«Чаша с ядом»

Бернард Найт ЧАША С ЯДОМ Bernard Knight THE POISONED CHALICE 1998

Глава первая, в которой королевский коронер Джон отправляется на место кораблекрушения

В узкой комнате, расположенной на самом верху сторожки у ворот замка Рогмонт, царила тишина. Ее нарушало только грубое чавканье Гвина, приканчивающего последний ломоть черствого хлеба с сыром, оставшихся после второго завтрака доблестной троицы. Еще двое членов отряда коронера хранили полное молчание. Томас, секретарь, прилежно скрипел пером, переписывая материалы вчерашнего следствия по делу лесничего, придавленного упавшим деревом. Сам коронер тайком штудировал последний урок, заданный ему кафедральным каноником, пытавшимся научить его чтению и письму.

Сэр Джон де Вулф сидел, проговаривая про себя латинские фразы. Уперев локоть в стол, он ладонью прикрывал рот, чтобы скрыть от остальных движение губ. Отдав двадцать лет королевской военной службе, он очень трепетно и ранимо относился к собственным попыткам осилить грамоту, опасаясь, что его поведение сочтут не подобающим настоящему мужчине. Томас де Пейн, бывший священник, лишенный духовного сана, но исключительно образованный человек, исполнявший обязанности секретаря, знал об амбициях своего господина и был слегка уязвлен тем, что не ему предложили быть учителем – хотя ему импонировало недовольство, которое испытывал коронер от неспособности прочесть собственные документы. Гвин из Полруана пребывал в полном неведении относительно таких щепетильных вопросов, и поэтому они ничуть его не беспокоили – подобная черта отнюдь не была свойственна рыжеволосому гиганту-корнуолльцу, исполнявшему обязанности стражника и телохранителя коронера.

Умиротворяющая тишина длилась еще какое-то время, нарушаемая лишь тоскливым завыванием ледяного зимнего ветра, врывавшегося во все щели и закоулки замка. Время от времени в комнате раздавалось причмокивание и хлюпанье Гвина, запивавшего еду терпким и кислым девонским сидром из общинного каменного кувшина, не обращая внимания на вязкий, волокнистый осадок на его дне, походивший на морские водоросли в водоеме, затопляемом только во время прилива.

Коронер сосредоточился на аккуратно выписанном словаре, и на лоб его набежали морщины – так он старался уловить хоть какой-то смысл в этих значках, покрывавших пергамент. Его секретарь время от времени исподтишка поглядывал на него, от всего сердца желая своему господину успехов в учебе.

Несчастный Томас был прирожденным учителем и, знай он о бытующей поговорке, то наверняка согласился бы с ней: «Как теленок хочет сосать молоко, так и корова хочет, чтобы ее сосали». Бросая украдкой взгляд на своего господина, он видел перед собой высокого стройного мужчину, излучавшего какую-то мощную, темную силу. У де Вулфа были густые черные волосы до плеч, и хотя не в пример обычной норманнской моде он не носил усов и бороды, его вытянутое лицо покрывала жесткая темная щетина – бритья дважды в неделю для него было явно недостаточно. Кустистые брови оседлали крючковатый нос, скрывая глубокие глазницы, из которых на мир с цинизмом взирали прикрытые тяжелыми веками глаза. Жесткое выражение лица несколько смягчали полные губы, содержавшие намек на чувственность, которую с радостью подтвердили бы его многочисленные поклонницы в Девоне и его окрестностях.

Черный Джон, как иногда называли его в Святой земле, подчеркивал черноту своего обличья выбором одежды. Он редко одевался во что-либо, помимо черного или серого, и его слегка сутулая, высокая, мускулистая фигура часто навевала мысли о хищной птице. Когда он набрасывал на свои мощные покатые плечи черный плащ, некоторые мужчины сравнивали его с огромным вороном, другие же склонны были видеть в нем хищника.

Маленький секретарь в очередной раз опустил глаза, приближаясь к окончанию своего труда по переписыванию дела, когда вдруг их покой оказался нарушен. Не успел он нацарапать гусиным пером сегодняшнюю дату – «второй день декабря месяца одна тысяча сто девяносто четвертого года от Рождества Христова», – как на узкой лестнице, поднимающейся наверх из караульного помещения, раздались шаги и бряцание ножен палаша, ударяющегося о каменные стены.

Крошечная канцелярия, неохотно предоставленная в их распоряжение два месяца назад, была самой тесной и неудобной комнаткой, которую шериф сумел сыскать для них во всем Рогмонте, вознесенной на верх сторожки, встроенной во внутреннюю стену замка. Три головы повернулись посмотреть, кто там покажется на пороге – в простом отверстии, прорубленном в стене и завешенном грубой дерюгой в напрасной попытке уберечься от сквозняков. Мешковина была отброшена, и глазам их предстал сержант-пристав, одетый по обычаю мирного времени в круглый шлем с предохранительной полоской на носу и в длинную тунику с кольчужными наплечниками и поножами. Его перевязь, сработанная из широкой кожаной полосы, поддерживала огромный, неуклюжий меч, болтавшийся на левом боку.

Гвин слез с табурета и выпрямился во весь свой немаленький рост, отчего его голова с взъерошенными рыжими волосами едва не уперлась в потолочные балки.

– Габриэль, будь я проклят! Ты опоздал насчет жратвы, зато у нас еще осталось кое-что выпить.

Дружелюбным жестом он протянул приставу каменный кувшин, и тот отпил из него долгий глоток, обменявшись приветственным кивком с присутствующими.

В гарнизоне замка Габриэль занимал одну из начальственных должностей, оставаясь украшенным шрамами седым ветераном тех же самых битв и войн, в которых сражались в Нормандии, Ирландии и Франции и Джон де Вулф с Гвином, хотя он никогда и не участвовал в крестовых походах в Святую землю. Он был старым приятелем и тайным недругом шерифа, Ричарда де Ревелля, который, к несчастью, являлся его полновластным владетелем и лордом, хотя непосредственным начальником Габриэля оставался Ральф Морин, комендант замка.

Коронер небрежно сунул свой урок латыни под другие пергаменты и откинулся на скамье, водрузив длинные руки на стол.

– Что привело тебя сюда, Габриэль? По-приятельски заглянул отведать нашего сидра?

Сержант приветственным жестом коснулся края шлема. Он уважал Джона де Вулфа и за его рыцарское звание, и за его воинскую доблесть и родословную. Хотя его отношения с отрядом нового коронера нельзя было назвать сухими или официальными, он подчеркнуто стремился не фамильярничать с этим высоким, черноволосым, похожим на ястреба мужчиной, который был вторым по старшинству, после шерифа, судебным начальником в графстве Девон.

– Нет, сэр Джон, я принес послание от сэра Ричарда.

Коронер недовольно поморщился. Его отношения со своим шурином были натянутыми более чем когда-либо из-за разногласий относительно убийства, совершенного в прошлом месяце в Уидекомбе.

Полномочия при отправлении правосудия в преступлениях, повлекших за собой смерть, еще не были точно оговорены между шерифом и коронером, оставаясь яблоком раздора, так что вряд ли можно было рассчитывать на хорошие новости, получая послание от Ричарда де Ревелля. Но тут Джона поджидал сюрприз.

– Шериф передает вам свои наилучшие пожелания, коронер, и спрашивает, не возьметесь ли вы расследовать тройное убийство в Торре?

Черные брови Джона удивленно приподнялись на мрачном челе, отчего старый шрам на лбу сморщился.

– Святой Боже! Неужели он действительно предлагает мне заняться ими? В чем загвоздка, Габриэль?

Старый солдат молча пожал плечами, его изрытое морщинами лицо осталось неподвижным. Он вовсе не собирался вмешиваться в борьбу за власть между сэром Джоном и шерифом, о которой было известно всем и каждому, на чьей бы стороне ни находились его симпатии.

– Не могу знать, сэр, но он не желает ехать туда сам. Он говорит, что слишком занят, ведь через несколько дней в Эксетер прибывает сам Главный юстициарий.[1]

Хьюберт Уолтер, юстициарий и архиепископ Кентерберийский, в настоящее время являлся фактическим правителем Англии, после того как король Ричард отбыл обратно во Францию. Юстициарий должен был прибыть в Эксетер в конце этой недели, и одной из целей его визита должно быть улаживание этого демаркационного конфликта между коронером и шерифом.

Томас де Пейн, горбатый секретарь, сотворил крестное знамение при, упоминании архиепископа – навязчивая привычка, которую он приобрел после отлучения от церкви и которая стала следствием понесенной им психической травмы.

– И что же это за смерти? – требовательно спросил он своим скрипучим и резким голосом, заранее пытаясь прикинуть, сколько же писанины ему предстоит на пергаментных свитках.

Габриэль снял шлем и пригладил узловатой ладонью седеющие волосы.

– Все, что мне известно, это то, что час назад из Торра прибыл посыльный, который сообщил, что прошлой ночью у них объявился монах-отшельник, рассказавший о трех телах, обнаруженных им на берегу моря где-то между Пайнтоном и Торпойнтом. Скорее всего, это утонувшие моряки. Не слишком заманчиво.

Джон фыркнул:

– Нет сомнения, что мой дорогой шурин с радостью оставляет их мне. Несколько мокрых мертвых тел не доставят ему ни славы, ни почестей. Еще какие-нибудь подробности?

– Только то, что этот отшельник является главным свидетелем по делу. Его зовут Ульфстан, и он живет в пещере поблизости от Торра. Мы ничего не слышали о происшествии ни от Уильяма де Брюера, владельца поместья, ни от его управляющего.

Коронер раздраженно прищелкнул языком.

– Мы ничего не узнаем от лорда Уильяма, он всегда в отъезде, занимается политическими интригами, а поместьями управляет его младший сын, тоже Уильям. – Он с размаху опустил на стол свою большую ладонь. – Одному Богу известно, как при таких скудных сведениях я должен исполнять вверенные мне Его Величеством обязанности по отправлению правосудия!

Ладонью размером с небольшой окорок Гвин вытер усы, свисавшие по обеим сторонам его рта и подбородка наподобие рыжих занавесок.

– И что нам полагается с этим делать, Габриэль?

– Сэр Ричард обращается к коронеру с просьбой отыскать монаха и далее действовать по своему разумению. Он уделил этой проблеме очень мало своего драгоценного времени.

Де Вулф поднялся на ноги, его серо-черная фигура нависла над разбросанными по столу документами.

– Скоро полдень. Мы можем успеть туда к полуночи, так что в путь. – Он снял свой тяжелый плащ из волчьих шкур с деревянного крючка, вбитого между камнями стены, поднял с пола меч в ножнах и первым начал спускаться по лестнице.

Уже сгущались ранние зимние сумерки, когда неразлучная троица приближалась по дороге, идущей вдоль побережья, к деревушке Пайнтон, до которой оставалось не больше мили. Коронер восседал на массивном мышастом жеребце по кличке Бран – списанном строевом коне с поросшими шерстью ногами. Следом за ним на большой коричневой кобыле двигался Гвин, Томас, сидя в дамском седле, трусил на маленьком, но жилистом и выносливом пони.

До самой прошлой недели маленький секретарь ездил на древнем муле, но во время расследования дела де Бонневиля, когда им приходилось совершать продолжительные поездки по всему Дартмуру, медлительность мула привела его господина в такое неистовство, что тот приобрел Томасу недорогого пони, купленного на деньги, изъятые у осужденных на казнь преступников.

Тропинка вилась совсем рядом с красными скалами и многочисленными узкими ущельями, которые образовывали бухты и бухточки с отвесными склонами вдоль всего побережья к югу от реки Гайн. Слева лежало море, серое и неприветливое, покрытое, насколько хватает глаз, пенными барашками, которые срывал с верхушек волн резкий восточный ветер.

Теперь они направлялись в глубь материка, двигаясь через возвышенную, покрытую скалами часть Торпойнта в сторону лежащей в низине песчаной береговой линии, обрамлявшей широкую бухту, мимо Пайнтона к рыбацкой деревне Бриксхем, находящейся в отдалении. Их целью являлось поселение Торр, небольшая деревушка в четверти мили вглубь от побережья к северной оконечности Торбея.

– Где мы будем искать этого чертового парня? – проворчал Гвин, плотнее запахивая вокруг шеи воротник своего плаща из грубой шерсти: уж очень пронизывающим был встречный ветер. На голове у него был кожаный башлык с наушниками, завязанный под подбородком. Кустистые усы еще как-то прикрывали лицо, но голубые глаза его слезились, а из носа на холодном ветру текло ручьем.

– Он должен обретаться в этой пещере неподалеку от Торра, в той самой, где в земле видны кости старых животных, – ответил Джон. – Я бывал там мальчишкой, когда мы с отцом ездили покупать овец в Пайнтоне. – Он хорошо знал эту часть Девона, поскольку родился и вырос в Стоук-на-Тайнхеде, деревне, расположенной примерно на полпути отсюда к дельте Тайна, где его мать и брат все еще содержали поместье. Собственно, сегодня они даже завернули туда ненадолго, чтобы перекусить и немного отдохнуть.

Уже стемнело, когда они достигли Торра, и их глазам открылись беспорядочно разбросанные хижины и одноэтажные домики, принадлежащие одному из поместий (маноров) Уильяма де Брюера. На краю возвышалась обветшалая деревянная церквушка, а за ней выстроились в ряд несколько небольших ферм, приютившихся под обрывистым склоном. В нескольких сотнях ярдов вниз по склону неровными рядами теснились рыбацкие лачуги, тянувшиеся до самого берега, где красный крупный песок перемежался скалистыми выступами. В сгущающихся сумерках они осадили лошадей, и Гвин спешился, чтобы отыскать местного управляющего или судью и потребовать права на ночлег. Это означало, что они получат место на земляном полу у очага, где смогут закутаться в свои плащи и отдохнуть, – вполне привычное дело для таких бывалых вояк, как Гвин и его господин, хотя сделанный совсем из другого теста бывший священнослужитель с опаской предвкушал подобную перспективу.

Тяжело ступая в развевающемся поношенном плаще, корнуоллец возвратился к своим спутникам и вскарабкался на лошадь.

– Староста сейчас где-то на берегу, но я сказал этой неряхе-шлюхе, которая приходится ему дочерью, что мы вернемся позже, чтобы поесть и поспать. Она говорит, что до пещеры отсюда примерно с милю.

– Я сам знаю, где она находится, – резко бросил Джон, поворачивая Брана и пуская его вскачь вверх по холму.

Над головами у них быстро скользили тучи, подгоняемые последними порывами стихающего урагана, который надвинулся с юго-востока и продолжался уже целых три дня. В наступающих сумерках они прокладывали путь мимо лоскутных полей и пастбищ, пока наконец не достигли девственного низкорослого леса, сплошным массивом покрывавшего мыс, за исключением тех мест, где в каменистой почве рос только папоротник-орляк. Они наткнулись на хорошо утоптанную множеством ног тропинку, уходившую куда-то в темноту, и Джон, который с детства достаточно хорошо помнил здешние места, смог вывести свой маленький отряд в небольшую долину, спускавшуюся к морю с восточной стороны мыса. Мерцающий свет привел их к подножию невысокого утеса, скрывавшего вход в лабиринт многочисленных пещер, изрезавших тело холма.

Когда они продирались сквозь низкорослый кустарник, Гвин хриплым басом, напоминавшим, скорее, рев разъяренного буйвола, окликнул отшельника. Эхо его крика отразилось от утеса, и вскоре издалека донесся ответный клич. Из мрака вниз по склону со стороны пещеры вынырнула темная фигура.

– Это ты Ульфстан, который сообщил о трупах? – прокричал коронер.

Отшельник, в неверном свете умирающего заката показавшийся им неряшливо одетым стариком, вплотную подошел к серому жеребцу.

– Пойдемте к моему очагу, подальше от этого пронизывающего ветра, и я расскажу вам все, что знаю. – Он махнул рукой в сторону утеса, призывая спутников следовать за ним, и первым тронулся в обратный путь.

Они спешились и привязали животных к кустам, которые росли на глинистом откосе пониже скалистого навеса, а затем двинулись вереницей за Ульфстаном. У самого входа в пещеру отшельник соорудил стену из камней, не скрепленных раствором, за которой и обитал в совершеннейшей нищете и убогости. И хотя Джона трудно было назвать неженкой, даже он был рад тому, что полумрак скрывает большую часть жалкого жилища Ульфстана, запах которого внушал наихудшие подозрения.

Огарок сальной свечи тускло мерцал на грубом подобии стола, сложенного из плоских камней, и света его хватало только на то, чтобы осветить лицо отшельника, когда он опустился на корточки рядом. Да и его почти полностью скрывали неухоженные борода и волосы грязно-коричневого цвета с проблесками седины. На нем была подвязанная вокруг пояса обтрепавшейся веревкой длинная бесформенная накидка из грубой шерсти, от которой воняло так, словно в последний раз ее стирали в давно забытые времена Римской империи.

– Ну же, святой человек, что здесь произошло? – нетерпеливо полюбопытствовал сэр Джон, горя желанием убраться из этой дыры как можно скорее.

– Мертвые, коронер. Я видел троих, но их много больше, думается мне. – Он провел рукой по голове в бесполезной попытке расправить свалявшиеся в колтун волосы. – Вчера утром я был на берегу неподалеку от Торра, искал устриц в лужах, когда увидел мужчин из деревни, собирающих плавник на линии прилива. Подойдя поближе, я заметил, как другие хоронили троих чуть повыше уровня наивысшего подъема воды.

Голос Ульфстана был нежным и мягким, полной противоположностью его запущенной и дикой внешности. Чувствительный более других, Томас поразился тому, что должно было случиться с этим человеком и что привело его в столь унылое и убогое изгнание.

Голова же Гвина была занята более насущными вопросами.

– Они ведь утонули, так?

– Думаю, что двое – да. Это было явное кораблекрушение, судя по обилию досок и обломков рангоутного дерева на песке. Но у одного были такие раны, что я подумал, что его здорово избили.

– Это почему? – спросил Джон.

– У него в волосах запеклась кровь, а на виске зияла рана.

Де Пейн, пользовавшийся любой возможностью блеснуть своими познаниями, перебил отшельника:

– Он мог удариться головой о камни, падая с разбитого корабля, или же его подхватил и бросил на скалы прибой.

Ульфстан улыбнулся:

– Тогда вода смыла бы кровь – а голова у него была так густо измазана ею, что он, должно быть, истекал кровью уже находясь на берегу.

Секретарь, испытавший некоторый конфуз, вдруг неведомо почему осенил себя крестным знамением:

– А отчего ты взял на себя труд сообщить об этом священникам, а не шерифу или приставу, как обязан был поступить? – поинтересовался коронер, с подозрением относившийся к любому сотрудничеству общественности с властью.

Отшельник выглядел обеспокоенным.

– Не только из-за ран, брат, но еще и потому, что деревенские жители Торра – сущие разбойники. Вчера они показались мне еще более гнусными и хитрыми, чем обычно, и постарались прогнать меня с берега, едва я начал проявлять интерес к тому, чем они занимались.

– Каким образом?

– Я разглядел несколько бочек под кустами над береговой линией, и повозка, запряженная быками, увозила целую телегу досок, под которыми было что-то припрятано. После того как они прогнали меня прочь, совесть моя не давала мне забыть о погибших людях, поэтому я и обратился за советом к братьям во Христе, которые осели неподалеку. Они серьезно отнеслись ко мне и направили посланца к шерифу.

– Кто эти братья? – спросил Томас, в котором пробудился религиозный интерес. Хотя и бесславно изгнанный из рядов духовного сословия, он по-прежнему тосковал о своей прежней жизни, ища любого повода вернуться к ней снова.

– Это небольшая группа Белых каноников, приглашенных лордом Уильямом для возведения аббатства на земле, которую он намеревается им отвести повыше береговой линии. Это всего лишь передовой отряд, они живут в деревянных кельях, но их Орден премонстратензианцев намеревается через год или два построить на этом месте монастырь.

– Никогда не слыхал о таких! – угрюмо бросил Гвин. Он не испытывал особой любви ни к священникам, ни к монахам.

– Они последователи Святого Норберта и прибыли помолиться за душу короля Генриха и его сына, нашего нынешнего владыки Ричарда Львиное Сердце.

– Он еще не умер, хвала Господу, – возразил Джон.

Ульфстан снова улыбнулся своей мягкой улыбкой.

– Все мы там будем, сын мой. Уильям де Брюер так щедро раздает свои земли ради спасения собственной души и чтобы воздать благодарение за счастливое и благополучное возвращение своего сына из заточения в Германии.

Уильям-младший оказался в числе заложников, направленных в качестве обеспечения выплаты колоссальной суммы (сто пятьдесят тысяч марок), которую необходимо было внести за освобождение короля Ричарда, чье пленение под Веной все еще вызывало у Джона душевные терзания: они с Гвином входили в отряд личной стражи короля, но все-таки не смогли уберечь его от плена. Впрочем, к нынешней проблеме все это не имело никакого отношения.

Гвин сдвинул на затылок кожаный шлем, чтобы почесать свою рыжую шевелюру.

– Так ты думаешь, что они грабили оставшееся после корабля добро?

Ульфстан кивнул.

– Может, не только грабили, но и заодно избавлялись от свидетелей. Я даже не стал бы отвергать возможность того, что они же и подстроили крушение, с фальшивыми сигнальными огнями и прочим, хотя погода была мерзкой и корабль мог затонуть сам по себе, особенно на подветренном берегу, под ураганным ветром с востока.

– У тебя нет никаких догадок о том, что это мог быть за корабль? – спросил коронер.

Старик отрицательно покачал головой, и Томас поспешно сделал шаг назад, боясь, что какая-нибудь вша долетит до него.

– Я ничего не видел, кроме расщепленных досок на песке.

Пожалуй, Ульфстан больше ничего не мог им сообщить, и с некоторым даже облегчением коронер приказал возвращаться к лошадям. К этому времени свет дня уже почти померк, и они медленно ехали по тропе, ведущей в деревню, освещенной тусклым светом луны, которая то скрывалась, то вновь появлялась из набегавших рваных облаков.

– Похоже, старик уверен в том, что говорит, пусть даже он и со странностями, – проворчал Гвин недовольным басом, в обычной для него манере.

– Он явно на ножах с деревенскими жителями – вероятно, какая-то старая вражда. Но его история очень похожа на правду, – ответил Джон, очертания серой фигуры которого почти полностью сливались с окружающей темнотой.

Томас, не желая оставаться в стороне от разговора двух крупных мужчин, подал голос сзади:

– В данном случае предписание коронера имеет двойную ценность, – заявил он.

– Что ты такое несешь, карлик? – прорычал Гвин. Он притворялся, что презирает бывшего священника, хотя при необходимости, не колеблясь, отдал бы за него жизнь.

– Вероятное убийство, и совершенно определенное крушение на море, – пояснил секретарь. – Все это однозначно подпадает под юрисдикцию коронера.

– Это уже приходило мне в голову, – саркастически бросил де Вулф.

– Почему тебя заставляют заниматься кораблекрушениями, да поможет нам святая Мария? – недоуменно спросил корнуоллец.

– Все это часть плана Хьюберта Уолтера для пополнения королевской казны. За последние несколько лет мы недосчитались слишком большой суммы денег, причитающихся королю. Шерифы-мошенники и лорды–правители поместий внесли свой вклад в то, что королевский кошелек нынче отощал.

– И все-таки, почему кораблекрушения?

– Все, что выносит волной на берег королевства, традиционно считается принадлежащим короне.

– Включая королевских рыб – китов и осетров, – вставил всезнайка Томас.

– К черту рыб! Эти воры, деревенские жители, крадут с разбившегося корабля все мало-мальски ценное, все, что должно было пойти в сокровищницы короля. Как я заметил, шериф ни словом не обмолвился об этом, упомянув только трупы, которые не представляют никакой ценности.

– Может, он просто не знал, – рассудительно заметил Гвин.

В этот момент в разрыве между тучами показалась луна, и путники воспользовались представившейся возможностью ускорить движение по тропинке. Здесь, в непосредственной близости от моря, лес был низким и редким, его истрепали и склонили к земле ветры с Ла-Манша, несущие на материк пропитанный солью морской воздух. Через несколько минут они вновь достигли Торра, сквозь незастекленные окна немногих хижин, кое-как загороженные от пронизывающего ветра, наружу пробивался слабый свет.

– Уже слишком поздно, чтобы предпринимать что-либо прямо сейчас, когда так стемнело, – проворчал Джон. – Пора устраиваться на ночлег, а завтра приступим к делу с утра пораньше.

Гвин повел их вдоль двойного ряда лачуг, которые, собственно, и представляли собой деревню, мимо церкви и принадлежавшего ей амбара. В призрачном лунном свете смутно виднелись только очертания больших домов. Напротив амбара приютилась хибара, лишь немногим больше остальных, но с такой же соломенной крышей, поросшей травой и мхом. Дымовой трубы у нее не было, и дым шел прямо из-под карниза.

На стук копыт их лошадей, на порог дома вышел Аэльфрик, деревенский староста. Лошадей поручили заботам его младшего сына, который повел их под навес с тыльной стороны дома, чтобы распрячь, напоить и дать овса. Прибытие королевского чиновника, пусть и незваного, автоматически требовало, чтобы служащие поместья оказали ему гостеприимство, даже если новомодная должность королевского коронера и вызывала у них недоумение.

Староста кое-что слышал о том, что юстициарий Уолтер, как поведал ему дворецкий поместья, от имени короля возродил старинную саксонскую должность коронера. В сентябре Генеральная выездная сессия судейской ассамблеи в Кенте постановила, что в каждом графстве следовало назначить трех рыцарей и секретаря, чтобы они «отправляли судебные дела от имени короны». Если бы он был столь же образован, как Томас, то знал бы, что по-латыни это называлось custos placitorum coronae, от чего и произошло название «коронер». Отправление судебных дел подразумевало регистрацию всех юридических действий, таких, как наложение штрафов, ловля беглых каторжников, расследование внезапных и противоестественных смертей, принятие покаяния ищущих убежища, конфискация имущества повешенных разбойников, а также массу всяческих иных, которые следовало представить на рассмотрение королевских судей, периодически посещавших каждое графство для решения накопившихся юридических вопросов.

Аэльфрик не разбирался в этом. Он был намного старше тех, кого обычно назначали деревенским старостой. Вольный человек, вдовец, он жил вместе с калекой дочерью, которая и вела хозяйство. Двое его сыновей обрабатывали принадлежащий ему небольшой участок земли и нередко нанимались работниками в поместье лорда.

Именно его дочь и принесла отряду коронера бульон и хлеб из муки грубого помола, который они ели, усевшись вокруг очага в центре земляного пола. В комнате совсем не было мебели, если не считать груды папоротника и соломы у стены, покрытой жесткими одеялами, служившими постелью для всего семейства.

– Я-то думал, что староста может позволить себе стол и пару стульев, – пробурчал Гвин, жадно слизывая последние капли супа с покоробленной деревянной миски.

Аэльфрик в очередной раз оставил их одних, якобы под предлогом проверить, как там лошади, а женщина скрылась под навесом, сооруженном с другой стороны дома, – эта часть дома служила ей и кухней, и маслобойней. Дойная корова была привязана в дальнем конце длинной комнаты, за загородкой из прутьев, которая отделяла жилую комнату от хлева, будучи, однако, не в состоянии оградить постояльцев от одуряющего запаха свежего навоза.

Деятельный ум сэра Джона был занят другими вещами, не имевшими никакого отношения к удобствам и комфорту.

– Эта жалкая деревушка расположена ближе всего к месту крушения, так что они волей-неволей участвуют в этом деле, – произнес он. – Томас, у тебя лучше всех получается выведывать тайны, так что отправляйся наружу, как только покончишь с этой коркой хлеба, и постарайся узнать хоть что-нибудь.

Маленький секретарь, польщенный верой его господина в шпионские возможности своего подчиненного, бросил в рот последние крошки и выскользнул за дверь. Его узкое личико и длинный нос подрагивали от возбуждения – еще бы, ему представилась возможность сделать что-то для своего коронера. Хотя двое других членов отряда обычно обращались с ним с нескрываемым презрением, он испытывал привязанность к сэру Джону, главным образом, оттого, что тот спас его от позора и нужды. Всего какие-то два месяца назад Томас де Пейн, младший сын захудалого рыцаря из Гэмпшира, служил в должности учителя-священника в кафедральном соборе Винчестера и имел небольшой приход по соседству, который и приносил ему средства к существованию. Но затем он был дискредитирован и изгнан из лона церкви по обвинению в домогательстве одной из своих юных прихожанок. Хотя бедняга и уверял, что девица намеренно ввела его в грех, его лишили духовного сана, дохода и жилья. Он влачил полуголодное, жалкое существование, перебиваясь тем, что составлял письма для купцов, пока Джон не взял его к себе секретарем. Пусть Томас был горбатым – следствие перенесенной в детстве чахотки – зато его живой ум и несомненная доблесть в обращении с письменным словом компенсировали недостатки его внешности.

После того как Томас ушел, увечная и хромая дочь старосты тихонько вошла к ним, неся в руках жбан домашнего эля собственного изготовления и простые глиняные кружки. Коронер и его стражник налили себе пива и уселись возле огня, который слабо тлел в вырытом в земляном полу углублении посередине комнаты. Единственный свет исходил от угольев, поскольку женщина задула фитиль, плававший в плошке, чтобы сберечь драгоценное подобие сальной свечки.

– Куда подевался наш приятель? – с подозрением спросил Гвин. – Что-то чертовски долго он проверяет нескольких лошадок.

– А я думаю, что он улаживает кое-какие делишки на побережье. – Черные брови коронера сошлись на переносице, когда он принялся размышлять о возможных неблаговидных поступках своих соотечественников.

– Я могу убедить его ответить на несколько вопросов, когда он вернется, – предложил гигант-корнуоллец, с угрозой показывая сжатый кулак. Он оставался с сэром Джоном в течение вот уже многих лет, исполняя обязанности стражника и телохранителя: Гвин был слишком незнатного происхождения, чтобы надеяться когда-либо стать эсквайром. Будучи рыбаком в деревушке Полруан на дальнем западе, у впадения в море реки Фауви, он успел принять участие в нескольких войнах в качестве наемника, пока Джон де Вулф не взял его к себе.

Де Вулф, не лишенный чувства юмора, покачал головой в ответ на предложение Гвина применить силу.

– Я просто приму его версию случившегося. А утром мы посмотрим сами, впрочем, они будут лгать и под присягой, если им это выгодно.

Когда некоторое, время спустя Аэльфрик, вернулся домой, коронер коротко приказал ему изложить всю историю в подробностях. Присев на корточки подле огня, староста плотнее запахнулся в поношенную овчину, чтобы уберечься от сквозняков, которые свистели сквозь щели плохо пригнанной двери и ставен.

– Вот уже три дня, как Господь наслал на нас этот ураган, – проворчал он, наливая себе в кружку пива, сваренного дочерью. – Позапрошлой ночью – это было воскресенье, мы ходили в тот день в церковь – ветер дул так, словно наступил конец света. А утром на берегу мы нашли обломки и тела.

– Сколько именно тел и кто их нашел! – требовательно спросил Джон.

– Три тела, лежавшие на верхней границе прилива среди обломков досок и остатков такелажа, среди скал Ливермеда. А первым их увидел Освальд, рыбак, который живет в хижине у самой кромки воды.

– Мне нужно поговорить с ним: если он первым обнаружил их, то должен был сообщить об этом немедленно.

Аэльфрик тупо взглянул на него, его отвисшая нижняя губа обнажила желтые гнилые зубы.

– А он так и сделал! Он сразу же пришел ко мне и рассказал, – возразил старый сакс.

– А ты передал его рассказ своему лорду или его дворецкому в поместье?

Согласно новому уложению, нежелание отдельных личностей или всей общины следовать букве закона каралось штрафом, и это подпитывало истощившуюся королевскую казну. Одним из таких нарушений считалось несоблюдение сложного набора правил в случае обнаружения мертвого тела и сохранения его в неприкосновенности до прибытия коронера, который должен был осмотреть труп и провести дознание.

– Но вы же здесь, коронер. Вас уведомили при первой возможности.

– Но только не благодаря тебе, староста! Нам пришлось положиться на законопослушность отшельника и Белых каноников. Это может обойтись тебе и твоей деревне в несколько марок.

Аэльфрик застонал:

– Мы здесь бедны – земля не родит богатого урожая в такой близости от соленой воды. И рыбная ловля совсем не такая обильная, как в Бриксхэме, на том берегу залива.

Джон оставил без внимания знакомые жалобы на бедность. В Англии все стали бедными с того дня, как Львиное Сердце выжал их досуха для организации Крестового похода и затем для выплаты выкупа, а теперь еще надо было платить за войны с Францией, чтобы вернуть земли, потерянные его братом Джоном, пока Ричард пребывал за границей.

– Как отшельник оказался замешанным в это дело? – спросил Гвин, подбрасывая в костер новое полено.

– Ульфстан приходит на берег, чтобы собрать плавник и поискать устриц в лужах. Он оказался там вскоре после того, как Освальд нашел мертвецов и мы стали хоронить их в песках. И, раз уж он там оказался, мы решили, что он может заодно и прочесть над ними молитву, чтобы отпустить им грехи, пусть даже он и не принадлежит к Святому ордену.

– А почему вы не позвали своего приходского священника? Он находится здесь в том числе и для этого.

В полумраке было заметно, как староста поежился.

– Он плохо чувствовал себя в тот день, коронер.

– Был пьян, ты хотел сказать, – оскалился в зловещей ухмылке Гвин, который вообще был невысокого мнения обо всех священнослужителях, включая Томаса де Пейна.

– Захоронение тел до того, как я успел осмотреть их, – это тоже нарушение, которое влечет за собой штраф, – сурово промолвил коронер.

– Мы не знали этого, сэр, – взмолился староста. – И мы не могли оставить их лежать на берегу там, где нашли. Во-первых, с луной прилив поднимается выше. И сегодня их уже наверняка унесло бы обратно в море.

Джон усмотрел в этом резон, но ничего не сказал.

– Откуда же мы можем знать, что они утонули? – строго спросил Гвин.

Аэльфрик посмотрел на него так, словно тот был несмышленым ребенком.

– А отчего еще могут умереть моряки, потерпевшие кораблекрушение? – спросил он. – Когда мы их поднимали, изо рта у них полилась вода.

– Руководства по определению утопленников не существует! Брось сухой труп в мельничный пруд, и труп наполнится водой. Ты видел пену у них в ноздрях и во рту?

Староста кивнул головой, явно обрадовавшись такому наводящему вопросу.

– Да, у одного из них. Молодой парень, совсем еще юноша.

Джон прервал их:

– Ты имеешь представление, что это мог быть за корабль?

Аэльфрик покачал головой, его грязные седые волосы на мгновение скрыли сухое, изможденное лицо.

– Там были доски и остатки такелажа, а еще несколько разбитых бочек. На одной из досок было что-то вырезано, но здесь никто не умеет читать, креме священника, – а я говорил вам, что он плохо себя чувствовал.

Собственная неграмотность Джона помешала ему презрительно отозваться о неспособности деревенских жителей определить название судна.

– Может, на берег вынесло какой-нибудь груз? Удалось спасти какие-нибудь товары?

Деревенский староста воздел руки в универсальном жесте отрицания.

– Одни обломки, сэр. У кромки воды валялось много сушеных фруктов, но их испортили вода и песок, так что они не годились даже на корм свиньям.

– А что там с этими бочками? – потребовал ответа Джон.

Староста отхлебнул большой глоток зля, прежде чем ответить.

– Я никогда не видел винных бочек, коронер, но я знаю, что у нашего лорда на Рождество два года назад была одна такая. Эта гнутая бочарная клепка вполне могла принадлежать одной из разбитых бочек, хотя я слышал, что эти французские фрукты тоже перевозят в бочках.

Аэльфрик смог немногое добавить, и вскоре все они уже спали на охапках папоротников: староста с дочерью и сыновьями – у одной стены, сэр Джон со своими спутниками – у другой, чтобы оказаться как можно дальше от вони, исходящей из коровника.

Перед тем как заснуть, коронер еще раз мысленно перебрал проблемы, с которыми ему пришлось столкнуться. Он надеялся, что его секретарю удастся разузнать больше того, что они выудили из старосты. Джон с уважением относился к уму и проницательности бывшего священника, точно так же как и завидовал его умению обращаться с книгой и письменным слогом, но, будучи в душе солдатом, он не мог не презирать хилое телосложение и малодушие своего маленького секретаря. Он взял его к себе в отряд по настоятельной просьбе своего друга Джона де Алекона, одного из немногих высших сановников церкви, к которым коронер испытывал уважение.

– Он – мой племянник, да простит меня Господь, – сказал священник. – Моя сестра никогда больше не заговорит со мной, если я допущу, чтобы бедный малый умер с голоду. Он виртуозно обращается с пером и папирусом, даже при том, что имеет обыкновение запускать руку под юбку молоденьким девицам.

И когда возникла необходимость нанять кого-либо, кто мог хорошо читать и писать и не испытывать адских мук, выводя закорючку вместо собственной подписи, то Джон счел неразумным упускать подвернувшуюся возможность. Так что отныне Томас получал жалование два пенса в день и пользовался привилегией спать на собственном тюфяке в помещении для слуг в доме каноника, находившемся на территории собора.

Мысли коронера переключились на извечную болезненную тему. Его супруга Матильда приходилась сестрой шерифу. Женатый на ней вот уже шестнадцать лет, он достиг гармонии в браке благодаря своему почти постоянному отсутствию в доме из-за участия во всевозможных войнах. Но с тех пор, как в прошлом году он вернулся из злополучного крестового похода в Святую землю вместе с Ричардом Львиное Сердце, Джон прочно застрял в Эксетере вместе с Матильдой.

Поскольку у обоих супругов имелись свои недостатки, их отношения неуклонно ухудшались: они почти не разговаривали друг с другом, делая исключение лишь для того, чтобы обменяться взаимными упреками. Тем не менее Матильда приняла самое непосредственное участие в назначении Джона на эту должность, воспользовавшись влиянием своей семьи при неохотном содействии брата и его высокопоставленных церковных друзей, хотя, естественно, главной движущей силой ее поступков было стремление стать супругой важного королевского сановника.

Джон не мог решиться сразу дать согласие занять эту должность, хотя прочные военные связи с королем и его солдатом-юстициарием Хьюбертом Уолтером, делали его одним из наиболее вероятных кандидатов на этот пост. Однако, как только свободные граждане и члены парламента от Эксетера, поддавшись убеждению шерифа Девона, проголосовали в пользу создания института коронеров, Матильда сделала все от нее зависящее, чтобы ее брат преодолел свою неприязнь к ее мужу и поддержал его назначение. Де Ревелль и сам только-только успел вступить в должность шерифа, после того как на многие месяцы был отлучен от этого поста за связи с участниками восстания принца Джона. Хитроумный младший братец короля Ричарда воспользовался тем, что его брат, Львиное Сердце, находится в заточении в Австрии, и попытался захватить трон, но эта попытка окончилась сокрушительным поражением его сторонников.

Сначала планировалось назначить в графстве Девон трех коронеров, но к сентябрю удалось заполнить только две вакансии. В чем-то это объяснялось тем, что должность коронера не оплачивалась из королевской казны, а работа предстояла огромная, да еще в такой обширной и дикой местности. Собственно говоря, юстициарий даже издал указ, согласно которому должность коронера могли занимать только представители рыцарского сословия с доходом не менее двадцати фунтов год. Юстициарий исходил из предположения, что такие люди окажутся достаточно состоятельными и не станут присваивать деньги, предназначенные для королевской казны, как поступало большинство шерифов.

Вторым рыцарем был Роберт Фитцгоро, в обязанности которого входило отправление правосудия в сельской местности, главным образом на севере и западе графства, тогда как Джону достался Эксетер и более заселенный юг. Но за две недели до вступления в должность Фитцгоро упал с лошади на охоте и умер, оставив, таким образом, Джону в наследство весь Девон.

Хотя Матильде и удалось выдвинуть супруга в верхние эшелоны высшего общества графства, теперь она начала жаловаться на то, что обязанности коронера вынуждают его постоянно пренебрегать своим домом и ее обществом. Джон же вскоре обнаружил, что ему нравится его новая работа, более того, она позволяла ему избегать своей жены почти так же успешно, как и тогда, когда он принимал участие в бесконечных войнах. Она также давала ему полную свободу навещать своих многочисленных любовниц, особенно Несту, очень живую вдовушку из Уэльса, которая держала в Эксетере постоялый двор под названием «Буш».

Последней его мыслью перед тем, как благословенный сон сморил его в этом благоухающем жилище, был предстоящий через несколько дней визит Главного юстициария в Эксетер. Джон хорошо знал его, поскольку в Палестине Хьюберт Уолтер был первым заместителем Ричарда, и именно его король оставил во главе английской армии, после того как сам отплыл домой в сопровождении эскорта, в который входил и Джон.

Но свой грядущий приезд в Эксетер Хьюберт намеревался совершить в ранге главы англиканской церкви: за военные заслуги и талант администратора король назначил его архиепископом Кентерберийским.

И вот теперь, когда архиепископ наконец собрался с опозданием посетить свои епархии, он для начала намеревался завернуть в гости к Генри Маршаллу, епископу Эксетера и брату Уильяма Маршалла, самого могущественного барона в округе. Формально визит посвящался делам сугубо духовным, но на первый план неизбежно должна была выйти политика, а не исцеление заблудших душ в этой части королевства.

Но прежде чем Джон успел в сотый раз прокрутить в голове все эти соображения, сон неожиданно завладел им. Он негромко засопел, и ему снились мягкие руки и пышная грудь Несты.

Примерно в то же самое время, когда сэру Джону снилась его обожаемая любовница, его низкорослый секретарь заставлял себя пить, чего ему вовсе не хотелось, в сарае, который служил пристанищем деревенскому священнику.

За то короткое время, что он провел в свите коронера, Томас успел узнать, что одним из самых лучших источников информации о местных интригах всегда были тамошние священники. Как правило, ими зачастую оказывались бедные викарии: их отправляло в деревенские церкви уклоняющееся от отправления своих обязанностей привилегированное духовенство, которое наслаждалось жизнью и почти никогда не появлялось в собственных приходах. Оно предпочитало комфортабельное проживание в кафедральных городах, выплачивая скудное вспомоществование полуграмотным священникам за то, что те выполняли его обязанности.

Поэтому от лачуги старосты секретарь коронера сразу же направился к церкви, для чего ему пришлось перейти через утопающую в грязи дорогу, которая служила деревенской улицей. Дом Господень в Торре представлял собой второе по величине здание в деревне, а располагавшийся по соседству церковный амбар значительно превосходил его по размерам. Томас разглядел соломенную крышу церкви с простым деревянным крестом, лунный свет в просвете между быстро бегущими облаками хорошо освещал его. Подойдя ближе, он заметил с тыльной стороны здания пристройку, построенную из необработанных грубых деревянных досок. Сквозь трещины в ставне пробивались слабые лучики света, которые сказали ему, что священник, отправляющий службу в этом захудалом приходе, был на месте.

Спотыкаясь о разбросанный на тропинке мусор, де Пейн добрался до двери и забарабанил по грубым доскам. После продолжительной паузы он возобновил стук. На этот раз внутри послышалось чье-то невнятное бормотание, и неверными шагами к двери приблизился священник. Он приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы подозрительно посмотреть в узкую щелочку: он не привык к визитам своих прихожан после наступления темноты, да и вообще в любое другое время, принимая во внимание ту нищету и заброшенность, в которой он прозябал.

Для таких случаев у Томаса уже была разработана специальная методика. Он быстро подтвердил свой религиозный статус, пробормотав на хорошей латыни подобающее приветствие и осенив себя крестным знамением. Озадаченный пастор, уже изрядно навеселе, с трудом распахнул дверь, пробурчав что-то невразумительное, что секретарь счел за приглашение войти.

Де Пейн протиснулся внутрь и обвел взглядом комнату, освещенную тусклым светом единственной свечи, явно оставшейся после возжигания на алтаре. Как и в жилище старосты, здесь почти совсем не было мебели, если не считать старого табурета для дойки, заменявшей стол каменной плиты, водруженной на два булыжника, и охапки соломы в углу, накрытой рваной рогожей, которая служила священнику постелью. В очаге в центре комнаты дотлевали угли, окруженные грязными горшками. Самыми заметными предметами были большой кувшин, стоявший рядом с табуреткой, и грязная глиняная кружка, наполненная красноватой жидкостью.

Чтобы усыпить подозрения, которые могли появиться у священника, Томас пустился в разглагольствования, заявив, что он – личный капеллан нового коронера, прибывшего для расследования смерти моряков, выброшенных на берег. Он заверил одурманенного винными парами местного служку, что он, Томас, прибыл сюда не для того, чтобы убивать его или завладеть его несуществующим имуществом. Тот дружелюбно махнул рукой в сторону табуретки, приглашая сесть, всунул еще одну грязную кружку ему в руку и налил в нее ярко-красной жидкости из кувшина. После чего сам со вздохом плюхнулся прямо на пол.

– Выпьем, брат, за встречу, – заплетающимся языком провозгласил он.

Томасу не пришлось долго ломать голову над тем, откуда у нищего священника образовался неограниченный запас хорошего французского вина: ответ казался очевидным, и он понял, что уже кое-чего достиг в своей шпионской операции, предпринятой на благо его господина. Он сделал вид, что пьет с жадностью, хотя спиртное его совершенно не интересовало. Воспользовавшись случаем, когда хозяин не смотрел в его сторону, он выплеснул большую часть своего напитка в камыш на полу. Томас намеревался сохранить ясность рассудка, чтобы уговорить священника поделиться с ним секретом об источнике своих запасов. Разговор, впрочем, оказался малопродуктивным. Священник, жалкое подобие человека, с желтой кожей и налитыми кровью глазами, впал в мрачное состояние духа. Оставалось только гадать, было ли это следствием долгих лет, проведенных в ссылке в забытой Богом деревушке, или результатом хронического алкоголизма. Томас рассудил про себя, что же было следствием, а что причиной: то ли священник пил оттого, что застрял здесь, то ли его сунули в эту дыру из-за чрезмерного пристрастия к спиртному. Как бы то ни было, тот явно избрал путь медленного самоубийства, поглощая алкоголь в неограниченных количествах.

Томас попытался выудить у него хоть какие-то подробности о кораблекрушении и утонувших моряках, но священник, чьего имени он так и не узнал, оказался в тот день «недееспособным». Он ничего не знал об этом деле, и его даже не попросили прочитать молитву над умершими, когда их хоронили в песке. Когда Томас поинтересовался, не знает ли он, как назывался корабль, тот пробормотал, что староста приволок обломок доски, на котором были вырезаны какие-то слова, но, поскольку с грамотой у него обстоит неважно, то расшифровать их он не смог. Томаса совсем не удивила неграмотность человека духовного сословия: хотя предполагалось, что священники должны уметь читать и писать, многие из них едва могли нацарапать собственную подпись.

Священника вскоре утомили расспросы де Пейна, и он неуверенно поднялся с пола, на котором сидел, прихватив с собой опустевший кувшин. Неверными шагами он направился к дыре в задней стене, которая вела в крохотную пристройку. Наклонившись, он протиснулся в отверстие, неловко гремя чем-то – чем именно, Томасу не было видно. Осторожно ступая по разбросанному на полу камышу, он подошел к дыре и заглянул внутрь. Глазам его предстал небольшой бочонок, вероятно самый чистый предмет во всей хибаре. Крышка была выбита, и священник как раз окунал пустой кувшин в его темно-красное содержимое.

Внезапно он ощутил присутствие секретаря у себя за спиной, и его худое лицо осветилось виноватой улыбкой.

– Дар от моих прихожан. – Он захихикал, нетвердой рукой расплескивая вино по полу. – То ли еще будет! – добавил он, подмигнув.

Шатаясь, он ввалился в комнату вместе со своим кувшином, и Томасу опять пришлось устраивать представление с выпивкой.

Хвастливое заявление викария о том, что где-то припрятан еще изрядный запас спиртного, подстегнуло любопытство Томаса, и при первой же возможности он удрал, решив продолжить шпионские поиски.

Стоя снаружи, в темноте, на пронизывающем холодном ветру, он принялся размышлять, где же могли находиться украденные товары. Самым очевидным местом – пожалуй, даже слишком очевидным – был церковный амбар, где хранилась принадлежащая церкви десятина всех произведенных в деревне товаров и продуктов.

Амбар высился рядом с лачугой священника, подавляя ее своими размерами, и Томас очень осторожно двинулся к нему: луна выбрала этот момент, чтобы скрыться в облаках. Ощупывая руками грубые доски и плетенные из прутьев стены, он на ощупь пробирался к воротам, которые были достаточно высоки, чтобы в них могла пройти запряженная волами повозка.

Он нащупал засов, которым запирались две шаткие половинки ворот, и приподнял его из пазов. Скрип отворяемой двери потонул в шуме ветра, и Томас проскользнул в образовавшуюся щель. Внутри было совершенно темно, хоть глаз выколи, и он вслепую двинулся вперед, выставив перед собой руки. Овес давным-давно был продан на рынке, так что в амбаре оставались только сено и корнеплоды на корм скоту, хотя деревенские жители, которые к концу зимы часто оказывались на грани голодной смерти, в феврале не брезговали наведаться сюда за турнепсом.

Добравшись до тюков с сеном, сложенных у стены до самого потолка, секретарь начал слепо шарить по сторонам, и тут, словно в ответ на его невысказанную молитву, из-за туч снова выглянула луна. Стены амбара змеились трещинами и провалами, сквозь которые неясный лунный свет освещал его внутренности. Глаза Томаса к этому моменту уже вполне привыкли к темноте, и он повалился на сладко пахнущее сено, погрузив в него обе руки, и быстро переползая с места на место. У самой стены его пальцы наткнулись на что-то твердое. Вскоре он понял, что обнаружил ряд бочек и ящиков разных форм и размеров, выстроенных вдоль стены и небрежно прикрытых тонким слоем сена. Он насчитал по меньшей мере полдюжины, включая несколько деревянных ящиков.

Луна продолжала светить, и Томас подбежал к насыпанной куче турнепса, но для того чтобы разгрести ее и посмотреть, нет ли чего внизу, понадобилось бы слишком много времени и усилий.

Но тут свет угас так же внезапно, как и появился, и ему пришлось прекратить свои поиски. Секретарь был чрезвычайно доволен своей находкой, справедливо полагая, что она изрядно улучшит отношение к нему строгого и сурового коронера. Он вновь забросал бочки сеном, чтобы скрыть следы своей шпионской деятельности, выскользнул из амбара и направился к дому старосты.

Глава вторая, в которой коронер Джон находит три тела

На следующее утро, на рассвете, отряд коронера был уже на пляже. Поев горячей каши и запив ее холодным пивом в доме старосты, они прошагали небольшое расстояние через поросший скудной травой луг к морю, где на небольшом возвышении над верхней точкой прилива стояли три жалкие рыбацкие лачуги. Аэльфрик размашистым шагом шел впереди, в конце береговой черты свернув налево, туда, где местность повышалась к подножию скалистых утесов.

Ураган миновал, но сильный юго-восточный ветер по-прежнему срывал пенные барашки с увенчанных белыми шапками волн, которые накатывались на берег и разбивались на полпути к утесам. Наступил отлив, оставляя после себя гладкую полосу песка, на которой пока еще не было ничьих следов.

Когда они шагали к цели, за ними пристроились несколько любопытных деревенских жителей. Староста нагнулся, зачерпнув с верхней отметки прилива горсть песка.

– Видите? Здесь повсюду фрукты. – Он протянул руку, и Джон увидел у него на ладони перепачканные песком ягоды сушеного винограда и инжира.

Помня о том, что потихоньку поведал ему Томас о бочонках с вином, коронер спросил как бы невзначай:

– Но вы не нашли никаких ящиков или бочек с грузом?

Аэльфрик яростно затряс головой.

– Ни одного, сэр. Только щепу и разбитые доски, которые помогут таким беднякам, как мы, починить свои дома и которые будут кормить наши очаги нынешней зимой.

«Твоя бедная деревня станет еще беднее, после того как я наложу на тебя штраф», – мрачно подумал Джон, но пока сумел удержать язык за зубами.

Они дошли до места, находившегося примерно в сотне ярдов от начала первой гряды невысоких скал. Прямо перед ними, слева, местность начинала повышаться, заканчиваясь очередной грядой более высоких скал, которые прорезала неширокая долина. Береговая линия на противоположной стороне ущелья была намного выше, она изгибалась вправо, так что глазам их открывались многочисленные утесы, которые заканчивались тупым выступом мыса Торпойнт.

Аэльфрик остановился и жестом подозвал к себе двух деревенских жителей. В руках они держали деревянные лопаты. Не говоря ни слова, они подошли к тому месту над верхней точкой прилива, где в покрытый галькой и уже слегка подсохший песок были воткнуты три грубых деревянных креста, скрепленных обрывками веревок.

Джон и Гвин стояли рядом в одежде для верховой езды, повернувшись спиной к порывистому ветру, и наблюдали, как копают мужчины. Буквально через несколько минут они углубились в песок на добрых два фута, и показалось первое тело. Один из крестьян отбросил лопату в сторону и опустился на колени, чтобы отгребать песок руками. Как только обнажились рука и нога трупа, они с товарищем ухватились за них и вытащили тело на поверхность. Затем перешли к двум другим могилам, чтобы повторить ту же операцию, а коронер со своим помощником наклонились над первым телом, чтобы осмотреть его.

Томас держался поодаль, истово крестясь в присутствии покойника. Странно, но для человека, твердо верившего в воскресение души и последующую вечную жизнь, он панически боялся смерти, особенно своей собственной. Несмотря на физическое увечье, которое усугублялось застарелой болезнью, он испытывал сильную привязанность к жизни. Живое воображение Томаса доставляло ему немало хлопот, рисуя картины собственной кончины. Иногда, особенно после того, как он стал работать на коронера и ему пришлось ежедневно сталкиваться с мертвыми телами, Томас вдруг замирал, уставившись на свою руку. Ему представлялась его гниющая и разлагающаяся плоть в деревянном ящике, засыпанном сырой землей. И теперь он пытался отогнать от себя эти мрачные мысли, пока его товарищи с очевидным безразличием занимались своим делом.

– Молодой мужчина, на вид лет двадцати, – заметил Гвин, стирая песок с лица умершего.

Тело, пролежавшее в песке два холодных декабрьских дня, осталось не тронутым разложением. На лице сохранилось умиротворенное выражение, глаза были закрыты, губы сомкнуты. Когда Джон приподнял веко покойника, то обнаружил, что белок только-только начал мутнеть. Мужчина был одет в типично матросский наряд – перепоясанная туника поверх толстых саржевых панталон до колен, ниже которых виднелись голые ноги с загрубелыми подошвами.

Коронер перенес свое внимание на рот погибшего и оттянул нижнюю губу, чтобы осмотреть зубы, стиснутые в результате трупного окоченения.

Гвин, бывший рыбак, намного чаще имел дело с утопленниками, чем сэр Джон, которому приходилось видеть смерть главным образом на поле брани.

– Если ты ищешь пену на губах, то она высыхает вскоре после того, как тело оказывается вытащенным из воды – пузырьки лопаются и исчезают в течение нескольких часов.

Прочитав столь необычно длинную для него лекцию, Гвин, как человек дела, а не слова, опустился на колени, положил свою массивную длань на грудь покойника и с силой надавил. Молодой моряк издал свой последний на этой земле звук, когда из легких его вышел воздух – и вместе с этим жутким выдохом из ноздрей его хлынула белая пена, заливая губы. Корнуоллец выпрямился и отряхнул песок с коленей.

– Эта штука иногда срабатывает через день-другой, хотя у тех, кто утонул в реке или в пруду, пены больше, если сравнивать с утопленниками, наглотавшимися соленой воды. – Голос его звучал удовлетворенно, ведь ему удалось в кои-то веки превзойти своего господина в определении причин смерти.

Остальные две жертвы были откопаны так же быстро и подверглись беглому осмотру коронером и его помощником. Один из утопленников оказался худым седовласым мужчиной, на вид ему было никак не меньше пятидесяти, тогда как другой выглядел крепышом неопределенного возраста, с густой шевелюрой промокших соломенных волос. Он провалил примененный Гвином тест с нажимом на грудь, зато у второго изо рта потекла окрашенная кровью пена.

По команде Джона его стражник расстегнул на утопленниках пояса и перевернул их на живот. Он задрал туники и нижние рубашки, чтобы, осмотреть спину каждого, но там не на что было смотреть – их спины представляли собой сплошной кровоподтек, образовавшийся в результате прилива крови после смерти.

– Частенько видел таких вот ярко-розовых, когда они побывают в холодной воде. – Гигант-корнуоллец, кажется, и не думал скрывать свое превосходство в вопросах утопления.

Они осмотрели переднюю часть каждого тела, изучили грудь и живот в поисках ран и повреждений, но, если не считать нескольких царапин на руках и голенях, никаких признаков насилия не заметили.

– Эти ссадины возникли после того, как прибой протащил их через рифы, – они там были как в камнедробилке, – негромко заметил Аэльфрик.

Джон и Гвин выпрямились одновременно и принялись отряхивать песок с рук и одежды.

– Совершенно очевидно, что они утонули, но тогда о чем лепетал этот чертов отшельник? – пробормотал себе под нос телохранитель коронера.

– От всей этой истории дурно пахнет, – отозвался Джон шепотом, чтобы его не услышал староста. – После того что нам рассказал вчера Томас, мы должны докопаться до истины.

Сейчас, когда тела лежали в ряд на песке, Аэльфрик и его люди встревожено смотрели на Джона де Вулфа.

– Теперь, когда вы осмотрели трупы, коронер, можно нам похоронить их снова?

– Нет, еще нет! Их следует должным образом опознать и установить принадлежность к английской нации, если это возможно.

Староста тупо взглянул на королевского коронера. Слова для него ничего не значили.

Джон, который никогда не отличался долготерпением, пустился в объяснения.

– Согласно новому закону, кто-то должен представить мне доказательства того, что эти мертвые люди – саксы. В противном случае будет сочтено, что они – норманны, и тогда на вашу деревню будет наложен штраф за совершение убийства неизвестным лицом или лицами. – Он не обратил внимания на стон, который испустил Аэльфрик, и продолжал дальше. – Вы и так уже вляпались в неприятности и должны заплатить штраф за то, что похоронили тела до того, как я успел осмотреть их, и пока мы не установим их имена, нет никакой надежды доказать, что они англичане или хотя бы выходцы из Западного Уэльса.

Староста перевел взгляд на своих людей и в ужасе закатил глаза, предвкушая двойной штраф, когда они наконец предстанут перед правосудием.

– Но откуда нам знать, кто они, сэр? Обычные тела, вынесенные морем на сушу, и они не имеют к нашей деревне никакого отношения!

Джон молча пожал плечами – его работа заключалась в том, чтобы новые законы соблюдались, а вовсе не в том, чтобы подвергать их сомнению.

Гвин, человек незнатного происхождения, в некотором смысле недалеко ушел от простых обитателей Торра, поэтому испытывал к ним нечто вроде симпатии и даже попытался помочь. Он обвел взглядом береговую линию, его нечесаные волосы трепал ветер.

– Неужели не осталось ничего, что могло бы нам помочь определить, чей это был корабль? Одежда этих мужчин очень похожа на местную, а не на бретонскую или французскую.

Аэльфрик крикнул что-то одному из своих соотечественников, который вскарабкался вверх по откосу, поросшему жесткой травой, и вскоре вернулся с четырехфутовым обломком доски, на обеих концах которого виднелись свежие сколы.

– На ней что-то написано, но никто из нас не умеет читать. – Деревенский житель протянул доску, и Джон принялся с умным видом изучать ее, словно она могла что-то поведать ему, хотя на самом деле слова не имели для него никакого смысла – его кафедральный наставник обучал его только латинской грамматике.

– Томас, что ты об этом думаешь? – требовательно поинтересовался он, как будто давая секретарю возможность подтвердить мнение своего господина.

Томас бросил быстрый взгляд на буквы, глубоко вырезанные на дубовой доске, которая явно когда-то крепилась в носовой части корабля. На ней значилось: «МОР…ЭРИ», а ниже виднелись буквы «…ТОП…».

– Итак, как он назывался? – пожелал узнать Джон.

– Слова неполные, не хватает окончаний, но я подозреваю, что название звучало как «Морская Мэри», из Топшема. – Это был небольшой порт на восточном берегу реки Экс, в месте ее впадения в море, на несколько миль ниже по течению от Эксетера.

– Мне знаком этот корабль, – воскликнул Гвин, который с молоком матери впитал интерес ко всему, связанному с морем. – Он принадлежит Джозефу из Топшема, владельцу нескольких кораблей, которые перевозят шерсть в Бретань и Нормандию. На обратном пути его суда часто берут с собой французские товары, вино и фрукты.

Джон кивнул, потому что корабли Джозефа частенько перевозили его собственную шерсть через Ла-Манш для последующей продажи во Франции. Коронеру принадлежала доля в шерстяном бизнесе на паях с мэром одного из городов в Эксетере. Он благоразумно вложил большую часть средств, заработанных во время многочисленных войн, в это дело, которое вместе с его фамильными землями в Стоуке-на-Тайнхеде приносило ему внушительный доход.

– Ага! Тогда нам придется просить Джозефа опознать этих бедняг, если они в самом деле были его моряками. Никто больше не может знать их?

У Томаса, чье любопытство сделало его поистине кладезем всех сплетен в Эксетере, возникло предложение.

– Раз на борту есть вино, тогда здесь явно не обошлось без Эрика Пико. Он основной импортер вина для Эксетера и снабжает им большинство знатных горожан и таверн. Собственно говоря, я даже думаю, что ему могла принадлежать доля в корабельном бизнесе Джозефа.

Джон обернулся к старосте.

– Пошли человека к приставу твоего поместья, пусть тот передаст лорду Уильяму, что коронер короля обращается к нему с просьбой немедленно отрядить гонца в Эксетер и дать ему лучшую лошадь из конюшни. Он должен также передать шерифу- или в случае его отсутствия констеблю замка, – что следует отправить послание Джозефу из Топшема и Эрику Пико в Уотергейте. Он должен сказать им, что судно «Морская Мэри» потерпело крушение в Торбее и что экипаж и весь груз погибли. Джозефу и Эрику Пико нужно прибыть сюда немедленно, чтобы опознать тела, а я завтра буду в Эксетере, там и поговорю с обоими. – Потребовалось повторить поручение несколько раз, чтобы посланец сумел-таки его запомнить.

Когда тот удалился, коронер снова повернулся к Аэльфрику, готовясь нанести ему сокрушительный удар, рассказав о том, что втайне хранится в церковном амбаре. Но это удовольствие пришлось отложить, поскольку Томас неожиданно дернул своего господина за рукав накидки из волчьей шкуры.

Зоркие глазки секретаря, хотя и страдающего косоглазием, разглядели нечто интересное дальше по берегу.

– Взгляните вон туда, коронер, где начинаются скалы! – прошипел он. Джон посмотрел в ту сторону, куда указывал острый указательный палец Томаса, и увидел гладкий полукруг намытого приливом песка, куда приливные волны выбросили кучу мусора и морских водорослей, валявшихся у подножия береговых скал. Поблизости виднелись три небольшие впадины, откуда волны вымыли недавно потревоженный песок.

В предыдущие дни уровень приливу был невысоким, и вода едва достигала приливной отметки. Но сегодня волны перехлестывали через нее, и из одной такой впадины показалась нога грязно-белого цвета. Де Вулф локтем подтолкнул Гвина, махнув рукой в ту сторону. Издав громкий удивленный возглас, корнуоллец широкими шагами направился к тому месту, его потрепанная накидка развевалась у него за плечами под порывами ветра. Джон и его секретарь поспешили следом, увязая в чисто вымытом приливом песке.

Достигнув того места, откуда торчала нога мертвеца, Гвин наклонился и одним рывком освободил ее из песка. Зарычав от натуги, он вознамерился было вытащить все тело, но оно слишком глубоко ушло в песок.

Джон обернулся и заорал на Аэльфрика, в ужасе застывшего рядом с первыми тремя трупами:

– Принеси лопату, староста! И вам придется кое-что объяснить. – Он заметил, как один из мужчин изо всех сил бросился прочь, направляясь к деревне.

Староста и оставшиеся двое мужчин неохотно приблизились. Гвин вырвал у одного из них лопату и принялся яростно копать. Коронер ухватил Аэльфрика за воротник его туники и встряхнул его.

– Это что такое, черт тебя побери? Ты знал, что они лежат там?

Пока староста заплетающимся языком бормотал слова отрицания, Гвин освободил первое тело из песчаного плена и продолжал откапывать другие два.

Джон, чья высокая, напоминавшая ворона фигура нависала над съежившимся старостой, снова встряхнул, его.

– Ну? – требовательно спросил он.

– Я ничего не знаю, сэр! Должно быть, эти люди тоже утонули, и их просто занесло песком.

Коронер в очередной раз так встряхнул старосту, что у того лязгнули зубы.

– Подходящая выдумка! И прибой положил их рядышком, так? Как по ниточке, да еще и зарыл на одной глубине?

Аэльфрик не сделал ни малейшей попытки оправдаться, он просто стоял, опустив голову, и коронер отпустил его.

К этому времени Гвин выкопал из песка второе тело и принялся разрывать третье углубление. Коронер присоединился к нему, и вскоре еще три тела лежали в ряд на берегу. На этот раз картина была совершенно иная. Хотя, как и в первом случае, покойники были в матросской одежде, лица их были покрыты запекшейся кровью, которая натекла из многочисленных ран на голове.

– Должно быть, их закопали перед последним приливом, и сухой песок не смыл кровь, как и утверждал отшельник, – заметил Гвин.

– А потом сегодняшний прилив, уровень которого оказался намного выше вчерашнего, смыл рыхлый песок, обнажив ногу вот этого, – удовлетворенно заключил Джон, хотя в голосе его звучали зловещие нотки.

Он откинул волосы со лба первого трупа. Мертвец невидящими глазами, засыпанными песком, уставился в облачное небо, на лбу у него зияла огромная рваная рана, уходящая к затылку. Она была такой глубокой, что виднелась кость.

– Это от меча? – строго спросил Гвин.

Джон покачал головой.

– Трудно сказать. Даже удар доской или обухом топора может так раскроить череп, – Проведя столько лет на полях сражений в Ирландии, Франции и Святой земле, он полагал себя экспертом по ранам. – Но это явно не море било парня о скалы, особенно если ты внимательно посмотришь вот на это. – Он раздвинул руками волосы на затылке трупа, обнажив еще две раны, расположенные симметрично первой. – Какая скала способна трижды ударить по голове с одинаковой силой и с одной и той же стороны, а? И прибой не смыл кровь!

Он повернулся к другим телам. У первого, еще одного молодого человека, крови в волосах не было, но на шее от левого уха до адамового яблока, шла глубокая царапина. Такие же, только двойные, глубокие царапины были и на левой щеке, длиной примерно четыре дюйма и шириной около дюйма. У последней жертвы, плотного, большого и сильного шатена лет этак тридцати, были глубоко запавшие черные глаза. Когда Джон приподнял припухшее веко, белки глаз оказались в сплошных красных прожилках. При осмотре головы трупа под пальцами коронера захрустели осколки разбитого черепа, и, раздвинув волосы на затылке, он обнаружил запекшуюся кровавую кашу. Ни у одного из мертвецов больше никаких повреждений на теле не обнаружилось, если не считать пустяковых царапин.

Джон обернулся к онемевшему от ужаса старосте.

– Какие бойкие скалы, а, Аэльфрик? Они подпрыгнули и нанесли этим бедным мужчинам удары по голове, потом море похоронило их в аккуратных могилках, причем рядышком друг с другом?

Его сарказм пробудил в старосте всего лишь новое желание все отрицать.

– Я говорю вам, сэр, что нам ничего не известно об этом!

Джон обнажил зубы в ухмылке, став еще больше похожим на хищника.

– И ты точно так же ничего не знаешь о ящиках и бочках в твоем амбаре? И отчего это вдруг один из твоих приспешников только что смазал пятки салом?

У Аэльфрика не нашлось достойного ответа на эти обвинения, он лишь продолжал отрицательно качать головой – дело пахло повешением.

– Отнесите эти тела к амбару, мой стражник пойдет с вами и убедится, что вы не припрячете ворованные товары с разбитого корабля, – приказал коронер. – Через день-другой, когда судовладельцы прибудут сюда на опознание, я проведу дознание, а потом решу, как поступить с вами и вашей деревней.

С этими зловещими словами он повернулся к старосте спиной и зашагал по берегу, намереваясь нанести визит лорду – владельцу поместья. Прежде чем они вернутся в Эксетер, он хотел бы выяснить, не располагает ли Уильям де Брюер-младший какими-нибудь полезными сведениями об этом деле.

Глава третья, в которой коронер Джон узнает о насилии над девушкой

А тем временем в самом Эксетере дочь одного из городских старшин была выведена из терпения своей старой теткой Бернис. Кристина Риффорд, красивая молодая девушка семнадцати лет от роду, была само совершенство, и даже женщины Эксетера, несмотря на обуревавшую их зависть, отдавали должное ее внешности и невинному шарму. Лицо ее, обрамленное блестящими черными волосами, выглядывавшими из-под льняного капора, хранило спокойствие мадонны, хотя ее полные губы и быстрый взгляд фиалковых глаз заставляли городских кумушек бормотать про себя: «В тихом омуте черти водятся».

Кристина была истинной красавицей, и многие в Эксетере не переставали удивляться тому, что она была обручена с Эдгаром, единственным сыном Джозефа из Топшема. Даже его лучшие друзья не взялись бы утверждать, что Эдгар был идеальной парой для Кристины, которая могла бы выбрать себе в женихи любого красавца в западных графствах. Тощий, долговязый и неуклюжий, подверженный быстрым переменам настроения, Эдгар изучал врачебное и аптекарское дело под руководством Николаса из Бристоля. Дом и лавка аптекаря располагались на Фор-стрит, которая служила продолжением Хай-стрит, круто поднимаясь к Восточным воротам.

Нынешним вечером, в среду, госпожа Риффорд должна была получить подарок к рождественской мессе, обещанный ей женихом. Отец потакал всем прихотям Эдгара, и тот пообещал Кристине браслет из тяжелого серебра.

Она решила, что для ее хрупкого запястья он должен быть сделан на заказ. Единственным местом, где можно было получить такую вещь, являлся дом главы гильдии серебряных дел мастеров Годфри Фитцосберна, который жил на Мартин-лейн, по соседству с коронером.

Две недели назад Кристина провела восхитительный час в его мастерской со своей кузиной Мэри, обсуждая окончательную форму и огранку браслета. На прошлой неделе они побывали там снова, но, хотя они пришли, чтобы окончательно примерить браслет, он оказался слишком свободен и спадал с маленькой ручки Кристины. Огранка же была великолепна. Фитцосберн, стараясь угодить единственной дочери Генри Риффорда, предложил сделать его меньше и пообещал подготовить все к сегодняшнему вечеру.

Однако же после обеда Мэри прислала свою служанку сообщить ей, что она захворала и, таким образом, не может пойти с Кристиной к серебряных дел мастеру. Разочарованная, Кристина без цели бродила пару часов по дому, к большому неудовольствию ее тетки Бернис, управлявшей домом своего брата с тех пор, как пять лет назад умерла его жена. И хотя Кристина очень любила тетку, которая была вполне добродушной женщиной, с годами, по мере того, как девушка взрослела и становилась все более независимой, эта суета вокруг нее и чрезмерная опека начали раздражать ее.

– Придется подождать до завтра, девочка, – заявила тетка Бернис. – Может быть, Мэри поправится к завтрашнему дню, а если нет, я сама пойду с тобой. Побрякушка не рассыплется в порошок только из-за того, что ты заберешь ее на день позже.

Но упрямая красавица имела свои представления о том, что ей следует делать, и после раннего ужина, когда отец отправился в ратушу, чтобы председательствовать там на заседании гильдии купцов-кожевенников, Кристина составила собственные планы. Тетка Бернис дремала в комнате наверху. Ее сморил сытный ужин в виде большой бараньей котлеты с капустой в сочетании с «чудодейственным напитком», который она хранила в маленьком каменном кувшинчике рядом со своим стулом.

Благосостояние Риффордов позволяло им содержать большой городской дом у Восточных ворот, рядом с церковью Святого Лаврентия. Набросив на себя тяжелую зимнюю накидку, Кристина выскользнула через боковую дверь на улицу и зашагала по направлению к Хай-стрит. Вокруг было по-прежнему множество людей, но большинство спешило домой, к своим очагам, нагнув головы в попытке уберечься от пронизывающего ветра. Несколько самых стойких и упорных торговцев вразнос все еще торговали жареными каштанами, горячими пирожками и свежим хлебом на улицах, когда она, счастливая и довольная, спешила за своим новым браслетом.

Пересекая Хай-стрит, Кристина приподняла край своей накидки и юбку, осторожно шагая, чтобы не ступить в грязь, а потом нырнула на Мартин-лейн, спеша к дому Годфри Фитцосберна, служившему ему одновременно мастерской. Это было высокое бревенчатое здание с черепичной крышей, очень похожее на то, что стояло по соседству и в котором, как ей было известно, обитал сэр Джон де Вулф.

Кристина распахнула тяжелую дубовую дверь, петли ее скрипнули, когда она ступила в мастерскую. После пронизывающего холода улицы здесь было тепло, поэтому она откинула капор и расстегнула застежку на плече, которая удерживала ее накидку из меха выдры. Комната тускло освещалась несколькими масляными лампами, расставленными на полках вдоль стен, но после своих прошлых посещений она хорошо ориентировалась внутри. У задней стены, за столом, заваленным работой с молотком и пробойником в руках, под лампой из рога, которая давала ему дополнительный свет, сидел Альфред, старший подмастерье Фитцосберна. Кристина улыбнулась ему, а он в ответ оскалил свой беззубый рот. Она вспыхнула, почувствовав, как он раздевает ее глазами, и быстро перевела взгляд на еще одного мастерового, вытянувшегося на скамье слева от двери. Это был крупный молодой мужчина, имени которого она не знала, – он медленно полировал серебряный кубок полоской мягкой кожи. Он тоже уставился на нее восторженным взором и намеренно изменил ритм своих движений, придав им какую-то чувственность и эротичность. Вне всякого сомнения, двое мужчин расценили ее приход как явление некоего пробуждающего желание образа красоты, который был им наградой за долгий трудовой день, но она почувствовала себя очень неприятно под их откровенными взглядами. В прошлые ее посещения здесь был Фитцосберн, и мастерам приходилось работать, не глядя по сторонам, – разве что когда хозяин поворачивался к ним спиной.

– Ваш хозяин здесь? Он ожидает меня.

Альфред, изможденный саксонец средних лет, оторвал взгляд от ее груди, выглядывающей из распахнутой накидки.

– Это действительно так, госпожа, и, готов поклясться, он будет более чем счастлив видеть вас. – Благодаря своему девонширскому акценту он ухитрился сделать простую фразу двусмысленной,

Мужчина помоложе, одетый, как и Альфред, в длинный кожаный фартук поверх грубой шерстяной туники, покончил с этими двусмысленностями, изо всей силы ударив кулаком в стену позади себя.

– Мастер Годфри! – заорал он. – Здесь для вас молодая леди. – Он сладострастно ухмыльнулся, словно объявляя о прибытии новой куртизанки для халифа.

Кристина начала привыкать к той плохо скрываемой фривольности, которую вызвало ее появление, хотя от этого девушка не стала более приветливой. Она повернулась, чтобы рассмотреть полку с выставленными на ней серебряными изделиями и избавиться, таким образом, от взглядов этих мужчин и их бормотания.

Мгновение спустя за занавеской, прикрывавшей дверь в задней части лавки, послышались тяжелые шаги, и появился сам серебряных дел мастер.

– Госпожа Риффорд, желаю вам очень приятного вечера. Я вижу, что вы одна.

Несколько минут они обменивались вежливыми замечаниями, потом Фитцосберн взял ее за руку и подвел к табурету, который стоял у пустого стола в правой половине комнаты. Это был крупный, крепко сбитый мужчина, еще не начавший полнеть. Через несколько лет он вполне мог превратиться в развалину, но сейчас Фитцосберн еще сохранял привлекательность особого рода. Крупные черты, чисто выбритое лицо, масса волнистых волос – в нем чувствовалась какая-то животная привлекательность, и многие женщины не находили в себе сил сопротивляться ей, несмотря на то, что мастеру Годфри уже сравнялось сорок и он был дважды женат. Одевался он хорошо, и, когда двинулся вокруг стола, Кристина заметила, что на мастере была доходившая до середины бедер поддевка из тончайшего льна, из-под которой виднелся край зеленой туники с изумительной вышивкой. Его наряд довершали чулки из отличной шерсти и туфли по последней моде, длинные круглые носы которых были подбиты шерстью.

Годфри развернул бархат и осторожно приподнял со стола ее браслет. Он взял две восковые свечи, которые выглядели явной роскошью в помещении, где привыкли пользоваться обычными сальными свечками, и зажег их от ближайшего огня, так чтобы яркий свет смог отразиться от полированных граней ее дорогой безделушки.

– Красивая вещь, госпожа, для красивой женщины, – произнес он своим низким, сильным голосом, от которого у нее по спине пробежали мурашки. Без сопровождения компаньонки она чувствовала себя одновременно испуганной и восхищенной той буквально осязаемой сексуальностью, которая исходила от трех мужчин в слабо освещенной комнате.

Кристина пробормотала слова восхищения, поскольку браслет действительно был шедевром – его яркое новое серебро сверкало в свете горевших свечей.

– Позвольте мне проверить, правильно ли подобран размер. – Годфри взял своей лапой ее ручку и излишне долго не отпускал, надевая браслет на ее руку с прекрасными тонкими белыми пальцами и защелкивая его на запястье. Все еще удерживая руку Кристины в своей, он второй рукой взял девушку под локоть, откинув свободный рукав ее накидки, чтобы полюбоваться тем, как великолепно исполнен браслет.

Девушка слегка вздрогнула от его прикосновения, поскольку ни одному мужчине – даже Эдгару – не было позволено дотрагиваться до нее, если при этом не присутствовала другая женщина.

– Прекрасно! Теперь, когда мы его немножко уменьшили, он сидит именно так, как должен, и, тем не менее, вы можете свободно продеть в него руку.

Щеки Кристины порозовели, и она порадовалась про себя тусклому освещению комнаты. Она не была уверена как относится к Годфри Фитцосберну, – по слухам, в городе у него была определенная репутация, но он, без сомнения, обладал приятной наружностью, пусть даже по возрасту годился ей в отцы. Его собственная жена, Мабель, была всего на несколько лет старше ее, хотя кумушки утверждали, что они с женой ненавидят друг друга почти так же сильно, как и Джон де Вулф и его супруга Матильда.

Кристина медленно, чтобы не обидеть, отняла у него руку.

– Он очень мил, и он мне очень нравится, – негромко произнесла она.

Фитцосберн подался вперед, чтобы потрепать ее по щеке.

– Вы должны также поблагодарить Альфреда и Гарта. Хотя придумал вещицу я, воплотили ее в металл они.

Она неохотно повернулась и кивнула двум мужчинам, которые все время следили за ней, словно коршуны.

Альфред приложил палец к пряди надо лбом.

– Всегда с радостью готов сделать вам приятное, госпожа, – сказал он очередную двусмысленность. – И, я уверен, Гарт чувствует то же самое.

Фитцосберн, уловив подтекст, бросил грозный взгляд на своих помощников, и они поспешно опустили глаза, постукивая и полируя металл, который был их жизнью.

– На улице холодно, госпожа. Не могу ли я предложить вам стакан горячего вина, перед тем как вы уйдете? – Фитцосберн кивнул головой в сторону занавешенной двери.

Девушка снова залилась краской. Она все еще не научилась отклонять нежелательные предложения своевольных и властолюбивых мужчин.

– Благодарю вас, сэр, но мне пора идти.

– Какая ерунда, госпожа Риффорд! Вечер выдался на редкость холодным, и вам нужно что-нибудь, чтобы согреться. Я не приму отказа в качестве ответа. – Фитцосберн обошел стол и снова взял ее за руку. Почти таща ее за собой, он повлек Кристину к внутренней двери.

– Мне и в самом деде пора идти! У меня назначена встреча – в соборе. – Она назвала первое место, которое пришло ей в голову.

– Я заверну этот браслет в шелковую ткань и положу его в маленькую шкатулку для вас, пока вы будете пробовать вино. Пойдемте. – На этот раз рука Фитцосберна обвилась вокруг ее стройной талии, и он буквально перенес девушку через порог в соседнюю комнату. С неохотой проходя внутрь, она успела заметить, как похотливо ухмыльнулся беззубый Альфред и облизнулся Гарт, следившие за каждым шагом своего хозяина, – на их лицах отпечаталась ревность.

Внутренняя комната представляла собой еще одну мастерскую, сейчас погруженную, в темноту, если не считать света, исходящего от полупотухшего металлического горна. Деревянная лестница у задней стены вела на второй этаж, в жилые помещения серебряных дел мастера.

Неохотно, но понимая, что зашла уже слишком далеко, чтобы отступать, Кристина позволила увлечь себя наверх. Здесь в очаге горел жаркий огонь, а зажженные свечи создавали мягкий, рассеянный свет. На длинном столе возвышалась стеклянная фляга с вином и стояли глиняные чашки. Годфри с явным нежеланием отпустил ее талию и щедрой рукой налил две порции вина, затем подошел к очагу и снял кипевший на плите чайник. Он добавил в вино горячей воды и протянул девушке чашку, слегка прикоснувшись к ней своей.

– Счастливых святок для вас, Кристина, и да понравится вам ваш прекрасный подарок! – Фитцосберн игриво подмигнул ей и протянул браслет.

Молодая женщина нехотя отпила глоток вина, не желая выказать неблагодарность в ответ на его щедрость, но хорошо ощущая интимный подтекст в его голосе.

– А разве вашей жены сегодня нет дома? – с явным намеком спросила она. – Я разговаривала с госпожой Мабель во время службы в соборе Святого Лаврентия всего лишь в прошлое воскресенье.

Грубоватые черты лица Фитцосберна исказились легкой гримасой недовольства.

– Ее нет дома, она навещает какую-то бедную больную женщину или что-то в этом роде, – коротко ответил он, после чего сменил тему. – Ваш жених Эдгар – этот счастливчик – приказал мне отдать вам браслет только после того, как он будет полностью готов, однако вы не должны надевать его до тех пор, пока он не навестит вас вместе со своим отцом в канун Рождества. – Подойдя к полке, Фитцосберн взял маленькую деревянную коробочку и положил браслет в нее, завернув в красный шелк, каким коробочка была обтянута внутри. Отдав Кристине браслет, он принялся уговаривать ее выпить еще вина и посидеть перед очагом, перед тем как выходить в холодную ночь.

Этого она уже не могла вынести и решительно покачала головой.

– Я только что слышала, как пробил колокол на соборе, и я уже должна быть там. – Опуская маленькую коробочку во внутренний карман своей накидки, она быстро придумала для себя извинения. – Я хочу помолиться в усыпальнице Святой Мэри за успех моего замужества. Я встречаюсь там со своей кузиной Мэри, – солгала она. Запахнувшись в накидку, она поблагодарила Годфри Фитцосберна за его доброту и великолепную работу, после чего повернулась, решительно спустилась вниз и прошла сквозь открытую дверь в мастерскую.

Серебряных дел мастер шел так близко к ней, что сквозь тонкую вуаль она ощущала на шее его тяжелое дыхание. Он схватил ее за локоть, якобы помогая сойти по ступенькам, и держал так до самой входной двери. И снова она всей кожей почувствовала, как ее пожирают глазами два подмастерья, но врожденный такт и хорошие манеры Кристины заставили ее все-таки пробормотать несколько слов на прощание. Альфред прошепелявил в ответ какие-то слова, которых она не разобрала, а Гарт ограничился свистящими и хлюпающими звуками, произнесенными сквозь зубы.

Фитцосберн распахнул тяжелую дверь и пропустил ее вперед, в последний раз обняв за талию. Вырвавшись из его объятий, молодая женщина накинула на голову островерхий капюшон и благодарно заспешила, вниз по Мартин-лейн в сторону соборного придела, на свое вымышленное свидание.

* * *

Джон де Вулф открыл входную дверь собственного дома, которая практически никогда не запиралась, поскольку в доме, как правило, все время кто-то находился. Матильду обычно можно было найти в ее светелке наверху за вышивкой или же в главном зале, сплетничающей с приятельницами у огня. Если же она уходила куда-то, то где-нибудь в доме или на заднем дворе, где готовили пищу, стирали или варили пиво, непременно находилась либо Мэри, упитанная и жизнерадостная экономка-повариха, либо ядовитая Люсиль, служанка его супруги.

Уставший после целого дня, проведенного в седле, коронер с трудом выпутался из своей тяжелой накидки и повесил ее на деревянный гвоздь в вестибюле. Прямо перед ним тянулся проход на задний двор, а справа находилась дверь, ведущая во внутренние покои, в зал – высокий мрачный склеп, деревянные стены которого, до самых закопченных потолочных балок, были увешаны знаменами и гобеленами. Он заглянул внутрь и увидел, что в гигантском очаге горит небольшой огонь, но скамьи и стулья вокруг него пустовали. На длинном столе также не было ни посуды, ни еды, ни питья.

– Чертовски теплый прием для мужчины, который провел целый день в седле, – пробормотал он про себя, хотя на самом деле он был даже рад тому, что его вечно хмурая жена отсутствовала и не могла начать изводить его своими придирками. Он устало прошагал на задний двор и нашел там Мэри, сидевшую в пристройке, которая служила ей и кухней, и местом, где она спала. При свете очага она ощипывала курицу, а его старая гончая по кличке Брут примостилась у ее ног, виляя хвостом. Мэри подпрыгнула от удивления, отложила в сторону курицу и стряхнула перья со своего фартука.

– Мастер Джон, я не слыхала, как вы вошли. Мы не ждали вас сегодня вечером.

Мэри была симпатичной женщиной примерно тридцати лет, умелой и энергичной работницей с трезвым взглядом на жизнь. Она была незаконнорожденной дочерью простой саксонской женщины и норманнского сквайра, и Джон спал с ней несколько раз в прошлом. Оба они испытывали искреннюю симпатию друг к другу, но теперь Мэри держала его на расстоянии, поскольку подозревала, что ее главный недруг Люсиль пытается нашептывать на ухо жене Джона всякие гнусности о ней.

– Госпожи нет дома – она ушла к Святому Олафу на какую-то особую мессу. У меня нет ничего горячего, но я сейчас принесу вам хлеба с холодным мясом.

Джон вздохнул.

– Не беспокойся, Мэри. Для моей супруги, должно быть, ее душа важнее, чем мой желудок. Она проводит больше времени в этой проклятой церкви, чем я – в тавернах.

Мэри широко улыбнулась при этих его проявлениях жалости к самому себе и даже рискнула поцеловать Джона в щеку, не забывая при этом одним глазом поглядывать в раскрытую дверь – не подсматривает ли там Люсиль. Служанка Матильды, беглянка из французского монастыря вексинок, расположенного к северу от Парижа, обитала в крохотном закутке под наружной лестницей, которая вела из двора в светлицу. Эту комнатку вверху достроили уже потом, в ней спали Джон с супругой, и в ней же Матильда проводила большую часть своего времени.

– Пожалуй, я спущусь к «Бушу», чтобы перекусить и пропустить кувшинчик эля, – сказал он.

Мэри сильно ткнула ему в грудь пальцем.

– Вы уж постарайтесь сегодня вечером этим у Несты и ограничиться! В последнее время госпожа пребывает в дурном настроении, так что ведите себя прилично, когда вернетесь.

– Скажи ей, что я вынужден был отправиться в замок, чтобы повидаться с ее чертовым братцем, хорошо?

Глядя ему вслед, на то, как он удалялся по проходу, она пробормотала себе под нос:

– Ты ступаешь по очень тонкому льду, мастер Джон, и в один прекрасный день провалишься.

После двух кварт пива и бараньей ноги Джон почувствовал себя в состоянии относительного примирения с окружающим миром. Половину своей жизни он провел в седле, поэтому сегодняшний двадцатидвухмильный перегон от Торра был вскоре забыт, и он с удовольствием растянулся перед пылающими поленьями в большой комнате «Буша». Наконец-то его длинное ястребиное лицо расслабилось, а рука, которая больше не сжимала большую кружку с элем, уютно обнимала за плечи хозяйку постоялого двора.

Неста была живой и подвижной двадцативосьмилетней женщиной, уроженкой Уэльса, рыжие волосы которой были всего лишь чуточку темнее огненной шевелюры Гвина. Она была вдовой солдата из Южного Уэльса, который осел было в Эксетере, открыв там постоялый двор, но затем скоропостижно скончался. Круглое лицо Несты с высоким лбом и курносым носом было достаточно привлекательным, но не оно, а осиная талия и роскошная грудь сделали ее объектом тайных желаний доброй половины мужчин в Эксетере. Джон знавал ее мужа на войне и покровительствовал постоялому двору до его смерти. Впоследствии он тайно передавал Несте деньги, чтобы помочь поддержать дело на плаву. Усердная работа и железная воля этой женщины принесли возглавляемому ею предприятию столь большой успех, что спустя четыре года ее постоялый двор с таверной стали самыми популярными в городе.

Ни для кого не являлось секретом, что она была любовницей Джона де Вулфа, ни для кого, включая его супругу, которая частенько пользовалась этим предлогом для тoго чтобы затеять очередной семейный скандал.

Сегодняшним зимним вечером, когда за стенами, не утихая, завывал пронзительный ветер, в «Буше» народу было меньше обычного, и несколько завсегдатаев пили пиво в большой низкой комнате, занимавшей весь первый этаж постройки. У Несты поэтому нашлось время посидеть с ним, и он поведал ей всю историю своей поездки в Торбей. Она всегда была внимательным слушателем и часто делала разумные и полезные замечания. Много раз ее врожденный здравый смысл помогал ему принять важное решение.

– Получается, тебе придется вернуться туда для проведения дознания? – спросила она, выслушав его рассказ.

– Джозеф из Топшема и, может быть, Эрик Пико должны будут приехать в Торбей завтра, чтобы опознать тела, обломки судна и груз. Потом в четверг туда вернусь я, чтобы провести дознание, и возьму с собой нескольких людей шерифа – арестовать этого убийцу-старосту и парочку его приятелей.

Старый Эдвин, одноглазый подавала, приковылял к ним, подволакивая негнущуюся ногу, – он получил это ранение в сражении у Уэксфорда. Эдвин протянул кувшин с элем и наполнил кружку Джона.

– Добрый вечер, коронер! Останетесь на ночь? – захихикал он, и его незрячий глаз, проткнутый в битве острием копья, страшно закатился.

Неста вознамерилась пнуть его в больную ногу.

– Пошел прочь, старый болван! – дружелюбно рыкнула она. Эдвин захромал, удаляясь, и она нежно прильнула к Джону. – Ты уже рассказал своему дорогому шурину об этих убийствах? – спросила она.

– Нет еще – я повидаюсь с ним, когда заеду в Рогмонт с утра, – ответил он.

Но это называлось «искушать судьбу», потому что шерифу и коронеру было уготовано встретиться, задолго до этого, в ходе драмы, которая была готова вот-вот развернуться. Дверь на улицу неожиданно распахнулась, и в проеме появилась фигура, которой до этого еще никогда не видывали на постоялом дворе. Это был старший церковник, человек аскетического вида, завернувшийся в огромную накидку. Стоя на пороге, он откинул капюшон, под которым была завязанная под длинным подбородком белая шапочка. Его острые серые глаза обежали задымленную комнату, явно ища кого-то.

– Джон де Вулф! Вот ты где! – Облегчение в его глубоком голосе было очевидным, и он широкими шагами двинулся через закусочную, расстегивая на ходу накидку и открывая взорам присутствующих вышитую по краю снежно-белую ризу, развевающуюся над доходящим до середины лодыжки стихарем.

Неста выскользнула из-под руки коронера и быстро вскочила на ноги. За все годы, проведенные ею в «Буше», ей еще никогда не доводилось видеть, чтобы высшее духовное лицо в полном церковном облачении переступило порог ее заведения. Она узнала в нем Джона де Алекона, архидиакона Эксетера и одного из четырех заместителей епископа Генри Маршалла. Ей также было известно, что он являлся дядей Томаса де Пейна и верным другом Джона: архидиакон остался верен королю Ричарду и, в отличие от епископа и нескольких других высших церковных сановников, не поддержал безумное восстание принца Джона.

– Что, во имя Господа, привело тебя сюда, Джон? – проревел коронер, поднимаясь на ноги, чтобы приветствовать его. – Обычно тебя не видно в тавернах!

Архидиакон сухо улыбнулся столь милому богохульству.

– Может, и не совсем во имя Господа, хотя все, что мы делаем, находится в Его власти. Этот вопрос, скорее, криминальный, и к тому же весьма срочный.

Джон де Вулф сделал приглашающий жест рукой в сторону скамьи, которую он только что освободил.

– Почему бы тебе не присесть и не выпить чего-нибудь? Ты выглядишь так, словно испытал душевное потрясение.

Де Алекон обвел взглядом и комнату, и постоянных клиентов, глазевших, открыв рот от изумления, на столь удивительное зрелище.

– Боюсь, это будет неподобающе. Джон, ты должен немедленно последовать за мной. Дочь Генри Риффорда, городского старшины, изнасиловали на кафедральном дворе.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Какое-то мгновение Джон молча смотрел на него.

– Боже Всемогущий! Как ты оказался замешан во все это?

Церковник с постным выражением лица грустно покачал головой.

– Я нашел бедную девочку, когда шел с вечерни, чтобы навестить больного каноника у него дома. Я услышал стон с северной стороны собора, из-за кучи камней для новой кладки. Там я обнаружил на земле эту несчастную девочку, избитую и, похоже, изнасилованную.

– Где она сейчас?

– Я поднял шум, позвал всех служек и викариев из епископского дворца и домов каноников, а потом распорядился перенести ее в маленький изолятор за стенами монастыря, где она сейчас и пребывает.

Джон уже натягивал свою накидку и шагал к двери, когда Неста схватила его за руку.

– Ей понадобится женщина рядом – у Кристины Риффорд нет матери, только старая тетка.

Джон остановился, чтобы выслушать хозяйку постоялого двора: он уже успел понять, что ее советы всегда были кстати.

– Ну и? Ты пойдешь?

– Лучше, если ты позовешь свою жену.

– Ее нет дома.

– Тогда я пойду, но девочку следует осмотреть. Этого не может сделать ни один мужчина, пусть даже лекарь, особенно при подобных обстоятельствах.

– И что же нам делать? – В обязанности коронера входило подтверждение факта изнасилования, но за те три месяца, что он находился в этой должности, к счастью, ему не приходилось иметь дела с такими преступлениями.

– Монахиня Мадж из монастыря в Полслоу, она самая опытная в проблемах деторождения и женских болезнях. Следует позвать ее ради спасения бедной девочки.

Архидиакон внимательно прислушивался к их разговору.

– Пожалуй, это самый лучший план, но городские ворота уже заперты на ночь.

Джон презрительно фыркнул.

– Речь идет о дочери городского старшины! Ворота будут открыты по распоряжению королевского коронера и, без сомнения, шерифа, как только он услышит об этом. Я отправлю словечко в замок, чтобы они выделили эскорт для леди.

С этими словами он вышел в ночь, оставив позади себя встревоженный гул голосов.

Глава четвертая, в которой коронер Джон встречается с монахиней и сердитым мужчиной

Когда архидиакон, коронер и Неста прибыли в маленький лазарет, приютившийся у одной из стен собора, гонец, которого послали уведомить отца девушки, уже ускакал в ратушу. Он прибыл буквально через несколько минут после Джона, едва тот успел войти внутрь вместе с Нестой и увидеть Кристину.

Свернувшись клубочком, девушка лежала на низкой кровати, в комнате со свежепобеленными стенами. Широко открытые, но невидящие глаза смотрели в стену. Все ее тело сотрясала сильная дрожь, и опечаленный пожилой священник пытался кое-как успокоить ее, шепча отеческие слова утешения. Какая-то горожанка, случайно проходившая мимо в тот момент, когда архидиакон обнаружил Кристину за кафедральной стеной, охотно предложила свои услуги в качестве сиделки и теперь беспомощно примостилась на табуретке у кровати.

Неста, чье сострадание было безграничным, сразу же опустилась на колени рядом с кроватью, так чтобы лицо ее оказалось близко к лицу девушки. Она заговорила с несчастной молодой жертвой негромким голосом и мгновенно добилась первой реакции – Кристина повернула голову, пытаясь сосредоточиться на лице Несты, и протянула руку, чтобы сжать ее пальцы.

Прежде чем у де Вулфа появилась хотя бы малейшая возможность вмешаться, дверь рывком распахнулась и в комнату ворвался Генри Риффорд. Джон никогда не обращал особого внимания на Риффорда, но сейчас, в такой трагической ситуации, сердце его исполнилось жалости. Это был крупный лысеющий мужчина, обычно с цветущим цветом лица, но в эту минуту щеки его ввалились и все лицо как-то посерело. Едва удостоив взглядом всех находившихся в комнате, он рванулся к кровати и обнял свою единственную дочь за плечи. Кристина обхватила его руками за шею, и с губ ее сорвалось одно только слово:

– Отец!

Не было слышно ни слез, ни причитаний, только тихая мелкая дрожь била обоих.

Внезапно Джон ощутил себя здесь совершенно чужим и, сделав знак архидиакону и священнику следовать за собой, вышел наружу, оставив двух женщин с отцом и его дочерью.

– Нам придется подождать, пока она придет в себя, – заявил он. – Нет никакого проку в том, чтобы пытаться расспросить девушку или осматривать ее, пока отец хотя бы немного не успокоит ее,

Де Алекон скривился.

– Но она сейчас выглядит как раз неестественно спокойной – я полагаю, это у нее от шока? – Будучи действительно целомудренным, священник совершенно ничего не знал о женщинах, что даже в то время представлялось большой редкостью.

Дверь отворилась, и к ним вышла Неста.

– Ей лучше вернуться домой, оказаться в знакомой обстановке, среди знакомых вещей. Этот гадючник, в котором полно мужчин, пусть даже они называются священниками, – для нее сейчас самое неподходящее место. – Обычно жизнерадостное лицо Несты осунулось, и Джон заметил слезинки в уголках ее глаз.

Старый священник, горя желанием тоже сделать что-нибудь полезное, нетвердой походкой удалился прочь, бормоча, что приведет носильщиков с паланкином: путешествие отсюда до дома Риффордов на Хай-стрит будет недолгим, поскольку в маленьком городке до любого места было рукой подать.

– Как насчет Ричарда де Ревелля? – спросил архидиакон. – Он ведь очень дружен с Риффордом. Когда он узнает об этом случае, то многих могут повесить по одному только подозрению!

Не успели слова сорваться с губ коронера, как их заглушил резкий скрип распахиваемой двери и перед ними возник Генри Риффорд собственной персоной. Теперь его лицо было пурпурным от гнева, он едва мог говорить от бешенства.

– Найдите мне этого негодяя, и я разорву его собственными руками! – прорычал он.

Де Алекон в знак сочувствия молча положил руку на плечо Риффорда.

– Да укрепит и утешит тебя Господь в этот час испытаний, брат.

Участие Джона де Вулфа имело более практичное выражение.

– Послали за носилками, и мы отнесем ее домой. К шерифу отправился посыльный, и уже сейчас констебль замка вместе со своими людьми обыскивают улицы, ища этого негодяя.

– Как это могло произойти в священном месте? И что там действительно произошло? – прошептал отец, бушующая ярость которого сменилась полным упадком сил.

Архидиакон мягко поведал ему то немногое, что знал сам: как он услышал отчаянные стоны и как обнаружил Кристину, почти скрытую за кучей камней, которыми ремонтировали собор. Он побежал к ближайшему дому каноника за помощью, и они перенесли девушку на матрасе в ближайший кафедральный лазарет. Она не произнесла ни слова, но, судя по разорванной и находившейся в полном беспорядке одежде, а также по синякам и кровоподтекам на лице и шее, архидиакон с неохотой предположил, что случилось самое худшее.

– Ей не следовало одной выходить в город. Я виню себя за небрежность и невнимание, – стонал Генри Риффорд. – Она должна была пойти вместе со своей кузиной. Моя тупая сестра должна была внимательно присматривать за ней – и я тоже.

Джон попытался немного облегчить его совесть.

– Она уже почти взрослая женщина, мастер Риффорд. Девушки в этом возрасте отличаются упрямством и не любят следовать советам старших. Она достаточно взрослая, чтобы в скором времени выйти замуж.

При этих словах городской старшина испустил еще один горький стон и спрятал лицо в ладонях.

– Ах ты, Господи, замуж! Я совсем забыл. Что обо всем этом подумают ее жених и его отец, Джозеф? Подвергнуться насилию и поруганию, и это менее чем за два месяца до свадьбы – если она теперь вообще состоится!

Надо отдать ему должное, в эти мгновения Риффорд не думал о финансовых потерях, который мог повлечь за собой несостоявшийся союз с семьей богатого судовладельца.

К тому времени, когда сестру Мадж доставили из Полслоу, находившемся в одной миле к северу от города, Кристина уже оказалась дома на Хай-стрит. Неста и архидиакон дипломатично ушли, и к коронеру в доме возле Восточных ворот присоединился шериф.

Тетушка Бернис была сама не своя от ужаса, самоуничижительно кляня себя за то, что не помешала Кристине уйти из дома. На какое-то время пожилая леди впала в истерику, но потом сумела взять себя в руки и найти в себе достаточно сил, чтобы опуститься рядом с соломенным тюфяком Кристины, и принялась утешать ее с поистине материнской любовью.

Генри Риффорд успокоился до такой степени, что преисполнился холодной решимости найти того, кто напал на его дочь, и повесить его, желательно после страшных пыток. Похоже, Ричард де Ревелль был с ним полностью согласен, но проблема состояла в том, что нужно было точно понять, что именно произошло и кто выступал в роли насильника.

* * *

– Не совсем понимаю твою роль во всей этой истории, – холодно и надменно изрек шериф. Брат Матильды был элегантным мужчиной, любившим красивую одежду, которую он носил с таким видом, словно ему более подошла бы роль придворного, а не служителя закона и сборщика налогов в отдаленном западном графстве. У него было треугольное лицо, длинные каштановые волосы, которые он зачесывал назад с высокого лба, узкие брови, тонкие усики и маленькая остроконечная бородка.

Случившаяся трагедия заставила было их на время забыть о взаимной неприязни, но Джон не собирался позволять Ричарду командовать собой.

– Моя роль заключается в том, чтобы подтвердить факт изнасилования. Если оно и в самом деле произошло, то тогда это серьезное преступление, достойное рассмотрения Верховным судом, а не местными судейскими чиновниками. Я должен буду записать все подробности этого уголовного дела для судей короля, когда они в следующий раз приедут в Эксетер. Если мы сумеем найти подозреваемого, тогда они смогут судить его.

Шериф недовольно нахмурился – все те же самые разногласия, снова и снова.

– Если я найду подозреваемого сегодня вечером, то завтра я его повешу – это я могу тебе обещать.

– А я своими руками накину петлю ему на шею, – добавил Риффорд, все еще дрожа от сдерживаемого гнева.

Джон яростно взглянул на своего шурина.

– Давай отложим наш спор до тех пор, дока мы не сможем изложить его Хьюберту Уолтеру, хорошо? Сейчас у нас с тобой есть более неотложные дела.

Они стояли в главном зале дома, перед дверями маленькой комнаты, которой пользовалась Кристина. Дверь отворилась, и на пороге показалась сестра Мадж. Она поманила к себе коронера, который вошел внутрь, прикрыв за собой дверь.

Монахиня из монастыря Святой Катерины в Полслоу была внушительной женщиной: высокая и сухопарая, с решительным костистым лицом, которое совершенно не соответствовало ее занятию, коим являлась забота о страждущих. Она была старшей из девяти монахинь, живших там по монастырским законам, и, несмотря на строгий вид, была истинным кладезем доброты и сострадания. Хотя в монастыре она выполняла обязанности лазаретной сестры, то есть имела дело с всякими ранами и травмами, репутацию она составила себе в качестве повивальной бабки. К ее услугам часто прибегали женщины в Эксетере и его окрестностях, особенно в случае трудных родов. Сейчас она отвела коронера в угол комнаты и негромко заговорила с ним:

– Похоже, мало сомнений в том, что ее изнасиловали, сэр Джон. Я еще не приступала к интимному осмотру, но какие доказательства вам нужны для отправления официальных процедур?

Джон посмотрел на кровать, а потом плотно захлопнул дверь перед лицом у шерифа, который пытался подслушивать.

– Мы должны расспросить ее о том, что произошло, и не узнала ли она того человека, который сотворил с ней этот ужас. Но я также должен иметь доказательства того, что ее изнасиловали. Вы должны подтвердить, что у нее из интимного места идет кровь. Таков закон.

Монахиня, в своем черном одеянии Ордена бенедиктинцев и с белой накидкой на голове, серьезно кивнула.

– Какое-то время она будет ненавидеть всех без исключения мужчин – вероятно, даже своего отца, – так что будет лучше, если вы станете держаться от нее подальше, а ее поручите заботам тетки и моим. Я сообщу вам о том, что мне удастся выяснить.

Джон знал, что сама сестра Мадж давно забыла об интимных особенностях женского организма, но все равно взмолился:

– Мне нужно иметь хоть какие-нибудь доказательства осквернения девушки, например порванная или заляпанная кровью одежда.

– Я посмотрю, что у нас есть, – ответила монахиня, подтолкнула его к выходу и закрыла дверь у него за спиной.

В холле чувство гостеприимности пересилило у Генри Риффорда даже его гнев, и он кивком подозвал шерифа и коронера к огромному камину, чтобы те могли согреться, пока он принесет им вина и бокалы французского стекла. Все трое молча потягивали вино, имитируя нормальную обстановку, пока отец Кристины неожиданно не обмяк и, рухнув на скамью, принялся тихо всхлипывать, обхватив голову руками. Джон и Ричард де Ревелль стояли в замешательстве, не зная, что сделать или что сказать, пока коронер наконец не подошел к торговцу кожами и не положил ему руку на плечо, пытаясь успокоить.

Риффорд поднял осунувшееся лицо.

– Если бы только ее мать была жива – в такой момент ей нужна мать. Моя сестра – добрая женщина, но она безмозглая старая дура. Позволить девочке одной отправиться в такую ночь, черт бы ее побрал!

– Могу я попросить свою супругу прийти и посидеть с ней? – спросил Джон, уверенный, что Матильда, несмотря на многие свои недостатки, не откажется помочь отчаявшейся семье.

Ричард почувствовал себя обязанным ответить на предложение шурина.

– Моя жена, Элеанор, тоже, без сомнения, была бы рада помочь, Генри, но она в нашем поместье в Ревелстоуке, за много миль отсюда.

Городской старшина вытер глаза и пробормотал слова благодарности, соглашаясь с тем, что еще одна взрослая женщина окажется весьма кстати после того, как монахиня уйдет. Позвали слугу и отправили его с сообщением на Мартин-лейн, к Матильде.

Когда он ушел, на пороге появились еще двое мужчин, которые встретились здесь волей случая. Одним был Ральф Морин, констебль Рогмонта, назначенный самим королем, поскольку замок Эксетера принадлежал короне. Ральф, крупный, похожий на викинга мужчина, с седыми волосами и раздвоенной бородой, командовал гарнизоном и официально являлся заместителем шерифа в вопросах обороны города. Вторым оказался Хью де Релага, еще один старшина, полный, в обычных обстоятельствах жизнерадостный мужчина, в одежде обладавший вкусом павлина. Как и архидиакон, он был хорошим другом Джона де Вулфа, еще одним сторонником фракции, сохранившей верность королю Ричарду и находившейся в стойкой оппозиции к ренегатам, поддержавшим его брата. Именно они были теми, кого народ Эксетера избрал для совместного управления городом, хотя сейчас пошли разговоры о введении должности мэра, недавно принятой в Лондоне и Винчестере.

Де Релага направился к своему собрату-старшине и взял его руки в свои, предлагая участие и давая бесполезные советы, тогда как констебль держал отчет перед шерифом и коронером.

– Город закрыт так, что мышь не проскочит, и к каждым воротам для укрепления стражи приставлены солдаты. Никто не сможет выбраться отсюда до рассвета, так что он должен быть где-то здесь.

Ричард проявил нетерпение.

– Это очевидно, Ральф, что он должен быть в городе! Но кого из пяти тысяч населяющих его людей мы ищем?

Джон воздержался от замечания относительно того, что три тысячи женщин и детей можно не брать в расчет. Вместо этого он поинтересовался у Морина, не нашли ли чего-нибудь на территории собора. Седовласый констебль обернулся в его сторону.

– Мне еще не сказали, где именно произошло это гнусное нападение, кроме того, что оно случилось на территории собора. Сержант взял с собой пару человек, чтобы провести обыск, но пока они ничего не нашли, только обычных попрошаек и припозднившихся торговцев. И те, и другие ничего не смогли ему рассказать.

Хотя это была освященная территория, принадлежащая собору и не подлежащая юрисдикции города, она не пользовалась ни любовью, ни популярностью среди горожан. Нравилось это вам или нет, но любого умершего в Эксетере следовало хоронить именно здесь, да еще и взималась недурная плата за эту привилегию. Изрезанное дорожками и канавами для отходов, место было буквально усеяно старыми надгробиями, ямами для могил, кучами земли и отбросами. Это было единственное большое открытое место в Эксетере. Разъездные торговцы продавали тут свои товары, подмастерья играли в мяч, а дети использовали его в качестве игровой площадки. Однако, несмотря на то, что на территории, примыкающей к собору, часто случались драки и хулиганские побоища, Джон не мог припомнить, чтобы она когда-либо становилась местом изнасилования.

– Что будем делать дальше, шериф? – спросил констебль.

– Проклятый малый залег на дно, убрался обратно в свою дыру, из которой выполз. На рассвете обыщите гостиницы и постоялые дворы, смотрите, нет ли у кого крови на одежде или чего-нибудь другого подозрительного. Держите стражу на воротах и обыскивайте любого мужчину, покидающего город.

И снова Джон придержал возражения, готовые сорваться с его языка, едва он услышал эти бесполезные и пустые приказы.

– Пока еще, – заметил он, – мы не знаем, испачкался ли нападающий в крови. Пока что я жду, когда сестра Мадж окончит осмотр.

Риффорд и Хью подошли к ним, и последующие несколько минут были посвящены яростным угрозам, упрекам и беспокойству Риффорда о здоровье своей дочери, физическом и умственном, не отрицалась также почти немыслимая возможность того, что она окажется беременной.

Их прервала сестра Мадж, снова появившаяся в дверях. Коронер подошел к ней, Ричард де Ревелль последовал за ним. Джон не смог придумать причины, по которой тому следовало бы держаться в стороне, ведь он, по сути, был главным лицом, следящим за соблюдением законности в Девоне.

– Она стала вести себя спокойнее, бедняжка, – начала монахиня своим глубоким мужским басом. – Кристина – сильная и чувствительная натура, но ей понадобится много времени, чтобы забыть это происшествие. Хотя, боюсь, она от него так полностью и не оправится.

Генри Риффорд подошел и встал рядом с ними, оставив констебля и Хью де Релагу маячить на заднем плане.

– Какие у нее повреждения? – прямо спросил Джон.

– Вам лучше бы взглянуть на некоторые из них самому, коронер, – на те, что на шее, руках и лице. Мне кажется, ее схватили и удерживали, а не просто избили. Но я также боюсь, что ее грубо лишили девственности.

Отец Кристины застонал и протиснулся мимо троих мужчин к кровати, где лежала его дочь.

Бледное как у мертвеца лицо сестры Мадж снова обернулось к Джону.

– Ее юбка вся в грязи и разорвана от подола до пояса, так же как верх корсажа. Но на ее сорочке я нашла вот это. – Она отвела руку из-за спины и показала коронеру скатанную нижнюю одежду девушки. Одежда была из хорошего льна, тонкого и мягкого, – единственное нижнее белье, которое благородные дамы носили под юбками, оно было заметно только в вырезе платья и доходило до лодыжек. Сорочка была лишь слегка испачкана коричневой грязью и несколькими пятнышками крови, причем более сильный мазок наблюдался в нижней части.

– Вы сказали, что вам нужны доказательства, – сурово произнесла монахиня, – так что вот вам они. Кровь попала из маточного прохода. Ее силой взяли сзади.

Джон взял сорочку и снова свернул ее, чтобы скрыть пятна от отца.

– Вы сказали, что я должен осмотреть другие повреждения?

Монахиня-бенедиктинка кивнула и вернулась в комнату.

– Вы можете поговорить с ней сейчас, наша девочка пришла в себя.

Они подошли к ее ложу, и тетушка Бернис, все еще всхлипывая, отодвинулась назад, чтобы освободить место для Джона.

Он увидел несколько царапин на щеках девушки и синяки на шее. Монахиня закатала широкие рукава Кристины и показала ему полдюжины красно-синих пятен, размером с монету, на предплечьях девушки.

– Ты знаешь меня, Кристина? – негромко спросил Джон.

Лицо у нее осунулось и приобрело пепельно-серый оттенок, но дочь Генри кивнула.

– Сэр Джон, я видела вас в городе. И я встречала вашу супругу в соборе и у Святого Олафа.

– Она прибудет с минуты на минуту, чтобы составить тебе компанию на некоторое время. Мы должны выяснить, что произошло, чтобы привлечь напавшего на тебя человека к суду.

– Ты видела, кто это был, Кристина? – спросил Ричард. Она хорошо знала шерифа: он был частым гостем в доме Риффордов, ведь ее отец принадлежал к числу его друзей.

– Нет, он подошел сзади, сэр. И все время оставался сзади – я ничего не видела.

– Расскажи нам, что произошло, с самого начала, – обратился к ней Джон.

Молодая женщина, чьи щеки сейчас уже окрасились легким румянцем, поднесла руку к глазам, чтобы вытереть слезы.

– Я забрала свой браслет у мастера Годфри, в доме рядом с вашим. Потом, раз уж я оказалась так близко, то решила зайти в собор, чтобы помолиться в усыпальнице Святой Мэри, ведь так звали мою дорогую мамочку.

Даже в таком состоянии она не говорила всей правды, не упомянула о причине, неожиданного прилива набожности, но сестра Мадж одобрительно закудахтала при виде такого благочестия девушки.

– Я вошла в собор и помолилась – там находилось несколько прихожан и священников, но, если не считать свечей у алтаря, было уже темно. Потом я пошла домой.

Джон был озадачен.

– Но как ты оказалась с северной стороны собора? Это же какое расстояние тебе надо было пройти от дверей собора?

Кристина поморщилась от боли в покрытой синяками шее.

– Я воспользовалась маленькой дверью в основании Северной башни. Я хорошо ее знаю, поскольку часто бываю в соборе. Я предпочитаю его маленьким часовням города,

Джон взглянул на шерифа, на лице которого промелькнула тень неудовольствия. У обоих была веская причина знать о существовании этой двери в башне, потому что всего несколько недель назад Джон ущемил самолюбие своего шурина, поймав убийцу, который проник сквозь эту дверь в святилище.

– Снаружи лежали большие кучи новых камней, которые я не заметила раньше. Я пробиралась между нами, как вдруг меня схватили сзади. Кто-то прыгнул мне на спину и повалил меня на землю.

Впервые за все время слезы хлынули ручьем, и Джон пожалел, что Матильды нет рядом.

– Он схватил меня за горло, обвив руками шею со стороны спины. Мое лицо оказалось в грязи, я не могла кричать из страха и боясь, что меня задушат. И было темно – так темно! – Кристина всхлипнула, эти воспоминания навертка будут преследовать ее до конца дней.

– Вам нужно так допрашивать ее именно сейчас? – строго спросила монахиня.

– Последний вопрос, Кристина, он имеет очень большое значение. Ты не слышала и не видела ничего, что могло бы навести на мысль о том, кем был нападавший?

Она жалобно ответила:

– Ни слова, ни звука – только тяжелое дыхание. Но он был таким сильным! Он разорвал на мне одежду, задрал на мне юбку и раздвинул ноги. Потом… боль…

Она разразилась плачем, и сестра Мадж подтолкнула шерифа и коронера к двери своими мускулистыми руками.

– Вон! – повелительно произнесла она.

Когда дверь в спальню закрылась, она обернулась к обоим законникам.

– У нее много синяков на груди, похоже, ее грубо лапали, и еще на бедрах, когда ей с силой раздвинули ноги. И вообще, у нее синяки везде, где только можно представить, по всему телу, но, слава Богу, никаких разрывов.

– Кровь? – спросил бесчувственным тоном шериф.

– Она потеряла девственность, разумеется, – мрачно бросила монахиня. – Все, больше сегодня вечером вы от нее ничего не узнаете.

Джон подошел к старшинам и сообщил им отредактированную версию того, что ему удалось узнать. Закончив, он с радостью увидел, что входная дверь открылась и привратник впустил Матильду. Введенная в некоторое заблуждение полученным ею туманным сообщением, она быстро схватила самую суть и поняла важность своей роли, и это при том, что в деле оказались замешанными старшины и шериф, пусть даже последний был ее собственным братом.

Матильда была невысокой, плотно сбитой женщиной сорока четырех лет, на несколько лет старше своего мужа. В отличие от элегантного братца, у нее было квадратное лицо и слегка припухшие глазки, хотя, несомненно, в молодости она была довольно привлекательной.

Отличаясь большим снобизмом, она обожала французскую моду, и Люсиль укладывала ей волосы в прическу, которую Джон полагал заморскими выдумками, особенно в сравнении со скромными головками остальных женщин Эксетера. Но сегодня он был рад видеть ее и подвел жену к сестре Мадж, которая увела ее к комнату Кристины. На пороге Матильда обернулась и сказала, обращаясь к мужу:

– Я останусь на всю ночь, Джон. Тебе придется самому о себе позаботиться дома.

Он цинично подумал о том, что о нем позаботятся независимо от того, была ли она дома или нет: не будь Мэри, он умер бы с голоду. Однако то, что жены не будет дома, направило его мысли по другому пути и, договорившись встретиться с шерифом и констеблем в замке вскоре после рассвета, он зашагал в нижний конец города, туда, где на Айдл-лейн находился постоялый двор «Буш».

Глава пятая, в которой коронер Джон проводит следствие в Торбее

На следующее утро по дороге в замок Джон заглянул в дом Риффордов, отчасти чтобы узнать, как Кристина, а отчасти – чтобы убедиться, что его супруга все еще там. Мэри никогда не сознается, что он не ночевал дома прошлой ночью, и даже если Люсиль выдаст его, то ему приходилось выдерживать и не такие скандалы.

После бурной ночи с Нестой он заснул, как бревно, а потом принялся восполнять энергию за плотным завтраком, состоящим из яиц, ветчины, деревенского хлеба и эля. Он размашистым шагом шел назад через город, миновал торговцев вразнос и их клиентов, бесстрашно прошел прямо сквозь стадо коз, которых вели на бойню, и через целую процессию ручных тележек, на которых везли свежие овощи из близлежащих деревень (пять городских ворот были наконец открыты). Джон мельком подумал о том, принесла ли какие-нибудь плоды дополнительная стража – большая часть караульщиков не заметила бы подозреваемого, даже если бы тот во всю глотку орал: «Насильник!» Переходя через Саутгейт-стрит, он наткнулся на обоз из воловьих упряжек, которые месили огромными колесами жидкую грязь. В ушах у него звучали крики торговцев, предлагающих все – от свежей речной рыбы до живых уток и горячего хлеба, – но он не обращал на них внимания.

По дороге к Риффордам Джон сделал небольшой крюк, чтобы при дневном свете осмотреть место недавнего преступления. Он вошел на территорию собора через Медвежьи ворота и обошел огромный западный фасад, чтобы попасть на северную сторону. Здесь он обнаружил большие новые каменные блоки, некоторые из них были обтесаны, другие еще нет, и все они ждали своей очереди, чтобы по лесам попасть наверх здания. Само же сооружение, начатое еще в 1114 году епископом Варелвэйстом, только сейчас приближалось к завершению – некоторые блоки из мягкого песчаника, уложенные восемьдесят лет назад, уже требовали замены.

Джон отыскал маленькую дверь в основании Северной башни и прошел оттуда коротким путем к главной дороге, которая шла параллельно ряду домов каноников. Он походил вокруг новой каменной кладки, которая кое-где была намного выше его роста. Нашел несколько пустых проемов как между штабелями камней, так и между ними и стеной собора – масса укромных уголков, куда можно затащить девушку и надругаться над ней.

Наклонившись, он внимательно принялся изучать землю, но не обнаружил ничего, кроме затоптанной грязи. Собственно говоря, Джон и не ожидал найти ничего существенного, да и отсутствие крови было неудивительным, если учесть, сколь малое количество ее пролилось и состояние земли под ногами.

Вскоре он оставил свои поиски и быстро зашагал прочь, пройдя мимо двери собственного дома и не удостоив ее даже взгляда. Он остановился было у дверей Годфри Фитцосберна, но решил отложить визит к нему. Вскоре Джон уже входил к Генри Риффорду, где в главном зале его встретила Матильда.

– Девушка спит, хвала Господу, – сообщила она ему. – Я провела с ней всю ночь. Сейчас там ее кузина Мэри, а старая тетка отправилась в собственную постель, так что я могу передохнуть немного.

– Она больше ничего не говорила о том, что случилось?

Матильда прищелкнула языком и скорчила ему недовольную гримаску.

– По-прежнему изображаешь из себя коронера, Джон? Почему бы тебе не сделать перерыв ненадолго? Нет, она ничего не сказала, а я не заговаривала об этом. Сейчас ей нужны мир и забвение, а не инквизиция.

Когда он помогал ей надеть тяжелую саржевую накидку, она заметила:

– Где, ради всего святого, может быть этот Эдгар? Казалось бы, ее возлюбленный мог бы примчаться сюда галопом – он живет всего лишь на Фор-стрит с этим кровопийцей Николасом.

Джон позабыл о женихе, но теперь до него дошло, что тот мог уехать вместе со своим отцом Джозефом в Торр, чтобы опознать обломки корабля и мертвые тела.

Когда он рассказала об этом Матильде, та взорвалась:

– Ты послал им словечко еще вчера! Тогда они, должно быть, выехали еще до рассвета и сейчас еще в пути. Мальчик может и не знать, что его невесту изнасиловали. – Несмотря на всю трагичность происшедшего, она не могла не наслаждаться драмой, которая разворачивалась на ее глазах. – Ты должен отправиться туда и сказать ему обо всем прежде чем он вернется домой. Ты обязан подготовить его, – напыщенно изрекла она. – Может статься, что, услышав всю историю, он не будет так настаивать на свадьбе.

Джон задумчиво потер темную щетину на подбородке. Как ему наилучшим образом совместить оба дела? Он чувствовал себя жонглером на ярмарке Святого Мартина, когда все шесть шаров находились в воздухе.

Ему нужно провести опознание с людьми из Топшема, причем и дознание следует проводить в их присутствии. При данных обстоятельствах было бы невежливо просить их завтра снова приехать в Торбей, особенно после того, как они узнают о происшествии с Кристиной. На поездку уйдет большая часть и без того короткого декабрьского дня.

– Вы правы, мадам. Я должен съездить туда сам и встретить их, а потом сопроводить в Торр. Мне придется проводить дознание или сегодня вечером, или сразу же с утра завтра, пока они все еще там, а потом поспешить домой и посмотреть, что тут выяснилось по делу об изнасиловании.

Джон перебросился несколькими словами с испытывающим невероятные страдания гильдейским старшиной, а затем сопроводил свою супругу обратно на Мартин-лейн, поскольку она твердо заявила, что Эксетер отныне превратился в опасное место, если приличная женщина не может больше чувствовать себя в безопасности на его улицах. При ярком дневном свете, однако, она вряд ли подвергалась бы какому-то риску, и Джон не без горечи подумал о том, что мужчина должен быть настоящим храбрецом, чтобы решиться на какую-либо проделку с Матильдой.

Благополучно доставив свою супругу до дверей их собственного дома, он немедленно направился в Рогмонт. Гвин и секретарь Джона были там, завтракая, как им и полагалось в это время. Гвин жил за пределами городских стен, в хижине в районе Святого Сидуэлла, за Восточными воротами, так что он ничего не слышал о происшедшем, пока не вернулся сегодня утром в город.

Томас, хотя и обитал в непосредственной близости от собора, тоже оставался в полном неведении относительно нападения. Однако благодаря прекрасно налаженной системе обмена информацией среди солдат замка вскоре стали известны все подробности, и теперь Гвин и Томас ожидали распоряжений своего хозяина.

– Во-первых, Томас, возьми один из своих свитков и запиши все факты по этому делу так, как они известны нам сейчас. Я продиктую все, что тебе нужно знать. – Джон уселся на табуретку за столом и налил себе кувшин сидра – завтрак у Несты был таким обильным, что ему не хотелось ни хлеба, ни сыра. – А затем нам предстоит снова вернуться в Торбей.

Маленький секретарь застонал, вообразив себе, в каком состоянии окажется нижняя часть его спины после новой длительной поездки верхом на пони.

– Мы ведь приехали только вчера вечером, коронер. Зачем возвращаться так быстро?

Гвин, опершись на подоконник, поднял здоровенную ножищу и спихнул секретаря с его табурета.

– Когда сэр Джон говорит: «Едем», – мы едем, ты, жалкий слизняк! – Он перевел взгляд на коронера. – Есть ли связь между этими двумя делами?

– Будущий муж Кристины Риффорд еще не подозревает о случившемся с ней несчастье, поскольку он отбыл со своим отцом и Эриком Пико в Торр, чтобы опознать тех мертвых моряков. Я хочу застать их до того, как они вернутся, чтобы рассказать им, что случилось, и одновременно провести дознание. Джозеф из Топшема будет свидетелем и вместе с этим выступит от имени английского населения.

Гвин задумчиво почесал лохматую башку. У него было большое лицо с крупной челюстью, массивность которой отчасти уравновешивалась носом-картошкой, на котором еще оставались следы угрей. Остальную часть его лица скрывали роскошные усы.

– А как насчет этих деревенских убийц? – требовательно спросил он.

Джон отпил большой глоток сидра.

– Они будут арестованы и доставлены в тюрьму. Ступай к Ральфу Морину и попроси у него вооруженных стражников, которые будут сопровождать нас, – четверых более чем достаточно, чтобы доставить этих собак сюда. Посмотри, не может ли Габриэль поехать с нами.

Гвин с грохотом спустился вниз по ступенькам караульного домика, а коронер приготовился записывать подробности изнасилования дочери старосты. Томас порылся в своей бесформенной дорожной сумке, где хранились его письменные принадлежности, и выудил оттуда пергамент, перо и каменную бутылочку с чернилами. Пергамент представлял собой палимпсест – кусок овечьей кожи, на котором уже неоднократно писали раньше, после чего текст удаляли, а поверхность обрабатывали мелом. Новый пергамент, и особенно тонкая писчая бумага, изготавливаемая из молодых или новорожденных ягнят, были дороги. Томас гордился как своей способностью писать, так и собственными письменными принадлежностями, и торжественно приготовился записывать события прошлой ночи в изложении коронера.

К тому времени, как они закончили, вернулся Гвин с известиями, что констебль замка выделил им двух солдат, одним из которых был их старый знакомец сержант.

– Шериф что-нибудь сказал по этому поводу? – поинтересовался Джон.

Корнуоллец ухмыльнулся:

– Его там не было, слава Христу, – он в доме Риффорда.

Джон схватил свой меч и прицепил его к поясу.

– Тогда вперед, в конюшню, прежде чем он вернется и вмешается!

Они встретили Джозефа и его отряд сразу же после полудня, на прибрежной тропе, там, где она пересекает устье Тайна. К счастью, когда они достигли северного побережья устья реки, наступил отлив, так что их лошади смогли перейти протоку между двумя песчаными берегами вброд, избавив и себя, и седоков от необходимости плыть. Слева раскинулось море, по-прежнему серое и неспокойное, а справа простирались пески и болота, тянувшиеся на несколько миль, пока река снова не сужалась возле королевского Тайнтона.

Когда пять всадников въехали в холодные воды эстуария, Габриэль вскрикнул и показал рукой вперед.

– Четверо всадников на том берегу. Это те, кто нам нужен?

Джон, замахав руками, закричал им и вновь прибывшие остановились, позволяя отряду коронера нагнать себя.

Это и впрямь были Джозеф из Топшема с товарищами. Они весьма удивились незапланированному возвращению сэра Джона.

– Неприятное дело, Джон, вот так терять своих людей, – сумрачно приветствовал его судовладелец. – Но ведь в твоем послании говорилось, что мы должны будем вернуться через день или два для участия в твоем дознании. К чему теперь такая спешка?

Коронер испытывал неловкость, оттого что рассказывать о столь деликатном деле ему приходится, сидя на лошади на берегу реки, на холодном ветру.

– Нам с тобой необходимо обсудить кое-что весьма важное, Джозеф, а здесь не самое подходящее место для этого. Я предлагаю проехать в поместье моей матери, это менее двух миль отсюда, и поговорить обо всем, сидя у доброго очага, за едой и питьем.

Озадаченные, Джозеф и его спутники несколько минут совещались между собой. Одним из них был Эдгар, его сын, высокий молодой человек со светлыми волосами, подстриженными в скобу. Эрик Пико, торговец вином, был темноволосым привлекательным мужчиной примерно тридцати шести лет, плотно сбитый и хорошо одетый. Он был французом бретонского происхождения, но много лет прожил в Девоне, хотя ему по-прежнему принадлежали многочисленные виноградники вдоль Луары. Последним был Леонард, иссохший и морщинистый старик, который пока не произнес ни слова. Он был старшим клерком в нескольких торговых предприятиях Джозефа.

– Это действительно важно, коронер? – спросил Пико. – Нас всех ждут дела.

Де Вулф мрачно кивнул.

– Вы поймете, что дело исключительной важности. Возвращение обратно в Торр сэкономит вам еще одну поездку из Эксетера. Мы можем вернуться домой сразу же утром.

Почувствовав настроение коронера, Джозеф философски пожал плечами и повернул лошадь.

– Тогда показывай дорогу, Джон.

Оказавшись в знакомых местах, где он вырос мальчишкой и охотился юношей, Джон повел их в глубь материка вдоль южного берега эстуария. Менее чем через милю вверх по течению им встретилась узкая поперечная долина, выходящая на самый берег Тайна, и они свернули на небольшую тропинку, которая вилась среди густой растительности, заполонившей долину. Вскоре путники въехали в приятную лесистую лощину, где небольшие приусадебные участки и возделанные поля были хорошо защищены от ветра. Чуть повыше деревни располагалась каменная церковь, которая могла похвастаться новым деревянным церковным приютом, где находили пищу и кров путешественники.

– Добро пожаловать в Стоук-на-Тайнхеде, – воскликнул Джон, привязывая своего рослого жеребца у церковного дома. – Эрик, Гвин, Томас, Леонард и солдаты могут отдохнуть здесь часок и поесть у очага, а остальных прошу пожаловать в наше семейное поместье. – Когда он и его спутники поскакали в указанную сторону, Джон не мог удержаться и, обведя взмахом руки окрестности, сказал: – Мой отец, упокой, Матерь Божья, его душу, заплатил за то, чтобы эту церковь Святого Андрея из Бетсаида восстановили в камне, и пожертвовал на приют в знак благодарности за счастливое возвращение из первой кампании в Ирландии.

Почти в самом сердце деревушки стояло укрепленное поместье – двухэтажное здание из камня с крутой двускатной крышей. Вокруг него был вырыт глубокий ров, шла широкая полоса чистой земли и стоял частокол. Кругом лежали плодородные поля, привольно раскинулись несколько небольших плетеных домишек из соломы и тростника, каждый со своим ухоженным огородом, свинарником или коровником. Внутри частокола высились амбар, несколько сараев, стойла и кухни, а также несколько деревянных хибар для слуг. Вокруг витал дух сельского покоя и достатка, не оставшийся незамеченным Джозефом из Топшема, который мог по виду различить доходное предприятие. Но голову его занимало, главным образом, неожиданное появление де Вулфа, и у него появились дурное предчувствие.

Джон спрыгнул с коня и огляделся по сторонам – во взгляде его читались любовь и гордость.

– Вот здесь я и родился – в то время дом был деревянным. – Хотя поместьем управлял его брат Уильям, Джону по завещанию отца достался небольшой пай в поместье, как и его сестре Эвелин, которая приглядывала за домашними делами вместе с их по-прежнему активной матерью, получавшей от поместья пожизненный доход. К несчастью, сегодня был неподходящий день, чтобы предаваться воспоминаниями и размышлениям о своем наследстве. Предстояло печальное дело. К ним подбежал управляющий поместьем, жизнерадостный толстый сакс по имени Алси, и проводил их в дом, а лошадей приехавших увели, чтобы напоить и накормить.

– Леди отправились вместе с лордом Уильямом на рынок в королевский Тайнтон, сэр Джон, но они скоро должны вернуться.

Коронер обрадовался тому, что у него есть время до возвращения семейства, чтобы сообщить дурные вести.

Они поднялись в светелку на верхнем этаже, куда вела наружная деревянная лестница, которую в случае нападения можно было сбросить вниз, чтобы оборонять комнаты наверху. К счастью, в этом никогда не возникало необходимости с тех самых пор, как Саймон де Вулф, солдат и отец Джона, построил новый дом.

Они расселись у камина, в котором тлели поленья, и Алси разлил вино троим мужчинам. После этого он поспешил удалиться, чтобы организовать еду внизу, в зале.

Джозеф оказался весьма проницательным и мудрым, как о том и свидетельствовали era длинная седая борода и вся ветхозаветная внешность. Не тратя времени, он обратился к коронеру, с которым за последние годы неоднократно сталкивался по различным делам:

– Ну, Джон, выкладывай! Не за тем ты привел нас сюда, в эту глушь, чтобы угостить вином и показать свой дом.

Коронер перевел взгляд с отца на сына и вновь на отца. С момента их встречи на реке Эдгар не проронил ни слова и выглядел утомленным. Его оторвали от его любимых трав и припарок, заставили скакать полдня, чтобы осмотреть утонувшие тела, – все это нисколько не радовало его, особенно теперь, когда выяснилось, что им придется возвращаться в Торр. Но следующие несколько минут должны были стать худшими в его двадцатидвухлетней жизни.

Де Вулф глубоко вздохнул.

– Это не имеет отношения ни к потере тобой корабля, ни к гибели твоих людей, Джозеф, – начал он. Медленно и бесстрастно он перечислил события прошлой ночи в Эксетере, ища и не находя способа смягчить дурные вести.

Оба отреагировали сначала потрясенным молчанием, потом недоверием, которое сменилось ужасом, и, наконец, необузданной яростью. Даже Джон поразился, увидев, в какое бешенство пришел вялый и апатичный ученик аптекаря. Хотя у него не было меча, из ножен на поясе Эдгар выхватил кинжал и, со свистом рассекая им воздух, бесцельно метался по комнате.

– Я убью его, будь он проклят! Кто бы он ни был, я убью его! Я не успокоюсь, пока он не издохнет! – Постепенно ярость сменилась слезами. Джон не был уверен, были ли они вызваны жалостью к Кристине или к самому себе.

Его отец, чье лицо раскраснелось от гнева, пребывал в не столь глубоком отчаянии, зато горел такой же жаждой мщения. После нескольких минут бесплодной ярости Джозеф притянул сына к себе и обнял за плечи, желая утешить. Он посмотрел поверх головы Эдгара на коронера.

– Что нам делать, Джон? – спросил он, прижимая к груди бьющееся в конвульсиях тело сына. – Как мы можем сейчас вернуться в Торр? Мы нужны в Эксетере.

Джон объяснил, что сестра Мадж, Матильда и другие женщины были единодушны в том, что на какое-то время Кристину следует оставить в покое, оградив от мужского общества.

– Как бы то ни было, нам следует решить проблему с судном и экипажем. Если мы сейчас отправимся в Торр, то для вас это будет означать окончание по крайней мере одного дела. В противном случае оно будет висеть над вами, подобно мечу, когда вы более всего будете нужны в Эксетере.

Джозеф кивнул, его гнев утих.

– Мы с Эдгаром потихоньку выйдем во двор, нам есть о чем поговорить. Скажи нам, когда будешь готов ехать.

Отказавшись от угощения, они спустились во внутренний дворик поместья, и сверху из амбразуры, Джон видел, как они медленно и грустно шли вместе, разговаривая приглушенными голосами.

Джозеф с сыном все еще находились внизу, когда некоторое время спустя с рынка возвратилось семейство де Вулфов. В воловьей повозке с полотняным верхом, снабженной сиденьями, ехали сестра и мать Джона, а рядом с ними на лошадях скакали его брат Уильям и несколько слуг. Хотя виделись они довольно часто, в Стоук-на-Тайнхеде Джона всегда ждал теплый прием. Его матери Энид исполнилось шестьдесят три года, и ее рыжие волосы уже подернулись сединой. Это была невысокая, очень живая дама, типичная кельтка, хотя ее собственная мать происходила родом из Корнуолла, а отец был некрупным землевладельцем из Гвинллвига в Уэльсе, откуда родом была и Неста. Ее дочь Эвелин была на десять лет младше Джона, старая дева, которая хотела стать монахиней. Мать отговорила ее от этого шага, поскольку ей дома нужна была компаньонка, ведь муж и второй сын все время пропадали на войне. Главной поддержкой Энид был Уильям, ее первенец, на пару лет старше Джона. Такой же высокий и темноволосый, как и его брат – они оба пошли в отца, – Уильям отличался намного более мягким характером, предпочитая военным кампаниям фермерство и управление поместьем.

Обнявшись с матерью и сестрой и пожав руку Уильяму, Джон просветил их о событиях, произошедших в Торре и Эксетере. Двое из Топшема все еще бродили снаружи, и Джон посоветовал на время оставить их наедине с их горем и гневом. Алси отдал распоряжение, и вокруг засуетились другие слуги с едой и питьем, улыбающиеся и делающие Джону реверансы – многие из них знали его еще ребенком.

Пока они ели, Энид де Вулф все не могла уняться и кудахтала, выражая свое негодование по поводу изнасилования и симпатию всем действующим лицам. Брови ее слегка приподнялись, когда Джон поведал ей, что Матильда вела себя прошлой ночью, как добрая самаритянка. Она никогда не разделяла энтузиазма своего покойного мужа по поводу того, что Джон породнился с семейством де Ревеллей, и ее отношения с Матильдой были столь же отстраненными, как и те двадцать миль, что лежали между ними.

По обыкновению, Уильям дал волю своей практичности.

– И что же теперь, братец? Что будет с кораблем и бедной молодой леди?

Джон, согревшийся, накормленный и чувствующий себя легко и свободно в окружении родни, протянул к огню длинные ноги.

– Дело о мертвых моряках – самое легкое дело. В церковной гостинице меня ждут парочка вооруженных стражников шерифа, чтобы помочь арестовать эту банду убийц и воров. Если мне удастся уговорить де Ревелля не вешать их сразу, то они предстанут перед Королевским судом, когда его выездная сессия посетит нас.

– А изнасилование? – спросила Эвелин, довольно привлекательная девушка, чье лицо портил лишь длинный нос.

Коронер пожал плечами.

– А с чего начинать? В одном Эксетере живут сотни мужчин. По всеобщему признанию, Кристина считалась одной из самых желанных молодых женщин в Девоне, поэтому на бедную девочку ежедневно было устремлено множество похотливых глаз. Если только нам неожиданно не повезет, я не знаю, как мы найдем виновника.

Его мать повернула голову в сторону оконного проема.

– А как воспринял все жених девушки? – спросила она.

– Он грозится перерезать насильнику горло. По природе он не боец, но готов вынести смертный приговор любому подозреваемому на всем просторе отсюда до Винчестера, бедняга. – Джон поднялся на ноги. – Нам пора отправляться в Торр. На утро назначено дознание, а день быстро проходит. – Он наклонился, чтобы поцеловать мать в лоб. – Если я проведу в седле еще некоторое время, то, клянусь, моя задница прирастет к нему!

На следующее утро с первыми лучами рассвета Джон и остальные собрались на открытом месте у моря неподалеку от деревушки Торр. Они провели ночь в одном из поместий Уильяма де Брюера, влиятельного в этих местах лорда. Хотя сам он находился в Лондоне, его сенешаль с готовностью предоставил пищу и ночлег королевскому коронеру и его отряду.

Выкопанные из песка шесть тел должны были подвергнуться осмотру во время дознания, и наиболее подходящим местом для этой цели казались простые дома из неотесанного камня, возведенные Белыми канониками на плоском участке южной оконечности полуострова Тор, неподалеку от того места, где разбилось судно и где были обнаружены товары с него.

По разумению Гвина, святые отцы были монахами, но на самом деле они были священниками, пришедшими сюда из главного аббатства норбертинцев в Уэльбеке. Они предложили положить тела в задней части своей маленькой деревянной церквушки, рядом с избушкой из плетеного тростника и соломы, где они жили втроем. Уильям де Брюер вел переговоры с их аббатом в Уэльбеке о строительстве пристойного каменного аббатства в Торре, и, хотя аббат Адам и шесть каноников должны были прибыть только через пятнадцать месяцев, эти трое составили передовой отряд.

Приехав на закате прошлым вечером, коронер распорядился, чтобы все мужчины и юноши старше четырнадцати лет в деревне и округе собрались на месте спустя час после рассвета. Вообще-то было трудно соблюсти букву закона и добиться присутствия всех членов мужского пола для образования жюри, не парализовав при этом работу нескольких деревень. Однако дело было настолько серьезным, что Гвин, сержант Габриэль и его солдаты обошли все дома в деревне и в окрестных поселениях, приказав всем жителям быть на дознании.

Жесткая трава перед обителью каноников вскоре была вытоптана несколькими десятками неохотно пришедших фрименов[2] и вилланов,[3] поодаль толпились любопытные: жены и девицы, у которых не было роли в предстоящем действе. В толпе бродили дети, собаки и даже одна коза, а некий предприимчивый торговец вразнос торговал яблоками.

Староста Аэльфрик тоже был здесь, напуганный и старавшийся выглядеть незаметным, как и несколько других, кого Джон знал по прошлому посещению. Присутствовал даже деревенский священник, изможденный и желтолицый.

Спасенные товары из церковного амбара тоже были сложены в сторонке, на двух запряженных волами тележках, готовые к транспортировке в Эксетер. Они были оставлены под охраной сенешаля Уильяма де Брюера, когда Джон вернулся в Эксетер после своего первого визита два дня назад. Он не был уверен, замешан ли сенешаль в воровстве ценных обломков кораблекрушения, зато подозревал, что тот, как следующий по старшинству, был полностью в курсе происходящего и действовал рука об руку со своим помощником, Аэльфриком.

Коронер огляделся по сторонам, дабы убедиться в том, что его секретарь уже вооружился пером, чернильницей и пергаментом, чтобы записывать ход дознания, после чего кивнул Гвину. Корнуоллец ударил плашмя мечом в колесо телеги и проревел громоподобным голосом:

– Все люди, у кого есть дело к коронеру графства Девон Его Величества короля Ричарда, подойдите ближе и слушайте!

Послышался шорох множества ног по грязи, пока мужчины Торра пытались уразуметь значение этого нового ритуала, придуманного для них далекими властителями в находящихся Бог знает где Лондоне и Винчестере. Очень немногие представляли себе, что такое дознание, но большинство покорно соглашалось, что это всего лишь еще один способ выжимания денег из и без того обнищавшего населения.

В стороне от деревенских жителей стояли мужчины из Топшема и Эксетера, Джозеф и Эдгар выглядели посеревшими и подавленными, они переживали утрату корабля и смерть моряков, но еще более того – надругательство над их бедной Кристиной. Они не находили себе места, им не терпелось вернуться в Эксетер, чтобы утешить девушку и ее отца. Однако в гневе Эдгара Джон ощущал тревогу: похоже, он не знал, как ему удастся справиться с кризисом и со своими чувствами к невесте, уже теперь не девственнице.

На много миль вокруг не найти было ни одного кресла, посему Джон отправлял правосудие, сидя на трехногой табуретке для доения, позаимствованной в деревне. Вся его серо-черная фигура с длинными, черными, как вороново крыло волосами, развевающимися на ветру, походила на какого-то сатанинского ангела рока, спустившегося к ним с небес. Уперев руки в колени, он начал говорить угрожающим тоном достаточно громким, чтобы все его слышали:

– Настоящее дознание проводится с целью установить обстоятельства гибели шести мужчин найденных на пляже Торра, а также крушения судна, экипаж которого они составляли.

Первым свидетелем был Джозеф из Топшема, напоминающий персонаж из Ветхого Завета, с его длинной седой бородой и развевающейся накидкой. Он вышел вперед и поклялся, что обломки принадлежали его собственному кораблю, «Морской Мэри». Судно было нагружено шерстью и на обратном пути из Барфлура должно было доставить груз сушеных фруктов и вина.

Гвин передал ему разбитую доску, обнаруженную на пляже, и тот подтвердил, что она была частью корпуса судна, поскольку на ней были вырезаны некоторые буквы из его названия.

– Видели ли вы тела шестерых мужчин, лежащих в церковной часовне вон там? – требовательно спросил коронер. – Являются ли все они членами экипажа этого судна?

Джозеф грустно кивнул головой.

– Так и есть, и еще одного не хватает, молодого парня по имени Хеч. Я знал их всех, бедняг.

– Были ли все они англичанами? – спросил де Вулф.

– Двое были бретонцами, а один – ирландцем.

– Но никто из них не был норманном?

Пожилой мужчина отрицательно покачал головой.

– Нет, все они были или саксами, или иностранцами.

При этих словах по толпе пронесся вздох облегчения: отсутствие норманнов означало, что по крайней мере удалось избежать штрафа в сорок марок.

После этого Эдгар и торговец вином, Эрик Пико, который обычно встречал свой груз, когда он прибывал в порт на Эксе, и который знал в лицо большинство членов экипажа судна, смогли подтвердить опознание тел, произведенное Джозефом. Старый Леонард, молчаливый клерк, показал пергаментную копию предписания, которую капитан судна вез в Барфлур: в ней были перечислены товары, которые следовало закупить для обратного пути.

Джон подвел их к воловьим упряжкам, и по маркировке, выжженной на дереве раскаленным железом, они формально опознали бочонки и коробки как груз, который должны были доставить в Топшем.

– Многое пропало, но то, что осталось, составит примерно половину груза, – заявил Джозеф, кладя руку на колесо ближайшей повозки.

– Для нас это означает существенные потери, – добавил Эрик Пико, убирая со лба прядь темных волос.

Коронер обвел взглядом притихшую толпу.

– Я должен признать, что здесь находятся почти все товары, спасенные с корабля. – Он подчеркнуто внимательно уставился на болезненно выглядевшего деревенского священника, словно бы для того, чтобы подчеркнуть, что часть спасенного исчезла в глотке этого мужчины. – Но теперь я перейду к смерти моряков. Похоже, трое утонули. – Он поименно назвал тех, кого первыми откопали из песка без каких-либо повреждений. – Они умерли в результате кораблекрушения, которое выбросило их в воду, деянием Господним, вызванным штормом на море. Но вот остальные трое… – Джон обратил грозный взор на Аэльфрика и еще нескольких деревенских жителей, стоявших в первых рядах толпы, с флангов их подчеркнуто охраняли сержант Габриэль и его стражники. – Эти трое, также опознанные Джозефом из Топшема, несут на себе следы насилия, а именно: раны на голове и других частях тела, очевидно нанесенные сильными ударами тупыми орудиями. Черепа у них расплющены, на шее видны глубокие ссадины. Не может быть и речи о том, что эти повреждения причинены им морем. Они стали жертвами намеренного насилия, которое привело к их смерти. После чего была совершена попытка скрыть это грязное деяние, похоронив их в песке.

После того как вызвали отшельника Вульфстана, чтобы он засвидетельствовал, что видел тела на пляже и то, как скрывали бочонки, вперед вытолкнули старосту. Он стоял перед коронером, похожий на быка, который ждет, что на него вот-вот спустят собак, и на лице его отражалась смесь свирепости и страха.

– Я ничего не знаю об этих убийствах! Эти моряки умерли еще до того, как я увидел их! – взмолился он, не ожидая, пока коронер задаст ему вопрос.

Гвин, стоящий вплотную к старосте, от души врезал ему по спине, чтобы напомнить о хороших манерах.

– Говори «сэр», когда обращаешься к коронеру! – требовательно заявил он.

– Ты лжец, Аэльфрик, – коротко бросил де Вулф. – Я видел раны своими собственными глазами. Этих мужчин забили до смерти.

– Это не я, не я, – парировал староста и получил от Гвина еще один тычок за то, что заговорил без разрешения.

Черные брови коронера грозно нахмурились.

– Ты хочешь сказать мне, что кто-то еще пробрался в твою деревню, убил этих людей и оставил тебе груз, чтобы ты мог его украсть? Ты – староста деревни, тебе известно обо всем, что происходит в Торре, так что не трудись преподносить мне эту ложь.

Очевидно, перед мысленным взором Аэльфрика возникла перспектива колесования или повешения, потому что он принялся дико озираться по сторонам, ища пути к спасению.

– Это могли быть люди из Пайнтона – они настоящие бандиты.

Это было уже слишком для Джона – он вскочил на ноги и заревел на несчастного старосту:

– Замолчи, исчадие ада! Не оскорбляй такой чепухой наш здравый смысл! Тебя поймал на горячем отшельник, ты спрятал украденные товары, и тела умерших вопиют о том, что они погибли ужасной насильственной смертью. Возвращайся на место и ожидай приговора – хотя нет сомнения в том, каким он будет.

Гвин толчком отправил Аэльфрика на его место впереди толпы, перед тем как начался допрос двух других мужчин, которых Джон и Гвин тоже видели на пляже. К их полному отрицанию вины отнеслись с тем же презрением.

Двое других вилланов скрылись от правосудия сразу после того, как были обнаружены тела: один из них был тем человеком, которого Джон видел удирающим со всех ног, когда они обнаружили в песке трех новых мертвецов. Вероятно, оба удрали в леса, где присоединились к бандам преступников, скрывающихся там от правосудия.

Еще через несколько минут дознание закончилось. Было выбрано жюри из деревенских жителей, которые вереницей прошли мимо шести тел, некоторые трупы, несмотря на холодную погоду, начали уже разлагаться. Джон указывал на раны на головах, пока они, волоча ноги, гуськом проходили мимо, и диктовал некоторые детали дознания Томасу, который яростно царапал по своему пергаменту, чтобы поспеть за быстрой речью коронера.

Невдалеке молча стояли трое Белых каноников. Их монашеские тонзуры были прикрыты круглыми шапочками. Созерцая зло, которое люди причиняют друг другу, они более чем когда-либо убеждались в том, что их Орден должен иметь свой оплот в этом уголке Англии.

Вскоре все свидетельства были собраны и записаны, и коронер объявил свой приговор.

– Три человека были убиты, причем самым жестоким образом, ради корыстных целей – получения товаров, вынесенных на берег после крушения судна «Морская Мэри». Обитатели поместья Торр совершили великое беззаконие, присвоив украденный груз судна, стоимость которого составляет по меньшей мере восемьдесят фунтов, как утверждают присутствующие здесь купцы. – Он обвел толпу рукой. – И за сокрытие сведений о крушении и обнаружении товаров, которые следовало сообщить шерифу или коронеру, на деревню налагается штраф в размере двадцати марок, каковые должны быть переданы королевским судьям во время их следующего посещения. За попытку украсть вышеназванный груз на деревню налагается штраф сорок марок.

При известии о наложении общего штрафа по толпе пронесся всеобщий мучительный вздох-стон. Штраф был просто огромен с учетом полуголодного существования деревушки: одна марка стоила более тринадцати шиллингов, или две трети фунта. Не могли они рассчитывать и на то, что их лорд поможет им выплатить эту сумму – наоборот, он может даже наложить на них собственное наказание в своем поместном суде, когда узнает о том, что произошло. Некоторые лорды поощряли мародерство на потерпевших кораблекрушение судах и даже сами принимали в нем участие, при условии что львиная доля награбленного доставалась им, но политические амбиции де Брюера были слишком велики, чтобы он мог позволить себе замарать руки участием в таком недостойном деле. Но Джон еще не закончил.

– Обломки кораблекрушения на море и на земле принадлежат короне и не должны служить предметом незаконного дохода тех, кто их обнаружил. Все остатки груза должны быть переданы в королевскую казну, но, поскольку они очевидно принадлежат судовладельцу и получателю вина, на последующем дознании относительно этих товаров я буду рекомендовать, чтобы они были возвращены им как частичная компенсация за потерю корабля и груза.

Однако и это было еще не все.

– За недонесение об обнаружении тел погибших коронеру деревня наказывается очередным штрафом в десять марок. Пусть это послужит вам уроком не оставлять на совести бедного отшельника необходимость довести происшедшее до сведения короны.

Коронер сделал паузу, чтобы перевести дыхание.

– И за самое гнусное злодеяние, заключающееся в убийстве трех невинных моряков, которым в час нужды, после гибели их корабля, должны были быть явлены христианские поддержка и помощь, но которые вместо этого были убиты, чтобы скрыть ваши воровские деяния, ваш староста и двое фрименов должны быть арестованы, препровождены до суда в Эксетер и в ожидании оного содержаться там за счет деревни, которая облагается еще одним штрафом в двадцать марок за попустительство этим убийствам и попытку сокрыть и их, и существование ценного спасенного груза.

Когда жители деревушки Торр осознали, что на долгие годы их финансовое положение попало в зависимость от выплаты этих огромных штрафов, над берегом пронесся стон. Правда, следует заметить, что никакие деньги не будут выплачены до тех пор, пока королевские судьи не рассмотрят это дело на выездной сессии в Эксетере, на что может понадобиться добрых несколько лет – таким медленным был процесс отправления королевского правосудия в стране. Но эти штрафы будут висеть над ними, и покупка нового крупного рогатого скота и свиней, приобретение зерна и других необходимых в хозяйстве вещей в течение ближайших пяти-шести лет оставались отныне под вопросом, поскольку Уильям де Брюер вправе рассчитывать на то, что его поместные поля будут обрабатываться деревенскими жителями так же, как и раньше.

Последнего же распоряжения Джона о том, что Аэльфрика и двоих других подозреваемых следует отправить под стражей в Эксетер, ожидали все. Они будут содержаться в заключении в тюрьме замка, чтобы в обычном порядке предстать перед судьями – в том случае, разумеется, если они выдержат несколько месяцев пребывания в ужасных подземных камерах Рогмонта.

Солдаты, которым помогал Гвин, схватили троих мужчин и погнали их к повозкам, где привязали к откидным задкам. Теперь им предстояло медленное обратное путешествие в Эксетер. Дочь старосты с плачем кинулась вперед, чтобы обнять отца, когда его уводили стражники. Вероятно, она видела его в последний раз. Родственники двух других мужчин также обступили их, и солдаты позволили им проститься друг другом, пока погонщики не взобрались на облучки своих повозок и не хлестнули волов, отправляя их в долгое путешествие.

Толпа медленно рассеивалась, стеная, причитая и бросая злобные взгляды на служителей закона, которые нарушили их простое и такое мирное существование. Для них кораблекрушение было манной небесной, товары, оставшиеся после него, можно было тайком продать, чтобы улучшить финансовое положение деревни, уплатить церковную десятину, следующей весной прикупить несколько коров и овец, а может, даже и продукты питания, если зима окажется слишком суровой. Над каждым подворьем нависла угроза голодной смерти, после того как был съеден последний кусок солонины и последнее заплесневелое зернышко овса. Так что для них смерть шестерых моряков была незначительной ценой, призванной помочь им избежать собственной голодной смерти: моряки все равно погибли бы, если не в этот шторм, так в следующий.

Пока они расходились, обреченно гадая, кто станет их следующим старостой, Джон поблагодарил Белых каноников за предоставленные помещения, после чего собрал свой отряд, чтобы возвращаться в Эксетер. До полудня было еще далеко, поэтому они рассчитывали вернуться домой, прежде чем наступят ранние декабрьские сумерки.

Сержант и его солдаты отправились вместе с обозом, они доберутся до Экса не раньше завтрашнего дня, так что компанию Джозефу, Эдгару, старому клерку и Эрику Пико составили коронер и двое его людей. Все пребывали в мрачном расположении духа.

– Одному Богу известно, что мы обнаружим по возвращении, – произнес торговец из Топшема, когда их лошади взбирались на откос, отделявший перешеек Торра от прибрежного тракта. – Это были самые худшие два дня в моей жизни.

Но худшее было еще впереди.

Глава шестая, в которой коронер Джон вступает в противоречия с шерифом

Этим вечером Джон нашел свою супругу в странном настроении. Они вкушали обед в цивилизованной обстановке, сидя за длинным столом в зале, и между ними стояли пустые лавки, которые могли быть заполнены их сыновьями и дочерьми, не будь их брак таким во всех смыслах бесплодным. Мэри внесла горячий бульон, за ним последовала вареная баранина, которой в это время года было много, отчего она была дешевой: большую часть крупного рогатого скота резали к декабрю из-за отсутствия корма на зиму.

Пообедав, они взяли кружки с горячим вином и уселись по обе стороны огромного очага. У каждого из них был монашеский стул, напоминавший будку часового с зонтом и накидкой, чтобы уберечься от сквозняков, задувавших в закрытые ставнями окна и под двери.

Пока они ели, Джон пересказал события, произошедшие во время его поездки в Торбей, рассказал о дознании, встрече с торговцем из Топшема и о своем кратком визите в Стоук-на-Тайнхеде. Последнее сообщение Матильда встретила ледяным молчанием, поскольку ее чувства к его семье, особенно к свекрови, были столь же прохладными, как и их чувства к ней. Ей всегда казалось, что отец заставил ее выйти замуж за человека ниже ее по общественному положению, за мелкого рыцаря, у которого в отличие от де Ревеллей больше не было родственников в Нормандии.

И вот они сидели перед огнем, и она хмуро рассматривала горящие поленья.

– Тебя никогда не бывает дома, Джон. Какой муж может так пренебрегать своей супругой?

Он вздохнул, когда речь зашла о старой болячке.

– Ты прекрасно знаешь, что я должен был рассказать Джозефу и его сыну о происшедшей здесь трагедии – ты сама отправила меня в дорогу, вчера утром.

– Ты всегда находишь причину, – без всякой логики возразила Матильда. – Ни одна женщина из высшего общества нашего города не остается так часто без супруга, в одиночестве и без защиты.

Джон давно оставил все попытки воззвать к ее голосу разума.

– Как сегодня Кристина? Ты говорила, что была у них утром.

С Матильдой произошла внезапная перемена настроения, она стала чуть ли не дружелюбной – ее интерес к драме Риффордов был несомненен.

– Бедная девочка чувствует себя лучше, по крайней мере, боль утихла, а царапины и синяки заживают. Но вот душевное состояние у нее неустойчивое. Она то смеется, то плачет, то говорит, что с ней все в порядке, то всхлипывает, заявляя, что лучше бы она умерла.

– Этого следовало ожидать, полагаю, – миролюбиво заметил Джон, надеясь умилостивить свою супругу согласием с ней.

Но она метнула на него яростный взгляд, ее прикрытые тяжелыми веками глаза на квадратном лице превратились в буравчики.

– Откуда тебе знать, чего следовало ожидать? Неужели ты когда-либо имел дело с надругательством, если не считать того, что сам был его участником во время одной из своих солдатских кампаний?

Он не обратил внимания на ее нарочитую грубость и спросил:

– Она больше ничего не говорила про обстоятельства нападения?

После очередной благоприятной смены настроения Матильда опустила свое приправленное специями вино на колени и заговорила тихим, заговорщическим тоном:

– Я сидела с ней сегодня днем, и она была почти совсем как раньше. Она сообщила еще кое-какие детали того ужасного вечера.

Джон подался вперед, надеясь услышать что-нибудь полезное для своего расследования.

– Она вспомнила что-нибудь о том, кто напал на нее?

Матильда поджала губы.

– Нет, она его не видела. Но она подробнее рассказала мне о своих визитах в тот вечер. Кристина приходила к нашему соседу, чтобы забрать какую-то безделушку, которую этот твой худосочный англичанин Эдгар купил для нее.

Матильда считала всех саксов недочеловеками, а кельтов, например корнуолльцев и валлийцев, вообще приравнивала к животным. Отчасти ее антипатия к семье Джона объяснялась тем, что его мать была кельткой. Матильда пыталась забыть, что ее муж был всего лишь наполовину норманном.

– Кристина сказала мне, что двое мужчин, которые работают на Фитцосберна, оба саксы, все время смотрели на нее самым похотливым образом. – Она неодобрительно фыркнула. – Не могу себе представить, почему он держит такой сброд. Наверняка ведь можно найти подмастерьев и получше.

Джон разочарованно откинулся на спинку стула.

– И это все, что она рассказала? Например, она не видела случайно, чтобы кто-то из них последовал за ней в собор?

Матильда покачала головой, и жесткие завитушки ее волос, скрепленные золотыми заколками, затанцевали у нее над ушами.

– А в этом есть необходимость? Совершенно очевидно, что кто-то из этих негодяев и был насильником. Не пробыв в мастерской и часа, она была просто ошарашена грязными взглядами и словами этих мужчин. Один или даже оба наверняка виновны. Разве может быть иначе?

Коронер вздохнул: чувство справедливости у его супруги было столь же избирательным, как и у ее брата.

– Это всего лишь предположение, не имеющее под собой ни малейших доказательств, Матильда. Да в Эксетере есть сотни мужчин, которые желали Кристину, – она ведь признанная красавица. Кто-то увидел ее вечером, идущей в одиночку, и воспользовался возможностью удовлетворить свою похоть – нет никакой причины обвинять одного из этих подмастерьев.

– Да они более вероятные подозреваемые, чем любой из сотен твоих, Джон! Вот разве ты можешь назвать кого-нибудь еще?

Он молчал, боясь, что если выскажет свое мнение, то с ней случится один из ее приступов ярости или хандры.

– Интересно, почему Годфри позволил своим людям так фривольно вести себя с клиенткой? Он должен был наказать этих бесстыдников уже за то, что они осмелились поднять глаза на эту девочку, – лицемерно заметила она.

Джон заметил, что Матильда назвала их соседа по имени. Он знал, что она подлизывалась к этому мужчине, потому что он заигрывал с ней и отвешивал ей совершенно незаслуженные комплименты, стоило им встретиться на улице или на каком-либо мероприятии. Сам он терпеть не мог этого малого из-за его нелепой одежды и чванливой и самодовольной манеры держаться.

– Кристина больше не сказала ничего толкового, а?

– Я считаю это очень толковым, Джон. Я специально рассказала обо всем Ричарду, когда он заглянул ко мне сегодня днем. Хорошо хоть мой брат заботится о моем здоровье и моих чувствах, раз уж супруг на это неспособен.

Джон разозлился на нее за эти слова.

– И ты рассказала эту сказочку своему братцу?

– Естественно, и он, кстати, очень ею заинтересовался. Он сказал, что пошлет завтра кого-нибудь из своих людей, чтобы этих подмастерьев доставили в Рогмонт на допрос.

У ее мужа лопнуло терпение.

– Я бы желал, чтобы ты оставила отправление правосудия тем, кто назначен для этой цели, Матильда. Если бы Кристина хотела, чтобы шериф знал об этом, она рассказала бы ему сама.

От этих слов Матильда вспыхнула как спичка. В ярости она накинулась на мужа, обвиняя его в бессердечности и неблагодарности, крича, что он не стоит и мизинца ее брата. Она обвинила его во всех смертных грехах, реальных и вымышленных, и даже привстала со стула, пролив вино, чего, впрочем, не заметила.

Мэри, которая вошла было, чтобы убрать со стола, на цыпочках вышла вон. Ей было жаль хозяина, но она не собиралась играть роль партизанки из боязни потерять работу.

Джон старался подавить поднимающийся в нем гнев в напрасной надежде, что вспышка ярости Матильды утихнет так же внезапно, как и началась, но теперь жена разошлась вовсю. В конце концов, не в состоянии вставить хоть слово, чтобы прервать поток ее оскорблений, он встал так резко, что стул под ним опрокинулся с громким стуком.

– Достаточно, женщина! – проревел он столь яростно, что Матильда замолчала на полуслове и замерла с открытым ртом, а он угрожающе навис над ней. – Бесись и ори, сколько тебе угодно, но только в одиночку. А я ухожу! – Джон прошагал к двери вестибюля и распахнул ее с такой силой, что завизжали петли.

Когда он исчез в темноте, его супруга вновь обрела голос:

– Ну и убирайся, и будь проклят, неблагодарный ублюдок! Убирайся в свою вонючую пивную и к своей валлийской шлюхе!

Она набрала воздуха в легкие для новой порции оскорблений, но муж с оглушительным стуком уже закрыл за собой дубовую дверь.

Несмотря на слова Матильды, Джон не отправился сразу же в «Буш», а решил предпринять самостоятельное расследование дела Кристины. Ему пришлось прошагать всего лишь двадцать ярдов, прежде чем он нанес свой первый визит.

Распахнув дверь, которую Кристина открывала всего два дня назад, Джон вошел в мастерскую Фитцосберна. Здесь были те же двое работников, которые каждый вечер усердно работали до тех пор, пока кафедральный колокол не отбивал семь часов. Старший, Альфред, нервно поднялся на ноги, и кусок металла, над которым он трудился, с лязгом упал на скамью.

– Добрый вечер, сэр Джон. Вам нужен хозяин? – Голос его звучал напряженно, как если бы он ожидал этого визита уже некоторое время.

Джон кивнул и обернулся, чтобы взглянуть на младшего из подмастерьев, Гарта. Этот мускулистый и крепкий малый ответил ему ничего не выражающим взглядом, и на его тупом лице не отразилось и следа беспокойства. Джон, знавший дочти всех в Эксетере, всегда считал этого парня, которого частенько встречал на Мартин-лейн несколько недоразвитым, хотя ему говорили, что он способный работник по металлу. Джон молча рассматривал его долгим и тяжелым взглядом.

– Жуткое дело, то, что случилось позавчера, сэр, – дрожащим голосом произнес Альфред, словно бы не в состоянии выносить зловещего молчания. – Молодая леди была здесь именно в тот самый вечер.

– Твой хозяин, он дома? – рыкнул Джон, не обращая внимания на приглашение принять участие в диалоге.

Не говоря ни слова, Гарт повторил те же самые действия, что и во время визита госпожи Риффорд: глядя на де Вулфа, огромным кулаком он отбил чечетку на стене позади себя.

Не дожидаясь приглашения, коронер отдернул тяжелую шерстяную драпировку и перешагнул порог внутренней двери. Задняя часть мастерской все так же была погружена в темноту, которую рассеивал лишь свет от погасшего горна и мерцание лампы откуда-то сверху.

Хотя по размерам дом Фитцосберна был почти таким же, как у Джона, весь первый этаж здесь был отведен под мастерскую, а сам хозяин жил на верхнем этаже, составленном из тяжелых досок, положенных на встроенные в стены кронштейны, в семи футах над землей.

Пока Джон осторожно продвигался в полумраке, на ступеньках зазвучали тяжелые шаги и свет заслонила фигура Фитцосберна, спускающегося ему навстречу. В руках у него была сальная лампа, подняв ее над головой, он узнал посетителя.

– Матерь Божья, это де Вулф! Входите и добро пожаловать. Прошло много лет с тех пор, как вы последний раз переступали порог моего дома.

Джон пробормотал какие-то ничего не значащие слова и последовал за серебряных дел мастером вверх по лестнице.

Светелка занимала весь верхний этаж и была разделена на две комнаты, одна из которых служила спальней. Меблированы они были лучше, чем его собственные: состоятельный гильдейский мастер мог позволить себе дорогие гардины на стенах, шерстяные ковры на полу и несколько стульев и табуреток вокруг большого стола. Здесь же был маленький камин, встроенный, похоже, в дымовую трубу расположенного внизу горна, и в комнате было чересчур жарко даже для холодного зимнего вечера.

– Входите и выпейте горячего вина со специями, – разливался соловьем Фитцосберн. Пожалуй, вино с пряностями было первым, что он предлагал любому посетителю.

Джон внезапно почувствовал, что в комнате был кто-то еще: над краем скамьи с высокой спинкой, стоявшей у огня, появилась чья-то голова.

– Кто это, Годфри? О, сэр Джон, это вы!

Это оказалась жена Фитцосберна, Мабель, симпатичная женщина, на десять лет моложе мужа. Его первая жена умерла при родах шесть лет назад, ребенок родился мертвым. Пять лет спустя он женился на Мабель, дочери Генри Кнэпмена, состоятельного владельца оловянных рудников из Чагфорда, на самом краю Дартмура. Невысокая, стройная и очень светленькая, она была еще одной леди в Эксетере, которая привлекала множество восхищенных и одновременно похотливых взглядов.

Хотя Джону никогда не нравился ее муж, то немногое, что он знал о Мабель, говорило в ее пользу. Она всегда оставалась веселой и дружелюбной, тем не менее, было в ней что-то такое, что заставляло мужчин сомневаться в том, что они получат шанс, если обстоятельства сложатся должным образом. Несмотря на то, что Джон всегда был не прочь приударить за женщинами, ему и в голову не приходило обратить свое внимание на Мабель, отчасти оттого что она жила совсем рядом, слишком близко, чтобы он мог чувствовать себя в безопасности.

Годфри уже разливал вино и силой всовывал в руку коронера стакан, не имевший ничего общего с теми грубыми кружками, которые Джон использовал в своей конторе в замке.

Джон уселся на стул возле огня, а Мабель вернулась на свое место, освещенная пламенем горящих поленьев. Он рассматривал ее, глядя поверх кромки своего стакана, пока Годфри суетился с выпивкой для себя и своей жены. На Мабель было модное длинное платье из бледно-зеленого шелка с вышивкой вокруг шеи и по подолу. Талию ее дважды обвивал зеленый шелковый шнур, а на платье она накинула тунику темно-зеленого цвета, распахнутую спереди. Ее светлые волосы были разделены на прямой пробор, и две косы, в которые были вплетены зеленые шелковые ленты, ниспадали на грудь. Джон не мог не сравнивать ее с Матильдой, которая, несмотря на все старания и ухищрения Люсиль, а также на свои дорогие наряды, умудрялась выглядеть неуклюжей и безвкусной.

Фитцосберн принес свой стакан и сел между ними на подбитый мехом стульчик.

– Полагаю, мы знаем, что привело вас сюда, Джон – надеюсь, я могу вас так называть? – но, тем не менее, мы рады вас видеть.

Коронер предпочел бы обойтись без такой фамильярности, но не мог сказать об этом, сидя у хозяйского огня и попивая его вино.

– С вашей супругой все в порядке? – вежливо поинтересовалась Мабель.

– Я тоже на это надеюсь. Очаровательная леди, один из столпов эксетерского общества. Я бы хотел, чтобы мы почаще виделись с вами обоими, – оживленно вмешался ее супруг.

– Я всегда занят, – пробормотал Джон. – Почти все время отсутствую, так что на развлечения меня не хватает. – Он громко откашлялся, что, как и его ворчание, всегда служило преамбулой к серьезному разговору. – Как вы и подозревали, я занят расследованием печального происшествия с Кристиной Риффорд.

Последовали восклицания: «Какой ужас!» и «Бедная девочка!», которые пара напротив произнесла в унисон.

– Я так понимаю, что последним местом, где ее видели в тот вечер, была ваша мастерская, Фитцосберн.

– Называйте меня Годфри, Джон, пожалуйста! Да, она, конечно же, была здесь в тот вечер, но, насколько я слышал, это было не последним местом, которое она посетила. Был еще и собор.

Джон неохотно согласился. Будь он проклят, если станет называть этого тщеславного петушка по имени, но расследование должно продолжаться.

– Это так, но пока мы не нашли никого, кто мог бы подтвердить, что видел ее там. – Главным образом, это объяснялось тем, что никто еще и не спрашивал об этом, но Фитцосберну знать об этом было необязательно.

Гильдейский мастер провел рукой по своим густым курчавым волосам.

– Эта милая девочка пришла в мастерскую примерно между шестым и седьмым ударами колокола. Подмастерья еще находились здесь, так что это не могло быть семь часов. Она пробыла тут совсем недолго, хотя я упросил ее задержаться и согреться вином, вот как вас сейчас.

Джон заметил, что Мабель обратила взгляд своих голубых глаз на мужа, но ничего не сказала.

– Так она не поднималась наверх, чтобы поприветствовать вашу супругу? – с нажимом спросил он.

Теперь наступила очередь Фитцосберна посмотреть на свою жену, и он сделал мгновенную паузу, прежде чем складно ответить.

– До вчерашнего дня Мабель находилась в нашем доме в Доулише. Она предпочитает морской воздух этой довольно маленькой светелке над мастерской, в которой иногда становится чересчур дымно, когда горн работает на полную мощность.

– Итак, вы были один?

– Да, если не считать этой деревенщины внизу. Они хорошие подмастерья, но вряд ли годятся составить компанию.

Джон одним глотком осушил половину своего стакана.

– Я должен задать этот вопрос, потому что по городу ходят всякие слухи. Эти двое мужчин, Альфред и Гарт, имеют хорошую репутацию?

На полном лице серебряных дел мастера внезапно отразилось понимание, которое Джон немедленно распознал как фальшивое.

– Так их подозревают в этом злодействе? Ну, как я уже говорил, они хорошие работники, но вот за их характер я не поручусь. Когда они уходят в семь часов из этой мастерской, то просто перестают для меня существовать. Я никак не могу знать – и меня, это не заботит, – чем они занимаются в свободное время.

«Другими словами, ты, негодяй, бросаешь их на съедение волкам», – с горечью подумал Джон. Он бы горой стоял за своих людей, Гвина и даже сомнительного Томаса, при любых обстоятельствах.

– Нет ли у вас причин думать, что они могли бы вынашивать злые помыслы против этой девушки Риффорд?

Годфри плотоядно оскалился, но потом спохватился, поймав на себе внимательный взгляд ярко-голубых глаз Мабель. Он кашлянул.

– Должен заметить, она чрезвычайно красивая молодая женщина. Думаю, что в своем воображении многие мужчины в этом городе имеют подобные помыслы. Вряд ли Альберта и Гарта можно считать исключением.

– Но видели ли вы, чтобы они сделали или сказали бы что-либо предосудительное?

– Нет, Джон, не видел. Но я не смотрю на своих слуг, для меня главное – мои клиенты, особенно если это дочь одного из городских старшин.

После нескольких минут бесплодной беседы коронер залпом допил остатки вина и поднялся, чтобы уходить. Фитцосберн упрашивал его остаться и выпить еще, но Джон чувствовал, что тот будет рад его уходу. Мабель больше не произнесла ни слова, но у него было ощущение, что ей много чего найдется сказать своему супругу, после того как за коронером закроется дверь.

Он вышел из дома и, обогнув угол Мартин-лейн, ступил на главную улицу, направляясь мимо дома Риффордов на другой стороне к замку и Восточным воротам. Колокола на многочисленных церквях звонили, призывая прихожан на семичасовую службу, вторя басовому гулу кафедрального собора. С юга снова подул пронизывающий ветер, и на темных улицах почти не осталось прохожих.

Де Вулф подошел к дому на углу и постучал. Дверь открыла старая тетка Бернис и, возбужденно суетясь вокруг него, впустила коронера внутрь. Возле очага, широко расставив ноги, словно охраняя зал, стоял Генри Риффорд. Потом Джон заметил ножки и юбки Кристины, которая сидела в большом кресле. Шагая по покрытому тростником полу, он с удивлением обнаружил сухопарую фигуру сестры Мадж, сидящей на скамье напротив девушки.

Кристина выглядела бледной, но собранной, и вежливо приветствовала его, однако в глазах ее сквозила настороженность, с которой, как он подозревал, она еще долго будет относиться к любому мужчине.

Они обменялись обычными любезностями, которые звучали несколько натянуто, и, хотя коронер и получил приглашение присесть, он все-таки остался стоять,

– У меня нет никакого желания вмешиваться в вашу жизнь, мисс Кристина, но я хотел узнать, как вы себя чувствуете, надеюсь, что вы оправляетесь от выпавшего на вашу долю сурового испытания так быстро, как все ожидали, – произнес он, запинаясь.

Она грациозно наклонила красивую головку.

– Мое тело крепнет с каждым часом, сэр Джон, – сказала она, подразумевая, что ее духу потребуется на выздоровление намного большее время.

Сестра Мадж поднялась на ноги.

– Я тоже заглянула узнать, не могу ли что-нибудь сделать для бедной девочки, но ее синяки и царапины заживают очень быстро. Она крепка духом, и у нее благочестивая и благородная душа. Все, что мне остается, это молиться за ее быстрое возвращение к здоровью и счастью. – Мадж торжественно прошествовала к двери, как корабль под всеми парусами, ее белая головная накидка трепетала над черным монашеским одеянием, а деревянный крест хлопал по плоской груди. – Городские ворота давно закрыты, поэтому я отправлюсь в монастырь Святого Николая, чтобы помолиться, и буду умолять их предоставить мне ночлег в лазарете. – Речь шла о маленьком лазарете, расположенном ниже по улице, неподалеку от аптекарской лавки, где обучался Эдгар.

Риффорд и Джон поблагодарили ее за бесконечную поддержку, и она выплыла в ночь в сопровождении одного из слуг Генри, который должен был проводить ее до монастыря.

Генри Риффорд, лицо которого обрело обычную красноту, вернулся к огню.

– Вам нужно что-нибудь конкретное, коронер, помимо вежливых расспросов о здоровье моей дочери? – Он произнес эти слова вызывающим тоном, словно приглашая Джона вторгнуться дальше в их трагическую судьбу. Принадлежа к партии епископа и шерифа, он выступал против назначения Джона коронером, но скорее по политическим, нежели по личным мотивам.

– Как бы не было мне неприятно беспокоить вас, старшина, я обязан выяснить все, что могу, об этом преступлении. Насильник должен быть пойман не только ради того, чтобы отомстить за вашу дочь, но и для того, чтобы предотвратить подобное зло в будущем. Если его не поймают, он может решить, что еще одно такое деяние сойдет ему с рук. В этом городе много красивых девушек подвергаются подобному риску, хотя ни одна из них не может сравниться с Кристиной.

Для обычно немногословного де Вулфа это была целая речь, но зато она поставила Риффорда в такое положение, что он, как один из лидеров общины, не мог не сделать все возможное, чтобы содействовать общественному благу.

– Но как мы можем помочь? Все, что могло быть сказано, было сказано. Де Ревелль самолично был здесь три раза и теперь считает одного из подмастерьев, которые работают на Годфри Фитцосберна, самым вероятным подозреваемым. Если бы я думал, что это действительно так, то отправился бы туда сегодня же вечером и лично снес негодяю голову с плеч своим мечом.

«Длинный язык Матильды сделал свое дело», – кисло подумал Джон. Стоило какой-либо мысли втемяшиться в голову шерифу, как тот претворял ее в жизнь со всем пылом. И плевать на справедливость или здравый смысл. Джон повернулся к Кристине. Она сидела, скрестив руки на коленях, погрузившись в свои мысли, одетая в глухое тусклое платье из коричневой шерсти, ее волосы, не заплетенные в косы, свободно падали на плечи из-под белого льняного чепца.

– Кристина, вас спрашивали об этом много раз, но неужели вы больше ничего не помните – совсем ничего, – что помогло бы нам опознать этого человека?

В глазах у нее заблестели слезы, хотя она не произнесла ни звука.

– У вас не было ощущения, что он здоровенный и тяжелый или худощавый и хрупкий?

– Он был очень силен, вот все, что я знаю.

Джон попробовал сменить тактику.

– Вы сказали моей жене, что в мастерской серебряных дел мастера двое работников заставили вас ощутить неловкость?

Она кивнула, на этот раз более оживленно, потому что он оставил в покое сцену ее позора.

– Они смотрели на меня, но больше ничего особенного. Я узнала за последний год, как мужчины смотрят на меня, когда они… они думают о таких вещах, – запинаясь, закончила она.

Ее отец уже подавал знаки, что Джон злоупотребляет их доверием и терпением и что ему следует заканчивать свои расспросы.

– Вы не видели, чтобы за вами кто-нибудь следовал от Мартин-лейн до собора?

– Я ни на кого не смотрела. Мне и в голову не пришло, что за мной могут следить.

– А в самом соборе? Куда вы направились? Видели ли вы кого-нибудь знакомого?

– Я сразу же подошла к алтарю Марии, Божьей Матери, и опустилась перед ним на колени, чтобы помолиться о душе моей собственной матери Мэри. Он стоит как раз напротив клироса, слева. – Глаза Кристины снова наполнились слезами.

Джон не знал, были ли это слезы о ее матери, которой не было с ней в час нужды, или же Кристина вспомнила об изнасиловании, которое вскоре последовало.

– Не видели ли вы кого-нибудь знакомого? – упорствовал коронер.

– Я пробыла там около четверти часа. Несколько человек подошли преклонить колени и помолиться. Один или двое показались мне знакомыми, но я не знаю, как их зовут. Уходя, я прошла мимо одной женщины, Марты, жены колесного мастера, которая живет неподалеку от моей кузины Мэри. Я обменялась с ней несколькими словами, а потом вышла через боковую дверь.

Спрашивать больше было не о чем, и Джон ушел, тем более что Генри Риффорд проявлял признаки все возрастающего нетерпения.

Следующий визит он нанес в замок, расположенный в низине, в северо-восточной части города. Стражник у ворот поднял было тревогу, завидев черную фигуру, быстрыми шагами приближающуюся к нему по подъемному мосту через ров, но со стуком ударил тупым концом копья в землю, распознав коронера Его Величества короля.

Джон прошел под узкой полукруглой аркой во внутренний двор замка и проследовал далее к центральной башне, возведенной подле дальней стены, которая тянулась вдоль низкого кряжа над Нотернхей, образуя угол городского периметра.

Внутренний двор был полон людей, снующих между хижинами, которые лепились к берегу под стенами. Были разведены походные костры, и солдаты: со своими семьями отдыхали вечером после целого дня работы. В кустах и на повозках кудахтали куры, повсюду бродили гуси, на крышу небольшой хибары каким-то образом умудрился взобраться одинокий козел, щипавший поросшую травой соломенную крышу. В стойлах по правую руку, позади крохотной часовни Святой Мэри, ржали лошади и ревели быки. Земля под ногами представляла собой взбитое копытами месиво грязи, отходов и навоза, и, пока коронер шагал через двор к зданию, где располагались городская резиденция шерифа, он думал о том, что понимает, почему супруга Ричарда так редко появляется здесь.

У де Ревелля было несколько поместий, одно в Ревел-стоуке, другое в Тивертоне, где его элегантная, но холодная супруга леди Элеанор проводила большую часть времени, говоря, что терпеть не может переполненные помещения и казарменный дух Рогмонта.

Джон добрался до деревянной лестницы, которая вела к главному входу в башню, на втором этаже, под входом был подземный склеп, в котором размещалась тюрьма замка. У Южных ворот была еще одна тюрьма – адская бездна, где содержались осужденные городским судом, но те, кто еще только ожидал судебного процесса или уже осужденные судом шерифа графства либо выездной сессией Королевского суда, заканчивали свой путь в четырех вонючих камерах под башней.

У начала лестницы еще один полусонный страж нашел в себе достаточно сил, чтобы должным образом приветствовать коронера. Меры безопасности оставляли желать лучшего, особенно после закрытия ворот: последний раз боевые действия в Эксетере случились шестьдесят лет назад, когда Болдуин де Редверс, граф Девона, оборонял замок, защищая императрицу Матильду от войск короля Стефана во времена гражданской войны. Иногда Джон цинично размышлял о том, что имя «Матильда» больше всего подходит закаленным, агрессивным женщинам, таким, как императрица или его собственная супруга.

Он поднялся на второй этаж, основную часть которого занимал большой зал, пустынный в это вечернее время. Еще один стражник подпирал стену у маленькой двери, которая вела на половину шерифа, и, проворчав что-то по своему обыкновению, коронер протиснулся мимо него и вошел в комнату. Внутри горела пара сальных плошек и две свечи, что вместе с огнем в очаге давало достаточно света, для того чтобы освещать стол, за которым Ричард де Ревелль работал с документами.

Он был достаточно грамотен – необычное явление для рыцаря, и это вызывало тайную зависть Джона. Но одновременно это же служило и показателем беспомощности Ричарда в военных делах, он сумел уклониться и от французской, и от ирландской войн, не говоря уже о крестовых походах – его политические амбиции были слишком велики, чтобы подвергать себя риску быть убитым или раненым.

Шериф быстро поднял голову, и его острая бородка резко встопорщилась, едва коронер распахнул дверь и вошел внутрь. Когда же он увидел, кто это, лицо его приобрело выражение, столь ненавистное Джону: слабая, сожалеющая улыбка, словно ему приходилось иметь дело с умственно отсталым ребенком.

– А, это наш благородный коронер. Что заставило тебя выйти в такой холодный вечер, Джон? Тебе следует быть дома вместе со своей доброй женой и кувшином эля.

– Не относись ко мне столь снисходительно, Ричард. Над этим изнасилованием еще предстоит поработать. Девушка не знает ничего, что могло бы помочь нам, и я боюсь, что этот дьявол снова нанесет удар, если почувствует, что перехитрил нас.

Шериф вздохнул, отодвигая от себя пергаменты и облокачиваясь о стол.

– Кристина говорила о двух подмастерьях в мастерской Фитцосберна – твоя собственная жена сообщила мне о том страхе, который внушили девушке эти мерзавцы. Я побеседую с ними утром и посмотрим, что они скажут в свое оправдание.

Джон начал спорить с шурином, доказывая, что у них нет ничего, даже отдаленно напоминающего доказательства, но Ричард отвечал с той же логикой, что и Матильда: у него есть по крайней мере двое подозреваемых, пусть даже притянутых за уши, тогда как у коронера не было вообще ни одного. Этот разговор ни к чему не привел, поэтому Джон сменил тему и рассказал о своей поездке в Торбей и об аресте старосты и других деревенских жителей как за воровство имущества с потерпевшего кораблекрушение корабля, так и за убийство трех моряков.

Шериф кивком головы выразил свое согласие с произведенным арестом.

– На будущей неделе я допрошу их на суде графства, а на следующий день повешу.

Джон отрицательно покачал головой.

– Нет, Ричард, они должны дождаться королевского правосудия, как того требует Хьюберт Уолтер. У меня записаны все подробности, и я представлю их на следующей выездной сессии суда присяжных.

Де Ревелль застонал, опуская голову на руку жестом театрального отчаяния.

– Опять то же самое, Джон. Я думал, мы уже разобрались с этим в прошлом месяце.

– Тогда мы тщательно разберемся с этим вопросом вместе с юстициарием на следующей неделе, – упрямо бросил Джон, не желая уступать шерифу ни грамма своей власти коронера.

Ричард поднялся с кресла. Он выглядел весьма внушительно, в желтой тунике до колен и льняной накидке темно-коричневого цвета. На его узком лице застыло недовольное выражение школьного учителя, потерявшего терпение с упрямым учеником.

– Хьюберт Уолтер прибывает в понедельник в полдень из аббатства Бакфаст. Тебе лучше прийти вечером на торжественный ужин к епископу вместе с Матильдой, чтобы мы могли договориться о встрече на следующий день, где и покончим с этой чепухой, когда вы, коронеры, пытаетесь узурпировать обязанности шерифа.

– Нас уже пригласили на торжественный ужин, – парировал Джон, в очередной раз уязвленный снисходительной манерой собеседника. – Архидиакон и казначей собора уже уведомили нас, что мы по праву должны присутствовать там.

Обменявшись с шурином еще несколькими ядовитыми замечаниями, Джон оставил его заниматься организацией светской части предстоящего визита Главного юстициария, который должен был состояться через три дня. Он прошагал через весь замок и на этот раз удовлетворил извращенное желание Матильды, пройдя по Хай-стрит, мимо Карфуа – перекрестка, где сходились дороги, ведущие от четырех ворот города, и свернув на Фор-стрит. Примерно на полдороге он повернул налево, в лабиринт маленьких улочек и переулков, и вышел на Айдл-лейн, где одиноко, на отведенном ему клочке неухоженной земли, возвышался «Буш».

Джон толкнул дверь и вошел в теплую, пропахшую потом и элем главную комнату. Несты нигде не было видно, но старый Эдвин, одноглазый подручный, приветствовал его одобрительным взмахом руки и сразу же, хромая, проковылял к тому месту возле огня, где устроился Джон.

– Добрый вечер, капитан! Мы получили новую партию эля только сегодня – или вы желаете сидра?

– Кварту эля, Эдвин. А где хозяйка?

Одноглазый похотливо поднял глаза к потолку.

– Наверху, сэр Джон, готовит матрасы для двух путешественников. Она спустится вниз через минуту-другую.

Он отошел в сторону, где принялся полоскать пустые кружки из-под эля в кожаном ведре с грязной водой, после чего наполнил их свежим элем из бочонков, водруженных на невысокую платформу в задней части комнаты.

Джон оглядел длинную комнату с невысоким потолком, где за столиками теснились горожане, среди которых коронер заметил нескольких шлюх. Всех мужчин он знал в лицо, большинство – по имени, ведь все они были местными торговцами. Несколько незнакомых ему лиц были деревенскими жителями, приехавшими в Эксетер купить или продать скотину либо другие товары. Были здесь явные иностранцы, скорее всего, немецкие купцы из Кельна либо корабельщики из Фландрии или Бретани, чьи корабли пришвартовались в гавани в нескольких сотнях ярдов отсюда. При такой необычной и разнообразной коллекции зрелых мужчин в городе, как, ради всего святого, ему – или Ричарду – добиться результата и схватить насильника?

– О чем задумался, сэр коронер?

Неста плюхнулась на скамью рядом с ним, продев свою руку в его. Ее симпатичное круглое личико, красновато-коричневые волосы и стройная фигурка пролили бальзам на его измученную душу. Она улыбнулась ему, продемонстрировав белые зубки, что было необычно для женщины ее возраста: большинство ее ровесниц могли похвастаться либо желтыми клыками, либо почерневшими обломками. Джон знал, что причиной тому была привычка жителей Уэльса дважды в день тереть зубы изжеванным концом веточки лесного ореха.

– Крушение надежд, дорогая моя женщина! – сказал он, роняя руку ей на бедро.

В шутливом отчаянии она закатила глаза.

– Ваши надежды рухнули оттого, что вот сию минуту вы не затащили меня в постель, добрый сэр рыцарь? – игриво спросила она.

– Нет, девочка моя. Оттого, что не сдвинулся с места в деле об этом изнасиловании, будь оно проклято.

Неста попыталась надуть губки, но не удержалась. Протянув руку к его кружке с элем, она сделала большой глоток.

– Ходят сплетни, что подмастерья Годфри Фитцосберна попали под подозрение.

Коронер в очередной раз подивился тому, как быстро распространяются по Эксетеру слухи. Он объяснил, что они совершенно беспочвенны, и рассказал Несте о своей последней по счету ссоре с супругой из-за этого.

– Почему подозрения заслуживают только люди Фитцосберна? – пожаловалась хорошенькая владелица постоялого двора. – Уж скорее я бы заподозрила самого Годфри. Вот уж кто первостатейный распутник и бабник. Пару раз он подкатывался ко мне – как и к большинству женщин в этом городе, у кого нет усов или косоглазия.

Джон обрадовался тому, что относительно серебряных дел мастера его мнение совпало с мнением Несты.

– Но ведь не станет же такой видный горожанин, как Годфри, гильдейский мастер к тому же, рисковать всем из-за мгновенного удовольствия с дочерью городского старшины! – возразил он.

Неста строго посмотрела на него.

– У меня есть один знакомый королевский коронер, который регулярно укладывает в постель обычную владелицу постоялого двора! Когда мужчине загорится, он способен на что угодно.

Джон одарил ее одной из своих редких улыбок, которая искривила его полные губы. Он снова погладил Несту по пышному бедру и, наклонившись к ее уху, прошептал:

– А сейчас вы очень сильно заняты, мадам? Или мы можем осмотреть комнату на верхнем этаже этого заведения, чтобы проверить мягкость матрасов?

Он поднялся вслед за ней по широким ступеням лестницы, провожаемый понимающими взглядами. Хотя мысли Джона сосредоточились главным образом на хорошеньких ножках шагавшей впереди красавицы, какая-то часть его мозга размышляла над тем, что она сказала о Годфри Фитцосберне.

* * *

В это же самое время неподалеку, в комнате над винным складом Эрика Пико на Прист-стрит, кое-кто также обсуждал личную жизнь серебряных дел мастера.

Джозеф из Топшема, его сын Эдгар и торговец вином размышляли над сложившейся ситуацией. Слухи о визите Кристины к Фитцосберну распространились мгновенно, и уже стало известно, что на следующее утро шериф намерен допросить двух подмастерьев.

Пико презрительно отнесся к сплетням.

– Не понимаю, почему мы должны подозревать этих двух ничтожеств, – воскликнул он, вставая, чтобы подлить вина в стеклянные бокалы своих гостей. – Уж скорее я заподозрил бы их хозяина.

Он повторял слова Несты, но, вероятно, добрая половина мужчин Эксетера испытывала те же чувства, завидуя победам Годфри над женщинами, среди которых числились и их собственные жены.

– Но ведь тому нет никаких доказательств, и я даже не вижу, как их можно будет получить, – возразил Джозеф, сжав в руках бокал с вином и мрачно глядя на огонь.

– Я убил бы его голыми руками, если бы решил, что это он! – прорычал Эдгар, который после вчерашнего дня превратился из незаметного юноши в мечущего громы и молнии мужчину. Его обуяла навязчивая идея расправиться с тем человеком, кто причинил ему такие страдания. И хотя он не признавался пока в этом даже самому себе, его гнев в основном объяснялся тем, что он еще не решил, по-прежнему ли хочет жениться на Кристине, которая теперь уже никогда не сможет принести ему в жертву свою девственность. Он устыдился этой мысли, которая пришла ему в голову, и пытался праведным гневом отогнать ее от себя.

Эдгар с отцом навестили Кристину сегодня вечером. Визит вряд ли можно было считать успешным, поскольку между молодыми людьми, казалось, выросла незримая стена. Хотя они обменялись любезностями, и Эдгар высказал приличествующие случаю сожаление и негодование, а также выразил свои соболезнования, они так и не смогли заключить друг друга в объятия или хотя бы коснуться один другого. Эдгар, очень чувствительно воспринимавший атмосферу вокруг и настроение Кристины, ощутил, как напряглась и задрожала девушка, когда он подошел к ней.

– Можно подумать, что она подозревает меня в насилии! – возмущенно обратился он к своему отцу, после того как они покинули дом Риффордов.

Они направились к обиталищу Эрика Пико – Джозеф хотел излить душу старому приятелю, прежде чем идти ночевать в комнатушку Эдгара, находившуюся рядом с аптечным складом. Пико хранил свои запасы вина в доме на Прист-стрит, поскольку оттуда было недалеко до гавани, куда импортированные бочонки доставлялись либо непосредственно на кораблях, либо на баржах вверх по реке от Топшема. Он жил наверху, в достаточно спартанской обстановке – его жена умерла пять лет назад, и с тех пор Эрик вел холостяцкий образ жизни. Тем не менее он выстроил для себя, новый дом на участке, приобретенном у одного из поместных лордов в Уонфорде, сразу же за городом, и еженедельно проводил там по несколько дней.

– Что нам теперь делать, отец? – требовательно спросил Эдгар. – По-моему Фитцосберн просто врет, что ему ничего не известно об этом грязном нападении, И я так и скажу ему! В последний раз Кристину видели в его лавке, когда она забирала этот проклятый браслет. Господь свидетель, как бы я хотел, чтобы мне и в голову не пришло дарить ей тот браслет, если из-за него у нас такие неприятности!

– Спокойнее, мой мальчик! Такой поступок не принесет тебе ничего хорошего, один только вред. У нас все-таки нет никаких доказательств того, что Годфри что-либо известно об этом деле.

Эдгар утихомирился, бормоча что-то себе под нос, но Пико подхватил нить разговора.

– Он злой человек. Об этом можно судить по тому, как Фитцосберн обращается со своей женой – он изменяет ей при первой же возможности. Бедная женщина сделала большую ошибку, выйдя за него замуж. Ведь он фактически свел свою первую жену в могилу.

Джозеф грустно улыбнулся своему другу, поскольку он знал его тайну, как и добрая половина города. Красавица-жена серебряных дел мастера была любовницей Пико, по меньшей мере, полгода, и всем было известно, что она глубоко презирала своего супруга. Эдгар, проницательность которого не уступала отцовской, если он переставал думать только о себе, переводил взгляд с одного на другого.

– Все в порядке, отец, я знаю о связи Эрика с Мабель Фитцосберн, так что можешь не вести себя так, словно я несмышленое дитя.

Джозеф картинно закатил глаза.

– Похоже, Эрик, об этом знают все, также как и о коронере и его валлийской любовнице. Будем надеяться, что Годфри это неизвестно.

– А мне плевать, даже если и знает. В один прекрасный день я уведу ее от него, – упрямо возразил торговец вином. – Может, нам еще удастся обратить этот факт себе на пользу, поэтому я попрошу Мабель держать ушки на макушке на тот случай, если Годфри обмолвится о том ужасном происшествии.

– Вряд ли он признается в этом, особенно своей жене! – возразил Джозеф.

– Но если он сделает это, я убью его! – прошипел ученик аптекаря.

Глава седьмая, в которой коронера Джона вызывают для освидетельствования трупа

На следующее утро Джон в дурном расположении духа стоял в холле перед очагом, в котором слабо тлели угли. Мэри подала ему завтрак, который он съел в гордом одиночестве вскоре после того, как взошло солнце. Потом, все еще в ночной рубашке, он прошел на задний двор, где вымыл лицо и шею в ведре воды: сегодня была суббота, день омовения и очищения. Он побрился второй раз за неделю, намыливая лицо мылом, сваренным из козьего жира и пепла букового дерева, вскипяченного с содой, а потом принялся скоблить свою черную щетину специальным кинжалом, отточенным до бритвенной остроты. Сегодня следовало также сменить одежду, и Мэри уже выложила для него длинную нижнюю рубашку и серую тунику, которые он натянул через голову, предварительно согрев их у огня.

Далее он облачился в брюки до колен, надел длинные чулки, обмотав их подвязками. Его одежда была лишена каких бы то ни было украшений или вышивки, в качестве таковых можно было рассматривать лишь шов в несколько рядов вокруг высокого ворота. Он не собирался ездить верхом в этот день, поэтому надел туфли на низком каблуке, остроносые, но без этих экстравагантных новомодных загнутых носков, которыми щеголяли франты вроде де Ревелля и Фитцосберна.

– Холодает, похоже, эта зима никогда не кончится, – заботливо заметила Мэри, протягивая ему чистую верхнюю тунику из черной крученой саржи.

– Как она вела себя вчера вечером, после того как я ушел? – тихонько поинтересовался Джон у своей служанки и бывшей любовницы.

Мэри подняла глаза к маленькому отверстию высоко у них над головами, которое сообщалось со светелкой, где Матильда все еще пребывала в постели.

– Она сидела здесь еще почти целый час, так яростно ковыряя угли, что огонь почти погас! – сообщила она заговорщическим шепотом. – Потом она кликнула Люсиль, и они поднялись в ее светелку. С тех пор она не выходила.

Джон знал об этом, поскольку сам провел ночь на другой стороне их большого соломенного, матраса, а Матильда делала вид, что спит.

– Она успокоится, все не так плохо, как в прошлом месяце. – В тот раз его супруга забаррикадировала дверь светелки, не впуская его внутрь, отчего ему пришлось ночевать в зале на полу перед очагом.

Покончив с переодеванием, Джон намеревался отправиться в Рогмонт к восьмому колоколу, чтобы присутствовать во время допроса, который де Ревелль собирался учинить двум подмастерьям, как и грозился прошлым вечером. Но судьба, этот непредсказуемый игрок в кости, распорядилась по-своему. Она явилась в образе Гвина из Полруана, который как раз в тот момент, когда Джон снимал с деревянного гвоздя в вестибюле свою накидку, забарабанил в дверь и вломился в нее с улицы. Восточный ветер принес с собой снежную круговерть, и его потрепанная короткая кожаная куртка была усеяна белыми снежинками.

– В чем дело, дружище? – требовательно спросил Джон. – Обычно в это время ты болтаешься в сторожке у ворот, набивая свой большой живот.

Корнуоллец отряхнул снег со своих широких плеч.

– Еще одна беда. У нас в городе очередной труп. И мне не нравится, как он выглядит.

За долгие годы Джон научился внимательно относиться к предчувствиям Гвина. Еще до того, как он стал коронером, здравый смысл и кельтская интуиция его телохранителя очень часто приходились кстати, находился ли он в этот момент на поле брани или в каком-нибудь Богом забытом лесу или пустыне.

Коронер повесил накидку обратно на гвоздь и жестом пригласил Гвина в зал. Он кликнул Мэри, а потом пошел к очагу, показывая дорогу.

Гвин, который нечасто бывал у него дома, молча оглядел большую комнату, высокие потолочные балки, стол и стулья. Джон знал, что он сравнивает окружающий достаток со своей собственной соломенной хижиной у Святого Сидуэлла, но коронер чувствовал, что Гвин нисколько ему не завидует, а всего лишь любопытствует, как живут другие.

В комнату впорхнула Мэри и приветливо кивнула гиганту с бакенбардами: будучи практичными, лишенными иллюзий людьми, они всегда отлично ладили друг с другом. Джон попросил ее принести хлеб, сыр и эль, чтобы компенсировать Гвину пропущенный завтрак, – тот, похоже, был не в состоянии прожить утро, не набив сначала до отказа живот.

Его подчиненный отклонил приглашение присесть в доме своего начальника и остался стоять у камина, чтобы дать растаять последним снежинкам. Джон не торопил события, прекрасно понимая, что Гвин собирается с мыслями.

– Тело женщины, обнаружено менее часа назад, во дворе церкви Святого Бартоломея, – начал он. Это была одна из небольших приходских часовен, разбросанных по всему городу, и располагалась она в районе трущоб между Северными и Западными воротами.

– Кто нашел его?

– Старуха, которая прибирается в часовне. Она явилась туда вскоре после рассвета и увидела, что из-под кучи мусора, наваленной сразу же за воротами, торчат чьи-то ноги.

– Ты сам уже был там?

– Так, взглянул мельком, но ничего не трогал. Старуха рассказала обо всем священнику, а тот послал, словечко в замок. Я оказался там, когда его слуга доставил послание стражникам у ворот.

– Шериф уже знает об этом?

Гвин помедлил с ответом, потому что в этот момент вошла Мэри, неся в руках большое деревянное блюдо с едой и кувшин с элем. Она вопросительно взглянула на Джона, но тот отрицательно покачал головой – он завтракал совсем недавно.

– Сомневаюсь, что шериф знает об этом – он слишком занят предстоящим визитом Хьюберта Уолтера, чтобы беспокоиться о каком-то трупе.

– Есть какие-нибудь идеи, кем может быть эта женщина?

Гвин пожал плечами, торопливо глотая пищу, – он знал, что у него немного времени, чтобы насытиться.

– Большая часть тела скрыта старыми ветками и листьями – в эту кучу сваливают золу из очага в доме священника, да еще и дворовый мусор.

– Ты думаешь, тело спрятали там намеренно?

Гвин кивнул массивной головой, при этом не прекращая ритмичных движений челюстями.

– Видны только ступни и часть голени, – сказал он, прожевывая кусок хлеба, – но они явно принадлежат женщине, а туфли модные, из хорошей кожи.

– Еще что-нибудь?

– На ногах видна кровь.

Джон застонал:

– Господи Иисусе, только не еще одно изнасилование – на этот раз пусть будет убийство!

Он вышел в вестибюль и снова взялся за свою накидку. Набросив ее на плечи, он продел один конец квадратного одеяния через большое бронзовое кольцо, пришитое на левом плече, потом завязал конец узлом, чтобы закрепить его.

– Допивай эль, а сыр заберешь с собой.

Он нырнул в утренний холод и зашагал прочь, не обращая внимания на усилившийся снегопад и ветер.

– Вы подняли тревогу? – строго спросил Джон у приходского священника церкви Святого Бартоломея.

Дородный мужчина нетерпеливо кивнул головой.

– Разумеется! Как только старая женщина сказала мне, я сразу же послал своего человека в замок, чтобы он отыскал вас или шерифа. Потом двое моих соседей, живущих рядом, пришли посмотреть, в чем дело. Я попросил их обойти все дома поблизости, чтобы поднять на ноги всю округу.

И действительно, по узким улочкам вокруг небольшой огороженной территории, на которой располагалась церковь, сновала возбужденная толпа людей, а Гвин охранял шаткие ворота в стене, за которой лежал участок голой земли, кое-где поросшей травой.

Церковь Святого Бартоломея была построена на окраине самого бедного и захудалого района Эксетера. Эта часть города давно была известна под названием Бретэйн, вероятно потому, что саксы, которые многие сотни лет назад вторглись на запад, вытеснили в это своеобразное гетто коренных кельтов и бриттов.

Церковь окружали улицы, застроенные жалкими бараками, одни были плетеными, другие – обшиты дранкой, а некоторые вообще имели земляные стены, оштукатуренные смесью извести с конским навозом. Из каждой лачуги струился дым, сочась из-под свесов каменных, соломенных или дерновых крыш. Обитатели этих лачуг вполне соответствовали своим жилищам – бедняки из бедняков, работавшие носильщиками, забойщиками скота либо же чернорабочими на суконных фабриках на реке или докерами в гавани.

Предполагалось, что всеобщая тревога должна спугнуть злоумышленников из укрытия, после чего за ними будут гнаться до тех пор, пока не поймают, как во время охоты на лис, но Джон втайне полагал, что это все пустая трата времени, разве что найдутся свидетели совершенного преступления, так что злодея можно будет преследовать по горячим следам.

– Она мертва уже довольно давно, – заметил Гвин, наклоняясь вперед, чтобы потянуть за неподвижную ногу, выглядывающую из-под кучи сухих листьев и веток. Нога, как и все тело, уже окоченела.

– Давай уберем этот хлам, – раздраженно бросил Джон и принялся отгребать мусор, отчего во все стороны полетели зола и пепел.

Гвин вместе с уборщиком священника быстро сдвинули мусор, состоявший из кухонных отходов и старого тростника, которым раньше был выстлан пол, полностью открыв глазу тело несчастной. Оно было накрыто мантией из ткани хорошего качества, которая полностью закрывала голову и верхнюю часть покойной. Ниже до лодыжек виднелось полотняное платье кремового цвета, украшенное по подолу затейливой вышивкой, даже испачканное грязью, оно выглядело красивым, и было очевидно, что вышло оно из рук искусного ткача. Шерстяные носки заканчивались аккуратными туфельками из мягкой кожи.

– Это непростая женщина, Гвин. Боюсь, у благородных леди Эксетера выдалась нелегкая неделя.

Гвин вытолкал за ворота чрезмерно любопытных горожан и заорал на остальных зевак, чтобы они расходились.

Коронер склонился над трупом.

– Ну, давай поглядим, что тут у нас. Сними накидку с ее головы, только осторожно.

Тело лежало почти вплотную к стене, и Джон, согнувшись, двинулся к голове, отбрасывая по пути попадавшийся мусор, чтобы расчистить больше места. Гвин опустился на колени и осторожно вытащил один край накидки из-под женщины, а потом потянул его на себя, открывая верхнюю половину туловища.

Она лежала на левом боку, словно спала, повернув лицо в стене. Коронер бережно взял ее за правое плечо и перевернул окоченевший труп на спину.

Они увидели молодую женщину, лет примерно двадцати, с правильными чертами лица, на котором застыло умиротворенное выражение. Широко открытые глаза глядели в серое небо, и крупные снежинки тихо падали ей на лоб и щеки. Волосы были темно-каштанового цвета, разделены на прямой пробор и заплетены в косы, уложенные по обеим сторонам головы. На женщине не было ни чепца, ни платка. Впрочем, шея тоже была голой, без шарфа или горжетки.

Джон и Гвин молча рассматривали ее, и толпа, собравшаяся за воротами, притихла.

– Знакомое лицо, но не могу вспомнить, как ее зовут, – задумчиво протянул Джон.

Его помощник неразборчиво выругался. – Она играет не в моей лиге, по виду и по одежде – настоящая леди. Что она делала, живая или мертвая, в таком районе, как Бретэйн?

Джон опустился на колени на стылую землю, чтобы присмотреться повнимательнее.

– На лице и на шее никаких следов. Одежда в порядке, если не считать, что платье задралось выше лодыжек. Гвин указал на подол. Нижний край был забрызган кровью, которая смешалась с золой и пеплом. – Откуда это? Или мы получили еще одну Кристину Риффорд? И если так, почему она мертва?

Джон пожал плечами и поднялся на ноги.

– Мы не можем оставить бедную женщину здесь. В церкви найдется для нее местечко?

Гвин взглянул на маленькую часовенку, совсем недавно отстроенную в камне на месте старого деревянного сооружения.

– Сомневаюсь, что священник захочет, чтобы мы перенесли, тело туда. Кровь заляпает весь пол, а ведь сегодня- воскресное утро, и он должен отслужить мессу и выполнить другие церемонии. Как насчет монастыря Святого Николаса?

Совет был хорош, и Джон согласился с Гвином. Монахи-бенедиктинцы, без сомнения, проявят свое обычное милосердие, да и сам небольшой монастырь находился всего лишь в нескольких сотнях ярдов от них, в направлении Арки Святой Марии.

Кругленький местный священник был чрезвычайно рад избавиться от трупа на своей территории и принялся выкрикивать распоряжения уборщику и трем мужчинам, которые слонялись в толпе зевак. Они вошли в церковь, чтобы взять похоронные носилки, которые свисали на веревках с балок на своем обычном месте. Четверо мужчин вынесли деревянную раму и опустили ее рядом с телом. Под руководством Гвина они подняли труп с земли и переложили на носилки, а Джон приличия ради набросил на женщину ее мантию.

Потом вместе с Гвином он подошел, чтобы осмотреть землю там, где лежала женщина. На твердой земле осталась лужа крови и валялся клочок тонкого сверкающего меха.

– Больше ничего – ни ножа, ни оружия, ни следов ног! – прокомментировал Джон. – И все-таки ее хорошо спрятали. Ни одна высокородная леди не залезет под кучу мусора, чтобы умереть. – Он повернулся к четверым мужчинам, которые в ожидании стояли рядом с похоронными носилками. – Следуйте за мной к Святому Николасу. Я пойду первым и попрошу, чтобы в монастыре приняли нас. – Он зашагал вперед, оставив Гвина обследовать место преступления и задавать вопросы зевакам, прежде чем заставить их разойтись, – все-таки происшествие хоть как-то нарушило монотонный ритм их жалкого существования.

Джон упорно шагал по дурно пахнущим улочкам между полуразвалившимися хибарами, в которых, кроме оборванных детей, обитали шелудивые собаки, прожорливые крысы и прочая нечисть. Он увертывался от ручных тележек с дровами, бродячих козлов и носильщиков, склонившихся до земли под тяжким грузом. На каждом шагу его с уважением приветствовали старики, дергающие себя за челку, а домохозяйки и старухи резко кивали головой при виде его: сэр Джон де Вулф был известен большинству горожан задолго до того, как стал коронером.

Через несколько минут он достиг монастыря Святого Николаса – небольшой группы каменных домов, располагавшихся на полпути между северной стеной и Фор-стрит. Монах с тонзурой, в черном облачении, закатанном до пояса, возился с тяпкой на крошечном огороде, он и указал Джону дорогу к келье настоятеля. Настоятель монастыря, худощавый мужчина аскетического вида с печальным лицом, с готовностью согласился поместить тело неизвестной в кладовке рядом с их крохотным лазаретом.

К тому времени прибыли носильщики, и раму поставили в небольшой комнате, половину пространства которой занимали мешки с зерном, старая одежда и кипы постельного белья. Вскоре появился и Гвин, сжимая что-то в своей ручище.

– Мы срочно должны установить имя этой леди, – резко бросил коронер. – Ведь ее почти наверняка должны были уже где-нибудь хватиться?

Его телохранитель согласно кивнул, но потом сунул кулак под нос коронеру. Пальцы его разжались, и Джон увидел на ладони два маленьких, бледных, пропитанных влагой цилиндрика. Они были длиной в дюйм и толщиной с мизинец. Испачканные кровью, они напоминали сломанные свечки.

– Что это? И где ты их нашел?

Гвин ссутулился.

– Я не знаю, что это такое, но они лежали в той луже крови под трупом.

Палочки ни о чем не говорили Джону, и он вернулся к своей главной проблеме – проблеме опознания.

– Кто может знать эту леди? – поинтересовался он у четырех носильщиков, настоятеля и монаха с тяпкой. Никто из них не мог предложить ничего толкового, пока наконец корнуоллец не посоветовал обратиться к Несте, владелице «Буша».

Коронер с минуту размышлял над этим предложением. Нельзя было отрицать, что его рыжеволосая любовница была в курсе всех местных сплетен, а ее здравым смыслом и умением держать язык за зубами можно было только восхищаться.

– Ступай в таверну и попроси ее прийти сюда, – сказал он Гвину. – Мне лучше остаться здесь на тот случай, если наш друг шериф учует неприятности, которые могли случиться с какой-нибудь леди-аристократкой. Это даже может заставить его оторваться от планирования визита Главного юстициария.

Буркнув что-то себе под нос, Гвин отправился в город.

По утрам в «Буше» для его валлийской владелицы наступало время относительного бездействия, и уже через двадцать минут она примчалась в монастырь Святого Николаса, набросив на себя зеленую накидку поверх фартука.

– Великий Боже, коронер, неужели в Эксетере началась кампания против молодых женщин? – воскликнула она, не успев переступить порог кладовки. Неста говорила по-валлийски, ее легко понимали и Джон, и Гвин: его мать Энид разговаривала с ним на этом языке, еще когда он был ребенком, а родной корнуолльский Гвина был практически неотличим от валлийского.

– Это не городская шлюха, – сказал ей Джон, когда они входили во временно устроенный морг. – У нее дорогая одежда, да и вообще она выглядит как норманнская леди. На ней есть кровь, но явных ран и повреждений не заметно, а исследовать ее тело более тщательно я пока не решаюсь.

Неста частенько бывала свидетелем драк в таверне, так что кровь и даже трупы были ей не в диковинку, но в морг она вошла с некоторым трепетом. Солнце сквозь затянутое облаками небо бросало слабый свет через узкий оконный проем, и монахам пришлось зажечь несколько огарков свечей, чтобы рассеять сумрак.

Джон, за спиной которого маячил Гвин, подошел к носилкам, бережно поддерживая Несту под локоть.

– Одежда действительно превосходная, – воскликнула она с легкой дрожью в голосе, приближаясь к неподвижному, накрытому мантией телу на носилках, – Одни туфли стоят столько, сколько я выручаю за неделю, а на эту чудесную шерстяную мантию мне вообще никогда не заработать.

Джон медленно приподнял один край мантии и откинул его в сторону, и он свесился до пола. Неста стояла, затаив дыхание, такая же неподвижная, как и женщина на носилках. Потом она медленно выдохнула:

– Я знаю ее, Джон! – Обернувшись к нему, она спросила: – Но ведь ты тоже должен ее знать?

– Лицо кажется знакомым, но я не могу вспомнить имени.

Хозяйка постоялого двора взглянула на него своими круглыми глазами на прекрасном личике.

– Это Адель, дочь Реджинальда де Курси, лорда-владетеля из Шиллингфорда.

Кустистые брови Джона приподнялись на дюйм.

– Ну конечно! Я знаю Реджинальда, так что я должен был видеть его дочь вместе с ним на каком-нибудь собрании.

Неста с сожалением перевела взгляд на мертвую молодую женщину, которая недвижимая лежала на своем деревянном ложе.

– Бедная женщина, ей сравнялось всего двадцать! И она скоро должна была выйти замуж!

У коронера уже не осталось сил удивляться.

– Великий Боже! Еще одна обрученная женщина, как Кристина.

Неста знала все сплетни высшего общества, ведь волей-неволей ей приходилось слышать бесконечные разговоры в «Буше».

– Свадьба должна была состояться в соборе Эксетера – этакое грандиозное мероприятие.

– С кем, ради всего святого?

– С Хью Феррарсом, сыном лорда Гая Феррарса.

Джон присвистнул. Де Курси были влиятельным и богатым семейством, владеющим несколькими поместьями в южном Девоне, но лорд Феррарс был самым богатым землевладельцем всего Запада.

– Эта история еще принесет большие неприятности, – пробормотал он. Хотя он был независимой натурой и не испытывал особого почтения ни к кому, кроме Ричарда Львиное Сердце, внезапная и, вероятно, насильственная смерть, нарушившая союз де Курси и Феррарсов, произвела на него тягостное впечатление. – Теперь, когда нам известно кто она, мы должны срочно установить как и отчего она умерла. И кто спрятал ее под кучей мусора.

Неста не сводила глаз с неподвижной фигуры. Внезапно она обратила внимание на нижнюю часть платья. Сейчас тело лежало на спине, и зловещее пятно крови было хорошо видно на ткани между бедрами и на подоле.

– На голове, шее и груди нет никаких ран, – заметил Гвин, глядя, как она осматривает тело.

Неста снова повернулась к Джону.

– Похоже, здесь снова нужна женщина, Джон. Я сомневаюсь, чтобы даже коронер короля захотел осмотреть интимные части леди де Курси, особенно если учесть, что она является невестой Феррарса!

Джон с готовностью согласился с ней. Только в крайних обстоятельствах мужчина, если только он не был лекарем, мог освидетельствовать смерть, вызванную особенностями женской анатомии. Он посмотрел на Несту, и та ответила ему таким же взглядом. Потом, как если бы между ними проскочила искра, оба одновременно произнесли:

– Сестра Мадж! – Сухопарая монахиня из монастыря Полслоу оказала такую весомую поддержку и помощь Кристине Риффорд, что они сочли ее единственной, кто мог помочь им сейчас.

– Вы думаете, эта женщина тоже подверглась насилию? – спросил Гвин.

Неста беспомощно всплеснула руками.

– Откуда мне знать? Это возможно, но, даже если я рискну осмотреть ее интимные места, я все равно не специалист. Я – хозяйка постоялого двора, а не повитуха.

Предстоящая процедура казалась неизбежной, и через несколько минут Джон отправил Гвина верхом в Полслоу, до которого была всего миля, чтобы привести знаменитую монахиню.

Теперь и Неста решила ретироваться. Хотя она обладала толстой кожей и знала, что добрая половина города была в курсе ее отношений с сэром Джоном, она не желала слишком часто в открытую появляться с ним на публике, чтобы люди не подумали, будто она пытается заместить его супругу.

Когда она собиралась уходить, Джон сказал ей, что должен будет сообщить новости Ричарду де Ревеллю.

– Это то самое дело, которым я не хотел бы заниматься в одиночку, ведь в нем замешаны де Курси и Феррарсы! – с чувством произнес он.

Потом каждый из них пошел своей дорогой, оставив настоятеля монастыря Святого Николаса положить цветок на бездыханное тело Адели, прежде чем преклонить колени в молитве у изножья ее носилок.

Глава восьмая, в которой коронер Джон снова встречается с сестрой Maдж

В отличие от прошлого вечера, когда Джон примерно в девятом часу утра прибыл в зал центральной башни замка Рогмонт, там было полно народу. Он не пошел туда прямо из монастыря, а, следуя разумному предложению Несты, завернул сначала в свой дом на Мартин-лейн. Его любовница, всегда заботившаяся о нем, даже если это означало улучшение его отношений с супругой, чувствовала, что он может воспользоваться последней драмой, чтобы отвлечь Матильду от ее нынешней вендетты против него. Оба прекрасно знали, что она буквально помешана на местной аристократии и на других представителях знати по всей стране. Неста подозревала, что известие о внезапной и загадочной смерти одной из де Курси, да еще помолвленной со старшим сыном лорда Феррарса, может вывести Матильду из ее нынешнего озлобленного состояния.

Она оказалась права. Джону пришлось собрать все свое мужество, чтобы подняться по наружной лестнице в светелку, а потом и войти туда, однако стоило ему без обиняков рассказать последние новости своей супруге, как ее мрачное настроение развеялось без следа. Она отбросила в сторону вышивание и принялась выпытывать у него все подробности. Хотя конкретной информации у Джона было очень мало, он приукрасил то, что могло представлять интерес для нее.

Матильда буквально пришла в восторг от случившейся трагедии.

– Адель де Курси! Мы встречались с ней в ратуше два месяца назад, на перевыборах городских старшин. Ты должен ее помнить.

Ее супруг согласился, что да, действительно он помнит, хотя на самом деле в памяти у него сохранился лишь ее отец, который изрядно перебрал в тот вечер, вероятно, на радостях от предстоящего союза его дочери с богатой и влиятельной династией Феррарсов. Джон позволил Матильде еще какое-то время восторженно нести чепуху, чтобы закрепить ее вернувшееся расположение. Она углубилась в генеалогию двух хорошо известных семейств и подчеркнула, что все женское население Эксетера с нетерпением ожидало самой знаменитой свадьбы года, которая должна была состояться в соборе.

– Ну что же, их ждет большое разочарование, – сказал он, не подумав, – потому что бедная невеста лежит окоченелая в кладовке монастыря Святого Николаса!

Его супруга поджала губы, заслышав такое публичное посрамление, но сознание того, что она стала первой леди Эксетера, которая узнала об этом происшествии, позволило ей оставить без внимания промах супруга.

– Кладовка! Ее нужно как можно быстрее перенести в какое-нибудь достойное место. У них есть городской дом на Курри-стрит, так что она должна лежать там. Разве что они захотят перевезти ее в Шиллингфорд.

В Шиллингфорде, в нескольких милях к западу от Эксетера, в направлении Дартмура, находилось поместье де Курси. – А семья уже знает о ее смерти? – допытывалась Матильда. – Я немного знакома с ее матерью – она иногда посещает молитвы у Святого Олафа. Бедная женщина! Она такая скучная личность, одевается, как мастеровой, но у нее добрая душа.

Джон попятился к выходу из светелки, успешно реализовав стратегические замыслы Несты.

– Еще никто не знает о ее смерти, даже ее семья. Я иду рассказать обо всем Ричарду. Он захочет узнать все подробности как можно быстрее, ведь в деле замешаны знатные особы.

Он сбежал, пока жена не сменила милость на гнев, и направился в замок. Там кишела обычная толпа просителей, которым нужно было увидеться с шерифом по тому или иному вопросу. Бедные рыцари, надеющиеся на повышение по службе, купцы с жалобами на конкуренцию на рынке или с заявками на проведение ярмарок, обеспокоенные клерки, сжимающие в руках пергаментные свитки, – все они стремились опередить друг друга и получить доступ в покои шерифа. Кроме того, сегодня здесь было необычно много посыльных и слуг, что объяснялось предстоящим через два дня визитом Главного юстициария. Однако Джон воспользовался своим положением второго по значимости королевского служащего в графстве и направился прямиком к измученному стражу у дверей Ричарда. При виде облаченной в черное шестифутовой фигуры, надвигавшейся на него подобно какой-то хищной птице, у стражника перехватило дыхание и его протестующий возглас умер, еще не родившись, так что коронер прошел мимо, даже не взглянув в его сторону.

Внутри ставни на оконных проемах были открыты, давая дорогу свету и морозному воздуху. Шериф сидел за своим заваленным бумагами столом, завернувшись в накидку и надев шерстяную шапочку. Он что-то быстро диктовал клерку, который судорожно царапал на пергаменте список гостей, приглашенных на следующей неделе на празднование в замок Рогмонт в честь архиепископа Кентерберийского – юстициария Хьюберта Уолтера.

При виде коронера лицо Ричарда выразило знакомое болезненное удивление, но голос не дрогнул, и он продолжил свой монолог для писца. Джон в нетерпении подошел к окну и стал смотреть на внутренний двор замка, чтобы убить время. Глазам его предстала обычная суета дворовой жизни – месили грязь повозки, запряженные волами и нагруженные овощами и кормом для скота, сержант занимался строевой подготовкой с взводом солдат. Около хижин, приютившихся возле вала, окружавшего стены, сновали женщины, одни несли дрова или горшки с дымящимся варевом, другие выплескивали на землю помои. Некоторые орали на своих отпрысков и подхватывали на руки голых малышей, бродящих перед понуро стоящими тяжеловозами – знакомая картина для человека, который добрую половину своей жизни провел в солдатских лагерях.

Голос де Ревелля вывел его из этого созерцательного состояния.

– Итак, Джон, я надеюсь, тебя привело сюда не очередное противоречивое заключение о деле мисс Риффорд?

Саркастическое замечание заставило коронера повернуться лицом к шерифу. На сей раз он с каким-то извращенным удовольствием предвкушал, как сотрет с лица Ричарда издевательское снисхождение.

– Нет, Ричард, нечто намного более важное. У нас опять мертвая женщина.

– Но ведь для коронера это не в новинку. И с чего это вдруг «у нас»? Я думал, что ты пытаешься отрицать мое право вмешиваться в твои дела?

– А я думаю, что именно эта леди как раз и затрагивает твои интересы. Это дочь Реджинальда де Курси – та самая Адель, которая была обручена с сыном Гая Феррарса.

У де Ревелля отвисла челюсть. Он спохватился и закрыл рот.

– Ты уверен?

Коронер подошел к столу и уперся в него кулаками, вплотную приблизив свое лицо к лицу Ричарда.

– Более чем когда-либо. Я еще не знаю, как и отчего она умерла, но нижняя часть тела у нее в крови.

Шериф резко встал из-за стола, оказавшись на полголовы ниже своего зятя.

– О Господи, только не еще одно изнасилование! Эти скоты подмастерья, это по-прежнему может быть один из них. Когда она умерла?

Джон пожал плечами.

– К сегодняшнему утру она уже окоченела. Полагаю, это случилось ночью или вчера вечером. Может, и раньше, но тела не было там прошлым вечером: прислуга священника выбрасывала мусор на кучу и ничего там не заметила.

Глаза шерифа расширились от ужаса.

– Мусор? При чем здесь мусор?

Джон терпеливо пересказал ему всю историю в том виде, в каком она была известна ему самому.

Ричард обессилено опустился на скамью и обхватил голову руками.

– Матерь Божья, что происходит в этом городе? Вот-вот приедет Хьюберт Уолтер, у нас изнасилована дочь городского старшины, а высокородная леди найдена мертвой под кучей мусора!

Джон сел на табуретку, освободившуюся после ухода клерка с пергаментными свитками.

– Ты разве не арестовал нынче утром этих подмастерьев, как собирался?

Ричард поднял голову, и на лице у него появилось какое-то робкое, даже глуповатое выражение.

– Нет, я передумал. По крайней мере, собирался бросить их в темницу замка, но с ними пришел Годфри Фитцосберн, чтобы просить об их освобождении.

– Никогда бы не подумал, что ему есть дело до благополучия своих слуг.

– Совершенно никакого, но он сказал, что его бизнес пострадает, если я отправлю за решетку двоих его лучших мастеровых до того, как он подыщет им замену.

Уже не впервые Джон получил наглядный пример того, что в руках купцов и ремесленников этого города сосредоточена большая власть, особенно если речь шла о прибылях или убытках. Даже шериф вынужден был дважды подумать, прежде чем рискнуть настроить против себя мастера одной из самых крупных гильдий.

– Ну, и что мы будем делать с этой мертвой леди? – требовательно спросил Ричард.

– Я снова дослал за монахиней из монастыря Святой Катерины в Полслоу. Она прекрасно умеет обследовать живых женщин, так что я думаю, что она вполне может применить свои таланты и к мертвой. Мы должны знать, как она умерла.

– Мы можем быть абсолютно уверены, что это Адель де Курси? Кто опознал тело?

Джон ответил уклончиво, поскольку не желал выслушивать от своего шурина оскорбительные намеки, особенно если Ричард расскажет Матильде об участии Несты в этом деле.

– Несколько прохожих узнали ее, – солгал он. Потом, вдохновленный словами своей супруги, добавил: – Похоже, она иногда приходила на молитву к Святому Олафу поблизости.

– Но ты говоришь, что ее нашли у Святого Варфоломея в Бретэйне. Какого дьявола могла молодая женщина делать в этой выгребной яме?

– Я подозреваю, что тело просто спрятали там, а на самом деле его могли привезти откуда угодно на лошади, ручной тележке или даже на носилках.

Де Ревелль вскочил на ноги и прокричал приказание своему стражнику привести коня.

– Я должен немедленно ехать к Реджинальду де Курси, где бы он ни находился, на Курри-стрит или в своем поместье. И еще нужно послать гонца к Феррарсам. У сына, Хью, квартира на Голдсмит-стрит, хотя, насколько мне известно, он проводит много времени в Тивертоне или в других поместьях, принадлежащих его отцу. – Забирая свою накидку из ниши в стене, скрытой за занавеской, шериф в отчаянии воскликнул: – Подумать только, как не вовремя произошли эти преступления! Приезжает юстициарий, а я должен отвлекаться на все эти неприятности. – Ругаясь себе под нос, он поспешил прочь, забыв даже поспорить с Джоном, в чьей юрисдикции находилось новое дело.

Коронер с радостью предоставил де Ревеллю возможность сообщить дурные вести заинтересованным семействам – задача, которую шериф взялся выполнить с радостью, несмотря на показное возмущение, поскольку это повышало его авторитет в глазах влиятельных людей графства. Ричард был слеплен из того же теста, что и его сестрица, когда речь заходила о том, чтобы подлизаться к богатым норманнам, ведь ему нужно было восстановить свое доброе имя после порочной связи со злополучным восстанием принца Джона.

После ухода Ричарда Джон оставил башню и направился в свою каморку над сторожкой у ворот, где Томас де Пейн занимался копированием протоколов дознания.

Секретарь почтительно поднялся с табурета и судорожно перекрестился.

– А я все ломаю голову, где можете быть вы, коронер, и эта волосатая обезьяна, которая превращает мое существование в ад.

– Садись и достань свежий свиток из своей сумки. У нас появилось новое дело. – Джон продиктовал краткий отчет об обнаружении тела Адели, опустив ее опознание Нестой: позже он внесет чье-либо имя, когда кто-нибудь другой подтвердит, что это Адель. – А теперь пойдем со мной к Святому Николасу. Может быть, тебе придется еще заняться писаниной, если сестра Мадж оправдает наши ожидания.

Когда они добрались до монастыря, снегопад усилился, и тонкий слой снега покрывал крыши и стены. Снаружи у ворот был привязан пятнистый пони, на нем было дамское седло с боковой посадкой.

– Однако быстро добралась сюда наша святая сестра, – произнес Джон, быстрыми шагами входя в маленький дворик и распахивая дверь кладовки.

В тусклом свете он увидел женщину из соседнего дома, которая вызвалась посидеть у мертвого тела, устроившись рядом с похоронными носилками. Помощник коронера углубился в оживленную дискуссию с внушительной монахиней из Полслоу. Увидев пришедших, они подняли головы. При виде неподвижного тела и высокой бенедиктинки рука Томаса автоматически коснулась лба, плеч и груди в крестном знамении.

Вежливо поприветствовав сестру Мадж и поблагодарив ее за то, что она снова откликнулась на их призыв о помощи, Джон спросил ее:

– Вы уже имели возможность осмотреть леди?

Ее длинное, почти мужское лицо, не дрогнув, встретило его взгляд.

– Я прибыла сюда менее пяти минут назад, сэр Джон, но, мне кажется, я уже знаю, что произошло. – Она обернулась к Гвину, который снова протянул ладонь с двумя скользкими цилиндриками. – Ваш человек обнаружил это в луже ее крови. Это кусочки коры одной разновидности вяза. Высохнув, они становятся маленькими и твердыми, но, пропитанные влагой, сильно увеличиваются в размерах.

Джон непонимающе посмотрел на нее. Какое отношение к этой подозрительной смерти имеет лекция о свойствах дерева?

– Они используются для совершения абортов и выкидышей, коронер. Один или два кусочка высушенной коры вяза вводятся в шейку матки. При увлажнении внутренней жидкостью тела они разбухают, открывая проход, что зачастую приводит к выкидышу плода.

Джон переваривал эту новую для него информацию.

– И здесь произошло то же самое?

Слабая улыбка появилась на длинном костлявом лице.

– Я не гадалка. У меня еще не было времени посмотреть. Но я не вижу другой причины, по которой палочки вяза могут быть найдены в луже крови под мертвой женщиной, и мне это объяснение представляется наиболее вероятным.

Гвин, выказывавший почтение монахине, несмотря на свою обычную неприязнь ко всему, что имело отношение к религии, задал очень уместный вопрос:

– Вы сказали, что эти штуки вводятся в лоно. Значит ли это, что такое проделал кто-то другой, а не сама эта женщина?

Некоторое время сестра Мадж раздумывала, прежде чем ответить.

– Возможно, что она сделала это сама, особенно если эта женщина обладала некоторыми познаниями в акушерстве, хотя успех был бы крайне маловероятен.

Теперь вопросы принялся задавать коронер.

– Учитывая, что тело было спрятано и явно привезено сюда из другого места, мы должны признать, что в деле замешан другой человек. Но почему она должна была умереть?

Количество крови явно указывает на то, что она умерла от кровопотери. Хотя эти палочки вяза относительно безвредны, мне пришлось столкнуться с несколькими случаями гнойного воспаления матки, которое развилось спустя несколько дней или даже недель после попытки сделать аборт. Но кровотечение свидетельствует о том, что введение было осуществлено неправильно, и твердые палочки проткнули какие-то внутренние органы. Я попробую установить, так ли все произошла на самом деле.

Постепенно все эти факты начали приобретать в голове Джона должное значение и вставать каждый на свое место. Получается, что Адель де Курси, которая должна была стать девонширской невестой года, была уже беременна. От кого – от Хью Феррарса или, хуже того, от кого-то другого?

– Возможно ли определить, как долго длилась ее беременность? – спросил он у монахини.

– Возможно. Этот метод совершения аборта ненадежен, как вообще все попытки подобного рода. Но чтобы иметь хоть какие-то шансы на успех, раньше четвертого месяца пытаться нет смысла. В более поздние сроки вероятность достижения желаемого результата возрастает, но вместе с этим увеличивается и риск летального исхода.

Она устала от разговоров и теперь выпроводила мужчин из комнаты, кивком подозвав к себе соседку средних лет, после того как плотно притворила дверь за коронером и его людьми.

Они бесцельно стояли во дворе монастыря, представляя себе, что происходило за закрытыми дверями.

– Вот это женщина! – с восхищением произнес Гвин. – Ей бы следовало работать в команде коронера.

Томас решил воспользоваться возможностью уколоть своего рыжего коллегу,

– Такое впечатление, что ты не против подкатиться к этой леди – она примерно твоего размера.

– Ты прав, вот только я давно и счастливо женат.

Томас злорадно ухмыльнулся, его единственный глаз вращался в глазнице.

– Ты опоздал на двадцать лет – у леди хватило здравого смысла постричься в монахини задолго до того, как она встретила тебя!

Гвин схватил секретаря за воротник его поношенного плаща. Подняв его в воздух, он легонько встряхнул его.

– Церковные каноны не мешали тебе щипать послушниц за мягкое место в Винчестере, а? – парировал он.

Джон строго приказал им прекратить ребячество, он с нетерпением ждал известий о том, что удалось обнаружить сестре Мадж, поскольку дознание следовало провести до того, как тело перевезут из города в Шиллингфорд, в противном случае у жюри не будет возможности осмотреть его.

Казалось, прошла целая вечность, хотя на самом деле, вероятно, не больше десяти минут, и на пороге появилась облаченная в черное платье фигура. Монахиня подошла к поилке для лошадей, стоящей внутри монастырского двора, и вымыла руки, испачканные в крови. Вытерев их о льняной платок, который она извлекла из складок своего одеяния, Мадж приблизилась к коронеру.

– Все так, как я и думала. Она была на пятом месяце беременности, и на ощупь матка у нее увеличена. Она умерла от кровотечения, а не от нагноения. Шейка матки разорвана и проколота. То ли палочки вяза были с силой введены неправильно и не в том месте, то ли они воспользовались другим инструментом, после того как первая попытка оказалась неудачной.

Джон и Гвин выслушали ее в молчании, Томас пробормотал что-то неразборчивое по-латыни и по своему обыкновению перекрестился.

– После повреждения матки смерть наступила быстро, как вы думаете? – спросил Джон.

Монахиня подняла свои костлявые плечи жестом, выражающим сомнение.

– Если под словом «быстро» вы имеете в виду часы, а не дни, то да. Все могло случиться очень быстро, буквально в течение нескольких минут, но трудно сказать что-то определенное, пока я не увижу, сколько крови она потеряла.

– То, что мы видели у монастыря Святого Варфоломея, очевидно, были уже последние капли, – вслух размышлял коронер. – В том месте, откуда ее привезли с самого начала, должно быть намного больше крови.

Сестра Мадж кивнула.

– Я больше ничем не могу вам помочь. Теперь вы должны установить, кто это сделал. Я видела нечто подобное, но не с такими высокопоставленными леди, должна признаться.

Подошел настоятель и предложил монахине отдохнуть и подкрепиться, прежде чем она вернется на своем пони в Полслоу. Он пригласил Джона присоединиться к ним, но коронер решил, что ему стоит заняться своими непосредственными обязанностями.

– Мне нужно выяснить, как следует поступить с телом, а потом организовать дознание. Мы можем провести его во дворе, настоятель?

Монах согласился, хотя и неохотно, и Джон отправил Гвина и своего секретаря привести как можно больше местных жителей, чтобы они выступили в качестве жюри.

* * *

Де Курси был буквально убит известием, которое сообщил ему шериф, навестивший его в доме на Курри-стрит, расположенном чуть ниже насыпи второго двора замка Рогмонт, но железная воля не позволила ему открыто проявить свои эмоции. Де Курси был худощавым человеком, с седой бородкой и усами. Почти вся растительность сосредоточилась у него на лице, так как голова его была совершенно лысая. В молодости он был хорошим солдатом, верным сторонником короля Генриха II и сражался во Франции под знаменами старого монарха. Адель была поздним ребенком от второго брака и считалась его любимицей.

Большую часть времени де Курси проводил в одном из двух поместий: в своем любимом, в Шиллингфорде, или во втором, в Клист-Ст. Джордже. Его супруга и три старшие дочери редко наведывались в Эксетер, если не считать походов на рынок, участия в общественных мероприятиях или изредка в молитвах. Де Курси содержал этот скромный домик для своих частных деловых визитов, поскольку ему принадлежали две фабрики по производству шерсти на острове Экс, который представлял собой осушенный клочок земли на реке напротив Западных ворот. Видный буржуа, он хорошо знал шерифа, но это ни в коей мере не могло смягчить ошеломляющие известия.

– Боюсь, вы должны поехать со мной в монастырь, чтобы как можно скорее взглянуть на тело своей погибшей дочери, – с должным сочувствием сказал Ричард убитому горем отцу.

– Тогда мне следует рассказать обо всем Хью Феррарсу и пригласить его с собой. Не могу представить, как он перенесет весть о гибели своей нареченной. Это почти то же самое, что потерять дочь. – В перерывах между фразами де Курси стискивал зубы, словно для того, чтобы не позволить своим чувствам вырваться наружу. Они вдвоем прошагали короткое расстояние до Голдсмит-стрит, которая отходила от главной улицы неподалеку от нового здания ратуши.

Хью Феррарс держал две комнаты в доме, принадлежащем одному купцу – знакомому де Курси. Отчасти это объяснялось тем, что он хотел быть поблизости от Адели и Шиллингфорда, поскольку фамильное поместье самого Феррарса в Тивертоне находилось слишком далеко, хотя он и проводил там по несколько дней каждую неделю.

Он был солдатом, но таким, который до сих пор не побывал ни на одной войне. Он участвовал в крестовых походах, но прибыл как раз тогда, когда король Ричард, не сумев взять Иерусалим, отдал приказ отходить, так что Хью пришлось вернуться домой вместе с остальными. Предыдущая французская кампания закончилась перемирием за неделю до того, как он присоединился к королевским войскам, поэтому сейчас он оставался рыцарем без дела. Феррарс решил жениться, чтобы чем-то заполнить время в ожидании очередной войны, и обзавестись наследником на тот случай, если падет на поле брани. Отец его вскоре сыскал подходящую партию, и Хью привязался к Адели, хотя он был слишком большим эгоистом, чтобы полагать, будто влюбился в нее. Во всяком случае, она отличалась элегантностью и приятной внешностью, хотя и не была такой красавицей, как Кристина Риффорд.

Известие о смерти Адели, принесенное де Курси и шерифом, вызвало у Хью приступ необузданной ярости. Он и его сквайр[4] занимались во дворе, расположенном с тыльной стороны дома, практикуясь в упражнениях с мечом и щитом для участия в предстоящем турнире. Хью был крепко сбитым, коренастым молодым человеком, с хорошо развитой мускулатурой, льняными волосами и такими же усами, но без бороды. К нему вполне была применима поговорка «сила есть, ума не надо». Когда его несостоявшийся тесть поведал ему новости, Хью принялся в щепки разносить ограду своим, здоровенным мечом, испуская крики отчаяния, перемежающиеся черными ругательствами в адрес того, кто убил его невесту.

После того как мужчины немного утихомирили его и отчаяние Хью сменилось глухой злобой, шериф предложил, чтобы сквайр младшего Феррарса немедленно отправился в Тивертон за его отцом, лордом Гаем Феррарсом.

– Нет необходимости скакать так далеко, он в Эксетере благодарение Господу. Он прибыл сегодня в качестве гостя в замок епископа, и на этой неделе должен встретиться с Хьюбертом Уолтером.

Де Ревелль знал, что старший Феррарс будет играть важную роль на любом политическом совещании с Главным юстициарием, но ему никто не сказал, что тот остановится у епископа Маршалла. Теперь им нужно было зайти еще и туда, и двое мужчин зашагали вместе с Ричардом к собору, один с мрачным и напряженным лицом, а другой, более молодой, бормоча страшные проклятия в адрес того, кто навлек на него подобное несчастье. Он вел себя почти также, как Эдгар из Топшема, который по-прежнему пребывал в крайне возбужденном состоянии, не в силах расстаться с мыслью о том, что преступником являлся Годфри Фитцосберн.

Дворец епископа, самое роскошное здание в Эксетере, высился позади собора, между ним и городской стеной. Окруженный садом, не загаженный отбросами и мусором, он представлял собой очень уютное и приятное место, красота которого по большей части пропадала зря, поскольку епископ Генри, брат Уильяма, маршала Англии, редко бывал в своей резиденции. Роль прелата была для него, как для всякого политика, лишь временным занятием, ярчайшим примером чего мог служить Хьюберт Уолтер, занимающий пост архиепископа Кентерберийского. Сегодня епископ отсутствовал, возвращаясь вместе с Хьюбертом из Плимута.

Зато во дворце был архидиакон, занятый с регентом и казначеем организацией предстоящей на следующей неделе встречей. Джон де Алекон с симпатией и сочувствием отнесся к шерифу и к его удрученным горем спутникам, после чего повел их в гостевую комнату на встречу с отцом Хью.

Гай Феррарс был норманном до мозга костей, опоздавшим родиться на полтора столетия. Высокий, мускулистый и высокомерный, он по-прежнему сохранил склад ума тех, кто первым пришел на эти земли с Вильгельмом Завоевателем. Англичане для него так и остались врагами, потерпевшими поражение в битве у Гастингса, хотя сам он родился восемьдесят лет спустя. Он железной рукой управлял своими многочисленными поместьями и замком, если только не отсутствовал за морями, сражаясь в Ирландии или с Филиппом Французским. Джон де Вулф сталкивался с ним несколько раз и всей душой невзлюбил лорда, единственным достоинством которого в глазах коронера оставалась его неизменная лояльность к королю Ричарду.

Когда Гай Феррарс услышал о смерти Адели, на лице его, точнее, на той его части, которую можно было разглядеть за каштановой бородкой и усами, не дрогнул ни один мускул. Его сын, так похожий на него, выложил отцу новости, постоянно выдергивая меч из ножен и затем с лязгом загоняя его обратно, – в его словах было больше, гнева, чем скорби.

Лорд Феррарс обратил каменное лицо к Ричарду де Ревеллю.

– Отчего она умерла, шериф? Она была здоровой молодой женщиной.

– Пока нам известно очень мало об этой трагедии. Еще не минуло и часа, как коронер сообщил мне об этом. Я поспешил к де Курси и к вашему сыну, а потом мы пришли сюда. Сейчас мы направляемся туда, где она лежит, и надеемся узнать больше.

Гай Феррарс коротко наклонил голову в знак согласия и крикнул собственному сквайру, чтобы тот принес ему выходной наряд.

– Мы пойдем вместе – и да поможет Бог тому, кто навлек на нас все это! – прорычал он.

Глава девятая, в которой коронер Джон встречается со старухой

Субботний полдень стал свидетелем суматошной активности различных участников этой недавней трагедии. Сенешаль Реджинальда де Курси галопом поскакал в Шиллингфорд, чтобы сообщить печальные новости матери и сестрам Адели. Он должен был привезти их с собой в дом в Эксетере, куда тело Адели доставят на ночь.

Когда Феррарсы и де Курси в сопровождении шерифа прибыли в монастырь, Джон де Вулф уже ждал их в маленьком дворе. Со своей обычной прямотой коронер сообщил им, что Адель умерла от потери крови, вызванной преступной попыткой неустановленного лица сделать аборт. Даже если бы с небес сошел громовержец в колеснице в сопровождении сонма ангелов, то и тогда мужчины не были бы так поражены услышанным. Как признался впоследствии Джон Несте, если бы бедную девушку разрубили на куски или содрали с живой кожу, они восприняли бы это с меньшим неудовольствием, чем известие о том, что она сделала аборт.

– Она носила ребенка? – заревел ее отец. – Моя дорогая Адель?

– Девушка была беременна? – вторил ему звериным рыком Гай Феррарс.

Оба повернулись к Хью – отец отвесил ему полновесную затрещину открытой ладонью, отчего тот едва не полетел кубарем на землю. Не успел он с трудом выпрямиться, как Реджинальд де Курси нанес ему удар в лицо, после которого из носа молодого человека брызнула кровь и его снова отбросило назад. Похоже, обоих мужчин больше взволновал тот факт, что молодая женщина была беременна, чем то, что она умерла.

– Грязный негодяй! – ревел, размахивая кулаками, де Курси.

Отец Хью покраснел от гнева.

– Ты же норманн, мальчик! У норманнов есть понятие о рыцарстве. Как ты мог так поступить со мной?

Прежде чем малый смог стереть с лица кровь, чтобы ответить своему отцу, де Курси в бешенстве набросился на Гая Феррарса.

– Черт бы вас побрал, почему вы не следите за своим грязным сыночком? Он что, не мог подождать до Пасхи, чтобы уложить бедную девочку в постель? Неужели в этом городе недостаточно шлюх, чтобы удовлетворить его похоть?

Лорд Феррарс, находясь в столь же неописуемой ярости, приблизил свое лицо к лицу де Курси и правой рукой так толкнул его в плечо, что тот врезался в стену.

– Не смей так разговаривать со мной, будь ты проклят!

Уже раздался зловещий лязг вынимаемых из ножен мечей, когда коронер с шерифом поспешно шагнули вперед, схватив бойцов за руки и оттащив их в стороны.

– Вспомните о том, где вы находитесь, милорды, – прокричал Ричард, обводя рукой стены монастыря.

– Не подобает так вести себя, когда внутри лежит мертвая леди, – резко бросил Джон, вновь отталкивая Феррарса.

Двое мужчин подчинились, но по-прежнему со злобой глядели друг на друга, повернувшись только тогда, когда Хью выплюнул достаточно крови, чтобы заявить о своей невиновности:

– Клянусь, это был не я. – Его стошнило. – Я не дотронулся до нее и пальцем.

Его отец схватил его за ухо:

– Ты лжешь!

Хью отчаянно размазывал по лицу кровь обратной стороной ладони.

– Это не я, отец, поверь мне! Клянусь, это не я!

Отец снова схватил его, на этот раз за ворот туники, и приблизил свое лицо вплотную к лицу Хью.

– Клянешься?

– Конечно. Я даже не поцеловал ее ни разу за последние шесть месяцев. Сказать по правде, по-моему, ей было все равно.

– Ты уверен, сын? Ты готов поклясться в этом на своем мече?

Вместо ответа Хью мгновенно выдернул из ножен три фута стали и, воздев их над головой на манер хоругви, торжественно поклялся своей рыцарской честью, что он не имеет отношения к тому, что Адель зачала ребенка. Для Феррарсов подобная воинская клятва значила больше, чем клятва именем Господа, и это вполне удовлетворило отца Хью, который собственноручно зарубил бы сына, если бы тот солгал, принося столь торжественную клятву на своем мече.

Гай с триумфом обернулся к де Курси.

– Возьмите свои слова обратно, сэр! Вы оклеветали мою семью, тогда как, кажется, согрешила ваша дочь. Если это был не мой сын, тогда она должна была спать с чужим мужчиной.

Де Курси, еще один норманн со столь же трепетным отношением к такой торжественной клятве, выглядел так, словно из него выпустили воздух. У Джона возникло чувство, что в этой битве за фамильную честь все как-то забыли об умершей женщине.

Однако лорд Феррарс еще не закончил своей тирады. Он безжалостно продолжал:

– Сэр, если бы не это происшествие, вы позволили бы моему сыну жениться на вашей нечестивой дочери! Помолвленная с моим сыном и носящая чужого ребенка, а? Разве так подобает вести себя норманнам?

Де Курси не выдержал, вырвался их рук де Ревелля, который пытался удержать его, и снова кинулся на Феррарса, пытаясь одновременно вытащить меч из ножен.

– Не смей ставить под сомнение честь моей дочери, Феррарс! – выкрикнул он. – Вчера она была достаточно хороша для твоего сына. Теперь она лежит бездыханная, и ты клевещешь на нее, когда она не может выступить в свою защиту. Если действительно правда, что твой сын не является отцом этого нерожденного ребенка, то тогда она стала жертвой насилия, как бедная дочь того буржуа на прошлой неделе.

– А как могло получиться, что вы ничего не знаете об этом вымышленном изнасиловании? – саркастически бросил Гай.

– Ей могло быть очень стыдно, и она не решалась рассказать нам, – ответил де Курси, убежденный теперь, что так оно и было на самом деле.

К младшему Феррарсу вернулся голос, но обуздать свой норов он не сумел.

– Кто отец ребенка, в данный момент не имеет никакого значения, – закричал он. – Она мертва, и я не смогу жениться на ней. Но кто-то лишил ее жизни, со злым умыслом заставив ее сделать аборт. Он лишил меня нареченной, и на карту поставлена моя честь. Я найду и убью его… а потом отца, и убью его тоже! – Он выхватил меч и с силой взмахнул им.

К этому времени вдоль низкой ограды двора выстроилась небольшая толпа зевак из близлежащих хижин, которые, затаив дыхание, глазели на эту неожиданную драму, скрасившую их унылый день.

Гвин и Томас смотрели на происходящее с противоположного конца двора, причем корнуоллец пребывал в нерешительности относительно того, стоит ли ему выступить и снести с плеч парочку голов. Но хозяин его не подавал знака, и ранг действующих лиц предполагал, что ему лучше не распускать кулаки.

Шериф, которому хотелось оказаться за тысячу миль отсюда, вмешался в надежде восстановить мир.

– Милорды, это очень тяжелый момент для всех нас, особенно для тех, кто был близок к покойной леди. Но нам надо заняться делом, если мы хотим поймать злоумышленника. Я хочу, чтобы вы взглянули на тело и подтвердили, что это действительно госпожа де Курси. – Он неохотно добавил: – Полагаю, коронеру для соблюдения формальностей тоже нужно нечто подобное.

* * *

В другой части маленького городка Эдгар вернулся к работе в аптеке Николаса. Он снова навещал Кристину и был унижен и оскорблен тем, что она в его присутствии оставалась апатичной, молчаливой и отрешенной. Несмотря на все жалкие потуги тетки Бернис сблизить их друг с другом, дочь городского старшины безучастно сидела в кресле у огня и лишь односложно отвечала на его выражения сочувствия.

Худой, кожа да кости, молодой человек обреченно сидел рядом с ней на табурете, прядь волос беспрестанно падала ему на лоб, а он отчаянно и безуспешно пытался придумать, что бы сказать такого, чтобы хотя бы тень интереса оживила ее прекрасное лицо. Эдгар испытывал противоречивые чувства. Одно мгновение его переполняла острая жалость к своей предполагаемой супруге, а в следующее он чувствовал себя так, словно живет в другом мире, где нет места незнакомке по имени Кристина. Снова и снова он гнал от себя тайную мыслишку, что никогда не сможет заставить себя жениться на ней – на женщине, которую, говоря библейским языком, знал другой мужчина.

Спустя полчаса он сдался и, испытывая неприличное чувство облегчения, придумал повод удалиться, сказав, что ему необходимо вернуться к своему учителю, хозяину аптеки.

Эдгар выскочил на главную улицу и побрел по ней мимо Карфуа, где свернул на Фор-стрит, на которой и располагалось заведение Николаса из Бристоля. По дороге чувство стыда за собственное непостоянство постепенно угасло и сменилось растущим гневом. Такое случалось с ним регулярно, стоило ему покинуть дом Риффордов и смешаться с другими людьми. Гнев его не имел конкретного приложения, он был направлен на всю мужскую половину рода человеческого. Откуда ему знать, может, тот человек, с которым он столкнулся на узенькой улочке, изнасиловал Кристину!

Он страстно желал найти этого мужчину и проткнуть его мечом – не только потому, что жаждал отомстить за надругательство над девушкой, но и потому, что из-за этого воображаемого мужчины вся его такая упорядоченная жизнь пошла кувырком. Его женитьба была под вопросом, люди станут показывать на него пальцем, как на возлюбленного замаранной женщины, и вдобавок его драгоценная учеба оказалась под угрозой из-за этих бурных событий.

Спеша к себе, Эдгар слепо натыкался на встречных, не обращая внимания на их протестующие возгласы и нащупывая рукоять кинжала, поскольку меча у него не было. Бормоча себе под нос, он молился всем святым, кого мог вспомнить, чтобы те сделали так, чтобы вот сейчас, сию минуту, насильник оказался бы перед ним, и уж тогда он подверг бы его невообразимым пыткам и нанес бы ему страшные раны острием своего кинжала.

Когда он наконец добрался до лавки врачевателя, к нему вернулось благоразумие. Вспыхнув от стыда, он убрал руку с рукояти кинжала и встряхнулся, сообразив, как нелепо и даже смешно вел себя. Такое впечатление, что именно близость к аптеке отрезвила его, заставив вспомнить о врачебной этике. Эдгар был искренним и честным молодым человеком, он читал о греке Гиппократе, отце всех врачей, который учил, что самое главное для целителя – здоровье его пациента. Он в смущении тряхнул головой, отгоняя дьявольские мысли, и распахнул дверь лавки.

Пахнувшие на него знакомые ароматы трав и бальзамов, изученная до мелочей и любимая обстановка мгновенно вдохнули в него спокойствие. У прилавка стояла женщина с маленьким мальчиком, покупавшая целебную мазь, которую Николас заталкивал костяным шпателем в крошечную деревянную бутылочку.

– Что вы думаете об этом, мастер Эдгар? Взгляните на руки этого молодца.

Николас был хорошим учителем и делился со своим учеником наблюдениями за каждым пациентом. На мгновение Эдгар позабыл свои тревоги и занялся постановкой клинического диагноза. Быстрый взгляд на кожу ребенка, покрасневшую на перепонках между пальцами, подсказал ему, что это чесотка.

– Правильно, Эдгар. А о чем бы ты спросил эту добрую женщину?

Ученик повернулся к встревоженной женщине, жене торговца с Мэри-Арчез-лейн:

– У вас есть еще дети, мадам?

– Еще трое мальчиков и девочка.

– Тогда помажьте и им руки этой мазью, потому что если они еще не заразились, то скоро это произойдет. Не помешает также осмотреть и другие места: не появились ли еще где-то такие вот чешущиеся пятна, хотя выше шеи смотреть необязательно, голову эта болезнь никогда не поражает.

После того как женщина, взяв мазь, ушла из лавки, Николас одарил своего ученика лучезарной улыбкой за проявленный медицинский талант и сообразительность. Аптекарь был коротышкой лет сорока, с бледным и одутловатым лицом и преждевременно поседевшими волнистыми волосами. Пять лет назад его поразил паралич лицевого нерва, и с той поры левый уголок рта и левое веко у него опустились вниз, а щека обвисла, как пустой кожаный мешочек. Рот аптекаря закрывался теперь плохо, и из уголка текла слюна, которую он постоянно вытирал тряпочкой. Николас поинтересовался, как идут дела в доме Риффордов, и искренне посочувствовал нынешнему положению Эдгара.

Молодой человек из Топшема был его единственным учеником, и Николас старался быть добрым и внимательным учителем, на что Эдгар отвечал прилежной работой и усердным учением. Некоторое время они говорили об ужасном происшествии, оставаясь в неведении относительно того, что еще более жуткая история разворачивалась всего лишь в нескольких сотнях ярдов от них, в монастыре Святого Николаса. Вскоре Эдгар принялся за работу, проверяя бутылочки и баночки и наполняя пустые новыми лекарствами.

Он расставлял глиняные баночки с латинскими названиями на полках, которые тянулись по всем стенам аптеки, в то время как аптекарь на прилавке резал больший ножом травы на деревянной доске. Это были последние травы в году, и они намеревались высушить их, чтобы использовать зимой. Методично стуча ножом по доске, Николас болтал с Эдгаром, пытаясь отвлечь молодого человека от обуревавших того мыслей. Они заговорили о грибках, которых Николас принес с поля сегодня утром, обсуждая, какие из них годились для улучшения пищеварения, какие обладали лечебными свойствами, а какие – были ядовитыми.

– Где вы научились всем этим вещам? – с любопытством спросил Эдгар.

– У своего собственного хозяина, когда я был учеником в Бристоле. Он обычно отправлял меня в леса и на луга вокруг глубокой теснины над рекой собирать плесенные грибки, а потом заставлял меня перечислять их названия и свойства.

– Поэтому вас называют Николасом из Бристоля – потому что вы там ученичествовали?

Аптекарь застыл на мгновение с ножом в руках, размышляя.

– Меня стали так называть только после того, как шесть лет назад я приехал в Эксетер. Я родился в Бристоле, и моего отца звали Генри Тэтчер-кровельщик, потому что такова была его профессия. В то время я был просто Николасом, даже когда у меня была собственная аптека возле гавани.

На какое-то время его ученик отвлекся от своих мрачных мыслей.

– Тогда почему же вы оставили Бристоль, если родились там и у вас даже было свое дело?

Николас ответил уклончиво:

– Дела шли не очень хорошо – половина моих клиентов были моряками или шлюхами, которые приходили ко мне лечить триппер. Я решил начать все сначала в другом месте, пока ко мне не стали относиться только как к врачу, который лечит исключительно сифилис. – Похоже, он с неохотой вспоминал собственное прошлое и поспешил сменить тему.

В разговоре они коснулись и последних казней в тюрьмах за пределами города, и стоимости некрученой шерсти, которую они использовали для наложения повязок и шин. Благодаря связям своего семейства Эдгар считался авторитетом в торговле шерстью и объяснил, что нынешний скудный урожай привел к росту цен, особенно с учетом того, что спрос на нее в Бретани и Нормандии повысился.

Николас втайне дивился тому, что его ученик так стремился овладеть специальностью аптекаря, ведь его семейство имело прибыльное и хорошо налаженное дело, которое Джозеф из Топшема с радостью был готов передать сыну.

Но внезапно Эдгар повернул разговор на свои собственные проблемы.

– В городе сплетничают о Кристине? – с каким-то ожесточением поинтересовался он.

Николас заколебался.

– Ты знаешь, каковы люди, Эдгар. Они с радостью разносят новости, особенно плохие. Несколько покупателей спрашивали о тебе, потому что знали, что вы с этой девушкой собирались пожениться.

Эдгар с грохотом водрузил на полку очередной горшок.

– Собирались пожениться! Вероятно, все кончено, потому что я больше не уверен, что Кристину интересует замужество.

– Перестань, мой мальчик! Пройдут недели, прежде чем она придет в себя, бедняжка. Дай ей время, и я уверен, что все будет в порядке, как прежде.

– Но теперь я не уверен, что хочу жениться на ней, – выпалил Эдгар. Со своим учителем он мог говорить о собственных сердечных проблемах так, как не рискнул бы заговорить с отцом.

Николас перестал резать траву и взглянул на ученика, который сейчас влез с ногами на табурет, чтобы добраться до самых верхних полок.

– Это тоже понятно, мальчик, но подожди немного.

Эдгар все время возвращался к наболевшему, как собака к косточке.

– Сплетничают о ком-то конкретном, кто бы мог совершить такое преступление? – спросил он, стиснув зубы.

Николасу потребовалось время, прежде чем ответить.

– Ничего конкретного. Только невнятные слухи о том, что Годфри Фитцосберн должен кое-что знать об этом деле – но это естественно, только потому, что его лавка была последним местом, куда заходила твоя девушка перед нападением.

Эдгар с грохотом спрыгнул с табурета и, раскрасневшись, повернулся к своему учителю.

– Похоже, так думают все. А дыма без огня не бывает.

Аптекарь попытался успокоить его.

– Шериф арестовал двух подмастерьев Фитцосберна, но через час их отпустили. Поскольку наш шериф склонен вешать любого, кто имел несчастье попасть под подозрение, это значит, что слухи беспочвенны.

– Это также может означать, что эти работники невиновны, и тем больше оснований подозревать их хозяина! – вскричал Эдгар, меряя шагами узкое пространство за прилавком. – Все, буквально все указывает на этого человека, особенно учитывая его репутацию бабника и соблазнителя.

Николас предупреждающе цокнул языком.

– Следи за тем, что говоришь, мой мальчик. Этому человеку лучше не вставать поперек дороги. Господь свидетель, что я не питаю к нему особой любви, потому что он постоянно препятствует мне в создании гильдии аптекарей здесь, на Западе, но при всем этом я бы не осмелился обвинить его в изнасиловании, не имея веских доказательств.

Его слова не убедили ученика, и он метался но аптеке, бормоча что-то себе под нос и беспрестанно хватаясь за рукоятку кинжала.

– Я разберусь с ним, вот посмотрите, Николас, обязательно разберусь! Я чувствую, что это он. Мы еще посмотрим!

Травяных дел мастер только вздохнул, глядя на такие перепады настроения молодого человека и раздумывая, не подсыпать ли успокоительного порошка в бульон Эдгару, когда они сядут обедать.

* * *

К полудню среди всей суеты и суматохи возникло временное затишье, и Джон воспользовался представившейся возможностью наведаться в «Буш». Чуть раньше он заскочил домой, чтобы пообедать в обществе Матильды – это было частью его плана по восстановлению мира в семье. На этот раз Мэри приготовила свиные ножки с тушеной капустой и морковью, что пришлось Джону по вкусу, особенно если учесть, что мясо было свежим, а не соленым, как будет позже, зимой. Ему нравилась незатейливая еда, хотя Матильда утверждала, что презирает такую «скотскую пищу», как она ее называла, предпочитая изысканные блюда, в частности французскую кухню. Жена родилась и выросла в Девоне, однако постоянно намекала на свое норманнское происхождение, забывая, что прошло целых три столетия с той поры, как ее предки пересекли Ла-Манш. Единственный ее контакт с Нормандией состоялся добрых два года назад, когда она провела там пару месяцев у каких-то дальних родственников.

За едой Джон поделился с ней кое-какими сведениями об Адели, чтобы отвлечь жену от мыслей о недавней ссоре с ним. Матильда принялась смаковать подробности скандала о беременности девушки и о том, что Хью отказался признать свое отцовство, и с удовольствием предвкушала, как женская половина Эксетера начнет сплетничать по этому поводу.

– У тебя нет никаких догадок относительно того, кто мог взяться сделать аборт? – спросил он, надеясь извлечь хоть какую-то практическую пользу из ее сладострастной болтовни. – Ходят ли среди дамского населения Эксетера слухи о том, кто бы это мог быть?

Его супруга взвилась при этих словах.

– Я никогда не унижусь до того, чтобы обсуждать такие вещи, – раздраженно заявила она. – Без сомнения, есть проститутки и бабки, особенно в трущобах Бретэйна, которые могли бы совершить такое преступление, но я уверяю тебя, что ни одна настоящая леди не станет с ними связываться.

Джон почуял опасность и, боясь, что на нее вновь нападет хандра, предпочел оставить эту тему. При первой же возможности он удрал из дома, заявив, что ему необходимо вернуться в Рогмонт, чтобы надиктовать кое-что Томасу де Пейну, но едва он оказался на главной улице, как повернул налево и поспешил к Айдл-лейн.

Гвин сидел в таверне, набивая свое бездонное брюхо дешевой едой и элем. Как только Неста освободилась, дав поручения кухарке на заднем дворе и девушке, которая прибиралась в комнатах наверху, она уселась рядом с ними на скамью и заговорила по-валлийски.

– Визит юстициария полезен для моего дела, – воскликнула она, заправляя под косынку прядь золотистых волос. – Все соломенные матрасы, до самой последней охапки соломы, зарезервированы на четыре следующих дня, ведь столько народу приезжает поглазеть на великого архиепископа!

– В основном они едут сюда, чтобы подать ему петицию или вымолить какую-либо милость, – проворчал Гвин, обладающий циничным складом ума.

Симпатичной владелице постоялого двора не терпелось узнать последние подробности о сегодняшней трагедии, особенно если учесть, что она сыграла главную роль в опознании жертвы. Джон рассказал ей все, что ему было известно, и повторил вопрос, который он задал своей жене, – о человеке в этом городе, кто мог рискнуть сделать аборт.

Неста слегка нахмурилась, размышляя.

– Не могу сказать, что знаю того, кто способен атаковать матку, если можно так выразиться. – Она проказливо улыбнулась коронеру. – Мне еще не требовались услуги подобного рода, несмотря на твои, бесконечные попытки сделать мне ребенка!

Джон в ответ слегка ущипнул ее за ляжку.

– Прекратите говорить глупости, мадам. Но неужели нет никого, кто рискнул бы помочь забеременевшим женщинам? Господь свидетель, на свете множество бедных семей, которые не в состоянии прокормить лишний рот.

Неста с готовностью закивала головой.

– Знаешь, когда речь заходит о знахарских рецептах, то, конечно, многие берутся сварить настойку из трав, способную восстановить ежемесячное кровотечение. Они почти все бесполезны, но говорят, что есть парочка ведьм, которые добиваются успеха.

– Кто, например?

Женщина ненадолго задумалась.

– Я бы обратилась к Бородатой Люси. Ее пилюли и отвары пользуются популярностью – бедняки обращаются к ней, если не могут позволить себе вызвать настоящего доктора.

– Где ее можно найти?

– Она живет в лачуге на Фрог-лейн, это на Экс-айленд. Вы не ошибетесь – у нее на лице почти столько же растительности, сколько у этого здоровенного корнуолльца, что сидит рядом с вами.

Гвин довольно осклабился. Неста нравилась ему почти так же сильно, как и его господину, и он обожал ее подначки.

Джон задумчиво потер подбородок.

– Бородатая Люси? Это не ее, случайно, грозились утопить как ведьму несколько лет назад?

Неста смотрела, на него непонимающе – та история случилась еще до того, как она перебралась в Эксетер, – но его помощник утвердительно кивнул головой.

– Я помню эту историю. Она произошла вскоре после того как мы вернулись из Ирландии, после кампании восемьдесят пятого. Какой-то мужчина замертво свалился на рынке, и Люси вернула его к жизни, колотя его по груди и выкрикивая какие-то магические заклинания.

Коронер издал короткий смешок, что можно было счесть событием исключительным.

– Точно, теперь и я вспомнил. Мужчина был членом одной из гильдий, и после того как суд епископа обвинил Бородатую Люси в связи с дьяволом, он подал петицию о ее помиловании, собрав нужные подписи.

Любовница Джона не удивилась.

– Когда видишь ее, то можно поверить чему угодно – например тому, что она летает по ночам на помеле. Она такая страшная, что матери на Экс-айленде пугают ею своих детей, когда те плохо ведут себя.

Де Вулф потянулся и зевнул.

– Скоро мы все увидим своими глазами. Гвин, поторопись и запихивай остаток баранины в свое брюхо. Нам предстоит прогулка к реке.

Экс-айленд[5] образовался в болотах, которые окружали западную оконечность городской стены.

Здесь Эксетер спускался к своей реке, но Экс совсем не походил на степенный ручей, текущий меж берегов: он петлял среди болот и мелководий. Город располагался выше черты самого высокого прилива, и это, в сочетании с непредсказуемыми наводнениями, начинавшимися в отдаленном Эксмуре, привело к тому, что рельеф местности за Западными воротами постоянно менялся. В течение долгих лет предпринимались попытки как-то обустроить эту местность – через болота прокладывали траншеи, чтобы осушить их и удержать реку в ее главном русле. Постепенно образовался остров, и на свободной земле сначала возникло поселение, а потом появились и валяльные фабрики по обработке шерсти.

Через реку был переброшен шаткий пешеходный мостик, соединявшийся с трактом, ведущим на запад, но идти по нему можно было только пешком, а скоту, лошадям и повозкам приходилось переправляться вброд. В последние четыре года неоднократно пытались построить надежный каменный мост. Однако у строителя Уолтера Герваза закончились деньги, поскольку сооружение пролета требуемой длины оказалось чрезмерно дорогим. Как раз напротив недостроенных мостовых устоев коронер и его помощник и обнаружили Фрог-лейн – Лягушачью улицу, чье название как нельзя лучше подходило этой болотистой местности. Они вышли из Западных ворот и зашагали вдоль дороги, все еще припорошенной легким снежком, а потом, хлюпая по грязи, спустились по болотистому берегу к началу этой забытой Богом улочки. По обеим сторонам ее стояли лачуги, еще более жалкие, чем в Бретэйне. В каждой халупе горел костер, и дым клубами поднимался к свинцовому небу. Несколько хибар выгорели дотла, их остатки представляли собой наглядное свидетельство того, насколько опасен открытый огонь для жилищ, сооруженных большей частью из сплетенных ивовых прутьев, оштукатуренных снаружи глиной.

За ними по пятам следовала обычная ватага босоногой детворы, явно не страшившаяся декабрьских холодов. Между лачугами сновали женщины, закутанные в истрепанные платки, а мужчины с мешками из-под овса на плечах, заменявших им плащи и накидки, таскали тюки сырой шерсти из гавани, которая располагалась ниже по реке, к валяльной фабрике в конце улицы.

– Где живет Бородатая Люси? – требовательно спросил Джон у ближайшего и самого грязного сорванца, не отстававшего от него ни на шаг.

Мальчонка хитро ухмыльнулся и вместе со своими товарищами принялся скакать вокруг, приложив растопыренные пальцы ко лбу, изображая рожки.

– Бородатая Люси, Бородатая Люси-ведьма! – хором скандировали они.

Гвин вознамерился отвесить подзатыльник главарю, но тот ловко увернулся.

– Где она? – заревел он.

Один из мальчишек, более других склонный к общению, взмахом руки указал на хижину, стоящую в стороне от улицы, на огромном, поросшем камышом пустыре.

Двое судейских зашагали вдоль вонючей траншеи, которая вела к указанной мальчишкой развалюхе, и вскоре оказались в настоящем болоте, которое издавало хлюпающий звук при каждом их шаге.

– Клянусь святыми Петром и Павлом, это, должно быть, самое паршивое место во всей округе, – выругался де Вулф, чувствуя, как вода просачивается внутрь его кожаных ботинок.

– Не может быть, чтобы такая знатная леди, как Адель де Курси, приходила сюда, – возразил Гвин.

Джон пожал плечами.

– Женщины, попавшие в беду, например, некстати забеременевшие, когда у них на носу свадьба с другим мужчиной, способны на многое, Гвин.

Они дошли до хижины, которая представляла собой еще более жалкую картину, чем все другие. Она опасно накренилась в одну сторону, словно собираясь свалиться в траншею, вероятно оттого, что болотистая почва просела под ненадежным фундаментом. Дым струился из-под прогнившей тростниковой крыши, которую усеивали куски дерна. Двери не было, ее заменяла часть плетеной изгороди, прислоненной к стене и закрывающей вход. Гвин отодвинул ее в сторону и крикнул:

– Есть тут кто-нибудь?

По грязной соломе, устилающей земляной пол, зашаркали шаги, и у входа показалась согбенная фигура. Хотя Джону довелось повидать немало разных странных людей, эта старуха была уникальной. Не говоря уже о том, что она была пугающе безобразной, все ее лицо покрывали вьющиеся седые волосы, чистыми оставались только лоб и нос. На одном глазу веко воспалилось, покраснело и загнулось наружу, дряблые, отвисшие губы обнажали беззубые розовые десны. О том, что это существо женского пола, можно было догадаться по обрывкам тряпок, которые она на себя надела, да еще по капору, завязанному под подбородком.

– Кто это? Что понадобилось мужчинам в моем жилище? – строго спросила она задыхающимся, жалобным голосом, но закашлялась и сплюнула кровавую мокроту на пол.

– Я – коронер Его Величества короля, а это мой помощник. Ты – женщина, которую называют Бородатой Люси?

Это было скорее утверждение, чем вопрос, но старая карга согласно кивнула головой. Ее фигура была искривлена намного сильнее, чем у Томаса, хотя причина, вероятно, была той же самой – туберкулез позвоночника, подумал Джон.

– Мне нужно задать тебе несколько вопросов, женщина.

Люсиль захихикала:

– Меня снова обвиняют в том, что я ведьма, сэр? А мне все равно. Если меня утопят или повесят, это будет актом милосердия. Все лучше, чем такая жизнь.

– Мне сказали, что ты помогаешь женщинам, которые зачали ребенка и хотели бы избавиться от такой обузы?

Она вздохнула:

– Не хотите ли войти, милорды? Или вы арестуете меня прямо на месте?

Они решили войти в хижину, примерно представляя себе внутреннее убранство и кишащих там паразитов.

Джон, привыкший к виду человеческих страданий и безысходности, тем не менее почувствовал неожиданный прилив симпатии к старой женщине, чей ум, похоже, не пострадал, в отличие от тела.

– Мы здесь не для того, чтобы арестовать тебя, старуха, но мне нужна информация о той леди, которая лежит мертвой в городе.

Он рассказал ей об Адели де Курси и о том диагнозе, который поставила монахиня: смерть от кровотечения при аборте.

– Эта женщина когда-нибудь обращалась к тебе за помощью?

Тусклые глаза Бородатой Люси встретились с его глазами, и, хотя Джон был закаленным и много повидавшим на своем веку человеком, внутренне он содрогнулся и вспомнил те россказни о ведьмах, которыми мать потчевала его в детстве.

– Опишите ее мне, – потребовала старуха.

Коронер постарался изо всех сил, и она закивала головой.

– Должно быть, та самая. Высокородные леди попадают ко мне очень редко. Чаще всего мне приходится иметь дело со своими соседями или жителями нижней части города или окрестных деревень. Но такая женщина приходила ко мне месяц или два назад. – Очередной приступ кашля сотряс ее. Потом она произнесла: – Совесть моя чиста, потому что я ничего не могла для нее сделать. У нее случилась двухмесячная задержка, и она была в отчаянии. Я не спросила, почему так произошло, хотя обручального кольца она не носила.

– Ты причинила ей какой-нибудь вред, старая змея? – сурово спросил старуху Джон.

– Нет, те времена давно прошли. Но я дала ей кое-какие травы, алоэ и петрушку, а также пессарии мяты болотной. Она заплатила мне шесть пенсов, да благословенна будет ее память, и ушла.

Гвин вмешался в допрос.

– Тогда откуда тебе знать, что они не навредили ей?

Старуха повернула голову на искривленной шее и одарила его любезным взглядом.

– Потому что она вернулась. Две недели назад она вернулась и сказала, что по-прежнему носит ребенка, поскольку мои предыдущие отвары не дали никакой пользы. Они редко помогают, потому что, если у женщины случается выкидыш на начальных месяцах, это значит, что он все равно бы произошел, рано или поздно. Но иногда мне приписывают то, что свершается по воле Божьей.

– Ей нужно было что-то посильнее?

– Она хотела, чтобы я сделала ей операцию – леди, как и я, знала, что срок беременности был уже слишком большой, чтобы ей помогло простое колдовство.

Джон гневно воззрился на старую женщину. Чувство жалости к ней испарилось без следа.

– И что ты с ней сделала?

– Ничего, сэр. Взгляните на это. – Она подняла руки перед собой. Они тряслись, как листья на ветру. – Кроме того, я почти ничего не вижу, у меня катаракта на обоих глазах. Разве я могу теперь что-нибудь сделать? Я с трудом попадаю в рот, когда мне представляется случай поесть.

Гвин пробормотал на ухо коронеру:

– Если она приходила две недели назад, то вряд ли это случилось здесь, ведь леди истекла кровью вчера.

Джон кивнул и вновь повернулся к старухе.

– Ты клянешься, что ничего не сделала?

– Я сказала ей, что ничем не могу помочь, и она ушла, бедняжка.

Джон пытал ее еще несколько минут, но, похоже, она больше ничего не могла или не хотела рассказать ему. У него осталось чувство, что старуха могла бы поведать ему еще кое-что, но все дальнейшие расспросы ни к чему не привели.

Когда у бородатой женщины начался очередной затяжной приступ кашля, после которого из уголка рта у нее потекла струйка крови, он решил, что на сегодня достаточно, и они, хлюпая по грязи, отправились обратно к относительной цивилизации внутри городских стен.

Глава десятая, в которой коронер Джон защищает серебряных дел мастера

В кои-то веки на Мартин-лейн выдался спокойный субботний вечер. Джон решил, что сегодня ему лучше не заглядывать в «Буш», а посидеть у очага вместе со своей супругой. В камине весело трещали березовые дрова, большую охапку которых Мэри сложила у боковой стенки похожего на пещеру очага.

Тем не менее, атмосферу вряд ли можно было назвать чрезмерно веселой, решил Джон, беспокойно ерзая в кресле и томясь от скуки. Матильда, вознамерившаяся для разнообразия сыграть роль примерной супруги, возилась с шитьем – во всяком случае, распутывала клубки шелковых ниток, которые какая-то из ее приятельниц по церкви Святого Олафа подарила ей для вышивки. Де Вулф скорчился в кресле, той стороне его тела, которая была повернута к огню, было жарко, тогда как другая стыла от холода, потому что по каменному полу гуляли неизбежные при восточном ветре сквозняки. Помимо сооружения дымовой трубы, Матильда настояла и на укладке каменных плит на пол, считая обычные утеплители для пола из соломы или камыша принадлежностью низшего класса.

На улице было темно, хоть глаз выколи, хотя колокол на соборе, стоявшем в нескольких сотнях ярдов от их дома, еще не пробил и шести часов. Снег по-прежнему налетал небольшими порывами, достаточными для того, чтобы выбелить крыши, но слабыми, чтобы укрыть покрытую грязью землю.

Джон выложил все свои новости и замолчал, поскольку сказать ему больше было нечего. Матильда выслушала его отчет о безрезультатном визите к Бородатой Люсиль с презрительной миной, которая должна была засвидетельствовать ее неодобрительное отношение к тому, что он якшается с простолюдинами.

Чтобы убить время и развеять скуку, он взялся за выпивку больше обычного. После кварты эля за ужином он откупорил каменную флягу с вином Эрика Пико, сломав восковую печать и вытащив острием кинжала деревянную пробку. Его супруга снизошла до того, что позволила налить себе маленький стаканчик, который стоял почти нетронутым рядом с ее креслом, а вот коронер набросился на красную жидкость с мрачным ожесточением. Постепенно под влиянием спиртного язык у него развязался, и он набрался пьяной смелости вернуться к теме, на которую ранее Матильда наложила вето.

– Ты уверена, что никогда не слышала о ком-нибудь, кто мог отважиться сделать аборт в этом городе?

Она подняла свое широкое лицо, чтобы одарить его неодобрительным взглядом.

– Я уже сказала тебе, Джон, я не касаюсь подобных материй. Это преступление, не говоря уже о том, что это грех, нарушение библейских заповедей, – добродетельно заявила она.

– Но ведь в разговорах между собой леди наверняка упоминали о таких вот случаях, – настаивал он.

Матильда заколебалась.

– Ну, вообще-то, несколько лет назад супруга состоятельного торговца шерстью, у которой уже было шестеро детей, заболела гнойной лихорадкой после того, как у нее на четвертом месяце случился выкидыш. Ходили слухи, что она намеренно причинила себе вред, чтобы избавиться от ребенка, но ничего конкретного никто не знал.

– И кто мог причинить такой вред?

Она взглянула на своего супруга с презрительной жалостью к его наивности.

– Откуда мне знать? Вряд ли можно было надеяться, что она поделится всеми подробностями, это были всего лишь слухи. Все, что мне известно, так это то, что лекарь Николас из Бристоля лечил ее почти смертельную лихорадку – и вылечил, надо сказать, потому что она выжила.

Джон отложил в памяти этот кусочек информации и снова взялся за вино, за окном свистел и завывал ветер, и его старая охотничья собака Брут тайком, подобралась поближе к огню.

* * *

В городе живо обсуждали недавние трагические происшествия, случившиеся с двумя представительницами прекрасного пола, причем в разговорах фигурировали по преимуществу одни и те же персонажи.

– Почему де Ревелль отпустил их через час? – требовал ответа Эдгар из Топшема. – Кое-кто в этой лавке знает о нападении на мою Кристину, а шериф взяли спустил дело на тормозах. – Он снова сидел в холостяцкой комнате Эрика Пико над винным складом на Прист-стрит в компании своего отца и бретонца, собравшихся вокруг огня.

– Я отвергаю этих двух подмастерьев, – возразил Пико. – Согласен, они невежественное быдло, все такие работяги поедают глазами хорошеньких девушек и отпускают непристойности в их адрес, но необязательно при этом становиться насильниками. Я по-прежнему считаю, что их хозяин мог бы рассказать нам кое-что интересное о том, что случилось в тот вечер.

Эдгар пробормотал что-то нечленораздельное, в свете пламени его лицо раскраснелось, пальцы молодого человека стискивали колени, словно он практиковался, как схватит за горло насильника Кристины.

– У нас нет никаких доказательств того, что кто-нибудь из мастерской серебряных дел мастера имеет какое-либо отношение ко всему этому, – рассудительно заметил Джозеф, но в голосе его проскользнула нотка сожаления, словно бы ему хотелось сказать обратное. Он повернулся к Эрику, своему другу и торговому партнеру. – Мабель не сказала тебе ничего интересного, когда ты разговаривал с ней? – Джозеф тактично умолчал о том, как и когда мог Пико поговорить с супругой Фитцосберна.

– Она поверит чему угодно об этой свинье, своем муже, – с чувством ответил торговец вином. – Но факты – совсем другое дело. Она говорит, что он вообще не упоминал Кристину, но ведь это было бы маловероятно, правда?

Эдгар скривился. Он был почти убежден в виновности серебряных дел мастера.

– Она рассказала вам, чем он занимался в среду вечером?

Пико пожал плечами типично галльским жестом, выражавшим сомнение.

– Он отсутствовал, начиная с семи часов, когда его подмастерья закончили работу. Но Мабель говорит, что такое случается почти каждый вечер. Он посещает многочисленные гильдейские собрания, а также частенько наведывается в таверны. Она подозревает, что у него в городе есть по крайней мере одна любовница, но во всяком случае с семи часов до полуночи его не было дома.

Джозеф погладил свою длинную седую бороду.

– Это никак не годится в качестве доказательства его вины, разве что мы установим, где он находился в тот момент, когда случилось это ужасное происшествие. Но я питаю на это слабую надежду.

По мере продолжения разговора ученик аптекаря приходил во все большее возбуждение.

– Он тот, кто нам нужен, нутром чудо! Фитцосберн – известный ловелас и бабник. Весь город знает об этом, но большинство просто боится заявить об этом вслух, поскольку в купеческой гильдии он важная персона. Даже шериф считается с его мнением – только посмотрите, как он отпустил двух его людей, не сказав ни слова против. – Эдгар вскочил на ноги и принялся ходить по комнате, что было нелегко, потому что она имела не больше трех шагов в любую сторону.

– Бога ради, мальчик, сядь и успокойся, – раздраженно бросил его отец. – Ты ничего не сможешь сделать без веских доказательств.

– Я выбью их из него, вот увидите, – запальчиво воскликнул его сын. – Я вызову его на судебный поединок.

Эрик Пико вздохнул.

– Ты не сможешь этого сделать. Сейчас это почти невозможно. Сначала тебе придется пройти пять слушаний суда графства, если только выездная сессия суда присяжных не объявит, что он убил кого-то из твоих родственников. Да и в любом случае, Фитцосберн почти наверняка убьет тебя.

Эдгар продолжал метаться по комнате еще какое-то время, пока двое других мужчин негромко беседовали между собой. Потом он направился к лестнице, ведущей на первый этаж.

– Я пойду к Кристине, послушаю, что она скажет. Я просто не могу сидеть вот так и ничего не делать. – Он с шумом сбежал по лестнице, а его отец и друг переглянулись и вздохнули.

На Голдсмит-стрит, соседней с главной улицей неподалеку от ратуши, в квартире, которую Хью Феррарс снимал у приятеля де Курси, Гай Феррарс тоже сидел в обществе своего сына. Как и компания на Прист-стрит, они также придвинулись поближе к огню в большой комнате с высоким потолком, по которой гуляли сквозняки, и обсуждали трагические события сегодняшнего дня.

– Что нам делать, отец? Теперь-то ты должен поверить в то, что я не имею никакого отношения к беременности Адели.

Крупный, похожий на воина мужчина невесело вздохнул.

– Я не могу сомневаться в твоем слове, Хью. Но нам следует выяснить две вещи. Кто был отцом? И кто убил ее своим бестолковым вмешательством?

Хью мрачно кивнул.

– Мы должны узнать это – и как можно скорее! Я не шутил, когда сказал, что лишу жизни обоих.

Лорд Феррарс положил руку на широкое плечо своего сына, пытаясь сдержать его.

– Ты должен быть осторожен, Хью, Мы, Феррарсы, пользуемся большим влиянием в этой части Англии, но мы не должны полагать, что можем поступать, как нам заблагорассудится, не считаясь ни с чем. Если мы найдем негодяев, лучше будет передать их в руки правосудия. Потому что с каждым необдуманным и своевольным поступком, на который должны будут закрывать глаза стражи закона, мы попадаем все в большую зависимость от них. Я желаю, чтобы в этой стране мне, не колеблясь, оказывали услуги.

Хью скривился.

– Но закон ничего не может сделать с мужчиной, если от него забеременела женщина. В противном случае мы все сидели бы в тюрьме!

– Это правда, – медленно произнес его отец, – но есть и другие способы отомстить, не подвергая себя опасности.

Хью вскочил на ноги и, подобно молодому аптекарю на другом конце города, принялся мерить шагами комнату. Он уже изрядно выпил сегодня вечером и теперь остановился у стола, чтобы одним глотком осушить полпинты медовухи. Его жесткие светлые волосы и короткая шея вполне соответствовали его драчливой натуре.

– Отец, на карту поставлена моя честь! На Пасху я должен был жениться на привлекательной женщине из достойной уважения семьи. А сейчас я не только лишился невесты, но и скоро стану посмешищем доброй половины Англии, из-за того что мне наставили рога, когда я еще даже не дошел до алтаря. – Он в бешенстве ударил себя по ноге привычной к мечу рукой. – Каким-то образом должен же я получить удовлетворение за это двойное оскорбление! Мне нужно кого-нибудь убить!

Его отец открыл было рот, но его прервал стук в дверь. Сквайр Хью, лежавший в вестибюле в компании кувшина с элем, вмещавшим добрый галлон, отпер ее и впустил Реджинальда де Курси, закутанного в накидку из толстой саржи, запорошенную снегом.

Их расставание в тот день в монастыре. Святого Николаса никак нельзя было назвать дружеским, и Гай Феррарс с сыном встретили посетителя холодно. Однако неожиданно перед ними помахали оливковой ветвью.

– Я пришел извиниться за свое поведение сегодня, – произнес де Курси дрожащим от волнения голосом. – Я был вне себя от горя и отчаяния. Думаю, что все мы в пылу спора обменялись необдуманными словами, и я, со своей стороны, сожалею о них.

Гай Феррарс, норманнский рыцарь до мозга костей, не мог не принять с благодарностью это извинение.

– Нас объединила общая трагедия, де Курси. Наш гнев должен был быть направлен на тех негодяев, кто виновен в случившемся, а не друг на друга.

Реджинальд наклонил голову в знак согласия.

– Именно это сказала мне моя дорогая жена, Эва. После утраты Адели она пребывает в неописуемом расстройстве, и я сомневаюсь, что она когда-нибудь полностью оправится. Даже поддержка и участие старших дочерей не могут смягчить смертельный удар, нанесенный нашей семье.

Теперь, когда ссора была забыта, каждая сторона состязалась с другой, оставаясь великодушной. Де Курси предложили раздеться, усадили у огня и заставили выпить немного вина. Сначала они обменялись выражениями сочувствия, но вскоре верх взяла практическая необходимость сделать что-то конкретное.

– Для поддержания порядка у нас есть шериф и коронер, тем не менее, они, кажется, неспособны сделать хоть что-нибудь полезное, – пожаловался Хью, но де Курси еще не был готов обвинить их.

– Прошло всего полдня, как они взялись за это дело. Вряд ли за такой короткий срок можно ожидать больших успехов.

Лорд Феррарс был настроен отнюдь не так благожелательно.

– Насколько я могу судить, они не сделали ровным счетом ничего. Наверняка оба сейчас дремлют у своего очага.

– Мы должны взять правосудие в свои руки, как делали наши предки, – прорычал Хью, снова приходя в бешенство. – Разве не можем мы начать с того, что найдем, кто надругался над Аделью? По крайней мере, этого негодяя можно будет лишить жизни!

Де Курси осторожно промолвил:

– Главным преступником является тот – или та, – кто стал причиной ее смерти. Но может быть и так, что человек, который сделал ей ребенка, также инспирировал и аборт, так что он даже более виновен, чем тот, кто взялся его сделать, например какая-нибудь убогая знахарка с окраины.

Гай Феррарс поразмыслил над этими словами.

– Наверняка найдутся люди, которые могут сказать нам, кто занимается абортами в этом городе? Я готов заплатить вознаграждение в двадцать марок тому, кто сообщит мне эти сведения, если они позволят установить имя убийцы.

– Я готов удвоить сумму, – с энтузиазмом подхватил Реджинальд. Перспектива сделать хоть что-то полезное слегка улучшила их настроение.

– Неужели по городу не ходит никаких слухов? – поинтересовался Гай Феррарс. – У нас здесь никак не менее пяти тысяч душ в пределах городских стен, так что любой может быть в курсе дел своего соседа.

Де Курси отпил глоток вина и задумчиво произнес: – Все, что я слышал, это сплетни об изнасиловании бедной девочки Генри Риффорда. Болтают, что возможным кандидатом в насильники считается наш серебряных дел мастер.

– С чего это вдруг? – удивился Гай Феррарс. – Я думал, что он добропорядочный буржуа, торговец и гильдейский мастер.

– Так оно и есть, но у него плохая репутация соблазнителя, и это к нему в лавку девушка зашла незадолго перед тем, как ее обесчестили.

Хью Феррарс, который снова принялся безостановочно расхаживать с кружкой вина в руках, внезапно остановился.

– Серебряных дел мастер? О каком серебряных дел мастере вы говорите?

Де Курси поднял голову.

– У нас их всего трое в Эксетере, и только один из них делает первоклассные вещицы.

Хью нетерпеливо перебил его:

– Я не горожанин, я предпочитаю поместья в деревне. Как его зовут?

– Годфри Фитцосберн, он живет на Мартин-лейн.

Хью с грохотом опустил свою кружку на дубовый стол.

– Фитцосберн! Точно! Адель имела с ним какие-то дела на протяжении нескольких месяцев. Она хотела получить полный набор украшений из серебра для своего свадебного платья – обруч на голову, серьги, ожерелье, браслет и кольца!

Отец Адели выглядел пораженным.

– Ну естественно! Я платил за них, так что должен бы помнить. Этот набор был доставлен к нам, он хранится в сейфе для драгоценностей в Шиллингфорде.

Лорд Феррарс поднялся на ноги, и его высокая широкоплечая фигура, казалось, заполнила собой все пространство комнаты.

– Что ты такое говоришь, Хью? Какое отношение может иметь к этому серебряных дел мастер?

Хью хватил кулаком по столу, отчего его кружка с медовухой подпрыгнула.

– Фитцосберн! Тот же самый мужик! Его подозревают в изнасиловании девушки, которая приходила к нему в лавку в ночь своего бесчестья. А ведь Адель, должно быть, добрый десяток раз заходила к нему, выбирая и примеряя эти свадебные безделушки.

Воцарилась тишина, такая же мертвая, как и женщина, о которой шла речь.

– Но ведь это было много месяцев назад, – возразил де Курск

– И она была по крайней мере на четвертом месяце беременности, если верить этой монахине из Полслоу, – добавил Хью.

– Давайте не будем спешить. Добрая половина богатых женщин в Девоне бывает у серебряных дел мастеров, покупая драгоценности. Обыкновенный визит к торговцу не превращает его в насильника или совратителя.

Но Хью было уже не остановить. Он закусил удила, для него было лучше иметь хоть какой-то объект нападения, чем вообще никакого.

– Очень странное совпадение: мужчина, о котором ходят слухи о том, что он причастен к изнасилованию Кристины, – тот же самый, к кому неоднократно приходила и Адель.

Старшие мужчины вели себя намного более сдержанно, хотя ни в коем случае не собирались отмахиваться от подобной вероятности.

– Ему следует задать парочку вопросов, – сказал де Курси.

– Вопросы? Его следует подвергнуть Суду Божьему, если только не поразить мечом! – выкрикнул Хью, в котором вновь взыграла горячая кровь. Его большая голова на мощной шее поворачивалась из стороны в сторону, словно выискивая цель в темных углах комнаты. Постоянно пребывая в состоянии бешенства, он просто должен был сорвать на ком-нибудь свою злость.

Реджинальд де Курси предпринял неубедительную попытку успокоить страсти.

– Послушайте, мы все немного увлеклись, правда? Дикие слухи породили досужие сплетни о дочери городского старшины, и все из-за того, что мужчина имеет определенную репутацию в обращении с женщинами. Разве можем мы делать еще более дикое предположение о том, что он должен быть еще и убийцей?

Лорд Феррарс хранил молчание, не выражая явного несогласия с говорившим, но и не желая отказываться от единственной имевшейся в их распоряжении версии. Как ни казалась она притянутой за уши, лучшей в их отчаянном положении у них просто не было.

Но молодой Феррарс отнюдь не собирался успокаиваться.

– Я не могу сидеть здесь и ждать, разговаривая ни о чем. – Он плеснул себе в кружку медовухи из кувшина, разлив половину по столу, а потом осушил ее одним глотком.

У дверей он ткнул своего сквайра в бок носком остроносого сапожка.

– Вставай, мы идем в город, развеемся в какой-нибудь таверне.

Они вывалились наружу и направились к главной улице. Дорогу им освещали жаровни продавцов каштанов, рожковые фонарики бродячих торговцев и тусклый свет, пробивавшийся сквозь льняные занавеси на незастекленных окнах.

Джон де Вулф расслабленно сидел в кресле, он дремал, сморенный действием красного вина и тепла, исходившего от очага перед ним. Хотя вечер только начался, он уже подумывал о том, не отправиться ли ему от отчаянной скуки в постель. Матильда уже сдалась и теперь негромко посапывала, откинув голову на спинку своего кресла, открыв рот и позабыв о лежащем на коленях шитье.

Полуприкрыв глаза, коронер разглядывал языки пламени, яростно пляшущие на горящих поленьях, пытаясь решить, стоит ли ему еще раз наполнить свою чашу вином или же подняться по наружной лестнице в светелку и улечься в кровать.

Внезапно Брут поднял голову и прижал уши. Огромная охотничья собака лежала у ног Джона, опустив голову на лапы, но сейчас пес насторожился. Уголком глаза его полусонный хозяин уловил движение собаки.

– В чем дело, старичок? – пробормотал он.

Мастиф слегка наклонил голову набок, внимательно прислушиваясь к чему-то. Джон выпрямился и напряг слух, зная, что, несмотря на возраст, Брут по-прежнему все прекрасно слышал.

Что-то происходило снаружи, какая-то возня на улице. Хотя стены дома были деревянными, срублены они были из двойного ряда дубовых бревен, завешены изнутри гобеленами, что приглушало звуки, но слабый шум все-таки доносился с улицы. Он слышал крики и возбужденные голоса, Брут вскочил с места и прыгнул, принюхиваясь, к двери.

Джон поднялся на ноги и последовал за собакой. Матильда не пошевелилась и по-прежнему тихонько посапывала. Небрежно набросив на плечи накидку, коронер вышел на улицу, глядя налево, откуда доносился шум. Улица была освещена лучше, чем остальной Эксетер, поскольку в стену стоящего наискосок дома кузнеца, по направлению к церкви Святого Мартина, были вделаны два кольца, в которых ярко горели смоляные факелы. Свет падал на фигуры двух сцепившихся людей, которые боролись прямо у дверей соседа Джона, в нескольких футах от жилища самого коронера.

Он сразу же понял, что это была не драка, а избиение, разглядев массивную фигуру Годфри Фитцосберна, который выколачивал дух из своего намного более щуплого оппонента, но зато оба оглашали воздух в равной мере громкими стонами и проклятиями.

Джон бросился назад в вестибюль своего дома, выхватил из ножен меч и выскочил обратно на улицу. К моменту его возвращения на сцене появилось третье действующее лицо – кто-то вцепился в тунику Фитцосберна. Даже в тусклом свете было видно, что это женщина.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – заорал Джон, подбегая к этой тройке и держа меч острием вверх.

Увидев приближающегося соседа, Мабель, – а это, естественно, была супруга Годфри, – завизжала:

– Он убьет мальчишку, оттащите его, Бога ради! – Она продолжала тянуть мужа за одежду, но он, небрежно отмахнувшись, отвесил ей такой удар, что она отлетела к ступенькам мастерской. После чего Годфри принялся пинать ногами юношу, который лежал на земле, скорчившись и прикрыв руками голову.

– Прекратите, Фитцосберн! – завопил коронер, хватая того за плечо. Его меч был бесполезен – не мог же он взять и просто проткнуть мастера мечом, хотя Джона так и подмывало огреть его по голове рукояткой.

Гильдейский мастер был в такой ярости, что попросту не заметил присутствия де Вулфа, лицо его посинело, он беспрестанно выкрикивал оскорбления в адрес съежившейся фигурки, лежавшей в холодной грязи. Джон попытался захватить его за шею, чтобы оттащить взбешенного хозяина мастерской, но тот вырвался из объятий коронера.

Но тут сражение приняло новый оборот. Из темноты материализовались еще две фигуры и схватили Фитцосберна, оттаскивая его от лежащего на земле человека. Но Годфри сумел высвободить одну руку и нанес страшный удар в лицо вновь прибывшему, сбив его с ног. Послышался металлический лязг – это второй из нападавших вытащил из ножен меч, и мгновение спустя Фитцосберн оказался припертым к стене собственного дома, а в шею ему упиралось острое лезвие.

Де Вулф наклонился, чтобы поднять первую жертву с припорошенной снегом грязной земли, как вдруг мужчина, которого Фитцосберн ударил в лицо, выпрямился и нанес сильный удар торговцу по левой голени. Фитцосберн взвыл от боли, и коронер отпустил своего подопечного, который опять ткнулся лицом в грязь, чтобы прыгнуть вперед и взмахнуть своим мечом над головами нападавших.

– Ради Христа, что здесь происходит? – проревел он. Второй мужчина по-прежнему прижимал длинное лезвие к шее Фитцосберна, и из неглубокого пореза на адамовом яблоке у того потекла тоненькая струйка крови. Не раздумывая, Джон поднял свой огромный меч и плашмя ударил им по руке нападавшего. Тот застонал от боли, и его оружие с грохотом ударилось о стену. Фитцосберн соскользнул на землю, и коронер схватил мечника в накидке. Он рывком повернул его к себе, и перед ним предстал Хью Феррарс, раскрасневшийся и изрядно пьяный.

– Вы могли перерезать ему горло, сэр! – гневно воскликнул Джон. – Вы что, хотите, чтобы вас повесили за это?

– Этот гад заслуживает того, – огрызнулся молодой человек. – Во всяком случае, я спасал жизнь вон того малого. Фитцосберн убил бы его – кстати, кто это?

Они повернулись к стонущему человеку, которого Джон столь бесцеремонно бросил обратно в грязь, не обращая больше никакого внимания на Фитцосберна и сквайра Хью, сидевшего на земле, потирая плечо, по которому пришелся удар палаша коронера.

– Это же Эдгар из Топшема, черт меня побери! – вскричал Феррарс. Они с трудом подняли его на ноги, поддерживая с обеих сторон, пока ученик аптекаря осторожно ощупывал лицо, ребра и почки, опасаясь повреждений.

Теперь и серебряных дел мастер неуверенно встал с земли и, шатаясь, направился к ним, причем настроение его отнюдь не улучшилось от вида текущей по шее крови.

– Арестуйте этих убийц! – прокаркал он, вцепившись в руку Джона. – Он пытался убить меня, свинья, – взгляните на кровь!

Сквайр уже достаточно оправился, чтобы вновь прыгнуть на Фитцосберна, но Джон оттолкнул его в сторону.

– Следите за этим малым, Феррарс, или я отправлю вас обоих в тюрьму замка.

Хью пробурчал что-то своему спутнику, который выглядел еще более пьяным, чем его хозяин, и сквайр отступил на несколько шагов.

Гильдейский мастер все еще тряс коронера за руку, требуя, чтобы тот арестовал троих его противников.

– Это вон тот злобный молокосос, это он начал! – Годфри сильно толкнул дрожащего Эдгара в грудь, но Джон схватил его за руку и завернул ее за спину.

– Больше никакого насилия, ведите себя пристойно! – заорал он. Внезапно он вспомнил о присутствии еще одного человека – Мабель Фитцосберн. Она подошла к ним от крыльца, где притаилась после того, как муж ударил ее. Факелы, горевшие на доме кузнеца, высветили большой кровоподтек у нее на щеке, а левый глаз Мабель уже почти заплыл от удара. Ее льняной головной платок порвался, и пепельные волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

– Он убил бы мальчика, если бы вы не вмешались, – прошипела она с такой злобой, что де Вулф поразился, откуда она взялась у такой красивой и элегантной женщины. – Вы должны арестовать моего мужа, будь он проклят, а не этих людей!

– Придержи язык, женщина! Что ты об этом знаешь? – выкрикнул Фитцосберн. – Этот молодой идиот обвинил меня в том, что я изнасиловал его девушку!

Мабель вплотную приблизила свое изуродованное лицо к мужу и плюнула в него.

– Я не удивлюсь, если он окажется прав, ты, свинья! Я могу порассказать кое-что о тебе и твоих привычках!

Годфри занес было руку, чтобы снова ударить ее, но де Вулф как клещами стиснул его.

– Ты не можешь свидетельствовать против меня, сука, – заорал Фитцосберн, безуспешно пытаясь вырваться из рук коронера. – Ты моя жена, и я приказываю тебе идти в дом. Я разберусь с тобой попозже.

Тут и Эдгар впервые подал голос, глухо и невнятно шепча разбитыми губами:

– Коронер, вы должны арестовать этого человека – или позовите людей шерифа, если у вас не хватает своей власти. Взгляните! Он набросился на меня и убил бы, если бы вы не подоспели вовремя. И я уверен, что он насильник. Моя Кристина стала его последней жертвой.

Фитцосберн снова зарычал и опять попытался освободиться из объятий Джона. Хью Феррарс, который умудрился не промолвить ни слова во время этой перепалки, снова кинулся вперед, чтобы схватиться с серебряных дел мастером, но Джон отогнал его острием своего меча.

– Спокойно! – крикнул он. – Уймитесь, или я арестую всех и брошу в темницу замка!

Он заметил увеличивающуюся толпу зевак, которые полукольцом окружили место действия, привлеченные с главной улицы криками и лязгом мечей.

Хью Феррарс, слегка покачиваясь на каблуках, ткнул Фитцосберна в грудь толстым пальцем.

– Насильник ты или нет, я хочу знать, что за дела были у тебя с моей предполагаемой женой. Она много раз приходила к тебе в лавку. Кем она была для тебя, а? Ну, черт тебя побери, признавайся, насколько хорошо ты знал ее!

Его сквайр подобрал упавший меч Хью и вручил оружие ему, так что теперь баронет начал размахивать мечом в опасной близости от шеи Фитцосберна, явно намереваясь ткнуть острием в тонкую кровавую полоску на горле.

– Убери это, черт возьми! – загремел коронер, скрещивая собственный клинок с оружием Феррарса. Ему становилось все труднее сдерживать четверых мужчин, двое из которых были изрядно навеселе, и он пожалел, что рядом нет Гвина, чтобы отрезвить парочку голов.

В перепалку вновь вступила Мабель, драматическим жестом указывая на свое разбитое лицо:

– Посмотри, что ты наделал, свинья, а не муж? Ты – сам дьявол, и такое случается уже не в первый раз. Мне без конца приходится сидеть дома взаперти, пока не заживут нанесенные тобой синяки и побои, чтобы я могла выйти в город и изображать любящую супругу респектабельного буржуа! – Казалось, Годфри вот-вот хватит удар, так велика была его ярость, но коронер заломил ему руку за спину, удерживая от дальнейших выходок. Однако рот Фитцосберна оставался свободным.

– Я говорю тебе, ступай в дом, жена! Ты еще пожалеешь о своем поведении, – выкрикнул он, вне себя от злобы и бешенства.

– Посмотрим, как пожалеешь ты, когда я расскажу всему городу о твоей репутации. До сих пор я молчала ради общего спокойствия, но всему есть предел. Я ухожу от тебя.

– Скатертью дорога! Убирайся к дьяволу, женщина! И забирай с собой своего краснорожего винного торгаша. Ты думала, я не знаю о твоих собственных делишках, дура ты несчастная?

Мабель пропустила этот выпад мимо ушей. Втайне она даже была рада, что все наконец открылось. Но она еще не закончила со своим мужем.

– А что тут говорил Хью о тебе и о его будущей супруге, а? Еще одно изнасилование, не так ли, ты, грязная свинья?

Глаза Хью обратились к ней.

– Вам известно что-нибудь об этом деле, мадам? Вам известно, что он совокуплялся с моей будущей женой?

Она переводила взгляд с одного на другого.

– Я не могу сказать, с кем он кувыркался, они приходили и уходили слишком быстро. Мне было трудно уследить за его похождениями.

Собравшаяся толпа затаила дыхание от восхищения. Им представилось неожиданное развлечение в субботний вечер, и даже холодный ветер и внезапные снежные заряды не могли разогнать людей по домам, и они стояли в ожидании следующего акта этого спектакля.

Но Джона уже начала утомлять эта публичная перебранка, особенно когда он заметил Матильду, появившуюся в дверях их дома. Должно быть, шум наконец разбудил ее, и он знал, что она будет разгневана тем, что столь вульгарный скандал разворачивается под самыми окнами ее дома.

– Убирайтесь, эй, вы! Здесь не место для публичного разбирательства. Феррарс, забирайте своего пьяного сквайра и отправляйтесь к себе на квартиру. Вашему отцу будет стыдно за поведение сына в общественном месте.

Затем он повернулся к Эдгару:

– А вам лучше следить за своим языком, особенно если у вас нет надежных доказательств. Нельзя обвинять людей в совершении уголовных преступлений, не имея ни малейших улик. Ступайте к себе домой и радуйтесь, что я не велел запереть вас в тюрьме замка на ночь. – Он взглянул на разбитое лицо и согбенную фигуру. – И пусть Николас, этот ваш хозяин-врачеватель, приложит вам на раны свои припарки.

Главные участники драмы начали расходиться, но им еще предстояло обменяться на прощание колкостями и угрозами.

– Ноги моей больше не будет в этом доме, иначе в следующий раз он просто убьет меня, возмущенна заявила Мабель. – Я пойду к своей сестре на Северной улице и попрошу у нее приюта. – Она смерила своего супруга злобным взглядом. – Для тебя же лучше, что я ухожу, – выпалила она. – Иначе в самом скором времени я ткнула бы тебе кухонный нож между ребер или насыпала бы яду в бульон! – Поджав губы, она решительно зашагала прочь, расталкивая зевак, оказавшихся у нее на пути. Она была без накидки, но не обращала на холод решительно никакого внимания.

– И если она не прикончит тебя, свинья, то это сделаю я! – заплетающимся языком выкрикнул Хью Феррарс, взмахнув напоследок своим мечом в воздухе, после чего с трудом нашел ножны и с лязгом вогнал его внутрь. Он рванулся к Фитцосберну, чтобы произнести последнюю угрозу: – Я вернусь, чтобы вновь задать эти вопросы, господин серебряных дел мастер. И если я останусь неудовлетворен, то убью тебя.

Он удалился неверными шагами, пошатываясь и грубо отпихивая собравшихся зрителей, его сквайр шел за ним. Следом захромал Эдгар, к аптеке на Фор-стрит, с ее целебными бальзамами. Фитцосберн вырвался из рук ослабившего хватку Джона и попытался сохранить лицо, обрушившись на Джона с упреками.

– Вам следовало проткнуть этих негодяев мечом или арестовать их! Завтра с утра я первым делом навещу Ричарда де Ревелля, чтобы подать на них жалобу за нападение и попытку убийства. Вы только посмотрите на мое горло! – Он задрал подбородок, демонстрируя полоску засохшей крови у себя на шее.

Джон провел по отметине загрубевшим пальцем.

– Это всего лишь царапина. Вам не причинили вреда.

Годфри нетерпеливо отшвырнул его руку.

– Куда подевалась эта моя проклятая жена? – прорычал он.

– Она ушла. Я видел, как она сворачивала за угол, направляясь на главную улицу.

Джон почувствовал, что рядом с ним оказалась Матильда. Ему было известно, что она питает слабость к Фитцосберну и не одобряет Мабель, которую полагала любительницей золота, но его стычка с сыном лорда Феррарса заставила ее с осторожностью и с опаской выразить сочувствие серебряных дел мастеру.

Почувствовав, что представление закончилось, маленькая толпа рассеялась, и коронер взял супругу под руку и повел домой.

– На вашем месте я бы вошел в дом и хорошенько запер двери, Фитцосберн, – посоветовал он. – Будем надеяться, что к утру страсти поутихнут.

Глава одиннадцатая, в которой коронер Джон встречается с архиепископом

На следующий день наступило воскресенье, почти выходной для коронера Его Величества в графстве Девон.

Утром Матильда потащила его в церковь, что неизменно проделывала раз в несколько недель. Будучи сама истово верующей, она все время попрекала Джона недостатком набожности. Хотя она часто ходила в большой собор неподалеку от их дома, любимым ее местом была крохотная церквушка Святого Олафа на Фор-стрит, непонятным образом носящая, имя первого христианского короля Норвегии.

Джон с неохотой отправился сопровождать ее на мессу, считая это важным шагом в примирении со своей супругой. У него не было твердых религиозных убеждений. Сам он полагал, что верит в Бога – в то время не верить было почти невозможно, – но религиозные верования являлись для него всего лишь неотъемлемой частью повседневной жизни, вроде необходимости дышать, есть и заниматься любовью. Его участие в опасных для жизни крестовых походах объяснялось вовсе не рвением избавить Святую землю от неверных – в сущности, он даже восторгался сарацинами. Он отправился туда, потому что так пожелал его король, а преданность Ричарду была более чем достаточной причиной для того, чтобы рисковать жизнью – а также оказаться вдали от Матильды. Итак, он совершил все необходимые обряды в церкви Святого Олафа, воспользовавшись моментом, когда священник затянул литургию и стал выполнять прочие ритуалы, чтобы поразмыслить над многочисленными проблемами, свалившимися на него во время расследования последних дел.

Дело о грабеже потерпевшего кораблекрушение корабля и последующих убийствах можно было считать законченным, староста и двое его подручных уже сидели в подземной темнице замка Рогмонт. Несмотря на угрозу Джона возложить расходы на их содержание на Торр, шериф сильно нервничал из-за того, что придется кормить их вплоть до следующего приезда судейской коллегии, на что могли уйти месяцы. По этой причине заключенным частенько позволяли бежать – тюремщики либо были подкуплены, либо прикидывались глухими и слепыми. Чаще всего это случалось в городской тюрьме у Южных ворот, где содержались те, кто ожидал приговора или уже был осужден городским судом. За их содержание там приходилось платить горожанам, и по городу гуляла расхожая шутка, что заключенные дружно, один за другим, сбегали из тюрьмы в леса, становясь преступниками-изгоями и облегчая таким образом налоговое бремя для граждан Эксетера.

Пока священник монотонно распевал псалмы с алтаря, Джон, сгорбившись, притаился среди членов конгрегации, которые стояли на голых каменных плитах пола, поскольку скамеек для их удобства предусмотрено не было. Мысли его снова переключились на невыясненные подробности дела об изнасиловании, смерти от последствий аборта, и он вяло подумал, а был ли Фитцосберн у шерифа и подал ли петицию, как грозился накануне. Если Джон правильно разобрался в характере Ричарда де Ревелля, тот будет вести себя чрезвычайно осторожно с Феррарсами, де Курси, городским старшиной и, естественно, с самим Фитцосберном, поскольку каждый из них занимал важное место в девонской общине. Шериф всегда старался оказаться на стороне победителя, особенно после того, как он здорово обжегся, поддержав злополучное восстание принца Джона против короля.

Коронер раздумывал над тем, была ли хотя бы доля правды в этих почти истерических обвинениях, выдвинутых против Фитцосберна. Хотя этот мужчина ему не нравился, он понимал, что чувства его не имеют никакого отношения к установлению виновности: пока что против Годфри не было ни малейших улик, зато сплетен и слухов – предостаточно.

Затем он переключился на другое, менее сложное дело. В пятницу погиб ребенок: от телеги, перевозившей строительные камни, оторвалось колесо и убило его. Жюри объявило колесо орудием смерти, а заодно и повозку, которая должна была быть конфискована и продана в пользу семьи ребенка. Теперь уже хозяину повозки грозила голодная смерть, поскольку другого транспортного средства, чтобы зарабатывать себе на жизнь, у него не было, но сейчас Джон принял решение вернуть ему телегу, и пусть выплачивает ее стоимость пострадавшему семейству частями. Деньги за продажу должны были поступать в королевскую казну, но тронутые горем людей и сами задавленные налогами члены жюри часто принимали решение о выплате денег семье пострадавшего.

Мысленно покончив с этим делом, Джон вернулся к реальности, почувствовав, как Матильда больно толкнула его локтем. Оказалось, что заунывное пение священника прекратилось, и служба закончилась. Он сопроводил свою супругу обратно к их дому, причем Матильда всячески старалась продемонстрировать своим знакомым, что она довольна семейной жизнью, опираясь на руку Джона. Несколько раз она останавливалась, чтобы поболтать. Сегодня утром главной темой для разговоров были, безусловно, скандал на Мартин-лейн и распад семейства Фитцосберна.

Насколько Джон мог судить по долетавшим до него обрывкам разговоров, Фитцосберна уже заочно признали виновным в нескольких изнасилованиях, совершении аборта и убийстве. Испытывая крайнее раздражение от такой ерунды, он поторапливал Матильду. Когда они дошли до дверей дома, Джон заявил, что ему нужно в замок, повидаться с ее братом и поговорить о событиях прошлого вечера. Он пообещал Матильде вернуться домой к обеду, сказав себе, что обязательно навестит «Буш» после, и поспешил через город к Рогмонту, а там поднялся по ступенькам в сторожевой домик.

Гвин и Томас, несмотря на то, что сегодня было воскресенье, оказались в крошечной комнатке коронера, как всегда завтракая хлебом и сыром. Джон рассказал им о драке на своей улице прошлым вечером, а также о тех шепотках, которые ходили по городу, обвиняя во всем серебряных дел мастера. Секретарь закивал своей птичьей головой.

– Та же самая история и в соборе. Каноники и их служки вовсю сплетничают об этом, – подтвердил он.

Гвин опустошил пинту эля.

– Вы думаете, во всем этом есть доля правды? – спросил он.

В ответ коронер своим любимым жестом только поднял плечи.

Томас, сгорбившись над своей бесконечной писаниной, снова поднял голову.

– Всего десять минут назад я видел, как по территории замка чуть ли не бегом прошли сначала Фитцосберн, а за ним Генри Риффорд. Держу пари, обоим до зарезу нужен шериф. Вне всякого сомнения.

* * *

Ни при каких обстоятельствах Джон де Вулф не стал бы испытывать жалость к своему шурину, но в это утро нечто похожее шевельнулось у него в груди, когда он увидел, в каком беспокойстве пребывает шериф.

Посланцы из дворца епископа и стюарды отталкивали друг друга, доставляя сообщения и требуя немедленного отчета о приготовлениях к визиту архиепископа, который прибывал на следующий день. Ральф Морин, констебль замка, нетерпеливо ожидал возможности обсудить с шерифом протокол встречи и препровождения Хьюберта Уолтера в город. В это время, в разгар административной дискуссии, двое мужчин сердито кричали друг на друга и на де Ревелля. Когда Джон вошел в покои шерифа, он увидел Фитцосберна и Риффорда, нос к носу столкнувшихся у стола Ричарда, Оба были крупными мужчинами, и лица обоих раскраснелись от злобы и ярости.

– Не смей так разговаривать со мной, Риффорд! С меня хватило оскорблений вчера вечером, и некоторые из них касались твоей семьи.

– Дыма без огня не бывает, Фитцосберн! С чего бы это вдруг весь город заговорил о тебе? Я хочу услышать от тебя правду, даже если мне придется добыть ее лезвием своего меча.

Смуглое лицо Годфри исказила злобная ухмылка, когда он обратился к городскому старшине, и на лоб ему упала прядь темных волос.

– Это что, вызов, сэр? Вы пожалеете об этом! Ваши лучшие дни давно миновали, и вы давно уже кормитесь жирными подачками городского совета, отчего наели здоровенное брюхо, а мускулы ваши стали дряблыми.

Шериф, наряженный в зеленую тунику и желтовато-коричневую накидку, обеими руками с размаху ударил по заваленному пергаментными свитками столу и вскочил на ноги.

– Утихомирьтесь оба! Я дам вам пять минут, чтобы вы объяснили, что вам от меня нужно, а потом оставьте меня в покое, ясно? Хотя бы сегодня, когда у меня на носу визит юстициария, я могу обойтись без ваших склок. Мастер Фитцосберн, начинайте.

Серебряных дел мастер, в тяжелой голубой мантии с капюшоном из лисьего меха, отброшенным за спину, обеими руками оперся на противоположный конец грубо сколоченного стола, приблизив свое лицо к лицу шерифа.

– Я уже говорил вам – я требую справедливости! На меня напали и опозорили никак не менее трех мужчин, причем это произошло прямо на пороге моего собственного дома!

– А вы едва не убили молодого Эдгара, сына Джозефа, а также жестоко избили свою собственную супругу, – парировал Генри Риффорд, надуваясь от праведного негодования и становясь под цвет своей темно-красной накидки.

Ричард де Ревелль предостерегающе поднял руку.

– Подождите, Генри, через минуту вы получите слово. Итак, Фитцосберн, против кого вы пытаетесь выдвинуть обвинения?

– Во-первых, против этого ничтожества Эдгара, естественно! Он барабанил в мою дверь, набросился на меня и оскорбил сначала только словесно, обвинив в изнасиловании дочери находящегося здесь Риффорда. Разумеется, меня шокировали известия о таком гнусном деянии, и я выражаю свое сочувствие старшине и его семье, но ведь это не повод для того, чтобы безо всяких оснований выдвигать обвинения против одного из таких выдающихся членов общества, как я.

Ричард явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Вы должны принять во внимание состояние рассудка этого молодого человека, при таких-то обстоятельствах, – мягко заметил он.

– Черт бы побрал эти обстоятельства! Какое право имеет кто-либо клеветать на меня? А потом эта заносчивая свинья Хью Феррарс грозил мне еще более страшными карами и в конце концов набросился на меня – попытался убить, только взгляните на мое горло! – Он запрокинул голову, выставляя напоказ тоненький, с засохшей кровью след от пореза у себя на шее, который опух и слегка воспалился по краям. – Джон де Вулф был там, он остановил этого пьяного урода, иначе тот убил бы меня. Ваш собственный коронер – свидетель того, как этот Феррарс и его столь же пьяный сквайр едва не лишили меня жизни.

Шериф в отчаянии вытер рукой лоб. Сегодня эта проблема была нужна ему, как шило в одном месте.

– Коронер, вы можете подтвердить эту историю? – устало спросил он.

– У каждой истории две стороны, Ричард, – ровным голосом ответил Джон. – Я не присутствовал при начале недоразумения, и Эдгар из Топшема действительно мог спровоцировать Фитцосберна. Но когда я появился там, именно Эдгар подвергался опасности, потому что Фитцосберн намеревался забить его до смерти.

– Я всего лишь защищался, этот глупый юноша набросился на меня на ступеньках моего собственного дома, когда я отверг его смехотворные обвинения, касающиеся его нареченной. Чего еще вы от меня ожидали?

– Вы едва не забили его до смерти. По сравнению с вами он слишком слаб и хрупок, – парировал Джон.

Серебряных дел мастер смерил его яростным взглядом и приступил ко второй части своей тирады.

– Потом, откуда ни возьмись, появились эти двое неотесанных чурбанов и без всякого предупреждения попытались убить меня. Хью Феррарс хотел снести мне голову своим мечом.

Джон презрительно рассмеялся.

– Перестаньте, Фитцосберн! Они оттащили вас от мальчишки, чтобы вы не убили его. Вы мужественно вступили с ними в драку, и Феррарс припер вас к стене, прижав лезвие к вашему горлу. Не пытайтесь изобразить здесь покушение.

Годфри начал кричать, что все было не так, и де Ревеллю снова пришлось призвать присутствующих к порядку.

– У меня мало времени! Лорд Феррарс и его сын находятся в том же самом положении, что и Генри Риффорд – даже в еще худшем, потому что там вмешалась смерть. Мы все слишком возбуждены! Предлагаю остыть и успокоиться. У нас пока что нет никаких доказательств, но, несмотря на вашу просьбу, Фитцосберн я все еще намерен арестовать двоих ваших рабочих и подвергнуть их суровому испытанию, чтобы узнать правду.

Раскрасневшийся городской старшина выказал при этом явное недовольство.

– Для чего тратить время на этих двух козлов отпущения, де Ревелль? Подвергните этого человека Суду Божьему – намного более вероятно, что именно ему известна вся правда.

В этот момент, словно для того, чтобы окончательно добить шерифа, в комнату ворвалось еще одно действующее лицо. Мужчина растолкал ожидающих приема у де Ревелля и быстрыми шагами приблизился к троице у стола. Это оказался Реджинальд де Курси, причем ярость его нисколько не уступала ярости остальных участников сцены.

– Что это я слышу о вас, Фитцосберн? – закричал он, не обращая никакого внимания на шерифа. – Весь город гудит от разговоров о том, что вы были любовником моей дочери и отцом ее будущего ребенка, из-за которого она погибла. Что вы можете сказать на это? Потому что, если это правда, я убью вас, даже если потом меня повесят!

Годфри Фитцосберн выглядел так, словно вот-вот был готов взорваться.

– Святая Мэри, Матерь Божья, неужели весь мир сошел с ума? – заорал он, прыгая к де Курси и намереваясь вцепиться ему в горло.

Джон схватил его за плечи и оттащил назад, а двое стражников по обеим сторонам стола быстро шагнули вперед и встали по бокам дрожащего от ярости серебряных дел мастера.

Он резко повернул голову к шерифу и, отчаянно стараясь совладать с собой, произнес:

– Похоже, все, кому не лень, готовы обвинить меня и убить! Ради всего святого, сколько еще я должен повторять, что ничего не знаю, об этих происшествиях? – Голос его поднялся на целую октаву. – Если у кого-нибудь есть доказательства, то пусть он предъявит их – или заткните им рты! Вы слышите меня, шериф? Оставьте меня в покое! – Он вырвался из объятий коронера и широкими шагами направился к двери, где обернулся и выпалил последнюю угрозу: – Я подам в городской суд иск на тех, кто клевещет и нападает на меня, поскольку у меня складывается впечатление, что суд шерифа графства не намерен предпринять что-либо, чтобы восстановить справедливость!

С этими словами он вышел вон и с грохотом захлопнул за собой дверь, продемонстрировав свое пренебрежительное отношение к собравшимся.

* * *

В тот день после обеда Джон приятно провел время в обществе своей любовницы в таверне на Айдл-лейн. После нескольких кружек эля они удалились в комнату, которая была отделена перегородкой от общей спальни на верхнем этаже постоялого двора, где гостям выдавались соломенные тюфяки и матрасы.

В то же самое время на другой части Эксетера, в кладовке аптеки Николаса на Фор-стрит, в куда менее приятной постели – на соломенном матрасе – лежал жестоко избитый и страдающий от боли Эдгар, Доковыляв до дома после столкновения с Фитцосберном прошлым вечером, Эдгар без чувств свалился на руки аптекарю.

Николас, чрезвычайно обеспокоенный состоянием своего ученика, как мог, привел его в порядок, смыв с него кровь и грязь. Лишенное одежды, тело Эдгара представляло собой замысловатую мозаику сплошных синяков и кровоподтеков: на лице, ногах, спине и животе, куда пришлись удары мускулистых рук серебряных дел мастера. Николасу пришлось применить все свое умение, все свои целебные мази и бальзамы, но он знал, что самым эффективным врачевателем было только время.

– Слава Богу, у тебя нет переломов или открытых ран, – объявил он после тщательного осмотра своему пострадавшему ученику, – но с неделю у тебя будут синяки и следы ушибов, а окончательно боль пройдет не раньше чем через две недели.

И вот сейчас, воскресным полднем, Эдгар, потягивая горячее снадобье, призванное приглушить боль, рассказывал лекарю о подозрениях, которые, подобно пожару, охватили город: о том, что Фитцосберн, несомненно, замешан и в изнасиловании, и в роковом отцовстве.

– Однако тому нет никаких доказательств, – заметил Николас, повторяя то, что одна половина населения Эксетера говорила другой.

Эдгар упрямо тряхнул головой, но потом скривился от боли, которую вызвало резкое движение. – Нет, но откуда тогда такой всплеск подозрительности по отношению именно к этому мужчине, а не к кому-нибудь другому?

Николас выглядел обеспокоенным, но ему нечего было возразить Эдгару.

– В будущем держись от него подальше, мой мальчик, – мрачно произнес он. – Ты ему не соперник. Фитцосберн очень злопамятен и мстителен, и он затаскает тебя по судам, если ты обвинишь его, не имея никаких доказательств.

Он легонько потрепал Эдгара по плечу и силой уложил его обратно на матрас.

– А теперь отдохни, эта настойка навеет на тебя сон. Завтра, будем надеяться, ты почувствуешь себя лучше и сможешь заняться кое-какой работой в аптеке.

Николас оставил молодого человека дремать в тесной комнатке, благоухающей всеми известными науке специями и травами, и вернулся в свою лавку, чтобы очистить немного гусиного жира для приготовления целебной мази для кожи.

* * *

В нескольких милях от Эксетера отец Эдгара прислонился к наружной стене своего дома в Топшеме, глядя на два своих корабля, пришвартованных в гавани, и на утопающие в грязи берега за ними. Наступило время прилива, и ниже по реке он видел паруса одного из своих суденышек, приближающегося со стороны Эксмута, мимо предательской песчаной банки, притаившейся под водой у оконечности мыса Даулиш Уоррен.

Судно называлось «Беренгария», в честь красивой, но бесплодной, а теперь и отвергнутой супруги короля Ричарда, оно везло вино и фрукты из западной Нормандии. Рядом с отцом Эдгара стоял Эрик Пико, которому предназначалась некоторая часть груза. Пико прибыл сюда из своего загородного дома в Уонфорде, чтобы собственными глазами убедиться в благополучном прибытии груза, поскольку крушение «Морской Мэри» оказалось тяжелой финансовой потерей для обоих.

Но, пока они ждали, головы их были заняты другими, не менее серьезными вещами. До приезда Пико Джозеф ничего не слышал об эскападе своего сына и о его драке с Фитцосберном, поскольку накануне не был в городе. Хотя и получив заверения в том, что Эдгар серьезно не пострадал, он пришел в ярость от известий о нападении Фитцосберна. Сначала он обозвал юношу дураком за его вспыльчивость, а затем обрушился с проклятиями на Фитцосберна за то, что тот проявил себя жестоким и бессердечным негодяем.

– Где же здесь правда, Эрик? – с беспокойством воскликнул он. – Этот чертов серебряных дел мастер – он виновен или нет?

Пико, нахмурившись, не отрывал взгляда от грязной воды.

– Он не только избил твоего мальчика, Джозеф, он публично оскорбил свою жену, когда она попыталась оттащить его от Эдгара. – Его лицо просветлело. – По крайней мере, теперь дорога перед нами расчистилась. Она полностью порвала с ним и ушла из его дома.

Джозеф повернулся к своему другу.

– Она с тобой?

Эрик вздохнул:

– Мы должны действовать осторожно, расторжение брачного союза – очень серьезное и трудное дело. Пока что она живет у своей сестры, но говорит, что больше никогда не вернется к Годфри. У них и так все уже было на грани развода из-за его донжуанства и плохого обращения с ней, но еще никогда он не бил ее так сильно и прилюдно, как прошлым вечером.

Джозеф погладил бороду и снова перевел взгляд на приближающееся с низовьев реки судно.

– Что мне делать, Эрик? Неужели я должен спустить ему с рук нападение на моего сына?

Торговец вином поднял воротник своего плаща, спасаясь от пронзительного ветра, дующего с моря.

– На твоем месте я бы выразил ему свое самое большое неудовольствие, как только вернулся бы в Эксетер. Не переставай давить на эту свинью. Может, его хватит удар, черт бы его побрал!

Джозеф рассеянно кивнул головой.

– Мой сын дурак, хотя и благонамеренный. Это надругательство над Кристиной стало тяжелым ударом для всех нас, но, естественно, в первую очередь для Эдгара.

Высокий бородатый мужчина снова взглянул в низовья реки на свой корабль, и глаза его увлажнились, причем не только от ветра.

– Он решил стать лекарем, и срок его ученичества истекает в следующем месяце. Эдгар собирался жениться и отвезти новобрачную в Лондон, где он мог бы продолжить обучение в больнице Святого Варфоломея и стать настоящим врачом. Теперь все оказалось под вопросом, он может вообще не жениться, или Кристина откажется ехать в Лондон. Его мир рухнул, и я не берусь предсказать его поступки. Сохрани Господь его от еще более глупых выходок. Было бы лучше мне самому перерезать Фитцосберну глотку, чем ждать, пока моего вспыльчивого сына повесят за это!

* * *

После суматошного утра в понедельник в соборе и в замке все приготовления к вступлению Хьюберта Уолтера в Эксетер были наконец завершены. Ральф Морин, констебль Рогмонта, выехал по старой римской дороге на запад в сопровождении почти всего гарнизона замка. Всадники скакали в полном боевом облачении, в сверкающих кольчугах, в круглых шлемах, со щитами, мечами и пиками.

Процессия Главного юстициария покинула аббатство Бакфэст ранним утром, и они встретились с почетным эскортом в пяти милях от города. Вскоре после полудня звуки труб и рожков стали слышны неподалеку от переправы через реку.

Деревянный мост никак не годился для проезда столь многочисленной кавалькады, и, поскольку каменный мост Уолтера Герваза был закончен всего лишь наполовину, единственным способом переправиться через Экс оставался брод. К счастью, прилив еще не наступил, так что такому старому вояке, как Хьюберт, ничего не стоило пересечь реку на своем боевом коне, который по брюхо погрузился в холодную воду.

В сопровождении четырех рыцарей, представлявших собой авангард его процессии, он приблизился к городу в светском одеянии, а не в митре архиепископа. Хотя брони на Главном юстициарии не было, он был в коническом шлеме с носовой перегородкой и в наброшенном на плечи желтом плаще с гербом, изображавшим вставшего на дыбы льва. Тот же самый герб был виден на овальном щите, прикрепленном к его седельной луке. Вместо копья на перевязи висел огромный меч, скорее дань традиции, чем необходимость, поскольку можно было с уверенностью сказать, что в это утро между Бакфэстом и Эксетером не случится никакой стычки.

По обе стороны от Хьюберта Уолтера и далеко позади стройными рядами ехали вооруженные конники Ральфа Морина, предводительствуемые гордым Габриэлем. Вплотную за Хьюбертом ехала фаланга его собственной стражи, а дальше живописно смешались знать, священники, клерки, администраторы, судьи и прочие чиновники, поскольку в отсутствие короля, который, похоже, навсегда покинул свою страну, Уолтер являлся, по существу, регентом и правителем Англии.

За всадниками следовали экипажи, в которых ехали благородные леди со своими семействами, а потом и запряженные волами телеги с припасами. Были и другие повозки, в которых везли документы, казначейская тележка, а также разношерстная масса лошадей, пони, мулов, осликов, всяких транспортных средств со слугами, поварами, сокольничими, погонщиками собак и прочим людом, необходимым для функционирования двора. Конвой растянулся на добрые четверть, мили, заканчиваясь отрядом вооруженных солдат, составлявшим арьергард процессии.

Когда юстициарий поднялся после переправы на берег реки, у Восточных ворот, украшенных знаменами и стягами, собралась большая толпа, чтобы приветствовать его. Несколько в стороне застыли на лошадях в ожидании шериф и коронер, а также двое городских старшин, Генри Риффорд и Хью де Релага. Здесь присутствовали почти все видные горожане, и единственным из заметных граждан, кто отсутствовал, оказался Годфри Фитцосберн. Епископ, каноники и прочие многочисленные священнослужители поджидали Хьюберта на территории собора, отчасти чтобы продемонстрировать свою независимость от светской части города.

Авангард дружно свернул в сторону, приблизившись к встречающим, и Хьюберт Уолтер спокойно и торжественно подъехал к Ричарду де Ревеллю и Джону де Вулфу. Последовали приветственные взмахи рук и выкрики, после чего шериф представил юстициарию городских старшин, которые не имели чести встречаться с ним ранее. Естественно, Ричард де Ревелль был с ним хорошо знаком, поскольку каждые шесть месяцев должен был лично докладывать о состоянии дел со сбором налогов в Винчестер или в Лондон. Джон был старым боевым товарищем юстициария по крестовым походам, хотя и выступал в совершенно другой «весовой категории», поэтому они обменялись рукопожатиями и тепло приветствовали друг друга, к вящему неудовольствию шерифа.

Кавалькада тронулась по крутому откосу от Западных ворот к Карфуа, где в центре города от ворот сходились четыре главные дороги. Вдоль улиц выстроилась большая часть населения Эксетера, и конников встретили вымученные приветствия и крики радости – хотя крайне обременительные налоги, которые юстициарий установил по настоянию короля, привели к резкому падению его популярности. Введение должности коронера преследовало цель повысить налоги, и у Хьюберта в рукаве были припрятаны еще парочка идей на этот счет.

Эскорт препроводил его к епископу и к его клерикальному окружению, причем все заинтересованные лица ожидали появления юстициария у западной стены собора, наряженные в парадные одежды. После обеда и краткого отдыха во дворце епископа Хьюберт переоденется в платье архиепископа и днем в соборе проведет торжественное богослужение, а вечером он должен будет присутствовать на банкете в свою честь.

Шериф остался с епископом и юстициарием, но, когда процессия разбилась на части, чтобы разъехаться по местам своего расквартирования на территории собора и в городе, Джон направил коня в конюшню кузнеца на Мартин-лейн, а сам двинулся домой. Матильда, которая была в толпе у Западных ворот, тоже поспешила домой, где и намеревалась провести остаток дня, чтобы Люсиль могла привести в порядок ее волосы и новые наряды для банкета нынешним вечером, который в ее календаре торжественных дат занимал особое место.

Тяжело вздохнув, Джон в одиночестве приступил к обеду в главном зале, а потом устроился у огня с квартой эля, неохотно смирившись с необходимостью внеочередного умывания на заднем дворе. Он даже подумывал о том, чтобы сбрить черную щетину на подбородке в честь Главного юстициария.

Глава двенадцатая, в которой коронера Джона вызывают с банкета

Трапезная во дворце епископа, расположенная между кафедральной и городской стенами, была полна нарядно одетых людей, стоял гул голосов, слышались обрывки разговоров, смех и звон посуды. Зал был в состоянии вместить всего сотню человек, так что компания была избранной. Завтра вечером, на банкете в Рогмонте, когда шериф и буржуа будут развлекать юстициария, место найдется и для многих других. Сегодня же Хьюберт выступал как архиепископ, сидя в центре стола на возвышении между епископом Маршаллом и архидиаконом Эксетера Джоном де Алеконом.

Далее по обеим сторонам расположились три архидиакона епархии, казначей и регент хора, а потом военные и гражданские официальные лица, среди которых были и Ричард де Ревелль с супругой, леди Элеонорой, а также Джон де Вулф с Матильдой. Следующими сидели двое городских старшин и констебль замка Ральф Морин, за ними смешались знать графства, аббаты, каноники и буржуа. За другими простыми столами, представлявшими собой козлы с деревянными крышками, теснились прочие менее знатные личности, богатые купцы, руководители гильдий и священники средней руки, сумевшие выбить для себя приглашения.

Матильда была на седьмом небе от счастья. Еще бы, у них было такое привилегированное место во главе стола и ее видели все присутствующие, среди которых были и ее знакомые дамы. Она была слишком счастлива, чтобы заметить, что ее супруг мрачен и скучен, восседая рядом с одним из старших каноников Томасом де Ботереллисом – человеком с восковым лицом и маленькими глазками. Регент хора, ответственный за музыку и порядок ведения служб в соборе, он не входил в число друзей Джона, поскольку выступил на стороне епископа, поддержавшего восстание принца Джона. Напротив Матильды, в конце ближайшего из столов, расставленных буквой «П», сидели настоятель церкви Святого Олафа и мастер гильдии обувщиков и кожевенников, так что она могла совмещать беседу на религиозные темы со сплетнями о последних веяниях моды в производстве обуви.

Джон оказался изолирован от всех своих знакомых и страшно жалел, что сидит далеко от Хьюберта Уолтера и не может поговорить с ним. Вместо этого его соседом оказался толстый низенький каноник, который с волчьим аппетитом поглощал все, что оказывалось в пределах его досягаемости, и поэтому не имел времени на разговоры.

Коронер взглянул мимо своей супруги туда, где в центре стола восседали два епископа. Оба сняли свое парадное облачение, в котором служили мессу, и переоделись в достаточно простую, но тем не менее дорогую одежду. На обоих были вышитые накидки кремового цвета поверх стихарей, а на голове каждого красовалась круглая шапочка с парой расшитых узорами наушников, свисавших до самой груди.

Джон, не отрываясь, смотрел на волевое лицо Хьюберта, закаленное в многочисленных битвах, сравнивая его с узкими и тонкими чертами лица епископа Генри Маршалла, в которых преобладала некая гладкая симметричность, как у статуи. Он был уверен в искренней приверженности епископа делу церкви, зато здорово сомневался в том, что амбициозный политик-архиепископ мог похвастаться той же истовостью в вере – не исключено, что он решил принять сан главы Английской Церкви только ради обретения светской власти. Хьюберт оставался старшим судейским чиновником и бароном казначейства еще со времен старого короля Генриха, но никогда не занимал высших постов до тех пор, пока король Ричард Львиное Сердце сначала не сделал его епископом Солсбери, а потом своим лейтенантом в Третьем крестовом походе. Усилия, предпринятые Хьюбертом для освобождения короля из тюремного заключения в Германии, принесли ему сперва сан архиепископа Кентерберийского, а впоследствии и Главного юстициария Англии.

Джон многое отдал бы за то, чтобы поговорить с ним о том, что произошло в Святой земле, после того как Хьюберт остался там во главе английской армии, а Джон и король отправились в свое злополучное путешествие домой. Он надеялся, что завтра у них найдется время вспомнить прошлое, после того как они встретятся с шерифом и уладят свои разногласия относительно юрисдикции уголовных дел. Джон в очередной раз обвел взглядом шумный зал и отметил про себя контраст между разодетой и пресытившейся конгрегацией и населением города, большая часть которого жила в условиях ужасающей бедности, как в Бретэйне или как Бородатая Люси на Экс-айленде.

Воспоминание о старой карге заставило его вернуться мыслями к нынешним проблемам – у него осталось неприятное ощущение, что Люси что-то скрывала, и Джон снова решил наведаться к ней через день или два. При этом он еще раз оглядел зал, чтобы убедиться, что на банкете не было ни Годфри Фитцосберна, ни его жены Мабель. Он предположил, что Годфри решил отсидеться после событий последних дней, а Мабель, вероятно, выполнила свою угрозу и оставила его.

Фитцосберн отсутствовал и во время службы в соборе, когда Хьюберт Уолтер отслужил торжественную мессу, а потом прочел молитву. Должно быть, серебряных дел мастеру нелегко было решиться пропустить такое событие, особенно если учесть, что он был заметным членом гильдейских собраний в городе. В общем-то, Джон ожидал увидеть его здесь, как свидетельство того, что он не обращает внимания на порочащие его слухи.

Вечер тянулся дальше, и Джон съел все, что хотел, и выпил больше, чем нужно. Никто не мог уйти до тех пор, пока епископ и его вельможный гость не встанут из-за стола, так что ему приходилось терпеть с одной стороны скрипучий голос Матильды, а с другой – чавканье и хлюпанье ненасытного каноника, который, после того как перестали подавать новые блюда, принялся в неимоверном количестве поглощать лучшее вино епископа.

Внезапно коронер заметил знакомую фигуру, стоящую в дверях, которые вели из зала во двор дворца. На мгновение ему показалось, что вино сыграло злую шутку с его зрением, но это, несомненно, их служанка Мэри стояла в дверях, обшаривая глазами зал. Взгляды их встретились, и она оживленно замахала руками, а потом поманила его за собой.

Джон, радуясь хоть какому-то предлогу отвлечься, – если только Мэри не пришла сообщить о том, что его дом горит, – отодвинул стул и начал протискиваться по узкому проходу между стеной и спинами обедающих. Оттолкнув слугу, балансировавшего с четырьмя большими кружками эля в руках, он добрался до дверей. Мэри, с наброшенным на голову и плечи одеялом, показала пальцем к выходу.

– Вам лучше немедленно вернуться на Мартин-лейн, – загадочно произнесла она. Джон про себя подивился тому, что она не сказала «вернуться домой», затем оглянулся и заметил, что востроглазая Матильда обнаружила его отсутствие. Она состроила ему недовольную мину и показала на сидящих за столом епископов, а потом жестом повелела ему вернуться на место. Он проигнорировал ее сигналы и последовал за своей служанкой на холодный воздух улицы.

– Что произошло? Еще одно изнасилование или выкидыш?

Мэри крепко ухватила его за руку.

– Нет, но я думаю, что Годфри Фитцосберна отравили.

Они быстро, шагали, почти бежали, по неосвещенным тропинкам территории собора, спотыкаясь о кучи мусора и свежей земли вокруг только что выкопанных могил. Гвин из Полруана и Габриэль, сержант-пристав, следовали за ними по пятам. Джон знал, что они тоже наслаждаются банкетом, но только сидя на кухне, и позвал их с собой на это новое происшествие.

Пока они совершали свой недолгий путь, Мэри объяснила, что произошло:

– Я несла поленья в зал, когда услышала шум на улице. Подумав, что это, наверное, опять драка, такая, как вчера вечером, я вышла наружу, чтобы посмотреть.

Они достигли ворот и вышли на улицу, освещаемую факелами на доме кузнеца.

– Это снова оказался мастер Годфри, только теперь он полз по земле к своим дверям, издавая какие-то странные квакающие звуки.

Проходя мимо дома Джона, они заметили небольшую группу людей, столпившихся у открытых дверей в мастерскую серебряных дел мастера.

– Я подошла к нему но он не мог говорить, только хватал меня за юбку, издавал эти странные звуки и держался за горло. Я добежала до конца улицы и кликнула мужчину, который проходил по Хай-стрит. Он пошел со мной, и вдвоем мы занесли мастера Годфри внутрь с холода. Потом я побежала за вами, потому что не знала, что мне делать дальше.

Джон протиснулся сквозь толпу и, сопровождаемый Гвином, Габриэлем и Мэри, вошел в мастерскую. Там горела всего одна сальная свеча, но хозяина легко было обнаружить по хриплым звукам. Годфри Фитцосберн лежал на полу, простертый во весь рост, руки и ноги его слегка подергивались. Глаза его были открыты, но у Джона сложилось впечатление, даже в неверном свете свечи, что они ничего не видели.

– В чем дело, Фитцосберн? Что случилось? – настойчиво спросил он, опускаясь рядом с ним на колени. Ответа не было, и коронер повторил свой вопрос, теперь уже громче. На этот раз жертва отреагировала на голос, повернув голову, но глаза Годфри так и не смогли сфокусироваться на Джоне. Серебряных дел мастер издал какой-то горловой звук, потом вновь откинулся на спину и остался лежать неподвижно, лишь пальцы его периодически подергивались.

– Дайте мне лампу, – приказал Джон, и Габриэль протянул руку за маленькой плошкой с плавающим фитилем. Джон поднес ее к лицу Годфри и увидел, что оно покрыто смертельной бледностью, а на лбу выступили крупные капли холодного пота.

– Что случилось с его шеей? – спросил сержант, показывая на ярко-красную полосу опухоли, которая пересекала его шею. Она образовалась по краям небольшой раны, нанесенной Хью Феррарсом, только теперь она явно воспалилась.

Джон вновь попытался заговорить с пострадавшим, но в ответ услышал какие-то неразборчивые звуки. Конечности Годфри снова начали подергиваться, а пальцы задрожали еще сильнее.

Джон поднял глаза на Мэри, взволнованно кутавшуюся в шаль.

– Он сказал тебе что-нибудь внятное? – спросил он.

– Я смогла разобрать только слово-другое, остальное заглушили стоны и бормотание. Он сказал: «Жжет, как сильно жжет» и «отравлен».

Черные брови Джона приподнялись от удивления.

– Ты уверена, что он сказал слово «отравлен»?

– Совершенно уверена. Произнося его, он показал дрожащей рукой себе на горло.

Джон знал свою служанку как уравновешенную и достойную доверия женщину, посему безоговорочно принял ее слова к сведению.

– У него воспалилась рана на шее. Может быть, этот яд он и имел в виду. Но мы не можем оставить его здесь. – Он поднялся на ноги. – Монахи монастыря Святого Николаса придут в ужас, если я снова за такой короткий промежуток времени передам им очередного пациента или бездыханное тело.

У Габриэля родилось дельное предложение.

– Я знаю настоятеля монастыря Святого Джона, это гораздо ближе. Почему бы не перенести его туда? Там есть три брата, умеющие врачевать больных.

Сразу же за Восточными воротами приютился небольшой монастырский домик, который трудами четырех холостяков, давших обет безбрачия, получил известность как больница Святого Джона.

– Давайте отнесем его туда побыстрее, пока он еще жив, – поторопил Гвин. Он оглядел комнату и с помощью Габриэля снял с кованых петель внутреннюю дверь и положил ее рядом с серебряных дел мастером, который продолжал извиваться в судорогах. Они привлекли к делу двух зевак, подняли Фитцосберна на импровизированные носилки и быстрым шагом, свернув за угол на главную улицу, понесли в монастырь Святого Джона.

Де Вулф посоветовал оставшимся зрителям отправляться по своим делам и закрыл входную дверь.

– Ты правильно поступила, Мэри, умница моя, – сказал он. – А теперь мне лучше вернуться на этот чертов банкет, в противном случае все мои усилия помириться с Матильдой пойдут прахом.

Через несколько часов, впрочем, он вновь оказался в доме серебряных дел мастера вместе с Гвином. Торжества во дворце епископа закончились и, поскольку он отсутствовал не более четверти часа, Матильда не стала поднимать шум, особенно когда он порадовал ее сообщением об очередной драме, случившейся по соседству.

Проводив ее наверх в светелку и поручив заботам Люсиль, которая должна была помочь его супруге разоблачиться и улечься в постель, Джон позвал Гвина, который наслаждался элем в компании Мэри в ее хижине на заднем дворе.

– Пойдем посмотрим, что там произошло в соседнем доме. Может, мы сумеем установить, действительно ли он был отравлен или это просто осложнение после раны.

Когда они вошли в покинутое жилище Фитцосберна, у Гвина возник вопрос:

– Если это воспалилась рана на шее и если он умрет, то разве не делает это Хью Феррарса виновным в умышленном убийстве?

– Решать будет жюри, но такой исход вполне вероятен. Впрочем, не будем забегать вперед и посмотрим, что тут у нас есть.

Они огляделись в мастерской, где на первый взгляд не было ничего предосудительного. На верстаках, как обычно, лежали вперемешку инструменты и куски металла, а на столе, где выставлялись законченные изделия, не было вообще ничего, поскольку все ценные поделки на ночь убиралась в безопасное место.

– Наверху свет, – заметил корнуоллец, просовывая голову в зияющий дверной проем в задней части мастерской. Они прошли сквозь едкие клубы дыма, исходящего от горна, который, похоже, вообще никогда не гас, держа в поднятой руке по сальной свече. Не найдя ничего примечательного в нижнем помещении, они поднялись по широкой лестнице и Джон вошел в жилую комнату наверху, но и там тоже никого не было.

– У него что, нет слуг? – поинтересовался Гвин.

– Служанку ушла вместе с Мабель, когда та оставила его, во всяком случае, так говорят, а моя супруга всегда в курсе последних известий, – отозвался коронер. – Был еще помощник на кухне, но один Бог знает, куда он подевался. Пьянствует в какой-нибудь таверне, наверно.

Они осмотрелись в комнате, подняв повыше свои импровизированные светильники, поскольку в помещении тускло горела всего одна свеча, скорее даже огарок, в серебряном подсвечнике. За перегородкой скрывалась другая комната с большой кроватью. В главном помещении Джон обнаружил недоеденный ужин на деревянном подносе с серебряной окантовкой, рядом с которым стоял серебряный же кубок.

– Это что такое? Стул перевернут, и на полу валяется испачканный нож.

Гвин взял в руки поднос и внимательно осмотрел его.

– Половина жареной курицы, одна ножка съедена. На гарнир, морковь с овощами, кое-что просыпалось на стол, – сообщил он. Джон между тем завладел искусно сделанным кубком, который уместнее смотрелся бы в церкви, нежели здесь, на обеденном столе. Он был до половины полон красным вином, часть которого пролилась на стол возле основания кубка. Коронер понюхал содержимое, но не уловил ничего необычного. Смочив кончик пальца в жидкости темно-розового цвета, он осторожно поднес его к кончику языка, но и тут ничего странного не было – вкус обычного вина.

Минуту-другую коронер размышлял, осматривая комнату.

– Наверное, нам лучше забрать с собой это вино и еду, может, потом их удастся исследовать получше, – решил он.

– Интересно, вино наливали не отсюда? – спросил Гвин, показывая на маленький кувшин из серого камня с деревянной пробкой, стоявший на полке поблизости.

Джон взял кувшин и вынул затычку, нюхая содержимое. Он потряс его и определял, что тот наполовину полон.

– Мы заберем и его, и это тоже. – Он взял в руки небольшую круглую деревянную коробочку, которая стояла рядом с кувшином. На крышке виднелись какие-то каббалистические символы, а внутри находился коричневый волокнистый порошок, издававший слабый травяной аромат.

Гвин посмотрел на собранные ими образцы.

– Ну, и что мы будем с ними делать?

– Я подержу все это у себя до утра, а потом отнесу к аптекарю, посмотрим, что он скажет.

В голубых глазах Гвина появилось понимание.

– Не к ученику аптекаря? – с нажимом спросил он.

Джон вздохнул.

– Я вполне представляю себе ход мыслей своего шурина. Если это отравление, тогда основным подозреваемым можно считать Эдгара из Топшема, учитывая его угрозы и нападение на Фитцосберна.

Гвин недовольно хрюкнул.

– В кои-то веки трудно винить шерифа, если тот придет к такому выводу. Эдгар действительно вне конкуренции.

Джон зашагал обратно к лестнице, забрав с собой кувшинчик и медицинскую коробочку, а Гвин нес в руках поднос и кубок.

– Нам лучше поспешить в больницу Святого Джона, чтобы узнать, с чем мы имеем дело – с состоявшимся убийством или только с попыткой такового.

Монастырь, находящийся сразу же за массивными Восточными воротами, представлял собой всего лишь анфиладу комнат, пристроенных к маленькой часовне. Жилое помещение для четверых монахов, крошечная трапезная и кухня соседствовали с несколькими кельями и большой комнатой, которая выполняла роль больницы. В ней всегда было полно пациентов, в основном городской бедноты, но брат Саульф, сакс, старший монах монастыря, перевел одного из пациентов из кельи в общую палату, чтобы разместить на его месте Фитцосберна.

Коронер нашел серебряных дел мастера лежащим на соломенном матрасе смертельно бледным, с восковым лицом, обильно покрытым потом. Когда Джон вошел в келью вместе с Саульфом, больного внезапно стошнило и изо рта и носа у него хлынула струя прозрачной жидкости. Саульф наклонился, чтобы вытереть губы и ноздри пациента, и слегка повернул его голову набок, на тот случай, если рвота возобновится. После чего, к неописуемому удивлению Джона, поднял с пола кувшин и, запрокинув Фитцосберну голову, влил изрядное количество жидкости ему в рот.

Послышался кашель, во все стороны полетели брызги, но монах рукой закрыл рот пациенту, так что тому пришлось сделать глотательное движение, хотя было видно, что он едва не задохнулся при этом. Мгновение спустя его опять вырвало и изо рта гильдейского мастера снова хлынула жидкость, образовав большую лужу на полу.

– Если это яд, то единственная надежда – промыть желудок обильным раствором соленой воды, – объяснил в оправдание своего героического лечения монах – мужчина средних лет.

– Так вы думаете, что его отравили? – требовательно спросил коронер.

Вытерев пациенту рот, Саульф поднял голову.

– Трудно сказать. Может, он съел что-нибудь плохое, а может, ему дали какую-то отраву. Симптомы отравления многими ядами одинаковы: потеря сознания, боль в горле, рвота и понос.

– Он будет жить?

– Все в руках Божьих. Пока еще рано говорить об этом. Утром он может почувствовать себя прекрасно – а может и умереть.

Гвин прислонился к дверному косяку за спиной Джона.

– Он говорил что-либо членораздельное, например, что с ним произошло?

– Он все время стонал, и только один раз прошептал что-то вроде «жжет, жжет».

Де Вулф стоял, глядя на пострадавшего, у которого по-прежнему мелкой дрожью тряслись руки и ноги.

– А как насчет этой раны на шее? Два дня назад его поранили острием меча, но тогда это показалось мне пустячной царапиной.

Саульф коснулся распухшей красной полосы пальцем, отчего на ней выступили несколько капель желтого гноя.

– Это может быть причиной того, что он так хрипит, а сознание он мог потерять от нагноения в крови. Но жара у него нет, лоб на ощупь холодный и влажный. И я не могу понять, почему он так дрожит и дергается.

Они задержались еще ненадолго, но было уже очевидно, что умрет Годфри или выживет, он никак не сможет посвятить их в подробности того, что случилось с ним на Мартин-лейн.

Джон поблагодарил монаха и пообещал вернуться на следующее утро, вручив серебряных дел мастера попечению братьев и воле Господа.

Глава тринадцатая, в которой коронер Джон встречается с Главным юстициарием

Встреча с Хьюбертом Уолтером была назначена на десять часов утра во вторник, но Джон де Вулф рыскал по городу уже задолго до этого часа. В серых, зимних рассветных сумерках он сначала отправился в госпиталь монастыря Святого Джона, чтобы узнать пережил ли Фитцосберн ночь или же ему придется иметь дело с новым убийством. Прибыв в монастырь, он застал брата Саульфа в келье, и тот выглядел так, словно провел там всю ночь.

– Ему намного лучше, коронер, его выворачивало наизнанку, он оставил свои кишки в корзине, и все благодаря чистке солевым раствором.

Джон взглянул за спину монаха и увидел смертельно бледного Годфри, лежащего без движения на боку.

– Он выглядит как мертвец, – с сомнением произнес он.

– Нет, он просто спит – и нормальным, крепким сном, а не лежит в коме и не дергается, как вчера.

– Он ничего не говорил?

Сакс отрицательно покачал головой.

– Только невнятное бормотание, которое мы слышали, как только его привезли сюда. Пусть он поспит, а потом посмотрим, придет ли он в чувство.

Он решительно закрыл за собой дверь, так что им с Джоном пришлось выйти наружу.

– Как вы думаете, он действительно был отравлен? – спросил Джон.

– Похоже на то. Кроме этого, у него, вероятно, случился удар, хотя раньше мне не приходилось видеть ничего подобного.

В общем, коронеру пришлось удовлетвориться этим, но, похоже, Фитцосберн останется жить и грешить дальше. Джон покинул монастырь и зашагал домой, где прошлым вечером договорился о встрече со своими помощниками. Матильда все еще спала в своей светелке, чему он был только рад.

Через несколько минут небольшая процессия покинула Мартин-лейн. Коронер шагал впереди, за ним по пятам следовал Гвин, державший в руках деревянный поднос с остатками жареной дичи, которой ужинал Фитцосберн, и маленькой коробочкой с травами, прикрытыми сверху белым полотенцем. Замыкал шествие Томас де Пейн, который осторожно нес кубок, все еще до половины заполненный вином, и каменный кувшинчик.

Троица свернула на главную улицу и зашагала вниз, к Карфуа, не обращая внимания на любопытные взгляды продавцов в палатках и покупателей, которые жались к стенам домов, чтобы дать им дорогу. Ожидая, пока проедет запряженная волами телега, Джон оглянулся, и на лице у него появилась одна из редких улыбок, когда он увидел двух своих товарищей: огромного корнуолльца, который торжественно нес в руках накрытый белым полотенцем поднос, и лишенного сана священника, благоговейно прижимающего к груди серебряный кубок с вином. Они выглядели как послушники, несущие тело Христово по главной улице Эксетера.

Впрочем, им не пришлось далеко идти, поскольку лавка аптекаря находилась на противоположной стороне Фор-стрит. Едва Джон приблизился, как двери ее распахнулись, и наружу вывалились три сцепившиеся фигуры.

Два стражника из Рогмонта хотели выволочь ученика аптекаря из лавки, а тот во всю силу легких вопил, чтобы они оставили его в покое. Позади него из дверного проема выглядывал Николас из Бристоля, нервно заламывая руки. Когда солдаты увидели коронера Его Величества короля, то замерли на месте, но Эдгара не выпустили.

– По приказу шерифа, сэр Джон, – извиняющимся тоном произнес один из них.

Заметив коронера пленник взмолился:

– Спасите меня, сэр Джон, эти люди похищают меня! Скажите им, что это ошибка, что они забирают не того, кто им нужен.

Старший из солдат покачал увенчанной шлемом головой.

– Мы арестовываем тебя, а не похищаем. И это никакая не ошибка. Шериф сказал: Эдгар из Топшема, а это ты, сынок.

Эдгар снова начал было протестовать, но сейчас Джон ничего не мог для него сделать.

– Подчинись, Эдгар, сопротивление бесполезно. Я посмотрю, что можно предпринять, чтобы разобраться в этом вопросе. И я пошлю словечко твоему отцу, чтобы он мог навестить тебя и шерифа.

Ученику аптекаря пришлось удовлетвориться этим, Джон кивнул стражам, и они повели Эдгара вверх по холму к замку.

Джон, за которым следовали двое его подручных, оттеснил Николаса внутрь аптеки и захлопнул дверь Лекаря все еще трясло от волнения, ведь его только что лишили помощника.

– Это недоразумение! Что он такого сотворил, чтобы заслужить столь бесцеремонное обращение?

Джон выказал терпение.

– Вам прекрасно известно, что он неоднократно угрожал Годфри Фитцосберну и даже напал на него в субботу.

Аптекарь нервно закивал головой, и от волнения слюна потекла у него из уголка рта почти непрерывной струйкой.

– В субботу он вернулся сюда весь в синяках – тот негодяй зверски избил его, едва не убил!

– Ну, Фитцосберн тоже ведь мог погибнуть прошлой ночью. Он был отравлен, и сейчас его жизнь находится в опасности.

«Небольшое преувеличение не повредит, если нужно добиться добровольного сотрудничества», – подумал Джон.

– Естественно, Эдгар является основным подозреваемым – трудно винить шерифа за то, что тот хочет допросить его.

У Николаса отвисла челюсть, на мгновение скрыв безволие его перекошенного рта.

– Отравлен? Какое это имеет отношение к Эдгару?

Со вздохом Джон принялся рассказывать о постигшем серебряных дел мастера несчастье.

– Эдгар пообещал убить его, а он почти квалифицированный аптекарь, которому многое известно о ядах.

Лекарь переводил взгляд с одного лица на другое, словно бы стараясь найти опору в мире, который внезапно сошел с ума.

– Но ведь любой мог подсыпать яду в его пищу. Да любой бабке или деревенскому крестьянину известны растения и грибы, обладающие ядовитыми свойствами.

Джон ничего не ответил, а просто знаком показал Гвину и Томасу, чтобы они положили свою ношу на прилавок.

– Я хочу, чтобы вы исследовали вот это и попытались установить, содержат ли они какие-либо вредоносные вещества, а если да, то какие, – заявил он.

Аптекарь уставился на выставленные перед ним предметы так, словно не верил своим глазам.

– Но ведь большинство ядов обнаружить просто невозможно, – запротестовал он. – Практически не существует способа, который выявил бы их наличие. О таких вещах мы знаем крайне мало.

Он выпрямился во все свои шестьдесят два дюйма.

– И не только я. Ни один аптекарь в Англии не владеет лучшими методами.

На коронера это не произвело впечатления.

– Просто постарайтесь сделать все, что в ваших силах, Николас. Послушайте, ведь это может оказаться совсем нетрудно. Что вы скажете об этом? – Он взял в руки маленькую деревянную коробочку и передал ее аптекарю, который с безразличием уставился на нее.

– Здесь все просто. В ней находится смесь лекарственных трав, применяемых для борьбы с воспалением, – объявил он.

Гвин состроил ему свирепую гримасу, отчего его рыжие брови сдвинулись к столь же рыжим усам.

– Откуда вы знаете, вы ведь даже не открывали ее?

Несмотря на свои душевные страдания, лекарь не смог отказать себе в удовольствии высокомерно усмехнуться.

– Потому что так указано на крышке – видите? – Он показал на какой-то непонятный символ. – И мне следовало бы знать, что находится внутри, еще и потому, что я только вчера вручил эту коробочку Фитцосберну.

Воцарилась тишина.

– Вы вчера дали эту коробочку ему? – медленно переспросил Джон.

– Да, конечно. Он пришел ко мне вчера после обеда, ближе к вечеру, жалуясь на боли в горле и лихорадку. Я осмотрел его и обнаружил, что свежий порез на шее загноился. Я промыл ранку и смазал ее мазью, а потом дал ему эти травы с наказом принимать три раза в день, чтобы предотвратить сепсис.

– Вы сами дали ему лекарство?

Николас кивнул.

– Разумеется. Я взял его отсюда. – Он обернулся и вытащил выдвижной деревянный ящик из двойного ряда углублений, шедших вдоль стены за прилавком. Когда он показал им содержимое ящичка, они увидели, что он полон того же самого коричневого порошка, что и маленькая коробочка.

– Был ли Эдгар в магазине в тот момент, когда приходил Фитцосберн? – строго спросил Джон.

Аптекарю явно стало не по себе.

– Был, но он повернулся спиной к серебряных дел мастеру и забился в угол аптеки, делая вид, что занят чем-то.

– Получается, он не имел никакого касательства к назначению лечения?

– Ни малейшего! По вполне понятным причинам он старался держаться подальше.

Джон переварил эту информацию.

– Вы не оставляли их здесь вдвоем на какое-то время?

Аптекарь размышлял несколько мгновений.

– Только когда мне пришлось выйти в кладовку за аптекой, чтобы взять несколько таких вот коробочек, потому что здесь, в лавке, не осталось ни одной.

– Долго вы отсутствовали?

– Всего несколько минут – и еще мне пришлось принести таз с горячей водой, который грелся на плите в хижине на заднем дворе, чтобы промыть Фитцосберну рану.

Еще несколько вопросов не принесли ничего существенного, и Джону пришлось довольствоваться тем, что он уже узнал. Вновь подчеркнув необходимость исследовать еду и вино, они отправились в Рогмонт.

Прежде чем войти на территорию замка, коронер отдал своему помощнику последнее распоряжение:

– Я хочу еще раз допросить Бородатую Люси. Я чувствую, что ей известно что-то еще, помимо того, в чем она призналась нам на прошлой неделе.

Гвин шумно откашлялся и сплюнул на тротуар.

– Может, мне немножко убедить ее? – с надеждой поинтересовался он, почесывай брюхо.

– Только голосом, понял? Я не хочу, чтобы ты разорвал ее пополам или сделал что-нибудь в этом роде. Возьми с собой Томаса, на случай, если ты перепугаешь ее до смерти. Тогда он хотя бы сможет отпустить ей грехи и успокоить душу. Но сначала получи от нее сведения!

Он зашагал прочь через внутренний двор замка, и мантия развевалась у него за плечами, подобно крыльям огромного ворона.

* * *

Когда Джон появился в покоях Ричарда де Ревелля, совещание длилось уже некоторое время, впрочем, эта часть его не касалась, поскольку обсуждались административные вопросы управления графством и сбор налогов и податей. Когда он проскользнул на свободную скамью, они все еще дискутировали по поводу Станнери Таунз, полуавтономных общин, разбросанных по окраинам Дартмура, где шахтеры оловянных рудников обладали древними правами, включая собственные суды, и вместе с шахтерами Корнуолла даже неким подобием парламента.

Все это не имело никакого отношения к коронеру, поскольку его юрисдикция носила универсальный характер. Он воспользовался представившейся возможностью и принялся изучать большую группу людей, собравшихся на встречу с Хьюбертом Уолтером, который сидел во главе составленных в квадрат столов, с шерифом по правую руку. Слева расположился Джон де Алекон, поскольку епископ доверил проведение подобных светских мероприятий своим заместителям. Оставшиеся человек тридцать были, в основном, бароны и судейские из западных графств, а также бродячие артисты, странствующие вместе с Главным юстициарием.

На худощавом загорелом лице Хьюберта отражался неподдельный интерес, с которым он следил за беседой. Его власть объяснялась, главным образом, тем, что он держал под постоянным контролем любой мало-мальски важный вопрос, обладал здесь исчерпывающими знаниями и мог разрешить любую административную неувязку, нередко возникавшую в результате весьма сложного управления Англией и Нормандией. Сегодня на Хьюберте не было вычурных церковных или военных нарядов, он оделся в простую светло-коричневую накидку поверх льняной туники кремового цвета. Голова его оставалась непокрытой, в отличие от множества других участников совещания, сидевших в кричащих нарядах и в ярких разноцветных головных уборах.

Постепенно беседа перешла к вопросу, который в течение вот уже почти трех месяцев служил источником трений между Джоном и его шурином. Главный юстициарий был прекрасно осведомлен об этом, потому что оба, и коронер, и шериф жаловались на взаимные нарушения своей юрисдикции, когда Хьюберт навещал Эксетер в октябре, а шериф снова поднял этот вопрос, представляя свой последний отчет о сборе налогов в Вестминстер.

Хьюберт Уолтер взял в руки свиток плотной писчей бумаги, на которой один из его клерков написал некоторые заметки – нечто вроде меморандума.

– Похоже, проблема заключается в следующем, – подвел он черту с той ясностью, которая позволила ему подняться на высшую ступеньку иерархической лестницы в этой стране. – Шерифу с давних пор было вверено поддержание мира в этом графстве именем короля, что в старые времена – еще до того, как из Нормандии пришел Вильям, – включало суд и наказание виновных. Все согласны с этим?

Со всех сторон закивали, а по губам Ричарда де Ревелля скользнула усмешка – он наверняка решил, что его дело уже выиграно.

– Но наш покойный король Генрих разочаровался в честности многих шерифов – вспомните инквизицию шерифов на шестнадцатом году era правления, когда все они были уволены за взятки.

На этот раз настал черед Джона улыбнуться, тогда как шериф недовольно нахмурился. Хьюберт продолжал свой монолог:

– Затем, после выездной сессии суда присяжных Кларендона и Нортхэмптона, он постановил, что один раз в несколько месяцев королевские судьи обязаны приезжать в каждое графство и рассматривать вместо суда шерифа те дела, которые являются преступлением против короны, а не заниматься мелкими местными правонарушениями. – Он предупреждающе поднял руку. – Я знаю, что вы можете возразить, будто эти выездные сессии проводятся нерегулярно, что они не соблюдают графика, особенно в последнее время. Но судей мало, а расстояния велики.

Он сделал паузу, чтобы отпить вина, разбавленного водой, из стакана, который стоял перед ним.

– Во всяком случае, так гласит закон, хотя я знаю, что по всей Англии шерифы по-прежнему ведут судопроизводство по уголовным делам против короны, чего они не должны делать.

В этот момент подал голос один из баронов Восточной Англии, член Королевского суда:

– Это все седая старина, архиепископ. Какое она имеет отношение к новым коронерам?

Хьюберту не понравилось, что его прервали, но он постарался сохранить терпение и самообладание.

– Всем вам хорошо известно, что в стране существуют две сферы отправления королевского правосудия. В старые времена любой, которому нужна была справедливость короля, вынужден был гоняться за ним по Англии и Франции. Старый Генрих упростил эту процедуру, отправив судей к народу. Судьи, которые, как можно надеяться, раз в несколько месяцев прибывают на выездные сессии в каждом графстве, занимаются серьезными преступлениями, тогда как Королевский суд, сессии которого проводятся намного более нерегулярно, исследует все финансовые и административные проблемы. И именно на них направлены усилия коронеров, которые должны решать любой вопрос, способный привести к пополнению королевской казны.

Воцарилась тишина, поскольку многие не поняли, что он имеет в виду.

Заговорил Ричард де Ревелль, осторожно подбирая слова, так как ему не хотелось, чтобы его обвинили в незнании закона, поддерживать который он был обязан во всем Девоне.

– И как это разграничивает наши обязанности в расследовании преступления?

Юстициарий подался вперед облокотившись на стол.

– Все, что касается денег, это прерогатива коронера: наложение денежного штрафа, дележ найденного клада и в особенности наложение штрафа за совершение убийства, виновник которого не был найден. Вот почему выездная сессия Королевского суда, состоявшаяся в сентябре в Кенте, возобновила этот старый саксонский институт – Custos placitonun coronae – Хранители записей о преступлениях против короны.

Ричард де Ревелль начал терять терпение.

– Но как же нам разрешить это разногласие между собой, архиепископ?

Хьюберт в очередной раз поднял руку, призывая к терпению.

– Когда совершается явное убийство – назовем его уголовным убийством – и личность преступника не вызывает сомнений, потому что его могли видеть в момент совершения преступления, либо же его поймали на горячем, то в этом случае мертвое тело передается коронеру, а преступник – шерифу. Он должен арестовать его, бросить в темницу и ожидать очередной выездной сессии Королевского суда, которая проведет заседание суда присяжных либо же подвергнет преступника испытанию огнем или водой. В том случае, если обвиняемого признают виновным, злодея можно или повесить, или отрубить ему голову, либо же подвергнуть испытанию поединком.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, а заодно и убедиться, что все слушают его внимательно.

– Но в том случае, если обнаружено мертвое тело, а подозреваемый в убийстве отсутствует, именно коронер должен провести свое дознание, а город или деревня обязаны предъявить доказательства того, что убитый является англичанином, а не норманном. Если же они не в состоянии сделать этого, тогда коронер должен записать все обстоятельства дела для выездной сессии Королевского суда, так чтобы во время своего очередного посещения он смог решить, подлежит ли город или деревня наложению штрафа за совершенное убийство, и определить размер штрафа в марках.

Джон и Ричард настороженно глядели друг на друга через стол, обоих объединяло скептическое отношение к столь гладкому объяснению.

Коронер, как старый товарищ Хьюберта, первым набрался храбрости заговорить:

– В теории все выглядит очень хорошо, юстициарий. Это даже могло сработать во времена старого короля Генриха, но с тех пор, как мы знаем, выездные сессий Королевского суда и суда присяжных стали настолько редкими и нерегулярными, что система просто не может функционировать так, как вы предлагаете.

Де Ревелля настолько приободрило это выступление, что он рискнул поделиться собственными сомнениями:

– Как же нам так долго содержать подозреваемых? Графство и города должны будут предоставить им кров и пищу – получается, что мы потратим на строительство тюрем больше, чем принесут нам налоги!

Юстициарий сердито забарабанил пальцами по столу. Ему не нравилась критика его администрации, тем не менее, он был знаком с дилеммой, с которой столкнулись законники.

– Судей слишком мало, а преступлений, уголовных и гражданских, слишком много, Ричард – раздраженно бросил он. – Я понимаю твои трудности, но мы должны жить с ними, особенно в нынешние времена финансовых тягот.

Это был завуалированный намек на расточительство его нынешнего сюзерена, который требовал все больше денег на содержание своей армии во Франции.

Джон постарался проявить рассудительность и способность идти на компромисс, в то же время уточняя обязанности, которые были на него возложены.

– В случае обнаружения смерти, вызванной неестественными причинами, я должен представить дело судьям, когда бы они ни приехали. Я понимаю точку зрения шерифа в той части, которая касается явных уголовных преступлений: здесь уместно быстрое разрешение дела – но только не путем упрощенного судопроизводства. Преступления против короны, убийство, изнасилование, поджог и тому подобное – все это очень серьезные дела, чтобы полагаться на случайные решения суда графства или города. У него и без того достаточно более мелких проблем, чтобы взваливать на себя еще и дела об убийстве. Ведь это, конечно же, следует оставить королевским судьям?

Полемика продолжалась еще некоторое время без видимой пользы, но в конце концов был выработан некий условный компромисс, подразумевавший деление дел на серьезные преступления, когда виновника ловили на месте совершения противозаконного действия, и такие, когда предъявить человека, обвиняемого в умышленном убийстве, не представлялось возможным.

Совещание наконец закончилось. У присутствующих осталось общее чувство неудовлетворенности, они понимали, что все, вероятно, останется по-прежнему и что шериф с коронером будут и дальше вставлять друг другу палки в колеса. Джон задержался, чтобы принять участие в незамысловатой трапезе со многими из тех, кто присутствовал на совещании, и у него наконец появилась возможность поговорить с Хьюбертом Уолтером. Они принялись вспоминать время, проведенное в Святой земле, а юстициарий пожелал узнать все подробности пленения короля Ричарда под Веной. Хьюберт слушал с интересом, а шериф обиженно дулся на заднем плане, завидуя дружеским отношениям Джона с человеком, который сейчас правил Англией. В разговор вмешались остальные, и вскоре все занялись серьезным делом – едой и вином.

По окончании трапезы архиепископа торжественно препроводили во дворец епископа, и у Джона появилась возможность поговорить с Ричардом.

– Нам так и не удалось уладить наши разногласия, шурин, – сказал он.

На тонком лице Ричарда отразилось раздражение.

– Нам просто нужно попытаться работать рука об руку, а не друг против друга. Если бы только эти чертовы судьи начали поворачиваться поживее, нам стало бы легче.

Джон отнесся к этому философски.

– Мы должны придерживаться закона и не разбирать преступления против короны, какие бы неудобства это нам ни доставляло. Так что продолжай вешать своих угонщиков овец, городские суды пусть вешают своих фальшивомонетчиков, а таинственные убийства оставь мне и судьям. – Внезапно он сменил тему: – А как быть с Годфри Фитцосберном? Он будет жить, так, во всяком случае, сказали мне братья из монастыря Святого Джона, но ты уже арестовал Эдгара из Топшема. Это не обрадует его отца. Тебе придется иметь с ним дело еще до того, как наступит вечер.

Шериф в гневе хватил по ближайшему столу кулаком.

– Что еще я мог сделать? Парень неоднократно угрожал Фитцосберну, он напал на него, а теперь, похоже, еще и отравил! Его следует допросить, даже если это расстроит одного из наших самых видных торговцев.

– А как насчет Хью Феррарса, его отца, Реджинальда де Курси и Генри Риффорда? – с нажимом спросил Джон. – Они тоже угрожали Фитцосберну. Ты собираешься арестовать и пытать их всех?

Де Ревелль с сожалением посмотрел на коронера.

– Ты можешь себе вообразить, чтобы я бросил лорда Феррарса в темницу?

Джон согласно кивнул.

– Я понимаю ход твоих мыслей, Ричард. Начинай с самого слабого и поднимайся выше. Я удивляюсь, как это ты не обвинил в отравлении Фитцосберна двух его подмастерьев.

Его сарказм пропал зря и остался без внимания, поскольку на мгновение Ричард всерьез принялся прикидывать, как бы ему притянуть к ответственности этих двух подозреваемых, которые никому не угрожали. Потом он сдался и вернулся к Эдгару.

– Его допросят сразу же после того, как юстициарий завтра покинет нас, я буду слишком занят до того момента. Если он откажется признаться, тогда его подвергнут пытке тяжелым грузом, пока он не расскажет нам что-нибудь.

– Как Алан Фитхэй в прошлом месяце, которого ты едва не убил?

В ответ Ричард лишь молча повернулся и зашагал прочь, краснолицый и разгневанный, предоставив Джону возможность вернуться в свои покои в сторожке у ворот.

Глава четырнадцатая, в которой коронер Джон расспрашивает аптекаря

После обеда в тот же день, во вторник, Джон отправился в «Буш», чтобы передохнуть часок. Его рыжеволосая любовница занималась многочисленными гостями, устроившимися наверху – это были второстепенные члены кортежа юстициария, которых разместили по всему городу. Они все уезжали утром, и Неста спешила собрать с них плату за ночлег, еду и питье.

Пока она суетилась наверху с двумя служанками и Эдвином, стариком-подручным, Джон расслабился у огня, попивая из кувшина с элем и болтая с двумя пожилыми джентльменами, которые когда-то участвовали в ирландских кампаниях. Он хорошо знал их, хотя им не довелось в одно время пересечь Ирландское море. Один из его собеседников принимал участие в первой экспедиции, отправившейся из Пемброка в 1169 году, а второй был в войске Стронгбоу, графа Клэр, в последующих кампаниях. У обоих имелся неистощимый запас солдатских баек, так что тепло большой комнаты и лучший эль Несты вселили в коронера редкое чувство умиротворения и покоя, чего он никогда не испытывал дома.

Снег снаружи прекратился, но небо оставалось темным и облачным. Порывами налетал холодный ветер с дождем, отчего внутри «Буша» казалось еще уютнее. Сегодня ему вряд ли представится возможность уложить Несту в кровать, но коронер отнесся к этому философски, поскольку попозже ему предстояло вернуться домой, чтобы сопровождать Матильду на заключительный банкет в честь Хьюберта Уолтера в Рогмонте – событие, которое обещало настолько улучшить ее настроение, что его с натяжкой можно было бы назвать благожелательным. Он боялся, что после этого резкая смена обстановки – погружение в обычную рутину и повседневность домашней жизни – вновь ввергнет ее в обычное сварливое, дурное расположение духа.

В конце концов Неста улучила свободную минутку, чтобы присесть рядом с ним на скамейку, и двое солдат тактично удалились на поиски Эдвина, чтобы вновь наполнить свои кружки. Она прижалась к нему мягким бедром и положила голову ему на плечо:

– Слава Богу, что архиепископ Кентерберийский наезжает в Эксетер не слишком часто, – сказала она. – Хотя деньги никогда не помешают, работы становится слишком много, особенно без мужчины в доме. – Она озорно взглянула на него. – Неужели нет никакой надежды, что когда-нибудь ты променяешь должность королевского коронера на место хозяина постоялого двора, Джон?

Он обнял ее за плечи и притянул к себе.

– Не искушайте меня, леди. Судя по тому, что число этих смертей и нападений растет, как снежный ком, мне, может, придется рассмотреть твое предложение всерьез. Чтобы не потерять тебя, я, конечно, уйду из дома, но вот что касается должности хозяина гостиницы, то я запросто могу пропить всю прибыль.

Они флиртовали и шутили еще несколько минут, пока сверху не донесся крик, заставивший Несту вскочить на ноги. Одна из служанок жаловалась, что какой-то постоялец напился мертвецки пьяным и заблевал их матрац.

– Мне лучше подняться наверх самой и привести идиота в чувство! – раздраженно бросила она и помчалась наверх, чтобы уладить назревавшую проблему.

Почти одновременно дверь в помещении распахнулась и внутрь ввались Гвин и Томас, замерзшие и мокрые от мерзкой погоды. Маленький экс-священник, одетый в поношенную коричневую ризу, сразу же направился к Эдвину, чтобы заказать что-нибудь поесть, а Гвин подошел к коронеру и уселся на место, нагретое Нестой.

– Вы нашли Бородатую Люси? – требовательно спросил коронер.

Корнуоллец протянул руки к огню и принялся ожесточенно растирать их.

– Нашли, и она сообщила нам еще кое-что, помимо того, что поведала в прошлый раз.

– Надеюсь, вы не причинили ей вреда? – спросил Джон, знавший, что временами Гвин проявлял излишнее рвение.

– Нет, я даже пальцем до нее не дотронулся. Мне не очень-то хотелось подцепить от нее вшей.

– Но он пригрозил спихнуть ее лачугу в траншею, если она не заговорит, – сказал Томас, появляясь с двумя тарелками, на которых лежали внушительные порции свиных ножек с хлебом. Позади него ковылял Эдвин с квартой эля для Гвина и небольшим кувшином сидра для Томаса, который утверждал, что эль по вкусу напоминает ослиную мочу.

Томас уселся на край скамьи, а Гвин принялся рассказывать:

– Старая ведьма сначала стояла на своем: дескать, она отправила Адель де Курси во второй раз не солоно хлебавши, когда пилюли, которые она ей дала, не помогли. – Он оторвал кусок мяса со свиной ноги и дальше говорил с набитым ртом: – Пришлось прибегнуть к маленькому убеждению. Я спросил ее, как ей понравится провести неделю или две в тюрьме у Южных ворот, прежде чем ее будут судить как ведьму и, вероятно, сожгут на костре. Впрочем, это ее не слишком обеспокоило. – Он запил свинину огромным глотком эля. – Тогда я стукнул кулаком в переднюю стену ее жалкого жилища. То-то крысы перепугались, должно быть. А когда я предположил, что одного хорошего толчка окажется достаточно, чтобы ее убогая лачуга отправилась в плавание вниз по Эксу, она решила заговорить.

Джон уже привык к манере Гвина постепенно подводить слушателей к кульминации своего рассказа и потому подавил искушение поторопить его.

– В общем, в конце концов весьма неохотно, отпуская неблагозвучные словечки в мой адрес, она призналась, что направила мисс де Курси к кое-кому, кто мог помочь ей избавиться от нежелательного плода в ее животе более радикальными методами.

– И кто это был? – спросил Джон, чувствуя, что разгадка близка.

– Наш славный лекарь, Николас. Похоже, что еще несколько лет назад у него в Бристоле сложилась репутация человека, способного оказать помощь женщинам, попавшим в интересное положение, но одна чуть не умерла, и тамошняя гильдия аптекарей запретила ему заниматься его ремеслом.

Джон напряженно размышлял. Получается, что Николас вполне мог стать причиной смерти Адель де Курси, хотя доказать это, не имея его признания, будет почти невозможно. Если он ввел скользкие кусочки вяза в шейку матки несчастной женщины, то, несомненно, если верить сестре Мадж, это привело к роковому кровотечению.

– Допивайте и доедайте. Нам придется еще разок заглянуть в лавку к аптекарю, – приказал коронер своим подчиненным.

Пока они торопливо расправлялись с выпивкой и закуской, Джон подошел к нижним ступеням лестницы, которая вела на второй этаж, и окликнул Несту. Она спустилась, и он рассказал ей обо всем, что удалось узнать Гвину.

– Ты когда-нибудь слышала о том, что Николас из Бристоля занимается абортами? – спросил он у нее.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, но подозреваю, что любой лекарь может при случае помочь женщине, за деньги или из жалости. Так что я не удивлена.

Он поцеловал ее, а потом принялся поторапливать своих помощников. Они споро шагали по узким улицам, в беспорядке застроенным деревянными и каменными, домами, а потом пересекли дорогу, ведущую к Западным воротам и подошли к лавке аптекаря.

В аптеке мужчина с огромным гнойным нарывом на лице, закрывавшим весь глаз, и с неимоверно раздувшейся щекой, покупал баночку целебной мази.

– Пусть пройдет еще день, и я вскрою вам нарыв, – распорядился аптекарь, когда мужчина, постанывая от боли, едва ли не вслепую медленно направился к двери. После того как она захлопнулась за ним, Николас извлек поднос, на котором стояли деревянная тарелка с едой, фляга с вином и серебряный кубок из дома Фитцосберна, и поставил его на прилавок. Затем он скрылся в кладовке в задней части дома и возвратился с двумя небольшими деревянными клетками, в одной из которых находилась коричневая крыса, а в другой – кошка, и тоже поставил их на прилавок.

Джон, который пришел сюда только ради того, чтобы обвинить аптекаря в непредумышленном убийстве, на мгновение опешил.

– Что это такое? – воскликнул он.

Николас тряпочкой вытер слюну в уголке своего перекошенного рта.

– Мой анализ на яд, как вы и просили, коронер. Я не обнаружил никаких следов. Взгляните сюда. – Он просунул палец между ошкуренными ивовыми прутьями клетки, в которой находилась кошка. Костлявая полосатая кошечка с испугом уставилась на него. – Я дал ей большой кусок птицы, а потом влил больше рюмки вина. – Он легонько толкнул меньшую клетку, где сидела крыса, безмятежно разглаживая лапками свои усы. – То же самое и здесь, вот только влить вино в ее маленькое горло оказалось неизмеримо труднее.

Гвин посмотрел на двух животных.

– Вы хотите сказать, что с ними ничего не случилось?

– Ничего, и похоже, им даже понравилось угощение.

Сообразительный Томас решил подвергнуть сомнению результаты опытов.

– Как давно они съели пищу, и откуда нам знать, что эти твари так же подвержены действию ядов, как и люди?

Аптекарь поставил клетки на пол позади прилавка.

– Я дал им еду и вино примерно через час после вашего визита сегодня утром, так что это произошло как минимум шесть часов назад. То есть времени, чтобы яд подействовал на столь маленьких животных, прошло более чем достаточно. Что же касается действия на людей, то существует только один способ проверить это. – Он схватил кубок с подноса и, прежде чем они смогли остановить его, осушил вино, которое до половины наполняло серебряный кубок. – Вот так! Если я потеряю сознание и умру, тогда вы будете знать, что я ошибался. – Троица на мгновение замерла. Затем Томас перекрестился и принялся внимательно наблюдать за Николасом, словно стараясь заметить первые признаки того, что тот вот-вот впадет в кому и начнет дергаться.

– Итак, что же случилось с Годфри Фитцосберном? – голосом, напоминающим скрип заржавленных петель, поинтересовался коронер.

Николас пожал плечами.

– Или он получил яд откуда-то еще, может быть с другой испортившейся пищей, или постигшее его несчастье свершилось по воле Господа нашего – апоплексический удар либо еще какая-нибудь естественная болезнь. Такое бывает.

Именно это говорил и брат Саульф, вспомнилось Джону, хотя в тот момент он счел это невероятным.

– Фитцосберн вскоре нам сам обо всем расскажет, похоже, он приходит в себя, – хмуро произнес он. – А теперь, Николас из Бристоля, у меня к вам есть еще одно серьезное дело.

* * *

– Разумеется, он наотрез все отрицал, как и следовало ожидать.

Джон посвящал Матильду в события дня, пока они готовились к банкету в замке Эксетер. Его супруга в очередной раз полдня провела в обществе похожей на хорька Люсиль и теперь была обряжена в новое платье из желтого шелка, в круглом вырезе которого виднелась белая батистовая сорочка. Огромные рукава, узкие под мышками и расходящиеся колоколами у кистей, были снабжены плетеными косичками, свисавшими почти до земли. Нынешним вечером Матильду украшала простая льняная мантилья, обрамлявшая снизу ее лицо. Сверху же на голове у нее красовалась густая вуаль, укрепленная на лбу барбетом – льняной лентой, которую ввела в моду старая королева, Элеонора Аквитанская.

– Ты арестовал его? – поинтересовалась она, разрываясь между желанием узнать подробности последнего городского скандала и необходимостью привести себя в порядок для великого события в Рогмонте.

– Утром я поговорю об этом с твоим братом. Он намеревается любой ценой выбить признание из Эдгара, но, может статься, что это учитель ученика нуждается в небольшом убеждении.

– Есть ли другие доказательства, помимо утверждения той старой карги о том, что он мог попытаться избавить Адель от ребенка?

Джон неохотно напяливал на себя тунику из красной камвольной ткани, которая два года назад была ему впору, но сейчас подозрительно жала в талии.

– После того как я высказал ему свое обвинение, я приказал Гвину из Полруана и своему секретарю обыскать лавку. Это была дьявольски трудная задача, если учесть, что в любой аптеке масса всяких бутылочек, баночек, шкафчиков, пробирок и вообще штучек непонятного назначения.

– Они нашли что-нибудь?

– В одном из маленьких выдвижных ящичков лежала связка сухих палочек из коры вяза. Таких же самых, какие, по словам сестры Мадж, применяются для открытия шейки матки.

– А что сказал на это аптекарь?

– Он отнесся к нашей находке вполне равнодушно. Заявил, что в каждой аптеке имеются такие штуки, дескать, они используются для лечения тяжелых запоров. Он говорит, что их засовывают в анус, чтобы открыть проход закупоренной кишки.

На лице Матильды отразилось легкое отвращение.

– Никогда не слыхала о таком. Тебе лучше проверить у какого-нибудь другого лекаря, не обманывает ли он тебя.

Джон уже подумал об этом, но все равно смиренно поблагодарил ее за хороший совет. Она была в прекрасном настроении, располагая и приглашением на банкет, и массой новостей, о которых можно будет вволю посплетничать со своими длинноязыкими товарками у церкви Святого Олафа.

* * *

Празднество в Шайр-холле в Рогмонте шло по плану, и шериф Ричард с облегчением отметил, что его длительные приготовления позволили пройти столь торжественному событию без сучка и задоринки. Еды было много и отличного качества, вина в изобилии, а общая атмосфера была вполне сердечной и дружеской. После того как блюда унесли, появились музыканты и актеры, и веселье продолжалось заполночь.

Гости переходили со скамьи на скамью и от одного стола к другому, так что Джону снова выпала возможность перемолвиться словом с Хьюбертом Уолтером, хотя и на короткое время. Шериф оказался занят разговором с епископом Маршаллом, поэтому Хьюберт мог говорить с де Вулфом откровенно.

– Эта твоя проблема с де Ревеллем вовсе не является уникальной. Многие коронеры и шерифы находятся на ножах друг с другом по тем же самым причинам, – признался он. – Все, что я могу тебе предложить, это соблюдать чрезвычайную осторожность и предоставить ему достаточно дел, чтобы он мог потешить сваю гордыню.

Джон кивнул, наклоняясь к юстициарию, который сидел во главе стола.

– Я приложу все силы, но это может оказаться непросто, поскольку шериф всегда выбирает самый легкий путь раскрыть преступление. Как раз сейчас у нас в Эксетере сложилось именно такое положение. – Джон вкратце описал изнасилование, смерть от аборта и попытку отравления, которые де Ревелль пытался разрешить упрощенным делопроизводством и добиваясь признания под пыткой. – Эти дела следует доверить королевским судьям, но одному Богу известно, когда они в следующий раз посетят Девон, – закончил он.

Юстициарий пообещал сделать все, что в его силах, чтобы ускорить приезд суда присяжных, но Джон подозревал, что сам он с крайним пессимизмом относился к возможному убыстрению процедуры.

Ночь все тянулась и тянулась, и Джон был рад тому, что никто не пришел и не поволок его расследовать очередное смертоубийство. С наступлением рассвета гости потянулись на выход, пребывая в разной степени алкогольного опьянения, и Матильда взяла Джона под руку, чтобы он сопроводил ее на Мартин-лейн. В кои-то веки она была довольна собой и своей судьбой.

Ее супруг, также осчастливленный ее хорошим настроением, предвкушал хлопотливый день, гадая, какие новые неприятности он принесет.

* * *

Первая неприятность возникла спустя час после рассвета, когда коронер поднялся в покои шерифа, чтобы обсудить последнее развитие событий в деле Фитцосберна. По дороге он заглянул в монастырь Святого Джона и обнаружил, что серебряных дел мастер уже почти полностью оправился, хотя и был по-прежнему очень слаб, испытывал перебои в сердце и ощущал странные покалывания в руках и ногах. Он уже мог говорить, вот только сказать ему, в общем-то, было нечего. Годфри смог вспомнить только то, как сел ужинать, а пищу ему, как обычно, приготовил повар на заднем дворе. Ему было трудно глотать, поскольку воспалившаяся рана на шее причиняла сильную боль, но ему удалось съесть пару кусочков жареной птицы. Через несколько минут он почувствовал оцепенение и покалывание во рту и горле, которое быстро сменилось жжением в животе. Затем у него начались перебои в сердце, онемели пальцы, он сильно вспотел и потерял сознание. Больше Фитцосберн не помнил ничего вплоть до того момента, когда очнулся в монастыре.

В это мгновение брат Саульф прекратил дальнейшие расспросы, но сказал, что к вечеру или на следующее утро Фитцосберн может почувствовать себя настолько хорошо, что его можно будет перенести на носилках в его собственную постель.

И вот теперь Джон вернулся во внутренние помещения замка, пытаясь поймать Ричарда в эти последние суматошные часы перед отбытием процессии Хьюберта Уолтера, который намеревался вернуться в Лондон через Саутгемптон и Винчестер. Перед дверьми в комнаты шерифа выстроилась плотная шеренга клерков и солдат, и даже коронер не смог пробиться внутрь.

Ожидая в главном зале замка, пока рассеется толпа, он заметил, что к нему пробирается высокая фигура, расталкивающая всех, кто оказывался у нее на пути. Это был Джозеф из Топшема, за которым следовал Эрик Пико, и оба были чрезвычайно взволнованы.

– Во имя Христа, что здесь происходит, де Вулф? – заревел обычно тихий и спокойный судовладелец. – Прошлым вечером вы прислали мне известие о моем сыне, и я прибыл, как только открылись городские ворота. Это правда, что этот полоумный шериф арестовал его по подозрению в убийстве?

Джон рассказал, что произошло, и объяснил, что сейчас он находится здесь именно для того, чтобы поговорить с шерифом об этом деле. Фитцосберн быстро поправлялся, и вообще не было никаких реальных доказательств того, что его отравили, если верить аптекарю, хотя симптомы и обстоятельства указывали на это.

Седобородый купец схватил Джона за руку.

– Я должен увидеть Эдгара! Его мать вне себя от беспокойства. Вы же коронер, вы можете отвести меня к нему. Я полагаю, он находится прямо под нами, в этой адской дыре, которую они называют тюрьмой.

Джон почувствовал, что Джозеф не в том настроении, чтобы ему противоречили, кроме того, оставаясь одним из самых могущественных торговцев в округе, он мог рассчитывать на проявление внимания. Бросив последний взгляд на столпотворение у дверей, он поманил Джозефа и Эрика Пико за собой и вышел наружу, а потом спустился по деревянной лестнице на землю. В нескольких ярдах поодаль виднелись каменные ступени, ведущие в подвал замка, который частично находился ниже уровня земли.

– Что случилось с этим чертовым Фитцосберном? – на ходу полюбопытствовал Эрик Пико. – Нам известно только половина истории.

Джон рассказал им все, что знал, опустив только обвинение в адрес самого аптекаря относительно Адель де Курси.

– Как бы я хотел, чтобы оно убило негодяя, будь то пища, яд или апоплексический удар, – прошипел торговец вином со злобой, поразившей коронера.

Джон остановился под арочным входом в полуподвальное помещение и взглянул на Пико.

– Где находилась Мабель Фитцосберн, когда ее супруг заболел? – сурово спросил он.

Темноволосый купец непринужденно рассмеялся.

– Только не рядом со своим мужем, если вы это имеете в виду. Хотя у нее и имеется веская причина прикончить эту свинью за те страдания, которые он ей причинил, но она была далеко.

– Я слышал, что она отправилась в дом своей сестры в городе?

– Только на одну ночь и один день. После этого я отвез Мабель в свой дом в Уонфорде, это достаточно далеко от города, где она будет недосягаема для Фитцосберна. Ее служанка и моя сестра остались с ней, так что она находится под надежным присмотром, – с намеком добавил он.

Джон, которому не было дела до моральной стороны поступка Мабель, бросившей мужа ради того, чтобы остаться с Пико, повернулся и вошел в сумрачный полуподвал. Основное помещение было пустым, влажный земляной пол блестел в свете смоляных факелов, укрепленных в железных кольцах на стенах. Дальняя часть была отгорожена стеной. Вход в тюрьму замка охраняла низкая арка с забранной металлическими прутьями дверью. Джон широкими шагами подошел к барьеру и потряс решетку, чтобы привлечь внимание тюремщика.

– Ты где, Стиганд, жирный урод?

Послышались звяканье ключей и невнятное бормотание, после чего грязный, невообразимо тучный мужчина, одетый в поношенную рабочую одежду, шаркающими шагами приблизился к решетке с другой стороны, вглядываясь сквозь нее в посетителей.

– Кто там? – требовательно спросил он.

– Это коронер – или ты настолько пьян, что уже ничего не видишь? – резко ответил ему Джон. Стиганд, сакс, ранее работавший забойщиком скота на бойне, не принадлежал к числу его друзей. – Впусти нас, я хочу поговорить с Эдгаром из Топшема.

Что-то ворча себе под нос, тюремщик отпер решетчатые ворота и распахнул их, на что ржавые петли отозвались протестующим скрипом. Задыхаясь и с трудом перемещая свое громоздкое и неповоротливое тело, он отступил назад в темный проход за воротами.

– Он здесь, слева, – пробурчал тюремщик, махнув связкой ключей в сторону.

По обе стороны прохода тянулись шесть или семь узких дверей, которые вели в крошечные камеры. В дальнем конце располагалась камера побольше, куда загнали человек двенадцать заключенных. Джон узнал старосту и двух мужчин из Торра, которые уставились на него с нескрываемой злобой.

Он махнул рукой в сторону камеры по левую сторону от них.

– Открой ее, черт тебя побери! – скомандовал он, и тюремщик медленно отпер и распахнул дверь. Внутри на каменной плите, заменявшей кровать, отрешенно сидел Эдгар, а над головой у него зияла узкая щель, сквозь которую на грязную и вонючую солому на полу падал тоненький лучик света. Единственным предметом мебели было кожаное ведро.

Ученик аптекаря вскочил на ноги и бросился на шею своему отцу, потом судорожно стиснул руку Эрика Пико, к которому относился, как к родному дядюшке. Последовали бессвязные восклицания и обмен словами. Эдгар громко заявил о своей невиновности, а двое других проклинали и Ричарда де Ревелля, и Фитцосберна.

Когда волнение несколько поутихло, коронеру удалось вставить несколько слов.

– Имеешь ли ты какое-либо отношение к отравлению Фитцосберна, если оно послужило причиной того, что он потерял сознание? – сурово спросил он.

Эдгар, грязный и взъерошенный после стольких часов, проведенных в тюрьме, горячо отрицал свою вину.

– Конечно нет, сэр Джон! Я хотел бы, чтобы он умер, признаю, но я предпочел бы убить его в открытом бою, а не отравить ядом, – это противоречит моей клятве аптекаря!

Последовали еще уверения в том же духе, и на Джона не могла не произвести впечатления искренность долговязого ученика аптекаря. Но тут, к большому удивлению коронера, в проходе послышался лязг ножен, и в камеру в сопровождении сержанта Габриэля вошел шериф.

– Я услышал, что вы здесь, и пришел удостовериться, что здесь не происходит ничего противозаконного, – высокомерно заявил Ричард.

Его слова не подействовали на Джозефа из Топшема, который вплотную подступил к де Ревеллю и ткнул его в грудь.

– Что это за ерунда, Ричард? Ты не имеешь никакого права обвинять моего сына, не говоря уже о том, чтобы волочь его в тюрьму, как обычного уголовника. Где у тебя доказательства?

Шериф чуточку сник, поскольку судовладелец из Топшема был влиятельным человеком в торговой среде. Но решил все-таки не сдаваться.

– Несколько дней назад он напал на Фитцосберна и угрожал убить его. Будучи неопытным юнцом, он не мог сделать этого открыто, и потому прибегнул к своему искусству лекаря, чтобы избавиться от него тайно.

Джозеф упер свою седую бороду чуть ли не в самое лицо Ричарда.

– Чушь! Это чистой воды домыслы, чтобы облегчить себе задачу. Скажи ему, Джон, что обнаружил аптекарь.

Не без некоторого удовлетворения де Вулф сообщил, что Николас испытал еду и вино на животных, даже сам допил остатки вина, причем безо всяких неприятных последствий.

– И он, и брат Саульф из больницы монастыря Святого Джона говорят, что это мог быть апоплексический удар, вызванный естественными причинами, – заключил он.

Ричард покраснел, начал было задираться и возмущаться, но Джон кивком головы пригласил его выйти из камеры, взял за плечо и отвел на другой конец сырого и промозглого прохода.

– Есть еще кое-что, дорогой шурин, о чем им пока лучше не знать. У меня есть причины полагать, что Николас из Бристоля и есть человек, сделавший роковой аборт, от которого умерла Адель де Курси. Если он совершил одно преступление, то его легче заподозрить и в другом. – Сам коронер в это не верил, но не видел причины, по которой нельзя было бы воспользоваться этим предположением, чтобы хотя бы на время отвести угрозу от Эдгара.

Шериф уставился на Джона, который буквально слышал, как вертятся шестеренки в голове его шурина, сопоставлявшего полученные сведения с тем, что произошло с Феррарсами и де Курси.

– Это необходимо тщательно расследовать, – промямлил в конце концов он.

Они вернулись в камеру, и Джозеф незамедлительно перешел в атаку.

– Если ты не освободишь моего сына и не отменишь свою угрозу пытками вырвать у него признание, я обращусь к самому королю, где бы он ни находился. Я воспользуюсь одним из своих собственных кораблей, чтобы отправиться во Францию и вручить петицию ему лично – и я откажусь платить тебе все налоги, а мои корабли больше не будут экспортировать шерсть из Девона, даже если это разорит меня. Зато тебе точно придет конец, когда наступит время отчитаться перед лордом-канцлером в Вестминстере о том, почему упали доходы графства! И я лично обращусь с просьбой об аудиенции к Главному юстициарию, чтобы рассказать, почему я так поступил.

Ричард понял, что купец говорит совершенно искренне. Не только взимание налогов окажется под угрозой, если прекратится перевозка грузов через Ла-Манш, но и Ричард потеряет свои деньги, поскольку, подобно де Вулфу и многим другим, он имел значительный собственный интерес в экспортной торговле шерстью, которая служила основой местной экономики. Так что ему оставалось только попытаться сохранить лицо.

– Это заявление аптекаря, вкупе с другими сведениями, которые я только что получил, позволяют мне в данный момент проявить определенную снисходительность. Вы можете забрать своего сына, но он не должен покидать Эксетер до окончательного разрешения этого дела.

Он повернулся на каблуках и зашагал прочь, неестественно расправив плечи, его острая бородка торчала, как нос корабля. Габриэль последовал за ним, незаметно подмигнув Джону.

* * *

Когда арьергард кортежа юстициария скрылся за поворотом Магдален-стрит, которая вела из города на восток, жители Эксетера, кажется, издали общий вздох облегчения, и жизнь начала возвращаться в привычную колею. Шериф и констебль, взяв с собой добрую половину гарнизона, отправились сопровождать кавалькаду высокого гостя до самого Хонитона, но к полуночи собирались вернуться обратно.

Тем временем перед коронером встала необычная задача, которую ему предстояло решить после полудня, причем в первый раз. Остатки груза с корабля «Морская Мэри» были доставлены повозками из Торра и переданы на хранение на склад в гавани у Морских ворот.

В качестве коронера он являлся также и уполномоченным по последствиям кораблекрушения, в его обязанности входил осмотр остатков судна (что он уже проделал в Торбее), даже если эти остатки представляли собой всего лишь несколько досок. Потом он обязан был потребовать передачи всего спасенного имущества в пользу короны, оценить его и созвать жюри, чтобы определить, куда должны будут поступить доходы – хотя для себя Джон уже решил, что вернет груз его очевидным владельцам.

– А что там с убийством моряков? – поинтересовался Гвин, пока они шагали из «Буша» к гавани, а за ними с трудом поспевал на своих коротеньких ножках Томас.

– К данному вопросу оно не имеет отношения, – ответил Джон. – Это было чистой воды убийство и, поскольку виновные известны, полагаю, что должен предоставить это дело шерифу, ведь они уже находятся в его тюрьме. Все, что мне остается сделать, это зарегистрировать их повешение и конфисковать имущество, так как они являются уголовными преступниками.

Он по-прежнему испытывал некоторое внутреннее неудобство, поскольку, согласно закону, правонарушители из Торра должны были содержаться в тюрьме до тех пор, пока в Эксетере не состоится выездная сессия суда присяжных. И только потому, что он вроде бы пообещал Хьюберту Уолтеру польстить самолюбию шерифа, Джон намеревался передать преступников в руки де Ревелля. Он утешал себя тем, что какая бы судебная процедура ни была к ним применена, их все равно наверняка повесят.

Они достигли гавани и отправились инспектировать груз. Бочонки с вином и ящики с сушеными фруктами, общим числом около сорока, были сложены в сарае под соломенной крышей, поблизости от причала ниже по течению от Экс-айленда. Как портовый город Эксетер намного уступал Топшему в объеме грузооборота: он был расположен выше по реке, где глубина была настолько незначительной, что даже во время самого высокого прилива в гавань могли заходить только небольшие суда. Поэтому большая часть товаров теперь поступала из Топшема, где их перегружали с океанских судов на речные баржи.

Гвину удалось убедить несколько десятков местных жителей выступить в качестве присяжных, хотя строго говоря, их следовало набрать в Торре и в его окрестностях, то есть там, где произошло кораблекрушение. Другие заинтересованные стороны были представлены Джозефом из Топшема и Эриком Пико, которые оставались единственными получателями груза, находившегося на борту злополучного корабля.

Процедура завершилась быстро и без осложнений. Гвин загнал озадаченных и смущенных присяжных в сарай. Они встали рядом с вышеозначенными товарами, которые были сложены с одной стороны просторного помещения, тогда как оставшуюся его часть занимали тюки шерсти, камвольной ткани и мешки с зерном, ожидающие отправки из Экса. Чуть в стороне от простолюдинов стояли Джозеф и Эрик со счетными палочками в руках. Ни тот, ни другой не умели читать или писать, но зато оба привыкли вести точный учет своих товаров с помощью палочек с насечками, точно так же как управляющий поместьем подсчитывал на палочках все произведенные в его поместье товары. Для дальнейшей проверки здесь присутствовали старый Леонард, клерк из Топшема, у которого имелась письменная опись товаров, подлежащих доставке из Нормандии. Не теряя времени даром, де Вулф сразу перешел к делу.

– Все остатки кораблекрушения на море в водах Англии принадлежат королю Ричарду, – заявил он громким голосом. – Остов судна, в том случае, если он представляет какую-либо ценность, и, разумеется, все спасенные приспособления и товары должны быть описаны и оценены. Потом коронер и его жюри принимают решение, как с ними следует поступить. По закону ценности должны быть переданы в королевскую казну, лорду-канцлеру казначейства.

Он суровым взглядом обвел ничего не выражающие лица присяжных, большинство из которых проживало в близлежащем Бретэйне и на улочках вокруг церкви Всех Святых. Растерянные и смущенные, они ждали, чтобы им сказали, что делать дальше.

– Судно было полностью уничтожено штормом, так что говорить о нем больше не стоит. Однако основную часть груза вынесло на берег, и вот она лежит перед вами. – Джон махнул рукой в сторону штабеля бочек, и присяжные послушно повернули головы, чтобы обозреть их. – Все, что нам остается сделать, это доказать происхождение судна, и, хотя весь экипаж погиб, это можно легко сделать. – Он вежливо пригласил Джозефа выйти вперед. Гвин приволок из угла расщепленную доску с борта судна и продемонстрировал собравшимся грубо вырезанные на ней буквы.

– Джозеф из Топшема, вы узнаете эту обшивную доску?

Тот кивнул, и его седая борода качнулась вместе с ним.

– Признаю. Она с моего собственного судна «Морская Мэри», которое шло из Барфлера в Нормандии в Топшем.

– А это действительно часть того груза, который оно перевозило? – спросил Джон, снова сделав указующий жест пальцем.

– Действительно. Часть его – это мои собственные товары, импортируемые в Англию. Остальное принадлежит находящемуся здесь Эрику Пико.

– Что представлял собой груз целиком?

Оба купца вновь взялись за свои счетные палочки.

– У меня было сорок шесть бочек и шестнадцать ящиков сушеных фруктов, которые я заказал у своих поставщиков из Котентена. Похоже, что уцелела только треть из всего, – сказал Джозеф.

Коронер обернулся к Пико и жестом приказал ему говорить.

– Как и Джозеф, я регулярно импортирую вино через Ла-Манш. Нынешняя поставка составляла… – он снова посмотрел на свои палочки, – шестьдесят бочек, из которых здесь находятся только двадцать две.

Джон потер подбородок.

– Получается, что даже если вам будут возвращены эти товары, вы потеряли более половины своих вложений?

Оба торговца мрачно кивнули в знак согласия.

– Боюсь, нынешней зимой цены на вино и фрукты возрастут, – сказал Джозеф. – Нам нужно как-то возместить потери.

– А что будет, если уцелевшие товары попадут в королевскую казну?

Пико многозначительно закатил глаза.

– Может, это меня и не разорит, но потеря прибыли даже с учетом двадцати двух оставшихся бочонков еще долго не позволит мне снова приобрести полный груз.

Джозеф согласился со своим другом, и Джон повернулся к присяжным.

– Пожалуй, этот вопрос надлежит разрешить наиболее естественным и справедливым путем. Эти двое честных купцов ожидали прибытия своего груза в гавань, когда по воле Божьей ураган бросил их судно вместе с грузом на скалы. Больше половины груза погибло, остальную часть вынесло на берег. По моему мнению, к которому я настоятельно рекомендую вам прислушаться, эти бочонки и ящики всегда были собственностью Джозефа и Эрика. Даже то, что они были украдены деревенскими жителями Торра, не меняет дела – это можно считать незаконным и временным отклонением. – Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. – Все обстояло бы совершенно иначе, если бы на берегу были найдены неизвестные товары с неизвестного судна. Тогда корона вполне законно могла бы предъявить свои права на них. Но нам известен корабль, мы знаем поименно каждого погибшего моряка, и товары были совершенно очевидно опознаны. Как же они могли стать еще чьей-либо собственностью, если никогда не выходили из владения Джозефа и Эрика? – Он обвел пристальным взглядом строй робких и глуповатых присяжных. – Что ты можешь сказать? – требовательно обратился он к огромному мужчине, стоявшему в конце передней шеренги.

Неожиданно назначенный старшина неловко переступил с ноги на ногу и бросил быстрый взгляд на своих соседей и через плечо – на тех, кто стоял сзади. Не дожидаясь ответа, он проговорил:

– Мы согласны, коронер.

Чтобы не дать разгореться дискуссии и не допустить сомнений относительно сказанного, Гвин сбил присяжных в кучу и выпроводил их восвояси, подобно овчарке, пасущей стадо овец. Джозеф с Эриком подошли поблагодарить Джона за его сноровку и ловкость и тоже ушли со склада, предварительно договорившись со сторожем, что заберут товар попозже. Вместе с Джоном и Гвином они дошли до городских ворот, позади за ними трусил секретарь коронера.

Разговор перешел на другие темы.

– Эдгар сказал мне, что он обсуждал ужасные события последней недели с Кристиной, – начал Джозеф. – Морально она уже почти оправилась, слава Богу, ведь она такая жизнерадостная молодая женщина. В разговоре с ней Эдгар предположил, что, может быть, ей все-таки удастся узнать насильника по голосу или по каким-то характерным признакам поведения, если она столкнется с ним лицом к лицу.

Джон позволил себе усомниться в этом.

– Она упорно отрицает, что заметила хоть что-то, что может помочь опознать преступника.

Судовладелец вздохнул.

– Я знаю, и, вероятно, так оно и есть. Но Эдгар отчаянно старается добиться какого-нибудь успеха в этом деле – и ради нее самой, и чтобы отвести от себя подозрения в том, что он пытался убить Фитцосберна.

– Ну, и что же он предлагает? – спросил Джон, когда они зашагали по круто поднимающейся в гору Рэк-лейн к Саутгейт-стрит.

– Чтобы Кристина встретилась с Годфри Фитцосберном: Эдгар надеется, что эта встреча пробудит у нее какие-нибудь воспоминания.

– Он может не согласиться на это, – возразил Эрик.

– Согласится, будь он проклят! – взорвался Джозеф. – Его надо заставить дать согласие. Как страж законности и служащий суда, вы ведь обладаете такими правами, де Вулф?

Джон некоторое время размышлял.

– Даже не знаю, обладаю я ими или нет, – откровенно признался он. – Но, с другой стороны, и Фитцосберн этого не знает, так что я могу обманом заставить его согласиться на такую встречу.

– А как насчет согласия шерифа? – спросил Эрик.

– Пошел он к черту. Он изо всех сил старается выгородить этого человека, потому что тот занимает видное место в гильдии и в городской иерархии, – ответил Джон. – Не думаю, что его согласие или отказ что-либо изменят.

Они расстались, чтобы отправиться по домам, предварительно договорившись о том, что Джон заглянет к Риффордам, чтобы заручиться согласием Генри на визит Кристины на Мартин-лейн, когда Фитцосберн вернется в свой дом из больницы монастыря Святого Джона.

* * *

День уже был на исходе, темнело, и на небе собирались тяжелые дождевые облака. Джон явился домой и закрепил свой семейный мир с женой, которая все еще находилась в состоянии эйфории, охватившей ее после нескольких последних дней бурной общественной жизни. Они поужинали и уселись перед огнем, и он посвятил ее в подробности прошедшего дня. Напоследок он коснулся Кристины Риффорд, и это в значительной мере охладило пыл Матильды.

– Я думаю, что вы дурно обошлись с бедным мастером Годфри, – заметила она, защищая мужчину, который время от времени хотя бы делал вид, что она ему нравится.

– Со своей женой он обошелся еще более дурно, – осмелился возразить Джон. – Она навсегда оставила его после того, как он избил ее, если верить торговцу вином Пико. Я сам видел, как он отвесил ей такой удар, каким можно свалить с ног быка.

Матильда прищелкнула языком.

– Его изрядно разозлили. Этот глупец, ученик аптекаря, осмелился оскорбить Годфри на пороге его же собственного дома, и сын Феррарсов, пусть он и знатного рода, не имел никакого нрава набрасываться на него. А потом его отравили, и нет никакого сомнения, что это сделал тот идиот из Топшема, – словом, это уже чересчур.

Джон попытался успокоить ее:

– Ну, быть может, если Кристина скажет, что он не напоминает напавшего на нее негодяя, то все подозрения с Фитцосберна будут сняты.

Кажется, такой ход пришелся по душе его супруге.

– Тогда приведи ее ко мне. Ты же не можешь сам отвести бедную девочку к нему домой. Договорись о времени с мастером Годфри, доставь сюда молодую женщину, и я пригляжу за ней, когда ты устроишь им свидание.

После такого дружеского заверения Джон поудобнее устроился в кресле и, лениво почесывая Брута за ухом, задремал перед камином, не обращая внимания на ветер, который гремел ставнями и холодом обвевал его ноги.

Глава пятнадцатая, в которой коронеру Джону доводится услышать признание

Как и ожидал коронер, Годфри Фитцосберн пришел в неописуемую ярость, услышав предложение о встрече с Кристиной Риффорд, но после нескольких убедительных аргументов сменил гнев на милость и неохотно согласился.

Джон вышел из собственного дома после обильного завтрака, которыми частенько потчевала его Мэри, и направился к двери своего соседа. Серебряных дел мастера в лавке не было, там возились только двое подмастерьев, которые сразу же притихли, завидев его, и только исподтишка воровато поглядывали на стража законности. Старик, который вел хозяйство в доме после того, как Мабель ушла отсюда вместе со служанкой, отвел коронера наверх, в жилые комнаты Фитцосберна, где он и обнаружил гильдейского мастера. Тот все еще безвольно сидел на краю кровати, одетый в ночную сорочку-тунику.

Он выглядел бледным и больным, жалкой тенью того прежнего живого, общительного, известного всему городу видного мужчины, у которого всегда были в запасе улыбка и доброе словцо для женщин. Джон заметил, что руки у него дрожали крупной дрожью.

Коронер начал с расспросов о самочувствии Годфри после того, как тот покинул больницу монастыря Святого Джона, что вызвало взрыв негодования у Фитцосберна.

– Я болен, де Вулф, чертовски болен! Отравлен этим проклятым сумасшедшим сыном Джозефа. Когда я поправлюсь, то подам на него иск за попытку убийства.

– Но аптекарь утверждает, что в еде и вине не было яда.

– Чушь! Разумеется, меня отравили! Стоило мне только попробовать их, как во рту у меня разгорелся огонь, перехватило горло, скрутило живот, а сердце забилось так, словно собиралось выскочить из груди.

Джон пожал плечами.

– Следов яда не обнаружено. Николас из Бристоля продемонстрировал мне кошку и крысу, которые отведали вашей еды и вина. Они нисколько не пострадали.

Фитцосберн сидел на кровати, обхватив голову руками.

– Он давал им тот порошок из трав? Яд был или в нем, или в вине.

– А почему не в пище? Птица могла испортиться до того, как ее приготовили.

– Да она и близко не лежала рядом с лавкой аптекаря, где этот чокнутый мальчишка мог отравить ее.

Джон навострил уши.

– Вы хотите сказать, что вино было оттуда?

– Ну, разумеется, откуда же еще! Николас дал мне порошок для раны на шее и велел запивать каждую дозу этим особым вином, в котором якобы содержались какие-то лечебные примеси, усиливающие действие травы.

Джон задумался над тем, почему Николас ни словом не обмолвился о вине – хотя если в нем не было токсинов, особой роли это не играло.

Годфри поднял голову и взглянул на него.

– Вы пришли сюда только для того, чтобы справиться о моем здоровье?

После того как коронер высказал предложение устроить очную ставку между ним и Кристиной, последовал ожидаемый взрыв негодования. Ему понадобилось много времени, чтобы убедить Фитцосберна в том, что единственный способ рассеять подозрения – это доказать, что девушка не признает в нем насильника. Если Годфри действительно невиновен, как он неоднократно утверждал, то подобное свидание только в его интересах.

В конце концов Годфри неохотно согласился, поставив условие, чтобы при очной ставке не присутствовали другие члены семьи Риффордов, а также не было никого из семейства Джозефа из Топшема. Они договорились, что девушка придет в двенадцать часов, и Джон ушел, бросив подозрительный взгляд на Альфреда и Гарта, трудившихся в душной и задымленной мастерской, где вовсю горела плавильная печь.

Следующий свой визит он нанес в дом Риффорда, где объяснил Генри и Кристине условия своей договоренности с Фитцосберном. Старая тетка Бернис отведет девушку к Матильде, а там Джон с супругой проводят ее в соседний дом. У Риффордов торчал Эдгар, и они с Генри весьма неохотно смирились с тем, что их исключили из депутации, которая отправится на Мартин-лейн, но Джон настоял на этом, заверив их, что Фитцосберн не станет сотрудничать в их присутствии.

Затем коронер направился в свою комнату в замке Рогмонт и выслушал Гвина и Томаса, которые рассказали ему о новых делах, требовавших его внимания. Остаток утра прошел за осмотром тела мальчишки, свалившегося в мельничный лоток на реке, – его тело выловили из воды неподалеку от ткацкой фабрики.

Вернувшись домой, Джон, к своему неудовольствию, обнаружил там своего шурина в компании Матильды и Кристины. Каким-то образом шериф пронюхал об очной ставке и явился выразить протест, по-прежнему выступая в роли ангела-хранителя гильдейского мастера.

– По какому праву ты полагаешь, что можешь так поступать? – накинулся он на Джона, стоя в его зале в своей модной зеленой накидке, наброшенной на одно плечо, и выставляя напоказ поддетую под нее желтую тунику.

– Потому что мне предписано регистрировать все уголовные дела, Ричард, а изнасилование, вне всякого сомнения, является достаточно серьезным преступлением, чтобы его рассматривал Верховный королевский суду а не суд графства. Посему я имею полное право проводить собственное расследование, результаты которого представлю королевским судьям, когда они прибудут сюда.

Поскольку подобное предписание было дано самим Хьюбертом Уолтером всего лишь накануне, Ричард вряд ли мог ему воспрепятствовать, но на лице его отразилось неудовольствие, которое он не преминул высказать коронеру.

– Ну, что же, будем продолжать этот фарс. Фитцосберн угрожает подать в суд на всех, кто настроен против него, за нападение, попытку убийства и Бог знает за что еще!

Матильда и Кристина сидели возле огня, напряженно прислушиваясь к перебранке.

– Если это причинит Эдгару и моему отцу такие неприятности, то, может быть, мне не стоит соглашаться на очную ставку, – робко заметила девушка,

Джон протестующе выставил ладонь.

– Это часть моего дознания. От очной ставки не будет никакого вреда. – Он обернулся к шерифу, стремясь хотя бы отчасти направить его пыл в другое русло. – Вчера мой помощник установил, что Адель де Курси рекомендовали аптекаря Николаса как человека, который может помочь ей избавиться от ребенка. Разумеется, он это отрицает, но в его лавке мы нашли палочки вяза, которые, по его утверждению, предназначаются для других целей.

У шерифа загорелись глаза – подобные вести действительно отвлекли его. Это давало ему возможность вернуть расположение семейства де Курси и особенно клана Феррарсов, которые обвиняли его в бездеятельности и неумении найти виновных в смерти Адели.

– Не обнаружили ли вы каких-либо ниточек, указывающих на личность отца ребенка? – тут же пожелал узнать он.

– Нет, ничего. И у нас нет никаких доказательств того, что Николас действительно замешан в этом деле, только показания старой карги, которая утверждает, что когда молодая женщина впервые обратилась к ней, она рекомендовала ей Николаса как единственного, кто мог бы ей помочь.

Кафедральный колокол пробил полдень, они покинули жилище коронера и направились к серебряных дел мастеру. И снова оба подмастерья съежились за своими верстаками, когда мимо них прошагали коронер с шерифом, убежденные, что те пришли повторно, чтобы арестовать их. Но процессия направилась в заднюю комнату, по-прежнему душную и полную едкого дыма от горна, ярко горевшего в углу.

– Поднимайтесь, если вам так уж хочется, – донесся до них голос с верхней площадки лестницы. Они увидели стоящего там Фитцосберна, уже переодетого в темную тунику и возвращающегося в свои жилые апартаменты. Гости последовали за ним, Матильда заботливо поддерживала явно нервничающую Кристину. Наверху, в центре комнаты, повернувшись спиной к обеденному столу, с вызывающим видом стоял серебряных дел мастер.

– Что вам от меня нужно? Давайте покончим с этой глупостью как можно быстрее, чтобы не расстраивать этих леди, – резко бросил он. Хотя и по-прежнему бледный, с дрожащими руками, он выглядел намного лучше, чем несколько часов назад.

– Это идея коронера, Фитцосберн, а не моя, – заявил Ричард де Ревелль, мгновенно открещиваясь от любой ответственности, которая могла плохо отразиться на нем.

Джон взял за руку красавицу-брюнетку и подвел ее вплотную к Фитцосберну.

– Не спешите, Кристина. Посмотрите на этого мужчину с разных сторон. Вслушайтесь в его голос, закройте глаза и подождите, не вернутся ли к вам какие-то воспоминания.

Гильдейский мастер возмущенно фыркнул:

– Какую несусветную глупость вы затеяли, де Вулф! Она видела меня в городе в течение всей своей сознательной жизни и совсем недавно заходила ко мне в лавку добрый десяток раз. Мы стояли рядом и касались друг друга руками, когда я примерял ей браслет. Как, ради Бога, она может не узнать меня?

Втайне Джон вполне разделял его взгляды, потому что это было совсем не то, как если бы Кристине предъявили выбранного наугад незнакомца из толпы. Но он хотел покончить с ее воспоминаниями раз и навсегда, чтобы успокоить Джозефа, Эдгара и Генри Риффорда.

По знаку коронера Годфри повернулся на месте, с лица его при этом не сходила презрительная усмешка. Потом Кристина обошла его кругом, и еще раз, но уже с закрытыми глазами.

– Пока ничего не говорите, девочка моя. Мы обо всем побеседуем снаружи, – распорядился Джон.

Внезапно Кристина расплакалась и в отчаянии опустилась на колени. Матильда подбежала к ней и подняла ее, обняв за плечи и что-то нашептывая на ухо. Она бросила гневный взгляд на своего супруга и даже на брата, как будто видела в них всех представителей сильной половины рода человеческого, процветающих за счет бедных женщин, а затем повела всхлипывающую девушку сначала к лестнице, а потом к себе домой.

Джона странным образом тронула чуткость жены, которую она никогда не проявляла по отношению к нему. В этой женщине с лошадиным лицом внезапно проснулись материнские чувства, и Джон подумал, а как бы она вела себя, если бы у них были дети?

– Вы покончили со своими дурацкими играми? – требовательно спросил Фитцосберн, тяжело опускаясь на скамью.

– Будем надеяться, этим все и закончится, – примирительным тоном заявил Ричард. – Думаю, мне нужно обратить внимание на другие обстоятельства в этом деле.

Джон не представлял, что его шурин имеет в виду, но они последовали за женщинами обратно в его дом, где обнаружили Кристину, с покрасневшими глазами и хлюпающую носом, съежившуюся на скамье у огня. Матильда все еще старалась ее утешить.

– Надеюсь, вы удовлетворены тем, что так расстроили бедную девочку, – возмущенно заявила она. – И все без толку, готова держать пари.

Джон подошел к Кристине и склонился над ней.

– Ну что, госпожа Риффорд, какие впечатления? – негромко спросил он. Она высморкалась и промокнула носик платком, вытащив его из широкого рукава своей красной накидки.

– Все так, как он и говорил, – я хорошо его знаю, особенно после посещений его лавки, как и в ту ночь… когда это случилось.

Джон был разочарован, но ни в коей мере не удивлен.

– Так что никаких воспоминаний?

– Нет, наверное, нет, – ответила Кристина, но так медленно, что напряженно внимавший ей коронер уловил в ее голосе нотку сомнения.

– Подождите минутку – вы точно уверены, что ничего не вспомнили?

Девушка подняла на него глаза, ее милое личико было обрамлено белым полотняным кругом головной ленты – барбета.

– Я уже говорила вам, что никого не видела, он находился позади меня. Но сейчас, что-то такое… нет, это был не образ, что-то, когда у меня были закрыты глаза. – Она сокрушенно покачала головой. – Наверное, это все воображение.

– Что, Кристина? Что это было? – настойчиво спросил Джон.

– Запах- нет, даже не запах. Какое-то ощущение в носу. Я не знаю, что это такое, не могу сказать. Но что-то оно мне напомнило – и расстроило.

Она снова заплакала навзрыд, и вновь обретенное материнское чувство заставило Матильду выгнать двоих мужчин прочь.

* * *

Очередное заседание суда графства, происходящее один раз в две недели, должно было состояться на следующий день, в пятницу, поэтому первую половину дня Джон провел в своей крошечной конторе, заставив Томаса еще раз просмотреть представленные к рассмотрению дела.

Хотя председательствовал на таких заседаниях обычно шериф, не считая тех случаев, когда в город прибывал Королевский суд, коронер по ряду причин финансового или административного характера имел право присутствовать на слушаниях – и обычно им пользовался.

Поскольку читать он так пока и не научился, ему приходилось полагаться на Томаса: тот записывал все вопросы по мере их возникновения, а потом пересказывал их ему в суде. Пока сгорбленный секретарь монотонно бубнил список наложенных штрафов, произведенных арестов, перечень охранников, которые должны были присутствовать вовремя заседания, и всякой всячины, требовавшей внимания коронера, Гвин стоял у окна, тщательно подправляя края их мечей, лежащих на мягком песчанике подоконника. Он жалел, что теперь ему редко выпадает возможность помахать клинком, особенно в сравнении с прежними временами, когда они с сэром Джоном частенько оказывались в самой гуще схватки, но он все равно внимательно следил за своим мечом в надежде, что подвернется какая-нибудь нечаянная драка.

Через несколько мгновений, пока коронер со своим секретарем все еще разбирались со списком дел для суда, равномерное движение меча Гвина по оселку было прервано долетевшими снизу криками. Из узкого оконного проема даже при полностью открытых ставнях можно было разглядеть всего лишь несколько ярдов дороги, ведущей к подъемному мосту внизу. Протестующие крики и команды солдат привлекли его внимание к плотной группе людей, которые быстро миновали доступное ему для обозрения пространство.

Корнуоллец, чьи непокорные рыжие кудри выглядели как растрепанный ураганом стог сена, повернулся к коронеру.

– Очень странно. Габриэль и двое его людей только что приволокли двух подмастерьев из мастерской Фитцосберна, и я совершенно уверен, что с ними были и молодой Эдгар, и его учитель-аптекарь.

Де Вулф резко поднял голову.

– Приволокли? Ты хочешь сказать, их привели под стражей?

– Похоже на то, если судить по шуму, который они подняли.

Джон поднялся на ноги и подхватил свою мантилью со стола.

– Что еще задумал этот идиот? Может статься, именно это он и имел в виду сегодня утром, когда говорил, что ему нужно обратить внимание на другие обстоятельства, – Он накинул плащ на плечи и направился к лестнице. – Лучше пойдем со мной, Гвин, а ты проверишь остальное завтра, Томас. Я должен посмотреть, какую новую пакость придумал шериф.

Они последовали за узниками до подвала главной башни замка и обнаружили их всех, согнанных вместе, в холодной и мрачной комнате перед решетчатыми воротами в темницу. Это место, с заплесневелым запахом промозглой сырости и струйками воды, сбегающими по зеленым стенам, живо напомнило Джону пещеру, в которой ему как-то пришлось скрываться во время французской кампании. В задней части низкого помещения, под одной из сводчатых арок, жирный тюремщик Стиганд подбрасывал дрова в огонь.

Командовал группой сержант-пристав, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, зная о разных взглядах на это дело коронера и шерифа.

– Сэр Ричард лично отдал приказ привести их сюда, коронер, менее часа назад, – извиняющимся тоном произнес он.

Только один из четверых задержанных, Эдгар из Топшема, осмелился протестовать, и Гвин узнал его голос, он слышал его еще из окна. Эдгар безуспешно пытался освободиться от хватки державшего его солдата, и его растрепанные волосы лезли ему в глаза больше обычного.

– Он пообещал моему отцу, что все закончено! – закричал он Джону. – Вот уже второй раз шериф распорядился приволочь меня сюда. Чего он надеется этим добиться?

Позади них раздался голос – это вошел незамеченным Ричард де Ревелль, в сопровождении Ральфа Морина, констебля замка.

– Я надеюсь добиться правды, потому что терпение мое иссякло, и уговоры ни к чему не привели. – Он повернулся к коронеру. – Тот факт, что госпожа Риффорд не смогла подтвердить несправедливые обвинения, выдвинутые против Годфри Фитцосберна, а также сведения, которые вы сообщили мне о находящемся здесь аптекаре, укрепили мою решимость прибегнуть к более действенным методам.

Его слова зловещим эхом раскатились по сырому подземелью.

– Не понимаю, чего вы надеетесь добиться, когда нет никаких явных доказательств, – бросил Джон, который, похоже, уже слишком хорошо представлял себе, что задумал шериф.

– Я надеюсь добиться признания, коронер! Ваши методы расследования преступлений, которые захлестнули Эксетер на прошлой неделе, не дали никаких результатов. Так что теперь позвольте мне попытаться сделать по-своему.

Он высокомерно обернулся к двум рабочим из мастерской Фитцосберна, которые старались спрятаться за спинами аптекаря и его ученика. Дурные предчувствия, посетившие их нынешним утром, когда в мастерскую приходили представители закона, похоже сбывались с ужасающей быстротой.

– Альфред и Гарт, так, мне помнится, вас зовут, – угрожающе начал шериф, – я подозреваю вас, каждого по отдельности и обоих вместе, в надругательстве над Кристиной Риффорд. Вы признаетесь в совершении этого преступления?

Оба разразились негодующими восклицаниями, все отрицая. Альфред даже упал на колени на холодный, скользкий пол, умоляющи воздев руки над головой. Шериф нетерпеливо махнул стражникам, и те заставили двоих мужчин замолчать, рывком подняв старшего из них на ноги, а грубияна Гарта огрели по голове дубинкой, чтобы тот закрыл рот.

– Отлично, посмотрим, может, мы сумеем немножко развязать вам языки. Но сначала я займусь тобой, Эдгар из Топшема.

По знаку Морина Габриэль подтолкнул вперед ученика аптекаря, так что тот очутился прямо перед де Ревеллем. Он уже начал было, как всегда, громко протестовать, но шериф рукой в перчатке ударил его по лицу.

– Молчать, мальчишка, когда я с тобой разговариваю. Твоего отца здесь нет сейчас, чтобы угрожать мне.

Джон, молча наблюдавший за поведением своего шурина, почувствовал, что тот сам создает себе проблемы, разве что он знал нечто, неизвестное Джону, в чем тот сомневался.

– Я уверен, что наш серебряных дел мастер был отравлен, чтобы там ни говорил лекарь, и очень скоро я еще вернусь к этому. Он не умер только благодаря нашим добрым братьям из больницы монастыря Святого Джона, но попытка убийства влечет за собой такое же наказание, как и удавшееся покушение. – Де Ревелль подался вперед, чтобы лицо его оказалось ближе к лицу Эдгара – молодой человек был почти такого же роста, как шериф, так что они буквально стояли вплотную друг к другу. – Я думаю, что это ты дал яд Фитцосберну, ты, который неоднократно угрожал ему, публично заявлял о том, что желаешь ему смерти, и набросился на него на пороге его собственного дома. – Голос его поднялся до громового крещендо, эхом отражаясь от холодных каменных стен. – Кто еще лучше тебя подходит на роль убийцы, а?

Эдгар вновь принялся все отрицать, но на этот раз в голосе его зазвучала истерическая нотка – он понял, к чему все идет. Но солдат, стоявший позади него, ударил его под колени, и юноша распростерся на полу перед шерифом.

Ричард отступил на шаг и посмотрел вниз на молодого человека.

– Если ты откажешься признаться, закон дозволяет мне применить реinе forte et dure – пытку тяжелым грузом, чтобы освежить твою память, и не надо быть большим грамотеем, чтобы понять, что это значит.

Эдгар, стоя на четвереньках в грязи, поднял голову, и на лице его отразился ужас, он не верил своим ушам.

– Вы не можете пытать меня – мой отец подаст петицию королю, он сам вам так сказал.

– Король далеко, за морем. Твоему отцу потребуется не один месяц, чтобы добраться туда и найти его – если он вообще вернется, поскольку, похоже, его корабли имеют тенденцию тонуть. А мы с тобой находимся здесь и сейчас. У меня нет нескольких лишних месяцев.

Джон почувствовал, что пришло время вмешаться.

– Попытка убийства является уголовным преступлением, как и изнасилование. Вы не можете взять на себя ответственность решать этот вопрос методом упрощенного судопроизводства.

Ричард только злобно оскалился в ответ:

– Неправильно, сэр коронер! Фитцосберн подал иск на Эдгара за попытку лишить его жизни, и это дело будет завтра рассмотрено в суде графства. Никакие присяжные с функциями расследования и предания суду не обратились к королевским судьям с просьбой рассмотреть это дело, так что оно не касается короны. И сегодня я не пытаюсь решить дело испытанием, я просто стараюсь получить показания и улики с помощью общепризнанного метода пытки тяжелым грузом. Так что это не твое дело, Джон, разве только ты решишь вызвать его на судебный поединок или объявишь его вне закона, если он попытается сбежать. – Шериф с победным видом отступил на шаг.

Джон отчаянно старался придумать что-нибудь, но не мог найти законного возражения, даже несмотря на то, что королевские чиновники с большим неудовольствием относились к тому, что их полномочия нарушаются с помощью местных древних законов.

Де Ревелль махнул рукой в сторону Стиганда и его костра.

– Отведите его туда. Эта отвратительная старая свинья уже должен скоро раскалить свои железки, чтобы добиться желаемого.

Солдаты поволокли уже не протестующего, а просто вопящего от ужаса Эдгара под арку, туда, где жирный тюремщик, пыхтя он натуги, совал тяжелые железные прутья в самый огонь.

Шериф принялся расхаживать по комнате, оставив двух подмастерьев серебряных дел мастера дрожать в ожидании собственной ужасной участи, стоя между своими стражами. Николас из Бристоля, который не произнес ни слова с того самого момента, как его привели в замок, побледнел, но, тем не менее, равнодушно взирал на происходящее, и из уголка его перекошенного рта безостановочно струилась слюна.

У костра Ральф Морин что-то тихо втолковывал своему сержанту, потом оба подошли и негромко заговорили с шерифом, который нетерпеливо качнул головой. Подобно де Вулфу, Морин считал сегодняшнюю затею бессмысленной и вредной – не потому, что он имел что-либо против пытки как таковой, поскольку это был освященный веками метод поддержания закона, а потому, что считал ошибкой применять ее к сыну такого влиятельного человека, как Джозеф из Топшема.

Габриэль, повинуясь команде своего начальника, подошел вплотную к Эдгару и одним движением разорвал его тунику от шеи до пояса, спустив лохмотья с плеч юноши.

Эдгара, теперь уже истерически визжащего и вырывающегося из рук двух солдат, которые равнодушно удерживали его за локти, подтолкнули ближе к огню, Стиганд вытащил из костра прут и с профессиональным интересом принялся изучать раскаленную докрасна крестовину. Он плюнул на нее и с явным одобрением выслушал резкое шипение.

– Я спрашиваю тебя снова и в последний раз, Эдгар из Топшема, – нараспев протянул шериф, – ты признаешься в отравлении Годфри Фитцосберна?

– Да поможет мне Господь! Как я могу признаться в том, чего не совершал? – пронзительно выкрикнул молодой человек, видя, как внушающий омерзение тюремщик, удовлетворенный накалом своего прута, приближается к нему, нацелившись в грудь раскаленной крестовиной.

– У нас много железа – и костер горит хорошо, – небрежно заметил Ричард.

Клеймо оказалось уже так близко к телу молодого человека, что волоски у него на груди завернулись от жара, когда позади раздался крик:

– Стойте! Это не он. Он ничего не знает об этом!

Стиганд заколебался, и шериф сделал ему знак отойти. Все дружно обернулись и посмотрели в сторону входа, где между двумя стражниками стоял Николас из Бристоля.

– Отпустите Эдгара. Я признаюсь в отравлении – и во многом другом.

* * *

В сгущающихся сумерках Джон вышагивал рядом с Нестой по верху городской стены, протянувшейся между башнями Южных и Водных ворот. После трудного дня на постоялом дворе ей захотелось подышать свежим воздухом, и они прогуливались по бастиону за зубчатой стеной, подобно юным влюбленным, держась за руки. Погода улучшилась, и, хотя по-прежнему было холодно, в облаках на западе появились разрывы, сквозь которые заходящее солнце окрашивало горизонт в розовые тона. Неста намотала на голову зеленый шарф и надела толстую тускло-коричневую шерстяную накидку до пят.

– Они повесят его конечно? – спросила она, когда они остановились полюбоваться закатом.

– Скорее всего – а может быть, предложат ему, судебный поединок либо испытание огнем или водой. Кто-то все равно лишится жизни, так или иначе, – согласился Джон, обнимая ее за талию. – Но ситуация сама по себе странная, и все зависит от того, что случится с Фитцосберном.

Несколько мгновений они стояли молча, глядя вниз на огороды, принадлежавшие обитателям Роклейна. Справа от них высилась громада собора, а внутри городских стен дома всех форм и размеров, сбившиеся в кучи, выбрасывали струйки дыма в вечернее небо, пронзенное шпилями четырнадцати церквей.

– Не понимаю я всего этого, Джон, – наконец произнесла Неста.

Он принялся объяснять ей все сложности происшедшего:

– Предположительно серебряных дел мастер собирался подать иск против Эдгара за покушение на убийство, как заявил де Ревелль, хотя я не знаю, можно ли ему верить. Потом, когда Эдгар уже готов был под угрозой пытки раскаленным железом сделать ложное признание, Николас не выдержал и признался.

Неста сжала его руку.

– Должно быть, он был очень привязан к юноше, раз отдал за него жизнь.

– Мне кажется, многие ученики пробуждают отцовские чувства в своих учителях. Как бы то ни было, чертов шериф оказался в выигрыше – он заявил, что был уверен: Николас признается до того, как Эдгара начнут пытать, но я опять ему не верю. Я считаю, что Ричарду просто повезло: ведь если бы он заклеймил Эдгара каленым железом, Джозеф вышел бы из себя и причинил массу неприятностей де Ревеллю. – Он умолк и крепче прижал Несту к себе. – Если бы аптекарь промолчал, Эдгар признался бы в том, чего не делал, и был бы осужден. Теперь вместо него у шерифа есть Николас, но, думаю, шерифу все равно, кто виноват на самом деле, лишь бы только обвиняемый был у него в руках.

Они повернулись и посмотрели поверх зубчатых крепостных стен на юг и на восток, за пределы города. Стоя на высоте почти тридцати футов, они могли видеть на несколько миль окрест, и взгляд их устремился к дорожной развилке на Топшем и Хонитон. Прямо под ними обнесенные изгородями поля спускались в небольшую долину Шитбрук,[6] названную так еще во времена древних саксов из-за сточных вод, вытекающих из-под стены и впадающих в ручей.

– В чем именно признался Николас, Джон? – спросила Неста.

– Он сказал, что всыпал экстракт аконита в вино, которое отдал Фитцосберну. Оно должно было убить его, но, вероятно, тот выпил недостаточно.

Возлюбленная Джона слегка вздрогнула, то ли от холода, то ли при мысли о том, каково это – быть отравленным.

– Получается, его так называемый тест на яд оказался фальшивым?

Джон криво улыбнулся.

– Это камешек в мой огород, любовь моя. Только такой идиот, как я, мог отнести предполагаемый яд на анализ к отравителю!

– Значит, он не давал его ни кошке, ни крысе, – сказала она.

– Нет, и его драматический жест, когда он выпил подозрительное вино, тоже был чистой воды притворством. Естественно, он заменил отравленное вино в кубке нормальным.

– Но ведь он же не мог знать, что серебряных дел мастер придет к нему в лавку в тот день, – возразила она.

– Должно быть, он просто воспользовался представившейся возможностью. Аптекарь ненавидел мастера, и тут ему подвернулся случай избавиться от него. Смерть могли приписать последствиям раны на шее, и в этом случае вся вина легла бы на Хью Феррарса. Я уверен, что Николасу и в голову не могло прийти, что во всем обвинят его ученика.

Они прошли еще немного в сторону Южных ворот, под ними лежали поля Саутернхэй.

– И ты говоришь, он сделал это потому, что Фитцосберн шантажировал его?

С востока налетел внезапный порыв ветра, и Джон поглубже натянул на голову кожаный капюшон своего плаща. Остроконечный капюшон уравновешивал его большой крючковатый нос, и от этого коронер еще сильнее напоминал хищную птицу.

– Все было так. Николас утверждает, что Фитцосберн – отец ребенка Адели. Он соблазнил ее, когда она пришла заказывать украшения на свадьбу. Николас говорит, что он хвастался, будто Адель вовсе не была влюблена в Хью Феррарса, что это был брак по расчету, который навязал ей ее отец.

– Если Фитцосберн соблазнил одну из своих клиенток, наверняка можно предполагать, что то же самое случилось с Кристиной? – обеспокоенно спросила Неста.

Коронер пожал плечами.

– Это совсем другое дело. Господь свидетель, нас ждут крупные неприятности, когда первая часть признания Николаса станет известна семейству Феррарсов и де Курси – и неважно, правда это или ложь!

Они дошли до массивной башни, сложенной из красного кирпича, – боковой части Южных ворот, под которой разместилась городская тюрьма. Вместо того чтобы спуститься по ступенькам на землю, Джон и Неста повернули и медленно двинулись в обратный путь.

– Я все равно не могу взять в толк, почему Николас хотел убить Фитцосберна? Он кажется таким слабым, беззащитным человечком, совсем как его ученик.

– Когда Адель по совету Бородатой Люси пришла к Николасу, тот отказался делать ей аборт. Аптекарь сказал ей, что в прошлом у него были из-за этого жуткие неприятности и что он поклялся больше никогда не помогать женщинам в таком положении.

– И что же случилось дальше?

– Адель в отчаянии отправилась к Фитцосберну и сказала ему, что, если у нее родится ребенок – или что если ее беременность станет заметна, а это должно было вскоре произойти, – разразится шумный скандал, который наверняка погубит не только ее, но и его. Скорее всего, он лишится жизни, если она хоть немного разбирается в характере Феррарсов, заявила Адель. Поэтому Годфри наведался к Николасу и пригрозил аптекарю, что расскажет о его прошлом и разорит, если тот не сделает Адели аборт.

Неста остановилась и повернулась к Джону, просунув руки под его накидку и спрятав лицо у него на груди.

– Как он мог разорить его? – спросила она приглушенным голосом, по-прежнему тесно прижимаясь к нему.

– В течение долгого времени Николас пытался выдвинуться на первые роли в гильдии аптекарей, но Фитцосберн, будучи старшим гильдейским мастером в Девоне, противился этому. Он даже хотел вообще добиться его исключения из гильдии, а это означало бы, что Николас больше не смог бы заниматься своим ремеслом.

Она оторвала от его груди свое милое круглое личико, все еще прижимаясь к нему. Как приятно было ей вырваться из таверны и целиком заполучить Джона в свое распоряжение! Нынешний флирт с мужчиной живо напомнил ей беззаботные дни молодости, хотя это было не так давно – каких-нибудь десять лет назад. Неста попросту тянула время, заставляя его рассказывать всю историю: будучи от природы весьма любопытной особой, она очень хотела услышать ее.

Джон крепче обнял ее и продолжил свое повествование:

– Решая, достоин ли Николас быть членом гильдии, Фитцосберн обратился за советом ко всем остальным мастерам в западной части Англии. Он обнаружил, что лекаря вынудили покинуть Бристоль несколько лет назад, потому что на него пало подозрение в совершении абортов.

– И Николас во всем этом признался? – Неста не могла поверить своим ушам.

– У него не оставалось выбора. Он понимает, что обречен, так что ему даже хочется излить душу. Фитцосберн обнаружил, что аптекарь сбежал из Бристоля, чтобы не отвечать за вред, который он причинил некоторым женщинам и их семьям – а также от недовольства и гнева своих собратьев по профессии. Год или два он где-то отсиживался, а потом появился здесь, в Эксетере.

Его спутница вздрогнула снова, и они зашагали к лестнице возле Водных ворот.

– Получается, что если бы Николас отказался помочь Адели, Годфри угрожал сделать достоянием гласности его прошлые грешки в Бристоле? – заметила она.

– Да, у него не было выбора. Хотя, если учесть, что я видел в его аптеке эти палочки вяза, я склонен полагать, что Николас не так уж невинен, как хочет казаться. Может быть, он помогал и другим женщинам в Эксетере. Ну, как бы то ни было, попытка оказалась неудачной, и Адель умерла, что дало Фитцосберну еще большую власть над ним.

– Что же на самом деле случилось с бедной Аделью?

– Николас не слишком-то охотно распространялся на эту тему, но, похоже, у нее почти сразу же началось сильное кровотечение. Она пришла к нему в аптеку после того, как он отослал Эдгара домой на ночь. Аптекарь подчеркнул этот, факт, чтобы снять с парня любые и всяческие подозрения, и я ему верю.

– А как тело попало во двор церкви Святого Варфоломея?

Они начали спускаться по ступенькам, Джон шел впереди, чтобы поддержать ее, если она поскользнется на неровных камнях. Он ответил:

– По словам аптекаря, женщина умерла от кровотечения в течение примерно часа. Он подождал до полуночи, потом вывел из конюшни в саду своего пони и погрузил на него тело, завернутое в одеяло. Он проехал по маленьким улочкам Бретэйна, где люди не склонны задавать лишние вопросы, а потом свалил тело под стену церкви Святого Варфоломея.

В молчании они прошли между двумя огородами на Прист-стрит и далее на Айдл-лейн, где их приветливо дожидалась сложенная, из сосновых бревен гостиница под соломенной крышей.

– Что сталось с Эдгаром после всех треволнений сегодняшнего дня? – спросила хозяйка постоялого двора, когда они остановились у дверей ее дома.

– Его освободили, и он пошел домой к отцу. Он был безутешен оттого, что Николас уже никогда не выйдет из тюрьмы, разве только для того, чтобы отправиться к месту казни.

– А Фитцосберн? Что будет с ним?

Джон последовал за Нестой в теплое нутро дома и помог ей освободиться от накидки.

– Я даже не уверен, что он совершил что-либо противозаконное. Вероятно, то, что он вынудил Николаса сделать аборт, и можно считать преступлением, но он сможет отрицать это, если пожелает. Других доказательств, кроме слов лекаря, у нас нет.

– Похоже, шерифа отнюдь не беспокоит наличие или отсутствие доказательств, – с сарказмом заметила Неста. Она пошла вперед к столу у огня и сделала знак Эдвину принести эль. В таверне сидело несколько завсегдатаев, но после суеты, которую принес с собой визит архиепископа, в зале в этот ранний вечерний час было тихо.

Они сидели и разговаривали еще некоторое время, и посетители уже были в курсе драматических событий, непосредственно касавшихся самого известного городского лекаря, – Джона всегда изумляла скорость, с которой по Эксетеру распространялись новости и слухи.

Когда за окнами стемнело, он неохотно встал из-за стола, почти касаясь головой грубо оструганных балок, поддерживающих второй этаж.

– Мне пора отправляться, Неста, – произнес он на смеси корнуолльского и валлийского, на которой они всегда разговаривали, оставаясь вдвоем. – Сегодня на ужин Мэри приготовит вареную телятину, и моя дражайшая супруга уже сгорает от нетерпения – ей хочется поскорее услышать последние новости из уст непосредственного участника событий.

Она проводила его до двери, он поцеловал ее на прощание и направился в сгустившихся сумерках к дому на Мартин-лейн и к семейному счастью.

Глава шестнадцатая, в которой коронер Джон обнажает свой меч

Разрывы в облаках, которые Неста с Джоном наблюдали с городской стены, быстро становились все шире и шире, к вечеру небо очистилось и ударил мороз, необычайно сильный для одиннадцатого дня декабря. Ветер стих, в небесах засверкали мириады звезд, и на востоке вверх по небосклону карабкался молодой месяц.

Подобно большинству обитателей Эксетера, Джон был дома, наслаждаясь горячей пищей, подогретым вином с пряностями и жарким огнем очага. Они с Матильдой набросили шерстяные плащи поверх своих туник и надели толстые шерстяные носки и мягкие домашние туфли. Поскольку ни в одном городском доме в окнах не было стекол, для защиты от ветра и дождя им приходилось полагаться на льняные занавески и ставни, но проникающий во все щели холод заставлял обряжаться в тяжелые зимние одежды и поддерживать жаркий огонь в очаге.

Вареная говядина с турнепсом и капустой была хороша: на кухне, как, впрочем, и в других делах, Мэри демонстрировала недюжинные способности и чудеса сноровки. За едой Джон с удовольствием поведал Матильде все подробности минувшего дня, наслаждаясь возможностью подпортить репутацию их соседа, к которому всегда благоволила его супруга. Даже сейчас она пыталась оправдать его, впрочем, без особого успеха.

– По крайней мере, с этой чепухой о том, что именно Фитцосберн обесчестил Кристину Риффорд, покончено – девушка не смогла вспомнить ничего, порочащего его. Что же до предполагаемого отцовства ребенка Адели, то это всего лишь домыслы убийцы-аптекаря, – возразила она.

Матильда на секунду умолкла, пораженная внезапно пришедшей ей в голову мыслью.

– Подумать только, а я еще приходила к нему в прошлом месяце, когда у меня вскочил ячмень на глазу – он же запросто мог отравить меня.

Джон отодвинул от себя пустой поднос и положил свой кинжал на выскобленный стол.

– Николасу нет никакого смысла лгать – его признание означает конец для него, так чего же он может добиться, искажая правду?

Она что-то проворчала себе под нос, но не нашлась, что ответить.

Они перешли к огню и уселись в кресла, угощаясь на десерт твердыми яблоками. Джон поставил у очага вино, подаренное ему Пико, чтобы оно нагрелось, и теперь щедро налил его Матильде в бокал из толстого стекла – один из тех, которые несколько лет назад достались ему во Франции в качестве военной добычи. Обычно они пользовались глиняной или оловянной посудой, но сегодня у Джона было праздничное настроение, и он отдал предпочтение стеклу. Правда, успех раскрытия дела Адели де Курси целиком принадлежал шерифу, чего Джон никак не ожидал, но он утешал себя тем, что результат оказался неожиданным и для самого де Ревелля, несмотря на его заверения в том, что он хитростью добился признания Николаса.

– Что же будет дальше, Джон? – спросила Матильда, любопытство которой взяло верх над раздражением от дискредитации ее любимого соседа.

Джон рассматривал пляшущие языки пламени через дымчатое стекло бокала с вином.

– Я крепко подозреваю, что теперь все целиком зависит от Феррарсов и Реджинальда де Курси. Когда они услышат откровения Николаса, нашего серебряных дел мастера ждут большие неприятности. Мне кажется, Николас находится в большей безопасности, сидя в темнице замка, чем Фитцосберн – у себя дома.

– Они не отважатся причинить ему вред. Хью Феррарс напал на него под влиянием момента, будучи основательно пьяным.

– Говорят, он частенько бывает основательно пьян. Но, вероятно, ты права. Феррарсы и де Курси могут подать на него с Николасом в суд за то, что они тайно сговорились сделать аборт, который привел к смерти женщины.

– Тебе придется участвовать в этом разбирательстве в качестве коронера?

– Да, предполагается, что я должен присутствовать при рассмотрении любых жалоб и исков – но если мое жюри при дознании решит, что это уголовное преступление, тогда дело следует передать Королевскому суду, когда он приедет к нам.

Матильда застонала.

– Ох, мы опять вернулись к тому же самому. Я думала, что Хьюберт Уолтер уладил ваши разногласия.

– Он не смог и никогда не сможет, если его чертовы присяжные не начнут наезжать сюда почаще.

Внезапно их мирная беседа у огня оказалась нарушенной. Джон испытал жутковатое чувство, что это уже были с ним однажды, когда услышал шум на улице. В тоже самое мгновение Брут, который мирно поедал остатки ужина на заднем дворе, с громким лаем промчался по коридору.

Джон вскочил на ноги и поспешил в вестибюль, куда выскочила и Мэри, схватившая огромную гончую за ошейник.

– Там какой-то бунт на улице! – объявила ода. – Люди с факелами.

Джон схватил с лавки свой круглый шлем и одним движением напялил его на голову. Он выхватил из ножен висевший на стене меч и распахнул входную дверь. Как он и ожидал, шум и суета доносились с левой стороны, где располагалась лавка серебряных дел мастера. Отблески света из открытой двери смешались с неровным светом смоляных факелов в руках полудюжины мужчин, которые сгрудились вокруг двери Фитцосберна, требуя, чтобы он вышел. Крики перемежались страшными проклятиями и такими ругательствами, каких Джон еще никогда в жизни не слышал.

Пока он бежал к лавке гильдейского мастера, один из мужчин с силой ударил в дверь ногой, хотя она была слишком прочной, чтобы ее можно было сломать таким способом, ведь она была призвана оберегать солидный запас серебра.

– Остановитесь, черт вас побери! – заорал коронер. – Именем короля я приказываю вам остановиться. Это сборище незаконно!

Это было первое, что пришло ему в голову. Позже, вспоминая произошедшие события, Джон так и не смог решить, имеет ли коронер право воспрепятствовать нарушению установленного королем порядка, но, поскольку он был вторым по старшинству представителем закона в графстве после шерифа, то решил, что в крайней ситуации его действия были оправданы.

Он добрался до двери Фитцосберна и оттолкнул барабанившего в нее человека, в котором узнал сквайра Хью Феррарса, того самого, которого он огрел по голове несколько дней назад.

Когда глаза коронера после яркого огня домашнего очага привыкли к тусклому свету, он разглядел в первых рядах нападавших Хью Феррарса, за спиной которого стоял его отец. К своему немалому удивлению, рядом с Хью он увидел и Реджинальда де Курси, и еще двоих, которые, вероятно, были сквайрами или друзьями старших мужчин.

– Уйдите с дороги, де Вулф, – пролаял де Курси. – Это вас не касается.

Сквайр Хью попытался оттолкнуть Джона, но коронер с такой силой ударил его в живот, что тот согнулся пополам от боли.

– Ради всего святого, что вы себе думаете? – заревел он. – Это цивилизованная страна, и завтра утром состоится заседание суда графства. Если у вас есть жалобы или обвинения, огласите их там.

Хью Феррарс сделал шаг вперед и остановился прямо напротив коронера. Он был явно пьян, но не настолько, чтобы потерять контроль над собой.

– Мы слышали, что рассказал лекарь, сэр Джон, – заплетающимся языком вымолвил он. – Этот гад за дверью соблазнил мою женщину. Он наставил мне рога, превратив в посмешище для всего графства. – Несмотря на всю серьезность момента, Джон все-таки обратил внимание на то, что главной заботой молодого человека была уязвленная гордость, а не потеря собственной невесты.

Следом к коронеру протиснулся де Курси.

– Я хочу услышать, как этот Фитцосберн будет отрицать свою вину либо признает ее, коронер. Если он сознается, я убью его. Если станет все отрицать, пусть вызовет меня на поединок на любом оружии – и если победит, значит, он невиновен.

Джон обвел сердитым взглядом группу разгневанных людей, которые с каждой минутой распалялись все сильнее.

– Так нельзя решать проблемы. Идите к шерифу. В его власти отправлять правосудие в Девоне, а не в вашей.

– Он слишком расположен к Фитцосберну и демонстрировал это всю неделю.

Этот голос, глубокий и властный, принадлежал Гаю Феррарсу, стоявшему позади остальных.

Джон, возвышаясь над всеми – и благодаря тому, что стоял на ступеньках, и благодаря своему высокому росту, – воздел над головой меч.

– Лорд Феррарс, вам лучше всех присутствующих здесь должно быть известно: то, что вы творите – сущее безобразие. Скажите своему сыну и своим друзьям, чтобы они шли домой – или, по крайней мере, отправились бы в Рогмонт, чтобы подать петицию Ричарду де Ревеллю.

Феррарс покачал головой.

– Мы хотим увидеть этого негодяя и услышать из его собственных уст, что он имеет нам сказать. Удивительно, что с нами нет Генри Риффорда. У него должен быть свой счет к этому проходимцу.

Доведенный до отчаяния сверх всякой меры, Джон заорал во всю силу легких:

– Говорю вам, так вы ничего не добьетесь. Ради Бога, образумьтесь и расходитесь! Если даже он дома, то не выйдет к вам. И эта дверь слишком крепка, чтобы вам удалось ее сломать.

– Тогда мы подожжем его дом! – выкрикнул еще один молодой человек, пьяный сверх всякой меры, который, похоже, тоже принадлежал к числу друзей Хью Феррарса. Он взмахнул своим горящим тростниковым факелом, явно намереваясь швырнуть его в закрытые ставнями окна лавки.

– Я разнесу эту проклятую дверь в щепки, – завопил ушибленный Джоном сквайр. Он кинулся на коронера, выставив перед собой меч и целясь Джонy в сердце. Коронер отбил удар, металл лязгнул о металл, и лезвие противника скользнуло вниз, ударившись о гарду его меча. Одновременно Джон поднял ногу и изо всех сил пнул нападавшего в пах. Хотя на ногах у него были домащние туфли, сквайр взвизгнул от боли, когда удар раздробил ему яички, и рухнул на спину, скорчившись от боли.

– Я приказываю вам остановиться! – вновь взревел Джон. – Вы будете повешены за нападение на помощника короля.

Он обернулся как раз вовремя. Мужчина, стоявший рядом с де Курси, массивный и неповоротливый малый, одетый в накидку с капюшоном, прыгнул вперед, нацелившись в него своим длинным кинжалом. Джон изогнулся, пропуская удар, услышал, как лезвие распороло ткань его плаща, и почувствовал укол, когда оно оцарапало ему кожу на животе.

В нем мгновенно ожили все бойцовые инстинкты, приобретенные за двадцать лет сражений. Сейчас было не время для уговоров и увещеваний, его жизнь подвергалась опасности.

Когда мужчина, влекомый инерцией своего удара кинжалом, проскочил мимо него, Джон развернулся и, ухватив свой тяжелый палаш обеими руками, описал им в воздухе дугу и с размаху опустил на загривок своего противника.

Должно быть, Гвин славно наточил лезвие о подоконник в сторожке, потому что меч с легкостью перерубил позвоночник, и только трахея и кожа на горле спереди не позволили голове слететь с плеч. Мужчина рухнул на землю, дергаясь в агонии, из его разорванной шейной артерии на землю под крыльцом хлынула густая струя крови.

На улице внезапно воцарилась мертвая тишина. Ничто не могло лучше утихомирить разбушевавшуюся толпу, чем вид человека, расстающегося с жизнью в луже собственной крови.

Де Курси (вероятно, хозяин жертвы) наклонился и перевернул тело на спину.

– У вас течет кровь, коронер, – негромко произнес Гай Феррарс.

Джон, который стоял, не шелохнувшись, после того как нанес смертельный удар, взглянул на свой левый бок и увидел расползавшееся по плащу пятно крови. Он распахнул полы и сунул палец в маленькую дырку в своей тунике, разрывая льняную ткань,

– Это всего лишь царапина, – процедил он, глядя на неглубокий порез над поясом. На пару дюймов ближе к пупку – и удар кинжалом прикончил бы его. Он спустился со ступенек, прошел несколько шагов по направлению к своему дому, затем обернулся к притихшей толпе. – Из-за этого случая дознания не будет, могу вас заверить, здесь нет другого коронера, кроме меня. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь возражал против того, что это было убийством с целью самозащиты. – Он прижал руку к боку, чтобы остановить кровотечение, пока Мэри забинтует рану какими-нибудь тряпками. – Я советую вам разойтись потихоньку. Ступайте домой – или, если вам по-прежнему нужен Фитцосберн, идите в замок и обсудите это с де Ревеллем. Здесь вам больше нечего делать.

Он повернулся и зашагал прочь, оставив бунтовщиков поднимать своего убитого и решать, что делать дальше.

* * *

Вопреки своим правилам, этим вечером супруга шерифа находилась в резиденции Рогмонт.

Элеонора де Ревелль презирала голые, продуваемые всеми ветрами апартаменты Ричарда в главной башне замка: две жалкие комнатенки, примыкавшие к кабинету, в котором он решал свои дела. Их поместья были разбросаны по всему Девону, и надменная госпожа предпочитала сельский комфорт и уют спартанской обстановке замка в Эксетере. Но состоявшийся в этот уикенд визит Хьюберта Уолтера требовал ее присутствия рядом с шерифом, поэтому ей поневоле пришлось провести несколько ночей в постели, которую, как она подозревала, в ее отсутствие оккупировали другие женщины.

Этой ночью она съежилась под тремя шерстяными одеялами и медвежьей шкурой, выставив наружу только свой тонкий нос. В круглой спальне было сыро и холодно. Рядом с ней на спине лежал и тихонько храпел Ричард, некоторое время назад благополучно исполнивший свой супружеский долг. Элеоноре это напоминало изнасилование, нежели любовный акт, но у нее сложилось впечатление, что он спал с ней из чувства долга, а вовсе не для того, чтобы удовлетворить свою похоть. Большую часть времени муж проводил в Эксетере, наезжая в Тивертон не чаще одного раза в неделю, что ее вполне устраивало. Похоже, это устраивало и Ричарда, который видел в этом наилучший способ сохранить их брак, основанный на политических и финансовых интересах.

Они рано отправились в постель, поскольку после сытного ужина им больше нечем было занять себя. Разговоры в этом доме случались еще более редко, чем у коронера. До полуночи оставалась еще пара часов, и луч лунного света, падающий со скованных холодом небес, пробивался сквозь щели в ставнях.

Уже засыпая, леди Элеонора расслышала осторожный стук в дверь. Она попыталась было не обращать на него внимания, но он раздался вновь, на этот раз более настойчиво. Храп ее супруга не изменил своей тональности, посему она с некоторым удовлетворением – и с гораздо большей силой, чем требовалось, – ткнула его костлявым локтем под ребра. Потребовалась еще пара тычков, чтобы разбудить его, но наконец он очнулся ото сна и хриплым голосом пробурчал:

– Кто там?

Слуга, иссохший старик по имени Флеминг который оставался с шерифом уже долгие годы, робко просунул в дверь голову, держа в руке мерцающую свечу. Он неоднократно прерывал любовные акробатические упражнения де Ревелля в этой самой постели и всегда входил с большой опаской, хотя знал, что сегодня здесь ночует миледи.

– Там люди, которые говорят, что им необходимо увидеться с вами по делу, не терпящему отлагательства, – объявил он.

– Что, в графстве восстание? Король вернулся?

Старик выглядел смущенным.

– Нет, сэр. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

– Тогда скажи им, пусть убираются к черту или приходят с утра.

– Один из них лорд Феррарс, сэр. А другой – сэр Реджинальд де Курси.

При этих словах Ричард вскочил с постели.

– Проведи их в мои покои и угости вином. Я буду там через минуту.

Флеминг, шаркая ногами, удалился, оставив свечу гореть на полке. Повернув голову, леди Элеонора увидела, как Ричард судорожно напяливает тунику поверх ночной рубашки, а потом садится на матрац, чтобы натянуть короткие обтягивающие брюки и надеть туфли.

– Что происходит? – спросила она.

– Бог его знает, но если Феррарс и де Курси пришли вместе, значит, это касается той мертвой женщины.

Шериф оказался в своем кабинете в рекордный срок и обнаружил обоих Феррарсов, де Курси и сквайра Хью напряженно стоящими возле камина, а старый слуга пытался вдохнуть жизнь в угасшие поленья.

– Де Ревелль, вы должны что-то предпринять в этой ситуации, – без всякого приветствия или вступления резко бросил лорд Феррарс.

Шерифу не требовалось объяснений, чтобы понять, о какой ситуации идет речь.

– Но что еще я могу сделать? Мы взяли человека, который виновен в смерти вашей дочери, Реджинальд.

Собравшиеся чуть ли не с угрозой продвинулись к шерифу.

– Он послужил всего лишь орудием, жалкий лекаришка! – прорычал де Курси – Теперь мы знаем, что его принудил к преступлению эта свинья Фитцосберн. И именно его мы хотим покарать.

Хью Феррарс драматическим жестом воздел руки.

– Она мертва – моя Адель мертва! Этот негодяй взял сначала ее тело, а потом и душу! – Язык у него заплетался, и он слегка покачивался: без сомнения в этом сказалось действие медовухи и сидра, выпитыми после того, как он покинул Мартин-лейн.

Его отец нетерпеливо оттолкнул сына в сторону, и сквайр подхватил молодого человека, чтобы тот не упал, в то время как Гай Феррарс бросился в атаку.

– Мы не успокоимся, пока Фитцосберн так или иначе не получит по заслугам. Де Курси подает на него жалобу за то, что он утаил истину от вашего суда нынче утром. А мы с Хью требуем, чтобы он предстал перед жюри, дабы передать его Королевскому суду на следующей выездной сессии.

– Но вы же не можете выдвигать два этих требования одновременно! – запротестовал Ричард.

Феррарс заткнул сжатые в кулаки руки за перевязь своего меча и с вызовом уставился на шерифа.

– Где это сказано, что два разных человека не могут выдвинуть два разных обвинения, а?

Де Ревелль молчал. Он не знал, что отвечать.

– Коронер предложил, чтобы мы пришли к вам. Он сказал, что я должен выдвинуть против Фитцосберна обвинение в убийстве, хотя мне нужна не денежная компенсация, а его жизнь.

Ричард мысленно проклял своего зятя за то, что тот прислал к нему этих непрошеных гостей, которых он не мог послать куда подальше, а обязан был оказать им всевозможное почтение, если хотел сохранить свою должность. – Вы видели сегодня вечером Джона де Вулфа? – спросил он.

– Не просто видели, а дрались с ним, – пробурчал Хью Феррарс. – И он обезглавил управляющего де Курси за наши бесчинства.

Ричард тяжело опустился за свой стол. Это было уже слишком для человека, которого разбудили пять минут назад.

Поведав всю историю, они вновь вернулись к своему ультиматуму.

– Я хочу, чтобы Фитцосберна арестовали и посадили в тюрьму, пока не состоится суд графства по моей апелляции, – потребовал де Курси.

– А я хочу, чтобы его арестовали но обвинению в убийстве и чтобы он предстал перед судом. Он может выбирать между поединком или повешением, мне все равно, – почти крича, заявил Гай Феррарс.

– Для этого потребуется постановление жюри коронера, – возразил Ричард.

– В чем проблема? Дознание, которое провел де Вулф, было одной видимостью. В тот момент он не знал, ни как умерла Адель, ни кто повинен в ее смерти. Поэтому он имеет право снова возобновить свое расследование, а жюри может предать эту свинью в руки правосудия.

Хью наконец освободился из объятий своего сквайра.

– А я говорю, перерезать этому негодяю глотку! Быстрее и надежнее, чем вся эта болтовня о законности.

Его отец не обращал на него внимания.

– Я хочу, чтобы его арестовали, де Ревелль. Я больше не желаю слышать никаких возражений, если вы хотите оставаться шерифом этого графства.

Де Курси энергично кивнул головой.

– Самое меньшее, он должен предстать перед судом и дать ответ о своих деяниях. Сделать это можно завтра, не откладывая.

Гай Феррарс выразил свое согласие.

– Итак, мы хотим, чтобы его арестовали нынче же ночью.

Де Ревелль уставился на них.

– Сегодня вечером? Невозможно!

– Почему нет? До полуночи еще далеко. Или администрация этого графства в темноте не функционирует? – с сарказмом поинтересовался де Курси.

Шериф воззвал к их рассудку.

– Какой смысл будить наших стражников, заставлять их отправляться за Фитцосберном, а потом волочь его сюда в такой поздний час? Ему некуда деться из запертого города. Да и с чего бы? Ему же ничего не известно о вашем желании арестовать его. Это вполне можно сделать и утром.

Они спорили еще некоторое время, справедливо подозревая шерифа в том, что тот по-прежнему намеревается защитить своего серебряных дел мастера. В конце концов, они согласились, что несколько часов ничего не изменят, как только Ричард пообещал, что с первым лучом солнца отправит стражников арестовать Фитцосберна, чтобы он предстал перед судом графства, заседание которого открывалось в девятом часу утра.

Со вздохом облегчения де Ревелль смотрел, как двое знатных господ покидают его кабинет, а за ними сквайр с трудом тащит полупьяного Хью. Пошатываясь, он вернулся в спальню и скинул с себя верхнюю одежду, проклиная Фитцосберна, своего зятя и всех, кто еще оказался замешанным в эту историю.

Дрожа от холода, он забрался под одеяло и прижался к своей супруге в надежде согреться.

– Господи, женщина, – пробормотал он, – твои ноги так же холодны, как и твое сердце.

Глава семнадцатая, в которой коронер Джон принимает заявление умирающего

Зал собрания графства размещался во внутреннем дворе Рогмонта – простое, незамысловатое здание, крытое каменными плитами. Зал был огромным, никак не меньше амбара, с широкими дверями с одной стороны. Внутри было пусто и голо, если не считать деревянной платформы на возвышении у одной стены. На ней стояли скамейки и табуреты для официальных лиц, клерков и прочих помощников и наблюдателей, которые присутствовали на заседаниях. В те редкие дни, когда здесь появлялся Королевский суд, зал прихорашивался, для судей приносили стулья с высокими спинками, а по стенам и над помостом развешивали стяги и драпировки.

Свидетели, члены жюри, обвиняемые, стражники и зрители толпились вперемешку на утоптанном земляном полу, и нынешним утром их было больше, чем всегда. Все нетерпеливо ожидали начала заседания.

Обычно Габриэль, сержант-пристав, строевым шагом проходил через зал из главной башни замка, а за ним следовали Ральф Морин, констебль, потом шериф и коронер, замыкали процессию священник и несколько клерков. Но нынче утром они не появлялись, хотя колокол собора уже давно пробил девять часов.

Все они оставались в главной башне и горячо спорили с другими горожанами.

– Ну, и где же он, де Ревелль? Вашим обещаниям нельзя верить! – возмущенно воскликнул лорд Феррарс, покраснев от гнева и расхаживая взад-вперед по комнате.

– Прошлой ночью мы требовали, чтобы вы арестовали его немедленно, А теперь этот дьявол сбежал! – кричал Реджинальд де Курси.

Ричард попытался укротить надвигающуюся грозу.

– Он может находиться где-нибудь в городе: если его нет дома, это еще не значит, что он сбежал, – взмолился он. С этими словами он повернулся к констеблю замка, пытаясь, как обычно, свалить свою вину на другого. – Это вы виноваты, Морин, именно вы посылали людей арестовать Фитцосберна,

Огромный констебль, с раздвоенной седой бородой и большими усами, выглядел весьма внушительно, и его не так-то легко было испугать недовольством непосредственного начальника.

– Я сделал в точности так, как вы сказали, шериф, – ровным голосом ответил он. – На рассвете вы отдали распоряжение послать стражников за ним, чтобы арестовать. Тогда я впервые услышал об этом деле. Ни я, ни мои люди не виноваты в том, что его не оказалось на месте.

Но де Ревелль не собирался сдаваться так легко.

– А почему это вы не смогли найти Фитцосберна, а? Вы хорошо искали?

Габриэль встал по стойке «смирно» и невозмутимо ответил:

– Дверь была заперта, сэр. Мы принялись стучать в нее, и наконец вышел старый повар-слуга. Он сказал, что дома никого нет. Оба подмастерья сидят в тюрьме, а его хозяин, по словам старика, ушел накануне вечером.

– Куда?

– Он сказал, что не знает и что никогда не задавал хозяину подобных вопросов. Его хозяин тепло оделся и нес в руках большой баул, в котором, как он думает, хранились деньги и серебро.

– И больше в доме никого не было? – требовательно спросил Феррарс.

– Ни души, сэр. Старик сказал, что немногим ранее приходила служанка ушедшей жены Фитцосберна, чтобы забрать кое-что из одежды своей госпожи. Его хозяин очень рассердился, но, в конце концов, позволил ей забрать все, что она хотела.

– Вы обыскали дом?

Габриэль кивнул.

– Сверху донизу – и двор, и сараи, и свинарник, и кухню. Мимо нас даже мышь не могла проскочить.

Де Курси бросил на шерифа яростный взгляд.

– Видите? Должно быть, до него дошли сплетни. Одному Богу известно, сколько людей болтали об этом вчера. Наверное, весь Эксетер уже знает, в чем признался этот лекарь.

– Да теперь уже всем в Девоне известно, что этот негодяй соблазнил мою женщину, – выпалил Хью Феррарс, которого все еще мучила мыслью том, что из-за неверности своей невесты он потерял лицо.

Джон хранил молчание, пока жалобщики обменивались гневными тирадами, узнав о том, что Фитцосберна нет в суде, но теперь заговорил в своей обычной рассудительной манере.

– Что мы будем делать? Вот в чем вопрос. Он мог уйти из города, когда с первым лучом солнца открылись ворота?

Ральф Морин отрицательно покачал своей большой головой.

– Очень маловероятно. Как только сержант сообщил о его пропаже, я послал людей к городским стенам, чтобы расспросить стражей у ворот. Никто не видел, как Фитцосберн уходил. Он хорошо известная личность, и я сомневаюсь, чтобы он мог проскочить незамеченным, разве что переоделся и загримировался. Сейчас стражники вместе с наблюдателями высматривают его у всех ворот.

– И две его лошади по-прежнему стоят в конюшне на извозчичьем дворе, – добавил Габриэль. Гай Феррарс уткнул палец в грудь шерифа.

– Лучше найдите его, де Ревелль. Это на самом деле подтверждает его вину и выглядит так, как если бы он испугался и попытался бежать.

– Может быть, он попросил убежище в одной из церквей, – предположил де Курси. – Бог свидетель, их у нас великое множество.

Священник, чьей обязанностью было присутствовать на сегодняшнем заседании суда, торжественно заявил:

– Если бы кто-нибудь попросил убежища в церкви, об этом сообщили бы архидиакону. И если только этого не случилось в последний час или два, у нас нет никаких известий о том, что кто-то обращался к нам с такой просьбой.

Ричард снова повернулся к констеблю.

– Морин, возьмите из гарнизона всех, кого только сможете. Они должны обыскать каждый уголок города, чтобы найти этого человека.

Ральф тихонько вздохнул про себя, но отсалютовал шерифу и отправился выполнять его указание.

– Благодаря вам, де Ревелль, мы ничего не сможем сделать без обвиняемого, – прорычал Гай Феррарс, – С таким же успехом мы можем присоединиться к поискам, если он все еще в городе. Внутри городских стен не так уж много места – где-то же он должен находиться.

Он сердито повернулся на каблуках и вышел вон, за ним последовали его сын и де Курси, оставив подавленного и униженного шерифа заниматься остальными участниками заседания суда.

В конце концов Фитцосберна обнаружили, но не стражники и наблюдатели, а маленький мальчик с собакой. Между восточным концом монастыря и городской стеной недавно велись раскопки, чтобы улучшить водоснабжение церквей. Более двадцати лет назад собрание каноников постановило, что от собора Святой Сидуэллы, расположенного в полумиле за Восточными воротами, должна быть проложена свинцовая труба. Согласно древнему преданию, Сидуэлла была знатной девственницей, которую замучили прямо за пределами города, обезглавив ее косой. Когда она упала, из земли забил источник, водой которого и пользовался собор для своих нужд. Вода поступала по глубокой траншее, прорытой вокруг городской стены через Саутернхэй, и уходила под землю на полдороге между Восточными и Южными воротами. Заканчивалась она в фонтане собора Святого Петра возле восточной его стороны, откуда был отвод в монастырь Святого Николаса, забирающий примерно треть воды. Обитатели Эксетера, впрочем, ничего от этой системы не имели и по-прежнему полагались на колодцы, вырытые на своих огородах, и на разносчиков воды, которые разъезжали по городу на тележках, запряженных осликами, развозя бочонки с водой, взятой из колодцев за пределами городских стен и из реки.

Из-за строительства на территории собора новых зданий и частого перемещения земли внутри городских стен свинцовую трубу нередко повреждали в траншее, поэтому монашеская братия недавно построила выложенный камнями подземный проход, чтобы защитить трубу и отремонтировать ее при необходимости. Этот туннель тянулся на сотню шагов от внутреннего края стены, у подножия которой и была сооружена маленькая входная арочная дверь.

В самый полдень, когда суд графства только что завершил свою сессию, одетый в лохмотья нечесаный мальчишка из семьи носильщика на Милк-лейн играл со своей дворняжкой. Он бросал собаке скатанную в шарик тряпицу, чтобы та нашла ее и принесла хозяину.

Во время одного случайного броска импровизированный мячик откатился к арочной двери тоннеля. На этот раз собака не возвратилась с находкой, а принялась непрерывно лаять на дверь в арочном проходе. Парнишка подбежал и с удивлением обнаружил, что деревянная дверь распахнута настежь – обычно же, когда он играл здесь, она была плотно прикрыта.

Он отогнал собаку в сторону, спустился вниз по четырем крутым ступенькам и увидел тело мужчины, лежащее в нескольких ярдах по проходу. Человек скорчился на полу, лицо его, обращенное к стене, было покрыто засохшей кровью. Малыш, несмотря на возраст, сразу сообразил, что мужчина этот был мертв. Он уже видел мертвецов раньше и был скорее заинтригован, чем испуган. Ступив на новые каменные плиты дренажной штольни, он подошел к телу, когда вдруг, к его изумлению, мужчина застонал и открыл один подбитый и опухший глаз. Он пробормотал что-то неразборчивое, потом глаз закрылся, и он снова превратился в мертвеца.

Мальчик повернулся и выбежал прочь, забыв и о мяче, и о собаке. Он кинулся по открытой местности к ближайшему огороду, где какой-то мужчина выпалывал мотыгой последние в этом году сорняки. Это был крайний дом на Кэнонз-роу, северной границе территории собора, где обитали пребендарии. Мальчишка схватил мужчину за руку и потащил за собой, лепеча что-то о раненом человеке, лежащем поблизости от городской стены. Садовник, один из младших священников, выполнявших большую часть обязанностей каноников в соборе, попытался отмахнуться от мальчика, но вскоре понял, что тот говорил серьезно.

Он прошел за мальчиком через пустырь по-прежнему держа в руке мотыгу, а у них под ногами счастливым лаем заливалась собачонка. Одного взгляда вниз было достаточно, чтобы оценить всю серьезность ситуации. Священник наклонился к раненому.

– Я думаю, он, мертв, мальчик, – сказал он, положив руку на грудь жертвы и пытаясь разглядеть его лицо в скудном свете.

– Он только что двигался и произносил какие-то, звуки, – возразил парнишка.

Викарий выждал минуту, но не заметил никакого движения. Он был нервным молодым человеком и не хотел оказаться замешанным в то, что сильно смахивало на убийство.

– Я должен привести помощь и поднять тревогу, – воскликнул он и, не обращая на мальчика внимания, побежал обратно на Кэнонз-роу. Младший священник имел смутное представление о законах и помнил только, что тот, кто первым обнаружит преступление, то есть в данном случае он, – главный свидетель, должен поднять общую тревогу. Он родился в деревеньке близ Торрингтона и знал, что в сельской местности необходимо уведомить старосту или управляющего поместья, но здесь, в большом городе, он не был уверен, что именно ему нужно делать.

Он решил проблему, барабаня в двери последних четырех домов каноников, где жили помощники священников и служки. Вскоре из домов выбежали мужчины, и больше десятка их окружили викария, который по-прежнему размахивал своей испачканной в земле мотыгой.

Когда он рассказал им о происшествии, они устремились через поросший жесткой травой пустырь к арочным дверям тоннеля и подтвердили, что действительно там лежит окровавленное тело.

Мальчишка, решительно не настроенный оставаться в стороне от разыгравшейся драмы, завопил, что мужчина был жив пять минут назад и что-то бормотал. Кто-то из более зрелых мужчин просунул руку под заляпанный кровью плащ жертвы.

– Он еще теплый, это точно. – Наступила пауза. – Но я не слышу, чтобы у него билось сердце.

Последовала оживленная дискуссия о том, стоит ли переносить предполагаемый труп. Большинство высказалось за то, чтобы оставить его на месте, пока не появится кто-нибудь из официальных властей.

– Кого нам нужно позвать? – спросил главный свидетель, стремясь не быть оштрафованным за неправильное выполнение процедуры.

– Обратись к Томасу де Пейну, – предложил кто-то из мужчин. – Он клерк коронера. Томас живет в третьем доме с другого конца улицы. Сейчас он уже должен вернуться к ужину из суда графства.

За ним послали мальчишку-служку, и через несколько мгновений, хромая, но передвигаясь на удивление быстро, появился Томас с Кэнонз-роу, чтобы посмотреть, что здесь происходит. Преисполненный сознания собственной значимости, он прошел сквозь толпу, которая почтительно расступилась перед ним, открывая ему вход к арке. Он неловко спустился по ступенькам – ему очень мешала больная нога, – а потом уже с большой легкостью двинулся вверх по тоннелю. Лицо жертвы было неузнаваемо: покрыто засохшей кровью, глаза заплыли, нос и губы кровоточили.

– Кто-нибудь, дайте мне тряпку, – приказал Томас, испытывая необычное чувство гордости, исполняя роль представителя закона.

Мужчина, оставшийся наверху, схватил тряпку, за которой бегала собачонка, и сунул в лужу грязной дождевой воды, прежде чем передать ее секретарю коронера. Томас смыл ею немного крови с лица неизвестного человека и мгновенно, несмотря на синяки и опухоли, узнал жертву.

– Это Годфри Фитцосберн, серебряных дел мастер! – крикнул он столпившимся на ступеньках людям. – Он убит! – драматически прибавил он.

Как будто для того, чтобы опровергнуть его слова, Фитцосберн застонал снова. Одна его рука дрогнула и коснулась тела.

– Я же говорил вам! – торжествующе закричал мальчуган со своего места на нижней ступеньке, где он сидел, скорчившись.

Среди наблюдателей возникло замешательство.

– Что нам делать? – забеспокоился главный свидетель. – Он так сильно изранен, что если мы пошевелим его, он может умереть – и тогда у нас будут проблемы с шерифом и коронером.

Раздался хор одобрительных возгласов:

– Пусть остается здесь, пока не прибудут представители закона. Пусть они берут ответственность на себя.

Томас тоже не знал, что делать. Его быстрый ум перебрал возможные варианты, и Томас решил, что мужчина если еще и не умер, то наверняка умрет, поэтому с таким же успехом они могут сначала вызвать коронера.

– Немедленно пошлите кого-нибудь на Мартин-лейн за сэром Джоном де Вулфом, – властно распорядился он. Не часто ему случалось оказаться в центре внимания, и его самолюбие вновь расцвело пышным цветом, особенно после того, как оно было так унижено в Винчестере.

Фитцосберн производил такое впечатление, будто находился уже на пороге смерти, и Томас взволнованно пристроился рядом с ним на корточках в ожидании коронера. У секретаря сэра Джона была благородная душа – это объяснялось выпавшими на его долю страданиями, и он надеялся, что серебряных дел мастер останется жить, а если нет, то хотя бы умрет без лишних мучений.

Через десять минут почтительное бормотание толпы и тяжелые шаги на ступеньках возвестили о прибытии сэра Джона вместе с Гвином, который ужинал в компании с Мэри в кухне на заднем дворе.

Томас продвинулся вверх по акведуку, чтобы освободить место для двух крупных мужчин.

– Он стонал и шевелился еще несколько минут назад, – доложил он, – но не сказал ничего членораздельного.

Джон взял мокрую грязную тряпку и вытер кровь и слизь с губ серебряных дел мастера. Пока он занимался этим, пострадавший высунул язык и слабо лизнул влагу.

– Дайте мне воды, – заорал Джон. Хотя труба лежала всего в нескольких дюймах от них, проникнуть в нее не было никакой возможности, поэтому кому-то предстояло сбегать в ближайший дом и принести кувшин воды. Тем временем Джон продолжал вытирать лицо Фитцосберна и громко говорил ему прямо в ухо, чтобы добиться какого-нибудь ответа. Когда принесли воду, он прижал кувшин к губам раненого и, хотя большая часть влаги пролилась ему на подбородок и грудь, немного все-таки попало в рот, вызвав приступ кашля.

– Он подавился, – невозмутимо заметил Гвин, присевший на корточки рядом с раненым.

Вторая попытка дать Годфри напиться оказалась более успешной, и тот сумел сделать несколько глотков в промежутках между приступами кашля. Потом он произнес первые внятные слова:

– Еще!

Его правый глаз открылся, но левый был совершенно закрыт обезображенным веком. Затуманенным взором он уставился на коронера.

– Де Вулф! – прошептал он.

– Кто сделал это с вами?

Фитцосберн умудрился слегка качнуть головой.

– Не видел – было темно. Что это за место?

Он снова выпил воды, и Джон сказал ему, что он находится в подземном проходе собора.

– Не здесь… били не здесь. Не помню…

Джон обернулся к Гвину и Томасу.

– Давайте попробуем усадить ею прямо, его шея искривлена, неудивительно, что он давится, когда пытается пить.

Они сделали попытку приподнять его, чтобы прислонить спиной к стене, но Фитцосберн испустил сдавленный крик боли.

– Моя грудь – о Боже! – Спустя мгновение он закашлялся, и густая струя крови хлынула у него изо рта, заливая плащ, подбородок и шею.

– У него пробито легкое и, должно быть, сломаны ребра, – определил Джон, повидавший на своем веку немало боевых ран.

– Он этого не переживет, – пробормотал Гвин.

Джон еще ближе наклонился к серебряных дел мастеру, чей здоровый, глаз снова закрылся. Дыхание, Годфри слабо вырывалось из легких вместе с пузырями крови, и когда Гвин нащупал пульс у него на шее, тот был слабым и с перебоями.

– По-моему, он отходит, – мрачно заключил Джон.

Томас начал креститься и забормотал по-латыни слова соборования. Коронер склонился еще ниже к умирающему.

– Фитцосберн, вы умираете. Вы понимаете? – Единственный глаз Годфри снова открылся, и последовал слабый кивок. – Вы не можете сказать, кто напал на вас? – Голова снова слабо качнулась вправо-влево. – В ясном сознании того, что вы умираете, вам не хотелось бы сделать признания? Здесь есть священник, который может отпустить грехи. – Джон решил, что лучше не упоминать о том, что священника лишили сана.

Губы Годфри шевельнулись, но с них сорвалось лишь слабое бормотание. Джон наклонился совсем низко, Но не смог разобрать ни слова. Он попробовал другой подход.

– Послушайте меня. Вы стали причиной того, что Адель де Курси зачала ребенка? – Фитцосберн едва заметно кивнул. – И вы вынудили Николаса из Бристоля сделать ей аборт? – Еще один кивок.

Единственный здоровый глаз Годфри закатился, и в щель между веками стал виден только белок.

– Поспешите, он отходит, – предупредил Гвин.

– Не вы ли, Годфри Фитцосберн, изнасиловали Кристину Риффорд?

Глаз повернулся в орбите, тело вздрогнуло, и изо рта вырвался свистящий крик:

– Нет, никогда!

При этих словах новая струя крови вырвалась из его сжатого рта. Громко вздохнув, серебряных дел мастер обмяк, и голова его безвольно упала на грудь.

– Он ушел, да упокоит Господь его душу, – прошептал Томас, который все это время негромко бормотал слова заупокойной молитвы, без конца осеняя себя крестным знамением.

Коронер опустился на пятки в узком проходе и взглянул на своего помощника.

– Ну, Гвин, и кто же это сделал?

Глава восемнадцатая, в которой коронер Джон обследует некоторые раны

Чтобы соблюсти приличия, тело Фитцосберна перенесли на Мартин-лейн и уложили на пол его мастерской в задней комнате. В пустынном и брошенном здании было холодно, горн не горел. Двое работников сидели в тюрьме замка, Мабель сбежала, а слуга-повар вернулся в дом своего сына, поскольку работодателя у него больше не было.

Примерно через час после смерти Годфри Джон де Вулф, его шурин Ричард де Ревелль и Ральф Морин стояли над телом, а позади них толпились Гвин, Томас и несколько солдат.

– Он признался, говоришь ты? – спросил шериф, испытывая большое облегчение, потому что со смертью Фитцосберна разрешилось сразу несколько его проблем. Ему больше не нужно было защищать главного гильдейского мастера, и давления со стороны Феррарсов и де Курси теперь не будет, поскольку от их главного подозреваемого благополучно избавились.

– Он сделал должное признание в ответ на мои вопросы, в присутствии свидетелей и в полном сознании того, что у него нет надежды на выздоровление, так что все это делает признание достойным доверия, – осторожно произнес Джон.

Де Ревелль нахмурился, почувствовав опасения коронера.

– Какими были вопросы?

– Был ли он отцом ребенка Адели и настоял ли он на аборте. Он дал утвердительный ответ на оба вопроса.

Острые глазки шерифа встретились с взглядом Джона.

– Что еще?

– Он отрицал, что изнасиловал Кристину Риффорд.

Де Ревелль раздумывал с минуту, потом пожал плечами. Еще одной проблемой меньше, поскольку Генри Риффорд, хотя и был городским старшиной, все-таки находился в другой «весовой категории» по сравнению с теми, кто так суетился из-за смерти Адели.

– Ты проведешь над ним свое дознание, полагаю? – высокомерно поинтересовался он.

– Попозже сегодня днем. Жюри (присяжные) почти полностью будет состоять из викариев, хористов и служек из домов каноников. Мы знаем, что у нас труп норманнского мужчины, так что никакого представления не понадобится.

Внезапно шерифа осенило.

– Смерть произошла на не принадлежащей церкви территории, так?

– Да. Хотя водовод принадлежит Собранию каноников, земля находится за пределами церковного анклава, так что она собственность города. – Никто из них не знал, плохо или хорошо то, что если будет найден преступник, то судить его будет светская власть.

Ричард де Ревелль оставил их заниматься телом и вернулся в Рогмонт со своими солдатами. Гвин раздел умершего, чтобы они могли получше осмотреть раны.

– Для начала, у него совершенно разбито лицо, – сказал корнуоллец, нащупав осколки левой челюсти, кожа на которой, как и вся щека, вспухла и покраснела. – Левое ухо оторвано, и вся левая сторона головы покрыта рваными ранами и синяками.

Когда они сняли тунику и нижнюю рубашку, то обнаружили, что грудь Годфри покрыта кровоподтеками, в большинстве своем имеющими длинную прямоугольную форму.

– Эти отметины с острыми краями выглядят так, словно они нанесены чем-то острым, вроде кола или пики, – задумчиво произнес Джон. – Некоторые раны на голове тоже имеют похожую форму, примерно в дюйм длиной и полдюйма шириной.

Гвин надавил своей большой ладонью на левую сторону груди Фитцосберна. Ребра его были вдавлены вдоль грудины, и на губах покойного запузырилась кровавая пена.

– У него вдавлена грудь, как будто кто-то наступил на него.

Томас, которого подташнивало от столь кровавых подробностей, подошел к лежавшему рядом с телом мешку и принялся рыться в нем.

– Деньги, и серебро, и золото, а также несколько массивных серебряных кубков и украшений, – сообщил он, изумляясь сокровищу, которое лежало у него под руками. При заработке два пенса в день он видел сумму, которую ему не получить и за несколько жизней.

Джон бросил взгляд на ценности, обнаруженные его секретарем.

– Сделай полную их опись, Томас. На дознании попозже следует решить, направить ли их в королевскую казну, поскольку возможно участие Фитцосберна в организации незаконного аборта, которое он пытался скрыть, или же передать ценности родственникам. Мабель по-прежнему остается его женой.

Гвин равнодушно поглядел на сокровища Фитцосберна.

– Все, что они доказывают, так это то, что на него напали не с целью грабежа. Это несколько сужает круг поисков.

Они перевернули тело и увидели несколько параллельных царапин на плечах и ягодицах. Точно такие же красные линии обнаружились на задней части бедер и лодыжек, и все они шли вдоль тела.

– Давайте-ка снова поглядим на одежду, – буркнул Джон.

Гвин взял ее из кучи, и они разложили одежду Годфри на полу в передней мастерской, где было светлее.

– Да, здесь грязь и разрывы в том же направлении, что и на спине туники, – показал коронер. – Особенно на бриджах и чулках.

Гвин швырнул одежду обратно в кучу тряпья.

– Получается, его тащили по неровной земле?

Джон кивнул.

– Это он и имел в виду, когда сказал: «Не здесь». Хотя Годфри потерял память после удара по голове, он знал, что никогда не бывал в подземном проходе, так что нападение явно произошло где-то в другом месте.

Томас внимательно прислушивался, ему ведь так хотелось участвовать в разговоре больших мужчин. Его гибкий ум подсказал ему одну идею.

– Из таких ран у него текла бы кровь? – спросил он. Гвин посмотрел на него так, словно кошка внезапно обрела речь.

– Конечно, придурок! Раны на голове дьявольски кровоточат.

– Но тогда ведь и сам нападающий должен был перепачкаться в крови? – предположил секретарь.

Гвин взглянул на своего господина.

– Может быть, сказал бы я. А может, и нет. На ястребином лице коронера отразилось сомнение. – Эти раны были нанесены чем-то вроде дубинки, может быть даже колом от забора или, обычным поленом. Если держать это на расстоянии вытянутой руки, то брызги крови могли и не попасть на нападавшего.

Томас еще не был готов отказаться от своей теории.

– Но если потом ему пришлось тащить жертву на большое расстояние, он все равно должен был запачкаться в крови.

Гвин протянул руку, ухватил священника за ворот его коричневой сутаны и встряхнул.

– Молодец, маленький писака! Теперь все, что тебе нужно сделать, это обыскать весь Девон и найти того, у кого на одежде кровь. Для начала тебе, наверное, стоит начать с бойни. Может, мясник сгодится на роль главного подозреваемого.

Стушевавшись, Томас вернулся к мешку с сокровищами в дурном расположении духа.

Джон, однако, не был столь категоричен, как его помощник.

– Если это не грабеж с применением насилия, тогда у нас есть всего пять подозреваемых, которые хотели бы видеть Фитцосберна мертвым. Так что, может, нам и не придется обыскивать весь Девон, чтобы проверить наличие пятен крови.

Томас живо воспрянул духом, с нетерпением ожидая возможности подтвердить свое предположение.

– Я разыщу слуг в каждом хозяйстве, сэр Джон. Я умею незамеченным проникать куда угодно, потому что на меня никто не обращает внимания. Я смогу увидеть, есть ли где-нибудь подозрительные пятна крови.

При виде такого энтузиазма Джон улыбнулся секретарю одной из своих редких, тщательно отмеренных улыбок.

– Очень хорошо, Томас, ты сделаешь это – но только после того, как составишь опись этих ценностей и запишешь дознание на своих свитках.

Глава девятнадцатая, в которой коронер Джон проводит еще одно дознание

Тюрьма в Рогмонте была забита до отказа, все ее грязные вонючие камеры были переполнены. Старший надзиратель Стиганд запыхался больше, обычного, ведь ему приходилось сновать взад и вперед по арочному проходу под главной башней, раздавая заплесневелый хлеб и воду и собирая кожаные ведра, которые были единственным средством санитарии.

Сразу же после обеда произошло некоторое нарушение принятого распорядка: вниз спустились констебль замка вместе с шерифом, коронером и священником из собора, чтобы подвергнуть двух подмастерьев серебряных дел мастера испытанию. Пытка считалась обычным средством, с помощью которого получали признание, точно так же, как осуждение в совершении преступления влекло за собой повешение, испытание боевым поединком либо водой или огнем.

Гвин из Полруана и Томас пришли с Джоном де Вулфом, последний всего лишь в качестве наблюдателя, а вот секретарь его был здесь для того, чтобы записать все происходящее в свитки коронера на случай, если дело когда-либо попадется на глаза судьям короля.

Подозреваемых вытащили из камер два стражника, поскольку пыхтящий Стиганд не сумел бы выволочь даже овцу. Грязные и нечесаные, они представляли жалкое зрелище, хотя более молодой Гарт держался вызывающе, в противоположность объятому настоящим ужасом Альберту.

На их запястьях и лодыжках гремели ржавые кандалы, резко отличающиеся от тех серебряных браслетов, в изготовлении которых оба считались мастерами. Помощников Фитцосберна проволокли по грязному полу, оба неохотно переставляли ноги по вонючей жиже, которой был покрыт пол.

– С кого начнем, сэр? – проскулил тюремщик, за долгие годы службы ставший абсолютно бесчувственным к страданиям, свидетелем или причиной которых он был чуть ли не каждый день.

Ричард де Ревелль лениво повел пальцем в сторону старшего подмастерья.

– Чтобы не тратить зря мое время, возьми его. Он сломается намного быстрее. – Захлебываясь страхом, Альфред повалился на землю, умоляя шерифа сжалиться, но тот демонстративно повернулся к нему спиной, когда солдаты поволокли его в альков у дальней стены.

– Совершенно очевидно, что бедный Годфри Фитцосберн говорил правду, отрицая свое участие в изнасиловании, так что это должен быть один из этих мошенников, – заявил он Джону.

Его зять неодобрительно скривился при столь явном отсутствии логики в словах Ричарда.

– С чего это вдруг он стал «бедным» Годфри? – язвительно спросил он. – Он признался в том, что заставил Адель сделать аборт, повлекший за собой смерть.

При этих словах шериф недовольно прищелкнул языком.

– Неужели это такое преступление, а? Кто из нас может честно сказать, что отказывался от маленькой супружеской измены время от времени? Уж только не ты, Джон. И что бы ты стал делать, если бы твоя миленькая владелица постоялого двора вдруг забеременела бы – или та симпатичная женушка купца в Даулише?

Лицо коронера потемнело: хотя его связь с Нестой стала почти что узаконенной, он полагал, что в своих случайных отношениях с Хильдой там, на побережье, проявил больше осмотрительности. Как, черт возьми, Ричард узнал об этом? Хотя Джон легко мог сравнять счет, так как только в прошлом месяце застал шерифа в постели со шлюхой.

Крики позади них достигли крещендо, и, обернувшись, оба увидели, что Альфреда разложили для пытки тяжелым грузом, длившейся до тех пор, пока обвиняемый не давал признательных показаний или не умирал. Все это происходило в небольшом сводчатом углублении в каменной стене. Альков едва достигал восьми футов в ширину, и в колонны, поддерживающие арочный потолок, над самым уровнем пола были вделаны прочные крючья.

Стражники прижали извивающуюся, как угорь жертву к земле, в то время как Стиганд сумел-таки наклониться достаточно, чтобы зацепить кандалы на ногах за один из крючьев. Громко пыхтя и отдуваясь, он надел оковы на руках на другой крюк, так что Альфред оказался растянутым поперек входа в альков, лежа на спине. Небольшая группа наблюдателей пододвинулась поближе к стонущему, всхлипывающему, доведенному до ужаса мужчине и остановилась, бесстрастно взирая на него.

Втайне Джон придерживался мнения, что эта пытка, подобно испытанию огнем или водой, бесполезна для установления истины, но ее одобряла в равной мере и светская, и церковная власть. Тот факт, что признания, выбитые под воздействием сильнейшей боли, очень часто оказывались ложными, похоже, не мешал считать их вполне приемлемыми для увеличения числа осужденных.

Ричард де Ревелль подошел еще на шаг ближе, так что подол его длинной зеленой туники почти касался груди мастерового.

Священник из собора пропел нечто неразборчивое себе под нос и начертал знак креста в воздухе. Томас де Пейн последовал его примеру, причем три раза подряд и очень быстро, едва не уронив свой драгоценный мешок в грязь.

– Альфред, сын Осульфа, признаешься ли ты в плотском домогательстве и надругательстве над Кристиной Риффорд? – почти задушевно спросил шериф.

Мужчина сделал паузу в своих стенаниях и мольбах о помощи ровно настолько, чтобы успеть с жаром отрицать это.

– Нет, сэр, конечно, нет, сэр! Я никогда даже и не притрагивался к молодой леди, Господь мне судья!

– Он тебе не судья здесь, хороший мой. Сегодня я – твой судья.

Оба, и каноник, и коронер, бросили быстрые взгляды на Ричарда, правда, по разным причинам: шериф ставил себя и над Божественным, и над королевским правосудием, но оба решили промолчать.

– Я ничего не сделал, сэр. Как я могу признаться в том, чего никогда не было? – В голосе Альфреда явственно звучал истерический страх, но шериф отступил назад и сделал солдатам знак начинать.

У подножия каждого поросшего зеленой плесенью столба лежала груда толстых металлических ржавых пластин прямоугольной формы.

– Если ты настаиваешь на своей невиновности, то нам придется освежить твою память, – заявил де Ревелль, кивая Ральфу Морину, который придерживался об этом способе получения признания того же мнения, что и Джон. Многим истинным воинам были не по душе эти хладнокровные пытки в тайных казематах. Однако у него не было другого выбора, кроме как сделать знак своему солдату, который наклонился и поднял одну из железных плит, весящую примерно пятнадцать фунтов.

– Положи первую ему на грудь, – скомандовал шериф. Плиту опустили на грудь Альфреда, и она прикрыла его от ключицы до живота. Ощущение было не из приятных, но не более того и пожилой мужчина возобновил свои стоны, мольбы о помиловании и уверения в собственной невиновности.

– Следующую! – приказал де Ревелль, и другой стражник сделал шаг вперед, чтобы повиноваться.

– Если этот малый признается, что ты сделаешь с другим? – спросил Джон с ноткой сарказма.

– Подвергну его той же самой пытке, разумеется, – резко бросил шериф. – Нет сомнения, они оба участвовали в деле.

Когда вторая железная плита легла ему на грудь, худощавый саксонец резко втянул в себя воздух и замолчал, поскольку ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы дышать под грузом тридцать фунтов, давящим ему на грудину. Когда к первым двум плитам присоединилась третья, лицо у него потемнело, а губы приобрели синюшный оттенок, в то время как он с хрипом старался втянуть в легкие воздух.

Стиганд, гигантское брюхо которого свисало над широким ремнем, стоял, уперев руки в бока, и опытным взглядом наблюдал за процедурой.

– Этот не продержится и четверти часа, шериф, – критически заметил он. – Он слишком худой. И под следующей плитой у него просто треснут ребра, помяните мое слово.

Ральф Морин поднял руку, чтобы остановить следующую плиту.

– Лучше дайте ему признаться, пока он еще в сознании, в противном случае вы получите труп, и записывать в свитки коронера будет нечего, – посоветовал он.

Ричард встал в головах у теряющего сознание Альфреда.

– Ну, парень? Ты готов признаться?

Кровеносные сосуды уже лопались в белках глаз пожилого мужчины, и распухший язык не помещался меж почерневших губ. Не в состоянии говорить из-за нехватки воздуха, он только слабо кивнул головой.

Шериф с торжеством повернулся к своему зятю.

– Видишь? Он признается! Этот метод намного лучше твоего разнюхивания и шныряния вокруг с ветхими пергаментами, Джон.

Внезапно позади них зазвенели кандалы – между вторым стражником и Гартом, который телосложением походил на самого Ральфа Морина началась борьба.

Обернувшись, они увидели, как более молодой из подмастерьев тащит стражника к месту пытки. К ним подбежали другие солдаты, чтобы схватить Гарта, но он закричал:

– Отпустите старика! Он ничего не сделал. Это был я! Отпустите моего друга – это был я, говорю вам. – Его крупное лицо покрылось смертельной бледностью – таким оно станет, когда Гарт будет висеть на веревке, что, как он теперь, без сомнения, понимал, и будет его концом.

На лицах зрителей отразились самые противоречивые чувства при виде столь неожиданного развития событий. Шериф удовлетворенно ухмылялся, коронер выглядел растерянным, а Стиганд – горько разочарованным.

– Ты понимаешь, что говоришь, парень? – выдохнул Джон. – Это ведь не просто жалость к своему напарнику, а?

Выражение лица у Гарта стало отрешенным и невыразительным.

– Это в самом деле был я. Девушка не шла у меня из головы с того самого момента, как она зашла в мастерскую к моему хозяину несколько недель назад.

– Ну и как тогда все произошло? – требовательно спросил Джон, все еще сомневающийся в правдивости признания Гарта.

– Молодая женщина вышла из нашей мастерской как раз перед закрытием. Она заставила меня сгорать, от желания, поэтому я и пошел за ней в собор. Сначала я ничего не собирался с ней делать, просто поглазеть на нее на расстоянии, чтобы увидеть это лицо, эти полные губы. Но покачивание ее бедер, изгиб груди… я потерял голову. Когда она вышла через маленькую боковую дверь, я последовал за ней – и там, снаружи, в темноте, не смог совладать с собой…

Страсть в его голосе, когда он, рассказывая, словно заново переживал эти моменты, убедила Джона, но, поскольку Альфред, кажется, уже перешел границу между жизнью и смертью, констебль прервал их, послав одного из своих людей поднять железные плиты, пока они обдумывали этот новый для них поворот событий.

– Так и ты тоже участвовал в этом, грязная свинья? Полагаю, потом и Альфред, в свою очередь, позабавился с бедной девочкой, а? Они оба тут замешаны, разве не так я говорил, Джон? – воскликнул Ричард де Ревелль, буквально лучась самодовольством.

– Не «тоже», говорю я вам, – крикнул своим глубоким голосом Гарт. – Понимаете, это был я, один. Не он. Альфред уже больше ничего не может, хотя и не прочь иногда приласкать глазами смазливую мордашку.

Ричард небрежно натягивал свои перчатки из мягкой кожи.

– Вероятно, на следующей неделе я повешу вас обоих, просто на всякий случай, я не верю той лжи, которую вы, чернь, пытаетесь скормить мне.

Для коронера это оказалось уже слишком, хотя он и привык к избирательному чувству справедливости у шерифа. Он отвел де Ревелля в сторону и пробормотал сквозь стиснутые зубы, приблизившись к нему вплотную:

– У тебя нет власти повесить их, Ричард Изнасилование – уголовное преступление, тебе это прекрасно известно. Я позволил тебе поразвлечься, чтобы ты получил наконец свои признания, но эти двое должны предстать перед Королевским судом.

Ричард небрежно отмахнулся от коронера.

– Сотни лет суд графства был достаточно хорош для этого, в конце его все та же самая виселица. Почему ты такой упрямый, Джон?

– Потому что закон короля и есть закон. Семьи имеют право высказаться и выбрать компенсацию или смерть.

К ним подошел Ральф Морин, прервав разговор.

– Что нам делать с этими людьми? Тот, что старше, выживет, хотя примерно с час ему будет трудно дышать. Будем пытать младшего?

Де Ревелль разгневался на коронера за вмешательство, но вряд ли мог надеяться пыткой вырвать признание у человека, который уже и так признал свою вину. Он махнул рукой Стиганду, который все еще стоял у огня с клеймом в руках, явно разочарованный ходом событий.

– Отведи этих подонков в их камеры. Позже я решу, как поступить с ними.

Стража увела двух мужчин, Альфред все еще задыхался, а обреченный Гарт хранил угрюмое молчание. Когда они проходили мимо Гвина, тот сморщил свой нос картошкой и шумно втянул в себя воздух. Подвинувшись к коронеру, он прошептал ему на ухо на смеси корнуолльского и валлийского, чтобы больше никто не мог понять:

– От них пахнет. Это наверняка тот резкий запах от серебряного горна впитался в их одежду.

Джон непонимающе взглянул на своего помощника.

– Ну, и что это должно означать?

– Помните, когда Кристина Риффорд встретилась с Фитцосберном на очной ставке, ей показалось, что она уловила какой-то знакомый запах, исходивший от ее насильника. Может, от Фитцосберна воняло так же, как от этих мужчин, – он слишком долго находился рядом с горном, но запах, который запомнила Кристина, исходил от Гарта, а не от Фитцосберна.

Коронер кивнул.

– Может быть, ты прав, Гвин. Я спрошу ее об этом, когда мы увидимся в следующий раз. Этим может объясняться ее неуверенность, которая так обеспокоила меня тогда. Хотя раз Гарт признался, у нас есть все, что нужно. Если, конечно, предположить, что он сказал правду, – цинично добавил он.

Гвин задумчиво потянул за один конец своих роскошных усов, чтобы ускорить мыслительный процесс.

– Полагаю, что так оно все и было. Ни один молодой человек не отправит себя по собственному ложному обвинению на виселицу, даже ради спасения лучшего друга.

Шериф уже начал подозрительно коситься в их сторону, поскольку они говорили между собой на непонятном ему языке, поэтому они расстались и поодиночке вышли во двор замка. Ральф Морин спросил Джона, какие действия будут предприняты в отношении смерти Фитцосберна.

– Сначала дознание, через два часа. Хотя оно не очень-то поможет нам установить того, кто избил его до смерти, – ответил Джон. – Мой секретарь Томас как раз этим сейчас занимается, – продолжал он, пока они шагали по схваченной морозом грязи в направлении сторожевого домика у ворот. – Из ран Фитцосберна натекло много крови, и нам необходимо взглянуть на некоторых людей и оглядеть кое-какие места, чтобы посмотреть, не появились ли там свежие пятна крови.

Они расстались под аркой главных ворот, и коронер со своим верным оруженосцем поднялись по лестнице в крошечную комнатку. Здесь де Вулф с удивлением обнаружил, что его поджидает Эрик Пико, закутанный в длинную темно-зеленую накидку, откинутый капюшон которой открывал богатую красную подкладку.

Джон сбросил свой собственный плащ и уселся за простой стол на козлах, сделав жест купцу занять единственную в комнате табуретку, в то время как Гвин взгромоздился на свое любимое место на подоконнике.

Джон выжидающе взглянул на Пико, смуглое лицо которого взволнованно хмурилось, и тот, после некоторого колебания, начал:

– Я хочу сказать вам кое-что до того, как начнется дознание по Годфри Фитцосберну. Если бы я открыто заявил об этом на допросе, то мое заявление могло бы спровоцировать несправедливость, а я бы оказался в опасности и, возможно, даже подвергся бы насилию.

Джон ухватился руками за углы стола, и на его темном лице появилось озабоченное выражение.

– Что ты имеешь в виду, Эрик?

Эрик Пико явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– То, что я хочу сказать, может бросить подозрение на определенных лиц. Это может оказаться ложной тревогой, но они все равно будут обвинять меня, правда это или нет.

Коронер взглянул мимо бретонца на Гвина, но его помощник всего лишь вопросительно приподнял свои мохнатые брови и пожал плечами.

Джон вновь перевел взгляд на Пико.

– Вам лучше сказать мне все, что вы знаете, а потом я решу, как быть, – предложил он.

Пико подался вперед на своей табуретке, поправил накидку на плечах, а потом снял тесную фетровую шляпу, скрывавшую его густые кудрявые черные волосы.

– Прошлой ночью я решил зайти к Фитцосберну, ведь он уже поправлялся после своего отравления, или что это там было. Примерно за три часа до полуночи я подошел к его дому, по соседству с вашим.

– А зачем вы это сделали? Вас вряд ли можно назвать другом, который пришел справиться о его здоровье.

– Я пришел просить его, чтобы он отпустил свою жену.

Джон нахмурился еще сильнее, кожа на лбу собралась складками, отчего его старый шрам, полученный еще в крестовых походах, побелел.

– Отпустить ее? Что вы хотите сказать?

– Не препятствовать нам, когда она подаст заявление о разводе, который позволит нам с Мабель пожениться. Она ушла из дома навсегда и жила в моем доме в Уонфорде, но нам нужна была ее свобода, чтобы стать мужем и женой.

– Вы избрали нелегкий путь, Эрик. В большинстве браков один из партнеров получает свободу только после того, как второй сходит в могилу, – высокопарно заметил Джон.

Гвин подумал, что в словах Джона слишком много чувства, чтобы их можно было счесть случайным замечанием, и перед глазами его предстало лицо Матильды.

– Я знаю, что это трудно, Джон. Дорогое удовольствие, с апелляциями к королю, Кентербери и, вероятно, даже к Риму. Но это был единственный открытый для нас путь.

– До сегодняшнего дня, когда Годфри мертв, – прокомментировал коронер без всякой иронии.

Виноторговец покорно пожал плечами.

– Мне это даже не пришло в голову, когда я стоял перед его домом. Но, как бы то ни было, ответа я не получил. Я без конца барабанил в его двери и долго ждал, но ответа не было. И света за ставнями тоже. Поэтому, отчаявшись, я ушел.

Коронер не торопил его и ждал, пока Пико продолжит.

– Я покинул Мартин-лейн, пошел по направлению к собору и зашел на его территорию. Взошла луна, да еще светили факелы на доме кузнеца.

Джон перебил его:

– Вы шли домой через западную часть собора, а потом переулками до Саутгейт-стрит?

– Да, но когда я пересек территорию собора, то впереди, на некотором расстоянии, перед домами каноников, я заметил двух мужчин. К тому времени я свернул на тропинку перед большими дверями собора, а они шли по направлению к Мартин-лейн. – Он сделал паузу, а потом приступил к самой трудной части своего рассказа. – Они не видели меня, я уверен. Я всегда остерегаюсь ночных разбойников, Поэтому я стоял неподвижно за большой кучей земли из свежевырытой могилы, пока они не прошли мимо, и глядел им вслед.

– И кто ж это были?

– Без сомнения, одним из мужчин был Реджинальд де Курси, а вторым – молодой Феррарс, тот, которого они зовут Хью.

В комнате повисла вязкая, напряженная тишина.

– Вы уверены в этом, Эрик?

Он утвердительно кивнул.

– Как я говорил, взошла луна, и, когда они проходили мимо вашего дома, желтый свет от факелов кузнеца упал на их лица. У меня нет сомнений, кто это были. – Он в волнении потер лицо руками. – Что же касается того, что они там делали, у меня на этот счет нет никаких комментариев. У них вполне могло быть какое-нибудь законное дело, но факт остается фактом – ночью они спешили с того места, где на следующее утро нашли раненого мужчину.

Пико неловко поерзал на своем табурете.

– Это все, что я могу сообщить вам, но де Курси и Феррарсы, даже если им нечего скрывать, будут крайне недоброжелательно расположены ко мне, если узнают, что это я рассказал вам о них.

Мгновение коронер размышлял.

– На дознании я могу спросить у них об их передвижениях прошлой ночью. Если они признают, что в это время находились на Кэнонз-роу, тогда проблема отпадет сама собой. Если же они станут это отрицать, тогда получается ваше слово против их. Два их слова против одного вашего. И они могут потребовать, чтобы им сообщили, кто подвергает сомнению их слова.

Гвин поднялся со своего места на подоконнике, чтобы задать вопрос:

– Может еще кто-нибудь подтвердить ваше заявление?

– В тот момент я никого не заметил. Дальше, по направлению к Медвежьим воротам, виднелись нищий и пьяница, но они вряд ли смогут выступить свидетелями, даже если их удастся найти.

Джон поднялся на ноги.

– Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ваше имя не всплыло, но не могу обещать этого, Эрик. Все зависит оттого, как пойдет дознание. Вы ведь будете там, без сомнения?

Виноторговец с несчастным видом кивнул головой.

– Смерть Годфри освободила Мабель, и мы могли бы радоваться от всего сердца, но нам ни за что не хотелось бы, чтобы это произошло таким ужасным образом, хотя в последние годы он и превратил ее жизнь в ад. – Эрик вновь надел шляпу и направился к выходу, пообещав быть в ратуше к началу дознания.

После того как он ушел, Гвин вытащил кувшин, который он наполнил нынче утром, и они уселись поразмышлять над квартой эля.

– Что ты думаешь о заявлении Пико, Гвин? – спросил Джон.

Корнуоллец, прежде чем ответить, облизнул пену с усов.

– Во-первых, правда ли это? Если нет, зачем он пришел и рассказал нам свою байку? Или, если это правда, шли ли Феррарс и де Курси ночью по городу просто так или же со злым умыслом?

Джон кивнул в знак согласия.

– Ну, и что мы теперь будем делать? – задал он риторический вопрос, ведь как бы ни ценил коронер здравый смысл своего верного оруженосца, ответственность лежала на нем самом. Он задумчиво продолжал: – Помимо всего прочего, Томас должен разведать домохозяйства Феррарсов и де Курси. Я не думаю, что нам стоит заниматься их домами за пределами Эксетера, поскольку любые доказательства того, что случилось прошлой ночью, могут все еще находиться в пределах городских стен. Так что давай подождем, пока наш похожий на хорька секретарь не вернется из своих странствий – и, будем надеяться, с новыми сведениями для нас.

* * *

Второй раз за сегодняшний день городская ратуша оказалась заполнена народом, но на этот раз для дознания, а не для суда.

Коронер занимал центральное кресло на возвышении, но рядом с беспечным видом восседал шериф де Ревелль, и это должно было означать, что именно он председательствует здесь, а Джон де Вулф всего лишь мелкая сошка.

Томас де Пейн пристроился на табуретке немного позади своего хозяина, держа наготове папирус и чернила. Рядом расположились архидиакон Джон де Алекон и Томас де Ботереллис. Перед помостом командовал Гвин из Полруана, выстраивая свидетелей, жюри и разношерстную толпу зрителей, которые толпились у задней стены зала. Одной из наиболее неприятных его обязанностей была охрана тела мужчины, которое лежало на двух составленных вместе столах, накрытое простыней, прямо под креслом Джона. Согласно закону, присяжные, так же как и коронер, должны были осмотреть тело, чтобы исследовать видимые на нем раны.

Гвин выкрикнул свое общее требование о том, что все, кому есть какое-либо дело к коронеру короля в графстве Девон, должны «подойти ближе и заявить о своем присутствии». Среди последних были Реджинальд де Курси, Хью Феррарс и его отец, Джозеф и Эдгар из Топшема и Генри Риффорд, городской старшина. В сторонке у стены незаметно стоял Эрик Пико, а вот Мабель, супруги умершего мужчины, нигде не было видно.

Все главные действующие лица стояли впереди, прямо перед помостом, а справа от них толпились человек двадцать присяжных-те, которые обладали кое-какими сведениями об этом деле. Большинство было одето в одежды священнослужителей, поскольку здесь собралось младшее поколение обитателей домов каноников, находившихся на территории собора. В связи с присутствием многочисленных викариев и хористов тут были архидиакон и регент хора, которые готовились ревностно отстаивать свои духовные права перед лицом светской власти.

Первая часть дознания шла обычным порядком. Было решено, что мальчик, нашедший смертельно раненного Фитцосберна, слишком мал, чтобы давать показания, хотя он в полном восторге стоял у стены рядом со своей матерью, которая крепко держала его за шиворот. Собачонка по-прежнему вертелась у него под ногами. Молодой викарий рассказал, как он впервые увидел умирающего, затем подробно описал свои попытки поднять всеобщую тревогу, поставив на уши буквально всех обитателей Кэнонз-роу.

После этого слово взял коронер.

– В этот момент позвали меня самого, и я могу свидетельствовать, что, когда я увидел его, раненый был еще жив, но вскорости умер. Я принял его предсмертное заявление о некоторых вещах, но он не смог сказать, кто напал на него.

При этих словах по залу пронесся шепоток. Благодаря распространившимся сплетням все были в курсе того, что Фитцосберн признался в том, что был любовником Адели де Курси и настоял на ее аборте. Точно так же все знали, что он отверг свое участие в изнасиловании Кристины Риффорд и что Гарт, его подмастерье, признался в совершении этого преступления, но Джон решил, что эти вопросы не представляют интереса для проводимого им дознания.

– Личность умершего, а именно Годфри Фитцосберна, хорошо известна и не требует доказательства того, что данное лицо является англичанином. Вопрос о наложении штрафа на город, где было совершено убийство, виновник которого не установлен, остается в компетенции Королевского суда, если только в течение этого времени мы не найдем преступника.

Коронер встал и навис над краем площадки, а шериф с изумлением, смешанным со страхом, смотрел на него снизу вверх.

– Присяжные теперь должны осмотреть тело, как того требует закон. – Джон сошел на утоптанный земляной пол и приблизился к грубо сколоченным похоронным носилкам, куда, опережая его, поспешил Гвин и сдернул покрывало, открыв тело до пояса и оставив нижнюю часть прикрытой из соображений приличия.

Томас подвинул табуретку ближе к краю помоста и сгорбился над своим пергаментом, готовясь записывать всю процедуру.

Небольшая группа младших священнослужителей, служек и хористов робко и нерешительно образовала кольцо вокруг похоронных носилок, и Джон начал указывать им на раны одну за другой. Голова Фитцосберна покоилась на чурбаке, лицо набрякло, и глаза почти скрылись под синяками и шрамами. Вся левая сторона лица у него превратилась в лилово-красное месиво, а на щеке отпечатались следы страшных ударов.

Джон тыкал в каждую рану своим длинным указательным пальцем, подобно педагогу, дающему урок анатомии.

– Его сильно били по лицу каким-то продолговатым предметом, может быть посохом или колом от забора. Взгляните на рассеченную кожу вот здесь. – Он показал пальцем на длинную зияющую рану, которая слева по диагонали рассекала лоб Фитцосберна и скрывалась в густых темных волосах. Викарии с мертвенно-бледными, землистыми лицами в ужасе прикрывали рты руками, а один из хористов из задних рядов кинулся вон из сарая, выплеснуть содержимое своего желудка. – С левой стороны шеи тянется несколько длинных прямых кровоподтеков, но имеются также и круглые отметины, вероятно, от костяшек пальцев.

Затем Джон перенес свое внимание на грудь покойника, испещренную красно-синими кровоподтеками и шрамами. – Помимо вот этих отметин, оставленных продолговатым предметом, видите вот эти полумесяцы и большие синяки на ребрах? Я предлагаю вам считать, что это от сильных ударов ногами.

– Так отчего же он умер на самом деле, коронер? – задал вопрос самый храбрый из присяжных, молодой служка. Вместо ответа Джон сильной рукой нажал на грудину, показывая, как легко вдавливается внутрь грудь. Одновременно в горле мертвого мужчины послышалось клокотание и раздался треск – это сломанные ребра терлись друг о друга. Еще один присяжный выскользнул наружу, когда Джон принялся объяснять, что удары ногами и прыжки по телу проломили грудную клетку.

Пока толпа в благоговейном страхе стояла молча, коронер продиктовал краткий отчет Томасу, после чего взобрался обратно на помост, а Гвин осторожно натянул покрывало на лицо Годфри.

– Так что нет сомнения в том, как и отчего он умер, – заключил коронер. – Вопрос в том, кто послужил причиной его смерти? Есть ли у кого-нибудь для меня какая-либо информация? – Он обвел грозным взглядом притихший зал, словно вынуждая каждого поделиться с ним сведениями. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом ног по земляному полу.

– Не видел ли кто-нибудь чего-либо предосудительного в окрестностях собора прошлой ночью? – требовательно спросил Джон де Вулф. Строго говоря, вся территория вокруг собора, за исключением тропинок, не входила в юрисдикцию города, подпадая под церковные законы, но Джон де Алекон сказал ему что епископ отказался от права опротестовать требования коронера там, где речь шла о смерти. Ответа на его вопрос не последовало ни от Пико, ни от тех двух мужчин, которых он назвал.

Всегда предпочитающий говорить прямо, без обиняков, Джон тяжелым взглядом уставился на Реджинальда де Курси и Хью Феррарса, которые бок о бок стояли в переднем ряду. – Мне доложили, что вы двое, джентльмены, находились вне своего жилища в этом районе прошлой ночью. Это правда?

Хью Феррарс подскочил, словно его ткнули шилом в мягкое место.

– Что? Вы понимаете, что говорите, коронер?

Де Вулф не сводил с него мрачного взгляда.

– Я знаю, о чем говорю, сэр.

Хью выглядел так, словно его вот-вот хватит удар.

– Скажите мне, какой негодяй рассказал вам эту басню! – завопил он.

Его отец отреагировал столь же мгновенно:

– Де Вулф, вы сошли с ума? Что это за ерунда? – Лицо его приобрело красновато-коричневый оттенок, и оба, отец и сын, бросились к краю помоста и встали напротив коронера и шерифа.

Среди внезапного оживления в зале де Курси тоже подал голос протеста, громко отрицая свою вину, и присоединился к остальным у края помоста.

Ричард де Ревелль, для которого все происходящее оказалось полной неожиданностью, вскочил на ноги и набросился на коронера:

– Ты не можешь обвинять людей публично! – прошипел он. – Кто поведал тебе подобные клеветнические сведения?

Какое-то мгновение Джон терпел все эти возмущенные крики, затем воздел руки над головой и голосом, который можно было услышать в соборе Святой Сидуэллы, проревел:

– Тихо, вы все!

Его вспышка гнева была столь драматической, что воцарилась мгновенная тишина, которой он воспользовался, чтобы объясниться, впрочем, довольно резким тоном:

– Я никого не обвиняю. Но ко мне поступила информация, не обратить внимания на которую я не имею права. Я задал простой вопрос, который требует простого ответа. Шли ли вы, Реджинальд де Курси, и вы, Хью Феррарс, через территорию собора вчера поздно вечером?

Красный от гнева, молодой Феррарс с яростью встретил его взгляд и завопил, заглушая гул голосов:

– Нет, не шел, черт меня побери, сэр коронер! Вы слишком увлекаетесь безосновательными обвинениями. Клянусь Христом и Марией, Божьей матерью, и Святым Петром – и еще любыми святыми, которых вы знаете, – прошлой ночью я пьянствовал в половине таверн Эксетера – и ни одна из них не находится поблизости от территории собора!

Этот остроумный ответ вызвал взрыв оскорбительного смеха, но Джон не улыбнулся.

– И, без сомнения, вы очень кстати обошли добрую половину города, занимаясь этим, а?

– С дюжиной свидетелей, которые кутили со мной и готовы подтвердить это, – сердито парировал Хью.

Его отец устремил дрожащий палец на коронера.

– Вы пожалеете об этом, де Вулф. Ваш язык вас погубит.

Джон проигнорировал угрозу и перевел свое внимание на де Курси, лицо которого также пылало от гнева.

– Вы утверждаете то же самое, сэр Реджинальд? Я прошу только ответить «да» или «нет», на этой стадии речь не идет о каких-либо обвинениях.

Де Курси был вне себя от бешенства.

– Чтобы решить это раз и навсегда, выслушайте меня, коронер. – Он вытащил кинжал из ножен на поясе и вознес его над собой. Гвин двинулся вперед, думая, что он собирается пронзить им коронера, но вместо этого де Курси взял кинжал за лезвие и поднял высоко над головой. – Этим знаком креста я клянусь – первый и последний раз, – что провел весь вечер дома у своего очага, пока не отправился в постель. – Он опустил клинок и вдел его обратно в ножны, потом повернулся на каблуках и вышел вон, в открытых дверях холодный ветер на мгновение облепил его коричневую накидку вокруг его ног.

Словно для того, чтобы подчеркнуть свое презрение, оба Феррарса, шагая в возмущенном негодовании, последовали за ним, даже не взглянув на коронера.

Бросив убийственный взгляд на своего зятя, шериф сбежал с помоста и поспешил вслед за ними.

Остаток дознания прошел довольно вяло после такого драматического взрыва. Жюри присяжных вынесло неизбежный вердикт об убийстве, совершенном неизвестным лицом или лицами, и все потихоньку покинули зал, включая Годфри Фитцосберна, которого на носилках перенесли через дорогу в больницу собора Святого Джона, где ему предстояло ожидать захоронения на территории собора, там, где он встретил свою смерть.

Глава двадцатая, в которой коронер Джон устанавливает правду

На следующее утро коронер сидел в своих спартанских апартаментах в замке Рогмонт, пребывая в довольно унылом расположении духа. Он чувствовал, что ничего не достиг проведением вчерашнего дознания, если не считать обострившегося антагонизма между ним, Феррарсами, де Курси и шерифом.

– Полагаю, еще нынче утром эта банда вернется, обливая меня ядом за то, что я осмелился спросить, где они были прошлой ночью, – проворчал он Гвину. Они ждали Томаса, который должен был рассказать им о результатах своих поисков в городе, а также о последних сплетнях среди слуг, которые могли дать им ниточку в деле об убийстве Фитцосберна.

Джон нехотя достал последний урок по-латыни, который задал ему его учитель из собора, и начал заниматься. Гвин тихо сидел на подоконнике, рассеянно глядя в пол, лоб его избороздили морщины. Его необычное молчание скоро вывело Джона из себя.

– Ты не заболел часом? Ты даже не пьешь пива!

– Я думал о Реджинальд де Курси.

Джон мгновенно навострил уши. Когда у Гвина появлялись сокровенные мысли, к ним стоило прислушаться.

– А что с ним такое?

– Он был одним из тех, кого назвал Эрик Пико, но он не мог нанести тех ударов.

Коронер скатал свой латинский свиток и откинулся на спинку стула.

– Ну, Гвин, выкладывай, что ты там надумал своей большой головой.

– Все раны и повреждения у Фитцосберна располагались слева – и на лице, и на шее, и на груди. Если его бил кто-то, кто стоял прямо перед ним, а именно так все должно было и быть, то де Курси вне подозрений.

Коронер долго смотрел на своего мечника. Гвин никогда не говорил ничего, не имея на то веской причины.

– Почему ты так считаешь?

– Когда вчера в суде он давал клятву, обратили ли вы внимание на то, что он держал кинжал левой рукой? Я наблюдал за ним потом и убедился, что он, без сомнения, левша. Даже ножны от кинжала висят у него на правом бедре, а не на левом, как обычно. Стоя же перед жертвой, ни один левша не мог нанести таких ран.

Минуту-другую Джон размышлял над услышанным и не нашел изъяна в рассуждениях Гвина.

– Хорошо, я согласен с тобой, что он не наносил тех ударов. Но он мог схватить и держать Фитцосберна, пока другой избивал его, или же как-то еще вступил в сговор с Феррарсами, чтобы убить нашего друга.

Гвин пожал своими массивными плечами.

– Все может быть, но, по крайней мере, теперь мы знаем еще кое-что, чего не знали раньше.

Их разговор был прерван неровными шагами по ступеням, а потом появился и сам Томас, отодвинув в сторону мешковину, загораживающую дверной проем. Его длинное и узкое личико сияло от сдерживаемого возбуждения, а маленькие темные глазки светились гордостью.

– А вот и гном из Винчестера! – грубовато поддразнил его Гвин. – Какие новости из помойной ямы?

Секретарь был слишком доволен собой, чтобы поддаться на эту уловку.

– Кровь, коронер. Я нашел кровь! – гордо заявил он.

Повелительным жестом Джон усадил маленького священника-расстригу на табуретку перед собой и велел рассказывать.

– Чья кровь и где? – требовательно спросил он.

Надувшись от важности, Томас де Пейн поведал ему о своих приключениях прошлым вечером и нынешним утром.

– Я отправился в хозяйство де Курси на Курри-стрит. Снаружи торчал продавец каштанов, и я воспользовался случаем: купив у него за полпенни кулек, я остановился поесть и некоторое время следил за входной дверью. – Он вытащил большой куль из грубой мешковины с остывшими жареными орехами, которые Гвин немедленно принялся лущить и жевать. – В конце концов, служанка открыла дверь, чтобы выбросить старый тростник, и я наплел ей сказочку о том, что у меня-де есть послание к ее хозяину от шерифа. Я знал, что его нет дома, но убедил девчонку позволить мне подождать хозяина внутри, рассчитывая, что тот не вернется и не застанет меня там.

Джон улыбнулся одной из своих редких улыбок от такой находчивости хитроумного секретаря.

– И ты ничего не нашел?

Самолюбие Томаса было уязвлено тем, что его хозяин догадался обо всем сам.

– Нет, мне не удалось проникнуть дальше крыльца и внешнего холла, но я проскользнул во двор, чтобы сказать служанке и повару, что я не могу больше ждать. Но зато у меня было время осмотреть всю одежду, висевшую на крючьях, а также туфли и сапоги, которые стояли на полу. Я ничего не нашел. Разумеется, я не знаю, что могло находиться возле очага или в светелке.

Гвин и коронер обменялись взглядами, корнуоллец выплюнул каштановую кожуру, прежде чем открыть рот.

– Как мы и думали, он не мог нанести этих ударов.

Томаса явно озадачило это туманное замечание, но он решил приступить к самой захватывающей части своего повествования.

– Нынче утром я отправился в квартиру младшего Феррарса на Голдсмит-стрит. У него там всего одна комната с вестибюлем, где он живет со своим сквайром, когда бывает в городе. Здесь все было проще, поскольку у него нет слуг, а всю черную работу выполняет сквайр. Похоже, что они едят и пьют – пьют, главным образом, – исключительно в городе, а не дома.

– Черт, ближе к делу, малый, – проворчал Гвин.

Томас сделал ему грубый жест рукой и показал язык.

– Там живут и другие люди, одни наверху, другие – на заднем дворе, так что суета царила порядочная. Я последовал за одним мужчиной через входную дверь, которая болталась взад-вперед так же часто, как язык корнуолльца. – Он увернулся от каштана, брошенного в него Гвином. – Я стоял в вестибюле, где на полу лежал простой соломенный тюфяк, служивший сквайру постелью, и валялась еще куча одежды, обуви и оружия. Куча была такой большой, что, должно быть, все это принадлежало им обоим, и Феррарсу, и его оруженосцу. – Томас перевел дыхание, собираясь приступить к самой важной части рассказа. – Я воспользовался тем, что дома никого не было, поскольку, похоже, половину своего времени они проводят на рыцарских поединках, а вторую половину – в тавернах. Я принялся перебирать одежду, и там, с одной стороны туники, которую носил Феррарс, обнаружил множество пятен свежей крови. – На этой торжествующей ноте он закончил свой рассказ и с ожиданием воззрился на хозяина.

– Где находилась эта одежда? – скептически поинтересовался Джон.

– Висела на гвозде с левой стороны, как раз за входной дверью. На полу под ней тоже было несколько капель крови, должно быть, она натекла с нижнего края.

Гвин дернул себя за ус.

– Ты сам сказал, что Хью Феррарс частенько упражняется на мечах и в конных схватках. Кровь могла появиться оттуда.

– Он никогда не надел бы на поединок льняную тунику хорошего качества, – возразил Томас, разочарованный тем, что его великое открытие не получило того восторженного приема, на который он рассчитывал. – Он надел бы кольчугу или, по крайней мере, кожаную кирасу.

– Какого цвета была туника?

– Тускло-коричневого.

– Не лучший цвет, чтобы заметить на нем пятна крови, – заявил Гвин, но Томас не обратил на него внимания.

– Вы не помните, во что был одет Хью Феррарс вчера в ратуше? – спросил Джон, переводя взгляд с Томаса на Гвина. Никто из них не мог этого вспомнить, да и самому коронеру ничего не приходило на ум.

Томас стремился закрепить свое великое открытие.

– Но у вас есть показания, что его видели поблизости от места нападения – и у него кровь на одежде! Что еще вам нужно?

Джон резко встал.

– Нет смысла рассуждать на эту тему – мы можем заниматься этим до следующего праздника Святого Михаила. Пойдемте посмотрим на пятна крови, обнаруженные Томасом.

* * *

Голдсмит-стрит представляла собой ответвление от главной улицы, идущее на север, на одном ее конце стояла церковь Всех Святых, а на другом – монастырь Святого Павла. Рядом с тем местом, где она вливалась в главную улицу, расположились несколько лавок и магазинов с тяжелыми ставнями и прочными дверями. Это была вотчина золотых дел мастеров, тогда как остальную часть улицы занимали жилые дома. Некоторые были построены из дерева в незапамятные времена, с соломенными крышами. Другие, более современные, выделялись оштукатуренными плетеными стенами, заключенными в деревянные рамы, либо вообще были целиком каменными сооружениями.

Ночью ветер стих, и, когда троица коронера появилась на улице, там было тяжело дышать от дыма из тысяч городских очагов и каминов. На этой похожей на трубу улице дым висел особенно плотной стеной, сочась из-под скатов крыш старых зданий и из каменных труб их более новых соседей.

Квартира Хью Феррарса располагалась примерно на полдороге слева, на первом этаже узкого бревенчатого здания, крытого каменной черепицей. В доме, на втором этаже, была светелка, где обитали другие молодые люди. Внизу дом очень напоминал собственное жилище Джона, с крошечным вестибюлем, где спал его сквайр, и проходом, который вел на задний двор. Еще одна дверь вела в зал – большую комнату с низким потолком, образованным потолочными балками, потому что на втором этаже прямо над ним располагалось еще одно помещение.

Дверь на улицу была заперта, но открылась, стоило поднять железный засов. Гвин просунул голову внутрь и громоподобным ревом огласил помещение, спрашивая хозяев. Из зала донесся ответный возглас, и появился сквайр с высокой пивной кружкой в руке. За ним маячил Хью Феррарс, с раскрасневшимся лицом, державший еще более огромную кружку. Они вместе вышли в вестибюль, и тут заметили позади Гвина Джона де Вулфа.

– Ага, вы явились принести свои извинения, полагаю, – проскрипел Феррарс уже нетвердым от выпитого голосом. – Мой отец добивается аудиенции у Хьюберта Уолтера, когда тот посетит Винчестер на следующей неделе, чтобы пожаловаться на ваше недостойное поведение. Вы пожалеете, что оскорбили нашу семью, коронер.

Джон оставил это замечание без ответа и сосредоточил все внимание на одежде, в беспорядке висящей с левой стороны двери вестибюля, откуда длинный и узкий проход вел куда-то в глубину здания. Томас показал на тускло-коричневую льняную тунику, которая висела на деревянном гвозде сразу же за дверью.

– Какого дьявола вы задумали на этот раз, будьте вы прокляты? – заревел Феррарс, бычья шея которого налилась кровью, когда он, пошатываясь, двинулся вперед.

– Это ваша одежда? – резко бросил Джон, указывая на роскошную одежду. Это была открытая спереди рубашка, доходящая до середины бедер, с короткими рукавами до локтя, которую носили поверх туники – колоколообразного одеяния до колен.

От удивления гнев Феррарса утих.

– Моя? Конечно, моя. Зачем, во имя Господа, вам это знать?

Джон наклонился, чтобы поднять с полу рубашки.

– Из-за вот этих пятен крови, Хью Феррарс. Вы можете объяснить, откуда они взялись?

Молодой человек нетвердыми шагами быстро пересек комнату и уставился на свою собственность. Одежда была повешена на гвоздь за воротник, и левая ее сторона была вся забрызгана кровью, струйки которой стекали до самого низа. На дорожке из известняковых плит, которая пересекала утрамбованный земляной пол и скрывалась в проходе, виднелись несколько капель засохшей крови.

– Ну, что вы можете сказать? – требовательно спросил Джон.

Хью с яростью сорвал свою одежду с гвоздя и поднес ее к лицу, глядя на нее так, словно видел в первый раз. Эль выплескивался из его кружки, когда он принялся вертеть тунику и рубашку то так, то эдак, чтобы рассмотреть со всех сторон.

– Я ничего не знаю об этом, черт меня побери! В какие игры вы играете, коронер? – закричал он. После этого Хью набросился на своего сквайра, который в немом изумлении стоял позади. – Рональд, а тебе что об этом известно? Ты что, пользовался моей одеждой?

Пока сквайр все отрицал, заявляя о своей невиновности и о том, что он ничего не знает, Джон устремил на молодого Феррарса холодный взгляд.

– Когда вы в последний раз надевали эту одежду? И я снова спрашиваю вас, где вы были позапрошлой ночью? Не находились ли вы поблизости от собора, а?

На мгновение Джону показалось, что молодой человек намеревается его ударить, и рука его помимо воли потянулась к рукоятке кинжала на поясе.

Но Хью удовлетворился тем, что принялся выкрикивать оскорбления, грозя страшными карами, как только его отец услышит об этом последнем, неслыханном оскорблении. Коронер спокойно ждал, пока стихнет поток пьяной ругани, потом взял рубашку из рук Хью. Он указал на пятна крови, разбросанные на площади, примерно вдвое превышающей растопыренную ладонь.

– Взгляните вот сюда, Феррарс, сделайте одолжение, – спокойно сказал он. – Вы ведь боец, так что с первого взгляда должны распознавать кровь. Станете ли вы отрицать, что на этой одежде, висящей в вашем зале, которую вы с готовностью признали своей, есть кровь?

Эти холодные прямые вопросы быстро привели Хью в чувство. Он трезвел на глазах. Неохотно он признал, что эти пятна не могут быть ничем иным, кроме крови.

– Но, Господь мне судья, мне ничего об этом не известно. Я не надевал эту тунику, по меньшей мере, три дня. Как вы видите, у меня есть из чего выбирать. – Он обвел широким жестом помещение, где с каждого гвоздя свисало по несколько одеяний, а на стульях и даже на постели валялось еще больше одежды.

Гвин пробормотал что-то по-кельтски коронеру на ухо. Джон вновь повернулся к Хью Феррарсу.

– Вы не могли бы сделать мне одолжение и поставить эту кружку с элем? – спросил он, указывая на тянувшийся вдоль стены карниз.

Заинтригованный и несколько поубавивший пыла теперь, когда на его одежде обнаружилась кровь, Феррарс с размаху опустил грубую глиняную посуду на карниз.

– Я вижу, что кинжал вы носите на бедре с левой стороны? – спросил Джон.

Хью уставился на него так, словно тот сошел с ума.

– Конечно, черт побери – так же, как и вы! Почему вы спрашиваете об этом, ради Христа?

Джон пропустил его слова мимо ушей и еще больше озадачил мужчину, попросив того снова взять кружку в руки. В деланном отчаянии закатив глаза, Хью повиновался, и Гвин с Джоном убедились, что он – правша.

– Вы уже закончили свои шутовские игры? – поинтересовался Хью, к которому вернулись его язвительность и наглость.

Внезапно дело, которое коронер со своим помощником уже начали возводить против Хью Феррарса, начало рассыпаться благодаря гибкому и пытливому уму их маленького секретаря. К коронеру подошел Томас и, сопровождаемый непонимающими взглядами жильца и его сквайра, прошептал что-то Джону на ухо, после чего внимание команды коронера переключилось на стену и на дверь, ведущую на улицу.

– Гвин, повесь эту тунику на гвоздь, как было раньше, – распорядился де Вулф.

Когда это было сделано, Томас устремил тощий палец на деревянные планки на стене в непосредственной близости от туники. Хотя и трудноразличимые на потемневшем от времени дереве, на стене, на одной высоте с туникой, виднелись капли высохшей крови. Некоторые из них имели вытянутую, продолговатую форму и располагались на планках по горизонтали.

Теперь секретарь указал на пятна крови на серых каменных плитах пола.

– У некоторых тоже вытянутая форма. Они не могли натечь с туники, а упали под углом, – заметил он. – А сейчас откройте дверь на улицу, – посоветовал Томас, который теперь, похоже, с таким же жаром стремился разрушить собственную теорию, с каким с самого начала доказывал ее правильность.

Войдя в квартиру, они закрыли дверь, но теперь, когда ее распахнули, она с размаху ударилась о стену с левой стороны, причем край ее всего на несколько дюймов не доставал до одежды, развешанной на деревянных гвоздях.

– Взгляните сюда, на том же самом уровне, – пискнул секретарь.

Джон посмотрел и увидел еще несколько вытянутых темных капель крови на грубой деревянной поверхности.

– Кровь попала сквозь раскрытую дверь, – проворчал Гвин. Теперь было совершенно очевидно, что кровь оказалась на тунике и рубахе, когда те висели на гвозде, причем брызги разлетелись исключительно по той стороне, которая была обращена к двери.

– И кто-то промахнулся, метя в одежду, а попав на стены, пол и даже край двери, – заключил Томас. Он не знал, то ли ему радоваться своей последней находке, то ли расстраиваться из-за того, что его первоначальные изыскания уже более не служили доказательством вины Феррарса.

Хью и Рональд в полнейшем замешательстве наблюдали за поведением остальных, но теперь до них кое-что начало доходить.

– Получается, меня ложно обвинили! – взбесился Феррарс. – Вы не только вторично опорочили мое доброе имя, но еще и сделали меня жертвой подлого заговора!

Де Вулф обернулся и с высоты своего огромного роста наклонился так, что его крючковатый нос почти соприкоснулся с раскрасневшимся лицом молодого человека.

– Послушайте, сэр! Вы должны благодарить судьбу за свою удачу. У меня были сведения, что вас видели в непосредственной близости от того места, где убили Фитцосберна, причем в самое неподходящее время. И после этого в вашем собственном жилище находят вашу окровавленную одежду! Вы же не станете отрицать, что подобные факты не могли не возбудить подозрений?

– Фальшивка, все фальшивка! – сердито бросил Хью, но логика слов коронера проникла даже в его одурманенный алкоголем и яростью мозг.

– Может быть, и так, но вы должны быть благодарны моему сообразительному секретарю, потому что он отвел от вас подозрения. Теперь совершенно очевидно, что некто попытался ввести нас в заблуждение, подбросив ложные улики против вас.

Он сделал паузу и отодвинулся от Феррарса, перестав дышать тому в лицо.

– Ловушка предназначалась и для Реджинальда де Курси, но мы исключили его из числа подозреваемых по другой причине.

Он повернулся к одежде, развешанной в ряд на гвоздях, и сердито сорвал тунику, швырнув ее в кучу на полу.

– На вашем месте я как можно быстрее отнес бы это к своей прачке и возблагодарил бы Господа за острые глаза Томаса де Пейна.

Его неприкрытый гнев и ярость оказали свое действие на Хью Феррарса, и остатки негодования последнего испарились без следа.

– Кто сделал это со мной, сэр Джон? – пробормотал он.

Коронер набросил серую накидку на свои сутулые плечи, собираясь уходить.

– Полагаю, одному виноторговцу придется ответить на этот вопрос, молодой человек. – Он стремительно вышел из дома и широкими шагами двинулся прочь. За ним поспешили его помощник и секретарь, оставив двух изумленных, но теперь совершенно трезвых молодых людей молча смотреть им вслед.

Десятью минутами позже они оказались на Прист-стрит, в нижней части города. Она тянулась от Саутгейт-стрит, мимо поворота на Айдл-лейн, где стояла таверна «Буш». Жилье виноторговца находилось в дальнем конце, неподалеку от городской стены. Они забарабанили в двери, но им никто не открыл, а когда они пробовали кричать в просвет между ставнями, им ответила мертвая тишина.

Вскоре крики и удары, наносимые Гвином в прочную дубовую дверь, привлекли целую толпу зевак, состоявшую, главным образом, из стариков и детей. На шум также вышел живущий по соседству молодой священник, который сидел дома, мучаясь коликами. Бледный, держащийся обеими руками за живот, он покинул уборную на заднем дворе, чтобы сказать им, что видел, как вскоре после рассвета Эрик Пико уехал из дома.

– Можно взломать эту дверь? – требовательно спросил Джон у своего помощника.

Гвин покачал головой, отчего его непокорные волосы окончательно растрепались.

– Только с помощью лома или бревна, чтобы разбить замок. Я полагаю, она предназначена для того, чтобы воры не добрались до его ценных вин.

Коронер бросил на молодого священника сердитый взгляд

– Разве у Пико нет слуги или подсобного рабочего в винной лавке?

– Обычно есть, но сегодня здесь никого не было. – Он собирался добавить что-то еще, но новый приступ боли согнул его пополам, он отвернулся и заковылял обратно к своему жалкому туалету, оставив нашу троицу раздраженно созерцать запертый дом.

– Если его нет дома, зачем нам нужно попасть внутрь? – задал разумный вопрос Томас.

Джон, пребывая в дурном расположении духа, набросился на него.

– Потому что я не знаю, чем еще сейчас заняться. Если малый уехал, мы не можем допросить его, так что нам остается лишь обыскать его жилище.

– Я попробую зайти сзади, – проворчал Гвин. – Может, мне удастся попасть в дом с другой стороны. – С этими словами он исчез в узком проходе между жилищем Пико и соседним домом, который представлял собой нечто вроде амбара или склада.

Через несколько мгновений издалека раздались звуки ударов, треск, и вскоре входная дверь распахнулась изнутри. На пороге стоял Гвин с большим топором в руках.

– Он валялся в дровяном сарае, а задняя дверь оказалась не такой прочной, как эта, – заявил он самодовольно.

Гвин отступил в сторону, когда коронер протискивался мимо него в опустевший дом.

Часом позже они собрались в «Буше», благо тот находился сразу же за углом.

– Он больше не вернется, можете быть уверены. – Гвин всего лишь подтверждал очевидное, но пока что им больше нечего было сказать. Томаса откомандировали в Рогмонт, чтобы он проинформировал шерифа о последних событиях, а тот, в свою очередь, создал бы из стражников поисковую группу.

Они ожидали в тепле таверны, сидя перед тлеющим очагом и от души угощаясь лучшим элем Несты. Сама она устроилась на скамье между Джоном и Гвином, а старый Эдвин вертелся поблизости, подслушивая и делая вид, что наполняет их кружки.

– Но что же вы нашли в доме? – спросила Неста.

– Очень мало, если не считать проклятой мебели! – прорычал коронер. – Совершенно очевидно, что он заранее готовился к отъезду. Исчезла вся его одежда, шкатулка с сокровищами пуста и открыта, а в самом доме не было даже пенни.

– Внизу осталось вино, но совсем немного, – добавил Гвин. – Большая часть его груза погибла вместе с «Морской Мэри», так что ему не пришлось бросать много.

Де Вулф порылся во внутреннем кармане своей накидки, которая небрежно валялась на конце скамьи.

– Но он все-таки оставил вот это на своей помойке за домом, что, вне всякого сомнения, доказывает его вину. – Джон показал присутствующим маленькую каменную бутылочку для вина, вытащил деревянную пробку и перевернул бутылочку кверху дном над своей ладонью.

Он протянул ладонь Несте, которая увидела на ней лужицу густой красной крови.

– Вероятно, взята у свиньи или птицы. Может статься, он обзавелся ею у себя на заднем дворе или на бойне, но, откуда бы она ни взялась, никто не в состоянии отличить ее от человеческой крови.

Неста осторожно взяла бутылочку у него из рук и заглянула внутрь – вокруг горлышка засохла кровь.

– Получается, вот так он плеснул кровью через открытую дверь на одежду, чтобы бросить подозрение на Хью Феррарса в том, что тот напал на Фитцосберна?

Джон кивнул, забирая у нее бутылочку и пряча в карман своей накидки.

– Если бы наш сообразительный маленький секретарь не заметил брызг крови на двери и стене, мы вполне могли бы поверить в это. – Он почувствовал, как краска гнева заливает его щеки и шею. – Сохрани Господь, мне страшно даже представить, что случилось бы, арестуй я Феррарса. Его отец и половина судей в Винчестере набросились бы на меня, как стая голодных волков!

Рыжеволосая владелица постоялого двора плотнее прижалась к нему, наслаждаясь теплом, исходящим от его сильного тела.

– И что же ты будешь делать дальше? – спросила она.

– Найду этого малого, где бы он ни был. Хотя из города он убрался уже давно, это уж точно, – проворчал Джон. – Когда из Рогмонта прибудет Ральф Морин со своей поисковой партией, мы отправимся в Уонфорд и посмотрим, нет ли его там.

Гвин одним глотком допил остаток своего эля и с надеждой огляделся по сторонам в поисках Эдвина, чтобы вновь наполнить свою кружку.

– К тому времени, как мы доберемся до Уонфорда, он, конечно, удерет оттуда, но вот куда, одному Богу известно. Сейчас он может быть на полпути в Солсбери, или в Плимут, или в Бристоль.

Неста встала, чтобы подбросить дров в огонь. Камин выступал из стены и стоял на плоском основании из камней.

Дымовой трубы не было, но сухие, как порох, дрова почти не давали дыма, а тот, что все-таки был, улетучивался из помещения сквозь щели в ставнях и между половицами комнаты наверху. Усаживаясь обратно рядом с Джоном, она сделала типично женское замечание:

– Эрик ни за что не уехал бы без Мабель Фитцосберн, особенно после всех тех хлопот, которые выпали на его долю, чтобы заполучить ее. Если она отправилась с ним, то это замедлит его продвижение. Во всяком случае, всадница из нее никудышная.

Услышав это, коронер нетерпеливо вскочил на ноги, горя желанием как можно скорее отправиться в погоню за беглецом.

– Куда, черт подери, запропастился Томас? За это время он вполне мог добраться до замка ползком и вернуться назад.

Гвин спокойно откинулся на скамье, наслаждаясь новой кружкой эля.

– Он доберется туда достаточно быстро, не сомневайтесь. Но, вероятно, он поругался с шерифом. Габриэль не может собрать банду солдат по собственному почину – ему, по меньшей мере, понадобится одобрение Ральфа Морина.

Словно в подтверждение его слов, снаружи послышались крики и стук копыт. Дверь распахнулась, и Джон застонал, увидев ораву в полном походном снаряжении, которая ввалилась внутрь. Впереди выступал Ричард де Ревелль, за ним следовал констебль замка, а позади них маячили Реджинальд де Курси, Гай Феррарс и его сын Хью.

– Замечательно! – завопил его шурин. – Ты в третий раз опорочил доброе имя этих достопочтенных людей, а потом обнаружил, что виноват какой-то другой мошенник!

– И позволил этой свинье проскользнуть между пальцев в последний момент, – резко бросил лорд Феррарс.

Джон выпрямился перед ними во весь рост, с вызовом уперев руки в бока. Позже он узнал, что Феррарсы и де Курси находились у шерифа, когда прибыло сообщение Томаса. Они явились в замок пожаловаться на Джона и потребовать, чтобы юстициарий освободил его от должности коронера. Но сейчас Джон был не в настроении уступать ни им, ни кому бы то ни было.

– Послушайте, Хью Феррарс, если бы не мой секретарь, Королевский суд уже скоро примерял бы на вашу шею веревочный галстук. Давайте не будем искать виноватых – все мы проявили себя в этой истории не лучшим образом.

Ральф Морин, единственный, кто надел кольчугу, позволил себе выразить неудовольствие, услышав эти взаимные обвинения.

– Если мы сейчас не сядем на лошадей, то никогда не поймаем этого человека. Джон, я привел твоего коня из конюшни и кобылу для твоего помощника. Они снаружи.

Толкаясь, они вывалились на Айдл-лейн, где увидели Габриэля и четверых солдат рядом со своими лошадьми, под уздцы они держали еще семерых коней. На заднем плане держался Томас, сидя боком в седле на своем пони. Небо было бледным, холодно-голубым, но на улицах внезапно начал дуть ветер с северо-запада.

Не прошло и нескольких минут, как они сели на лошадей и устремились прочь от постоялого двора. Неста, Эдвин и еще кучка любопытных смотрели, как они свернули на Прист-стрит, процессию возглавляла нордическая фигура констебля, а замыкал кавалькаду маленький секретарь.

Джон скакал рядом со своим шурином, направляясь к Южным воротам.

– Пико говорил мне, что поместил свою любовь в доме в Уонфорде, – прокричал он, стараясь, чтобы его было слышно за цокотом копыт. – Сначала мы должны попытать счастья там.

Сидя на своей лоснящейся гнедой кобыле, де Ревелль казался воплощением элегантности, в развевающейся за плечами накидке из волчьей шкуры.

– Его там не будет, Джон, помяни мое слово. Но кто-нибудь может знать, куда он поехал.

Они проехали под нависшей аркой ворот, в боковой стене которых размещалась городская тюрьма, и выехали на развилку, где дорога шла на Холлоуэй и Магдалена-стрит. Свернув на последнюю, они прибавили ходу, перейдя с рыси на галоп. Мимо проносились виселицы, большей частью свободные, если не считать парочки с ржавыми перекладинами, на которых болтались два гниющих тела, и виселицы жутко поскрипывали на ветру. Томас очень отстал от остальных – их кони вырвались далеко вперед по схваченной морозом дороге, но его упорный эксмурский пони, в конце концов, всегда доставлял своего хозяина по назначению.

* * *

Деревушка Уонфорд находилась всего в миле от городской стены, и через несколько минут преследователи достигли ее, свернув налево с главного тракта – старой римской дороги, которая вела на Хонитон и дальше на восток. Кто-то из стражников был родом из этой деревни и знал усадьбу, принадлежавшую торговцу вином. Это был небольшой, но солидный каменный дом, с недавно покрытой свежей соломой крышей, притаившийся за деревянным забором. Хотя Уонфорд являлся частью феодального поместья, Пико построил свой дом на участке, который он выкупил у поместного лорда, не участвуя, таким образом, в феодальной жизни деревушки.

Ворота в заборе были закрыты, но не заперты. Габриэль спешился, открыл их и провел конников внутрь.

Внутри царила мертвая тишина, из двух деревянных дворовых строений не доносилось ни звука, из-под скатов крыш не курился дымок. Быстрый разведывательный рейд, совершенный сержантом со своими людьми, показал, что в усадьбе и в самом деле никого не было, даже повара или помощника конюха. Стойла в конюшне пустовали, седла исчезли. Дверь дома была заперта, и в нем не было заметно никаких признаков жизни.

– Птички упорхнули, – проворчал Ральф Морин. – Но куда, черт побери, подевались слуги?

Джон повернулся в седле и обратился к ехавшему сзади Гвину:

– Отправляйся в деревню и узнай, что здесь произошло.

Корнуоллец, закутанный, в потертую коричневую накидку с островерхим капюшоном, который почти полностью скрывал его непокорную рыжую шевелюру, развернул свою кобылу и выехал из ворот.

Через несколько минут он вернулся с новостями.

– Повар и прачка остались в своих избах. Их хозяин появился здесь вскоре после рассвета и сказал им, что отправляется во Францию по срочному делу. Он заплатил им жалованье и приказал расходиться по домам и ждать, пока они снова не понадобятся. После этого он уехал вместе с двумя женщинами, одна из которых приходится ему сестрой. У них были сменные лошади, все навьюченные баулами и узлами.

– Слуги больше никогда о нем не услышат, готов держать пари! – озлобленно отозвался де Ревелль. – Ты упустил его, Джон, – бросил он сердито коронеру.

Де Вулф ответил ему спокойным взглядом:

– Раз уж мы заговорили об упущенных людях, то разве не ты позволил Фитцосберну проскользнуть у тебя между пальцев?

В кои-то веки лорд Феррарс выступил на стороне Джона.

– Да, если бы вы арестовали серебряных дел мастера той ночью, как я требовал, его бы не убили. Он дожил бы до того, чтобы погибнуть от руки Хью на поединке или быть повешенным. И этому Пико не пришлось бы сейчас удирать!

И снова неразговорчивый констебль замка Рогмонт напомнил им, что они только зря теряют время.

– Если он направляется во Францию, то вполне может отплыть из Топшема. Это ближайший порт, и там же стоят корабли Джозефа, которыми он может воспользоваться.

Они повернули лошадей и выехали из ворот на дорогу. Им пришлось сделать круг, снова проехав через деревушку, чтобы, удаляясь от Эксетера, вновь попасть на дорогу, которая шла вниз по течению реки от Холлоуэя до Топшема.

Едва они скрылись за поворотом, как на дороге появился Томас. Ему ничего не оставалось, как снова послушно следовать за кавалькадой. Ветер подгонял его в спину, и он задрал голову, чтобы взглянуть на небо. Его прозрачная зимняя голубизна вот-вот должна была смениться оттенками черно-синего цвета – это с севера наползала огромная туча, закрывшая уже полнеба. Томас вздрогнул и плотнее натянул на свои сгорбленные плечи тоненькую накидку, а его пони устремился за виднеющимися вдалеке конниками.

Топшем располагался в каких-то трех милях дальше по дороге, и примерно через двадцать минут преследователи въехали на его единственную улицу, которая тянулась вдоль реки, упираясь в небольшую гавань. Здесь стоял длинный, крытый соломой склад, принадлежащий Джозефу, а ближе к кромке воды лепились многочисленные хижины, лачуги и сараи.

Каменный причал был коротким, способным вместить одновременно не более двух кораблей, но во время высокого прилива тянувшиеся по обеим его сторонам покато снижающиеся, покрытые грязью склоны Экса позволяли принимать и разгружать мелкие суденышки. В сотне ярдов поодаль, на другом берегу реки, на многие мили раскинулись поросшие камышом болотистые пустоши, за которыми вдали виднелись Эксминстер и Паудерхэм.

Ральф Морин натянул поводья, остановив коня у самого края бухты, и взглянул вниз на приземистое небольшое судно, пришвартованное у каменного причала канатами, привязанными к трем кнехтам. На палубе сидели мужчина и мальчик, занимаясь починкой парусов, и было совершенно очевидно, что в ближайшее время корабль никуда не отплывет. Констебль повернулся к Ричарду де Ревеллю и коронеру, за которыми сгрудились остальные участники погони.

– Если они отплыли отсюда, то их уже и след простыл, – крикнул он.

Гвин посмотрел на, реку. Грязная вода, бурля и пенясь, стремилась вниз по течению, хотя уровень ее был достаточно высоким, и два суденышка, стоявшие на якоре выше гавани, оставались на плаву, натягивая швартовые канаты.

– Прилив миновал верхнюю точку примерно час назад, – объявил он, затем натянул поводья своей кобылы и пустил ее рысью к дальнему концу причала. Остановившись, он приложил руку козырьком к глазам, чтобы прикрыть их от слепящего зимнего солнца, которое висело над самым горизонтом на западе, прямо над устьем реки. – Там какой-то корабль, он идет с отливом вниз по течению. Он поднял все паруса и при таком ветре выйдет в море меньше чем через час.

Ветер и в самом деле крепчал, посвистывая на голых склонах гавани, сдувая с них в воду сухие листья и мусор, поверхность воды на реке подернулась мелкой рябью.

Джон шагом подъехал к причалу и окликнул работающую на палубе парочку:

– Что это за судно там, ниже по реке? – требовательно спросил он по-английски.

Старший из двух, седобородый моряк, непонимающе посмотрел на него, а потом перевел взгляд на юношу. Мальчик прокричал коронеру в ответ:

– Он говорит только по-бретонски, сэр. А судно называется «Святой Нон».

Джон мгновенно перешел на западное валлийское наречие, которое практически ничем не отличалось от бретонского.

– Куда оно направляется?

Бородач, обрадованный знакомой речью, ответил, стараясь перекричать свист ветра:

– Оно везет шерсть в Сен-Мало, сэр. Хотя шкипер был совсем не в восторге от того, что пришлось отплыть в такую погоду! – Он поднял голову и ткнул в небо своей огромной матросской иглой. Все, кто его слышал, последовали его примеру и обратили взоры к небесам. Зловещая мрачная туча уже добралась до зенита, и северная половина неба потонула в непроглядном мраке. Налетающий резкими порывами пронзительный ветер принялся швырять в них снежной крупой пополам с дождем.

– Он взял с собой пассажиров, добрый человек? – задал вопрос и шериф, не желавший уступать пальму первенства в этом деле своему зятю.

Поскольку он не говорил по-бретонски, отвечать пришлось мальчику.

– Да, сэр, торговца вином и двух леди. Вот почему Мэтью, шкипера и владельца, удалось убедить отплыть.

– Что ты хочешь сказать – «удалось убедить»? – прокричал де Ревелль.

Мальчик быстро заговорил со стариком, который хитро оскалился и многозначительно постучал себя пальцем по носу. Парнишка обернулся к шерифу.

– Деньги, сэр. Торговец вином предложил шкиперу большие деньги. Он сказал, что ему срочно необходимо переправиться через Ла-Манш:

Ричард де Ревелль, в свою очередь, повернулся к своим спутникам.

– Он на борту того корабля, черт бы его побрал. Мы можем что-нибудь сделать? – Шериф с трудом сдерживал бешенство, ведь добыча ускользнула у него из-под носа в самый последний момент.

Все посмотрели на Гвина, единственного среди них, кто имел опыт мореплавания. Он снова бросил взгляд в низовья реки, где «Святой Нон» с каждым мгновением уменьшался в размерах, и покачал головой.

– Ни малейшего шанса, разве что кто-нибудь сможет убедить шкипера бросить якорь, пока корабль еще не достиг устья реки.

– Есть ли надежда, что всадник на быстром коне сможет перехватить его до того, как он выйдет в открытое море? – нетерпеливо спросил коронер.

И снова на лице Гвина отразилось сомнение.

– Ветер дует ему прямо в корму, так что корабль идет полным ходом, да еще отлив помогает ему. Хотя эти купеческие корабли, в сущности, не слишком ходкие старые корыта, в таких условиях он не уступит в скорости лошади, идущей рысью.

Шериф в отчаянии перевел взгляд на удаляющееся судно.

– А что, если лошадь поскачет галопом? Морин, пошли своего лучшего всадника вниз по берегу реки, пусть он попытается приблизиться к кораблю на расстояние слышимости и прикажет ему остановиться. Ты понял? – заревел он. – Мне плевать, если он загонит коня. Останови этот корабль!

Констебль Рогмонта, чертыхаясь про себя, поскольку считал это бесполезной затеей, решил попытать счастья сам, а не посылать стражника. Он вонзил шпоры в бока своего огромного чалого жеребца и помчался по дороге, которая вилась вдоль восточного берега реки по направлению к далекому Эксмуту. Через несколько минут он скрылся из виду за низкорослым чахлым кустарником и карликовыми деревьями, росшими по обочинам дороги.

Когда он ускакал, появился на своем пони Томас де Пейн и присоединился к остальным. Он успел расслышать, как Гвин проворчал:

– Бесполезно. Ему ни за что не заставить шкипера лечь в дрейф, даже если и удастся приблизиться на расстояние слышимости.

Феррарс, который, так же как и шериф, горел желанием заполучить Пико, попытался продемонстрировать оптимизм.

– Устье реки очень узкое, ширина канала между Даулишем Уорреном и Эксмутом не превышает нескольких сотен шагов.

Длинная песчаная коса, поросшая травой и кустарником, далеко протянулась от западного берега, оставив Эксу узенький проход между собой и противоположным берегом.

На Гвина слова Феррарса не произвели впечатления.

– Даже если констеблю удастся привлечь их внимание, ему не перекричать ветер, чтобы его услышали на воде. Да и, в конце концов, может статься, что шкипер не захочет ложиться в дрейф. Это может быть очень опасно, рядом с отмелью, да еще во время отлива и при таком-то ветре.

– Особенно если ему заплатили приличную сумму, чтобы он не останавливался, – цинично прибавил коронер.

Поскольку им больше ничего не оставалось делать, всадники проехали к дальнему концу гавани и сгрудились с подветренной стороны склада, ища укрытия от безжалостного ветра и усиливающегося дождя со снегом. Оттуда они могли видеть белый парус «Святого Нона», который находился теперь от них на расстоянии добрых трех миль, приближаясь к устью реки. Хотя, как справедливо заметил Гвин, корабль был коротким и широким, с единственной мачтой и напоминал, скорее, бочонок, он буквально вспенивал воду, зарываясь носом в волну благодаря штормовому ветру, наполнявшему его паруса.

Реджинальд де Курси осадил свою лошадь, со смешанным чувством следя за удаляющимся судном.

– Хотя я очень сожалею о том, что этот хитроумный малый удрал, должен сказать, что его следует поблагодарить за то, что он избавил мир от присутствия того негодяя, который стал причиной гибели моей дочери, – сказал он, словно бы про себя.

Рядом с ним непривычно трезвый Хью Феррарс что-то нечленораздельно пробормотал в знак согласия.

– Может он оказал нам всем услугу, в конце концов, хотя я лично предпочел бы прикончить эту свинью Фитцосберна на поединке, после того, как он предстал бы перед судом.

Пока они не сводили глаз с устья реки, а над головами у них угрожающе темнело небо, уже почти полностью скрытое надвигающимся с севера грозовым фронтом, позади них раздался чей-то голос.

На дороге, ведущей из деревни, показалась высокая фигура, закутанная в плащ с капюшоном, полы которого безжалостно трепал ветер. Это был Джозеф из Топшема, которому только что рассказали об их приезде.

– Матерь Божья, что здесь происходит? – вскричал он, подходя вплотную к стремени коронера.

Джон объяснил, что происходит и что они пытаются арестовать Эрика Пико, друга и компаньона Джозефа. У коронера мелькнула было тень подозрения, что здесь не обошлось без участия старого купца, но он быстро отогнал ее, зная добродетельность, честность и открытость Джозефа.

Старый торговец побледнел как смерть, услышав столь жуткие подробности. Он ухватился за седло Джона, чтобы не упасть, и на глазах его выступили слезы.

– Не могу поверить! Он приехал нынче утром, причем заранее договорился о своем отплытии на «Святом Ноне» с сегодняшним отливом. Он сказал, что хочет отвезти Мабель в гости к своему семейству на виноградники Луары – и его сестра специально приехала, чтобы сопровождать их.

Джон снова перевел взгляд в низовья реки на смазанное белое пятнышко, в которое теперь превратился корабль.

– Похоже, его желание исполнилось, Джозеф.

Они прождали еще полчаса, пока паруса «Святого Нона» стали совсем неразличимыми на фоне пелены дождя со снегом, который обрушился на долину Экса с небывалой силой.

– Теперь Ральф Морин ни за что не сможет приблизиться к кораблю на расстояние слышимости, – заявил Гвин, испытывая мрачное удовлетворение от того, что его навигационное пророчество сбылось.

Джон так пристально всматривался вдаль, что у него заболели глаза. Он всем телом подался вперед, словно стремясь выиграть у удаляющегося корабля еще хотя бы несколько дюймов.

– Хотел бы я иметь волшебную подзорную трубу, чтобы поближе рассмотреть, что там делается, – размечтался он. – Тогда я мог бы увидеть лицо Пико над бортом корабля и понять, сожалеет ли он о содеянном или радуется тому, что ускользнул от нас. – Он вздохнул и развернул Брана, чтобы следовать за остальными, которые уже направлялись сквозь разыгравшийся ураган обратно в Эксетер. Ветер был так силен, так резал глаза, что вскоре у всадников потекло из носа.

В эту ночь над Нормандией и Западными графствами пронеслась самая страшная за последние сорок лет буря, сорвавшая крыши с тысяч домов и повалившая колокольню церкви Святого Клемента в Эксетере.

На следующий день берега Ла-Манша усеивали обломки потерпевших крушение кораблей и тела погибших несчастных моряков.

Примечания

1

Главный юстициарий – главный политический и судебный чиновник при англо-норманнских королях.

(обратно)

2

Фримен – свободный крестьянин.

(обратно)

3

Виллан – крепостной крестьянин.

(обратно)

4

Сквайр, сокращенное от эсквайр – в Средние века в Англии оруженосец рыцаря, впоследствии – один из низших дворянских титулов, а также лицо, носящее этот титул.

(обратно)

5

Остров Экс.

(обратно)

6

Вонючий ручей.

(обратно)

Оглавление

Глава первая, в которой королевский коронер Джон отправляется на место кораблекрушения

Глава вторая, в которой коронер Джон находит три тела

Глава третья, в которой коронер Джон узнает о насилии над девушкой

Глава четвертая, в которой коронер Джон встречается с монахиней и сердитым мужчиной

Глава пятая, в которой коронер Джон проводит следствие в Торбее

Глава шестая, в которой коронер Джон вступает в противоречия с шерифом

Глава седьмая, в которой коронера Джона вызывают для освидетельствования трупа

Глава восьмая, в которой коронер Джон снова встречается с сестрой Maдж

Глава девятая, в которой коронер Джон встречается со старухой

Глава десятая, в которой коронер Джон защищает серебряных дел мастера

Глава одиннадцатая, в которой коронер Джон встречается с архиепископом

Глава двенадцатая, в которой коронера Джона вызывают с банкета

Глава тринадцатая, в которой коронер Джон встречается с Главным юстициарием

Глава четырнадцатая, в которой коронер Джон расспрашивает аптекаря

Глава пятнадцатая, в которой коронеру Джону доводится услышать признание

Глава шестнадцатая, в которой коронер Джон обнажает свой меч

Глава семнадцатая, в которой коронер Джон принимает заявление умирающего

Глава восемнадцатая, в которой коронер Джон обследует некоторые раны

Глава девятнадцатая, в которой коронер Джон проводит еще одно дознание

Глава двадцатая, в которой коронер Джон устанавливает правду

Реклама на сайте