«Очищение убийством»

Питер Тремейн «Очищение убийством»

Доротее

Ни один зверь не бывает столь жесток, как христиане по отношению друг к другу.

Аммиан Марцеллин (ок. 330–395 н. э.)

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Действие происходит в 664 г. н. э. во время известного церковного собора в Витби. Обычаи и не только обычаи этого периода «темных веков» могут показаться читателю довольно странными. Особенно следует отметить, что и в римской, и в так называемой кельтской церкви идея целибата среди священнослужителей не была общепринятой. В монастырях и монашеских общинах, известных под названием conhospitae, или совместная обитель, мужчины и женщины жили вместе и растили своих детей, служа Христу. Монастырь Св. Хильды в Витби, или Стренескальк, как его называли, был такой совместной обителью. Даже священники и епископы могли вступать в брак — и вступали. Требование целибата, первоначально применявшееся к отшельникам, но одобренное Павлом из Тарса и многими ведущими деятелями ранней Церкви, явно распространялось и в это время, но только после реформации папства при Льве IX (1048–1054) были предприняты серьезные попытки заставить западное священство принять безбрачие.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Умер он совсем недавно. Кровь и слюна еще не высохли на губах. Легкий ветерок покачивал тело на конце крепкой пеньковой веревки, привязанной к ветке кряжистого дуба. Голова на сломанной шее противоестественно вывернута. Одежда разорвана, ноги босы — коли был этот человек обут, стало быть, обувку с него сняли убийцы. Заломленные руки, все еще липкие от крови, свидетельствовали, что смерть он встретил не без сопротивления.

Однако путников поразило и заставило остановиться вовсе не то, что некоего человека вздернули на перекрестье дорог. Они уже привыкли к зрелищу ритуальных казней и наказаний с тех пор, как покинули земли Регеда и вошли в королевство Нортумбрию. Англы и саксы, обитающие здесь, видимо, сурово соблюдают свой кодекс о смертной казни, где всякому нарушению их законов соответствовало свое лишение жизни — начиная с различных приемов расчленения плоти до медленного убиения самыми мучительными способами, какие только можно придумать, а наиболее простой и человечной почитают смерть через повешение. Так что зрелище еще одного несчастного, повешенного на дереве, уже не трогало странников. Нечто иное заставило их натянуть поводья своих лошадей и мулов.

Всего их было шестеро — четверо мужчин и две женщины. Все в монашеских рясах из некрашеной шерсти, у мужчин же еще и волосы были выбриты спереди головы, каковая тонзура указывала на то, что они — монахи, приверженцы церкви Колумбы со священного острова Ионы. Они остановились почти одновременно и, сидя в седлах, глядели на висельника — выпученные глаза, почерневший язык, вывалившийся изо рта, очевидно, в последней отчаянной попытке вдохнуть воздух, — его постигла ужасная смерть. Лица всех странников, взиравших на труп, омрачило дурное предчувствие.

И вполне понятно, по какой причине. На голове повешенного тоже была выбрита тонзура Колумбы. Остатки одежды подтверждали, что некогда то было монашеское облачение, хотя ни креста, ни кожаного ремня, ни сумы, кои должен носить peregrinus pro Christo,[1] на нем не имелось.

Человек, ехавший впереди верхом на муле, приблизился, с ужасом вглядываясь в белое лицо.

Следом подъехала и уставилась на труп одна из двух женщин — она сидела на лошади, — значит, не простая монахиня, но высокородная. Страха в ее бледном лице не было, только легкое отвращение и — любопытство. Была она молода, высока, но притом прекрасного сложения — чего не могло скрыть даже унылое одеяние. Непокорные пряди рыжих волос выбивались из-под головного платка. Черты бледного лица были красивы, а глаза — яркие, не то синие, не то зеленые — цвет их менялся в соответствии с ее чувствами.

— Поехали, сестра Фидельма, — пробормотал ее спутник тревожно. — Оное зрелище не для твоих глаз.

Та досадливо скривилась.

— А для чьих глаз оное зрелище, брат Торон? — отозвалась она и, подъехав еще ближе к трупу, заметила: — Брат наш умер совсем недавно. Кто мог совершить столь ужасное злодеяние? Разбойники?

Брат Торон покачал головой.

— Это чуждая нам земля, сестра Фидельма. До сего дня я лишь однажды посещал ее с миссией. Три десятка лет мы несем в этот забытый Богом край слово Христово. А здесь по-прежнему полно язычников, каковые не испытывают почтения к нашему одеянию. Удалимся отсюда, сестра, да побыстрее. Сотворившие сие дело, может статься, где-то здесь, поблизости. До монастыря же, до Стренескалька, надо думать, осталось не так уж много, и хорошо бы нам поспеть туда прежде, чем солнце скроется за теми холмами.

И он едва заметно вздрогнул.

Молодая женщина все еще сердито хмурилась.

— И ты готов отправиться дальше, бросив одного из наших братьев без молитвы и без погребения?

Голос ее звучал резко и гневно.

Брат Торон пожал плечами. Он явно испугался и являл собой зрелище жалкое. Тогда женщина повернулась к другим спутникам.

— Дайте мне нож, — сказала она и пояснила: — Надо перерезать веревку и положить брата нашего на землю. Наш долг — помолиться за упокой его души и похоронить по-христиански.

Остальные растерянно переглянулись.

— А может, брат Торон все-таки прав, — смущенно проговорила вторая женщина — молодая, большетелая, тяжело и неловко сидящая на лошади. — В конце концов, он ведь знает эту страну. Да и я тоже знаю. Или не я прожила здесь пленницей несколько зим, будучи взятой в заложницы из земли Круитне? Лучше бы нам поскорее уйти отсюда и укрыться в Стренескальке. Там мы доложим настоятельнице об этом злодеянии. Она и решит, что следует с этим делать.

Сестра Фидельма поджала губы и раздраженно вздохнула.

— Мы должны удовлетворить хотя бы духовную нужду нашего покойного брата, сестра Гвид, — кротко возразила она. Потом, помолчав, повторила: — У кого-нибудь есть нож?

Один из мужчин нерешительно приблизился к ней и протянул короткий нож.

Сестра Фидельма взяла его, спешилась и подошла к телу, висящему на веревке, привязанной к низкой ветке. Она уже подняла лезвие, чтобы перерезать веревку, как вдруг внезапный крик заставил ее резко обернуться.

Из леса по ту сторону дороги показалось с полдюжины пеших мужчин. Ими предводительствовал всадник — дюжий мужчина с длинными неопрятными волосами, которые выбивались из-под блестящего бронзового шлема, смешиваясь с длинной густой черной бородой. Грудь его покрывал сверкающий панцирь, и в человеке этом чувствовалась властность. Люди, толпившиеся позади него, были вооружены самым разнообразным оружием, в основном дубинками, и луки уже были натянуты — оставалось только спустить стрелу.

Сестра Фидельма не понимала, что кричат эти люди, но, очевидно, они что-то приказывают, и нетрудно предположить, что именно: ей велят отказаться от ее намерения.

Она взглянула на брата Торона, который явно приготовился к худшему.

— Что это за люди?

— Саксы, сестра.

Сестра Фидельма нетерпеливо взмахнула рукой.

— Я и сама вижу, что саксы. Но мое знание саксонского языка несовершенно. Ты должен поговорить с ними и выяснить, кто они такие и что им известно об этом убийстве.

Брат Торон повернул своего мула и, запинаясь, что-то прокричал предводителю.

Дюжий человек в шлеме ухмыльнулся и сплюнул, а потом разразился потоком слов.

— Он говорит, что его зовут Вульфрик из Фрихопа, что он тан Альфрита, короля Дейры, и это его земля. Его замок вон за теми деревьями.

Судя по голосу и торопливости речи, брат Торон совсем перепугался.

— Спроси у него, что это означает, — велела сестра Фидельма холодно и властно, указав на висящее тело.

Воин-сакс подъехал ближе и окинул брата Торона любопытным хмурым взглядом. Близко посаженными глазами и лукавством в них он напомнил Фидельме хитрую лисицу. Когда Торон нерешительно заговорил, всадник кивнул и ответил, снова сплюнув на землю.

— Это означает, что брат был казнен, — перевел Торон.

— Казнен? — Фидельма сдвинула брови. — По какому праву этот человек смеет казнить монаха с Ионы?

— Не с Ионы. Это монах-нортумбриец из монастыря на островах Фарн.

Сестра Фидельма закусила губу.

Она знала, что епископ Нортумбрии Колман был также настоятелем Линдисфарна и что этот монастырь был опорою церкви в этом королевстве.

— Его имя? Как звали этого брата? — осведомилась Фидельма. — И какое преступление он совершил?

Вульфрик красноречиво пожал плечами.

— Его мать, верно, знала его имя, — и его Бог. Я же не знаю.

— По какому закону он был казнен? — не отставала она, стараясь не дать воли своему возмущению.

Воин по имени Вульфрик подъехал совсем близко к молодой монахине. Он навис над ней, склонившись в седле. Она сморщила нос от дурного дыхания из его рта и увидев его гнилые зубы, когда он ухмыльнулся в ответ на ее слова. На него явно произвело впечатление, что женщина, и к тому же столь молодая, не боится ни его самого, ни его спутников. Он положил руки на луку седла и ухмыльнулся, глядя на покачивающееся тело. Глаза у него затуманились.

— По закону, гласящему, что человек, который нанес оскорбление вышестоящим, должен заплатить за это.

— Нанес оскорбление вышестоящим?

Вульфрик кивнул.

— Этот монах, — продолжал переводить Торон, заикаясь от волнения, — приехал в деревню Вульфрика в полдень, надеясь найти отдых и гостеприимство на путях своего странствия. Вульфрик, будучи добрым христианином, — сказал ли сам Вульфрик эти слова или добавил от себя Торон? — предоставил ему отдых и пищу. В пиршественном зале тек мед рекой, когда начался спор.

— Спор?

— Судя по всему, король Вульфрика, Альфрит…

— Альфрит? — прервала его Фидельма. — А я думала, что король Нортумбрии — Освиу?

— Альфрит — сын Освиу и король Дейры, каковая есть южная провинция Нортумбрии и где мы сейчас находимся.

Фидельма жестом велела Торону переводить дальше.

— Этот Альфрит стал приверженцем Рима и изгнал из монастыря Рипон множество монахов за то, что те не следовали учению и церковным уставам Рима. Очевидно, кто-то из людей Вульфрика вовлек этого монаха в беседу о достоинствах церковных служб Колумбы и обрядов Рима. Беседа перешла в спор, спор — в ссору, и монах произнес какие-то несдержанные слова. Эти слова сочли оскорблением.

Сестра Фидельма с сомнением взглянула на тана.

— И за это его и убили? Убили за одни лишь слова?

Вульфрик, который до того бесстрастно оглаживал свою бороду, улыбнулся и опять кивнул, когда Торон задал ему этот вопрос.

— Сей человек оскорбил тана Фрихопа. За что и был казнен. Простолюдин не должен оскорблять человека благородного происхождения. Таков закон. И по оному оскорбитель должен провисеть одну полную луну, начиная с этого дня.

Теперь на лице молодой монахини ясно выразился гнев. Она мало разбиралась в законах саксов, и, по ее мнению, этот закон был вопиюще несправедлив. Однако ей хватило благоразумия осознать, что здесь и теперь не следует давать волю негодованию. Она отвернулась и легко взлетела в седло, а потом устремила взгляд на воина.

— Знай же, Вульфрик, я направляюсь в Стренескальк, где увижусь с Освиу, королем этой части Нортумбрии. И я не премину сообщить Освиу, как ты поступил с этим слугой господним, пребывавшим под защитой христианского короля этой земли.

Если она надеялась, что ее речи испугают Вульфрика, — то ошиблась.

Он только закинул назад голову и разразился хохотом, когда ему перевели ее слова.

Проницательные глаза сестры Фидельмы наблюдали не только за Вульфриком, но и за его спутниками, которые стояли, не опуская луков, пока шел разговор, то и дело поглядывая на своего предводителя, словно желая предугадать его приказания. И теперь она почувствовала, что пора проявить благоразумие. Она пустила лошадь вперед, следом, облегченно вздохнув, направился брат Торон и остальные. Она нарочно придерживала поводья, чтобы лошадь шла шагом. Спешка выдала бы страх, а страх меньше всего следовало показывать такому задире, каким, очевидно, был Вульфрик.

К ее удивлению, никто не попытался их задержать. Вульфрик со своими людьми просто смотрел им вслед, и кое-кто из них посмеивался. Спустя некоторое время, когда их от шайки Вульфрика, оставшейся на перекрестке, уже отделяло некоторое расстояние, Фидельма обернулась к Торону, тряхнув головой.

— Это воистину дикая языческая страна. Я полагала, что в Нортумбрии под властью Освиу царят мир и согласие?

Фидельме ответила сестра Гвид — она, как и брат Торон, происходила с севера, из страны Круитне, из народа, нередко именуемого пиктами, и была немного знакома с обычаями и языком Нортумбрии, поскольку несколько лет провела пленницей в ее пределах.

— Тебе многое предстоит узнать об этих диких краях, сестра Фидельма, — снисходительно произнесла она.

В ответ Фидельма обратила на нее испепеляющий взгляд.

— Тогда расскажи мне. — Голос Фидельмы был холодным и чистым, как хрустальная вода в быстром горном потоке.

— Хорошо. — Теперь Гвид говорила печально и смиренно. — Когда-то Нортумбрию основали англы. Они ничем не отличаются от саксов на юге страны; то есть язык у них такой же, и они поклонялись тем же нелепым богам, пока наши миссионеры не начали учить их истинному слову Божьему. Два королевства были основаны здесь: Берниция к северу и Дейра к югу. Шестьдесят лет назад оба королевства соединились в одно, и теперь ими правит Освиу. Однако Освиу позволяет своему сыну Альфриту быть королем-данником южной части — Дейры. Разве не так, брат Торон?

Брат Торон уныло кивнул.

— Будь проклят Освиу и его дом, — пробормотал он. — Брат Освиу, Освальд, когда был королем, повел нортумбрийцев, и они вторглись в наши земли — когда я только что родился. Мой отец, верховный тан Гододдина, был убит ими, а моя мать зарезана рядом с ним, когда он лежал и умирал. Я всех их ненавижу!

Фидельма подняла бровь.

— Все же ты брат мой во Христе, исповедующий мир. Ты не должен питать ненависти в сердце своем.

Торон вздохнул.

— Ты права, сестра. Порой наша вера испытывает нас на прочность.

— Как бы то ни было, — продолжала Фидельма, — я полагала, что Освиу получил образование на Ионе и что он поддерживал церковную службу церкви Колума Килле. Почему же тогда его сын стал поборником Рима и врагом нашего дела?

— Эти нортумбрийцы называют блаженного Колума Килле именем Колумба, — уточнила сестра Гвид. — Так им легче произносить.

На вопрос Фидельмы ответил брат Торон:

— Я думаю, что Альфрит находится во вражде со своим отцом, поскольку тот снова женился. Альфрит боится, что отец задумал лишить его наследства в пользу Экфрита, его сына от нынешней жены.

Фидельма глубоко вздохнула.

— Я не могу понять этого закона саксов о наследовании. Мне известно, что наследником они обычно признают перворожденного сына, в то время как мы разрешаем самому достойному из семьи быть избранным путем свободного волеизъявления.

Вдруг сестра Гвид вскрикнула, указав на далекий горизонт:

— Море! Я вижу море! А то черное вдали — это, наверное, монастырь Стренескальк.

Сестра Фидельма придержала лошадь и вгляделась, прищурив глаза.

— Что скажешь, брат Торон? Ты ведь знаешь эту часть страны. Не приближаемся ли мы к концу нашего странствия?

На лице Торона выразилось облегчение.

— Сестра Гвид права. Это цель нашего путешествия — Стренескальк, монастырь благословенной Хильды, родственницы короля Освиу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Хриплые протестующие вопли заставили настоятельницу оторвать взгляд от иллюминированного пергамента, лежащего перед ней на столе. Она подняла голову и раздраженно нахмурилась — ее посмели побеспокоить.

Ее келью — сумрачный покой, вымощенный каменными плитами — освещали стоящие вдоль высоких стен сальные свечи в бронзовых подсвечниках. На дворе день в самом разгаре, но одно-единственное высокое окно пропускает слишком мало света. В покое холодно и мрачно, несмотря на разноцветные шпалеры, покрывающие унылую каменную кладку. Огонь же, тлеющий в большом очаге у дальней стены, дает слишком мало тепла.

Некоторое время настоятельница сидела не двигаясь и хмуря брови, отчего ее высоколобое лицо с тонкими и острыми чертами пошло глубокими морщинами. Темные глаза, в которых почти невозможно было различить зрачки, сердито блестели. Она слегка склонила голову набок, прислушиваясь к крикам. Потом развязала свой богато затканный шерстяной плащ, накинутый на плечи, и рука ее мгновенно скользнула к изукрашенному золотому распятию, висящему у нее на шее на низке мелких бусин из слоновой кости. По ее одежде и украшениям сразу можно было сказать, что она женщина состоятельная и занимает свою должность по праву.

Крики за деревянной дверью кельи не смолкали, и она встала, подавив раздраженный вздох. Несмотря на обычный рост, властная манера держаться придавала ей величественный вид, а нынешнее негодование еще усиливало это впечатление.

В дубовую дверь резко постучали, и она распахнулась почти тотчас же — прежде чем настоятельница успела ответить.

На пороге стояла женщина в домотканой рясе ордена, явно очень взволнованная.

Позади нее человек в одежде нищего вырывался из рук двух дюжих братьев. Сестра же, судя по всему — по румянцу на лице, по тому, как она безуспешно пыталась найти и произнести хоть слово, — пребывала в полнейшей растерянности.

— Что это значит? — мягко проговорила настоятельница, однако в голосе ее слышалась сталь.

— Мать настоятельница, — начала сестра, но прежде чем она успела докончить фразу, нищий вновь бессвязно завопил.

— Ну же, отвечай! — потеряла терпение настоятельница. — Что означает сие возмутительное вторжение?

— Мать настоятельница, этот нищий требовал встречи с тобой, а когда мы попытались отогнать его от монастыря, он начал кричать и напал на братьев, — выпалила наконец монахиня.

Настоятельница сурово поджала губы.

— Выведите его вперед, — приказала она.

Монахиня обернулась и жестом велела братьям вывести нищего вперед. Тот перестал вырываться.

Он был тощ настолько, что походил скорее на скелет, чем на человека из плоти. Глаза серые, почти бесцветные, а на голове — копна грязных каштановых волос. Желтая кожа, плотно обтягивающая костлявое тело, напоминала пергамент. Вместо одежды — лохмотья. И совершенно ясно, что человек этот — чужак в королевстве Нортумбрия.

— В чем дело? — осведомилась настоятельница, с отвращением рассматривая его. — Чего ради ты поднял такой шум в этом доме размышлений?

— Дело? — медленно повторил нищий. И заговорил на другом языке, разразившись потоком звуков, столь отрывистых и быстрых, что настоятельница, наклонив голову, слегка подалась вперед, чтобы уследить за ними.

«Ты говоришь на моем языке, на языке детей Эрина?» — мысленно перевела настоятельница и кивнула в ответ. Что ж — вот уже тридцать лет как христианскую проповедь, знания и грамотность в королевство Нортумбрия несут ирландские монахи со святого острова Ионы.

— Я неплохо говорю на твоем языке, — призналась она.

Нищий замолчал и несколько раз подряд мотнул головой вверх-вниз в знак согласия.

— Ты — настоятельница Хильда из Стренескалька?

Настоятельница нетерпеливо пошевелилась.

— Я Хильда.

— Тогда слушай меня, Хильда из Стренескалька! В воздухе смерть. Кровь прольется в Стренескальке прежде, чем пройдет эта неделя.

Настоятельница Хильда удивленно уставилась на нищего. Ей понадобилось какое-то время, чтобы оправиться от потрясения, вызванного его словами, сказанными невозмутимым, даже небрежным тоном. Возбуждение покинуло его. Он стоял спокойно, глядя на нее глазами цвета пасмурного зимнего неба, каким оно бывает в сырую погоду.

— Кто ты? — осведомилась она, придя в себя. — И как ты смеешь пророчествовать в этом доме Божием?

Тонкие губы нищего скривились в улыбке.

— Я Канна, сын Канны, и я увидел все это в ночном небе. Скоро в этот монастырь нагрянет множество великих и ученых, из Ирландии на западе, Дал Риада с севера, Кентербери с юга и Рима с востока. Они явятся сюда, чтобы обсудить достоинства каждого из путей к постижению Единого Истинного Бога.

Настоятельница Хильда нетерпеливо махнула тонкой рукой.

— Об этом, предсказатель, известно даже монастырским крестьянам, — с раздражением отозвалась она. — Всякий знает, что Освиу, король, созвал ученейших людей, дабы обсудить, чему следовать в этом королевстве — учению Рима или учению Колумбы с Ионы. Зачем беспокоить нас подобной болтовней?

Нищий злобно усмехнулся.

— Но чего они не знают, так это того, что в воздухе витает смерть. Попомни мое слово, настоятельница Хильда, прежде чем кончится эта неделя, кровь прольется под кровлей этого великого монастыря. Кровь запятнает холодный камень его пола.

Настоятельница Хильда позволила себе усмехнуться. К ее удивлению, нищий покачал головой.

— Ты должна знать, дочь Херери из Дейры, что пути светил небесных можно разгадать, но не изменить. В тот день, когда солнце на небе затмится, прольется кровь! Я пришел предупредить тебя, вот и все. Я исполнил должное перед Сыном Божиим. Прислушайся к моему предостережению.

Нищий крепко сжал губы и вызывающе вздернул подбородок. Настоятельница Хильда смотрела на него. На мгновение она прикусила губу, встревоженная поведением этого человека, как и его сообщением, но тут же на лицо ее вернулось раздраженное выражение. Она бросила взгляд на сестру, посмевшую вторгнуться к ней.

— Пусть этого наглого грубияна уведут и высекут кнутом, — приказала она.

Два монаха схватили нищего под руки и потащили его, сопротивляющегося, из покоев настоятельницы.

Монахиня собралась было выйти за ними, но настоятельница Хильда мановением руки остановила ее. И сестра повернулась к ней с выражением покорного ожидания на лице. Настоятельница подалась вперед и понизила голос.

— Скажи им, чтобы секли его не слишком сильно, а когда это будет сделано, дай ему краюху хлеба с кухни, после чего пусть идет себе с миром.

Сестра подняла брови, помешкала, словно хотела что-то возразить, но потом торопливо кивнула и вышла, так и не сказав ни слова.

Настоятельница Хильда слышала через закрытую дверь, как сын Канны все еще выкрикивает хриплым своим голосом:

— Берегись, настоятельница! В день, когда затмится солнце на небе, кровь прольется в твоем монастыре!

Опершись на высокий штевень темного дуба, человек подался вперед, навстречу резкому ветру и, щурясь, вглядывался в далекую линию берега. Ветер тихонько посвистывал, ероша темные волосы, вызывая румянец на щеках и трепля бурую домотканую одежду. Человек обеими руками держался за борт, хотя слабая волна, поднятая подвывающим береговым ветром, не так уж сильно раскачивала судно. Белые барашки плясали по серой поверхности моря.

— Вон там, кормчий, это оно и есть? — возвысив голос, обратился он к дюжему немолодому мореходу, стоящему рядом.

Тот — ясные глаза на продубленном ветром, солнцем и морем бронзовом лице — в ответ скривился:

— Так оно есть, брат Эадульф. То место, куда ты направляешься. Берег королевства Освиу.

Молодой человек, которого назвали братом Эадульфом, вновь уставился на береговую линию, и радость оживила его лицо.

Вот уже два дня судно держалось берега, медленно подвигаясь на север, избегая бурных открытых вод Северного моря. Кормчий все это время вел корабль вдоль берега по укромным заливам и безопасным бухточкам, однако теперь он поневоле правил в сторону моря, чтобы обойти большой мыс, выступающий далеко на северо-восток в открытое бурное пространство.

Стаф — так звали кормчего, родом из королевства южных саксов — придвинулся к молодому монаху.

— Видишь вон те скалы?

Брат Эадульф пробежал любопытным взглядом по утесам темного песчаника высотою в три-четыре сотни футов с узкой каймой песка и камней у подножия. Утесы казались страшно крутыми.

— Вижу.

— Так. А видишь ли ты черные строения наверху? Вот это и есть монастырь Хильды, монастырь, который называется Стренескальк.

С такого расстояния брат Эадульф мог разглядеть лишь смутные темные очертания рядом с чем-то, похожим на расщелину в скале.

— А это наша гавань, — сказал капитан, словно прочтя его мысли. — Это долина небольшой речки, которая называется Эск и впадает в море прямо под монастырем. За последние десять лет здесь вырос небольшой городок, а из-за близости монастыря настоятельницы Хильды люди уже называют его Витби, «Белое селенье».

— Когда мы доберемся дотуда?

Старый капитан пожал плечами.

— Может, через час. Зависит от берегового ветра и прилива. У входа в гавань есть опасный риф, уходящий в море почти на милю. Ничего особенного для морехода опытного.

Он не добавил «такого, как я», но Эадульф и сам догадался.

Брат Эадульф неохотно оторвал взгляд от обрамленной утесами береговой линии.

— Надо бы сообщить его милости.

Отойдя от борта, он тут же споткнулся и закусил губу, чтобы удержать ругательство, которое едва не сорвалось с языка. Он уже было вообразил себя мореходом, ибо разве не он пересек большое море между Британией и страной Эрин дважды, да еще совсем недавно — море между Британией и Галлией на обратном пути из двухгодичного паломничества в самый Рим? Однако оказалось, в каждом плавании приходится отвыкать от суши и привыкать к морю. Три дня они плывут из королевства Кент, и ему, брату Эадульфу, понадобился целый день, чтобы вновь научиться ходить по палубе. Честно говоря, весь первый день ему было очень худо. Он лежал на соломенной подстилке, стонал и блевал и в конце концов решил, что умрет от рвоты и усталости. Только сегодня, на третий день плавания, он смог стоять на ногах, не чувствуя разлития желчи, и, вдыхая резкий морской ветер, очистить голову и легкие настолько, чтобы вновь, хотя бы отчасти, ощутить себя человеком. Однако коварные волны то и дело заставляли его спотыкаться — к вящему веселью Стафа и его команды.

Стаф, протянув сильную коричневую мозолистую руку, поддержал едва не потерявшего равновесие молодого монаха.

Брат Эадульф робко улыбнулся, поблагодарил и двинулся дальше.

Стаф ухмылялся, глядя на его неловкую поступь. Еще неделя — и вполне возможно, этот молодой священнослужитель превратился бы в приличного морехода, думал он. Тяжелая работа укрепила бы его мышцы. А так они явно одрябли — слишком много лет он провел в молитве в темных монастырях, вдали от солнца. У этого молодого монаха телосложение воина. Стаф неодобрительно покачал головой. Христианство превращает саксонских воинов в женщин.

Старый кормчий не раз ходил вдоль этих берегов с самыми разными грузами, но целая куча христиан — такой груз у него на борту впервые. Странные они люди, Вотан[2] свидетель. Стаф не скрывал, что предпочитает старых богов, богов своих предков. Его родная страна, страна южных саксов, только теперь неохотно разрешила тем, кто учит во имя безымянного Бога, имевшего сына по имени Христос, прийти и проповедовать в королевстве. Лучше бы король южных саксов и дальше запрещал им проповедовать, считал Стаф. У него же самого слишком мало времени, чтобы тратить его на христиан или на их учение.

Он хотел бы, когда придет его час, попасть в Чертоги Героев, с мечом в руке, выкрикивая священное имя Вотана, как делали до него бесчисленные поколения его предков, а не скулить, произнося имя какого-то иноземного бога на странном языке римлян, и мирно испустить дух в постели. Не таков путь воина-сакса, ведущий в другую жизнь. Сакс готов скорее отринуть какую бы то ни было жизнь по смерти, коль скоро не войдет он с мечом в руке в Чертоги Героев.

Насколько Стафу известно, этот Христос — бог мирного прозябания, бог рабов, стариков и женщин.

Лучше мужественный бог, воинственный бог, как Тиу или Вотан, Тюр, Фрейр и Сакснот — они карают своих врагов, приветствуют воинов и убивают тех, кто слаб.

Впрочем, он, Стаф, человек деловой. Владелец судна. А золото христиан ничем не хуже всякого другого, и его мало волнует, что нынче он перевозит христианских жрецов.

Он сплюнул за борт, стал спиной к ветру, поднял свои бесцветные, но зоркие глаза на большой парус. Пора грести к берегу, спустить парус и посадить на весла тридцать восемь рабов. Он двинулся вдоль своего судна длиной в восемьдесят футов к корме, выкрикивая на ходу приказания.

Брат же Эадульф отправился на корму к своим спутникам — полдюжины мужчин лежало там на соломенных подстилках — и обратился к тучному весельчаку с седеющими волосами.

— Витби уже виден, брат Вигхард, — сказал он. — Кормчий говорит, через час мы уже причалим к берегу. Не сообщить ли об этом его милости?

Толстяк грустно покачал головой и ответил:

— Его милость все еще чувствует себя неважно.

Брат Эадульф встревожился.

— Следует отнести его на нос, там воздух освежит его и исцелит.

На этот раз брат Вигхард покачал головой еще более многозначительно.

— Мне известно, Эадульф, что ты изучал искусство целителя. Но, брат мой, такое лечение может также и убить. Пусть его милость покамест поспит.

Эадульф стоял в нерешительности, разрываясь между своими знаниями, верой и тем соображением, что Вигхард не из тех людей, чьими словами можно пренебречь. Ведь Вигхард — секретарь Деусдедита, архиепископа Кентерберийского. А предметом их разговора был именно Деусдедит.

Архиепископ был уже немолод, и Евгений I, епископ Рима и Папа Вселенской Церкви, рукоположил его, назначив главой римской миссии в англосаксонских королевствах Британии.

Однако никто не мог побеседовать с Деусдедитом, не получив сначала одобрения Вигхарда. За херувимским ликом Вигхарда скрывался холодный расчетливый ум и целеустремленность, острая, как отточенный меч. Все это Эадульф узнал в те несколько дней, что провел рядом с кентским монахом. Вигхард необычайно ревниво относился к своим обязанностям секретаря и доверенного лица архиепископа.

Сам Деусдедит имел честь стать первым из саксов, получившим должность, учрежденную в Кентербери еще Августином из Рима, когда тот почти семь десятков лет тому назад прибыл обращать язычников-саксов ко Христу. Прежде главами римских проповедников в англосаксонских землях становились только миссионеры из Рима. Но западный сакс — чье настоящее имя было Фритувине, — получивший при крещении в новую веру имя Деусдедит, что значит: Deus — «Богом», deditus — «данный», выказал столь великое терпение и рвенье, учась и следуя учению Рима, что Святой Отец, не испытывая сомнений, назначил его провозвестником своей воли в англосаксонских королевствах. И вот уже девять лет как Деусдедит правил судьбами тех христиан, которые признавали Рим своей духовной властью.

Однако Деусдедиту что-то нездоровилось с самого начала путешествия, он проводил большую часть времени отдельно от остальных, и за ним ухаживал только его секретарь Вигхард.

Эадульф колебался, стоя перед Вигхардом, не зная, следует ли ему проявить большую настойчивость, предлагая свои познания в врачевании. Потом пожал плечами.

— В таком случае не предупредишь ли ты его милость, что мы скоро пристанем к берегу? — спросил он.

Вигхард кивнул успокаивающе:

— Будет сделано. Дай мне знать, Эадульф, коль заметишь, что на берегу нам готовится торжественная встреча.

Брат Эадульф склонил голову. Парус был уже спущен и сложен, и теперь гребцы, трудно дыша, поднимали тяжелые деревянные весла, подвигая вперед лоснящееся судно. Корабль легко скользил по волнам к берегу, и некоторое время Эадульф стоял, созерцая кипучую деятельность. Он поймал себя на мысли о том, что именно на таких кораблях его предки совсем еще недавно пересекали бескрайние морские просторы, дабы совершить набег на Британию и в конце концов осесть на этом плодородном острове.

Надсмотрщики прохаживались вдоль рядов кряхтящих от натуги рабов, хлыстами и громкой бранью понуждая их подналечь на весла. То и дело раздавался крик боли, когда кончик хлыста соприкасался с голым телом. Эадульф смотрел, как моряки бегают туда-сюда по кораблю, выполняя бесчисленные дела, — и завидовал им. И вздрогнул, поймав себя на этой мысли.

Он не должен никому завидовать, ибо двадцати лет от роду отказался от своей наследственной должности герефа, или судьи в землях тана Саксмунда. Он отрекся от старых богов южного народа в королевстве восточных англов и пошел за новым Богом, учение о коем явилось из Ирландии. Он был молод и полон надежд, когда случай свел его с одним ирландцем, каковой, прескверно изъясняясь на саксонском языке, все-таки вполне преуспел в объяснении своей цели. Этот ирландец по имени Фурса не только научил Эадульфа читать и писать на его родном саксонском языке — до того Эадульф ни разу не видел письма на оном, — Фурса наделил его знанием ирландского языка и латыни, а сверх того обратил к учению Христа, Сына Бога безымянного.

Эадульф оказался столь способным учеником, что Фурса послал его с рекомендательными письмами на свою родину, в Ирландию, сперва в монастырь в Дурроу, где воспитывались и обучались выходцы изо всех четырех сторон света. Год проучился Эадульф в Дурроу среди тамошней благочестивой братии, но, заинтересовавшись искусством ирландских врачевателей, он проучился четыре года в известной медицинской школе Туайм Брекане, где узнал легенду о Мидахе, сыне Дианкехта, который был убит, а из его трехсот шестидесяти пяти суставов, жил и конечностей выросли триста шестьдесят пять трав, и каждая обладает даром лечить ту часть тела, из которой она выросла.

Это учение разбудило в нем жажду знаний и открыло в нем способности к раскрытию всяческих тайн и загадок: то, что иным представлялось чем-то вроде неведомого языка, для него было легкой задачей. Он решил, что эта способность как-то связана с должностью, которая по наследству передавалась в его семье, — должностью герефа — знатока изустных законов саксов. Иногда, хотя и не очень часто, он с сожалением думал, что, не отрекись он от Вотана и Сакснота, он тоже стал бы судьей в землях тана Саксмунда.

Как многие другие монахи-саксы, он следовал учению своих ирландских наставников — в богослужебных обрядах их церкви, в исчислении церковных праздников, столь важных для христианской веры, и даже в их манере выбривать голову в знак того, что жизнь его безраздельно посвящена Христу. Только по возращении из Ирландии Эадульф столкнулся с теми священнослужителями, что примкнули к архиепископу Кентерберийскому, подвластному римской церкви. И обнаружил, что римские обычаи не таковы, как у ирландцев или у британцев. Различья имелись и в церковных обрядах, и в определение даты Пасхи, и даже тонзуру они выбривали совсем иначе.

Эадульф решил разобраться в этой загадке и посему предпринял паломничество в Рим, где пробыл два года, обучаясь под водительством лучших наставников этого Вечного города. Он вернулся в королевство Кент с corona spinea, римской тонзурой на макушке, и со страстным желанием предложить свою службу Деусдедиту, преданному догматам римской церкви.

И вот теперь многолетние споры между учениями ирландских клириков и клириков римских вскоре будут улажены.

Освиу, могущественный король Нортумбрии, чье королевство, обращенное в веру ирландскими монахами из монастыря Колумбы со святого острова Ионы, решил созвать большой собор в монастыре Стренескальк, где сторонники и ирландского и римского обычая станут защищать каждый свою сторону, а Освиу — судить и решать, раз и навсегда, последует ли его королевство за ирландцами или за Римом. И все понимали: куда пойдет Нортумбрия, туда пойдут и остальные англосаксонские королевства, от Мерсии и Восточной Англии до Уэссекса и Сассекса.

Клирики прибудут в Витби со всех сторон света, и вскоре все они сойдутся в зале монастыря Стренескальк, высящегося над гаванью.

Эадульф с волнением смотрел на высокие утесы и черные очертания большого монастыря Хильды из Стренескалька. Они вырисовывались все четче и четче. Корабль приближался к берегу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Настоятельница Хильда смотрела из окна Стренескалька на маленькую гавань в устье речки под утесами, на суету и суматоху, царящую внизу. Там сновали крошечные фигурки людей, занятых разгрузкой нескольких судов, ставших в укрытие на якорь.

— Его милость архиепископ Кентерберийский и его свита благополучно высадились на берег, — медленно говорила она. — И меня известили, что мой родич, король, прибудет завтра в полдень. Это значит, что диспут может начаться, как и было договорено, завтра вечером.

За спиной настоятельницы в ее темном покое у тлеющего огня сидел человек, ястребиное лицо коего имело выражение весьма властное. По всему было видно, что человек этот привык повелевать, больше того — привык, чтобы ему подчинялись. На нем была ряса настоятеля, он носил распятие и кольцо епископа. Его тонзура, выбритая от самого лба до линии, соединяющей ухо с ухом, явственно указывала, что он следует обычаям Ионы, а не Рима.

— Это хорошо, — откликнулся он. Он выговаривал саксонские слова медленно и старательно. — Начать наш диспут в первый день нового месяца — благоприятный знак.

Настоятельница Хильда отвернулась от окна и ответила на его слова напряженной улыбкой.

— Никогда еще не было собрания столь важного, милорд Колман.

В ее голосе звучало скрытое волнение.

Тонкие губы Колмана скривились в легкой усмешке.

— Полагаю, для Нортумбрии это так. Что же до меня, то я могу припомнить множество важных синодов и соборов. В Друим Кетта, к примеру, на коем председательствовал наш праведный Колум Килле, — тот собор имел великое значение для нашей веры в Ирландии.

Настоятельница постаралась не обращать внимания на слегка снисходительный тон настоятеля Линдисфарна. Прошло три года с тех пор, как Колман прибыл с Ионы, чтобы стать преемником Финана на посту епископа Нортумбрии. Однако нрава он оказался совершенно иного. Праведный Финан, хотя иные и считали его человеком бешеного нрава, был искренен, любезен и, проповедуя, обращался к каждому как к равному. Именно он преуспел в обращении и крещении Пэды, свирепого языческого короля срединных англов, сына Пенды из Мерсии, бича всех христиан. Колман же был иного склада. Казалось, он относится и к англам, и к саксам покровительственно, в его голосе и словах часто звучала насмешка, мол, они слишком недавно пришли к учению Христа, а посему им следует принимать все, что он говорит, без вопросов. Равно как не скрывал он своей гордости тем, что именно монахи с Ионы научили англов Нортумбрии искусству начертания букв, чтения и письма. К тому же новый епископ Нортумбрии был деспотичен: всякий усомнившейся в его власти немедленно попадал в немилость.

— Кто произнесет вступительное слово в пользу учения Колума Килле? — спросила Хильда.

Настоятельница не скрывала, что следует учению церкви Колума Килле и не согласна с доводами Рима. В младенчестве Хильда приняла крещение от римлянина Паулина, присланного из Кентербери для обращения нортумбрийцев к Христу и Риму. Но только Айдан, первый праведный миссионер с Ионы, преуспевший в обращении Нортумбрии, там, где потерпел неудачу Паулин, только он убедил Хильду принять служение церкви. Такова была ее склонность к благочестию и учению, что Айдан посвятил ее в сан настоятельницы некоей обители в Херутее. Семь лет спустя по приверженности своей к вере поставила она новый монастырь под названием Стренескальк, то есть «большой дом на берегу моря». Под ее руководством вырос здесь целый город великолепных зданий. Нортумбрия никогда еще не видела столь грандиозных сооружений. И теперь на Стренескальк смотрели как на один из оплотов христианства в королевстве. По славе его король Освиу выбрал сию обитель местом для диспута между последователями Ионы и последователями Рима. Колман самодовольно сложил руки на груди.

— Как вам известно, я собрал сюда множество людей, обладающих знаниями и талантом, дабы дискутировать о деле нашей церкви, — сказал он. — Лучшая из них — настоятельница Этайн из Кильдара. По нынешнему времени сам я — всего лишь честный человек, не слишком хитроумный или ученый. А в подобных дебатах с теми, кто ради убеждения использует уловки и насмешки, нужен искусный защитник. Настоятельница Этайн — женщина великой мудрости, и она откроет дискуссию с нашей стороны.

Настоятельница Хильда одобрительно кивнула.

— Я уже побеседовала с Этайн из Кильдара. Ум у нее настолько же быстрый и резкий, насколько сама она привлекательна.

Колман неодобрительно усмехнулся. Настоятельница Хильда подняла изящную руку, чтобы скрыть улыбку. Она знала, что у Колмана нет времени на женщин. Он — один из тех аскетов, которые утверждают, что брак несовместим с духовной жизнью. Среди большей части христианского священства Ирландии и среди британцев брак и рождение потомства не считаются грехом. Воистину, многие обители населены общинами, состоящими из братьев и сестер во Христе, которые живут и труждаются вместе ради веры. И монастырь самой Хильды — Стренескальк — такая же «совместная обитель», где и мужчины и женщины живут и посвящают жизни — свои и детей — труду ради Господа. Однако епископы римские, признавая то, что даже апостол Петр был женат, а апостол же Филипп не только женился, но и произвел на свет четырех дочерей, придерживаются мнения, высказанного Павлом, что безбрачие предпочтительно для всех священнослужителей. Разве не писал Павел в послании к коринфянам, что брак и деторождение хотя и не являются грехом, однако среди братьев они не так хороши, как безбрачие? И все же большая часть римских церковников, даже епископы, пресвитеры, настоятели и дьяконы продолжают состоять в браке, как то было встарь. Только отшельники стремятся отринуть все искушения плоти, и Колман — именно такой человек.

— Надо полагать, что даже в присутствии Деусдедита из Кентербери, собор от сторонников Рима откроет Вилфрид из Рипона? Мне говорили, что Деусдедит не великий оратор. — Колман переменил тему.

Настоятельница Хильда подумала и покачала головой.

— Я слышала, что Агильберт, франкский епископ из Уэссекса, будет возглавлять их совет.

Колман удивленно поднял брови.

— Я слышал, что Агильберт обиделся на короля Уэссекса и уехал в страну франков.

— Нет. Он уже несколько месяцев как живет у Вилфрида в Рипоне. В конце концов, именно Агильберт обратил и крестил Вилфрида. Они близкие друзья.

— Я знаю Агильберта. Франкский аристократ. Его родич Одо — франкский королевич, который основал обитель в Жуарре, поставив свою сестру Тельхильду настоятельницей. У Агильберта хорошие связи, и он могущественен. Этого человека следует остерегаться.

Колман, похоже, намеревался изложить свое предостережение подробнее, но тут раздался стук в дверь.

Настоятельница Хильда отозвалась, и в ответ дверь распахнулась.

На пороге стояла молодая монахиня, скромно сложив перед собой руки. Высокая, ладно сложенная, так и пышущая здоровьем и юностью, как заметил острый взгляд настоятельницы. Несколько прядей рыжих волос выбились из-под платка. Лицо у нее привлекательное — не красивое, подумала Хильда, а именно привлекательное. И тут настоятельница вдруг осознала, что ее испытующему взгляду отвечает столь же испытующим взглядом пара ясных внимательных глаз — не то зеленых, не то синих и словно испускающих свет.

— В чем дело, дитя мое? — осведомилась настоятельница.

Молодая женщина вздернула подбородок — несколько дерзко — и назвала себя по-ирландски.

— Я только что приехала в монастырь, мать настоятельница, и меня попросили доложить о моем появлении тебе и епископу Колману. Меня зовут Фидельма из Кильдара.

Прежде чем настоятельница Хильда успела ответить и поинтересоваться, а с какой стати какая-то молодая ирландская монахиня удостоилась такой чести, что ее просили сообщить им о ее приезде, епископ Колман встал со скамьи и шагнул навстречу девушке, простерши руку в приветственном жесте. Хильда воззрилась на него, слегка приоткрыв от удивления рот. Это было любопытно и вовсе непохоже на надменного женоненавистника Колмана — вставать, чтобы приветствовать какую-то молодую сестру из их ордена.

— Сестра Фидельма! — Даже голос Колмана оживился. — Твоя слава бежит впереди тебя. Я — Колман.

Молодая монахиня приняла его руку и слегка склонила голову из почтения к его сану. Хильда давно уже привыкла, что ирландцы выказывают по отношению к вышестоящим недостаточно подобострастия, в отличие от глубокого почтения, какое проявляют в таких случаях саксы.

— Твоя милость оказывает мне честь. Я и не знала, что чем-то прославилась.

Острые глаза настоятельницы Хильды заметили, однако, довольную улыбку на губах молодой женщины. Трудно было сказать, на самом ли деле она скромна — или то просто насмешка. Снова яркие глаза — Хильда была уверена, что теперь они зеленого цвета — вопросительно обратились в ее сторону.

Колман повернулся, несколько смущенный тем, что забыл о матери настоятельнице.

— Это Хильда, настоятельница Стренескалька.

Сестра Фидельма шагнула вперед и склонила голову над кольцом настоятельницы.

— Ты здесь желанный гость, Фидельма из Кильдара, — подтвердила Хильда. — Хотя, признаюсь, милорд епископ Линдисфарна поставил меня в неловкое положение. Я пребываю в полном неведении касательно твоей славы.

Хильда бросила взгляд на ястребиное лицо Колмана, словно ища пояснений.

— Сестра Фидельма — доули в судах брегонов в Ирландии, — пояснил Колман.

Настоятельница Хильда нахмурилась.

— Я не знакома с этим словом — доу-лии. — Она произнесла слово настолько точно, насколько могла.

И устремила взгляд на девушку, словно вызывая ее на объяснение.

Лицо сестры Фидельмы слегка раскраснелось, и голос чуть прерывался от смущения, когда она попыталась объяснить.

— Я — законник, обученный выступать перед судами нижней инстанции моей страны, дабы обвинять или защищать тех, кто призван отвечать по закону перед нашими судьями, брегонами.

Колман кивнул.

— Сестра Фидельма достигла степени анрад, что на одну ступень ниже самой высокой ступени в нашей стране. Еще будучи среди братьев в Линдисфарне, мы слышали рассказы о том, как она сумела раскрыть тайну, угнетавшую верховного короля в Таре.

Фидельма пожала плечами.

— Милорд епископ делает мне слишком много чести, — сказала она. — Эту тайну мог бы раскрыть всякий, будь у него время, — проговорила она просто, без напускной скромности.

— Вот как? — И настоятельница Хильда с любопытством посмотрела на нее. — Ученый законник, такой молодой и к тому же женщина? Увы, в нашем обиходе женщины не могут достичь такого положения, это удел только мужчин.

Сестра Фидельма медленно кивнула.

— Я слышала, мать настоятельница, что женщины у англов и саксов не обладают такими правами, как их сестры в Ирландии.

— Это, возможно, так, Фидельма, — прервал ее Колман со снисходительным видом. — Но вспомни, что говорит Книга Господа: «Что смотреть ходили вы в пустыню — человека ли, одетого в мягкие одежды?»

Хильда бросила на Колмана раздраженный взгляд. Это сравнение Нортумбрии с пустыней было очередным проявлением его высокомерия, которое все больше раздражало ее в последние три года. Она хотела возразить, но передумала и снова обратилась к Фидельме. И смутилась под взглядом ярких зеленых глаз, устремленных на нее — девушка словно прочла ее мысли. Мгновение обе молчали, пристально глядя друг на друга — словно бросая друг другу вызов. Молчание нарушил епископ Колман:

— Прошло ли ваше путешествие благополучно, сестра?

Фидельма обернулась и тут же вспомнила.

— Увы, нет. В нескольких милях отсюда, там, где правителем считает себя человек по имени Вульфрик…

Настоятельница Хильда нахмурилась.

— Я знаю это место и этого человека, Вульфрика из Фрихопа, чей замок стоит примерно в пятнадцати милях к востоку. И что же, сестра?

— Мы увидели брата, повешенного на дереве на перекрестье дорог. Вульфрик заявил, что этого монаха казнили за то, что он нанес оскорбление ему, Вульфрику. У этого брата была тонзура нашей церкви, милорд епископ, и Вульфрик не скрывал, что монах из вашей обители в Линдисфарне.

Колман закусил губу, удерживая вздох.

— Это, вероятно, брат Эльфрик. Он возвращался из Мерсии, куда был отправлен проповедовать, и мы ждали его возвращения со дня на день.

— Но зачем бы Эльфрику оскорблять тана Фрихопа?

— С твоего позволения, мать настоятельница, — прервала ее сестра Фидельма. — У меня создалось такое впечатление, что сие был лишь предлог. Спор шел о различиях между Ионой и Римом. И кажется, Вульфрик и его друзья предпочитают Рим. Этого брата Эльфрика явно вызвали на оскорбление, а потом уж за это повесили.

Хильда окинула девушку испытующим взглядом.

— У тебя воистину судейский, пытливый склад ума, Фидельма из Кильдара. Но, как тебе хорошо известно, одно дело — предполагать, другое дело — доказать свою точку зрения.

Сестра Фидельма мягко улыбнулась.

— Я и не думала выставлять мои впечатления в качестве доказательства, мать настоятельница. Просто думаю, что ты поступила бы правильно, когда бы поостереглась Вульфрика из Фрихопа. Коль скоро он сможет уйти от наказания, вынеся смертный приговор монаху только за то, что тот поддерживает церковную службу Колума Килле, тогда каждому, кто приезжает в этот монастырь, чтобы обсудить эту тему, будет грозить опасность.

— Вульфрик из Фрихопа нам известен. Это правая рука Альфрита, сам же Альфрит — король Дейры, — резко ответила Хильда. Потом вздохнула и, пожав плечами, добавила уже мягче: — А ты прибыла к нам для того, чтобы принять участие в диспуте, Фидельма из Кильдара?

Молодая монахиня скромно усмехнулась.

— Было бы дерзостью подать голос среди стольких красноречивых ораторов, собравшихся здесь. Нет, мать настоятельница. Я здесь только для того, чтобы давать правовые советы. Наша церковь, чьему учению следуют ваши люди, подчиняется законам нашего народа, и настоятельница Этайн, которая будет говорить от имени нашей церкви, попросила меня присутствовать здесь на тот случай, если понадобится какой-либо совет или объяснения по этому делу. Вот и все.

— Тогда ты воистину желанна в этом месте, ибо твой совет может помочь нам прийти к единой великой правде, — ответила Хильда. — И твой совет касательно Вульфрика не будет забыт, не беспокойся. Я поговорю об этом деле с моим родичем, королем Освиу завтра же, как только он прибудет. Иона или Рим — мы все находимся здесь под защитой королевского дома Нортумбрии.

Сестра Фидельма скривилась. Королевская защита не помогла брату Эльфрику. Однако она решила переменить тему разговора.

— Я забыла о причине, по которой потревожила тебя.

Она порылась в своем одеянии и вынула два свертка.

— Я добиралась сюда из Ирландии через Дал Риад и святой остров Иона.

Глаза настоятельницы Хильды затуманились.

— Ты останавливалась на святом острове, где жил и трудился великий Колумба?

— Коль так, скажи нам, встречалась ли ты с настоятелем? — подхватил Колман весьма заинтересованно.

Фидельма кивнула.

— Я видела Куммене Прекрасного, он шлет вам обоим приветы и вот эти письма. — Она протянула свертки. — И убедительно просит Нортумбрию придерживаться церковной службы, принятой Колумом Килле. Кроме того, Куммене Финн передал со мной дар монастырю Стренескальк. Я оставила его у вашего библиотекаря. Это копия книги Куммене о чудесах, явленных праведным именем Колума Килле.

Настоятельница Хильда приняла у Фидельмы письмо.

— Настоятель Ионы мудр и щедр. Как я завидую, что ты побывала в столь благословенном месте. Мы слишком многим обязаны этому чудесному маленькому острову. Мне не терпится изучить эту книгу, но придется подождать. Сперва следует прочесть письмо…

Сестра Фидельма склонила голову.

— В таком случае я удаляюсь и оставляю тебя с посланием от Куммене Финна.

Колман уже углубился в свое письмо и едва поднял голову, когда сестра Фидельма поклонилась и вышла.

Оказавшись снаружи, в крытой галерее, вымощенной плитами песчаника, сестра Фидельма остановилась и улыбнулась. Она вдруг осознала, что пребывает в странно приподнятом настроении, несмотря на долгое путешествие и усталость. Никогда еще она не выезжала за пределы Ирландии, и вот — пересекла не только серое бурное море до Ионы, но и королевство Дал Риад и страну Регед до земель Нортумбрии — три разные страны, три народа. Многое увидела, и теперь ей будет о чем поразмыслить.

Однако сейчас ей следует сосредоточиться на другом — она прибыла в Стренескальк накануне долгожданного диспута между клириками Рима и клириками ее родины, и ей предстоит быть не просто свидетельницей, но также и участницей этого события. Сестру Фидельму вдруг охватило ощущение особого места и времени — ткань истории разворачивалась, словно ковер, где каждому человеку отведено свое место. Она не однажды думала о том, что, не стань она ученицей великого Брегона Моранна из Тары, не посвяти она себя изучению закона, она изучала бы историю. Но она посвятила себя закону. Иначе, наверное, настоятельница Этайн из Кильдара не пригласила бы ее присоединиться к посольству, которое отправилось в Линдисфарн по приглашению епископа Колмана.

Этот вызов застал Фидельму во время ее паломничества в Армаг, немало удивив: в то время, когда она оставила свой родной дом в Кильдаре, Этайн не была еще настоятельницей. Она знала Этайн много лет, знала, что та слывет человеком ученейшим и красноречивым. Оглядываясь назад, можно было сказать, что Этайн по праву была выбрана настоятельницей по смерти своей предшественницы. Узнав, что Этайн уже отбыла в королевство саксов, Фидельма решила сперва направиться в монастырь Бангора, а потом пересечь бурный пролив и добраться до Дал Риада. Посетив Иону, она присоединилась к брату Торону и его спутникам, которые направлялись в Нортумбрию.

В их отряде была еще только одна женщина, а именно — соплеменница брата Торона, тоже из пиктов — сестра Гвид, ширококостная, нескладная, с крупными руками и ногами. Но неуклюжая с виду девица оказалась усердной и услужливой и никогда не чуралась никакой работы, сколь бы тяжелой та ни была. Фидельма с удивлением узнала, что эта сестра Гвид после обращения в христианство обучалась на Ионе, прежде чем пересекла море и провела два года в Ирландии, где проходила обучение в монастыре Эмли в то самое время, когда Этайн подвизалась там простой наставницей. Еще более Фидельма удивилась, узнав, что Гвид посвятила себя греческому языку и постижению смысла писаний апостолов.

Сестра Гвид рассказала Фидельме, что возвращалась обратно с Ионы, когда ей пришло предложение от настоятельницы Этайн прибыть в Нортумбрию и послужить ее, Этайн, секретарем во время предстоящего диспута. И обе женщины, присоединившись к отряду, возглавляемому братом Тороном, отправились в опасное путешествие на юг, с острова Ионы в королевство Освиу.

Брат Торон Фидельме сразу не понравился. Это был тщеславный человек, наделенный, по мнению некоторых, мрачной красотой, однако, на взгляд Фидельмы, больше похожий на надутого бентамского петуха, самодовольного и напыщенного. Однако он неплохо знал обычаи англов и саксов, что нелишне в путешествии через враждебную страну. И все-таки монах показал себя слабым и нерешительным — вспомнить хоть их столкновение с Вульфриком.

Фидельма одернула себя. Хватит думать о Тороне. Здесь есть о чем еще поразмыслить. Новые зрелища, новые звуки и новые люди.

Она повернула за угол галереи и тут же налетела на невысокого монаха, испуганно воскликнула «Ах», и только сильные руки, подхватившие ее, не позволили ей упасть.

Мгновение молодые мужчина и женщина смотрели друг на друга. Это было мгновение чистой алхимии. Некое сочувствование перешло из темно-карих глаз мужчины в зеленые глаза Фидельмы. Потом Фидельма заметила римскую тонзуру на макушке молодого человека и поняла, что он, должно быть, один из защитников точки зрения Рима и, вероятно, сакс.

— Прости меня, — чопорно сказала она, выбрав для обращения к нему латынь. Потом, поняв, что он все еще держит ее за руки, осторожно высвободилась.

Молодой монах тут же отпустил ее и отступил на шаг, пытаясь преодолеть смущение, которое так и читалось на его лице. Это ему удалось.

— Меа culpa,[3] — серьезно ответил он, ударив себя в грудь слева кулаком правой руки, но в глазах его мерцала улыбка.

Фидельма подумала, склонила голову в знак согласия и пошла дальше, размышляя о том, почему лицо молодого сакса вызвало у нее интерес. Возможно, из-за спокойного веселья, которое таилось в его взгляде. Опыт общения с саксами у нее был невелик, но ей представлялось, что это люди суровые, почитающие любой пустяк посягательством на свою честь. А этот человек совсем не таков… Хотя его соплеменники мрачны и раздражительны, они живут войной и грабежом и, за малым исключением, верят в своих богов войны больше, чем в Бога Мира.

И вдруг рассердилась на себя — странно, что краткая встреча может вызвать подобные глупые рассуждения.

Она свернула в ту часть монастыря, где располагался domus hospitale — странноприимный дом, здание, приспособленное для приема приезжающих на диспут. Большая часть монахов разместилась в нескольких обширных общих спальнях, но множеству настоятелей, настоятельниц, епископов и прочим высокопоставленным лицам предоставили отдельные помещения. Самой сестре Фидельме повезло — ее поместили в одну из таких келий, крошечную, восьми футов на шесть с простым деревянным ложем, столом и скамьей. Фидельма решила, что таким гостеприимством она обязана ходатайству епископа Колмана. Она открыла дверь своей кельи и в удивлении застыла на пороге.

Худощавая женщина с приятным лицом поднялась со скамьи и протянула к ней руки.

— Этайн! — воскликнула сестра Фидельма, узнав настоятельницу Кильдара.

Настоятельница Этайн, привлекательная женщина на четвертом десятке, была дочерью Эогханахта, короля Кашели, но отказалась от мира праздности и удовольствий после того, как ее муж был убит в сражении. Ее звезда взошла быстро — скоро было признано, что благодаря своим познаниям и ораторскому искусству она способна на равных вести богословские диспуты с архиепископом Армага и всеми епископами и настоятелями в Ирландии. В результате ее назначили настоятельницей большого монастыря Святой Бригитты в Кильдаре.

Фидельма, сделав шаг вперед, склонила голову, но Этайн притянула ее за руки и тепло обняла. Они были подругами, однако пути их разошлись, когда Этайн возвысилась до своего нынешнего положения, и с тех пор они не виделись, поскольку Фидельма странствовала по Ирландии.

— Рада вновь видеть тебя, даже в этой чужой стране, — сказала Этайн голосом мягким и звучным. Фидельме часто казалось, что голос этот походит на музыкальный инструмент, который резче звучит в гневе, вибрирует от негодования или становится нежным, как теперь. — Я рада, что твое путешествие сюда прошло благополучно, Фидельма.

Фидельма озорно улыбнулась.

— Разве могло быть иначе, коль скоро мы путешествуем во имя и под покровительством единосущего истинного Бога?

Этайн улыбнулась в ответ.

— У меня по крайней мере была охрана. Я приехала с несколькими братьями из Дурроу. Мы высадились в Регеде, и к нам присоединились братья из этого королевства бриттов. Затем, на границе Регеда и Нортумбрии, нас ждал Ательнот с отрядом саксонских воинов, дабы сопроводить нас сюда. Ты знакома с Ательнотом?

Фидельма покачала головой.

— Я прибыла сюда всего лишь час назад, мать настоятельница.

Этайн поджала губы и неодобрительно скривилась.

— Он встретил и сопроводил нас по приказу короля Освиу и епископа Нортумбрии. Ательнот столь откровенно высказывался против ирландского учения и нашего влияния в Нортумбрии, что это можно было бы счесть для нас оскорбительным. Будучи рукоположен в сан священника нами, он рьяно отстаивает интересы Рима. Однажды мне даже пришлось удерживать одного из наших братьев, чтобы тот не оскорбил Ательнота действием, настолько грубо он хулил наш церковный обычай.

Фидельма равнодушно пожала плечами.

— Судя по тому, что я слышала, мать настоятельница, диспуты о церковных обрядах вызывают немалое напряжение и споры. Подумать только, что такое возможно — чтобы такие страсти разгорелись из-за определения правильной даты Пасхи… Этайн скривилась.

— Тебе следует запомнить, что здесь Пасха обозначается словом Эостр.

Фидельма нахмурилась.

— Эостр?

— Саксы приняли от нас большую часть христианского вероучения, однако что касается праздника Пасхи, они настаивают на своем — называют по имени своей языческой богини плодородия Эостр, обряды в честь которой совершают в весеннее равноденствие. В этой стране до сих пор слишком много языческого. Сама убедишься, сколь многие здесь по-прежнему исповедуют своих старых богов и богинь и сердца их поныне полны ненависти и жаждут войны.

Настоятельница Этайн вздрогнула.

— Чую, Фидельма, трудно тут будет. Трудно и опасно.

Сестра Фидельма успокаивающе улыбнулась.

— Всюду, где сталкиваются мнения, в людях растет напряжение, и оно порождает страх. Не думаю, что нам следует чего-либо опасаться. Диспут всегда подобен распре — словесной распре, и в споре нельзя избежать досады. Но как только будет принято решение, все тут же забудется и простится. — Она помолчала. — Когда начнется диспут?

— Король Освиу со своей свитой прибудет в монастырь не ранее завтрашнего полудня. Настоятельница Хильда сказала мне, что, если все пойдет своим чередом, она позволит первым прениям начаться ближе к вечеру. Епископ Колман просил меня огласить начальные доводы от имени нашей церкви.

Фидельма как будто заметила в глазах настоятельницы Этайн некоторое беспокойство.

— Это тебя тревожит, мать настоятельница?

Этайн вдруг улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Я очень люблю диспуты и споры. И у меня есть прекрасные советники, такие, как ты.

— Кстати, — отозвалась Фидельма, — среди моих попутчиков была сестра Гвид. Девица тонкого ума — ее внешность обманчива. Она говорила, что назначена твоим секретарем и переводчиком с греческого.

На миг Этайн переменилась в лице — Фидельма не поняла, был ли то гнев или какое-то менее сильное чувство.

— Молодая Гвид иногда раздражает. Чем-то напоминает щенка, то вдруг застенчива, то слишком льстива. Однако она — превосходный знаток греческого языка, хотя, полагаю, слишком много времени тратит на восторги по поводу поэзии Сафо, вместо того чтобы переводить Евангелия. — Проговорив это с явным неодобрением, настоятельница пожала плечами. — Да, среди попутчиков у меня и вправду есть добрые советчики. Смущает нечто другое. Пожалуй, враждебность и неприязнь, какую я чувствую со стороны последователей Рима. Агильберт Франк, например, который много лет учился в Ирландии, но столь глубоко предан Риму, или этот Вилфрид, который отказался даже приветствовать меня, когда настоятельница Хильда нас познакомила…

— Кто такой этот Вилфрид? Саксонские имена трудно запомнить.

Этайн вздохнула.

— Этот человек молод, но возглавляет сторонников Рима здесь, в Нортумбрии. Полагаю, он сын какого-то знатного человека. Судя по всему, нрав у него крутой. Он побывал в Риме и Кентербери и был приведен в веру Агильбертом, который и посвятил его в духовный сан. Король тех мест дал ему монастырь Рипон, изгнав двоих наших братьев, Эату и Кутберта, бывших там настоятелями. Этот Вилфрид, надо полагать, самый неистовый из наших противников, страстный защитник римских канонов службы. Увы, боюсь, что здесь у нас много врагов.

Сестра Фидельма вдруг поймала себя на том, что перед ее внутренним взором отчетливо предстало лицо молодого монаха-сакса, на которого она только что натолкнулась.

— Но ведь не все, кто поддерживает Рим, наши враги?

Настоятельница задумчиво улыбнулась.

— Возможно, ты и права, Фидельма. Очень может быть, у меня это просто от волнения.

— Да, слишком уж многое зависит от того, как ты завтра откроешь диспут, — согласилась Фидельма.

— Есть и еще кое-что, хотя… — Этайн в нерешительности замолчала.

Фидельма терпеливо ждала, глядя в лицо настоятельницы. Казалось, Этайн никак не может найти нужные слова.

— Фидельма, — проговорила она, внезапно решившись. — Я склоняюсь к тому, чтобы взять себе мужа.

Фидельма широко раскрыла глаза, но ничего не сказала. Духовенство, даже епископы, брали жен; даже монахи из домов, смешанных или нет, могли иметь жен и детей по закону и обычаю брегонов. Но положение настоятелей и настоятельниц было особым — по обычаю они были обязаны соблюдать безбрачие. Таковым же был и устав Кильдара. В Ирландии так было принято: коарб, или преемник основателя монастыря, всегда избирался из родичей основателя. Поскольку настоятели и настоятельницы не могли иметь прямого потомства, преемника избирали из побочной ветви. Если же в побочной ветви нельзя было найти монаха, подходящего для такой должности, тогда из членов семьи коарба избирался мирянин — он становился настоятелем-мирянином или настоятельницей-мирянкой. Этайн притязала на родство с семьей Бригитты из Кильдара.

— Это значит отказаться от Кильдара и снова стать обычной монахиней, — сказала наконец Фидельма, поскольку Этайн ничего не добавила к сказанному.

Этайн кивнула.

— По дороге сюда я много и упорно думала об этом. Сосуществовать со сторонним человеком будет трудно, особенно после столь долгого жития в одиночестве. Но, приехав сюда, я вдруг поняла, что уже все решила. Я уже обручилась — по обычаю обменялась дарами. Дело уже сделано.

Фидельма порывисто схватила тонкую руку Этайн и сжала.

— Тогда я рада за тебя, Этайн; рада твоей уверенности. Кто это твой сторонний человек?

Этайн робко улыбнулась.

— Когда бы я полагала, что могу открыть это хотя бы одному человеку, этим человеком была бы ты, Фидельма. Но я полагаю, что это должно остаться тайной, моей и его, — до завершения предстоящего диспута. Когда сей великий собор закончится, тогда и ты узнаешь — ибо я объявлю о своем уходе из Кильдара.

Под окном кельи нарастал шум и крик, и это привлекло внимание обеих женщин.

— В чем дело? — спросила сестра Фидельма, нахмурившись и прислушиваясь к хриплым голосам.

Настоятельница Этайн вздохнула.

— С тех пор как я прибыла сюда, мне не раз уже приходилось быть свидетельницей стычек между нашими монахами и братьями из Рима. Очевидно, это очередная драка. Взрослые люди прибегают к личным оскорблениям и ударам только потому, что не согласны друг с другом в толковании Слова Божьего. Печально, что мужчины и женщины духовного звания превращаются в злых детей, когда не могут договориться.

Сестра Фидельма подошла к окну и выглянула.

Немного поодаль толпа, состоящая по большей части из крестьян, насколько она могла судить по одежде — но в ней были и люди в бурых монашеских рясах, — обступила какого-то нищего. Они насмехались и глумились над этим человеком в рубище, а он хрипло вопил, словно желая перекричать их.

Сестра Фидельма подняла бровь.

— Кажется, этот нищий — один из наших соотечественников, мать настоятельница, — сказала она.

Настоятельница Этайн подошла к ней.

— Нищий. Они многое претерпевают из-за надменности толпы.

— Но послушай, что он кричит.

Обе женщины напрягли слух, дабы расслышать хриплый голос нищего. Очень громкий голос.

— Говорю вам, завтра солнце померкнет в небе, и тогда, в тот самый час, камни сего монастыря окрасит кровь. Берегитесь! Берегитесь, говорю я вам! Я вижу кровь на этом доме.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Звон большого монастырского колокола объявил о приближении открытия синода. По крайней мере, подумала сестра Фидельма, хотя бы об одном обе стороны пришли к согласью — именовать сей съезд христианских сановников греческим словом «синод», сиречь — собор. Синод в Стренескальке обещал быть одним из самых важных соборов и для церкви Ионы, и для Рима.

Сестра Фидельма заняла свое место в храме — он, как самое обширное помещение в монастыре, был отведен для диспута. Гул множества голосов эхом отдавался от каменных стен и высоких сводов. Но и здесь было тесновато и душно — столько монахов сидело на скамьях из темного дуба. По левую руку заняли места те, кто поддерживал обряды Колумбы. По правую руку собрались сторонники Рима.

Фидельма впервые видела такое скопление христианских священноначальников. Наравне с монахами в их приметных одеяниях здесь было множество тех, чье богатое платье говорило о том, что это знатные люди из разных королевств.

Впечатляет, не так ли?

Фидельма подняла глаза и увидела, что на место рядом с ней скользнул брат Торон. Она тяжело вздохнула про себя. Как ей хотелось избежать соседства этого надменного человека. За долгое путешествие с Ионы его общество успело ее утомить.

И когда он спросил, что она думает об этом собрании, холодно ответила:

— Столь блистательного собрания я не видела с прошлого года, когда присутствовала на соборе в Таре. — И там тоже, добавила она про себя, как и здесь, нестерпимо воняло немытыми телами, несмотря на предусмотрительно расставленные курильницы с фимимамом, очищающим воздух. Печальное следствие того, как монахи Нортумбрии относятся к чистоте плоти, неодобрительно подумала она. Среди ирландских братьев каждодневное купанье было общепринято, и каждый девятый день каждый посещал общую баню, парильню с горящим торфом, чтобы как следует пропотеть, прежде чем броситься в холодную воду, а потом согреться растиранием.

Вдруг она поймала себя на мыслях о саксонском монахе, с которым столкнулась вчера вечером. От него пахло чистотой и немного травами. Этот, хотя и был саксом, знает, как блюсти чистоту. Она огляделась и неодобрительно наморщила нос, размышляя, сможет ли найти этого монаха на скамьях сторонников Рима.

Внезапно появилась сестра Гвид, как всегда раскрасневшаяся, как будто бежала, и скользнула на скамью по другую сторону от Фидельмы.

— Ты чуть не пропустила открытия синода, — улыбнулась Фидельма пыхтящей и неуклюжей монахине. — Но разве ты не должна сидеть с настоятельницей Этайн, на скамьях защитников в качестве секретаря?

Сестра Гвид скривилась.

— Она сказала, что позовет меня, если я сегодня понадоблюсь, — ответила она.

Фидельма снова оглядела храм. В одном конце был возведен помост, на котором стояло великолепное кресло. Оно пустовало, ожидая прибытия самого короля Освиу. По сторонам, немного позади, в креслах попроще уже сидели мужчины и женщины, чьи одежды и украшения говорили о богатстве и высоком положении.

Тут Фидельма подумала, что и от брата Торона, несмотря на все его недостатки, может быть кое-какая польза — пусть расскажет, кто есть кто, ведь он уже был в Нортумбрии и конечно же неплохо осведомлен.

— Все очень просто, — ответил пикт. — Это все члены семьи Освиу. Та, что сейчас усаживается на свое место, — королева.

Фидельма взглянула на женщину с суровым лицом, которая уселась рядом с троном. Это была Энфледа. Торон охотно сообщал подробности. Отец Энфледы был предыдущим королем Нортумбрии, но ее мать была кентской принцессой, и Энфледу привезли в Кент, чтобы воспитать в римских обычаях. Неподалеку от нее сидит ее духовник, Роман из Кента, и он безусловно поддерживает Рим. Лицо этого низенького, смуглого человека с черными вьющимися волосами показалось сестре Фидельме злым — глаза посажены слишком близко, а губы слишком тонки. Торон же добавил с видом знатока, что ходят слухи, будто именно Энфледа при поддержке Романа принудила Освиу устроить этот диспут.

Энфледа — третья жена Освиу, он женился на ней вскоре после того, как ему удалось занять трон лет двадцать тому назад. Первая его жена была из бриттов — Риенфельт, дочь короля Регеда, где народ следует обычаям и обрядам церкви Ионы. Но Риенфельт умерла. Вторым браком он женился на Фин, дочери Колмана Римида, верховного короля Ирландии.

Эти сведения удивили сестру Фидельму — она ничего не знала о родстве Освиу с верховным королем.

— А что сталось с этой женой? — спросила она. — Тоже умерла?

Ответила ей сестра Гвид.

— Развод, — сказала она, и как будто с одобрением. — Фин поняла, как сильно она ненавидит Нортумбрию и Освиу. У нее был сын от Освиу, по имени Альфрит, но она увезла ребенка с собой в Ирландию. Ее сын получил образование в монастыре блаженного Комгалла, друга Колума Килле, в Бангоре. Он стал довольно известным в Ирландии поэтом по имени Фланн Финна и отказался от всех прав на царствование в Нортумбрии.

Сестра Фидельма покачала головой.

— У саксов есть закон, именуемый «право первородства» — право старшего сына на наследование. Этот Альфрит был первенцем?

Сестра Гвид равнодушно пожала плечами, но Торон указал на возвышение.

— Видишь того молодого человека, что сидит прямо позади Энфледы, светловолосый и с шрамом на лице?

Фидельма, взглянув туда, подумала — отчего это она сразу же ощутила неприязнь к молодому человеку, на которого указал Торон.

— Это Альфрит, единственный сын Освиу от Риенфельт, его первой жены, а ныне — король-данник южной провинции, Дейры. Мы говорили о нем вчера. Толкуют, что он настроен проримски и против собственного отца, приверженного Ионе. Он уже изгнал монахов, верных правилам Колума Килле, из монастыря Рипон, и отдал его своему другу Вилфриду.

— А Вилфрид из Фрихопа — его правая рука, — пробормотала Фидельма.

Лицо у молодого человеке был угрюмое и недоброе. Но и без этого его можно было невзлюбить за манеру сидеть — надменно развалившись в кресле.

Мрачноликая женщина рядом с Альфритом, очевидно, его жена Кюнебур, тихо-озлобленная дочь Пенды из Мерсии, которого Освиу убил в сражении. Рядом с ней, в таком же мрачном настроении, сидит Альфледа, сестра Альфрита, которая вышла замуж за Пэду, сына Ленды из Мерсии. Здесь Торон заметно оживился. По его словам, именно Альфрит повинен в убийстве Пэды, который погиб через год после того, как, благодаря своей преданности Освиу, стал королем-данником Мерсии. Поговаривали, что Альфрит тоже примеривался к этому королевству.

Рядом с нынешней женой Освиу, Энфледой, сидел их перворожденный сын Эгфрит, угрюмый, задумчивый юноша восемнадцати лет от роду с неспокойными темными глазами. Он все время ерзал на своей скамье. Торон сказал, что этот человек был бы не прочь занять трон Освиу и исполнен зависти к своему старшему полубрату Альфриту, который по закону остается наследником трона. Еще одним ребенком Освиу, присутствующим здесь, была Альфледа. Она родилась в тот год, когда Освиу одержал большую победу над Пендой, и в качестве благодарственной жертвы она была посвящена Богу и поручена настоятельнице Хильде, чтобы ее вырастили в Стренескальке как невесту Христову.

Брат Торон сообщил Фидельме, что у Освиу есть еще двое детей — дочь Острит, которой сейчас пять лет, и сын Эльфвине, трех лет. Они слишком малы, чтобы присутствовать в храме.

Наконец сестра Фидельма прервала вдохновенный монолог брата Торона, посвященный этим выдающимся особам.

— Я не в силах усвоить все эти сведения сразу. Разберусь, кто есть кто, во время диспута. Здесь ведь столько народу.

Брат Торон самодовольно кивнул.

— Это важный диспут, сестра. Представлен не только королевский двор Нортумбрии, но, посмотри, вон Домангарт из Дал Риада с Друстом, королем пиктов, и здесь королевичи и посланцы Сенвелха Уэссекского, Эорсенверта Кентского, Вульфере из Мерсии и…

— Хватит! — запротестовала Фидельма. — Мне вовек не справиться с этими неудобоваримыми саксонскими именами. Когда мне понадобятся твои познания, я обращусь к тебе.

Фидельма оглядывалась, рассматривая море лиц, но тут двери в храм распахнулись, и вошел человек со стягом в руках. То было, как тут же сообщил Торон, знамя, которое всегда предшествует появлению короля. Затем вошел красивый, статный и крепкий человек с соломенными волосами, длинными усами, в богатой изысканной одежде и с золотым ободом на голове.

Так Фидельма впервые увидела короля Нортумбрии Освиу. Королем он стал, когда его брат Освальд в Мэзерфилде был убит Пендой и его союзниками-бриттами, и через несколько лет он отомстил Пенде, убив его и его сторонников. Теперь Освиу получил титул бритвальда, а это значит, как сообщил Торон, что он стал верховным королем всех королевств англов и саксов.

Фидельма внимательно всматривалась в этого высокого человека. Она хорошо знала его предыдущую историю. Освиу и его братья были изгнаны из Нортумбрии еще детьми, а отец их, король, был убит Эдвином, захватившим фон. Изгнанные королевские дети, выросшие в королевстве Дал Риад, обратились от язычества к христианству на святом острове Ионы. Когда старший брат Освиу Освальд возвратил себе трон, а их вернул из ссылки, он тут же обратился на Иону с просьбой прислать миссионеров для просвещения его народа, отвращения оного от язычества и научения грамоте, чтению и письму. Казалось очевидным, что Освиу станет на сторону церкви Ионы.

Но, вспомнила Фидельма, в этом диспуте Освиу, будучи главным судьей, вероятно, окажется под давлением своих собственных наследников и представителей королей-данников, которые будут выносить общее решение.

Вторым, вслед за Освиу, в процессии, продвигавшейся от главных дверей к помосту, шел Колман — королевский епископ и главный настоятель; за ним шла Хильда и еще одна женщина, лицом похожая на Освиу.

— Это старшая сестра Освиу Аббе, — прошептала Гвид в тишине, воцарившейся в зале. — Она жила в изгнании на Ионе, и она стойкий приверженец литургии Колума Килле. Аббе — настоятельница в Колдингеме, что стоит к северу отсюда. Это совместная обитель, где мужчины и женщины могут посвятить свои жизни и семьи пути Христову. — И добавила с неодобрением и совсем тихо: — Об этом доме идет дурная слава. Говорят, будто в этом монастыре предаются пирам, пьянству и прочему непотребству.

Сестра Фидельма ничего на это не ответила. Подобных общин существует множество — и в этом нет ничего дурного. В словах сестры Гвид словно бы прозвучало осуждение совместного монашества как порочного. Фидельма знала, что некоторые отшельники также не одобряют подобного, утверждая, что всякий, посвятивший жизнь служению Христу, должен соблюдать безбрачие. Она даже слышала, что иные отшельники живут, вообще не знаясь с противоположным полом, кичась силой своей веры и сверхъестественным целомудрием, — практика, против которой выступал Иоанн Златоуст из Антиохии.

Фидельма не была противницей совместной жизни монахов и монахинь. Это убеждение — что монашествующие должны вступать в брак и производить потомство — она разделяла с большинством тех, кто следовал Риму, с церквями бриттов и ирландцев и даже с восточными церквями. Только отшельники отстаивали безбрачие и требовали, чтобы монахи и монахини жили раздельно. Но сестра Гвид ведь не отшельница и едва ли поддерживает их точку зрения. Да и сама Фидельма считала, что настанет время и она найдет того, с кем сможет разделить свои труды. Но время терпит, и пока ей не повстречался тот, кто увлек бы ее настолько, чтобы она серьезно задумалась об этом. Возможно, ей никогда не придется принимать такого решения. Она даже завидовала уверенности своей подруги Этайн, принявшей решение удалиться из Кильдара и снова вступить в брак.

Она стала рассматривать процессию.

Следующим шел пожилой человек с желтым лицом, блестящим от пота. Он тяжело опирался о руку человека помоложе, в чьем пухлом херувимском лице Фидельма уловила что-то волчье. Глаза посажены слишком близко друг к другу и постоянно бегают, словно выискивают врагов. Старик же явно болен. Она повернулась к Торону.

— Деусдедит, архиепископ Кентерберийский, и его секретарь Вигхард, — сказал он, прежде чем она успела задать вопрос. — Это главные представители тех, кто выступает против нас.

— А старик, который замыкает процессию?

Она разглядывала последнего из идущих. На вид ему было лет сто — тощий, согбенный, он походил скорее на ходячие мощи.

— А это тот самый человек, который может настроить саксов против нас, — сообщил Торон.

Фидельма подняла бровь.

— Так это Вилфрид? Я думала, он моложе!

Торон покачал головой.

— Не Вилфрид. Это Иаков, которого саксы называют Джеймсом. Более шестидесяти лет назад Рим ради укрепления миссии Августина послал в Кент группу миссионеров во главе с человеком по имени Паулин. А этот Иаков прибыл с ними — что говорит о том, что ему больше восьмидесяти лет. Когда Эдвин из Нортумбрии женился на Этельбурге из Кента, матери присутствующей здесь королевы Энфледы, Паулин приехал с ней в качестве ее духовника и сделал неудачную попытку обратить нортумбрийцев на римский путь ко Христу. Язычники восстали, и он бежал с Этельбургой и новорожденной Энфледой обратно в Кент, где и умер двадцать лет назад.

— А этот Иаков? Этот Джеймс? — не отставала Фидельма. — Он тоже бежал?

— Он остался в Катрайте, который саксы называют Каттерик, и то отшельничал, то пытался обратить в христианство местных жителей. Уверен, его и выставят как доказательство, что именно Рим пытался обратить Нортумбрию прежде Ионы, как довод — что Нортумбрия должна быть римской. Его преклонные годы и то обстоятельство, что он римлянин, знавший и Паулина, и Августина, — против нас.

Осведомленность брата Торона все-таки произвела сильное впечатление на сестру Фидельму.

Но вот процессия дошла до назначенного места, и сестра Хильда подала знак остановиться.

Епископ Колман выступил вперед и начертал в воздухе крест. Потом поднял руку и благословил по обряду церкви Ионы, обозначив Троицу указательным, средним и безымянным пальцем в отличие от римского сложения большого пальца, указательного и среднего. При этом со стороны сторонников Рима послышался ропот, но Колман, не обратив на это внимания, произнес благословение по-гречески — на богослужебном языке церкви Ионы.

Потом Деусдедиту помогли выйти вперед, и он тихим голосом, почти шепотом, что подчеркивало его явное нездоровье, совершил благословение по римскому обряду и на латыни.

Все сели, кроме настоятельницы Хильды.

— Братья и сестры во Христе, начинаем диспут: должна ли наша церковь в Нортумбрии следовать учению Ионы, с какового острова эта страна была поднята из мрака к свету Христову, или она должна следовать учению Рима, откуда свет изначально распространился на эти внешние пределы мира? Решать вам.

Она бросила взгляд на скамьи справа от себя.

— Теперь будут провозглашены начальные доводы. Агильберт из Эссекса, готов ли ты произнести вступительное слово?

— Нет! — раздался скрипучий голос.

Настало молчание, а потом послышался нарастающий ропот.

Настоятельница Хильда подняла руку.

Стройный смуглолицый человек с надменным лицом и орлиным носом встал.

— Агильберт — франк, — прошептал Торон. — Он много лет обучался в Ирландии.

— Много лет назад, — начал Агильберт по-саксонски, неуверенно и с таким сильным акцентом, что Фидельме пришлось попросить Торона переводить, — Сенвелх из Уэссекса пригласил меня на епископство в его королевстве. В течение десяти лет я нес службу, но Сенвелху вдруг что-то не понравилось, он заявил, что я недостаточно хорошо говорю по-саксонски. И он назначил Вине епископом и поставил его надо мной. Я покинул землю западных саксов. Теперь меня просят привести доводы против верховенства Рима. Коль скоро мое знание языка не удовлетворяет Сенвелха и западных саксов, я не могу выступать здесь. Посему пусть мой ученик Вилфрид Рипонский откроет этот диспут речью в защиту Рима.

Фидельма нахмурилась.

— Этот франк, кажется, очень обидчив.

— Говорят, он возвращается обратно в страну франков, потому что испытывает неприязнь ко всем саксам.

Встал невысокий коренастый человек помоложе, с красным лицом и грубыми задиристыми манерами.

— Я, Вилфрид из Рипона, готов выдвинуть свои начальные доводы.

Настоятельница Хильда склонила голову в знак согласия.

— А в защиту Ионы готова ли выступить настоятельница Этайн из Кильдара?

И настоятельница повернулась к тем скамьям, где расположились защитники церкви Ионы. Ответа не последовало.

Фидельма вытянула шею и вдруг осознала, что не видела Этайн в храме. Ропот перешел в гул. Голос настоятельницы Аббе прозвучал глухо:

— Кажется, настоятельницы Кильдара здесь нет.

У одной из дверей храма что-то произошло, поднялся какой-то шум, и Фидельма увидела там одного из братьев. Он стоял на пороге — лицо серое, грудь вздымается.

— Беда! — Голос его был высок и напряжен. — О братья, светопреставленье!

Настоятельница Хильда в гневе обратилась к нему:

— Брат Агато! Ты забываешься!

Монах поспешил вперед. Даже издали Фидельма разглядела на его лице страх.

— Не я! Подойдите к окнам и посмотрите на солнце! Длань Господня затмила его на небе… небо темнеет. Помоги нам, Господи! Это знамение, оно предвещает беду. Горе этому собору!

Эти слова тут же были переведены сестре Тороном, потому что Фидельма не могла понять торопливой речи сакса.

В храме все пришло в движение, и многие, поспешив к окнам, выглянули наружу.

А к тем, кто еще оставался на своих местах, обратился суровый Агильберт:

— Все так, как сказал брат Агато. Солнце затмилось на небе. Сие не сулит добра этому диспуту.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сестра Фидельма, недоумевая, взглянула на брата Торона.

— Неужели эти саксы столь суеверны? Неужели они ничего не знают об астрономии?

— Очень мало, — самодовольно ответил Торон. — Наш народ их научил кое-чему, но они слишком туго соображают.

— Однако кто-то должен сообщить им, что это не сверхъестественное явление.

— Они не поблагодарят вас за это. — Сестра Гвид по другую руку от Фидельмы фыркнула.

— Но многие из наших братьев, присутствующих здесь, весьма сведущи в астрономической науке и знают о затмениях и других небесных явлениях, — заметила Фидельма.

Брат Торон знаком призвал ее к молчанию, потому что Вилфрид, задиристый оратор сторонников Рима, вскочил со своего места.

— Братья! Сие затмение солнца воистину дурное предзнаменование. Но что оно значит? Понять его значение несложно — коль скоро клирики этой страны не отвернутся от ложных понятий Колумбы ради единственно истинной всеобщей церкви Рима, христианство будет стерто с лица земли, как Господь стер солнце с небес. Сие воистину знамение.

Сторонники Рима в знак одобрения стали плескать в ладоши, поднялся страшный шум, а представители церкви Колумбы выкрикивали свое несогласие с этим возмутительным заявлением.

Человек лет тридцати с небольшим, носящий тонзуру Колумбы, в гневе вскочил на ноги.

— Откуда Вилфрид Рипонский может знать такие вещи? Или сам Господь говорил непосредственно с ним, дабы объяснить это явление на небе? Разве не с тем же успехом можно утверждать, что сие знамение означает: Рим да согласится с Колумбой? Коль скоро те, кто поддерживают искажение Римом истинной веры, не обратятся вновь к Колумбе, христианство воистину будет стерто с лица этой земли.

Крики возмущения раздались на скамьях сторонников Рима.

— Это был Кутберт из Мелроуза, — сказал, усмехаясь, Торон. Перепалка доставляла ему явное удовольствие. — Именно Вилфрид вышвырнул его из Рипона по повелению Альфрита — за следование обычаям Колумбы.

И тут поднялся Освиу, король. Шум замер почти немедленно.

— Этот спор ни к чему нас не приведет. Диспут будет приостановлен до тех пор…

Невнятный крик не дал ему закончить фразу.

— Солнце появляется! — раздался голос одного из глазеющих на небо.

Многие бросились к окнам, иные, вытянув шеи, вглядывались в сумрачную синеву небес.

— Воистину это так. Черная тень отползает, — крикнул еще кто-то. — Смотрите, вот солнечный свет.

Сероватые сумерки внезапно рассеялись, и свет хлынул в окна храма.

Сестра Фидельма поймала себя на том, что от изумления качает головой. Она получила образование в стране, ученые мужи которой издавна наблюдают за звездами и изучают их движение.

— Трудно поверить, что эти люди пребывают в таком невежестве касательно небесных светил. В наших монашеских школах и в школах бардов всякий наставник может рассказать о ходе звезд и луны. Ведь каждый разумный человек должен знать день солнечного месяца, возраст луны, время прилива и отлива, день недели. Вот и время затмения не является тайной.

Брат Торон язвительно усмехнулся.

— Ты забываешь, что твои соотечественники и бритты славятся во многих странах своими знаниями астрономии. Но эти саксы все еще варвары.

— Однако они конечно же читали трактат великого Даллана Форгайла, который объясняет, сколь часто луна стоит перед солнцем, затмевая его свет в небе?

Торон пожал плечами.

— Лишь немногие из этих саксов умеют читать и писать. Но и этим искусством они не владели, доколе блаженный Айдан не прибыл в эту страну. Они не умели писать на своем родном языке, так что уж говорить о понимании иных языков.

Настоятельница Хильда стучала посохом о каменный пол, требуя внимания. Люди неохотно рассаживались по своим местам. Говор мало-помалу стих.

— Солнце вернулось, и, стало быть, мы можем продолжить. Не пришла ли наконец настоятельница Кильдара?

Мысли сестры Фидельмы снова вернулись к настоящему: что-то было не так. Место, предназначенное настоятельнице Этайн, по-прежнему пустовало.

Вилфрид Рипонский поднялся с ухмылкой.

— Если главный защитник церкви Колумбы не хочет присоединиться к нам, возможно, мы начнем без нее?

— Есть много других, кто может говорить в нашу пользу! — крикнул Кутберт, на этот раз не затруднив себя вставанием.

И снова настоятельница Хильда постучала посохом об пол.

И тут во второй раз собрание было внезапно прервано — распахнулись большие двери. На этот раз в храм вошла молодая сестра с бледным испуганным лицом, и было очевидно, что до порога она бежала — ее растрепанные волосы выбивались из-под платка. Она остановилась, окинув взглядом просторное помещение. Потом поспешила прямо туда, где в замешательстве стояла настоятельница Хильда, позади которой на возвышении восседал король.

С удивлением Фидельма наблюдала, как сестра медленно подошла к настоятельнице Хильде, которая склонилась, подставив монахине ухо. Лица Хильды Фидельма не видела, зато видела, как настоятельница, распрямившись, быстро направилась к королю, наклонилась и повторила ему то, что ей сообщили.

В храме царила тишина, клирики и миряне напряженно наблюдали за происходящим.

Король поднялся и вышел, а вслед за ним вышли Хильда, Аббе, Колман, Деусдедит, Вигхард и Иаков.

В зале поднялся шум, присутствующие взволнованно переговаривались, пытаясь выяснить, не знает ли кто-нибудь, что значит это странное происшествие, и громко обсуждали его.

Две нортумбрийские монахини из Колдингема, которые сидели позади Фидельмы, полагали, что в королевство вторглось войско бриттов, воспользовавшись тем, что король занят в синоде. Они помнили тот злосчастный год, когда Кадваллон ап Кадфан, король Гвинедда, вторгся в эти земли, опустошил их и устроил резню. Но один брат из монастыря в Гиллинге, сидевший впереди, высказал мнение, что это скорее вторглись мерсийцы, ибо разве Вульфере, сын Пенды, не поклялся вернуть Мерсии независимость от Нортумбрии и уже не начал вновь утверждать свое владычество к югу от Хамбера? Мерсийцы уже ищут возможности отомстить Освиу, который убил Пенду и три года правит Мерсией. И хотя Вульфере и направил своего представителя в синод, это всего лишь грязная уловка, к которой прибегли мерсийцы.

Фидельма с интересом прислушивалась к этим политическим рассуждениям, но для человека, недостаточно знакомого со взаимоотношениями саксонских королевств, все это звучало крайне запутанно. И так не походило на ее родную страну, где царил четкий порядок и законность, где верховный король и его суд были властью, чьи решения не подлежат обжалованию. Даже если какие-то нижестоящие короли и спорили с верховным королем, они хотя бы номинально признавали власть Тары. А саксы всегда ссорились друг с другом, и меч был им единственным судьей.

Рука легла ей на плечо. Молодая монахиня склонилась к ней.

— Сестра Фидельма? Мать настоятельница требует, чтобы ты явилась в ее в покои. Немедленно.

Удивленная и несколько растерянная, не обращая внимания на откровенно любопытные взгляды Гвид и брата Торона, сестра Фидельма встала и пошла за молодой монахиней прочь от столпотворения, от смятения, воцарившегося в храме, по затихающим коридорам, пока ее не ввели в покои настоятельницы Хильды. Настоятельница стояла у огня, руки сложены на груди, лицо серое и напряженное. Епископ Колман, как и вчера вечером, сидел на скамье с другой стороны очага. У него тоже был вид угрюмый, словно его вдруг придавила какая-то тяжкая забота.

Оба были так погружены в себя, что даже не заметили ее появления.

— Ты за мной посылала, мать настоятельница?

Хильда вздохнула, совладав с собой, и бросила взгляд на Колмана, который ответил странным жестом, словно предлагая ей говорить.

— Милорд епископ напоминает мне, что там, у себя на родине, ты — судебный законник, Фидельма.

Сестра Фидельма нахмурилась.

— Это так, — согласилась она, недоумевая, что за этим последует.

— Он напоминает мне, что ты приобрела репутацию человека, разгадывающего тайны, раскрывающего преступления.

Фидельма ждала.

— Сестра Фидельма, — продолжала настоятельница, помолчав, — нам крайне нужна ты и твои способности.

— Я охотно предоставлю в ваше распоряжение мои слабые способности, — медленно проговорила Фидельма, гадая, что же все-таки случилось.

Настоятельница Хильда закусила губу, с трудом подбирая слова.

— У меня дурные новости, сестра. Настоятельница Кильдара найдена в своей келье сегодня утром. У нее перерезано горло — перерезано так, что истолковать это можно только одним образом. Настоятельницу Этайн жестоко убили.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В то время как сестра Фидельма стояла, ошеломленная этим сообщением, дверь без всяких церемоний распахнулась. Сестра уловила, что Колман пытается встать со своей скамьи, и обернулась, чтобы выяснить, что могло заставить епископа встать.

В покои вошел Освиу Нортумбрийский.

События развивались быстро, так быстро, что Фидельма никак не могла осознать, что ее подруга, ее многолетняя сподвижница и совсем недавно — настоятельница жестоко убита. Новость оглушила ее, но усилием воли она отринула горе. Слезами Этайн уже не поможешь. Фидельма постаралась сосредоточиться. Ей понадобятся все знания и способности, а горе только затуманит разум. Горю можно будет предаться позже.

Она попыталась сосредоточиться на человеке, вошедшем в покои.

Вблизи король Нортумбрии не казался таким красивым, как издали. Он был высок, мускулист, но его светлые волосы уже испещрила грязно-желтая седина, и было ясно, что ему под шестьдесят. Кожа пожелтела, а на носу и щеках лопнувшие жилки соткали ярко-красный узор. Глаза запавшие, лоб в глубоких морщинах. Фидельма слышала, что все короли Нортумбрии погибали насильственной смертью в сражении. Не слишком-то приятно жить в ожидании такой участи.

Освиу затравленно огляделся — почти как зверь — и остановил взгляд на сестре Фидельме.

— Я слышал, что ты — доули судов брегона в Ирландии?

К удивлению Фидельмы, он говорил на языке Ирландии как на своем родном. Потом она вспомнила, что он вырос в ссылке на Ионе, а посему его владением ее языком неудивительно.

— Я получила степень анрад.

Колман заерзал, чтобы объяснить.

— Это значит…

Освиу нетерпеливо отмахнулся от него.

— Я прекрасно знаю, что это значит, лорд епископ. Тот, кто достиг степени анрад, благородного источника знаний, может беседовать на равных с королями, даже с самим верховным королем. — Он послал самодовольную улыбку смущенному епископу и снова повернулся к сестре Фидельме. — Тем не менее даже я был удивлен, увидев столь ученую голову на столь юных плечах.

Фидельма подавила вздох.

— Я училась восемь лет у брегона Моранна из Тары, одного из величайших судей моей страны.

Освиу рассеянно кивнул.

— Я не сомневаюсь в твоем мастерстве, а милорд Колман сообщил мне о твоей славе. Ты знаешь, зачем ты нам понадобилась?

Сестра Фидельма склонила голову.

— Мне сообщили, что настоятельница Этайн убита. Она была не только моей настоятельницей, но и моей подругой. Я готова помочь.

— Настоятельница должна была, как тебе известно, открыть диспут со стороны церкви Ионы. В моей стране много разлада, сестра Фидельма. Это дело тонкое. А уже идут разговоры, и догадки расцветают буйным цветом. Коль скоро настоятельницу убил кто-то из сторонников Рима, а похоже, что это именно так, тогда среди людей возникнет такая смута, что истине Христа может быть нанесен в этой стране смертельный удар. Междоусобица может разделить народ надвое. Ты понимаешь?

— Я понимаю, — ответила Фидельма. — И все-таки нужно подумать о гораздо более важном.

Освиу удивленно поднял брови.

— Более важном, чем последствия распри, которые докатятся от Ионы до Армага, до самого Рима? — спросил король.

— Да, более важном, чем даже это, — спокойно заверила его Фидельма. — Кто бы ни убил Этайн из Кильдара, он должен предстать перед судом. Это величайший нравственный закон. Что подумают об этом другие — это их забота. Раскрытие истины превыше всех прочих задач.

Некоторое время Освиу пребывал в недоумении. Потом грустно улыбнулся.

— Это говорит представитель закона. Я давно не бывал в вашей стране на беседах брегонов, судей, которые стоят выше короля и его суда. Здесь король есть закон, и никто не может судить короля.

Фидельма равнодушно скривилась.

— Я знаю о недостатках вашей саксонской системы.

Настоятельница Хильда была потрясена.

— Дитя мое, помни, что ты разговариваешь с королем.

Но Освиу усмехался.

— Дорогая моя родственница Хильда, не упрекай ее. Она говорит так, как привыкла говорить по обычаю ее родины. В Ирландии король не является законодателем, и он не правит по божественному праву. Король всего лишь проводит в жизнь законы, которые передаются из поколения в поколение. Любой законник, такой как анрад или оллам, имеет право оспорить закон перед верховным королем страны. Разве не так, сестра Фидельма?

Фидельма натянуто улыбнулась.

— Ты проницательно уловил суть дела, Освиу Нортумбрийский.

— А у тебя, судя по всему, острый ум, и ты не боишься последователей ни той, ни другой стороны, — заметил Освиу. — Это хорошо. Моя родственница Хильда сомневалась, прежде чем просить тебя заняться поисками того, кто убил Этайн из Кильдара. Каков твой ответ? Ты это сделаешь?

Внезапно дверь распахнулась.

Сестра Гвид стояла в дверях, ее крупное неуклюжее тело странно съежилось. Волосы под головной повязкой сбились набок, губы дрожали, глаза покраснели, слезы струились по мягким белым щекам. Мгновение она стояла всхлипывая, переводя дикий взгляд с одного лица на другое.

— Что слу… — начал удивленно Освиу.

— Это правда? О боже, скажите, что это не так! — проскулила потрясенная сестра, ломая свои большие, красные, костлявые руки в приступе горя. — Настоятельница Этайн мертва?

Сестра Фидельма очнулась от удивления первой и поспешила к сестре Гвид, взяла ее за руку и вывела из комнаты. Выйдя в коридор, она сделала знак монахине с озабоченным лицом, которая прислуживала настоятельнице Хильде и, по-видимому, пыталась помешать сестре Гвид войти в ее покои.

— Это правда, Гвид, — мягко сказала Фидельма, почувствовав жалость к неуклюжей девице. Она указала на стоявшую в нерешительности прислужницу. — Позволь этой сестре отвести тебя в спальню. Иди и полежи, а я приду навестить тебя, как только смогу.

И тогда Гвид позволила увести себя по коридору, и ее широкие плечи сотрясались в новом приступе горя.

Сестра Фидельма немного помешкала, а затем вернулась в покои настоятельницы.

— Сестра Гвид училась у настоятельницы Этайн в Эмли, — ответила она на вопрошающие взгляды присутствующих. — Она приехала сюда в качестве секретаря настоятельницы. Полагаю, сестра Гвид была привязана к Этайн. Смерть ее явилась для сестры Гвид сильным потрясением. Каждый из нас по-своему переживает горе.

Настоятельница Хильда сочувственно вздохнула:

— Я схожу, утешу эту бедную девушку. Но сначала давайте покончим с нашим делом.

Освиу кивнул.

— Что ты ответишь на это предложение, Фидельма из Кильдара?

Фидельма закусила губу и склонила голову.

— Настоятельница Хильда уже высказала желание, чтобы я произвела расследование. Я это сделаю, но не из политических соображений, а исходя из справедливости закона и того, что Этайн была моей подругой.

— Хорошо сказано, — заметил Освиу. — Тем не менее политика замешана в это дело. Убийство, особенно убийство такой выдающейся особы, вполне может быть уловкой, чтобы сорвать наш диспут. Сразу бросается в глаза, что Этайн, главный представитель церкви Колума Килле, была преступно убита кем-то, кто настроен проримски. С другой стороны, весьма возможно, что убийца хотел, чтобы мы так думали — чтобы собравшиеся из сочувствия к убитой поддержали Иону против Рима.

Сестра Фидельма задумчиво смотрела на Освиу. Это был человек непростой. Король более двадцати лет железной рукой правил нортумбрийцами и отражал всякую попытку других саксонских королей покорить его страну и свергнуть его. Теперь большая часть этих королей смотрит на него как на своего верховного правителя, и даже епископ Рима обращается к нему как к «королю саксов». Сестра Фидельма в полной мере оценила остроту его ума.

— Выяснить это и будет моей задачей, — спокойно заметила она.

Освиу в нерешительности покачал головой.

— Это не все.

Фидельма вопросительно подняла брови.

— Есть одно условие.

— Я — законник в судах брегонов. В своем деле я не принимаю никаких условий, кроме одного: мой долг — обнаружить правду. — Ее глаза опасно сверкнули.

Судя по лицу настоятельницы, Хильда перепугалась.

— Сестра, ты воистину забываешь, что находишься не в своей стране и что законы ее не простираются досюда. Ты должна обращаться с королем уважительно.

Снова Освиу улыбнулся, глянув на Хильду, и тряхнул головой.

— Сестра Фидельма и я, мы поняли друг друга, Хильда. И я уверен, что мы уважаем друг друга. Тем не менее я должен настоять на том, чтобы мое условие было принято, ибо, как я сказал, это дело государственное, и будущее нашего королевства и религии, которой оно будет следовать, зависит от того, как разрешится это дело.

— Боюсь, я не понимаю… — растерянно начала Фидельма.

— Тогда позволь мне выразиться яснее, — прервал ее Освиу. — По монастырю уже ходят два слуха. Один — что сторонники Рима прибегли к этому отвратительному способу, чтобы заставить замолчать одного из самых сведущих защитников церкви Колума Килле. Другой слух утверждает, что это уловка тех, кто поддерживает учение Ионы, чтобы, сорвав синод, добиться того, чтобы церковная служба в Нортумбрии справлялась по обряду Ионы, а не Рима.

— Да, это я понимаю.

— Моя дочь Альфледа, обученная сестрами Ионы, уже говорит, что нужно поднять воинов и ударить по тем, кто хочет изгнать их. Мой сын Альфрит и его жена, Кюнебур, замышляют прибегнуть к военной силе, чтобы свергнуть поддерживающих Иону. А мой младший сын… — он замолчал и с горечью усмехнулся, — мой сын Экфрит, которого интересует только власть, наблюдает и ждет случая, чтобы захватить мой трон. Ты понимаешь, почему это дело столь важно?

Сестра Фидельма пожала плечами.

— Но я не понимаю, какое именно условие ты хочешь выдвинуть. Раскрыть это преступление я сумею.

— Я должен показать обеим сторонам, что я, Освиу Нортумбрийский, беспристрастен и непредубежден в отправлении правосудия и посему не могу дозволить, чтобы смерть настоятельницы Этайн расследовал только представитель церкви Колума Килле. Равно как не могу позволить, чтобы это дело расследовалось только одним из клириков Рима.

Фидельма недоумевала:

— В таком случае что же ты предлагаешь?

— Чтобы ты, сестра, объединила свои усилия с тем, кто является сторонником Рима. Если вы проведете расследования совместно, никто не сможет обвинить нас в приверженности одной стороне после того, как будут получены результаты. Ты согласна на это?

Сестра Фидельма некоторое время смотрела на короля.

— Впервые слышу, что доули суда брегонов может быть заподозрена в принятии пристрастного решения. Наш девиз — «истина превыше мира». Совершил ли это преступление кто-то, принадлежащий моей церкви или церкви Рима, результат будет один. Я дала клятву защищать истину, какой бы неприятной она ни была. — Она помолчала, потом пожала плечами. — И все же… все же я вижу смысл в твоем предложении. Я согласна. Однако с кем я буду работать? Признаюсь, мой саксонский язык оставляет желать лучшего, и я знаю, что мало кто из саксов обладает познаниями в латыни, греческом или еврейском — языках, на которых я говорю бегло.

Лицо Освиу расплылось в улыбке.

— С этим не будет никаких затруднений. Среди спутников архиепископа Кентерберийского есть один молодой человек, который полностью подходит для этой задачи.

Настоятельница Хильда с интересом взглянула на своего родственника:

— Кто это?

— Брат по имени Эадульф из Саксмунда, что в королевстве Эалдвульфа в Восточной Англии. Брат Эадульф пять лет жил и учился в Ирландии, а потом еще два года обучался в самом Риме. Поэтому он говорит на ирландском, латинском и греческом, равно как и на своем родном саксонском. Он обладает познаниями в законе. Пожалуй, не стань он монахом, он стал бы наследственным герефа — это, Фидельма, судья, законник. Архиепископ Деусдедит сообщил мне, что этот человек может разрешить любую задачу. Так что же, сестра Фидельма, ты будешь возражать против работы с подобным человеком?

Фидельма осталась равнодушной.

— Нет, но только до тех пор, пока истина останется нашей общей целью. Однако согласится ли он работать вместе со мной?

— Об этом мы спросим у него самого — я велел сообщить ему, чтобы он пришел сюда и подождал снаружи. Он, должно быть, уже здесь.

Освиу подошел к двери и распахнул ее.

Сестра Фидельма приоткрыла рот от удивления, когда в покои вошел и склонил голову перед королем молодой монах, тот самый, с которым она столкнулась в галерее монастыря накануне вечером. Вот он поднял глаза и заметил сестру Фидельму. В его лице на миг, как в зеркале, отразилось удивление Фидельмы, — но тут же оно вновь превратилось в бесстрастную маску.

— Это брат Эадульф. — Освиу представил вошедшего, продолжая говорить по-ирландски. — Брат Эадульф, это доули, о которой я уже говорил, сестра Фидельма. Ты согласен работать с ней, имея в виду то, что я сказал тебе о важности скорейшего раскрытия этой тайны?

Карие глаза брата Эадульфа встретились со сверкающими зелеными глазами сестры Фидельмы.

— Охотно. — У него был глубокий баритон. — Если это устроит сестру Фидельму.

— Сестра? — поторопил ее Освиу.

— Мы начнем сразу же, — бесстрастно откликнулась Фидельма, пряча смущение, охватившее ее под взглядом сакса.

— Это то, чего я и желаю, — отозвался Освиу. — Расследование будете проводить от моего имени. Можете расспрашивать кого угодно, в любое время и в любом месте, а мои воины будут готовы действовать по вашему приказанию. Но прежде чем уйти, повторю еще раз: главное — это срочность. Ибо с каждым часом, пока недостоверные слухи и домыслы распространяются, враги мира набираются сил и распря близится.

Освиу перевел взгляд с одного на другого, коротко улыбнулся и вышел.

Мысли у сестры Фидельмы мчались галопом. Нужно столько осмыслить. И не только смерть Этайн.

Вдруг она осознала, что настоятельница Хильда, Колман и Эадульф наблюдают за ней.

— Прошу прощения? — Она поняла, что ей, должно быть, задали вопрос.

Настоятельница Хильда усмехнулась:

— Я спросила тебя: с чего ты думаешь начать?

— Лучше всего было бы осмотреть место преступления, — быстро сказал брат Эадульф.

Фидельма стиснула зубы в раздражении — ее опередили с ответом.

Сакс конечно же прав, но у нее нет ни малейшего желания действовать по указке. Она попыталась найти какой-либо другой порядок действий, пригодный в данном случае, — просто чтобы не уступить ему. И не нашла.

— Да, — неохотно согласилась она. — Мы пойдем в келью настоятельницы Этайн. Там что-нибудь трогали с тех пор, как обнаружили тело?

Хильда покачала головой.

— Ничего, насколько мне известно. Следует ли мне пойти с вами?

— В этом нет нужды, — поторопилась сказать Фидельма, чтобы брат Эадульф вновь не решил за нее. — Как только мы что-нибудь обнаружим, сообщим.

Она повернулась, не глядя на Эадульфа, и вышла. У нее за спиной Эадульф поклонился настоятельнице и епископу Колману и поспешил за ней. Когда дверь закрылась, Колман поджал губы.

— Это все равно что заставить лису и волка вместе охотиться на зайца, — медленно проговорил он.

Настоятельница Хильда тонко улыбнулась на эти слова.

— Интересно было бы узнать, кого ты считаешь лисой, а кого — волком.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Фидельма остановилась перед дверью в гостевую келью, которая была отведена настоятельнице Этайн. Пока они с монахом-саксом шли из покоев настоятельницы Хильды по мрачным коридорам в ту часть здания, что была отведена гостям, Фидельма не сказала ему ни слова. Теперь ей необходимо было собраться с силами и войти в келью. Но поскольку брат Эадульф решил, что ее неразговорчивость вызвана некоторой обидой на то, что ей, расследуя это дело, придется работать с ним, и предпочел не усугублять эту обиду, теперь Фидельме пришлось в одиночку пересиливать себя, готовясь к испытанию.

Ей предстоит увидеть мертвое тело подруги.

Когда-нибудь она справится с потрясением от гибели Этайн. Этайн была хорошей подругой. Не самой близкой подругой, но все же. Фидельма вспоминала свою встречу с ней накануне вечером, когда Этайн призналась, что покидает монастырь Кильдара, чтобы выйти замуж. Фидельма нахмурилась. Замуж — за кого? За верховного тана Эоганахта или какого-нибудь монаха, с которым она познакомилась в Ирландии? Но разобраться в этом будет еще время, когда она вернется в Ирландию.

Она постояла немного, глубоко дыша, собираясь с силами.

— Если ты не хочешь смотреть на тело, сестра, я могу сделать это за тебя, — попытался успокоить ее Эадульф, явно приняв ее нерешительность за страх перед видом трупа. Это были первые слова, с которыми монах-сакс обратился к ней напрямую.

Фидельма разрывалась между двумя чувствами.

Первым было удивление перед тем, как бегло он говорит по-ирландски, и то, что именно на этом языке он предпочел обратиться к ней своим глубоким низким голосом. Вторым же было раздражение, которое вызвал у нее его слегка покровительственный тон, выдавший истинный ход его мыслей.

Раздражение одержало верх, и это дало ей силы, в которых она нуждалась.

— Этайн была настоятельницей нашей обители в Кильдаре, брат Эадульф, — твердо сказала она. — Я хорошо ее знала. Только это заставило меня остановиться, как сделал бы это любой, у кого есть сердце.

Брат Эадульф прикусил губу. Эта женщина несдержанна и чувствительна, подумал он; ее зеленые глаза подобны двум огням.

— Тем больше причин избавить тебя от этого, — сказал он успокаивающе. — Я искусен в аптекарском деле, я обучался в вашей прославленной медицинской школе Туайм Брекайне.

Но его слова не смирили ее, а только увеличили раздражение.

— А я — доули суда брегонов, — чопорно ответила она. — Полагаю, мне нет надобности объяснять, какие обязанности налагает такая должность?

Прежде чем он успел ответить, она распахнула дверь в келью.

Там царил сумрак, несмотря на то, что за окнами еще не стемнело. До темноты оставалось еще часа два, но серое небо уже омрачилось, и рассмотреть подробности было невозможно — окно в келье было невелико и располагалось высоко под потолком.

— Найди лампу, брат, — велела она.

Эадульф стоял в нерешительности. Он не привык, чтобы ему приказывала женщина. Потом он пожал плечами и повернулся к масляной лампе, висящей на стене наготове, чтобы ее можно было зажечь, когда стемнеет. Понадобилось мгновение, чтобы запалить трут и поправить фитиль.

Эадульф с горящей лампой вошел в комнату вслед за Фидельмой.

Тело настоятельницы Этайн не трогали, оно лежало на спине, как упало в момент смерти, поперек деревянной скамьи, служившей в келье ложем. Она была полностью одета, только без головного платка. Волосы, длинные и светлые, как золотые нити, ниспадали прядями вкруг головы. Широко распахнутые глаза смотрели в потолок. Рот открыт и скривился в отвратительной гримасе. Нижняя часть лица, шея и плечи залиты кровью.

Крепко сжав губы, сестра Фидельма шагнула вперед и заставила себя смотреть вниз, избегая холодных открытых глаз смерти.

— Sancta Brigita intercedatpro arnica mea…[4] — прошептала она. Потом протянула руку и закрыла глаза Этайн, добавив заупокойную молитву: — Requiem aeternam dona i Domine…[5]

Закончив, она повернулась к своему спутнику, который ждал у двери.

— Поскольку нам предстоит работать вместе, брат, — холодно сказала она, — давай договоримся о том, что мы видим.

Брат Эадульф приблизился, по-прежнему высоко держа лампу. Фидельма произнесла бесстрастно:

— Наличествует неровная рана, почти разрыв, от левого уха к центру основания шеи, и еще одна рана от правого уха также к центру, почти образуя букву «V» под подбородком. Ты согласен?

Эадульф медленно кивнул.

— Согласен, сестра. Это, очевидно, две отдельные раны.

— Других явных повреждений я не вижу.

— Чтобы нанести такие раны, нападавшему пришлось бы закинуть голову настоятельницы назад, возможно держа ее сзади за волосы, нанести сильный удар в шею возле уха, а потом нанести второй такой же удар с другой стороны.

Вид у сестры Фидельмы был задумчивый.

— Нож был не острый. Плоть скорее разорвана, чем разрезана. Что говорит о немалой силе убийцы.

Брат Эадульф тонко улыбнулся.

— Тогда мы можем исключить из подозреваемых всех сестер.

Фидельма насмешливо подняла бровь.

— В настоящий момент никого нельзя исключить. Сила, как и ум, достояние не одних только мужчин.

— Очень хорошо. Но настоятельница, должно быть, знала нападавшего.

— Почему ты пришел к такому выводу?

— Нет никаких признаков борьбы. Посмотри на келью. Ничто, кажется, не сдвинуто с места. Никакого беспорядка. И заметь, головная повязка настоятельницы так и висит аккуратно на колышке для одежды. Как ты знаешь, у сестер есть правило — повязку не следует снимать при постороннем.

Сестра Фидельма была вынуждена признать, что брат Эадульф не лишен наблюдательности.

— Ты считаешь, что настоятельница Этайн сняла головную повязку прежде или когда нападавший вошел к ней в келью. Ты хочешь сказать, что она знала нападавшего достаточно хорошо, чтобы снять покрывало с головы?

— Вот именно.

— Но что, если нападавший вошел в келью до того, как она поняла, кто это, а потом у нее не было времени протянуть руку за покрывалом, прежде чем на нее напали?

— Эту возможность я исключаю.

— Как так?

— Потому что тогда были бы признаки беспорядка. Если бы настоятельница была испугана появлением незнакомого человека, она прежде всего попыталась бы либо протянуть руку за повязкой, либо оказать сопротивление незнакомцу. Нет, все прибрано и в порядке, даже одеяло на кровати не сдвинуто. Единственное, что нарушает порядок, — это настоятельница, которая лежит поперек кровати с перерезанным горлом.

Сестра Фидельма сжала губы. Эадульф прав. У него острый глаз.

— Это выглядит логичным, — согласилась она, поразмыслив. — Но не окончательно убедительным. Впрочем, я не отказываюсь от своего мнения, что она могла и не знать нападавшего. Однако перевес на твоей стороне. — Она повернулась и бросила на Эадульфа неожиданно испытующий взгляд. — Ты сказал, что ты лекарь?

Эадульф покачал головой:

— Нет. Хотя я обучался в медицинской школе Туайм Брекайн, как я сказал, и многое знаю, но сведущ далеко не во всех искусствах врачевания.

— Понятно. Тогда ты не станешь возражать, если мы обратимся к настоятельнице Хильде с просьбой дать указание, чтобы тело Этайн перенесли в мортуариум и чтобы монастырский лекарь осмотрел тело на предмет того, нет ли других повреждений, которых мы не заметили?

— У меня нет возражений, — согласился Эадульф.

Фидельма рассеянно кивнула.

— Вряд ли мы может что-то еще узнать в этой печальной келье…

Внезапно она замолчала и нагнулась, а потом медленно выпрямилась, держа в руке прядку золотых волос.

— Что это? — спросил Эадульф.

— Подтверждение твоего мнения, — ответила Фидельма спокойно. — Ты сказал, что нападавший схватил Этайн за волосы сзади, чтобы отвести ее шею назад и нанести удар в горло. От такой хватки хоть несколько волос должно было быть вырвано. И вот они, эти волосы, которые выронил нападавший или нападавшая, выходя из кельи.

Сестра Фидельма стояла не шевелясь и старательно оглядывала маленькую келью, дабы не упустить ничего важного или значащего. Не давало покоя ощущение — она что-то просмотрела. Подойдя к боковому столику, она оглядела немногочисленные личные вещи убитой. Среди них лежал карманный требник. Распятие Этайн было здесь единственной ценной вещью. Фидельма уже заметила, что перстень настоятельницы остался у нее на пальце. Но почему же ей кажется, что чего-то не хватает?

— У нас нет никаких следов, которые могли бы обличить злодея, сестра, — прервал Эадульф ее размышления. — Мы можем исключить из мотивов ограбление, — добавил он, указывая на распятие и кольцо.

— Ограбление? — Нужно признаться, что этот мотив был последним в ее мыслях. — Мы в доме Божьем.

— Известно, что грабители и воры вторгались в монастыри и церкви и раньше, — заметил Эадульф. — Но не в данном случае. И признаков этого нет никаких.

— Место, где совершено злодеяние, подобно куску пергамента, на котором преступник должен оставить какой-то след, — отозвалась Фидельма. — След этот здесь, и мы должны найти его и истолковать.

Эадульф бросил на нее любопытствующий взгляд.

— Единственная улика здесь — тело настоятельницы, — тихо сказал он.

Фидельма обратила на него испепеляющий взгляд.

— Стало быть, это и есть след, и его нужно истолковать.

Брат Эадульф прикусил губу.

Интересно, подумал он, всегда ли эта ирландская монахиня так резка, или только с ним.

Забавно, но когда он случайно налетел на нее вчера вечером в галерее, он мог бы поклясться, что некая искра понимания или сочувствия промелькнула между ними — нечто алхимическое. А теперь казалось, будто этой встречи никогда и не было и что эта женщина — враждебная чужестранка.

Ну что же, не следует ему удивляться такой враждебности. Она поддерживает устав Колубмы, в то время как он самой своей corona spinea[6] высказывается за Рим. А вражда между собравшимися в монастыре очевидна даже самым равнодушным.

Его мысли были прерваны гулким хриплым кашлем у дверей кельи. И Фидельма, и Эадульф одновременно повернулись. Пожилая монахиня стояла в дверном проеме.

— Pax vobiscum,[7] — приветствовала она. — Ты — Фидельма из Кильдара?

Фидельма кивнула.

— Я — сестра Ательсвит, domina в domus hospitale[8] в Стренескальке. — Она не сводила взгляда с Фидельмы, изо всех сил стараясь не дать ему устремиться на скамью, где лежало тело Этайн. — Настоятельница Хильда полагает, что тебе нужно поговорить со мной, поскольку я занимаюсь попечением о наших братьях во время синода.

— Превосходно, — вмешался в разговор брат Эадульф, вызвав очередной недовольный взгляд Фидельмы. — Ты именно тот человек, с кем нам следует поговорить…

— Но не теперь, — раздраженно бросила Фидельма. — Сперва, сестра Ательсвит, необходимо, чтобы лекарь вашего монастыря осмотрел тело нашей бедной сестры как можно скорее. Мы хотели бы поговорить с этим лекарем, как только осмотр будет сделан.

Сестра Ательсвит взволнованно посмотрела на Фидельму, потом на Эадульфа, и опять на Фидельму.

— Хорошо, — сказала она неохотно. — Я скажу брату Эдгару, нашему врачу, сейчас же.

— Тогда мы встретимся с тобой у северных дверей монастыря вскоре после того, как закончим здесь.

Снова тревожный взгляд пожилой монахини перебежал с лица Фидельмы на лицо молодого монаха-сакса. Фидельма была раздражена ее колебаниями.

— Время не терпит, сестра Ательсвит, — резко проговорила она.

Domina неуверенно мотнула головой и поспешила исполнить поручение.

Сестра Фидельма повернулась к Эадульфу. Черты ее сохраняли спокойствие, но зеленые глаза сверкали от ярости.

— Я не привыкла… — начала она, но Эадульф разоружил ее усмешкой.

— …работать с кем-то еще? Да, это я могу понять. Я тоже, и не меньше твоего. Думаю, нам стоит составить некий план, чтобы провести наше расследование без ненужных ссор и споров. И решить, кто главный в проведении этого расследования.

Фидельма удивленно посмотрела на сакса. Мгновение-другое она искала слова, чтобы выразить свое раздражение, но те лишь бессвязно мельтешили в голове и так и не сложились в разумную речь.

— Поскольку мы находимся на земле саксов, возможно, мне следует взять на себя эту роль, — продолжал Эадульф, не обращая внимания на бурю, которая, казалось, вот-вот разразится. — В конце концов, я знаю закон, обычаи и язык этой страны.

Губы у Фидельмы сжались, она взяла себя в руки и нашла нужные слова.

— Предположим, что ты действительно обладаешь таковыми знаниями. Тем не менее король Освиу при поддержке настоятельницы этого монастыря Хильды и Колмана, епископа Нортумбрии, именно мне предложил предпринять это расследование, благодаря моему опыту по этой части. Ты был назначен из политической сообразности, чтобы расследование было признано беспристрастным.

Брат Эадульф явно решил не обижаться и только усмехнулся.

— По каким бы причинам я ни был назначен, сестра, я здесь.

— В таком случае, поскольку между нами возникли разногласия, нам, полагаю, надлежит пойти к настоятельнице Хильде и спросить у нее, кого она предпочитает видеть ответственным за расследование.

Теплый взгляд карих глаз Эадульфа встретился со сверкающими от ярости глазами Фидельмы.

— Может быть, так, — медленно проговорил Эадульф, — а может быть, нет. — Внезапно его лицо расплылось в усмешке. — А почему бы нам не решить эту проблему самим?

— Кажется, ты уже решил, что главным будешь ты? — ледяным голосом проговорила Фидельма.

— Я готов на соглашение. Мы разделим обязанности в этом деле, ведь у каждого из нас свои таланты. Пусть никто не будет главным.

Вдруг Фидельма поняла, что этот человек, похоже, испытывает ее, проверяет ее решимость и уверенность в себе.

— Это было бы логичным решением, — неохотно согласилась она. — Но чтобы работать вместе, нужно понимать друг друга и знать ход мыслей другого.

— А как еще можно это узнать? Только работая вместе и узнавая. Не попробовать ли нам?

Сестра Фидельма посмотрела в глубокие карие глаза монаха-сакса и почувствовала, что краснеет. Опять она ощутила то странное алхимическое сближение, которое испытала вчера вечером.

— Хорошо, — ответила она отстраненно, — мы попробуем. Мы будем делиться всеми нашими мыслями и знаниями в этом деле. А теперь пойдем к сестре Ательсвит к северным вратам монастыря. В этом здании мне как-то не по себе, и я с удовольствием выберусь наружу на свежий морской ветерок.

Она повернулась, не бросив больше ни единого взгляда на келью или на тело настоятельницы Этайн. Все ее мысли сосредоточились на причинах загадочной смерти подруги, и горе понемногу отступало.

У северных ворот монастыря Фидельма и Эадульф попали в гущу народа. Местные торговцы, зная, что в монастырь съехалось столько благородных клириков и правителей из королевств англов и саксов, устроили что-то вроде ярмарки.

Добродушная толпа собралась вокруг нищего, судя по говору и внешности, ирландца. Люди насмехались над ним, а тот выкрикивал пророчества о гибели и мраке. Фидельма покачала головой, вспомнив, что видела этого человека вчера вечером, из окна.

В эти дни повсюду можно было встретить пророков и предсказателей, предвещающих погибель и светопреставленье. Но никто по-настоящему не верит пророчеству, коль скоро предреченная гибель и проклятье непосредственно не касаются тебя самого. А впрочем, что творится в головах у людей, никому не известно.

Фидельма и Эадульф постояли немного, но соблазны палаток и прилавков поманили их, и, недолго думая, они отошли от ворот и углубились в пеструю толчею. Они кружили среди палаток по ярмарочной площади, раскинувшейся под высокими песчаниковыми стенами Стренескалька.

В воздухе стоял живительный солоноватый запах моря. Несмотря на поздний час, купцы не спешили сворачивать столь удачную торговлю. По ярмарке с величественным и надменным видом бродили богато одетые люди — вельможи, таны, конунги и мелкие короли. А дальше, по обеим сторонам долины широкой реки, текущей в море, темнели холмы, а на холмах стояли многочисленные шатры с флагами, говорящими о знатности их обитателей.

Фидельма вспомнила слова брата Торона о том, что собор привлекает власть имущих не только из королевств англов и саксов, но даже из бриттских земель, с которыми саксы постоянно находятся в состоянии войны. Эадульф смог распознать флаги некоторых знатных людей, приплывших из-за моря, из страны франков. Она же узнала некоторые из Дал Риада и пришельцев из земель Круитне, которых саксы называют пиктами. Воистину это важный диспут, коль скоро он привлек столь многие народы. Освиу прав — решение, принятое в Стренескальке, на века определит направление христианства не только в Нортумбрии, но и во всех королевствах саксов.

Казалось, что в Витби пришел праздник. Странствующие певцы, лицедеи всех мастей, купцы, торговцы наводнили селение. Брат Эадульф после расспросов сообщил Фидельме, что цены, которые те запрашивают, непомерны, и заметил, что им самим следует возблагодарить Бога за то, что они пребывают под покровительством монастыря.

Золотые и серебряные монеты быстро переходили из рук в руки между прилавков. Какой-то купец-фриз воспользовался таким стечением богатых танов и землевладельцев с их слугами и распродавал целый корабль рабов. Кучки зевак — крестьян, свободных простолюдинов — наравне с возможными покупателями глазели на это зрелище с омерзительным интересом.

Слишком часто случалось такое: в результате войны или междоусобицы любая семья могла оказаться в плену и рабстве и быть продана победителями.

Фидельма наблюдала за происходящим с нескрываемым отвращением.

— Мне горько видеть, что людей продают, как животных.

И впервые Эадульф полностью ее поддержал.

— Мы, христиане, давно провозгласили, что великий грех для человека — владеть другим человеком как своей собственностью. Мы даже собираем деньги для выкупа на свободу рабов-христиан. Но многие, называющие себя христианами, не желают уничтожения рабства, и у самой церкви нет ни воли, ни какого-либо плана, чтобы покончить с ним.

Фидельма обрадовалась, что хоть в чем-то он с ней согласен.

— Я слышала, что даже ваш саксонский архиепископ Кентерберийский, Деусдедит, утверждает, будто рабам в хорошем хозяйстве живется лучше, чем свободным простолюдинам, и что свобода простолюдина также весьма относительна. Такие взгляды невозможны среди епископов Ирландии, где рабство запрещено законом.

— Но при этом вы держите заложников и тех, кого вы определяете как несвободных, — возразил Эадульф.

Он внезапно почувствовал, что должен защитить саксонскую систему рабства, хотя и был с ней не согласен, просто потому, что он — сакс. Ему не нравилось, что какая-то иноземка может отзываться о его народе так свысока и неодобрительно.

Фидельма вспыхнула.

— Ты учился в Ирландии, брат Эадульф. Ты знаешь нашу систему. У нас нет рабов. Те, кто нарушает наши законы, могут утратить свои права на разный срок, но они не исключаются из нашего общества. Их заставляют вносить свой вклад в богатство народа в течение того времени, которое определяется их преступлением. Иные из несвободных людей могут обрабатывать свою землю и платить подати. Заложники и военные пленники остаются в нашем обществе именно залогом, пока дань или выкуп не будут выплачены. Но, как тебе хорошо известно, Эадульф, даже с самыми низкими из наших несвободных людей обращаются как с разумными существами, как с людьми, имеющими права, а не просто как с движимым имуществом, — так, как вы, саксы, обращаетесь со своими рабами.

Брат Эадульф открыл было рот, чтобы возразить, защитить саксонские порядки, от возмущения забыв, что сам же только что проклинал их.

Однако назревающая ссора была прервана.

— Брат Эадульф! Сестра Фидельма!

Они обернулись. Сестра Фидельма тут же устыдилась, увидев, как пожилая сестра Ательсвит бежит, чтобы нагнать их.

— Мне кажется, или вы вправду сказали, что будете у северных ворот? — посетовала она, задыхаясь.

— Прошу простить нас, — покаянно склонила голову сестра Фидельма. — Нас соблазнили пестрота и шум рынка.

Сестра Ательсвит скривилась с отвращением.

— Лучше избегать сих гнездилищ развращенности, сестра. Однако ты — иноземка, и рынки Нортумбрии могут быть для тебя любопытны.

Она вывела их из монастырских угодий, отданных под ярмарку, под рыночные лотки и палатки, и направилась к востоку вдоль темных утесов, смотрящих на гавань Витби. Солнце уже склонилось к закату, и собственные тени далеко обгоняли их на пути.

— Итак, сестра Ательсвит… — начала Фидельма.

Но domina прервала ее, тяжело дыша:

— Я видела брата Эдгара, нашего врача. Он освидетельствует тело в течение часа.

— Хорошо, — с одобрением откликнулся брат Эадульф. — Вряд ли он добавит что-нибудь новое к тому, что мы знаем, но все-таки лучше, если тело будет обследовано.

— Ты ведь смотрительница странноприимного дома, — продолжала Фидельма, — как ты распределяешь кельи между гостями?

— Многие гости поставили свои шатры вокруг монастыря. Но на диспут прибыло столь много людей, что и общие спальни заполнены до предела. Отдельные же кельи предназначены для особых гостей.

— Комнату настоятельнице Этайн отвела ты?

— Конечно.

— На каком основании?

Сестра Ательсвит нахмурилась.

— Я не понимаю.

— Была ли какая-либо особая причина, чтобы Этайн из Кильдара отвели именно эту келью?

— Нет. Гостевые кельи отводятся по чину. Епископ Колман, например, потребовал, чтобы тебе отвели отдельную келью в соответствии с чином.

— Понятно. Так кто же живет по обеим сторонам от кельи настоятельницы Кильдара?

Сестра Ательсвит без труда ответила:

— Ну, с одной стороны настоятельница Аббе из Колдингема, а с другой — епископ Агильберт, франк.

— Одна — твердый приверженец церкви Колумбы, — вставил брат Эадульф, — другой — не менее твердый сторонник Рима.

Фидельма подняла бровь и посмотрела на него вопросительно. Эадульф равнодушно пожал плечами.

— Я отметил это, сестра Фидельма, на случай, если ты ищешь виновников в этом деле среди сторонников Рима.

Фидельма раздраженно прикусила губу.

— Я ищу только истины, брат. — И, повернувшись к смущенной сестре Ательсвит, продолжала: — Проверяется ли, кто посещает кельи ваших гостей? Или всякий волен войти и выйти из гостиницы?

Сестра Ательсвит выразительно пожала плечами.

— Зачем было бы проверять это, сестра? В доме Господа нашего люди могут входить и выходить, как им угодно.

— Мужчины и женщины?

— В Стренескальке община смешанная. Мужчины и женщины вольны посещать кельи друг друга, когда им захочется.

— Так что ты никак не можешь знать, кто посещал настоятельницу Этайн?

— Я знаю только о семи посетителях, если говорить о нынешнем дне, — услужливо ответила старая монахиня.

Сестра Фидельма постаралась не выказать нетерпение.

— И кто они? — поторопила она.

— Брат Торон, пикт, и сестра Гвид, которая является секретарем настоятельницы, были поутру. Потом сама настоятельница Хильда и епископ Колман пришли вместе, это ближе к полудню. Приходил нищий, один из твоих соотечественников, сестра, который требовал встречи с ней. Он наделал столько шума, что его пришлось вывести. Пожалуй, это тот самый нищий, который был выпорот вчера утром по приказу настоятельницы Хильды за нарушение покоя в нашем доме.

Она замолчала.

— Ты говорила о семерых, — осторожно поторопила ее сестра Фидельма.

— Братья Сиксвульф и Агато. Сиксвульф — секретарь Вилфрида Рипонского.

— А кто этот Агато?

Ответил ей Эадульф:

— Агато — священник, состоящий на службе у настоятеля Иканхо. Нынче утром мне сказали, что он человек со странностями.

— Значит, один из сторонников Рима? — спросила Фидельма.

Эадульф коротко кивнул.

— Ну, так что? Можешь ли ты указать время, когда эти посетители виделись с настоятельницей? Например, кто видел ее последним?

Сестра Ательсвит потерла нос, вспоминая.

— Сестра Гвид побывала ранним утром. Я это хорошо запомнила, потому что они стояли в дверях кельи и о чем-то крепко спорили. Потом сестра Гвид расплакалась и пробежала мимо меня по коридору в сторону своей спальни. Чрезмерно пылкая молодая женщина. Полагаю, у настоятельницы были основания упрекнуть ее. Потом к ней пришел брат Торон. А настоятельница Хильда и епископ Колман, как я уже сказала, пришли вместе, а потом, когда колокол прозвонил к prandium,[9] они все вместе направились в трапезную. Нищий появился после завтрака. Брат Сиксвульф побывал, вот только запамятовала, то ли после обеда, то ли до. Последний посетитель, как помню, был священник Агато, он пришел вскоре после полудня.

Фидельма следила за изложением Ательсвит с некоторым изумлением. Оказывается, эта старая женщина следит за каждым посетителем своего странноприимного дома, равно как и за их делами.

— Итак? Этот Агато, насколько тебе известно, был последним, кто видел настоятельницу Этайн живой?

— Если он действительно был ее последним посетителем за день, — поспешно вставил Эадульф.

Сестра Фидельма мягко улыбнулась.

— Вот именно.

Сестра Ательсвит жалобно переводила взгляд с одной на другого.

— Я не видела больше никаких посетителей после брата Агато, — твердо ответила она.

— А ты находишься в таком месте, что можешь видеть всех посетителей? — осведомился Эадульф.

— Только когда я сижу в своем закуте, — объяснила она, слегка покраснев. — Но у меня много дел. Быть хозяйкой странноприимного дома — большая ответственность. В обычное время мы принимаем четыре десятка паломников за раз. В помощниках у меня всего-то один брат и три сестры. А нужно убираться в спальнях и кельях, приготовить постели и смотреть, чтобы высокие гости ни в чем не нуждались. Так что я часто ухожу в гостевые покои, чтобы проверить, все ли сделано. Но если сижу у себя, то могу видеть, кто входит и выходит из гостевых келий.

Фидельма улыбнулась.

— И нам повезло, что ты занимаешься этим.

— А могла бы ты дать клятву, сестра, — напирал Эадульф, — что никто больше не посещал настоятельницу Этайн до того, как ее тело было обнаружено?

Сестра Ательсвит упрямо вздернула подбородок.

— Разумеется, нет. Как я уже сказала вначале, мы вольны входить и выходить, когда нам угодно. Я уверена только, что люди, которых я назвала, побывали в келье настоятельницы из Кильдара.

— А кто и когда обнаружил тело?

— Я сама обнаружила тело в половине часа после пяти сегодня вечером.

Фидельма была удивлена и не скрыла этого.

— Как ты можешь быть так уверена насчет часа?

Сестра Ательсвит прямо-таки раздулась от гордости.

— Среди обязанностей смотрительницы странноприимного дома в Стренескальке есть и такая — наблюдение за временем. Моя задача — следить, чтобы наша клепсидра действовала исправно.

Брат Эадульф не понял.

— Ваша… что?

— Клепсидра — греческое слово, — пояснила сестра Фидельма, позволив себе чуть покровительственный тон.

— Один из наших братьев привез ее с Востока, — гордо сказала сестра Ательсвит. — Это механизм, при помощи которого время измеряется расходом воды.

— А как именно ты узнала время? — не отставал Эадульф.

— Я только что проверила клепсидру, когда явилась сестра, гонец из храма, с вестью, что синод открылся, а настоятельницы из Кильдара там нет. Я пошла к ней в келью, чтобы позвать ее. Вот тогда-то я и обнаружила ее и сразу послала ту сестру обратно, прямо к настоятельнице Хильде. А наша клепсидра показывала, что до колокола, призывающего к вечерней молитве — а за этим делом я также должна следить, будучи хранителем времени в Стренескальке, — оставалась половина часа.

— Это в точности соответствует времени, когда сестра принесла эту весть настоятельнице Хильде, — подтвердил Эадульф.

— Да, — согласилась Фидельма, — я тоже тому свидетель. Но ты, сестра Ательсвит, ты ничего не трогала? В келье Этайн все осталось так, как было?

Domina кивнула.

— Я ничего не трогала.

Сестра Фидельма задумчиво покусывала губу.

— Ну что же, тени удлиняются. Полагаю, нам следует направить наши стопы обратно в монастырь, — сказала она после недолгого молчания. — Нам нужно отыскать этого священника, Агато, и послушать, что он скажет.

А навстречу им от монастырских ворот в густеющих сумерках уже поспешал какой-то человек. То был один из братьев, приземистый молодой человек с лицом как полная луна.

— Ах, брат, ах, сестры! Настоятельница Хильда послала меня немедля отыскать вас.

Он остановился на миг, чтобы перевести дух.

— Ну? — поторопила его Фидельма.

— Я должен сообщить вам, что убийца настоятельницы Этайн найден и посажен в монастыре под надежный затвор.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Фидельма вошла в покой настоятельницы Хильды, Эадульф за ней по пятам. Настоятельница сидела. Перед ней стоял высокий молодой человек, белокурый и с шрамом на лице. Фидельма сразу же узнала его — это был тот самый человек, которого брат Торон в храме назвал сыном Освиу, Альфритом. Увидев его вблизи, она тут же подумала, что шрам этот ему очень идет, ибо лицо его, хотя и красивое, почему-то кажется жестоким — может быть, потому, что губы у него тонкие и насмешливые, а взгляд льдисто-голубых глаз холодный и безжизненный.

— Это Альфрит из Дейры, — сообщила настоятельница.

Брат Эадульф тут же низко поклонился по обычаю саксов, ибо так приветствуют саксы своих королевичей, но Фидельма, спины не согнув, только едва кивнула в знак почтения. Она поступила бы так же, встреться ей какой-нибудь властитель, не исключая даже самого верховного короля.

Альфрит, сын Освиу, бросил на сестру Фидельму короткий безразличный взгляд, а потом обратился к брату Эадульфу на языке саксов. Фидельма немного понимала этот язык, но говорил он слишком быстро и с таким произношением, что она не поняла ни слова. Она подняла руку и прервала престолонаследника Нортумбрии.

— Было бы лучше, — проговорила она на латыни, — если бы мы прибегли к языку, общему для всех нас. Я не владею языком саксов. Если мы не будем говорить на одном языке, в таком случае, Эадульф, тебе придется переводить.

Альфрит прервал свою речь, раздраженно хмыкнув. Настоятельница Хильда опустила голову, пряча улыбку.

— Поскольку Альфрит не говорит по-латыни, я предлагаю ирландский, ибо все мы им владеем, — проговорила она по-ирландски.

Альфрит обратился к Фидельме. Брови его были насуплены.

— Я немного знаю ирландский. Меня обучили монахи Колумбы, когда принесли христианское учение в эту землю. Если ты не знаешь языка саксов, я буду говорить на этом языке. — Говорил он медленно и с сильным акцентом, но вполне правильно.

Фидельма жестом предложила ему продолжать. К ее неудовольствию, он повернулся к Эадульфу и продолжил разговор, обращаясь к нему:

— Нет никакой надобности в дальнейшем расследовании. Мы посадили преступника под замок.

Брат Эадульф собрался было ответить, но снова вмешалась сестра Фидельма:

— Сообщат ли нам, кто преступник?

Альфрит удивленно нахмурился. У саксов женщины знают свое место. Но у него был кое-какой опыт касательно дерзости ирландок, и он знал от своей приемной матери, Фин, кое-что об их надменности, проистекающей от сознания равенства с мужчинами. Колкость вертелась у него на языке, но королевич смолчал, лишь глаза его сузились, когда он посмотрел на Фидельму.

— Разумеется. Некий нищий из Ирландии. Некто по имени Канна, сын Канны.

Фидельма вопросительно подняла бровь.

— Как его обнаружили?

Брат Эадульф смутился, услышав некий вызов в голосе напарницы. Он привык к манерам ирландских женщин на их родине, однако его смущало таковое поведение среди его народа.

— Обнаружили его довольно просто, — холодно ответил Альфрит. — Этот человек шатался по округе, предсказывая время и день смерти настоятельницы Этайн. Он либо великий колдун, либо убийца. Как христианский король, преданный Риму, — сказал он нарочито твердо, — я не верю в колдовство. Стало быть, единственным способом в точности предсказать день и час смерти настоятельницы было совершить преступление самому.

Эадульф медленно кивал, соглашаясь с этими доводами, но Фидельма скептически улыбалась, слушая королевича саксов.

— Есть ли свидетели того, что он предсказал точный час и как умрет настоятельница Этайн?

Альфрит указал, чуть-чуть слишком подчеркнуто, на настоятельницу Хильду.

— Свидетель есть, и свидетель безупречный.

Сестра Фидельма повернулась к настоятельнице.

Та слегка смутилась.

— Правда состоит в том, что вчера утром этого нищего привели ко мне, и он предсказал, что в этот день прольется кровь.

— Он говорил об этом подробно?

Альфрит раздраженно зашипел, когда Хильда покачала головой.

— По правде говоря, он сказал только, что кровь прольется в тот день, когда солнце затмится на небе. Один ученый брат с Ионы сказал мне, что это небесное явление действительно произойдет в тот самый день ближе к вечеру, когда луна пройдет между нами и солнцем.

На лице Фидельмы выразилось еще большее сомнение.

— Но говорил ли он о настоятельнице Этайн и о точном времени? — не унималась она.

— Мне — нет… — начала Хильда.

— Но есть другие свидетели, которые клянутся, что он говорил им об этом, — вмешался Альфрит. — Зачем мы теряем время? Ты сомневаешься в моем слове?

Сестра Фидельма повернулась к саксу с обезоруживающей улыбкой. Только внимательный взгляд мог бы определить, что улыбка эта напускная.

— Твое слово не есть свидетельство в законном смысле, Альфрит из Дейры. Даже по законам саксов нужен непосредственный очевидец преступления, а не только слухи и догадки. Насколько я понимаю, ты просто сообщаешь то, что кто-то сказал тебе. Ты не слышал слов этого человека сам.

Лицо Альфрита побагровело от обиды.

И тут наконец заговорил брат Эадульф:

— Сестра Фидельма права. Твое слово не может быть принято в расчет, поскольку ты не очевидец и не можешь давать показания о речах этого человека.

Фидельма постаралась скрыть удивление, вызванное поддержкой монаха-сакса. Она снова обратилась к настоятельнице Хильде:

— То, что у нас появился подозреваемый, не отменяет порученного нам расследования, мать настоятельница. Это верно?

Настоятельница Хильда согласилась, хотя явно была недовольна тем, что вынуждена пойти против своего молодого родича, да еще прилюдно.

— Это пустая трата времени. — Альфрит дал выход раздражению. — Ирландка была убита одним из своих соотечественников. Чем быстрее эта новость будет объявлена, тем лучше. По крайней мере, это прекратит слухи и ложные обвинения в том, что ее убили, чтобы не дать выступить на диспуте на стороне Рима.

— Если это правда, об этом будет объявлено, — заверила его Фидельма. — Но прежде нужно установить, правда ли это.

— Не можешь ли ты, — поспешил вставить брат Эадульф, увидев, что королевич саксов нахмурился, — сообщить нам, кто свидетельствует против этого человека и как случилось, что его арестовали?

Альфрит колебался.

— Один из моих танов, Вульфрик, слышал, как этот человек похвалялся на рынке, будто-де предсказал смерть Этайн. Он нашел трех человек, которые готовы поклясться, что слышали, как нищий заявил об этом, прежде чем стало известно о смерти настоятельницы. Вульфрик стережет этого узника, и сейчас идут приготовления к сожжению его на костре за то, что он посмел насмехаться над законами Господа нашего, оглашая зловещие предсказания.

Фидельма внимательно посмотрела на Альфрита из Дейры.

— Ты уже приговорил этого человека, не выслушав его?

— Я выслушал его и приговорил его к смерти на костре! — бросил Альфрит.

Сестра Фидельма раскрыла рот, чтобы возразить, но тут вмешался Эадульф.

— Это соответствует нашим обычаям и закону, сестра Фидельма, — поспешно сообщил он.

Глаза у Фидельмы были холодные.

— Тот самый Вульфрик? — медленно и тихо проговорила она. — Я уже встречалась с Вульфриком из Фрихопа по дороге сюда. Вульфрик, тан Фрихопа, который повесил одного из братии Колумбы на придорожном дереве по одной только причине — ради собственного удовольствия. Он готов свидетельствовать против любого, кто принадлежит к нашему народу и церкви.

Глаза у Альфрита округлились, рот раскрылся, но ни звука не было слышно — он оторопел от ее дерзости.

Настоятельница Хильда взволнованно поднялась со скамьи. Даже у брата Эадульфа вид был удивленный.

— Сестра Фидельма! — Хильда первой оправилась от удивления, вызванного намеком, прозвучавшим в ее словах, и проговорила резко: — Я знаю, что ты почувствовала, увидев мертвое тело брата Эльфрика из Линдисфарна, но я уже говорила тебе, это дело расследуется.

— Именно так. — Ответ Фидельмы звучал столь же резко. — И расследование это имеет отношение к надежности Вульфрика в качестве свидетеля. Тана Фрихопа вряд ли можно признать беспристрастным свидетелем в этом деле. Ты говорил о трех других. Независимы ли они или этот тан принудил их угрозой или подкупил?

Лицо Альфрита исказила ярость.

— Я не останусь здесь, чтобы меня оскорбляла какая-то… женщина, не важно, каково ее положение, — бросил он. — Не будь она под защитой моего отца, за такое оскорбление я бы велел ее выпороть. И коль скоро это зависит от меня, клянусь, этот нищий будет сожжен на костре завтра на рассвете.

— И не важно, виновен он или невиновен? — пылко возразила Фидельма.

— Он виновен.

— Господин. — Спокойный голос Эадульфа остановил короля Дейры в полушаге от двери. — Господин, возможно, все так, как ты сказал — нищий виновен. Но нам следует довести до конца наше расследование, ибо здесь многое неясно. Такова воля короля, твоего отца. Внимание всего христианского мира устремлено на это маленькое аббатство Витби, и многое поставлено на кон. Вина должна быть установлена и доказана несомненно, иначе может случиться, что война погубит королевство и тень кровавых крыл ее ворона накроет не одну только Нортумбрию. А мы присягнули и поклялись подчиняться королю, твоему отцу. — Последнюю фразу он произнес особенно веско.

Альфрит остановился и посмотрел на брата Эадульфа, потом на настоятельницу Хильду, на этот раз нарочито не обращая внимания на сестру Фидельму.

— До завтрашнего рассвета ты должен доказать, что нищий совершенно не виновен… либо он будет сожжен на костре. И поостерегитесь этой женщины. — Он кивнул в сторону Фидельмы, не глядя на нее. — Есть предел, которого я не позволю переступить.

И дверь захлопнулась за рослым сыном Освиу.

Настоятельница Хильда с упреком посмотрела на Фидельму.

— Сестра, ты, кажется, забываешь, что ты уже не у себя на родине. Наши обычаи и законы — иные.

Сестра Фидельма склонила голову.

— Я постараюсь не забывать об этом и надеюсь, что брат Эадульф даст мне совет, когда я буду неправа. Однако моя первейшая цель — добыть правду касательно этого дела, а правде следует служить больше, чем королевичам.

Настоятельница глубоко вздохнула.

— Я сообщу королю Освиу о таком повороте событий, а вы пока продолжайте расследование. Но помните, что Альфрит — король Дейры, земли, на которой находится этот монастырь, а слово короля — закон.

В коридоре брат Эадульф остановился и улыбнулся Фидельме, как будто даже с восхищением.

— Настоятельница Хильда права, сестра. Ты немногого сможешь добиться от наших правителей-саксов, если будешь говорить с ними непочтительно. Я знаю, в Ирландии все обстоит по-другому, но сейчас ты в Нортумбрии. Тем не менее ты заставила молодого Альфрита кое о чем задуматься. А он, похоже, весьма мстительный юноша, так что мне придется позаботиться о тебе.

Фидельма поймала себя на том, что улыбается.

— А ты должен предостеречь меня, когда я стану делать что-то не так, брат Эадульф. Однако возлюбить человека, подобного Альфриту, дело трудное.

— Короли и королевичи садятся на троны не для того, чтобы их любили, — ответил Эадульф. — Каков твой следующий шаг?

— Увидеть нищего, — тут же ответила она. — Что ты предпочитаешь, Эадульф: отправиться к лекарю, чтобы узнать, что он обнаружил, или пойти со мной?

— Полагаю, моя помощь может понадобиться тебе. — Эадульф говорил серьезно. — Я не доверяю Альфриту.

Однако случилось так: они встретили сестру Ательсвит, которая и сообщила им, что брат Эдгар уже осмотрел тело и не нашел ничего, кроме очевидного, после чего тело унесли в катакомбы монастыря для захоронения.

Именно сестра Ательсвит провела их вниз, в монастырскую усыпальницу, или hypogeum, как именовала она обширные подвалы монастыря. Колодец с винтовой каменной лестницей привел их на вымощенную камнем площадку, расположенную двадцатью футами ниже уровня монастырского пола, от которой во все стороны шли проходы, ведущие к помещениям, похожим на пещеры с высокими сводчатыми потолками. Масляную лампу их провожатая зажгла еще наверху лестницы и теперь, освещая путь, провела их по заплесневелым проходам до катакомб, где в рядах каменных саркофагов покоились тела усопших насельников монастыря. Здесь витал запах смерти, странный и невыразимый.

Сестра Ательсвит торопливо вела их по этим сырым катакомбам, как вдруг многократно повторенный эхом стон пригвоздил ее к месту. Рука с лампой затряслась, и монахиня самым неподобающим образом рухнула на колени.

Сестра Фидельма взяла перепуганную сестру-смотрительницу за руку.

— Это просто кто-то плачет, — успокоила она ее.

Высоко подняв лампу, сестра Ательсвит повела их дальше.

Вскоре всем стал виден и источник стонов и рыданий. Почти в самом конце катакомб оказался маленький альков, в котором горели две свечи. Тело настоятельницы Этайн принесли сюда для погребения. Оно лежало в похоронном облачении на каменной плите, свечи горели у изголовья. В изножье гроба коленопреклоненно распростерлась монахиня. Сестра Гвид. На мгновение девушка поднялась, продолжая рыдать, и вновь ударилась оземь, крича:

— Domine miserere peccatrice![10]

Сестра Ательсвит хотела было подойти к ней, но Фидельма остановила ее.

— Давайте оставим ее на какое-то время наедине с ее горем.

Domina смиренно склонила голову и вновь двинулась дальше.

— Бедная сестра потеряла рассудок. Она, кажется, была очень привязана к настоятельнице.

— Всяк из нас горюет по-своему, — отозвалась Фидельма.

За катакомбами следовал ряд кладовых, а еще дальше «апотека», или винный погреб, в котором хранились большие бочки с вином, привезенным из земли франков, из Галлии и Иберии. Здесь Фидельма остановилась, принюхиваясь. Аромат вин был крепок, но какой-то другой, горько-сладкий запах словно пропитал подземелье, странный запах, заставивший ее поморщиться от отвращения.

— Мы находимся под кухнями монастыря, сестра, — заметила Ательсвит, как бы извиняясь. — Тут все пропитано насквозь этим запахом.

Фидельма ничего не сказала, но жестом велела сестре-смотрительнице двигаться дальше. А дальше расположилась череда кладовок для хранения провизии, как сказала им сестра Ательсвит, но также используемых при необходимости для заключения злодеев. Горящий факел освещал сырое, холодное подземелье.

Двое мужчин сидели и играли в кости в его мрачном свете.

Сестра Ательсвит объявила о приходе гостей на резком повелительном языке саксов.

Двое мужчин встали, ворча, и один из них снял ключ с крюка на крепкой дубовой двери.

Сестра Ательсвит, выполнив свой долг, повернулась и исчезла в темноте.

Человек уже протянул ключ Эадульфу, как вдруг взглянул на Фидельму. Он похотливо ухмыльнулся и сказал что-то, что его товарищу показалось забавным.

Эадульф прикрикнул на них. Они пожали плечами, и первый швырнул ключи на стол. Фидельма владела языком саксов достаточно, чтобы понять из дальнейшего разговора, что Эадульф поинтересовался именами свидетелей, выступивших против приговоренного. Первый воин неохотно назвал несколько имен, включая и Вульфрика из Фрихопа. После чего стража вернулась к игре в кости и больше не обращала на пришельцев внимания.

— Что он сказал? — прошептала Фидельма.

— Я спросил имена свидетелей.

— Это я поняла. Но что он сказал до того?

Эадульф смутился и пожал плечами.

— То была просто речь невежи, — ответил он уклончиво.

Фидельма не стала настаивать. Он отпер дверь.

Внутри крошечного вонючего чулана света не было.

На соломе в углу сидел человек с косматой бородой и длинными волосами. С ним обошлись без особых церемоний, судя по кровоподтекам на лице и крови на одежде.

Он поднял темные ввалившиеся глаза на Фидельму, и звук, похожий на тихий смех, булькнул у него в горле.

— Сто тысяч приветствий этому дому! — Он пытался придать своим словам уверенность и насмешливость, но прозвучали они как карканье ворона.

— Ты — Канна? — спросила Фидельма.

— Канна, сына Канны из Армага, — охотно признал нищий. — Мне позволили совершить последнее церковное покаяние?

— Мы пришли сюда не для этого, — отрезал брат Эадульф.

Нищий впервые внимательно посмотрел на него.

— Вот как? Брат сакс, и из тех, кто привержен Риму. Нет проку призывать меня к покаянию. Я не убивал настоятельницу Этайн из Кильдара.

Фидельма посмотрела на несчастного.

— Как ты думаешь, почему тебя обвиняют?

Канна поднял глаза. Они широко раскрылись при виде молодой сестры, в которой он признал соотечественницу.

— Потому что я преуспел в моем искусстве.

— В каком?

— Я — астролог. Я могу предсказать события, расспросив звезды.

Эадульф недоверчиво фыркнул.

— Признаешь, что ты предсказал смерть настоятельницы?

Человек кивнул самодовольно.

— В этом нет ничего удивительного. Наше искусство — древнейшее в Ирландии, и это может подтвердить эта добрая сестра.

Фидельма кивнула в знак согласия.

— Это верно, что у астрологов есть такой дар…

— Не дар, — поправил нищий. — Астрологии обучаются, как любому другому искусству или науке. Я учился много лет.

— Очень хорошо, — согласилась Фидельма. — Астрологи много лет занимаются своим искусством в Ирландии. Когда-то эти познания принадлежали только друидам, но само искусство все еще существует, и многие короли и верховные таны даже дом новый не начнут строить, пока не будет сделан гороскоп, указывающий наиболее подходящее время для такого дела.

Эадульф пренебрежительно усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, что сделал гороскоп и увидел смерть Этайн?

— Сделал.

— И ты назвал ее имя и час смерти?

— Назвал.

— А люди слышали, как ты говорил это прежде, чем настал час ее смерти?

— Слышали.

Эадульф уставился на человека недоверчиво.

— И все же ты клянешься, что ты не убивал ее и не имеешь никакого касательства к ее гибели?

Канна покачал головой.

— Я не виновен в ее крови. В этом я клянусь.

Эадульф повернулся к Фидельме.

— Я простой человек и не верю в такие вещи. Полагаю, что Канна должен был знать заранее об этом событии. Никто не может предвидеть будущее.

Сестра Фидельма покачала головой.

— В моем народе астрология хорошо известна. Даже простые люди стремятся познать тайны неба ради нужд повседневной жизни. Большинство может определить час ночи по положению звезд в любое время года.

— Но предсказать, что солнце исчезнет с неба… — начал Эадульф.

— Это же проще простого, — прервал его Канна, раздраженный тоном сакса. — А я много лет учился, чтобы достичь совершенства в моем искусстве.

— Да, для нас не представляет труда предсказать такое явление, — согласилась Фидельма.

— И предсказать убийство человека? — не унимался Эадульф. — Это тоже просто?

Фидельма колебалась и покусывала губу.

— Это сложнее. Но я знаю, что люди сведущие могут предсказать и такое.

Канна, сипло рассмеявшись, прервал ее:

— Вы хотите знать, как это делается?

Сестра Фидельма кивнула, побуждая нищего продолжить:

— Расскажи, как ты пришел к такому выводу.

Канна громко засопел и, порывшись в своей потрепанной одежде, вытащил кусок пергамента с начертанными на нем линиями и вычислениями.

— Вот, братия, все ведь очень просто. В первый день этого месяца, который в Ирландии посвящен священным огням Бела, Луна стоит на дороге Солнца в семнадцатом часе, возможно, с минутами, ибо не дано нам измерить все до минуты или секунды. Вот здесь, в восьмом доме, стоит Телец. Восьмой дом — это тот, что означает смерть. Телец представляет страну Ирландию и также есть знак, который означает горло. Так обозначена смерть через удавление или перерезание горла или даже повешение. А Телец, как я понял, указывает на то, что беда постигнет дитя Эрина.

Эадульф с сомнением посмотрел на сестру Фидельму, которая, словно следя за доводами астролога, молча кивнула и жестом показала, чтобы Канна продолжал.

— Теперь смотрите сюда. — Канна указал на свои расчеты. — В это время планета Меркурий встречается с Венерой. Разве Меркурий не управляет двенадцатым домом, который означает убийство, тайну и обман? И разве не Венера управляет восьмым домом смерти, который также означает женщину? А Венера пребывает в девятом доме, которым также правит Меркурий, а он, кроме того, управляет делами религии — именно в этой связке. Если всех этих знаков недостаточно, то при помощи отражения, что практикуется в нашем деле, Меркурий соединяется с солнцем, которое находится в фазе затмения.

Канна откинулся назад и торжествующе посмотрел на них.

— Любой ребенок может истолковать эту карту.

Эадульф фыркнул, чтобы скрыть свое невежество.

— Ну, я не ребенок. Скажи мне попросту, что все это значит?

Канна сердито сдвинул брови.

— Да просто же все, просто. Солнце в тот день вошло в фазу затмения после пяти часов пополудни. Планеты показали, что кто-то умрет посредством удушения или перерезания горла; что жертвой будет женщина, женщина из Ирландии, и что она будет монахиней. Планеты также показали, что эта смерть будет убийством. Разве я объясняю недостаточно просто?

Эадульф долго смотрел на нищего, а потом поднял взгляд на Фидельму.

— Хотя я долго обучался в твоей стране, сестра, я не изучал эту науку. Ты что-нибудь о ней знаешь?

Фидельма поджала губы.

— Довольно мало. Но достаточно, чтобы понять, что слова Канны имеют смысл в соответствии с жесткими правилами его искусства.

Эадульф с сомнением покачал головой.

— Но я не вижу способа спасти его от завтрашнего костра. Даже если то, что он говорит, правда и он не убивал Этайн, мои друзья-саксы побоятся того, кто прочел предзнаменования в небе таким способом.

Сестра Фидельма глубоко вздохнула.

— Я начинаю кое-что понимать в саксах и саксонских обычаях. Но моя цель — найти убийцу, а не потакать суевериям. Канна признаётся, что он предсказал смерть Этайн. Теперь мы должны найти свидетелей, которые слышали, как он произносил ее имя и точный час. Короче говоря, мы должны узнать в точности, что он говорил. Боюсь, что он — человек тщеславный.

Канна сердито плюнул.

— Я сообщил вам, что я говорил и почему я это говорил. Я не боюсь этих саксов и их наказаний, ибо мое имя сохранится у потомков как имя величайшего предсказателя моего времени благодаря этому предсказанию по звездам.

Сестра Фидельма презрительно подняла брови.

— Ты этого хочешь, Канна? Так пострадать, чтобы занять место в истории?

Канна сипло рассмеялся.

— Я согласен, пусть потомки судят меня.

Сестра Фидельма знаком попросила Эадульфа отойти к двери и потом резко повернулась к нищему.

— Зачем ты навещал сегодня настоятельницу Этайн?

Канна встрепенулся.

— Ну… чтобы предупредить ее, конечно.

— Чтобы предупредить о том, что ее убьют?

— Нет… — Канна вздернул подбородок. — Да. Зачем же еще?

Когда оба вышли из кладовки, Эадульф повернулся к Фидельме.

— А не мог ли все-таки этот человек убить Этайн, чтобы сбылось его предсказание? Он ведь не отрицает, что приходил, чтобы предупредить ее, и сестра Ательсвит была тому свидетелем.

На самом деле Эадульф забыл упоминание сестры Ательсвит о нищем, посетившем настоятельницу перед смертью. А Фидельма не забыла.

— Сомневаюсь. Я с уважением отношусь к искусству, которым он занимается, ибо в моей стране это старинный и достойный род занятий. Человек не может выстроить звезды по собственной воле. Нет, у меня есть ощущение, что Канна видел то, что видел, по звездам, но вот в чем вопрос: так ли уж точно он предсказал, кто должен быть убит? Вспомни, настоятельница Хильда сказала, будто он вовсе не был точен, когда предупредил ее, что кровь прольется во время затмения?

— Но если Канна не знал, кто будет жертвой, почему он хотел предупредить именно настоятельницу Этайн?

— Время позднее. Если Альфрит намерен сжечь этого человека завтра на рассвете, у нас мало времени. Давай отыщем и расспросим тех свидетелей и узнаем, что на самом деле говорил Канна. Ты займись тремя саксами и таном Фрихопа и добудь их показания, а я еще раз поговорю с сестрой Ательсвит о его приходе к Этайн. Встретимся в странноприимном доме в полночь.

Выйдя из подвалов, сестра Фидельма пошла в монастырь. Она не сомневалась в том, что Канна добровольно готов принести себя в жертву и что он не виновен в убийстве Этайн. Его вина — тщеславие, ибо ясно, что он жаждет обрести бессмертие через это великое предсказание, о коем будут говорить летописцы грядущих поколений.

И она осуждала тщеславца: сколь бы великим ни было предсказание, сам предсказатель служит лишь помехой в поисках настоящего преступника, истинного убийцы ее подруги и матери настоятельницы, Этайн из Кильдара. Он отвлекает ее от дела.

Одно она поняла — слишком многие в этом великом собрании явно страшились ораторского мастерства настоятельницы Этайн из Кильдара. Но способны ли эти люди из страха перед ее мастерством попытаться заставить ее замолчать, замолчать навсегда? Она стала свидетелем стольких проявлений несдержанности между римлянами и колумбианцами, чтобы понять — нетерпимость и ненависть между ними чрезвычайно глубоки. Вероятно, настолько, что вполне могли привести к смерти Этайн.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Колокол прозвонил к полунощнице, когда сестра Фидельма добралась до галереи, ведущей в странноприимный дом. Брат Эадульф уже сидел в закуте сестры Ательсвит — склонив голову над молитвенными четками, он читал «Angelus Domini», вечернюю молитву, на римский манер:

Angelus Domini nuntiavit Mariae. Ангел Господень возвестил Марии. Et concepit de Spiritu Sancto. И она зачала от Духа Святого.

Сестра Фидельма терпеливо ждала, когда Эадульф закончит свою молитву и передвинет бусину четок.

— Итак? — спросила она без всякого вступления.

Брат Эадульф поджал губы.

— Кажется, ты права. Один только Вульфрик заявляет, будто слышал, как Канна произносил имя настоятельницы и точную причину ее смерти. Из трех других один говорит, что сам Вульфрик передал ему слова Канны. Сам же он вовсе не слышал нищего. Двое других свидетельствуют, что Канна произносил самые общие слова, как то было в покоях настоятельницы Хильды. Короче говоря, против Канны свидетельствуют только показания Вульфрика.

Фидельма тихо вздохнула.

— А сестра Ательсвит говорит, что Канна предупреждал настоятельницу Аббе и других, что здесь кто-то погибнет. Он вовсе не указывал на Этайн. Это же подтвердили двое братьев, которых сестра Ательсвит позвала, чтобы выдворить Канну из кельи Этайн. Канна, похоже, одержим жаждой пожертвовать своей жизнью ради бессмертной славы. Глупый, тщеславный человек.

— Что будем делать?

— Я уверена, что Канна не повинен ни в каком преступлении, кроме греха тщеславия. Мысль о том, что за это он будет казнен, меня ужасает. Мы должны освободить Канну немедленно. До рассвета он должен быть как можно дальше от этого места.

Эадульф широко раскрыл глаза.

— Но как же Альфрит? Он сын Освиу и правитель Дейры.

— А я — доули суда брегонов, — ответила Фидельма с горячностью, — и действую по воле Освиу, короля Нортумбрии. Я беру на себя всю ответственность. Нам пришлось потерять слишком много времени на дело Канны — за это время мы могли бы найти настоящего убийцу Этайн.

Эадульф закусил губу.

— Это верно, но отпустить Канну…

Однако Фидельма уже повернулась и направлялась к монастырской усыпальнице. В голове у нее уже крутились разные способы освобождения Канны, несмотря на присутствие двух стражников. Поспешая за ней, Эадульф начал понимать, что Фидельма — женщина решительная. Его определенно обманула ее молодость и столь привлекательная мягкость.

Как оказалось, удача сопутствовала им: оба стражника крепко спали. Близость монастырского винохранилища оказалась для них непомерным испытанием — для подкрепления они употребили слишком много вина. Пьяные, они храпели за столом у входа в кладовку, раскинув руки среди пустых плоских фляг. Фидельма, торжествующе усмехнувшись, без труда взяла ключ у одного из спящих сторожей и повернулась к обеспокоенному Эадульфу.

— Если ты не хочешь стать соучастником того, что я собираюсь сделать, тебе лучше уйти сейчас.

Эадульф покачал головой, хотя и с недовольной миной.

— Мы вместе.

— Колдун Канна исчез! — воскликнул Альфрит. — Он бежал из-под стражи.

Сестру Фидельму и брата Эадульфа снова вызвали в покои настоятельницы Хильды после утренней трапезы. Настоятельница Хильда сидела измученная, а Альфрит взволнованно расхаживал перед окном. Сам Освиу развалился на скамье у тлеющего огня. Он мрачно хмурился, глядя на дымящийся торф.

Слова Альфрита явно были обращены к только что вошедшим Фидельме и Эадульфу, и звучало в них довольно явственное обвинение.

Сестра Фидельма сохраняла невозмутимость.

— Он не сбежал. Это я отпустила его. Он не совершил никакого преступления.

Король-данник Дейры разинул рот от удивления. Он был готов ко всякому, но только не к такому ответу. Даже Освиу отвернулся от огня и, изумленно вытаращив глаза, уставился на сестру Фидельму.

— Ты посмела отпустить его? — Голос Альфрита походил на раскат отдаленного грома, предвещающего нешуточную грозу.

— Что значит — посмела? Я — доули, имеющая степень анрад. Если я считаю, что человек невиновен, я имею право освободить его.

Король-данник Дейры опять разинул рот.

Освиу же хлопнул себя по бедру и вдруг разразился хохотом — это был взрыв истинного веселья.

— Клянусь ранами Христовыми, Альфрит! Она в своем праве!

— Нет! — бросил в ответ его сын. — Она не имеет права осуществлять законы своей страны в нашем королевстве. Никто, кроме меня, не может приказать освободить этого нищего. Она будет наказана. Стража!

С быстротой молнии веселое выражение на лице Освиу сменилось холодным гневом.

— Альфрит! Ты забываешь, что я — твой повелитель, равно как и твой отец. Ты всего лишь правитель моей провинции и подвластен мне. Посему я здесь — законный судья, и я буду решать, кого следует наказать, а кого — нет. Сестра Фидельма действует в этой стране по моей воле.

На зов Альфрита явился Вульфрик, в лице его было что-то лисье, — но Освиу свирепым взмахом руки велел ему выйти вон. Смуглый тан глянул на Альфрита, словно ожидая его разрешения, но, увидев лицо своего господина, тут же удалился. Ибо лицо это являло собой воплощение едва сдерживаемого гнева: только шрам на щеке белел на налитом кровью лице.

Эадульф переминался с ноги на ногу, ему было не по себе.

— Если здесь есть вина, подлежащая наказанию, государь, — это были первые его слова с тех пор, как они вошли в покои, — то это моя вина. В ответе за это я. Я согласился с выводом сестры Фидельмы о том, что астролог неповинен в этом деле. Я поддержал ее решение спасти его от ненужной и несправедливой казни на костре.

Теперь уже Фидельма широко раскрыла глаза от удивления и бросила на монаха-сакса благодарный взгляд. Она не ожидала столь решительной и твердой поддержки.

Альфрит задыхался от ярости.

— Значит, ты желаешь понести наказание? — усмехнулся Освиу, обращаясь к брату саксу.

— Нет, государь. Я только говорю, что я также ответствен за освобождение этого нищего.

Освиу удивленно покачал головой, а потом снова обратился к Фидельме. Та стояла, невозмутимо глядя на нортумбрийского короля. Эадульфа же била дрожь — одно слово неудовольствия Освиу, и оба они мертвы.

— Тебе повезло, Фидельма из Кильдара, что я хорошо знаком с вашими обычаями и привычками и могу укротить горячность моего сына. Но ты почти переступила предел дозволенного. У тебя нет власти освобождать узников в моем королевстве, пока я лично не прикажу это сделать.

Фидельма опустила голову.

— Тогда мне искренне жаль, Освиу из Нортумбрии. То была моя ошибка, ибо я полагала, что ты, давая мне поручение как доули суда брегонов, прекрасно знал, что это значит, и дозволил мне действовать точно так, как я действовала бы у себя на родине.

Освиу нахмурился. В голосе девушки звучала насмешка — или ему послышалось?

— Я полагаю, ты прекрасно знала, что действуешь, не имея власти, — сказал он, прищурив глаза. — Думаю, что ты не столь несведуща в законах этой страны, как притворяешься.

Фидельма изобразила полнейшее смирение:

— Ты так полагаешь? — спросила она, невинно раскрыв глаза.

— Да, клянусь громом! Полагаю. — Освиу помолчал, а потом лицо его расплылось в усмешке. — На самом деле, сестра Фидельма, я думаю, что ты — особа очень умная и проницательная.

— Благодарю тебя, Освиу, за таковое мнение.

В разговор сердито вмешался Альфрит:

— Что насчет колдуна? Позволь мне послать Вульфрика и несколько воинов выследить его.

Освиу жестом велел ему замолчать, не сводя своих синих глаз с задумчивых зеленых глаз сестры Фидельмы.

— Ты говоришь, что этот нищий невиновен?

— Да, — подтвердила Фидельма. — Вся его вина — грех гордыни. Он астролог. Он предсказывает некоторые события по звездам. Но мы расспросили тех, с кем он разговаривал перед этим событием. Его речи были неточны, и только после того, что произошло, он стал похваляться, будто в точности предсказал смерть настоятельницы, чем и возбудил подозрения.

Освиу медленно кивнул.

— Я видел ирландских астрологов за работой. Я верю в точность их пророчеств. Но, ты говоришь, он не называл Этайн до того, как все произошло?

— Это не так. Вульфрик слышал его! — резко вмешался Альфрит.

— Один только Вульфрик, — вмешался в разговор Эадульф. — Единственным свидетелем, сообщившим, что Канна назвал имя Этайн и сказал, как она умрет, был Вульфрик, тан, который хочет замарать Ирландию вообще и всех, кто связан с церковью Колумбы. Вульфрик похваляется тем, что повесил брата Эльфрика два дня назад и что сделает то же с любым монахом Колумбы, который нарушит границы его владений.

— Это так, — согласилась Фидельма. — Мы расспросили трех свидетелей, которые утверждают, что прорицания Канны были смутны. Четыре свидетеля, в том числе и настоятельница Хильда, готовы поклясться в этом. Только после убийства Канна заявил, что он предсказал все в подробностях.

— С какой стати этому нищему было лгать? — осведомился Освиу. — Конечно же он понимал, какие подозрения это навлечет на него. А если его заподозрят в том, что он применяет темные искусства для причинения смерти? Тогда смерть будет ему справедливой карой!

— Он лжет потому, что хочет приписать себе заслугу великого пророчества, такого, которое будут помнить многие поколения, — ответила Фидельма. — Он исказил правду и заявляет, что его предсказание более точное, чем то было на самом деле.

— И ради этого он решился на смерть! — не унимался Освиу.

— Ирландцы мало боятся расстаться с жизнью, — заметил Эадульф. — Они делают это радостно. Еще до того, как они обратились к слову Христову, у них существовало учение, будто существует Иной Мир, обитель вечно молодых, в которую допускается все живое. Снискав славу в этом мире, Канна был готов начать новую жизнь в Мире Ином.

— Значит, он — безумец?

Фидельма скромно пожала плечами.

— Кому судить, кто безумец, а кто в здравом уме? Жажда славы и бессмертия — в каждом из нас есть капля такого безумия. Тем не менее Канну не следует наказывать за то, чего он не совершал, и поэтому я освободила его и сказала ему, что если он не хочет, чтобы о его тщеславии говорилось во многих пиршественных залах Ирландии, если он не хочет, чтобы его высмеивали во всех пяти королевствах, ему следует быть точным в своих предсказаниях. — Она помолчала и улыбнулась. — Сейчас он на пути в королевство Регед.

— Отец! — воскликнул Альфрит. — Ты не допустишь такого! Это оскорбление для меня…

— Молчи! — прогремел Освиу. — Я решил это дело.

— Самое важное — найти, кто в действительности убил настоятельницу Этайн. Зачем терять время на мелочную злобу? — Фидельма бросила на Альфрита холодный взгляд.

Освиу поднял руку, пресекая гневный ответ, что уже вертелся на языке у сына.

— Ты права. Я, король Освиу, подтверждаю справедливость того, что ты сделала, сестра. Этот нищий, Канна, свободен. Он может остаться здесь или уйти свободно. Но все же лучше, чтобы он отправился в Регед и в земли за его пределами. — Он многозначительно посмотрел на своего пристыженного сына. — И приказываю забыть об этом случае и ничего больше не предпринимать. Тебе это ясно, Альфрит?

Его высокий светловолосый сын стоял молча, опустив глаза, сжав губы.

— Тебе ясно? — зловеще повторил король.

Альфрит поднял мятежный взгляд навстречу глазам отца, а потом снова опустил его и молча кивнул.

— Хорошо, — улыбнулся Освиу, снова развалившись на скамье. — А теперь нам пора вернуться к диспуту, а тебе, сестра Фидельма, вместе с добрым братом Эадульфом — продолжить поиски.

Сестра Фидельма склонила голову в знак благодарности.

— Много времени было потеряно из-за этого случая, — спокойно заметила она. — Мы с Эадульфом пойдем и продолжим наше расследование.

Выйдя из покоев настоятельницы Хильды, брат Эадульф утер рукой вспотевший лоб.

— Ты нажила смертельного врага, сестра Фидельма. Альфрит не прощает.

Девушку это, кажется, мало волновало.

— Не я искала этой распри. Альфрит — человек жестокий, и врагов он наживает куда легче, чем друзей.

— Тем не менее, — сказал Эадульф, — тебе лучше поостеречься. Вульфрик — его человек и сделает все, что прикажет ему Альфрит. И наверняка насчет Канны он лгал по указанию Альфрита. Мог ли Альфрит убить Этайн, чтобы осложнить положение на синоде?

Фидельма не исключала такой вероятности и сообщила об этом, когда они свернули в галерею.

— Что дальше? — спросил Эадульф.

— Известно, что в келье Этайн побывало семь человек до того, как ее нашли мертвой. Мы поговорили с одним из них — астрологом Канной. Теперь нам следует поговорить с остальными шестью.

Эадульф согласился.

— Сестра Гвид, брат Торон, настоятельница Хильда, епископ Колман, брат Сиксвульф и Агато, священник из Иканхо, — пересчитал он.

Фидельма беззаботно усмехнулась.

— У тебя крепкая память, брат. Это хорошо. У Колмана и Хильды мы не узнаем ничего, кроме того, что уже узнали. Они только сопроводили Этайн к полдневной трапезе и разговаривали о диспуте.

— Не повидаться ли нам для начала с сестрой Гвид? — предложил Эадульф. — Она была секретарем настоятельницы и вполне может знать что-то, что нам поможет.

Сестра Фидельма покачала головой.

— Сомневаюсь. Я вместе с ней ехала с Ионы. Она — девица туповатая, но ею руководят добрые побуждения. Не думаю, чтобы она была наперсницей Этайн, она лишь служила ей — слепо и преданно. Когда-то настоятельница была ее наставницей в Ирландии.

— Все равно надо бы поговорить с ней. По словам сестры Ательсвит, настоятельница спорила с ней в то утро. О чем они могли спорить?

Об этом споре Фидельма совсем забыла.

Они добрались до странноприимного дома и вошли в закуток сестры Ательсвит, которая сидела там, склонившись над какими-то книгами.

— Мы хотели бы поговорить кое с кем из братии наедине, сестра, — сказала ей Фидельма. — С твоего позволения, мы воспользуемся твоей кельей — это самое удобное место для подобных разговоров. Надеюсь, у тебя нет возражений?

Судя по лицу сестры Ательсвит, возражений у нее было немало, но, памятуя о том, что Фидельма и Эадульф пользуются полной поддержкой настоятельницы Хильды, она просто вздохнула и прибрала книги.

— А можем ли мы попросить тебя еще об одной услуге — позвать тех людей, которые нам надобны? — добавил Эадульф с обворожительной улыбкой.

Пожилая сестра засопела, недовольная подобным вмешательством в ее обычные занятия, но сдержалась.

— Будет так, как ты просишь, брат. Я окажу вам любую услугу, какую смогу.

— Прекрасно, — весело улыбнулась Фидельма. — Тогда приведи нам сестру Гвид. Она, должно быть, в общей спальне.

Некоторое время спустя неуклюжая сестра Гвид явилась. Она уже не рыдала, хотя глаза у нее были по-прежнему красны от слез. Она по-детски растерянно переводила взгляд с Фидельмы на Эадульфа.

— Как ты себя чувствуешь нынче, сестра? — спросила Фидельма, предложив ей сесть.

Гвид склонила голову и уселась на деревянный табурет у стола.

— Прошу простить мне мою несдержанность, — ответила Гвид. — Этайн была мне доброй подругой. Весть о ее смерти нарушила мой душевный покой. На некоторое время.

— Но ведь ты сделаешь все, что в твоих силах, чтобы помочь нам? — проговорила Фидельма почти умоляюще.

Сестра Гвид равнодушно пожала плечами, и тогда Эадульф объяснил их задачу и полномочия. После чего к сестре Гвид отчасти вернулась ее обычная услужливость.

— Я мало что могу рассказать, — проговорила она. — Вспомни, сестра Фидельма, я ведь сидела в храме рядом с тобой, и мы ждали начала диспута, когда пришла весть о смерти настоятельницы Этайн.

— Именно так, — согласилась Фидельма. — Но ты занимала должность ее секретаря и встречалась с ней в ее келье вчера утром.

Гвид склонила голову в знак согласия.

— Встречалась… Вы ведь найдете негодяя, убившего ее? — воскликнула она, и голос ее взорвался яростью.

— Именно такова наша цель, Гвид, — заверил брат Эадульф. — Прежде всего мы должны задать тебе кое-какие вопросы.

В знак согласия Гвид неуклюже махнула большой костлявой рукой.

— Ну, спрашивайте.

Фидельма взглянула на Эадульфа. Сакс подался вперед.

— Вчера видели, как ты спорила с Этайн на пороге ее кельи, — резко проговорил он.

— Этайн была моей подругой, — ответила Гвид смущенно.

— Ты спорила с ней? — спросил Эадульф.

— Нет! — Ответ последовал немедленно. — Этайн была… она просто рассердилась на меня за то, что я забыла проверить кое-какие сведения, которые были нужны ей для подготовки к диспуту. Вот и все.

Это было очень похоже на правду, ибо Этайн, готовясь к встрече с Вилфридом, вполне могла быть и несдержанна, и раздражительна.

— Ты родом из страны пиктов?

Фидельма нахмурилась: Эадульф неожиданно поменял тактику.

Смуглое лицо сестры Гвид выразило замешательство.

— Из страны Круитне, которых вы называете пиктами, что есть всего лишь искажение латинского прозвища, означающего «раскрашенные», — объяснила она педантично. — В древние времена у наших воинов было принято раскрашивать себя, когда они шли в битву, — обычай, который давно исчез. Я родилась, когда Гартнейт, сын Фохела, правил в Круитне и простер свое правление над королями Стратклайда.

Фидельма не могла не улыбнуться неистовой гордости, прозвучавшей в голосе девушки.

— Но не все пикты — христиане, — лукаво заметил Эадульф.

— И уж конечно, не все саксы — христиане, — резко возразила Гвид.

— Верно. Но ты ведь обучалась в Ирландии, так?

— Я училась сперва в монастыре Ионы, а потом приплыла в Ирландию, чтобы учиться в Эмли, и только потом вернулась на Иону. Именно в Эмли я училась у сестры Этайн.

— И что? — Теперь Фидельма подалась вперед. — Как долго ты училась у Этайн?

— Всего три месяца. Она преподавала философию в школе Родана Мудрого. Потом пришла весть из Кильдара, из ее родного монастыря, что умерла настоятельница Ита, и она поспешила туда и была избрана главой монастыря. После того как Этайн стала матерью настоятельницей Кильдара, я видела ее всего один раз.

— Когда это было? — спросил Эадульф.

— Когда я закончила обучение у Родана и возвращалась в Бангор, чтобы сесть на корабль на Иону. Я искала приюта в Кильдаре.

— Как случилось, что ты была выбрана в секретари настоятельницы Этайн на время этого диспута? — спросил Эадульф.

— Я была избрана потому, что настоятельница Этайн знала о моих навыках переводчика — ведь я была узницей у нортумбрийцев целых пять лет, пока Финан из Линдисфарна не освободил меня и не отослал на родину. Еще я без труда понимаю греческий язык Евангелий. По этим причинам Этайн выбрала меня.

— Я не спросил — почему, я спросил — как.

— Понятия не имею. Я ждала корабля в Бангоре, когда ко мне подошел посланный и попросил посетить этот синод и послужить Этайн секретарем. Я охотно приняла поручение и уже через день отправилась на Иону, а там я встретилась с тобою, сестра Фидельма. Брат Торон отправлялся с миссией в Нортумбрию, и тебе известно, как мы обе вкупе с другими братьями Колумбы добрались сюда.

Сестра Фидельма склонила голову в знак согласия с толкованием событий, сделанным Гвид.

— А когда ты в последний раз видела настоятельницу Этайн живой? — спросила она.

Сестра Гвид задумчиво нахмурилась.

— Как только братия закончила полдневную трапезу, через час после полуденной молитвы, настоятельница Этайн, которая трапезовала с настоятельницей Хильдой и епископом Колманом, попросила меня проводить ее в ее келью.

— Так это было после того, как ты ссорилась с ней? — быстро спросила Фидельма.

— Я же сказала, что это была не ссора, — выпалила Гвид, защищаясь. — И Этайн не умела сердиться долго. Она была доброй женщиной.

— С какой целью она попросила тебя проводить ее после полуденной трапезы? — осведомился Эадульф.

— Чтобы обсудить, как вести диспут в тот день, — ответила Гвид. — Как ты знаешь, Этайн должна была открыть синод со стороны церкви Колубмы. Она хотела обсудить свою речь со мной, обсудить, как использовать цитаты из апостолов, чтобы привлечь саксов. А ее греческий иногда бывал не совсем хорош.

— Как долго ты была с ней? — спросила Фидельма.

— Час. Не больше часа. Мы поговорили о деталях ее речи, обращая внимание на ссылки из Евангелия. Я была наготове, чтобы переводить — на тот случай, если появятся сомнения насчет выбранных ею цитат.

— Какой она показалась тебе, когда ты уходила от нее? — спросил Эадульф, потирая кончик носа указательным пальцем.

Гвид нахмурилась.

— Я не понимаю.

— Боялась ли она чего-либо? Или была спокойна? Как она выглядела?

— Внешне довольно спокойной. Очевидно, она была очень занята своей работой, но не более занята, чем когда готовилась к очередному уроку в Эмли.

— Она не выказывала тревоги? Никто не угрожал ей с тех пор, как она приехала сюда?

— А, ты имеешь в виду угрозу со стороны кого-нибудь из римской фракции? Она говорила мне, что раза два ее оскорбили римские священники. Ательнот, например. Но он…

Гвид внезапно закусила губу.

Глаза Фидельмы сверкнули.

— Ты хотела что-то сказать, сестра? — Голос ее звучал крайне настойчиво.

Гвид смущенно скривилась.

— Ничего. Это личное и никому не интересное.

Эадульф нахмурился.

— Мы сами будем судить, что интересно и что нет, сестра. Что ты собиралась сказать?

— Ательнот был большим врагом Этайн.

— По причине? — поторопила ее Фидельма, чувствуя, что Гвид очень не хочется объясняться.

— Негоже мне говорить о покойной настоятельнице так.

Эадульф крякнул в отчаянье.

— Пока что ты никак и ничего не сказала. Что негоже?

— Известно, что Ательнот не только стоит на стороне Рима, но считает нортумбрийцев лучшими из всех людей, — заметила Фидельма, вспомнив, что рассказала ей Этайн в свою первую ночь в Стренескальке.

Гвид снова закусила губу, слегка покраснев.

— Подоплека этой вражды скорее личная, а не теологическая.

Фидельма удивилась.

— Придется тебе объяснить. Что ты имеешь в виду, говоря о «личном»?

— Я полагаю, что Ательнот ухаживал за настоятельницей Этайн. В любовном смысле.

Настало короткое молчание.

Губы сестры Фидельмы сложились трубочкой, как будто она беззвучно присвистнула. Этайн была весьма хороша собой, Фидельма давно уже поняла это, и Этайн была не склонна к безбрачию. Эта женщина ценила мужскую привлекательность. Фидельма вспомнила, что Этайн сказала ей при встрече о своем желании вступить в новый брак и удалиться из обители Кильдара.

Эадульф удивленно помотал головой.

— Ты в этом уверена, сестра Гвид?

Монахиня из земли Круитне подняла свои широкие плечи испустила их движением, в котором читалось отчасти сомнение, отчасти покорность.

— Не могу сказать, что я уверена. Я знаю только, что Этайн сильно невзлюбила его и сказала мне, что при определенных обстоятельствах приняла бы кое-что из нового учения Рима.

— Как ты думаешь, что она имела в виду?

— Я считаю, что она говорила об обете безбрачия, брат, — ответила Гвид с некоторой застенчивостью.

— А ты знала, что настоятельница Этайн собиралась объявить об отказе от должности настоятельницы Кильдара после этого синода? — внезапно спросила Фидельма. — Ты знала, что она подумывала о том, чтобы взять мужа?..

— Когда Этайн говорила о безбрачии? — прервал ее Эадульф.

Фидельма прикусила губу в раздражении — Эадульф все испортил, она рассчитывала на внезапность, ожидая ответа Гвид. Та замялась.

— Мы обсуждали с нею, что ответить, если римляне заведут речь о безбрачии. Многие из них считают, что смешанных монастырей не должно быть, а все священнослужители, от братии до епископов, должны соблюдать безбрачие. И тогда настоятельница сказала… Я же не знала, что Этайн подумывает о замужестве и об уходе из монастыря. — Гвид нахмурилась. — Если бы она так поступила, это было бы нечестно.

— Нечестно?

— Ну, безнравственно. Безнравственно, когда женщина таких способностей, как настоятельница, должна оставить свое служение ради жизни с мужчиной. Может быть, ее смерть была очищением — освобождением от того, что было бы нечестивым и греховным.

Фидельма с любопытством посмотрела на нее.

— Откуда ты знаешь, что она имела в виду Ательнота, говоря об этом? Почему ты полагаешь, что слова ее означали, что этот сакс за ней ухаживал?

— Потому что Ательнот потревожил нас, когда мы говорили об этом деле, он потребовал разговора с Этайн наедине. Этайн ответила ему, что она занята, и он ушел. Это произошло, когда мы разговаривали о безбрачии. Она сказала, насколько я помню: «Если такой человек, как он, делает мне предложение, я готова принять это новое римское учение» — или что-то подобное.

Эадульф снова принялся задавать вопросы.

— Ты уверена, что она сказала «делает», а не «сделал бы»? Подразумевала ли она, что Ательнот и вправду делал такое предложение, или это лишь догадка? — спросил он отрывисто.

Сестра Гвид пожала плечами.

— Я ушла с явным ощущением, что Ательнот уже сделал распутные предложения настоятельнице.

Настало молчание, во время которого Фидельма и Эадульф вникали в значение того, что сказала им Гвид.

Фидельма заговорила после нескольких мгновений молчания:

— А не упоминала ли Этайн о каком-нибудь другом случае или человеке в связи с враждебностью или неприязнью сторонников Рима?

— Речь шла только об Ательноте.

— Хорошо. Спасибо тебе, сестра. Мы сожалеем, что добавили горечи к твоему горю.

Неуклюжая монахиня встала и повернулась к двери.

— Между прочим…

Голос Фидельмы остановил ее.

— …ты, кажется, указала, что брак между священнослужителями — дело нечестивое и греховное. Что ты думаешь о споре насчет безбрачия среди монахов?

Рот сестры Гвид мрачно сжался.

— Я придерживаюсь учения святого Павла из Тарса и Майгена, настоятеля Килмайна. Это не должно осквернять мужчин и женщин при служении Всемогущему!

Эадульф подождал, пока сестра уйдет, а потом повернулся к Фидельме в раздражении, нарушив ее мысли.

— Если мы работаем вместе, сестра, ты воистину не должна утаивать от меня сведения.

Фидельма рассердилась было, но вдруг поняла, что Эадульф прав. Она не сообщила ему о решении Этайн отказаться от должности ради замужества. Она даже не считала это важным, да и теперь не была уверена в том, что это что-то значит. Она тихонько вздохнула.

— Прошу прощения. Я не была уверена, что решение Этайн оставить службу — важный факт. Этайн сказала мне об этом в ночь перед своей смертью.

— За кого она собиралась замуж?

— Полагаю, это кто-то, с кем она встретилась в Ирландии. Она намеревалась вернуться в Кильдар и отказаться от должности. Тогда я думала, что она продолжит преподавать в совместной обители, как делала то раньше в Эмли.

— Но ты не знаешь, за кого она собиралась замуж?

— Она мне не сказала. Какое значение это имеет здесь, в Нортумбрии?

Эадульф закусил губу и немного помолчал.

— Мне трудно в это поверить, — сказал он неожиданно.

Фидельма подняла бровь.

— Во что именно?

— Насчет Ательнота. Говорят, человек он высокомерный; он, кажется, считает всех чужеземцев ниже себя, и он пылкий сторонник римского устава. С какой же стати ему питать страсть к настоятельнице Этайн?

Фидельма заметила без лишней скромности:

— Разве он не мужчина?

Эадульф почувствовал, что краснеет.

— Конечно. Но даже если так…

— Этайн была очень красивой женщиной, — развивала свою мысль Фидельма. — Разумеется, я тебя понимаю. Но иногда противоположности влечет друг к другу.

— Это так, — согласился Эадульф. — Ты знала сестру Гвид какое-то время. Можно ли доверять ей, она наблюдательна? Не могла ли она неверно истолковать слова Этайн или это дело с Ательнотом?

— Она девушка странная. Из тех, что склонны угождать вышестоящим. Однако хоть тело у нее и неуклюжее, но ум весьма даже гибок. И в мелочах она дотошна. Полагаю, мы можем доверять ее словам.

— В таком случае следующим мы, очевидно, должны повидать Ательнота, — предложил Эадульф.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Сестра Ательсвит вернулась с сообщением, что Ательнот занят в храме, участвует в дебатах, и она не может потревожить его, не помешав всему синоду. Фидельма и Эадульф решили сами отправиться в храм и послушать диспут. Для того они и приехали в Стренескальк, но еще не слышали ни одной речи, произнесенной на синоде. Очевидно, вместо настоятельницы Этайн со стороны церкви Колумбы диспут открыл сам епископ Колман с коротким обзором учения монахов Ионы. То была блестящая сжатая речь, но без ораторского красноречия или ухищрений. Вилфрид ответил коротко и саркастично, и одержал победу над чистосердечным и прямолинейным противником.

Фидельма и Эадульф стояли в задней части храма рядом с боковой дверью позади скамей колумбианцев, задыхаясь от удушающего запаха тлеющих благовоний.

Когда они вошли, со своего места поднялся высокий угловатый человек, которого монахиня, стоявшая рядом с Фидельмой, назвала епископом Кеддом, истинным учеником Айдана. Монахиня шепнула, что Кедд только что вернулся из земель восточных саксов, где побывал с миссией, а на синоде служит переводчиком с языка саксов на ирландский или с ирландского на язык саксов, коль в том будет нужда. Кедд был старшим из четырех братьев, которые были обращены Айданом, а теперь возглавляли церковь Колумбы в Нортумбрии. Хад, второй брат, был епископом в Ластингеме, а их братья Каэлин и Кюнебилл также присутствовали на соборе. Хад, добавила сестра, учился в Ирландии.

— Немало было размышлений касательно даты празднования Пасхи, — говорил Кедд. — Наша милостивая королева Энфледа празднует в соответствии с римским обычаем. Наш добрый король Освиу следует учению Колумбы. Кто прав и кто не прав? Может случиться так, что король уже завершил пост и празднует пасхальную субботу, в то время как королева и ее приближенные все еще постятся. С подобным положением здравомыслящий человек не может мириться.

— Верно, — выкрикнул задиристый Вилфрид, не потрудившись встать с места. — Положение будет исправлено, когда вы признаете ошибку в вашем исчислении Пасхи.

— Исчисление принято Анатолием, ученейшим из ученых мужей церкви, — ответствовал Кедд, и на его пергаментном исхудалом лице, на скулах, появились ярко-розовые пятна.

— Анатолий из Лаодикии? Вздор! — Вилфрид вскочил на ноги, призывно простерши руки к своим проримским братьям. — Я не сомневаюсь, что ваши календарные исчисления выдуманы бриттами не более двух веков назад. Римские же исчисления были тщательно проведены Виктором Аквитанским.

— Виктор! — Загорелый человек, едва ли старше тридцати лет, вскочил со скамьи колумбианцев. Светловолосый, лицо напряженное. — Все знают, что эти исчисления ошибочны.

Осведомленная сестра пригнулась к Фидельме.

— Это Кутберт из Мелроуза. Он там настоятелем с тех пор, как умер блаженный брат Бойзил. Он из наших лучших ораторов.

— Ошибочны? — рассмеялся Вилфрид. — Объясни ошибку.

— Мы твердо придерживаемся исчислений, принятых на соборе в Арле и более ранней богослужебной практикой, — отвечал Кутберт. — Ошибается именно Рим. Рим порвал с изначальным датированием Пасхи, признав эти новые исчисления, принятые Виктором. Этот Виктор Аквитанский просто сделал несколько поправок во времена Папы Гилария. Он даже не проделал полных вычислений.

— Воистину, — со страстью вскричала сухопарая настоятельница Аббе из Колдингема, сестра Освиу. — И разве не было других поправок, предложенных Дионисием Экзигием во время понтификата Феликса Третьего? Изначальные правила вычисления Пасхи, принятые в Арле, были искажены Римом несколько раз за последние три сотни лет. Мы держимся изначальных правил, принятых в Арле.

— Это ложь перед Господом! — раздраженно бросил Агильберт, франкский епископ.

Послышался шум, пока почтенный Кедд не показал, что желает опять говорить.

— Братия, нам должно здесь выказывать друг другу благожелательность. Те же, кто выступают против церкви Колумбы, делают это, разумеется, по незнанию. После собора в Арле христианский мир признал, что наш календарь на памятные праздничные дни должен быть основан на календаре той страны, в которой Христос родился и возмужал. А это значит, все согласились, что исходить следует из календаря иудейского, по коему Пейсех, во время которого Спаситель был распят, приходится на месяц Нисан. Это был седьмой, весенний месяц иудейского календаря, который соответствует нашему марту и апрелю.

Посему и называем мы наш праздник Пасхой от еврейского «Пейсах», то бишь Пасхальный Агнец. Разве Павел в Послании Коринфянам не говорит о Христе как о Пасхальном Агнце — жертве, ибо всем известно, что он был казнен во время этого праздника, а по древнему исчислению Пейсах приходился на четырнадцатый день Нисана. Пользуясь этим исчислением, мы празднуем Пасху в день воскресный между четырнадцатым и двадцатым днем после первого полнолуния, следующего за весенним равноденствием.

— Но Рим признал незаконным, чтобы христиане праздновали христианский праздник в тот же день, что и еврейский, — прервал его Вилфрид.

— Вот именно, — спокойно ответил Кедд. — И это было сущей бессмыслицей, когда собор в Никее, собравшийся после собора в Арле, объявил сие дело незаконным. Ибо Христос был по плоти евреем…

По храму пронесся ропот изумления и ужаса.

Кедд огляделся не без самодовольства.

— А разве нет? — с вызовом осведомился он. — Или он был нубийцем? Или даже саксом? Может быть, он был франком? В какой стране он родился и возмужал, если то не была страна евреев?

— Он был Сын Божий! — В голосе Вилфрида звучала ярость.

— И этот Сын Божий избрал родиться в стране Израиля, от земной матери-еврейки, принеся Слово прежде всего тем, что были избранниками Божьими. Только убив своего Мессию, евреи отвергли Слово, чтобы его приняли язычники. Как можно отрицать, что Христос был казнен во время наипервейшего праздника евреев, а потом назначать условную дату, чтобы христианский мир отмечал сие событие в день, который не имеет никакого отношения к истинной дате оного?

Настоятельница Аббе кивала головой в знак согласия.

— Я наслышана и о том, что радеющие за Рим пытаются изменить день отдохновения тоже, ибо он совпадает с еврейской субботой, — язвительно заметила она.

Вилфрид в негодовании поджал губы.

— Воскресенье, первый день недели, правильно считается днем отдыха. Ибо он символизирует воскресение Христа.

— Но суббота — традиционный день отдыха, поскольку это последний день недели, — возразил другой брат, которого сестра, стоявшая рядом с Фидельмой, назвала Хадом, настоятелем Ластингема.

— Эти поправки, сделанные Римом, уводят все дальше и дальше от истинных дат и делают наши памятные службы и годовщины произвольными и бессмысленными, — крикнула Аббе. — Почему же вы не признаете, что Рим ошибается?

Вилфриду пришлось подождать, пока рукоплескания со стороны колумбианцев не стихнут.

Он был явно встревожен обширностью познаний старого Кедда и потому прибег к высмеиванию.

— Стало быть, Рим ошибается? — усмехнулся Вилфрид. — Если Рим ошибается, тогда Иерусалим ошибается, Александрия ошибается, Антиохия ошибается, весь мир ошибается; только ирландцы и бритты знают, что правильно…

Молодой настоятель Хад тут же вскочил на ноги.

— Я бы указал благородному Вилфриду Рипонскому, — насмешливый тон его был очевиден, — что церкви Востока уже отвергли новые исчисления Рима относительно Пасхи. Они придерживаются тех же исчислений, что и мы. Они не усмехаются при имени Анатолия из Лаодикеи. Ни церковь ирландцев и бриттов, ни церкви Востока не отвергли изначальных дат, установленных в Арле. Только Рим стремится пересмотреть свои обычаи.

— Сторонники Рима говорят так, словно Рим — пуп Земли, — заговорил епископ Колман, чувствуя свое преимущество. — Они твердят, что мы противоречим всему остальному христианскому миру. Но церкви Египта, Сирии и Востока отказались принять диктат Рима на своем соборе в Халкидоне…

Протестующие крики со скамей сторонников Рима вынудили его замолчать.

Наконец встал Освиу и поднял руку.

Постепенно шум в большом зале стих.

— Братия, наш спор сегодня утром был долгим и жарким, и, без сомнения, мы получили немало пищи для размышлений. Теперь настало время подкрепить нашу плоть, равно как и дух. Какое-то время нам следует провести в раздумьях. Вечером мы вновь соберемся здесь.

Собрание встало и начало потихоньку расходиться, но спорщики не унимались.

— Кто из них Ательнот? — спросила Фидельма у своей соседки.

Сестра огляделась, слегка нахмурившись и рассматривая кучки монахов.

— Вон тот человек, сестра, в дальнем конце зала. Рядом с молодым человеком, у которого волосы цвета соломы.

Глянув на Эадульфа, сестра Фидельма повернулась и стала пробираться через толпу спорящих к человеку, на которого указала монахиня, — тот стоял чуть позади маленького задиристого Вилфрида Рипонского, словно дожидаясь, когда можно будет заговорить с ним. Рядом с ним стоял белокурый монах, зажавший под локтем несколько книг и пергаментов.

— Брат Ательнот? — спросила она, подошедши к нему сзади.

Человек слегка вздрогнул, мышцы у него на шее напряглись. Потом он полуобернулся, нахмурившись.

Он был невысок, этот человек, — пять футов и пять дюймов ростом, не больше, но казалось, что он возвышается над своим спутником. Лицо широкое, лоб высокий и покатый, нос орлиный, глаза темные. Фидельма подумала, что многие женщины нашли бы его привлекательным, но, на ее вкус, он был слишком угрюм и задумчив.

— Я тебе нужен, сестра? — спросил он, голосом низким, звучным и приятным.

Тут подошел Эадульф, слегка запыхавшийся — ему пришлось проталкиваться сквозь толпу.

— Ты нужен нам.

— Время неудобное. — В голосе Ательнота слышалось превосходство, и теперь, рассматривая Эадульфа, он обращал свои слова к монаху-саксу. Фидельму раздражала эта манера всех саксов — если присутствует мужчина, он всегда считается выше рангом, чем женщина. — Я жду, когда можно будет поговорить с настоятелем Вилфридом.

Прежде чем Фидельма успела ответить, заговорил брат Эадульф. Возможно, он заметил, что в ней закипает гнев.

— Это займет немного времени, брат. Это касается смерти настоятельницы Этайн.

Ательнот не смог полностью совладать со своим лицом. В выражении его произошла мгновенная перемена — и исчезла прежде, чем сестра Фидельма разобралась в ее значении.

— Какое отношение имеете вы к этому делу? — ответил монах с некоторым вызовом в голосе.

— Нам поручено расследовать его королем Освиу, а также Колманом, епископом Нортумбрийским, и Хильдой, настоятельницей Стренескалька.

Сестра Фидельма отвечала спокойно, но так четко, что рот Ательнота крепко сжался. С такой властью он не мог спорить.

— Чего вы хотите от меня? — спросил он.

Теперь в его голосе она расслышала оборонительную нотку.

— Давай пойдем туда, а то здесь и самого себя не слышишь, — предложил Эадульф, указывая на боковую дверь храма, в стороне от спорящих монахов, многие из которых еще не ушли к полуденной трапезе.

Ательнот колебался, бросив взгляд на Вилфрида, погруженного в беседу с Агильбертом и толстым Вигхардом, который поддерживал дряхлого архиепископа Кентерберийского, Деусдедита, под руку. Они были так поглощены своим спором, что никого не замечали, и с подавленным вздохом Ательнот повернулся и пошел с Эадульфом и Фидельмой к двери. Они свернули в hortus olitorius, огромный монастырский огород позади храма.

Майское солнце пригревало, и запах множества трав и цветов стоял в воздухе.

— Давайте пройдемся немного и подышим свежим воздухом, этим даром Божьим, после духоты соборной, — предложил Эадульф почти елейным голосом.

Фидельма шла по одну руку от Ательнота, Эадульф — по другую.

— Ты знал настоятельницу Этайн? — спросил Эадульф почти небрежно.

Ательнот бросил быстрый взгляд в его сторону.

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду, — ответил он.

— Возможно, мне лучше переиначить вопрос? — быстро сказал Эадульф. — Как хорошо ты знал Этайн из Кильдара?

Ательнот нахмурился. Лицо его покраснело, он колебался. Потом коротко ответил:

— Недостаточно хорошо.

— Недостаточно насколько? — не отставала Фидельма, довольная тем, как монах-сакс начал допрос.

— Я познакомился с ней всего четыре дня тому назад.

Поскольку никто ничего не сказал, Ательнот поторопился добавить:

— Епископ Колман позвал меня к себе неделю назад и сказал, что ему донесли, что прибывает настоятельница Этайн из Кильдара, чтобы принять участие в большом синоде. Ее корабль пристал в порту Равенгласс в королевстве Регед. Ее ждал путь через высокие холмы Катрайта. Колман попросил меня взять нескольких братьев и отправиться в Катрайт, чтобы встретить настоятельницу и препроводить ее в Витби. Так я и сделал.

— Это была твоя первая встреча с настоятельницей? — Фидельма требовала подтверждения.

Ательнот настороженно нахмурился.

— Почему ты задаешь такой вопрос?

— Мы хотим получить четкую картину последних дней Этайн, — пояснил Эадульф.

— В таком случае — да. Это была моя первая встреча с ней.

Фидельма и Эадульф переглянулись. Оба были уверены, что Ательнот лжет. Но почему?

— И ничего неподобающего не произошло во время вашего путешествия сюда, в Стренескальк? — спросил немного спустя Эадульф.

— Ничего.

— Ты не вступал ни в какие споры с настоятельницей или ее спутниками?

Ательнот прикусил губу.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — угрюмо сказал он.

— Но послушай, — вкрадчиво сказала Фидельма, — ты известен как пылкий сторонник Рима, а настоятельница Этайн была главным защитником обычая Колумбы. Конечно, вы обменялись какими-то словами? В конце концов, вы с ней и ее свитой были в пути два-три дня.

Ательнот пожал плечами.

— А, это. Конечно, мы кое-что обсуждали.

— Кое-что?

Вздох Ательнота говорил о плохо скрываемом раздражении.

— У нас был один спор, вот и все. Я сказал ей, что я думаю. В этом нет преступления.

— Конечно, нет. Но не опустился ли ваш спор до какого-либо рукоприкладства?

Ательнот вспыхнул.

— Одного молодого колумбианского монаха пришлось удерживать. По его молодости это простительно, потому что у него нет понятия о мудрости и достижении цели иным путем, кроме насилия. Глупый юнец. Это не имело последствий.

— А когда вы прибыли сюда, что тогда?

— Тогда я исполнил свои обязанности перед епископом. Я благополучно доставил настоятельницу и ее свиту в этот монастырь, вот и все.

— Все? — Голос Фидельмы звучал резко.

Ательнот взглянул на нее и ничего не ответил.

— Разве ты не видел ее потом, после того как привез ее в безопасную обитель за этими стенами? — подсказал Эадульф.

Ательнот покачал головой, крепко сжав губы.

— Итак. — Фидельма испустила долгий вздох. — Ты не заходил к ней в келью и не хотел говорить с ней наедине?

Фидельма прямо-таки видела, как напряженно работает мысль монаха; она заметила, что глаза у него слегка расширились, когда он вспомнил о свидетельнице своего опрометчивого поступка.

— Ах да…

— Да?

— Я заходил к ней один раз.

— Когда и с какой целью?

Ательнот явно насторожился. Фидельма даже ощутила к нему холодноватое сочувствие — бедняга изо всех сил пытается выдумать благовидное объяснение.

— Сразу же по завершении утренней трапезы в первый день дебатов. В день ее смерти. Я хотел вернуть одну вещицу, принадлежавшую настоятельнице. Вещицу, которую она обронила во время нашего путешествия из Катрайта.

— Вот как? — Эадульф почесал за ухом. — Почему она не была возвращена раньше?

— Я… я только что обнаружил ее.

— И ты вернул ее — что это было?

— Застежка, — ответил Ательнот уверенно. — И я не вернул ее.

— Почему?

— Когда я пришел к настоятельнице, она была не одна.

— Так почему же ты просто не оставил застежку?

— Я хотел поговорить с ней. — Ательнот снова замешкался и прикусил губу. — Я решил, что верну позже.

— И ты вернул?

— Прошу прощения?

— Ты вернул ее позже?

— Позже настоятельница была найдена мертвой.

— Так что застежка все еще у тебя?

— Да.

Сестра Фидельма молча протянула руку.

— Ее нет при мне.

— Хорошо, — улыбнулась Фидельма. — Мы проводим тебя до твоей кельи. Полагаю, она там?

Ательнот, поколебавшись, медленно кивнул.

— Веди нас, — предложил Эадульф.

Ательнот сделал шаг и снова остановился.

— Что такого важного в этой застежке? — нерешительно спросил он.

— Мы ничего не можем сказать, пока не увидим ее, — спокойно ответила Фидельма. — В данный момент мы должны узнать и проверить все, что относится к настоятельнице.

Ательнот раздраженно фыркнул.

— Ну, если вы ищете подозреваемого, я могу назвать такого. Когда я пришел к настоятельнице, чтобы отдать ей застежку, там была эта странная монахиня.

Фидельма недоверчиво подняла бровь.

— Ты говоришь о сестре Гвид?

— Гвид! — Ательнот кивнул. — Пиктская девушка, которая так обидчива и ревнива по мелочам. Пикты всегда были врагами нашего рода. Мой отец был убит во время пиктских войн. Она всегда была с настоятельницей.

— А почему бы и нет? — возразила Фидельма. — Она была ее секретарем.

Ательнот скривился, словно от удивления.

— Я знал, что настоятельница Этайн назначила эту девушку своим секретарем. Из жалости, полагаю? Девушка ходила за настоятельницей, как собака за овцой. Можете себе представить, она воображала, будто настоятельница — это воплощение какой-то великой святой.

— Но Этайн послала приглашение Гвид приехать сюда с Ионы и быть ее секретарем, — заметила Фидельма. — Почему ты решил, что она это сделала из жалости?

Ательнот пожал плечами. И молча повел их по испещренным тенями галереям в свою келью.

То была маленькая невзрачная комната, подобная всем остальным кельям монастыря, но то, что Ательноту было отведено отдельное помещение, а не просто ложе в общей спальне, говорило о его положении в церкви Нортумбрии. Фидельма спокойно отметила этот факт.

Ательнот остановился в нерешительности на пороге, оглядывая голые стены комнаты.

— Застежка… — поторопила его Фидельма.

Ательнот кивнул, подошел к деревянным колышкам, на которых висела его одежда. Он снял epera, кожаную сумку, в каких многие странствующие братья носили свои пожитки. Сунул в нее руку. Потом нахмурился и стал шарить в ней.

Потом в замешательстве повернулся.

— Ее здесь нет. Я не могу ее найти.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Фидельма вопросительно подняла бровь в ответ на смущенный взгляд Ательнота.

— Ты положил застежку в сумку?

— Да. Я положил ее сюда вчера вечером.

— Кто мог взять ее?

— Понятия не имею. Никто не знал, что она у меня есть.

Эадульф собрался было съязвить, но Фидельма остановила его.

— Хорошо, Ательнот. Поищи хорошенько, и если найдешь, свяжись с нами и дай нам знать.

Выйдя из кельи Ательнота, Эадульф с хмурым видом повернулся к ней.

— Ты конечно же не веришь ему?

Фидельма пожал плечами.

— Как ты думаешь, он говорил правду?

— Клянусь живым Богом, нет! Конечно нет!

— Тогда Гвид, наверное, права. Ательнот побывал у Этайн по какой-то иной причине, а не для того, чтобы просто вернуть застежку.

— Да, конечно. Ательнот лгал.

— Но доказывает ли это, что Ательнот убил Этайн?

— Нет, — согласился Эадульф. — Однако тут может быть мотив убийства, не так ли?

— Верно. Хотя что-то здесь не сходится. Я уверена, Ательнот выдумал историю про застежку, уверенный, та — у него в его келье. Иначе это была бы слишком явная ложь.

— Он торопился, придумал эту историю второпях, под давлением необходимости, не понимая ее слабости.

— Такое весьма вероятно. Но все-таки мы можем предоставить Ательнота самому себе на какое-то время. Не знаешь ли ты кого-нибудь из клириков-саксов, кто мог бы рассказать тебе о прошлом Ательнота? Может быть, из тех, кто сопровождал его, когда он выехал встречать Этайн на границе Регеда? Мне бы хотелось побольше узнать об этом Ательноте.

— Хорошая мысль. Я расспрошу кое-кого во время вечерней трапезы, — согласился Эадульф. — А пока не поговорить ли нам с монахом Сиксвульфом?

Фидельма кивнула.

— Почему бы и нет? Сиксвульф и Агато были среди тех, кто последними видели Этайн. Давай вернемся в келью сестры Ательсвит и попросим эту добрую сестру послать за Сиксвульфом.

Они шли по странноприимному дому, когда отдаленные крики достигли их слуха. Эадульф недоуменно поджал губы.

— Что там опять случилось?

— Стоя здесь, мы ничего не узнаем, — сказала Фидельма и направилась в ту сторону, откуда доносился шум.

Они подошли к кучке монахов, смотревших из окон на что-то внизу. Эадульф с Фидельмой тоже протиснулись к окну. Некоторое время Фидельма не могла разобрать, что там происходит. Толпа собралась вокруг какой-то груды тряпок, валяющейся на земле. Люди явно были рассержены, громко кричали и бросали в нее камнями, тем не менее держась от нее, как ни странно, на расстоянии. Только когда тряпки чуть шевельнулись, Фидельма с ужасом поняла, что это человек. Толпа забивала камнями кого-то насмерть.

— Что это? — осведомилась она.

Эадульф спросил о том же у одного из братьев, который ответил с явным страхом:

— Жертва желтой чумы, — перевел Эадульф, — морового поветрия, которое разрывает эту страну на части, губит мужчин, женщин и детей без различия племени, пола или положения. Этот человек, должно быть, пришел сюда, ища помощи, и слишком приблизился к рынку, устроенному торговцами у монастырских стен.

Во взгляде Фидельмы сквозило отвращение.

— Ты хочешь сказать, что они забивают камнями умирающего человека? Неужели никто не положит конец этому бесчинству?

Эадульф в замешательстве кусал губу.

— Ты готова выйти против этой обезумевшей толпы? — Он указал туда, где народ все еще кричал от страха, сторонясь теперь уже неподвижной груды лохмотьев. — Все равно, — сказал он. — Все кончено.

Фидельма сжала губы. Неподвижность тряпья подтверждала слова Эадульфа.

— Вскоре, когда люди поймут, что человек мертв, они разойдутся, и кто-нибудь оттащит тело, чтобы его сожгли. Слишком многие умерли от чумы, и мы не сможем урезонить этих простолюдинов.

Фидельма знала, что желтая чума — это опасная разновидность желтухи, которая распространилась по Европе за несколько лет и теперь опустошает и Ирландию, и Британию. Она добралась до Ирландии, где ее нарекли buidhe chonaill — за восемь лет до того о ее пришествии возвестило, как заявляли ученые мужи, полное солнечное затменье. Она являлась в основном в разгар лета и уже уничтожила половину населения Ирландии. Два верховных короля, подчиненные им короли Ольстера и Мюнстера и много других людей высокого положения тоже пали ее жертвами. Высокопоставленные клирики, такие как Фехин из Фовара, Ронан, Айлеран Мудрый, Кронан, Манхан и Ультан из Клонарда стали жертвой ее свирепости. Многие родители умерли, оставив малолетних детей, так что Ультан из Ардбраккана был вынужден открыть сиротский приют, чтобы кормить и воспитывать их.

Фидельма хорошо знала, какие ужасы несет это поветрие.

— Значит, твои простолюдины-саксы — звери? — фыркнула она. — Разве можно так обращаться с ближним? А главное — как может христова братия стоять и глазеть на это, будто на ярмарке?

Братия, стоявшая у окон и наблюдавшая за трагедией, уже расходилась с равнодушным видом, возвращаясь к своим делам. Если они и поняли ее негодующую речь, то виду не подали.

— Наши обычаи — не ваши обычаи, — терпеливо сказал Эадульф. — Это я знаю. Я видел в Ирландии ваши приюты для больных и немощных. Может быть, когда-нибудь мы научимся этому. Но ты находишься в стране, где люди боятся болезни и смерти. Желтую чуму считают страшным злом, которое сметает все на своем пути. А чего люди боятся, то они пытаются уничтожить. Я видел сыновей, которые выгоняли своих матерей на холод, потому что у тех появлялись признаки этой болезни.

Фидельма хотела возразить — но что толку? Эадульф был прав. Обычаи в Нортумбрии и в ее стране — разные.

— Давай найдем Сиксвульфа, — сказала она, отворачиваясь от окна.

Крики под окном стихли. Толпа вернулась к прерванному ярмарочному веселью. А куль тряпья, рухнувший наземь от первого брошенного камня, лежал неподвижно.

Едва Сиксвульф вошел в келью, как Фидельма узнала его — этот был тот самый молодой монах с соломенными волосами, что стоял рядом с Вилфридом в храме.

Сиксвульф был стройный, с гладким лицом и голубыми глазами, высоким голосом и шепелявым выговором. А еще он имел привычку хихикать и хлопать глазами всякий раз, когда ему задавали прямой вопрос. Фидельме приходилось напоминать себе, что она говорит с мужчиной, а не с кокетливой девушкой — столь двойственной казалась природа этого юноши. Его возраст тоже плохо поддавался определению — должно быть, двадцать с небольшим, хотя бритва, похоже, еще не касалась мягкого пушка на щеках.

Брат Эадульф расспрашивал молодого человека на саксонском, а Фидельма изо всех сил старалась следить за беседой, пользуясь своими покуда скудными, но пополняющимися знаниями этого языка.

— Ты посетил настоятельницу Этайн в тот день, когда она умерла, — ровным голосом проговорил Эадульф.

Сиксвульф слегка хихикнул и приложил гибкую руку к тонким губам.

Его светлые глаза смотрели на них поверх ладони почти кокетливо.

— Разве?

В его голосе был странный чувственный оттенок.

Эадульф неприязненно фыркнул.

— С какой целью ты посетил настоятельницу Этайн в ее келье?

Веки снова затрепетали, и послышался очередной нервный смешок.

— Это только моя тайна.

— Отнюдь, — возразил Эадульф. — Мы наделены властью — по повелению твоего короля, епископа и настоятельницы этого монастыря — доискаться до правды. Ты обязан сообщить нам все.

Голос Эадульфа прозвучал резко и язвительно.

Сиксвульф заморгал и надул губы в насмешливом раздражении.

— Ну и прекрасно! — ответил он обиженно, как ребенок. — Я пошел по просьбе Вилфрида Рипонского. Я, знаете ли, его секретарь и доверенное лицо.

— С какой целью ты ходил туда? — снова спросил Эадульф.

Молодой человек молчал и хмурился, глядя исподлобья.

— Спроси об этом у настоятеля Вилфрида.

— Я спрашиваю тебя, — рявкнул Эадульф. — И я жду ответа. Говори!

Сиксвульф выпятил нижнюю губу. Сестра Фидельма быстро опустила глаза, чтобы не показать, как изумляет ее поведение странного молодого монашка.

— Чтобы вести переговоры с настоятельницей от имени Вилфрида.

— Переговоры? — Фидельма решила, что неправильно расслышала слово.

— Да. Как главные защитники Рима и Колумбы, Вилфрид и настоятельница Этайн собирались согласовать пункты перед тем, как начнется общий диспут.

Фидельма широко раскрыла глаза.

— Настоятельница Этайн договаривалась с Вилфридом Рипонским? — переспросила она по-ирландски, повернувшись к Эадульфу.

Сиксвульф пожал своими узкими плечами.

— Согласование пунктов перед диспутом сберегает много времени, сестра.

— Я не поняла, что ты имеешь в виду. Хочешь ли ты сказать, что пункты разногласий должны быть согласованы перед публичным обсуждением?

И снова Эадульфу пришлось перевести этот вопрос на язык саксов для монаха, а его ответ — на ирландский.

Сиксвульф поднял брови, словно вопрос был неуместен.

— Конечно.

— И настоятельница Этайн готова была пойти на такие договоренности?

Фидельма была удивлена, узнав, что переговоры велись за спиной синода. Казалось нечестным, что противники могут договариваться по каким-то вопросам, не вынеся их на открытое обсуждение.

Сиксвульф вяло пожал плечами.

— Я бывал в Риме. Так всегда делается. Зачем тратить время, пререкаясь публично, когда частное соглашение приносит тебе то, чего ты хочешь?

— Как далеко зашли эти переговоры? — спросила Фидельма с помощью Эадульфа.

— Недалеко, — ответил Сиксвульф доверительно. — Мы достигли кое-каких договоренностей по тонзуре. Как тебе известно, Рим рассматривает тонзуру твоей церкви Колумбы как варварскую. Мы приверженцы тонзуры святого Петра, которую он выстриг в память о терновом венце Христа. Настоятельница Этайн подумывала о том, что церковь Колумба могла бы согласиться с этим.

Фидельма через силу сглотнула.

— Но это невозможно, — прошептала она.

Сиксвульф улыбнулся с некоторым удовлетворением.

— О да. О да, настоятельница могла уступить в этом пункте в обмен на уступку в вопросе о крестном знамении, в соответствии с которым мы, римляне, складываем большой, указательный и средний палец, чтобы представить Троицу, в то время как вы, колумбианцы, большой, средний и безымянный. Вилфрид был готов согласиться, что и то и другое обоснованно.

Фидельма поджала губы, чтобы не выказать удивление.

— Когда же началась эта торговля?

— О, с того самого дня, как настоятельница Этайн прибыла сюда. Два или три дня назад. Я забыл, сколько в точности. — Молодой человек с отвращением устремил взгляд на свои пальцы, словно вдруг увидев, что его ногти недостаточно ухоженны.

Фидельма глянула на Эадульфа.

— Я думаю, что в этом деле появился новый мотив, — спокойно сказала она по-ирландски, зная, что Сиксвульф не поймет.

Лицо у Эадульфа вытянулось.

— Как это?

— Что подумало бы большинство братии, узнай они о переговорах, что ведутся у них за спиной без их ведома и одобрения? Об уступке в ответ на другую уступку? Не подлило бы это масла в огонь вражды между братьями? А если так, то не может ли кто-нибудь прийти в такую ярость, что решится остановить такие переговоры?

— Верно. Хотя то, что мы знаем об этом, нам не поможет.

— Почему же?

— Да потому, что это значит, что у нас по-прежнему остаются сотни подозреваемых и с той, и с этой стороны.

— Стало быть, нужно найти способ уменьшить их количество.

Эадульф кивнул и вновь обратился к белокурому монаху:

— Кто знал о ваших переговорах с настоятельницей?

Сиксвульф снова надул губы, точно маленький ребенок, сохраняющий тайну.

— Они были секретными.

— Значит, только ты и Вилфрид Рипонский знали о них?

— И настоятельница Этайн.

— А как же ее секретарь Гвид? — осведомилась Фидельма.

Сиксвульф фыркнул презрительно.

— Гвид? Настоятельница не считала ее своим доверенным лицом. Она даже велела мне не посвящать ее в это дело и уж конечно не упоминать о ее сношениях с Вилфридом Рипонским.

Фидельма виду не подала, что удивлена.

— Что заставляет тебя говорить, что Этайн не считала сестру Гвид своим доверенным лицом?

— Если бы она так считала, Гвид была бы участником переговоров. Единственный раз, когда я видел ее с Гвид, — это когда они кричали друг на друга. Но я ничего не понял, потому что они говорили на этом вашем ирландском языке.

— Вот как? — промолвил Эадульф. — Стало быть, больше никто не знал о переговорах?

Сиксвульф скривился, как бы в затруднении.

— Я так не думаю. К примеру, настоятельница Аббе столкнулась со мной, когда я выходил из кельи настоятельницы Этайн. Их кельи расположены рядом. Она с подозрением уставилась на меня. Я не сказал ничего и пошел своей дорогой. Но я видел, что она вошла в келью настоятельницы Этайн. И я слышал, как они громко спорили. Я не могу знать, заподозрила ли Аббе что-нибудь или не заподозрила. Но, думаю, она поняла, что Этайн и Вилфрид договариваются.

Фидельма решила не оставлять эту тему.

— Ты говоришь, что Аббе спорила с Этайн, когда ты уходил?

— Так я понял. Я слышал, как они возвысили голоса, вот и все.

— И больше ты не видел настоятельницу Этайн?

Сиксвульф покачал головой.

— Я отправился доложить Вилфриду о согласии настоятельницы уступить авторитету апостола Петра в деле с тонзурой. Потом всех призвали собраться в храме, и я пошел туда с Вилфридом. Вскоре после этого мы услышали, что настоятельница убита.

Фидельма тяжело вздохнула, потом посмотрела на Сиксвульфа и махнула рукой:

— Хорошо. Ты можешь идти.

Когда дверь за Сиксвульфом закрылась, Эадульф повернулся к Фидельме. Его карие глаза блестели от волнения.

— Настоятельница Аббе! Сестра самого Освиу! Это единственный посетитель кельи Этайн, не замеченный зорким взглядом сестры Ательсвит. И вполне понятно почему — потому что кельи Аббе и Этайн расположены рядом.

Сестра Фидельма сохраняла невозмутимость.

— Нам придется поговорить с ней. Конечно, здесь есть некий мотив. Аббе — могущественный сторонник устава Колумбы. Если она почуяла, что Этайн готова на уступки тайком от тех, кто поддерживает устав Колумбы, это могло стать причиной гнева, а гнев — тоже возможный мотив преступления.

Эадульф пылко кивнул:

— В таком случае наша первоначальная мысль о том, что убийство вызвано гневом и связано с диспутом, может оказаться верна. Разница только в том, что Этайн из Кильдара была убита своими сотоварищами, а не сторонниками Рима.

Фидельма скривилась.

— Мы здесь не для того, чтобы оправдать сторонников Рима, но чтобы обнаружить истину.

— А я и взыскую истины, — ответил уязвленный Эадульф. — И Аббе вызывает у меня подозрения…

— Покамест у нас есть одно только свидетельство брата Сиксвульфа о том, что после его ухода Аббе побывала в келье Этайн. Но вспомни, сестра Ательсвит говорила, что священник Агато посетил Этайн после Сиксвульфа, а если это так, значит, Аббе оставила Этайн в живых. Потому что она вошла к Этайн сразу после того, как ушел Сиксвульф, Агато же посетил ее после того, как ушла Аббе.

Зазвонил колокол, призывая к ужину — главной трапезе дня.

Лицо у Эадульфа вытянулось.

— Я и забыл об Агато, — пробормотал он сокрушенно.

— Я не забыла, — твердо ответила Фидельма. — Мы поговорим с Аббе после вечерней трапезы.

Фидельме не хотелось есть. В голове теснилось множество мыслей. Она съела всего несколько плодов и кусочек paximatium — хлеба, выпеченного на углях, — после чего сразу же ушла в свою келью немного отдохнуть. Поскольку большая часть братии находилась в трапезной, в странноприимном доме царила тишина, и можно было размышлять без помех. Она попыталась разобраться в добытых сведениях, обнаружить в них какой-то порядок и смысл. Но сколько они ни думала, смысл словно ускользал. Ее наставник, брегон Моранн из Тары, всегда внушал своим ученикам, что следует собрать все возможные свидетельства, прежде чем пытаться делать какие-либо выводы. Однако Фидельмой овладело нетерпение, с которым она не могла совладать.

Наконец она встала с ложа, решив пройтись по вершинам утесов в надежде, что свежий воздух раннего вечера очистит ее разум.

Она вышла из странноприимного дома и пересекла квадратный двор, направляясь к monasteriolum,[11] школе, в которой братия училась и учила. Кто-то нацарапал на стене надпись: «docendo discimus» — обучая, обучаемся. Фидельма улыбнулась. Уместное высказывание. Люди действительно учатся, обучая.

В школе находилась librarium — монастырская библиотека, в которой Фидельма уже побывала, когда относила книгу, присланную в дар настоятелем Куммене с Ионы. То было впечатляющее собрание книг, ибо Хильда, исполненная решимости распространять грамотность среди своей братии, поставила перед собой задачу расширить библиотеку и собрать как можно больше книг.

Солнце уже опустилось к холмам, и длинные тени, как темные пальцы, протянулись среди строений. Вскоре весь монастырь окутает тьма. Впрочем, есть еще время прогуляться и успеть вернуться назад в закут сестры Ательсвит, чтобы встретиться с настоятельницей Аббе.

Она свернула и по внешним галереям добралась до боковых ворот в монастырской стене. От ворот тропа вела на вершину утеса.

И тут она увидела какого-то монаха, он шел впереди, и голова его была покрыта куколем — капюшоном рясы.

Что-то заставило Фидельму замедлить шаги. Ей показалось странным, что кто-то из братьев накинул куколь, находясь в пределах обители. Но тут у ворот появилась еще одна фигура. Фидельма отпрянула в тень сводчатой галереи, сердце у нее забилось без всякой причины, кроме разве той, что она узнала лисье лицо Вульфрика, тана Фрихопа.

Двое поздоровались на языке саксов.

Она же подалась вперед, напрягшись и жалея, что до сих пор так плохо понимает по-саксонски.

Монах остановился. Кажется, эти двое смеются. Почему бы и нет? Что дурного в том, что саксонский тан и саксонский монах обмениваются любезностями? Только некое шестое чувство твердило Фидельме, что здесь что-то не так. Глаза ее сузились. Оба человека, ведя разговор, то и дело оглядывались, словно боялись, что их подслушают. Они шептались, как заговорщики. Потом крепко пожали друг другу руки, и Вульфрик вышел за ворота, а брат в куколе вернулся во двор.

Фидельма отступила еще глубже в тень.

Монах решительно пересек двор, направляясь к школе. Проходя мимо того места, где стояла Фидельма, он откинул куколь, теперь это было уже ни к чему, да и ходить в обители с покрытой головой не полагалось. Фидельма едва не присвистнула от удивления, узнав этого человека с колумбианской тонзурой.

Это был брат Торон.

Коренастая Аббе очень походила на своего брата Освиу. Ей было сильно за пятьдесят, глубокие морщины изрезали ее лицо, синие глаза были ясными, но несколько водянистыми. Вместе со своими тремя братьями она была отправлена в ссылку на Иону, когда их отец, король Берниции, был убит своим соперником Эдвином из Дейры, который объединил оба королевства в одно — Нортумбрию, что означает «к северу от реки Умбер». Когда ее братья — Эанфрит, Освальд и Освиу — по смерти Эдвина вернулись, чтобы предъявить свои права на королевство, Аббе, будучи уже монахиней, крещенной в церкви Колумбы, приехала вместе с ними. Она учредила монастырь на мысе в Колдингеме, совместную обитель для мужчин и женщин, и была утверждена его настоятельницей своим братом Освиу, который стал королем по смерти их старшего брата Эанфрита.

Фидельма много слышала о Колдингеме, что приобрел сомнительную славу обители наслаждений. Поговаривали, что настоятельница Аббе слишком буквально понимает бога любви. Шла молва, будто кельи, выстроенные для молитв и размышлений, превратились в покои для пиршеств и плотских утех.

Настоятельница сидела, глядя на Фидельму с некоторым удивлением, но одобрительно.

— Мой брат, король Освиу, рассказал мне о твоем деле. — Она бегло говорила на разговорном ирландском — тот был единственным языком, который она знала в детстве на Ионе. Она повернулась к Эадульфу. — А ты, полагаю, обучался в Ирландии?

Эадульф коротко улыбнулся и кивнул.

— Ты можешь говорить по-ирландски, ибо я его знаю.

— Хорошо, — вздохнула настоятельница. Она вновь оглядела Фидельму, и вновь с одобрением. — Ты привлекательна, дитя мое. Для таких, как ты, в Колдингеме всегда есть место.

Фидельма почувствовала, что краснеет.

Аббе склонила голову набок и усмехнулась:

— Ты меня осуждаешь?

— Я не обижаюсь, — ответила Фидельма.

— И не нужно, сестра. Не верь всему, что ты слышишь о нашей обители. Наше правило — dum vivimus, vivamus — живи, покуда живешь. Мы — община женщин и мужчин, посвятивших себя жизни, которая есть дар Господа. Господь сотворил мужчин и женщин, чтобы они любили друг друга. Мы служим Господу наилучшим образом, осуществляя его замысел, живя, работая и служа ему вместе. Разве не говорит Евангелие от святого Иоанна: «В любви нет страха; но совершенная любовь изгоняет страх»?

Фидельма неловко заерзала.

— Мать настоятельница, не мое дело задавать вопросы о том, как управляется твоя обитель и по какому уставу. Я здесь, чтобы вести расследование смерти Этайн из Кильдара.

Аббе вздохнула.

— Этайн! Вот это была женщина. Женщина, которая умела жить.

— И все же умерла, мать настоятельница, — вставил Эадульф.

— Я знаю. — Ее глаза не отрывались от Фидельмы. — И хотела бы знать, какое это имеет отношение ко мне?

— Ты поссорилась с Этайн, — просто сказала Фидельма.

Настоятельница лишь моргнула, но не подала виду, что колкость огорчила ее. Она промолчала.

— Может быть, ты скажешь нам, почему вы поспорили с настоятельницей Кильдара? — поторопил ее Эадульф.

— Если вы узнали, что я поспорила с Этайн, вы, без сомнения, узнаете и почему, — с вызовом в голосе ответила Аббе. — Я выросла в стенах монастыря Колума Килле на Ионе. И по ходатайству скорее моему, нежели моего брата Освальда, наше королевство первым обратилось к Сегене, настоятелю Ионы, с просьбой послать миссионеров, дабы обратить наших подданных-язычников и открыть перед ними дорогу к Христу. Даже когда первый миссионер с Ионы, человек по имени Колман, вернулся на Иону и сообщил, что наше королевство находится за пределами искупления Христова, я снова умолила Сегене, и праведный Айдан приехал сюда и начал проповедовать.

Я была свидетелем обращения этой страны и постепенного распространения слова Христова, сначала при Айдане, а потом при Финане и напоследок при Колмане. Теперь все эти труды могут пойти прахом из-за таких, как Вилфрид и ему подобных. Я привержена истинной церкви Колумбы и буду держаться ее, кто бы ни взял верх здесь, в Стренескальке.

— Так какова же причина спора с Этайн из Кильдара? — напомнил ей Эадульф, возвращаясь к своему вопросу.

— Этот отвратительный человек Сиксвульф, мужчина, который вовсе не мужчина, вероятно, сообщил вам, что я поняла, что Этайн заключала сделку с Вилфридом из Рипона. Сделки! Коварные замыслы ad captandum vulgus![12]

— Сиксвульф сообщил нам, что выступал посредником между Этайн и Вилфридом и что они пытались прийти к некоему соглашению до начала открытых дебатов.

Аббе с отвращением хмыкнула.

— Сиксвульф! Этот жалкий воришка и сплетник!

— Воришка? — Голос Эадульфа звучал резко. — Не слишком ли сильное слово по отношению к брату?

Аббе пожал плечами.

— Правильное слово. Два дня назад, когда мы собирались здесь, два наших брата застали Сиксвульфа роющимся в личных вещах монахов в общей спальне. Они отвели его к Вилфриду, его настоятелю, коему этот Сиксвульф служит секретарем. Вилфрид признал нарушение восьмой заповеди и велел его наказать. Его вывели и секли по спине березовыми розгами, пока она не покраснела и не стала кровоточить. Только то, что он секретарь Вилфрида, спасло его от усекновения руки. Но и после этого Вилфрид отказался уволить его с должности своего секретаря.

Фидельма поморщилась — слишком уж жестоки наказания у саксов.

Настоятельница Аббе продолжала, не заметив отвращения на лице Фидельмы.

— Ходят слухи, что Сиксвульф похож на сороку. Он не может устоять перед желанием заиметь блестящие и необычные вещицы, которые ему не принадлежат.

Фидельма переглянулась с Эадульфом.

— Ты хочешь сказать, что Сиксвульфу нельзя доверять? Что он может солгать?

— Не в таком деле, как его посредничество между Вилфридом и Этайн. Вилфрид доверяет Сиксвульфу, как никому другому; вероятно, еще и потому, что может в любой момент приказать убить Сиксвульфа или изувечить его. Страх способствует укрепленью доверия.

Она помолчала и продолжила:

— Но Этайн из Кильдара не имела права заключать подобные соглашения от имени церкви Колумбы. Когда я увидела, что этот лукавый червь — Сиксвульф — прокрался в комнату Этайн, я поняла, что затевается. Я пошла к Этайн, чтобы выяснить правду. Ведь это было бы предательство.

— И как Этайн ответила на твои увещевания?

— Она рассердилась. Но откровенно призналась во всем. Она оправдывалась тем, что-де лучше уступить в малом и незначительном и усыпить бдительность противника, внушив тому ложную уверенность в победе, чем с первой же минуты начать с ним бодаться, как коровы рогами.

Внезапно глаза настоятельницы Аббе сузились.

— Я только что поняла — не думаете ли вы, что эта ссора могла быть причиной убийства? Что, может быть, это я…

Настоятельница усмехнулась этой мысли, и Фидельма заметила, как пристально Аббе разглядывает ее своими светлыми глазами.

— Убийства нередко случаются, когда человек теряет самообладание в споре, — спокойно ответила Фидельма.

Настоятельница Аббе рассмеялась, искренне и весело.

— Deus avertat! Господи прости! Это же глупо. Я слишком ценю жизнь, чтобы убивать из-за таких пустяков.

— Но ты же сама сказала, что поражение церкви Колумбы в Нортумбрии вовсе не пустяк, — настаивал Эадульф. — Для тебя это важно. Ведь ты решила, что Этайн предает свою церковь. Все вы так решили.

На мгновение Аббе утратила выдержку и ответила Эадульфу взглядом, исполненным злобы и ненависти. На мгновение лицо ее застыло подобием маски Медузы-Горгоны, а затем она холодно улыбнулась.

— Ради этого не стоило ее убивать. Увидеть своими глазами, как падет твоя церковь, — разве это не худшая кара?

— В котором часу ты ушла от Этайн? — осведомилась Фидельма.

— Что?

— Когда после этой ссоры ты ушла из кельи Этайн?

Аббе спокойно обдумывала вопрос, чтобы дать точный ответ.

— Не могу вспомнить. Я пробыла у нее всего минут десять или немногим больше.

— Кто-нибудь видел, как ты уходила? Сестра Ательсвит, например?

— Не думаю.

Фидельма вопросительно взглянула на Эадульфа. Ее напарник кивнул в знак согласия.

— Хорошо, мать настоятельница. — Фидельма встала, вынудив Аббе последовать ее примеру. — Возможно, нам понадобится задать тебе еще кое-какие вопросы. Потом.

Аббе улыбнулась им.

— Я буду здесь. Не бойтесь. Воистину, сестра, тебе следует посетить нашу обитель в Колдингеме и самой увидеть, как без греха можно наслаждаться жизнью. Ты слишком красива, слишком молода и полнокровна, чтобы на всю жизнь принять римский принцип безбрачия. Воистину, разве Августин из Хиппо не писал в своих Confessiones:[13]«Дайте мне простоту и воздержание, но не сейчас»?

Настоятельница Аббе гортанно рассмеялась и вышла, а Фидельма отчаянно покраснела.

Она обернулась, но, встретив довольный взгляд Эадульфа, пришла в ярость.

— Итак? — бросила она.

Улыбка на лице Эадульфа погасла.

— Я не думаю, что Аббе убила Этайн, — поспешно сказал он.

— Почему же нет? — отрывисто возразила она.

— Во-первых, она женщина.

— Разве женщина не может совершить убийство? — усмехнулась Фидельма.

Эадульф покачал головой.

— Может. Но когда мы только что увидели тело Этайн, я сказал: не думаю, что у женщины достало бы сил удерживать настоятельницу и перерезать ей горло так, как это было сделано.

Фидельма закусила губу и успокоилась. В конце концов, сказала она себе, что ее рассердило? Аббе явно говорила ей приятное и при этом не лгала. Рассердили ее не слова Аббе. Это было что-то другое, что-то, сокрытое в глубине ее самой, чего она не может понять. С мгновение она смотрела на Эадульфа.

Монах-сакс ответил ей смущенным взглядом.

Фидельма поймала себя на том, что первой опустила глаза.

— А что бы ты сказал, поведай я тебе, что видела, как брат Торон, монах-колумбианец, встретился с Вульфриком у боковых ворот монастыря сегодня вечером и, по всей видимости, вступил с ним в сговор?

Эадульф поднял бровь.

— Ты хочешь сказать, что это было на самом деле?

Фидельма утвердительно кивнула.

— Полагаю, для такой встречи может быть множество причин.

— Может, — согласилась Фидельма, — но среди них нет ни единой, которая меня удовлетворила бы.

— Брат Торон был одним из посетителей настоятельницы Этайн, верно?

— Одним из тех, кого мы еще не допросили.

— Это не было делом первой необходимости, — заметил Эадульф. — Торона видели, когда он вошел в келью Этайн. Это произошло рано утром. Ее же видели живой после этого посещения. Последним посетителем был, как известно, Агато.

Фидельма некоторое время пребывала в нерешительности.

— Думаю, нам следует переговорить с Тороном, — сказала она.

— А я думаю, что прежде всего нам следует пригласить Агато и поговорить с ним, — возразил Эадульф. — Он гораздо более важный подозреваемый.

И каково же было удивление Эадульфа, когда Фидельма согласилась с ним без всяких возражений.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Агато. Худой жилистый человек с тонким узким лицом. Кожа у него темная, лицо выбрито кое-как. Глаза, чернотой спорящие с густыми волосами. Губы тонкие и алые, как если бы он накрасил их соком ягод. Фидельма не могла отвести взгляда от его выпуклых век, полузакрытых, как у хищной птицы.

Священник нахмурился, войдя в комнату.

— Я протестую. Зачем меня сюда призвали? — сказал он на франкской латыни.

— Я принимаю твой протест, Агато, — ответила Фидельма на том же языке. — Кому мне его передать? Королю, епископу Колману или настоятельнице Хильде?

Агато презрительно тряхнул головой, словно отвечать было ниже его достоинства, прошел и сел.

— Вы хотите меня допросить?

— Кажется, ты последний, кто видел настоятельницу Этайн живой в ее келье, — напрямик сказала Фидельма.

Агато невесело усмехнулся.

— Это не так.

Фидельма нахмурилась.

— А как — так? — нетерпеливо поторопила она.

— Последним, кто видел настоятельницу, был тот, кто ее убил.

Фидельма пристально посмотрела в его полуприкрытые глаза. Они были холодны и равнодушны. Она не поняла, вызов это или насмешка.

— Это верно, — заговорил Эадульф. — И мы здесь для того, чтобы узнать, кто ее убил. В какое время ты вошел в ее келью?

— Ровно в четыре часа.

— Ровно?

Снова невеселая улыбка на тонких красных губах.

— Так сообщила мне клепсидра почтенной сестры Ательсвит.

— Понятно, — заключил Эадульф. — Зачем ты туда вошел?

— Чтобы увидеться с настоятельницей, естественно.

— Естественно. Но по какой причине ты хотел ее видеть?

— Я никого не обманываю. Я — сторонник Рима. Я был уверен, что настоятельница Этайн была введена в заблуждение, когда решилась выступать в защиту ересей церкви Колумбы. Я пошел к ней защищать мое дело.

Фидельма посмотрела на этого человека.

— Это все?

— Это все.

— Как ты собирался добиться столь быстрого поворота в мыслях настоятельницы?

Агато огляделся с видом заговорщика, потом улыбнулся.

— Я показал ей вот это… — Он сунул руку в кожаный кошель, который носил на ремешке на шее, и выложил содержимое на ладонь.

Эадульф подался вперед и нахмурился.

— Это всего лишь щепка.

Агато посмотрел на него с презрением.

— Сие есть lignum Sanctae Crucis,[14] — заявил он тихо и благоговейно и преклонил колена.

— Это действительно кусочек дерева от подлинного Креста Господня? — прошептал Эадульф, тоже охваченный благоговением.

— Так мне было сказано, — отстраненно отозвался Агато.

Глаза у Фидельмы заблестели, и губы ее затрепетали.

— Как могло предъявление вот этой святыни — предположим, что ты говоришь правду, — убедить настоятельницу поддержать Рим, а не Иону? — спросила она с важностью.

— Это же очевидно. Признав истинный крест у меня в руках, она должна была понять, что я — избранный, что Христос говорит через меня, как говорил через Павла из Тарса.

Голос его звучал спокойно и самодовольно.

Эадульф бросил на Фидельму смущенный взгляд.

— Христос избрал тебя? Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Агато хмыкнул, словно перед ним был сущеглупый.

— Я глаголю лишь истину. Уверуйте. Мне было велено пойти в лес рядом с Витби, и на поляне некий голос воззвал ко мне, говоря: возьми щепку с земли, ибо се есть lingum sanctae Cruris. Затем голос повелел мне идти и проповедовать заблудшим и обманутым. Уверуйте — и глаза ваши откроются!

— А Этайн уверовала? — осторожно спросила Фидельма.

Агато повернулся к ней, его глаза по-прежнему были полузакрыты.

— Увы, не уверовала. Она осталась в путах, ибо не узрела истины.

— В путах? — растерялся Эадульф.

— Или блаженный апостол Иоанн не сказал: «истина сделает вас свободными»? Этайн была в оковах. Она не уверовала. Сам Августин писал: верующий верит в то, чего еще не видел; наградой же по вере будет узрение того, во что ты веруешь.

— Что ты сделал, когда настоятельница Этайн отвергла твои доводы? — поспешно спросил Эадульф.

Агато выпрямился с гневным достоинством.

— Я удалился, что еще мне оставалось делать? Я не хотел запятнать себя беседой с неверующей.

— Как долго ты пробыл с Этайн из Кильдара?

Священник пожал плечами.

— Не более десяти минут или меньше того. Я показал ей истинный крест и сказал, что Христос говорил через меня и что она должна принять сторону Рима. Когда она обошлась со мной как с ребенком, я удалился. Я понял, что надежды на спасение у нее нет. Вот и все.

Эадульф опять переглянулся с Фидельмой и улыбнулся Агато.

— Хорошо. У нас больше нет вопросов. Теперь ты можешь идти.

Агато сунул щепку обратно в свою сумку.

— Вы, оба, уверовали теперь — теперь, когда узрели истинный крест?

Эадульф старательно улыбнулся.

— Разумеется. Мы поговорим с тобой об этом после, Агато.

Когда священник вышел, Эадульф обратил встревоженный взгляд на Фидельму.

— Безумен! Этот человек совершенно безумен.

— Если вспомнить, что все мы рождаемся безумными, — грустно ответила Фидельма, — многие тайны мира станут понятны.

— Но при таких взглядах этот Агато вполне мог убить настоятельницу, когда она отказалась принять его веру.

— Может быть. Я не уверена. Но из всего этого мы можем сделать одно твердое заключение.

Эадульф посмотрел на нее.

— Это очевидно, — улыбнулась Фидельма. — Сестра Ательсвит, наблюдая за всеми посетителями кельи Этайн, видела не всех. И вряд ли она видела того, кто убил Этайн.

В дверь тихо постучали, и сестра Ательсвит просунула голову в комнату.

— Король Освиу просит вас немедленно явиться в покои матери Хильды, — сказала она опасливо.

Сестра Фидельма и брат Эадульф стояли перед королем молча. Освиу был в комнате один, он оторвал взгляд от окна, через которое созерцал гавань внизу. Хмурое и тревожное выражение на его лице немного посветлело.

— Я послал за вами, чтобы узнать, нет ли у вас новостей? Приблизились ли вы к раскрытию преступления?

В его голосе Фидельме послышалось недовольство.

— Мы не можем доложить тебе ничего определенного, Освиу Нортумбрийский, — ответила она.

Король закусил губу. Морщины на его лице стали глубже.

— Вам вообще нечего мне сказать? — Это была чуть ли не мольба.

— Ничего полезного. — Фидельма оставалась спокойной. — Мы должны продвигаться осторожно. Или время вдруг стало так подпирать тебя, что ты пожелал, чтобы дело было раскрыто быстрее, чем тебе хотелось раньше?

Король пожал своими могучими плечами.

— Ты, как всегда, проницательна, Фидельма. Да. Напряжение нарастает. — Освиу заколебался и вздохнул. — В воздухе носится призрак междоусобицы. Ныне мой сын Альфрит строит заговор против меня. Ходят слухи, что он собирает воинов, дабы изгнать ирландских монахов силой, а моя дочь Альфледа, по слухам, собирает тех, кто поддерживает церковь Колумбы, чтобы защищать монастыри от Альфрита. Достаточно одной искры — и все это королевство будет охвачено огнем. Обе стороны обвиняют друг друга в смерти Этайн из Кильдара. Что мне сказать им?

В голосе короля звучало отчаянье. Фидельме даже стало жаль его.

— Мы все еще не можем ничего сказать тебе, милорд, — повторил Эадульф.

— Но вы допросили всех, кто видел ее перед смертью.

Фидельма раздвинула губы в невеселой улыбке.

— Без сомнения, ты знаешь об этом из хорошего источника. Не сестра ли то Ательсвит?

Освиу смутился и развел руками.

— Это что, тайна?

— Это не тайна, Освиу, — ответила Фидельма. — Но сестре Ательсвит следовало бы быть осторожней и не сообщать о наших действиях, чтобы это не дошло до ушей тех, кому об этом знать не нужно. Остался еще один человек, которого мы не допросили.

— Я велел сестре Ательсвит доложить мне, когда вы закончите допросы, — сказал Освиу, как бы защищаясь.

— Ты только что сказал, что твой сын Альфрит строит заговор против тебя, — сказала Фидельма. — Думаешь, это серьезно?

Освиу опять развел руками.

— Слишком гордые сыновья королю не друзья, — тяжело вздохнул он. — Чего еще может хотеть себялюбивый королевский отпрыск, как не стать королем?

— Альфрит хочет стать королем?

— Я поставил его королем Дейры, чтобы утолить его притязания, но ему мало — он желает занять трон всего королевства Нортумбрии. Я это знаю. И он знает, что я знаю. Мы лишь играем в доброго отца и преданного сына. Но вполне может настать день…

Он еще раз пожал плечами.

— Такие расследования требуют времени, — сказала Фидельма успокаивающе. — Нужно учесть множество соображений.

Освиу некоторое время смотрел на нее, а потом скривился.

— Конечно, ты права, сестра. Я не имею права давить на вас. Вы ведете розыски ради истины. А я — ради того, чтобы уберечь королевство от разделения и кровопролития.

— Ты действительно думаешь, что люди так сильно убеждены в правоте той или другой церкви, что станут драться друг с другом? — осведомился Эадульф.

Освиу покачал головой.

— Не религия сама по себе, но те, кто использует религию в своих целях, угрожают миру на этой земле. Альфрит не постесняется воспользоваться разногласиями, чтобы убедить людей помочь ему захватить власть. Чем дольше те будут размышлять, кто убил Этайн из Кильдара, тем больше выдумают нелепиц, распаляя в себе старую вражду.

— Мы лишь одно можем сказать тебе, Освиу: как только мы приблизимся к решению, ты узнаешь об этом первым, — сказала Фидельма.

— Хорошо. Я удовольствуюсь этими заверениями. Но помните, что я сказал, — за границей нашей страны ходят разные слухи. Многое зависит от этого синода и решения, которое мы здесь примем.

В галерее по пути из покоев настоятельницы Хильды в странноприимный дом Эадульф вдруг сказал:

— Я думаю, Фидельма, что твои подозрения справедливы. Нам нужно поговорить с Тороном.

Фидельма насмешливо подняла брови.

— А ты знаешь, каковы мои подозрения, Эадульф?

— Ты считаешь, что строится заговор, вынашиваемый Альфритом из Дейры, чтобы низвергнуть Освиу и воспользоваться напряженной обстановкой на этом синоде как средством вызвать усобицу.

— Воистину так я и предполагаю, — подтвердила Фидельма.

— Я думаю, ты полагаешь, что Альфрит, действуя через Вульфрика и, возможно, Торона, велел убить Этайн из Кильдара, чтобы создать эту напряженную обстановку.

— Это вероятно. И мы должны постараться выяснить, правда это или нет.

Фидельма и Эадульф входили в закут сестры Ательсвит, который они уже считали своим, когда зазвучал торжественный полуночный звон.

Фидельма подавила вздох, а Эадульф немедленно вынул молитвенные четки.

— Уже поздно. Завтра мы встретимся с Тороном, — сказала Фидельма. — Но не забудь, что ты должен разузнать о прошлом Ательнота. Пока что у меня остаются подозрения на его счет.

Брат Эадульф кивнул в знак согласия и начал читать «Ave Maria»:

Ora pro nobis, sancta Dei Genetrix. Молись за нас, святая Матерь Божья.

Колокол, воззвавший к первой утренней трапезе, уже отзвонил, и молитва, предшествующая трапезе, уже была произнесена, когда сестра Фидельма проскользнула на свое место за длинным деревянным столом. Сестра, избранная на этот день чтицей, была сторонницей Рима и уже заняла свое место за кафедрой во главе стола. Она неодобрительно нахмурилась, когда Фидельма присоединилась к ним.

— Benedicamus, Domino,[15] — холодно произнесла она в знак приветствия.

— Deo gratias,[16] — ответила Фидельма вместе со всеми.

После чего сестра произнесла молитву Beati immaculati,[17] которая предшествовала чтению, и все приступили к трапезе.

Фидельма, стараясь не слышать скрипучего голоса этой женщины, без особой охоты вкушала еду из злаков и плодов, стоящую перед ней. Время от времени она поднимала глаза, чтобы рассмотреть собравшихся в трапезной, но Эадульфа не было. Она увидела брата Торона, сидевшего за столом невдалеке от нее. Смуглое лицо монаха-пикта казалось оживленным. Она удивилась, увидев, что он занят разговором с молодым монахом с соломенными волосами, Сиксвульфом. Молодой человек сидел к ней спиной, но его волосы, его узкие плечи и женственные движения нельзя было не узнать. Заинтересовавшись этим, она наблюдала за выражением лица Торона. Оно было напряженным, сердитым и упрямым. Вдруг она обнаружила, что черные глаза Торона смотрят прямо на нее. Их взгляды скрестились на миг, после чего елейная улыбка скользнула по смуглому лицу пикта, и он кивнул ей. Фидельма заставила себя склонить голову в ответ и снова занялась едой.

Выходя из трапезной, она наконец заметила Эадульфа, который сидел с несколькими клириками-саксами в дальнем углу. Похоже, они были заняты важным разговором, и она не стала подходить к нему, решив прогуляться к берегу моря. Давно уже не дышала она свежим морским воздухом. А вчерашняя вечерняя попытка сделать это не удалась из-за Торона и его тайной встречи с Вульфриком. Кажется, она провела взаперти в этом монастыре уже целую вечность!

Ее озадачило столь нежданное сближение Торона с Вульфриком и Сиксвульфом. Важно ли это и связано ли со смертью Этайн?

Фидельмой овладела неуверенность. Она попала в незнакомую, чуждую страну, а необходимость вести расследование смерти подруги только усиливала смятение и уныние.

Она пошла по дороге к гавани и свернула на каменистый берег. Вокруг были люди, но никто не обращал на нее внимания, когда она, склонив голову в раздумье, проходила мимо.

Она собиралась обдумать то, что ей удалось узнать.

Но, как ни странно, думала об этом саксонском монахе, об Эадульфе.

С тех пор как она получила титул доули суда брегонов, ей ни разу не доводилось работать с напарником. Всегда она была единоличным представителем истины. Никогда ей не случалось полагаться на чье-то суждение, а тем более — работать с иноземцем. Но самое интересное, что она вовсе не ощущает Эадульфа таким уж «чужаком», как в ее народе называют иноземцев. Наверное, потому, что он много лет учился в Дурроу и Туайм Брекане. Но даже это обстоятельство не может объяснить, откуда взялось столь странное чувство товарищества, которое она начинает испытывать к Эадульфу.

А эта Нортумбрия! Странная страна, полная странных обычаев и отношений, совершенно непохожих на простые порядки в Ирландии…

И тут она вдруг остановилась и рассмеялась про себя. Неужели она допускает, что какой-нибудь сакс, сравнивая здешние порядки с ирландскими законами и отношениями, сочтет их проще своих. И она вспомнила строчку из гомеровской «Одиссеи» о том, что нет более сладкого зрелища для глаз мужчины или женщины, чем родная страна.

Она приехала сюда только потому, что Этайн из Кильдара попросила ее об этом. Теперь Этайн мертва. А сама она невзлюбила эту страну и ее народ за гордыню и высокомерие, за жестокость и кровожадность их законов. В этой стране единственная кара — казнь, и преступнику не дается никакой надежды искупить свою вину или возместить ущерб жертвам. Ей хотелось вернуться домой, в свой монастырь. Опостылели эти саксы. Но ведь Эадульф тоже сакс.

Мысли ее снова помчались вскачь, и Фидельма сердито хмыкнула.

Нет, Эадульф не такой, как его племя. У него есть хорошие качества. Он ей нравится, ей с ним приятно, ее восхищает его пытливый ум. И все равно саксы ей не по душе.

Но ведь многие люди из ее народа тоже ей не по душе. Гордость и высокомерие — грехи, свойственные многим.

Фидельма тяжко вздохнула. Она гордилась своей логикой и умением думать. И встревожилась — откуда взялись в ее голове столь вздорные и беспорядочные мысли в то время, когда она должна разбираться с убийством Этайн. По какой бы дороге ни пошли ее мысли, та приводила к Эадульфу. Почему? Быть может, потому, что ей приходится работать вместе с ним? Но в глубине души маячило понимание, что причина этого в чем-то другом.

Вернувшись в монастырь, Фидельма нигде не смогла найти Эадульфа. Она пошла в закут сестры Ательсвит и стала ждать, раздумывая, не попросить ли ту найти брата Торона и не допросить ли его самой. Она уже приняла решение, как вдруг дверь кельи отворилась со скрипом и ворвалась сестра Ательсвит с горестным криком:

— Сестра Фидельма! Сестра Фидельма!

Фидельма удивленно встала со своего табурета.

Сестра Ательсвит была возбуждена, лицо ее раскраснелось, и, судя по всему, она бежала.

— Ах, сестра, что это значит?

Сестра Ательсвит уставилась на Фидельму широко раскрытыми глазами. Лицо ее стало белее снега. Она не сразу смогла заговорить.

— Архиепископ Кентерберийский Деусдедит. Он лежит мертвый в своей келье.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— Что ты сказала? — воскликнула Фидельма, не уверенная, правильно ли она расслышала.

— Деусдедит, архиепископ Кентерберийский. Лежит мертвый в своей келье. Пожалуйста, поспеши, сестра Фидельма.

Фидельма с трудом сглотнула.

Еще одно убийство? Самого архиепископа? Это конечно же безумие? Она не сводила глаз с искаженного страхом лица сестры Ательсвит и, взявши ее за руку, сказала:

— Тише, тише, сестра. Ты кому-нибудь говорила об этом?

— Нет, нет. Я так обезумела, что подумала только о тебе, потому что… потому что…

Сестра Ательсвит смутилась.

— Ты послала за лекарем? — прервала ее Фидельма.

Сестра Ательсвит отрицательно покачала головой.

— Брат Эдгар, наш лекарь, уехал в Витби для отпущения грехов сыну тана. Другого лекаря у нас нет.

— В таком случае немедля пошли за братом Эадульфом. Он немного разбирается во врачевании. Потом найди настоятельницу Хильду и сообщи ей о том, что случилось. Пусть оба тотчас придут в келью Деусдедита.

Сестра Ательсвит кивнула и поспешила прочь.

Сестра же Фидельма устремилась по странноприимному дому туда, где, как она знала, расположена келья Деусдедита. На нее указала ей сестра Ательсвит, когда объясняла расположение гостевых помещений.

Она остановилась у двери, которую сестра Ательсвит в спешке оставила неприкрытой. Потом распахнула дверь и заглянула внутрь.

Деусдедит лежал на кровати. Фидельма сразу же отметила, что постель нетронута. Его руки были мирно сложены, глаза закрыты, словно он спит. Кожа его странно пожелтела и напоминала старый пергамент. Фидельма вспомнила, что и в храме на заседании синода архиепископ выглядел не очень хорошо.

Она сделала шаг, собираясь войти в келью, когда чья-то тяжелая рука легла ей на плечо. Она вздрогнула, ахнула и обернулась.

И увидела круглое херувимское лицо архиепископского секретаря Вигхарда.

— Не входи, сестра, — прошипел он. — Ради жизни своей.

Фидельма смотрела на него, не понимая.

— Что ты имеешь в виду?

— Деусдедит умер от желтой чумы!

Фидельма удивленно раскрыла рот.

— От желтой чумы? Откуда ты это знаешь?

Вигхард усмехнулся, протянул руку и закрыл дверь.

— Довольно давно, уже несколько дней, как я заподозрил, что Деусдедит страдает от этой заразы. Пожелтевшие глаза, сухая кожа. Он все время жаловался на слабость, на отсутствие аппетита и запор. В нынешнем году я видел слишком много жертв этого поветрия, чтобы не распознать его приметы.

Фидельме внезапно стало холодно — она начала осознавать, что означают слова этого человека.

— Как давно ты это узнал? — спросила она у мрачного Вигхарда.

Секретарь архиепископа скривился безрадостно.

— Несколько дней назад. Думаю, что впервые понял это, когда мы плыли сюда.

— И ты позволил Деусдедиту явиться сюда и находиться среди братии? — в ярости спросила Фидельма. — А как же риск заражения? Почему его не поместили куда-нибудь, где его лечили бы и обихаживали?

— Было совершенно необходимо, чтобы Деусдедит как наследник праведного Августина из Рима, в свое время посланного, чтобы привести наш народ под руку римской церкви, принял участие в этом синоде, — упрямо ответил Вигхард.

— Любой ценой? — бросила Фидельма.

— Самое важное — синод, а не то, болен кто-либо или нет.

К ним, торопливо шагая, подошла настоятельница Хильда.

— Еще одна смерть? — воскликнула она вместо приветствия, ее глаза с удивлением переходили с Фидельмы на Вигхарда. — Верна ли та ужасная весть, которую принесла мне сестра Ательсвит?

— Да, еще одна смерть, но не убийство, — ответила Фидельма. — Судя по всему, Деусдедит скончался от желтой чумы.

Хильда уставилась на нее. В глазах ее метались страх и недоверие.

— Желтая чума занесена сюда, в Стренескальк?

Хильда пала на колени.

— Господь да сохранит нас. Это правда, Вигхард?

— Хотелось бы мне, чтобы это было не так, мать настоятельница. — Вигхарду было неловко. — Но это правда.

— Кажется, наши римские братья сочли более важным привезти своего духовного главу на синод, чем подумать об опасности распространении заразы, — с горечью заметила Фидельма. — Кто знает, на кого теперь перекинется эта болезнь?

Вигхард уже открывал рот, чтобы ответить, когда к ним подбежала сестра Ательсвит.

— Где брат Эадульф? — спросила Фидельма.

— Он придет сию минуту, — задыхаясь, сообщила сестра Ательсвит. — Он пошел за кое-какими вещами, которые помогут ему осмотреть тело.

— В этом нет нужды, — заметил, нахмурившись, Вигхард. — Я знаю наверняка.

— Все равно, мы должны удостовериться в причине смерти и найти способ не дать заразе распространиться, — возразила Фидельма.

Она еще говорила, когда в коридоре появился брат Эадульф.

— Что случилось? — тревожно спросил он. — Сестра Ательсвит говорит, что еще кто-то умер? Перерезанное горло?

Вигхард хотел было ответить, но Фидельма оборвала его:

— Деусдедит мертв. — Эадульф широко раскрыл глаза, а она продолжила: — Вигхард считает, что он умер от желтой чумы. Сейчас в обители нет врача. Можешь ли ты подтвердить причину смерти?

Эадульф стоял в нерешительности, в глазах его был страх. Потом он крепко сжал губы и кивнул, хотя и без особой охоты. Он собрался с духом, распахнул дверь кельи и скрылся внутри.

Через мгновение он снова появился.

— Желтая чума, — спокойно подтвердил он. — Симптомы мне хорошо известны.

— Что ты посоветуешь? — спросила настоятельница Хильда сразу же, не скрывая тревоги. — В нашем монастыре собрались сотни людей. Как можно остановить поветрие?

— Тело нужно немедленно унести и сжечь на берегу моря. Келью очистить и не входить туда некоторое время, пока зараза не выветрится. По меньшей мере несколько дней.

Теперь Вигхарду не терпелось внести поправки.

— Об этом никто не должен знать, кроме нас четверых. Иначе все переполошатся, прежде чем закончится синод. Думаю, следует сообщить, что у Деусдедита стало плохо с сердцем. Мы можем сказать правду по завершении синода. Я найду рабов, чтобы они сделали все, что нужно. Лучше, чтобы заразились они, чем мы, братия.

— Вряд ли это теперь имеет значение, — спокойно заметил Эадульф. — Если кто подцепил заразу, он уже болен. Почему, зная, что Деусдедит страдает от такой болезни, ты нас не предупредил?

Вигхард опустил голову, но ничего не ответил.

— Это дурное предзнаменование, Вигхард, — боязливо проговорила Хильда.

— Нет, — ответил круглолицый клирик. — Обойдемся без предзнаменований. Я велю рабам унести тело архиепископа.

Он повернулся и пошел выполнять свое дело.

Эадульф обратился к настоятельнице:

— Не впускай никого в эту келью, пока ее не очистят, как я уже сказал. И постарайся, чтобы каждый, кто имел дело с архиепископом, пил травяные настои из огуречника, щавеля или пижмы, трижды в день в течение недели или более того. У тебя в обители есть такие травы?

Хильда ответила, что травы имеются.

Эадульф взял Фидельму за руку и повел прочь по коридору.

— Сложность в том, — прошептал он, — что растения, которые лучше всего противостоят этой болезни, растут только в июне и июле, то есть летом. Я взял за правило, отправляясь в путь, носить в моей суме кое-какие снадобья, и у меня есть смесь золотарника и льнянки, каковые, будучи настояны в горячей воде, охлаждены и приняты внутрь, помогут защититься от этой желтой чумы. И еще я советую тебе есть как можно больше петрушки, лучше сырой.

Фидельма смотрела на него некоторое время и вдруг улыбнулась, видя его неприкрытую тревогу.

— Кажется, тебя очень заботит мое здоровье, Эадульф.

Сакс на миг нахмурился.

— Конечно. У нас много работы, — коротко ответил он.

Он остановился у спальни, которую разделял с другими братьями, не имеющими особого статуса, исчез на мгновение, а потом появился с маленькой кожаной котомкой, называемой pera.

Эадульф повел Фидельму в большую кухню, где тридцать братьев трудились над дымящимися горшками, чтобы удовлетворить потребности большой обители и ее гостей. Фидельма сморщилась от вони прогорклого масла, смешанной с бесчисленными другими запахами, описать которые невозможно. А от запаха гнилой капусты ее чуть не вырвало. Эадульф испросил у хмурой старшей стряпухи дозволения воспользоваться железным котелком, и та ответила, что пришлет им помощницу.

К их удивлению, с котелком в руках явилась сестра Гвид.

— Что ты здесь делаешь, Гвид? — спросила Фидельма.

Неуклюжая сестра грустно улыбнулась.

— Поскольку мой греческий больше никому не нужен, я нашла себе занятие на кухне, до тех пор, пока я не решу, что мне делать дальше. Думаю, когда синод закончится, я присоединюсь к тем, кто возвращается в Дал Риад, и, может быть, отправлюсь обратно на Иону. — Она протянула Эадульфу котелок. — Еще что-нибудь нужно?

Эадульф покачал головой.

Сестра Гвид вернулась к оставленному занятию на другом конце кухни.

— Бедная девушка, — тихо сказала Фидельма. — Мне ее жаль. Она тяжело переживает смерть Этайн.

— Жалеть будешь потом, — с упреком откликнулся Эадульф. — Сейчас же мы должны сделать все, что можем, чтобы остановить заразу.

Он начал кипятить воду и готовить свои травы, а Фидельма с интересом наблюдала за ним, пока он помешивал зелье в котелке.

— Ты что, серьезно считаешь, что этой травой можно защититься от желтой чумы?

Вопрос вызвал у Эадульфа раздражение.

— Это может помочь.

Она прикусила язык, а Эадульф, приготовив отвар, перелил его в большой глиняный кувшин. Потом наполнил две глиняных кружки и подал одну Фидельме, а другую поднял, как бы провозглашая тост.

Фидельма улыбнулась и поднесла питье к губам. Вкус был отвратительный, и это отразилось на ее лице.

— Сие есть снадобье древнее. — И Эадульф обезоруживающе усмехнулся.

Фидельма грустно ответила ему улыбкой на улыбку.

— И поныне живое, — откликнулась она. — Но давай поскорее уйдем отсюда и прогуляемся по галерее. От кухонных запахов у меня голова разболелась.

— Прекрасно, но первым делом мы отнесем кувшин с питьем в твою келью. — А когда они оставили кувшин в ее келье и вернулись в тишину галереи, добавил серьезно: — Ты должна выпивать кружку настоя каждый вечер перед сном. Кувшина хватит на неделю.

— Ты научился этому в лекарской школе в Туайм Брекане? — спросила она.

Эадульф кивнул.

— Я многому учился в твоей стране, Фидельма. В Туайм Брекане я стал очевидцем таких дел, каковые считал невозможными. Я видел, как целители вскрывают черепа мужчин и женщин и удаляют опухоли, и эти мужчины и женщины остаются в живых.

Фидельма неопределенно скривилась.

— Школа в Туайм Брекане славится по всему свету. О великом Бракане Мак Финдлоге, враче, который учредил эту школу два столетия назад, до сих пор говорят с благоговением. Ты хотел стать врачом?

— Нет. — Эадульф покачал головой. — Я искал знаний, любых знаний. В моей стране я был сыном наследственного герефы, местного судьи, но я хотел знать больше. Я хотел знать все. Я пытался собирать знания, как пчела собирает нектар, перелетая с одного цветка на другой, но нигде не задерживаясь надолго. Мои познания не глубоки, но я понемногу знаю о многом. Иногда это бывает полезно.

— Иногда это очень полезно, — согласилась Фидельма. — Особенно если стремишься к истине. Узкое знание порою ослепляет человека не менее, чем невежество.

Эадульф усмехнулся своей короткой мальчишеской усмешкой.

— Но ты-то сама, сестра Фидельма, ты ведь знаешь одно — закон. Закон твоей страны.

— В наших церковных школах от ученика требуют и общих познаний, иначе ему никогда не достигнуть высокой ступени.

— Ты — анрад. Я знаю, что это переводится как «благородная река», и титул сей одной лишь ступенью ниже наивысшего в твоей стране. Но что это означает?

Фидельма улыбнулась.

— Анрад означает, что человек обучался по меньшей мере восемь лет, но чаще всего — девять, и стал мастером своего дела, а также имеет познания в поэзии, литературе, истории и многих других вещах.

Эадульф вздохнул.

— Увы, у нас нет таких школ, как у вас. Только со времени принятия христианского учения и основания монастырей у нас начали учиться — и то всего лишь читать и писать.

— Лучше поздно, чем никогда.

Эадульф хмыкнул.

— Верно сказано, сестра Фидельма. Вот почему у меня столь ненасытная жажда знаний.

Он замолчал. Они посидели некоторое время в молчании. Странно, но Фидельме показалось, что молчание это не было неловким. То было товарищеское молчание. И вдруг она осознала то чувство, которое испытывает к нему. Они — товарищи по несчастью. Она улыбнулась, радуясь тому, что хаос, царивший у нее в мыслях, исчез.

— Нам нужно вернуться к нашему расследованию, — решилась она нарушить тишину. — Смерть Деусдедита не приблизила нас к раскрытию убийства Этайн.

Вдруг Эадульф щелкнул пальцами, от чего она вздрогнула.

— Какой же я дурак! — выпалил он. — Сижу и размышляю о собственной персоне, когда должен заниматься делом.

Фидельма удивилась столь нежданному приступу самобичевания.

А Эадульф продолжал:

— Ты ведь просила меня разузнать о брате Ательноте.

Ей не сразу удалось собраться с мыслями и вспомнить о подозрениях насчет Ательнота.

— И ты что-нибудь обнаружил?

— Ательнот нам лгал.

— Это мы уже поняли, — согласилась Фидельма. — Но выяснил ли ты что-нибудь еще?

— Как мы договорились, я расспросил нескольких братьев об Ательноте. Ты помнишь, он сказал, будто впервые встретился с Этайн, когда Колман послал его встретить настоятельницу на границе Регеда и проводить в Стренескальк?

Фидельма кивнула.

— Ты говорила мне, что Этайн была принцессой Эоганахта и когда ее мужа убили, она вступила в монашеский орден.

— Да.

— И что она обучалась в монастыре праведного Айлбе из Эмли, прежде чем стала настоятельницей в Кильдаре?

И снова Фидельма терпеливо склонила голову.

— И когда же ее выбрали настоятельницей Кильдара?..

— Всего два месяца тому назад, — ответила Фидельма. — К чему ты клонишь, Эадульф?

Эадульф улыбнулся почти что самодовольно.

— Только к тому, что в прошлом году Ательнот провел шесть месяцев в монастыре Эмли. Я нашел брата, который учился там одновременно с ним. Они оба поехали в Эмли и вернулись в Нортумбрию вместе.

Фидельма широко раскрыла глаза.

— Ательнот обучался в Эмли? Значит, он встречал Этайн там и должен знать ирландский, а он отрицает и то и другое.

— Так что в конце концов сестра Гвид была права, — подтвердил Эадульф. — Ательнот знал Этайн и, без сомнения, желал ее. — В голосе его слышалось самодовольство. — Когда Этайн отвергла Ательнота, он был так оскорблен, что убил ее.

— Не обязательно одно следует из другого, — заметила Фидельма, — хотя я согласна — такой вывод правдоподобен.

Эадульф развел руками.

— И я все же думаю, что рассказ о застежке — ложь. Ательнот лгал все время.

Вдруг Фидельма скривилась.

— Одну вещь мы просмотрели — если Ательнот был в Эмли в прошлом году, стало быть, он должен быть знаком с Гвид. Она обучалась у Этайн.

Эадульф уверенно усмехнулся.

— Да, это приходило мне в голову. Ательнот был в Эмли прежде Гвид. Он уехал из Эмли до приезда Гвид. Я спросил у Гвид, когда она была Эмли, а потом сверил со временем, когда там был Ательнот. Однокашник Ательнота дал весьма точные сведения.

Фидельма встала, будучи не в состоянии подавить легкое волнение.

— Мы немедленно пошлем за Ательнотом, и пусть он сам объяснит эту загадку.

Сестра Ательсвит просунула голову в дверь.

— Я не смогла найти брата Ательнота, сестра Фидельма, — сообщила она. — Его нет в странноприимном доме, нет его и в храме.

Фидельма огорчилась.

— Он должен быть где-то в монастыре, — возразила она.

— Я пошлю кого-нибудь из сестер на поиски.

И сестра Ательсвит поспешила прочь.

— Лучше нам самим заглянуть в храм, — предложил Эадульф, — на тот случай, если добрая сестра не заметила Ательнота. Ведь это вполне могло случиться — народу там множество.

— В крайнем случае увидим брата Торона и воспользуемся возможностью поговорить с ним, — согласилась Фидельма, вставая.

Едва открыв двери храма, они услышали крики и скользнули внутрь. Яростный спор был в разгаре. Вилфрид, стоя за кафедрой, колотил по ней кулаком.

— Я говорю, это чушь! Выдумка Касса Мак Глайса, свинопаса вашего языческого ирландского короля Логайре!

— Это ложь! — Кутберт тоже стоял, лицо его было красно от гнева.

Иаков — престарелый Джеймс, который прибыл в королевство Кент с римским миссионером Паулином пять десятков лет назад, тоже поднялся на ноги, с помощью своих соседей. Он стоял пошатываясь, согбенный, опираясь обеими руками о клюку. При виде этого старца все примолкли. Даже сторонники колумбианского устава. Нельзя было отрицать, что Иаков обладал авторитетом, ибо он был связующим звеном с блаженным Августином, посланным Григорием Великим, чтобы проповедовать среди язычников королевства саксов.

Только когда в просторной церкви воцарилось полное молчание, он заговорил резким надтреснутым голосом:

— Я прошу простить моего молодого друга Вилфрида Рипонского.

Послышался удивленный шепот, и Вилфрид резко вздернул голову. Лицо у него было раздраженное.

— Да, — продолжал Иаков, не колеблясь. — Вилфрид ошибается насчет происхождения тонзуры, предпочитаемой ирландцами и бриттами.

Теперь он овладел их вниманием.

— Братия наша впала в заблуждение. Тонзура, которую они предпочитают, это та самая тонзура, которую носил Симон Самарийский, полагавший, что он может купить силу Святого Духа, и был должным образом упрекаем Петром. Я был молодым, когда прибыл на этот остров с Паулином. Паулин же носил такую же тонзуру, какую носил наш Святой Отец Григорий Великий; ту же тонзуру, какую носили Августин и его товарищи. Каков же был наш гнев, когда мы увидели бриттов и наших братьев ирландцев, приверженных символу, противному вере.

Позволь же мне спросить у тебя, брат Кутберт, тебя, который взыскует венца жизни вечной, почему ты упорствуешь в ношении у себя на голове подобия несовершенного венца в противоречие нашей вере?

Кутберт вскочил с места.

— С твоего позволения, преподобный Иаков, эта тонзура предписана никому иному, как праведному апостолу Иоанну, и ты можешь видеть, что она являет собой венец или круг.

Иаков покачал головой:

— Коли ты стоишь прямо передо мной. Но коль скоро ты наклонишь голову или станешь как-то иначе по своему усмотрению…

Нахмурившись, Кутберт сделал это.

С римских скамей послышался раскаты смеха.

— Видишь, несовершенный венец, полукруг: «Decurtatam eam, quam tu videre putabas, invenies coronam!»[18]

Кутбрет рухнул на скамью, его лицо покраснело.

Иаков же указал на маленькую тонзуру, выбритую у него на макушке.

— А вот это правильный круг, символ тернового венца, благословенного Петром, иже есть камень, на коем стоит наша церковь. Даже некоторые церкви Британии ныне принимают истинность этой тонзуры. Те бритты, что покинули сей остров, дабы поселиться в далекой Иберии, в стране Галисии, приняли corona spinea.[19] Тридцать лет тому назад синод в Толедо потребовал запретить священству бриттов в Галисии ношение прежней варварской тонзуры.

И Иаков с довольной улыбкой уселся на свое место.

Фидельме же не понравилось, что сторонники Колумбы промолчали. Почему никто не вышел объяснить тонзуру Колумбы и ее глубокий мистический смысл? Воины Ирландии и Британии считали позором лишиться волос на затылке, это означало бесчестье для мужчины. В древние времена, во времена друидов уже существовала такая тонзура — арьвак гьюнне, «изгиб бритья». Для народа Ирландии она имеет древний сокровенный смысл. Фидельма сделала шаг вперед и собралась уже заговорить, когда рука Эадульфа схватила ее за плечо.

Она испуганно вздрогнула и обернулась.

Эадульф кивком указал на противоположную сторону храма.

Брат Торон выходил через боковую дверь.

Фидельма закусила губу, вновь повернулась лицом к бушующему залу, но другой оратор уже встал и возвысил голос в яростном споре.

Пересечь храм, чтобы последовать за Тороном, не представлялось возможным, стало быть, лучше будет выйти в те же двери, в которые они вошли, и попытаться перехватить его.

Она жестом велела Эадульфу следовать за ней.

Но когда они обогнули стены храма, Торона уже нигде не было видно.

— Он не мог уйти далеко, — заметил Эадульф раздраженно.

— Давай-ка посмотрим там. — И Фидельма указала в сторону монастырской школы.

Они пересекли монастырь и уже выходили на школьный двор, как вдруг Фидельма прошептала:

— Стой! — и потянула Эадульфа в тень.

Посредине двора стояли Вульфрик и брат Сиксвульф, словно поджидая кого-то, а пикт Торон поспешно направлялся к ним.

Сиксвульф сказал что-то и тут же повернулся к школе. Фидельма впервые заметила, как странно он ходит — горбясь и явно с трудом. Она вспомнила слова настоятельницы Аббе о том, как наказал настоятель Вилфрид своего вороватого секретаря. Его высекли розгами. Фидельму передернуло при мысли о том, какие раны остаются после такого наказания.

Вульфрик и Торон смотрели вслед брату саксу, пока тот не скрылся внутри школы. Потом Торон сунул руку за пазуху, вынул что-то и передал Вульфрику. Вульфрик же, глянув, сунул полученное в одежду, тихо что-то произнес и рассмеялся. Потом повернулся и поспешил прочь к боковым воротам.

Брат Торон постоял некоторое время, глядя ему вслед, упершись руками в бедра. Потом повернулся и неспешно двинулся обратно через двор к тому месту, где стояли Фидельма и Эадульф.

Фидельма потянула Эадульфа, и они выступили из тени.

Торон, увидев их, вздрогнул и бросил быстрый взгляд через плечо, очевидно, чтобы убедиться, что Вульфрик успел уйти. Вульфрик уже исчез за боковыми воротами, и тогда Торон с уверенной улыбкой воскликнул:

— Прекрасный денек, сестра Фидельма и брат Эадульф, не так ли? Я слышал о вашем расследовании. Воистину вся обитель говорит о нем. Эта тема обсуждается столь же горячо, как и дела на синоде.

Фидельма не приняла его попытки все свести к дружелюбной, но пустой беседе.

— Нет, мы просто прогуливаемся, сбежав из наших скучных пыльных келий. Ты сказал, что день выдался прекрасный. А я говорю, как хорошо, что мы тебя встретили.

— Вот как? Почему же? — осведомился монах-пикт, тут же настораживаясь.

— Ты ведь посетил Этайн в келье в день ее смерти, не так ли?

Торон как будто удивился.

— Я… да, посетил, — признался он. — Почему ты спрашиваешь? — Потом улыбнулся. — Ах, разумеется, как я глуп. Да, я ходил повидаться с ней, но это было рано утром.

— Зачем? — спросил Эадульф.

— По личному делу.

— По личному? — В голосе Фидельмы прозвучало что-то колкое.

— Я знаю… я знал настоятельницу Этайн и решил, что будет правильным, коль скоро я сообщу ей о моем присутствии в Стренескальке и пожелаю ей удачи в диспуте.

— Когда ты познакомился с ней? — спросила Фидельма. — Ты не говорил мне об этом во время нашей поездки с Ионы.

— Ты ведь не спрашивала, — возразил Торон самоуверенно. — Но тебе известно, что я учился в Ирландии. Я изучал философию в Эмли, и сестра Этайн, поскольку она служила там, была некоторое время моей наставницей.

— И ты тоже учился на Эмли? — воскликнула Фидельма, выгнув брови. — Эмли славится своей школой, но, кажется, слишком много здесь собралось однокашников. Ты встречал в Эмли сестру Гвид?

Торон захлопал глазами от удивления и покачал головой.

— Нет. Я даже не знал, что она училась там. Почему она мне не сказала об этом?

— Возможно, потому, что ты ее не спрашивал, — не удержалась от ответной колкости Фидельма.

— Знавал ли ты Ательнота, будучи в Эмли? — спросил Эадульф.

— Да, его — знал. Я как раз завершал свои занятия, когда Ательнот приехал туда. Я видел его там не больше месяца, прежде чем я уехал. Но вы говорите, что сестра Гвид тоже была в Эмли?

— Некоторое время, — сказала Фидельма. — Ты видел Этайн с тех пор, как покинул Эмли?

— Нет. Но я всегда испытывал к ней уважение. Она была превосходным наставником, и когда я услышал, что она служит там, то решил отыскать ее. Видишь ли, я не знал, что она стала настоятельницей Кильдара. Вот почему у меня в голове не возникло связи между Этайн и тобой, сестра Фидельма.

— Как долго пробыл ты у Этайн в день ее смерти? — спросил Эадульф.

Торон поджал губы, задумавшись.

— Полагаю, недолго. Мы договорились встретиться в тот же день попозже, ибо она готовилась к вступительному слову на диспуте и на разговоры у нее не было времени.

— Понятно, — сказала Фидельма. Потом улыбнулась. — Ну что же, больше мы не будем тебя задерживать.

Торон поклонился каждому из них. Не успел он сделать несколько шагов, как Фидельма тихо окликнула его:

— Кстати, не виделся ли ты недавно с Вульфриком?

Торон круто обернулся, сдвинув брови. Фидельме показалось, что она различила панический страх в его глазах — но спустя мгновение его лицо застыло, как маска, и монах недоуменно нахмурился.

— Помнишь, это тот самый мерзкий тан, которого мы встретили по дороге сюда? Тот самый, который похвалялся тем, что повесил монаха из Линдисфарна.

Торон прикрыл глаза, словно пытаясь понять скрытый смысл слов Фидельмы. Она продолжала улыбаться, глядя на него.

— Я… кажется, я видел его.

— Он, кажется, один из дружинников Альфрита, — добавил Эадульф, как бы помогая ему вспомнить Вульфрика.

— Вот как? — произнес Торон так, словно его это не слишком интересует. — Нет, я не видел его в последнее время.

Сестра Фидельма, уже повернувшись и направившись к школе, бросила через плечо:

— Недобрый он человек. Из тех, за кем нужен глаз да глаз.

Эадульф поспешил за ней, но заметил, что Торон остался стоять, приоткрыв рот и тревожно сведя брови, и глядит им вслед.

— Разумно ли было вызвать у него настороженность? — прошептал Эадульф, хотя их уже нельзя было услышать.

Фидельма терпеливо вздохнула.

— Он все равно не скажет нам правды. Пусть думает, что мы знаем больше, чем то есть на самом деле. Иногда таким способом можно встревожить человека и заставить его совершить такие поступки, какие в ином случае он поостерегся бы совершать. А теперь давай посмотрим, что там делает Сиксвульф.

Они нашли Сиксвульфа в библиотеке, погруженного в чтение. Увидев их, он явно заволновался.

— Совершенствуешь свой ум, брат? — осведомился Эадульф с веселой иронией.

Сиксвульф захлопнул книгу и встал. В его движениях сквозила какая-то нерешительность, как если бы он хотел сказать что-то, но не мог преодолеть смущения. Тем не менее жажда знаний одержала верх.

— Мне хотелось узнать кое-что об ирландских обычаях, сестра Фидельма. Принято ли у вас, чтобы влюбленные обменивались подарками? — спросил он напрямик.

Фидельма и Эадульф переглянулись удивленно.

— Такой обычай у нас есть, — серьезно ответила Фидельма. — Ты хочешь кому-то преподнести такой подарок?

Сиксвульф покраснел еще больше, пробормотал что-то и поспешно удалился из мрачного библиотечного покоя.

Фидельма с любопытством нагнулась над столом и раскрыла книгу, которую читал Сиксвульф. Ее губы расплылись в улыбке.

— Эллинская любовная поэзия. Хотелось бы знать, что затевает молодой Сиксвульф? — задумчиво проговорила она.

Эадульф мрачно откашлялся.

— Я полагаю, сейчас самое время отправиться на поиски Ательнота.

Фидельма положила книгу на место, ибо смотритель библиотеки встревожился и направился к ним.

— Наверное, ты прав, Эадульф.

Однако Ательнота не было, во всяком случае в обители. Эадульф спросил у привратника, не выходил ли этот брат куда-нибудь, и привратник тут же все рассказал. Он сказал, что брат Ательнот выехал из монастыря сразу же после того, как колокол прозвонил к утренней молитве, что он, как ожидается, вернется ближе к вечеру. Больше того, привратник сообщил с заговорщицким видом, что Ательнот взял лошадь из королевской конюшни и при этом о ее пропаже никто не заявлял.

К тому времени, когда колокол прозвонил к обеденной трапезе, Ательнота все еще не было.

Наконец Фидельма решила, что придется им подождать до завтрашнего утра, чтобы допросить Ательнота, если, конечно, этот исчезнувший монах, как обещал, вернется в обитель.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Сестра Фидельма плавала в хрустально чистой воде, покачиваясь на теплых ласковых волнах, под сияющим лазурным небом, и золотой диск солнца был ярок и высок. Его лучи согревали воду. Было слышно, как щебечут птицы в зеленых кронах на берегу. Она пребывала в покое и согласии с миром. Вдруг словно что-то схватило ее за ногу, лодыжку будто оплело водорослями. Она попыталась стряхнуть их, но нога запуталась еще больше, и Фидельму потащило вниз. В глазах стало меркнуть. Ее увлекало ко дну, тянуло безжалостно в пучину. Она боролась, сопротивлялась, пытаясь вдохнуть воздух, билась…

И проснулась вся в поту. Кто-то тряс ее, а она сопротивлялась этому настойчивому усилию.

Сестра Ательсвит стояла над ней, держа в руке подсвечник с горящей свечой. Фидельма заморгала. Ей понадобилось одно мгновение, чтобы прийти в себя, и тогда она подняла руку, чтобы утереть пот с лица.

— Тебе приснился страшный сон, сестра, — с укоризной сказала старая domina.

Сестра Фидельма зевнула, заметив, что ее дыхание оставляет видимый след в воздухе при свете мерцающей свечи. Было еще темно, и утренняя стужа заставила ее поежиться.

— Я потревожила гостей? — спросила она. Потом сообразила, что domina не стала бы будить ее только потому, что ей что-то приснилось, и добавила: — Что случилось?

В сумрачном свете было трудно определить выражение лица сестры Ательсвит.

— Ты должна пойти со мной, сестра. Немедленно.

Монахиня говорила шепотом. Голос у нее был сдавленный, как будто ее держали за горло.

Нахмурившись, Фидельма откинула одеяло, и ледяной холод раннего утра обжег тело.

— Могу ли я одеться? — спросила она, придвигая к себе облачение.

— Поторопись. Настоятельница Хильда ждет тебя, и я уже послала за братом Эадульфом.

Теперь голова у Фидельмы заработала быстро.

— Еще кто-то умер от желтой чумы?

— Не от желтой чумы, сестра, — ответила domina.

Тут уж Фидельма, поспешно натянув платье и покрывало поверх ночной одежды, последовала за взбудораженной сестрой Ательсвит, которая указывала путь, высоко держа свечу.

К ее удивлению, сестра повела ее не к покоям настоятельницы, но в сторону мужской спальни, остановилась у двери очередной кельи, потом распахнула ее, отведя глаза, и жестом велела Фидельме войти. Едва войдя, Фидельма поняла, что уже бывала здесь. Келья была освещена двумя свечами.

Первый, кого увидела Фидельма, был встрепанный Эадульф со взъерошенными волосами и еще сонным удивленным лицом. Позади него стояла сухопарая настоятельница Хильда, сложив руки и опустив голову.

— Что случилось? — спросила Фидельма, входя в келью.

Эадульф ничего не сказал и носком сандалии притворил дверь.

Потом молча кивком головы указал на обратную сторону двери.

Фидельма обернулась и невольно раскрыла рот.

Тело Ательнота висело на стене позади двери на колышке, где обычно висит одежда и котомка. Конечно, Фидельма знала эту келью. Это были покои Ательнота.

Фидельма отступила, щуря глаза, — она никак не могла оправиться от удивления. Ательнот был в ночной одежде. Крепкая веревка, скрученная из рясы, была обмотана вокруг его шеи и прикреплена к одному из деревянных колышков, вбитому на высоте шести футов над полом. Босые ноги Ательнота почти касались пола кончиками пальцев. Рядом лежала перевернутая скамеечка для ног. Лицо Ательнота почернело, язык высунулся.

— Самоубийство, здесь, в Стренескальке.

Это настоятельница Хильда нарушила молчание. Она была ошеломлена, а в голосе звучало осуждение.

— Когда это обнаружилось? — спокойно спросила Фидельма.

— В последние полчаса, — ответил Эадульф. — Очевидно, Ательнот вернулся в обитель потемну. Ты могла заметить, что клепсидра, водяные часы, которые так нравятся доброй смотрительнице, стоят в конце коридора, в котором расположена эта комната. Сестра Ательсвит пришла поправить часы и тут услышала шум из этой кельи. Вне всяких сомнений, то был стук упавшего табурета, когда его оттолкнул Ательнот. Потом послышались какие-то странные звуки — очевидно, когда этот несчастный задыхался, будучи при смерти. Она постучала в дверь кельи, чтобы узнать, что происходит. Ответа не было. Наконец, она открыла ее и увидела висящего Ательнота. Она пошла прямо к настоятельнице Хильде, и настоятельница решила, что нам нужно сообщить сразу же.

Настоятельница Хильда медленно кивнула в подтверждение.

— Вы расспрашивали Ательнота об убийстве настоятельницы Этайн, полагаю? Брат Эадульф сказал мне, что вы собирались снова расспросить его, поскольку у вас имелись немалые подозрения. Брат Эадульф говорит, что Ательнот солгал вам.

Сестра Фидельма рассеянно кивнула, стоя лицом к висящему. Она взяла свечу со стола и подняла ее, чтобы лучше видеть. Светлые глаза монахини внимательно вглядывались в труп, потом ее взгляд опустился на перевернутый трехногий табурет. Затем она подошла, подняла табурет и поставила рядом с телом. Осторожно встав на табурет, она смогла внимательно осмотреть затылок мертвого. Потом спустилась и, поджав губы, помолчала немного, после чего обратилась к настоятельнице:

— Мать настоятельница, позвольте нам доложить обо всем попозже, утром? Я думаю, что смерть брата Ательнота воистину как-то связана с убийством настоятельницы Этайн. Как именно — мы еще должны определить.

Настоятельница Хильда колебалась, хмуро поглядывая на Эадульфа, потом кивнула:

— Хорошо. Но вам нужно поторопиться с раскрытием этой тайны. Здесь многое поставлено на кон.

Фидельма молчала, пока настоятельница не вышла из кельи.

Она видела, что Эадульф в замешательстве смотрит на нее.

— Это же очевидно, сестра? — начал он. — Мы были правы, Ательнот убил Этайн, потому что та отвергла его распутные ухаживанья. После того как мы его допросили, он понял, что ему не уйти от ответа, его охватили угрызения совести, и он решил лишить себя жизни.

Фидельма смотрела на висящее тело, сжав губы.

— Это только кажется очевидным, — ответила она мгновение спустя. Потом шагнула к двери и открыла ее.

Сестра Ательсвит ждала снаружи.

— Скажи, сестра, когда ты услышала шум из кельи, где ты в точности находилась?

Старая монахиня склонила голову.

— Я была в конце коридора, поправляла клепсидру.

— С того момента, когда ты услышала шум, до того, когда ты увидела тело, ты все время видела дверь этой кельи?

Domina нахмурилась, не понимая смысла вопроса.

— Я услышала грохот и замерла на месте, пытаясь понять, откуда он доносится. На это мне потребовалось несколько мгновений. Я медленно пошла по коридору и, уже подходя к этой келье, снова услышала шум. Тогда я постучала и спросила: «Что-нибудь случилось?» Ответа не было. Поэтому я вошла в келью.

Фидельма стояла в задумчивости.

— Понятно. Значит, дверь была все время у тебя на виду?

— Да.

— Спасибо. Теперь можешь заняться своими делами. Я найду тебя, когда ты понадобишься.

Сестра Ательсвит вновь склонила голову и поспешно удалилась.

Эадульф же так и стоял, не двигаясь, в замешательстве сдвинув брови.

Фидельма не обращала на него внимания.

Закрыв дверь и став спиною к ней, она осматривала келью. Такое же помещение, как и все остальные, — крошечная узкая келья с узкой деревянной койкой. На подушке, на которой, судя по всему, спал Ательнот, осталась вмятина, одеяло лежало косо. Да стол, да табурет. Она еще раз окинула взглядом комнату. Окно маленькое, зарешеченное, примерно в шести футах над полом.

К полному замешательству Эадульфа, Фидельма вдруг опустилась на колени и заглянула под койку. Там было место — около фута. Она, протянув руку, взяла одну из свечей и поставила на пол.

Под койкой лежала пыль — но не везде. А в одном месте виднелись пятна крови.

Она, торжествуя, подняла голову.

— Хорошо, что странноприимный дом Ательсвит содержится несколько неопрятно. Нам следует сказать сестрам спасибо за то, что они не имеют привычки подметать пол под койками.

— Не понимаю, — ответил Эадульф. — Пыль? Почему это удача для нас?

Но Фидельма уже осматривала нечто другое — неструганую ножку койки. С нее монахиня сняла несколько прядей грубой шерстяной ткани.

Она вздохнула и встала на ноги.

— И что? — поторопил ее Эадульф.

Фидельма улыбнулась.

— Как ты прочтешь эту картину?

Эадульф пожал плечами.

— Как уже сказал. Ательнот лишил себя жизни от угрызений совести, когда понял, что его раскрыли.

Фидельма отрицательно покачала головой.

— А тебе не кажется странным, что Ательнот не выказывал никаких признаков угрызений совести, когда разговаривал с нами позавчера?

— Нет. Бывает, что совесть просыпается не сразу.

— Верно. Но не кажется ли тебе странным, что после нашего с ним разговора Ательнот покинул обитель вчера утром, а вернулся уже в темноте? Куда он ездил? С каким поручением? Заметь, что, съездив с этим таинственным поручением, он вернулся в монастырь, приготовился ко сну и лег спать. Ты же видишь, что на его койке спали. И вот он просыпается до рассвета, и только тогда, только тогда угрызения совести охватывают его с такой силой, что он решает лишить себя жизни?

Эадульф скривился.

— Согласен, что-то странное в этом есть. Разумеется, хотелось бы узнать, куда он ездил. Но все остальное вполне возможно. Ведь совесть — странный судия.

— Никакая совесть не заставит человека стукнуть себя по затылку, прежде чем повеситься.

Глаза Эадульфа широко раскрылись от удивления.

Фидельма спокойно протянула ему свечу.

— Посмотри сам.

Монах-сакс встал на табурет. Он поднял свечу и увидел темное пятно на затылке висящего. Волосы слиплись от крови.

— Это ничего не доказывает, — неохотно проворчал Эадульф. — Дергаясь перед смертью, он мог удариться головой о стену.

— Коль так, на стене была бы кровь там, где он ударился. Покажи-ка ее мне.

Эадульф повернулся и осмотрел стену. На стене ничего подобного не обнаружилось.

Он повернулся в замешательстве.

— Ты хочешь сказать, что кто-то его ударил по затылку, а потом поместил в эту петлю, дабы он удавился насмерть?

— Ударили дубинкой или чем-то вроде, — согласилась она.

— Ты хочешь сказать, что тот, кто ударил его, его и повесил, чтобы все было похоже на самоубийство?

— Да, именно это я и хочу сказать.

— Как?

— Убийца вошел в келью, ударил Ательнота по голове и ухитрился повесить его на колышке, пока тот был без сознания.

— И после этого он ушел?

— Он или она, — поправила Фидельма.

Эадульф слез с табурета и язвительно ухмыльнулся.

— Ты забыла одну вещь, сестра. Здесь негде спрятаться, а сестра Ательсвит была в коридоре, когда услышала, что Ательнота вешают. Она все время видела эту дверь, и никто из нее не выходил.

Фидельма в свою очередь язвительно усмехнулась.

— Напротив, этого-то я и не забыла. Сестра Ательсвит действительно слышала, как все это происходило. Она спросила, стоя за дверью, что здесь случилось. Это предупредило убийцу. И он, взяв дубинку, спрятался в единственном возможном месте — под кроватью. Несколько нитей из одежды убийцы зацепились за растрескавшуюся ножку койки, и несколько пятен крови упали с его дубинки. Ты можешь сам все это увидеть. Когда сестра Ательсвит вошла, в келье было только тело Ательнота. Потом она побежала искать настоятельницу Хильду, а убийца преспокойно ушел.

Эадульф почувствовал, что краснеет. С какой легкостью даются Фидельме эти умозаключения!

— Прошу простить меня, — медленно проговорил он. — Я-то полагал, что от моих глаз никакие ухищрения не укроются.

— Не важно. — Фидельма при виде его удрученного лица почувствовала к нему что-то вроде жалости. — Главное, что мы обнаружили правду.

— О чем нам могут сообщить эти нити? — поспешно продолжил Эадульф.

— К сожалению, почти ни о чем. Вполне обычная ткань. Такие нити могли быть вырваны из одежды кого угодно. Но есть такая вероятность, что мы встретим кого-нибудь в порванной или замаранной пылью одежде, и это будет улика.

Эадульф почесал переносицу.

— Тогда следующий вопрос: зачем убийца лишил жизни Ательнота?

— Тут я могу только предположить, что Ательнот знал нечто такое, что могло быть вменено в вину настоящему убийце, либо что убийца решил, что Ательнот что-то знает. Его убили, чтобы он не мог рассказать нам это что-то. — Она помешкала, а потом сказала твердо: — А сейчас нам лучше отправиться к матери настоятельнице и сообщить, что мы по-прежнему далеки от окончания этого дела.

Настоятельница Хильда встретила их с несвойственной ей улыбкой.

— Король Освиу будет доволен вашей работой, — начала она, указав им места поближе к очагу, в котором тлел торф.

Сестра Фидельма бросила на Эадульфа многозначительный взгляд.

— Нашей работой?

— Конечно, — продолжала Хильда с удовлетворением. — Тайна раскрыта. Этот несчастный Ательнот убил настоятельницу Этайн, а потом его загрызла совесть, и он покончил с собой. А всему виною плотская страсть. Ничего общего с политикой церкви. Брат Эадульф объяснил мне это.

Эадульф покраснел в замешательстве.

— Говоря тебе это, мать настоятельница, я еще не знал о существовании некоторых не замеченных мною улик.

Фидельма решила не помогать монаху-саксу — пусть выбирается из затруднительного положения, в которое сам же себя поставил.

Хильда раздраженно насупила брови.

— Ты хочешь сказать, что ошибался, когда говорил, что тебе уже все ясно?

Эадульф кивнул с несчастным видом.

Рот Хильды захлопнулся так, что Фидельма вздрогнула, услышав, как лязгнули ее зубы.

— А сейчас ты не ошибаешься? — осведомилась она.

Эадульф в отчаянье посмотрел на Фидельму. Она сжалилась над ним.

— Мать настоятельница, тогда брат Эадульф не знал самого главного. Смерть Ательнота — это еще одно убийство. Убийца по-прежнему на свободе, здесь, в монастыре.

Настоятельница Хильда прикрыла глаза и не смогла подавить тихий стон, сорвавшийся с ее губ.

— Что я скажу Освиу? Сегодня уже третий день диспута, и теперь между соперниками стоит кровь. Между братьями Колумбы и римскими братьями уже произошло не меньше трех драк. За пределами обители ходят слухи, молва распространяется во все стороны, подобно лесному пожару. И он может поглотить нас всех. Неужели вы не понимаете, сколь важен этот диспут?

— Это я понимаю, мать настоятельница, — твердо сказала Фидельма. — Но выдумывать заключение, которое противоречит истине, не есть благо.

— Небо да пошлет мне терпение! — воскликнула настоятельница Хильда. — Ведь распри и междоусобицы раздирают эту страну на части.

— Мне это известно, — успокоила ее Фидельма, сочувствуя настоятельнице, возложившей на свои плечи столь тяжкое бремя. — Но истина превыше даже подобных соображений.

— А что же я скажу Освиу? — проговорила Хильда чуть ли не с мольбой.

— Скажи ему, что расследование продолжается, — ответила Фидельма. — И как только появятся новости, ты и Освиу о них узнаете.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Когда Фидельма и Эадульф выходили из покоев настоятельницы, прозвонил колокол, объявляя о первой утренней трапезе. И тут Фидельма поняла, что голодна и что во рту у нее пересохло. Она повернула было к трапезной, но Эадульф коснулся ее руки, останавливая.

— Я не хочу есть, — сказал он. — Мне надо бы повнимательней осмотреть тело Ательнота.

— Брат Эдгар, лекарь, вполне может позаботиться об этом.

Эадульф покачал головой.

— У меня появилась некая идея. Но тебе надо поесть, а я не хочу мешать тебе.

— Так и не мешай, — улыбнулась Фидельма. — Давай встретимся в келье Ательнота попозже. Там и обсудим все, что нам стало известно.

Она повернулась и пошла вслед за вереницей монахов, поспешающих в трапезную. Там заняла свое место, рассеянно кивнув в ответ на приветствия сестер, рядом с которыми сидела.

Какая-то сестра произносила нараспев «Beati immaculati» перед началом чтения.

Кувшины с холодным молоком, кувшины с медом стояли на каждом столе и еще paximatium — лепешки, испеченные на угольях.

И не слышалось почти ни звука, только монотонный голос, читающий из Евангелий.

Фидельма почти покончила с едой, когда увидела монаха с волосами цвета соломы. Сиксвульф. Он пробирался между столами к выходу из трапезной. Сейчас Фидельму он не интересовал, но вдруг она заметила странное выражение глаз молодого человека, когда его взгляд упал на нее. Как будто он хочет поговорить, но так, чтобы не было заметно для окружающих.

Когда Сиксвульф добрался до места, где сидела Фидельма, он остановился и посмотрел на свои сандалии. Потом наклонился и начал поправлять ремешок, как если бы тот развязался.

— Сестра!

Он говорил свистящим шепотом и, к ее удивлению, по-гречески.

— Сестра, я надеюсь, ты понимаешь этот язык. Я знаю, что ты плохо знаешь язык саксов, а я еще меньше — ирландский. Я не хочу, чтобы нас услышали и поняли.

Она хотела было повернуться и ответить, но тут Сиксвульф прошипел:

— Не смотри на меня! Я думаю, что за мной следят. У меня есть новости насчет смерти Этайн. Я буду в винохранилище у бочек с вином. Через четверть часа.

Сиксвульф выпрямился, как будто заново завязал ремешки своих сандалий, и снова двинулся к выходу из трапезной.

Фидельма, стараясь не выказать нетерпения, завершила завтрак.

Наконец, она склонила голову над пустой миской, встала, преклонила колени и покинула зал.

Сначала она вышла за ворота обители и миновала сад. Шла она, склонив голову, но рыскала глазами во все стороны, чтобы понять, не следит ли кто-нибудь за ней и не идет ли следом. Только сделав круг и убедившись, что никто за ней не наблюдает, она ускорила шаг, проскользнула обратно в обитель и направилась ко входу в усыпальницу и обширные монастырские подземелья.

Фидельма остановилась на мощенной булыжником площадке перед лестницей, ведущей в темные катакомбы. Рядом с дверью имелась деревянная полка, на ней в ряд стояли свечи и горящая масляная лампа, от которой их можно было зажечь. Она взяла свечу, зажгла и начала спуск в темноту. То был путь, по которому сестра Ательсвит вела ее с братом Эадульфом. Фидельма понимала, что к винохранилищу наверняка существует путь более легкий, но ей не хотелось никого спрашивать о том, как ей пройти на свидание с Сиксвульфом.

Монастырское подземелье служило прежде всего местом упокоения. Просторные помещения были облицованы плитами из песчаника, своды же опирались на мощные арки. Коридоры образовали лабиринт, в котором хранилось множество всякой всячины. Фидельма пыталась вспомнить путь туда, где хранились ряды больших деревянных бочек с винами, привезенными из страны франков, из Рима, из Иберии.

Остановившись у подножия лестницы, она огляделась.

В подземелье было холодно и сыро. Она вздрогнула, пожалев, что не дождалась Эадульфа и не сказала ему, куда идет.

Тихо пройдя по центральному проходу, она миновала ряды каменных полок с деревянными гробами, в которых покоились останки монахов Стренескалька, умерших за многие годы его существования. Застоявшийся запах смерти висел в воздухе. Фидельма закусила губу. Она миновала нишу, в которой лежало тело настоятельницы Этайн. Тело же Деусдедита, архиепископа, как она знала, было вынесено из монастыря для сожжения — так обычно поступали со всеми жертвами желтой чумы.

Понятно, что всякий раз, когда бывает нужно наполнить фляги вином, кухонной прислуге не приходится одолевать этот путь. Наверняка из кухни к винному погребу есть другой проход.

Она нахмурилась, пытаясь вспомнить дорогу, по которой старая смотрительница, сестра Ательсвит, вела ее.

И решила идти прямо вперед.

Странно, что в подземелье гуляет сквозняк. Его холодное дыхание то и дело пытается задуть свечу. А это значит, что в катакомбы есть другие входы, через которые проникает этот ветер. И стало быть, можно твердо предположить, что входы эти находятся за пределами монастырских стен.

Через некоторое время запах вина, смешанный с горько-сладким зловонием стряпни из большой монастырской кухни наверху, сказал ей, что она приближается к той части подвала, где хранятся вина. Она остановилась и огляделась. Однако за пределами круга света от тусклой свечи ничего не смогла разглядеть.

— Сиксвульф! — тихо позвала она. — Ты здесь?

Эхо откликнулось громовыми раскатами.

Она подняла свечу повыше, но вокруг лишь нелепые тени устроили бешеную пляску.

— Сиксвульф!

Она обошла вокруг бочек, снова и снова вглядываясь — а что, если он прячется?

Потом остановилась, склонила голову набок.

Слух ее уловил какое-то странное постукивание. Нахмурившись, она попыталась понять, что это за звук. Как будто кто-то осторожно стучит по дереву.

— Это ты, Сиксвульф? — тихо позвала она.

Ответа не было, но стук продолжался.

В замешательстве она еще раз обошла большие деревянные бочки. Но женоподобного секретаря Вигхарда не обнаружила.

Зато определила, откуда доносится звук — изнутри одной из бочек. Она остановилась, ничего не понимая.

— Сиксвульф? Ты там?

Коль скоро монах прячется, он выбрал для этого очень странное место.

Теперь стук слышался отчетливо. Она приложила ладонь к большой бочке и ощутила, как стук отдается в дереве. Бум. Бум. Бум. Все стало ясно. Она огляделась, увидела маленький деревянный табурет, придвинула его к бочке, высотою футов в шесть. Став на табурет, она окажется выше края бочки.

Высоко подняв свечу, она осторожно влезла на табурет и заглянула через край.

Сиксвульф был там, в бочке. Он плавал в вине, погрузив лицо в красную жидкость. Содержимое бочки еще не успокоилось, оно колыхалось, и тело, двигаясь и покачиваясь, билось головой о круглую стенку, издавая глухой звук. Бум. Бум. Бум.

Фидельма с испугу отшатнулась и оступилась. Свеча вылетела у нее из руки. И, замахав руками в поисках чего-нибудь, за что можно ухватиться, Фидельма упала навзничь. Россыпь искр вспыхнула перед глазами, а потом все погрузилось во мрак.

Фидельма услышала чей-то тихий стон, доносящийся из глубины длинного темного хода. Она заморгала и попыталась сосредоточиться. Тьма отступила, стало светлее. И тогда она поняла, что стонет она сама.

Лицо брата Эадульфа всплыло перед ее глазами. Осунувшееся и встревоженное лицо.

— Фидельма! Ты жива?

Она снова заморгала, и все сразу прояснилось. Она поняла, что лежит на койке в своей собственной келье. Из-за плеча Эадульфа выглядывает встревоженное лицо старой сестры смотрительницы.

— Вроде бы да, — с некоторым трудом проговорила она, чувствуя, что во рту пересохло. — Хорошо бы воды.

Сестра Ательсвит вложила ей в руку глиняную кружку. Вода была холодная и освежающая.

— Я упала, — сказала Фидельма, возвращая кружку, и сразу же поняла, что сказала глупость.

Эадульф усмехнулся с облегчением.

— Воистину так. Похоже, ты упала с табурета в винохранилище. Как ты туда попала?

И она сразу же все вспомнила. И попыталась сесть. Лежала она, совершенно одетая, на своей койке. Затылок болел.

— Сиксвульф!

Эадульф недоуменно нахмурился и спросил:

— Какое он имеет к этому отношение? Он что, напал на тебя?

Фидельма, так же недоуменно, воззрилась на Эадульфа.

— А ты что, не видел?

Эадульф покачал головой.

— Надо полагать, добрая сестра не в себе, — пробормотала сестра Ательсвит.

Фидельма схватила молодого монаха за руку.

— Сиксвульф убит. Разве ты его не видел? — повторил она.

Эадульф взглянул на нее и снова покачал головой. Сестра Ательсвит ахнула и зажала ладонью рот.

Фидельма попыталась встать с койки, но Эадульф удержал ее.

— Осторожней, твой ушиб, может быть, вовсе не пустяк.

— Я здорова, — раздраженно бросила Фидельма. — Как ты меня нашел?

Ответила сестра Ательсвит:

— Кто-то из кухонной прислуги услышал крик в погребе под кухней и спустился вниз. Ты лежала на спине рядом с бочкой. Тогда послали за мной, а я послала за братом Эадульфом, а уж он отнес тебя в твою келью.

Фидельма повернулась к Эадульфу.

— Ты заглянул в бочку? В ту, возле которой я лежала?

— Нет. Я не понимаю, о чем ты.

— Тогда ступай и посмотри. Кто-то убил Сиксвульфа. Его утопили в бочке.

Не говоря ни слова, Эадульф встал и вышел. Фидельма, раздраженно махнув рукой, отослала от себя суетящуюся сестру Ательсвит. Потом встала и подошла к столу, на котором стояла миска и кувшин с водой. Ополоснула лицо. В голове стучало.

— Не беспокойся обо мне, сестра, — сказала она, увидев, что Ательсвит все еще молча стоит в дверях. — Только помни, что без нашего позволения ты не должна никому ни единого слова говорить об этом. А все новости ты узнаешь от меня. Позже.

Уязвленная сестра Ательсвит фыркнула, прежде чем удалиться.

Фидельма с мгновение постояла. Перед глазами все плыло, так что ей пришлось снова сесть. Она принялась растирать виски кончиками пальцев.

Эадульф вернулся очень скоро. Он тяжело дышал.

— Ну? — спросила Фидельма, не дав ему сказать и слова. — Ты видел тело?

— Нет. — Эадульф покачал головой. — В бочке нет никакого тела.

Фидельма резко вздернула голову и уставилась на монаха.

— Что?

— Я осмотрел все бочки. Ни в одной не было никаких тел.

Фидельма вскочила с койки — боль в голове как рукой сняло.

— Я видела его там. Я знаю, что Сиксвульфа утопили в вине. Я это видела!

Эадульф улыбнулся успокаивающе.

— Я верю тебе, сестра. С тех пор как мы унесли тебя сюда, кто-то мог вытащить его.

Фидельма вздохнула.

— Да. Должно быть, это так.

— Ты лучше в точности расскажи мне, что случилось.

Фидельма села на кровать, потирая пульсирующий лоб — боль вернулась.

— Я говорил тебе, с этим шутки плохи, — упрекнул ее Эадульф. — Что, голова болит?

— Да, — раздосадованно вздохнула она. — А как ты думал, после такого удара?

Он сочувственно улыбнулся.

— Не волнуйся. Я схожу на кухню и приготовлю питье. Оно тебе поможет.

— Питье? Очередной яд, из тех, которые ты изучал в Туайм Брекане? — простонала она.

— Травяное снадобье, — с усмешкой успокоил ее Эадульф. — Отвар из шалфея и красного клевера. Выпьешь — и головная боль утихнет. Хотя вряд ли твое состояние настолько серьезно, коль скоро ты способна так сопротивляться. — Он вышел, но тотчас вернулся.

— Снадобье будет скоро готово. А теперь рассказывай, что случилось.

Она рассказала.

— Тебе следовало сообщить мне о встрече, прежде чем ты отправилась бродить по этим подземельям, — пожурил он Фидельму.

В дверь тихонько постучали, и вошла сестра с дымящейся глиняной кружкой.

— А вот и отвар, — усмехнулся Эадульф. — Он, может быть, нехорош на вкус, сестра, но голову твою вылечит, даю слово.

Фидельма глотнула едкое варево и скривилась.

— А ты пей поскорее — так оно будет лучше, — посоветовал Эадульф.

Фидельма скорчила ему гримасу, но последовала совету, закрыла глаза и духом выпила горячую жидкость.

— Это воистину ужасно, — сказала она, ставя кружку. — Ты постоянно заставляешь меня пить эти ядовитые пойла. Тебе, кажется, доставляет это удовольствие.

— У твоего народа, Фидельма, есть поговорка: чем горше лекарство, тем оно полезней, — ответил Эадульф самодовольно. — Итак, на чем мы остановились?..

— На Сиксвульфе. Ты говоришь, его тело исчезло? Но почему? И зачем было убивать Сиксвульфа, а потом прилагать столько усилий, чтобы спрятать труп?

— Его убили, чтобы не дать ему поговорить с тобой. Это совершенно очевидно.

— Но что такого мог сообщить мне Сиксвульф? Что-то столь важное, что ему пришлось назначить тайную встречу да еще быть убитым за это?

— Возможно, Сиксвульф узнал, кто убийца?

Фидельма села на койке и сердито стиснула зубы.

— Три убийства. Три! А мы до сих пор даже не приблизились к разгадке.

Эадульф покачал головой.

— Не согласен. Мы подошли к ней слишком близко, сестра, — сказал он с ударением.

Фидельма удивленно подняла глаза.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что если бы мы не были так близко, произошло бы только одно убийство. Два других были совершены, чтобы не дать нам добраться до сведений, которыми обладали эти убитые. Мы подошли очень близко, и убийца был вынужден действовать, пока мы еще не поняли, что стоим рядом с разгадкой.

Фидельма на минуту задумалась.

— Ты прав. У меня как-то мысли путаются. Ты совершенно прав, Эадульф.

Эадульф грустно улыбнулся.

— Кроме того, я обнаружил, что Ательнот не совсем солгал нам насчет застежки.

— Как это?

Эадульф протянул руку. На ладони у него лежала маленькая серебряная застежка, сработанная с необычайным мастерством — каждый завиток и закругленье узора были украшены эмалью и самоцветными камнями.

Фидельма взяла ее, подержала, повертела в пальцах.

— Вне всяких сомнений, это ирландская работа, — сказала она. — Где ты ее нашел?

— Когда брат Эдгар, лекарь, раздел Ательнота, чтобы осмотреть труп, мы нашли на нем маленький кошель, привязанный к телу кожаным ремешком. В кошеле же не было ничего, кроме этой застежки. Ах да, и еще клочок пергамента с какими-то греческими письменами.

— Покажи.

Эадульф, несколько смущенный, протянул ей обрывок пергамента.

— Я не настолько хорошо знаю греческий, чтобы разобраться в этом.

Глаза у Фидельмы заблестели.

— Любовные стихи. «Любовь потрясла мое сердце, точно горный ветер, который валит дубы». Коротко и просто. — Она тихонько вздохнула. — Всякий раз, когда нам кажется, что мы раскрыли тайну, она становится только глубже.

— Как же так? Ведь это проще простого. Застежка — та самая, что Этайн обронила, и которую, по словам Ательнота, он собирался ей вернуть — и не нашел, когда привел нас в свою келью, чтобы показать ее нам. Не менее очевидно, что он писал какие-то любовные стихи Этайн, дабы снискать ее милости, как сообщила нам сестра Гвид.

Фидельма взглянула на Эадульфа. В глазах ее была тревога.

— Коль скоро эта застежка — та самая, которую обронила Этайн, а Ательнот намеревался вернуть ей, почему он хранил ее в кошеле прямо на теле? И с любовными стихами? Ясно, что застежка была на нем в то самое время, когда он у нас на глазах делал вид, что ищет ее? Если так, то Ательнот опять лгал. Но с какой целью?

Эадульф улыбнулся.

— Потому что был влюблен в Этайн. Он писал ей эти любовные стихи. Возможно, он хотел сохранить застежку на память. Люди влюбляются в вещи, принадлежащие тем, к кому они питают страсть. Иногда они переносят свою страсть на вещи.

Глаза у Фидельмы прояснились.

— На память! До чего же я глупа! Кажется, ты подвел нас на шаг ближе к истине.

Эадульф бросил на нее недоумевающий взгляд, не понимая, язвит она или нет.

— В библиотеке Сиксвульф читал греческие любовные стихи. И он спросил у нас, обмениваются ли любящие подарками. Понимаешь?

Эадульф был в полном недоумении.

— Я не понимаю, как это может нам помочь. Ты хочешь сказать, что Сиксвульф убил Ательнота?

— А потом утопился в бочке с вином? Подумай еще раз, Эадульф!

Она вскочила на ноги, вскрикнула и покачнулась. Эадульф взволнованно схватил ее за руку, и в течение мгновения они стояли, дожидаясь, пока она справится с головокружением. Потом она оживленно заговорила:

— Пойдем в винохранилище и осмотрим бочку, из которой исчезло наше третье тело. Должно быть нечто, что, как мне кажется, Сиксвульф хотел бы показать нам.

— Тебе это по силам? — встревоженно спросил Эадульф.

— Конечно, — резко ответила Фидельма. Потом она замолчала, и улыбка мелькнула на ее лице. — Да, по силам, — проговорила она уже мягче. — Ты прав. Лекарство было горькое, но головная боль прошла. У тебя есть к этому дар, Эадульф. Из тебя вышел бы прекрасный аптекарь.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В винный погреб Эадульф повел ее кратчайшим путем — по лестнице из монастырской кухни. Знай Фидельма об этом, не пришлось бы ей потратить столько времени на поиски пути через катакомбы. Пока они шли через кухню, по-прежнему наполненную сильными запахами, среди которых преобладала неизбежная вонь прокисшей капусты и пряный дух разных трав. Фидельма задержала дыхание. Запах преследовал их, когда они спускались по каменной лестнице в винные подвалы.

Фидельма пошла прямо к той самой бочке и нашла табурет, с которого заглядывала в бочку. Миг — и она уже снова стояла на табурете, а Эадульф обеспокоенно следил за ней, высоко подняв масляную лампу. Света она давала куда больше, чем свеча, с которой Фидельма спускалась в подземелье в прошлый раз.

В бочке не было ничего зловещего, только темная жидкость — вино.

Фидельма, всматриваясь, перегнулась через край. В черно-малиновой густой влаге не было ничего видно. Она обернулась и оглядела длинный шест, стоящий рядом, вероятно для измерения количества жидкости в бочке, судя по делениям. Она взяла шест и опустила его в бочку, шаря им на тот случай, если тело опустилось на дно.

И ничего не нащупала. В бочке не было ничего, кроме того, чему там полагается быть. От запаха вина у нее слегка закружилась голова.

Фидельма спустилась с табурета и обошла вокруг бочки. Потом остановилась и потрогала дубовые плашки. С одной стороны бочка была мокрая. Она понюхала кончики своих пальцев. Пахло только вином.

— Посвети мне на пол, — велела она.

Эадульф послушно опустил лампу.

На полу была лужа, и от нее шел след — как будто что-то волочили.

— Наш друг вытащил тело из бочки с этой стороны и потащил его… вон туда. Пошли.

Она решительно двинулась по неровному следу, оставшемуся на плитах.

Эадульф шел за ней по пятам.

На пыльном известняке пола виднелись две полосы да иногда мокрые пятна. Кто-то волочил исчезнувшее тело, держа под мышки, так что ноги трупа оставляли следы на полу.

Следы вели прочь от главной усыпальницы к проходу, прорубленному в известняковой скале и столь узкому, что двое в нем с трудом могли идти бок о бок. Фидельма шагнула было туда, но, к ее удивлению, Эадульф удержал ее, положив ей руку на плечо.

— Что такое? — спросила она.

— Мне говорили, что этот проход ведет к одному из самых посещаемых мужских defectora, сестра, — ответил Эадульф.

Даже при красноватом свете лампы было видно, что он покраснел.

— К отхожему месту?

Эадульф кивнул.

Фидельма фыркнула и вернулась к проходу.

— Увы, у меня нет возможности пощадить их скромность, да и мою собственную. Этим путем наш убийца тащил тело Сиксвульфа.

С покорным вздохом Эадульф двинулся за ней. А она поспешала вперед по узкому ходу в скале.

Ход казался бесконечным.

Спустя некоторое время Фидельма остановилась и прислушалась, пытаясь понять, что за странный звук насторожил ее.

— Что это?

Эадульф слушал, нахмурившись.

— Гром?

Слабый шум, раздававшийся в тоннеле, действительно походил на отдаленные раскаты грома.

— Гром не бывает столь продолжительным и непрерывным, — заметила Фидельма.

И снова пошла вперед.

Легкий сквозняк, который ощущался везде в монастырских подвалах, здесь, в этом проходе, усилился и стал заметно холоднее.

Они свернули за угол рукотворной пещеры, и тут порыв холодного сырого ветра налетел на них, огонь масляной лампы задрожал и погас.

И все запахи заглушил запах соленых брызг и водорослей.

— Мы, должно быть, недалеко от моря, — крикнула Фидельма. Теперь уже приходилось кричать, чтобы Эадульф мог расслышать ее. — Ты можешь снова зажечь лампу?

— Нет. — В голосе Эадульфа слышалось отчаяние. — Мне нечем ее зажечь.

Они стояли в темноте, которая поначалу казалась им черной как деготь. Но постепенно глаза привыкли к мраку, и слабый серый отсвет высветил стены.

— Впереди должен быть выход, — обрадовался Эадульф.

— Пошли дальше, — ответила Фидельма.

Эадульф видел, как ее тень рванулась вперед.

— Осторожней, — крикнул он. — Держись ближе к стене, чтобы не поскользнуться.

Она не обратила внимания на это разумное предостережение, но пошла вперед, пробираясь почти на ощупь. Гром усилился.

Теперь уже было ясно, что это море, что выход из пещеры расположен над кромкой прибоя. Она слышала, как он, задыхаясь, трется о гальку, слышала гневный рев набегающих волн, бьющихся о скалы.

Она спешила вперед. Теперь она уже знала, почему тело Сиксвульфа протащили по этому ходу. Убийца сбросил труп в волны. Становилось все светлее, а грохот стал оглушительным.

Еще один поворот, а дальше — ничего, кроме соленых морских брызг, летящих прямо в лицо. Она невольно закрыла глаза и отступила. И вдруг ноги ее потеряли опору, каменный пол исчез — она будто повисла в воздухе. Потом сильная рука схватила ее за предплечье, и ее потянули назад. Она снова стояла на terra firma,[20] рядом был Эадульф.

Там, за поворотом, узкий ход обрывался, его устье зияло на высоте в сотню или более футов над морем и скалами.

Еще немного, и она бы… Фидельму била дрожь.

— Я же предупреждал, будь осторожной, сестра, — укоризненно проговорил Эадульф, все еще держа руку на ее предплечье.

— Теперь все в порядке.

Эадульф пожал плечами и убрал руку.

— Это опасный поворот. Тебя ослепил яркий свет и брызги.

— Теперь все в порядке, — повторила она, раздраженная собственной неловкостью. — И я понимаю, почему братия именно здесь устроила отхожее место. Оно постоянно омывается морем. Прекрасный выбор.

Ничуть не смущенная, она повернулась и осмотрела устье пещеры. Очевидно, оно выходит на скальный обрыв ниже монастыря, глядящего на серое угрюмое северное море.

— Теперь мы хотя бы знаем, куда делось тело Сиксвульфа, — сказала она, указывая на белопенные валы, бьющиеся внизу о камни. Ей приходилось почти кричать — голос едва был слышен сквозь грохот прибоя.

— Но не знаем, куда делся человек, который приволок сюда тело, — заметил Эадульф. — Там, в проходе, были следы, ведущие сюда, но не отсюда. Если бы убийца возвращался тем же путем, он должен был бы оставить следы, поверх первых.

Фидельма остро глянула на Эадульфа.

— А я думаю, что убийца опережал нас всего на несколько минут и, возможно, услышал, что мы идем, и это помешало ему вернуться тем же путем. Что, в свою очередь, означает, — она вгляделась в темноту, — что здесь есть еще один выход.

Вдруг она удовлетворенно хмыкнула и показала рукой.

Сбоку виднелась череда каменных ступеней, вырубленных в скале.

Она двинулась к ним, оскальзываясь, — скала была мокрая и склизкая от соленых морских брызг.

Потом приспособилась и начала подъем, уверенная, что Эадульф следует за ней.

Скоро эта лестница вывела их в ежевичник среди обдуваемой ветром луговины наверху утесов.

Монастырские стены виднелись чуть выше того места.

— Сестра! — Фидельма вздрогнула, услышав голос. — Откуда, скажи на милость, ты тут появилась? Словно из-под земли!

Она обернулась и столкнулась с удивленным взглядом темных глаз настоятельницы Аббе. Рядом с настоятельницей, разинув рот, стоял брат Торон.

Фидельма не смогла подавить смешок, отвечая на этот вопрос:

— Не словно, а прямо, сестра, — ответила она.

Аббе сделала вид, что поняла. И вновь вздрогнула, потому что на луговине из кустов ежевики, где лестница выходила на поверхность, явился Эадульф.

— Прямо из-под земли, — пояснил Эадульф, отряхиваясь.

Глаза у настоятельницы Аббе полезли на лоб.

— А куда ведет эта дыра? Что вы делали там внизу?

— Долго рассказывать, — ответила Фидельма. — Ты давно здесь?

Настоятельница грустно улыбнулась.

— Нет. Мы гуляли с братом Тороном по утесам, чтобы немного подышать свежим воздухом перед послеполуденными дебатами. Жаль, что не стало Этайн. Она-то умела утишить распрю. А распря разгорается, и каждый обмен мнениями становится все более ожесточенным. Боюсь, здесь, у нас, повторится Никейский собор.

Эадульф как будто не понял, и настоятельница, обращаясь к нему, объяснила:

— На Никейском соборе, когда Арий из Александрии встал, чтобы говорить, некий Николай из Мир пришел в такую ярость, что ударил его по лицу. Поднялся крик, сумятица, соборные выбегали из собрания, чтобы не быть побитыми либо арианами, либо их противниками. В последовавшем за сим побоище, видимо, несколько братьев были убиты. Вот я и чую, что вскоре может случиться так, что Вилфрид нанесет телесное оскорбление Колману.

Фидельма внимательно всматривалась в нее.

— Ты не видела, здесь кто-нибудь еще проходил?

Аббе покачала головой и повернулась к своему спутнику.

— А ты, брат Торон? Ты был здесь, когда я пришла.

Торон сжал пальцами переносицу, как если бы это помогло ему вспомнить.

— Я видел сестру Гвид, которая прошла рядом, и Вигхарда, секретаря Деусдедита.

— А Вигхард и Гвид шли вместе или порознь? — спросил Эадульф.

— Сестра Гвид была одна. Она шла к гавани и как будто торопилась. Вигхард же направлялся к монастырю, через вон те кухонные ворота. Почему вы спрашиваете?

— Не важно, — торопливо сказала Фидельма. — Нам самим пора возвращаться в монастырь…

Она замолчала, нахмурившись.

К ним трусцой поспешала сестра Ательсвит, чопорно придерживая подол.

— Ах, сестра Фидельма! Брат Эадульф! — Она замолчала, переводя дух.

— Что случилось, сестра? — спросила Фидельма, дав ей отдышаться.

— Сам король… король требует вас немедленно.

Настоятельница Аббе вздохнула.

— Интересно, что это понадобилось моему брату? Давайте вернемся в монастырь и узнаем, что это за тревога.

Брат Торон неодобрительно кашлянул.

— Вы уж меня извините. Мне еще нужно побывать в гавани. Я приду в храм попозже.

И он удалился, сразу поворотив на тропу, ведущую к морю.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Когда Фидельма и Эадульф пришли к покоям настоятельницы Хильды, им сообщили, что король ждал их, но его позвали в храм. Сестра, встретившая их у дверей, кроме того, сказала настоятельнице Аббе, что ее присутствие тоже требуется, и незамедлительно, ибо синод подходит к концу и скоро начнутся заключительные дебаты. Однако после них, добавила она тихонько, король желает немедленно видеть Фидельму и Эадульфа.

Эадульф предложил пойти в храм, послушать завершение диспута и дожидаться Освиу там.

На лице Фидельмы застыло какое-то странное выражение — выражение, уже хорошо знакомое Эадульфу, и оно означало, что она пребывает в глубоком раздумье. Ему пришлось несколько раз повторить свое предложение, прежде чем она откликнулась.

— Полагаю, всем известно, что мужское отхожее место выходит на море? — спросила она.

Вопрос был задан сестре смотрительнице. Ательсвит простерла руки в некотором смущении.

— Всем, кто живет в обители, надо думать. Ведь это не тайна.

— Всем насельникам монастыря, а как насчет гостей? — не отставала Фидельма. — Например, я не знала об этом.

— Это верно, — согласилась сестра Ательсвит. — Но об этом говорят только нашим гостям-мужчинам. Это ведь касается только мужчин. Наши братья находят более скромным ходить туда, чем пользоваться отхожим местом на той стороне двора, напротив школы.

— Понятно. А что, если какая-нибудь женщина пойдет по подземному ходу и окажется там случайно? На входе ведь нет никакого знака.

— Большинство сестер пользуется постройкой по другую сторону школы. Им вообще нет никакой надобности спускаться в усыпальницу, ежели только они не работают на кухне. А те, кто работает на кухне, знают о существовании хода. Стало быть, нет никакой надобности как-то его обозначать.

Сестра Фидельма, задумавшись, пошла следом за Эадульфом в храм.

Напряженность в храме ощущалась еще более явственно; настоятельница Хильда, стоя, обращалась к скамьям, заполненным клириками.

— Братья и сестры во Христе, — говорила она, когда Фидельма с Эадульфом тихо вошли через боковую дверь позади скамей, заполненных представителями церкви Колумбы, — предлагаю произнести заключительные речи.

Встал Колман, прямой, как всегда. Он решил говорить первым — решение это Фидельма сочла неразумным, поскольку тот, кто говорит последним, всегда оказывается единственным, кого услышали.

— Братия, за последние несколько дней вы слышали, на каком основании мы, сторонники церкви Колумбы, следуем нашему обычаю в отношении даты Пасхи. Наша церковь в этом опирается на Иоанна Богослова, сына Зеведеева, оставившего Галилейское море, дабы следовать за Мессией. Он был любимейшим учеником Христа и отдыхал на груди господина своего на Последней Вечере. Иисус же не оставил его. Когда сын Бога Живого умирал на Кресте, у Него хватило сил поручить Свою Матерь, пресвятую Марию, попечению Иоаннову.

Тот же Иоанн прибежал прежде Петра к могиле в утро Воскресения и, увидев, что она пуста, первым уверовал, и был первым же, кто увидел восставшего Господа у моря Тивериадского. Иоанн был благословлен Христом.

Иисус же, оставив матерь Свою и семью Свою на попечение Иоанна, тем самым вручил и Церковь Свою его заботе. Вот почему мы приняли обычай Иоанна. Иоанн — наш путь ко Христу.

Колман снова занял свое место под приглушенные рукоплескания с колумбианских скамей.

Встал Вилфрид. На губах его играла улыбка. Вид у него был весьма самодовольный.

— Мы уже слышали, что представители колумбианской стороны почитают в апостоле Иоанне высший довод, в согласии с коим их обычаи и возникают и исчезают. Поэтому я говорю вам, что они должны исчезнуть.

Послышался негодующий ропот со скамей колумбианцев.

Но Хильда жестом призвала к молчанию.

— Мы должны оказать Вилфриду Рипонскому такую же учтивость, каковую оказали Колману, епископу Нортумбрии, — мягко упрекнула она.

Вилфрид улыбался, как охотник, который завидел жертву.

— Пасха, которую мы, римляне, соблюдаем, празднуется всеми в Риме, городе, где жили, учили, пострадали и были погребены праведные апостолы Петр и Павел. Этот обычай, который общепринят в Италии, Галлии, Франкии и Иберии, по которым я странствовал ради познания и молитв. Во всех концах света разные народы, говорящие на разных языках, едины в этом и следуют этому правилу. Есть лишь одно исключение — вот эти люди! — Он указал насмешливо на скамьи колумбианцев. — Я имею в виду ирландцев, пиктов и бриттов и тех из нашего народа, кто предпочел следовать их ложному учению. А единственное, что может извинить их в их невежестве, это то, что живут они на двух отдаленнейших островах в Западном море, да и то населяют лишь части этих островов. По причине таковой отдаленности пребывают они в неведении об истинных знаниях и продолжают глупую борьбу против всего света. Они, возможно, святые — но их мало, слишком мало, чтобы верховенствовать над всеобщей Церковью Христа.

Колман встал на ноги, его лицо полыхало гневом.

— Ты изворачиваешься, Вилфрид Рипонский. Я заявил о преемственности нашей церкви от Иоанна Богослова, апостола. Объяви нам о своем основании или молчи.

Послышался шум рукоплесканий.

— Превосходно. Рим требует послушания от всех частей христианства, ибо именно в Рим апостол Христа Симон Бар-Иона пришел основать Его Церковь. Симон сей был тем, кого мы называем Петром, кого Христос прозвал «камнем». В Риме учил Петр, в Риме страдал Петр, и в Риме он умер смертью мученика. Петр — наше основание, и я прочту из Евангелия от Матвея, чтобы придать силы моим доводам.

Он повернулся, и Вигхард подал ему книгу, открыл ее, и Вилфрид сразу же возгласил:

— «Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного…»

Вилфрид молча огляделся вокруг и продолжал:

— Основание наше — Петр, каковой же держит ключи от ворот в само царствие Небесное! — И Вилфрид сел под восторженные рукоплескания своих сторонников.

Потом рукоплескания смолкли, и наступила тишина. Вдруг Эадульф толкнул локтем Фидельму и указал на помост, где настоятельница Аббе, поднявшись, почему-то слишком поспешно направилась к выходу.

Но тут их внимание было отвлечено: вновь поднялась настоятельница Хильда.

— Братие во Христе, диспут наш завершен. Теперь наш повелитель, милостью Божьей верховный король всего королевства, объявит свое решение, а именно: каковая из церквей, колумбианская или римская, будет главенствовать в королевстве. Теперь тебе решать.

И она повернулась к Освиу в ожидании, как и все участники синода.

Фидельма тоже смотрела, а высокий светловолосый король Нортумбрии по-прежнему сидел. Он был явно взволнован и озабочен. Так продолжалось долго, несколько мгновений, он колебался, покусывая губу и глядя в ожидающий зал. Потом медленно встал. Голос у него был каким-то слишком резким, за ним скрывалась тревога.

— Я вынесу свое суждение завтра в полдень, — коротко объявил он.

Под недовольный ропот зала король повернулся и торопливо вышел. Альфрит, сын короля, тоже вскочил, его лицо застыло как маска, но в глазах сверкал едва сдерживаемый гнев. Он повернулся и бросился вон из храма. Энфледа, жена Освиу, владела собою как будто лучше, но и ее улыбка была горька, когда она, повернувшись к своему духовнику Роману, вступила с ним в разговор. Экфрит, другой сын Освиу, тоже, улыбаясь, собрал свою свиту и вышел из храма.

Между тем на скамьях с той и другой стороны разразилась буря негодования и яростных споров.

Фидельма быстро переглянулась с Эадульфом и указала на дверь.

Выйдя наружу, Эадульф пробормотал:

— Похоже, наша братия ожидала немедленного решения. А ты заметила, что настоятельница Аббе ушла прежде, чем король огласил свою волю, а брат Торон и вовсе отсутствовал?

Фидельма ничего не ответила — она спешила обратно в покои настоятельницы Хильды.

Освиу уже был там. Он был бледен и взволнован.

— Вот и вы! — воскликнул Освиу. — Я прождал вас едва ли не все утро. Где вы были? Впрочем, не важно. Я хотел поговорить с вами до заключительного заседания синода.

Фидельма не смогла скрыть раздражения.

— А тебе известно, что произошло еще одно убийство?

Освиу нахмурился.

— Еще одно? Ты имеешь в виду Ательнота?

— Нет — Сиксвульфа, секретаря Вилфрида Рипонского.

Освиу медленно покачал головой.

— Я не понимаю. Вчера ночью был убит Ательнот. Теперь, как ты говоришь, Сиксвульф. С какой целью? Хильда утверждает, что ты сначала решила, что Ательнот покончил с собой, раскаиваясь в убийстве Этайн.

Эадульф слегка покраснел.

— Это я поторопился и сделал неверное заключение. И скоро понял, что впал в ошибку, — сказал он.

Освиу раздраженно хмыкнул.

— Я и сам мог бы сообщить тебе, что ты ошибаешься, — отчеканил он. — Ательнот был человеком, которому можно довериться.

— Что это значит? — резко спросила Фидельма.

— Это значит, что Ательнот был моим доверенным лицом. Я уже говорил тебе, что время нынче опасное, что кое-кто желает свергнуть меня с престола, а этот синод использовать для разжиганья в королевстве междоусобной войны.

Освиу замолчал, словно ждал подтверждения, но Фидельма жестом попросила его продолжать.

— Мне нужно было иметь глаза на затылке. Ательнот был одним из моих лучших осведомителей и советчиков. Вчера я послал его в мое войско, которое стоит лагерем у Экгатуна.

Взгляд Эадульфа посветлел.

— Так вот где Ательнот пробыл весь вчерашний день и почему не вернулся до поздней ночи.

Освиу на мгновение сжал губы и хмуро глянул на Эадульфа.

— Он вернулся с важными для меня новостями, с вестью о заговоре с целью убить меня ради захвата власти в королевстве. Моему войску пришлось встретить нападающих мятежников.

Глаза у Фидельмы сверкали.

— Теперь кое-что стало понятней.

— Понятней, чем ты полагаешь, сестра, — усмехнулся Освиу. — Сегодня утром моя личная стража убила тана Вульфрика вместе с двадцатью его воинами. Они пытались войти в обитель тайно через подземный ход на вершине утеса. Как ты знаешь, в полночь все ворота запираются до заутреннего звона в шесть часов. На это время все воины, носящие оружие, изгоняются из монастыря. Ательнот был уверен, что у Вульфрика есть сообщник среди братии, который ждал своего часа, чтобы помочь ему и его головорезам и провести их в мои покои.

— Воистину, дело становится все яснее, — сказала Фидельма.

Эадульф хмурился, стараясь понять, о чем думает Фидельма.

— Я не понимаю.

— Все просто, — отозвалась Фидельма. — Полагаю, ты скоро узнаешь, Освиу Нортумбрийский, что человек, хотевший провести убийц нынешним утром в обитель, был пиктский монах Торон.

— Что заставляет тебя так думать? — осведомился Освиу. — Зачем какому-то пикту нужно, чтобы нортумбрийские мятежники сбросили своего короля?

— Во-первых, я знаю, что Торон водил дружбу с Вульфриком и тот же Торон лгал насчет этой дружбы. Еще во время поездки сюда, когда я познакомилась с Вульфриком, после того как он убил брата Эльфрика, у меня создалось впечатление, что Вульфрик узнал Торона, а это значит, что этот заговор давно готовился. После этого я видела, как Торон по-дружески встречался с Вульфриком. А Торон это отрицал. Полагаю, что Торон мечтал увидеть Нортумбрию падшей или в лучшем случае разделенной и ведущей войну внутри себя.

— Зачем бы ему это? — с любопытством спросил Освиу.

— Затем, что пикты, как ты называешь народ Круитне, это люди яростные, но умеющие вынашивать месть. Однажды Торон сказал мне, что его отец, верховный тан Гододдина, и его мать были оба убиты твоим братом Освальдом. Заповедь Торона — «око за око и зуб за зуб». Вот почему он был готов помогать тем, кто хотел тебя убить.

— Где этот брат Торон сейчас?

— В последний раз, когда мы видели его, он спешил к гавани, — вставил Эадульф. — Как ты думаешь, Фидельма, он искал корабль? Его не было на последнем заседании синода.

— Не послать ли воинов за Тороном? — спросил Освиу. — Смогут ли они догнать его?

— Теперь он не опасен, — успокоила его Фидельма. — Он, пожалуй, уже в открытом море и, без сомнения, возвращается обратно в страну Круитне. Вряд ли Торон когда-нибудь снова побеспокоит твое королевство. Погоня и казнь — лишь способ утолить жажду мести.

— Итак, — медленно и задумчиво проговорил Эадульф, — можно ли считать, что все это было неким заговором против Освиу и что убийство Этайн — часть этого заговора? Но как это связано? Я не понимаю.

— Один вопрос, Освиу. — Фидельма не обратила внимания на Эадульфа. — Твоя сестра, настоятельница Аббе, не дождалась твоей речи. Ты знаешь почему?

Освиу пожал плечами.

— Она знала, что я не приму решения сразу. Я говорил ей об этом.

— Но твои сыновья, Альфрит, например, и твоя жена не знали.

— Нет. У меня не было времени объяснить им.

— А заговор? — снова спросил Эадульф. — Как убийство Этайн связано с ним?

— Дело в том… — Фидельма не успела договорить, дверь распахнулась, и вошел разъяренный Альфрит, за ним встревоженная Хильда и мрачный Колман.

— Что ты медлишь, отец? — воскликнул Альфрит без всяких вступлений. — Вся Нортумбрия ждет твоего решения.

Освиу невесело улыбнулся.

— А ты ведь уверен, что я решу в пользу Колумбы, чтобы ты мог поднять страну против меня во имя Рима?

Альфрит удивленно вздрогнул, и лицо его застыло.

— Значит, ты уклоняешься и откладываешь решение? — фыркнул он. — Но ты не можешь откладывать вечно. Ты слаб, но тебе придется высказаться!

Освиу покраснел от гнева, но голос его не дрогнул.

— Тебя не удивляет, что я еще жив? — холодно спросил он.

Альфрит заколебался, взгляд его стал настороженным.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду. — В голосе явно звучала угроза.

— Не ищи больше Вульфрика, он мертв, и его убийцы вместе с ним. А твое мятежное войско, которое сейчас шагает от Хелмлича, не доберется до стен этой обители. Их встретит мое войско.

Лицо Альфрита посерело.

— Все равно ты слаб, старик, — злобно сказал он.

Настоятельница Хильда возмущенно вскрикнула, но Освиу жестом велел ей молчать.

— Хотя ты и сын мой, плоть от плоти моей, ты забываешь, что я твой король, — сказал он, холодно глядя на сына.

Король-данник Дейры воинственно выпятил челюсть. Теперь ему почти нечего было терять.

— Я бился на твоей стороне у реки Винвид десять лет назад. Тогда ты был силен, отец. Но с тех пор ты ослаб. Я знаю, что ты скорее поклонишься Ионе, чем Риму. И Вилфрид и другие это знают.

— Они довольно скоро узнают мою силу, — спокойно возразил Освиу. — А еще они узнают, как ты предал своего отца и своего короля.

В Альфрите закипел гнев, когда он понял, что его тщательно выношенные планы сорвались. Фидельма видела, что он уже не владеет собой. Она предостерегающе крикнула, обращаясь к Эадульфу, стоявшему рядом с ними.

Но прежде чем кто-либо что-либо понял, в руке у Альфрита сверкнул нож, и молодой человек кинулся на отца в смертоносном броске.

Эадульф повис на этой руке с ножом, но и Освиу успел обнажить меч для защиты. Альфрит же в своем броске, падая, увлек Эадульфа за собой.

Альфрит испустил сдавленный крик, нечто вроде всхлипывания, и нож выпал из его руки.

В комнате воцарилось молчание. Все словно застыли.

Освиу стоял, уставившись на окровавленный кончик своего меча, словно не веря тому, что он видит.

Долговязое тело Альфрита, правителя Дейры, медленно опустилось на пол. Кровь запятнала его рубаху как раз над сердцем.

Первым пошевелился Эадульф, склонился и, протянув руку к шее молодого человека, пощупал пульс. Потом взглянул на окаменевшего Освиу, на настоятельницу Хильду и покачал головой.

Настоятельница подошла к Освиу и положила руку ему на локоть. Теперь голос ее был спокоен.

— Здесь нет твоей вины. Он сам навлек на себя смерть.

Освиу медленно пошевелился, встряхнувшись, как человек, очнувшийся от сна.

— Все же он был мне сыном, — тихо проговорил он.

Колман покачал головой.

— Он был на стороне Вилфрида. Когда Вилфрид узнает об этом, он поднимет сторонников Рима.

Услышав это, Освиу вложил в ножны свой окровавленный меч и повернулся к Колману. Прежняя уверенность вернулась к нему.

— У меня не было выбора. Он долго выжидал случая, чтобы убить меня и захватить трон. Я давно уже знал, что он замыслил свергнуть меня. Он не был привержен ни Риму, ни Ионе, он просто использовал эти разногласия, чтобы ослабить меня. Однако не смог совладать со своим нравом.

— Все равно, — отозвался Колман, — теперь тебе следует остерегаться Вилфрида и Экфрита.

Освиу покачал головой.

— Мое войско встретится с мятежниками Альфрита прежде, чем кончится этот день, после чего подойдет сюда. — Он замолчал, устремив грустный взгляд на своего епископа. — Мое сердце с Колумбой, Колман, но если я выступлю за него, Вилфрид и Экфрит постараются поднять Нортумбрию против меня. Они объявят, что я продал королевство ирландцам, пиктам и бриттам и повернулся спиной к своему народу. Что мне делать?

Колман грустно вздохнул.

— Увы, это решение ты должен принять сам, Освиу. Никто не сделает это за тебя.

Освиу горько рассмеялся.

— Меня вовлекли в этот синод. Теперь я привязан к нему и верчусь на нем, как на водяном колесе. Колесо повернется, я могу захлебнуться, утонуть.

Вдруг Фидельма ахнула.

— Утонуть! Мы забыли о Сиксвульфе. Для того, чтобы выяснить, кто стоит за убийством Этайн, Ательнота и Сиксвульфа, нам нужно еще кое-что сделать.

Она повернулась и, жестом позвав Эадульфа, покинула келью, поразив всех присутствующих столь поспешным уходом.

Выйдя из покоев настоятельницы, она с живостью обернулась к Эадульфу.

— Надо срочно найти какого-нибудь рыбака из жителей Витби. Выспроси у местных, сколько времени обычно требуется, чтобы тело доплыло от того места, где был сброшен Сиксвульф, дотуда, где его можно найти. Нам очень важно осмотреть тело. И будем надеяться, что оно обнаружится в течение нескольких часов, а не дней.

— Но почему? — возразил Эадульф. — Я ничего не понимаю. Разве не Торон и Вульфрик стоят за убийством Альфрита?

Фидельма торопливо улыбнулась.

— Надеюсь, что отгадка этой загадки обнаружится на теле Сиксвульфа.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Серый рассвет коснулся окна кельи. Фидельма была уже одета. Сегодня — заключительный день великого синода, день, когда Освиу должен сделать свой окончательный выбор. Если она не сумеет раскрыть тайну убийства Этайн, Ательнота и Сиксвульфа, сплетники распустят такие слухи, что приведут к войне, которая может выплеснуться за пределы Нортумбрии. Все тело у нее затекло, а ум уже мутился от постоянных раздумий об этой тайне.

Вот она услышала шум — кто-то торопится по коридору, — и сердце у нее забилось быстрее. Некое шестое чувство сказало ей, чьи это шаги, она открыла дверь кельи, и запыхавшийся Эадульф едва не столкнулся с ней на пороге.

— Сейчас не время извиняться и раскланиваться, — отрывисто сказал он. — Рыбак оказался прав. Тело нашего покойного оплакиваемого друга Сиксвульфа найдено. Его принесло к берегу гавани.

Не говоря ни слова, Фидельма двинулась за братом саксом, а тот торопливо вел ее от странноприимного дома по галерее к монастырским воротам и дальше, вниз по петляющей дороге. Потом тропа по обрывистому утесу привела их вниз, к морю, где река впадала в залив — гавань Витби.

Не было нужды спрашивать дорогу туда, где тело монаха-сакса было выброшено на берег.

Несмотря на столь ранний час, на полосе, затопляемой приливом, вокруг чего-то напоминающего промокший мешок толпились зеваки. Люди расступились, чтобы пропустить двух монахов, с особым любопытством поглядывая на сестру Фидельму.

Тело Сиксвульфа лежало на спине, глаза остекленели и были обращены к небу. Фидельма поежилась. В последний раз она видела его в винной бочке, после этого над телом его потрудились камни и волны. От одежды остались одни клочья, облепленные водорослями.

Брат Эадульф переговорил кое с кем из толпы — судя по всему, то были рыбаки.

— Один из них, выйдя рыбачить на своей лодке, заметил в море тело, — рассказал он Фидельме. — Ухватил, потащил его за собой и выволок на берег.

Фидельма кивнула — медленно и удовлетворенно.

— Тот рыбак, которого ты расспрашивал вчера вечером, сказал, что тело должно всплыть где-то здесь через шесть-двенадцать часов. Он был прав. И заметь, Сиксвульф утонул не в море, а в монастырской винной бочке — обрати внимание на его рот.

Она нагнулась и с усилием открыла рот трупа.

— Он в красноватых пятнах, — выдохнул Эадульф, — едва заметных, но можно видеть красноту вокруг губ и в самом рту. Однако в твоих словах я никогда и не сомневался.

— Красное вино, — сказала Фидельма, не обращая внимания на его похвалу. — Его утопили в красном вине, как я и сказала.

Затем она освободила от тряпья Сиксвульфа.

— Посмотри на это. Что ты об этом думаешь?

Эадульф нагнулся, и глаза его сузились.

— Ссадины, несколько легких кровоподтеков, уже бледных, вероятно из-за пребывания в воде. Сильные пальцы. Сильный человек держал его, не давая подняться.

— Вот именно — сильные пальцы. Его держали, погрузив в бочку, до тех пор, пока он не захлебнулся в вине. И тут, должно быть, появилась я. Когда же я упала с табурета и лежала без сознания или, возможно, когда ты отнес меня в мою келью, убийца вытащил тело из бочки, потом проволок по проходу и выбросил в море. Бедный Сиксфульф!

— Еще бы только знать, о чем он собирался тебе поведать, — пробормотал Эадульф.

— Кажется, я уже знаю, — тихо проговорила Фидельма. — Посмотри, нет ли на нем сумы.

Эадульф порылся в груде мокрого тряпья, в которую превратилась одежда монаха, но не нашел ни crumena, ни pera, с которыми обычно монахи не расстаются. Зато, удивленно хмыкнув, обнаружил в самой одежде маленький льняной sacculus,[21] пришитый изнутри. В старые времена монахи обоих полов носили только crumena, маленький мешочек или котомку через плечо, в коей хранились деньги или личные вещи. Иные, как Ательнот, носили pera — кошель на шее. Но вот появляется новая мода — для хранения личных пожитков монахи стали предпочитать мешочек из льна, вшитый в складки одежды. Этот обычай зародился у франков, которые называли мешочек мошной или карманом.

— Что ты об этом думаешь, Фидельма? — спросил Эадульф с любопытством.

К ткани маленькой круглой застежкой из бронзы с красной эмалью и забавными узорами был приколот обрывок пергамента.

Фидельма несколько мгновений рассматривала находку и наконец воскликнула в восторге:

— Именно это я и искала.

Эадульф пожал плечами.

— Не понимаю, как это может нам помочь. Сиксвульф был саксом. И я могу сказать тебе, что это саксонская работа. Рисунок древний, дохристианский, символ древней богини Фригг…

Фидельма прервала его:

— Полагаю, это нам очень даже поможет. И я говорю о пергаменте, равно как и застежке.

Эадульф скривился.

— Опять на греческом.

Фидельма кивнула удовлетворенно.

— Здесь написано: «Любовь, расслабляющая члены, снова сотрясает меня, сладко-горькое создание, от которого нельзя убежать».

Эадульф раздраженно поджал губы.

— Это тоже написал Ательнот? — И вдруг монах щелкнул пальцами. — Ты хочешь сказать, что смерть Этайн не имеет ничего общего с заговором против Освиу. Что Торон и Вульфрик не имеют отношения к ее смерти. Понял! Этайн все-таки убил Ательнот. Но он знал о плане покушения на короля, открыл его Освиу и был убит Вульфриком или Альфритом. Эти убийства были просто совпадением.

Фидельма спокойно улыбнулась, качая головой.

— Хорошее объяснение, Эадульф, но неверное.

— У кого еще была такая возможность и мотивы? — спросил Эадульф.

— Ну, например, ты забыл об Аббе.

Эадульф тяжко вздохнул и потер ладонью лоб.

— Да, о ней я забыл. — Но тут же лицо его посветлело. — Однако ведь у нее не хватило бы сил, чтобы одолеть любого из этих убитых, не так ли?

— Я и не говорю, что это она. Но человек, с которым мы имеем дело, хитроумен, мысли его подобны лабиринту, пройти по которому можно с риском для жизни.

Фидельма некоторое время молчала, стоя на коленях над телом Сиксвульфа.

— Вели им отнести его к брату Эдгару.

Она повернулась и медленно, понурив голову, пошла по тропе к монастырским стенам, сжимая в молитвенно сложенных руках застежку и пергамент.

Эадульф, отдав приказание, последовал за ней. Он терпеливо ждал, глядя, как она идет, погруженная в раздумье. Неожиданно она обернулась к нему — и он никогда еще не видел на ее лице такой торжествующей улыбки.

— Теперь, мне кажется, все сходится. Но сначала я должна побывать в библиотеке и найти те любовные эллинские стихи, которые читал Сиксвульф.

Эадульф беспомощно вздохнул.

— Ты меня запутала. Какое отношение ко всему этому имеет библиотека? О чем ты?

Сестра Фидельма торжествующе рассмеялась.

— Я знаю, кто он, этот убийца. Вот о чем я.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Сестра Фидельма остановилась перед дверью покоев настоятельницы Хильды, взглянула на Эадульфа, и лицо у нее вытянулось.

— Ты волнуешься, Фидельма? — встревоженно прошептал Эадульф.

— Кто бы не волновался при таких обстоятельствах? — спокойно ответила она. — Мы имеем дело с человеком сильным и хитрым. А имеющиеся у меня доказательства довольно разрозненны. А еще то слабое место, вопрос, ответ на который, как я уже сказала, я надеюсь получить от убийцы. Коль скоро это не получится… — Она пожала плечами. — Стало быть, убийца вполне может уйти от нас.

— Я здесь, чтобы тебе помочь, — заверил Эадульф просто, без похвальбы.

Она посмотрела на него с искренней и нежной улыбкой и коснулась его руки. Эадульф положил ладонь на ее руку, и взгляды их встретились. Потом Фидельма опустила глаза и резко постучала в дверь.

Все, как она и просила, уже собрались — настоятельница Хильда, епископ Колман, король Освиу, настоятельница Аббе, сестра Ательсвит, священник Агато, сестра Гвид и Вигхард, секретарь ныне покойного архиепископа Кентерберийского. Мрачный Освиу восседал, вытянув ноги, перед огнем, там, где обычно сидел Колман. Сам епископ занял место Хильды за ее столом. Остальные собравшиеся стояли.

Когда Фидельма и Эадульф вошли, все повернулись к ним, как бы с немым вопросом.

Фидельма склонила голову перед королем и посмотрела на настоятельницу Хильду.

— С твоего разрешения, мать настоятельница?

— Можете начинать сразу же, сестра. Нам не терпится услышать ваше слово, и я уверена, что все вздохнут с облегчением, когда все закончится.

— Вот и прекрасно. — Фидельма взволнованно кашлянула, посмотрела на Эадульфа, ища поддержки, и начала: — То, чем мы руководствовались в нашем расследовании смерти настоятельницы Этайн, была утвердившаяся в умах многих уверенность, что это убийство политическое.

Колман раздраженно скривился.

— Это же очевидно.

Фидельма была невозмутима.

— Вы все решили, что Этайн, как главного защитника церкви Колумбы, убили, чтобы заставить ее замолчать; что сторонники Рима поняли, что она их самый непримиримый враг. Разве это не так?

Среди приверженцев Колумбы послышался одобрительный шепот, но Вигхард покачал головой.

— Это ошибочное предположение.

Холодный взгляд Фидельмы упал на кентского клирика.

— Не столь уж трудно было впасть в такую ошибку, учитывая обстоятельства? — парировала она.

— Ты допускаешь, что это ошибка? — Вигхард ухватился за ее слова.

— Да. Настоятельница Этайн была убита не из-за веры, но по другой причине.

Колман прищурился.

— Ты хочешь сказать, что Ательнот и оказался в конце концов убийцей? Что он сделал непристойные предложения Этайн, был отвергнут и поэтому убил ее? А когда понял, что раскрыт, покончил с собой от угрызений совести?

Фидельма мягко улыбнулась.

— Не спеши, епископ. Я еще не закончила.

— Так ведь пошли слухи, шептались по всем углам обители. А пустили их, как я подозреваю, сторонники Рима. — Голос Колмана был преисполнен негодования.

Агато, темноглазый священник, который до сих пор не произнес ни слова, вдруг нарушил молчание. Он запел пронзительным голосом:

Ходит-бродит Слух везде, А где Слух — там быть беде…

И тут же, так же внезапно, как начал, вдруг опустил голову и замолчал.

Все уставились на него в замешательстве.

Фидельма же, улучив момент, глянула на Эадульфа, как бы предупреждая: теперь уже скоро. Скоро ей придется разжать свою руку. Она подобралась и продолжала, не обратив внимания на вмешательство Агато:

— Ты угадал причину, епископ из Линдисфарна, но не угадал человека.

Колман неприязненно усмехнулся.

— Все-таки это преступление из-за плотской страсти? Тьфу! Я всегда говорил, что мужчин и женщин нужно разделить. Иов глаголет: «Завет положил я глазам моим, чтобы не помышлять мне о девице».[22] Эти совместные обители следует запретить, как сделал блаженный Финниан из Клонарда, отказавшийся вообще смотреть на женщин.

Настоятельница Аббе покраснела от негодования.

— Когда бы на то была твоя власть, Колман из Линдисфарна, безрадостна была бы наша жизнь. Ты, пожалуй, рукоплескал бы Энде, который дал обет и даже с родной сестрой, Фанхеа, разговаривал только через занавеску!

— Лучше безрадостная жизнь, чем жизнь в бесчинствах и наслаждениях, — с жаром возразил епископ.

Аббе покраснела еще больше и уже раскрыла рот, чтобы ответить, но у нее перехватило дыхание, так что она не смогла произнести ни слова. Фидельма резко одернула спорщиков:

— Сестры, братья, или мы забыли, ради чего здесь собрались?

Освиу горько улыбался, глядя на спорящих клириков.

— Да, Фидельма из Кильдара, — присоединился он к ее словам. — Это становится похожим на диспут в храме. Скажи нам, если можешь, откуда явились эти смерти — смерть твоей настоятельницы, смерть архиепископа Кентерберийского, смерть Ательнота, Сиксвульфа и даже смерть моего первенца Альфрита. Смерть витает вкруг Стренескалька, как чума. Может быть, над этим местом тяготеет проклятье?

— Проклятье здесь ни при чем. Тебе, Освиу, уже известна причина смерти Альфрита. Я понимаю, что одна половина твоя горюет о сыне, в то время как другая признает, что ты вышел невредимым из ловушки, расставленной заговорщиками, — возразила Фидельма. — Жизнь Деусдедита Кентерберийского пресекла рука Господня, ибо он умер от болезни. Но жизнь Этайн, Ательнота и Сиксвульфа оборвала рука человека. Причем одного и того же человека.

В комнате воцарилась тишина.

Фидельма посмотрела на них, на каждого по очереди. И каждый в свою очередь посмотрел на нее с вызовом.

— Тогда говори скорее. Чья это рука? — прозвучал резкий голос Освиу.

Фидельма повернулась к нему.

— Я скажу, но не надо меня ни подгонять, ни перебивать.

Агато поднял голову и улыбнулся, вознеся руку в благословении.

— Аминь. Правда выйдет наружу, deo volente![23]

Настоятельница Хильда закусила губу.

— Не следует ли сестре Ательсвит проводить брата Агато в его келью, сестра? Боюсь, напряжение последних недель повредило его здоровью.

— Здоровью? Когда человек болен, это значит, больна его добродетель! — воскликнул Агато, внезапно улыбнувшись. — Но сон больного человека прозорлив.

Фидельма подумала, а потом покачала головой.

— Лучше, если Агато услышит то, что здесь будет сказано.

Настоятельница Хильда неодобрительно фыркнула. Фидельма помедлила и продолжала:

— Этайн говорила мне, что она собирается отказаться от должности настоятельницы Кильдара, как только вернется в Ирландию по окончании этого синода. Этайн была женщиной великих дарований, и вы все это знаете, ибо вы пригласили ее сюда, дабы она была главным защитником церкви Колума Килле, которого вы называете Колумбой. Даже не будь она из рода Бригитты, она смогла бы достичь столь же высокого положения в силу одних лишь собственных заслуг и достоинств. Она вышла замуж в молодости, но овдовела и, следуя обычаю своей семьи, стала монахиней.

Она преуспела в учености, и настало время, когда ее избрали настоятельницей Кильдара, монастыря, основанного ее прославленной родственницей Бригиттой, дочерью Дубтаха.

— Мы все знаем о достоинствах Этайн и ее славе, — нетерпеливо вставила настоятельница Хильда.

Фидельма ответила ей жестким взглядом. Настало молчание.

— Когда я приехала в Стренескальк, — продолжала Фидельма, немного выждав, — я сразу же пошла к Этайн и говорила с ней, и тогда она сказала мне, что нашла человека, с которым желает быть, желает настолько сильно, что готова отказаться от должности настоятельницы и пойти со своим любимым в общую обитель, монастырь, где мужчины, женщины и их дети могут посвятить себя трудам во имя Господа.

Поначалу я совершила глупую ошибку, решив, что возлюбленный Этайн находится в Ирландии.

— Это было естественное предположение, — в первый раз вмешался Эадульф. — Дело в том, что до этого Этайн никогда не покидала берегов Ирландии.

Фидельма бросила на Эадульфа признательный взгляд.

— Брат Эадульф хотел бы оправдать мой промах, — пробормотала она. — Но ничего и никогда не следует предполагать. На самом деле Этайн полюбила сакса, а он — ее.

Теперь уже слушали со всем вниманием.

— Дело в том, что она встретила брата Ательнота в обители Эмли, где преподавала философию до прошлого года.

— Ательнот провел шесть месяцев в обители Эмли в королевстве Мюнстер в Ирландии, — пояснил Эадульф.

Колман покивал головой.

— Воистину так. Потому я и велел брату Ательноту отправиться в Катрайт, встретить настоятельницу и сопроводить ее в Стренескальк. Он знал Этайн.

— Конечно, знал, — согласилась Фидельма. — Но он же и отрицал это после убийства Этайн. Отчего? Оттого лишь, что был ярым сторонником римской церкви и его связь с Этайн могла быть обращена против него и его единомышленников? Не думаю.

— Разумеется, многие из сторонников Рима сами получили образование и подготовку в Ирландии, — заметил Освиу. — Здесь есть даже несколько ирландских братьев, вроде Туды, который стоит на стороне Рима. Нет оснований отрицать, что и у них есть друзья среди сторонников Колумбы.

— Ательнот отрицал свои отношения с ней лишь потому, что был тем, за кого Этайн собиралась выйти замуж, — спокойно сказала Фидельма.

Настоятельница Аббе негодующе фыркнула.

— Как могла Этайн думать об отношениях с таким человеком? — с возмущением вопросила она.

Фидельма тонко улыбнулась.

— Ты, настоятельница Колдингема, проповедуешь, что любовь — величайший Божий дар людям. Кто, как не ты, должен знать ответ на этот вопрос?

Аббе вздернула подбородок, на щеках ее вспыхнул румянец.

— Вернувшись мысленно к моему разговору с Этайн, — продолжала Фидельма, — теперь я понимаю, что она дала мне ответы на все вопросы, связанные с последовавшим убийством. Она сказала, что любит «стороннего» человека. Я истолковала это слово как «посторонний» и поняла его так, что с человеком этим она знакома недавно, а мне следовало истолковать его как «сторонний — чужак, чужеземец», потому что мы в Ирландии используем это слово и в таком значении. Она сказала, что она обменялась обручальными подарками со своим возлюбленным. Мне следовало вспомнить раньше, что при обручении у нас по обычаю обмениваются застежками. Эадульф позже нашел застежку Этайн в sacculus на теле Ательнота.

Эадульф с чувством кивнул.

— А застежка Ательнота была найдена на теле Сиксвульфа, — добавил он. — И на обоих телах были куски пергамента с любовными стихами, списанными из греческой книги.

Освиу окончательно запутался.

— Теперь ты хочешь сказать, что убийца — Сиксвульф?

Фидельма покачала головой.

— Нет. Застежка, которая была у Ательнота, ирландской работы. Очевидно, что это был обручальный дар настоятельницы Этайн. У Сиксвульфа же была застежка саксонской работы. Это была застежка, данная Ательнотом в обмен. Убийца снял застежку Ательнота с тела настоятельницы Этайн вместе со стихами, найденными позже на Сиксвульфе.

Сиксвульф нашел застежку после того, как ее сняли с убитой, а его убили, когда он собирался показать ее мне. Он мог назвать мне убийцу, но убийца обнаружил, что Сиксвульф взял эту улику, и убил его самого. Я пришла слишком скоро на свидание с Сиксвульфом, и убийца не успел обнаружить застежку и уличающий кусок пергамента со стихами.

— Уличающий? — спросила Хильда. — Кого?

Эадульф как будто насторожился. До сих пор человек, которого Фидельма, по ее словам, подозревала, держался совершенно невозмутимо. Никакого страха не было заметно на безмятежном, но наблюдательном лице подозреваемого.

— Давайте проясним все это, — резко проговорил Вигхард. — Ты говоришь, что Этайн была убита любящим ее ревнивцем? И при этом уверяешь, будто Ательнот, который был ее настоящим возлюбленным, не убивал ее. Он был убит тем же человеком, который убил Этайн? И Сиксвульф был тоже убит тем же человеком? Как это?

Тут вступил Эадульф.

— Ательнот был убит не только потому, что его любила Этайн. Он мог направить расследование в нужном направлении. Сиксвульф узнал, кто был убийцей, найдя застежку и греческие стихи в келье убийцы. Он взял их, прежде чем понял, что это такое. Когда же понял, то попросил Фидельму встретиться с ним. Вот почему он был убит.

Освиу вздохнул в отчаянье.

— Это слишком сложно. Посему теперь ответь нам. Кто этот любящий ревнивец? Назови этого мужа!

Сестра Фидельма грустно улыбнулась.

— Разве я сказала, что это муж?

Она медленно повернулась туда, где молча стояла сестра Гвид с серым, окаменевшим лицом. Темные глаза смотрели на Фидельму с ненавистью, зубы были стиснуты.

— Сестра Гвид, не хочешь ли ты объяснить, откуда на твоей рясе появилась дыра, которую ты столь старательно поспешила заштопать? Порвалась ли ткань, когда ты пряталась под кроватью Ательнота, чтобы тебя не нашла сестра Ательсвит?

Никто не успел и глазом моргнуть, как Гвид выхватила из одежды нож и со всей силы метнула его в Фидельму.

Время словно замедлилось. От неожиданности Фидельма застыла на месте. Она услышала хриплый тревожный крик, потом у нее перехватило дыхание, оттого что кто-то, бросившись на нее, прижал ее к полу своим телом.

И тут раздался еще один пронзительный вопль.

Ударившаяся о каменный пол, задыхающаяся под тяжестью Эадульфа — это он закрыл ее собой от смертоносного ножа, — Фидельма все же узнала этот голос.

Кричал Агато, стоявший прямо позади нее. Нож Гвид торчал из его плеча, и кровь лилась на рясу. Он стоял, глядя на рукоять и не веря собственным глазам. Потом начал стонать и всхлипывать.

Гвид бросилась к двери, но великан Освиу оказался там раньше ее. Он обхватил руками сопротивляющуюся женщину. Гвид была сильна, так сильна, что Освиу оказался отброшен назад, и ему пришлось выхватить меч, чтобы удерживать на расстоянии эту разъяренную фурию, пока он громко звал стражу. Два королевских воина с трудом вытащили вопящую женщину из комнаты. Освиу приказал посадить ее под замок и хорошенько стеречь.

Король постоял немного, с грустью глядя на красные царапины на своем плече, там, где Гвид впилась ногтями в его тело. Потом Освиу подошел к Фидельме, которой Эадульф помог подняться на ноги.

— Здесь многое требует объяснений, сестра, — сказал он и добавил участливо: — Ты не ранена?

Эадульф протянул Фидельме кубок вина.

Она отстранила кубок.

— Ранен Агато.

Все повернулись к нему. Сестра Ательсвит уже была рядом, пытаясь остановить кровь.

Теперь Агато смеялся, хотя нож по-прежнему торчал у него в плече и одежда намокла от крови. Он пел своим пронзительным голосом:

— Кто, кроме богов, может прожить без боли?

— Я отведу его к нашему лекарю, брату Эдгару, — предложила сестра Ательсвит.

— Отведи, — согласилась Фидельма с грустной улыбкой. — Брат Эдгар, возможно, сумеет уврачевать ножевую рану, но боюсь, мало что сможет сделать, чтобы исцелить разум этого несчастного.

Старая domina вывела Агато за дверь, и Фидельма повернулась к оставшимся и поморщилась.

— Я не учла, сколь сильна и стремительна сестра Гвид, — проговорила она, словно извиняясь. — Я никак не думала, что она ответит насилием.

Настоятельница Аббе мрачно посмотрела на нее.

— Верно ли, что ты утверждаешь, будто все эти ужасные убийства были совершены одной сестрой Гвид?

— Именно это я и утверждаю, — подтвердила Фидельма. — Сестра Гвид уже признала свою вину.

— Воистину, — согласилась настоятельница Хильда. Лицо ее все еще хранило изумление. — Но чтобы женщина… обладала такой силой!..

Фидельма глянула на Эадульфа и улыбнулась:

— Теперь я выпью это вино.

Встревоженный брат подал ей кубок. Она осушила его и вернула.

— Я знала, что сестра Гвид обожает Этайн, она даже прихорашивалась, когда была рядом с ней. Я ошиблась, подумав, что она искала дружбы с Этайн из одного лишь благоговейного почитания. Все мы задним умом крепки. Гвид обучалась под руководством Этайн в Эмли. Этайн стала предметом поклонения для Гвид, одинокой, несчастной девушки, которая, кстати, прожила пять лет рабыней в этом королевстве, вырванная из своей страны еще девочкой.

Очевидно, Гвид огорчилась, когда Этайн уехала из Эмли в Кильдар. Она не могла отправиться за ней, потому что должна была остаться в своей обители еще на месяц. Когда она смогла поехать за Этайн, оказалось, что Этайн едет в Нортумбрию, чтобы принять участие в этом диспуте. Поэтому она отправилась из Ирландии на Иону.

Там-то, на Ионе, я и встретила Гвид, и она объявила себя секретарем Этайн, дабы поехать к ней в Стренескальк.

Но признаки того, что происходит на самом деле, были все это время у меня перед глазами. Когда я встретилась с Этайн, она как будто сомневалась, признать ли Гвид своим секретарем. Ательнот отметил, что Гвид последовала сюда за Этайн не потому, что Этайн послала за ней, но по собственному почину. Он решил, что Этайн дала Гвид, когда та приехала, эту работу из жалости. Естественно, он не входил в подробности, объясняя, откуда ему это известно, потому что не хотел открывать свои отношения с Этайн.

Но это было подтверждено Сиксвульфом, который был секретарем Вилфрида. Он прямо сказал мне, что Гвид не была на самом деле доверенным лицом Этайн и не была посвящена в переговоры, которые Вилфрид вел с Этайн. Мы все так ужаснулись, узнав об этих переговорах, что забыли о главном.

Фидельма замолчала. Она налила себе еще вина в кубок и задумчиво отпила глоток.

— У Гвид развилось противоестественное преклонение перед Этайн, страсть, на которую Этайн никогда не смогла бы ответить. И Этайн намекнула мне на это, но я не поняла. Она сказала, что Гвид хорошо изучила греческий, но проводила больше времени, восхищаясь стихами Сафо, чем толкуя Евангелия. Зная греческий, я должна была сразу же понять истинный смысл этого замечания.

Освиу прервал ее:

— Я не знаю греческого. Кто это — Сафо?

— Древнегреческая поэтесса, разумеется, — вставил Эадульф.

— Поэтесса, родившаяся на острове Лесбос. Она собрала кружок женщин и девушек, и ее стихи полны страстной силы ее любви к ним и их — к ней. Поэт Анакреон говорит, что из-за Сафо название острова — Лесбос — стало обозначать женскую содомию.

Вид у настоятельницы Хильды был подавленный.

— Ты хочешь сказать, что сестра Гвид питала… питала… противоестественную любовь к Этайн?

— Да. Влюблена Гвид была отчаянно. Она высказала свою любовь, переписав для Этайн два стихотворения Сафо. Один из этих пергаментов Этайн отдала своему возлюбленному Ательноту, очевидно, чтобы объяснить ему, что происходит. Об этом он намекнул нам. Второй она сохранила. В какой-то момент, как раз перед открытием синода, Этайн сказала Гвид, что не может ответить на ее любовь — что она любит Ательнота и что после синода они собираются поселиться в совместном монастыре.

— Гвид обезумела, — поспешно вставил Эадульф. — Ты видела, как быстро она выходит из себя? Она сильная, ручаюсь, сильнее многих мужчин. Она напала на Этайн, женщину хрупкого телосложения, и перерезала ей горло. Она взяла обручальную застежку Этайн, подаренную ей Ательнотом, и попыталась забрать два стихотворения, которые отдала Этайн. Но нашла только одно, потому что второе уже было у Ательнота.

— Я помню, что в тот, первый день диспута она опоздала в храм, — сказала Фидельма. — Она спешила, была красная и запыхалась. Она только что убила Этайн.

— Пока Этайн жила в безбрачии, Гвид была более или менее согласна оставаться ее преданной рабыней. Ей, вероятно, было достаточно просто быть рядом. Но когда Этайн сказала Гвид, что любит Ательнота… — Эадульф пожал плечами.

— Нет силы большей, чем ненависть, рожденная отвергнутой любовью, — заметила Фидельма. — Гвид — не только сильная, но и хитрая, — сумела навести подозрения на Ательнота. Потом поняла, что Этайн, очевидно, отдала ему второе стихотворение. И снова ею овладела ярость. Этайн предала любовь и выставила ее посмешищем перед этим человеком! Она даже сказала мне, что эта смерть, как ей кажется, очистила Этайн от того, что Гвид считала ее грехом. Нет, это было сказано не так напрямую, но мне следовало истолковать ее слова правильно.

Освиу был потрясен.

— Значит, Гвид пришлось убить Ательнота?

Фидельма кивнула.

— У нее достало сил после того, как от ее удара он потерял сознание, повесить его на крюке в его келье, и сделать так, чтобы это походило на самоубийство.

— Но, — снова вставил Эадульф, — сестра Ательсвит услышала шум, когда Гвид убивала Ательнота, и подошла к двери. У Гвид хватило времени спрятаться под кровать, прежде чем та вошла в келью. Ательсвит сразу же увидела Ательнота и бросилась звать на помощь. Тогда Гвид пришлось сбежать. У нее не было времени на поиски пергамента со вторым стихотворением.

— А застежка и стихи, которыми завладел Сиксвульф, — это другие? — спросил Вигхард. — Ты сказала, что Гвид сняла их с тела Этайн.

Тут в покои проскользнула сестра Ательсвит, жестом попросив Фидельму продолжать.

— Брат Сиксвульф страдал некоей болезнью. У него были повадки сороки. Он любил красивые вещицы. Он был уличен и выпорот за попытку украсть их из спальни братьев. Вилфрид велел высечь его березовыми розгами. Несмотря на это, Сиксвульф, должно быть, обшарил спальню монахинь. У него был наметанный глаз на красивые безделушки, и он нашел застежку Этайн среди личных вещей Гвид. Она была завернута в греческое стихотворение под названием «Нападение любви». Он взял и то и другое. Стихи заинтриговали его. Он отыскал их в библиотеке и обнаружил, что это стихи Сафо. Он даже спросил у меня об обычае обмениваться подарками между влюбленными. Я тогда не понимала, к чему он клонит, а потом уже было слишком поздно. Сиксвульф, должно быть, заподозрил Гвид. Узнав же, что Ательнот убит, он решил рассказать все мне. Он нашел меня в трапезной, но рядом были другие сестры. Заботясь о том, чтобы его не поняли, он обратился ко мне по-гречески, чтобы договориться о встрече. Он только забыл, что Гвид, которая сидела так, что могла его слышать, знает греческий лучше, чем он. Это была пагубная ошибка. Гвид пришлось заставить его замолчать.

Она пошла за ним, ударила его по голове, а потом утопила в бочке, удерживая его голову в вине. Но я появилась там слишком скоро, и она не успела обыскать тело. Я так удивилась, обнаружив тело, что поскользнулась и упала с табурета и потеряла сознание. На мой крик в винный погреб пришли Эадульф и сестра Ательсвит. Они отнесли меня в мою келью. Это дало Гвид время вытащить тело Сиксвульфа и, проволочив по проходу до отхожего места на краю утеса, сбросить в море. Сперва, конечно, обыскав.

— Но почему же она не забрала застежку и стихи с тела Сиксвульфа? — осведомилась настоятельница Хильда. — У нее было достаточно времени, пока она вытаскивала тело из бочки и волокла по проходу.

Фидельма криво улыбнулась.

— Сиксвульф следовал последней моде. У него был новомодный мешочек, вшитый в рясу. Туда-то он и положил стихи и застежку. Бедная Гвид не подозревала о существовании этого мешочка. Но ее это и не беспокоило, поскольку она избавилась, как ей казалось, от тела и любых доказательств, которые на нем могли быть, выбросив его в море. Она не знала, что прилив подхватит тело и выбросит на берег недалеко, в гавань, часов через шесть-двенадцать.

— Ты сказала, что сестра Гвид смогла протащить тело Сиксвульфа по подземному ходу до моря. Неужели она действительно так сильна? — спросила Хильда. — И как она, чужеземка, узнала о существовании хода к отхожему месту? Он предназначен только для нашей братии мужского пола, и обычно о нем сообщают только гостям-мужчинам.

— Сестра Ательсвит сказала мне, что для того, чтобы сохранять мужскую скромность в неприкосновенности, сестрам, которые работают на кухне, сообщают о нем, чтобы они случайно не пошли туда. После смерти Этайн сестра Гвид от нечего делать вызвалась работать на кухне.

Старая domina покраснела.

— Это так, — призналась она. — Сестра Гвид пришла и спросила, нельзя ли ей поработать на кухне, пока она здесь. Мне стало жаль ее, и я согласилась. Смотрительница кухонь, очевидно, предупредила ее насчет мужского отхожего места.

— На некоторое время нас отвлекли козни твоего сына Альфрита, — повернулся к Освиу Эадульф. — И на некоторое время мы уклонились с пути, решив, что он, или Торон, или Вульфрик могут быть замешаны в этом деле.

Сестра Фидельма подняла руку, завершая рассказ.

— Вот и все.

Эадульф мрачно улыбнулся.

— Женщина, чью любовь отвергли, подобна реке, которую перегородил затор, — многоводной, мутной, бурлящей, могучей, готовой прорвать любую запруду. Такова Гвид.

Колман вздохнул.

— Публий Сир сказал, что женщина либо любит, либо ненавидит — среднего не дано.

Настоятельница Аббе презрительно рассмеялась:

— Сир был глуп, как большинство мужчин.

Освиу встал.

— Ну что же, понадобилась женщина, чтобы выследить эту злодейку, — заметил он. Потом скривился. — Тем не менее, не будь Гвид столь несдержанна, что у вас было бы? Только косвенные доказательства. Правда, все они сложились в законченный узор, но если бы Гвид упиралась и все отрицала, смогла бы ты убедить ее?

Фидельма улыбнулась.

— Теперь нам уже не узнать, Освиу Нортумбрийский. Однако я и к этому была готова. Много ли ты знаешь об искусстве каллиграфии?

Освиу отрицательно качнул рукой.

— А я изучала это искусство под руководством Кинлан из Кильдара, — продолжала Фидельма. — Опытному взгляду легко заметить особенности почерка писца — начертание букв, завитушек, наклон. Могу свидетельствовать, что эти стихи наверняка были переписаны Гвид.

— В таком случае мы должны быть благодарны тебе, Фидельма из Кильдара, — торжественно возгласил Колман. — Мы очень тебе обязаны.

— Брат Эадульф и я трудились над этим делом как один человек, — смущенно возразила Фидельма. — Это было совместное расследование.

Она коротко улыбнулась Эадульфу.

Эадульф улыбнулся ей в ответ и пожал плечами.

— Сестра Фидельма скромна. Я сделал очень мало.

— Достаточно для того, чтобы я мог сообщить об этом деле синоду, прежде чем объявлю о своем решении сегодня же утром, — решительно заметил Освиу. — Достаточно для того, чтобы слова мои звучали убедительно, когда я попытаюсь развеять подозрения и недоверие, царящие в умах нашей братии.

Он замолчал и грустно рассмеялся.

— Такое ощущение, будто с моих плеч сняли тяжелое бремя, ибо убийство настоятельницы Этайн из Кильдара было совершено не ради Рима или ради Колумбы, но по причине самой низменной — из-за похоти.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В храме воцарилась необычайная тишина, когда Освиу встал со своего места и окинул взглядом ряды лиц, на которых застыло выжидающее выражение. Сестра Фидельма и брат Эадульф теперь, исполнив данное им поручение, ощущали себя какими-то чужими в этом собрании и, вместо того, чтобы занять свои места на скамьях среди своих, спокойно стояли у боковой двери, глядя на происходящее словно со стороны.

— Я сделал выбор, — заявил Освиу. — На самом деле выбора у меня и не было. Когда все доводы были приведены, вопрос свелся к одному: которая из церквей обладает большей властью — римская или та, что живет по уставу Колумбы?

Послышался недоуменный шепот. Освиу поднял руку, призывая к молчанию.

— Колман ссылается на апостола Иоанна Богослова. Вилфрид ссылается на апостола Петра. Петр, по словам самого Христа, хранитель врат Рая, и у меня нет ни малейшего желания идти против него. Я предпочитаю во всем покорствовать ему — дабы, коль предстану я пред вратами Царства Небесного, он, который, по свидетельству Евангелий, держит ключи, не выпроводил бы меня оттуда, но отомкнул бы врата для меня.

Освиу замолчал и оглядел непривычно притихший зал.

— С этого времени церковь в моем королевстве Нортумбрии будет следовать правилам Рима.

Тишина стала зловещей.

Поднялся Колман, голос его был мрачен.

— Государь, три года я, будучи настоятелем Линдисфарна и твоим епископом, старался служить тебе верой и правдой. С опечаленным сердцем я должен ныне отказаться от этого служения и вернуться к себе на родину, где я смогу почитать живого Христа в соответствии с моей совестью и учением моей церкви. Все, кто желает следовать путем Колумбы, милости прошу присоединиться ко мне в моем исходе из земли этой.

Лицо Освиу было твердо, но в глазах читалась грусть.

— Да будет так.

Колман горделиво повернулся и вышел из храма, и все зашептались. Там и тут сторонники церкви Колумбы вставали, чтобы последовать за епископом.

Настоятельница Хильда встала, лицо ее тоже было печально.

— Синод завершился. Vade in расе, ступайте с миром, да пребудет на вас милость Господа нашего Христа.

Сестра Фидельма смотрела, как пустеют скамьи. На этот раз все расходились молча. Решение принято, и Рим выиграл.

Эадульф закусил губу. Хотя он и был сторонником Рима, ему виделось что-то грустное в этом решении, и он невесело посмотрел на Фидельму.

— В этом решении больше государственного расчета, чем богословия, — заметил сакс. — И это грустно. Освиу больше всего боится потерять связи с южными саксонскими королевствами, на которые хочет распространить свою власть. Если бы он остался привержен Колумбе, а его сородичи-саксы — Риму, его обвинили бы в том, что он несет в их страну чуждые порядки. В Кентском королевстве Рим уже обладает не только духовной властью. Бритты на западе, Дал Риад и пикты на севере — все угрожают нашим границам. А мы — будь мы из Кента, или из Нортумбрии, из Мерсии, или Уэссекса, или из Восточной Англии, — все мы одного рода-племени и говорим на одном языке. Мы должны отстаивать этот остров от тех бриттов и пиктов, которые иначе сбросят нас обратно в море.

Фидельма с удивлением смотрела на него.

— Однако ты неплохо осведомлен о подоплеке государственных решений, Эадульф.

Монах скривился.

— Решение Освиу было изложено на языке богословия, но скажу тебе прямо, Фидельма, оно было вынужденным и принято под давлением трудного положения государства. Ибо, поддержи он дело Колумбы, он навлек бы на себя вражду римских епископов. А взявши сторону Рима, он стал приемлем для других королевств саксов и англов, и они смогут объединить свои силы, чтобы установить господство над этим островом, Британией, а возможно, когда-нибудь и над землями за его пределами. Такова, я думаю, мечта Освиу. Мечта о власти и империи.

Сестра Фидельма закусила губу и глубоко вздохнула.

Значит, все сводится только к этому? Все дело в ухищрениях власти, коей ни к чему ни изыскания разума, ни откровения веры! Освиу волнует только власть. Как и всех прочих королей, когда они принимают решения. Этот великий синод в Стренескальке был всего лишь прикрытием, и не будь его, подруга ее Этайн осталась бы в живых. Фидельма резко отвернулась от Эадульфа, слезы навернулись на глаза, и она ушла, чтобы побыть немного одной, ушла на вершины утесов за пределы погруженного в раздумья монастыря. Пришло время дать выход горю, оплакать смерть своей подруги Этайн из Кильдара.

Зазвонил колокол, и Фидельма поспешила к вечерней трапезе. И увидела брата Эадульфа, в тревоге поджидающего ее.

— Проримские епископы и настоятели собрали совет, — сказал он. Он был в смущении и старался не замечать, как покраснели ее веки. — Собрались и решили выбрать Вигхарда на место Деусдедита.

Фидельму это не слишком удивило. Они вместе вошли в обширную трапезную.

— Вигхард? Стало быть, он станет следующим епископом Кентерберийским?

— Да. Похоже, его считают единственным возможным преемником — он много лет был секретарем Деусдедита и хорошо осведомлен обо всем, имеющем отношение к Кентербери. Как только синод разъедется, Вигхард отправится в Рим, дабы предъявить свои верительные грамоты Святому Папе и просить его благословения.

Глаза Фидельмы слегка блеснули.

— Рим. Мне бы хотелось повидать Рим.

Эадульф робко улыбнулся.

— Вигхард попросил меня сопровождать его в качестве секретаря и переводчика, ибо, как ты знаешь, я уже провел два года в этом городе. Почему бы тебе не поехать с нами и не увидеть Рим, сестра Фидельма?

Глаза у Фидельмы посветлели, и она всерьез задумалась над этой возможностью. Потом жар бросился ей в лицо.

— Я давно не бывала в Ирландии, — отрешенно сказала она. — Я должна отвезти весть о смерти Этайн моей братии в Кильдаре.

Лицо Эадульфа разочарованно вытянулось.

— А как было бы славно показать тебе святые места этого великого города.

Возможно, именно мечтательность, прозвучавшая в его голосе, вызвала у нее внезапное раздражение. Слишком много он себе позволяет. Но она смирила свой гнев, как только осознала его. Верно, она привыкла к обществу Эадульфа. Странно будет оказаться без него теперь, когда расследование закончено.

Едва они уселись за стол, как вошла сестра Ательсвит и сообщила, что настоятельница Хильда желает видеть их после ужина.

Когда сестра Фидельма и брат Эадульф вошли в комнату, настоятельница Хильда поднялась со скамьи и пошла к ним, простирая руки. Ее улыбка была теплой и живой, но под глазами залегли круги — от напряжения последних дней и горечи от решения синода.

— Меня попросили поблагодарить вас обоих от имени Колмана и короля Освиу.

Сестра Фидельма взяла ее руки обеими руками и склонила голову, а Эадульф нагнулся, чтобы поцеловать кольцо настоятельницы Хильды, как это было принято у сторонников Рима.

Настоятельница Хильда немного помолчала, после чего жестом пригласила их располагаться. Сама же она уселась у огня.

— Мне нет нужды говорить, как обязаны вам обоим и эта обитель, и все королевство.

Фидельма прочла на лице настоятельницы скрытую грусть.

— Услуга невелика, — тихо ответила она. — Жаль, что мы не могли покончить с этим делом быстрее. — Она нахмурилась. — Ты теперь уедешь из Нортумбрии, как и Колман?

Настоятельница Хильда заморгала, услышав этот неожиданный вопрос.

— Я, дитя мое? — переспросила она. — Я провела здесь пятьдесят лет, и это моя страна. Нет, Фидельма, я не уеду.

— Но ты поддерживала устав Колумбы, — заметила Фидельма. — А теперь, когда Нортумбрия обратилась к Риму, разве ты найдешь место здесь?

Настоятельница тихо покачала головой.

— Не сразу она обратится к Риму, нужно время. Но я приму решение синода и последую римскому церковному обычаю, хотя мое сердце прилежит обряду ирландскому. И я останусь здесь, в Стренескальке, в Витби — чистом городе, — и надеюсь, он и останется чистым.

Брат Эадульф смущенно ерзал, не понимая, почему ему так грустно. В конце концов, его сторона выиграла в великом диспуте. Unitas Catholica[24] победило. Теперь римский обряд распространится на все саксонские королевства. Отчего же ему кажется, что что-то утрачено?

— Кто теперь будет епископом вместо Колмана? — спросил он, пытаясь пересилить печаль.

Настоятельница Хильда грустно улыбнулась.

— Туда, хотя он и получил образование в Ирландии, однако принял римский обряд и будет епископом Нортумбрии. Однако же Освиу обещал, что Эта из Мелроуза станет настоятелем Линдисфарна, и так оно и будет.

Эадульф удивился:

— Но Эта тоже держится обряда Колумбы.

Хильда кивнула в знак согласия.

— Ныне он принял Рим в соответствии с решением синода.

— А что же остальные? Что Хад, Кедд, Кутберт и другие? — спросила Фидельма.

— Все они решили, что их долг остаться в Нортумбрии, и они останутся здесь по решению синода. Кедд уехал в Ластингем со своим братом, настоятелем Хадом. Кутберт должен сопровождать Эту в Линдисфарн в качестве настоятеля.

— Значит, перемены прошли спокойно? — задумчиво сказала Фидельма. — Никакие религиозные распри не угрожают Нортумбрии?

Настоятельница Хильда пожала плечами.

— Пока говорить об этом еще слишком рано. Большинство настоятелей и епископов приняли решение синода. Это к лучшему. Хотя многие предпочли вернуться вместе с Колманом на Иону, и, возможно, дальше, в Ирландию, чтобы основать новые обители. Мне не кажется, что королевству угрожают религиозные распри. Войско Освиу быстро расправилось с мятежниками Альфрита. Хотя Освиу и оплакивает смерть своего сына-первенца, его положение в королевстве ныне прочнее, чем когда-либо.

Эадульф дернул бровью.

— Но угроза все же остается?

— Экфрит молод и самонадеян. Теперь, когда его старший брат Альфрит мертв, он требует, чтобы его поставили королем Дейры, подвластным его отцу. Но глаза его уже смотрят на трон Освиу. И мы окружены врагами — Регед, королевство пиктов — всем не терпится схватить нас за горло. А Мерсия всегда готова к мести. Король Вулфере не забудет, что Освиу убил его отца Пенду. Он уже распространил власть Мерсии на юг от Хамбера. Кто знает, откуда придет гроза?

Фидельма грустно посмотрела на нее.

— Потому-то Освиу и поспешил уехать в свое войско?

Настоятельница Хильда усмехнулась несвойственной ей кривой усмешкой.

— Он отправился в свое войско на тот случай, если Экфрит тоже заберет в голову, что его отец слаб.

Настало неловкое молчание. Потом настоятельница Хильда задумчиво посмотрела на Эадульфа.

— Епископы избрали Вигхарда новым архиепископом Кентерберийским. Насколько я поняла, Вигхард вскоре отплывает в Рим. Ты будешь его сопровождать?

— Ему нужен секретарь и переводчик. Я бывал в Риме и буду рад снова побывать в этом городе. Я действительно еду с ним.

Хильда с любопытством посмотрела на Фидельму.

— А ты, сестра Фидельма, куда едешь ты?

Фидельма помешкала, а потом пожала плечами.

— Вернусь в Ирландию. Мне нужно отвезти в Кильдар весть о смерти Этайн и о решении синода.

— Жаль, что ваши дарования будут разделены, — заметила настоятельница Хильда лукаво, переводя взгляд с Фидельмы на Эадульфа. — Вместе вы составляете великолепную пару.

Брат Эадульф покраснел и нервно закашлялся.

— Дарование принадлежит исключительно сестре Фидельме, — пробормотал он. — Моей заслуги тут нет, я только оказывал помощь, когда это было нужно.

— Что станется с сестрой Гвид? — отрывисто спросила Фидельма.

Взгляд настоятельница Хильды стал твердым.

— С ней обошлись по нашему саксонскому обычаю.

— Что это значит?

— Сестры обители вывели ее из монастыря и забили камнями насмерть, как только Освиу объявил свое решение. — Настоятельница Хильда резко поднялась, прежде чем Фидельма успела облечь в слова свое возмущение.

— Мы увидимся еще раз перед тем, как вы отправитесь каждый в свою сторону. Ступайте с Богом. Benedictus sit Deus in donis Suis.[25]

Они склонили головы и ответили разом:

— Et sanctus in omnis operabus Suis.[26]

Выйдя из покоев настоятельницы, Фидельма повернулась к Эадульфу. Она кипела от гнева. Монах-сакс взял ее за руку.

— Фидельма, Фидельма. Помни, что это не твоя страна, не Ирландия, — торопливо заговорил он, чтобы утишить ярость, переполнявшую ее. — Здесь иные обычаи. Убийцу побивают камнями до смерти, особенно такого, который убил стольких людей по столь позорной причине, как похоть. Так оно и должно быть.

Фидельма закусила губу и отвернулась.

Только на следующий день она увидела брата Эадульфа в трапезной, когда колокол уже отзвонил к завтраку.

Не успела она сесть, как к ней торопливо подошла старая domina, сестра Ательсвит.

— Некий брат из Ирландии только что прибыл и ищет тебя, сестра. Он сейчас на кухне, потому что его путешествие было долгим и он устал и голоден.

Фидельма с интересом подняла глаза.

— Он из Ирландии? Ищет меня?

— Из самого Армага.

Фидельма изумленно уставилась на нее, потом встала и пошла искать этого странника.

Человек этот был изможден и покрыт дорожной пылью. Он сидел в углу монастырской кухни, поглощая ломти хлеба и глотая молоко так, словно не ел много дней.

— Брат, я — Фидельма из Кильдара, — сказала она.

Он поднял голову, рот его был набит.

— Тогда у меня кое-что есть для тебя.

Фидельма не обратила внимания на дурные манеры этого человека, который говорил с набитым ртом, и кусочки пищи вылетали у него изо рта.

— Послание от Ультана из Армага, — сказал монах и бросил ей свиток.

Она взяла его, покрутила в руках завернутый в пергамент свиток, завязанный кожаным ремешком. Зачем она понадобилась архиепископу Армага, главе ирландской церкви?

— Что это? — спросила она, не ожидая ответа, ибо было очевидно, что ответ находится в свитке.

Гонец пожал плечами, не переставая жевать.

— Какие-то повеления от Ультана. Ты должна отправиться в Рим и представить новый Устав Сестер Бригитты на благословение Святого Папы. Ультан велел мне просить тебя предпринять это посольство, благо ты самый искусный и опытный защитник среди Сестер Бригитты из Кильдара, получше самой настоятельницы Хильды.

Фидельма смотрела на него, слушала его слова, но не совсем понимала их.

— Я должна сделать — что? — спросила она, не веря ушам своим.

Монах поднял голову, нахмурился, снова откусил хлеб, пожевал, а потом ответил:

— Ты должна представить Regula coenobialis Cill Dara[27] Святому Папе на благословение. Такова воля Ультана из Армага.

— Он просит меня отправиться в Рим?

Сестра Фидельма сорвалась с места и поспешила по сводчатым галереям обители обратно в трапезную. Она не понимала, почему сердце у нее так бьется и отчего день вдруг стал таким погожим, а будущее — таким волнующим.

Примечания

1

Странники (досл. чужеземцы) Христовы (лат.). — Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

2

Вотан (Один) — верховное божество языческого пантеона древних германцев, в том числе саксов.

(обратно)

3

Виноват — досл.: моя вина (лат.).

(обратно)

4

Святая Бригитта, заступись за мою подругу… (лат.).

(обратно)

5

Вечный покой даруй им, Господи… (лат.).

(обратно)

6

Терновый венец, тонзура (лат.).

(обратно)

7

Мир вам (лат.).

(обратно)

8

Зд.: смотрительница странноприимного дома (лат.).

(обратно)

9

Завтрак, утренняя трапеза (ит.).

(обратно)

10

Господи, помилуй грешницу! (лат.).

(обратно)

11

Букв. — малый монастырь (лат.).

(обратно)

12

В угоду толпе (лат.).

(обратно)

13

Исповедях (лат.).

(обратно)

14

Кусочек древа от Святого Креста (лат.).

(обратно)

15

Благослови, Господи (лат.).

(обратно)

16

Господь милостив (лат.).

(обратно)

17

Блаженны незапятнанные (лат.).

(обратно)

18

Где ожидаете венец увидеть, видите, что он срезан! (лат.).

(обратно)

19

Терновый венец (лат.).

(обратно)

20

Твердой земле (лат.).

(обратно)

21

Мешочек (лат.).

(обратно)

22

Иов, 31,1.

(обратно)

23

Волею Божьей (лат.).

(обратно)

24

Всеобщее единство (лат.).

(обратно)

25

Благословен Господь за дары свои (лат.).

(обратно)

26

И свят во всех делах своих (лат.).

(обратно)

27

Устав монахинь Кильдара (лат.).

(обратно)

Оглавление

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?