«Сатана в церкви»

4509

Описание

Англия, XIII век. Заклятый враг короля Эдуарда I, Симон де Монфор, убит, его последователи казнены, однако в Лондоне по-прежнему не спокойно, словно здесь затевается что-то недоброе. Но неужели тени убитых могут вернуться, чтобы отомстить за себя? Что это за странная секта, называющая себя «Пентаграммой»? Что за труп найден в центре Сент-Мери-Ле-Боу, и верно ли, что в ее древней крипте отправляются сатанинские обряды? Хью Корбет, чиновник Королевской канцелярии, еще не знает, на какой страшный путь он ступил, оправившись искать ответы на вопросы своего государя.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Пол Доуэрти «Сатана в церкви»

ВСТУПЛЕНИЕ

Сразу после наступления темноты подул ледяной пронизывающий ветер. Он поднимал черные воды Темзы, бил о борта стоявшие на якоре корабли, так что они едва не срывались с натянутых цепей. Наверху на скрипучей виселице раскачивались гниющие трупы трех местных пиратов — пляска мертвецов под жуткую музыку. Проносясь по переулкам, ветер очищал их, замораживая грязь и помои, и прогонял во тьму хищных представителей рода человеческого, которые не гнушались охотиться на бедолаг, оказавшихся на улице в такое время.

Стоявшая на отшибе, заброшенная церковь Сент-Мэри-Ле-Боу[1] подставляла под удары ветра резной кирпич и деревянные панели. С кладбища доносились стоны и бормотанье, когда ветер принимался за листья и ветки деревьев, когда тряс и гнул хрупкие деревянные кресты на могилах. Ветер хлопал ставней холодного темного храма, и жуткий вой проникал в щели осыпающегося здания. В церкви было пусто и тихо, разве что изредка стремительно пробегала крыса да слышался неторопливый стук дождевых капель, сочащихся сквозь щель в потолке, отчего стена заплесневела, а на полу натекла зеленая непросыхающая лужа. Перед главным престолом сидел, выпрямившись, мужчина. Мягкие пухлые руки сжимали резные подлокотники, словно он старался убедить себя в том, что, пока он сидит тут, ему ничего не грозит, он под защитой Церкви. Все же ему было страшно. Большими выпуклыми глазами он всматривался в темноту, стараясь разглядеть Их и понять, придут Они или не придут. Он страшно согрешил, будучи одним из Них, он страшно согрешил, убив одного из Них, и Они этого не забудут. Бог тоже не забудет. Пальцы человека ощущали вырезанные на подлокотниках буквы. «Hic est terribilis locus» — сие место ужасно, Дом Бога, куда Ангелы прилетают и молятся перед Белым Телом Иисуса Христа. И здесь он тоже согрешил, согрешил ужаснее прежнего, поступил отвратительно в надежде умерить терзавший его ужас и отчаяние. Перед глазами возникло лезвие кинжала, из-за которого он сидит тут, как оно скользнуло в мягкое горло — словно это было во сне — легким движением, будто ложка вошла в сметану. У него не было намерения совершить убийство, тем не менее он это сделал, отныне он — убийца и должен скрываться не только от Королевского Правосудия, но и от того, что еще ужаснее. Несчастный вздрогнул, когда птица или летучая мышь, подхваченная ветром, ударилась в узкое, закрытое ставнем окно над его головой. Пристально вглядываясь в оконную нишу, он вдруг услыхал легкий шум в дальнем конце церкви и медленно повернул голову, чувствуя, как волосы у него на голове встают дыбом. Они пришли и стояли теперь, освещенные факелом, в плащах с капюшонами — порождение самой тьмы, черная стая зловещих ворон посреди светового круга. А затем бесшумно двинулись к сидящему — тот застонал и в ужасе забился глубже в кресло, не чувствуя, как теплая жидкость пропитывает панталоны на толстых ляжках. Его пальцы впились в подлокотники, голова упиралась в спинку кресла, и взгляд метался туда-сюда. Должен же быть, наверняка должен быть способ спастись от надвигавшегося на него ада. Можно было бы попытаться убежать, вот только нет сил даже пошевелиться. Наверно, из-за вина! Если бы не отяжелели руки и ноги, он бы ускользнул от этого приближающегося кошмара.

1

Эдуард, король Английский и герцог Аквитанский, сидел в небольшом покое своего дворца в Вестминстере. О том, что он прибыл в столицу, тем более по настойчивой просьбе лорд-канцлера Роберта Барнелла, епископа Батского и Уэльского, знали немногие. Измученный дорогой, Эдуард наклонился над маленькой, докрасна раскаленной жаровней, поплотнее завернувшись в плащ и стараясь не обращать внимания на холодный ветер, который безостановочно стучал в деревянные ставни. Наконец король встал и пересек комнату, желая убедиться в том, что окна крепко заперты. Снаружи стояла тьма, город и реку укрывал плотный туман, и жуткую тишину нарушали лишь стоны ветра и вой бродячих собак. Король вздрогнул и поежился, когда по камышовым циновкам пробежала крыса. Тут слишком много темных углов, куда не достает свет факелов, подумалось ему.

— Всюду тени, — пробурчал он и, вернувшись к жаровне, принялся внимательно разглядывать тени в собственной душе.

Первым он вспомнил отца, короля Генриха, утонченного любителя наслаждений, озабоченного лишь собственными удобствами и удобствами своих фаворитов с нежной кожей и нежными голосами. Генрих только и думал, что о строительстве своего бесценного аббатства здесь, в Вестминстере.

Потом мысленному взору Эдуарда предстали другие, куда более грозные фигуры — де Монфоры: Симон с соломенными волосами и его заносчивые задиристые сыновья с улыбающимися лицами и сердцами предателей. Когда-то Симон был его близким другом, и Эдуард даже пошел вместе с ним против короля-отца, чтобы изменить жизнь в стране к лучшему, но благие мечты обернулись страшным сном. Генрих был всего лишь неважным королем, но де Монфор и другие алчные бароны оказались властолюбцами, стремящимися лишь к личной выгоде. И худшим был де Монфор, он связал себя с поклонниками Сатаны, отправлявшими мерзкие обряды, — этих нечестивцев проклятая семейка подобрала в тихих роскошных провинциях Южной Франции. Даже мертвый де Монфор, угрюмо размышлял Эдуард, тянет руку из могилы, чтобы через столько лет напомнить о себе. Впрочем, королю часто не давала покоя мысль о том, что де Монфор, может быть, вовсе не умер, а до сих пор возглавляет тайные шабаши и подсылает убийц, преследующих Эдуарда, словно натасканные на погоню охотничьи псы. Король посмотрел на белый неровный шрам на правой руке.

— Де Монфор умер! — прошептал он, обратившись к жаровне. — Убит много лет назад в Ившеме.

Король вглядывался в мерцающие угли, и красные язычки пламени напоминали ему о дне пожаров и убийств, случившемся лет двадцать назад среди зеленых лугов и яблочных садов Ившема. Он со своими войсками выступил против Симона. Его флаги громко хлопали на ветру. Летний день быстро померк, небо стремительно закрыли грозовые тучи, и гром и молнии сопровождали закованную в броню конницу, которая атаковала немногочисленную, загнанную в капкан армию бунтовщиков. Эдуард не забыл, хотя с тех пор ему пришлось участвовать не в одной битве, как войска сошлись в сражении в Ившеме и он обагрил меч кровью мятежников. В конце концов живым остался лишь один — закованный в броню Симон, он проскакал на коне по трупу своего телохранителя, осыпая насмешками королевских воинов и вызывая их на последний бой. А Эдуард сидел в седле и смотрел на гибель мятежного барона. Неожиданно буря стихла, словно ее не было, и в слабых лучах солнца засверкала рубиновым водопадом кровь, хлеставшая сквозь дыры в броне Симона. Тело барона разрубили на куски. Эдуард содрогнулся, в испуге припомнив, как в пылу схватки приказал своим людям скормить останки врага голодным волкодавам.

— Нет, — пробурчал Эдуард. — Симон точно мертв.

Он оглядел пустые покои. Если Симон и мертв, в отчаянии подумал он, то живы его последователи, это они собираются на шабаши, плетут заговоры, чтобы отправить его, короля, в мир иной, все равно как: ядом, кинжалом, мечом, булавой или стрелой наемного убийцы, будь то днем или ночью, дома или за пределами страны. За пределами! Эдуард сверлил взглядом тьму. Ему припомнилась Акра в Палестине, где лет через восемь после победы в Ившеме он и королева Элеонора участвовали в крестовом походе, желая примирить мелкопоместных дворян в своих заморских владениях. А когда он уже было подумал, что раздоры остались позади, на него напал убийца. Попросил аудиенции христианский монах, и Эдуард кивнул, занятый другими мыслями. Тот, вшивый, как все они, подобострастно кланяясь, вошел и встал в сумраке шатра. Эдуард заметил, как он что-то выхватил из рукава, но опомнился, лишь когда острый нож уже летел, нацеленный ему прямо в сердце. Эдуард отскочил в сторону с криком: «Измена!» В шатер ворвалась стража и зарубила убийцу, но отравленный нож успел вонзиться ему в плечо. Если бы не Элеонора, яд попал бы в сердце, но она сделала надрез и сама его высосала.

Эдуард встал и налил себе вина. Элеонора! Хорошо бы сейчас быть с ней, наслаждаться ее шелковистой кожей, теплым смуглым телом, а не сидеть в пустых покоях, вспоминая прошлое.

Он отпил вина. Пропади пропадом это прошлое. Хорошо бы оно оставило его в покое. У него столько планов, а тут де Монфоры и тайные общества, преследующие его по пятам.

— Возвращайся в могилу, Симон! — в ярости прошептал Эдуард, но ответом ему были темнота да вой ветра. Эдуард подошел к окну и сквозь щель в ставнях всмотрелся в темноту.

Рядом с бурлящей рекой его столица казалась спокойной, но он знал: это лишь видимость. Последователи Симона, бесовские синклиты с их тайными заговорами, собираются во тьме и готовят убийства, измену, мятеж. Крысы бегают по норам и сточным канавам Лондона, и замыслы их зреют, как язвы, наливаясь желтым гноем. Королевские осведомители не сидят без дела. Все указывает на скорую смуту. И мятежники уже действуют. Странное самоубийство в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу каким-то образом связано с ними, в этом король не сомневался, но на сей раз Барнелл, старый хитрец-канцлер, настигнет предателей и расправится с ними.

В дверь постучали, потом ее открыли, и в покои вошел человек, которого Эдуард ждал, — Роберт Барнелл, епископ Батский и Уэльский, лорд-канцлер Англии. Изобразив едва заметный поклон монарху, он опустился в единственное кресло, утирая толстое распаренное лицо широким рукавом с меховой оторочкой.

— Господь храни ваше величество, — прохрипел Барнелл, пересиливая одышку. — Не понимаю, почему вы всегда забираетесь на самый верх во всех домах, замках и дворцах, где останавливаетесь.

Эдуард ласково улыбнулся — ни показной любезности, ни привычной при дворе лести. Они с лорд-канцлером старые друзья, вместе воевали против общих врагов. Король доверял Барнеллу, как себе. А у Барнелла, несмотря на его толщину и важность, был поразительно острый, изощренный ум, который не подводил его, чем бы толстяк ни занимался — подготовкой государственных документов или поиском врагов короля, будь то дома или за рубежами Англии.

— Вам известно, милорд Барнелл, — не без язвительности отозвался король, — почему я предпочитаю верхние этажи. Убийце надо быть очень изобретательным, чтобы одолеть высокие стены и обойти стражника на узкой лестнице. Что сказал ваш человек?

Барнелл покачал головой.

— Ничего не сказал, — медленно проговорил он. — И уже ничего не скажет. Сегодня утром его труп выловили из Темзы. Горло перерезано от уха до уха.

Эдуард засопел от досады.

— Опять заговорщики!

— Да, — ответил Барнелл. — Тем не менее теперь мы знаем точно, что в Лондоне замышляют измену и бунт.

— И то, что случилось в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, — часть их замысла? — спросил король.

— Да, — прошептал лорд-канцлер.

— А как раскрыли вашу ищейку? — спросил Эдуард.

Барнелл пожал плечами.

— Это лишь мое предположение, — медленно отозвался он. — Но думаю, что рядом со мной, в моей канцелярии, есть еще одна!

— Здесь?! — воскликнул Эдуард. — Королевский чиновник работает на поборников де Монфора, плетущих заговор против короля?

Барнелл кивнул.

— Только так, — твердо проговорил он, — мог быть раскрыт мой человек. Кто-то из чиновников получил доступ к тайнам, которые его не касались. Возможно, он и не заговорщик вовсе, а просто его сгубило корыстолюбие — польстился на кошель с золотом. Когда его поймают, — жестко заключил лорд-канцлер, — то повесят так же высоко, как и остальных.

— Ну а теперь-то что? Что теперь делать? — Король подошел к Барнеллу и похлопал его по плечу. — Я всегда, — тихо произнес Эдуард, — сравнивал заговорщиков, бунтовщиков, всю эту мразь с крысами, а вас, милорд епископ, считал моим крысоловом. Вы должны очистить мои владения от мерзких тварей.

Лорд-канцлер кашлянул, словно прочищая горло.

— У меня есть один человек на примете, — сказал он. — Тоже чиновник. Служит в Суде королевской скамьи. — Барнелл замолчал и с опаской посмотрел на короля. — Милорд, боюсь, он наша единственная и последняя надежда!

— Отлично, — буркнул король. — Однако не сообщайте ему о своих подозрениях насчет предателя в Вестминстерском дворце. Не исключено, — прибавил он многозначительно, — что это один из его друзей!

* * *

Они всегда встречались в подземелье пустой лондонской церкви, в прогнившей, пораженной грибком крипте, тайной, запертой, скрытой от глаз соглядатаев и случайных зевак. Произносили нараспев молитву Люциферу, или Падшей Утренней звезде, простирая руки на грубый каменный алтарь, на котором вокруг перевернутого распятия виднелись начертанные мистические символы. В холодной тьме шипел и искрился единственный факел, едва озаряя тринадцать фигур с закрытыми головами, так что не было возможности рассмотреть, кто прячется под рясами с капюшонами, да еще в кожаных масках. Каждый из них и сам не имел понятия, кто стоит рядом, и лишь их вождь — Невидимый — как всегда безмолвный — отлично знал, кто есть кто. Их связала друг с другом страшная клятва, принесенная на крови, — убить короля и поднять мятеж, — и они приходили сюда, чтобы получить указания.

Тот, кто сидел справа от Невидимого, заговорил скрипучим голосом, приглушенным маской:

— Итак, дело сделано. — Его полушепот эхом отозвался в холодной мрачной крипте. — Тех, кто стал на пути Великой Цели, уже нет — ни соглядатая, ни убийцы. Они там, где им надлежит быть.

— Другой угрозы нет? — спросил кто-то.

— И да и нет, — ответил первый, оглядывая сообщников одного за другим. — Наш Господин… — С этими словами он поклонился тому, кто сидел на троне. — Наш Господин сообщил, что король и его приспешник назначили чиновника расследовать это дело. Человек из окружения лорд-канцлера предупредил, что мы должны быть осмотрительны.

— Почему? — вмешался еще один из присутствующих. — Неужели чиновник столь опасен?

Невидимый поднял руку, требуя тишины, и кивнул кому-то в темноту. На свет вышла морщинистая, сгорбленная старуха, она то и дело озиралась по сторонам, пока не доплелась до середины крипты. Тут она отбросила с костлявого лица всклокоченные волосы и, сунув руку в грязную кожаную суму, вытащила черного, с блестящими перьями петуха, который беспокойно дергался у нее в руках, но не мог вырваться, накормленный зерном с сонным снадобьем. Высоко подняв петуха, старуха сначала поклонилась Невидимому, потом алтарю, пробормотала молитву и впилась зубами в жирную шею птицы. Петух яростно дернулся и упал, тогда как старуха с измазанным кровью, мясом, перьями ртом подняла голову и победно оглядела присутствующих, ничем не проявивших своих чувств во время этого действа. Она сплюнула кровь на грязный пол, богохульно пародируя священника, который окропляет прихожан иссопом, очищая их перед началом мессы. Опустившись на колени, старая карга стала внимательно изучать кровавую лужицу, то и дело издавая стоны и что-то бормоча. Потом она повернулась к Невидимому.

— Тот, кого выбрал король, — прокаркала она, — очень опасен. Если его не остановить, вам не удастся отомстить Дому Плантагенетов. И тщательно подготовленный день никогда не наступит. Чиновник должен быть убит!

Вождь в капюшоне, казалось, слушал ее рассеянно, словно думая о чем-то другом, а потом наклонился к человеку справа, прошептал ему несколько слов, и тот обратился к остальным:

— Подождем, пока чиновник, кем бы он ни был, сделает ошибку. Он один. И ему будет трудно не попасть в ловушку. Будьте спокойны. Мы остановим его. — Он уверенно повысил голос: — Придет наш день. Мы очистим страну от королей, епископов, священников и всех остальных, кто привык помыкать нами. Будьте спокойны!

Люди в рясах, понимая, что ждать больше нечего, начали по одному расходиться, кланяясь своему вождю. Когда никого не осталось, тот, кто говорил, повернулся к Невидимому и показал на старую каргу, все еще сидевшую, словно в трансе, на выщербленном грязном полу.

— Она ждет вознаграждения, — сказал он. — Что ей дать?

— Дело сделано, — услышал он шепот. — Перережь ей горло!

2

Чиновник Суда королевской скамьи Хью Корбетт сидел, завернувшись в одеяла, на краю убогого ложа. От холода его худое, измученное лицо под шапкой черных вьющихся волос осунулось еще больше. Натянув на себя одеяла, он грел онемевшие пальцы над маленькой жаровней, на которой наконец-то заполыхали угли, согревая ледяной воздух. Корбетту было холодно и не хотелось лезть в чан с прохладной водой, который только что принес слуга. Приятели частенько подшучивали над ним с тех пор, как узнали, что он каждый день моется целиком. Весь дрожа, он все-таки вылез из одеял и, не обращая внимания на холод, принялся тереть себя мокрой тряпкой. Когда-то, в ответ на услугу, арабский лекарь сказал ему, что нет лучше способа избежать заразных болезней. Корбетт замер, глядя на тряпку. Заразных болезней! А вдруг этим можно было остановить чуму, убившую его жену и ребенка? Он вновь задрожал от давшей себя знать застарелой боли и принялся изо всех сил растирать грудь. За несколько дней его жена и малыш, веселые, здоровые, с чистой кожей, превратились в смердящие, измученные рвотой скелеты, покрытые гнилостными бубонами. Они умерли прежде, чем он успел осознать, что они умирают, и были похоронены в Сассексе на тихом кладбище в Алфристоне.

Десять лет, прошло почти десять лет, думал он, а боль не утихла! Он посмотрел на себя, на свое худое, жилистое тело в шрамах — памятках от сражений на стороне короля Эдуарда в Уэльсе. Потом потянулся и вывернул руку, чтобы взглянуть на длинный багровый рубец от плеча до запястья. Сколько же лет ему — семь? восемь? Корбетт помнил только, что получил его уже после того, как умерли и были похоронены жена и ребенок. Тогда он отправился добровольно с королевским войском в Уэльс, возможно надеясь, что Смерть, проглядевшая его во время эпидемии чумы, во второй раз не промахнется. Он был в самой гуще сражений, когда, преследуя Ллевеллина, армии Эдуарда I прокладывали себе путь по непокорным долинам Южного Уэльса, постоянно опасаясь валлийцев, которые умело использовали невидимые в тумане предательские болота и топи, чтобы незаметно подобраться и выскочить из засады или выпустить по врагам зазубренные смертоносные стрелы. Как из-под земли вырастали дикие голые воины с длинными охотничьими ножами и убивали зазевавшихся или отставших солдат.

Однажды ночью валлийцы неожиданно напали на главный английский лагерь, рассчитывая добраться до королевского шатра. Корбетт был среди тех, кто остановил их, кто сражался не на жизнь, а на смерть в нескольких шагах от шатра, сойдясь в рукопашной с голыми грязными врагами, которые яростно напирали на телохранителей, встававших у них на пути. Едва не падая на скользкой глине, он наносил удары и разражался бранью, пока не потерял голос. Наконец валлийцев отогнали, и только тогда он обратил внимание на то, что его левая рука — сплошное кровавое месиво. Конечно же король выразил благодарность своим защитникам. Эдуард никогда не забывал ни услуг, ни обид. Ранами Хью занялся королевский лекарь, а возвратившись в Лондон, Корбетт не особенно удивился, узнав, что получил довольно неплохую должность — секретаря в Суде королевской скамьи. С тех пор Хью Корбетт не менял места службы. Каждый день он копировал описи и постановления суда, почти не задумываясь о несчастных людях, чьи судьбы они решают. Каждый день — но не сегодня. Сегодня будет по-другому, подумал он, и стал торопливо одеваться, глядя в щель между ставнями и пытаясь понять, который час. Его разбудили колокола на ближайшей церкви, созывавшие прихожан на службу. А так как в Вестминстере ему надо было быть в полдень, то у него в запасе оставались еще два часа для прогулки, хотя густой туман никак ей не способствовал. Закончив одеваться, он застегнул ремень с длинным кинжалом в кожаных ножнах и небольшим кошелем, вынул из единственного сундука толстый шерстяной плащ и вышел на крутую винтовую деревянную лестницу. На полпути, правда, вспомнил, что не запер дверь, и повернулся было, чтобы идти наверх, но, пожав плечами, передумал. Крошечная мансарда с камышом на полу, простой кроватью и почти пустым деревянным сундуком вряд ли привлечет внимание даже неразборчивого вора. И Корбетт продолжил путь вниз.

На улице стоял туман, но уже вовсю слышался скрип телег. Хью пошел по Темза-стрит, стараясь держаться посередине, подальше от нависавших над ней домов, из окон которых служанки уже выбрасывали сор и выливали ночные горшки, задавая работу мусорщикам и бродячим собакам. Отцы города это запрещали и даже назначали досмотрщиков, чтобы штрафовать нарушителей и убивать животных, роющихся в отбросах. Хью потуже закутался в плащ и вспомнил, что этот запрет забыт со времен последних беспорядков. Ходить по городу было опасно, так что чиновник не снимал руку с рукоятки длинного валлийского кинжала, висевшего на поясе под плащом. В Лондоне царило беззаконие, банды головорезов, «буйных ребят» разгуливали по улицам, и стоило попытаться схватить преступника, как на крики или звук рожка сбегались его сообщники. В некоторых местах, к примеру у собора Святого Павла и на кладбище, о законе как будто вовсе не слышали, и здесь само собой возникло убежище для лондонских преступников, убийц и воров.

Когда Хью Корбетт покинул кварталы Квиншита, город уже оживал. Продавцы угрей, угля, воды, толпы хитрых попрошаек занялись своим процветающим промыслом. Открылись деревянные ставни на окнах лавчонок, и закутанные до самого носа торговцы принялись за дело. Не обращая на них внимания, Корбетт шел к продуваемой холодным ветром реке и на ближайшем причале нанял барку, чтобы переехать на другой берег неспокойной, укрытой туманом Темзы. Путешествие было не из приятных, и к тому времени, как Корбетт приблизился к дворцу, он уже почти пожалел, что не остался дома. Одолев лестницу, он пересек изрытую колеями дорогу и направился в сторону большого, с остроконечными фронтонами, Вестминстерского дворца, величественных садов, стен и зданий Аббатства. Много лет он добирался сюда одной и той же дорогой, и у него всегда захватывало дух от благоговейного восхищения при виде собора с колоннами, арками и башнями. Огромная масса резного камня, казалось, парила в туманной вышине, будто по волшебству.

Но этим утром Корбетту пришлось сосредоточенно прокладывать путь в толпе, прежде чем войти в огромный сводчатый зал дворца. Здесь во всех углах и нишах расположились королевские суды, каждый за своей перегородкой — в красных одеяниях судьи, аккуратные писцы, законоведы в черных мантиях, отвечающие за справедливость и правосудие. И здесь, и в других зданиях, в других комнатах день за днем трудились королевские чиновники разных рангов. Это было место службы и Корбетта — правда, нынешний день не походил на предыдущие. Поймав взгляд одного из секретарей канцлера, Корбетт показал ему приказ, и его провели через весь зал в маленькое помещение. Едва узнав Роберта Барнелла, лорд-канцлера и епископа Батского и Уэльского, Хью Корбетт опустился на одно колено. Невысокого роста, в подбитом горностаем плаще, Барнелл был похож на маленького херувима, которого Хью видел на картине в доме одного богатого торговца. А впрочем, ничего ангельского не было в большой лысой голове, крючковатом носе, в тонких губах и твердом подбородке канцлера, да и глаза, прищуренные, темные, как агат, вызывали в памяти скорее охотничьего пса. Канцлер долго разглядывал Хью, после чего на удивление глубоким мягким голосом предложил ему подойти ближе и сесть на табурет, который принес задерганный секретарь, прежде чем покинул комнату.

Как только тот ушел и закрыл за собой дверь, Барнелл встал и просмотрел разложенные на столе документы. Потом с довольным ворчанием взял из стопки один, свернул в трубочку и протянул Хью.

— Читайте, — приказал он. — Читайте сейчас!

Хью, кивнув, развернул пергамент, судя по грубой выделке и дрянному почерку, не из королевской канцелярии. Это было донесение коронера, который вел дознание по поводу происшествия в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу в Чипсайде:

«Разыскание Роджера Паджетта, коронера, проведенное в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу утром четырнадцатого января 1284 года в присутствии понятых из местных жителей в отношении тела Лоренса Дюкета, золотых дел мастера. Установлено, что упомянутый Лоренс Дюкет убил Ральфа Крепина в Чипсайде и бежал в церковь, чтобы найти там защиту. Установлено также, что упомянутый Лоренс Дюкет из страха перед содеянным сам лишил себя жизни, повесившись на оконной решетке в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Коронер пришел к выводу, что так как упомянутый Лоренс Дюкет совершил самоубийство, то и с телом его надлежит обойтись, как с телом самоубийцы».

Корбетт уронил пергамент на колени и поднял взгляд на канцлера:

— Милорд, этот человек покончил жизнь самоубийством! Что же я могу сделать?

Канцлер фыркнул и заерзал, словно его тяжелому заду было жестко даже на мягких подушках.

— Самоубийство, говорите? — переспросил он. — Или убийство? Дюкет, — продолжал он, не дожидаясь ответа, — был ювелиром и виноделом. Он происходил из достойной семьи и имел влиятельных друзей. А еще он был верным подданным короля и поддержал его величество во время недавних затруднений.

Он умолк и посмотрел на Корбетта, который отлично знал, что канцлер имел в виду под «недавними затруднениями».

В 1258 году, то есть почти тридцать лет назад, началась война между Симоном де Монфором, графом Лестерским, и Генрихом III, отцом нынешнего короля. Поначалу лорд Эдуард принял сторону мятежников против родного отца, но потом понял, как глупо сражаться против короны Англии и своего собственного будущего. Тогда Эдуард присоединился к отцу, но кровавая гражданская война закончилась не сразу, лишь в битве при Ившеме в августе 1265 года мятежники были разбиты, а тело де Монфора разрублено на куски, словно труп бешеного пса.

Потом Эдуард обратил свою ярость на Лондон, который поддерживал де Монфора, объявив себя коммуной и республикой, не нуждающейся в короле. Над городом взяли власть смутьяны, или «популисты». Они выискивали и убивали верных короне людей. Даже королева Элеонора, мать Эдуарда, подверглась нападению, когда попыталась уехать в Виндзор. «Популисты» перехватили ее на Лондонском мосту и забросали камнями, палками и даже гниющей падалью, вынудив королеву искать убежище в соборе Святого Павла. Эдуард так и не смог простить городу обиду, нанесенную его блаженной памяти матери, и после победы при Ившеме вернулся в столицу, чтобы подвергнуть Лондон наказанию по всей строгости, с неизбежными при этом доносительством, пытками, преследованиями, скорыми расправами суда и всем прочим. Пришлось столице распрощаться со многими привилегиями, хартиями и вольностями, дарованными ей короной в прошлые века. Почти двадцать лет после Ившема король не прекращал мстить городу и только теперь немного смягчился.

Канцлер, внимательно наблюдавший за реакцией Корбетта, остался доволен и усмехнулся в глубине души. Он сделал правильный выбор, эта ищейка разнюхает правду, какой бы она ни была, и покончит с мятежным духом в столице. Барнелл не любил беспорядка и неразберихи, то есть того, что творилось теперь в Лондоне. В почве, пропитанной обидой на королевскую власть и правосудие, уже набухали и прорастали семена бунта. Нужно с корнем выполоть дурную траву, и Корбетт ему поможет.

— Ну? — благосклонно, как никогда, спросил Барнелл, обнажив ряд гнилых почерневших пеньков. — Итак, господин Корбетт, можете спросить, какое отношение имеет это самоубийство к трудностям его величества в управлении Лондоном? — Канцлер умолк и не произнес ни слова, пока не поймал задумчивый взгляд глубоко посаженных глаз чиновника. — Вам известно, что король намерен раз и навсегда уничтожить мятежную стихию, все еще не дающую покоя Лондону. Мэр Генри Ле Вэлиз издал несколько указов, которые должны усмирить здешних жителей. — Канцлер принялся отгибать пальцы, перечисляя ближайшие меры. — Постоялые дворы и их посетители будут учтены, в торговых и прочих гильдиях перепишут всех мужчин старше двенадцати лет. Вводятся новые правила охраны по всему городу: всякий, кто попадется на улице после наступления темноты, будет препровожден в новую тюрьму Тан, что в Корнхилле.

Канцлер посмотрел на Корбетта. Чиновник был само почтение, однако твердый взгляд темных глаз говорил о том, что особого впечатления речи канцлера на него не произвели. Барнелл на мгновение заколебался. Может быть, этот Корбетт себе на уме и слишком любит докапываться до сути? Однако сам Корбетт никаких сомнений не испытывал. Как всякий опытный клерк, он просто ждал, когда собеседник перейдет к существу дела, зная, что тогда-то канцлеру и понадобится все его внимание. Проворчав что-то, Барнелл взял кружку с глинтвейном, осушил ее и с облегчением откинулся назад: горячая жидкость согрела утробу, и старая плоть, перестав ежиться от холода, наконец расслабилась и расправилась. Все еще держа в руках неостывшую кружку, лорд-канцлер перегнулся через стол.

— Я знаю вас, Корбетт, знаю это послушное выражение лица и ничего не упускающие глаза. Можете спросить, какое отношение самоубийство имеет к королю или к запутанным городским делам. Но, — продолжал он, — вы слишком опытны, чтобы спросить, какое все это имеет отношение к вам, секретарю Суда королевской скамьи. — Барнелл нарочито замедленным жестом поставил кружку на стол. — Вам известно, что у де Монфора, хоть он и умер почти двадцать лет назад, все еще есть сторонники в городе? Так вот, Ральф Крепин, убитый Дюкетом, был одним из них. Он был из черни. — Канцлер улыбнулся. — Не сочтите за обиду, господин Корбетт, но Крепин вышел из трущоб. Крыса из сточной канавы, он давал деньги в рост и занимался всякими нечистыми делами и благодаря этому сумел пробиться наверх. Его семья принадлежала к последователям покойного де Монфора, но Крепину как-то удалось выжить и даже стать олдерменом.[2] Вот тут-то он сцепился с Дюкетом, золотых дел мастером и тоже членом городского совета. Дюкет терпеть не мог Крепина, но по-настоящему возненавидел его, когда Крепин одолжил его сестре деньги под такой высокий процент, который дурочка не смогла осилить. Однако Крепин требовал возврата долга, — правда, он согласился уменьшить его, но при условии, что сестра Дюкета с ним переспит.

Барнелл перевел дух и откашлялся.

— А потом Крепин раззвонил об этом по всему городу, чуть ли не по всему миру, не забывая упоминать о подробностях нескромного поведения сестры Дюкета. Именно это привело к встрече обоих на Чипсайд-стрит и убийству Крепина.

Канцлер пожал плечами.

— Мы избавились от господина Крепина, но король в ярости из-за гибели Дюкета, и это ему пришло на ум воспользоваться случившимся, чтобы установить связи Крепина с тайными бунтовщиками и головорезами.

С этими словами канцлер протянул Корбетту пергаментный свиток, туго перевязанный красной лентой королевской канцелярии.

— Вот ваши полномочия, Корбетт. Вам предстоит расследовать обстоятельства смерти Дюкета и через меня докладывать обо всем королю. Понимаете?

Корбетт взял свиток и кивнул:

— А где же книги, записи?

— Вы о чем?

— Ну, оба были торговцами. Должны же у них быть приходно-расходные книги, в которых записаны заключенные сделки.

— Нет, — отрезал канцлер. — В книгах Дюкета нет ничего интересного, а книги Крепина исчезли через несколько часов после его смерти! — Он помолчал. — Что-нибудь еще?

Корбетт покачал головой.

— Отлично, — улыбнулся канцлер. — Тогда желаю успеха. — Барнелл тут бы и закончил аудиенцию, если бы не невозмутимость молодого чиновника. — Поручение опасное, — предостерегающе добавил он. — Придется нырять в черные омуты, и как бы ил с водорослями не утащили вас на дно!

3

Большую часть дня Корбетт провел в Суде королевской скамьи, прощаясь с чиновниками. Он отлично понимал, что тосковать по нему не будут. Здесь он всем чужой, у него много приятелей, но мало друзей, и его новое назначение ни у кого не вызывало ни любопытства, ни вопросов. Чиновников то и дело посылали с разными поручениями — то за пределы Англии, то, что менее приятно, с проверкой в какое-нибудь из королевских поместий, а то и вовсе месить грязь в Эйре ради отправления королевского правосудия.

Взяв кое-что из своих вещей, хранившихся в небольшой кожаной сумке в архивной палате, он завязал их в узелок: несколько монет, кольцо покойной жены, прядь детских волос, ложку, выточенную из коровьего рога, и письменные принадлежности.

Барнелл приказал немедленно приниматься за дело, и Корбетт не стал медлить. Он подумал было, не подать ли прошение в казначейство о выдаче ему денег, но потом решил, что это слишком хлопотно. Тамошние чиновники на редкость подозрительны, особенно насчет своего брата. Придется долго ждать, пока прошение будет рассмотрено, а потом ему выдадут столько, что он пожалеет о своей затее. Нет, решил Корбетт, поплотнее завернувшись в плащ, лучше взять собственные деньги у ювелира в Чипсайде, а потом представить Барнеллу отчет о расходах. В конце концов, не в деньгах загвоздка, ведь у него неплохое жалованье, да и дом в Сассексе давно продан. Зачем нужен дом, если нет семьи? Покидая Вестминстерский дворец, Корбетт постарался прогнать прочь печаль. По отметке на свече, горевшей в железном гнезде на одной из скамей, он понял, что уже три часа пополудни. Толпа понемногу расходилась — тяжущиеся со связками документов, довольные или раздраженные стряпчие, приставы в разноцветной одежде, сопровождавшие скованных между собой преступников из зала суда в тюрьмы Тан, Маршалси или Ньюгейт.

Корбетт благополучно миновал всех и оказался на берегу реки. Несмотря на непогоду, он решил нанять барку, и самый уродливый лодочник, какого ему когда-либо приходилось видеть, настойчиво предлагал ему знакомство с лучшими красотками из публичного дома, где сам побывал накануне. Наконец, наслушавшись о плотской жизни лодочника, продрогший и промокший Хью добрался до причала Квиншита и направился в сторону собора Святого Павла. Последние торговцы, уличные продавцы угрей и водоносы отчаянно старались выжать хоть немного денег из редких припозднившихся прохожих. Улицы пустели. Дети разбегались по домам. Подмастерья, закончив работу, зажигали фонари, как то было предписано отцами города.

Город готовился к ночи, и Корбетт вспоминал слова Барнелла о старых язвах, набухающих гноем. За пенни он купил у булочника последнюю буханку и, запихнув в рот кусок хлеба, зашагал по Рыбной улице, обходя лужи и кучи мусора и стараясь побыстрее миновать вонючие рыбные ряды. Мимо прогромыхала пустая угольная телега с черным как дьявол возницей, довольным дневной выручкой. Пришлось Корбетту подняться на крыльцо, чтобы ее пропустить, и он заметил на другой стороне улицы одинокую фигуру с колодками на руках и тухлой рыбиной на шее. «Ловкач из торговцев рыбой, — решил Корбетт. — Поймали свои же или городские власти на продаже тухлятины, вот и приговорили к публичному осмеянию».

Корбетт пошел дальше и свернул на Чипсайд-стрит, широкую улицу, которая пересекала Лондон с востока на запад и с некоторых времен считалась главным местом обитания лондонских ремесленников. Здешние дома были и повыше и повнушительнее, иногда даже в три или четыре этажа, оштукатуренные, со вставленными в оконные переплеты полированными роговыми пластинами, с выкрашенными в яркие цвета деревянными стенами и фронтонами, на которых, как правило, красовался герб гильдии золотых дел мастеров. Около одного из таких домов Корбетт остановился и постучал в тяжелую деревянную дверь. Послышался звон цепей и скрежет замков, прежде чем дверь приоткрылась, повернувшись на прочных петлях. Дюжий привратник с трещащим факелом в руке бесцеремонно спросил, какие такие дела могут быть в столь поздний час. Сдерживая гнев, чиновник ответил, что хочет поговорить с купцом Джоном де Гизаром. Привратник едва не захлопнул дверь перед носом Корбетта, но тут за его спиной возник тучный невысокий человек, который, поднявшись на цыпочки, попытался разглядеть незваного гостя.

— Эй, да это же Хью Корбетт! — воскликнул он, отталкивая слугу. — Хотите вложить еще денег, господин чиновник?

Хью улыбнулся, глядя на круглое лицо приветливого хозяина дома. Ему нравился де Гизар, который никогда не пытался скрыть свою жадность.

— Нет, господин ювелир, пришло время проверить управляющего моими делами и получить деньги назад.

Хью едва не рассмеялся, видя разочарование ювелира. Тот считал Корбетта отличным клиентом, регулярно приносившим деньги и редко требовавшим выплат. Непростой человек, размышлял ювелир, вглядываясь в смуглое костлявое лицо и прикрытые веками глаза чиновника. Такой обеспеченный, а ютится один на чердаке на Темза-стрит.

Проницательные глазки ювелира разглядели больше, чем нужно, однако ему хватило ума промолчать. Он лишь вздохнул и пригласил чиновника в темную контору, после чего приказал присмиревшему привратнику зажечь свечи и принести гостю вина. Поддерживая Корбетта под руку, де Гизар привел его в святая святых своего дома и усадил на низкий табурет, а привратник зажег высокие восковые свечи в железных подсвечниках, расставленных по всей комнате, что было разумно, удобно и одновременно говорило о богатстве хозяина дома. Пол был полированного дерева, на стенах висели роскошные, обрамленные золотым узором гобелены с вытканными на них библейскими сюжетами. У дальней стены помещался большой дубовый стол с табуретом, а над ним висели полки с аккуратно разложенными и пронумерованными свитками. По обеим сторонам стола стояли кожаные и деревянные сундуки, укрепленные полосами из железа и запертые на тяжелые висячие замки. Принесли два наполненных кубка, и Корбетт узнал вкус лучшего гасконского вина, немного подогретого и сдобренного пряностями. Когда слуга ушел, ювелир и чиновник выпили за здоровье друг друга, и ювелир сел на сундук напротив чиновника.

— Сколько? — спросил он. Корбетт улыбнулся:

— Десять фунтов, но вы, господин де Гизар, не беспокойтесь, почти все вернется к вам обратно. Поручение короля.

Де Гизар довольно усмехнулся. С зажатым в ладонях кубком он был похож на престарелое дитя.

— И какое же это поручение? — спросил он с надеждой в голосе.

Корбетт не сомневался в том, что де Гизар задаст этот вопрос, и заранее продумал ответ.

— Ладно, — не торопясь, проговорил он. — Вам я могу сказать. Все дело в Дюкете. Он из вашей гильдии и повесился в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Мне приказано расследовать…

Он запнулся, заметив, как изменилось лицо де Гизара. Что это? Страх? Ужас? Может быть, чувство вины? Пораженный Корбетт ничего не понимал. Де Гизар побледнел, не на шутку разволновавшись.

Он вскочил с места, подбежал к одному из кожаных сундуков. Не прошло и нескольких мгновений, как ювелир уже отсчитал Корбетту деньги, словно хотел побыстрее отделаться от своего гостя.

— Вот ваши деньги, господин чиновник. — Он открыл дверь. — Уже поздно, вам пора…

Он махнул рукой. Корбетт поднялся, убрал монеты в кошель и двинулся к двери.

— Спокойной ночи, господин де Гизар, — прошептал он. — Может быть, я еще вернусь.

Выйдя на холодную темную улицу, Корбетт услышал, как захлопнулась дверь, и ему стало ясно, что от его слов по тихой заводи уже пошли круги. Он посмотрел на узкую чистую полоску неба между домами. Ярко сверкали далекие звезды. Понимая, что ночь предстоит холодная, Корбетт быстро зашагал по пустынной Чипсайд-стрит. Завидев тени в переулке, он вытащил из-под плаща длинный кинжал, и тени растворились в темноте. Через некоторое время Корбетт остановился перед таверной, манившей запахом эля, теплом и светом. Замерзший и голодный, он только теперь вспомнил, что толком ничего не ел целый день, однако, взглянув на темнеющую вдали церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, с сожалением решил, что таверна подождет.

Церковь, окруженная невысокой каменной оградой, алтарной частью смотрела на улицу, а вход, над которым возвышалась квадратная башня, был обращен в другую сторону, где находилось кладбище. Рядом с церковью стоял дом, наполовину деревянный и крытый соломой, — как понял Корбетт, жилище священника. От обоих зданий уже веяло запустением и тленом. Мрачное место, подумал Корбетт, чувствуя, как волосы у него на затылке становятся дыбом от ощущения неведомой, но грозной опасности.

Он медленно обошел церковь. Обратил внимание на главный вход под квадратной башней и на маленькую дверь бокового придела, к которой как будто не прикасались много лет. Ставни на окнах были заперты, главная дверь крепко закрыта на засовы и задвижки. Он посмотрел наверх, но оттуда на него глянула страшная, злобная дьявольская морда — горгулья, с которой стекала вода. Ковырнув глину носком сапога, Корбетт направился к дому священника. Выглядел дом нежилым, однако, постучавшись, чиновник услыхал шаги и скрежет отодвигаемого засова.

— Кто там?

Голос был грубый, но в нем отчетливо слышался страх.

— Хью Корбетт, чиновник его величества, прислан королем для расследования смерти Лоренса Дюкета.

Дверь распахнулась, и высокий сутулый мужчина со свечой в руке отступил в сторону, пропуская Корбетта.

— Что тут еще расследовать?

Корбетт посмотрел на говорившего, на его худое болезненное лицо, горящие глаза, лысеющую голову и клочковатую бороду. Ему сразу не понравился этот священник в грязной коричневой рясе, и он приказал себе быть начеку.

— Я служу королю, а не вам, — парировал Корбетт, с удовольствием отмечая, что тот еще крепче сжал свечу в костлявой руке. — Кстати, кто вы такой?

— Роджер Беллет. Настоятель и священник церкви Сент-Мэри-Ле-Боу.

Он отвел взгляд, словно нашкодивший мальчишка, и зажег еще несколько свечей.

Корбетт оглядел большую комнату с дверью в дальней стене, которая, по-видимому, вела в другие комнаты и служебные помещения, не обошел вниманием потемневшие от огня балки и придвинул поближе жаровню с горящими углями.

Как отвратительна эта въевшаяся в пол грязь, этот вонючий камыш! Ему стало зябко, словно в доме было холоднее, чем на улице. Беллет подвинул незваному гостю табурет и предложил вина, однако Корбетт отказался. Он не доверял священнику, поэтому лишь протянул руки к огню и подождал, пока хозяин сядет напротив.

— Господин чиновник, чем могу служить?

Голос у священника сделался искательным, губы приоткрылись в притворной улыбке, показав неровные желтые зубы.

— Расскажите все, что знаете, о Лоренсе Дюкете.

Беллет не сводил взгляда с пылающих углей.

— Да я почти ничего не знаю. Тринадцатого января Лоренс Дюкет ударил ножом торговца Ральфа Крепина. Это было на Чипсайд-стрит. Ища защиты, Дюкет прибежал в церковь. Естественно, я впустил его, ведь он был не в себе, измучен и очень боялся. Я дал ему хлеба и вина и оставил в церкви. Потом запер дверь снаружи, он заперся изнутри, да еще из ближайшего участка сюда прислали караульных. Наутро, едва рассвело, я пошел в церковь и обнаружил, что Дюкет повесился на оконной решетке. Караульный снял труп и послал за здешним коронером, который привел понятых и вынес решение. Остальное вам наверняка известно.

Корбетт кивнул.

— Вы заперли дверь? Сразу после того, как покинули Дюкета?

— Нет. Я пришел позднее. Дюкет, должно быть, уже спал.

— А где Дюкет достал веревку, на которой повесился?

Беллет пожал плечами.

— В церкви есть веревки, — ответил он. — И старые и новые. Они всегда нужны на колокольне. Наверно, Дюкет наткнулся на них, вот и воспользовался.

— Колокольня ведь в башне? — спросил Корбетт. — Далеко от алтаря?

Беллет кивнул.

— У Дюкета было что-нибудь при себе? Священник прикусил губу и откинулся назад, словно этот вопрос застал его врасплох.

— Немного. Ну, во-первых, его одежда, во-вторых — нож, да еще кошель с несколькими монетами. А что?

— Ничего, — улыбнулся Корбетт. — Ничего. Просто пытаюсь разобраться. А где труп? — спросил он, обратив внимание, что священник не сводит с него взгляда. — Труп Дюкета! Где он? — спросил Корбетт еще раз.

Священник пожал плечами:

— Дюкет совершил самоубийство, и с ним обошлись как с самоубийцей. Помощник шерифа завернул труп в шкуру осла, потом его протащили за ноги по городу и бросили в общую яму за городской стеной. Так всегда поступают с самоубийцами…

— И никто, — перебил его Корбетт, — никто не предъявил права на тело?

— Господин чиновник, — ответил Беллет, пристально глядя на него с другой стороны пылающей жаровни, — Дюкет совершил самоубийство, и не нам обсуждать предписания церкви на этот счет.

Корбетт поджал губы и постарался изобразить разочарование.

— Могу я заглянуть в церковь?

Священник напомнил, что уже темно и вряд ли удастся что-нибудь там разглядеть. Понимающе кивнув, Корбетт пообещал вернуться на другой день. И ушел, радуясь тому, что выбрался из комнаты с затаившимися в ней грозными тенями и что не надо заходить в церковь, которая, похоже, не очень-то привечает ни живых, ни мертвых.

Подойдя к примеченной несколько часов назад ярко освещенной таверне, Корбетт решил зайти и погреться. Он уселся за стол на козлах, выпил крепкого бульона, щедро сдобренного луком и чесноком, и кварту пьянящего эля. Стало тепло и легко, о возвращении домой даже думать не хотелось, поэтому Корбетт взял у хозяина одеяло и устроился прямо на устланном тростником полу. Несмотря на усталость, у чиновника никак не шла из головы церковь и ее неприятный настоятель. В памяти всплывали обрывки когда-то слышанного и читанного о церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Нехорошее место. Но почему? Откуда он об этом узнал? Корбетт напрягал уставший разум и вдруг вспомнил нечто иное и не на шутку напугался. Ведь священник явно поджидал его — словно у короля в обычае посылать высокопоставленных чиновников на расследование всех самоубийств в городе. Размышляя об этом, Корбетт провалился в глубокий сон.

4

Наутро Корбетта разбудила чумазая служанка. После выпитого накануне просыпаться не хотелось, да и голова была тяжелой. Греясь около очага, он съел ломоть ржаного хлеба и запил его элем. Потом взял свои пожитки и отправился по Чипсайд-стрит, заглянул к брадобрею, который ловко очистил от щетины его лицо и, отвечая на вопрос Корбетта, рассказал о местном коронере, который занимался делом Лоренса Дюкета. Роджер Паджетт был врачом и принимал больных на одной из боковых улиц. Уйдя от брадобрея, Корбетт отыскал небольшой деревянный дом на каменном фундаменте. Большая золоченая вывеска над дверью изображала ступку с пестом.

Паджетт оказался словоохотливым коротышкой, раздувшимся от важности, ведь он был врачом и коронером в одном лице. Напыщенный человечек в алом одеянии с синими прорезями и на подкладке из тафты внимательно изучил документ с полномочиями Корбетта, прежде чем пригласил его в комнату на нижнем этаже дома, которая служила приемной. Корбетт не доверял врачам и считал их искусство шарлатанством. Оглядевшись, он решил, что Паджетт ничем не отличается от остальных. На полу была разложена карта со знаками зодиака, полки вдоль стен были сплошь уставлены глиняными кувшинами с надписями «сенна», «белена», «наперстянка», «кожа угря». На столе стояла большая деревянная миска с мелким белым порошком, и, пока врач не прикрыл ее мокрой тряпкой, Корбетт чихал не переставая.

Не позаботившись о посетителе, Паджетт уселся в единственное кресло и спросил:

— Чем могу служить, господин чиновник?

— Расскажите о Лоренсе Дюкете, как и где вы нашли его тело?

Врач сгорбился в кресле и застучал пальцами по подлокотникам, глядя поверх головы Корбетта. Говорил он нараспев, словно читал стихи:

— Лоренс Дюкет был найден повешенным в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу ранним утром четырнадцатого января. Полагаю, тело обнаружил священник Беллет. — Он посмотрел прямо в глаза Корбетту. — Вы разговаривали с ним?

Корбетт кивнул, и у Паджетта как-то странно изменился взгляд, когда он продолжил рассказ.

— Во всяком случае, это Беллет перерезал веревку и оставил тело в церкви. Следов насилия я не обнаружил, никаких царапин или ссадин. Единственное, что было, красная полоса вокруг шеи и синяк возле правого уха — следы веревки и узла, которым Дюкет завязал петлю, прежде чем сделать последний шаг. Место я осмотрел. Там из кладки возле окна выступает толстый железный штырь — к нему был пододвинут алтарь. Наверняка Дюкет встал на него, привязал веревку к пруту, потом надел петлю на шею и шагнул с алтаря. Вот только я не понял, откуда на веревке взялись черные шелковые нитки.

Он подал находку Корбетту, который долго разглядывал нитки, прежде чем положить их в свою сумку, а врач тем временем смотрел на чиновника, скривив маленький рот.

— Вот и все. Остальное соответствует добровольному уходу из жизни. Кишки и желудок пустые, лицо синюшного цвета, язык распух и покусан, глаза вылезли из орбит.

— Всё? И ничего такого, что говорило бы об убийстве? — нетерпеливо перебил его Корбетт.

— Полагаю, — растягивая слова, проговорил Паджетт, — все было, как я сказал. Скорее всего, Дюкет убил Крепина, спрятался в церкви и от страха или из-за угрызений совести покончил с собой.

— А больше ничего примечательного вы не обнаружили? — не отступался Корбетт. Он поднял руку, как бы прося врача умерить раздражение. — Ваш отчет очень подробен. Лорд-канцлер сам подчеркнул это, но, возможно, было что-то такое, что вы отметили, но не описали как не имеющее отношения к делу?

— Лишь одно. У Дюкета на предплечьях были синяки, но, скорее всего, они не имеют отношения к его смерти.

Корбетт улыбнулся:

— Спасибо, господин Паджетт. Если вспомните что-нибудь еще, сообщите в канцелярию.

Прежде чем ошарашенный врач успел ответить, Корбетт закрыл за собой дверь и зашагал в направлении Чипсайд-стрит.

Бледное солнце пробивалось сквозь легкие облака на синем небе, освещая обычную людскую толпу, двигавшуюся к Чипсайду. Писцы с переносными ящиками для письменных принадлежностей уже изготовились к работе. Повсюду расставляли прилавки, открывали ставни — начинался очередной день. Здесь были купцы во фламандских бобровых шапках и кожаных сапогах, законоведы со свитками под мышкой, ученики и подмастерья в плащах и тесных штанах, женщины любого вида и любого ремесла. Там же были надменные дамы в тяжелых платьях в складку и с низко повязанными поясами, украшенные драгоценными камнями, в полотняных чепцах и плащах, подбитых мехом, защищавших их нежные тела от холода.

Корбетта, привыкшего к тишине канцелярии, раздражал шум и уличные крики. Торговцы всех мастей старались привлечь его внимание. Драпировщики трясли бархатом, шелком, батистом. В обжорном ряду предлагали жареные ребрышки, угрей, мясные пироги, приправленные луком и чесноком. Два торговца подрались из-за партии оловянной посуды. Корбетт бдительно следил за своим кошелем, придерживая его под плащом — в городе орудовало несметное множество воров. Цепочка их незадачливых собратьев, уже осужденных, пробивалась сквозь толпу в окружении констеблей, которые переводили своих подопечных из тюрьмы Тан в тюрьму Ньюгейт, и остававшиеся на свободе счастливчики вовсю издевались над бедолагами. Две шлюхи в нижних юбках, тоже шествовавшие в процессии, изображали раскаяние, однако, судя по их смелым взглядам и дерзкому виду, а также по похотливым смешкам в толпе, было очевидно, что не за горами тот день, когда они снова примутся за свое ремесло.

Толпа все прибывала, и Корбетт испугался, вспомнив, как много лет назад в Уэльсе людей задавили насмерть перед королевским шатром. Однако вскоре ему удалось выбраться из толчеи, и он оказался перед воротами церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Вновь ему стало не по себе от веющего здесь мерзостного духа запустения, и он опять попытался вспомнить, откуда ему известно об этой церкви, но память отказывала. Тут не было никого, кроме нескольких зевак, да и те мгновенно исчезли, завидев черную рясу отца настоятеля, который вышел навстречу Корбетту.

— Это вы, господин чиновник, — проговорил Беллет, протягивая костлявую руку, которую Корбетт пожал, чувствуя, что бледное, изможденное лицо священника и его черное одеяние страшат его еще сильнее, чем во время их первой встречи.

— Я пришел осмотреть церковь, — резче, чем ему хотелось, произнес Корбетт. — Пока светло.

— Пойдемте, я все покажу, — спокойно ответил священник, и Корбетт решил, что Беллет не столь насторожен, как накануне, однако лишь кивнул, позволяя настоятелю сопровождать его к главному входу.

Внутри было темно, стоял затхлый запах плесени. Корбетт остановился, огляделся, и его внимание привлекла узкая, обитая железом дверь слева. Забыв обо всем остальном, он направился прямиком к ней.

— Дверь заперта, — поспешно заявил Беллет. — Заперта уже много месяцев. Она ведет на колокольню и крышу башни, если желаете…

Его голос понемногу стих, словно священнику стало скучно и расхотелось договаривать фразу до конца.

— Да, — брюзгливо отозвался Корбетт. — Желаю. Отоприте!

Раздвинув губы в полуулыбке, священник зазвенел тяжелой связкой ключей и отпер железную дверь. Она громко заскрипела ржавыми петлями, словно не желая открываться. Корбетт прошел мимо священника и стал подниматься по отсыревшей, покрытой плесенью винтовой лестнице. Не обращая внимания на молчащие бронзовые колокола, Корбетт отодвинул железные засовы и принялся толкать тяжелую деревянную крышку люка над головой, пока она не поддалась и не стала со скрипом подниматься.

Лицо Корбетта обдуло ветром, когда он встал на крыше башни. Подойдя к низкому зубчатому барьеру, он с головокружительной высоты посмотрел туда, где, до смешного маленький, лежал Чипсайд. Город тянулся во все стороны, на юг уходили крыши бесчисленных домов, а на севере, за Ньюгейтом и старой городской стеной, виднелись коричневая полоса земли и покрытые снегом поля. Оглядевшись, Корбетт понял, что здесь нетрудно спрятаться, а потом спуститься вниз, хотя люк и дверь в башню выглядели так, словно к ним не прикасались много лет, и незваного гостя наверняка услышали бы и Дюкет, и караульные с половиной Чипсайд-стрит в придачу. Покачав головой, Корбетт отправился в обратный путь. Священник ждал его с саркастической усмешкой на землисто-бледном лице.

— Что-нибудь нашли, господин чиновник?

Корбетт сделал вид, будто не заметил иронии, и осмотрел крыльцо. В углу из дыры в потолке свисали колокольные веревки. Под ними лежали еще веревки, свернутые кольцами. Одни были новые, другие — старые и обтрепанные.

— Здесь он взял веревку?

Священник кивнул:

— Да. Верно, пришел сюда, а потом вернулся к алтарю.

— В темноте?

— О чем вы? — недовольно переспросил священник.

— О том, — медленно произнес Корбетт, — что Дюкет сидел-сидел себе в темноте, а потом пришел сюда, но ведь здесь еще темнее, взял веревку и вернулся обратно.

— У него была свеча, — торопливо отозвался Беллет.

— Если и была, то он ею не воспользовался. На полу ни капли свежего воска! — Он поглядел на Беллета и удовлетворенно отметил, что тот больше не усмехается. — Напуганный до смерти человек не может идти ровно, его качает, и рука у него дрожит. — Корбетт потер пол носком сапога. — Здесь было бы больше воска, чем грязи!

Повернувшись, Корбетт направился в неф, просторное пространство до крестной перегородки с большой дверью посередине, которая вела в сакристию и к алтарному возвышению. По обеим сторонам стояли приземистые колонны. Все трансепты казались черными и пустыми, выделялись разве что деревянные скамьи и темноватые фрески на побеленных грязных стенах. Наверху, над каждым трансептом, был ряд небольших овальных оконцев. Корбетт обратил внимание на то, что все они заперты, кроме одного, разбитого, но все же слишком маленького, чтобы в него мог влезть взрослый мужчина, да еще незаметно для Дюкета и караульных.

Плотнее завернувшись в плащ, Корбетт пошел дальше, и эхо разносило по церкви стук его кожаных сапог. Он слышал, как сзади тихонько топочет священник, будто крыса по водостоку. Святой алтарь, тяжелый, деревянный, стоял, словно трон, на белом каменном возвышении. Смотреть было не на что, но Корбетт впервые осознал, что ему еще никогда не доводилось так приближаться к святая святых. Главный престол безразлично возвышался над ним, и белый мрамор не был украшен цветами или задрапирован тканями. Позади — запрестольная перегородка, дальше — пустота и стена с выцветшей фреской, а наверху мигала в темноте единственная лампа. И скамьи — по обе стороны. Корбетт развернулся и посмотрел наверх, на окно в виде трилистника над главным престолом. Оно одно и пропускало свет, так как окна рядом были закрыты ставнями, впрочем, как все остальные окна в церкви.

Глядя на железный штырь, выступавший из кладки возле закрытого ставнями окна, Корбетт отошел вправо.

— Этот?

Стоявший сзади священник кивнул.

— Да, — тягуче произнес он. — Алтарь был сдвинут с места. Наверно, иначе Дюкет не мог завязать веревку на штыре.

Корбетт обернулся, внимательно посмотрел на Беллета и покачал головой.

— Что-то не очень верится, — сказал он и, не дожидаясь ответа, зашагал к выходу.

Покинув церковь, Корбетт свернул на Фрайди-стрит, где работали чужеземные кожевники. Сейчас это место представляло собой строительную площадку, на которой возводили гигантский акведук для воды, чтобы гнать ее по деревянным трубам из реки Тайберн. Здесь же стояла виселица, и Корбетт увидел два трупа на толстой балке, как он понял, из недавних. В другое время он бы, не останавливаясь, прошел мимо, но теперь ему не давал покоя Лоренс Дюкет, повесившийся в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, так что он подошел поближе и стал всматриваться в трупы. Невосприимчивый к вони и неприятному виду мертвых тел, Корбетт простоял так до тех пор, пока не сказал себе «хватит» и не отправился на поиски дома Дюкета. Задавая вопросы, Корбетт видел, как у людей мрачнели лица и взгляды становились непроницаемыми, но в конце концов он все-таки нашел нужный дом на углу Бред-стрит.

Судя по закрытой двери и запертым ставням, в скромном трехэтажном доме уже никто не жил. Однако он все же постучал и крикнул, чтобы ему открыли «именем короля». Послышались шаги, заскрипели засовы, распахнулась дверь, и на пороге появилась худенькая рыжеволосая женщина среднего роста, в платке и длинном черном платье, говорившем о трауре. Единственной данью моде была филигранная золотая цепочка на талии и свежие белые кружева вокруг длинной тонкой шеи и на манжетах. Лицо было строгое, губки капризные, взгляд серых глаз — бесцеремонный. Корбетт показал женщине свои бумаги, которые она взяла в руки и внимательно прочитала, медленно шевеля губами. Потом она вернула их Корбетту и повела его в ближайшую комнату, где открыла ставни, впустив дневной свет. В комнате было пусто, если не считать кожаных сундуков и сложенной в кучи одежды.

Некоторое время женщина изучала Корбетта.

— Я — Джин Дюкет, — тихо проговорила она. — Что вам нужно?

В ее голосе прозвучал вызов, но Корбетт, решив не обращать на него внимания, сообщил о своем расследовании смерти Лоренса Дюкета. Несмотря на траурное платье, женщина как будто не была расстроена гибелью брата. И только когда Корбетт упомянул Крепина, она прищурилась и на щеках у нее появился яркий румянец.

— Господин чиновник, мне не нравился Крепин, — ответила она, как отрезала. — Он был…

Она умолкла, подыскивая нужное слово.

— Вымогателем?

— Да, господин Корбетт, вымогателем, ничтожеством, прелюбодеем и развратителем женщин!

— Это правда? — спросил Корбетт.

Джин не ответила, но, отвернувшись, решительно кивнула.

— Поэтому Лоренс убил его?

Джин вновь повернулась к нему и нервно засмеялась.

— Господин чиновник, мой брат и я, хоть мы и вышли из одного чрева и жили под одной крышей, не любили друг друга. — У нее вновь вырвался нервный смешок. — Мой брат убил Крепина не из-за меня. У него были другие причины! — Она мельком взглянула на Корбетта. — Я ничего не знаю, но уж Сука-то должна знать!

— Кто такая Сука, мадам?

— Элис атт Боуи. У нее таверна на Сент-Марк-лейн, любимое место ее ухажеров Реджинальда де Ланфера, Роберта Пиннота, Пола Стабберхеда, Томаса Коронера… — Она затихла, крутя в пальцах золотую цепь. — Любовница Крепина. Проклятая шлюха! — Джин как будто плевалась словами. — Крепин заставил меня раздеться, лечь с ним и принять нехорошую позу, а потом рассказал об этом ей и всем остальным.

Джин буквально упала на один из сундуков и спрятала лицо в ладонях. Некоторое время Корбетт молча наблюдал за ней.

— Лоренс тоже был любовником Элис?

Джин подняла голову и громко рассмеялась:

— Мой брат, господин чиновник, не любил женщин. Что же до настоящей причины его ссоры с Крепином… — Она посмотрела прямо в глаза Корбетту. — Об этом мне ничего не известно, к тому же мне все равно, потому что скоро меня тут не будет. Уезжаю к родственникам. У меня родственники в Оксфорде. — Она поднялась и расправила складки на юбке. — Вот и все, господин Корбетт. Желаю вам всего хорошего.

Джин отперла дверь и отошла в сторону, пропуская чиновника.

Оказавшись на улице, Корбетт сразу же ощутил непомерную усталость, голод и отчаянное желание оказаться в собственной постели. Он купил пирог у первой попавшейся торговки и съел его на ходу, твердо решив держаться подальше от таверн с их крепким элем — хотя бы один день. Свою работу он начал неплохо, собрал кое-какие факты, и теперь надо было сложить их в какую-то приемлемую картину. Кое-что смущало его, не давало покоя, и он знал, что не успокоится, пока не наведет порядок в своих мыслях.

Свернув с Чипсайд на Патерностер-роу, Корбетт уже в темноте подошел к Темза-стрит. Войдя в дом, он приказал хозяйке, угрюмой жене торговца, принести разожженную жаровню и стал подниматься по расшатанной лестнице на чердак. Сначала он полежал на кровати, закутавшись в плащ и вспоминая все, что видел и слышал. Постепенно что-то начало вырисовываться. Тогда он зажег свечи, развязал котомку, достал письменные принадлежности и принялся не спеша записывать на обрывке использованного пергамента те факты, которые на тот момент казались ему важными.

5

Проснулся Корбетт довольно поздно и почти сразу взялся за записи, сделанные накануне, внимательно изучил их и долго вносил поправки, пока не остался доволен своей работой. Тогда он умылся, оделся, быстро позавтракал, закутался в плащ и, выйдя из дому, торопливо зашагал по направлению к реке. Яркое зимнее солнце как будто хотело успокоить Корбетта, обнадежить, что расследование идет так, как надо. Ему казалось, он разобрался в том, что произошло в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, хотя еще и не знает точно, почему и как это произошло. Эти вопросы не давали ему покоя, пока он шел к Уотергейт, где нанял лодку, чтобы добраться до Вестминстера. Путешествие было хуже обыкновенного, к тому же он еще сильнее замерз. На берегу, надвинув капюшон на лицо, чтобы не быть узнанным, он стал быстро пробираться в толпе, обходя кругом канцелярию. Возле небольшого здания он остановился, постучал в дверь и потребовал, чтобы его впустили. Ворчливый голос посоветовал ему идти прочь, но он еще раз постучал в дверь и еще раз потребовал, чтобы его впустили. Обладатель ворчливого голоса вновь стал его прогонять, но он опять постучал, и так продолжалось, пока дверь не распахнулась и на пороге не возник высокий, аскетического вида человек в длинном коричневом балахоне.

У него было длинное бледное морщинистое лицо и водянистые глаза, щурившиеся на ярком свету.

— Господин Кувиль, это я, Хью Корбетт. Вы так ослепли, что не видите меня, или до того одряхлели, что не узнаете?

Искаженное гневом старческое лицо расползлось в улыбке, и рука со вздувшимися синими жилами схватила Корбетта за плечо.

— Лишь ты один, Корбетт, смеешь беспокоить меня, — пробормотал он. — Мой лучший ученик! Входи. Входи. Холодно тут.

Хью вошел в плохо освещенную комнату, пропахшую салом, углем, кожей и старым пергаментом. Здесь стоял стол на козлах и высокий табурет, а все остальное пространство было занято кожаными и деревянными сундуками разных размеров. Некоторые из них были открыты, и везде лежали свернутые пергаменты. Любой запутался бы в этом хаотичном нагромождении документов, однако Корбетт знал, что Кувилю не составит труда мгновенно отыскать понадобившуюся записку. Здесь находился архив канцелярии и казначейства за несколько столетий. Как только документ был подписан и соответствующим образом оформлен, он занимал место в королевстве Нигеля Кувиля. Когда-то тот был старшим чиновником в ведомстве лорд-канцлера и получил это назначение в качестве надела или синекуры за верную службу Короне. Кувиль был наставником Корбетта, когда Хью только начинал свою службу в канцелярии, и, несмотря на существенную разницу в возрасте, они стали близкими друзьями.

Посыпались вопросы и язвительные замечания, однако Корбетт ловко парировал их, пока архивариус не сказал с улыбкой:

— Выкладывай, Хью, зачем пришел. Вряд ли только затем, чтобы посмеяться над стариком.

Корбетт улыбнулся в ответ, кивнул и коротко рассказал о своем поручении, не упустив, однако, ни одной важной подробности. Старик терпеливо его выслушал. Когда Корбетт закончил, Кувиль встал и, прикрыв рукой рот, оглядел комнату, переводя мигающий взгляд с одного сундука на другой. В конце концов он покачал головой:

— Сожалею, Хью, но здесь нет ничего такого, что могло бы тебе помочь. Надо поискать в архиве в Тауэре.

У Корбетта упало сердце от одной мысли, что опять надо куда-то идти да еще несколько дней, если не недель, потратить на поиск документов под бдительным присмотром какого-нибудь незнакомого чиновника. Заметив горькое разочарование ученика, Кувиль положил костлявую руку ему на плечо:

— Не расстраивайся, Хью. Я достану то, что тебе нужно. Кое-какое влияние у меня еще сохранилось. Подожди день-два, и я пришлю тебе все, что найду.

Корбетт обнял старика.

— Спасибо, — сказал он. — Этим вы отчасти возместите страдания, причиненные мне вашим дурным характером в те времена, когда вы были моим учителем!

Он ушел под возмущенные выкрики обиженного старика, который требовал, чтобы в следующий визит ученик пробыл у него подольше.

Однако Корбетт уже целеустремленно шагал по грязной улице, закутавшись в плащ и надвинув на лицо капюшон. Он был немного разочарован своим визитом к Кувилю и теперь решил побывать в таверне Элис атт Боуи на Сент-Марк-лейн. Эту часть города он отлично знал и улочку рядом с Патерностер-роу недалеко от собора Святого Павла — тоже. Часть пути Корбетт одолел пешком, но потом на Флит-стрит подсел на телегу, что везла товар из деревни на городские рынки. На Патерностер-роу он слез с телеги и пошел по Айвилейн к площади, ограниченной с одной стороны монастырем францисканцев, с другой — высоко взмывшим в небо собором Святого Павла. Здесь тоже, несмотря на поздний час, бойко шла торговля. Входя в церковную ограду через западные ворота, Корбетт был начеку, помня о своем кошеле и не выпуская из рук кинжала. Место было печально знаменитое — прибежище «волчьих голов», преступников и всякой нечисти с городского дна, которые жили тут и в любой момент, стоило появиться служителям закона, могли скрыться в храме.

Корбетт миновал врата собора Святого Павла и оказался под сводчатыми потолками главного нефа, где обычно собирался народ. Людей все еще было много. С западной стороны сидели писцы, готовые сочинить любой договор, письма, закладные. В боковых приделах стояли барристеры высшего ранга в подбитых горностаями мантиях, они встречали посетителей или обсуждали между собой правоведческие казусы, а возле одной из колонн крутились те, кто отчаянно искал работу. Корбетт походил-походил между ними, пока в одной из ниш не увидел писца на табурете, похожего на человека-птицу, с маленькими когтистыми ручками, круглой головкой, склоненной набок, веселым румяным лицом и гривой светлых волос. Корбетт приблизился к нему.

— Мэтью! — окликнул он. — Как дела?

Писец поднял голову, потянулся и пожал плечами:

— Сносно. Идут помаленьку. Чего вы хотите?

— Элис атт Боуи, — ответил Корбетт. — У нее таверна на Сент-Марк-лейн. Что о ней известно?

Корбетт знал, что Мэтью неисправимый сплетник, и если нужно узнать о каком-то скандале в Лондоне, то лучше этого писца никто не расскажет. И поэтому удивился, когда тот отвел взгляд, и учуял запах страха, охватившего приятеля. Мэтью беспокойно огляделся и потянул Корбетта вниз:

— Вы насчет смерти Крепина и самоубийства Дюкета в церкви?

Корбетт кивнул, и Мэтью, стараясь справиться со страхом, прикусил нижнюю губу.

— Будьте осторожны, — прошептал он. — Говорят, Элис — опасная женщина. Судя по тому, что я слышал, она была любовницей Крепина. Еще у нее связи с могущественным семейством Ланфор. Она вышла замуж за виноторговца Томаса атт Боуи, когда он уже был стариком, а так как вскоре его не стало, то ей досталось семейное дело. Таверна, которой она владеет, называется «Митра». Большая таверна. Но это нехорошее место. А теперь, пожалуйста, уходите.

Корбетт послушался, недоумевая, что так испугало его общительного приятеля — неужели только имя?

Таверну «Митра» Корбетт отыскал на Сент-Марк-лейн, и она оказалась довольно затейливым трехэтажным зданием: верхний этаж выступал, нависая над парадным входом. Украшенный листьями шест вместе с изображением епископской митры на черном поле делали дом самым заметным на улице. Входя в таверну, Корбетт отметил про себя, что лицо епископа на вывеске было злой карикатурой на важного, жестокого и жадного священника. Внутри оказалось темновато, но уютно и намного чище, чем в большинстве подобных заведений. Длинная зала с побеленными стенами, свежий тростник на полу, пересыпанный ароматной травой, высокие потолки с почерневшими от огня балками — впрочем, очаг посередине был снабжен дымоходом, который защищал внутреннее пространство от копоти. Вдоль стен расположились табуреты, скамьи и столы на козлах.

Возле очага стоял здоровенный лысый детина и маленькими свинячьими глазками долго сверлил Корбетта, после чего перевел взгляд на других посетителей. Среди них были обычные пьяницы, которые уже заснули за своими столами, несколько одиночек, поглощенных своими мыслями и содержимым кружек, и группа завсегдатаев, лениво игравших в кости в компании шлюхи в красном платье и шляпе. Подавальщики подносили вино и пиво игрокам и прочим посетителям под суровым присмотром лысого великана. На Корбетта никто не обратил внимания, не считая компании, обосновавшейся в дальнем углу, но и она, поизучав его некоторое время, вернулась к прерванной беседе.

Корбетт сел за стол и заказал вина и еды. Он медленно жевал, стараясь получше осмотреться. Почему-то у него возникло ощущение, что его тут узнали, даже, пожалуй, ждали и он видит всего-навсего живую картину, специально для него поставленную. Спустя какое-то время он махнул рукой, подзывая лысого верзилу, который не мог не заметить его жеста, однако прилежно игнорировал его несколько минут, прежде чем, откусив ноготь и выплюнув его в огонь, двинулся к посетителю.

— Сэр?

Голос у него оказался довольно высоким для его телосложения.

— Хью Корбетт, чиновник Суда королевской скамьи. Я здесь по повелению короля. У меня есть соответствующие полномочия, и мне бы хотелось поговорить с миссис Элис атт Боуи.

Его слова, словно брошенные в воду камешки, кругами тишины разошлись по таверне. Разговоры стихли, игра в кости замерла, головы пригнулись к столам, и ни одно из его слов не осталось незамеченным. Великан довольно долго смотрел на Корбетта черными, как речная галька, глазками, потом кивнул и направился в дальний конец залы. Корбетт последовал за ним и оказался в кухне. Это была небольшая комната с побеленными стенами и длинным столом, уставленным оловянной и глиняной посудой. У стены напротив располагался очаг, на котором что-то жарилось, а над ним в ряд висели железные крюки.

В кухне было чисто и пахло травами и пряностями, банки с которыми стояли на полках вдоль всех стен. У дальнего конца стола над каким-то пергаментом склонилась изящная женская фигурка — ее Корбетт заметил не сразу, но едва он вошел, женщина выпрямилась и спрятала документ. Корбетту еще не приходилось видеть такой красавицы. Фламандский с белыми кружевами чепец обрамлял смуглое лицо с огромными черными глазами, точеным носиком и губами, которые соблазнили бы самого святого из отшельников. Прядь черных волос выскользнула из-под головного убора и легла на великолепно очерченную щеку. Невысокого роста, даже маленькая, она в своем зеленом платье с золотым поясом была на редкость хороша, так оно подчеркивало пышную грудь и узенькую талию. У Корбетта захватило дух, и он не мог произнести ни слова, когда великан представил его. Женщина насмешливо посмотрела на чиновника и улыбнулась, показав безупречные зубы и выразив свое удовольствие от встречи с ним.

— Итак, господин Корбетт, чем могу служить? — Голос у нее был низкий и на редкость глубокий. Почувствовав в нем издевательские нотки, Корбетт стоял переминаясь с ноги на ногу, как какой-нибудь деревенский мужлан. Тогда женщина повернулась к верзиле, все еще стоявшему угрожающе близко к чиновнику. — Питер, можешь идти. Не думаю, что господин Корбетт пришел арестовать меня. Полагаю, я в полной безопасности, чего, подозреваю, не скажет о себе господин Корбетт.

Колкость хозяйки привела Корбетта в чувство.

— Госпожа, я пришел, чтобы задать вам несколько вопросов. Я здесь по приказу короля!

Под ее насмешливым взглядом он умолк, а Элис предложила ему сесть на скамью поближе к ней. Он подчинился, понимая, что великана Питера неспроста отсылают в зал, но в смущении не мог поднять глаз от безукоризненно начищенного стола. Корбетт словно язык проглотил, и больше всего на свете ему хотелось опять заглянуть в огромные черные глаза. Его потянуло к этой женщине, как измученного погоней и жаждой оленя тянет к чистому ручью. Заслышав удаляющиеся шаги великана, он поднял голову. Только теперь он разглядел, что глаза у нее не черные, а темно-синие, окруженные смешливыми морщинками.

— Миссис Элис, — выпалил он, — что вам известно о смерти Лоренса Дюкета?

Поджав губки, Элис глубоко задумалась, не сводя взгляда с Корбетта.

— Что мне известно, господин чиновник? — переспросила она. — Полагаю, вы знаете, что я была знакома и с Крепином, и с Дюкетом. Но я не имею никакого отношения к смерти того и другого.

Корбетт ощущал холодное спокойное превосходство этой женщины. Ему было необходимо вернуть себе строгий вид, подобающий при допросе. В конце концов, кто она такая? Всего лишь хозяйка харчевни!

— Миссис Боуи, — отрывисто проговорил он, — известно, что вы были любовницей Крепина и из-за вас он смертельно поссорился с Дюкетом.

Миссис Боуи долго смотрела на Корбетта, а потом звонко засмеялась, словно жемчужины покатились из ларца.

— Господин Корбетт, я была подругой, а не любовницей Крепина. Дюкет же не любил меня, потому что вообще не любил женщин.

Ее слова вернули Корбетта на землю. Он вспомнил, что то же самое ему говорила Джин Дюкет. Не сводившая с него внимательного взгляда, Элис как будто прочитала его мысли и осознала опасность, исходившую от этого человека, которому удалось выскользнуть из ее тщательно расставленных силков. Тогда она положила руку в кружевах на руку Корбетта, и только теперь он заметил, что она была в тонких шелковых черных перчатках. От Элис не укрылось его любопытство, и она засмеялась:

— Господин Корбетт, не удивляйтесь. Я дама, и эти перчатки защищают мои руки, ведь руки дамы должны быть нежными и гладкими, как шелк. Разве нет?

Корбетт кивнул.

— Тем не менее, госпожа, — ответил он, не дав себе времени подумать, — зачем их прятать?

Он чувствовал жар ее ладони, словно к его коже приложили кусок угля, и вдруг испугался, как пловец, который не может справиться с сильным течением, относящим его все дальше от вожделенного берега. И Корбетт резким движением убрал руку.

— Госпожа, вам что-нибудь известно о смерти Крепина или Дюкета?

Элис опустила голову и провела затянутыми в перчатки пальчиками по гладкой столешнице.

— Конечно же известно, — со скукой в голосе проговорила она. — Они оба много раз ели и пили тут. Я была в дружбе с обоими — но не спала ни с тем, ни с другим.

— Почему вы сказали, что Дюкет не любил женщин?

Она пожала плечами:

— Такой уж он был. Ни разу не сделал мне комплимента, в отличие от прочих мужчин, и я никогда не видела его с женщиной.

— Он был содомитом?

— Нет, господин Корбетт. Думаю, нет. А вы?

Корбетт разозлился. Кровь отхлынула у него от сердца, зато жаром вспыхнули щеки.

— Госпожа, — твердо произнес он, — не забывайтесь!

— Сэр! — Элис гневно сверкнула глазами. — Вы заявляетесь в мой дом и обвиняете меня в том, что я шлюха, любовница одного из покойных мужчин и, возможно, виновата в гибели обоих. Это вы, сэр, забываетесь!

Он вскочил и опрокинул скамью.

— Моя госпожа, — с поклоном произнес он и повернулся, чтобы уйти, но тут она тоже поднялась и с мольбой поглядела на него, положив затянутую в шелк ладонь ему на руку.

— Господин чиновник, — еле слышно проговорила она, — прошу прощения!

Корбетт наклонился поднять скамью, но покачнулся и, ударившись спиной о стол, едва не упал. Тогда он обернулся, чувствуя, как у него багровеет лицо, и улыбнулся, заметив, что Элис с трудом сдерживает смех. Шаркнув ногами, он поднял скамью и уселся на нее. Появился великан Питер, привлеченный шумом и громкими голосами, но Элис махнула рукой, приказывая ему удалиться, после чего, коснувшись плеча Корбетта, отошла в сторонку и вернулась с двумя наполненными до краев кубками.

— Лучшее бордо, какое у меня есть, — сказала она. — Пожалуйста, пейте. Прошу прощения за то, что обидела вас.

Корбетт поднял кубок за ее здоровье и стал медленно пить вино, которое и в самом деле оказалось лучше некуда. Оно обволакивало нёбо, гортань, а Элис тем временем рассказывала о своем замужестве, вдовстве, о таверне и своих отношениях с обоими мужчинами.

— Я знала обоих, но лишь потому, что они приходили сюда.

— Джин Дюкет назвала вас шлюхой и любовницей Крепина. Почему?

Элис усмехнулась:

— Джин глупая и злая, и язык у нее без костей. Она может говорить что угодно, но все это от злобы и зависти.

— Вам известно, из-за чего поссорились Крепин и Дюкет?

— Нет.

— А почему Дюкет покончил жизнь самоубийством?

— Не знаю, — ответила Элис. — Но он всегда был трусом. Боялся собственной тени!

— Чем занимался Крепин?

Элис задумалась, и в ее прекрасных глазах отразились сомнение и замешательство.

— Он был ростовщиком, — медленно проговорила она. — Потом стал политиком. Он был из так называемых популистов, верных Короне, но все же поддерживал последователей великого… — Она запнулась. — Де Монфора.

— А Дюкет? Из-за чего у него вышла ссора с Крепином?

— Люди не любят ростовщиков. Крепин же поймал в свои сети не только Дюкетов.

Она потупила взор.

— Наверно, Крепин заслужил то, что получил, — тихо произнесла она. — Время от времени я предостерегала его, но он только смеялся в ответ.

Она умолкла и сидела тихо, теребя застежку шелковой перчатки.

— Это все?

Элис кивнула.

— Пока да, — сказала она, потом поднялась и подошла к большому сундуку, стоявшему в дальнем углу кухни. Она достала из него флейту и принесла ее Корбетту. — Ваш визит, господин чиновник, расстроил меня. Меня печалит и злит дурацкая смерть двух знакомых мне мужчин. Однако флейта всегда помогает мне успокоить волнение души и тела.

Корбетт застыл как зачарованный. Флейта была будто приветом из далекого прекрасного времени, которое исчезло в погребальном огне. В него он бросил тогда разбитую флейту. Не помня себя, он протянул руку и взял флейту, нежно провел ладонью по гладкому дереву, как будто это было личико его давно умершего и вдруг вернувшегося малыша. Приложив флейту к губам, он заиграл задушевную, горько-сладостную мелодию, наполнив ее звуками кухню. Хью играл и чувствовал на лице теплое солнце Сассекса, видел смеющееся, танцующее дитя и прислонившуюся к стене жену, которая, сложив руки на груди, улыбалась им обоим. Он играл, не обращая внимания на горячие слезы, которые текли у него по щекам. Потом все исчезло. Ни музыки, ни видения. Опять он был наедине с прекрасной женщиной, внимательно глядевшей на него.

Корбетт аккуратно положил флейту на стол, поклонился, ни слова не говоря, вышел из кухни, пересек зал и оказался на холодной темной улице. Он напрочь забыл о своем расследовании: старые раны открылись и снова стали нарывать. Но от его взгляда не укрылись грязь на улице, кучи мусора. На стене были видны винные пятна, бродячая собака принюхивалась к вонючей мертвой крысе, и попрошайка, едва прикрытый лохмотьями, весь в язвах и струпьях, прятался за углом от холода и от жизни. Конечно, не следовало браться за флейту, ведь прежде этот мир был более или менее упорядочен, рассортирован и заперт, как в архиве Кувиля. В нем не было ничего хорошего, но и не было ничего безобразного. А теперь он чувствовал, как к нему возвращаются кошмары, и вспоминал свою страшную жизнь сразу после смерти жены в те месяцы, что он провел в прохладных сумерках сассекского монастыря. Он уже был готов покинуть Патерностер-роу, как ощутил прикосновение чьей-то руки к своему локтю, обернулся и узнал подавальщика из «Митры». Парень протягивал ему флейту.

— Хозяйка, — сказал он, — наказала отдать ее вам. Она просила вас прийти и поиграть ей еще разок.

Корбетт кивнул и, сжимая в руке флейту, исчез в темноте.

6

Корбетт узнал у коронера имена трех караульных, чей пост был рядом с церковью Сент-Мэри-Ле-Боу, и решил допросить их на другой день после разговора с Элис. Все трое были торговцами и держали собственные лавки в Чипсайде. Все трое слово в слово повторили один и тот же рассказ, и Корбетт не усомнился в их искренности. Во второй половине дня посланец от помощника городского шерифа отправил их нести дозор перед входом в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, и это был именно тот день, когда Лоренс Дюкет бежал в церковь за спасением. Они собрались перед вечерней, вошли в церковь и увидели, что Дюкет крепко спит на алтаре. При них он пошевелился, проснулся, после чего они отправились на улицу.

Когда на других церквях зазвонили к вечерне (колокола на церкви Сент-Мэри-Ле-Боу молчали из-за присутствия в церкви Дюкета), пришел священник и запер дверь. Караульные удостоверились в том, что дверь надежно заперта и снаружи и изнутри, и договорились, что будут действовать как обычно — один спит, двое бодрствуют. Под деревьями они приспособили жаровню, и, хотя все трое признались в том, что стоял лютый мороз и пребывание на кладбище в такую ночь не было приятным, ничего особенного не произошло. Они постоянно ходили вокруг церкви, но никого не видели и не могли представить, как кто-то проник внутрь при таких запорах. Они несли дозор до утра, пока не пришел священник. С замком он справился, но дверь открыть не смог и попросил караульных помочь ему. Они стали стучать, чтобы разбудить Дюкета, и, ничего не добившись, принялись бить в дверь чурбаком, пока засовы не вылетели.

Все в церкви было как накануне. Никаких следов на полу, никакого беспорядка, если не считать передвинутого вправо алтаря. Над ним на железном пруте висел Лоренс Дюкет с почерневшим лицом. И священник и караульные немедленно бросились к нему, однако хватило одного взгляда на несчастного — слишком поздно. Осмотрев все помещение в поисках второго входа в церковь, они ничего не нашли. Беллет приказал им никуда не отлучаться, пока не придет коронер, за которым он кого-то послал. О том, что было потом, Корбетт знал, тем не менее заставил караульных рассказать все заново, настоятельно выспрашивая, как они пытались открыть дверь. Он не сомневался в честности караульных, тем более что ни у одного из них не было никаких связей с Дюкетом или Крепином, хотя им приходилось слышать имена того и другого. Все трое были сбиты с толку таинственными обстоятельствами той ночи, так как честно исполнили свой долг и могли поклясться, что никто не входил в церковь и не выходил из нее и изнутри не доносилось ни звука, пока они были в дозоре.

Вполне удовлетворенный, Корбетт вернулся к коронеру и стал задавать ему вопросы. Когда тот возмутился, Корбетт предъявил свои полномочия, скрепленные подписью Барнелла, так что пришлось коронеру, поубавив спеси, послать слугу с запиской в Ратушу. Он попросил Корбетта подождать, и тот решил прогуляться по лавкам Чипсайда.

Уже было довольно поздно, когда он вернулся к коронеру, где встретил двух дюжих молодцов, которые с недовольным видом тащили лопаты и кирку. В доме коронер помешивал какую-то дурно пахнущую кашицу, и рядом с ним стоял высокий молодой человек с сальными волосами до плеч, с землистого цвета лицом в оспинах, которого, судя по всему, мутило от этого запаха. Без особых церемоний коронер представил его как городского бейлифа Стивена Новила и повел обоих к двери. Молодой человек этому явно обрадовался, хотя с опаской посмотрел на Корбетта.

— Вы понимаете, за что взялись, господин чиновник? — спросил он высоким, почти визгливым голосом.

— Разумеется, — ответил Корбетт. — Вы и ваши помощники… — Он обернулся к рабочим, у которых лица были как каменные. — Вы должны отвести меня туда, где похоронили Дюкета. У меня поручение короля, — твердо добавил он. — Этот человек — самоубийца, так что мы не потревожим освященную землю. А коронер послал за вами, так как именно вы были ответственны за похороны. Правильно?

Бейлиф кивнул и поджал тонкие губы, не выдержав взгляда Корбетта. Щелкнув пальцами, он подозвал землекопов, и все четверо молча зашагали по Чипсайд-стрит, мимо развалин, мимо Ньюгейта, за городскую стену.

Там бейлиф свернул направо и пошел по Кок-лейн, узкому проулку с открытой клоакой посередине, который имел дурную славу прибежища шлюх. С крашеными волосами и разрисованными лицами, в кричаще-красных и оранжевых платьях, они, как всегда, стояли в дверях домов, подальше от света, и бесстыдно зазывали всех подряд, кто бы ни проходил мимо. Одна как будто узнала бейлифа и, недолго думая, бросилась к нему, на бегу восхваляя его мужские стати. Побагровев от досады, бейлиф исступленно завизжал в ответ.

Корбетт старался не улыбаться и не обращать внимания на землекопов, которые были не прочь подзадорить женщину, но бейлиф смерил их грозным взглядом.

Наконец они пришли ко рву, тянувшемуся вдоль городской стены. Шириной в двадцать футов и неизвестно, сколько футов в глубину, он служил для стока городских нечистот еще со времен короля Иоанна Анжуйского. Вонь тут стояла неописуемая, и Корбетт поспешил прикрыть краем плаща рот и нос. Нечистоты, правда, схватило морозом, а что тут творилось жарким летом, Корбетт даже вообразить не мог. Бейлиф знал, что его ждет, поэтому заранее позаботился намочить тряпку в вине, чтобы держать ее у носа, а землекопы, казалось, не ощущали вони, пока ходили туда-обратно и переговаривались, отыскивая место, куда бросили труп Дюкета.

Их работе не позавидуешь, подумал Корбетт, глядя на мусор и нечистоты и заметив крысу, которая что-то грызла. Сюда бросали дохлых кошек, собак, нежеланных младенцев, а не только казненных преступников и самоубийц. Наконец землекопы определили нужное место и принялись за работу, проклиная друг друга, грязь под ногами, бросая злые взгляды на Корбетта, одного из многочисленных чиновников-бездельников. Через некоторое время они перешли на другое место и вновь начали копать. Корбетт повернулся к ним спиной и долго смотрел на замерзшие поля, пока его не позвали.

— Господин чиновник, нашли труп! — кричал бейлиф. — Идите глядите сами!

Корбетт направился к нему, отметив про себя, что лицо у бейлифа стало зеленоватого оттенка и даже землекопы подались в сторону.

Сверток, который они достали, лежал на краю ямы, и Корбетт, по-прежнему закрывая нос и рот плащом, стал резать кинжалом дешевую мокрую холстину.

Труп, вероятно, сохранял то положение, в котором он был, прежде чем его завернули и повезли по улицам Лондона на телеге, чтобы бросить в яму. Тело оказалось голым, если не считать набедренной повязки; скорее всего, одежду и украшения забрали бейлиф с землекопами. Смрад от трупа был такой, что, осматривая его, Корбетт едва сдерживал рвоту. Глаза у Дюкета были закрыты, зато рот открыт и язык все еще прикушен, кожа — грязно-белая, набухшая, живот немного раздулся. Особенно внимательно Корбетт осмотрел красную полосу на шее и фиолетовый синяк под левым ухом, видно, на месте узла. Никаких других следов насилия, если не считать едва заметных синяков на предплечьях, не было. Тщательно измерив рост покойника, Корбетт со вздохом облегчения поднялся на ноги. Подошел бейлиф:

— Вы закончили?

Он крикнул землекопам, и через несколько минут труп опять исчез в яме. Корбетт взял палку, сломал ее и связал прогнившей веревкой наподобие креста, после чего воткнул ее в грязь, где лежал Дюкет.

Бейлифу это не понравилось.

— Самоубийца не заслуживает святой могилы!

— Этот человек не самоубийца, — устало возразил Корбетт. — Но даже если и самоубийца, все-таки это человек. — Он вынул из кошеля и протянул бейлифу несколько монет. — Вы больше мне не нужны. Можете идти.

Бейлиф хотел что-то сказать, но, поглядев на хмурого чиновника и вспомнив его грозные полномочия, счел за благо промолчать. Он взял монеты и, позвав своих молодцов, пошел обратной дорогой.

Выждав, когда они уйдут подальше, Корбетт поправил крест и нараспев прочитал псалом:

— Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи, услышь голос мой. Да будут…[3]

Над его головой, хрипло крича, летала ворона, и Корбетт не в первый раз в своей жизни задумался о том, слышит ли Бог людские молитвы, и если слышит, то что из этого следует?

Поздно вечером, вернувшись домой, Корбетт тотчас достал письменные принадлежности, доску, чернильницу, перо, пемзу и свиток дешевого пергамента. Сей последний он долго чистил и выглаживал, пока из грубой кожи не получилась гладкая страница, на которой можно было аккуратно записать выводы, сделанные после осмотра трупа.

Первое. На трупе обнаружены повреждения, обычные для повешенных. Глубокая красная борозда от веревки на шее и синяк под левым ухом. Второе. Откуда взялись синяки на предплечьях, чуть повыше локтя? Что они означают? Корбетт отложил перо. Синяки могли быть результатом драки Дюкета с Крепином, однако не странно ли, что Крепин ударил его по левой руке в точности так же, как по правой, ведь синяки расположены на одной высоте? Более того, ладони у Дюкета чистые. На них ни царапины. А человек, который умирал медленно, наверняка попытался бы, хотя бы в агонии, схватиться за веревку, ослабить петлю на шее.

Наконец, самое важное, размышлял Корбетт. Как мог Дюкет повеситься, даже стоя на алтаре? Теперь он точно знал его рост, который сравнил с замерами, сделанными в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Даже ребенку было бы ясно. Дюкет слишком мал ростом, чтобы дотянуться до железного штыря. Правда, он мог забросить на него веревку, но тогда кто закрепил ее там? Корбетт вернулся мыслями к синякам на руках Дюкета.

Напрашивался единственно возможный вывод. Дюкет не совершал самоубийства в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, его повесили, но так, чтобы это было похоже на самоубийство. Кто-то другой накинул веревку на железный штырь у окна и затянул узел на шее Дюкета, подтащив алтарь к окну, но прежде связал руки несчастного за спиной, да еще дернул его вниз, чтобы жертва не слишком долго мучилась. Отсюда и синяки на предплечьях. Корбетт мысленно проверил свои выводы. Похоже, в убийстве замешаны два или даже три человека. Но почему Дюкет не кричал? Как убийцы проникли в церковь? Как выбрались из нее потом?

Корбетт вздохнул и написал: «Лоренс Дюкет был убит в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу неизвестными людьми, по неизвестной причине и неизвестным способом». Он положил перо и уставился на бессмысленную запись, унесясь мыслями в «Митру» к несравненной красавице Элис атт Боуи.

7

Как и следовало ожидать, через несколько дней Корбетт вернулся в «Митру», якобы для исполнения королевского задания, но на самом деле ему позарез хотелось увидеть миссис Элис. И бесцеремонному великану, и его подручным это было ясно так же, как было ясно самой миссис Элис. Но Корбетту было все равно. Он оживал в присутствии Элис атт Боуи, забывая о канцлере и его палате, о нудной ежедневной работе, о тяжести возложенной на него миссии. Иногда он сидел в зале, иногда — в кухне. Когда погода позволяла, они гуляли в саду. Элис выращивала травы — шалфей, петрушку, фенхель, иссоп, а также лук, порей и остальное, что нужно для стола. На грушевом дереве уже появились первые бутоны, вокруг зазеленевшей лужайки земля была хорошо разрыхлена — летом, по словам Элис, там будут цвести розы и лилии.

Элис рассказывала о своей прежней жизни, о сиротском детстве под опекой стариков из числа дальних родственников, о браке с Томасом атт Боуи, о раннем вдовстве, о жесткой борьбе внутри гильдии — с лондонскими торговцами гасконскими и бордоскими винами. Она неплохо разбиралась в государственных делах и язвительно оценивала взаимоотношения короля Эдуарда и французских Капетингов, чье возможное посягательство на Гасконь могло ввергнуть обе страны в войну и нанести непоправимый вред виноторговле вообще и ее собственной торговле в частности. Великана и его присных, которых Корбетт встречал в таверне, она называла «моими доверенными и защитниками». Однажды, нежным голоском задав Корбетту несколько вопросов о «королевском расследовании», она вдруг переменила тему, словно ей было скучно и неприятно говорить об этом.

Корбетт по многу часов просиживал в таверне. Он рассказывал Элис, как никому прежде, о своей учебе в Оксфорде, о том, как стал чиновником, как воевал, о своей жене Мэри и об их малыше, о том, как оба умерли от чумы в мгновение ока. Боль утраты вырывалась наружу, словно он исповедовался перед Элис, побуждавшей его открывать свои тайны. Иногда он играл на флейте — то печальные песни, то любовные песенки, то рил,[4] и тогда Элис кружилась в танце. Ее стройное, гибкое тело двигалось в такт музыке, пока у нее не перехватывало дыхание от вихревого ритма или от смеха. Потом они принимались за еду, угощаясь изысканными лакомствами: мозгами с мускатным орехом, запеченной селедкой, щукой, миногой, морской свиньей, зажаренной на углях, заливной осетриной с финиками, а на сладкое — запеченными с сахаром яблоками или грушами, вафлями с пряностями, ну и конечно же лучшими винами.

Дни проходили за днями, недели за неделями. Корбетту надоело сидеть в таверне, и они с Элис стали бродить по улицам Чипсайда. Однажды он повел ее на конскую ярмарку в Смутфилд, который чаще называли Смитфилдом. Здесь каждую пятницу выставляли на продажу лучших лошадей — смирных иноходцев для дам, боевых рысаков — для рыцарей, а также чистокровных кобыл с гордыми шеями, чуткими ушами и стройными округлыми ляжками. Элис понравились они все, особенно жеребята, которые, резвясь, вскидывали нескладные ноги. Здесь всегда было шумно и стоял особый запах. Солдаты, купцы, вооруженные слуги знатных лордов переходили от одной группы к другой, доказывая свое и нещадно торгуясь.

В другой раз они рука об руку смотрели пантомиму на Чипсайд-стрит и смеялись над кривлякой клоуном с огромным фаллосом и растяпой рыцарем на жалкой кляче. Еще там были петушиные бои и травля медведя. Правда, Корбетту пришелся не по душе огромный зверь, маленькими розовыми глазками поглядывавший на собак в ожидании, когда их натравят на него и он, чтобы не погибнуть самому, когтями и зубами превратит их в кровавую кашу. А Элис нравились такие зрелища, она не сводила со зверей напряженного взгляда и криками подбадривала обе стороны. Корбетт не возражал, ему была по душе ее горячность, и, ловя на себе завистливые мужские взгляды, он гордился тем, что с ним такая красавица.

Однако время от времени Элис возвращалась к разговору о профессии Корбетта, о его службе в суде, об особом поручении, о котором он старался забыть. В конце концов, что особенного в драке двух мошенников, даже если один пырнул другого ножом, а потом повесился? Такие преступления не редкость в Лондоне, и он старательно отодвигал от себя сомнения. Корбетт был счастлив, весел и не желал думать ни о Барнелле, ни о канцелярии. В конце концов, размышлял он, у него хватит средств, чтобы бросить службу, и это будет совсем недорогая цена за обретенное счастье. Но Элис продолжала выспрашивать, и Корбетт даже решил показать ей Вестминстер, правда, вовремя вспомнил о Барнелле и вместо Вестминстера показал ей Ратушу и городской суд.

Корбетт использовал свои связи, чтобы попасть на слушание дела двух самозванцев, Роберта Варда и Ричарда Линхэма. Это была та еще парочка. Ловкие мошенники, не лезущие в карман за словом, решили выдать себя за немых и ходили по городу с железным крюком, клещами и куском кожи, якобы языком, в серебряном обрамлении и надписью: «Язык Роберта Варда». С помощью этой нехитрой снасти и знаков они убеждали многих, что прежде были торговцами, но на них якобы напали и их ограбили, отобрали все богатства, да еще лишили языков теми самыми орудиями, которые они теперь показывают. Еще оба ужасно рычали, мол, ничего членораздельного сказать не могут. Однако в суде быстро выяснилось, что все это обман и оба отлично владеют своими языками, данными им Господом.

Мошенников приговорили три дня стоять у позорного столба с фальшивым языком на шее, крюком и клещами. Элис не могла прийти в себя от смеха, и Корбетту пришлось буквально вывести ее из Ратуши. Позднее она призналась, что суд — развлечение почище уличной пантомимы. Она с таким воодушевлением передразнивала судейских, что Корбетт даже заподозрил было в ней популистку, последовательницу покойного де Монфора. Впрочем, чему удивляться? Город кишел ими, даже в канцелярии и казначействе многие сочувствовали де Монфору, хотя его уже давно не было в живых и его труп много лет назад собаки разорвали на куски.

Конечно же Корбетт и Элис стали любовниками — поцелуй, объятие, поздний ужин после закрытия таверны. Потом, словно они уже много лет были мужем и женой, Элис взяла Корбетта за руку, и они пошли в спальню. Это была просторная комната, устланная шерстяными коврами и заставленная большими шкафами, несколькими сундуками, столом и табуретами. Стены были зеленые в золотых звездочках и изображениях мужских и женских голов. Горели небольшие жаровни, и свежесрезанные ветки наполняли комнату благоуханием. Элис подвела Корбетта к огромной низкой кровати, после чего притворно-скромно отвернулась и начала раздеваться, стягивая платье через голову, снимая чулки и нижние юбки, пока не осталась стоять посреди кучи кружев. Корбетт улыбнулся, когда заметил, что она не сняла черных шелковых перчаток, и сам вознамерился сделать это, но она ласково отвела его руку и стала раздевать его, пока он восторженно смотрел на ее совершенное тело.

Ничего подобного Корбетт не испытывал прежде. После короткого отдыха ее губы вновь искали его губы, и ее тело, сплетаясь с его телом, соединяясь с ним в единое целое, увлекало его в омут страсти. А потом он крепко заснул, без сновидений, как это обычно бывает с измученными ласками любовниками. Наутро, когда Корбетт проснулся, Элис уже была на ногах, свежая и прекрасная, как молодая жена. Улыбаясь и поддразнивая его, она посидела рядом с ним, но едва он намекнул на продолжение бурной ночи, исчезла. В глубине души Корбетт конечно же понимал, что такая идиллия не может длиться вечно. Великан Питер был готов убить его каждый раз, когда он входил в таверну, да и остальные из «доверенных и защитников» Элис не спускали с него глаз. Они не делали попыток приблизиться к нему, но и он старался держаться от них на расстоянии. Собственно, Элис сама принимала меры предосторожности и держала мужчин подальше друг от друга, а Корбетт принимал это как должное, считая, что его противников мучают зависть и ревность.

Тем временем лорд-канцлер Барнелл слал ему одно недовольное письмо за другим, требуя отчета, но Корбетт не отвечал, втайне надеясь, что все само собой уляжется и забудется, и очень удивлялся, как это первому советнику короля хватает времени интересоваться самоубийством жалкого Дюкета. В чувство Корбетта привел Кувиль. Однажды вечером, через несколько недель после первой встречи с Элис, Корбетт вернулся домой на Темза-стрит, где его ждал кожаный кошель. Хозяйка дома пробурчала что-то насчет того, что его принесли днем. Корбетт поднялся в свою комнату, сломал печать, и в руках у него оказались старый пергаментный свиток и короткая записка от Кувиля, которую он бросил на кровать. Потом он сел и развернул свиток, пожелтевший от времени, потертый, кое-где треснувший и с выцветшим, но искусно написанным текстом на нормандском диалекте.[5] Пропуская цветистые обороты, Корбетт внимательно читал донесение одного из помощников шерифа канцлеру Генриха II. Поглядев в конец, Корбетт разобрал над треснувшей печатью слова: «Писано в Тауэре 2 декабря на 28-м году правления короля» — и, быстро сосчитав в уме, определил, что дело было в 1182 году. Тогда он взял доску для письма и стал заносить на пергамент главное, что было в донесении:

«В начале лета нынешнего года некий Уильям Фиц-Осберт, изменник и распутник, стал призывать людей в нечестивый союз почитающих Сатану и отвергающих сына Марии, как он называл Иисуса Христа, нашего Спасителя. Этот сын дьявола устраивал свои сборища у городских ворот и даже, пользуясь отсутствием нашего доброго короля Генриха, в самом городе. Было установлено, что Фиц-Осберт и его приспешники отправляли тайные обряды, служили черную мессу, во время которой совершали осквернение гостии, а также священных сосудов, статуй и распятий, украденных в лондонских церквях. Фиц-Осберт возвещал приход господина своего Антихриста, который-де сметет с лица земли все зло, под коим он разумел короля, Святую Матерь Церковь и всю власть государства. Время от времени сии тайные сборища, на которых умышлялось на короля, происходили в городских домах или в пустынных развалинах вокруг Тауэра. В город было привезено оружие для приспешников Фиц-Осберта, который собирался поднять людей на восстание, взывая к ним с креста Святого Павла. И еще ему хватило дерзости захватить земли собора Святого Павла, как если бы то был его наследный удел.

Епископ Лондонский, горько сокрушаясь о происходящем, своим письмом отлучил Фиц-Осберта и его приспешников от Церкви, но нечестивец сжег письмо и обещал ту же участь его отправителю. Тогда епископ потребовал от мэра и шерифов Лондона очистить собор Святого Павла и отправить под арест Фиц-Осберта со всей его шайкой. Сразу после Михайлова дня[6] в том же году шерифы, констебли, ополчение из Уолбрука и караульные из Кордуэйнерс попытались освободить собор и его окрестности от еретиков, но понесли большие потери. После этого мэр обратился к лорд-канцлеру с просьбой отозвать солдат из Дувра и Рочестера, а также набрать рекрутов в ближайших графствах — Миддлсексе, Эссексе и Суррее, дабы покончить с бунтовщиками.

Накануне Дня Всех Святых, когда, как стало известно, Фиц-Осберт назначил отправление тайной нечестивой службы на кладбище собора Святого Павла, королевские войска атаковали вышеуказанное место. Бунтовщик, исчадие зла, сосуд мерзости, сумел ускользнуть от них со своими помощниками, советниками и многими последователями, скрывшись в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Священник этой церкви Бенедикт Фулшим добровольно приютил их, предоставив им церковь. Позднее стало известно, что Бенедикт Фулшим дал разрешение Фиц-Осберту и его соучастникам отправлять в церкви тайные службы, снабжал их священной гостией, а также церковной утварью для богохульства. Обосновавшись в церкви, Фиц-Осберт со своими людьми, вооруженными луками, стрелами, мечами и топорами, отбил натиск брошенных против него войск. Тогда было решено забросать церковь горящими связками хвороста, дабы люди Фиц-Осберта, не выдержав, вышли наружу. Лишившись многих из своих приверженцев, Фиц-Осберт сделал попытку бежать, но был схвачен и помещен в Тауэр.

Два дня спустя бунтовщики по распоряжению лорд-канцлера предстали перед Судом королевской скамьи в Вестминстере. Фиц-Осберт отверг право кого бы то ни было судить его, проклял короля, Церковь, Иисуса Христа, заявив, что Сатана освободит его. Его и еще девятерых человек приговорили притащить за пятки в Смитфилд и там повесить в кандалах над разведенными кострами. И Фиц-Осберт, и остальные без устали извергали проклятья и взывали к своему Господину (так они называли Сатану), моля его прийти и спасти их. Однако суд Божий и королевский свершился. Фиц-Осберт и его приспешники были заживо сожжены в Смитфилде, и их пепел высыпан в городскую яму.

Фиц-Осберт принадлежал к знатному роду и получил изрядное воспитание. Среднего роста, смуглый, он, как было установлено, часть своей жизни провел на Востоке, где нечестивцы из Сирии, прозванные ассассинами, познакомили его с искусством черной магии. Он заявлял, что избран господином своим Сатаною, ибо тот отметил его некими знаками на ладонях. Его жена Амисия и их дети также были его приверженцами, но они скрылись, и отыскать их следы не удалось».

Корбетт отложил перо и долго изучал донесение давно покойного городского чиновника, потом аккуратно свернул пергамент и положил его в кожаный кошель, довольный тем, что подтвердились его подозрения насчет церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. В приложенной записке Кувиль просил прощения за задержку и желал ему удачных поисков, добавив в грозном постскриптуме, что недостаток усердия его бывшего ученика уже породили сплетни и тревогу среди чиновников. Корбетт не оставил без внимания это предупреждение, понимая, что последние недели жил под чарами Элис, что ему следует образумиться и исполнить поручение, пусть даже оно станет последним в его послужном списке. Чем бы ни занимался Корбетт, он всегда старался наилучшим образом делать свою работу. Долгие нелегкие годы учебы, войны и чиновной службы приучили его к тому, что любое дело должно быть добросовестно выполнено и доведено до конца.

8

Утром Корбетт встал рано и вновь отправился в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу на Чипсайд-стрит. Неряшливая женщина, убиравшая в доме священника, сказала, что самого священника нет, но если господин желает, то может его подождать. Чиновник пересек двор и вошел в церковь с главного входа. Внутри никого. Все как будто так, как должно быть. Алтарь на месте. О чудовищном преступлении ничего не напоминает, только стулья и скамьи все еще сдвинуты к стене. Корбетт завернулся в плащ и уселся, прислонившись к цоколю колонны в нефе. Подняв голову, он долго смотрел на черный железный штырь, на котором якобы повесился Дюкет, а потом перевел взгляд на алтарь, стоявший на положенном месте.

Вдруг что-то привлекло его внимание. Он встал и передвинул алтарь на то место, где видел его в последний раз. Постаравшись сделать это как можно точнее, Корбетт взобрался на него и стал осматривать железный штырь над своей головой. Увидев все, что ему было нужно, он спрыгнул на пол, поставил алтарь на место и повернулся, чтобы уйти… и едва не закричал от страха — к нему приближалась фигура в черном.

— Доброе утро, господин чиновник. Я напугал вас?

Корбетт смотрел на болезненно-бледное лицо священника Беллета, стараясь взять себя в руки, пока сердце продолжало громыхать в груди от только что испытанного ужаса.

— Нет, — солгал Корбетт. — Я осматривал место, где умер Дюкет.

— А, ну да, Дюкет. Представляю, как вы заняты этим делом.

Корбетт уловил сарказм в голосе Беллета и заметил, как его тонкие бледные губы скривились в усмешке. Он ненавидел этого священника и его заговорщическую повадку, словно он что-то такое знал и потому позволял себе шутки в адрес Корбетта.

— Да, отец настоятель, — неспешно ответил он. — Я действительно был очень занят, читал донесение об Уильяме Фиц-Осберте и нечестивых обрядах, проводившихся в этой церкви.

С удовольствием он смотрел, как при упоминании Фиц-Осберта усмешка сползла с побелевшего лица священника.

— Кажется, я напугал вас, отец настоятель? Вам ведь известно о Фиц-Осберте? Но он больше не причинит нам вреда, ведь его сожгли сто лет назад. — Священник не мог скрыть охватившего его ужаса. На лбу у него выступил пот, и он с силой тер ладони о грязную рясу. Корбетт внимательно наблюдал за ним. — Что с вами, святой отец?

Священник оглянулся, словно кто-то мог подслушивать их, таясь в темном углу.

— Ничего, — прошептал Беллет. — Совсем ничего. Я не понимаю, какое отношение смерть Фиц-Осберта имеет к самоубийству Дюкета.

Корбетт похлопал священника по плечу.

— Ах, святой отец, — проговорил он ласково, — Дюкет не совершал самоубийства. Его убили, и я постараюсь, чтобы убийцы не остались безнаказанными.

Корбетт обошел священника кругом и покинул холодную темную церковь, оставив Беллета одного. Чиновник намеревался идти в «Митру», но едва он ступил на Чипсайд-стрит, как кто-то положил руку ему на плечо. Тотчас схватившись за кинжал и стремительно оглянувшись, он увидел круглое улыбающееся лицо и васильково-синие глаза Хьюберта Сигрейва, старшего чиновника канцелярии. У Корбетта не лежала душа к Сигрейву из-за его язвительного языка и отвратительной манеры становиться поперек дороги каждому, кто мог бы обойти его на королевской службе. Меньше всего Корбетт ожидал увидеть Сигрейва на Чипсайд-стрит, и тот откровенно наслаждался его удивлением и досадой.

— Господин Корбетт, — прошепелявил он, — до чего же приятно вновь повидаться с вами. Вот уж поводили вы нас за нос. Мы были у вас дома, в «Митре», и все напрасно.

Насмешка звучала в его словах, грязня их, словно дерьмо — чистую воду. Корбетт шутливо-почтительно поклонился в ответ:

— Неужели это вы, господин Сигрейв? Не подумал бы, что у вас есть ноги. Как ни посмотришь, вы либо сидите на табурете, либо стоите на коленях, вылизывая башмаки сильных мира сего!

Жирное лицо Сигрейва побагровело от ярости, и он ткнул пальцем в грудь Хью Корбетта:

— Это вам, господин Корбетт, не помешало бы кое-кому вылизать башмаки! Лорд-канцлеру Барнеллу надоело посылать вам письма, и он очень сердит на вас за то, что вы не являетесь к нему. Поэтому, — ласково произнес он, — лорд-канцлер Барнелл приказал мне привести вас.

— А если я не пойду?

Едва эти слова слетели с его языка, как Корбетт пожалел о них. Кстати, по выражению глаз Сигрейва он понял, что именно такого ответа тот ждал.

— Господин Корбетт, — ответил Сигрейв, — не я поведу вас. Для этого лорд-канцлер прислал других джентльменов, которые стоят у вас за спиной.

Оглянувшись, Корбетт увидел вооруженных людей — караульных королевской стражи, а в отдалении еще одного человека, присматривавшего за лошадьми. Тогда он изо всех сил ухватил Сигрейва за плечо, глядя, как боль стирает с лица собеседника остатки высокомерия.

— Что ж, господин мальчик-на-посылках, если лорд-канцлеру угодно меня видеть, зачем терять время?

Корбетт вскочил на коня, которого ему подвели, и поехал вдоль Чипсайда, где мясные лавки и скотобойни наполняли воздух неизбывной вонью. Потом они свернули налево на Олд-Динс-лейн, потом — на Бойерс-роу, некоторое время ехали на юг по Флит-стрит, мимо Уайтфрайарс, Темпля, Грейз-Инн, богатых деревянных домов законников, прежде чем оказались на подъезде к Вестминстеру с его дворцом и аббатством. Стражники, серьезные, преисполненные важности, препроводили Корбетта и Сигрейва сквозь толпу, через главный зал, справа и слева от которого помещались суды, доставив обоих в тот самый небольшой покой, где Корбетт уже побывал несколько недель назад, когда получил свое последнее поручение.

Барнелл поджидал его, сидя за столом. Однако он еще несколько минут, пока пришедшие почтительно стояли возле двери, продолжал читать какой-то документ, прежде чем со стоном вскочил и бросил его на пол, где уже валялись другие пергаменты. Вновь усевшись, канцлер сложил пальцы щепоткой и задумчиво, даже печально посмотрел на чиновника.

— Господин Корбетт, — медленно проговорил он, — приятно видеть вас снова. Очень мило с вашей стороны, что вы нашли время посетить нас. — Барнелл с силой ударил по столу ладонью. — До чего же глупо и безответственно вы, опытный чиновник, ведете себя, заставляя короля ждать! Что вы возомнили о себе, господин Корбетт?

Корбетт молча смотрел прямо в лицо канцлеру, и тот повернулся к Сигрейву:

— Где вы нашли его?

— В Чипсайде, — с самодовольной усмешкой ответил Сигрейв. — Полагаю, он направлялся в таверну к своей любовнице.

Барнелл повернулся к Корбетту:

— Так?

Подавив ярость, Корбетт пожал плечами.

— Сигрейв не способен говорить правду, милорд, — ответил он. — Даже ради излечения от срамной болезни, коей он, безусловно, страдает!

Барнелл не позволил Сигрейву излить праведный гнев.

— Благодарю вас, господин Сигрейв, — ласково проговорил он. — Вы отлично справились со своей задачей и теперь можете идти.

Сверкнув глазами на Корбетта и не расшаркавшись, обиженный чиновник покинул комнату. Стражники последовали за ним, с трудом скрывая радость от унижения самодовольного господина.

Едва они ушли, Барнелл жестом пригласил Корбетта сесть.

— Садитесь-ка, Корбетт, — пробурчал он. — Судя по тому, что я вижу, вы устали от своих трудов, хотя толку от них никакого. — Корбетт сел и приготовился к буре, однако Барнелл всего лишь подошел к двери и закрыл ее. Потом вернулся, сел на край стола и сверху вниз посмотрел на Корбетта. — Вы, господин чиновник, наверно, полагали, что я возложил на вас ничтожную задачу. Наверно, у вас было искушение спросить и вы недоумевали, почему меня обеспокоила смерть такого ничтожества, как Дюкет. — Он умолк, пристально глядя на что-то над головой Корбетта. — Она обеспокоила меня, потому что обеспокоила нашего короля. Мы говорим тут не о кровной мести и не о случайной драке, а о государственной измене, о преступлении против Короны! — Канцлер покрутил перстень на коротком пальце и опять тяжелым взглядом смерил Корбетта. — Вам прекрасно известно, что закон о государственной измене касается и тех, кто ничего не делает, чтобы предотвратить измену. Итак, вы как раз попадаете в последнюю категорию и знаете, чем это может для вас кончиться!

Корбетт лишь пожал плечами, словно не расслышав угрозы. Эдуард I придумал новое наказание для изменников. Всего лишь несколько лет назад это испытал на себе поверженный принц Дэвид Уэльсский. Его схватили и привезли в Лондон. Тут он заявил, что сражался против иноземного вторжения, однако королевская юстиция признала Эдуарда I королем Уэльса, а Дэвид был обвинен в бунте против своего господина. Согласно приговору его протащили за ноги по грязным лондонским улицам до эшафота. Там его повесили за шею и продержали так, пока он не потерял сознание, потом, сняв с виселицы, вспороли ему грудь, вынули сердце, а после этого отрубили голову и четвертовали в назидание всем, кто замыслил бунтовать против Короны.

Стараясь сохранять спокойствие, Корбетт, подавив охвативший его ужас, пристально посмотрел в глаза канцлеру:

— Я не изменник. Вы не можете обвинить меня в преступлении, если мне о нем ничего не известно. — Он вытащил бумажник, а из него достал документ, врученный ему канцлером. — Здесь сказано, что я должен расследовать самоубийство лондонского купца в лондонской церкви. И нет ни слова об измене. Я тоже, как ни старался, не нашел ничего, указывающего на неповиновение королю, не говоря уж об измене!

Канцлер улыбнулся, выслушав взвешенный и разумный ответ, слез со стола и уселся в кресло.

— Конечно же, Хью, вы правы, — отозвался он, в первый раз назвав своего подчиненного по имени. — Вам дали поручение и послали проводить расследование, не сказав всего, однако вас выбрали как раз за те качества, которых вы пока не проявили. За острый ум. За хватку. За преданность королю телом и душой. Я надеялся, король надеялся, что вы придете к тем же выводам, к которым пришли мы, но с одной разницей: вы подтвердите факт измены и найдете изменников. И мы все еще надеемся, что вы исполните это, хотя время не на нашей стороне.

Корбетт с облегчением перевел дух, поняв, что все еще представляет интерес для своего жестокого господина и еще более жестокого господина их обоих.

— Что мне сказать? Что вы хотите услышать? Вам важно, что я узнал? — Неожиданно он почувствовал, как им завладевает ярость, его, получается, используют как пешку в некой игре. — Вы, милорд, послали меня расследовать самоубийство, лишь намекнув на измену, но не сказали, где именно искать изменников. Что же мне было делать? Плутать в темноте, пока не наткнусь на кого-нибудь? Или, что еще хуже, сам не попаду в ловушку? Кто эти изменники? В чем заключается измена?

Поджав губы, канцлер помолчал некоторое время, а потом заговорил как истый правовед, тщательно обдумывая свои слова и скупо отмеряя их, словно скопидом-ростовщик — монеты.

— Мы не знаем имен изменников и не знаем, что они замышляют. Нам известно лишь, что так называемые последователи де Монфора оживились и затевают новый мятеж в стране и в Лондоне. Их первоочередной задачей является убийство короля, и для этого все средства хороши. — Канцлер пошарил в глубоких карманах и вытащил кожаный мешочек, в каких клерки носят не самые важные документы или небольшие куски пергамента. Развязав его, он вытряхнул пергамент и подал его Корбетту. — Читайте, господин чиновник. Внимательно читайте. Это донесение одного из наших шпионов, труп которого выловили из Темзы. Это все, что он успел нам передать. Его убили.

Корбетт развернул грязную засаленную записку. Донесение было коротким. «Де Монфор не умер. Фиц-Осберт не умер. Они оба в городе и собираются убить нашего короля». Корбетт отдал записку канцлеру.

— Естественно, всем ясно, кто такой де Монфор, — твердо произнес лорд-канцлер. — Однако печально то, что многие в этом городе еще считают де Монфора спасителем. Он был аристократом, но взывал к черни, не к богатым купцам, а к мелким торговцам и подмастерьям, которые говорят: «Если дело касается всех, то и слушать надо всех». Де Монфор настаивал на созыве Парламента, говорильни, где общины обсуждали бы дела королевства. Нашему королю мысль об этом не чужда — но не собирать же парламент из ткачей, сапожников, плотников, камнетесов, как желал де Монфор…

— Но де Монфор погиб в Ившеме! — воскликнул Корбетт. — И он, и его семья, и его последователи пали от руки короля!

— Нет, — возразил Барнелл. — Многие уцелели и строят козни в Лондоне, подогревая надежды черни. — Он умолк и взял со стола обрывок пергамента. — Это было пришпилено вчера к кресту Святого Павла. Послушай-ка! — Барнелл усмехнулся, разворачивая пергамент. — «Знайте, жители Лондона, что вами помыкает и вас грабит король с жадными лордами. Они бы, дай им волю, отобрали у вас дневной свет и установили налог на воздух, которым вы дышите. Все они, и король, и его испанская королева, которым мы платим дань, живут за наш счет, купаются в роскоши, носят золото и алмазы, строят богатые дворцы и придумывают новые подати для жителей нашего города. Их священники не лучше их самих, ибо не заботятся о стаде своем, но норовят настричь с него побольше шерсти. Но скоро придет День Освобождения, и земляные черви безжалостно пожрут королевских львов, леопардов и волков, простые люди свергнут тиранов и изменников!»

Канцлер умолк. У него порозовели щеки, грудь вздымалась.

— Кто это написал? — спросил Корбетт.

— Мы не знаем, — сердито отозвался лорд-канцлер. — Но это измена! Что-то поднимается из мрачных глубин этого города!

— Вы о Дне Освобождения?

Барнелл фыркнул:

— День Освобождения! От чего, скажи на милость?

Корбетт вспомнил то, что успел повидать во время своих разъездов по разным графствам и недавних блужданий по замусоренным улицам Лондона. Простые люди жили в глинобитных лачугах с соломенными крышами, их обирали шерифы, бейлифы, королевские сборщики налогов. Жизнь была к ним безжалостна. Однажды в Кенилворте ему пришлось видеть в суде нескольких крестьян, жалких, как мокрые курицы, грязных, заляпанных глиной, с опущенными головами. Тогда приятель-чиновник пошутил, что умри крестьянин, и его душа не попадет ни в рай, ни в ад, потому что и ангел и черт побрезгают вонючей добычей.

Впрочем, Корбетту хватило ума воздержаться от ответа, и он переменил тему:

— Мне известно о Фиц-Осберте. Он поклонялся Сатане сто лет назад. Но какое это имеет отношение к нашим дням?

— Фиц-Осберт был не только поклонником Сатаны, но и бунтовщиком! — Канцлер взял со стола маленькое деревянное распятие. — Таких у нас тысячи в замках, в простых домах, в лачугах. Монастырей и аббатств у нас хватает по всей стране. Во всех городах есть соборы и во всех деревнях — церкви. Но все же христианство — лишь оболочка. Глубоко внутри все еще жива старая вера. Помните Уэльс? Там поклоняются темным силам и мечтают вернуться в языческие времена! — Кивком головы Барнелл показал на окно. — Даже наше аббатство построено на древнем капище. Почитать хроники церковного суда — там одно сплошное суеверие: некто принес в свой сад святую гостию, чтобы отпугнуть вредных насекомых, женщина слепила восковые фигурки мужа, чтобы мучить его, многие по любому поводу советуются с ведьмами, колдунами, магами и прочими чародеями. Во всем этом продолжает жить Фиц-Осберт. Он был бунтовщиком, поэтому Церковь предала его анафеме, а Церковь защищена государством. Посему нападки на государство также бьют по Церкви. Меня удивляет, мне не дает покоя, почему осведомитель упомянул и де Монфора и Фиц-Осберта, как будто они вместе. Что он узнал? Если бы он мог рассказать!

— Кто он, ваш осведомитель? — усмехнулся Корбетт. — Другой ничтожный чиновник, которого послали играть втемную? Которому ничего толком не рассказали и которого не предупредили, чего ему опасаться?

— Нет, — с улыбкой ответил Барнелл. — Он был йоменом, наш сквайр Роберт Сейвел. Бунтовщики, считай их кем угодно, доставляют в город оружие. Одну полную телегу украли в замке Лидс, что в Кенте, несколько — из замков вокруг Лондона.

— Значит, Сейвел должен был узнать, как оружие доставляют в Лондон?

— Правильно. Сейвел начал свое расследование в Саутварке. Он работал на постоялом дворе «Поваренок», что в самом центре этого помоечного квартала. Десять дней он пробыл там, но успел прислать только этот обрывок. Его нашли в Темзе с перерезанным горлом, он плыл вниз лицом вдоль Саутварка. О его смерти я узнал лишь потому, что послал людей просмотреть донесения коронера.

— Он ничего не оставил?

— Ничего.

— Друзьям? Родственникам?

— Ничего, — кисло усмехнулся Барнелл. — Сейвела выбрали, потому что он, как ты, был одиночкой, без семьи, без друзей. Мы думали, он доведет дело до конца. А его убили. Как Крепина и Дюкета. Уверен, эти три смерти связаны между собой, хотя и не знаю как. Но если раскрыть тайну смерти Дюкета, то нам наверняка удастся узнать, кто умышляет против короля, кто хочет свергнуть его и превратить Лондон в безвластную коммуну наподобие городов Северной Италии. Не исключено, что эти люди рассчитывают поднять мятеж. Или же хотят убить короля. Так они тоже смогут добиться своего, потому что ее величество королева до сих пор не родила здорового наследника.

Корбетт не мог не согласиться с лорд-канцлером. Король двенадцать лет на троне, еще дольше в браке, а сына у него нет. Время от времени королева Элеонора рожала мальчиков, но проходило несколько месяцев, и они умирали. Маленькие трогательные свертки поспешно предавали земле в Вестминстере. Вот и теперь королева беременна, но сможет ли она родить здорового сына? Если король внезапно умрет, не оставив наследника, не миновать кровопролития. Первым восстанет Лондон и будет диктовать условия всякому, кто пожелает его поддержки.

— Итак, после смерти Сейвела, — продолжил Барнелл, прервав размышления Корбетта, — мы поручили это расследование вам. Нам кажется, Крепин был одним из вождей популистов и членом тайной секты последователей Фиц-Осберта. И еще известно, что Дюкет каким-то образом был связан с городскими бунтовщиками. Мы надеемся — надеялись, — что, поручив это дело вам, сможем узнать правду и покончить с заговором против короля. — Барнелл ткнул пальцем в Корбетта. — Мы все еще верим, что вы справитесь с этой задачей, и приказываем вам продолжить расследование со всей возможной преданностью Короне. Ясно?

Корбетт кивнул:

— Мне все ясно, и я прошу прощения за упущенное время, хотя должен сообщить, что и мне кое-что стало известно. Я точно знаю, Дюкет не совершал самоубийства. Его убили.

Канцлер просиял и радостно потер руки.

— Отлично, — прошептал он. — На сей раз убийцы от нас не уйдут!

9

Корбетт с облегчением покинул дворец и канцлера с его упреками, предостережениями и угрозами. Итак, самоубийство оказалось убийством, за которым — измена, чернокнижье и мятеж. Шагая в сторону реки, Корбетт мысленно сводил вместе все, что теперь известно. Барнелл пришел к выводу, что Дюкет убит тайной сектой изменников. Если установить причину и способ убийства, а также его исполнителей, то Барнелл считает, можно обнаружить гнездо заговорщиков.

Корбетт взглянул на вымытое дождем небо, и ему захотелось оказаться где-нибудь подальше от Лондона, но, впрочем, заманчиво раскрыть тайну, — вопрос только, какой ценой? Ценой перерезанного глухой ночью горла, мученической смерти и безлюдных похорон? Уйти во тьму так, чтобы не оставить на земле ни одного человека, готового поставить в церкви свечку за упокой твоей души? Корбетту вспомнилась Элис, но усилием воли он отогнал от себя мысли о ней. Барнелл ясно дал понять, что Корбетт должен действовать быстро и подтвердить или опровергнуть выводы, связанные со смертью Дюкета. Итак, с чего начать? Тут он вспомнил о Сейвеле и «Поваренке» и решил побывать в таверне, чтобы, не исключено, узнать кое-какие тайны.

У Вестминстера Корбетт нанял перевозчика. Лодочник сразу согласился перевезти его в Саутварк, но откровенно усмехался: дескать, господину чиновнику захотелось потешить себя выпивкой и шлюхами. А Корбетт лишь молча смотрел на парня, который, не переставая ухмыляться, налегал на весла. Вскоре Корбетт уже был в Саутварке, представлявшем собой лабиринт петляющих улиц и нависающих над ними верхними этажами домов. Ему пришлось отойти в сторону, чтобы пропустить похоронную процессию. Возглавлявший шествие священник нес крест и нараспев читал молитвы, а другой время от времени выкрикивал: «Просыпайтесь спящие, молите Господа, чтобы он простил вам грехи, ведь мертвые уже не могут молиться сами; молитесь за их души, когда услышите звон колокола!» Несчастные родственники что-то бормотали, но их слова тонули в хриплом вое бездомных псов.

Корбетт пропустил процессию и огляделся. Саутварк ловил последние лучи солнца, и скоро те из его жителей, которые предпочитают темноту, вновь возьмутся за свои тайные беззаконные дела. В открытых булочных, посудных и меховых лавках кипела торговля. Шлюх тоже хватало, но пока еще они держались довольно скромно, если не считать алых платьев, непокрытых голов и раскрашенных лиц. Свернув на какую-то улицу, Корбетт оказался среди писцов, торговцев чернилами и пергаментом. Одного из них он спросил, как найти таверну «Поваренок», и получил такой путаный ответ, что пришлось сунуть несколько пенни за грубый рисунок на обрывке старого грязного пергамента. С его помощью он отыскал скромное двухэтажное здание, отмеченное шестом и грубо намалеванной вывеской над узкой деревянной дверью. Толкнув дверь, Корбетт обнаружил, что она заперта, и отправился дальше по улице. Вскоре он вышел на маленькую площадь, где вокруг двух больших телег с настеленными на них досками собралась толпа. На столбах вокруг была натянута грубая ткань, разрисованная картинками — благочестивыми и не очень. Шуты и черти крутились и вертелись в сплетении виноградных лоз; кролики сражались с рыцарями, священные тексты выползали из длинных голов фантастических существ, голые монахи карабкались на башни, таща драконов с тонзурами, козлолицые священники преследовали монахинь с обезьяньими рожицами и крошечными телами, черти и ангелы дрались за маленькие белые души.

Корбетт прислонился к столбу у входа в балаган, наблюдая за толпой, выкрикивавшей ругательства в адрес чернобородого Ирода и смеявшейся над «ослом», который вез Иисуса в Иерусалим, — лицедей в ослиной шкуре поднял хвост и уронил дерьмо на сцену. Корбетт и сам улыбнулся, глядя, как чертей ведет за собой огромного роста черный дьявол в жуткой маске, с рогами, с хвостом и в черной лошадиной шкуре. При виде его Корбетт как будто вновь оказался в комнате Барнелла, говорившего о сатанинской секте Фиц-Осберта. А что, если убийцы Дюкета воспользовались черной магией, чтобы войти в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, а потом выйти из нее?

Корбетт немедленно отбросил эту мысль, вспомнив, как говорил один из его учителей философии: «Не надобно искать нового в этом мире. У всего хорошего и плохого есть своя причина, которую лишь нужно понять». Все так, подумал Корбетт, и Дюкета тоже убили люди — но каким-то хитроумным способом. Если в Лондоне действует тайная секта последователей де Монфора и Фиц-Осберта, он отыщет ее. А если такой нет? Если Барнелл ошибся? Может быть, Крепин был вождем секты и смерть Дюкета — месть за убийство? И теперь все виновные залегли на дно и, не показываясь на поверхности, будоражат город?

Корбетт покачал головой и посмотрел в просвет между крышами нависающих над площадью домов. Небо потемнело. Чиновнику не хотелось оставаться в Саутварке на ночь, поэтому он ушел с площади и направился в сторону «Поваренка». Дверь была открыта, свечи зажжены, и большая душная зала понемногу заполнялась завсегдатаями, которые усаживались за массивные деревянные столы. Здесь были зубодер со щипцами, бадьей и парой иголок, всегда и везде готовый заняться своим ремеслом, торговец беличьими шкурками с высушенным товаром на плечах и аптекарь в ермолке и с мешком трав. Фальшивомонетчик сверкал буквой «Ф», выжженной у него на левой щеке.

К ним присоединились школяры и чиновники с другого берега Темзы, в открытую смеявшиеся над хитроглазым и востроносым разносчиком, который не снимал с груди поднос с чудесами со всего света: зубами Карла Великого, пером из крыла архангела Гавриила, склянкой с молоком Девы Марии, соломой из Вифлеемских яслей, иголками дикобраза и коренным зубом великана. Посмеиваясь над его прибаутками, Корбетт пробрался сквозь толпу к дальней стене, где рыжеволосый и бледный мужчина в кожаной безрукавке и в фартуке сторожил большие бочки, из которых густой коричневый лондонский эль попадал в грязные кружки, разносимые посетителям.

Корбетт представился, и мужчина поднял на него водянисто-голубые глаза:

— Чем могу служить, господин чиновник?

— Я насчет Роберта Сейвела. Он работал тут?

Прежде чем ответить, мужчина на миг отвел взгляд:

— Да. Работал. А что? Вам какое до него дело?

— Он мой родственник. Был моим родственником. Хотелось бы знать, как и почему он умер.

Кивком головы мужчина показал на маленький столик в углу:

— Хотите эля? Тогда садитесь туда, пейте и платите.

Пожав плечами, Корбетт сел за стол, и вскоре к нему присоединился хозяин таверны с блюдом мяса, щедро сдобренного перцем, чесноком, пореем и луком. В другой руке он держал большую кружку с элем.

— Ешьте, — приказал он, — а я буду рассказывать.

Корбетт послушно принялся за еду, хотя она оказалась слишком горячей и острой, и крепкий вкусный эль. Хозяин сел напротив и долго всматривался в гостя.

— Не знаю уж, кем на самом деле был Роберт Сейвел. Воспитания он, похоже, тонкого. Повидал я людей. За ним тоже поглядывал и понял, что не тот он, за кого себя выдавал. Правда, с лошадьми умел обращаться, лошадей знал, вот я и дал ему работу.

— Что он делал? Ну, кроме конюшни?

Хозяин поморщился:

— Подобно вам, господин чиновник, задавал много вопросов, еще ходил туда, куда мне в голову не пришло бы пойти. — Он подался вперед, дохнув на Корбетта чесноком и луком. — Я честный человек. Мне понравился Сейвел, но всем известно, что творится в городе. Здесь сейчас неспокойно, что-то назревает. Я держу таверну, люди приходят, говорят, а я слушаю и держу рот на замке. Мне не нужны неприятности.

— С кем Сейвел встречался?

— Не знаю. Только вот он уходил по ночам. Иногда говорил о популистах, о покойном де Монфоре, о волнении в городе. Пытался расспрашивать моих посетителей, но этому я сразу положил конец. — Хозяин таверны пожал плечами. — Рано или поздно с ним должно было что-то случиться.

— Значит, вам ничего не известно? — спросил Корбетт.

Хозяин оглядел шумный, заполненный людьми зал.

— Только одно, — прошептал он. — Он часто ходил к старой карге, что живет в лачуге возле реки, где заброшенная церковь. Ведьма похвалялась, будто может вызывать демонов и предсказывать судьбу, мол, у нее есть волшебные кости.

— Она и сейчас там живет?

Его собеседник покачал головой:

— Да нет. Пару дней назад ее нашли зашитой в мешок с волшебными костями во рту, и горло перерезано от уха до уха. Связали ее, как борова на Михайлов день.

— И Сейвел ничего не оставил?

— Смену сорочек, больше ничего.

Корбетт наклонился над столом.

— Он ничего вам не рассказывал? Наверняка ведь рассказывал.

Хозяин таверны вытер рот и уставился куда-то поверх головы Корбетта.

— Только загадал загадку. Вернулся рано утром в тот самый день, когда исчез. Был очень взволнован и загадал мне загадку. Я плохо помню. — Он замолчал, прищурившись от напряжения. — Ну да. Когда лук без тетивы разит сильнее, чем с тетивой?

— И какой же ответ?

— Сейвел ответил еще одной загадкой: «Когда он вмещает остальное оружие». — Хозяин таверны встал. — Вот и все. Мне пора, да и вам тоже!

Он ушел, а Корбетт задумался о том, что ему удалось выведать.

Во-первых, не исключено, что Сейвел узнал правду, возможно, с помощью старой ведьмы, которую тоже убили. Во-вторых, судя по короткой записке, посланной Барнеллу, он что-то узнал о тайной секте ведунов и мятежников. А загадка? Неужели лук — указание на церковь Сент-Мэри-Ле-Боу? Если так, размышлял Корбетт, то очевидна связь между тайной сектой и смертью Дюкета. Как он ни бился над загадкой, больше ничего придумать не мог. Даже если имеется в виду церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, то заниматься ею пока не стоит. Первоочередная задача — найти убийц и объяснить, каким образом они совершили злодеяние.

Корбетт обвел взглядом шумную таверну. Напившийся мошенник предлагал флакон со слезами святой Марии. Вглядевшись повнимательнее в некоторых посетителей, чиновник понял, что пора уходить. У него было неприятное ощущение, будто за ним следят, и это мог быть любой, кто встречался с ним взглядом и отводил взгляд. Неожиданно Корбетту стало так страшно, что волосы зашевелились у него на затылке, но он усилием воли подавил желание вскочить и убежать из таверны. От крепкого эля навалился сон, однако Корбетт не поддавался, понимая, что предстоит еще возвращаться к переправе. Тут к нему подошла шлюха в светлом парике и красном свободном платье, и наклонилась над столом. Молодая девушка со свежим личиком и глазами тысячелетней старухи что-то лепетала, обещая несусветные радости за выпивку и пару монет. Корбетт пришел в ужас. Он встал, отодвинул ее и, не обращая внимания на потоки ругани, бросился сквозь толпу к двери. Вот так, верно, и Сейвела поймали в ловушку? Ударили по голове, оттащили подальше. Корбетт открыл дверь и, выйдя в холодную тихую ночь, едва не закричал, так как к нему приближалось черноволосое чудовище. Отступив к двери, он смотрел на зловещее существо в маске дьявола.

Едва Корбетт нащупал кинжал, как страшная маска исчезла, открыв мальчишеское улыбающееся лицо. У Корбетта подогнулись колени, однако ему хватило сил со вздохом облегчения сделать шаг в сторону и уступить дорогу в таверну Дьяволу из пантомимы, которую он видел пару часов назад.

Придя в себя и поправив плащ, он вытащил кинжал и прижал его к груди, после чего отправился в путь по кривым улочкам, стараясь обходить кучи мусора и потоки вонючих испражнений. То одна, то другая тень выступала из темноты, но, завидев кинжал, исчезала. Набрав полную грудь воздуха, Корбетт свернул на улицу, которая, как ему было известно, вела к реке, — и вдруг остановился. Он был уверен, что слышал шаги за спиной, словно кто-то старался, не поднимая шума, ступать по булыжникам. Оглянувшись, он никого не увидел и пошел дальше. Река была уже близко.

До факелов, до болтливых лодочников было рукой подать. Однако шум позади возобновился. Он напоминал топот детских ножек, но внушал ужас. Тогда Корбетт подобрался, вложил кинжал в ножны и бросился бежать так, что ветер хлестал его по щекам и плащ развевался за спиной. На берегу он едва не упал в одну из лодок, и удивленный лодочник прыгнул следом, уже на ходу получив распоряжения от пассажира, не сводившего глаз с берега. Тем не менее Корбетту ничего не удалось разглядеть в опасной тьме Саутварка, скрывшегося за пеленой тумана, когда лодка еще не успела достичь середины холодной черной реки.

10

В темноте Корбетт свернул на Темза-стрит, которая в речном тумане утратила знакомый облик. После беседы с Барнеллом и поездки в Саутварк чиновник до того устал, что не заметил, как перед ним возникло несколько фигур. Они появились словно ниоткуда, в плащах с капюшонами, и то приближались, то отступали, словно танцоры в замысловатом танце. Сам не зная как, Корбетт сразу угадал, что это не случайные встречные, не головорезы с помойки, а настоящие убийцы. Их было двое, молчаливых и почти неразличимых в уличной тьме, вооруженных длинными мечами и короткими острыми кинжалами. Но Корбетт успел намотать плащ на руку и выхватить из ножен длинный валлийский кинжал. Ему припомнился совет одного старого солдата, который рассказывал о страшной «пляске» уличных убийц, и, действуя скорее инстинктивно, чем с холодным расчетом, он сделал выпад и ударил кинжалом прямо в грудь того незнакомца, что оказался ближе.

Покачавшись несколько мгновений, тот со стоном рухнул на колени, а потом растянулся на земле во весь рост. Второй как будто не сразу понял, что произошло, а когда понял и приготовился драться, Корбетт уже держал в руках меч убитого. Однако его противнику не хватило храбрости. Когда наверху открылось окно и хриплый голос поинтересовался, что происходит, он отступил и скрылся в тумане. Окно с гневным стуком захлопнулось.

Подождав немного, Корбетт ногой перевернул труп. Рана в груди выглядела устрашающе, тем более что нападавший упал на грудь. Корбетт вытер кинжал об одежду мертвеца и откинул капюшон. Глаза у убитого были открыты, лицо в оспинах, коротко стриженные волосы. Никогда прежде Корбетту не приходилось его видеть, однако он не сомневался, что этот человек был воином до того, как стал убийцей. Его мутило, и, вложив кинжал в ножны, он устало зашагал прочь, оставив труп мусорщикам.

Громко барабаня в дверь, Корбетт разбудил свою сердитую хозяйку и, к ее удивлению, затребовал кувшин вина и кубок, которые она тотчас принесла. Чиновник пробурчал «спасибо» и стал подниматься по лестнице. У себя в комнате он сразу же уселся на кровать и наполнил кубок вином, однако выпил, только когда удостоверился, что его больше не трясет. Корбетт отлично сознавал, какой избежал опасности, он понимал, что нападение было спланировано заранее, но не представлял, кому это могло понадобиться. Так он и сидел, подпирая кулаком подбородок, а мысли кружились у него в голове, словно глупые псы, гоняющиеся за своими хвостами. Нет. Барнелл в нем ошибся.

Корбетт чувствовал себя чужаком, угодившим в гущу скрытой от глаз жизни города, мрачной и опасной. Это тебе не палата лорд-канцлера — с побеленными стенами, чистая, пахнущая воском, чернилами и пергаментом, где все на своих местах, все известно и предопределено заранее. Этот мир он знал и был в нем как дома. А теперь он боялся доверять даже Элис. Его неодолимо тянуло к ней, но и в этом крылось что-то непростое, что-то страшное, хотя и непонятно, что именно. Ему был необходим человек, которому он мог довериться, который не ударит его в спину — но знал бы городское подполье, был бы в нем своим.

Наутро отдохнувший Корбетт вновь задумался об этом, но только ближе к сумеркам к нему пришло решение. Он отправился в Вестминстер и потребовал срочной аудиенции у Барнелла. Канцлер собирался в дорогу, ему надлежало отбыть к королю в его дворец в Вудстоке, что рядом с Оксфордом. Уже были готовы кони и повозки, однако канцлер задержался, чтобы выслушать Корбетта — к его великому изумлению. Чиновника позвали в уже известную ему комнату, необходимое письмо было написано и запечатано собственной печатью канцлера, чтобы придать ему вес и заранее отмести всякие вопросы. Поклонившись и поблагодарив, Корбетт выбрал на конюшне лошадь и поскакал по Флит-стрит в направлении тюрьмы Ньюгейт.

Тюрьма представляла собой несколько зданий и небольших башен, располагавшихся вдоль старой стены, окруженной вонючей городской клоакой. Все здесь подчинялось надзирателям и судейским, которые зачастую были не лучше, может быть, даже хуже заключенных в ней преступников. Разумеется, город постоянно давал деньги и делал пожертвования, чтобы сносно содержать тюрьму, но до самих узников эти деньги не доходили. И дело не в том, что людей держали там слишком долго, испытывая терпение горожан. Суд был скорым, и поговорка: «Судим в среду, вешаем в четверг» — соответствовала обычной практике. Заключенные делились на три разряда — должников, чужаков и злодеев. Последним приходились хуже всего, их держали по двое или по трое в крохотных камерах, бывало, что и глубоко под землей. Каждую неделю эти подземелья освобождались, и заключенных отвозили на телегах к месту казни.

Когда появился Корбетт, надсмотрщики как раз рассаживали осужденных по телегам. Телеги стояли наполовину заполненные, и потным тюремщикам в черном не терпелось покончить с их отправкой. Молодые и старые узники были похожи на очумелых быков, которых везут на бойню: равнодушные, чумазые, запуганные, они хотели лишь одного — чтобы как можно скорее кончился этот ужас. Корбетт не стал медлить, достал полученный от Барнелла документ и остановил приготовления к отъезду — единственный живой человек среди мертвецов. Он вглядывался в лица, злые, равнодушные, добрые, невинные и, главное, молодые. Его затопила волна сочувствия к этим людям, и он, использовав свое влияние, многих вернул в их узилища под тем предлогом, что якобы лорд-канцлер намерен лично заняться их судьбой. А сам продолжал искать, пока не наткнулся на юношу лет шестнадцати — семнадцати, черноволосого, лохматого, грязного, но с вызывающе насмешливым взглядом чистых голубых глаз.

— Как тебя зовут?

— Ранульфом. А тебя? — тотчас переспросил нахал с интонацией урожденного лондонца.

— Меня — Хью Корбетт. Я чиновник Суда королевской скамьи и могу устроить тебе помилование!

Мальчишка отвел взгляд, потом отвернулся сам и сплюнул. Корбетт пожал плечами:

— Твое дело. Хочешь, чтобы тебя вздернули, пусть вздернут!

— Подождите!

Корбетт обернулся.

— Прошу прощения, — проговорил Ранульф, лицо которого вдруг стало по-детски беззащитным. — А вам-то чего надо?

— Мне нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты провел меня по лондонским клоакам, но чтобы мне самому не приходилось разговаривать с крысами. — Корбетт огляделся. — Кроме вот этих, что тут стоят.

Ранульф ухмыльнулся:

— Тогда я вам пригожусь.

— Отлично! — Корбетт обернулся к тюремщику, беспокойно переминавшемуся с ноги на ногу у него за спиной. — Вот. — Он протянул ему документ, подписанный Барнеллом. — Впиши его имя. Это помилование за все прошлые и настоящие преступления Ранульфа…

Корбетт вопросительно посмотрел на мальчика.

— Просто Ранульф.

— Ранульфа атт Ньюгейта, — заключил Корбетт.

Тюремщик кивнул и прорявкал несколько фраз, после чего с мальчишки сняли цепи и развязали веревку на шее.

Корбетт тотчас ухватил своего нового помощника за плечо и торопливо повел его вон с тюремного двора. Чуть погодя они свернули в темный переулок, где было не продохнуть от вони, которой несло со скотобойни. Здесь Корбетт прижал спутника к грязной, в пятнах мочи стене, приставил кинжал к его шее, так что на коже появилась рубиновая капелька крови, и внимательно смотрел на него, пока угрюмая самонадеянность не сменилась страхом на его лице, а потом тихо спросил, медленно выговаривая слова:

— Сударь мой Ранульф, за что вас должны были повесить?

— За кражи, грабежи, — хрипло ответил тот. — Третий приговор.

— Значит, последний. Теперь будешь со мной. Будешь мне помогать — и в тюрьму больше не попадешь. Обманешь — уж я прослежу, чтобы ты умер мучительной смертью. Ясно?

Парнишка кивнул, не сводя глаз с длинного кинжала, приставленного к его горлу, словно уже не чаял спасения. Корбетт усмехнулся, убрал оружие и пошел из переулка обратно на улицу в сопровождении верной тени.

Всю остальную часть дня Хью Корбетт посвятил тому, чтобы отмыть Ранульфа и привести его в приличный вид, для чего привел его в таверну, где прежде ставил лошадь, велел снять грязные лохмотья и вымыться в выпрошенной у хозяина бадье. Потом он завернул мальчишку в одеяло, накормил досыта и отправился за одеждой — туникой, зеленым плащом с капюшоном, штанами, сапогами, поясом, кошелем и небольшим, но впечатляющего вида кинжалом с ножнами.

Когда он вернулся с покупками, Ранульф исчез. Правда, вскоре Корбетт отыскал его в сарае, совершенно голого и в обнимку с пухленькой девицей из таверны, чьи радостные повизгивания и навели его на след пропавшего парня. В первый момент чиновник хотел положить конец забавам своего подопечного, но потом, поняв, что так он празднует обретенную свободу, вздохнул и вернулся в таверну. Прошло совсем немного времени, как пришел завернувшийся в плащ Ранульф, готовый покорно выслушать упреки хозяина. Но стоило ему увидеть обновки, как он тут же забыл обо всем на свете.

Ранульф оделся, и они, покинув таверну, отправились в Чипсайд. День подходил к концу, толпа начинала редеть. Робкое дыхание весны сменилось холодным ветром. Крестьяне в коричневых блузах и деревянных башмаках собирались домой, купцы со своими пони и пустыми телегами стремились выбраться из города, прежде чем запрут ворота, коробейники и разносчики спешили поскорее распродать товар. Корбетт привел Ранульфа в «Митру», стараясь не отпускать его от себя, пока сам в сумеречном свете высматривал Элис.

— Она ушла. Миссис Элис сегодня не будет, — сказал верзила, преграждая Корбетту дорогу и злобно сверкая маленькими воспаленными глазками.

— Но вечером-то она вернется? — с тревогой и разочарованием переспросил Корбетт, не понимая, куда могла подеваться Элис, и беспокоясь за нее.

Великан поджал губы и покачал головой:

— Ушла она. Будет завтра. Ее нет, и тебе, чиновник, тоже придется уйти, иначе я кликну караульных. Скоро зазвонят колокола.[7]

Выругавшись шепотом, Корбетт развернулся и покинул таверну. Ранульфа он нашел недалеко от входа.

— Почему ты ушел? — резко спросил он. Ранульф ссутулился.

— Господин чиновник, вы, верно, не знаете его, а ведь этот Питер — палач. Он рубил головы, вешал. Палач из Элмза. — Он как-то странно поглядел на Корбетта. — Ну и компания у вашей госпожи.

Корбетт не мог с этим не согласиться и еще больше встревожился за Элис. Шагая по Чипсайд-стрит, он перебирал в памяти все, что ему стало известно, и Ранульфу приходилось бежать за ним, на чем свет стоит проклиная длинные ноги своего нового покровителя.

Само собой, по возвращении Корбетту предстоял непростой разговор с хозяйкой, которая подозрительно разглядывала Ранульфа и недоброжелательно посматривала на Корбетта, уверявшего ее, что это его помощник. Неприязненно ухмыляясь, Ранульф ничем не облегчил ему задачу, тем не менее Корбетту удалось прийти к соглашению с хозяйкой: Ранульфу предоставят чуланчик на чердаке с другой стороны дома, но, пока он не освободится, мальчишке придется спать на полу в комнате Корбетта. Ранульфу это как будто пришлось по душе, но, когда они поднялись к Корбетту, он протянул своему спасителю связку ключей, которую стащил у женщины.

Корбетт спустился и неуклюже попросил прощения у хозяйки, а потом опять залез наверх и стал учить своего приунывшего помощника уму-разуму, внушая ему, что надо быть честным, и грозя эшафотом в Элмзе. Потом он рассказал Ранульфу, во что собирается втянуть его, не сводя с парня глаз. Однако, если не считать бывшего палача Питера из «Митры», Ранульф никого и ничего не знал из того, что могло бы помочь в раскрытии убийства Дюкета. Фамилия «Крепин», правда, оказалась ему знакомой — по словам мальчишки, этот человек считался очень влиятельным: говорили, мол, он одной ногой стоит в Ратуше, а другой — в лондонской клоаке.

Корбетт постарался расспросить своего юного помощника о его прежней жизни — потому что речь парнишки выдавала в нем вполне образованного человека. Не вдаваясь в подробности, Ранульф сказал, что его родители были людьми почтенными и жили в Саутварке, но рано умерли во время морового поветрия, оставив его сиротой на попечении престарелой тетки, хозяйки в доме местного священника. Тот и научил его кое-чему, прежде чем Ранульф возмечтал о свободе и, связавшись с ватагой других юнцов, стал на стезю беззакония. Об остальном, заключил Ранульф, Корбетт уже знает.

Чиновник поглядел на отмытое лицо мальчишки, который, если бы не случай, висел бы сейчас в Элмзе с вываленным языком. Корбетт улыбнулся. Ему было приятно, что он спас Ранульфа, и, бросив парню плащ, он приказал ему спать и пообещал трудный день впереди.

11

Наутро Корбетт разбудил Ранульфа и послал за водой и завтраком. Одевшись, он сам открыл ставни. Крыши ближайших домов сверкали серебристой наледью, но солнце уже пробивалось сквозь утренний туман. День обещал быть ясным. Корбетту захотелось забыть обо всем на свете и отправиться к Элис, но, вспомнив Барнелла, он тихо ругнулся, достал письменные принадлежности и аккуратно разложил на сундуке почищенный пергамент. Вернулся зловредно ухмыляющийся Ранульф, и Корбетт догадался, что тот опять сцепился с хозяйкой — ее угрюмый высокомерный вид пробуждал в мальчишке все худшее.

Умывшись, Корбетт велел сделать то же самое и Ранульфу, прежде чем они позавтракали слабеньким элем с ржаным хлебом. Тем временем Корбетт рассказал помощнику, что тот должен сделать — подкупить еды, забрать лошадь и вернуть ее в Вестминстер, а потом исполнить одно секретное поручение. При этих словах мальчишка побелел от страха.

— Только этого не хватало! — взвизгнул он. — Чтобы я опять попал в Ньюгейт и примерил пеньковый воротник?

Корбетт уверил парня, что, покуда тот у него на службе, ничего такого не случится, и добавил насмешливо:

— Впрочем, такого ловкача еще поди поймай!

Ранульф со злостью посмотрел на Корбетта, грязно выругался себе под нос и все еще ворчал, когда Корбетт вытолкал его за дверь и вниз по лестнице — прямиком на улицу.

Потом чиновник сел на кровать, положил на колени поднос для письма и, немного подумав, вывел на пергаменте первые слова донесения:

«Смерть Лоренса Дюкета. Дата смерти: 13 или 14 января 1284 года. Место смерти: церковь Сент-Мэри-Ле-Боу в Чипсайде. Лоренс Дюкет, золотых дел мастер, жил в Уолбруке. Вел свое дело довольно успешно. Уважаемый горожанин, член гильдии золотых дел мастеров. Женат не был, единственная родственница — сестра. Нет никаких оснований причислять его к какому-либо тайному союзу. Судя по всему, не был он и сторонником так называемых популистов. Неясны его отношения с Ральфом Крепином, который поднялся из безвестности до олдермена. Известный ростовщик, свое состояние Крепин сделал, ссужая деньги в рост. Сочувствовал покойному изменнику Симону де Монфору. Был связан с тайной популистской партией, также имел пока непонятные связи с городским преступным братством. Примерно в середине дня 13 января Крепин и Дюкет встретились в Чипсайде, обменялись несколькими крепкими словами, потом ударами. Дюкет был мирным человеком, поэтому тем более странно, что он вдруг вытащил кинжал и то ли по счастливой, то ли по несчастливой случайности нанес противнику смертельный удар в шею. Потом, забрав кинжал, он, прежде чем поднялся шум, побежал по Чипсайд-стрит и скрылся во дворе церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Ему удалось схватиться за дверь церкви и таким образом получить право на защиту. Настоятель вышеназванной церкви Роджер Беллет обещал ему неприкосновенность и привел к алтарю.

Согласно закону, священник дал ему свечу, кремень, кувшин вина и хлеба на один пенни. Обычай требует от священника лично запереть дверь снаружи, что тот и сделал, а Дюкет запер дверь изнутри.

Никакого особого шума не было, и даже стражу не позвали за неимением времени, так как церковь находится в непосредственной близости от места убийства Крепина. Однако городские власти направили караульных из числа горожан стеречь церковь, чтобы никто не проник внутрь и чтобы Дюкет не смог сбежать ночью. Караульные в дальнейшем докладывали, что никто не приближался к двери, да и изнутри не доносилось никакого шума. Они несли дозор до утра, и при них пришел священник, чтобы отпереть дверь. Но та не поддавалась, и Дюкет не отвечал ни на крики, ни на стук. Пришлось применить силу, чтобы все-таки открыть дверь. Внутри обнаружили следующее. Ни у входа, ни в нефе не было следов насилия. Зато престол был передвинут к правому окну. Окон всего два, они расположены друг против друга, и на каждом имеется выступающий железный штырь с крюком на конце для гирлянд или лампад. В то утро на одном из них висел труп Лоренса Дюкета.

Можно предположить, что Дюкет подошел к входу, взял веревку из колокольной башни, вернулся и, подвинув престол, повесился на металлическом штыре. Позвали коронера и жюри присяжных при коронере осмотреть труп. Допросили караульных, которые показали, что никто не выходил ночью из церкви и они не слышали никакого подозрительного шума. Коронер привел их к присяге, и они поклялись, что исправно несли дозор. Я полагаю, что они говорили правду. Коронер с присяжными допросили также священника, который показал, что ему ничего не известно о смерти Дюкета. Коронер не усомнился в его показаниях, в отличие от меня. Доказательств нет, однако глубокое беспокойство не оставляет меня. Дюкет умер от удушья, у него на шее глубокая красная борозда от веревки и синяк под левым ухом от узла. На теле больше нет никаких следов, кроме синяков на предплечьях. Да между зубами застрял лоскут. Коронер тоже это отметил, когда труп был эксгумирован по моему настоянию.

Коронер и присяжные задались вопросом о причине ссоры Крепина и Дюкета и пришли к выводу, что она произошла из-за Джин Дюкет, сестры Лоренса, которая, как предполагается, была совращена Крепином. Я допросил вышеназванную Джин и уверен, что причина ссоры была другой. Коронер сделал вывод, что Дюкет виновен в убийстве Ральфа Крепина и бежал в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу за спасением, где совершил самоубийство.

Согласен ли я с его вердиктом? Если бы Дюкет выжил, то мог бы поступить двояко. Во-первых, заявить в королевском суде лично или через атторнея, что это была самозащита. Будь его заявление принято, он был бы оправдан. Во-вторых, не пожелай он оправдываться в суде или не будь он оправдан, он мог бы отречься от родины. Это означает, что с крестом в руках он мог бы дойти до ближайшего порта и, сев на любое судно, найти убежище за границей. Если учесть, что Дюкет был человеком богатым, он мог бы благополучно жить где-нибудь в ожидании прощения. Чего ради ему совершать самоубийство?

Первое — чтобы избежать веревки палача? Но он был в безопасности, и у него были другие возможности, о которых я сказал выше. Второе — чтобы его не объявили виновным в смерти Ральфа Крепина и не отторгли все имущество во владение короля? Но сначала его надо было осудить на смерть, доказав вину, — к тому же у него не было родственников, кроме сестры, с которой он не был близок. Третье: он мог ослабеть умом и не выдержать мук совести, угрызаясь содеянным убийством! Или его обуял ужас перед соратниками Крепина, которые наверняка захотели бы отомстить? Это могло бы стать наиболее разумным выводом, если бы я обнаружил этих самых соратников Крепина, который, по всей видимости, был одиноким человеком, без семьи, друзей, приятелей.

Итак, я полагаю, что Лоренс Дюкет был убит ночью 13 января 1284 года неизвестным или неизвестными. Во-первых, я не могу принять то, что человек, бежавший за спасением в церковь (значит, желавший сохранить свою жизнь), позднее решил покончить с собой таким ужасным способом. Во-вторых, и это важнее, Дюкет не мог дотянуться до железного прута. Я измерил его рост и обнаружил, что он был слишком мал для этого. Он никак не мог завязать узел. В заключение скажу, что Дюкет был убит, однако на многие вопросы у меня нет ответов.

Item.[8] По какой причине?

Item. Кем?

Item. Как убийцы сумели проникнуть в церковь и выйти из нее, не прикасаясь к двери? Священник мог бы отпереть дверь снаружи, но без помощи Дюкета, который должен был отпереть дверь изнутри, им было не обойтись. Им также надо было отвлечь внимание караульных, чтобы они потом не свидетельствовали против них.

Item. Убийцы могли получить ключ не из рук священника, тогда они должны были завладеть им, украв у священника, чему нет никаких доказательств.

Item. Войти в церковь можно и через боковую дверь, но она уже много лет как заперта, и нет подтверждений тому, что ее вскрывали. Еще один способ — влезть в окно, но оба окна слишком малы для этого. Большие окна закрыты ставнями и могли быть отворены только изнутри. Ни на одном из окон нет следов взлома. Нет также потайного хода.

Item. Если бы неизвестные проникли в церковь, шум привлек бы внимание караульных. Ведь Дюкет наверняка оказал бы сопротивление и позвал на помощь, а не вел себя покорно, аки овца.

Item. Что за черные шелковые нитки остались на петле и что за лоскут застрял у Дюкета между зубами? Откуда взялись синяки у него на предплечьях?»

Корбетт закончил донесение и перечитал его, особенно внимательно отнесясь к выводам. Ясная картина, сложившаяся у него в голове несколько недель назад, не изменилась — Дюкет был убит. Однако Корбетту пришлось признать, что дальше этого он не продвинулся и не знает, как, почему и кем совершено убийство. Он все еще размышлял над донесением, когда в комнату с грохотом ввалился Ранульф.

— Неудивительно, — насмешливо заметил Корбетт, — что ты попадался в чужих домах. Ломишься, как боевой конь в атаку!

Раскрасневшийся запыхавшийся Ранульф извинился, разложил покупки на кровати Корбетта и сел у дальней стены, привалившись к ней, чтобы перевести дух.

Некоторое время Корбетт молча смотрел на него.

— Получилось? — в конце концов спросил он. Ранульф кивнул:

— Еще как! Я был дома и у Крепина, и у Дюкета. Там ничего нет. Воры поработали на славу, они всегда забираются в пустые дома! У Дюкета совсем ничего, а у Крепина я нашел только это.

Ранульф протянул Корбетту рваный грязный клочок пергамента, и тот принялся внимательно изучать его. Рисунок был четкий, простой и не очень аккуратный — пятиугольник под аркой с датой, словно в конце письма, «30 апреля 1283 года». Почти год назад. Корбетт бросил клочок на кровать.

— Что-нибудь еще?

— Что-нибудь еще? — Ранульф уставился на него во все глаза. — Я рисковал головой, и ради чего? Ради грязного обрывка пергамента, который вы тут же выбрасываете!

Корбетт улыбнулся:

— Ты не прав. Я благодарен тебе. Возьми. — Он дал мальчишке несколько монет. — Купи себе что-нибудь и кое-что разузнай для меня. — Он поднял руку, предваряя возражения Ранульфа. — Это не так опасно, но гораздо важнее. Ты ведь свой среди преступников? — Корбетт заметил замешательство на лице помощника. — Знаешь лондонских лихих молодцов?

Ранульф кивнул, недовольно глядя на непонятного чиновника.

— Отлично, — продолжал Корбетт. — Тогда я хочу, чтобы ты выведал две вещи. Во-первых, несколько дней назад недалеко от этого дома на меня напали настоящие убийцы. Не какие-нибудь уличные оборванцы, а два человека, обученные убивать и нанятые меня убить. Мне бы хотелось, чтобы ты разведал, кто их нанял и почему. Во-вторых, мой юный друг, хоть меня и не привлекают мальчики и молодые мужчины, но если бы привлекали, куда я мог бы пойти?

Лицо парнишки исказилось от страха.

— Не беспокойся, — мягко проговорил удивленный Корбетт. — Я не из этих. Но даже если так, тебе не стоит волноваться!

— Я не волнуюсь! — крикнул Ранульф. — Я боюсь. Вдруг меня поймают в таком месте? Что со мной будет? Если церковники не сожгут, то не поздоровится от моих друзей. И я не хочу, чтобы надо мной смеялись на каждом углу!

Он сверкнул глазами, и Корбетт улыбнулся.

— Ранульф, я тебе доверяю, — сказал он и показал на дверь. — А теперь иди!

Парень с вытянувшимся лицом затопал к двери.

— Кстати, Ранульф, как ты грабил дома? Босиком?

Исправившийся домушник ухмыльнулся:

— В некоторых вещах вы ровным счетом ничего не смыслите. А тряпки зачем? Ими мы обертываем сапоги. Все это знают!

— Кроме меня, — улыбнулся Корбетт. — Ладно, тебе пора!

Стараясь не шуметь, Ранульф спустился по лестнице, сердито ворча себе под нос и не уставая поражаться странностям господина Корбетта. Из его комнаты доносилась тихая печальная мелодия флейты, певшей о несбывшихся, разбитых и давно забытых мечтах.

12

Ранульф не вернулся ни вечером, ни на другое утро, когда Корбетт, вымывшись в бадье и принарядившись, отправился к Элис в «Митру». Он опасался, что опять ее не застанет, однако она встретила его свежая, как майское утро, в темно-синем платье, с бронзовой цепочкой на тонкой талии и простым золотым ожерельем на шее. Ее волосы были мягкими, как шелк, и Корбетт с наслаждением вдохнул аромат ее духов, когда она обняла его за шею и прижалась к нему нежным гибким телом. С радостью убедившись, что бесцеремонного верзилы Питера нет на месте, Корбетт собрался было утащить Элис наверх, но она воспротивилась под тем предлогом, что у нее много дел, да и время неподходящее. Пришлось пойти на попятный, и Корбетт устроился в кухне, принимая от нее вино и засахаренные фрукты и не особенно вслушиваясь в ее болтовню, с которой она отводила его жадные руки и уклонялась от вопросов. Зато сама она задала ему множество вопросов о расследовании и рассмеялась, когда он, поморщившись, уткнулся носом в кубок.

— Слышала, у тебя появился телохранитель! — надув губки, заметила она. — Хочешь, чтобы я ревновала?

Посмотрев на нее, Корбетт хохотнул:

— Нет, он всего лишь мальчишка. Посыльный и носильщик.

Элис улыбнулась и заговорила о другом. А Корбетт, пока она ходила по кухне, занимаясь обычными делами, не сводил с нее глаз, отчаянно желая ее. Несмотря на ее показную веселость, он чувствовал, что она сама не своя, хоть и старается этого не показывать. Что-то из сказанного или не сказанного ею не давало ему покоя, правда, он никак не мог понять, что именно. Наконец он решил уйти — Элис была слишком занята, и мешать ему не хотелось. Итак, он поднялся, крепко обнял ее и вышел на залитую солнцем Чипсайд-стрит.

Тревога не покидала Корбетта, пока он шел в толпе, направляясь в Полтри к своему ювелиру. Окно лавки было открыто и сверкало выставленными в нем украшениями. Подмастерья работали вовсю, одни приглашали почтенных покупателей взглянуть на более ценные вещи, другие приглядывали за менее почтенными посетителями. Ювелира не было, и Корбетт послал за ним одного из подмастерьев. Когда тот появился, то выглядел расстроенным. Беседовать с Корбеттом ему явно не хотелось.

— Господин Корбетт, вы звали меня?

— Да, мне нужны сведения, господин ювелир.

Гизар огляделся, не слышал ли кто Корбетта, и повел его в лавку.

— О чем это вы? — шепотом спросил он. — Что вам надо?

Корбетт заглянул в испуганные глаза ювелира.

— Дюкет. Крепин.

Ювелиру изменило самообладание.

— Крепин был известным популистом. Он занимался у них деньгами и часто требовал у нас золото. Якобы для защиты наших домов. Некоторые платили, другие не платили. Возможно, Дюкет тоже не платил.

— Однако убили Крепина, — заметил чиновник, и Гизар внимательно на него посмотрел.

— Неужели, господин чиновник? — вдруг охрипнув, проговорил ювелир. — Крепин получил по заслугам. А Дюкет? Покончил с собой? — Он покачал головой. — Ни за что на свете! — решительно заявил он.

— Это почему же? — мягко переспросил чиновник. Ювелир опять покачал головой и взглядом попросил Корбетта уйти.

Было уже поздно, когда Корбетт добрался до своего дома и обнаружил измученного грязного Ранульфа, который, завернувшись в плащ, спал на полу. Он не стал будить мальчика, лег на кровать, и его мысленному взору явилось прекрасное обнаженное тело Элис и ее длинные черные волосы, как завесой, укрывавшие его. Вот если бы унять тревогу в сердце. Услыхав, что Ранульф шевелится на полу, Корбетт спустил ноги с кровати и разбудил его.

Зевая, Ранульф почесал голову и уставился на Корбетта опухшими сонными глазами.

— Господин чиновник, — не переставая зевать, проговорил он, потянулся и проснулся окончательно. — Господин чиновник… — В его голосе появились просительные ноты. — Господин Корбетт, вам надо быть осторожным. Нельзя вам ходить одному, как сегодня!

Корбетт внимательно поглядел на него:

— Это почему же, Ранульф? Говори сейчас же!

— Вам доводилось слыхать о Пентаграмме?

— Нет, не доводилось. Разве что я видел ее на рисунке, который ты же и принес из дома Крепина. А что?

— Я и сам толком не знаю. Но тайное общество у нас в Лондоне занимается чем-то черным… не помню…

— Чародейством? Магией? — с раздражением спросил Корбетт.

— Вот-вот. Такого в Лондоне много. Правда, обычно собираются несколько дураков, а тут другое. Тут тайна. Могущество. И главного у них зовут Невидимым! — Ранульф с жалостью посмотрел на Корбетта. — Думайте что хотите, а на вас напали как раз эти. Ну, те убийцы, с которыми вы подрались. Их наняли эти тайные. Вам повезло. То, что вы не только уцелели сами, но еще и убили одного, раззадорило кое-кого из тех, кого вы называете прест… преступ…

— Преступным братством! — воскликнул Корбетт.

— Правильно. Пр… преступным. В общем, они могут опять напасть.

Ранульф вопросительно смотрел на своего хозяина, ожидая увидеть на его лице страх, даже ужас, и про себя восхищался его невозмутимостью. У самого Ранульфа не было сомнений насчет того, что он сделал бы на месте хозяина. Помчался бы в порт и заплатил судовладельцу, лишь бы тот увез его из страны — чем быстрее, тем лучше.

Впрочем, невозмутимость Корбетта была лишь маской. Напуган он был, как никогда в жизни, сильнее, чем в гуще боя в Уэльсе. В Лондоне убийцы преследовали его по пятам и могли напасть в любой момент. Он посмотрел на Ранульфа:

— А как насчет другого дела?

— С этим лучше. Есть несколько мест, в основном за городской чертой. Мне удалось их отыскать — и одно, которое предпочитал Дюкет. Ему вправду нравились мальчики, и его любимчик как раз там работает. Мы пойдем туда сегодня?

Корбетт покачал головой.

— Нет, давай спать, — устало произнес он, задул свечу и завернулся в плащ, словно испуганный ребенок, прячущийся от подступивших кошмаров.

На другое утро, измученный навязчивыми снами, Корбетт послал Ранульфа к Барнеллу с донесением, но, прежде чем выпустить мальчишку на улицу, заставил его выучить это донесение назубок. Когда Ранульф уже вышел из дома и Корбетт собирался последовать за ним, мальчишка вдруг толкнул его обратно и захлопнул дверь. Послышались глухие удары, и чиновник вынул кинжал, собираясь защищаться. Ранульф кричал снаружи. Потом дверь приоткрылась, он опять показался на пороге.

— Ради всего святого, что случилось? — крикнул Корбетт.

Пожав плечами, Ранульф широко распахнул дверь и ткнул пальцем в страшные арбалетные стрелы, глубоко впившиеся в дерево.

— Стреляли с крыши дома напротив, где стык с соседней крышей, — ответил Ранульф. — Не знаю даже, с чего это я глянул туда, не иначе из-за шума. Видел я плохо, потому что солнце било в глаза, но арбалеты разглядел, вот и толкнул вас обратно, а сам упал на землю. — Он поглядел на грязную рубашку. — Не понимаю, зачем было мыться!

Корбетт улыбнулся, тронутый попыткой своего помощника развеселить его. Неожиданно навалилась усталость, чиновнику и без того было невмоготу нести бремя расследования, а тут, счастливо избежав смерти, он совсем ослабел. Усевшись на ступеньке, он обхватил голову руками под взволнованным взглядом Ранульфа, понятия не имевшего, что делать дальше. Корбетт тоже не знал, что делать. Но одно он понимал. Чтобы выжить, надо выбираться с Темза-стрит. Эти, какими бы дурацкими именами они себя ни называли, пусть даже Пентаграммой, ни перед чем не остановятся, лишь бы его уничтожить! Им известно, где он живет, и они предприняли уже две попытки убить его. Корбетту пришло в голову, а не попросить ли убежища у Элис, но это было бы слишком очевидно, его там быстренько разыщут — к тому же зачем подвергать риску ее жизнь. Нет уж. Барнелл поставил его под удар, так пусть Барнелл и спасает. Корбетт поднял голову и посмотрел на притихшего помощника.

— Иди-ка в комнату, — тихо сказал он. — За сундуком найдешь седельные сумки. Переложи в них то, что в сундуке, ну и вообще собери все, что может нам пригодиться. А я пока расплачусь с хозяйкой.

Ранульф отправился наверх, а Корбетт нашел хозяйку и сказал, что ненадолго уедет, но попросил присмотреть за вещами и заплатил ей за это. Он не сообщил, куда они с Ранульфом отправляются, но наказал сохранять любые письма, какие ему принесут. С тревогой взглянув на него, она поняла, что расспрашивать бесполезно, и промолчала. После этого Корбетт ушел, с угрюмой усмешкой представив лицо леди, когда она увидит арбалетные стрелы в своей двери. Он опасливо вышел на улицу, но там не было ни души, как и на крышах ближних домов — отличном пути к отступлению для убийц! Ранульф уже поджидал его с набитыми седельными сумками. Корбетт заставил его еще раз повторить то, что следует сообщить лорд-канцлеру, и добавил несколько слов, которые, закрыв глаза и весь напрягшись, Ранульф повторил, к большому удовольствию хозяина.

В конце Темза-стрит они разошлись в разные стороны. Ранульф отправился к реке и далее в Вестминстер, а Корбетт — в Чипсайд и к церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Несмотря на усталость, он решил прогуляться пешком, и свежий утренний воздух пошел ему на пользу. Корбетт почувствовал себя лучше, а недавняя слабость сменилась злостью на тайных убийц, которые преследуют его на улицах Лондона. Теперь уже не приходилось сомневаться, что он разворошил преступное гнездо или подобрался к нему очень близко, поэтому даже не стоило прятаться. Нет, он правильно решил вновь побывать в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, так как с нее все началось. Люди, пытавшиеся его убить, хотели остановить расследование смерти Дюкета. Но если чиновнику удалось избежать смерти, значит, удастся раскрыть таинственное убийство. Более того, Корбетту казалось, что для него безопаснее быть в церкви или рядом с ней. Нападавшие наверняка замешаны в преступлении, поэтому поостерегутся совершить второе убийство там, где было совершено первое. Тогда уж они точно навлекут на себя мощный удар Короны и Церкви.

От этой мысли Корбетту стало спокойнее, и он уверенно открыл калитку в заброшенный церковный двор, прямиком направившись к главному входу в церковь. Тот оказался заперт, и Корбетт, подойдя к дому священника, забарабанил в дверь. Хозяин отозвался, вышел на крыльцо, и изумление, отразившееся на его узком лице, навело чиновника на мысль, что настоятель никак не ожидал увидеть его живым. Корбетт почувствовал, что в нем поднимается гнев, и ощутил вкус желчи во рту.

— Святой отец, — проговорил он, усилием воли заставляя себя не повышать голос, — мне нужны ключи от церкви!

Растерянный, озабоченный священник предложил сам отпереть дверь, но Корбетт недвусмысленно протянул руку, требуя немедленно отдать ему ключи. Не в силах скрыть волнение, Беллет снял нужные ключи со шнурка на поясе, и Корбетт, развернувшись на каблуках, зашагал к церкви.

Оказавшись внутри, он принялся искать тайные ходы, двери или лазы. Стараясь не думать о том, что обыскивает Божий дом, Корбетт не пропускал ничего. Попробовал боковую дверь и убедился, что ею не пользовались много лет. Внимательно осмотрел окна, стены, потыкал кинжалом между плитами из песчаника на полу. Ничего. Тогда он двинулся к алтарю, несмотря на протесты сопровождавшего его священника. Пошарил под алтарем и за ним. Вошел в крипту, где было темно, холодно и пахло плесенью, чтобы осмотреть пол, стены и объемистые гранитные колонны, но и там ничего не нашел.

Разгоряченный и усталый, Корбетт вышел из церкви и стал обходить ее снаружи по периметру в поисках каких-нибудь следов. Но и тут он не обнаружил ни помятого вереска, ни сломанной ежевики, пока не дошел до маленького окошка, под которым на колючем кусте висел лоскут ткани. Он снял его и помял в пальцах. Убийцы могли прийти откуда угодно, но пролезть в окошко сумел бы лишь мальчишка, да и то с разрешения Дюкета. Корбетт спрятал лоскут в кошель и вернулся к главному входу, где его поджидал священник.

Беллет уже успел прийти в себя, и на его лице появилось самодовольно-язвительное выражение. Он не сказал: «Я же вам говорил, что ничего не найдете», однако всем своим видом показывал именно это. Чиновник уже было решил уйти, но вспомнил, что заметил кое-что, проходя мимо кладбища.

— Это церковное кладбище? Не слишком ли много новых могил, если судить по перекопанной земле?

Священник пожал плечами:

— Тяжелая зима, люди умирают. Хотите заглянуть в могилы?

Проглотив издевку, Корбетт кивнул и зашагал прочь.

Ранульфа он нашел в условленном месте — в таверне на углу Уолбрук-стрит и Кэндлуик-стрит. Исправившийся взломщик таращился на всех женщин подряд, поэтому Корбетту пришлось приложить немало усилий, чтобы привлечь его внимание и добиться нужных сведений. Как ни странно, Барнелл незамедлительно принял Ранульфа и приказал ему вернуться попозже вечером вместе с хозяином.

— Он еще что-нибудь говорил?

Ранульф покачал головой и уткнулся в кружку.

— Нет, — ответил мальчишка. — Только одно. Сказал, что у него что-то есть для вас. А, да, еще. Сказал, чтобы мы немедленно перебрались с Темза-стрит в Тауэр.

Корбетт мысленно застонал. А впрочем, канцлер прав. Он и сам понимал, что в городе, где ему грозит постоянная опасность, оставаться нельзя. Иногда он как будто чувствовал слежку, но, оглянувшись, не замечал ничего подозрительного, поэтому относил свою тревогу на счет воспаленного воображения.

С трудом вытащив Ранульфа из-за стола и убедившись, что седельные сумки при нем, Хью Корбетт покинул таверну, миновал церковь Святого Стефана и вышел на Уолбрук-стрит. Здесь работали скорняки и кожевники, кругом стояли чаны, лежали ножницы, ножи и нитки. Приколоченные к деревянным рамам шкуры — около каждой лавки и каждого выставленного на улицу стола. Скорняки ножами соскребали со шкур жир, прежде чем бросить их в чан. В других местах шкуры дубили или сшивали, чтобы получались полотнища принятого размера и формы.

Корбетт рассеянно наблюдал за их работой, надеясь немного успокоиться. Как бы ему хотелось отскрести ложь от всего услышанного в последнее время. Доведет ли он до конца свое расследование? Или будет пребывать в неведении, пока до него не доберутся убийцы или Барнелл не отстранит от дела? Вот бы узнать, за что Дюкет ударил ножом Крепина. Еще неплохо бы понять, каким образом убийцы (одним тут не ограничилось) забрались в церковь и без труда выбрались из нее. И еще! Почему Беллет так самоуверен? Почему этот священник всегда заранее знает о его появлении, словно издалека чует, как Корбетт бредет, спотыкаясь в темноте? Бредет, как шут в пантомиме, на смех добрым людям…

13

Корбетт все еще бился над этой загадкой и только что вслух не говорил, споря сам с собой, когда они подошли к Бридж-стрит, спускавшейся к реке, где стояли укрепленные ворота и откуда виднелся Лондонский мост. Но мост был им ни к чему. Они свернули на боковую улицу, что вела к реке, и наняли лодку до Вестминстера. Корбетту совсем не хотелось встречаться с лорд-канцлером, он бы предпочел сейчас быть в ласковых, мирных объятиях Элис, раз и навсегда забыв о расследовании.

Словно грезя наяву, он шагнул из лодки, едва она пристала к берегу, и зашагал по протоптанной тропинке, завидуя другим чиновникам, которые преспокойно строчили себе во дворце или бегали с поручениями. Подойдя к комнате Барнелла, он набрал полную грудь воздуха и попросил одного из клерков сообщить о своем прибытии. Однако приглашения войти не последовало, зато появился надутый Хьюберт, который смерил Ранульфа неприязненным взглядом и вручил Корбетту кожаную сумку.

— Лорд-канцлера нет, — объявил Хьюберт Сигрейв. — Ему пришлось срочно уехать к королю в Оксфорд. Он приказал передать вам вот это и еще вот это, — сказал он, протягивая Корбетту запечатанное предписание.

Хьюберт не отрывал глаз от Корбетта.

— Ну же, — резко проговорил он, — читайте письма.

Корбетт усмехнулся, понимая, что Хьюберт, ничего не знавший о содержании документов, умирает от любопытства.

— Нет, — неторопливо произнес он, — лорд-канцлер дал мне особое указание не вскрывать печать в присутствии младших клерков!

С этими словами он развернулся и зашагал прочь. Ранульф торопливо последовал за ним, а Хьюберт застыл на месте, онемев и побагровев, будто его вот-вот хватит удар. На ходу Корбетт сорвал печать и обнаружил, что под ней всего лишь разрешение поселиться в Тауэре, а также входить и выходить из него в любое время дня и ночи.

Тихонько кряхтя под тяжестью седельных сумок, позади шел Ранульф, уставший от бессмысленных скитаний и тревог о том, где проведет ночь. Несмотря на арбалетные стрелы, он был бы не прочь вернуться на Темза-стрит. А вспоминая о хозяйке, он еще и постанывал от вожделения. Конечно же, она угрюмая и заносчивая, но он заметил, как она посматривала на него, и не сомневался, что легко с ней справится. Мало ли что она купеческая жена, мало ли что ходит покачивая бедрами и носит чулки с подвязками, но на пуховой перине он сумеет сделать ее счастливой. А теперь что? И он чуть не заплакал, когда следом за своим чудным хозяином вошел в лодку, которая направилась к Тауэру.

Настроение у Ранульфа испортилось, но, чтобы не унывать, он затеял перебранку с лодочником, пока хозяин молча смотрел на воду. Они миновали замок Бэйнардс, потом Стильярд, потом другие прекрасные, большие и малые сооружения, стоявшие на берегу. Добрались до Лондонского моста с его домами, мастерскими, часовней и девятнадцатью арочными опорами, защищенными водорезами — деревянными сооружениями, которые не давали лодкам разбиться о каменные опоры. Дальше были пристани Ботольф, Биллингейт и Вул-Квэрри, пока лодка не пристала к взмывшей ввысь каменной махине Тауэра.

Грозные кольца из стен, бастионов и башен, господствовавших над юго-восточной частью Лондона, внушали благоговейный страх Ранульфу и Корбетту, покуда они, миновав крепостной ров, проходили через ряд башен, многие из которых как раз перестраивались, во внутренний двор, окружавший центральный донжон — Белую башню. У всех ворот Корбетта и Ранульфа окликали, но, проверив документ, выданный Барнеллом, пропускали дальше. Во внутреннем дворе грубоватый йоркширец, начальник караула, приказал им стоять на месте, пока он найдет коменданта крепости, сэра Эдварда Суиннертона, и ушел, оставив чиновника и его помощника мерзнуть и привыкать к новому месту жительства.

На стенах вокруг Белой башни как будто никто не работал, хотя Корбетту было ясно, что весной стройка возобновится. Кирпичи лежали вокруг печей для обжига, песок и гравий были насыпаны в большие кучи, огромные дубовые брусья обтесаны и сложены аккуратными штабелями. Тауэр, по сути, представлял собой небольшой город. Деревянные конюшни, голубятни, открытые кухни, амбары, курятники располагались вдоль стен. Был даже свой сад, по-зимнему голый, а возле ворот стояли деревянные оштукатуренные дома офицеров. Корбетт стоял рядом с Ранульфом, который разглядывал никем не охраняемую баллисту, когда к ним подошел высокий седоволосый воин, представившийся сэром Эдвардом Суиннертоном, комендантом крепости. Корбетт тоже представился, потом представил Ранульфа и, предъявив полученный от лорд-канцлера документ, коротко объяснил, почему они оказались в Тауэре. Внимательно поглядев на Корбетта, комендант как будто хотел ему отказать, но почесал седую голову и велел караульному проводить Корбетта и Ранульфа в свободное помещение в Белой башне.

Едва оказавшись на месте, уставший от хождений Ранульф развернул набитый соломой матрас, а Корбетт зажег имевшиеся в комнате две свечи, чтобы прочитать послание Барнелла, которое тот передал ему в кожаной сумке. Оно было написано канцлером собственноручно:

«Роберт Барнелл, епископ Батский и канцлер Англии, приветствует нашего доверенного чиновника Хью Корбетта. Я прочитал донесение и принял его к сведению. Надеюсь, мое ответное послание с содержащимися в нем сведениями будет полезно.

Item. Знак пентаграммы, найденный в доме Ральфа Крепина (мы не спрашиваем, как вы нашли ее!), мне небезызвестен. Этим знаком пользуются в черной магии. Ее часто чертят колдун или ведьма на полу или на столе ради защиты, когда вызывают дьявола или другую злую силу. Конечно, одно дело — вызывать властителей преисподней, и совсем другое, если они в самом деле приходят. Тем не менее те, кто практикуют черную магию, представляют собой угрозу Святой Матери Церкви и еще большую угрозу трону. Нет сомнений в том, что поборники Пентаграммы являются приверженцами мятежников, которые до сих пор исповедуют взгляды покойного де Монфора.

Item: Отец Симона де Монфора был крестоносцем и сражался за истинную веру в Палестине и на других землях. Де Монфор также вел крестоносцев против альбигенов Южной Франции, чьи еретические церемониалы были тайными и подразумевали черную магию и колдовство. Я сообщаю об этом исключительно для того, чтобы показать связь между бунтовщиками и теми, кто занимается черной магией в тайном сообществе под названием „Пентаграмма“. Хотя де Монфоры были верными крестоносцами, нет сомнений в том, что они могли заразиться теми самыми болезнями, против которых сражались.

Одной из таких болезней был ассассинский культ. Эту магометанскую секту с центром в неприступной крепости Аламут в долине Казви в Персии возглавлял таинственный и ужасный Горный Старец, которому была подвластна целая сеть крепостей по всей Персии и даже в Святой Земле. Ему подчинялись главные злодеи, которые убивали коварно и с особой жестокостью. Похоже, что де Монфоры познакомились с ним или его людьми и приняли некоторые из их обрядов. Убийство помазанного короля теми, кто занимается черной магией, как известно, не ново в Англии. Считается, что Вильгельм Руфус стал их жертвой в охотничьих угодьях Нью-Форест; Ричард Львиное Сердце тоже пал от их рук, и попытки, не менее успешные, были предприняты против покойного Генриха III, отца нашего короля.

Несомненно, де Монфоры использовали их методы. После гибели почти тридцать лет назад Симона де Монфора его сын Ги бежал за границу. Наверное, нет ничего случайного в том, что, когда наш король был в крестовом походе в Палестине, его попытались убить отравленным кинжалом в его собственном шатре. Лишь благодаря преданной жене и немедленно оказанной лекарями помощи он был спасен. По пути в Палестину его кузен Генрих Германский посетил Витербо в Италии и 13 марта 1271 года присутствовал на службе в кафедральном соборе. Ги, сын Симона де Монфора, невзирая на святость места и службы, заколол Генриха перед алтарем.

Item. 30 апреля 1283 года — важный день для сатанистов, их большой праздник, возможно, тот день, когда встречаются все члены „Пентаграммы“. Клочок бумаги, наверное, пропуск, но он и доказательство того, что Крепин был членом секты. Важно узнать, кем он послан. Кто в Лондоне продолжает традиции де Монфора и Фиц-Осберта?

Item. Если собрать все вместе, то очевидно, что последователи де Монфора и Фиц-Осберта в Лондоне не угомонились, подстрекают к бунту и плетут заговор, дабы убить короля, а также его советников. Они исповедуют ересь своих хозяев и распространяют ее, не гнушаясь убийствами и черной магией. Вот что такое „Пентаграмма“, и я настоятельно прошу не сбрасывать их со счетов как безобидных глупцов, ибо от них исходит великая угроза и измена еще ужаснее, чем та, что свершена их ныне мертвыми хозяевами».

Изучив текст, Корбетт положил пергамент на пол и плотно завернулся в плащ. У него не было причин не доверять предостережению Барнелла. Те самые убийцы, о которых писал лорд-канцлер, теперь преследовали его самого. Все же, поглядев на толстые гранитные стены башни, он почувствовал себя в безопасности и, несмотря на холод и грязь, заснул спокойно и без сновидений.

14

Несколько часов спустя слуга разбудил Корбетта и Ранульфа. Он принес тушеное мясо с овощами и две чаши с довольно слабым элем. Не переставая ворчать, Ранульф жадно набросился на еду, как будто это была его последняя трапеза, но все же с набитым ртом отвечал на вопросы Корбетта, отчего тому сразу же расхотелось есть. Как только Ранульф покончил с ужином, Корбетт послал за Суиннертоном и потребовал у него лошадей и сопровождающих с оружием, — опасался он не столько убийц, сколько караульных, следивших, чтобы по ночному времени люди не разгуливали по улицам Лондона. Передвигаться ночью по городу разрешалось лишь тем, кого гнали из дому законные дела, не терпящие отлагательства, но в таком случае полагалось держать в руке факел, чтобы обозначить свое присутствие в том или ином месте, а вот этого-то Корбетту как раз и не хотелось.

Немного погодя Корбетт и Ранульф в плащах с поднятыми капюшонами отправились следом за солдатом к воротам Тауэра, а там, не выпуская из виду остававшуюся слева старую городскую стену, поскакали на север к Олдгейт-стрит. В пути ничего не произошло, — правда, было довольно холодно, и, когда они подъехали к заведению, о котором говорил Ранульф, стражник из крепости с радостью повернул коня, оставив своих подопечных перед большой таверной «Черный дрозд», судя по всему уже закрытой на ночь.

Стоя в темноте напротив таверны, Корбетт и Ранульф подождали, пока солдат, уводившей с собой их лошадей, не скрылся с глаз. Потом Корбетт в сопровождении Ранульфа сделал несколько шагов по улице вдоль дома и четыре раза тихонько постучал в боковую дверь, словно подавая условный сигнал. Негромко заскрипели засовы, дверь приоткрылась, последовали торопливые переговоры шепотом, после чего Ранульф протянул две золотые монеты, выданные ему Корбеттом, и дверь широко распахнулась, пропуская вновь прибывших гостей.

Внутри стояла непроглядная тьма. Корбетт едва представлял, даже какого роста привратник, тем более не знал, куда двигаться дальше, когда услыхал скрип и увидел смутный луч света, появившийся из пола в том месте, где приподнялась крышка люка. Ранульфу и Корбетту указали на лестницу. Первым полез Ранульф, следом за ним Корбетт, поражаясь тому, что видит и слышит. Прямо под таверной находилось просторное подвальное помещение, отрезанное от всего мира и надежно укрытое от любопытных глаз. Освещалось оно факелами в железных, прикрепленных к стене гнездах и свечами на столах, расставленных по всей зале. На первый взгляд это была обычная таверна, разве что без окон. Воздух проникал внутрь через узкие решетки в потолке и лаз в дальней стене, служивший, верно, запасным выходом на случай появления нежелательных «гостей». На побеленных стенах красовались росписи, и это было первым признаком того, что Корбетт и Ранульф попали в непростую таверну.

На какую бы фреску они ни посмотрели, везде были обнаженные молодые мужчины или мальчики. Они метали дротики, боролись, бегали или возлежали с миртовыми венками на головах, поднимая чаши с пурпурным вином. Несмотря на плохое освещение, Корбетт обратил внимание на скрупулезную точность изображений и зачем-то обвел взглядом людей в таверне. Их было немного, но все, подобно ему самому и Ранульфу, сидели в плащах с поднятыми капюшонами, вероятно скрывая свои лица. Располагались они парами и тихо беседовали или друг с другом, или с юношами, приносившими вино и эль из дальнего конца залы, где стояли большие бочки. Этих юношей явно выбирали за привлекательную внешность, и, в разноцветных обтягивающих штанах, в коротких стеганых курточках, с длинными, завитыми, как у девиц, волосами, они наверняка доставляли своим видом удовольствие завсегдатаям, когда, покачивая бедрами, пробегали между столами.

Корбетт почувствовал, что Ранульф тянет его за рукав, и только тут осознал, что стоит с разинутым ртом, мешая другим посетителям спускаться по лестнице. Он последовал за Ранульфом в крошечную нишу и заказал вина мальчишке-подавальщику, который, прежде чем засеменить прочь, постоял немного, жеманясь и строя глазки Ранульфу. Увиденное поразило Корбетта. Ему приходилось слышать о таких тайных заведениях, но сам он никогда в них не бывал. На первый взгляд эта таверна не отличалась от других, однако на самом деле она представляла собой не что иное, как дом разврата, но мужской, и здешние посетители очень рисковали, ведь, будучи пойманными, они испытали бы на себе сперва глумление толпы, стоя у позорного столба, а затем медленную, мучительную казнь. Этим объяснялось нежелание гостей показывать свои лица, а также их предельную осторожность в выборе места для свиданий.

Ранульф, казалось, не очень тяготился тем, что его окружало, ведь он привык жить вне закона, каждый день изощряясь в том, как обойти установленные порядки. Когда юноша принес вино, Ранульф ухватил его за рукав и прошептал на ухо имя. С недовольным видом юноша взял несколько монет, которые дал Корбетт, и не спеша удалился. Немного погодя появился еще один юноша, который подошел к столу Корбетта и Ранульфа и уселся напротив них. У него были светлые волосы, лицо сердечком, как у девушки, длинные ресницы, бледные щеки и маленький красный рот. Несмотря на нарочитую веселость, Корбетт увидел в насурьмленных глазах страх и почувствовал жалость к юнцу, чей облик красноречиво свидетельствовал о его занятиях. На вид мальчишке было лет шестнадцать-семнадцать, а судя по глазам, так и вся тысяча.

— Я — Симон, — шепеляво произнес он. — Мне передали, что вы хотите поговорить со мной.

Корбетт наклонился над столом.

— Нет, — сказал он тихо. — А вот Лоренс Дюкет наверняка хотел бы!

Смертельный ужас появился в глазах мальчишки. Несчастный бросился было бежать, но Корбетт схватил его за руку и ласково прошептал, мол, он друг Дюкета и не сделает ему ничего плохого.

— Что случилось с Дюкетом? — все так же шепотом спросил Корбетт. — Почему он умер? Его убили, да? Расскажи, пожалуйста. Я смогу защитить тебя и призвать к ответу его убийц.

Закусив нижнюю губу и старательно моргая, чтобы не заплакать, Симон не сводил взгляда с Корбетта. Он начал было говорить, но опустил голову и кивнул. Корбетту пришлось подождать, пока мальчик вновь поднимет залитое слезами лицо.

— Его убили, — еле слышно проговорил он.

— Кто? — строго переспросил Корбетт.

— Они были в плащах и масках, ими командовали великан и карлик. Пришли в церковь. Шума никакого не было. Просто подняли его, передвинули престол и повесили.

Симон вытер рукавом лицо и украдкой огляделся.

— Я не знаю, откуда они пришли и куда ушли, — торопливо добавил он. — Наверно, явились из Ада. Ни звука, ни слова. — Круглыми глазами он смотрел на Корбетта. — И Лоренс тоже не издал ни звука! Почему? — спросил он, и в его голосе послышались слезы.

— Откуда тебе это известно?

Корбетт постарался не выдать охватившее его возбуждение.

— Я был там. Еще днем прибежал в церковь. Забрался внутрь через окошко, пока священник стоял возле двери.

— А караульные?

— Их не было. Я хотел утешить Лоренса, но он приказал мне спрятаться, поэтому я лег за скамьей. А потом уснул и проспал до темноты. Горела свечка. Я уже хотел встать, как вдруг появились они. Я опять спрятался. Я очень испугался и прятался до утра, пока священник вместе с караульными не взломали дверь. В суматохе мне удалось сбежать.

Корбетт вспомнил о лоскуте, найденном в зарослях шиповника, и кивнул:

— Ты не все рассказал. Кто такой великан? А карлик? Кто эти люди?

Мальчик покачал головой.

— Мне пора идти, — выдавил он из себя.

— Завтра, — твердо проговорил Корбетт. — Встретимся завтра перед заутреней около церкви Святой Екатерины, что рядом с Тауэром.

Симон кивнул, встал, натянуто улыбнулся и засеменил прочь.

Посидев еще немного, Корбетт и Ранульф пониже надвинули на лица капюшоны и покинули таверну, ведомые похожим на тень привратником. Корбетт с удовольствием посмотрел на звезды и вдохнул ночной воздух, словно желая очиститься от скверны подземелья. Довольные тем, что они одни и никто за ними не следит, Корбетт и Ранульф отправились в Тауэр. Ранульф почти ничего не слышал из того, о чем Корбетт говорил с Симоном, и забросал хозяина вопросами, но, получая в ответ лишь хмыканья и туманные объяснения, вскоре умолк.

Чиновник был потрясен рассказом Симона, хотя и понимал, что тот лишь подтвердил его подозрения. Дюкета убили несколько человек. Ну и что дальше? Кто такой великан? Кто такой карлик? Как фигурам в черном удалось без единого звука подкрасться к церкви? Как им удалось проникнуть внутрь? Корбетт все еще размышлял об этом, когда они добрались до боковых ворот Тауэра и сонный ворчливый караульный пустил их внутрь. Они отправились в свое новое жилище, а там Корбетт велел Ранульфу заткнуться и не приставать к нему, после чего, укрывшись плащом, отвернулся к стене и приказал себе спать, стараясь заслониться от ужасов прошедшего дня воспоминанием об атласной коже Элис.

На другой день Корбетт отправился на встречу с Симоном, оставив Ранульфа в Тауэре отсыпаться и отдыхать после вчерашних трудов. Он вышел из боковых ворот, откуда до церкви было всего несколько шагов. Зазвонили колокола, призывавшие к заутрене.

Обычно перед церковью было пустынно, и Корбетт, сразу все поняв, бросился бегом к собравшейся толпе в ужасе от того, что сейчас предстанет его глазам. Толпа расступилась, и он чуть было не споткнулся о тело мальчика, с которым беседовал ночью. Симон был в той же одежде и с той же прической. Вот только на шее у него зияла рана и кровь пропитала тунику на груди. Он лежал, раскинув руки и ноги и уставившись невидящими глазами в небо.

— Как это случилось? — спросил Корбетт у стоявшей рядом морщинистой старушки с загорелым лицом и выбившимися из-под капюшона седыми волосами.

— Не знаю, — ответила она. — Мы шли на рынок, а он тут. Рядом никого. Ну, послали за коронером и глашатаем. — Она пристально посмотрела на Корбетта, как это обычно делают старухи. — А почему ты спрашиваешь? Знаешь его?

Корбетт покачал головой:

— Нет. Сначала показалось, что знаю, но я ошибся.

Он повернулся и медленно побрел прочь, поняв, что ночью за ним следили. Кто-то видел, как он разговаривал с мальчиком, и решил ему помешать.

Неожиданно на Корбетта навалилась неодолимая усталость. Он, чиновник Короны, исполняет волю короля, а ему шагу не дают ступить, дважды чуть не убили, а теперь лишили жизни несчастного мальчишку. Корбетта охватило отчаяние, словно он — странник во тьме, который сбился с тропы и оказался по пояс в болотной жиже. Кому-то все известно. И этот кто-то заплатит за перерезанное мальчишеское горло. Вот только кто это? Может быть, Ранульф? Наверно, ему тоже нельзя доверять. Неужели убийцы Дюкета успели его подкупить? Корбетт решительно отверг эту мысль как чудовищную и недостойную всего того, что Ранульф сделал для него за последние дни. В конце концов, убеждал он себя, это Ранульф нашел таверну «Черный дрозд» и привел его туда, чтобы он встретился с Симоном. Стоило ли так трудиться, чтобы потом убить мальчишку? Единственным человеком, которого Корбетт подозревал в совершении преступления или по крайней мере в причастности к нему, был Роджер Беллет, священник церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Мрачный настоятель всем своим видом давал понять: ему известно больше, чем он говорит. Стоило Корбетту вспомнить сардоническую усмешку и издевательские замечания Беллета, как он со злобой осознал, что его опять обманули. Нет уж, довольно. Священник достаточно поводил его на крючке. Кажется, Барнелл говорил о полной свободе в расследовании? Что ж, он воспользуется этой свободой.

15

Вернувшись в Тауэр, Корбетт потребовал, чтобы его принял констебль, сэр Эдвард Суиннертон. Старый вояка пригласил чиновника в свое жилище на втором этаже Белой башни. Он внимательно выслушал просьбу Корбетта и огорченно покачал головой.

— Господин чиновник, я не могу, — сказал констебль. — Не могу я вот так, ни с того ни с сего арестовать священника, держать его под стражей, даже допросить его не могу без королевского приказа! Вы представляете, что скажут церковнослужители? Приходского священника в городе Лондоне увели из его дома и отправили в Тауэр! Да меня отлучат от Церкви, король лишит меня своей милости! На этом закончится моя служба! Нет, — заключил Суиннертон. — Не могу.

— Но этот человек наверняка изменник, — стоял на своем Корбетт. — Возможно, на его совести убийство, возможно, он участвует в заговоре против короля. Не исключено, что он занимается черной магией. Думаете, суд, Церковь, миряне нас не поймут?

— Может быть, и поймут, — ответил Суиннертон. — Но вы сами не уверены в его измене. У вас нет доказательств. У вас нет приказа, и в этом все дело!

Корбетт сдержался. Он понимал, что излишний напор лишь оттолкнет старого солдата, не привыкшего, чтобы им командовал чиновник.

— Что будет, — медленно произнес он, — если я окажусь прав? Если этот священник — преступник в глазах и Церкви и Короны? Скажем, он соучастник преступления и это выйдет наружу? Как тогда нам… — На слове «нам» Корбетт сделал ударение. — Как тогда нам оправдываться в том, что мы не приняли мер?

Тень неуверенности мелькнула во взгляде старика, и Корбетт понял, что игра еще не проиграна. Констебль отошел к одному из окошек-бойниц, выходивших во внутренний двор, и Корбетт дал ему немного времени на размышления, прежде чем возобновил атаку.

— Поймите, сэр Эдвард, прежде чем прийти к вам, я не один раз все обдумал. Я подозреваю этого человека в причастности к убийству, а также участии в заговоре, имеющем целью убийство короля. Вы не можете стоять в стороне, умывать руки, говорить, что к вам это не имеет отношения. К тому же, если я окажусь прав, у короля будут все основания отблагодарить вас.

Суиннертон отвернулся от окна, и по его лицу было видно, что он колеблется. Теребя козлиную бородку, он лихорадочно соображал, как с честью выйти из создавшегося положения. Наконец, вздохнув, он подошел к двери и приказал немедленно позвать начальника стражи. Вскоре явился рыжий детина с дубленым, коричневым от загара лицом. Его доспехи, поза, в которой он застыл, едва войдя в помещение, весь его облик выдавал в нем человека, привыкшего получать приказы и беспрекословно их исполнять. Суиннертон приблизился к нему и положил руку ему на плечо:

— Джон Невилл, представляю тебе нашего гостя. Хью Корбетт, чиновник в Суде королевской скамьи.

Корбетт ощущал на себе испытующий, оценивающий взгляд Невилла.

— Вы воевали, господин чиновник? — по-командирски звонко спросил он.

— Да, — ответил Корбетт. — Я служил в Уэльсе, когда король преследовал в горах бесчисленных валлийских вождей. Этого мне никогда не забыть, но, уж если быть совсем честным, повторения мне бы не хотелось.

Невилл ухмыльнулся, показывая два ряда желтых обломанных зубов:

— Так я и думал. Горжусь тем, что пока еще не разучился распознавать бывших вояк. Но все же странно видеть солдата в одежде чиновника.

— Господин Корбетт, — перебил его Суиннертон, — здесь не ради ратных дел, он просит нас повоевать вместо него. Делай, что он прикажет!

С этими словами Суиннертон вышел из комнаты, и Корбетт сообразил, что хитрец-констебль успел все тщательно продумать. Если Беллета схватят, а он окажется невиновным, то Суиннертон отвертится, так как впрямую не будет причастен. Но если Беллета признают виновным, тогда Суиннертон погреется в лучах славы. Улыбнувшись находчивости старого служаки, Корбетт взял Невилла под руку и тихо сообщил, чего ждет от него.

После этого Корбетту захотелось покинуть Тауэр и навестить Элис, однако, как он признался Ранульфу, вернувшись в отведенные им покои, ему было страшно выйти на улицы Лондона. Не исключено, что он, Корбетт, а не малыш Симон должен был лежать с перерезанным горлом у входа в церковь Святой Екатерины. Известие о смерти Симона помощник Корбетта воспринял с тем же равнодушием, с каким в тюрьме Ньюгейт отреагировал на собственное освобождение. Люди вроде него привыкли, что Смерть ходит рядом, она поджидала их каждый день, однако Ранульф согласился с тем, что хозяину лучше из Тауэра не выходить. Корбетт решил оставаться на месте, пока Невилл не приведет священника и не начнет его пытать. Вообразив это, он содрогнулся. Беллета отправят в застенки под Белой башней и оставят в распоряжении палачей, умеющих разговорить и самых упрямых узников.

Несколько часов простоял Корбетт в ожидании, глядя в окно, пока во внутреннем дворе не увидел Невилла со священником, связанным по рукам и ногам. Вниз Корбетт не пошел, но даже сверху было заметно, что несмотря на гневные протесты, тот очень напуган. В сопровождении нескольких лучников Беллет ступил на длинную каменную лестницу, ведущую в подземную тюрьму, и скрылся из виду. Корбетт знал, что теперь остается только ждать. Написав короткую записку, он отправил Ранульфа к Элис, чтобы успокоить ее, но при этом ни словом не обмолвился о происшедшем. Потом он завернулся в плащ и лег в ожидании Невилла.

Уже стемнело, когда Корбетт очнулся от неспокойного сна, потому что кто-то грубо тряс его за плечо. Это был Невилл.

— Пойдемте, господин чиновник, — прохрипел он. — Лучше вам быть там.

Корбетт встал, облегчился в garderobe[9] в углу комнаты, вымыл руки и лицо в лохани с холодной водой и, вытеревшись плащом, отправился следом за Невиллом в подвальный застенок. Солдат повел его по той самой узкой лестнице, по которой несколько часов назад шел священник. Потом он повернул направо к маленькой двери в основании одной из башен. Когда они вошли внутрь, Корбетту показалось, что он попал в преисподнюю. Помещение было холодным, сырым, с низким потолком. Факелы в ржавых подставках на стенах мигали и шипели, запах мокрой земли под ногами мешался с запахами дыма, угля, крови, пота и страха.

Комната была пустой, за исключением двух соединенных между собой жаровен в дальнем углу, возле которых стояло несколько небольших табуретов. Со стены свисали цепи и кандалы, однако взгляд Корбетта тотчас притянула к себе некая жутковатая возня в глубине помещения.

Когда он подошел поближе, то разглядел троих мужчин, голых до пояса и с повязками на головах, чтобы пот не стекал на глаза. Их спины блестели. Все трое склонились над жаровнями, держа длинные железные пруты за обмотанные тряпками рукояти, чтобы не обжечь руки. Корбетт увидел, как один из них приподнял раскаленный прут и опустил его на что-то, что Корбетт принимал за тень в углу, пока не услыхал истошный крик и не увидел, как «тень» судорожно дернулась. Только тогда он понял, что это и есть священник — он висел на цепях, прикованных к запястьям, и был совершенно голый, если не считать набедренной повязки. На теле у него зияли глубокие раны, оставленные железными прутьями. Корбетт подавил вспыхнувшую было жалость, понимая, что для нее сейчас не время. Не исключено, что этот человек причастен к смерти Дюкета, к смерти юного Симона и к двум нападениям на него самого. Втайне Корбетт страшился только того, что его подозрение пало на невиновного.

— Он ответил на вопросы, которые я просил ему задать?

Невилл покачал головой:

— Нет. Он говорит, что не имеет отношения к смерти Дюкета.

У Корбетта бешено застучало сердце и во рту пересохло от страха.

— Но что-нибудь он сказал?

Невилл ухмыльнулся:

— Наговорил с три короба. Все время призывает на помощь своего господина, Сатану! Такое слышать от священника!

Корбетт обошел жаровни, миновал палачей, которые выжидательно смотрели на него, приготовившись в очередной раз жечь раскаленным железом тело несчастного.

Было ясно, что священнику больше не вынести мучений. В лице Беллета не осталось ни кровинки, в глазах полыхал огонь безумия, в худом костлявом жалком теле едва теплилась жизнь.

— Ну что, господин священник? — прошептал Корбетт. — Вот мы и встретились снова, хотя и в неожиданных обстоятельствах. — Он подошел ближе, чтобы только священник мог услышать то, что он проговорил в мокрые от пота волосы, свисавшие на ухо. — Ты убил Лоренса Дюкета?

Беллет медленно повернулся к нему, прищурив глаза и словно выплывая из омута боли.

— Так это ты, чиновник! Ублюдок! Деревенщина! Ты не знаешь, с кем связался. Ты и все тебе подобные скоро будете сметены с лица земли.

Что-то еще пробормотав, Беллет сделал попытку приподняться, чтобы хоть как-то уменьшить мучительную боль в груди и ногах.

— Я могу это остановить, — сказал Корбетт. — Я могу это остановить, только признайся. Что такое Пентаграмма? Кто приказал убить Дюкета? Кто убил Симона? Кто приказал убить меня?

Беллет отвернулся, и Корбетт понял, что тот втайне смеется над ним. Не помня себя от ярости, чиновник схватил его за подбородок и заглянул ему в глаза:

— Говори же! Говори!

Единственным ответом был поток брани и брызги слюны. Потом священник дернулся, вытянулся и вдруг обмяк, уронив голову на грудь.

Невилл подошел ближе, оттеснил Корбетта и ощупал грудь и шею священника.

— Умер. Всё. Это конец. — Невилл поглядел на Корбетта. — Что делать с трупом?

Корбетт пожал плечами:

— Заверните в саван и похороните с нищими.

С этими словами он вышел из застенка, где жуткие фигуры по-прежнему маячили в мрачном мерцающем свете возле жаровен. Жалости к Беллету чиновник не испытывал. Теперь он точно знал, что этот человек виновен, он был преступником и играл не последнюю роль в убийстве Дюкета. К тому же, по собственному признанию, он был изменником и участвовал в заговоре против короля.

* * *

На другом берегу черной, укрытой туманом реки вновь, надвинув на лица капюшоны, собрались члены «Пентаграммы» и теперь сидели вокруг Невидимого, своего вождя. Все молчали, однако как будто чего-то ждали или боялись.

— Значит, один из нас погиб?

Возвещающий — тот, кто сидел справа от Невидимого, — кивнул:

— Нам известно, что его схватили. Наверно, он уже умер, и благодарить за это надо Корбетта! Наш соглядатай в канцелярии сообщил, что Корбетту слишком много о нас известно.

— Тогда почему бы не убить его? — спросил еще один, и в его голосе послышался страх. — Он приходит в «Митру» к своей зазнобе, я несколько раз видел его там…

Голос затих, и воцарилась ледяная тишина.

— Мы не можем убить его там, и вам это известно, так что не стоит говорить об этом! — Возвещающий четко проговаривал каждое слово. — Вы знаете о соглашении. Никто из нас не должен говорить о том, кто мы — мужчины или женщины, чем занимаемся и где бываем. Тем не менее… — Глаза Возвещающего блеснули под маской, когда он обвел взглядом людей в капюшонах. — Мы казним Корбетта и таким образом отомстим за нашего покойного собрата. Но главное — это наша Великая Цель. Мы должны подготовить отряды, собрать побольше оружия и ждать сигнала к началу восстания!

— А Корбетт? — не унимался кто-то.

— Мы нашли для него особого мстителя, — твердо проговорил оратор. — Считайте, что Корбетт уже мертв!

16

На другой день Корбетт отправился в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, оставив распоряжение Ранульфу прийти туда же. Ни в церкви, ни в доме священника никого не было. Невилл дал ему ключи Беллета, однако, как ни странно, дверь оказалась незапертой. В комнате, где Корбетт уже побывал несколько недель назад, все было по-прежнему. В жаровне — много пепла. На единственном в комнате сундуке — недопитая чаша с вином, подъеденный крысами сыр. Сбросив все на пол, Корбетт поднял тяжелую деревянную крышку. Когда он стал вынимать вещи, грязную рясу, штаны, кожаные башмаки, повеяло затхлым запахом плесени и пота. Больше в сундуке ничего не было. Корбетт огляделся. Должно быть что-то еще. Неожиданно он сообразил, чего не хватает.

В доме священника не было ни креста, ни распятия. Корбетт постучал по обшитым деревом стенам, осмотрел стол, но не нашел никаких предметов религиозного обихода. Отшвырнув ногой грязные половики, он вошел в маленькую комнату, служившую кухней и кладовкой. И поразился, до чего там грязно. Тут стоял заляпанный чем-то стол, низкий табурет, еще была полка с треснувшими чашами и сальными деревянными тарелками. «Этот человек жил как свинья», — подумал Корбетт. Он вернулся в большую комнату и увидел вход на чердак, который, наверное, служил Беллету спальней. Перегородка из полированного дерева закрывала чердак от посторонних глаз. К тому же подняться наверх можно было лишь по шаткой деревянной лестнице, стоявшей вплотную к стене.

Попробовав сначала, насколько крепка лестница, Корбетт с осторожностью ступил на нее. Наверху глазам чиновника предстала совсем другая картина, вопреки его ожиданию увидеть те же грязь и беспорядок. В крошечной комнатке с одним высоким окошком было много света. Пол навощен, на побеленных стенах тяжелые бархатные драпировки с изображениями сладострастных сцен. Почти все пространство занимала огромная кровать с шелковым зеленым, как море, покрывалом. Зайдя за перегородку, Корбетт уселся на кровать и сразу почувствовал, что под ним отличная пуховая перина. Рядом с кроватью стоял с одной стороны деревянный табурет и на нем свеча настоящего воска в серебряном подсвечнике, а с другой — небольшой деревянный сундук с великолепной резьбой. Корбетт вытянулся на кровати, чтобы открыть крышку сундука.

Наверно, он услышал какой-то звук или увидел тень — и сразу же откатился вправо, избежав удара мечом, который пришелся как раз на то место, где он лежал всего одно мгновение назад. Корбетт увидел высокого человека во всем черном. В прорезях черного колпака сверкнули глаза, когда убийца поднял меч для второго удара. Корбетт не стал ждать и бросился на врага, не давая ему опустить руку, так что оба повалились на деревянную перегородку, круша ее. В таком бою убийца не мог воспользоваться мечом, поэтому стал изо всех сил колотить эфесом по незащищенной спине чиновника, которому ничего не оставалось, как терпеть боль и, не выпуская противника из крепких объятий, бить его о стену. Корбетт рассчитывал на скорое появление Ранульфа — парень наверняка услышит шум и поспешит на помощь, — но тут перегородка сломалась окончательно, и оба свалились вниз.

Корбетту повезло, но враг, смягчивший его падение, оказался не столь удачлив. Вскоре из-под черной маски натекла большая лужа крови. Растерев руки и запястья, несколько раз согнув и разогнув болевшую спину, Корбетт наклонился над убийцей и снял с него маску как раз в ту минуту, когда на пороге, истошно вопя, появился Ранульф.

— Ты опоздал! — бросил ему Корбетт. — Неужели не слышал шум?

Ранульф поскреб подбородок.

— Я шел к церкви и, как только услышал, побежал сюда. — Он показал на убийцу, который лежал на спине, причудливо вывернув руку и ногу. — Кто это?

Корбетт стянул с убитого колпак, и показались гладкое юное лицо, закатившиеся глаза и черные волосы. Струйка крови из уголка рта все еще бежала в лужицу, натекшую из разбитой головы.

— Не знаю, — тихо ответил Корбетт. — Он ждал тут. Его послали меня убить. Они знали, что я приду сюда. — Он посмотрел на встревоженное лицо Ранульфа. — Кто же они такие? Ради всего святого, что им от меня надо? — Он отряхнулся, преодолевая боль в спине. — Давай, — сказал он Ранульфу, — подержи лестницу, а я там осмотрюсь.

Ранульф держал лестницу, пока Корбетт поднимался по ней в спальню священника, чтобы изучить содержимое деревянного резного сундука. В нем оказалась одежда — штаны, куртки, рясы, сорочки, все великолепного качества, из тафты, бархата, шелка, шерстяные плащи, украшенные драгоценными камнями пояса, башмаки из мягкой кожи и бархатные перчатки. Священник жил двойной жизнью, нищенствуя на публике и наслаждаясь роскошью вдали от любопытных глаз. Никаких документов, никаких записей. Единственная книга — Библия в кожаном переплете с золотой застежкой. Страницы, исписанные изящным почерком, были украшены затейливыми рисунками — поистине пиршество красок, и Корбетт в полной мере оценил искусство каллиграфа, который тщательнейшим образом выводил слово за словом, а потом оживлял их алой, золотой, зеленой и другими красками. Переворачивая страницы и не находя ничего лишнего или богохульного, Корбетт удивлялся тому, что даже Беллет не мог обойтись без Библии, тем более такой дорогой. Чиновник тщательно пролистал всю книгу, но ничего предосудительного не нашел. Тогда он просмотрел те листы в конце, которые обычно оставляют пустыми для записей владельца.

Беллет заполнил их, но не речениями отцов церкви и не благочестивыми размышлениями. Исписанные по-французски или на вульгарной латыни, эти страницы опровергали известные события из жизни Христа, здесь же были заклинания и магические формулы, а также изображение человека с козлиной головой, сидевшего на облитом кровью алтаре, из-под которого высовывался перевернутый крест. На другом рисунке было изображение церкви, заполненной людьми с бессмысленными овечьими мордами, которые смотрели на существо в одеянии священника со свирепым лицом и волчьими челюстями.

Последний рисунок, то есть тот, который Корбетт посчитал последним, был совсем другим. Наверху квадратной башни стоял лучник с луком в руках, а в воздухе летела стрела, и летела она вдоль дороги или тропы, по которой верхом на коне ехал человек в короне. Рисунок показался Корбетту неумелым, может быть, детским, однако он был живым и по-своему точным. Под рисунком стояла подпись: Наес die libertas nostra de arcibus veniat. «В этот день свободу нам принесут луки», — вслух перевел Корбетт. Он внимательно вгляделся в рисунок и вчитался в слова, так как не забыл загадку покойного сквайра Сейвела о луке без тетивы, что разит сильнее того, что с тетивой, ибо вмещает в себя остальное оружие.

Корбетт вспомнил свежие могилы на церковном кладбище и, едва сдерживая крик, не выпуская из рук Библию, помчался вниз по лестнице. Книгу он отдал изумленному Ранульфу.

— Быстрей! К канцлеру! Скажи ему, пусть посмотрит рисунки в конце, особенно последний. Скажи, пусть не выпускает короля из Вудстока и прикажет осмотреть все свежие могилы на здешнем кладбище!

Корбетт заставил Ранульфа повторить это несколько раз, пока тот не выучил все назубок, и отпустил его.

Успокоившись, чиновник еще раз обыскал дом и направился через грязный двор к церкви. Главная дверь была отперта, и он, осторожно открыв ее, вошел внутрь. И тотчас остановился, тревожно вслушиваясь. Удостоверившись, что опасность ему не грозит, однако еще не оправившись после нападения в доме священника, Корбетт уселся там, где перед смертью сидел Дюкет. Он смотрел на тени у входа, — похоже, Дюкет прибежал в церковь в это же время дня. И вновь он задал себе вопрос: каким образом убийцы смогли бесшумно проникнуть в церковь, убить Дюкета и незаметно уйти?

Чиновник сидел, уставившись в глубину нефа, как вдруг ответ пришел сам собой. Он был настолько очевиден, настолько прост, что Корбетт засмеялся, и церковь ответила ему многократным эхом. Впрочем, очевидность и простота разгадки — свидетельство хитрости и недюжинных способностей того, кто стоял за этим преступлением. Корбетту вспомнился голос его старого «Dominus», отца Бенедикта, считавшего, что на каждую загадку есть своя разгадка. «Все дело в том, как посмотреть, мой мальчик, — басил он. — Все дело в том, как посмотреть». Вот теперь он смотрел правильно и сразу догадался, кем были убийцы. Таинственные фигуры из «Пентаграммы».

Корбетт встал, направился к двери и вышел на весеннее солнышко. Он был доволен собой и, сам того не заметив, оказался перед дверью в таверну Элис. В зале было пусто, так что он без помех пересек его и открыл дверь в кухню. Стоя к нему спиной, Элис разговаривала с великаном Питером, и он всей своей мощью нависал над ней, пока она что-то ему втолковывала. Корбетт окликнул ее, и она мгновенно обернулась. Сначала Элис смертельно побледнела, но почти тотчас радостно вскрикнула и, подбежав к нему, обняла его за шею и расцеловала. Расстегнув на нем плащ, она усадила его за стол и послала Питера за едой и вином.

— Ты рада меня видеть? — сухо спросил Корбетт. В ответ Элис крепко поцеловала его в губы.

— Конечно! — Она надула губки. — Где ты был? Что делал?

Наврав о королевских поручениях, о препятствиях, встававших на его пути, и своих малых достижениях, Корбетт ничего не сказал возлюбленной об опасностях, которым подвергался, и о своем переезде в надежно защищенный Тауэр. Ему не хотелось пугать Элис, ибо чем меньше люди знают, тем им спокойнее. Кроме того, было что-то такое в «Митре» и в угрюмом великане Питере, что ему не нравилось, не давало покоя, но пока еще не сложилось в ясную картину, отчего он не переставал тревожиться.

Корбетт спросил Элис, чем она занималась без него, но она лишь пожала плечами:

— Ничем особенным. Как всегда, таверной. Скоро в Лондон приедет король, и мы должны быть готовы к гуляньям. Пираты гоняются за нашими судами в Проливе. — Она улыбнулась. — Все как всегда, не то что у вас, чиновников, с вашими важными секретными делами.

Так они сидели и подтрунивали друг над другом, и Корбетт изнывал от желания обнять ее и унести наверх, где они могли бы побыть одни. Однако он знал, что она не согласится, да и присутствие мрачного Питера охлаждало его пыл. Тем не менее Корбетт взял с Элис обещание, что она будет ждать его следующим вечером, после чего попрощался и ушел, перекинув плащ через руку, так как на улице было совсем тепло. Ну а если на него опять нападут, так будет удобнее защищаться, прикрываясь плащом, как щитом.

Вернувшись в Тауэр, он нашел Ранульфа, растянувшегося на узком ложе.

— Да, — недовольно ответил он Корбетту, — я был в Вестминстере и видел Барнелла, хотя жирный надутый Хьюберт, — добавил он с горечью, — не хотел меня пускать. Пришлось встать возле канцелярии и кричать твое имя и имя короля. Сработало. Барнелл сам послал за мной. Он видел Библию и рисунки, последний тоже. — Ранульф высморкался и вытер нос рукавом. — Как только канцлер посмотрел на последний рисунок, он вскочил с места и заорал, созывая клерков и гонцов, а потом потребовал привести из конюшни самых быстрых лошадей. На меня он взглянул так, что я уж почувствовал себя в руках палача, но он отпустил меня, наказав передать: «Скажи Корбетту, что мне нужны имена». Это все.

Корбетт кивнул, стащил сапоги и улегся на свою койку — спина все еще ныла. Имена! Канцлеру нужны имена. Теперь понятно, почему и как был убит Дюкет. Но кто именно совершил убийство? Если не считать отступника-священника, а тот уже мертв, других врагов короля он не знает.

Дрожа, он натянул на себя плащ, но застежка поцарапала ему губу, и он сел на кровать, чтобы расправить плащ. А когда сел, то пригляделся к застежке и вытянул из нее несколько черных ниток. Тонкие, легкие, ничего не значащие — но от них словно лезвие вонзалось в душу, так что во рту появился металлический привкус. Череда мелькающих образов соединилась в общую картину, и тут подступили мучительные сомнения и терзания. Так приходит лихорадка перед тем, как вскрыться назревшим болячкам! Корбетт чувствовал боль в груди, словно закованная в броню рука стискивала его сердце, и кровь грохотала в ушах, как прибой в бурю. Он снова лег, стиснув кулаки и пытаясь разобраться в хаосе, в который погрузился. Подошел перепуганный Ранульф:

— Плохо вам? Принести вина?

Корбетт отослал его прочь, да еще выругал, и Ранульф при виде бледного лица хозяина и его сумасшедших глаз ушел, не говоря ни слова, словно побитая собака. Через час или чуть позже пришел Невилл, но Корбетт только посмотрел на него и жестом попросил уйти. Спать в эту ночь Ранульф не ложился — потому что своему явно обезумевшему хозяину предпочел более безопасное общество стражников.

Наутро слуга обнаружил Корбетта уже умывшимся и одетым. Тот сидел на кровати и, положив на колени поднос с письменными принадлежностями, что-то писал, хотя все еще выглядел бледным и усталым. Ранульф задал один-другой вопрос, но замолчал, когда тот смерил его ледяным взглядом. Юноша понял, что случилась беда, однако не мог представить какая. Его хозяин был настолько скрытен, что не разобрать, радуется он или печалится. Так и простоял Ранульф, переминаясь с ноги на ногу, пока Корбетт не закончил свое послание. Только тогда чиновник посмотрел на него и приказал отнести письмо Нигелю Кувилю в Вестминстер. Он сказал, что дело очень важное, поэтому Ранульфу придется дождаться ответа, а потом немедленно доставить его в Тауэр. Ранульф исчез, предоставив Корбетта его мыслям, которые он тотчас принялся излагать на другом пергаменте.

Ранульф на лодке переплыл от Тауэра к Вестминстеру и после недолгих расспросов нашел старого хранителя документов. Прочитав послание Корбетта, Кувиль внимательно выслушал Ранульфа, который, видя тревогу на лице старика, понимал, что не успокоил его рассказом о странностях своего хозяина.

— Так с ним было после смерти жены и ребенка, — пробурчал Кувиль. — Но может быть, сведения все же пригодятся.

Ранульфу пришлось пробыть у старика несколько мучительных дней, пока тот занимался поисками и гонял клерков по городу с просьбами и приказами предоставить сведения. В конце концов, вручив Ранульфу небольшой свиток, Кувиль приказал немедленно доставить его Корбетту в Тауэр. И Ранульф, не чуя ног от радости, что выбрался из тесной конуры хранителя древностей, помчался в Тауэр.

Бледный, подавленный Корбетт стоял, прислонившись к краю амбразуры наверху башни и бездумно уставившись в черные воды рва. Едва кивнув Ранульфу, он чуть ли не вырвал у него свиток и с жадностью принялся читать, что-то бормоча и постанывая, как будто Кувиль лишь подтвердил его опасения. Закончив читать, он дал Ранульфу время отдохнуть и поесть, а потом послал его с коротким письмом к госпоже Элис атт Боуи в таверну «Митра». При этом он приказал ему, отдав письмо, оставаться в городе, но вести себя крайне тихо и осторожно. Ранульф тотчас отправился в кухню. А Корбетт, едва стихли шаги мальчишки, закрыл лицо руками и горько заплакал — от ярости, жалости к себе и невыносимого горя.

17

Три дня спустя Корбетт попросил поваров Тауэра положить в седельную сумку пирожков, сластей, флягу с вином, после чего, коротко переговорив с Суиннертоном и Невиллом, покинул замок через боковые ворота и отправился на свидание с Элис. Он попросил ее прийти на луг у северо-восточной стены Тауэра, где еще были видны отбеленные временем римские развалины — свидетели почти забытых времен. Завернувшись в отделанный мехом плащ, надетый поверх платья из зеленой тафты, Элис уже ждала его возле одной такой руины. Черные волосы падали ей на плечи, на лбу сверкала красная повязка, украшенная золотыми звездами. Корбетту оставалось лишь втайне восхищаться ее красотой. Он поцеловал Элис в лоб и почувствовал, как ее руки обвились вокруг него. Так он и стоял, пока она прижималась темной головкой к его груди, и смотрел на руины. Потом Корбетт немного отодвинул ее, пошутив, что она точна, как никогда. Элис кокетливо засмеялась, однако взгляд у нее был настороженный, недоверчивый, словно она ждала подвоха. Корбетт расстелил на траве самое чистое одеяло, какое только смог достать, и оба, усевшись на него и прислонившись спинами к разрушенной стене, грелись на теплом весеннем солнце.

Они пили, ели и разговаривали, покуда Элис, словно исполняя заученную роль в таинственном действе, не спросила, как продвигается расследование. Корбетт отхлебнул вина из чаши, не снимая руку с колена Элис.

— Дюкет, — медленно проговорил он, — на самом деле был убит.

Элис никак не отреагировала. Тогда Корбетт достал кошель и вынул из него черные шелковые нитки.

— Совсем забыл, — с улыбкой продолжал он, — когда ты расстегивала на мне плащ, то застежка зацепила несколько ниток из твоей перчатки. Извини, что разорвал ее.

И Корбетт положил нитки в затянутую черным шелком ладонь. Элис посмотрела на нитки, потом устремила пристальный взгляд на чиновника и вдруг разразилась звонким смехом:

— Полагаю, ты позвал меня сюда не за тем, чтобы извиниться за перчатку. У меня есть другие.

Она поцеловала его в щеку, и губы у нее были как самый нежный на свете шелк.

— Нет, — прошептал он. — Я позвал тебя не для того, чтобы говорить о перчатках.

Корбетт вытянул ноги, усаживаясь поудобнее, и вздохнул.

— Дюкет был золотых дел мастером и мужеложцем, но он был честным лондонцем и верным подданным короля. Тем не менее тайные страсти привели его к Крепину, процентщику, последователю покойного де Монфора и вождю популистской партии в Лондоне. А еще Крепин был колдуном, владевшим черной магией, членом, возможно, вождем тайной секты, которая называется «Пентаграмма». Такие секты давно укоренились в нашей стране, но пришли они с Востока.

Корбетт почувствовал, как Элис подобралась.

— Откуда ты узнал?

Чиновник скривился:

— Пока еще не узнал. Это всего лишь умозаключение, однако оно обоснованно — логическая дедукция, как любил говорить мой старый учитель философии. Итак, другое умозаключение говорит о том, что Крепину стало известно о нехорошей тайне Дюкета. Наверно, он соблазнил его и уж точно соблазнил его сестру. Потворствуя Дюкету, он заманил его в сеть, как беспомощную рыбешку. Понимаешь, Дюкет был нужен Крепину ради его золота, как нужны были другие ювелиры. С этим золотом Крепин и его партия рассчитывали поднять мятеж в Лондоне. Они ненавидели Эдуарда, как ненавидели его предшественников. Кое-кого, например короля Вильгельма Руфуса, они убили тем же способом, каким рассчитывали убить нашего короля, то есть стрелой из лука. Это должно было произойти тридцать первого марта, когда король, въехав в город через Ньюгейтские ворота, проследовал бы дальше по Чипсайд-стрит.

— Нет! О нет! — У Элис посерело и осунулось лицо, в глазах застыл смертельный ужас. — Крепин! Убийца? Убийца короля?

Корбетт посмотрел на нее и закрыл ей ладонью рот, прежде погладив по щеке.

— О да! Крепин — убийца, и стрелу предполагалось выпустить с башни церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, где был повешен несчастный ювелир. А вот… — Корбетт помедлил, наливая себе еще вина. — А вот Дюкет, хоть и не увиливал от предназначенной ему роли, убийцей не был. Наверно, он понял, додумался, сообразил, что замыслили Крепин и его сторонники, хотя в подробности он конечно же не был посвящен. Тут-то и пришла беда. В день убийства Дюкет и Крепин встретились на Чипсайд-стрит. Полагаю, Дюкет был вне себя от страха. Наверно, Крепин постарался урезонить его, но Дюкет вытащил кинжал и ударил его прямо в сердце. А потом запаниковал. Он понимал, что его жизнь в опасности, поэтому побежал в церковь.

— Сент-Мэри-Ле-Боу? — уточнила Элис. Корбетт кивнул:

— Да, именно туда. Но откуда ему было знать, ведь он не являлся членом секты Крепина, что церковь Сент-Мэри-Ле-Боу — одно из мест их собраний и священник Роджер Беллет — не последний человек в тайной иерархии? Конечно же Беллет предоставил ему убежище, но тотчас связался со своими единомышленниками, и те решили, что Дюкет должен умереть, иначе он все расскажет, чтобы заслужить прощение короля и получить оправдательный приговор — что убил Крепина ради самозащиты.

Корбетт умолк и выдернул молоденькую весеннюю травинку. Искоса он взглянул на Элис. Та сидела выпрямившись и смотрела вдаль.

— Итак, все сообщество переполошилось. А теперь разберемся с двумя переменными элементами в нашем существовании — со временем и человеческой волей. Немало людей сошлось в тот день в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Сначала юноша Симон — днем подмастерье, а по ночам подавальщик и шлюха в тайном заведении для мужеложцев. Наверно, он любил Дюкета, поэтому, когда новость о смерти Крепина и бегстве Дюкета распространилась в Чипсайде, Симон побежал в церковь. Войти, как все, он не мог, ведь его заметили бы, и он влез через узкое окошко. — Корбетт немного помолчал. — Что случилось потом, можно только догадываться, потому что Симона тоже убили, однако полагаю, что и он и Дюкет устроились в темном углу. Там мальчик заснул, а Дюкет пошел к алтарю. В это время появились караульные. Беллет запер дверь снаружи, а Дюкет, как положено, изнутри. Прежде чем уйти, священник дал ему хлеба и кувшин вина, и ювелир должен был дожить до утра, так как по закону ему ничего не грозило. Но не тут-то было. Его убили!

— Почему убили? — перебила его Элис. Из-за непомерного напряжения ей хватило сил лишь на эти два слова.

— Что ж тут непонятного? Зачем Дюкету совершать самоубийство, если он прибежал за защитой? Ну, в крайнем случае вскрыл бы себе вены. У него был при себе кинжал, да и повеситься там можно в более удобном месте. На самом деле именно железный штырь убедил меня в том, что его убили.

Сплетя пальцы, но не убирая рук с колен, Элис подалась вперед:

— Почему штырь?

— Слишком высоко, — ответил Корбетт. — Или, если угодно, Дюкет для него слишком мал ростом. Понимаешь, я измерил труп. Дюкет никак не мог дотянуться до прута. И алтарь показался мне слишком чистым, словно тот, кто стоял на нем, отличался особой аккуратностью. Или убийцы обмотали башмаки тряпками.

— Тряпками!

Элис повернулась лицом к Корбетту, злобно сверкая глазами, в которых уже не было и тени улыбки.

— Да, тряпками, — сказал Корбетт, отводя взгляд и незаметно кладя руку на кинжал под плащом. — Башмаки убийц были обернуты тряпками, которые заглушали шум.

— А как они проникли внутрь? Ты сказал, что церковь заперли.

— Они и не проникали. Пришли еще засветло и не уходили оттуда. Возможно, Дюкет просто не заметил их со своего места. Пришли и спрятались в стенной нише около входа. Дюкету, естественно, такое и в голову не могло прийти. А когда стемнело, убийцы вышли из укрытия и повесили его, опоенного вином, которое ему дал Беллет, после чего опять спрятались. Возможно, они сунули ему в рот кляп, поэтому во рту у него остался лоскуток, и связали ему руки, поэтому у него синяки. Убийцы совершили одну непростительную ошибку. Они не знали, что в церкви находится мальчик. Вероятно, единомышленники Крепина явились уже после того, как он влез в окно, а так как Дюкет и он были в дальнем темном углу, то его проморгали. Тем не менее слежка продолжалась, и, когда я встретился с Симоном, было решено, что мальчик слишком много знает и его надо убрать.

Корбетт умолк и поглядел на Элис, но она как будто не слышала его.

— Так или иначе, наутро караульные сломали дверь, и сопровождавший их словоохотливый священник вовсю отвлекал их внимание, разглагольствуя о злополучном Дюкете, пока убийцы не выбрались из церкви на пустые улицы Чипсайда.

Элис повернулась к Корбетту и обеими руками вцепилась ему в плечо. У нее было белое, как алебастр, лицо, и на лбу сверкали капельки пота.

— А убийцы? Кто они?

Корбетт поправил выбившуюся у нее из прически прядку волос и провел пальцем по щеке.

— До того, как его убили, Симон сказал, что видел двоих. Великана и карлика. Понимаешь, убийцы не знали, что он в церкви. — Корбетт заглянул в глаза Элис. — Великан — это Питер, и тебе ли, Элис, об этом не знать? Он был там. Он закрепил веревку и, как настоящий палач, затянул узел под левым ухом несчастного. Дюкет не смог бы так. Откуда у ювелира, собравшегося свести счеты с жизнью, такие навыки? Тебе известно, что Питер был там, потому что ты тоже была там вместе с ним!

Хью Корбетт коснулся ее руки и почувствовал, что она стала ледяной.

— Это тебя, маленькую, в плаще и капюшоне, Симон назвал «карликом». Ты была с Питером. Я догадался об этом, когда в последний раз видел тебя в «Митре». Мне показалось странным то, что ты назвала Ранульфа моим телохранителем, ведь я этого не говорил. Он сбежал из «Митры», как только увидел Питера. Ну же, Элис, как ты узнала?

Сцепив руки и опустив голову, Элис повернулась к нему спиной.

— Вы все придумали, господин чиновник, — еле слышно проговорила она. — У вас нет доказательств и нет свидетелей.

— Почему же нет? Есть. Скажем так, они есть у тебя!

Элис повернулась, в ярости щуря глаза. Кожа у нее на скулах натянулась — обуреваемая страстями женщина словно постарела. Губы растянулись в злобной усмешке. Но у Корбетта на лице не дрогнул ни один мускул.

— Я сам дал их тебе. Черные шелковые нитки!

— Они же с застежки! — не выдержав, крикнула Элис.

— Нет, не с застежки. — Корбетт открыл кошель и вынул еще несколько черных шелковых ниток. — Вот эти с застежки. Те, что у тебя, с веревки, которая была на шее у Дюкета.

Элис упала на колени, так что юбки легли вокруг нее красивыми волнами. Но ее лицо — узкое и бледное — было исполнено злобы и ужаса. Она подняла руки и стала медленно, словно счищая кожуру с яблока, стягивать с них перчатки. Потом протянула Корбетту руки ладонями вверх:

— Об этом тебе тоже известно?

Корбетт поглядел на ярко-красные перевернутые кресты у нее на ладонях, похожие на выжженное клеймо.

— Да. Это знаки Фиц-Осберта. Я предполагал, что они у тебя есть, но Кувиль… — Он не сводил с нее взгляда. — Ты незнакома с ним, но он изучил письма, документы, судебные приказы и составил донесение. Хочешь прочитать?

Элис покачала головой:

— Зачем? Я лучше тебя знаю его содержание. Хоть я и была женой Томаса атт Боуи, но родилась-то я в Саутварке. Моя девичья фамилия Дачерт, — правда, сама я называла себя Элис Фиц-Осберт, по фамилии моей матери. У нее были такие же знаки на руках. Она рассказала мне о своей семье и о преследованиях, которым подверг род Плантагенетов нашего великого предка Уильяма Фиц-Осберта и всех остальных. Фиц-Осберты, мои дядья и двоюродные братья, стояли за де Монфора и сражались вместе с ним до самого конца, они и погибли вместе с ним в резне в Ившеме. — Элис провела пальцем левой руки по знаку на правой. — С детства я была посвящена, с детства узнала и полюбила нашего властелина Люцифера! Все, что у меня было, я отдала на соединение ненависти Фиц-Осбертов с ненавистью последователей де Монфора и всех остальных популистов. Это я создала «Пентаграмму», тайный союз, члены которого известны мне одной. Это я Невидимый, о чем прежде знал только один человек, а теперь знаешь и ты тоже. Все остальные думают, будто я — мужчина. Это я злоумышляла против Плантагенета, убила его осведомителя, сеяла вражду и ответственна за смерть Дюкета. Ни во сне, ни наяву тебе ни за что не догадаться бы об этом.

— Чепуха! — Корбетт вскочил на ноги. — Заклинания, заговоры, хороводы, языческие обряды — и теперь измена. Стоит это того, чтобы висеть в цепях над костром в Смитфилде? — У него сверкали глаза. Он брызгал слюной. — А ведь это полагается за колдовство и измену!

Элис разгладила юбку на коленях, и ее руки были похожи на маленьких белых птичек, летающих над темно-зеленым лугом. Она взглянула на Корбетта, и он понял, что она успокоилась. На ее щеках вновь играл румянец, однако в глазах не было ни света, ни улыбки.

— Твоя вера, — сказала Элис, — видимо, важна для тебя, а моя уж точно важна для меня. Она старше христианства, она была еще до прихода римлян, однако Церковь загнала ее в подполье.

— Но при чем тут измена?

Элис пожала плечами:

— Король Эдуард должен умереть. Он разорил Уэльс, а что он сделал со старой верой, что он сделал со святилищами и могилами? На Западе он творил то же, что на Востоке. Его ненавидят за убийство де Монфора и разгром популистского движения здесь, в Лондоне! Он заслуживает смерти! Его бы убили при въезде в город. Лучник, стоя на башне церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, убил бы его, а потом мы вооружились бы тем, что спрятано около церкви, и подняли восстание.

Элис как будто улыбалась.

— Мы почти достигли цели, но нам помешал Дюкет и дурацкое убийство Крепина. Не то чтобы мы очень по нему горевали, хотя он и был одним из нас. Однако Дюкета пришлось убить. Мы знали, что он разгадал наши истинные намерения и он мог предать нас, чтобы его не осудили за убийство. Не исключено, он нарочно выбрал церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, желая привлечь к ней внимание властей. Беллет был членом «Пентаграммы», и его кладбище мы превратили в склад оружия. Королевский соглядатай Сейвел разнюхал это и тоже был убит. Мы не могли позволить Дюкету предать нас. Он угрожал нам всем!

— А как насчет меня?

Элис отвела взгляд:

— Не знаю. — Она произнесла это так тихо, что он скорее угадал, чем услышал, что она сказала. — Как член «Пентаграммы», как Невидимый, я хотела, чтобы ты умер, но как женщина была напугана приговором и радовалась каждый раз, когда ты оставался жив. «Пентаграмма», но не я, приговорила тебя к смерти. Дважды мы пытались сделать это на Темза-стрит, потом ждали тебя около церкви Святой Екатерины, но мальчишка явился первым, и его смерть привлекла зевак. Когда Беллета арестовали, мы знали, что ты придешь к нему. Каждый раз ты выходил сухим из воды. Тогда мы подумали, что ты заколдован, и пожалели, что ты не один из нас.

— Лжешь! — крикнул Корбетт. — Кто-то сообщал вам о том, где я должен быть и что буду делать. Кто?

Она поманила его рукой и, когда Корбетт приблизился, прошептала ему на ухо несколько слов. Холодно усмехнувшись, он отпрянул. Она все могла бы рассказать ему, но, приблизившись к ней, Корбетт ощутил аромат ее волос, ее тела, шелковистое прикосновение губ и понял, что еще немного, и он потеряет голову.

Покачав головой, он раздавил травинку носком сапога.

— Все остальное правильно?

— Да, — с напряженной улыбкой ответила Элис, словно девчонка, застигнутая за шалостью.

— А другие?

Она пристально посмотрела на него. Улыбки как не бывало.

— Твоему королю, господин чиновник, придется самому поохотиться на них.

— Это нетрудно. Они недалеко, — пробурчал Корбетт. — В «Митре».

— А я? — прошептала Элис. — Я не боюсь смерти. Корбетт заглянул в темные глаза и увидел в них ужас.

Она лгала, и он понял, что она молит о пощаде. Тогда он взял в ладони ее лицо и проговорил с нежностью:

— Я могу немногое. Помилование не в моей власти, во всяком случае, не за такое. Не упомянуть о тебе я тоже не могу, потому что твои же приспешники тебя предадут, чтобы выпросить снисхождение. И прятаться всю жизнь ты тоже не сможешь, тебя выследят. — Умолкнув, он коснулся губами ее век, почувствовал вкус ее слез. Она была убийцей, колдуньей, изменницей, но он все равно любил ее. — Послушай, Элис, — торопливо продолжил он, — завтра я буду писать отчет для Барнелла. Послезавтра отчет будет у него. Ты должна бежать сегодня. Ничего никому не говори. Им уже не поможешь. Они под наблюдением, — солгал он. — Ты понимаешь?

Элис кивнула, и он поцеловал ее в лоб, вдохнув легкий аромат волос.

Корбетт поднялся и быстро зашагал прочь. Ему послышалось, что она зовет его, но он не обернулся, сделав вид, будто принял ее голос за крик чайки, искавшей добычу на оставленном рекой берегу.

18

Верный своему слову, Корбетт весь следующий день посвятил составлению отчета для Барнелла, надеясь, что Элис сбежит и не предупредит остальных. Ранульфа все еще не было, и Корбетт попросил Суиннертона послать в город одного из своих людей, что посмышленее, мол, пусть посмотрит, не происходит ли чего необычного в «Митре». Оруженосец возвратился поздно вечером, но ничего не соображал, до того напился. Пришлось Корбетту окунуть его в чан с ледяной водой, прежде чем тот очухался и заявил, что ничего необычного в таверне не заметил.

Рано утром следующего дня Корбетт закончил отчет, в котором было все то, о чем он говорил Элис, ну и еще несколько фактов и наблюдений. Перечитав написанное, он остался доволен, запечатал свиток, приписал «канцлеру лично в руки» и с вооруженным сопровождением отправил письмо из Тауэра в Вестминстер. Дело сделано. И Корбетт отправился туда, где пару дней назад встречался с Элис. Там, где они сидели, трава все еще была примята, а тишина и покой древних развалин резко контрастировали с теми страстями, что обуревали Корбетта, когда он был тут в первый раз. Чиновник уже собрался уходить, когда увидел на каменной стене букетик весенних цветов, перевязанный черной шелковой перчаткой. Его оставила Элис, зная, что ее возлюбленный непременно вернется на место их последнего свидания. Корбетт взял цветы, сунул их под куртку и сел, прислонившись к стене. Он проклинал свою удачу и предпочел бы что угодно, только не пустоту в сердце.

Когда Корбетт глядел на широко раскинувшийся луг, ему вдруг пришло в голову, что дело не доведено до конца, и он поспешил в Тауэр, где оставил распоряжения Суиннертону и Ранульфу. После этого, позаимствовав у одного из тауэрских клириков толстую тяжелую коричневую рясу с капюшоном, вымазал пеплом лицо и волосы. Преобразив себя таким образом, он под видом старого монаха покинул Тауэр и нанял лодку до Вестминстера. Пристал он к берегу в обычном месте, однако, поднявшись по лестнице, направился сразу к главному входу в аббатство. Внутри он неторопливо прошествовал в главный неф, не глядя на чистые, без пятнышка, белые стены, на решетки, на уходящие ввысь величественные колонны, благодаря которым потолок как будто чудесным образом парил в небе.

Света, проникавшего через витражи, было недостаточно, чтобы полностью разогнать тьму, но это как раз устраивало Корбетта. Он отлично ориентировался в полумраке и выскользнул через боковую дверь в крытую галерею, где на низкой кирпичной стене сидел старый монах, который поднял на него слезящиеся глаза и неуверенно махнул иссохшей рукой. Корбетт склонил голову в ответ и пошел прочь, старательно шаркая и пряча руки в длинных просторных рукавах рясы. Он обошел всю галерею, но не увидел никого, кроме этого монаха да еще ворона, сильным желтым клювом терзавшего молоденькую траву. Тогда он отошел подальше и тоже сел на низкую стену, опустив голову как будто в молитве и торопливо ощупывая кладку. В конце концов ему повезло, и он нашел кирпич, который легко вынимался, в отличие от остальных. Сделав вид, будто что-то уронил, Корбетт нагнулся и проверил: места достаточно, чтобы туда что-то положить.

Сунув внутрь руку, Корбетт ничего не нашел, глубоко вздохнул, чтобы успокоить разбушевавшиеся чувства, и чуть не вскрикнул — кто-то прикоснулся к его плечу. Он стремительно обернулся, хватаясь за кинжал, но это был всего лишь старый монах с беззубой улыбкой и бессмысленным взглядом, искавший сочувствия. Торопливо произнеся «Benedicte», Корбетт отделался от согбенного старика, который, что-то бормоча, поковылял прочь. Чиновник проводил его взглядом, потом встал и огляделся. Никого. Неужели он пришел слишком поздно? Тем не менее он решил подождать еще. Перелез через низкую стену, отошел еще дальше и спрятался за кустами. Не обращая внимания на то, что ряса мгновенно отсырела в мокрых зарослях и сделалась ледяной, Корбетт затаился и стал терпеливо ждать.

Галерея долго оставалась безлюдной. Монахи занимались обычными делами, большинство сидело в скриптории и переписывало рукописи. Мимо прошел старый монах, появлялись другие монахи, бегали туда-сюда слуги, но никто не задерживался. Было зябко, и Корбетт подумал, что долго ему не выдержать. Пальцы на ногах онемели, холод стискивал тело ледяной хваткой. Зазвонили колокола, призывая к вечерне, и вдруг в конце галереи появился человек в плаще с капюшоном, который прямиком направился на то самое место, где прежде сидел Корбетт. Оглянувшись, он остановился, вытащил кирпич и пошарил рукой внутри, но вскоре встал и зашагал обратно. Хью Корбетту не удалось разглядеть его лицо, так что, немного выждав, чтобы не привлечь к себе внимание, он последовал за незнакомцем.

Вернувшись в полумрак собора, Корбетт увидел, что неизвестный пересек неф, подошел к маленькой дверце в северной стене и, не оборачиваясь, торопливо скрылся за ней. Снаружи Корбетт остановился, чтобы перевести дух, прежде чем продолжить преследование, и, оглядевшись, понял, что находится на полпути к дворцу, на пустыре, усыпанном обломками камней и кирпичей, которые остались после завершения строительства северной части аббатства. Тут он испугался, как бы неизвестный не исчез в наступающих сумерках, и, стараясь не шуметь, поспешил за ним следом. Видимо, встревоженный шумом, человек хотел обернуться, но Корбетт крепко схватил его за плечо. Тот стряхнул его руку и отступил:

— В чем дело? Что вам надо?

В голосе звучал страх. Корбетт скинул капюшон.

— Чего вы испугались, господин Хьюберт Сигрейв? Это всего лишь я, Хью Корбетт. Мне кажется, я узнал ваш голос. — Корбетт приблизился. — Это вы, господин Хьюберт из канцелярии, или нет?

Белые пухлые руки сняли капюшон, и глазам Корбетта предстали поджатые губы и холодные глаза Хьюберта.

— Господин Корбетт, что вы тут делаете в темноте? — Хьюберт с напускной скромностью, словно невинная барышня, округлил глаза. — Вы приняли меня за кого-то другого?

— Где вы были?

— Молился. А вам какое дело?

— Молился! — Корбетта охватила ярость, в висках словно бил молот. — Не молились вы, господин Хьюберт. Сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь молитесь. Вы приходили в аббатство проверить, не оставили ли вам друзья из «Пентаграммы» деньги или записку. Вы — изменник, господин Хьюберт, и я докажу это!

Хьюберт прищурился, и Корбетт понял, что, несмотря на изнеженность и тучность, этот человек очень опасен.

— Господин Корбетт, у вас нет доказательств, — насмешливо произнес он.

— Вы даже не спрашиваете, что такое «Пентаграмма», — язвительно отозвался Корбетт. — Ну конечно, вы же один из них.

— Нет! — взвизгнул Хьюберт. — Никакой я не член «Пентаграммы», Корбетт, я — популист, вот кто я. Сторонник народовластия. Мой отец сражался и погиб в Ившеме, мои дядья и двоюродные братья полегли в других битвах, а остальные повешены. — Хьюберт умолк, не отрывая взгляда от Корбетта и хватая воздух ртом, словно изо всех сил старался сдержать себя. Он прислонился к печи для обжига кирпичей. — У вас нет доказательств, господин Корбетт.

Корбетт с улыбкой покачал головой:

— Есть, конечно же есть. Я знаю Невидимого. Я знаю ее. Она сообщила мне о шпионе «Пентаграммы» в канцелярии, однако мне надо было поймать вас за руку.

— Ее! — прохрипел Хьюберт.

— Не важно, — не скрывая насмешки, проговорил Корбетт. — Вы сообщили им обо мне. Вы сказали Беллету, что я собираюсь побывать в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Вы сказали убийцам, где я живу и когда возвращаюсь домой. А еще вы рассказали им о моей прежней жизни, о моей покойной жене, о малыше, о том, что я играю на флейте. Вы собирали сведения, словно крыса, которая бегает по канцелярии, собирая кусочки воска себе на пропитание, и вы продали ее с выгодой для себя. Я могу это доказать. В конце концов, в канцелярии не так уж много клерков. Полагаю, королевские палачи в первую очередь примутся за вас!

Корбетт приблизил лицо к лицу Хьюберта и увидел страх в его глазах.

— С «Пентаграммой» покончено, — прошептал он. — И с популистами тоже. Думаю, пока вы отсутствовали в канцелярии, рассчитывая получить деньги за предоставленную информацию, канцлер уже подписал приказ о задержании ваших людей. Наверно, в нем упомянуты и вы! Вас предали, Хьюберт, и это сделал не кто иной, как Невидимый. Она рассказала мне, где и когда соглядатай «Пентаграммы» оставляет информацию. Я бы назвал вам ее имя, но это не имеет значения. Мне хочется посмотреть, как вы будете умирать!

Хьюберт кусал губы и беспокойно оглядывался.

— Я могу дать вам много золота, — хрипло проговорил он. — Смотрите!

Хьюберт распахнул плащ, и Корбетт поначалу подумал, что он ищет кошель, однако успел отпрыгнуть, завидев блеск меча.

Судя по тому, как Хьюберт уверенно держал в руке меч, Корбетт окончательно убедился в том, что его враг совсем не неженка. Он шел на Корбетта, и рука у него не дрожала. Не медля ни минуты, Корбетт выхватил кинжал и отступил, выбирая позицию поудобнее, но ни на миг не выпуская из поля зрения противника.

— Господин Корбетт, — твердо сказал Хьюберт, — я собираюсь убить вас, а потом исчезнуть.

Корбетт хотел ему ответить, но тотчас понял свою ошибку, потому что Хьюберт сразу же набросился на него, метя в сердце. Корбетт отпрянул, но, запнувшись ногой о доску, упал на спину. Хьюберт встал над ним и нацелил меч прямо ему в горло, а потом стал медленно опускать его, пока Корбетт не почувствовал боль и на шее у него не выступила капля крови.

— Ну как, Корбетт?

Хьюберт склонил голову набок, словно раздумывая, что делать дальше. А Корбетт шарил рукой по земле, стараясь найти что-то подходящее. Ничего. Но когда Хьюберт уже приготовился окончательно разделаться с ним, он швырнул ему в глаза горсть песка и перевернулся на бок. Закричав от боли, Хьюберт упал на колени.

— Я ослеп! Я ослеп! — вопил он.

Понюхав ладонь, Корбетт понял, что это была известь, а не песок. Он подобрал меч и, не сомневаясь ни минуты, вонзил его глубоко в шею Хьюберта. Брызнул фонтан крови. Хьюберт Сигрейв захрипел, повалился на бок и затих. Ни угрызений совести, ни печали Корбетт не испытывал. Он вытер окровавленный меч о плащ врага и, обойдя строительную площадку, нашел известковую яму — недалеко от того места, где упал. Он подтащил к ней за ноги тело Сигрейва, повернул его на бок и бросил в самую середину. Раздался плеск. Труп закачался на поверхности раствора и стал медленно погружаться в жижу, пока не исчез.

19

Корбетт вернулся в Тауэр поздно вечером. Сэр Суиннертон неистовствовал, а в Тауэре была развернута такая деятельность, будто ждали нападения неприятеля. Везде появляясь в сопровождении Невилла, сэр Эдвард приказывал вывести лошадей и прибраться в комнатах. У стены сидел Ранульф, разинув рот, будто горгулья, — он был не в силах понять, что происходит. Когда Корбетт окликнул его, на лице юноши появилась веселая усмешка, и он неторопливо направился к своему хозяину.

— Ну, Ранульф, — Корбетт неожиданно для себя обрадовался, вновь увидев своего помощника, — как погулял в городе?

— Неплохо. Я был на Темза-стрит, проверил, как там наш дом.

— И как?

— Надежно, как Тауэр.

Он не решился сказать хозяину, что соблазнил-таки хозяйку, прелестную даму с пухлыми шелковистыми бедрами и маленькими круглыми грудями. Она так и рухнула под него, словно половина разводного моста — с криками, с возмущением, но и с готовностью.

Корбетт подозрительно поглядел на него. Что-то было не так, однако чиновник решил отложить это на потом, так как краем глаза заметил Суиннертона и, расталкивая всех, поспешил к нему.

— А вот и вы, господин чиновник, — рявкнул тот.

— Прошу прощения?

— Верно, все это из-за вас. — Суиннертон решил обойтись без околичностей. — В городе полно солдат, и не только недавней деревенщины, но и ветеранов и наемников, которых отбирает сам король и держит подальше от города. — Старый солдат умолк, чтобы набрать в грудь воздуха. — Их собираются послать сюда. Насколько мне известно, король призвал к себе в Вудсток лорд-мэра и олдерменов и отправил послания шерифам с приказом прислать из графств подкрепление. Все порты закрыты, дороги…

— И вы думаете, что я — причина всего этого? — прервал Корбетт старого служаку, который стоял до того близко, что Корбетт чувствовал гнилой запах у него изо рта.

— Господин чиновник, я знаю, что это из-за вас. Вы очень опасный человек, правда-правда. Вы оказались правы насчет священника, и один Бог знает, что вы еще раскопали! Когда вы уедете отсюда, я буду самым счастливым человеком! — Суиннертон достал из-под плаща запечатанное письмо. — Это вам.

Он бросил письмо в руки Корбетту и ушел.

Корбетт узнал личную печать канцлера и аккуратно вскрыл письмо. Оно оказалось весьма цветистым. Барнелл благодарил «бесценного и преданного чиновника за работу, за раскрытие заговора, который, как язва, разъедал лучший город во владениях короля». После этих слов шел приказ немедленно явиться в королевский дворец в Вудстоке, чтобы сам король мог поблагодарить Хью Корбетта за верную службу.

Корбетт вздохнул, сложил письмо и сунул его в кошель на поясе. В другое время оно польстило бы ему, он был бы счастлив, получив приказ явиться к королю, так как благоволение короля означало успешную карьеру. Но теперь ему всего лишь хотелось вырваться из Лондона и из Тауэра на время преследования заговорщиков. Он опять подумал об Элис — успела ли она сбежать из города? Потом развернулся и зашагал к себе. Тревоги и печали терзали его душу, грозя утопить ее в черном отчаянии, поэтому ему надо было двигаться, что-то делать, все, что угодно, лишь бы не погружаться в омут воспоминаний и сожалений.

Не прошло и нескольких часов, как Ранульф вывел из конюшни двух лошадей и вьючного пони, повесил на него сумки и надежно закрепил их. Он был рад уехать из Лондона, где ему на каждом шагу грозила опасность, и втайне он даже пришел к выводу, что уж лучше быть вором, чем стражем закона. Кроме того, Ранульф гордо сообщил всем, кто был готов его слушать, что он в первый раз покидает Лондон. Что до Суиннертона, тот только и мечтал избавиться от Корбетта, который перевернул вверх дном тихую рутинную жизнь Тауэра, и с удовольствием выдал таинственному чиновнику необходимые документы на выезд из Лондона и въезд в Оксфорд.

Перед наступлением темноты Корбетт и Ранульф распрощались с Тауэром, вывели лошадей из боковых ворот и отправились на север. Корбетт понимал, что заночевать придется на каком-нибудь постоялом дворе, однако ему хотелось как можно скорее покинуть город. Поначалу взволнованный Ранульф болтал без передышки, однако односложные ответы хозяина и его настороженный взгляд заставили парня умолкнуть и в одиночку упиваться первым в своей жизни путешествием. Он немного откинулся назад, чтобы видеть как можно дальше и заодно приглядывать за пони, которому Ранульф явно не понравился. С тех пор как они выехали из Тауэра, их никто не останавливал, хотя дороги в Лондон и из Лондона тщательно охранялись и по пути им даже попался боевой отряд.

Это были те самые посланные королем наемники, упомянутые Суиннертоном. Суровые, выдубленные солнцем и ветром лица, короткие волосы, чтобы удобнее было надевать шлем, — Корбетт знал таких воинов, он служил с ними вместе в Уэльсе. Отряд стоял на мосту, по которому Корбетту предстояло проехать, — и бесшумно окружил его с Ранульфом. Пока старший разбирался с путешественниками и их полномочиями, остальные с большими предосторожностями осматривали лошадей и, сразу оценив злобный нрав пони, хлопали по сумкам, висевшим у него на спине.

Задав несколько вопросов, они отпустили Корбетта и Ранульфа, и те еще какое-то время ехали в сгустившихся сумерках, пока Корбетт не решил остановиться в придорожной таверне: шест у дверей означал пиво, приветливый свет в окнах и запах горячей еды обещали утешение, несмотря на грязную солому на полу, заляпанные пивом столы и отвратительную вонь сальных свечей и горелого мяса. Тут тоже были солдаты. Они задали те же вопросы, получили те же ответы, прежде чем оставить Корбетта и Ранульфа в покое, чтобы они могли поесть дымящегося супа и поспать на кишащем блохами полу.

Путешествие продолжалось четыре дня. Иногда они присоединялись к другим путникам, в основном всякого рода торговцам, а также законникам и буйным студентам, возвращавшимся в университет. От нечего делать Корбетт вступал в немногословные беседы с попутчиками, и все говорили о заметном движении солдат на дорогах, пытаясь угадать, зачем их понадобилось так много.

Почти всем это было по вкусу, потому что, несмотря на приказ короля убрать живые изгороди и очистить дороги от разбойников, нападения все же случались часто.

Корбетту не очень хотелось вступать в беседы, зато Ранульф откровенно наслаждался каждой встречей, особенно с дамами, путешествовавшими в нарядных паланкинах, подвешенных между двумя лошадьми. Иногда Корбетт вмешивался и одергивал своего слугу, дабы тот, забывшись, не вызвал гнев у рыцарей, сопровождавших этих дам.

Но чаще Корбетт и Ранульф продолжали путь одни — красивая дорога шла через леса и рощи, среди дубов, буков и можжевельника. Иногда деревья стояли так близко друг к другу, что соединялись кронами, образуя причудливый полог, который не пропускал слабые лучи солнца. Тогда Ранульф замолкал в страхе перед лесом, перед темными таинственными тенями, не похожими на те, к которым он привык на городских улицах.

Зато Корбетт чувствовал себя в лесу как дома, потому что здесь все напоминало ему о чащобах Западного Сассекса и еще более опасных дебрях Шропшира и Уэльса. Когда же они пересекали плодородные долины Котсуолда, то видели деревни в окружении нарезанных лоскутками полей. Дома там были самые простые, продолговатые, с сеновалом наверху и навесом или кухней сзади. Иногда над ними возвышался окруженный каменными стенами квадратный замок какого-нибудь лорда или бейлифа.

Корбетт словно ничего этого не замечал, а Ранульф не переставал громко удивляться деревенским просторам и с ужасом вспоминал кишащие крысами канавы Лондона. В другое время Корбетт одернул бы его, однако теперь нескрываемая радость Ранульфа уводила его мысли от Элис.

Ранульф не представлял, что такое деревенская жизнь, поэтому хозяин показал парню и общинный луг, где паслись коровы, и опушку дубравы, где рыли землю свиньи. Один раз Корбетт остановился и долго объяснял юноше, как пашут землю, показывая ему тащивших тяжелый плуг волов и крестьянина, который изо всех сил старался держать плуг прямо, да еще нажимал на него, чтобы лемех поглубже входил в землю. Следом шел другой крестьянин, и у него на шее висела тяжелая корзина, из которой он брал зерно, чтобы бросить его в борозду, пока мальчишки разгоняли ворон, стреляя в них из рогаток. Корбетт видел, что Ранульф почти ничего из его объяснений не понимал, но его трогало искреннее, почти детское любопытство юноши к окружающему миру.

Постепенно холмы становились все ниже, потом показалась река — они приближались к Оксфорду. Корбетт принялся терпеливо объяснять Ранульфу, что Лондон не единственный город в королевстве, и Ранульф понял это сразу же, едва они оказались у ворот и, миновав грозную крепостную стену, въехали в Оксфорд. Много лет Корбетт не был тут, однако не заметил особых перемен. Повсюду встречались студенты и ученые, представительные чиновники и высокоумные преподаватели, знатоки теологии, философии, логики и Священного Писания.

Корбетт решил остановиться в Нью-Холле и без особых хлопот получил свежепобеленную комнату для себя и Ранульфа, а также место для лошадей на ближайшем постоялом дворе. К удивлению Ранульфа, он без промедления заказал в прачечном дворе ушат с горячей водой, залез в него и не вылезал, пока не смыл с себя всю грязь, накопленную за время пребывания в Тауэре и путешествия из Лондона. Потом он настоял на том, чтобы Ранульф последовал его примеру, и, когда Ранульф вылез из воды, она была черной как уголь. Корбетт приказал вылить воду, заново наполнить ушат и опять посадил в него несчастного, дрожащего Ранульфа, чтобы тот вымылся как следует. Потом велел слуге постирать одежду, а сам отправился в университетскую библиотеку.

Через некоторое время к нему присоединился чистенький Ранульф, и Корбетт, стараясь, чтобы тот забыл об унижении, вызванном насильственным мытьем, стал показывать ему места для чтения и сотни бесценных книг, гордость библиотеки. Каждая из этих книг была обернута в тончайший пергамент и лежала прикованная цепью к своему месту. Корбетт рассказал Ранульфу, какое богатство представляют собой эти книги и с какой тщательностью университет заботится о них, недаром на каждом футляре написано предостережение: «Мойте руки, дабы от прикосновения грязных пальцев не осталось следов на безупречно чистых страницах».

Из часовни, в которой располагалась библиотека, Корбетт повел Ранульфа в большой сводчатый зал, где накормил простым, но сытным обедом, и они вернулись в свою просторную комнату, чтобы выспаться и подготовиться к переезду в Вудсток. По мгновенно раздавшемуся храпу Корбетт с завистью определил, что Ранульф заснул, тогда как сам он крутился без сна на своем узком ложе, терзаемый тревогой об Элис, — перед глазами стояли отряды солдат на дорогах. Вновь и вновь он прокручивал в уме свой отчет с приведенными в нем доказательствами, обвиняющими ее секту. Он разрывался между любовью к Элис и своим долгом и не мог забыть об этом, даже когда дремал, потому что в снах видел Элис, Барнелла, ухмыляющегося Беллета, костры в Смитфилде, виселицы в Элмзе, высокие и черные на фоне неба.

Едва рассвело, Ранульф разбудил Корбетта. Тот встал, ополоснул лицо холодной водой из медного кувшина, стоявшего на деревянной подставке, и торопливо натянул на себя свою лучшую одежду, которую взял специально для такого случая. Оглядев чистого и опрятно одетого Ранульфа, он хмыкнул от удовольствия, и оба отправились в кухню и кладовку, чтобы утолить голод ржаным хлебом с элем.

До Вудстока они добрались без происшествий. Обогнув деревню, выехали на широкую ухабистую дорогу, которая была проложена в большом рукотворном парке и вела к королевскому дворцу. Корбетт был здесь впервые и удивился, увидев дом чуть побольше обычного замка, стоявший на невысоком холме. Главный дворец с башней возвышался над другими домами и часовнями, пристроенными позднее. Старую стену уже ломали, но строительство новой еще не довели до конца. Работа кипела, от ворот нескончаемым потоком тянулись подводы. Проходя мимо, придворные в шелковых платьях и украшенных горностаем плащах надменно поглядывали на строителей. Туда-сюда шныряли с озабоченным видом чиновники и курьеры, а в парке расположились лагерем всадники и пехотинцы — охрана короля.

Чертыхаясь и проклиная все на свете, Корбетт и Ранульф пробирались сквозь толпу с помощью все того же вьючного пони, чьи острые зубы и крепкие копыта были весьма убедительны. У огромных ворот вооруженная стража скрестила копья, перекрыв вход, за ними с обнаженными мечами стояли конные рыцари-баннереты, а по стене прохаживались королевские лучники. Корбетт показал документы, выданные ему Барнеллом и Суиннертоном, и его пропустили во внутренний двор, где у него тотчас отобрали лошадей и оружие. Лишь один из рыцарей неохотно согласился послать слугу за главным камергером. Тот явился почти тотчас, тяжело дыша от спешки. Невысокого роста, лысый, разодетый, он семенил, выставив вперед грудь, словно надутый голубь. Представившись как Уолтер Боудон, он сверкнул маленькими глазками, когда Корбетт назвал себя.

— Пойдемте! — сказал камергер и щелкнул пальцами.

— Куда?

— К королю! К королю! — удивленно воскликнул он. — Разве вы не за этим приехали? Нет? — Его круглое гладкое лицо сморщилось, он недовольно поджал губы. — Его величество ждет вас. Следуйте за мной.

Боудон повернулся и вразвалку засеменил прочь, не оглядываясь на заторопившихся следом Корбетта и Ранульфа. Корбетт был поражен, ибо кое-что знал о придворной жизни и предполагал, что ему придется несколько дней ждать аудиенции.

Они шли по лабиринту коридоров, потом вверх по лестнице, через кладовку, кухню, маленькую часовню, потом еще раз вверх по лестнице в большой зал дворца, просторный, продолговатый, с высокими сводами, выложенный несравненными темно-красными блестящими изразцами. Через огромное, в виде трилистника, окно утренний свет падал на большой дубовый стол, стоявший на возвышении у дальней стены. Ранульф таращил глаза на невиданную роскошь, да и Корбетт тоже не мог скрыть удивления. Стены были закрыты шерстяными и бархатными драпировками, на полу лежали богатые узорчатые ковры. По углам и в нишах стояли шкафы, их деревянные дверцы украшала великолепная резьба. У левой стены был устроен камин, за решеткой полыхали большие поленья, а перед камином в резных креслах сидели в меховых накидках мужчина и женщина, склонившись над стоявшим между ними столиком, и молча изучали положение шахматных фигур.

Шепнув Корбетту и Ранульфу, чтобы они оставались на месте, Боудон медленно пересек зал и что-то прошептал на ухо мужчине, развернув свое тучное тело в сторону чиновника и его слуги. Мужчина передвинул шахматную фигуру, после чего, поглядев на Корбетта, сделал ему знак подойти поближе.

— Господин чиновник, идите сюда. Здесь холодно, и я не намерен никуда двигаться. Боудон, — обратился он к толстому камергеру, — принесите подогретого вина.

Подойдя ближе, Корбетт и Ранульф опустились на одно колено, причем Ранульфу потребовался приказ Корбетта, узнавшего резкий властный голос короля, который он в последний раз слышал в далекой заснеженной долине много лет назад. Корбетт назвал себя и Ранульфа.

— Да-да, господин чиновник. — В голосе слышалось раздражение. — Нам известно, кто вы.

Он хлопнул в ладоши, и как из-под земли появился слуга с табуретами для Корбетта и Ранульфа. Корбетт сел, чувствуя себя неловко на низком табурете, с которого ему приходилось снизу вверх смотреть на короля и одновременно уворачиваться от мокрого холодного носа любопытного волкодава, который отошел с надменным видом лишь при виде угрожающе нацелившегося на него монаршего сапога.

Король был в простой синей тунике, доходившей до черных кожаных сапог, и в накидке с капюшоном, отороченной у шеи и на длинных рукавах мехом горностая. Знаками королевской власти были лишь золотой венец, надвинутый на лоб, и широкие золотые запястья. Эдуард внимательно смотрел на Корбетта, и Корбетт не отводил взгляда от короля, отмечая про себя седину в светлых волосах и короткой бороде и жесткую линию тонкогубого рта.

Эдуард постарел, однако взгляд у него был все такой же острый, а длинный мясистый нос все так же придавал ему сходство с одним из королевских охотничьих соколов. Присмотревшись к Корбетту, Эдуард усмехнулся и наклонился, чтобы похлопать его по плечу: — Я помню вас, Корбетт, еще с валлийских времен. Кажется, мы опять у вас в долгу, опять обязаны вам жизнью. Я читал письма канцлера. — Он помолчал, откашлялся. — Вы отлично владеете искусством дедукции!

Король отвернулся, так как королева обратилась к нему, и заметные гортанные звуки в ее голосе придали нормандскому французскому языку необычную глубину. Эдуард ласково ответил ей, и Корбетт поклонился, когда Эдуард представил его королеве, своей любимой Элеоноре Кастильской.

Темные волосы испанской красавицы с оливковой кожей и тонкими нежными чертами покрывала белая кружевная мантилья. Синее, украшенное золотом платье с серебряной цепочкой вокруг талии и кружевами из Брюгге на шее и запястьях подчеркивало гибкость тела, державшего короля в плену со времен их первого свидания тридцать лет назад. Несмотря на свою хрупкость, королева, преданно любящая супруга, сопровождала его в крестовом походе, а также в Гаскони и Уэльсе, когда король воевал там. Она рожала королю наследников, однако пока еще ни один младенец мужского пола не выжил. Тем не менее ее власть над королем была абсолютной. Даже богатое убранство зала было, скорее всего, делом ее рук, ведь она прославилась не только добродетелью, но и любовью к роскоши.

Когда король умолк, Элеонора повернула к Корбетту сияющее счастливое лицо и протянула ему тонкую, украшенную кольцами руку. Чиновник поцеловал ее, понимая, что человек, спасший жизнь короля, навсегда обеспечил себе благодарность и покровительство королевы. Но, вдохнув слабый аромат духов, он почувствовал яростный гнев — высокую цену заплатил он, Хью Корбетт, за безопасность королевских особ!

С удивлением он посмотрел на королеву, которая вдруг расхохоталась и показала рукой туда, где сидел Ранульф. Когда Корбетт обернулся, то и сам еле сдержал смех, увидев бледное лицо юноши, его широко распахнутые глаза и открытый от ужаса рот — такое впечатление на него произвело присутствие монархов. Корбетт коснулся колена Ранульфа, чтобы успокоить его, а король заговорил с ним по-английски, как настоящий лондонец. Ранульф выдавил из себя лаконичный ответ и умолк, склонив голову. Тем временем слуги принесли вино, и король приказал стюарду разлить его. Только после этого он стал подробно расспрашивать Корбетта обо всем, что тот узнал, расследуя загадочную смерть Дюкета.

20

Король внимательно слушал Корбетта, время от времени задавал вопросы или требовал разъяснений. Иногда в разговор вступала королева, тоже о чем-нибудь спрашивала, а то вставляла попутные замечания. Время шло, слуги принесли еще вина, на сей раз с засахаренными фруктами, от вида которых у Корбетта пересохло во рту и к горлу подступила тошнота. Заканчивая рассказ, Корбетт постарался обелить Элис, несколько затушевав ее участие в заговоре против короля. Однако у него почти не было сомнений в том, что король уже извещен обо всем. Казалось, он все знал — прищурившись, он смотрел на Корбетта так, как будто чувствовал недоговоренность в его речах. Все же он выглядел довольным. Когда Корбетт умолк, на некоторое время воцарилась тишина. Король не сводил глаз с огня в камине и, протянув руку через стол, нежно прикоснулся к жене. Потом он встал и всей своей дородной фигурой навис над Корбеттом.

— Вы хорошо поработали, господин чиновник, — скрипучим голосом проговорил король. — Отлично. Я этого не забуду. Возьмите, — сказал он, кладя на колени Корбетту два полных кошеля, — как знак нашей признательности. Получите еще, — добавил он ласково, глядя на Корбетта и Ранульфа, — но это позднее. — Король похлопал Корбетта по плечу. — Отдыхайте, господин чиновник. Вы — верный слуга Короны и выбрали правильный путь, что бы вы сейчас ни думали.

С этими словами он покинул залу. За ним последовала королева в облаке шелка и ароматов, — прежде чем Корбетт и Ранульф успели вскочить со своих табуретов.

Корбетт припомнил, что он рассказал королю. Потом вздохнул, повернулся к Ранульфу и улыбнулся все еще до смерти напуганному юноше.

— Пойдем, Ранульф. Король приказал нам отдыхать. Что ж, будем отдыхать.

Больше недели Корбетт оставался в Вудстоке, участвуя во всех церковных обрядах и придворных празднествах, которых было в избытке, так как все веселились, радуясь приходу Пасхи и окончанию Страстной недели. Постепенно Ранульф освоился, и Корбетт, усмехаясь про себя, наблюдал, как тот вовсю заигрывает с придворными дамами. Откровенный напор Ранульфа, его страстная тяга к нежному полу вызывали у Корбетта одновременно изумление и брезгливость. Однако искушенные придворные дамы полагали иначе, и не одна из них побывала в постели Ранульфа, изо всех сил стараясь доставить удовольствие молодому человеку, который по закону уже несколько недель как должен был болтаться на виселице.

Шли дни. Корбетт чувствовал, что безумная круговерть придворной жизни действует на него благотворно и он уже меньше сожалеет об Элис, хотя приходившие из Лондона вести могли бы напугать кого угодно. И в самом городе, и в пригородах проходили облавы, много народу было арестовано. За скорым судом немедленно следовали казни в Смитфилде. Как бы ни хотел король казаться спокойным, его бесило то, что из-за мятежников, из-за тайных последователей мертвого, но все еще ненавистного де Монфора он был вынужден сидеть в Вудстоке.

А вот Корбетт с удовольствием пожил бы в Вудстоке подольше, выполняя необременительные поручения короля, однако Барнелл в одну минуту положил этому конец. Через десять дней после появления при вудстокском дворе Корбетт получил от него письмо и, вскрыв его дрожащими от волнения руками, узнал твердый почерк канцлера:

«Роберт Барнелл, епископ Батский и Уэльский, лорд-канцлер Англии, приветствует нашего доверенного чиновника Хью Корбетта. Присланное Вами донесение оказалось весьма ценным и помогло арестовать многих изменников в городе Лондоне. Таверна под названием „Митра“ на Сент-Марк-лейн была окружена солдатами, присланными королем. Всех, кто там находился, арестовали и доставили в Тауэр на допрос. Однако хозяйка таверны Элис атт Боуи бесследно исчезла. Тем не менее повезло немногим, и, доставленные в Тауэр, они были подвергнуты многодневным допросам касательно убийства Лоренса Дюкета. Почти все не выдержали пыток и испустили дух, но некий Питер, защитник Элис атт Боуи и бывший палач, в конце концов признался во всем. Выяснилось, что мятежники, или популисты, известные своей симпатией к покойному де Монфору, набирались и контролировались еще более опасной организацией, тайной сектой черной магии под названием „Пентаграмма“.

Они отвергли распятие Христа и провозгласили своим святым еретика Фиц-Осберта, чье учение посягает на власть короля и Церкви в нашей стране. Они исполняли сатанинские ритуалы на пустых кладбищах, но чаще всего в алтарной части заброшенной церкви в Саутварке. Возглавляла эту группу, судя по малодушному признанию Питера, женщина по имени Элис атт Боуи, хозяйка таверны „Митра“. В группу входили богатые купцы и даже кое-кто из городских властей. На одного из них, Ральфа Крепина, была возложена особая задача по сбору денег любыми возможными способами, чтобы „Пентаграмма“ и популисты могли добиться своей цели и убить короля, когда он будет ехать по Чипсайд-стрит на пути из Вудстока в Вестминстер.

Сразу после убийства короля они намеревались поднять мятеж. Рисунок, найденный Вами в Библии Беллета, показывает, что убийца должен был воспользоваться церковью Сент-Мэри-Ле-Боу, где также хранилось оружие. В этом ответ на загадку несчастного Сейвела. Мы нашли много оружия, спрятанного на кладбище церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Смерть Крепина и убийство Дюкета помешали планам мятежников, так как вмешались Вы и настолько испугали их, что они наняли убийц убрать Вас.

Стало известно, хоть я Вас ни в чем не виню, что Элис атт Боуи постаралась иными путями заставить Вас забыть о своем долге. К счастью, изменники ничего не достигли ни тем, ни другим способом. Тот преступник, что признал себя виновным, по имени Питер, ничего не сказал о месте пребывания Элис атт Боуи, таинственно исчезнувшей накануне ареста своих собратьев. Тем не менее он предоставил нам некоторые дотоле неизвестные имена, и по его показаниям было арестовано еще много людей. Одна из групп решила сопротивляться, забаррикадировавшись в доме рядом с Уолбруком. Королевские лучники подожгли дом и убили всех, кто пытался скрыться. Итак, Лондон очищен от мерзости и вновь верен нашему королю. Я же настоятельно требую, чтобы Вы вернулся сюда как можно скорее. Благослови Вас Бог. Писано в Вестминстере — июнь, 1284 год».

Корбетт вздохнул с облегчением. Элис удалось бежать. Требование Барнелла не вызвало у него протеста, ему и самому уже хотелось вернуться, и он немедленно приказал недовольному Ранульфу собираться.

Получив прощальную аудиенцию у короля, Корбетт в тот же день выехал на юг. Странно было вдруг оказаться в тишине на безлюдной дороге. И Корбетта вновь охватил страх, он до того испугался, что пришпорил лошадь, и, видя это, Ранульф перестал ворчать по поводу оставленных позади придворных роскошеств, прежде ему неведомых.

Спустя несколько дней они подъехали к Лондону, и Корбетт решил оставить Ранульфа с лошадьми в придорожной таверне, а сам нанял ялик, чтобы перебраться на другой берег реки в Вестминстер. На четвертый день после отъезда из Вудстока, около полудня, он шел по дворцу, всем своим существом ощущая опасность и убеждая себя в том, что после грозных событий так бывает всегда. Теперь предстоит выписывать приказы о задержаниях, рассылать письма, регистрировать приговоры, признательные показания, результаты очных ставок. Прибавится работы чиновникам, которым из документов передадутся страх, напряжение, боль. Корбетт старательно избегал взглядов тех из приятелей, которые могли бы вовлечь его в разговор. Он хотел немедленно видеть Барнелла и не желал отвлекаться на ненужную болтовню. К тому же он обратил внимание на то, что старшие чиновники смотрели на него как-то странно и, когда он оборачивался, сами прятали глаза.

Барнелл был у себя, однако велел Корбетту ждать, и прошло несколько часов, прежде чем канцлер послал за ним. В полном облачении Барнелл сидел за столом, заваленным кучей свернутых и расправленных пергаментов. Канцлер поднял голову, когда Корбетт вошел в комнату, и внимательно посмотрел на него из-под полуопущенных век, прежде чем махнул рукой на табурет и налил в кубок густого красного гасконского вина. Корбетт сел, отпил вина и стал ждать, что скажет Барнелл, который теперь не сводил глаз со своего кубка.

— Господин Хью, — сказал Барнелл, ставя кубок на стол, — вы хорошо поработали, очень хорошо. От гнезда изменников ничего не осталось, некоторые умерли под пытками, других повесили. Кое-кому придется потрясти мошной. Пожертвования, знаете ли. Гарантии будущего приличного поведения. О вашей роли в этом деле никогда не забудут. Кстати, — проговорил Барнелл, словно только что вспомнил, — а где господин Хьюберт Сигрейв? Не знаете?

— Сигрейв — изменник, и я казнил его. Он продавал сведения и получал за них большие деньги. Он заслужил смерть!

Канцлер как будто собирался что-то сказать, однако вместо этого стал перебирать на столе документы.

— Там еще была женщина, — медленно проговорил он. — Элис атт Боуи. Ее девичья фамилия Фиц-Осберт. Конный патруль взял ее на пути в Дувр и привез обратно в Лондон.

— И… — услышал себя Корбетт, будто говорил не он, таким холодным и резким был его голос.

— Что «и»? — переспросил Барнелл.

— Женщина! — воскликнул Корбетт. У него громко стучало сердце, словно копыта коня-тяжеловеса. — Женщина! Что сталось с ней?

— А! — отозвался Барнелл, не поднимая головы. — Ее не пытали. Она во всем созналась, а потом прокляла нас. Ее обвинили в измене, убийстве и колдовстве, и она предстала перед Судом королевской скамьи. Элис атт Боуи была признана виновной и сожжена на костре в Смитфилде!

Барнелл умолк, а Корбетт побледнел как смерть, сбылись его ночные кошмары. Хорошо еще, что он почти подготовил себя к такому повороту, а иначе не хватило бы сил сдержаться и не завопить от отчаяния. Корбетт ничего не видел и не слышал. Перед глазами возникали видения одно страшнее другого. В конце концов он услышал покашливание канцлера.

— Хью, мне очень жаль, — сказал канцлер. — Правда жаль. Мне она тоже показалась красавицей. Она оставила вам вот это. — Он положил черную шелковую перчатку на колени Корбетту. — Больше ничего. Ей не пришлось мучиться. — У Барнелла дрогнул голос. — Я… я сам проследил за этим. Перед костром в Смитфилде ей подали чашу с вином, к которому подмешали яд.

Все еще не владея собой, Корбетт, словно издалека, слышал голос Барнелла, но ему было все равно. Комната кружилась перед глазами, во рту пересохло, его тошнило, на него навалилась слабость. Корбетт встал, крепко зажав в руке перчатку. Пока он шел, расталкивая чиновников, которые могли ему помешать, но не произносили ни звука при виде него, в ушах продолжал звучать голос Барнелла.

Выйдя из здания, Корбетт бросился на пристань и там, совсем выбившись из сил, опустился на верхнюю ступеньку разрушенной ветром и дождями лестницы. Он попытался выровнять дыхание, успокоить разбушевавшееся сердце. Элис нет, она умерла, и мир опустел для него. В серо-стальном небе кричала чайка. Корбетт вдохнул слабый аромат, сохранившийся в перчатке, и вспомнил все. Перчатка словно хранила тепло, и он прижался к ней щекой. Еще немного подержав в руках последний подарок Элис, он уронил перчатку в реку, словно редкостный черный цветок. Она закачалась на речной ряби, а потом, подхваченная течением, поплыла прочь. Река как будто заключила ее в свои объятья и понесла в открытое море.

ОТ АВТОРА

Вероятно, читателя заинтересует следующий отрывок из лондонской хроники тех времен, писанная на латыни. Привожу перевод:

«В том году Лоренс Дюкет, лондонский золотых дел мастер, смертельно ранил Ральфа Крепина на Чипсайд-стрит и убежал в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу. Через некоторое время, дождавшись ночи, преступники из числа сторонников упомянутого Ральфа вошли в церковь и убили упомянутого Лоренса, повесив его на железной оконной решетке. Вскрытие показало, что Лоренс совершил самоубийство, в связи с чем его труп за ноги выволокли за городскую стену и бросили в яму. Вскоре некий юноша признался, что был ночью с Лоренсом, а потом сбежал, и правда о преступлении выплыла наружу. На этом основании некая женщина по имени Элис атт Боуи, которая спланировала убийство, была арестована вместе с шестнадцатью мужчинами, и многих из них повесили, а женщину сожгли на костре. Архиепископ Кентерберийский наложил на упомянутую церковь интердикт, по его повелению там были заколочены окна и двери. Труп Лоренса Дюкета вытащили из ямы и похоронили в освященной земле».

Таким образом, Элис атт Боуи существовала на самом деле. Это она собрала шайку, или секту, которая в 1284 году совершила святотатственное убийство в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. В то время Лондон был центром политических смут и волнений, и это преступление вполне могло иметь отношение к тайному политическому заговору. Де Монфор был безжалостно, варварски убит в Ившеме, но и его последователи в дальнейшем совершили не одно убийство. Церковь Сент-Мэри-Ле-Боу действительно оказалась в руках сатанистов. Фиц-Осберт также известен как реальное историческое лицо — некоторое время он пользовался большим влиянием в столице.

Примечания

1

Церковь в Ист-Энде в Лондоне. Слово «боу» (арка, а также лук) в ее названии указывает на то, что церковь построена над подземной нормандской часовней с арочными перекрытиями.

(обратно)

2

Старший советник муниципалитета в Лондоне.

(обратно)

3

Псалом 129.

(обратно)

4

Шотландский народный танец.

(обратно)

5

Нормандский французский язык был официальным языком в Англии в XI–XVII вв.

(обратно)

6

29 сентября.

(обратно)

7

Вечерний звон, сигнал для гашения света и тушения огня.

(обратно)

8

Зд.: вопрос (тт.).

(обратно)

9

Уборная (фр.).

(обратно)

Оглавление

  • ВСТУПЛЕНИЕ
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • ОТ АВТОРА
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Сатана в церкви», Пол Догерти

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства