«Петербургская баллада»

Дмитрий Леонтьев Петербургская баллада

Петербургская баллада

7 июля 2003 г. С.-Петербург

Я люблю хорошо отдохнуть. Когда работаешь тяжело и головой, и руками, и нервами, требования к отдыху возрастают втройне. Я до мельчайших деталей продумал несколько вариантов чудесного, желанного, барски-изысканного отдыха. Я точно знаю, что буду делать в первый день, во сколько вставать во второй, что заказывать на ужин в третий, и так до конца, до самого последнею дня. Конечно, варианты разнятся, от круиза на теплоходе по рекам России и до безделья на заснеженной турбазе, где-нибудь в сосновом лесу, но каждый из этих вариантов продуман, спланирован и просчитан едва ли не поминутно.

Дело в том, что я не отдыхал уже более шести лет. Нет, разумеется, свободные от работы дни у меня были, но свободные дни и отдых несколько отличаются друг от друга, если ваша жена — бизнесвумен, а дети наводят ужас на учителей в третьем и пятом классах. Видели рекламный плакат о «малом бизнесе» — о забавной рыжей белочке в огромном колесе? Это моя жена: рыжая, забавная и чертовски упрямая. Сыновья пошли в нее не только внешностью, но и характером.

Дома у нас всегда шумно, весело и людно. Довольно странно, что все мы по-настоящему любим друг друга и почти не ссоримся. Странно — потому что больше всего на свете я люблю покой и тишину. Я с детства был очень тихим и ленивым ребенком. Я не любил играть в футбол и занятиям спортом предпочитал чтение книг. Я долго сторонился женщин, и друзья были шокированы, когда увидели мою избранницу. У нее очень яркая, вызывающая красота и столь же яркий, искрометный характер. Она пришла на юрфак тремя годами позже, и половина сердец в институте была сожжена заревом ее волос.

Никто не верил, что наш союз продлится больше полугода… года… пяти лет… И вот в прошлом году мы отпраздновали десятую годовщину нашей свадьбы. Мы с ней подтверждение старой догмы о тех противоположностях, которые иногда находят друг друга. Мы настолько разные, что не можем обходиться друг без друга. Я ниже ее на полголовы, стесняюсь не только что-либо продавать, но и сторговываться о цене на рынках, а еще я люблю готовить и рассказывать детям сказки. Теперь вы поняли, кто чем занимается в нашей семье?

О, нет-нет, не оскорбляйте меня обвинениями в недостаточности мужества или подкаблучничестве. Просто каждый из нас занимается тем, что больше любит и лучше умеет. Я не только обожаю отдыхать, но и вкусно кушать, а моя жена… Тостер и разбавленный кипятком «Доширак» — ее лучшие друзья, когда я задерживаюсь на работе. Ах да, я забыл представиться: Вадим Григорьевич Мартынов, инспектор третьего отдела МВД, подполковник милиции. Вам мало что скажет название «третий отдел», чаще нас называют «полиция нравов». Выражаясь казенным языком, Управление милиции по борьбе с нарушениями прав потребителей… Или нет: «С нарушениями в сфере общественной нравственности»… или… черт! Нас так часто переименовывали за эти десять лет, что пусть уж будет лучше «полиция нравов».

Знаю, знаю, вы тут же поставите нам в вину многочисленные армии ночных «жриц любви» вдоль обочин питерских дорог и многомиллионные тиражи порножурналов и порнокассет на питерских лотках. Открою вам секрет, который разом изменит ваше отношение. Нас семь человек. Да-да, вы правильно расслышали: семь человек на пятимиллионный город. И это вместе с начальником и двумя женщинами-инспекторами. Да, чуть не забыл: Ленинградская область тоже в нашем ведении. Я не буду вдаваться в подробности: вы сами сможете разделить и сосчитать. Почему? Не знаю. Кто-то высоко наверху решил, что этого хватит. Детская проституция, притоны, сауны, порнография и прочее, прочее, прочее… Семь человек…

Я люблю хорошо отдохнуть. Для каждого эта фраза несет свои желания и возможности. Я мечтаю о тишине в заснеженном лесу, с бокалом красного вина у пылающего камина. Кто-то предпочитает и может себе позволить плавание с аквалангом на Канарах. Кто-то рыбную ловлю в уральских озерах. Кто-то бутылку коньяку и сауну с девочками. И вот тут мы с вами можем поспорить о вкусах. Вернее, спорить буду я, а вы — судорожно искать штаны и клясться, что представления не имели о том, что заказанным вами девочкам нет и семнадцати.

Расслабьтесь: конституция гарантирует вам право на отдых, а законодательство услужливо предоставляет для этого все возможности. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что вы выйдете из этой сауны сухими и уверенными в полной беспомощности милиции. Так оно и есть.

Я работаю в отделе с самого его основания и за все эти годы нашел единственное слабое звено в этом порочном круге беззакония и лживой морали — содержатели и организаторы притонов. Как правило, это подставные лица, получающие лишь крошки со стола многомиллиардных прибылей проституции, но они единственные, до кого мы в состоянии дотянуться.

Через пару дней на их место приходят новые «ставленники», и все начинается сначала. Например, та сауна, которую мы собираемся посетить сегодня, за последние пять лет сменила благодаря нашим усилиям четверых банщиков. Я не пессимист и не оптимист. Я профессионал. Я знаю, что не смогу ни победить, ни уменьшить свою работу.

Несбыточным мечтам об отдыхе я предавался в одном из садиков, расположенных во дворах вокруг нашего отдела. Несмотря на близость Смольного — а может, и благодаря тому, — здесь было тихо и спокойно. Дворы были забавно стилизованы под космодромы, кораблики и прочие детские радости. Правда, выполнено все было так, словно вышло из мастерской незабвенного Церетели, но у каждого скульптора свои воспоминания о детстве… Я курил и щурился на солнце, ожидая, пока соберутся все участники предстоящей операции.

Предстоящая акция была несколько специфической, мои друзья, смеясь, называли ее «контрольной закупкой». Из-за малочисленности мы были известны в лицо едва ли не всем сутенерам города, и для участия в этой операции пришлось привлечь внештатных сотрудников. С Митрохиным и Строгановым мы учились еще на юрфаке, потом они ушли из органов, но по старой памяти иногда помогали мне. Сейчас они опаздывали. Сауна была заказана на восемь, и времени оставалось в обрез.

— Дастин!

Я выбросил окурок и поднялся. Дастин — это я. Коллеги так прозвали меня из-за сходства с голливудским актером Хофманом, кстати, одним из любимых мной.

Но, несмотря на мои симпатии к «Человеку дождя», быть похожим на него все же не слишком льстит моему самомнению. Сами себе мы всегда кажемся мужественными и значительными. Но не всем так везет, как Григорьеву. С нашего начальника можно писать плакат «А ты записался в истинные арийцы?» Этакая, воспетая Ницше «белокурая бестия», при виде которого млеют даже видавшие виды проститутки. Высокий, широкоплечий красавец со светло-голубыми глазами и надменным выражением лица. Но внешность обманчива даже в данном случае. Максим — умница и весельчак. Никакого чванства или жестокости, о которых невольно вспоминаешь, глядя в его глаза «штандартенфюрера СС».

Просто жизнь лепит наши физиономии так же странно, как и судьбы. Максима я знаю с самого основания отдела, и более доброго человека мне встречать не доводилось. Он, я и Катя Беликова — «динозавры» питерской «полиции нравов». Только если мы с Катей «соответствуем нашим останкам», то этому арийскому образчику не дашь и тридцати. Наверное, он подкупил бога обещанием бороться за его заповедь «не прелюбодействуй» в обмен на внешность и вечную молодость. А я, наверное, в это время в носу ковырялся, потому-то он у меня такой и вышел…

— Дастин! — Максим сегодня дежурил и потому был в форме. — А, вот ты где… Все собрались. Объясни парням по-быстрому, что к чему, и дуйте на объект, местные опера уже ждут. Когда закончишь — отзвонись, я сегодня здесь ночую.

— Ты деньги отксерил?

— В папке на столе. Оригиналы не потеряй.

— Старая шутка. Можешь не волноваться — потеряны не будут. Будут пропиты и… В общем, с умом потрачены.

Строганов и Митрохин ждали меня у дверей отдела. На этот раз оба были без машин: сауна без спиртного выглядела как удостоверение внештатного сотрудника.

— Готовы? — спросил я.

Митрохин выразительно позвенел туго набитыми пакетами.

— В полной боевой, — отрапортовал он, — на этот раз хоть часик дадите?

— Во! — показал я ему кукиш.

— Жлоб, — печально констатировал Строганов. — Моралист чертов.

Мораль была тут ни при чем, и они это знали. Просто за час деньги, отданные банщику или сутенеру, могли уйти так далеко, что вся тщательно спланированная операция направилась бы за ними следом.

— Минут двадцать-тридцать, — сказал я, — и то только на то, чтобы раскрутить проституток. Ребята, постарайтесь узнать у них, кто на самом деле является хозяином. Директор сауны — совершенно левая тетка, от нее никакого толку. Банщик — козел отпущения, заранее предназначенный на заклание. Меня эта сауна достала. Вытащите у девчонок имя настоящего организатора. Будут предлагать девчонок — выберите самых молодых, «домашних», которых еще на испуг взять можно. Матерые знают, что рычагов на них у нас все одно нет, колоться не станут.

— Поучи свою бабку щи варить, — обиделся Митрохин.

Это-то меня и пугало. Был он силен, рискован и бесстрашен. Азарт и привел его в милицию, а ведь наша работа вопреки расхожему мнению на девяносто восемь процентов состоит из бумагомарания, и, когда он это понял, наступило разочарование. Увы, но в МВД требуются «пахари», а не Джеймсы Бонды.

— И без инициативы, — напомнил я. — От сих и до сих — не больше.

Митрохин разочарованно махнул рукой и полез вслед за Строгановым на заднее сиденье моей машины. Беликова и Седов ехали на машине Прохоренко. Захаров вез двух надежных понятых. Группа была готова.

— Ну, ни пуха! — махнул нам рукой Григорьев, и мы тронулись в путь.

Сауна располагалась на Васильевском острове, и требовалось сделать все крайне оперативно, иначе из-за развода мостов мы рисковали зависнуть там на всю ночь. Я очень не любил работать на Васильевском: как правило, мероприятия затягивались, и на следующее утро все выходили на работу злые, невыспавшиеся и мятые. Было в этом что-то от средневековых замков, в которых на всю ночь поднимали мост, и ни пеший, ни конный до рассвета не могли ни войти, ни выйти. Двадцать первый век, один из крупнейших городов мира — и поди ж ты, автономный, полностью отрезанный от цивилизации остров, с полумиллионом Робинзонов Крузо. Поневоле Ла-Манш вспомнишь.

Местный оперативник уже ждал нас в условленном месте с двумя постовыми. В каждом РУВД был человек, в обязанности которого входило параллельно заниматься и нашей спецификой. Из лучших работников этой сферы формировался и наш отдел. Капитан Алексеев был, пожалуй, одним из лучших. Именно по его наводкам мы так часто и бывали на Васильевском острове.

— У попа была собака, он ее любил, — пожимая мне руку, громким шепотом сообщил мне Алексеев, — но этот процесс сняли на видео, и попа лишили сана… Привет, бабочники!

— Почему «бабочники»? — удивился я.

— Словарь Даля читать надо. Бабочник — любитель собирать насекомых. В том числе и ночных бабочек.

— Хорошо хоть «букашечниками» не назвал.

— Это у Даля тоже есть, но помимо любителя насекомых слово обозначает также сосуд для их собирания.

— Рассказывай, что мы имеем на данный момент.

— Все то же: рассадник паразитизма, — поморщился Алексеев, — как я ни давлю этот притон, а он, зараза, на мои усилия с пренебрежительной ухмылкой взирает. Веришь, Вадик, давно бы плюнул, так надоело, но сауна в общежитии расположена, кругом столько офисов для богатых Буратино сдается, что жалобы рекой текут. Бизнесмены, может, и рады были бы место отдыха под боком иметь, но там такой бардак творится, что даже для «бандитствующих коммерсантов» — перебор. То драки, то орут, словно изнасилованные, то клофелином клиентов подкармливают. Последнюю неделю вообще черт-те что происходит. Обычно за ночь сауна часа два-три-четыре работает, а нынче гульба круглыми сутками безостановочно, «конвеерным методом». Охранник как-то сунулся попросить потише себя вести, так вышли пять жлобов под два метра ростом каждый, так бедолагу отделали, что он на следующий же день заявление об уходе подал.

— Хозяина этого бардельеро искать надо, — повторил я, — шушеру эту подставную сажать — все равно что из пушки по воробьям шпарить.

— Веришь, Вадик, все методы в дело пустил, чтоб на этого засранца выйти, — признался Алексеев, — конспирируется, гад, как китайский шпион. Сроду с такими предосторожностями не сталкивался. Всего-то проституция, а предосторожности как у исламских террористов.

— Значит, умнеть стали. Ладно, попытаемся еще раз. Как говорится, если долго мучиться, что-нибудь получится. Одно меня бесит: расположение аховое.

— С умом подбирали, — грустно согласился Алексеев.

Расположение сауны и впрямь было для нас крайне неудобно. Огромный дом, на первом этаже которого и размещался интересующий нас объект, был еще дореволюционной постройки. Ходов-переходов в нем было столько, что пресловутый Дедал со своим Лабиринтом выглядел детской забавой. Сауна располагалась в одном конце, администратор-банщик занимал каморку совсем в другом, а девочек, как правило, подвозили к парадному входу в общежитие. Шесть входов и выходов были укрыты весело зеленеющими кустами. Зато из окон площадка перед домом просматривалась как на ладони.

— Все перекрыть не сможем, — констатировал Алексеев.

— Нам все и не надо, — сказал я, — не банду берем. Главное, не упустить банщика с деньгами.

— Банщицу, — поправил меня Алексеев, — на этот раз наняли женщину.

— Это хуже, — признался я, — с женщинами работать всегда хуже. Ладно, как-нибудь справимся. Время на исходе. — Я повернулся к внештатным сотрудникам: — Ребята, вы готовы?

— Да.

— Не забудьте: через десять минут после звонка. Ни пуха!

Раньше, когда сотовые телефоны были еще недоступной для простого обывателя диковиной, все было много сложнее. Приходилось разбрасывать целую систему сложнейших сигналов или же полагаться на «авось». Теперь после передачи банщице или сутенеру денег внештатникам достаточно было просто позвонить «другу» и условными фразами передать нам всю интересующую информацию.

Поставив машины подальше от входа, мы приготовились ждать. Минут через пятнадцать голос Беликовой сообщил по рации:

— Мимо меня прошли две девушки. Сдается мне, наши клиентки… Только уж больно молоденькие. Вадик, это ты просил?

— Легче будет развалить, если что-то знают, — признался я.

— Совсем девочки, — вздохнула рация. — Моим внучкам ровесницы.

Я счел за благо промолчать. Да и что тут было говорить? Бизнес интимных услуг такого мегаполиса, как Петербург, был способен обеспечить любые вкусы и запросы. В любой специфичной газете можно найти и спрос, и предложения на самые «изысканные» запросы. Дети, инвалиды, старики… «Время бабочек и пингвинов» — как пелось в одной песне. Ночных бабочек и пингвинов в малиновых пиджаках. И еще много-много лет эти девочки будут заходить в сауны, стоять у обочин, выезжать на квартиры… Я не пессимист. Я — профессионал. Старик из «Эры милосердия» Вайнеров прав: преступность победят не карательные органы. Преступность может победить лишь мораль. Пока эти девочки нужны обществу больше, чем моя работа…

Сотовый порадовал меня мелодией из «Бандитского Петербурга».

— Слушаю.

— Наташенька, я задержусь на работе, — раздался делано-скорбный голос Митрохина, — дел по горло. Босс опять взял крупный заказ. Вернусь поздно, не жди. Целую, милая.

— И я тебя, — усмехнулся я, поднимая рацию. — Внимание! Деньги получила банщица. Сутенера нет. Можно приступать.

Три машины подъехали к парадному входу одновременно.

— Прежде всего — банщица, — напомнил я, — не найдем у нее деньги, вся операция — коту под хвост.

— Найдем, — успокоил Алексеев, — ей еще надо девочкам долю отдавать, вряд ли станет далеко прятать.

Он оказался прав. Несмотря на визгливые протесты банщицы, деньги мы нашли быстро. Они лежали в верхнем ящике стола, прикрытые газетой. После сверки номеров купюр с отпечатанными на ксероксе копиями и составления акта изъятия гневные вопли сменились жалобными стенаниями. А когда мы нашли пухлый блокнот с номерами телефонов девочек по вызову, то и вовсе наступила долгожданная тишина.

— Алексеев, можешь вызывать следователя, — облегченно вздохнул я, — а наша с тобой работа, Катерина Юрьевна, только начинается. Тебе досмотры и изъятия,

мне протоколы и опросы. Полдела сделано, остается узнать…

Пронзительный визг оборвал меня на полуслове. Распахнув дверь, я выскочил в коридор, оттолкнул истошно орущую толстуху-вахтера — и окаменел.

По коридору, оставляя за собой широкий кровавый след, с трудом полз Илья Строганов. Мимо меня проскользнул Алексеев, бросился к раненому, перевернул…

— Твою мать! — простонал он, увидев раны. — Врача! Быстро вызовите кто-нибудь врача!

Очнувшись от шока, я выхватил пистолет и, даже забыв дослать патрон в патронник, бросился к распахнутым в дальнем конце коридора дверям сауны. Вслед за мной ворвались постовые и Захаров. Сауна была пуста. Я вышиб двери в подсобное помещение, перевернул стол, кровать…

— Вадим, — тихо позвал меня из душевой Захаров.

Он стоял у края мини-бассейна, бледный, как мел, и не мог оторвать взгляда от плавающего в багровой воде тела. Из левого глаза Митрохина торчала заточка, а широко открытый правый глаз смотрел на меня укоризненно и невидяще…

9 июня 2003 г. (месяцем раньше)

По российским меркам, Головец — городок небольшой. Расположен он в самом сердце Тверской области и славился делами ратными и торговыми еще задолго до того, как князь Долгорукий основал над могилой казненного им боярина Степана Кучки небольшой городок, подаренный им сыну и названный по имени протекающей рядом реки Москвы.

Ходили в печально знаменитый поход с князем Георгием, знатно били литовцев с князем Ярославом и славно бились с ордами Батыя — именно на этой земле завяз-по и повернуло вспять многотысячное татарское войско.

Затем три столетия головчане исправно платили Золотой Орде и столь же исправно вырезали пытающихся покинуть пределы области сборщиков податей. Так триста лет и ходило «челноком» имущество горожан: до границ области и обратно, понемногу прибавляя в весе и объеме за счет отбитого у татарской «налоговой службы» добра.

О «челночной политике» предков головчанам пришлось вспомнить в семнадцатом году, и обозы с продовольствием снова начали курсировать до границ области и обратно. Правда, на этот раз без законных трофеев-процентов. Да и что было взять у красных комиссаров, окромя идеи и нагана? Комиссарские наганы, укрытые в надежных захоронках, славно послужили новым хозяевам и в грозных сороковых. Про «челночную политику», проводимую головчанами во время немецкой оккупации, нет нужды и упоминать — тактика была отработана веками и вошла в привычку. Единственный раз, когда она едва не дала сбой, приходился на период «перестройки».

«Что-то здесь не так, — чесали затылки головчане, — войны вроде нет, а деньги утекают прямо-таки обозами… Диковинно…»

Жаловаться властям или свергать оные не было никакой возможности, так как по закону выходило, что власть — они сами и есть.

Вот и приходилось «перестраиваться» самостоятельно. И возможно ли не поднять бокал за человека, приехавшего из земли питерской и столь славно впитавшего местные традиции и обычаи, что следует назвать его не просто «головчанином», а «заслуженным головчанином». Как же не пожелать ему здравствовать, княжить и владеть еще долгие, долгие годы.

Руслан благодарно улыбается и отпивает вина из стилизованного под древний кубок бокала. Да уж что-что, а говорить Федор умел. На любых «стрелках» так любую тему с ног на голову перевернет, что после минутной паузы противоборствующая сторона обычно просит: «Братва, а нельзя, чтоб все это кто-нибудь другой еще раз повторил?.. По-нашему, по-пацански?» Но голова действительно золотая. Руслан иногда жалел, что в свое время отговорил его идти учиться на юридический. Какого адвоката потеряли!

Единственный и неповторимый Федор Назаров! Нет худа без добра. Потеряв в его лице адвоката, бригада обрела умного и педантичного разработчика операций, что почти исключало надобность в адвокатах.

Под одобрительный рев гостей чокнулись бокалами, обнялись… Руслан недолюбливал этот обычай: обниматься по любому поводу и без такового. Но гордиться успехами Руслана есть повод сейчас именно у него, питерского вора в законе Юрия Бочарова, по кличке Север. Хотя кто знает, были бы живы отец с матерью да сложись все по-другому, неизвестно еще, чье воспитание больше плодов принесло бы.

И справлял бы Руслан свой тридцатый день рождения не в самом престижном ресторане Головца, а в какой-нибудь захудалой питерской закусочной вместе с нищими друзьями-студентами. Курил бы не кубинскую «Корону», а какой-нибудь «Космос» или тьфу-тьфу-тьфу — «Беломор». Нет уж, увольте. Прав дядя: мудрость «выживает сильнейший» не сегодня родилась. В нужное время проявили себя гены Бочаровых. Слом двух эпох предоставил им такие шансы, которыми гены интеллигентов-Зотовых воспользоваться бы просто не смогли.

Руслан с удовольствием оглядел сидевших за столом друзей. Вот они, результаты десятилетней работы. Не власть, полностью контролируемая ими в городе, не связи, налаженные на всех уровнях местной администрации, не деньги, квартиры и иномарки, а именно эти ребята были показателем его долгой и напряженной работы. Тридцать верных, смелых, здоровых, как молодые бычки, парней, в которых было вложено столько сил, нервов, времени и на которых стояли его власть, прошлое, будущее и настоящее.

Но, говоря без излишней скромности, еще неизвестно, чего бы смогли достичь эти «джентльмены удачи» без него. Конечно, свято место пусто не бывает. Нашелся бы кто-нибудь и взамен его, но сколько парней сидело бы сейчас по тюрьмам, сколько не смогло бы реализовать себя до конца, оставаясь на уровне «подай-принеси» и «сбегай — набей морду»? Достигли бы они нынешнего положения? Были бы у них такие связи, деньги, машины? Очень большой вопрос. Так что сегодня похвалить босса не грех. Без подхалимства, неумело, стесняясь, но от души.

— За тебя, Руслан! — Вика, как всегда, остро чувствовала его настроение. — За самого красивого, умного и удачливого парня, которого я встречала в своей жизни. За победителя!

Наверное, Руслан все же захмелел, иначе чем можно было объяснить состояние той блаженной эйфории, в которой он находился. Не хотелось думать, что на рубеже четвертого десятка он становился тщеславен. Надо было собраться и взять себя в руки. Хуже нет, когда вожак теряет над собой контроль в присутствии стаи. Пусть даже в мелочах. Расслабился, и будет. Он отставил бокал и поднялся из-за стола.

— Пойду на воздух, — пояснил он Вике, — надо освежиться. Душно здесь.

Сидевший по правую руку Саша Нечаев тут же встал:

— Я с тобой.

Этот стокилограммовый бугай не умел спрашивать, предлагать или советовать. Он всегда констатировал. Единственный из всей бригады, судьбой которого Руслан не мог распоряжаться. Уникальный персонаж. Предан душой и телом, но живет так, словно из тридцати членов «головецкой» бригады есть только два автономно существующих человека: он и Руслан. А может быть, так оно и было на самом деле. Железный человек, даже — «цельнометаллический». Бывший спецназовец, способный в одиночку расправиться с пятеркой противников, в совершенстве владеющей холодным и огнестрельным оружием, он был и гордостью Руслана, и его вечной проблемой.

Гордостью — потому, что предан до конца и убьет за босса не задумываясь (что, кстати, бывало не раз). А проблемой — потому, что не Руслану удалось провести эту расстановку сил. Просто Нечаев в очередной раз решил для себя, что так должно быть, и следовал этому. Прикажи ему Руслан расстрелять местное ОВД, пожмет плечами, скажет: «Глупо», возьмет «Калашников» и пойдет стрелять. Этакий «самурай маленького городка». Планета, живущая по собственным законам, но подчиняющаяся законам той вселенной, в которой вращается.

— Расслабься, Саша, я хочу только перекурить. Телохранители для этого мне не нужны, — похлопал Руслан его по плечу. — Менты меня с балкона не похитят, и конкуренты диверсию не устроят.

Куда там: Нечаев уже принял решение. Этакая «демократия в рамках тирании». Руслану оставалось лишь вздохнуть:

— Как хочешь.

На улице начал накрапывать дождик. Приняв предложенную сигарету — сам Руслан курил от случая к случаю, — он облокотился о перила, подставляя лицо крохотным каплям.

— Праздник удался…

— А вот что дальше? — пристально глядя на него, полюбопытствовал Нечаев.

— Дальше? Сейчас приду в себя, вернемся за стол, минут через тридцать вызовем массажисток и спустимся в сауну, а уж там…

— Я не о том. Я про работу в целом.

— Не понял? — Теперь настал черед Руслана изучать лицо Нечаева.

— Мы слишком давно знаем друг друга. И я понимаю, что для тебя тридцатилетие это некий… рубеж, что ли… Подведение прошлых итогов, начало новой главы. Ты вычерпал из этого города все, что только он мог дать. Все, что нам остается теперь, это укрепление позиций, устранение досадных случайностей, охрана территории от конкурентов, одним словом, административная работа. Насколько я тебя знаю, это тебя не заинтересует. Вот я и хотел узнать… Чего ждать? Остановимся ли на достигнутом, легализуя доходы и превращаясь в почти добропорядочных бизнесменов, или же…

— Понятно, — кивнул Руслан, — тебе ответить честно? Не знаю. Я еще не задумывался об этом всерьез. Гарантировать могу одно: барыгами мы не станем. И жизнь свою по формуле обывателей строить не будем. Это не для меня. У меня другой ритм… Знаешь, что такое карма?

— Что-то из восточной философии, кажется, судьба, предназначение… или предопределенность?

— Предопределенность? Да, можно сказать и так. Только, если делать поправку на русский менталитет, то результат прямо противоположный. Для японцев карма — это когда долго живешь на свете с женой и кучей детишек, а потом тебе на голову падает кирпич. А для русских карма — это когда долго живешь на свете с женой и кучей детишек, и хоть бы кирпич на голову упал! Нет уж, увольте, не хочу!

— Я так и думал, — удовлетворенно сказал Нечаев, щелчком отбросил окурок через перила балкона и неожиданно подмигнул:

— Карма… это ты грамотно загнул…

Довольно бормоча себе под нос что-то про карму и кирпичи, он вернулся в банкетный зал.

«Предопределенность, — повторил про себя Руслан, — обыватели мечтают о стабильности. Но слишком резок был для меня в детстве контраст между законопослушными, довольными своей судьбой родителями и рисковым, непохожим на других, загадочным дядей. «Не сотвори себе кумира». Все дети хотят кем-то быть. Лучше бы их учили, как не быть кое-кем… Предопределенность… Неужели кто-то все решил за нас, раз и навсегда записав нашу судьбу в небесных скрижалях? Не верю! Каждый день, каждый час, каждую минуту пытаюсь идти вопреки, вопреки закону, вопреки морали, вопреки всякому течению жизни, вопреки судьбе. И все равно рождается и гложет подлая мыслишка: а что, если и это предопределенность?! И тогда…»

Звук, который отвлек его от мыслей, Руслан поначалу принял за хлопок шампанского. Потребовались еще несколько секунд и повторный выстрел, чтобы сообразить: блаженная эйфория праздника закончилась. Даже если какой-то перебравший спиртного поганец затеял стрельбу по бутылкам, придется сворачивать банкет и убираться подобру-поздорову. Но он чувствовал, что дело обстоит куда хуже.

Когда он вошел в зал, все уже были на ногах, настороженные и готовые к любым приказам.

— Всем оставаться на своих местах, — как можно спокойнее распорядился Руслан, — продолжать веселиться и даже не обсуждать, что слышали. Кто понадобится — позову. Нечаев, Кротов, Розанов, за мной!

В коридоре повернулся к Нечаеву:

— Саша, ты сидел ближе к выходу, откуда это могло доноситься?

— Где-то внизу, на улице или в подсобке.

— Кто выходил из зала?

— Федор, — уверенно сообщил Нечаев, — Федор Назаров. Сигнализация в его тачке сработала. Минут пятнадцать как вышел.

— Стволы у кого-нибудь есть?

— Откуда? — досадливо скривился Нечаев. — Сам же приказал: на банкете не должно быть даже водяных пистолетиков.

— Стало быть, кто-то меня не понял, — с угрозой сказал Руслан, — и кому-то придется объяснить еще раз… доходчиво и внятно…

— Это не наши, Руслан, — покачал головой Нечаев, — здесь что-то другое. Не ходил бы ты никуда, а? Мы с пацанами сами разберемся, что там за фейерверк такой…

— О бабушке своей заботься, — оборвал его Руслан, — быстро за мной!

«Может быть, Федор накрыл угонщика и затеял пальбу? — мелькнула у него спасительная мысль. — Нет, непохоже на Федьку… Что же произошло? Ведь это были выстрелы! Явно выстрелы…»

Назарова не было ни в холле, ни на улице. Его машина была закрыта и поставлена на сигнализацию. В растерянности Руслан стоял под дождем, а из окон на него смотрели встревоженные гости.

— Возвращайтесь за стол! — крикнул он. — Все в порядке, я скоро вернусь!

— Я не уверен, что все в порядке, Руслан, — тихо сказал подошедший Нечаев, — там, на улице, возле машины…

— Вижу, — сквозь зубы отозвался Руслан, — тебе нужен шухер, который здесь поднимется? Дай бог, чтобы до ментов слухи о стрельбе не дошли. Наверняка кто-то слышал…

Следы волочения начинались возле машины, как раз там, где лежали ключи с брелоком. Этот брелок Назаров привез из Мексики, купив в музее Троцкого. В России таких было наперечет, а уж в Головце… Теперь сомнений не оставалось: произошло что-то из ряда вон выходящее. С трудом выдержав те секунды, пока гости отходили от окон и возвращались за стол, Руслан нарочито неторопливым шагом прошел за угол дома. Там, у широкой заасфальтированной дороги, следы волочения заканчивались. И в том месте, где они обрывались, поблескивала в свете фонарей огромная масляная лужа.

Позади Руслана тихо выругался Нечаев.

— Заказ! Руслан, это заказ, что б мне провалиться! Если б он наткнулся на воришку и тот его кончил, тело оставалось бы на месте. А то, что Федьку кончили, — как дважды два! Такая лужища крови только из жмурика могла натечь…

— С деталями после разбираться будем, — остановил его Руслан, — как и с тем, кто, зачем и почему. Сейчас вопрос по-другому стоит: стоит подтягивать к этому делу ментов или…

— Не стоит, — закончил голос за его спиной.

Руслан резко обернулся, готовый ко всему… Нет, не ко всему. К этому он готов не был. Впервые в жизни он почувствовал, как становятся ватными ноги, а в голове нарастает шум, похожий на шелест морского прибоя. Пятнадцать лет промчались сквозь него грохочущим товарняком и вынесли на маленький петербургский дворик, в котором он стоял на таких же непослушных ногах и вытирал кровь с разбитого лба, а она выговаривала ему так же ровно и чуть снисходительно…

— Дурак, — сказала Таня, — ты ему руку сломал. А Ленька и так ябеда, сейчас к матери побежал, та в милицию заявит.

— Ну и пусть, — сказал Руслан, — на два года старше меня, а все жаловаться бегает, маменькин сынок. Смелый, только когда с компанией. Я с ними двумя дрался и то никуда не бегу.

— Разумеется, — кивнула она, — морду-то ты им набил, а не они тебе. Почему все мальчишки такие… глупые? Знал же, с кем связываешься. Зачем это тебе?

— А чего они к тебе цепляются?

— Подумаешь… А ты за мной таким образом поухаживать решил? — неожиданно прищурилась она. — То-то я замечать стала, что вся ваша дворовая шайка-лейка на меня как-то странно посматривать стала.

— Вот еще… Очень надо… Просто… это мужское дело — за женщину заступаться…

— Какой же ты мужчина? — фыркнула она. — Оболтус малолетний. «Руська, я сегодня подерусь-ка».

— А сама-то?! Строишь из себя, а самой еще четырнадцати нет…

— Так ты и день моего рождения знаешь? Ох, как интересно… А я все гадала, что это на крыше соседнего дома по вечерам блестит. Папашин бинокль спер и в окна подглядываешь?

— А ты… а ты… Ты нарочно шторы не задвигала!

— Вот и проговорился! — рассмеялась она. — И это-то гроза нашего двора! На руках по поребрику крыши пройтись — на это смелости хватает, а полгода по пятам ходить, но и на шаг не приблизиться — тут мы зайчики… Влюбленный Зотов — умереть, не встать!

— Ха-ха-ха! — угрюмо передразнил он ее. — Очень смешно! Напридумывала тут… ерунды разной… Знал бы, так и не спасал…

— От кого?! — приподняла она бровь. — От этих? Безобидные дебилы. Лишь бы позубоскалить да языки почесать. А ты тут как тут, нашел повод прискакать на белом коне. Дурак и есть… Больно?

— Отстань! — разозлился Руслан. — Чтоб я еще хоть раз в жизни!.. Чтоб хоть когда-нибудь!..

— Оскорблен в лучших чувствах? — понимающе покивала она. — Ладно, замри на секунду, герой, дай тебе кровь со лба вытру.

— Отцепись, — оттолкнул он ее руку с белоснежным платком, — обойдусь как-нибудь.

— Стой на месте, кому говорю! Поверни голову… вот так…

Ее лицо оказалось так близко, а запах ее волос был так головокружителен, что Руслан не удержался…

На какое-то мгновение ему показалось, что она ответила на поцелуй, но эта иллюзия была слишком коротка.

— Дурак! — Она оттолкнула его и бросилась бежать.

Руслан посмотрел на брошенный платок, поднял и

положил себе в карман.

— До встречи, — сказал он ей вслед, зная, что слышать его она уже не могла.

….А дома его уже ждал участковый. Так он получил свой первый, условный срок. Но тогда ему казалось, что это слишком незначительная жертва за возможность познакомиться, первый поцелуй и трофей в виде платка с бурыми пятнами крови…

— …крови.

— Что? Что ты говоришь, Саша?

— У нее на пиджаке пятна крови, — повторил Нечаев, указывая на Таню.

— Это грязь, — твердо сказал Руслан, — ты ошибаешься, Саша, это просто грязь.

— Но…

— Если я сказал, что это грязь, значит, это грязь, — зло взглянул на него Руслан, — и все на этом!

— Что делать-то будем? — подал голос Нечаев. — «Доброжелатели» уже наверняка мусоров вызвали.

Руслан посмотрел на девушку, словно спрашивая совета, но ее взгляд был спокоен и даже насмешлив. Создавалось ощущение, что ей плевать на то, что происходит вокруг.

— Дождь усиливается, — вздохнул Руслан, — это в тему. Он смоет следы.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — с явным осуждением заметил Нечаев.

Отвечать на это было сложно, но Руслан уже давно заслужил это право: не отвечать.

— Я сегодня не появлюсь, — сообщил он, — с ментами разберетесь сами. Созвонимся завтра… Поедем, Таня.

На автостоянке он открыл перед ней дверцу «Альфа Ромео», сам сел за руль, завел мотор и тронулся с места, на пару минут разминувшись со спешащим к ресторану милицейским «уазиком».

Они ехали молча, и это молчание еще больше усиливало возникшее у Руслана чувство нереальности происходящего.

«Фантасмагория какая-то, — тоскливо думал он, — наваждение. Пир во время чумы… Подарочек ко дню рождения…»

Он припарковал машину возле ресторана «Три ключа». Не самый лучший в городе, но вполне приличный кабак, с «вип-кабинами», вымуштрованной охраной и надежным директором, который сам и выскочил встречать их лично, заметив машину из окна кабинета.

— Руслан, — распахнул он объятия так, словно Зотов собирался с ним обниматься, — а я уж начал обижаться, что ты все не едешь…

— Отдельный кабинет, — прервал его излияния Зотов, — кофе, коньяк, вино, и никого не впускать. Если что-то понадобится, позову сам.

— Один момент. — Он было бросился отдавать распоряжения, но девушка остановила его:

— Где у вас дамская комната? И не могли бы вы достать фен? Дождь испортил мне прическу…

Ну что тут было сказать? Руслан прошел в подготовленный метрдотелем кабинет, вытряхнул из пузатой бутылки полный фужер коньяку и жахнул, как простую водку, не манерничая и не закусывая, тут же налил себе второй и, закурив, приготовился ждать.

Она вошла минут через пятнадцать. Все такая же невозможно красивая, изящная, словно воплотившаяся в жизнь мечта…

Таня покосилась на стоящую на столе бутылку:

— «Наполеон Курвуазье»? Откуда он в этой глуши?

Руслан наконец разозлился.

— Мы его здесь лаптями хлебаем, — сквозь зубы сообщил он. — Куда нам, сиволапым, уяснить разницу между «ангельским марьяжем» Эммануэля Курвуазье и бражкой тети Дуси из Нижнесобачинска? Да и сколько той разницы? «Наполеон Курвуазье» делают из винограда сортов Петит Шампань и Гран Шампань, выдерживают по двадцать пять лет в бочках из лимузинского дуба в подвалах, выложенных шаранским камнем, а свою бражку тетя Дуся гонит на дрожжах, выдерживая ее пару недель в алюминиевом бидоне, в своей баньке из гнилой сосны.

— Упс! — удивленно вскинула она брови. — Откуда такие познания?

— Амбиции, — пояснил Руслан, — я, видишь ли, не могу позволить себе роскошь быть как все, потому и интересуюсь качеством того, что мне нравится. Я должен знать, что пью, на чем езжу и что курю. Пока я хозяин своих привычек, я буду сам выбирать для них сорта и марки.

— Дорогие у тебя привычки. Чем ты занимаешься?

— Сижу, пью коньяк, курю и жду объяснений.

— Я не об этом…

— Насколько я догадываюсь, обо всем остальном ты уже навела справки. Или ты считаешь, что я должен психовать, топать ногами и орать: «Как ты здесь оказалась и зачем ты убила моего друга?!»

— А кто сказал, что я его убила?

— А кто сказал, что меня это интересует? — в тон ответил Руслан.

— Не поняла, — в свою очередь удивилась она, — ты хочешь сказать, что без вопросов «прикроешь» меня, без расспросов проводишь завтра утром на поезд, посадишь в вагон, расставаясь еще лет на десять — пятнадцать, и… все?!

— Почему бы и нет? — пожал он плечами. — Если тебе нужна именно такая форма общения. А если нет — сама расскажешь.

Она откинулась на стуле, с интересом рассматривая его лицо.

— Что ж… я рада, что мы встретились вновь, Руслан…

— Я тоже рад, — безэмоционально откликнулся он.

— Признаться, я приехала к тебе по делу, — продолжала она, — точнее, с поручением. Тот, кто меня послал, решил, что будет правильнее, если сообщение отвезет человек, которому ты доверяешь.

— А кто сказал, что я тебе доверяю?

Она даже опешила:

— Но… Ты же сам только что сказал, что если надо, то поможешь мне, ни о чем не спрашивая и ничего не требуя…

— Это разные вещи.

— Не понимаю, — призналась она, — ты стал совсем другим. Мне казалось, что я знаю тебя и что я…

— Небезразлична мне? — понимающе кивнул он. — Это правда. Я уже давно не пылкий, романтический пацан, поэтому могу подтвердить это совершенно спокойно. Ты нравилась мне в детстве и, может быть, нравишься до сих пор.

— Но почему тогда…

— Я же объясняю: это разные вещи. Во-первых, я вообще никому не верю. «Все вокруг — враги» — этот девиз дал мне все то, чем я сейчас владею, и до сих пор не подводил ни разу. Во-вторых, больше всего я не верю женщинам, ибо они самые умные и опасные из врагов, а в-третьих… Меньше всех надо верить той, которая нравится. Да и вообще… Почему я должен тебе верить? Ты вернулась из того прошлого, в котором не нашлось места для меня, не скрываешь наличия странной маски и после этого хочешь, чтобы я тебе поверил? Я действительно рад тебя видеть, Таня, но… Кто ты?

— Курьер, — сказала она, и ее голос стал сух и деловит, — курьер, которого прислали к тебе с деловым предложением… Парень, который сегодня пропал, — стукач.

— Невозможно, — твердо отрезал Руслан.

— Смысл вербовки заключается в том, чтобы поставить ловушку именно на самого надежного и информированного человека. Не знаю, на чем его взяли менты, но это именно так. У твоего дяди есть доказательства.

— Вот оно что, — протянул Руслан, — экая мозаика складывается… А ты как к нему попала?

— Как-нибудь расскажу, — пообещала она, — когда-нибудь, когда мы сможем вновь доверять друг другу и говорить как… старые друзья. Тогда и откроем друг другу прошлое. А пока что… К делу.

Она протянула лист бумаги, где знакомым почерком было написано: «Таня передаст все на словах. Верь ей. Север».

— Назаров жив? — спросил Руслан, сжигая записку на пламени свечи.

— Нет.

— Ты?

— С ума сошел? — искренне возмутилась она.

— Как и кто, конечно, не расскажешь?

Она отрицательно покачала головой.

— Ясно, — вздохнул Руслан, — тогда рассказывай, что ты там должна передать мне «на словах».

— Надо съездить на «гастроли», — сказала она. — Есть несколько интересных тем, но возникла нехватка надежных людей. У Севера последнее время дела идут неважно… Вернее, дела-то как раз идут, но именно поэтому потихоньку-помаленьку большинство его доверенных людей плавно переселились в «Кресты». Он недоверчив к новичкам — ты это знаешь. Пользуешься проверенными, испытанными связями, но ведь такие люди — редкость. Это полностью исключает возможность внедрения «засланного казачка», но при таком интенсивном ведении дел, как у него, очень сильно сокращает ряды избранных. Проще говоря: на сегодняшний день таких людей у него практически не осталось. Приходится использовать резервы. Ты ему нужен, Руслан. Ты и твои ребята.

— У такого человека, как Север, плохих «тем» быть не может, а следовательно, и «табош» от дел солидный, вот только… Откуда он взял эту гадость о Федьке? Режь меня на части, но нутром чую, что это лажа!

— В Питере Север даст тебе кое-какие кассеты с записью разговоров Назарова с ментами.

— Исключено. Все, что происходит в здешнем УВД, я знаю и контролирую. Если бы к Федьке начали подкрадываться легавые, то я был бы первым, кто про это узнал.

— Север знает и это, — согласилась она, — да вот, к несчастью, и ментам такую весть сорока на хвосте принесла. Его не местные менты прессовали. И твое счастье, что дядя приглядывал за тобой прямо-таки с родственной заботой.

— Хороша забота, — хмыкнул Руслан, — за десять лет пару раз виделись да несколько раз по телефону общались. Луза был для меня здесь и папой, и мамой и дядей.

— Любить и заботиться можно по-разному, Руслан, — сказала она, — ты же знаешь, как относится к родственным связям воровской закон. А Север — идейный, «твердый» вор.

— Сколько ты с ним работаешь?

— Два года.

— Чем занимаешься?

— Это можно назвать «сферой развлечений». Сауны, гостиницы, ну и все такое…

— Понятно… Уж на кого-кого, а на тебя бы с роду не подумал. Как вы с ним познакомились?

— Руслан, давай об этом не сейчас, хорошо? — попросила она. — Не время и не место.

— Ладно, вернемся к делам, — пожал плечами он. — Что требуется от меня?

— Север хочет, чтобы ты со своими ребятами взялся за дело. По выполнении пятнадцать процентов тебе, тридцать пять — твоей бригаде. Сам понимаешь, что предложение выгодное.

— Сколько потребуется людей?

— Человек пять-шесть. Только надежных. По-настоящему надежных.

— Этим ты намекаешь, что мы тут изрядно «накосорезили», не выявив вовремя стукача? Обижайся не обижайся, но я до сих пор в это не верю.

— Поверишь, — вздохнула она, — это факты, и тому есть доказательства. Он переживал за мать, боялся, что она не перенесет, случись что с ним. На этом его мусора и сломали.

— Теперь уж точно не перенесет, — покачал головой Руслан.

— Он сам выбрал свою дорогу. Что лучше: он один или вы все?

— И все-таки зачем же так? Ведь можно было…

— Нельзя, — отрезала она, — на кону крупные дела, и играть в Штирлица не резон. К тому же стукач есть стукач. Ты воровской закон знаешь.

— Я-то знаю, а вот с чего ты в него так свято уверовала?

— С волками жить…

— Сумасшествие какое-то. Ты, и вдруг…

— Руслан, я же просила, — укорила она.

— Хорошо, хорошо… Когда нам в Питер?

— В городе надо быть через три дня. Кроме одежды, ничего брать не надо — Север обеспечит всем необходимым.

— На сколько планируется гастроль?

— Ориентировочно две-три недели. Как справитесь.

— Чем заниматься конкретно? Кражи? Налет? Я должен знать, как подбирать людей.

— Подбирай надежных. Остальное расскажет Север. Знаю лишь, что «мокрого» не предвидится. Для этого у него есть свои специалисты.

— Да, я уже заметил.

— Не убивала я его, Руслан, — она посмотрела в его глаза, — правда, не убивала. Человек со мной был, от Севера. Он после дела сразу отвалил, а я должна была с тобой переговорить.

— Тело-то куда дели?

— Не знаю.

— Сволочи вы все-таки!

— Не оскорбляй меня, Руслан, — попросила она, — от тебя я не хотела бы слышать подобное.

— У меня друга убили, — сказал он тихо, — а еще нескольких друзей сейчас допрашивают менты. А я с тобой здесь коньяк распиваю…

— Прости. Так уж вышло… У тебя ведь сегодня день рождения? Я знаю, что это жестоко…

— Почему-то получается, что все, что связано в моей жизни с тобой, жестоко, — вздохнул он и через силу улыбнулся. — Правда, если посмотреть на это непредвзято, то все пошло мне на пользу. Все, что я имею, чему научился, и даже то, кем я стал, все это я получил благодаря тебе.

Она отвела взгляд и попросила налить коньяку. Некоторое время они сидели молча, стараясь не встречаться взглядами.

— Не так я представлял нашу встречу, — признался Руслан после долгой паузы, — как ни банально звучит, но не так…

— Ты исчез ведь тогда. Исчез на много-много лет. Не писал, не звонил… Слишком взрослое решение для пятнадцатилетнего парня.

— В детстве все кажется преувеличенно значимым, — кивнул он, — словно рассматриваешь мир через лупу. С годами это проходит. Мельчает. Все мельчает…

— Может, просто мы сами мельчаем?

— Тогда бы все вокруг увеличивалось, — неожиданно зло сказал он, — нет, именно все вокруг — суета сует… Уж я-то знаю…

…И время снова сомкнулось, смяв, стиснув прошедшие годы так, что сквозь них, как сквозь стекло, стало вновь видно былое…

— В юности все кажется преувеличенно значимым, — сказал ему тогда Луза, — поверь старику: болезнь юности — гигантомания. С возрастом это проходит. Сначала все уменьшается до нормальных размеров, и это проявление зрелости — видеть все таким, какое оно на самом деле, а затем все уменьшается, высыхает, съеживается — и это уже пора мудрости. «Суета сует», «и это тоже пройдет», «ничто не ново под луной»… Скука, одним словом.

— А может, дело в нас? — ярился Руслан. — Может, это не мир, а мы сами усыхаем? Становимся скучными и никчемными, покрываясь пылью, словно музейные экспонаты?

— Вряд ли, — покачал головой старый вор, — просто то, что в юности мы поспешно делим на черное и белое, с мудростью открывается для нас в истинном свете. Учит только опыт. Чертов опыт долгих лет, от которого никуда не деться, который не сбросить и не забыть. Твой дядя мудрый человек, Руслан. Он спас тебя не только от тюрьмы, он спас тебя от тебя же самого.

— Так не бывает… Да и зачем?

— Бывает. А зачем… Я думаю так. В детстве в нас живет не одна личность, а несколько. Несколько частиц, взятых от матери, отца, деда, друзей, из книг, да и просто… возможных будущностей. Этакие маленькие, неоформившиеся еще кусочки, которые со временем вырастают, изменяются или исчезают. Формируется характер, выбирая для себя наиболее приемлемые кусочки мозаики. А потом эта мозаика застывает навсегда, дополняясь новыми «кусочками», но не меняя старых.

— При чем здесь это?

— Ты любил как глупец. Обожал, любовался, гордился, был готов на самопожертвование.

— Что же в этом плохого?

— Когда ты украл для нее конфеты и был пойман, условная судимость за драку у тебя уже имелась. Если бы не Север, ты бы уже уехал в колонию. Вернулся бы через несколько лет уже совсем другим человеком. Сломанным.

— Почему? Разве у меня нет характера? Или там ломают всех подряд?

— Нельзя оставлять за спиной такую слабость, как любовь. Это заведомый проигрыш. Если человек хочет быть сильным, у него должен быть стержень, должна быть основа. Характер. Сила. Злость. Холодный и трезвый ум. А это несовместимо с щенячьим, сопливым чувством обожания. Ты бы ее все равно не добился. Женщины любят удачливых, сильных мужчин. Ты был обречен на поражение. Первая любовь всегда терпит поражение. А в зрелости мы удивляемся, какими были дураками. Корим себя за мягкотелость, за слюнтяйство, понимая, что прояви тогда характер, твердость духа, имей побольше опыта. Слабый не может оставаться победителем. Любовь — это слабость. Надо пересилить себя, зажать свою волю в кулак, контролировать свои чувства, не идти у них на поводу, а подчинять своей воле, и только так ты получишь желаемое…

— Но это будет уже не любовь!

— Почему? Это будет мудрая любовь. Ты проанализировал все возможности, проявил характер, добился желанной женщины, она обожает тебя, ты — победитель… Чем это плохо? Или ты думаешь, что она дождалась бы тебя из тюрьмы? Сомневаюсь. Я пятнадцать лет провел в лагерях, Руслан. И таких чудес я там не слышал. А так у тебя есть шанс. Север дал его тебе. Поэтому я и говорю: спас тебя от тебя самого.

— Но мне это не нравится. Я не хочу так!

— А ее получить ты хочешь? Так получи. Но как мужчина, а не как сопляк. Построй себя, построй свой мир, стань тем, рядом с которым она почтет за честь находиться. Женщины подчиняются только силе.

— Она не такая.

— Все женщины такие. Просто некоторые не хотят в этом признаваться, но и они рады, когда их переубедят. У вас ничего не могло получиться сейчас, но, если ты по-настоящему захочешь, получится в дальнейшем.

— А если случится так, что я добьюсь всего, о чем вы говорите… Ну, там, денег, власти, и все такое… А она тем временем будет уже с кем-то другим? Что, если я упущу самое главное — время?

— Ну и что? Тебя смущает наличие какого-то мужа? Муж — самое бесправное существо на свете. Привычная часть дома, вроде коврика у двери. Все они считают, что достойны лучшего, а тот, кто рядом с ними, лишь занимает место их идеала. Одним словом, мужа ты можешь не принимать в расчет. А любовник… Ну, тут уже все будет зависеть от тебя. Создай себя так, чтобы ты был заведомо лучше этого парня. Сильней, сексуальней, круче. Ты ее получишь — поверь опыту много повидавшего человека. Я циник, но этот цинизм основан на опыте. Опыте десятков и сотен людей. У меня было время выслушать множество разных историй и сделать выводы. И я научу тебя всему, что знаю сам. Я покажу тебе мир таким, каков он на самом деле…

— Да, — повторил Руслан, задумчиво крутя в руках бокал, — я знаю, каков этот мир на самом деле. Кому-то жизнь кажется игрой, но это иллюзия. Жизнь это сплошная борьба за выживание. И даже если тебе повезло и ты родился в столь удачное время в столь удачном месте, что тебе не грозит борьба за выживание физическое, то начинается борьба за обладание самым большим домом, самым быстрым автомобилем, самой красивой женщиной.

— И чего же достиг именно ты в этой самой борьбе?

— Практически ничего.

— А чем пожертвовал, чтобы добиться столь впечатляющего «результата»?

— Практически всем.

— Что ж… По крайней мере, честно.

— Но я доволен.

— Вот как? Чем же?

— Есть я. И стыдиться себя мне не приходится. Машины, деньги, кутежи с друзьями — все это мишура. Самое главное — то, кем я стал. А это значит, что у меня есть шанс получить весь мир… А можешь ли ты ответить так же честно: чего достигла ты и чем пришлось пожертвовать ради этого?

Она пристально взглянула на него и поднялась из-за стола.

— Проводи меня до гостиницы. Я устала. День выдался не из легких. Да и завтрашний не сулит отдыха… Да, чуть не забыла… С днем рождения тебя, Руслан…

Этой ночью ему снился Петербург. Он уже забыл, когда последний раз видел подобные сны. Обычно ему снились либо кошмары, либо голые шлюхи, либо ночь проходила в сером тумане незапоминающихся миражей.

Город во сне был величественным, солнечным, убеленным тополиным пухом. И он бродил с Таней по гранитной набережной Невы, и наступившая белая ночь была тепла и наполнена запахом сирени… Не в его характере, да и с каких впечатлений? Судя по выдавшемуся дню, скорее должно было привидеться нечто вроде «Воскресших мертвецов». Но как бы там ни было, а утром он поднялся с кровати в превосходном настроении.

Переодевшись в выходной костюм, Руслан уже подходил к своей машине, когда его окликнули. В припаркованной неподалеку «копейке» сидели знакомый ему капитан уголовного розыска Заозерный и паренек лет двадцати пяти, имени которого он не знал, но пару раз встречал во время милицейских рейдов.

— Наше вам, Виктор Петрович, — весело приветствовал капитана Руслан, — уж не по мою ли душу явились? Если хотите поздравить с днем рождения, то опоздали малость — он был вчера. Впрочем, для вас, так и быть, сделаю исключение. Выслушаю.

— Ну уж выслушать по-любому придется, — хмуро сообщил Заозерный. У него вообще было неважно с чувством юмора. — А то, что мы к тебе по поводу твоего дня рождения, так это ты угадал.

Он с трудом выбрался из машины — весил капитан килограммов под сто двадцать — и вразвалочку направился к Руслану. Помощник поспешил следом. Рядом со здоровяком-капитаном этот худощавый паренек смотрелся довольно-таки комично.

— Что у вас там произошло?

— В каком смысле? — удивился Руслан. — День рождения произошел. Праздник. Бабы. Водка. Гудеж, одним словом. У вас иначе бывает?

— А кончилось чем?

— Водка, бабы, — принялся загибать пальцы Руслан, изображая напряженные воспоминания о былом, — затем бабы и водка, а закончилось все… погодите, погодите! Да, точно! Водкой и бабами! Тяжелый был день.

— Не придуривайся, Зотов, — исподлобья взглянул на него капитан, — я про выстрелы говорю. Про выстрелы и про труп, который вы успели припрятать.

— Всегда говорил, что Головец — просто большая деревня, — огорчился Руслан, — одни сплетники да сплетницы… Ну напился народ до бесчувствия, ну, пришлось кое-кого по домам на руках разносить, но чтоб пьяных за мертвых принять… Нет, капитан, в данном случае ваши стукачи сами себя превзошли.

— Свидетели слышали выстрелы.

— Пить надо меньше свидетелям вашим. Они уже шампанское от выстрелов отличить не могут. Или, быть может, вам «совершенно случайно» попался какой-нибудь генерал в отставке, который по хлопку в шумном городе за пару километров сразу определяет: «Это был Дезерт Игл»?

По угрюмому взгляду капитана Руслан понял, что никакого генерала у них нет. Вообще ничего нет, кроме слухов и домыслов.

— Да не напрягайтесь вы, капитан, — примирительно сказал ему Руслан, — этот ларчик открывается просто. Люди увидели возле кабака крутые иномарки, решили, что гуляет братва, и, когда на балконе начали «стрелять» шампанским, перепугались, а у страха глаза велики. День рождения громко отмечали — это было, но трупы, стрельба, свидетели… Лажа это, капитан.

— Не лечи меня, Руслан, — покачал головой Заозерный, — я работаю в этом городе двенадцать лет и хрен от плюшки отличить могу. Если я в чем-то уверен, то уверен, даже не располагая доказательствами. Доказательства — дело наживное. Это была стрельба. И труп был. Я это знаю.

— Виктор Петрович, — укоризненно протянул Руслан, — вы меня сколько знаете?

— С тех пор, когда ты еще кошек в ванне мучил.

— Ну, не совсем так, но, во всяком случае, с детских лет. Ментов я терпеть не могу — это правда, но лично вас — уважаю. Человек вы правильный, рассудительный, хоть и грубоватый, но справедливый…

— Ты что, меня клеить собрался? — хмуро усмехнулся капитан.

— Вы не девица, чего вас клеить?! Просто посудите сами, по справедливости: вы хоть раз слышали, чтоб я разрешал своим хлопцам с оружием по городу таскаться? Тем более на своем собственном дне рождения?

В лице Заозерного впервые промелькнуло нечто, отдаленно напоминающее неуверенность.

— А теперь представьте, что я сделал бы с тем гаденышем, который притащил бы на мой день рождения ствол? — продолжил Руслан. — Шампанское это было, капитан.

— Да, можно было бы принять это за версию, если бы не один нюанс… Кровь там нашли во дворе. Много крови. Дождь не успел смыть всю. И такое количество юшки наводит только на одну мысль…

— О расквашенном носе, — уверенно закончил Руслан, — там драка была. Я какой-то шум слышал, но даже выходить не стал — чего беспокоиться, если все свои на месте. А может, дело намного проще: курицу повара зарезали. Кабак все-таки. Не надо все странное на нас валить.

— Смущает меня и еще один момент, — признался капитан, — когда мы туда приехали, то тебя почему-то не застали. Странно, правда? День рождения у тебя, все гости в сборе, а именинника нет. И что особо примечательно — сразу после стрельбы.

— Шампанским, — с обаятельной улыбкой уточнил Руслан, — а что касается меня… Вы же знаете: я пить не люблю. Когда гости начали плавно клониться к разгулу, я взял свою девушку и тихо удалился. Чтоб не смущать своим начальственным видом парней и не портить настроение себе. Продолжал праздник, так сказать, приватно. Можете уточнить эту информацию у официантов в «Трех ключах». Сопоставить время моего отъезда из одного ресторана до приезда в другой и спросить себя: «Не ошибаюсь ли я?»

— Спросил, — сказал Заозерный, — и официантов спросил, и себя, любимого.

— Вот видите.

— Официанты подтверждают, а я… Все равно не верю.

— Официантам?

— Тебе. В «Трех ключах» ты действительно был. Но ведь после выстрелов, а не во время. Кстати, кто эта девица? Почему я ее не знаю?

— Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим операм, — печально сообщил ему Руслан. — Не обижайтесь, капитан, но эта информация — личного характера. Если у вас есть уголовное дело и требуется опросить эту девушку как свидетеля… Что ж… Я человек законопослушный и буду вынужден вам эту информацию предоставить. Но если вы любопытствуете в частном порядке, то… Извините великодушно…

— Руслан, а где сейчас находится некто Федор Иванович Назаров? — неожиданно спросил Заозерный.

«Быстро работают, сволочи, — мысленно вздрогнул Руслан, — и самое поганое, что этот вопрос подтверждает Танину правоту. От моих парней они эту информацию получить не могли. Вычислить… Возможно, но не так быстро… Неужели Назаров действительно был стукачом? Тогда неудивительно, что менты его так быстро хватились. Хотели спросить про стрельбу, а «дятел»-то… того… улетел. Надо сознаться, что ситуация отстойная».

— Федор? — пожал плечами Руслан. — Не знаю. Наверное, лежит где-нибудь в хате, после вчерашнего отходит. Да и где может быть человек, который пил всю ночь напролет? Скорее всего, в отключке… А что?

— Да нет, пока ничего, — Заозерный особо подчеркнул это «пока», — ладно, Руслан. Извини, что побеспокоили. Можешь идти… Еще увидимся.

— Типун вам на язык, — с той же непринужденностью улыбнулся Руслан, — я говорил, что уважаю вас, но не говорил, что счастлив видеть. В силу тех причин, которые уточнять нет смысла.

Заозерный хлопнул дверцей своей «копейки» так, что по двору пошло гулять эхо. Ненавидели Руслана в местной милиции от души. Но ненавидеть — ненавидели, а сделать ничего не могли. Коммерсанты, с которых его бригада снимала «дань», были выдрессированы на совесть, свидетели, возникающие в случаях отдельных прецедентов, молчали, как убитые, а техника местному УВД досталась в наследство еще от дедушки Берии. Вот и получилось, как в присказке: видит око, да зуб неймет. Это осознание собственной беспомощности и бесило их до зубовного скрежета. Руслана, наоборот, забавляло. К «профессиональным» праздникам он даже присылал им подарки с дарственной надписью: «Стражам порядка от благодарной братвы».

Как правило, это были либо огурец в кобуре, либо дыня в милицейской фуражке. Разумеется, это было чистой воды ребячество, но поделать с собой Руслан ничего не мог — уж больно смешной казалась ему местная милиция. Даже скучновато. Вместо воровской романтики, риска приходилось заниматься какой-то бюрократической волокитой. Но ушедший на зону четыре года назад Луза запретил рисковать без крайней надобности. Деньги в общак из Головца поступали бесперебойно, работа была налажена как часы, и старый вор хотел, чтобы все оставалось так и впредь.

По сотовому Руслан сделал заказ в «Трех ключах» и тут же перезвонил Тане в номер:

— Привет, это я. Ты завтракаешь в одиночестве или предпочтешь мою скромную персону в качестве сотрапезника?

— От завтраков в моей компании ты быстро протянешь ноги, — засмеялась она, — я на диете. Талия и все такое…

— «Все такое» у тебя в полном порядке, — заверил Руслан, — и чашка утреннего кофе твоей талии не повредит.

— Кофе не люблю, — сообщила она, — а вот от свежевыжатого сока из апельсинов не откажусь.

— Для тебя выжму сок хоть из изюма, — пообещал он, — собирайся, я скоро заеду.

При свете дня она выглядела еще великолепней. Светло-голубой джинсовый костюм, украшенный вышивкой и чем-то вроде белой бахромы на рукавах и штанах, был явно безумно дорог даже для Питера, а уж в нашей провинции должен был вызывать у встречных девушек настоящий шок. Туфли «PATRICK СОХ», белоснежная футболка из дорогого бутика, распущенные по плечам длинные светло-русые волосы, серые глаза с кошачьим прищуром, темно-русые брови, придающие ее лицу какое-то особое, трогательно-надменное выражение, чувственный рот — треугольничек…

— Дверь откроешь?

— Что? — очнулся он. — Ах, да, извини…

Он обежал машину и поспешно распахнул перед ней дверцу.

— «Альфа Ромео 156», — провела она рукой по приборной доске, словно лаская машину, — свыше двухсот километров в час, электронный вариатор фаз, передний привод, климат-контроль и так далее и тому подобное… Замечательная игрушка. Когда надоест моя «тележка» — обязательно возьму именно такую.

— А что за «тележка» у тебя, если, конечно, это не секрет?

— Спортивный джип.

— Спортивный?!

— Ну да. Какой же русский не любит быстрой езды.

— Наверное, я — китаец. За рулем — как старая бабка… За исключением так называемых «рабочих моментов». В остальных случаях не больше ста двадцати.

— Хвастун, — улыбнулась она, — и позер.

— Скорее последнее, — легко согласился Руслан, — как всякий провинциал, я лелею глубоко спрятанный комплекс неполноценности. Вот он-то и определяет мою линию поведения перед столичной гостьей. Если б не было машины, я бы, наверное, рассказывал, как хожу по выходным на медведя с одной зубочисткой или как по вечерам по Интернету обыгрываю в шахматы Крамника и Каспарова. Чем еще в такой глуши хвастаться?

— А зачем вообще хвастаться?

— Не знаю… Но мне приятно.

— Так это ты ради себя, любимого? А я-то думала…

— Еще чего! И не надейся! Я — законченный эгоист. Самый фанатичный член клуба имени Руслана Григорьевича Зотова. И убежденный себялюбец. Но, если хочешь, могу по большому блату принять в этот клуб «для избранных». Обещаю быстрый карьерный рост и многочисленные блага.

— Нет уж, спасибо, — рассмеялась она, — у меня есть свой собственный клуб.

— Имени Татьяны Игоревны Яковлевой? — Он старался, чтобы это прозвучало весело и беззаботно, но голос предательски дрогнул, и девушка тут же среагировала:

— Любопытной Варваре нос оторвали. И кто тебе вообще сказал, что я все еще Яковлева? Может быть, я давным-давно какая-нибудь «мадам Грицацуева» с полдю-жиной маленьких «грицацуйчиков»?

— Ну, насчет «грицацуйчиков» я не беспокоюсь — с твоей фигурой это невозможно. Полагаю, что и одного еще не было. Да и характер…

— Что «характер»?!

— Характер — незамужней женщины, — уверенно ответил он, — я такие тонкости нутром чую.

— А что еще чуешь? — насмешливо покосилась она на него. — Может быть, присутствует «бабье одиночество» или какая-нибудь там тоска брошенной женщины?

Ни одиночества, ни тоски в ее взгляде не было, и Руслан промолчал. Обед не задался. По большей. части они молчали, ограничиваясь несколькими незначительными фразами.

— Когда уезжаешь? — спросил он на обратном пути. — Сегодня или нас дождешься?

— Планировалось, что я должна проводить вас до места, контролируя, чтобы не было накладок.

— У нас накладок не бывает. Не дети малые.

— А Назаров?

— Исключение, которое лишь подтверждает правило. Если ты не уезжаешь, то, может быть, позволишь продемонстрировать тебе свои владения? Скажем, сегодня вечером?

— Не люблю экскурсий.

— Много времени это не займет — городишко-то игрушечный. К тому же чем еще ты можешь здесь заняться?

— Что ж… Твоя правда. Часов в семь — устроит?

— Вполне. Я заеду за тобой.

Руслан высадил ее у гостиницы, распрощавшись до вечера. Теперь ему предстояло нелегкое объяснение со своей бригадой.

По сотовому он связался с Нечаевым:

— Саша, это Зотов. Как у вас дела?

— А сам как думаешь? — Судя по голосу, он был изрядно пьян и зол. — Не впервой запутки, но уж закос слишком крут.

— Догадываюсь. Но так надо, Саша. Поверь.

— Ох, Руслан, Руслан… Был бы кто другой, а не ты…

— Говорю тебе: так надо. Придет время — объясню.

— Чего уж теперь…

— Ты в состоянии приехать ко мне?

— Да. Только потребуется время. Холодный душ, то да се… Я же еще не ложился со вчерашнего дня — менты трясли.

— Считай это издержками производства. К двум часам соберешься?

— Постараюсь.

— Прихвати с собой наших: Кротова, Патокина Ста-са, Ваню Яковлева и Мишку Розанова.

— Что-то намечается?

— Тема есть. По первым прикидкам — сладкая.

— Со вчерашним связана?

— Да. Косвенно.

— Что же в ней сладкого, если со жмуриков начинается? Ты человек городской, несуеверный, а я в деревне вырос. В приметы сызмальства верю… Очень сладкая?

— Не телефонный разговор. Приедешь — расскажу, — пообещал Руслан и отключил «трубку».

Своей квартиры Руслан не стыдился даже перед столичными гостями. Пятикомнатная, в доме еще сталинской постройки, с евроремонтом и двумя душевыми. Кожаная мебель, антиквариат, напичканная техникой аж под самый потолок. Не из-за тяги к роскоши — подобной слабинки за Русланом не замечалось, — Луза встречался здесь с нужными людьми, когда гости не хотели, чтоб их видели вместе. А дела Луза вел и с администрацией города, и с бизнесменами, и даже милицейское начальство сюда хаживало. Луза считался «твердым», идейным законником и по правилам не мог иметь ни подобной квартиры, ни контактов с властями. Но новые времена требуют новых поправок к старым законам. Потому-то и нужен был ему Руслан со своей бригадой.

То, что не мог позволить себе Луза, мог сделать Руслан. Довольно иезуитский подход к проблеме, но старый вор понимал: не будь Руслана, появятся другие, и неизвестно еще, захотят ли они сотрудничать с ворами, а уж тем более «ходить под ними». Вообще-то Луза здорово тяготился этими «нововведениями», но что делать? Луза надеялся, что все это ненадолго.

Руслан же понимал всю тщетность надежд старого вора, но не возражал. В душе он предпочитал строгую формацию воров нынешнему скопищу крадунов и отморозков. По крайней мере у «законников» были традиции, иерархия, была история, а что имелось за душой у современного «бычья»? Амбиции, излишняя жестокость, чувство вседозволенности и безграничная жадность. К сожалению, несмотря на его знание воровских законов и таких наставников, как Луза и Север, Руслан не мог быть коронован в «законники» — виной тому и служба в армии, и образ жизни, отличный от «рекомендуемого», способ ведения дел и многое, многое другое.

Но именно эти «ветры перемен» давали ему шанс. Правда, для этого и теперь требовалось сделать пару ходок «в места не столь отдаленные», и хоть это не слишком улыбалось Руслану, но, как известно, без труда не выловишь и рыбы из пруда. Выбирая стиль жизни, выбираешь и связанные с ним трудности. К тому же с его связями и знаниями зона не должна была пугать обреченностью. Но все же, все же… Как-то не манило.

Луза и Север пробирались к самой верхушке воровской власти. Любили свой образ жизни, чтили его законы, про воровскую романтику рассказывали так, что заслушаешься, но ведь и тот и другой всю жизнь прожили одинокими волками, потому что вор не должен иметь ни жены, ни детей, ни иных родственников. Конечно, так и по жизни проще идти — предают только близкие и друзья, враг не предает, — да и ответ только за себя держишь. Но все же, все же…

Без пяти два все вызванные им уже стояли на пороге. Проводив их в гостиную, подождал, пока рассядутся на диванах, и, оглядев сосредоточенные, чуть хмурые лица, сообщил:

— Кажется, я должен кое-что пояснить. Назаров стучал ментам, парни.

— Чушь! — воскликнули разом несколько голосов. — Галиматья на постном масле! Лажа ментовская! Быть не может!

Руслан подождал, пока схлынут первые эмоции, и продолжал:

— Я сам поверил не сразу. Но информация пришла из источников столь надежных, что сомневаться в ее достоверности не приходится. Удалось ментам его подловить, что уж там говорить…

— Эти твои «источники» могли ввести в заблуждение, — заметил Кротов. — Я знаю… знал Федьку с детства. Он — стукач? Фуфло это свинячье!

— Олежка, поверь, что не предают только враги, — вздохнул Руслан, — к ним это по определению не подходит. Во врагах всегда можно быть уверенным. Предают только друзья и женщины. А самое поганое в том, что, сколько ни заставляй себя это вызубрить наизусть, все одно врасплох застает… Думаете, я этому рад? Вроде бы выявили стукача, ушли от лишних геморроев, а… лучше бы и не выявляли. Да и разрешилось все без нашего участия. Там, — он ткнул пальцем в потолок, — узнали и сделали. А нас, как всегда, сунули носом в грязь, под ковер заметенную. В общем — очередное дерьмо.

— Руслан, — сказал Нечаев, глядя куда-то в окно, — я вот о чем все время думаю… А что, если завтра они решат, что стукач я? Или кто-то им наплетет, что Зотов с ментами завязан? Мы так и будем по чужой наводке друг дружку на куски резать? Не овцы же, право слово…

— Нет, не овцы, в том-то все и дело. У овец все иначе. Про естественный отбор слышал? В первую очередь на клык больные да слабые попадают. И это правильно, потому что одно больное животное может все стадо загубить. Кто из вас на нары хочет? Я все понимаю, пацаны, но подумайте вот о чем… На вас его крови нет. Но и то, что он никого ментам сдать не успел, — тоже не наша заслуга. У серьезных людей есть кассеты с записями его бесед с ментами. Они уже поработали с ним, и он прогнулся. Еще бы немного… давайте закончим на этом. Мне, как и вам, все это тоже не в масть. Одним словом, как ни крути, а на свободе лучше. Не мы ему рыли яму, а он нам. Но собрал я вас по другой причине. Нас зовут в Питер.

— Гастроль? — оживился Кротов. — Что-нибудь крупное?

— Да, — подтвердил Руслан, — крупное и сладкое. Серьезные люди темы дают. Нужно человек шесть-семь. Я отобрал вас. Тем будет несколько, и это, вероятно, займет пару недель. Теперь давайте вопросы.

— Кто зовет? Чем заниматься? Кидалово или гоп- стоп?

— Не знаю, — признался Руслан, — обещают разъяснить на месте. А зовут люди очень серьезные, так что облажаться нельзя. На новый уровень выходим, парни. Долевое участие определим в Питере, но обиженных не будет — обещаю. Выезжаем завтра, шестичасовым поездом. Никаких «стволов», никаких— «выкидух». С собой брать только одежду и зубные щетки. Если у кого-нибудь есть проблемы, требующие его присутствия здесь, говорите сейчас.

Он выждал минуту. Все молчали.

— Хорошо. Билеты возьму я. Сбор завтра в полшестого на вокзале.

Когда они ушли, Руслан посмотрел на часы, вздохнул и, сняв телефонную трубку, набрал номер:

— Вика? Здравствуй, это я. Поговорить надо. Я подъеду?

С Викой Сибирцевой они были знакомы уже два года. Она приехала в город откуда-то с Урала после смерти бабушки, оставившей ей в наследство двухкомнатную квартиру. Руслану пришлось немало повозиться, отбивая ее у местных денежных мешков и политических тузов. Но она того стоила. Изумительно красивая, не испорченная нравами современных мегаполисов, она чувствовала настроение Руслана как никто другой. Что поражало, так это ее улыбка. Она улыбалась так искренне и обаятельно, словно радовалась каждому дню жизни и каждому человеку, попадавшемуся на ее пути. Руслан отдыхал рядом с ней.

— Привет, — сказала она, распахивая дверь квартиры, — заходи. Чай или кофе будешь?

— Нет. Я на минуту.

— Даже в комнату не пройдешь?

— У меня действительно мало времени. Я только хотел… должен…

— Сказать, что ты уходишь от меня, — понимающе улыбнулась она.

— Как… Откуда ты знаешь?

— Догадалась. Я видела тебя вчера в кафе рядом с этой девушкой. Видела, как ты смотрел на нее… Как говорил с ней.

— Я даже не заметил тебя, — смутился Руслан.

— Неудивительно, ты был полностью увлечен своей собеседницей. Старая знакомая?

— Да… Прости меня, — неожиданно для самого себя попросил он, — мне было чертовски хорошо с тобой… Но…

— Ее ты любишь, — кивнула она, — понимаю. Странно слышать, что ты просишь прощения. Я думала, ты не знаешь этого слова.

— Я тоже так думал.

— Она приехала к тебе?

— Да… То есть нет… Не так, как ты имеешь в виду. Она приехала по делу, и еще ничего не ясно, но мне представился шанс — понимаешь? Дня не проходило, чтобы я не думал о ней… Наверное, я не должен тебе это говорить…

— Я это чувствовала, — призналась она, — догадывалась, что в юности у тебя был кто-то, кого ты не можешь забыть до сих пор. Потому никогда и не спрашивала тебя о прошлом. Да и по характеру ты из тех, кого журавль в небе манит больше, чем синица в руках.

— Какая же ты синица? — грустно отозвался он. — Ты жар-птица. Это я — Иван-дурак… Как думаешь: мы сможем остаться друзьями?

— Попытаемся, — ответила она, — наверное, это будет единственный в мире случай, когда в подобной ситуации люди остаются друзьями. Надо попытаться создать прецедент.

— Ты всегда все понимала, — поблагодарил он, — не поминай лихом и… спасибо тебе.

— Друзья говорят: до встречи.

— До встречи, — повторил он и ушел.

В семь часов вечера он встречал Таню у входа в гостиницу.

— Решили выезжать завтра, — сообщил он, когда девушка села в машину, — тянуть не стали. Люди отобраны и предупреждены.

— Это хорошо, — чуть растерянно отозвалась она, — чем раньше, тем лучше… Ден пропал.

— Кто?

— Тот парень, который должен был разобраться с вашим стукачом, — пояснила она, — после исполнения должен был выйти на связь и… пропал. Раньше за ним такого не замечалось. Значит, что-то произошло.

— А просто загулять он не мог? — неуверенно предположил Руслан, — работенка-то у него не из легких. Решил снять стресс, то да се…

— Ден — серьезный человек. Нет, что-то случилось, — вздохнула она, — мне звонил Север. Приказал поторопиться с отправкой.

— Если б этого Дена взяли менты — нас бы давно замели.

— Он не из тех, что в первый же день колются. Если произойдет чудо и они смогут его сломать, то это будет ох как не скоро. Да и в этом случае — нам-то что предъявить смогут?

— Его могли взять за старые грехи, — выдвинул еще одну версию Руслан, — а если и за Назарова, то… выходит, Таня, что стукачок-то и у вас имеется… Расклад к тому ведет.

— Не исключено и такое, — хмуро согласилась она, — неспроста в последнее время столько наших ребят мусора по зонам распихали. Север потому вам и велел в Питере никому без лишней нужды на глаза не показываться. Плохие игры пошли, Руслан.

— Жизнь такая. Работа такая.

Она не ответила, глядя куда-то в сторону

— Может, партию в бильярд? — предложил Руслан, стараясь отвлечь ее от грустных мыслей.

— Осрамиться не боишься? — прищурилась она.

— Смело… Что же, давай тогда на пари?

— Это мне не интересно. На деньги я не играю принципиально, а на всякие глупости… Впрочем, — в ее глазах зажглись озорные огоньки, — что ты можешь выставить на кон?

— Да что угодно, — самоуверенно сказал он.

— А что хотел бы потребовать с меня?

— Поцелуй.

— Идет, — протянула она узкую ладошку, — тогда расклад такой: если выиграешь ты — поцелуй с меня. Если я — тогда целовать тебе.

— Ну-у, — расплылся он в довольной улыбке, — в этом случае и смысл игры пропадает. Будем считать, что у нас ничья и обменяемся…

— Не торопись, — перебила она, — ты меня не так понял. Если ты проиграешь, то поцелуй будет с тебя. Но, во-первых, поцелуй в нос, а во-вторых, этот нос будет дядин.

— Чей?! — опешил Руслан.

— Дядин, — повторила Таня. — Я почему-то уверена, что Севера в нос еще никто не целовал. Забавно должно получиться.

— Да ты что? Как же это? Севера — в нос?!

— Ну да, — жизнерадостно подтвердила она и лукаво прищурилась: — испугался?

— Нет… Просто… Странное какое-то пари.

— Почему странное? Обычные «фанты». Ты же так был уверен в победе. Наверняка готов был биться на деньги, особняки и машины… Передумал?

— Я лучший бильярдист в этом городе, — сообщил он, пожимая протянутую ладошку, — а опешил не от испуга, а от неожиданности ставки. Но я готов. Можешь предлагать что угодно, хоть макаку в засос целовать в питерском зоопарке. Выигрыш все равно за мной будет.

— Я подумаю над твоим предложением, — пообещала она, — на крайний случай это будет второй ставкой…

— Ты сошел с ума?! — Север даже подался назад вместе с креслом. — Ты… ты этому в каком племени научился?

Руслан его понимал: сидит солидный человек в солидном кабинете за солидным столом, готовится к солидной беседе, а его — слюнявым поцелуем в нос. Тут даже не о субординации речь. Тут невольно о психиатре задумаешься. Да еще о том, кого ты для серьезных дел в свою империю вызвал. М-да… Шок, да и только!

— Бильярдный долг — долг чести, — напыщенно произнес Руслан, резко опуская подбородок на грудь и по-военному щелкая каблуками.

Дядя приподнял бровь, перевел взгляд с Руслана на скромно потупившуюся Таню и понимающе кивнул:

— Угу… Развлекаемся, значит… А о том, что кроме саун она является директором бильярдного клуба, Танюша предупредить, разумеется, забыла. Как и о своих многочисленных призах?

— Помилуйте, Юрий Борисович, — медовым голосом пропела сероглазая провокаторша, — вы же сами меня учили, что виноват не тот омут, в котором черти водиться обязаны, а тот умник, что в него, не зная броду, с головой сиганет. Какой же лох играть станет, если катала ему изначально представится да еще крапленую колоду засветит?

— Тогда вот что… Во избежание дальнейших сюрпризов, — попросил Север, — ты, Руслан, шагов на десять от меня отойди и сообщи сразу: сколько еще фантов проиграл?

— Обижаете, Юрий Борисович, — укорил Руслан, — один раз, как известно, не… лох. Уж кому-кому, а вам должно быть известно, что настоящий катала поначалу дает наживочку, чтобы клиент в свою фортуну уверовал и как можно глубже крючок заглотил. И лох — как раз тот, кто после этого в раж входит, ставки повышая.

— Так, — сказал Север и перевел взгляд на Таню, — в таком случае, надо полагать, что дальнейших сюрпризов ожидать от тебя приходится?

— Да, собственно говоря, эта королева бильярда свое по вагону уже отпрыгала, — наябедничал Руслан.

— Как это? — удивился Север. — В каком смысле?

— В прямом, — пояснил Руслан, — на одной ножке, вдоль всего вагона, с русской народной песней: «Я у мамы дурочка, мне подруга — курочка».

— Веселая у вас поездка вышла, — констатировал Север. — Ладно, шутки в сторону. Присаживайтесь, рассказывайте.

Руслан опустился в массивное резное кресло у стола. Таня скинула туфли и, подобрав под себя ноги, устроилась на широком кожаном диване в дальнем конце кабинета, словно демонстративно отодвигаясь на задний план, предоставляя мужчинам возможность вести беседу. Однако напрасно. Дядя в родственную сентиментальность впадать не спешил, да и племянник явно не ощущал желания припасть к груди единственного оставшегося у него родственника.

— Рассказывать-то особенно не о чем, — сказал Руслан, — получил твое послание. Отобрал наиболее надежных и опытных и вот приехал. К работе готовы.

— Неожиданности, странности были?

— Только с вашей стороны, — не сдержался Руслан. — Родственным подарком на день рождения я бы это не назвал. Не знаю, как у вас в Питере, а у нас о подобных акциях принято предупреждать заранее.

— У нас тоже раньше… предупреждали, — помрачнел Север, — вот и «греем» теперь ребят в «Крестах» да на зонах. Нет уж, последним козырем я рисковать не хотел. Обжегшись на молоке, на воду дуют. Я тебя с твоими хлопцами до последнего берег, в сделанном не раскаиваюсь, да и тебе не советую. Или все же дать кассеты с записями его бесед в уголовке с мусорами?

— Не надо, — отказался Руслан, — тебе — верю.

— И на том спасибо. Хотя на будущее запомни, что исключения делать нельзя ни для кого. Особенно для самых близких.

— Запомню, — ровным голосом пообещал Руслан.

Север взглянул на него с легким удивлением, усмехнулся чему-то и продолжил:

— Где Ден? Куда мог деться парень, которого я послал к тебе с Таней?

— Это ты меня спрашиваешь? — удивился Руслан.

— Тебя, — спокойно подтвердил Север, — работал он на твоей поляне, а кому как не тебе знать расположенные на ней ловушки и лабиринты?

— Да я его в глаза не видел, — сказал Руслан, — и вообще… Не прими в обиду, Юрий Борисович, но до появления твоих эмиссаров на моей поляне порядок был как в казарме. Стоило приехать…

— А теперь представь, что было бы месяца через три-четыре, не появись мои люди, — перебил его Север, — разленился ты, как я посмотрю. Покоя захотел?

— Захотел бы покоя, стал бы инженером, — парировал Руслан, — а пока что я сижу перед тобой и жду начала конкретного разговора. Мне темы сладкие обещали…

— Темы будут, — заверил Север, — чего-чего, а этого добра накопилось с лихвой — знай разгребай. В другом проблема. Как ты уже понял: не все ладно в королевстве нашем Датском. По всему выходит, Руслан, что взяли нас в основательную разработку. Парни садятся один за другим. Со всех сторон теснят. И менты, и ФСБ, и конкуренты — шакалята слабину почуяли. Рвут годами взращиваемое, лелеемое, словно бобик — грелку. И слежку я за собой не раз замечал, и «жучки» мои хлопцы откуда только ни извлекали. Плотно на хвост сели, черти. Как по заказу работают. Рвение уж больно заинтересованностью отдает. Разбираюсь: что, как и откуда, но ведь на это время требуется, а работа не ждет. Доходы упали. Да и авторитет, как ни крути, а тоже поддерживать надо. Вот потому-то и достал я тебя из самого потаенного кармана, из самого дальнего уголка, где гниль и предательство еще махровым цветом расцвести не успели.

Есть для тебя и еще одна приятная весть. Отослал я для Лузы на зону маляву, в которой отписал про наши проблемы. На днях ответ получил. Возвращается он. Нелегко было это устроить, но друзья в беде познаются, от него иного и не ждал. Такой силой мы это невезение враз переломим. Так что не подведи, Руслан. Многое тебе дается, но и спрос за это большой будет.

— Не волнуйся, — заверил Руслан, — сделаем все как надо.

— Дай-то бог, — вздохнул Север. — Парни-то точно надежные?

— За каждого головой отвечаю. За всех вместе и за каждого в отдельности.

— Это очень важно. Как ни хоронись, какие меры безопасности ни принимай, а вычислят вас быстро. И удар основной на вас придется. Под ногами и менты будут путаться, и конкуренты. Если хоть какой кончик нити отыщут — ухватятся и раскрутят по полной. Для них все это важно не меньше, чем для нас. Здесь уж кто кого переживет. Поэтому я тебе все темы сразу выдавать не стану. Информацию будешь малыми дозами получать. Понемногу, по чуть-чуть, по мере необходимости. И дело здесь не в недоверии. Просто… Уж сколько техники хитроумной я своим секьюрити скудоумным напокупал, чтоб информация налево не ушла, а толку… Словно менты в своих лабораториях человека-невидимку выдумали, и он за мной как привязанный ходит. Одним словом: информация — по мере необходимости. Да и ты своим парням выдавай ее разделенную на сто — понял? Никаких попоек, никаких шалав! Вернетесь к себе с лаве — хоть до чертиков в милицейских фуражках напейтесь, а здесь чтоб забыли, как водка пахнет. Жить будете в надежном месте. Танюша у меня сектором развлечений заведует. Мы как раз новую сауну строим, вот в ней и поселитесь, если спросят — строители. Все удобства там есть. А сам ты поселишься в доме напротив. Квартиру уже сняли. Ребятам твоим я выделил две машины: «девятку» и «Фольксваген». Ты получишь на время «БМВ». Оружие для вас подвезут завтра прямо в сауну. Каждая из наших саун тайником оборудована, там всякое-разное хранить и будете. Рядом со мной никто из твоих парней даже близко появляться не должен. Да и ты… Тоже не части. Связь через сотовый, и то в крайнем случае. Надо — сам вызову. Связь будем поддерживать через Таню. Ей я верю. О деньгах говорить не стану — примета плохая, но если все выгорит — не пожалеешь.

— Сделаем все как надо, — пообещал Руслан. — С чего начинать?

— С простого. Есть человечек, а у человечка есть вещица. Одна незадача: не к месту она у него. Другим она куда больше нужна. И платить за нее готовы они так, что диву даешься: до чего людей их страстишки доводят…

— Это нам не впервой, — сказал Руслан, — адрес, данные человечка, описание вещицы, дней пять на подготовку и…

— А вот тут возможны некоторые… м-м… специфические нюансы. Дело не в человечке — барыга как барыга, только что со страстью к коллекционированию… И даже не в том, что квартира его охраняется со всеми изысками двадцать первого века… Как ты относишься к филателии?

— К собиранию марок? — уточнил Руслан. — В детстве сам грешил. А сейчас даже на конверты не наклеиваю — писать некому.

— Дилетант, одним словом, — понимающе покивал Север, — а между тем работать предстоит именно с этим материалом. Вот адрес и фамилия человечка — он бросил на стол не заклеенный конверт, — там же и фотография того, что вам достать предстоит.

Руслан извлек из конверта вырезанную из какого-то журнала фотографию. Посмотрел. Перевел недоуменный взгляд на Севера.

— Да-да, — с усмешкой подтвердил тот, — я сам поначалу обиделся. Но заказчик назвал сумму, и шутки кончились. Раритет — что ты хочешь? Положа руку на сердце: я сам всей этой фигни не понимаю. Рубенс там или Ван Гог — понятно, бриллиант или сапфир — тоже ясно, но платить деньги за кусок штампованной бумаги… Но ведь платят. И платят подороже, чем за Рубенса или за алмаз. Причем — наличкой.

Теперь Руслан присмотрелся к фотоснимку повнимательнее. Ровный квадрат с рисованным кругом внутри. Двуглавый орел и герб города. Вдоль левого края надпись: «Тефлис», поверху: «Город С.», по правому: «Почта», снизу: 6 коп. Вот и все. На марку и то не похоже: ни зубчиков, ни штемпелей. Чушь какая-то. Но если за это платят, то…

— Сделаем, — вздохнул он, — сколько таких притащить надо?

Север грянул хохотом так, что даже прослезился. Отсмеявшись и оттерев повлажневшие глаза, извинился перед обиженным Русланом:

— Не обращай внимания. Понимаю, что ты в филателии — ни в зуб ногой. Просто не удержался… Одну надо притащить, Руслан. Всего одну. Как мне пояснил клиент, в мире всего три такие марки. Эта — четвертая. Неизвестная ранее.

— А коль у этого фраера еще подобная лабуда попадется? — уточнил Руслан. — Раз человек этот подобную дрянь коллекционирует, стало быть, кое-что за душой имеет. Про эту сболтнул где-то, а про другие умолчал… Заплатит заказчик, если сверх нормы предложение будет?

— А ты разбираешься в том, что предлагать собираешься? — урезонил его Север. — Подобные вещички сбывать ой как хлопотно, а попасться на них — ой как легко. В молодости я от подобных «троянских коней» предпочитал держаться подальше. Золото, камешки да наличка редко особые приметы имеют, а вот такие штуковины… Впрочем… Если нюхом учуешь, что стоящее, — неси. Не возьмет — спалим тут же, от греха подальше. И все же: главное — заказ. Остальное — на твое усмотрение. Заказ специфический, так что сначала осмотрись и подумай: что тебе для исполнения потребуется.

— Чего тут думать? Я и так примерно представляю… Она потребуется, — не оборачиваясь, указал он на Таню.

— Зачем? — удивился Север.

— В помощь, — проявил Руслан лапидарность.

— Это я понимаю… Только она ведь не по этим делам — ты в курсе?

— В курсе… Была у меня как-то раз одна тема. Не такая, конечно, но нечто схожее есть… Одним словом, нужна смышленая девушка, которой доверять можно. Новых людей подтягивать — риск, так что…

Север пару минут размышлял, буравя племянника взглядом, потом повернулся к Тане:

— Что на это скажешь?

— Желания нет никакого, — откровенно призналась та, — но если очень надо…

— Что ж… Попробуем, — решил Север, — но за нее ты передо мной лично головой отвечаешь. Она и в лучшие времена для нас на вес золота была, а уж теперь…

— Я за каждого из своих людей головой отвечаю, — сказал Руслан, — на то они и «свои».

— Похвально, — кисло отозвался Север, кажется, он уже жалел о своем решении, — что ж, основное обговорили… Танюша, будь добра, достань нам из бара коньяк и фужеры. Хоть и в обстановке, приближенной к боевой, а за встречу выпить все же надо. Расслабься, племянник, не сиди как на приеме у венеролога. Бери коньяк, наливай и рассказывай, как ты там все эти годы…

— И все же обидно, — признался Руслан, когда они с Таней вышли на улицу, — сколько лет не виделись, единственный близкий мне человек, а… во рту вкус не коньяка, а сухарей.

— Он по определению «сухарем» быть обязан, — заступилась за Севера девушка, — ни родственников быть не должно, ни семьи… И без того слишком много разговоров о тебе было. Тебе знать не следовало, а между тем Север с тебя глаз не спускал: не дай бог что с племянником случится. Не замечал разве, что все эти годы серьезных проблем у тебя вроде как и не было, а если и возникали, то как-то подозрительно быстро рассасывались.

— Вот только не надо из дяди ангела-хранителя делать, — поморщился Руслан, — проблемы были, и решал я их сам. За помощью ни к кому не обращался.

— Это тебе так кажется, — сказала она, — потому как хочется, чтоб все было именно так. Проблема проблеме рознь. О многом ты до сих пор не догадываешься, даже не подозревая, какие тучи у тебя над головой промчались, ни молнией, ни громом себя не обозначив. Был бы проницательней — догадался бы, что власть над целым городом мало изнутри поддерживать, тут надо еще целые грозди внешних проблем решать… Любит он тебя, Руслан. Уж я-то знаю. Просто показывать не хочет. Такой он человек. Но разве стоит его за это винить? Любовь ведь не словом, а делом проверяется. Север — настоящий мужик. Умный, правильный, сильный… Редкий.

— Ты в него не втюрилась, часом? — покосился он. — А что? Он мужик красивый, импозантный, еще не старый. На этого похож… Который Джеймса Бонда играл…

Таня остановилась, глядя исподлобья и словно выбирая фразу похлеще. Руслан, вызывающе выпятив вперед челюсть, ждал.

— Вот что… Завтра, в час дня я буду у тебя, — пересилив себя, вернулась она к делу, — к тому времени доставят оружие, а нам надо будет наметить первоначальный план. Подумай, что тебе и твоим парням потребуется на время пребывания в городе. Завтра скажешь мне — постараюсь все организовать. Пока.

Повернулась и пошла в противоположную сторону. С надменно поднятой головой, всем своим видом выражая независимость. Руслан смотрел ей вслед, но, как только она завернула за угол, из него словно выпустили воздух.

«Веду себя как затюканный жизнью барыга, — подумал он, — а ведь каким гусаром начинал: усы распушил, оружием побряцал, вскочил на коня и ринулся на штурм женского сердца, как Дон Кихот на ветряные мельницы. Почему так всегда: в воображении все складно выходит, а на деле… Нет, ты все же попытайся себя понять, разобраться. Что тебя раздражает? То, что при встрече дядя от радости стойку на руках не сделал? Или то, что та, которую ты до сих пор любишь, с первой же минуты на грудь не бросилась, слезами раскаяния заливаясь? Нет, видимо, не время еще в себе копаться. Слишком сильно в меня какие-то детские обиды вцепились, крутят и грызут, выхода требуют… Что ж, будем глушить их, как умеем».

Он оглянулся. Метрах в десяти, на противоположной стороне улицы, призывно горели витрины какого-то третьесортного кабака. У входа жизнерадостно гоготали несколько затянутых в кожанки бритоголовых. Докурив (видимо, в городе вновь появились рестораны для некурящих), они побросали окурки рядом с урной и направились внутрь. Входящий последним обернулся, словно почувствовал недобрый взгляд Руслана, пренебрежительно окинул его с головы до пят, длинно сплюнул сквозь зубы и закрыл за собой дверь.

«Вот и хорошо, — подумал Руслан, — вот и ладненько. То, что доктор прописал…»

Он повел под пиджаком плечами, проверяя эластичность мускулов, и двинулся следом…

— …Я и не спорю, — сказала Таня, ровными шагами меряя комнату Руслана от двери до окна, — С точки зрения логики филателия — нонсенс. Не просто завышенные, а скорее, искусственно созданные ценности. Искусственно созданная область искусственно завышенных химер. Блажь. Каприз. Но ведь удачный каприз. Пришедшийся ко двору многих государств, занимающий десятки тысяч умов и воплощенный в реальность настолько, что стал целой отраслью. И не из дешевых…

Руслан сидел, погрузившись в мягкое кресло, и расслабленно наблюдал за ней. Настроение у него было не в пример вчерашнему. Правда, воспоминания о том, как он «выправлял» настроение, вызывали легкий румянец: набил морды двум подвыпившим придуркам, увел из-под носа какого-то малолетнего «быка» такую же малолетнюю шлюшку, нажрался с ней до поросячьего визга, едва успев выпроводить на следующий день за считаные минуты до прихода Тани…

«Как пэтэушник, — подумал он без раскаяния, — нашкодивший и непойманный. Как мало надо человеку для счастья: поставить под удар всю операцию, едва не обгадить все дядюшкины планы, едва не опозориться в глазах собственной бригады, в первую морду нарушая то, что строго-настрого запретил им, и, когда это благополучно сошло с рук, тащиться от собственного идиотизма…»

— Ты что-то сказал? — повернулась к нему Таня.

— Я?.. Да вообще-то… Я сказал, что если кто-то когда-то придумал какой-то фетиш, на котором мы сегодня можем заработать, то этот парень не так уж и неправ. По мне так хоть спичечные этикетки, хоть оловянные солдатики, хоть розовые хомячки — лишь бы это можно было из одного места взять, а в другое продать.

— Это-то я как раз понимаю, — усмехнулась она, — но я говорю о другом. Коллекции драгоценных камней, старинных монет, оружия или картин имеют под собой хоть какой-то материальный фундамент, но марки являются продуктом исключительно договорной ценности.

— Танюша, не забивай себе голову подобной ерундой, — снисходительно посоветовал он. — Любая вещь стоит столько, сколько за нее заплатили. Если кто-то хочет платить большие бабки за эту марку, значит, он ее получит… Но за эти самые большие бабки.

— У тебя есть какой-нибудь первоначальный план?

— План? Ты хочешь курнуть травки? Да шучу я, шучу. Не сверкай так глазами. Настроение у меня хорошее, вот и дуркую. И вообще… Не обижайся на меня за вчерашнее. Что-то на меня накатило при возвращении в родной город… Расслабься, душа моя, достань из бара бутылку вина, налей себе бокал, сядь в кресло и послушай, что скажет тебе профессионал…

Она насмешливо фыркнула, но Руслан с удовольствием заметил, как из ее глаз исчезла болезненная настороженность.

— Что касается плана… Нет ничего нового в этом мире, не стоит и велосипед изобретать. Получить желаемое мы можем двумя способами. Способ первый: просто прийти и постараться убедить отдать нам марку…

— Разумеется, добровольно? — ехидно уточнила она.

— Это уж как получится… Способ второй: обманом узнать, где он ее прячет, и забрать без лишнего геморроя для него и для нас. Признаться, второй способ мне ближе,

— Так ты все же сторонник гуманных методов? Это отрадно.

— Отнюдь. Просто второй способ надежнее и занимает куда меньше времени. Чтобы прийти и взять то, что необходимо, достаточно пяти минут. Чтобы пытать… Тут все зависит от множества факторов.

— Нет уж, — решила она, — давай сначала попробуем второй способ.

— Давай, — согласился Руслан. — Что нам известно о клиенте? Чуть больше сорока лет. Первичный капитал заработал на торговле цветными металлами — кстати, это говорит о хороших связях в криминальном мире. Затем вложил деньги в строительство. Три года назад развелся с женой. Содержит любовницу. Пятикомнатная квартира в центре города. Заядлый филателист. М-да, не густо… Как ты думаешь: насколько эта марка дороже предложенной нам суммы?

— Понятия не имею, — призналась она, — да и зачем это тебе? Ну-у… Может, тысяч на триста-четыреста. Не знаю. Тут специалист нужен.

— Вот именно, — кивнул он, — эксперт нам необходим. Где мы можем найти какого-нибудь «головастика» по этому вопросу?

— Не знаю… Но у меня возник другой вопрос… Насколько я поняла, готового плана у тебя нет?

— И быть не может. Раз нет первичной информации — какой может быть план?

— Тогда зачем ты просил у Севера отрядить меня вам в помощь?

— Чтобы иметь возможность соблазнять тебя, не торопясь.

— Руслан!

— Да шучу я, что ты бесишься? Детально разработанного плана нет, но есть кое-какие наброски. Поверь, твоя помощь действительно понадобится.

Она кивнула, успокаиваясь. Зря. Хоть грабежи и похожи один на другой, как горошины в стручке, но присутствия девиц в них никто еще пока в обязанность не вменял. Просто в крупном деле всегда найдется место еще для одного человека, и Руслан это знал.

— Почему ты меня отторгаешь? — неожиданно спросил он.

— В каком смысле? — растерялась Таня.

— Я чувствую в тебе отчуждение. С самого начала, с первой же минуты нашей встречи. Мы знаем друг друга с раннего детства, и я никогда не делал тебе ничего плохого. Наоборот… симпатизировал тебе. А сейчас… Я даже боюсь называть вещи своими именами… Неприязнь? Неужели я так изменился, что стал противен тебе?

— Нет, — с легкой запинкой призналась она, — просто… я помню, как ты относился ко мне раньше. Понимаешь? Но ведь прошли годы. Изменилась я, изменился ты. У каждого из нас появилось прошлое, сложилась своя судьба. Признаться, я боюсь, что ты будешь претендовать на какое-то особое отношение…

— Я не покушаюсь ни на твое прошлое, ни на твое настоящее. Нам вместе предстоит работать, а мне будет сложно общаться с тобой, чувствуя твою постоянную настороженность. Давай условимся так: только дело. Работаем командой. Грамотно и хладнокровно, как профессионалы. Закончим дело — будет видно. Будет обоюдное желание — будут перспективы. Нет — мы взрослые люди, не помрем от комплекса неполноценности. А пока не стоит личное тянуть в рабочие моменты. Мешать будет. Договорились?

Она благодарно улыбнулась, протягивая ему узкую ладошку. Руслан с благородной улыбкой скрепил этот договор рукопожатием…

Старый, как мир, обман. И даже подлым его не назовешь — ведь в данную минуту Руслан был вполне искренен. Не мог же он завоевать женщину, считавшую его врагом своих иллюзий? Видимо, не зря женщины утверждают, что «все мужчины — сволочи, только одни — сволочи обаятельные, а другие — нет». Руслан был обаятелен. И он будет лгать, хвастаться, безумствовать, интриговать, отступать и нападать, трусить и геройствовать, но только ради нее… Ради нее…

— Ну и как вы здесь устроились? — спросил Руслан у Нечаева. — Претензий нет?

— Устроились неплохо, — ответил тот. — Доверенности на машины уже сделали, оружие привезли и спрятали в захоронку. Вообще, городские работают оперативно. Когда на дело?

— Уже скоро, — пообещал Руслан, — надо только кое-что пробить. Для этого мне нужен кто-нибудь по-представительнее.

— Федька Назаров был бы в самый раз, — вздохнул Нечаев. Руслан промолчал, выжидательно глядя на друга.

— Кротов Олежка в лифте неплохо смотрится, — после минутной паузы сказал Нечаев. — Позвать, что ли?

— Зови.

Возле первой попавшейся конторы с вывеской «Изготовление визитных карточек, печатей и штампов» Руслан остановил машину.

— Какой у вас минимальный срок изготовления визиток? — спросил он принимавшую заказы девушку.

— Зависит от количества и качества интересующей вас продукции.

— Достаточно будет дюжины… Две дюжины, — поправился он, — на двух человек. Чтоб было строго, но со вкусом. За срочность плачу отдельно. За пару часов управитесь?

— Вполне, — заверила она, выкладывая на прилавок папку с обрезками и доставая блокнот, — диктуйте текст.

— Кто такие Данилов и Швейцова? — спросил Нечаев, когда они вышли на улицу.

— Журналисты, — сказал Руслан, — Даниловым буду я, Швейцовой — Таня. Надо кое-куда без мыла влезть, а под личиной журналистов это самое то. Надо было бы, по большому счету, удостоверениями журналистскими запастись, но время поджимает. Будем надеяться, что и так прокатит.

— А что это за «ТРП»? Сроду не слышал…

— «Телевидение Реальных Пацанов», — усмехнулся Руслан. — Какая, к черту, разница? Сейчас на телевидении целая куча каналов. Не думаю, что те лохи, к которым мы собираемся, часто телевизор смотрят. На худой конец скажем, что открывается новый канал, вот мы и готовим для затравки пару репортажей покруче. Надо будет попросить Севера камеру достать, со всеми прибамбасами. Кстати, носиться с ней будешь ты. Крутить, щелкать, и что там еще с ней делают…

— Не проще было репортерами из газетенки представиться?

— Так понту больше. Пусть думают о том, как на экране выглядеть будут, а не о том, что мы за черти из табакерки… Хорошо, что напомнил. Остановимся у магазина поприличней: надо костюмы выбрать.

— Ненавижу клифты, — признался Олег, — пиджаки движения стесняют, а галстуки — так это просто удавки…

— Потерпишь, — сказал Руслан, — не в спортивном же костюме ты туда идти собрался? Искусство, Олежка, требует жертв… И от тех, и от других…

Выбрав одежду и забрав визитные карточки, они заехали на Московский вокзал, где Руслан сторговался с бабулей, сдающей квартиру посуточно. Старая ведьма заломила такую цену, словно не на пару дней хату сдавала, а на сезон, зато ключи от квартиры они получили сразу и записали на визитках номер телефона. Из купленного в ближайшем ларьке справочника Руслан выбрал клуб с забавным названием «Голубой Маврикий» и набрал указанный номер:

— Добрый день. Вас беспокоят из телеканала «ТРП». Мы готовим репортаж о филателистах в нашем городе и хотели бы задать вам несколько вопросов. С кем я могу поговорить на эту тему? Одну минутку, я запишу… Аверьянов Геннадий Борисович? Он сейчас на месте? Я подожду… Геннадий Борисович? Здравствуйте, вас беспокоят с телевидения. Нам поручили подготовить репортаж о филателистических организациях… Поможете? Ну, общее обозрение, пару-другую интересных историй, наболевшие проблемы — все как обычно… Когда вам будет удобно? Завтра, часика в три? Отлично. Адрес у нас есть, подъедем вовремя. Всего наилучшего.

Опустив трубку, подмигнул Олегу:

— Голубой он там или нет, но то, что Маврикий, — это точно. Неизживаемо все же в русском интеллигенте желание прославиться и свою морду перед толпой засветить…

Назавтра, без десяти минут три, они уже входили в офис клуба. Руслан был затянут в серый костюм-тройку, тщательно выбрит и чванливо пафосен. Это настоящему журналисту требуется к себе клиента расположить и в душу влезть. Руслану же требовалось, чтобы впоследствии возможные свидетели (а крайними предстояло быть именно этим бедолагам) присматривались не к его приметам, а к манере поведения. Отсюда и танцевать будут, эмоционально описывая «неприятного брюнета с брюзгливым выражением лица». Таня, напротив, скакала этакой восторженной журналюшечкой, в консервативных блузке-юбочке и огромных роговых очках на пол-лица.

Шикарную гриву волос пришлось убрать в безвкусный «конский хвост», а на палец надеть обручальное кольцо (пригодится, если описание будут составлять женщины). Олег волочил на себе огромный агрегат, одолженный где-то Севером на пару дней, и выглядел типичным работягой-оператором: стильно небритым, деловито-озабоченным, внушающим уважение…

— Здесь снимать будем, — распорядился он, отыскав в конце длинного коридора тихую комнатку, — мешать нам не будут, места достаточно, розетки для аппаратуры есть.

— Но тут же нет окон, — робко заметил старичок, представившийся Руслану как Геннадий Борисович.

— Свет я и сам создам, — отрезал Олег, — мне интерьер и рабочая обстановка важнее.

«Интерьер» здесь и впрямь был чуть позначительней прочих помещений с осыпающейся штукатуркой и колченогими стульями. Явно начальственный был кабинет, вот и менжевался секретарь клуба Геннадий Борисович, но перечить внушительному оператору не решался — уж больно тот был строг и деловит. Кабинет Олег выбрал правильно: в остальных помещениях находились люди, и выгнать их на время «интервью» значило получить за дверью пару лишних ушей, а это было совсем ни к чему.

— Присаживайтесь, Геннадий Борисович, — засуетилась Таня, приглашая оробевшего от подобной напористости старичка за огромный письменный стол, — вот так… сюда мы пару книжек потолще бросим, для солидности… Сюда — бумаги… Вам удобно? Расслабьтесь, постарайтесь вести себя естественно. Позвольте, я вам микрофон закреплю… Вот так… У оператора все готово?

— Ракурс хороший, — пробасил Олег, прицеливаясь из укрепленной на треноге камеры в съежившегося за столом старика, — Люмьер отдыхает.

«Ай да Олежка, — подумал Руслан, — не только братья Люмьер — Станиславский с Товстоноговым плакали бы от умиления, наблюдая твою игру. Давай, родимый, давай в том же духе!»

— Сергей Викторович, — обратилась к Руслану Таня, — мы готовы. Можно начинать?

— Начинайте, — разрешил Руслан и вышел в коридор.

Было тихо и безлюдно, лишь в одном из дальних кабинетов чуть слышно стрекотала старомодная печатная машинка. Руслан не торопясь прошел взад-вперед по длинному коридору. Небогато живут наши собиратели марок, подумал он, хотя чему удивляться: организация на общественных началах, с номинальными функциями и символическим бюджетом. Может быть, изредка помогает какой-нибудь зарубежный фонд. А ведь миллионеров объединяет, если вдуматься. Уж несколько десятков обладателей уникальных марок в Питере наберется.

Может, это для нас и к лучшему? До банкиров и олигархов всяких еще дотянуться надо, охрану миновать да сигнализации всякие. А здесь все как на ладони… Права была умница Скарлетт: в карман к беднякам залезать куда проще и безопасней.

Когда он вернулся в кабинет, Таня уже успела изрядно «разогреть» говорливого старика.

— …необходимо решать кардинально, — горячился Аверьянов, — я бы даже сказал, что нужна настоящая революция в законах, затрагивающих филателию. Да-да, я ничуть не преувеличиваю. Посудите сами: где у нас можно купить или продать старые марки? Практически негде. Торговать можно только новыми, а старые, коим более пятидесяти лет, благодаря приказу Ельцина считаются уже антиквариатом. Антиквариат же ввозить в страну еще можно, а вывозить — увы! Во всем цивилизованном мире существует рынок антиквариата, проводятся аукционы, а у нас? Да и много ли коллекционеров будут покупать лицензию на торговлю антиквариатом ради одного-двух альбомов? Что получается? Нонсенс. Практически филателия в России есть, а юридически — нет. Реальную стоимость марки может определить только аукцион. Да-да, не эксперт-оценщик, а именно аукцион. Где у нас аукционы? Нет. В итоге имеем грандиозный и насквозь криминализированный черный рынок. А ведь стоит только организовать аукционы, и черному рынку конец.

Государство, имеющее с этого налоговый процент, только выиграет. Во всем мире марки относятся к разряду культурных ценностей, а у нас — к антиквариату. С первого взгляда разница незначительная, но с профессиональной точки зрения — фундаментальная. Ни в одной стране мира до подобной глупости не додумались. Международная организация дилерских ассоциаций «IFSDA» приняла в свои ряды и Российскую ассоциацию, готова помочь с проведением международных аукционов, а мы? Мы сидим на сокровищах, как собака на сене: ни себе, ни другим. А ведь было! Было! В 1923 году монополию на внешнюю торговлю марками взяло государство, и мы участвовали во всех международных аукционах. Почему бы сейчас не возродить эту систему? Уникальные коллекции покрываются пылью, а ведь о них надо писать в каталогах, справочниках, специализированных журналах! За каждой редкой маркой должна стоять своя история, она должна иметь соответствующие документы. Только так эти марки получат широкую известность и соответственно значительно большую цену…

— Геннадий Борисович, но почему среди коллекционеров наибольшее признание получили именно марки?

— Это не совсем так, — смутился старик, — как бы мне ни хотелось представить наше увлечение самым-самым-самым, но помимо нас есть множество весьма достойных увлечений коллекционированием. Положа руку на сердце я бы назвал самым известным среди собирателей — коллекционирование картин. Достаточно вспомнить замечательную и уже легендарную коллекцию Третьякова. Картинные галереи составляли еще Щукин, Морозов, Семенов-Тян-Шанский и даже Нельсон Рокфеллер. Выделяются и собиратели старинных монет. Нумизматами были и Петр Первый, и Людовик Четырнадцатый… В мире полно занимательных коллекций. Бывают и смешные нонсенсы.

Например, Ротшильд составил грандиозную коллекцию блох. Она насчитывала более шестидесяти тысяч экземпляров. А Генри Форд собирал бутылки из-под джина… Но филателия… Филателия — это чудо. Знаете, что сказал английский физик Резерфорд? «Все науки можно разделить на две главные: физику и коллекционирование марок». Марки собирали такие личности, как Альберт Эйнштейн, Энрико Карузо и Иван Павлов. А уж их чудиками никак не назовешь.

— Почему ваш клуб носит такое странное название?

— Почему странное? — даже обиделся старик. — Марка «Голубой Маврикий» стала в кругу филателистов настоящей легендой. Кстати, на аукционе в Швейцарии марки с острова Маврикий не так давно были проданы более чем за миллион долларов. Думаете, у нас нет марок подобного достоинства? Есть и куда более дорогостоящие. Но они пока плесневеют в частных коллекциях, соответственно и цена им та, которая указана на лицевой стороне: «три коп.» или «пять коп.» От силы «20 коп.».

— Например, тифлисская марка? — Таня явно подталкивала старика в нужном направлении.

— Да, — охотно согласился он, — не менее, а может быть, даже и более ценные, нежели маврикийские. На этих марках нет еще даже перфорации. Они выпущены за несколько месяцев до введения в обиход общегосударственных почтовых марок. До 1857 года.

— Перфорация, — уточнила Таня, — это зубчатый край? Я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — улыбнулся старик, — по легенде, перфорация впервые появилась в Одессе, когда какому-то клерку надоело кропотливо нарезать марочный лист и он попросту прострочил его на швейной машинке. Забавная и достаточно достоверная легенда…

— В каком музее или хранилище наши телезрители могли бы увидеть эту легендарную марку?

— К великому сожалению, в России этих марок нет, — ответил старик.

Руслан и Таня, не удержавшись, переглянулись.

— Увы, увы, и еще раз увы! — повторил старик, заметив их удивление. — Одной из основоположниц российской филателии, редчайшей марки нашей страны и одной из самых знаменитых марок мира нет даже в государственной коллекции. Мне известно всего о трех экземплярах этой марки, но даже мне неизвестно имя их владельца. Знаю только, что приобрела их какая-то Британская финансовая корпорация. Тифлисские марки имеют и другое название: «Марки Фаберже». Сына того самого Карла Фаберже, ювелира царского двора. Агафон Фаберже по праву считался обладателем одной из самых лучших коллекций марок в России. После революции он успел переправить за границу вещи, в том числе и часть коллекции марок. Этим маркам довелось вернуться в Россию лишь раз, когда их привозили на Московскую Всемирную выставку…

— И вы уверены, что в России этих марок больше нет?

— Это была бы сенсация, но… увы! Нет.

— Но как же…

— Извините, Геннадий Борисович, — быстро перебил Таню Руслан, — не могли бы вы рассказать пару забавных или загадочных историй, связанных с марками? Нашим телезрителям это будет интересно.

— Что-нибудь забавное или загадочное? — задумался старик. — Хм-м… Почему бы и нет? За историю филателии таких случаев произошло предостаточно… Вот, к примеру, вы смотрели фильм «Красная палатка» — о попытке Умберто Нобиле пересечь Северный полюс на дирижабле «Италия»? В ознаменование этого события в Риме была выпущена почтовая открытка, на которой были изображены шестнадцать участников проекта. Фотографии располагались в два ряда: восемь в верхнем и восемь в нижнем. Злополучная открытка то ли предугадала, то ли разделила судьбы участников проекта просто мистически точно: изображенные в верхнем ряду восемь человек погибли, изображенные в нижнем — выжили.

— Невероятно! — воскликнула Таня.

— Однако это — факт, — заверил Аверьянов. — А слышали вы историю советского воздухоплавателя Сигизмунда Леваневского?

— Того, который пропал без вести в Арктике?

— Его самого. За два года до его исчезновения наркомат связи выпустил серию из семи марок под названием: «Герои СССР». Шесть марок с портретами летчиков были обрамлены лавровыми ветвями, что, как известно, символизирует триумф и славу, а марка с изображением Леваневского украшалась ветвью миртовой, означающей скорбь и траур. Впоследствии по этому поводу даже проводили дознание, но сия история так и остается загадкой по сей день.

— Ужас какой, — вполне искренне заметила Таня. — Мрачноватые тайны скрывают ваши марки.

— Известно множество случаев, когда марки помогали своим владельцам, — утешил ее старик. — Владелец одного замка на юге Франции потерпел финансовое фиаско и уже готовился было продать родовое гнездо, которое был не в состоянии содержать. Уже практически пакуя вещи, он наткнулся в письменном столе на кожаный сверток, содержащий письменные принадлежности его деда. Так, мелочь разная: перья, сургуч, печати… Но среди прочих предметов содержался целый блок уникальных марок, продав которые владелец замка не только поправил свои дела, но и заново отремонтировал родовое имение.

— Благодарю вас, Геннадий Борисович, — вмешался в разговор Руслан, — это было увлекательное интервью… Саша, собирай аппаратуру… Когда передача будет готова, мы позвоним вам и назовем дату показа. Кстати, Геннадий Борисович, не порекомендуете ли вы пару-другую коллекционеров, которых мы могли бы расспросить о филателии? Было бы неплохо, если бы эти люди могли показать нам свои коллекции.

— Видите ли, — замялся Аверьянов, — сейчас в стране такая ситуация, что большинство коллекционеров стараются не афишировать свои собрания. Все они ведь так или иначе связаны с черным рынком, да и криминальная обстановка… наверное, вам лучше поговорить с работниками музея связи, с директорами других филателистских клубов.

— Это мы сделаем непременно, — заверил Руслан, — но передача будет неполной, если обладатели частных коллекций останутся за кадром. Не беспокойтесь, некоторых из частных коллекционеров мы знаем и так. В большинстве своем это вполне обеспеченные люди, обладающие собственной охраной, так что беспокоиться им не приходится. Например, Савченко, Кравцов, Кузьмичев…

(Первые две фамилии Руслан выдумал тут же, и это сработало.)

— Кузьмичева я знаю, — расслабился старик, — с двумя другими, к сожалению, не знаком. Но если вам о них известно, зачем же…

— Мы были бы весьма вам признательны, если бы вы взяли на себя труд организовать нашу встречу, — сказал Руслан, — пригласили бы Владимира Александровича сюда… Одно дело — позвонить в клуб и попросить представителей дать интервью, и совсем другое — заявиться к частному лицу: «Здравствуйте, я ваша тетя!» Уж не посетуйте на нашу настырность, но как иначе бедным репортерам собрать материал? Только познакомиться с одним, попросить свести с другим, представить третьему… Как пчелка собирает пыльцу, так и журналист: чуть с одного, чуть с другого, и улей полон. Я им в любом случае позвоню, но с вашей помощью будет несколько корректней. А я вам за это обязуюсь с сегодняшнего дня отдавать все марки с приходящих в редакцию писем… Помогите, а?

— Ну, если марки, — улыбнулся Аверьянов его шутке, — тогда подкупили бедного старика… С Владимиром Александровичем вам будет и впрямь интересно пообщаться. Прелюбопытнейший человек. Со странностями, конечно, как и всякий фанатик филателии, но зато личность колоритнейшая… Попытаюсь вашу встречу организовать, но за результат не ручаюсь. Подождите минутку, где-то у меня был записан его телефон…

— Стало быть, Кузьмичев про марку эту тифлисскую никому не говорил, — вслух размышлял Руслан, когда они возвращались из клуба филателистов, — для нас это неплохо. Я бы даже сказал: хорошо.

— Почему? — спросила Таня.

— Это значит, что приобрел он ее способом, далеким от легального. А значит, и шума после ее экспроприации не будет.

— Он может заявить о самом факте грабежа. Дать приметы, время и все такое… А марку назвать другую.

— Мы не будем брать другие марки, — решил Руслан, — доказательством для ментов будет служить только эта марка, а ее-то он и не назовет.

— Почему ты выбрал столь сложный способ добраться до Кузьмичева? Обычный грабеж куда проще… И свидетелей меньше.

— Мне не надо проще. Мне надо наверняка. Он может хранить марку где угодно. В банковском сейфе. В тайнике на даче. Да и в собственном доме такую крохотулю спрятать — не великий труд. Нужна глубокая разведка. Необходимо знать планировку комнат в его квартире, наличие дачи, тип сигнализации, наличие сейфа и круг знакомств. В крайнем случае придется применять грубую силу.

— Полагаю, в этом не возникнет необходимости, — сказала Таня, — если он настоящий коллекционер, то не станет удалять такое сокровище от себя. Он будет держать ее рядом с собой. А судя по тому, что о нем говорят, он настоящий фанатик марок…

— Тем лучше для нас, — сказал Руслан. — И для него…

С Кузьмичевым Руслану пришлось помучиться. Уж сколько «лохов» довелось ему развести на своем веку, но такого нудного еще не встречал.

Позвонил Кузьмичев сам вечером следующего дня (Руслан порадовался, что не зря снял квартиру — не подвело чутье) и долго выспрашивал, что это за телевидение такое, о котором он и слыхом не слыхивал. Пришлось потрудиться, объясняя, что «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Недоверчивый коллекционер даже предложил взять у него интервью по телефону. Пришлось напомнить, что они репортеры телевизионного канала, а не радиовещательного. И все же сумел уговорить. Только на тщеславии и поймал. Однако в квартиру, вопреки всем уговорам и посулам, коллекционер их так и не пригласил.

— Придется рисковать, — поделился Руслан своими планами с Таней, — он назначил нам встречу на завтра, в три часа. Брать будем на лестничной площадке, на выходе.

— Не легче ли брать его на обратном пути? Закончив интервью, проводить до дома и войти в квартиру «на плечах»? Ждать на лестнице опасно — можно засветиться перед случайными прохожими. К тому же он может с утра заниматься своими делами и на встречу поехать из другого места…

— Вот я и говорю: придется рисковать. Меня очень беспокоит сигнализация. Выходя, он позвонит в охрану и попросит поставить квартиру на сигнализацию. Если мы тут же войдем и закроем дверь, то у нас будет куча времени — сигнал сработает только на выходе, и некоторая фора во времени для отхода нам обеспечена. В противном случае нам придется «убеждать» его позвонить во вневедомственную охрану, а здесь риска куда больше. Что, если он окажется чересчур упрям? Для убеждения у нас не будет времени. Не валить же его, в самом-то деле?! Что до жильцов… День — будний, дом — пятиэтажный, не должно их быть много. Понадеемся на удачу. Не все идет так, как хотелось, но что делать? Смелость, как говорится, города берет… За час до встречи позвоним по телефону и скажем, что из редакции за ним прислали машину. Повезет — сам откроет. Нет — будем ждать… Как я надеялся на то, что он нас все же пригласит! Что еще надо: рекомендации есть, «легенда» хорошая… Но нет худа без добра. Все это означает, что марку он дома хранит. Да и вообще «клиент» со странностями.

— В каком смысле?

— Ванька Яковлев за ним второй день ходит, информацию собирает. Чудной клиент. По всей информации — богатый, а живет на уровне сантехника. Машина самая простенькая, квартира хоть и пятикомнатная, а мебель в ней — дешевка. Одевается как бомжара, на всем экономит. Проверили информацию о любовнице… Есть, но какая?! Пэтэушница, которую он не только в рестораны, айв кино-то раз в полгода водит. Уникальный жлоб, одним словом. Правда, на сигнализацию не поскупился. Какой отсюда вывод?

— Истинный коллекционер, — уверенно заявила Таня.

— Вот именно. Экономит на всем, вкладывает деньги в марки. Ребят я уже предупредил, завтра готовы будут… Поехали в наш бывший двор? — неожиданно предложил он. — Сколько лет там не был…

— У меня дела.

— Дела подождут. Поехали, а?

— У меня правда дела, Руслан. Съезди один.

— Можно и одному, только… Ну что тебе полчаса? Так хотелось детство вспомнить, а одному… Не то. Нет, правда, Танюша! Ну что тебе стоит? Я тебя прошу: полчаса, не больше.

Она внимательно посмотрела на него. Чуть улыбнулась, кивнула:

— Поехали. Но только полчаса — не более.

Он схватил полотенце и наспех вытер в квартире все предметы, на которых могли остаться их отпечатки. Возвращаться сюда он больше не рассчитывал…

— Как время летит, — вздохнул Руслан, проводя рукой по стволу каштана. — Когда я был маленький, то услышал, как это сказал матери отец, глядя на меня. Тогда я не понял его и почему-то обиделся. Для меня время как таковое не существовало. Был день и была ночь. Было лето и бабушкина дача, была зима и нудная школа. Был Новый год, были арбузы осенью, были игры в «войнушку» и прятки… Иногда было плохо, чаще — хорошо, но времени не было… Знаешь, когда я впервые почувствовал ход времени? Через год после того, как уехал отсюда. Семнадцатого августа проснулся там, у себя, в Головце, и понял — прошел год. И время пошло по-другому. Не годы старят, а опыт. События.

— Только вот события у всех разные, — прищурилась она, — одни эти события устраивают, другие — переносят.

— Ты о моем бизнесе? Так это — Россия, подруга моя. И время, в которое мы живем. Веришь, не хочу, чтобы мои дети учились в ПТУ и наркоманили по подвалам. Думаешь, в Америке капиталы как-то иначе составлялись? Зато дети всяких там Ротшильдов и Фордов теперь такими гуманистами-человеколюбцами стали — любо-дорого посмотреть.

— Не боишься, что дети папаши своего стыдиться станут?

— Не боюсь. Будут умными — поймут, а дураками станут… Пусть отказываются от отцовских «грязных» денег и работают сторожами у детей умных.

— Вот вроде бы все правильно говоришь, а… Ты хотел бы жить в мире, где все люди — воры?

— Я в нем живу.

— Неправда.

— Правда, — поморщился Руслан, — это как раз — правда. Мы живем в реальном мире, отсюда и танцуем. Если вдуматься, то ведь и ты не математику в школе преподаешь, а девочками торгуешь. Оптом и в розницу. Хочешь, поговорим о морали? О втягивании девиц в порнобизнес? О рекламировании «красивой жизни» проституток? О том, что самой престижной работой для девочек стала работа шлюхой, а для парней — бандитом или охранником? А потом переведем разговор на личности и «вдруг» обнаружим, что платье на тебе из дорогого бутика, а не с дешевого рынка, да и босоножки на китайский ширпотреб из секонд-хенда не похожи… Давай замнем этот разговор. Я детство вспомнить хотел, а ты меня носом в реалии тычешь. Думаешь, я в восторге от своей жизни? Да, мечтал о другом, но что сложилось, то сложилось, и я не мучаюсь угрызениями совести. Могло быть хуже.

— Могло, — согласилась она, — но тот мальчишка, который дрался из-за меня и воровал для меня конфеты, был мне больше по душе.

— Поверь, — сказал Руслан, — то, что я делал позже, было тоже ради тебя. Только в других масштабах. И драки, и воровство.

— Это меня и терзает. Иногда боюсь: не из-за меня ли ты стал таким. Я ведь часто о тебе вспоминала. Тогда ведь я девчонкой несмышленой была, но чувствовала, что с тобой интересно. Сейчас я понимаю еще и то, что ты был красив. Очень красив. Наверное, девчонки в городишке твоем с ума по тебе сходили?

— Было дело, — рассмеялся он.

— Я даже плакала, когда ты уехал… Знаешь, как я с твоим дядей познакомилась?

— Нет, — заинтересовался Руслан, — расскажи.

— Родители твои никому не говорили, куда ты уехал. Я переживала страшно. Еще бы: моя первая любовь… Теперь-то я могу в этом признаться — что было, то прошло, а тогда бы под пытками не созналась. И вот однажды, когда я в очередной раз прибежала умолять их дать мне твой адрес, застала у них в гостях Севера. Он внимательно выслушал меня, взял за плечи, повернул к себе и негромко, но как-то очень убедительно (у меня даже слезы высохли) пообещал: «Когда тебе исполнится семнадцать лет, позвони вот по этому телефону, и я дам тебе его адрес». Хочешь — верь, хочешь — не верь, но на следующий день после семнадцатилетия я ему позвонила…

— А что же ты не приехала или хотя бы не написала? — тихо спросил Руслан.

— Наверное, к тому времени я уже выросла из детских иллюзий. Девочки взрослеют раньше ребят. Да ведь и ты не писал мне, хотя адрес я не меняла.

— Но к дяде все же позвонила, — понимающе улыбнулся он, — и старик свой шанс не упустил… Ай, молодец!

— Прекрати! — сверкнула она глазами. — Если у тебя на самолюбии совсем крыша поехала, то могу утешить: не он меня добивался, а я за ним бегала.

— А он, разумеется, сопротивлялся как мог…

— Дурак ты, Руслан, — вздохнула она, — даже если бы он хотел… по-другому… Все равно не могло сложиться. Судьба у него такая…

— Да, законнику семью заводить нельзя, детей иметь нельзя, даже дом постоянный иметь не рекомендуется, — недобро прищурился Руслан, — однако временную квартиру иметь дозволяется, и — как я заметил — весьма неплохую. Жену не рекомендуется?! А кто сказал, что нельзя завести молодую и красивую любовницу?

— Прекрати, — холодно предупредила она, — поссоримся.

— Таня, — тихо спросил Руслан, — я тебе совсем-совсем не нравлюсь? Такой, какой есть?

Она долго смотрела на него огромными, невыразимо красивыми глазами, словно борясь с чем-то внутри себя, потом вздохнула:

— Не могу, Руслан. Прости… Столько лет прошло. Все изменилось безвозвратно. Не дети мы уже — пойми. Не все так просто. У меня за плечами своя жизнь, своя дорога, у тебя — своя. Не пересечься им.

— Уже пересеклись. Во второй раз.

— К добру ли? — С печальной улыбкой она взъерошила Руслану волосы. — Поверь: нельзя нам вместе. Не получится ничего. Не терзай себя зря. Только испортишь все.

— Что — «все»?

— Все, — повторила она, — и свою жизнь, и мою.

— Не испорчу, — упрямо сказал он, — я…

— Ты дал слово не начинать все сначала, — напомнила она.

Руслан промолчал, неопределенно покрутив в воздухе ладонью.

— Ладно, тогда о деле, — по своему обыкновению резко сломала ход беседы Таня, — у меня к тебе просьба.

— Чем смогу…

— Дело пустячное, но… Как ты уже знаешь, в делах Севера я курирую «сферу отдыха». Гнусная работа, но крайне прибыльная. По доходам разве что с наркоторговлей сравнить можно. Но и нас коснулись неприятности в империи Севера. За последние несколько месяцев накрыли большинство моих саун. Есть у нас и съемные квартиры, но клиенты идут на такие «удобства» неохотно — либо вызывают девочек к себе на дом, либо предпочитают расслабляться в саунах. А саун-то как раз ограниченное количество. И «горят» они у меня по-черному. Если кто-то и взялся разорить «делянку» Севера, то делает он это по-умному. В самое яблочко бьет. Хорошо еше, что «полиция нравов», которая мой бизнес ковыряет, всего шесть человек насчитывает: не поспеть им за всем. Девочек-то несколько десятков тысяч — куда тут угнаться? Но все равно малоприятно… Я к чему веду? Можно я сауну, в которой твои парни поселились, буду использовать по прямому назначению?

— А парней я куда дену? — удивился Руслан. — Или ты их тоже планируешь к бизнесу подключить?

— Да, мальчики по вызову, — усмехнулась она, — я уже все продумала. Территория там большая, комнат и подсобных помещений много. Не могли бы они хотя бы в дневное время в соседних подсобках обитать? Я знаю — это неудобно, но… У меня всего три сауны осталось, считая вашу. В убыток работать начинаем. А именно сейчас обороты снижать никак нельзя: Северу нужны деньги. Сам видишь: настоящая война идет.

— Да не вопрос, — пожал плечами Руслан, — я переговорю с ребятами — решим проблему. На худой конец можем для них еще одну квартиру снять. Не впервой.

— Не хотелось бы лишний раз тревожить Севера по пустякам, — сказала она, — у него своих забот по горло, а тут еще я со своими мелочами. Решит, что самостоятельно уже и шагу ступить не могу… Не стоит ему о моей просьбе говорить — хорошо?

— Считай, что договорились, — кивнул Руслан, — можете открывать свой бордель, мадам! — И лукаво подмигнул: — Для моих орлов там что-нибудь дельное сыщется?

— За деньги — весь спектр услуг, — с делано серьезным видом заверила она. — Но если начнете беспредельничать — у нас есть надежная «крыша».

— Боюсь, боюсь! — испуганно вскинул руки Руслан. — Да что мы все о делах да о делах. Разве за этим мы сюда пришли? Давай предаваться печали и ностальгии. Помнишь, какая у меня здесь была шикарная квартира?

— Обычная.

— Это для тебя — обычная. А для меня — место, где прошли лучшие годы моей жизни. Прекрасная была квартира! И даже клопы в ней пахли коньяком…

Тайник был сделан искусно. Перед небольшой комнаткой, видимо, служившей ранее чуланом или подсобкой, была установлена зеркальная стойка бара, часть которого при необходимости открывалась при помощи потайной кнопки. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову попытаться сдвинуть заставленные бутылками полки или простучать зеркальные панели.

Вытащив из тайника сумки с оружием, Руслан раздал его команде, еще раз предупредив:

— Использовать только для обороны. Никаких «жмуриков» из случайных свидетелей или «терпил». В ментов палить, только если они начнут беспредельничать, да и то желательно поверх голов. Но и здесь — первого выстрела за нами быть не должно. В крайнем случае, если что-то пойдет наперекосяк — сдавайтесь, выкупим. А вот если подстрелите кого-нибудь, тогда точно отмазать не удастся.

— Зачем же тогда стволы? — обиженно посмотрел на него Патокин.

— Считайте их чем-то вроде «профессиональных знаков отличия». Для испуга и для понта.

— Не по-пацански как-то…

— Зато по уму, — отрезал Руслан, — и обсуждению не подлежит. Это ясно?

— Ясно, — ответил нестройный хор голосов.

— Это радует, — сумрачно усмехнулся Руслан, — а теперь — по машинам.

На место они прибыли почти за час до назначенного Кузьмичевым срока. Через пару минут к ним присоединился оставленный наблюдать за домом Розанов.

— Все в порядке, — отрапортовал он, — клиент дома, и, насколько я понял, один. Утром разок выходил в магазин и с тех пор не высовывался.

— Будет лучше, если о прибытии машины сообщишь ему ты, — попросил Руслан Таню, — как ни странно, но женщинам почему-то верят больше, а опасаются меньше. Губительное заблуждение.

— Остряк-самоучка, — фыркнула она. — Будем звонить?

— Нет. Будем работать экспромтом.

— Ты все время меняешь планы… Почему?

— Считай это интуицией… Розанов, ты остаешься на прикрытии, — приказал он, — держи машины прогретыми и смотри по сторонам. Вперед, ребята, не ударим мордой в грязь перед столичными фраерами…

Войдя в подъезд, он осмотрелся и подал знак надеть всем вязаные шапочки с прорезями для глаз. Стараясь не шуметь, они поднялись на второй этаж и остановились перед массивной, словно из банковского сейфа, дверью.

— Ну, с богом, — кивнул Руслан Тане, нажимая кнопку звонка.

— Кто там? — полюбопытствовал гнусавый голос спустя минуту томительного ожидания. — Отойдите на шаг назад, я должен вас видеть…

— Кузьмичев Владимир Александрович здесь проживает? — спросила Таня. — Из редакции прислали за вами машину.

— Из редакции? — удивились за дверью, и, к несказанному облегчению застывших налетчиков, щелкнули замком, дверь приоткрылась. — А почему…

Договорить он не успел: Нечаев с силой рванул дверь на себя, одновременно коротким ударом в челюсть сбивая с ног стоящего за ней человека.

Налетчики молниеносно влетели в квартиру, подхватив за руки находящегося в полуобморочном состоянии коллекционера, и уволокли его в дальнюю комнату. Руслан постоял у порога еще пару минут, прислушиваясь к тому, что происходило на лестничной площадке, и, удовлетворенно кивнув, последовал за ними.

Квартира вызывала некоторое недоумение. Да что там, она просто поражала царящей здесь нищетой. Старые, давно выцветшие обои, засиженные мухами дешевые люстры и зеркала, несколько продавленных стульев и диванов, купленная явно с рук бытовая техника — Руслан недоуменно посмотрел на своих ребят. Те озирались по сторонам с не менее озабоченным видом.

— Мы вообще туда попали? — выразил общее опасение Нечаев.

— Туда, — заверил его Кротов, успевший добраться до документов в ящике стола, — по паспорту — он самый. К тому же обратите внимание на сигнализацию и сейф в стене. Эти штучки не из дешевых. Мы имеем дело с современным Гарпагоном, господа.

— Что ж, тогда приступим, — решил Руслан и, расположившись в скрипящем пружинами кресле, обратился к приходящему в сознание хозяину квартиры:

— Полагаю, представляться смысла нет? Да, это налет. Самый что ни на есть банальный и насквозь меркантильный. У вас есть два выхода: отдать нам то, что нас интересует, и навсегда избавиться от нашего присутствия, забыв эти минуты как дурной сон, или же… Впрочем, во втором случае мы все равно придем к искомому результату, только потраченное на него время будет наполнено совершенно ненужной для вас болью и унижениями.

— Что вам нужно?

— Марку. Маленький, никчемный кусок бумаги ценой всего-то в шесть копеек. Из Тифлиса.

— Я не понимаю, о чем вы…

Руслан кивнул Нечаеву, и тот, приподняв филателиста за шкирку, коротко и сильно ударил его под дых.

— Глупо, — заметил Руслан, выжидая, пока побелевший хозяин квартиры хрипя пытался втянуть в себя воздух, — времени у нас достаточно, бить будем долго и вдумчиво… А потом перейдем к процедурам куда более изощренным…

— Вы хоть имеете представление, о чем говорите?! — клокочущим голосом простонал Кузьмичев. — Если б у меня была эта марка… Вас обманули! В мире их всего…

— Займись им всерьез, — разрешил Нечаеву Руслан и со вздохом поднялся, — мы имеем дело с фанатиком. Это плохо. Фанатизм — первый признак узости взглядов. Я тут осмотрюсь, а ты пока расширяй ему кругозор.

Ключи от сейфа найти было несложно, шифр Кузьмичев назвал быстро, и это убедило Руслана, что заказанного экспоната там не было. Пока Патокин и Яковлев просматривали толстые, разбухшие от марок альбомы, он мягкими шагами мерял квартиру, разглядывал скудную обстановку.

— Понятия не имею, как должны храниться марки, но, вспоминая те скудные сведения, которые я почерпнул из книг о старинных ценностях, они должны находиться в местах сухих, теплых и желательно темных, — вслух подвел он итог своим размышлениям, останавливаясь перед висевшими на стене часами, — хорошие часы, только почему-то не ходят. Ребята, разберите-ка их — посмотрите, в чем причина?

Забавно пискнув, бедняга филателист попытался было броситься к своему сокровищу, но был вовремя перехвачен Нечаевым и отброшен на диван жестоким ударом под ребра.

— Здесь, — довольно улыбнулся Патокин, извлекая из недр часовой коробки бумажный пакет с тщательно упакованной в него маркой.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — довольно констатировал Руслан и посмотрел на часы, — двадцать минут — и конец мучениям. Неужели это вас не радует, Владимир Александрович? Ну признайтесь, что полегчало на душе? Живы, здоровы, а марка… Не было у вас ее раньше — жили же как-то? Не переживайте, право слово, не стоит она того.

— Сволочи! — По лицу хозяина квартиры потекли крупные слезы. — Ненавижу! Гады… гады…

— Упакуйте его поплотнее, — приказал Руслан Нечаеву. — Владимир Александрович, у вас нос не заложен? Вот и славненько, не хотелось бы, чтоб вы задохнулись. Живите себе на здоровье, собирайте ваши марки и относитесь к жизни философски. Пришло, ушло… Подумаешь… Главное, что вы живы и здоровы, что нас искренне радует — поверьте. Дверь мы оставим открытой, только прикроем слегка, так что вас должны скоро обнаружить. Ну а нам пора уезжать. Всего наилучшего.

На лестничной площадке они сняли маски и поодиночке вышли на улицу. Проходя мимо машины, в которой уже сидели его ребята, Руслан на секунду остановился, коротко приказав:

— Возвращайтесь в сауну и до моего прибытия сидите тихо, как мыши. Я к Северу — скинуть товар.

В машине, облегченно откинувшись на сиденье, вздохнул и признался устроившейся сзади Тане:

— Сам не ожидал. Двадцать минут — и все! Есть еще фарт у нас, есть! Ну, что ты притихла?

— А что я должна делать? — хмуро отозвалась она. — От радости прыгать? Очень красиво с твоей стороны втягивать меня в сцены с мордобоем пожилого человека… На душе противно.

— Ну извини, — усмехнулся Руслан, — в следующий раз буду целовать их взасос, пока товар не отдадут… Да ладно тебе, Танюша! Махни рукой и забудь. Первое дело — и сразу удача! Есть чем Севера порадовать, а?

— Порадовали старика, — согласился Север, пряча марку в письменный стол. — Молодцы! Сегодня же встречусь с клиентом, передам товар. Вам даю день на разгул и оттяжку. Только постарайтесь оттягиваться… по крайней мере, в пределах разумного. Без всяких там… Ну, ты понимаешь. Это вам на расходы.

Он бросил на стол заранее приготовленный конверт с деньгами, пояснив:

— Помимо доли. Так сказать — премия за чистую и быструю работу. Гуляйте, а завтра, после обеда, заходите — дам новое задание.

— Сделаем, — заверил Руслан, — и зайдем, и оттянемся… Особенно оттянемся. Это мы умеем делать, как никто другой. — Он снял с пояса запиликавший «сотовый» и поднес к уху: — Слушаю… Что? Когда?! Как?! Сидите там и ждите меня. Сейчас буду.

Отключив телефон, угрюмо посмотрел на Севера:

— Как сглазили. У нас проблемы. У парней была стычка в сауне. Есть «жмурики». С той стороны. Ребятам удалось уйти чисто. Больше ничего не знаю — по телефону много не скажешь.

— Это уже не невезение, это проклятье какое-то, — в сердцах саданул кулаком по столу Север, — дуй к ним, все узнай и сразу возвращайся.

… — После дела ребята вернулись в сауну, чтобы положить стволы и переждать, — докладывал Северу Руслан час спустя, — доехали нормально. Открыли дверь своими ключами, вошли… А там двое барыг местных шлюшек пользуют. Мои культурненько извинились, сказали, что заберут свои шмотки и уйдут, а один из этих лохов увидел стволы и впал в раж. Какого черта ему надо было — не понять. То ли пьяный, то ли обкуренный… Начал хай поднимать, хватать за одежду. Получил по тыкве, схватился за стул, стал орать, что сейчас все окажутся в местах не столь отдаленных… В общем, схлопотал-таки перо, урод. Второго пришлось валить так же. Ребята на скорую руку отпечатки стерли, вещи схватили и через черный ход ушли. Там этих ходов-выходов как в сыре. Говорят, что ушли чисто — никто не видел. Девочек с собой захватили. У тех истерика началась — враз бы перед ментами поплыли. Сидят сейчас с моими пацанами, они их водкой накачивают, до выяснения… С чего, откуда, как-то непонятно. Дикая какая-то запутка… Пацаны в один голос твердят: иначе было нельзя. Сдали бы их барыги. Какой им в этом понт — не пойму…

— «Барыги», — недобро щурясь, протянул Север, — какие это барыги, лапотники вы неумытые? Менты это, а не барыги! В городе сейчас такой шухер стоит! Там третий отдел работал, «полиция нравов». Их парней вы и положили, идиоты деревенские!

— Как же это, — растерялся побледневший Руслан. — Менты?!

— «Менты»! — передразнил его взбешенный Север. — Ваше счастье, что времена сейчас мутные, как ваши мозги. Десять лет назад весь город бы уже перевернули, но вас, поганцев, нашли. Тогда за убийство мента… Да что там объяснять?! Кто разрешил использовать сауну как притон?

— Я, — твердо сказал Руслан, — не хотел, чтобы из-за меня бизнес страдал. Мы же там не все время, почему бы и…

— Ты хоть сам понимаешь, что плетешь? — сквозь зубы прошипел Север. — Какой, к черту, бизнес?! Вы — мой бизнес! Те темы, что я вам даю, и сотню шлюх перекроют. Тысячу! Да что ж это такое? Вы что там, в деревне своей, вконец от самогона крышей поехали?

Руслан понуро молчал, выжидая, пока кончится запал Севера.

— Это надо же было такой косяк сотворить? — продолжал бушевать тот. — Кому расскажи — не поверят. Дал людям темы. Дал место для жилья, оружие, информацию, а они…

— Я его попросила, — тихо сказала стоящая рядом с Русланом Таня, — дела совсем плохо пошли, и я…

— Выгораживает она меня, — уверенно соврал Руслан, — это я, со своим деревенским менталитетом…

— Нет, Север, не верь, это я…

Север внимательно посмотрел на нее, на него, устало махнул рукой и опустился в кресло.

— Кого другого я бы за такие косяки живьем заглотил, — севшим голосом сказал он, — а вы… все расходы по устранению этой проблемы — на вас. Девочек требуется отправить куда-нибудь подальше и подольше. Это по твою душу, Таня. Отправишь девочек за кордон. Куда-нибудь, куда местные ищейки дотянуться не смогут. Лучше всего в Израиль или Арабские Эмираты. Пусть их там… Понадежней упакуют. Справишься?

— Да, — тихо ответила она.

— Оплату агентуры, которая будет освещать нам это дело, и взятки следакам, чтоб «тормозили», я тоже вешаю на вас, — сообщил Север, — нам еще надо как-то банщицу отмазать, она пока молчит, но… лучше не рисковать. Не знаю, чем еще все это обернется. Идите с глаз моих. Думайте. Если что-нибудь прояснится — позову… — И тихо, горько добавил: — Как же вы мне напоганили, ребята! Враги так не поганят…

9 июля 2003. С.-Петербург

— Привет энтомологам, — кисло поздоровался Алексеев, — проходи, садись.

Я устроился на шатком, скрипучем стуле, в углу кабинета, огляделся:

— Ты бы хоть в каком-нибудь общежитии пару стульев выпросил.

— Это раньше было возможно, лет десять назад, когда там все коммунальное было. Теперь все частное, и ржавого гвоздя не допросишься. Да и по барабану мне, если честно. Я в этом кабинете редко бываю.

Он выжидательно посмотрел на меня.

— Все о том же, — признался я, — не могу сидеть и ждать.

— Я час назад говорил тебе, что нового ничего нет, — устало сказал Алексеев, — группа создана, работает… Поверь: делают все, что могут.

— Да, я понимаю… Просто не могу ждать вот так… Душа не на месте. Понимаешь, словно из-за меня все это…

— Ну это ты брось! — рассердился капитан. — Я сам там был, видел, как и что. Этого никто не мог ни предположить, ни предвидеть. Девиц этих ищут и, поверь, — найдут.

— Знаешь, Саша… Не верю я в то, что это дело рук проституток…

— Брось! — пренебрежительно отмахнулся Алексеев. — Уж кому-кому, а тебе ли эту братию не знать?! Это домохозяйка, начитавшись дебильных «женских детективов», уверена, что проститутки — бедные, забитые существа. И ты, и я знаем, какие среди них отмороженные встречаются. У меня на памяти есть около дюжины дел, когда эти жрицы любви таких крутых бандюков кидали и разводили, что только диву даешься! А помнишь дело метрдотеля? Которого запытали до смерти две вызванные им мамзели. Мы ведь тоже поначалу на рэкет грешили, а оказалось… Связали пьяного да разделали, как свиную тушу… Вспомни, с какой жестокостью друг другу рожи бритвами полосуют и кислотой плещут. Вспомни, какие дозы клофелина клиентам подсыпают, о последствиях не заботясь. О наводках в богатые хаты вспомни — какой там гуманизм и забитость? У них эмоции как ластиком стерты. К тому же две трети — наркоманки, а уж про эту братию и говорить не приходится.

— Все это я помню, Саша. Но… Сам не могу понять, почему не верю в то, что это наши «клиентки». Можешь называть это интуицией. К тому же деньги и вещи остались нетронутыми.

— Это можно объяснить шоком, — сказал Алексеев, — или теми же наркотиками.

— Что говорит банщица?

— Все то же. Дала клиентам журналы — по их же просьбе — с телефонами девочек по вызову, а уж кого они там выбирали — понятия не имеет.

— Врет, — убежденно заявил я. — Саша, ты же знаешь, что врет! Строганов и Митрохин были опытными внештатниками. Они знали, что нам нужны те девочки, которых пригласит сама банщица. Те, которые «кормятся» именно с этой сауны, которые отчисляют часть своих денег банщице и «крыше». Нужно ее ломать.

— Ломаем, — пожал плечами Алексеев, — но ты же знаешь, как плохо работать с женщинами. А эта тварь еще и сидела.

— За что?

— Кажется, соучастие в краже. Три года, но для «образования» хватило. Ее сейчас посадили в КПЗ, окружили агентурой… Ждем.

— Время идет. Скоро отпускать придется…

— А что ты предложишь?! — взъярился Алексеев. — Привести сюда и по печени надавать?! Уж прости великодушно, но лично я не могу. Был бы мужик, да и то…

— Да-да, я понимаю… Но все равно не могу вот так сидеть и ждать… Подкинь хоть что-нибудь, Саша, а? Хоть какую-нибудь зацепку? Ну, я тебя прошу. Они ж друзьями моими были…

Алексеев устало потер лицо ладонями и вдруг, досадливо крякнув, решительно поднялся.

— Пойдем, — сказал он, глядя мимо меня, — не знаю, даст ли тебе это что-нибудь, но так и быть, по старой памяти…

Табличка на двери гласила: «Начальник уголовного розыска Винников А.И.».

— Разрешите? — спросил Алексеев и, не дожидаясь ответа, вошел.

За огромным столом сидел полнеющий мужчина в форме полковника. Заинтересовала меня забавная деталь: на столе, под лампой с зеленым абажуром, стояла пепельница, изображающая обезьянку, в глубокой задумчивости подперевшую голову рукой. В точно такой же позе застыл увлеченный бумагами полковник.

«Интересно, кому из его подчиненных пришла в голову идея подарить ему это изваяние, — подумал я, — не иначе как на заказ делали».

Полковник взглянул на нас из-под руки, и я понял: никто ему пепельницу не дарил — сам купил. Глаза у полковника были умные, цепкие, глаза человека, который любит, когда над ним смеются, и терпеть не может, когда издеваются или хихикают.

— Это майор Мартынов, — представил меня Алексеев, — он проводил операцию… ту самую операцию.

— Александр Иванович, — представился Полковник, — садитесь, майор. Чем могу?

— Я должен… участвовать, — с трудом подобрал я слова, — все было у меня на глазах… Мои друзья… Я не могу сидеть в стороне.

— Участвуйте, — благосклонно кивнул полковник, — Алексеев введет вас в курс дела. Нам лишние люди не помешают.

— Вы понимаете, о чем я, — неожиданно для самого себя зло выпалил я, — не надо делать из меня идиота… Я сам с этой ролью неплохо справился.

С нескрываемым интересом полковник осмотрел меня с головы до пят.

— И какой же помощи вы от меня ждете?

— Не знаю, — признался я, — информации… той, которая не отражена в деле… Может быть, догадки, которые нельзя проверить… по каким-либо причинам…

— А что может помешать проверить догадки милиции? — удивился полковник. — Я бы даже сказал: «самой милицейской милиции в мире»? Кстати, вы-то сами, тоже милиционер, не так ли? Странная ситуация получается, не находите? Пришел милиционер к милиционеру просить «немилицейские догадки»?

— Александр Иванович, — попросил за меня Алексеев, — я Мартынова давно знаю. Хороший парень… Помогите, а?

— «Помогите», «помогите», — ворчливо передразнил его полковник, — мне бы кто помог. Старый, больной…

— Женщины не любят, — услужливо подсказал Алексеев.

— Женщины любят! — сверкнул на него глазами Винников. — Ибо настоящий полковник… Есть у нас в городе такой РУОП. А в РУОПе есть полковник Косталевский.

— И… — не выдержил я затянувшейся паузы.

— И — все, — отрезал полковник, — дальше сам думай. Ты просил наводку, я тебе ее дал. Сумеешь этого полковника раскрутить — твое счастье, нет — извиняй. Очень он сильно ходом нашего расследования интересуется. Что-то у него есть в загашнике по данному вопросу, но просто так не отдаст… Видишь вот это? — ткнул он большим пальцем себе за плечо.

— Что? — непонимающе уставился я на голую стену.

— Гигантский опыт за плечами, — внушительно пояснил полковник, — и вот этот самый опыт говорит мне, что ведет господин Косталевский какую-то разработку, с нашим делом связанную… На этом лимит добрых дел исчерпан. Свободны.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я, — огромное вам спасибо.

— Хватило бы и маленького коньяка, — риторически заметил полковник, вновь застывая в позе «мудрого обезьяна» над бумагами.

На цыпочках мы вышли в коридор.

— Попробуй, — посоветовал мне Алексеев, — если Винников говорит, значит, оно того стоит. Мужик зело мудрый. Редкий случай в моей практике, когда начальник — голова. Обычно — задницы.

— У тебя телефоны РУОПа есть?

— Найдем, — распахнул передо мной дверь своего кабинета Алексеев.

Косталевский оказался высоким, грузным мужчиной лет под пятьдесят. Его лицо показалось мне неприятным: надменно-брезгливое, даже несколько хамоватое выражение намертво въелось в его черты. Да и на меня он смотрел как москвич на нижнесобачинца.

— Что надо?

— Я к вам с просьбой, — начал я, уже предвидя исход беседы, — как я уже говорил по телефону, моя фамилия Мартынов, и я возглавлял операцию на Васильевском…

— Провалили операцию на Васильевском, — поправил он.

«Терпи, — сказал я себе, — хочешь получить хоть ка-кую-то информацию — терпи!»

— Там погибли мои друзья. Я узнал, что у вас может иметься информация по этому делу. Я буду крайне благодарен за любую…

— Прежде всего я хотел бы выяснить, от кого вы узнали обо мне, — жестко перебил он меня.

— Вы часто звонили в Василеостровское РУВД, — ушел я от ответа, — вот я и подумал…

— Неверно подумали. Просто дело было похоже на то, каким я занимался когда-то, вот я и проверял. Оказалось — пустышка.

— А могу я узнать, что это было за дело?

— Нет, — отрезал Косталевский, — я сказал, что они не соприкасаются, значит, нечего и ворошить былое. И вообще…

— Для меня это очень важно, Игорь Геннадьевич, — униженно попросил я, — я понимаю, что информация закрыта и с бухты-барахты ее никто выдавать не станет, но вы можете навести обо мне справки, проверить все…

— Вот что, любезнейший, — разозлился Косталевский, — я сегодня же созвонюсь с вашим начальником и настоятельно порекомендую ему следить, чтобы его подчиненные занимались своим делом, а не болтались по городу, отвлекая людей от работы. Если вам делать нечего, то у меня пока еще забот хватает…

«Звони, звони, — мстительно подумал я, — это со мной ты весь такой героический и на коне, а с Григорьева где сядешь, там и слезешь».

— Я еще разберусь, откуда у вас появилась информация о нашем отделе, — пригрозил Косталевский, переводя взгляд с меня на третьего человека, находящегося в кабинете, которого я поначалу принял за сотрудника отдела, — не РУОП, а проходная какая-то… Все, разговор окончен. Все свободны.

Мне ничего не оставалось, как покинуть кабинет. Молчаливый свидетель нашего с Косталевским разговора последовал за мной. В коридоре мы остановились и вопросительно посмотрели друг на друга.

— Кажется, мы невольно здорово друг другу подкузьмили, — обаятельно улыбнулся мне незнакомец. — Позвольте представиться: капитан Заозерный, Виктор Петрович. Головецкое УВД. Это в Тверской области.

По виду он был форменным служакой. Такие люди обычно просты и надежны, как молоток. Только уж больно здоровый «молоток», скорее, целая кувалда. Килограммов за сто.

— Мартынов, Вадим, — представился я, — третий отдел. «Полиция нравов».

— Я оказался невольным свидетелем… А ведь я пришел по тому же делу… только минут на пятнадцать раньше. У вас, в Питере, все такие, как этот… барометр погоды?

— Наш город вообще славен кунсткамерой, — отозвался я, — стало быть, по одному делу? Нам надо поговорить — не находите?

— За тем и пришел. Но разве от этого… экспоната слова доброго добьешься? Есть здесь где-нибудь кафе? Я утром с поезда — в бегах, а язве мои дела по барабану, она своего требует.

Если капитан из Твери умел работать так, как умел есть, то мне выпала честь столкнуться с великим сыщиком, понял я, наблюдая за процессом поглощения пирожков и ватрушек.

— Давно пасу одного поганца, — рассказывал капитан с набитым ртом, — весь город под себя подобрал, шельмец. Не сам, конечно, с помощью воров, но проявив в этом деле недюжинный талант, паскуда. Я к нему и так, и этак — впустую. Дисциплина у него в бригаде строжайшая, барыги запуганы качественно, а сил у нас того, с гулькин нос. Все, что в городе гнилого происходит, — так или иначе с ним связано. Уже мысли об отставке возникать стали: на кой черт я там, такой красивый, нужен, если щенка самоуверенного за хвост поймать не могу?! Много он мне крови выпил… А тут как раз случай подвернулся. Был у него на днях день рождения, и произошла там какая-то странная история. Доподлинно мало что известно, только свидетели стрельбу слышали, а во дворе у бара следы крови нашли. Ни трупов, ни раненых — тьфу-тьфу — не было, но печенью чую — нечистое дело. И аккурат после этого засобирался мой паренек в славный город Петербург, захватив с собой пяток надежных людей. Спрашивается: зачем?

— Гастроль? — догадался я.

— Вот и я так кумекаю, — кивнул Заозерный, — а это для меня редкий шанс. Заметь: не послал кого-то, а сам поехал, дела на своих заместителей оставив. Значит, не простые люди позвали, и дело, видать, непростое светит.

Особого участия и подхода требующее. Подумал я, подумал, махнул рукой и бросился следом. Уж больно лакомый для меня шанс выпал.

— Но каким образом эта история пересекается с моей проблемой?

— Вот тут подходим к самому интересному, — театрально поднял вверх заскорузлый палец капитан, — паренек этот, кровопийца мой, сам из местных будет, из питерских, стало быть. И оказывает ему покровительство родственничек, также здесь обитающий. Вор в законе — не фунт изюма. Кличка у этого вора Север. Говорят, большим авторитетом пользуется. Наши робин гуды доморощенные очень уж этим фактом гордятся, так что разузнать сии подробности большого труда не составило. Вот я и смекнул: не родственничек ли моего ненаглядного к себе на гастроль позвал? Екнуло сердечко: дай, думаю, попытаю счастья, а вдруг да повезет? Обзвонил знакомых. Нашелся один, со связями в Питере. Дал адресок, телефончик. Приехал я, и к нему: так, мол, и так, выручайте. Ну, мужик неплохой оказался, в мое положение вошел, по своим каналам порыскал и выдал мне интересную информацию. Поведал мне под большим секретом, что занимается этим самым Севером некто Косталевский, начальник одного из отделов РУОПа.

— Вот как? — насторожился я. — Да, это уже что-то… Есть еще какая-нибудь информация?

— Так, наметки разные… Занимается Косталевский этим Севером уже давно, но не все идет так гладко, как ему хотелось. Что-то там у него не сходится, вот и бесится мужик. Решил я все-таки повидаться с этим полковником. Пришел… Ну, а дальше ты видел, чем закончилось…

— Любопытно, — признал я. — Косталевский занимается Севером и при этом интересуется убийством моих внештатников на Васильевском острове. О чем это говорит? По большому счету ни о чем, но задуматься стоит. И версию эту потискать тоже не мешает… Как полагаешь?

— Я так мозгую, — с деревенской хитрецой покосился на меня Заозерный, — что не мешало бы нам наши интересы на время объединить да вокруг этого самого Севера малость покрутиться. Глядишь, и выплывет чего…

— Идея хороша, — согласился я, — тем более что у меня альтернативы и вовсе нет. Есть лишь слабенькая надежда. У тебя адрес этого Севера есть?

Заозерный взглянул на меня с удивлением:

— Вообще-то это я — приезжий. Был бы у меня в городе, я назвал бы тебе номер дома и квартиры хоть дворника, хоть авторитета… Ты местный, тебе и банковать.

— Беда в том, что Петербург — не Головец, — вздохнул я, — у этого самого Севера может оказаться с десяток квартир, как зарегистрированных, так и на левую тетю оформленных. Но делать нечего: буду искать. Надо бы еще банщицу пощупать. Сердцем чую: выпустят ее скоро, несолоно хлебавши.

— Это можешь мне доверить, — предложил Заозерный, — я с этим контингентом работать умею. Это у вас тут гуманизм и гласность развели, новым министром напуганные, а у нас все еще по старинке, патриархально…

— Ты извини, капитан, но… Я против этого. Веришь или нет, но я за всю свою жизнь ни одного задержанного пальцем не тронул. Нет, я понимаю, что у нас специфика иная, нет тех маньяков и убийц, которых приличный человек отпинать и за грех не посчитает, но все же как-то… не мое это. Не хотелось бы… К тому же женщина…

— Кто сказал хоть слово про рукоприкладство? — удивленно надул толстые щеки Заозерный, — я сказал про умение работать с этим контингентом, но ни словом про оплеухи не обмолвился. Вы, милейший Вадим Григорьевич, уже совсем нас за лапотников-портяночников держите. Обидно-с.

— Ну, тогда… Завтра ее выпустить должны. Можем к вечеру навестить.

— Зачем же, зачем же? — замахал руками Заозерный. — За это время неизвестно что случиться может. А вдруг она сразу по выходе из КПЗ «сядет в скорый поезд, сядет в длинный поезд ночью соловьиною» и «уедет срочно из этих мест, где от черемухи весь белый лес»? А то и к шефу с информацией побежит? Не-э, энтого нам не надо. Уж если брать за жабры, так сразу по выходе. Пусть глотнет свободы, как рыба — воздуха, расслабится, обмякнет. Тут мы ее и подсечем… Вы рыбалкой не грешите, Вадим Григорьевич?

— Бог миловал.

— Напрасно. Большие ассоциации с жизнью сие увлечение имеет. Да и времени для дум очень много. Очень повышению фантазии и рассудительности способствует. Про терпение я уже и не говорю… Стало быть, на том и порешим? У вас машина есть?

— Есть.

— Отлично. Узнайте завтра, во сколько выпускают банщицу, позвоните мне в гостиницу — вот телефон, — и начнем помолясь. Договорились?

— Вот она, — указал я Заозерному на высокую, угрюмую женщину, выходящую из здания.

— Подъезжай к ней вплотную, — скомандовал он и, когда я выполнил требуемое, распахнул дверцу.

— Уголовный розыск, — представился он, мазнув воздух удостоверением. — Токарева Виктория Павловна? Присаживайтесь, у нас к вам есть вопросы.

— Да вы что, спятили совсем?! — распугивая прохожих, сорвалась на крик женщина. — Меня только что выпустили! Вы уже между собой договориться не можете? Никуда не поеду!

— Поедете, поедете, — сладким голосом пропел Заозерный, выбираясь из машины и цепко беря ее за локоть, — у коллег наших к вам одни вопросы, у нас другие… Вы думали, все так просто? Навешали лапшу на уши, и все? Нет, матушка моя, придется оставить мысли о благополучном исходе. Мы ведь как: не мытьем, так катаньем…

— Ордер покажите, — хмуро сказала она.

— А это не арест, — сообщил Заозерный, — это обычное задержание по подозрению… Можете потом жалобу составить, мы не возражаем. — И уже другим, официальным тоном скомандовал: — В машину! Ты мне еще сопротивление оказать попробуй… Ну! Быстро!

Вздохнув, женщина села на заднее сиденье. Капитан втиснулся рядом. До отдела ехали молча, только время от времени в зеркале заднего вида я ловил ее настороженный и ненавидящий взгляд.

— Где у вас тут побеседовать можно… Без свидетелей? — спросил Заозерный, плотоядно глядя на угрюмую банщицу.

— Если Беликовой нет, то у меня. — Я показал кабинет.

— Ты покури пока, — попросил капитан, убедившись, что кабинет пуст, — а мы с дамой побеседуем малость… За жизнь…

— Но…

— Все будет нормально, — заверил Заозерный, закрывая дверь перед моим носом.

Вздохнув, я вытащил из пачки сигарету и, прикурив, привалился к дверному косяку, готовясь к долгому ожиданию. Когда я прикуривал новую сигарету от окурка старой, в конце коридора показалась массивная фигура моей соседки по кабинету.

— Боже мой, Вадик, знали бы вы, какое счастье вас видеть, — на одесский манер растягивая слова, сообщила мне Беликова.

— Почему? — удивился я.

— Хоть что-то в этом отделе стоит столбом, — заявила она, рассматривая меня с нарочитой плотоядностью.

Невзирая на мрачное настроение, я невольно улыбнулся. Катю Беликову я, без лишнего преувеличения, обожал. Это был прекрасный человек с невыразимо страшной судьбой. Пятидесятисемилетний подполковник с фигурой и внешностью Нины Усатовой и горьким остроумием Фаины Раневской. Так мы иногда и называли ее между собой: «Наша Фаина». Она не обижалась. Матерщинница, острослов, умница и невероятно, немыслимо добрый человек, она, как я и Григорьев, стояла у самых истоков создания «полиции нравов». Первая встреча с ней всегда была для человека шокирующей, вторая — желанной. Не любить эту сумасбродную, мудрую сквернословку было просто невозможно. Но, к сожалению, именно таким женщинам чертовски не везет в личной жизни.

«Фаина» никогда не была замужем. Как она выражалась: «Несколько раз пыталась, но размеры не подходили мне по всем стандартам». Наверное, все же мы, мужчины, изрядные сволочи. Предпочитаем ярких красоток с тусклым характером и панически боимся характеров ярких, самобытных. Я иногда пытался понять: а смог бы я взять в спутницы женщину такой яркости, будь она лет на тридцать моложе, и с презрением к самому себе понимал — нет, не смог бы, испугался бы раствориться в ней, не удержать, не вынести контраста. Кстати, сама Беликова была создана именно из контрастов. Редкий знаток поэзии Серебряного века, она с детской увлеченностью перелопачивала сотни «женских детективов» — литературу несовместимую. Увлеченно читала, возмущаясь время от времени: «Глупость какая! Это ж какая дура так пишет?» Переворачивала обложку, смотрела на фотографию, качала головой: «А с виду — приличная женщина», — и вновь шуршала страницами.

Ненавидела готовить и готовила бесподобно. Презирала современные нравы и жалела проституток… Да что говорить — о ней не расскажешь. Ее надо знать. Когда у меня умер отец, Катя на несколько часов уехала из отдела, а вернувшись, протянула мне толстую пачку денег: «Отдашь, когда сможешь». А потом я узнал, что она заложила фамильные серьги. Она была из Одессы, армянка по матери, дворянка по расстрелянному большевиками прадеду, и в целом мире у нее не было никого, кроме двух безродных собак и тощего, вечно пропадающего на улице кота…

— Вызывает меня сейчас Григорьев, — жизнерадостно сообщила она мне, прикуривая папироску с ловко смятой гильзой, — в документах я напортачила. Ну, думаю, отымеет сейчас по первое число… Ты бы видел, как я бежала к нему в кабинет! И что? Посмотрел на меня грустно: переделайте, говорит, Екатерина Юрьевна, душевно вас прошу… Нет, все-таки мужчины — сволочи! И опять в моей сексуальной жизни беспросветно, как у дяди Тома в… этой… в хижине! А ты что здесь стоишь, как Мальчиш-Кибальчиш от «сферы сексуальных услуг», способный день простоять и ночь продержаться?

— Да вот…

Объяснить я не успел: в кабинете послышался такой звук, словно кто-то что есть мочи влепил мокрым полотенцем слону по заднице. Беликова внимательно посмотрела на меня и, решительно отодвинув с дороги, прошла в кабинет. Я вынужден был последовать за ней.

В кабинете друг против друга, разделенные столом, стояли Заозерный и Токарева. Капитан машинально прижимал ладонь к своей покрасневшей физиономии.

— Оказывается, в отличие от меня есть женщины, способные твердо сказать «нет», — саркастически заметила Беликова, — и что здесь происходит, позвольте вас спросить?

— Это банщица той самой сауны, — обреченно пояснил я, — с Васильевского… Она должна знать девочек… бывших там…

— Да-а, Вадик, — укоризненно протянула Беликова, — не ожидала от тебя.

— Здравствуйте, Екатерина Юрьевна, — неожиданно для меня поздоровалась с Беликовой банщица, — давненько не виделись…

— Что люди? Горы и те друг с другом сходятся… Если водка не паленая, — философски откликнулась Беликова и, повернувшись ко мне, скомандовала: — Поди прочь! И это «братское чувырло» с собой забрать не забудь, — брезгливо ткнула она пальцем в Заозерного.

Понурившись, мы покинули кабинет.

— Ну и что? — уныло спросил я в коридоре.

— Что-что… Сволочь, а не баба, — в тон мне отозвался капитан, — не бить же ее, в самом-то деле… Хотя иногда так хочется! Именно женщину, именно сапогом по морде… Я — садист?

— Идеалист, — попытался пошутить я. На душе было гадко. Время текло издевательски медленно. Наконец дверь распахнулась, и мимо нас с гордым видом прошествовала Токарева. Заозерный инстинктивно дернулся следом, но я удержал его за рукав:

— Не надо…

В кабинете, стоя перед зеркалом, Беликова примеряла шляпку какого-то совершенно чудовищного фасона. Это была еще одна ее страсть: замысловатые, давно вышедшие из моды шляпки немыслимых форм и размеров.

— Что, красота — это страшная сила? — подхалимским голосом поинтересовался я.

— Не подлизывайся, Мартынов, все равно не прощу, — отрезала она, не отрывая взгляда от своего отражения и поворачиваясь из стороны в сторону. — Я поняла, чего здесь не хватает — вуали!

— Зачем?

— Мальчик! — презрительно посмотрела на меня Беликова. — Что ты понимаешь в охоте на мужчин? Под покровом вуали подкрадываешься к самцу, неожиданно откидываешь ее в сторону и, пока мужчина в обмороке, быстро тащишь его к себе…

— Екатерина Юрьевна, — продолжал подхалимствовать я, — поверьте, я люблю вас без всяких вуалей…

— Ты меня еще голую не видел, — с горделиво-угрожающими нотками сказала она, — ладно, подхалим… В РУВД Васильевского острова остался блокнот, изъятый в той сауне, найдешь в нем контору, озаглавленную «Синий бархат», под ней написаны три телефона. Последний — тот, что тебе нужен. Девочку зовут Света Бондарева. Рыженькая, семнадцати лет. Вторая — ее подружка, приходила впервые, имени банщица не знает. Но клянется, что ни та, ни другая к убийству отношения не имеют. Как, кстати, и она сама. Я ей верю.

— Катенька! — Я даже слов не мог подобрать, только руками развел.

— Ладно, ладно, — поморщилась она, — беги, узнавай адреса… И послушай доброго совета: всегда думай, что делаешь…

Для того чтобы узнать адреса девушек, нам с Заозерным пришлось разыграть целое представление. Для начала из его гостиничного номера мы позвонили в агентство «Синий бархат» и попросили прислать нам «рыжеволосую девочку, которая понравилась нам в прошлый раз, кажется, ее зовут Света». Диспетчер нежным голосом посочувствовала, что это в данный момент невозможно, и предложила воспользоваться услугами «не менее симпатичных и раскрепощенных». С неподдельным сожалением мы вынуждены были согласиться. Заверив, что «заказ будет исполнен в течение получаса», девица положила трубку.

— Будем ждать, — голосом рекламного Добрыни констатировал Заозерный, — только сдается мне, они уже давно… тю-тю… От греха подальше.

— Лишь бы их не того… «тю-тю»… в ближайшее озеро, — выразил я опасение, — если дело касается таких персон, как Север, возможны совершенно разные варианты.

— Не сам же он там был, а ради мелочи на мокруху не пойдет — я этот контингент знаю… Послушай, Вадим, я тебя вот о чем спросить хотел… Только ты не обижайся, хорошо?

— Да вроде не из обидчивых. Спрашивай.

— Ты в своей работе не разочаровался? Я в том смысле, что пашешь-пашешь, а шлюх этих все больше и больше? Даже я, занимаясь криминалом, отлавливая насильников всяких, убийц и ворюг, и то, бывает, задумываюсь: воду в решете ношу… Каково же вам?

— Я об этом не думаю, — признался я, — делаю свое дело, и все. Мы не сможем победить ни преступность, ни проституцию карательными мерами, в этом герой «Эры милосердия» прав. Сейчас по всей стране ищут «национальную идею»… Дебилы! Образование и воспитание — вот и идея, и спасение. Я вообще считаю, что самый важный человек в мире — учитель. Не политик — не к ночи будет помянут! — не милиционер, не финансист или даже врач, а учитель. Вся гадость на земле, вся мерзость растет от необразованности и невоспитанности. У нас уже стерлись грани того, что хорошо, а что плохо. Ведь так легко девочке заработать на новые колготки: пойти и встать на трассу. Так легко лечь под шефа или под нужного человека.

Это раньше было стыдно, а теперь так делают все… Сейчас растет поколение «перестроенных» детей. Как нам это аукнется в старости! Безнравственные книги, безнравственные фильмы — они научат их тому, как надо с нами поступать в старости, за то, что мы с ними сделали в молодости. Тысячи, десятки тысяч проституток, и мы — шесть человек… Да даже если бы нас было шесть тысяч — все равно не было бы пользы. Нужна мораль. Необходимо, чтобы девочка, выходящая на трассу, ясно понимала, что это — плохо и стыдно. Понимаешь? Я путано говорю, я не оратор, я только могу назвать причину, используя свой опыт. В нас усиленно вбивают культ денег. Теперь писателем или художником быть как-то… жалко. А бизнесменом или политиком — мощно. Так всегда бывает в периоды упадка. Посуди сам: в начале двадцатого века самая дешевая проститутка зарабатывала около сорока рублей в месяц, тогда как фабричная работница получала около двадцати рублей.

Самая дорогая шлюха могла заработать в борделе от шестисот рублей и выше. Сейчас девочки на трассе получают от пятисот до тысячи рублей в день. В салонах — в два-три раза больше. Все газеты пестрят объявлениями: «Приглашаются на работу в салоны девушки. Зарплата от двух тысяч долларов в месяц». Врач получает сто-двести долларов. Картограф высшего класса — сто долларов. Милиционер — сто пятьдесят. Секретарша — двести-триста. Да что говорить — ты все сам знаешь… Мы пытаемся перекрыть самые страшные участки: детское порно, детскую проституцию, притоны. А в целом… В целом надо четко и ясно сказать: страна в жутком кризисе. Период упадка, разложения. Давайте выкарабкиваться. Для начала хотя бы определиться с приоритетами. Четко определить, что военный, врач, учитель — это престижно и благородно.

А спекулянт, пусть он и во фраке, пусть и на «Мерседесе», — все равно всего лишь спекулянт… Что милая и уставшая бухгалтерша — в десять раз честнее и чище расфуфыренной шлюхи в новенькой «Тойоте». Да пусть это будет горько, но это будет правдой. Скажем, наконец, что литература — это все же Пушкин, Достоевский, Шекспир, а современные детективы и боевики — всего лишь чтиво. Что многочисленные передачи по телевизору полны глупостей и пошлятины, а мы не можем докричаться до режиссеров: «Хватит! Утомили!» И, наконец, на старый вопрос: «А судьи кто?», скажем: «Мы — судьи». Например, я. Я живу в этой стране. Я делаю все, что могу, чтобы в ней стало лучше жить. И мне не нравится то, что в моей стране происходит.

— Да, — задумчиво протянул Заозерный, — звучит печально, особенно в свете того, что нас ждет. Попробуй сейчас объяснить тем девахам, которые сюда придут, что заниматься проституцией — плохо… Не пробовал?

— Поначалу пробовал, — признался я, — когда был еще молодой и глупый. Они мне отвечали, что голодают, что муж погиб, а ребенка кормить надо, что бандиты на счетчик поставили за чужой долг… Много чего наслушаешься. А приходишь к ним домой — полная чаша. Родители, узнав, чем дочь занимается, аж в ступор впадают… Много иногородних. Приехали поступать в институты — не вышло, а работать фасовщицами или продавщицами не хочется, как не хочется возвращаться в свои нижнесобачински и смердиловки. Нет, Виктор, только мораль, образование, воспитание… А это долгий процесс. Мы с тобой уже не доживем. А вот последствий перестройки хапнем полной грудью.

— Знаешь, иногда смотрю я на девиц, что вдоль дороги стоят, — сказал Заозерный, — на фотографии в журналах всевозможных «Досугов» и «Знакомств» всяких — и сердце щемит. Столько симпатичных, хорошеньких мордашек… Умных, чистых… И думаешь: как же так? Ну как же так, а? На улице ведь встретишь — не поймешь. Будешь относиться, как к нормальной девушке… Не дай бог — влюбишься…

— Да разве в проститутках дело? — удивился я его провинциальной наивности. — Растет какая-нибудь Олеся в маленьком городке, мать на нее не нарадуется, одноклассники влюбляются, а приехала в город и стала шлюхой — это что, вдруг? А жены, гуляющие от своих мужей так, как гуляют от них мужья? Это ж стало престижным: завести пару любовников, чтобы содержали. А куча легальных клубов «по интересам»: садистов, мазохистов, лесбиянок, любителей группового секса? Моисеевы, Пенкины, «Тату» — на экране — это нормально? Не делай из проституток монстров. Кто такие проститутки? Женщины, продающие свое тело за деньги. А если за карьеру? Или за новую шубу? Или просто ради удовольствия или любопытства? Это — кто? Я столкнулся недавно с уникальным случаем. Клянусь: реальная история. Есть у меня знакомый, весьма обеспеченный молодой человек, занимается экспортом сырья.

Замечу сразу: из хорошей семьи, симпатичный, молодой, физически здоровый во всех смыслах. И вот однажды, после заключения сделки, отправились они с компаньонами в сауну — расслабиться. Взяли журнал «Знакомства», позвонили в агентство, и… по вызову приехала его жена. Это не анекдот, не шутка — это было с человеком, которого я хорошо знаю. Что девочке не хватало? Муж не жлоб был: тачка у нее личная, шмотки, деньги, да и свободы, как оказалось, он ей излишне много давал.

— Может, в постели не устраивал?

— Все там было нормально. Как она потом объяснила — попробовать новых ощущений захотелось. Столько слышала, невольно представляла, и вот — решилась… Не в первый раз, кстати. Нет, Виктор, проституция не причина. Проституция — показатель.

Меня прервал продолжительный звонок в дверь.

— Встречай гостей, — сказал я Заозерному, — меня они могут знать в лицо, а бегать за ними по этажам я староват.

Минутой спустя в комнату вошли три девушки в сопровождении долговязого хлюпика, номинально изображавшего охрану. Заозерный незаметно встал за их спиной у двери, перекрывая путь к отступлению.

— Девочек вы заказывали? — стараясь придать своему голосу небрежную солидность, поинтересовался долговязый.

— Мы, мы, — подтвердил я, — а ты, наверное, первый раз в сопровождении?

— Почему первый? — насторожился долговязый.

— Тебя с правилами знакомили? Ты должен войти первым, убедиться во вменяемости клиентов и безопасности обстановки. Вдруг здесь куча «черных», которые запрут тебя в ванной комнате, а девочек уестествят самым непотребным образом… А ты ломишься, как слон в посудную лавку.

— Вы платить будете? — обиделся долговязый. — Заказывали, так принимайте заказ, нет — так мы пойдем.

— И платить не будем, и уйти никому не позволим, — вздохнул я, вытаскивая удостоверение, — третий отдел — «полиция нравов».

Долговязый затравленно оглянулся на застывшего в дверном проеме Заозерного и как-то разом сник, словно шарик, из которого выпустили воздух. Девушки в отличие от него в лице не переменились — профессионалки.

— Этих — в соседнюю комнату, — сказал я, указывая на жриц любви, — а с многоуважаемым сутенером мы будем работать. Долго и вдумчиво.

— Я не сутенер, — запоздало запротестовал долговязый, — я здесь случайно оказался. В гости к знакомому зашли. Денег не брали, услуг не оказывали.

— Поздно, — отрезал я, наблюдая, как Заозерный закрывает за девушками дверь, — попал ты, парень, под раздачу. Если бы хотели, то и деньги бы отдали и услугами… гм-м… воспользовались. Нет такой надобности. У нас к тебе другое дело.

— Я могу позвонить?

— Нет. Кстати, все вещи из карманов положи на стол. Телефон, ключи, документы… В машине еще кто-нибудь есть?

— Нет, — угрюмо отозвался он, выкладывая на стол содержимое карманов. — Я за рулем был, вот ключи.

— Плохо, что ты в нашем деле новичок, — посочувствовал я.

— Почему?

— Было бы легче договориться, — откровенно пояснил я, — профессионал — он на то и профессионал, что опытный, рассудительный и не такой шуганый. А ты как… морковка зеленая…

— Не бывает зеленой морковки, — исподлобья глядя на меня, сообщил долговязый, и я понял, что разговор состоится.

Взял его водительское удостоверение, пролистал электронную записную книжку в сотовом телефоне, вернул все владельцу и жестом указал на кресло:

— Присаживайся. Начнем.

Через час из собранной по крупицам у охранника и девушек информации мы смогли составить первичную картину.

Агентство «Синий бархат» — это около дюжины девочек по вызову, три охранника-водителя, два сменных диспетчера и «руководитель», некая Татьяна Ивановна. «Крышей» являлся какой-то Слон. Кто он, ни охранник, ни девушки не знали, да нас это и не интересовало, по большому счету. От новичка-охранника многого ждать не приходилось, а вот девушки смогли припомнить нечто, для нас полезное. Оказывается, Татьяна Ивановна имела старую договоренность с истинной владелицей сауны — не тем подставным вусмерть запуганным директором, которого терзали в Василеостровском РУВД, а настоящей маленькой хозяйкой большого дома по имени Таня. Одна из девушек видела ее пару раз и сумела довольно толково описать.

По ее словам выходило, что эта сауна — не единственное достояние загадочной Татьяны. На наше счастье, девушка припомнила, что бывала на еще одной точке, принадлежащей этой Тане, — в сауне неподалеку от станции метро «Автово», — и сумела внятно обрисовать расположение дома. А вот с самым важным объектом нашей охоты вышел полный облом. Домашний телефон Светы Бондаревой мы получили, как узнали и фамилию ее подружки — Юли Поповой, но девочки в один голос заверяли, что в городе мы их не найдем. Оказывается, пару дней назад интересующим нас девчатам неожиданно было сделано крайне выгодное предложение о работе за рубежом, и, не откладывая дело в долгий ящик, они в один день собрались и уехали, не оставив подружкам даже приблизительные координаты, и, хоть эта информация требовала тщательной проверки, я чувствовал, что девушки не врут.

— Что скажешь? — спросил я у Заозерного, когда счастливые участники «эскорта» были отпущены восвояси.

— М-да, — посетовал он, — негусто.

— Наоборот! — оживленно заверил я. — Мы получили куда более надежную линию следствия, нежели предыдущая. Вариант со свидетельницами-проститутками с самого начала казался мне тухлым. Ну, видели они что-то, ну, смогли бы описать внешность убийц… Но это ведь куда более полезно для «закрепления» уголовного дела, нежели для его раскрытия. Этих девиц мы рано или поздно найдем. Сомневаюсь, что их чирикнули бритвой по сахарному кадычку и опустили в ближайший колодец, — судя по всему, мы имеем дело с рачительным хозяином, а такой материалом не разбрасывается. Да и к чему? Крайне проблематично будет отловить этих девиц, скажем, в Израиле, который является «могилой» для дурех куда более надежной, нежели даже Арабские Эмираты или Саудовская Аравия.

Там умеют «похоронить» так надежно, что белый свет уже не увидишь. И все же мы попытаемся их найти, хотя на это уйдет столько времени, что в лучшем случае они поспеют как раз к суду. А вот хозяйка саун… Это — вариант.

— Чем же она тебя так заинтересовала?

— Она просто обязана быть в курсе того, что происходит на ее территории. Руку даю на отсечение — она знает, что именно произошло в тот день. Надо только придумать, как получить от нее эту информацию.

— Несколько странное рассуждение для сыщика, — пожал плечами Заозерный, — отказаться от поиска явных свидетельниц и броситься по следу очередного промежуточного звена. Ты же не полагаешь, что эти сауны и впрямь принадлежат ей?

— В этом ты прав, — согласился я, — но именно такие, как она, напрямую и докладывают хозяину о происшествиях. Она должна была попытаться выяснить, что там произошло. Я даже думаю, что это именно она отправила девочек подальше отсюда и приказала банщице молчать во что бы то ни стало. Нет, я уверен — она должна что-то знать. А значит, и встретиться с этой леди отнюдь не помешает.

— Думаешь, что-то скажет?

— Ни в коем случае! Но разве мы будем спрашивать? Мы вычислим ее и посмотрим… как мы можем получить эту информацию. По крупинке, по кусочку будем складывать эту мозаику в единое целое. Работать будем, Виктор. Работать! Ноги по колено в беготне сотру, но до истины докопаюсь!..

Поработать и вправду пришлось. И как поработать! Я делал засаду за засадой, сужая круг работавших на загадочную, но столь необходимую мне Татьяну. Начав с сауны у метро «Автово», я постепенно вычислил еще пять принадлежавших ей притонов. Я разговаривал с водителями, охранниками, подставными директорами, путанами, банщицами… Информацию пришлось собирать буквально по крупинкам. Но если человек занимается бизнесом такого масштаба, он просто не может не оставлять следов. На поиски у меня ушло пять дней плодотворной работы. Спал я по три-четыре часа, но смог-таки похвастаться во время очередной встречи с Заозерным:

— Я нащупал ее! Яковлева Татьяна Игоревна, двадцать восемь лет, не замужем, детей нет, родилась и проживает в Петербурге — адрес у меня есть. Официально — неработающая. Неофициально — владелица семи саун в черте города, трех мотелей в пригороде, четырех кафетериев и одного ресторана.

— Почему же неофициально? — удивился Заозерный. — Времена подпольных миллионеров прошли, всем этим можно заниматься вполне легально.

— Я так понял, что курирует все эти объекты, так сказать, доверенное лицо. За определенный процент занимается ведением дел. Не исключено, что ее натаскивают на куда больший объект деятельности. Вот он-то и будет принадлежать ей постоянно. Были какие-то намеки о строительстве гигантского развлекательного центра… Но самое интересное знаешь в чем?

— Ну не томи, рассказывай, — не выдержал моей театральной паузы капитан.

— Работает она на некоего Бочарова Юрия Борисовича по кличке Север.

— Не может быть! — В крайнем возбуждении Заозерный вскочил и забегал по комнате, делая в воздухе какие-то пассы руками. — Это значит… Так… Так… Ага… Подожди, не торопи, дай мне все обдумать… Но как ты?..

— Вот так вот, — горделиво выпятил я грудь, — хоть мы и не уголовный розыск, не РУОП и даже не ОБЕП, но тоже кое-что можем. Проститутки, Виктор, весьма благодатный материал для работы. И очень много знают. Женщины, как-никак, любят собирать сплетни, среди которых попадается и весьма ценная информация.

— Но что это нам дает? Существенного, чтоб потрогать можно было, на зуб проверить? Где мой Руслан Зотов энд компани? Где твои убийцы? Свидетели? Доказательства? Хотя бы следы или поиск направления?

— Ты уже много хочешь, — укорил я его, — но представь себе, и это есть у меня.

Заозерный медленно опустился на стул, неверяще глядя на меня:

— Ну… Если это правда — снимаю шляпу… И что ты нашел?

— Что я могу найти, занимаясь изучением личности хозяйки борделей? Разумеется, еще один бордель. Только странный какой-то… Узнал я, что одна из семи принадлежащих ей саун закрылась на ремонт. Девочки еще сетовали: ездить было им близко, а сауна вполне новая — с чего ремонтировать? Кольнуло меня что-то… Съездил я туда. Живут там строители. Если бы горели на работе — понять можно… Вот только работ там как-то и не заметно. Сауна как сауна. Чистенькая, опрятненькая… А вот строители непростые. Накачанные все, как Шварценеггеры, да и ведут себя слишком уж по-хозяйски. Тогда вернулся я в ту злополучную сауну на Васильевском острове и поговорил с людьми. Оказалось, что и та сауна некоторое время была закрыта, и жили в ней строители, как две капли воды похожие на уже знакомых мне субъектов. Понимаешь, к чему я веду?

— Пока не очень, — признался Заозерный.

— Сдается мне, что эти строители и разыскиваемая тобой бригада — одни и те же лица. И впустила их туда госпожа Яковлева по просьбе своего босса — вора в законе Севера. Но по каким-то причинам, мне непонятным, произошла накладочка: сауна была задействована как бордель, а в это самое время «мальчики-строители» вернулись с очередного дела. Мои внештатники, видимо, что-то увидели или заподозрили и, уверенные в близости подкрепления, попытались задержать бандитов. Вот только сил не рассчитали… А тем тоже деваться некуда — в тюрьму-то не каждому хочется, да и вряд ли они поняли, что имеют дело с сотрудниками милиции… После этого твои крестники ушли черным ходом — мы-то к такому повороту событий были никак не готовы — и перебрались в другую сауну, в противоположном конце города.

— Как-то все слишком натянуто, — с сомнением возразил Заозерный, — домыслов много, а где факты?

— Факты будут, — успокоил я его, — меня больше другое смущает… Ты во всей этой истории ничего странного не находишь?

— Да здесь все странное…

— Не все… Меня смущает, почему они после такого ляпа сразу не уехали из города? Ты бы на их месте разве не сделал ноги?

— Я бы и убивать не стал.

— Ну, а если поставить себя на их место? Неужели продолжал бы рисковать, светясь в чужом для тебя городе?

— Нет, конечно. А к чему ты клонишь?

— Что-то их здесь держит, — задумчиво пояснил я, — что-то, что надо сделать, несмотря на риск. Я краем уха слышал, что дела у Севера идут из рук вон плохо. Если это правда, то эта бригада для него — реальный шанс поправить свои дела. А значит, и темы он им будет подкладывать самые серьезные. Нам это на руку.

— Но почему ты их просто не хочешь арестовать?

— Какой в этом смысл? Отпечатков в сауне практически нет — стерли, засранцы. А те, которые им подойдут… Ну, скажут, что отдыхали там, — попробуй, докажи обратное. Проституток, бывших свидетелями преступления, в городе давно нет. Один шанс — ломать их на «чистосердечное признание». Но они же не враги себе, правда? Нет, я рисковать не хочу Я хочу накрыть этих поганцев качественно и надежно. Они должны пойти на дело — вот тогда и наступит мое время. Главное — не упустить этот момент.

— А если все-таки это обычные работяги-строители?

— Вот для этого я тебя и позвал, — сказал я, — сейчас мы с тобой поедем туда и аккуратненько, не светясь, посмотрим на этих типчиков. Ты же их в лицо знаешь, правда? Городок у вас все же небольшой, да и по работе пересекаться доводилось. Ты как, готов?

— Поехали, — решительно поднялся с места Заозерный, — где наша не пропадала? А вдруг и впрямь они?

Заозерный подкрался к окнам сауны, ухватившись за стальные прутья решетки, подтянулся, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь в щель между жалюзи. Спрыгнул, обернулся ко мне, виновато разводя руками. Я сделал ему знак возвращаться в машину. Парой минут спустя он уже втиснулся на сиденье рядом со мной.

— Ничего не видно, — пожаловался он, — все задраено наглухо.

— Ничего, подождем, — успокоил его я.

Ждать пришлось недолго. Минут через двадцать из подъезда вышел симпатичный, широкоплечий парень, галантно поддерживающий под руку невероятной красоты девушку.

— Вот его я видел среди «строителей», — сказал я Заозерному.

— Да, — подтвердил он, — это и есть Руслан. Господин Зотов собственной персоной. А кто это с ним?

— Судя по описанию, мы имеем честь лицезреть саму Татьяну, — предположил я, — изумительно красивая девушка… Неужели другого занятия себе найти не могла?

— Например, проституткой? — цинично полюбопытствовал Заозерный.

Я лишь вздохнул:

— Красивая пара… Как из фильма…

Неожиданно взгляд Зотова задержался на мне. Вглядевшись, он что-то сказал своей спутнице, которая, в свою очередь, тоже внимательно осмотрела и машину, и нас.

— Чего это они? — испугался Заозерный. — Неужели узнали?

— Похоже на то, — в сердцах сплюнул я, — странно только, что не на тебя смотрели, а на меня…

Зотов и Яковлева сели в машину и, более не обращая на нас внимания, отбыли. Преследовать их мы не решились.

— Все, — горько констатировал капитан, — накрылось наше расследование. Теперь они и полшага мимо закона не сделают. Не полные же идиоты?

— Нет, здесь что-то другое, — задумался я, — на тебя они и впрямь не смотрели, так что есть шанс, что не узнали… А вот чем их я заинтересовал?

— Ты с Русланом раньше не пересекался?

— Откуда? В Головце вашем сроду не был, а в Питере… В Питере только мечтал познакомиться. Скорее всего, моя активность по выявлению сфер деятельности госпожи Яковлевой имела и обратный эффект: моя персона заинтересовала их не меньше, чем они меня… А может быть, все куда проще: просто. похож на кого-то из их знакомых… Или у него хобби: шутить над незнакомыми людьми, а?

— Да непохоже, — с сомнением сказал Заозерный, — Зотов — парень серьезный.

— Значит, остается только гадать, — вздохнул я, — но есть и положительный момент. Мы все-таки установили, что наши загадочные строители и твои гастролеры — одни и те же люди. Даже если не удастся взять их на «горячем», попытаемся доказать их присутствие в бане в момент убийства. По крайней мере есть подозреваемые. Хоть с кем-то можно работать. Нет, Виктор, как ни крути, а все же мы с тобой молодцы…

Телефонный звонок отвлек меня от победных дифирамбов.

— Вадим? — услышал я в трубке голос Беликовой. — Тут тебе посыльный бандероль принес. Вся такая из себя деловая, с пометками «срочно» и «в собственные руки»… Судя по весу и формату, очень напоминает видеокассету. Это случайно не очередная порнушка с очередным «человеком, похожим на генпрокурора»? Я бы посмотрела…

— Так посмотри, — щедро разрешил я, — я скоро подъеду…

Высадив Заозерного у ближайшего метро, я добрался до отдела и поинтересовался у находящейся в странной задумчивости Беликовой:

— Ну, и что там было? То, что это очередное порно, даже гадать не приходится, а в чем изюминка и почему именно мне?

— Ты это… сам посмотри, — отведя взгляд в сторону, сказала «Фаина», — я ее там, на столе оставила… А у меня тут дела небольшие… Я минут через десять вернусь…

Я взял со стола кассету, внимательно посмотрел на закрывшуюся за Беликовой дверь, и нехорошее предчувствие мягкими лапками стиснуло мое сердце. Но телевизор уже работал, а стоять с кассетой в руке посреди кабинета было по меньшей мере глупо. Я вздохнул, вставил ее в видеомагнитофон и нажал «старт»…

14 июля 2003 г. С.-Петербург

В вестибюле Руслан мельком оглядел себя в зеркале. Костюм, сияющие ботинки, барсетка в руке, стильная прическа — должно сработать, должно. Прикид приличный, остальное зависит от обаяния. Толком узнать о женщине ничего не удалось — слишком мало времени, но это ничего, сориентируемся по обстановке, не первый раз…

На лифте поднялся в офисный центр, толкнул дверь с начищенной медной табличкой: «Комфорт-плюс», вошел. Из-за стола ему навстречу поднялась женщина средних лет — секретарь и диспетчер в одном лице:

— Чем могу помочь?

— Ирина Юрьевна на месте?

— Да. Как вас представить?

— Руслан Зотов.

— Могу поинтересоваться целью визита?

— Сугубо деловая. Хочу сделать крупный заказ.

— Одну минуту. — Она исчезла за дверью, ведущей в соседнюю комнату, через минуту появилась вновь. — Прошу вас, проходите.

«А как иначе, — усмехнулся про себя Руслан, — малый бизнес, — каждый клиент на счету… Как в том анекдоте: не дай бог так оголодать…»

Обстановка в кабинете была скромная: стол, диван, два стула и компьютер устаревшей модели. За столом сидела миловидная, еще не старая женщина в деловом костюме.

— Добрый день, — сказал Руслан, — моя фамилия Зотов, и я хотел бы сделать вам заказ.

— Очень рада, — отозвалась женщина, — наша фирма небольшая, но мебель мы изготовляем качественную, жалеть о том, что обратились именно к нам, не придется… Кстати, позвольте спросить, почему вы обратились именно к нам и откуда узнали адрес? Мне это надо для планирования бизнеса.

— Просто прочел объявление в газете, — пояснил Руслан, — я купил квартиру неподалеку отсюда, посмотрел по объявлениям, что ближе всего, и зашел. Я ленивый, не люблю таскаться за тридевять земель. Заказ у меня большой. Надо полностью обставить квартиру. От и до. Замечу сразу, что денег у меня достаточно для того, чтобы закупить мебель итальянскую или германскую, но я все же остановился на отечественном варианте. Во-первых, меня интересует мебель из цельного дерева, а не из того ДСП и прочей стружки, которую нам гонят с Запада. Во-вторых, я хочу мебель по своему вкусу, а не то, что «более или менее подходит». Я хочу заказать не только мебель: шкафы, горку, прихожую и прочее… кроме кухни. Увы, но кухни у нас еще далеки от совершенства… Мне будут еще нужны кучи всяких полочек, стеллажей… Одним словом, планировка квартиры. Справитесь?

— Почему нет? Мы сотрудничаем с хорошими мастерами, на крайний случай можно привлечь людей из других фирм — у нас хорошие связи… Сколько у вас комнат и на какую сумму вы рассчитываете?

— Комнат пять, евроремонт уже сделан, сумма… Не будем загадывать, — он обаятельно улыбнулся, — посмотрим, подумаем… Скупиться я не стану. Разумеется, и разбрасываться деньгами тоже не намерен. Но за качество — плачу по полной. Я занимаюсь экспортом леса, со всеми вытекающими отсюда последствиями…

— О, да, — понимающе склонила голову Ирина Юрьевна, — наслышана… Наверное, крайне криминальный и опасный бизнес? Конкуренция опять же… В такие… как это говорится… темы попасть непросто…

— Отнюдь, — заверил ее Руслан, — халявная работа для жадных идиотов. Поверьте, Ирина Юрьевна, из ста миллионеров только один зарабатывает свой капитал благодаря уму и трудолюбию, девяносто же девять потому, что оказались в удачное время в нужном месте.

— Оставьте, что вы такое говорите…

— Правда, правда, — заверил Руслан, — по всему Питеру сотни человек занимаются лесным бизнесом, и самый последний работник в этой сфере зарабатывает в месяц от двух до пяти тысяч долларов, что уж говорить о работниках среднего и высшего звена. А приходили просто «с улицы», приводили своих знакомых, становились на «перекупку» и… Три-четыре года — долларовый миллионер. Если с умом. Без ума — просто обеспеченная жизнь. «Крыши» нет, милиция не беспокоит — звучит как фантастика, но это правда. И вы думаете, мало таких историй? Металл, антиквариат, мазут, нефть… Господи, да о чем говорить?! В таких городах, как Питер и Москва, можно делать миллиарды за кратчайшие сроки и не опасаясь совершенно никаких последствий…

Как и всякий талантливый руководитель, Руслан был талантливым, интуитивным психологом. По манере поведения, общения, обстановки кабинета и прочим мелочам, на которые обычный человек и внимания-то не обратит, он моментально просчитал собеседницу и как женщину, и как человека. Это был широко распространенный тип «постперестроечной вумен». Не слишком умной, но до крайности хитрой и целеустремленной. Сказать по правде, он искренне ненавидел именно этот тип женщин — доводилось сталкиваться. Но знал он их хорошо. Есть у денег какое-то странное проклятие. Наверное, все же не зря Библия предупреждала о многочисленных опасностях для души, таящихся на стезе служения Мамоне. Это какой непостижимой силой надо обладать, чтобы превращать в моральных уродов даже самых добрых, бескорыстных, душевных женщин на свете — русских?

Руслан помнил несколько случаев из своей биографии, когда жены его друзей, в чьей преданности и честности усомниться было невозможно, ступая на путь бизнеса, в считаные месяцы превращались в расчетливых, безэмоциональных сучек. Романы Даниэлы Стил или Сидни Шелдона об «обаятельных миллионершах, собственным горбом сколотивших состояние», по лживости и тупости не могли сравниться даже с современными российскими «женскими детективами». Деньги, деньги, деньги… С вами еще можно смириться, когда вас нет, можно с христианским смирением пережить, когда ради вас убивают или погибают, но как пережить то, что вы делаете с людьми?!

«Очаровывать» или «соблазнять» женщин, подобных Ирине Юрьевне, смысла не было: у них просто не оставалось сил на какие-либо ответные эмоции. Таких женщин можно увлечь только близкими им темами, покорить силой, напористостью, удачливостью. «Флирт, гремящий железными доспехами бизнеса».

— Будь ты хоть прирожденный гений бизнеса, но в российской действительности, если тебе не удалось попасть в нужное время в нужное место, будешь крутиться как белка в колесе, а толку…

— Это правда, — грустно вздохнула Ирина Юрьевна, — перестройку для того и замыслили, чтобы госдачи и госпредприятия в собственность получить. Кто в те времена у кормушки был, тот у кормушки и остался, а все эти блестящие мышеловки с безвкусным импортным сыром — для дураков… Я пришлю вам специалиста, с которым вы сможете обсудить дизайн комнат и стиль меблировки…

— Но разве вы не специалист? — удивился и даже несколько «обиделся» Руслан. — Обычно такие фирмы создают люди, имеющие талант и склонность к тому типу деятельности, в котором работают. К тому же я не очень люблю иметь дела с «промежуточными звеньями». Давайте наметим с вами масштаб, стиль, прикинем цену, а детали пусть разрабатывают профессионалы… Ах, да, — он вытащил из барсетки три тугие пачки пятидесятирублевок, — пятнадцать тысяч — аванс на первичные расходы. Извините, что в мелких купюрах, но крупные все уходят у нас на расчет по лесу…

Он лгал. В пункте обмена валюты специально попросил выдать ему деньги купюрами по пятьдесят рублей.

Три толстые пачки выглядели куда более весомо, нежели пять стодолларовых бумажек. Суть одна, а психологический эффект разный…

Ирина Юрьевна долго смотрела на лежащие на столе деньги, потом решительно поднялась из-за стола и подошла к стеллажу с альбомами.

— Для начала посмотрим образцы того, что мы можем вам предложить…

— Нет, — улыбнулся Руслан, — я предлагаю начать с общего дизайна… Вы же должны увидеть квартиру, над которой вам предстоит работать? Кстати, если не возражаете, по пути можно заехать в ресторанчик — признаться, я чертовски голоден. С самого утра в делах, и только сейчас выдался свободный часик.

— Почему же этим не занимается ваша жена? — спросила Ирина Юрьевна. — Обустройство квартиры традиционно относится к компетенции женщины.

— Увы, — развел руками Руслан, — не сложилось… Что делать, бывает и так. В наше время сложно совмещать семейную жизнь и бизнес.

— Как вы правы, — вздохнула она и взяла со стула сумочку, — что ж, с таким заказчиком, как вы, не грех и поработать индивидуально.

— Заодно и сделку отметить, — сказал Руслан, галантно пропуская ее вперед, — я, знаете ли, суеверен, как и всякий бизнесмен. Хоть пепси-колой, но сбрызнуть нужно — традиция…

Из-за затянувшегося обеда и последующего осмотра квартиры Руслан немного опоздал на встречу с Севером.

— Заставляешь ждать, — недовольно указал ему на настенные часы Север.

— Мероприятия… рабочего плана, — сказал Руслан, кивком головы приветствуя находившуюся здесь же Таню, — планировал потратить несколько дней, а удалось все завершить за раз. Грех было не воспользоваться случаем.

Он положил перед Севером видеокассету.

— Что это? — удивился вор.

— Небольшая шутка. Потом объясню… Наедине.

— У меня нет секретов от Тани, — укоризненно посмотрел на него Север, — и, как я думал, у тебя тоже.

— Это секреты «цензурного» плана, — пояснил Руслан, — не для женских ушей.

— Странно, — пожал плечами Север, — ладно, потом пояснишь свою шараду. Несмотря на вашу топорную работу, дело, так или иначе, продолжить надо. Скажи честно: вы вообще в состоянии работать нормально, без всяких досадных неожиданностей?

— Будем стараться, — покладисто принял шпильку Руслан.

— Тогда — к делу. У нас появилась наводка на один весьма интересный пункт обмена валюты. Это филиал московского банка, начальство далеко, вот работнички и расслабились… излишне. Ты знаешь, чем хороши пункты обмена валюты?

— Возле них можно «ломать» доллары у зазевавшихся лохов, — пошутил Руслан, — чем они могут быть хороши? Особенно для нас? Там охрана такая, что близко не подойдешь.

— Не всегда, — улыбнулся Север, — далеко не всегда. Такие пункты — золотое дно для тех, кто умеет управлять ими с умом. Ты когда-нибудь менял валюту?

— Сегодня, например.

— Давали тебе этакую зеленую справочку о совершенной сделке?

— Я их обычно не беру, — удивился Руслан, — а что?

— То, что на тебе сегодня сделали около двухсот рублей с каждых ста долларов. Сколько ты менял? Пятьсот? Вот, тысячу рублей подарил девочке из обменника. Закон бизнеса какой? Ч.Д. Что в переводе: чужие деньги. Взял у кого-то деньги, прокрутил, заработал себе на бутерброд с маслом. Знаешь, сколько зарабатывали такие девочки во время кризиса 1998 года? От пятисот до двух тысяч долларов в день! Что же говорить об их начальниках? Но — жадность… Жадность, которая, как известно, порождает бедность… Повезло тебе, получил ты шанс, использовал его, так прими, как подарок, не наглей! Нет, хочется, чтобы так было всегда… Вот и продолжают рисковать, играя на грани фола.

Удалось мне, через третьи руки, дотянуться до одной такой девочки. Работала она, работала, в обменнике, да и зарвалась уж чересчур. Уволили ее директора. А ее, соответственно, жаба душит: ничего себе, такой кормушки лишили. Куда ей теперь? Как все, за сотню-другую баксов в месяц уже работать не хочет — воспоминания о красивой жизни гложут. Сначала хотела своих боссов в налоговую сдать, но потом познакомилась с одним мелким бандюком и довольно красиво обрисовала ситуацию. Парень оказался не дурак и тему принес мне. Суть дела такова: нагревая московских боссов, накопили директор обменника и его зам довольно приличную сумму.

Но как мальчики деловые и расторопные, не пропили-потратили, а вложили в свой маленький бизнес — дают деньги под проценты. Несмотря на широкую рекламу банков, деньги получить не так-то просто. Залог нужен, куча справок, да еще налоговая на хвосте повиснет. Разумеется, деньги они дают далеко не всем, а только хорошо проверенным, надежным людям. Иногда, если сроки небольшие, крутят и деньги банка. Есть для этого кое-какие лазейки. Устроились ребята неплохо: охрана и деньги — банка, а весьма нехилый навар — их.

— Но охрана-то все равно остается, — напомнил я, — и наверняка помимо банковских бездельников еще и мент в подсобке сидит?

— Сидит, — охотно согласился Север, — но это проблема решаемая. Сейчас эти хлопцы ведут очень выгодные переговоры с весьма солидными дядями. Ведут их через надежных посредников. Сто к одному, что договорятся. А вот на встречу эти солидные дяди не придут. Как — моя проблема. Смекаешь?

— Так как заказчиков они в лицо не знают, то вместо них могу прийти я с парой ребят, — догадался Руслан. — Хорошая тема, но все равно опасная… Тут много думать надо.

— Думай, разрабатывай, делай — я тебе за это и плачу, — сказал Север, — план — схема помещения обменного пункта у меня есть, тип сигнализации — знаем, расположение видеокамер известно… Что еще надо? Чтобы директора вынесли эти деньги на улицу и сами в твою машину сложили?

— Нет, спасибо, донесу я как-нибудь и сам, — сказал Руслан, — ладно, будем думать…

— Только думай быстрее, — сказал Север, — встреча состоится на этой неделе. Буквально завтра-послезавтра. Вот тебе план помещения, вот план улиц с местом расположения обменника. Вот телефон паренька, который мне эту наводку принес, и девочки-кассира. На случай если надо что-то уточнить. Еще раз напоминаю: времени — в обрез. Подумаешь, что тебе необходимо, скажешь мне… Таня, — повернулся он к девушке, — выйди, пожалуйста, на минутку: видишь, у Руслана появились сверхжуткие секреты…

Дождавшись, пока она скрылась за дверью, Руслан поставил видеокассету в магнитофон и включил воспроизведение.

— Что это за порнографию ты мне притащил?! — возмутился Север. — Да еще и с собой, любимым, в главной роли? Совсем сдурел? Или демонстрируешь мне, какой ты мачо? Ты, дружище, часом, не озабочен в сексуальном плане? А то обратись к Тане, она тебе подберет девочку… в соответствии с твоими наклонностями…

— Очень смешно, — хладнокровно согласился Руслан, — а теперь перейдем к вещам менее смешным… Должен вас огорчить, дядюшка, у вас и впрямь очень серьезные проблемы. РУОП висит буквально на хвосте.

Он искоса посмотрел на Севера: не последует ли возмущение его тоном или глупые вопросы, типа «откуда ты знаешь?» Нет. Север не зря пользовался весомым авторитетом. Молчал, слушал. Выждав небольшую паузу, Руслан довольно кивнул и продолжил:

— Наверное, вам известно, что возглавляет сию охоту полковник Косталевский. Не великого ума человек, но въедлив и настырен. Судя по всему, у него есть осведомители в вашем ближайшем окружении.

— Кто — удалось узнать?

— Нет. Зато удалось узнать, почему он так усиленно интересуется вашей персоной. Это заказ.

— Ну, это-то как раз я предполагал, — согласился Север, — по указке «сверху» работают несколько иначе. Вот если бы ты назвал мне имя заказчика — тогда да. Это было бы буквально чудо, и ты мог бы просить у меня… Да все, что хочешь.

— Попрошу, — спокойно принял это предложение Руслан, — только говорить не буду. Лучше покажу, а то не поверите.

Он положил на стол перед Севером несколько снимков. Снимки были некачественные, смазанные, но лица беседующих людей разобрать можно было.

— Мать твою! — Руслан впервые услышал от Севера ругательство. — Даже подумать не мог… Это… Я очень благодарен тебе, Руслан! Думаю, что теперь смогу решить эти проблемы. Поганец сначала откажется от заказа, а потом… Одним словом, это неоценимая помощь. Не ожидал.

— Позже сочтемся. Кстати, если нужна причина, то на тебя обиделись из-за того, что ты в порт полез.

— Но как?!

— Есть у меня свои каналы, — скромно улыбнулся Руслан, — так что за деревенского увальня меня держать не надо. Меня в жизни по-разному называли, но за дурака еще никто не держал. Убийством в сауне я повесил на тебя проблему? Значит, мне ее и решать.

— Ты сделал куда больше…

— Знаю, — с наглой скромностью ответил Руслан, — но это еще не все. Сделав тех двух жмуров, мои ребята невольно повесили Тане на хвост одного придурка из «полиции нравов». Очень настырный тип оказался. Хорошо, хоть работал топорно, как слон в посудной лавке. Мы его быстро срисовали… Он многое нарыл, но сделал нам и большую услугу: спугнул Косталевского. Когда он прибежал к нему за информацией, Косталевский решил, что заказчик, кроме него, подключил к делу еще и «полицию нравов». Побежал на разборки — такие дела по телефону не решаются, — начал вопить, что они друг другу только мешают… В этот момент их мой человек и срисовал. Беда в том, что в отличие от Косталевского этот тип по фамилии Мартынов работает из личных интересов. Кажется, кто-то из «жмуриков» у него в корешах ходил.

— Работает один? — удивился Север.

— Один.

— Тогда решим вопрос легко.

— Уже решил, — кивнул на телевизионный экран Руслан, — это жена его — Мартынова Ирина Юрьевна. Бизнес-вумен и малоэмоциональная шлюха. В том смысле, что ради удовольствия изменять не станет, а вот ради дела — с эскадроном «гусар летучих» переспит… Я ей дал сегодня крупный заказ, и… вот.

— Ай, молодец, — с нескрываемым уважением посмотрел на него Север. — Далеко пойдешь. Не ошибся я в тебе! Что ни говори — порода!..

— Эту кассету надо будет доставить господину Мартынову в тот день, на который мы назначим взятие обменного пункта, — уточнил Руслан. — Пусть отвлечется малость от работы, а то наверняка притомился, бедолага. Уж больно шустрый. Я не Пушкин, но фамилия Мартынов уже начинает вызывать у меня нехорошие ассоциации…

— Лермонтов, — поправил Север, — с Пушкиным стрелялся Дантес. Всем вы хороши, молодежь, но все-таки воспитаны на детективах Чейза и этих кухарок от литературы… А Таню-то зачем выгонять было? Или уже и ей не доверяешь?

— Я ее с детства знаю, — укорил его Руслан, — какие тут подозрения? Просто на кассете-то я… В самом-то деле, я ведь не маньяк какой, чтобы показывать дамам такие фильмы… да еще со своим участием. Ты уж не говори ей об этом, сделай милость.

— Хорошо, — улыбнулся Север, — денег на эту авантюру, — он кивнул на экран, — много потратил? Назови сумму, я компенсирую. Про помощь в моих делах — разговор отдельный. Не пожалеешь.

— Не бери в голову. Мелочи, — пренебрежительно отмахнулся Руслан, — пятьсот долларов — аванс за заказанную мебель и триста — на съем квартиры, в которой я якобы живу. Видеокамеру мне установили бесплатно. Есть у меня умельцы. Ну, а за соблазнение… гусары денег не берут!..

— Ладно, Руслан, — вновь стал серьезным Север, — ты иди, хорошо? Готовься к операции. У меня теперь много работы будет. И откладывать ее в долгий ящик никак нельзя… Как будешь готов — скажешь. Ну, с богом!

Затянутый в костюм, с кожаным кейсом в руке, Руслан стоял у черного хода в пункт обмена валюты и терпеливо ждал, пока охрана насладится лицезрением его внешности на экране монитора. За его спиной, стильные до неприличия, застыли в ожидании Нечаев и Патокин. Руслан специально выбрал двух мастеров рукопашного боя: работать сегодня предстояло много и профессионально.

— Слушаю вас, — прохрипел динамик.

— Мы к Павлу Семеновичу, — сообщил Руслан, — он ждет нас. Передайте, что пришел Ищенко.

Последовало томительное двухминутное ожидание, затем замок сухо щелкнул, и тяжелая металлическая дверь распахнулась.

— Прошу прощения, — извинился одетый в камуфляж охранник, проводя металлоискателем по их костюмам, — спасибо. Проходите.

В тесном кабинетике сидели два изрядно располневших типа со слащаво-подобострастными лицами.

— Добрый день, — выскочили они навстречу Руслану, — добрый день, уважаемый Кирилл Яковлевич. Рады, что наконец нам удалось познакомиться, так сказать, лично… Конечно, можно было бы передать деньги и через Бориса Петровича, но наш стиль работы таков, что с каждым крупным клиентом мы предпочитаем встречаться лично. Кто знает, как повернется жизнь, а знакомство со столь высокопоставленными людьми никогда не помешает, не так ли? Однако, если вы не возражаете, может быть, быстренько завершим формальности и, так сказать, сбрызнем сделочку? Бога ради, не обижайтесь, но можем мы увидеть ваш паспорт? Бюрократические формальности — но куда без них?

Они угодливо хихикали, пока Руслан неторопливо не вытянул из внутреннего кармана… резиновую дубинку.

— Простите? — обескураженно начал один из директоров.

Два коротких, хорошо поставленных удара — и тела грузно осели на пол кабинета. Руслан выглянул в коридор.

— Как?

Нечаев молча продемонстрировал пистолет, снятый с тела бесчувственного охранника. Руслан опасливо покосился на многочисленные двери кабинок, в которых работали ничего не подозревавшие кассиры.

— Затащите его в кабинет, — шепотом распорядился он, — отключите аппаратуру наблюдения, не забудьте захватить кассету с записью. Если выйдут кассирши… Работайте аккуратно — у них есть «тревожные кнопки».

Он быстро вернулся в кабинет, нащупал на теле директора связку ключей, открыл старомодный сейф и, проверив содержимое стоящего там «дипломата», удовлетворенно кивнул. Не удержавшись, рассовал по карманам лежащие в сейфе пачки долларов и евро, быстрым шагом вернулся в коридор.

— Уходим, — кивнул он подельникам.

На улице, уже садясь в поджидаемую за углом машину, запоздало удивился:

— Там же еще мент должен быть… Где мент?

— Не поверишь, — с откровенно истеричными нотками заржал Патокин, — в сортире сидел!

— Там ты его и…

— Нет, — корчился от смеха Патокин, — так увлекся, что самое интересное пропустил. Я все это время у двери с дубинкой наготове простоял, чуть сам от напряжения не обгадился, а он так и не вышел! Может быть, что-то слышал и испугался, но сдается мне, совершенно искренне был увлечен своим делом. Они же в такие места идут не охранять, а на сапоги любовнице зарабатывать. Засранцу наверняка и в голову не могло прийти, что средь бела дня кто-то на грабеж отважится.

— Чисто сработали, — пробасил Нечаев, — я по мониторам за залом для клиентов наблюдал — тихо, как в аквариуме. Клиенты бабло меняют, менеджер газетку читает… Знаешь, сколько на все про все ушло?

— Нет.

— Четыре минуты.

— Мне они часом показались, — откровенно признался сидевший за рулем Розанов, — многолюдный перекресток, ментов — как грязи… Уф, счастлива наша звезда!

— Сплюнь! — предостерег его Нечаев. — Хотя… фарт — он смелых любит. Сколько мы там взяли, Руслан?

— Полмиллиона… с мелочью.

— Баксов?! — обомлел Патокин.

— Нет, юаней, — усмехнулся Руслан, — кассету не забыли? Молодцы. Вот так, господа! Вот вам наглядный пример того, до чего жадность доводит. Будь все по уму, разве возможно было бы такое даже теоретически? Сто раз у них проносило, а на сто первый… Зажрались, барыги, нюх потеряли.

— Руслан, а под кого мы работали? — спросил Патокин. — Кого ждали эти уроды?

— Откуда я знаю? — безразлично пожал плечами Руслан. — Это Севера забота. Он свою часть выполнил чисто, а мы со своей не опозорились. По этому поводу назначаю сегодня вечером фуршет! Стол и девочки за мой счет… Также есть небольшая неучтенная премия, — он выразительно похлопал себя по карману, — так что жми, Миша, не жалей бензина!

— Мастера, — одобрил Север, закрывая привезенный Русланом «дипломат», — ты мне приносишь удачу, Руслан. Я начинаю подумывать, не оставить ли тебя в городе, выделив приличный участок для работы.

— Думаешь, меня это соблазнит? — усмехнулся Руслан. — Там городишко хоть и маленький, да зато весь мой, а здесь кем я буду?

— А расти ты разве не собираешься? Впрочем, вернемся к этому разговору позднее. Как твои хлопцы, не притомились?

— От чего здесь притомиться? — удивился Руслан. — Наоборот, опасаюсь, как бы излишне не расслабились. Что там у нас на очереди?

— Осталось у меня для вас две наводки, — сообщил Север, — подпольный ювелир и антиквар.

— Неужели еще остались подпольные ювелиры? — удивился Руслан.

— Разумеется. Люди всегда стремились и будут стремиться действовать без контроля государства, — пояснил Север, — или ты думаешь, что сибирские золотые прииски все, как один, находятся под жестким контролем государства? У этого парня целый дом драгоценных и полудрагоценных камней. Ты, наверное, слышал о том, что жители поселков Калининградской области весьма удачно поправляют свой бюджет янтарем? У каждого второго можно купить поделки из янтаря много дешевле, нежели в магазинах. Кстати, в Америке на кусок янтаря размером с голову младенца можно обменять «Мерседес» последней модели — так что к полудрагоценным камням не стоит относиться пренебрежительно. Тот же черный янтарь — дорогого стоит…

А ведь есть огромные области, где население промышляет добычей драгоценных камней не менее удачно, чем калининградцы. Я, когда этим ювелиром занялся, много интересного про камешки узнал. Представляешь, до того доходит, что рабочие прокладывают где-нибудь на Урале железнодорожную ветвь, а за ними идут местные жители, собирая камни прямо с насыпи. То же самое и с антиквариатом. «Черные следопыты» роют не только солдатские могилы в поисках ржавых штык-ножей. Они срывают целые курганы, рыскают в старинных катакомбах, скупают по всей стране старинные книги, иконы, монеты. Ты часто слышал в последнее время о найденных кладах? А почему? Потому что ни один дурак сдавать их государству не станет.

Знаешь, сколько стоит одна амфора, поднятая со дна у крымского побережья? Это гигантский бизнес, приятель. Крайне выгодный и перспективный. Таня тебе расскажет обо всем подробнее и даст адрес объектов. А мне пора вернуться к делам — уж не обессудь. Сам знаешь — работы у меня теперь много…

— Да вы просто стахановцы, — покачала головой Таня, наблюдая, как суетятся, накрывая на столы, ребята Руслана, — марку как по мановению волшебной палочки изъяли, валютник взяли образцово… Фортуна у вас нешуточная. Далеко пойдете.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — постучал по дереву Руслан, — не перехвали… На самом деле ничего удивительного здесь нет. Север молодец: так подготовить информацию — работать приятно. Самое сложное — это как раз собрать информацию, проверить ее, подготовить все к операции. Прийти и дать по кумполу — дело нехитрое… Хотя за этой кажущейся простотой стоят годы отбора и подготовки людей. Тренировки, дисциплина. Одним словом, все постарались на славу. Не грех отдохнуть.

— Ну что ж, — Таня поднялась со стула, — не буду вам мешать…

— Нет-нет, — удержал ее за руку Руслан, — ни в коем случае! Ребята, она хочет нас покинуть!

— Ни в коем случае! — раздались возмущенные вопли. — Мы просим! Умоляем! Какое же застолье без женского общества? Это пьянка, а не застолье! Останьтесь, Таня, мы вас просим!

— Вы люди состоятельные, телефоны моих девушек у вас есть — не соскучитесь, — улыбнулась такому напору Таня.

— За кого вы нас принимаете, — обаятельно разобиделся Патокин, — между прочим, я женат. И категорически против девиц легкого поведения. Что же за урод должен быть мужчина, если вынужден платить деньги за любовь? К тому же и Руслан нам не разрешает…

— Это правда, — подтвердил Руслан, — дома в свободное время — личное дело каждого, но не во время работы. За каждым пьяным словом не уследишь, а эти девочки не так тупы, как кажутся на первый взгляд. Проститутку заагентурить очень легко — а зачем нам такой риск? Я не монстр и считаю, что после тяжелой и нервной работы расслабиться просто необходимо. Но — расслабиться с умом. Они все равно найдут способ нажраться, — доверительно сообщил он Тане, — так что пусть будет лучше контролируемое безобразие, нежели бесконтрольный порядок… А вот женское общество нам и впрямь необходимо. Сама подумай: в твоем присутствии постыдятся нажираться до свинского состояния и мордой в салат падать…

— По-жа-луй-ста! — хором проревели шесть глоток. — Про-сим! Та-ня!

Не выдержав, она рассмеялась:

— Хорошо, уговорили, башибузуки… Только не долго.

— Мы с Таней за спиртным съездим, — сказал Руслан.

Они вышли на улицу. Руслан привычно осмотрелся и вдруг замедлил шаг.

— Что с тобой? — спросила Таня.

— Ты не знаешь, когда Север отправил кассету, которую я ему дал? — задумчиво спросил Руслан.

— Сегодня утром, — непонимающе посмотрела на него девушка, — еще переживал, что из-за беготни не смог это сделать вчера… Я слышала, как он давал поручения помощнику… А что?

— Вот из-за таких мелочей целые группировки и сыплются, — мрачно ответил Руслан, — я же просил его отправить кассету перед тем, как мы пойдем на дело…

— Он и отправил…

— Но не за пару же часов, — досадливо поморщился Руслан.

— Да ты можешь толком объяснить, в чем дело?!

— Видишь ребят в машине? — указал он. — Задохлик рядом с мордоворотом? Осторожнее смотри — они наблюдают за нами…

— Кто это?

— Твой большой поклонник — майор третьего отдела Мартынов. Это он проводил операцию в той злополучной сауне на Васильевском острове. С тех пор, мучимый жаждой мщения, собирает информацию о тебе и… обо мне. Но не переживай: кассета, отправленная — хоть и с некоторым запозданием — Севером, надолго отвлечет его от наших персон. Я рассчитывал, что он получит ее до темы с обменником… Теперь остается жалеть, что уже нет возможности отправить ее перед операцией с ювелиром. Но что делать: не все получается так, как хочешь. Однако я очень не завидую этому парню. В отличие от нас, этот вечер он проведет весьма… разнообразно…

Если бы Руслан обладал даром предвидения, он вряд ли стал злорадствовать по этому поводу. В жизни действительно не все получается так, как хочешь, и этот вечер им всем предстояло провести весьма… разнообразно…

Стол ломился от закусок. Красная икра килограммами, жареные поросята, редчайшие деликатесы — Руслан не скупился. Жизнь налетчика не так хороша и романтична, как ее показывают в фильмах плохо знакомые с воровским миром режиссеры, но такие вот «обеды» бывают часто — один из немногих атрибутов красивой жизни, доступных бандитам. У тебя может не быть приличного костюма, ты можешь ездить на рассыпающейся на ходу «БМВ», но в кабаках, в саунах, в казино ты просто обязан оставлять всю имеющуюся у тебя наличность: «Один раз живем! Гуляй, босота!» Однако сегодня разухабистого веселья не было. Не зря Руслан уговаривал Таню остаться, ох, не зря! Бригада сидела и слушала девушку с редким вниманием. Да и ей надо отдать должное: увлечь она умела. Разработку обычного плана ограбления превратила в увлекательнейшее повествование. Да какое: слушали, раскрыв рот…

— …Этот антиквар — один из сотен «черных археологов», обитающих в Петербурге, — рассказывала Таня, — просто ему не повезло: мы вышли именно на него. Ему слишком везло в последнее время, вот и сдали завистливые конкуренты. Петербург вообще является настоящим «кладбищем сокровищ и кладов». Ведь клад это необязательно туго набитый золотом сундук. Не так давно при капитальном ремонте одного из домов была сломана квартирная дверь, а из нее посыпались листы бумаги с набросками Айвазовского, Репина, Шишкина… Представляете, сколько это может стоить? Недавно один такой антиквар купил на блошином рынке у старушки статуэтку за сущие копейки — оказалась вещь работы учителя Леонардо да Винчи — Вероккьо.

— Давинча этот вроде бабу со странной улыбкой нарисовал? — блеснул эрудицией Розанов.

— Он был не только уникальным художником, — вздохнула Таня, — это был гений физики, механики, скульптуры… Правда, как и всякий гений, жил не за счет результатов своего творчества и открытий, а благодаря милостям высокопоставленных особ и доходов от таверны, которую содержал на паях с Боттичелли. Кстати, механическая хлеборезка и салфетки — еще одно его изобретение. А его рукопись «Кодекс Лейчестера», в которой да Винчи предсказывает появление паровой машины и подводной лодки, десять лет назад приобрел на аукционе «Кристис» Билл Гейтс более чем за тридцать миллионов долларов.

— Вот бы кого потрясти, — мечтательно возвел очи в небеса Патокин, — говорят, у этого Гейтса бабок — видимо-невидимо…

— Такие люди сами кого хочешь потрясут, — улыбнулась такой наивности Таня, — что же до нашего «черного археолога», то, подошедшей до нас информации, посчастливилось этому «старателю» добыть ни много ни мало — несколько изделий самого Фаберже. Но даже если это и ложь — все равно, дорогостоящих безделушек у этого парня пруд пруди. Уж эту-то информацию мы проверили…

— Фаберже это тот, который яйца делал? — уточнил неугомонный Патокин.

— Карл Фаберже был поставщиком двора и придворным ювелиром императора Всероссийского, короля Великобританского, короля Норвежского и Шведского, короля Сиама и прочее, прочее, прочее. Среди ходящих в мире легенд о кладах и утерянных сокровищах наследие Фаберже занимает одно из первых мест. Талантливый ювелир, Карл Фаберже подарил миру немало уникальных шедевров, но в музеях и частных коллекциях сохранились до наших дней лишь жалкие остатки некогда богатейшей коллекции.

Эксперты утверждают, что нам известно не более четверти его шедевров. В октябре 1918 года Карл Фаберже отдал на хранение в норвежское посольство шесть чемоданов и один саквояж со своими сокровищами. Но на следующую же ночь на посольство был произведен налет, и все драгоценности были похищены. Не найдены они до сих пор. Помимо этого, в особняке Фаберже находился один из лучших сейфов России — бронированный лифт, который на ночь поднимали между этажами и держали под током. Большевики смогли добраться до хранящихся в нем сокровищ лишь в 1919 году, уже после отъезда Фаберже в Ригу. Вряд ли удивлю вас, сообщив, что и эти драгоценности с тех пор никто не видел. Существует предание, что Фаберже, нелегально переходя границу с саквояжем, наполненным драгоценностями, испугался за его сохранность и зарыл в одном ему известном месте.

А вот вернуться за ними ему было уже не суждено… Также большая часть коллекции была конфискована чекистами у помощников великого ювелира. Следователь составил опись, убрал саквояж в сейф… С того дня и по день нынешний никто никогда больше не видел ни этого следователя, ни саквояжа…

— Ай да следак! — восхитился Нечаев. — Ловко товарищей по партии натянул! Уважаю!

— Вряд ли стоит ему завидовать, — покачала головой Таня, — ведь если бы он смог воспользоваться украденными сокровищами, то коллекция наверняка была бы обнаружена где-нибудь за рубежом. Тишина вокруг нее говорит о том, что тайну захоронения драгоценностей следователь унес с собой в могилу. Времена-то были неспокойные, жизнь человеческая и гроша ломаного не стоила, не говоря уже о таких сокровищах. По самым скромным подсчетам, до сих пор остается загадкой судьба изделий Фаберже на сумму больше десяти миллионов золотых царских рублей. Можете представить себе, сколько сотен миллионов долларов стоит это сейчас? Время от времени на свет появляются частички когда-то богатой коллекции.

Например, недавно в Финляндии был найден на чердаке альбом с эскизами изделий Фаберже. А не так давно в Москве был найден кусок от пасхального яйца Фаберже. Вы, наверное, помните скандал, связанный с подпольным цехом, выпускающим «изделия Фаберже». Мошенников не могли разоблачить так долго потому, что на «новоделы» они ставили подлинное клеймо знаменитой фирмы… Может быть, наш случай как раз из этих находок.

— А может быть такое, чтоб этот тип нашел те самые саквояжи? — загорелся Патокин. — Один из тех, что налетчики увели, или тот, что следак заныкал?

— Вряд ли, — с сомнением отнеслась к этой идее Таня, — иначе его давно бы уже не было в России.

— Ну, не скажи, — Патокину явно не хотелось отказываться от столь заманчивой мечты, — с таким багажом за бугор свалить не так-то просто. Только на обмозгование темы несколько месяцев уйдет…

— По легендам, до сих пор находится в одном из тайников Петербурга и знаменитая коллекция драгоценностей Матильды Кшесинской, любовницы сразу нескольких членов царской семьи, — неожиданно для всех подал голос молчавший до сих пор Руслан, — растворились на просторах Петербурга и многие изделия знаменитой фирмы Болина. Кстати, Фаберже был всего лишь купцом первой гильдии, тогда как фирма Волиных считалась одной из лучших в мире и старейшим ювелирным предприятием России. Украшения для членов императорского дома изготовляли как раз Волины, за что главе фирмы и был пожалован дворянский титул. Если мне не изменяет память, эта фирма — единственная, сохранившаяся после революции и сейчас являющаяся придворным ювелиром шведской королевской семьи.

Пропали и все драгоценности великой княгини Марии Павловны, да и многие другие, не менее ценные коллекции драгоценностей до сих пор пылятся где-то в тайниках. Просто сокровища Фаберже получили широкую огласку, стали легендой, красивой сказкой, наподобие «Острова сокровищ».

— Иногда ты меня удивляешь, — призналась Таня.

— А ты не думай обо мне как о «сельском кузене», вот и удивляться не придется, — парировал Руслан и тут же поправился: — Впрочем, как я надеюсь, это приятные удивления? Тогда продолжай удивляться.

Странно, но обычно крепкий на выпивку Руслан чувствовал, что изрядно захмелел. Наверное, давало себя знать то нервное напряжение, которое держало его последние дни.

«Все, хватит спиртного, — решил он про себя, — в отличие от ребят, мне расслабляться нельзя. Кто-то должен оставаться трезвым. Кожей чувствую, как вокруг меня что-то происходит… Неизвестно чего и когда ждать…»

И — как сглазил: в металлическую дверь сауны забарабанили требовательно и властно:

— Откройте, милиция!

— Мы не вызывали милицию, — как можно спокойнее ответил Руслан.

— Открывай, засранец! — потребовали из-за двери. — Ты у меня доостришься, клоун! Жду десять секунд, потом выношу дверь, и… пеняйте на себя!

Руслан оглядел напряженные лица своих товарищей, ободряюще улыбнулся и шепотом сказал:

— Без паники! Им нечего нам прилепить: марка и валюта давно тю-тю. Будут брать на понт, но тут уж все от нас зависит. — И крикнул в сторону двери: — Не ломайте, открываем. Хотя и не понимаем, в чем дело… Вы не ошиблись адресом?

— Пять секунд прошли, — напомнил голос с той стороны.

— Руслан, — неожиданно поднялся с места Нечаев, — Тане лучше к ним не попадаться, да и для всех нас будет выгоднее, если на свободе останешься ты. Адвокатов там наймешь, Севера напряжешь на помощь… Иди сюда.

Он быстрым шагом добрался до зеркального бара и отодвинул панель стандартного для всех саун Тани тайника.

— Два человека здесь поместятся, я проверял…

— Все, ваше время вышло, — предупредили из-за двери, — теперь пеняйте на себя…

Дверь сотряс страшный удар, косяк выдержал, но было ясно, что это не надолго. Схватив девушку за руку, Руслан буквально впихнул ее в проем и, согнувшись в три погибели, втиснулся следом сам.

— Да что вы делаете? — возмущенно крикнул в сторону двери Нечаев, прилаживая на место панель, закрывающую вход в тайник. — Иду я, иду. Мы же не бандиты какие, чего бы нам не открыть… Странно просто…

— Открывай, а то тебе сейчас еще страннее покажется! — В голосе требовавшего уже чувствовалась явная злость.

Нечаев ободряюще подмигнул застывшим в напряженном ожидании друзьям и пошел к двери…

В тайнике было темно, тесно и душно. Каморка была устроена так, что стоять или сидеть в ней было невозможно. Таня и Руслан лежали, тесно прижавшись друг к другу, и напряженно прислушивались к доносившимся из-за стены звукам. Услышанное их не радовало: там явно кого-то били, и били сильно. По обрывкам доносящихся до них фраз Руслан понял, что милиционеры проводят обыск, безжалостно круша мебель и отдирая доски в парилке. О чем спрашивали его ребята и что они отвечали, Руслан не слышал, но твердо знал, что его бойцы выдержат и этот прессинг. Недаром на гастроль он отбирал самых надежных и выносливых ребят. К тому же каждый из них отчетливо понимал, что сейчас его свобода зависит только от него самого, от его терпения и умения молчать.

«Кто?! — яростно думал Руслан, вслушиваясь в звуки приглушенных ударов. — Кто навел? Какая сука?.. Ах, да! Этот малорослый шкет из «полиции нравов». Не зря он терся здесь сегодня. Неужели так и не получил кассету? Эх, Север, Север, я же просил тебя… Впрочем, может быть, это и к лучшему. Неграмотно они нас накрыли. Нет у них на нас ничего. Нервы помотают и отпустят. Ни один суд не признает имеющихся у них улик. А уж я адвокатов найду! Только бы выбраться! Они мне за этот беспредел по полной ответят! Сволочи!»

Он неловко повернулся и, ударившись локтем о тяжелую сумку, похолодел от ужаса. Оружие! Если бы их взяли в сауне и милиция нашла оружие в тайнике, еще был реальный шанс отпереться — стволы от отпечатков пальцев Руслан протирал лично, — но сейчас, застигнутые буквально с ним в обнимку… Из лучших побуждений Нечаев оказал им с Таней «медвежью услугу».

«Лишь бы не нашли! — взмолился Руслан. — Господи, молю тебя: помоги! Я поставлю тебе такую свечку, что ты сам удивишься! Дай мне только выбраться отсюда, а там уж я сам… Сам… Я никогда ничего не просил у тебя… Помоги мне только сейчас… Один раз, всего один! Ведь это такая малость для тебя и так важно для меня! Помоги!»

Несмотря на все старания Руслана понять, что происходит снаружи, расслышать что-либо отчетливо было невозможно. Он машинально отметил ровное дыхание лежащей рядом девушки и удивился ее выдержке. Терпкий аромат ее духов кружил голову. И неожиданно мир, оставшийся за границами этого тесного и душного убежища, перестал для него существовать. Ее запах, дыхание, чувство небывалой опасности и алкоголь наполнили его кровь адреналином, время слилось в единый миг, и этот миг был возбуждающе ярок. Страх исчез, ему было безразлично будущее, да его могло и не быть. Но сейчас рядом с ним лежала та, мысли о которой наполняли его все эти годы. Она была здесь, рядом, а за пределами их тесного убежища обрывалось все…

Руслан решительно повернулся к девушке, на ощупь обхватил ее одной рукой за талию, другой за шею и прижал к себе — сильно и нежно.

— Что ты делаешь? — отчаянным шепотом воспротивилась она, но он уже закрыл поцелуем ее рот.

Его руки шарили по ее телу, беспорядочно расстегивая пуговицу за пуговицей, торопливые пальцы не слушались, и, зверея, он разрывал ее одежду на части. Она пыталась сопротивляться, но он навалился всем телом, прижал к холодному полу, и она обреченно затихла.

— Прекрати! — слабым голосом взмолилась она. — Услышат же… Руслан!

— Молчи! — сквозь зубы приказал он. — Молчи или — убью! Таня… Любовь моя! Я так ждал тебя! Так страдал! Ведь все это игра, неужели ты не поняла?! Я люблю тебя! Я не могу без тебя! Я все брошу, отдам все, лишь бы ты была рядом… Таня…

Он что-то бормотал, как в бреду, а руки продолжали разрывать, сдирать ненавистную одежду, обнажая безумно желанное тело…

И вдруг она поддалась, потянулась ему навстречу, губы сомкнулись с его губами, руки скользнули по спине… Или ему казалось это в болезненном исступлении? Или не было этого жаркого дыхания на его шее? Не было пальцев, скользящих по его волосам, ласкающим его плечи, спину, ощупывающих лицо? И было во всем этом что-то запредельное, невоспринимаемое разумом, невозможное… Его силы и страсть были безграничны, и не было для них ни времени, ни пространства…

Сколько длилось это безумие и сколько лежали они в темноте, обессиленные, опустошенные? Час? Пять? Десять? Для него было безразлично: вечность прошла или мгновение… Свершилось то, о чем он мечтал, или только пригрезилось ему?

Неожиданно она отодвинулась, завозилась в темноте, с трудом отодвигая панель тайника, и выскользнула наружу. Все еще пребывая в состоянии какого-то странного оцепенения мыслей и чувств, он двинулся за ней следом. Жмурясь от яркого света ламп, молча стоял и смотрел, как она одевается, безуспешно пытаясь приладить разодранные части одежды. Сауна была пуста. Стулья перевернуты, на столе и на полу остатки еды, лужи пролитого вина. И — тишина.

— Таня, — тихо сказал он, пытаясь взять ее за руку.

Она отпрянула с испугавшей его яростью.

— Уйди! — В прекрасных, влажных от обиды и ярости глазах ее плескалась ненависть. — Никогда больше не подходи ко мне! Ненавижу!

— Но…

— Как же я тебя ненавижу! Будь ты проклят, подонок! — Она бросилась к двери, растрепанная, полураздетая, долго возилась с замками, наконец, распахнула дверь и исчезла.

Он долго смотрел ей вслед, раздавленный, опустошенный… И вдруг улыбнулся:

— Целовала… Я помню! Это был не сон… Целовала…

18 июля. С.-Петербург (тот же день, несколькими часами раньше)

Жена сидела на кухне, просматривая какие-то отчеты. Мельком взглянула на меня:

— Привет, — и вновь углубилась в бумаги.

Я молча положил перед ней кассету и сел напротив.

— Что это? — удивилась она.

— Видеокассета.

— Это я поняла. Зачем ты мне ее суешь, да еще с таким видом, словно там порнофильм с моим участием?

Я молчал. Наши взгляды встретились, и на ее скулах медленно проступили красные пятна. И все же надо отдать ей должное, держалась она превосходно.

— Знаешь, что самое поганое? — спросил я. — Парень этот, который тебя так тщательно обхаживает на этой пленке, — мой клиент. Он или его люди убили моих друзей, и я его возьму. Рано или поздно, но возьму. И когда мы с ним встретимся…

— Убьешь? — кисло усмехнулась она.

— Нет, — покачал я головой, — но почему-то мне кажется, что не смогу смотреть на него так… как если бы этого, — я кивнул на кассету, — не было… Я его возьму. Я буду весь из себя герой, и все такое… А он — бандюга и говно… Однако будет во всем этом какая-то червоточинка. Словно я виноват в чем-то… Я ведь не виноват в том, что у меня жена — блядь… А будет получаться, как будто виноват… Будь все это у вас по страсти — я бы понял, а так… Он тебя просто использовал, чтобы досадить мне. И знаешь, что еще… Я смотрел эту кассету… У вас все было как у кроликов. Без чувств, без эмоций, как физической работой занимались… А смысл?

— Чтобы нагадить тебе, — механически повторила жена, — стало быть, заказа не будет…

Я посмотрел на нее с искренним любопытством: такой я ее видел впервые — словно пелена с глаз спала.

— Ты сумасшедшая? — спросил я. — Мы прожили с тобой столько лет, у нас дети…

— Ой, оставь, — поморщилась она, — все что угодно, только не эта ширпотребская песня: «Ты мать моих детей, как ты могла?!» Можно подумать, ты мне никогда не изменял… Рассказывай кому-нибудь другому. Работать в блядской конторе и…

— Могу и по морде дать, — предупредил я.

— Не дашь, — уверенно заявила она, — я тебя хорошо знаю — не дашь.

— Так хорошо знаешь?! — удивился я. — Может быть, ты знаешь и то, что нам теперь дальше делать?

— Да мне все равно, — вызывающе заявила она, — можешь остаться, но чтобы в этом случае я от тебя сентенции не выслушивала — можешь вволю наораться сейчас, если хочешь… А можешь уходить — проживу. Семью, как ни крути, содержу все же я, а не ты…

— При чем здесь это? — опешил я. — Почему ты все всегда сводишь к деньгам? Неужели ты не способна думать ни о чем другом?

— Способна, — равнодушно сообщила она, — а о чем ты хочешь поговорить? Об этом? — она кивнула на кассету. — Ну давай поговорим… Что я тебе могу сказать? Да, виновата. Нехорошо получилось. Прости меня, дуру. Можешь простить — оставайся. Не можешь — уходи. Поверь: даже алименты с тебя требовать не буду — не те деньги…

— И это — все? — удивился я.

— А что еще? — недоуменно посмотрела она на меня.

Я не находил нужных слов, чтобы объяснить ей, как-

то разорвать эту нелепую ситуацию…

— И тебе совсем не жалко? Того, что все рушится, что столько прожито, и вдруг…

— Жалко, — бесстрастно сказала она. — Мартынов, я не понимаю, чего ты от меня хочешь? Поорать? Ну, поори, назови как-нибудь… Только давай закончим с этим хоть как-то… Что ты ждешь от меня? Расскаянных воплей стоя на коленях? Тебе это поможет?

— Обидно, что такие, как ты, всегда правы, — сказал я и поднялся, — да и вообще, любые подлецы почему-то всегда как-то… сильнее, что ли… Отряхнулась и пошла… А самое обидное, что тебе даже не стыдно. Разговор неприятен, мечтаешь его поскорее закончить, но ведь после всего этого ты не изменишься. Ничуть… Наверное, то счастье, которое у меня было, я сам себе и придумал…

Она терпеливо ждала, пока я выговорюсь. Это одно из важнейших качеств для бизнесменов — умение ждать. Я это понял и замолчал. И откуда-то пришло отчетливое понимание того, что она проживет жизнь намного счастливее, чем я. Богаче, безболезненней… Не сожалея ни о чем.

— Да, наверное, так и надо жить, — задумчиво сказал я, — нас ведь с детства этому учат: упал, встал, отряхнулся, и пошел дальше… Только я так не смогу…

— Учись, — сказала жена мне в спину. Она любила, когда последнее слово оставалось за ней…

По дороге в отдел я купил литр водки и банку консервированных огурцов. Надо было бы взять закуски побольше, но хотелось банально напиться — быстро и до беспамятства. В отделе было тихо, рабочий день кончился, и, кроме дежурного, все разошлись по домам. В кабинете я накрыл стол газетой, поставил на нее бутылку, извлек из тумбочки кружку…

— Ты выгладишь, как человек, наступивший на грабли, на которые кто-то насрал, — сообщил мне от дверей знакомый голос.

— Привет, Катя, — меланхолично приветствовал я Беликову, — водку будешь? Вот… Решил напиться, — за-чем-то пояснил я.

— Да ну? — удивилась она, вытаскивая из ящика своего стола многочисленные, вкусно пахнущие свертки.

Я долго молчал, глядя, как ловко и быстро нарезает она колбасу, хлеб, сало, потом меня осенило:

— Ты ждала меня! Знала, что я приду и попытаюсь напиться…

— Для этого не нужно быть Спинозой, — не стала скрывать она. — В России у всех одно лекарство от неприятностей…

— Это — беда, Катя, а не неприятность, — меланхолично поправил я.

Беликова пренебрежительно фыркнула:

— Беда, друг мой, это если ты до сих пор ходишь на концерты Элвиса Пресли. Все остальное — поправимо. Я бы, например, решительно бросила мужчину, который бы мне не изменял.

— Почему? — удивился я.

— А зачем мне мужчина с таким отвратительным вкусом? — полюбопытствовала Беликова и, залихватски отправив себе в рот крохотную стопочку водки, жизнерадостно захрустела огурцом. — Мне даже в молодости врачи говорили: «Откройте рот, скажите: «Му-у…» К счастью, мне попадались, как правило, нормальные мужчины — они так быстро сбегали утром, что забывали даже денег попросить… Что решил?

— Уйду, — твердо сказал я.

— Не сгоряча? — приподняла она бровь.

— Меня не измена напугала, — признался я, — как ни цинично признавать, но я не мальчик, на жизнь смотрю без розовых очков. Может быть, я и смог бы простить, если бы она переживала, хотела исправить все… Да хотя бы ради детей… Я мог бы попытаться, но… Она слишком самостоятельная… бизнес-леди. Нагадила — и начала жизнь сначала, с чистого листа. Она вращается в тех кругах, где измена считается не позором, а нормой. Вот ведь что страшно: у нас стерлись грани между понятиями. Никто не скажет ей: какая же ты дрянь, Ира! Ей не стыдно — вот в чем дело…

— А что удивляться? — философски посмотрела на бутылку Беликова. — В среде бизнесменов можно выжить, если только жить по закону курятника: «столкни ближнего, насри на нижнего». Вопреки распространенным байкам нельзя жениться ни на бизнесмен шах, ни на проститутках… ни на милиционершах.

— А это-то почему?! — опешил я.

— А что такое женщина-милиционер? — грустно спросила меня Беликова. — Это все равно что морская свинка: никакого отношения не имеет ни к морю, ни к свиньям… Наливай, по последней.

— Это почему «по последней»? — возмутился я. — Может быть, я сегодня хочу нажраться до… От и до!..

— Это-то как раз несложно, — кивнула она, — но есть тут один нюанс… Как ты думаешь: зачем тебе прислали эту кассету?

— Как зачем? Уж это как раз понятно…

— Ну-ну, — подбодрила она меня, — объясни…

— Чтобы унизить… Чтобы… Ах, черт!

— Вот именно, — вздохнула «Фаина», — отвлечь, заставить нажраться от и до, забыть обо всем, кроме собственной боли… Ну а дальше выбор за тобой…

Я внимательно посмотрел на нее, подумал, залпом выпил плескавшуюся на дне кружки водку и, убрав бутылку под стол, спросил:

— Ты случайно не знаешь, как вызывают ОМОН?..

В отдел я вернулся поздно ночью. Задержание, опросы, подключившийся к делу и требующий объяснений Алексеев — все это отняло изрядную долю времени и нервов. К моему удивлению, на пороге меня встретил Григорьев.

— Не спится? — с какой-то странной интонацией спросил он.

— Проводил задержание, — пояснил я, — понимаешь…

— Понимаю, — кивнул он. — Долг зовет.

По опыту я знал, что, когда наш «Зигфрид» так бесстрастен, это сулит… большие страсти.

— Меня вот почему-то долг не звал, — сообщил он мне, — однако вместо него мне в час ночи позвонил начальник одного из отделов РУОПа. Косталевский — слышал о таком? И, надо отдать ему должное, сумел-таки выдернуть меня из страны грез в этот говенный мир… Ругаться он умеет — этого у него не отнимешь.

— На что ему жаловаться? — обиделся я. — За него работу сделали, знай плоды пожинай…

— Сейчас узнаем, — глядя в окно, пообещал Григорьев, — вот, кажется, и он.

Минуту спустя в кабинет ворвался разъяренный до невменяемости Косталевский.

— Мальчишка! — заорал он с порога. — Сопляк! Я почти год планирую операцию, подключаю лучших аналитиков, агентов, сыщиков, а ты приходишь и разом обгаживаешь все, что создавалось месяцами! Да я тебя…

— Успокойтесь, Игорь Геннадьевич, — вырос на его пути Григорьев, — не стоит так переживать. Нет такой ситуации, которую нельзя было бы поправить… или усугубить.

— Поправить?! — навис над ним Косталевский. — Хрена лысого уже что поправишь! Да кто вам дал право…

— Закон, — в голосе Григорьева явственно зазвенел металл, — или у вас есть новая версия Кодекса, которой вы пришли с нами поделиться?

Это был любопытный контраст: взъерошенный, дрожащий от ярости бугай Косталевский и подтянутый, стройный, невозмутимо-спокойный Григорьев. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, потом Косталевский вздохнул и обмяк. Обреченно махнул рукой, шаркающей походкой добрался до стула и сел в позе смертельно уставшего человека.

— Свиньи вы, — горько сказал он, — теперь все… Работа насмарку — начинай сначала…

— Да почему? — возмутился я. — Они же задержаны… Зотова поймать тоже вопрос времени…

— Кто будет ловить? Ты? — Он печально посмотрел на меня. — Я, например, не буду. Смысла нет. Не люблю дураком выглядеть… Этих, кстати, тоже скоро отпустят…

— Почему?

— А почему их задержали? — вопросом на вопрос ответил Косталевский.

— Они убили двоих, — хмуро напомнил я, — наверняка нашкодили здесь по полной программе…

— Если б это говорил обыватель, начитавшийся «женских детективов», я бы даже не удивился, но ты… Майор милиции… Отпечатков в сауне на Васильевском практически нет, — принялся загибать он пальцы, — а если и отыщутся, то ребята уверенно сообщат, что приехали из своего Задрыщинска ремонтировать сауны по заказу той же Татьяны Яковлевой, и совсем неудивительно, что оставили отпечатки в нескольких принадлежащих ей саунах. Девочки, видевшие убийство, давно тютю, и держу пари, в ближайшие несколько лет о них никто не услышит. Кто еще мог видеть этих крайне законопослушных парней за совершением противоправных действий? Может быть, сотрудники третьего отдела, проводившие в этой самой сауне операцию?

Я униженно молчал.

— Уже тогда вы невольно подгадили мне, — признался Косталевский, — около года я вдумчиво и тщательно разношу по кирпичику империю одного из авторитетнейших воров Петербурга, обкладываю его со всех сторон, как охотник — матерого волка, и довел до того, что он уже вынужден вызывать помощь из других городов. Бригада Зотова — его последний аргумент, так сказать, лебединая песня. Я ждал ее, был готов встретить и упаковать… Это я — я! — должен был «принять» их в той сауне после первого же дела под видом третьего отдела. С доказательствами! С поличным! С гарантией качества!

Я тебе даже больше скажу, Мартынов… Я знаю даже людей, которых они ограбили. Но ни один из них не подаст нам заявление. Они грабят тех, кто сам так или иначе не в ладах с законом… Может быть, я и смог бы уговорить кого-то из них… особыми методами… Но для этого мне нужно было, чтобы на руках у Зотова были краденые вещи. А у него, по моим данным, была только валюта… Но деньги, как известно, не пахнут, а номера купюр мне были неизвестны. Я уже подготовил им изумительную ловушку. Ловушку, из которой не выбраться… и тут появляешься ты, такой весь из себя красивый и умный… Ты даже не пригласил на операцию спеца по тайникам… Я был на месте твоего «триумфа». Там тайник был. Теперь он пуст. Что там было — одному черту известно. Или Зотову, что одно и то же…

Оружие? Наркота? Шмотки с неизвестного мне грабежа? А теперь давай подумаем, что будет дальше. Тут несложно фантазировать. Зотов уже нанял лучшего адвоката, которого только смог найти, благо денег у них теперь хватает. Его бригаду через пару-тройку дней выпустят, да еще и извинятся за причиненные неудобства. Если они не дураки, — а они не дураки — то сразу уедут в свой Мухосранск, забыв эти приключения, как страшный сон. Север найдет себе других исполнителей и продолжит укрепление своих позиций. Ты получишь по шапке, а я… останусь с носом.

Он выдохся и замолчал. Молчал и я — да и что было сказать? В целом полковник был прав… Сегодня все вокруг меня были правы, один я танцевал меж ними в шутовском колпаке. Только вот виноватым я себя почему-то не чувствовал. Недаром говорится: не ошибается тот, кто ничего не делает. Я делал хотя бы что-то. Да, я надеялся, что этой кассетой меня хотят отвлечь, а стало быть, брать их надо сразу, с поличным. Почему не получилось — не знаю… Может быть, я и впрямь не лучший сыщик города, но зато я искренне хочу видеть этих парней за решеткой.

— И все же я буду пытаться найти привязки, — упрямо сказал я, — ребята из Василеостровского РУВД обещали помочь с «подсадной» агентурой, будем допрашивать их, крутить… По крайней мере, делать хоть что-то…

— Делайте, — отмахнулся Косталевский, — только большая просьба: после того как в очередной раз облажаетесь, не путайтесь больше у меня под ногами… По крайней мере, предупреждайте…

Он тяжело поднялся и, не прощаясь, вышел.

— Я надеялся на успех, — тихо сказал я Григорьеву.

— Я знаю, — ободряюще улыбнулся он, — ничего страшного. Я тут как-то занялся своей личной статистикой. Выходит, что на один успех у меня три-четыре провала. Но я же не переживаю? Беру это как опыт и продолжаю жить и работать. Завтра будет новый день, а значит, новый шанс.

— И я его использую, — пообещал я, — это еще не конец! Пусть я проиграл эту битву, но уж войну-то я выиграю… Я в этом уверен!

21 июня 2003 г. С.-Петербург

На улице моросил дождь, окончательно портя и без того неважное настроение. Руслан сидел у окна полупустого кафе и нервно курил сигарету за сигаретой. Он сильно сдал за эти дни. Лицо осунулось, глаза горели лихорадочным блеском, в характере появилась несвойственная ему ранее нервозность. Он с отвращением затушил в пепельнице едва начатую сигарету и тяжелым взглядом посмотрел на вошедшего в кафе Заозерного.

— Извини, — сказал капитан, присаживаясь напротив, — признаться, едва выбрался. Они опять что-то затевают, а что — никак узнать не удается.

— Я тебе за что плачу? — нарочито растягивая слова, спросил Руслан. — За то, что тебе все время «не удается»? Или ты в моем лице нашел одновременно кормушку и доброго лоха? По твоей милости парни три дня в КПЗ парились, я перед Севером как обгадившийся выгляжу… Ты сколько у меня бабок за эти годы сожрал? А много ли за них работал? Единственный раз требовалось подсуетиться, и то жопу свою от стула оторвать не можешь!

— Делаю, что могу, — мрачно отозвался Заозерный, — и так работаю на грани фола… С другой стороны тоже не дураки сидят: одна ошибка — и амба! Не так уж сложно меня вычислить…

— Что, очко заиграло? — презрительно скривился Руслан. — Я куда больше твоего рискую и не ною. Ты за это деньги получаешь — не забывай. Которые, кстати, не отрабатываешь…

— Откуда я мог про облаву знать? — оправдывался Заозерный. — Мартынов этот сам мне потом признался, что все спонтанно вышло. Ты его этой кассетой спровоцировал. Он решил, что ты его от дела отвлечь хочешь, вот и поторопился… Обошлось ведь?

— «Обошлось», — передразнил его Руслан, — наше счастье, что Север опоздал с этой кассетой. Кто мог подумать, что этот майор такой прыткий. А уж то, что они тайник не нашли, — так просто чудо господне. Был бы там сыскарь из угро… ОМОН и «полиция нравов» — службы специфичные, это нас и спасло… Сидел в этой норе, как крыса! — ударил он кулаком по столу и сам устыдился: — Черт, совсем нервы расшатались… После этой «гастроли» — на Кипр. На месяц, не меньше…

— Сейчас уезжать надо, — в который раз за эти дни сказал ему капитан, — обложили нас! Со всех сторон обложили! Неужели сам не видишь? Одно дело, когда втихаря. Приехали — сделали дело — уехали… А так разве работают? Уезжать надо, Руслан. Кожей чую: не кончится это добром! Ну что ты упрямишься? Ведь сколько уже «бабла» подняли — куда тебе еще? Всех денег не заработаешь. Не жадничай…

— Я не жадничаю, — отвернулся Руслан, — не в деньгах дело… Северу помочь надо…

— Что, кроме нас, и некому? — не поверил Заозерный. — На нас что, свет клином сошелся? Найдут, кому тему дать…

Руслан промолчал. Он не мог и не хотел говорить капитану, что дело не в деньгах и даже не в помощи Северу. Дело было в нем… И в Тане. После того случая в сауне она избегала его, отказывалась от встреч и не желала говорить даже по телефону. Удивленному таким поворотом в отношениях Северу Руслан наплел что-то про нервный стресс, полученный во время милицейской облавы (он понял, что Таня ничего не рассказала вору о случившемся той ночью). Север сам настаивал на окончании «гастроли», ссылаясь на излишний риск, которому не хотел подвергать нужных ему людей.

Руслан возражал настойчиво и неаргументированно. Сошлись на том, что «антиквар» будет последним делом бригады Руслана в Питере. Операция была подготовлена на сегодня, двадцать первое июля, в полдень. Вечером должен был состояться расчет с Севером, а на двадцать два часа уже были куплены билеты до Головца. Оставались считаные часы, а разговор, столь важный для Руслана, так и не состоялся. Он с большим трудом смог убедить Севера дать ему для помощи в операции девушку. Оставался последний шанс поговорить с ней перед отъездом… Впрочем, про себя он знал, что не уедет, пока не получит ответ… Положительный ответ. Другого быть не могло. Он с ужасающей ясностью понимал, что это уже даже не страсть. Это — болезнь, сумасшествие, проклятие… любовь!

— С ребятами все нормально? — спросил Заозерный, прерывая ход его мыслей. — Выпустили?

— Ты же знаешь, — нехотя вернулся к разговору Руслан, — чего спрашивать? Ты нагадил, а я — суетись? Да, нанял адвокатов, написал жалобы куда надо… Следака подмазал… Половина заработанного ушла… Вчера всех выпустили…

— Уезжать надо, Руслан, — вновь завел старую песню Заозерный, — послушай меня! Сколько мы с тобой лет работаем — я тебя часто подводил? А теперь чувствую: все, не могу больше. Слишком опасно стало… Не узнаю тебя, Руслан. Всегда восхищался твоим умом, интуицией, а сейчас… Словно подменили…

— Не учи меня жить, — отмахнулся Руслан, — и перестань ныть… Уедем. Сегодня уедем. Только доделаем одно дело напоследок. Так сказать: «дембельский аккорд»… Ты вот что… Поедешь сегодня по этому адресу, — он протянул Заозерному заранее приготовленный клочок бумаги с адресом «антиквара», — там живет один барыга… Проверишь, все ли чисто… Мне тоже не нравится возня, которую твои кореша в погонах затеяли… Ох, была бы моя воля, я бы быстро того говнюка из «полиции нравов» угомонил… Может, тебе поручить, а? Да не шарахайся ты так! Шучу я, шучу… Не двадцатые годы… Ажаль… Одним словом, проверишь там все, отзвонишься, со своими му-сорскими коллегами чин-чинарем простишься и можешь ехать домой. Там встретимся. Билеты сам возьмешь…

— А… Доля моя? — облизнул нервно губы Заозерный. — У меня деньги кончились…

— Твои проблемы, — пожал плечами Руслан, — я тебе два дня назад пятьсот баксов отдал… Ты их что, жрешь?

— Расходы большие, — невнятно пояснил капитан, — ты бы мою долю сейчас мне отдал, а? Тебе-то какая разница? Все равно сегодня уезжаем…

— Перебьешься, — жестко осадил его Руслан, поняв, что капитан попросту трусит, — договор был: после прибытия домой! Ты свою работу еще до конца не доделал. А то ишь какой шустрый: боится, что нас заметут и он свою пайку не получит… деньги будут, только если все вернутся обратно. Целыми и невредимыми. Все, базар окончен.

— Ну, хоть сто баксов… На обратную дорогу…

— Нет! И не забудь, что я тебе сказал… Проваливай.

Заозерный ушел, а Руслан после короткого раздумья

заказал у бармена сто пятьдесят грамм коньяку Он впервые пил перед делом, но чувствовал, что иначе сорвется, не выдержит, сделает где-нибудь ошибку — столь велико было напряжение… Нет, дело его не пугало, и в благоприятном исходе он был уверен — на то были свои причины, — его томило и страшило совсем иное. Он должен был получить ЕЕ. Он всегда получал то, что хотел. Любым путем. Любой ценой…

Они уже мчались на дело, когда в кармане Руслана запищал телефон.

— Слушаю, — поднес он трубку к уху, — так… так… Я это знал. Не волнуйся, все в порядке, все по плану. Делаем, как договорились. До встречи дома…

— Проблемы? — спросил сидевший за рулев Нечаев.

— Все нормально, — сухо ответил Руслан, — ты за дорогой следи.

— Кстати, а куда мы едем? — не обиделся он. — Ты мне сейчас адрес дал, а насколько я помню, «антиквар» этот в другом конце города живет… Ничего не путаешь?

— Поучи бабку щи варить, — огрызнулся Руслан, — тебе дали адрес — вот и едь, любопытный ты наш…

Когда они остановились у нужного адреса, из второй машины выскочила разъяренная Таня и бросилась к Руслану:

— Что это значит? Ты куда приехал? Мы планировали «антиквара», а это адрес «ювелира».

— Я знаю, — спокойно признал Руслан и хотел было ограничиться этим сообщением, но, разглядев встревоженные лица друзей, все же решился сказать: — У «антиквара» засада. Менты нас ждут. Кто-то сдал… Или «наводка» изначально «паленая» была…

Новость повергла всех в шок. Первым оправился Нечаев:

— Тогда какого черта? Сматываться надо! Веришь: никакого кайфа на тюремных нарах сидеть нет. Хватит уже, насиделись… Ты совсем рамсы попутал, Руслан: нас менты пасут, а ты такую информацию тихаришь. Дело-то общее… Ты не прав!

— Тихо-тихо! — остановил начавшийся ропот Руслан. — Все идет как задумано. По плану.

— Руслан, мы тебя уважаем, — мрачно сказал Нечаев, — и шли за тобой всегда потому, что ты… прав. Но сейчас ты что-то не то говоришь. И уж прости меня, но сдается мне, что… ты пьян.

— Я трезв, как никогда, — твердо заявил Руслан, — пахнет от меня кофе с коньяком… А что касается дела… Я знал, что на квартире «антиквара» нас пасут менты — меня предупредил мой человек по телефону десять минут назад. Но я это и раньше подозревал, так что Америку он для меня не открыл. Я его для того туда и послал, чтоб убедиться… Были у меня по этому поводу кое-какие мысли… Нам это на руку, ребята. Если менты нас ждут там — здесь они нас точно не ждут. Мы сможем работать спокойно. Пари держу: их и так мучает вопрос — будем ли мы работать сразу после того, как вышли из КПЗ. Пусть думают, что мы струсили. Билеты у нас уже в кармане — вы это знаете, — дело сделаем и уедем. Натянем мусоров… Эта хата чистая — я проверял. Или не верите мне?

Руслан обманывал их: квартиру «ювелира» он не проверял — не было времени. Но отступать было не в его правилах.

— Если где-то рядом с Севером есть стукач, — продолжал убеждать Руслан, — он уверен, что мы будем брать «антиквара». Ведь даже вы до последней минуты ничего не знали… Нет, уж вам-то я доверяю, но… береженого бог бережет. Фиг знает, какая там у ментов спецтехника имеется… Так что не трусьте: бог не выдаст, свинья не съест.

— Я отказываюсь участвовать в этой авантюре, — решительно заявила Таня, — мы обязаны в случае изменения планов сразу оповестить Севера. Это его тема. Мы не можем ничего предпринимать без его согласия. Я сейчас же звоню ему…

— Никто никуда звонить не будет, — решительно заявил Руслан, силой отбирая у нее сотовый телефон, — и на дело с нами пойдешь как миленькая… Мы сделаем это, ясно? Мы возьмем «ювелира» и уедем победителями! Не будет такого, чтоб менты меня обломали! Я сам кого хочешь обломаю! Все, за дело!

Они поднялись на второй этаж, к квартире «ювелира». По команде Руслана надели шапочки с прорезями для глаз. К немалому удивлению бригады, Руслан решительно нажал звонок соседней от «ювелира» квартиры.

— Что ты делаешь, — прошипел Нечаев, — это же…

— Заткнись! — так же шепотом ответил ему Руслан. — Там тетка живет, одинокая… Все нормально… Так надо…

— Кто? — послышалось из-за двери.

— Из ЖЖ, счетчик проверить надо, — ответил Руслан.

Дверь открылась, и он моментально приставил ствол пистолета ко лбу опешившей женщины:

— Тихо, мамаша! Пикнешь — убью! Мы не по твою душу, так что веди себя спокойно, и все будет путем… Не вздумай в обморок падать — пощечин надаю, быстро в себя придешь! Дома кто есть?

— Нет, — едва слышно отозвалась она, белая как мел.

— Звони соседу, — приказал Руслан, — скажешь, телефон отключили, а надо срочно позвонить… Сделаешь — отпустим. Ты нам не нужна. Все поняла?

— Да, — покорно ответила она, и Руслан нажал кнопку звонка «ювелира».

— Что вам, Надежда Георгиевна? — раздался через пару минут густой бас из-за двери — видимо, «клиент» рассматривал соседку в дверной «глазок».

— Телефон, — прерывающимся голосом сказала она, — позвонить… отключили…

— Не понял? — удивились из-за двери. — Сейчас, подождите минутку…

Дверь распахнулась, и Руслан мощнейшим ударом в челюсть опрокинул хозяина квартиры на пол. Краем глаза он заметил, как рухнула потерявшая сознание соседка.

— Быстро ее в квартиру! — скомандовал он Нечаеву. Дождался, пока бесчувственные тела оттащат, настороженно прислушался к происходящему на лестничной площадке, удовлетворенно кивнул:

— Нормально. Теперь, парни, быстро за дело. Все драгоценности в сумки — там разберемся, что ценно, а что нет. Искать тайники. На все про все даю вам двадцать минут. Таня, ты присмотри за этой мымрой — как бы с перепугу ласты не склеила. Нам только жмурика не хватало… Ну, быстро, быстро, не стоим на месте!

Им повезло и на этот раз. Набранное в квартире едва уместилось в двух спортивных сумках. Даже на первый взгляд было ясно, что среди добычи попадались и весьма ценные вещи. Пришедших в себя мужчину и женщину связали, оставив в дальней комнате. Из квартиры последним, аккуратно прикрыв за собой входную дверь, выходил Руслан. Уже выбегая из парадной, он буквально налетел на грузную пожилую женщину в экстравагантной, старомодной шляпке. Старуха неторопливо поправила съехавшую набок шляпку и басом, с сильным одесским акцентом посоветовала:

— Юноша, раз уж вы так страстно на меня легли, то по крайней мере не разочаровывайте: не спите!

— Слишком умная, как я погляжу! — выпалил раздосадованный этой задержкой Руслан.

— Что вы, что вы, — замахала руками женщина, — такое же необразованное быдло, как и вы!

— Врезать бы тебе, ведьма старая, — сквозь зубы пожелал Руслан, — да времени нет…

Добравшись до машины, упал на сиденье рядом с Нечаевым, скомандовав:

— Вперед! — и не утерпел, пожаловался: — Совсем народ страх потерял. Сейчас на такое чучело налетел — будь другое настроение, от смеха бы помер… Хамит еще, жаба слюнявая… Вот бы встретить ее еще разок, в другой обстановке, вместе бы посмеялись…

Он не мог догадываться, что это его случайное пожелание сбудется быстрее, чем он мог рассчитывать…

За пару кварталов до сауны, ставшей их новым убежищем, Руслан приказал Нечаеву остановить машину.

— Я вернусь через полчаса, — сказал он друзьям, — надо с Таней поговорить тет-а-тет… Шмотки пока в помещение занесите, я их позже Северу переправлю. И… осторожней там… всего несколько часов осталось — грех на мелочовке погореть…

Подошел ко второй машине, притормозившей следом, поманил девушку:

— Выйди, поговорить надо.

— Не о чем нам с тобой разговаривать, — отвернулась она.

— Я через несколько часов уезжаю, так что это последний разговор. Это важно… Не будем пререкаться — люди слушают…

Она неохотно выбралась из машины.

— Я люблю тебя, Таня, — решительно сказал он, — надо было давно тебе это сказать… Я ведь помнил о тебе каждый день, каждый час… все, что делал, все, чему учился, — для тебя.

— Поздно, Руслан, — сухо сказала она, — слишком поздно.

— Ты о том случае… в сауне? Прости…

— Я даже не об этом, — сказала она нехотя, — впрочем, этого я тоже тебе простить не смогу… Все кончилось давно. Через несколько лет, после твоего отъезда…

— Но у тебя же нет никого, — удивился он, — или… есть?

Она промолчала, отвернувшись в сторону.

— Кто он?! — Руслан схватил ее за плечи, она вырвалась. — Та-ак… Уж не дядюшка ли мой? Не господин ли Бочаров собственной персоной? Молчишь? А я-то дурак! Хорош «законничек», ай хорош! Сплавил племянника в глубинку, чтобы его девушку без помех пользовать…

— Перестань, — поморщилась она, — ты как бык — прешь на цель, ничего вокруг не видя… Не он меня добивался. Я — его. Я люблю его, Руслан. А он даже об этом не знает… Нет, наверное, все же знает, но…

— Он же «твердый, идейный вор», — иронично продолжил Руслан, — ему нельзя жениться… а вот любовницу содержать можно…

— Мы с тобой уже говорили об этом, — напомнила она, — я думала, одного раза будет достаточно, чтобы ты понял.

— А я вот тупой! Я не хочу отдавать счастье, которое у меня украли! Я не желаю быть обманутым идиотом, над которым посмеялись, — понятно? Он же не женится на тебе никогда! Неужели ты этого не понимаешь?!

— Мне это безразлично, — ответила она.

— Но что… Что я должен сделать, чтобы ты осталась со мной?! Скажи, я сделаю все! Ведь не может же быть так, чтобы… Чтобы все закончилось?!

— Руслан… Тебе надо отдохнуть, — сказала она, — ты слишком возбужден. У всех были тяжелые дни… Давай прекратим этот разговор.

— Нет, мы его продолжим!

— Что ты еще хочешь услышать? — устало спросила она. — Я тебе сказала: нет.

— Не хочешь по доброй воле, — угрожающе шагнул к ней Руслан, — так я тебя заставлю.

— Как? — спокойно посмотрела она на него. — Увезешь силой? Будешь держать в квартире на цепи? Я не люблю тебя — понимаешь? Не люблю.

— А что, если… Если я все брошу? — заглядывая ей в лицо, говорил Руслан. — Завяжу с криминалом раз и навсегда? У меня достаточно денег, чтобы уехать и начать все сначала… Ты ни в чем не будешь нуждаться! Ты никогда не пожалеешь!

— Прости, — сказала она и, прощальным жестом коснувшись его щеки, пошла прочь.

— Ты не уйдешь так! — крикнул он. — Я тебя заставлю! Ты все равно будешь моей!

Раздраженно вырвал из кармана запищавший телефон, рявкнул:

— Да! Кто еще?!

— Руслан, это я, — услышал он задыхающийся голос Заозерного, — это конец! Все пропало!

— Говори толком, — безумными глазами провожая уходящую Татьяну, приказал Руслан.

— Ребят взяли, — сказал Заозерный, — я сейчас здесь, около сауны… Я не мог предупредить — Мартынов подъехал в последний момент и даже не сказал, куда едем… Их накрыли вместе с товаром… Тебе надо бежать! Они все знают! За вами еле…

Голос в трубке прервался. Руслан еще несколько секунд завороженно смотрел на телефон, потом отключил его и убрал в карман. Проходными дворами добрался до места, с которого были видны двери сауны. Он успел к тому моменту, когда двое в форме сержантов выводили сникшего Заозерного. Вокруг было полно милицейских машин, сновали люди в штатском… Руслан отступил в арку подворотни.

— Значит, конец?! — тяжело дыша, прошептал он. — Стало быть, вот так… Одним все, а другим… ну это уж фиг! Еще посмотрим… Еще повоюем! Мы еще…

Он вновь достал телефон и набрал номер:

— Север? Это я. У меня две новости: плохая и очень плохая. С какой начинать? Пожалуй, я начну с того, что приеду сам. Жди!..

21 июля 2003 г (несколькими минутами раньше)

…Я забрал трубку из руки враз сникшего Заозерного и отключил связь.

— Что ж вы так неосторожно, Виктор Петрович? — укорил я его. — Пошли в туалет, а дверь за собой запереть забыли… Впрочем, это бы вас не спасло: слышимость в коридоре хорошая…

— Я звонил, — начал было Заозерный, но я остановил его:

— Не надо. Не стоит ничего выдумывать. То, что вы — человек Зотова, я знаю давно. Вы могли бы и сами об этом догадаться — я все же не мастер конспирации. Да и у квартиры «антиквара» вы засветились — думаете, вас там не заметили?

— Когда вы… Как вы узнали? — упавшим голосом спросил он. — Хотя не надо, не говорите, сам знаю. Я засветился с этой заразой… банщицей. Не надо было ее предупреждать… Она ваш сексот?

— Фу, какие слова плохие, — поморщился я, — «сексот»… Еще несколько часов назад ты так не говорил — и с чего бы так резко все переменилось? Но — нет, Виктор Петрович, она не сексот. Даже более того: когда-то Катя Беликова имела честь арестовывать ее за сутенерство. Просто мы даже в той ситуации смогли остаться людьми, а вот ты… Ты, оставшись с ней наедине, от имени Севера приказал «отдать ментам бывших в сауне проституток». Еще бы: ведь ты-то знал, что их уже нет ни в городе, ни в стране. Вот только ты зря добавил от себя, что в случае неповиновения «достанешь и ее, и ее дочь». Дамочка не из пугливых оказалась — неужели не понял еще тогда, когда от нее по морде получил?

— Значит, ты со мной играл, — покачал головой Заозерный.

— Еще скажи, что нечестно поступил, — в тон ему ответил я, — увы, у меня нет опыта работы с двойными агентами, но кое-что я из этой ситуации выжать смог. Когда благодаря моей промашке банду отпустили, я было думал, что игре конец. Но ты всем своим видом показывал, что решительно настроен продолжать расследование… Это означало, что по каким-то причинам Зотов не собирается уезжать из города… Что его держало, Виктор Петрович?

Заозерный отвернулся.

— Ну, не хочешь — не говори, — легко согласился я, — сам скоро узнаю… Во всяком случае, я понял, что их дела в нашем городе не окончены. Ты бы знал, каких трудов мне стоило убедить своего начальника поставить слежку и за тобой, и за Севером, и за боевиками Зотова. Даже людей не хватало. Спасибо Беликовой: как села на хвост вашей бригаде, так до «ювелира» и довела. Кто будет обращать внимание на толстую, пожилую женщину в смешной шляпке. А ведь Зотов твой буквально столкнулся с ней, выбегая от «ювелира». Сейчас там работает отдел Косталевского — надо и коллегам что-то подбросить, а то обидятся. Будь уверен: заявление примут как надо. А веши награбленные здесь. Что еще надо?

— Доказать мою причастность, — зло сказал Заозерный.

— Постараемся, — заверил я, — но в любом случае твоей карьере — конец. Кстати, диктофон в моем кармане работает — я тебя предупредил или забыл? Для суда это не улика, но для твоего начальника в самый раз будет…

— Сука! — сверкнул на меня глазами Заозерный. — Слова от меня больше не услышишь.

— А мне от тебя уже ничего не надо, — пожал я плечами, — что ты мне можешь рассказать интересного? Где сейчас находится господин Зотов? Так тут не надо быть Спинозой: наверняка едет к Северу Как только он войдет в здание, наружное наблюдение сообщит нам, и мы подъедем навстречу… О Севере ты все равно ничего не знаешь… Да это и не моя забота. Им занимается Косталевский, а мне надо было найти убийц моих друзей. Я их нашел.

— Повезло, — угрюмо заметил Заозерный, — сыщик ты хреновый. Если бы Руслан меня послушал — не видать бы вам удачи как своих ушей. Так что не гордись — просто повезло.

— Повезло, — согласился я, — однако повезло не майору Пупкину и не капитану Пяткину, а мне. Почему? Работал я… А может, дело не в везении. Может, все так и должно быть, а? Когда-то ведь должна жизнь наказывать таких подонков? Я не претендую на роль героя сегодняшнего дня. Я просто доволен, что все так кончилось.

Из коридора меня окликнул Григорьев.

— Не прощаюсь, — сказал я Заозерному, — что-то мне подсказывает, что мы еще встретимся… На суде. А у меня еще много работы. До встречи…

21 июля 2003 г. С. — Петербург

По дороге в офис Севера Руслан приказал водителю такси остановиться, купил в магазине литровую бутыль виски и весь остаток пути пил много и жадно. Охрана на входе покосилась недоуменно, но пропустила не обыскивая — знали Руслана в лицо. Это была ошибка — у Зотова все еще оставался взятый на дело «ювелира» «парабеллум». Входя в кабинет Севера, он демонстративно расстегнул куртку, так, чтобы видна была рукоять пистолета.

— Что это был за тон по телефону? — недовольно поднялся ему навстречу Север. — И что это за вид?

С кривой ухмылкой Руслан оглядел кабинет. Помимо Севера, здесь же находились опередившая его Таня и… Луза.

— С возвращением, — поклонился в его сторону Руслан, — опоздал ты малость, учитель… Впрочем, на последнее представление в самый раз успел…

— Что с тобой, Руслан? — нахмурился Луза. — Ты же не пьешь?

— Как видишь, пью, — опроверг Зотов, — но не волнуйся, голову не потерял. Ибо для предстоящего разговора она мне потребуется… голова-то…

— Что произошло? — нахмурился Север. — Может, все-таки объяснишь, что все это значит?

— С удовольствием, — Руслан удобно устроился в кресле так, чтобы видеть всех троих, — все действующие лица в сборе, так что можно начинать… Ребята мои погорели. Полчаса назад менты нахлобучили их прямо с товаром…

— Почему ты самовольно поменял план операции? — спросил несколько растерянный Север.

— Если б я его не поменял — нас нахлобучили бы еще раньше, прямо в квартире «антиквара».

— Но почему не позвонил сразу мне?!

— Объясню… Но позже, — пообещал Руслан, — сначала подобьем бабки. Ты, Север, вор правильный… С этой позиции и говорить стану… А Луза поправит, если что не так… Он у нас дока в воровских законах… Доля от этого дела у меня большая?

— Как договаривались, — недоуменно взглянул на него Север, — но при чем здесь это? Не находишь, что дележ несколько преждевременный?

— В самый раз, — заверил его Руслан и сделал из бутылки большой глоток, — если я правильно помню понятия — а я их помню, — я могу провести с тобой небольшой обмен. Я отдаю свою долю и долю парней — с ними я потом разберусь — в общак, а вместо этого… Вместо этого я требую ее! — Он указал пальцем на гневно вскинувшую голову Таню.

— Ты с ума сошел? — тихо, с явной угрозой спросил Север. — Иди проспись, пьяная свинья!

— Не хами, я в своем праве, — ничуть не обиделся Руслан, — женщина для вас такой же предмет купли-продажи, разве нет? А, Луза?

— Тут все сложнее, — дипломатично отозвался старый вор, — насколько я понимаю, эта девушка не просто… м-м… девушка, а весьма ценный работник… Да и зачем она тебе, Руслан? С твоими деньгами можешь десять девушек купить, без этого… напряга.

— Нет, подождите, — с пьяной настойчивостью продолжал Руслан, — а как же блатные законы, понятия, лирика, наконец? Разве вор должен держаться за бабу… Особенно если на кону такая куча денег, которыми можно парней в тюрьме «подогреть»? Разве сами не трубите на каждом углу, что все проблемы в нашем мире из-за жадности и баб? Что вы меня здесь лечите? Я прекрасно помню правила…

— Руслан, — явно сдерживая себя, с трудом подбирал слова Север, — пойми, что времена изменились. То, о чем ты просишь, — абсурдно. Как ты себе это представляешь? Это же не работорговля? Как я тебе ее отдам?!

— Как взял, так и отдашь! — яростно крикнул Руслан. — Меня в деревню, мою девочку — себе в постель?! Ладно, господа «правильные воры», я вас понял… Тогда поговорим по-другому. Помнишь, Север, ты стукача в своей фирме искал? Так этот стукач у тебя сейчас за спиной стоит!

Север машинально оглянулся, недоуменно посмотрел на Таню и, догадавшись, куда клонит Руслан, в ярости вскочил из-за стола:

— Ты думай, что несешь? За базар отвечаешь?

— Ага, — с удовлетворением отвечал Руслан, — а вот теперь мы опять «правильные воры в законе». Интересно, как у вас получается: как у кубика-рубика — в какую сторону надо, в такую и сложилось… Отвечаю! Информация надежная. Пришла оттуда, откуда и предыдущая. Когда я тебе врага твоего обрисовывал — ты радовался, а как на стукача вывел, так взгрустнулось? Неудивительно, спать с ментовским агентом и выбалтывать в постели секреты — ситуация анекдотичная. Народ на зоне узнает — не поймет…

— Ты впрямь… не зарывайся, — настороженно предупредил Луза, — обвинения слишком серьезные… нужны доказательства.

— Доказательства получите, — заверил Руслан, — главное, с ситуацией определиться… Я еще тогда засомневался: уж больно красивая сказочка про «сокровище Фаберже». Прямо-таки красиво упакованный сыр в мышеловке… Но с перебором. На деревенщину рассчитано. Я ведь уже говорил тебе, Таня: не считай меня деревенским дурачком, не придется удивляться потом… Впрочем, это не твой стиль… Косталевский придумал? Ну, молчи, молчи… Как к тебе эта информация попала, Север? Наводка, часом, не от Танечки пришла?

По рыскнувшему в сторону взгляду вора Руслан понял — угадал и, удовлетворенно кивнув, продолжил:

— От нее… Заранее нам ловушку ставили…

— Это ни о чем не говорит, — сказал Север, — ей могли подбросить эту информацию…

— А киллер твой, что вместе с ней ко мне в город ехал, — где он? Кто еще знал о его задании, кроме тебя и… нее? Ведь он так и не отыскался, не правда ли? Догадываешься, где он сейчас сидит? И я не совсем уверен в виновности покойного Назарова. Он был моей правой рукой, знал все секреты, а уж какая светлая голова была!.. Кстати, я начинаю даже в его смерти сомневаться. Это смотря что ментам важнее было: если киллера взять, то могли подождать, пока моего Федора грохнет, и брать с поличным, а вот если им нужен был я… Тогда сидит сейчас бедный Феденька в пресс-хате и живописует ментам мои прошлые подвиги…

Север с Лузой переглянулись.

— А ствол тебе зачем? — спросил Луза.

— Вы же такие все правильные, — усмехнулся Руслан, — ради своих интересов можете решить и дело это замять… Вместе со мной… Не злись. Луза, шучу я. С дела остался. Не успел в схрон положить — там парней моих вязали. Не при ментах же идти, а бросить жаль было… Да и пригодится еще.

Он с грохотом опустил пистолет на полированную столешницу, придержал рукой, взглянул на Таню:

— Так уходишь со мной?

Она отвернулась.

— Как знаешь, — пожал плечами Руслан и подтолкнул пистолет к Северу. Тот машинально взял.

— Столько парней село, — с горечью сказал Руслан, — теперь и мне в бега… Будьте вы прокляты, с вашими играми и вашими законами. Все могло быть иначе…

— Но… все же требуются факты, — неуверенно сказал Север, завороженно глядя на пистолет в своих руках, — доказательства…

— Доказательств сейчас у ментов много, — с горечью ответил Руслан, — а тебе-то еще какие факты нужны? Вспомни все сам, по новой, в свете последней информации, и поймешь… А если и этого мало, то… Посмотри на нее…

Север медленно повернулся к молчавшей на протяжении их разговора Тане:

— Это… правда?

Их глаза встретились. Они смотрели друг на друга не больше пяти секунд, но всем находившимся в кабинете эти секунды показались бесконечными… А потом грянул выстрел… Другой, третий…

Север стоял с помертвевшим лицом, а его палец давил и давил на спусковой крючок, пока в пистолете не кончились патроны…

— С ума сошел! — ахнул Луза, вскакивая со своего места. — Что ты наделал? Ведь это можно было не так…

— А как? — с любопытством спросил Руслан, делая еще один большой глоток из бутылки.

— Я не знаю, но… Теперь надо что-то делать!..

Руслан пьяно усмехнулся, подошел к окну, поворачиваясь спиной к распростертому на полу телу, и, выглянув на улицу, покачал головой:

— Поздно…

— Что? Что «поздно»? — забеспокоился Луза, подбегая к нему.

— Легавые пожаловали, — кивнул на подъехавшие машины Руслан, — а то я уж удивляться начал… Как же без них, родимых…

Север безучастно стоял над окровавленным телом и смотрел на странную улыбку, застывшую на лице Тани. Луза подскочил к нему, вырвал из безвольных пальцев пистолет и протянул Руслану:

— Ты должен! Ты обязан взять это на себя! Не беспокойся: на зоне все будет! И грев, и девочки, и… Ему выгоднее оставаться сейчас на свободе! Он сможет многое для тебя сделать… Ты же знаешь законы: это по правилам! Ты обязан! По понятиям!

— Идите вы в жопу с вашими понятиями, — отчетливо выговаривая слова, посоветовал ему Руслан.

В коридоре послышался топот множества ног, дверь распахнулась:

— Всем стоять! Руки за голову!

Руслан сделал глоток из бутылки, поставил ее на подоконник и медленно поднял руки…

23 июля 2003 г. С.-Петербург

В полдень мне позвонил Алексеев из Васильевского РУВД.

— Привет энтомологам в погонах, — весело поздоровался он, — как настроение?

— Ну-у, — неопределенно протянул я, — так… а что?

— Нашел тебе квартиру, — похвастался Алексеев, — ты же теперь вроде как бездомный… Человечек тут есть у меня один… кхм-м… Дружим мы с ним по… нашей линии. Так вот он на север подался, на заработки, планирует не меньше года шабашить. Ключи от комнаты мне оставил. Сказал: делай что хочешь, главное, чтобы чисто было и культурно. Денег не надо, а мне хватит и пол-литра.

— Спасибо, — приятно удивился я, — отказываться не стану.

— Еще бы, — самодовольно усмехнулся в трубку Алексеев, — можешь приезжать, забирать ключи… Кстати, со своим крестником пообщаться желания нет?

— Это с кем? — не понял я.

— С Русланом Зотовым. Мы по нему свои дела закончили, теперь в РУОП передаем, по эстафете. Во второй половине дня обещали забрать.

— Приеду, — сказал я, подумав, — сейчас возьму машину и приеду.

— Жду, — сказал Алексеев и отключился.

— Куда это ты? — спросила, отрываясь от бумаг, Беликова.

— К василеостровцам. Они сегодня Зотова в РУОП передают… Хочу пообщаться напоследок.

— Подожди, я с тобой, — неожиданно изъявила желание Беликова.

Несмотря на царящую на улице жару, нацепила свою новую, несуразного фасона шляпку и, повертевшись перед зеркалом, сказала:

— Нет, все же шляпка — эта корона женщины! — И гордо прошествовала к машине.

Зотов уже сидел в кабинете Алексеева, пристегнутый одной рукой наручниками к батарее.

— Какая встреча! — радостно удивился Зотов, увидев Беликову. — Так это вы нас выпасли, мадам? Снимаю шляпу! Не будь прикован — поцеловал бы ручки…

— Я тебя на тридцать лет страшнее, — в тон ему ответила «Фаина», — меня уже поцелуями не только в ручки, но и в задницу не соблазнишь. Тем более ты не в моем вкусе.

— Это почему? — совершенно искренне обиделся Зотов.

— А мне нравится в мужчинах то, что они на свободе, — пояснила Беликова, — с тобой-то какие шансы? Секс по переписке? Лучше — секс по барабану.

— Уели, уели, — согласился Зотов, — а вы, стало быть, на меня поглазеть пришли… Что ж, смотрите. Вот он я.

Он последовательно повернулся к нам анфас и в профиль, горделиво демонстрируя себя.

— Зотов, не паясничай, — одернул его Алексеев.

Зотов пожал плечами и, достав одной рукой из кармана сигареты, неловко прикурил.

— Зря злорадствуете, — сообщил он нам, — я тюрьмы не боюсь. Я там не пропаду — не тот характер. Со связями тоже все нормально, так что жить не хуже вашего буду.

— А я вот слышал, что серьезные люди к тебе претензии имеют, — задумчиво обронил Алексеев, — вроде как ты с ворами не совсем по понятиям поступил… Обижены они на тебя.

— С обиженными на зоне поступают просто, — расплылся в улыбке Зотов, — знаете, наверное? И вообще, что вы меня пугаете, начальник? Вы свое дело делаете, я — свое. Сегодня ваша взяла — радуйтесь…

— Хотелось поближе посмотреть на человека, убившего моих друзей, — сказал я. — Думал, в тебе должно быть что-то такое… Нет, обычная мразь…

— Вы мне чужого не вешайте, — запротестовал Зотов, — я на мокрухи не иду. Даже и не надейтесь пришить это мне. Я знаю, что у вас такое желание имеется… По личным мотивам, — и он весело подмигнул мне.

— Но капитана Яковлеву все же ты убил, — вместо меня ответила Беликова, — пусть и не собственноручно, но… На тебе ее кровь.

— Вот только не надо… — начал было Зотов и осекся, ошеломленно уставившись на Беликову. — Что-что? Капитана? Так она все же мент?!

— Ах вот оно что, — протянула «Фаина», пристально глядя на смутившегося Зотова, — так ты так и не был уверен в этом до конца… А Северу просто лапшу на уши вешал… Нуты и сучонок!..

— Ничего не знаю, — отвернулся к окну Зотов, — что мое — отвечу, а все остальное — доказывайте.

— Правильный выбор она сделала, — убежденно сказала Беликова, — это я тебе как женщина говорю. Север ваш хоть личность, а ты… Женщины ведь мужское нутро интуицией видят… Не досталась она тебе. Не ты ее победил, а она тебя.

— Долго эта баба надо мной изгаляться будет?! — покраснел от злости Руслан. — Уберите ее, а то я жаловаться буду… И вообще я устал. Требую, чтобы меня в камеру отвели.

— Отведут, — кивнула «Фаина», — только напоследок открою тебе одну тайну. Совершу должностное преступление… Хочешь?

— Что еще за тайна? — настороженно покосился на нее Зотов.

— А ведь был у тебя шанс, — сказала Беликова, — был… Косталевский до сих пор ломает голову, почему Таня не давала конкретной информации по Северу. Всех подсадила, в святая святых влезла, а по Северу ничего существенного. Не было ничего серьезного? Не доверял он ей? Пусть ломает голову. Мы-то с тобой правду знаем… Если бы он ее не… Да еще и признался в этом потом, не стал юлить. Не сделай он этого — не было бы на него ничего в РУОПе. Не сдала она его… Вот так.

Криво улыбаясь, Зотов молчал.

— Но удивляет меня не это, — сказала «Фаина», — меня интересует другое… Почему, давая подробнейшую информацию о твоей бригаде, она все время выводила из-под удара… тебя? Нет ничего о тебе в ее донесениях. Ничего существенного, словно и не было тебя на этих грабежах. Судить тебя, как ты понял, будут на основаниях… Впрочем, об этом я умолчу. Там доказательств хватит. А вот почему она про тебя молчала… Как ты думаешь?

Глядя на посеревшее лицо Зотова, я удивился невольно возникшему во мне чувству жалости. Странно: этот человек убил моих друзей, исковеркал мою жизнь, а я его… жалею? Наверное, было в его лице в этот момент что-то такое… Что не описать словами. Я бы дорого отдал за то, чтобы узнать, о чем он думал в этот момент…

А Зотов в этот момент ни о чем конкретно не думал. Мысли роились в его голове, путаясь и наслаиваясь одна на другую.

Он думал о том, что вот теперь ему точно конец. Не тогда, когда он отказался выполнить распоряжение Лузы. Не тогда, когда он в безумной ярости вкладывал пистолет в руку Севера. Не тогда, когда узнал, что Федор Назаров действительно жив и дает обличающие его показания. И даже не тогда, когда к нему в камеру стали доходить слухи о готовящейся расправе над ним воров. А именно сейчас, когда он узнал правду.

Еще он думал о Тане. Он запрещал себе думать о ней с того самого мига, когда первая пуля ударила в ее тело, отбрасывая к стене, и он увидел немыслимую в этой ситуации благодарную ее улыбку, обращенную к нему. Она словно благодарила за что-то, очень важное для нее… А вот теперь вспомнилось…

27 июля 2003 г. С.-Петербург

Я сидел в садике, возле нашего отдела и курил, щурясь на солнце. Сегодня был хороший день: я придумал себе новую мечту об отдыхе. Если бы у меня каким-то чудом появилось много свободного времени, я бы отправился искать клады. Нет, клад Фаберже я бы искать не стал — слишком мрачные воспоминания связаны для меня теперь с ним. А вот знаменитый Панафидинский клад, исчезнувший примерно в то же время… Как, вы не слышали о нем? Сейчас я вам расскажу эту удивительную историю…

— Дастин! — послышался от дверей отдела голос Григорьева. — Где он, черти бы его погрызли?! Опять на солнышке греется?! Дастин! Все собрались, местные опера уже ждут! Дастин, вы где?..

Я вздохнул и поднялся. Домечтаю потом. Что делать — работа… А историю о кладе Панафидина я расскажу вам в следующий раз — надеюсь, мы с вами еще увидимся…

Оставаясь людьми…

Часть 1

…Ты узнаешь беду воотчую…

Не проси у судьбы одиночества.

Пусть уж лучше висок прострелянный,

Чем седое спокойствие времени…

А. Вепрь

Беликова закрыла томик стихов Цветаевой и осторожно спустила ноги с дивана на пол. Развалившиеся на ковре собаки сразу подняли головы и навострили уши.

— Да, именно так, — со вздохом пояснила им Екатерина Юрьевна, — по частям, с остановочками и передышками. А вы как думали? Это я лет десять назад единым махом соскакивала, а теперь главное — не развалиться… Впрочем, десять лет назад я уже не соскакивала… Но слезала с дивана довольно бодро. Ну, вам-то все равно: болею я или не болею. Вам хочется в туалет. Эгоисты!

Собаки внимательно слушали, глядя на нее умными, преданными глазами. Боярыня Морозова (Беликова подобрала ее во время жутких холодов зимы 2002 года) и Перестройка (прозванная так за прожорливость, хитрость и неистребимую привычку гадить по углам) были обычными дворняжками, подобранными Екатериной Юрьевной из жалости — покормить и обогреть денек-другой — и оставшимися жить вместе с ней. Где-то на улице еще пропадал вечно ободранный в боях за территорию и гарем кот Вальмонт, но за него Беликова не беспокоилась: такие не пропадают.

Бабье лето в этом году выдалось на редкость солнечным, ярким, умиротворенным. Беликова вообще из всех времен года более всего любила осень. Нет, разумеется, не ту осень, которая угнетает своими бесконечными дождями и пронизывающим ветром, а вот такие сентябрьские деньки, насыщенные теплом, красками и запахом кленовых листьев…

— «Беглых солдат и неверных жен», — рассказывала она внимательно слушающим ее собакам, — в восемнадцатом году ведь написано, а как на наши дни похоже, правда? Все повторяется… Значит, и хорошее повторится.

Они неторопливо шли по старинному скверику. Беликова жила на первом этаже старого, еще дореволюционной постройки дома. Место было замечательное: тихое, с талантливой архитектурой, наполненное тем мистическим, но явственно ощутимым духом, который называют «петербургским». Когда какие-то коммерсанты предлагали купить у нее эту квартиру или обменять на большую по площади в новостройках, Беликова с негодованием отказалась. Коммерсанты обиженно удалились, но три дня спустя в ее квартиру заявились трое атлетически сложенных «отморозка». Они «гнули пальцы» и «ботали по фене» до тех пор, пока не приехал вызванный Беликовым Максим Григорьев во главе всего отдела. Перед широкоплечим, исполненным холодной ярости подполковником со светло-голубыми глазами «арийского убийцы» бритоголовые «гнули пальцы» уже совсем в другую сторону и объяснялись на изысканном языке Пушкина и Гумилева. Больше ее не беспокоили…

— Только в нашей стране все повторяется слишком часто, — продолжала объяснять свой взгляд на историю России Беликова своим благодарным слушателям, — а на пользу почему-то не идет. Короткая у нас память. Каждый раз историю заново переписывали. Мне уже кажется, что с семнадцатого года наша история напоминает штрихкод: что не зачеркнуто, то — пробел… Наверное, это потому, что в России очень любят начинать новое дело и столь же не любят его продолжать и тем более заканчивать…

Привычным маршрутом она дошла до газетного киоска, поздоровалась со знакомой продавщицей.

— Вам сегодня «побульваристее» или позанимательней? — спросила продавщица, уже знавшая вкусы Беликовой. — В «Аргументах» занимательная статья о жизни Фрейда, а в «Комсомолке» опять о маньяке.

— Фрейда я не люблю больше, — вынесла свой вердикт после секундного размышления Беликова, — не терплю мужчин, которые все сводят к одному… Нет, давайте про маньяка. Хоть сексуальный?

— Непонятно, — пожала плечами продавщица, — с одной стороны, убивает только женщин, с другой — без сексуального надругательства.

— Милая моя, — вздохнула Беликова, — это и есть самое злостное сексуальное надругательство над женщиной.

— Убить?

— Не домогаться — пояснила Беликова, — неправильный маньяк какой-то… Нет, про него тоже не надо.

— Но это очень громкое дело, — попыталась заинтересовать ее продавщица, — милиция призналась, что ловит его уже полгода, только по каким-то причинам раньше не всю информацию в прессу пускали. На его счету уже семь трупов. Убивает только проституток и писательниц.

— Проституток-то за что? — удивилась Беликова. — Журналисты ничего не путают? Это не два разных человека?

— Говорят, почерк схожий, — пояснила продавщица, — четырех проституток успел убить и трех писательниц. Третья известная оказалась, вот шум и поднялся… Жуть что за время! На улицу выйти страшно!

— Да, маньяки уже не те, — охотно согласилась Беликова, — приличного маньяка теперь не чаще приличного человека встретишь… Ладно, давайте «Комсомолку».

Зажав газету под мышкой, не торопясь вернулась в квартиру, но прочитать статью не успела — зазвонил телефон.

— Екатерина Юрьевна, я знаю, что вы болеете, — извинился в трубке голос Григорьева, — но ситуация… нестандартная.

— Если появился проститут, специализирующийся на толстых, пожилых женщинах, и требуется подставное лицо, то я согласна, — самоотверженно заявила Беликова.

— Нет, — рассмеялся Григорьев, — кем-кем, а вами я рисковать не могу.

— Какой же это риск, голубчик? — удивилась Беликова. — А если и риск, то что не сделаешь ради любимого начальника?.. Ладно, Максим, не буду вас отвлекать, понимаю, что что-то серьезное. Говорите.

— Пришла девица, — сказал Григорьев, — вы ее пару-тройку раз задерживали… Кристина Алябьева — не помните такую?

— Какие же пару-тройку раз? С пару дюжин задержаний набежит… И что она хочет?

— Говорит, что есть очень ценная информация, но расскажет она ее только вам. Уговаривал я ее, уговаривал — ни в какую.

— Видно, не так уговаривал.

— Вы же знаете, я не ловелас, — отшутился Григорьев, — душу женщины больше по романам постигаю. Но писатели — эгоисты: о том, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, сообщили, а вот через что лежит путь к сердцу женщины?

— Путь к сердцу женщины лежать не должен, — просветила его Беликова, — но интуиция-то у тебя осталась? Как думаешь: пустышку эта Алябьева принесла или нечто, ради чего все же стоит собрать свои старые кости с дивана?

— Если бы я чувствовал пустышку, я бы вас не беспокоил, — серьезно сказал Григорьев, — кажется мне, что дело серьезное.

— Машину пришлете? — вздохнула Беликова.

— Уже, — сказал начальник, — она должна сейчас к вам подъезжать.

В тот же миг раздался звонок в дверь.

— Что ж, — покорилась судьбе Беликова, — выезжаю, ждите.

Как человек Алябьева ей никогда не нравилась: смазливая девица, но вся какая-то вертлявая, скользкая. К некоторым из своих подопечных Беликова испытывала жалость, к некоторым — презрение. К таким, как Алябьева, у нее были сложные чувства. Было заметно, что в финансовом плане работа девицу устраивает, в физическом — не тяготит и заниматься чем-то другим она не собирается категорически. На контакт с Беликовой она шла легко, сутенеров и притоновладельцев сдавала без лишнего нажима, но все же было в ней что-то… Подловатое, что ли? Непозволительно брезгливая для своей работы, Екатерина Юрьевна таких агентов сторонилась — не было глубинного, личного контакта. Она подозревала, что Алябьева чувствует эту ее внутреннюю неприязнь, потому и удивилась ее приходу. Впрочем, удивления своего не выдала и поздоровалась как можно приветливее.

— Дело у меня к вам важное, — с таинственным видом сообщила Алябьева, когда они остались вдвоем, — пусть ваши коллеги не обижаются, но такое я могла только вам сказать. Чуть что не так — и порешат меня. Как пить дать порешат! А в вас я с первого раза нормального человека увидела.

— Не люблю лести, но вы на первом месте, — усмехнулась Беликова, — так что же такого, жутко страшного, ты мне хочешь поведать? Никак, маньяка этого знаменитого отыскала? Которого по всему городу ловят?

— А вы откуда знаете? — опешила девушка.

— Так, — теперь пришла пора удивляться Беликовой, — давай-ка с самого начала и поподробней.

— Я полгода назад познакомилась с парнем, — начала свой рассказ Алябьева, — сам ко мне на улице подошел. Поначалу он мне очень понравился. Обходительный такой, остроумный, сильный… Разумеется, я не стала ему говорить, чем на жизнь промышляю… Ну, туда-сюда, стали встречаться. Зовут его Кирилл, фамилия — Бортко. Отчество не знаю — не спрашивала. Не намного он меня старше, чтоб по отчеству величать. Поначалу все хорошо было: встречались, гуляли, он меня даже по ресторанам возил — деньги у него время от времени весьма приличные появляются… А потом стала я замечать, что с парнем что-то не то…

Как-то спросила его, где работает, только смеется: не бойся, говорит, без куска хлеба не останемся, на мой век работы хватит, а специалист я знатный. Но я-то вижу, что не работает он, как все нормальные люди. Пропадает на день-другой, и уже деньги в кармане шуршат. Кстати, еще одна интересная деталь: деньги у него водятся, а одевается в секонд-хенде. И одежду очень часто меняет. Как вернется из своей очередной отлучки, так по новой в магазин бежит, а все старое — долой. Я же женщина, такие вещи замечаю. Он себе ничего в бутиках потому и не покупает, что все едино в мусоропровод отправлять. Явно чем-то нехорошим промышляет.

— Ну, милочка, — протянула Беликова, — за бдительность я тебя, конечно, хвалю, но этой информации мало, чтоб человека с такой кучей убийств связать. Может, заскоки у парня такие — одежду часто менять. Может, он свой стиль меняет, имидж ищет.

— Может, — победно прищурилась Алябьева, — да вот только фактики у меня повесомей будут. Это все так — цветочки. Насчет заскоков это вы верно подметили. Заскоков у него хватает. Вроде нормальный-нормальный, а потом вдруг — раз! — побледнеет, посинеет, глаза кровью нальются, трясется весь… Я его спрашивала: ты, часом, ничем таким не болен? Нет, говорит, все нормально… Врет! Вы бы видели его в тот момент! Таблетки какие-то глотает…

— Может, наркоман! — предположила Беликова.

— Нет, наркоманов я за версту вижу. Я как-то добралась до этих таблеток. Названия не помню — у меня с языками проблема, но я на бумажке себе записала, потом у девчонок узнала. Одна из наших в медицинском учится, сказала, что скорее всего это от душевной болезни. То ли шизофрении, то ли эпилепсии… А я еще удивлялась: видный парень, симпатичный, веселый, а ни жены, ни постоянной подруги нет…

— И все равно этого недостаточно, — вздохнула Беликова, — я, конечно, передам твою информацию куда следует, но…

— Да вы подождите, — оборвала ее Алябьева, — я же еще до самого главного не дошла! Я у него эти заточки нашла!

— Какие заточки? — не поняла Беликова.

— Ну, которыми девиц убивают, — удивленно взглянула на нее Алябьева, — вы что, не в курсе? Заточки, изготовленные из напильников и изолентой замотанные. Маньяк ведь этот как свои жертвы кончает? Бьет такой заточкой в голову, в левый висок — и сделано дело. Заточки в теле оставляет. По одной на каждую жертву Только я этого раньше не знала. Доходили слухи, что девчонок наших кто-то режет, но вы же нашу работу знаете: риск на каждом шагу… А сегодня открываю газету и аж обомлела! Матерь родная, так я такие же заточки у Ки-рюхи под ванной еще месяц назад видела. Пролила воду, когда в душе мылась, сунулась с тряпкой и нашла. Но значения не придала, даже спрашивать не стала… Сейчас представляю, что бы было, если бы я его все же спросила тогда… Лежать бы и мне рядом с этими девицами…

— А ты ничего не путаешь? — нахмурилась Беликова. Дело выходило и впрямь крайне серьезным. Зря, выходит, она в девушке сомневалась. Бывает и такое: самую важную информацию узнаешь от самого никчемного человека. А уж если все это окажется правдой…

— Ничего я не путаю, — обиделась Алябьева, — может, конечно, это вовсе и не те заточки, но… Много у нас в городе людей хранит у себя под ванной с десяток обмотанных красной изолентой заточек?

— Адрес этого парня знаешь?

— Екатерина Юрьевна, я же заточки у него в квартире и нашла, — удивилась Алябьева, — конечно, знаю.

— Да-да… Извини, разволновалась я, — сказала Беликова, — значит, так… Ты посиди здесь минуту, не уходи никуда, я сейчас вернусь.

Григорьев выслушал ее очень внимательно и хоть внешне не выказал волнения — он вообще был крайне сдержанный человек, — но в глубине его глаз Беликова разглядела огоньки охотничьего азарта.

— Было бы весьма забавно, если бы она и впрямь сдала нам Критика, — заметил он. — Хм-м… Заманчиво.

— Какого критика? — не поняла Беликова.

— Да, Екатерина Юрьевна, отстали вы от жизни, — покачал головой Максим, — журналисты убийцу этого Критиком назвали. За то, что писательниц убивает. Хорошо хоть, не инспектором третьего отдела — он ведь и проституток режет почем зря… Третий месяц город на ушах стоит. Ориентировки во все отделы разосланы. Дело широкую огласку получило после убийства некой госпожи Коломийцевой. Оказалось, известная писательница «женских детективов». Вы же увлекаетесь подобной литературой, должны были о ней слышать…

— Увлекаюсь я, Максим, мужчинами арийского типа, — парировала Беликова, выразительно посматривая на бесстрастного начальника, — литературу серьезную читаю. А эти романчики… пролистываю, отдыхая. Должна же я иметь какие-то женские слабости? Или вы меня рассматриваете исключительно как подполковника и старую ведьму?

— Почему же «старую»? — не остался в долгу Григорьев. — Вы еще довольно молодая ведьма.

Беликова усмехнулась, достала из сумочки пачку «Беломора» и, взглядом спросив разрешения, закурила.

— Это не единственное мое достоинство, — с апломбом заявила она, выпуская в потолок струю табачного дыма, — у меня еще и лифчик пятого размера. А, как говорится, большая грудь может сделать привлекательной даже самую умную женщину… Что будем делать с этим Критиком? Сливать информацию в Главк?

— Сложный вопрос, — признал Григорьев, — с одной стороны, надо бы ее проверить, а то поднимем шум, а как дело пшиком кончится — засмеют… С другой стороны, и самим его брать чревато: у нас маловато опыта в делах подобного рода — вдруг как напортачим? А с третьей стороны… Какой банк сорвем, если этот тип все же окажется тем самым Критиком? Эх! И хочется, и колется!.. И все же склоняюсь к тому, что информацию надо сперва проверить.

— Значит, брать? — решительно затушила окурок в пепельнице Беликова.

— Да, — решился Максим, — собирайте наших, бери адрес у девочки — будем брать…

Задержание произошло до банального буднично. Позвонив в дверь, Екатерина Юрьевна возмущенно потребовала «прекратить это безобразие — заливать ее квартиру водой», дверь распахнулась, на лестничную площадку выскочил сердитый парень лет двадцати пяти и, увидев людей в милицейской форме, натуральным образом обмер. От греха подальше его заковали в наручники и, пригласив понятых, сразу прошли в ванную комнату.

— Есть! — сказал Мартынов, извлекая из-под ванны небольшой сверток. — Понятые, видите?

— Видим, — охотно подтвердили супруги-пенсионеры, приглашенные из соседней квартиры.

— Максим, звони территориалам, — посоветовал Мартынов, — с этим типом надо работать всерьез.

— Откуда это у тебя? — спросил Григорьев задержанного, рассыпая по столу заточки с ручками из красной изоленты.

— Первый раз вижу, — настороженно покосился он, — не мое. Сами же наверняка и подбросили. Отпечатков моих там нет… Понятые, вы слышите?

— Какой грамотный клиент, — расплылся в недоброй улыбке Григорьев, — ты, часом, не сидел, дружок?

— А то не знаете — к кому шли? — недоверчиво хмыкнул парень. — По малолетке, за кражи… А вы, собственно говоря, что мне шьете?

— Не догадываешься? — в тон ему ответил Григорьев. — Но это уже не по нашей части. Сейчас прибудут ребята из убойного, вот с ними в непонятки играть и будешь.

— При чем здесь убойный?! — заорал парень. — Убойный-то при чем? Я сроду на мокрое не шел? Вы че лепите?!

— А на что шел? — с любопытством спросил Григорьев.

Парень хмыкнул и отвернулся.

Территориалы приехали довольно быстро.

— О-о! Кирилл Бортко! — обрадовался высокий рыжеволосый парень, представившийся майором Гурецким. — Какая поистине приятная встреча! Я же говорил тебе: сколько веревочке ни виться…

— Знакомы? — уточнил Григорьев.

— Буквально пару недель назад общались, — охотно подтвердил Гурецкий, глядя на задержанного с нескрываемой радостью, — была у меня информация, что добрая половина квартирных краж в районе — его рук дело, да вот доказать не удалось…

— «Доказать», — передразнил его Бортко, — палкой по почкам — вот и все доказательства! Хороша у вас метода: отпинали человека и еще переживаете, что посадить не удалось… До сих пор кровью мочусь…

— Но теперь-то ты крепко влип, — подмигнул ему Гурецкий, — если б я тогда знал, что ты еще и маньяк…

— Какой маньяк?! — с истеричными нотками завопил Бортко. — Вы че плетете, а?! Вы че на меня вешать хотите?

— Только твое, — заверил Гурецкий, — тебе и своего сверх головы хватит… Где заточки нашли? — спросил он у Григорьева.

— Под ванной.

— Вот незадача, — взъерошил рыжие кудри майор, — туда-то я заглянуть и не догадался… Я же у этого поганца был в квартире две недели назад, но осматривал поверхностно — знал, что клиент опытный и ворованное дома хранить не станет. Кто ж знал-то?

— Не мои это заточки! — сорвался с места Бортко. — Вы же мне их и подкинули, менты поганые! Вот сволочи! Сперва бьют, потом заточки подбрасывают! Вы хоть какие-то понятия имеете или совсем по беспределу живете? Все равно обломитесь! Ничего у вас с доказухой не выйдет!

— Поживем — увидим, — философски заметил Гурецкий, — только, сдается мне, на этот раз ты влип крепко. Очень шустрый и ушлый паренек, — пояснил он коллегам, — по слухам — уникальный профессионал в своем деле. У нас по району серия краж идет, все проникновения без взлома — путем подбора ключей. Вскрывают замки любой сложности, берут только деньги и драгоценности. Есть у меня надежная информация, что это его рук дело. Но уж больно опытный гаденыш — не прижать никак! Кто бы мог подумать, что этот ублюдок еще и убийца! Да, при его способностях проникнуть в квартиры жертв труда не составляло. То-то наши гадали: как убийца в квартиры входил — замки-то не повреждены. Думали — жертвы сами впускали. На знакомых грешили, оттого по ложному следу и пошли. А оно вот что оказалось…

— Вы мне эту лажу не вешайте! — снова взвился Бортко. — Настоящего убийцу найти не можете — на мне отыграться решили?

— Сядь на место! — недобро покосился на него Гурецкий. — Распрыгался здесь… Теперь, дружок, отношение к тебе совсем другое будет, ты это учти. Одно дело — кража, и совсем другое — семь трупов…

— Какие трупы? Какие трупы? Вы че?

После всех необходимых процедур Бортко увезли территориалы, квартиру опечатали. Екатерину Юрьевну отвез до дома лично Григорьев.

— Боюсь загадывать, но сдается мне, что на премию мы сегодня наработали, — сказал он на прощание, — а если и обойдут… Дело сегодня мы крайне полезное сделали. Можно сказать: день прошел не зря. Всего доброго, Екатерина Юрьевна. Выздоравливайте и возвращайтесь в отдел. Ждем вас с нетерпением.

Беликова рассеянно кивнула и вылезла из машины. Максим посмотрел ей вслед с некоторым удивлением, но списал ее настроение на последствия болезни и уехал с чувством выполненного долга.

А вот у. Беликовой такого чувства почему-то не было. Даже более того — настроение было испорчено бесповоротно. Что было тому причиной — для нее самой оставалось загадкой. Что-то тревожило, мучило, не давало покоя, а вот что?.. От черных мыслей отвлек скрипучий вопль пробравшегося через открытую форточку Вальмонта. Накормив собак и блудного кота, Беликова устало легла на диван. Хотела вздремнуть — сон не шел. Поворочавшись, вздохнула и открыла томик Цветаевой. Но мысли вновь и вновь возвращались к событиям сегодняшнего дня. Ее взгляд случайно упал на купленную утром газету. Отыскав нужную статью, углубилась в чтение. Встала, походила по комнате, напряженно о чем-то размышляя…

Она мучилась так до поздней ночи. Пила снотворное, долго ворочалась на постели, вставала, заваривала крепкий чай, думала, снова ложилась, пытаясь уснуть… И уже под утро, почти засыпая, неожиданно вскинулась, бросилась к столу, торопливо прочитала статью еще раз и победно посмотрела на испуганных такой активностью собак.

— Сара Бернар сыграла 13-летнюю Джульетту в семьдесят лет — неужели я не смогу сыграть умную женщину в шестьдесят?! Есть еще порох в пороховницах, есть! Завидуйте, животные: перед вами — баба разумная! А теперь можно и поспать.

Она вернулась в постель и остаток ночи спала как убитая.

Утром в половине одиннадцатого она уже открывала дверь в кабинет майора убойного отдела Гурецкого.

— Добрый день, Андрей Владимирович. Не помешала?

Гурецкий был не один. В его кабинете, у окна, довольно вольготно расположился мужчина лет шестидесяти, с умным аристократическим лицом и удивительно густой для его возраста шевелюрой. Одевался незнакомец с большим вкусом и явно в весьма дорогих бутиках, так что ментом быть никак не мог. В руках незнакомец крутил трость с серебряным набалдашником и с нескрываемым интересом слушал матерящегося в голос Бортко.

— С Кристиной я был в тот день! С Кристиной! — орал парень. — У нее спросите! Она подтвердит!

— А-а, «полиция нравов», — вспомнил Беликову майор, — проходите, присаживайтесь. Мы сейчас закончим…

Повернулся к задержанному и с явным удовольствием припечатал:

— Спрашивал. Отрицает.

— Врет! Я с ней был!

— Ей-то какой смысл врать? — удивился Гурецкий. — Вполне приличная девушка… В тот день она была в кино, и даже билеты сохранились. Так что рушится твоя версия, Кирюха, как карточный домик… Увы!

— Я же говорю вам — с ней был! — плачущим голосом повторил Бортко.

— Но даже если предположить, что в тот день ты был с ней — хотя я уверен в обратном! — то где ты был семнадцатого августа? Первого августа? Двадцать четвертого июля? Молчишь? То-то…

— Да я не помню, — лживым голосом заверил Бортко, — сколько времени прошло…

— Тогда спрошу о другом, — легко согласился Гурецкий, — как ты помнишь, вчера в твоей квартире мы устраивали обыск и нашли эти заточки. Дело серьезное, и работа по нему проводится в первую очередь… Это я к тому веду, что результаты экспертизы уже готовы и едут сюда. Но даже по телефону меня стопроцентно заверили, что изолента на найденных у тебя заточках и изолента на заточках, извлеченных из тел жертв, — идентичны. Для тупых перевожу: человек, подготавливающий орудие убийства, пользовался одним и тем же мотком изоленты. Даже места разрывов совпадают. Что на это скажешь?

— Кто эти заточки мастерил — не знаю, зато знаю, кто мне их подбросил, — сверкнул злыми глазами на майора Бортко, — вконец вы, менты, оборзели! Дела уже не раскрываете, а вешаете…

— Ругайся, ругайся, — усмехнулся майор, — теперь можно. Теперь на тебя уже никто не обижается… Есть к тебе и еще один интересный вопрос. То, что ты знаком с Алябьевой, — уточнять не надо? А вот скажи-ка мне, мил человек, откуда ты взял безделушки, что дарил ей на протяжении последних трех месяцев?

— Ничего не знаю, — снова отвернулся к окну Бортко.

— Тебя о чем ни спросишь, ты все одно твердишь, — не знаю да не знаю… А я вот знаю! С краж эти вещички. С квартирных краж. Как раз из той серии, что по нашему району шла. Девица, как про тебя правду узнала, так сочла за благо все добровольно выдать. Ну, будешь говорить?

— Доказательства нужны, начальник, — прищурил хитрый глаз Бортко, — вы пальчики мои на тех кражах нашли? Отпечатки обуви? Свидетелей, может быть? Вот когда найдете, тогда и разговор будет. А безделушки, что я ей дарил, я на рынке купил. С рук. У дядьки незнакомого. Могу описать. Хотите?

— Нет, не хочу, — отказался Гурецкий, — я тебе таких дядек сам могу описать с дюжину, благо фантазия хорошая. А отпечатков твоих в квартирах не было только потому, что ты в перчатках работал. Следов и микрочастиц с одежды — потому что менял ты ту одежду, как листки календаря. Мы говорили с продавщицами из секонд-хенда — они тебя хорошо помнят. Еще бы: постоянный клиент… Не спорю: с квартирных краж ты легко «соскочишь». Да ведь теперь речь не о них пошла… Среди этих безделушек нашлась одна занимательная брошка…

— Какая брошка? — вновь насторожился Бортко. — Не дарил я ей никаких брошек…

— Ты должен от нее всеми силами отказываться, — понимающе покивал Гурецкий, — ибо лоханулся ты с ней, парень, крепко! Брошка та — из квартиры убитой писательницы, Майи Коломийцевой. И брошка довольно характерная — родственники ее опознали.

— Да что вы, сволочи, делаете?! — в припадке полубезумного бешенства вскочил со стула Бортко и вновь упал на место, удерживаемый наручниками, которыми был прикован к батарее, — вы уже и Кристину сюда подписали?! И она продалась вам, паскуда дешевая? Да я… Да я на вас жаловаться буду!

— Это твое право, — сухо заметил Гурецкий, — однако для продолжения беседы ты сейчас слишком взволнован. Ступай в камеру, отдохни, подумай: стоит ли окончательно усугублять свое и без того плачевное положение… Я вызову тебя позже. Времени у нас много, успеем вволю пообщаться.

Он вызвал ожидавшего за дверью сержанта, и задержанного увели.

— Ох, и беспокойный тип, — пожаловался вслух Гурецкий, — но ничего, ничего, не таких ломали. Запоет, как миленький… Кстати, я забыл вас представить. Это — Екатерина Юрьевна Беликова, подполковник «полиции нравов». Именно она вывела нас на Бортко и со своими коллегами произвела задержание. А это — Владимир Иванович Смоляков, известный писатель…

— Я знаю, — приветливо улыбнулась Беликова, — я читала все ваши книги. И фильмы, поставленные по ним, смотрела… Хотя фильмы мне понравились меньше.

— Мои книги вообще очень трудно экранизировать, — легко согласился писатель, — я больше про внутренний мир писать стараюсь, размышления разные, описания — как это в фильм вставишь? Стараюсь разрешения на экранизацию не давать, но иногда убалтывают… Я, как и все писатели, тщеславен.

— Жалко, что вы так подолгу пишете, — сказала Беликова, — одна книга в полтора-два года… А так ждешь от вас чего-нибудь нового…

— Вот теперь вижу, что вы и впрямь моя почитательница, — улыбнулся Смоляков, — но вы не задумывались над тем, что мои книги, может быть, потому вам и нравятся, что я над ними РАБОТАЮ? Над сюжетом, над персонажами, над стилем и слогом. Я только черновики переписываю по пять раз — чего же тут удивляться, что столько времени на создание книги уходит? Да и годы уже не те…

— Сил не хватает? — удивилась Беликова, оглядывая довольно крепкую фигуру своего собеседника.

— Меркантильности, — смеясь, пояснил писатель, — я воспитан иначе, чем современные рукоблуды. Перестраиваться мне поздно, а гоняться за гонорарами как-то постыдно…

— Про рукоблудие — это вы из Раневской? — уточнила Беликова.

— В каком смысле? — не понял Смоляков.

— У нее ведь это: «Не понимают писатели, что фразу надо чистить, как чистят зубы. В особенности дамское рукоблудие бесит — скорее, скорее в печать», — по памяти процитировала Беликова.

— Снимаю шляпу, — удивленно приподнял бровь писатель, — сейчас, к сожалению, мало кто помнит о Раневской, и уж еще меньше людей читают мемуары…

— Меня коллеги по отделу «Фаиной» прозвали, — призналась Беликова, — за сходство внешнее, любовь к этой актрисе и… Я, знаете ли, выражаюсь иногда… как бы это сказать?.. «По-раневски». К сожалению, я полностью лишена ее гениальности.

— К счастью.

— Простите?

— Не к сожалению, а к счастью, — вздохнул Смоляков, — талант, как и гениальность, это не дар божий, это — крест… Хотя, смотря как к этому относиться. Сейчас мало кто тащит крест, сейчас кресты носят… и стараются украсить как можно богаче. Впрочем, это уже лирика. Простите стариковскую болтливость. Я и без того злоупотребил гостеприимством хозяина кабинета.

— Нет-нет, что вы, — запротестовал Гурецкий, — поверьте, мне льстит, что такой человек, как вы, заинтересовался нашими скромными успехами.

— Вы здесь от Союза писателей? — уточнила Беликова.

— Что? — удивился Смоляков. — Почему вы так решили?

— Коломийцева была вашей коллегой, — пояснила Беликова, — да и остальные… писательницы — тоже… Я думала, вас направили из Союза узнать, как продвигается дело.

— Нет, — смущенно признался Смоляков и, к удивлению Беликовой, даже покраснел, — я очень отдаленно был знаком с этими писательницами. Я, знаете ли, редко посещаю тусовки, на которых они бывают… Сказать по правде, не посещаю вообще… Я здесь сам по себе… Стыдно признаться, но я собираю материалы для книги… Только не подумайте, что я такая бесчувственная сволочь — пришел делать роман на чужой беде… Я очень давно собираю материалы для книги о… людях с исковерканной психикой…

— О маньяках? — уточнила Беликова.

— Не совсем, — окончательно смутился писатель, — вы смотрели фильм «Человек дождя» с Дастином Хоф-маном? Какой же это маньяк? Душевнобольной человек, с удивительными вывертами психики. К слову сказать, очень редкая болезнь. Во всем мире таких людей не больше двух десятков. А есть куда более интересные персонажи. Вы бы видели, какие уникальные картины, скульптуры творят эти люди! О-о! Тут не все так просто, как может показаться на первый взгляд! Если бог что-то отбирает, он всегда что-то дает взамен… Кстати, талант — такое же отклонение, как и дебилизм. Здоровый человек это… вот, — с серьезным лицом указал он на майора Гурецкого, но Беликова все же заметила озорные огоньки, сверкнувшие в глазах писателя.

— Да уж, — горделиво выпятил грудь майор, — столько проверок прошел, что хоть сейчас в космос…

— А то, что вы называете маньяками, — продолжил Смоляков, — что сказать о них… Меня интересуют прежде всего уникальные выверты их психики. На девяносто процентов это крайне скучные и примитивные люди, но иногда встречаются довольно любопытные экземпляры. Если писатель рассматривает подобные казусы природы не как «страшилку для дебилов», может получиться довольно занятная вещь. Вспомните хотя бы «Красного дракона», «Молчание ягнят» или «Парфюмера». Я услышал по телевизору сообщение о его поимке и решил посмотреть своими глазами…

— Где вы услышали? — не поверила своим ушам Беликова.

— По телевизору, — повторил писатель, — в «ТСБ», вчера вечером.

Беликова выразительно посмотрела на Гурецкого. Тот сделал вид, будто увлечен просмотром допроса Бортко.

«Вот тщеславный дурак, — подумала она, — а ведь не может не знать, что подобное разглашение информации только повредит делу. Да и запрещено. Но не удержался: позвонил, похвастался…»

— Но этот объект для моего романа не подходит, — развел руками Смоляков.

— Почему? — живо заинтересовалась Беликова.

— Не нахожу интересным, — после секундного раздумья признался писатель, — на таком примитиве пусть работают журналисты и писательницы-детективистки… Но все равно было весьма занимательно, — галантно поклонился он в сторону Гурецкого, — благодарю вас.

— Всегда к вашим услугам, — любезно отозвался майор.

Смоляков попрощался и вышел. После короткого раздумья Беликова последовала за ним.

— Приходили-то зачем? — окинул ее уже в дверях Гурецкий.

— Да так… Я как-нибудь потом зайду, хорошо? — торопливо ответила Екатерина Юрьевна и поспешила за уходящим писателем.

— Владимир Иванович!

Он с удивлением оглянулся.

— Это опять я, — виновато улыбнулась Беликова, — я пройдусь немного с вами, можно? Было бы обидно увидеть вживую любимого писателя и так бездарно упустить этот шанс… Я совсем чуть-чуть вас помучаю — не откажите в любезности.

— Да бога ради, — радушно отозвался тот, — а я, в свою очередь, уточню кое-что у вас. Никогда не сталкивался с «полицией нравов» — вдруг когда решусь написать…

— Писать особо не о чем, — отмахнулась Беликова, — шесть человек на весь город и область, нас не хватает даже на притоны и всякую мерзость вроде детской проституции и прочих извращений… Какая уж тут борьба за нравственность! В этом, кстати, надежда только на вас — писателей… Если мне не изменяет память, вы тоже раньше служили в органах?

— Говорят, был неплохим опером, — признал Смоляков, — потом получил травму, — он кивнул на трость, — пришлось покинуть ряды… От скуки и стал писателем. Ненавижу безделье… Но это было очень давно. Изменились времена, изменился Уголовный кодекс, изменились названия служб и методы работы. Вот и хожу по коллегам, подлизываюсь, прошу дать информацию, разрешить присутствовать при обысках, задержаниях. Как говорили одни хорошие писатели: «Писать нужно либо о том, что знаешь хорошо, либо о том, чего не знает никто». А то ведь смех берет, когда это дамское рукоблудие читаешь. Неужели лень дойти до ближайшего отдела и проконсультироваться у первого попавшегося опера? Или просто снобизм душит: я самая умная, я все знаю?

— Так это же «иронические детективы», — заступилась за писательниц Беликова, — так, для убийства времени…

— Вы верите в то, что говорите? — Писатель остановился и грустно посмотрел ей в глаза. — Неужели у нас так много времени, чтобы тратить его на… это? Россия всегда была самой читающей страной, сейчас она стала самой листающей страной… Страшно! Это не «иронические детективы», это «смешные детективы». Они думают, что спишут свою некомпетентность и бездарность на «несерьезность» жанра, а ведь это временное явление. Наподобие увлечения бразильскими сериалами в начале перестройки. Помните, был такой бум в форме массовой истерии?

— Вы, часом, не женоненавистник?

— Я? Да упаси боже! — искренне обиделся Смоля-ков. — Я потому так и переживаю, что большинство моих любимых писателей — женщины. Они умеют писать чудесно, божественно, бесподобно! Откуда они берут эти краски для описания эмоций, как умудряются подсмотреть самые тонкие черты чувственных переживаний? Аж зависть берет, право слово. Я — ремесленник, я работаю над книгами, а они — творят. Жорж Санд, Цветаева, Ахматова, Маргарет Митчелл… Кстати, к вопросу об «ироническом детективе». Нас губит наша необразованность. Мы слепо верим рекламе, а ведь никто не рекламирует Агату Кристи, которая писала как раз «иронические детективы».

Да-да. Это умный и тонкий английский юмор. Чуть грубее, но не менее забавны «иронические детективы» Иоанны Хмелевской. А родоначальницей русского «иронического детектива» является Виктория Токарева — умница, талант! Вспомните ее «Джентльменов удачи». Нет-нет, женщины не только не уступают мужчинам в литературе, а зачастую многократно превосходят их. Просто мы не интересуемся хорошей литературой. Мы интересуемся литературой популярной. А коммерция и искусство — совершенно разные вещи. Собрались несколько человек и решили: давайте сделаем бабки! Давайте. Как? Раскрутим направление «женского детектива» — женщины благодарные читатели, а уж если для них будут писать свои…

Беда только в том, что хороший писатель РАБОТАЕТ над книгой, а для коммерции нужен ПОТОК. Стало быть, нужна дюжина-другая графоманок, которые, раскрученные рекламой, будут приносить стабильный доход. А посредством умело поставленной рекламы можно убедить людей в чем угодно. Что полезно обливаться мочой, верить гороскопам, что маргарин вкуснее масла, а чтиво увлекательнее классики.

— Владимир Иванович, — неожиданно спросила Беликова, — а в какой клинике вы собирали информацию о душевнобольных? Помните, вы говорили?

Он даже остановился от удивления, весело и восторженно глядя на собеседницу:

— Как забавно! Вы очень интересная женщина, Екатерина Юрьевна… Я даже не ожидал…

— О чем вы? — сделала она непонимающее лицо.

— Вы меня прекрасно поняли, — оттер он выступившую от смеха слезу, — просто я не думал, что дойдет до столь откровенного объяснения… Но что ж, извольте… Вы ничуть не поверили в виновность этого бедолаги, попавшего под раздачу… как его?.. Бортко!

— С чего вы взяли?

— Не поверили, не поверили, — отмахнулся он, — и правильно, кстати, сделали. Я не знаю, откуда к вам пришла информация, но даже невооруженным глазом видно, что дело шито белыми нитками. Не забывайте: я тоже был сыщиком, и весьма неплохим сыщиком! Я такие веши вижу. Этот ваш Гурецкий — быдло и мурло, не способное работать головой, а потому предпочитающее работать кулаками. Вы видели, как бездарно он вел допрос? Я не знаю, каким образом к нему попали эти заточки и злосчастная брошка, но вполне очевидно, что бедолага не имеет никакого отношения к убийствам. Он — вор. Весьма удачливый вор. Он потому и не может обеспечить себе алиби, что в эти дни благополучно обчищал квартиры… Я знаю, что мои выводы основаны на интуиции, а против Бортко говорят весомые доказательства, но… Уж очень я привык доверять своей интуиции.

— Кто же тогда маньяк?

— Вы полагаете, что я, — весело посмотрел на нее Смоляков.

— Да нет, ну что вы, — засмущалась Беликова.

— Вам и самой не хочется верить в это, потому и говорите так открыто, — продолжал писатель, — просто обстоятельства так сложились, что вы, старый… простите, опытный сыщик не могли позволить себе исключить и эту возможность. Вы, по каким-то причинам, догадались, что Бортко банально подставляют. Пришли уточнить некоторые детали, а тут сижу я — весь такой красивый и загадочный… Непонятно, почему заинтересовался этим делом, не скрываю, что уже давно занимаюсь изучением проблем психики, приехал подозрительно быстро и сую свой нос в расследование, наверняка был знаком с покойными писательницами, а самое главное, откровенно ненавижу как этих литературных кухарок, так и их стряпню. Слишком много совпадений. Не проверить их было бы грех…

— Кухарок? — переспросила Беликова.

— Ну, раньше один «кремлевский мечтатель» уверял, что «кухаркины дети будут управлять государством», а теперь сами «кухарки» сунулись в литературу — жить учат, — охотно пояснил Смоляков, — я не обижаюсь, Екатерина Юрьевна. Вы поступаете совершенно правильно. Почему бы не проверить: действительно ли я давно занимаюсь сбором материала о психах или выдумал экспромтом. Для этого всего лишь надо проверить, был ли я в психлечебнице. Извольте: был. На Пряжке — знаете?

— Я там живу недалеко, — кивнула Беликова, — больница с одной стороны реки, а я — с другой. Очень символичный круг получается: мой дом, школа, сумасшедший дом, морг… Мою жизнь напоминает.

— Иногда сумасшествием надо гордиться, а не стыдиться его, — сказал Смоляков, — лично меня больше раздражают «нормальные люди», с их совершенно нормальной глупостью, жадностью, нытьем и внушаемостью. Кстати, чтобы облегчить вам задачу, могу сказать также, что во время последнего убийства — госпожи Коломийцевой — я был в Москве, заключал с издателями контракт на новую книгу. Это легко проверить — я пробыл там два дня. Во время предпоследнего убийства — был сначала у журналистов — давал интервью, а чуть позже в Союзе писателей, на ежегодном заседании. Остальные алиби предоставить не могу — не знаю, когда были совершены убийства, уж не обессудьте… К тому же мне очень приятно, что вы такого высокого мнения о моих физических способностях.

— Извините, — потупилась Беликова.

— За что же?! — удивился Смоляков. — Наоборот, это заслуживает уважения… Знаете, мне кажется, я понимаю психологию убийцы и движущие им мотивы. Для расследования это самое ценное. И когда вы убедитесь в моей невиновности, с удовольствием поделюсь с вами своими выводами. Вот вам моя визитная карточка. Обязательно позвоните.

Они расстались, и Екатерина Юрьевна поехала… в психиатрическую лечебницу.

«Глупость какая, — укоряла она себя по дороге, — ведь ежу ясно, что шестидесятилетний человек не способен на удар такой силы, чтобы вогнать в череп заточку по самую рукоять. У тебя паранойя, Катя… Но раз уж взялась, то надо доделывать до конца. Алябьева сказала, что прочитала в статье о заточках с ручками из красной изоленты, но в статье ничего не было о красной изоленте. Может быть, девочка действительно видела у него заточки, а про изоленту добавила, не думая о таких нюансах? Но откуда у нее тогда брошь? Спрашивать бесполезно — не скажет. А я слишком стара, чтобы брать на душу еще один грех и подводить под «расстрельную статью» невиновного человека. Значит, надо искать настоящего убийцу».

В больнице она с проходной позвонила главврачу и с трудом объяснила, что от него хочет. Доктор удивился, но все же принял странную посетительницу.

— Смоляков Владимир Иванович — это имя вам знакомо? — сразу перешла она к главному. — Писатель.

— Даже лично имел честь общаться, — удивился врач, — он приходил сюда месяцев восемь назад, когда собирал материал для книги… А что? Что-нибудь случилось?

— Нет-нет, — заверила Беликова, — это так… Формальности… Скажите, а Кристина Алябьева вам не знакома?

— Кажется, нет, — задумался врач, — это пациентка или…

— Нет. Вряд ли… И майора милиции Гурецкого вы тоже не знаете? — на всякий случай уточнила она.

— Нет, — развел руками врач, — а к чему все эти вопросы?

Беликова в общих чертах обрисовала ситуацию.

— Почему же вы уверены, что этот ваш… кажется, Бортко не убийца? — с любопытством осведомился врач.

— Да не похож он на маньяка, — простодушно ответила Беликова.

— Если бы каждый из нас был похож на то, чем является на самом деле, — рассмеялся врач, — жить было бы трудно даже самым хорошим людям.

— А хорошим-то почему? — настал черед удивляться Екатерине Юрьевне.

— Вы же из милиции. Что такое мошенники — знаете? — прищурился врач. — Да и сколько тех хороших людей? Тяжеловато им было бы жить лишенными иллюзий.

— Как-то вы пессимистично к человечеству относитесь… э-э…

— Альберт Карлович, — представился врач, — Мар-тенсон. Да-да, Мартенсон, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но не как Мартенсон, а как профессор с весьма хорошей репутацией, я вам говорю: этот мир на девяносто шесть процентов состоит из людей с нарушенной психикой. Это — научный факт. Слышали такую шутку: «некоторые считают себя добрыми людьми, хотя на самом деле у них всего лишь слабые нервы»? Так вот: это — правда. Стрессы, неврозы, хроническая усталость — все это медленно, но верно ведет к нарушению психики. Я уже не говорю про серьезные заболевания.

— Но почему, глядя на одного, сразу видишь: душевнобольной, а для другого надо целую медицинскую комиссию собирать?

— Потому что одни — вменяемы, а другие — нет, — просто объяснил врач. — Вы напрасно меня об этом спрашиваете. Я все равно не смогу прочитать лекцию, которая дала бы вам ответы на все вопросы. Вы же не сможете научить меня сыскному делу за пару часов? Да что там научить? Даже рассказать о нем толком не сможете.

— Тогда зайдем с другого бока, — решительно заявила Беликова, — вы слышали про орудующего в городе маньяка? С вашей точки зрения, кто он? Что вы можете сказать на основе известных фактов?

— Практически ничего, что могло бы вам помочь, — признался Мартенсон, — скорее всего пограничное состояние.

— Это что такое?

— Это такие нарушения психики, которые, не лишая человека вменяемости, находятся на грани между психическим здоровьем и болезнью.

— Ничего себе здоровье, — покачала головой Беликова, — это же в чистом виде псих.

— А что есть псих? — посмотрел на нее поверх очков Мартенсон. — Например, ваш Бортко вполне может быть этим самым маньяком, и вы никоим образом не отличите его от обычного человека. Уж простите великодушно, но все эти ваши «смотрины на глазок» — глупость неимоверная. Я и то не сразу смогу сказать вам — есть у него психические отклонения или нет. Может быть, у него в детстве были заложены основы субъективно-искаженного восприятия женщины как угрозы или всепоглощающей ненависти. Мама била скалкой по голове. Причем мама была проституткой, которая писала стихи. Вот вам и ваш маньяк. Как видит проститутку или писательницу — себя не контролирует, а в остальном совершенно обычный человек.

— Но он же вор, — наивно пояснила Беликова. — Разве это сочетается?

— Еще как, — заверил врач, — достаточно вспомнить дело Сергея Тимофеева, семь раз судимого за грабеж, разбои и хулиганство. Он провел за решеткой пятнадцать лет, в 1990 году бежал, и… с этого момента произошла какая-то странная метаморфоза, превратившая его в сексуального маньяка. Он успел совершить более дюжины нападений на женщин, девять из них закончились убийствами. Судебная медэкспертиза признала его психопатом, но психопатом вменяемым. Скорее всего то же самое и с самим подопечным.

— И что же, совсем-совсем не отличить? — жалобно спросила расстроенная Беликова.

— Когда как, — пожал плечами Мартенсон, — вы думаете, почему их так долго ловят? Маньяк в воображении обывателей — какое-то дебилообразное чудовище, со свисающей изо рта слюной. А на деле… Увы, на деле это может быть кто угодно. Я недавно освидетельствовал вашего коллегу, милиционера. Он убил и расчленил жену. Что-то заподозрила соседка — он и ее на куски покромсал. В ванной комнате лежали два мелко нарезанных трупа, а он продолжал ходить на работу, выполнять свои обязанности. Кто это: обычный преступник или душевнобольной?

— Каждый преступник душевнобольной, — заявила Беликова.

— Совсем не обязательно, — поморщился доктор, — как говорили древние: «прежде чем спорить, надо условиться о терминах». Что такое преступник?

— Человек, нарушающий закон.

— Правильно, — кивнул Мартенсон, — а если он вынужден его нарушить? Если на него напали и он превысил допустимые пределы самообороны? Или дал пощечину матерящемуся хулигану? Это — преступник?

— Вас пытались привлечь за превышение? — догадалась Беликова.

— Сначала пощечина, потом превышение, — гордо сообщил врач, — их было двое… А у меня острый зонтик… Но это к делу не относится. Я подвожу к тому, что нарушить закон может любой человек, попавший в определенные обстоятельства. Другое дело: в какой мере его нарушить и каким образом. У нас у всех есть сдерживающие факторы: мораль, нравственность, воспитание, страх перед наказанием… У маньяков эти ограничения либо сильно размыты, либо отсутствуют полностью. Они просто хотят что-то получить и добиваются этого всеми доступными средствами. Мания — это желание получить требуемое любым путем, невзирая на запреты и трудности. Нарко-мания, графо-мания… Сразу оговорюсь, что я веду рассказ в ключе интересующей вас проблемы и не упоминаю о всевозможных фобиях, маниях преследования и тому подобном… Волевые механизмы таких людей ослаблены, все силы уходят на то, чтобы удовлетворить свою страсть, потребность.

Они по-настоящему мучаются и, как правило, идут на дело, когда им кажется, что терпеть уже невозможно. Некоторым это нравится, некоторым — нет… Каждый случай индивидуален. Насколько я понял, убийца, интересующий вас, женщин не насилует и вообще в какой-либо сексуальный контакт с ними не вступает?

— Именно так, — подтвердила Беликова, — никаких следов сексуального контакта.

— Это как раз неудивительно, — задумался врач, — многие маньяки сексуально бессильны. Для них удар ножом ассоциируется с половым контактом. Например, знаменитый Чикатило любил наносить удары ножом в глаза, это доставляло ему сексуальное удовольствие. Анатолий Сливко — кстати, заслуженный учитель РСФСР, это к вопросу о внешней жизни маньяка — получал сексуальное удовлетворение только от вида окровавленных детей в пионерской форме… Хуже, если мы имеем дело с психопатом.

— Как это понимать?

— С одной стороны, он убивает только женщин… Но можем ли мы быть уверены, что им движут исключительно сексуальные мотивы? Может быть, мужчины ему просто физически не по зубам? Помните, дело Чарльза Уайтмена? Снайпера морской пехоты, который в один прекрасный день поднялся на крышу университета в штате Техас и открыл стрельбу по случайным прохожим? Убил пятнадцать и тридцать три человека ранил. Он оставил записку: «Я не знаю, что толкнуло меня на это, но мир не стоит того, чтобы в нем жить». Или так называемые «ангелы смерти» из Австрии — четыре медсестры, убившие сорок два человека. Одни из них говорили потом, что хотели облегчить страдания тяжелобольным, другие, что это доставляло им удовольствие.

— Разве маньяки могут действовать вместе?

— Могут. Это вопрос внушаемости. Вы должны были видеть такие примеры в случаях групповых изнасилований. Или случай с Лином Корром, которому помогали совершить более сорока убийств два подростка, заманивающие жертвы и участвующие вместе с ним в садистских оргиях. Или англичане Иэн Брейди и Майра Хиндли, пытавшие и убивавшие детей… И это, так сказать, хрестоматийные случаи. Ищите причину Попытайтесь понять: почему он убивает? Чего он хочет? Что причиной? Секс? Бредовая идея? Ведь тенденции прослеживаются? Он убивает только проституток и писательниц. Почему? Они чем-то похожи между собой? Внешностью, одеждой или только сферой работы? Я не могу осветить вам ситуацию подробнее — я плохо знаком с делом. Но мой вам совет: все же освидетельствуйте этого молодого человека — Бортко — медицинской комиссией. В таком деле нельзя полагаться только на интуицию.

Попросив разрешения при необходимости прийти еще, расстроенная Беликова покинула кабинет. Вернувшись домой, выгуляла собак, накормила истошно блажащего кота, села на любимый диван и задумалась.

— Это ничего, — сказала она вслух, словно убеждая в чем-то жмущихся к ее ногам дворняжек, — так всегда бывает, когда занимаешься сложным делом. Чем дальше в лес — тем толще партизаны… Старатели вообще тонны руды ради одного золотника перелопачивают. А писатели тысячи сюжетов и персонажей перебирают ради одного-единственного… Что это ты опять о писателях? — спросила она саму себя. — Понравился? Да, занятный мужик. А самое приятное то, что он не маньяком оказался. А может быть, ты потому так к нему и прицепилась? А?.. Понравился мужик, вот и прицепилась. Когда в каждом маньяка подозреваешь, хочется, чтобы хоть тот человек, который приглянулся, был вне подозрений. О чем ты говоришь, старуха? Какое в твоем возрасте «понравился»?

Это ты можешь перед коллегами из отдела «проржавевшую секс-бомбу» для смеха изображать, но хоть себе-то не ври! В твоем возрасте лучший друг женщины — клизма… Но с другой стороны, общаться-то это не мешает, правильно? Если на людей смотреть только с точки зрения межполовых отношений, самому маньяком стать нетрудно. К тому же он что-то говорил о мотивах. И врач советовал мотивы искать. Интересно, я вру себе или нет? Хочется мне ему позвонить или для работы полезно позвонить? А, к чертовой бабушке! Будем считать, что хочется и полезно. Совместим, так сказать, полезное с приятным… Так звонить или не звонить — вот в чем теперь вопрос?

От размышлений ее отвлек телефонный звонок.

— Если опять Григорьев — убью на фиг, — пообещала она собакам, снимая трубку. — Слушаю.

— Еще раз здравствуйте, Екатерина Юрьевна, — раздался в трубке насмешливый голос Смолякова. — Вы уже убедились в моем алиби?

— Как вы… Откуда вы узнали мой телефон? — опешила от неожиданности Беликова.

— Были бы настойчивость и желание, — рассмеялся писатель, — а то и другое у меня есть… Я нашел в справочнике телефон третьего отдела — ведь именно так правильно именуется ваше место работы? — поговорил с приятным молодым человеком по фамилии Григорьев…

— Я его точно убью! — пообещала Беликова. — Я не против того, что вы позвонили мне, но с его стороны давать телефон незнакомым людям — свинство…

— Не совсем незнакомым, — поправил ее Смоля-ков, — к счастью, он тоже оказался моим поклонником. К тому же — надо отдать ему должное — предварительно взял у меня данные, пробил их по своим каналам, затем перезвонил мне и уже только после этого сообщил ваш номер. Я пошел на должностное преступление: наврал ему, что хочу использовать вас в качестве прототипа одной из героинь в своем романе. Стыдно, но очень хотелось вам позвонить… Вот и соврал…

— А зачем? — растерялась Беликова. — В смысле, зачем хотели позвонить?

— Не знаю, — признался он, — почему-то вы у меня из головы не выходили после нашего расставания. Уж больно все это забавно… Я понял, что, пока с вами еще раз не пообщаюсь, так в голове это крутить и буду. Вот, звоню… Вы чем сейчас заняты?

— Сижу… О маньяках думаю…

— Увлекательное занятие, — оценил Смоляков, — на чай пригласите?

— Владимир Иванович! — опешила от такого напора Беликова. — Мы с вами в том возрасте, когда уже…

— Когда уже за предложением попить чай стоит именно этот смысл, — с притворной грустью закончил за нее писатель, — или вы все еще подозреваете меня в убийствах и опасаетесь за свою жизнь?

— Да я, слава богу, не писательница и уж тем более не… кхм… Нет, в душе-то я еще та мадам, но… Одним словом — не опасаюсь. Просто как-то все это неожиданно. Да и не прибрано у меня…

— Нашли чем напугать старого холостяка, — усмехнулся Смоляков, — видели бы вы мою берлогу! Ну уж, если вы так щепетильны, то давайте встретимся в кафе. Я ведь действительно хотел узнать у вас подробности вашей работы. Уж больно она у вас специфичная… ну не по улице же нам ходить, право слово!

— Ладно, — со вздохом покорилась судьбе Беликова, — черт с вами, приезжайте. Только никакого спиртного и сладкого — я на диете.

— Диктуйте адрес. — По его голосу Беликова поняла, что он и не сомневался в ином исходе.

— Нахал, — с невольным уважением сообщила она собакам, положив трубку, — может, и впрямь скрытый маньяк? Из тех, что седина в бороду — бес в ребро? Во вляпалась-то…

Но она отчетливо понимала, что не чувствует ни раздражения, ни неудобства от этого неожиданного визита. Покачав головой, словно удивляясь самой себе, она торопливо принялась наводить в квартире порядок.

Смоляков прибыл через час, галантно протягивая розу на длинном стебле и бутылку «Хванчкары».

— Я же говорила, что спиртного не надо, — напомнила Беликова.

— Какое же это спиртное? — удивился писатель. — Это «Хванчкара».

— Примерно так же начинал мой первый парень, — задумчиво вспомнила Екатерина Юрьевна, — на следующий день я проснулась «не девушкой». Проходите. Обувь можете не снимать: в квартире, где живут две собаки, кот и женщина с больной спиной, чистый пол невозможен даже теоретически.

— Выяснили мое алиби? — насмешливо спросил Смоляков, усаживаясь за наспех накрытый стол. — Мисс Марпл удовлетворена?

— Да, в Союзе писателей и на телевидении подтвердили ваши слова, но убедило меня не это.

— А что же?

— В вашем возрасте действительно трудновато справляться с молоденькими девушками, — отомстила Беликова за «мисс Марпл».

— Уели, — признал писатель, — вы обещали рассказать мне о своей работе.

— Не я обещала, а вы настаивали, — напомнила Беликова, — да и рассказывать, в общем, не о чем… Отдел создан десять лет назад — в этом году у нас юбилей. В отделе шесть инспекторов и начальник. Как ни посмотри, а на весь Петербург и область нас не хватает просто физически. Девиц с улицы вылавливать — нет ни людей, ни законодательной базы. Что мы можем с ними поделать, кроме административного наказания? Стараемся работать там, где у нас есть хоть какие-то козыри — по выявлению притонов.

— А порнография? — заинтересованно уточнил Смоляков. — Тут ведь должно быть проще: пришел, изъял, наказал.

— За что? — так же заинтересованно спросила его Беликова. — Чем отличается эротика от порнографии?

— Ну это… Как его, — смутился Смоляков, — когда все откровенно показывают — порнография, когда… красиво — эротика…

— Красиво, — усмехнулась Беликова, — уверяю вас, Владимир Иванович, есть очень красивая порнография. Например, Пьер Вудмен. Кстати, он весьма не равнодушен к нашей стране. У него есть огромное количество кассет под общим названием «Русские девушки». Мы ведь последние десять лет считаемся страной отсталой, со всеми вытекающими последствиями. Девушки, мужчины, дети — стоят крайне дешево. По ценам на этом рынке мы даже можем конкурировать с Кубой, Тайванем и Филиппинами. Правда, детей он пока, к счастью, не снимает, но на одних русских девушках сделал себе весьма приличное состояние. Мне страшно даже не то, что у нас как таковой нет правовой базы в этом вопросе. Мне страшно, что у нас нет морали. Даже по телевизору крутят такое крутое порно, что только диву даешься. Я не ханжа. Я с удовольствием смотрела первые части «Эммануэль», «Дикую орхидею», «Девять с половиной недель» и прочие красиво сделанные фильмы, но есть такое понятие, как перебор. Это когда даже прыщавого юнца после просмотров таких фильмов тянет на тошноту, а не на женщину.

Недавно изъяли кассету, на которой в комнату одного за другим заводят детей лет восьми-девяти и последовательно занимаются с ними сексом. Явно какой-то детский дом — но вот как его установить? И где он? Здесь? В Белоруссии? В Прибалтике? В Узбекистане? Десятки тысяч «специфических» кассет для извращенцев, с животными, стариками, садомазохистскими играми… Но даже это не самое страшное. Куда страшнее кассеты с записью настоящих убийств и изнасилований.

— Бывает и такое? — не поверил Смоляков.

— И вы туда же! — укоризненно посмотрела на него Беликова. — Недавно читала статью, где какой-то специалист по эротике — из нашего, кстати, ведомства — утверждает, что эти слухи ложны. Он-де работал с кассетами подобного рода и нашел, что это фотомонтаж и актерская игра. Жалко, я с ним не знакома, я бы ему кое-что продемонстрировала. Я в последнее время вообще не уверена, что в нашей стране нет чего-то такого, чего нельзя было бы купить за деньги… После войн на Кавказе эти кассеты хлынули потоком, «особо одаренные» деятели, узнав, сколько это стоит, подхватили эстафету здесь. Вложения минимальные, а какова прибыль?

Так что, как это ни цинично звучит, обычное порно меня уже не страшит. Чему удивляться, если один известный на всю страну «профессор эротики» консультирует правительство, а другой не менее известный порномагнат выставляет свою кандидатуру в губернаторы Петербурга. У нас в отделе этой проблемой занимается лишь один человек, притом порнодельцы, как и проститутки, прекрасно знают, что даже в случае задержания они отделаются легким испугом. Нет, милейший Владимир Иванович, мы сейчас можем лишь разносить бордели в саунах и массажных салонах, а проституцию и порнографию можете победить лишь вы, писатели. Так сказать, совесть нации.

— Что вы дразнитесь? — обиделся Смоляков. — Думаете, у нас лучше, чем у вас? Я даже в страшном сне не мог себе представить, что настанут времена, когда хорошие книги не будут брать на том основании, что «там мало трупов». Вы не думайте, я не шучу. Буквально вчера я встречался с очень знаменитым писателем, и он мне посетовал, что издатели отказались взять его книгу, пока он не добавит туда хотя бы парочку покойников. Его книги и снятые по ним фильмы любит вся страна, а его не печатают на основании «малокровных детективов». Зато если напишешь полное говно, но принесешь под женской фамилией… Какой-нибудь Дуськи Кулаковой — возьмут за милую душу. Недавно интервью было с одной из этих девиц — вы заметили, что последнее время их слишком часто стали показывать на экране? Не реже, чем голые задницы нетрадиционалов и женские титьки? — так эта девица на вопрос журналиста ответила, что «раньше женщин в литературу не пускали». Я даже комментировать не буду.

— Но ведь у вас совсем недавно вышла вполне серьезная книга, — напомнила Беликова.

— С издателями повезло, — признался писатель, — да и популярность все же делает свое дело. Иногда писатель становится настолько продаваем, что издатели соглашаются брать у него даже хорошие вещи. А молодым что делать? Представляете, если бы сейчас воскрес и принес в издательство рукопись… например, Булгаков? Или — Маркес? Толстой? Чехов? Не пе-ча-та-ют! Я убеждаю издателей, что все мои друзья в один голос кричат о надоевших детективах и желании почитать что-нибудь иное, а издатели вполне резонно демонстрируют мне в ответ результаты продаж последнего месяца, где черным по белому написано: «Пушкин — продано две книги, Дуся Кулакова — пятьдесят тысяч экземпляров».

И так же резонно спрашивают: должны ли они ориентироваться на читательский спрос или нет? Они все же бизнесмены, а не меценаты, но с удовольствием будут печатать и Пушкина, и Булгакова, если их будут покупать. Замкнутый круг. Издателей я понимаю прекрасно. Писательниц, пользующихся грандиозной рекламной кампанией «женского детектива», — тоже. Читателей, покупающих то, что есть, но мечтающих о другой литературе, — понимаю. Не понимаю только, кто виноват и что делать.

— Читатели виноваты, — уверенно ответила Беликова, — они голосуют рублем за литературу этого рода. Издатели правильно говорят: когда такие книги перестанут покупать, их перестанут издавать. То же самое было с мексиканскими и бразильскими сериалами, с бумом вокруг книг Чейза и супругов Галон… То же самое и с проблемами нашего отдела. Когда к проституткам идти станет стыдно, а юноши будут приглашать девушек на просмотр… хотя бы «Матрицы», но уж никак не «Русских девочек» Пьера Вудмена, все будет иначе. Но на это нужны годы. Наверное, к этому надо относиться философски.

— Но делать-то что-то надо?! — не согласился с ней Смоляков. — Этот замкнутый круг кто-то должен разорвать! Почему выслушивают всегда только одну сторону? Почему стало стыдно говорить о том, что у нас проблемы с моралью и нравственностью? Почему интересно только «паленое» и «жареное»? Почему по телевизору выступают одни порномагнаты и «писательницы-детективистки»? А когда кто-нибудь скажет слово против, это стыдливо вырезают? Вы видели хоть одно мое интервью, где бы поднимались эти проблемы? Я говорил об этом, а издатели вырезали. Но кто-то ведь должен сказать!

— Не нервничайте так, — попросила Беликова, — пейте лучше вино. А то не дай бог удар хватит, и что я буду делать с вашим бренным телом? Оставлять нельзя — что общественность подумает, а закапывать я старовата… Все вернется на круги своя — поверьте. «Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым» — понимаете? А там уж жизнь сама все по местам расставит.

— Боюсь, что не доживу, — хмуро признался Смоляков, — не хуже вашего понимаю, что на это нужны годы и годы… Вот только какое поколение мы вырастим на такой морали? Не страшно будет жить среди людей, воспитанных на книгах, где смерть — лишь повод для увлекательного расследования?

— Мы с вами среди этих людей жить не будем, — утешила его Беликова.

— Почему? — удивился писатель.

— Не доживем.

— Ах, в этом смысле… Да, вы правы, но… Кое-что интересное мы застанем. Не будет «постепенного осознания морально-этических норм». Будет бум и жуткий скандал, после которого на эти проблемы обратят внимание. Ажиотаж. Фурор…

— Это что же такое должно произойти? — заинтересовалась Беликова. — К власти придут коммунисты и всех поставят у стенки?

— Этого я не знаю, — пожал плечами Смоляков, — с такими вывертами в сознании, какие есть в России, — возможно все. Может, и придут. Хотя у стенки вряд ли поставят. К прошлому возврата нет… А то, что поднимет эти проблемы и заставит о них говорить, уже началось.

— Так, — поставила свой бокал на стол Беликова, — я, конечно, могу ошибаться, но вы говорите о… маньяке?

— О нем, — подтвердил Смоляков, — я не зря затеял с вами этот разговор. Просто я вам обещал объяснить мотивы, которые двигают убийцей. Он хочет взорвать общественное мнение. Да, безумной жестокостью! Да, методами немыслимыми! Но ненормальное время и мер требует… экстраординарных.

— Да вы что, батенька, — замахала на него руками Беликова, — забудьте об этой глупости. Кто ж за это убивает? Да, это болезнь общества… и литература, и проститутки, и вообще вся наша жизнь, но — убивать? Не так с этим надо бороться! В конце концов, кто-то из классиков сказал, что нет «плохих и хороших жанров»… Что-то в этом роде…

— Но есть плохие и хорошие книги! — В сильнейшем возбуждении Смеляков вскочил со стула и забегал по комнате. — Вы же не будете отрицать вредность нацистской идеологии и их литературы по этим вопросам? Вы же не будете ставить в один ряд книги Дуньки Кулаковой и Шекспира? Да что там эти дуньки? Я — писатель, человек с амбициями, я просто обязан садиться за стол с мыслью, что я — талантливый и книга у меня получится интересная — иначе просто ничего не выйдет. Но я отчетливо понимаю, что по сравнению с Гете я — говно. Но я — говно талантливое, а правит бал сейчас говно бездарное!

— Может быть, у вас просто амбиции? — опасливо посмотрела на разбушевавшегося писателя Беликова. — Вам обидно, что в фаворе они, а не вы? Простите, если что не так спросила…

— Не извиняйтесь, — Смоляков устало опустился на стул, — поверьте, я искренне рад тому, что читают Акунина и Стругацких, Лукьяненко и Никитина. Я могу не любить жанры, в которых они работают, но искренне радуюсь их успехам, потому что это умные и талантливые люди. И книги у них добрые и умные. Меня другое расстраивает. Я — хороший писатель, но я бы мог стать несоизмеримо лучше, если бы работал в тех жанрах и стилях, которые мне по душе, которые привлекают меня… Но для этого нужно работать, развиваться, смотреть реакцию читателей, а у меня просят одни детективы. И я еще прилично себя чувствую по сравнению с другими писателями. Представляете, сколько загублено на корню талантливых романистов, поэтов, мастеров короткого рассказа, новелл, исторических романов… И я вам скажу страшную вещь: я рад, что появился такой человек, который ценой своей жизни заставит поднять эти проблемы, заговорить о них. А ведь он жертвует своей жизнью — это очевидно…

Беликова долго ерзала на стуле, не решаясь возразить.

— Говорите, говорите, — подбодрил ее писатель, — я вижу, вы что-то хотите возразить, но отчего-то не решаетесь.

— Уж очень вы остро реагируете на эту тему, — призналась она.

— Профессиональные болячки, — кисло усмехнулся он, — хорошо еще, вы удостоверились в моем алиби, а то после этой беседы точно бы решили, что искомый маньяк— это я… Говорите, мне интересна ваша точка зрения.

— Вы упомянули здесь Акунина, — осторожно напомнила Беликова, — помните его очень хороший роман «Азазель»?

— Разумеется, помню.

— Так вот в нем мне очень понравилась одна проблема, — продолжала Беликова. — Отрицательная героиня, по сути, совершила беспримерный подвиг, невероятно улучшив весь мир. Только одно она делала неправильно: пытаясь защитить своих питомцев, она убивала тех, кто угрожал построению нового, прекрасного мира… Сказка, конечно, но… Нельзя творить добро любыми средствами. Самые большие подлости на земле совершаются не из меркантильных, а из высоких побуждений. Ради всеобщего счастья, ради жены и детей, ради матери, ради Родины… Ради себя, любимого, совершаются подлости обыденные, меркантильные… Вы знаете, мне кажется, было бы слишком большой честью для, как вы выражаетесь, «литературных кухарок» бороться с ними, как боролись с книгами Ремарка, Сервантеса и Достоевского. Это огромная честь, когда твою книгу жгут на площади очередные «инквизиторы» в серых или коричневых мундирах…

— Значит, не обращать внимания? Брезгливо отвернуться? Молчать? Так ведь и молчат! Да еще как молчат! Аж в ушах ломит от тишины. Нет, ругайте меня на чем свет стоит, а я ему благодарен. Он вызовет страх, панику… разговоры. Не из моральных побуждений, так из страха девицы будут бояться выходить на улицы. Когда поймут причины — обратят внимание и на проблему. В этот раз не смогут промолчать. Это как раз те «жареные» и «тухлые» факты, которые сейчас так любят поднимать в прессе и на телевидении.

— Но ведь его рано или поздно поймают, — сказала Беликова.

— Может быть, мы все же переменим с вами тему? Я, честно говоря, уже вообще жалею о том, что завел этот разговор. Я, например, знаю целую кучу забавных анекдотов.

— Скабрезных? — с надеждой спросила Беликова.

— Иногда даже пошлых, — с серьезным вином заверил Смоляков.

— Чтоб сэкономить время, считайте, что я долго ломаюсь, но вы меня уговорили… Рассказывайте.

Первый раз за многие дни в эту ночь она заснула в хорошем настроении и без снотворного. Ведь если вдуматься, то как мало надо человеку для счастья: с кем-то поговорить перед сном.

Хорошее настроение не оставляло ее и утром. Весело что-то напевая себе под нос, она приготовила чай, вывела жизнерадостно потявкивающих собак — видимо, хорошее настроение хозяйки передалось и ее псинам, — накормила наблудившегося за ночь кота и позвонила в отдел.

— Максим, — попросила она Григорьева, — мне надо, чтоб ты отловил к вечеру пяток-другой девиц из числа подружек убитых маньяком проституток. Они работали на Ленинском проспекте и на территории двадцать шестого отделения милиции.

— Да где же я вам этих девиц за несколько часов достану?! — возмутился Григорьев.

— А где хочешь, — жизнерадостно ответила Екатерина Юрьевна. — Мне надо — понимаешь?

Оставив озадаченного начальника, она, не теряя времени, позвонила по одному из оставленных вчера Смоляковым телефонов подружек убитых писательниц.

— Слушаю, — раздался в трубке прокуренный бас.

— Могу я поговорить с Галиной Михайловной Сидорчук? — попросила Беликова.

— Я слушаю, — повторил тот же бас.

— Здравствуйте, вас из милиции беспокоят. По поводу расследования смерти вашей подруги Майи Коломийцевой.

— Так вроде маньяка того поймали, — удивился бас.

— Ну… Да, — не стала спорить Беликова, — но некоторые детали уточнить все же необходимо. И вы в этом можете здорово нам помочь. Поможете?

— Не пойму — чем, но… Если надо — приезжайте… Хотя… знаете что, давайте лучше встретимся где-нибудь в кафе.

Швейцар опасливо покосился на пожилую даму в старенькой кофточке, но опыт и вышколенность удержали его на месте, хотя по глазам было видно, что он был уже готов броситься наперерез, грудью закрывая вход в родной ресторан.

— И правильно, — похвалила его Беликова, — может быть, я экстравагантная миллионерша…

— Значит, можно рассчитывать на хорошие чаевые? — поддержал шутку швейцар.

— Увы, я — разорившаяся экстравагантная миллионерша, — вздохнула Беликова, — меня здесь должны ждать. Писательница Сидорчук.

Сидорчук пришла с опозданием на полчаса. Дамочка была впечатляющая — под стать своему голосу. Моложе Беликовой лет на двадцать, но откормленная так, что щеки собачьими брылями спадали на по-гренадерски широкие плечи. Екатерина Юрьевна невольно вспомнила фото писательницы на обложке книги, где та сфотографирована была вместе со своей любимой боксерихой Жужей, и подивилась старой истине — насколько все же похожи собаки и их хозяева. Вспомнила про своих безродных дворняг и вздохнула.

— Что вы хотели узнать? — не извинившись за опоздание, деловито приступила к беседе Сидорчук.

— А я читала ваши книги, — попыталась благожелательно настроить к себе писательницу Беликова, — и «Кровавую ночь в борделе», и «Синдарелла гасит всех»… и другие…

— И как? — самодовольно полюбопытствовала писательница.

— Не хуже, чем у прочих писательниц, — деликатно выразила свое мнение Беликова, — не хуже.

— «Не хуже», — хмыкнула собеседница, — да мне письма аж с Чукотки приходят. Чукчи благодарят, просят писать продолжение…

— Я и сериал смотрела, — попыталась исправить оплошность Беликова.

— Говно сериал! — вынесла вердикт Сидорчук. — Режиссер — тупица! Актеры — бездарности! Так испортить хорошую книгу…

— Нуда, нуда… От них, поскудников, только этого и ожидать, — покорно согласилась Беликова и, не испытывая больше судьбу, перешла к делу: — Насколько я знаю, покойная Майя Коломийцева была вашей подругой?

— Бедная Майя! — с трагическим надрывом подтвердила писательница и, видимо, от избытка эмоций так рявкнула на бармена, что бедолага вздрогнул: — Кофе! Час уже жду…

— Не было ли у нее в последнее время каких-либо знакомств?

— А хрен ее знает, — отмахнулась Сидорчук, подгоняя бармена гневным взглядом.

— Вы же подруги?

— Нуда, подруги… Но в личную жизнь друг к дружке не лезли. Мы все больше о высоком, о возвышенном…

— Ничего странного в последние дни перед ее смертью вы не замечали? — Беликова уже поняла, что эта встреча ей ничего не даст, но все же пыталась выжать из нее все возможное.

— А что могло быть странного. — Сидорчук наконец получила свой кофе, отхлебнула с громким фырканьем, и брезгливо отставила чашку: — Нет, все же единственный раз я пила хороший кофе в Париже… Заезжала туда на пару дней по пути в Англию… Да-а… Вот где люди умеют жить… Я недавно начала новый роман о похождениях Синдареллы в Англии. Это будет нечто!..

— А что говорят… в ваших кругах о гибели писательниц?

— Боятся! — презрительно скривилась Сидорчук. — Истерички! Пошли слухи, что придурок этот, женщин убивающий, не просто маньяк, а маньяк с идеей. Якобы охотится только на тех, кто «женские детективы» пишет. Перепугались, твари дрожащие! Пятеро малахольных уже с издателями контракты разорвали, а остальные уже целый месяц как ничего нового не выдают… А вы знаете, сколько романов можно написать за месяц? Дюма от зависти плакать будет! Нет, меня им не запугать! У меня семь новых романов к изданию готовятся. Куда же это все — коту под хвост? К тому же маньяка поймали… Ведь это тот самый маньяк? — неожиданно насторожилась она. — А то чего это вы меня тут расспрашиваете?

— Мы работаем над этим вопросом, — осторожно сказала Беликова, — вы же детективы пишете, должны знать, что не все так быстро делается, как хотелось бы…

— В моих детективах все быстро, — заверила Сидорчук, — не люблю кашу по тарелке размазывать! Ну, задавайте дальше ваши вопросы, у меня еще минут десять есть…

«Ничего, — успокаивала себя Беликова по пути в отдел, — отрицательный результат — тоже результат. А ведь боятся! Откровенно боятся этого таинственного Критика… Что же это за время, в котором благие идеи защищают маньяки и убийцы? Время «беглых солдат и неверных жен»…

В отделе было людно и шумно. Помещение, переделанное из трехкомнатной квартиры, не было предназначено для содержания задержанных. Для этого инспектора третьего отдела использовали, как правило, те отделения милиции, на территории которых проводили операции. А помещение на Тверской было чем-то вроде офиса, где планировались операции и писались отчеты. Под укоризненными взглядами Григорьева Екатерина Юрьевна с невозмутимым видом прошествовала в свой кабинет («свой» — весьма относительное понятие, ибо делила она его еще с тремя сотрудниками) и начала работу…

Повезло ей на третьей задержанной — худенькой, забитой и глуповатой девчонке лет двадцати.

— Ирка? Которую убили? — Она припоминала так, словно со дня смерти подруги прошло не полтора месяца, а пара десятков лет. — Да, знаю… Наши точки рядом были… Бывало, в паре работали, если заказ был большой… А че?

— В тот день вы тоже работали рядом?

— Нуда… Как обычно… А че?

— Вера, — не вытерпела Екатерина Юрьевна, — ты откуда родом?

— Питерская… А че?

— Да так… Говорят, город высокой культуры… Родители, наверное, алкоголики? Или сирота?

— Нет, — удивилась девушка, — отец столяр, а мама у вас… в вашей системе работает. На Литейном…

— О, е! — схватилась за голову Беликова. — И они знают?! Ну, о том, чем ты занимаешься?

— Нет, конечно, — с изумлением посмотрела на нее девушка, — я что, дура — такое рассказывать… А че?

— Хорошие родители, внимательные, — вздохнула Беликова, — а че… Тьфу, черт! А что было в тот день, когда убили Иру Чекулаеву?

— Да ничего не было, — задумалась девушка, — все как обычно… Вышли вечером, часиков в шесть — раньше смысла нет… Встали на точку, начали работать. Подъезжали клиенты, мы говорили цену, забирали деньги, ехали в тихое место… Все как обычно.

— Как же «обычно»? Ведь подружку-то убили?

— Ну да, — туповато согласилась девушка, — уехала с последним клиентом, и все… Больше я ее не видела. Говорят, прямо на дорогу тело выбросили… Наши боятся работать. По всему городу шухер.

— Однако работаете?

— Работаем. Жить-то надо…

— Нуда, нуда… Вера, а ты случайно не помнишь, как выглядел тот, последний клиент, с которым Ира уехала?

— Мужик как мужик, — безразлично ответила девушка, — широкоплечий, здоровый такой… Я его издалека видела, да и не запоминала специально… «Копейка» у него черная, совсем гнилая… Вы Любку расспросите, она лучше видела. Мы, когда между собой это терли, пытались вспомнить… Она лучше разглядела.

— А эта Люба сейчас здесь?

— Да, в красной кофточке, со стрижкой каре.

— Она в тот день с вами на точке была?

— Нет, она его видела, когда Ленка Симонюк погибла. Месяцем раньше.

— И вас никто не допрашивал? — удивилась Беликова.

— Девчонок допрашивали, — ответила девушка, — но Л юбка тогда в запой ушла — от счастья, что жива осталась. Она же должна была с тем типом ехать, да интуиция сработала: отказалась. А Ленку жадность подвела. Ей Любка намекала, но… да вы у нее сами спросите. Это же с ней было. Я пойду?

— Разумеется… Только сначала наш сотрудник запишет все то, что ты мне рассказала. Хорошо?

— А… Мама не узнает?

— От меня нет, — вздохнула Беликова, — иди и позови мне Любу.

Спустя минуту в кабинет вошла невысокая, плотно сбитая девушка с восточными чертами лица. Неприветливо и настороженно косясь на Беликову, села напротив.

— Давай знакомиться, — предложила Беликова, — я Екатерина Юрьевна…

— Я знаю, кто вы, — кивнула девушка, — мне про вас рассказывали… Подружки.

— Надеюсь, не только плохое?

— Говорили, что нормальная тетка, — непосредственности ей было не занимать, — вот только зачем тогда нас сюда притащила? Вербовать станете или, подобно местным ментам, на деньги разводить?

— Не хами мне, — попросила Беликова, — по этой части я сама большая мастерица… Я хочу тебя спросить о том парне, что последним увез твою подругу — Лену Симонюк… Как он выглядел?

— А кто сказал, что я его вообще видела? Верка? Так вы ее слушайте больше…

Беликова молчала, пристально глядя на девушку. Некоторое время в кабинете стояла тишина, потом Люба обреченно вздохнула и решилась:

— Ладно, иначе все равно не отвяжетесь… Только по судам я потом таскаться не стану — учтите сразу… Моя фамилия — Кузнецова, где и кем работаю — сами знаете. Приехала с Украины, живу здесь полгода… В тот день мы с Ленкой действительно рядом стояли. Подвалил ко мне этот козел на дребезжащей «копейке»…

— Номер не запомнила?

— Нет. Помню только, что он ещё старого образца… А так в машине ничего приметного, ни безделушек на стеклах, ни лайб… Мужик за рулем мне не понравился. Мы ведь чисто на интуиции работаем, на свой страх и риск, а потому клиента стараемся по возможности сразу определить… В смысле: чего от него ждать можно. А этот мне не понравился.

— Чем?

— Какой-то… Странный. Сам здоровый, как бык, а лицо словно маска, невыразительное, как мертвое… Глаза пустые. Такие обычно без бзиков не живут. То их выпороть просят, то сами под ремень пристроить норовят… да и какой с него навар? Тачка — барахло, одежда не лучше…

— Люба, — попросила Беликова, — попытайся описать его подробней: лицо, рост, одежда…

— Насчет роста врать не буду, я его только сидячим видела, а лицо, — задумалась девушка, — вот черт… Все больше его выражение, маска эта на память приходит… Сейчас… Значит, так. Глаза у него светлые. Кажется, голубые, но не черные и не карие — это точно. Морда квадратная. Подбородок такой… «американский», тяжелый. Волосы… негустые, русые. Нос явно сломан, но не сильно, так, чуть-чуть… Зубы хорошие, белые, значит, не курит или недавно от стоматолога… Говорит правильно, но как-то тяжело, словно слова подбирает… В плечах широк. Боюсь ошибиться, но, кажется, и роста он не маленького. Одет в серую куртку-ветровку… Вроде все.

— Люба, попытайся представить себе этого человека в рабочей одежде, в халате, в мундире… Какая униформа ему подошла бы больше? Кем его легче всего представить: врачом, учителем, грузчиком…

— Интересные у вас задачки, — хмыкнула девушка, но все же попыталась исполнить просьбу Беликовой, даже глаза прикрыла, вспоминая. — Так… Грузчиком — наверное, можно… Чувствуется, мужик не просто здоровый, но и руками за свою жизнь изрядно поработавший… Омоновцем могу его вообразить. Офицером каким-нибудь… Только жизнью потрепанным… Во всяком случае, не врач и не учитель — это точно… Говорила я тогда Ленке: не рискуй, плюнь на бабки, другой клиент подвалит. А она уперлась: деньги нужны… В общем, взял он ее и с тех пор я ее не видела… Мужика того — тоже…

— Спасибо, — искренне поблагодарила Беликова, — ты ведь и сама понимаешь, как нам того парня найти надо. И, если вдуматься, вам это куда выгоднее, чем нам… Под запись свои показания дашь?

— Дам, — пожала плечами Люба, — чего не дать… А по судам я бегать не буду — это я вам уже говорила… того ублюдка поймать вам обязательно надо — скольких еще девчонок эта мразь порезать может… В тот день ведь не только мне повезло, но и Кристине. Обычно она с Симонюк в паре работала, а в тот день на встречу со своим ментом убежала и место мне уступила — эта точка чуть повыгодней моей.

— Повезло, — задумчиво кивнула Беликова.

— Мы потом с Алябьевой неделю не просыхали, — поделилась переживаниями Люба, — как узнали о том, что могли бы вместо Ленки-покойницы с этим типом один на один оказаться…

— Алябьева? — встрепенулась Беликова. — Кристина Алябьева? Так это она работала вместе с погибшей Симонюк?

— Вы ее знаете?

— Доводилось общаться. Она раньше по саунам работала, потом спиваться стала, пошла «на понижение»…

— Зато фартит ей как никому, — с оттенком зависти сказала Люба, — и клиенты большей частью приличные попадаются, и насиловали всего пару раз, и парня себе нормального подцепила — тот даже не знал, чем она занимается, — и мента себе в качестве личной «крыши» надыбала…

— Подожди-подожди, — нахмурилась Беликова, — какого мента? Ты его видела? Как зовут — знаешь?

— Зачем вам? — вновь насторожилась Люба.

— Не бойся, к его начальству стучать не побегу, — успокоила ее Беликова, — просто есть кое-какие соображения… не из убойного отдела, часом?

— Если знаете, чего спрашиваете? Я про него толком не знаю. Видела один раз. Ничего себе мужчина, представительный такой. Кажется, майор. Она его Андреем называла.

— Интересное кино получается, — задумалась Беликова, — ладно, Люба, спасибо тебе. Сейчас тебя наш сотрудник еще раз, под протокол, опросит, и можешь идти… До свидания…

— Лучше бы: «прощайте», — вздохнула девушка и вышла.

А Беликова еще долго сидела одна, задумчиво выводя на листе бумаги какие-то вензеля и хмурясь…

Ближе к вечеру в дверь деликатно постучали, и на пороге возник улыбающийся Смоляков.

— Вы меня что, преследуете? — удивилась Беликова.

— Решил посмотреть, где вы работаете, — пояснил писатель, — без этого мое представление о вас было бы неполным.

— А как же детские фотографии, краткая биография, характеристики родственников? — притворно удивилась Беликова. — История первой любви, наконец?

— Это без надобности, — с улыбкой заверил Смоля-ков, — я создаю образ здесь, — он дотронулся до своего лба, — а не следую сформировавшемуся мнению. Ваш образ у меня почти сложился. Не хватало последнего штриха… А еще я хотел проводить вас до дома. Я сегодня на машине.

— Надеюсь, «Феррари»? — амбициозно приподняла бровь Беликова.

— «Волга», — смиренно потупился Смоляков, — зато в хорошем состоянии. Я ею редко пользуюсь…

— И «Хванчкара», наверное, уже лежит на заднем сиденье?

— Лежит, — признался писатель.

— Да вы, Владимир Иванович, Дон Жуан? Признайтесь, в молодости шампанское из дамских туфелек пили?

— Вот чего не было, того не было, — отверг с негодованием эту версию Смоляков, — за кого вы меня принимаете?! Самогон из кирзача — было, а до дамских туфелек все же не опускался…

По дороге он остановился у ресторана «Дворянское гнездо» и предложил отобедать.

— Забавно, — сказала Беликова, — я здесь сегодня уже была.

— С мужчиной?! — в притворном негодовании воскликнул Смоляков.

— Увы, с женщиной. С вашей коллегой, Симонюк… Хотя нет. Симонюк — это погибшая проститутка. А встречалась я с Галиной Сидорчук.

— Не поправляйтесь, не надо. По сути они — одно и то же…

— Какой вы все-таки злой, — вздохнула Беликова, — вы, наверное, скрытый женоненавистник?

— Почему же «скрытый»? — обиделся писатель.

Заметив их приближение, швейцар выскочил и услужливо распахнул двери.

— Добрый вечер, — приветствовал он Беликову, — ваш столик как раз свободен.

— Вот, значит, как, — задумался Смоляков, располагаясь за указанным столиком, — оказывается, вы втихаря ведете светский образ жизни. Передо мной швейцары так двери не распахивают. Да и «своих» столиков у меня до сих пор почему-то нет…

— Все куда проще, — таинственным шепотом пояснила ему Екатерина Юрьевна, — швейцар почему-то уверен, что я — скрытая миллионерша…

— Может быть, у него на это есть какие-то основания? Как продвигается ваше следствие по поиску маньяка?

— Медленно, но верно, — заверила его Беликова, — информации мало, но шансы на то, что Бортко удастся избежать обвинения в этих убийствах, все же растут.

— Вы затеяли все это только ради Бортко? Не волнуйтесь: он окажется на свободе быстрее, чем вы думаете.

— Почему вы так в этом уверены?

— Серийные убийцы тем и отличаются, что несколькими жертвами не ограничиваются. Рано или поздно он совершит еще одно преступление, и это будет лучшим алиби для Бортко.

— Так-то оно так, — вздохнула Беликова, — но именно это меня и пугает. Он ведь не остановится до тех пор, пока его не поймают.

— А если все же не сбрасывать со счетов мою версию? Если он выполнит свое предназначение и остановится… Вы и дальше будете его искать?

— Я в это не верю, — призналась Беликова, — вы из него прямо мученика делаете. А он — убийца. И каждый раз он будет задумываться над тем, что его миссия не закончена, что посеянный им страх недостаточен, что… Что еще не все наказаны. Почему-то некоторые люди считают, что высшая справедливость бога — это торжество дьявола. Кто он такой, чтобы судить, наказывать, пугать?..

— Критик, — улыбнулся Смоляков, — вы же его сами так прозвали.

— Я его так не называла, — запротестовала Беликова, — это журналисты. Для меня он — маньяк. Человек без имени, без лица и… без души.

— Посмотрите, какой поднялся ажиотаж на телевидении и в газетах… Неужели не видели и не читали?

— Нет времени, — призналась Беликова.

— Жаль. Вас бы порадовали некоторые изменения в нравственности наших доморощенных «бестселлеристок». Я даже…

— Подождите, — остановила его встревоженная Беликова, — бармен, будьте добры сделать погромче радио!

— … полчаса назад, — рапортовал возбужденный голос журналиста, — наша группа успела первой прибыть на место происшествия. Двор дома, где произошло убийство, перекрыт милицией. На место происшествия уже прибыло все руководство Василеостровского РУВД, но от каких бы то ни было комментариев они воздерживаются. Однако нам стало известно, что это еще один случай из ряда серийных убийств, совершенных Критиком, как прозвали маньяка средства массовой информации. То же орудие преступления, тот же почерк и, самое главное, — жертва. Как нам удалось выяснить, убита знаменитая писательница, автор нашумевших бестселлеров Галина Михайловна Сидорчук. Убийца напал на нее в тот момент, когда она направлялась в издательство со своим новым романом…

— Вот вам и алиби для вашего Бортко, — с ледяным спокойствием заметил Смоляков, — лучше и не придумаешь.

— Знаете что, Владимир Иванович, — задумчиво сказала Беликова, — а я ведь начинаю вас бояться…

— Помилуйте, почему же?! — искренне удивился писатель. — Только не говорите, что снова начали подозревать меня в этих убийствах. Если я не ослышался, то инцидент произошел полчаса назад, а я в это время сидел прямо напротив вас. А брата-близнеца у меня нет…

— Меня пугает не это, а ваше отношение к убийствам, — сказала Беликова, — и ваша дьявольская интуиция. Буквально несколько минут назад вы сказали, что будут еще жертвы, и вот… напророчили…

— Отношения своего я и не скрывал, — признал писатель, вытирая губы салфеткой и поднимаясь из-за стола, — а что касается интуиции… Не надо быть Спинозой, чтобы понять: раз невиновный сидит за решеткой, значит, преступник еще даст о себе знать. Кстати, к вопросу об интуиции. Она мне подсказывает, что домой вы уже не поедете, и, следовательно, мне предстоит везти вас на Васильевский остров. Я опять пугаю вас? Если нет — тогда я к вашим услугам…

— Привет энтомологам, — хмуро поздоровался с Беликовой опер Васильевского РУВД Алексеев, — видали, что эта мразь на моей земле натворила? Начальство и так по поводу этих убийств рвет и мечет, а теперь так и вовсе озвереет… Поймаю — собственными руками удавлю ублюдка!

— Что известно? — спросила Беликова.

— В издательство она шла, — раздраженно пояснил Алексеев, — свой новый «шедевр» несла. Издательство в этом доме располагается, под аркой. Он, видимо, шел за ней и, как только свернули во двор, нанес удар в висок заточкой. Скорее всего со спины… И не боялся ведь! Время-то еще не позднее, кругом народ… Правда, толку от этого народа, как от козла — молока, — с досадой добавил он, — только один пенсионер случайно заметил, как из-под арки выбегал высокий мужчина в серой ветровке. Примет не рассмотрел.

— Кажется, его приметы есть у меня, — сказала Беликова, — заедь в наш отдел, там протоколы допроса двух девушек, которые смогли рассмотреть мужчину, увозящего их подруг… Разумеется, проституток. Кстати, тот тоже был в ветровке.

— Что же вы молчали?! — вместо благодарности набросился на нее Алексеев. — Эх, Екатерина Юрьевна, Екатерина Юрьевна!

— Я эту информацию сама несколько часов назад получила, — сказала Беликова, — и сама, между прочим, раскопала. Да-да, инспектор «полиции нравов», старая больная женщина, а не молодые жеребцы из уголовного розыска. Так что свои ахи-охи можешь адресовать по другому адресу.

— Извиняюсь и униженно замолкаю! — склонился в восточном поклоне Алексеев. — Где эти протоколы? Как мне их получить?

— Позвони Григорьеву или Мартынову. А еще лучше возьми у них адреса этих девушек да пообщайся лично. Если произведешь хорошее впечатление, то, может быть, они снизойдут до того, что составят фоторобот Критика.

— Да за такую информацию я на них женюсь! — с энтузиазмом заверил Алексеев.

— На обеих сразу? — с сарказмом уточнила Беликова. — К тому же ты уже женат — не забыл на радостях?

— Разведусь! Разведусь и женюсь на обеих, только бы информацию дали. Я побежал!

— Подожди, — остановила его Екатерина Юрьевна. — Вот еще что… Попытайся порыскать кругом и найти свидетелей, видевших черную, потрепанную «копейку». Она должна быть где-то поблизости. Вернее, была. Скорее всего, именно на этой машине приехал и уехал убийца.

— С завтрашнего дня подаю рапорт на перевод в «полицию нравов», — истово перекрестился Алексеев, — и иду к вам подмастерьем… А что это с вами за старичок такой бодренький, Екатерина Юрьевна? Аль секрет?

— Писатель… Так получилось…

— Писатель, — скривился Алексеев, — у меня на них скоро аллергия выработается.

— Беги, беги, — отпустила его Беликова и медленно побрела во двор, туда, где у дверей издательства остывало тело женщины, с которой она говорила еще утром. Постовые, видимо, знали ее в лицо и пропустили беспрепятственно. Не отвечая на приветствия многочисленных знакомых и коллег, подошла к трупу, близоруко щурясь, вгляделась в искаженное смертью лицо…

— Прости, — едва слышно прошептала она, — утром я плохо о тебе подумала… А видишь, как все обернулось… ты уж не обижайся на меня, старуху…

И, ссутулившись, по-старчески шаркая ногами, побрела прочь.

Всю обратную дорогу они молчали. У самого дома Смоляков не выдержал:

— Объясните! Объясните мне, Екатерина Юрьевна, что вы так переживаете? Да, я — циник! Жестокий и бездушный циник, но ведь и вы не мать Тереза, а жертвы не ваши дети и внуки! Я понять хочу!

— Опять сегодня не засну, — отвлеченно посмотрела на него Беликова. — Пью, пью снотворное, а все маюсь бессонницей… Объяснить? Сложно это. Я могла бы рассказать вам одну историю, но она очень длинная — утомлю.

— Ничего, — решительно сказал Смоляков, — я сова, работаю ночами, а у вас, как сами признались, — бессонница. Так куда нам спешить?

— Ну, хорошо, — сказала Екатерина Юрьевна, — только давайте уж войдем в квартиру, а то в машине как-то неудобно… Да и не один час мой рассказ займет. Он тяжелый и жестокий — вы к этому готовы?

— Не в институте для благородных девиц воспитывался, — по-стариковски брюзгливо ответил писатель, — как-никак бывший оперативник — всякого навидался.

— Тогда пойдемте, — кивнула Беликова и первая выбралась из машины. Заждавшиеся собаки встретили ее радостным лаем, но, почувствовав настроение хозяйки, разом смолкли и посмотрели на нее так жалобно, словно сами были в чем-то виноваты.

— Присаживайтесь, — указала Екатерина Юрьевна писателю на диван, — я пока заварю чай и начну рассказ… К нам в отдел иногда приходят журналисты, написать статью, снять передачу. Им кажется, что наш отдел — Клондайк жареных новостей… Как-то одна девчушка с телевидения попросила меня: «Расскажите о самом страшном случае в вашей работе». Я даже опешила. Потом задумалась и вспомнила. Правда, совсем не то, что она ждала… Вот эту историю я и хочу вам рассказать. Это было давно. Очень давно… Я только окончила институт и работала инспектором в отделе по делам несовершеннолетних, тут же, в Октябрьском РУВД, у полковника милиции Леонтьева Ивана Сергеевича. Его внук, кстати, ваш коллега, писатель. Тоже когда-то был опером… Вы простите, я рассказываю несколько сбивчиво — волнуюсь… Воспоминания «давно минувших дней»… И довелось именно мне опрашивать одну молоденькую девочку, которую местные оперативники привезли с преступления по тем временам страшного и невообразимого. Она была несовершеннолетней и по закону… Нет, я опять неправильно начала рассказ. Это — предыстория. А сама история случилась много позже… Ее звали, как и меня, — Катериной. И история ее началась лет десять назад, в самый разгар гласности и перестройки.

Часть 2

Един Законодатель и Судия, могущий спасти и погубить; а ты кто, который судишь другого?

Соборное послание Св. Ап. Иакова. 4. 12.

Катерина махала рукой вслед автобусу до тех пор, пока он не скрылся за поворотом.

— Ты словно не на три месяца с ней прощаешься, а на тридцать лет, — улыбнулся муж, — не в первый и не в последний раз она в пионерский лагерь едет. Уже через месяц на родительском собрании увидитесь.

— Прости, — виновато улыбнулась она, — ничего не могу с собой поделать, когда ее или тебя рядом нет, страшно становится…

— Мнительная ты, — ответил он, приобнимая жену за плечи, — куда же мы от тебя денемся? Такую жену и мамку еще поискать надо… Я даже удивляюсь иногда: что же ты со мной делаешь — почитай тринадцать лет женаты, а я все, как мальчишка, влюбленный. Может, ты — колдунья и привороты какие знаешь?

— Это приворот простой — любовью зовется. Для его сотворения не нужно ведьмой быть. Просто люблю я вас с Анжелой. Больше жизни люблю. Повезло мне. Так повезло, что сглазить боюсь. Муж — красавец, умница, непьющий и на все руки мастер, и дочка — отличница, помощница моя… Ох, да я же опаздываю, — спохватилась она, — я у начальства всего на пару часов отпросилась, а сама уже третий час гуляю… Леня, я тебе один подарок приготовила… Только не знаю, как сказать… Ты меня любишь?

— Ну, ты, мать, сегодня и вопросы задаешь, — покачал головой, — хочешь, чтобы я у тебя опять руки и сердца просил? А то ведь я могу… Естественно, люблю.

— Значит, поймешь, — сказала она, — нелегко было, мучилась страшно, словно вновь через этот ад прошла, но все же сделала… большое дело сделала… А ты, раз любишь, значит, поймешь…

— Ты о чем? — недоуменно вскинулся он.

— Вечером узнаешь, — пообещала она, — может, я и не решилась бы, но я так верила в вас…

— Что-то сегодня ты, мать, горазда загадки загадывать, — покачал он головой, — хорошо, подождем до вечера. Посмотрим, что ты там приготовила. Послушай, а ты, часом, не того… Мы прибавления семейства не ждем?

— Не совсем, — лукаво улыбнулась она, — это как посмотреть…

— Окончательно заинтриговала. Может, сейчас скажешь? А то, не ровен час, не дотерплю до вечера — умру от любопытства. Что без мужа-то делать будешь?

— Без тебя мне будет плохо, — серьезно ответила она и тут же улыбнулась, — но надеюсь на твое крепкое здоровье. Ты у меня вон какой бугай… Ну все, побежала я, а то начальство ругаться будет.

Она поцеловала мужа и поспешила к ближайшей остановке. Работала Катерина в хосписе — приюте для безнадежно больных. Работа была, без преувеличения сказать, страшная, требующая таких сил и такого мужества, что редко кто из обслуживающего персонала выдерживал больше двух-трех лет. Видеть бесконечные людские мучения, почти физически ощущать исходящую от людей боль, отчаяние, выслушивать исповеди, жалобы и обвинения полуобезумевших от страданий людей, провожать каждую неделю по нескольку уходящих в последний путь мучеников… Как много надо сил, чтобы не очерстветь душой, и еще больше, чтобы не возгордиться, не превозносить себя за эти силы, за это милосердие… К счастью, в этот день никто из больных не умер. И даже более того: случилось маленькое чудо — выписалась семидесятилетняя баба Нюра, последние четыре месяца шедшая на поправку, к удивлению врачей и больных…

Сдав дежурство, Катерина переоделась, привела себя в порядок и зашла проститься перед выходными к директору хосписа Петру Васильевичу.

— А я тут тебе небольшую премию выписал, — обрадовал он ее, — особенно хвастаться нечем — крохи, а не деньги, но для тебя все же наскреб по сусекам.

— Да ни к чему это, — засмущалась она, — мне хватает. У меня и муж неплохо зарабатывает. Я, когда премии получаю, чувствую себя так, словно у больных что-то отнимаю, у нас же каждая копейка, каждая тряпка на счету…

— Не дури, — нахмурился он, — ты не отнимаешь, а даешь. Я все эти годы на тебя буквально молюсь. Чтоб не ушла ты, чтоб не переманили тебя на место подоходней или полегче. Даже дворник получает больше, а уж вкалываешь ты так, что… Да о чем вообще тут говорить?! Будь моя воля, я бы тебе доску мемориальную при жизни на стене хосписа повесил. И надпись золотую высек… Одним словом, вернешься после выходных, я тебе деньги выдам.

— Скорее всего, после выходных я сама для хосписа кое-какую сумму принесу, — улыбнулась она, — предвидятся тут кое-какие деньги… пожертвование…

— Пожертвование? — насторожился директор. — Какое? От кого?

— Пока это секрет. Вот получу, тогда… Хоть посуду новую купим, халаты, белье постельное… Но это — потом. Не буду загадывать, а то вы знаете, как это бывает: загадаешь, а выйдет все так, что… Ну что ж, до понедельника, Петр Васильевич.

Из кабинета начальника она поспешила в издательство «Астра», едва успев к самому закрытию, когда директор уже недовольно поглядывал на часы и теребил в руках ключи от «Вольво».

— Извините, Виталий Петрович, — сказала она, — никак не получилось вырваться пораньше, с утра отправляла в пионерский лагерь дочку, а затем…

Директор только вздохнул в ответ и кивнул в угол кабинета, где стояли две пачки книг, завернутых в плотную коричневую бумагу. На приклеенной сбоку этикетке значилось: «Е.К.Смирнова. «Покаяние».

— Авторские экземпляры, — пояснил директор.

— Да мне же их и не донести, — испугалась она, — можно я только парочку возьму? Мне ведь и дарить-то их некому…

— Дело твое. Остальные тогда оставим на презентацию.

— Виталий Петрович, а никак нельзя без этой… без презентации? Что я там говорить буду? Все, что я сказать хотела, уже в книге сказала.

— Нет, Катерина, презентация нужна обязательно, — твердо сказал он, — то, что ты написала, — бестселлер. Книга вызовет ажиотаж, я даже рассчитываю на нечто вроде маленькой бури, землетрясения, извержения… К тому же приглашения уже разосланы, за помещение заплачено, даже если и захотим отменить, уже не сможем — поздно. До завтрашнего дня ничего не успеем.

— Боюсь я, Виталий Петрович, — призналась она.

— Теперь уже придется идти до конца, — сказал он, — ничего, я буду рядом, если что… Но стоит признаться, — он как-то странно посмотрел на Катерину, — что лично я бы на такое не решился… Смелая ты, Катерина…

— Да какая же я смелая? Просто нужно было написать об этом. Ведь сколько людей сейчас у нас в стране с пути сбились, нагрешили, а надежды на искупление не оставили ни сами себе, ни у других не попросили. Я людей, которые мне помогали, показать хотела. Сейчас кругом говорят, что человек человеку волк, что люди культивируют жестокость, насилие, непрощение. А я говорю: ложь это. Люди добрые, просто бояться их не нужно. Надо идти к ним с открытым сердцем, с искренним раскаянием, и они все поймут и помогут…

— Все равно бы не смог, — повторил директор, — ни за какие коврижки не согласился бы… Держи свой гонорар.

Он полез в сейф, вытащил две пачки денег, перетянутых бумажными банковскими ленточками, и протянул ей:

— Распишись вот тут, в ведомости… Ну все, Катерина, жду тебя, как и условились, завтра, в двенадцать часов. Не вздумай попытаться увильнуть — народу придет целая орда… Тебя до метро подбросить? Тогда забирай книги, сколько тебе надо, и пошли…

— Вот, — сказала она, положив на стол перед мужем книгу.

— Что это? — удивился он и, разглядев фамилию автора на обложке, широко распахнул глаза: — Как, когда?!

— Не хотела тебе говорить, пока не закончу все, — призналась она, — боялась, что не смогу, что не получится, что не примут… Три года писала. По строчке, по листику, и… вот…

— Да когда же ты? — не поверил он, взял книгу в руки и, раскрыв, машинально прочитал несколько строчек. — Ну, ты, мать, даешь… Даже слов не найти. И ведь утаила… Как снег на голову… Ну, тихоня! Надо же, теперь у меня жена писательница, — наконец пришел он в себя, — переплюнула меня. Куда ж нам теперь, прорабам, с интеллигенцией тягаться. Знаешь что? Это дело нужно обмыть!..

Он было поднялся из-за стола, но Катерина удержала его:

— Подожди. Прочитай сперва. Здесь про мою жизнь. Ты не все знаешь обо мне. Сначала я боялась рассказывать, думала — не поймешь. Все время откладывала. Слишком боялась тебя потерять. Каждый раз обещала себе: завтра, завтра, завтра… И вот, дотянула. Теперь не боюсь признаться: знаю — не осудишь и поймешь. Потому и говорила утром: если любишь — поймешь…

— Что-то чудное ты говоришь, — заинтересовался он, — что же такого я о тебе не знаю? Всю жизнь вместе прожили, дочка уже большая, а я все чего-то не знаю? Интересно…

— Так ведь и мне было сложно рассказать о таком. Сил не было признаться. А теперь нашла силы. В вас верю. В тебя, в дочку, оттого и силы появились… Прочитай и все поймешь.

— Хорошо, — несколько недоуменно сказал он, — в самое ближайшее время и прочитаю…

— Нет, ты сейчас прочитай, — серьезно сказала она, — а я в соседней комнате пока посижу, подожду…

Часа через четыре он вошел к ней в комнату, бледный как мел, зажав в руке недочитанную книгу, и, остановившись на пороге, тихо спросил:

— Это что? Шутка такая? Это же невозможно… Я не верю в это…

— Возможно, Леня, — так же тихо ответила она, — мы с тобой познакомились, когда мне двадцать пятый год пошел, а это все куда раньше было…

— Но как же так?! Всю жизнь вместе прожили, и вдруг такое… Почему ты мне раньше не сказала?! Нельзя же так! Да нет, шутишь ты все, — делано рассмеялся он, пытаясь отыскать в ее глазах ответ, и, отыскав, тяжело опустился на стул, обхватив руками голову, — сделала ты мне подарок… Как и обещала… Уж подарок так подарок… Как же ты могла скрывать от меня такое?

— Тебя боялась потерять, — сказала она, — ты и Анжела — вот и все, что у меня есть. Остальные ушли, отвернулись, бросили… Ты уж прости меня, прости, подлую… Но ведь я ни словом, ни взглядом старалась тебя не…

— Так, значит, вот почему ты такая тихая да покладистая, — задумчиво перебил он ее, — вот почему ты свою больницу дурацкую не бросаешь… Ай да Катерина! А я-то дурак, нарадоваться на тебя не мог…

Услышав в его голосе напугавшую ее нотку, она бросилась к мужу, упала на колени, схватила его руку, ткнулась лицом в ладонь, словно поцеловать хотела. Он вскочил, вырвал руку и отступил на шаг.

— Не надо, — покачал он головой, с презрением глядя на нее, — как же ты могла так поступить со мной?! Всю жизнь — под корень!.. Захомутала ты меня качественно, ничего не скажешь… Ох и тварь же ты, Катерина… Ох и мразь!..

— Прости меня, Леня! Я же не со зла, не с выгоды молчала, я тебя потерять боялась… Думала: сначала ты меня узнаешь, полюбишь, поймешь, что и я люблю, не могу без тебя… Я хотела начать совсем другую, новую жизнь. Искупить прошлое… Я же ради тебя на все готова…

— И на ложь, — жестко ответил он, — всю жизнь лгала, изворачивалась, хитрила… Дочь вырастили, казалось, все как у людей, а вышло вон как… Что ж ты со мной сделала? Будь ты проклята, мразь! — Он плюнул и, сорвав со стула куртку, пошел к выходу. Открыв дверь, обернулся: — Позже поговорим. Сейчас у меня даже сил нет. В голове не укладывается… Но одно знаю точно: простить тебя я уже никогда не смогу. Даже не надейся… Какая же ты все-таки мразь… Мразь!

Он вышел, громко хлопнув дверью, а она упала навзничь и в голос зарыдала… Когда слезы кончились и плач перешел в стоны и поскуливания, она приподнялась и невидящим взглядом окинула комнату. Лишь сумрак и тишина окружали ее. Всхлипывая, она прислонилась к дивану и, обхватив плечи руками, застыла… Такой и застал ее заглянувший в окно рассвет…

С трудом дождавшись десяти утра, она позвонила в издательство:

— Виталий Петрович, я не могу… Я не приду, — сказала она, — у меня беда случилась…

— Какая беда? — возмутился директор. — Через час тебе уже выезжать нужно! Дюжина журналистов, полдюжины критиков, телерепортеры… Даже не думай об этом!

— От меня муж ушел, — сказала она, — не понял… не простил… Я думала…

— Он вернется, — уверенно сказал Виталий Петрович, — это была просто первая реакция, испуг. Остынет, подумает, все поймет и вернется. Еще и прощения попросит. А на презентацию тебе обязательно надо идти. Расскажешь все журналистам, они напечатают, твой муж все поймет и вернется. Наверное, ты просто ему не так все объяснила.

— Да я и не успела ничего толком объяснить…

— Вот видишь?! Так что не теряй свой шанс, иди до конца… Нет, я даже уговаривать тебя не хочу, просто через час сам за тобой заеду. Переодевайся, готовься, через час будешь давать интервью…

Просторный светлый зал с длинными, выстроенными в ряд столами был битком набит людьми. Виталий Петрович постарался на славу. Когда в зал вошла бледная от бессонной ночи Катерина, воцарилась тишина. Вероятно, слух о содержании книги уже успел разойтись, и десятки любопытных глаз изучающе уставились на Смирнову. Директор провел Катерину во главу стола, к небольшим пластиковым микрофонам и табличке с надписью: «Смирнова Екатерина Семеновна. Автор», усадил на неудобный, ободранный стул и провозгласил:

— Добрый день, господа. Я пригласил вас по поводу выхода необычной и, я бы даже сказал, уникальной книги. Разрешите представить вам автора — Екатерину Семеновну Смирнову.

Он выдержал небольшую паузу, словно ожидая оглушительных аплодисментов. Но аплодисментов не последовало, и он продолжал:

— Книга называется «Покаяние». В художественной форме автор изложил в ней свою автобиографию. Произведение необычное и даже спорное, но затрагиваемые в ней проблемы весьма актуальны именно сейчас, когда наше общество захлестнула волна насилия и жестокости. Как относиться к этому? Как воспринимает свое преступление сам преступник? Как воспринимает его преступление общество? Есть ли у него шанс на искупление и покаяние? Как относится общество к пытающемуся измениться человеку — помогает или добивает? Очень много вопросов и очень мало ответов… Насколько я понял, Катерина Семеновна не щадит себя, описывая события тех дней без прикрас и оправданий. Она написала эту книгу для того, чтобы… А вот для чего она ее написала, мы попросим рассказать самого автора. Прошу вас, Катерина Семеновна.

Она робко посмотрела на собравшихся в зале и начала рассказ:

— Простите меня за корявость изложения, я не очень хорошо умею говорить… я и писала-то с трудом, слишком больно вспоминать обо всем. Очень страшно и больно. Поэтому такие книги редкость, вот я и решила…

— Сначала фабулу, фабулу расскажи, — прошептал директор.

— Извините, я очень волнуюсь… Меня зовут Семенова Катерина, в девичестве — Колыванова. Мне сорок лет, я родилась в семье рабочего Балтийского завода, мать была швеей. Отец бросил нас, когда мне было три года, училась в ПТУ на швею-мотористку, выбрав профессию матери. Как-то раз к нам на дискотеку приехал парень из центрального района, друг моего соседа. Очень красивый, спортивный мальчик. Станислав Горшков… Он был старше меня почти на десять лет. Мне тогда едва исполнилось пятнадцать, а ему уже было двадцать четыре… Широкоплечий блондин с голубыми глазами, водитель троллейбуса… Он был очень ярким человеком, сразу выделялся из толпы: сильный, волевой, самоуверенный, очень хорошо пел и играл на гитаре, рассказывал занимательные истории…

Он подошел ко мне и пригласил на танец… выбрал из всех девушек именно меня. Я была тогда очень симпатичной: длинноногая, с густой, до пояса, косой, к тому же неплохо одета — мы с мамой сами шили себе… Мы познакомились, разговорились… В тот день он танцевал только со мной. А на следующий день неожиданно приехал с огромным букетом цветов. Мы стали встречаться… Я влюбилась в него безумно, и он сказал, что жить без меня не может, уговорил переехать к нему. У него была однокомнатная квартира в городе. Через два месяца я согласилась. Сначала все было хорошо. Он баловал меня подарками, водил в кино, показывал город, знакомил с друзьями. Полгода счастья… А потом все начало медленно, но неудержимо меняться. Он стал выпивать, все чаще приходил домой заполночь, начались ссоры… Несколько раз он сильно избил меня. Но я любила и все прощала, хотя уже и начала догадываться, что у него появилась другая женщина. Наверное, я просто устраивала его в бытовом отношении: хорошо готовила, стирала, убирала квартиру, никогда ни на что не жаловалась, да и внешне была довольно привлекательной девочкой — на люди со мной было показаться не стыдно.

Когда он был трезвым, то клялся, что любит меня. Жизнью своей клялся… Как-то раз у меня сильно разболелась голова, и, отпросившись с занятий, я вернулась из училища не к сроку… А на нашей кровати лежала размалеванная, толстая бабища лет тридцати, страшная, пьяная, потная… и он рядом с ней… Такой же потный, пьяный до полубезумия. Увидел меня и даже не смутился. Иди, говорит к нам, вместе повеселимся… И я пошла. У меня словно помрачение было. Унижаться так унижаться… Потом он меня на кухню отправил, кофе для них готовить. Я пошла. Через некоторое время он вышел следом, увидел приготовленный кофе и ну хохотать…

Много чего он мне тогда наговорил, только я не слушала… Когда он замолчал, я его спокойно так спрашиваю: «Помнишь, ты мне жизнью своей в верности клялся?» — а сама за спиной нож на столе нащупываю. Он мне что-то обидное ответил, но я даже толком и не расслышала: ударила его в грудь ножом… Раз, другой, третий… Крови много было… Он и закричать-то не смог, только побледнел как смерть и упал навзничь… Тут как раз и бабиша эта на кухню вышла. Увидела нож в моей руке, кровь повсюду, завизжала, из квартиры вон выбежала… А я собрала все таблетки, какие у нас дома были, заперлась в ванной комнате и принялась глотать их без разбору — не хотелось больше жить.

Мечтала, чтобы поскорей весь этот кошмар кончился и чтоб я проснулась, осознав, что это лишь приснилось мне… Меня тошнило, но я продолжала глотать таблетки. Скоро тело стало как ватное, но я все глотала и глотала… Я потеряла сознание, провалилась в какую-то липкую темноту… было очень холодно и страшно… А потом я пришла в себя. Врачи меня с того света вытащили. Оказалось, что эта женщина пришла в себя, вызвала милицию, они взломали дверь, позвонили в «Скорую помощь»… Затем был суд. Я рассказала все как было, просила приговорить меня к смертной казни… только покончить с собой больше не решалась: страшно «там» было, темно. На всю оставшуюся жизнь запомнила. Хуже любого земного ужаса… Суд дал мне девять лет. Отбывала сначала в колонии для несовершеннолетних, затем на взрослой зоне.

Много всего было, как вынесла — сама не знаю… Но вынесла. И жить не хотелось, и умирать боялась. Медленно, очень медленно, приходило осознание того, что я совершила. До конца осознала только лет через пять… И год от года становилось все страшнее и страшнее. Как жить дальше? Как это перенести? На стены бросалась… Но жить как-то надо было. Очень остро поняла, что искупить свою вину я не смогу никогда… Не искупается такое… Но я могу принести в мир что-то хорошее, родить дочку, воспитать ее так, чтобы она не повторила мою судьбу, мужа счастливым сделать, людям помогать, беспомощным, калекам, престарелым… ну, хоть что-то сделать, чтоб в мир кроху добра внести. В бога поверила. Библию читать стала, на свои вопросы ответы искать… Раньше я спрашивала: «Почему эта участь мне досталась? Не кому-нибудь другому, а именно мне?!» А потом молиться стала, что это хорошо, что другие этот грех не познали, что… сложно это объяснить… Когда я прочитала притчу о заблудшей овце, о мытаре и фарисее, появилась у меня крохотная надежда. Нет, не на прощение. Надежда на раскаяние. На возможность раскаяния. Сначала я только боялась. Боялась того, что после смерти ждет, и думала, что если искуплю хоть частично, то, может быть, «там» не будет так темно и холодно, так жутко… А потом почувствовала: неправильно это. Не так я думаю и не так живу. Нельзя так… Недостаточно искупления ради искупления, раскаяния ради раскаяния или, еще хуже, — ради прощения. Последним штрихом стал роман Достоевского «Братья Карамазовы», глава о житии старца Зосимы. Помните, когда человек, совершивший убийство, принародно признается в этом?

Его никто не подозревал, он был на хорошем счету, считался уважаемым жителем города… И тоже очень боялся признаваться. Не за себя, за детей и жену боялся. А старец ему сказал: «Объявите людям. Все минется, одна правда останется. Дети поймут, когда вырастут, сколько в великой решимости вашей было великодушия. Поймут все подвиг ваш. Не сейчас, так потом поймут, ибо правде послужили, высшей правде, неземной». Тому человеку повезло: он умер до суда, и большинство людей даже не поверили его признанию, решив, что сошел он с ума… А я подумала: а что было бы, если бы выжил он, как дальше его жизнь сложилась? Ведь много сейчас таких. Сотни и тысячи. И поняла, что я должна написать эту книгу. Рассказать людям, как я жила до этого и после этого. Может быть, как-то попытаться удержать от падения тех, кто уже совершил злодеяние и не ведает, как быть дальше. Ведь озлобляются они, пускаются во все тяжкие, и у себя последний шанс отбирают, и в мир много зла приносят.

Считают, что люди их не примут обратно, что люди злые… А ведь в Библии сказано, что надо радоваться, когда человек нашел в себе силы для раскаяния и пытается искупить свой грех. Что бог радуется больше о раскаивающихся грешниках, чем о праведниках, не имеющих нужды в покаянии, и даже Христос приходил именно к злодеям и безбожникам, обратить их пытаясь. Что надо радоваться, если человек «мертв был и ожил, пропадал и нашелся». Ведь благожелательное и милосердное отношение к грешнику — это не снисхождение, не попустительство, не оправдание его злодеяния, а надежда на исправление этого грешника, на спасение его души. И люди не злые, они все понимают.

Надо только идти к ним за помощью с открытым сердцем, искренне желая добра, пытаясь предостеречь других… Есть у них еще шанс! Есть! Нельзя его отнимать!.. Я долго не решалась на это. Страшно, да и какая из меня писательница? Но мне казалось, что не искупила я еще свой грех, не внесла в мир тот лучик света, который могла бы внести. Что такое — тюрьма? Недостаточно тюрьмы для искупления… Вы уж извините, но мне кажется, что она и не нужна даже. Только убежденных злодеев от общества изолировать — а иной нужды в ней нет… Мне кажется, что тюрьмы действительно должны воспитывать, а не наказывать. Ошибку мы делаем… Я после тюрьмы в хоспис работать устроилась. Там лежат неизлечимо больные люди. Каждое выздоровление или даже замедление болезни — чудо.

Им поддержка нужна, уход, забота, а денег государство почти не дает, работа очень тяжелая, редко кто добровольно идет туда. Вот я и решила, что всю свою жизнь посвящу больным… Может быть, стоит тех, чье преступление не столь ужасно: бухгалтеров проворовавшихся, водителей, человека машиной сбивших, и им подобных, не в тюрьму, а в хосписы направлять? Если они раскаялись, конечно… А я после тюрьмы, где-то через год, встретила мужчину, которого полюбила и который стал моим мужем. Сначала я даже боялась начинать какие-то отношения, но он был так нежен, так ласков, так добр ко мне… И я стала оттаивать. Медленно, боязливо… Дочь родилась у нас. Воспитываю ее так, чтобы она даже частично мою судьбу не повторила… и все равно этого мало!

Мало! Ведь тех, кто согрешил, сейчас миллионы, как им жить дальше? А я хотела свою судьбу им показать. На своем примере убедить их в том, что есть у них шанс вернуться в мир, обрести семью, воспитывать детей, служить людям и богу верой и правдой, покой в душе обрести… Долго сомневалась. Даже когда писать начала, себя уговаривала: «Не будет получаться — брошу». Это я так себя обмануть пыталась… По строчке, кровью писала… Заново те страшные годы пережила. Вновь убивала и вновь умирала сама, вновь через суд и тюрьму проходила… Страшно было. Плакала, в церковь ходила… Но надо было донести это до людей… Примете вы ее?

В зале долго стояла тишина. Наконец, какой-то репортер, откашлявшись, сказал:

— Сложно сейчас что-либо говорить. Подумать надо… Такое сразу и не осмыслишь… А как вы гонорар потратить собираетесь?

— В хоспис отдам, — сказала она, — начальнику своему я уже сказала. В понедельник, как на работу выйду, так и отнесу…

— А как ваш муж относится к затее с книгой?

Она вздрогнула, словно от удара, и с трудом призналась:

— Он… Он ушел. Сказал, что ему надо подумать…

— Если я правильно вас понял, вы ему ничего не рассказывали? — удивился журналист. — Он не знал о вашем прошлом, а вы обманывали его?

— Да, — глухо сказала она, — все откладывала… Люблю я его. Больше жизни люблю. Я надеялась, что он поймет и простит меня за этот страх… Он сказал, что ему надо подумать… Очень прошу вас: напишите, что я люблю его! На коленях молю простить и вернуться! Не могу я без него… Ведь жили же мы с ним столько лет, жили и были счастливы…

— Простите, — перебил ее журналист, — но получается, что и дочка ваша ничего не знает?

— Нет, — даже испугалась Катерина, — она же еще маленькая… Я скажу ей, когда исполнится хотя бы восемнадцать… Она совсем еще ребенок, надо подождать, пока она сможет понять… Потому-то я договорилась с Виталием Петровичем, — она кивнула на издателя, — что книга выйдет только тогда, когда Анжелика уедет в летний лагерь…

— Интересно, — покачал головой репортер, — очень интересно…

В зале началось некоторое оживление. Люди шептались о чем-то, бросая на Катерину быстрые, оценивающие взгляды, что-то негромко обсуждали, о чем-то спорили, но вопросов ей больше не задавали.

— Что же, если вопросов больше нет… В таком случае, — издатель поднялся и лучезарно улыбнулся собравшимся, — мне остается только поблагодарить вас за то, что вы пришли. Сейчас мой помощник раздаст вам экземпляры книги, чтоб вы смогли ознакомиться с самим произведением… А мы, с вашего позволения, откланяемся. Всего доброго, господа.

Возле самых дверей их догнал какой-то крепыш в синем джинсовом костюме.

— Я — Иполитов, — представился он, — Марк Иполитов. Я помощник Юлия Айсберга, того самого знаменитого телеведущего, автора передачи «Обсуждение». Услышав вашу историю, он заинтересовался и послал меня посмотреть, насколько это может быть интересно… Я нашел, что это феноменально. Уникально! Сенсационно! Я просто обязан уговорить вас стать героиней нашей передачи. О вашей судьбе должна узнать вся страна! Ваш голос должен услышать весь мир!

— Я уже рассказала обо всем, — сказала она, — мне нечего добавить… Пусть прочтут книгу, и…

— Это не то! — горячо заверил Иполитов. — Книга — это одно, а телепередача — это совсем другое. Даже если журналисты, которые здесь присутствовали, напишут заметки о вас и вашей книге, все равно они не смогут привести запись этой беседы полностью, не смогут передать информацию, паузу, мимику. А я предлагаю вам обойтись без посредников и напрямую обратиться к миллионам зрителей. И учтите к тому же, что количество людей, читающих книги, и количество людей, смотрящих телевизор, — несопоставимо. Вы хоть догадываетесь, какая у нас аудитория? Какой размах? Какие масштабы? Вы видели наши передачи?

Катерина кивнула. Передачи с Юлием Айсбергом она видела. Надо сказать, что ни сам ведущий, ни его темы ей не нравились. Несмотря на попытки Айсберга создать иллюзию интеллигентности, было в нем что-то отталкивающее, бескультурное и дешевое. Например, он мог пригласить на свою передачу магов и экстрасенсов со всей страны, обещая «дружескую встречу, обсуждение спорных вопросов и поиск истины», и начать передачу с того, что, переодевшись в халат врача, заявить, будто его гостям нужен психиатр. В такой интонации и проводились передачи. В результате самый бездарный шарлатан, выдающий себя за экстрасенса, выглядел более привлекательно, чем ведущий… Катерина вопросительно посмотрела на Виталия Петровича.

— Да, — кивнул издатель, — мы придем к вам на запись. Спасибо, Марк. Когда вам будет удобнее?

— Чем быстрее, тем лучше. Я полагаю, Айсберг пустит запись этой передачи в первую очередь. Послезавтра вас устроит?

— Хорошо, — кивнул издатель, — послезавтра так послезавтра.

— Тогда приходите вот по этому адресу, — Иполитов протянул визитную карточку. — Я буду ждать вас у входа в двенадцать часов. Всего доброго.

— Ну вот, а ты переживала, — сказал издатель, когда они вышли на улицу, — видишь, как все хорошо прошло… Ты добьешься того, к чему стремилась, — мир услышит тебя и о тебе. И не волнуйся, все будет хорошо. Ты затеяла действительно благое дело, подняла серьезные вопросы… Всякое может быть — люди-то разные, но те, кому надо услышать, — услышат, те, кто захочет, — задумаются. А люди не звери, так что не бойся — не покусают… Все будет хорошо…

Вернувшись домой, она обнаружила, что во время ее отсутствия из квартиры исчезли все личные вещи мужа. На столе лежала записка:

«Я ухожу. После того, что произошло, жить вместе мы не сможем. Не смогу я всего этого ни забыть, ни простить. Меня не ищи и не пытайся встретиться: я не хочу тебя видеть. На развод подам сам… Какая же ты все-таки мразь, Катерина!.. Прощай. Леонид».

Зажав записку в кулаке, она бросилась на диван и вновь разрыдалась…

— Вот, собственно, и все, — закончила она свой рассказ перед зрительской аудиторией, — дальше решать вам…

— Признаться, я даже не знаю, что и сказать, — выдержав театральную паузу, начал Айсберг, — на моей практике было много всего, но сейчас теряюсь даже я… Может быть, у зала найдется больше слов для обозначения своих чувств? Как вы думаете, уважаемые гости, может ли человек, совершивший жесточайшее, ничем не оправданное убийство, учить нас чему-то? Требовать у нас жалости к себе, выклянчивать милосердие, прикрываясь каким-то мифическим «покаянием»? Разумеется, я знаю, что в писатели сейчас лезут все, кому не лень, уж больно это легкий и соблазнительный заработок, но зарабатывать деньги на ЭТОМ? Нет, у меня действительно просто нет слов… Итак, кто хочет высказать свое мнение поданному поводу? Пожалуйста, дама в красной кофте…

Поднялась толстая, мордатая тетка лет сорока — сорока пяти, выкрашенная под блондинку, и, приняв у Айсберга микрофон, возмущенно забрызгала слюной:

— Я сидела и думала: люди добрые, это до чего же мы дошли, если убийцы пишут книги, выступают в газетах и по телевидению, учат нас и наших детей, как жить?! Да я такого и в фильмах ужасов не видела! Это не женщина, это монстр какой-то! Только подумайте, как она обошлась с бедным юношей, вытащившим ее из захолустья, поселившим в своей квартире, кормившим и содержавшим ее! Каким чудовищем надо быть, чтобы так отплатить за добро! Только ненормальный человек способен совершить подобное, а потом еще и хвастаться этим! Поставьте себя на ее место: неужели, совершив подобное, вы станете кому-то рассказывать об этом? Вы будете сидеть тихо, как мышка в норке, а она пошла трезвонить по всему белу свету. В голове не укладывается! Она не только не стыдится того, что совершила, но и откровенно хвастается этим! И у такой мрази есть муж, ребенок… Да таких стерилизовать надо!..

— Спасибо, — поблагодарил Айсберг и передал микрофон дородному, респектабельному мужчине в сером костюме, — прошу вас…

— Прежде всего, хочу сказать, что не верю всему, что она тут говорила, — нахмурив брови, заявил мужчина, — как вы знаете, на каждую ситуацию можно смотреть с разных точек зрения. Уверен, что покойный Станислав Горшков описал бы нам эту ситуацию совсем иначе. Катерина изложила нам эту версию в своей интерпретации, так сказать, субъективно. Но я могу предположить, что эта история куда сложнее. Мне больше верится в то, что она убила его не из ревности, а из-за квартиры… или из других материальных и финансовых соображений. Не думаю, что она была такой пай-девочкой, какой она нам тут себя описывает.

Мы знаем, какие дети вырастают в семьях рабочих… Да и может ли девочка из приличной семьи учиться в ПТУ? Мы все хорошо знаем, кто такие пэтэушники и чего можно ожидать от них. Я думаю, что Катерина соврала нам. Или, по крайней мере, утаила значительную часть правды. Ей просто хочется оправдаться перед нами, хочется, чтобы мы ее пожалели, на лицо преступницы надели личину раскаявшейся овечки… От нее даже муж ушел, узнав о таком ужасе! А кто бы не ушел? На его месте я бы еще и морду ей разбил за то, что она так со мной поступила! Мне жаль этого несчастного человека, который по доброте душевной оказался обманут этой женщиной!..

Побледневшая, растерянная Катерина беспомощно переводила взгляд с ведущего на директора издательства, а с него на обвиняющих ее людей. Виталий Петрович тянул руку, прося дать ему слово, но Айсберг словно не замечал его, проводя передачу в какой-то определенной, выбранной заранее интонации. Перехватив ее молящий взгляд, Виталий Петрович пожал плечами и еще энергичней затряс поднятой рукой, но Айсберг демонстративно повернулся к нему спиной и, поглаживая свою знаменитую бородку, направился в противоположный конец зала.

— Прошу вас, — протянул он микрофон благообразному старику в потертом пиджаке.

— В чем я вас могу точно заверить, так это в том, что раньше такого не было! — прошамкал тот. — Чтобы распоясавшиеся злодеи выступали по телевидению и писали книги о своих злодеяниях?! Такого мы допустить не могли! Мы строили светлое, радостное будущее, а такие, как она, загубили наши начинания на корню! Спасибо вам, Юлий Айсберг, что есть ваша передача. Спасибо, что вы показываете нам лица этих негодяев, этих нелюдей, монстров в человеческом обличье! Их должна знать в лицо вся страна, чтобы пригвоздить своим осуждением к позорному столбу! Спасибо вам!

— Стараемся, — скромно заметил Айсберг и протянул микрофон прыщавой девице лет двадцати пяти, — слушаю вас.

— Я резко осуждаю героиню этой передачи, — браво начала девица, — ее и героиней-то назвать нельзя. Как вы видите, все здесь собравшиеся ужасаются ее злодеянию. На что она надеялась? Как могут люди прощать подобные зверства? Подобную звериную жестокость? Убить человека, скрыть все это от мужа и дочери… Я с ужасом думаю: а что, если среди моих знакомых есть такой же человек, скрывающий от меня свое истинное лицо, и мне становится страшно от этой мысли. Я считаю, что суд слишком снисходительно отнесся к этой женщине. Надо было, как в цивилизованной Америке, приговорить ее к электрическому стулу или дать пожизненное заключение. Таким, как она, не место среди нас. Неужели она надеялась на какое-нибудь понимание? Как можно понять подобное? Мы учились на классике, воспевающей добро, проповедующей гуманизм, а здесь такое… Нет, не найдет она среди нас ни понимания, ни прощения! Я бы на месте милиции посадила ее еще раз в тюрьму… За эту книгу…

— Ну вот, — вздохнул удовлетворенно Айсберг, — мы узнали мнение нашей аудитории, которая, к счастью, несмотря на смутное и бурное время, не разучилась различать грани между добром и злом. Это радостно, радостно… А теперь послушаем наших специалистов. Мы пригласили в нашу студию дьякона… Впрочем, я даже не стану называть его имя. Простите меня за этот несколько театральный прием, но мне хочется, чтобы вы слышали мнение не одного, конкретного человека, а мнение всей церкви, от имени которой он будет говорить… Вы не возражаете?

— Нет-нет, что вы, — скорбно вздохнул долговязый человек с маленькими, злобными глазками и козлиной бородкой на худощавом, желчном лице, — в отличие от вашей гостьи я не стремлюсь к сомнительной славе. Что вам сказать на это? Страшно смотреть, на что способна тварь человеческая. Сердце обливается кровью и холодеет от страха… О каком «искуплении» или «прощении» может идти речь? Она совершила самый страшный, самый тяжелый грех на земле — смертоубийство. Какая дьявольская злоба видна в ее делах! Какая дьявольская гордыня видна в ее новом злодеянии! Где же здесь смирение, кротость, покаянное раскаяние? Где стремление к бесконечным молитвам о милосердии господнем к ее заблудшей душе?

Нет его! Почему сотни и тысячи преступников не рвутся на телевидение для того, чтобы публично покаяться, а она пришла? Разве она лучше их? Нет, не по зову молящей о спасении души пришла она сюда, а по наущению дьявола… Что я могу сказать этой женщине? Как может в человекоубийце быть истина? Она как тот нечистый дух, что, выйдя из человека, ходит по безводным местам, ища покоя и не находя его. Не найдет она покоя вовек, как не найдет прощения на земле и не получит царства небесного. Не говорил ли господь, что не только убийца, но даже оскорбивший другого подлежит геенне огненной?.. Опомнись, падшая женщина! Опомнись, сними пелену с глаз своих и узри, наконец, что творишь!

— Спасибо, спасибо, — остановил разошедшегося дьякона Айсберг, — право слово, очень интересная у нас передача получилась. Куда интереснее даже кавээновских соревнований, в которых я участвовал в юности. Надеюсь, вам это нравится так же, как и мне… А теперь послушаем нашего психолога. Я надеюсь, что и он скажет нам много интересного.

Угрюмый, темноволосый мужчина принял у него микрофон.

— Вячеслав Борисов, психотерапевт, кандидат медицинских наук, — представился он. — Кому-то может показаться, что мы имеем дело с самым заурядным убийством из ревности. Что таким жестоким, зверским способом Катерина боролась за своего избранника и мстила ему за поруганную любовь. Но если всмотреться в проблему пристальнее, то здесь обнаружится и не раз подмечаемый психологами феномен невероятной детской жестокости, и более глубокие причины, восходящие еще к потере отца в юном возрасте. Ведь Станислав был старше ее на десять лет, и она наверняка воспринимала его не только как партнера и любимого человека, но и в некотором смысле как второго отца. И ей тем более было трудно пережить то, что ее вторично бросает самый близкий мужчина.

Разумеется, что, когда состояние аффекта пошло на убыль и она осознала, что совершила, психика ее не выдержала, потребовав избавления от этого кошмара и увидев выход в самоубийстве. Она уже тогда подсознательно осудила себя, понимая, что жить с подобной ношей не сможет… Однако… Знаете, Юлий, я не совсем согласен с нашей аудиторией как человек, — неожиданно сказал он, — позвольте я скажу несколько слов от себя лично. Мне кажется, что мы делаем что-то не то… Мы разбираем совершенное ею преступление и вновь осуждаем ее за него. Но речь-то идет уже не о преступлении, за которое она понесла назначенное обществом наказание. Речь идет о ее дальнейшей жизни. Как психолог, я не нахожу здесь аномалий, а как человек, восхищаюсь ее мужеством. Ведь она не за прошением к нам пришла, не с жалобами… Мне кажется, дело в…

— Спасибо, — быстро перебил его Айсберг, отбирая микрофон, — нас интересовала именно ваша профессиональная точка зрения. Мы ее узнали. К сожалению, время нашей передачи подходит к концу, а нам надо еще успеть подвести итог.

— Позвольте мне сказать, — попросила Катерина, — это очень важно…

— Извините, но вам было предоставлено слово в начале передачи, — отказал Айсберг, — по традиции завершаю ее и подвожу итог я. Заведите себе собственную передачу, там и устанавливайте любые правила, а здесь хозяин я… Итак, господа, мы выслушали историю преступления, совершенного этой женщиной. Вы видели реакцию сидящих в зале, и полагаю, ваша реакция не была иной. Да она и не может быть иной! Мы живем в современном, цивилизованном мире, осуждающем преступления, осуждающем злобу, осуждающем убийства, осуждающем грешников, осуждающем… да все осуждающем! Все, что неприемлемо для человека. Вы слышали мнения людей разного возраста и разных профессий, но нам так же интересно узнать ваше мнение. Присылайте нам письма с отзывами и рассказами о ваших судьбах, и, может быть, кто-то из вас станет героем нашей следующей передачи. Мы просто посидим в тесном, дружеском кругу и обсудим все имеющиеся у вас проблемы… А на сегодня я прощаюсь с вами. Всего доброго. С вами был Юлий Айсберг и программа «Обсуждение». До новый встреч!

…И жизнь превратилась в дикий, нескончаемый кошмар. В газетах появились заметки и очерки журналистов, побывавших на злополучной презентации. О их содержании несложно было догадаться даже по названиям: «Современный реализм: монстр делится опытом», «Убийца ищет сочувствия и понимания», «Еще один творец общественного мнения, которого мы заслужили», «Расчленительница ждет Нобелевской премии». Когда же по экранам телевизоров прошла запись передачи «Обсуждение», на Катерину обрушилась слава. Но какая!

Старушки у подъезда гневно грозили ей вслед клюками и палками, соседи испуганно шептались и, завидев ее, спешили войти в свои квартиры, не отвечая на приветствия. Люди на улицах узнавали ее и тыкали пальцами, удивляясь громко и гневно. На ее имя в издательство приходили гневные письма, многие из которых были написаны людьми явно психически больными. Подвижники из каких-то сект с замысловатыми названиями грозили ей карой небесной, геенной огненной и скорой смертью от их рук. Старички-пенсионеры проклинали ее и весь ее род до седьмого колена, сообщая, что они уже отправили письма «куда надо» и что «там во всем разберутся и привлекут». Письма приходили гневные и возмущенные, издевательские и глумливые, полные лютой ненависти и неприкрытого презрения. Пришло даже одно письмо из секты сатанистов с предложением вступить в их братство и требование сжечь их письмо сразу после прочтения — «иначе смерть!»

Правда, были три-четыре письма благодарных, понимающих и трогательных. Одна женщина писала из колонии, где отбывала срок за убийство алкоголика-мужа и мучилась вопросом: как жить дальше? Другое — от мальчишки из детской колонии для несовершеннолетних, заработавшего срок за воровство и уже «опущенного». Были и другие письма, но читать их она уже не могла — не было сил. Часто звонили журналисты. Сначала она пыталась оправдываться, объясняла, зачем она написала эту книгу и чего хотела добиться… Но после двух новых публикаций, по стилю и неприязни ничем не отличающихся от предыдущих, она отказалась от каких-либо встреч.

Она старалась как можно реже выходить на улицу и не отвечала на телефонные звонки. На стенах в подъезде появились гневные и оскорбительные надписи. Пару раз заходил участковый и с подозрительностью осматривал квартиру, словно надеялся найти там еще один труп. Известий от мужа не было, а былые друзья и подруги сторонились ее, словно она была больна опасно и позорно. С работы ее уволили. Через неделю после выхода передачи с Юлием Айсбергом ее вызвал в свой кабинет директор и, отводя глаза в сторону, сообщил, что она «уволена по сокращению». «Да какое же сокращение? — изумилась она. — Ведь к нам никто работать не идет… Я же стараюсь, как могу! За столько лет ни одного нарекания не было, я же не доктор, я занимаюсь самой грязной и тяжелой работой… За что же вы меня? Столько лет нужна была, а теперь… За что?» — «Сокращение, — упрямо повторил директор, — денег выдают нам мало, мы вынуждены сокращать штат сотрудников… Не врачей же увольнять прикажете?» — «Я и бесплатно согласна работать! Не гоните вы меня! Здесь я хоть кому-то нужна… Ну, пожалуйста…» — «Не могу, Катерина, — вздохнул директор, — родственники больных все телефоны оборвали. То им дела до их близких не было, а то вдруг забеспокоились: как бы чего не вышло… Ну, ты понимаешь… Да и начальство мне уже не раз звонило, я отбивался как мог, но… У нас ведь больница. Беспомощные люди, лекарства и все такое, а у тебя все же судимость, да еще по статье за убийство… Эх, затеяла ты смуту! Накликала беду на свою голову. Работала бы тихонько, и все были бы довольны… Кому лучше сделала? Думаешь, я счастлив от того, что ценного работника лишаюсь? Говорят же люди: «Не буди лихо, пока оно тихо». Не обессудь, Катерина, но сокращаем мы тебя. Характеристику я тебе выдам хорошую, но больше ничем помочь не могу. Извини».

Она отключила телефон и звонок в дверь, днями напролет сидела в пустой, полутемной комнате и невидящими глазами смотрела в стену. Слезы кончились, и она уже не рыдала, а лишь постанывала, обхватив руками плечи и раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяная. Она потеряла счет дням и не знала, сколько времени прошло до того момента, когда в дверь громко забарабанили и голос соседа прокричал:

— Открой, Катерина! Я знаю, что ты дома! Это я! Открой, у тебя неприятности с дочкой. Телеграмма пришла от начальника лагеря…

Она бросилась к двери, распахнула ее и, вырвав из рук соседа серый бланк телеграммы, прочитала:

«Дозвониться не можем. Немедленно приезжайте. С Анжеликой неприятности. Срочно требуется ваше присутствие. М.С.Блохин».

— Почтальон принес, — пояснил сосед, — звонил, звонил, но ты же не открываешь. Вот он мне телеграмму и оставил… А я-то знаю, что ты просто звонок отключаешь.

— Что с ней? — воскликнула она, едва переступив порог кабинета начальника лагеря. — Жива?

В кабинете, кроме начальника, находились еще человек шесть. Все с удивлением посмотрели на нее: растрепанная, запыхавшаяся, с полубезумным взглядом.

— Это мать Анжелики, — пояснил начальник собравшимся, — жива она, Екатерина Семеновна, не волнуйтесь так. Мы контролируем ситуацию. Скажите, ваш муж приехал с вами?

— Нет, он… не смог… Что с ней? Почему такая спешка? Что это за странная телеграмма?

— Плохо, что вашего мужа нет, — вздохнул начальник лагеря, — он-то как раз мне и нужен в первую очередь… Я все расскажу вам, только сначала скажите нам, как мы можем найти вашего мужа? Он на работе?

— Должен быть на работе. Если же нет… Либо у матери, либо у друга… Мы больше не живем вместе. Он ушел от меня.

— Диктуйте телефоны его матери и друга, — сказал начальник, — дело не терпит отлагательств. Тут вот какое дело… Одним словом, ей все известно о вашей книге и… вашей судьбе.

Катерина глухо охнула и тяжело опустилась на стул.

— Я специально отправила ее в летний лагерь, — тихо сказала она, — чтоб… без нее… хотела потом… сама сказать…

— Видимо, кто-то из детей узнал об этом и рассказал ей, — сказал начальник лагеря, — вы знаете, что дети бывают иногда очень жестоки… Кажется, ее дразнили… Дети боялись и не хотели оставаться с ней на ночь в одной палате. А затем и родители подлили масла в огонь, устроив в моем кабинете несколько скандалов, некоторые из них вообще забрали детей из лагеря… Мы делали, что могли. До вас было не дозвониться… Она заперлась в одном из подсобных помещений, там, где хранится бензин… Рыдает, грозится поджечь. Мы вызвали психолога, ведем переговоры… Судя по всему, настроена она весьма решительно. К дверям приближаться опасно, а окон там нет. Милиция, психоаналитик, воспитатели пытаются ее уговорить, но… Слишком тяжелая эта травма для нее. У девочки шок… Она требует, чтобы приехал отец… Екатерина Семеновна! Что с вами? Вам плохо? Врача, быстро!

Она почувствовала, как пол под ногами вздыбился и вдруг резко ринулся куда-то вбок, перед глазами поплыла серая дымка, и она сползла со стула, лишаясь чувств…

В себя она пришла от запаха нашатыря. Застонала и с трудом открыла глаза, пытаясь оттолкнуть руку с пузырьком.

— Дышите, дышите, — скомандовал врач, — Игорь Дмитриевич, будьте добры, подайте мне со стола стакан с валерьянкой… Выпейте это, Екатерина Семеновна… У вас нервное и физическое истощение. Когда вы ели в последний раз?

— Не помню, — призналась она. — Анжелика! Что с Анжеликой?

— Пока без изменений, — сказал начальник лагеря, — вашего мужа мы разыскали, он срочно выехал сюда. Минут через тридцать приедет… А вам лучше пока прилечь. Доктор отведет вас в санчасть и…

— Нет! Я должна поговорить с дочерью, — сказала она, с помощью врача усаживаясь на стуле и растирая пальцами занемевшие виски, — я должна поговорить с ней… сказать, объяснить…

— Не надо, — покачал головой начальник, — это может вызвать самую нежелательную реакцию. Я не хотел вам говорить, но… она не хочет видеть вас. Требует, чтобы приехал отец и забрал ее.

— Я должна с ней поговорить, — настаивала Катерина, — я знаю свою дочь. Она любит меня. Она все поймет… Это же моя дочь! — закричала она. — Как вы не понимаете! Я все равно увижу ее! Она поймет! Она любит меня!..

Начальник лагеря вопросительно взглянул на одного из находившихся в кабинете мужчин: хорошо одетого, вальяжного, по всей видимости — психолога или крупного милицейского начальника. Тот пожал плечами и кивнул. Дескать, пусть попытается.

— Что ж, — вздохнул начальник лагеря, — только очень прошу вас учитывать ее душевное состояние.

Небольшой, выкрашенный в зеленый цвет домик был оцеплен милицией по радиусу метров в триста. Поодаль толпились зеваки, ожидали угрюмые пожарные и врачи «Скорой помощи». Детей не было видно, по решению начальства их увели на какое-то мероприятие, подальше от разворачивающейся трагедии.

— Она в дальней комнате, — указал начальник, — с правой стороны. Заперлась на ключ изнутри и забаррикадировала дверь мебелью. Можете говорить с ней прямо через стенку — все слышно. Домик дощатый, нежилой, стены тонкие… Только будьте благоразумны, Екатерина Семеновна, очень вас прошу.

Катерина прошла за оцепление и, приблизившись к домику, позвала:

— Анжела… Дочка, это я…

— Уйди! — раздался изнутри истошный крик. — Уйди отсюда! Уйди! Видеть тебя не могу! Что ты со мной сделала? Ненавижу! Уйди! Уйди!

— Выслушай меня, дочка, умоляю, — сказала она, — девочка моя… Я очень люблю тебя… Я…

— Уйди! — Казалось, в этом истеричном визге не было ничего человеческого, только боль загнанного, смертельно раненного зверька и безумный, панический страх. — Уйди! Я все сожгу! Уведите ее! Ненавижу! Ненавижу! Уйди! Папа! Папочка! Где ты, папочка! Папочка, забери меня отсюда!..

— Умоляю, — рухнула на колени Катерина, — умоляю, девочка, хотя бы выслушай меня… Я очень люблю тебя. Я хотела только…

— Папа! Папочка! Уведите ее! Я сожгу!.. Я… А-а-а!.. Па-а… Па-па!..

— Она уходит, уходит! — громко заверил начальник лагеря, подходя к Катерине и помогая ей подняться. — Не делай глупостей, Анжела. Твой отец уже едет сюда. Сейчас он заберет тебя, и все будет хорошо. Он приедет и никому не даст тебя в обиду. Только не делай глупостей… Подожди еще минутку, хорошо? Не бойся, он уже едет к тебе, он уже близко…

С помощью врача начальник лагеря довел Катерину до скамейки и усадил ее в тени. Врач достал из чемоданчика шприц и наполнил его какой-то темной жидкостью из ампулы. Закатал левый рукав кофты Катерины и сделал укол.

— Не могу, — прошептала она, — все кончено… Я больше ничего не хочу и не могу… Нет сил. Я должна лечь и заснуть, а когда проснусь, то все это кончится… Все будет по-прежнему… Я не хочу больше ничего… Почему? За что?

— Раньше надо было думать, — буркнул врач, но начальник лагеря подтолкнул его в бок локтем, и медик отошел.

— Все будет хорошо, — устало повторял начальник лагеря, — все будет хорошо…

— Уже никогда ничего не будет хорошо, — безжизненным голосом сказала она. — Все кончено. Все… Ничего не осталось… Зачем я живу? От меня одно зло… Что бы я ни делала, а все равно зло… Наверное, я проклята навек. Но я больше не могу… Так — не могу… Теперь впереди ничего нет…

— Крепитесь… А вот и ваш муж, — указал он на подъезжающую машину, — я должен идти, извините… Подождите меня здесь…

Катерина бессильно смотрела, как Леонид выходит из машины, о чем-то переговаривается с начальником лагеря, направляется к зеленому домику. Она видела, как распахнулась дверь, и взлохмаченная, заплаканная Анжелика бросилась на шею отцу, крепко обхватила его руками и, вздрагивая от рыданий, принялась что-то рассказывать. Как, не обращая ни на кого внимания, они пошли к машине и сели на заднее сиденье. Смотрела, как машина уносит их прочь… Потом встала и бесцельно побрела куда глаза глядят. Ничего не замечая, ни о чем не думая, ничего не желая…

Она сама не помнила, как вернулась домой. Долго сидела у окна и смотрела на спешащих по улице прохожих. На город опустились вечерние сумерки, затем ночь зажгла звезды, затем небо стало молочным, и солнце взошло вновь…

— Все кончено, — сказала она вслух и встала, — я не могу… я не в силах нести больше эту тяжесть, прости, господи, но мне это не по силам… Ты правильно наказываешь меня… Суд, тюрьма — разве это наказание? Это перенести можно… жизнь перенести нельзя… Но я больше не могу, прости. Я знаю, что совершаю грех, но он уже ничего не изменит. Ничего не добавит и ничего не изменит. Для меня нет места на этой земле… Не знаю, какие муки ждут меня там, но не думаю, что они будут страшнее того, что я пережила… От меня все отреклись. Я — прокаженная. Люди ненавидят меня, боятся, что я заражу их… Наверное, они правы. Я — исчадие ада и уже сама не понимаю, что хорошо, а что плохо. Я мразь. Я убийца и мразь. Я заслужила страшную кару, но умоляю: смилуйся надо мной! Уничтожь меня без следа, даруй мне небытие, чтобы не мучилась моя душа воспоминаниями в аду. Чтобы все забыли — и я, и они…

Вновь я совершаю смертный грех, но, может быть, хоть там не будет так страшно, холодно и одиноко. Может быть, произойдет чудо, и там вообще ничего не будет: ни чувств, ни мыслей, ни воспоминаний… Даруй мне это избавление, господи! Не по делам моим, а по милости твоей!.. И прости меня…

Она обошла квартиру, собирая все имеющиеся в доме таблетки и вываливая их на стол. Принесла из кухни стакан воды и принялась вытаскивать таблетки из упаковок, складывая их горкой на краю стола. Оставалось извлечь таблетки всего из двух упаковок, когда в дверь раздался громкий стук. Катерина вздрогнула и заспешила. Трясущимися руками расцарапала фольгу последних упаковок, вытрясла таблетки на стол…

— Катерина! Это опять я, — крикнул из-за двери сосед. — Я знаю, что ты дома, я слышал, как ты ходишь! Тут к тебе пришли!..

— Оставьте меня в покое! — крикнула она в исступлении. — Убирайтесь!

— У нее крыша поехала, — сказал кому-то за дверью сосед, — правда, ее в последнее время и впрямь зажра-ли… все, кому не лень…

— Екатерина Семеновна, — раздался за дверью незнакомый женский голос, — откройте, пожалуйста. Мне очень надо с вами поговорить. Я не причиню вам зла.

— Оставьте меня в покое! Есть у вас сердце или нет? Люди вы или звери?

— Я не уйду, — решительно сообщили за дверью, — вы сейчас, как я понимаю, в таком состоянии, что уйти я просто не могу. А при первом подозрительном звуке ваш сосед выломает дверь… Вы уж извините…

Она застонала и прижалась лбом к холодной стене. Судя по интонациям, эта стерва за дверью вполне была способна выполнить свою угрозу. А допустить, чтобы ее опять насильно вернули в эту жизнь, она не могла. Это слишком страшно: умирать неоднократно… Она бросила на стол какую-то тряпку, прикрывая груду таблеток, и побрела к двери. На пороге стояла толстая, лет пятидесяти, дама в шляпке совершенно неописуемого фасона. Но смотрела она не на открывшую дверь Катерину, а на щенка, забавно вырывающегося из ее пухлых рук.

— Ай, молодец! — причитала она. — Я тебя у бомжа купила, в приличный дом принесла, а ты, негодник, что натворил? Описал меня. А я ведь тебя специально на газоне, перед домом выгуливала. Там, где травка… Там не хотел, а здесь — пожалуйста… Эка незадача! Такой маленький, а сколько в тебе воды… Теперь пятно на кофте останется… М-да…

«Она сумасшедшая, — устало подумала Катерина, — ненормальная, которая насмотрелась телевизора, начиталась газет и пришла поглазеть…»

— Где тут у вас ванная комната? — деловито спросила толстуха, бесцеремонно отодвигая хозяйку и проходя в квартиру. — Ага, вижу… Я на минутку, извините…

Она скрылась в ванной комнате, откуда минуту спустя послышался шум льющейся воды. Катерина прикрыла входную дверь и пошла на кухню. Присев на табуретку, она сложила руки на коленях и покорно приготовилась ждать. Толстуха вышла из ванной минут через пять, строго выговаривая щенку:

— Я тебя так гордо назвала, а ты что творишь? Не Джульбарс ты вовсе, а какой-то… тамагочи… ну разве можно так с подполковниками поступать? Или для тебя, раз женщина, так уже и не офицер? Извините, Екатерина Семеновна, — сказала она, — я не представилась. Моя фамилия Беликова. Екатерина Юрьевна Беликова. Подполковник недавно организованной «полиции нравов». Вы меня, наверное, не помните? Я вас опрашивала тогда… в детской комнате милиции? Забыли?

— Какое это теперь имеет значение? — безразлично ответила Катерина. — Опрашивали… Вы — не вы… Что с того?

— Я вас когда по телевизору увидела — вспомнила тот случай. Надо, думаю, навестить. А без подарка неудобно… Вот, купила вам собаку.

— Мне? — без эмоций переспросила Катерина. — Спасибо, но мне уже ничего не нужно.

— Значит, ему нужно, — кивнула Беликова на щенка, — каждому нужно, чтобы о нем кто-то заботился. И чтоб он, в свою очередь, заботился о ком-то. И человеку это необходимо, и собаке… Да и вообще любой божьей твари на земле. Вот я часто слышу, как людей со зверьми сравнивают. «Озверел», «звериная жестокость» и тому подобные глупости. А я считаю, что это не так. Человек, он, знаете ли, разумен. А потому у него иной раз ум за разум заходит. У зверей таких проблем нет. Они — душевные. У них нет фантазии, а потому им трудно найти причину для предательства. Они не бросают хозяина даже тогда, когда от него отвернулся весь мир. Представляете, как было бы прекрасно, если б люди смогли научиться верности у зверей? Надо научиться прощать. Почему животным это труда не составляет, а людям практически невозможно? Еще апостол Иаков говорил: «Язык укоротить никто из людей не может; это — неудержимое зло, он исполнен смертоносного яда».

Иному судье, иному журналисту или милиционеру кажется, что он делает правое дело, уничтожая злодея, а ведь он подлость совершает. Сказано: «не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне». Вот эти судьи и есть «убийцы душ и тел». Спасать, а не губить — вот что должно заботить человека. А вы молодец. Вы не только раскаянием, но и делом к истине идете. Книга ваша — большое благо. Многим она сил придаст. У того же апостола Иакова есть такое суждение: «Что пользы, если кто говорит, что имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его? Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе… Человек оправдывается делами, а не верою только».

— Но тот священник, на студии, сказал, что…

— Дурак тот священник, — безапелляционно заявила толстуха, — священники тоже разные бывают. Среди них тоже такие негодяи встречаются, каких среди мирян поискать. Защищать надо. Защищать и помогать, а не наказывать и карать. Не людское это дело — судить.

— Так вы… Не обвинять меня пришли? — не веря ушам, спросила Катерина.

— Да что вы, голубушка? — всплеснула руками толстуха. — Я восхищаюсь вашим поступком. Ваша книга очень нужна именно сейчас, когда согрешили все и все же друг друга наказывают… Вы, наверное, знаете, что в католицизме помимо рая и ада есть и третье обиталище душ, называемое чистилищем, в котором раскаявшиеся несут временную кару за свои поступки? Так вот, мне кажется, что прошли вы это чистилище уже здесь, на земле, приняв свою искупительную кару. А теперь у вас впереди множество дел. Светлых и полезных. Вы прошли чистилище, Катерина, бесы вас осудили… значит, вы невиновны. Теперь опять пора приниматься за дела, без которых «вера мертва»… Вас ждет следующая книга.

— Нет! — испугалась она. — Больше не смогу… Это выше моих сил.

— Создатель не возлагает на нас бремя непосильного. Если дано — надо суметь. А вам есть что сказать. Вы просто обязаны писать дальше. Если вы не сделаете этого, то кто? У кого еще такая вера и такое мужество найдутся? Нет, найдутся, конечно, но… Лучше бы пораньше.

— Но… муж… дочка… Они вернутся?

— Этого я не знаю, — развела руками толстуха, — может быть, это будет зависеть от того, как вы напишете. Но про то, что произошло с вами сейчас, вы просто обязаны написать… А мне, за идею, подарите один экземпляр с красивой дарственной надписью… По рукам? А собаку вы все же оставьте. Очень милый пес… Хотя и зассыха…

— И чем все кончилось? — спросил Смоляков после долгого молчания.

Беликова посмотрела на сереющий за окном рассвет, с заметным трудом поднялась с кресла, потирая ноющую поясницу, проковыляла к книжной полке и долго копалась там, отыскивая подарок писательницы. Но когда она наконец нашла серую книжку с незатейливым названием «Чистилище» и повернулась к Смолякову, его уже не было в комнате. Она удивленно выглянула в коридор, прикрыла оставленную открытой входную дверь и вздохнула:

— Все же он со странностями… Или просто побоялся, что я буду читать ему вслух роман?.. Я даже не успела сказать ему, что Катерина прожила у меня год, пока писала этот роман… И умерла тут же, буквально у меня на руках… Инфаркт… Все-таки доконали ее борцы со злом. Да и муж с дочкой к ней так и не вернулись… Хорошие окончания бывают только в сказках. В реальной жизни умирают все. Вот только как и за что?..

Наутро она позвонила майору Гурецкому:

— Андрей Владимирович, вас беспокоит Беликова, из третьего отдела.

— Я узнал вас, Екатерина Юрьевна. — Голос майора был невеселым. — Чем могу помочь?

— Мне надо пообщаться с Бортко.

— Зачем?

— Надо, Андрей Владимирович. Надо.

— Вы злоупотребляете моим расположением к вам.

— Неужели из-за такой мелочи мне придется обращаться к вашему начальству за разрешением?

— Я вижу, вас ничем не остановишь… Ладно, приезжайте.

…Когда задержанного привели, она посмотрела на развалившегося в своем кресле Гурецкого:

— Андрей Владимирович… Мне надо пообщаться с ним наедине.

— Ну, это знаете ли… Это уже ни в какие рамки! — задохнулся от возмущения майор. — Я вам… а вы…

— Я вам потом все объясню, — ласково пообещала ему Екатерина Юрьевна, — а пока оставьте нас наедине…

Майор захлопнул за собой дверь так, что с потолка посыпалась штукатурка.

— Что ж… Здравствуй еще раз, Кирилл, — вежливо поздоровалась Беликова.

Бортко сидел на стуле, нахохлившись, как воробей. Он сильно сдал за эти дни: лицо покрыла синюшная бледность, воспаленные глаза смотрели угрюмо и зло.

— Что вам надо?

— Не поверишь: найти настоящего убийцу.

Он захохотал хрипло и истерично:

— Ой, не могу… Насмешили… Сейчас, клюну на ваши ментовские байки и расчувствуюсь… Колоться начну…

— А мне не надо, чтобы ты кололся, — заверила его Беликова, — я и так все знаю. Мне надо только, чтоб ты подтвердил правильность моих догадок… Не говори ничего, просто слушай… Полгода назад ты познакомился с Кристиной Алябьевой. Скорее всего, это было еще в те времена, когда она работала по саунам и массажным салонам…

— Она — проститутка? Не может быть!

— Я же просила не перебивать, — поморщилась Беликова. — Да, для всех существовала легенда, что ты не знаешь о ее «профессии». И это неудивительно: она была твоей наводчицей на квартирные кражи. Когда клиенты заказывали ее на дом, она смотрела обстановку, примечала стоимость вещей, уровень достатка, тип замков и все такое… Но потом произошло непредвиденное. Я не знаю, как она познакомилась с человеком, который ей понравился, но отношения с тобой стали ей в тягость. Она решила «соскочить». Но как это сделать? Просто сказать: я ухожу? Вас слишком многое связывало… Может быть, она боялась тебя, может быть, такой уж у нее характер, что подлость ей ближе, чем честность, но этот человек уговаривал ее сдать тебя. Сначала тебя пытались посадить за квартирные кражи, но надо отдать тебе должное, работал ты профессионально. Да и существовала возможность, что, расколовшись, ты потянешь за собой и Кристину… Сложная ситуация, не правда ли?.. Кристина стала пить, помаленьку опускаться.

Ее даже выгнали из конторы, обслуживающей сауны, на панель… Но тут подвернулся случай. Им удалось узнать о маньяке и способе, которым он убивал свои жертвы. Так и был найден способ, который привел тебя в наши пенаты. Ни заточки, ни брошка не имеют никакого отношения к серийным убийствам. Как и ты…

— Вот спасибо, — склонился в шутовском поклоне Бортко, — погноили парня ни за что, а теперь словно одолжение делаете, оправдывая…

— Что значит — «ни за что»? — искренне удивилась Беликова. — Ты квартиры громил, как семечки щелкал. Втянул девушку в свои дела — и это «ни за что»? Нет, я так не считаю. Это был тебе хороший урок. Наверное, много передумал, сидя в камере, о своей жизни? Не знаю, к какому выводу ты пришел, но я хочу предложить тебе сделку.

— Какую сделку?

— Я позабочусь о том, чтобы все обвинения в серийных убийствах были сняты с тебя. Тебя отпустят с извинениями, хотя… Я могла бы устроить так, что за квартирные кражи ты получил бы по полной программе прямо сейчас… Но не стану этого делать, хотя уверена, что рано или поздно ты все равно займешь свое место на нарах. И уже именно СВОЕ…

— Что я должен делать?

— Забыть Алябьеву, — твердо сказала Беликова.

— Да я с этой тварью больше не только дел иметь не хочу, но даже…

— Ты не понял меня, — покачала головой Екатерина Юрьевна, — вообще забыть. Я смогу узнать о любой твоей попытке отомстить. Поверь: у меня есть для этого возможности. Подумай. Это нелегко. Но и мне не так просто будет вытащить тебя отсюда. Итак?

— Договорились, — посмотрел ей в глаза Кирилл, — обещаю, что не трону эту мразь.

— Что ж… Поверю, — сказала Беликова, — но и проверить не забуду.

Она так резко распахнула дверь, что облокотившийся с другой стороны о косяк майор Гурецкий едва не ввалился в кабинет.

— Теперь с вами, голубчик, — поддержала его за локоть Беликова и, отведя на пару шагов от кабинета, доверительно сообщила: — Соврала я ему. Самую малость, но соврала. Догадались, в чем?

— Я не слушаю чужие разговоры, — отвел взгляд Гурецкий.

— Врете, — сказала Беликова, — все вы слышали… А соврала я ему в том, что не знаю подставившего его человека. Это — вы.

— Вы с ума сошли?!

— Вы, вы, — отмахнулась Беликова, — когда вы познакомились с Алябьевой, то ничего не знали о Бортко, а потому у вас не было причин для конспирации. Вы сами понимаете, что существует куча людей, видевших вас вместе и знающих о ваших отношениях задолго до этой истории. Я могу легко это доказать.

— И что это дает? — продолжал хорохориться майор. — Это ничего не доказывает. Знал и знал…

— Как я выяснила, на осмотр тела убитой проститутки Ирины Чикулаевой выезжали первым именно вы, — сказала Беликова, — именно там вы нашли эти заточки?

— Не докажете!

— Да, скорее всего преступник выронил их именно там, — не слушая его, продолжала Беликова, — вот тогда-то вам и пришла в голову эта мысль. Неужели вы думали, что настоящий маньяк прекратит убийства? Или надеялись, что Бортко сломается, возьмет все на себя и его успеют осудить за чужие преступления? В угоду личным интересам вы направили следствие по ложному пути, Андрей. И из-за вас погиб еще один человек. Ведь все были уверены, что преступник — он, и не искали настоящего убийцу, вы и брошку ему подкинули с квартиры писательницы, где проводили досмотр… Глупо.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сухо сказал Гурецкий.

— Ладно, хоть слушаете, — вздохнула Беликова, — значит, сохранили последние мозги. Понимаете, что не просто так рассказываю… Я ведь сразу заподозрила подвох. Алябьева сказала, что прочла в газетах об орудии убийства — заточках с ручками из красной изоленты. Но я читала эту статью. Не было там ничего о красной изоленте. Это можно списать на неточности рассказа, но ведь она ссылалась и на «неадекватное поведение» Бортко, рассказывала о каких-то таблетках. Это был перебор. Вы надеялись, что после задержания Бортко попадает к вам в руки, а я самоустраняюсь от дела и займусь своей привычной работой. Вот только зря вы попытались втянуть меня в это дело: стара я уже такой грех на душу брать…

Не знаю, что вами двигало: ненависть к перехитрившему вас вору или страсть к Алябьевой, но методы вы избрали паскудненькие… Значит, так… Для начала вы отпустите Бортко. С извинениями. В связи с новым убийством Критика это не будет представлять для вас формальных трудностей. Его мысли пока заняты мечтами о свободе, и он вряд ли сопоставит очевидные факты. Потом он, безусловно, догадается, кто его подставил на пару с Алябьевой, но не думаю, что решится пакостить… А вот вы подадите рапорт об увольнении. По собственному желанию.

— С чего бы это?! — возмутился Гурецкий. — У вас ничего нет. Одни домыслы и женские фантазии. Устроили тут «Санта-Барбару»…

— Вы мне не нравитесь, Андрей, — тихо сказала Беликова, — очень не нравитесь. Я наводила о вас справки. Говорят, вы хороший сыщик… Может быть. Но я. не люблю людей, которые бьют задержанных. Они ведь не могут дать сдачи… И уж тем более я не люблю людей, для которых цель оправдывает средства. Если вы не подадите рапорт завтра же, я найду способ разжечь такой скандал, после которого вы займете место Бортко. Верите, что я могу это сделать? Так что уходите сами… Пока я не передумала и не помогла вам…

Она выждала паузу, ожидая возражений. Гурецкий угрюмо молчал. Беликова удовлетворенно кивнула и не торопясь пошла прочь…

В отделе ее встретил Григорьев:

— Звонил Алексеев, из Василеостровского, просил перезвонить.

— Хорошо, — покорно сказала она и под пристальным взглядом нависшего над ней начальника набрала номер: — Саша? Беликова беспокоит…

— Екатерина Юрьевна! — завопили в трубке. — С меня пузырь! Даже два! Ваша информация подтвердилась. И машину эту черную свидетели видели, и фоторобот со слов ваших девочек составили. Уже раздали ориентировки… Тут такой кипеж идет — с ума можно сойти… Дело дошло до самых верхов, все рвут и мечут… Генералы меня уже одними папахами закидали… У вас случайно еще чего-нибудь нет? По маньяку?

— Ты хочешь, чтоб я тебе его фамилию и адрес дала? — усмехнулась Беликова. — Тут уже не пузырем, а ящиком коньяку пованивает… Ладно, слушай. Он — бывший офицер. Скорее всего — боевой офицер. Бывал в командировках. Страдает психическим расстройством. Не исключено, что лечился. Не исключено, что после контузии или ранения… Машину можешь не искать, скорее всего, он ее уже бросил. Пока все.

— С ума сойти, — сказал Алексеев, — я даже не спрашиваю, откуда у вас эта информация… Спасибо! Кстати, узнал я про этого писателя… Ну, того, что с вами был. Смолякова. Да, действительно числился в нашем РУВД… Надо же, а я и не знал… Аж за честь района приятно…

— А почему «числился»?

— Так он по спортивной линии, — пояснил Алексеев, — кажется, от «Динамо». Милицию на соревнованиях представлял. В РУВД его никто из «стариков» даже не видел. Не меньше моего удивлялись, что такие люди у нас работали. А начальник отдела кадров что-то темнит… Но да бес с ним, с начальником. Мне на сегодня уже всяких начальников с головой хватило… Побегу я. Дел много. Спасибо вам!..

Беликова положила трубку и задумчиво посмотрела на Григорьева.

— Екатерина Юрьевна, — вкрадчиво сказал он, — позвольте полюбопытствовать: вы уже с больничного вышли али еще болеть изволите?..

— Что? — очнулась от размышлений Беликова. — А-а… Болею, Максимушка, болею… С каждым днем все хуже и хуже…

— Представляю, что будет, когда выздоровеете, — вздохнул Григорьев.

— Максим, — перебила его Беликова, — а разве может такое быть, чтобы человек числился в милиции, причем в конкретном учреждении, но не работал там в действительности и дня?

— Вполне, — Григорьев уже перестал удивляться неожиданностям ее вопросов, — это настоящая беда для некоторых отделов. Когда я еще «на земле» работал, у оперов в отделе штат был в девять человек, а реально крутились вшестером. Еще трое — мертвые души, а территорию за них опера между собой делили. Это могут быть спортсмены, выступающие за честь родной милиции и едва ли помнящие, к каким службам причислены. Ребята из «спецслужб». Для друзей и родственников он какой-нибудь «статист НИИ», а пенсия ему за выслугу и прочее начисляется по нашей линии… Много вариантов, все и не упомнишь. Не знаю, как сейчас, а раньше это было очень распространено… А чем вы болеете, если не секрет?

— Давление, голубчик, — рассеянно отозвалась Беликова, — двести двадцать на сто… По крайней мере, таким было, когда я его в последний раз измеряла… Дня три назад… А почему ты спрашиваешь?

— Звонили из психлечебницы, — выразительно посмотрел на нее Григорьев, — некто — Мартенсон… Очень интересовался вашей персоной…

— Что ж ты молчишь?! — рявкнула на него Беликова. — А ну брысь из кабинета — не мешай работать!

— Вообще-то я начальник отдела, — робко напомнил Григорьев, — некоторые даже называют меня подполковником… Вы меня помните, Екатерина Юрьевна? Ну-ка, скажите, какой сейчас год? На каком дереве шишки растут?

— Сейчас на тебе вырастут, — с угрозой посмотрела на него Беликова, — ну, пожалуйста, Максим, не мешай… У меня дела.

— А я чем здесь занимаюсь? — обиженно пробормотал Григорьев. — Может быть, это я болею? И мне только кажется, что я начальник отдела? Ибо реальность жестоко разочаровывает… Все-все, ухожу…

Он счел за благо ретироваться, а Беликова вновь взяла телефонную трубку:

— Могу я услышать господина Мартенсона?

— Слушаю, — раздался взволнованный голос врача.

— Альберт Карлович, это Беликова беспокоит. Вы просили меня позвонить. Что-то случилось?

— Случилось?! — возмущенно возопил в трубку Мар-тенсон. — Случилось то, что я, честный человек, вынужден пользоваться связями, как последний пройдоха, чтобы установить всего-навсего истину! Истину, вы понимаете?!

— Успокойтесь, Альберт Карлович, — попросила Беликова, — чем я могу вам помочь?

— Вы — единственный знакомый мне милиционер… милиционерша… э-э… сотрудник милиции, — пояснил Мартенсон, — нет, раньше у меня были приятели-юристы, но они прожили жизнь столь стремительную, что я не успел постареть, как остался один… Я не знаю, к кому обратиться, а дело столь возмутительное, что я счел, что не буду выглядеть нескромным, если попрошу вас об ответной услуге. В конце концов, речь ведь идет о ваших коллегах. Точнее — об их возмутительном равнодушии, преступной халатности, увиливании от своих прямых обязанностей…

— Да что же у вас, в конце концов, случилось? — не выдержала этого бесконечного вступления Беликова.

— Моего лучшего сотрудника сбила машина! — выпалил Мартенсон так сердито, словно в этом ДТП была виновата непосредственно Беликова. — Множественные переломы, черепно-мозговая, поврежден позвоночник!

Человек только чудом остался жив! Но вряд ли он обрадуется такой жизни, когда придет в себя…

— Это трагедия, — согласилась Беликова, — но я все равно не понимаю, чем могу помочь?

— А кто будет теперь его поить-кормить-покупать лекарства? — ехидно осведомился Мартенсон. — Государство на пенсию по инвалидности?! Благодарю покорно, но пусть сами живут на эту шутку… Необходимо найти водителя! — твердо закончил он, словно отдавая приказ. — Пусть эта сволочь теперь кормит из тюрьмы приличного человека!

— Так водитель скрылся с места происшествия?

— А я вам о чем битый час толкую?! — непритворно возмутился Мартенсон. — Сбежал! И кого теперь винить?! Мистера Форда, будь он трижды неладен!

— Сбил «Форд»? — уточнила Беликова.

— Какой «Форд»? Почему «Форд»? — забеспокоился Мартенсон. — Нет, «Форд» у меня… Его сбила черная «копейка»… Нет-нет, я не говорю, что Роме было бы легче, если бы его сбил навороченный «Мерседес», но не найти «копейку»?! Это уж, знаете ли…

— Как вы сказали? — насторожилась Беликова. — Черная «копейка»? А как зовут этого врача?

— Рома… Роман Игоревич Полтавченко. Замечательный специалист и душевный человек! И что прикажете теперь делать его бедной жене? Нет, вы просто обязаны воздействовать на этих ребят с полосатыми палочками, которые почему-то считают, что вся их задача на дорогах сводится к равномерному распределению прибыли между государством и собой, любимым…

— Полтавченко, Полтавченко, — пробормотала Беликова, — нет, ни о чем не говорит… А чем он занимался?

— Лечил людей! И поверьте: лечил хорошо!

— Подождите секунду, Альберт Карлович, — попросила Беликова, напряженно морща лоб, — дайте подумать… Вот что мы с вами сделаем. Сейчас к вам подъедет наш сотрудник. Вы ему все расскажете, дадите адрес вашего пострадавшего друга и адрес, по которому произошел этот случай. И сделайте еще вот что… Выпишите ему фамилии тех больных, которых лечил в последние месяцы Полтавченко. Примерно за семь-девять месяцев.

— Я не имею права! — твердо сказал Мартенсон.

— Он привезет вам официальный запрос, — успокоила врача Екатерина Юрьевна, — и, пожалуйста, выделите среди них особо тех больных, которые раньше проходили службу в армии или милиции… И вот что еще… Он привезет вам фотографию… фоторобот одного человека… Посмотрите, не похож ли он на кого-нибудь из ваших пациентов…

— Вы полагаете? — ужаснулся Мартенсон.

— Вы сделаете мне это одолжение, — попросила она, — а я попытаюсь исполнить вашу просьбу… Я позвоню вам позже… Хотя подождите… Вы помните, я спрашивала вас о писателе Смолякове? Вы случайно не знаете, он не был знаком с этим вашим Полтавченко?

— Полтавченко консультировал его в сборе материала для новой книги, — ответил Мартенсон, — я же говорю вам: это был прекрасный специалист! Один из лучших!..

После этого разговора Беликова несколько минут сидела неподвижно, о чем-то сосредоточенно размышляя. Потом стремительно сорвалась с места и, выйдя в коридор, крикнула:

— Ищу человека! Фамилия — Мартынов! В интимных кругах известен под кличкой Дастин!

— У Григорьева в кабинете, — ответили из-за ближайшей двери.

При виде стремительно ворвавшейся в кабинет Беликовой Григорьев и Мартынов многозначительно переглянулись.

— Меня мучают нехорошие предчувствия, что… — начал было Мартынов, но Беликова перебила его:

— Собирайся. Срочно заедешь в Василеостровское РУВД, к Алексееву, возьмешь фоторобот, который он сделал, и отправишься в психиатрическую лечебницу на Пряжке. Найдешь доктора Мартенсона, покажешь ему фото и возьмешь информацию, которую он подготовит. Сразу отзвонишься мне.

— Не зря я сомневался в том, что я — начальник, — задумчиво обронил Григорьев, — это все бред, выдумки, иллюзии…

— А я знаю хороший анекдот про психиатров, — вспомнил Мартынов, — психоаналитик говорит больному: «У меня для вас две новости: хорошая и плохая. Плохая в том, что вы, вне всякого сомнения, скрытый гомосексуалист». — «А хорошая?» — убито спрашивает больной. «Хорошая в том, что вы симпатичный», — подсаживаясь поближе, улыбается ему врач…

Беликова посмотрела на него так, что незадачливый рассказчик пулей вылетел из кабинета.

— Теперь с тобой, Максим, — повернулась она к начальнику. — У тебя есть связи на Литейном?

— У каждого милиционера хоть какие-то, но есть… — уклончиво ответил Григорьев, — смотря, что нужно.

— Меня интересует отдел кадров. Конкретно: спецслужбы. Скорее всего, МВД.

— А может случиться так, что потребуется информация по кадровым работникам ФСБ и ФСК? — насмешливо уточнил Григорьев. — Вы же сами понимаете, что это невозможно, Екатерина Юрьевна.

— Надо, Максим, — твердо сказала она, — надо!

Несколько секунд он внимательно смотрел на нее,

потом поморщился, как от зубной боли, и нехотя кивнул:

— Давайте, что у вас там…

— Информация на этого человека, — она протянула начальнику бумажку с данными объекта, — но есть одна загвоздка: данные нужны срочно.

— Интересно, — покачал головой Григорьев, рассматривая записи, — ладно, я попробую. Но только ради вас…

— Ради меня и Винни Пух от меда откажется, — не стала скромничать Екатерина Юрьевна, — но это надо сделать прямо сейчас. Звони и настаивай на встрече. Как хочешь, но данные нужны мне к вечеру.

С кислым лицом Григорьев потянулся к телефону, и Беликова вышла из кабинета.

Взволнованный Мартынов отзвонился через полтора часа.

— Как вы узнали?! — заорал он в трубку. — Врач опознал человека на фотографии! Это некто Суханов, Петр Алексеевич, 1960 года рождения, бывший офицер МВД, находившийся здесь на излечении. У него после контузии в Чечне крыша поехала. Какой-то «синдром кого-то там». Вроде безобидный был, на поправку пошел… Его выписал врач, которого сбила машина…

— Мартенсон далеко? — деловито осведомилась Беликова.

— Рядом. Я из его кабинета звоню.

— Спроси, когда выписали этого парня… И была ли комиссия… Я в этом не разбираюсь, знаю о психах только по анекдотам, а в них всегда комиссии собираются…

В трубке долго молчали — видимо, Мартынов расспрашивал врача, потом бодро отрапортовал:

— Анекдоты врут. Комиссии собирают только в исключительных случаях, например, когда врач настаивает на продолжении лечения, а больной уверяет, что здоров, и требует, чтобы его выпустили. Что интересно, врач может «рекомендовать», а не настаивать на дальнейшем посещении психбольным ПНД… А я-то удивлялся: откуда в последнее время столько психов на улицах? Ай!..

— Что случилось?

— Мартенсон дерется, — обиженно пожаловался Мартынов. — За честь халата радеет…

— Ты с ним осторожнее — у него уже было одно привлечение за превышение пределов самообороны, — усмехнулась Беликова. — Когда выписали Суханова?

— Семь месяцев назад… Как вы помните, тогда же примерно и началась серия Критика… Но, Екатерина Юрьевна… здесь такое дело…

— Говори же, говори…

— Мартенсон категорически утверждает, что Суханов не подходит на роль Критика. Не тот тип заболевания, психики… Он тут сыплет разными мудреными словами, я его терминологию не понимаю, потому перевожу. Подавление воли какое-то, инфантильность, то-се… Мол, не мог он быть увлечен столь яркой одержимостью, вряд ли способен на планирование… Дальше переводить?

— Не надо, я поняла, — сказала Беликова, — поблагодари его от нас и диктуй мне адрес Суханова. — Записав данные в блокнот, распорядилась: — Теперь дуй по этому адресу и жди нас там. Сам ничего не предпринимай. Просто стой где-нибудь в сторонке и следи за тем, что происходит вокруг. Понял?

Выбегая из отдела, она столкнулась с выходящим из машины Григорьевым.

— Уже? — удивилась Беликова. — Это очень кстати.

— Много времени не потребовалось, — признал Григорьев, — этого субъекта вспомнили сразу, не разыскивая его дело. С ним связана одна очень интересная история…

— Потом расскажешь, по дороге, — остановила его Беликова, — сейчас времени нет. Забирайся обратно в машину, поехали.

— Куда теперь? — устало спросил Григорьев.

— По дороге расскажу…

Приехавший раньше Мартынов уже ждал их неподалеку от парадной дома, где жил подозреваемый.

— Долго добираетесь, — укорил он их, — я уже успел с местными бабульками пообщаться. Мужик со странностями, но добрый, безотказный, всегда готов и починить что-то, и сумку донести… Живет здесь с детства, жена бросила несколько лет назад, где пропадал последние годы — не знают… Как будем брать? Соседи друг друга знают, вариант с «протекающей снизу квартирой» не пройдет. Может, вызовем ОМОН?.. Все же подозреваем не в краже тапочек из общего коридора — могут возникнуть эксцессы… Я слышал, что у психов силы увеличиваются раз в десять…

Договорить он не успел: лицо его застыло, глаза сузились, и напряженным взглядом он уставился куда-то поверх плеча Беликовой.

— Он? — догадалась Беликова, едва сдерживаясь, чтобы не обернуться.

— Ага, — стараясь не шевелить губами, ответил Мартынов, — в эту сторону идет. Сейчас мимо проходить будет…

Он незаметно запустил руку под пиджак и, когда человек сравнялся с ними, выхватил пистолет:

— Стоять! Милиция!

С другой стороны его подстраховывал Григорьев. Беликова с любопытством посмотрела на замершего рядом с ней человека. Мужчина как мужчина. Чуть повыше среднего, светловолосый, широкий в плечах, с грубоватыми, но располагающими чертами лица. Разве что лицо малоэмоциональное — даже после окрика Мартынова не дрогнула ни одна черточка, но разве мало на свете выдержанных людей?..

«У страха глаза велики, — подумала Беликова, — а девочки его чуть ли не монстром расписали. Обычный убийца. В нем-то как раз ничего страшного нет. Душегуб как душегуб».

— Вы — Суханов Петр Александрович? — спросил Григорьев.

— Так точно, — спокойно ответил человек.

— Протяните вперед руки, — потребовал Максим и защелкнул на задержанном наручники. — Пройдемте в машину.

Все так же, без тени эмоций, человек повиновался.

«Странно, — подумала Беликова, — нормальный человек начал бы возмущаться, удивляться, наконец… Попытался бы сыграть недоумение… Странно…»

Видимо, та же мысль пришла и остальным участникам задержания.

— Не удивляет наш визит? — полюбопытствовал Григорьев, усаживаясь на заднем сиденье машины Мартынова, рядом с задержанным.

— Нет, — равнодушно ответил Суханов.

Беликова пристроилась на переднем сиденье, сбоку

от ведущего машину Мартынова. С нескрываемым любопытством обернулась к задержанному:

— Может быть, вы не станете скрывать и свою причастность к убийству писательниц и проституток?

— Я убил, — без тени эмоций сообщил Суханов.

Инспектора переглянулись между собой, удивленные и встревоженные одновременно.

— Но… зачем? — спросил Григорьев.

— Безопасность страны. Идеологические основы. Непопулярные, но необходимые меры, — отчеканил Суханов. Беликова заметила, что он все же начал беспокоиться. Только беспокойство это проходило как-то странно: он словно стал «приседать сидя», покачиваясь всем корпусом и втягивая голову в плечи. Дыхание участилось, на лице появилось какое-то болезненное выражение…

— Вы знакомы со Смоляковым? Писателем Смоляковым? — спросила она, желая переменить нервирующий задержанного разговор.

— Писатель? — негромко переспросил тот. — Писатели сейчас враги. Политики — враги… До политиков не добраться. Проститутки — враги. Соблазняют, разрушают… Идеология… Основа основ… Кто чем может… Мы последний оплот России…

— Кто «мы»? — быстро спросил Григорьев.

— Не надо, Максим, — предостерегающе сказала Беликова, но закончить фразу не успела…

То, что произошло, впоследствии вспоминалось как замедленная киносъемка, хоть все события уложились в считаные секунды…

Коротким ударом под дых Суханов обездвижил сидящего с ним рядом Григорьева и плавным взмахом, словно продолжая выполнять спортивный «кант», ударил сидящего впереди Мартынова скованными руками в затылок. Машина резко вильнула, с громким скрежетом царапнула боком кромку тротуара… Последовал сильный удар, и, уткнувшись в фонарный столб, машина замерла… А потом, в наступившей тишине, один за другим, ударили два выстрела…

От удара о лобовое стекло Беликову спасла только укоренившаяся привычка пристегиваться ремнем безопасности — она не любила машины и, невзирая на насмешки коллег, старалась соблюдать правила до скрупулезности… С трудом восстановив перехваченное дыхание, она повернулась назад… Мертвые глаза Суханова смотрели на нее все так же равнодушно и безэмоционально. Изо рта бывшего офицера медленно ползла густая струйка крови. Кровь была не красной и не алой, а темно-багровой, почти черной… И совсем не похожей на кровь…

— На хрена?! — еле слышно спросил согнутый в три погибели Григорьев. За совместную десятилетнюю работу Беликова впервые услышала слова брани от всегда выдержанного прибалта. — На хрена было стрелять на убой? В ногу нельзя?!

— Тебе надо было не то что в ногу, а в задницу стрелять, — прохрипел Мартынов, проводя пятерней по окровавленному лицу, — чтоб за оружием следил…

Григорьев автоматически схватился за поясную кобуру, еще раз чертыхнулся:

— Иоп! Даже не заметил… Кто ж думал?!

— Вот и я… Не думал… Наверное, еще армейский инстинкт сработал, — признался Мартынов, — пальнул прямо сквозь сиденье… Кто ж думал, что так удачно попаду? Как пистолет успел выхватить, как затвор передернул и стрелять начал — хочешь верь, хочешь не верь — самому сейчас сказкой кажется… Екатерина Григорьевна, с вами все в порядке?

— Чтоб ты на детские грабли наступил! — с чувством пожелала Беликова. — А сам как думаешь? Он совсем мертвый или сейчас, как в фильмах ужаса, воскреснет и опять драться начнет?

— Совсем, — со знанием дела заверил Григорьев, — но насчет фильмов ужасов вы недалеко от истины ушли. Не скажу, что обделался со страху, но чайная ложечка в штанах все же есть… На этот раз мы явно того парня взяли. Без всяких сомнений…

— Да, — подтвердил Мартынов, — теперь вся порноиндустрия нас на руках носить должна… Кто мне ремонт машины компенсирует?

— Достоевский, — цинично заметил Григорьев.

— Ясно… Стало быть, я пострадал за идею, — понимающе кивнул Мартынов, — знаете, господа, а меня почему-то тошнит… Может быть, я беременный?

— Сейчас милиция приедет — все беременными станем, — желчно ответил Григорьев, — только почему-то, в отличие от фильмов и книг, я не слышу ни милицейских сирен, ни спешащих на помощь «Скорых»?.. Посреди города стрельба, авария, а они… Эй, Вадик?.. Вадик!..

— Сознание потерял, — сказала Беликова, глядя на ткнувшегося лбом в рулевое колесо Мартынова, — здорово при ударе приложился… Первый раз со мной такое… Даже не знаю, что говорить и делать… А все же мы его взяли, а? Взяли, Максим!..

— Только не знаю, радоваться ли этому, или плакать, — устало отозвался Григорьев, прислушиваясь к долгожданным сиренам приближающихся машин…

Был поздний вечер, когда Беликова смогла наконец добраться до квартиры Смолякова. Надавила кнопку старого, еще медного звонка и откуда-то из недр квартиры уловила едва слышное:

— Входите, там открыто!

Двухкомнатная квартира писателя была небольшой. Повсюду, даже на кухне, горел свет. Писатель сидел за столом в дальней комнате и что-то писал в толстой тетради. На секунду оторвавшись от своего занятия, бросил быстрый взгляд на гостью, улыбнулся:

— Добрый вечер, Екатерина Юрьевна. Подождите, пожалуйста, секундочку, я сейчас закончу… Нашел интересную фразу: «Книги — это измазанные чернилами сны». Я сейчас, буквально одну минутку…

Однако работал он не одну, а все пятнадцать минут. Отодвинув тетрадь, удовлетворенно улыбнулся:

— Успел!.. Почему вы такая смурная?

— Задержали маньяка, — как-то отстраненно сказала Беликова, — Бортко отпустили, а настоящего задержали… Вернее, пытались. Он погиб при задержании — пытался оказать сопротивление. В квартире нашли улики, неопровержимо доказывающие его причастность к этим убийствам.

— Что ж… Поздравляю.

— Увы, не с чем… Тяжело мне далось это дело. Во-первых, я не сыщик, а офицер «полиции нравов», далекая от расследований подобного рода дел, а во-вторых… Мы задержали лишь убийцу. Критик остался на свободе.

Она ожидала ответной реплики, но писатель молчал, лишь смотрел на нее с нескрываемым любопытством.

— Да, это уникальная ситуация, — продолжила Беликова, — до сей поры мне не доводилось слышать, чтобы существовали подобные симбиозы. Нет, я сталкивалась со случаями, когда психически больных людей преступники использовали в своих целях. Например, в аферах с квартирами, прописывая их в комнату, которую потом втюхивали невнимательным покупателям… Но чтоб вот так расчетливо использовать больного человека, управляя им, как марионеткой… Я спросила у врача, и он сказал, что в данном случае мы также имеем дело с душевным расстройством. Два маньяка… Поэтому психологи МВД и путались в психологической характеристике убийцы. Ведь замышлял, планировал и организовывал один человек, а исполнял совсем другой… Крайне трудное дело. Очень сложно раскрыть.

— Но вы же раскрыли, — улыбнулся Смоляков. — Когда вы начали подозревать меня, Екатерина Юрьевна? Ваши объяснения в прошлый раз были малоубедительны.

— Да, я немного лукавила, — призналась Беликова. — Меня очень удивило, что такой человек, как вы, занялся написанием книги о маньяке. Совершенно не ваш стиль. Да и ваши поиски «сюжета» по лечебницам…

— Спасибо. Это можно считать комплиментом.

— Можно, — вздохнула Беликова, — я же действительно читала ваши книги. В последнем нашем разговоре я не успела сказать, что прожила с Катериной Смирновой год…

— Я это знал, — признался писатель, — я все же наводил справки о своей бывшей жене… Благо, возможности у меня для этого были…

— Мы много разговаривали с ней о разных вещах, — вспоминала Беликова, — разумеется, она рассказывала мне и о муже… Я, когда читала ваши книги и находила много общего с мыслями в книгах Катерины, поначалу подозревала вас в плагиате… Или излишней впечатлительности, подражательности… Только недавно поняла, когда получила информацию из отдела кадров… Вы были офицером спецподразделения МВД. Скорее всего, что-то связанное с оперативной работой. Вы часто бывали в командировках, это было «залегендировано» под «выезды строительной бригады», в которой вы были «прорабом»… Меня только смущает: как вам удалось всучить взятку проверяющим? Они не могли не заниматься проверкой членов семей своих работников, а следовательно, и настоящее прошлое Катерины им было известно.

— У меня был компромат на тогдашнего начальника отдела кадров, — пояснил Смоляков, — так что «взятка» эта была своеобразная…

— Когда она написала книгу и дала интервью, это выплыло наружу, — продолжала свой рассказ Беликова, — начальника уволили, пришлось уйти в отставку и вам… Вы именно поэтому так обиделись на Катерину.

— Нет, — искренне глядя ей в глаза, ответил Смоляков, — я давно был готов к этому. Я хотел предостеречь ее от ошибки. Я знал людей лучше, чем она, — все же оперативный работник — и понимал, чем кончится ее затея. Конечно, поначалу для меня это был шок. Я ведь по-настоящему любил ее, иначе зачем бы делал все это… И я знал, что она любит меня. Я таким образом хотел… ну, шантажировать ее, что ли… Мол, уйду, если не остановишься… А потом этот случай с дочерью… И все стало невозвратным…

— Кстати, как дочь?

— Нормально, — пожал плечами он, — окончила институт, работает в крупной фирме… Заходит ко мне редко… Больше за деньгами… На могиле у Катерины не бывает… Я же писать начал именно тогда, после ее смерти… Словно ответить ей хотел, что ли… договорить-то мы не успели. За это я больше всего себя и корил. Когда человек умирает, все в другом свете предстает. Чувство вины рождается, как правило, когда кто-то умирает. Я хотел понять, как она писала, что чувствовала… «Искупление»… А потом «Чистилище»… Я потому и не халтурил над книгами, было что сказать в отличие от… Потом повезло: на «заре перестройки» издательства брали практически все книги, которые им приносили.

Много было никчемных, потому-то и мое скромное творчество среди них казалось не столь уж и дурственным… По увольнении из органов мне, как водится, дали новую фамилию, новую легенду. Я мог открыто признавать то, что я — оперативник и знаю, о чем пишу. Безумно раздражало то, что всем были нужны описания моей работы, и мало кого интересовало, что у меня в голове и на душе… Ее книги всегда оставались лучше моих, честнее, умнее… Она опять оказалась права, а я…

— Как вам пришла в голову эта идея… убивать?

— Я же объяснял вам мотивы, — вздохнул Смоля-ков, — это правда. Я понял, что успел сделать слишком мало. Все было не то и не так… А потом в издательском бизнесе появились настоящие профессионалы. Они уже не брали все подряд, а вкладывали деньги с умом, раскручивая определенные направления, создавая определенные брэнды. Они научились делать деньги, эти талантливые ребята… Хорошая реклама — и люди купят то, что им предлагают. Мало кто станет рекламировать хлеб, мясо, картошку. Рекламировать будут прокладки, маргарин, помаду… То же самое и в литературе. Кому придет в голову рекламировать Пушкина или Чехова? А ведь — надо. Уже — надо!.. Кто сейчас читает или помнит книги Катерины? Другое время, другие книги…

— Да, другое, — сказала Беликова, — Но, значит, и новые времена придут…

— Для этого делать что-то надо! — рявкнул Смоляков. — А не сидеть и ждать сложа руки.

— Так вы и делайте! Пишите! Пишите, учите, развлекайте, объясняйте! С идеологией нельзя бороться жестокостью — я это вам говорила! Идеологию можно победить только идеологией!

— Нельзя! — в голос крикнул Смоляков. — Потому что это не идеология — это бизнес! При чем здесь я, когда сотни и тысячи лет до меня писали свои романы настоящие гении! Чем они изменили мир? Или новейшие кофеварки и прокладки с крылышками — их достижения? Кровати с водными матрасами, машины, джинсы «Наф-наф», ручки «Паркер» — их? Нет, мир становится обустроенней, но не лучше! Подлецы не менее изощренны, богатеи не менее жадны и завистливы, трусы не менее изворотливы! Книги не помогают человечеству стать лучше — увы! Они лишь развлекают богатых и внушают бесплодные надежды бедным…

— Неправда, — обиделась Беликова. — Искусство — это богатство, которое только копится, и кто хочет, черпает из него, а кто не хочет, того и не заставишь… Да, тяжело. А когда было легко? Мы изнежились — вот в чем дело. Только изнеженные неврастеники считают, что «все пропало, все пропало». Жить, работать, оставаясь людьми, — разве не этому учит нас вся история? Книги? Сама жизнь?

— Плохо учит! Плохо! Я за полгода сумел больше, чем за десять лет! Посмотрите кругом: страх их всколыхнул, страх, а не идеология! Может быть, я опять успел мало, но кое-что все же смог: заговорили! Начали думать. А почему? Испугались… Я познакомился с Сухановым еще во время первой чеченской. Приезжал туда по делам, а он как раз в это время был ранен и… Полковой врач рассказал мне тогда, чем может быть опасен такой человек, оставаясь на свободе. При определенном подходе — я не стану вдаваться в подробности — он может выполнить все, что от него потребуют… Да, это подло — использовать такого человека, но я делал это не ради своих интересов.

— Я думаю, Катерина бы вас не одобрила, — тихо сказала Беликова. — Нет, не одобрила бы.

— Знаю, — спокойно согласился он, — я все знаю… И был на все готов. Я тогда был не готов только к одному: увидеть вас. Словно рок… Словно Катерина хотела мне этим что-то сказать… Я испугался, поторопился уйти, а потом подумал: какая разница, как все кончится? По крайней мере, хоть кто-то будет знать всю правду… Я знал, что вы меня подозреваете. Но мы же профессионалы, играть на раскрытых картах для нас не позор… Да и вам повезло: оказались в нужное время в нужном месте. Судьба сложилась так, что, кроме вас, вряд ли кто-ни-будь смог распутать тот узел, который я завязал…

— Смогли бы. В мире все устроено правильно, — покачала головой Беликова, — так или иначе, но это должно было закончиться, ибо это… Неправильно…Последнее убийство организовали, потому что Бортко пожалели?

— Много было причин, — отмахнулся Смоляков, — одна из них — вы…

Он достал из ящика стола небольшой, блестящий серебром пистолет и положил поверх тетрадки, в которой до этого что-то писал.

— Убивать меня будете? — с любопытством спросила Беликова.

— Вас? — удивился он. — Нет, что вы… Я был почти влюблен в вас… Это странно в нашем возрасте, не правда ли?.. Бежать мне тоже, к сожалению, поздно… Да и некуда… Они скоро приедут?

— Я просила дать мне полчаса, — призналась Беликова.

— Значит, надо торопиться. У меня к вам просьба.

— Все, чем могу.

— В этой тетрадке я написал, почему и как я сделал… то, что сделал. Сможете позаботиться, чтобы не была она похоронена в архивах следствия? Чтоб узнали…

— Не знаю, — тихо ответила она, — я не думаю, что это… пойдет на пользу…

— Спасибо за откровенность, — усмехнулся он и, вдруг став серьезным, спросил: — Екатерина Юрьевна… А вы смогли бы меня полюбить… Если б мы встретились с вами раньше… До всего этого?

Беликова растерялась, не зная, что ответить.

— Мне казалось, что я вам не противен, — он посмотрел на нее с таким жалобным лицом, что она решительно сказала:

— Да, наверное, смогла бы…

— Спасибо, — он улыбнулся, — даже если врете — спасибо… А теперь отвернитесь, пожалуйста… На минутку…

— Может быть… — неуверенно начала она, но Смоляков остановил ее властным жестом:

— Не говорите глупостей. Все идет так, как надо…Спасибо вам за эти последние дни… А теперь все же отвернитесь.

Она медленно отвернулась к окну. По стеклу ползли ручейки — шел дождь. Она достала из сумочки папиросы и закурила, заметив, как сильно дрожат пальцы… Папироса не успела истлеть до середины, как за ее спиной сухо хрустнул выстрел. Выкинув окурок в форточку, она подошла к мертвому, на груди которого медленно расплывалось багровое пятно, и погладила его по небритой щеке:

— Я не врала… Если б все было не так…

Взяла со стола тетрадку и медленно пошла к дверям…

Дома, поджав хвосты, собаки смотрели на нее виноватыми глазами.

— Догадываюсь, — вздохнула Беликова, — по куче уже наделали? Но это не ваша вина. Хозяйка у вас безалаберная, за целый день и пяти минут для вас не нашла. Не вам, а мне перед вами извиняться надо… Подождите, мои хорошие, сейчас я переоденусь и покормлю вас.

Пройдя в комнату, на мгновение остолбенела от неожиданности: весь стол был завален охапками красных роз. Беликова недоуменно оглянулась на дверь, посмотрела на ключ в своей руке, снова на цветы…

— Проходной двор, — покачала она головой, — заходи кто хочет, бери что хочет… Хотя брать-то особо нечего… А вы куда смотрели? — укорила она собак. — А еще звери. Непутевые из вас охранники.

Поверх цветов лежала записка:

«Забыл поблагодарить. Вы — классная тетка, хоть и мент… Был бы я лет на двадцать постарше…»

— Сынок, — невесело рассмеялась Беликова, — если бы ты был лет на двадцать постарше, ты бы знал, что шестидесятилетней женщине надо дарить не цветы, а корм для собак и слабительное для нее… Вот так-то, — пояснила она собакам, — в кои-то веки заинтересовала сразу двух мужчин, так и тут один оказался вором, а другой маньяком.

Выгуляв и накормив собак, она взяла томик Цветаевой и устало прилегла на диван. Долго думала о чем-то, потом раскрыла наугад:

…Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? — Чья победа? — Кто побежден?

Кто был охотник? — Кто — добыча? — Все дьявольски — наоборот! Что понял, длительно мурлыча. Сибирский кот? И все-таки — что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю: победила ль? Побеждена ль?

У каждого — свой долг…

Когда Протей вошел в палату, больной даже не пошевелился, лишь покосился на посетителя — презрительно и чуть раздраженно, словно его отвлекали от какого-то важного дела.

«Интеллигент, — со спокойным высокомерием подумал Протей, — смотрит, словно запачкаться боится. А ведь это твой выбор, не мой. Мне-то все едино: кого, за что…»

— Я от Игнатия Ростиславовича, — назвал пароль Протей. — По поводу решения ваших проблем…

Больной чуть заметно кивнул. Был он стар, седовлас и изможден. Не надо было иметь медицинское образование, чтобы понимать, что больному осталось совсем недолго мучиться в этой тихой и стерильной палате.

— Почему вы настояли на личной встрече? — спросил Протей. — Вы же понимаете, что это гигантский риск. Если б не настоятельная просьба Игнатия Ростиславовича…

— Дело таково, что некоторые детали я хотел объяснить сам, — скрипучим от долгого безмолвия голосом ответил старик. — Да и посмотреть на вас хотел… Когда вы… начнете, меня, скорее всего, уже не будет. А мне надо знать… Хотя бы представить… ТЕХ я не могу даже представить, так хоть вас…

— Вам сказали, что за это я возьму с вас дороже?

— Неважно, — поморщился старик. — Деньги для меня уже не имеют значения. Мне все равно уже не выйти отсюда, а здесь у меня есть все… Но все равно — спасибо. Мне объяснили, что так не делается, но я очень просил… Ник… Игнатий Ростиславович — мой старый друг, и, зная, что меня опасаться не стоит, он пообещал вас уговорить… Пусть мое имя останется для вас тайной — оно все равно не играет роли… — «Тайной, — усмехнулся про себя Протей. — В моем деле ничто так не раздражает, как тайны. Раз тайна — значит, опасность. Ты — Михайлов Анатолий Викторович, профессор мединститута, шестидесяти трех лет. Все я про тебя знаю: и адрес, и семейное положение, и… причину…» — Дело сложное, — сказал старик после некоторой паузы, — нужно не только… наказать, а еще и найти всех, кто замешан в этой истории… Я и не успел… Да и не смог… Вы сможете?

— Работу будет контролировать Игнатий Ростиславович. Я буду находить людей, сообщать ему степень их виновности, он будет «утверждать». Но вы понимаете, что в данном случае «заказов» может оказаться много? Почему вы не хотите наказать только виновника?

— А там нет невиновных! — Неизвестно откуда взялась ярость в этом высохшем теле, но умирающий даже приподнялся на кровати, сверкая сухими, полубезумными глазами. — Те негодяи, с камерой… Это не первое их дело… Они зарабатывают на этом, я узнал… Нет-нет, всех… Всех, чтоб и следа их поганого на этой земле не осталось… Всех!..

Вспышка ярости угасла, и он обессилено откинулся на подушки, сипло втягивая воздух. Узловатые, перевитые сильно выступающими венами пальцы хищно сжимались и разжимались, комкая одеяло.

— Меня уже не будет, — повторил он. — Но Ник… Игнатий Ростиславович не подведет. Он мой старый товарищ, еще с университета… Не подведите и вы…

«Не только интеллигент, но и не выученный жизнью дурак. — Протей с презрением посмотрел на старика. — Предают как раз друзья, это на врагов всегда можно положиться. И твой «друг детства» с превеликим удовольствием после твоей смерти хапнул бы деньги, отменив заказ».

— Денег вам должно хватить, — сказал старик. — Я продал все, что нажил за свою жизнь. Все, до последней книги из библиотеки… Какая у меня была прекрасная библиотека! Если б вы только видели!.. Квартира в сталинском доме, в центре города, машина… не новая и престижная, но вполне ничего… Дача в Разливе… Мебель, иконы, картины… Должно хватить на все… и на всех… Но прошу вас: сделайте так, чтобы они мучились! Я хочу, чтобы они мучились! Как я, как Катя!..

— Как получится, — сухо сказал Протей. — Но качественную работу гарантирую.

— Да, мне сказали, что вы специалист высочайшего уровня, — старик пожевал губами, словно решая: говорить или нет, и все же признался: — Я неправильную жизнь прожил. Много и подлостей сотворил, и нечестного много, а хорошего у меня в жизни всего и было, что она… Катенька… Она — поздний ребенок. Думали с женой, что не будет у нас детей, а тут вдруг она, словно подарок на старость. Такие дети обычно балованные бывают, а Катенька, наоборот, излишне скромной была. Красивая, а тихая — словно и не городская вовсе… Музыку очень любила… Я, дурак, ее в свой институт чуть ли не силой затолкал — хотел, чтоб все время на глазах была, а ей надо было в консерваторию… Эх!.. Не знаю, что там получилось. Она и поначалу немного рассказывала, а после того, как я ее к следователю потащил, так и вовсе замкнулась. Понял только, что опоили ее чем-то… но не водкой — спиртное она не пила… и… не могу про это вспоминать… надругались над ней. Да не просто надругались, а сняли на кассету… потом одноклассники затравили насмешками…

— Одноклассники или однокурсники? — уточнил Протей.

— Что? — очнулся от воспоминаний старик. — Однокурсники… Какая разница? Главное, что затравили…

— Разница большая. Меня интересует, где именно распространялась кассета. Только так можно выяснить, где спрятано начало этой ниточки. Ваша дочь не говорила, с кем она была… в тот раз?

— Нет. Молчала, как в рот воды набрала… Мне кажется, ей уже было все равно… Это я мстительный, ничего не забываю, ни плохого, ни хорошего, а она… она по-другому жила… Наверное, не надо было мне ее в милицию тащить. Я подонков наказать хотел, а получилось так, что это стало последней каплей в чаше ее терпения… Она повесилась, когда меня дома не было. Я ее сам, вот этими руками из петли вынимал…

— Враги у нее были?

— Какие враги у такой… Она вся неземная была, воздушная…

— Как раз у таких враги и бывают, — сказал Протей. — Судя по тому способу, которым с ней разделались, кому-то очень не нравилась эта ее «воздушность»… Парень у нее был?

— Нет, — вздохнул старик, — я за этим строго следил…

— Может быть, вы просто не знали?

— Она послушная была… Лучше бы не слушала меня, старого дурня. Все было бы не так…

— Кассета где?

— У следователя. Он ее изъял у одного лоботряса… Вадика Курдюкова. Тот клянется, что нашел ее вместе со всеми. Подбросили в класс, где у них должны были быть занятия. Ребята подтверждают… Но он ее все равно у себя держал, сволочь… Понравилась, наверное, рукоблуду прыщавому… Вы бы видели, что они с ней делали!.. Хорошо, хоть мать ее до этого дня не дожила. А меня, видать, за все мои грехи, судьба именно так наказать решила… Да уж больно жестоко… Как вас зовут?

— Протей.

— Я настоящее имя спрашиваю, — сказал старик, — мне это важно знать… Да и чего вам бояться: я уже никому сказать не успею…

— Протей, — повторил киллер. — Вам этого достаточно.

Старик вздохнул, но настаивать не стал, понимал — бесполезно.

— Протей — один из античных морских богов, — вспомнил он, — вы были моряком?

— Моряком я не был, — сказал киллер. — Просто мой тезка был знаменит еще и тем, что, уходя от погони, постоянно менял облик, а я довольно неплохо умею работать с гримом… Это все, что вы хотели мне сообщить?

— Да. Я хотел, чтобы вы знали причину заказа. Это — возмездие… И это благое дело. Такие подонки не имеют права жить!

— «Благих» убийств не бывает, — сказал Протей. — Вы платите деньги — я делаю свою работу.

И, не прощаясь, вышел.

Больной откинулся на подушку и пустым взглядом смертельно усталого человека уставился в потолок. Он лежал так до тех пор, пока из-под подушки не раздалось едва слышное курлыканье телефона. Стремительным, совсем не старческим броском он вскинулся с кровати, вынул телефон, поднес к уху:

— Да. Так… Так… Ясно.

Спрятал трубку в карман пижамы, весело и хищно улыбнулся входящему в палату широкоплечему человеку в наброшенном поверх мундира белом халате:

— Так-то, капитан! И никаких гвоздей!

— Может, все-таки проводить его, пока не поздно, а, господин подполковник? — В голосе вошедшего слышались азарт и тревога.

— Он слежку кожей чует, — отверг предложение подполковник. — Уйдет легко. Даже от нас уйдет. Профессионал! И тогда вся операция насмарку. Нет, будем ждать. Он — умница, на студента выйдет быстро, не опасаясь. Чего мокрохвостого студента опасаться? Тут мы его и возьмем. Круг замкнется. Полный заказ: от и до. Сейчас ничего не пришьешь: отвертится. Работать стало сложно, но мы и в эти времена хитрый болт найдем, тоже не мальчики-первогодки…

Подполковник был явно доволен, возбужден, а потому словоохотлив. Он и впрямь был великолепным профессионалом: подполковник Федеральной службы безопасности Иннокентий Семенович Дивов. Человек еще старой, «доперестроечной» закалки, умница и непревзойденный разработчик гениальных комбинаций. Агентурист божьей милостью, неустанно повторявший: «Агентура и только агентура выведет вас на преступника, покажет улики, выявит слабые и сильные стороны дела». Именно агентура донесла ему о том, что обезумевший после смерти дочери профессор Михайлов лихорадочно ищет киллера для расправы над убийцами девочки. И можно было бы сработать по-старому, шаблонному и безотказно действовавшему способу: подослать человека под видом «киллера», зафиксировать, привлечь… Предотвратить… Если б не одно обстоятельство. Профессор учился когда-то в одном институте с человеком по фамилии Клоков. Обычный человек, инженер с Балтийского завода, Николай Иванович Клоков в начале перестройки проявил неожиданное для всех организационно-оперативное мышление и, отыскав парочку готовых с голодухи на все «афганцев», организовал этакую фирму «по решению сложных проблем». Проще говоря: стал за немалые суммы предлагать нуждающимся услуги киллеров. Не все шло гладко, но время было смутное, и многое легко сходило с рук (особенно при наличии «энного» количества денег). Тех двух, первых, наемников уже давно не было в живых. Один за другим, при весьма странных обстоятельствах, покинули этот бренный мир и еще несколько «работников» Николая Ивановича. А «бюро по решению проблем» продолжало существовать и даже процветало. Методы стали изощреннее, работники — профессиональнее, клиенты — богаче… Дивов подозревал, что «фирма» действует по «сицилийскому варианту» — выполнивший несколько заказов киллер подлежал уничтожению. Иногда было достаточно и одного «заказа» — если он был достаточно денежным и громким. Остальным «работникам» наверняка говорилось, что заработавший деньги счастливец ушел в отставку и уехал куда-нибудь на Багамы. Или что-то в этом роде. Однако в последнее время методы «фирмы» несколько изменились. Из той скудной информации, что все же иногда попадала к подполковнику Дивову, он догадывался, что «на связи» у Клокова два-три человека, профессионалы высочайшего класса, внесшие в «фирму» свои правила игры и свой «специфический» кодекс чести. Во всяком случае, работали они уже давно, брались за заказы редко, выполняли крайне профессионально и не только были живы, но и умудрялись не оставлять после себя следов. Упускать такой шанс было нельзя. Четыре месяца вел Дивов «фирму» Клокова, и — ни одной улики, ни одной зацепки! Да что там: ни одного из киллеров они не видели даже в лицо. Слухи, догадки, полунамеки, домыслы… «Фирма-призрак». Все провокации, хитроумные комбинации, «липовые заказы» — все на выходе оказывалось чистым воздухом. И вдруг — такой подарок! Сложнее всего было найти способ «связать» профессора Михайлова с его старым другом детства и дать понять, чем господин Клоков зарабатывает себе на жизнь. Но в конце концов это все же удалось. Древние утверждали, что во всякой лжи должна быть изрядная толика правды — тогда ей поверят в целом. А что можно было использовать лучше реально сложившийся ситуации? Так и родилась хитроумная комбинация, официально именуемая операцией «Тени».

— А мы ведь едва не опоздали, — сказал капитан, — два часа назад профессор Михайлов скончался… Так и не дождавшись киллера. Очень уж волновался, когда перевозили в другую палату, вот сердце и не выдержало.

— Ни с кем перед смертью не общался? — с тревогой спросил Дивов.

— Нет. Медсестры, и те были нашими работницами.

— Да-а, злопамятный был дедок, упокой, господи, его грешную душу, — покачал головой Дивов. — Ну да бес с ним, свою задачу он выполнил. Теперь главное: не проморгать, когда «Тени» выйдут на охоту. Упустите момент, когда этот Протей попытается приблизиться к парню, — шкуру спущу. Ребята студентов контролируют?

— Так точно… Слушал вашу беседу с этим… Протеем. Серьезный парень. Какой он хоть из себя?

— На нем грима было не меньше, чем на мне, — досадливо поморщился Дивов. — Блондин, но это может быть краска, глаза голубые, но это могут быть линзы. Одет так, что кажется долговязым, хотя повадки опытного спортсмена. Скорее всего, рукопашник. Рост — сто восемьдесят — сто восемьдесят пять. Ботинки сорок второго размера… Кстати: отпечатки и следы зафиксировали?

— Только следы, — признался капитан, — он ни к чему не прикасался. Даже дверь умудрился открыть локтем… Причем так естественно это сделал, что даже позавидовал…

— Это они могут, — согласился Дивов, — интересно, кто они? Бывшие работники спецслужб? ФСБ? ФСК? «Афганцы»? «Чеченцы»? Из-за грима я могу назвать только приблизительный возраст: от тридцати семи до сорока двух. Матерый волчара, битый-перебитый… Однако было в нем нечто странное…

— Что именно?

— Не знаю. Сам не пойму… Какая-то немного неестественная манера поведения… Совсем чуть-чуть, обычному человеку это и незаметно будет. Надо будет об этом подумать на досуге… Ты бы видел мозоли на его пальцах! Я уж не говорю о костяшках… Стреляет и дерется, должно быть, неслабо. Когда будем задерживать, надо ребят отобрать так, чтобы потом не было мучительно больно за пересчитываемые трупы. А парень с гонором, — неожиданно весело добавил он.

— В каком смысле?

— Обиделся, когда я просил его «меня не подвести», — пояснил подполковник. — Голос выдержанный, спокойный, а тут что-то проскользнуло…

Может быть, сама ситуация задела… Честно говоря, я бы сам этих ублюдков с порностудии кокнул…

— Так, может быть… не торопиться? — тихо спросил капитан. — Возьмем с поличным… Так вернее.

— Думай, что говоришь! — хищно сузил глаза подполковник. — Нет, парень, тебе еще расти и расти до настоящего профи… Морально-этические проблемы — хрен с ними, а вот как ты объяснишь это руководству? Первоначальный план уже утвержден… Нет, придется так… Их мы тоже возьмем — не отвертятся. Уж больно мне кассета эта не по душе пришлась… В одном уверен: дело он не бросит. Что-то в нем такое чувствовалось… Интересный киллер: с чувством «чести». Этот будет держать обещание, данное умирающему человеку. Я, честно говоря, больше боялся, что деньги возьмут и будут дожидаться, пока профессор «ласты склеит». Теперь уверен: нет, будет работать… А значит, будем работать и мы. Операция «Тени» началась…

Вздохнув, я открыл глаза. Кого-кого, а себя-то уж не обманешь. Как ни мечтаю хоть раз в выходные дни поспать хотя бы девять часов — организм привычно отсчитывает положенные восемь, и баста! Валяйся в постели, не валяйся, доказывай себе, что хочешь спать, — фиг! Чертов будильник внутри нежным басом старшины орет в самое ухо: «Рота, подъем!» Крепко въелась в меня армия. Сколько лет пытаюсь убедить себя в том, что я — сугубо гражданский человек, а на улице все равно нет-нет да и слышу: «Служивый, закурить не найдется?» И как узнают, поганцы? В отделе и то «майором Пейном» прозвали. Я, кстати, посмотрел: хороший фильм. Для «гражданских» смешной, а для нас, бывших офицеров, очень даже актуальный. Я тоже долго не мог после армии дело по душе найти. Мыкался, мыкался, все мечтал, чтоб кто-нибудь, званием постарше, четко приказал: «Старший лейтенант Седов! Смирно! Приказываю вам в кратчайшие сроки и любой ценой внедриться в гражданскую жизнь! По исполнении — доложить!» Страшно было… первый раз в жизни страшно. Никогда ничего не боялся, ни черта, ни бога, а тут растерялся. Я ведь всю жизнь себя к одному готовил, тренировался, старался, и вдруг… Конечно, сам виноват, но есть вещи, которые прощать и не замечать нельзя, иначе сломаешься, станешь другим и наверняка погибнешь… А то и хуже: выживать начнешь. Я был настоящим профи — это признавали все, и друзья и враги. За мою голову в Чечне одно время «басмачи» неплохие деньги сулили. А это подороже иных медалей будет. Был у меня отряд особого назначения. Тогда правительство только еще начинало робкие эксперименты с контрактниками, отрядами «спец» и «осназа». Вот один такой мне и дали. Мы хорошо воевали. Все задачи выполняли, а потерь несли куда меньше, чем обычные подразделения: еще бы — подготовка, тренировки, психологический настрой… Время сумасшедшее было: интеллигенты ругали нас на все лады, называли «душителями свободы», «палачами гласности», даже господин Сахаров собственной персоной приезжал к нам в дивизию, пытался собрать материалы для суда над нами. Я ему и рассказал обо всем, что видел. И о том, как в игрушечных, но весьма амбициозных республичках, на задворках Российской империи, местные аборигены под стволами автоматов заставляли русских женщин раздеваться догола и бегать по улицам, как умело калечили они русских мужчин, с которыми еще вчера работали и жили бок о бок. Как резали они друг друга, не щадя ни младенцев, ни старух. Как люди, живущие на расстоянии пары километров друг от друга, но считающие себя детьми разных племен (и уж, естественно, «истинными арийцами» по сравнению с соседями), подкарауливали друг друга на узких горных тропах и резали, пытали, жгли с таким нечеловеческим остервенением, на какое и звери не способны. Рассказал, как однажды доставал из ручья с горной ледяной водой два трупа — местные абреки побаловались со студентками-практикантками из геологической экспедиции и, связав, положили замерзать в студеный ручей (мужчин из той экспедиции мы так и не нашли). Как на вертолетах эвакуировали женщин из разгромленного соседями кишлака — у них топорами были отрублены пятки. Как… Я много рассказал ему в тот вечер, но, кажется, он мне не поверил. Может быть, и впрямь был настолько хороший человек, что не мог вообразить существование подобного, а может быть, просто «эффект отторжения», как у солдат-первогодков. Вон журналист Позднер по телевизору утверждал, что не может такого быть, чтоб в каждом доме была хоть одна «неблагоприятная семья». Умный мужик, один из немногих, кого я могу спокойно и даже с интересом слушать на современном телевидении, а так от простой жизни оторвался. Немудрено: в элитных домах «неблагополучных» нет. Зашел бы к нам в полицию нравов, я бы ему нашел что показать и рассказать… Да-а, служили мы, как поет кто-то, «не за звания и не за ордена». Трудно было — до кровавого пота, обидно — до кровавых слез, но кровь мы все же вытирать научились, а вот то говно, в которое нас позже окунули, увольте! В одной маленькой, но, как выражался наш комбат, «исторически душевнобольной стране», после тяжелейших боев, умудрились мы все же запереть всю нечисть в пределах их столицы и начали обрабатывать их душевно и с чувством. «Абреки», уже не скрываясь, верещали по рациям: «Если не выпросим у русских мир — конец! Надо просить у русских мир на любых условиях, за любые деньги!» Мы только посмеивались: «за деньги»… А что это такое? Мы денег-то приличных сроду в руках не держали, что с ними делать, не знаем, а потому — не обессудь, мил человек, но получишь ты сейчас такой… «ай-яй-яй», что Аллах не признает, а гурии с визгом разбегутся… Не вышло. Только изготовились их по стенке, как клопов поганых, размазать — примчался один… «Миротворец». Был вполне приличным человеком, но сунулся в политику и… Одним словом, развел демагогию о ценности человеческой жизни (исключительно в контексте: «Зачем нам лишние потери, если можно все добром решить»). Отвел войска, договорился с террористами… Одним словом, он, как и мечтал, получил у истеричных интеллигентов славу «миротворца», а отпущенные нами главари бандформирований еще много лет потом убивали, взрывали, продавали в рабство… Десятков тысяч солдатских жизней стоила нам та провокация. «Гражданским» это стало ясно через несколько лет, а нам все было понятно уже тогда. Вот этого я и не смог перенести. Я не святой, но одним горжусь по праву: я никого и никогда не предавал. И не понимаю, когда предают меня. Не понимаю — и все! Хоть обгадься в объяснениях и изложении весомых причин — не понимаю! Тогда я и ушел в отставку. Некоторое время мыкался, непривычный к новой жизни, а потом подался на службу в милицию. Какое-то время был участковым «на земле», потом, волею случая, познакомился с начальником Третьего отдела Максимом Григорьевым, и он предложил мне место в полиции нравов. Я немного подумал, и… Вот уже пять лет, как я здесь. Не скажу, что легко, особенно с моим характером (здесь прежде всего нужна выдержка, а мне все еще сложно сохранять спокойствие при общении с сутенерами и порномагнатами), но, по крайней мере, я делаю хоть что-то для страны, а это не так уж и мало в век, когда любовь к России вызывает жалостливую брезгливость, чем-то напоминающую отношение к нищему на паперти.

Поднявшись с кровати, я подошел к небольшому татами в углу комнаты, где лежали мои семнадцатикилограммовые гантели, и принялся за комплекс упражнений. В будние дни я совершаю пробежку по лесопарку, находящемуся рядом с моим домом, а по выходным упражняюсь с гантелями. Сегодня был выходной. Вернее, мне так казалось…

Звонок от Мануйлова застал меня в ванной, когда, распаренный контрастным душем, я тщательно брил голову еще старой, «опасной» бритвой — привычка, оставшаяся после армии и служившая поводом для постоянных шуток в отделе (ехидная Катя Беликова на банкете по поводу присвоения мне звания майора сообщила, что «теперь мой облик майора Пейна завершен окончательно». С ее легкой руки и приклеилось ко мне это прозвище. Я не обижаюсь. Специально достал и посмотрел фильм про этого майора Пейна — понравилось. И впрямь про меня. Для «гражданских», может, и смешной, а вот я парня понимаю прекрасно…).

Семен Давидович Мануйлов был личностью яркой, колоритной и противной до гротескности. Он был продавцом порнокассет на одном из рынков близ петербургского порта и больше года являлся моим агентом. Порт — денежная Мекка Петербурга, а там, где вращаются большие деньги, всегда процветают большие пороки. Семин товар расхватывали, как горячие пирожки. Он работал только по выходным, но и за эти два дня зарабатывал столько, сколько я не мог заработать и за два месяца. В его «фильмотеке» были представлены извращения на любой вкус и из любой точки земного шара. Но из-за преступной неопределенности наших законов в этом вопросе каждый раз Семе удавалось выскальзывать из моих «нежных объятий». Ситуация была патовой для нас двоих: я не мог раз и навсегда прикрыть эту «усладу рукоблудов», а моя настойчивость серьезно вредила Семиному бизнесу. И вот, убедившись, что я от него не отстану, во время моего очередного посещения Семен предложил «альтернативный вариант»: до прояснения ситуации в законодательной базе заключить «временное перемирие» и получить в его лице «добровольного помощника для освещения положения дел в порнобизнесе». Подтверждая серьезность своих намерений, он тут же сдал мне одного своего клиента, являющегося, по его подозрению, ярко выраженным педофилом. Его «наводка» подтвердилась, и после короткой, но весьма красивой операции я сумел избавить город от одного из самых наглых и активных соблазнителей детей. Сорокатрехлетний подонок не только покупал «услуги» малолетних беспризорников, но и умело соблазнял подарками детей из вполне приличных семей, психологически точно выбирая тех, кто постесняется рассказать родителям о странных прихотях их «взрослого друга». Я даже позаботился о том, чтобы рожу подонка показали по телевизору, в программе «ТСБ» — для «дальнейшей профилактики»…

Семен сумел вывести меня и еще на пару весьма перспективных дел, демонстрируя, насколько выгодно иметь своего осведомителя в этой области. Хоть на душе было и мерзко, но до поры до времени я был вынужден согласиться терпеть его — в создавшейся ситуации такой расклад был выгоднее «вечного пата». И все же омерзителен он был мне до зубовного скрежета. Мудрая Катя Беликова все время повторяла, что «агентура — это девяносто процентов успеха в нашей работе, а относиться к агенту надо, как к замужней любовнице: с повышенной корректностью и радушием». Но, видать, крепко въелись в меня армейские принципы и максимализм: умом понимал, а душой морщился: словно рыбий жир пьешь — полезно, но противно…

Был Семен из той породы людей, которых независимо от образования, воспитания и социальной принадлежности называют емким и характерным словом — быдло. Здоровый, как лось, наглый и недалекий, самоуверенный и «распальцованный», он одинаково раздражал и интеллигентов, и работяг, и даже бандитов. В оперативных разработках он проходил у меня под псевдонимом Крестьянин. Есть люди, которые уникально подходят к своей работе, живут ею, видят в ней призвание. Держу пари: если бы Семен не занимался порнографией, он был бы сутенером, ибо это была как раз его стихия.

— Привет, — пробасил он в трубку, — узнал?

— Узнал, — ответил я. — Есть новости?

— Выполнил твою просьбу, — сообщил он, — кассеты уже у меня. Можешь подъезжать.

— Только кассеты? — насторожился я. — Или «хвосты» тоже есть?

— И копыта и рога, — хохотнул он в трубку. — Подъезжай, поговорим. Только пораньше, а то народ повалит — не до того будет…

Около трех месяцев назад в городе стали появляться порнокассеты «нового толка»: так называемое «черное порно». Это были записи реально происходящих изнасилований и пыток. «Товар» редкий, а потому крайне дорогой. Последний раз я сталкивался с подобной мерзостью во времена локальных войн на Кавказе — там была широкая возможность для подобных съемок. Выйти на точки, торговавшие этой продукцией, было крайне затруднительно. По слухам, одна из них была возле Гостиного двора. Мои попытки зацепить хотя бы «хвостик» этой цепочки успехом не увенчались. Всех своих агентов я нацелил на разрешение этой проблемы. И вот — первый сигнал. Что это: ложный след или попытка неизвестных распространителей наладить новый рынок сбыта? Судя по интонациям Семена, у него и впрямь была конкретная информация… А значит, он что-то за нее попросит. И я даже знал — что…

Начало зимы в этом году было на редкость слякотным и дождливым. Природа то укутывала город снегом, то, капризничая, размешивала его в водянистую, грязноватую кашу. Вот по этой «манной каше» я и ехал на своей «семерке» к рынку в Автово — «по грязи к грязи».

У меня довольно сложное отношение к «эротической видеопродукции». С одной стороны, как вполне здоровый, молодой и нормально ориентированный мужик, я с удовольствием облизываюсь на Ким Бэйсингер в «Девяти с половиной неделях». Тоскую о манящей развращенности Сильвии Кристель в «Эммануэль». Искренне огорчусь, если кому-нибудь придет в голову «подвергнуть цензу» довольно-таки вольные видеоклипы «с эротическим уклоном» на нашем телевидении, но… В том-то и дело, что я молодой и нормально ориентированный мужик, а потом, мне откровенно противно видеть очумевшие глаза коровы и радостно ухающего мужика позади нее. Ну, режьте меня на части, это даже не смешно. А все эти фетишисты, некрофилы, педофилы, содомиты… Это уже не брезгливость, а злость. Злость, что кто-то хочет внести в мой мир «гурманизм дерьма» и «оттенки помоев». Эстетика? Ультрамодность? Право на личный выбор? Да бога ради, пока это не оскорбляет моих чувств. Можете хоть кастрировать себя, только не надо это делать в том месте, где я ем или читаю. У нас все время защищают «права меньшинств». Я — «большинство». Меня никто не защищает. Это никому и в голову не придет. Поэтому я устал и начал защищать себя сам. Считайте меня эгоистом, но я полагаю, что мое право выбора тоже имеет значение. Страшненько, когда грязь становится нормой. Я — «примитивный солдафон» и считаю, что запретных тем не существует как таковых. Есть темы безнравственные. И есть опошление чувств и вкусов. И я не хочу, чтобы кто-то «воспитывал» моих детей (если, конечно, они у меня когда-нибудь появятся) в убежденности, что женщина — это объект удовлетворения физиологических нужд, а педофилия и скотоложество — эстетика гурманов. Слово «порнография» происходит от двух греческих терминов: «порнос» — грязь и «графо» — пишу. В дословном переводе: «описание грязи». Я же из тех, кто не любит ходить по грязи, читать о грязи и жить в грязи… В этом со мной можно поспорить, но заставить меня изменить мнение и жить по-другому — нельзя…

Отвлекаясь от навеянных распутицей и предстоящим разговором мыслей, я включил радио.

…Город гранита теперь из стекла, стержень души — из злобы. Дети кухарок правят страной, Ницше — трактуют холопы.  Боги не слышат своих сыновей, безумье — религия мира. Мифы меняются все быстрей, меняются с ними кумиры… А я надену эполеты, на пояс кортик прицеплю, И строевым, чеканным шагом, пройдусь у бездны на краю И мир измениться немножко, безумьем правленый моим, И пробужденные принцессы сотрут с лица вульгарный грим…

Припарковав машину возле рынка, я посидел в ней еще немного, дослушивая песню, и, выключив магнитолу, направился к палатке Семена. Крестьянин уже ждал меня, забросив «лапти» сорок пятого размера на уставленный порнокассетами столик, и жрал из пластиковой тарелки какую-то гадость. Странно: я всегда считал общение со стукачами делом малоприятным и даже постыдным. Нужным — да, но все же гадостным. Однако ни с одним агентом это чувство не было так обострено, как с Крестьянином.

— А-а… привет! — взмахнул ложкой Семен, словно бы случайно заляпывая мою куртку каплями жира. — Супчика хочешь?

— Спасибо, сыт. Рассказывай.

— Расскажу, расскажу, — пообещал Семен, хитрым прищуром прицеливаясь в меня. — Только сперва одну тему обсосать не мешало бы…

— Что ж… Давай, — покладисто согласился я, присаживаясь на краешек стола.

— Наводки я тебе дельные подкинул?

— Дельные, — согласился я.

— Информация о «черном порно» тебе очень нужна?

— Очень.

— Я тебе ее солью, — пообещал Семен, — но… на этом и закончим. Согласись: я наш договор выполнил и перевыполнил. Так что…

— Семен, я до сегодняшнего дня свое слово держал? — спросил я в ответ.

— Ну… Вроде бы…

— Вроде бы или держал?

— Ну, держал.

— Стало быть, мы оба придерживаемся первоначальной договоренности, — отрезал я. — Ты даешь мне информацию — я делаю вид, что тебя не замечаю. Так что давай не будем менять правила во время игры.

— Все равно же сделать мне ничего не сможешь! — начал яриться он.

— А мне много не надо, — признался я. — Так… Поднагадить малость… Исключительно для души. А это я умею — ты знаешь.

— Информацию тоже разную можно давать, — набычился он. — Например, о том, сколько кассет за день продано, да о том, какие у покупателей мозоли на правой руке…

— Так и я в отделе не один, — напомнил я. — Я-то про тебя забуду, а коллеги мои тобой заинтересуются. Хоть по очереди, хоть все вместе… И будет, как в твоих фильмах: «О-о! Дастиш фантастиш!» Так что давай коней на переправе не менять, а придерживаться строгой договоренности. Пока законов по этому поводу нет — временное перемирие. Тебе не нравится? Мне тоже… Все на добровольной основе: хочешь — будем друг друга терпеть на взаимовыгодных условиях, хочешь — повоюем…

Он смотрел на меня с такой нескрываемой ненавистью, что я даже обрадовался: неужели ударит? Я бы не возражал. Физически он сильнее меня — кабан за сто кило весом, а вот в рукопашке… Интересная у нас «агентурная встреча» выходит. В кино и книгах всегда тихо, полюбовно, шепотом, в уголку, а у нас: в центре базара, на повышенных тонах и с желанием друг другу в глотку вцепиться. Нет, не пошли мне на пользу уроки Беликовой по работе с агентурой. Есть такое быдло, которое только силу понимает. Кстати, с самой Беликовой он бы и разговаривать не стал. А если и стал бы, то только матом. Тех, кто слабее его, Семен не уважал: держал фасон… Ну, давай, боров, давай, сделай одолжение: начни…

Нет, интуиция у этого хряка была: понял, что откатку не дам, а вот по сопатке — с удовольствием. Понял и притормозил. Пусть себя утешает тем, что «с ментом накладно связываться», в глубине души осознает: не расчет, а банальный страх остановил. Ненавидеть от этого будет только сильнее, но зато и понимать станет лучше. С волками жить…

— Худой мир лучше доброй ссоры, — буркнул он и сплюнул мне под ноги. — Просто по-человечески хотел… По справедливости…

— Что сказать-то хотел? — напомнил я.

— Держи, — он вынул из-под прилавка и протянул мне две кассеты. — Это из той самой серии. На пробу дали.

— Кто?

— Конь в пальто… Я знаю? Подошли, предложили…

— Так не делается, — поморщился я. — Ты это знаешь, и я это знаю, а потому давай без кроссвордов. Сказал «а», говори уж и далее… Это, — кивнул я на кассеты, — статья… даже при наши законах — статья. И не из слабеньких. Просто так незнакомому человеку такой компромат не подкинут… Кто дал?

— Какой ты недоверчивый, — оскалился в улыбке Семен. — А я ведь правду говорю. Жизнь, она иногда вопреки всякой логике бежит… Ходил тут несколько дней один человечек. Присматривался ко мне, принюхивался. Я даже забеспокоился: не извращенец ли, — он жизнерадостно гоготнул над собственной шуткой, — потом все же подошел ко мне. Начал издалека: за жизнь, за бизнес… Спрашивал, что идет лучше, какие клиенты попадаются… Когда я его послал по конкретному адресу, перешел к делу. Предложил товар «на пробу». Товар эксклюзивный, а потому ценник заоблачный, но и табош — пополам…

— Что ж ты его сдаешь? — напрямую спросил я. — Или деньги больше не нужны?

— Себе на хлеб с маслом я заработаю, — заверил Сема. — Просто… Раз ты этой темой увлекся, так рано или поздно на них выйдешь, раскрутишь по полной, узнаешь, что товар мне сбывали… Развопишься, как раненый павиан… Так проще…

— А с чего ты взял, что я на них выйду? Я ведь не Холмс и не Пуаро…

— А они тупые, как сибирские валенки, — пояснил Сема. — Бизнес вести не умеют — я это сразу вижу… А страха совсем нет — значит, скоро загремят с высокого бережка… Не-э, себе дороже связываться. Думал, лучше с тобой под эту музыку договорюсь, но ты же… скажем так: нехороший человек…

— Хороший сыщик — нехороший человек, нехороший сыщик — хороший человек, — вдумчиво согласился я. — Как о связи, договорились?

— Он сам придет. Завтра, вечером. Я обещал у клиентов насчет сбыта «пробить», тогда и ответ дать. Подходи ближе к вечеру — кивну на него.

— Договорились, — сказал я и поднялся. — Ну, бывай…

Последний раз окинул взглядом прилавок, пестревший выразительными этикетками: «Толстые и очень толстые», «Сто один оргазм», «Черные попки и кожаные плетки»… с трудом удержался, чтобы не плюнуть в самый центр этой выставки, и пошел прочь, затылком ощущая не меньшее желание Семена плюнуть мне в спину… Вот и поговорили. Фиговый из меня агентурист. А информацию все же получил.

Мерзость была уникальная! На одной кассете бритоголовые «братки» изгалялись над подобранными с панели проститутками, смешивая убогую фантазию со звериной жестокостью. На второй — троица бугаев в закрывающих лица полумасках истязали девицу, явно находившуюся в состоянии наркотического опьянения. Камера профессионально схватывала тушение сигарет о кожу, кровавые губы от ударов плеткой, налитые застоявшейся кровью кисти связанных рук — о подделке или «играх мазохисток» речи быть не могло. Первый раз с подобной кассетой я столкнулся четыре года назад, когда знакомый надзиратель одной из расположенных под Петербургом «химий» передал мне ее как «конфискат», изъятый во время шмона. Зэки отсутствие женщин компенсировали «усилением впечатлений»… Тогда я впервые после увольнения из армии напился вдрызг. Не от «оскорбленности утонченных чувств» — все же не «трепетная гимназистка», видел и не такое. От бессилия. Хотелось хоть на пять минут оказаться рядом с любым из этих отморозков. Пяти минут мне было бы достаточно… Ан нет: как в том мультфильме про крокодила — «лапки коротенькие, до зубок не достать»…

Помню, я долго пытался понять: почему в истории бывают времена, когда изощренная мерзость пользуется фавором? Франция времен де Сада, Россия времен «перестройки»?.. Нерон, Тиберий, Мессалина, Калигула, Жиль де Рец, Наполеон… Глупо думать, что только наше время — упадочническое. Все это было, и было не раз. Но почему? Почему люди с таким удовольствием смотрят на муки себе подобных и пытают сами? Жажда зрелищ? Тяга к острым ощущениям? Болезненный выверт психики? Высоколобые ученые-психологи вправе забросать меня камнями, но мне кажется, что основой всему комплексы. Ущербность имеет огромный диапазон форм и оттенков. Почему наши доморощенные «нацисты» ненавидят евреев и «лиц кавказской национальности»? Просто понимают, что первые — хитрее их, а вторых банально побаиваются. Я же с удовольствием посмотрел бы на еврея, который был бы хитрее меня. Потому и «дышу к ним так же ровно», как к татарам, узбекам или русским. Что же касается горцев, то за десяток командировок во всевозможные «горячие точки» я перебил их столько, что ни о каких «комплексах» и речи быть не может. Дело не в неграх, арабах или американцах. Дело в нас самих. Булгаковский профессор Преображенский был прав: разруха сидит не в клозетах, а в головах! Тысячи раз прав циничный ворчун! Когда голова переполнена помоями, они так или иначе выплескиваются наружу Идет, к примеру, по улице девушка: красивая, солнечная, жизнерадостная, а пьяный и вонючий бомж из подворотни смотрит на нее и, вместо того чтобы радоваться такому чуду, мечтает изнасиловать, опаскудить «эту фифу». Да еще, желательно, в извращенной форме. Почему? Мстит тому удачливому парню, который рядом с ней. Ломает, втаптывает в грязь, глумится, мстя за свою паскудную, никчемную жизнь. Почему большинство изнасилований происходит в извращенной форме? Унизить, оплевать, испачкать… А если «сдерживающие центры» все же работают или страх перед наказанием слишком велик — то хотя бы посмотреть, как это делают с женщиной другие. Наибольшее количество секса и насилия я встречал в «японских аниме»: связывают, пытают, убивают. Слава богу, пока что в мультфильмах. Почему именно у японцев? Комплекс маленького роста? Слабая личность всегда стремится выразить себя в доминировании над еще более слабыми: женщинами, детьми, животными. С мужчинами сложнее: можно в пятак запросто схлопотать. Я где-то слышал, что есть два способа возвыситься над людьми: либо стать самому выше всех, либо втоптать в грязь всех, кто тебя окружает, и тогда ты вроде как поневоле станешь «бугорком». С женщинами это получается проще. Вот и вырастают такие «крестьяне» наподобие моего ненаглядного агента. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, как он обходится с женщинами… Однако и валить все только на мужчин — не след. Большинству женщин нравятся такие самоуверенные, хамоватые, «решительные» самцы. Они принимают грубость за силу, наглость — за стиль, невоспитанность за мужественность. Что это — тоже комплекс? Потом плачутся, когда муж втихаря поколачивает их, пытаясь утвердиться хоть так…

Надо же было так запакостить такое замечательное искусство, как кино! Снова поневоле вспоминаешь «Человека с бульвара Капуцинов»: люди стыдятся выпускать из себя демонов, а когда вокруг царят насилие и глупость, поневоле стараешься «не выделяться как белая ворона», соответствовать… «Важнейшее из искусств»… «Фабрика грез»… Иллюзион… Игра теней… И снова, как много столетий назад, на белое полотно экрана выбираются размытые, мрачноватые тени и заводят свою вакханалию. Эх, китайцы, вы подарили миру прообраз кино, не потому ли именно у вас предусмотрена смертная казнь за съемку и распространение порнофильмов?.. Впрочем, то же самое существует и в Иране, Мозамбике, Пакистане. А в России, Америке, Германии, Швеции и Франции — порнография цветет буйным цветом. Так кто же после этого «отсталые страны»?.. Умственно отсталые?..

Съемки были весьма профессиональны: чувствовалась рука мастера. И то, что этот «мастер» решил поставить подобное направление на широкий поток, меня не радовало. За всем этим чувствовался человек серьезный, смелый, а стало быть, и останавливать его надо в самом начале — потом забот не оберешься. Раз за разом я просматривал кассеты, записывая на полях газеты версии, выводы, гипотезы. Судя по всему, первая кассета — та, где бандиты развлекаются на даче. Все происходило слишком спонтанно, «для куражу», явно предназначалось для «внутреннего пользования». Об этом говорило и отсутствие масок на насильниках, и минимум театральности, с излишком присутствовавших на второй кассете. Скорее всего, бандиты решили просто позабавиться, оставив себе «фото на память». Такие случаи бывали. За годы моей работы в полиции нравов довелось наслушаться о похождениях «жриц любви» такого, что и врагу не пожелаешь. Вот и эти бедолаги попали на очередной «субботник». Девушки явно не из элитных салонов — это видно по внешности и по одежде. Скорее всего, зацепили на трассе, наобещали с три короба. Такие в милицию не побегут, да и серьезная «крыша» у них вряд ли имеется. А потом, вероятно, кому-то из этих умников пришла идея наладить массовое производство фильмов подобного жанра, тарантины хреновы… Если бизнес организовали те самые отморозки, что проходят исполнителями ролей на первой кассете, то шансы добраться до них увеличиваются вдвое. Если удастся идентифицировать пейзаж за окном дачи — мои акции вырастают еще. А уж если удастся найти невольных «героинь» этих роликов, то… Но самое главное — не упустить завтра поставщика…

Не упустить поставщика — эта мысль настолько беспокоила меня, что в засаду на рынке я отправился с раннего утра, а потому изрядно намерзся на студеном осеннем ветру, прежде чем заметил условный знак, подаваемый мне Семеном. Он разговаривал с невысоким парнем в серой матерчатой куртке и черной вязаной шапочке, натянутой по самые брови. Переговорив с Семеном и получив утвердительный ответ, парень направился к выходу. Я — за ним.

Упустить клиента или «засветиться» перед ним я не боялся. Разумеется, я не проходил обучение высокому искусству наружного наблюдения и едва ли отличу «коробочку» от «челночного метода», но и немалый опыт работы в полиции нравов тоже не прошел даром. Много за эти годы работы переделано, множеству самых разных, подчас неожиданных вещей научиться пришлось…

Дважды он заезжал на рынки, подолгу беседуя с продавцами порнокассет — налаживал сеть сбыта. Когда он подъехал к третьему рынку — Правобережному, я был уверен, что эта встреча того же рода, что и предыдущие. Однако вышло иначе.

«Вязаная шапочка» подошел к стоящему у входа подростку лет двенадцати, уважительно поздоровался за руку, коротко переговорил о чем-то и незаметно сунул ему в руки деньги — сколько, я не заметил, было слишком далеко, а подойти ближе я не рискнул: в таких делах нередко присутствует «контрнаблюдение». Мальчишка стрельнул у него сигарету и солидно, по-взрослому неторопливо удалился за стеклянные двери рынка.

Минут через десять он появился вновь, ведя перед собой худенькую девчушку лет восьми-девяти. Они еще о чем-то коротко переговорили, и подросток подтолкнул девочку к «вязаной шапке». Тот «по отцовски» потрепал ее по щеке и, взяв за руку, повел за собой к машине. Сделка состоялась.

Да, господа! Каждый день рядом с вами происходят десятки и сотни подобных сделок. Матери-алкоголички продают детей за бутылку водки, сутенеры-подростки продают за пару сотен таких же подростков-девочек, обитающих с ними на вокзалах, рынках, в подвалах и заброшенных зданиях, элитные салоны рекламируют «весь спектр услуг на все вкусы» (правда, уже в сотни раз дороже)… петербуржские и московские трущобы уже давно затмили ужасавшее Гюго и Эжена Сю «чрево Парижа». Даже в этом мы опять умудрились быть «впереди планеты всей». Пять лет назад, по самым скромным данным Инспекции ГУВД по делам несовершеннолетних, только в одном Петербурге было зафиксировано более тысячи «постоянно работающих» (!!!) девочек в возрасте от шести до четырнадцати лет, занимающихся проституцией. И около пятисот мальчиков того же возраста. Прошу заметить, что это — «латентная» — скрытая преступность, а по законам статистики для получения достоверных данных эти цифры следует умножать в четыре-пять раз. Смотрите «Санта-Барбару», господа, тяните лямку на опостылевшей работе, переживайте за героинь современных «женских детективов» и не думайте о будущем — эти дети подрастают, и когда-нибудь в старости вы встретитесь с ними, с теми, кого покупают сейчас рядом с вами. Они войдут в силу, воспитанные на вашем равнодушии и глупости, и тогда… Для этого есть мы, полиция нравов? Да, есть. Шесть человек на весь Петербург и область.

Мой характер — моя «ахиллесова пята». Сколько лет прошло, а я по-прежнему с трудом сдерживаюсь, чтобы не выскочить из машины, не подбежать к этому ублюдку и не поприветствовать его хорошим аперкотом в челюсть. Нельзя. Он отбрешется, а я загублю все дело… Надо взять себя в руки и ждать… Хотя бы полчаса. Судя по тому, что мне известно, — это не растлитель детей. Девочка нужна ему для съемок… хотя возможны варианты. Надо взять себя в руки, стиснуть зубы и ждать. Терпи, Седов. Брать его будешь лично ты, не вызывая подмоги — зачем она тебе? — а потому при задержании возможны «варианты»… вдруг он захочет оказать сопротивление? Ну, захочет, и все! Я по глазам увижу: хочет сопротивляться! Вот тогда…

Когда машина «вязаной шапочки» остановилась у офисного центра где-то на окраине города — кажется, это была Ржевка, — я уже был готов последовать за «объектом», но девочка осталась в машине, и я решил на этот раз отпустить его одного — сейчас нельзя было рисковать даже в мелочах, «момент истины» был слишком близок. Вытащив из отделения для перчаток пачку сигарет, я прикурил и приготовился ждать. Сколько лет пытаюсь избавиться от этой пагубной привычки, а нет-нет, да сорвусь. У меня странные отношения с сигаретами: я могу не курить месяцами и не чувствовать дискомфорта, но стоит психануть — и все обещания, принципы и зароки летят к черту. Все могу вытерпеть, не могу только, когда при мне обижают женщин и детей. Беликова мне как-то притаскивала фильм «Секреты Лос-Анджелеса» с Расселлом Кроу в роли «психованного полицейского». Я понял, что она хотела этим сказать. Но я так же, как и герой Кроу, не могу смотреть на быдло, оскорбляющее женщин. Меня воспитывала мама — и ее заветы, наложенные на мои дальнейшие принципы и опыт, дали достаточно гремучую смесь. Да, я знаю, что у меня в такие моменты «падает планка», и мне абсолютно по фигу, что со мной будет дальше, но если при мне обижают женщину, я просто не могу не сломать эту ненавистную мне челюсть… Плохая привычка для инспектора полиции нравов… Вот и сейчас, пытаясь успокоиться, я курил одну сигарету за другой, ожидая возвращения «вязаной шапочки».

Мое внимание привлек нищий, сидевший на ступенях входа в офис-центр. Судя по всему, бывший военный, получивший ранение в войнах на Кавказе. Этот вывод я сделал, взглянув не на камуфляж, в который был одет бродяга (мало ли бомжей в последнее время облачаются в «хаки», пытаясь вызвать жалость), а в его лицо. Говорят, рыбак рыбака видит издалека. Так и я буквально кожей чувствую людей, прошедших горнило войны. Было в его глазах что-то такое, благодаря чему несложно понять: парень не при штабе отъедался. Я редко вижу «афганцев» или «чеченцев», просящих милостыню, — не тот народ, чтобы подаяние просить. Значит, совсем бедолагу прижало… Рядом с парнем лежали костыли, а правая нога солдата была неестественно вывернута. В руках он держал гитару и, перебирая струны посиневшими от холода пальцами, негромко пел давно знакомую мне песню:

Романтика киллеров манит нас, кодекс воров в законе, Страсти ищем в старом кино, женщин — в грязном притоне. Детям уже не понять отцов, прервана связь столетий. И гонит нас по дорогам чужим, не странствий, а страхов ветер. А я надену эполеты, на пояс кортик прицеплю, И строевым, чеканным шагом, пройдусь у бездны на краю, И мир измениться немножко, безумьем правленый моим,  И пробужденные принцессы сотрут с лица вульгарный грим…

Вынув кошелек, я пересчитал наличность. Негусто. С деньгами у меня сложные отношения, я бы даже сказал, что у нас с ними крайне удачная игра в прятки: ни они меня найти не могут, ни я их. Оставив себе на всякий случай двести рублей (не беда, перезайму у Григорьева или у Дастина), остальные деньги, выйдя из машины, я протянул солдату.

Он пристально посмотрел на меня и, неловко кивнув, спрятал бумажки в карман камуфляжа.

— Воевал? — спросил я.

— Четыре командировки. ОМСБОН.

— Кавказ?

— Что б ему неладно…

У парня были ярко-голубые глаза и светло-русые волосы. Именно так в старых сказках представляли древнерусских героев. Он явно стеснялся своего способа зарабатывать на хлеб. Наверное, именно поэтому не пошел «на промысел» в более людные и доходные места. Я неловко топтался возле него и наверняка сказал бы какую-нибудь ободряющую глупость, но тут из дверей офисного центра появился «вязаная шапочка», и я поспешил ретироваться.

Поездка наша была недолгой. Минут через десять мой «ведомый» остановился у грязно-серой блочной девятиэтажки где-то в районе метро «Дыбенко» и, галантно распахнув перед девочкой дверь, вывел ее из машины. Едва они скрылись в парадной, я спешно припарковал «семерку» у обочины и поспешил следом за ними. Не входя в подъезд, дождался, пока раздастся скрежет закрывающихся дверей лифта и неспешно начал про себя отсчет: «один, два, три…» На «тридцати двух» лифт застыл где-то вверху. Я дождался, пока кабина спустится ко мне, и начал отсчет по новой. Это был седьмой этаж, такой же грязный и провонявший, как и вся парадная. Мокрые следы двух ног — поменьше и побольше — вели к обшитой дерматином двери. Даже не прислушиваясь, можно было различить сюсюкающий голос «вязаной шапочки» — следовательно, второй двери в квартиру либо не было, либо она была не заперта, что как нельзя лучше подходило к моим планам. Будь дверь металлическая или открывайся она наружу — было бы сложнее. Скорее всего, квартира была съемной, приспособленной порнодельцами как раз для таких случаев, и на оплату более дорогих апартаментов они попросту поскупились. Люблю скупых врагов — они обходятся дешевле…

Оружия при мне не было, а в квартире, кроме «вязаной шапочки», могли находиться еще люди. Что ж, тем хуже для них. Я выждал ровно двадцать минут, глубоко, словно перед броском в воду, вздохнул и одним мощным ударом ногой под замок вынес дверь.

Директор оторвался от бумаг и с удивлением посмотрел на вошедшего в его кабинет человека.

— Что вам угодно? — довольно резко спросил он, раздосадованный и тем, что его отрывают отдел, и тем, что посетитель вошел без стука.

— Простите, задумался, — хлопнул себя ладонью по лбу вошедший. — С самого утра столько дел навалилось, тут не только о манерах, о причине визита забудешь… не обижайтесь на меня, Сергей Игоревич. Виноват. Будьте снисходительны к задумавшемуся солдафону.

Посетитель развел руками и так обаятельно улыбнулся, что директор проникся к нему симпатией — в наше время нечасто встретишь людей, умеющих искренне просить прощения.

— Чем могу? — директор жестом указал посетителю на стул.

— Моя фамилия Симонов, — представился вошедший, присаживаясь.

— Ах, да, — припомнил директор, — мне звонили утром… Вы по поводу самоубийства Катеньки Михайловой? Ужасное происшествие. Ваши коллеги уже были у нас…

— Я из другой организации, — мягко возразил посетитель, — у вас были сотрудники уголовного розыска, а я… — Он достал из кармана удостоверение и протянул директору: — Федеральная служба безопасности. Полковник Симонов Виктор Иванович.

— Я все равно не разбираюсь во всех этих бумажках, — поморщился директор, — столько учреждений появилось, названия меняются каждый день… Лучше скажите, чем я могу вам помочь?

— Дело оказалось куда более сложным. Как вам известно, это не просто самоубийство. В чистом виде уголовная статья — доведение до суицида. Но ниточки тянутся еще дальше… не буду рассказывать все, скажу лишь, что дело крайне некрасивое. И социально опасное. Вы так и не дознались, кто принес в институт эту кассету?

— Простите, но это не моя компетенция, — обиделся директор — у меня достаточно проблем по руководству этим учреждением, чтоб еще заниматься и сыскными функциями. Если уж ваши сотрудники бессильны, какой может быть спрос с меня?

— Не спрос, а помощь, — мягко поправил посетитель. — Кто-то из ребят наверняка должен знать зачинщика этой истории.

— Так что вас интересует относительно учащихся?

— Кто из них может помочь нам осветить эту проблему? — мягко спросил посетитель.

— Кто будет стучать? — с ехидным полуутверждением уточнил директор.

Посетитель посмотрел на него устало и печально.

— Да, — негромко сказал он. — Стучать. Закладывать. Предавать товарищей. Наушничать… в городе появилась фирма, занимающаяся изготовлением и распространением так называемого «черного порно». Вряд ли вы знаете, что это такое, поэтому я поясню. Это натуралистические съемки изнасилований, пыток, иногда — убийств… Это очень большие деньги, Сергей Игоревич, и очень выгодный рынок сбыта. Куда более выгодный, чем даже детское порно. Хотя и этим они также не брезгуют… Ваша ученица оказалась одной из жертв этой группировки. Мало того, что ей пришлось пережить подобный ужас, так ее еще опозорили перед товарищами. Из жертвы превратили в посмешище. И будут еще жертвы, много жертв, потому что этим подонкам нужно много денег. А чтоб остановить их, надо совершить небольшую сделку с совестью. Или искать путь к ним долгий и честный, стиснув зубы при виде результатов их трудов, или склонить к стукачеству, доносительству, предательству человека, способного указать более короткий путь… Приятный выбор, да? И там чувствуешь себя мерзавцем, и здесь. Кто-то гадит — простите за сквернословие, — а мерзавцем почему-то чувствуешь себя ты… Я делаю этот выбор каждый день…

— Ну… У вас такая работа, — неуверенно протянул директор, — вы же ее сами выбрали…

— Да, сам. Я иногда думаю: не проще ли будет уйти в отставку, благо пенсию я уже выслужил, и не видеть, не. слышать, не знать обо всей этой подлости… Пусть без меня, а? Как думаете?

Директор смотрел на этого грустного широкоплечего блондина с ярко-голубыми глазами и в глубине души понимал, что с ним просто-напросто ведут тонкую психологическую игру, но… Правда-то от этого другой не становилась. Катенька была мертва. И отец ее, профессор Михайлов, был мертв. И кассета с записью, страшной и противной до рвотных позывов, тоже имела место быть. А стало быть, и выбор, определенный этим сидящим перед ним человеком, стоял остро. «Вот так и становятся стукачами, — грустно подумал он про себя. — Ибо всегда найдешь себе оправдание. Хотя как я могу судить его? У нас с ним слишком разный образ жизни. Да что там жизни?! Мысли, характер… Я слишком изнеженный своим миром человек. Я могу принимать решения здесь, в институте, или за операционным столом, а в делах бытовых… Он прав: как бы хотелось НЕ ПРИНИМАТЬ подобных решений, НЕ ЗНАТЬ, НЕ ВИДЕТЬ, НЕ ДОГАДЫВАТЬСЯ…»

— Наташа Свиридова, — со вздохом сказал он. — Она несколько раз уже помогала нам в разрешении некоторых нелицеприятных моментов. Попробуйте поговорить с ней.

— Вы не могли бы ее позвать? — попросил посетитель.

— Попросите секретаря, — сказал директор, которому уже изрядно опротивела эта беседа.

— Она ушла на обед.

— Как ушла?! — не поверил директор. — Но…

— Я сообщил ей, что наша беседа несколько затянется и вы вряд ли сможете принимать кого бы то ни было в это время, — признался посетитель. — И она сказала, что пойдет на обед…

— То есть вы ее попросту сплавили, — догадался директор. — Да-а, у вас и впрямь любопытная работа… Хорошо, я позову ее сам… Только сделайте одолжение: избавьте меня от участия в этой беседе.

— Как скажете, — легко согласился посетитель. — Однако, Сергей Игоревич… Наверное, нет смысла напоминать о соблюдении некоторой секретности… до поры, до времени? Преступник может заподозрить неладное, и… Вызовите ее под каким-нибудь благовидным предлогом, хорошо?

Нехотя кивнув, директор ушел и вернулся минут через пятнадцать с коренастой черноволосой девушкой, испуганно моргающей сквозь толстые стекла старомодных очков. Оставив их наедине, директор прошел в приемную и, заметив на столе секретаря глянцевый дамский журнал, углубился в чтение, пытаясь отвлечься от неприятных мыслей и рвущегося наружу раздражения. Ожидание затянулось. Он уже собирался вернуться в кабинет и напомнить бестактному посетителю, что для следственных мероприятий у того должен быть собственный кабинет, да и вообще… Но тут дверь распахнулась, и назойливый гость лично проводил девушку до выхода:

— Спасибо, Наташа, ты невероятно помогла нам. И я, и Сергей Игоревич тебе крайне признательны и не забудем твоей услуги… Позови сюда Бутаева и, разумеется, не говори о моем присутствии…

— Ну, знаете ли… — начал было директор, но посетитель перебил его, не дав закончить мысль:

— Все много хуже, чем я предполагал, Сергей Игоревич, много хуже. Ваши ученики оказались не просто распространителями, они напрямую замешаны в этой истории. Странная тенденция наблюдается в последнее время среди учащихся высших заведений. Самое большое количество интеллектуальных преступлений совершается именно в их среде. Изготовление наркотиков, перекодирование всевозможных электронных систем, компьютерные взломы, теперь вот и до порнографии добрались. Умная молодежь нынче пошла. Да вот только горе от такого ума.

— Вызывали, Сергей Игоревич? — спросил Бутаев, просовывая голову в дверь директорского кабинета.

— Он вышел, — сообщил ему сидящий за столом мужчина. — А вызывал тебя я. Проходи, Олег, присаживайся.

— А вы кто? — настороженно спросил парень, не переступая порог кабинета.

— Моя фамилия тебе ничего не скажет, — мужчина вышел из-за стола, полуобняв студента за плечи, заставил его войти в кабинет, усадил на стул и, к немалой тревоге Бутаева, запер дверь изнутри на ключ. Вернувшись, присел на краешек стола и, покачивая носком начищенного до зеркального блеска ботинка, принялся внимательно и неторопливо рассматривать своего собеседника.

— М-да, — вынес он наконец свой вердикт, — неудивительно, что Михайлова так упорно отказывала тебе во взаимности…

— Что?.. Кто вы? Что вам от меня надо?!

— И сам толстый, и рожа противная, — словно не слыша его, продолжал мужчина. — Знаешь, чем отличаются некрасивые лица от противных? Твоя физиономия — противная.

— Да что вам от меня надо?! — попытался вскочить со стула Бутаев, но мужчина удержал его за плечо, сжав вроде бы не сильно, но так ловко, что студент с криком боли упал обратно на стул.

— Да и остальное достаточно банально, — продолжал мужчина, словно ничего не случилось, — хамоват, труслив, глуп… Одним словом, весь набор современного самца. Разговор бесполезен, ибо тут любые доводы — что бисер перед свиньями. Однако этикет обязывает… Ты — Бутаев Олег Иванович, анкетные данные опустим, они известны одинаково хорошо и тебе, и мне, уже более трех лет обучаешься в одной группе с Михайловой Екатериной Анатольевной.

— Вы из милиции? — не выдержал студент.

— Несмотря на все твои старания, Михайлова тебя игнорировала и даже более того — относилась с нескрываемой брезгливостью, — не снизошел до ответа мужчина, продолжая свой монолог скучающим тоном. — Несколько раз у вас прилюдно происходили ссоры. И тогда ты решил отомстить «гордячке» — пошло и страшно. Не знаю уж, под каким предлогом тебе удалось подсыпать ей в пищу или напиток наркотики, но одурманенную Михайлову ты отвез на частную квартиру и передал в руки своих подельников. Не исключаю, что именно они и навели тебя на мысль о столь «оригинальном» способе мщения. А может быть, эта мысль пришла тебе в голову, когда они рассказывали тебе о своем бизнесе…

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — возмущенно запротестовал Бутаев. — Ничего я Михайловой не подсыпал! Не пришьете мне это дело! У меня папа знает кто?!

— Но и этого тебе показалось мало, — монотонно продолжал мужчина, словно зачитывая приговор, — ты решил закрепить успех, сделав ее унижение публичным. Одну из копий кассеты ты принес в институт и под большим «секретом» дал посмотреть местному гопнику и трепачу Похантюкову, заранее зная, что уж он-то позаботится сделать из этого секрета «тайну полишинеля». Ему ты наверняка сказал, что скачал фильм из Интернета или купил кассету на рынке…

— Врет он все, ничего я ему не говорил!

— А я ничего у него и не спрашивал, — впервые отреагировал на его протесты мужчина, — не было необходимости. Я и так знаю, что правда, а что — нет…

Из стенного шкафа послышался слабый шорох. Мужчина поморщился, подошел и, распахнув дверцу, посмотрел на скорчившегося там человека. Бутаев испуганно вскрикнул: в бесчувственном теле, лежащем среди папок с документами и учебными пособиями, он узнал директора института.

— Кто вы?! — осипшим голосом спросил он.

— Не задохнулся бы старик, — озабоченно пробормотал мужчина, проверяя у директора пульс. — Ладно, пора заканчивать…

И эта его механическая деловитость, полное отсутствие эмоций пугали куда больше крика и угроз. Но в следующую секунду все переменилось. Словно подброшенный мощной пружиной, он одним прыжком оказался возле растерявшегося студента и мощным ударом в поддых заставил его согнуться пополам. Достал из кармана кусок пластыря, заклеил своей жертве рот и спрятанной за креслом веревкой ловко прикрутил Бутаева к стулу.

— Как ты уже понял, я не из милиции, — вновь спокойно и безразлично пояснил он, — а потому долгих и глупых допросов не будет. Будет короткий и умный. Меня интересует только одно: адреса и имена людей, проводивших съемку и участвовавших в ней. Не крути головой, то, что ты хочешь сказать, я знаю. Меня интересует то, что ты сказать не хочешь. А потому, экономя свое и твое время (наверняка тебе так же малоприятно общаться со мной, как и мне с тобой), я быстро и очень болезненно сломаю тебе пальцы на левой руке. Потом дам в правую ручку, и вот на этом листе бумаги ты напишешь мне их данные. Если мои усилия пропадут впустую, я приступлю к следующему этапу — у меня богатый опыт на этот счет. Мне нередко доводилось добывать от пленных сведения в кратчайшие сроки, а это были люди куда покрепче тебя. Ты все понял? Тогда начнем.

Через пять минут он уже держал листок бумаги, исписанный дрожащей рукой Бутаева вкривь и вкось.

— И это все, что ты знаешь? — недоверчиво покосился он на трясущегося от боли и страха студента. — Адрес офиса в Веселом поселке? — Бутаев кивнул, что-то мыча сквозь закрывающий рот лейкопластырь. — Они там собираются? — догадался мучитель. — У них своя фирма? Официальная? Чем занимаются? Напиши… ма… А, мазутом. Стало быть, порнография — это хобби? Ну-ну. Дома ты ни у кого из них не был и по телефонам не звонил? Только офис… Ну что ж… Достаточно пока и этого. Теперь остался последний вопрос: что с тобой делать? Да не мычи ты так, с мысли сбиваешь. Заказ на тебя сделан, однако, с другой стороны, такого слизняка даже убивать противно. Правда, такие подонки, как ты, быстро забывают все уроки и вновь пакостят, гадят, поганят. Как же быть? Хорошо, я дам тебе шанс. Ты же будущий врач? Человек, который вскоре будет иметь власть над жизнью и здоровьем людей. Посмотрим, насколько ты готов к ответственности, ибо начинать тебе придется с себя самого. Твою жизнь и твое здоровье я передаю в твои собственные руки. Попытайся их удержать…

Через десять минут пустые коридоры института огласил истеричный женский вопль. Захлопали двери аудиторий. Выскочившие в коридор студенты увидели воющую от ужаса секретаршу директора. У ее ног скрючился в луже крови бледный до синевы Бутаев. Пальцы на его левой руке были неестественно вывернуты, а когда-то светло-голубые джинсы стали черными от крови. Рот его был по-прежнему заклеен лейкопластырем, и потому он лишь мычал, стоная жалобно и тихо. Визг оборвался — секретарша упала в обморок рядом с искалеченным телом, пачкая белую блузку в разбрызганной вокруг крови. Сквозь толпу студентов энергично протиснулся молодой, широкоплечий мужчина. Перевернув стонущего студента на спину, он одним резким движением содрал с его губ лейкопластырь и требовательно, наступательно-громко спросил:

— Бутаев?.. Кто это сделал? Куда он пошел?.. Ты меня слышишь?! Что ты ему сказал? Отвечай: что он от тебя узнал?

Бутаев в ужасе смотрел на него широко раскрытыми глазами, в которых уже явственно были заметны искры безумия, и, зажав руками низ живота, пытался отползти, извиваясь всем телом.

— Что ты ему сказал?! — продолжал настаивать мужчина. — Ты меня понимаешь? А-а, черт!..

Он с трудом протиснулся обратно, за плотное кольцо окружавших его людей, и, достав телефон, набрал номер:

— Иннокентий Семенович? Это Пискунов. У нас проблемы… Да, не уследили. Я знаю… Никто не думал, что он отважится действовать прямо в институте, в кабинете директора… Безумие какое-то… Нет, жив. Ничего сказать не может — шок. Болевой и психологический… Тут, знаете ли, такое дело… Он его кастрировал… Да делаем, делаем, господин подполковник… Знаю… так точно… Институт и так окружен, можем только прочесать этажи, но… Да, я думаю, что бесполезно… Я знаю… Да, виноват… Мы… Я… Но…

Он с гримасой отчаяния засунул смолкший телефон в карман и рявкнул в испуганно шушукающуюся толпу:

— Да вызовите вы наконец настоящего врача, медики хреновы! Эскулапы, есть среди вас доктор?! А, что б вас всех!

Протей попросил водителя остановить машину возле Спасо-Преображенского собора, расплатился и вышел. Несмотря на будний день, в храме было полно народа, в основном старушки и иностранцы. У иконы Богородицы Протей остановился. Его заметно пошатывало, в глазах стояла белесая пелена, все предметы казались смазанными и расплывчатыми. Уши словно заложили ватой, и только нарастающий, как морской прибой, шум крови терзал его слух, раздражая и вызывая странную слабость. Последнее время приступы становились все чаще и все продолжительнее. Проклятая контузия, полученная под Грозным, давала знать о себе все чаще и чаще. Раньше приступы начинались, как правило, после удачно выполненной работы — видимо, давало себя знать огромное нервное напряжение. Теперь же, в последние полгода, они грозили застать в самое неподходящее время в самом неподходящем месте. Он все время боялся, что когда-нибудь его может скрутить во время операции — и это будет конец. Разумеется, об этой печальной регрессии он не говорил ни начальству, ни товарищам, понимая, что в этом случае станет для них не только ненужным, но и опасным «слабым звеном». Как правило, приступы продолжались десять-пятнадцать минут, но он-то знал, как много всевозможных, и не всегда приятных, событий может произойти за это время. Как-то раз, когда приступ застал его прямо на улице, скрываясь от любопытных глаз, он вошел в церковь, и случилось странное… Из сплошной стены плотного тумана, занавешивающего взор, отчетливо и ярко выступила икона Божьей Матери. Это было так неожиданно и… прекрасно, что он замер, боясь спугнуть чудо. Самое удивительно, что в этот момент он не испытывал неприятных ощущений, которыми сопровождался каждый приступ, да и обычной слабости после он тоже не испытывал. С тех пор, чувствуя приближение очередной волны безумия, он стремился успеть добраться до этой спасительной гавани, и, как правило, приступ терпеливо ждал, словно подвластный более мощной, неведомой силе. Протей не был религиозен. Более того, когда-то, на заре комсомольской юности, он относился к религии с насмешливым презрением, считая ее спасательным кругом для слабаков. Почему же судьба даровала ему избавление от страданий таким странным и неестественным для него способом? Стоя перед иконой, он ни о чем не думал, не просил и не каялся. Все было ясно. Это был странный «диалог»: византийские, полные скорби глаза смотрели в глаза северные, леденистые и холодные. Они смотрели друг на друга и молчали. Они могли так смотреть друг на друга часами, безмолвные, словно вечность… Протей иногда противился сам себе, пытался избежать этих «встреч», относиться к ним как к обычному выверту больной психики, найти разумное и логическое объяснение происходящему. Он где-то вычитал, что секрет эффекта этих притягательных глаз таится в манере живописи старых мастеров. Их секрет был в том, что, рисуя глаза, они смотрели на рот иконы, а рисуя рот, смотрели в глаза. Не так ли появилась загадочная улыбка Моны Лизы? Но все эти мысли посещали его в промежутках между приступами, при их приближении он вновь и вновь стремился поскорее добраться до спасительного лика, уже не думая ни о причинах, ни о логике. Иногда он робко пробовал помолиться или просто что-то объяснить, рассказать. Не получалось. На душе становилось еще гаже, а разум протестовал против подобной «глупой слабости». Так они и встречались: стояли друг напротив друга и молчали. Да и не нужны были слова. Не словами шло это общение. Не о чем было говорить, не о чем просить и не в чем каяться. Все уже состоялось. Они просто смотрели друг другу в глаза. Шум крови в ушах человека потихоньку стихал, и вокруг наступала блаженная тишина. И в этой тишине они смотрели друг на друга…

Расстояние от лестничной площадки до комнаты я преодолел столь быстро, что держащий в руках камеру человек едва успел обернуться. Вот тут я и вознаградил себя за долгое терпение! Основанием ладони нанес удар в лоб и тут же завершил комбинацию другой рукой в солнечное сплетение (хотелось по-русски, в челюсть, да нельзя: ее обладатель должен говорить). Не успел еще «вязаная шапочка» мокрым кулем опуститься на пол, как я уже успел проверить кухню, ванную комнату и туалет. Кроме нас троих в квартире никого не было. Даже жаль: такая молодецкая удаль всуе пропадает… Ладно, перевернется и на нашей улице грузовик с кокаином… Я вернулся в комнату. В углу, на покрытом куском черного шелка столе, жалась обнаженная девчушка, с ужасом переводя взгляд с меня на своего недавнего «оператора».

— Не бойся, — сказал я. — Это входило в программу сегодняшнего вечера. Одевайся, а мы пока поговорим с дяденькой.

«Вязаная шапочка» все еще сидел на полу, ловя ртом воздух, как вытащенная на берег рыба. Давая ему время отдышаться, я проверил его брошенную на стул куртку, вытащил паспорт, раскрыл:

— Платонов Сергей Петрович, — вслух прочитал я, — женат, прописан… О! Двое детей! Своих детей ты тоже снимаешь, поганец?!

— Вы кто? — просипел он, понемногу приходя в себя.

— Бэтмен, — представился я, — а из тебя сейчас буду делать Джокера. В смысле: пасть порву так, что до конца жизни от уха до уха улыбаться будешь. Быстро и коротко: где остальные члены группы?

— Какой группы?! Что вам надо?!

Я оглянулся: девочка торопливо одевалась, не обращая на нас внимания. Не сильно (ну, нужен мне еще этот подлец, что тут поделаешь!), но точно я припечатал его носком ботинка в печень… пусть плохо думает о милиции — я сам о себе не самого лучшего мнения. Ах да, я же забыл ему сказать, что я из милиции. Для него я пока что «Бэтмен».

— Примерно такие чувства я испытываю, когда мне врут, — пояснил я. — А почему тебе должно быть легче? Знаешь, какой мой любимый фильм? «Французский связной». Делает мужик свое дело и никаких угрызений совести не испытывает…

— Так вы из милиции?

— Третий отдел. Полиция нравов.

— Тогда вы не имеете права меня бить! — заявил он.

— Не-э, — поморщился я. — Все равно буду. Потом можешь в прокуратуру жаловаться, что тебя «Бэтмен» из полиции нравов пинал. Или ты, может быть, где-нибудь здесь свидетелей видишь? Да и какая тебе разница, что будет потом? У нас с тобой диалог в реальном времени разворачивается. Последний раз спрашиваю: кто еще с тобой занимается этим бизнесом?!

Он посмотрел мне в глаза, видимо, что-то для себя выясняя, и, выяснив, четко отрапортовал:

— Павлов, Сомин, Леантышев и Прохоренко… Бить не надо.

— Как скажешь, — легко согласился я, присаживаясь на краешек кровати. — Адреса этих продвинутых кинематографистов?

— В записной книжке, — по-военному четко отозвался Платонов. — Книжка в куртке.

Достав книжку, я убедился — не врет. Что там дальше: номер части, звание, фамилия командира и планы дислокации?

— У кого из них хранятся кассеты с… Одним словом, кассеты с записью? Быстро!

— Кассеты? — его взгляд предательски метнулся в угол, к столу, на котором стояли почему-то сразу три компьютера.

— Ага! — приятно удивился я. — Как там у Булгакова: «Это я удачно зашел!» Стало быть, у тебя тут целая студия. Та куча компьютерных дискет и есть продукция вашей «порно-пикчерс»?

Он вздохнул так тяжело, как будто «Оскара» обещали ему, а дали «Бен Гуру».

— Кассеты с «черным порно» здесь же? — уточнил я.

— С каким порно? — искренне изумился он.

— «Черным», — терпеливо пояснил я. — Именно так называется «жанр» кассет, которые ты распространял… И, наверное, снимал, а?

— Ах это, — поник он. — Это… Мы этим не занимаемся…

— Да ну? А кто?

— Мы… только два раза… Так получилось…

— Обалденный ответ, — покачал я головой. — «Так получилось»… Типа: шанс выпал… Ага… А чем же занимаетесь вы?

Он покосился на тихо сидевшую в углу девочку.

— Понятно, — кивнул я. — Непонятно другое. Ты чего такой разговорчивый?

— Ну, вы же спрашиваете. Бить обещаете.

— Не прикидывайся глупее, чем ты есть. Надеешься потом отпереться от показаний? Так фиг получится: я не первый год работаю, задержание грамотно обставить сумею даже чуть погодя… Ну?

— Вы умный человек? — опасливо покосился он на меня. — Или только бить умеете?

— Не Спиноза, но и не депутат Госдумы, — сказал я. — Говори, я пойму.

— Если вдуматься, то чего мне бояться? — напрямик спросил он. — Мы никого не убивали, с детьми не… Не трогали их… Изготовление тех двух кассет не пришьете, только распространение. Детская порнография… Вы же мент, законы знаете. Статья 242? — Он поднял глаза к потолку и процитировал, словно сдавал экзамен: — «Незаконное распространение порнографических материалов или предметов». Наказывается штрафом в размере от пятисот до восьмисот минимальных размеров оплаты труда либо лишением свободы на срок до двух лет». Но последнее — нонсенс. Как правило, в худшем случае — условно. А при наличии хорошего адвоката… Мне важнее, чтоб вы сейчас меня не отпинали, а как и до официальных мероприятий дойдет, так… Вам нужна информация? Мне надо спокойно дотянуть до того момента, когда все пойдет официально. Расклад ясен, чего нервы портить…

— Оптимист ты, братец, — вздохнул я. — Теорию изучил, а практику не удосужился… Неужели ты думаешь, что «умные» только с одной стороны баррикад сидят? Совершенных законов ни в одной стране мира нет, а заключенных полно. Если б у нас уж настолько тупые законы были, то тюрьмы бы пустовали, а так сидельцев уже помещать негде. Не мытьем, так катаньем. Аль Капоне организовал убийства, поджоги, избиения, а сел в тюрьму за неуплату налогов. Понял, к чему веду?

— Понял, — кивнул он. — Было бы желание… Так а вам какой смысл на меня злиться? Я рассказываю обо всем, о чем спрашиваете.

Теперь настала моя очередь удивляться.

— Понять не могу: ты такой циник или такой простой, как порнокассета с хомячками? У меня есть смысл не то что «злиться», а ненавидеть тебя вот за это, — я указал на тихо сидящую в углу девочку. — Что я тебе гарантирую, так это то, что ты в тюрьму все же потопаешь. И сразу по целому букету обвинений.

По телефону я вызвал начальника отдела Григорьева и, пригласив понятых, занялся составлением документов. Настроение этот поганец сумел загубить мне окончательно. Он ведь был во многом прав, этот ушлый делец от порноиндустрии. Если вдуматься: почему я должен выкручиваться и искать поводы для того, чтобы посадить в тюрьму опасного для общества человека?! А ведь он опаснее любого квартирного вора, ибо ущерб, причиняемый ими, несопоставим… Он упомянул статью 242 УК. Вот кому надо качественно набить морду, так это составителям такого закона! Какому кретину могло прийти в голову написать: «НЕЗАКОННОЕ распространение порнографии»?! А «законное» распространение ответственности не подлежит?! Законно я, стало быть, могу продавать ее сколько угодно? Кто даст мне ее продавать законно? А КТО НЕ ДАСТ?! Кто определит, что такое порнография?! Каждый раз для определения этой продукции должна назначаться экспертиза с привлечением искусствоведов, литературоведов, сексопатологов и юристов. Хотите услышать протокол «Принципов работы экспертов и критерии оценки продукции эротического характера»? Нет, право слово, умному человеку это читать весьма забавно и весело. Итак: «Если в экспертируемой продукции имеется наличие сцен или изображений сексуальных действий с животными (зоофилия), сцен сексуальных действий с лицами, не достигшими половой зрелости (педофилия), сексуальных действий с трупами (некрофилия), наличие сцен сексуального насилия, то данную продукцию, если она НЕ ОПРАВДАНА ХУДОЖЕСТВЕННЫМ КОНТЕКСТОМ, следует отнести к порнографической». (!!!) «Если в экспертируемой продукции есть наличие сцен или изображений «эрекции или проникновения» при осуществлении гетеросексуальных или гомосексуальных коитусов, группового, орального или анального секса, НЕ ОПРАВДАННЫХ ХУДОЖЕСТВЕННЫМ КОНТЕКСТОМ, продукцию следует отнести к «жесткой эротике» и РЕКОМЕНДОВАТЬ ограничить ее распространение специально отведенными местами…»

Бэст! Вау-у! О чем вообще говорить, если справочник-путеводитель «Эротический Петербург» с рекламой саун, массажных салонов и гей-клубов выпускается Информационно-издательским центром Администрации Санкт-Петербурга…

Коллеги из отдела прибыли через полчаса, и работа пошла побыстрее. Но даже общими усилиями закончить составление всех документов мы смогли лишь к девяти часам вечера — кассет на «складе» у моего «крестника» оказалось немало. Однако, несмотря на позднее время и выходной день, проверкой названного Платоновым офиса требовалось заняться немедленно — подельники могли узнать о его задержании и попытаться уничтожить улики. Определив Платонова на ночь в камеру местного отделения милиции, мы созвонились с отделом, на территории которого находился бизнес-центр… и тут меня ждал большой сюрприз.

Несмотря на всю нашу поспешность, протокол места осмотра составить успели, и трупы уже увезли — в этом не было ничего удивительного, ведь результаты бойни обнаружили много часов назад, а офисный центр место достаточно людное — в подобных случаях всегда действуют несколько быстрее, чем это необходимо для тщательного расследования. Это был тот самый офисный центр, к которому подъезжал Платонов и возле которого я разговаривал с нищим. Платонову очень повезло: судя по всему, убийцы ворвались сюда сразу после его ухода. То, что я следил за ним, составляло Платонову и своеобразное алиби. Хотя и без этого факта его участие в бойне было сомнительным: здесь явно работали профессионалы высочайшей квалификации. Совсем неподалеку находился еще один офис, в котором работали люди, и ни один из них не слышал никаких подозрительных звуков. Четыре здоровых, рослых мужика были уничтожены за считаные секунды, не успев даже подняться со своих мест. Киллеры открыли огонь от самых дверей, едва вошли. Едва ли незадачливые порнодельцы успели толком понять, что происходит, не говоря уже о возможности сопротивления. Каждому досталось всего по одной пуле, контрольных выстрелов, так часто фигурирующих в заказных убийствах, в данном случае не было. Каждый выстрел был точен и смертелен. Да, здесь явно поработали профессионалы высочайшего класса… Или профессионал — я не исключал и такую возможность, зная, на что способен хороший «ствол» в умелых руках. Как это бывает сплошь и рядом, свидетелей, что-либо слышавших или видевших в момент убийства, не оказалось. Все, что оставил после себя киллер: четыре трупа, четыре пули и четыре гильзы. Бросайте в меня камни, но я невольно проникся уважением к столь ювелирно выполненной операции. Будучи сам профессионалом в военном деле, я мог по достоинству оценить работу другого профессионала. С тщеславным эгоизмом я даже попытался представить, что было бы, если б в смертельной схватке сошлись бы мы с ним. К сожалению (а может, к счастью, исход единоборства с подобным асом был сомнителен даже для такого самоуверенного мужика, как я), искать и задерживать киллера предстояло операм уголовного розыска. В работе полиции нравов погони и перестрелки исключаются.

Итак, четыре человека, способные осветить мне целое ответвление порнобизнеса, были мертвы, и это совпадение мне очень не нравилось. Правда, у меня еще оставался Платонов, явно знающий куда больше, нежели сказал. Знает ли он, кто оплатил убийство его сообщников? Конкуренты? Кредиторы? Завтра я возьмусь за него всерьез. Дело, как оказалось, много сложнее, нежели я предполагал… Но сегодня я слишком устал, чтоб думать об этом. Завтрашний день принесет мне новые силы и ответы на вопросы. Простившись с коллегами, я отправился спать…

Недолог был мой сон, как недолговечны и надежды на прояснение этого дела. В шесть утра меня разбудил звонок Григорьева.

— Ты от Платонова получил всю возможную информацию? — вместо приветствия спросил меня начальник.

— Нет, разумеется, — даже спросонья я понимал, что подобное любопытство столь ранним утром ничем хорошим вызвано быть не может. — Там еще копать и копать…

— Что «копать» — это правда, — вздохнул Григорьев. — Метра на два под землю. Он был за тобой «закреплен», поэтому из отделения звонили в наш отдел, а оттуда дежурный — мне… Накрылся твой свидетель.

— Самоубийство? — удивился. — Не может быть!

— Не может, — согласился Григорьев. — Убийство. Да еще какое. Местному отделению теперь до конца дней от позора не оправиться. Одним словом, просыпайся, одевайся и приезжай. Я буду там минут через тридцать, так что поспеши.

В местном отделении милиции, куда я вчера определил Платонова, и впрямь все стояло вверх дном. Когда я вошел, давешний дежурный, с огромным, живописным синяком под глазом, посмотрел на меня с такой ненавистью, что сомневаться не приходилось: не будь вокруг такого количества полковничьих папах — перегрыз бы глотку зубами. Пожав плечами: мол, я-то здесь при чем? — я скромненько пристроился в уголке, рядом с приехавшим раньше Григорьевым.

— Ну так вот, — продолжал (судя по всему, уже в который раз) свой рассказ дежурный, — часа в три ночи сработала у нас под окном сигнализация. Начальник свою машину возле отдела оставляет, как раз его «десятка» и заверещала. Выглядываю в окно — батюшки светы! — у самого крыльца стоит алкаш и мочится на колесо машины начальника. Я разных хамов видел, но чтоб такого… Ну, забрали в отделение, для ума. Оформили все как полагается. Можете проверить: все по форме. Определили в камеру. Часов в пять он по нужде попросился. Сержант Петров его повел… как потом оказалось, он Петрова возле сортира каким-то хитрым ударом вырубил, возле унитаза аккуратненько положил — и к дверям. У нас двери на ночь на засов запираются. Я смотрю: человек задвижку отодвигает. Подхожу. Говорю: а вы, простите, кто такой и как сюда попали? Вернее, хотел это сказать… А он… Вот, — он кончиками пальцев потрогал набухающий синяк, поморщился и со вздохом признал: — Давно я так крепко не получал. Во мне сто пятнадцать килограммов живого весу — не каждый свалит. А этот — с одного удара. Ну, заорал я… Выскочили ребята, бросились вдогонку, да где там: растворился в темноте, как сахар в кружке. А дальше — хуже. Нашли Петрова, привели в чувство, заглянули в камеру. Сначала непонятно было, что с этим Платоновым сталось — повреждений вроде никаких, а не дышит. Вызвали «Скорую». Врачи сказали, сломана шея… И на нас этак нехорошо косятся, словно это мы ему шею свернули… На фиг мне такое счастье нужно?! Доказывай теперь, что не верблюд… Ну, дальше все по уставу. Позвонили, доложили, вызвали, объявили, записали…

— Как он выглядел? — спросил высокий, худощавый мужчина в штатском. Из всех присутствующих он один был без формы, однако красующиеся звездами офицеры держались с ним уважительно, даже слегка подобострастно.

— Средних лет, — пожал плечами дежурный. — Блондин. Глаза у него ярко-голубые… Никаких особых примет не было. Серенький весь такой, неприметный. Таких алкашей сотни по улицам шляются. Одет простенько, дешево даже. Водкой от него за версту разило. Тихим казался. Гаденыш!.. Документов при себе не имел, дал данные помощнику, тот проверил — все верно, есть такой Сидоров Степан Тимофеевич, проживающий на нашей территории. Его сейчас ваши люди опрашивают, но это совсем другой человек. В карманах была пачка «Беломора», спички, носовой платок, расческа. Ничего интересного.

— Интересно то, что на этих предметах нет его отпечатков пальцев, — сварливо отозвался «штатский». — А на расческе волосы брюнета, тогда как, по вашим словам, он блондин. Да-а, господа мои! Это вы славно облажались. Позорище на весь город. Такого еще не было на моей памяти. Сбегали из отделений милиции часто, но чтоб убивали… Это войдет в историю.

— Да кому ж в голову могло прийти, — слабо запротестовал толстяк в форме полковника, судя по всему, начальник отделения. — Это даже не наглость, это цинизм какой-то. В голове не укладывается…

— Зато в выговоре в самый раз уложится, — многообещающе посмотрел на него другой полковник, видимо, из местного РУВД. — Вас уже в собственной конторе вокруг пальца обводят. Дожили, одним словом… Хотя цинизм и впрямь редкостный. Напротив камер должен был находиться сотрудник. Где он был?

— Отлучился… на минутку, — потупился дежурный.

— На минутку?! — рявкнул полковник. — Что ты мне горбатого лепишь?! Наверняка спал без задних ног, а в это время человеку голову свернули! И никто ничего не слышал! Разгильдяи! Я с вами еще разберусь! А вы уверены, что это заказное убийство? — с кислой миной повернулся он к человеку в штатском. — Может, просто поссорились, да и… того? Потом испугался и убежал, а?

— Да нет, — покачал головой «штатский». — Сдается мне, что я знаю этого парня. Да и стиль похож. До этого он сумел допросить и покалечить человека прямо посреди института, во время занятий, при скрытом оцеплении оперативников. Тоже никто ничего подобного даже предположить не мог. Мы имеем дело с редкостным наглецом, не боящимся ни черта, ни бога, не говоря уже о милиции и ФСБ. Попадется он мне, ох попадется!

Последнее было заявлено с таким чувством, что всем присутствующим стало ясно, насколько даже сам «штатский» низко оценивает возможности подобной встречи.

«Крепко, видать, насолил он ему, — подумал я. — По всей видимости, мы наблюдаем лишь одну из серий «романа с продолжением». Хотел бы я знать, что творилось в «первых сериях»… Впрочем, можно догадаться».

Словно услышав мои мысли, «штатский» повернулся ко мне.

— А вы, стало быть, тот человек, который задержал Платонова и оставил его здесь?

— Так точно. Задержал с поличным и доставил в целости и сохранности.

— Ага, — неопределенно протянул «штатский», пристально рассматривая меня, — ну-ну… И много ли информации получили?

— По моей линии, — подчеркнул я, — немало. Учитывая то, что подельники по порнобизнесу господина Платонова мертвы, с его смертью дело можно считать оконченным.

— Да ну?! — удивился он. — Позвольте просветить вас, молодой человек, что организация контор подобного рода, как правило, курируется, финансируется и контролируется структурами много выше, нежели кучка жалких идиотов, которые и защитить-то себя не в состоянии. Погибли исполнители, мелкая сошка, а организаторы остались. Неделя-другая, и фирма будет восстановлена, уже с учетом прошлых ошибок. Вы знаете, кто оплачивал и обеспечивал их деятельность?

— Мне кажется, что это местная самодеятельность, — сказал я. — Размах не тот. Не концерн все же. Так, мелкая кустарщина.

— Ах, если бы — вздохнул «штатский». — Если бы… Ладно, вы тут продолжайте, а мне пора.

— Простите, — остановил я его, — вы что-то знаете? Ну, по поводу того, что их кто-то прикрывал, оплачивал и все такое?

Он остановился, внимательно посмотрел на меня, словно принимая какое-то решение, и отрицательно покачал головой:

— Забудь. Твоя работа и впрямь выполнена. Дальше только мешать будешь. Бывай, майор.

— Кто это был? — спросил я Григорьева.

— ФСБ. Подполковник Дивов, — пояснил он. — Я с ним пару раз сталкивался. Хитер как змей, профессионал высшей пробы, но… Железный он какой-то. Как капкан на медведя. Конечно, когда имеешь дело с таким контингентом, как у него, такой склад характера — оптимален… А водку бы я с ним все равно пить не стал. Да он, наверное, и не пьет. Не пьет, не курит, связей порочащих не имеет…

— А со мной стал бы?

— Смотря по тому, что это: вопрос или предложение?

— Предложение, — вздохнул я. На душе было фигово. Если этот подполковник прав и на свободе остались организаторы, то результаты моей работы сводились в полудюжине трупов и неприятностям у местного отделения милиции. Н-да, негусто. Даже более того. Погано.

— С утра? В воскресенье? — почесал затылок Григорьев. — Что ж… Пойдем.

В заранее обговоренное время Протей позвонил по одному из специально зарегистрированных для подобных случаев номеров.

— Я еду по магазинам, — сказал он, — тебе что-нибудь, купить?

— Надо многое, — отозвался на пароль собеседник, — но, боюсь, что вы ошиблись номером… Хорошо, что ты позвонил. У нас неприятности. Как ты? В порядке?

— Работаю над заказом. Пункт выполнен в одном экземпляре, второй — в пяти. Осталось два пункта, по одному экземпляру в каждом. С первого по третий — ерунда, мелочовка, четвертый посерьезней, но больше трех-четырех дней не займет. Заказ объемный, но не сложный.

— Заказ отменяется, — сказал собеседник. — Удалось узнать, что над заказчиком проводится слишком серьезный контроль. Слишком большие требования. Овчинка не стоит выделки. Сделанного достаточно. Мастер доволен, ты должен взять небольшой отпуск. Отдохни где-нибудь, развейся.

— Нет, — сказал Протей.

— Что значит «нет»?! — опешил собеседник. — Ты что, не понял: контроль за выпуском продукции. Возможны штрафные санкции. Требования слишком высоки. Ты хочешь, чтоб контору закрыли? Заказчик разорен. Ты понял: заказчик разорился!

— Я знаю.

— Как?! В смысле?! Ты… У тебя все нормально?

— Да все у меня нормально, — поморщился Протей. — Я понял, что заказчик разорен, еще когда беседовал с ним. Это был не заказчик. Это было его доверенное лицо. Тоже… мастер.

— Ты с ума сошел?! — заорали в трубку. — Да ты… Ты что делаешь, а?!

— А какая разница? — устало спросил Протей. — Мне дали заказ. Настоящий, хорошо оплачиваемый и… приятный для меня как для мастера. Я видел, какой шедевр надо исполнить. Признаться, взялся бы за это ради одной любви к искусству. Уж больно тема интересная, аж за душу взяло. Давненько с таким удовольствием не работал…

— Да нам наплевать на твое удовольствие, творческая ты личность! Мы не в приюте матери Терезы работаем. Мы — коммерсанты!

— Заказ оплачен? Оплачен. Я дал слово умирающему человеку…

— Доверенному лицу ты слово дал!

— Какая, в сущности, разница? — вздохнул Протей. — В его лице я дал слово заказчику. Предположим, что это — отдельные условия договора, которые не меняют его сути. Я работаю по заказу. Контроль проводился, но… я прошел ОТК. Доверенные лица, контроль — все это осталось далеко позади. Я работаю непосредственно с материалом. Осталось немного…

— Прекратить! — рявкнули в трубке. — Ты не частник! У нас фирма! Кооперация! Ты не имеешь права принимать такие решения! Ты — исполнитель! Ты… Ты хоть вообще понимаешь, что ты делаешь?!

— Понимаю. Я взял заказ, дал слово. Я сдержу его.

— Надо срочно встретиться. Поговорить лично.

— Невозможно, я в творческом процессе, — усмехнулся Протей. — Через три дня закончу — позвоню.

— Ты можешь нарваться на штрафные санкции, — с угрозой предупредил его собеседник. — Я прошу тебя: прекрати. Ну что с тобой, а?

— Заказ видел? А я видел. Я его закончу. Извини, что так получилось, понимаю, что доставляю вам некоторые хлопоты, но… Во-первых, все будет хорошо, и через три дня все это покажется не таким уж серьезным, а во-вторых… Ты знаешь, что я вас не подведу в любом случае.

— Ты сумасшедший, — констатировала трубка, — ты — полностью отмороженный, душевнобольной псих с опасными вывертами сознания. О чем ты вообще говоришь? Это в голове не укладывается… перестань, слышишь? Давай успокоимся, встретимся, посидим и все обсудим…

— Нет, — сказал Протей. — Сначала доделаю дело. Не волнуйся за меня. Я — мастер. Все будет хорошо… До встречи через три дня.

Он отключил телефон, вынул сим-карту, растер ее подошвой об асфальт и выкинул трубку в ближайшую урну. Мосты были сожжены…

С самого утра в понедельник я не находил себе места. В воскресенье мы с Григорьевым пили весь день: красиво, плотно, мощно. С сауной, правда, вышла небольшая накладка. Без задней мысли мы пришли просто посидеть как самые обычные граждане, а знающий нас в лицо банщик категорически заявил, что он «добропорядочный служащий, мальчиков и девочек у него нет, этот номер у нас не пройдет, и вообще они закрыты». Больших трудов стоило уговорить его… Что я, что Григорьев отличаемся немалой выносливостью и устойчивостью к спиртному, а потому «праздник» наш несколько затянулся. Следуя славному примеру гусаров, мы считали ниже своего офицерского достоинства хмелеть быстро и некрасиво. Степень своего опьянения мы проверяли игрой на бильярде, галопированием на лошадях (где мы их взяли в начале зимы — хоть убейте, не помню), стрельбой «по-македонски» в пневматическом тире (Григорьев настаивал на опробовании табельных «Макаровых», но смотритель встал у мишений и сообщил, что это случится только через его труп, а когда Григорьев попытался пристроить на его макушке резиновое яблоко, валявшееся тут же, несостоявшийся Вильгельм Тель завопил так, что нам пришлось срочно ретироваться) и прочими безобидными шалостями. Поняли, что пора остановиться, когда Григорьев на странном (подозреваю, что прибалтийском) языке спросил меня о чем-то, а я так же внятно ответил ему на другом (кажется, чеченском), и мы друг друга поняли. Вот только почему мы после этого поехали не по домам, а в отдел — выяснить ни ему, ни мне не удалось. Правда, дежурный, пряча глаза, что-то бормотал о нашей попытке позвонить в ГУВД и потребовать зачисления неизвестного киллера в штат нашего отдела, после чего он незаметно отключил телефоны, но мы ему не поверили: не так уж мы были и пьяны с этих двух литров водки и ящика шампанского. Могло, конечно, подвести выпитое в сауне пиво… Но чтоб пара дюжин бутылок свалили с ног двух здоровых, крепких мужиков? Вряд ли, вряд ли…

Одним словом, наутро мне было плохо. Мучило не похмелье — сроду не знал этой гадости, терзали мысли о вчерашнем происшествии, и не давал покоя незаконченный разговор с подполковником ФСБ. Формально я сделал все, что от меня зависело, но если б я относился к работе и жизни с подобным формализмом… Наверное, я бы жил богаче и спокойней. И уж точно не пил бы до беспамятства, пытаясь избавиться от терзающих мыслей. Беспокойный у меня характер. Из тех, о ком говорят «больше всех надо» и «дурная голова ногам покоя не дает». Кто-то делает деньги, кто-то карьеру, а я… я создаю себе проблемы и неприятности. Фу, какие мысли в понедельник утром! Может, не надо было вчера пить шампанское?

Видимо, все же похмелье бывает и у меня. Только наступает оно не от плохой водки, а от плохо выполненной работы. И лечить следует, как и при алкогольном отравлении, — по совету Гиппократа — «подобное — подобным». Что мы имеем? Я вышел на группу лиц, занимающихся изготовлением и распространением порнографической продукции «специфического характера». Задержал с поличным одного и вычислил еще четверых. В самые короткие сроки все известные мне лица были устранены самым циничным и безжалостным образом. «Известные»… А как выйти на неизвестных? Ведь подполковник явно намекал на участие в этом деле лиц куда более влиятельных и социально опасных. Вот это тебя и бесит, да? Если бы ничего не знал, если б подполковник не проговорился, тебе бы такой вариант не пришел даже в голову, а потому спал бы ты спокойно, а работал с чувством выполненного долга. Может полковник ошибаться или фантазировать безосновательно, красуясь своим «профессионализмом»? Что-то мне подсказывает, что вряд ли. Уж больно раздосадованный был у него вид. Знать, немало насолил ему этот неизвестный киллер, задел профессиональную гордость, заставил признать свое превосходство… Подполковник надеялся выйти на организаторов «порноцеха», потому что уверен, что именно там он встретится со своим обидчиком? Стало быть, убийца выполняет чей-то заказ именно в этом направлении? ФСБ нужен киллер, мне и киллеру нужны организаторы «порноцеха»… Может быть такое, чтобы сами организаторы, узнав о провале исполнителей, «заказали» их устранение? Вряд ли. Покойный Платонов был прав: при нынешних законах и хорошем адвокате даже исполнителям стоило лишь беспокоиться, но никак не опасаться за свою свободу. Что уж говорить про организаторов? Практически недоказуемо… Стало быть, заказ… Откуда? Конкуренты? Рынок велик, малонасыщен, да и не сформирован даже… «Личное» дело? При чем здесь тогда исполнители? Нет, скорее всего неведомый заказчик жаждет наказать всех участников «порноцеха» — от мала до велика… Слабенькая версия, но остальные еще слабее…

В кабинет вошла Катя Беликова. Присмотрелась ко мне и полюбопытствовала:

— Я так понимаю, жизнь дала трещину и превратилась в задницу?

Плохо знакомого с ней человека такая манера поведения могла шокировать, но мы были знакомы уже пять лет, и я прекрасно знал, что за грубовато-вульгарными изречениями таится искреннее беспокойство обо мне. Екатерина Юрьевна, прозванная в отделе Фаиной за несомненное сходство с Раневской, была душой нашего отдела. Умная, ехидная, толстая и невероятно добрая, она по-матерински заботилась о нас, стараясь прятать эту заботу за грубоватой манерой общения. Ей ничего не стоило, надев одну из своих знаменитых шляпок чудовищного цвета и фасона, поехать в ГУВД «на разборки», если ей казалось, что сотрудников нашего отдела кто-то «обижает». Она жалела проституток и так ненавидела политиков, что любые разговоры на эту тему пресекала решительно и матерно. А еще она кормила нас чудесными пирожками собственного приготовления и давала мудрые советы. Последнее обстоятельство и заставило меня рассказать ей события последних дней, ожидая если уж не совета, то хотя бы участия. Ага, дождешься от нее…

— Сереженька, — ласковым басом сказала она. — Отгадай загадку: если перед ослом поставить ведро с водкой и ведро с водой, то что он станет пить?

— Естественно, воду, — удивился я, невольно вздрагивая при упоминании о водке.

— Правильно, — похвалила Беликова, — а почему?

— Ну… Потому что он пьет воду…

— Потому что — осел! — заявила она. — Такой же, как ты. Кто, задержав преступника «на горячем», расспрашивает его о нем самом?! Он и так твой. С потрохами. Закрепиться — да, надо, но сначала требуется узнать у него о подельниках, о «крыше», о начальстве… Именно эту информацию надо тянуть у него, пока он тепленький и растерянный… Записные книжки убитых отрабатывают?

— Разумеется, «убойный отдел», — ответил я, несколько обиженный таким резким нравоучением.

— Кассеты просмотрели?

— Вскользь, но там только детская порнография. Первые две так и остались исключением. Хотя покойный Платонов договаривался с моим информатором о постоянных поставках. ФСБ что-то знает, но они не скажут. Да и «убойный отдел» ждать… Мучительно долго и стыдно.

— Полезное чувство, — одобрительно покивала она, — его никогда не бывает слишком много. Интересно…

— Что интересно? — насторожился я, наблюдая, как на лицо Беликовой снизошло задумчивое выражение.

— Почему киллер убил четверых сразу, а для устранения пятого выбрал такой странный и опасный для него способ? Такому профессионалу это не составило бы труда провернуть в мгновение ока… Скорее всего, он пытался получить от него какую-то информацию. А вот получил или нет, мы это никогда не узнаем. Но если совместить слова твоего подполковника из ФСБ и этот факт, то можем с уверенностью констатировать, что вскоре ТСБ сообщит своим зрителям о новом заказном убийстве… Съемки они проводили на той квартире, где ты взял Платонова?

— Да… Там еще была какая-то загородная дача, но я только-только отдал кассету на экспертизу.

— Ты упоминал, что этот подполковник рассказывал о предыдущем деле киллера — в институте? Ты выяснил, что там произошло?

— Разумеется. Не первый день работаю… Перестаньте меня обижать.

— Ой-ей-ей, — покачала она головой, — какие мы нежные! Тебя пороть за такую работу надо, а не «обижать». Рассказывай, что там в институте произошло?

— Он пришел туда посреди бела дня, вызвал с занятий студента прямо в кабинет директора и искалечил. Кастрировал.

— Но оставил в живых? — задумалась Беликова. — Значит, пожалел… Это значит, что он так же, как и мы, не обладает полной информацией о своих клиентах, а работает в поиске, добираясь до них последовательно и постепенно. Плохо только, что он все время опережает нас.

— Меня, — поправил я. — Вы-то здесь при чем?

— Да ни при чем, — подозрительно легко согласилась она. — Ну, я пошла.

— Подождите. Екатерина Юрьевна, — всполошился я. — Куда же вы? Не посидели толком, не поговорили. Чайку не попили.

Она гордо и величественно удалялась.

— Ну постойте! — взмолился я. — Виноват! Каюсь! Больше не буду! Не уходите, скажите, что вы придумали?!

Она неторопливо обернулась, глядя на меня хитро и высокомерно:

— Кто умница?

— Вы, вы умница, Екатерина Юрьевна!

— Кто осел?

— Я! Я осел! Ну, не томите, говорите!

— То-то, — удовлетворилась она местью. — Неуважение к старшим… и мудрейшим в следующий раз будет караться куда жестче. Примерно как крестьянское восстание Пугачева, в котором, кстати, мой прадед принимал самое деятельное участие. Но к делу. Что у нас имеется, помимо трупов? У нас имеется живой свидетель. Свидетель, который общался с киллером и дал ему основополагающую информацию. Не полную — иначе ему не было бы смысла рисковать с Платоновым, — но основополагающую…

— Вы имеете в виду того парнишку из института? — поморщился я. — Не вижу никакого смысла работать с ним. Во-первых, с ним уже поработал киллер и, надо полагать, получил все, что можно. Сомневаюсь, что парень способен на игры в ТАКИХ условиях. Нет-нет, он выдал все, что знал, да еще наверняка и лишнего приврал с перепугу. К тому же с ним уже работали парни из ФСБ. Так что…

— Так что осел выбирает воду, — закончила за меня Беликова. — Подумай сам: в каких условиях приходилось работать киллеру? Это мы восхищаемся: «Ах, нахал! Ах, циник!», а ему было крайне неудобно проводить работу в таких условиях и в таком месте. Он торопился, работал нарочито топорно, чтобы запугать, вызвать шок, получить главное. Я больше чем уверена, что он мечтает вернуться, чтобы закончить разговор, но не пойдет на это — профессионал. Почему он начал с него? Парень знал состав группы. Значит, так или иначе, но был связан с ними. Если у них была «крыша», он не мог ее не знать. Киллер просто не задал этот вопрос. Он задумался об этом позже. Или получил какую-то дополнительную информацию. Например, наблюдал за ними и зафиксировал встречу с «кураторами», а отследить их возможности не было. Пришлось рисковать…

Я почувствовал, как холодеют у меня кончики пальцев. Перед глазами явственно встала широкоплечая, налитая гибкой силой фигура «нищего калеки», сидящего перед входом в офисный центр. Блондин с голубыми глазами… Я уже встречал подобные приметы в процессе этого расследования…

— Вообще он странный тип, этот киллер, — задумчиво продолжала Беликова. — Его действия нестандартны не в частностях — это всего лишь хорошо продуманные и выполненные операции, — а в целом. Малый работает до того на совесть, что поневоле задаешься вопросом о личной заинтересованности. Или ему очень хорошо заплатили, или мы имеем дело с самым страшным из всех убийц — с фанатиком. Это только с первого взгляда он делает «благое дело». Со своими возможностями и заблуждениями он опаснее даже тех, кого убивает… Кстати, ребята из ФСБ тоже вряд ли смогли нормально допросить этого студента. Сначала шок, операция — реанимация, а потом подоспели новые события, закрутилось-понеслось… Да и вряд ли он им что-то сказал, когда пришел в себя. Какой смысл? Нет, с ним еще можно поработать. Вдумчиво и всерьез.

— Какой ему смысл говорить что-то нам, если он ничего не сказал ни киллеру, ни ФСБ? — резонно ответил я.

— А вот это уже другой вопрос. Берем следующий кусочек мозаики, который ты совсем упустил из виду. Мальчишка, поставлявший школьниц для порносъемок, должен быть знаком с «покупателем»? Обязан. Иначе сделка не состоялась бы так быстро. Это — во-первых. А во-вторых, судя по кассетам, он поставлял ему девочек не первый раз. Что из этого вытекает?

— Ну… Они знакомы, — выдавил я версию.

— «Знакомы», — передразнила меня Беликова, — естественно, знакомы! Да не просто знакомы. При такой плотной работе сотрудничество зиждется не только на деньгах, должны быть более весомые гарантии. Не так-то просто выйти на рынок подобных услуг. Подойди ты к этому мальчику хоть с тысячью долларов — будешь послан в те места, где живут лишь такие же примитивные и простейшие… Что — мальчик? Исполнитель. Его взяли на это место исключительно из-за возраста — что пришьешь несовершеннолетнему? И он это отлично знает. Наверняка уже не раз в местном отделении милиции «обкатали». Такие детишки подчас сложнее матерых рецидивистов, ибо не понимают доводов, а страх ведают лишь перед своими работодателями. И ничего ты с ним не сделаешь, хоть и знает он немало.

— Что же делать? — с надеждой посмотрел я на эту фокусницу, достающую из рукава все новые и новые карты.

— Комбинировать, — пожала она плечами. — Что еще? Если переть как бык на красную тряпку — рога обломаешь, а то и пику под ребро схлопочешь. В лучшем случае — промахнешься… Есть у меня пара девочек в том районе. Не могу сказать, что обязаны мне чем-то, но отношения сложились у нас неплохие. Одна из них уже «завязала», вышла замуж, но, думаю, по старой памяти помочь не откажется. Вторая работает, так что у нее прямой интерес есть нам помочь. Кто-нибудь из них да согласится… Только вопросы надо грамотно залегендировать. Несмотря на то что парень — малолетка, дураков на такое дело не ставят. Надо обосновать их интерес… Узнать требуется немного: кто был «крышей» у Платонова, кто замолвил за него словечко, организовал эти встречи. Мальчишка должен это знать… или может узнать…

— Екатерина Юрьевна, — улыбнулся я как можно более обаятельно, — это ведь не все, что вы задумали? Простите мое скудоумие… скорее всего после вчерашнего, но я все равно не могу проследить ход ваших мыслей. Студент, мальчишка. Кусочки мозаики. А в целом?

— Это хорошо, что ты не можешь меня просчитать, — вздохнула она, — если б смог, это означало бы, что ты стар как мир и мудр аки змей. Не бери в голову. Дай я сыграю при тебе роль мудрой Бабы Яги. А ты пока отдохни, в баньку сходи… впрочем, в баньке вы вчера были, насколько я наслышана… Тогда просто иди погуляй, а я пока поработаю малость. Пробегусь по своим связям, подумаю… Иди, голубь, полетай где-нибудь… Кыш, я сказала!..

«Мудрая Баба Яга» пропадала где-то до вечера, и я уже отчаялся ждать, упадочнически ожидая провала этой затеи, когда усталая и даже словно бы постаревшая Беликова вошла в кабинет, с кряхтением опустилась на стул и, скинув туфли, с удивлением посмотрела на свои ноги:

— Надо же: как они такую тушу носят? Шины у авто и те регулярно меняют, а это — тот- топ, топ-топ… Ух!.. Устала.

— Так сказали бы, и я вас куда надо на машине отвез бы! — расстроился я. — Вы по моим делам хлопочете, а я сижу здесь как падишах.

— Это не твои дела, — Беликова так устала, что вопреки обыкновению говорила серьезно и весомо. — Это даже не мои дела. Это, братец мой, дела… Одним словом, ты понимаешь. Да и присутствие твое могло только помешать. «Доверительные отношения» потому так и называются, что подразумевают некую долю интимности. Даже если происходят между старой, больной сотрудницей полиции нравов и молодыми «жрицами любви».

Девочку как жалко! Молодая, неглупая, добрая, а на наркоте уже так плотно сидит, что явно больше года не протянет. Ах, девочки, девочки, что же вы делаете?! Не бывает легкой жизни, и сказки тоже не бывает. Охо-хо-хо… Устала я, Сереженька, вот и заболталась. Тебе, наверное, результаты узнать интересно, а я сижу да причитаю. Есть результаты, есть. Подожди, сейчас дух переведу и расскажу все. Я в последнее время все больше морально устаю, а не физически. Тяжело все это видеть. Еще год назад была молодая, здоровая деваха, а сейчас, — она обреченно махнула рукой. — А сколько их, таких… Все мечтают поднакопить денег, завязать… Выручили они меня, по старой памяти. Разыграли спектакль. Ленка — это одна из моих девчонок, та, что до сих пор работает, с этим пацаненком шапочное знакомство имела. Так, ничего особенного, видели друг друга, знали, чем занимаются, — не больше. Подошли они к нему. Якобы Платонов Лену для съемок пригласил и обманул. Вместо стандартного секса устроил групповуху с элементами садо-мазо, денег заплатил мало, а они его, мол, с этим Лешей (так пацаненка зовут) видели. Хотят, дескать, своим «котам» нажаловаться да с Платонова денег за беспредел срубить. Как его найти? И все такое… Тот ответил, что номер этот глухой. У парня подвязки крепкие, «коты» их против его «крыши» — пустое место. Что в стиле «жесткого порно» Платонов работал, не удивился, сказал, что и раньше ему малолеток для подобных игрищ поставлял. Но с ним по-честному расплачивались — ихние шефы между собой на этот счет крепко договорились. Посоветовал плюнуть и забыть — не получить тех денег. Девчонки мои настаивать стали — мол, досталось сильно, надо бы компенсировать. Малец мялся-мялся, потом все же сжалился, сбегал куда-то, позвонил, вернулся и рассказал, что беседовал со своей «крышей», объяснил им ситуацию, но те только посмеялись, сказали: «Пусть с Валета спрашивают»…

— Рисковали девчонки, — вздохнул я. — Рано или поздно узнают, что все эти деятели мертвы.

— И что? Это не исключает возможности инцидента с проститутками. Да, было, да, сняли и кинули. Кассеты с записью у ментов хранятся — иди, возьми… Риск, конечно, есть, но при твердой позиции доказать ничего не возможно. Пацаненок этого Валета только один раз видел и то издалека, когда их старшие договаривались. Запомнил только, что средних лет, темноволосый, ездит на красной иномарке.

— Спасибо, Екатерина Юрьевна, — искренне поблагодарил я. — С меня причитается.

— Это само собой, — усмехнулась она. — Чтоб я такого сосунка, как ты, и на торт с кремом не развела?! Но это — потом. Сейчас надо думать, как полученную информацию толковей использовать. Через картотеку по кличке пробивать — долго и маловероятно… Есть у меня на этот счет одна идея. Сумасбродная, правда, но попытаться-то можно? Если быть до конца честной, то от сегодняшнего мероприятия я больше чем на кличку и не рассчитывала. Хотелось, конечно, на халяву весь спектр их жизнедеятельности обрисовать, но и это только в сказках бывает. Так что будем работать. Много и трудно. Попытаемся приложить этот кусочек мозаики к тому студенту — посмотрим, что за картинка образуется.

— Каким образом вы собираетесь это сделать?

— Прийти и спросить.

— Угу… Спросить. А он скажет.

— Скажет, — уверенно заявила Беликова, — только спросить надо правильно. Как полагаешь, Сережа, мог этот студент знать о Валете?

— Мог.

— А видеть его, говорить с ним? Тоже мог. Дружить, близко общаться, иметь непосредственные дела? А вот это — вряд ли. Из всех участников он самый молодой. Скорее всего, прибился недавно и выполнял функции «подай-принеси». Может быть, оказал им какую-то услугу, одновременно надежно привязывавшую его к группе, может быть, участвовал в съемках как исполнитель мужских ролей. Одним словом, вряд ли хорошо знаком с кураторами, и уж совсем сомнительно, чтоб он помнил голос этого Валета. На этом и будем играть.

— Позвоним ему от этого Валета?

— Куда? В больницу? Да и несерьезно это. Нет, работать будем обстоятельнее, тоньше и наверняка. Причем приступать требуется прямо сейчас, как ни жаль моих бедных ног. Времени у нас практически нет — киллер наверняка знает адрес Валета, и будет большой удачей, если он решит поработать по нему, отслеживая дальнейшие связи, а не грохнет сразу, без затей. Да и шанс нарваться в больнице на родственников студента куда меньше.

— Это все хорошо, но почему он вообще должен с нами разговаривать?

— Ты вчера последние мозги пропил, — укоризненно посмотрела на меня Беликова. — Неужели до сих пор не понял? Мы придем не как сотрудники милиции, а как посланцы Валета. Работать с ним буду я. Меня он будет опасаться меньше, да и выглядеть это будет естественней. Ты будешь стоять у входа в больницу и держать в руках радиотелефон. Если позвонит студент — а я попытаюсь устроить так, чтобы он позвонил, есть у меня на этот счет одна идея, — наорешь на него и скажешь, чтоб он дал всю информацию твоему эмиссару, то есть мне.

— Хлипко все это, — засомневался я. — А если у него все же есть при себе сотовый и он уже разговаривал с Валетом? А если его уже навещали настоящие представители «крыши»? А если…

— Вряд ли они рискнут сунуться — побоятся ФСБ. Кстати, они вообще могут не знать о случае со студентом. Им сейчас с бойней в офисном центре проблем хватает. Да и сомневаюсь, чтоб у него был телефон Валета — не та сошка. Ну а если не получится… То, значит, не получится. Не все коту масленица. Будем думать дальше. Но попробовать-то надо? Одним словом, вот тебе, Иванушка, волшебный клубок, сплети себе носки, ступай за Бабой Ягой.

СЕКРЕТНО

Экземпляр единственный

Начальнику… отдела ФСБ подполковнику Дивову И.С.

РАПОРТ

(Выписка из отчета начальника группы наружного наблюдения капитана Семина П. Н. произведена вручную, в единственном экземпляре мл. лейтенантом Васильевой по указанию Дивова И.С.)

…Около 22 часов 30 минут возле здания больницы, где находится объект, остановилась машина «ВАЗ-2107» темно-синего цвета (фото и номерной знак см. в приложении). Из машины вышла женщина лет 50–55 (фото и приметы см. в приложении) и направилась в сторону корпуса, где находится объект С («Студент»), Предъявив служебное удостоверение, женщина проникла в палату реанимации и вступила в контакт с объектом. В оставленной на улице машине находился мужчина лет 33–38 (фото и приметы см. в Приложении), который ожидал женщину, сидя за рулем. Было принято решение сопровождать вышеуказанную машину для выяснения личностей, вступивших в контакт с объектом. Группа наблюдения препроводила «ВАЗ-2107» до дома на Тверской улице, где, как установлено, располагается отдел номер три ГУВД г. С.-Петербурга (полиция нравов). Мужчина и женщина вышли из машины и скрылись на территории отдела. В результате оперативных мероприятий было установлено, что вышеуказанными объектами являются подполковник Третьего отдела Беликова Екатерина Юрьевна и майор того же отдела Седов Сергей Алексеевич. После установления личностей наблюдение за ними было прекращено в 23 часа 45 минут.

Капитан Семин П. Н. 17 ноября 2003 г.

СЕКРЕТНО

Экземпляр единственный

Начальнику… отдела ФСБ подполковнику Дивову И. С.

СТЕНОГРАММА

записи беседы неизвестной женщины с объектом «С», произведенная в палате реанимации больницы N… 17 ноября 2003 года в 22 часа 50 минут.

(Стенограмма воспроизведена с записи мл. лейтенантом Васильевой по указанию подполковника Дивова И. С.).

… — Бутаев Олег Иванович? (голос женщины в дальнейшем будет обозначаться литерой «Ж»),

— Да… Кто вы? Врач? (Голос Бутаева в дальнейшем будет обозначаться литерой «Б»).

Ж.: Разве не видишь: я плотник. Какой, говоришь, у тебя рост? Ладно, ладно, не дергайся так, шучу я… Пришили твое хозяйство?

Б.: Д-да… Кто вы?

Ж.: Плотно пришили? Хорошо? Потому что Валет обещает тебе его снова оторвать за ту подставу, что ты нам кинул.

Б.: Какой Валет?! Какая подстава?! Я не понимаю! Что вам надо?!

Ж.: Все ты понимаешь. Ты сдал белобрысому своих подельников, и знаешь, чем это закончилось? Не знаешь еще? Грохнули их. Всех до единого. Павлов, Сомин, Левантышев и Прохоренко расстреляны прямо в офисе, а до Платонова добрались даже в отделении милиции.

Б.: Как? Не может быть…

Ж.: А то ты не давал белобрысому их адреса? Не отводи взгляд, застенчивый ты мой… Давал?

Б.: Офиса… Только адрес офиса… А что я мог сделать?! Вы бы на моем месте не так запели! Это маньяк! Чокнутая сволочь!

Ж.: Не ори, тебе говорят, — люди кругом. Я здесь, как ты сам понимаешь, не с официальным визитом. Что ты ему еще сказал?

Б.: Ничего, он мне рот скотчем заклеил и писать приказал. Я только адрес офиса написал…

Ж.: Так… Давай теперь подробнее. Что ты ему сказал и что не сказал. Мы должны знать, какой информацией обладает белобрысый. Это — война, как ты понимаешь, и здесь важна любая мелочь. О Валете говорил?

Б.: Нет… Вы… Вас точно Валет послал? Чем докажете?

Ж.: Ты, поганец, мне еще вопросы задавать будешь?! Нас в дерьмо по самую макушку втоптал и решил, что тебе это с рук сойдет?!

Б.: Меня менты допрашивали… Я… Я боюсь. Поймите правильно: я вас раньше не видел…

Ж.: А Валета ты часто видел? Все его окружение знаешь? Ему сюда не войти — сам говоришь, что ментов полно. Да и опасается он теперь лишний раз на улицу выходить. Это раньше он королем на своем красном драндулете по городу рассекал, а теперь серенькой мышкой дома сидит. И все благодаря тебе…

Б.: Да я…

Ж.: Я, я… У тебя, кстати, тоже шансы невелики. Если это заказ, то с тобой он свою работу явно не доделал. Не боишься, что передумает?

Б.: Он обещал… Сказал, что накажет так… Я…

Ж.: Как ты надоел со своим «я». Мы — вот что тебя волновать должно. И если хочешь хоть как-то искупить вину, говори, что сказал и что не сказал ему. Мы должны знать, откуда ждать удар… Сотовый телефон у тебя есть?

Б.: Нет, менты забрали.

Ж.: Ага. Им была нужна электронная записная книжка… Там был телефон Валета или кого-то еще?

Б.: Только Сереги Платонова… А что?

Ж.: Не хватало еще ментов на хвост посадить… Ладно, сейчас я сама наберу тебе телефон Валета, он подтвердит мои слова. Только быстро, времени у нас мало… На, говори…

Б.: Борис Петрович? Здравствуйте, это… Да, я… Я не… Но… Я понял, понял… Спасибо, возьмите телефон. Я и так вам поверил, когда вы его назвали. Просто удивился, что вы женщина, и вдруг…

Ж.: Так безопаснее. Я пройду без подозрений там, где не всякий мужчина пройдет. Итак, рассказывай все с самого начала.

Б.: Вызвали меня в кабинет директора, а там он. А потом началось. Но, кроме офиса, я ему ничего не отдал. Про кассету, там где Катька Михайлова, он и сам знал. Я так понял, что это он из-за нее пришел. Я потом думал: кто его послать мог, если Катька повесилась, а ее папашка от инфаркта преставился?.. Может, это менты? Читали про «Белую стрелу»?

Ж.: У ментов других забот нет, чтоб ради тебя суперкиллера присылать. Откуда он мог узнать про тебя?

Б.: Вычислил… Зря я это с Катькой замутил. Но уж больно достала она меня тогда, чистоплюйка несчастная. А теперь вот чем все обернулось. Но Валету скажите, что я больше ничего не сказал. Ни о нем, ни о…ни о ком.

Ж.: Ты и без того достаточно языком натрепал. Теперь вот что. У тебя хранятся где-нибудь записи телефонов или адресов кого-нибудь из участников этого дела? Это опасно. До записей может добраться либо милиция, либо убийцы.

Б.: Нет-нет, у меня ничего нет.

Ж.: Так… А у кого-нибудь из покойных могли храниться телефоны или адреса высшего руководства? Пойми: нам во что бы то ни стало надо оборвать нити, тянущиеся наверх.

Б.: У них могли. Телефоны Валета были у всех, а у Павлова, как я знаю, имелся даже мобильный самого Панова, на тот случай, если Валет будет отсутствовать, а что-то серьезное произойдет… Это то, что мне известно. Больше я ничего не знаю. Кассета!

Ж.: Что «кассета»?

Б.: У этого белобрысого маньяка, как я понял, есть наши кассеты. Хорошо, если только с Катькой, а если та, на которой проституток в особняке Панова пользуют? Он может по кассете найти это место?

Ж.: Вряд ли… Но за идею спасибо. Ладно, жертва порнобизнеса, лечись дальше.

Б.: Вы только передайте Валету, что я ничего больше не говорил. Ни парню тому, ни ментам. Пусть на меня не обижается… Хорошо?

Ж.: Встречу — передам. Прощай.

Конец стенограммы.

Записано с пленки 18 ноября 2003 года в 10 часов 30 минут

СЕКРЕТНО

Экз. единственный

Начальнику… отдела ФСБ подполковнику Дивову И.С.

РАПОРТ

По вашему запросу сообщаю, что упомянутые в стенограмме «Панов» и «Валет», скорее всего, являются:

а) Пановым Родионом Семеновичем, 1949 года рождения, русским, проживающим по адресу…

По оперативным данным гр. Панов Р. С. является так называемым авторитетом (лидером преступной группировки), ранее входившей в состав «тамбовцев». Ганапольский Б. П., проходящий в оперативных разработках под кличкой Валет, является участником того же сообщества и одним из доверенных лиц гр. Панова.

Для получения более развернутой информации о данных конфигурантах мной отправлен запрос в РУОП.

Капитан Пискунов Н. В.

Оперативному уполномоченному ФСБ капитану Пискунову Н.В.

Приказываю организовать круглосуточное (негласное) наблюдение за конфигурантами дела гр. Пановым и гр. Ганапольским. Сотрудников наружного наблюдения ориентировать на известные вам обстоятельства дела. Задача: выявить и задержать объект «К», если таковой появится и попытается вступить в контакт с фигурантами. Особо обозначить опасность, которую может представлять «К». Задержание проводить силами спецподразделений ФСБ, по возможности (для поддержания конспирации) не привлекать к операции органы МВД. Ввиду возможности контрнаблюдения со стороны преступных сообществ, возглавляемых гр. Пановым, техническое обеспечение свести к минимуму («См-5» и «КПС-18» исключить полностью). Людской состав групп наружного наблюдения удвоить. Об исполнении доложить.

Начальник… отдела ФСБ подполковник Дивов И. С.

СЕКРЕТНО

Экз. единственный

Нач. отдела… ФСБ подполковнику Дивову И. С.

РАПОРТ

Довожу до вашего сведения, что в результате наблюдения за известными вам конфигурантами выявлено, что параллельно работе нашего отдела за ними ведется наблюдение со стороны вышеупомянутых сотрудников Третьего отдела ГУВД (полиции нравов), а именно: полковником Беликовой Е. Ю. и майором Седовым С. А. Ввиду того, что вышеупомянутые офицеры могут помешать проведению операции, прошу Вашего разрешения на личный контакт с целью отстранения их от наблюдения за конфигурантами.

Капитан Пискунов Н.В.

Резолюция на рапорте: «Разрешаю. Дивов И.С.».

Это сладкое слово «халява»… Удалось-таки Беликовой вытянуть из малолетнего поганца именно ту ниточку, благодаря которой начал раскручиваться весь клубок. Хотя, если посмотреть с другой стороны, то «халява» — понятие весьма относительное. Если б мы не работали, вряд ли ухватили бы даже кончик удачи. Так обычно и бывает: работаешь, нападаешь, отступаешь, проигрываешь, собираешь информацию по крупицам, комбинируешь, а потом наступает долгожданный миг удачи, и, забыв былые трудности, ты радуешься ему, словно это не результат кропотливых трудов, а следствие слепой удачи. У меня от волнения даже голос сел, когда по сотовому телефону я изображал неведомого нам Валета. Использовав связи Беликовой, мы той же ночью установили полные данные упомянутых Бутаевым лиц и вот уже второй день мотаемся по городу за Борисом Петровичем Ганапольским, известным нам ранее под кличкой Валет. Ганапольский оказался шустрым малым и, несмотря на то что мы с Беликовой регулярно меняли друг друга за рулем, умудрился измотать нас так, что на хвосте у него мы висели буквально чудом. Один раз даже умудрились потерять, и то, что нашли его, интуитивно выбрав нужное направление, и было как раз той пресловутой «халявой». Лишь около семи часов вечера господин Ганапольский соизволил подарить нам короткую передышку. Припарковав машину у ресторана на Петроградской стороне, он заказал столик и, судя по всему, приготовился кого-то ждать. Беликова последовала за ним и довольно удачно заняла столик в непосредственной близи от скучающего за чашкой кофе Ганапольского. Минут через двадцать к ресторану подъехал роскошный темно-синий «джип» в сопровождении набитой телохранителями «БМВ». Из «джипа» вышел вальяжный мужчина в длинном, явно безумно дорогом пальто, и по словесному описанию, предоставленному нам знакомыми Беликовой из РУОПа, я узнал господина Панова собственной персоной. Словно окруженный свитой король в сопровождении телохранителей, он проследовал в ресторан и расположился за столиком услужливо подвинувшего стул Ганапольского. Три телохранителя распожились за соседним столиком, один — водитель — остался за рулем «БМВ».

Я сидел в припаркованной неподалеку машине и терпеливо ждал, стараясь контролировать одновременно выход из ресторана и ситуацию на улице. Несмотря на будний день, на улице было многолюдно, и это рассеивало внимание. Посмотрел на крышу дома напротив: нет, позиция для стрельбы крайне неблагоприятная, к тому же пути для отхода практически отсутствуют. Подобрался, когда бородатый и явно похмельный дворник прошествовал мимо дверей ресторана, с жестяным грохотом волоча за собой огромную тележку. Посмотрел на расслабленно читающего газету водителя «БМВ», вздохнул.

Когда подтянутый черноволосый военный в форме капитана погранвойск решительно потянул на себя дверь ресторана, ни я, ни тем более водитель «БМВ» даже не отреагировали. Подвели стереотипы, автоматически исключающие из круга подозреваемых военных, милиционеров и прочих «изначально положительных персонажей». Однако уже секундой спустя что-то сверкнуло в подсознании, высвечивая затянутую в форму фигуру в ином, тревожном свете. Летняя форма одежды зимой? Он мог приехать в машине, оставив ее где-то поблизости, мог выйти перекусить из какого-то учреждения, а то и вовсе из собственного дома… Кобура! Кобура, в которой явно угадывалось оружие! Пограничник с табельным оружием в центре Петербурга? Возможно, но не сейчас и не здесь! Да и шинель будет сковывать движения при стрельбе, поэтому…

Выскочив из машины, я одним прыжком преодолел расстояние до двери, рванул ее на себя…

Он уже «работал». Стоя ко мне боком, быстро и хладнокровно всаживал пулю за пулей в не успевающих даже подняться из-за стола телохранителей Панова. Не успел еще последний незадачливый бодигард безжизненно обмякнуть на стуле, а ствол в его руках с механической расчетливостью уже зафиксировал следующую мишень — застывшую в шоке фигуру Ганапольского. Все дальнейшее произошло в доли секунды, однако отложилось в моей памяти так детально и объемно, словно время замедлило свой бег, растягиваясь на часы. Сидевшая в полуторах метров от убийцы Беликова коротко взмахнула кистью руки — словно давала киллеру пощечину тыльной стороной ладони, — и мельхиоровая вилка с остатками налипшего на ней салата полетела ему в лицо. «Пограничник» автоматически отбил летящий в него предмет левой рукой, и этого мгновения хватило мне, чтобы преодолеть разделяющую нас «мертвую зону». Надо отдать ему должное: реакция у парня была на высоте — пистолет в его руках все же успел выплюнуть в мою сторону кусочек свинца, но уже следующим движением я сдвоенным ударом выбил его из рук убийцы, краешком сознания удивляясь тому, что не чувствую боли от ранения. Боль себя ждать не заставила. Только возникла она почему-то совсем не в том месте, где я ожидал. Я излишне сосредоточил свое внимание на попытке выбить оружие из рук убийцы, забывая о том, что он сам — совершенное орудие смерти. Просчитывая ход боя и с опережением фиксируя потерю оружия, левой рукой он нанес мне сокрушительный удар прямо в середину лба. Несмотря на то что мой противник был, безусловно, правша, а удар наносил левой рукой, он все же получился такой силы, что, не удержавшись на ногах, я отлетел обратно к двери. Падение было на удивление мягким. Вот оно что!.. Тем, единственным, выстрелом, произведенным в мою сторону, киллер стремился поразить не меня, а ворвавшегося в ресторан с оружием на изготовку водителя «БМВ». Видимо, бедолагу насторожил мой рывок в ресторан, где обедали его шефы, и он последовал за мной, наконец оторвавшись от своей газеты. Пуля вошла ему в левый глаз, ставя последнюю оценку работы телохранителя, но мою жизнь он все-таки спас. Не хотелось думать, что могло быть, не появись он за моей спиной, воинственно и глупо размахивая пистолетом…

В моей голове словно танцевали и били в тамтамы дебилообразные верблюды из рекламы. «Моя жизнь такая скука! Но все меняется, когда приходят они — киллеры экстра-класса! Труп: замешан и завернут!» А вот уж фиг! Еще посмотрим, кого завернут и заколотят!.. Посмотрели… Второй удар — ногой в корпус — отшвырнул меня подальше от двери, к ногам Беликовой.

— По очкам выигрывает он, — совершенно спокойным тоном сообщила мне непостижимая «Фаина».

Нестандартность реплики в подобной ситуации вернула меня в чувство. Не обращая внимания на боль в явно переломанных ребрах, я прямо с пола прыгнул на оттаскивающего от дверей тело водителя противника. Кто ж эту сволочь так драться научил?! Еще в полете я получил весьма чувствительный удар по голове. Но здесь он просчитался — в отличие от жизни, в драке моя голова никогда не была слабым местом, иначе еще первый удар должен был отправить меня в нокаут. Мы наконец зафиксировались в поединке, и я провел серию коротких ударов в корпус. Чувствительно получил по бедру, чуть выше колена. Достал его локтем в лицо… И от удара по второй ноге обрушился на пол. Он просто-напросто вытерпел мои удары и «обезножил» меня точными попаданиями в нервные узлы. Тайм-аут? Не выйдет: призовая игра — под рукой, на полу я обнаружил пистолет, с которым ворвался в ресторан покойный водитель. Дальше мы действовали одновременно: он все же приподнял загораживающее ему двери тело водителя и мощным поворотом корпуса швырнул его на меня, а я просто нажал на спусковой крючок… Какой же умница он, и какой дебил я — пришла в голову мысль, пока я выбирался из-под безжизненно тяжелого тела. Ему изначально было проще добраться до этого пистолета, но тем и отличается профессионал от амбициозного дилетанта, что первый умудряется увидеть стоящий на отметке предохранитель, а второй… Второй — это я. Мне стало так обидно, что вопреки всякой логике я просто что было сил швырнул этим обманувшим меня куском железа в спину почти скрывавшегося за дверью киллера. Дуракам везет: пистолет с глухим стуком угодил ему прямо по макушке. Ойкнув, он на секунду обернулся и посмотрел на меня так обиженно, словно он был обо мне лучшего мнения. Я даже виновато улыбнулся в ответ… Сюрреализм… Киллер скрылся, блеснув на прощание бритым затылком (парик я все же умудрился сбить с него во время драки). Движимый скорее упрямством, нежели шансом на задержание, я, охая и хромая на обе ноги, поковылял следом… Перекресток… Видели мужчину в форме? Спасибо… Проклятые ноги — совершенно не хотят слушаться. Люди хихикают, глядя на мою вихляющую походку. Дворы, площадки, пустыри, проходные парадные… Все, приехали. Дальше бесполезно… Я остановился и обессилено опустился на первую попавшуюся скамью. Ребра болели нестерпимо.

Возле меня остановилась темно-синяя «Вольво» с тонированными стеклами, распахнувший дверцу мужчина посмотрел на меня с нескрываемым любопытством и азартно сообщил:

— Ты его чуть-чуть не догнал. Видимо, ему тоже поплохело — под конец он уже шатаясь шел.

— А ты что за чертик из коробочки? — недоброжелательно осведомился я. Не люблю людей, появляющихся после драки с комментариями.

— Капитан Пискунов. Николай Васильевич, — представился он, — Федеральная служба безопасности. Собственно говоря, я ехал как раз к тебе, хотел попросить вас с госпожой Беликовой не путаться у нас под ногами.

— А-а, — протянул я. — Вы, значит, тут вовсю работаете, а мы вам мешаем… И где ж вы, такие невидимые, были пять минут назад? Настолько глубокая конспирация, что не только преступники вас, но и вы преступников не видите?!

— Да, облажались, — ничуть не смущаясь, признал он. — Наблюдение было установлено за Пановым и Ганапольским в расчете выйти через них на Протея…

— Кого?

— Это кличка киллера, — охотно пояснил он. — Его называют Протеем за искусство маскировки, умение уходить от погони… Полагали, что сначала он должен будет осмотреться, «поработать» с клиентом. Мы его вычислим и задержим. А он опять нам нос показал. Ярко работает, на вдохновении…

Я осторожно потрогал ноющий бок и посмотрел на капитана так, что он поспешил заверить:

— Мне за этот инцидент еще по первое число влетит. У меня шеф такой, что… Не исключено, что получу очередное воинское звание… Старшего лейтенанта… Ну, облажались, но ведь на этом жизнь не заканчивается. Протей — тип упертый, даже с небольшой придурью в области упрямства. Так что, полагаю, у нас еще будет шанс с ним повидаться. Понимаешь, я не хотел, чтобы мои люди пытались его задержать своими силами, без привлечения опергруппы. Кто они? Топтуны, в рукопашной беспомощней младенца, их шансы были бы равны нулю. А жертв я не хотел, потому строго-настрого приказал не вмешиваться, а вызывать группу задержания. Думали, у нас будет хоть пятиминутная фора во времени… Кстати, группа уже подъехала… Но этой пары минут нам и не хватило… Что плохого в том, что я хотел сохранить своих людей в той схватке, где у них нет никаких шансов?

Это, как бывшему офицеру, мне было понятно, но…

— Все равно — козлы! — проворчал я.

— Козлы, — легко согласился капитан. — И свиньи… Не обижаешься?

— Да иди ты… Хотя постой, не иди. Вы присутствовали здесь при нашей драке? Но ведь тогда… Тогда твои люди должны были видеть, куда он побежал?! Вы знаете, где он?

— Он уже далеко, — так же жизнерадостно сообщил капитан. — Видишь на пустыре башню подземного воздухоочистителя, бомбоубежище рядом с ним? Это вход в подземные катакомбы. Там, под землей, целый город. У нашей конторы там много объектов… Что самое обидное, как раз в этом бомбоубежище располагается вход в… один из наших филиалов.

— Так… Вам и карты в руки! Почему вы теперь-то его не возьмете?!

— Ты не представляешь, что такое эти катакомбы, — махнул рукой капитан. — Там и метро, и правительственные линии, и даже старинные подземные ходы времен Петра Первого… Я послал туда людей, но… Он заранее подпилил замок — видимо, потому его и не было те двадцать минут, пока господин Ганапольский изволил кушать… Также можно предположить, что Протей имеет какое-то отношение к спецслужбам — в прошлом, разумеется. Недаром он выбрал именно этот путь к отступлению. Да и стиль рукопашного боя… Надо будет проверить… Но так или иначе, а он давно — тю-тю… А ты молодец! Не хочешь к нам перейти, в группу силовиков?

— Нет, спасибо, — поморщился я. — Предпочитаю некоторую свободу действий… и выбора.

— Как знаешь, — не стал настаивать он. — Подвезти до ресторана? Там у нас врач, заодно осмотрит…

То, что сказал врач, я знал и так. Трещина в ребрах, сильный ушиб обеих ног, растяжение связок плечевого сустава (а это-то когда произошло?). И долго рассматривал шишку на лбу, задавая тупые вопросы, не в силах поверить, что после такого удара я обошелся без сотрясения мозга. Ехидная Беликова стояла рядом и заверяла врача, что последнее никак невозможно по причине того, что «эта часть его туловища цельнокостяная».

— Екатерина Юрьевна, — обиделся я, — как я понимаю, для вас все произошедшее было не более, чем занимательным шоу?!

— Да бог с тобой, Сереженька. Я знала, что ты мальчик крепкий и когда он тебя будет бить, ты милицию ни единым стоном не опозоришь.

— Понятно, — вздохнул я. — И все же я должен вас поблагодарить…

— За что?! — удивилась она.

— Ну… Вы же отвлекли его, бросив вилку… Смелый поступок, он мог…

— Ах, оставь, — поморщилась она, — я просто всплеснула руками от радости, когда ты наконец появился, а вилка выскользнула. Наверное, их здесь плохо моют — ручки жирные… Пожалуй, я не дам чаевых официанту.

Я невольно улыбнулся: разумеется, она врала. И во время боя, и сейчас она переживала за меня, помогая методами хоть и оригинальными, но действенными.

— Спасибо, — повторил я.

— И вам спасибо, — произнес позади меня сиплый голос. Повернувшись, я оказался лицом к лицу с господином Пановым. За его спиной маячил бледный от пережитого волнения Ганапольский. А я уже и забыл об этой «сладкой парочке»… Эх, рефлексы, рефлексы!.. Надо было подождать еще пару минут и брать киллера на выходе.

— Мы обязаны вам жизнью, — продолжал Панов, посматривая на меня с дружелюбной хитрецой. — Первый раз в жизни искренне благодарен ментам. Вы ведь следили за нами? Ну да теперь это уже не имеет никакого значения. Примите мою искреннюю благодарность и позвольте спросить, чем могу отблагодарить вас за столь смелый поступок?

— Желательно — пойти в задницу!

Нет, все же отвратительный у меня характер! Не могу я вежливо разговаривать с подлецами. Особенно сейчас, когда не успел остыть накал боя. Хоть бы попытался помочь в тот момент! А Ганапольский? Здоровый лось, а всю драку просидел под столом… Тьфу!

— Ну зачем же вы так, — сузил глаза Панов. — Я понимаю — нервы, но все же не с официантом разговариваете… Я к вам с искренней благодарностью, а вы… Нехорошо, молодой человек. Ладно, забудем, — благодушно решил он. — Я вам хочу сделать предложение.

— От которого нельзя отказаться? — догадался я.

— Почему? Можно, — пожал он плечами. — Только это будет очень глупо с вашей стороны. Как видите, — он повел рукой вокруг себя, — я остался без телохранителей. Вы можете занять их место. Вам одному я буду платить столько, сколько платил им троим. Это огромная сумма — поверьте. Если откажетесь, будете потом жалеть. Я даю вам редкий шанс изменить свою жизнь и благосостояние.

— Меня устраивает моя жизнь, — сказал я. — Мне куда больше нравится сажать таких, как вы, чем охранять их.

— Руки коротки, — выступил вперед Ганапольский.

— О! — удивился я. — А я думал, что ты все еще под столом сидишь.

Он покраснел от злости и даже сделал в мою сторону шаг, словно собираясь идти на конфликт. Я уже прикидывал, как половчее послать его в нокаут, чтобы во время предобморочного полета он собрал как можно больше столов, когда между нами шагнул капитан Пискунов.

— Вам, — кивнул он Панову и Ганапольскому, — требуется проехать в отделение милиции для дачи свидетельских показаний. Да-да, прямо сейчас. Сержант, проводите… Вас мы спросим чуть позже, — повернулся он ко мне, — сейчас вам необходимо отлежаться, отдохнуть… Одним словом — отправляйтесь домой, Сергей Алексеевич. И… я могу надеяться, что по данному делу наша с вами встреча — последняя?

Я не мог отказать себе в удовольствии в глубоком сомнении пожать плечами. Окончательно добила растерявшегося от столь явного неповиновения капитана Катя Беликова, потрепав его по попке и многозначительно подмигнув на прощание. Мы уже отъезжали от ресторана, а капитан все еще стоял в дверях, выпучив глаза и хлопая ртом, как выброшенная на берег рыба.

— Всегда хотела надрать ФСБ задницу, — пояснила мне Беликова, когда, оттерев выступившие на глаза слезы, я закончил смеяться. — А уж он пусть думает, что хочет… Тем более что сейчас его задница окажется в руках куда более суровых полковников и ей будет трудно позавидовать. Надежды на то, что эта встреча была последняя, грела Пискунова недолго. На исходе второго дня капитан сам открыл дверь моего кабинета и, опасливо покосившись на улыбающуюся Беликову, остановился перед моим столом.

— Присаживайтесь, — предложил я.

— Мой визит вас не удивляет? — спросил он. — Мне кажется, что вы воспринимаете его как должное…

— Раз пришли — значит, надо, — лаконично отозвался я. — Слушаю вас.

— Нужна ваша помощь, — перешел к делу Пискунов. — У нас очередная неприятность… Если говорить прямо: полный провал.

— Он опять обвел вас вокруг пальца? — не удержалась от шпильки Беликова. — Шустрый мужчина…

— Слишком шустрый, — вздохнул Пискунов. — Я уже ничего не понимаю. Даже потихоньку начинаю склоняться к мистике. Это не человек, это — привидение. У нас нет даже его отпечатков пальцев. Никогда еще наш отдел не был таким посмешищем. Проваливается засада за засадой. Нам с подполковником Дивовым объявлено по выговору. Снимки, сделанные службой наружного наблюдения, совершенно не годятся для дела. Да и что требовать от разведчиков, если Дивов лично общался с ним и не может дать более-менее достоверного описания. Он пользуется гримом лучше любого артиста… Я уже потерял надежду на благоприятный исход и полагаюсь только на случай или чудо… Ах, если б знать тогда, в больнице, что все так обернется!

— Я могу предположить, что эти упадочнические настроения являются результатом его новой акции? — спросил я. — Кого он решил ухлопать первым: Панова или Ганапольского?

— Ганапольского, — вздохнул Пискунов. — Мы уже, не мудрствуя лукаво, окружили этих двоих столь плотным кольцом телохранителей, что казалось, и муха не пролетит. Удвоили группы наружного наблюдения…

— Как же он его? Если муха не пролетит? — полюбопытствовала Беликова.

— Муха не пролетит, а пуля вполне, — предположил я.

— Верно, — кивнул Пискунов. — На этот раз он работал с дистанции. Может быть, еще плохо чувствовал себя после той схватки, а может, просто решил не рисковать…

— Неужели вы не могли заставить их некоторое время посидеть дома?

— Очень настоятельно рекомендовали. Да еще своих людей приставили. Он снял Ганапольского через кухонное окно. Проник в квартиру дома напротив, пока хозяева были на работе, и… Я не могу так работать. Это что-то запредельное… В моем понимании киллер — это тот, кто действует втихаря, нежданно, скрываясь при малейшем появлении милиции, я не говорю уже о ФСБ… А это — отморозок. Ему запала в голову блажь, и он прет напролом, вопреки логике и здравому смыслу. Меня все чаще посещают мысли сменить работу. Что я за оперативник, если не могу справиться с одиночкой, имея в своем распоряжении уникальную технику, информационную базу, десятки профессионалов самого высокого уровня… Он — сильнее.

— Зачем вам я?

— Вы — второй человек, который видел его в лицо так близко на протяжении такого времени и остался при этом живым, — сказал Пискунов. — Подполковник Дивов и вы — вот и вся наша надежда. Мы не знаем, что он еще может выкинуть, а шанс у нас остался только один. Последняя жертва из его списка — Родион Семенович Панов сидит в своем загородном особняке, окруженный своими и нашими телохранителями, боится подходить не только к окнам, но даже к телевизору и беспробудно пьет. Причем пьет такими темпами, что если Протей по каким-то причинам решит повременить, то Панов убьет себя сам — такое количество спиртного в его возрасте вполне способно заменить киллера… Панов — наш последний шанс пообщаться с убийцей. Проморгаем и в этот раз — потеряем надолго… Если не навсегда. Он это тоже понимает и потому будет особенно осторожен. С его дьявольской фантазией…

— Может быть, он вовсе откажется от этой затеи? — спросил я. — Риск неоправданно высок.

— Судя по тому, что мы о нем знаем, — вряд ли, — ответил Пискунов. — Это упертый сукин сын. Мне кажется, что ему даже нравится играть с нами.

— Псих! — сказала Беликова.

— Нет, — покачал головой капитан. — Просто… малый со странностями. Привык доводить все до конца. Он придет за Пановым — можете не сомневаться.

— Я не думаю, что моя помощь столь уж необходима вам, — задумчиво произнес я. — Здесь скорее нужны специалисты по личной безопасности.

— Утопающий хватается за соломинку, — сказал Пискунов, — он обязательно попытается проникнуть в особняк, когда поймет, что Панова не выпустят на улицу еще долгое время. И вот тут главное будет — опознать его. Вы с Дивовым будете в наружном оцеплении… Я говорил вам, что он отстранен от руководства операцией?

— И кто же руководит этим процессом теперь?

— Я, — сказал Пискунов. — Только не надо поздравлять. Поставили бы другого, да я с самого начала участвовал в операции и знаю все обстоятельства. Поймаю — быть мне майором и руководить отделом. Нет — быть старшим лейтенантом и навсегда забыть о возможности продвижения по службе.

— Значит, у вас есть теперь и личный мотив?

— Личный мотив у меня есть давно, еще с тех пор, как он стал делать из меня дурака, — нахмурился Пискунов, — у меня, знаете ли, тоже некоторые амбиции имеются… Кстати, личный мотив есть и у вас. Если не секрет, Сергей Алексеевич, как вы вышли на это дело?

— Какой же секрет? — удивился я. — Об этом в рапорте написано — по агентурным данным. Вы разве мои рапорта не читали? Агент сообщил о появлении на рынке кассет с «черным порно» и… закрутилось.

— Разумеется, я читал, — признался Пискунов. — Потому и захватил с собой вот это.

Он положил на стол передо мной газету, ткнул пальцем в заметку. Прочитав, я до хруста сжал зубы, и, когда поднял на Пискунова взгляд, он даже руками замахал:

— Я-то здесь при чем, Сергей Алексеевич? Вы не из тех эмоциональных людей, что убивали посланцев за плохую весть, нет? Ну и слава богу.

— Что там, Сережа? — спросила меня Беликова.

— Моего агента вчера убили, — медленно выговорил я. — На рынке, где он работал. Тело нашли в подсобке, кто-то перерезал ему горло… Странно, Крестьянин был не слабого десятка, зарезать себя, как свинью, он бы не дал…

— Как вы узнали, что он был Сережиным агентом? — спросила Беликова. — Я могу ошибаться, но такая информация обычно считается секретной.

— У нас несколько более обширный информационный центр, нежели думают некоторые, — скромно потупился Пискунов. — А я приказал докладывать мне о самых незначительных событиях вокруг всех лиц, так или иначе связанных с этим делом. Вы не представляете, сколько существует возможностей заставить человека выполнять свою волю. Похитит этот Протей жену одного из телохранителей Панова — и прикажет ему пронести в особняк бомбу. Я фантазирую, но я должен предвидеть все. Ставки слишком высоки. Потому большинство моих людей работают по направлениям, которые на первый, обывательский, взгляд не имеют к убийце никакого отношения… Когда мне сообщили о смерти вашего агента, я сопоставил факты и понял, что информацию о появлении на рынке кассет вы получили именно от него. Так?

— Так, — признал я, несколько оправившись от первого шока. — Только какой ему смысл убивать моего агента? Он ничего не знал и к делу не имел ровно никакого отношения.

— Кто знает ход его мыслей? — пожал плечами Пискунов. — Он ведь убивает всех, кто так или иначе был связан с этим делом. Ваш Крестьянин торговал порнухой — может, поэтому? А может, он был как-то связан с этой веселой (но теперь мертвой) компанией? Просто вы об этом не знали. Одним словом, это мы сможем узнать только тогда, когда возьмем киллера.

— Это могло быть совпадением, — предположила Беликова. — Рынок — место криминальное, мало ли какие дела были у этого парня на стороне…

— Может бьггь, — кивнул Пискунов. — Хотя лично я в это не верю. Совпадения в таком деле я допускаю с трудом… Но поживем — увидим. Так каким же будет ваше решение, Сергей Алексеевич? Участвуете в операции?

— Да, — твердо ответил я. — Участвую. Еще как участвую! Когда?

— А вот прямо сейчас и поедем, — посмотрел на часы Пискунов. — Насчет начальства можете не волноваться: я выпросил разрешение на ваше участие в операции через свои каналы. Вы откомандированы в мое распоряжение.

— Самоуверенно, — покачал я головой, — а если бы я отказался?

— Тогда бы я вам приказал, — голос Пискунова стал жестким. — Уж простите великодушно, Сергей Алексеевич, но дело приобрело такой размах и такое значение, что тут уж не до личных отношений. У нас остался только один шанс, и мы просто обязаны его реализовать. Вы готовы?

— Готов, — ответил я и поднялся…

Особняк Панова располагался неподалеку от станции метро «Рыбацкое», на берегу Невы, в живописном местечке, еще в начале «перестройки» захваченном под застройку финансовыми воротилами и преступными авторитетами (эти понятия были в те времена синонимами). Высокий кирпичный забор окружал целый комплекс зданий: Панов отстраивался добротно, явно не допуская даже мысли о возможной гибели или аресте. Тем обиднее было сейчас сидеть ему в этом роскошном заключении — богатому, властному человеку, привыкшему вершить чужие судьбы и не способному гарантированно защитить свою собственную жизнь. Выглядел он, мягко говоря, печально: огромные, черные мешки под воспаленными глазами, землистый оттенок лица, трясущиеся руки. Пил он явно «по-черному».

— А-а, спаситель! — с кислой миной протянул он, заметив меня. — Что ж ты тогда этого ублюдка прибить не смог? Сиди теперь тут, в окружении этих барбосов… Коньяк будешь? Нет, ну и не надо… А я пойду, приму грамм пятьдесят…

— Я показал весь обслуживающий персонал, всех телохранителей и всех наших сотрудников, — сказал мне Пискунов, когда нетвердой походкой хозяин особняка удалился в свою комнату, — заметили что-нибудь подозрительное?

— Нет, — ответил я. — Убийцы среди них нет, это точно.

— В основном он работает в одиночку, — сказал Пискунов. — Что ж… Будем ждать. Покушать не хотите? Закупает продукты и готовит наш человек. В столовой накрыто.

— Нет, благодарю, — отказался я. — И сколько ты планируешь держать здесь осадное положение?

— Сколько придется, — ожесточенно ответил Пискунов. — Год, два, десять лет! Пока этот поганец не отважится сунуть сюда свой нос!

— Медаль «за сидение на Шипке» тебе гарантирована, — вздохнул я. — Он и впрямь может отказаться от своего замысла… на некоторый срок. Я так понимаю, что спешности в исполнении заказа нет.

— Он придет, — с фанатичной убежденностью заявил Пискунов. — А я его возьму! Вот увидишь! Ты куда?

— Забыл сигареты в машине. Я редко курю, потому их с собой и не таскаю. Расслабься — я не убегу. У тебя начинается мания преследования.

— Посмотрел бы я на тебя, окажись ты на моем месте, — проворчал Пискунов. — Давай, только не задерживайся. Мало ли что…

Машины во дворе были развернуты в сторону ворот. Даже меня Пискунов заставил оставить ключи в замке зажигания — его дотошность и впрямь стала приобретать формы мании. Не хватало только кружащих над особняком вертолетов и снайперов на вышках по периметру.

Закурив, я окликнул уныло вышагивающего по двору человека:

— Добрый вечер, господин подполковник.

Дивов оглянулся, узнал:

— Если не ошибаюсь, майор Седов? Мы с вами виделись в тот злополучный день в отделении милиции.

— Я помню, — сказал я. — Как вы?

— Спасибо, не очень, — кисло усмехнулся он. — Такие поражения в моем возрасте сродни переломам — заживает с трудом, куда дольше, чем в юности… Вы тоже думаете, что он придет?

— Киллер-то? Да он уже здесь, — уверенно ответил я.

— С чего вы взяли? — удивился Дивов.

И тут началось! Зрелище было исключительное. Подобного фейерверка я не видел даже на новогодних гуляниях. Сначала мощно рвануло где-то в подсобных постройках, разбрасывая по всему двору комья грязи и заволакивая клубами дыма. Потом дробно застучали выстрелы в самом доме, пророкотала очередь за забором слева. Рявкнуло что-то, похожее на гранатомет. С шипением взвилась в воздух синяя ракета (это-то зачем?!). Канонада была такая, что на Невском проспекте должны были дрожать стекла. Подполковник выхватил пистолет и, пригнувшись, укрылся за машиной.

— Что это?! — крикнул он.

— Отвлекает, — прокричал я в ответ. — Оставайтесь здесь. Я сейчас… Сколько ваших людей в здании?

— Девять. Не считая нас с Пискуновым.

Я кивнул и пошел в особняк. Надо отдать должное спецслужбам — здесь никто не паниковал. При первых выстрелах телохранители заняли заранее расписанные позиции и, приготовив оружие, ждали. Бессмысленно метались лишь люди Панова, сея панику и путаясь под ногами. Мощный удар буквально потряс дом. Где-то зазвенели выбитые стекла. Мне навстречу попались телохранители Панова, которые тащили куда-то обезумевшего до полной невменяемости хозяина. Наперерез им с пистолетом в руке метнулся Пискунов:

— Куда?!

— В подвал, — крикнул один из них. — Там безопаснее.

— Стоять! — рявкнул капитан, грозя пистолетом. — Никакой самодеятельности!

— Но…

— Отойти от него! Никому не верю, а уж вам и подавно! Отойти, я сказал! Седов, — обернулся он ко мне. — Берите Панова, захватите Дивова, поезжайте на конспиративную квартиру, он покажет — здесь оставаться опасно. Если он уже в доме… Что за черт?! Это не Петербург, это какое-то Чикаго! Он в доме, и мы его возьмем! Не стойте же, идите!

Схватив безвольного Панова за рукав, я потащил его за собой. Справа и слева от меня бесшумно скользили два сотрудника из группы прикрытия, вооруженные короткоствольными автоматами неизвестных мне моделей.

— Не спускайте с него глаз! — сказал я Дивову, подталкивая к нему Панова. — Отведите в сторону, приставьте этих парней и просто ждите. Скоро это закончится. Я сейчас…

Я повернулся к особняку, но не успел сделать и шага — произошло непредвиденное.

— Уехать! — истерично выкрикнул Панов, отталкивая подполковника и устремляясь к моей машине (именно в ней была распахнута дверца). — Бежать отсюда! Вам же сказали — бежать!

— Стой! — заорал я. — Держите его! Не давайте ему завести мо…

Он все же успел повернуть ключ в замке зажигания. Взрыв был такой, что машину даже подбросило вверх. Тугой взрывной волной меня швырнуло на землю, что-то горячее ударило в плечо, мгновенным наркозом обездвиживая руку. Оглушенный, я поднял голову. В двух шагах от меня на земле сидел Дивов и зажимал лицо руками. Сквозь пальцы на землю падали темно-багровые капли. Один из сопровождавших меня парней ворочался на земле, ругаясь беспрестанно и с чувством — верный признак того, что жить будет. Со вторым было хуже. Он лежал, широко раскинув руки, и на его губах пузырилась розовая пена. Странно, но взорванная машина не горела. Разваленная, как сломанный пирог, она лишь смрадно коптила, ощетинившись во все стороны рваным железом.

— А вот теперь я обиделся всерьез, — сплюнул я на землю кровавым сгустком и поднялся. — Подполковник, вы живы?

— Лицо разодрало, но глаза вроде целы, — прохрипел он.

— Помогите ребятам… Беликова с минуты на минуту должна привезти ОМОН… Просто мы, как всегда, чуть-чуть опаздываем… Я сейчас…

Но и в этот раз я не успел войти в особняк. На крыльцо выскочил растрепанный Пискунов, мазнул взглядом по произведенному взрывом побоищу и схватился за голову:

— Опять! Теперь точно амба!

— Нет, Протей, — покачал я головой. — На этот раз — нет. У тебя все почти получилось, но… Почти.

— Что? — опешил он. — Кто — Протей? Я — Протей?! А-а, понятно. Взрыв, шок… Ничего, потерпи немного, скоро приедет помощь и…

— Ты меня потому и пригласил сюда, что хотел разом избавиться от всех свидетелей, видевших тебя в лицо. Хоть и в гриме, — сказал я. — Я это знал, хотел увести Панова в безопасное место, но тебе опять повезло. Уж больно запали ему в душу твои слова насчет того, что ему надо быть подальше от этого дома. Обезумел мужик от страха… Так что в тюрьму пойдешь со спокойной совестью: свое задание ты выполнил. Знать судьба им такая… Но и тебе хватит гулять. Пора остановиться… Пора!

— Сережа, — сказал он, — ты ошибаешься. Мне даже говорить об этом оскорбительно, но чисто из уважения… Подумай сам: вот сидит подполковник Дивов, который тоже видел Протея. И он же знает меня как облупленного — столько лет работали вместе. Ни один грим не даст такого эффекта.

— Правильно, — сказал я. — В тот раз роль «Протея» играл другой человек. Ты знал, что его не станут задерживать, надеясь выйти через него на остальных участников организации, и решился на этот шаг без особого риска. Я полагаю, это был твой агент, которому ты сказал, что надо сыграть роль подставного лица: «заказчик» хочет нанять киллера. Он был уверен, что перед ним настоящий «заказчик», а Дивов был уверен, что перед ним настоящий киллер… Я полагаю, что этим подставным лицом был мой, ныне покойный, агент. Он ведь был и твоим агентом, так? Такое иногда случается с людьми, которые, как Фигаро, хотят угодить сразу всем, чтоб спокойно делать свой маленький гешефт. Мое «кураторство» стало его со временем тяготить, вот он и решил втравить меня в это дело, «слив» информацию о «черном порно». Мелкая пакость, но вдруг бы да сработала… Установить это несложно — подполковник посмотрит фотографии агента и, полагаю, сможет опознать.

— Да глупость это, — фыркнул Пискунов, косясь на выходящих из дома и прислушивающихся к нашей беседе людей. — Я — Протей?! Бред! Да мы даже близко не похожи!

— В этом и был секрет твоей неуловимости, — согласился я. — Ты — усатый, кареглазый брюнет, он — голубоглазый, безусый блондин — что может быть общего? Но Протей не маскировался, ибо он сам был маской. У тебя усы накладные, Коля. И парик. Кому придет в голову дергать за усы капитана ФСБ? Ты менял парики, отклеивал усы, вставлял контактные линзы — и Протей оживал. В случае опасности скидывал личину, и на месте преступления появлялся озабоченный розыском капитан Пискунов.

— Но… Ты же видел меня там, в ресторане! — не сдавался он. — Служба наружного наблюдения зафиксировала, как он нырнул в подземный бункер, а я разговаривал с тобой буквально через минуту!

— Минут через семь-десять, — поправил я. — Вполне достаточно для того, чтобы в подземных коммуникациях сбросить форму офицера погранслужбы, поменять парики и вылезти через ближайший люк к заранее припаркованной машине. Ты — умница, Протей. Говорю это без всякого сарказма. Ты отличный боец, прирожденный мастер комбинаций и, по-своему, честный человек. Но ты сделал две ошибки. Первая заключается в банальной истине, что людей все же убивать нельзя. Ну нельзя и все! А что касается второй… Ты так привык работать с мужчинами, что забыл о почти врожденной работе с макияжем и косметикой у женщин. Понимаешь, о чем я? Мужчины смотрят на манеру поведения, жесты, построение фраз, телосложение и умение вести себя, а женщины — на то, как ты выглядишь. Ты мог обмануть гримом меня, но не Беликову. А уж когда ты вошел в ресторан как «капитан Пискунов», но с плохо смытыми следами грима на лице… Я понимаю: где в катакомбах взять приличное средство для сведения грима? Она схватила тебя за задницу не оттого, что сексуально озабочена, а потому, что был шанс, что в спешке ты натянул брюки поверх форменных штанов пограничника. А это была бы неопровержимая улика. Но тут ты ошибки не допустил. Пришлось рисковать. А риск с таким умницей, как ты, всегда чреват жертвами… и это наша вина… Надо было брать тебя еще тогда…

— Ничего бы не доказали, — спокойно сообщил Пискунов. — Как и сейчас.

— Сохранили бы жизни и здоровье людей, — вздохнул я. — Ты и впрямь слишком хорошо играешь… Я тебе аплодирую, но пора опускать занавес. Сдай оружие.

— Уверен, что сможешь доказать хоть что-то? — с жалостью посмотрел он на меня. — Исключено.

— Да, — вынужден был согласиться я. — Отпечатков Протея не было потому, что на место его преступления сразу прибывал капитан Пискунов и оставлял СВОИ отпечатки. Связь твою с остальными членами организации установить практически невозможно. Свидетелей нет… Но тебе все равно конец. Улики найдутся. Обязательно найдутся. А ты в это время будешь сидеть под следствием и никого уже не сможешь убить. А твои коллеги… бывшие коллеги, из ФСБ, я думаю, постараются от души. Достаточно взглянуть на подполковника Дивова.

Пискунов невольно рыскнул взглядом по окровавленному лицу подполковника и усилием воли заставил себя усмехнуться:

— Есть в этой истории один нюанс…

— Какой? — вежливо осведомился я.

— Меня еще взять надо, — улыбнулся он, неторопливо доставая пистолет. — Или вы думали, что в сказку попали?

Со всех сторон заклацали передергиваемые затворы. Пискунов пренебрежительно усмехнулся:

— Стра-ашно…

— Убьют ведь, — вздохнул я. — Силы неравны.

— А тебе жалко? — удивился он.

— Жалко, — честно признал я. — Вроде бы — убийца, подонок, даже в некотором смысле предатель, а почему-то жалко. Вот такой я сентиментальный и чувствительный. Я тебя живым возьму… Как думаешь, это будет красиво?

Он с сомнением посмотрел на рукав моей куртки, набухший от крови:

— Ты ранен.

— Царапина, — отмахнулся я. — Осколком от машины задело. Не помешает.

— Если победишь ты — расклад ясен, — прищурился он. — А если я?

— Совсем отпустить мы тебя не можем, — признал я. — Но… Ты получишь шанс. Маленький, но шанс. Откроешь ворота, сделаешь шаг… И это будет твоя фора. Дальше начнется охота.

— Жиденькая перспектива. Неравные какие-то шансы — не находишь?

— А ты думал, в сказку попал? — передразнил его я. — Сейчас у тебя шансов нет вообще. Одного… Ну, может, двух ты еще зацепишь. Остальные нашпигуют тебя свинцом так, что впору будет сдавать в прием цветных металлов.

— Идет! — решился он, отбрасывая пистолет и вставая в стойку.

— Я не позволю! — тяжело поднялся с земли Дивов. — Я не допущу этого безумия! Никаких договоренностей с этим… типом не будет! Взять его!

— Стоять! — донесся до нас тихий, но яростный голос. Лежащий на земле бледный как мел спецназовец дрожащей рукой с трудом удерживал автомат, направленный прямо на подполковника.

— Пусть этот парень возьмет его, — с трудом выдавливая слова, сказал он. — Сделай это, приятель… За меня… За нас…

В наступившей тишине спецназовцы опустили оружие.

— Это что такое?! — непонимающе огляделся Дивов. — Да как вы…

— Помолчите, подполковник, — тяжело посмотрел на него второй искалеченный взрывом боец, окровавленный, страшный. — Давай, парень. Давай!

Медленно мы сблизились, пошли по кругу, не сводя друг с друга глаз. Пискунов нанес удар первым, обозначив ложный выпад ногой и довольно болезненно достав меня кулаком по ребрам. И тут же получил классический удар локтем в челюсть. Упал, перекатился на спину и, вновь оказавшись на ногах, бросился на меня, осыпая целым градом хорошо скомбинированных ударов. Но он уже плыл, плыл! И в образовавшиеся бреши обороны я сумел просунуть еще два точных, сильных удара. Он сбился с дыхания, отскочил. Я шагнул вперед… И пропустил мощнейший удар ногой по корпусу. Тут же последовал прием, называемый «хвост дракона», и я оказался на земле. Оттуда, опираясь о землю всем телом, ответил сдвоенным ударом ног. Его аж в воздух подбросило… Любой другой на его месте давно вышел бы из строя… Как и на моем, признаться, не слишком комфортном… Поднявшись и заметно шатаясь, мы вновь стали сближаться. В напряженной тишине раздался металлический удар, ворота с треском распахнулись, и двор молниеносно заполнился вооруженными людьми. Краем глаза я заметил спешащую ко мне Беликову.

— Стоять! — браво заорал какой-то худосочный полковник в милицейской форме. — Милиция!

Пискунов сплюнул на землю сгустком крови, кисло усмехнулся и поднял руки.

— И все же я лучше, — сказал он мне. — Без обид. Я бы тебя сделал.

— Не факт, — ответил я. — После драки кулаками не машут… Кстати, это твоя ошибка. Ты все время пытался соревноваться с милицией, а это глупо. Убийца не может быть лучше сыщика, а сыщик — лучше убийцы. Можно быть профи в своем деле, но нельзя путать разные понятия. Расклад дашь?

— Дам, — неожиданно сказал он.

Признаться, я даже удивился. Улик против него и впрямь было с гулькин нос. Что с того, что его вина была очевидна всем присутствующим. Не редкость, когда личность преступника известна всем, а юридически сделать ничего невозможно. Как шутит та же Беликова: «Перед законом все равны… А перед следствием — нет».

— Я дам расклад, — повторил он. — Тебе. Пусть остальные от зависти обгадятся.

— Дурак, — сказал раненый спецназовец. — Душевнобольной дурак!

Пискунов даже не посмотрел в его сторону.

— У нас работа такая, — сказал он, глядя мне в глаза. — Обижаться даже как-то нестандартно. Не беззащитных детей калечил. Ботаники по домам сидят, а в мужские игры с иным характером играют… Только уж довези меня до места сам. Что б эти… коллеги мне какую-нибудь заподлянку по дороге не кинули. А я тебе по дороге по себе весь расклад дам. Про других не стану — сами ищите. Идет?

Дивов лично надел на него наручники, подтолкнул к своей черной «Волге»:

— Ты так и так мне весь расклад дашь. Без всякой торговли.

— Да ну? — весело посмотрел на него Пискунов. — Уверен? — И, обернувшись ко мне, спросил: — Едешь?

Немного растерявшись, я посмотрел на Дивова. Тот секунду подумал, нехотя кивнул:

— Садись.

Я сел справа от Пискунова, дюжий двухметровый спецназовец подпер его плечом слева. Дивов, с наскоро перевязанной головой, устроился рядом с водителем:

— Поехали.

— Куда? — спросил водитель.

— Давай прямо в контору, на Литейный, — распорядился подполковник, повернулся к Пискунову. — Ну, рассказывай.

— Пусть он спрашивает, — кивнул на меня Протей.

Я задумался. Специфика моей работы была несколько иной, и допросы такого порядка мне проводить не приходилось.

— А… Зачем? — наивно полюбопытствовал я. — Зачем вообще все это?

— Ни фига себе вопросы! — опешил Пискунов. — Как зачем?.. Ну… Каждый зарабатывает так, как умеет. Амбиции, опять же, да и принципы… Веришь — ни одного хотя бы «просто плохого человека» я за эти годы не тронул. Мразь была первостатейная. Растлители, такие же убийцы, но «без понятий», бандиты, отмороженные на всю голову… Да все я знаю, что ты мне сказать можешь! Просто… Жизнь так сложилась. Выпало так, и все.

— Знаешь, — сказал я, — когда-то я слышал одну историю. Арестовывали в совдеповские времена одного крупного диссидента. Запамятовал: то ли Сахарова, то ли Лихачева. И молодой оперативник, знакомый с трудами этого человека, извинился: «Работа такая», на что тот ему ответил: «А вот работу себе, молодой человек, каждый выбирает сам». Я не пошел бы в спецслужбы, занимающиеся политикой и инакомыслием, как видишь, не стал и «шестеркой» на воротах какого-нибудь босса или, тем более, киллером. А своей работы не стыжусь. Сложно, злюсь от глупости законов и малозначимости моих усилий, но… не стыжусь. Даже оправдываться не приходится.

— Я и не оправдываюсь, — пожал он плечами.

Мы замолчали. Возмущенный Дивов переводил взгляд с меня на него. Наконец не выдержал:

— Ну?!

— Что? — посмотрел я на него.

— Давай… Допрашивай.

— Так вроде… и так все понятно, — сказал я. — Остальное специфика, тонкости.

— Но именно эти «тонкости» нам и нужны! — взорвался подполковник. — Где хранит оружие и грим. Связи. Старые дела. Номера счетов. Помощники.

— Я в этом не разбираюсь, — сказал я и отвернулся к окну.

— Да вы что?! — начал было Дивов, но Пискунов перебил его:

— Который час?

— Час? — непонимающе посмотрел на него подполковник. — Около одиннадцати, а что?

— Точное время?

— Двадцать два сорок две, — посмотрел на часы Дивов.

— Жить кто-нибудь хочет? — с веселым любопытством осведомился у нас Пискунов.

— В каком смысле?

— В прямом. Думаете, я заминировал одну машину? Нет, на той должен был уехать Сергей с Пановым. А остальные… На всякий случай.

Дивов умудрился повернуться к нам всем корпусом, ошалело тараща глаза. Подумал секунду, мотнул головой:

— Врешь! Пытаешься провернуть какую-то аферу! Не выйдет.

Пискунов безразлично пожал плечами. Я посмотрел ему в глаза, покачал головой:

— Не врет. Останови машину! Подполковник, срочно звоните водителям других машин… Пискунов, ты все же подлец! Там же люди!

— А вот работу каждый выбирает для себя сам, — странным, отрешенным голосом сказал Пискунов. Мне показалось, что он находится в каком-то трансе. Кажется, он упоминал о контузии?..

— Из машины! — рявкнул я. — Быстро!

Мы уже въехали на Литейный проспект. Водитель — умница! Не штаны в спецшколе просиживал. Он свернул в один из дворов, уводя эту бомбу на колесах с забитого людьми проспекта, бросил ее у глухой стены, кубарем вылетел из машины, отползая под защиту мусорного контейнера. Дивов хладнокровно дождался, пока спецназовец вытащит из машины Пискунова, и только тогда последовал за ними. Я едва успел укрыться за каменным крыльцом какой-то парадной. И тут рвануло! Не знаю, что это была за взрывчатка, но Протей ее явно не пожалел. Уши у меня словно засыпало песком, а в голове стоял такой звон, словно бомба разорвалась не в десяти метрах, а прямо в моем черепе. На этот раз машина горела. И как горела! В прямом смысле — синим пламенем да еще с копотью. И сквозь этот дым я увидел безжизненно распростертое тело спецназовца и стоящего с поднятыми руками подполковника. Неясная тень метнулась к выходу на Литейный. Из-за контейнера, где прятался водитель, ударил выстрел — все же молодец парнишка, из него выйдет толк! — из-под арки бабахнуло в ответ раз, другой… Выхватив пистолет, я бросился следом за убегающим Пискуновым. Мне было легче: ему приходилось расталкивать прохожих, да и скованные руки мешали бежать, но все же шаг за шагом он отрывался от меня. Стрелять я не мог — кругом были люди, но они же мешали вести прицельный огонь и Пискунову. И все же он уходил. Медленно, но уверенно отрываясь от меня метр за метром. Бессильная ярость охватила меня. Неужели уйдет?! Вот так, просто, посреди десятков людей, в самом центре города вновь скроется один из самых удачливых и опасных убийц, о которых я только слышал?! Ну уж нет! Сдохну, но догоню! Догоню!

Свернув на одном из перекрестков, он вылетел на площадь и неожиданно остановился, повернувшись ко мне лицом. «Открытое пространство, — догадался я, — он понимает, что я успел бы выстрелить раньше, чем он перебежит площадь. Что ж… Значит, здесь…»

— В остальных машинах не было взрывчатки, — крикнул он. — Мне нужно было избавиться только от вас с Дивовым. Дай мне уйти, и никто не пострадает!

Между нами было не более сорока метров. Его силуэт был отчетливо виден на фоне Спасо-Преображенского собора. Скованными руками он держал перед собой пистолет, и я понимал, что с такого расстояния он не промахнется.

— Не могу, — сказал я. — Сдавайся, останешься жив.

— Не могу, — ответил он. — В тюрьму я не сяду. Давай!

Мы выстрелили одновременно. Падая, я успел заметить, как навзничь рухнул и мой противник. Когда чуть стих первый взрыв боли, первое чувство, которое я испытал, было удивление: пуля Протея попала мне в ногу. Для такого стрелка, как он, это было более чем странно… Сидя в грязи, я смотрел, как, содрогаясь всем телом, ворочается в талом снегу мой противник, пытаясь подняться на ноги. Моя пуля ударила его туда, куда и предназначалась — в самую середину груди. Наконец ему удалось выпрямиться. На фоне собора, с прижатыми к груди руками, он был похож на кающегося. Подняв голову, он взглянул на меня, и на его лице появилась слабая улыбка:

— Все же… я… лучший, — скорее угадал, чем услышал я. — Даже кость… не задел… А теперь… не мешай…

Шатаясь так, словно земля ходуном ходила под его ногами, он пошел к церкви. У самого крыльца упал. Я думал, что уже не поднимется, но он собрался с силами, буквально вскинул себя на ноги, сделал еще шаг, другой и исчез за дверьми собора…

За плечо меня тронул запыхавшийся Дивов.

— Он ушел?! — с каким-то стоном спросил он, глядя на мою окровавленную ногу.

— Нет, — сказал я. — Не ушел.

Дивов недоуменно покрутил головой, осматриваясь:

— Где же он?!

— Мертв.

— Тело! Тело где?! Я должен видеть его тело!

— Увидите, — со вздохом пообещал я. — Через пять минут… А тронетесь с места раньше — сделаю дырку, аналогичную моей.

Он открыл было рот, уже собираясь разразиться руганью, но вгляделся в мое лицо, медленно перевел взгляд на собор и… вздохнув, склонился над моей раной.

— Уволюсь к чертовой матери, — ворчал он, неумело бинтуя мою ногу оторванным от рубашки лоскутом. — Я уже ничего не понимаю в этом долбаном мире. Убить друг друга они готовы, а огорчить — нет. Это последствия «воинского братства» или контузии? Ладно, майор, терпи. Скоро прибудут врачи. Больница в двух шагах, выйдешь уже подполковником… Не хочешь ко мне, на его место?

— Нет, на его место я не хочу, — сказал я, не отрывая глаз от дверей собора.

— Я имею в виду…

— Я знаю, — сказал я. — Все равно не хочу… А знаете, подполковник, он и впрямь был лучше меня.

— Нет, — тихо и серьезно сказал Дивов. — Не лучше. Проворней, профессиональней, хитрее — это может быть. Но не лучше. Как ни крути.

И, повернувшись к выскакивающим из подъехавших машин людям, скомандовал:

— Ждем. Пять минут ждем…

С испуганными возгласами люди шарахались от него в стороны. Тяжело ступая, Протей приблизился к иконе. Боли он уже не чувствовал. Тело, всегда такое гибкое и мощное, впервые отказывалось служить ему. Не было звуков, запахов, не было даже света. Весь мир остался лишь в этих скорбных византийских глазах напротив. Впервые в жизни ему захотелось сказать хоть что-то, но он уже не мог. Ему стало невыразимо обидно и еще — как-то по-детски стыдно. Стыдно за свою глупую, мужскую гордость, что не давала ему говорить с ней раньше. За то, что стеснялся этих приходов сюда. А потом исчезли и эти чувства. Он стоял в ужасающей пустоте и смотрел. Он даже не заметил, как медленно опустились его веки: чудесные глаза по-прежнему смотрели на него. Потом фигура на полотне ожила, шагнула к нему, окруженная неземным сиянием, протянула руку, ободряя материнской улыбкой. Он неумело улыбнулся в ответ и шагнул навстречу…

Открыв глаза, я первым делом покосился на будильник. Опять восемь часов! Что я себе вчера приказывал? Спать девять часов! Опять проснулся через восемь. Нет, в моей войне разума с организмом все же явно побеждает организм. Не хочется думать, что разум слабее… Просто организм у меня автономный какой-то. Это Штирлиц мог приказать ему проснуться через сорок минут или через сорок две с половиной, но меня-то в отделе прозвали не Штирлицем, а майором Пейном. Кстати, интересно, как они будут звать меня теперь, когда я стал подполковником? Хотя Беликова уж точно что-нибудь придумает, можно не сомневаться. Ну и пусть я не самый умный парень в отделе, зато самый здоровый — это уж точно. Даже врачи были удивлены, как быстро заживают на мне раны — как на… Очень быстро заживают. Одно жалко: ни бегать по утрам, ни атлетикой заниматься мне пока нельзя. Скучно! Лежи целыми днями, страдай от безделья. Ничего-ничего, как раз в этом организм меня не подведет — я буду не я, если уже в следующем месяце не выйду на работу. Уж очень мне не терпится познакомиться с «работодателями» того паренька с рынка, что малолетними девочками торгует. Пусть я не семи пядей во лбу, зато упорный. Мы с Беликовой уже говорили об этом, и кое-какие планы у нас имеются. Так что недолго им жировать осталось. Аккурат до тех пор, пока дырка в моей ноге не затянется. А этого ждать уже недолго. Повоюем еще. Не впервой.

Я дотянулся до гитары, лежащей рядом с кроватью, устроился поудобнее и, приветствуя новый день, запел песенку Александра Вепря:

— … За деньги счастливым теперь можно стать, или проснуться известным, Иллюзию страсти любовной создать, банальным рублем железным. За деньги страну защищая свою, солдаты не ведают чести… Пегасов продав и муз развратив, поэты воруют песни… …А я надену эполеты, на пояс кортик прицеплю, И строевым, чеканным шагом, пройдусь у бездны на краю. И мир измениться немножко, безумьем правленым моим. И пробужденные принцессы сотрут с лица вульгарный грим…[1]

Жила-была кошка…

Новый год — это праздник для детей. Казалось бы: какая простая, даже примитивная истина. Но, как и каждая истина, она таит в себе множество подтекстов, скрытых слоев и оттенков, которые замечаешь, лишь когда приходит время ее осознания. Для меня Новый год уже давно стал самым грустным из праздников. Есть еще день рождения, но я его попросту не отмечаю, поэтому научился не замечать. Новый год не заметить труднее. Повсеместная суета, радостные, ждущие лица, запах хвои и готовящихся застолий. И самое страшное — чужие окна. Праздничные, яркие, напоминающие о том, что где-то есть счастливые, любящие люди, поздравляющие друг друга, заботящиеся, надеющиеся, ждущие и верящие в лучшее… В новогоднюю ночь я люблю сидеть на подоконнике в темной комнате и рассматривать окна в доме напротив, гадая: кто там живет, как сложилась жизнь этих людей, придумывать их судьбы, печали и радости… И пью. В одиночку, весело и зло. Нет, я не алкоголик. Коллеги из «полиции нравов» вообще считают меня трезвенником. Они ошибаются. Я пью только один раз в год — в новогоднюю ночь, но так, как им и не снилось. Пью, чтобы мои фантазии о людях в окнах напротив, которых я придумываю, стали реальностью и начинало казаться, что я уже не один. Пью, чтобы помнить. Пью, чтобы не вспоминать… Я потому и не люблю эти праздники, что они заставляют подводить какую-то черту под прожитым и сделанным, подсчитывать итоги и что-то планировать. Наверное, потому и с алкоголем у меня нет «взаимной симпатии» — за новогоднюю ночь мы успеваем так «изничтожить» друг друга, что хватает малоприятных ассоциаций на весь оставшийся год. А может быть, все проще, и я банально схожу с ума. Да, это вероятнее всего, потому что так, как живу я, не может жить ни один нормальный человек. И причина моего безумия будет смехотворна и непонятна для девяноста девяти процентов «здравомыслящих» людей, живущих на этой земле. Только такие же безумцы смогут удержаться от пренебрежительной усмешки и покровительственно-снисходительных советов. Но таких мало, потому я и ношу эту тайну, скрывая любовь как постыдную болезнь. Как правильно подметили японцы: «Любовь — мать одиночества». И я встречаю Новый год один, не считая компании пустых бутылок, глупых развлечений и горьких забав. Каждый раз, убеждаясь заново, что Новый год надо отменить для всех, кому «перевалило» за двенадцать. Разумеется, есть и те, кто в счастливом неведении остается ребенком до глубокой старости, но для таких этот закон был бы настоящим спасением, ибо их иллюзии разбиваются наиболее громко и непоправимо. Когда же это случилось со мной? Давно. Кажется, что прошла вечность, хотя… Надо попытаться вспомнить. Детство не в счет. Как я уже говорил, это счастливая пора веры в добро, всемогущество родителей и в то, что добро всегда побеждает зло. Сейчас мне тридцать восемь, и двадцать лет назад я еще с упоением встречал новогодний праздник, встречал с особой помпой, потому что впереди была армия и «вступление во взрослую жизнь».

Восемнадцать лет назад я встречал Новый год с не меньшим упоением, потому что вернулся из-за Реки живым, невредимым и даже имеющим некоторые льготы для поступления на юридический, параллельно с получением престижной в те времена работы в органах внутренних дел.

Да и десять лет назад я тоже встречал его радостно и беззаботно, хотя уже не был романтическим юнцом и насмотрелся вдоволь на всю ту мразь, что отмечает праздники веселее и разгульнее прочих, — на тех, кто отправил нас на войну, кто бросил наших матерей и жен в нищету, чтобы беспрепятственно ловить рыбу в мутной воде. Но тогда у меня еще были друзья, воспоминания и надежды, и потому звенели бокалы, гремели хлопушки и летали конфетти над скудным новогодним застольем свежеиспеченного капитана уголовного розыска.

Даже шесть лет назад, уже переведясь в третий отдел, называемый в простонародье «полицией нравов», я еще отмечал этот праздник с ожиданием каких-то чудесных перемен. Уже слегка усталый от одиночества и разочарований, но научившийся находить в этом даже свои плюсы и почти свыкшийся со своей судьбой. Сильный, спортивный, воевавший и служивший, нравящийся женщинам и любимый друзьями тридцатидвухлетний мужик — ну чего мне тогда не хватало?!. Видимо, нашло хмельное шампанское сентиментальную слабинку в душе, восхотелось чего-то чистого, нетронутого обыденностью, чего-то из далекого детства… Вот и пожелал себе влюбиться до безумия. Не зря же предупреждали в детстве мудрые, битые жизнью взрослые: «Говорят, под Новый год, что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается». Влюбился… И до безумия, что характерно, уже рукой подать. Осторожнее надо быть с желаниями. Они иногда сбываются. А любовь… Что — «любовь»? Любовь бывает разной. И это тоже открыл первым далеко не я. Но влюбленные, как и дети, слепо верят в красивые сказки, забывая о том, что их придумывают грустные, слишком хорошо познавшие прозу жизни сказочники. Она бывает очень жестокой штукой, эта любовь. Все мы слышали о любви красивой, верной, святой, окрыляющей, беззаветной, и прочая, прочая, прочая… И даже несчастная, неразделенная, трагическая любовь нам понятна. А как быть с любовью постыдной? Неправильной? Уничтожающей? Кто-то скажет: это не любовь. Нет, это тоже любовь. Только ка-кая-то… современная.

Я помню, как встретил ее первый раз. Летом мы работали совместно со службой экономической контрразведки, устраивая облавы в самых престижных кабаках города. Они реализовывали информацию о наркотиках, мы — ловили поставщиков «элитного товара». Под «элитным товаром» подразумеваются не безумно красивые девицы с ногами от ушей, бюстом в три обхвата, совсем наоборот. Молоденькие мальчики и девочки, старухи, калеки без рук или ног, а то и вовсе герои передачи «В мире животных». В пятимиллионном городе таких запросов немало. И, как правило, эти два развлечения — наркотики и извращения — идут рука об руку, потому-то мы и объединили свои силы с СЭКом. Операция прошла успешно. Было бы странно не найти грязь в клоаках Петербурга. После богатой на улов, но бедной на сон недели я мечтал только о том, чтобы добраться до кровати и залечь в нее, как партизан в засаду, до той поры, пока не выкурят враги. Работа была сделана, и я собирался уже уходить, когда увидел ее. Она танцевала. Не слишком умело, но зато с какой неподдельной страстью! Она уходила в танец, как в другой мир, не замечая вокруг ничего и никого. И было в этом что-то такое… Я смотрел и не отрывался. Теперь я просто не мог уйти. Странно, мне никогда особо не нравились блондинки. Я предпочитал женщин темноволосых, с яркой внешностью, этаких «вамп». И, что особо приятно, они платили мне взаимной симпатией. Черт меня тогда дернул… И красавицей-то ее назвать нельзя, да вот только роман о самой знаменитой красотке Америки начинается: «Скарлетт О' Хара не была красавицей…» Весь вечер я не мог отвести от нее глаз, не решаясь подойти и познакомиться. Как правило, это не составляет для меня труда — скромником или хотя бы застенчивым меня еще никто не называл. А тут словно оцепенение напало. Видимо, мы смелые до той поры, пока нам в общем-то безразлично, откажут или нет. Удивляло, что она была в клубе одна. Это потом я узнал, что по дискотекам и бильярдным она предпочитает ходить в одиночку. У нее были три страсти: танцы, бильярд и секс. Точнее, если расположить их в определяющем порядке, то: секс, танцы и бильярд. И в этих страстях она была мастером, предаваясь им с упоением и ненасытностью. А я-то полагал, что это подарок судьбы, когда в первую же ночь знакомства мы оказались в моей постели…

Миниатюрная, задорная, неспособная подолгу усидеть на одном месте, больше всего она напоминала мне котенка. Этакого забавного пушистика, с огромным бантом на шее, который даже не ходит, а скачет боком, играясь то ли со мной, то ли сам с собой. Я даже побаивался, что это во мне с запозданием проснулся отцовский инстинкт — она была моложе меня на десять лет: через месяц после нашего знакомства ей исполнилось двадцать два. Сначала мне казалось, что все это своеобразный стиль, как сейчас говорят: имидж. Но вскоре понял, что она просто жила так. Весело, бездумно, беззлобно и с упоением. Еще она любила креветки в кляре и песни Глюкозы. Под ее кассеты она могла танцевать ночи напролет. «Ля-ля-мур, мурлычу как кошка…» — это про нее… Более счастливого времени в моей жизни не было. Осенью мы поженились. У нее были довольно милые родители, вполне приличная работа бухгалтера на каком-то заводе, и была она совершенно не приспособлена к обыденной жизни. Страшно, когда под личиной «милого котенка» таится расчетливая хищница, заманивающая жертву, но еще страшнее, когда никакой личины нет, и ваша жена на самом деле — кошка. Чертовски привлекательная, игривая, грациозная, ласковая, блудливая до мозга костей… Теперь я иногда обращаю внимание на семейные пары, где жена — красавица, или по крайней мере считается таковой, а муж из породы так называемых «настоящих мужчин». Этих красивых людей редко можно назвать красивыми парами.

Наверное, этому есть причина. Красивые женщины, как и настоящие, сильные духом мужчины претендуют в жизни на нечто большее, нежели остальные. Они имеют право на это претендовать. Беда только в том, что они не удовлетворятся завоеванным «королевством», если имеется хоть малейший шанс его расширить и улучшить. Чаще всего разрушителем семейного очага является недостаток (как правило, мнимый) финансов. В моем случае это не грозило. Я никогда не был и, скорее всего, уже никогда не буду состоятельным человеком. У меня не будет шикарной квартиры, машины, поездок за границу и счета в банке. Я вряд ли увижу дальние страны и смогу поплавать на яхте или заняться еще какими-нибудь дорогостоящими забавными вещами. Не будет у меня костюмов, швейцарских часов и томных красоток в вечерних платьях. Не будет дела, которое можно развивать и передавать по наследству. Слишком поздно, да и не умею я всего этого. Для подобного образа жизни тоже нужен определенный склад ума и характера. Наверняка меня ждут весьма скромно обеспеченная старость и еще более скромные похороны. Поэтому хочется, чтоб хоть воспоминания о прожитой жизни были светлые и богатые. По крайней мере — честные. Признаться, я несколько побаивался за финансовую сторону семейной жизни — наслушался от знакомых о бесконечном ворчании и сетовании жен на «позорную нищету и неспособность обеспечить семью». Однако она просто не обращала на подобные «мелочи» внимания. Беда пришла, как в страшной сказке Гайдара, «откуда не ждали». Во время одного из своих «турне» по дискотекам (я не запрещал ей, опасаясь обидеть молодую жену ревностью, а сопровождать из-за напряженной работы не мог, только просил отзваниваться, когда она выезжала из клуба, чтобы я мог встретить) она встретила кого-то «настолько яркого, настолько обалденного», что… «Прости меня, милый, но я так виновата перед тобой, что даже не могу объяснить все лично, поэтому и пишу эту записку. Мне с тобой было очень хорошо. Целую — целую — целую! Твоя Оля». Это случилось как раз под Новый год. И тогда я напился впервые. Я ненавидел ее и обожал. Мечтал наладить свою жизнь так, чтобы, случайно меня встретив, она поняла, ЧТО потеряла, и при этом молил небо о том, чтобы она вернулась… И вновь моя просьба была услышана.

Она вернулась через три месяца. Как-то поздним вечером (я старался проводить на работе как можно больше времени, чтобы не видеть пустых холодных стен квартиры) я вошел в прихожую и услышал, как она напевает, что-то готовя на кухне. Помню, я прислонился к двери и стоял так минут двадцать, боясь поверить и не зная, что делать. Она вышла ко мне сама. Руки, испачканные мукой, виноватая мордашка… «Ты прости меня, малыш. Ду-ду-ду-ду-ру. Если любишь, то простишь. Ду-ду-ду-ду-ру»… Что было сказать? Я ни о чем не спрашивал и ни в чем не упрекал. Я боялся обидеть ее и вновь потерять… Потерял я ее следующей осенью. Ко мне приехал однополчанин из Узбекистана. Красавец, здоровяк, умница. В армии мы очень дружили. У себя на родине он многого добился и мог позволить себе навестить старых армейских друзей. Мы позвали тех, с кем служили и кто был в городе. Народу набралось вполне прилично. Камиль снял кафе, все были с женами или подругами. Музыка, вино, смех, воспоминания. Камиль был неотразим. Она это тоже поняла и соблазнила его прямо в местном туалете… Не помню, как закончился этот вечер. Камиль был шокирован не меньше меня и лопотал что-то бессвязное, видимо, сам не понимая, как произошло, что в мгновенье ока с него были содраны штаны и белокурые локоны защекотали живот. Я это понимал прекрасно. Если она чего-то хотела, ей невозможно было сказать «нет». Камиль, опозоренный, уехал, я, опозоренный, остался, а она уехала за Камилем, исполненная радостных надежд и предвкушений. С друзьями я больше не виделся, а когда они звонили, ссылался на занятость по работе. Стыд, ненависть и страстное желание увидеть ее хотя бы еще раз были моими гостями на том новогоднем празднике. Весной она вернулась. Наверное, в этих метаниях есть какая-то причина. Может быть, желание праздника, стремление к чему-то новому, побег от обыденности, а потом праздники кончаются… Пока я был на работе, она приготовила роскошный стол. Вот только есть это было невозможно. Стряпуха из нее была отвратительная. Дома готовил всегда я, и смею надеяться, что похвалы, которые я выслушивал от друзей, не были лестью. То, что выходило из ее рук, не стали бы есть даже вечно голодные дети Камбоджи. О чем я ей со вздохом и заявил, попробовав нечто среднее между манной кашей и салатом оливье. Она ухаживала за мной весь вечер, трогательно заботясь и ласкаясь, танцевала так, что я забыл и про стыд, и про пьяные новогодние клятвы «порешить гнусную изменщицу при первой же встрече». Так с тех пор и пошло… Есть один очень хороший фильм с Ванессой Паради и Даниэлем Оттоем: «Девушка на мосту». Как и героиня Паради, Ольга не могла отказать тому, кто произвел на нее впечатление. Искренне веря, что это «судьба», она устремлялась за ним в дальние дали… и возвращалась ко мне. Кошки не привязываются к людям. Они привязываются к дому. И я был рад, что своим домом она считала мою тесную, изрядно захламленную квартирку. Вот только пришлось полностью избавиться не только от друзей, но и от дальних знакомых. У меня больше никогда не бывают гости. На работе я привычно отвечаю на вежливые расспросы о семье: «Все хорошо». На шутки о том, почему я «прячу жену», улыбаюсь и отмалчиваюсь. Наверное, коллеги считают меня жутким ревнивцем…

Я даже задумывался о консультации с психологом. Может быть, это обычная нимфомания и поддается какому-нибудь лечению? Но, поразмыслив, я отказался от этой затеи. Просто она так устроена, и никакими таблетками этого не изменить. Главное, что она всегда возвращается. Как-то слышал песню Пугачевой: «Я опять возвращаюсь к тебе, ты был прав, как всегда: без тебя в этой жизни уже не найти мне дороги… Бог накажет меня в страшных сумерках судного дня. Кто-то ж должен карать, раз уж ты меня вечно прощаешь? Но одно оправдание все-таки есть у меня: сколько раз уходила я, столько же раз возвращалась. Ухожу, ухожу, а потом в этом каюсь, на других погляжу и к тебе возвращаюсь. Ухожу, ухожу, от свободы хмелея, а потом, через день, я об этом жалею…» Стало быть, не один я такой… тряпочный. Просто о таком редко говорят, еще реже пишут или поют. А если и пишут, то явно не о себе — подсмотрев где-то, услышав, придумав. Однако проскальзывает и такое. Интересно, сколько таких, как я: «…Он любил ее, а она любила летать по ночам»? Наверное, все-таки мало. Но от этого осознания не легче и не тяжелее. Боль стала почти привычной, и выйти из того тупика, в который мы зашли, невозможно. Разве что сломав все стены. А мне холодно без этих стен. Было бы легче прогнать ее раз и навсегда. Но я знаю, что этого не хочу. И не могу… Так уж выпало. В любви и в дружбе равных нет. Кто-то больше берет, кто-то больше отдает. А мне выпало ждать. Удел, предназначенный женщинам, оказывается, не так легок для мужского плеча. Награда для меня эта любовь или кара? Наваждение? Вожделение? Болезнь? Любовь — это ее сияние, затмевающее разум, или мое собственное, освещающее ее и представляющее в ином свете? Кончится ли эта затянувшаяся эпопея, или до глубокой старости я буду ждать ее у окна, на смех одним и на зависть другим? Вряд ли… Она слишком свободна, чтобы быть верной, слишком современна, чтобы быть благодарной, и слишком красива, чтобы подарить себя кому-то одному. А раз так, то… Раз так… Значит…

Я проснулся с чудовищной головной болью. Такого со мной еще никогда не было. Видимо, водка, купленная в полуподвальном магазине, была там же и произведена. Нет у меня опыта приобретения качественного спиртного. Теперь буду осторожнее. Минут пять я постанывал, сжав голову ладонями и пытаясь определиться: кто я, где я и какого черта так долго и настырно звонит телефон? С трудом отыскал взглядом часы и удивился еще больше: десять утра. Первой мыслью было: проспал! Вторая разозлила: кто додумался звонить утром первого января?! Потом пришел испуг: не случилось ли что с Олей? Схватил трубку и, несмотря на попытку откашляться, голос получился хриплый, незнакомый:

— Кто?

— Строев, это ты? — опасливо поинтересовался в телефоне голос начальника отдела.

— Я. — Похмыкал, приводя голос в порядок, одновременно придумывая причину для своего состояния. — Сплю.

— Извини, Денис, но придется тебя разбудить, — перешел на официальный, не приемлющий возражений тон Григорьев. — Дело, не терпящее отлагательств.

— В десять утра первого января?! Это по работе, или…

— Увы, по работе.

— Что же такое могло произойти, что? Отдел сгорел?

— Типун тебе на язык! В порядке отдел. Просто здесь такое… Одним словом, срочно приезжай. Я уже на месте, до остальных дозваниваться смысла нет — они невменяемы. А ты, как я знаю, не пьешь, так что извини, но иногда подобная трезвенность во вред. Больше мне рассчитывать не на кого.

— Учту, — хмуро пообещал я, пытаясь ощупать себя руками и уяснить, во что я одет. — С этого дня начинаю жить как все люди…

— Не надо, — серьезно попросил меня Григорьев. — Редко, но случается, что это весьма кстати… Одним словом, срочно приезжай. Все, жду.

Легко сказать. Видел бы он меня сейчас… Оказывается, я и заснул прямо в костюме, а потому гардероб для выхода приходилось составлять заново. Учитывая мое состояние, это было непросто. Мятый костюм я бросил в угол, наспех принял контрастный душ (не помогло), выпил рассолу из баночки с огурцами (чуть не стошнило), побрился (умудрившись порезаться в трех местах безопасной бритвой) и, не придумав ничего более радикального для возвращения в чувство, вышел на улицу.

Сколько гадостей наговорено на питерскую погоду совершенно зря. Но этот новогодний день словно задался целью реабилитировать всех клеветников разом. Слякоть, мелкий противный дождь, ветер какой-то похмельный.

Я боялся, что поймать машину новогодним утром будет нелегко. К счастью, мои опасения не оправдались. Стоило выйти на обочину и поднять руку, как старая, потрепанная российскими дорогами «копейка» затормозила рядом, гостеприимно распахивая дверцу.

— На Тверскую, — сквозь зубы сообщил я, с трудом сдерживая рвотные позывы.

Водитель кивнул и понимающе полюбопытствовал:

— Что-то экстренное?

Я лишь кивнул в ответ.

— Понимаю. — Водителю было лет под сорок, типичный работяга с натруженными ладонями и обветренным лицом. — Даже похмелиться не дали… А я вот калымлю. За столом только чай и хлебал. Полтора часика посидел — и на «охоту». Честно говоря, и не жалею. Дома все равно бы жена всю душу вытянула: «Дай денег, дай денег»… Раньше, до «Пятнистого», как-то веселее было, не находишь? Столы, конечно, скуднее, но душевнее, праздничнее. А теперь и выходных больше, и праздники можешь справлять как угодно и где угодно. Если средства позволяют… А все равно не то…

Мои комментарии и мнения ему явно были не нужны. Требовался молчаливый собеседник, которому можно излить накопившееся и забыть о нем. Этакий «одноразовый психоаналитик». Я как нельзя лучше подходил на эту роль: мутило так, что боялся даже рот открыть.

— Я так полагаю, это из-за неуверенности в завтрашнем дне, — продолжал разглагольствовать мужик. — Встречаешь Новый год и боишься: а как хуже будет? И что характерно: вроде власть народная и сделано все по пожеланиям народа, но еще никто из тех, кого я подвозил, такой жизни не желал. А их немало — поверь. Правда, в мою «лохматку» простой народ садится. Те, кто на «Мерседесах» и «Тойотах», наверное, другое мнение имеют… Но сколько их, а? Ты знаешь, я начинаю любить дедушку Ленина. Всегда нос воротил, а теперь потихоньку понимать начинаю. У меня дочка — кобыла великовозрастная — семнадцать лет. Шляется ночами напролет, и слова не скажи. Начнешь воспитывать, чуть не матом посылает. Вот скажи: раньше такое возможно было?

Я помотал головой и тут же закрыл рот двумя руками.

— Совсем плохо? — участливо спросил мужик. — Давай я у какого-нибудь ларька приторможу? Впрочем, нет. Не поможет. Первое средства от похмелья — ледяная стопка водки и стакан горячего бульона. Тяжело, но надо… Как говорили опытные люди: «Подобное лечат подобным». Давай я тебя до кафешки какой довезу? Ты не сомневайся — подожду…

Я отрицательно покачал головой.

— Что ж у тебя такое срочное? — удивился мужик.

— Начальство, — с трудом выдавил я.

— А-а, — с пониманием протянул мужик. — Это ж надо таким зверем быть — человека первого января с утра пораньше на работу вытаскивать!.. Он что, из этих, из трезвенников?

— Нет, он как раз может себе позволить иногда… Это я непьющий…

Мужик посмотрел на меня с таким видом, словно я признался ему, что я переодетый Дед Мороз. И молчал всю оставшуюся дорогу.

Расплатившись, я вышел на Тверской и прошел в отдел. Григорьев сидел в своем кабинете, обхватив голову руками, и тусклым взглядом ласкал стоящую перед ним бутылку водки. К уголку его рта прилипла незажженная сигарета, а на столе стояла наполовину раскрытая банка шпрот.

— Тебе не предлагаю, — не отрываясь от «лекарства», сообщил он. — А сам не могу… Ты непьющий, а я — немогущий… Счастливый ты человек, Денис.

Я кивнул и сел (стоять было невмоготу — комната кренилась и ускользала из-под ног).

— Перестарался я в этот раз, — пожаловался Григорьев. — У меня знакомая девчонка, а у нее знакомые рокеры… Ох, и пьют, паразиты… Ладно, это потом. Еще раз прости, что выдернул тебя, но тут такое дело… Позвонил мне Алексеев из Василеостровского — помнишь такого? Он дежурить в праздник оставался. Интересное дело у них там вырисовывается. Задержали пьяного, пытавшегося продать порнографическую кассету. На наше счастье, человек, которому он ее настойчиво предлагал «всего за пятьсот баксов», — любящий отец. Непонятно? На этой кассете так называемое «черное порно». Изнасилование и убийство детей. Мужик оказался не робкого десятка, да и ради такого дела времени не пожалел: скрутил ублюдка и притащил в ближайший отдел. Пытались допрашивать своими методами — мужиков понять можно — такое раз в жизни увидишь, потом всю жизнь не забудешь… Но и этот поганец оказался крепким орешком — ни слова не сказал. Зато, протрезвев немного от подобного «приема», попытался повеситься в камере на обрывках собственной рубашки. Несколько странно, ты не находишь? Простые продавцы, даже толкающие подобную пакость, как правило, не вешаются… Алексеев мне привез эту кассету. Вот она.

Он достал из ящика и положил на стол кассету без каких-либо надписей.

— Что на ней? — коротко спросил я, боясь того, что Григорьев предложит посмотреть самому, а сейчас это было бы выше моих сил, но Максим расценил это по-своему.

— Да времени на просмотры нет. Если я все правильно понимаю — хотя в моем состоянии это и нелегко, — действовать необходимо быстро. Когда происходит подобный прокол, улики уничтожаются моментально. Наше счастье, что сейчас праздники, они не сразу спохватятся… Здесь съемки любительской камерой. Два эпизода. Время действия — поздняя осень. Снимал один человек. Каким-то образом заманивал детей в машину, насиловал и душил брючным ремнем. Девочкам на вид лет десять-одиннадцать. Наверное, надо все же тебе это посмотреть.

— Человек на пленке лица своего, разумеется, не показывает? — спешно перевел я разговор в сторону.

— Правильно понимаешь. — Григорьев собрался наконец с духом, открыл до конца консервную банку, плеснул на дно стакана водки и, зажмурившись, выпил.

Меня передернуло так, что даже зубы клацнули. С счастью, Григорьев этого не заметил — клацанье его зубов заглушило издаваемые мною звуки.

— Мерзость какая! — сиплым голосом пожаловался он, отодвигая стакан. — Нет, все же ты счастливый человек, Денис. Не стоит оно того… О чем я? Ах, да… Лица его не видно, но слышен голос. Видны кисти рук, одежда. Салон машины. Если моя догадка верна и задержанный причастен к убийствам — доказать это будет не так уж и сложно. Тем паче что подобные преступления совершают люди с ненормальной психикой, а значит… Что-то я несколько запутался. Одним словом, василеостровцы поднимают серию «глухарей», а мы должны успеть получить информацию о том, где копировались и куда сбывались эти кассеты.

— Копировались? — коротко уточнил я. Сегодня моим девизом было: «Краткость — сестра похмелья».

— Да. Оперативники по горячим следам провели обыск на квартире и в гараже этого упыря. Найдены еще три такие же кассеты.

— Одиночка?

— В каком смысле?

— Холост?

— А-а… Нет. Жена и малолетняя дочь. Девять лет. В голове не укладывается… Жена его тоже не верит. Кричит, что все подстроено и ее муж по определению не мог заниматься ничем подобным. Мол, любящий семьянин, отличный муж и заботливый отец. Психушка по нему плачет. А машина в гараже имеется. И, как сообщил мне Алексеев, на первый взгляд салон точь-вточь как на кассете. Проведут экспертизу, то да се… Докажут. Странно только, что ни фотографий, ни описаний погибших девочек в базе данных нет. Не могли же не заметить их исчезновения? Впрочем, это могли быть бездомные или дети алкоголиков, а те сами нередко детей продают… С этим уже не нам разбираться. Наше дело уточнить — был ли факт тиражирования и продажи. Если — да, то когда, кому и все такое…

— Может, он для себя снимал? — предположил я. — Некоторые психи хранят у себя дома разные «сувениры» с мест преступлений. Уши там или…

— Замолчи ты, ради бога! — взмолился Григорьев, спешно наливая себе еще грамм пятьдесят. — Не видишь, что ли, в каком я состоянии? То Алексеев, то теперь ты… Садисты. Вам хорошо, он на дежурстве, ты непьющий, можете порассуждать о всяком… Да, не исключен и этот вариант. Но зачем ему несколько копий?

— Кто знает, что у него в башке? — пожал я плечами. — Он же псих.

— Вот ты и разберись, — подтолкнул ко мне кассету Григорьев. — Опера дадут тебе шанс с ним пообщаться. Алексеев не уходит с дежурства, ждет, так что поторопись. Кассета — копия, так что можешь над ней не трястись. Но учти: если все же имеет место быть налаженное производство по изготовлению и продаже этой мерзости — надо поторапливаться. Насиловал и убивал он явно один, иначе съемки бы вел другой человек, но тиражирование и продажа… тут возможны варианты. И если это так, то в эту самую минуту его подельник срочно уничтожает улики.

— Не думаю, — вздохнул я. — Такими вещами занимаются психи-одиночки. Сами они на порнодельцов не выходят — боятся огласки, а порнодельцам не выйти на них… Скорее всего, парень напился до невменяемости и попытался толкнуть одну из кассет…

— Денис, кто сегодня с похмелья — я или ты? Ты обратил внимание на запрашиваемую им цену? Вполне рыночная. Не сто рублей, не три тысячи. Пятьсот баксов. К тому же Алексеев сказал, что домашняя обстановка у этого хмыря более чем скромная. Даже видика нет.

— Тем более, — не сдавался я. — Имей место налаженное производство, этот тип купался бы в шампанском, а не продавал свой товар первому встречному.

— Вот и разберись, — потерял терпение Григорьев. — А я… Я тут подожду… Если вдруг помощь какая нужна будет.

— Ага, спасибо, — насупился я. — Справлюсь сам… Машины, разумеется, нет?

— Я даже свою в гараже оставил. Куда мне в таком состоянии за руль? Возьми частника, потом из оперативных расходов…

— Дождешься от вас, — махнул я рукой и, не прощаясь, вышел.

Постоял немного на свежем воздухе, приходя в себя после душного помещения, и направился ловить машину.

Остановившийся частник был точной копией подвозившего меня к отделу водителя: такой же сутулый, мозолистый, ворчливо-заботливый. Разве что машина была еще старее и потрепанней.

— Тяжело? — косясь на меня, поинтересовался он. — О-о, то-то! Во всем надо меру знать. Попробуй принять таблетку но-шпы, таблетку анальгина и две таблетки активированного угля. Надежное средство.

— А мне советовали стопку водки.

— Ерунда, — покровительственно заявил он. — Только усугубишь. Послушай опытного человека. Я раньше, бывало, ух как Новый год отмечал… Чего только наутро не перепробуешь… Да-а, нынче не так. Нынче Новый год и справлять-то неинтересно. Я только пару часиков за столом посидел — и на улицу, халтурить. Дома жена все равно бы все настроение испоганила. Вечно ей денег мало, стол бедный, у соседей все не так… Тьфу!

— У вас брата нет? — не удержался я.

— Есть, — удивился мужик. — Только он нездешний. На Валдае живет… А что?

— Да так… Просто спросил… Для поддержания разговора.

Остаток пути я слушал его воспоминания о том, как «было раньше», и как «стало сейчас». Кажется, хоть этот остался доволен своим попутчиком.

Сумрачного Алексеева я нашел в дежурной части. Он стоял неподалеку от камеры с задержанными и нервно курил сигарету за сигаретой.

— Где тебя черти носят, — набросился он на меня. — Три часа назад Григорьеву всю информацию отдал.

— Приехал, как только позвонили, — пожал я плечами. — А ты что, все это время меня здесь ждешь?

— Делать мне больше нечего, — огрызнулся он и, понизив голос, сообщил: — Гниду эту стерегу. Послал Дед Мороз подарочек на Новый год! Не углядишь: то ли сам умудрится повеситься, то ли его наши ребята… по «несчастному случаю» оформят. Не нравятся что-то мне их морды хитрые да перешептывания по углам… Хотя понять можно — у многих дети малые, а такое даже припомнить не могу. Казалось бы, все видел… Ан нет, не все. Такого еще не наблюдал. Положа руку на сердце, будь моя воля… Ты кассету видел?

— Не успел еще.

— Тогда пока и не смотри, — прищурился он на меня. — В твоем состоянии это противопоказано. Что, «добрый» Григорьев прямо из-за стола выдернул?

— Нет… Почти.

— Странно. Я думал, ты непьющий. Впрочем, дело твое. Мне так и вовсе не удалось бокал с «бургундским» поднять. А еще говорят, что как Новый год встретишь, так его и… Представляю, что меня ждет в наступающем году, если такое начало положено… Слушай, тут такое дело… Скорее всего, зря мы тебя выдернули. Молчит этот урод. Я-то думал, что к твоему приезду расколем, но… Крепкий орешек попался. В его положении немудрено в молчанку играть. Тут уж ни «чистосердечное», ни «помощь следствию» роли не сыграют… Чую: еще не один денек повозиться придется.

— Ты вот что. Ты все же дай мне его… Ненадолго.

Алексеев с подозрением покосился на меня:

— Зачем?

— Как — зачем? — даже удивился я. — Поговорить.

— У тебя дети есть?

— Нет… Ах, вот ты что подумал. Нет-нет, у меня в этом отношении нервы крепкие. Ничего твоему душителю не сделаю. С ним и без меня в камере разберутся. Просто поговорить хочу.

— Не станет он говорить. Но если есть желание, то… Не зря же ты сюда через весь город тащился.

Алексеев выделил мне кабинет и лично привел подозреваемого. Ничего особого в этом человеке не было. Мужчина как мужчина. Средних лет, среднего роста, коренастый, темноволосый. Разве что взгляд затравленный и какой-то болезненный. Но в его положении это неудивительно.

— Ну, вы тут общайтесь, а я в коридоре погуляю, — сказал Алексеев. — Позовешь, когда закончите.

— Спасибо, — поблагодарил я, и Алексеев вышел.

— Как вас зовут? — спросил я мужчину.

— У вас все записано, — хриплым голосом отозвался он. — А говорить я все равно ничего не стану. Хоть убейте.

— Не собираюсь я вас убивать, — ответил я. — И документов я не читал. Я из другого отдела, и вызвали меня по вопросу распространения порнографии.

Он аж вздрогнул, и я понял, что интуиция Григорьева на этот раз не подвела.

— Моя фамилия Строев, — представился я. — Денис Васильевич. Капитан третьего отдела. «Полиция нравов». Слышали о такой? Извините, что сразу не назвался… Честно говоря, состояние такое, что… постновогоднее.

— Заметно, — буркнул он.

— Да? Плохо. Это не очень красиво с моей стороны — допрашивать вас в таком виде. Но я полагал, что у меня будут нормальные выходные дни. Нас обычно в праздники не тревожат.

— Слышал я про эту игру. Добрый следователь и злой следователь, — кисло усмехнулся он. — Сначала отволтузили, теперь ангелочка похмельного прислали…

— Думаете, у меня есть силы и желание в игры играть? — спросил я. — Честно говоря, мне по баобабу — что с вами было и что будет дальше. Если все это ваших рук дело, то играть в «доброго следователя» у меня тем более нет желания. Меня волнует то, чтобы эти кассеты не пошли гулять по городу. Не потому, что я такой блюститель нравственности, а потому что подобное порно смотрят лица с весьма специфической психикой. И я уже сталкивался с последствиями, которые вызывает к жизни эта дрянь. «Человек с бульвара Капуцинов» — не такая уж сказка, как может показаться с первого взгляда… Много еще таких кассет по городу гуляет?

Он молчал, угрюмо глядя на носки своих ботинок.

— Где вы работаете? — спросил я.

Он рыскнул глазами в мою сторону и промолчал.

— Я это узнаю через полчаса, — сказал я. — А оперативники проведут экспертизы, доказывающие вашу причастность к убийствам…

Мне не понравилась его улыбка: какая-то болезнен-но-ехидная, презрительная. Не должен убийца так улыбаться. Впрочем, что я знаю о маньяках? Может, они именно так и ухмыляются… поначалу.

— Так как же вас все-таки зовут?

— Миша… Михаил Игоревич Капланюк, — поправился он. — Там все записано. А больше я ничего не скажу.

— Почему?

— Вы все равно ничего не поймете.

— В убийствах? Нет, — признался я. — Это не моя специфика. Как и изнасилования. Мое дело — порнография.

— Вот именно! — с неожиданной злобой сказал он. — Где ж вы раньше были, профессиональные вы наши?! Салонов этих по городу, как… Деньги как на печатном станке делают. Сколько вы с каждого имеете?

— По штуке баксов в месяц, — разозлился и я. — А еще Пьер Вудмен долю засылает за право на нашей территории работать. Хотел еще Тинто Брас под нашу «крышу» встать, да в цене не сошлись!

Он как-то разом сник. Я тоже замолчал и потер пальцами ноющие виски.

— Первый раз в жизни так напился, — зачем-то признался я вслух. — Ненавижу праздники!

— А я люблю, — тихо сказал он. — Всегда так хорошо справляли… Я, жена, дочка… Уютно так, по-домашнему… Теперь все… Конец…

— Кто ж тебе мешал и дальше их справлять? Или не мог без этого… Скажи, Михаил Игоревич, ты действительно это… больной?

Он расхохотался так, что даже слезы на глазах выступили. Отсмеявшись, посмотрел на меня с каким-то любопытством.

— Больной? Да, наверное. Только больной мог на это пойти…

— Так вы признаетесь?

— Я?! Нет, ни в коем случае. У тебя сигаретки не найдется?

Я протянул ему пачку «Петра Первого».

— Видать, и впрямь доли с этих фильмов не имеете, — криво усмехнулся он, прикуривая. — Иначе бы «Мальборо» курили или «Парламент».

— А ты, в таком прибыльном деле участвуя, что ж так живешь? — в ответ съязвил я. — Дома на Канарах не имеешь, лимузин с водителем у отдела не ждет, адвокаты дорогие в прихожей не толпятся. Кассеты первому встречному предлагаешь…

— Да, это я дал промашку, — сумрачно признал он. — Совсем пьяный был, через раз соображал… Дочка мечтала куклу одну получить, а у меня в последнее время… Наперекосяк все… Потому и водка так подействовала… По-дурному… Замечал, что, когда в хорошем настроении пьешь, да с радости, можно хоть литр одолеть — и ни в одном глазу. А когда на сердце дерьмо, то и от бутылки пива под забор свалиться можно.

— Замечал, — нехотя согласился я. — Не далее как вчера.

— Премии к Новому году не дали? — съязвил он.

— Тебе не понять.

— О! Видишь, какой у нас с тобой разговор обстоятельный получается? Мне не понять тебя, тебе — меня… Так что давай-ка, парень, меня обратно на нары. Нет у меня ни сил, ни желания с тобой говорить. У меня вся ночь в «разговорах» прошла. Спать хочу.

— А тебе не обидно, что один под статью пойдешь? Или думаешь, тебе подельники передачи на зону слать будут?

— Эти будут, пожалуй, — с ненавистью ответил он.

— Смотри-ка ты, — «удивился» я. — А ведь даже не спросил, какие подельники… Не все так просто в этой истории, да, Михаил Игоревич? У маньяков, как правило, подельщиков не бывает. А мы с тобой говорим явно об одних и тех же людях. Только ты мне их имена сказать не хочешь. На чем они тебя взяли? Узнали о твоих… э-э… о твоей болезни и заставили все это снимать на видео? Какой смысл тебе их прикрывать?

— Ты сам больной на всю голову, начальник, — с презрением ответил он. — Надо же было такое придумать…

— Тогда ничего не понимаю, — признал я.

— Я тебе об этом и толкую.

— Ладно, будем рассуждать логически. Если взять за основу факт, что убийства совершал ты…

— А если не брать?

— Тогда какой смысл молчать?

— Есть смысл. Такой смысл, ради которого на смерть идут с радостью. Не пытай меня, все равно не скажу. А сам не поймешь.

— Это почему? Вроде не тупой.

— Да потому, что свой палец всегда больнее кусать, чем чужой. И тебе моей боли не понять. Ты меня сейчас допросишь, придешь домой, опохмелишься и завалишься спать. Даже если я тебе все расскажу, что в твоей жизни изменится? Начальство похвалит, звездочку даст, премию пожертвует. А не скажу ничего, так и не сильно расстроишься — у тебя, наверное, таких «глухарей» немало.

— Таких еще не было.

— Привыкай…

— Все равно ведь эти эпизоды докажут, — продолжал увещать я, уже не веря в успех. — Машина, запись на видео — это доказательства. Опера здесь опытные, ухватят за ниточку — раскрутят… Только кассеты разойтись по городу успеют. То, что мне работы прибавится, — не страшно. Не впервой. А вот…

— Слушай, — взмолился он, — отстань ты от мня! Я спать хочу! Устал я! Все равно ничего не скажу, неужели не ясно?!

— Слушай, а правда, что стопка холодной водки похмелье снимает?

— Что? — Он даже опешил от такого вопроса. — Да… Еще активированный уголь с анальгином, но водка — надежней.

— Ты водку будешь?

— Думаешь, за стакан купить? — презрительно скривился он.

— Ничего я не думаю. Голова болит. Тошнит. Ты еще тут… Будешь — так говори, нет, так иди в камеру.

Он пару минут думал, рассеянно глядя на меня.

— Ну… Не откажусь. Вряд ли теперь удастся… Короче — буду.

Я вышел в коридор и попросил ожидавшего там Алексеева:

— Очень обидишься, если я попрошу тебя достать бутылку холодной водки и что-нибудь из закуски?

— А за пивом не сбегать? — нахмурился Алексеев.

— Тогда постереги его еще с полчасика, пожалуйста, я сейчас…

— Ты с ним, что ли, пить собрался? — удивился Алексеев.

Я неопределенно пожал плечами. Алексеев немного подумал, переводя взгляд с меня на дверь кабинета и обратно.

— Хм-м… Хорошо, схожу, — неожиданно согласился он. — Только ты за ним получше присматривай. Ему сейчас терять нечего. Жди. Я быстро.

Я вернулся в кабинет. Капланюк осуждающе покачал головой:

— Работнички… А если б я в окно сиганул?

— Сломал бы ногу, — пожал я плечами. — Или шею.

— А может, мне это и надо?

— Не, ты водку ждать будешь. А уж потом — в окно, или головой о стену… Ты что, в органах раньше служил?

— Нет. В армии краснопогонником был, — нехотя сообщил он. — Конвоировали заключенных. Потом охранником в частных фирмах.

— Понятно, — кивнул я, и мы замолчали. Молчали до тех пор, пока не вернулся Алексеев. Неодобрительно покосившись на меня, поставил на стол бутылку, ка-кие-то консервы, вынул из ящика стола два стакана и, не проронив ни слова, снова вышел за дверь.

— Не одобряет, — посмотрел ему вслед Капланюк.

— Самому противно, — признался я, разливая водку по стаканам.

— Со мной пить?

— Вообще пить. Я ведь и впрямь непьющий. Раз в год только и позволяю себе. Наверное, и этого не надо, но уж больно эти праздники душу травят. Тяжело на трезвую голову… Держи.

Он принял стакан и тут же, одним огромным глотком, выпил. Меня даже передернуло.

— А ты чего ждешь? — посмотрел он на меня. — Или надеешься, что опьянею и язык развяжется?

Я пожал плечами и, собравшись с духом, выпил.

— Бр-р! Мерзость какая! — с трудом выдавил я, переведя дыхание. — И чего? Когда оно… подействует?

— Жди, — развел он руками. — Это же не наркоз, тут время нужно… А что у тебя за проблемы с Новым годом?

— Тебе не понять, — насупился я.

— Вот видишь? Как я и говорил: мне не понять тебя, тебе — меня. Каждый умирает в одиночку.

— Очень интересно? — зло прищурился я.

— Мне, честно говоря, до фонаря. Своих забот хватает.

— А я могу рассказать, — неожиданно для самого себя решил я. — Никому никогда не рассказывал, а вот тебе могу.

— Это почему еще именно мне? — насторожился он.

— А ты — маньяк, — видимо, водка все же ударила мне в голову. — Ты ни смеяться, ни жалеть не станешь. И всякие поганые советы давать не станешь.

— Да-а? А вот теперь интересно… Ну-ну?

И я рассказал ему все. Не комментируя и не оправдываясь. Просто взял и рассказал свою жизнь сидящему напротив насильнику и убийце. А потом налил полстакана водки и выпил. Не знаю, что на меня нашло. Если б эту картину увидел нормальный человек, он бы просто не понял. А присутствуй при этом кто-нибудь из коллег, думаю, больше со мной в отделе никто бы не разговаривал. Но на тот момент мне было почему-то все равно.

— Забавно, — после долгого молчания сказал Капланюк.

— А-а, тебе забавно…

— Нет, забавно то, что я, кажется, ее знаю.

— Это как? — опешил я.

— Ты же сам сказал: блондинка, симпатичная, ветреная, забавная, любит танцевать и ушла от тебя примерно полгода назад. Так?

— Так.

— Значит, знаю.

Мы еще помолчали. Я выжидательно смотрел на него, он долго мялся, потом, на что-то решившись, подвинул ко мне стакан.

— Еще нальешь? Спасибо… Ладно. Черт с тобой. Скажу я тебе. Но только тебе. Без протоколов и не подтверждая в дальнейшем ни словом. Потом поймешь — почему… Идет?

— Идет, — согласился я.

— После армии я женился, — начал он свой рассказ. — Женился на той, которую любил. Как ни странно звучит, но она дождалась меня из армии. Любила меня безумно. Такая, как она, — одна на миллион. А я молодой, опыта и связей нет, да еще перестройка эта чертова… С деньгами туго… Устроился охранником в одну фирму — разорилась. В другую — зарплату по нескольку месяцев задерживали. Нелегко, в общем, было. Халтурил где придется. Потом ребенок появился, вообще едва концы с концами сводил. Да что говорить, всякое было… Одним словом. Когда удалось наконец устроиться в фирму с хорошим графиком и приличным окладом, держался за эту работу, как за спасательный круг. Не все нравилось, но от добра добра не ищут. Директор там был сволочь первостатейная. Люди редко делятся на плохих и хороших. В каждом человеке перемешано все, как в коктейле. По поступкам судят. Для кого-то ты плохой, для кого-то — хороший… А этот исключением из правил был. Родит иногда земля таких уродов… Фирма эта занималась видеопродукцией…

Капланюк замолчал, выдерживая паузу, и многозначительно посмотрел на меня. Я внимательно слушал, и он продолжил:

— Офис я охранял. Сначала по салонам, где кассеты продавались, постоять пришлось, но потом перевели на небольшое повышение. В отличие от большинства охранников, я не пил, на работу не опаздывал, и видно было, что местом дорожу. Вот и «выслужился» себе на голову. Поначалу-то все хорошо шло. Народу в офисе мало, ночью запираешься и спишь или фильмы по видику смотришь. Чисто, тепло. Спокойно. Заметно было, что с чем-то они мухлюют, но в какой фирме сейчас без этого? Кто-то налоги утаивает, кто-то «левым» товаром балуется, в общем, ничего особо криминального я не замечал. Почти год проработал. Семь месяцев назад это случилось. Были выходные, я как раз дежурил. Вдруг приезжает директор. Папанин его фамилия, Сергей Петрович. Сказал, что встреча у него. Мол, как люди придут, сразу к нему проводить, и все такое. Минут через двадцать пришли два каких-то «абрека». По-русски едва-едва говорят. Принесли ящик с кассетами. Большой ящик, из-под телевизора. И весь битком набит. Я проводил их к директору. Они недолго разговаривали: от силы минут десять-пятнадцать. Потом разошлись. Сперва «абреки» ушли, потом директор. И дернул меня черт! Скучно было. Дай, думаю, посмотрю, что за новинки эти «дети гор» принесли. Думал, что это «пиратские» копии. Даже не подозревал, что там на самом деле записано. Если б знать…

Он вздохнул, сам разлил остатки водки по стаканам, выпил и продолжил:

— Это были кассеты с записями изнасилований. Насколько я понял, все они были сделаны в Чечне и прочих бывших «братских республиках». Там же сколько лет беспредел творился! Людей крали, друг дружке, как баранов, перепродавали, и всяк норовил на этом денег побольше сделать. Девушки были в основном русские. И это понятно: за своих пулю в спину схлопотать можно. Они же там все кланами, как в Сицилии… Какие-то кассеты дублировались, но в целом количество изрядное… А на некоторых… Не поверишь: убийства. И мужчин, и женщин… Так меня это поразило, что я даже не заметил, как директор вернулся. Да не один. С водителем. Скорее это даже не водитель, а так… Есть такое слово, я в книжке читал — «фактотум». От латинского «делай все». Этакий телохранитель, советник и мальчик на побегушках одновременно. Здоровый бугай! То ли и впрямь забыли чего, то ли все специально подстроено было… А дальше все, как в дурном сне. Или в дешевом фильме про итальянскую мафию. «Ты сунул нос в наши секреты», «будем решать, что с тобой делать», и все в таком духе. Я не робкого десятка, но настрой у них был самый решительный. Да еще эти связи с «абреками»… Честно скажу: испугался. Ладно, говорю, виноват. Давайте думать, как могу загладить вину. Хотите, компенсацию, по частям, с зарплаты отдавать буду, а молчать обязуюсь как рыба. Они смеются. Компенсацию, говорят, можешь засунуть себе куда подальше, ты нам много больше денег теперь должен, но это дело десятое. В молчании твоем, говорят, мы не уверены. Должен теперь сделать такое, чтобы и с нами рассчитаться, и гарантию дать, что молчать по фоб жизни будешь. Я спрашиваю: что же это такое? Они на кассеты кивают — вот. Сделаешь такую же и расплатишься, и мы за твое молчание спокойны будем. Я сначала даже не понял. В Чечню, что ли, меня продать хотите, спрашиваю, а сам не верю. Уж больно на кошмарный сон все это похоже. Зачем в Чечню, отвечают. Здесь жертву найдешь. Кассеты эти на рынок не поступают. На каждую из них есть заказчик. И один заказ никак выполнить не можем, а человек ждет, обижается, большие деньги сулит. Хочет получить пленку с изнасилованием и убийством маленькой девочки. Сделаешь — в расчете. Я отказался наотрез. Режьте меня, говорю, прямо здесь, на такое не пойду. Пойдешь, отвечают. У тебя жена есть и дочка, как раз нужного нам возраста. Веришь, что через пару часов эта кассета будет снята с их участием? Нам, мол, теперь терять нечего, ты знаешь слишком много, а ситуация все равно разрешения требует. Я на них с кулаками… Куда там. Отделали как манекен. Я спортом давно не занимаюсь, а этот качок-водитель на какие-то курсы карате каждый день ходит. Лежу в крови, а директор по телефону названивает, «абрекам» звонит, говорит, что «заказ» есть… Может, только вид делал, что звонит, но мне тогда все за чистую монету казалось… Одним словом, согласился я. Дали мне три дня. Кинокамеру выделили. В первый день я напился в дрова, домой приходить боялся, только звонил. Успокаивал жену. Она думала, что я по бабам пошел… Ругалась… стал думать. Понимал, что убить я все равно не смогу. Просто физически не получится. Как и изнасиловать. У меня же дочка все время перед глазами стояла… А с другой стороны, директора я немного знал. Человек не только поганый, но и страшненький. Он на этом бизнесе живет, ему черту уже переступать не надо. Закажет моих как пить дать… Делать нечего. Взял камеру, сел в машину, стал по городу колесить. В пригороде увидел возвращающуюся откуда-то девчонку лет девяти. Пообещал купить куклу, если она мне ближайшую поликлинику покажет. Она в машину и села. Я отвез ее в тупик, что присмотрел за гаражами, запугал. И имитировал изнасилование и убийство.

— Ах, вот оно что, — не удержался я от восклицания.

— Да. Никто не погиб, — хмуро подтвердил он. — Потому и заявлений не было. Девочек я запугивал так, что они родителям сказать боялись. Может, кто и говорил, но… Что там было дальше — не знаю…

— А как же остальные… случаи?

— Обманули меня. Надо было, дураку, это сразу понять. Попала собака в колесо — пищи, да беги. Принес им первую кассету, обман с рук сошел, но зато крючок на меня нашелся. Потребовали еще одну, и еще одну… Клиент платил, заказы поступали… Мне они с каждой кассеты по двести долларов давали, щедрые парни…

— Как же ты имитировал все это? — не поверил я.

— Как-как… Говорил девчонкам, что, если жить хотят, пусть не сопротивляются, а потом набрасывал им на шею свой ремень или их же колготки и приказывал притвориться мертвыми… Потом отвозил на то же место, где брал, и уезжал. Пробовал взбунтоваться. Отказался наотрез. Сказал, что расплатился с лихвой, но они поставили условие: еще три кассеты. На второй я и попался.

— А сколько всего было?

— Неважно, — отвернулся он.

— Почему же ты не хочешь об этом рассказать? Их боишься?

— И боюсь, и… Понимаешь, мне все равно не жить. Это я для себя твердо решил. Во-первых, мне в камере такое устроят, что смерть избавлением покажется, уж ты-то знать должен. А во-вторых, жена и дочь…

— Что?

— Они не поверят, — убежденно сказал он.

— Пойми, Михаил Игоревич, — вздохнул я. — Доказать все это — дело техники и нескольких дней. Как я уже говорил: машина, кассета. Директора этого я обязательно задержу. Суд, в конце концов.

— Суда не будет, — твердо сказал он. — Я до суда дожидаться не буду. Все равно один конец, так что уж там… А значит, и они до конца все равно не поверят. Может, сомневаться будут, но не поверят. Они меня совсем другим знают… А если человек твердо решился на такое, его остановить нельзя. Это я тебе точно говорю. Насмотрелся за время службы… Но все же об этом моем решении помалкивай, прошу тебя. Хотя бы в благодарность за то, что я тебе карты открыл.

— Благодарить мне тебя не за что, — сказал я. — То, что ты рассказал, — всего-навсего ПРАВИЛЬНО. Понимаешь? Там, — я кивнул в потолок, — может, это и зачтется. Потому как этим ты, весьма вероятно, несколько жизней спас. Они вряд ли остановятся, а другой может так не «кокетничать» с совестью. Но ты все равно подлец, Михаил Игоревич. Сам знаешь, что возможностей поступить иначе у тебя была целая куча. Мог уехать, мог в милицию заявить… В конце концов, мог этих уродов из-за угла перестрелять. Тоже преступление, но даже ты сам после него в петлю бы не лез. Чуешь разницу? Девочек тех ты травмировал на всю жизнь. Имитация это или нет, но для них — все всерьез. И родители их кастрировали бы тебя ржавыми ножницами, не вдаваясь в подробности твоей истории. Так что мешать тебе или отговаривать от принятого решения я не стану. Сам себя не отговори. Про него обещаю молчать. А уродов этих все равно задержу. Ты же понимаешь, иначе я просто не могу.

— Понимаю, — сказал он, — потому и рассказал… Только помни, что ты мне обещал: подтверждения этому у меня не проси. Больше я никому это повторять не стану. Сам знаешь, почему. Доказательства, думаю, найдешь. Они подонки, но не гении. Бизнес у них на поток поставлен, так что кассет хватает. Адрес запиши, где фирма эта расположена… И вот что… Я тебе к чему рассказываю… Девчонка твоя…

— Что? — насторожился я.

— Если я не путаю… Но вроде все сходится…

— Да не тяни же ты! — не выдержал я.

— С директором этим она сейчас.

— Врешь! — выдохнул я.

— А смысл? Как раз в это время у него такая появилась. И приметы все сходятся. Олей зовут, блондинка… Тоже такая… Ветер в голове. Он с ней несколько раз приезжал в офис… Но я не ревность в тебе вызываю. Понимаешь… Гнида он. На все способен. А девочка… не слишком умная. Рано или поздно, но рога ему наставит. И, если такое случится… Одной кассетой у него может стать больше.

Я вскочил с места.

— Ты куда? — спросил Капланюк, прекрасно зная ответ.

— К нему.

— В офисе его нет. Не забывай: Новый год на дворе. Дома тоже нет. Я, по случайности, знаю, где он сейчас отдыхает.

— Говори!

— Под Петербургом есть такие маленькие коттеджи-отельчики. Во Всеволожске бывал?

— Доводилось.

— Дай ручку и бумагу, я тебе нарисую, как это место найти. Место примечательное, не ошибешься. С умом дома сделаны, с фантазией. Если сауна, то не просто абы где, а прямо в номере, на балконе устроена. Очень все продумано. Где-то прямо в номере качели имеются, где-то…

— Да ты дело говори, мне эти подробности до фени! Рисуй!

— Я рисую… Я им туда перед самым Новым годом коньяки привозил и деликатесы всякие. Они числа с двадцать седьмого гулять начали, сами съездить уже не в состоянии, а я вроде как уже доверия заслуживаю, по их пониманию… Или просто вовсе за шестерку держать стали… Никуда, мол…

Не дослушав, я выхватил у него из рук бумагу со схемой и бросился к выходу.

— Возьми с собой кого-нибудь! — крикнул мне в спину Капланюк. — Их двое. И они здоровые как лоси.

В коридоре меня поймал за рукав Алексеев:

— Что случилось? Узнал что-нибудь?

— Да. Позже расскажу. Времени нет. Все в масть — не сомневайся. Только несколько необычней, чем вы предполагали… Не обижайся, капитан, так карта легла, что это мое личное дело оказалось. Вечером все расскажу — обещаю.

— Помощь нужна?

— Нет, — ответил я, убегая. — Вечером позвоню… Спасибо!

Он что-то прокричал вдогонку, но я уже не расслышал. Выбежав на улицу, поймал частника и за совершенно бешеные деньги договорился о поездке под Всеволожск.

— У-у, запах-то какой… приятный, — благодушно заворчал третий «близнец»-водитель (клонируют их, что ли?). — Видно сразу: человек хорошо Новый год отметил. А я вот…

— Знаю, — грубо оборвал я. — Посидел часа полтора и халтурить поехал. Дома жена своим ворчанием все равно праздник отметить бы не дала.

— Да, точно, — удивленно протянул водитель. — Откуда вы знаете? Раньше…

— Все не так было, — безжалостно закончил я. — Бедней, но веселее. А похмельный синдром лечат либо холодной водкой, либо активированным углем с анальгином.

Водитель опасливо покосился на меня и замолчал. Я не хотел его обижать, но мне надо было подумать, не отвлекаясь на пустую болтовню. По большому счету, вариантов у меня не было. Привлекать к задержанию знакомых оперов или коллег по отделу значило бы открыть свою тайну на всеобщее обсуждение и насмешки. Пытаться вызвать ОМОН или привлечь иные силовые структуры было несколько сомнительно. Они и в будние дни не слишком торопятся, что говорить о праздниках. Дважды за всю мою службу мне доводилось вызывать группы захвата. Не знаю, как в боевиках, а лично на моей памяти они приезжали часа через два, а то и три. К тому же их участие также не давало гарантию конфиденциальности: задерживать-то будут всех, попробуй потом отпусти кого-нибудь, не допросив… Вывод был печален: задерживать этих уродов надо самому. Задерживать срочно, пока не успели уничтожить улики, пока не пришли в себя после новогоднего загула, и… пока есть шанс тихо отпустить эту чертову кошку… Сложность была в том, что оружия у меня не было, а подозреваемые вполне могли быть вооружены. К тому же если хотя бы половина того, что Капланюк рассказал о том бугае, правда… Но других вариантов я не видел.

Разобиженный водитель высадил меня возле мотеля, принял деньги и уехал, даже не пересчитав мятые десятки и пригоршню мелочи. Кстати, на обратную дорогу денег у меня не оставалось, но в данный момент меня заботило не это.

Хорошенькая девочка за стойкой портье приветливо улыбнулась мне, но улыбка превратилась в кислую гримаску, когда я продемонстрировал удостоверение.

— Майор Строев. Третий отдел, — представился я. — В каком номере у вас остановился Сергей Петрович Папанин?

— Я не знаю, могу ли…

— Можете! — твердо заявил я. — И как можно быстрее. Не наживайте себе неприятностей.

Она с сомнением посмотрела на меня, морща хорошенький носик от исходящих от меня водочных «ароматов», но все же сверилась с какими-то бумагами и ответила:

— Седьмой номер. Это на втором этаже. Подождите минутку, я сейчас позову администратора…

— Пусть поднимается прямо в номер, — на ходу бросил я. — И вы приходите. Попозже. Понятыми будете.

Отыскав нужный номер, я, не обращая внимания на гуляющих по коридору постояльцев, приложил ухо к двери. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что я попал по назначению. В номере на полную громкость орал магнитофон, и сквозь песни Глюкозы доносились подбадривающие крики:

— Давай, девочка, станцуй для нас! Жми, Оленька, мы в экстазе!

— Везет кому-то с похмельем, — проворчал я и, отойдя на несколько шагов, с короткого разбега вышиб плечом дверь.

«Новый год удался» — так могли бы сказать постояльцы этого номера (если не принимать во внимание мой визит и последующие за ним нюансы). Симпатичное когда-то помещение было захламлено до полного разгрома. Пустые бутылки громоздились даже на стоящем посреди комнаты бильярдном столе. (Капланюк не соврал: номера здесь были оборудованы и впрямь несколько необычно для отеля. Впрочем, подобные отели были настолько специфическими, что удивляться, в общем-то, не приходилось.) На бильярдном столе танцевала полуголая блондинка, весьма симпатичная, несмотря на следы недельного загула, явственно проступавшие на ее мордашке. На огромной кровати раскинулся кряжистый детина в белом халате, с бутылкой шампанского в руках. При моем появлении он сел, недоуменно тараща заплывшие от пьянства глаза.

— Это еще что такое? — изумился он.

— Папанин? — коротко спросил я, косясь на даже не пытавшуюся прикрыть просвечивающую сквозь пеньюар грудь блондинку. На лице девицы не было и тени испуга, лишь детское любопытство и даже какая-то затаенная радость от предвкушения предстоящего шоу.

— Ну, — подтвердил мужчина, — и что?

— Милиция. Одевайтесь.

Зря я таращился на эту стриптизершу-любительницу. Облегчение от того, что ею оказалась не моя жена, едва не обошлось мне слишком дорого. С медвежьим ревом откуда-то сбоку на меня прыгнула двухметровая стокилограммовая туша. Предупреждал же Капланюк! Да и в номере я слышал ДВА мужских голоса… Ах, женщины, женщины, как же расслабляюще вы действуете на мужчин! Не из суеверия не берут вас на корабли и не из жалости на войну. Ну, о чем еще можно думать, когда вы рядом? Ваше ли это достоинство, или наш недостаток, но от мужской работы вас надо держать подальше…

Наверное, он и впрямь был неплохим бойцом, этот папанинский «фактотум», но многодневная гулянка все же притупила его реакцию, а бильярдный кий был слишком близко от меня, чтоб я не успел до него дотянуться… В армии нас первым делом обучали рукопашному бою с оружием. Каждый, служивший в спецчастях, помнит это примитивное, вбитое в нас навсегда на уровень подсознания упражнение: колющий удар «штыком» и мощнейший боковой удар «прикладом» снизу вверх в голову. В грохоте, с которым обрушилась на пол эта туша, не было моей заслуги: спасибо сержанту Коковцеву, парню из маленького сибирского городка, вбившему в меня это упражнение так, что и в конвульсиях, на смертном одре, я буду, наверное, выполнять именно его. А вот поднимающемуся мне навстречу с угрожающим видом и зажатой в руке бутылкой Папанину я врезал уже от души, по-простонародному: перехватив кий за острие и что было сил приложив толстый конец к уху порнодельца. Вышло неплохо. Кий, правда, переломился пополам, зато и бутылка из рук гада выпала на ковер. А мгновением позже ее накрыло рухнувшее следом тело. «Партия!» Не в том смысле, что партия мне приказала, а в том, что игра закончена. В мою пользу: два — один.

— Ух, ты! — донеслось со стола восхищенное. — Вот это мужик! Мне бы такого… Парень, ты не занят? У тебя жена есть?

— А ну, брысь домой… кошка драная! — не выдержал я столь долгого контроля над эмоциями.

Она послушно спрыгнула со стола, вмиг сгребла свою одежду и, не заставляя просить себя дважды, покинула номер, даже не затрудняясь столь долгой процедурой, как одевание. Правда, две веши она все же успела сделать уходя. Одарить меня таким взглядом, после которого сразу сбрасывают с постели покрывало, и бросить на бильярдный стол визитную карточку.

— С ума сойти, — вслух произнес я, когда дверь за ней наконец закрылась. — Оказывается, их много…

Зачем-то я смял визитку и бросил ее в угол. Взял со стола сотовый телефон кого-то из находящихся в прострации постояльцев и позвонил Григорьеву в отдел…

Я сидел на подоконнике в своей квартире и смотрел на идущий за окном дождь. Это уже не удивляло. Как и сообщения по радио о наступающем наводнении. Что здесь такого: наводнение в Новогоднюю ночь? Подумаешь…

Информацию Михаила Капланюка мы реализовали удачно: в офисе и на квартире Папанина были обнаружены кассеты с запрещенной видеопродукцией. А сам порноделец оказался не таким уж крепким орешком и начал колоться еще до приезда Григорьева и местных оперов, перечисляя точки сбыта и называя поставщиков. Его бугай — «фактотум» — оказался менее разговорчивым: в себя он так и не пришел до приезда «Скорой помощи». Врачи сказали, что жить будет, хотя за последствия ручаться не могут. Может, как надеялся Маугли, «через трещинку в голове войдет хоть немного ума», а может, так и останется идиотом, бросающимся на похмельных офицеров милиции. Кстати, Григорьев единственный, кто так и не понял, в каком состоянии я пребывал все это время. Решил, что секрет успешной операции как раз в том, что из всех участников событий я — единственный, кто находился в трезвом уме. Я не стал его разубеждать. Новый год прошел, и теперь я долго не возьму в рот этой гадости. До следующего Нового года. А может быть, если повезет, то и дольше. Может быть, в очередной раз, когда она вернется, все будет по-другому? Хотя вряд ли… Но все же я буду ее ждать. Смешно это или грустно, но так уж сложилось. Я не могу иначе. Она придет. Праздники кончились, и скоро она должна вернуться. К счастью, кошки — не люди, они всегда возвращаются…

Уроки вежливости

Наступивший август ошпарил и без того утомленный зноем город. Накаленный воздух над плавящимся асфальтом словно загустел и ритмично покачивался у ног сидевших на лавочке старушек, пытаясь подражать ленивой соразмерности морского прибоя. Они представляли собой довольно комичную пару: маленькая, худенькая востроносая старушка беззащитно-интеллигентного вида и ее подруга — толстая, грудастая, с нескрываемым ехидством в маленьких умных глазах и в шляпе совершенно немыслимого фасона на голове. Они сидели в тени могучего, потрескавшегося от времени тополя и заинтересованно наблюдали за стоящими у гаражей широкоплечими, дочерна загорелыми мужчинами в одинаковых черных джинсах и серых футболках. Мужчины о чем-то яростно спорили, и, судя по несдержанным жестам, их беседа запросто могла перерасти в потасовку.

— На них ведро холодной воды не мешало бы опрокинуть, — заметила худенькая старушка. — А то от жары совсем ошалели, скоро друг дружку за грудки хватать станут. Вроде братья, а как разошлись — до беды недалеко…

— Братья? — удивилась толстуха. — А-а, одеты одинаково… Нет, Марья Кузьминична, это не братья. Один черноволосый, круглолицый, другой — русый, тонкокостный, а тот, что машину водит, вообще с явной примесью татаро-монгольского ига…

— Третий? Мне казалось, что их двое.

— Видела ты всех трех, только по очереди. Это тебя одинаковая одежда с толку сбивает. Ты не на одежду смотри, а на лицо, фигуру, манеру поведения. Вообще-то это довольно странно, что разные люди столь одинаково одеты — словно из детдома. На униформу для работы не похоже.

— Может, в одном магазине закупаются? — предположила Марья Кузьминична. — Или по случаю, по дешевке, достали, из гуманитарной помощи какой-нибудь…

— Может быть, может быть, — протянула ее собеседница, но было ясно, что эти предположения ее не убедили.

Один из мужчин обернулся и, заметив наблюдающих за ними старушек, что-то сказал своему товарищу. Тот бросил короткий взгляд в их сторону, пренебрежительно махнул рукой и ответил что-то, вызвавшее у его напарника кривую ухмылку.

— Никак про нас что-то говорят? — удивилась Марья Куьминична.

— Изгаляются — чего от них еще ожидать можно? Не нравятся они мне. Каждый день их вижу и каждый день… не нравятся.

— Ты когда к сыну переехала? Две недели назад? — уточнила Марья Кузьминична. — А я их уже третий месяц встречаю, и хоть бы раз поздоровались. Дворик у нас маленький, тихий, все друг друга знают, и хоть народ разный живет, а все же какое-то подобие вежливости соблюдать пытаются. Эти же за время, как гараж у Николая арендовали, поздороваться ни разу не соизволили, зато обматерить пару раз успели. Особенно тот, черноволосый, в выражениях не стесняется. Я как-то раз из магазина возвращалась, так он на меня из гаража вылетел и, вместо того чтоб извиниться, еще и обложил трехэтажно. А жаловаться сейчас бесполезно. Это их время…

— Не скажи, — покачала головой толстуха. — Такое быдло во все века и времена кончало плохо. С такими отморозками серьезные люди дел иметь не хотят, да и простые — брезгуют. Вот они в такие кучки и сбиваются.

— Эй, кошелки старые! Все шпионите?! — бросил один из парней, проходя мимо. — Когда-нибудь я вам в этом гараже носы-то дверью прищемлю!..

Толстуха невозмутимо продолжала, обращаясь к подруге:

— Древние говорили, что буквально каждый поступок человека определяет его дальнейшую жизнь. Неисчислимое количество вариантов. Вот и идут: одни — прямо, другие — противолодочным зигзагом, а третьи… третьи туда, куда их пошлют. Не расстраивайся, Марья Кузьминична, — приобняла она подругу за плечи. — Поверь моему гигантскому опыту: эти отморозки являются как раз яркими примерами «создателей своей судьбы». Когда-нибудь стиль жизни их в такое болото заведет, что только пузыри на поверхности останутся. Зловонные.

— Ты оптимистка, Екатерина Юрьевна, — вздохнула старушка. — Пока что все наоборот. Хамы и ворюги правят бал, а работяги и интеллигенты на обочине жизни. Я сорок лет учила детей… И сейчас с ужасом думаю: неужели среди этой серой, жрущей и размножающейся массы есть те, кому я пыталась показать красоту творений Пушкина, Есенина, Толстого? Неужели и я виновата в том, что происходит сейчас? Наверное, виновата. Вот теперь и живу так…

— Ах, оставь, Марья Кузьминична, — поморщилась толстуха. — Мы привыкли повторять: все плохо, все пропало… А если вдуматься, когда мы жили легко? Просто за лесом мы не видим деревьев. Вечерами я сажусь возле торшера с томиком Цветаевой — чудо, как хорошо! — никуда ведь книги не делись, а стало быть, и наслаждаться ими можно. Иногда покупаю себе бутылку красного вина, зову друзей — друзья-то ведь тоже есть! — и болтаю с ними о пустяках. Осенью хожу шуршать листьями в парк — и парк остался! Понимаешь, о чем я? Есть то, что никто у нас не отберет. То, что нам дано не правительством и не соседями, и то, что было и будет всегда. А остальное — временное.

— Я все хотела тебя спросить, Екатерина Юрьевна, — с любопытством взглянула на нее собеседница. — Кем ты работала? Две недели с тобой общаюсь, а понять этого не могу. Умная, образованная, а характер не такой зашибленный, как у меня. Не из рабочих, не из торговли… Служащая?

— Я-то? — задумалась Екатерина Юрьевна. — Пожалуй, что служащая. Да, можно и так сказать. Служащая.

— Статистика? — ободренная своей проницательностью, попыталась развить успех Марья Кузьминична. — Или наука?

— Ну-у… Скорее наука, — ответила та. — В социальной сфере. Точнее — в морально-нравственной.

— Социолог, — понимающе кивнула Марья Кузьминична. — Ох, жарко-то как! Еще полудня нет, а так душно… Но в квартире еще хуже. Здесь хоть слабенький, а все же ветерок. Но вскоре все равно уходить придется: в нашем возрасте такая погода вредна.

— В нашем возрасте любая погода вредна, — улыбнулась Екатерина Юрьевна. — Мы дамы не первой молодости. Зато мудры аки змеи. А потому должны видеть плюсы даже в этом возрасте. Ты видишь?

— Честно говоря, немного, — со вздохом призналась она.

— Это и есть мудрость, — пошутила Екатерина Юрьевна. — Когда были молодые и зеленые, мечтали дожить до глубокой старости и яростно не хотели быть при этом старухами. Ну не дуры ли?

— Смотри, смотри, — прервала ее подруга. — Что-то случилось. Вон как несется… и еще один… и еще…

Из-за угла соседнего дома один за другим выбегали облаченные в бронежилеты милиционеры и, становясь плотным полукольцом, ощетинились стволами автоматов в сторону зарешеченных окон первого этажа.

— Там сберкасса, — сказала Марья Кузьминична. — Видимо, что-то серьезное произошло: вон их сколько набежало. Видать, ограбили.

— На кражу не похоже, — покачала головой Екатерина Юрьевна. — Не было бы смысла оцепление выставлять…

Вдоль милицейского оцепления, плотоядно осматривая решетки на окнах, прошли несколько рослых парней в камуфляжах и черных шапочках-масках, столь неестественных на жаре, что даже смотреть на них было больно.

— ОМОН, — удивилась Екатерина Юрьевна. — Да, что-то там неординарное творится… пойду-ка я посмотрю. Нет-нет, тебе лучше не ходить, там может быть опасно. Я тебе потом все расскажу…

Небольшая площадь, на которую выходили двери сберкассы, была заполнена десятками одетых в бронежилеты солдат, заставлена доброй дюжиной легковых и грузовых автомашин с эмблемами разнообразных милицейских подразделений — от ГАИ до «неприметных» машин ФСБ. Екатерина Юрьевна подошла поближе к оцеплению и попыталась заглянуть за широкие спины солдат, но, кроме закрытых дверей и зарешеченных окон сберкассы, ничего не увидела.

— И что там происходит? — спросила она у стоящего рядом мужчины.

— Заложников взяли, — охотно пояснил тот. — Видать, хотели по-быстрому ограбить, да что-то не выгорело. Теперь требуют машину, вертолет и деньги. Даже здесь жадничают: в сберкассе сидят и деньги канючат.

— Много?

— Миллион долларов.

— Я про заложников спрашиваю, — пояснила Екатерина Юрьевна. — Людей там много было?

— А-а… неизвестно. Дюжина, может, больше. Если через три часа деньги не получат, грозятся убить первого заложника. Дилетанты! Кто ж так банки грабит?! Американских боевиков насмотрелись, наркоты несчастные. Неужели и впрямь сбежать рассчитывают?! Никуда не денутся, всех возьмут — это же дураку ясно!

— Да, странно, — согласилась Екатерина Юрьевна. — Крайне неудачное место для ограбления… А машину, на которой они приехали, нашли?

— Вот чего не знаю, того не знаю, — с веселым любопытством посмотрел на нее мужчина. — А ты, мамаша, видать, тоже боевики смотреть любишь?

— Нет, — категорично отвергла она столь неприличное подозрение. — Не люблю. Очень не люблю. Я спокойные, добрые фильмы предпочитаю. Без истерик, без глупого дилетантства, без… В общем, сейчас таких почти не делают.

Она повернулась и, сложив руку «козырьком» перед глазами, принялась разглядывать крышу противоположного дома. Яркие блики солнечных лучей на линзах оптических прицелов притаившихся там снайперов играли, как огоньки на новогодней елке. Старуха огляделась по сторонам и, заметив суетящихся вокруг стареньких «Жигулей» людей в штатском, покачала головой:

— И машину их нашли. А и как не найти? Ее сложно было бы не найти…

Она с трудом выбралась из толпы, пополняющейся все новыми и новыми зеваками, и направилась к группе стоящих поодаль офицеров.

— Извините, пожалуйста, — окликнула она их. — Кто здесь старший?

Лысый здоровяк в форме полковника с нескрываемым раздражением оглядел старуху, но все же кивнул:

— Я старший. У вас есть какая-то информация?

— Есть… Вы бы стали в этой сберкассе заложников брать? Вот вы, лично, как профессионал? Стали бы?

— Другой информации, не считая вопросов, у вас нет? — Было заметно, что он едва сдерживается, чтоб не пустить соленое словцо по адресу отвлекающей от работы старухи. — Это все, что вы хотели сказать?

— Я думаю, что не стали бы, — продолжала Екатерина Юрьевна, словно не замечая краски ярости, заливающей лицо полковник. — А они стали… Почему?

— Падение нравов, — язвительно ответил полковник, — развал в стране, невыплата пенсий, проигрыш коммунистов на последних выборах… Идите домой, мамаша, не мешайте работать. — Он повернулся к сидящему в машине лейтенанту: — Сережа, запроси по рации: кто возглавил оперативный штаб и где эти долбаные переговорщики?! Полковник Дивов? Передай вот что… Мамаша, вы еще здесь?! — нахмурился он. — Петров, отведите гражданку в безопасную зону… И вообще, отодвиньте оцепление еще метров на сто! Почему до сих пор нет пожарной машины?! Где «Скорая»? Ага, вижу… Значит, так, Сережа, передай Дивову, что…

Екатерина Юрьевна укоризненно покачала головой и, вздохнув, пошла вслед за русоволосым капитаном.

— Мне в другую сторону, — сказала она, дойдя до кольца оцепления. — Я тут дворами пройду, не извольте беспокоиться. А скажи мне, голубчик: что, злодеи эти, взрывчаткой еще не угрожали?

— Было дело, — равнодушно отозвался капитан.

— А по телефону их требования один из заложников диктовал?

— Откуда вы знаете? — удивился он. — Вам бы, мамаша, с таким умением информацию добывать в разведке бы работать… Всего доброго.

Он повернулся и поспешил обратно.

— Не психи и не дилетанты, — задумчиво пробормотала Екатерина Юрьевна. — Странно… Очень странно…

Кружным путем она вернулась во двор своего дома, устало опустилась на скамейку и, не обращая внимания на любопытные взгляды, которые бросала на нее подруга, задумалась.

— Ну? — не выдержала Мария Кузьминична. — И что там случилось? Ограбили?

— Заложников взяли. Но взять-то взяли, а вот что дальше делать собираются? Место для подобной акции — неудобнее не придумаешь… Как уходить будут? Хоть на машине, хоть на вертолете — глупо. Центр города, и такое количество милиции на хвосте. Нет, что-то здесь не то…

Кончиками пальцев потерла морщинистый лоб, пояснила испуганно охающей подруге:

— Преступнику всегда важно грамотно уйти с места преступления, нежели проникнуть в него. А они не дураки, но почему-то… Хотя… Да, если так, тогда все сходится… Да, пожалуй, что так… Но меня там даже слушать не стали. Ну и черт с ними, солдафонами невоспитанными. Мы тем, кто повежливее, подарок сделаем… Вот что, Марья Кузьминична… У тебя замок есть?

— Есть… А зачем?

— Сделай одолжение — принеси мне его на часик-другой? А я пока пойду, позвоню в одно место…

Отошла за угол дома, покопалась в записной книжке и, достав из сумочки сотовый телефон, набрала номер.

— Иннокентий Семенович? Добрый день, подполковник Беликова беспокоит. Помните такую? Да-да, по делу Пискунова… Спасибо, хорошо. А ваши? А иначе когда у нас было? При нашей профессии тишина да спокойствие лишь преддверие беды… Я знаю, что вы сейчас заняты, поэтому буду краткой. Прослышала я, что вы возглавляете оперативный штаб по ситуации с заложниками в сберкассе? Вот по этому делу я и хотела поговорить. Я тут в соседнем доме небольшую операцию проводила… Да, подъезжайте. Только поторопитесь — там все хитрее, чем кажется на первый взгляд. Я сама подойду… Хорошо, жду.

Она вернулась обратно к скамейке, где уже ждала ее недоумевающая подруга.

— Вот спасибо, Марья Кузьминична, то, что надо. На такой замок как раз таких свиней и запирать! Да не смотри ты на меня так испуганно. Не сошла я с ума на этой жаре, хотя и немудрено было бы… А теперь слушай, что нам надо делать…

Из-за спин стоящих в оцеплении милиционеров Екатерина Юрьевна с тревогой наблюдала, как русоволосый капитан медленно приближается к дверям сберкассы, на вытянутых руках неся прозрачный полиэтиленовый пакет, набитый пачками стодолларовых купюр. Дойдя до порога, он осторожно, словно стеклянную вазу, положил пакет на ступеньки, и так же медленно двинулся в обратный путь. Когда он добрался до линии оцепления, Екатерина Юрьевна облегченно вздохнула. Дверь сберкассы открылась, и на пороге появился испуганный мужчина лет сорока, несмотря на жару, затянутый в тем-но-синий «строгий» костюм. Умоляюще посмотрел на напряженные лица милиционеров, зевак, поднял пакет и вновь скрылся в помещении.

— Заложник! Да нет — бандит! Заложник, — пронесся шепот по рядам людей. — Да не бандит это, а заведующий сберкассой, я его знаю… Неужели так и отпустят бандитов? О чем вы говорите? Ни за что не отпустят! Но раз передали деньги, значит, пошли на их условия. Ну и что? Никто их отпускать не собирается. Дадут немного отъехать, а там…

Заметив черную, блестящую лакировкой иномарку с госномерами, Екатерина Юрьевна принялась энергично пробираться к ней сквозь толпу. Из иномарки выбрался высокий, худощавый, седой как лунь человек и, поздоровавшись с коллегами, заозирался, выискивая кого-то в толпе. Заметив спешащую к нему Екатерину Юрьевну, он взмахом руки приказал солдатам пропустить ее и со старомодной церемонностью поклонился:

— Рад вас видеть. Говорить будем здесь или?..

— Лучше в машине, — решила она. — Раз уж они такие умники, могли направить в толпу зевак своего координатора.

Полковник распахнул перед ней дверцу иномарки, сел рядом, включил кондиционер, кивнул:

— Слушаю вас.

— Иннокентий Семенович, — вновь повторила свой вопрос Екатерина Юрьевна, — вот вы как профессионал стали бы выбирать для «экса» именно эту сберкассу?

— Нет, — решительно сказал полковник. — Крайне неудобное место.

— А ситуацию качают крайне профессионально, — заметила она. — Это противоречие меня и насторожило. Теперь уже ясно, что это не было неудачной попыткой ограбления. Захват заложников был спланирован тщательно и заранее. Но почему умные и, по всей видимости, опытные преступники разыгрывают столь зрелищное, но однозначно провальное шоу? Они ведь прекрасно понимают, что шансов выбраться из города и благополучно скрыться с деньгами у них — ноль?

— Видимо, у них есть какие-то козыри в запасе, — ответил полковник, — но и у нас найдется, чем их порадовать… Эх, если бы еще журналистов и зевак поменьше!

— Мне кажется, на то и расчет, — сказала она. — Им нужны были эти журналисты и эти зеваки. Они их гарантия от ваших… м-м… решительных действий. «Гуманизм», «милицейский произвол», тыр-быр… вы ведь раньше чем с наступлением сумерек на штурм не решитесь?

— Пока что такого решения не было вообще, — осторожно сказал Дивов. — Но… Психоаналитики говорят, что именно к этому времени они психологически вымотаются, устанут… Переговоры надо затягивать любым путем…

— Сколько денег вы им уже передали?

— Триста тысяч долларов. Пообещали привезти оставшуюся сумму в течение пяти часов. Они согласились подождать.

— По поводу этих пяти часов можете не обнадеживаться. У вас их не будет. Минут через пятнадцать-двадцать можно смело начинать штурм. Я рекомендую обратить ситуацию с журналистами и зеваками себе на благо. Устроить этакое эффективное шоу с криками: «Ура! В атаку! За Родину!», выбиванием головой оконных рам. А можно и просто подойти, открыть двери и выпустить заложников. Это смотря, что вам больше по душе.

Полковник пожевал губами, в задумчивости глядя на собеседницу, и вздохнул:

— Вы явно что-то знаете, но поймите меня правильно: я хоть и руковожу операцией, но даже я… Представляете, на каком уровне решаются такие вопросы? И что будет, если с их стороны прозвучит хоть один выстрел? А если — не дай бог! — они действительно психи и все-таки решат взорвать имеющиеся у них боеприпасы? При всем уважении к вам, я должен сначала услышать… и обдумать имеющуюся у вас информацию.

— Законное требование, — согласилась Екатерина Юрьевна. — Это займет совсем немного времени… Мы тут проводим операцию по выявлению одного высокопоставленного педофила, по слухам, снимающего для своих целей квартиру как раз в доме по соседству. И я уже две недели изображаю бабушку, приехавшую посидеть с внуком, пока родители отдыхают на курорте. И если б не эта легенда, давно бы уже надрала задницу нескольким грубиянам, снявшим гараж во дворе этого дома. Три месяца назад хозяина гаража сбила машина, и он попал в больницу. Жена у него сидит без работы, вот они и согласились на лето сдать гараж в аренду. Может быть, я и не обратила бы на них внимания, если б не это вызывающее хамство, но, видимо, ребятам надо было срывать на ком-то свое нервное напряжение. А нервничать было отчего. Я обратила внимание, что проводят они в этом гараже буквально дни и ночи, едва ли не живут там, а машина, которую они там держат, в хорошем состоянии. Во всяком случае, каждый вечер они выезжали на ней, увозя ка-кие-то мешки, перепачканные землей. Возвращались без них, а на следующий день все повторялось сначала. Не склад же у них там, правильно? Только сегодня я поняла, что они там делали. Поняла и попросила одну свою знакомую одолжить мне огромный амбарный замок, который и навесила на дверь гаража, а ключ от него с превеликим удовольствием передаю вам. Забирайте этих грубиянов, Иннокентий Семенович, они мне порядком надоели. Не слишком приятно каждый день выходить во двор, ожидая очередной грубости в свой адрес. К тому же, леший из раздери, я все же на работе, а не на старушечьих посиделках… Так что забирайте. Отправьте пяток-другой солдат за этот дом. Там они увидят пожилую женщину в светло-синем платье, она стоит возле гаража. Как только она подаст сигнал — можно начинать штурм.

Полковник некоторое время молчал, напряженно размышляя, потом смущенно кашлянул и признался:

— Простите, Екатерина Юрьевна, ноя… Все-таки не очень понимаю, где связь между заложниками и оскорбившими вас людьми. То, что вы их заперли в гараже, приятная месть за столь долгое терпение, но я…

— Вы помните Берлин? — спросила она. — «Коммерцбанк»?

Полковник уже открыл было рот, чтобы сообщить о том, что он и в Берлине-то не был, не то что в каком-то находящемся там «Коммерцбанке», но так и замер с открытым ртом и потешно вытаращенными глазами. Потом громко хлопнул себя ладонью по лбу и пулей вылетел из машины.

— Взвод ОМОНа за дом! — яростным шепотом скомандовал он одному из офицеров. — У гаража женщина в светло-синем платье. Как только она даст сигнал… Начинаем штурм!

— Но…

— Я сказал — штурм! — повторил он и, обернувшись, виновато попросил: — Екатерина Юрьевна, извините, но… Мне нужна рация в машине, требуется кое-что уточнить, кое с кем связаться…

— Понимаю-понимаю, — она послушно выбралась из прохладного салона. — Только помните, что у вас осталось минут десять-пятнадцать… Может, меньше…

И, не обращая внимания на удивленных офицеров, которые никак не могут взять в толк, что за толстуха может командовать их грозным начальником, неторопливо пошла прочь…

Через десять минут появившийся на углу дома человек в пятнистом камуфляже резко взмахнул красным флажком, и в тот же миг, приосанившись, полковник Дивов скомандовал:

— Вперед!

Под прикрытием направленных на окна автоматов и снайперских винтовок к дому бросилась группа захвата. Двое тащили за собой металлические тросы, концы которых были закреплены на кузовах грузовиков. Еще несколько соскользнули по веревкам из распахнувшихся окон второго этажа… Картина была что надо! Журналисты буквально прикипели к фотоаппаратам и кинокамерам, завороженно следя за происходящим. Спецназовцы работали словно на сцене Большого театра, и когда через пару минут появившийся в оконном проеме спецназовец поднял вверх руку и громко отрапортовал:

— Сработано, господин полковник! Заложники живы, бандиты арестованы, — толпа зевак взорвалась одобрительными аплодисментами.

— Удивительно, если бы было иначе, — проворчала Екатерина Юрьевна. — Сложно облажаться, штурмуя пустую сберкассу. А вот зачем было вырывать тросами оконные решетки — в толк не возьму. Перестарался полковник с театрализацией. Можно было без разрушений обойтись…

Стремясь досмотреть вторую часть представления (для посвященных), она поспешила во двор дома. Успела как раз вовремя: из распахнутых дверей гаража уже выводили одетых в одинаковые черные джинсы и серые куртки мужчин с высоко поднятыми над головой руками. Присутствующий тут же полковник Дивов широким шагом подошел к Екатерине Юрьевне и с чувством чмокнул ее в щеку.

— Спасибо!

— Ах! Настоящий полковник! — с сарказмом отозвалась она. — Решетки-то зачем ломать было? Чай не частное — казенное. Вот пусть теперь твои же орлы их обратно и вставляют.

— Да вставим мы им эти решетки, — смутился полковник. — Что вы о такой ерунде печетесь. Сегодня же вставим — обещаю. А вы не перестаете меня восхищать, Екатерина Юрьевна. Ваша проницательность дорогого стоит. Да и не каждый оперативник сумел бы собрать все эти факты в единую картину… Например, тогда, в Берлине, преступники все же сумели обдурить сотню вооруженных полицейских и навсегда скрыться из «Коммерцбанка» с несколькими миллионами марок.

— Зато они дали нам возможность сегодня задержать этих преступников, — заметила Екатерина Юрьевна. — Старина Холмс был прав: «Зная подробности целой тысячи дел, странно было бы не разгадать тысячу первое, каким бы изощренным оно ни было».

— Так-то оно так, но вот увязать эти подробности между собой может далеко не каждый, — возразил полковник. — Как вы провели аналогию?

— Когда пыталась понять, почему преступники выбрали столь неудачное место для ограбления, — сказала она. — Десятки подобных дел, как бы профессионально и жестко они ни проводились, всегда заканчивались весьма плачевно. А ведь преступники, судя по всему, были далеко не дилетанты. Их поведение вызвало у меня подозрение именно своей стереотипностью. Они словно играли на руку милиции, усыпляя ее бдительность. Я поняла, что они имеют какой-то иной, нестандартный выход из этой ситуации. Вот тут меня и осенило: а что, если «выход из ситуации» имеет место быть не в переносном, а в прямом смысле? И я вспомнила о тех хамах, что каждый вечер вывозили из гаража мешки. Если предположить, что это были мешки с землей, которую они доставали из подземного хода, ведущего в сберкассу, то все вставало на свои места. Обычно подземный ход используют для того, чтобы проникнуть на место преступления, но очень редко для того, чтобы скрыться с него. Пока вы тянули бы время, как и рекомендовали психоаналитики и нерешительное начальство, не желающее брать на себя ответственность, они вышли бы за вашими спинами из гаража и спокойно удалились на все четыре стороны, как это было сделано тогда, в Берлине. У вас не осталось бы ни записи их голосов (за них говорили по телефону заложники), ни отпечатков пальцев, ни свидетелей, видевших их в лицо (одинаковые костюмы и маски делали их похожими на близнецов). Идеальное преступление… Если б не их хамство — все могло бы пройти гладко… Самое сложное было — подгадать момент, когда преступники окажутся в гараже, и быстро блокировать подземный ход со стороны сберкассы, лишая их возможности вернуться и затеять новую волокиту с заложниками. Навесить замок было не так уж и сложно.

— Да, — задумчиво признал Дивов, — им удалось бы нас провести. Я был уверен, что они станут ждать оставшиеся деньги. С меня торт, Екатерина Юрьевна! Огромный, как моя благодарность. Ну и, разумеется, я включаю вас в списки разработчиков операции.

— И про решетки не забудьте, — напомнила она.

— Вставим, обязательно вставим, — заверил он, — а сейчас извините, надо бежать — дела.

— Не вставит, — глядя ему вслед, вздохнула Екатерина Юрьевна и взяла под локоть подругу. — Пойдем и мы, Марья Кузьминична. Полдень уже миновал, и жара ослабела. Немного отдохнем в тени и пойдем чаевничать. На мужчин надежды мало: как всегда «завертятся — закрутятся», о своих обещаниях позабудут, так что мы с тобой уж сами что-нибудь сварганим на скорую руку. Я бы не отказалась от зефира в шоколаде, а что предпочитаешь ты?

Когда с купленными к чаю пирожными они возвращались домой, у самого подъезда их чуть не сбила подлетевшая на скорости «БМВ» последней модели.

— Что, кошелки старые, жить надоело?! — заорал высунувшийся в окно толстомордый мужик. — Распрыгались тут, как блохи! Дома не сидится?! Че вылупились?! Брысь по лавочкам!

Гневно взирая на смирно стоящих поодаль старушек, он выбрался из машины, помог выйти мальчику лет девяти и, поставив машину на сигнализацию, скрылся с ним в парадной.

— А ты говоришь «вежливость», — вздохнула Марья Кузьминична. — Вот какая на такого борова может быть управа? Богач, политик, квартиру у Федоровых за бешеные деньги снял, а приезжает чуть ли не раз в месяц. Такой все купит и продаст, и ничего ему за это не будет. «Хозяин жизни». Даже при сыне хамить не стесняется. Представляю, что за человек вырастет из мальчишки. Кто такому урок вежливости дать осмелится? И как его поступки могут определить его судьбу, если он за них ни перед кем не отвечает. Увы, твоя теория несостоятельна… Как ни жаль.

— Кто знает, что с ним будет через пять минут? — пожала плечами Екатерина Юрьевна. — Может, его на этаже уже какой-нибудь киллер ждет, а может, сообщение о банкротстве. Да и леший с ним, Марья Кузьминична! Не принимай близко к сердцу. Иди ставь чай, я скоро приду. Вспомнила, что мне сыну звонок сделать надо. Ты иди, я скоро буду…

Отойдя за угол дома, вынула телефон, набрала номер:

— Ну и где вас черти носят?! Он только что мимо меня с мальчишкой в квартиру прошел. Нет, на этот раз без водителя и телохранителей… Сделку по покупке мальчишки зафиксировать удалось? Молодцы. Я сегодня настроена особенно решительно: это быдло невоспитанное меня «старой кошелкой» обозвало. А у меня на этой чертовой жаре чувство собственного достоинства обострилось… Ну и где вы? Ага, вижу. Что ж, тогда начинаем…

Звезда вечерняя

Если ты смерть — отчего же ты плачешь сама, Если ты радость — то радость такой не бывает. А. Ахматова

Человек, зашедший в бар, явно не привык бывать в таких местах. С удивлением и легкой неприязнью он рассматривал дорогое убранство, причудливую мебель из пластика, кожи и хромированной стали, выполненные на заказ макеты дорогих мотоциклов вдоль стен, красивых девушек-официанток, затянутых в спортивные комбинезоны. Он смотрел на огромные экраны, по которым неслись на зрителя красочные «Кавасаки», «Дукати» и «Сузуки», косился на посетителей — самоуверенных молодых людей, способных за один вечер оставить в этом баре столько, сколько он получал за месяц в своем уголовном розыске. Подойдя к стойке бара, он окликнул коротко стриженного парня в футболке, с номером «46» на спине:

— Где кабинет директора?

Бармен осмотрел недорогой, изрядно потертый костюм посетителя, стоптанные ботинки и недовольно поморщился:

— Мы ничего не покупаем.

Человек продолжал смотреть на него требовательно и сурово.

— В конце зала — направо, — проворчал бармен, отворачиваясь к стеллажу с бутылками.

Дойдя до указанной двери, человек постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел.

— Оперативный уполномоченный капитан Самарин Игорь Николаевич, — представился он. — Вы директор бара «Вечерняя звезда» Скрябин Олег Сергеевич?

— Директор и владелец, — поправил Скрябин, — мне звонили из уголовного розыска по поводу вашего визита, но не объяснили цели. Чем могу?..

— В течение двух месяцев в городе произошло три довольно громких убийства, — пояснил оперативник, усаживаясь в кресло перед директорским столом. — Все убитые — молодые люди, весьма состоятельные бизнесмены, так сказать, «сливки общества».

— Судя по тону, лично вы эти «сливки» недолюбливаете, — улыбнулся директор.

— Именно вокруг таких бизнесменов «среднего звена» и творится больше всего криминала, — сухо пояснил оперативник, — так что это скорее профессиональное, а не классовое. Но к делу это не относится. Сферы деятельности у молодых людей были различны, как и места жительства, круг знакомых, родственные связи. Общих точек соприкосновения было две: увлечение мотоциклами и то, что незадолго до смерти они посещали ваш бар.

— Это можно объединить воедино, — заметил Скрябин, — мой бар посещают преимущественно молодые люди, увлеченные мотоспортом. Можно сказать, у нас такая своеобразная специфика. Признаюсь, что сам грешу этой забавой, и знаю, что она не из дешевых. Такие клиенты мне и нужны.

— «БМВ К 1200», — уверенно сообщил Самарин, — дорогое удовольствие.

— Не настолько, — вздохнул директор, — я — увы! — не экстремал, потому езжу на том, что купил, а настоящие фанаты в один тюнинг вкладывают почти столько же, сколько в покупку. Меня тянет к подобным развлечениям, но от характера не уйдешь, и я предпочитаю спокойную и удобную машину. Видели «Харли» перед входом? Там одного тюнинга на добрых семь тысяч, и это только с первого взгляда… Вот это фанаты. А я… Скорее скромно паразитирую на их увлечении.

— Ну-ну, не прибедняйтесь. У вас очень стильный бар, «скромностью» здесь даже официантки не отличаются.

— Персонал у меня подобран крайне тщательно, — насупился директор, — знакомства с клиентами запрещены категорически. Вплоть до увольнения.

— А те красотки, у барной стойки?

— Так… Что конкретно вы хотели спросить? — перешел на официальный тон директор.

— Что я могу спросить? Общие вопросы. А они подразумевают общие ответы. Вы же не порадуете меня сообщением о своих подозрениях, догадках или хотя бы о том, что знали покойных?

— Перечислите их.

— Пожалуйста. Юрченко Алексей Николаевич, 37 лет, владелец сети магазинов. Найден мертвым два месяца назад на соседней улице. Судя по всему, возвращался из вашего бара, был остановлен неизвестным лицом, от которого и получил удар ножом в шею. Дорогой мотоцикл, деньги и личные вещи не забрали.

— Незнаком.

— Воронцов Илья Васильевич, 31 год, владелец нескольких шиномонтажных мастерских. Чуть больше месяца назад найден мертвым… Я потом вам скажу где. Это — отдельный разговор. Огнестрельное ранение в голову. По имеющимся у нас сведениям, часто посещал ваш бар. На момент убийства явно торопился на свидание.

— Незнаком.

— Селенов Геннадий Борисович, 35 лет, крупная фирма грузоперевозок. Неделю назад обнаружен мертвым возле собственного дома. Был вашим постоянным клиентом. Предположительно посещал перед смертью то заведение, возле которого был убит Воронцов.

— И этого не знаю. Весьма возможно, что они посещали мой бар, но вы же видите: я большую часть времени провожу здесь, в этом кабинете. Я даже в лицо посетителей не знаю. Кстати, помимо моего бара, существуют еще с полдюжины ресторанов той же «специализации». Мотоциклисты любят собираться и возле гостиницы «Пулковская». Не исключено, что все эти трое бывали и там.

— Не исключено, — согласился Самарин, — но то место, откуда возвращался Селенов и возле которого был убит Воронцов, — массажный салон, так сказать, «для очень узкого круга». Немыслимо красивые девочки, немыслимо красивая обстановка и немыслимо высокие цены. По имеющейся у нас информации, его «курирует» некто Сергей Петрович Мухин. Известный в криминальных кругах под кличкой Муха. Не самый крупный, но один из самых жестоких и умных преступных авторитетов города.

— А при чем здесь я?

— А разве не господин Мухин является и вашей «крышей»? — невинно осведомился капитан.

— У меня нет никакой «крыши», — нервно ответил Скрябин, — вы во времени запутались. Сейчас не конец восьмидесятых и не начало девяностых. «Крыши» давно стали историей.

— Да ну? — удивился Самарин. — Какая новость для моей профессии. Хорошо, спрошу по-другому. Вы знакомы с Мухиным?

— Я? Я… Да, кажется, виделись пару раз… Он тоже иногда здесь бывает.

— Ну, не хотите говорить — не надо, — доброжелательно согласился оперативник. — Просто, по имеющимся у нас данным, именно господин Мухин «подарил» вам идею поставить тех девочек у барной стойки. Не спорю: невероятные красавицы — как на подиуме или в кино. Вот только вам эта идея не совсем по душе. Или врут люди?

— Кто вам это рассказал?

— Доброжелатели, — развел руками капитан, — есть еще на свете добрые люди. Но, несмотря на недовольство, сделать вы ничего не можете, а ведь мой приход — шанс для вас. Помогите, подскажите, и, может быть…

— Меня найдут в этом кабинете с простреленной головой, — закончил Скрябин. — Нет уж, увольте. Ничего не знаю, ни о чем не догадываюсь.

— Тогда я продолжу, — не стал спорить оперативник. — Команду девиц подобрала и курирует некая Гелена Александровна Романова. Кстати, любовница Мухина. Девица умная, красивая и напрочь отмороженная. Как выражается современная молодежь: «на всю голову». Любит риск, увлечена парашютным спортом, гонками на мотоциклах, в настоящее время учится водить самолет. Злые языки поговаривают, что хранить верность одному только Мухину она считает дурным тоном. Девушка просто физически не может устоять перед крепкими, смелыми парнями на дорогих мотоциклах. Риск, секс, скорость… Она встречалась с покойными. Так?

— А почему бы вам не спросить у нее самой? — прищурился директор.

— Спросим, — заверил капитан, — просто думали, что раскрытие этого дела будет выгодно не только нам, но и вам. А нераскрытие… Вы здесь проигрываете куда больше. Версий крайне мало. Либо убийство совершили жадные девицы из «команды» Романовой — что маловероятно, — либо персонал вашего бара или же постоянные клиенты — что тоже представляется лично мне маровероятным, хотя и возможным, — либо сама Романова, которая по складу характера вызывает у меня ассоциации с самкой богомола, либо возревновавший Мухин. Две последние версии как нельзя более выгодны для вас. Подумайте над этим… Нет, существуют, конечно, и еще версии, но для этого у нас еще слишком мало информации, да и имеющиеся как-то роднее. Так что?

— Я ничем не могу вам помочь, — так же сухо ответил Скрябин. — Извините. Это не слишком красиво, но… ищите сами.

— Но вы же искренне ненавидите и Мухина, и Романову. Вы создали этот бар… Кстати, почему он так называется?

— «Вечерняя звезда»? Мы начинаем работать с появлением в небе первой вечерней звезды и закрываемся, когда гаснет последняя. Если небо затянуто тучами и звезд не видно — работаем круглосуточно. Мне казалось — это стильно…

— Вы вообще создали очень стильное заведение. Оно пользуется спросом, приносит доход… Зачем вам отдавать огромную часть денег и власти кому-то? Зачем портить имидж бара шлюхами — пусть и высококлассными. Это же криминал, а попади вы в руки «полиции нравов» — спрашивать будут именно с вас, как с владельца заведения… Давайте сделаем так. Вот вам моя визитная карточка, вы все же подумайте над моим предложением и, если что-то вспомните, перезвоните. До свидания. Надеюсь, еще увидимся.

Скрябин молча проводил оперативника глазами, выждал несколько минут, достаточных, чтобы тот успел покинуть бар, и вышел в зал. Подошел к стройной синеглазой блондинке, что-то объяснявшей сидящим у стойки девушкам, неприязненно процедил:

— Доигралась?! По твою душу из милиции приходили.

— Ну, раз к вам, а не ко мне, значит, до моей души им скоро не добраться, — пренебрежительно ответила блондинка, глядя на директора со смесью высокомерия и брезгливости.

— Когда-нибудь ты доиграешься, — мечтательно произнес директор, — он спрашивал о парнях, с которыми ты встречалась. Селенов, Воронцов и еще кто-то… Они мертвы — ты в курсе?

— Да? Жаль, — с полным безразличием пожала плечами блондинка, — прикольные были ребята. Ого! А это что? Такой низкий звук может быть только у трубы «акрапович», или я ни черта не смыслю в мотоциклах… Пойду взгляну. — И вышла, оставив директора в бессильном негодовании.

Скрябин посмотрел ей вслед, обреченно махнул рукой — пропади ты пропадом! — и вернулся к себе в кабинет.

— Высокие отношения, — усмехнулась одна из оставшихся у стойки девиц.

— Что ты хочешь: у них ненависть с первого взгляда, — ответила вторая. — Геля для Олега Сергеевича как бельмо на глазу, вечное напоминание о том, что в этом баре не он главная скрипка… К тому же, как и каждый матерый «голубой», он ненавидит ту конкуренцию, которую ему составляют красивые женщины.

— Скрябин — «голубой»?! — изумилась ее подруга.

— Ах да, ты же у нас недавно, — «вспомнила» девушка. — Да, «голубой». Я даже подозреваю, что все эти мотоциклы — музыка — кожаные куртки всего лишь для того, чтобы быть поближе к таким вот парням — здоровым, крепким, рисковым… Ты знаешь, он был бы совсем неплохой мужик, если б не вся эта история с Мухой и Гелей… Но что делать? Такова се ля ви…

Романова вышла на улицу. Погода была солнечная, и за выносными столиками посетителей было больше, чем в баре, ведь многие из них были на мотоциклах и не хотели оставлять своих «двухколесных друзей» без присмотра. За крайним столиком уже расположился вновь прибывший клиент, высокий широкоплечий мужчина средних лет с красивым, но несколько высокомерным лицом, заставлявшим вспомнить о викингах, скандинавах и прочих «арийцах». Несмотря на солнечную погоду, на нем был темно-синий костюм с защитой и кожаные ботинки на толстой подошве. Одной рукой он придерживал на коленях шлем со знаменитым номером Валентино Росси, а другой принимал от официантки вместительную стопку коньяка.

— Мне абсент, Ниночка, — попросила Романова официантку, без спроса усаживаясь за столик незнакомца и с интересом разглядывая его мотоцикл. — «Ямаха Р-1», доработанная модель, плюс тюнинг. Четырехцилиндровый двигатель с водяным охлаждением, шести ступенчатая коробка передач, чуть более ста восьмидесяти килограмм. Шины разработаны специально для этой модели, колесная база коротка, но все равно при ускорении возникает турбулентность… На третьей передаче?

— У меня рулевой демпфер, — после короткой паузы сообщил мужчина. Ему явно не хотелось разговаривать. Он даже не прикасался к коньяку, дожидаясь, пока незваная соседка оставит его в покое.

— У меня «Стрит Файтер», — сообщила она, словно не замечая настроения собеседника, — переделан из «Сузуки Джиксер». До этого была девятисотая «Хонда», но… «Стрит Файтер» прикольнее.

Незнакомец покосился на Гелю, неопределенно пожал плечами и промолчал.

Она не торопясь выпила принесенный официанткой абсент, посмотрела на стопку в руках мужчины, полюбопытствовала:

— Не боишься ГАИ или… ездишь настолько умеренно, что это помешать не может?

«Умеренно» она произнесла с нескрываемым презрением, но незнакомец не отреагировал на вызов. Медленно втянул в себя коньяк, поставил рюмку на столик, поднялся.

— Я тебя видела здесь… несколько раз, — сказала Геля, — запомнила не только из-за мотоцикла. Каждый раз, когда ты появлялся, погибал кто-то из моих знакомых. Совпадение или ты демон смерти? — Последние слова она протянула с насмешливым пафосом.

Мужчина пристально посмотрел на нее и сел обратно за столик.

— «Стрит Файтер»? — переспросил он. — Агрессивно, стильно, но… Для трюков и городской езды. Экстремальной городской езды, — поправился незнакомец. — Наверняка точеные мосты, убран пластик и поставлен кроссовый руль?

— «Рентал», — подтвердила Геля.

— Снобизм, — с тем же невозмутимым выражением лица заявил он, — причем — массовый снобизм. Я бы даже сказал — распространенный. Как у байкеров.

— У кого-то может быть. А мне — по душе, — девушка явно обиделась. — С этим надо жить. Это в душе, в голове. А не так, как у тебя: для красоты и с… коньячком.

— Для красоты? — задумчиво переспросил незнакомец. — Почему бы и нет? Только это тоже в голове. Что же до женщин… Они хороши на заднем сиденье.

— Особенно Ширли Малдоней и Анжелла Савое, — язвительно ответила Геля. — Что же до снобизма и массовости… У тебя на шлеме номер Валентино Росси, который уже полгорода носит. Только не говори, что он твой кумир, а то меня окончательно стошнит от штампов.

— Можешь не верить, но этот шлем действительно принадлежал Росси, — прищурился он, — а мой кумир Колин Эдварде. Шлем — что-то вроде амулета. Росси подарил его моему другу, когда у того, скажем так, был хороший день. А друг подарил его мне… примерно в такой же день. В нем я обычно побеждаю.

— Да? — усмехнулась девушка. — Хочешь пари?

— Зачем?

— Даже не «какое», а «зачем»? — В ее голосе послышалось презрение. — Просто так. Потому что это тоже должно быть в душе. И в характере. Говоришь, мой железный мальчик — снобизм? Я тебя на нем сделаю…

— Это невозможно физически, — поморщился он. — Ты знаешь это не хуже меня.

— Если б была не уверена — не предлагала бы. Просто нужно немного уравновесить шансы. Усложнив их. Кто быстрее через весь город по заранее обговоренному маршруту — и любую ставку. Все, что пожелаешь.

— А что хочешь ты?

— Уже прицениваешься и торгуешься?

— Хорошо. Идет, — он протянул руку, и она вложила в нее свою ладонь. — Где и когда?

— Завтра ночью, — сказала Геля, — а маршрут… Сейчас подумаем… Ниночка, — она окликнула официантку, — принеси нам карту города… И еще рюмку абсента…

Проехав едва треть намеченной трассы, парень понял, как его обманули. Маршрут, выбранный девушкой, то и дело проходил через ремонтируемые участки дороги, а добрая половина пути пролегала через улицы и проспекты, которые даже в ночное время были наполнены автотранспортом. Его мотоцикл был способен выжимать до трехсот километров в час, тогда как ее на прямых трассах брал вдвое меньше. Но кто говорил о прямых трассах? Мошенница неплохо знала город и выжала из этого знания все. Выбрав маршрут, она ставила их почти в одинаковые условия. Это была чудесная гонка! Зеленый свет, красный — кто смотрит на это?! Куда делись иномарки, громыхающие в поисках мятого рубля «Жигули», гаишники, не успевающие даже среагировать на пролетающие мимо «болиды», пьяные завсегдатаи ночных кабаков… Скорость, риск, азарт… И все же он почти догнал ее. Догнал, несмотря на все хитрости и сноровку, с которой девушка управляла мотоциклом. Догнал, если бы не последнее препятствие, о котором он забыл, хотя должен был бы помнить. Должен, как и любой человек, родившийся и выросший в Петербурге… Она рассчитала не только маршрут, но и время. Рассчитала до мелочей, до микросекунд, как и любой настоящий гонщик. Рабочие, постовые и случайные зеваки брызнули в стороны, когда она взлетала на медленно поднимающийся мост. Последние метры уже нельзя было назвать даже скоростью, это был полет. И она взлетела, на несколько мгновений зависнув в воздухе… потом мотоцикл подбросило от удара о землю, руль едва не вывернулся из рук, удерживающих его с неженской силой, но все же поддался, и наездница, не оборачиваясь, унеслась в ночь. Он наконец закончил долгое торможение (хотя долгим оно казалось только ему), которое начал, когда понял, что не успевает за этой полубезумной чертовкой, нащупал дрожащей ногой опору, снял шлем и устало улыбнулся разъяренному сержанту, спешащему к нему в сопровождении двух постовых:

— Не торопитесь, не убегу… Предъявить документы — это максимум, на что я сейчас способен… Нет, но вы видели?! Какова, а?!

Поставив мотоцикл в гараж, Геля возвращалась домой пешком. Накрапывал легкий дождь, и небо было затянуто тучами. Вспомнив, что сегодня бар будет работать круглосуточно, она на секунду подумала о возможности вернуться, но тут же отбросила эту мысль — гонка вымотала и ее. Спустилась в подземный переход, чертыхаясь по адресу нерадивых работяг, до сих пор не сменивших перегоревшие лампочки, но тут же снова улыбнулась, вспоминая сегодняшнюю выходку. Гулкое эхо перекатывало отзвук шагов по пустому бетонному тоннелю. Геля с удивлением посмотрела на толстые каучуковые подошвы своих ботинок. Остановилась, шаги смолкли… Секундой спустя она быстро оглянулась. Полумрак тоннеля смотрел на нее. Молча, угрожающе. В голове пронеслись кадры из фильма с Моникой Белуччи — такой же темный тоннель, боль, страх… Геля осторожно отступила на шаг, потом еще на один, и еще… перевела дыхание и направилась к выходу. За спиной эхо услужливо перекатывало: «пом-пом-пом»… Не попадая в такт ее шагам. Она взвизгнула и побежала. Выскочив из перехода, обернулась. Сумрак колыхался над уходящими вниз ступенями, но эхо неумолимо повторяло: «пом-пом-пом», нарастая неотвратимо и зловеще. Девушка бросилась к двери своего подъезда, торопливо нажимая мокрыми от дождя пальцами кнопки кодового замка, проскользнула внутрь, с грохотом захлопнув дверь, привалилась к ней спиной, обессиленная, и замерла от легкого, едва ощутимого толчка с той стороны — кто-то пробовал открыть дверь. Геля стояла окаменев, с мистическим ужасом прислушиваясь к дыханию за дверью, и боялась дышать сама. Потом послышались легкие удаляющиеся шаги и все стихло, но девушка еще долго не могла сдвинуться с места, скованная таким страхом, которого она еще не испытывала…

Следующим вечером парень сам подошел к ней в баре «Вечерняя звезда».

— Жульничество… Хотя и красивое, — заявил он, усаживаясь за ее столик. — А если трассу выберу я?

— Второй раз уже не так интересно, — ответила Геля, глядя на незнакомца задумчиво и устало. — Это же не тренировки, не установление рекорда трассы… Кстати, где вы тренируетесь?

— За городом, — сухо сообщил он, разом теряя игривый тон.

— Странно. Я бывала в разных местах. Вас не видела. Да и мотоцикл… Так или иначе, я бы обратила на него внимание. Хотя бы в городе…

— Я редко бываю в городе, — ответил он, — работа связана с разъездами по стране, да и хобби у меня не только мотоциклы.

— Значит, это не настоящее хобби… Как вас зовут?

— Максим. А вас, насколько я знаю, Гелена?

— Можно просто — Геля. Что ж, может быть, это и было, скажем так, заготовкой, но ощущение от этого не померкло, не так ли?

— Любите риск?

— Риск, скорость, адреналин, красивые вещи… Жить люблю. По-настоящему жить. Наверное, я родилась не в свое время. Мне бы туда, где амазонки, или в Древнюю Грецию.

— Вряд ли бы вам там понравилось, — вздохнул он, — разумеется, если не вырасти там, а взять и перебросить прямо туда. Там ведь другой риск. Другой уклад жизни.

— А вы в какое время хотели бы жить?

— Всегда. От начала времен и до… Интересно посмотреть, как все развивается, меняется и чем все кончится.

— Наскучило бы.

— Не знаю. В мире столько всего, что можно изучать бесконечно… Почему вы скучаете сегодня? Или риск для вас — как наркотик: время от времени, для поддержания тонуса? Вы же говорили: это стиль жизни?

— Хотите что-то предложить?

— Да, я долго думал, чем вас удивить.

— Или напугать? — пристально взглянула она на него.

Максим не отвел глаз, соглашаясь легко и честно:

— Или напугать… Мне кажется, вас развлечет то, что я задумал.

Она задумалась, рассматривая лицо сидящего перед ней мужчины, его руки, плечи. Тряхнула гривой белокурых волос, поднялась:

— Хорошо. Я согласна. Едем сейчас?

Он посмотрел на часы, на нее, кивнул:

— Можно и сейчас, только… У вас есть одежда потемнее? Чтоб не так бросалась в глаза? Тогда стоит сначала переодеться…

Геля исполнила его просьбу. Почти. Черный, длинный и явно очень дорогой плащ из тонкой легкой кожи был надет на голое тело. Если, конечно, не считать черных кожаных шортиков и красного топика, больше демонстрирующего, нежели скрывающего. Позволив вдоволь на себя насмотреться, она застегнула плащ на верхние пуговицы и уселась на мотоцикл за его спиной.

— Я готова. Куда едем?

— Увидишь.

— Звучит как угроза…

То, что она недалека от истины, Геля поняла, увидев особняк, возле которого Максим остановил мотоцикл.

Старинный, еще дореволюционной постройки, он был одним из немногих, сохранившихся в самом центре Петербурга. Небольшой парк окружала массивная решетка с установленными по периметру камерами наружного наблюдения. А вот света не было ни в огромных аркоподобных окнах, ни в кованных явно на заказ уличных фонарях.

— Зачем мы здесь? — раздраженно спросила она. — Ты знаешь, чей это особняк?

— Мухина Сергея Петровича, — охотно ответил он. — Кажется, вы с ним знакомы?

— Ты работаешь на него?

— Да упаси боже! — искренне возмутился он. — Криминал такого рода я не переношу на дух. Видел пару раз, но больше слышал о нем всякого…

— Тогда зачем мы здесь? — повторила она свой вопрос.

— Сегодня интересно сложились звезды, — хитро прищурился он. — Мухин уехал по делам на три дня, ночной сторож, довольный этим обстоятельством, принял на грудь сто грамм, пошел за добавкой и был повязан патрульным нарядом за хулиганство в нетрезвом виде, а сигнализация отключилась…

— Отключилась? — переспросила она.

— Отключилась, — убежденно заявил Максим. — Сама. Слишком сложная техника. Запуталась сама в себе и отключилась. Как и свет.

— Ну, хорошо… И что мы там будем делать? Надеюсь, не грабить?

— Фи, мадам, — скривился он, — неужели вы думаете, что мне нужны носки вашего благоверного? Я слышал, у него там шикарный бассейн. Загляденье, а не бассейн. Бар, дающий фору любому ресторану. В ресторан вас приглашать банально, в бассейн или тем более в сауну — пошло. Так как?

Она укоризненно покачала головой, но в глазах все же блестели искорки восхищения таким сумасшествием.

— Поймает — убьет, — пообещала она, — вас, не меня… Что ж, полезли?

…Отпущенный лишь под утро из отделения милиции ночной сторож возвращался на пост злой и испуганный. Еще издалека, заметив перелезающие через ограду темные силуэты, он понял, что худшие опасения оправдались, побежал к ним, крича и размахивая руками, но куда там: вскочили на мотоцикл — рявкнуло, заурчало, завизжало резиной по асфальту, — только и видели. Единственное, что немного успокаивало: в руках вроде ничего не было… Может, и обойдется?

Проводив девушку и поставив мотоцикл в гараж, Максим уже подходил к своему дому, когда из предутреннего сумрака его окликнул приглушенный голос.

— Да, я, — ответил он, поворачиваясь и безуспешно пытаясь разглядеть что-либо в тенях окружавших дворик тополей. — А кто…

В замкнутом пространстве небольшого дворика выстрел ударил гулко, раскатисто. Максим бросился на асфальт, перекатился, выдирая из плечевой кобуры захваченный в гараже пистолет, затаился, прислушиваясь. Тишина. Даже жильцы дома затаились в постелях, не рискуя подойти к окнам, — своя пижама ближе к телу.

— Кто здесь? — крикнул он в полумрак.

Выждал пару секунд, поднялся, держа оружие наготове, добрался до ближайшего дерева (ствол в три обхвата — защитит от снаряда, не то что от пули), перебежками добежал до следующего, потом еще до одного… Услышав стук открывающихся где-то сверху окон и форточек, негромкие испуганные голоса жильцов, вздохнул, спрятал оружие и направился к дому…

День выдался по- питерски сумрачным, но дождя не было, и потому Максим вновь расположился за выносным столиком бара «Вечерняя звезда». Официантка приняла заказ, но вместо нее к столику подошел директор и, демонстрируя зажатую в ладони бутылку «Наполеона», попросил разрешения присесть.

— Прошу вас, — удивленно посмотрел на него Максим. — Чем обязан?

— Признаюсь, у меня сегодня довольно странная и несколько двусмысленная миссия, — вздохнул Скрябин, разливая коньяк по фужерам. — Не знаю, как начать…

— Раз не знаете, начинайте с сути, — посоветовал Максим.

— Вы ведь знакомы с Геленой Романовой? Удивительная девушка, не правда ли? Помимо прочих достоинств, еще и неплохой организатор — руководит в моем заведении девушками. Гм-м… И талантливо руководит! Для этого тоже надо талант иметь. М-да…

— И что же? — холодно поинтересовался Максим.

— Сама она, как вы понимаете, подобным промыслом давно не занимается, — Скрябин вставил это «давно» как бы между прочим, но взглянул при этом весьма выразительно, — у нее есть покровители, доходы, так что особой надобности в этом нет. Разве что клиент особо ей понравится. Докажет, что достоин и состоятелен…

— Так вы обычный сводник? — поморщился брезгливо Максим.

— Я могу уйти, — надменно выпрямился директор, — мне эти игры самому не по душе. По некоторым причинам приходится выполнять просьбы, но поверьте: удовольствия я от этого не испытываю… Как и симпатии к Романовой. Но сама она сказать этого вам не может, а посылать кого-то из своих девушек как-то… У нас заведение совсем иного порядка. Иного класса.

— За деньги можно все? — догадался Максим. — А интересно, сколько стоит сам директор?

Скрябин печально усмехнулся:

— Жизнь показывает, что дешевле, чем Романова. Хотя, если мужчина мне понравится, о деньгах я разговора не завожу. Так вас шокировало мое сообщение? Не слышали о путанах такого класса? Вспомните хотя бы Древнюю Грецию.

— Да, Геля мне что-то говорила о тех временах, — задумчиво сказал Максим, — Таис Афинская и все такое… И во сколько же мне обойдется этот подарок?

— Дорого, — признал директор, — очень дорого. В десять раз дороже обычных расценок… Вы их знаете? По тому, как присвистнули, вижу, что знаете. Что ж, я передам, что вы…

— Я согласен, — сказал Максим. — Где и когда?

— Сейчас пять часов, — взглянул на «Ролекс» Скрябин, — предположим… Часиков в десять — вас устроит? Где ее салон расположен, уже знаете? Нет? Тогда записывайте адрес. Да, чуть не забыл! Я буду ждать вас там неподалеку. Деньги передадите мне. Все же совать «зеленые» девушкам ее уровня — как-то несолидно… Не прощаюсь. Вечером увидимся… Не опаздывайте!

Максим пришел даже раньше указанного срока, но Скрябин уже ждал его, метров на двести отойдя от указанного дома.

— Вы сегодня без мотоцикла? — весело удивился он. — Геля говорит, что это настолько смысл жизни, что некоторые даже на кровать пытаются взобраться верхом на своем железном друге… Деньги принесли?

Максим молча протянул ему конверт. Директор заглянул внутрь, небрежно сунул деньги в карман пиджака, насмешливо поклонился:

— Удачного вечера…

Максим холодно кивнул, повернулся, сделал шаг, другой… Вечерняя тишина за спиной словно взорвалась: разом захлопало множество дверей, послышался стук подкованных подошв по мостовой, металлический лязг, крики: «Стоять! Бросить оружие! Вы окружены, стоять!» Максим медленно обернулся. Директор, бледный как полотно, все еще держал направленный на Максима пистолет, но уже набегали какие-то люди в камуфлированной форме, смяли, бросили на землю, скрыв от глаз Максима его несостоявшегося убийцу. К Максиму приблизился высокий худощавый человек в недорогом, изрядно потертом костюме, вздохнул, недовольно поморщился:

— Все же зря ты так… Риск… Если б он все же выстрелил, мог и бронежилет не спасти. И так было ясно, что он придет с оружием, надо было брать.

— А мне было важно зафиксировать сам факт передачи денег, — упрямо сказал Максим, и чувствовалось, что это не первый их спор. — Тебе, Самарин, надо было задержать убийцу, а мне — организатора и содержателя притона. И если что-то не получится у тебя, то у меня уж точно получится.

— Скорее уж у меня, — усмехнулся Самарин, — содержание притона он явно будет отрицать.

— Пусть отрицает, — пожал плечами Максим, — записи наших разговоров имеются, деньги, которые я ему передал, помечены…

— А девушка? — посмотрел на него Самарин.

— А что — «девушка»? — выдержал его взгляд Максим.

Самарин подумал и пожал плечами:

— Ладно… Твое дело. Ты у нас начальник «полиции нравов», тебе в этом вопросе и карты в руки.

— Я как думаю, — сказал примирительно Максим и, приняв предложенную капитаном сигарету, закурил, — важно, чтобы одним притоном меньше стало, — так? Так. Кто его истинный владелец, если отбросить всю философию? Мухин. Из его компьютера, что так податливо раскрыл мне все секреты в том особняке, я получил информацию не только по этому притону, но еще и по десятку таких же по всему городу, принадлежащих господину Мухину. А пароль к этой информации дала мне Геля. Ну и что мне важнее?

— Так ты ее еще тогда колонул? — с уважительным удивлением спросил Самарин.

— Тогда? Информацию по ней я давно получил. Девочка из далекого городка, приехала на заработки, попала в умелые руки Мухина… Все банально. На самом деле очень несчастная девчонка. Ведь все эти мотоциклы, блеск, мишура — своеобразная попытка убежать от окружающей реальности. Как бежала в детстве в мечту, так и бежит.

— А может быть, именно она — игра твоего воображения? Как там у классика: «А может быть, и ты — всего лишь заблуждение ума, бегущего от истины в мечту?» А? Может, ты ее лишь выдумал такой несчастной?

— Может, — философски улыбнулся ему Максим. — Но ты знаешь, я на этой работе уже десять лет, навидался.

— Зачем тебе самому нужно было лезть в это? Начальник отдела, майор…

— Это как раз логично, — пояснил Максим. — Девочки в элитные заведения, как правило, переманиваются из агентств рангом пониже, а все мои люди засветились по сто раз, проститутки с ними уже на улицах здороваются. Что удивительного: вместе со мной весь отдел — семь человек на такой мегаполис, как Питер. На мотоцикле я гоняю лучше всех в отделе — с детства увлекался. Кстати, один из друзей детства и одолжил мне мотоцикл со всеми аксессуарами, а заодно проконсультировал по поводу сленга и разных там тонкостей. Поверхностно, конечно, но я же не на «глубокое внедрение» шел. Романова меня быстро раскусила, но к тому времени я и сам был готов открыться… Неужели Скрябин убивал их только для того, чтобы свалить вину на Романову? Ненависть, конечно, сильная мотивация, но…

— С этим делом еще работать и работать, — признался Самарин. — Есть информация, что он… Как бы это сказать? Встречался с первым из убитых — с Алексеем Юрченко… Ну а потом, видимо, пришла идея убить двух зайцев сразу. Будем работать. Доказательств нам должно хватить, да и вряд ли он теперь запираться станет. Информацией по Мухину поделишься?

— На халяву? — усмехнулся Максим. — Ни за что.

— Ты вроде коньяк любишь? — вкрадчиво поинтересовался Самарин.

— Сразу видно опытного оперативника, — похвалил Максим, — умеешь информацию добывать. И еще…

— Не понимаю, о чем ты хочешь спросить. Не знаю я никакой Романовой, — улыбнулся догадливый оперативник. — Так я завтра подъеду?

Максим кивнул, они пожали друг другу руки и разошлись. А сквозь рваные тучи темнеющего неба смотрела на них первая вечерняя звезда…

2000 г. С.-Петербург

Примечания

1

«Александр Вепрь» — творческий псевдоним Д. Леонтьева. прим. редакции

(обратно)

Оглавление

Петербургская баллада

  7 июля 2003 г. С.-Петербург

  9 июня 2003 г. (месяцем раньше)

  9 июля 2003. С.-Петербург

  14 июля 2003 г. С.-Петербург

  18 июля. С.-Петербург (тот же день, несколькими часами раньше)

  21 июня 2003 г. С.-Петербург

  21 июля 2003 г (несколькими минутами раньше)

  21 июля 2003 г. С. — Петербург

  23 июля 2003 г. С.-Петербург

  27 июля 2003 г. С.-Петербург

Оставаясь людьми…

  Часть 1

  Часть 2

У каждого — свой долг…

Жила-была кошка…

Уроки вежливости

Звезда вечерняя X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?