицо гвардейца с растрепанной шевелюрой.

— Я тебя запомню! — донесся до него вскрик.

Молодой Фредди, с сияющей улыбкой поклонившись Флоре и Чевиоту, последовал за всеми прочими. Длинные фалды его сюртука летели вслед за ним, когда он взбегал по лестнице. Через секунду компания исчезла.

Маргарет Ренфру вздернула плечо.

— Сущие щенки, — невыразительно сказала она. И затем с большей силой: — Как с ними Скучно. Я бы предпочла человека постарше, с опытом.

Она не смотрела на Чевиота. Ее взгляд, внимательный и загадочный, приковался к чему-то за его плечом. Затем она повернулась и неторопливо стала подниматься по лестнице.

Флора, если даже и почувствовала прилив гнева, не показала его. Она была взволнована и даже несколько испугана, когда поднималась наверх рядом с Чевиотом.

— Тебя не успели предупредить, — тихо сказала она, —-Но я молю тебя об одном!

— Да?

— Не ссорься с капитаном Хогбеном, молю тебя; не надо!

— В самом деле?

— Не серди его и вообще не связывайся с ним. Он известен своей подлостью и отсутствием благородства. Я терпеть не Могу этих слой, но ты можешь пострадать!

— Как ты меня пугаешь!

— Джек!

— Я не сказал ничего, кроме «Как ты меня пугаешь».

Флора засунула руки в меховую муфту.

— И... кроме того, ты был довольно суховат с бедным Фредди Доббитом.

Чевиот остановился почти на вершине лестницы. Снова он поднес руку ко лбу. И голое его был лишь чуть громче, чем у нее.

— Флора, сколько еще раз мне придется просить у тебя прощения? Этим вечером я просто сам не свой.

— И ты считаешь, что я этого не замечаю? Я пытаюсь всего лишь помочь тебе! — Она Снова замолчала, утомленная столь бурной вспышкой. Чувствовалось, что он лихорадочно соображает, что к чему.

— У Фредди, бедного мальчика, хотя он и сын лорда Ловестоута, нет ни пенни. Но он страшно обожает тебя; вот почему он и мне нравится. Он развлекает леди Корк своими ужимками и своими сказками...

— Сказками? Какими сказками?

— О, это всего лишь болтовня! Ну, например, о ворах, поскольку ты так занят этим противным птичьим кормом.

— Что именно о ворах, Флора? Расскажи мне!

— Ну, например, что кто-то может украсть обожаемого ара леди Корк, того попугая, который курит, — мол, кто-то утащит его прямо с насеста и все такое. Или что он не будет даже утруждаться, вскрывая замок ее сейфа, он просто утащит его целиком.

— Вот как! — пробормотал Чевиот, щелкнув пальцами. — Вот как!

Поднявшись по лестнице, они оказались в широком, хорошо освещенном коридоре. Он повернулся, с интересом осматриваясь вокруг.

Стены были украшены росписью в китайском стиле, столь восхитительном лет сорок назад, но теперь несколько поблекшим. Черные лакированные панели стен с золотыми драконами в свете масляных ламп бросали отблески на шелковые ширмы и украшенные росписями пустые фарфоровые вазы. Лампы стояли на маленьких низких столиках тикового дерева, рядом с которыми вдоль дальней стены располагались гнутые стульчики из такого же тика.

Стоя спиной к коридору, Чевиот увидел посередине стены закрытую двустворчатую дверь, на глянцевой оранжевой поверхности которой вились золотые арабески. Она вела в бальный зал; из-за нее доносился гул голосов и приглушенные звуки скрипок.

Все двери были выкрашены в оранжевый цвет с золотыми узорами, контрастировавшими со стенами черного лака. Вторые двустворчатые двери, тоже закрытые, были расположены в конце коридора. По правой стороне были распахнуты две одностворчатые двери. Современный ковер с блеклыми цветами был покрыт грязными следами ног и пылью.

— Мистер Чевиот?

Но Чевиот рассматривал птичьи клетки.

— Мистер Чевиот! — повторила мисс Ренфру, которая, обратись к нему лицом, стояла у двустворчатых дверей вдали.

Здесь было восемь птичьих клеток, которые по четыре в ряд свешивались с потолка по обе стороны тикового столика вдоль стены. В каждой из клеток беспокойно прыгали канарейки, некоторые издавали трели. Все клетки были позолочены и очень большие. Как он и предполагал.

Сделав шаг, он взял из одной из клеток кормушку из белого китайского фарфора. Она тоже была внушительных размеров. Клетка качнулась, встрепенувшаяся канарейка вспорхнула на жердочку, и Чевиот, осторожно ставя кормушку на место, краем глаза увидел, как Маргарет Ренфру, ожидавшая его, с силой сцепила руки.

— Вы считаете, что это очень вежливо, — обратилась она к нему, — заставлять ждать леди Корк?

Неожиданно заявила о себе Флора.

— Я уверена, мисс Ренфру, — ясным голосом сказала она, — что леди Корк не будет возражать, если я и никто иной задержит мистера Чевиота на пару секунд.

— Вы, как правило, и задерживаете его? Ну, конечно! И даже в таких случаях?

— Особенно в таких случаях!

— Вы же знаете, насколько важны дела леди Корк!

— Не сомневаюсь, — вежливо согласилась Флора. — Как и мои. Так что мне понадобится всего лишь минутка, договорились?

Чевиот, готовый запротестовать, повернулся и впервые увидел Флору при ярком свете.

Она была выше, чем он предполагал; выше, и у нее были более женственные формы. Может быть, сидя в карете, он представил ее меньше ростом из-за тихого голоса и миниатюрных рук. Свет озарял чистую гладкую кожу ее лица и плеч. На губах ее была вызывающая улыбка. От ее облика у него перехватило дыхание.

В тот же самый момент двустворчатые двери за спиной мисс Ренфру, ведущие в будуар леди Корк, распахнулись и тут же мягко прикрылись.

Оттуда выскользнула смуглая девушка с оливковой кожей, лет восемнадцати или девятнадцати. Чепчик прикрывал ей уши, а длинный передник поддерживался завязками. Она была хорошенькая, с такими выразительными сияющими карими глазами, что часто они казались черными.

Обратившись к Маргарет Ренфру, девушка пробормотала: «Прошу прощения, мисс», — и заторопилась по коридору к лестнице. По пути она отвесила реверанс Флоре, искоса одарив ее взглядом, полным обожания.

— Мистер Чевиот! — снова окликнула его мисс Рен-ФРУ- — Не думаете ли, что вы теперь?..

— Мадам! — вмешался почтительный голос.

Чевиот и забыл о мистере Хенли, который вслед за ними поднялся наверх. Но он был рад увидеть этого коренастого, крепко сбитого человека.

— С вашего разрешения, мадам, — сказал старший клерк, адресуясь к мисс Ренфру и отвешивая ей поклон, — я бы взял на себя смелость войти первым. И обещаю вам, что мистер Чевиот не задержится.

— В таком случае будьте любезны.

Она открыла одну створку двери и вошла. Мистер Хенли, бросив быстрый одобрительный взгляд из-под рыжеватых бровей, последовал за ней, закрыв за собой двери. Чевиот остался наедине с Флорой в аляповато расписанном коридоре.

— В чём дело? — спросил он. — Ты хотела мне что-то сказать?

Флора, мотнув головой, пожала плечами, стараясь отвести от него взгляд.

— Ну-ну... — пробормотала она. — Если это не так сложно для тебя, и ты мог бы пожертвовать мне один танец...

— Танец? И это все?

— Все! — отозвалась Флора, широко открывая глаза. — Все?

— Я же не могу, Флора! Я же при исполнении обязанностей!

Так он выразился. Но он не мог противостоять ей, и она это отлично понимала. Но может быть, именно поэтому, похоже, ее сердце смягчилось и она не стала слишком настаивать.

— Ну что ж,—сказала она, скривив рот в огорченной гримаске. — Я вижу, что тебя главным образом интересуют эти ужасные полицейские дела. Во всяком случае, первым танцем будет вальс, а Кое-Кто считает этот танец просто восхитительным. Очень хорошо! В таком случае я буду сидеть здесь, — и она с изящной неторопливостью опустилась на один из четырех стульчиков, — и ждать, пока ты не покончишь с делами.:

— Но ты не можешь здесь ждать!

— Почему же? Я не могу позволить себе зайти в зал, все подумают, что меня некому сопровождать! Почему бы мне не подождать здесь?

—- Потому что... Ну, я сам не знаю! Но ты не должна!— С заметным усилием Чевиот восстановил душевное равновесие. — Тем не менее, если ты по-прежнему хочешь помочь мне...

Флора мгновенно преисполнилась внимания. — Да, да! Все что угодно!

— Эта темноглазая девушка в чепчике... Та, что только что промелькнула мимо нас. Прав ли я, предполагая, что она горничная леди Корк? Как ты назвала ее? Соланж?

— Да? А что с ней?

— Вот что мне надо...

Он дал короткую инструкцию. Флора вскочила на ноги.

— О, с этим я справлюсь, — закусив губу, сказала она. — Хотя это... это так странно!

— Что, Бога ради, тут может быть странного?

— Не важно. — Ее темно-синие глаза, которые казались огромными и блестящими в сиянии светильников, уставились ему в лицо. — Ты что-то ищешь, не так ли? И подозреваешь ее?

— Да.

— Но что это? И кого ты ищешь?

— Пока я не могу сказать. Пока. Я еще не уверен, что напал на верный след. Я должен обмануть эту Саланж, а времени у меня немного. — В памяти у него всплыли стоящие внизу столы с холодными закусками. — Флора! Присоединяется ли обычно леди Корк к своим гостям за ужином?

— Да, конечно! Всегда!

— И в какое время тут принято приступать к ужину?

— Как правило, к полуночи. — Она с любопытством приглядывалась к нему. — А затем, как ты, конечно, знаешь, танцы продолжаются до часа или двух ночи. Мы... мы очень поздно подъехали, как я уже говорила. Мне даже не преподнесли программку танцев, что говорит о плохих манерах в этом доме. Сколько сейчас времени?

Ни о чем не думая, Чевиот автоматически вытянул левую руку и отогнул обшлаг сюртука, чтобы взглянуть на часы. Никаких часов на руке не было. Флора смотрела на него с растущим удивлением.

Он опустил отяжелевшую левую руку в кармашек жилета. Часы представляли собой толстый золотой репетир с двойной цепочкой. Вытаскивая его, он скреб пальцами по крышке, не представляя, как открыть ее и увидеть циферблат.

— Джек! — тихо сказала она, но в голосе ее слышался ужас. — Неужели ты не можешь открыть собственные часы?

Не будь ее, смущающей его своим присутствием, он бы никогда не сделал такой ошибки. Наконец он нажал головку, и крышка откинулась.

— Без двадцати пяти минут полночь, — сказал он, откашлявшись.

— О, Господи,— с молитвенным выражением прошептала Флора.

Она отпрянула от Чевиота, стараясь отдалиться от него и душой и телом. Ему показалось, что между ними возникла туманная стена.

— Сначала, — сказала Флора, — я решила, что ты шутишь. Ты не можешь... этого не может быть... после всех твоих обещаний...

Она отпрянула от него и легко пошла, почти побежала по коридору, устланному выцветшим ковром, между черных лакированных стен с золотыми драконами, направляясь к лестнице, по которой спустилась Соланж.

— Флора! Что я сделал?

Ответа не последовало. Она исчезла.

Чевиот с щелканьем захлопнул крышку часов, и, ощущая их вес, вместе с золотой цепочкой и брелоками опустил в кармашек. Он был мокр от напряжения.

Он испытал едва ли не молитвенное желание понять эмоциональный подтекст, сопровождавший чуть ли не каждое слово, сказанное сегодня в этом доме. Он присутствовал во всем, что тут делалось и говорилось, и, даже не понимая смысла, он ощущал его присутствие. И тем не менее...

— Справлюсь! — громко сказал он, выпрямляясь.

Он резко постучал в дверь. Он не мог предвидеть, что в какой-то мере из-за его собственных слов и действий через двадцать минут в этом доме произойдет убийство. 

5 Убийство под звуки вальса

— Входите! — раздался хриплый голос.

Повернув ручку, Чевиот толкнул створку дверей.

Его встретил ошеломляющий нечеловеческий вопль, издававший звуки типа «ха-ха-ха!», и на мгновение ему показалось, что его издает очень старая женщина, сидевшая у камина по другую сторону комнаты, скрестив руки на гнутой рукояти трости.

Она была невысока ростом и, скорее, ширококостная, чем полная; шеи практически не было видно. Ее белый чепчик, оборки которого обрамляли крупную голову, покрывал снежно-белые волосы. Платье ее также было белого цвета. Тем не менее, несмотря на возраст, у нее была превосходная кожа, а черты лица выдавали следы былой красоты. Ее маленькие хитрые глазки выжидательно уставились на Чевиота.

— Ну-ну, — громко сказала она, — Закройте-ка двери.

Чевиот притворил их.

По другую сторону камина на деревянном шесте с перекладиной сидел ее излюбленный неизменный спутник — огромный красно-зеленый ара. Попугай обходился без клетки, он был прикован к перекладине тоненькой цепочкой, обвивавшейся вокруг одной из ног. Голова его была украшена красно-белыми перышками, и на Чевиота уставился хитрый круглый глаз. Взъерошив перья, попугай потоптался на шесте, как человек, вытирающий ноги о коврик у дверей и, закинув клюв, издал тот же самый вопль, который Чевиот уже слышал.

От него мороз шел по коже.

— Как я догадываюсь, вы леди Корк?

— Догадываетесь? Тело Господне! Разве вы не знаете?

— Я офицер полиции, леди Корк...

— Эй! Это еще что такое?

— ...И оказался здесь, чтобы задать вам несколько вопросов...

— До чего мы дожили! — вопросила леди Корк. — Услышать такое — и от сына Джорджа Чевиота? Ни одного изящного комплимента? Ни слова о том, как я хороша в свои годы? Что за манеры царят в наши дни?

Чевиот заставил себя собраться, не давая выхода своим эмоциям.

Леди Корк расположилась в комнате, заставленной столами и трюмо, украшенными завитками позолоченной бронзы и черепаховыми накладками, стульями с гнутыми спинками и китайскими вазами. Розовые стены были увешаны картинами — миниатюрами в золотых и серебряных рамках, датированными никак не ранее 1829 года. Но сама она большей частью принадлежала восемнадцатому столетию, и ароматы ее обстановки говорили об этом же.

Он должен найти не только правильный подход к ней, но и единственно верные слова.

— Тем не менее, мадам, — улыбнулся он, — я не слышал, что покойный доктор Джонсон удостоил вас уж очень изысканных комплиментов при вашей первой встрече.

Леди Корк, которая уже открыла рот, так и осталась сидеть, не произнеся ни слова.

— На самом деле, как я читал, он назвал вас тупицей. Но к тому же он обратился к вам со словами «дорогая», а некоторое время спустя преподнес изящные извинения за то, что так окрестил вас. Мадам, я бы предпочел при первой же нашей встрече преподнести вам и комплименты и . извинения, не откладывая их до второй.

Наступило молчание. Леди Корк была изумлена, но никоим образом не выражала неудовольствия. Она смотрела на него, приоткрыв рот. Затем в долю секунды и манеры, и речь ее претерпели стремительное изменение.

— Мне доставит большое удовольствие, сэр,произнесла она, обретая подлинное достоинство, — иметь дело с джентльменом, который в наше распущенное время предпочитает отдавать свое время книгам, а не картам и игре в кости. Вы, подобно волшебнику, нашли удивительно удачную форму комплимента.

— О, молю вас, мадам, я далеко не волшебник! Я мог лишь процитировать обращенные к вам строки-мистера. Босуэлла: «Она предстает посланницей высших сил, вокруг которой расцветает жизнь».

— Златоуст! — вскричала леди Корк. — Златоуст!

(«О, Господи, — с отчаянием подумал Чевиот, — какого безнадежного идиота я изображаю из себя!»)

Эта мысль пришла ему в голову и потому, что Маргарет Ренфру, которая стояла рядом с мраморным камином, опираясь на него локтем/ не скрывая иронии, смотрела на него.

Несколько поодаль, исполняя обязанности секретаря, с несчастным видом сидел мистер Хенли; разложив свои письменные принадлежности, он занес перо над листом бумаги, на котором пока еще не появилось ни слова.

— Мой дорогой юноша, — с сердечным радушием сказала леди Корк, -— садитесь! Прошу вас, присаживайтесь! Да садитесь же, вам тут всегда рады!

Она сияла каждой морщиной лица, как девочка, полная радости и оживления.

Своей клюкой с загнутой верхушкой она указала на широкое плетеное кресло, стоявшее рядом с насестом для попугая. Ара, живое воплощение зла, поцарапал когтями б перекладину и издал несколько невнятных звуков. Во взгляде Чевиота на попугая было симпатии не больше, чем попугай одарил его при встрече.

— Не надо бояться, — насмешливо сказала леди Корк. — Он, бедняга, не усядется вам на голову, потому что я приковала его. В своей жизни он уже и так совершил немало преступлений.

— Рад это слышать.

— Это правда, что он покушался на королевские чулки. Правда, он всего лишь обиделся, — серьезно уточнила леди Корк. Преступление было пресечено за счет ноги леди Дарлингтон..i

Никто не улыбнулся; хотя она ожидала именно такой реакции. Ее легкое замешательство напомнило Чевиоту о его собственных ошибках. Хотя ее невысокая сгорбленная фигура продолжала источать достоинство, чувствовалось, что леди Корк была несколько растеряна и даже смущена.

— М-да... Я предполагаю, что вам поведали о наших... не очень приятных проблемах здесь?

Чевиот сел.

— Возможно, они не так уж и тревожны, как вам; кажется,— сказал он.

В комнате возникло странное, с оттенком неприязни, напряжение. Леди Корк ткнула клюкой в слабое пламя камина.

— Я много что слышал, — сказал Чевиот, — но не имею представления о том месте, откуда был украден корм. Может быть, с кухни? Из гардеробной? Из буфетной?

— Нет, нет, нет! — решительно возразила леди Корк. Он обратил внимание, что в будуаре клеток не было. — Из этого... как бишь его? Ну, вы понимаете. Из той штуки на краю клетки, куда засыпается корм.

— Да, так я и предполагал. Но мы должны в первую очередь все выяснить. Мадам, сколько птичьих клеток у вас в доме?

— Ну, в моей спальне живут четыре попугая...

Леди Корк показала на другую дверь, ведущую из будуара, как раз напротив двустворчатой двери. Если бы Чевиот сейчас вошел в будуар через них, то другая дверь осталась бы у него справа. Ее спальня была одной из комнат, выходивших прямо в коридор.

— Четыре попугая! — с ударением сказала она. — К тому же добавьте еще шесть клеток с самыми разными птицами — но все исключительно экзотичны и восхитительны — в столовой, что позади спальни. И, как вы могли уже видеть, в коридоре восемь канареек. Это все.

Она дважды стукнула тростью. Значит, практически во всех комнатах на этом этаже; в бальном зале птиц не было.

— Сэр! — громким шепотом прошипел из-за спины мистер Хенли. — Вы хотите, чтобы я вел стенографическую запись?

Приняв решение, Чевиот кивнул, имея в виду только леди Корк.

— Насколько мне известно, кормушки дважды... дважды подвергались нападению похитителей?

— А! Однажды во вторник, то есть три ночи назад, а потом в четверг, то есть прошлой ночью. Они были вычищены дочиста, словно собака их вылизала, ни семечка не оказалось на полу — и это в середине ночи!

— Благодарю вас, мадам. Значит, были ограблены все восемнадцать клеток?

— Нет, нет, нет! — Во взгляде леди Корк появилось какое-то новое выражение. — Всего пять из них. Четыре во вторник ночью, прямо в моей спальне, где я спала. И одна клетка с канарейкой в коридоре прошлой ночью. Вы считаете, что это немного? Но я прямо с ума схожу. Плоть Господня, да я прямо вне себя!

—Тетя Мария... — начала мисс Ренфру, словно Собираясь ей возразить.

— А ты бы помолчала, ангел мой!

Чевиот оставался невозмутим.

— Могу я осведомиться, мадам, кто конкретно занимается клетками? Чистит их и все такое?

Качнув белыми оборками чепчика, леди Корк с гордым удовлетворением посмотрела на него.

— Можете — и вы получите ответ. Хубильо!

— Прошу прощения...

— Хубильо! Черный мальчик, — объяснила леди Корк, поднимая руку фута на четыре от пола. —Это мой личный слуга, у него специальная зеленая ливрея и шапочка с черным плюмажем. Леди Холланд, а также леди Шарлевиль,—добавила она, презрительно фыркнув при упоминании двух других известных светских дам Лондона, — просто выходят из себя от зависти, видя его!

— Не сомневаюсь, мадам. И я предполагаю, что вы никогда не держите деньги у себя дома?

— Деньги? Деньги? Смерть богачам! — отчетливо вы-., крикнула леди Корк, которая принадлежала к радикальному крылу партии вигов. Она стукнула своей клюкой о пол. — Если примут билль о реформах, я вывешу флаги на окнах!

— Но вы храните у себя драгоценности... мадам, могу ли я взглянуть на ваш сейф?

Леди Корк, которой минуло восемьдесят четыре года, проявила отменную прыть.

Поднявшись из кресла, она возбужденно проковыляла через комнату. Запустив руку за пазуху, она извлекла оттуда цепочку, на которой висели два ключа.

Одним из них она открыла письменный стол работы Буля, откуда вынула небольшой металлический ящик. Хотя он был невелик, похоже, был сделан из слоновой кости и окован железом. Подняв его, она грохнула ящик на стол, отодвинув в сторону синюю вазу.

Чевиот торопливо последовал за ней.

Она открыла ящик и откинула крышку.

— Вот! — объявила она и, вернувшись в кресло, сделала движение, словно отряхивая руки после неприятной работы.

— Приношу свою нижайшую благодарность, мадам.

В дальнейшем тишину не нарушали никакие звуки, кроме скрипения пера мистера Хенли или случайного скрежета, когда он окунал перо слишком глубоко в чернильницу. Леди Корк рассеянно уставилась в пространство. Но Маргарет Ренфру несколько раз бросала на него взгляд, покачивая густыми локонами. Наконец скрип пера остановился.

Чевиот слышал, как в жилетном кармане у него тикали часы. Время, время, время!

Ящик был далеко не полон и не очень тяжел. Кроме тиары и нескольких браслетов остальные предметы были невелики по размерам, хотя представляли большую ценность из-за украшавших их рубинов, изумрудов и особенно алмазов. Здесь были кольца, серьги, крохотные нагрудные часики, усыпанные алмазами. Чевиот тщательно сосчитал их, выкладывая один за другим на стол.

Тишину, которая становилась почти невыносимой, нарушали только звуки вальса, доносившиеся из зала.

Он никогда раньше не мог себе представить, что скрипки и арфа могут издавать столь громкие звуки и что вальс на три такта может звучать в столь стремительном темпе. Музыка перемежалась радостными вскриками танцующих. Он представил себе, как они в сумасшедшем темпе несутся по навощенному полу.

В этот момент Чевиот, как и все остальные, услышал осторожный стук в двери, выходившие в коридор.

— Прошу прощения, — вежливо сказал он.

Торопливо подойдя к дверям по толстому ковру, заглушавшему его шаги, он приоткрыл одну створку дюймов на десять.

Снаружи стояла Флора. Она не смотрела на него или, во всяком случае, старалась отвести глаза. Но ее рука (левая рука, которая была в перчатке, машинально заметил он), протянула ему сложенный лист бумаги.

Взяв его, он прикрыл двери и вернулся к столу. Под низким абажуром лампы драгоценности переливались снопом блестящих искр, которые бросали отблески на розовые стены, увешанные картинами. Развернув лист, он неторопливо пробежал глазами по строчкам.

— Ну? — вопросила его из кресла леди Корк. — И что же мы теперь будем делать?

Поскольку мистер Хенли уже нетерпеливо крутил головой в высоком воротничке, Чевиот сделал ему знак продолжать запись.

Улыбаясь, он подошел к креслу хозяйки дома.

— Леди Корк, — сказал он, — я насчитал тут тридцать пять драгоценностей. Но, как явствует из моей информации, тут должно было быть сорок. Куда делись остальные пять?

— Но почему?.. — она остановилась.

— Ну же, мадам! — Он говорил в своей напористой манере, к которой столь часто прибегал раньше. — Не лучше было бы выложить мне всю правду?

Взвились и опали последние аккорды вальса.

— Что у вас там написано в бумаге?

— Я получил информацию, мадам. Остальные пять драгоценностей были украдены, не так ли?

— Ха-ха-ха! — заскрежетал ара и, хлопая крыльями, затанцевал на насесте. Краем глаза Чевиот отметил, как выпрямилась Маргарет. Ренфру. Ее блестящий красный рот (она что, облизывала губы?) был полуоткрыт, словно в . изумлении.

— Вы хотите обвинить меня, — громко, но без выражения сказала леди Корк, — в краже моих собственных безделушек?

— Только не в краже, мадам. Просто вы хотели спрятать их.

— Фредди Деббит сказал!..

— Да. Похоже, что Фредди Деббит много чего сказал. И не сомневаюсь, что, кроме всего прочего, он вызвал у вас беспокойство, расписав, как воры могут утащить ваш сейф. Учитывая наш опыт, леди Корк...

— Чей опыт?

— ...Хочу сказать, что для женщины является совершенно естественным инстинкт прятать самые ценные вещи, причем так, чтобы они в случае опасности были под руками. Это особенно относится к вещам, с которыми связаны сентиментальные воспоминания.

Чевиот говорил спокойно, вежливо и убедительно.

— И мне трудно- представить себе лучшее место, где можно спрятать кольца, браслеты, небольшие камешки, — продолжал он, — чем в кормушке птичьей клетки. Отдаю должное вашей предусмотрительности. Кому это может прийти в голову? И даже в том случае, если подозреваемый попытается ночью взять кормушку из клетки, это разбудит птиц и вызовет всеобщий переполох, который выдаст вора с головой. Таким образом вы попытались спрятать свои самые ценные вещи. Я прав?

— Да! — сказала леди Корк.

Ее окончательно сразили слова о «сентиментальных воспоминаниях». Неловко склонив короткую шею, она уставилась в огонь. Как ни странно, из-под морщинистых век выползли две слезы и скользнули по щекам.

— Они остались от мужа, — кашлянув, сказала она, нё отрывая глаз от пламени. — Ах! И от другого мужчины, который уже шестьдесят лет покоится в земле.

Настойчивые ритмы вальса, казалось, ни на секунду не оставляли Чевиота.

— Я должен напомнить вам, — мягко сказал он, — что эти драгоценности были украдены. И похититель до сих пор не найден.

Не оборачиваясь, леди Корк согласно кивнула.

— Тетя Мария, — вмешалась мисс Ренфру, и голос ее выражал глубокое сострадание, — они будут найдены. Не переживайте. Но, кстати, уже около полуночи. Гости ждут приглашения к столу. Разрешите ли мне заняться этим?

Леди Корк, не поворачиваясь, снова с силой кивнула. Дряхлые опущенные плечи ее сотрясала дрожь.

Белое платье мисс Ренфру, с розами по окаймленному черным подолу, скользнуло через дверь, ведущую в спальню, а не через двустворчатые двери. Провожая ее глазами, Чевиот хотел' было заговорить, но изменил свое намерение.

— Леди Корк, я не могу и не хочу расстраивать вас еще больше. Но почему вы не сказали о пропаже Драгоценностей? Почему вы скрыли этот факт?

— Чтобы они снова смеялись надо мной? Как они всегда делают?

— Да. Я понимаю.

— Человек, который позволяет себе смеяться над вами, — со сдавленным голосом неожиданно вмешался мистер Хенли, — ответит передо мной. Клянусь Богом, ответит!

Эти слова заставили её встрепенуться. Повернув голову, она одарила мистера Хенли милостивой улыбкой. И, стараясь скрыть свои слезы, посмотрела на Чевиота.

— И кто бы мог подумать, — фыркнула она, хотя по щекам ее продолжали струиться слезы, — что у сына Джорджа Чевиота хватит ума вообразить себе все это?

— Это моя работа, мадам.

— Ваша что?

— Моя работа, должен вам сказать. Могу ли я задать вам несколько вопросов?

— Можете.

— Итак, во вторник вечером, решив попробовать, что у вас получится, вы спрятали четыре драгоценности в кормушках клеток попугаев в вашей спальне? Так. И вы были вне себя от ужаса, изумления и гнева, когда на следующее утро обнаружили их исчезновение. В четверг вечером вы спрятали очередную драгоценность в клетке канарейки, что в коридоре: что-то небольшое и не вызывавшее у вас воспоминаний, скорее всего, вы хотели сделать из спрятанной вещи ловушку для вора?

Леди Корк откинулась на спинку кресла.

— Да! Верно! Но, человече, откуда вам все это известно? Не так давно мы говорили о волшебниках. До чего странная жизнь. Вы что, один из них?

Чевиот, ошарашенный такой оценкой его наблюдений, вытекавших из здравого смысла, сделал смущенный жест.

— Это всего лишь предположение, мадам. И не больше.

— Ага! Тогда вот что скажите мне, синьор Калиостро! — Несмотря на слезы, ей не изменила проницательность. — Почему этот проклятый мошенник пересыпал содержимое кормушек в коробку или что там у него было и оставил их совершенно пустыми? Почему он просто не порылся в них пальцами? И не вытащил оттуда все безделушки, создав впечатление, что к корму и не прикасались?

— Мадам, этому есть несколько объяснений. Я мог бы изложить вам их все, но предпочитаю самое убедительное.

— Ну же!

— Я уверен, что на следующее же утро, леди Корк, вы первым делом поспешили к клеткам, чтобы убедиться в безопасности ваших сокровищ, так?

— Плоть Господня! — сказала леди Корк. — Так я и сделала!

— Так что похититель (он или она, пока неизвестно) ночью должен был действовать как можно быстрее. Не так просто осмотреть клетку, не побеспокоив попугая, чьи крики могли бы разбудить вас. Вне всяких сомнений, вора меньше всего беспокоило, в каком состоянии будут найдены кормушки. Вы понимаете, что это значит?

— Ну?

— Разберемся. Надежно ли запираются на ночь наружные двери дома?

— Как Ньюгет! Или Казначейство! Или даже еще основательнее, насколько я знаю.

— Запираете ли вы на ночь двери своей спальни?

— Нет! Какая в том необходимость?

— Значит, похититель, он или она, — кто-то из ваших близких. Полагаюсь на ваше здравомыслие, мадам: у вас нет никаких предположений относительно того, кто бы мог быть этим вором?

— Нет, — помолчав, она подчеркнуто вымолвила это слово.

— Рассказывали ли вы кому-нибудь о вашем намерении спрятать драгоценности?

— Никому! — уверенно рявкнула леди Корк.

— Тогда еще один вопрос, мадам. Вы уверены, что ночью не слышали никаких звуков, не видели отблеска света в течение всей ночи?

— Нет. Дело... в лаудануме.

— Лаудануме?

— Старухи, мальчик мой, спят очень плохо. — Теперь она рассердилась на него. — И я пью его каждую ночь, чтобы обрести покой. И ничего не могу поделать! Даже когда в четверг я расставила силки, сунув дешевое колечко в клетку к канарейке, мне пришлось выпить лекарство, чтобы не мучиться. Ну и что страшного? Разве сам король не пьет лауданум из-за спазм в мочевом пузыре? И когда его министры заходят к нему с разговорами о государственных делах, разве он не в таком одурманенном состоянии, что не может говорить с ними?

Разговаривая, она яростно тискала руками навершие своей трости. Тем не менее тон ее изменился.

— Король, — сказала она. — Они ненавидят его, не так ли? Да! Его ненавидят! А я знала его, когда он был молод, красив как Бог, и весь двор следил за его романом с Пердитой Робинсон.

И снова мышцы ее лица безвольно расслабились и, как она ни старалась, слезы обильно текли по ее щекам.

— Убирайтесь,—откашлявшись, каркнула она.—С меня хватит для одного вечера. Вон с глаз моих!

Чевиот сделал знак мистеру Хенли.

Старший клерк аккуратно закупорил чернильницу, отложил ручку, закрыл папку с бумагой и, опираясь на свою трость, сделал несколько легких шагов к камину, рядом с которым висел шнур для вызова- прислуги; Хенли потянул за него. Затем они с Чевиотом направились к дверям.

— Стоп! — внезапно остановила их леди Корк.

С удивительным для ее вида достоинством, не обращая внимания на залитое слезами лицо, она поднялась.

— Несколько последних слов! Я все знаю. Я все знаю, не важно, как или от кого, относительно моей броши с изумрудами и алмазами, сделанной в виде кораблика. Это был первый подарок, полученный мною после свадьбы от мужа. И я слышала, что она была заложена у Вулкана.

Казалось, от звуков вальса она была готова прийти в ярость. Она с такой силой ударила тростью в пол, что даже ара подскочил и вскрикнул.

— Мою брошь! — переведя дыхание, сказала она. — У Вулкана!

«У Вулкана? — подумал Чевиот. —В ломбарде? У ростовщика?»

Он не мог спрашивать, кто такой Вулкан. Естественно, она предполагала, что он отлично знает это имя. Но задать этот вопрос можно было кому-то другому, и поэтому он только поклонился.

— Спокойной ночи, леди Корк.

После того как Чевиот захлопнул двери, они остановились в широком пустынном коридоре, с двумя рядами китайских светильников;; молча глядя друг на друга.

— Итак, — спросил мистер Хенли, — что вы извлекли из всего этого?

— Дело в том, — откровенно признался Чевиот, — что она настолько принадлежит восемнадцатому столетию, что я с трудом понимал ее произношение, не говоря уж о смысле ее слов. Какое облегчение перейти на нормальный язык.

(На нормальный язык. За девяносто лет до своего рождения!)

— Ага! — пробормотал мистер Хенли, лукаво глядя на него. —Ясно. Я и сам пару раз просто терялся, хотя значительно старше вас. Но вот что я хотел бы сказать...

— Она не сказала нам всей правды. Она знает или предполагает, кто украл ее драгоценности. И если бы они не были связаны с сентиментальными воспоминаниями; она, может быть, вообще не заговорила бы о них. И совершенно ясно; что...

Чевиот замолчал, потому что его собеседник отвернулся от дверей. Он внимательно вглядывался в пространство перед собой; его рыжеватые; брови сошлись воедино, и он полуприподнял трость, указывая на что-то. Чевиот тоже повернулся.

Примерно в десяти футах от них, повернувшись к ним спиной, стояла Флора Дрейтон.

В общем-то в ее присутствии здесь не было ничего необычного. Она стояла справа от них, ближе к закрытым дверям танцевального зала, и под ногами у нее был выцветший ковер.

В ее застывшей напряженной позе е откинутой головой и руками, глубоко засунутыми в муфту, было что-то неестественное. Хотя они не видели ее лица, во всей ее фигуре читались мука и отчаяние.

У Чевиота сжалось сердце, словно кто-то схватил его холодными, пальцами.

Через секунду открылась дверь, одна из тех одинарных оранжевых дверей, что была слева от них, если стоять лицом к лестнице. За ней крылся проход в спальню леди Корк.

Резко захлопнув ее за собой, оттуда вышла Маргарет Ренфру. Она стояла почти боком, так что во всяком случае были видны только очертания ее подбородка. Мисс Ренфру прошла прямо перед Флорой по диагонали, торопливо направляясь, по всей видимости, к дверям бального зала.

Здесь она несколько помедлила, изменив, очевидно, свое намерение. Сделав нетерпеливый жест, она легко повернулась и прямо посередине ковра двинулась к лестнице. Она была примерно в десяти футах от застывшей на месте Флоры.

И в этот момент— как не хватало тут хронометриста, который точно все засекал бы! — кто-то выстрелил.

В силу причин, о которых будет сказано ниже, они не услышали выстрела. Стремительные пассажи дюжины скрипок, звучные аккорды арфы, шарканье ног танцующих, смех женщин и возбужденные громкие голоса мужчин создавали в коридоре невообразимый шум.

Но пуля попала Маргарет Ренфру точно под левую лопатку.

Чевиот, не отрывавший от нее глаз, увидел, как по спине, обтянутой белым платьем, хлынула темная струя. Было похоже, будто кто-то огромной нечеловеческой рукой толкнул ее вперед. Она сделала еще два шага, ноги у нее подкосились, и она рухнула лицом вперед.

Две или три секунды, которые показались бесконечными, она лежала неподвижно. Затем, судорожно сжав пальцы, она заскребла ими по ковру. Она попыталась опереться на руки, но ей удалось лишь приподняться на локтях. Мучительный спазм сотряс ее тело. Плечи у Маргарет Ренфру передернулись. Она упала, гулко стукнувшись лбом об пол, разметав густые черные кудри. И осталась недвижимой.

В мертвой тишине взвились ритмы вальса:

«Пока мы скользим по летней волне, нет, не кончаются сны.

Пока мы скользим, наши мысли вослед нам летят...»

Чевиот рванулся вперед так, что золотые драконы на выцветших стенах слились для него в одну полосу. Он упал на колени у недвижимой фигуры.

Пулевое отверстие было невелико, из него вытекла небольшая уже засыхающая струйка крови. Оружие явно было мало, с легким пороховым зарядом, звука которого почти не было слышно. Такая пуля не могла нанести серьезную рану, если только не попадала прямо в сердце.

Куда она и попала. Вытащив часы, он нажал на кнопку, откинул крышку. Подсунув руку под лоб женщины, он приподнял ей голову и поднес стекло циферблата к накрашенным губам, автоматически отметив время. Стекло осталось чистым, не затуманенным. Она скончалась за двадцать секунд.

Чевиот опустил ее голову. Защелкнув часы, он опустил их в кармашек жилета.

Мистер Хенли, бледный как бумага, со сжатыми губами, склонился к нему. Лицо у него было таким же растерянным, когда он неуклюже опустился на колени рядом с ним.

— Что?.. — начал он.

К счастью, он смотрел лишь на тело мисс Ренфру. Чевиот отвел от него глаза и похолодел.

Застывшая поза Флоры изменилась. Теперь она стояла лицом к нему в тех же десяти футах. Ее глаза невидяще смотрели на Чевиота. Ее стала сотрясать неудержимая дрожь, с которой она была не в силах справиться, потому что не владела нервами. Муфта выскользнула из ее дрожащих рук.

Хотя она продолжала придерживать муфту левой рукой, правая ее рука — в перчатке до локтя, на тыльной стороне которой широко разошелся шов, — беспомощно выскользнула из муфты.

И из нее выпал крохотный пистолетик с позолоченной пластинкой на деревянной рукоятке. Он упал на ковер и, поблескивая, остался лежать;

Флора уронила муфту, судорожно вздохнула и прижала руки к глазам. 

 6 Кошмар в коридоре

Чевиот, встав, решительно ухватил за плечо мистера Хенли, по-прежнему стоявшего на коленях.

— Переверните ее! — приказал он.

— А?

— Положите ее на спину и проверьте, скончалась ли она. Вы же были на войне и не должны терять головы. И пусть ничто не ускользнет от. вашего внимания!

— Как скажете, сэр.

Если только старший клерк повернется...

Но он не поворачивался. Хромая нога заметно мешала ему, когда он возился с обмякшим и отяжелевшим телом убитой.

И тут детектив-суперинтендант сделал то, что, как он был уверен, не смог бы сделать ни за что в жизни.

Он молча подошел к Флоре. Ее глаза, в которых застыла немая отчаянная мольба, не отрывались от него. Он поднял пистолет, надежно ухватив его за дуло большим и указательным пальцами. В нескольких футах сбоку от нее стоял один из очень низких чайных столиков тикового дерева. Несмотря на то, что высокая лампа с шелковым абажуром создавала впечатление, что должна опираться на солидное основание, он знал, что тяжелая фарфоровая ваза, в которой она была укреплена, была пустой внутри.

Левой рукой он приподнял лампу. Правой опустил в нее пистолет. Тот полностью скрылся в фарфоровой полости.

Но предварительно он отметил еще несколько деталей. Оружие было еще теплым. На его пальце, скользнувшем по дулу, остался чёрный след сгоревшего пороха. На маленькой золотой пластинке, врезанной в рукоятку, были выгравированы инициалы «А. Д.».

После того как пистолет скрылся в вазе, необходимо было как можно быстрее повернуться. Мистер Хенли еще не смотрел в его сторону. Но...

Боже всемогущий!

Ему показалось, что одна из створок дверей, ведущих в бальный зал, приоткрылась на пару дюймов и тут же снова закрылась. В ужасе ему показалось, что он увидел в проеме что-то черное, то ли сюртук, то ли волосы, промелькнувшие на фоне ярко-оранжевого косяка с его золотыми арабесками.

Но полной уверенности у него не было. Он успел заметить мгновенное движение лишь краем глаза, в долю секунды, и, конечно, не мог быть полностью убежден.

Маргарет Ренфру лежала на спине, широко открыв глаза, с отвисшей челюстью. Она не слышала музыки и никогда больше впредь не услышит ее.

Мистер Хенли, с лица которого еще не сошла бледность, вставая на ноги, понемногу стал обретать свою рассудительность.

— Мистер Чевиот, — спросил он, — кто это сделал?

Чевиот рискнул посмотреть на Флору. Его глаза с мольбой уставились на нее, словно он спрашивал: «Флора, Флора, как ты могла?..»

И ее глаза с тем же отчаянием отвечали: «Это не я! Это не я! Это не я!»

— Мистер Чевиот,—низким хриплым голосом повторил старший клерк,— кто это сотворил?

На этот раз он не следил за Правильностью языка.

— Вы этого не делали, — сказал он. — Я тоже нет. При всем уважении к леди и ни на что не намекая, — он качнул головой в сторону Флоры, — она также этого не делала. Я наблюдал за ней, и она ни на секунду не вынимала рук из муфты.

Это было правдой.

Это Открытие поразило Чевиота, как ударом молнии, и он выпалил, не раздумывая:

— Вы видели рану. Ее сделало небольшое Оружие, из тех, что называют карманными. Если бы вы или я стреляли из кармана, чтобы заглушить звук...

Мистер Хенли, издав какой-то невнятный звук, очнулся от своих размышлений.

— Осмотрите мою одежду! — сказал он, оглядывая сам себя. — Вы же суперинтендант из отдела внутренних дел. Осмотрите меня! А я то же самое сделаю для вас!

— Но...

— Прошу Вас, сэр! С вашего разрешения, сэр! Я настаиваю!

Чевиот сделал это. Он даже раскрыл пайку с письменными принадлежностями и осмотрел трость. Он ничего не обнаружил. Но он был готов к этому. Когда мистер Хенли осматривал его, он думал лишь о муфте Флоры. В ней не могло быть...

— Неужели дело только в размерах? —- предположил он, выдавив из себя некое подобие искаженной улыбки. Он взял муфту Флоры.

Она не могла стрелять сквозь нее, не оставив на подкладке следа ожога от пороха. Покрутив муфту в руках и не обнаружив в ней дыры, он вернул ее хозяйке.

Флора больше не дрожала. Ее страх перед ним, который заставил ее повернуться спиной к Чевиоту, каковы бы ни были его причины, ныне исчез. Но, заговорив, она с трудом шевелила губами.

— Дорогой мой! — шепнула она столь тихо, что он с трудом расслышал ее. — Мой дорогой, дорогой, дорогой! Ты же знаешь, что я этого не могла...

Тут она наконец обрела голос.

— Но кто же это сделал! — вскрикнула она. — Ведь тут в коридоре больше никого не было.

И это было правдой; кроме них, в коридоре никого больше не было.

Масляные светильники бросали мрачные отсветы на черные лакированные стены. Возбужденные доносившейся музыкой, канарейки прыгали в клетках, пытаясь издавать невнятные трели.. Чевиот посмотрел на мистера Хенли.

Тот почтительно отдал ему честь, приложив два пальца ко лбу.

— Это не мое дело, мистер Чевиот. Но, — и он обвел руками обстановку, — есть только одно объяснение. Должно быть, приоткрылась одна из этих дверей, за которой и было оружие.

— Я могу поклясться, — тихо сказал Чевиот, — что, когда раздался выстрел, ни одна из этих дверей не открывалась.

— Вы уверены в этом, сэр?

— Совершенно.

— Но...

— Стоп, стоп! Дайте мне подумать!

Он уставился на ковер. Женщина не могла погибнуть от пули в сердце, если бы не было человеческой руки, нажавшей на спусковой крючок, и тем не менее это произошло. Чевиот отчетливо слышал, как тикают часы в кармашке жилета.

Этот звук заставил его прийти в себя. Снова вытащив часы, он выяснил, что три минуты тому назад миновала полночь. Вальс скоро кончится; танцы длятся уже довольно долго. Мисс Ренфру направлялась, как она сама сказала, пригласить гостей на ужин. И через несколько минут вся толпа вывалит сюда. И если они увидят труп в коридоре...

— Минутку! — сказал Чевиот.

Подойдя к дверям танцевального зала, он приоткрыл одну створку и заглянул внутрь.

Никто не увидел его или, во всяком случае, не подал виду, что увидел.

Пока он вглядывался в массу танцующих, его обдало волной жаркого воздуха, густого, но благоухающего духами. Дюжина скрипачей как сумасшедшие приплясывали на своем небольшом возвышении. Широкие подолы женских нарядов и пышные рукава крутились перед ним радугой розовых, голубых, зеленых, белых цветов.

Перед его глазами промелькнуло не менее полудюжины самых разных причесок; у некоторых женщин были цветы в волосах, некоторые украсили себя перьями. На тонких шнурках, обмотанных вокруг нежных запястий, болтались программки танцев. У всех дам были перчатки до локтей, в то время как мужчины в черных сюртуках предпочитали короткие белые перчатки.

Кое-кто, как сказала Флора, считает вальс непристойным танцем, Чевиот не мог этого понять. Партнеры держатся друг от друга на расстоянии вытянутой руки. И все же...

И все же под покровом этого мира, представшего перед ним как во сне, озаренного неровным светом газовых светильников, пульсировало странное подавленное возбуждение. Чевиот ощущал его. Лица женщин раскраснелись от танцев, а мужчин — от напряжения или выпивки. В этом зале с навощенным до стеклянного блеска полом, с тяжелыми зелеными портьерами, закрывавшими окна, никто не скрывал своих страстей и эмоций.

«Что тут происходит? — попытался понять он. — Да, с первого взгляда все ясно. Но уже вторая мысль предельно примитивна: эта обстановка привела к убийству».

Он увидел, что с внутренней стороны дверей торчит большой медный ключ. Чевиот сделал шаг за порог. Незаметно заведя руку за спину, он повернул ключ, вытащил его и опустил его себе в карман.

«Внешне, — продолжал он лихорадочно думать, — тут все пристойно, как в женском колледже. Но что творится в глубине?»

Берегись!

Вальсирующая пара, вынырнувшая из разноцветья танцующих, налетела на него. Он не успел увернуться.

Раздался мягкий звук столкновения тел. Танцующие покачнулись, но не сбились с ноги. В ту же секунду Чевиот рассыпался в извинениях перед молодой женщиной.

— Мадам, молю вас простить меня. Это исключительно моя ошибка. Я слишком загляделся.

Юная леди, хорошенькая и худенькая, со светло-каштановыми волосами и широко расставленными газельими глазами, в синем шелковом платье и прической типа «не забывай меня», перевела дыхание, приостановившись в стремительном скольжении.

Но она не забыла сделать изящный реверанс, вскинув большие глаза, и, улыбнувшись, опустила их.

Наконец Чевиот понял общее свойство всех этих женщин, которое бросилось ему в глаза у Флоры. Это была их неизменная женственность, самое сильное оружие женщины, которое так беспокоит мужчин.

— Прошу вас, не беспокойтесь, сэр, — улыбнулась ему девушка, пристально глядя на него. — Умоляю вас, не обращайте внимания! Это совершенно обычное дело. И я не сомневаюсь, что мой партнер согласится со мной!

Она повернулась. Теперь на Чевиота в упор глядели глаза того самого гвардейского офицера, капитана Хогбена, с которым недавно он обменялся резкостями на лестнице.

Несколько секунд капитан Хогбен, дыша ненавистью и запахом бренди, не произносил ни слова. Тем не менее он не производил впечатления особенно разгневанного человека; он был, как и раньше, расслаблен и томен. Он разгладил свои усы и бакенбарды.

— Снова ты, парень? — протянул он. — Ну и ну! Я должен поговорить с тобой, парень, в соответствующее время и в соответствующем месте. Так что мы еще с тобой встретимся!

Он резко выкинул правую руку, чтобы презрительно толкнуть Чевиота в грудь.

Странности сопутствовали ему весь вечер. Волна ярости, которую Чевиот редко чувствовал и никогда не показывал, бурно вскипела в нем. В долю секунды мгновенным движением руки он остановил капитана. А затем его левая рука всем весом, с силой, как таран, врезалась в грудь гвардейского офицера.

Пятки сапог капитана Хогбена разъехались на скользком паркете. Он шлепнулся на пол с грохотом, от которого вздрогнули язычки светильников, но немедленно вскочил, щелкнув каблуками своих блестящих ботфортов, и в глазах у него плескалась ярость.

Было бы неправдой утверждать, что девушка с каштановыми волосами поспешила пресечь стычку. Она лишь приподняла руки, готовясь к продолжению танца и мягко пробормотала несколько неразборчивых слов.

Чевиот ждал, глядя капитану Хогбену в глаза.

Но требования, хорошего тона одержали над ним верх. Капитан Хогбен повернулся к партнерше. Никто из танцующих , не обратил особого внимания на этот инцидент. Только женщина в лиловом наряде громко взвизгнула, и мимо них пролетел увлеченный танцем круглолицый Фредди Деббит, держащий на вытянутых перед собой руках величественную брюнетку в розовом платье.

Чевиот вышел из зала. Притворив двери, он вытащил клюй и закрыл обе створки. Ключ он оставил в замке.

Но лоб его был мокр от пота.

Черт возьми, что с ним происходит? Неужели и его так возбудила атмосфера бального зала? Или его терзают и не дают покоя кроющиеся в глубинах сознания сомнения относительно Флоры... и ее невиновности?

Сама Флора, которая отодвигалась все дальше и дальше от мертвого тела, распростертого в коридоре, где сейчас стало заметно тише, со слезами бросилась к нему.

— Джек! Во имя всего святого, что ты делал в танцевальном зале? В такое время?

Чевиот окончательно пришел в себя.

—Закрыл его, — коротко сказал он, продолжая изучать лицо Флоры в поисках искренности в ее глазах и очертаниях рта. — Разве мы можем позволить, чтобы сюда высыпала толпа народа? Естественно, нет. Нельзя, чтобы тут воцарилась суматоха.

— Но это ужасно. — Она качнула золотой копной волос в сторону тела Маргарет Ренфру и заломила руки. — Что нам теперь делать?

— Я покажу тебе.

Флора едва не вскрикнула, когда он снова оставил их. На этот раз Чевиот поспешил в будуар леди Корк. Постучав, он повернул ручку, которая неизменно, издавала при этом громкий щелчок, и вошел.

Леди Корк дремала в кресле у потухшего огня; ее чепчик с оборками сполз набок, а руки покоились на трости. Даже ара сидел с закрытыми глазами. Но, услышав щелканье замка, он встрепенулся и закрутил головой.

Но проницательность не покинула старую леди. И при виде Чевиота на лице ее сразу же отразилось напряженное ожидание.

— Что-то неладно, юноша? — спросила она, поднимаясь.— Выкладывайте, я готова. Что случилось?

— С сожалением должен сообщить вам, что ваша племянница, мисс Ренфру.,.

— Она мне не племянница, — сказала леди Корк, и ее лицо окаменело. — И даже не родственница, если уж об этом зашла речь. Что она теперь выкинула?

— Ничего. Она стала жертвой несчастной случайности. Говоря откровенно, она мертва.

— Мертва, — после долгого молчания повторила леди Корк, и под глазами у нее проступили белые пятна. Затем она прищурилась. — Несчастная случайность, вы говорите?

— Нет. Просто к такой формуле прибегает полиция, чтобы смягчить потрясение. Она была убита выстрелом в сердце сзади и сейчас лежит в коридоре. Поэтому, мадам, — Чевиот встретил и выдержал ее взгляд, — я и обращаюсь к вам за помощью. Как полицейский офицер, я должен перекрыть доступ в коридор большого количества людей, пока не осмотрю его. Не будете ли вы настолько любезны помочь мне, задержав гостей в бальном зале, что-то сообщив им или предложив еще потанцевать... словом, все что хотите? Их надо задержать минут на десять или пятнадцать, не сообщая им (пока!) о несчастье. Можете ли вы это сделать?

— Эге, — сказала леди Корк, подтягивая к себе свою палку. — И могу, и сделаю. Там есть с десяток вдов и пожилых дам, которые мне помогут!

Она торопливо засеменила к дверям, но остановилась, Поджав губы.

— Выстрел, — ровным голосом сказала она. — Кто это сделал? Ее любовник?

На этот раз лицо Чевиота полностью сохранило невозмутимое выражение, ничего не выдав.

— Значит, у мисс Ренфру был любовник, леди Корк?

— Ба! Только не рассказывайте мне! Уверена, что он у нее был!

— И его имя?..

— Откуда мне знать? Эта шельма держала язык за зубами. Но разве вы не заглядывали ей в глаза?

— Кое-что я в самом деле заметил.

— Гордость и в то же время стыд? Обидчивость и в то же время жестокость и страх, что ее может выдать выражение лица? Когда это написано большими буквами при помощи румян и помады! К чему все это в тридцать один год? Ба! В наши дни совесть никому не нужна!

Гнев исказил ее лицо, колыхнув морщины, как камень, брошенный в воду.

— Вот то, чего я терпеть не могла, и не собираюсь этого отрицать! Лицемерка, проклятая лицемерка! К чему? Неужели она думала, что я против? — Леди Корк внезапно раскашлялась, и не понять, то ли из-за смеха, то ли по другой причине. — В мое время, юноша, девушка не считалась достойной внимания, если до того, как ей минет двадцать, у нее не было полдюжины ухажеров. Если вы хотите найти ее франта, то он, скорее всего, в зале. Но она отрицала, что у нее кто-то есть... А теперь она мертва.

— Леди Корк!

Она уже почти добралась до дверей.

— Э?

— Прав ли я, предполагая, как мне кажется, уже некоторое время, что ваши драгоценности похитила мисс Ренфру? Или что, по крайней мере, вы считали ее похитительницей?

Музыка прекратилась.

В старом обветшавшем доме внезапно воцарилась тишина. Из бального зала донеслись аплодисменты, но они были лишь данью вежливости. Можно было предположить это, потому что утомленные гости, мужчины и женщины, мечтали сейчас лишь об обильной еде и выпивке.

— Итак, леди Корк? Вы подозревали мисс Ренфру?

— Молодой человек, молодой человек, вы торопитесь! Неужели вы не слышите то, что слышу я? Даже не услышав приглашения на ужин, они все равно рванутся к лестнице, как стадо диких коней. Идем!

— Они не смогут рвануться. Я запер двери снаружи.

— Да неужто? — заскрипела леди Корк, напоминая своего попугая. Ее поведение изменилось. Она разглядывала его с неподдельным сарказмом. — Ручаюсь, что это только разожжет их любопытство. А ведь вы хотите хранить все происшедшее в тайне? Что, по-вашему, они будут думать, когда найдут двери закрытыми?

— Вы ответите на мой вопрос, леди Корк?

— Молодой человек, да вы, никак, наседаете на меня?

— Нет, мадам. В любом случае, если даже вы не ответите, я буду вынужден сделать вывод, что вы в самом деле подозревали мисс Ренфру. И действовать буду соответствующим образом.

Она уставилась на него.

По выражению ее лица он понял, что нащупал правду.

Он мог ручаться, что она была на волоске от того, чтобы гаркнуть: «Да!», но с присущей ей непредсказуемостью изменила свое намерение. Фыркнув, леди Корк с треском распахнула двери и решительно вышла.

Чевиот в разочаровании мог только последовать за ней.

Леди Корк не обратила внимания ни на мистера Хенли, ни на Флору, которые продолжали стоять там, где он их оставил. На несколько секунд невысокая согбенная фигура склонилась над телом Маргарет Ренфру.

— Бедная девочка, — пробормотала леди Корк.

Не промолвив больше ни слова, она просеменила к дверям зала, открыла их, вошла внутрь и закрыла за собой. Гул голосов перешел в приветственные крики, а затем сменился взрывом оваций.

— Итак! — обратился Чевиот к Флоре. — Давай посмотрим, что тут можно сделать.

Конечно, он не должен был допускать, чтобы изменилось положение тела. Но это пришлось сделать, потому что он, только он мог отвлечь внимание клерка и успеть спрятать еще горячее оружие, из которого недавно стреляли.

Но не это было самым главным. Маргарет Ренфру уже стала окоченевать. Очертания ее тела, включая положение рук и ног, отпечатались на пыли, покрывавшей ковер. Осторожно перевернув ее в прежнее положение, он вытянул ей руки вдоль тела и соединил ноги.

Сделав это, он ощутил свою полную беспомощность.

Он не мог сделать снимков. У него не было ни мела, ни увеличительного стекла, ни клейкой ленты для снятия отпечатков. Но и это было не так важно, в конце концов, он мог бы найти какие-то грубые заменители.

В мире не существовало баллистика, который мог бы идентифицировать пулю, вылетевшую из ствола без нарезных каналов. Даже веря в невиновность Флоры, даже принимая за истину все объяснения, как у нее в муфте оказалось оружие, он никогда не смог бы указать, из какого пистолета был сделан выстрел.

Отпечатки пальцев, на которые он так рассчитывал в эксперименте с мистером Мейном и полковником Роуэном, здесь были более чем бесполезны. Кроме слуг, например Соланж, если не считать его, мистера Хенли и леди Корк, все остальные обитатели здания были в перчатках.

Блистательные преимущества, которыми он обладал, рассыпались в прах. Он был предоставлен лишь самому себе и своей сообразительности.

— Мистер Хенли, — сказал он, поворачиваясь и на глазок прикидывая расстояние. — Среди ваших письменных принадлежностей нет ли случайно кусочка мела?

— Мела, мистер Чевиот? — переспросил последний, делая шаг назад. — Ей-богу, сэр, не могу понять, зачем он вам понадобился.

— Обрисовать очертания тела. Мы же не можем оставлять его здесь.

— А! — выдохнул мистер Хенли, испытывая облегчение при этом понятном объяснении. — У меня есть угольная палочка, если она вам пригодится.

— Да! Благодарю вас! Я вижу, что ковер имеет достаточно светлую раскраску для этой цели. Если вы ничего не имеете против, дайте мне ваши принадлежности. Я сам сделаю набросок и произведу обмеры.

Минут десять, пока они молча наблюдали за ним, а Флора была близка к истерике, он углубленно занимался делом. Чтобы измерить расстояние, он использовал свой длинный шелковый галстук. Он ходил взад и вперед от тела к стене, а затем снова отступал в коридор.

Из зала все громче и громче доносились голоса. Чевио-том снова овладел страх перед нашествием публики. Пером он торопливо скреб по бумаге, чернила расплывались. Черт возьми, тут не было промокательной бумаги, и он забыл о песке.

— Думаю, что это все, — сказал он, возвращая папку мистеру Хенли и помахивая в воздухе листом бумаги, чтобы просушить его. — Мистер Хенли, мне неудобно вас утруждать. Но у вас тут лошадь. Можете ли поехать за хирургом? За любым, но лучше, чтобы он был достаточно квалифицированным.

— Мистер Чевиот! Эта леди мертва! Никакой хирург не сможет вернуть ее к жизни.

— Да. Но он может достать пулю и определить направление пулевого канала.

— С-сэр?

— А теперь слушайте меня! — потребовал Чевиот, уставившись в глаза старшего клерка, едва не выкатившиеся из орбит. — Мы пришли к выводу, не так ли, что стреляла не леди Дрейтон?

— О! Значит, это сделал я!

— В дальнейшем мы пришли к выводу, — мягко продолжил Чевиот, — что у леди Дрейтон вообще не было никакого оружия?

— О, конечно!

— Очень хорошо. — Он не осмеливался взглянуть на Флору. — Но тут в коридоре нет никакого оружия. Я только что обыскал его. Следующее замечание касается положения тела мисс Ренфру. Она была убита выстрелом в спину. Все мы это видели и не сомневаемся в этом, она лежит, как вы видите, посередине ковра, лицом к лестнице и перед всеми дверями, выходящими в коридор.

— А! То есть это означает...

— Это означает, что мы не можем игнорировать возможность, что одна из этих дверей могла быть на секунду приоткрыта и снова закрыта.

— Но вы говорили...

— Я знаю, что говорил. Я по-прежнему считаю, что ни одна из этих дверей не открывалась. Тем не менее, если мы не принимаем во внимание эту версию, нам остается поверить лишь в чудо или во вмешательство злых духов.

— Да, сэр! Оно и есть! Хотя все говорят, что это вранье, но тут могут быть и колдуньи...

Чевиот не обратил внимания на его слова. Он сделал еще один шаг вперед.

— Вы спрашивали меня, зачем нужен хирург. Чтобы извлечь пулю, после чего он сможет сказать, был ли произведен выстрел прямо в спину или под углом. Если сбоку, то откуда — слева или справа? Вы понимаете, какое значение это имеет? Вы понимаете, что тогда мы поймем, где, видимый или невидимый, стоял убийца?

— Ага! — выдохнул, выпрямляясь, мистер Хенли. — Сэр, — смущенно откашлявшись, добавил он. — Прощу прощения. Теперь я вижу, что полицейский детектив должен знать куда больше того, чем уметь выколачивать пятерней признание из взломщиков просто потому, что он уверен в своей правоте. Я отнимал у вас время, мистер Чевиот, но больше не буду злоупотреблять им. Я бегу, сэр, чтобы привести вам хирурга.

Он с достоинством поклонился. Повернувшись, он направился к лестнице и исчез из виду.

Несколько секунд Чевиот смотрел ему вслед.

Он знал, что выражение «выколачивать пятерней» означало работу кулаками. Несмотря на его углубленный интерес к политическим и социальным аспектам истории, который помогал ему понимать выражения, бывшие в ходу в полиции, все же трудно было предполагать, чтобы он смог усвоить каждую услышанную им фразу.

И, оказавшись рядом со свалившимся на него преступлением, он мог только с достоинством нести тот груз, который навалило на него время.

Наклонившись, он подсунул одну руку под плечи Маргарет Ренфру, а другую под колени и поднял отяжелевшее мертвое тело.

— Флора! — с напряжением обратился он к ней. — Мы должны куда-нибудь перенести ее.

Флора, готовая уже заговорить, отказалась от своего намерения. Придерживая муфту на правой руке, она торопливо открыла створку дверей около лестницы.

Чевиот, которому предстояло перенести туда тело, помедлив, повернулся.

Он слышал гул голосов из бального зала. Леди Корк не сможет достаточно долго продержать гостей там. И его не устраивало, что, когда все хлынут наружу, кто-то может задеть лампу и обнаружить спрятанный там пистолет. И к тому же...

С заметным усилием придерживая висящее на сгибе руки тело, он приподнял лампу одной рукой и вытащил маленький пистолетик, на позолоченной пластинке рукоятки которого были отчетливо видны инициалы «А. Д.».

Он не мог опустить пистолет в карман, так как для этого требовалось положить тело. Холодная влажная щека мисс Ренфру прижималась к его собственной, и он едва не уронил ее.

Флора облизала губы. Она была бледна, как труп мисс Ренфру. Хотя густые шелковистые волосы Флоры были в порядке,' она растерянно пригладила их обеими руками, прикрывая уши.

Чевиот быстро проследовал за ней в открытую дверь, которая вела в столовую. На обоих концах длинного чип-пендейловского стола, чистого и блестящего, стояло по массивному серебряному канделябру на шесть свечей. Она зажгла свечи, трепещущие язычки пламени бросали отблески на пол, натертый воском. По стенам и по углам заплясали смутные тени.

— Джек! Что ты делаешь?

— Кладу тело на стол. Сегодня вечером этой комнатой пользоваться не будут. Закрой двери.

Как только он опустил свою тягостную ношу на стол, между двумя источниками неверного света, он услышал, как медный ключ повернулся в замке. Замок сразу же защелкнулся, едва только Флора потянула ручку дверей.

Он слышал, как с грохотом распахнулись двойные створки дверей бального зала. Хотя в запертую комнату к ним и доносились приглушенные звуки, он из-за гула не мог разобрать ни одного Слова. Громкоголосая толпа, удаляясь, проследовала по коридору.

Чевиот подошел к дальнему концу стола. Он стоял лицом к Флоре, которая застыла, прижавшись спиной к дверям. Вид распростертого трупа, на который падали отблески света, заставил ее нервы натянуться как струны. Тем не менее, преодолевая собственную слабость, она сделала шаг вперед.

Он был обязан выполнить свой долг. Глядя на нее из-за стола, он приподнял на ладони пистолет, поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. 

7 «Ибо большая любовь плавит и свинец...»

Флора отпрянула от него.

— Итак... что? — спросила она.

— У меня есть несколько вопросов, которые я хотел бы задать тебе, моя дорогая. Подожди!

Прежде чем она успела открыть рот, он вскинул руку. Голову его пронзил острый приступ боли, горло сжал рвотный спазм.

— Запомни, пожалуйста, что я прикрывал тебя. Я никогда не напомнил бы тебе об этом, Флора, ни единым словом, если бы не хотел дать тебе понять, что ты можешь доверять мне... В прошлом, Флора, мы с тобой были любовниками,

— Джек! Ради всего святого! Не говори таких вещей! А что, если нас кто-то подслушивает?

— Очень хорошо. Но подожди еще немного, — настаивал он. — И, ради Бога, не считай, что я пьян или сошел с ума... — глаза его блеснули, — услышав то, что я собираюсь сказать тебе. Что я сделал, когда сегодня впервые встретил тебя в карете у Скотланд-Ярда?

— Джек!

— Что я сделал?

Флора вздернула голову и слегка отвернулась.

— Ты... ты обвил меня руками, положил голову мне на колени и наговорил целую к-кучу глупостей. И еще ты сказал, что я как картинка из книги.

— Да. Так я в то время и думал.

— Ты... так думал? — Флора отпрянула от него.

В памяти у него молнией вспыхнуло воспоминание о нежном цвете лица и яркости нарядов акварели «ин фолио» в Музее Виктории и Альберта: «Леди Флора Дрейтон, вдова сэра Артура Дрейтона, Работа Ш. Фуркье, 1827 р.».

— Флора, я не дамский угодник. До настоящего времени я никогда бы не позволил себе даже прикоснуться к незнакомой женщине, но в подсознании я чувствовал, что ты мне отнюдь не чужая.

— Ты и я? Чужие?

— Этого я не говорил. Весь сегодняшний вечер я думал над этим, и мое предположение переросло в уверенность. Когда-то, может быть, в каком-то другом воплощении, мы были с тобой так же близки, как и сегодня.

С этими словами Чевиот сделал короткий резкий жест.

— Это все, — сухо сказал он. — Я сказал тебе об этом лишь для того, чтобы объяснить самому себе, да и тебе, почему я действую подобным образом. Но не лги мне. Этот пистолет. — Он поднял оружие. — Как он у тебя оказался?

Было видно, что Флора с трудом воспринимала все события, обрушившиеся на нее в эту ночь. Новый для него тон, резкий и грубоватый, хлещущий как бичом, лишил ее последних сил. Ее колотило, и она с трудом удерживалась на ногах.

— Как он у тебя оказался, Флора?

— Он... он принадлежал моему мужу.

— То есть инициалы «А. Д.», вырезанные на пластинке?..

— Д-да!

— Почему ты захватила его с собой сегодня вечером?

Изумление, с которым она взглянула на него, невозможно было сыграть, понял он.

— Принесла сюда? Но я этого не делала! Никогда!

— Послушай, моя дорогая, — мягко сказал он. — И у других женщин были меховые муфты, когда они приезжали сюда. Но ни одна из них не брала ее с собой. Почему ты не оказалась среди них?

Хотя ответ на вопрос, который он ей задал, был прост и ясен, она не могла найти слов.

Вместо этого Флора швырнула муфту на' один из чип-пендейловских стульев. Вытянув правую руку, она решительно ткнула пальцем в прореху перчатки, образовавшуюся из-за разошедшегося шва. Губы ее искривились, стараясь выдавить хоть слово.

— Когда я ждала тебя в карете, а ты был с мистером Мейном и полковником Роуэном, я натянула перчатки. И... и шов разошелся. Поэтому мне пришлось прятать правую руку, так что, когда ты сказал, что мы отправляемся к леди Корк, я была просто  о б я з а н а прятать ее. Разве ты не видел, что я подала Фредди Деббиту левую? Или как я левой рукой подавала тебе список драгоценностей? И все время старалась прятать другую руку?

Чевиот уставился на нее.

— И это все? — спросил он.

— Все? — непонимающе, эхом отозвалась Флора. — Все?

— То есть ты не использовала муфту, чтобы прятать в ней пистолет?

— О, Господи, конечно, нет!

— То есть все это, Флора, связано с разошедшимся швом на перчатке? А ты не могла надеть перчатки так, как они есть? Или просто снять в доме обе?

Флора не без ужаса посмотрела на него.

— Надеть на бал рваную перчатку? Или, что еще хуже, явиться вообще без перчаток?

— Но!..

— Должна тебе сказать, что, если бы ты уступил мне и пошел танцевать со мной, моя перчатка была бы скрыта в твоей левой руке, и ни одна душа ничего бы не заметила. А в противном случае... — Она с отчаянием всхлипнула.— О, мой дорогой, что с тобой делается?

Наступило молчание. Чевиот повернулся в сторону.

Догорающие свечи еле слышно потрескивали. Их слабые отблески падали на закрытые сукном молчаливые клетки, в которых содержалось то, что леди Корк называла «исключительно экзотическими и удивительными созданиями». Он смутно различал очертания столовой, на стенах которой висели большие портьеры и поблескивало серебро.

Он возненавидел этот слабый дрожащий свет. Он даже Флоре придавал какой-то призрачный вид. С содроганием он подумал, что говорит с женщиной из другого века, из века, когда обычаи, принятые в обществе, были столь же незыблемы, как законы Рима.

Когда он снова повернулся к ней, они уже смотрели друг на друга с пониманием в глазах.

— Ты не веришь мне? — огорченно спросила Флора.

— Да! да! Я верю тебе! — не кривя душой ответил он. — Но каким образом этот пистолет оказался в доме?

— Она одолжила его. — Флора бросила беглый взгляд на то, что лежало на столе, и отвела глаза. — Больше двух недель тому назад.

— Мисс Ренфру одолжила его? Зачем?

— Для леди Корк, как она сказала. Ты же не забыл, что примерно месяц тому назад тут поблизости произошло ограбление? Когда взломали три дома по соседству?

— Я... нет, не забыл.

— Эта странная женщина сказала, что леди Корк вообще ничего не боится. Она сказала, что в доме, кроме слуг, нет никого из мужчин, что в случае необходимости леди Корк сама сможет постоять за себя. Я терпеть не могу такие вещи и ничего в них не понимаю! Но Мириам нашла пистолет Артура у него в кабинете среди прочих его вещей. Там же был и... и кисет с пулями, рожок с порохом и небольшой шомпол. Эта ужасная женщина все забрала с собой. И вот она мертва.

— Флора, вот что я пытаюсь понять...

— И ты мне не веришь!

— Да нет! Я верю тебе! Но я хотел понять, каким образом пистолет оказался в твоей муфте, откуда он выпал сразу же после...

— О, мой дорогой, дорогой мой, совсем не из этого пистолета... убили ее!

— То есть как?

— Потому что из него стреляли задолго до того, как она погибла. Он уже был разряжен, когда я нашла его.

— Что?

— Я нашла его в коридоре. И это правда!

Флора собрала все силы, стараясь убедить его.

— Джек, не сердись на меня. Я буду предельно терпеливой. Я расскажу тебе все, что ты хочешь услышать. — Голос ее дрожал. — Но я больше» не могу выдержать, когда ты задаешь мне вопросы в... в присутствии этой женщины. Она- смотрит на меня, а рот у нее открыт, словно она хочет укусить меня.

Ничего не видя от слез, Флора кинулась к дверям. Она никак не могла найти ключ. Кулачками она беспомощно заколотила по двери.

Не говоря ни слова, Чевиот, обогнув стол, оказался рядом с ней. Держа пистолет левой рукой, он обнял ее за плечи. Флора, ослабев от рыданий, уткнула голову ему в плечо.

— Я не подумал, — сказал он. — Теперь коридор должен быть пуст. Мы можем перейти в будуар леди Корк. А теперь успокойся.

Он открыл двери. Когда они выскользнули наружу, Флора отпрянула от него. Чевиот снова запер двери снаружи и опустил ключ себе в карман.

И тут же они столкнулись нос к носу с кем-то еще.

Поднявшись по лестнице, по коридору торопливо шла девушка, которую он недавно где-то видел. Она с усилием несла перед собой большой поднос с холодным мясом и бокалом шампанского.

Широкий подол ее темно-синего платья развевался при движении. Густые светло-каштановые волосы были уложены в прическу «не забывай меня». Когда она удивленно подняла глаза с мягким газельим выражением, он, увидев этот короткий нос и большой рот, сразу же вспомнил ее.

Она танцевала с этим идиотом, капитаном Хогбеном, когда он столкнулся с ними в бальном зале. Она была той девушкой, которая...

Видно было, что она не ожидала увидеть здесь Флору и резко остановилась. Флора сразу же повернулась к ним спиной.

— Вас не было внизу, — пробормотала девушка в синем платье. — Я решила отнести вам...

Она опустила глаза на поднос, содержимое которого вдруг стало так подпрыгивать у нее в руках, что шампанское выплеснулось.

— Мой-папа-говорит-что-я-слишком-много-болтаю-и-это -в-самом-деле-правда-хотя-я-никому-не-навязываю-своего-общества-когда-оно-нежелательно-о-Господи...

Все это она с присущей ей наивностью выпалила на одном дыхании. Девушка всучила ему поднос с мясом и шампанским, так что ему пришлось перенять груз, хотелось ему этого или нет.

— Это очень любезно с вашей стороны, мисс... мисс?..

Времени вежливо раскланиваться с ней решительно не было. Она пробормотала:

— Вы-совсем-забыли-меня-о-Господи-Хьюго-Хогбен-будет-в-ярости, — оставила его с подносом, взметнув каштановыми кудрями, побежала к лестнице, на которой стремительно и исчезла.

Чевиот, отягощенный подносом с холодным мясом и державший в другой руке стакан с шампанским, в то время как пистолет болтался у него на пальце, продетом под спусковую скобу, уставился на лестницу, догадываясь, что бедная девушка ничего не поняла.

Она оцепенела от ужаса, только когда увидела Флору. Конечно, как-то не принято, чтобы мужчина разгуливал по дому с обнаженным оружием. Тем не менее, хотя девушка в синем первым делом увидела пистолет, она не выказала особого удивления.

Она вообще не удивилась.

Хотя, возможно, его профессиональные инстинкты оказывают ему дурную услугу. Он видит намеки и следы там, где их нет и в помине. Но он может обдумать ситуацию, когда присоединится в Флоре в будуаре леди Корк и закроет за собой двери, — если ему вообще будет предоставлено, время на обдумывание.

Ибо Флора сразу же набросилась на него, и в пылу ярости ее красота стала еще ослепительнее.

— Ты специально все это делаешь? — сдавленным голосом спросила она.

— Специально? Что я делаю?

— Как будто ты не знаешь!

— Флора, о чем ты толкуешь, черт побери?

— Ты хочешь вызвать у меня ревность? Поэтому ты все время подкалываешь и мучаешь меня?

— Я так и не пони...

— Он не дамский угодник! — взорвавшись, передразнила она его. — Если ты хочешь сказать, что не строишь глазки, не выступаешь с напыщенным видом, не спрыскиваешь духами бакенбарды, как кое-кто, я могу быть только благодарна тебе. Но можешь ты подумать о своей репутации? Взять хотя бы эту ужасную особу Ренфру. А теперь и маленькая Луиза Тремьян! Подумать только!

— Луиза Тремьян? Эта девочка в голубом? Так ее зовут?

Флора была так изумлена, что лишилась дара речи. Она отпустила ему увесистую пощечину открытой ладонью. Силы у нее было немного, но удар получился хлестким.

Чевиот не шелохнулся. В нем, в котором постоянно жила глупая, но неизбывная ревность к ее покойному мужу, о котором он вообще ничего не знал, вспыхнуло желание отпустить ей ответную пощечину. И, не будь у него заняты обе руки, он так и сделал бы. Флора увидела выражение его глаз и перепугалась.

— Я уже однажды говорил тебе, — он изо всех сил старался сдерживаться, — что я и в глаза не видел мисс Ренфру до сегодняшнего вечера. С чего ты взяла, что это не так?

Флора не обратила внимания на вопрос, проигнорировав его.

— Черт бы ее побрал! — крикнула она, топнув ногой.— Чтоб она провалилась!

Даже эти невинные выражения звучали в устах Флоры столь неуместно, словно она разразилась градом грязных ругательств. Но ее уже понесло.

— Джек, сколько тебе лет? Да, я знаю. И все же — сколько тебе лет?

— Тридцать восемь.

— А мне тридцать один! — сказала Флора таким тоном, словно она была дама более чем средних лет, на пороге старости. Тон ее изменился. — Разве ты не видишь, как на тебя смотрела эта женщина? Сегодня вечером? На лестнице? Когда эти противные молодые люди спешили мимо нее? А она смотрела прямо на тебя и сказала...

— Но она...

Их голоса прозвучали одновременно. Какая-то мысль, которая могла бы помочь ему, скользнула у Чевиота в мозгу, но исчезла в смятении чувств, охвативших его.

— Я всегда сохраняла верность тебе, — сказала Флора.— После всего, что произошло между нами, и ты это знаешь. Ты должен это знать. Нет такого мужчины...

У нее перехватило дыхание, и она смолкла. Но не могла удержаться от того, чтобы не поддразнить его, одарив соблазнительной вызывающей улыбкой.

— Конечно, — добавила она, — кроме моего мужа.

— Да пошел он к черту, провалиться бы ему!

— Джек! — с насмешливым удивлением произнесла она, не в силах скрыть удовлетворения. — Ты же не ревнуешь к Артуру?

— Если тебе угодно, то да.

— Но, дорогой, это же абсурдно! Он...

— Я не хочу ничего больше слышать о нем!

Их голоса были перекрыты нечеловеческим вскриком.

— Ха-ха-ха! — заскрежетал ара, сидящий на перекладине над головой Флоры. Встопорщенный цветной хохол на голове придавал ему сходство с дьяволом, когда он подпрыгивал на насесте, пытаясь взлететь.

Чевиот снова отчетливо осознал, где он находится: в розовом будуаре, и перед ним стоят проблемы, которые необходимо разрешить, но присутствие вечной Евы, обнимавшей его за шею, отвлекало его. Он поставил поднос и бокал с шампанским на черепаховый столик, рядом с плетеным креслом леди Корк.

Но он продолжал держать в руках пистолет, только осторожно переложил его в правую руку, придерживая за спусковой крючок. Огонь в камине почти погас. В комнате похолодало.

— Флора, с этим надо кончать.

— С чем именно?

— Не притворяйся. Ты все прекрасно знаешь. Сядь сюда.

Флора опустилась в плетеное кресло, вцепившись пальцами в его ручки.

— О, Джек, неужели мы в самом деле...

— Да. В самом деле. Ты рассказала мне, что мисс Ренфру одолжила этот пистолет для леди Корк две недели назад. Видала ли ты его или слышала ли о нем за эти две недели до сегодняшнего вечера?

— Боже небесный, конечно, нет. В любом случае я видела эту ужасную вещь два или три раза в жизни.

— Сегодня вечером, как ты сказала, она была найдена тобой в коридоре. Как и когда ты нашла его?

— Ну вот! Ты сам послал меня, — с укоризненными нотками в голосе возразила Флора, — составить с Соланж список всех драгоценностей леди Марии Корк. Соланж очень толковая девочка и наизусть помнила все из них, но она не умеет читать и писать, так что мне пришлось самой все записывать. Потом я вернулась и вручила тебе список, даже не заходя в комнату. Ты не помнишь?

— Ясно. И дальше?

Флора в отчаянии вскинула руки, но потом уцепилась за ручки кресла.

— А дальше, — сказала она, — я села на один из этих тиковых стульев у маленького столика и стала ждать тебя. Как мне и было сказано.

— На какой стул? У какого столика?

— Ох, откуда мне помнить? Хотя погоди — вспомнила! Это был стул у того же самого столика, на котором... на котором ты позже спрятал пистолет в вазу.

— Господи! Продолжай!

— Делать мне было нечего, кроме как волноваться и ломать себе голову. И ты был тому причиной. Я не идиотка и не болтушка, ты же знаешь. Ты не говорил ни о чем, кроме этого идиотского птичьего корма, тем не менее все время ты был так напряжен, что порой тебя даже била дрожь. Ты задавал вопросы относительно воров, денег и драгоценностей. Ты приказал мне принести их список, но не сказал, зачем он тебе нужен. Дорогой мой, я чувствую, случилось или случится что-то ужасное.

— Продолжай!

— Ну что ж! Наконец я опустила глаза на ковер, как раз под столиком. Я увидела, что там что-то отливает золотом. И блестит. Я подумала, что там лежит какая-то драгоценность или что-то такое. Но, нагнувшись, чтобы рассмотреть предмет поближе, я увидела, что там было.

— Ты узнала этот пистолет?

— Да! О, Господи, да! С инициалами Артура на рукояти.

— И что ты сделала?

— Я не осмелилась притронуться к нему. Я боялась, что он заряжен и может выстрелить. Ногой я вытолкнула его из-под стола.

— И затем?

— Я увидела, что он уже разряжен. Посмотри на него! Курок спущен. Посмотри на обгоревший клочок бумаги под ним. Это то, что вы называете пыжом, не так ли? Да! Я убедилась, что он разряжен и не представляет больше опасности.

— Что ты тогда сделала?

Остановившись, Флора подняла на него глаза.

— Я подняла его, — четко сказала она, — и сунула за подкладку муфты.

— Почему ты так поступила?

— Я...

Слова ее, до сих пор такие четкие и ясные, замерли у нее на губах. Уставившись на зеленые и розовые узоры ковра, она замолчала.

— Почему, Флора? В этом— краеугольный камень того, что произошло... Хотя подожди! Когда ты подобрала пистолет, как ты это сделала? Ты можешь показать мне? Но если ты боишься притрагиваться к нему, я не буду настаивать.

Снова она взглянула на него.

— Конечно, не боюсь!

— Тогда покажи.

Он держал оружие на весу, поставив его на предохранитель. Ладонь Флоры легла на пистолет сверху, закрыв курок и часть ствола, пальцы касались и деревянного цевья. Застыв в таком положении на несколько секунд, она отбросила его.

— Спасибо, Флора. Когда ты его держала, был ли ствол (вот эта часть) , был ли ствол теплым?

— Теплым? Нет. Во всяком случае, сквозь перчатку я не чувствовала. — Хотя она не могла читать его мысли, от Флоры не мог укрыться ни один оттенок его мысли. — Джек! В чем дело?

— В общем то ни в чем. И после этого ты положила пистолет в муфту?

— Да. И держала его обеими руками.

— За сколько времени до убийства это произошло?

— Господи, чего ты от меня ждешь? Я была так расстроена. Кто-то стрелял из пистолета в доме, где и без того хватает неприятностей. Может быть, прошло несколько минут, точно не помню. Все, что я помню...

— Да?

— ...Это то, что я вскочила и повернулась лицом в другую сторону. И осталась так стоять. Мне казалось, что я не могу сдвинуться с места. И в этот момент я услышала щелчок (они всегда щелкают) дверей той комнаты. Оттуда вышли ты и тот хромой человек, беседуя друг с другом. Я не оглядывалась, я не хотела, чтобы кто-то увидел мое лицо. Я услышала, как ты сказал что-то вроде: «Она не говорит правды» или «всей правды», хотя не могу ручаться за точность слов. Я решила, что ты имеешь в виду меня.

— Ты решила... что?

Жест Флоры заставил его замолчать.

Колени мои подкосились, и меня стала бить дрожь. Я не могла двинуться с места. Из спальни Марии Корк вышла эта ужасная женщина Ренфру, направившись в зал для танцев. Но она изменила свое намерение и направилась к лестнице. Она была впереди от меня и слева. Я почувствовала дуновение воздуха и какой-то легкий свист или что-то вроде этого. Она сделала еще несколько шагов и упала лицом вперед. И больше ничего я не могу тебе сказать.

— И тем не менее...

— Прошу тебя, дорогой мой!

— Но я обязан узнать у тебя, Флора, пусть даже это останется только между нами: зачем? Почему ты с самого начала спрятала оружие?

Мягкие очертания лица Флоры отвердели, когда она подняла на него глаза. Флора уверенно и твердо посмотрела на него, и ее длинные ресницы не дрогнули.

— Потому что, — ответила она, — я чувствовала, что отвечаю за эту ошибку.

— Прошу прощения...

— Когда Артур был жив, — со страстной настойчивостью сказала она, — все, что не получалось, было связано с моими ошибками. Во всяком случае, я так считала. Теперь, когда бедный мой муж скончался два года назад, стаяло еще хуже. Я ничего, ну совершенно ничего не могу сделать, без того чтобы эти отвратительные люди вокруг не думали и не говорили обо мне ужасные вещи. Я знаю, Джек, что я не уродина и не старая карга, и во мне говорит не тщеславие. Но что я могу тут сделать? Я даже стараюсь не кататься по Рингу в моей карете, никому не улыбаюсь и ни с кем не раскланиваюсь, ибо тут же вижу любопытные глаза и слышу шепот. «Ага!» — перешептываются они, считая, что я кем-то увлечена, хотя я даже не думаю об этом.

Внезапно Флора протянула руку, коснувшись пистолета.

— Он принадлежит мне, — сказала она. — Во всяком случае, принадлежал Артуру, а это одно и то же. Прежде чем тут произошло... произошло убийство, когда начались разговоры о похитителях драгоценностей и других интригах, кто-то стрелял из принадлежавшего мне оружия. И первым моим побуждением было спрятать его, спрятать, спрятать до того, как кто-то может меня в чем-то заподозрить. Может, это было глупо. Может, я и в самом деле сделала глупость. Но неужели ты не можешь понять меня?

Наступило молчание.

Чевиот кивнул. Он положил руку ей на плечо, и она прижалась к ней щекой, теплой и нежной. Затем он отстранился от нее, рассеянно глядя на картины и миниатюры, украшавшие розовые стены.

Да, каждое слово из повествования Флоры могло быть чистой правдой.

Здравый смысл говорил ему, что в суде его убежденность стала бы предметом насмешек, «Итак, джентльмены! Вам не кажется ли, что это весьма сомнительные доводы? Можем ли мы полагаться...» И так далее. И Чевиот, в чьи обязанности входило первым выслушивать свидетелей и определять меру их искренности, сам понимал, что возражения будут звучать весьма убедительно.

Попугай, молча ерзавший на насесте, внимательно изучил их одним глазом, а потом вывернул шею, стараясь присмотреться другим.

Если этот ара снова заорет, решил Чевиот, я сверну шею этой чертовой птице. А пока же...

— Ты говоришь, Флора, что в коридоре прозвучали два выстрела?

— Дорогой мой, я говорю только о том, что случилось.

Чевиот сжал зубы.

— Мне приходится тебе кое-что сказать. Когда я поднял пистолет с ковра и спрятал его под лампой, ствол его по-прежнему был теплым.

— Теплым? Теплым? — помолчав, повторила она. — Конечно, он должен был быть теплым! Он лежал в муфте, и я держала его обеими руками, а минуты все шли и шли! — Запнувшись, она растерянно спросила: — Ты... ты все еще сомневаешься в моих словах?

— Нет, В тебе я не сомневаюсь. И не ломай себе больше голову.

Флора прикрыла глаза.

— А теперь, — без паузы продолжил он, — ты должна отправляться домой. Ты и так уже на пределе и дальнейших разговоров просто не выдержишь. Швейцар вызовет твою карету.

— Да, да, да! — Она с готовностью встала. — И ты поедешь со мной. — Она помедлила. — Не так ли? — спросила она.

— Нет! Я не могу!

— Но прошу тебя, почему же?

Это происшествие недолго будет оставаться тайной. Да так и должно быть. С другой стороны, я должен опросить всех слуг и гостей в доме.

— Да, да, я понимаю. Но потом?

— Ты хоть представляешь, сколько людей болтается в доме тут и там? Это может занять у меня всю ночь.

— Ах, вот как... Да, в самом деле.

Ради Бога, Флора, неужели ты не видишь, что я действительно не могу?

Когда она отстранилась от него, он потянулся остановить ее. Но Флора ускользнула от его рук гибким и грациозным, как у балерины, движением и направилась к дверям. Около них она повернулась, вскинув подбородок и развернув плечи.

— Ты не хочешь быть со мной, — сказала она.

— Флора, да ты с ума сошла! Этого я хочу больше всего на свете!

— Ты не хочешь, — высоким голосом повторила она. Глаза ее затуманились слезами не гнева, а укоризны. — У меня нет другого объяснения, если ты не можешь быть со мной в то время, когда я больше всего нуждаюсь в тебе. Очень хорошо. Получай удовольствие от общества Луизы Тремьян. Но если ты сейчас не пойдешь мне навстречу, то не трудись искать со мной встреч и впредь. Так что спокойной ночи, Джек, и я думаю, что мы прощаемся с тобой.

И она исчезла. 

 8  Разговор шепотом в кофейне

Рассветало.

Утро, скрывавшееся за низким сумрачным октябрьским небом, давно уже наступило, когда суперинтендант Чевиот наконец оставил дом номер шесть по Нью-Берлингтон-стрит, закрыв за собой парадную дверь здания, в котором уже сновали слуги, приводя дом в порядок после суматохи прошедшей ночи.

Чевиот уже обрел второе дыхание, когда кажется, что мозг работает четко и ясно, хотя на самом деле он готов каждую минуту подвести тебя, не выдержав и непроглядной ^депрессии, и нервного напряжения.

Он попытался выкинуть из памяти, что происходило, когда он пытался опрашивать толпу гостей. Ему пришлось пережить унижение, которое он не скоро забудет. Он был готов бросить это дело, подумал он, не окажи ему содействие леди Корк, молодой Фредди Деббит и та Луиза Тремьян, к которой Флора так безосновательно его приревновала.

Флора...

О, черт бы все побрал!

Можно ли надеяться, что Флора разгневалась только потому, что была переутомлена?

Теперь в его кармане, аккуратно завернутая, лежала пуля, которая сразила Маргарет Ренфру. Любопытное свидетельство, имеющее к Флоре прямое отношение, было обеспечено ему хирургом, которого Хенли доставил вскоре после ухода Флоры.

Во всяком случае, эта сцена стояла у него перед глазами. Все происходило в столовой, озаренной свежими свечами, вставленными в канделябры, где над распростертым на столе телом мертвой женщины склонился хирург, изучая его.

Мистер Даниэл Сларк, хирург, был маленьким суетливым человечком средних лет, на котором лежала печать профессиональной серьезности, и в глазах светилось понимание всего происходящего. Он поставил на стол свой побрякивающий инструментами саквояж, который оказался на удивление мал. Рассмотрев пулевое ранение, он облизал губы, покачал головой и пробормотал:

— Мда... мда.

— Прежде чем вы приступите к делу, мистер Сларк, — обратился к нему Чевиот, — могу ли я задать вам сугубо личный и конфиденциальный вопрос?

Маленький хирург извлек из саквояжа зонд и хирургические ножницы, причем ни один из инструментов не блистал чистотой.

— Можете спрашивать, сэр, — серьезно взглянул он на него.

— Я вижу, мистер Сларк, что вы человек светский?

Хирург сразу же проникся к нему расположением.

— Даже при нашей непростой профессии, сэр, — напыщенно сказал он, — мы кое-что знаем о жизни света. О да, дорогой мой. Кое-что!

— В таком случае значит ли что-либо для вас имя Вулкан?

Положив инструменты, мистер Сларк пригладил свои черные бакенбарды.

— Вулкан. — Голос у него был совершенно невыразительным. — Вулкан.

— Да! Может ли он быть содержателем ломбарда? Или ростовщиком?

— Да бросьте! — сухо и с легким подозрением в голосе сказал мистер Сларк. — Вы тоже, насколько я вижу, светский человек. И вы, суперинтендант наших новых сил защиты порядка, вы говорите мне, что не знаете Вулкана?

— Нет. Признаю!

Внимательно оглядев его с головы до ног, мистер Сларк бегло осмотрелся. Они были одни; Чевиот, решив сам справиться с делом, отослал старшего клерка домой. Мистер Сларк еле заметно подмигнул.

— Ну что ж! — пробормотал он. — Не сомневаюсь, что силы порядка, когда им это надо, могут быть и слепыми. Я слышал (повторяю — только слышал), что поблизости от Сент-Джеймского дворца расположено не менее тридцати фешенебельных игорных домов...

— Ах, вот как!

— И возможно (только возможно, не так ли?), заведение Вулкана находится среди них. Доводилось ли вам ставить на красное и черное или на рулет...

— Что значит рулет?

— Ба! Мой дорогой сэр! Официально это называется рулеткой. Французское название французской игры. Должен ли я докладывать вам, как в нее играют?

— Нет. Я догадываюсь, как играют в нее. Иными словами, если у человека не хватает денег поставить на кон, он всегда может раздобыть их, заложив или продав драгоценности?

Так часто и делается, — с еще большей сухостью сказал мистер Сларк. — Но (прошу прощения) это уже не мое дело. Будьте любезны, подайте мне ножницы. Итак, как мы пустим их в ход?

Ножницы, лязгнув, разрезали ткань платья. Под ним не было ни корсета, ни нижнего белья. Мистер Сларк ввел зонд в раневой канал и грубовато, но быстро сделал разрез скальпелем, никогда не знавшим асептики. Вытащив пинцетом пулю, он обтер с нее кровь платком, извлеченным из кармана, и протянул пулю Чевиоту.

— Вы желали получить данный предмет? Ну-ну! Осмелюсь предположить, что окружному коронеру это и не пришло бы в голову, когда Я расскажу ему. Завтра они ею займутся. Кстати, что касается направления раневого канала...

Скоро они завершили беседу. Из тою, что хирург сообщил ему, и после сравнения пули с пистолетом сэра Артура Дрейтона, Чевиот был точно уверен в одном.

Флора была совершенно невиновна. И в случае необходимости это можно было убедительно, доказать. Пуля, попавшая в сердце жертвы, хотя и небольшая по размерам, все же была слишком крупной, чтобы проскользнуть в пистолетное дуло. Пороховые пятна были смыты с нее кровью; поскольку она не попала в кость, то не сплющилась, и тусклый свинцовый шарик свободно катался по столу.

Правда, это новое доказательство лишь усложнило задачу. Теперь предстояло отыскать способ, каким можно было на глазах трех свидетелей застрелить женщину. Во всяком случае, пока он не представлял, как это можно сделать.

Чевиот был вне себя. Он по-прежнему злился, когда, сев за стол, тщательно стал составлять рапорт, который, после трех часов напряженной работы, занял девять плотно исписанных листов. Швейцар, которого с трудом удалось уговорить, взялся доставить его в Скотланд-Ярд, чтобы он утром же оказался в руках мистера Мейна и полковника Роуэна.

— Что-то тут не так, — бормотал он про себя, исписывая листы. — Здесь, в рапорте, все ясно как божий день. Но я ничего не понимаю.

Главное, что Флора была невиновна.

В таком состоянии духа, решив, наконец, что все расставил по местам, он покинул дом леди Корк, подставив лицо свежему ветерку.

Но угрызения совести по-прежнему терзали его, и он не мог успокоиться. В первый раз в жизни он кое-что утаил в рапорте, или, по крайней мере, исказил истину. Он почти ничего не упомянул о Флоре, назвав ее лишь как свидетельницу и процитировав лишь часть ее рассказа, которая показалась ему существенной. О пистолете, который ныне лежал у него в боковом кармане, он даже не упомянул; во всяком случае, кто бы ни стрелял из него, никто не был убит выстрелом из этого оружия,. Он просто уточнил, что оружие найти ему не удалось.

Как бы там ни было, рапорт пошел по назначению, и ничего изменить в нем не удастся.

Чевиот покрылся холодным потом — и не из-за свежего утреннего ветерка, — когда он подумал, что могло бы случиться с ним, если бы кто-то увидел, как он поднимает оружие и прячет его под лампой. К счастью, сказал он себе, никто этого не видел.

«Хоть немного отвлекись от своих мыслей! Смотри, куда ты идешь!»

Часы показывали четверть восьмого утра, и на Нью-Берлинггон-стрит еще горели уличные фонари. Из дымовых труб поднимались к низкому серому небу дымки, медленно оседая копотью на грязную мостовую. Но дома красного кирпича или белого камня выглядели аккуратными и чистыми. На парадных дверях почти каждого из домов красовалась начищенная медная пластинка с именем ее обитателя.

«Я совсем забыл, — подумал он, — что мы, конечно, в Уитли. А чтобы разобраться в топографии, нужна куча карт. И к тому же...»

Да. Когда он повернул направо по Нью-Берлингтон-стрит, оставив за спиной то, что называлось Сэвиль-стрит, и снова двинулся направо по Клиффорд-стрит, он увидел уличный указатель, который привел его к очередной медной табличке с именем коронера на ней.

Впереди простирался такой же ряд уличных светильников. Если он в самом деле занимает комнаты в Олбани, как упоминал полковник Роуэн, перед ним лежит самый короткий путь домой. Бурное оживление на Бонд-стрит захватило и понесло его с собой.

Большинство витрин освещалось желтыми газовыми светильниками. Чевиот миновал несколько дворников, пытавшихся густыми метлами разогнать грязь. В глаза ему бросился красный мундир почтальона. То и дело попадались бледные скорбные лица бедняков, у которых не было работы и которые не знали, чем себя занять. Они брели мимо него или стояли, тупо уставясь в витрины, заполненные китайскими тканями, золотыми украшениями и высокими шелковыми тюрбанами, — сообщения на французском языке называли их последним криком моды.

Спустившись по Бонд-стрит и Пикадилли, Чевиот прошел мимо огней гостиницы. Стеклянная дверь, на которой было написано: «Кофейня», напомнила ему о терзавшем его голоде.

Пока он медлил, владелец соседнего с гостиницей магазина — четкие буквы на вывеске гласили, что тут продается оружие и выполняются слесарные работы, — открывал свое заведение. Оружейник, человек в годах, с совершенно седой головой, подозрительно взглянул на него.

Чевиот торопливо отворил дверь кофейни.

Внутри его встретил густой ковер, рад ниш с дубовыми стенками, или, точнее, кабинок с деревянными столами, вытянувшимися вдоль стены. В настенном зеркале, укрепленном в дальнем конце кофейни, он увидел свое собственное отражение.

В зеркале над камином, висящем на стенке слева, краем глаза он заметил двух джентльменов, завтракавших в нише напротив и горячо спорящих о чем-то приглушенными голосами.

Оба они не снимали шляп за едой, и Чевиот поступил точно так же, когда, забравшись в кабинку радом с дверями, расположился там.

На столе лежала смятая и в пятнах газета. Рядом валялось несколько монеток, оставленных на чай, и стоял стаканчик с зубочистками. Развернув газету, он присмотрелся к дате.

Сегодня было 30 октября 1829 года.

Светильник в медном кольце бросал желтовато-голубые отсветы. В кофейне стояла тишина, если не считать тихого напряженного разговора двух мужчин в нише поодаль.

Один из них отчетливо сказал:

— Бросайте это гнилое местечко, сэр! Нужны реформы, сэр! Голоса всех домовладельцев в соответствии с единым планом.

— Только без вигов, сэр! — ответил второй. — С вашего разрешения, пусть нас виги оставят в покое!

Чевиоту отчаянно хотелось расспросить Флору. Но если даже не учитывать, что он не знает толком, где она живет, Флора может разгневаться или понять неправильно, если увидит его у себя дома в восемь утра.

Он был почему-то уверен, что Флора, пусть даже сама не понимая этого, знает тайну, как и почему он оказался в прошлом столетии.

Даже при этих шуточках, которые с ним откололо время, должны быть ответы на вопросы «как» и «почему». Он не мог просто так взять и провалиться в какую-то дыру, чтобы появиться в этом времени, Его предки были сквайрами в восточной части страны, в течение восьми или девяти поколений никто из них не жил в Лондоне.

Похоже, что все знали и принимали его. Леди Корк неизменно обращалась к нему как к «сыну Джорджа Чевиота». Но имя его отца было...

Каким оно было?

Чевиот не смог припомнить.

Он сидел, застыв на месте и держа в руках газету. Ну и идиотское положение!

В его памяти отлично сохранились все события прошедшей ночи. Он отчетливо, как текст лежащей перед ним газеты, видел страницы одного из учебников, которым он пользовался в Хендоне в полицейском колледже в старые времена, и раздел, посвященный заряжающемуся с дула оружию. Некоторые из студентов посмеивались над этим старьем, не утруждали себя учением и отчаянно списывали на экзаменах.

В воображении он мог представить себе лица отца и матери. Вот самая простая проверка: как была девичья фамилия его матери?

Она тоже исчезла у него из памяти.

— Да, сэр? — раздался голос рядом с ним.

Голос был ровен и спокоен, но прозвучал для него ударом грома. Чевиот поднял глаза на официанта, подпоясанного фартуком, который застыл в вопросительной позе.

— Да, сэр? — повторил он.

Чевиот заказал яйца всмятку, ветчину, тост и крепкий черный чай. Когда официант удалился, он вытер пот со лба.

Он пытался проникнуть памятью все дальше и глубже, словно погружаясь в глубокую воду. Неужели пройдут часы, дни или недели и вода забвения покроет его с головой?

Он закрыл глаза. В своей прежней жизни он жил (и отлично!) в квартире на Бейкер-стрит. По какому адресу, какой был у него номер квартиры? Он отчаянно напрягся, стараясь припомнить. Был ли он холостяком или был женат? Ради всего святого, он должен это вспомнить. Ну же! Он был...

— Джек, старина! Привет! — расслабленным голосом кто-то обратился к нему с сердечным приветствием.

Рядом с нишей, чуть покачиваясь, но определенно трезвый, стоял молодой Фредди Деббит.

— Подумать только, — сказал он и, кренясь, занял место по другую сторону стола, — подумать только, я нашел тебя здесь. Ты был завсегдатаем этого заведения, не так ли?

Кое-как напяленная меховая шапка Фредди сползла набок. Кнопка его носа покраснела, а круглое лицо отливало бледностью после ночной попойки. Воротничок, галстук и манжеты рубашки были мятыми и грязными.

Чевиот заставил себя расстаться с паническими мыслями.

— Где вы были, Фредди? — спросил он, не скрывая горечи в голосе. — Вы тоже... э-э-э... исчезли вместе с остальными?

Фредди постарался сглотнуть, словно в горле у него застряла порция жидкости, и не смог.

— Кое-кто из нас, — сказал он, — как вы знаете, направился к Кэрри. У нее появились новые девочки, то есть у Кэрри. Мне т-т-тоже досталась неплохая.

— Ясно. Я вижу.

Но Фредди старательно избегал взгляда своего собеседника.

— Хотя, — внезапно добавил он, — я хотел бы поговорить о прошлой ночи. Поэтому я здесь и оказался. Хотел видеть вас, чтоб мне провалиться.

— В связи с чем?

— Ну...

В эту секунду снова возник официант, поставив на стол поднос с заказом и ловко сервировав стол серебряным чайным прибором и неизменными сахарницей и молочницей.

— Позавтракаете, Фредди? — предложил Чевиот.

Юноша передернулся.

— Нет, благодарю. Хотя подождите! Пинту кларета и бисквит.

— Пинту кларета, сэр. Бисквит, сэр. Очень хорошо, сэр. — Официант снова испарился.

— Джек!

— Да?

— Прошлой ночью... — Фредди откашлялся. — Когда прошлой ночью вы сообщили, что Пег Ренфру мертва и попросили всех нас остаться для допроса, ваше сообщение, что вы офицер полиции, прозвучало для всех как пощечина...

— Фредди, я должен поблагодарить и вас, и леди Корк, и мисс Тремьян за те усилия, которые вы приложили, чтобы помочь мне. Но остальные? Они даже не дали себе труда отказаться отвечать на мои вопросы. Они вообще не обращали на меня внимания, покидая дом, словно я был какой-то мусор под ногами.

Фредди съежился.

— Видите ли, старина... черт побери, Джек! Вы только не обижайтесь, но Они были правы!

— Ну?

— Вы же знаете, что пилеров в самом деле воспринимают как отбросы общества.

— Это относится и к полковнику Роуэну? Или к Ричарду Мейну? Или даже к мистеру Пилю?

— Тут совсем другое дело. Пиль — член кабинета министров. Остальные двое — комиссары. Но все остальные и прочие? — Фредди помолчал, копаясь в зубочистках на столе. — Черт побери, все так неожиданно обрушилось! Почему вы не сказали, что просто хотите все выяснить? Или что вы хотя бы светский репортер? Это бы все восприняли куда лучше. Но пилер! Пилер осмеливается задавать вопросы офицеру гвардии, как, например, Хогбену?

Чевиот положил на тарелку нож и вилку, которые крутил в руках. Он промолчал; он понимал, в каком затруднении находится юноша, лет на шестнадцать или семнадцать моложе его, который пытается помочь ему. Он продолжал есть.

— И вы! — сказал Фредди, возя по столу зубочисткой. — Вы! Пилер! До сих пор! Но, по крайней мере (я надеюсь, старина!), еще не слишком поздно?

— Не слишком поздно?

— Я слышал, что вы вроде окончательно не присоединились к ним, верно? Вроде стукнули кулаком по столу или что-то такое?

— Нет.

На бледном с красным носиком лице Фредди появилось нечто вроде оживления, и он взъерошил свои бакенбарды. Положив зубочистку, он тихо обратился к Чевиоту.

— Вы должны все это бросить, старина. Тогда все поймут, что вы просто пошутили, и мы все вместе посмеемся.

— Пошутил?

— Ну, скажем, у вас такая странная манера шутить, не так ли? Но бросьте эту историю. Я чертовски сожалею; вы колоссально всех обдурили, но должны бросить. Если вы этого не сделаете...

Фредди облизал губы. Ему было невероятно трудно поднять глаза на собеседника, к которому он испытывал искреннюю привязанность. Но Чевиоту внезапно стало ясно, что в характере Фредди Деббита гораздо больше силы воли, чем он мог подозревать.

— Джек! Некоторые из нас... а, черт возьми, мы любим вас! Но если вы не бросите это дело...

— Да? И если я не брошу это дело?

— Тогда, черт побери, мы заставим вас это сделать!

Чевиот положил нож и вилку.

— И как вы предполагаете с этим справиться?

Фредди было уже открыл рот, чтобы возразить ему, как

в этот момент у их столика показались два человека. Одним из них был официант, который нес на подносе кларет и бисквит для Фредди. Другим был гвардейский офицер в полной парадной форме.

Это был изысканный молодой человек, аккуратно причесанный, двадцати с небольшим лет. Его высокая меховая шапка с коротким красным плюмажем справа говорила, что он принадлежал ко Второму, или Колдстримскому, полку, и держался он неестественно прямо.

У него были проницательные умные глаза, манеры сдержанные и вежливые, хотя и в нем чувствовалась та же расслабленность и томность, свойственная его коллегам.

— Я не ошибаюсь, вас зовут мистер Чевиот?

— Да, — ответил Чевиот.

Он даже не приподнялся, чего, казалось, ожидал офицер. Он просто смерил подошедшего взглядом сверху донизу, не выказывая ему никакого расположения.

— Надеюсь, вы не будете удивлены, сэр, когда я сообщу вам, что я здесь по поручению моего друга капитана Хогбена из Первого пехотного полка.

— Да?

— Капитан Хогбен поручил мне высказать вам его мнение, что ваше поведение прошлым вечером, по крайней мере в двух случаях, носит оскорбительный, не джентльменский характер.

Застонав, Фредди Деббит выругался сквозь зубы. Официант мгновенно исчез, как будто его сдуло ветром.

— Ну и? — спросил Чевиот.

— Исходя из этого, — продолжил офицер, капитан Хогбен поручил мне сообщить вам, что, учитывая ваше совершенно неприемлемое для него положение члена так называемой полиции, он готов удовлетвориться письменным извинением.

Отодвинув дубовую скамью, Чевиот встал.

— Да плевать мне на него, — почти вежливо сказал он. — Но с чего это взяли, что армия может равняться с полицией?

Сухое умное лицо его собеседника осталось бесстрастным. Но легкая мгновенная судорога заставила дернуться его щеку.

— Я должен предупредить вас, сэр, что в противном случае вы получите еще один вызов. Я лейтенант Уэнтворт из Второго пехотного. Вот моя карточка.

— Благодарю.

— Тем не менее, сэр, я еще не закончил.

— Так, будьте любезны, заканчивайте,

— В том случае, если вы отказываетесь принести письменные извинения, капитан Хогбен просит вас представить мне своего друга, с которым мы могли бы обговорить время и место встречи. Каков будет ваш ответ, сэр?

— Мой ответ будет — нет.

Во взгляде лейтенанта Уэнтворта мелькнуло удивление.

— Должен ли я понимать вас, сэр, что вы отказываетесь от вызова?

— Конечно, отказываюсь.

— Вы... вы предпочитаете принести извинения?

— Конечно, нет.

В кофейне наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь слабым потрескиванием газовых светильников.

— Что я могу передать капитану Хогбену?

Вы можете сказать ему, — едва ли не с нежностью сказал Чевиот, — что у меня есть работа и нет времени заниматься детскими шалостями. Кроме того, можете передать ему, что я надеюсь увидеть его когда-нибудь поумневшим.

— Сэр! — почти нормальным человеческим голосом воскликнул лейтенант. Лицо его потеряло надменное окаменевшее выражение. — Вы понимаете, что вас ждет? Вы знаете, что может сделать капитан Хогбен?

— Надеюсь, у меня нет необходимости уточнять, куда он может засунуть то, что собирается делать. Будьте здоровы, сэр.

Лейтенант Уэнтворт уставился на него.

Его левая рука опустилась на рукоятку шпаги. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы позволить себе усмешку. Но уголки его губ чуть приподнялись, изображая легкое презрение, и подбородок, перетянутый ремешком мехового кивера, дрогнул. Он поклонился Чевиоту в ответ, резко повернулся и вышел из кофейни, четко печатая шаг.

Двое мужчин в отдаленной нише, которые приподнявшись, чтобы наблюдать за происходящим, торопливо сели. Чевиот видел, как его позор отразился во взгляде Фредди Деббита, который с тихой, молчаливой, но закипающей в нем яростью продолжал приканчивать свою яичницу с ветчиной.

— Джек!

— Да?

— И это вы? — вырвалось у Фредди. — Оказались трусом?

—Вы в самом деле так считаете, Фредди? Кстати, — и  Чевиот отодвинул тарелку, — вы хотели поведать мне, как собираетесь заставить меня уйти из полиции?

— И вы сейчас думаете об этом! О, Господи! Да Хогбен возьмет хлыст...

— Как, Фредди? Как вы заставите меня подать в отставку?

— Это не я, — возразил собеседник, который уже почти успел покончить с кларетом. —Это сделают другие. Когда новость станет известна повсеместно, вас нигде не будут принимать. Вам придется уйти из всех своих клубов. Вы не сможете показаться ни в Аскоте, ни в Ньюмаркете[23]. Как пилер вы не сможете зайти даже в игорный дом...

— Даже, — спросил Чевиот, — к Вулкану?

— Почему именно к Вулкану? — запнувшись, быстро, спросил Фредди.

— Не важно. Не имеет значения.

— Черт побери, Джек, вы совершенно не тот человек, которого я видел две недели назад! Это все Флора Дрейтон? Ее влияние? Или что? — Сделав последние глотки кларета, Фредди проявил склонность к сентиментальности и плаксивости. — Но не могла же она требовать от вас, чтобы вы стали паршивым пилером. Почему бы не считать, что все ваши действия прошлой ночью были связаны с Пег Ренфру и драгоценностями? Да что там, я мог бы сказать вам... — Спохватившись, он замолчал.

— Да, — согласился Чевиот. — Так я и предполагаю, что могли бы.

— А?

— Только что, Фредди, я благодарил вас за помощь, которую вы мне оказали. И вы, и леди Корк, и Луиза Тремьян. Но, в сущности, никакой реальной помощи вы мне не оказали. Леди Корк была слишком упряма; мисс Тремьян слишком боялась Бог знает чего; вы же испытывали благоговейный страх перед вашими друзьями.

— Да провалиться им, ничего подобного! Только...

— Подождите! Еще до того, как внизу я стал задавать вам вопросы, со слов Флоры и леди Корк стало ясно, что вы немало знаете об этом деле. Ваше неизменно хорошее настроение, ваше отменное чувство юмора привели к тому, что леди Корк решила спрятать свои драгоценности в кормушках. И вы постоянно болтались где-то поблизости.

— Вы же знаете, что это была только шутка!

— Допустим. Но в самом ли деле Маргарет Ренфру похитила драгоценности леди Корк, в чем убеждена хозяйка дома?

— Да! — ответил Фредди, уставившись в стол.

Джон Чевиот тихонько испустил вздох облегчения. Но на лице его ничего не отразилось.

— Маргарет Ренфру, — пробормотал он.

— А в чем дело, старина?

— Я припоминаю ее. — Чевиот сделал неопределенный жест рукой. — Этакая живая брюнетка с прекрасной фигурой. Она могла бы быть очень привлекательной, просто красавицей, если бы не... не что? Холодность? Жесткость? Явное пренебрежение? Застенчивость? Единственная личность, в характере которой я не смог разобраться.

Фредди решил было заговорить, но передумал.

— Послушайте, — решился Чевиот, увидев блеснувшие глаза молодого человека. — Она была убита наповал. Она оказалась в центре всей этой неразберихи. И мы не двинемся с места, пока не выясним ее роль.

После чего Фредди Деббит, на лице которого появилось рассеянное выражение, пробормотал странные и даже удивительные для него слова.

— Пылай, огонь, — сказал он, — и клокочи, котел!

— Что это?

— Вы знаете Эдмунда Кина? — вышел Фредди из транса. — Актера?

— Мы никогда с ним не встречались, — совершенно искренне ответил Чевиот.

— Хм. Впрочем, ладно. С ним покончено. Он окончательно спился — теряет память и все такое. Хотя, должен сказать, он еще числится в Ковент-Гардене и по-прежнему играет.

— Фредди. Я спрашивал вас о...

— Парень невысок ростом, но отнюдь не карлик, — продолжал свое Фредди. — И с широченной грудью, а голос у него такой, что стекла дрожат. Когда в старые времена Кин был истым светским львом, отец рассказывал мне, что он редко бывал в обществе. — Плевать мне на них! — говорил Кин. Теперь все это в прошлом, он еле волочит ноги и не может доковылять от Ковент-Гардена до Оффли, его приглашает к себе лишь Мария Корк.

— Хотя стоп, стоп! — вскинулся Фредди. — Как-то вечером, месяц или около того тому назад, Кин был у леди Корк. И, думаю, он в первый раз увидел Пег. Он был так перепуган, словно увидел привидение как-там-его-имя. Он не сводил с нее глаз. И... «Пылай, огонь, и клокочи, котел!» О, черт возьми! Не выходит из головы этот голос, от которого даже у швейцаров волосы вставали дыбом. Не могу понять, что он имел в виду. Честно говоря, он набрался глинтвейна с бренди.

Они сидели в кофейне, залитой неверным светом газовых светильников, но эти слова заставили Чевиота поежиться. Перед ним всплыло лицо мисс Ренфру, ее кривящиеся губы — о чем она думала, что таилось в ее сердце?

— Фредди! Можете ли вы мне рассказать то, что знали о ней? И особенно о ее таинственных любовниках?

Собеседник помедлил.

— А если я это сделаю, — с непритязательной юношеской хитростью обратился он к Чевиоту, — бросите ли вы свои глупости с пилерами? А?

— Не могу обещать. Но, возможно, в будущем моя точка зрения изменится.

Фредди внимательно осмотрелся по сторонам и махнул рукой.

— Слушайте! — шепнул он.

 9 Невиновность Флоры Дрейтон

Подтянутая фигура полковника Чарльза Роуэна, стоявшего у стола в своем кабинете (здесь же были мистер Мейн и мистер Хенли) излучала гордость и удовлетворение.

Но на вытянутом невозмутимом лице его не отражалось и следа этих чувств:

— Мистер Чевиот, — начал он, — могу ли я иметь честь представить вас мистеру Роберту Пилю?

Пятый человек в комнате, сцепив за спиной руки и оттопырив нижнюю губу, стоял у окна, глядя на почти облетевшие деревья и обнажившиеся кусты во дворе Скотланд-Ярда; наконец он повернулся.

Мистер Пиль был высоким человеком с крупной головой, и его внешний вид говорил о присущей ему властности. На нем был длинный коричневый сюртук с высоким воротничком черного бархата и широкими прорезями петель. В сорок один год у него был цветущий цвет лица, на удивление большие и внимательные глаза. Чевиот, лишь читавший о нем, представлял его холодным и напыщенным; и действительно, речи мистера Пиля на заседаниях кабинета министров отличались высокопарностью и были насыщены латинскими цитатами.

Но в действительности его манера доведения резко отличалась от книжного представления Чевиота.

— Мистер Чевиот, — сказал он с широкой улыбкой, пожимая его руку, — вы убедили меня. Он ваш.'

— Сэр?

— Да, пост ваш, человече! Вы суперинтендант министерства внутренних дел!

— Мистер Пиль, — вмешался полковник Роуэн, аккуратно приводя в порядок груду бумаг на своем столе, — был более чем приятно удивлен вашим рапортом.

— Лучший, который я когда-либо читал, — тут же перехватил инициативу мистер Пиль. — Они послали вас. И ради чего? Ради кражи птичьего корма. Вы же установили (и как!), что там были похищены драгоценности. Вам удалось найти, где были они спрятаны. Вы выдвинули предположение, кто мог это сделать, и фактически убедили Марию Корк признать вашу правоту. Все расчеты были проведены с такой математической точностью, о которой можно только мечтать... Вы математик, мистер Чевиот?

— Нет, сэр. Математика всегда была моим слабым местом.

Брови говорившего удивленно приподнялись.

— Хм. Жаль. Вы удивляете меня. А вот я-то математик. Скажу вам больше: я ланкаширец, человек практичный. Если что-то у вас не идет, подходите к делу с другого конца и не бросайте его: вот это и есть практический подход. И если вы правы, не обращайте внимания, как вас будут называть. Вас в любом случае будут оскорблять, эхо доводится слышать и мне.

Мистер Пиль принялся расхаживать по комнате, казалось, в ней бушевал ураган. Хотя кабинет полковника Роуэна и мистера Мейна был не так мал, присутствие высокой фигуры министра внутренних дел заставило его уменьшиться в размерах.

Затем его румяное лицо снова повернулось к Чевиоту.

— Теперь, сэр, касательно вас. Итак, вы суперинтендант данного подразделения. И тем не менее! Мы не можем позволить, чтобы такие головы, как ваша, подвергались риску нападения уличных хулиганов.

— Но, сэр...

— Говорю я, мистер Чевиот.

Было три часа пополудни, и в воздухе стоял легкий морозец октябрьского дня. Водянистый солнечный свет, падая на последние пожелтевшие листья на ветках, проникал сквозь красные портьеры и ложился бликами на турецкий ковер, посеревший от бесчисленных кучек пепла.

С прошлой ночи тут ничего не изменилось. Даже увесистый пистолет е серебряной рукояткой и полуспущенным курком, который придерживался примитивным предохранителем, все так же лежал на столе под незажженной лампой красного стекла.

Чевиоту — свежевыбритому, после ванны, в модной новой одежде — его положение уже не казалось столь странным. Тут он чувствовал себя уже более привычно, чем в занимаемых им комнатах в Олбани, где молодой и серьезный камердинер помог ему управиться с кадушкой горячей воды и подобрал одежду, которая ныне была на нем.

Если бы он стал вдумываться во все эти обстоятельства, они бы привели его в ужас. Но сейчас он видел перед собой только пронизывающий взгляд министра внутренних дел.

— Говорю я, мистер Чевиот, — повторил он.

— Прошу прощения, сэр.

— Ладно, ладно. — Мистер Пиль отмахнулся. — Тем не менее вам придется взять на себя большинство номинальных обязанностей старшего инспектора. Вы будете ходить без формы, даже без желтого галуна вокруг воротника, говорящего о вашем звании. Вы должны будете оставаться в цветном платье, таком, какое на вас сейчас.

(«Как мне это не пришло в голову? — подумал Чевиот,— "Цветное платье" означает просто штатский наряд, о чем я должен был догадаться после слов кучера кеба»).

— Пока еще не может быть никакой детективной полиции, — объявил мистер Пиль. — Будет хуже, если появятся люди в форме, и все начнут кричать: «Шпионы!» Но он будет у нас, — кивнул он на Чевиота, — всей детективной полицией под одной шляпой. Вы математик, полковник Роуэн?

— Мистер Пиль, — вежливо начал полковник Роуэн, — у меня есть некоторые элементарные...

— А вы математик, мистер Мейн?

Молодой юрист, чьи округлившиеся глаза и щеки сочетались с черными полукружиями бакенбардов, с трудом сдержал поток слов, готовых вырваться наружу. Мистер Мейн помялся, вытаращив глаза, и отрицательно покачал головой.

Мистер Пиль хмыкнул.

— Ну ясно, — сказал он. — Впрочем, вам и не надо быть ими, чтобы бегло подсчитать те выплаты, которые мы должны выкладывать этим проклятым типам с Боу-стрит. За задержание взломщика — сорок фунтов. Поймали грабителя — сорок фунтов. Убийцу — сорок фунтов. — И снова он кивнул на Чевиота. — Вы представляете, сколько денег мы сэкономим благодаря ему.

— О, несомненно, — серьезно сказал полковник Роуэн.

— Итак? — продолжал настаивать мистер Пиль, в упор глядя на Чевиота.

На мгновение все замолчали.

— Да, сэр? Что именно?

— Я должен вернуться в Палату, общин. Я не могу оставаться здесь. Но одну вещь я должен выяснить.

Тут мистер Пиль вернулся к столу, где уперся сжатыми в кулаки огромными руками в разбросанные листы рапорта Чевиота.

Кто убил племянницу Марии Корк, эту женщину, Маргарет Ренфру? И как, черт побери, это было сделано?

Наконец Чевиот понял, почему четыре пары глаз настойчиво уставились на него.

Даже во взгляде мистера Пиля светилось нестерпимое любопытство.

Министр внутренних дел смотрел на него, поджав губы. Мистер Мейн просто уставился на него. Сидя ,за столом в углу, мистер Хенли наклонился вперед, опираясь на трость черного дерева. Полковник Роуэн, стараясь скрыть свои чувства, похлопывал белыми перчатками по белым же брюкам, сочетавшимся с красным мундиром.

— Сэр, — ответил Чевиот, — пока я не могу этого сказать.

— Вы не можете сказать? — эхом отозвался мистер Пиль.

— Нет, сэр. Пока нет. Лишь утром я получил очень важную информацию от мистера Фредерика Деббита, которая не нашла отражения в рапорте. Но...

— И это человек, — недоверчиво воскликнул мистер Пиль, обращаясь к остальным, — кому достаточно лишь одного взгляда на свидетеля — и он может рассказать нам почти все, что произошло. И тем не менее даже он не может объяснить одну деталь.

Сердце у Чевиота замерло.

В результате трудов прошлой ночи, трудов, за которые в прошлой жизни он не удостоился и слова похвалы от своего начальства, он произвел на эту публику такое впечатление, что теперь они ждали от него чуда. Чуда, которое он должен был представить.

И не только. Этот огромный дом, который непрестанно расширялся, чтобы вместить в себя все подразделения полиции, сегодня был полон шума и оживления. В его распоряжение явились четыре инспектора с узкими серебряными галунами на воротничках и сержанты, украшенные металлическими номерами от одного до шестнадцати. Как ему и было сказано, шестьдесят пять констеблей ожидали его инспекции на маленьком плацу с тыльной стороны дома.

Это была суровая публика, готовая и огрызнуться, и помрачнеть при встрече с суперинтендантом, который не смог бы справиться с ними. Еще при входе в здание до него донеслись звуки многочисленных шагов, пахнуло густым запахом виски, и он услышал треск деревянных дубинок, на которых в шуточной битве сошлись два весельчака.

Ему предстояло в полном смысле слова пройти нелегкое испытание.

Но Чевиот, который с самого утра только тем и занимался, что держал в узде свои эмоции, не позволил себе потерять контроль над ними и сейчас.

— Мистер Пиль, — холодно сказал он, — я попросил бы вас обратить внимание на возникшие перед нами трудности. Вот, например! Насколько я понимаю, вы читали мой рапорт?

— Да. От слова до слова.

— И вы также видели мою схему коридора верхнего этажа, где произошло преступление?

Мистер Мейн молча порылся среди бумаг на столе, вынул план и приподнял его.

— Неужели все это, — сокрушенно сказал мистер Пиль, — так уж необходимо? Я видел этот коридор много раз.

— И я, — сказал полковник Роуэн, уставившись в угол потолка.

— Прошу прощения, — ответил Чевиот, — но дело не только в этом. В заключение я прошу обратить ваше внимание на направление пулевого канала, установленное хирургом.

Он помолчал, обводя взглядом каждого из слушателей.

— Траектория пули, которая убила мисс Ренфру, — четко и ясно сказал он, — представляла собой совершенно прямую линию. Вы обратили на это внимание? Совершенно прямую линию.

Мистер Пиль сделал маленький шаг назад, присматриваясь к плану и оценивая его своими большими внимательными глазами. Оба же комиссара, полковник Роуэн и мистер Мейн, склонились вперед.

— Я понимаю, к чему вы клоните, мистер Чевиот, — ответил полковник Роуэн. — Он взял план у своего компаньона и постучал по нему. — В этом коридоре, выходящем на лестницу, есть две одностворчатые двери слева и одна двустворчатая (от бального зала) справа. Тем не менее ни одна из этих дверей не была открыта. Так что, если... если тело этой бедной женщины лежало прямо перед нами, то траектория должна была быть проложена по диагонали, а не прямо.

— Совершенно верно! Ну и?..

— Да неужели, черт побери, — наконец взорвался мистер Мейн, — это не ясно как божий день?

— Неужто? — осведомился Чевиот.

— Пуля, — сказал мистер Мейн, — была выпущена из задней части коридора. Откуда очень близко до того места, где стояли вы с мистером Хенли. Вы это допускаете?

— В определенной степени. Да.

— Мы должны принять за истину, — продолжал мистер Мейн, обретая привычное свое достоинство, — что ни вы, ни мистер Хенли не имеете к ней отношения. Вы смотрели друг на друга. А как насчет тех двустворчатых дверей сразу же за вами? А? Что относительно дверей, ведущих в будуар леди Корк?

— Ну и?..

— Вы стояли спиной к ним. И осмелюсь предположить, что он и то могли открыться?

— Теоретически да.

— Только теоретически, мистер Чевиот?

— Да. Но лишь, — возразил Чевиот, — со скрипом и щелканьем замка, напоминавшим пистолетный выстрел. Как я указывал в своем рапорте, замок щелкал каждый раз, открывали вы дверь или закрывали ее. Мы должны были бы услышать его, но этого не произошло. Во-вторых, возможно ли, чтобы кто-то выстрелил из пистолета из-за моего плеча или из-за спины Хенли, — и никто из нас не ощутил ни запаха пороха, ни движения воздуха от пролетевшей пули?

— Возможно ли это, сэр? — с изысканной судейской вежливостью повторил мистер Мейн. — Возможно ли? Мой дорогой сэр, да ведь это и произошло.

— Прошу прощения?

С явной неохотой мистер Мейн ткнул указательным пальцем.

— Где бы ни находилось место, откуда была выпущена пуля, вы не можете отрицать, что оно должно было быть где-то недалеко от вас, так? Да, так. И тем не менее вы утверждаете, что почти ничего не слышали, не чувствовали и ровным счетом ничего не видели?

— Вы хотите сказать, что я лжец, мистер Мейн?

— Джентльмены! — решительно вмешался полковник Роуэн.

Мистер Роберт Пиль, искренне наслаждаясь, лишь молча переводил взгляд с одного на другого.

— Я всего лишь... э-э-э... подвергаю сомнению точность ваших наблюдений, мистер Чевиот, — с достоинством сказал адвокат. — Я — юрист, сэр. И я должен смотреть в лицо фактам.

— А я офицер полиции, сэр. И занимаюсь тем же самым.

— И вы с этим отлично справились. — Мистер Мейн выхватил план из рук полковника Роуэна и приподнял его. — На этом вашем восхитительном плане, как я вижу, отмечено расположение всех дверей?

— Совершенно верно.

— Отлично! Мог ли кто-то из танцоров незамеченным выскользнуть из зала незадолго до убийства?

— Во всяком случае, не в то время, когда леди Дрейтон ждала в коридоре.

— Ах, да! Леди Дрейтон, — насмешливо сказал мистер Мейн. Он внезапно вытаращил большие круглые глаза. Чевиот почувствовал укол страха, — Но пока мы оставим ее в покое. Насколько я понимаю, леди Дрейтон сидела в коридоре не все время, предшествовавшее убийству?

— Нет. Она спускалась вниз, чтобы составить список драгоценностей леди Корк.

— Со-вер-шен-но верно! — согласился мистер Мейн, покачиваясь на пятках. — Верно! И тем не менее я повторяю: мог ли убийца, он или она, выскользнуть из зала незамеченным другими танцующими?

— Да, и довольно легко. Когда я сам заглянул в него, танцующие были так увлечены, что никто далее не посмотрел на меня.

— Ага! — сказал мистер Мейн, снова принимаясь раскачиваться. — Я хотел бы изложить вам, мистер Чевиот, вполне допустимое предположение. Давайте представим себе, что убийца в самом деле выбрался из зала. Он или она по диагонали направляется к двери в столовую. Здесь у нас, — и он показал на плане, — свидетельство того, что тут находится дверь из столовой, ведущая в спальню леди Корк, и еще одна дверь из ее спальни в будуар.

Мистер Мейн бросил план на стол и, торжествующе поблескивая темными глазами, остался стоять, все так же покачиваясь на пятках.

— И давайте допустим, мистер Чевиот, — продолжал он, — что убийца юркнул в спальню леди Корк. Как только вы с Хенли оставили будуар, закрыв за собой двустворчатые двери, убийца двинулся к ним и приоткрыл за вашими спинами одну створку. Под прикрытием звука открывающихся дверей он произвел выстрел на высоте плеча из-за ваших спин. Затем он прикрыл двери и перебрался в спальню. И разве мы не можем допустить, — мистер Мейн снова автоматически выкинул палец, — такое развитие событий?

— Нет, — сказал Чевиот.

— Нет? Интересно, почему же?

— Потому что, — возразил Чевиот, — леди Корк все время находилась в спальне.

— Я отказываюсь понимать...

— Неужто, мистер Мейн? Подумайте! Когда некоторое время спустя я зашел в будуар, леди Корк дремала у камина. Но едва только щелкнул замок, она мгновенно пришла в себя.

— Ну?

— Ну же, сэр! Неужели вы считаете, что убийца мог пробраться в будуар, открыть немилосердно скрипящую дверь, выстрелить из пистолета, снова закрыть двери и удалиться, проделав все это так, что ни мы, ни леди Корк не заметили его? Или вы считаете леди Корк соучастницей преступления?

Воцарилось напряженное молчание.

Мистер Пиль разглаживал подбородок, прикрывая рукой улыбку. Полковник Роуэн, чья аккуратная прическа слегка растрепалась на висках, был так задумчив, что казалось, будто он здесь отсутствует. Ричард Мейн пребывал в растерянности, хотя его темные глаза сверкали яростью.

— Вы считаете, что эта ситуация невозможна, мистер Чевиот?

— С вашего разрешения, сэр, именно так я и считаю.

— Здесь, без сомнения, — сказал адвокат, — есть очень простое объяснение. Но я бы не торопился предлагать его.

Чевиот всего лишь приподнял плечи и сделал жест рукой, приглашающий высказаться всех остальных.

Круглое лицо мистера Мейна смягчилось. Откровенно говоря, как он не раз доказывал в прошлом и еще докажет в будущем, он был добрым и очень толковым малым. Но его кипучая энергия, свойственная тридцатитрехлетнему человеку, порой заставляла его думать, что он может решить любую проблему лишь силовым напором.

По-прежнему колеблясь, он подошел к ближайшему окну и отдернул портьеру. Перед глазами его простиралось пространство двора, залитое грязью, засыпанное опавшими листьями и изрезанное следами экипажей. Он глянул на скромную, но элегантную карету мистера Пиля, дожидавшуюся хозяина, на голые кусты, на одинокое высокое покосившееся дерево, на голых ветках которого оставалось еще несколько желтых листьев.

Затем мистер Мейн сжал губы. Подойдя к столу, он ткнул в листы, исписанные почерком Чевиота.

— Мистер Чевиот, — сухо сказал он, — почему вы прикрываете леди Дрейтон?

У мистера Хенли, сидящего за столом в углу, в руке дрогнуло перо и покатилось по столу, мистер Хенли еле успел поймать его.

У Чевиота перехватило дыхание.

— Какие у вас есть основания утверждать, — осведомился он, — что я прикрываю леди Дрейтон?

Мистер Мейн нетерпеливо махнул рукой.

— Дело не в том, что вы говорите. Дело в том, что вы не говорите. Бросьте! Она представляет собой вашего самого важного свидетеля, а вы почти ничего не говорите о ней. В соответствии с вашим собственным отчетом леди Дрейтон стояла в десяти или двенадцати футах за спиной жертвы. И, что еще более странно, у нее была с собой муфта. Вы изучали историю, мистер Чевиот?

— К счастью для себя, да.

— Значит, вы должны знать, — сухо сказал юрист, — что примерно в конце семнадцатого столетия, во времена так называемого гнусного «папского заговора», женщины привыкли защищать себя, нося в муфтах карманные пистолеты.

При этих словах мистер Мейн выпрямился.

— Мне будет очень жаль, мистер Чевиот, — с подчеркнутой вежливостью продолжил он, — если наше сотрудничество начнется с недоразумений. Но (простите меня!) мы так мало знаем о вас. Говорят, что вы известный атлет. Тем не менее удастся ли вам справиться с очень непростой командой, которой вы должны ныне руководить? Прошлым вечером вы весьма хвастливо старались убедить нас, что любой может взять пистолет — да, тот самый, что лежит ныне на столе! — выстрелить в чучело медведя, и вы сможете сказать, кто из нас стрелял. Выполнили ли вы свое обещание? Мне кажется, что нет. Вместо этого...

Неожиданно он замолчал.

Он замолчал и повернулся к окну, потому что никто из находящихся в помещении не мог не услышать доносившийся снаружи голос.

Он сотрясал октябрьский воздух, который, потеряв водянистую желтизну, обрел мрачноватую серость. Чевиот понял, кому принадлежал этот голос: капитану Хогбену, и теперь в нем не было и следа былой шепелявости. Он был хриплым, грубым, полным ярости, ненависти и торжества.

— Выходи, Чевиот! — орал он. — Выходи, трус, и получи, что тебе причитается!

 10 Битва во дворе

Чевиот сделал три стремительных шага к ближайшему от него окну и, подобно мистеру Мейну, отбросил портьеру.

Внизу, не далее чем в тридцати футах от дома, виднелись три человека. Утопая в грязи, они недвижимо стояли под высоким изогнутым деревом с немногими оставшимися на нем листьями.

Капитан Хогбен и лейтенант Уэнтворт были в полной парадной форме. Их пурпурные мундиры и белые портупеи ярко выделялись в сероватом воздухе, так же как тугие белоснежные лосины. На левом боку каждого из них висел прямой палаш в позолоченных ножнах, и на обоих были высокие медвежьи шапки. И только короткий белый плюмаж на левой стороне головного убора Хогбена и такой же короткий красный плюмаж справа у Уэнтворта позволял отличить форму Первого пехотного полка от Второго.

Но были и другие различия.

Капитан Хогбен, подбоченившись, стоял под высоким деревом. Над ремешком головного убора, перетягивающим подбородок, было видно его покрасневшее от натуги лицо и искривленный рот, выкрикивающий ругательства. Левое его плечо было приподнято, а правое опущено; в правой руке в белой перчатке он держал рукоятку хлыста, который волочился за ним по земле.

Лейтенант Уэнтворт стоял строго и неподвижно. Между ними, дрожа всем телом, размещался Фредди Деббит.

Хогбен увидел в окне Чевиота.

— В ы х о д и, т р у с! — завопил он. — В ы х о д и  с е й ч а с  ж е, а  н е  т о...

Напряжение Чевиота, которое он сдерживал весь день, лопнуло и с таким грохотом рассыпалось на куски, что он на мгновение едва ли не оглох.

Он резко повернулся. На лице его расплылась широкая улыбка, полная такой убийственной ярости, что четверо собеседников просто не узнали его с первого взгляда.

— Прошу простить меня, джентльмены, за небольшую отлучку, — сказал он голосом, незнакомым даже ему самому.

Двинувшись к дверям, он распахнул их.

В коридоре его встретил шум и топот торопливых шагов. На нижней площадке марша была мешанина высоких шлемов и тугих синих мундиров с металлическими пуговицами, обладатели которых торопливо затягивали портупеи. В дальнем конце неподвижно стоял высокий инспектор с узким серебряным галуном на воротнике, удерживавший тех, кто рвался наружу.

Как только в дверях показался Чевиот, все застыли как вкопанные.

Прямо перед Чевиотом оказался невысокий, но очень широкоплечий сержант с цифрой 13 по обеим сторонам его воротничка. У него было красное лицо и насмешливые глаза, которыми он внимательно оглядывал нового суперинтенданта, застыв по стойке «смирно» и отдавая честь.

— Ваши приказания, сэр?

Чевиот заговорил негромким голосом, но его, казалось, было слышно во всех уголках здания.

— Приказов не будет. Пусть каждый остается на своем месте. Я сам справлюсь.

Глаза сержанта блеснули. Откуда-то из-за спины он извлек подвешенную там длинную дубинку, сделанную из очень твердого железного дерева.

— Дубинку, сэр?

— Зачем мне оружие? Посторонитесь!

Чевиот решительно двинулся к парадным дверям. У них были огромные тяжелые створки. Когда, повернув ручку, он рванул их на себя, дверь ударилась о стену и тут же возвратилась в прежнее положение.

Все в нем было предельно напряжено; быстро оценив взглядом ситуацию, он спрыгнул прямо в грязь. В нескольких десятках шагов от него, недалеко от кирпичной стены здания, стояла карета мистера Пиля с двумя лакеями на запятках и сонным кучером на козлах. Одна из лошадей внезапно отпрянула и заржала.

Капитан Хогбен издал торжествующий вопль. Отведя правую руку, он поспешил через двор.

В соответствии с общепризнанными правилами Чевиот должен был стоять неподвижно, принимая избиение. Он мог даже согнуться, прикрывая руками лицо, как подобает вести себя тому, кто отказался от вызова на дуэль. Эта ситуация неизменно описывалась в книгах; Хогбен, Уэнтворт и Фредди Деббит твердо верили, что так оно и есть в реальной жизни.

Но ничего подобного он и не подумал делать.

Вместо этого, приподняв левую руку, оставив правую чуть позади, Чевиот стремительно двинулся навстречу Хогбену, чтобы встретить его посредине двора.

Слишком поздно Хогбен увидел, что они не могут не столкнуться. Слишком поздно он догадался, что ему стоило бы остановиться и пустить в ход орудие избиения. Но он не мог остановить свое стремительное движение, хотя у него еще было время поднять хлыст. Правая его рука взметнулась, и черный кончик хлыста зазмеился по земле.

Чевиот резко остановился. Хогбен не смог этого сделать. Как только его правая рука дернулась вперед, пальцы левой руки Чевиота цепко ухватились за кисть гвардейца. Надежно уперевшись правой ногой, он слегка повернулся боком и изо всех сил рванул нападавшего.

Капитан Хьюго Хогбен, шести футов ростом, весивший одиннадцать стоунов и десять фунтов[24], головой вперед пролетел над левым плечом Чевиота.

Ножны его палаша со звоном отлетели в сторону. Хогбен шлепнулся головой вниз, и лишь его меховая шапка, превратившаяся в грязный комок, спасла его от сотрясения мозга. Тело его врезалось в землю с таким грохотом, что вышибло из легких остатки воздуха и последние остатки здравого смысла из головы.

Чевиот оседлал неподвижную фигуру, чей бело-красный мундир ныне распростерся в черной грязи, и вырвал хлыст из руки Хогбена. Смотав его в тугое кольцо, он зашвырнул хлыст в кусты.

Затем он снова поднялся на ноги.

— А теперь вставай! — потребовал он.

Лошади, запряженные в карету, пронзительно заржали и подались назад. Кучер, который едва не свалился с облучка, успокоил их и пробормотал слова, которых никто не расслышал. В кустах зашуршал холодный ветерок. Увядшие листья сорвались с дерева и, лениво кружась в воздухе, опустились на землю.

Капитан Хогбен быстро пришел в себя и поднялся на ноги.

Левая его рука, затянутая в перчатку, рванула ремешок, придерживавший на подбородке головной убор. Обеими руками он медленно снял с головы тяжелую меховую шапку и отбросил ее в сторону. Весь его мундир, от кончиков сапог до физиономии, был заляпан грязью, которая оставила нетронутыми только полоску лба, пространство вокруг глаз и ушей, где оно было прикрыто головным убором, чистое, незаляпанное пятно оставалось и на скуле под правым глазом.

У капитана помутнели глаза. Он нетвердо стоял на ногах. Но отваги у него хватило бы и на десятерых.

— Свинья, — сказал он.

Его правая рука взметнулась, готовая с размаху нанести сокрушительный удар в лицо соперника.

Чевиот нырнул ему под руку. Его встречный удар жестоко поразил Хогбена, заставив повернуться на месте. Контратака была столь неожиданной, что и плечи, и руки у Хогбена моментально обвисли.

В ту же секунду его правая рука была перехвачена у кисти и заведена за спину. Инстинктивно Хогбен рванулся, стараясь освободиться от хватки человека, оказавшегося у него за спиной. Но вместо этого он лишь издал болезненный вскрик.

— Если ты еще попробуешь дергаться, — четко сказал Чевиот, — то сломаешь себе руку. А теперь марш отсюда, пока я не посадил тебя в камеру. И не пытайся больше угрожать людям, что изобьешь их хлыстом, пока не научишься держать его в руках.

Лейтенант Уэнтворт, по-прежнему стоявший на месте, высоким голосом обратился к нему.

— Отпустите его! — так надменно приказал он, что в Чевиоте вновь вскипела ярость. — Ты слышишь, пилер? Отпусти его, говорю я тебе!

— С удовольствием, — рыкнул он.

Отпустив капитана Хогбена, он взметнул обе руки и с силой опустил их сцепленными на основание шеи капитана. Всю силу он вложил в это движение, напоминающее удар катапульты.

Капитан Хогбен, спотыкаясь, сделал три длинных шага, обмяк и едва устоял, чтобы не рухнуть лицом вниз. Одним коленом он коснулся земли и застыл в таком положении секунд на шесть.

Затем, выпрямившись, он повернулся, тяжело дыша. Белое пятно под правым глазом придавало его взгляду странное выражение: полное ярости и в то же время растерянное.

— Черт бы тебя побрал, — прошептал он.

Левой рукой он схватился за ножны на боку. Раздался скрежет стали, когда он извлек палаш и снова приготовился к нападению.

 Не надо было даже предсказывать, чем все это кончится, если Хогбен, видевший перед собой только голову противника, сделает выпад, намереваясь снести ее с плеч.

Дружный вопль предупреждения, вырвавшийся из множества глоток, раздался подобно военному кличу, но Чевиот не услышал его.

В этом не было необходимости. Капитан Хогбен отвел назад руку и плечо, готовясь нанести сокрушительный рубящий удар. И в ту долю секунды, когда он перемещал вес тела на другую руку, Чевиот кинулся на него.

Мистер Роберт Пиль, полковник Чарльз Роуэн, мистер Мейн и мистер Алан Хенли, забыв о вежливости и субординации, отталкивали друг друга от окна, чтобы не упустить ничего из происходящего перед их глазами.

Офицеры вместе с констеблями, забыв о полученном ими приказе, высыпали из дома и выстроились вдоль стен, наблюдая за схваткой.

Например, мистер Пиль успел только уловить блеск лезвия, взлетевшего высоко в воздух. Оно воткнулось острием в грязь не далее чем в четырех футах от ног лейтенанта Уэнтворта. Мистер Пиль так и не понял, как Чевиот выбил его.

Но капитан Хогбен каким-то образом взлетел в воздух спиной к земле. И прежде чем все увидели подошвы сапог Хогбена, обращенные к зданию, он приземлился на голову и спину и остался лежать недвижим.

Разными, совершенно разными были эмоции в небольшом застывшем кружке, столпившемся вокруг упавшего Хогбена.

Чевиот, хрипло дыша и чувствуя, как пот заливает глаза, отошел в сторону. Обхватив правой рукой рукоятку, он вырвал клинок из земли. Левой рукой он взялся за лезвие. Клинок сломался с резким сухим звуком, когда он переломил его о колено и отбросил оставшиеся в его руках обломки.

— О, Господи,— молитвенно прошептал Фредди Деббит.

Строгие черты лейтенанта Уэнтворта обрели мертвенную бледность. Он облизал пересохшие губы. И хотя голос его был спокоен, в нем слышались нотки ужаса.

— Вы сломали оружие гвардейского офицера, — сказал он.

— Неужто? — выдохнул Чевиот, на которого эти слова не произвели никакого впечатления. — Но что вы, черт возьми, — не без удовольствия добавил он, — вы, гвардейцы, из себя воображаете?

Лейтенант Уэнтворт не ответил. Он просто был не в состоянии подобрать слов. Словно Чевиот спросил короля, что он, черт возьми, из себя строит, или же задал этот вопрос самому всемогущему Богу. Уэнтворт просто растерялся.

— Мистер Чевиот, я...

В первый раз за все время Чевиот повысил голос.

— А теперь слушайте меня, — рявкнул он, вытаскивая часы и глядя на поверженного Хогбена. — Я даю вам ровно тридцать секунд, чтобы утащить отсюда это... это существо. Если вы не успеете, я скручу вас по рукам и ногам и предъявлю обвинение в нападении на офицера полиции. Выбирайте.

— Джек, старина! — взвыл Фредди.

— А, никак, тут мой дорогой Фредди! — с изысканной вежливостью обратился к нему Чевиот. — Мне кажется, вы объявляли, что являетесь моим другом, не так ли? Так что же вы делаете во вражеском лагере?

— Провалиться мне, Джек, я в самом деле ваш друг! Я пытался предотвратить все это! Спросите Уэнтворта, если мне вы не верите! — Обеспокоившись, Фредди бросил взгляд в сторону и остановился в тревоге. — Хогбен! Прекратите!

Неукротимый капитан Хогбен с трудом поднимался на ноги.

— Нет! — сухо сказал лейтенант Уэнтворт.

Двинувшись к Хогбену, он схватил своего друга за левую руку и развернул его. Фредди с удивительной для его внешности силой и решительностью уцепился за правую руку Хогбена.

— Нет! — повторил Уэнтворт. — Если вы снова, как деревенщина, пустите в ход руки, он ославит вас на все времена. Успокойтесь!

— Десять секунд, — пробормотал Чевиот.

Уэнтворт вежливо повернулся к нему.

— Мистер Чевиот! Вы же не собираетесь на самом деле арестовывать...

— Неужто? — с широкой улыбкой осведомился Чевиот. — Вы так думаете?

— Я не сомневаюсь, мистер Чевиот, что, несмотря на вашу профессию, вы все же джентльмен. Некоторое время назад, во вполне понятном пылу, я позволил себе несколько слов, о которых искренне сожалею. Примите мои извинения, сэр. — Уэнтворт слегка склонил свой высокий меховой головной убор. — Тем не менее дело зашло слишком далеко. Вы должны встретиться с капитаном Хогбеном у барьера...

— На пистолетах? — с сарказмом спросил Чевиот. — Осталось пятнадцать секунд!

— Да, на пистолетах! Говорю вам, вы должны встретиться с ним, или же он получит право просто застрелить вас на улице.

Чевиот, готовый уже презрительно ответить на эти слова, заметил выражение лица Фредди Деббита. И, поняв суть морального шантажа, который Фредди старался пустить в ход этим утром, он ощутил прилив вдохновения. Теперь он понимал, какая перед ним стоит цель.

— Согласен! — сказал Чевиот, захлопывая крышку часов.

— Так вы встретитесь с ним?

— Я встречусь с ним.

— Вы поступили бы куда разумнее, — сказал Уэнтворт, переводя дыхание, — скажи вы об этом несколько раньше. С кем я должен встретиться в роли вашего секунданта?

— С присутствующим тут мистером Деббитом. Он обговорит с вами все детали, включая место и время по вашему выбору. — Чевиот опустил часы в кармашек. — Вы согласны, Фредди, не так ли?

— Я... я... черт возьми, да!

— Очень хорошо. Но предварительно я должен буду настоять на одном условии.

Лейтенант Уэнтворт оцепенел.

Чевиота бросало в жар, несмотря на холодных воздух. Он старался хотя бы в общих чертах представить себе обстановку квартиры, в которой он жил (где?) в своей прежней жизни как суперинтендант отдела «С-1».

Вспомнить ему ничего не удавалось. Медленно и безжалостно память отказывала ему. Тем не менее ему как-то удалось восстановить очертания обстановки, расположение комнат и даже запах и атмосферу того места, в котором он когда-то обитал, хотя ему трудно было в это поверить.

— Тир Джоя Мантона, — рявкнул Чевиот, — кажется, находится на Дэвис-стрит, двадцать пять? Да, да, я знаю, что Мантон уже скончался. Но тир по-прежнему принадлежит его сыну, а рядом, под номером двадцать четыре, лавка оружейника?

— Ну и?..

— До того как мы выйдем к барьеру, — сказал Чевиот, — мы с капитаном Хогбеном померяемся силами: каждому по шесть выстрелов — и любая ставка, которую вы только пожелаете.

Лейтенант Уэнтворт был скандализован.

— Двое соперников, — вскричал он, — будут меряться силами перед дуэлью? Это нево...

— Стоп! — прохрипел капитан Хогбен. — Помолчи!

Хогбен теперь уже надежно утвердился на ногах, хотя руки его так же безвольно висели вдоль тела. Заляпанное грязью лицо было мертвенно-бледным, что было особенно видно по контрасту с черными бакенбардами и прической. Он еще с трудом переводил дыхание; сплюнув грязь, попавшую ему в рот, он снова заговорил.

— Вы говорите, ставка любая? — спросил он, жадно облизывая губы.

— Да!

— На тысячу гиней! А?

— Договорились, — сказал Чевиот.

— Я слышал, что вы считаете себя, — фыркнул Хогбен, все еще стараясь перевести дыхание, — непревзойденным стрелком из пистолета, особенно когда приходится стрелять по жребию. Но обещаю, что все будет совсем по-другому, когда вы выйдете к барьеру. Именно так! Вы можете изображать из себя все что угодно, когда вам не угрожает опасность. Так что мы ставим на кон?

На этот раз и Чевиот был вынужден перевести дыхание.

— Если вы одержите надо мной верх, — громко объявил он, — и судьи подтвердят это, я тут же на месте плачу вам тысячу гиней. Если же повезет мне...

— Ну? И что же?

— Мне остается лишь полагаться на ваше слово британского офицера. Вы расскажете все, что вам известно о покойной Маргарет Ренфру. Как и ваш друг лейтенант Уэнтворт. Это все.

В кустах снова прошелестел порыв ветерка. Лошади в упряжке мистера Пиля по-прежнему перебирали ногами, и кучер успокаивал их.

— Подождите! — с загадочным выражением лица сказал Уэнтворт. — Я снова должен выразить протест против...

Хогбен, который уже постарался обрести прежнюю осанку, успокоил его.

Произношение его теперь потеряло признаки изысканности. Когда он, повернувшись, глянул на Чевиота подбитым глазом, в нем горела такая злоба и хитрость, что они должны были послужить Чевиоту предупреждением. Он должен был увидеть оскаленные клыки в засаде, призванной навсегда покончить с ним.

— Договорились! — коротко сказал Хогбен тихим голосом.

— А я говорю вам, что кодекс... — начал Уэнтворт.

— Плевать на кодекс! Помолчи, Адриан, и дай мне шапку!

Лейтенант Уэнтворт торопливо подобрал из грязи вымазанный головной убор, хлопнул им о колено, чтобы очистить, и неторопливо водрузил на голову приятеля, который затянул ремень на подбородке. Хогбен слегка поморщился от боли, но продолжал держаться прямо. Он даже не взглянул на обломки палаша.

Фредди Деббит выскочил на Уайтхолл. Сунув два пальца в рот, он пронзительно свистнул. Показалась большая и широкая открытая коляска, влекомая двумя вороными лошадьми, сиденье в которой было обито белым шелком, как бы для того, чтобы оттенять плюмажи гвардейцев.

За ним почти вплотную катился другой открытый экипаж: более скромный, но куда лучше ухоженный, от красных колес до расчесанных хвостов серых лошадей.

В нем сидел полный багроволицый джентльмен в рединготе с бархатным воротничком поверх сюртука и в величественной шляпе. Расположившаяся рядом с ним Луиза Тремьян, едва не выпав из коляски, в упор уставилась на Чевиота.

На юной Луизе был один из этих модных тюрбанов синего шелка и белая накидка, синие шнурки которой обвивали шею. Ее глаза газели на нежном девичьем лице передавали ему беззвучное послание, как и шевелящиеся губы, из которых поначалу не вырывалось ни звука.

— Я должна была немедленно увидеть вас в связи с...

Полный джентльмен, увидев, как она повернула голову, тронул Луизу за плечо. После того как Луиза покорно скрылась за отворотами шляпки, этот толстый джентльмен— скорее всего, отец, дядя или близкий родственник— так выразительно поднял свои густые черные брови, что, будь он на сцене, выражение его лица было бы безошибочно принято за гримасу крайнего удивления.

— Эй, парень, — фыркнул капитан Хогбен.

Чевиот перевел на него взгляд, чувствуя, как в нем снова вскипает ненависть.

— Итак, у Мантона? — переспросил капитан Хогбен. — Завтра утром в девять часов?

Чевиот сухо кивнул.

— А потом, значит, дуэль?

Чевиот снова кивнул.

Не обращая больше на него внимания, капитан Хогбен повернулся и направился к первой коляске. Двигался он неверными шагами; Уэнтворт и Фредди Деббит поддерживали его под руки с обеих сторон. Но, сделав всего два шага, он снова повернулся.

Единственный глаз, которым он еще мог смотреть, был полон демонической ненависти.

— И пусть лишь Бог поможет тебе, — негромко сказал Хогбен, — когда я увижу тебя на мушке своего пистолета!

Лейтенант Уэнтворт дернул его за руку. Они с Фредди повлекли Хогбена за собой и помогли одолеть ступеньки экипажа, в котором он расположился между ними. Кучер щелкнул бичом, и черные лошади повлекли экипаж по Уайтхоллу. Над дугой второго экипажа качался фонарик. И пока Луиза сидела в нем, скромно опустив глаза, а джентльмен заряжался доброй понюшкой нюхательного табака из табакерки слоновой кости, экипаж прогромыхал мимо Хогбена, направляясь во двор Адмиралтейства по другую сторону улицы.

Суперинтендант Чевиот стоял молча, опустив голову.

Концы его высокого воротничка обвисли, не подпирая больше подбородок. Чевиот медленно приходил в себя.

Он дал Хогбену по рукам. Но он был далеко не уверен, не оказался ли он сам в дураках. В грязи лежали два куска сломанного им палаша. Чевиот, слегка устыдившись, поднял их и взвесил в руках.

По-прежнему не поднимая глаз, медленно и тяжело ступая, он направился к зданию.

Только подойдя к нему, он поднял голову — и остановился как вкопанный.

Ибо глазам его предстало то, чего он никак не предполагал увидеть.

Все шестьдесят пять его констеблей стояли по стойке «смирно», выстроившись в две шеренги по обе стороны от входа. Их возглавляли шестнадцать сержантов, по восемь с каждой стороны дорожки, ведущей ко входу. И перед ними по двое стояли четыре инспектора.

Они стояли, застыв на месте, так развернув плечи, что, казалось, синяя ткань мундиров готова была лопнуть. Руки были вытянуты по швам. Они смотрели прямо перед собой стеклянными невидящими глазами, хотя каждый стоящий в строю не сомневался, что все его соседи готовы взорваться приветственными криками.

Стояла мертвая тишина, которую нарушали только легкие порывы ветра.

То была величайшая честь, которую они могли отдать ему. Чевиот понял это. Он ощутил прилив гордости и вдохновения, который заставил его подтянуться, и голова у него чуть закружилась. Но теперь уже, справясь со своим смущением, он понимал, что должен делать.

— Кто из вас, — коротко спросил он, — старший инспектор? ..

Высокий худой человек, которого он успел заметить раньше, с носом, который оказался бы впору и Панчу с журнальной обложки, сделал два четких шага вперед и отдал честь.

— Сэр! — отрапортовал он. — Инспектор Сигрейв, сэр!

— Великолепный строй, инспектор Сигрейв. Благодарю вас.

— Сэр!

Чевиот глянул на два обломка лезвия, которые он держал в левой руке.

— У меня тут, — сказал он, — первый трофей для нашего маленького музея. Он будет принадлежать всем нам. Возьмите.

Он решительно передал обломки лезвия инспектору Сигрейву, который, звякнув металлом, аккуратно взял их. Легким движением руки инспектор дал понять строю «Не орать!», хотя линия высоких шлемов качнулась, готовая разразиться восторженным воплем.

Чевиот снова неторопливо обвел взглядом застывший строй слева и справа от себя.

— Вольно, — сказал он.

Улыбнувшись в первый раз, он прошел между своими подчиненными и, поднявшись по ступенькам, вошел в открытую дверь здания.

Он даже не слышал рева, раздавшегося за его спиной.

Ему было над чем подумать: мистер Мейн явно не собирался прекращать нападения, а ему было кого защищать, даже в присутствии министра внутренних дел.

Подойдя к двери кабинета полковника Роуэна, он открыл ее, не утруждая себя излишней вежливостью вроде стука в дверь. Войдя, он закрыл ее за собой.

Затем он медленно обвел взглядом мистера Роберта Пиля, полковника Роуэна, Алана Хенли, снова занявшего место за своим столом, и, наконец, мистера Ричарда Мейна.

— Итак, джентльмены, — сразу же приступил он к делу, — на чем мы остановились, прежде чем нас неожиданно прервали? Как мне кажется, мистер Мейн собирается обвинять в убийстве Флору Дрейтон?

 11 Луиза Тремьян и дорогой папа

— Черт побери, человече, — воскликнул мистер Мейн, высвобождая руки из-под пол сюртука, — я никогда не говорил ничего подобного! Я сказал лишь...

Полковник Роуэн поднял руку, призывая к молчанию.

Обрезая кончик сигары и раскуривая ее, полковник продолжал мерить шагами свой кабинет. Он остановился перед Чевиотом, и его широкие ноздри раздулись.

— Суперинтендант, — сказал он, вынимая сигару изо рта. — Первый пехотный — старейший полк в английской армии. Ваше поведение было просто нетерпимым, и я должен сделать вам самый серьезный выговор. Э-э-э... считайте, что вы его получили, — добавил полковник Роуэн, снова беря в рот сигару.

— Есть, сэр, — сказал Чевиот.

Мистер Пиль, который был больше не в силах скрывать свои эмоции, разразился громовым хохотом. Но затем он прищурил глаза, и в них появился холодок.

— Что касается меня, мистер Чевиот, — сказал он, — я бы дорого дал, чтобы узнать — то ли вы просто вышли из себя, то ли сделали все это совершенно сознательно, с целью потрясти своих людей. Ну, на них вы произвели впечатление. И, должен признаться, что и на меня тоже, сэр! Но в то же время вы обеспечили себе массу неприятностей.

— Из-за капитана Хогбена, сэр?

— Хогбена? Этого болвана? Остальные офицеры Первого пехотного не хотят с ним даже разговаривать; вот почему он был вынужден обратиться за помощью к офицеру из

Колдстримского полка. Я имею в виду графа. Графа и гвардию. Он считает, учтите, что только его полк был у Ватерлоо...

При этих словах полковник Роуэн выпрямился.

— ...И возникнут ужасные неприятности, если он обо всем услышит. Кроме того, — пробормотал мистер Поль, поглаживая подбородок крупной рукой, — меня интересует, о чем вы так вежливо беседовали с Хогбеном перед тем, как он ушел.

— Чисто личные проблемы, сэр. Они не имеют отношения к делу.

— Хм, — задумчиво сказал мистер Пиль.

Чевиот подошел к столу.

— Но вот что имеет к нам отношение, — повернулся он к присутствующим, — это заявление мистера Мейна о том, что я пренебрегал своими обязанностями и что я прикрывал леди Дрейтон.

— Я так считаю. Да! — с достоинством поднял голову мистер Мейн.

— На каком основании? — стукнул рукой по столу Чевиот. — С вашего разрешения, сэр, я повторю свои аргументы. Как вы утверждаете, у вас вызвало подозрение то, чего я «не говорил». С точки зрения закона мне никогда не приходилось слышать, чтобы человека осудили за лжесвидетельство в силу того, что он не говорил.

— Вы выкручиваетесь!

— Нет, я утверждаю. Ваше так называемое доказательство, для которого вы использовали выражение «необычное обстоятельство», заключается лишь в том, что у леди Дрейтон была с собой муфта. Читали ли вы мой рапорт, сэр, — Чевиот поднял листки и потряс ими, — в котором подчеркивается, что в этих обстоятельствах не было ничего необычного. Любой может засвидетельствовать, что у леди Дрейтон была порвана перчатка на правой руке, и, как любая другая женщина, она хотела скрыть прореху. И этим вы пытаетесь доказать, что в муфте был скрыт какой-то пистолет?

Темные глаза мистера Мейна блеснули.

— Доказательство? Я вообще о нем не упоминал. Я всего лишь обратил внимание на ту линию расследования, кб-торой вы, похоже, пренебрегли.

— Сэр! — раздался низкий хрипловатый голос из глубины комнаты.

Алан Хенли стоял, согнувшись над столом и упираясь в столешницу толстыми пальцами. Хотя было только пять часов дня, небо настолько потемнело и в комнате стоял та-ной сумрак, что фигуры присутствующих обрели призрачные очертания.

Вспыхнул широкий фитиль; мистер Хенли с громким стуком водрузил на свой стол лампу с зеленым абажуром, который контрастировал с красным абажуром на другом столе. Он с подчеркнутой почтительностью склонил набок свою крупную голову с рыжеватыми бакенбардами.

— Сэр, — повторил он, обращаясь к полковнику Роуэну, — она не имела к этому отношения.

— Ну? К чему не имела? — мягко спросил полковник Роуэн, вынимая сигару изо рта.

— У леди, — продолжал настаивать Хенли, — не было пистолета. Я сам был там, сэр. И все видел. Что же касается того, что суперинтендант пренебрег... что вы, сэр, это было первое, о чем он подумал.

— Что?

— Ему пришло в голову (прошу прощения, полковник), что выстрел мог быть произведен леди. Я-то знал, что это

 было не так, я смотрел на нее. У нее, так же как у суперинтенданта и у меня, не было оружия. Но он попросил ее показать муфту и вывернул ее, чтобы убедиться — не стреляла ли она сквозь нее. И убедился, что нет.

 Поскольку мистер Хенли искренне верил в каждое слово, его заключение прозвучало с редкостной убедительностью.

 Все это время перед глазами Чевиота стоял облик Флоры; ревность Флоры и ее ярость, с которой она накинулась на него, длились всего лишь несколько минут — хотя почему она вообще приревновала его к Маргарет Ренфру? Весь день она ждала его в своем доме на Кавевдиш-сквер; он там не объявился. Он мог прийти и смущенно пробормотать, что признает свою ошибку; она бы зарыдала и призналась, что это была ее ошибка, после чего упала бы в его объятия...

 И тут в голову к нему пришла мысль, от которой его буквально заколотило.

 Откуда он знает, что Флора живет на Кавендиш-сквер, если она в самом деле живет там? Откуда у него такое знание ее поступков после ссоры или недоразумений?

 Но теперь он должен собраться с мыслями. Мистер Хенли продолжал говорить с присущей ему настойчивостью.

— ...Так что, как видите, сэр, я даже не читал рапорта суперинтенданта. И до последнего времени даже не слышал о нем. Но и хирург сказал, что пуля была выпущена сзади и летела по прямой. Ну вот! А любой вам подтвердит, что леди Дрейтон стояла позади бедной женщины, футах в двух или трех, и справа от нее. Так что она могла стрелять только под углом, иначе у нее бы не получилось, верно?

Мистер Ричард Мейн приподнял плечи.

— Похоже, что вы все против меня, — сказал он.

— Нет, сэр, мистер Мейн, ни в коем случае! — Старший клерк с жаром снова обратился к полковнику Роуэну. — Разрешите еще несколько слов, полковник?

Улыбнувшись, полковник Роуэн утвердительно махнул рукой с сигарой.

— Я лично думаю, — сказал мистер Хенли, — что мистер Мейн прав в своем предположении относительно выстрела откуда-то из-за двустворчатых дверей. Звук! — Он фыркнул, надув щеки. — Там не было бы слышно ни щелканья замка, ни даже слабого выстрела. Мы с суперинтендантом (да, сэр?) были слишком поглощены тем, что нам только что сказала леди Корк. И ни на что больше не обращали внимания. По мне, так рядом с нами можно было бы выпалить из мушкета — и то бы мы не услышали. Вот так!

— Весьма вам благодарен, — пробормотал Ричард Мейн, — за это объяснение.

— Мейн! — мягко обратился к нему полковник.

— А?

— До настоящего времени, — улыбнулся полковник, — мы с вами выполняли свои обязанности, отлично понимая друг друга. Давайте надеяться, что так будет и впредь. Всегда! Насколько мне известно, вы собираетесь жениться на очаровательной молодой леди?

— Совершенно верно, — с гордостью объявил собеседник, тщательно подравнивая обшлага рубашки.

— И думаю, что не ошибаюсь, предположив, что эта леди придерживается строгих моральных и религиозных правил?

— Всем нам известны, полковник Роуэн, ваши свободные воззрения,,.

— Те-те-те! — возразил полковник, разгоняя рукой сигарный дым. — А теперь признайтесь, Мейн! Признавайтесь же! Разве в глубине души у вас не зародилось сразу же подозрение в адрес Чевиота и леди Дрейтон лишь потому (как бы мне поделикатнее выразиться?), что она его возлюбленная?

Мистер Мейн был слишком честен, чтобы полностью отрицать это предположение. Стоя у стола, он несколько заколебался, засунув руки под полы сюртука.

— Может, вы и правы, — сказал он. Затем решительно стукнул ладонью по столу. — Однако к делу! Мы услышали то, чего суперинтендант не говорил. Ну, а что он говорил? Мистер Чевиот, кто убил Маргарет Ренфру?

Чевиот облизал губы. Дом сотрясали порывы поднявшегося ветра. В этой комнате, увешанной красными коврами, на которых в изобилии красовалось оружие, озаренной светом из-под зеленого абажура, застыло напряжение, которое ощущал каждый из собеседников.

— По моему мнению, сэр, она была убита ее любовником.

— Ага! — Мистер Мейн прикоснулся к листам рапорта. — Тем таинственным любовником, о котором вы так часто упоминаете? Каково же его имя?

— Пока еще я не могу вам его назвать, — искренне признался Чевиот. — Даже Фредди Деббит, который знает все сплетни в Лондоне, не мог мне сказать этого. Но я могу описать его.

— Прошу вас.

— Это человек, — неторопливо начал Чевиот, взвешивая все факты, — родившийся в хорошей семье и получивший соответственное воспитание, хотя он не богат и постоянно попадает в трудные ситуации. Он несколько старше мисс Ренфру и обладает физической привлекательностью для женщин. Он заядлый игрок. Он... — Чевиот сделал паузу. — Скажите мне, джентльмены. Кто-нибудь из вас видел ли Маргарет Ренфру?

Полковник Роуэн кивнул, старательно изучая своими голубыми глазами угол вешалки. Мистер Мейн сухо склонил голову.

— Очень хорошо, — сказал Чевиот. — Пылай, огонь, и клокочи, котел!

— Прошу прощения, — пробормотал юрист.

Чевиот развел руками.

— Вот перед вами прекрасная женщина,— сказал он,— тридцати одного года. Внешне она холодна и величественна, хотя с трудом сдерживает бушующие в ней страсти. Она с ненавистью и яростью воспринимает свое положение бедной родственницы в доме, хотя старается не показывать этого.

— Да? — рассеянно произнес полковник Роуэн, медленно выпуская дым сигары.

— Когда такая женщина влюбляется, она способна взорвать все вокруг. И, по словам леди Корк, она в самом деле влюбилась. Конечно, она отчаянно отрицала даже факт существования такого человека. Но она испытывала к нему столь страстную любовь (или похоть, как вам угодно это называть), что лгала ради него и крала ради него драгоценности, чтобы он мог посещать игорный дом Вулкана...

— Представила ли леди Корк, — вежливо осведомился мистер Мейн, — доказательства того, что именно мисс Ренфру похитила драгоценности?

— Как вы знаете, мне лично нет. Но вот Фредди Деббит...

— Доказательство, основанное на слухах, мой дорогой сэр.

Чевиот посмотрел на него.

Его не ввело в заблуждение вежливое выражение лица юриста и интерес, светившийся в его темных глазах. Мистер Мейн был не только честным человеком, он был умной и тонкой личностью, хотя порой руководствовался скорее инстинктами, чем здравым смыслом. Он твердо вбил себе в голову, что Флора Дрейтон в чем-то виновна или вообще имеет какое-то отношение к этому делу. И стоит Чевиоту сделать малейшую ошибку, стоит мистеру Мейну узнать те факты, которые суперинтендант скрыл от него, весь этот пороховой погреб взорвется с оглушительным грохотом.

Мистер Мейн ждал, скрестив на груди руки. И, образно выражаясь, Чевиот нанес ему ответный удар.

— Доказательства, основанные на слухах? — спросил он. — Господи Боже, а что же еще у меня есть? Напоминаю вам, сэр, что мы еще не в суде.

— Не стоит горячиться, мистер Чевиот. Что вы предполагаете делать?

— Сегодня вечером я отправляюсь в игорный дом Вулкана, — сказал Чевиот, — расположенный по Беннет-стрит, 12, недалеко от Сент-Джеймс-стрит. В случае необходимости я буду играть по-крупному у стола...

— На какие деньги? — внезапно вмешался мистер Роберт Пиль, поднимаясь во весь рост. — Предупреждаю вас — только не на деньги правительства! Только не на деньги правительства!

Поклонившись, Чевиот коснулся своего кармана.

— Да, сэр. Только на мои собственные. Именно поэтому, с сожалением должен вам признаться, я и запоздал сегодня. Мне пришлось посетить моего банкира на Ломбард-стрит.

— На свои собственные? — с удивлением выдохнул мистер Пиль. — Ну, друг мой, вы идете на все ради дела! — Он усмехнулся. — Должен вам сказать, что много слышал об этом Вулкане. Это один из тех немногих домов в Сент-Джеймс, куда допускают и леди.

Мистер Мейн вскинул брови.

— Леди? — повторил он. — Ах да, понимаю. Вы имеете в виду проституток.

С холодным высокомерием, которое он приобрел в палате общин, мистер Пиль повернулся к нему.

— Нет, молодой человек. Я говорю не о проститутках. Я имею в виду именно леди, женщин из общества. Их сопровождают для защиты слуги, и им никто не осмеливается досаждать. Говорят, что там самые ловкие крупье в городе, и, когда садишься за стол, тщательно следи за своим выигрышем. Во всяком случае, — торопливо добавил мистер Пиль, поймав взгляд полковника Роуэна, — так мне говорили. — Он повернулся к Чевиоту. — Так как вы предполагаете действовать, молодой человек?

Полковник Роуэн был заинтересован не меньше министра внутренних дел.

— Да! Каков ваш план?

— Ну...

— Надеюсь, никаких налетов? Это будет нелегко. Лестница у них всегда перекрыта железной дверью.

— Нет, нет, никаких налетов. Я предполагаю отправиться туда в одиночку...

— Это чертовски опасно, — сказал полковник, отрицательно качая головой. — Если они узнают в вас офицера полиции...

— Значит, я должен рискнуть. Кроме того, я, с вашего разрешения, в определенном смысле буду чувствовать себя защищенным.

— Каким образом? Что вы собираетесь делать?

Настала очередь Чевиота мерить шагами душную продымленную комнату.

— Этим утром, когда мы с Фредди Деббитом сидели в кофейне в гостинице, — начал он, выглядывая из окна, — он набросал мне план дома Вулкана, включая и его личный кабинет.

— Ну и?..

— Как считает леди Корк, весьма ценная часть ее коллекции драгоценностей находится, скажем, в виде залога, в кабинете Вулкана. Опознать ее легко: брошь с алмазами и рубинами, сделанная в виде кораблика. Так как она не продана, а только заложена, она по-прежнему должна находиться там. Весьма сомнительно, чтобы брошь была заложена лично мисс Ренфру; ее неприязнь к азартным играм хорошо известна, и вряд ли она могла позволить себе быть столь неблагоразумной. Нет! Это было сделано мужчиной. И стоит мне только добраться до этой броши, мы заставим Вулкана выдать нам имя этого человека.

— И таким образом, — не без сарказма спросил мистер Мейн, — вам удастся доказать, что он убил мисс Ренфру?

Отвернувшись от окна, Чевиот подошел к столу и в упор посмотрел на адвоката.

— С точки зрения закона — нет, — признал он. — Но если вы отказываетесь собирать доказательства вины какого-то человека, так как мы еще не знаем в точности, кто виновник, то все расследование впредь можно прекратить. Я руководствуюсь лишь убеждением, основанным больше на опыте, чем на том, что можно выразить в словах.

— То есть вы рискуете наудачу?

— Исходя из убеждения, как я сказал! И когда мы будем знать имя этого человека, мы захватим его врасплох.

— Может быть... может быть, вы и правы. Но каковы бы ни были ваши личные убеждения, вы уверены в своих выводах?

— Нет! Нет и нет! Существует ли вообще человек, кроме разве такого маньяка, как покойный генерал Бонапарт, который был бы столь уверен в себе? А вы уверены в себе? А полковник Роуэн или мистер Пиль? Я могу быть уверен лишь в том, что мое предположение вполне резонно. Слишком запутанное дело. Могу даже сказать, что убийцей могла быть и женщина.

— Женщина? — эхом отозвался мистер Пиль.

И в эту секунду в дверь раздался резкий отрывистый стук.

Ее открыл невысокий, но очень широкоплечий и мускулистый сержант, у которого на воротнике была цифра 13; на выражение его красного лица Чевиот уже обратил особое внимание. Сержант повернулся к полковнику Роуэну, но его четкий жест, которым он отдал честь, был адресован только Чевиоту.

— Леди хочет увидеть суперинтенданта, сэр.

— Леди? — растерянно переспросил полковник Роуэн, обозревая усыпанный табачным пеплом хаос в своем кабинете. — Это невозможно, сержант Балмер! Нам негде принять ее!

Сержант Балмер не шелохнулся.

— По имени Луиза Тремьян, сэр. Говорит, у нее есть важная информация относительно мисс Ренфру, но не хочет говорить ни с кем, кроме суперинтенданта, и только с глазу на глаз с ним.

Полковник Роуэн потушил сигарету о край стола и, сдунув искры, бросил ее в плевательницу китайского фарфора, стоявшую под столом.

— Мистер Пиль, — обратился он к министру внутренних дел, — вы, конечно, заняты сейчас важными государственными делами. Мы... мы не можем принять эту юную леди в моей квартире наверху. Но мы с мистером Мейном покидаем эти апартаменты, чтобы мистер Чевиот мог увидеться с ней здесь. Без сомнения, сэр, вы составите нам компанию.

Величественно, подобно римскому императору, мистер Пиль водрузил на голову свой высокий меховой головной убор.

— Конечно, сэр, я составлю вам компанию, — произнес он столь же величественно. — Но провалиться на месте, если мне это хочется. Эти чертовы комнатные игры кто-убил-кого-и-как заставили меня совершенно забыть о долге перед нацией.

Через несколько секунд полковник увел своих спутников. В полутемном коридоре застыл сержант Балмер, рядом с которым были видны высокая фигура и выдающийся нос инспектора Сигрейва. Чуть придержав дверь, Чевиот шепнул им:

— Инспектор! Сержант! Свободны ли вы от несения службы, чтобы помочь мне сегодня вечером? Скажем, между половиной одиннадцатого и часом — надо немножко потревожить шулеров.

Его люди не просто выразили согласие, но и желание отправиться с ним хоть на край света.

— Хорошо! Сможете ли вы еще освободить от обязанностей шесть констеблей? Отлично!

— Вам нужны специалисты, сэр? — шепнул инспектор Сигрейв.

— Да, мне нужны альпинисты, то есть люди, которые смогут вскарабкаться на крышу или каминную трубу столь же бесшумно и быстро, как взломщик.

— У нас есть такие, сэр, — сказал инспектор, подняв глаза к небу, словно подсчитывал наличный состав. — Точно такие, как вам нужно. Между нами говоря, я не взялся бы утверждать, что в свое время они в самом деле не были взломщиками.

— Еще лучше. Позже мы с вами потолкуем по секрету. А теперь пригласите леди,

Чевиот безуспешно попытался разогнать руками завесу табачного дыма. Приподняв раму окна, он убедился, что на ней нет щеколды для поддержки и был вынужден опустить ее. И тут вошла Луиза.

Он решил, что ей лет девятнадцать или двадцать. В своем синем тюрбане, в белой пелерине, отороченной синим, которая обрисовывала пышные рукава ее платья и широкий кринолин, отстоящий от пола на три дюйма, с ее огромными влажными глазами, она была так очаровательна, что могла бы вскружить Чевиоту голову, будь он лет на десять моложе.

Но он предпочитал более зрелых женщин, чье умение поддерживать разговор весьма ценил. Чевиот сначала встретил ее несколько покровительственно, что она сразу почувствовала и несколько обиделась. Он, в свою очередь, увидел ее реакцию и сразу же стал весьма галантен, чем откровенно обрадовал ее.

— Я испытываю искреннее удовольствие видеть вас, мисс Тремьян, — сказал он, — обмахивая носовым платком сиденье красного кожаного кресла, отчего оттуда поднялось лишь еще больше пыли. — Не будете ли так любезны присесть?

— О, благодарю вас...

— Э-э-э... боюсь, что эта комната...

Но Луиза совершенно не обратила внимания ни на пыль, ни на беспорядок в помещении, казалось, что она и ожидала увидеть ее в таком виде. Под его взглядом она опустила ресницы и бросила испуганный взор в сторону окна.

— Прошу простить мою настойчивость, мистер Чевиот. Но мне было очень необходимо увидеться с вами. Мне даже пришлось обмануть папу. Мистер Чевиот, ну почему некоторые отцы так боятся всего?

Чевиот подавил желание сказать, что они к тому же слишком много едят и пьют для своих лет и вообще предпочитают не выходить из дома.

— Никогда этим не интересовался, мисс Тремьян. Но неужели они неизменно в таком настроении?

— Во всяком случае, мой. Когда мы ехали через Вестминстер, мой дорогой папа не переставая говорил о портном...

— О ком?

— О портном. Папа говорил, что он или подожжет дом, или устроит бунт, или что-то такое еще из-за реформ[25]. А впрочем, ладно! Мы следовали за коляской капитана Хогбена, потому что капитан пригласил нас посмотреть, как от отделает вас хлыстом. Но у него ничего не получилось, не так ли?

Тут Луиза повернула голову, вскинула свои ясные глаза и без стеснения посмотрела на него прямо в упор.

— Мне кажется, что это было просто восхитительно, — сказала она.

Чевиот, чувствовавший себя так, словно находился под обстрелом Амура, с трудом сглотнул комок в горле. Он еще не привык общаться с женщинами столь юного возраста. Но они ему очень нравились.

— Э-э-э... благодарю вас.

Луиза тут же вспыхнула и снова отвела глаза в сторону. Но, почувствовав к нему доверие, она стремительно заговорила.

— Дорогой папа был просто в ярости. Всю дорогу он был просто вне себя. «Ч. п.[26] этого типа, — говорит он и еще разные ужасные слова, ну, вы понимаете, относительно вас. — Я всю жизнь наблюдал за схватками, но такого бойца еще не видел, и, ч. п. меня, — говорил он, — если я понимаю, как этот парень с ним справился». Понимаете, папа был очень сердит, потому что хочет выдать меня за капитана Хогбена...

— И вы собираетесь выйти за него замуж, дорогая мисс Тремьян?

— Насколько я знаю, ни в коем случае! — выкрикнула Луиза, с вызовом вскинув свой маленький подбородок. — Как я уже говорила, папа был так расстроен, что был вынужден остановиться у своего клуба, оставив меня в холле. Но я выскочила наружу, села в экипаж и приказала Джою отвезти меня сюда.

— Насколько я понимаю, вы хотите что-то сообщить мне?

— Да, да, да! О, дорогой мой мистер Чевиот. Я должна сообщить вам две ужасные вещи. Я так хотела сказать их вам прошлым вечером, но в первый раз там была Флора Дрейтон... — Она остановилась.

— Да, — сказал Чевиот, уставясь в пол.

Он чувствовал, что от этой стройной девушки в Синем тюрбане и белой накидке исходит волна страха и неуверенности. И, что было хуже всего, в чем он никак не мог разобраться, эти страх и неуверенность начинали сказываться и на нем.

— Я хотела рассказать вам, — ее сотрясала дрожь, но она продолжала говорить ясным чистым голосом, — об... об этом человеке.

— Человеке? Каком человеке?

— О том, к которому имела отношение Пег Ренфру. Говорят, она просто обожала его. Так сильно, что порой даже ненавидела его. Вы понимаете это?

— Думаю, что да.

— А я никак не могу понять. Но говорят, — с предельной откровенностью продолжала Луиза, — что Пег крала деньги для этого человека и похитила драгоценности, чтобы он мог играть. Но она была в ужасно тяжелом положении: бедная родственница, целиком зависящая от леди Корк. Она понимала, что, если леди Корк это станет ясно, она выкинет ее из дома. Поэтому несколько дней назад она сильно изменилась.

Чевиот кивнул, не поднимая глаз.

— Пег была жесткой, ужасной жесткой женщиной. И говорят, она сказала ему, что никогда больше не украдет для него ни одного пенни или каких-то драгоценностей. И если он будет настаивать, сказала она ему, то она расскажет о нем леди Корк и всем остальным. А у этого человека (о, дорогой мистер Чевиот, я только повторяю сплетни!) был очень отвратительный характер.

Несмотря на всю свою сдержанность, Луиза пришла в возбуждение.

— А он сказал, что, если только она промолвит хоть слово кому-нибудь, он убьет ее. Застрелит. И это случилось, не так ли?

Снова Чевиот кивнул, не глядя на нее. Он догадывался, что она бросает на него быстрые испытующие взгляды, приоткрыв свой большой невинный рот.

— И понимаете, прошлой ночью, когда вы задавали людям вопросы, я п-пыталась вам все рассказать. Но вокруг было так много народу, и все слушали! Я могла лишь намекнуть.

От возбуждения на лбу у Чевиота выступил пот. Он даже не предполагал, что убийца окажется почти у него в руках. Склонив голову, он стоял лицом к Луизе, ухватившись левой рукой за край стола со следами подпалин от сигар.

— Да, я все понимаю, сказал он. — Как и леди Корк. Но ваши намеки были так загадочны, так невнятны, что я не воспринял их, пока Фредди Деббит сегодня утром не объяснил мне в кофейне. Луиза! Ведь все это может быть обыкновенными сплетнями. Могу ли я быть в них уверенным?

— Ладно! Об этом говорили мои папа с мамой. Я всегда подслушиваю, хотя они об этом не догадываются.

— А теперь послушайте меня. Кому-то должно быть известно имя любовника Пег, который угрожал ей! Вы слышали о нем?

— А вы... вы нет?

— Нет, да и откуда мне было услышать, если все словно воды в рот набрали? Что говорят — кто он такой?

— А в-вы не догадываетесь?

— Да нет же, нет! Так кто он такой?

— Ну ладно! — пробормотала Луиза, опуская ресницы. — Некоторые считают, что это вы.

Неожиданность и невероятность этих слов так потрясла обоих, что им потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.

Секунды шли за секундами. Чевиот, который всем весом опирался на левую руку, лежащую на столе, почувствовал, что ладонь ее мокра от пота. Качнувшись, он сделал шаг вперед и едва не упал.

— Откровенно говоря, — заторопилась Луиза, — я-то знаю, что это неправда!

Но она сама не была уверена в своих словах; несмотря на все усилия, которые она предприняла, чтобы предупредить его, она испытывала страх перед ним, и в ее голосе слышалась мольба — опровергни меня.

— Хотя надо сказать, — столь же торопливо продолжала она, — порой вы в самом деле просто ужасно увлекаетесь азартными играми. Но только когда вы крепко, выпьете, а в обществе вы никогда не позволяете себе напиваться.

Она использовала почти те же самые слова, что и полковник Роуэн прошлым вечером.

Луиза остановилась. Подняв глаза, он уставился ей в лицо.

— Луиза, — хрипло сказал он, — вы в самом деле считаете, что я мог брать деньги у женщины? Или что я нуждался в них? Я ведь в них не нуждаюсь!

— Нет, нет, нет! Но... но люди часто говорят такое, хотя на самом деле им очень нужны деньги, не так ли? И многие удивляются, что, мол, если у вас столько денег, почему вы пошли на эту ужасную работу полицейского офицера?

Чевиот взял себя в руки. Он видел опасность, подстерегавшую его на каждом шагу и исходившую от этой тупоголовой публики, которую ему не убедить. И он еще пытался опрашивать их относительно убийцы!

Знала ли все это Флора? Во всяком случае, кое-что ей должно было быть известно. Тогда становится понятно...

— Поверите ли вы мне, — обратился он к Луизе, — если я скажу вам, что до прошлого вечера я никогда в жизни не встречался с Маргарет Ренфру? Ведь, в сущности, она сама это признала в присутствии других лиц!

— Но... но ведь так она и должна была говорить, не так ли? И Пег всегда объявляла, что может влюбиться только в человека старше себя, который... — Луиза замялась, подбирая слова, — который принят в свете. Я припоминаю, как однажды она заметила (о, лишь мельком, поправляя шляпку) , как хорошо вы держитесь на лошади.

— Послушайте! В первый раз я услышал имя этой женщины...

Чевиот резко остановился.

Так же, как от потрясения могут замереть все эмоции, в той же мере оно может заставить увидеть ряд фактов, которые до этого стояли перед глазами, но им не придавалось подобающего значения. Перед его мысленным взором представали четко отпечатанные его собственные слова и факты, о которых они говорили. И факты и события стали выстраиваться один за другим в стройную цепочку.

Раньше он не видел их в такой последовательности. Он был ослеплен своими чувствами. Стоя у стола, он рассеянно смотрел куда-то в пространство. Под абажуром лампы, рядом с листами своего рапорта он, опустив глаза, увидел пистолет полковника Роуэна с блестящей серебряной рукояткой.

Если бы только прошлой ночью ему удалось снять элементарные отпечатки пальцев с пистолета, чтобы выяснить, кто стрелял, ему бы уже была ясна суть происходящего. Вместо этого...

— Копоть! — громко сказал он. — Копоть, копоть!

Луиза Тремьян, вскочив с кресла, отпрянула от него.

— Мистер Чевиот! — со страхом выдохнула она, вскидывая руки и тут же роняя их.

— Я еще не сказала вам, — заторопилась она, — самое ужасное из всего. Это касается и вас, и... и леди Дрейтон.

Чевиот был вынужден прервать нить размышлений. — Да? — едва ли не грубо осведомился он. — Да?

Луиза пододвинулась к окну. Чувствовалось, что она разрывалась между страхом и обожанием: она боялась нанести обиду и в то же время она бы с наслаждением перенесла оскорбление от него.

— Мы танцевали, — сказала она, — с Хьюго Хогбеном. Должно быть, это было после... после того...

— После того, как была убита мисс Ренфру. Так?

— Да! И мы... — теперь настала очередь Луизы замолчать, крутя головой из стороны в сторону.

Она явно встревожилась куда больше, чем он. Чевиот не слышал тяжелых грузных шагов, казалось, сотрясавших весь дом и пропитого голоса, который раздался внизу.

— Это папа, — сказала Луиза. Ее короткий носик и большие губы сморщились как у ребенка. — Он будет бить меня. Он добрый хороший человек, но, если я что-то не придумаю, он изобьет меня. Я не могу этого вынести, не могу!

Кинувшись к дверям, она растворила их и захлопнула за собой.

Чевиот в ту же секунду бросился за ней, но уже опоздал. Кроме констебля, застывшего под потухшим светильником, в коридоре никого не было, и парадные двери уже захлопнулись.

Он услышал густой мужской голос, перекрывавший скрип экипажа и топот копыт, когда коляска разворачивалась во дворе. Луиза дала ему понять, что их с Флорой подстерегают еще большие опасности. Но она исчезла вместе со своим добрым хорошим папой.

Чевиот вернулся взять шляпу. Он решил не ходить к тем, кто ждал его наверху в квартире полковника Роуэна. Вместо этого, дав короткие указания инспектору Сигрейву и сержанту Балмеру, он вышел наружу.

В верхней части Уайтхолла он нашел кеб. После поездки, которая показалась ему невыносимо долгой, по грязным улицам, в лужах которых уже начинали отражаться газовые светильники, он наконец оказался у дома номер восемнадцать по Кавендиш-сквер.

Дом Флоры был сложен из белого камня, которого еще не коснулось дыхание смога. Но все окна его были плотно закрыты, и за ними не было видно ни огонька, не раздавалось ни звука. Хотя он стучал в двери и едва не оборвал шнур звонка, дергая за его медную ручку, ответа не последовало.

Пообедав и тщательно переодевшись, в половине десятого вечера Чевиот, дожидаясь своих спутников, стоял в темном проходе на Беннет-стрит рядом с Сент-Джеймс-стрит, глядя на игорный дом Вулкана. 

12 «На тринадцать, черное»

Во тьме подъезда, по обе стороны его, показались две фигуры — одна ниже, а другая повыше Чевиота.

Чевиот был в полном вечернем костюме, включавшем в себя длинное, до пят, черное пальто с короткой пелериной, воротник которой был оторочен каракулем, и высокий блестящий цилиндр.

— Свисток взяли, сэр? — шепнул справа сержант Балмер.

— Да. Он спрятан за фалдами фрака, и заметить его невозможно.

— А дубинку?

— Нет.

— Вы без дубинки, сэр? — в свою очередь осведомился инспектор Сигрейв. — Но, конечно, у вас есть пистолет?

— Пистолет? — Чевиот повернулся к нему. — С каких пор отделу по расследованию уголовных преступлений разрешено пользоваться оружием?

— Э-э-э... что, сэр?

Чевиот спохватился. Он несколько раз сглотнул, чтобы справиться с растерянностью.

— Прошу прощения. Обмолвился. А теперь слушайте — я не думаю, что вам или кому-либо еще необходимо входить в дом. Но если в этом возникнет необходимость, а у кого-то из ваших молодцов есть оружие, избавьтесь от него. Вы поняли меня?

Сержант Балмер, насколько он успел заметить, был смел, но беспечен. Инспектор же Сигрейв, несмотря на свою невозмутимость, был куда более обеспокоен.

— Сэр! — вежливо сказал он. — Прошу прощения, суперинтендант, но в этом доме полно пистолетов и сабель. И мистер Пиль сказал, что при особых обстоятельствах мы тоже можем пользоваться ими.

— Сейчас у нас нет таких обстоятельств. А теперь внимание!

Стояла ясная холодная ночь; луны не было видно, но звезды светили ярко и чисто.

Беннет-стрит, короткая и узкая улочка, освещенная лишь одним фонарем, была первой улицей справа, если с Пикадилли сворачивать на Сент-Джеймс-стрит. Чевиот и его спутники стояли в подъезде рядом с темным зданием каретника мистера Купера. Беннет-стрит была столь же пустынна, как бульвар в Помпеях. Но сквозь густую непролазную грязь, покрывавшую Сент-Джеймс-стрит, непрестанно пробирались кабриолеты, экипажи, кареты, и были слышны окрики кучеров, щелканье бичей и топот копыт.

Чевиот обратился в своим спутникам.

— Придет время, — сказал он, — когда эти люди — все они! — будут считать вас своими друзьями, своими защитниками, своими спасителями в дни мира и дни войны. Вам достанется высокая честь. Помните об этом!

Сержант Балмер промолчал. Инспектор Сигрейв коротко хмыкнул.

— Предполагаю, что на нашу долю это не достанется, сэр.

— Да. Ваше время обойдет вас стороной. Но это придет, — схватил его за руку Чевиот, — если вы будете действовать по моим указаниям. Вы не должны пользоваться никаким оружием, ни огнестрельным, ни холодным, только ваши руки и дубинки, если понадобится.

— Я с вами, сэр, — сказал сержант Балмер. — Я не могу оставить оружие на улице. Но я мог разрядить его.

— Сэр! — сказал инспектор Сигрейв. — Вы были раньше у Вулкана?

— Да, — солгал Чевиот.

— Значит, вы догадываетесь, что вас ждет, если они поймут, откуда вы?

— Да.

— Очень хорошо, сэр, — сказал инспектор, отдавая ему честь и снова вытягивая руки по швам.

Откинув полы пальто рукой в белой перчатке, Чевиот вытащил тяжелые серебряные часы на серебряной же цепочке, как требовалось этикетом вечернего костюма.

— Ровно десять тридцать, — сказал он. — Время идти. Ах, да! Вот что я забыл спросить. Этот Вулкан... Как он выглядит?

В темноте он услышал удивленный вздох сержанта Балмера.

— Вы же, кажется, здесь бывали, сэр? Но вы никогда не видели его?

— Во всяком случае, мне его не представляли.

— Этакий здоровый малый, сэр, — пробормотал сержант Балмер, качая головой. — Выше вас и пошире в плечах. Голова у него совершенно голая, без единого волоска на ней. Один глаз стеклянный. Не помню только какой — левый или правый. И говорит, и ведет себя как джентльмен, хотя не знаю, где он этого набрался. Если вы собираетесь разговаривать с ним...

— Именно это я и собираюсь сделать, и вы это знаете.

— Тогда держите ушки на макушке, сэр. Вы и не услышите, как он подкрадется к вам, а двигается он стремительно, как молния. И если начнется свалка, главное, не позволяйте ему заходить к вам со спины.

— Почему его называют Вулканом? Ведь это не его подлинное имя?

— Еще бы, — сержант ухмыльнулся. — Но один джентльмен, очень образованный человек, рассказал мне эту историю. Думаю, что из Библии.

— Да?

— Да, сэр. Вулкан был богом подземного мира, а его женой была богиня Венера. Однажды она забавлялась с Марсом, богом войны, и Вулкан застукал их. Ну вот! То же самое произошло и с этим Вулканом, что через дорогу.

— Ну? Каким образом?

— У него как-то была очередная жена — красивая баба, но та еще зараза. Как-то он засек ее, как говорится, на месте преступления — на ней не было ни клочка одежды, а рядом находился армейский офицер. И наш Вулкан выкинул этого Марса прямо через окно второго этажа. Так что он непростой тип. Будьте настороже!

— Ясно. Ну, инструкции у вас имеются. Удачи.

Спустившись по ступенькам подъезда, в котором они скрывались, Чевиот пересек темную улицу.

Вечерний Лондон был заполнен скрипом колес и глухим топотом копыт; для него было странно слышать эти звуки, но отделаться от них он не мог.

Вулкану принадлежал трехэтажный дом темного кирпича, причем верхний этаж был меньше по размерам, чем остальные два. На улицу из окон не пробивалось ни лучика, если не считать, что, когда входная дверь приоткрывалась, из ее проема падал свет. Как ему было известно, такой внешний вид был свойствен всем игорным домам — те, кто сюда направлялся, воспринимали свет из дверей как приглашение войти.

Поставив ногу на первую ступеньку, ведущую к дверям, Чевиот оглянулся.

Да, приходится признать, что он несколько нервничал.

Но в глубине души он понимал, что это состояние свойственно ему было лишь потому, что он не нашел Флору. В течение тех часов, пока он отчаянно искал ее, расспрашивал всех, ему стало ясно одно: Флора была для него больше, чем женщиной, которую, как он считал, любил. Она была необходима ему, она владела его жизнью и душой, и, хотя он никогда не осмелился бы произнести вслух столь банальные слова, он не мог жить без нее.

Думать так не возбранялось. Тем не менее необходимо было существовать дальше. Жить в пустынном для него Лондоне, столь незнакомом и в то же время смутно узнаваемом, в городе, который принадлежал Флоре.

Если только...

Стоя на ступеньках, Чевиот встрепенулся.

Небольшой изящный экипаж с яркими светильниками на облучке, на котором восседал столь же элегантный кучер, вывернулся с Арлингтон-стрит. Он пересек улицу, направляясь к дому Вулкана.

При вежливой поддержке лакея из экипажа выпорхнул человек, как две капли воды смахивающий на Чевиота ростом и внешним видом. Но новоприбывший был моложе; у него были рассеянные глаза, длинный красноватый нос и роскошные каштановые бачки.

Бок о бок они поднялись по каменным ступеням, вежливо уступая друг другу дорогу, пока не оказались перед приоткрытой дверью.

— Только после вас, сэр, — сказал Чевиот, скромно отступая в сторону.

— Ни в коем случае, сэр! — провозгласил подъехавший гость, который был слегка пьян и подчеркнуто любезен. — Прошу вас, прошу! Я не могу себе позволить. Только после вас.

Этот обмен любезностями мог бы продолжаться до бесконечности, если бы Чевиот не толкнул наконец входную дверь, после чего, обмениваясь взаимными поклонами и улыбками, они оказались в небольшой прихожей, смахивающей на пещеру. Прямо перед ними оказалась другая дверь: несмотря на лакированную поверхность и тщательность отделки, чувствовалось, что она толстая и тяжелая; в ее панель был вделан смотровой глазок.

Со скрипом повернулся массивный ключ. Лязгнули два отодвигаемых запора. Дверь приоткрыл швейцар в строгой черно-красной ливрее, которую оживляли лишь белый воротничок, такие же перчатки и золотые (на первый взгляд) пряжки туфель. Как и у всех прочих швейцаров, ;у него были густо напудренные волосы, хотя в целом привычка пудрить волосы отмерла уже лет тридцать назад.

Любой полисмен, бросив лишь беглый взгляд на замкнутое лоснящееся лицо швейцара, изрезанное шрамами, понял бы, с кем имеет дело.

— Добрый вечер, милорд, — с равнодушным дружелюбием сказал швейцар. Затем с тем же выражением, в котором скользнула лишь легкая тень заинтересованности, он повторил: — Добрый вечер, мистер Чевиот.

Чевиот пробормотал что-то невнятное. Его нервы, моментально напрягшиеся в преддверии неизвестности и в ожидании опасности, сразу же успокоились, как только он понял, что его тут должны хорошо знать.

Швейцар молча помог освободиться от пальто неизвестному милорду. Но поскольку тот не выразил намерения снять цилиндр, Чевиот предпочел сделать то же самое.

— Ха-ха-ха! — внезапно разразился смехом милорд. Глаза его возбужденно блестели, и он потирал руки в белых перчатках в предвкушении удовольствия. — Хорошая игра сегодня, Симпсон?

— Как всегда, милорд. Не затруднит ли вас, джентльмены, пройти наверх?

Мраморный вестибюль, в котором встретил их швейцар, был большим и пустынным, хотя под высоким потолком была духота, которую лишь несколько смягчал слабый запах цветов. Описывая его убранство, журналист обязательно написал бы, что «тут в обилии стояли вазы, содержащие изысканные букеты и экзотические растения».

Лестница, покрытая красным ковром, вела к закрытым дверям наверху. Перила ручной работы представляли собой затейливое сплетение металлических кружев, выкрашенных золотой краской. Милорд теперь так и лучился приветливостью, когда поднимался по лестнице рядом с Чевиотом.

— Вы впервые у Вулкана, сэр? — осведомился он.

— Пожалуй, что так, должен признаться.

— Вот как? Впрочем, это не важно, — По лицу милорда проскользнула мгновенная тень. — Будем держаться рядом, и я вас тут со всеми познакомлю, за пару дней освоитесь. Главное, что тут идет честная игра. — К нему снова вернулось искрящееся дружелюбие. — Чувствую, что сегодня мне повезет, я всегда это чувствую. К чему вы испытываете пристрастие? Красное и черное? Карты? Просто рулетка?

— Боюсь, что: весьма слабо разбираюсь, что такое красное и черное.

Милорд внезапно остановился и, нетвердо держась на ногах, оперся спиной о металлические перила.

— Не знаете, что такое красное и черное? — воскликнул он, в изумлении открыв глаза. — Ну и ну! Черт побери! Вы сущий Джонни-Новичок. Да игры проще и быть не может. Я покажу вам!

Милорд распростер руки в белых перчатках.

— Вот стол, — объяснил он, изображая его длину. —Вот тут нуар, то есть черное, слева от меня. Тут руж, красное, справа. В середине сидит крупье...

Он поперхнулся, зайдясь от смеха, потом снова стал серьезен и торжественен.

— Прошу прощения, — сказал он с поклоном. — Столько: общался с этой публикой (хорошие ребята, должен вам сказать), что и говорить стал, как они. Я имею в виду крупье, конечно.

— Думаю, что понимаю вас.

— Отлично. Крупье, под руками у которого шесть колод перетасованных карт, сначала выкладывает карты слева. Смысл в том, что на картах должно выпасть тридцать одно или как можно ближе к нему. Предположим, что крупье выкинул тридцать одно очко. Он говорит: «Первый!» Затем поворачивается направо, к красному полю. Улавливаете?

— Да.

— Хорошо. На этот раз, предположим, он выкладывает туза (он идет за единицу), затем картинку (это десятка), девятку, еще картинку, пятерку и... черт побери! — Удивленно остановившись, милорд облизал губы. — Сколько выпало на красное?

— Тридцать пять.

— О, это плохо. Крупье кричит: «Четыре! Черное выиграло!» Все очень просто: вы делаете ставку на красное или черное, вот и все. — Милорд замолчал. — Правда, всегда есть шанс, что выпадет а п р е.

— И что же это значит, разрешите осведомиться?

— А! Это значит, что и на черное, и на красное выпало одинаковое число. Тридцать один, тридцать четыре, как хотите. К счастью, бывает это нечасто. — Милорд слегка нахмурился. — И в таком случае банк загребает все деньги.

—Банк загребает,..— начал Чевиот, спохватившись; закашлялся и кивнул.

— Просто, не так ли? — спросил милорд.

— Очень. Не подняться ли нам?

На площадке они предстали перед дверью, относительно которой не было никаких сомнений, что она из прочного металла, никаких глазков в ней не было. Внимательно приглядывавшийся Чевиот сразу же обратил на это внимание.

Красное и черное была не только простая игра, она и рассчитана была на простодушных и доверчивых. Когда в деле были все шесть колод, одно и то же число на красном и на черном полях выпадало куда чаще, чем понтирующие, целиком захваченные страстью к игре, могли себе предположить; банк неизменно оставался в выигрыше. Банк вообще ничем не рисковал: понтирующие постоянно заключали пари друг с другом.

— Ну, а моя игра, — воскликнул милорд, — это рулетка! Сегодня я их высажу, провалиться мне, если я этого не сделаю. Кроме того, у стола с рулеткой всегда есть нечто весьма привлекательное. Кэти де Бурк.

— Ах, да, — согласился Чевиот, делая вид, что это имя ему знакомо. — Кэти де Бурк.

Милорд подмигнул.

— Она собственность Вулкана, — сказал он, — но эта женщина принадлежит всем. Вы не сможете не заметить, что она постоянно у стола с рулеткой. И если ее не окрестили в церкви просто Кейт Бурк, то я не... впрочем, не важно. Волосы цвета вороньего крыла! Пухленькая, как куропаточка! Смуглая, как...

Он замолчал. За дверью прозвучал звонок, который, скорее всего, послал швейцар снизу.

Четырехдюймовая стальная дверь беззвучно приотворилась. На пороге стоял очередной швейцар, и Чевиот поймал себя на том, что ,не может оторваться от лицезрения безжизненных глаз и припудренного лица в шрамах.

... За его широкой спиной был виден большой игорный зал с высоким потолком, в помещении стояла густая жаркая духота. Зал занимал все пространство дома от стенки до стенки.

Окон тут не было. Желтые бархатные портьеры с красным узором сплошь закрывали все стены, опускаясь до темно-красного ковра, украшенного желтыми кругами. В стене слева Чевиот увидел огромный мраморный камин, в котором бушевало пламя. Вдоль стен справа стоял длинный стол под белой скатертью, уставленный серебряными блюдами с сандвичами, салатами из лобстеров, вазами с фруктами и длинными рядами бутылок.

Но главное, тут царило лихорадочное возбуждение вокруг столов, уставленных высокими канделябрами с восковыми свечами.

Напротив железной двери боком стояли два стола — каждый восемнадцати футов в длину, — закругленные по концам и затянутые зеленой тканью для записи ставок.

Ближайший стол был предназначен для игры в красное и черное, с большим красным треугольником в правой части стола и таким же черным треугольником — в левой. Оттуда, где стоял Чевиот, второй стол он различал хуже, но он ему напомнил обыкновенную рулетку, если не считать, что колесо было погрубее с виду.

За каждым столом, лицом к нему, сидел крупье. Рядом с ним стоял второй крупье, держа в руке деревянную лопаточку с длинной ручкой.

— Пока, пока, — сказал Чевиоту милорд и удалился, буззвучно ступая по толстому ковру. Его голос прозвучал до странности громко в этом обширном помещении.

Тут стояла тишина, нарушаемая только негромким бормотаньем крупье, шлепаньем выбрасываемых карт, пощелкиванием шарика в колесе рулетки и сухими звуками деревянной лопаточки, сгребавшей фишки из слоновой кости.

Чевиот, обшаривавший взглядом зал в поисках шулеров и вышибал Вулкана, пригляделся к столу. Места вокруг него были прочно заняты публикой, большинство из которой составляли мужчины в безукоризненных вечерних костюмах и цилиндрах; они сидели бок о бок у стола на стульях, представлявших грубое подобие чиппендейловских изделий.

Крупье, убедившись в том, что и черная, и красная половина стола покрыты фишками, каждая из которых имела стоимость от пяти до ста фунтов, быстро стал выбрасывать карты на черное.

Не сводя глаз с разлетающихся карт, Чевиот приблизился к столу.

— Шесть! — пробормотал крупье. — Теперь на красное.

Молодой человек со старообразным выражением лица, из-за которого он выглядел лет на сорок, хотя ему было не больше двадцати одного — двадцати двух лет, перевел дыхание и придвинулся со стулом поближе.

— Теперь-то мне повезет! — зашептал он. — Красное просто обязано выпасть! Обязано! Бьюсь об заклад...

— Tc-c-c!

Крупье выкладывал карты на другой половине стола. Руки его двигались быстро и четко, но не настолько, чтобы нельзя было подсчитать количество выпадающих очков.

Он выбросил королеву пик, валета бубен и десятку червей, все по десяти очков. Помедлив, он перевернул очередную карту, которая оказалась восьмеркой бубен.

— Семь! — объявил он. — Выиграло черное.

Молодой человек искривил старческое лицо, словно веки не могли удержать тяжесть ресниц, что-то пробормотал и поднялся из-за стола. Стоящий рядом с ним высокий грубовато-добродушный человек с внешностью отставного морского офицера и с белоснежным пластроном накрахмаленной рубашки, мягко взял его под руку и повлек за собой.

Обогнув этот стол, Чевиот направился к рулетке. В камине потрескивал огонь, бросая отблески на ряды бутылок.

На рулетке закончился очередной кон, и он услышал л легкий вскрик. Раздалось позвякивание сгребаемых фишек.

У этого стола тоже было полно народу. Бесшумно подошел швейцар с подносом, на котором стояли бокалы с кларетом, бренди и шампанским.

Приблизившись к рулетке, Чевиот остановился и огляделся. Вдоль всей задней стены, на высоте примерно четырнадцати футов, шла узкая галерея, перила которой тоже напоминали металлическое кружево, но, скорее всего, были сделаны из полированного дерева. С обоих концов галереи, тоже затянутой желтым бархатом, в игорный зал спускались две узкие лестницы с красными ковровыми дорожками.

«Вот оно», — подумал Чевиот.

Желтые портьеры не могли скрыть три двери, выходившие на галерею. Средняя была из блестящею красного дерева, и на ней красовалась золотая буква «В».

«Личный кабинет Вулкана. Если он достаточно аккуратен, и описание Фредди правильно, мой план чего-нибудь да стоит...»

Он посмотрел еще раз на стол рулетки, вокруг которого стояла толпа. Рядом с ним сидели две женщины.

Одной из них, судя по описанию милорда, должна была быть Кэти де Бурк, принадлежавшая Вулкану.

Она сидела с правой стороны стола, повернувшись спиной к изобилию закуски — салатам из лобстеров и грудам сандвичей. Кэти была невысокой, хорошенькой и мрачноватой женщиной. Ее глянцевые черные волосы, схваченные блестящей цепочкой, были откинуты назад. Глаза у нее были живые и яркие, но черные зрачки мрачно смотрели на все окружающее. В правой руке она держала кучу фишек, рассеянно кидая их перед собой на стол. Полные ее губы были плотно сжаты, и было видно, что она не может преодолеть подавленность...

Другая же женщина...

Взгляд Чевиота переместился к дальнему концу стола, где на стуле рядом с крупье сидела другая женщина.

Это была Флора.

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены. — Это был крупье, у него был тонкий равнодушный голос. — Делайте-ваши-ставки, делайте-ваши-ставки, делайте-ваши-ставки.

Флора почувствовала его присутствие гораздо раньше, чем он увидел ее, может быть, она следила за ним с первой же минуты. Она сидела с опущенными ресницами, на ней было темно-синее бархатное платье, отороченное золотой каймой, с низким декольте, которое поддерживали лишь две полоски материи.

Перед ней высилась небольшая кучка жетонов слоновой кости. Густые золотистые волосы Флоры, так же как у Кэти, были отброшены назад, напоминая о прошлой ночи. Вплотную за стулом, не спуская с нее глаз, стоял ее мускулистый кучер в ливрее.

На мгновение она вскинула глаза на Чевиота.

В этом взгляде были и раскаяние, и призыв, и мольба о прощении. И, глядя друг на друга, они почувствовали такую близость, словно лежали в объятиях друг друга.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивал ее взгляд, в котором светилось понимание.

— А что т ы здесь делаешь?

Флора растерянно опустила глаза, перебирая фишки. Кучер узнал Чевиота и испустил вздох облегчения.

Чевиот беззаботно пошел вдоль стола, лавируя между джентльменами, которые, прежде чем сделать ставки, освежались из бокалов, подносимых швейцаром.

Царящий тут азарт игры, казалось, совершенно не трогал его. Он никогда не мог понять тех странных людей, которые посвящали весь свой досуг картам, когда вокруг было так много хороших книг. Правда, порой его одолевали и другие искушения. И если бы не сила воли, он легко мог бы увлечься женщинами и выпивкой.

Когда он был очень молодым человеком в той жизни, которая невозвратно миновала, он был готов пуститься во все тяжкие. Он кончал Кембридж, и одна девушка была просто вне себя и отказалась выйти за него замуж, потому что он решил пойти в полицию, вместо того чтобы стать практикующим юристом. Он был слишком упрям, чтобы уступить ей, но пустился в длительный запой. На что девушка сказала...

Воспоминания заколыхались и померкли.

Память явно подводила его: он не мог даже вспомнить ее имя и как она выглядела.

От спертого воздуха, от жара пламени, от постоянного мельтешенья гостей, которые не играли, а медленно перемещались по комнате, затянутой желтым, у него потемнело в глазах и закружилась голова.

Он сосчитал до десяти, и у него прояснилось перед глазами. Пока он помнит свои обязанности полицейского, все остальное не имеет значения. Если же он забудет и их...

Теперь он оказался по другую сторону стола рулетки и стал лениво прохаживаться вдоль него. На его поле по обе стороны от нескладного колеса располагались желтые квадраты с черными и красными цифрами на них. Это было...

Он мгновенно насторожился.

Когда шарик рулетки останавливался на цифре ноль, все ставки доставались банку. На этом колесе ноль повторялся дважды. Было и кое-что еще.

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены! Делайте-ваши-ставки, делайте-ваши-ставки-делайте-ваши-ставки!

Чевиот затесался в толпу, прижавшись бедром к столу, как раз между Флорой и первым крупье. Кучер почтительно поклонился и сделал шаг в сторону.

С Флорой Чевиот не обменялся ни словом. Он лишь нежно положил руку ей на плечо. У нее была теплая и чуть влажная кожа, и плечо дрогнуло под его пальцами. Снова она лишь мельком бросила беглый взгляд в его сторону. Под тонким слоем пудры, покрывавшей ее лицо, оно слегка раскраснелось и вспотело.

— Добрый вечер! — громко сказал Чевиот ближайшему крупье, чтобы привлечь к себе внимание.

Крупье, приподняв голову, кивнул и улыбнулся, показав испорченные зубы.

— Добрый вечер, мистер Чевиот! — ответил он и снова речитативом затянул приглашение делать ставки.

Теперь Чевиот обратился ко второму крупье.

— Для начала, — еще громче сказал он, — обменяйте мне скромные двести фунтов. Будьте любезны, на фишки по пятьдесят фунтов.

Из бокового кармана он извлек деньги, которые успел взять в Гроллер-банке. Тысяча фунтов в пятифунтовых банкнотах составляла внушительную кучу денег.

В ту же секунду на него обратили внимание не менее дюжины пар глаз; обступив его, любопытные внимательно наблюдали за его действиями.

У стола, за которым играли в красное и черное, по его прикидкам, стояли девять молодцов Вулкана. По крайней мере четверо рассредоточились среди слоняющейся по комнате и глазеющей публики. Вместе с еще двенадцатью, сгрудившимися вокруг стола рулетки с колесом посередине, их было человек двадцать пять.

Вполне возможно, что их было и больше, скажем, на четыре или пять человек, то есть среди ста двадцати гостей четверть составляли люди Вулкана.

Второй крупье, перед которым лежала целая куча банкнот, золотых монет и фишек, только кивнул. Засунув остальные деньги в карман, Чевиот протянул сорок пятифунтовых купюр и получил четыре жетона по пятьдесят фунтов каждый. Он небрежно взял их неловкими пальцами.

Один жетон у него выскользнул. Он упал на ковер рядом с первым крупье, который в этот момент склонился к рулетке. Нагнувшись, Чевиот быстро взглянул на правую ногу крупье, которую тот держал под псевдочиппендейловским стулом.

Затем он выпрямился.

— Сегодня вечером, — объявил он звенящим голосом, — ко мне пришло вдохновение.

И, вспомнив номер на воротничке мундира сержанта Балмера, он протянул руку и кинул сотню фунтов на черную цифру тринадцать.

Среди собравшихся вокруг стола пронесся тихий шепот.

— Джек!.. — протестующе начала Флора.

Снова он ободряюще сжал ее плечо.

Все шло, как он и надеялся. Если человек позволяет себе такую уверенность, что идет против общепринятых правил, остальные последуют за ним.

Он увидел обращенные к нему лица, раскрасневшиеся от кларета и бренди. Руки стали перебирать жетоны из слоновой кости. Личность, которую Чевиот знал как милорда, с заметно покрасневшим от выпивки носом, решительно кинула двадцать фунтов на ту же цифру — черную тринадцать. То же сделал и высокий молодой человек с рыжеватыми бачками, сидевший на дальнем конце, которого, как смутно припомнил Чевиот, он видел на балу у леди Корк.

Остальные, проявив большую осторожность, ставили на красное или черное, на чет или нечет. Большинство из них делили между собой четыре номера, кроме очень высокого стройного юноши, который стоял с мрачным видом человека, играющего Гамлета; он бросил на красную шестерку жетонов на шестьдесят фунтов. И затем, надвинув шляпу на глаза, сел на свое место.

Все ставки были сделаны, игра предстояла нешуточная; у крупье изменился тон голоса.

— Ставки окончены! — выразительно сказал он, вставая.

Одной рукой он крутанул красно-черное колесо. Другой рукой запустил шарик из слоновой кости в направлении, противоположном вращению.

Наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь мерным пощелкиванием шарика.

Соприкоснувшись с наклонной поверхностью колеса, он подскочил, ударился о бордюр из той же слоновой кости и несколько замедлил свой бег, то и дело стукаясь о поребрик колеса. Оно вращалось все медленнее и медленнее.

Суперинтендант Чевиот снова небрежно обошелся с оставшимися у него жетонами. Один из них опять упал на ковер. Он нагнулся подобрать его; быстро взглянув на правую ногу крупье, он выпрямился.

Колесо замедлило свое вращение, и шарик остановился. Слегка поколебавшись, он со щелчком свалился в ячейку с нулем.

Все стоявшие вокруг стола дружно выдохнули воздух, издав общий стон, в котором смешались мольбы и проклятия.

И в это время Чевиот почувствовал, что за его спиной кто-то внимательно наблюдает за ним.

В тени высокой галерейки, четко выделяясь на фоне желтых портьер с красными узорами, стоял сам Вулкан. 

 13 Собрание проклятых

Но Чевиот не выказал никакого интереса. Он даже не повернул головы. Краем глаза он бросил на него лишь беглый взгляд, который позволил ему создать представление о крупном широкоплечем человеке с блестящей лысой головой, одетом в безукоризненное сочетание черного и белого.

Самоуверенно улыбаясь, Чевиот обратил все внимание на стол. Пока лопаточка ка длинной ручке сгребала многочисленные жетоны, многие бросали на него гневные взгляды, даже не очень скрывая желание прикончить его тут же на месте.

Но милорд, чье раскрасневшееся лицо сохраняло совершенно бесстрастное выражение, всего лишь пожал плечами и вытащил кошелек красного шелка. Рядом с ним сидел явный шулер, крепко сколоченный человек в пестром парике, скрывающем шрамы на голове, который что-то одобряюще шептал на ухо милорду.

Столь же невозмутим был и молодой человек с рыжеватыми бачками, который прошлым вечером танцевал на балу у леди Корк. Рядом с ним также располагался мошенник, который подбадривал игрока, дыша ему в затылок; то был костлявый человек средних лет, с морщинистым лицом и искусственными зубами, которые выдавались вперед, когда он разговаривал.

— Джек! — шепнула Флора, которая вслед за ним преданно поставила тоже пятьдесят фунтов на черное тринадцать. —- Не думаешь ли ты, что уже время...

— Естественно, думаю, мадам, — галантность Чевиота была не лучшего сорта. Он кинул взгляд на белые скатерти столов с едой и винами и бросил на зеленое сукно два оставшихся у него жетона, — что не мешало бы освежиться, как я предполагаю?

— Да, да, да! — Флора встала, отодвинув стул.

— Удача к нам придет попозже, — сказал Чевиот, обращаясь к мускулистому кучеру Флоры. — А тем временем не подержите ли вы стул леди Дрейтон и наши ставки?

— Да, Роберт, пожалуйста! — попросила его Флора.

— Я позабочусь обо всем, — сказал кучер, кивая с мрачным выражением на лице. — Можете положиться на меня, сэр и мадам, я все сделаю.

Глянув в дальний конец стола, Чевиот не мог удержаться от того, чтобы не приглядеться к Кейт де Бурк.

Одинокая и отчужденная, Кейт сидела, положив локти на стол и рассеянно поигрывая жетонами. На ней было светло-зеленое платье, которое подчеркивало очарование ее плоти. Только раз, когда Чевиот делал ставку, она с любопытством подняла на него глаза. Затем снова принялась поигрывать жетонами.

«Клик-клик-клик!» — доносилось до него их пощелкивание, когда он, взяв Флору под руку, проходил с ней под галереей.

Оценивающе взглянув на Флору, Кейт лишь чуть повернула голову, после чего вернулась к прежнему состоянию.

Золотая волна волос Флоры падала ей на плечи. В своем темно-синем платье, отороченном золотой вышивкой, с белыми перчатками до локтей и золотистой сумочкой в руке, на фоне кричащей безвкусицы обстановки она всем бросалась в глаза.

Но она держала голову опущенной, и голос ее был еле слышен.

— Джек.

— Да?

— Прошлым вечером, — все тем же тихим голосом торопливо заговорила Флора, — ты был так терпелив. Я же вела себя просто невыносимо, просто ужасно. Мне было так стыдно потом! Стыдно, стыдно и еще раз стыдно!

— Моя дорогая, не надо так волноваться. Мы обо всем переговорили. Но теперь мы должны окончательно понять друг друга. Например, прошлой ночью мне довелось услышать сплетни о...

— И тем не менее, — тем же самым тоном прервала его Флора, — ты мог бы сегодня нанести мне визит.

— Нанести тебе визит? Так я и сделал! Я чуть не оборвал тебе звонок. Но мне никто не отвечал.

Флору было еле слышно, когда она приподняла голову:

— Ах, да! Мне пришлось поехать навестить мою тетю в Челси, и я сказала слугам не отвечать, если ты будешь звонить. Но ты, в конце концов, мог кинуть как доказательство твоего посещения записку в почтовый ящик.

Остановившись, Чевиот внимательно пригляделся к ней.

— Боже милостивый, Флора, неужели ты всегда должна быть такой упрямой?

— Упрямой? — Голубые глаза ее расширились и сверкнули, но она успела подавить свой гнев, прежде чем он овладел ею. — Упрямая, — прошептала она. — Да. Такая я и есть. Дорогой мой, что же мне теперь делать?

— Ничего, — улыбнулся он, — если не считать того, что ты пустила в ход чисто женское оружие. В таком возрасте...

— В каком возрасте?

— У тебя нет прав, почти нет свободы, никаких привилегий. Каким еще оружием ты можешь пользоваться? Но прошу тебя, не пускай его в ход против меня. В этом нет необходимости. Флора! Посмотри на меня!

Они стояли рядом с буфетом.

Чевиот, который давно уже снял шляпу и засунул свои белые перчатки в проймы жилета, положил шляпу на белую скатерть стола. Он приподнял большое блюдо с сандвичами с холодной говядиной и толстыми ломтями ветчины. Флора взяла один из них, по-прежнему не глядя на Чевиота.

Вдоль всего стола стояли влажные ведерки со льдом, из которых высовывались горлышки бутылок, покоящихся в тающем льде. Вытащив одну из них, с шампанским, марка которого была ему незнакома, он наполнил два бокала. Флора, по-прежнему не поворачивая головы, взяла один из них.

— Я хочу повторить, — сказал он, — что прошлой ночью я не слышал никаких сплетен о Маргарет Ренфру и о себе. Насколько я догадываюсь, их слышала ты?

— А ты считаешь, что под ними не было оснований?

— Слышала ли ты что-нибудь еще на эту тему?

— Нет. А было еще что слушать?

— Флора! Посмотри на меня! Подними голову!

— Не буду!

— Значит, тебе довелось услышать, — с сарказмом сказал он,.— что украденные деньги и драгоценности — дело моих рук?

Флора вскинула полные слез глаза, и ее губы раскрылись в немом изумлении.

— Но это просто смешно! Ты? Это сделал? Да это же просто предельно глупо... это... Интересно, какая глупая женщина осмелилась это сказать?

— Как ты знаешь, такие слухи — только часть сплетен. Но если ты поверила в одно, то можешь поверить и в другое. Не так ли?

— Я...

—- Но разве ты только что не пустила в ход против меня чисто женское оружие, Флора? А разве ты в глубине души не понимаешь, что у Маргарет Ренфру никогда не было ничего общего со мной, а у меня с ней? Разве ты не знаешь этого?

Наступило молчание. Затем Флора коротко кивнула.

— Да, — сказала она. — То есть я понимала — если ты со мной, то просто не можешь быть с нею. — Она покраснела, но отважно взглянула ему в глаза. — Да, у меня были такие ужасные мысли, вот и все. И я ничего тут не могла сделать.

— Значит, можно считать, что между нами никогда больше не будет никаких недоразумений?

— Никогда! Никогда! Никогда!

Он поднял бокал с шампанским. Флора чокнулась с ним. Быстрыми глотками оба выпили содержимое бокалов, отставили их и дружно отложили в сторону сандвичи, к которым никто из них не прикоснулся.

И Флора протянула ему руки.

Он просто физически не мог рассказать ей о самой большой опасности, подстерегавшей их. Он не мог поведать ей о подозрениях мистера Ричарда Мейна. Если бы кто-то увидел, как из муфты Флоры выпал пистолет или как он его прятал под лампу, обоим им пришлось бы предстать перед судом по обвинению в убийстве.

Но об одном он должен был предупредить ее немедленно.

Он привлек ее к себе и зашептал на ухо.

Если ты доверяешь мне, дорогая, то ты должна сделать то, что я попрошу тебя. Ты должна уйти отсюда, и уйти немедленно.

— Уйти? — Он почувствовал, как Флора встрепенулась. — Почему?

— Потому что тут вокруг громилы Вулкана. И их тут слишком много. Я чувствую опасность.

— Громилы? Кто они такие?

Чевиот еще раз обвел взглядом помещение, стараясь не обращать на себя внимания.

— Существует обычай нанимать для охраны дома несколько здоровых мужчин, которым платят две или три гинеи за ночь.

— Да? И что еще они делают?

— Они подлавливают простаков и этаких Джонни-Новичков, которые полны желания сорвать банк и побуждают их играть, пока те не спускают все, что у них есть. Шулера, конечно, заключают между собой фальшивые пари, потом, когда часа в три заведение закрывается, они рассчитываются и с ним, и между собой. Если у простака появляются подозрения — ну что ж! Его чаще всего уговаривают не поднимать шума. Если же этого не получается, к услугам шулеров есть громилы с пистолетами и ножами.

Он еще раз скользнул взглядом по человеку у желтой портьеры.

— Говорю тебе, — яростным шепотом обратился он к ней, — здесь их слишком много! Слишком много шума и разговоров, разве ты не замечаешь? В воздухе висит слишком большое напряжение, ты только посмотри, как они переглядываются друг с другом.

— Я ничего не вижу!

— Может, ты и не видишь. А я вижу. Они ждут какого-то сигнала, после которого тут все взорвется.

— Взорвется? Что именно?

— Я не уверен, но... Флора! Почему ты сегодня пришла сюда?

— Я... я надеялась найти тебя. Я... я думала... — она замолчала.

— Ты думала, что я снова ударился в игру и стал пить еще основательнее, потеряв последние остатки разума? В чем ты меня и подозревала прошлым вечером?

— Я не это имела в виду! Честное слово! Только...

— Ну, так обрати внимание, что я совершенно нормален. Еще одно доказательство в пользу того, что ты должна покинуть это заведение, прежде чем тут что-то произойдет. Получи наличными за свои жетоны и отправляйся, Роберт позаботится, чтобы доставить тебя домой.

Он стоял к ней почти вплотную, так что смог нагнуться и поцеловать ее в губы. Он скорее почувствовал страсть, охватившую ее тело, чем увидел следы ее на лице. Флоры, он почувствовал также, что ее настроение изменилось в долю секунды.

— О, Господи, — шепнула Флора, — неужели это снова случится?

— Снова?

— Как это произошло прошлым вечером. Ты поручился своей честью. Я ждала и ждала тебя до первых лучей рассвета. — Сейчас ею руководил не гнев, а, скорее, усталое любопытстве. — Неужели тебе доставляет удовольствие, Джек, когда я схожу с ума и мечусь из стороны в сторону, плачу и колочу по подушке, пока не приходит рассвет и у меня уже не остается ни слез, ни каких-либо чувств?

Движением головы Чевиот показал на игорный зал.

— Сегодня вечером, — сказал он, — тебе угрожает опасность. Как и мне, хотя куда в меньшей степени. Но я обязан оставаться здесь. Моя работа...

— Да. — Он почувствовал, как она передернулась от отвращения. — Твоя работа. Я буду честной с тобой. Это то, что я ненавижу.

(«И ты тоже, Флора?»)

— Опасность? — тихо переспросила она. — Что ж, всем настоящим мужчинам приходится встречаться с опасностью; это так естественно, так же, как они пьют, играют в азартные игры и... — Она сглотнула комок в горле. — Если бы ты был офицером армии или флота и началась война, я боялась бы за тебя. Но в то же время и гордилась бы тобой й была бы счастлива. Гордилась бы! — Отвращение, которого она не могла больше скрыть, потрясло ее. — Но полиция! Иметь дело с этими омерзительными уголовниками, которым самое место в тюрьме! И ты хочешь, чтобы я из-за этого переживала? Мы не муж и жена. Есть ли у тебя право требовать этого от меня?

— Нет, — сказал Чевиот, отпуская ее руку.

— Джек! Я имела в виду...

Чевиот взял шляпу со стола.

Его так долго учили скрывать свои мысли, что даже Флора, которая знала его или считала, что знает, не увидела следов ярости и горечи на его бесстрастном лице.

И в самом деле, — делая вид, что соглашается с ней, сказал он, — какого черта в этой полицейской работе! Давай забудем ее. Я провожу тебя домой и останусь с тобой, сколько ты захочешь.

— Джек! — Наступила легкая пауза. — Ты в самом деле этого хочешь?

Несмотря на всю охватившую его горечь, ему показалось, что он в самом деле хочет этого.

«И в самом деле, какой смысл? — молча разозлился он на самого себя. Разве могу я в одиночку одолеть предрассудки, берущие начало во времена Кромвеля? Почему я должен тратить свои мозги и принимать поношения, стараясь убедить идиотов, что в один прекрасный день полиция будет олицетворять законность и порядок? Не лучше ли предаться любви с Флорой, чем ждать, пока тебе на темной улице размозжат голову, что ждет большинство из нас. Какой смысл? Кого это волнует?».

Он с усилием отогнал от себя эти мысли.

— Можешь не сомневаться, что именно этого я и хочу,—объявил он с полной серьезностью. — А теперь мы должны идти.

— Да, да, да!

— У тебя есть шубка или ротонда?

— Да, внизу. В фойе!

Значит, мы обмениваем наши жетоны и уходим. Не обопрешься ли на мою руку, Флора?

И когда они шли вдоль задней стены помещения, когда проходили под галереей, минуя стол с рулеткой, он чувствовал, как Флора до кончиков пальцев была преисполнена гордости и возбуждения. Он сам был полон энергии от ее присутствия.

Второй крупье у рулетки, едва оторвав глаза от стола, на котором игра была в полном разгаре, обменял им жетоны на банкноты и золото. Колесо снова стало вращаться. Увлеченные игроки, приковавшиеся к нему взглядами, даже не подняли глаз на них.

И тем не менее...

Когда он подвел Флору к дверям в сопровождении ее кучера, Чевиот испытал ощущение, что повернулась далеко не одна голова и множество глаз уперлось ему в спину. Чувство это было сродни звериному инстинкту, который заставил его напрячься.

Швейцар с запудренными шрамами на лице стоял у железной двери с двумя запорами. Чевиоту показалось, что он несколько помедлил, прежде чем беззвучно отодвинуть запоры и открыть двери.

За спинами Чевиота и Флоры раздался низкий, мягкий и глубокий голос.

— Неужели, леди Дрейтон! — произнес он. — Мистер Чевиот, неужели? Вы, конечно же, не собираетесь так поспешно покидать нас?

За их спинами высилась могучая фигура Вулкана. За ним стояла Кэти де Бурк.

Вулкан был на два или три дюйма выше Чевиота и, соответственно, шире в плечах и мускулистее, хотя массив его мышц был почти полностью скрыт отлично сшитым костюмом. Часть его массы может быть жиром, подумал Чевиот, хотя сам усомнился в этом.

Человек этот передвигался неслышными кошачьими шагами, а его могучая шея, сливавшаяся с плечами, надежно поддерживала совершенно лысую блестящую голову. У него почти не было бровей. Стеклянный глаз был у него справа, как ни странно, смотрел он мягко и доброжелательно. Вулкан старался, чтобы на него не падал свет, присматривался к окружающему миру левым глазом. На вид ему могло быть лет сорок пять. Вулкан, чувствовалось, приложил немало стараний и терпения, чтобы годы не сказались на его внешности члена палаты лордов — и он подчеркивал свой вес в обществе изумрудными и рубиновыми кольцами на левой руке и кольцом с алмазом на правой.

Он перевел взгляд на Кэти. Эта заклинательница змей, чью яркую цыганскую красоту оттеняло светло-зеленое платье, обожала его. У Чевиота появилось подозрение, что Вулкан повлек ее с собой к дверям лишь для того, чтобы потешить свое тщеславие.

— Я предполагаю, леди Дрейтон, — своим сонным тихим голосом продолжил Вулкан, — что вы в первый раз почтили нас своим визитом?

— Я... я думаю, что в самом, деле так.

Железная дверь продолжала оставаться распахнутой. Флора кинула на нее взгляд из-за плеча. Кучер Роберт, насупившись, стоял за ее спиной.

— В таком случае, — улыбнулся Вулкан, — могу ли я представить вам мою жену? Кэти, познакомься с леди Дрейтон.

Кэти настолько явно походила на уличную женщину, что Чевиот не мог скрыть изумления. Чувствовалось, что Вулкан школил ее долго, тщательно и даже, может быть, жестоко. Кэти не были свойственны неуклюжесть манер и разболтанность поведения. Она склонила голову, подражая Флоре и пробормотала несколько вежливых слов низким контральто; произношение ее напоминало манеру говорить Вулкана.

— Мистер Чевиот! — вежливо обратилась к нему Флора, показав на открытую дверь. — Не думаете ли вы, что уже время...

— Увы! — сказал Вулкан.

Он вскинул ладони своих массивных рук, и кольца на пальцах заискрились зелеными, красными и ослепительно белыми искрами.

— Как хороший хозяин, — не без юмора сказал он, — я хотел бы, но не имею права задерживать уходящих гостей. — В тоне его появились насмешливые нотки. — Но вы, мистер Чевиот! Должен признаться, вы меня удивляете!

— Ну? Каким образом?

— Я не мог себе представить, сэр, что вы боитесь игры по-крупному. Или вообще чего-то боитесь.

Для кого-либо другого эти слова могли бы прозвучать комплиментом.

Но, произнося их, говоривший повернулся к Чевиоту своим мертвым стеклянным глазом. И даже когда Вулкан улыбался, выражение лица его давало понять, что эти слова — не что иное, как вызов, сопряженный с насмешкой.

И в эту секунду Чевиот понял, что не может уйти отсюда.

Не может! Он, должно быть, сошел с ума, если, поддавшись уговорам Флоры, позволил себе даже подумать о таком исходе.

У него есть тут дело, которое он обязан завершить. Он едва не бросил на произвол судьбы инспектора Сигрейва, сержанта Балмера и шесть констеблей, которые должны были действовать по его указаниям. Из-за Флоры он решил изменить своему долгу, и эта мысль неотвязно терзала его.

 Он не может пойти на это ни из-за нее и ни из-за любой другой женщины на свете. Чевиот посмотрел на Вулкана.

— Идет! — щелкнул он пальцами. — Спасибо, что напомнили. Есть одно маленькое дельце, которое я хотел бы обсудить с вами.

Вулкан широко распростер руки жестом понимания и согласия.

Чевиот повернулся к Флоре.

— Я думаю, мадам, — улыбнулся он, — что будет куда лучше, если мы сейчас расстанемся. Под попечительством Роберта вам будет совершенно спокойно.

Стиснув в руках золотистую сумочку, Флора смертельно побледнела.

Она далеко не глупа, понял Чевиот. Она догадывается о причине, по которой он должен остаться. Но поймет ли она ее и, главное, примет ли? На лбу его выступила легкая испарина.

— Мадам, завтра нам предстоит встретиться, — сказал он, в то же время насточиво моля ее взглядом понять, что он имеет в виду сегодняшний вечер. — Если я прибуду хоть на одну минуту позже часа, вы можете дать мне отставку.

Голос Флоры звучал ровно и невыразительно.

— Отставку? — повторила она. — Как можно дать отставку тому, кто тебе никогда не принадлежал? Спокойной ночи, мистер Чевиот. Следуйте за мной, Роберт.

Когда она миновала дверной проем, Роберт тяжело двинулся за ней. Дверь закрылась, и щеколды бесшумно вошли в гнезда.

— Итак, — сказал Чевиот, — как говорит привидение в одной из историй, мы заперты на всю ночь.

Лицо Вулкана с крупными чертами изобразило легкое смущение.

— Мистер Чевиот, мистер Чевиот! До чего вы деловиты! — рука его было двинулась по направлению к внутреннему карману, но затем он в смущении опустил ее. — Прошу прощения. Но если речь идет о временных денежных затруднениях, вы всегда можете рассчитывать на мое содействие.

— О, дело не в деньгах. — Чевиот небрежно вытащил из кармана пачку купюр и столь же небрежно сунул их обратно. — Нет, отнюдь не в них! — Он глянул в лицо Вулкану, искусственный глаз которого был полон зловещей загадочности. — Речь идет, как я сказал, о деловом предложении, из которого, как мне кажется, мы оба сможем извлечь выгоду.

— Ах, вот как?—пробормотал Вулкан.

— Может быть, у вас тут есть место, где мы смогли бы поговорить с глазу на глаз?

— О, вне всякого сомнения, Мой кабинет. Кэти, радость моя, не будешь ли ты так любезна составить нам компанию и зажечь свечи? Будьте любезны следовать за мной, мой дорогой сэр.

Ступая по мягкому ковру, Чевиот двинулся за ним по направлению к столам с холодной закуской.

При словах Вулкана пульс у него зачастил. Вулкан в самом деле был бережлив. Выходя из кабинета, он гасил все свечи.

Но сердцу не было необходимости ускорять свой бег. Как только он впервые почувствовал взгляд Вулкана, упершийся ему в спину, возникшее напряжение заставило его и думать, и действовать легко и стремительно, но это относилось только к нему одному.

Они все знали.

Все шулера и громилы, собравшиеся в этом зале, знали, что он офицер полиции, и теперь ждали только сигнала наброситься на него и прикончить.

Он прошел сквозь строй глаз. Всем своим существом он воспринимал мельчайшие детали, даже запах макассарово-го масла от мужских причесок или скрип стула.

Вулкан, на полированной поверхности черепа которого отражался блеск восковых свечей, отчего его массивная фигура казалась еще круглее, склонился к Кэти.

— Ты меня любишь, малышка?

— Да! — тихо сказала Кэти. В голосе ее звучала столь до непристойности откровенная страсть, что Чевиот не мог не восхититься. Ему показалось, что если бы не величественная манера Вулкана держаться, напоминавшая осанку епископа, она бы, подпрыгнув, укусила его за мочку уха.

Вулкан, замурлыкав, не пытался даже скрыть удовлетворения, с которым он воспринимал ее обожание.

— Вот мы почти и пришли! — сказал он.

Они проходили мимо того места, где еще недавно стояли Флора и Чевиот. Всего в нескольких футах справа от них были два марша узенькой лестнички, которая вела на галерею.

Из связки восковых свечей, стоявших в вазе на столе, Кэти вытянула одну. Но она не пыталась зажечь ее. И в самом деле, кроме как от светильников на противоположной стороне комнаты фитиль свечи, которую она держала, не мог бы заняться.

Слегка заторопившись, Чевиот двинулся вперед и остановился. Как бы там ни было, он должен первым подняться по лестнице. Но стоявший сзади Вулкан облегчил ему задачу.

— Только после вас, мой дорогой сэр, — сказал он с вежливым поклоном.

Поднимаясь по узкой лестнице, Чевиот понял, что его предположение было верным. И лестница, и галерея целиком были сделаны из дерева. Даже перила, окраска которых должна была создать впечатление чугунного литья, были из старого обветшавшего дерева. В случае пожара тут было бы не самое приятное место.

Безошибочно можно было предположить, что центральная дверь ведат в кабинет Вулкана. Свечи, поддерживаемые бра по обе стороны двери, бросали свет на красное дерево глубокого темного оттенка и на блестящую букву «В».

Вулкан был у него за спиной, а сзади следовала Кэти. Чевиот глянул через перила. Прямо под ними был длинный стол рулетки. После всеобщего гула в зале наступила странная тишина. Он прекрасно понимал, с каким невысказанным ликованием смотрит не него зловещая команда Вулкана.

Чевиот небрежно прислонился к левому косяку дверей. Вынув из жилетного кармана кольцо с двумя ключами, одним длинным, а вторым коротким, Вулкан открыл двери и распахнул их — внутрь направо.

— И снова — только после вас, мой дорогой сэр, — сказал Вулкан.

Кэти была занята тем, что запаливала фитиль свечи от канделябра справа от дверей.

— Благодарю вас, — сказал Чевиот,

Он вошел в непроглядную тьму комнаты с подчеркнутой нерешительностью. Как бы для того, чтобы уступить дорогу своим спутникам, он тут же скользнул влево вдоль стены.

И тут, действуя мягко и стремительно, он сделал движение, от которого зависела его жизнь.

 14 Озарение и обман

На стене, примерно в четырех футах от него, торчала медная ручка звонка, от которой по комнате тянулся единственный шнур.

Пальцы Чевиота нащупали ее.

У него не больше двенадцати секунд, чтобы сделать то, что надо сделать.

Если свет восковой свечи упадет в комнату до того, как он сделает все, что нужно, с ним тут же будет покончено.

Его шляпа мягко упала на ковер. Из жилетного кармана он выхватил предмет, в поисках которого сержант Балмер обыскал полгорода, пока не нашел его у мастера, делавшего очки: тоненькая отверточка, не больше дюйма длиной.

Руки у Чевиота больше не дрожали. Пальцы двигались С холодной, продуманной четкостью и стремительностью^ В темноте он мог полагаться только на свои ощущения. Нащупав микроскопический винтик в выпуклости ручки, который крепил ее к шнуру, он вогнал лезвие отвертки в шлиц винта.

— Радость моя, что ты так долго возишься? — это был мягкий бас Вулкана.

— Да ладно, чтоб у тебя глаза лопнули! — то было музыкальное контральто Кэти.

— Я предупреждал тебя, радость моя, чтобы ты не смела употреблять таких слов.

Едва только комнату озарили первые отблески восковой свечи, крохотный винтик упал в руку Чевиота.

Когда это произошло, сердце его от страха оказалось в горле — он боялся, что шнур от звонка может скользнуть по стене или что ручка упадет в комнату.

Но шнур, прикипевший к ручке, оставался в том же положении. Как и сама ручка. Чевиот успел сунуть и винт, и отвертку в карман жилета, отойти от стены и наклониться, поднимая шляпу, которую озарил колеблющийся свет свечи, упавший на ковер.

— А это, мистер Чевиот, — раздался сочный голос Вулкана, — моя святая святых, которую газеты предпочитают обзывать разными вульгарными словами. Кэти, будь любезна, зажги обе лампы,

Чевиот лишь смутно различал очертания большой комнаты с низким потолком. Ее обои, как предписывала давно скончавшаяся мода времен французской империи, были расписаны вертикальными зелеными и оранжевыми полосками. В задней стене напротив дверей были два крохотных окошка, почти полностью закрытые занавесями оранжевого бархата.

— Обратите внимание на стол, — с некоторой чопорностью предложил Вулкан.

Мебели в помещении почти »е было, и стол сразу же бросился Чевиоту в глаза.

На первый взгляд, в полумраке, он показался столом для рулетки. Он был восемнадцати футов в длину, располагался торцом к окнам, и в середине его высилось колесо рулетки.

Но оно было чисто декоративным. Поверхность стола представляла собой полированное красное дерево. По обе стороны стола, на некотором расстоянии от колеса, стояли две китайские статуэтки, каждая высотой не менее фута, раскрашенные в естественные цвета и покрытие густой глазурью. За ними, тоже по обоим концам стола, стояло по лампе со стеклянными оранжевыми абажурами.

— Еще раз обратите внимание! — сказал Вулкан, когда Кэти, приподняв абажур, зажгла лампу справа.

Мрачноватое и несколько угрожающее сияние залило комнату, окна которой не открывались несколько лет.

Фигура справа от колеса рулетки представляла собой известное изображение Вулкана: черный от копоти, сутулый и в то же время могучий и широкоплечий, с молотом в одной руке и сетью в другой.

— Да, — признал Чевиот, — Великолепная работа. А статуя слева... — Он остановился.

Кэти быстро передвинулась к другому концу стола, и он услышал легкий хлопок загоревшегося фитиля.

Вторая фигура представляла обнаженную Венеру, выходящую из моря. Редко, когда скульптор, художник, глазуровщик вкладывали столько вдохновения в свое творение, производившее впечатление живой и страстной чувственности.

— Классическая мифология, — продолжал объяснение Вулкан, — Венеру, или Афродиту, обычно представляет светловолосой. Так что вы, мистер Чевиот, скорее всего, предполагали увидеть...

Он замолчал, деликатно кашлянув.

— Но эта Венера, — сказал он, и, казалось, даже его стеклянный глаз блеснул восторгом, — смуглая и темноволосая. Смотрите, как падают ей на плечи темные волосы. Глаза ее полузакрыты, а руки, ладонями наружу, опущены вдоль тела. Видите?

— Отлично. Это столь необычно, просто восхитительно.

Вулкан издал свой мягкий смешок. Кэти де Бурк с дрогнувшими губами стояла у второй лампы. Затем она двинулась вдоль стола по комнате.

У стены справа стоял большой шкаф китайского лака с двустворчатыми дверцами и выдвижными ящиками. Прижавшись к нему спиной, Кэти остановилась и замерла, вздернув подбородок, полуприкрыв глаза и опустив руки с повернутыми наружу ладонями.

— Это я, — подчеркивая каждое слово, сказала она. — И я горжусь этим! И что мне еще надо?

— Кэти!

Жадно вытянув губы, Кэти направилась к Вулкану и обхватила его руками за шею.

— Поцелуй меня, голубчик, — сказала она.

Вулкан повел плечами. Он отшвырнул ее назад с такой силой, что она еле устояла на ногах. Спиной и головой она ударилась о дверцу шкафа китайского лака, что стоял справа от открытых дверей.

Но Кэти только рассмеялась, явно испытывая удовольствие. На этот раз она приблизилась к нему с такой подчеркнутой скромностью, что, несмотря на ее красоту, а может быть, именно из-за нее, она вызывала неприятное впечатление. У Чевиота мелькнула мысль, что она специально пыталась подражать Флоре Дрейтон.

— Значит, мой дорогой, я не могу оставаться тут, пока ты будешь разговаривать с этим джентльменом?

— Нет. У нас дела. Оставь нас.

Вулкан, положив Кейт руку на плечо, развернул ее к открытым дверям и, повернувшись к Чевиоту, сразу же заговорил благодушным тоном.

— Простите, мистер Чевиот, что на некоторое время я обошел вас своим вниманием! Садитесь... вот сюда.

В его спокойном жесте была такая властность, что Чевиот невольно обернулся.

У стены, слева от дверей, недалеко от медной ручки, стоял большой и широкий письменный стол времен Регентства. Его гладкая поверхность была покрыта зеленой кожей, а два ряда выдвижных ящиков по обе стороны стола были украшены металлическими ручками в виде львиных голов.

Сбоку, по обе стороны стола, раскинулись широкие удобные кресла зеленого бархата.

В глаза Чевиоту бросилось еще кое-что. У дальнего конца стола стояли два образца из знаменитой коллекции тростей, принадлежавшей Вулкану. Одна из них, изогнутая подобно посоху, была из тяжелого черного дерева с серебряным набалдашником. Другая — с изящным изгибом в верхней части, чувствовалось, была куда легче.

Тревожным эхом всплыло предостережение:

«Не позволяйте, чтобы он подходил к вам со спины! Не позволяйте...»

Но Вулкан все время держался от него в отдалении.

Толстая дверь красного дерева с шумом захлопнулась, и Чевиот обернулся на этот звук. Вулкан, пустив в ход ключ побольше, аккуратно запирал ее.

— Всего лишь предосторожность, — объяснил он, — чтобы нам не помешали в нашем уединении.

— Конечно, — согласился Чевиот, располагаясь в том дальнем кресле, на которое указал ему хозяин.

Вулкан опустил связку ключей в жилетный карман.

Каждая складочка его вечернего костюма выражала самодовольство. Подойдя к Чевиоту, он застыл над ним баш-неообразным колоссом, и тень его упала на оранжево-зеленые обои.

— Разве это не странно? — насмешливо спросил он. — Странно, должен я сказать, что человек — и снова подчеркиваю, человек, не обладающий никакими особыми достоинствами, — все же вызывает такую привязанность у многих женщин? Даже у женщин (я не имею в виду Кэти, хотя я обожаю ее больше, чем кого-либо), даже у женщин аристократического происхождения и с изысканными вкусами?

Вулкан обвел взглядом белый пластрон своей рубашки, бросающиеся в глаза запонки и кольца на пальцах.

— И такого Человека я знаю, — с легкой улыбкой добавил он.

— О, да, — сказал Чевиот, не глядя на него. — Как и я.

Вулкан застыл в молчании, стоя перед креслом рядом со столом.

Словно стрела, попавшая туда, куда и нацелил ее Чевиот, фраза произвела загадочный эффект.

— Могу ли я предложить вам сигару, мистер Чевиот?

— Благодарю вас.

Большинство сигар, которые он покупал и курил в свое время, имели отвратительный вкус. Эта же, которую ему предложили из глубокого сандалового ящичка с тонкими стенками, стоявшего на столе, была превосходной «гаваной». Из правого жилетного кармана он вынул гильотинку для обрезания кончиков сигар, которая висела на другом конце толстой серебряной цепочки от часов.

Взяв сигару, Вулкан сделал то же самое.

— Бокал бренди, мой дорогой сэр? — расплылся он в сияющей улыбке. — О, не раздумывайте! Это подлинный «Наполеон», и притом высшего качества.

— Не могу устоять, благодарю вас. Никогда не пробовал вкуса подлинного «Наполеона».

Вулкан поставил на поднос между стаканами хрустальный графин и разлил бренди по бокалам, не прикасаясь к , ним.Чевиот, поднявшись, двинулся к столу. Споткнувшись, он едва не упал, но удержался на ногах, налетев на Вулкана.

О, прошу прощения, — вскрикнул Чевиот, обретая равновесие. — Непростительная оплошность с моей стороны!

— Отнюдь, — сказал Вулкан.

Взяв бокал с бренди, Чевиот снова уселся. Вулкан, продолжая стоять, подкрутил металлический стерженек в дюйм длиной у основания игрушечной пагоды из золота и серебра. С легким треском поднялся язычок пламени на пропитанном маслом фитиле. Вулкан аккуратно дал прикурить Чевиоту.

Затем он прикурил сам, поднял бокал и комфортабельно расположился в удобном кресле зеленого бархата.

— Как мы говорили... — сказал Чевиот, втягивая дым в легкие.

 Легкая улыбка, вызывавшая представление об акуле, оскалившей челюсти, скользнула по лицу Вулкана и тут же исчезла.

— Да. — сказал он, — это было в самом деле очень забавно, когда вам вздумалось споткнуться о меня. Вы хотели убедиться, сколько я вешу, не так ли? И, предполагаю, сочли меня достаточно увесистым, верно?

Чевиот не ответил.

 — А теперь, мистер суперинтендант Чевиот, — точно таким же тоном продолжил Вулкан, — я хотел бы знать, что вам на самом деле от меня нужно?

Голос Чевиота не дрогнул при ответе.

— Как я и говорил вам, — ответил он, выдыхая дым и следя за его кольцами, — я предлагаю вам честную деловую сделку. Обмен...

 — Чем?

 — Информацией. И верьте мне, он устроит нас обоих.

 — Простите мою откровенность, сэр, — сухо сказал Вулкан, покачав своей большой головой, — но мне кажется, что вряд ли вы мне сможете что-то предложить. Хотя! Излагайте.

— Вы слышали, как я предполагаю, об убийстве Маргарет Ренфру в доме леди Корк прошлой ночью?

Вулкан изумился.

— Мой дорогой сэр! Да кто же этого не слышал?

 В «Морнинг пост» об этом происшествии несколько колонок.

— Отлично! Лицом, которое, как мы предполагаем, является убийцей, вам была предложена в залог брошь из рубинов и алмазов, выполненная в форме кораблика. Еще четыре драгоценности, список которых у меня с собой, — и Чевиот притронулся к нагрудному карману, — скорее всего, тоже заложены у вас.

— Как печально, что джентльмен позволяет себе такие предположения. Имеющаяся у меня законная лицензия дает право принимать вещи в залог.

— Эти драгоценности краденые.

— Откуда мне было знать об этом? — спросил Вулкан.

Замолчав, он сделал глоток бренди и затянулся сигарой.

— Если они украдены, — великодушно предложил он, — они должны быть возвращены. Но подумайте, какие передо мной стоят трудности! Все ли обстоит так, как вы говорите? Изумрудная и какая-то там еще брошь, выполненная в форме кораблика? Имеете ли вы представление, сколько таких побрякушек проходит через мои и моих крупье руки в течение года? И вы требуете, чтобы я помнил все из них?

— Да бросьте вы, — нахально сказал Чевиот.

— Прошу прощения?

— Я сказал — бросьте, — повторил Чевиот, допивая бренди и ставя бокал на стол. — Насколько я понимаю, вы не выдаете залоговых квитанций. Но вы ведете бухгалтерские книги, в которых против описания каждого предмета стоит имя человека, сдавшего его вам в залог. Да или нет?

— Да, — помолчав, согласился Вулкан. — Я веду бухгалтерские книги. Так что вы на самом деле хотели бы узнать?

— Имя человека, который заложил эту брошь.

— И что же вы можете предложить мне взамен?.. Минутку!

Вулкан поднял руку с бокалом. Он выпрямился в кресле. Исходящая от него сила должна была подавить Чевиота, заставить его застыть на месте.

— Разрешите мне, — предложил он, — сказать это вам. Любое сделанное вами предложение должно касаться моего игорного дома. Верно, содержание его является противозаконным. Но закон редко проявляет себя в данном случае. Почему? Потому что человека, который с удовольствием проводит время за игорным столом, вам вряд ли удается убедить, что игра — это преступление. И мне-то хорошо известно, что тут ведется честная игра. Поэтому я могу выдвинуть три убедительных объяснения, — продолжал он, — почему вы не можете помочь мне и, уж конечно, не сможете причинить мне вред. Во-первых, если новая полиция решит совершить налет на мое заведение, меня заблаговременно предупредят.

Чевиот кивнул.

— О, да, сказал он. — В этом я не сомневаюсь.

И снова ему показалось, что выпущенная им стрела попала точно в цель.

Впечатление силы, исходящей от Вулкана, оставалось неизменным. Точно таким же оставался и тон его голоса. Но если его стеклянный глаз, в котором отражались оранжевые отблески свечей, был мертвенно-неподвижен, то в здоровом глазу блеснула злоба.

— Во-вторых, сказал он, — вам никогда не удастся найти свидетелей, которые решатся обвинять меня в суде. Представители высшего общества, боясь скандала, никогда не пойдут на это. И... ну, скажем, люди среднего класса или низкорожденные — просто не осмелятся свидетельствовать...

— Потому что ваши громилы могут их подкупить, запугать или избить до смерти?

— Мне не нравится ваш тон, мистер Чевиот.

И мне ваш тоже. Могу ли я выслушать изложение и третьей вашей причины?

— Охотно! — Вулкан осторожно положил сигару на край стола и поставил рядом бокал. — И, в-третьих, ваша полиция никогда не доберется сюда. Вы уже обратили внимание на мою железную дверь, толщина которой составляет четыре дюйма, и на основательные стены? Для того чтобы вашей полиции взломать двери ломами, топорами или что вы там предпочитаете, понадобится минут двадцать, а то и полчаса. Согласны?

— Да.

— Но к тому времени, дорогой сэр, тут не останется никаких доказательств. Мои гости или, во всяком случае, те, кто предпочтут скрыться, исчезнут. И глазам тех, кто ворвется сюда, предстанет только мирная беседа джентльменов в гостиной.

Чевиот засмеялся.

Он постарался, чтобы смех его звучал как можно оскорбительнее.

— Вулкан, — сказал он, — вы разочаровали меня.

Ответа не последовало. Язычок пламени за хрустальным абажуром лампы опал и померк, в комнате стало темнее.

— Простите мою откровенность, — сказал Чевиот, слегка передразнивая интонацию своего собеседника, но вы похожи на содержателей всех остальных подобных домов на соседних улицах. Вы соорудили такую неодолимую, такую внушающую уважение дверь, что никому и в голову не может прийти Одолеть ее, — кроме разве профессиональных взломщиков. Но, как и все прочие, вы совершенно забыли о своей задней двери.

Кивком Головы Чевиот указал на два окна в задней стенке, плотно закрытые оранжевыми портьерами.

— За этими окнами, — сказал он, — идет крутая черепичная крыша, которая спускается к конюшне у задней стены дома. Когда сегодня во второй половине дня я прохаживался около нее, то увидел, что задняя дверь была широко открыта, чтобы обеспечить доступ воздуха в дом. За ней размещались буфетная и кухня. Они выходили в столовую, размещенную в нижнем этаже, и в то помещение, где идет рискованная игра в кости.

Вулкан не шевельнулся и не проронил ни слова.

— Когда вечером я снова очутился около конюшни, — продолжал Чевиот, — ваша задняя дверь по-прежнему была приоткрыта. Вулкан, Вулкан! Будь у меня сейчас около этих дверей пятьдесят констеблей, они бы через двадцать секунд ворвались в игорный зал.

И тут Вулкан дернулся.

С удивительной для его размеров стремительностью он вскочил на ноги подобно пантере. В долю секунды он отпрыгнул от стула. Его правая рука ухватилась за медную ручку от шнура, который подавал сигнал вниз, и резко дернула ее. Ручка осталась у него в руке.

— Нет, — сказал Чевиот. — Таким образом вам не удастся дать сигнал своим бандитам.

Медная ручка с глухим стуком упала на ковер. Без слов, без улыбки Вулкан двинулся к столу красного дерева.

Его толстые пальцы опустились в карман жилета, порылись в нем, затем скользнули в другой карман...

— Нет,— сказал ему Чевиот, — и это тоже не сработает.

Из бокового кармана он вытащил и показал Вулкану его кольцо с двумя ключами.

— Я боюсь, — сказал он, — что мне пришлось заглянуть в ваш карман, когда я налетел на вас. Так ли я был неуклюж, по вашему мнению?

Лысая голова Вулкана медленно повернулась к нему. Его здоровый глаз налился кровью.

— Конечно, — добавил Чевиот, — вы всегда можете начать колотиться в двери и звать на помощь. Но поскольку, как все видели, вы находитесь тут наедине с невооруженным человеком на два или три стоуна легче вас, я предполагаю, что вы постесняетесь пойти на это.

— Да, — согласился Вулкан, — вы правы. И зачем мне это делать, — наконец улыбнулся он, — если я в любой момент сам могу отобрать у вас ключи?

Чевиот учитывал такой поворот событий.

— Ну и что, если вам это удастся? — насмешливо спросил он. — Я предлагаю вам наконец поверить мне. В то, что у задней двери нет констеблей.

— Если это ложь или запугивание!..

— Я никогда не лгу, — сказал Чевиот, — и не запугиваю. И презираю тех, кто прибегает к таким приемам. — Он следил за интонацией своего голоса. — Кроме того, поскольку вы так много разговаривали, вы так и не выслушали, какое предложение хочу я вам сделать в обмен на имя убийцы.

— Очень хорошо. Говорите.

Склонившись вперед, Чевиот аккуратно положил свою наполовину выкуренную сигару на серебряный поднос с графином. Затем он встал, перенеся вес тела на правую ногу.

— Ваша рулетка оснащена жульническим приспособлением, — сказал он. — И я могу это доказать. В таком случае вы будете разорены.

Только следующие резко брошенные слова Чевиота, обращенные к здравому смыслу Вулкана, удержали того от нападения.

— Азартные игры? — сказал он. — Какое мне дело, что вы обчистите тут тысячу юных болванов, если взамен я смогу отомстить за одну человеческую жизнь? Она мало что значит для вас? Ну так, черт возьми, она многое значит для меня! Я не хочу ни насилия, ни страданий — можете подобрать любое слово. Как, надеюсь, и вы. Хотите, я продемонстрирую вам, как действует ваше колесо внизу?

Не дожидаясь ответа, он сделал шаг назад. Обойдя стол с левой стороны, где стояли две прислоненные к нему трости, он встал за рулеткой спиной к портьерам.

На колесе лежал маленький шарик из слоновой кости. Чевиот поднял его.

Затем, не глядя на Вулкана, он опустился на колено на толстый зеленый ковер. Его пальцы стали исследовать ковер справа от того места, где должен был стоять стул крупье. Затем они переместились влево.

Чевиот встал.

Вулкан в упор глядел на него из-за стола, их разделяло пространство в два с половиной фута шириной.

— Итак? — осведомился Вулкан.

— Этот стол в порядке. Но я покажу вам принцип. Он так древен, так стар и примитивен, что уже забыт в современном... — Чевиот запнулся и замолчал.

— Да?

— Правая нога крупье контролирует четыре (да, четыре) очень маленькие кнопочки, скрытые под ковром. От них идут и проходят через ножки стола очень тонкие провода. Легкое нажатие приводит в действие три сжатые пружинки, которыми управляет сжатый воздух. В ваше... в наше время этот принцип уже был хорошо известен. Но ни одна из пружинок не может развернуться на всю длину. В таком случае раздался бы мощный взрыв.

Чевиот сделал паузу.

Но когда он заговорил, его взгляд внезапно остановился на тонкой струйке дыма от сигары, лежавшей на дальнем конце стола.

— Нет, нет, никогда! — выдохнул он, словно борясь со своими собственными чувствами. — Лишь очень легкое прикосновение, запасов воздуха должно хватить на всю ночь!

— И чем же все это кончается, хотел бы я осведомиться?

— Смотрите!

Чевиот легонько подтолкнул посеребренный обод колеса рулетки, и красно-черная раскраска ее замелькала перед глазами. Затем он бросил на нее шарик.

Подпрыгнув, тот, как всегда, с пощелкиванием полетел по колесу, то и дело ударяясь о его внешний обод из слоновой кости. Постепенно пощелкивание шарика становилось все тише, и было слышно только прерывистое дыхание Вулкана.

— Повторяю, — чем же все это кончается? — требовательно спросил Вулкан.

— Смотрите!

— Я ничего не вижу!

— Когда шарик замедляет свой бег, становится ясно, что через один или два оборота он остановится где-то около нуля или двойного нуля, расположенных друг против друга. Прикосновение пятки или носка крупье может одновременно контролировать три спрятанные пружинки. И не важно, в каком месте находится шарик, потому что колесо разделено на четыре части. Прикосновение заставляет чуть приподняться три из них: чуть-чуть, практически незаметно для глаза. И когда это колесо едва наклоняется в сторону...

Чевиот наклонился к нему.

— Господи Боже, оно в самом деле наклоняется!

Пальцы Чевиота лишь чуть скользнули по краю, но тайный механизм действовал куда более эффективно. Легкое изменение положения колеса, замедлявшего свой бег, невозможно было определить невооруженным глазом. Но шарик, поколебавшись на месте, с щелканьем свалился в ячейку с двойным нулем.

Чисто выбритые скулы Вулкана не были прикрыты бакенбардами, и видно было, как по ним поползли струйки пота.

— Я крутанул его лишь раз, — сказал Чевиот. — Сколько недель или месяцев практикуются ваши крупье?

— Я...

— Все кончено, — сказал Чевиот, глядя прямо в глаза человеку, стоящему по другую сторону стола. — Не кажется ли вам, что ваша ставка бита, Вулкан? 

15 Обряды Венеры

Как бы он хотел тяжелым спокойным безмятежным взглядом уставиться Вулкану в лицо! Но он не мог.

— Так не думаете ли вы, что ваша ставка бита? — повторил он. — И если вы хотите, чтобы я объяснил вам...

— Дорогой сэр, вам никому ничего не придется объяснять, потому что вы никогда не выйдете из этой комнаты.

— Нет? Я выйду отсюда, — сказал Чевиот, — в любое время, как только пожелаю.

— Ложь! Вы снова лжете?

Чевиот подошел к одному из окон и слегка отодвинул в сторону портьеру оранжевого бархата.

— Я совершенно честно сказал вам, — начал Чевиот, — что у ваших задних дверей нет констеблей. Но за этим окном, на скате крыши находятся шесть констеблей и два офицера. Мне стоит только приподнять створку окна и подать сигнал или, в крайнем случае, разбить стекло. Они перемахнут подоконник и ворвутся сюда, прежде чем вы успеете сделать хоть шаг к двери. — Он еще больше отдернул занавес. — Вы сомневаетесь в этом, Вулкан?

— Опустите занавес! Закройте окно!

Чевиот подчинился. Два человека застыли по обе стороны стола, наблюдая за каждым движением друг друга. Вулкан первым проявил готовность к переговорам.

— Каковы ваши условия, мистер Чевиот?

— Вы их слышали. Брошь с алмазами и рубинами, а также ваша бухгалтерская книга, где против описания каждого предмета стоит имя клиента. За это мы оставим вас в покое.

— Мда... — пробормотал своим низким голосом Вулкан. — Должен признаться, я законопослушный гражданин. И кроме того, ключ все равно у вас.

— Ключ?

— На колечке с ключами, которое вы так ловко стащили у меня, короткий подходит ко всем ящикам моего письменного стола. Слева находится моя коллекция драгоценностей, к сожалению, они валяются там как попало.

В двух верхних ящиках справа вся моя бухгалтерия. Вот и все.

От сигары Вулкана, лежавшей на самом краю стола, уже пошел резкий запах тлеющего дерева. Словно подчеркивая свою полную независимость, он сдвинулся с места и пошел вдоль стола. К дверям? Да. Но он даже не смотрел в сторону дверей. Миновав большой шкаф китайского лака, он повернулся лицом к Чевиоту.

Тот, сделав движение вправо, обогнул игорный стол с другого конца и остановился около письменного. Краем глаза он поглядывал из-за плеча, не выпуская Вулкана из виду. Вулкан стоял, опираясь на середину стола, поставив бокал и положив сигару на тот его конец, который теперь стал дальним для Чевиота, он равнодушно изучал колесо рулетки.

Вынужденный отвести глаза, Чевиот вставил маленький ключ в замочную скважину верхнего ящика справа. Ключ легко повернулся, и он выдвинул ящик.

По крайней мере, в этом Вулкан ему не соврал. Внутри лежали четыре гроссбуха. Огромные, в переплетах из толстого картона, на верхних крышках которых были белые наклейки с аккуратно выведенными датами: 1823—1824 годы.

Гроссбухи были столь велики, что ему придется вытаскивать их один за другим, класть на стол и рассматривать, прежде чем он найдет то, что ему нужно. Ему придется...

«Не позволяйте ему заходить к вам со спины! Не позволяйте ему...»

Подошвой Чевиот отодвинул в сторону кресло, чтобы на всякий случай обеспечить себе полную свободу действий. По возможности незаметно вытащил часы, полированная серебряная крышка которых должна была сыграть для него роль зеркала, и аккуратно повесил их на задней стенке ящика.

Он успеет заметить любое движение у себя за спиной.

Затем он вытащил первый гроссбух и разложил перед собой на столе, не спуская глаз с полированной поверхности часов. Второй гроссбух был почему-то датирован 1822—1823 годами. Он выволок и его и бросил на стол.

Внизу лежала бухгалтерская книга за 1828—1829 годы.

Вот она!

Чевиот не успел заметить стремительное перемещение Вулкана влево у себя за спиной. Он не успел заметить, как тот схватил серебряный набалдашник тяжелой трости черного дерева, изогнутой подобно посоху.

Но он увидел, как в полированной крышке часов мелькнул какой-то черный предмет. Он успел заметить алмазный блеск на взметнувшейся руке Вулкана. И в ту долю секунды, когда трость должна была опуститься ему на голову, Чевиот успел отпрыгнуть вправо.

Он успел уберечь голову и даже плечо и руку, хотя...

Сорванные с места часы остались болтаться на цепочке, которую каким-то чудом удержала гильотинка для сигар в другом кармане жилета Чевиота.

Удар, который должен был прийтись ему по затылку, лишь скользнул по густым волосам и пришелся по плечу и руке, которой он прикрылся.

Ему пришлось несладко. Он почувствовал оглушающую силу удара, и от затопившей его волны боли помутилось в глазах.

Он услышал рычание Вулкана, когда трость врезалась в зеленую кожу стола, едва не вывернув ему кисть. Произошло то, о чем Чевиот все время мечтал. Хотя скула его опухла и в ней пульсировала боль, руки и ноги не изменили ему.

Схватив легкую гнутую трость — во всем мире она употреблялась только слепыми — он обежал вокруг стола и остановился за колесом рулетки. Затем расчистил себе поле действия, смахнув со стола пустой бокал и потухшую сигару.

Оскалившись, Вулкан повернулся к нему. Держа в руках тяжелую трость, он двигался легкими кошачьими шагами, меряя глазами разделявшее их пространство стола.

Сдавленным шепотом они обменялись несколькими репликами.

— Если вы только притронетесь к портьере... — это был шепот Вулкана.

— Я не притронусь. Пока вы не прикоснетесь к дверям.

— Значит, лицом к лицу?

— Да!

В ту же секунду Вулкан сделал выпад через стол, метя в голову Чевиота.

Чевиот даже не пытался парировать его легкой тростью, поскольку та только бы разлетелась в щепки. Вместо этого он отпрыгнул в сторону. Гнутый посох, описав широкий полукруг, с треском врезался в дальний край стола. В красном дереве осталась глубокая вмятина. Оранжевый абажур лампы подпрыгнул и задребезжал, а китайская статуэтка качнулась.

Но Вулкан, лишь на мгновение потерявший равновесие, снова был в боевой стойке. Чевиот мог лишь с молчаливой издевкой наблюдать за ним. Столкнувшись с такой мощью и стремительностью действий, он не рисковал применить захват из арсенала джиу-джитсу, пока...

Пока он не выведет Вулкана из себя и тот не потеряет равновесия.

Вулкан ждал, слегка перемещаясь из стороны в сторону. Чевиот занял позицию у края стола, не спуская с него глаз.

Вулкан снова промахнулся, сделав размашистый выпад, отчего улыбка Чевиота стала еще шире.

Вулкан медленно отодвинулся от стола. Столь же неторопливо он сдвинулся влево, пока перед ним не оказалась одна из китайских статуэток. Один глаз у него не видит, припомнил Чевиот, он может ошибиться в оценке дистанции.

Вулкан тоже понял это, что вызвало у него приступ ярости. Он сделал еще шаг назад. Чевиот же, напротив, прижался к краю стола и даже слегка перегнулся над ним.

Вулкан мощным движением развернулся на месте и кинулся вперед. Слишком поздно он увидел, куда придется его удар, но уже не мог остановить замаха. Вся мощь его пришлась на улыбающуюся Венеру с рассыпавшимися по плечам черными волосами. Китайская статуэтка разлетелась на мелкие осколки, когда трость врезалась в стол.

По-прежнему никто не проронил ни слова. Вулкан застыл на месте, и его единственный глаз расширился от ужаса. Его бледное лицо стало еще бледнее. Словно пораженный столбняком, он прошептал единственные слова, полные искренних человеческих чувств, которые Чевиоту довелось от него услышать.

— Кэти, — сказал он. — Моя бедная Кэти.

И тут же ярость снова охватила его. Кровь бросилась ему в лицо, и лишь скулы остались такими же бледными. Он кинулся к столу, перегнулся через него, но Чевиот внимательно следил за его движениями. Видя перед собой ненавистное лицо противника, Вулкан размахнулся, желая нанести сокрушительный удар, — и потерял равновесие.

Чевиот уже отбросил бесполезное оружие. Когда сжатая в кулак правая рука Вулкана метнулась через стол, левой рукой от схватил ее за кисть, как в схватке с капитаном Хогбеном. Он дернул на себя это огромное тело Левиафана, которое рухнуло на стол рядом с рулеткой.

Не более чем на секунду шея Вулкана оказалась на краю стола, словно ожидая удара гильотины. Ребром правой ладони Чевиот резко, словно ножом, рубанул противника по основанию черепа. Затем рывком перевернул его на спину, заставив крутануться колесо рулетки.

Вулкан тяжело перевалился сначала на бок, а потом на спину, конечности у него подергивались. Полузакрытые глаза с подрагивающими ресницами остекленели. Похоже, что он не дышал.

Колесо рулетки замедляло свой ход и наконец остановилось.

Чевиот, обливаясь потом, смотрел на Вулкана, ужасаясь творению своих рук.

Точно нанесенный удар такой силы мог не только оглушить человека, что он собирался сделать, а и убить. Но в самом ли деле он собирался всего лишь оглушить его? Точно ли он выбрал место, после удара по которому Вулкан лишь впадет в беспамятство?

Вся эта схватка, не считая сказанных шепотом слов и треска ударов трости Вулкана, проходила в мертвой тишине.

Не в силах вымолвить ни звука, Чевиот в этой ужасающей тишине торопливо стал искать часы, чтобы проверить, замутится ли их стекло от дыхания жертвы. Часы куда-то исчезли. Склонившись, от попробовал пульс. Ему показалось, что он слышит его биение, но полной уверенности в этом не было. Разорвав рубашку на груди у Вулкана, он прижал пальцы к его сердцу.

Сердце билось — слабо, но ровно. Вулкан был только без сознания.

Чевиот поднялся на ноги. Необходимость наклоняться вызвала боль в левой стороне головы. Через пару секунд к нему вернулись силы, и он обошел вокруг стола. Взяв гроссбух за 1828—1829 годы, он положил его на стол. Тут же он нашел свои часы на цепочке и гильотинку для сигар. Вынув из замка короткий ключ, он сунул кольцо с ключами в карман.

Затем, прислушиваясь к малейшему звуку внизу, он заторопился к окну. Открыть его оказалось непросто. Он с силой дернул створку, едва не выбив стекло. Пришлось ударить кулаком по раме, пока не поддалась вторая створка.

Глоток холодного ночного воздуха освежил и успокоил его. Задернув у себя за спиной занавеси, он вытащил свисток. Его пронзительная трель раздалась в ночном небе.

Он вернулся назад, переступив через тело Вулкана, который теперь тяжело, с хрипом, дышал, лежа на полу рядом со своим изогнутым оружием, и направился к дальнему концу стола, обращенному к дверям. Теперь, когда жар схватки покинул его, он снова был полон внимания и настороженности.

Из-за опущенных портьер, держа дубинки наготове, как черти в пантомиме, появились инспектор Сигрейв с одной стороны и сержант Балмер — с другой. Они поспешно отступили в сторону. Шесть констеблей с повязками на рукавах, говорившими, что они находятся при исполнении обязанностей, и с дубинками наголо, гурьбой перевалили через подоконник и выстроились в шеренгу.

— Какие будут приказания, сэр? — обратился к нему инспектор Сигрейв.

— Прежде всего, наденьте ручные кандалы на эту спящую красавицу. Он в любую секунду может прийти в себя.

Сержант Балмер вытащил из-под сюртука наручники и защелкнул их на толстых запястьях Вулкана. Его глаза чуть не вылезли из орбит, когда он этим занимался.

— Господи! — вырвалось у него.

— Тихо! — сказал Чевиот.

— Но что вы сделали с этим быком, сэр? — заинтересовался Балмер. — Мы ничего не видели и не слышали, кроме разве смутных звуков вроде драки. Да и у вас просто ужасно опухла голова. Не просто было, наверно, уложить старину Вулкана.

Инспектор Сигрейв, с лица которого не сходило озабоченное выражение, взглядом принудил его к молчанию и снова застыл по стойке «смирно».

— Ваши приказания, сэр? — повторил он.

— Те же, что и при разработке плана. Оказавшись в этом заведении, я нашел устройство, при помощи которого Вулкан обирает своих гостей. Обнаружив его, я пустил его в ход в качестве оружия, с помощью которого получил доступ к его бухгалтерским книгам и броши, которую я ищу.

— И... и вам все это удалось сделать, сэр?

— Да, к счастью. Смотрите сами! Его гроссбух за 1828—1829 годы лежит раскрытый на столе. В четырех левых ящиках стола находится его коллекция драгоценностей. Вот!

Чевиот извлек из кармана кольцо с ключами и положил его на край стола.

— Короткий, — сказал он, — подходит ко всем ящикам. Основная причина, по которой я пригласил вас сюда, заключается в том, что мы должны действовать в большой спешке. Четверо из вас возьмут на себя каждый по ящику и тщательно обыщут их. Ищите главным образом брошь, она станет нашим доказательством, но действуйте как можно быстрее, пока нас не нашли.

— И затем, сэр? — продолжал настаивать инспектор Сигрейв, который хотел четко представить себе все детали.

— После этого мы освобождаем Вулкана и уходим по крышам. Мы не будем трогать ни Вулкана, ни его заведение. Я ему обещал, и я сдержу слово.

— Прошу прощения, сэр, — хриплым сдавленным голосом сказал один из констеблей, — но, может быть, стоит устроить тут хорошую драку?

Чевиот, который был уже почти рядом с креслом, в котором располагался еще недавно, резко повернулся.

— Драку? Как мы вдевятером сможем одолеть тридцать громил, да еще не менее полудюжины швейцаров внизу, большинство из которых вооружены?

По шеренге, стоящей у противоположной стены, прошел легкий шепот.

— Тридцать? Может быть, тридцать шесть? — воскликнул сержант Балмер. — Да этих мошенников тут вдвое меньше, чем когда капитан Уимпер и Черный Карлик ворвались в такое заведение и перерезали глотку Билли Хенчу!

— Да, но Вулкан предупредил свою шайку. Он знал, что я появлюсь. Кто-то заранее предупредил его. Но оставим это! Быстрее! Если у нас в руках будет доказательство, мы победили! Мы полностью...

Он остановился.

Раздался какой-то странный деревянный скрип. По лицу Балмера, стоявшего в другом конце комнаты, Чевиот понял, что и он услышал его.

Двустворчатая дверь большого китайского шкафа внезапно распахнулась, словно отброшенная рукой маньяка, что, впрочем, было довольно близко к истине.

Внутри его, скорчившись, находилась Кэти де Бурк.

Видно было, что она рвала лиф платья и свои блестящие черные волосы, беспорядочными прядями рассыпавшиеся по плечам. Растянувшиеся в странной гримасе губы обнажали десны. Ее припухшие глаза пылали яростью.

«Она все время была здесь, — мелькнула у Чевиота мысль. — Я ведь так и не видел, как она покинула комнату. Вулкан на всякий случай оставил свидетеля. Она слышала каждое слово и, даже видя, как развалилось ее изображение, не осмелилась броситься на помощь. Она...

И тут Кэти вскрикнула. Ее пронзительный вопль, казалось, должен был быть услышан всеми в игорном зале. Взмахнув широким подолом платья, Кэти вылетела из шкафа. Так долго просидев в темноте, она почти ничего не видела. Но она успела различить смутное поблескивание ключей, лежащих на столе.

Повернувшись, Кэти схватила ключи и бросилась к двери красного дерева, которая была от нее не дальше чем в трех шагах, — и тут только все находящиеся в комнате пришли в себя.

— Балмер! Хватайте ее!

Одновременно с Балмером и Сигрейвом Чевиот кинулся к дверям. Но они опоздали.

В сущности, все совершили одну и ту же ошибку. Чевиот так и не понял, каким чудом Кэти нащупала замок, мгновенно распахнула запертую дверь и вылетела наружу.

Столкнувшись в дверях с Балмером, он вытянул руку и резко рванул того назад. Тем не менее он не мог себе позволить хватать женщину за шиворот, как мошенницу. Она ничего не сделала.

Но Кэти, стремительно кинувшаяся бежать по узкой галерее, на мгновение остановилась, чтобы взглянуть назад. Он мельком увидел ее лицо и копну спутанных волос, искривленную линию рта и ужас в глазах.

В горячке бегства она увидела смутные очертания лица человека, перед которым рухнул ничком на столе ее непобедимый Вулкан и которого он лишил чувств жестоким ударом по шее.

За промежуток времени, достаточный, чтобы сосчитать до двух, Чевиот успел увидеть, как в большой, затянутой желтым комнате внизу все повскакивали на ноги, увидел поднятые к нему лица и три больших канделябра со свечами на уровне своих глаз.

— Стоп! — крикнул он. Он попытался сказать это спокойно и вежливо, но его голос громом раскатился по всему дому. — Мы не причиним вам вреда. Мы не тронем вас. Но остановитесь, или вы сами...

Но Кэти слышала лишь пугающий голос человека, который...

Она снова вскрикнула. И вслепую рванулась вправо. Она еще раз попыталась бросить взгляд из-за левого плеча, но увидела лишь блеск свечей в канделябре. Они ослепили ее, и, ничего не видя перед собой, она врезалась в деревянные перила.

Треск ломающегося дерева и разлетающейся в стороны резьбы, проломленной ее телом, не был так громок, как удар трости Вулкана по столу. Но длился он куда дольше.

Перевернувшись в воздухе, Кэти упала лицом вниз. Она свалилась с высоты в четырнадцать футов, и ее тело безвольно ударилось об пол, потому что она была без сознания. Всем своим весом, над которым она была уже не властна, Кэти подломила правую ножку стола рулетки.

Не выдержав выпавшей на ее долю нагрузки, тут же подломилась и вторая. Остальные ножки, заскрипев, тоже рухнули. Противоположный край восемнадцатифутового стола, покрытого зеленым сукном, уродливо перекосился и приподнялся в воздух.

Жетоны из слоновой кости, банкноты и золотые монеты покатились с его поверхности. Но в зале воцарилось немое молчание не из-за этого.

С хрустом и скрежетом два длинных провода прорвали ковер под столом и все увидели, что они крылись в ножках с левой стороны. Ярко блестя в свете канделябров, они прорывали ковер еще дальше, в результате чего появилась и металлическая пластинка с четырьмя черными кнопками на ней.

Стол, словно кто-то вдохнул в него жизнь, сошел с ума.

Впрочем, как любая машина, когда ее ломают. Мало кто понял, что означает шипение вырывающегося под давлением воздуха. Но все увидели, как само по себе закрутилось колесо рулетки, когда из-под него с одной стороны выскочили металлические пружины, развернувшись, как змеи в броске. С лязгом вылетела еще одна пружина, врезавшись в колесо.

Все собравшиеся в зале, и игроки, и громилы, столпились вокруг стола, дабы увидеть, что происходит. Зрелище заставило всех застыть на месте.

Лишь Чевиот, склонившись над выломанными перилами, не спускал глаз с Кэти де Бурк.

Она распростерлась под столом, и юбка у нее задралась выше колен. Он не видел ее лица. Но ее раскинутые руки не шевельнулись. Пальцы ее царапнули по зеленому сукну. Медленно, с трудом приходя в себя, она приподняла голову и огляделась.

Никто не услышал, как Чевиот издал вздох облегчения.

Это он отдал неверный приказ: «Балмер! Хватайте ее!» — который мог бы привести к смерти женщины и так едва не сошедшей с ума. Ему стало дурно, когда он увидел ее падение.

И все же, как это часто бывает, ее расслабленное тело упало так мягко, как умеют падать только жокеи и пьяницы. Женщина не только не разбилась насмерть и ничего себе не поломала, но даже не пострадала.

Вряд ли прошло больше нескольких секунд с момента ее падения. Но все его восемь спутников, несмотря на его отчаянные жесты, уже высыпали на галерею, разместившись по обе стороны от него.

Они предстали перед глазами тридцати громил, которые наконец медленно стали переводить взгляды на галерею.

Они оказались в ловушке. Если только...

Собравшиеся в игорном зале продолжали горячо перешептываться. Чевиот отчетливо заметил четырех человек, стоявших у дальнего конца рулетки. Высокий молодой человек, которого швейцар называл милордом, со своими растрепанными рыжими бачками и красным носом, сохранял ледяное спокойствие. Рядом с ним стоял крепко сколоченный вышибала в парике, угрожающе выставив перед собой руки.

Прямо за колесом рулетки, уставившись на него, стоял высокий человек с каштановыми бачками, которого Чевиот видел у леди Корк. А за ним отирался тощий костлявый жулик с морщинистым лицом и искусственными зубами.

— Эй! — крикнул Чевиот.

Среди собравшихся пробежал шепоток. Все подняли глаза, которым предстали дубинки и форменные мундиры, среди которых выделялся Чевиот в вечернем костюме и с пустыми руками.

— Вот так вас обманывали, — сказал он, указывая на рулетку.

В дальнем конце комнаты, от стола, за которым играли в красное и черное, раздалось щелканье взводимого пистолета.

— Да, мы полиция, — сказал Чевиот. — Но на чьей вы стороне — на стороне тех, кто обманывал и обирал вас, или на нашей?

Один, два, три, четыре...

«Милорд» повернулся к вышибале в причудливом парике. У него был высокий хрипловатый голос.

— Ты, проклятая паршивая дешевка, — едва ли не с удивлением сказал он.

Размахнувшись левой рукой, он врезал вышибале прямо в толстый живот. Правая его рука обрушилась тому на голову. Задыхаясь и потеряв равновесие, вышибала рухнул на стул, который тут же сломался под ним.

В то же самое мгновение резко исказилось выражение лица костлявого человека с искусственными зубами. Из рукава у него показался нож. Но он не успел пустить его в ход против обладателя рыжих бачков, стоявшего перед ним. Выхватив из рук второго крупье лопаточку на длинной ручке, рыжие бачки с такой силой обрушил ее на голову громилы, что у того провалились в глотку искусственные зубы.

У стола, за которым играли в красное и черное, двое набросились на крупье и, схватив за воротник, повалили того на ковер, обсыпаемые дождем карт. Кто-то разбил бутылку. Кто-то издал боевой клич. И закипела битва.

С обоих концов галереи вниз вела узкая лестница. Во главе своего отряда Чевиот кинулся вправо. Поймав взгляд инспектора Сигрейва, размещавшегося на левом фланге, он высоко поднял руку и щелкнул пальцами.

— Вперед! — крикнул он.

Во главе трех констеблей с пустыми руками он спустился прямо в гущу схватки, пока инспектор Сигрейв с остальными своими людьми спускался справа.  

16 «Я страстно целовал тебя... Они убили меня»

Часы пробили три, когда наемный кеб свернул на Кавендиш-сквер к дому Флоры Дрейтон.

Пассажир, несмотря на одолевавшую его усталость, сиял от счастья. Он едва не пел.

Внешне он сохранял полную респектабельность. Ни его пальто, ни шляпа не пострадали во время свалки у Вулкана. Пальто было застегнуто до самого подбородка, шляпа лежала рядом на сиденье, ибо из-за синяка на голове ему было трудно надеть ее.

У Чевиота несколько ныла челюсть справа, но, похоже, она не опухла. Прочих травм на теле почти не ощущалось, хотя он понимал, что завтра они крепко дадут о себе знать. На сиденье справа от него лежали два гроссбуха и его носовой платок, в котором, завязанные, покоились пять драгоценностей.

— Та-ти-та! — позволил себе замурлыкать суперинтендант Чевиот, который не отличался особой музыкальностью. — Если бы только Флора не рассердилась... ^

Кэбмен замедлил неторопливую рысь лошадей и подъехал к дверям ее дома.

Чевиот выглянул из окошка кеба. Дом был темен и заперт, но ему надо было бы найти какой-то способ проникнуть в него. Он вгляделся в него и, удивившись, пристальнее пригляделся еще раз.

На полукруглое окно над парадной дверью падали отсветы газового светильника. Хотя окно слева от дверей было плотно закрыто, в узенькую щель пробивался свет изнутри.

Собрав воедино гроссбухи, свою шляпу и носовой платок, Чевиот торопливо выбрался наружу, поспешив расплатиться с кебменом, который предусмотрительно открыл дверцу. На этот раз он не стал спорить с кебби относительно чаевых: тот потребовал уплатить ему на шесть пенсов или хотя бы на три больше, чем ему причиталось, и Чевиот выложил их.

Он направился к дверям. Едва он успел прикоснуться к двери, как ее распахнула женщина средних лет, стройная и подтянутая, со строгим выражением лица, в чепчике и длинном переднике. Она смахивала скорее на экономку, чем на горничную.

— Добрый вечер, сэр, — вежливо сказала она, словно он явился в семь вечера, а не в три ночи.

— Э-э-э... добрый вечер.

— Позвольте вашу шляпу, сэр.

— Благодарю вас. Но, — заторопился он, — пальто и все остальное я оставлю.

— Очень хорошо, сэр, — с легким поклоном согласилась женщина.

— Э-э-э... она... то есть леди Дрейтон... она?..

Женщина с вежливой серьезностью указала на закрытые двустворчатые двери, выходившие на левую сторону мраморного фойе.

Флора не слышала шума подъехавшего кеба. В своем темно-синем вечернем наряде, отороченном золотом, она сидела за круглым столиком у камина, сжимая в руках книгу в кожаном переплете, в которой не могла прочесть ни строчки.

На столе горела керосиновая лампа. На камин белого мрамора, в котором ярко полыхало пламя, ложились желтые отсветы, и темные тени у нее под глазами не были видны.

Когда Чевиот распахнул и закрыл за собой двери, она осталась сидеть так же недвижимо; ее тонкая фигура не двигалась, а в устремленных на него глазах читался страх перед тем, что он мог пострадать. Убедившись, что он невредим, она издала легкий вздох облегчения.

Чевиот торопливо положил гроссбухи, платок с завернутыми драгоценностями и шляпу на кресло с обивкой из вишневого бархата. Флора кинулась к нему, обхватив его руками с такой силой, что он невольно дернулся от боли, которую причиняли ему синяки. Флора откинула голову. Он с такой страстью приник к ней поцелуем, что через несколько секунд подумал, что было бы лучше — как бы это выразиться поделикатее, — если бы она несколько отстранилась от него.

Голос у него был хрипловат. Но он постарался придать ему легкость и небрежность.

— Могу ли я предположить, радость моя, что из всех женщин на земле ты самая непредсказуемая?

— Что за прекрасный комплимент. — Флора с трудом удерживала слезы. Она в самом деле решила, что это изысканный комплимент. — Когда захочешь, ты можешь говорить прекрасно.

Тем не менее не в силах забыть, что должна играть роль светской дамы, она слегка отстранилась от него, хотя продолжала оставаться в его объятиях.

— Фу! — сказала Флора, изображая отвращение. — Ты снова курил!

— Конечно, мне пришлось курить. Но тебе не стоит делать такой вид, словно я накурился опиума или гашиша. Это всего лишь табак.

— Который, — объявила Флора все еще со слезами на глазах, — является отвратительной привычкой, неприемлемой в любом приличном доме. Если мужчине хочется покурить, он курит в каминную трубу.

— Он... что?

— Он садится к очагу, — и она величественным жестом указала на зев камина рядом с собой, — всовывает голову внутрь и пускает дым в трубу. Конечно, — торопливо добавила Флора, — в нем не должно быть огня.

Чевиотом овладело состояние, в котором Смешались удовольствие, подъем духа и ощущение того, что наконец он начинает понимать ее.

— Я искренне надеюсь, что мне этого не придется делать, — серьезно сказал он. — Если бы мне пришлось засовывать голову в дымоход, боюсь, что основательно опалил бы себе бакенбарды еще до того, как докурил бы сигару.

— Но у тебя их совсем нет... о, погоди! Ты снова смеешься надо мной. Я ненавижу тебя!

— Флора, посмотри на меня. Тебе в самом деле так не нравится курение?

— Да. Конечно, оно мне не нравится. Поцелуй меня еще раз. — И затем после паузы: — А я уже думала, что не увижу тебя сегодня вечером...

— Так и могло случиться.

— Нет, нет! Я была просто вне себя! — сказала Флора, отбрасывая свой великосветский тон и становясь сама собой, — потому что я была так напугана! Ты что, думаешь, я ничего не слышала о Вулкане? Или о его репутации? И ты пошел прямо к нему в логово. И там, где ты был... впрочем, не важно! Там ты встретился с неприятностями, не так ли?

— Да, с небольшими. Не стоит и говорить о них.

— Слава Богу, — не в силах перевести дыхание, сказала она. — Дорогой мой! Иди сядь и все расскажи мне. Дай, я сниму твое пальто.

— Нет, нет! Только не пальто!

Но Флора уже расстегнула верхнюю пуговицу и размотала тяжелый шерстяной шарф. Когда пальто оказалось у нее в руках, она издала слабый крик.

И воротничок, и галстук у него исчезли. Рубашка была мятой, грязной, и в двух местах на ней виднелись пятна засохшей крови. Брюки его, разодранные на коленях, были все в пыли, так же как и порванный сюртук. И как он ни старался скрыть от Флоры, на правом рукаве была видна черная опаленная дыра от пули,

— Я... я понимаю, — сглотнув комок в горле, сказала Флора. — Я все вижу. Значит, были всего лишь небольшие неприятности, о которых не стоит и говорить.

Она расхохоталась и продолжала смеяться, не в силах справиться с собой.

— Флора! Прекрати! Ты не должна так себя вести!

При первых же звуках его голоса смех прекратился.

Прижав руки к груди, она подняла на него глаза, в которых была такая нежность, что он не мог вынести ее взгляда,

— Нет, дело тут не в нервах или в мигрени, Джек. Честное слово, я смеялась над комизмом ситуации. Но все шло от сердца, которое и у меня может болеть. А теперь я скажу, что я решила, решила в эту ночь.

Она облизала губы и еще плотнее прижала руки к груди.

— Говоря откровенно, мой дорогой, я многого не понимаю в тебе. Порой ты мне кажешься человеком из другого мира. Я не могу понять, почему ты так настаиваешь, чтобы заниматься только «своей работой». — В смущении она закусила губу. — Джентльмены не работают или, во всяком случае, не нуждаются в этом. Никогда, никогда, как говорил мой отец. Нет, и не спорь!.. Почему я должна соглашаться с тобой? Неужели я такая глупая? — вскричала она, — и все вокруг тоже глупые? Неужели я воображаю, что все это притворство на самом деле реально? Прошлой ночью я проявила глупость — да, в самом деле! — и этим вечером тоже! Но если ты любишь меня, ты не сочтешь меня глупенькой. И если ты уж так предан своей полиции — что ж, и я буду ей предана! Не обращая внимания на свое достоинство! Потому что я люблю тебя, и ты мне нужен такой, какой ты есть!

Чевиот не мог поднять глаз. Он стоял с опущенной головой. В горле у него стоял комок, и у него не было сил посмотреть на нее.

Флора приблизилась к нему. Он подался к ней, и, поскольку на левой руке у нее висело его пальто, взял ее правую руку, поднес к губам и поцеловал.

Наконец они полностью поняли друг друга, и их охватило такое тепло, которого, казалось, не могла лишить никакая сила в мире... как вдруг в комнату донеслось звяканье колокольчика в вестибюле.

Флора, вспылив, отпрянула от него.

— В такой час! — воскликнула она. —- Ну нет! Я сказала Мириам никого не принимать! Сегодня вечером они уж не заберут тебя у меня!

— Можешь быть в этом уверена. — У него был мрачный голос. — Никакой силе в мире не удастся это сделать.

В вестибюле мелькнул свет, и он услышал осторожное царапанье по двери, затем, после долгой паузы, строгая экономка открыла двери.

— Миледи... — в некотором замешательстве начала она и остановилась. — Я, как вы знаете, не собиралась беспокоить вас, но, видите ли... тут леди Корк.

— Леди Корк? — растерянно переспросила Флора.

Невольно сжав кулаки в грязных белых перчатках, Чевиот поморщился от боли в ободранных до крови суставах рук.

— Нам бы лучше повидаться с ней, — пробормотал он.

— Ты... ты уверен?

— Да. Сегодня днем, Флора, я начинаю решать эту проблему.

— Об убийстве Маргарет Ренфру?

— Да. Я был слеп. Но теперь я знаю, кто совершил убийство, и вечером у Вулкана я понял, как оно было совершено. И когда я выясню одну деталь и задам один вопрос, на который можете ответить только вы с леди Корк, передо мной предстанет полная картина.

Флора с трудом перевела дыхание.

— Мириам, пригласите леди Корк войти.

Как только за ней закрылась дверь, Чевиот заговорил тем же торопливым шепотом.

— Что бы я ни сказал, ты не должна волноваться. Все в порядке. Но сегодня утром мистер Ричард Мейн, один из двух комиссаров полиции, лез из кожи вон, чтобы выдвинуть против тебя обвинение в убийстве Маргарет Ренфру, а я прикрывал тебя. Нет, я прошу тебя: не выходи из себя и не подноси руку ко рту! — Бросив взгляд на пока еще закрытую дверь, Чевиот заговорил еще быстрее. — Придет время, — сказал он, — когда я смогу обелить тебя. Но только путем признания, что оба мы врали и скрывали доказательства, что сегодня пока еще представляет большую опасность. Единственная моя надежда заключается в том, что я смогу доказать, как было совершено убийство. И, как я думаю, — подчеркиваю, как я думаю, — мне удастся доказать- это с начала до конца.

Он поднял руку, призывая к молчанию. Выхватив у Флоры пальто, он накинул его на себя, успев застегнуть воротник как раз в ту секунду, когда Мириам объявила о графине Корк-и-Оррери.

Прежде чем их глазам предстала маленькая сухая надменная женщина, они услышали шарканье ее ног и постукивание трости.

На этот раз на леди Корк не было ее белого чепчика с оборками, но высокая шляпа с широкими полями, из тени которых смотрели ее хитрые умные глаза, производила то же самое впечатление. Она была в знакомом белом платье, на которое была наброшена меховая шуба.

Вместе с ней в комнату вошел дух восемнадцатого столетия, вместе со всеми его призраками, кружащимися вокруг нее в неверном свете канделябров.

— Никак, это ты, девочка! — обратилась она к Флоре, но, несмотря на всю решительность, в ее голосе слышались нотки извинения. — Я бы не решилась беспокоить тебя в столь поздний час, если бы не увидела проблески света сквозь окна нижнего этажа. — Она слегка подчеркнула последние слова.

Случись эта встреча дня два или три назад, Флора была бы в смятении и растерянности. Но на этот раз она предстала воплощением сдержанного улыбающегося изящества.

Я всегда рада вас видеть, леди Корк. Но, конечно, вам придется поздно лечь спать.

— Я всегда поздно ложусь. Я не сплю. — Леди Корк с хрустом покрутила шеей. — Нет, нет, девушка, уж оставьте на мне шляпу и шубу. Не приставайте ко мне!

Последнее замечание было обращено к ее хорошенькой юной горничной Соланж, замешкавшейся в дверях. Влажные карие глаза Соланж в смущении уставились на Флору из-за отворотов зеленого чепчика.

— Садись туда, — леди Корк указала концом трости на дальнее кресло, — и чтоб тебя не было ни видно, ни слышно. Визит мой будет краток.

— Как и мой, — пробормотал Чевиот, плотнее запахивая пальто.

— Это вроде сын Джорджа Чевиота? — с сарказмом осведомилась леди Корк. Ее взгляд переместился с Флоры на него. — Неужто? Ба! А теперь излагайте всю правду, и пусть дьяволу станет стыдно.

— В сущности, мадам, я бы серьезно рекомендовал сделать это вам,

— Ну? Неужели вы хотите сказать, что я не говорю правду?

— Порой говорите, мадам. Но откровенность посещает вас очень редко.

Он не сомневался, что леди Корк его понимает. Она фыркнула, оглядела комнату в серовато-серебряных обоях, ее кресла, софу и оттоманку, обтянутые бархатом вишневого цвета. -

Снова фыркнув, она доковыляла к креслу Флоры у намина, рядом с круглым столиком, и плюхнулась в него. На столике лежала открытая книга, которую Флора пыталась читать перед приходом Чевиота,

Леди Корк уткнулась в страницы. Казалось, что она принюхивается к запаху типографской краски.

— Вы знаете, где я была этой ночью? Нет? Отлично! Я обедала с Джоном Уилсоном Крокером, — яростно вымолвила леди Корк, — и еще с парочкой красноподкладочных тори. Можете ли вы себе представить, с каким наглым предложением обратился ко мне Крокер?

— Да> — тут же вмешался Чевиот. Это был единственный способ остановить ее долгие рассуждения. — Мистер Крокер предложил выпустить в свет новое издание Босуэлла с примечаниями, что потребует от него года два или больше. Не сомневаюсь, что ему были нужны ваши воспоминания.

— Ну да, так он и сказал. Да провалиться ему...

— Вам нечего опасаться, мадам.

— А?

— Молодой мистер Макколей, который пишет такие великолепные статьи в «Эдинбург ревью», ненавидит мистера Крокера больше, чем холодную телятину. Наступит время, и он так разделается с мистером Крокером, что даже будущие поколения будут помнить это.

— Вы, никак, пророчествуете, — пробормотала леди Корк, скрестив руки на трости. — Но какое это имеет значение? В свое время я устраивала приемы для всех этих паршивых литературных львов прошлых лет, от Вашингтона Ирвинга до молодого Дизраэли, когда он стал знаменит своим романом «Вивиан Грей». Но таланты исчезли. Свет потух. Все прошло.

— Только не таланты, я протестую! — воскликнула Флора. — Разве, например, мистер Дизраэли не является сейчас звездой первой величины?

— Вы только посмотрите, — хмыкнула леди Корк, с трудом поворачивая шею. — Да кому не известно, что он ездит на континент и убеждает всех, что сразу же по возвращении станет членом парламента?

— И он добьется своей цели, —серьезно сказал Чевиот.— Обещаю вам, что он добьется своей цели.

— Бен Дизраэли? А почему вы так ухмыляетесь при этих словах?

Я всего лишь вспомнил «Вивиана Грея». Одну из самых интересных личностей в книге зовут лорд Биконс-филд. В юности мистер Дизраэли в самых сумасшедших мечтах и представить себе не мог, что в один прекрасный день его назовут...

— Ну, дальше, парень! Что ты замолчал, словно язык себе прикусил? Кем его назовут?

— Я собирался поговорить совсем на другую тему.

Прямо у камина, напротив кресла, в котором разместилась леди Корк, стояла широкая софа. Флора села на нее, поближе к гостье, а Чевиот рядом с ней.

Но когда он произнес последние слова, в леди Корк произошла разительная перемена. Она наклонилась вперед, опираясь на трость, пожевала челюстями и резко сказала:

— Я услышала от Крокера кое-что еще.

— Да?

— Да. Примерно в половине двенадцатого подошел швейцар и что-то прошептал на ухо Джону. Уилсону. И я услышала, — с подчеркнутой неторопливостью продолжила леди Корк, — что сын суперинтенданта Джорджа Чевиота только с восемью пилерами молнией ворвался к Вулкану. Черт знает, как им это удалось. За семь минут по часам они измолотили всех его громил и покидали их в кучу.

Чевиот вздохнул.

— Это не совсем точно, мадам.

— Тогда что же там случилось? — свирепо осведомилась старуха. — А, парень? Что же там случилось?

Чевиот в упор посмотрел на нее.

— Эта история, — сказал он, — может подождать до другого раза. Пока достаточно сказать, что эти неотесанные болваны...

— Что... что ты сказал? — изумившись, переспросила Флора.

Прошу прощения. Я имел в виду веселую живую публику. То есть джентльменов, предпочитающих честную игру. Они пришли в ярость, увидев, как их обманывали. Практически все они, по крайней мере восемь из десяти, навалились на этих жуликов, вступив в бой на нашей стороне. В результате наши силы настолько увеличились, что даже трудно это было назвать схваткой. Они были смяты не за семь минут, а за пять.

Покончив с этой темой, он по-прежнему продолжал в упор смотреть на леди Корк.

— Но я не допускаю мысли, мадам, что вы явились сюда в половине третьего утра лишь для того, чтобы выяснить детали свалки у Вулкана. Не руководил ли вами интерес к принадлежащей вам броши?

Леди Корк опустила вспыхнувшие глаза. От ее наигранного возбуждения не осталось и следа.

— Не буду отрицать, — пробормотала она. — То было моим свадебным подарком, вы же понимаете, — закончила она фразу по-французски. — Первым из полученных мною. Четыре остальные драгоценности... да пусть они останутся у Вулкана. Пусть он распоряжается ими, меня они не волнуют. Они не имеют для меня значения. Но эта брошь...

Чевиот поднялся на ноги. Он подошел к креслу у дверей. На гроссбухах лежал узелок из носового платка.

Вернувшись к леди Корк, он положил сверток ей на колени и, распутав узлы, развернул его. В дрожащем свете газового светильника рассыпались ослепительные искры драгоценных камней.

— Разрешите мне, — вежливо сказал он, — представить вам все пять изделий.

Леди Корк опустила глаза. Какое-то время она сидела, не произнося ни слова, не издав ни одного возгласа. Она прижала сморщенные ладони к губам, и ее сухонькое тело несколько раз качнулось в кресле.

Наконец она взяла один из предметов, маленький кораблик из рубинов и алмазов, прижала его ко рту, а потом провела им по щеке, тихо мурлыкая песенку, забытую уже лет шестьдесят назад.

Флора отвернула голову. Прошло несколько секунд, и леди Корк, откашлявшись, уставилась на нее.

— В наши дни, парень, — сказала она, — такие люди не появляются на свет.

— Но я ничего или почти ничего особенного не сделал, — искренне сказал Чевиот; он в самом деле верил, что так и есть. — Если вы хотите поблагодарить кого-то, благодарите Сигрейва, Балмера, моих шестерых констеблей. Клянусь Богом, мадам, они действовали просто великолепно. В моем рапорте, уже доставленном комиссарам, я дал им самую высокую оценку.

— А вы, как я предполагаю, — фыркнула леди Корк, — просто стояли рядом и ничего не делали?

— Я...

— Хватит! — голосом, в котором прозвучали нотки истинного достоинства, сказала леди Корк. Она приподнялась. — Мистер Чевиот, мне в самом деле трудно выразить в словах свою признательность вам. Но я напишу о ней Бобби Пилю. Да что там, я напишу самому графу!

— Тем не менее я предпочел бы, чтобы вы этого не делали.

— А?

— Если вы хотите выразить мне свою признательность, мадам, вам достаточно всего лишь сказать мне правду.

На собеседников снова легла мрачная тень.

Брошь упала из ее руки в кучку остальных драгоценностей. Тихо шипели газовые светильники. Флора стиснула руки, И перед ними предстал облик женщины, убитой выстрелом в спину.

— Прошлой ночью, — продолжил Чевиот, — вы рассказали мне некую историю. Вы сообщили мне, что в среду вечером спрятали четыре своих самых больших драгоценности, включая и эту брошь, в кормушки птичьих клеток в вашей спальне.

— Но так и было! Я в самом деле это сделала! Вы сами в этом убедились!

— Верно, и я не собираюсь этого отрицать. А вот что было вечером в четверг?-

Открыв рот, леди Корк закрыла его и отвела глаза в сторону.

— Вы утверждали, — настойчиво продолжал Чевиот, — что поддались искушению и взяли лауданум. Приняв это лекарство, вы не видели похитителя.

— Я...

— Прошу прощения, но мне трудно в это поверить. Вы были в таком возбуждении, буквально поражены ужасом. И, пусть даже всего лишь подозревая, кто был похитителем, вы должны были опознать его. Вот, например, это кольцо, которое вы спрятали.

Чевиот приподнял его. Зловеще блеснул единственный бриллиант на нем.

— По бухгалтерским книгам Вулкана, он дал за него (оно было заложено, а не продано) сто гиней. Вам не кажется, что это немалая цена? Вам пришлось положить для вашего вора стоящую наживку. И вы хотите убедить нас, что выпили снотворное до того, как должны были увидеть похитителя? Нет, этого не может быть. — Он остановился. — И вы видели его, не так ли? И опознали в нем Маргарет Ренфру?

— Да, — после долгого молчания сказала леди Корк.

— Сможете ли засвидетельствовать это под присягой, мадам?

— Могу, и я это сделаю! — вскинула голову леди Корк.

Некоторое время она задумчиво смотрела на них, и в ее старческих глазах читались ум и хитрость.

— Да, я видела ее, — неожиданно добавила она. — Босоногую, в тонкой ночной рубашке, со свечой в руках. Увы! Пег никогда ничего не стеснялась, и я всегда подозревала ее в этом, хотя отлично знала, — и тут она подмигнула^— что вы не в ее вкусе, Но, ей-богу! Пока я не увидела ее той ночью, с полуоткрытым ртом и пылающими щеками, когда она схватила кольцо, я и представить себе не могла, какие дьявольские силы владеют ее душой и плотью.

— Пылай, огонь, — пробормотал Чевиот, — и клокочи, котел!

— А? Что вы сказали?

— Прошу прощения, — спохватился Чевиот. — Всего лишь цитата, которая, которая в какой-то мере имеет к ней отношение. Пламя поднялось слишком высоко. И варево в котле стало переливаться через край. И тем не менее она продолжала оставаться сама собой, она не изменила своей молчаливой сдержанности и прекрасно все понимала.

— Ну? — с нескрываемым любопытством спросила леди Корк,

Он присоединил бриллиантовое кольцо к остальным драгоценностям на коленях леди Корк.

— У меня есть еще один вопрос, мадам, которого я не мОгу избежать. Он касается того письма, которое вы написали в ночь убийства. Имеет ли оно отношение и к присутствующей тут леди Дрейтон?

— Ко мне? — вскричала Флора.

Чевиот улыбнулся. Над камином между светильниками висел портрет Флоры в полный рост, написанный три или четыре года назад, кисти стареющего сэра Томаса Лоуренса, который, с тех пор как стал президентом Королевской академии, редко принимал такие предложения.

Все время Чевиот не мог удержаться от того, чтобы не бросать украдкой взгляды на портрет, переводя их затем на Флору. Сидя на диване, она подпирала^ подбородок руками, затянутыми в перчатки. И за тонкой лайкой перчаток чувствовалось мягкость и нежность ее щек и подбородка.

— К вам, — повторил он. — Моя дорогая, когда сегодня днем мистер Мейн обрушился на меня с градом вопросов, я больше всего боялся, что он вспомнит о письме. Потому что я не знал, что ему ответить.

Стоя рядом с камином, он повернулся к леди Корк.

— Прошлым вечером, предшествовавшим ночи убийства, вы написали письмо полковнику Роуэну, в Скотланд-Ярд?

— Да, ну и что из этого?

— Вы тщательно запечатали его. Печать была желтого воска? Да. Почему, позвольте осведомиться, вы адресовали его именно полковнику Роуэну, а не обоим комиссарам полиции?

— Ну, милый мой, полковник Роуэн часто бывал у меня дома. Он был даже знаком с бедной Пег.

— Понимаю, Флора! — Он посмотрел на нее сверху вниз. — Как припоминаешь, ты ждала у полицейского управления в своем закрытом экипаже. Подъехал швейцар с письмом. Ты остановила его и попросила у него письмо.

— Ох, дорогой мой! — Флора выпрямилась. — Я в самом деле так и сделала! Я совсем забыла.

— Это же, к счастью, сделал и мистер Мейн. Почему ты попросила передать письмо тебе?

Как вы и говорили, оно было тщательно запечатано печатью желтого воска. Я увидела это при свете лампы на облучке кареты. — Флора помолчала, и лицо ее залилось краской. — Пусть будет известно хоть всему миру, — с отчаянием сказала она, — но я должна была быть с тобой. И всем было известно, куда ты этим вечером направился. И я решила, что письмо может быть адресовано мне.

— И ты его взяла. Ты сломала печать?

— Боже небесный, конечно, нет. Оно было адресовано полковнику Роуэну. Да и, кроме того, печать была уже сломана.

Чевиот уставился на нее.

— Господи! — воскликнул он. —- Еще лучше. А теперь, леди Корк, с вашего разрешения! Кому вы передали в руки ваше письмо после того, как написали его?

— Ну как же, конечно, Пег Ренфру! Я была наверху в своем будуаре и...

— Кому она передала его?

— Швейцару внизу. Кому же еще?

— Когда письмо попало в руки полковника Роуэна, — пробормотал он, глядя в пламя камина, — печать на нем была уже сломана. Значит, сломать ее могла, скорее всего, сама Маргарет Ренфру. — Он хлопнул в ладоши. — Да! Она поняла (прошу простить меня, мадам) ваши смутные намеки относительно украденных драгоценностей. Она поняла, что сейчас сюда явится полиция. Леди Корк! Вы заметили потом какие-нибудь изменения в ее поведении?

— Ага, — мрачно кивнула старуха. — Заметила.

— Она стала вести себя резче? Вызывающе? Испуганно? Скорее всего, испуганно, потому что... стоп! Заметили ли вы под покровом ее непроницаемой внешности какие-то угрызения совести? Призналась бы она в то время, если бы я стал задавать ей вопросы в лоб?

— Могла бы, — фыркнув, ответила леди Корк. — Скажу больше того: я думала, что она так и сделает. И я могла бы... ба, неважно! Кто знает, что делается в сердце одинокой женщины? Могла она, не могла... Но...

— Ясно. Убийца заткнул ей рот.

Стоя у потрескивающих в камине поленьев, жар которых заставлял его щуриться, Чевиот прикинул, что ситуация стала обретать определенные очертания.

— Он застрелил ее. Спокойно и хладнокровно. Лишь потому, что боялся разоблачения. Всего лишь из-за горстки драгоценностей. Из-за пачки грязных... прошу прощения: я имел в виду банкноты.

— Джек! — прервала его Флора. — Ради всего святого, откуда ты знаешь все эти ужасные выражения? «Неотесанные болваны». «Грязные бумажки». И еще дюжина. Где ты их набрался?

Чевиот застыл на месте. — Я... я и сам не знаю.

— Я спрашиваю, — продолжала настаивать Флора, — потому что некоторые из них встречаются в этой книге. В той, что я читала перед твоим приходом.

— В книге? — переспросил он, поворачиваясь к круглому столику.

К удивлению обеих женщин, он кинулся к нему и схватил книгу в кожаном переплете. Открыв ее, он взглянул на титульный лист.

— Она, — сказал Чевиот, — была опубликована пять лет назад. Должно быть, я читал ее, но то ли забыл, то ли не закончил. Но я не предполагал, что ты читаешь такие книги, Флора. «Ужасный результат азартных игр, завершившихся убийством бедной мадам Йор, а также процессом и осуждением Джона Туртелла, убийцы, и его сообщников, с добавлением...»

Флора торопливо перебила его:

— Нет, не в этой части! Во второй части книги! Посмотри дальше!

— «Бич игрока, — вслух прочитал он, — или исчерпывающее разоблачение системы азартных игр в метрополисе, а также...»

 На титульном листе был еще текст, но он уже не стал читать его. Он быстро пролистал книгу до конца, бегло проглядывая страницы. Флора снова запротестовала.

— Нет, ты пропустил часть об азартных играх. Тут есть еще одно добавление. Об одном ужасном человеке, по фамилии Проберт, который имел отношение к убийству Йор, и что он рассказывал после того, как его выпустили. — Она запнулась. — Джек! 6 чем дело?

Никогда раньше она не видела Чевиота таким бледным; свет лампы падал на страницы книги, которую он держал в дрожащих руках.

У него были все основания для подобного поведения.

На четыреста восемнадцатой странице в глаза ему бросилась дюжина строчек, отпечатанных более темным шрифтом. Он медленно прочел страницу и последующие три, смутно усваивая их содержание, И наконец, шесть строчек наверху пятой страницы свели все воедино.

— Ну-ну! —проворчала леди Корк, бросая на него вопросительный взгляд из-под полей шляпы. — В самом деле, что это с вами делается?

— Я бы назвал это завершенностью, — сказал Чевиот.

— Завершенностью?

— Да. — Он закрыл книгу. — В сущности, мне это не было нужно. Тем не менее я получил подтверждение. Я нашел подсказку, где искать то, что мне нужно. — Он слегка улыбнулся, -— Вы имели в виду убийцу, мадам?

— Я не имела, но...

— Он у меня в руках, — без всякого выражения сказал Чевиот. — Он у меня в руках. — И он сжал пальцы правой руки. — Вот здесь.

— Итак, — провозгласила леди Корк, с такой силой ударив тростью об пол, что драгоценности едва не слетели с ее колен, — но кто же он, этот убийца? И как вам удалось его определить?

— Прошу прощения, мадам. Я еще должен поразмыслить.

— То есть вы мне не скажете?

— Не могу.

— Так! Прекрасные же у вас манеры! В таком случае я забираю свои драгоценности (большое вам спасибо за них) и удаляюсь.

Полная возмущения, причины которого ей и самой , не были ясны, она уже стала завязывать платок в узелок, когда вмешался Чевиот, Положив книгу на стол, он склонился к ней и помог завязать платок, затянув узлы на нем. Затем с наивозможной вежливостью взял у нее драгоценности.

— Мне очень неприятно, леди Корк, но пока еще я не могу позволить вам забрать драгоценности. Они должны предстать в виде доказательств.

На лице леди Корк появилось изумленное выражение.

— Я не могу их взять? Даже брошь? Мой свадебный подарок?

— Мадам, прошу простить меня! Они, конечно, будут возвращены вам. Если хотите, я вам тут же напишу расписку.

— Расписку! — вскрикнула леди Корк, словно это предложение оскорбило ее больше всего. — Расписку!

Опираясь на трость, она решительно поднялась на ноги, одернув наброшенную на плечи меховую шубу.

— Спокойной ночи, мэм, — обратилась она к Флоре. — Идем со мной, девочка! —* бросила она смугло-оливковой Соланж, которая все это время, не шелохнувшись, просидела в углу и, скрестив ноги, Смотрела во все глаза. Соланж заторопилась открыть двери. Леди Корк промаршировала через них едва ли не строевым шагом.

— Кучер окоченел, как и я, — буркнула она. У открытых дверей леди Корк приостановилась, бросив взгляд на Чевиота.

— Эй-эй! А я и не думала, что вы можете так бледнеть! И что у Вас так будут трястись руки! Я бы сказала, что вам надо серьезно привести себя в порядок, когда завтра вы встретитесь...

Глянув на Флору, она закусила нижнюю губу и остановилась. На лице ее под маской гнева проступило смущение.

Чевиот, уставившись на нее, пытался понять, откуда она все узнала. Например, от Фредди Деббита, рот ему не заткнуть. Ведь завтра, после стрельбы на пари, ему предстоит встретиться на дуэли с капитаном Хьюго Хогбеном. Он совершенно забыл об этом.

Леди Корк, замешкавшаяся в дверях, пожевала губами и снова изменила свои намерения.

— Мистер Чевиот! Я... я прошу вас простить фантазии глупой старой женщины с ужасным характером. Я питаю к Вам искреннюю привязанность, вы это знаете. Я перед вами в неоплатном долгу, и это тоже вам стоит знать. На глазах ее блеснули слезы. — Удачи вам, молодой человек. И да поможет вам Бог.

Дверь за ней закрылась. Снизу донеслись неясные звуки голосов, а потом раздался стук захлопнувшейся тяжелой входной двери.

Флора, которая поднялась, провожая леди Корк, теперь снова опустилась на софу, недалеко от Чевиота, который остался стоять, уставившись на двери.

Джек, что она имела в виду? Когда говорила... говорила, что да поможет вам Бог?

Ничего особенного. Завтра в девять утра я должен на спор стрелять в тире Джоя Мантона. И все.

— Ох.

Он продолжал смотреть на закрывшиеся двери. Он никогда не имел дела с этими проклятыми пистолетами. Он даже не представлял, сколько они весят, как сбалансированы по руке, какой ударной силой обладает их пуля. Он может больше никогда не увидеть Флору.

В камине затрещало полено, выбросив сноп искр. Чевиот повернулся. Наклонившись, он страстно обнял Флору. 

 17 Шесть выстрелов на пари

В этом длинном кирпичном помещении, завершавшемся железной стеной, выстрелы из пистолетов грохотали подобно пушечной канонаде.

Клубы дыма от черного пороха так сгустились, что даже Джой Мантон-младший, который привык к ним, еле различал лицо своего клиента, очень напряженное. Чевиот вытянул руку для последнего выстрела.

Трах! Свинцовая пуля расплющилась о металл и шлепнулась на каменный пол.

В тире наступила такая тишина, что, несмотря на открытую дверь, сквозь которую доносились звуки из мастерской, слышалось тиканье часов на стене. Было десять минут десятого. Суперинтендант Чевиот тренировался с двадцати минут девятого.

Джой Мантон заторопился вдоль железной загородки, доходившей ему до пояса, от которой до стенки с мишенями было ровно тридцать шесть шагов. Потянув канат, он со скрипом поднял окно в крыше, чтобы выпустить пороховой дым.

Кирпичные стены, выкрашенные в белый цвет, требовали едва ли не ежедневной покраски. С правой стороны размещалось окно, сейчас слегка приоткрытое. Сквозь него клубами стал выходить дым.

Он ел глаза, от него щипало в носу и першило в легких. Дым рассеивался, и Чевиот проморгался. У обоих лица были в пятнах пороховой гари.

— Вы можете с этим справиться, сэр, — сказал Джой, откашлявшись. — Можете. — Но он изо всех сил боролся с чувством неприятия, которое рвалось наружу. Но, прошу прощения, мистер Чевиот, вы все делаете неправильно.

— Я знаю.

— Но, сэр...

На полке над железной решеткой лежал дуэльный пистолет средних размеров.

Чевиот отстрелял не менее дюжины пистолетов: от убийственного двенадцатого калибра, который ни на что не годился, потому что отдача слишком подбрасывала ствол, до маленького карманного, напоминавшего принадлежавший покойному мужу Флоры.

Каждый раз после выстрела Джой-младший молча откладывал пистолет в сторону, выбивал капсюль, быстро прочищал ствол шомполом с масленой тряпкой и подвешивал в длинный ряд пистолетов вдоль левой стены.

Чевиот по-прежнему стоял неподвижно, изучая результат последнего выстрела. Казалось, смотреть было не на что. Железная стена вся была в пятнах пороховой гари, кое-где покоробленная и неровная, испятнанная клочками белой бумаги.

Джой-младший, поерзав на месте, приподнялся на носки. Это был крепко сколоченный юноша с песочного цвета волосами, высокими скулами и серьезными глазами. Лицо его было в черных пятнах пороха, как у гоблина. На нем был темный сюртук, коричневый передник и бриджи темно-красного цвета с темными гамашами. Он еще не в полной мере обрел вежливые манеры своего отца, но уже усвоил предельную откровенность его речи, ибо он был воспреемником славы оружейника, знаменитого с 1793 года.

«Вот, — подумал Джой. — Вот так!»

Ему хотелось, чтобы джентльмен с широкими плечами и светло-серыми глазами хотя бы улыбнулся, или засмеялся, или же отпустил шутку, как все прочие.

Этот мистер Чевиот, кроме белоснежной нижней рубашки, был одет во все черное, даже передник он предпочел черный.

«В чем дело? — продолжал думать Джой. — Вроде непохоже, что он готовится к дуэли, так? Он сказал, что у них будет всего лишь соревнование. Кроме того, может быть, они уже дрались на дуэли рано утром».

— Прошу прощения, сэр! — громко сказал он.

— Я знаю, — повторил Чевиот. Повернув голову, он улыбнулся. — Но у меня ничего не получается, Джой. Во всяком случае, если я хочу попасть в цель.

— Сэр?

— Какую вы предлагаете мне занять стойку? Боком к мишени,' так? Правая нога выставлена вперед, левая отставлена в сторону?

При каждом движении Чевиота Джой серьезно кивал.

— И далее, — продолжал показывать Чевиот, — опустив правую руку вниз, я вскидываю ее вот так и навожу на цель, держа ее прямо и неподвижно. Вот таким образом, не так ли?

— Сэр, это единственный образ действий! Ручаюсь вам, — с воодушевлением воскликнул Джой, — ручаюсь вам, что даже мой па не смог бы предложить вам ничего иного!

— И тем не менее... Вы убедитесь в этом. Вы больше думаете о форме, а не о результате, не так ли?

— Сэр?

— Многие прекрасные стрелки из пистолетов (я не говорю, что все, но многие) ведут себя так, как вы и говорите. Но в таком положении трудно брать цель на мушку. Это словно... словно вы вытягиваете руку, тыкая указательным пальцем. А на самом деле все должно происходить очень быстро. Это (какое бы мне подобрать слово?) — дар, сноровка, что-то вроде фокуса. Он или есть или нет. — Чевиот помолчал. — Могу ли я тут где-нибудь помыться?

Джой-младший испытал удовольствие от того, что наконец до его слуха донеслись слова, которые он мог понять.

— Вот тут, сэр. Откройте воду.

К стенке слева, за перильцами и рядом с дверью, ведущей в магазин, был прикреплен коричневый каменный рукомойник с краном над ним и короткой металлической ручкой насоса рядом. Маленькое зеркальце наверху было отполировано, а тонкое полотенце рядом — безукоризненно чистое.

Чевиот вымыл лицо и руки желтым мылом, время от времени подкачивая воду.

Меховая шляпа плотно села ему на голову, так как опухоль уже стала опадать. Но подсыхающие ссадины на теле еще здорово давали о себе знать, когда он наклонялся над раковиной.

Хуже всего, о чем он с горечью думал, было то, что эта дуэль где-то, как-то, когда-то состоится, но он ничего не знал об этом, и она была совершенно не нужна ему.

Он принял вызов Хогбена, только чтобы раззадорить его. И заставить принять участие в стрельбе на пари. Если ему удастся отстреляться лучше, чем Хогбену и Уэнтворту, они расскажут ему все, что знают о Маргарет Ренфру. Но теперь ему уже ничего больше не надо было знать о погибшей женщине, дело завершено. Теперь имела значение сама дуэль.

Если после прошедшей ночи он потеряет Флору...

После прошедшей ночи, после утра, после этих нескольких часов...

Если в результате этой дурацкой дуэли, когда пуля пробьет ему голову, он потеряет Флору...

Может быть, ему всего лишь снится кошмарный сон?

До него донеслось ровное тиканье часов с большим белым циферблатом на стене. Было пять минут десятого.

Повесив полотенце на гвоздь, он усилием воли заставил себя не думать о Флоре и вернулся к железной загородке, рядом с которой тянулась длинная полка с оружием.

— Джой! Будьте любезны, Джой!

Джой-младший, который к тому времени прочистил, отполировал и положил на место последний пистолет, поспешил на его зов. Чевиот поднял с пола папку зеленой кожи с ручкой, которую взял с собой из Олбани.

В сущности, обычно в ней лежали письменные принадлежности, но он избавился от всего ее содержимого ради этого предмета, который он собирался показать. Положив папку на полку, он расстегнул ее и вынул оттуда маленький пистолет с золотой пластинкой, врезанной в рукоятку.

— Джой, вам доводилось раньше видеть его?

— Да, это же изделие Мантона. — Джой с удовольствием уставился на оружие. — Видите, вот наша марка. Его сделали еще до моего рождения, а теперь я делаю совсем новые. «А, Д.»Ручаюсь, что сделано на заказ.

— Да. Для человека, ныне покойного. Если у вас есть подходящие пули, не можете ли вы зарядить его?

— Первым делом его надо почистить. Вы только загляните в ствол!

— Отлично, прочистите его. А потом зарядите. Но поторопитесь!

Временами оборачиваясь, Чевиот барабанил пальцами по полке. Не появлялись ни капитан Хогбен, ни лейтенант Уэнтворт, ни даже Фредди Деббит. В конце концов, Фредди должен был сообщить ему время и место настоящей дуэли, и, что еще важнее, расстояние, с которого им предстояло стреляться.

Передняя часть тира с большими полукруглыми окнами по обе стороны от двери напоминала обычный магазин. Сквозь частый переплет рам, выкрашенных в белый цвет, он видел Дейвис-стрит. Перед его глазами представали, как и везде, длинные ряды каменных столбиков коновязей с металлическими кольцами, и ничего больше.

Переменчивая октябрьская погода гнала по небу облака, из-за которых порой проглядывало солнце; лучи его падали сквозь стеклянную крышку люка в потолке. В тир с улицы проникал запах сырой земли.

Джой, стоя у стены слева, зарядил маленький пистолет. Из металлической фляжки он отмерил порцию пороха. Предварительно он загнал в ствол маленький маслянистый пыж: оторвав клочок газеты, Джой аккуратно сложил его, скатал и загнал внутрь с помощью шомпола.

— Куда мне повесить мишень, сэр?

— На этот раз, Джой, мне не понадобится мишень. Я буду стрелять просто в стену.

Щелкнул взведенный курок. Раздался негромкий, еле слышный звук выстрела, Вместо того чтобы уставиться на железную стену, Чевиот склонился над барьером и уставился на руки Джоя.

— Он так мал, — показал он на пистолет. — Но вы чувствуете запах пороха? Неужели у него такой резкий запах?

— Конечно! — удивленно вскричал Джой. — Как всегда!

— Ясно. А теперь принесите мне, пожалуйста, пулю.

— Сэр?

— Пулю, которую я только что пустил. Принесите ее мне.

Джой подобрался к стене с мишенями. Ногой он откинул в сторону несколько расплющенных пуль. Присмотревшись, он поднял одну и вернулся.

— Осторожнее, сэр. Она еще горячая.

Чевиота не волновало, обожжет ли он себе пальцы. Заряд пороха опалил разорванный надвое пыж и оставил черные следы на мягком свинце. Кивнув, он положил пулю в папку и вынул оттуда книжку в кожаном переплете.

— Джой, я не пьян, и я не сумасшедший. У меня есть основания поступать подобным образом. Будьте так любезны прочитать дюжину строчек вот здесь. И еще шесть строчек вот тут.

Наступило молчание; небо то светлело разрывами облаков, то снова мрачнело.

— Так в чем дело, сэр? — осведомился Джой. — Все совершенно ясно.

— Но оружие? Сначала я не мог себе представить, что такое оружие уже изобретено, и это говорит о моей глупости.

— Изобретено? — воскликнул Джой. — Да как же, мистер Чевиот! Мы его делаем из года в год вот уже много лет! Разве вы не видели коронационную процессию короля восемь... нет, девять лет назад?

— Нет. Я... меня здесь не было.

— Королевский экипаж был просто великолепен. Как мечта. Я никогда ни до, ни после не видел короля, потому что он не появлялся в Лондоне. Он был такой большой и тучный! Глаза у него все время были полузакрыты, словно его ничего не волновало. Хотя на самом деле ему было из-за чего волноваться. Он все время вертелся, постепенно распаляясь, потому что люди не кричали: «Ура!» Ну никто! И вы помните пулевое отверстие в окне королевской кареты? И как никто не мог сказать, откуда оно появилось?

— Да! Вроде я читал... впрочем, не важно. Продолжайте.

— Не изобретено! — снова воскликнул Джой, устыдившись, что позволил себе прийти в такое возбуждение. — Ну как же, сэр, я сам делал тут кое-что такое!

— Сами сделали? Могу ли я взглянуть?

Внезапно обретя величественный, как и у своего отца, вид, Джой открыл маленькие воротца в барьере и вышел наружу.

— Будьте любезны, — сказал он, — проследовать в магазин.

Тиканье часов теперь слышалось более отчетливо. В магазине, на полках которого лежали различные образцы оружия, стояла приятная атмосфера, пропитанная запахами дерева и масла. Здесь было несколько ружей, но большинство из них представляли спортивные одностволки; стволы их были отполированы, а ложа и цевья поблескивали коричневыми оттенками свежего дерева. Джой двинулся между стоек с ружьями...

Банг!

Чевиот был слишком увлечен, чтобы услышать стук копыт на улице. До его слуха донесся лишь грохот захлопнувшейся двери с улицы, ведущей в тир; туда вошли три человека.

— Задержите их! — быстро сказал Чевиот Мантону. — Любым способом!

В открытых дверях магазина стоял капитан Хьюго Хогбен.

Как и лейтенант Уэнтворт, показавшийся у него за спиной, капитан Хогбен на этот раз был без формы. Он был весь в черном одеянии, из-под которого виднелась белая сорочка; шляпа была ухарски сдвинута на бок, а на руке висело пальто. Остальные двое были в обыкновенных костюмах, хотя жилет Фредди Деббита отливал всеми цветами радуги. Хогбен отвел свои маленькие глазки.

— Этот тип здесь, — сказал он из-за плеча Уэнтворту. — Насколько я понимаю, он репетировал.

Хогбен избегал обращаться прямо к Чевиоту или смотреть на него, даже когда они стояли лицом к лицу. Выражение лица Хогбена, окаймленного веерообразными черными бачками, было бесстрастным, если не считать легкой издевки, что слышалась в его словах.

— Привет, Джой, — сказал он. — У нас пари на тысячу гиней. А где деньги этого типа?

Повернувшись на каблуках, он направился обратно в тир.

Последним в магазин торопливо влетел Фредди. Кивком он дал понять Мантону-младшему, что тому пора идти в тир, и Джой исполнил его указание. Фредди, которого от возбуждения била лихорадка, понизив голос, обратился к Чевиоту.

— Черт побери, Джек! Где вы были? Я искал вас повсюду. Кстати! Я же должен сообщить вам условия... э-э-э, встречи, .не так ли?

— Где она состоится?

— Как раз за старым садом Воксхолл-Гарденз. К северо-востоку от него стоит какое-то подобие древнего греческого храма, и там есть пустое пространство, окруженное деревьями. Знаете это место?

— Да, — ответил Чевиот, который не имел о нем представления. — С какого расстояния мы будем стреляться?

— С двадцати шагов, — Фредди, не спуская глаз с собеседника, сглотнул комок в горле, потому что это расстояние было гораздо меньше общепринятого. — Согласны?

— Согласен. Время?

— Сегодня вечером, в пять часов.

— Вечером? — Это известие несколько ошеломило его; Чевиоту пришлось вытащить часы и откинуть их крышку. — Я никогда не слышал, чтобы такие встречи назначались на вечер. Да и кроме того!.. Давайте прикинем, сегодня тридцать первое октября...

— Преддверие Дня Всех Святых, — попытался выдавить из себя шутку Фредди, — когда призраки прогуливаются в замках и злые силы летят по ветру.

— К пяти часам, Фредди, почти стемнеет. Как мы разглядим друг друга?

— Знаю, знаю! — пробурчал Фредди. — Но это время назначил Хогбен, передав свое пожелание, конечно, через Уэнтворта. Да, так никогда раньше не делалось, но в дуэльном кодексе нет никаких указаний на время встречи. Мы проглядели его вдоль и поперек. Черт побери, Джек, да вы, никак, взволнованы?

— Разве я говорил, что меня это волнует?

— Нет, но... —У Фредди невольно сорвался голос. — Черт побери, человече, да вы же лучший стрелок!

Из тира, примыкавшего к магазину, донесся голос Хогбена, обращавшегося непонятно к кому.

— Пусть этот тип войдет сюда, — фыркнул он, — и попытается это доказать!

— Спокойнее, Джек! — вскинулся Фредди.

Он был прав. Чевиот не мог позволить снова выйти из себя, видя перед собой этого гвардейца, ни на йоту, ни на долю секунды. Чевиот расслабил напрягшиеся мускулы, кивнул и проследовал за Фредди в тир.

И тут, бросив взгляд в одно из больших полукруглых окон, выходивших на улицу, он увидел, как из-за угла поворачивает открытый экипаж, в котором сидит Флора.

Влекли его две гнедых лошади в белой упряжи; кабриолет низко сидел на рессорах. И Флора в короткой меховой шубке, с руками в муфте, в высокой светлой шляпке, под которой на этот раз были спрятаны ее золотые волосы, тоже увидела его.

Прижав сначала руки ко рту, она затем порывистым движением протянула их к Чевиоту. Ее глаза и губы сказали все остальное.

Приподняв шляпу, Чевиот отвесил поклон, надеясь, что его глаза будут столь же красноречивы. Он не осмелился глядеть на нее дольше чем секунду-другую, ибо мог потерять пришедшую к нему собранность. Он не ждал ее появления и, повернувшись, с трудом пришел в себя от потрясения.

Вся подготовка, которая шла в соответствии с громкими приказаниями Хогбена, была почти завершена.

Джой Мантон зарядил шесть дуэльных пистолетов, расположив их на полке в двух футах от себя. Они абсолютно не походили на современное Чевиоту оружие; одна только круглая пуля весила не меньше двух унций. Затем Джой взял ящик с мишенями.

Эти мишени из плотного материала, который позже получит название гильзового картона, были круглые, белого цвета, примерно двух дюймов в диаметре. На тыльной стороне каждой из них была капелька клея.

Держа в одной руке влажную тряпку, а в другой коробку с мишенями, Джой направился к стене, на которой их предстояло разместить. Он счистил со стенки остатки бумаги. Прикинув расстояние, он смочил оборотную сторону шести мишеней. Шлепками ладоней он прилепил их на стенку, толщина которой напоминала железные двери в заведении Вулкана.

Когда Джой вернулся, мишени предстали белыми пятнышками на фоне черной стены. С расстояния в тридцать шесть шагов они казались крошечными.

— Итак! — сказал Хогбен, переступая с ноги на ногу, словно собираясь сорваться с места и пуститься бежать. Он обращался к лейтенанту Уэнтворту. — На тысячу гиней. А где деньги этого типа?

Уэнтворт, которого представить себе без формы было еще труднее, чем Хогбена, в изумлении выпрямился. Он увидел, что его компаньон совершенно серьезен.

— Хогбен, — сказал он, — разрешите мне сказать вам, что я не потерплю впредь подобного поведения. В нем нет необходимости. В любом случае джентльмен, побившийся об заклад, не может позволить себе...

— Где деньги этого типа?

Не говоря ни слова, Чевиот подошел к стойке, располагавшейся с левой стороны, рядом с которой Джой Мантон с подкосившимися ногами привалился к стене. Рядом с его локтем он выложил пачку банкнотов, россыпь золотых соверенов и немного серебряных монет.

По-прежнему храня молчание, он вернулся к Фредди, притулившемуся у окна, спиной к нему.

Хогбен отбросил пальто. В первый раз он взглянул на Чевиота.

— Итак, парень! — Он мотнул головой по направлению к полке с пистолетами. — Стреляй первым!

Чевиот неожиданно сделал шаг вперед. Фредди, уловивший выражение его лица, бросился между ними.

— Надо бросить монету! Это будет честно! Бросить монету!

— Как вам угодно, мистер Деббит, — согласился Уэнтворт, вынимая монету из жилетного кармана. — Хогбен, эта встреча была предложена не вами. Так что ваше слово.

— Орел, — сказал Хогбен, когда монета взвилась в воздух.

— Решка, — объявил Уэнтворт, — наклонившись к упавшей монете. — Каковы будут ваши пожелания, мистер Чевиот?

— Пусть он стреляет первым.

Хогбен, нимало не обеспокоившись, водрузил шляпу на голову. Он взял с полки первый, ближний к нему пистолет. Раздался легкий приглушенный щелчок, когда курок был взведен. Встав боком к мишеням, Хогбен расставил ноги, заняв общепринятую позицию.

Было слышно лишь громкое тиканье часов на стене. Никто не мог позволить себе пошевелиться, вымолвить хоть слово поддержки и одобрения.

Теперь с Хогбена слетело все чванство. Не в силах выкинуть из головы мысль о лежащих перед ним деньгах, он стал молчалив и собран. Он тянул время, чего никогда не мог бы себе позволить во время дуэли. Подняв правую руку, он чуть опустил ее и выпрямил. Он ждал, пока на крохотную мишень вдали упадет луч света из стеклянного люка в потолке.

Трах!

Из ствола вырвался сноп пламени, и под сводами тира раздалось гулкое эхо удара пули о железо. Мишень, пораженная точно в центре, разлетелась в клочки, которые тут же охватило пламя.

Хогбен лениво положил пистолет и потянулся за вторым.

Второй его выстрел поразил верхний край мишени, который тут же разлохматился, но мишень осталась висеть на стене.

Третий его выстрел ушел в молоко.

Сплющившаяся пуля с визгом отлетела назад и ударилась в пол на полпути от наблюдателей. Хогбен постоял несколько секунд, опустив голову, и над воротником на затылке встопорщились черные волосы, но тем не менее он сохранил хладнокровие. Их окутывал едкий пороховой дым, и он ждал, пока клубы его рассеются.

Четвертый выстрел поразил мишень скорее ближе к краю. Но пятая и шестая пули легли точно в цель. В сущности, шестая мишень полностью сгорела.

Положив шестой пистолет, Хогбен подчеркнуто приосанился.

— Вот так! — самодовольно сказал он, не спуская глаз с банкнот и золота. — Перекрой-ка меня, приятель!

Да, отстрелялся он превосходно. Это было ясно всем. Но никто не промолвил ни слова, пока Хогбен мыл руки в раковине, а Джой Мантон протирал стенку сырой тряпкой. Он прикрепил к ней шесть новых мишеней.

Посвистывая сквозь зубы и сложив на груди руки, капитан Хогбен стал неторопливо фланировать по тиру. Джой взялся чистить и перезаряжать шесть пистолетов. Всем казалось, что это занятие длится невыносимо долго; лишь только Хогбен небрежно насвистывал «Его любимую лягушку».

— Ваш черед, мистер Чевиот, — сказал лейтенант Уэнтворт.

У Чевиота пересохло в горле. Он не смотрел на Флору. Фредди коснулся .его руки. Помедлив, он двинулся к барьеру.

Трах! Трах! Трах! Трах! Трах! Трах!

Чевиот, не сдвинувшись с места, стрелял с быстротой, поразившей его спутников. После грохота выстрелов наступило изумленное молчание. Черные пороховые облака окутывали их лица, руки и даже барьер. Шесть выстрелов прозвучали за несколько секунд.

На улице гнедые лошади присели в упряжке и заржали. Чевиот положил последний пистолет и присоединился к Фредди у окна. Дым постепенно рассеивался, уходя в окна и в люк в потолке.

Все шесть мишеней были поражены точно в центр, часть из них свалилась со стены, а остальные дотлевали. Кроме нескольких прилепившихся к стене клочков бумаги, плававших в клубах дыма, стена была совершенно чистой, словно Джой только что промыл ее.

Посерьезневший Уэнтворт, который стоял рядом с задумавшимся Хогбеном, очень вежливо обратился к Фредди.

— Я думаю, мистер Деббит, не может, быть никаких сомнений в том, что ваш доверитель выиграл пари?

— Н-нет! Н-нет! Черт побери, ни малейших сомнений!

— Очень хорошо. — Уэнтворт повернулся к Чевиоту. — Сэр, мы готовы предоставить вам определенную информацию...

Но Чевиот, откашлявшись из-за дыма, остановил его.

— Сэр, у меня больше нет потребности в данной информации. Я освобождаю вас от этой обязанности.

— Отлично! Просто чертовски отлично! — сказал Хогбен и расхохотался. — Потому что вы все равно ее не получили бы.

Тонкие черты лица Уэнтворта побагровели.

Нетрудно было убедиться, что результаты стрельбы заставили капитана Хогбена расстаться с последними остатками вежливости. По крайней мере, он должен был бы догадаться, что дуэль на расстоянии двадцати шагов может иметь фатальный исход для обоих. Но Хогбен продолжал сохранять высокомерную надменность.

— О, я держу свои обещания, — сказал он, поднимая с пола пальто и накидывая его себе на плечи. — Но вы сделали ошибку, приятель. Я сказал, что в самом деле дам информацию. Но я не уточнил, кому я ее дам, припоминаете? И не говорил, что получите ее вы.

Он вытаращил глаза, наслаждаясь собственной хитростью, и снова расхохотался.

— Я готов тут же предоставить ее вашему начальству, как-там-его, в Уайтхолле. Кстати, Уэнтворт! Вы договорились с Деббитом о месте и времени нашей встречи?

— Да.

— Мы будем пользоваться моими пистолетами?

— Стоп! — воскликнул Фредди, вытирая измазанное лицо. — Я забыл упомянуть...

— Оружие любое, — коротко прервал его Чевиот и направился к раковине.

— Так и договорились, приятель, — сказал Хогбен, — и вы сами это сказали. — Он привалился плечом к дверному косяку. — Двинулись, Уэнтворт?

— Нет.

— Вы идете, Деббит?

— Да, да! То есть не с вами. У меня назначена другая встреча. Джек, старина. Мои поздравления и жму руку! Вот так! — Фредди понизил голос. — И не сомневайся относительно вечера. Ты его подстрелишь. До встречи там. Пока!

За окном Флора привстала в экипаже, стараясь разглядеть очертания фигуры Чевиота. Кончив умываться, он улыбнулся и помахал ей.

За Хогбеном захлопнулась дверь. Он вскочил в седло своей белой лошади и пустил ее в галоп, направляясь на юг, к Беркли-сквер. Фредди, остановившись рядом с Флорой, чтобы приподнять шляпу, поклониться ей и отпустить пару цветистых комплиментов, торопливо двинулся на север по направлению к Оксфорд-стрит.

Не имея представления о потрясении, которое обрушится на него через несколько секунд, Чевиот расплатился с Джоем за использование тира и выслушал его комплименты. Оставив Джоя обливаться потом после пережитого напряжения, он взял зеленую папку из-за барьера, где он оставил ее.

Лейтенант Уэнтворт тоже направился к умывальнику, где остановился, изучая в зеркальце мрачные черты своего лица. Чевиот, пробормотав на прощание ему несколько вежливых слов, открыл двери.

— Будьте здоровы, сэр! — крикнул ему Джой Мантон-младший. — Я думаю, что скоро сюда толпой повалит публика. И помоги мне Бог выдержать ее нашествие!

Уэнтворт резко нажал металлическую ручку насоса. Вода плеснула в раковину, брызнув ему на костюм. Его лицо в зеркале искривилось выражением, которое меньше всего можно было ожидать увидеть на нем.

— Мистер Чевиот, — сказал он, когда к нему снова вернулось самообладание, — могу ли я переговорить с вами на тему, имеющую жизненно важное значение?

 18 Ловушка у Воксхолл-Гарденз

Дверь была полуоткрыта. Прохладный осенний воздух, наполненный запахами гниющих листьев, все же был чист и мягок, Чевиот придержал двери.

— Да? В чем дело?

Он неохотно повернулся. Флора, чья боязнь нарушить приличия не позволила ей выйти из кареты и направиться в тир, сделала нетерпеливую гримаску. У Чевиота разболелась голова; спал он не более часа и мучился кошмарами.

— Сэр, — сказал лейтенант Уэнтворт. — Похоже, что нарушаю слово. Или выражаю сомнение в своем друге. Но я чувствую, что обязан сказать вам. Вы не заметили ничего странного в поведении Хогбена?

Чевиот сделал неопределенный жест папкой.

— Откровенно говоря, сэр, — ответил он, — капитан Хогбен начинает меня утомлять. Даже если мы убьем друг друга на дуэли, это будет...

— Мне кажется, — сказал Уэнтворт, — что дуэль не состоится.

— Что?

Теперь они остались в тире одни. Как только четко и недвусмысленно прозвучало слово «дуэль», Джой Мантон тут же исчез в магазине.

Уэнтворт плеснул водой в лицо, вытер его и придвинулся ближе. Без мундира он напоминал скорее студента, чем солдата: он был так же корректен и вежлив, но в нем исчезло высокомерие, словно у человека, который ночью обрел какой-то ужасный опыт.

— Что вы сказали? — вопросил Чевиот. — Дуэль не состоится? Исчезла вся опасность?

— Этого я не говорил. Опасность, может быть, очень велика. Для вас.

— Но и для Хогбена...

— О, Хогбен ничем не рискует. Многие могли бы сообщить вам, что он никогда не ведет честную игру.

Это же говорила и Флора. Чевиот выглянул из окна. Флора стояла в экипаже, придерживая шляпу; ветер развевал ее юбку, и по губам ее можно было прочесть, что она спрашивала: «В чем там дело? Почему ты не выходишь?»

— Но что Хогбен может сделать? — продолжал настаивать Чевиот. —-Насколько я понимаю, и вы там будете? И мой секундант?

— Да, если появится Хогбен. Больше я ничего не могу вам сказать, сэр, я ничего не знаю, а только догадываюсь. Я пытался быть другом этого человека, но это выше моих сил. И вполне возможно...

— Да?

— Что кто-то мог бы столкнуться с вами в сумерках. И Хогбен был бы только очень рад вашей смерти.

Чевиот, вспомнив, что забыл пальто, сдернул его с крючка около окна. Открытая дверь скрипнула петлями и качнулась. Перед ним возникла ухмыляющаяся физиономия Хогбена, на которой было выражение торжества, как у шулера, у которого в рукаве был припрятан козырной туз.

«Кто-то мог бы столкнуться с вами в сумерках». В сумерках Дня Всех Святых.

— Лейтенант Уэнтворт, — сказал Чевиот, запахивая пальто и снова берясь за дверную ручку. — Я искренне благодарю вас за предупреждение.

Поклонившись, он закрыл за собой дверь и заторопился к Флоре.

Даже когда он вспрыгнул на ступеньку и сел рядом с Флорой, которая подвинулась, освобождая ему место, никто из них не говорил о том, что больше всего занимало их обоих. Правда, Флора начала:

— Во сколько ты ушел от меня утром? — но тут же поперхнулась, наткнувшись взглядом на прямую спину Роберта, ее кучера. На запятках не было никого из лакеев.

— Я слышала, — сменила она тему, — что ты опытный стрелок из пистолета. Но я даже видеть не хочу, как ты этим занимаешься. Как только тебе удалось одолеть капитана Хогбена! — В голосе ее были гордость, удовольствие и легкое смущение, когда она добавила: — Но... но, я надеюсь, что ты с ним не поссорился?

— Ни в коем случае, как ты сама видела.

— Но я ничего не слышала, дорогой мой. Кроме выстрелов.

— А там нечего было и слушать.

— Я думаю, — серьезно сказала Флора, кивнув на плетеную корзину со снедью, стоявшую у ее ног, — что, если хочешь, мы можем поехать куда-нибудь на природу. Там в корзинке есть вино и еда. Ведь мы можем на весь день уехать из Лондона?

— Да! Я должен только на минутку забежать в Скотланд-Ярд. Что ты скажешь, Флора, если мы поедем куда-нибудь в район Воксхолл-Гарденз?

— Прекрасное место! — Глаза у Флоры засияли. — Конечно, в это время года сад закрыт. Со времен моего дедушки туда не пускают вульгарную публику, хотя время от времени для них устраивают там фейерверки и запускают шары.

— Флора, не употребляй таких слов!

Она смутилась. — Не употреблять... таких слов?

— «Вульгарная публика». Придет время, когда мы поймем... — спохватившись, он поперхнулся.

— Джек! Разве я обидела тебя?

— Нет, нет! Ты никогда этого не делала, эти слова вырвались у меня случайно, прости меня. Там есть какой-то греческий храм, как мне кажется, в северо-восточной части сада?

— О, да! — Она повысила голос.— Вы слышали, Роберт?

— Миледи, — ответил кучер. — Я все слышал.

Экипаж развернулся на Беркли-сквер, и прохладный воздух, струящийся с темнеющего неба, обвевал их лица. Запахнувшись в короткую меховую шубку, обшитую белосиней тесьмой, Флора под ней взяла Чевиота за руку. Ей очень хотелось поговорить о них самих, и она не могла отказать себе в этом удовольствии.

— Ты сказал, к Скотланд-Ярду? — с неестественным удивлением спросила она. — Ручаюсь, ты туда направляешься из-за тех людей, что захватили у Вулкана. Понимаю, что ты не можешь мне ничего рассказывать. Но по городу ходят самые разные слухи, и тебя превозносят до небес.

— Меня?

— Ну, и твою полицию тоже.

— Вот это уже лучше! На это я и рассчитывал!

— Так расскажи мне! Если полиция налетела на игорный дом, разве его посетители не так же виноваты, как и хозяева? Разве они не арестованы?

— Теоретически ты права.

— И тем не менее все подчеркивают, что ты не арестовал никого из игроков. Ты всем пожал руки, поблагодарил за мужество в схватке и заверил всех, что ничье имя не будет упомянуто. Это правда?

Чевиот засмеялся. Смех позволил ему освободиться от нервного напряжения.

— Моя дорогая, как я мог арестовать тех, кто помогал мне? — объяснил он. — Кроме того, они дали мне немало дельных советов. Тебе надо было бы видеть в этой каше инспектора Сигрейва и сержанта Балмера. Громилы так и валились под ударами их дубинок...

— Прошу тебя!

— ...А потом Сигрейв и Балмер стали выволакивать за шиворот одного за другим с криками: «Вот Джимми Такой-то, разыскивается за взлом!» или: «Вот Том Сорвиголова, разбой на дороге, поджог и Бог знает что еще». Я должен был заранее предвидеть это: Вулкан собрал у себя половину всех мошенников Лондона. И когда мы уложили их рядком в фургоне...

— Не смейся! Это совсем не смешно!

— Дорогая Флора, но это в самом деле смешно. Мне пришлось уверять игроков, что это не налет на игорный дом, а самая крупная операция года по обезвреживанию известных преступников. В результате чего отделам «В», «С» и «Д» пришлось открывать свои камеры, чтобы разместить всех задержанных. Вот почему и я задержался.

— Да. Ты приехал очень поздно.

Экипаж миновал Беркли-сквер, где няни в высоких чепчиках прогуливали малышей в саду под еще не опавшей желтоватой листвой. Прогрохотав по Беркли-стрит, экипаж повернул налево, в сумятицу Пикадилли.

Флора, очнувшись от глубокого раздумья, снова заговорила:

— Вулкан, — пробормотала она. — Вулкан и эта его женщина! Джек, что?..

— Все это было довольно неприятно. Он тоже сейчас сидит в камере.

— Тогда я не хочу слышать ни слова о нем. Хотя нет, расскажи мне еще раз.

— Женщину мы освободили. Самого же Вулкана... ну, мы его уложили в наручниках отдохнуть в его кабинете наверху. К тому времени, когда я нашел ключи от ящика с драгоценностями (Кэти бросила их с галереи вниз), Вулкан пришел в себя и попытался добраться до своих гроссбухов, несмотря на то что на нем были наручники. Я и представить себе не мог, что у него был пистолет.

— Вот почему у тебя дырка от пули в рукаве. Не так ли?

Чевиота покинуло беспечное настроение.

— Это не важно, — сказал он. — Да, — повторил он, — я не мог себе представить, что у него был пистолет. Он даже не попытался вытащить его, когда мы носились вокруг стола. Вулкан, пусть и по своим правилам, но все же вел себя по-спортивному. А вот Хогбен!..

— Что Хогбен? — очень тихо спросила Флора. — Я догадываюсь, что между вами что-то произошло. Тебе не кажется, что мне будет легче, если я буду знать об этом?

— Не забивай себе голову мыслями о Хогбене. У него есть какие-то карты в рукаве, или ему кажется, что они у него есть. И, думаю, я догадываюсь о его намерениях. Вот и все.

Он не сказал больше ничего. Экипаж повернул вниз к Хаймаркету, где он пересекался с Пикадилли, налево по Кокпур-стрит и дальше вниз к Уайтхоллу.

— Флора, могу ли я отдать приказание твоему кучеру? Роберт! Будьте любезны, остановитесь у дома номер четыре по Уайтхолл-плейс. Во двор не въезжайте, держитесь у фонарного столба рядом.

— Очень хорошо, сэр.

Когда экипаж остановился у красного кирпичного дома, он, вылезая из него, обратился к Флоре:

— Я ненадолго. А потом, я надеюсь, мы вместе посмеемся.

Но пробыл он гораздо дольше, чем ожидалось. Флора, засунув руки в муфту, считала минуты, которые тянулись как часы. Перед ней была прямая неподвижная спина кучера. Вокруг грохотали колеса проезжавших экипажей, раздавались голоса тех, кто сидел в них, и весь этот шум заставлял женщину разрываться между предвкушением счастья и мрачными предчувствиями.

Прошло не менее часа, прежде чем он появился: с извинениями он занял место в экипаже и дал сигнал Роберту трогаться, но лицо у него было мрачным.

— Боюсь, — сказал он, — что ты должна провести со мной весь вечер.

— Но чего еще мне надо? *— вскричала Флора. — Это отнюдь не наказание. И... и теперь мы можем смеяться?

— К сожалению, пока нет. Я не должен держать тебя при себе, но, может быть, это будет наилучшим выходом. Видишь ли, я обещал сегодня к восьми часам представить убийцу Маргарет Ренфру.

Лошади прибавили шагу, натянулись вожжи, и карета покатилась быстрее.

— И поэтому, — добавил он, — я освобожден от одной обязанности. Если у Пиннера начнутся какие-то волнения, мне не придется командовать людьми.

— Джек, — сдавленным голосом ответила она, — я прошу тебя не говорить загадками. Что за волнения?

— Ну, есть такой портной по фамилии Пиннер. Припоминаю, что вчера, — он потер уставшие глаза, — кто-то говорил о некоем портном со склонностью к произнесению зажигательных политических речей. И я только что услышал о нем от полковника Роуэна и мистера Мейна. Его мастерская на... м-м-м, да, на Парламент-стрит, как они сказали.

Сообщив это Флоре, он помрачнел.

По мере того как экипаж катился к югу, исчезали все признаки Уайтхолла, которые ему запомнились еще с прошлой жизни.

Впереди высились клинообразные очертания массива зданий, закопченных дымом многочисленных каминных труб; их разделяли две улицы. Та, что вела направо, прикинул он, должна быть Кинг-стрит, а слева, тянувшаяся вдоль реки, должна быть Парламент-стрит.

Он был прав. Роберт повернул лошадей налево, лавируя между несколькими колесными экипажами; мимо них проплывали древние потемневшие фасады домов из выщербленного камня. Здесь размещалось множество магазинчиков — торговцев сальными свечами, изготовителей зеркал, мясников; они располагались между частными домами, у входа в которые не было ни медных досок, ни отполированных колокольчиков.

— До чего мрачные руины, — пробормотал он. — Посмотри туда!

По другую сторону Парламент-стрит небольшая толпа собралась вокруг человечка с выпяченной грудью и взлохмаченными седыми волосами, который стоял, взгромоздившись на деревянный ящик рядом с дверями магазина, на которых было крупно выведено: «Т. Ф. ПИННЕР, ШИТЬЕ И КРОЙ».

По противоположной стороне улицы прогуливался полицейский, который не спускал глаз с толпы, но не вмешивался. Человечек с выпяченной грудью и седыми волосами, с бутылкой джина в кармане сюртука, был уже в крайнем возбуждении.

— Разве вы не хотите отмены Хлебных законов?[27] — кричал он. — Голодную смерть вы не переспорите. Их она не волнует! Есть ли среди вас хоть один человек, который не голодал бы или не видел, как голодает его семья? — потряс он в воздухе сжатыми кулаками.

— Нет! — завопили голоса. По толпе, небольшой, но плотной, прошло волнение. Она уже частично перекрывала дорогу. Роберт уже несколько раз взмахнул хлыстом, примериваясь пустить его в ход.

— Поезжай! — сказал Чевиот, встав в экипаже. — И никого не трогай! Поезжай!

— Есть только один путь добиться этого, — гремел голос оратора. — Это принять билль о реформе парламента. Факты, истинные факты говорят...

Они миновали собравшихся, и голос за их спинами стал затихать. Лишь кто-то крикнул им вслед, и ничего больше не последовало.

— Но, Джек, — запротестовала Флора, которая была больше удивлена, чем испугана, — это же происходит каждый день. Какое мы имеем к этому отношение?

— Во всяком случае, не сегодня вечером...

Он по-прежнему стоял в покачивающемся экипаже, придерживаясь за перильца у облучка. Он не мог вымолвить ни слова, потому что его со сверхъестественной силой охватили воспоминания о прошлом, частью которого он был.

Справа, осененные покоем древности, безмятежно возвышались башни Аббатства. Слева за Вестминстерским мостом он увидел еще одну башню: приземистая и квадратная, она выделялась среди скопища разномастных зданий, притулившихся к массивным стенам Вестминстер-холла[28]. Через пять лет все, что простиралось от него в левую сторону, станет жертвой огня, кроме Вестминстер-холла, и исчезнет. Он не мог оторвать взгляд от старого здания парламента, над квадратной башней которого развевался флаг, говоривший о том, что парламент заседает.

И, поблескивая в вечерних сумерках, под Вестминстерским мостом, мимо квадратной башни, текла Темза — тесно зажатая берегами, темно-коричневая от грязи и сточных вод, тихая речка, по которой еще придет в город холера.

— Джек, — сказала Флора, — ради Бога, о чем ты только что говорил?

Он даже не помнил, что о чем-то говорил. Сев рядом, он взял ее за руку.

— Прости. Думаю, что тот подвыпивший портной показался тебе смешным и глупым? И тем не менее он был прав. Все это будет.

— И ты? И ты выступаешь за реформы?

— Флора, я ни за что не выступаю. Я всего лишь сожалею о тех неприятностях, что доставил тебе и, возможно, еще доставлю в силу причин, которые я не могу пока объяснить. Но давай в самом деле поедем на природу. И, ради всех святых, давай забудем обо всем, если это у нас получится.

Казалось, что они в самом деле забыли обо всем. Когда они пересекли сравнительно недавно возведенный, склепанный из железа мост Воксхолл, на той стороне реки, где простирались просторы Сюррея, перед ними открылась восхитительная местность, тронутая красотой осени. Воксхолл-Гарденз был совершенно безжизнен, и на его извилистых дорожках, на площадке для оркестра, рядом с двумя статуями, Аполлона и (странное соседство) бюстом Генделя, не было ни души.

Но тем приятнее было пребывать тут в одиночестве. Экипаж тем временем выехал на поляну, окруженную деревьями. В задней части ее за деревьями отливал белизной мрамора небольшой полукруглый храм со статуей внутри. Поскольку храм был выстроен в греческом стиле, богиня, скорее всего, должна была носить греческое имя Афродиты.

Роберт осадил лошадей, остановившись недалеко от здания. Обмотав вожжи вокруг кнутовища, он спрыгнул, чтобы помочь Флоре выйти из экипажа, причем обратился к ней с вежливой просьбой.

Скорее всего, в течение часа или двух у миледи не возникнет в нем надобность. Недалеко от входа в Воксхолл-Гарденз, сказал он, есть небольшая таверна под названием «Пес и Стервятник», так что не может ли он позволить себе отсутствовать какое-то время?

Флора коротко сказала ему, что может. Его шаги были почти неслышны, когда он удалился от них по увядшей траве сада.

А теперь, сэр, Флора смотрела на Чевиота с насмешливой улыбкой, но на сердце у нее лежал смертельный холод, — не будете ли вы так любезны объяснить все те намеки, которые мне довелось от вас услышать? Ты что, хочешь, чтобы я окончательно с ума сошла? Я... Что случилось?

Чевиот уставился в небо.

— Время, — не раздумывая, сказал он. — Должно быть, сейчас куда позже, чем я предполагал.

Проще было бы посмотреть на часы. Но он не решался это сделать.

— Время? — растерянно откликнулась Флора. — Разве в нем дело?

— Нет, нет, конечно, нет! Разве что...

Ты хочешь поесть или выпить? — перебила его Флора, торопливо распаковывая корзинку, стоящую у нее под ногами. Здесь есть много чего, если тебе не надоело мое общество.

—- Прекрати! Перестань кокетничать. У нас на это нет времени.

— О, я понимаю! Но этой ночью, или, точнее, утром было так... так...

— Да,— с силой сказал он. — Все было прекрасно и изумительно. Прекрасно и изумительно, хотел бы я повторить. Именно поэтому я должен задать тебе вопрос: Флора, мы поженимся с тобой?

— Поженимся?

— Да. Я совершенно серьезен.

Ну конечно! Что за вопрос! Я... я уже столько раз в мечтах давала обет перед алтарем. Но ты... ты ведь никогда не спрашивал меня.

Ты уверена в себе? И ты никогда не передумаешь? Потому что эти мысли приходили мне в голову. Когда я сегодня утром тихонько спускался по лестнице, стараясь никого не разбудить в доме, мне пришло в голову...

А мне пришло в голову, — перебила она его, — как ты мог уйти, не разбудив меня! Я всегда просыпалась вместе с тобой. А сегодня я протянула руку, а тебя уже не было. Это было ужасно. Словно ты ушел навсегда.

— Флора, прекрати! Болыйе ни слова... подожди минутку!

Он опустил голову. Рядом с корзинкой размещалась его зеленая папка. Но сейчас он не думал даже о ней. Осенние листья, среди которых сохранились мазки зелени, смешанные с желтоватым и красным цветом увядания, под сенью которых стоял греческий храм, тихо перешептывались под

 порывами ветерка.

— Нет, — с отчаянием сказал он, — этого не может быть. Ты пленница своего века, и тебе никогда не удастся вырваться за его пределы. В то время как я...

— Да?

— Слушай! Всего три ночи назад я обещал рассказать тебе все. Я должен это сделать, хотя не сомневаюсь, что ты не поверишь мне. Так же, как это было у леди Корк, ты отпрянешь назад и сочтешь, что я напился до полного сумасшествия, хотя у меня были ясные глаза и четкая речь...

— Что ты хочешь мне рассказать?

— И тем не менее я должен все поведать тебе, — настаивал он, не обращая внимания на ее слова, потому что сны и предчувствия не дают тебе покоя. И я думаю, Флора, что скоро нам придется расстаться друг с другом.

— Нет!

Она оказалась в его объятиях, но ее толкнул к Чевиоту не любовный порыв. Она не в силах была вынести напряжения, которое вызывал в ней его шепот.

— Но что может разделить нас? Ты имеешь в виду... смерть?

 — Нет, моя дорогая. Не смерть. Но что-то похожее.

 У Флоры вырвался крик протеста. Он с отчаянием прижимал ее к себе, мучительно страдая от щемящей боли, охватившей их обоих, когда невозможны слова; они едва ли слышали друг друга. Флора утверждала, что он собирается умирать, он же возражал, что не говорил ничего подобного. Этот диалог повторялся снова и снова, пока над их головами не сгустились тени.

 — Прошу тебя, — всхлипнула Флора, — так скажи же, что ты имел в виду?

— Только то, что я должен тебе объяснить. Скоро придет час, может быть, ознаменованный победой и торжеством, когда измерение, именуемое временем, сменит свои ход. И все исчезнет. Все! Можно ли будет его счесть «несущественным изменением»? Ни в коем случае! Это будет ужасно.

— Я ничего не понимаю! Ничего!

— Сон, который пришел ко мне...

— Ох, эти сны! Всем известно, что в жизни все бывает наоборот!

В один прекрасный день, моя дорогая, жизнь предстанет куда более запутанной, чем этот сон. Нет, скорее всего, я употребил не то слово. Это не сны. — Он с трудом перевел дыхание. — Ладно. Лучше всего тебе выслушать правду. Когда ты как-то сказала мне, что я выгляжу так, словно появился из другого мира, ты была гораздо ближе к правде, чем можешь себе представить. На самом деле я...

— Миледи! Сэр!

Лишь через несколько секунд они, замкнутые в узком пространстве своего собственного мира с его проблемами, услышали, как кто-то вежливо покашливает в нескольких ярдах от них. Преисполненный почтительности Роберт, кучер, едва не поперхнулся и сделал шаг назад.

Мир, окружавший их, исчез, и Флора с Чевиотом растерянно осмотрелись вокруг.

Проморгавшись, Чевиот огляделся. Вокруг сгустились сумерки. Он еле разглядел Роберта, стоявшего в густой тени с фонарем в руках.

На них опустился сырой туман. В нем отсвечивали белизной лишь очертания греческого храма.

Простите, миледи, — почтительно сказал Роберт. — Но я предположил, что вы ждете моего возвращения. Уже двадцать пять минут шестого.

Рука Чевиота метнулась к жилетному карману. — Шестого?

— Да, сэр. И даже больше того. Столько было на часах, когда я вышел из «Пса и Стервятника», а мне еще понадобилось время добраться сюда.

В это время они услышали цокот копыт по дорожке, по которой только что пришел Роберт. Несколько всадников скакали галопом, приближаясь с каждым мгновением. Он прикинул, что их должно быть не меньше трех. Лучи фонаря, качавшегося в руке первого, бросали отсветы на желтеющую листву.

Там должен быть Хогбен. Остальные два всадника, скорее всего, лейтенант Уэнтворт и Фредди Деббит. С другой стороны, Хогбен мог взять с собой кого-то другого...

— Роберт, — тихо сказал он, — прошу вас, занимайте свое место и как можно скорее доставьте леди Дрейтон домой.

— Роберт, — высоким, но спокойным голосом вмешалась Флора, — вы не будете делать ничего подобного. Мы останемся здесь.

Первый всадник выбрался на открытое место, а остальные следовали за ним. Они придержали коней, которые с хрипом раздували ноздри. Когда первый всадник приподнял фонарь, Чевиот увидел того, кого меньше всего предполагал тут встретить.

Третьим всадником в самом деле был лейтенант Уэнтворт. Но вторым оказался сержант Балмер. А первым — инспектор Сигрейв, у которого поблескивали на воротнике серебряные шевроны.

— Сэр, — хрипло спросил инспектор, подымая фонарь, — может ли этот ваш кучер ехать как можно скорее?

 Он тоже понадобится.

— В чем дело?— осведомился Чевиот. — Что вы тут делаете? Я предполагал встретить капитана Хогбена. У меня... У меня с ним была назначена встреча на пять часов.

Сигрейв и Балмер обменялись взглядами.

— Так вот в чем дело! — буркнул последний. — Видите ли, сэр, у капитана Хогбена в пять часов состоялась другая встреча. Скорее всего, он просто постарался убрать вас с дороги. А сам он встречался в Скотланд-Ярде с полковником Роуэном и мистером Мейном.

 — С полковником...

 — Сэр! Он обвинил леди Дрейтон в убийстве Маргарет Ренфру, а вас в том, что вы помогали ей. Он уже представил свое заявление, он и мисс Луиза Тремьян. Они сказали, что видели, как леди Дрейтон стреляла, и как у нее из муфты выпал пистолет, и как вы спрятали его под лампу. И они почти убедили мистера Мейна. Во всяком случае, больше чем наполовину.

Чевиот поднялся в экипаже во весь рост. С предельной яркостью в воображении у него всплыл тот коридор в доме леди Корк в ночь убийства. Он припомнил, как ему показалось, что одна из оранжево-золотистых дверей, ведущих в бальный зал, чуть приоткрылась и тут же снова закрылась и как в ее проеме блеснули глянцем гладко причесанные черные волосы...

Да, он в самом деле видел все это. Но и он был открыт взору Хьюго Хогбена.

 19 Контрудар

Была четверть седьмого, когда в кабинете полковника Роуэна и мистера Мейна был задан самый главный вопрос, на который тут же последовал ответ.

— Вы готовы, капитан Хогбен, — спросил мистер Мейн, подписать заявление, с которого наш старший клерк сейчас снимает две дословных копии?

— Да, готов.

Мистер Мейн сохранял полную бесстрастность, чуждую и удовлетворения и разочарования, ибо он был юрист до мозга костей, но голос его время от времени срывался. Он сидел за своим столом, и оранжевый абажур лампы бросал кровавые отблески на увешанные оружием стены. Полковник Роуэн, наоборот, стоял за своим столом, и на скулах его рдели нервные пятна румянца.

— Отдавайте отчет в своих словах и действиях, капитан, — коротко бросил он. — И мистер Мейн, и я — члены городского магистрата. Вы делаете заявление под присягой.

Хогбен, стоявший перед столом с небрежно сложенными на груди руками, смерил его взглядом с головы до ног. Не подлежало сомнению, что он не принимал во внимание полковника, который командовал в свое время Пятым пехотным полком. Выражение лица Хогбена ясно говорило об этом.

— Что толку в пустой болтовне? — спросил он, тараща свои маленькие глазки. — Я сказал, и этого достаточно, не так ли?

— А вы, мисс Тремьян? — с изысканной вежливостью обратился к ней полковник Роуэн. — Вы также готовы подписать заявление?

Луиза Тремьян, которая, забившись в широкое кресло, сидела у окна, была близка к истерике. Ей только что мигнуло девятнадцать лет. Прижимая муфту из чернобурки к шубке такого же меха, она подняла к полковнику бледное лицо с огромными влажными глазами.

Даже ее модный тюрбан голубоватого шелка придавал ей еще более детский вид. И все же какое-то упрямство и настойчивость, унаследованные ею от своего дорогого папы, удерживали ее от того, чтобы она дала волю своим эмоциям.

— Я клятвенно заверяю вас, как уже заверяла раньше, — невнятно произнося слова, сказала Луиза, — что не видела леди Дрейтон... ладно! Я не видела, что она стреляла.

Последние слова привели ее в ужас, так как она не могла представить себе, что способна произнести их.

— Только не это! — все же продолжала настаивать она. — Хьюго видел. Своими глазами я видела только то, что последовало потом, в чем и могу поклясться. В сущности, это я и пыталась рассказать мистеру Чевиоту вчера. Но я не видела, как леди Дрейтон... кого-то уб-бивала.

— Осторожнее, моя дорогая! — Хогбен опустил руки, и в его голосе прозвучали угрожающие нотки. — Вы говорили мне...

— Я не говорила!

— Капитан! — приказным тоном рявкнул полковник Роуэн. Хогбен по привычке выпрямился, затем, вспомнив, где он находится, презрительно фыркнул. — С вашего разрешения, — добавил полковник Роуэн, мы не позволим, чтобы эта молодая леди подвергалась запугиванию.

Мистер Мейн, развалившийся в кресле, предостерегающе поднял руку.

— Ну-ну, мой дорогой Роуэн, — сказал он. — Я тут не вижу никакого запугивания. Во всяком случае, мы этого не допустим. Но боюсь, что перед нами доказательства, и, боюсь, достаточно серьезные доказательства. Возьметесь ли и вы сейчас защищать вашего мистера Чевиота?

— Мы еще не слышали его точку зрения.

— Верно. Верно. Но он солгал нам, мой дорогой Роуэн. Разве вы можете усомниться в этом? Неужели вы предполагаете, что капитан Хогбен и мисс Тремьян сочинили свою историю с начала до конца, тем более что она подтверждает то, что я и сам предполагал?

Полковник Роуэн замялся с ответом, и мистер Мейн продолжил.

 — Он не сказал ни одного слова об этом пистолете и вообще о каком бы то ни было пистолете. Он солгал нам, а это самое серьезное прегрешение для офицера полиции. Как адвокат...

 — Тем не менее как у юриста у вас уже сложилось убеждение по делу.

 — Прошу прощения, Роуэн. Убеждение сложилось у вас. Вы испытываете симпатию к мистеру Чевиоту, потому что это человек вашего круга. У него хорошие манеры. Он сдержан. Он скромен — для вас. Он никогда первым не прибегает к силе, пока не подвергнется нападению, но в этом случае действует стремительно и резко.

 — Еще один чисто английский принцип, вежливо сказал полковник Роуэн, — который я рекомендовал бы вашему вниманию.

— Но, — возразил мистер Мейн, резко хлопнув по столу, — он человек без всяких моральных принципов. То ли он прикрывал свою любовницу, леди Дрейтон, которая, как всем известно, ненавидела мисс Ренфру, то ли, что еще хуже, будучи в связи с мисс Ренфру и решив избавиться от нее, он сам задумал и осуществил это преступление.

При этих словах мистер Мейн распростер руки.

— Я делаю этот вывод только из имеющихся доказательств, Роуэн. Когда мы получим копии заявления... — Услышав отчетливый скрип пера, мистер Мейн сморщился и повернулся. — Эй, эй, Хенли, неужели вы с вашей скорописью еще не кончили снимать копии?

На углу стола старшего клерка стояла лампа под зеленым абажуром. Откинувшись на спинку стула, мистер Хенли положил ручку.

— При всем к вам уважении, сэр, — сказал он своим низким хрипловатым голосом, — мне довольно трудно работать, когда у меня буквально дрожит рука. И разрешите мне еще раз выразить уважение к капитану и его даме, но все это неправда.

— Хенли!

— Мистер Мейн! — ответил старший клерк. — Я сам был там!

При желании старший клерк мог быть скромен и незаметен. Но ему с трудом удавалось скрыть сильные стороны своей натуры. Свет лампы отчетливо высвечивал резкие черты его грубоватого лица с рыжеватыми бачками и блестящими карими глазами.

— Так как я был там, — перо казалось совсем крошечным в его кулаке, — я должен был бы все это видеть. И если бы пистолет в самом деле выпал из муфты благородной леди и мистер Чевиот спрятал бы его под лампой, неужели это ускользнуло бы от моего глаза?

— Именно так, — торопливо выпалил капитан Хогбен. — И я скажу тебе почему, чиновничек. Ты стоял спиной. Ты стоял, склонившись к трупу, переворачивая его лицом кверху. Не так ли, приятель? Да или нет?

— Да или нет, Хенли? — ровным голосом повторил мистер Мейн.

На лбу мистера Хенли высыпали капельки пота.

— Может быть, — сказал он. — Возможно, я и не мог этого увидеть. — Он кивнул в сторону Луизы Тремьян, которая была почти в бессознательном состоянии. — Но, как эта юная особа сказала вам, леди Дрейтон не роняла пистолета из муфты. Я же смотрел на нее! И в подкладке муфты не было отверстия от пули! Она не могла этого сделать!

— Даже в том случае, — тихо спросил мистер Мейн, — если она быстро повернула муфту боком, — руками он показал это движение, — и выстрелила из ее проема, так, чтобы не оставлять следов пороха на подкладке?

— Я...

— Возьметесь ли вы утверждать под присягой, что этого не могло произойти?

Мистер Хенли оперся на свою толстую трость черного дерева. Покачнувшись, он едва не упал и, отведя глаза в сторону, опустил их.

— Видите ли... — нерешительно начал он.

— Значит, вы не можете поклясться? — потребовал от него ответа мистер Мейн.

— Нет, сэр, под присягой я не взялся бы...

— Значит, ваше заявление не имеет значения. Вам осталось дописать лишь полдюжины строчек. Так что садитесь, мой добрый Хенли, и заканчивайте свое дело.

Когда клерк, сгорбившись, снова взялся за перо, на губах Хогбена появилась легкая надменная и загадочная улыбка. Но полковник Роуэн внезапно вскинул руку.

— Слушайте! — приказал он.

В течение пяти или шести секунд никто не проронил ни слова. В помещении стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь скрипом пера по бумаге. Луиза Тремьян спрятала лицо в ладони. Разве только чуткое ухо полковника Роуэна уловило слабый отдаленный шум. Во всяком случае, он незамедлительно приподнял колокольчик со стола, который издал резкое пронзительное звяканье.

В ту же секунду открылась дверь, ведущая в коридор, и на пороге предстал сержант с номером девять на воротнике мундира.

— Сержант! — сказал полковник Роуэн. — Каковы последние сообщения о... о тех небольших беспорядках на Парламент-стрит?

— Сэр! — отдал ему честь появившийся на пороге сержант. — Пока еще ничего серьезного, сэр. Но толпа растет. Дело в том...

— Да? В чем дело?

— Видите ли, сэр, дело не только в этом малом, портном Пиннере. Там уже не меньше полдюжины ораторов.

Когда наши ребята заставили одного из них заткнуть свою картофелечистку, из других дверей высыпала толпа народа с факелами, которая окружила их.

— Кто там командует, сержант?

— Инспектор Бейн, сэр. Там еще сержант Кроссли со своими констеблями, которых у него от десяти до девятнадцати. Поступают жалобы из палаты общин, сэр.

Вмешался мистер Мейн. — Говорю вам, Роуэн, что мы не можем больше послать туда людей!

— Во. всяком случае, не из нашего отделения, — холодно улыбнулся полковник Роуэн. — Но, с вашего разрешения, Мейн, отделения «С» и «Д» предоставят нам человек восемнадцать. Сержант! Пусть они присоединятся к остальным. И никакого насилия, пока оно не станет неизбежным.

— Есть, сэр.

— Сержант! — несколько иным тоном обратился к нему мистер Мейн. — Когда вы исполните приказ, не будете ли вы столь любезны выйти на улицу и доставить нам пару свидетелей, чтобы заверить документ? Любых прохожих.

— Очень хорошо, сэр.

Когда затянутый в портупею сержант открыл двери, из коридора донесся какой-то шум. Было ясно, что спать полиции в эту ночь не придется. Не прошло и минуты, как сквозь закрытые портьеры донесся грохот экипажа, который на полной скорости ворвался во двор, где и остановился.

Почти сразу же сержант доставил двух свидетелей. Одним из них был потрепанный человек с взлохмаченными седыми волосами, а другим — почтенный морщинистый джентльмен, который направлялся в Атенеум-клуб. Оба были далеко не в самом лучшем расположении духа.

— Джентльмены, джентльмены, — принялся успокаивать их мистер Мейн. — Мы задержим вас не больше чем на минуту. Вы уже закончили, Хенли? Отлично. Я почтительно прошу вас, мои дорогие сэры, всего лишь поставить свои подписи как свидетелей под двумя копиями документов. Капитан Хогбен?

Хогбен небрежно начертил свою роспись. То же сделали и остальные. Копии были заверены и запечатаны, а свидетелей выпроводили столь же бесцеремонно, как и пригласили. Мистер Мейн сиял.

— Хотя это вряд ли имеет значение, — сказал он, — но могу ли я попросить вас, мисс Тремьян, вручить капитану Хогбену вашу муфту?

— Мою муфту? — изумилась Луиза Тремьян.

— Если вам будет угодно. И пусть он покажет нам, как леди Дрейтон боком держала муфту во время выстрела, хорошо?

— Да! — резко ворвался новый голос. — Во всяком случае, пусть он нам это покажет!

Голос был негромок. Более того, он был тих, подчеркнуто тих и сдавлен.

В открытых дверях стоял суперинтендант Джон Чевиот.

Лицо его было бледным, а стиснутые челюсти разжались только тогда, когда он произнес эти несколько слов. Под накинутым пальто, он, как и Хогбен, был весь в черном, если не считать полоски белой сорочки и золотой цепочки от часов с брелоками на жилете. В руке он держал предмет, напоминающий зеленую папку.

Но впечатление, произведенное этим тихим, почти мирным голосом, было таково, что в комнате наступила мертвая тишина и всех присутствующих охватила дрожь. Луиза Тремьян подавила готовый вырваться у нее вопль.

Сразу же за ним стояла Флора Дрейтон, а за ними держался сержант Балмер. Чевиот поклонился Флоре, пропуская ее в комнату. В мертвой тишине он усадил ее в другое широкое кресло, недалеко от Луизы. Легко кивнув всем собравшимся, Флора заняла место в нем. Она была еще более бледна, чем Чевиот, но, так же как и он, сдержанна, и высоко держала голову.

Чевиот сделал загадочный жест сержанту Балмеру, который, кивнув, закрыл двери. Чевиот легкими шагами пересек комнату, приблизившись к столу, за которым сидел мистер Мейн. Среди разбросанных бумаг насмешливым напоминанием тут лежал пистолет полковника Роуэна с серебряной рукоятью.

Не говоря ни слова, с отвращением на лице, Чевиот переместился к столу старшего клерка, на который и положил зеленую папку.

Наконец это мрачное молчание было нарушено голосом мистера Мейна.

— Вы появились довольно поздно, мистер Чевиот, — сказал он.

— Да, сэр. Это верно. Некое лицо, — ответил Чевиот, — приложило немало сил, чтобы я вообще тут не появился.

Слегка повернувшись, он глянул на Хогбена. Тот, оскалив зубы, засмеялся ему в лицо. Этот хриплый смех резко контрастировал со спокойной и твердой вежливостью двух комиссаров полиции.

— Конечно, мистер Чевиот, — ровным голосом сказал мистер Мейн, — вы проявили излишнюю смелость, когда пообещали нам доставить убийцу мисс Ренфру к восьми вечера, не так ли?

— Я так не считаю, сэр. — Чевиот снял пальто и шляпу, аккуратно положив их на стул и вернулся к столу. — Кроме того, сейчас только четверть восьмого.

— Мистер Чевиот! — вмешался полковник Роуэн, и в голосе его были едва ли не умоляющие нотки. — Капитан Хогбен сделал заявление, с которого ныне сняты заверенные копии...

— Я был готов к этому, сэр. Могу ли я взглянуть на заявление?

Мистер Хенли протянул ему копию.

За каминной решеткой, бросая отсветы на большого, траченого молью медведя с одним стеклянным глазом, горел огонь. Никто не проронил ни слова, пока Чевиот медленно перечитывал текст заявления. Флора Дрейтон, по-прежнему сидевшая с высоко поднятой головой, переводила взгляд с полковника Роуэна на мистера Мейна и на капитана Хогбена, на Луизу она не глядела.

— Понимаю, — тем же самым спокойным холодным голосом заметил Чевиот. Он положил листы на стол. — Капитан Хогбен, без сомнения, готов ответить на несколько вопросов, касающихся его заявления?

Он повернулся лицом к Хогбену. Тот стоял, сложив руки на груди, и спокойствие в его глазах сменилось удивлением.

— Вопросы, приятель? От тебя, приятель? Ну, уж нет, черт побери!

— Боюсь, что вам придется отвечать, — тихо сказал полковник Роуэн.

Даже мистер Мейн, несмотря на все свое предубеждение, был непреклонен.

— Конечно-, придется! — согласился он, стукнув по столу костяшками пальцев. — Вы обвинили леди Дрейтон и мистера Чевиота в заговоре с целью убийства. Не будем опережать события, но пока еще он суперинтендант этого отделения. Если вы отказываетесь отвечать на вопросы, то ценность вашего заявления становится весьма сомнительной.

— Перед этим типом? — вспылил Хогбен, но затем взял себя в руки. — Спрашивайте! — бросил он.

Чевиот взял заявление.

— Вы утверждаете, что видели, как леди Дрейтон произвела выстрел?

— Да! И попробуйте опровергнуть это!

— Далее вы утверждаете, что оружием был маленький пистолет с золотой пластинкой, врезанной в рукоятку, на которой были вырезаны какие-то инициалы, так? И, по вашим словам, вы видели, как он выпал из муфты леди Дрейтон, и я подобрал его?

— Да!

Чевиот раскрыл папку, вынул оттуда пистолет, принадлежавший покойному мужу Флоры, и протянул его Хогбену.

— Этот?

Хогбен прищурился, чувствуя в вопросе какую-то ловушку.

— У вас нет необходимости медлить с ответом, — тем же спокойным тоном сказал Чевиот. — Я подтверждаю, что это пистолет из муфты леди Дрейтон. Вы опознаете его?

— Да! — торжественно сказал Хогбен, возвращая его.

— Обоняли ли вы дым? Во время выстрела или после него — ощущали ли вы пороховой дым?

— Нет! — фыркнул Хогбен. — Это просто смешно! Я... — Он замолчал, настороженно сжав губы.

— Вы слышали звук выстрела?

— Я...

— Поскольку вы отказываетесь отвечать, мы спросим других, кто там присутствовал. Мисс Тремьян, слышали ли в ы выстрел?

— Нет! — удивившись, сказала Луиза. — Но, честно говоря, оркестр...

— Мистер Хенли! А вы слышали выстрел?

— Н-нет, сэр. Как я уже говорил. Но, как утверждает эта молодая леди...

Чевиот повернулся к двум комиссарам полиции и положил на стол маленький пистолет.

— Обратите внимание, джентльмены. Ни звука выстрела, ни, что гораздо более важно, малейшего признака порохового дыма. На последний факт, должен признаться, в свое время я не обратил внимания.

Мистер Мейн заерзал на своем стуле с прямой спинкой, и он заскрипел под ним.

— Мистер Чевиот! — поднял он руку. — Вы признаете, что леди Дрейтон убила несчастную женщину из этого пистолета?

— Нет, сэр.

— Но вы признаете, что данное оружие находилось в муфте леди Дрейтон? И что вы его скрыли под основанием лампы?

— Признаю, сэр.

— Значит, вы солгали? Вы скрыли доказательства?

— Так я и сделал, сэр.

— Ага! В таком случае, — голос у мистера Мейна охрип — я хотел бы задать вам прямой вопрос: почему вы это сделали?

— Потому что эти доказательства только сбили бы вас со следа, как сбивают сейчас. — Голос Чевиота, которым он владел с таким трудом, что у него ныло все тело, все же стал громче, что произвело на всех поразительное воздействие. — Потому что этот пистолет не имеет никакого отношения к убийству Маргарет Ренфру. И позвольте мне в меру моих сил доказать вам это.

С тем же выражением лица он подошел к закрытой двери, коротко стукнул в нее и вернулся на свое место.

Дверь открыл сержант Балмер, который втолкнул в помещение маленького сопротивлявшегося человечка в ярком пестром жилете и с темными растрепанными бачками. Беглый взгляд из-под ресниц сразу же дал ему понять, что он находится в светском обществе, но складка пересохших губ говорила о том, что никогда и ни за что он не скажет ни слова ни о чем.

— Мистер Хенли, — спросил Чевиот, — можете ли вы опознать этого джентльмена.

— Ну как же, сэр, — с удивлением на лице сказал старший клерк, — это хирург, которого по вашему указанию я привез три ночи назад, когда вы выразили желание изъять пулю из тела бедной леди. Это мистер Даниэл Сларк.

Мистер Сларк наконец неторопливо снял шляпу и подошел к столу.

— Я рад видеть вас, джентльмены, — обратился он к двум комиссарам полиции, хотя его настороженный и раздраженный тон говорил, скорее, об обратном. — Суперинтендант Чевиот, должен заметить, вытащил меня из дома В чертовски неподходящее время. Я...

Жест Чевиота остановил его.

— Мистер Сларк. Три ночи назад, двадцать девятого октября, присутствовали ли вы в доме номер шесть по Нью-Берлингтон-стрит и извлекли ли вы в моем присутствии пулю из тела мисс Маргарет Ренфру?

— Я извлекал пулю из тела женщина. Да.

— Явилась ли данная пуля причиной ее смерти?

— Насколько я могу судить, — сказал мистер Сларк, приглаживая бакенбарды и опустив глаза, — да.

Чевиот снова открыл папку. Он вынул оттуда маленький круглый и гладкий свинцовый шарик, завернутый в бумагу с написанными на ней буквами. Он блеснул под красным абажуром, когда Чевиот поднес к нему ладонь с лежащей на ней пулей.

— Опознаете ли вы данную пулю?

Наступило молчание. Наконец мистер Сларк, кивнув, вернул ее.

— Именно та пуля, сэр, — объявил он.

— Вы уверены?

— Уверен ли я, сэр? Как вы можете заметить, она не расплющилась, потому что не коснулась костей. Вот отметка, напоминающая вопросительный знак, сделанная моим скальпелем. В свое время я обратил на нее внимание. Вот и еще характерные царапины от моего пинцета. Вы хотите, чтобы я дал показания под присягой? Я и так должен отвечать за свои слова, сэр. Тем не менее я могу поклясться.

— Мистер Мейн! — сказал Чевиот.

Он толкнул через стол пистолет с золотой пластинкой на рукоятке и положил перед мистером Мейном маленькую пулю.

— Вы можете и не быть специалистом по оружию, сэр, — продолжил он. — Пусть даже вы никогда не притрагивались ни к одному из них. Но возьмите его, сэр. Благодарю вас! А теперь постарайтесь засунуть пулю в дуло, как я это пытался сделать три ночи назад.

Мистер Мейн инстинктивно отпрянул. Но, будучи вынужден, взял оба предмета. После небольшой паузы он откашлялся.

— Эта... эта штука не лезет! — с отчаянием в голосе вскричал он. — Эта пуля, какая бы маленькая она ни была, все же слишком велика, чтобы попасть в дуло этого пистолета.

— Следовательно, — заключил Чевиот, — данная пуля никоим образом не могла быть выпущена из пистолета леди Дрейтон, не так ли?

— Да. Я признаю это.

В первый раз за все время Чевиот повысил голос.

— Из чего явствует, — указал он на Хогбена, — что этот человек под присягой выложил целую кучу лжи!

Все сидели, застыв на своих местах, слыша лишь шум в ушах; тем не менее он не помешал им услышать отдаленный гул толпы. Обе женщины приподнялись.

Хогбен, уронив руки, бросил беглый взгляд на дверь.

Ухмыляясь, так что были видны даже десны, в дверях стоял сержант Балмер.

— Минутку! — прервал молчание полковник Роуэн.

Отойдя от стола, полковник Роуэн прислушался с выражением удовлетворения на своем тонком красивом лице. Затем он нахмурился и закусил губу.

— Я совершенно согласен, — сказал он, когда в комнате опять воцарилось молчание, — что эта пуля никоим образом не могла быть выпущена из данного оружия. Но... могу ли я взглянуть на пулю, Мейн?

Мистер Мейн протянул ему кусочек свинца.

— Вы заставили меня задуматься, мистер Чевиот, — сказал юрист. — И, что касается меня, я... я признаю, что снова проявил излишнюю торопливость. И тем не менее, сэр! Это никоим образом не снимает с вас обвинение в укрывательстве доказательств или же...

Полковник Роуэн снова прервал его.

— По моему мнению, — сказал он, — вопрос гораздо серьезнее, чем выяснение того, могла ли эта пуля принадлежать оружию леди Дрейтон. Эта пуля вообще не имеет отношения ни к какому оружию.

— О нет, имеет, — сказал Чевиот.

Полковник Роуэн прервал его.

— Думаю, могу предположить, — с изысканной вежливостью обратился он к нему, — что у меня несколько больше опыта в обращении с оружием, чем у вас, мистер Чевиот. Эта пуля — он подкинул ее на ладони, — совершенно гладкая, и на ней не осталось следов пороха.

— Совершенно верно, сэр. Такой я и обнаружил ее три ночи назад.

— Но любая пуля, выпущенная из любого пистолета, — сказал полковник Роуэн, — как только вылетает из ствола, несет на своей мягкой свинцовой поверхности следы зерен пороха!

— И снова я хотел бы обратить ваше внимание, сэр, — зазвеневшим голосом сказал Чевиот. Он еще раз нырнул в папку и извлек оттуда сплющенную закопченную пулю. — Вот, например, пуля, которую я отстрелял сегодня утром в тире Джоя Мантона из этого же пистолета.

— Со всем уважением к вам, могу ли я осведомиться, какого черта...

Чевиот положил на место сплющенную пулю.

— Но это не относится к любому оружию, полковник Роуэн, — сказал он.

— Вы смеетесь надо мной, мистер Чевиот!

— Ни в коем случае, сэр. Я не могу смеяться над тем, кто защищает близкого мне человека. Задумайтесь, полковник Роуэн! Без звука! Без запаха порохового дыма! Наконец, на самой пуле нет и следа пороха! Из какого же таинственного оружия мог быть произведен выстрел, убивший мисс Ренфру?

Полковник Роуэн застыл на месте. К нему пришло озарение, и он медленно перевел взгляд своих бледно-голубых глаз...

— Вы поняли! — сказал Чевиот. — Признаю, что я был слеп и глуп вплоть до прошлой ночи, когда обнаружил, как действует шулерская рулетка в игорном доме Вулкана.

— Вулкана? — с изумлением переспросил мистер Мейн.

— Да, сэр. И где-то в середине расследования я понял, какое действие может произвести мощная пружина, управляемая давлением сжатого воздуха.

— Мощная пружина? Сжатый воздух?

Чевиот вытащил из папки книгу в кожаном переплете и перелистал ее страницы.

— Разрешите мне зачитать вам два кратких абзаца из книги, озаглавленной «Ужасные последствия азартных игр...» и так далее, опубликованной фирмой мессира Томаса Келли и т. д. в 1824 году. Она описывает грубое преступление Джона Туртелла, который убил шулера по имени Вильям Йор; он буквально вышиб ему мозги дулом пистолета. Ну, часть, рассказывающая о приемах шулеров, нам не интересна.

Но вот тут, в приложении, есть свидетельство одного мошенника, Проберта. И не важно, правдивое ли оно или ложное, но оно кое-что проясняет. Туртелл, говорит он, собирался убить еще одного человека, по имени Вуд. Запомните: Вуд!

— Но я все же хотел бы знать... — начал мистер Мейн.

Чевиот, нашедший наконец нужное место, прервал его, начав зачитывать текст.

«Проберт, — громко читал он, — пришел вечером домой еще довольно рано и нашел свою хозяйку с дочерью выпивающими внизу у себя, так как Вуд уже пошел спать, предполагалось, что, когда он уснет, Туртелл подкрадется к дому, откроет двери ключом, полученным от Ироберта, поднимется в комнату Вуда и убьет его выстрелом в сердце из духового ружья».

Наступившая в комнате тишина, несмотря на отдаленный шум, давила на присутствующих почти физически.

— Духовое ружье, — пробормотал полковник Роуэн, щелкнув пальцами.

— Подождите! — остановил его Чевиот.

— «После этого, — продолжал читать он, — Туртелл должен был вложить в руку Вуда маленький пистолет, создавая впечатление, что тот покончил жизнь самоубийством».

Чевиот захлопнул книгу.

— Преступление, даже то, которое замышляется, — задумчиво сказал он, — часто идет протоптанными тропками, не так ли? Кроме того, Туртелл должен был обеспечить себе алиби.

Щелчком пальцев Чевиот дал знак сержанту Балмеру у дверей.

— Хотелось бы знать, как сегодня выглядит такое духовое ружье? Ответ был найден на странице 485. Разрешите мне зачитать вам еще немного!

Он быстро перелистал страницы.

— Вот! «Духовое ружье, — прочел Чевиот, — напоминало узловатую трость...»

— Э-э-э... что?

— ...Узловатую трость, — неумолимо продолжал читать Чевиот, — содержащую в себе не менее шестнадцати зарядов. Достаточно было нажать пальцем один из шишковатых выступов на трости, и раздавалось лишь слабое шипение, которое с трудом мог различить даже тот, кто стоял рядом».

Захлопнув книгу, Чевиот отшвырнул ее.

— Сержант Балмер! — приказал он. — Покажите нам то, что вы нашли там, где оно и должно было быть.

Рука Балмера нырнула за дверь. Затем он вышел на середину комнаты, держа предмет, который приковал к себе взгляды всех присутствующих, а мистер Мейн даже вскочил на ноги.

Чевиот показал пальцем.

— Вот мы и нашли объяснение предельно загадочному преступлению. Но преступлений, которые невозможно расследовать, не существует. Убийца выстрелил практически у всех на глазах. Своими собственными глазами я видел, как он вздымал оружие для выстрела, но решил, что он просто указывает на что-то. И если вы признаете, что я невиновен, то он был единственным, кто стоял прямо за спиной жертвы.

Набрав воздуха в грудь, Чевиот повернулся к комиссарам полиции.

— Убийца, джентльмены, это ваш собственный старший клерк — мистер Алан Хенли.

 20 Убийца найден

Перед глазами Флоры Дрейтон, вцепившейся влажными ладонями в шелковую подкладку муфты, лица всех присутствующих поплыли в красно-зеленых кругах.

Она не различала лица Чевиота и была только рада этому.

Перед ее глазами стоял лишь мистер Алан Хенли. Мистер Хенли с полуоткрытыми мясистыми губами и выкатившимися глазами был мертвенно-бледен от ужаса. Его коренастая фигура попыталась опереться о трость черного дерева, но он запнулся и едва не упал лицом на стол.

Все окружающее пространство теперь, казалось, заполнял лишь звенящий голос Чевиота.

— И я представлю тому доказательства. Когда три дня тому назад я впервые встретил здесь мистера Хенли (должен признаться, я отнесся к нему с полным доверием), то сразу же отметил, что в нем есть черточки дамского угодника, фата, любителя хорошей пищи и вина. Он явно продвигался по службе и, чувствовалось, хотел взлететь еще выше.

Тогда он, как и сейчас, опирался на тонкую трость черного дерева. Прогулочная трость, заключавшая в себе духовое ружье, которое вы видели в руках сержанта Балмера, была найдена в запертом комоде в доме мистера Хенли, и он никогда не осмеливался приносить ее на службу. Полковник Роуэн, как опытный военный человек и охотник, конечно, сразу же опознает, какой цели должна была служить ее толстая шишковатая ручка.

Три ночи назад, когда я был направлен в дом леди Корк разобраться в деле, которое тогда касалось лишь похищения птичьего корма, он был приглашен сопутствовать мне как стенографист. И не получи он приказания сопутствовать мне, Хенли все равно нашел бы какой-нибудь извинительный предлог составить мне компанию.

— Но последующее развитие событий, о которых может свидетельствовать и леди Дрейтон...

Чевиот на секунду повернулся к Флоре.

Она не могла себе позволить взглянуть на него. У него было холодное выражение лица, а в широко расставленных светло-серых глазах читалась жестокость. Флоре, привыкшей к тихой уютной жизни, озаренной светом газовых светильников, показалось, что словно кто-то сжал ее сердце железными пальцами; нет, она не могла даже взглянуть на него.

Но Чевиот уже отвернулся от нее.

— Когда мы с леди Дрейтон покинули дом, — продолжил он, — мистер Хенли уже сидел верхом. Он, видите ли, должен был поехать перед нами. Но первым делом он остановился у нашего закрытого экипажа. Мельком, пользуясь неярким светом фонаря на облучке, он позволил мне обратить внимание на толстую узловатую трость, на которую он сменил свою тонкую тросточку из черного дерева.

Опознай я в ней духовое оружие, его план рухнул бы с самого начала. Но, откровенно говоря, я ничего не заметил. Да простит мне Бог, ровным счетом ничего! Я ничего не понял, даже когда мне была предоставлена открытая и циничная возможность осмотреть оружие сразу же после убийства.

Но я хочу вернуться к тем минутам, когда он сидел верхом на лошади рядом с каретой леди Дрейтон. Я заметил его странное смущение, как я уже отметил, обильный пот, заливший ему лоб (почему?), когда полковник Роуэн заметил, что на одежде того, кто застрелен выстрелом в упор, должны оставаться следы черного пороха.

Склонившись с седла, мистер Хенли сказал мне: «Будьте очень внимательны, когда говорите с леди Корк. И также с мисс Маргарет Ренфру. То есть, если вам доведется говорить с ней».

Это было первое упоминание имени мисс Маргарет Ренфру. Почему?

Каким образом мистеру Хенли удалось так много узнать о внутреннем распорядке дома леди Корк?! Я заметил, что когда он оказался в нем, то держал себя с почтительностью слуги. Он старался быть как можно незаметнее. Леди Корк не знала его. И мисс Ренфру не подавала виду, что знает его. Но вот что необходимо припомнить... Когда мы с Флорой оказались в доме леди Корк, нас встретила спускавшаяся с лестницы мисс Ренфру. Она была в странном, взвинченном состоянии, в котором было очень трудно разобраться. Но не подлежало сомнению, что оно было достаточно вызывающим — и в то же время стыдливым.

Стоя на лестнице, она с подчеркнутым юмором произнесла несколько выразительных слов. Она адресовала их группе молодых людей, которые, миновав ее, поднялись наверх.

«Какие же они щенки, — сказала мисс Ренфру. — И как они не умеют наслаждаться жизнью! Я предпочитаю мужчину постарше, с опытом!»

Она не смотрела на меня. Нет. Ее глаза, в которых было какое-то странное загадочное выражение, были устремлены куда-то мне за спину. Прошу прощения, леди Дрейтон, но я вынужден просить вас вступить в разговор. Кто стоял за мною на лестнице, сопровождая нас?

Сначала Флора, у которой пересохло во рту и не повиновались губы, не могла вымолвить ни слова. Но она тоже отлично помнила эту сценку на лестнице.

— Это... это был мистер Хенли, — промолвила она. — Но я не обратила на него внимания.

Чевиот снова повернулся.

— Мы все не обращали на него внимания, — сказал он. — Но вы только присмотритесь к нему! Он приятен на вид, этого никто не может отрицать. Ему свойственно чисто мужское обаяние. Своими трудами он поднялся из положения, которое вы можете счесть довольно низким до поста старшего клерка комиссариата полиции.

Я не могу доказать и не берусь утверждать, когда и как он впервые познакомился с Маргарет Ренфру. Не стоит удивляться тому, что одинокая и симпатичная женщина, чья страстная натура в силу каких-то странных причин не знала ни привязанности, ни любви, стала жертвой опытного мужчины, который отлично овладел наукой обольщения.

Более того! Стоит ли удивляться тому, что и она ему вскружила голову?

Он прилагал все усилия, чтобы предстать перед ней во всем блеске. И эта женщина, которой он внушил безрассудную страсть, в конце концов стала красть для него деньги. Она пошла даже на то, чтобы украсть для него драгоценности леди Корк. С какой целью? Чтобы он мог набить себе карманы, чтобы он мог швырять соверены на игорный стол у Вулкана, чтобы он в своих собственных глазах был «истинным джентльменом», которым тщился быть.

Тем не менее он столкнулся с препятствием, которое никак не принимал во внимание.

Он не принимал во внимание душу мисс Ренфру, в которой жило глубокое презрение ко всем окружавшим ее. Нанесите мельчайшую обиду ее снобизму — и вы для нее не существуете. Припомните, как она держала себя, — вы все, знавшие ее! Страстность всего ее облика, неприкрытая тяга к комплиментам и лести — это полностью захватывало и поглощало ее. Но в это время... В то время она стала испытывать стыд оттого, что ограбила леди Корк. Но это была часть того, что творилось в ее душе. Главным образом она испытывала ужас, что обрела любовника из того круга, которым она никак не может гордиться. В ее глазах он был довольно грубым человеком. Человеком, который не умеет правильно изъясняться, с плохими манерами, с ковыляющей походкой — короче, мужчиной, не обладавшим заметными для нее достоинствами. Вот чего она стыдилась. Вот почему она была готова предать его, что он отлично видел и понимал. И поэтому, чтобы спасти свое с таким трудом завоеванное положение, он убил ее, прежде чем она открыла рот.

Чевиот помолчал.

Мистер Алан Хенли, привалившийся к столу с лампой под зеленым абажуром, издал какой-то сдавленный звук. Он не промолвил ни слова. Но он вскинул правую руку с пером в ней, и бумаги разлетелись по столу.

— Стоп! — сказал Мистер Мейн.

Словно приходя в себя от забытья, мистер Мейн потер лоб и сжал в ладонях круглое лицо.

— Вы говорили с большой силой убедительности, мистер Чевиот, — сказал он. — Но этот человек, — кивнул он на мистера Хенли,—преданно служил делу, отдавая ему все свои способности...

— Согласен! — сказал полковник Роуэн.

— И свидетельствующие против него доказательства должны быть представлены во всей полноте, — стукнул рукой по столу мистер Мейн. — Духовое ружье, которое вы представили нам — пока единственное доказательство, которое может быть предложено вниманию суда. Всегда можно доказать, что пуля, на которой нет следов нагара, была выпущена из духового ружья, но...

Мистер Даниэл Сларк, который рассеянно покусывал поля шляпы, позволил себе поднять глаза.

— Сэр, — обратился он к мистеру Мейну, — могу подтвердить вам, что она действительно была выпущена из духового ружья. Как хирург, я имею некоторый опыт в распознавании пуль.

— Но вы не сказали это мистеру Чевиоту?

— Я достаточно сдержан, сэр. Мне не задавали такого вопроса.

— Очень хорошо! — И мистер Мейн уставился на Чевиота. — Но у вас слишком мало доказательств, кроме убеждения, что, мол, «женщина это видела», «человек так сказал». Есть ли у вас какие-то доказательства, из которых вытекает, что мисс Ренфру в самом деле украла драгоценности леди Корк, а мистер Хенли наложил на них руку?

— Да! — сказал Чевиот, снова открывая папку.

— Вот здесь, — сказал он, — лежит письмо, собственноручно написанное леди Корк. Сегодня рано утром она вручила мне его в Олбани. В нем — суть разговора, который я вел с ней поздним вечером. Леди Корк действительно видела, как Маргарет Ренфру похитила бриллиантовое кольцо. И ей было известно, что мисс Ренфру готова сделать признание; как вы убедитесь, она собиралась дать свои показания перед судом.

Еще раз он обратился к содержимому папки. Вытащив, он развязал круглый сверток, сделанный из носового платка; на столе перед глазами блеснула снопом искр кучка драгоценностей. Рядом с ними Чевиот с грохотом водрузил два гроссбуха.

— Вот, — продолжал он, — сами драгоценности. Любой из моих людей подтвердит вам, что я нашел их в игорном доме Вулкана, и леди Корк опознала их. А теперь взгляните на записи в бухгалтерских книгах! — Найдя нужную страницу, он ткнул в нее пальцем. — Посмотрите, чье имя написано против описания залогов, — вот тут, и тут, и тут. Все пять из украденных предметов. И всюду стоит имя Алана Хенли.

Замолчав, мистер Мейн углубился в записи. — Это, — сказал он, — похоже, что...

— Все ясно, — сказал полковник Роуэн, справившись с замешательством.

— И вы все это подозревали, мистер Чевиот, — поднимая глаза, осведомился мистер Мейн, — с самого начала?

— Нет, сэр. Вынужден признаться вам, сэр, что ни в коем случае! Мои глаза открылись только вчера днем, чему помогло одно замечание мисс Луизы Тремьян.

— Мое замечание? — вскричала Луиза. — Мое?

Широко открыв глаза, с дрожащими губами, она направилась к ним с таким видом, что вот-вот готова упасть в обморок, и Чевиот был вынужден поддержать ее.

Флора швырнула свою муфту на стул за спиной. В эту минуту она ненавидела Луизу всеми силами души и искренне верила, что может убить ее.

— Вы высказали предположение, — не без едкого юмора сказал Чевиот, — что я мог бы быть любовником мисс Ренфру.

— Но я никогда на самом деле не думала...

— Никогда, мисс Тремьян? — вежливо прервал он ее. — Но как бы там ни было, я решительно отказался от этой чести. В ответ на ваши слова я сказал что-то вроде: «Послушайте! Я впервые услышал имя этой женщины...»

И дальше я не проронил ни слова. Я вспомнил, как я в самом деле впервые услышал это имя и кто назвал его: мистер Хенли. Прошедшие события стали обретать более четкие формы. В это время я смотрел прямо на стол, на пистолет полковника Роуэна с серебряной рукояткой. Я припомнил, как это обыкновенное оружие лежало на столе мистера Хенли...

(Алан Хенли оцепенел. Никто не заметил этого, кроме Чевиота.)

...И я с предельной ясностью припомнил, что в момент смерти мисс Ренфру в коридоре совершенно не чувствовалось запаха пороха. Не был слышен звук выстрела, на пуле не было следов пороха. Но мне и в голову не приходила мысль о духовом ружье, пока рулетку в доме Вулкана не разворотил взорвавшийся резервуар с сжатым воздухом.

И теперь последовательность событий в ночь убийства не могла не выстроиться в логический ряд. Этот маленький пистолетик, — и Чевиот приподнял оружие с золотой пластинкой на рукоятке, должен был послужить лишь целям обмана, увести нас со следа.

Кто одолжил это оружие у леди Дрейтон? Официально — леди Корк, но, как нам уже известно, одолжила его и хранила у себя мисс Ренфру. Мистер Хенли, как нам тоже известно, явился в дом примерно за полчаса до появления в нем леди Дрейтон и меня.

Ему было не так трудно похитить пистолет из комнаты взволнованной женщины, которая была уже на грани признания. И когда он убил мисс Ренфру, никому и в голову не могло прийти, что в его толстой узловатой трости скрывается духовое ружье.

Предполагалось, что причиной смерти будет сочтен этот игрушечный пистолетик. Вы убедитесь, что на самом деле убийство было совершено из такого же оружия, которое пустил в ход Джон Туртелл, чтобы покончить с Вудом. Сомневаюсь, чтобы Хенли отстреливал пистолет в доме. Скорее всего, он вышел с этой целью в сад и стрелял в мягкую землю. Затем у него было время вернуться в дом, спрятать пистолет под столиком на верхнем этаже в коридоре рядом с будуаром леди Корк и спокойно занять свое место в фойе.

Незадолго до убийства леди Дрейтон нашла разряженный пистолет. В силу убедительных причин, которые она исчерпывающе изложила мне и на которых я не считаю нужным тут останавливаться, она решила спрятать его у себя в муфте.

Тем временем в будуаре, где я спрашивал леди Корк в присутствии мисс Ренфру и мистера Хенли, продолжало расти напряжение.

Господи, вам надо было видеть, в каком состоянии находилась тогда мисс Ренфру! Вам надо было видеть, какие долгие и настойчивые взгляды она бросала на мистера Хенли, который сознательно делал вид, что полностью поглощен своими записями. И надо было видеть, в каком состоянии она вышла из комнаты.

Он понял, что должен убить ее и сделать это как можно быстрее. Все было подготовлено для этого.

Я думаю, полковник Роуэн, вы бы увидели истину гораздо раньше, разобравшись, как мы стояли в коридоре, если бы мистер Мейн не был так настойчив, выдвигая обвинения против леди Дрейтон и меня. Я в, этом уверен!

Мы с Хенли покинули будуар, прикрыв за собой двери. Затем мы повернулись. Леди Дрейтон стояла примерно в дюжине футов от нас, несколько правее, спиной к нам. Мисс Ренфру открыла двери будуара и вышла.

Что произошло в эти минуты? За две секунды до этого мистер Хенли приподнял свою трость, словно указывая на что-то. Я не видел, как он нажал спусковой крючок. Может, он и не собирался ничего делать — пока не увидал мисс Ренфру. На этот счет у меня нет никакого мнения. Да и откуда оно могло у меня появиться?

Мисс Ренфру двигалась под углом к нам, направляясь вроде к дверям танцевального зала. Примерно в середине коридора она повернулась и пошла по направлению к лестнице, оказавшись спиной к нам. Если вы загляните в показания леди Дрейтон, которые я включил в свой отчет, перед вами предстанет истина. О чем она рассказала нам?

Флора сама не могла припомнить своих слов. Она была в полной растерянности. Но Чевиот, положив на стол маленький пистолетик, заговорил четко и ясно.

— Флора Дрейтон, — сказал он, — сообщила мне следующее: «Она, то есть мисс Ренфру, находилась передо мной, несколько слева. Я почувствовала на своей руке что-то вроде порыва ветерка и услышала легкий свист. Она сделала еще несколько шагов и упала лицом вниз». Наконец Флора припомнила все происходившее, которое ярко предстало перед ней. К ней снова вернулось ощущение ужаса, охватившее ее в ту ночь.

— Иными словами, —; продолжал Чевиот, — она почувствовала, как мимо ее левой руки пролетела пуля. Хенли, который находился прямо за спиной своей жертвы, наконец нажал кнопку. Я не услышал никаких звуков, потому что все заглушалось музыкой. Будь расстояние несколько побольше, эта маленькая пуля не могла причинить серьезной раны. Но мисс Ренфру была поражена прямо в сердце. Она сделала еще два шага и рухнула мертвой. Это был последний акт драмы, — сказал Чевиот. — Но еще не последнее звено в цепи.

— Вы говорите, — неожиданно высоким голосом сказал мистер Мейн, — что еще не последнее звено в цепи?

— Да, — решительно сказал Чевиот. — Вы считаете, что Алан Хенли был вашим преданным работником?

— Да! — в один голос сказали полковник Роуэн и мистер Мейн.

— Он не был таковым, — покачал толовой Чевиот. — Хотя я не подчеркиваю этого в своем втором рапорте, появилось много доказательств, что между Вулканом и Аланом Хенли существовала тесная связь. Оба они занимались самообразованием, хотя Вулкан, который вращался в самых различных кругах, обладал более изысканными манерами. Оба страдали от физических недостатков, полученных в результате несчастных случаев: у мистера Хенли — хромая нога, а у Вулкана — стеклянный глаз. Оба были исключительно тщеславны, главным образом в том, что связано с женщинами. Когда мы находились в кабинете Вулкана, он не мог удержаться от намеков на это обстоятельство. Он заметил, что, как странно, что некоторые мужчины, пусть даже и с природными недостатками, обладают такой властью. Имея в виду, конечно, себя, он добавил, что знает таких людей. А я, увидев две трости, стоящие у дальнего конца рулетки в его кабинете, сказал: «И я тоже».

Он был очень сообразителен. Он сразу же понял, что я имею в виду мистера Хенли. Стрела попала точно в цель.

Несколько позже он кинул мне еще один намек, который укрепил мои подозрения. Он сказал, что, если полиция решится совершить налет на его игорный дом, его успеют предупредить заранее. И, уже не испытывая удивления, я сказал, что предполагал нечто подобное.

Тогда Вулкан все понял. Он понял, что я имел в виду старшего клерка комиссариата полиции. И снова стрела попала в цель.

Ваш преданный работник? Нет, я так не думаю! Мистер Хенли сотрудничал с Вулканом, не только предлагая ему в залог драгоценности. Как далеко он зашел в сотрудничестве с другими владельцами игорных домов и в чем он оказывал им содействие — это предстоит вам выяснить. Так что преданность никогда не была ему свойственна! ч

Снова Алан Хенли издал какой-то бессвязный звук.

Он ничего не отрицал, у него просто не было сил говорить. Его левая рука невольно дернулась, словно он хотел схватить пистолет с серебряной рукояткой и направить его в себя. Но он не смог этого сделать.

В его вытаращенных глазах стоял образ поджидающего его палача. Он закрыл руками лицо. Трость черного дерева со стуком упала на пол. Головой вперед он без сознания упал на стол среди разметавшихся бумаг.

Перед глазами Флоры, у которой першило в горле, появилась еще одна фигура. За столом мистера Хенли стоял капитан Хогбен, перебросив пальто через правую руку. Фигура его была частично освещена лампой с зеленым абажуром. Правая рука его змеиным движением дернулась вперед...

— Разве это не смешно?.. — начал мистер Мейн, но Чевиот резко прервал его.

— Смешно? — вскричал он. — Есть и более смешные вещи!

Тем, кто слышал его, показалось, что Чевиот сошел с ума.

— А ведь я суперинтендант отдела «С-1» департамента по расследованию уголовных преступлений! Я, который так гордился моими познаниями научной криминалистики! Я не мог себе представить, что оно уже существует, и потратил два дня, не подозревая о существовании обыкновенного духового ружья, о котором в 1829 году мне мог поведать любой оружейник!

Все уставились на него. За спиной сержанта Балмера, который стоял недвижимо, подобно скале, держа в руках толстую узловатую трость, дверной проем был переполнен полисменами, толпившимися в коридоре. Сквозь их толпу пробился еще один сержант, с цифрой девять на воротнике.

Тяжело переведя дыхание, сержант застыл по стойке «смирно» и отдал честь.

— Сэр! — сказал он полковнику Роуэну. — Начался бунт. Этот портной, напившись, поджег свой собственный дом. Черт знает, почему он это сделал, но они все прямо рехнулись. На Парламент-стрит шестьсот человек, с которыми идет драка, и все дубинки пущены в ход. Они напали на наших людей и высыпали на Кинг-стрит...

— Нам придется справиться с этим, — рявкнул полковник Роуэн. — Кстати, мистер Чевиот, не сошли ли и вы с ума? Что значат ваши слова об отделе «С-1»? О «департаменте по расследованию уголовных преступлений»?

Чевиот засмеялся.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я совершенно запамятовал биографию короля Георга IV, написанную мистером Фулфордом, в которой он упоминает дырку от пули духового ружья, обнаруженную в окне королевской кареты. Это было в 1820 году. И духовое оружие было известно задолго до этого. Но потребовалась встреча с Джоем-млад-шим, чтобы напомнить мне.

— Биография короля? — эхом откликнулся удивленный мистер Мейн. — Но ведь король еще жив! Еще не существует никакой биографии Его Величества!

— Да, сэр, — согласился Чевиот. — К тому же я забыл, что работа мистера Роджера Фулфорда не будет опубликована еще больше ста лет.

— Боже небесный! — выдохнул полковник Роуэн. — Мистер Чевиот! Следите за своими словами, иначе мы решим, что вы окончательно сошли с ума.

— Может, так и есть, — возразил Чевиот. — Но я должен разобраться еще кое в чем. Это совершенно не имеет отношения к мистеру Хенли.

И он указал на капитана Хогбена, рука которого по-прежнему лежала на столе мистера Хенли.

— Я имею в виду этого человека, — резко сказал Чевиот. — Капитан Хогбен, давая показания под присягой, совершил клятвопреступление. Оно было совершено в присутствии членов магистрата. И он за это заплатит. В соответствии с требованиями времени, наказание за это...

Все действия Хогбена уложились в одно стремительное движение.

Правая рука его схватила пистолет с серебряной рукояткой. Левой рукой он сдернул со сгиба локтя длинное черное пальто и швырнул его в голову Чевиота, закрыв ему лицо.

Рванувшись к дверям, он увидел, что проем забит полицейскими. На мгновение Хогбен оказался между Флорой и Луизой. Раздался треск стекла и ломающегося дерева, когда он, прикрывая рукой лицо, кинулся головой вперед сквозь нижнюю раму окна. Все услышали, как он ударился о землю и откатился в сторону. Через несколько мгновений он вскочил на ноги. Лошади, запряженные в карету, испуганно заржали и подались назад. Но оседланной верховой лошади для Хогбена тут не было, они с Луизой, как и Чевиот с Флорой, прибыли сюда в карете.

В слабом свете газовых светильников у входа они увидели, как он тяжело побежал по Уайтхоллу. Чевиот, который наконец освободился от пальто, швырнул его на пол у дверей.

— Пусть все остаются на своих местах! — крикнул он. — Этого преступника я возьму сам.

Кинувшись к окну, он, прикрывая лицо от осколков стекла, высунул ноги и выпрыгнул наружу. Все собравшиеся в комнате увидели, как он бросился вслед за Хогбеном, который бежал по Уайтхоллу.

В стремлении остановить Хогбена сержант Балмер вскинул духовое ружье, готовый стрелять. Но он был не в силах найти на ручке трости, какую выпуклость надо нажать, чтобы ружье выстрелило. И когда Чевиот исчез за окном, Балмер швырнул ружье на пол.

— Сэр, — сказал он полковнику Роуэну. — Я всегда подчинялся суперинтенданту. Но сейчас я хочу нарушить его приказ. Я тоже...

Проверив боковой карман под мундиром, он тоже исчез в окне.

Алан Хенли продолжал лежать лицом вниз на столе. Остальные стояли неподвижно. Полковник Роуэн, мистер Мейн, мистер Сларк, Луиза, Флора...

До них не доносилось никаких звуков, кроме тяжелых шагов сержанта Балмера, бежавшего по подмерзшей грязи. Затем стихли и они. Издали еле слышны были крики взбунтовавшейся толпы.

— Нет! — вскрикнула Фора. И после паузы снова: — Нет!

Ею владело предчувствие, подсказанное сердцем, что вот-вот случится то, что и должно было случиться.

Откуда-то поблизости до них донесся четкий сухой звук пистолетного выстрела.

Можно было бы сосчитать до трех, максимум до четырех — и столь же ясно раздался звук второго выстрела.

Затем наступило молчание.

Полковник Роуэн очень медленно подошел к разбитому окну и, высунув голову, посмотрел налево.

— Балмер! — крикнул он, хотя сержант, скорее всего, не мог его слышать. — Балмер!

Далеко к югу красные отсветы пламени пожаров стали озарять небо.

Смертельно бледный полковник Роуэн отдернул голову от окна и повернулся. Неверными шагами, словно в ступоре, он добрался до стола и застыл за ним — в своем пурпурном мундире, с окаменевшим лицом.

Все присутствующие, пораженные изумлением, чувствовали себя как во сне. Он длился и длился, но он не мог быть бесконечен. Из руки мистера Сларка выпала шляпа и легла на пол. Луиза Тремьян съежилась в кресле. Только Флора продолжала стоять на месте, вздернув подбородок, гляди куда-то вдаль.

Наконец они услышали звуки шагов. Сержант Балмер, тяжело волоча ноги, появился в комнате. Никто не подгонял его, когда он шел мимо окон, никто не проронил ни слова.

Медленно, с помрачневшим и усталым лицом, он проложил себе путь сквозь толпу в коридоре. Когда сержант появился в дверях, по лицу его было видно, что он ничего не понимает из происходящего. В опущенной руке он держал пистолет с короной и правительственной эмблемой.

— Итак? — откашлявшись спросил полковник Роуэн. Гнев так и бурлил в нем. — Что случилось? И где... где суперинтендант Чевиот?

Видно было, что Балмер с трудом приходил в себя.

— Видите ли, сэр, — сказал он, — суперинтендант не вернулся.

— Я знаю! Где он?

Сержант Балмер вскинул голову.

— Я что хочу сказать, сэр, — с трудом выдавил он, — он вообще не вернется. Я что хочу сказать... он мертв.

И снова мрачное молчание воцарилось в комнате, освещенной лампами под красным и зеленым абажурами.

— Понимаю, — пробормотал полковник Роуэн.

— Хогбен, — со всей силой ненависти сказал Балмер, — Хогбен и не собирался никуда убегать. Хогбен... — он остановился и повернулся. А вы же знаете суперинтенданта. Он двинулся на него с пустыми руками. И Хогбен выхватил пистолет и выпалил ему прямо в лицо.

У сержанта Балмера перехватило горло, и он сделал еще одно отчаянное усилие, чтобы заговорить.

— Ну вот, — сказал он. — Я был неподалеку. Суперинтендант предупредил меня, чтобы я никогда не носил с собой заряженное оружие. Я заверил его, что не буду. Но оно у меня было. Я подошел почти вплотную, так что промахнуться просто не мог. И я влепил пулю этому подонку Хогбену прямо между глаз. И, видит Бог, я горжусь этим.

Все молчали, пока мистер Мейн не взорвался.

— Это была ошибка Чевиота! — вскричал он, не в силах справиться с нервным потрясением. — «Пылай, огонь, и клокочи, котел!» Он всегда цитировал эти слова, когда шла речь о Маргарет Ренфру. И он не знал, он не догадывался, что эти слова могли быть отнесены скорее к нему. — Мистер Мейн пришел в себя. — Леди Дрейтон! Прошу простить меня! Я не имел в виду...

Голос у него прервался.

Флора не шевельнулась, она не проронила ни слова, не посмотрела ни на кого. У нее лишь дрожали губы, и дрожь эта становилась неудержимой; все слышнее становился рев толпы, и пламя окрашивало пурпуром край неба.

 Эпилог «О, женщина! В нашем доме, где царит покой...»

Когда Чевиот увидел фигуру повернувшегося Хогбена, черным силуэтом выделяющуюся на фоне языков пламени, он сразу же понял, что сейчас произойдет, потому что отдаленные отсветы мелькнули на посеребренном стволе пистолета.

Он успел вымолвить лишь одно слово: Ф л о р а! — как Хогбен нажал курок.

Что-то с огромной силой ударило его по голове. Или это ему показалось, потому что он не увидел вспышку, не услышал выстрела. Одна лишь мысль мелькнула у него, что странно было бы падать ничком, а не на спину, получив удар тяжелой пули.

Затем наступила темнота, кроме которой ничего больше не было.

Он не мог сказать, сколько длилось погружение в эту темноту. До него доносились звуки и голоса, словно из другого мира. Он чувствовал свои мышцы, свои нервы и сердце. В голове у него проплывали какие-то мысли, что несказанно удивило его.

Если он мертв, то, конечно, не может думать. И, конечно же, не может слышать.

— Суперинтендант! — сказал чей-то голос.

Чевиот приподнял голову, которая страшно болела, у него все расплывалось перед глазами. Как ни странно, он стоял на коленях у дверцы какого-то кеба.

— Я ничего не мог сделать! — снова и снова повторял голос. — Как мог я что-то разглядеть в этом проклятом тумане, когда машина едва только вывалилась из ворот и врезалась в меня передним бампером?

— Пуля, — сказал Чевиот. — Должно быть, она не попала в меня!

— Какая пуля? — сказал голос у него над ухом. И он узнал его.

Он высунул голову из открытой двери такси. Перед ним стояла стена непроглядного октябрьского тумана. Шляпа на нем была мягкой и современной формы. Сквозь туман мерцали слева огни паба.

Оглядевшись, прямо перед собой он увидел высокие железные ворота с полукруглой аркой прохода между Центральным управлением Скотланд-Ярда и его южным отделением. Перед самым капотом его такси стояла другая машина, на крыше которой светилась панель с черными буквами «Полиция».

— Ты что, не видел знак здесь? — обрушился на водителя такси полицейский шофер. — Не знал, что никаким машинам не позволено проезжать под этой аркой?

— Осторожнее, мистер Чевиот, — сказал сержант Бойс, который помогал инспектору Хастингсу во время ночного дежурства в Центральном управлении Скотланд-Ярда.

— Э-э-э...да.

— Вы получили основательный удар по голове, — продолжил сержант Бойс. Как и все, кто дежурил по ночам, он был в штатском. — Когда машины столкнулись, вы крепко стукнулись головой о ручку дверей. Но кожа цела, так что вы получили только сотрясение. Опирайтесь на мою руку и вылезайте.

Придерживаясь за его предплечье, Чевиот вылез из машины и почувствовал под ногами основательность асфальта.

Время вернулось на место.

— Не может быть, чтобы я спал, — сказал Чевиот.

— Конечно, вы не спали. Кстати, ваша жена звонила полчаса назад и сказала, что подъедет и заберет вас на машине. Не пугайте ее! Она сейчас внутри и...

— Это не было сном! — сказал Чевиот.

— Спокойнее, суперинтендант!

— Тайна убийства наконец разрешена, — продолжал Чевиот, все еще не в силах окончательно прийти в себя. — Разрешена до последней детали. Но обо всем остальном я никогда не узнаю и не смогу узнать. Я в самом деле существовал в 1829 году! Прошлое повторяется! Мне никогда не доведется увидеть доску у старого здания парламента...

— Послушайте, суперинтендант...

— ...Я никогда не встречал описания тира Джоя Малтона на Дейвис-стрит и не знал, под каким номером он там находится. Часть моей подлинной жизни находится здесь, смешавшись с той частью, которую я и во сне не мог себе представить. Я не могу отделить их одну от другой. Если только она... она...

Легкие каблучки процокали по асфальту, направляясь из дежурной комнаты, и торопливо миновали арку. Под ней показалась женская фигура.

— Все в порядке, сэр? Вот ваша жена.

У Чевиота все прояснилось в голове. И сердце, словно издав немой крик, сбросило с себя тяжесть.

Женские руки обвились вокруг него, и он обнял ее в ответ. Сквозь туман на него смотрели те же самые синие глаза. Тот же самый рот, та же самая изящная фигура, те же самые золотые волосы под кокетливой шляпкой — все сливалось в тот облик,, который он видел перед собой перед тем, как потерял сознание.

— Здравствуй, дорогой, — сказала Флора.

* * * 

Внимание! Внимание!

В ближайших выпусках серии «Bestseller» издательства «Verba» мы представим читателям редкую возможность познакомиться с уникальными произведениями детективного жанра, где действует знаменитейший из знаменитых, неповторимый и легендарный сыщик Шерлок Холмс, но... Все дело в том, что эти произведения не принадлежат перу Артура Конан Дойла!

Но кто же еще осмелился писать о Шерлоке Холмсе?

О, это были мастера! Они не смогли устоять перед феноменом невероятной популярности обитателя Бейкер-стрит, но написали о нем по-своему, сообразуясь со своим талантом и собственным видением этого литературного героя.

Это — О. Генри, Гарт, Дж. Д. Карр, Э. Квин и другие.

Первую из этого ряда повесть мы помещаем уже в этом выпуске. Ее написал талантливый американец Сэмюэл Клеменс. Впрочем, он гораздо больше известен по своему литературному псевдониму как Марк Твен.

 Сэмюэл Клеменс Детектив с двойным прицелом

Часть первая Никогда не следует поступать дурно при свидетелях.

I

Сцена первая: сельская местность в штате Виргиния. Год — тысяча восемьсот восьмидесятый. Свадьба. Красивый молодой человек со скудными средствами женится на богатой молодой девушке. Любовь с первого взгляда и — скоропалительная женитьба. Женитьба, которой отчаянно противился вдовый отец невесты.

Джейкоб Фуллер — новобрачный, двадцати шести лет, потомок старинного, но не знатного рода. Его предки были вынуждены эмигрировать из Седжмура, притом с пользой для казны короля Якова, как утверждают все: иные по злому умыслу, другие потому, что действительно этому верят. Новобрачной девятнадцать лет, она красавица. Пылкая, экзальтированная, романтичная, безмерно гордящаяся тем, что в жилах ее течет кровь кавалеров, и страстно влюбленная в своего молодого супруга. Ради этой любви она осмелилась пойти наперекор воле отца, сносила его горькие упреки, с неколебимой стойкостью выслушивала его мрачные пророчества и, наконец, покинула отчий дом без отцовского благословения, гордая и счастливая, — ибо, поступив так, доказала силу чувства, наполнявшего ее сердце.

Утро после свадьбы принесло новобрачной неприятный сюрприз: супруг отклонил ее ласки и сказал:

— Сядь. Мне нужно тебе кое-что сказать. Я тебя любил. Но это было до того, как я попросил твоего отца отдать тебя мне. Его отказ меня не огорчил — это я бы мог перенести, но то, что он тебе говорил про меня, — дело иное... Молчи, можешь не возражать. Я отлично знаю, что именно он тебе говорил. Я узнал это из достоверных источников. Кроме всего прочего, он сказал, что мой характер написан на моем лице, что я лицемер, негодяй, трус, скотина, не знаю ни жалости, ни сострадания. «Седжмурское клеймо», — вот как он сказал. Всякий на моем месте отправился бы к нему в дом и застрелил его, как собаку. Я и хотел так сделать, я готов был это сделать, но тут мне пришла в голову иная мысль: опозорить его, разбить его сердце, доконать его мало-помалу. Как этого достичь? Моим отношением к тебе, его кумиру. Я решил жениться на тебе, а потом... Наберись терпения — и ты узнаешь...

С той самой минуты в течение трех месяцев молодая супруга претерпевала все унижения, все оскорбления, все пытки (за исключением лишь мук физических), какие только был способен измыслить упорный, изобретательный ум ее мужа. Гордость придавала ей сил, и она держала в тайне свои страдания. Время от времени муж осведомлялся:

— Отчего ж ты не идешь к отцу и не жалуешься ему?

Затем он выдумывал новые пытки, применял их и вновь задавал жене тот же вопрос.

— Из моих уст отец никогда ничего не узнает, — неизменно отвечала она и принималась насмехаться над происхождением мужа, говоря, что она всего-навсего законная рабыня потомка рабов и вынуждена повиноваться ему, и будет повиноваться ему, но лишь до известного предела, не дальше. Он может убить ее, если ему угодно, но он ее не сломит. Седжмурскому отродью это не под силу.

Однажды, на исходе третьего месяца, муж сказал ей с мрачной угрозой в голосе:

— Я испробовал все, кроме одного... — И он умолк в ожидании ответа.

— Что ж, испробуй и это, — сказала жена с презрительной усмешкой.

В полночь муж поднялся и сказал жене:

— Встань и оденься!

Она повиновалась, безмолвно, как всегда. Супруг отвел ее на полмили от дома и стал привязывать к дереву у большой дороги. Несмотря на ее крики и сопротивление, ему удалось осуществить свое намерение. Потом он сунул ей в рот кляп, стегнул ее хлыстом по лицу и натравил на нее собак. Собаки сорвали с несчастной одежду, и она осталась нагой. Тогда он отогнал собак и сказал:

— Тебя найдут здесь... прохожие. Часа через три они появятся и разнесут эту новость, слышишь? Прощай! Больше ты меня не увидишь.

И он ушел.

— Я дам жизнь его ребенку, — простонала несчастная. — О боже, пусть это будет мальчик!

Спустя некоторое время ее нашли фермеры и, как и следовало ожидать, разнесли весть о случившемся. Они подняли всю округу, намереваясь линчевать злодея, но птичка уже улетела. Молодая женщина стала жить затворницей в доме отца. Он заперся вместе с ней и с тех пор никого не желал видеть. Гордость его была сломлена, сердце разбито, он угасал день ото дня, и даже родная дочь обрадовалась, когда смерть избавила его от страданий.

Похоронив отца, она продала имение и исчезла.

II

В 1886 году неподалеку от глухой деревушки в Новой Англии в скромном доме жила молодая женщина. Она жила одна с маленьким мальчиком лет пяти. Сама вела хозяйство, пресекала всякие попытки завести с ней знакомство и не имела друзей. Мясник, булочник и все прочие, чьими услугами она пользовалась, не могли сообщить жителям деревни никаких сведений о ней, за исключением того лишь, что ее фамилия Стилмен и что мальчика она называет Арчи. Никому не удалось узнать, откуда она приехала, но говорили, что у нее выговор южанки. У ребенка не было ни друзей, ни товарищей по играм, не было и учителя, кроме самой матери. Мать обучала его прилежно, с умом, была довольна успехами сына и даже слегка гордилась ими. Однажды Арчи сказал:

— Мама, я не такой, как все дети?

— Не думаю. А что?

— Мимо нас шла девочка и спросила меня, не проходил ли почтальон, а я сказал, что проходил; она спросила, давно ли я его видел, а я сказал, что совсем его не видел. Тогда она говорит: откуда же я знаю, что проходил почтальон; а я сказал, что знаю, потому что почуял на дороге запах его следов. Тогда она сказала, что я дурак, и показала мне язык. Почему она так сделала?

Молодая женщина побледнела. «Это — врожденное! — подумала она. — У него нюх ищейки!» Она привлекла ребенка к груди, сжала в объятиях и сказала:

— Господь сам указал мне средство. — Глаза ее горели яростным пламенем, от возбуждения она часто и тяжело дышала.— Загадка наконец-то разгадана! Сколько раз я недоумевала, каким образом ребенок умудряется отыскивать в темноте разные вещи. Теперь мне все ясно.

Она посадила мальчика на его детский стульчик и сказала:

— Посиди немножко. Я сейчас вернусь, и мы обо всем поговорим.

Мать поднялась в свою спальню, взяла с туалетнего столика несколько мелких вещиц и спрятала их: пилочку для ногтей — под кровать, ножницы — под бюро, ножичек слоновой кости для разрезания бумаги — под шкаф. Потом вернулась к сыну и сказала:

— Я забыла захватить с собой несколько вещей. — Она перечислила их и добавила: — Сбегай наверх, мой милый, и принеси!

Ребенок бросился выполнять поручение и вскоре принес матери все, что она просила.

— Тебе было трудно их найти?

— Нет, мамочка! Я просто ходил повсюду, куда ходила ты.

Пока мальчика не было в комнате, мать подошла к книжному шкафу, взяла с нижней полки несколько книг, открыла каждую из них, провела рукой по одной из страниц, запомнила ее, а потом поставила книги на место. На этот раз она сказала сыну:

— Арчи, пока ты был наверху, я здесь кое-чем занималась. Как ты думаешь, что я делала?

Мальчик подошел к книжному шкафу, вынул книги, которые брала его мать, и открыл их на тех же страницах, к которым она прикасалась.

Мать посадила мальчика к себе на колени и сказала:

— А теперь, дорогой, я отвечу на твой вопрос. Я выяснила, что в одном отношении ты отличаешься от других людей. Ты видишь в темноте, ты улавливаешь запахи, которых другие не чувствуют, — словом, ты наделен свойствами ищейки. Это очень хорошие и ценные качества, но ты не должен о них никому рассказывать. Если люди об этом узнают, они будут называть тебя диковинным* чудным ребенком, а дети станут тебя обижать и дразнить. В этом мире нужно быть таким, как все, чтобы не вызвать зависть, недоброжелательство и презрение. Ты наделен замечательным даром, и это меня глубоко радует, но ты будешь держать его в тайне, — ради мамы, правда?

Ребенок обещал ей это, не понимая, в чем дело.

Весь тот день в мозгу молодой матери роились беспокойные мысли: голова ее была полна планов, проектов, замыслов — жутких, мрачных, черных. Но они озаряли ее лицо. Озаряли его яростным, беспощадным огнем, отблеском адского пламени. Лихорадочное возбуждение охватило ее, она не могла ни сидеть, ни стоять, ни читать, ни шить, ей становилось легче только в движении. На десятки ладов проверяла она дар своего ребенка, и все время, думая о прошлом, повторяла: «Он разбил сердце моего отца, а я все эти годы днем и ночью помышляла лишь о том, как разбить его сердце. Теперь я знаю, что надо делать. Теперь я это знаю».

Демон беспокойства не покинул ее и вечером. Со свечой в руке она обошла весь дом, от чердака до подвала, пряча булавки, иголки, наперстки, катушки — под подушками, под коврами, в щелях, под кучей угля в ящике; она посылала малыша отыскивать эти вещи в темноте, и он их находил и бывал горд и счастлив, когда мать хвалила его и осыпала ласками.

С той поры жизнь приобрела для нее новый смысл: «Будущее предрешено. Теперь я могу спокойно ждать и наслаждаться ожиданием». В ней снова пробудился интерес ко всему, чем она увлекалась прежде: к музыке, языкам, рисованию, живописи и другим, давно заброшенным утехам девичьей поры. Она вновь стала счастлива, вновь обрела радость жизни. Шли годы, мать наблюдала за развитием своего ребенка и была довольна. Не всем, правда, но почти всем: ей казалось, что в сердце сына больше мягкости, нежели суровости, и в этом она видела его единственный недостаток, хоть и считала, что он целиком восполняется сыновней любовью и восторженной преданностью. Кроме того, Арчи умел ненавидеть, и это было хорошо; однако мать не была уверена в том, что его ненависть так же прочна и крепка, как любовь, а это было не слишком хорошо.

Шли годы... Арчи превратился в красивого, стройного юного атлета; он был учтив, спокоен, общителен, приятен в обращении и выглядел, пожалуй, несколько старше шестнадцати лет. Однажды вечером мать сказала, что хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное, добавив, что теперь он достаточно взрослый, чтобы узнать обо всем, и что у него достаточно воли и характера, чтобы осуществить замысел, который она долгие годы обдумывала и вынашивала. И мать рассказала сыну о своем браке, открыв ему горькую правду во всей ее чудовищной наготе. Некоторое время ошеломленный юноша не мог произнести ни слова. Потом сказал:

— Я понял. Мы южане; согласно нашим обычаям и нравам, возмездие может быть лишь одно: я разыщу его и убью.

— Убьешь? О нет! Смерть — это избавление. Смерть для него была бы услугой. Мне ли оказывать ему услуги? Нет! Пусть ни единый волос не падет с его головы.

Юноша погрузился в раздумье, потом произнес:

— Ты для меня — все на свете. Твое желание для меня — закон и радость. Скажи, что надо делать, и я это сделаю.

Глаза матери засияли торжеством, и она сказала:

— Ты его разыщешь. Уже одиннадцать лет я знаю, где он скрывается. Я потратила более пяти лет и уйму денег, разыскивая его. Ему принадлежит рудник в Колорадо, и он преуспевает. Живет он в Денвере. Его зовут Джейкоб Фуллер. Вот наконец это имя! Впервые после той роковой ночи я произнесла его вслух. Подумай только, ведь оно могло быть и твоим именем, если б я не спасла тебя от позора и не дала тебе другое, более достойное. Ты должен спугнуть Фуллера, выгнать его из Денвера; потом ты последуешь за ним и снова погонишь его дальше; и так ты будешь перегонять его с места на место, постоянно, неотступно, отравляя ему жизнь, наполняя ее таинственным ужасом, отягчая безысходной тоской, заставляя его призывать смерть и мечтать об отваге самоубийцы. Он станет вторым Агасфером. Он больше уже не будет знать ни отдыха, ни покоя, ни мирного сна. Ты будешь следовать за ним, как тень, неотвязно следить за каждым его шагом, мучить его, пока не разобьешь его сердце, так же, как он разбил сердце моего отца и мое.

— Я сделаю, как ты приказываешь, мама.

— Верю тебе, дитя мое. Все уже подготовлено. Вот чек. Пользуйся деньгами свободно, у нас их достаточно. Иногда тебе придется прибегать к маскараду. Я и об этом позаботилась, так же как и обо всем остальном.

Она вынула из столика для пишущей машинки несколько листков бумаги. На каждом из этих листков было напечатано следующее:

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ НАГРАДЫ

Полагаю, что в данной местности проживает некий человек, которого разыскивают в одном из восточных штатов. В 1880 году, однажды ночью, он привязал свою молодую жену к дереву у большой дороги, ударил ее по лицу хлыстом и натравил на свою жертву собак, которые сорвали с нее одежду. В таком виде он ее оставил и скрылся. Родственник пострадавшей разыскивает преступника уже 17 лет. Обращаться в... почтовое отделение. Вышеупомянутая награда будет тут же выплачена при личной встрече тому, кто сообщит разыскивающему адрес преступника.

— Как только ты разыщешь его и запомнишь его запах, той же ночью ты приклеишь одно из этих объявлений на стене дома, где он живет, а другое — на здании почты или еще где-нибудь на видном месте. Это взбудоражит местное население. Поначалу ты дашь ему несколько дней сроку, пусть он распродаст имущество без особых потерь. Со временем мы разорим его, но сделаем это постепенно. Не следует разорять его сразу, ведь это может привести его в отчаяние, сказаться на здоровье и даже убить его.

Она вынула из ящика еще три или четыре листка и прочитала один из них.

...18...

Джейкобу Фуллеру

В вашем распоряжении ... дней для устройства дел. Вас никто не потревожит в течение этого срока, который истечет в ... часу утра, ... числа, ... месяца. Затем вы должны уехать. В случае если вы окажетесь здесь позднее указанного часа, я вывешу на всех перекрестках объявление о вашем злодеянии, с указанием точной даты и описанием места, а также упоминанием всех имен, включая ваше. Физической расправы можете не опасаться. Это вам никогда не будет угрожать. Вы причинили невыносимые страдания старому человеку, разбили ему жизнь, свели его в могилу. Теперь вы будете страдать так же, как страдал он.

— Подписи не нужно. Помни, что он должен получить это письмо прежде, чем узнает про объявленную награду, — значит, рано утром. До того, как встанет, — иначе от страха он может сбежать без гроша в кармане.

— Хорошо, я буду помнить об этом.

— Эти бланки тебе понадобятся только вначале, быть может, всего лишь раз. В дальнейшем, когда ты захочешь, чтобы он уехал, ты постараешься доставить ему вот эту записку:. «Уезжайте. В вашем распоряжении ... дней». Это подействует. Наверняка.

III

Выдержки из писем к матери

Денвер, 3 апреля 1897 г.

Вот уже несколько дней я живу в Вблизитой же гостинице, что и Джейкоб Фуллер.

Я запомнил его запах и мог бы учуять его хоть в десяти пехотных дивизиях. Я часто бывал поблизости от него и слышал его разговоры. Он владелец рудника, который приносит неплохой доход, но он не богач. В свое время он освоил горное дело самым правильным способом: работая простым рудокопом. Человек он веселый, жизнерадостный и легко носит груз своих сорока трех лет. На вид ему значительно меньше — лет тридцать шесть, тридцать семь.

В брак он больше не вступал, выдает себя за вдовца. У него хорошее положение в обществе. Его здесь любят, он окружен друзьями. Даже меня к нему влечет —должно быть, это зов родной крови. Как слепы, как безрассудны и произвольны иные законы природы, — вернее, почти все. Мое задание осложнилось. Я надеюсь, ты понимаешь меня и будешь снисходительной. Гнев мой утрачивает свой накал быстрее, чем я в этом сам себе могу признаться. Но я выполню свою задачу. Даже если радость мести угасла, остается чувство долга, и преступнику не будет пощады. Мне помогает возмущение, поднимающееся в душе всякий раз, когда я думаю о том, что он, свершивший столь гнусное преступление, — единственный, кто не пострадал из-за него. Извлеченный урок явно исправил его характер, и это позволяет ему чувствовать себя счастливым. Подумать только, он — виновная сторона — избавлен от всех мук, а ты — невинная жертва — сломлена ими. Но будь спокойна, преступник пожнет то, что посеял.

 Серебряное Ущелье, 19 мая

Я вывесил бланк формы № 1 в полночь 3 апреля. Через час я подсунул ему под дверь бланк формы № 2, с уведомлением, что он должен уехать из Денвера не позднее 11.50 ночи 14-го числа.

Какой-то загулявший репортер утащил один из моих бланков, потом обрыскал весь город и утащил второй экземпляр. Таким образом, ему удалось, выражаясь профессиональным языком, «вставить фитиль» другим газетам, то есть раздобыть ценный материал, обскакав других газетчиков. И вот наутро его газета, задающая в этом городе тон, крупным шрифтом напечатала наше объявление на первой полосе, присовокупив целый столбец поистине вулканических комментариев в адрес нашего негодяя, которые заканчивались обещанием добавить тысячу долларов к объявленной награде за счет газеты! В здешних краях пресса умеет проявить великодушие, когда на этом можно сделать бизнес.

За завтраком я сел на свое обычное место, которое выбрал с таким расчетом, чтобы видеть лицо папы Фуллера и слышать, о чем говорят за его столом. В зале присутствовало человек семьдесят пять — сто, и все они были заняты обсуждением статьи и выражали надежду, что родственнику пострадавшей удастся найти преступника и избавить город от скверны с помощью перьев, дегтя, жерди или пули или еще каких-либо иных средств.

Когда в зал вошел Фуллер, в одной руке у него был сложенный вдвое листок — уведомление о выезде, другой руке — газета. При виде его мне стало более чем не по себе. Веселости его как не бывало. Он выглядел постаревшим, похудевшим, мертвенно-бледным, а кроме того, — подумай только, мама, что ему приходилось выслушивать! Он слушал, как друзья, ни о чем не подозревая, награждают его эпитетами, заимствованными из словарей и фразеологических справочников авторизованного собрания сочинений самого сатаны. Более того, он должен был соглашаться с этими суждениями о собственной персоне и одобрять их, но эти одобрения горечью отдавались у него во рту. От меня-то он не мог этого скрыть. Было заметно также, что у него пропал аппетит. Он только ковырял в своей тарелке, но не мог проглотить ни куска. Наконец один из его друзей сказал:

— Вполне возможно, что родственник пострадавшей присутствует здесь в зале и слышит, что думает наш город об этом не- ’ слыханном мерзавце. Я надеюсь, что это так.

Ах, мама! Просто больно было смотреть на беднягу, когда при этих словах он передернулся и в страхе стал озираться по сторонам. Не в силах дольше терпеть, он поднялся и ушел.

На той же неделе Фуллер распустил слух, что купил рудник в Мексике и что хочет продать свою собственность и как можно скорее поехать туда, чтобы лично руководить делом. Игру он повел ловко. Сначала он запросил сорок тысяч долларов, из них — четвертую часть наличными, остальное — векселями, но так как деньги ему нужны срочно, то он соглашался уступить, если ему заплатят всю сумму наличными. Таким образом, он продал свой рудник за тридцать тысяч долларов. И что же, ты думаешь, он заявил после этого? Он захотел, чтобы ему заплатили ассигнациями, сказав, что бывший хозяин рудника в Мексике родом из Новой Англии и большой чудак, начиненный всевозможными причудами, что он предпочитает бумажные деньги золоту или даже чекам. Людям это показалось странным: ведь в случае необходимости бумажные доллары можно получить по чеку в Нью-Йоркском банке. На эту тему велись разговоры, но только в течение одного дня. Дольше одного дня в Денвере ни на одну тему не говорят.

Я все время следил за Фуллером. С тех пор как он совершил продажу и получил деньги, что произошло 11-го числа, я ни на секунду не терял его следов. В тот же день — нет, вернее, 12-го, потому что было уже за полночь, — я выследил Фуллера до самых дверей его номера — четвертая дверь от моей, в том же коридоре. Потом я зашел к себе, надел грязную одежду — костюм рудокопа-поденщика, вымазал лицо, приготовил дорожный мешок со сменой белья, сел, не зажигая света, у себя в номере, отворил дверь и стал ждать. Я подозревал, что птичка вскоре пустится в полет. Полчаса спустя мимо моей двери прошла какая-то старушка с саквояжем, и я тут же учуял знакомый запах. Прихватив мешок, я последовал за ней, потому что это был Фуллер. Он вышел из гостиницы через боковой ход, свернул в тихую, безлюдную улочку, прошел три квартала, скрытый тонкой сеткой дождя и плотным покровом ночи, и сел в запряженный парой лошадей экипаж, который, разумеется, был заказан заранее. Я же без приглашения уселся на багажник, и мы покатили. Так мы проехали десять миль. Коляска остановилась у станции, где Фуллер расплатился с кучером. Он вылез из коляски и уселся под навесом на тачку, в самом темном углу. Я вошел в помещение станции и стал наблюдать за кассой. Но билета Фуллер не купил, и я тоже. Вскоре подошел поезд. Фуллер влез в вагон. Я влез в тот же вагон, но с другого конца, прошел по проходу и сел позади Фуллера. После того как он уплатил кондуктору и назвал место, куда едет, я, пока кондуктор давал сдачу, пересел подальше. Когда кондуктор подошел ко мне, я взял билет до того же места, находившегося в сотне миль на запад.

Целую неделю Фуллер гонял меня без передышки. Он переезжал с места на место — все дальше и дальше на запад, но с первого же дня уже в мужском костюме. Он выдавал себя за рудокопа-поденщика, как и я, и приклеивал густые усы и бороду. Это была отличная маскировка, и он играл свою роль без всякого напряжения — ведь у него же опыт в этой профессии. Близкий друг, и тот не узнал бы его. Наконец он остановился здесь, в самом неприметном, маленьком приисковом поселке Монтаны. У него есть хибарка, ежедневно он отправляется разведывать жилу. Возвращается он только вечером, держится особняком. Я живу в бараке рудокопов; это страшная берлога: нары, отвратительная пища, грязь...

Мы живем здесь уже месяц, и за это время я встретил его только раз, но каждую ночь я хожу по его следам, а потом стою на сторожевом посту. Как только он снял здесь хижину, я отправился в город, расположенный в пятидесяти милях отсюда и телеграфировал в Денвер, чтобы в гостинице хранили мой багаж, пока я за ним не пришлю. Мне здесь ничего не нужно, кроме смены рабочих рубах, а они у меня есть.

Серебряное Ущелье, 12 июня

Слухи о происшествии в Денвере сюда, как видно, не дошли. Я знаком почти со всеми жителями поселка, и никто ни разу не упоминал об этом, во всяком случае в моем присутствии. Фуллер наверняка чувствует себя здесь в безопасности. Он застолбил участок в двух милях от поселка, в укромном месте в горах. Участок обещает быть богатым, и Фуллер усердно трудится. Но если бы ты видела, как он изменился! Он никогда не улыбается, держится замкнуто, ни с кем не разговаривает. И это он, который всего лишь два месяца тому назад так любил общество, был таким весельчаком!

Несколько раз я видел, как он проходил мимо, тяжело ступая, поникший, одинокий; •— трагически жалкая фигура. Здесь он назвался Дэвидом Уилсоном.

Я могу быть уверен, что он останется здесь, пока мы его не потревожим. Если ты настаиваешь, я погоню его дальше. Но, право, не понимаю, как он может стать несчастнее, чем теперь? Я вернусь в Денвер и побалую себя небольшой дозой комфорта; съедобной пищей, хорошей кроватью, чистотой; затем я захвачу свой багаж и уведомлю бедного папу Уилсона о том, что ему пора в путь.

Денвер, 19 июня

В городе о нем скучают. Все друзья, надеются, что он преуспевает в Мексике, и желают этого не только на словах, но и от всего сердца. Это же всегда можно почувствовать! Признаюсь, я слишком долго прохлаждаюсь в городе, но будь ты на моем месте, ты была бы снисходительней. Знаю, что ты ответишь мне, и ты права: «Будь я на твоем месте, и если б мое сердце жгли воспоминания...» Завтра же ночным поездом отравляюсь обратно.

Денвер, 20 июня

Да простит нас господь, мама, мы идем по ложному следу! Этой ночью я не сомкнул глаз. Сейчас, на рассвете, я дожидаюсь утреннего поезда. И медленно, ах, как медленно тянутся минуты...

Этот Джейкоб Фуллер — двоюродный брат того, преступника. До чего же с нашей стороны было глупо не подумать о том, что преступник никогда бы не стал жить под своим именем после столь зверского злодеяния! Денверский Фуллер на четыре года моложе нашего, он приехал в Денвер в семьдесят девятом, будучи молодым вдовцом двадцати одного года, — стало быть, за целых двенадцать месяцев до твоего замужества. Это: можно доказать бесчисленными документами. Вчера вечером я беседовал с его близкими друзьями, которые знакомы с ним со дня его приезда. Я ни о чем не рассказал им, но через несколько дней я доставлю Фуллера обратно и возмещу убытки, которые он потерпел : после продажи рудника. А потом я устрою банкет и факельное шествие, и все это — за мой счет. Ты назовешь это безрассудством юности, но ведь я, как ты знаешь, еще юнец, не суди меня слишком строго. Со временем я образумлюсь.

Серебряное Ущелье, 3 июля

Мама, он исчез! Исчез, не оставив и следа. Когда я приехал, запах его уже пропал. Сегодня я впервые поднялся с постели. О, если б я не был так молод, я бы легче переносил удары судьбы. В поселке думают, что он отправился дальше, на запад. Сегодня вечером я выезжаю. До станции два-три часа на лошадях, потом — поездом. Куда поеду, еще не знаю, но я должен ехать. Сидеть на месте было бы пыткой.

Он, разумеется, изменил имя и внешность. Это значит, что _мне, быть может, придется обыскать весь земной шар._ Право же, мама, я это предвижу. Теперь я сам стал вторым Агасфером. О, ирония судьбы! Мы готовили эту участь для другого!

Подумай, как все теперь осложнилось! И как все было бы просто, если бы его можно было оповестить объявлением в газете! Но если есть способ, как уведомить его, не спугнув, то я такого не нашел, хотя и думал до полного отупения. «Если джентльмен, недавно купивший рудник в Мексике и продавший свой рудник в Денвере, сообщит адрес... (кому, мама?)... то ему расскажут, что произошла ошибка; у него попросят извинения и возместят убытки, которые он потерпел в связи с одним делом». Понимаешь? Он же подумает, что это ловушка; да и каждый бы так подумал. А' что если написать: «Выяснилось, что он не тот человек, которого разыскивали, и что он его однофамилец, изменивший свое имя по вполне убедительным причинам». Так годится? Но ведь тогда жители Денвера всполошатся, скажут: «Ага!» — и вспомнят о подозрительных ассигнациях. «Почему же Фуллер сбежал, если он не тот человек?» — спросят они. Нет, все это шито белыми нитками. Если же мне удастся найти Фуллера, то его репутация в Денвере погибнет, а сейчас она незапятнана. Ты умнее меня, мама, помоги мне.

У меня есть только одна нить в руках, всего лишь одна: я знаю его почерк. Если он запишет свое вымышленное имя в регистрационной книге гостиницы и не слишком изменит почерк, то было бы очень удачно, если бы оно мне попалось на глаза.

Сан-Франциско, 28 июня 1898 г.

Ты уже знаешь, что в поисках Фуллера я объездил штаты от Колорадо до Тихого океана и что однажды чуть-чуть не настиг его. А теперь еще одна неудача. Это произошло здесь, вчера. Я учуял его след, свежий след, и бегом помчался по этому следу, который привел меня к дешевой гостинице. Это был жестокий промах — собака свернула бы в другую сторону, но я ведь только отчасти собака и имею право проявить вполне человеческую бестолковость. Фуллер прожил в этой гостинице десять дней. Теперь я почти уверен, что он в течение последних шести или восьми месяцев нигде не останавливался подолгу,— что-то все время побуждает еш переезжать с места на место; Я понимаю это чувство и знак), что значит его испытывать. Он все еще носит имя, которое записал в книге гостиницы, когда я почти настиг его девять месяцев тому назад, —- Джеймс Уокер. Он, должно быть, назвался так после того, как скрылся из Серебряного Ущелья. Человек Он простой и равнодушен к пышным именам, Я узнал его слегка измененный почерк без труда, г—ведь он натура прямая, честная, не привыкшая к фальши и обману.

Мне сказали, что он только что уехал, не оставив адреса. Он не сообщил, куда едет, и когда его попросили оставить адрес, явно испугался, У него не было с собой багажа, кроме дешевого саквояжа, который он и унес с собой. «Старый скряга — небольшая потеря для гостиницы!..» Старый! Должно быть, теперь он стал таким. Я едва дослушал то, что мне говорили. В гостинице я пробыл всего лишь минуту и помчался по следу, который привел меня к пристани. О мама! Дымок парохода, на котором он отплыл, еще таял на горизонте. Я выиграл бы целых полчаса, если бы с самого начала побежал в ту сторону. Я мог бы нанять мощный катер и постарался бы нагнать судно, — оно держит курс на Мельбурн.

Каньон Надежды.

Калифорния, 3 октября 1900 г.

У тебя есть все основания сетовать: «по одному письму в год!». Это, конечно, ничтожно мало, согласен, но как можно писать тебе, если, кроме как о неудачах, сообщать не о чем? Это у всякого бы отбило охоту, так можно дойти до отчаяния.

Помнится, я писал тебе,—теперь мне кажется, что с тех пор прошло уже целое столетие, — что я не догнал его в Мельбурне и потом гонялся за ним по Австралии несколько месяцев подряд. Затем я поехал за ним следом в Индию, чуть было не нагнал его в Бомбее, следовал за ним повсюду —в Бароду, в Равалпинди, Лакхнау, Лахор, Канпур, Аллахабад, Калькутту, Мадрас — о, повсюду! Неделю за неделей, месяц за месяцем — в пыли, под палящим солнцем, почти всегда в верном направлении, иной раз почти настигая его, но так ни разу и не настигнув. Я был, на Цейлоне, а потом... впрочем, в дальнейшем я обо всем этом напишу подробно.

Я погнался за ним обратно в Калифорнию, потом — в Мексику и снова в Калифорнию; затем я охотился за ним по всему штату с первого января вплоть до прошлого месяца. Я почти уверен, что он находится где-то неподалеку От каньона Надежды. Я выследил его до одного места, в тридцати милях отсюда, но потом упустил. Верно, кто-нибудь подвез его.

Сейчас я отдыхаю, время от. времени занимаясь поисками потерянного следа.

Я был смертельно измучсн, мама, удручен, порою чересчур близок к отчаянию. Но рудокопы в этом маленьком поселке — славные ребята, и я за это время к .ним привязался, а их веселый жизнерадостный нрав подбадривает меня и помогает мне забыть все невзгоды. Я провел здесь уже целый месяц. Живу я в хижине, вместе с одним молодым человеком, которого зовут Сэмми Хильер. Ему лет двадцать пять; он единственный сын, и этим похож на меня; горячо любит свою мать и пишет ей письма каждую неделю. В этом он лишь отчасти похож на меня. Сэмми — существо робкое, а что касается ума, то... он явно не из тех, кто хватает звезды с неба, но в поселке его любят. Он милый, добрый малый, и когда я беседую с ним, то снова чувствую дружеское участие и поддержку, а это теперь для меня — и хлеб насущный, и отдых, и ) комфорт. Я бы хотел, чтобы подобное существо согревало «Джеймса Уокера». Ведь и у него были, друзья, он так любил общество. Перед моими глазами встает картина нашей последней встречи в Денвере, весь трагизм ее! И в тот самый миг я принуждал себя заставить его уехать!

Сердце у Сэмми Хильера добрее, чем у меня; мне думается, у него самое доброе сердце в поселке: ведь Сэмми единственный друг паршивой овцы нашего лагеря — некоего Флинта Бакнера и единственный человек, с которым Флинт разговаривает и кому разрешает с собою разговаривать. Сэмми сказал мне, что знает жизнь Флинта и что горе сделало его таким, каков он есть, и поэтому к нему следует относиться участливо. Право же, только в весьма вместительном сердце можно отыскать уголок и поселить в нем такого жильца, как Флинт Бакнер, если учесть все, что я о нем слышу. Пожалуй, эта маленькая деталь может дать тебе большее представление о характере Сэмми Хильера, чем самое подробное описание его. Однажды, беседуя со мной, Хильер сказал примерно так:

 — Флинт — мой дальний родственник, и он поверяет мне все свои горести. Так он облегчает сердце, а то бы оно у него лопнуло. Знай, Арчи Стилмен, нет на свете человека несчастнее Флинта Бакнера. Вся его жизнь — сплошные душевные муки; выглядит он куда старше своих лет, давным-давно он потерял покой. Никогда ему не улыбалось счастье, и он часто повторяет, что жизнь его все равно сущий ад и уж лучше бы ему поскорее отправиться к чертям в пекло.

IV

Настоящий джентльмен не позволит себе говорить голую правду в присутствии дам.

Свежее, живительное утро в начале октября. Сирень и золотой дождь, озаренные победными кострами осени, сплетаясь, пылали над землей, словно волшебный мост, возведенный доброй природой для обитающих на верхушках дерев бескрылых созданий, дабы они могли общаться друг с другом. Лиственницы и гранаты разливали по лесным склонам искрометные потоки пурпурного и желтого пламени. Дурманящий аромат бесчисленных эфемерных цветов насыщал дремотный воздух. Высоко в ясной синеве один-единственный эузофагус застыл на недвижных крылах. Всюду цари-, ли тишина, безмятежность, мир божий.

Время действия — тысяча девятисотый год, октябрь. Место действия — каньон Надежды, серебряный прииск в глубине округа Эсмеральда, Это уединенный уголок высоко в горах, вдали от дороги. Открыли его недавно. Обитатели считают, что здесь скрыты богатые месторождения серебра и что год-другой разведывательных работ внесет в этот вопрос полную ясность в ту или другую сторону. В поселке живут две сотни старателей, одна белая женщина с ребенком, несколько китайцев-прачек, пять индианок и дюжина бродячих индейцев в одеяниях из кроличьих шкурок, в потрепанных широкополых шляпах и ожерельях из жести от консервных банок. Здесь еще нет обогатительной фабрики, нет церкви и нет газеты. Поселок существует всего лишь два года. Он еще не заставил говорить о себе. Миру еще неведомы его название и местонахождение.

По обе стороны каньона, точно стены, тянутся горы в три тысячи футов высотою. Длинная цепь беспорядочно разбросанных хижин вьется по его дну, лишь раз в сутки удостаиваясь поцелуя солнца, когда оно в полдень, выходя из-за одной горной гряды, переваливает за другую. Поселок протянулся мили на две в длину. Хижины расположены далеко друг от друга. Единственный рубленый дом — трактир. Можно сказать — это вообще единственный дом в поселке. Он стоит в самом центре и служит местом вечернего отдыха для здешнего населения. В трактире пьют, играют в карты и в домино. Играют и на бильярде, ибо там имеется стол под зеленым сукном — сплошные дыры, залепленные пластырем. Есть и несколько кис в только без кожи на конце, и выщербленные шары, которые катятся со страшным грохотом и ни с того ни с сего останавливаются где-то посередине стола. Есть там и брусочек мела, из которого торчит кусок кремня. Тому, кто умудрится положить шесть шаров с одного кия, дается право выпить и угостить всю компанию за счет заведения.

Лачуга Флинта Бакнера последняя на южной окраине поселка, а его участок — е северной стороны, чуть подальше последней хижины на другом краю. Флинт Бакнер — мрачная личность. Он необщителен. Друзей у него нет. Тот, кто пытался с ним познакомиться, сожалеет об этом. Прошлое Бакнера никому не известно, Иные полагают, что оно известно Сэмми Хильеру, другие в этом сомневаются. Если спрашивают самого Хильера, то он отвечает отрицательно, заявляя, что о Бакнере он ровным счетом ничего не знает. У Флинта Бакнера есть подручный — кроткий юноша лет семнадцати, англичанин, с которым он очень дурно обращается на людях и без людей. Разумеется, пытались расспросить и этого паренька, но безуспешно. Фетлок Джонс — так зовут юношу, — говорил, что повстречался с Флинтом, когда искал жилу. В Америке нет у него ни родных, ни друзей, вот он и терпит грубое обращение Флинта ради жалованья, состоящего из копченой свинины и бобов. И больше от этого парня ничего нельзя добиться.

Фетлок пребывал в рабстве у Флинта' Бакнера уже целый месяц. С виду робкий и тихий, он медленно чах от оскорблений и унижений. Ведь кроткие натуры страдают особенно жестоко, может быть, сильнее, чем натуры более, грубые, — те могут хотя бы вспылить и облегчить душу с помощью ругани или кулаков, когда последняя капля переполнит чашу терпения.

Доброжелатели хотели выручить Фетлока из беды и не раз пытались уговорить его уйти от Бакнера, но юноше было страшно даже подумать об этом, и он неизменно отвечал: «О нет!» Пэт Райли, уговаривая Фетлока, как-то сказал:

— А ну, бросай своего паршивого скареда— будь он проклят! — и переходи кс? мне. Не бойся, я с ним управлюсь.

Юноша поблагодарил его со слезами на глазах, но, содрогнувшись, сказал, что «боится так рисковать»; и еще добавил, что Флинт когда-нибудь поймает его один на один ночью — и тогда...

— Ох, мистер Райли! При одной мысли об этом мне худо становится.

Другие говорили:

— Удери от него! А мы поможем. Махни-ка ночью к побережью.

Однако все эти предложения не имели успеха. Фетлок говорил, что Флинт погонится за ним и притащит его обратно, просто так, по злобности своего характера.

Люди только диву давались. Мучениям юноши не было конца, и так проходила неделя за неделей. Вполне возможно, что люди перестали бы удивляться, если бы узнали, чем Фетлок заполнял свой досуг. Он ночевал в сарайчике возле лачуги Флинта и по ночам, пересчитывая свои синяки и обиды, ломал голову все над одной и той же проблемой: как убить Флинта Бакнера и не быть уличенным в убийстве. Это была единственная отрада его жизни. Только этих часов он ждал с лихорадочным нетерпением, только в эти часы бывал счастлив';

Сперва он думал применить яд. Нет — яд не годится! Ведь при дознании установят, где и кто доставал отраву. А может, выстрелить в спину из-за угла, когда Флинт, неизменно в полночь, направляется домой? Нет... Что если кто-нибудь окажется поблизости и схватит его? Зарезать

Флинта, когда он спит? А вдруг он не сразит его одним ударом и Флинт вцепится, в него? Фетлок обдумал сотни различных способов, но ни один из них не годился, потому что даже в самом хитроумном таился роковой изъян — риск, возможность разоблачения. Нет, нужно найти что-нибудь другое.

Фетлок проявлял терпение, бесконечное терпение. «Только не спешить», — говорил он себе. Он покинет Флинта Бакнера не раньше, чем увидит его труп! И не к чему спешить, подходящий способ убийства будет найден. Где-то есть же такой способ... Он готов сносить побои, влачить это жалкое существование, пока не отыщет его. Да, да, должен быть способ, при котором убийца не оставит ни следа, ни малейшей улики. Только не спешить! Он найдет этот способ, и тогда —о, как хорошо тогда будет жить на свете! А покамест нужно всеми силами поддерживать свою репутацию тихони, и впредь, как и до сих пор, никто никогда не услышит от него ни единого недоброжелательного слова о Флинте Бакнере.,

За два дня до вышеупомянутого октябрьского утра Флинт Бакнер сделал кое-какие закупки и вместе с Фетлоком принес их в хижину: коробку со свечами они поставили в угол, жестяную банку с порохом положили на коробку со свечами, а бочонок с порохом поместили над койкой Флинта; огромное кольцо запального шнура повесили на крюк. Фетлок решил, что рытье мягкой породы на участке Флинта уже закончено и пора переходить к взрывным работам. Он уже видел, как взрывают породу, и кое-что смыслил в этом деле, только самому еще не приходилось этим заниматься. Догадка его оправдалась — настало время приступать к взрывным работам. Наутро хозяин и подручный отнесли к шахте шнур, бур и жестянку с порохом.

Яма была уже в восемь футов глубиной, и чтобы забраться в нее, пользовались приставной лестницей. Они спустились в яму, и флинт Бакнер приказал Фетлоку держать бур, даже не объяснив ему, как с ним надо обращаться, а сам занес молот. От первого же удара бур выскочил из рук Фетлока, словно так и положено.

— Образина! Ублюдок черномазый! Кто же так держит бур? Подними Pro! Наставь опять! Держи! Прокля... Нет, я тебя выучу!

Спустя час шурф был пробит.

— Теперь заряжай!

Юноша стал засыпать порох.

—Болван!

Страшный удар в челюсть свалил Фетлока с ног.

— Поднимайся! Нечего скулить! Сперва засунь шнур, А теперь сыпь порох. Стой! Стой! Ты, как видно, решил засыпа,ть его дополна? Из всех безмозглых молокососов, которых я... Подсыпь земли! А теперь песку! Примни! Стой, стой! О, дьявол!..

Флинт схватил железную чушку и сам стал уминать заряд, чертыхаясь и богохульствуя, словно бесноватый. Затем он поджег шнур, вылез из шахты и отбежал на пятьдесят ярдов, Фетлок — за ним. Несколько минут они стояли и ждали. И вот с громовым грохотом в воздух взлетело огромное облако дыма и щебня, затем на землю обрушился каменный ливень, и вновь воцарилась безмятежная тишина.

— Жаль, что тебя там не было, — заметил хозяин. Они снова спустились в шахту, расчистили ее, пробили еще один шурф и вновь его зарядили.

— Эй, сколько шнура ты собираешься загубить зря? Ты что, не знаешь, сколько надо отмерить?

— Не знаю, сэр.

— Ах, не знаешь! Нет, этакого я за всю свою жизнь не видывал!

И Флинт Бакнер вылез из шахты, крикнув Фетлоку:

— Эй, болван! Ты что, весь день там намерен торчать? Отрежь шнур и поджигай!

Несчастный, весь дрожа, взмолился:

— Помилуйте, сэр, я...

— Ты смеешь перечить мне? Режь шнур и поджигай!

Юноша выполнил приказание.

— Д-д-д-дьявол! Это называется отрезал! Всего минута до взрыва! Да что б тебя тут...

В ярости Флинт Бакнер рывком вытащил из ямы лестницу и пустился бежать. Юноша оцепенел от ужаса.

— О господи! На помощь! Спасите! Спасите! — молил он. — Что мне делать? Что Мне делать?

Он так и вжался в стену шахты, услышав, как потрескивает шнур, лишившись голоса, едва, дыша. В полном оцепенении стоял он и смотрел на шнур. Через три-четыре секунды, разорванный в клочья, он взлетит в воздух. И вдруг его осенило. Он кинулся к шнуру й оторвал конец, торчавший наружу. Спасен! Полумертвый от пережитого страха, обессилевший, Фетлок рухнул на землю и все же успел радостно прошептать:

— Он сам научил меня! Я же знал, что найду способ, если буду терпеливо ждать.

Минут через пять Флинт Бакнер в смятении и тревоге подкрался к шахте и заглянул в нее. Сразу поняв, что произошло, он спустил лестницу, и Фетлок с трудом выбрался наверх. Юноша был смертельно бледен. Вид подручного усугубил смущение Флинта Бакнера, и он, изобразив на лице участие и даже раскаяние, отчего физиономия его по недостатку опыта в выражении подобных чувств выглядела весьма необычно, сказал:

 Это все вышло случайно. Смотри, никому не рассказывай. От волнения я сам не знал, что делаю. А ты что-то плохо выглядишь. Хватит с тебя, сегодня ты достаточно поработал. Иди домой, поешь, чего захочешь, и отдохни. Это была просто оплошность от волнения.

— Ох, и натерпелся же я страху, — ответил юноша. — Но я кое-чему научился и не жалею об этом.

— Ни черта не стоит его ублажить,— пробормотал Флинт, провожая взглядом своего подручного. — Хотел бы я знать, проболтается он или нет? Жалко, что он уцелел.

Но Фетлок воспользовался свободным временем отнюдь не для отдыха: нетерпеливо, лихорадочно, радостно он принялся за работу. По склону горы, прямо до самой хижины Флинта спускались густые заросли чапарраля. Основная работа велась в темном лабиринте этих густых и цепких зарослей. Остальное — в сарайчике. Наконец, когда все было закончено, Фетлок произнес:

— Если он боится, что я на него пожалуюсь, то завтра же его опасения рассеются. Он увидит, что я такой же теленок, как и всегда, и таким я буду для него весь завтрашний день. Еще один день... А послезавтра ночью все будет кончено, и ни одна собака не догадается, кто его убил и как это было сделано. И ведь надо же — он сам подсказал мне эту мысль!

V

Вот и следующий день наступил и кончился.

Почти полночь. Через пять минут начнется новый день. Действие происходит в бильярдной. Грубые люди — в грубой одежде, в широкополых шляпах, в брюках, заправленных в сапоги, некоторые в жилетах, но все без курток — собрались вокруг железной печурки с румяными боками, дарящей благодатное тепло. Стучат бильярдные шары. И больше в доме ничего не слышно. А за окном уныло стонет ветер. Собравшиеся явно скучают и вместе с тем чего-то ждут. Пожилой старатель, неуклюжий, широкоплечий, с седеющими усами и угрюмыми глазами на угрюмом лице, поднимается, вешает на руку моток запального шнура, собирает еще кое-какие вещи и уходит, ни с кем не попрощавшись. Это — Флинт Бакнер. Как только затворяется дверь, раздается гул .голосов.

Самый точный человек на свете, — замечает Джейк Паркер, кузнец. — Раз он поднялся, значит ровно полночь, можете не смотреть на часы.

— И, сдается мне, это его единственная добродетель, —- говорит Питер Хоус, старатель.

— Черное пятно на всем нашем обществе, — говорит Фергюсон, рабочий компании «Уэллс-Фарго». — Будь я тут хозяин, у меня бы он раскрыл рот, а иначе проваливай подобру-поздорову! — И он кинул выразительный взгляд на трактирщика; но тот Счел за лучшее его не заметить, потому что человек, о котором шла речь, был выгодным гостем и каждую ночь уходил домой, изрядно подзаправившись у стойки.

— Послушайте, ребята! — обратился к приятелям Хэм Сандвич, старатель. — А вы можете припомнить, чтобы он кого-нибудь из вас хоть разок пригласил выпить?

— Кто?! Флинт Бакнер?! Святая Мария!

Эти саркастические реплики прозвучали в мощном хоре возмущенных голосов. После короткой паузы старатель Пэт Райли заявил:

— Этот, тип — сплошная головоломка, и его подручный ему под стать. Никак не могу их раскусить.

—- А кто же может? — сказал Хэм Сандвич. — Если эти двое — головоломки, то что ты скажешь о третьем? Коли зашла речь о первосортной сногсшибательной таинственности, так он их обоих заткнет за пояс. Ничего себе загадочка! А?

— Еще бы!

Все присоединились к этому мнению. Все, за исключением одного человека, который был новичком в поселке. Звали его Питерсон. Он заказал выпивку на всех и спросил, кто же этот таинственный номер три. Ответ последовал немедленно: Арчи Стилмен!

— Он таинственная личность?

— Таинственная личность! Он спрашивает про Арчи Стилмена? — воскликнул Фергюсон. — Да по сравнению с ним четвертое измерение — пустячок! (Фергюсон был человек образованный.)

Питерсону захотелось узнать о местном чуде как можно подробнее. И разумеется, все захотели удовлетворить его желание, а потому все заговорили разом. Но тогда Билли Стивене, хозяин заведения, призвал общество к порядку: уж лучше пускай говорят по очереди. Он налил каждому по рюмке и велел начать Фергюсону.

— Ну, во-первых, он еще малец, и это вроде бы все, что мы о нем знаем. Можешь качать из него, пока не выдохнешься, и все без толку: все равно ничего не выкачаешь — ни о его планах, ни о его профессии. А что до каких-нибудь подробностей про его главную тайну, тут и думать нечего, — он просто переводит разговор на другое, вот и все. А тебе остается гадать и гадать, пока не посинеешь от натуги — это пожалуйста! Ну а толку? Ни малейшего.

— Что же это за тайна?

— Не то зрение, не то слух, не то чутье, не то колдовство. На выбор — что кому по вкусу; со взрослых — двадцать пять, детям и слугам — за пол цены. А теперь послушайте, что он умеет делать. Вы можете уйти отсюда и скрыться.

Пойдите куда-нибудь и спрячьтесь, все равно где. И он тут же, прямым ходом, направится за вами и ткнет в вас пальцем.

— Что вы говорите?!

— То, что вы слышите. Погода ему нипочем, Природные условия нипочем. Он их даже не замечает.

— Да ну! А темнота? А дождь, снег?

— Все равно. Ему на это плевать.

— Подумайте! А туман?

— Туман!.. Его взгляд пробивает туман, как пуля.

— Ну, ребята, честное слово, — что он мне тут заливает?!

— Все — истинная правда! — грянул хор голосов, — Шпарь дальше!

— Так вот, сэр: к примеру, он может сидеть здесь в компании, а вы украдкой отправитесь отсюда в любую хижину и откроете книгу — да, сэр, хоть целую дюжину книг-—и запомните номер страницы; и Арчи потом по вашему следу отправится в то же самое место, где вы находились, откроет каждую книгу на той самой странице, назовет тот самый номер и никогда не ошибется.

— Что же он — сам дьявол?

— Да уж это многим приходило в голову. А теперь я расскажу вам про него удивительную историю. Позавчера вечером он,..

В этот миг снаружи послышался шум, дверь распахнулась, и в зал ворвалась возбужденная толпа, возглавляемая единственной белой женщиной в поселке, кричавшей:

— Мой ребенок, моя девочка! Она пропала! Ради господа бога, помогите мне разыскать Арчи Стилмена! Мы нигде не можем его найти!

И тут хозяин заведения сказал:

— Присядьте, миссис Хоган! Сядьте и успокойтесь! Три часа тому назад Арчи заказал постель и лег спать. Видно, очень устал -- как всегда, целый день таскался по глухим тропам в горах. Хэм Сандвич, сбегай-ка наверх и разбуди его. Он в четырнадцатом номере.

Вскоре юноша спустился вниз в боевой готовности и попросил миссис Хоган рассказать, как все произошло.

— Ах ты мой дорогой! Рассказывать-то мне нечего. Я сама была бы рада хоть что-нибудь знать. В семь часов я уложила ее спать, а когда сама собралась лечь, вижу — она исчезла. Бросилась я, золотце, в твою хижину, но тебя там не было, потом искала тебя, заглядывала в каждую лачугу внизу, а теперь вот поднялась сюда. Ох, как я извелась от страха и тоски! Но, слава богу, наконец-то я тебя нашла, а уж ты найдешь моего ребенка. Идем же, идем скорее!

— Немедленно, сударыня! Я иду с вами. Сперва мы зайдем к вам домой.

Все устремились за ними, чтобы принять участие в поисках. Южная половина поселка уже была на ногах —добрая сотня людей маячила у трактира сплошной темной массой, в которую были вкраплены мерцающие огоньки фонарей. Вся эта толпа распалась на шеренги по три-четыре человека, чтобы удобнее было идти по узкой дороге, и колонна быстрым маршем направилась к южной окраине поселка следом за своими предводителями. Через несколько минут они достигли жилья миссис Хоган.

— Вот койка, — сказала миссис Хоган, — тут лежала моя девочка! В семь часов я уложила ее спать, а где она теперь •—одному господу ведомо.

— Дайте-ка фонарь, — сказал Арчи.

Поставив фонарь на твердый глинобитный пол, он нагнулся, делая вид, что внимательно осматривает его.

— Вот ее след, — сказал он и в нескольких местах коснулся пальцем земли, — Вот тут, там и вон там... Видите?

Несколько человек опустилось на колени, изо всех сил стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Кое-кому показалось, что они действительно различают нечто вроде следа; но остальные качали головой и чистосердечно признавались, что на твердой, гладкой поверхности нет таких следов, которые их глаза были бы в состоянии разглядеть.

Один из них сказал так:

— Возможно, что ножка ребенка оставила тут какой-то след, но каким образом, не понимаю.

Юный Стилмен вышел из хижины, осветил фонарем землю, повернул налево, прошел три шага, все время внимательно вглядываясь.

— Я вижу, куда ведет след, — сказал он. — Эй, кто-нибудь, подержите фонарь! — и быстро зашагал в южном направлении, а за ним, извиваясь по тропам глубокого ущелья, двинулась вся колонна сопровождающих.

Так они прошли целую милю и достигли выхода из каньона. Перед ними лежала равнина, заросшая полынью, тусклая, бесконечная, призрачная...

Арчи Стилмен- дал команду остановиться.

— Теперь главное—; не сбиться с пути! — сказал он. — Нужно опять найти след.

Он взял фонарь и прошел шагов двадцать, разглядывая землю. Потом промолвил:

— Теперь пошли. Всё в порядке! — и он отдал фонарь.

Четверть мили он петлял среди кустарника, постепенно отклоняясь вправо, потом свернул в сторону и описал еще один огромный полукруг; потом снова свернул» с полмили прошел на запад и наконец остановился.

 — Тут бедная крошка выбилась из сил. Подержите фонарь. Можете посмотреть, вот тут она сидела.

 Но в этом месте расстилалась гладкая солончаковая площадка, твердая, как сталь, и ни у одного из собравшихся не хватило духу заявить, что его глаз способен различить на ней хотя бы единую вмятину. Несчастная мать, упав на колени, причитая и плача, целовала землю там, где недавно сидело ее дитя.

 — Но где же все-таки ребенок? — спросил кто-то в толпе.

 — Здесь ее нет. Уж это-то мы своими глазами видим.'

Арчи Стилмен описал круг по всей площадке, держа в руке фонарь, будто отыскивая следы.

— Ну и ну! — вскоре произнес он с досадой. — Вот этого я уж не понимаю.

Он опять обошел площадку.

— Что за штука! Она же здесь была, это ясно, _и никуда отсюда не уходила._ Это тоже ясно. Вот так задача! И я не могу ее решить.

Несчастная мать впала в отчаяние.

— О господи боже! О пресвятая дева! Ее утащило какое-то крылатое чудовище! Я больше не увижу своего дитятка.

— Не унывайте, — успокаивал ее Арчи. — Мы ее найдем! Не унывайте, сударыня!

— Да благословит тебя бог за эти слова, Арчи Стилмен! — ответила мать и, схватив руку юноши, с жаром ее поцеловала.

В этот момент, Питерсон, новичок, с усмешкой зашептал на ухо Фергюсону;

 — До чего же ловкий фокус — отыскать это место! Вряд ли стоило тащиться в этакую даль! Любое Другое место подошло бы с тем же успехом; а?

Фергюсона возмутила эта инсинуация, и он запальчиво возразил:

— Выходит, ты намекаешь, что ребенка здесь вовсе не было? А я говорю — был,, и если тебе пришла охота попасть в переделку, то...

— Ну, вот и отлично! — протянул Арчи Стилмен, — Подите сюда, взгляните-ка! Он же все время был у нас перед самым носом, а мы его не заметили!

Толпа ринулась к месту, где якобы отдыхал ребенок, и много пар глаз тщились с великой надеждой разглядеть то, чего касался палец Арчи. Последовала пауза, за ней — всеобщий вздох разочарования. Затем Пэт Райли и Хэм Сандвич в один голос воскликнули;

— Что это значит, Арчи? Тут же ничего нет!

— Ничего? А это, по-вашему, ничего? — И Арчи быстро обвел пальцем какой-то контур. — Вот, вот... Теперь узнаете? Это же след индейца Билли. Ребенок у него.

— Благодарение господу! — вскричала мать.

— Забирайте фонарь, — распорядился Арчи, — я знаю, куда идти. За мной!

Он пустился бегом, то ныряя в заросли полыни, то вновь появляясь, и, пробежав так ярдов триста, скрылся за песчаным холмом; остальные поспешили следом и нагнали его. Он стоял и ждал их. В десяти шагах маячила чья-то лачужка — серая бесформенная груда из тряпья и старых попон, через прорехи которой мерцал слабый свет.

— Идите вперед, миссис Хоган, — сказал юноша, — вы по праву должны войти первой.

Все кинулись наперегонки с миссис Хоган к пристанищу индейца Билли и увидели одновременно с нею все, что происходило внутри. Индеец Билли сидел на земле. Подле него спал ребенок. Мать сжала свое дитя в судорожном объятии, заключив в него и Арчи Стил мена, и, заливаясь благодарными слезами, сдавленным, прерывающимся голосом низвергла золотой поток славословий и ласкательных эпитетов из той неисчерпаемой сокровищницы, какую являет собой только ирландское сердце.

— Я — она — находить близко,— рассказывал индеец Билли, — она там спать, очень много устала, лицо мокрое. Думать, плакала. Я приносить домой, кормить, она очень много голодная, потом снова спать.

Счастливая мать в безмерной благодарности, презрев все ранги, облобызала и индейца Билли, назвав его «ангелом господним в ином обличии».

И если только индеец Билли состоял в такой должности, то он и в самом деле был «в ином обличии», о чем красноречиво свидетельствовало его одеяние.

В половине второго ночи все участники процессии ворвались в поселок, распевая «Когда Джонни идет домой», размахивая фонарями и поглощая напитки, которыми их подкрепляли на протяжении всего пути.

Затем все собрались в трактире, превратив начало утра в конец веселой ночи.

 Часть вторая

 I

На следующий день потрясающая сенсация взбудоражила весь поселок: величественного вида иностранец, с внушительной; осанкой и непроницаемым лицом, прибыл в трактир и записал в книгу приезжих имя, которое стольких приводило в трепет:

ШЕРЛОК ХОЛМС

Эта новость перелетала из хижины В хижину, с участка на участок; побросав инструменты, люди ринулись к центру притяжения. Некий старатель оповестил о выдающемся событии Пэта Райли, чей участок находился по соседству с участком Флинта Бакнера, и Фетлок Джонс, услышав новость, едва не упал в обморок.

— Дядюшка Шерлок! — пробормотал он себе под нос. — Везет как утопленнику! Угораздило же его появиться, как раз когда... — Но тут Фетлок впал в мечтательную задумчивость и вскоре успокоился. «Впрочем, его-то мне бояться нечего. Всем, кто его знает так, как я, отлично известно, что он способен раскрыть преступление, только когда сам его подготовит заранее, запасется всеми уликами и сыщет какого-нибудь парня, который согласится совершить это преступление согласно его инструкциям. Ну а на этот раз улик не будет! Так в чем же он сможет здесь показать свой талант? Ни в чем. Нет, сэр, все подготовлено! Но если б я рискнул отложить это дело... О нет, так рисковать я не намерен. Флинт Бакнер отправится на тот свет сегодня же вечером. Без проволочек!» Но тут перед Фетлоком возникло еще одно препятствие: «дядюшка Шерлок, конечно, захочет сегодня вечером поговорить со мной о семейных делах. Как же мне от него отделаться? Около восьми часов я должен на несколько минут попасть к себе».

Это было весьма затруднительное обстоятельство, из-за которого Фетлоку пришлось немало поломать голову. И все же выход был найден: «Мы пойдем прогуляться, а я на минутку отлучусь и оставлю его на дороге, так чтобы он не видел, что я сделаю. Лучший способ сбить сыщика со следа — это не отпускать его от себя, когда готовишься совершить преступление. Да, это самый безопасный ход. Я возьму его с собой».

Тем временем всю дорогу перед трактиром запрудили жители, поселка, в надежде хоть одним глазком взглянуть на Великого

Человека. Однако Великий Человек сидел в своем номере и не выходил. Слегка повезло только Фергюсону, кузнецу Джейку Паркеру и Хэму Сандвичу. Трое восторженных поклонников великого сыщика-ученого засели в сарайчике для хранения задержанного багажа, расположенном напротив окон занимаемого сыщиком номера и отделенном от него лишь проходом в десять — двенадцать футов шириной, и просверлили в ставнях глазки. Ставни у мистера Холмса были наглухо закрыты, но вскоре он их распахнул. Жуткое и вместе с тем радостное волнение охватило троих наблюдателей, внезапно очутившихся лицом к лицу с выдающейся личностью, с этим сверхчеловеком, слава о котором гремит по всему миру! Вот он сидит перед ними — не легенда, не призрак, а реальность из плоти и крови: протяни руку — и можно его потрогать.

— Вы только взгляните на эту голову! — с благоговением в голосе воскликнул Фергюсон. — Бог ты мой! Вот это голова!

— Еще бы! — почтительно согласился кузнец. — А гляньте на этот нос, на эти глаза! Ум, говорите? Целая бочка!

— А бледный какой! — заметил Хэм Сандвич. — Это все от мыслей, вот от чего! Черт подери! Остолопы вроде нас даже понятия не имеют, что значит по-настоящему мыслить!

— Куда уж нам! — подтвердил Фергюсон. — То, что мы считаем мыслями, — просто-напросто чепуха на постном масле.

— Верные твои слова, Фергюсон. А гляньте на этот нахмуренный лоб! Вот это, скажу я вам, острота мысли — так и сверлит, все вглубь, вглубь, в самое что ни на есть нутро! Должно быть, напал на какой-то след.

— Так и есть! Попомните мои слова! Вы только взгляните, какой мрачный, какой бледный и торжественный, — ни одному покойнику его не переплюнуть!

— Где там! Ни за какие денежки! И ведь это все у него наследственное! Он же четыре раза умирал, это даже историки описали. Три раза своей смертью, а один раз — от несчастного случая. Говорят, от него несет сыростью и холодом, как от могилы. А еще говорят...

— Т-сс! Смотрите! Приложил большой палец к правой шишке на лбу, а указательный — к левой. Клянусь своей второй рубахой, его мозговая машина сейчас шпарит на полный ход!

— А то как же! А теперь он глядит на небо, поглаживает усы и..;

— А теперь поднялся и пальцем правой руки на пальцах левой пересчитывает улики. Видите? Вот дотронулся до указательного, теперь — до среднего, а теперь — до безымянного...

— Стоп! Застрял...

— Глядите, как сморщился! Видно, не может разобраться в этой улике. А вот...

— А вот улыбается! Ну прямо тигр! Глядите, остальные пальцы перебрал одним махом. Значит, понял, в чем дело! Понял, будьте покойны.

— Да, скажу я вам! Не хотелось бы мне быть на месте того парня, за которым он охотится!

Мистер Холмс пододвинул стол к окну, сел к наблюдателям спиной и стал писать. Наблюдатели оторвались от дырочек в ставнях, набили трубки и уютно расположились, чтобы не спеша покурить и потолковать.

— Да, ребята, что тут говорить. Он — чудо! — с полной убежденностью объявил Фергюсон. — Это прямо-таки на нем написано.

— Самые что ни на есть верные твои слова, Фергюсон, — сказал Джейк Паркер.— Вот было бы здорово, если бы он вчера вечером оказался с нами!

—Еще бы! — подхватил Фергюсон. — Уж тогда бы мы имели возможность наблюдать научную работу сыщика. Интеллект— понятно? Чистый интеллект самого высшего сорта. Наш Арчи — молодчина, и нечего умалять его способности, но ведь его дар, насколько я понимаю, только зрение, острое, как у совы ночью, удивительный природный дар животного, ни больше ни меньше; но в этом же нет интеллекта, нет этой жуткой таинственности, этого величия... Двух таких людей можно сравнивать не больше чем... чем... Да что там! Разрешите-ка мне сказать вам, что бы он стал делать вчера. Он бы сперва зашел к мамаше Хоган и взглянул — только взглянул — на помещение, вот и все. И что-нибудь увидел бы? Да, сэр, все до последней мелочи! И он бы знал жилье Хоганов лучше, чем сами хозяева, проживи они там хоть целых семь лет. Потом он бы сел на койку, все так же тихо, спокойно, и сказал бы миссис Хоган так... Эй, Хэм, к примеру — ты будешь миссис Хоган. Я стану тебя спрашивать, а ты отвечать.

— Ладно, валяй!

— Сударыня! Прошу внимания! Не отвлекайтесь. Итак, какого пола ребенок?

— Женского, ваша честь!

— Гм! Женского. Хорошо, очень хорошо. Возраст?

— Седьмой пошел, ваша честь!

—Гм, мала, слаба—две мили. Потом устанет. Ляжет, уснет. Мы найдем ее на расстоянии двух миль или менее того. Зубы?

— Пять, ваша честь! И один вылезает.

— Хорошо, очень хорошо! Очень, очень, хорошо!.. (Да, ребята, уж он-то найдет улики и увидит их там, где другой пройдет мимо, не обратив на них никакого внимания,..) В чулках? В башмаках?

— Да, ваша честь! И в том и в другом.

— Чулки нитяные, башмаки сафьяновые?

— Башмаки юфтевые.

— Гм! Юфть! Это осложняет дело... Ну, ничего, справимся. Вероисповедание?

— Католичка, ваша честь!

— Отлично. Прошу оторвать лоскут от ее одеяла. Благодарю. Полушерсть заграничного производства. Отлично. Теперь кусочек от ее платья. Благодарю. Ситец. Поношенный. Превосходная улика. Превосходная! Теперь, будьте любезны, соберите мне немножко мусору с пола. Спасибо, большое спасибо! О! Превосходно! Превосходно! Теперь мы, кажется, знаем, в чем дело...

И вот, друзья мои, у него уже есть все необходимые улики, и больше ему ничегошеньки не надо. И потом, как вы думаете, что делает Выдающаяся Личность? Он раскладывает на столе все эти кусочки материи и мусор, кладет на стол локти, склоняется над ним, укладывает все вещицы ровно в ряд, изучает их, тихо шепчет: «Женского пола», перекладывает их по-другому, шепчет: «Шесть лет», снова перекладывает их и так и сяк и опять шепчет: «Пять зубов... один выходит... католичка... нитяные... ситец... юфть... будь она проклята, эта юфть!» Потом выпрямляется, устремляет взор в небеса, запускает обе пятерни в волосы и все ерошит их, ерошит, бормоча: «Будь проклята эта юфть!» Потом он встает из-за стола, хмурит лоб И начинает Пересчитывать все свои улики по пальцам и,., застревает на безымянном. Но лишь на один миг! Потом лицо его озаряется, будто дом во время пожара, он расправляет плечи и во всем своем величии обращается к_ собравшимся: «Пусть двое возьмут фонарь и сходят к индейцу Билли за ребенком. Остальные — по домам. .Спокойной ночи, сударыня! Спокойной ночи, джентльмены!» И он кланяется, величественный, как Маттерхорн, и уходит в трактир. Вот каков его стиль работы. Единственный в своем роде, научный, глубокомысленный; четверть часа — и дело в шляпе. И не надо всей толпой полтора часа шататься в диких зарослях, верьте моему слову.

— Черт подери! Вот это здорово! -—воскликнул Хэм Сандвич. —- Фергюсон! Ты же все это разыграл как по нотам! Ни в одной книге его так точно не описали! Да я будто все своими глазами видел! А вы?

— Еще бы! Точная фох-тох-графия!

Фергюсон был весьма польщен такой похвалой. Он посидел некоторое время молча, наслаждаясь, своим успехом, потом проникновенно спросил:

— Интересно, господь ли его создал?

Ответа не последовало.

Никто не откликнулся, но спустя минуту Хэм Сандвич почтительно произнес:

— Если и господь, то вряд ли за один присест!

II

В восемь часов вечера мимо хижины Флинта Бакнера в морозном сумраке брели два человека. Это были Шерлок Холмс и его племянник.

— Подождите меня здесь на дороге, дядюшка, — сказал Фетлок, — я сбегаю к себе только на минуту.

Он попросил дядю что-то дать ему, тот ' выполнил просьбу племянника, после чего Фетлок скрылся во тьме. Но вот вскоре он вновь появился, и беседа-прогулка продолжалась. К девяти часам они уже возвратились в трактир и с трудом проталкивались сквозь толпу поклонников в бильярдной, набившихся туда, в надежде хоть одним глазком взглянуть на Выдающуюся Личность. Грянуло «ура!», словно при встрече коронованной особы. Мистер Шерлок Холмс отвечал на овацию целой серией учтивых поклонов, и когда стал удаляться, его племянник оповестил собравшихся:

— Джентльмены! Дяде Шерлоку нужно поработать. Он будет занят до полуночи или до часа ночи, но потом, возможно, и несколько раньше этого времени, спустится к вам. Мой дядюшка выражает надежду, что кто-нибудь из вас еще останется выпить с ним.

—Ого, ребята! Вот это королевский размах! Троекратное «ура!» в честь Шерлока Холмса, самого великого человека, когда-либо жившего на свете! -‘- вскричал Фергюсон. — Г ип-гип-гип!..

— У-р-р-р-а! У-р-р-а! Ур-р-а!

Оглушительные раскаты сотрясли все здание, столь искренним было чувство, которое почитатели вложили в свои приветствия.

Наверху, у себя в номере, дядя сказал племяннику с легким укором:

— Зачем ты впутал меня в такую историю?

— Но вы же не хотите утратить популярность? В таком случае нечего держаться особняком в поселке старателей. Ребята восхищаются вами, но если бы вы вздумали уехать, не выпив с ними, они решили бы, что вы задираете нос. Кроме того, вы же сами сказали, что располагаете таким запасом новостей из дому, что разговоров нам хватит на полночи.

Юноша был вполне прав и рассуждал разумно, что дядя не замедлил признать. Юноша рассуждал разумно и в другом отношении, о котором не счел нужным упоминать, разве что только самому себе: «Дядюшка и все ; остальные будут очень полезны — пусть подтвердят и без того твердое алиби». — В лечение трех часов племянник усердно беседовал со своим дядюшкой, а затем около полуночи вышел из трактира, скрылся во тьме шагах в десяти от дома и стал ждать. Через пять минут, едва не задев Фетлока, на дорогу, пошатываясь, вышел Флинт Бакнер.

— Его песенка спета, — прошептал юноша и, мысленно продолжая говорить с Флинта самим собой, поглядел вслед удаляющейся Бакнера темной фигуре: «Прощай, Флинт Бакнер, прощай навсегда! Ты назвал мою мать... Ладно уж, забудем, как ты ее назвал!

А теперь, милейший, это твоя последняя ’.прогулка».

Фетлок вернулся в трактир. «Остался еще целый час. Проведем его с ребятами, — пригодится для алиби».

Он привел Шерлока Холмса в бильярдную, битком набитую восторженными почитателями. Гость заказал выпивку на всех, и веселье началось; Все были счастливы, все выражали свое восхищение. Вскоре лед был сломан. Песни, рассказы, снова выпивка — так летели минуты, столь чреватые событиями. Без шести минут час веселье достигло апогея, и в этот миг:

Т-р-р-р-ах!

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Глухой гул прокатился по ущелью и, постепенно замирая, стих. Оцепенение прошло, и все кинулись к выходу, крича:

— Что-то взорвалось!

Во тьме раздался чей-то голос:

— Это вон там! Я видел вспышку.

Люди толпой ринулись вниз по каньону: Шерлок Холмс, Фетлок Джонс, Арчи Стилмен — все... За несколько минут они пробежали целую милю. При свете фонаря они обнаружили гладкий глинобитный пол лачуги Флинта Бакнера. От самого жилья не осталось ни следа, ни кусочка, ни щепки. Не осталось следа и от самого Флинта. Разбившись на группы, люди отправились на поиски.

— Вот он!..

И в самом деле, на расстоянии пятидесяти ярдов вниз по ущелью они нашли его, вернее сказать, нашли растерзанные останки, которые недавно были им. Фетлок Джонс поспешил туда вместе с остальными и тоже увидел их. Дознание заняло не более четверти часа. Хэм Сандвич, старшина присяжных, огласил вердикт, отличавшийся непринужденным изяществом стиля и заканчивавшийся следующим выводом: «Покойный умер по своей вине, или по вине лица, или нескольких лиц, неизвестных данному составу присяжных, а также не оставил после себя ни семьи, ни прочих домашних пожитков, кроме хижины, которая взлетела в воздух. И да сжалится над ним господь бог, Аминь!»

Затем сгоравшие от нетерпения присяжные вновь присоединились к толпе, ибо там находился эпицентр всеобщего внимания— Шерлок Холмс. Молчаливые, торжественно-почтительные старатели образовали полукруг, включавший в себя большой пустырь, на котором недавно стояла хижина Флинта Бакнера. По этому просторному пустырю двигалась Выдающаяся Личность, сопровождаемая племянником с фонарем. С помощью рулетки Шерлок Холмс вымерил ширину и длину участка, на котором стояла хижина; затем он вымерил расстояние между кустами чапарраля и дорогой, вымерил высоту кустов чапарраля, а затем произвел еще целый ряд всевозможных измерений. Время от времени он подбирал то лоскут, то щепку, то горстку земли, тщательнейшим образом осматривал их и прятал. С помощью карманного компаса он определил местоположение участка, сделав поправку в две секунды на магнитное склонение. Затем засек время (тихоокеанское) по своим часам, с учетом местного времени. Затем: измерил шагами расстояние от места, где стояла хижина, до останков покойного, сделав поправку на прилив и отлив. Вычислил высоту расположения участка с помощью карманного барометра-анероида, а также измерил температуру воздуха своим карманным термометром. Наконец, величаво поклонившись, он объявил:

— Я закончил. Итак, вернемся в трактир, джентльмены?

Он возглавил шествие, направлявшееся в обратный путь, и все двинулись за ним, обстоятельно комментируя действия Выдающейся Личности, восхищаясь ею и высказывая всевозможные догадки о причине разыгравшейся трагедии и о том, кто был ее виновником.

— А ведь правда, ребята, поселку здорово повезло, что он к нам приехал? — заметил Фергюсон.

— Это величайшее событие нашего века,— подхватил Хэм Сандвич.— Попомните мои слова, об этом заговорит весь мир.

— Готов биться об заклад, наш поселок на этом прославится, —- сказал Джейк Паркер, кузнец. — Верно, Фергюсон?

— Ну, если уж вы спрашиваете мое мнение, то лично я, со своей стороны, могу сказать следующее: вчера, по моим расчетам, заявка на Стрэйт-Флаш стоила два доллара за фут; сегодня желал бы я взглянуть на ловкача, который сумеет получить ее по шестнадцать.

— Ты прав, Фергюсон, Новому поселку привалило великое счастье. А вы заметили, как он собирал лоскутки, и землю, и все прочее? Какой глаз! Ни одна улика не ускользнет от него! Нет, уж этот не из таких!

— Будьте покойны! Другой пройдет мимо и ничего не заметит, но для него... Да он эти улики читает, как книгу, и притом напечатанную во-от такими буквами.

— Вот-вот! Верно сказано! Каждая из этих штучек-закорючек хранит свою тайну и думает, что никто ее не выведает. Не тут-то было! Попадешь к нему в лапки — хочешь не хочешь, а развяжешь язычок! Уж это как пить дать!

— А знаете, ребята, — оно даже хорошо, что его не было, когда разыскивали девчонку! Это дело похлестче и куда запутанней и требует более научного подхода. Тут умственное понятие требуется!

— Да я думаю, мы все рады, что так вышло! Рады? Черт подери! Разве это то слово? А между прочим, наш Арчи мог бы кое-чему подучиться, если бы у него котелок варил получше! Глядел бы да наматывал на ус, по какой методе человек работает! Так нет же! Залез в кусты чапарраля и пропустил все самое важное!

— Верно, как дважды два. Я сам видел. Ну, ведь Арчи еще молод. Со временем образумится.

— Послушайте, ребята! А кто же все-таки это сделал?

Вопрос был сложный и вызвал великое множество малообоснованных предположений, Называли несколько имен, но все, одно за другим, были отвергнуты. Никто, кроме Хильера, не водил дружбы с Флинтом Бакнером. Правда, ни у кого в поселке ни разу не было с ним серьезной стычки; Ведь он пресекал все попытки с ним подружиться, однако не в столь оскорбительной форме, чтобы возникла необходимость в кровопролитии. У всех на языке с самого начала вертелось одно имя, но оно было названо последним — Фетлок Джонс. Пэт Райли первым назвал его.

— Ну, — отвечали другие, — мы все тоже, конечно, сразу на него подумали, потому что у Фетлока есть тысяча причин прикончить Флинта Бакнера, и это даже его святая обязанность. Но тут есть два обстоятельства, в которых мы не можем разобраться: во-первых, у парня для такого дела кишка тонка; во-вторых, он находился очень далеко от места происшествия.

— Я это знаю, — сказал Пэт, — когда произошел взрыв, Фетлок был с нами в бильярдной.

— Да, и он пробыл там целый час до взрыва.

— Вот именно. Парню повезло... Иначе -бы его в два счета заподозрили.

III

Из столовой трактира вынесена вся мебель, кроме соснового стола в шесть футов длиной и одного стула. Стол отодвинут к стене, стул поставлен на стол. Шерлок Холмс, величественный, внушительный, торжественный, восседает на стуле. Публика стоит. Переполненный зал, густые клубы табачного дыма, глубокая тишина...

Выдающаяся Личность поднимает руку, требуя еще более глубокой тишины. С минуту он сидит с поднятой рукой, затем кратко, четко начинает задавать вопрос за вопросом и записывает ответы, то и дело произнося «гм!», кивая головой и тому подобное. Таким путем он выясняет все, что только можно узнать о Флинте Бакнере, о его характере, поведении, привычках, в результате чего становится ясным, что племянник Выдающейся Личности — единственный человек, у которого имелись основания убить Флинта Бакнера. И тогда, взглянув на свидетеля с сострадательной улыбкой, мистер Холмс небрежно осведомляется:

— Не знает ли кто-нибудь из вас, джентльмены, где находился юный Фетлок Джонс во время взрыва?

— В бильярдной! В этом доме! — гремит дружный ответ.

— Ах, вот как! И что же, он пришел в бильярдную незадолго до взрыва?

— За целый час.

— Ах, вот как! Это примерно, примерно... На каком же расстоянии он находился от места происшествия?

— За добрую милю!

— Ах, вот как! Вряд ли это можно счесть хорошим алиби, конечно, но...

Взрыв смеха. Выкрики, не давшие Шерлоку Холмсу закончить фразу: «Ишь отмочил!», «Ну как, Сэнди, небось жалеешь, что раскрыл рот?»

Уничтоженный свидетель, красный от стыда, опустил голову.

Допрос продолжается:

— Выяснив, таким образом, вопрос о связи юного Джонса со взрывом (смех в зале), обратимся теперь к истинным свидетелям трагедии и выслушаем то, что они нам скажут.

Тут Шерлок Холмс вынул весь свой запас вещественных доказательств и разложил их на куске картона у себя на коленях. Аудитория, затаив дыхание, следила на ним.

— Мы располагаем данными о долготе и широте места происшествия с поправкой на магнитное склонение, и это дает нам точное представление о точке, где совершилось трагическое событие. Мы выяснили высоту над уровнем моря, температуру и степень влажности воздуха — все это неоценимо важные данные, ибо они дают нам возможность точно определить степень воздействия, каковое они произвели на характер и расположение духа преступника в ту ночь. (Гул всеобщего восхищения; отрывистая реплика: «Вот это да! Ох и умен!»)

Шерлок Холмс перебрал все вещественные доказательства и продолжал:

— А теперь попросим этих безмолвных свидетелей сказать свое слово! Перед вами пустой холщовый патронташ. О чем он может поведать нам? О том, что поводом к преступлению был грабеж, а не месть. О чем еще он говорит? О том, что убийца был человеком малоразвитого интеллекта, возможно, даже слабоумным или вроде того. Каким образом мы это узнаем? Очень просто, человеку с нормальными умственными способностями не пришло бы в голову ограбить Флинта Бакнера, у которого, как всем известно, денег было мало. Но, быть может, убийца не житель поселка? Предоставим слово патронташу. Я вынимаю из него вот эту вещицу — кусочек кварца с крупицами серебра. Весьма любопытная вещица. Осмотрите ее, прошу вас, вы... вы... и вы... Теперь попрошу вернуть ее обратно. На всем побережье, как мы знаем, имеется лишь одна жила, которая содержит кварц именно такого цвета и рода, и она выходит на поверхность на протяжении двух миль и, по-моему, в недалеком будущем ей суждено принести всемирную славу всему району, а двумстам ее владельцам — богатства, превосходящие самые алчные мечты. Прошу назвать эту жилу.

Последовал немедленный ответ:

— «Консолидейтед Крисчен Сайенс и Мэри-Энн»!

Грянуло громовое «ура!». Соседи со слезами на глазах пожимали друг другу руки, а Фергюсон вопил:

— Эта жила пролегает через Стрэйт-Флаш. Попомните мои слова — дело дойдет до ста пятидесяти долларов за фут!

Когда установилась тишина, Шерлок Холмс продолжал:

— Таким образом, мы видим, что непреложными являются три факта, а именно: убийца почти слабоумный; он житель поселка; поводом к преступлению был грабеж, а не месть. Я продолжаю: в моей руке вы видите остаток шнура, который еще пахнет гарью. О чем он свидетельствует? Вкупе с кусочком кварца он говорит нам о том, что убийца — рудокоп. О чем еще говорит он? Вот о чем, джентльмены: убийство было совершено с помощью пороха. О чем же еще говорит он? О том, что взрывчатка была заложена у стены хижины, выходящей на дорогу, следовательно, у фасада, ибо в шести футах от этого места я его нашел. Мои пальцы держат обгоревшую шведскую спичку, из тех, что зажигают о коробок. Я нашел ее на дороге, в шестистах двадцати двух футах от взорванной хижины. О чем говорит эта спичка? О том, что шнур был подожжен именно на таком расстоянии от хижины. И еще о чем говорит она? О том, что убийца левша. Откуда мне это известно? Я затрудняюсь объяснить это вам, джентльмены, ибо признаки едва заметны, и лишь долгий опыт и обширные познания дают мне возможность различить их. Но все же признаки налицо, и они подтверждаются также тем обстоятельством, что, как вы, очевидно, неоднократно читали в историях о знаменитых сыщиках, все убийцы — левши.,

— Ей-богу, он прав! — воскликнул Хэм Сандвич, громко хлопнув себя тяжелой рукой по бедру. — Провались я на этом месте, если мне это когда-нибудь приходило в голову!

Послышались голоса:

— И мне не приходило! И мне... От него ничего не скроется. Ну и глаз!

— Джентльмены! Хотя убийца находился на большом расстоянии от своей жертвы, но все же не избежал ранения: его ударило вот этим деревянным обломком. Мы видим на нем следы крови. Где бы ни был сейчас убийца, он носит на себе этот красноречивый след. Я подобрал обломок в том месте, где убийца поджигал роковой шнур. — Шерлок Холмс со своей высокой трибуны обвел взором аудиторию, и лик его омрачился. Он медленно простер руку: — Вот убийца!

На миг все застыли от изумления. Затем два десятка голосов воскликнули:

— Сэмми Хильер?! Черта с два! Он?! Да это просто чушь!

-—Осторожнее, джентльмены! Не делайте поспешных выводов. Взгляните! У него на лбу кровавый шрам.

Сэмми Хильер побледнел от ужаса. Едва сдерживая слезы, он озирался по сторонам, взглядом взывал о помощи и сочувствии. Протянув в мольбе руки к Шерлоку Холмсу, он с отчаянием воскликнул:

— О нет, нет, я не убивал его! Клянусь вам, не убивал! Я разбил лоб, когда...

— Констебль! Арестуйте преступника! — приказал Шерлок Холмс. — Я дам присягу о правомочности ареста.

Констебль неуверенно шагнул вперед, потом замешкался и остановился.

Хильер снова молил о спасении:

— О Арчи! Не допусти этого! Моя мать умрет с горя! Ты ведь знаешь, как я поранил голову! Расскажи им и спаси меня! Спаси меня!

Арчи Стилмен пробился вперед.

— Да, я спасу тебя, — сказал он. — Не бойся! — Затем обратился ко всем присутствующим — Каким образом он разбил лоб — совершенно не важно. Эта царапина к делу не относится и вообще не имеет никакого значения.

— Да хранит тебя бог, Арчи! Ты — верный друг.

— Ура, Арчи! А ну-ка, парень, поддай жару! Двинь-ка его козырным тузом! — завопили присутствующие, сердца которых вдруг преисполнились гордостью за своего доморощенного гения и патриотической верностью, и эти чувства в один миг коренным образом изменили настроение аудитории.

Дождавшись, когда утихнет шум, юный Стилмен сказал:

— Я попрошу Тома Джефриса стать там, у той двери, а констебля Гарриса — у этой и никого не выпускать.

— Есть. Действуй дальше, старина!

— Полагаю, что преступник находится среди нас. И вскоре я вам его покажу, если моя догадка правильна. А теперь я вам расскажу об этом трагическом событии все — от начала до конца. Поводом к убийству была месть, а вовсе не грабеж. Убийца — вовсе не слабоумный. Он вовсе _не_ находился на расстоянии в шестьсот двадцать два фута от места взрыва. Его вовсе _не_ ударило обломком. Он вовсе не закладывал взрывчатку у фасада хижины, Он вовсе _не_ приносил туда патронташ, и он вовсе не левша. А в остальном, если не считать вышеупомянутых ошибок, заключение нашего именитого гостя неоспоримо.

Струя добродушного смеха прожурчала по комнате, друг кивал другу, как бы говоря: «Вот это сказано! Вот это с перцем!^ Молодчина парень! Хороший малый! Он своей марки не роняет!»

Спокойствие гостя осталось невозмутимым. Стилмен продолжал:

— У меня тоже есть свидетели. И сейчас я скажу вам, где еще их можно найти.

Он поднял в руке кусок толстой проволоки. Все вытянули шеи, стараясь разглядеть ее.

— Она покрыта тонким слоем сала. А вот до половины сгоревшая свеча. На расстоянии дюйма друг от друга на свече остались деления. Вскоре вы узнаете, где я нашел эти вещи. Я не стану заниматься рассуждениями, высказывать догадки, делать внушительные сопоставления всевозможных улик и заниматься всеми прочими эффектными трюками ремесла сыщика, а расскажу вам просто и ясно, как произошло все это прискорбное событие.

 Ради вящего эффекта Арчи сделал паузу, чтобы тишина и напряженное ожидание еще больше разожгли интерес аудитории. Затем он продолжал:

 — Убийца обдумал план действий очень тщательно, и эта был хороший план, весьма искусный, изобретательный, свидетельствующий не о слабом, а, наоборот, о сильном уме. План, рассчитанный на то, чтобы отвести все подозрения от его исполнителя. Прежде всего убийца сделал на свече метки на расстоянии дюйма друг от друга, зажег ее и проследил, за сколько времени сгорает один дюйм свечи. Выяснилось, что четыре дюйма свечи сгорают за три часа. Я сам лично только что проделал наверху подобный опыт, пока в этой комнате проводился опрос о характере и привычках Флинта Бакнера. Мне удалось вычислить скорость сгорания свечи, укрытой от ветра. Проведя опыт со свечой, преступник задул ее (эту свечу я вам уже показывал) и сделал метки на другой свече, которую он вставил в жестяной подсвечник. Затем на метке, указывающей пять часов горения свечи, он проделал отверстие раскаленной проволокой, — эту проволоку я вам только что показывал. На ней тонкий слой сала, которое сначала растаяло, а потом снова застыло. С трудом, должен сказать, с большим трудом убийца пробрался сквозь густые заросли чапарраля, покрывающие крутой склон позади хижины Флинта Бакнера, и притащил с собой пустой бочонок из-под муки. Он спрятал его в зарослях, в этом совершенно надежном укрытии, и поставил в бочонок свечу. Затем он отмерил около тридцати пяти футов шнура — расстояние от бочонка до задней стены хижины. В стенке бочонка он просверлил дырку, — вот сверло, которым он это сделал. Затем продолжал усердно работать, пока не закончил все приготовления. И тогда один конец шнура оказался в хижине Бакнера, а другой его конец, в котором преступник проделал маленький желобок для закладки пороха, находился в свече. Он должен был загореться ровно в час ночи, при условии, что свечу зажгут около восьми часов вечера, — бьюсь об заклад, что именно так оно и было. И при условии, что в хижине имелась взрывчатка, с которой был соединен конец шнура, — бьюсь об заклад, что так оно и было, хотя не могу этого доказать. Друзья! Бочонок и сейчас стоит там, в зарослях, и в нем есть огарок свечи в жестяном подсвечнике. Остаток обгоревшего шнура торчит в просверленной дырке, а второй его конец — под горой, там, где стояла хижина. Все это я видел своими глазами час или два тому назад, пока господин профессор измерял тут мировые пространства и собирал всевозможные тряпочки и осколки и прочие реликвии, не имеющие ровным счетом никакого отношения к делу.

Арчи сделал паузу. Раздался всеобщий глубокий вздох. Оцепенение прошло, напряженные мышцы расслабились, и прокатились оглушительные возгласы восторга:

— Ишь бестия! — воскликнул Хэм Сандвич. — Так вот почему он рыскал в зарослях, вместо того чтобы учиться у профессора! А парень-то не дурак, ребята, а?!

— Да, сэр! Будьте уверены...

Но тут Арчи Стилмен заговорил снова:

— Когда мы все были на месте происшествия час или два тому назад, владелец сверла и свечи взял их из укрытия, потому что оно было ненадежным, и перенес в другое место, — как видно, считая его более надежным. Он спрятал их ярдах в двухстах оттуда, в сосняке, засыпав хвоей. Там я их и нашел. Диаметр сверла в точности соответствует размеру дырки в бочонке. А теперь...

В этот миг он был прерван Выдающейся Личностью:

— Джентльмены! Мы выслушали прелестную сказку, — сказал Шерлок Холмс с язвительной усмешкой. — А теперь я хотел бы задать молодому человеку несколько вопросов.

Кое-кто из публики передернулся, а Фергюсон пробурчал:

— Похоже, Арчи сейчас попадет в переделку.

Остальные перестали улыбаться и насторожились.

— Начнем же, — продолжал Шерлок Холмс, — последовательно и логично анализировать эту сказку, пользуясь, так сказать, геометрической прогрессией, — собирая отдельные факты во всевозрастающем количестве для беспощадного и сокрушительного штурма этой мишурной игрушечной крепости, воздвигнутой из ошибок, этой фикции, явившейся плодом незрелого ума. Прежде всего, юный сэр, я желаю задать вам покамест три вопроса. Повторяю: покамест. Правильно ли я понял вас, когда вы сказали, что, по вашему мнению, эта предполагаемая свеча была зажжена вчера около восьми часов вечера?

— Да, сэр. Около восьми.

— Быть может, ровно в восемь?

— Нет, с такой точностью я сказать не могу.

— Гм!.. Следовательно, если бы примерно в это время кто-нибудь проходил мимо того места, он бы непременно встретил убийцу, — как вы полагаете?

— По всей вероятности.

— Благодарю вас. Это все, о чем я хотел спросить. Покамест... Повторяю: покамест.

— Чтоб ему ни дна ни покрышки! Он же ставит ловушку для Арчи! — воскликнул Фергюсон.

— Да, — подтвердил Хэм Сандвич, — вроде бы дело скверное.

Тут Арчи Стилмен сказал, пристально гладя на гостя:

— Я сам проходил там в половине девятого, — нет, около девяти вечера.

— Ах, вот как? Любопытно! Весьма любопытно! Может быть, вы лично видели преступника?

— Нет, я никого не видел.

— Так. В таком случае — прошу извинить, — какой же смысл в вашем сообщении?

— Никакого. Покамест. Повторяю: покамест — никакого. — Арчи слелал паузу и продолжал: — Я не видел убийцу, но уверен, что напал на его след, и, я думаю, он находится в этой комнате. Теперь я попрошу вас всех по очереди пройти мимо меня. Вот здесь, где светлее. Мне нужно взглянуть на ваши ноги.

По комнате прокатился взволнованный гул, и тут же парад начался. Гость взирал на него, железным усилием воли пытаясь сохранить серьезный вид, что, однако, не увенчалось полным успехом. Пригнувшись, сложив щитком ладонь над глазами, Арчи Стилмен внимательно разглядывал каждую проходящую мимо него пару ног. Однообразной вереницей мимо продефилировало пятьдесят человек, но без всякого результата. Шестьдесят... семьдесят... Вся затея уже стала казаться просто нелепой. И тогда гость заметил с изысканной иронией:

— По-видимому, сегодня здесь не так уж много убийц!

Публика оценила шутку и освежилась искренним смехом. Еще десятка полтора кандидатов в убийцы прошли, вернее, проплясали мимо Арчи Стилмена, выкидывая столь забавные коленца, что зрители корчились от хохота.

Вдруг Арчи поднял руку и крикнул:

— Вот он — убийца!

— Фетлок Джонс! Святые апостолы! — взревели зрители, и сейчас же, подобно взрывам ракет во время фейерверка, воздух сотрясли удивленные возгласы, вызванные неожиданно развернувшимися событиями. Когда смятение достигло апогея, гость простер руку, требуя тишины. Авторитет великого имени и великой личности возымел свое магическое действие, и собрание повиновалось. В тишине, нарушаемой лишь шумным дыханием слушателей, гость заговорил взволнованно, однако не теряя достоинства:

— Это уже не шутка. Это уже серьезно. Это — покушение на невинную жертву. Невинную вне всякого сомнения. И я эт® вам немедленно докажу. Обратите внимание — вот каким образом обыденный факт сотрет с лица земли столь бездарную ложь! Слушайте же! Друзья мои, вчера вечером этот юноша ни на миг не расставался с® мной.

Слова Шерлока Холмса произвели глубокое впечатление. В глазах, устремлена ных на Стилмена, стоял мрачный вопрос, зато лицо Арчи озарилось радостным оживлением.

— Я так и думал, что был кто-то еще. — Он быстро шагнул к столу, глянул на ноги гостя, потом на его лицо и сказал:

— Так это вы были с ним! Вы были меньше чем в пятидесяти шагах от него, когда он зажигал свечу, которая впоследствии подожгла взрывчатку. (Волнение в зале.) Более того, вы своей рукой подали ему спички.

Гость был явно сражен, и публика это видела. Он открыл рот, но лишь с трудом произнес:

— Это... Э-э-э... Это безумие... Это...

Стилмен развивал успешное наступление. Он показал всем обгоревшую спичку.

— Вот одна. Я нашел ее в бочонке, а вторая там еще лежит.

Гость мгновенно обрел дар речи.

— Разумеется, ибо вы сами их туда подбросили.

Аудитория расценила это замечание как хороший удар, но Стилмен его тут же парировал:

— Эти спички — восковые. В поселке таких нет. Пусть поищут коробок. Что до меня, то я готов подвергнуться обыску, а вы?

На сей раз гость был сражен окончательно. Даже самый близорукий глаз мог бы это заметить. Он растерянно перебирал пальцами, губы его раз-другой дрогнули, но он так и не произнес ни слова. В напряженной тишине публика следила за происходящим. Наконец Арчи Стилмен вкрадчиво заметил:

— Мы ждем вашего решения.

 И снова на миг воцарилась тишина. Затем послышался глухой голос гостя:

— Я отказываюсь подвергаться обыску.

Публика удержалась от бурного проявления чувств, но все один за другим тихо повторяли:

— Теперь кончено. Арчи его доконал.

Что же делать дальше? Этого не знал никто. Положение создалось весьма затруднительное, главным образом из-за того, что дело вдруг приняло непредвиденный оборот, к которому эти неискушенные умы не были подготовлены и от потрясения замерли, подобно остановившимся часам. Но вскоре механизм потихоньку заработал; там и сям сдвигались головы, люди иринялись обсуждать всевозможные предложения. Одно из этих предложений было встречено весьма одобрительно. Оно заключалось в том, что преступнику следует выразить благодарность за избавление поселка от Флинта Бакнера и отпустить его с убийце миром. Однако более трезвые головы высказались против подобного решения, ссылаясь на то, что всякие тупицы в восточных штатах сочтут это скандальной историей и поднимут вокруг нее глупейший шум. В результате более трезвые головы одержали победу. Их лидер, призвав собрание к порядку, огласил предложение: Фетлока Джонса арестовать и предать суду. Предложение было принято. Теперь уже явно нечего было больше делать, и все этому обрадовались, потому что в глубине души каждый из присутствующих горел нетерпением помчаться к месту трагедии и посмотреть своими глазами: в самом ли деле там находятся бочонок и другие вещественные доказательства.

Но не тут-то было!.. Передышка кончилась. Сюрпризы этого вечера еще не иссякли.

Фетлок Джонс все это время беззвучно всхлипывал. Никто не обращал на него внимания, потому что все были захвачены волнующими событиями, беспрерывно сменявшими друг друга. Но когда было принято решение об его аресте и предании суду, юноша не выдержал.

— Нет, только не это! — воскликнул он в отчаянии. — Не надо тюрьмы, не надо суда. Хватит и тех невзгод и мучений, которые мне довелось испытать. Повесьте меня сейчас же, и дело с концом! Все равно бы все выяснилось, и ничто бы меня не спасло. Он описал нам все так, словно сам был со мною и видел своими глазами что я делал... Одного не пойму, как он это узнал! Вы найдете бочонок и другие вещи, и тогда мне все равно смерть. Да, я убил Флинта Бакнера! И вы на моем месте сделали бы то же, если бы с вами обращались, как с собакой, а вы были бы еще подростком, слабым и бедным, и некому было бы за вас заступиться.

— И поделом ему, дьяволу! — воскликнул Хэм Сандвич. — Послушайте-ка, ребята!..

 Констебль. Спокойствие, спокойствие, джентльмены!

 Голос. Твой дядя знал о том, что ты замыслил?

 — Нет!

 — А спички он тебе дал, это точно?

 Да! Но он не знал, для чего они мне понадобятся.

— Но как же ты не побоялся риска и взял его с собой, отправляясь на такое дело? Его, сыщика? Как же это так?

Юноша замялся, в смущении крутя пуговицы куртки, потом застенчиво произнес:

— Я в сыщиках разбираюсь, потому что они у меня водятся в семье. Если хочешь что-нибудь сделать от них потихоньку, то лучше всего делать это при них.

Циклон смеха, одобривший этот наивный афоризм, все же не слишком-то подбодрил беднягу.

IV

Из письма к миссис Стилмен, датированного просто «Вторник»:

Фетлока Джонса посадили под замок в бревенчатой хижине, где он должен был дожидаться суда. Констебль Гаррис снабдил его двухдневным запасом пищи, велел ему как следует сторожить самого себя и обещал наведаться, когда нужно будет пополнить запас провианта.

Наутро мы, компанией человек в двадцать, движимые чувством дружбы, помогли Сэмми Хильеру похоронить останки его покойного родственника — никем не оплаканного Флинта Бакнера. Я был в роли помощника, Хильер же возглавлял погребальную процессию. Едва успели мы закончить свои труды, как мимо нас проковылял какой-то бородатый, весьма унылого вида незнакомец со старым саквояжем в руке, и вдруг я почуял запах, за которым гонялся по всему свету! Для меня, почти утратившего надежду, это был аромат райских кущ.

В один миг я очутился возле этого человека и осторожно положил ему на плечо руку. Словно сраженный ударом молнии, он рухнул наземь. Когда к нему подбежали мои товарищи, он с трудом приподнялся, стал на колени, с мольбой протянул ко мне руки и дрожащим голосом стал умолять, чтобы я его больше не преследовал,

— Вы гонялись за мной по всему свету, Шерлок Холмс, — сказал он. — Но бог свидетель, я не причинял зла!

Достаточно было взглянуть на его блуждающий взор, чтобы понять, что перед нами помешанный. И это случилось по моей вине, мама! Когда-нибудь лишь весть о твоей кончине повергнет меня в отчаяние, подобное тому, что я испытал в ту минуту. Мои товарищи подняли его и, столпившись вокруг несчастного, нежнейшим и трогательнейшим образом его успокаивали; говорили, чтобы он держал выше голову и не волновался, потому что вокруг него друзья, которые о нем позаботятся, защитят его и тут же повесят всякого, кто посмеет его хоть пальцем тронуть. Они превращаются в заботливых, нежных матерей, эти грубые ребята-старатели, стоит только затронуть нежную половину их сердца. И наоборот, они могут превратиться в безрассудных, необузданных детей, если затронуть противоположную сторону этого органа. Они делали все, что только были в силах придумать, чтобы успокоить его, но ничего не добились, и тогда Фергюсон, талантливый дипломат, сказал:

— Если вы так волнуетесь только из-за Шерлока Холмса, то можете успокоиться,

— Почему? — жадно откликнулся несчастный безумец.

— Потому что он опять умер.

— Умер! Умер! О, не смейтесь надо мной, несчастным! В самом деле умер? Нет, он не обманывает меня? Это правда?

— Правда. Такая же правда, как то, что ты тут стоишь, — заверил его Хэм Сандвич, и вся компания подтвердила эти слова.

— Его повесили в Сан-Бернардино на прошлой неделе, — добавил Фергюсон, внеся полную ясность в этот вопрос, — пока он вас там разыскивал. Его приняли за кого-то другого. Хоть они и сожалеют об этом, но теперь уже ничего не поделаешь.

— Теперь ему ставят там памятник, — сообщил Хэм Сандвич с таким осведомленным видом, как будто сам внес в это дел® пай.

«Джеймс Уокер» испустил глубокий вздох — должно быть, вздох облегчения — и ничего не ответил. Но взгляд его сделался несколько спокойнее, лицо заметно прояснилось, стало менее удрученным, Мы все отправились ко мне домой, и ребята угостили его самым изысканным обедом, какой только возможно было приготовить из имевшихся в поселке продуктов. Пока они занимались приготовлением обеда, мы с Хильером переодели гостя с ног до головы во все новое из нашего гардероба и превратили его в симпатичного и почтенного старичка. Увы, именно старичка! Старческая Сутулость, седина в волосах, следы, которые оставляют на лице горе и отчаяние, — а ведь по годам он мог быть еще в расцвете сил. Пока он ел, мы курили и беседовали между собой. К концу обеда он снова обрел голос и по собственному желанию предложил поведать нам о -своих злоключениях, Я не могу воспроизвести каждое его слово, но постараюсь пересказать все как можно точнее.

Рассказ человека, который был принят за другого

«Все началось так: я жил в Денвере. Там я прожил много лет, — иногда помню, сколько именно, иногда забываю, но это не имеет значения. Однажды я получил уведомление о том, что должен уехать, иначе меня изобличат в чудовищном преступлении, совершенном давным-давно в одном из восточных штатов. Я знал об этом преступлении, но не совершал его. Преступником был мой двоюродный брат, носивший ту же фамилию и имя. Я не знал, что предпринять. От страха в голове у меня все спуталось. На сборы мне было дано очень мало времени, кажется, всего один день. Если бы мое имя было оглашено, никто бы не поверил в мою невиновность, и меня бы линчевали. Ведь при линчевании обычно так и бывает: когда обнаружат, что произошла ошибка, все чрезвычайно сожалеют о случившемся, но исправить ошибку уже поздно — подобно тому, как это произошло с мистером Шерлоком Холмсом. Я решил продать свой рудник, скрыться и жить на вырученные деньги, а потом, переждав, пока все успокоится, вернуться и доказать свою невиновность. И вот однажды ночью я убежал, скрылся далеко от Денвера в горах и стал жить там под вымышленным именем.

Мои волнения и страхи все возрастали, вскоре я стал видеть призраки и слышать голоса. Я потерял способность что-либо ясно и связно обдумывать, а если думал о чем-нибудь, то забирался в такие дебри, что не мог из них выбраться, и голова моя раскалывалась от боли. Мне становилось все хуже, а призраков и голосов появлялось все больше. Они не оставляли меня ни на миг, сначала по ночам, а потом и днем. Они шептались у моей постели, строили против меня какие-то козни, ц я потерял сон и вконец обессилел, потому что не мог как следует отдохнуть.

А потом наступило самое худшее. Однажды ночью голоса прошептали: «Ничего не выйдет, потому что мы его не видим и не можем указать на него людям». Послышались вздохи, потом один из голосов сказал: «Необходимо вызвать Шерлока Холмса. Он доедет сюда за двенадцать дней». Все согласились и продолжали бормотать, радостно хихикая. Но я впал в отчаяние, потому что читал про Шерлока Холмса и знал, что это значит, если за мной погонится он, человек сверхчеловеческой проницательности и неутомимой энергии. Призраки отправились за ним, я же, вскочив среди ночи, бросился наутек, прихватив с собой саквояж с деньгами — там было тридцать тысяч долларов. Две трети этой суммы все еще хранятся в нем. Только через сорок дней Шерлок Холмс напал на мой след. Я едва успел укрыться. По привычке он сперва записал свое имя в книге гостиницы, но потом зачеркнул подпись и сверху написал: «Дэггет Баркли». Страх придает человеку особую зоркость: я сумел разобрать зачеркнутое и помчался прочь оттуда, как олень от охотника.

Три с половиной года почти без передышки он гонялся за мной по всему свету — по западным штатам, Австралии, Индии, потом по Мексике и опять по Калифорнии, но мне всегда удавалось распознать его имя в книгах гостиниц, и это меня спасало. Вот почему то существо, в которое я превратился, еще живет. Но я так устал! Столько времени он жестоко мучил меня, однако же, клянусь честью, никогда я не причинял зла ни ему, ни кому-либо другому!»

На этом кончился рассказ, добела накаливший негодующих слушателей. Что до меня, то каждое его слово наносило мне жестокую рану.

Мы решили, что старичок будет нашим гостем — моим и Хильера — и поживет у нас. Я, разумеется, ни о чем не стану ему рассказывать, а когда он отдохнет и поправится, поеду с ним в Денвер и верну ему все его состояние.

Ребята обменялись с ним самым сердечным костедробильным рукопожатием и отправились разносить эту новость.

На заре следующего дня Фергюсон и Хэм Сандвич потихоньку вызвали нас из хижины и конфиденциально сообщили:

— История про злоключения старикана разнеслась по всей округе и подняла на ноги все поселки. Ребята валом валят отовсюду, собираются линчевать профессора. У констебля Гарриса трясутся поджилки, он по телефону вызвал шерифа. Пошли!

Мы припустили бегом. Остальные были вольны испытывать какие угодно чувства, но я-то в глубине души питал надежду, что шериф явится вовремя, ибо я, как ты покушение понимаешь, не имел ни малейшего желания, чтобы Шерлока Холмса повесили за Холмса злодеяния, совершенные мною. Я многое знал о шерифе понаслышке, но для собственного успокоения все же осведомился:

— А сможет он справиться с такой толпой?

— Справиться с толпой? Может ли Джек Фэрфакс справиться с толпой? Просто смех берет! Бывший головорез, девятнадцать скальпов на счету! Справиться? ©го!

Толпе Пока мы мчались вверх по ущелью, в окружающей тишине до нас доносились далекий гул голосов, возгласы, выкрики, неуклонно нараставшие по мере нашего приближения. Рев толпы, подобно залпам, разрывая воздух, становился все громче и громче, ближе и ближе. А когда мы наконец ворвались в несметное скопище народа, собравшегося на пустыре перед трактиром, рев и гул оглушили нас. Несколько свирепых молодцов с прииска Дейли держали Шерлока Холмса, который, надо признать, казался спокойнее всех. Презрительная улыбка играла на его устах, и, даже если страх смерти таился в сердце британца, железная воля подавляла его, не позволяя проявляться ни в чем.

— А ну-ка, проголосуем, ребята!— Этот призыв исходил от Хиггинса-«Квакера» из банды Дейли, — Живо! Петля или пуля?

— Ни то, ни другое! — выкрикнул один из его дружков. — Он же через неделю опять воскреснет! Для такого одно вернее средство — огонь.

И тут же головорезы со всех дальних и ближних рудников одобрили предложение громовым воплем и, продираясь сквозь толпу, устремились к пленнику. Окружив его, они закричали: «На костер его! На костер!» Они потащили Шерлока Холмса К коновязи, поставили спиной к столбу, привязали, а потом завалили до половины хворостом и шишками. Но по-прежнему ни единый мускул не дрогнул на его мужественном лице, и презрительная улыбка по-прежнему играла на его тонких губах.

— Спичку! Эй вы, спичку!

Хиггинс-«Квакер» чиркнул спичкой, прикрыл огонек рукой, нагнулся и подержал его под сосновой шишкой. В толпе воцарилась глубокая тишина. Шишка занялась, на секунду мелькнуло крошечное пламя... В этот миг вдали послышался топот копыт — все отчетливее, все ближе... Поглощенная зрелищем толпа ничего не замечала. Спичка потухла. Хиггинс чиркнул вторую, наклонился, и опять шишка занялась, на этот раз по-настоящему. Огонь пополз дальше, кое-кто в толпе отвернулся. Палач, не выпуская обгоревшей спички, наблюдал за делом своих рук. Топот слышался уже за выступом скалы, и вот конь, гулко стуча копытами, поскакал прямо на нас. Почти в тот же миг раздался возглас:

— Шериф!

И вслед за этим шериф врезался в толпу, вздыбив, рывком осадил коня и крикнул:

— Эй вы, отребье! Назад!

Все повиновались. Все, кроме вожака. «Квакер» не двигался с места, рука его потянулась к револьверу, но шериф его опередил:

— Придержи лапу, ты, герой «Мушиная смерть»! Затопчи огонь и освободи незнакомца.

Герой «Мушиная смерть» повиновался, и шериф стал держать речь. Он отпустил удила и заговорил без всякой горячности, даже, наоборот, весьма размеренно и обдуманно, тоном, полностью соответствующим истинному смыслу его высказываний и эффектно подчеркивающим их нарочитую оскорбительность.

— Чудная компаньица, а? Вполне подходящая для такого свистуна, как Хиггинс, — этого героя, что стреляет в спину и мнит себя отчаянным удальцом. А что я презираю больше всего на свете, так это свору линчевателей вроде вас! Среди таких не бывает ни одного стоящего человека. Этаким храбрецам надо сперва насбирать по меньшей мере сотню себе под стать, не то у них не хватит духу расправиться с калекой-портняжкой. Кто они? Свора трусов, да и вся их округа не лучше. И в девяноста девяти случаях из ста их шериф из той же колоды.

Он сделал паузу, по-видимому, для того, чтобы хорошенько просмаковать заключительную мысль, а затем продолжал:

— Шериф, допускающий, чтобы сборище подонков отняло у него арестованного, просто-напросто паршивый трус. Что говорит статистика? За прошлый год в Америке сто восемьдесят два шерифа получали от государства жалованье за трусость. Если так пойдет дальше, то доктора вскоре запишут новый недуг: шерифская немочь. — Последняя мысль явно пришлась ему по душе, это было заметно всем и каждому. — И люди будут говорить: «Что, ваш шериф опять прихворнул?» — «Да, у него все та же старая хворь». А там, глядишь, появится новая должность. Люди уже не будут говорить: «Он избран шерифом Ра-пао», а скажут: «Он избран главным трусом Рапао». Бог ты мой! Чтобы взрослый человек убоялся своры вешателей!

Он перевел взгляд на жертву и спросил:

— Чужестранец, кто вы и что вы тут делали?

— Меня зовут Шерлок Холмс, и я тут ничего не делал.

Поистине поразительным было впечатление, которое это имя произвело на шерифа, хотя он, несомненно, уже был предупрежден. И шериф заговорил снова, прочувствованно и взволнованно. Он сказал, что это позор для страны, если человек, славой об уме и подвигах которого полнится весь мир и чьи рассказы о них завоевали сердца всех читателей блеском и обаянием литературной формы, подвергается столь гнусному насилию под американским флагом! Он принес свои извинения от имени всей нации и отвесил Шерлоку Холмсу учтивый поклон, а затем приказал констеблю Гаррису проводить гостя в трактир, предупредив, что он понесет личную ответственность в случае нового покушения на него. Затем он повернулся к толпе и сказал:

— Марш по своим норам, шакалы!

И все отправились восвояси. Тогда шериф повернулся к «Квакеру».

— Следуй за мной. Я лично займусь твоим делом. Стоп! Придержи свою хлопушку. Если настанет день, когда я испугаюсь, что ты идешь у меня за спиной с этакой штуковиной в руках, то, значит, пришло время зачислить меня сто восемьдесят третьим в прошлогоднюю компанию шерифов.

С этими словами он пустил лошадь шагом, а Хиггинс-«Квакер» поплелся за ним.

Время уже близилось к завтраку, когда мы по дороге домой услышали новость:

«Фетлок Джонс ночью убежал из своей тюрьмы и скрылся! Здесь об этом никто не сожалеет. Пусть уж дядюшка выслеживает своего племянника, если ему угодно! Это же по его части! Ну, а поселок этим не интересуется».

V

Десять дней спустя

«Джеймс Уокер» уже окреп физически, и голова его тоже приходит в порядок. Завтра утром я уезжаю с ним в Денвер.

Следующей ночью.

Коротенькая записка, посланная с глухого полустанка.

Утром, перед самым нашим отъездом, Сэмми Хильер шепнул мне:

— То, что я расскажу тебе, не говори Уокеру, пока не убедишься, что это будет безопасно, не подействует на его мозги и не повредит поправке. То давнее преступление, о котором он рассказывал, было в самом деле совершено, и как он говорил, его' двоюродным братом. На прошлой неделе мы похоронили истинного преступника — самого несчастного человека последнего столетия. Это был Флинт Бакнер. Его настоящее имя — Джейкоб Фуллер.

Итак, мама, с моей помощью — с помощью ни о чем не подозревавшего участника похорон — твой муж и мой отец оказался в могиле. Мир праху его! 

 * * *

Уважаемые читатели сборников серии «Bestseller»!

Вскоре вы сможете познакомиться с романом Леона У риса «Королевская скамья VII». Книга многократно переиздавалась и была продана в количеств ее более чем три миллиона экземпляров.

Совсем недавно на наших телеэкранах прошел одноименный английский многосерийный фильм, снятый по этому произведению.

А пока мы предлагаем вашему вниманию отрывок из романа, впервые публикуемого на русском языке.

Надзиратель привел Адама Келно в застекленную комнатку для свиданий, где он расположился напротив Роберта Хайсмита и Ричарда Смидди.

— Я вынужден сразу же перейти к делу, Келно, — сказал Хайсмит, — ибо мы оказались в очень сложном положении. Натан Гольдмарк представил убийственное свидетельство против вас. Значит ли что-либо для вас имя Марка Тесслара?

Келно не мог скрыть охватившего его ужаса.

— Ну?

— Он в Англии?

— Да.

— Все это совершенно ясно. Так как польское правительство не может организовать дело против меня, оно посылает сюда кого-нибудь из них.

— Кого именно?

— Коммунистов. Евреев.

— А что относительно Тесел ара?

— Он поклялся добраться до меня еще лет двадцать назад. — Келно опустил голову. — О, Господи...

— Послушайте, постарайтесь собраться. Не время распускать сопли. Мы должны пораскинуть мозгами.

— Что вы хотите знать?

— Когда вы впервые встретились с Тессларом?

— Примерно в 1930 году в университете, когда оба мы были студентами. Он был исключен за совершение незаконного аборта и считал, что я был одним из тех,' кто добился его исключения. Во всяком случае, он завершил свое медицинское образование в Европе, кажется, в Швейцарии.

— Встречали ли вы его в Варшаве, куда он вернулся практиковать перед войной?

— Нет, но он был широко известным специалистом по абортам. Как стороннику римско-католической церкви мне было трудно рекомендовать пациенткам делать аборт, но несколько раз это было необходимо для спасения жизни женщин, а однажды в беде оказалась моя близкая родственница. Тесслар никогда не знал, что это я посылал к нему пациентов. Это всегда делалось через непосвященного посредника.

— Продолжайте.

— По какому-то странному капризу судьбы я встретил его в Ядвигском концентрационном лагере. У него уже была соответствующая репутация. В конце 1942 года немцы забрали его из варшавского гетто и перевели в Майданек рядом с Люблиным. Там под надзором эсэсовских врачей он лечил лагерных проституток и в случае необходимости делал им аборты.

Смидди, который торопливо делал заметки, поднял глаза:

— Откуда вам это известно?

— Известия такого рода быстро распространялись из одного лагеря в другой, до нас доходили новости. Да и кроме того, я получал информацию как член национального подполья. Когда в 1943 году Тесслар появился в Ядвиге, мы уже все знали о нем.

— Вы были главным врачом, так что вы поддерживали с ним достаточно тесный контакт?

— Нет. Дело не в этом. Видите ли, в медицинский комплекс входило двадцать шесть бараков, но с первого по пятый они были отданы под секретные эксперименты, которые проводили врачи СС. Тесслар жил именно там. Так что перед судом должен предстать, скорее, он. Я предупреждал, что ему придется отвечать за его преступления, но он находился под защитой немцев. Когда война кончилась, Тесслар стал коммунистом и работал врачом в штате тайной полиции, надеясь спасти себя. Вот тогда он и оклеветал меня.

— Я хотел бы, чтобы вы тщательно обдумали свой ответ, доктор Келно, — подчеркнул Хайсмит. — Производили ли вы когда-либо ампутацию яичек и яичников?

Келно пожал плечами.

— Конечно. Я провел десять тысяч, если не пятнадцать, таких операций. И с большим рассечением и с малым. Мужские яички и женские яичники могут подвергаться заболеваниями, как и любой другой орган человеческого тела. Когда я оперировал, то передо мной стояла цель спасения жизни пациента. Я устранял злокачественные опухоли половых желез. Но вы же видите, как можно исказить подобные действия врача. Я никогда не проводил операций на здоровом человеке.

— Кто обвиняет вас в этом?

— Я доподлинно знаю все обвинения Теселара. Хотите выслушать их? Я их наизусть знаю.

— Очень хорошо, — сказал Хайсмит. — Мы постараемся добиться небольшой отсрочки приказа, чтобы у вас было время ответить на обвинения Тесслара. Вы должны оценить их холодно и бесстрастно, не позволяя сказываться вашей личной неприязни к нему. Вы должны пункт за пунктом опровергнуть все его обвинения. Вот вам текст его заявления, и сегодня вечером вам предстоит очень тщательно изучить его. Завтра мы вернемся со стенографисткой, которая и запишет ваш ответ.

«Я категорически опровергаю утверждение, что хвастался доктору Тесслару пятнадцатью тысячами хирургических операций без наркоза. Слишком много людей свидетельствовали в мою пользу, чтоб считать эти слова ни чем иным, как злостной клеветой.»

«Я категорически опровергаю утверждение, что когда-либо я проводил операции на здоровых людях, мужчинах и женщинах. Я опровергаю обвинение в бесчеловечном обращении со своими пациентами. Я опровергаю, что принимал участие в хирургических экспериментах какого-либо вида».

«Выдумкой чистейшей воды является утверждение, что доктор Тесслар якобы видел меня у операционного стола. Он никогда не показывался в том месте, где я проводил операции».

«Слишком много моих пациентов остались живы и дали показания в мою пользу, чтобы можно было с доверием относиться к утверждениям, что якобы мои операции были некачественными».

 Коротко об авторах

Николас Мейер (Nickolas Meyer) родился в Нью-Йорке в 1945 г. Окончил университет в штате Айова, бакалавр искусств. В конце 60-х — начале 70-х гг. работал на киностудиях «Парамаунт Пикчерс» и «Уорнер Бразерс». Автор нескольких детективных романов, сборников рассказов, пьес, сценариев для телевидения,

В духе Грэма Грина Н. Мейер использует для определения своей манеры понятие entertainment (развлечение), подчеркивая при этом, что хорошее развлечение не предполагает бездумного времяпрепровождения, а рассчитано на встречное интеллектуальное усилие со стороны читателя, слушателя.

«Увлечение историями» и принесло Н. Мейеру наибольший успех, конкретно — историями, рассказанными Джоном X. Ватсоном. «Безусловно существует магнетизм Дойла и наркотическое влияние историй о Шерлоке Холмсе», — писал Мейер. Два наиболее известных романа автора — публикуемый в этой книге «Семипроцентный раствор» и «Ужас Уэст-энда» — это тонкая и оригинальная стилизация под Артура Конан Дойла. При том, что история детек-тивной литературы знает множество примеров стилизаций, пародий и подделок под приключения Шерлока Холмса, романы Мейера, особенно первый, дали основание Майклу Харрисону, одному из крупнейших авторитетов в области всего, что касается Холмса, заявить, что Мейер — «блестящий молодой автор наиболее удачной книги „шерлокианы" последних лет».

Джон Диксон Карр (John Dickson Carr), писавший также под псевдонимом Картер Диксон — классик английского детектива, автор семидесяти романов, нескольких сборников рассказов, пьес. Главная особенность творчества Дж. Д. Карра (1907—1977 гг.) — это уникальная изобретательность сюжетных конструкций, основанных как на классических загадках типа «запертой комнаты», так и на материале исторических изысканий. Все это обильно сдобрено фарсовым, «черным» юмором.

Стихия Карра — «невозможное» убийство, которое совершается, например, в игорном клубе (жертва, вошедшая в пустую комнату, все выходы из которой были под наблюдением, оказывается обезглавленной), в Музее восковых фигур, в готическом замке на Рейне и пр. К этому типу относится и предлагаемый читателю в настоящем сборнике роман «Пылай, огонь».

Сэмюэл Клеменс известен под псевдонимом Марк Твен.

Примечания

1

«Ланцет» — еженедельный журнал для медицинских работников, издающийся в Лондоне с 1823 года. — Прим. пер.

(обратно)

2

Среди исследователей существует ряд острых противоречий, касающихся женитьбы — или женитьб — Ватсона. Не углубляясь в вопрос, сколько он был раз женат и на ком, эта глава и последующие уверенно свидетельствуют, что женщина, о которой идет речь, — это Мэри Мор-стен, клиентка Холмса в «Знаке четырех», единственная женщина, которую Ватсон называет своей женой. — Прим. авт.

(обратно)

3

Гордон, Чарльз Джордж (1833 — 1885) — английский офицер, который принимал участие во взятии англичанами Пекина в 1860 году. Командуя китайской армией, подавлявшей восстание тайпинов, он заслужил прозвище Гордон Китайский. — Прим. пер.

(обратно)

4

Уиггинс — веселый и находчивый уличный мальчишка, который время от времени выполнял поручения Шерлока Холмса как его «неофициальный детектив», а его оборванные друзья составляли «регулярные силы Бейкер-стрит». — Прим. авт.

(обратно)

5

Стоун — мера веса, равная 14 английским фунтам, 6,34 кг.— Прим. пер.

(обратно)

6

В сущности, Холмсом уже была написана монография «Исследование следов» — первая подобная работа, в результате которой в Париже впервые был использован гипс для снятия отпечатков следов. — Прим. пер.

(обратно)

7

Ватсон упоминает Союз рыжеволосых — сообщество жуликов, которые использовали в своих целях людей с ярко-рыжими волосами. Обратившись к соответствующему рассказу, читатель узнает все подробности этого дела. — Прим. авт.

(обратно)

8

Надо добавить, что, вне всякого сомнения, Холмс владел богатым набором ругательств, что помогло ему расшифровать надпись кровью на стене в «Этюде в багровых тонах». — Прим. авт.

(обратно)

9

Устрицы играли важную роль в подсознании Холмса. В искусственно вызванном бреду («Приключения мертвого детектива») он беспокоился, что мир будет захвачен устрицами. Известно также, что Холмс любил есть устриц. Это доставляло ему большое удовольствие. Не означало ли это, что он таким образом старался утвердить свою власть над ними и скрыть обуревающий его страх? Во всяком случае, интересно было бы проследить источник этой фобии. — Прим. авт.

(обратно)

10

Не в этом ли утверждении кроется причина того, что Ватсон никогда не упоминал о своих детях. Остается неизвестным, были ли они у него вообще? — Прим. авт.

(обратно)

11

Холмс имеет в виду инспектора Скотланд-Ярда г. Лестрейда, который — как и прочие его коллеги из Ярда — с удовольствием порочили методы и теории Холмса, пока не возникала необходимость обращаться к нему за помощью при столкновении с делом, непосильным для их ординарных мозгов. — Прим. авт.

(обратно)

12

Бэрбидж Ричард (1567—1619) — английский актер, выдающийся трагик своего времени. Ведущий актер шекспировского театра, он играл главные роли в «Гамлете», «Короле Лире», «Отелло» и «Ричарде III». — Прим. пер.

(обратно)

13

Можно предложить, что в тот вечер давали «Зигфрида». — Прим. авт.

(обратно)

14

Гуго фон Гофмансталь (1874—1929) — австрийский писатель, приверженец символизма. — Прим. пер.

(обратно)

15

Босуэлл Джеймс (1740—1795) — шотландский юрист и литератор. Всю жизнь он служил закону, но его интересы были отданы литературе. Самой известной его работой считается биографический труд «Жизнь Самуэля Джонсона» (1791). — Прим. пер.

(обратно)

16

Пилер, полицейский — по имени Роберта Пиля, реорганизовавшего лондонскую полицию в 1829 году. — Здесь и далее прим. пер.

(обратно)

17

Имеется в виду война 1808—1814 гг. на Пиренейском полуострове, когда войска Англии и Португалии, вместе с испанскими патриотами, дрались с Наполеоном.

(обратно)

18

Фешенебельный жилой дом на улице Пикадилли в Лондоне, построенный во второй половине XVIII века.

(обратно)

19

Боу-стрит, сыщики с Боу-стрит (или полицейского суда) — главный уголовный полицейский суд в Лондоне, получивший название по улице, на которой расположен.

(обратно)

20

Официальное название полиции Лондона, за исключением Сити, имеющего собственную полицию.

(обратно)

21

Здание в Лондоне на улице Пикадилли, где ныне находится дом-музей герцога Веллингтона, названное так по имени его первого владельца лорда Апсли, который построил его в 1778 году.

(обратно)

22

Джеймс Босуэлл (1740—1795) — шотландский юрист и писатель. Всю жизнь занимался правом, но основные его интересы были связаны с литературой. Его самая известная работа — «Жизнь Самуэля Джонсона» (1791).

(обратно)

23

Аскот — ипподром близ Виндзора, посещение скачек которого считается важным событием для английской аристократии. Такой же ипподром и близ Ньюмаркета.

(обратно)

24

Стоун — мера веса, равная 6,34 кг; фунт равен примерно 400 граммам.

(обратно)

25

Билль о реформе парламентского представительства, предоставивший голоса средней и мелкой торгово-промышленной буржуазии, давший представительство новым промышленным центрам и уничтоживший часть «гнилых местечек».

(обратно)

26

«Черт побери»: застенчивая Луиза не осмеливается сказать эти слова вслух.

(обратно)

27

Общее название законов, регулировавших в XV—XIX веках ввоз и вывоз зерна и других сельскохозяйственных продуктов, которые усугубляли бедственное положение масс; были отменены в 1846 году.

(обратно)

28

Дворцовый холл — огромный зал, единственная сохранившаяся часть старого Вестминстерского дворца.

(обратно)

Оглавление

Николас Meйep Семипроцентный раствор

  Предисловие

   Вступление

   Часть 1 ПРОБЛЕМА

     1 Профессор Мориарти

     2 Биографическая 

    3 Решение принято

     4 Интерлюдия на Пэлл-Мэлл

     5 Путешествие сквозь туман

    6 Тоби превосходит сам себя

     7 Два доказательства

   Часть 2 РЕШЕНИЕ

     8 Каникулы в аду

     9 Относительно игры в теннис и на скрипке

     10 Изучение истерии

    11 Мы посещаем оперу

     12 Открытие

     13 Шерлок Холмс теоретизирует

     14 Мы присутствуем на похоронах

     15 Погоня

     16 Что произошло потом

     17 Последняя проблема

 Джон Диксон Карр Пылай, огонь

   1 «Так кто же решил послать вас, чтобы освободить его?»

  2 Проблема птичьего корма

   3 Карнавал в газовом свете

   4 Женщина на лестнице

  5 Убийство под звуки вальса

   6 Кошмар в коридоре

  7 «Ибо большая любовь плавит и свинец...»

   8  Разговор шепотом в кофейне

   9 Невиновность Флоры Дрейтон

   10 Битва во дворе

   11 Луиза Тремьян и дорогой папа

  12 «На тринадцать, черное»

   13 Собрание проклятых

   14 Озарение и обман

  15 Обряды Венеры

  16 «Я страстно целовал тебя... Они убили меня»

   17 Шесть выстрелов на пари

   18 Ловушка у Воксхолл-Гарденз

   19 Контрудар

   20 Убийца найден

   Эпилог «О, женщина! В нашем доме, где царит покой...»

* * * 

 Сэмюэл Клеменс Детектив с двойным прицелом

  Часть первая Никогда не следует поступать дурно при свидетелях.

   Часть вторая

 * * *

 Коротко об авторах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg