«Смарагдовое ожерелье»

Джанет Глисон Смарагдовое ожерелье

Саре, Джорджу и Оливии от любящей крестной

От автора

Ананасы издавна вызывали глубокий интерес у английских садоводов. По словам Джона Эвелина, первый ананас был привезен в Англию в 1657 году — в качестве подарка Оливеру Кромвелю. В числе первых садов, где успешно культивировали ананасы, — сад Мэтью Деккера в Ричмонде. Об увлечении англичан выращиванием ананасов в XVIII веке свидетельствуют многие письменные источники, включая такие труды, как «Общий трактат по земледелию и садоводству» (автор Ричард Брэдли) и «Ананасы: Трактат об ананасах» (автор Джон Джайлз), опубликованные соответственно в 1721 и 1767 годах. Во многих из этих изданий представлены образцы ананасных теплиц и даны советы по организации системы отопления. К середине XVIII века культивирование ананасов получило в Великобритании широкое распространение; роскошные ананасные теплицы, в которых содержалось до ста штук ананасных растений, перестали быть редкостью. После проведения восстановительных работ вновь зацвел и заплодоносил сад в Хелигане (Корнуолл), в том числе возродилась и расположенная на его территории ананасная теплица, построенная в XVIII веке.

Помимо указанных выше источников XVIII века я также обращалась к следующим работам: Сьюзан Кэмпбелл «Чарльстон-Кеддинг: История приусадебного хозяйства» (1996 г.); Тим Смит «Затерянные сады Хелигана» (1997 г.); Джон Харви «Садовники далекого прошлого» (1974 г.). Эпизоды с участием Ланселота Брауна в данном романе не являются фактами его биографии, профессиональная же деятельность и яркий характер этого великого творца великолепно описаны в книге Роджера Тернера «Талантище Браун и садово-парковое искусство конца XVIII века» (1985 г.).

Джошуа Поуп — вымышленный персонаж, но его техника исполнения и методы работы были свойственны портретистам того времени, что находит документальное подтверждение. Я глубоко признательна Рике Джоунс, сотруднице реставрационного отдела Галереи Тейт (Лондон), за ее помощь в изучении искусства живописи. Я также черпала сведения в таких книгах, как «Портрет в Великобритании и Америке» (автор Робин Саймон, 1987 г.), «Краски и замысел» (под ред. Стивена Хакни, 1999 г.), «Джордж Ромни» (автор Алекс Кидсон, 2002 г.), «Ремесло живописца» (автор Джеймс Эрз, 1985 г.) и «Искусство Томаса Гейнсборо» (автор Майкл Розенталь, 1999 г.).

Наконец, особую благодарность я выражаю моему агенту Кристоферу Литтлу, сотрудникам издательства «Трансуорлд» Салли Гаминара, Патрику Джансон-Смиту, Саймону Тейлору и Саймону Торогуду за их поддержку и конструктивную критику, а также моим родным Полу, Люси, Аннабель и Джеймсу за то, что они не сердились и не жаловались, когда холодильник был пуст или я не успевала вовремя приготовить ужин.

Глава 1

Джошуа Поуп гостей не ждал. Стоял октябрь 1786 года, день был на исходе, и он намеревался, как делал всегда, когда позволяли обстоятельства, провести вечерние часы за мольбертом. Но прежде, облачившись в индийский халат и сафьяновые тапочки, решил подкрепиться легким ужином, состоявшим из куска холодного пирога и бутылки красного вина, в небольшой гостиной своего дома на Сент-Питерс-Корт.

За окном свирепствовала осенняя непогода. На Сент-Мартинс-Лейн и близлежащих улицах и переулках завывал пронизывающий восточный ветер. Под его порывами скрипели и визжали вывески «Кофейни Слотера», трактира «Карета и лошади» и отделанного позолотой салона краснодеревщика Томаса Чиппендейла. Громкий настойчивый стук дождя заглушал крики проституток, мусорщиков и городских стражников. Не уважающая титулы буря поднимала из сточных канав отбросы и свирепо швыряла их в окна особняка, который некогда занимал выдающийся художник Фрэнсис Хейман, с легкостью срывала черепицу с крыш домов великого архитектора Джеймса Пейна и знаменитого тенора Джона Бирда, будто потрошила ветхие лачуги, вторгалась в покои Джошуа Поупа, заставляя дребезжать двери и стекла, задувая свечи и вороша его бумаги.

Поблагодарив Господа за то, что у него есть сытный ужин и большой запас угля, Джошуа Поуп с наслаждением потер руки, подбросил в камин немного дров, сел, протянув ноги к огню, и принялся за еду. Через полчаса, бодрый и энергичный, словно пузырьки в бокале шампанского, он ослабил на животе узел шелкового пояса, прошел вглубь гостиной и распахнул двупольную дверь, ведущую в его мастерскую. С удовольствием предвкушая, как следующие несколько часов перед сном, никем и ничем не тревожимый, он будет заниматься любимым делом, Джошуа Поуп надел свой рабочий халат, выбрал в банке кисть из свиной щетины и три средние кисти из собольего волоса, взял палитру, уже заправленную красками, повернулся к холсту, над которым работал — то было великолепное полотно, вне сомнения, самое лучшее его творение (хотя он говорил так про каждую из своих картин), — и самодовольно улыбнулся. Теперь предстояло «облагородить» картину — добавить последние штрихи, светотенью оживить композицию. Это была приятная работа, и он принялся вдохновенно создавать фон, нанося размашистые мазки, выписывая детали, процарапывая, штрихуя, втирая масло, пока не достиг желаемого эффекта.

Около одиннадцати Джошуа Поуп все еще стоял за мольбертом, и вдруг сквозь шум ветра и дождя услышал тихий стук в дверь гостиной.

— Кто там? — крикнул он, от удивления выронив кисть из собольего волоса.

Джошуа был уверен, что находится в полном одиночестве. Он никого не ждал. Насколько ему было известно, все его домочадцы уже спали. Как в таком случае посторонний проник в дом и оказался у его мастерской?

— Я ищу мистера Джошуа Поупа, знаменитого портретиста, — откликнулся звонкий женский голос. — Полагаю, вы и есть этот господин?

Джошуа был одновременно раздражен и заинтригован. Если его гостья хочет заказать портрет, почему, как все клиенты, заранее не условилась о встрече? Если хочет посмотреть его работы, почему не пришла в воскресенье вместе с другими посетителями, которые, отдавая дань его таланту, каждую неделю являются к нему в дом, чтобы поглазеть на его последний шедевр и высказать какое-нибудь абсурдное замечание по поводу его мастерства? А какая еще причина могла бы заставить незнакомого человека искать встречи с ним?

И вообще, как эта женщина пробралась в дом, да еще ночью? Наверняка ее привело к нему какое-то серьезное дело, раз она не испугалась даже столь суровой непогоды. В любом случае нельзя допустить, чтобы чужой человек разгуливал по его дому. Придется ее принять.

Не предчувствуя никакой опасности, Джошуа отложил палитру, взял свечу и открыл дверь гостиной. Посетительница — дама средней комплекции, вся в черном — стояла на темной лестничной площадке. Одета она была хоть и мрачно, но дорого и со вкусом — лайковые перчатки, платье из тафты, рукава отделаны брюссельским кружевом, тяжелый бархатный плащ. Сам будучи весьма щепетилен в одежде, Джошуа одобрил ее элегантный наряд и проникся некоторым расположением к гостье. Он поднял свечу, пытаясь разглядеть ее лицо, но в сиянии пламени увидел только кончик подбородка и нос женщины.

Остальные ее черты прятались в тени накинутого на голову капюшона плаща.

Джошуа ждал, когда женщина представится, но она молчала, и к нему вернулось изначальное раздражение.

— Не знаю, как вы проникли сюда, да и не в моих привычках принимать незваных гостей в столь поздний час, но раз уж вы здесь, думаю, вам стоит войти, назваться и объяснить цель вашего визита.

Джошуа неприветливым жестом показал женщине на кресло возле канделябра, в котором горели с полдюжины свечей.

Однако гостья и не думала повиноваться. Не желая выходить на свет, она стояла в дверях, схватившись за свой плащ, словно боялась, что Джошуа сорвет его. Взгляд женщины, словно бабочка, порхал по стенам. Надеялась ли она увидеть на них то, что искала, или хотела убедиться точности описания комнаты, о которой прежде уже много слышала? Потом, даже не удосужившись спросить у хозяина соизволения, прошла через гостиную в мастерскую и остановилась у мольберта, рассматривая закрепленное на нем полотно. И хотя это был один из портретов, которыми Джошуа безмерно гордился, на ее лице промелькнуло разочарование. Она не произнесла ни слова в знак одобрения, не высказала своего мнения.

Раздосадованный ее сдержанностью и бесцеремонностью, Джошуа, по натуре человек кроткого нрава, едва не потерял самообладание. Он привык к признанию и комплиментам. Если уж такие знаменитые современники, как Джошуа Рейнолдс и Томас Гейнсборо, сочли его манеру письма достойной, оценили его умение передавать оттенки и внимание к деталям, почему же эта женщина не выразит восхищения?

— Простите, что не знаю, кого имею честь принимать в своем доме, — обратился он к ней с предельной учтивостью в голосе, стараясь подавить обиду, хотя быстрая речь, вне сомнения, выдавала его расстройство, — посему позвольте повторить свою просьбу, сударыня. Будьте так добры, представьтесь и объясните, зачем вы пришли.

По-видимому, его прямота вывела ее из равновесия, ибо она чуть вздрогнула.

— Я слышала, вы превосходный портретист, — заговорила гостья. — Вы писали портреты нескольких моих знакомых. — Она назвала два-три имени. Джошуа смутно припомнилось, что лет десять назад, может больше, он и впрямь встречал кое-кого из этих людей. — Мне было любопытно взглянуть на ваши работы — возможно, с расчетом на то, чтобы сделать заказ, — и узнать немного о вашей профессии. Но пока я вижу только одну картину. Нельзя ли посмотреть и другие? Скажите, каким талантом нужно обладать, чтобы стать успешным портретистом? Вы более наблюдательны, чем другие? Более проницательны? Лучше других отличаете искренность от притворства?

Лукавство Джошуа распознавал мгновенно. Он часто говорил, что мастерство портретиста состоит не только в искусстве запечатлевать сходство с оригиналом, но и в умении читать по лицам. Ему было очевидно, что объяснение гостьи — это пустая отговорка, и, поскольку час был поздний, он не видел смысла в том, чтобы подыгрывать ей.

— Видите ли, сударыня, — отвечал он, — сейчас не самое подходящее время для выставки. Что касается второй части вашего вопроса, портретист не более наблюдателен и проницателен, чем любой другой мужчина — да и женщина, если уж на то пошло. Напротив. А чтобы стать знаменитым, каковым некоторые меня считают, портретист должен уметь искусно преподносить ложь. Теперь же прошу извинить меня, сударыня. Не знаю, кто позволил вам прийти сюда, но, поскольку вы отказываетесь представиться и объяснить цель вашего визита, я вынужден просить вас удалиться.

Женщина невесело рассмеялась и откинула с головы капюшон, открывая свое лицо.

— Хорошо же вы привечаете посетителей! Что же, смотрите. Вы удовлетворены?

Теперь Джошуа увидел, что его гостья была немолода, пожалуй, он чуть старше нее. Ее тронутые сединой волосы были элегантно уложены в локоны, ниспадающие на одно плечо. Как художнику ее черты показались ему безупречными — овальное лицо, полные губы, маленький прямой нос, широко посаженные миндалевидные глаза — но эту совершенную красоту портили морщины, впалость щек, темные круги под глазами — свидетельства перенесенных невзгод. Вне сомнения, эта женщина много страдала; судьба не всегда была к ней благосклонна. Обращали на себя внимание и жесткая складка ее рта, и немигающий взгляд.

Джошуа всматривался в ее глаза. Да, конечно, он помнит их необычную форму. Значит, он знаком с этой женщиной? Встречал ее прежде? Безусловно. Но кто же это? Джошуа тряхнул головой, опасаясь, что, если он напряжет память, у него начнет стучать в висках — такое часто случалось в последнее время. За свою жизнь он перевидал множество лиц. Неудивительно, что в это время суток, да еще после трех бокалов красного вина, он не очень хорошо соображает.

— Значит, по-вашему, портретист должен быть лжецом? Вы это хотели сказать? — продолжала пытать его гостья. Она вновь рассмеялась, только теперь более пронзительно. — Вы, должно быть, считаете меня идиоткой?

— Ни в коем случае, сударыня. Я говорил совершенно искренне, — чуть ли не рявкнул Джошуа.

Он не привык, чтобы ему бросали вызов, тем более женщины. Что же делать: выдворить ее или послушать, что она скажет?

Гостья отпрянула, словно оскорбленная его грубым тоном.

— Если это так, тогда любой шарлатан и плут был бы столь же знаменит, как ваш тезка сэр Джошуа Рейнолдс, президент Королевской академии художеств, — тихо заметила она.

— Да, но для успеха необходимы еще и другие качества, которыми проходимцы не обладают, — возразил Джошуа более любезным тоном, взяв себя в руки. — Я называю себя продавцом лиц, и совершенно по праву.

— Потрудитесь объяснить, пожалуйста.

— Продавец лиц должен отображать факты, подноготную души, а также быть искусным в применении используемых материалов — масла, пастели и прочих выразительных средств. Это я к тому говорю, милая леди, что портретист, запечатлевая то, что он видит, идет несколько дальше. Он воодушевляет, сопереживает, дает толкование, смягчает. Он показывает свои объекты такими, какие они есть и какими могли бы быть.

Когда Джошуа произносил эти слова, его вдруг поразила абсурдность ситуации, в которой он оказался. Почти полночь, а он ведет нелепую беседу с незваной гостьей, которая не хочет ни имени своего назвать, ни объяснить, зачем пришла. Едва эта мысль посетила его, как женщина шагнула к нему и впилась в него пронизывающим взглядом, будто стремилась погрузиться в глубины его души. В сиянии свечи ее глаза казались голубовато-серыми и отливали металлическим блеском. Под ее напряженным взглядом он невольно потупил взор и краем глаза ухватил на стене ее тень — уродливый силуэт нахохлившейся горгульи с перекошенными чертами и торчащими во все стороны жесткими волосами. Подобное чудовище может присниться только в кошмарном сне.

Если до сей минуты Джошуа испытывал лишь слабое раздражение, то теперь им овладело куда менее приятное чувство — беспокойство. Он побелел, у него свело живот, во рту пересохло. Он заставил себя посмотреть женщине в лицо. В ее взгляде он теперь различал почти ощутимый голод. Чего она жаждет? В голове закружились дурные мысли. Незнакомые люди по ночам с добрыми намерениями не являются. А он по собственной воле впустил эту странную женщину в свое святилище. Сам создал ей условия для того, чтобы она совершила свое злое деяние.

Поежившись, Джошуа отвернулся к окну. На улице — ни огонька. На непроницаемо-черном небе — ни одной звездочки. Только слышно, как шумит невидимая буря. Он вонзился ногтями в ладони, ругая себя за трусость. С чего вдруг он испугался какой-то женщины? Даже не самой женщины, а всего лишь ее тени. Позволил, чтобы ему внушило страх призрачное видение.

Неожиданно виски пронзила боль. На самом деле этот уродливый профиль на стене чем-то напомнил ему другую тень — ту, что он видел двадцать лет назад, ту, что едва не разрушила его жизнь, хотя до этой минуты он думал, что она навсегда стерлась из его памяти. Так вот не эта женщина, а то воспоминание заставило его трепетать от ужаса, разлившегося по телу, словно жар после глотка бренди.

— Значит, вы смягчаете правду, когда создаете свадебные портреты? — тихо спросила она.

Что-то странное прозвучало в настойчивом тоне женщины. Джошуа медленно повернулся и посмотрел ей в глаза.

— Мне пятьдесят четыре года. Тридцать из них я занимаюсь живописью и за это время создал не один свадебный портрет. О каком вы говорите? — уточнил он, хотя догадывался, что услышит в ответ.

— О портрете Герберта Бентника. — Ее голос понизился до шепота. Поначалу Джошуа надеялся, что он, возможно, ослышался, но потом сомнения рассеялись, ибо она добавила с некоторым вызовом в голосе: — Да, именно так. Я сказала: Герберт Бентник.

Джошуа знал, что услышит это имя, и все же, когда гостья подтвердила его подозрения, у него участился пульс и в висках застучало так сильно, что казалось, голова вот-вот лопнет. Он пристальнее взглянул на женщину. Он должен ее помнить. Иначе зачем она здесь?

— Я знаю, что должен помнить вас. Вероятно, вы состоите в родственных отношениях с той семьей. Поэтому вы пришли?

Гостья не ответила. Взгляд ее несколько смягчился, но она продолжала выжидающе смотреть на него. Потом, казалось, уже собралась было что-то сказать, но, так и не произнеся ни слова, повернулась и отошла в сторону.

Они оба молчали. В комнате повисла напряженная тишина, которая тревожила сильнее, чем вопрошающий взгляд или угрожающий жест. Джошуа с нетерпением ждал, когда гостья прервет затянувшуюся паузу, произнесет речь или тираду, скажет хоть что-нибудь, что объяснило бы цель ее визита, сколь бы страшной она ни была.

Дом стонал и скрипел под натиском свирепствующей бури, а в комнате стояла звенящая тишина. Джошуа смотрел на неподвижную спину гостьи, взглядом повелевая ей повернуться. Ему хотелось крикнуть: «Говори, что тебе нужно, или, бога ради, уйди и оставь меня в покое!» Но, подчиняясь инстинкту, он хранил молчание, понимая, что, если сорвется, она получит преимущество и, возможно, он никогда не выяснит, что привело ее сюда.

Наконец, когда, казалось, прошла уже целая вечность, женщина все же повернулась и сказала:

— Пришла я к вам, мистер Поуп, затем, чтобы кое-что показать.

Она стала рыться в складках своего плаща.

Джошуа вздрогнул от неожиданности. Вдруг вытащит оружие и нападет? Безопасности ради он бочком пододвинулся к камину и встал поближе к кочерге. Однако его страхи были безосновательны, ибо она извлекла на свет не что иное, как футляр из шагреневой кожи.

Словно зачарованный, Джошуа смотрел, как она открывает этот футляр. Внутри на желтовато-сером шелке сверкало смарагдовое ожерелье,[1]которое последний раз он видел двадцать лет назад. Оно было таким, каким он его помнил: с десяток или больше смарагдовых багеток, соединенных золотыми звеньями, а между ними посередине — единственный рубин. В сиянии свечи камни искрились цветами ярь-медянки, аурипигмента и берлинской лазури. У Джошуа болезненно сдавило сердце. Это ожерелье принесло ему немало бед, о которых он предпочел бы не вспоминать. Из-за него он едва не лишился жизни.

— Я пришла, мистер Поуп, чтобы предложить вам это в обмен на ваше содействие.

Джошуа не считал себя алчным человеком, но в это мгновение он забыл про былые тревоги и ухватился за предложение гостьи. Ожерелье стоило, пожалуй, тысячу гиней, а то и больше. Разве он располагает столь ценными сведениями? Совершенно очевидно, что боялся он напрасно: эта женщина не намерена причинить ему вред. Ей просто что-то от него нужно.

— Это ожерелье принадлежит вам? — холодно спросил Джошуа.

— Как видите, оно у меня. Я предлагаю его вам как доказательство моего непосредственного участия в этом деле, а также в качестве щедрого вознаграждения.

— Это не одно то же. Откуда мне знать, что вы по праву владеете этой драгоценностью? Может, вы украли ожерелье. В конце концов его уже пытались незаконно присвоить.

— Я докажу вам, что я не воровка, как только вы сообщите интересующие меня сведения.

— И что же это за сведения, если вы готовы расплатиться за них столь ценной вещью?

— Мне хотелось бы услышать вашу версию событий, связанных с тем портретом. То, что произошло тогда, глубоко затронуло мою судьбу. Более того, я хочу знать, что стало с тем портретом. За двадцать лет его никто не видел.

Страх, который Джошуа испытывал чуть раньше, сменился любопытством. Полагая, что грозящая ему опасность — плод его воображения и бояться ему нечего, он отвечал со всей откровенностью:

— За те годы, что я занимаюсь живописью, мне приходилось гостить во многих домах, и я становился невольным участником самых разных удивительных и необычных событий. Но случай, связанный с портретом Бентника, мне до сих пор больно вспоминать. Я никогда никому об этом не говорил, хотя признаюсь, что, когда я лежу без сна в своей постели и слушаю, как дождь стучит по окну, или, гуляя по чудесному саду, прохожу мимо фонтана, оранжереи или грота, то часто вспоминаю те необычайно скорбные события.

— Значит, вы принимаете мое предложение, мистер Поуп?

Джошуа поразмыслил немного.

— И да, и нет. Я не стану рассказывать вам о том, что мне известно, ибо это длинная история и запутанная, да и память в такое время суток может меня подвести. Но обо всем, что помню, я напишу. При этом постараюсь быть объективным, ну а о том, чего не знаю наверняка, выскажу свои предположения. Приходите через месяц, и я вручу вам свое повествование. — Он помолчал и добавил: — Да, еще одно условие: ожерелье я не возьму. Зная его историю, я даже прикасаться к нему не хочу.

Гостья нахмурилась:

— В таком случае чего же вы требуете?

— Просто хочу знать, кто вы, как у вас оказалась эта драгоценность и зачем вам эти сведения.

Гостья прикрыла веки, ее губы сложились в тонкую линию. Она приблизилась к Джошуа, остановившись буквально в двух шагах от него. Все ее существо дышало гневом. Он ждал, что она вот-вот закричит или набросится на него словно душевнобольная. И все же, зная теперь ее требования, он ее не боялся.

Возможно, женщина ощутила произошедшую в нем перемену, ибо она опустила голову, словно подчиняясь его воле. Ему показалось, что он видит, как дрожат ее плечи.

— Что ж, ладно, — промолвила гостья, да так тихо, что ему пришлось напрячь слух. — Я принимаю ваши условия. Если к моему возвращению вы сами не найдете ответа, мне ничего другого не останется, как удовлетворить ваше любопытство.

Стараясь сохранять невозмутимость, Джошуа поклонился:

— Жду вас здесь через месяц. А пока, сударыня, позвольте пожелать вам спокойной ночи.

С этими словами он проводил гостью по лестнице к парадному входу, у которого ее ждал экипаж. Женщина села в карету, и та, мгновенно тронувшись с места, исчезла во мраке. Джошуа запер дверь, вернулся в мастерскую и встал перед мольбертом, задумчиво поглаживая подбородок. Работать расхотелось. Приход ночной посетительницы выбил его из колеи. Он не мог заставить себя взять в руки кисть, тем более что-то писать. Джошуа задул свечи и прошел в спальню. Но даже там, лежа рядом с мирно спящей женой, он не находил покоя: разум будоражили воспоминания. Он провел беспокойную ночь.

Глава 2

В конце мая 1766 года за завтраком, состоящим из ветчины в желе, бисквитных пирожных и чая, Сабина Мерсье сказала Джошуа Поупу, что намерена прогуляться в саду Астли.

Сабина была привлекательной женщиной средних лет, по натуре экспансивной, но с безмятежностью в лице. До помолвки с Гербертом Бентником она уже дважды была замужем и дважды овдовела, однако горе двух тяжелых утрат не сломило ее. Природа наделила ее чарующей внешностью — смуглое пухленькое личико, карие глаза сочного оттенка, черные дуги бровей, маленький ротик, похожий на распускающийся бутон, а волосы такие черные и глянцевитые, что казалось, будто они вытесаны из полированного дерева.

Джошуа заказали свадебный портрет Бентников, и Сабина была одним из образов, который он должен был запечатлеть на нем. Посему, в интересах своего ремесла, он внимательно наблюдал, как она ест бисквитное пирожное, описывая свои ежедневные экскурсии по саду. Он отметил, как преобразилась Сабина в предвкушении прогулки: ее глаза блестели и лучились, будто графин из бристольского стекла. Джошуа и не подозревал, что лицо человека может так сильно измениться, когда тот думает о растениях. Это его заинтриговало. Неужели какой-то лист или плод заслуживают столь пристального внимания? Он допускал, что человека способен вдохновить или задеть за живое другой человек. Даже портрет иногда вызывает определенные чувства, но растение! Интересно, а вообще существует то, что Сабина называет растением огромной важности? С другой стороны, рассудил Джошуа, снисходительно улыбнувшись сам себе, неудивительно, что у Сабины несколько неординарные вкусы, ведь до недавнего времени она жила в Вест-Индии, где, разумеется, она мало что могла узнать о светском обществе и еще меньше об искусстве. Цивилизацию ей заменяли растения.

Сабина страстно увлекалась культивированием ананасов. Так называемая ананасная плантация в Астли была преимущественно ее творением, хотя само здание зимнего сада возвел за пятьдесят лет до этого дед Герберта, Хорас Бентник, находившийся под впечатлением от оранжереи в соседней усадьбе Хэм, которая, по его мнению, была верхом совершенства среди подобных строений. Теплица в Астли, изначально мыслившаяся как место для разведения гранатовых, миртовых и апельсиновых деревьев, представляла собой грандиозное сооружение крестообразной формы в сотню футов длиной с колоннами и большими мраморными урнами, в которых росли разные виды апельсинов. В центре, под куполом, находился атрий с богато украшенным фонтаном, возле которого в хорошие весенние деньки было приятно посидеть, что-нибудь съесть и выпить. Словом, это был настоящий стеклянный храм, гордостью которого являлись не витражи и скульптура, а благоухающие экзотические растения.

Герберт всегда дорожил этой частью наследства и только из любви к Сабине отдал в ее распоряжение половину здания, позволил заменить ананасами многие растения, которые выращивал еще сам дед, и переименовать теплицу в ананасную плантацию, где Сабина и собиралась теперь прогуляться.

При знакомстве с Сабиной Джошуа невинно поинтересовался, чем привлекает ее столь необычное времяпрепровождение, как занятие садоводством. Этот вопрос привел ее в изумление. Ее глаза раскрылись так широко, что вокруг темных зрачков заметно обозначились белки, но при этом во взгляде сквозил холод.

— А что в этом необычного, мистер Поуп? Удивляюсь, как у вас вообще возник такой вопрос. Разве вы не согласны с тем, что садоводство — неотъемлемый атрибут цивилизованного общества? Или с тем, что благополучие человека напрямую зависит от растений? Вы отрицаете, что чужеземные породы значительно обогащают нашу природу? И что они не только радуют глаз... Человек вообще не может жить без растений. Растения украшают его дом, служат ему пищей, лечат. Вы только представьте стол без овощей и фруктов! Да что говорить! Самого стола бы не существовало. Культивирование растений — это вовсе не увлечение, а занятие первостепенной важности. От этого зависит судьба цивилизации.

Джошуа мысленно возвел глаза к небу и учтиво кивнул. Поскольку садоводство никогда особо не занимало его мысли, горячность, с которой она излагала свои доводы, его немного позабавила, но, как художник, он был заинтригован. Он стремился запомнить блеск ее глаз, чтобы потом воспроизвести его на холсте. Его увлекали эта страстность, пыл, ему хотелось еще больше раззадорить ее. По этой причине, хотя для него в самом предмете их разговора таилось мало очарования, он проявил притворный интерес и стал дальше пытать Сабину:

— А почему вы разводите именно ананасы?

И опять увидел, как вспыхнули ее глаза, хотя отвечала она теперь скорее сухо, не горячась:

— Любой, кому известно хоть что-нибудь о данном предмете, понимает, что среди съедобных растений это превосходит все остальные. Это самый сочный и самый почитаемый из экзотических плодов. Для любого садовода вырастить к столу зрелый ананас — наивысшее достижение.

Потом все тем же сухим тоном Сабина поведала о том, как Герберт попросил ее заняться культивированием ананасов в Астли. Сабина охотно приняла вызов, и, хотя в Англии для ананасов обычно строили специальные парники, она решительно взялась за переделку теплицы из стекла и дерева. Все здание обогревалось печами, работающими на угле, но, поскольку для ананасов требовался более жаркий климат, чем для апельсиновых и миртовых деревьев, она утеплила выделенную ей часть оранжереи, проложив каналы, где держали дубильную кору — измельченную древесину дуба, с помощью которой на сыромятнях дубят кожу. В процессе разложения этого материала выделяется большое количество тепла, и, если аккуратно ворошить и размешивать кору, можно создать необходимую для растений температуру. Под руководством Сабины были высажены в грунт из суглинка и компоста ананасы, привезенные с Барбадоса. Еще партию ананасов она заказала в местном питомнике и высадила их по той же методике. Сабина несказанно гордилась своей ананасной плантацией, расценивая ее как величайшее достижение.

Подавив зевок, Джошуа заявил, что для него было бы честью, если бы она как-нибудь соблаговолила показать ему свое детище. Тогда Сабина почти никак не отреагировала на его просьбу, но в это утро за завтраком вдруг предложила ему сопровождать ее во время прогулки.

— Сударыня, — отвечал Джошуа, про себя возблагодарив Господа за то, что у него назначена встреча с Гербертом, — вы очень добры, и, как вам известно, я горю желанием полюбоваться вашей плантацией. Однако сегодня утром обстоятельства не позволяют мне пойти с вами. Я условился с...

— Тогда как-нибудь в другой раз, мистер Поуп, — сказала Сабина с улыбкой, поднимаясь из-за стола.

В оранжерею Сабина пришла одна. Дойдя до центрального атрия, она, как всегда, повернула налево, направляясь туда, где росли ананасы. Остановившись перед грядками, она принюхалась, потом еще раз — более настороженно. Что-то раздражало ее обоняние. Некий странный душок примешивался к знакомому, столь любимому теплому аромату — чужеродный запах, одновременно тошнотворно сладкий и едкий, какой-то тревожный, ядовитый, навязчивый.

Она огляделась, ища источник этого запаха. На первый взгляд казалось, все в идеальном порядке. Воздух полнился теплом, источаемым гниющей корой и навозом. Ананасы, в большинстве своем привезенные в Астли с Барбадоса под ее надзором, только на прошлой неделе были пересажены в кадки большего размера, которые стояли так, как она распорядилась их поставить, — рядами, так что виднелись только кольца верхних ободков. Из центра этих кругов торчали, словно длинные остроконечные пики, серебристо-серые стрелы листьев.

Сабина пошла по узкой дорожке, пристально рассматривая каждую кадку, пытаясь выявить причину постороннего запаха. Время от времени она останавливалась, любуясь тем или иным образцом, выросшим чуть больше остальных. В сердцевинах нескольких корон виднелись зеленые плоды — совсем еще маленькие, с кулачок младенца. В других плоды были крупнее; через несколько месяцев их уже можно будет подавать к столу. Этими образцами она особенно дорожила, лично ухаживала за ними во время долгого путешествия с Барбадоса в Англию. Ее губы и лоб покрылись испариной, ибо с каждым шагом она чувствовала, как незнакомый запах усиливается.

Когда она дошла до середины дорожки, запах, и так уже невероятно резкий, стал и вовсе невыносим. Стараясь дышать неглубоко, Сабина поднесла к губам носовой платок. Но смрад продолжал бить в рот и нос. Даже на языке ощущался его вкус. Ее стало мутить, но она решила не звать на помощь. Пусть в Астли она недавно, однако ананасная плантация — ее вотчина. Если здесь произошло нечто непредвиденное, она первая должна оценить степень ущерба.

И лишь дойдя до конца дорожки, Сабина увидела то, что искала. С полдюжины бесценных кадок с самыми крупными образцами были напрочь разворочены. Несколько растений валялись на дорожке, словно выполотые сорняки; другие лежали в куче у стены. Почти весь грунт из кадок был выпотрошен, некоторые из них разбиты. В глаза бросались обнаженные круглые белые корни растений.

Сабина в недоумении смотрела на погром. Ее щеки горели, ладони стали влажными. Она повернулась к участку грядки, с которого были выдернуты ананасы. Там, где прежде тянулся ряд высаженных растений, теперь лежал источник мерзкого запаха — незваный гость.

Он лежал на спине в канаве, заполненной навозом. Стена растений в кадках скрывала его голову, но Сабина не спешила рассмотреть лицо. Ошеломленная, она застыла перед тем, что предстало ее взору.

Поначалу она предположила, что мужчина спит. Пугаться она и не думала. Большая часть тела была ей видна, и по всем признакам оно не принадлежало кому-то из садовников. Руки у мужчины были чистые, ногти ухоженные, одежда вполне добротная, даже с изыском — работяги такую не носят. Сабина поежилась, на ее лице отразились страх и досада. Как он сюда попал? Зачем погубил ее драгоценные ананасы? Неужели не мог свалиться на дорожке?

Она прижала ко рту носовой платок. Потом, покачав головой, будто ругая себя за слабость, наклонилась и дернула мужчину за ногу, пытаясь его разбудить.

— Поднимайтесь, — приказала она.

Нога была теплой, но обмякшей. Хлопчатобумажный чулок отстегнулся от штанины бриджей и сполз, обнажая волосатую, испачканную в земле икру. Но сам мужчина оставался неподвижным. Сабина сильнее дернула его за ногу и, видя, что он не реагирует, протиснулась между кадками к его голове. Ее взгляд остановился на спутанных каштановых волосах, она разглядела покрытую щетиной нижнюю часть его подбородка. Маленький жучок, потревоженный ее вмешательством, быстро пробежал по его губам и юркнул в пещеристую ноздрю. Сдавленно сглотнув слюну, Сабина отвела взгляд.

Она задыхалась от омерзения и ярости. После прикосновения к ноге незнакомца ладони стали липкими; ей так и хотелось вытереть их о юбки. Она больше не могла убеждать себя в том, что мужчина спит, но и иного допускать не желала. Отказываясь верить в худшее, она пересилила себя и, положив руку на торс мужчины, стала его тормошить:

— Слышите, сэр? Я сказала: вставайте! Немедленно!

Он оставался лежать, как лежал, нагло равнодушный ко всему окружающему, не замечая ни ее, ни того погрома, что учинил. В Сабине с каждой минутой росло беспокойство. Она схватила мужчину за ворот и рванула на себя, пытаясь посадить. Он был не очень рослым, но широким в груди и оказался на удивление тяжелым. Потребовалось несколько попыток, чтобы поднять его. И вот наконец, словно некий ужасный призрак, он восстал из моря коры, земли и навоза — сначала поднялась его болтающаяся голова, потом плечи, потом все туловище до пояса.

Едва Сабина подняла мужчину, у нее исчезли всякие сомнения. Он не спал — он был мертв. На вид он был довольно молод. Не больше тридцати, предположила она. Его открытые глаза были тусклы. На брови и ресницы налипли коричневые крошки. В рту скопилась, окрасив зубы и язык, вязкая коричневатая жидкость, в которой плавали какие-то волокна. Очевидно, этой жидкостью, имевшей сладковато-кислый запах, его рвало перед смертью. Жидкость растеклась по подбородку и груди. В подтеках, застывших до консистенции пасты, как в клее, застряли кусочки коры. В вони блевотины Сабина лишь отчасти узнала тот запах, который ее насторожил, когда она вошла в теплицу. Едкий смрад рвотной массы во влажном воздухе смешивался с каким-то тяжелым сладким запахом, который, очевидно, был духом смерти.

Глава 3

Тем же чудесным майским утром Джошуа Поуп, находясь всего лишь в пятидесяти ярдах от оранжереи, где разыгралась трагедия, готовился приступить к работе. Он взял в руки длинную кисть из собольего волоса и палитру с уже смешанными красками — свинцовыми белилами, вермильоном, красной и желтой охрой, — которыми он собирался создавать яркий колорит. Начав писать, он утратил свойственное ему выражение невозмутимости, спокойного любопытства. Он оживился, приободрился, в нем появилось некое щегольство, под стать его дорогому платью под заляпанным красками льняным рабочим халатом.

Джошуа Поупу было тридцать три года, но в своем ремесле он преуспел не меньше, чем любой известный портретист. Некоторое время назад он превзошел в мастерстве Рейнолдса и Гейнсборо, гениально изобразив на жанровой картине увлеченных игрой наследных принцев Георга и Фредерика; этот групповой портрет был выставлен в Королевском обществе покровительства искусствам. Критики утверждали, что он пишет более тепло и проникновенно, чем Ромни, и, поскольку он был молод, симпатичен и одевался с безупречным вкусом, светское общество предпочитало его Хадсону, Хейману и Рэмзи.

В последние годы популярность Поупа была столь высока, что заказчики обычно приходили позировать в его мастерскую. Только исключительные обстоятельства вынудили его изменить своим привычкам и отправиться в Астли. Прошлым летом, катаясь на лодке по Темзе, в результате несчастного случая погибла жена Джошуа, Рейчел. Их единственный ребенок, сын Бенджамин, утонул вместе с ней. Джошуа в смерти родных винил себя — из-за легкой простуды он не сопровождал их во время прогулки. После, чтобы отвлечься от горя, он переселился в новый дом, с головой погрузился в работу, накупил себе с дюжину новых предметов одежды — камзолов, бриджей, плащей — один изысканнее другого. Но, как он ни старался занять себя, от приступов меланхолии избавиться не мог. Напротив, они накатывали все чаще и чаще, и порой тоска была невыносимой. Каждая вещь в новом жилище только напоминала ему о его дорогой Рейчел и милом Бенджамине. Каждая вещь в гардеробе, сколь бы красивой и новой она ни была, казалась ему унылой и изношенной. Он стал жутко бояться воды. Завел любовницу, хорошенькую вдовушку по имени Мег Данн, и, хотя после встреч с ней он спал гораздо лучше, тоска его не оставляла.

Приближалась годовщина смерти Рейчел и Бенджамина, и Джошуа не терпелось уехать из Лондона. Посему, когда Герберт Бентник обратился к нему с просьбой написать свадебный портрет, Джошуа сказал, что готов поработать над картиной в его усадьбе Астли-хаус в Ричмонде. Герберт поспешил принять предложение художника (насколько ему было известно, Джошуа Поуп никогда не соглашался покинуть свою мастерскую) и заявил, что с радостью заплатит за работу двадцать гиней. Обе стороны были удовлетворены.

Джошуа был глубоко убежден, что искусство портретной живописи состоит не только в умении воссоздать внешнее сходство с оригиналом; важно передать психологию образа. Он стремился прочитать в лицах своих объектов нечто такое, чего прежде никто другой в них не замечал. Он прилагал к тому все усилия, и, хотя творил в традиционной манере, со временем у него сложилась своя уникальная техника письма. Становясь так близко к полотну, что носом можно было бы запросто стереть свежую краску, Джошуа делал несколько маленьких штрихов, потом, чуть отстранившись от мольберта, брал кисть за самый кончик ручки и широкими, размашистыми мазками наносил тонкий слой краски. Он только начал работу над портретом. Вчера на грунтованный холст светло-серым тоном быстро набросал очертания фигур, сегодня приступил непосредственно к процессу живописания — нанося пигменты строгих тонов, стал выстраивать композицию и создавать подобие. Через несколько минут напряженной работы он положил палитру на пристенный столик, вытер о рукав нос и отошел почти к дверному проему.

Когда Джошуа оценивал свою картину на данной стадии работы, у него неизменно создавалось впечатление, будто он смотрит на композицию сквозь вуаль или пелену густого тумана — настолько все казалось плоским и блеклым: оттенки только белых, серых и черных цветов, негустые мазки наложены беспорядочно. Насыщенность, светотень, блики, детали — все это появится позже. Тем не менее как художник он получал огромное удовольствие, видя, как каждая фигура на полотне обретает только ей присущие формы и индивидуальность.

Тем временем его натурщик с интересом наблюдал за этими ужимками. Джошуа сознавал, что взгляд Герберта Бентника следует за каждым движением его лица, которое морщилось, корчилось, собиралось в складки, постоянно меняя выражение. Джошуа улыбнулся сам себе. Порой выгодно притворяться чудаком. Если он и похож на болвана, что с того? Гримасничая, он приковывает к себе внимание Герберта, вынуждает его стать непринужденным, показать свою сущность. Лица — те же карты: не поймешь значения их символов — не прочтешь.

Склонив голову набок, Джошуа прищурившись смотрел на полотно. Его губы искривились, указывая на то, что он не очень удовлетворен своей работой. Герберт, видя его недовольное лицо, тоже приуныл. Джошуа обмакнул кисть в смесь свинцовых белил и вермильона, втянул щеки, так что на их месте образовались треугольные впадины, а глаза на сузившемся лице превратились в маленькие щелочки, потом вновь отвел взгляд от полотна и почти с придирчивостью посмотрел на Герберта, словно пытаясь разглядеть какой-то изъян в его чертах. Наконец, вдосталь наглядевшись на свое творение с расстояния, он приблизился к позирующему, остановившись буквально в двух шагах от него, и стал изучать его профиль. Джошуа понимал, что его бестактное поведение вызывает у Герберта неловкость. Тот скривил рот, нахмурился, его подбородок напрягся. По натуре он был человек уравновешенный, но сейчас в нем поднималось раздражение. Это было заметно по тому, как сузились зрачки его светло-голубых глаз и натянулась кожа на его обычно добродушном лице, ставшем теперь багровым.

Герберт позировал ему уже более часа и за это время не произнес ни слова — отчасти потому, что был предупрежден. Джошуа имел обыкновение объяснять заказчикам свои методы работы, рассчитывая на то, что те будут проявлять терпение во время сеансов позирования и, что более важно, потом смогут по достоинству оценить готовый портрет. Разговор на эту тему состоялся минувшим вечером в гостиной, куда он вышел в своем лучшем сюртуке из бледно-голубого атласа и бриджах и жилете такого же цвета.

— Боковое освещение должно быть непременно, — заявил он, разглядывая резную ножку бокала с красным вином. — Свет, падающий сбоку, создает теневой фон, выгодно подчеркивающий внутреннюю и внешнюю красоту позирующего. Так красивый предмет кажется еще более чарующим, если поместить его рядом с чем-то уродливым. При отсутствии контрастов света и тени объект предстает перед нами лишенным очертаний и соответственно невыразительным, вы не находите?

— Да, пожалуй, — согласился Герберт, слушая Джошуа с нескрываемым любопытством. Любая незнакомая область деятельности всегда вызывала у него подлинный интерес. — Никогда не думал об этом, но теперь вижу, что это и впрямь, должно быть так.

— Уверен, все мои коллеги придерживаются того же мнения. Говорят, мистер Гейнсборо пишет картины только при свечах.

Затем Джошуа стал объяснять, почему поза натурщика и задний план являются столь же важными элементами композиции.

— Они обогащают портрет, дают представление о характере образа, его достижениях и интересах. Возьмем, к примеру, руки. Они могут невероятно много сказать о человеке, сэр. Например, что тот обладает непререкаемым авторитетом, утончен, прямодушен. Руки, в зависимости от их положения, способны передавать самые разные черты характера.

— Не сомневаюсь, — отозвался Герберт, внимая Джошуа с той же жадностью, с какой тот пил его вино.

— В этом случае картина из простой копии действительности превратится в нечто значимое, в то, что по праву можно назвать произведением искусства. Что до схематичного изображения окружающей обстановки, к которому тяготеют мои конкуренты — те, кто лес, облака, воду и камни пишут с петрушки, овечьей шерсти, зеркала и угля, — меня возмущает, что такие люди называют себя портретистами. Это вовсе не художники, ибо они занимаются мазней, из портрета делают декорацию.

— Ну будет, будет, мистер Поуп, — рассмеялся Герберт. — Ведь на портрете самое главное — лицо, верно? Задний план не должен отвлекать от него внимания.

— Позвольте не согласиться с вами, сэр. — Джошуа елейно улыбнулся, ибо подобные беседы доставляли ему огромное удовольствие. — На любом портрете, который достоин называться портретом, фон должен быть столь же узнаваем, индивидуален и исполнен со всей тщательностью, что и изображение человека. Задний план играет важную роль в композиции. И не верьте тем, кто станет убеждать вас в обратном.

— В таком случае мне и впрямь очень повезло, что я заказал портрету вас. И признаюсь, мне не терпится увидеть законченную работу.

Герберт поклонился и, как того требовали приличия, переключил свое внимание на дам.

Но если накануне вечером, рассуждая о живописи, Джошуа был воплощением учтивости, то теперь, когда в руках у него оказались палитра и несколько кистей, его поведение заметно изменилось. Он наблюдал за жизнью, а не участвовал в ней. Внешний лоск с него сошел. Герберт Бентник был для него, все равно что кувшин на постаменте, объектом изображения. Джошуа с головой погрузился в работу.

Герберт Бентник заказал этот портрет в честь своего предстоящего бракосочетания (он женился во второй раз) с Сабиной Мерсье, которая через три месяца должна была стать его женой. Поскольку эту пару свела вместе любовь к садоводству, Джошуа решил изобразить своих героев на фоне знаменитого зеленого сада Астли. Он составил композицию и серой краской сделал набросок на полотне. Сабина сидела в кресле — в непринужденной позе, словно сладострастная Венера. Герберт стоял рядом, держа руку на спинке кресла. С другой стороны находился небольшой постамент, на котором в искусном беспорядке лежали фрукты и цветы из сада Астли. Принимая во внимание особое пристрастие Сабины, Джошуа решил — с согласия счастливой пары — поместить в центр композиции ананас. Сабина смотрела на Герберта, протягивая ему зрелый плод. Вторую руку она занесла за голову, будто предлагая себя. На заднем плане простирался сад Астли: грот, озеро, вольеры, храмы и конечно же ананасная плантация.

В настоящий момент Джошуа работал одновременно над руками и лицом Герберта, нанося все более темные тона, выписывая структуру черт, не делая попытки что-либо смягчить. Герберт чувствовал на себе расчленяющий взгляд Джошуа, но старался не дергаться. Не моргая, он чуть вскинул голову, пальцами впился в спинку кресла. На стене за его спиной лениво тикали часы.

Герберт был человек крупный, тучный; оставалось только удивляться тому, как его ноги, на вид тонкие, словно птичьи лапки, выдерживают столь массивный торс. Лицо Герберта, как и у большинства мужчин средних лет, вполне соответствовало его возрасту. Гладкая кожа и пухлые губы с приподнятыми вверх уголками свидетельствовали о том, что по характеру он человек уравновешенный, мягкий, но бодрый и энергичный. У Герберта был широкий круг интересов. Представление о его разнообразных увлечениях можно было получить в библиотеке, где на полках наряду с большим количеством книг можно было увидеть коллекции птичьих яиц и раковин, вишневую косточку, на которой, как он полагал, было вырезано сто лиц, большие альбомы гравюр с изображением представителей фауны, приобретенные во время поездок за границу, и папки с бумагами о вложении капитала в различные сферы деятельности, в том числе в рыбоводческие хозяйства и всякие новаторские водокачки. Немногие из этих предприятий приносили ожидаемую прибыль, но Герберт вознаграждение мерил не столько деньгами, сколько полученным удовольствием, и в этом смысле считал себя настоящим богачом.

Несколько человек из знакомых Герберта поведали Джошуа, что его заказчик по возвращении с Барбадоса, куда тот ездил некоторое время назад, стал менее уравновешен, менее разговорчив, быстрее выходил из себя. Вот и сейчас Джошуа видел — терпение Герберта на исходе. Его ноги и руки подрагивали, в животе урчало. Было ясно, что он устал. Джошуа чувствовал, что Герберту, вынужденному целый час стоять не шелохнувшись, хочется размять ноги, чихнуть, зевнуть, почесать нос. Он уже недвусмысленно намекнул Джошуа, что ему требуется передышка, сказав, что последний раз позировал сэру Джошуа Рейнолдсу и тот написал его портрет всего за три получасовых сеанса.

Видя, что Джошуа никак не реагирует на его завуалированную просьбу о сокращении времени сеанса позирования, Герберт заявил более прямолинейно:

— Честное слово, мистер Поуп, я уже ног под собой не чувствую. Мне нужно несколько минут передохнуть.

Джошуа сделал вид, будто не слышит. Он работал над очень сложной частью портрета — писал подбородок Герберта. Почти уткнувшись носом в полотно, он продолжал сосредоточенно орудовать кистью.

Герберт опять обратился к нему, на этот раз более сердитым тоном:

— Поуп, вы что, не слышите? Я же сказал: мне надо передохнуть. Я очень устал.

С этими словами он принялся крутить онемевшей челюстью и постукивать сапогами о платформу, на которой стоял, дабы привлечь внимание Джошуа и унять неприятное покалывание в ногах.

Только когда постукивание переросло в громкий топот, Джошуа притворно встрепенулся. Покачал головой, заморгал, будто выходя из транса. Бросив удрученный взгляд на полотно, он посмотрел на часы.

— Простите, мистер Бентник. — Он озабоченно улыбнулся. — Совсем потерял счет времени. Нам следовало остановиться еще полчаса назад. Я обязан был предоставить вам перерыв. Как же вы, должно быть, устали! Примите мои глубочайшие извинения, сэр. Какая бездумная неосмотрительность с моей стороны! Я просто восхищаюсь вами. Столько терпения, столько выдержки! Садитесь же, прошу вас.

Герберт медленно опустился в кресло и поднял ладонь, давая понять Джошуа, чтобы тот перестал честить себя. А Джошуа покраснел, ибо теперь осознал, что Герберт по его милости и впрямь стоял очень долго.

Джошуа расстегнул рабочий халат и, сняв его, разгладил на себе расшитый жилет и поправил галстук. Не говоря ни слова, он повернулся к окну и раздвинул шторы — обычно во время работы он частично закрывал занавеси, чтобы создать особую атмосферу. В комнату ворвались солнечные лучи. Сколько света после полумрака! Они оба заморгали, глядя на открывшийся их взорам вид. И что это был за вид!

Астли-хаус, родовое гнездо семьи Бентник в Ричмонде, представлял собой большой вытянутый особняк из красного кирпича с восемью высокими подъемными окнами на переднем и заднем фасадах; его главный вход был оформлен портиком. Здание построил полвека назад дед Герберта, Хорас Бентник, моряк торгового судна, сделавший баснословное состояние на сахарных плантациях, которые он приобрел благодаря удачной игре в вист.

Отдавая дань вечному стремлению человека к красоте и мудрости, побуждающей порой отбросить осторожность и поставить все свое состояние на пару дам, Хорас снес средневековый Астли своих предков и на его месте возвел грандиозный особняк с великолепной оранжереей, из окон которого открывался потрясающий вид на Темзу, лиловые холмы королевского парка и лежащую за ним сельскую местность Суррея.

Герберт Бентник, став владельцем родового поместья, решил оставить в Астли свой след. Интерес к садоводству у него проявился еще в детстве. Как-то после ужина дед дал ему горстку апельсиновых зернышек и велел их посадить. Из некоторых зерен выросли деревья, на них созрели плоды. Со временем Герберт стал заядлым коллекционером экзотических растений, приобретая в местных питомниках всевозможные новинки, привозимые из-за границы.

Он тратил массу денег и времени на то, чтобы превратить сад и парковые угодья Астли в самый восхитительный уголок природы в округе. Он нанял лучшего специалиста по ландшафтной архитектуре, мистера Ланселота Брауна, поручив ему облагородить Астли, подчеркнув его естественную красоту. И Браун не подвел. По его указанию там, где некогда лежали болотистые поля и каменистые пустоши, было создано извилистое озеро с островом посередине и небольшими водопадами и гротом на одном его конце. В самом парке, простиравшемся на девять миль, появились пруд с карпами, птичники, липовые и вязовые аллеи. Газоны постригли, высадили рощицы из аборигенных деревьев. Открытые пространства тут и там украшали архитектурные постройки — палладианский[2]мост, фонтан Нептуна, храм Дианы, готические руины, восьмиугольный насосный зал и обелиск. От сада его деда в нетронутом виде сохранились только партеры вокруг дома, да еще оранжерея, ведь этот роскошный ботанический дворец лучше уже не сделаешь.

Герберт и Джошуа любовались идиллической картиной, открывавшейся из окна особняка — зелеными парковыми насаждениями, озером, храмами и аллеями Астли. Внизу с одной стороны находились огороды. У высокой кирпичной стены стояли в цвету ряды абрикосовых, персиковых, айвовых, мушмуловых и других фруктовых деревьев. В центре, образуя сложный геометрический узор, находились партеры с цветами, фруктами и овощами. Дальше вздымался купол оранжереи, половина которой недавно была отдана под ананасную плантацию Сабины Мерсье.

— Парк сегодня чудесен, как никогда, — заметил Герберт, вновь выказывая дружелюбие, поскольку его никто больше не заставлял стоять неподвижно.

Джошуа кивнул. Теперь, оторвавшись от работы, он старался угодить заказчику.

— Как щедра природа! У вас здесь такая красота, сэр! Более роскошного парка я не видел. Что ж, раз здесь мы закончили, а день столь замечательный, пожалуй, возьму-ка я свой альбом и начну делать наброски на воздухе, — объявил он со всей серьезностью.

— Отличный план, мистер Поуп! И умей я хоть чуть-чуть рисовать, наверное, охотно бы составил вам компанию в такой приятный день. Хотя, может, желаете, чтобы я показал вам наиболее интересные места?

Джошуа охотно принял его предложение, и Герберт стал рассказывать о поместье. Но едва он открыл рот, в их поле зрения неожиданно попала Сабина, и Герберт остановился на полуслове.

Они смотрели, как она вышла из боковых ворот и по гравийной дорожке зашагала к теплице с ананасной плантацией, расположенной в дальнем конце сада. Ее фигурка в развевающемся плаще казалась крошечной, но даже издалека было видно, что эта женщина полна изящества и достоинства.

Как только Сабина скрылась из виду, Герберт продолжил свой рассказ. Джошуа ни в коем случае не должен обойти своим вниманием утопленный сад,[3]говорил он, а дальше, в розарии, есть восхитительный фонтан в виде амурчика, который многих приводит в восторг. Герберт начал объяснять Джошуа, как дойти до этих достопримечательностей, но их разговор вновь был прерван.

Сабина, исчезнувшая в оранжерее буквально несколько минут назад, вновь выбежала на дорожку. Даже не выбежала — вылетела, будто за ней по пятам гнались все чудища преисподней. Герберт опять умолк, хотя на этот раз, судя по тому, что он хмурился, дар речи был утрачен от беспокойства, а не от любви. Странные жесты и поведение Сабины свидетельствовали о том, что произошло нечто ужасное. Они с изумлением смотрели, как она, будто терзаемая жуткими муками, подняла голову и издала душераздирающий крик.

Глава 4

Исключительные обстоятельства, сопутствовавшие помолвке Герберта Бентника и Сабины Мерсье, были предметом сплетен в светских кругах Ричмонда.

В Англию Сабина приехала пять месяцев назад, а до этого большую часть своей жизни провела на вест-индском острове Барбадосе. Любовь к растениям она унаследовала от отца, корабельного врача из семьи гугенотов. Тот, интересуясь лечебными свойствами экзотических растений, собирал их семена и образцы на протяжении всей своей профессиональной деятельности, а потом, поселившись на Антигуа, занялся растениеводством. Он женился на мулатке, и та родила ему двоих детей, росших в окружении его любимых растений. Старший ребенок, сын, пошел по стопам отца — ушел в море и дослужился до капитана фрегата. Младший ребенок, Сабина, от матери унаследовала черные глаза, смуглую кожу и приятные манеры, а от отца — это проявилось позже — любовь к миру флоры.

Серьезно Сабина занялась садоводством (причем для нее это было, скорее, страстное увлечение, чем просто хобби) после смерти второго мужа, Чарлза Мерсье. От него ей достались в наследство уютный дом в милом местечке — на склоне холма, с которого открывался вид на порт Бриджтауна, — и земельный участок площадью десять гектаров. Чарлз Мерсье работал экспедитором грузов. Человек он был благоразумный, экономный и стремился только к одному — обеспечить своей семье безбедное существование. С этой целью каждый лишний пенни он вкладывал в какое-нибудь предприятие, чтобы увеличить свой капитал. При его жизни сад возле их дома представлял собой ведущую к крыльцу узкую полоску земли, на которой выращивали необходимые для стола овощи и фрукты. Остальную площадь занимал сахарный тростник, приносивший неплохой дополнительный доход, который всегда был кстати. После смерти Чарлза Сабина избавилась от тростника и большую часть сбережений мужа, равно как и свои силы, направила на возделывание сада. Наняв портового рабочего (он был ирландцем), она обучила его ремеслу садовника, а потом купила несколько рабов ему в помощь. Вспоминая все, что она узнала о растениеводстве от своего отца, Сабина стала культивировать разные тропические растения, какие только ей удавалось найти. Она сама научилась выращивать саженцы и черенки в сырых, тенистых местах, делать отводки путем прорезания узлов на стеблях, пригибать ветки к почве с помощью колышков, собирать семена с самых крепких и тугих плодоножек.

И сад Сабины разрастался, становился все пышнее и красивее. На месте сахарного тростника теперь цвели и плодоносили жасмин, банановые, джакарандовые, лимонные и апельсиновые деревья. Аронник с пушницей росли в изобилии, а таких, как у Сабины, орхидей на всем Барбадосе было не сыскать. На острове, славившемся богатой растительностью, сад Сабины слыл самым зеленым и роскошным, а сама она пользовалась репутацией непревзойденного садовода.

Сознательные и отважные англичане, у которых на Барбадосе были плантации, время от времени посещали свои заморские владения, дабы удостовериться в том, что их собственность содержится в полном порядке. Многие из этих господ впервые совершали путешествие в столь дальние края. Когда судно, на котором они плыли, приближалось к берегу и их взорам открывались красоты местности, у них зачастую дыхание перехватывало от восторга и изумления. Конечно, к местным погодным условиям им приспособиться было трудно. Климат здесь редко бывал умеренным: обычно либо шли проливные дожди, либо стояла нестерпимая жара. Соответственно приезжие либо вымокали до нитки под ливнями, либо их шерстяные платья насквозь пропитывались потом. А бывало, ураганный ветер срывал с них шляпы и парики, попирая чувство их собственного достоинства.

Приезжих англичан восхищало богатство видов вокруг. Всюду такая роскошь, такое изобилие, такие чудесные здания! На Барбадосе не осталось и клочка земли, который был бы невозделанным. Часто прибывшие делились впечатлениями с хозяином гостиницы, в которой они останавливались, и в ходе разговора непременно упоминалось имя Сабины Мерсье. Всякий, кого интересовали природные особенности и диковинки острова, обязательно посещал ее сад — одну из главных достопримечательностей Барбадоса, — где радовали глаз лучшие образцы самых разных видов растений.

Гостей с хорошими рекомендациями Сабина охотно допускала в свои владения. Ее садовник был любезным и знающим экскурсоводом. Более того, во время экскурсии посетителям случалось встретить и саму хозяйку. И стоило им выразить восхищение ее достижениями и показать, что они разбираются в садоводстве, она начинала с энтузиазмом объяснять, как следует выращивать анону чешуйчатую, авокадо, имбирь, папайю, тыкву-горлянку, ананасы — словом, любое тропическое садовое растение, о котором упоминал посетитель.

Разумеется, владельцам плантаций, находящимся вдали от уюта домашнего очага, было приятно, что их наставляла в столь увлекательном занятии доброжелательная леди с завораживающими глазами, которая не только привечала гостей в своем саду, но еще и на прощание, когда они возвращались на родину, давала им в подарок отростки и семена и объясняла, как их сажать и выращивать. Очарованные Сабиной, впоследствии они поддерживали с ней отношения по переписке, рассказывали о ней своим друзьям и знакомым. В результате росло число людей, желавших побывать в саду Сабины, и слава о ней разносилась по свету столь же быстро, как разрастались в ее саду тропические растения.

Вот и ревностный садовод Герберт Бентник познакомился с Сабиной Мерсье во время своего визита на Барбадос, куда приехал посмотреть, как идут дела на его сахарных плантациях — источнике унаследованного им богатства. И Сабина, с присущим ей гостеприимством, пригласила его в свой сад. Герберта в поездке сопровождала его жена Джейн, что было не совсем обычно для того времени. Женщина блестящего ума, Джейн тоже была не прочь взглянуть на сад Сабины и познакомиться с создательницей этого земного рая.

Сабина Мерсье оказала чете Бентников радушный прием. Она провела их по восхитительным аллеям и рощицам, а после угостила фруктами и ароматными напитками. Как и все, кто бывал в гостях у Сабины, Герберт и Джейн были очарованы хозяйкой, пленившей их своими приятными манерами, оказанным вниманием и глубокими познаниями в области садоводства.

К сожалению, знакомство Сабины с Джейн оказалось непродолжительным. В Вест-Индии свирепствовали тропические болезни, и тот, кто был непривычен к местному климату, часто становился жертвой всевозможных недугов. Через неделю после того как Бентники побывали в саду у Сабины, Джейн заболела и слегла. Вскоре у нее начался сильный жар, потом она впала в беспамятство и больше в себя не приходила. А через две недели умерла.

Герберт, обожавший супругу, был потрясен ее внезапной кончиной. Стойкая женщина, мать его двоих детей, Джейн была ему верной подругой и женой, с которой он прожил в браке более двадцати лет. В отличие от других женщин из его окружения, она не имела привычки ныть и жаловаться на здоровье. В его представлении она была крепче и сильнее всех женщин, которых он знал, и такой же несгибаемой, как и он сам. Не будь он в том уверен, он никогда не согласился бы взять ее с собой в столь далекое путешествие.

Вдали от родины, на чужой земле со странными обычаями и непривычным климатом, Герберт особенно остро переживал тяжелую утрату, и Сабина всячески старалась поддержать и утешить его. Во время болезни Джейн она была сама доброта, ухаживала за умирающей, когда ту мучила лихорадка, делала мази и настойки для облегчения боли, обтирала больной лоб, когда та металась в предсмертной агонии, и после помогла Герберту уладить все формальности, связанные со смертью жены.

Спустя полтора месяца после похорон, когда истекло время траура, Сабина пригласила Герберта на ужин. Проявляя чуткость, она в очередной раз выразила ему соболезнования, упомянула про смерть своего мужа Чарлза, о котором горько скорбела, и затем мягко перевела разговор на менее болезненные темы. В ходе беседы они разговорились об ананасах.

Восхищаться ароматным медовым вкусом ананасов не было нужды, поскольку Герберт уже угощался этими плодами в их первую встречу, когда он приходил смотреть ее сад вместе с Джейн, и теперь Сабина снова подала их на десерт. Герберт был благодарен, что она отвлекла его от мрачных мыслей.

— А знаете, в Европе ведь все буквально помешались на ананасах, — сообщил он, смакуя на языке сочную мякоть. — Этот плод в той или иной форме находит воплощение во всех видах искусства — от архитектуры до ювелирного и гончарного дела. Его изображают на воротных столбах, сахарницах, чайных чашках.

Герберт помолчал, отметив про себя, что Сабина удивительно хороша в платье из золотистого шелка. Его взгляд упал на ее шею, где мерцало необычное смарагдовое ожерелье.

— И все же, сударыня, — с воодушевлением продолжал он, — должен признать, что ни одному художнику, даже самому искусному, не удается передать самое главное достоинство плода, которым вы меня угощаете, — насыщенность его вкуса.

— Мне радостно, что мои ананасы доставляют вам столь огромное удовольствие, — отозвалась Сабина, скромно опустив глаза.

— Ваши фрукты не только доставляют мне удовольствие, сударыня, но и вызывают восхищение. В Англии ваши знания были бы бесценны. Каждый садовник мечтает вырастить такой вот плод. Среди моих знакомых вряд ли найдется хотя бы один джентльмен, который не хотел бы иметь ананасы на своем столе или их изображения в своем доме.

Сабина улыбнулась и, наполняя его бокал, подумала уже не первый раз с момента их знакомства, что Герберт на редкость приятный человек. Она не сказала бы, что он поразительно красив, но его твердый, хотя и чуть тяжеловатый подбородок, спокойный, открытый взгляд свидетельствовали о том, что он честный человек. Ей нравилось, что он умеет поддержать разговор, с готовностью целует ей руку и расточает комплименты.

Шли недели, они продолжали встречаться. Герберт описывал ей свой сад в Астли, и, по мере того как они обменивались опытом в области садоводства, между ними крепла взаимная симпатия. Наконец наступила последняя неделя пребывания Герберта на Барбадосе. Сабина устроила прощальный ужин. Герберт за столом был необычайно тих. Каждый раз, когда он смотрел на Сабину, его переполняло сожаление. Он содрогался при мысли о том, что возвратится в Астли один, будет спать в одиночестве на большом брачном ложе.

Во время десерта, на который в числе прочих лакомств по традиции непременно подавали ананасы, Сабина, грустно глядя в свою тарелку, глубоко вздохнув, сказала:

— Мне очень жаль расставаться с вами, мистер Бентник. Знаете, у меня для вас есть прощальный подарок. Надеюсь, он будет напоминать вам о нашей теплой дружбе. Я приготовила его в последние недели, памятуя о наших беседах про ананасы. Это с десяток замечательных черенков, уже упакованных для перевозки в Астли. Конечно, ананасы вы могли бы купить и в питомниках Англии, но это уже взрослые растения с завязавшимися плодами, которые через три недели можно будет подавать на стол.

— Но, сударыня, что мне делать с ними?

— Посадите в своем саду. Вы же говорили, что у вас роскошная оранжерея. Сделайте то, что, как вы сами часто указывали, сейчас считается у вас модным: устройте ананасную плантацию. Как только ананасы созреют, срежьте с них верхушечные розетки и посадите. Уверяю вас, плоды, которые они дадут, будут слаще и сочнее тех, что выращивают в ваших местных питомниках. При желании можно засадить ананасами всю оранжерею.

Герберт уныло смотрел на нее. Он не знал, что сказать. Ему было грустно и одиноко. Ссутулившись, он крутил в руке бокал. Мысль о возвращении в Астли навевала на него тоску. Как же ему плохо без любимой жены! Как он будет спать в постели, не согретой ее теплом?! Сумеет ли без помощи Джейн вести хозяйство, не говоря уже о том, чтобы заниматься культивированием ананасов — совершенно новым для него делом?! Как тут не пасть духом?!

Видя испуг на его лице, Сабина покраснела:

— Простите меня, сэр. Я вела себя слишком бесцеремонно. Вижу, вы оскорблены. Но поверьте, я вовсе не хотела вас обидеть. Просто вы говорили, что ананасы в Англии в моде, и я подумала, что мой подарок порадует вас. Что касается меня, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем мысль о том, что вы наслаждаетесь моими фруктами у себя дома, может быть, иногда с теплотой вспоминая меня.

Герберт смотрел на золотистую кожу Сабины, и на душе у него становилось все мрачнее. И вот, когда он уже совсем было впал в отчаяние, в темноте забрезжил лучик света. У него созрело решение. Это был импульсивный шаг, но именно поступки, совершаемые по наитию, всегда приносили ему успех. Сейчас — или никогда.

— Дорогая миссис Мерсье... Сабина... это я должен просить у вас прощения. Ваше предложение меня ничуть не оскорбило. Напротив. Я глубоко тронут. Должен признаться, никогда еще разговор о черенках не пробуждал во мне такой радости. Я, в свою очередь, тоже хочу сделать вам предложение. Поедемте со мной в Астли. Вы переделаете мою оранжерею в ананасную теплицу. Сами посадите первые образцы — эти самые черенки, что вы так старательно подготовили для меня. А потом, если у вас будет желание — поскольку меня не прельщает перспектива жить в одиночестве, — выходите за меня замуж.

Сабина стыдливо опустила глаза. Она и мечтать не смела о таком предложении. Вне сомнения, это то, чего она желает больше всего на свете, но негоже отвечать согласием сию же минуту. Сабина молчала, обмахиваясь веером. Потом наконец подняла глаза и встретилась взглядом с Гербертом. Взволнованный, мучимый неопределенностью, он заключил ее маленькую ручку в свою большую ладонь. Она ощутила тепло его пальцев на своем запястье, почувствовала желание в его пожатии и, улыбнувшись, выразила согласие.

Таким образом Сабина покинула свой дом и свой цветущий сад, оставив его на попечение садовника и его жены. Не прошло и месяца, как она отправилась вслед за Гербертом в сопровождении своей дочери Виолетты, красивой девушки двадцати одного года. Они прибыли в Астли под Новый год. Свадьба была назначена на лето. Причина отсрочки была очевидна. Сабину с Гербертом свели вместе ананасы, и она хотела, чтобы эти сочные плоды, выращенные в Астли, украсили их свадебный стол.

Тем временем Сабина жадно поглощала написанные специалистами трактаты о культивировании ананасов в Англии. Она наняла нового главного садовника, Гранджера, с десятью помощниками и объяснила им, как следует ухаживать за ананасами. Дня не проходило, чтобы она не проверила, как ее растения. Почему-то Сабина убедила себя, что, если ее ананасы приживутся в Астли, то и они с Гербертом будут жить счастливо.

Глава 5

Вряд ли стоит удивляться тому, что Сабина утратила самообладание при виде трупа и беспорядка, учиненного в оранжерее. Встревоженные криком, Герберт с Джошуа поспешили к ней. Когда через несколько минут они оказались рядом, возле нее уже находился главный садовник, возившийся в саду неподалеку. Как только они подбежали, Гранджер отвел Герберта в сторону, что-то тихо сказал ему и вручил какие-то бумаги.

Джошуа заметил это краем глаза, несмотря на то что его внимание было приковано к Сабине. Оцепеневшая, с мертвенно бледным лицом, она смотрела на них потухшим взглядом, будто сквозь пелену тумана. Усадив ее на ближайшую скамейку, Джошуа задал несколько простых вопросов. Она отвечала едва слышно, так что слов было не разобрать. Опасаясь, что она упадет в обморок, он достал из кармана свои нюхательные соли и сунул флакон ей под нос. Через пару минут Сабина пришла в себя и уже более внятно поведала о том, что увидела в оранжерее. Там лежит мертвец, сообщила она. Что это за человек, ей не известно, но он погубил часть ей растений.

Когда Герберт попытался выяснить подробности, Сабина, чуть покачнувшись на скамье, повторила, что не знает того мужчину, но уверена, что он мертв. На вид он человек состоятельный, добавила она, на работника не похож. Более она ничего сказать не может.

Сообразив, что Сабина находится в состоянии сильного потрясения, Герберт взял ее под руку и с помощью Джошуа проводил в дом. Усадив невесту на кушетку в гостиной, Герберт предложил выпить бренди, вина или еще чего-нибудь на ее усмотрение. Сабина отказалась. Объяснила, что она вне себя от расстройства и ей просто нужно несколько минут посидеть и поразмыслить в тишине и покое.

Герберт был в крайнем замешательстве. Некоторое время он смотрел на застывшую в молчании Сабину, словно пытаясь решить, что еще он мог бы для нее сделать. Потом отошел в дальний конец комнаты, сел за свой письменный стол и вытащил из кармана два письма. Джошуа предположил, что это, вероятно, были те самые бумаги, которые передал Герберту Гранджер, хотя, возможно, он и ошибается. Герберт по очереди развернул и прочитал каждое из писем. Было непонятно, удивило его их содержание или нет, ибо лицо Герберта оставалось непроницаемым, разве что помрачнело немного, хотя, рассудил Джошуа, это вполне естественно, если учесть, что в его в оранжерее обнаружен труп.

Одно из писем Герберт порвал на кусочки и бросил в незажженный камин, второе убрал в свой письменный стол. После все такой же угрюмый, как и прежде, налил себе бренди и с бокалом в руке опустился в кресло с подголовником на некотором удалении от Сабины.

Погруженная в свои мысли, Сабина, казалось, и не заметила того, что он сделал. А если и заметила, то ничем этого не показала. Джошуа же начинал ощущать неловкость. Атмосфера в гостиной стала гнетущей. Чувствовалось, что в отношениях между Гербертом и Сабиной появилась некая напряженность, которой Джошуа не находил объяснения. Не желая усугублять неловкость, он поднялся, намереваясь оставить их и вернуться к своей работе.

Не успел он дойти до порога, как Сабина окликнула его:

— Мистер Поуп, задержитесь на минутку, пожалуйста. — Она жестом подозвала его к себе. — Сейчас я отправлюсь в свою комнату на верхнем этаже, — сообщила она настолько тихим голосом, что Герберту было бы трудно ее услышать. — Прошу, поднимитесь ко мне через десять минут. Я хочу кое-что с вами обсудить.

Джошуа вскинул брови.

— Непременно, сударыня, — пообещал он.

Спустя десять минут Джошуа постучал в будуар Сабины Мерсье. Ему велели войти. Большая уютная комната была декорирована в восточном стиле: обои с бамбуковым узором; изящная мебель, покрытая черным лаком; на стенах акварели с изображением экзотических птиц и цветов, на полу — толстый китайский ковер с орнаментом из роз и лент. Несмотря на то что день выдался теплый и солнечный и комната находилась на южной стороне, окна были закрыты, а шторы задвинуты. В помещении стояла удушающая жара, воздух был пропитан навязчивым ароматом каких-то необычных духов, который Джошуа был неприятен.

Сабина сидела за туалетным столиком, застеленным муаром. Это был изящный предмет мебели со створчатыми зеркалами и множеством выдвижных ящичков. Когда Джошуа вошел, Сабина попросила его немного подождать и с тех пор не произнесла ни слова. Он смущенно топтался у двери, глядя ей в спину. Через ее плечо ему была видна поверхность столика, уставленного дорогими на вид предметами самого разного назначения. Там были расчески и гребни из черепашьего панциря, баночки с пудрой и помадой с узорчатыми серебряными крышками, эмалевые шкатулки с мушками и булавками, несессер из слоновой кости. Верхний ящик столика был наполовину выдвинут. Очевидно, оттуда Сабина достала лежащий перед ней футляр из шагреневой кожи. Футляр был открыт. Внутри, на шелковой подложке желтовато-серого оттенка, мерцало смарагдовое ожерелье.

Джошуа уже несколько раз видел это украшение. Сабина надевала ожерелье оба вечера подряд со дня его приезда и когда позировала ему. Как и раньше, когда он смотрел на эту драгоценность, она одновременно и притягивала его взор, и вызывала у него отвращение. Ожерелье состояло из десятка драгоценных камней, уменьшающихся по размеру; самый крупный был с ноготь его большого пальца. Каждый камень был помещен в оправу из золота и соединен с соседними толстыми золотыми звеньями. Неприятие вызывала необычная форма ожерелья. Оно было сделано в виде змеи: хвост зажимался в пасти, голову образовывал самый крупный камень — единственный среди смарагдов рубин.

Сабина взяла в руки ожерелье. Грани смарагдов заблестели в лучиках света, словно копья, пронзающихся сквозь задвинутые шторы. Оттенки ультрамарина, аурипигмента, ярь-медянки, глауконита и черной жженой кости накладывались на отражение Сабины в зеркале, казавшееся блеклым на фоне сверкающих камней. Зеленые грани переливались так радужно, что создавалось впечатление, будто смарагдовая змейка живая.

Какими качествами должна обладать женщина, чтобы безбоязненно носить на шее столь отталкивающий предмет? Джошуа был в смятении: от одного вида этого ожерелья у него мурашки ползли по коже.

Минуты текли. Сабина по-прежнему хранила молчание, завороженно глядя на ожерелье. Джошуа терпеливо ждал, задыхаясь от удушающей жары и сладкого запаха, который, казалось, становился все резче. Наконец, не оборачиваясь — она смотрела на свое отражение в зеркале, — Сабина спросила:

— Красивая вещица, не правда ли, мистер Поуп?

Он смущенно кивнул, опустив глаза на свои руки. Интересно, к чему она клонит? Сейчас ему было столь же неловко, как и некоторое время назад в гостиной. Хоть он и был привычен к обществу аристократов, но не знал, как должен вести себя в будуаре светской дамы. Он глубоко сочувствовал Сабине, перенесшей сильное потрясение, и ни в коей мере не хотел обидеть ее. Но также не хотел и поощрять и задерживаться в ее комнате. С какой целью она пригласила его к себе? Он тактично попытался это выведать:

— Да, сударыня, вещь уникальная. Вам ее подарил мистер Бентник?

— С чего вы взяли? Ожерелье принадлежит не мистеру Бентнику. Оно мое. Я привезла его с собой.

— Вы говорили, что хотели попросить меня об услуге, сударыня. Это касается следующего сеанса? Может, перенести его на другое время?

Сабина чуть качнула головой, будто пробуждаясь от грез:

— Да, вы правы, у меня есть к вам просьба. Спасибо, что напомнили. Я хочу, чтобы вы сходили к главному садовнику, Гранджеру. Проверьте, убрал ли он тело. Кажется, я слышала, как мистер Бентник отдал ему такое распоряжение. Спросите, выяснил ли он что-нибудь об этом человеке. Может, нашел что-то в его карманах? Мне любопытно, кто этот несчастный. А во время нашего следующего сеанса вы мне расскажете все, что узнали. Да, и вот еще что, мистер Поуп...

У Джошуа упало сердце, но он учтиво улыбнулся:

— Слушаю, мэм?

— Вы окажете мне большую услугу, если ничего не скажете о том, что узнаете, другим домочадцам. Мистер Бентник недавно потерял жену. Я хочу уберечь его от лишних волнений. Это больше никого не касается.

Глава 6

В Астли всегда обедали, как это было принято в свете, в три часа пополудни, и тот день, когда Сабина обнаружила труп в оранжерее, не стал исключением. За столом сидели вчетвером: Герберт, его двое детей, Фрэнсис и Каролина, и Джошуа.

Сабина так и не вышла из своей комнаты с тех пор, как удалилась к себе. Ее дочь Виолетта еще накануне утром отправилась в Лондон к портнихе, и ее возвращения ждали не раньше обеда следующего дня.

Обедали они в маленькой столовой, примыкавшей к гостиной. В ее интерьере господствовала тема классицизма: аканты, фризы под мрамор, на которых были запечатлены борющиеся боги, с наслаждением разминающие мускулы. Ярко-желтые стены украшали рельефы: изображения Пантеона, горы Олимп и храмов Зевса и Дианы перемежались с фигурами древнегреческих богов — Аполлона, Посейдона, Афины и Вакха, — которые, казалось, с неодобрением взирали на собравшихся за круглым столом из красного дерева, ибо те вместо нектара и амброзии потчевали себя холодной ветчиной, вареной дичью и студнем.

До сей минуты Джошуа был убежден, что Герберт Бентник вполне доволен жизнью, счастлив, насколько может быть счастлив человек, недавно потерявший жену. Он сравнивал себя с Гербертом и пришел к выводу, что положение у них разное. На протяжении нескольких месяцев после того как утонули дорогая его сердцу Рейчел и их сын Бенджамин, Джошуа даже помыслить не мог о близости с другой женщиной. Потом, два месяца назад, опасаясь, что сойдет с ума от тоски, он все-таки нашел себе любовницу — Мег Данн. Она была милая ласковая женщина, но никогда не смогла бы заменить ему Рейчел. Джошуа все еще не оставлял надежды жениться во второй раз, но все его попытки найти себе достойную спутницу жизни плодов не приносили. Он регулярно гулял в парках Воксхолл и Рэнилэ, посещал воскресные службы в церкви Св. Павла в Ковент-Гардене, то есть наведывался в те места, где можно было встретить достойных его внимания молодых особ. Но безуспешно.

Герберт, напротив, едва успел похоронить жену, как тут же завоевал сердце Сабины, да и сам он, вне сомнения, был без ума от нее. Более того, Герберт имел двоих детей, его дом с роскошным парком был полон сокровищ. У Герберта было все, о чем только может мечтать человек. Судьба благоволила к нему. Естественно, Джошуа немного завидовал своему заказчику. И только после этого обеда он стал иначе смотреть на ситуацию.

Каролина и Фрэнсис уже сидели за столом, когда Джошуа вошел в столовую и пожелал им доброго дня. В ответ, дерзко глядя на него, они сдержанно кивнули. Джошуа занял свое место за столом и с притворным интересом стал рассматривать рельеф с изображением Европы верхом на быке. Что это было — проявление невежливости?

Он их чем-то обидел? Что-нибудь не так в его одежде? Джошуа тайком оглядел себя: сюртук из красновато-коричневого шелка, элегантные черные бриджи, сорочка, отороченная брюссельским кружевом. Вроде бы все на месте. Почему Герберт никак не отреагировал на странное поведение своих детей? А Герберт в эту минуту разрезал мясо, будто бы и не замечая царившего за столом напряжения.

Менее значительный человек почувствовал бы себя униженным, во всяком случае, надулся, встретив столь холодный прием. Но Джошуа не утратил самообладания. Он был на пике славы, но старался держаться скромно. В этом доме он был гостем и не считал, что обязан раболепствовать перед хозяевами. Он вел себя как зритель в театре, наблюдающий за игрой актеров, ибо был уверен, что принадлежит к совершенно иному сословию.

Едва Джошуа оправился от потрясения, в нем проснулся художник, тем более что неестественная атмосфера, в которой он оказался, вполне к тому располагала. Выпрямившись за столом, он насторожился, внимательно следя за происходящим. Как человека, изучающего природу людей, его внимание привлекало все самое необычное. Оскорбительное высокомерие Каролины и Фрэнсиса заинтриговывало. Как искажается лицо человека, когда он раздражен, но не вправе выразить досаду? Как меняется взгляд человека, пытающегося подавить недовольство? Какая затаенная обида кроется за подергиванием губ? Благодатный материал для художника. Одно плохо: он не мог сейчас же взять карандаш и выразить свои впечатления в набросках.

Сын Герберта, Фрэнсис, молодой человек двадцати трех лет, был наследником Астли и всего состояния отца.

У него были тонкий нос с горбинкой, брови, сходящиеся на переносице, и довольно маленький рот. Сложен он был как молодой Геркулес: сюртук плотно облегал его широкие плечи, бриджи обтягивали мускулистые ноги. Должно быть, ростом он был шесть футов три дюйма, на полголовы выше Джошуа, рост которого составлял пять футов девять дюймов.

Сестра Фрэнсиса, Каролина, была на два года старше брата и совершенно на него непохожа: лицо узкое и худое, нос прямой, но длинный, рот широкий и на удивление чувственный. Ее можно было бы назвать обаятельной, будь в ее чертах больше жизни. Но сейчас, когда опущенные уголки ее рта и глаза, тусклые и холодные, словно неначищенная оловянная миска, выражали неприязнь, в ее внешности не было ничего такого, что радовало бы глаз.

Джошуа особенно поражало то, что дети Герберта столь не похожи на отца по характеру и манере поведения. Тот всегда был общителен, весел, они — угрюмы. Странно, думал Джошуа, что у такого приятного человека, как Герберт Бентник, выросли такие скучные, невоспитанные отпрыски. Интересно, чем вызвано их столь недостойное поведение? Так, наблюдая за проявлениями раздражительности детей Герберта, Джошуа невольно задумался о том, что могло их рассердить. Любопытство зрело в нем, как прыщ, который, если его нечаянно содрать, может заразить весь организм. Обратив внимание на странное поведение Каролины и Фрэнсиса, он, сам того не желая, стал анализировать возможные причины их дурного настроения.

Герберт же тем временем стоически пытался поддерживать застольную беседу. Он принялся обсуждать с Джошуа работу над портретом, всячески стараясь втянуть в разговор Каролину:

— По-моему, получается неплохо, верно, Поуп? Каролина, ты непременно должна посмотреть портрет, а заодно покажи мистеру Поупу свой альбом.

Каролина не ответила. Ее лицо потемнело, став чернее одежды трубочиста.

— Мисс Бентник рисует? — осведомился Джошуа, пристально наблюдая за ней.

Каролина молча смотрела в тарелку. Герберт, не выказывая ни малейших признаков неловкости, обратился к Джошуа:

— Очевидно, Поуп, вы, как и большинство людей, считаете, что женщины не способны рисовать так, как мужчины, ибо им не хватает внутренней сосредоточенности. Я тоже так думал, пока не увидел работы своей дочери. Поверьте мне, и вы, когда увидите их, измените свое мнение и скажете, что это настоящие произведения искусства.

Джошуа широким жестом махнул салфеткой, давая понять Герберту, что его предположение ошибочно.

— Вообще-то, — протянул он, — я льщу себя надеждой, что в этом отношении предубеждение мне не свойственно. Женщина умеет сосредоточиться не хуже любого мужчины, если тема ей интересна. Почту за честь, мисс Бентник, если вы соблаговолите показать мне ваши работы.

Его пылкая речь не возымела действия. Игнорируя Джошуа, Каролина сердито взглянула на отца.

— А тут далеко ходить не надо. Вон те картины у камина как раз написала моя дочь, — поспешно произнес Герберт, показывая на три акварели. — Кто изображен на двух, вы наверняка догадались. Это я и мой сын. В середине — портрет одной нашей соседки, Лиззи Маннинг. Она — дочь местного судьи и близкая подруга Каролины.

Джошуа сдержанно похвалил акварели, после чего наступило тягостное молчание. Пытаясь разрядить атмосферу неловкости, Джошуа завел разговор о мертвеце, обнаруженном в оранжерее. Что-нибудь удалось выяснить о личности этого человека? На лице Герберта отразилось недовольство, из чего следовало, что ему не по душе обсуждать за обедом подобные темы. Он медленно пережевал мясо и лишь потом ответил, что это труп человека, который, как ему стало известно, недавно прибыл с Барбадоса.

— Как вы это узнали? — с интересом спросил Джошуа.

Ему еще только предстояло по просьбе Сабины расспросить Гранджера, и он надеялся, что Герберт, возможно, избавит его от лишних хлопот.

— В его кармане лежали два письма. Их нашел Гранджер и передал мне. В одном упоминалось, что этот человек недавно прибыл из Бриджтауна.

Джошуа вспомнил про письма, которые Герберт читал в гостиной.

— Что еще в них было написано? Например, как зовут того человека? Есть ли у вас какие-то догадки о причинах смерти этого несчастного?

Герберт рассмеялся и почесал парик. Казалось, эта тема интересует его гораздо меньше, чем Джошуа. Почти смущенно он отвечал, что имени мертвеца он припомнить не может.

— Хотя, полагаю, оно, вероятно, было написано в бумагах, я их куда-то убрал. Что касается причины смерти — очевидно, удушье. Зачем он приехал в Астли? Загадка. Судя по всему, никто из садовников и слуг ничего о нем не знает.

— Если он прибыл с Барбадоса, тогда, может быть, он знакомый миссис Мерсье? — предположил Джошуа.

— Маловероятно. Иначе она упомянула бы об этом, когда обнаружила труп. Мы же с вами вместе слышали, как она заявила, что не знает его.

В голосе Герберта зазвучали металлические нотки. Он хотел положить конец этому разговору, но Джошуа сгорал от любопытства.

— Тогда, может, весть об ананасной плантации миссис Мерсье распространилась на Барбадосе и он, прослышав про это, приехал в Астли в поисках работы? — произнес Джошуа мягко, но с иронией в голосе. Потом, опасаясь, что Герберт сочтет его тон оскорбительным, добавил: — А что говорят о его смерти врач и судья?

— Врач? Судья? — удивился Герберт. — Этот человек мертв. Ему уже никто не поможет. Я распорядился, чтобы его похоронили как можно скорее. И вообще, Поуп, не вижу смысла обсуждать эту тему за обедом. Она портит мне аппетит.

Он наколол на вилку кусочек отварной дичи, рассмотрел его со всех сторон и отправил в рот.

— Простите, сэр, — извинился Джошуа. — Я не хотел вас обидеть.

Но через несколько минут, когда Герберт отвлекся, приказывая слуге принести еще вина, он, воспользовавшись удобным случаем, стал пытать Фрэнсиса и Каролину.

— А вы что об этом думаете? — тихо спросил он. — Вы вообще видели этого человека?

На лице Каролины было написано полнейшее безразличие: ей не было дела до загадочной смерти незнакомца. Ответ Фрэнсиса оказался более интригующим. Он моргнул несколько раз, почесал ухо и... прикинулся несведущим. Нет, он никогда не видел умершего и не разговаривал с ним, заявил Фрэнсис и вновь замкнулся в себе.

Герберт уже выказывал признаки волнения. Угрюмость детей, его собственные попытки вывести их из мрачного настроения, упорство Джошуа, не желавшего прекращать разговор о трупе, не лучшим образом сказывались на цвете его лица, которое утратило присущую ему безмятежную розовость и приобрело лиловый оттенок. Стул под ним скрипел, ибо он раскачивался, пытаясь придумать более подходящую тему для беседы. Более того, как он сам заметил, у него пропал аппетит. Он ел вяло, размазывая вилкой по тарелке ливерный паштет.

Наконец, в отчаянии Герберт обратился к теме, перед которой не смог бы устоять ни один нормальный молодой человек. Меньше чем через две недели, третьего июня, в Астли должен был состояться бал, устраиваемый для того, чтобы местное дворянство познакомилось с Сабиной, будущей хозяйкой поместья, и ее дочерью Виолеттой. На прием были приглашены около ста человек гостей.

Однако обсуждение предстоящего мероприятия не достигло своей цели. Фрэнсис с Каролиной продолжали вести себя неучтиво. На все вопросы они отвечали односложно или коротко: да, нет, наверное, как тебе угодно, отец.

Джошуа удивило, что Герберт ни разу не рассердился. Напротив, вид у него был как у напроказившего школьника, который знает, что совершил проступок и никоим образом не может загладить своей вины. Он даже не пытался урезонить своих отпрысков. Ни разу не повысил голос, ни нахмурился в ответ на их вызывающую грубость. Такое впечатление, думал Джошуа, будто он знает причину их недовольства, понимает, что ничего изменить нельзя, и считает себя в какой-то мере виноватым перед ними.

— Лиззи Маннинг приедет на бал с братом или ее будет сопровождать отец? — спросил Герберт, глядя в каменное лицо сына.

— Я не знаю ее планов, отец.

— А брат ее вернулся из-за границы? — не сдавался Герберт.

— Насколько мне известно, он пока во Флоренции.

— Что ж, если он остался в Италии, значит, вряд ли сможет сопровождать Лиззи, верно?

— Как скажешь, отец.

— Может, в таком случае предложишь Лиззи переночевать у нас?

— А Сабина позволит?

Герберт вздрогнул, будто получил удар в солнечное сплетение.

— А почему Сабина должна возражать против того, чтобы Лиззи погостила здесь?

— Просто я подумал, что, раз она хозяйка дома, не мешало бы с ней посоветоваться.

— А я разве здесь не хозяин? — возмутился Герберт.

Пожав плечами, Фрэнсис поднес ко рту ложку студня.

Герберт натянуто улыбнулся и в отчаянии обратился к дочери:

— Ты уже решила, в чем будешь на балу, Каролина?

— Нет, отец, не решила, — покачала головой она.

— Тогда тебе самое время заняться своим нарядом. До приема меньше двух недель, дорогая. Разве ты не хочешь блистать на балу?

— Я об этом не думала.

Для Джошуа Поупа одежда была источником бесконечных забот и волнений.

— Какой цвет вы выберете для своего платья, мисс Бентник? — полюбопытствовал он, проявляя подлинный интерес.

Он представлял ее в платье из темной переливчатой ткани — бордовой или синей, а может, зеленой, — которая подчеркнула бы теплый тон кожи ее лица и выразительность глаз.

Оскорбленная вмешательством Джошуа, Каролина покраснела, но проигнорировала его вопрос, сказав только:

— Я ввела тебя в заблуждение, отец. Платье я не заказала потому, что собиралась надеть одно из маминых. Думаю, мне прекрасно подойдет ее наряд из темно-красной парчи, который был на ней, когда мы в последний раз ужинали вместе, перед тем как ты увез ее на Барбадос, где она и умерла. И возможно, пока мы будем чествовать твой новый союз, оно всем нам будет служить напоминанием о ее недавней кончине.

Столовую окутала тишина. Глаза Герберта заблестели, будто на них навернулись слезы. На скулах заходили желваки. Он стиснул зубы, но не выразил удивления. Будто изначально знал, что так и будет, и теперь раздумывал над своим ответом.

— Каролина! Дитя мое! Думай, что говоришь! Неужели ты винишь меня в смерти своей матери? — наконец произнес он. — Она сама вызвалась сопровождать меня на Барбадос. Я любил ее так же сильно, как и ты, и теперь столь же горько оплакиваю. Ее смерть трагична, но мы не можем переписать историю, как и не можем заглянуть в будущее.

Холодные глаза Каролины теперь пылали гневом.

— Для человека, который любил и оплакивает ее столь горячо, ты слишком быстро нашел ей замену!

Джошуа, наблюдавшему за реакцией Герберта, тот опять напомнил ребенка, которого больно ударили. Герберт задрожал от беспомощности. Его лицо покрылось испариной, край парика на лбу увлажнился. Его пальцы теребили столовые приборы, словно он онемел, зная, что должен как-то отреагировать на вызов дочери, но любая его фраза лишь приведет к скандалу.

— Нас с Сабиной свела сама судьба. Она была очень добра к твоей матери, когда та заболела. Стоит ли удивляться тому, что после я навещал ее, проникся к ней симпатией, — и она ответила мне взаимностью?

Каролина озлобилась еще больше.

— Да уж, Сабина — сама доброта! — закричала она. — Что же ей не пожалеть мою мать, если она все силы приложила к тому, чтобы увести у нее мужа?! Умна, ничего не скажешь. Не удивлюсь, если выяснится, что она отравила маму!

В ярости она швырнула салфетку, подобрала юбки и стремительно вышла из комнаты. Герберт, утратив дар речи, сидел раскрыв рот от изумления.

Джошуа пристально смотрел на пустой стул Каролины, размышляя о произошедшем. Подняв голову, он перехватил взгляд Фрэнсиса. В лице того вместо прежней враждебной холодности читалась нескрываемая грусть. То же чувство отражалось и на лице Герберта. У Джошуа стало тоскливо на душе. Он уповал на то, что пребывание в Астли избавит его от гнетущей тоски. Помолвка Герберта и Сабины вселяла в него надежду, веру в то, что в один прекрасный день и в его печальной судьбе все изменится к лучшему. Но, став свидетелем скандала за обедом, он понял, что в семействе Бентников не так все гладко. Уныние, от которого он бежал, покидая Лондон, увы, настигло его и в Астли.

Глава 7

После ухода Каролины Бентник оставшиеся в столовой, храня неловкое молчание, быстро завершили трапезу. Джошуа поднялся из-за стола. День клонился к вечеру, но погода стояла теплая и ясная. Подавленный гнетущей атмосферой за обедом, он решил последовать ранее принятому плану — поработать пару часов на свежем воздухе в лучах заходящего солнца. Сначала он сделает несколько набросков, решил Джошуа, а потом поговорит с садовником, как о том просила его миссис Мерсье. Надев широкополую бархатную шляпу с пышным плюмажем и шерстяную куртку с оторочкой из пурпурного шелка — красивое платье порой поднимало ему настроение, — Джошуа взял свой альбом, сунул под мышку коробку с карандашами и вышел на улицу.

Он прогуливался по саду, высматривая подходящий вид, спокойное местечко, где он мог бы очиститься от налета злобы и гнева. Произошедшее за обедом стало для него занимательным действом, но оно его утомило. До гибели Рейчел Джошуа всегда был общительным человеком. Порой после бутылочки кларета, а то и двух он даже становился излишне дружелюбен. После смерти жены у него пропал аппетит к дружескому общению. К тому же брак Джошуа, хотя и непродолжительный, был счастливым. И потому сейчас, невольно оказавшись свидетелем семейной ссоры, он очень расстроился, испытывал нервозность, которую никак не мог унять. Он ощутил, как у него заныло в висках и участилось сердцебиение. Неужели голова разболится? Прогулка в одиночестве помогла бы ему вернуть спокойствие духа.

Какое-то время Джошуа ходил по обнесенному стеной саду в поисках такого уголка, откуда открывался бы красивый вид и где он был бы укрыт от ветра и людского внимания. Наконец он набрел на удобное местечко — ряд утопленных террас с симметричными партерами, каждая из которых напоминала маленькую зеленую комнату с отдельным входом в виде арки, стенами, образованными подстриженными кустами бирючины, и каменной мебелью. На второй террасе среди урн с малиновой аврикулой и розовыми гвоздиками Джошуа увидел солнечные часы, поддерживаемые с задней стороны пухлым амурчиком. На клумбах цвели красные розы и синие колокольчики. Вот здесь будет в самый раз, решил Джошуа. Он сел на каменную скамейку возле увитой ломоносом беседки, открыл альбом и принялся рисовать.

Спустя несколько минут он услышал, как под чьими-то приближающимися шагами захрустел гравий на дорожке за живой изгородью. Кто бы ни был этот человек, он был скрыт от его глаз стеной бирючины. Джошуа подумал, что, пожалуй, следует дать знать прогуливающемуся о том, что он рядом, но, пока собирался с духом, подошел кто-то еще, и между этими двумя завязался разговор.

С замиранием сердца Джошуа узнал голоса Фрэнсиса и Каролины Бентников. Напряженный и притихший, он продолжал беззвучно делать набросок, ожидая, когда они пройдут мимо. Но потом его осенило, что брат с сестрой условились об этой встрече. Где бы Каролина ни пряталась, после того как выбежала из столовой, сюда она пришла намеренно, чтобы тайком ото всех поговорить с братом. Джошуа вспомнил, как разволновался Фрэнсис при упоминании о трупе в оранжерее. Вспомнил, что Каролина враждебно настроена к Сабине, и, как некоторое время назад, в нем опять разгорелось любопытство. Ему не терпелось услышать, что они скажут.

— Ну и представление ты устроила за обедом, — заметил Фрэнсис сестре.

— Не смогла сдержаться. Отец почему-то решил, что мы такие же черствые, как и он. Неужели он ждет, что мы в одночасье забудем маму и проникнемся любовью к Сабине?

— Не понимаю, как можно быть таким легковерным, — согласился с Каролиной ее брат. — Мы окажем отцу большую услугу, если убедим его повнимательнее присмотреться к своей невесте или, по крайней мере, быть с ней более осторожным.

— Интересно, как ты это сделаешь, если он от нее без ума?

Сидя за живой изгородью, Джошуа отметил, что Фрэнсис и Каролина оставили свой прежний мрачный тон. Теперь их голоса полнились воодушевлением и горечью.

— Вообще-то, есть один способ, — отвечал Фрэнсис. — Мертвец, которого Сабина обнаружила в оранжерее... это ведь не случайность. Тот человек был знаком с семейством Мерсье.

— Откуда ты знаешь? Ты видел его? Говорил с ним?

— Кажется, да. Когда я прогуливался с Виолеттой, мы встретили человека, который недавно прибыл с Барбадоса.

Каролина резко втянула в себя воздух, ее голос повысился на октаву:

— Ты гулял с Виолеттой Мерсье?! Позволь поинтересоваться — что у тебя на уме? О чем вы говорили? Обсуждали преимущества атласа в сравнении с шелком как ткани для нижней юбки или восторгались последним представлением в Рэнилэ, которое, на ваш взгляд, оказалось столь же восхитительным, как и те, что дают в Воксхолле?

— Не будь столь цинична. Виолетта хоть и красива, но далеко не глупа. По-моему, она не больше нашего довольна помолвкой своей матери. Мы плохо ее знаем. Однако вернемся к мертвецу. Разговор, о котором я веду речь, происходил не между Виолеттой и мной, а между Виолеттой и тем мужчиной. Я присутствовал при их беседе. И должен признать, это было занимательно.

— Виолетта мило улыбнулась тебе, и ты уже в рот ей смотришь. Это ты хотел сказать? Значит, ты такой же, как отец, — заявила Каролина.

Рассерженная известием о том, что брат прогуливался с Виолеттой, она совершенно не обратила внимания на его слова об умершем.

— Каролина, ради всего святого, выслушай меня. Дело было так. Я только что вернулся с прогулки верхом, и тут ко мне подходит Виолетта и просит, чтобы я прогулялся вместе с ней по саду. Я попытался отказаться, но она настаивала. Думаю, она в меня влюбилась.

— А ты, похоже, в нее.

— Ты же знаешь, мое сердце отдано Лиззи. Мы собираемся пожениться.

— В самом деле? Я думала, может, ты охладел к ней после того, как у нее изменились обстоятельства.

— Богата она или нет — мне все равно. Кроме того, это не ее вина.

— А Виолетте известно про твои планы?

— Известно, хотя, думаю, ее это не радует.

Они оба надолго замолчали. Джошуа сидел за живой изгородью, сжимая на коленях альбом, и воображал, как те двое сверлят друг друга сердитыми взглядами. От дурного предчувствия по его спине пробежал холодок, он боялся дышать.

— Итак, Виолетта настояла, чтобы я пошел с ней. У меня не было выбора, а грубить я не хотел. Я согласился пройтись с ней немного, решив, что при первом же удобном случае придумаю какой-нибудь предлог и уйду. Мы направились к оранжерее и почти сразу же натолкнулись на незнакомца, прогуливавшегося в саду. На вид он был довольно представительный, хорошо одет — во всяком случае, на работника похож не был. Мне показалось, что Виолетта была немало удивлена встрече с ним. Она остановилась и спросила, что он здесь делает. Меня она не представила, но у меня создалось впечатление, что они знакомы. Думаю, мое присутствие его ошеломило, но Виолетту он был рад видеть. Он ответил, что недавно прибыл из Вест-Индии и пришел сюда в поисках работы.

— А что Виолетта?

— Она сказала, что ничем не может ему помочь, что это частное владение и он должен немедленно уйти.

— Она еще что-нибудь говорила?

— Нет. Разговор был очень короткий и какой-то неестественный.

— Как это?

— Ну, едва она его увидела, как я почувствовал, что мешаю ей, что она хочет от меня избавиться. Меня не покидало ощущение, что они притворялись, говорили будто специально для меня. Ей хотелось сказать ему что-то еще, но не при мне. Она поспешила увести меня в дом, сославшись на то, что устала. В доме я спросил у нее, знакомы ли они и как его зовут, но она отказалась что-либо объяснять. Сказала, что хочет прилечь, но я подозреваю, что она намеревалась вернуться в сад и найти его, ибо она то и дело поглядывала в окно, словно выискивала кого-то взглядом.

— Неужели она так ничего и не объяснила?

— Сказала только, что поначалу приняла его за одного из слуг матери, а потом поняла, что обозналась.

— И ты не сообщил об этом отцу?

— Хотел рассказать сегодня за обедом. Да этот чертов Поуп сидел с нами и все чего-то вынюхивал, лез не в свое дело. А потом я подумал: не лучше ли утаить то, что поможет нам добиться желаемого? Когда Виолетта вернется, я намерен обсудить с ней этот вопрос, ввиду того что произошло. Если они знакомы, значит, и ее мать его знает. Возможно, его смерть — знак каких-то разногласий или сложностей между ними. Не исключено даже, что к этому причастна Сабина. И если это так, тогда твои подозрения относительно смерти мамы не так уж необоснованны, как я изначально думал. В любом случае, что бы ни связывало Виолетту с незнакомцем, она, вне сомнения, что-то скрывает. А вот что — это мы должны выяснить.

Глава 8

После ухода Каролины и Фрэнсиса Джошуа некоторое время оставался в саду, размышляя об услышанном. До сего момента у него был лишь отвлеченный интерес к смерти незнакомца, словно он наблюдал за происходящим из окна движущегося экипажа. Теперь же он чувствовал, что становится непосредственным участником событий. Странно, рассуждал Джошуа, что Герберт Бентник, хозяин этого дома, человек разносторонних интересов, не оставляющий своим вниманием ни одну мелочь, столь равнодушно отнесся к тому, что в его оранжерее был найден мертвец. Только Сабина Мерсье спросила про труп. Здесь явно что-то нечисто. Какой-то загадочный незнакомец прибывает с Барбадоса, тайком пробирается в Астли, умирает в оранжерее, и его быстро хоронят, не проведя никакого расследования. Неужели жизнь человека ничего не стоит?

Не менее интригующими были и вопросы, поднятые во время разговора Фрэнсиса и Каролины. Они подозревали, что Сабина имеет отношение к гибели этого человека и что она, возможно, также убила и их мать. Услышав рассказ Фрэнсиса о том, что он встречал погибшего в саду, Джошуа понял, что это довольно запутанная история, в которой кроется какая-то тайна. И все же было ясно, что Сабина не стала бы обращаться к нему за помощью, если бы была причастна к гибели незнакомца. Она постаралась бы сделать все, чтобы об этом деле забыли как можно скорее. Но потом Джошуа вспомнил, как властно она велела молчать о том, что он выяснит, и его опять одолели сомнения. Возможно, Сабина и впрямь имела какое-то отношение к гибели мужчины и теперь просто использует Джошуа, чтобы узнать, что об этом говорят.

Чем больше Джошуа анализировал эти противоречивые точки зрения, тем больше в нем крепло убеждение, что он обязан что-нибудь сделать для покойного. Он тоже был здесь чужаком, находился в незнакомом окружении. О смерти он знал не понаслышке. Знал, сколько горя и мучений приносит смерть родным и близким усопшего. А если у этого несчастного есть жена, дети, родители, которые пока еще не ведают о его кончине? Наверное, его супруга сейчас с ума сходит от беспокойства. По натуре Джошуа не был назойлив, никогда не вмешивался в чужие дела, но сейчас чувствовал, что должен разобраться в обстоятельствах гибели этого бедняги.

Размышляя, он продолжал работать с присущей ему тщательностью. Спустя час эскиз был готов. Джошуа выбрался из своего убежища на утопленной террасе и направился к оранжерее. Гравийная дорожка пролегала мимо ухоженных клумб, пруда с золотыми и красными рыбками и розовых кустов, ведя к калитке, за которой находился огород. Здесь воздух был пропитан запахом навоза, поскольку огород был защищен от ветра высокой кирпичной стеной. На нескольких грядках трудились — сажали растения, собирали урожай, копали, мотыжили — садовники самых разных возрастов — от совсем еще молодых парней до стариков. Один тщедушный юноша пересаживал в грунт огурцы с мохнатыми листьями и дыни, другой срезал розовые на концах стебли спаржи, торчащие из навоза, словно пики.

В дальнем конце к стене примыкали три односкатные теплицы. В сравнении с монументальной оранжереей, в которой Сабина Мерсье обнаружила труп, довольно скромные сооружения, где выращивали бахчевые и декоративные растения.

Джошуа сразу узнал главного садовника. Стоя у скамьи, на которой лежали черепки разбитой кадки, Гранджер с глиняной трубкой во рту пересаживал ананасные растения с крупными серебристыми листьями. Над его головой вились клубы дыма. Ладони у него были большие, мозолистые, с въевшейся в кожу грязью, а вот пальцы на удивление тонкие, и с растениями он обращался бережно, словно ребенок, вытаскивающий яйца из птичьего гнезда. По приближении Джошуа Гранджер поднял голову и, не отрываясь от своего занятия и не вынимая изо рта трубки, крякнул в знак приветствия. Колоритная фигура, отметил Джошуа, окидывая его взглядом художника. Волосы Гранджера имели цвет и блеск старинного полированного дуба, удлиненное лицо было задубелым и словно перекошенным из-за шрама на левой стороне, тянувшегося от подбородка до глаза.

— Добрый день, мистер Гранджер, — поздоровался Джошуа и кивнул на растения, которыми занимался садовник. — Полагаю, культивирование ананасов — настоящее испытание для вашего мастерства.

— Прежде мне уже доводилось наблюдать, как они растут, но, конечно, это были далеко не те масштабы, что здесь.

Голос у Гранджера был скрипучий, уверенный, речь — грамотной.

— В Астли?

— Нет. Там, где я раньше работал, в поместье Бичвуд. Там мы их тоже выращивали, и довольно успешно.

— Миссис Мерсье повезло, что она нашла такого опытного садовника, как вы. Насколько я понял, вы работаете здесь недавно?

— Совершенно верно, сэр.

— И как вам здесь нравится по сравнению с другими местами?

— Хорошее место, лучше многих, — отвечал Гранджер, — а что касается ананасов, на эту тему так много написано книг — целая библиотека, — так что и самый неопытный садовник мог бы стать специалистом.

— Всегда ли приходится бить горшки, чтобы пересадить ананасы?

— Как правило, нет, сэр. И данный случай не исключение.

— Почему же сейчас вы этим занимаетесь?

— Это все из-за того парня, что умер в оранжерее.

Садовник улыбнулся, обнажив на удивление белые зубы.

— Что он натворил?

— Перед смертью вытащил кадки с грядок и поразбивал их, — сухо объяснил Гранджер. — Зачем — одному Богу известно. Миссис Мерсье очень расстроилась. Велела вновь их посадить, пока не погибли без влаги. Вот я и занимаюсь тем, что уже делал неделю назад.

С этими словами он взял одно из растений, посадил его в новую кадку и обложил компостом, проделав все быстро, но очень аккуратно.

— Полагаю, умерший был не из этих мест. Может, он пришел сюда в поисках работы?

Гранджер вытащил изо рта трубку, положил ее на скамью рядом с терракотовыми черепками и спокойно посмотрел на Джошуа, словно ожидая чего-то.

— Вы ведь тоже не здешний, сэр, верно? — заметил он.

Джошуа приосанился, демонстрируя садовнику свою роскошную куртку:

— Совершенно верно. — Он обмахнулся шляпой и ладонью хлопнул себя по голове, будто поражаясь собственной глупости: — Простите, мистер Гранджер, я не представился. Меня зовут Джошуа Поуп. Приехал в Астли писать свадебный портрет мистера Бентника и его невесты.

Гранджер неспешно кивнул и смерил Джошуа взглядом, обратив внимание и на его несуразную шляпу с пышным плюмажем, и на экстравагантную куртку с шелковой оторочкой, и на альбом для эскизов у него под мышкой, словно проверял, соответствуют ли полученные сведения тому, что он видит.

— Художник, значит? — медленно произнес он. — И что же художнику нужно от садовника? Наверное, цветы мои хотите рисовать?

— Нет. Хотя в каком-то смысле, пожалуй, да, — честно ответил Джошуа. Волевое, обветренное, со следами перенесенных жизненных невзгод лицо Гранджера, хоть и перекошенное, оставляло приятное впечатление. Джошуа представил его в платье пирата или разбойника, размахивающим кривой саблей. У него зачесались руки: хотелось взять мелки и запечатлеть этого человека. — Но к вам я пришел не для этого. Меня прислала миссис Мерсье.

— Зачем?

— Она попросила узнать, выяснили ли вы что-нибудь об умершем.

— Не больше того, что ей уже известно, ибо я сообщил миссис Мерсье все, что знал о нем.

— Значит, вы встречали его прежде?

— Он прогуливался по саду два дня назад. Когда я остановил его, он сказал, что ищет работу, что он большой специалист по выращиванию ананасов. Но, по моему мнению, ананасами он никогда не занимался, поэтому я отослал его прочь.

— На чем было основано ваше суждение?

— Он не внушал мне доверия. Ну и, конечно, особенно меня насторожили его руки. Еще более холеные, чем у вас.

Джошуа посмотрел на свои руки. Они казались хрупкими и немощными в сравнении с большими огрубелыми руками садовника.

— Простите, сэр, но я не пойму, какое вам до всего этого дело, — неожиданно резко добавил Гранджер.

Джошуа встретил его взгляд.

— Люди для меня — занимательная книга, мистер Гранджер. Как у вас вызывают интерес, я полагаю, необычные растения, так мое внимание привлекают особенности человеческого характера. Я слышал, как Фрэнсис Бентник говорил, что мисс Виолетта узнала этого мужчину. А вот Герберт Бентник уверен, что тот не был знаком с Сабиной и ее дочерью. Вы же утверждаете, что он уверял вас, будто умеет выращивать ананасы, но, по вашим словам, руки у него не такие, как у садовника. По-моему, это все довольно любопытные факты. Более того, он явился сюда, в Астли, как раз в тот момент, когда вы переоборудовали оранжерею под ананасную плантацию. Удивительное совпадение.

— Почему вы решили, что это совпадение? Ничего подобного. Он сказал, что миссис Мерсье написала ему и пригласила сюда на работу. Я ему не поверил, но он, вне сомнения, был с ней знаком.

— Что еще вы узнали о нем?

— Что он разрушитель.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Разве это не доказательство?

Гранджер взмахом руки показал на лежащие перед ним черепки.

— Вы судите по этому? А вы уверены, что это не случайность? Возможно, он споткнулся о горшки, когда умирал, и ненароком разбил их.

— Маловероятно. Кадки были наполовину вкопаны в дубильную кору. Ущерб был нанесен умышленно. Более того, когда он приходил сюда два дня назад, то тайком срезал один из созревающих плодов, самый крупный, и забрал его с собой.

— Почему вы решили, что это сделал он?

— А кто же еще?

— И к какому выводу вы пришли?

— Что я был прав, назвав его мошенником, поскольку он ни черта не смыслит в ананасах. Ему следовало бы знать, что незрелый плод есть невозможно: он очень горький.

— Полагаю, вы сообщили об этом миссис Мерсье?

Гранджер кивнул.

— И как она отреагировала?

Садовник поразмыслил с минуту:

— Не так, как я ожидал. Думаю, я застал ее врасплох. Она вздрогнула, посмотрела на меня, велела повторить то, что я сообщил, покачала головой, потом сказала: «Я не знаю этого человека. Я никому не писала и никого не приглашала. Я рада, что ты отослал его прочь. Ты поступил правильно, Гранджер».

Садовник опять помолчал, заскорузлыми пальцами утрамбовывая удобрение вокруг стебля растения. Потом посмотрел куда-то вдаль.

— Она ни разу не упомянула его имени, но я подозреваю, она прекрасно знала, кто этот человек, и не была ему рада. Иначе зачем бы ей говорить, что я поступил правильно?

Игнорируя его вопрос, Джошуа продолжал упорно пытать садовника:

— Вы выяснили, как его зовут?

— Только сегодня утром. Я обыскал его карманы, в одном лежали два письма, оба адресованы некоему Джону Коббу.

— Где эти письма?

— Я отдал их мистеру Бентнику сегодня утром, когда вы вместе с ним прибежали на помощь.

— И как вам показалась миссис Мерсье, когда вы увидели ее в оранжерее?

— Вообще все утро она вела себя как-то необычно.

Затем Гранджер поведал Джошуа, что не только первым подбежал к Сабине, но и практически видел, как она обнаружила труп. Он стоял неподалеку от оранжереи, ожидая ее прихода. Обычно каждое утро, направляясь на ананасную плантацию, она останавливалась и разговаривала с ним. Часто просила сопровождать ее во время обхода оранжереи, чтобы дать новые задания.

— Сегодня утром, увидев, как миссис Мерсье входит в сад, я стал ждать, что она подойдет ко мне или хотя бы кивнет в знак того, что заметила меня. Она не сделала ни того, ни другого. Вид у нее был озабоченный. Ее взгляд был прикован к оранжерее, на меня она даже не взглянула. Я последовал за ней в теплицу — нужно было обсудить несколько дел: решить вопрос с дубильной корой, уточнить про пересадку молодых растений в кадки и высаживание черенков. Я вошел в теплицу сразу же за ней и тут же увидел, как она, сидя на корточках на дорожке, пытается приподнять труп.

— Как она себя вела?

Гранджер прищурился, словно подбирал верные слова:

— Не плакала, не кричала. Мрачно смотрела на труп широко раскрытыми глазами. Я бы сказал, вид у нее был, скорее удивленный, чем испуганный. И только когда я окликнул ее и предложил свою помощь, похоже, осознала весь ужас произошедшего. Выпустила из рук мертвеца — тот опять бухнулся на грядки — и накрыла его лицо носовым платком, будто ей невыносимо было смотреть на него. Затем поднялась, вся дрожа, словно продрогла до мозга костей. Я находился в четырех шагах от нее, но мог бы стоять и за десять миль, эффект был бы тот же: она не обращала на меня никакого внимания. Протиснулась мимо и побежала к выходу. А на улице набрала полные легкие воздуха и издала пронзительный крик, на который, полагаю, вы с мистером Бентником и прибежали.

Джошуа кивнул:

— А дальше?

— Я опять предложил ей свою помощь. На этот раз она заметила меня и сказала, чтобы я пошел и осмотрел тело. Выполняя ее распоряжение, я нашел два письма. Хотел отдать их миссис Мерсье, но к тому времени, когда я вернулся к ней, уже появились вы с мистером Бентником. А поскольку миссис Мерсье была не в себе, я решил, что лучше отдать письма мистеру Бентнику.

— Вы их прочли? Знаете, кто их писал? — спросил Джошуа.

— Нет, времени не было. Да я и не вправе был их читать. Только имя увидел. Джон Кобб.

Глава 9

В ту пору Джошуа мало интересовали пейзажи, а вот произведения портретной живописи он никогда не оставлял без внимания. И миниатюру с изображением Элизабет Маннинг, или, как ласково называли ее в семье Бентников, Лиззи, разумеется, он тоже заметил. Этот портрет написала ее подруга, Каролина Бентник, а затем вставила свое творение в рамку из эбенового дерева и повесила на ленте в маленькой столовой Астли между миниатюрами с изображениями отца и брата. Об этом Джошуа рассказал Герберт во время скандального обеда в тот самый день, когда было найдено тело Джона Кобба.

На следующий день Джошуа познакомился с мисс Маннинг, и на первый взгляд она показалась ему такой же невзрачной, какой изобразила ее на портрете Каролина. Она приехала в одном экипаже с Виолеттой Мерсье, только что возвратившейся из Лондона. Джошуа увидел ее из окна верхнего этажа. Тщедушная фигурка в дорожном платье: черный капор, плащ унылого мышиного цвета, под ним — простые серые юбки.

Вечером в гостиной Джошуа изменил свое мнение о мисс Маннинг. Она оказалась не такой уж невыразительной, какой представлялась ему поначалу. Пожалуй, не красавица, решил он, но и не лишена некоторого обаяния. Личико у нее было маленькое, чистенькое, без оспин, и чем-то напоминало птичью головку: заостренный подбородок, резко очерченный нос, широко посаженные блестящие глаза. Губки бантиком, игривые. Зубки маленькие и белоснежные. Она их обнажала всякий раз, когда улыбалась, а улыбалась она часто. В тот вечер на ней было платье с черным лифом, от груди до пояса украшенное белыми лентами с зеленовато-серым отливом. В волосы, густую массу русых локонов, она вплела одну-единственную белую шелковую розу. Такая же роза была прикреплена к белой ленточке с зеленовато-серым отливом, обвивавшей ее шею. Однако, несмотря на все эти изыски, Джошуа так бы и считал мисс Маннинг невзрачной, если бы не сделал одно важное открытие. Ее внешний вид был лишь оболочкой, за которой скрывалась ее истинная привлекательность.

Общение для Лиззи Маннинг было источником жизненной силы. От рождения в ней жило неутолимое желание обсуждать свои мысли, выпытывать тайны. Молчание для нее было равносильно наказанию. Бытовало мнение, что говорить она научилась раньше, чем ходить, хотя в действительности дело обстояло так: Лиззи было всего пять лет, когда при родах умерла ее мать, оставив дочь и новорожденного сына на попечение няньки, которая, к счастью, оказалась на редкость разговорчивой особой. Вот почему одиночество — в настоящий момент ее отец и брат находились в отъезде (отец отправился по делам на север, о местонахождении брата она не упоминала) — Лиззи воспринимала как сущую пытку. Разумеется, Лиззи очень обрадовалась, когда узнала, что ее дорогой друг Фрэнсис Бентник попросил Виолетту заехать за ней по возвращении из Лондона и привезти ее в Астли, где она намеревалась провести вечер.

Лиззи Маннинг обожала новые знакомства, которые она коллекционировала, как другие коллекционируют морские раковины, монеты или пуговицы. До сего дня она не была знакома с Виолеттой Мерсье, поэтому, едва сев в карету и поздоровавшись, она стала забрасывать ее вопросами и делиться своими секретами. Лиззи продолжала беспрерывно расспрашивать Виолетту до самого вечера.

— Скажите, дорогая Виолетта, а Барбадос — он какой?

— Очень зеленый и очень красивый, мисс Маннинг.

— К чему такие формальности? Меня здесь все зовут Лиззи. Как бы я хотела там побывать! Расскажите про сад вашей мамы. Говорят, это настоящий рай.

— Его трудно описать, Лиззи. Буйный, пышный, богатый...

— Должно быть, вам с вашей матушкой нелегко приходится в чуждом для вас окружении, так далеко от дома? У вас есть знакомые, друзья?

— Нет, но мы с ней вместе, а это самое главное.

— Ой, а расскажите мне про бал. Представляю, какое это будет событие! Вы уже решили, что наденете?

— Мое платье почти готово. Оно из бледно-голубого шелка с отделкой из цветов и вышивкой из мелкого неровного жемчуга.

— У вашей мамы такое необычное ожерелье. Мне кажется, я в жизни не видела таких камней. И такой формы.

— Маме оно досталось от ее второго мужа, Чарлза Мерсье, моего бывшего отчима.

— И какая же у него история?

— Довольно занимательная. Ожерелье было изготовлено как символ любви в Средние века. По всей вероятности, в Нюрнберге — городе, славившемся искусными ювелирами. Его заказал некий немецкий князек для дамы своего сердца, которую он собирался взять в жены.

Глаза Лиззи загорелись любопытством.

— А вам не кажется, что змея — не самый подходящий символ любви.

— Возможно, — с улыбкой отвечала Виолетта, — хотя раньше змея часто символизировала плодовитость.

— И что же, князь завоевал любовь той женщины?

— Да, хотя у этой истории не самый счастливый конец. Вскоре после свадьбы, ожерелье украла завистливая сестра кого-то из них, которую потом схватили, а позже сожгли как ведьму. В связи с этим появилось поверье, что ожерелье приносит счастье, если подарено с любовью, и несчастье — если кто-то завладел им с корыстной целью.

— И впрямь весьма интригующая и пикантная история, — с улыбкой заметила Лиззи, — которая лишь добавляет очарования ожерелью, если, конечно, такое возможно.

— Скажите это моей маме, — заявила Виолетта, поднимаясь, чтобы привести мать, — ибо, с тех пор как ожерелье стало принадлежать ей, она непомерно гордится им и надевает при каждом удобном случае.

Джошуа наблюдал, как Виолетта грациозной поступью направилась через комнату к матери.

До ее отъезда в Лондон он видел ее лишь мельком в день своего прибытия в Астли. Уже тогда он отметил идеальную симметричность черт ее лица и горделивую осанку. Она была поразительно красива: статна, как Юнона, хорошо сложена, с густыми волосами цвета темного золота, сине-серыми глазами, обрамленными темными ресницами, и такой же, как у матери, смуглой кожей. Платье ее, с большим удовольствием отметил Джошуа, было столь же безупречно, как и лицо: лиф и юбка из сиреневого шелка, расшитого цветами, с кружевной сборкой вокруг шеи и на манжетах. Нижний край юбки был заколот вверх, из-под него выглядывала нижняя юбка из фиолетовой парчи.

Лицом и нарядом она похожа на ангела, заключил Джошуа, а вот разгадать ее характер он затруднялся. Во время их первой встречи она упорно отказывалась вести с ним светский разговор, отвечая только на прямые вопросы. Несколько раз он видел, как она смотрит куда-то вдаль или в окно, не замечая ничего вокруг, будто ее что-то угнетало. Теперь же Джошуа начал подозревать, что Виолетта держалась скрытно и замкнуто потому, что чувствовала враждебный настрой Каролины. Но сегодня, подбадриваемая мисс Маннинг, Виолетта предстала перед Джошуа совершенно иной. Она непринужденно беседовала с Лиззи, и к тому времени, когда ужин закончился и вся компания перебралась в гостиную, Лиззи Маннинг и Виолетта Мерсье, держась за руки, уже вели себя как ближайшие подруги.

Гостиная представляла собой длинное узкое помещение с лепниной на потолке. Стены были обиты зеленой камчатной тканью и увешаны пейзажами и портретами предков Герберта Бентника. На одной стене посередине, над камином, висел портрет Джейн Бентник в полный рост, написанный Томасом Гейнсборо в Бате совсем недавно — всего лишь год или два назад. Джошуа сразу обратил внимание на этот портрет, едва они с Гербертом и Фрэнсисом Бентниками сели играть в карты за столиком у окна. По мнению Джошуа, мало нашлось бы художников, способных с такой же легкостью, как Гейнсборо, услаждать взор зрителя. Его стиль отличался глубоким психологизмом и завидной естественностью. На Джейн было модное платье в стиле «Ван Дейк» — из небесно-голубого шелка, со стоячим кружевным воротником — и шляпка с пышным плюмажем. Казалось, эта женщина — само совершенство, воплощение грациозности и изящества, и в то же время в повороте ее головы, в складке рта, в карих глазах с тяжелыми веками читались ум, решимость, сильный характер. И таково было мастерство Гейнсборо, что некоторое время Джошуа почти не следил за игрой, пытаясь представить, что за человек была Джейн Бентник. Как отнеслась бы она к новой пассии мужа, как оценила бы его выбор? Что сказала бы по поводу подозрений своих детей? О чем свидетельствует столь поспешная помолвка Герберта с другой женщиной? О том, что его союз с Джейн был счастливым, или, напротив, о том, что он был несчастлив в браке?

Джошуа перевел взгляд на дам, сидевших на золоченых стульях перед камином. Каролина Бентник взяла вышивание, но потом отложила его и стала упрашивать Лиззи Маннинг сыграть что-нибудь на фортепиано.

— А я буду петь, — вызвалась Виолетта Мерсье, разрумянившаяся и сияющая.

Лиззи Маннинг уступила уговорам, и вдвоем с Виолеттой они подошли к фортепиано. Герберт громко кашлянул, требуя, чтобы Джошуа сосредоточился на игре. Краем глаза Джошуа увидел, как Сабина приблизилась к Каролине, и до него донеслись их приглушенные голоса.

— Твой отец сообщил мне, что на бал по случаю нашей помолвки ты намерена надеть одно из платьев твоей матери, — начала Сабина без предисловий. — Прекрасное решение. А украшения у тебя есть? Мама что-нибудь тебе оставила?

— Мама была равнодушна к драгоценностям. У меня есть небольшой медальон. Думаю, он прекрасно подойдет, — осторожно ответила Каролина.

Поглаживая ожерелье на своей шее, Сабина доброжелательно улыбнулась:

— Не надо медальон, Каролина, дорогая. К маминому платью ты можешь надеть мое ожерелье. Поверь мне, я не предлагаю его всем и каждому, но если ты его наденешь, я буду польщена. В конце концов, ведь скоро я стану твоей мачехой.

Продолжения этого любопытного разговора Джошуа не слышал, ибо, чувствуя неодобрение Герберта, раздраженно кряхтевшего и покашливающего, он заставил себя сосредоточиться на игре. Как оказалось, в этот вечер ему везло, и он настолько увлекся игрой, что вновь обернулся к дамам лишь после того, как выиграл несколько конов.

То, что он увидел, мгновенно привлекло его внимание. Каролина, молчаливая и неподвижная, сидела теперь на некотором удалении от Сабины. Джошуа заметил, что ее взгляд прикован к ожерелью на шее будущей мачехи. Судя по выражению лица Каролины, можно было предположить, что она считает это украшение самой отвратительной вещью на свете (и в этом Джошуа был с ней полностью согласен). Он увидел, как она, словно безумная, обернулась к брату в поисках поддержки, но Фрэнсис был поглощен игрой. Каролина вновь посмотрела на ожерелье на шее миссис Мерсье, потом на свои руки. Прижала ладони к шее, словно сгорала от смущения и не знала, что делать.

Прошло несколько минут, в течение которых не было произнесено ни слова. Сабина смотрела на Каролину с каким-то странным ожесточением на лице. Наконец она нарушила молчание.

— Значит, ты принимаешь мое предложение, — ясно услышал Джошуа, как раз в тот момент, когда Лиззи ударила по клавишам и Виолетта запела под ее аккомпанемент.

Позже, когда мужчины покинули карточный стол и присоединились к дамам у камина, Фрэнсис Бентник встал рядом с Лиззи. Она начала рассказывать ему какую-то историю, в которой были задействованы с полдюжины персонажей. Герберт, у которого Джошуа выиграл самую малость, так что тот не утратил благодушия, взял стул и сел рядом с Сабиной и Виолеттой. Джошуа стоял у камина и, держа одну руку в кармане, позвякивал двумя выигранными соверенами. Он смотрел на Каролину, заинтригованный выражением ее лица. В ее глазах блестели слезы, длинный узкий подбородок дрожал от напряжения, щеки окрасил неестественный румянец. Вид у Каролины был... какой? Джошуа задумался. Нет, пожалуй, не рассерженный... и не смущенный, решил он. И тут его осенило: в ее лице сквозил ужас.

Чем она напугана? Что сказала ей Сабина? Явно что-то связанное с ожерельем. Хм, но что именно? Джошуа быстро заключил, что, если Сабина предлагает ценную вещь, которой она очень дорожит, человеку, который не особо ее жалует, значит, она преследует некую тайную цель. Возможно, пытается таким образом снискать милость Каролины. Или у нее что-то другое на уме? Джошуа все еще размышлял над этим, когда Каролина, по-видимому почувствовав, что за ней кто-то наблюдает, вдруг подняла голову. Перехватив его взгляд, она растерялась, смутилась, побледнела. Взяла веер и принялась им обмахиваться. Потом, не говоря ни слова, встала и прошла в дальний конец комнаты. Некоторое время, жалкая и потерянная, она нервно вышагивала взад-вперед, всем своим видом напоминая птицу, бьющуюся об оконное стекло. Наконец Герберт заметил волнение дочери и справился о ее самочувствии. Каролина заверила отца, что вполне здорова. Словно в подтверждение своих слов, она вновь села, взяла вышивание и, изображая предельную сосредоточенность на лице, занялась рукоделием.

Джошуа был убежден, что Каролину что-то беспокоит. Тем не менее, поскольку в данный момент ничего нового о ней он узнать не мог, Джошуа переключил свое внимание на Лиззи Маннинг, которая все так же увлеченно беседовала с Фрэнсисом. Ее лицо раскраснелось от воодушевления. Воробышек, но весьма забавный, отметил про себя Джошуа. Ее блеклый наряд служит обрамлением, подчеркивающим ее экспрессивность. Джошуа не помнил, чтобы когда-либо еще ему приходилось наблюдать столь живую мимику лица. Он охотно предложил бы Лиззи позировать, но, поскольку они были едва знакомы, приличия не позволяли ему обратиться к ней с подобной просьбой. И все же он пытался представить, как стал бы писать ее портрет. Способна ли она вообще сидеть неподвижно? Какая поза передала бы ее живость? Может, и характер у нее столь же переменчивый, как и выражение лица?

Глава 10

Гостиница «Звезда и подвязка» стояла на самой вершине Ричмондского холма, возвышаясь над городом. Она представляла собой высокое кирпичное здание, выстроенное по подобию аристократического особняка. При гостинице был свой сад, славившийся на всю округу. Вдоль дорожек тянулись кусты жимолости, жасмина и роз, между купами деревьев и липовыми аллеями лежали газоны. В эту гостиницу Джошуа заглянул на всякий случай. Прогуливаясь по главной улице Ричмонда, он спрашивал себя, где мог бы остановиться на ночлег чужеземец, прибывший с Барбадоса. Он уже промочил горло на постоялых дворах «Красный лев», «Толбот» и «Перья» на Уотер-лейн, а также в трактирах «Компасы» и «Роза и корона».

— Чем могу служить, сэр? — обратился к Джошуа хозяин гостиницы Джеймс Данстабл, заметивший, что в холле у стойки топчется посетитель.

Джошуа почувствовал на себе его взгляд. Данстабл рассматривал его наряд — плащ на атласной подкладке, расшитый камзол, кружевной шейный платок. Не каждый день в эту гостиницу заходили столь пышно одетые господа. Данстабл был сбит с толку. Джошуа явственно чувствовал, как владелец гостиницы мысленно недоумевает, пытаясь понять, кто этот господин, нарядившийся для прогулки по главной улице Ричмонда в одиннадцать часов утра. Эта мысль его несказанно порадовала. Джошуа положил свою треуголку на стойку.

— Если позволите, я выпил бы эля, — отвечал он. — Я ищу некоего Джона Кобба, недавно приехавшего из-за границы. Полагаю, он мог остановиться в вашей гостинице.

Данстабл достал с высокой полки оловянную кружку, осмотрел, проверяя, чистая ли она.

— Мистера Кобба с Барбадоса? А кто он вам? — осведомился он, встряхнув кружкой.

— Знакомый. Хочу сделать ему одно предложение.

Данстабл поставил кружку под носик насоса и стал медленно давить на рычаг.

— Каково бы ни было ваше предложение, мне придется вас огорчить: вы опоздали, — сказал он, подавая Джошуа пенящийся напиток.

Джошуа глотнул эля, глядя на Данстабла поверх края кружки:

— Позвольте вас угостить. Выпейте со мной. Почему я опоздал?

— Он расплатился и выехал ночью два дня назад. Сказал, что скоро вернется за своей дорожной сумкой. С тех пор я его не видел.

— Как долго он пробыл здесь? — не раздумывая, спросил Джошуа, знавший про исчезновение Кобба, про то, что с ним случилось, но не считавший нужным сообщать об этом хозяину гостиницы.

— Три или четыре недели. Передайте ему, когда отыщете, что его сумка все еще пылится здесь, и я буду рад избавиться от нее.

Данстабл взял кружку с элем и залпом осушил ее, будто не пил целую неделю.

— Его кто-нибудь навещал?

— Да, приходили несколько посетителей. Но он все время ждал кого-то еще.

— Что вы имеете в виду?

— Кобб все время спрашивал, заходил ли кто к нему, были ли письма.

— Он никогда не упоминал, кого именно он ждет?

— В общем-то, нет, хотя, насколько я понял, ждал он какую-то даму. Он неоднократно говорил: «Если кто придет, скажите ей, что я скоро буду, и до моего прихода будьте с ней особенно любезны».

— Вы помните кого-либо из его посетителей? Они представлялись?

— Подождите. Не так быстро. — Данстабл постучал пустой кружкой по стойке. — Какое все это имеет отношение к вашему предложению?

— Налейте себе еще, мистер Данстабл. Мне необходимо переговорить с Коббом, — без зазрения совести солгал Джошуа. — Обсудить одно деликатное семейное дело. — Он заговорщицки подмигнул Данстаблу и похлопал себя по носу. — Если мне удастся найти кого-то из посетителей мистера Кобба, то, возможно, они помогут мне отыскать его самого. Я буду крайне признателен вам за содействие.

Данстабл пожал плечами и вновь до краев наполнил элем свою кружку.

— Был один стряпчий из Лондона.

— Откуда вы знаете?

— Он оставил карточку с сообщением для мистера Кобба.

— Его имя?

— Бартоломью Хор, поверенный с Грейз-Инн-Лейн.[4]

— А другие?

— Герберт Бентник. У него с вашим мистером Коббом вышла крупная ссора.

— Герберт Бентник? Вы уверены, что это был он?

— Так же, как в том, что у вас на кончике носа краска.

Джошуа поспешно промокнул носовым платком свое лицо.

— О чем они спорили? Вы присутствовали при их разговоре? Или, может, слышали что-нибудь?

Намек Джошуа вызвал у Данстабла возмущение, он сделал обиженное лицо:

— Джентльмены сидели там. — Широкой волосатой рукой он показал на дубовую скамью с высокой спинкой в углу холла. — Так что я волей-неволей все слышал.

— Пожалуй. Простите, если ненароком обидел вас. Я не имел в виду, что вы специально подслушивали.

— Да, наверное. Хотя я обязан следить за тем, что здесь происходит...

— Разумеется, мистер Данстабл. Так что вы слышали?

— Наберитесь терпения. Я же рассказываю. Едва они пригубили свои бокалы с вином, как мистер Бентник принялся кричать на мистера Кобба. «Я же сказал, она не станет встречаться с тобой, и точка», — заорал он. На что мистер Кобб ответил: «Я прошу только то, что по праву принадлежит мне». А мистер Бентник говорит: «Это ты так считаешь». Но Кобб возразил: «Нет, это не голословное утверждение. В доказательство я могу представить письма». Они оба вскочили, встали лицом к лицу — я даже испугался, что они поубивают друг друга. Мистер Бентник заявил, что ничего не знает ни про какие бумаги и, если таковые существуют, значит, они фальшивые. Кобб плеснул ему в лицо вино, и тот сказал, что не задержится здесь больше ни минуты, иначе мистеру Коббу не поздоровится. Потом, разъяренный, мокрый с головы до ног, он стремительным шагом покинул гостиницу.

Крайне любопытные сведения, подумал Джошуа. Не зря он угощает Данстабла.

— Они еще встречались? — спросил Джошуа, потягивая эль.

— Больше я их вместе не видел, хотя подозреваю, что дама, о которой они говорили, и дама, которую ждал Кобб, — одна и та же женщина. Возможно, это та самая леди, что приходила сюда в тот день, когда он исчез.

— И кто она?

— Здесь я вам ничем помочь не могу. Я был занят на конюшне и только мельком увидел, как она вошла в гостиницу. Вот и все. Эта женщина мне не знакома.

— Как она выглядела?

— Светловолосая.

— Ее возраст? Манеры?

— Лет двадцати, одета роскошно: перья, цветы, ленты, кружева — в общем, все такое. И цену себе знает. Несет себя так, как и полагается красавице.

— Почему вы решили, что она имеет отношение к мистеру Бентнику?

Данстабл глянул в свою кружку:

— И сам толком не знаю. Просто слышал, что к нему в усадьбу приехали дамы, и слышал, как джентльмены во время ссоры упоминали какую-то леди. Наверно, просто предположил.

Спустя час, выпив три кружки эля, Джошуа взглянул на часы, потом посмотрел в окно. О возвращении в Астли пешком, хоть путь был и недолгий, он думал без энтузиазма. Небо затянули тучи, с севера налетел колючий ветер. Покидать гостиницу не хотелось: вот-вот разразится ливень, — но он знал, что если задержится здесь еще немного, то опоздает на сеанс и заставит ждать Сабину Мерсье. Джошуа понимал, что испортит свои новые кожаные башмаки, но выбора не было. Он застегнул плащ, поправил шейный платок и двинулся в обратный путь.

Не прошел он и полмили, как на его шляпу начали падать крупные капли дождя. Через четверть часа дождь усилился, вода проникала ему под воротник, стекая по шее. Джошуа теперь был уверен, что к завтрашнему дню в лучшем случае подхватит насморк, в худшем — у него поднимется жар, а то и вовсе одолеют такие недуги, о которых и думать страшно. В довершении ко всему дорога потянулась в такой близи от вонючей реки, что ему казалось, он ощущает ее мерзкий запах. От того, что он весь промок и продрог, на душе было противно. Заслышав скрип и дребезжание колес и упряжи запряженного двойкой экипажа, с грохотом несшегося по холму со стороны Астли, он даже не замедлил шаг и не посторонился. Подумаешь, обдадут разок грязью и водой, все равно промок насквозь.

Громыхая, карета остановилась в огромной луже буквально в трех шагах перед Джошуа. Кварта глинистой бурой воды вылилась на его башмаки и потекла по чулкам. Из окна высунулась рука в перчатке. Джошуа увидел капор мышиного цвета и устремленные на него искрящиеся серые глаза.

— Что за отвратительный день вы выбрали для прогулки, мистер Поуп! Вас подвезти?

Это была Лиззи Маннинг в своем невзрачном дорожном платье. Приятное удивление, озабоченность и любопытство одновременно отражались на ее лице.

— Если вас не затруднит, не откажусь, — отвечал Джошуа, подходя к карете, — погода, как вы верно заметили, оставляет желать лучшего.

— Разумеется, не затруднит. Садитесь, прошу вас. — Лиззи Маннинг изящно махнула ручкой, приглашая его в экипаж. — Это карета мистера Бентника. Он любезно предоставил ее мне. Доедем до Барлоу-Корт, а потом кучер спокойненько довезет вас до Астли, ему все равно возвращаться. И я абсолютно уверена, мистер Бентник вовсе не желает, чтобы его портретист слег с какой-нибудь смертельной лихорадкой.

Джошуа низко поклонился, принимая ее предложение. Какое чудо, что нашелся человек, которому небезразлично его здоровье. Он распахнул дверцу и сел в экипаж. Лиззи Маннинг, не дав ему и рта раскрыть, чтобы поблагодарить или сказать что-нибудь приятное, тут же обрушила на Джошуа град вопросов. Где он был? Зачем ходил туда? Что узнал? Джошуа отвечал осторожно. Лиззи Маннинг была почти что членом семьи Бентников. Наверняка все, что он поведает ей, станет известно им. А хочет ли он, чтобы Герберт Бентник узнал, что Джошуа интересуется Коббом? Или что есть свидетели того, как Герберт ссорился с умершим, хотя сам Герберт утверждал, что никогда прежде не видел этого беднягу?

Но Лиззи Маннинг провести было нелегко. После того как Джошуа изложил сильно подправленную версию своих утренних приключений, она понимающе улыбнулась:

— Все это замечательно, мистер Поуп, и рассказчик вы чудесный, но будьте со мной откровенны. Или вы мне не доверяете? Какая тайна гложет вас? Чем на самом деле вы занимались сегодня утром?

Джошуа моргнул, пытаясь скрыть изумление. До женитьбы он был большим поклонником слабого пола. И с Рейчел они непринужденно беседовали на разные темы. Даже его любовница Мег любила поболтать. Но он не привык к тому, чтобы женщины выражались столь прямолинейно, без всякого намека на соблюдение приличий. Он не знал, как на это реагировать.

Видя его растерянность, Лиззи ободряюще потрепала Джошуа по руке:

— Я умею хранить тайны, мистер Поуп. Со мной такими секретами делились, и я — никому ни слова.

Хоть Джошуа и не был настроен на откровенность, Лиззи покорила его своей прямотой. Почему бы не объяснить ей кое-что? — рассудил он. В конце концов, может, и ей известно что-нибудь интересное по этому делу. Стараясь не сболтнуть лишнего, Джошуа начал делиться тем, что разузнал. Сообщил, что пытается выяснить правду о недавней гибели мужчины в оранжерее, потому что всякий человек, умерший безвременной и странной смертью, заслуживает того, чтобы обстоятельства его кончины были расследованы. К тому же Сабина попросила его выяснить у Гранджера все, что можно, об умершем. По словам главного садовника и Фрэнсиса Бентника, этот человек приходил в парк Астли за несколько дней до своей смерти. Некоторое время назад он прибыл с Барбадоса. Фрэнсис подозревал, что между умершим и Виолеттой была какая-то связь, а по мнению Гранджера, и Сабина, возможно, была с ним знакома. Его имя узнали из письма, найденного в его кармане. Умершего звали Джон Кобб.

— Джон Кобб? — повторила Лиззи так, словно оценивала это имя на слух. — Так звали того человека?

— Вы его знали?

— Знала? Нет. Но, полагаю, вы правы, что настороженно относитесь к Сабине и ее дочери, — сказала Лиззи, лучезарно улыбаясь. — И ваше отношение к этому бедняге заслуживает всяческого одобрения. Я вас полностью в этом поддерживаю. Не понимаю, как мистер Бентник мог отнестись к этому так спокойно? Неужели он думает, что труп в оранжерею занесло ветром, как слетевший с дерева лист? Он обязан был навести справки. Хотя бы. Я немедленно напишу ему об этом.

— Ни в коем случае, мисс Маннинг, — решительно произнес Джошуа. — Очень вас прошу, не надо ничего ему писать. Вы же понимаете, если в этом деле что-то нечисто, это может быть опасно. Кобб мертв, возможно, его убили. Иначе как еще объяснить столь необычные обстоятельства его смерти? Мы оба окажемся в беде, если вы откроете слишком многое не тому.

Глаза Лиззи Маннинг округлились, как соверены. Она стала умолять Джошуа поделиться с ней своими подозрениями. Он сказал, что подозрений, как таковых, у него нет. Пока он только успел побеседовать с Данстаблом, хозяином гостиницы «Звезда и подвязка», где Кобб прожил несколько недель до своей гибели. Из этого разговора он выяснил, что Кобба навещали несколько человек: поверенный из Лондона по имени Бартоломью Хор и, что более любопытно, Герберт Бентник, с которым они сильно поругались. Также к нему приходила некая дама, по словам Данстабла, прилично одетая светловолосая молодая женщина; ее личность для него загадка.

— К черту загадки, — выпалила Лиззи Маннинг. Увлеченная рассказом Джошуа, она позабыла о своих манерах. — Это наверняка была Виолетта. Кто еще, по-вашему, соответствует такому описанию? Уж точно не Каролина и не я.

Джошуа покраснел, в лице его отразилось сомнение.

— Возможно, вы правы, — согласился он, — но не будем забывать, что в Ричмонде и его окрестностях наверняка есть и другие светловолосые красавицы. А может, посетительница и вовсе не из этих мест. У Виолетты не уникальный цвет волос.

Лиззи погрузилась в молчание, что было ей не свойственно. Джошуа испытывал странное волнение и удовольствие. Вчера он наблюдал внешнюю оболочку Лиззи: она предстала перед ним светской барышней, которая удивляла, забавляла, озадачивала. Теперь же он изменил свое мнение. Немногие женщины ее возраста стали бы проявлять интерес к подобным событиям. Ей была небезразлична судьба умершего — незнакомого ей человека; она защищала Каролину и настороженно относилась к Мерсье. Все это свидетельствовало о том, что она — милосердная, умная женщина, которая умеет быть верным другом.

Нет, Лиззи Маннинг вовсе не ветреная пустышка, какой показалась ему вначале, думал Джошуа, когда экипаж, кренясь на изрытой колеями дороге, подъехал к Барлоу-Корт и остановился. Пусть она немного легкомысленна, но это просто издержки юности. Под маской беспечности кроется проницательная и глубокая натура.

Барлоу-Корт, где жили Маннинги, представлял собой прямоугольный особняк в стиле архитектуры эпохи королевы Анны. Он стоял в небольшом парке с видом на серо-голубую ленту Темзы, который многих восхищал, но у Джошуа вызвал отвращение, ибо в нем по-прежнему жила зародившаяся с некоторых пор стойкая нелюбовь к обширным водным пространствам. Ливрейный лакей открыл дверцу кареты и опустил ступеньку. Джошуа отвернулся от реки и вышел из экипажа под неутихающий дождь, чтобы помочь Лиззи Маннинг сойти на землю.

— До свидания, мисс Маннинг. — Джошуа подал руку Лиззи. Ему хотелось сказать что-нибудь еще, выразить ей свое восхищение. Более того, теперь он еще больше, чем предыдущим вечером, желал сделать с нее набросок. Но он никогда не умел говорить со слабым полом на столь щекотливые темы и сейчас от смущения затруднялся подобрать нужные слова. — Позвольте выразить вам глубокую признательность за то, что вы не проехали мимо и согласились подвезти меня, — пробормотал Джошуа, хотя сказать он хотел совсем другое.

Лиззи изобразила удивление, но мило улыбнулась ему.

— Не стоит благодарности, мистер Поуп. Любой бы на моем месте поступил так. — Она громко рассмеялась, показывая свои маленькие, идеально ровные зубки. — Не скрою, я весьма заинтригована и нашим с вами разговором, и вашим расследованием и, как я уже говорила, полностью одобряю ваши действия. У меня к вам есть предложение. Надеюсь, вы его примите.

— Что за предложение?

— Хочу предложить вам свою помощь. — Ответ Лиззи ошеломил Джошуа, и, очевидно, это отразилось на его лице, ибо она обиженно добавила: — Вероятно, вы думаете, что от меня мало толку, но у меня есть свои преимущества. Например, я могу получить доступ туда, куда вам хода нет, и узнать тайны, которые вам никто не выдаст. А я умею выуживать секреты. Спросите у любого, кто меня знает.

Джошуа хотел ответить отказом. Вообще-то он не был уверен, что и ему самому следует ввязываться в это дело. Открытый взгляд серых глаз Лиззи зачаровывал, но он не настолько был ею ослеплен, чтобы не задаться вопросом: а чем же все-таки вызвана ее решимость?

— Вы отважная юная леди, — сказал Джошуа. — Но неужели вас не страшит опасность? Вспомните про судьбу мистера Кобба.

Лиззи тряхнула головой:

— Это я уже слышала. У вас есть более веские доводы?

— Допустим, вы вызовете недовольство своих друзей? Не исключено, что кто-то из них замешан в этом. К тому же ваш отец — местный судья. Что он скажет, когда узнает, что его дочь занимается каким-то сомнительным расследованием?

Лиззи презрительно фыркнула:

— Недовольство? Какое недовольство? Мне на это плевать. Мы с Каролиной и Фрэнсисом большие друзья. В их честности я не сомневаюсь. И поскольку они высказали определенные подозрения относительно миссис Мерсье и ее дочери, я, возможно, окажу им большую услугу, если помогу вам выяснить, замешаны ли эти женщины в истории с трупом. Как вы справедливо заметили, мой отец — судья, и в его отсутствие мне сам Бог велел помогать вам. Думаю, отец согласился бы со мной.

— И что вы намерены предпринять? — спросил Джошуа не просто из вежливости — ему любопытно было услышать ее ответ.

— Поговорю с горничной Виолетты. Возможно, она знает, кто такой этот Кобб.

Джошуа отступил к карете и посмотрел на Лиззи. Она опять завладела его вниманием.

— Неужели вы совсем не боитесь?

— То же самое я могла бы спросить и у вас, мистер Поуп, — парировала девушка. — И раз уж у нас пошел такой разговор, позвольте дать вам совет: найдите какой-нибудь предлог, чтобы вернуться в Лондон, разыщите там поверенного мистера Хора и выясните, зачем он приезжал к Джону Коббу.

Она сказала это как раз в тот момент, когда Джошуа забрался в экипаж и, наклонившись, собирался захлопнуть дверцу. Он нахмурился, чувствуя, как в груди копится досада, — будто войска стягивались на поле боя. Несмотря на то что он все больше проникался симпатией к Лиззи, ее предложение о содействии наполняло его дурным предчувствием, к которому теперь еще примешивалось и раздражение. Человек с репутацией Джошуа Поупа не привык, чтобы к нему относились покровительственно или приказывали, будто ливрейному лакею, — тем более девушка, которой едва исполнился двадцать один год. И ее обаяние не может служить оправданием. Его так и подмывало сказать ей, чтобы она нашла себе более подходящее развлечение — например, занялась бы вышиванием или рисованием — и оставила его в покое. С другой стороны, хоть и неприятно было в том себе признаваться, он уже и сам решил поступить именно так, как она советовала, когда узнал про визит поверенного. К тому же, пожалуй, будет лучше, если Лиззи, а не он поговорит с горничной Виолетты Мерсье. У женщины больше шансов завоевать доверие служанки и выведать у нее важные сведения. Разве он на собственном опыте не убедился в способности Лиззи выпытывать тайны? План Лиззи вполне разумен, рассудил Джошуа. И потом, если он ей откажет, она никогда не согласится ему позировать. Отбросив сомнения, он принял ее предложение.

Глава 11

Как Джошуа и опасался, он опоздал на встречу с Сабиной Мерсье. Она уже была в его комнате и разглядывала незаконченную картину на мольберте. Он подметил лежащий на стуле снятый кусок ткани, которым всегда закрывал незаконченные работы. Когда он вошел, она смотрела на портрет. Ее взгляд на несколько мгновений задержался на фигурах ее самой и Герберта, пока еще выписанных довольно схематично, потом скользнул по очертаниям пейзажа на заднем плане. Нельзя было определить, что она думает об увиденном. В ее лице не читалось ни удовольствия, ни неодобрения. Скорее, рассудил Джошуа, выражение у нее какое-то отчужденное, даже равнодушное, будто люди на портрете не имеют к ней никакого отношения.

Но когда Сабина заговорила, маска безразличия исчезла с ее лица, и Джошуа стало ясно, что она раздражена.

— Признаюсь, мистер Поуп, я несколько удивлена, что мне пришлось ждать вас почти три четверти часа. К этому времени наш сеанс должен быть фактически завершен, а вы еще даже не открыли коробку с красками.

— Сударыня, — Джошуа сконфуженно опустил глаза, демонстрируя полнейшее раскаяние, — примите мои глубочайшие извинения. Я попал под дождь, и мисс Маннинг вызвалась подвезти меня. Я и представить не мог, что поездка к ней и обратно займет так много времени.

Говоря это, он расстегнул свой мокрый плащ и перекинул его через спинку стула. С подола тотчас же стали стекать ручейки воды, образуя на полу лужу. Джошуа засучил рукава, надел заляпанный краской халат и быстро подошел к рабочему столу. Отработанным движением он взял коробку с набором красок, вытащил затычки из пузырей и принялся наносить на палитру маленькие капли. На место, обозначенное большим пальцем, выложил немного свинцовых белил, потом по широкой дуге разложил сурьмяный желтый пигмент, аурипигмент, вермильон, красную охру, жженую умбру, черную жженую кость, смальту и берлинскую лазурь. Разноцветные капли были похожи на драгоценные камни, которые будто только и ждали, чтобы их соединили в одну цепочку. После Джошуа поместил небольшое количество каждой краски в середину палитры и стал смешивать разные цвета, по необходимости разбавляя смесь льняным маслом.

Он сознавал, что Сабина Мерсье внимательно следит за его действиями из-за мольберта. Она принюхалась — воздух пропитался запахами льняного масла, краски и спирта — и покачала головой:

— Полагаю, вы не знали, что сразу же после этого сеанса я намерена отправиться в Лондон. Так что давайте начнем без промедления, иначе я опоздаю на встречу.

Без лишней суеты Сабина приняла нужную позу — откинулась в кресле, чуть отвернув от него голову, так что он видел нижнюю часть ее подбородка. Она была не в том наряде, в каком он собирался изобразить ее на портрете. Пышное платье — с жестким корсажем, из шелковой тафты цвета слоновой кости, расшитой пурпурными и алыми цветами, — сейчас было надето на деревянный манекен, стоявший в углу комнаты. Зато на Сабине было ее драгоценное смарагдовое ожерелье, которое то и дело сверкало сердитыми зелеными бликами, едва на него падал свет. Джошуа также заметил, что футляр, в котором хранилось это украшение, лежит открытым на его пристенном столике. Очевидно, Сабина решила взять ожерелье с собой в Лондон. Он подправил ее позу: поднял ее руку; расстегнул на ней кружевной рукав, обнажая плоть; чуть повернул ее голову — осторожно, будто поправлял цветок в вазе. Потом наполовину задернул шторы.

Джошуа вернулся к мольберту и с важным видом взялся за кисть. Первый этап работы уже был завершен, и он перешел ко второму, выстраивая композицию, нанося тонкие слои красок, чтобы изобразить светотени на ее лице, изгибе руки и груди. Работал он молча. Это была вынужденная мера: разговоры не позволяли сосредоточиться. В любом случае было ясно, что Сабина Мерсье и так уже достаточно раздражена, и, обращаясь к ней, он рисковал вызвать еще большее недовольство.

Однако через несколько минут она сама нарушила молчание.

— Вы сказали, что ходили на прогулку, мистер Поуп? — осведомилась она, неподвижно держа голову.

Он едва слышал ее, ибо к этому времени был уже полностью поглощен работой. Сабина кашлянула, напоминая ему, чтобы он не забывал про свои манеры, и Джошуа пришлось ответить.

— Я ходил в Ричмонд, сударыня, — сказал он, накладывая тонкий слой голубовато-серой краски на основу устричного цвета.

— С какой целью?

— Да просто так, сударыня. Хотел полюбоваться местными красотами.

— И что вы делали в Ричмонде?

— Там есть одна гостиница, довольно известная, — «Звезда и подвязка». Ее сад пользуется успехом, и мне он тоже понравился. Я зашел в гостиницу подкрепиться.

Поскольку его все равно отвлекли, Джошуа поднял голову, желая видеть реакцию Сабины на название гостиницы. Она по-прежнему держала голову неподвижно, в ее лице не отражалось ничего, кроме сдержанного любопытства.

— В самом деле? Никогда там не была, — сказала Сабина. — Хотя, пожалуй, стоит сходить, если сад так чудесен.

— С садом Астли он не сравнится, мэм, но смею предположить, что вам понравится. Там я разговорился с хозяином гостиницы, мистером Данстаблом. Приятный человек. Он случайно упомянул, что в его гостинице останавливался мужчина, которого вы обнаружили мертвым в своей ананасной теплице.

Ни выражение лица Сабины, ни ее поза не изменились. И все же Джошуа почувствовал перемену. Она чуть напряглась, в ее глазах появился блеск, голос приобрел новое звучание.

— Занятная тема для случайного разговора. И что же Данстабл сказал? Как он узнал, что этот его постоялец и человек, скончавшийся в оранжерее, одно и то же лицо? Или, может, вы ему показали портрет умершего?

Ее мягкий голос полнился иронией, и в нем безошибочно слышалась настойчивость.

Джошуа на мгновение оторвался от своего занятия и посмотрел на Сабину. В полумраке ее профиль отбрасывал на стену тень. И, увидев силуэт получеловека-полухищника: выдающийся вперед лоб, вместо носа уродливый клюв, подбородок, слившийся с шеей в единый столб, — Джошуа невольно поежился.

— Имя умершего я узнал от Гранджера, поскольку вы просили меня поговорить с ним. Оно было указано на письме, найденном в кармане несчастного. Джон Кобб.

Сабина молчала, осмысливая услышанное. Потом повернулась к Джошуа.

— Вы сказали Джон Кобб? Вы уверены, что его звали так? — спросила она без всякого выражения в голосе, словно впервые слышала это имя.

— Да, мэм, сомневаться не приходится.

— Что еще вы выяснили?

Она приняла прежнюю позу. Теперь тон у нее стал безразличным, словно она задавала вопросы лишь в угоду Джошуа.

— Только то, что он несколько недель жил в этой гостинице и в ночь перед своим исчезновением, перед тем самым днем, когда вы обнаружили его тело, уехал, сказав, что скоро вернется. Но так и не вернулся.

— И это все? К нему кто-нибудь приходил? Он упоминал, зачем приехал сюда?

Она задавала вопросы с некоей равнодушной настойчивостью в голосе, и это Джошуа насторожило. А может, его смутила та зловещая тень на стене. Или в нем говорила его природная осторожность. Как бы то ни было, он решил, что пока не стоит раскрывать карты. Лучше не упоминать про визит Герберта. Это во всех отношениях было бы благоразумнее.

— Данстабл не помнил, чтобы Кобба кто-то навещал. Это и понятно, ведь в гостинице каждый день бывает много разных людей. И если только кто-то из них не отличается чем-то особенно примечательным, для него они все на одно лицо; он путает, кто что из них сказал. Может, мистер Кобб и говорил ему, зачем приехал сюда, но Данстабл человек не большого ума, и память у него не очень хорошая, запоминает он не лучше, чем кружево греет. Если он что и знал, то давно уже позабыл.

— А что сказал Гранджер? Вы упомянули, что беседовали с ним по моей просьбе. Ему известно что-нибудь об умершем? Были ли при покойном какие-то вещи или предметы, по которым можно судить о его происхождении или намерениях?

Джошуа понимал, что должен что-нибудь сообщить Сабине, иначе она не успокоится. К тому же он ничего не выиграет, вызывая у нее подозрения или гнев. Но насколько он может быть с ней откровенен? Разумеется, лучше умолчать о том, что, по мнению Гранджера, она была знакома с умершим. Джошуа украдкой посмотрел на Сабину и увидел, что она, не меняя позы, краем глаза внимательно наблюдает за ним, будто выжидая. Его охватило странное волнение. Он вспомнил испуганное лицо Каролины Бентник накануне вечером в гостиной. Или ему только кажется, что от Сабины Мерсье исходит нечто зловещее? Должно быть, Каролина почувствовала это вчера, а сейчас и он ощущает угрозу, хотя недоброжелательность Сабины пробуждает в нем не страх, а любопытство. Интересно, чем вызван этот недобрый блеск в ее глазах? Если прежде он сомневался, то теперь проникся уверенностью, что она замешана в какой-то интриге. Иначе зачем она просила его побеседовать с Гранджером? Зачем скрывает, что была знакома с Коббом? И тут тревожная мысль пришла Джошуа в голову. Если Сабина ведет себя столь скрытно и подозрительно, значит ли это, что Фрэнсис и Каролина правы в своих предположениях? Неужели Сабина причастна к гибели Кобба?

— Гранджер сообщил мало интересного. Сказал, что Кобб несколько дней назад приходил сюда в поисках работы. И как я уже говорил вам, он нашел у него в кармане два письма, из которых и узнал его имя.

— Где эти письма?

— Он отдал их мистеру Бентнику.

Сабина задумалась. Хоть она ничего и не сказала по поводу того, что письма оказались в руках Герберта, но Джошуа чувствовал, что это известие ее не очень обрадовало.

— Это все? — наконец спросила она. — Гранджер прочел письма? Рассказывал что-нибудь об их содержании?

— Ни слова, сударыня. Он утверждает, что у него не было времени их читать. Он увидел только имя.

Ответ Джошуа, очевидно, удовлетворил Сабину, ибо вопросов больше не последовало. Наконец он мог вновь переключить свое внимание на мольберт. Но, как оказалось, этот разговор выбил его из колеи, рабочий настрой был утрачен. И все же Джошуа хотел продолжить работу над портретом, но так же велик был соблазн расспросить Сабину об ожерелье и ее странной беседе с Каролиной Бентник. В конце концов чувство профессионального долга возобладало над любопытством, но все то время, что он работал, его неотступно преследовала мысль о том, что, возможно, именно Сабина убила Кобба. Он старался не думать об этом, убеждая себя, что торопится с выводами, что существуют десятки причин, побуждающих Сабину умалчивать о своем знакомстве с Коббом, а это значит, что она вовсе не убийца. Тем не менее мысли о Коббе не лучшим образом сказывались на его работе. От волнения он был не в состоянии уверенно наносить широкие мазки и лишь с несвойственной ему поспешностью накладывал на холст пятна свинцовых белил в смеси с умброй.

Вскоре после того как часы пробили три, Сабина резко встала с кресла:

— Прошу меня извинить, мне пора. Я должна была покинуть вас еще полчаса назад.

— Это вы меня простите, сударыня. Я заставил вас ждать.

— Не стану с вами спорить, мистер Поуп. Однако мне хотелось бы попросить вас еще об одном одолжении. Надеюсь, вы не откажите.

Интересно, что еще у нее на уме?

— Я весь к вашим услугам, сударыня.

Джошуа чинно поклонился.

— В мое отсутствие позаботьтесь об этом ожерелье. Если угодно, можете использовать его при работе над портретом. — Она подошла к пристенному столику, на котором оставила футляр из шагреневой кожи, расстегнула ожерелье и с благоговением положила его на шелковую подкладку. Зрачки ее глаз были расширены, словно она испытывала тайный восторг, держа в руках эту драгоценность. — Я должна уехать немедленно.

— Простите, сударыня, но, может, лучше позвать вашу горничную?

— Мари я послала с поручением в Ричмонд, она еще не вернулась.

— Мне жаль, сударыня, но мистер Бентник ждет меня к обеду.

— Ничего страшного. Пока уберите ожерелье в надежное место, а после обеда, как только закончите работать, сразу же отдайте его Мари. Вы окажете мне большую услугу. Я тороплюсь в Лондон и сама уже не успеваю это сделать, но и с собой брать его не хочу. Это очень ценная вещь, не хотелось бы, чтобы она попала в чьи-нибудь недобрые руки.

Джошуа взял футляр и запер его в ящике рабочего стола.

— Очень хорошо. Не беспокойтесь. После обеда я сразу же пошлю за Мари и отдам ей ваше ожерелье, — пообещал он.

Сабина поблагодарила его и, уведомив о том, что не сможет позировать дня три, пока не вернется из Лондона, удалилась.

Как только она ушла, Джошуа положил палитру в таз с водой красками вниз, чтобы они не засохли, и вымыл руки. После он прошел в спальню, снял рабочий халат, надел сухой сюртук — из небесно-голубого шелка, с отделкой из серой тесьмы — и завитой парик, сбрызнул себя розовой водой, чтобы заглушить запах скипидара и льняного масла, и спустился в столовую, где часы уже били четверть четвертого. Второй раз за день он пришел с опозданием.

Глава 12

За обедом, когда слуги поставили на стол отварную щуку с капустой и рагу из дичи, Джошуа наконец-то собрался сообщить Герберту о своем решении вернуться в Лондон.

— Прошу простить меня, мистер Бентник, — степенно начал он, приняв подобающе серьезный вид, — но раз уж миссис Мерсье отправилась в Лондон, думаю, мне тоже лучше вернуться туда на день-два. Работа над портретом идет полным ходом, но я предпочел бы не продолжать, пока вы оба не сможете позировать. Если я стану писать вас по отдельности, это может нарушить гармонию образов, и тогда портрет будет безвозвратно испорчен.

Все это, конечно, был сущий вздор. Он хотел уехать, чтобы продолжить расследование загадочной смерти Джона Кобба. Ему требовалось нанести визит поверенному Бартоломью Хору, который навещал Кобба в гостинице. Тем не менее придуманный им предлог прозвучал довольно убедительно. Не желая, чтобы что-то нарушило совершенство портрета, Герберт охотно уступил его просьбе. Ему тоже есть чем заняться, сказал он. Часы, отведенные для позирования, он посвятит другим делам.

Таким образом они, к обоюдному удовольствию, договорились, что Джошуа будет оставаться в Лондоне, пока не получит известие о возвращении миссис Мерсье в Астли. Герберт предположил, что это произойдет не раньше конца недели.

Дело в том, что после разговора с Сабиной и Данстаблом, сообщившим о визите Герберта в гостиницу, Джошуа не доверял ни миссис Мерсье, ни мистеру Бентнику. Чем больше он сталкивался со всевозможными уловками с их стороны, тем сильнее в нем крепла уверенность, что Кобб умер не своей смертью: его убили. Не в натуре Джошуа было совать нос в чужие дела, но сам род людской вызывал в нем чрезвычайное любопытство. Он посвятил немало изнуряющих часов изучению человеческих лиц, свое мнение о которых затем выражал на полотнах, и стал большим мастером в области толкования характеров. Из-за недавно перенесенного горя он порой сомневался в собственной проницательности — не всегда был уверен в своих навыках физиономиста, — но в нем не угасли любовь к портретной живописи и желание больше узнавать о людях, которых он запечатлевал на холстах. И сейчас, думал Джошуа, ему как раз представилась такая возможность. Исключительные события последних двух дней были не похожи ни на что, с чем он сталкивался прежде. Но в то время как его пытливый ум жаждал новых разоблачений, внутренний голос требовал, чтобы он не вмешивался. Вне сомнения, в Астли была совершена какая-то несправедливость, но разве он вправе тайком доискиваться до истины? Ведь тогда и его можно будет обвинить в двуличии, как Герберта и Сабину.

Размышляя над этой дилеммой, Джошуа также осознал, что, увлеченный происходящим в Астли, он начинает избавляться от своей бесконечной меланхолии. Не исключено, что, расследуя гибель бедняги Кобба, он заодно решает и свои проблемы, излечивается от тоски, не покидавшей его с тех самых пор, как утонули Рейчел и Бенджамин. Но резонно ли навлекать на себя гнев заказчиков и, учитывая, что убийца находится на свободе, подвергать опасности собственную жизнь?

К тому времени, как Джошуа съел большую тарелку рагу и скромную порцию капусты с соусом из растопленного сливочного масла, его тревоги улеглись. Кобб, умерший столь странной смертью, безусловно, заслуживал, чтобы кто-то расследовал обстоятельства его гибели. Возможно, принимая участие в судьбе этого несчастного, Джошуа тем самым поможет и себе. А если Герберт Бентник станет чернить его в глазах общества, его репутация художника достаточно прочна, чтобы пережить любую критику. И потом, твердо сказал себе Джошуа, вероятность того, что он подвергнет опасности собственную жизнь, ничтожно мала.

Придя к такому заключению, Джошуа с минуту поразмыслил, стоит ли заводить разговор о своем визите в гостиницу «Звезда и подвязка» и упоминать о ссоре между Гербертом и Коббом, о которой рассказал ему Данстабл, и решил, что лучше воздержаться. Если бы Герберт хотел открыто говорить о смерти Кобба, он давно бы уже сам поведал о том и ему, и своим домочадцам. Поднять эту тему сейчас — значит разозлить его, и тогда Герберт станет вдвойне осторожен.

И все же скрытность Герберта не давала Джошуа покоя. До сего дня он считал своего заказчика безобидным человеком, восхищался его уникальной способностью интересоваться самыми разными областями науки и культуры. На чем было основано его суждение? Всего лишь на том, что у Герберта гладкое круглое лицо, с которого редко сходит спокойное выражение, и на мнениях других людей, которые, вероятно, видятся с ним не чаще трех раз в год. А разве это надежные критерии? Вряд ли, если верить тому, что рассказал Данстабл. Джошуа стал анализировать поведение Герберта, пытаясь понять, что кроется за этой невозмутимостью и неутолимым желанием во всем добраться до сути и узнать что-то новое у всякого, кто встречается ему на пути. И чем больше он размышлял, тем больше тот вызывал у него подозрения. Возможно, в эту минуту он составил совершенно превратное представление о личности Герберта. Что означает его вежливая улыбка? Дружелюбие или нечто большее?

Джошуа вспомнил все, что ему было известно о трупе. И Сабина, и Гранджер довольно подробно его описали. Если допустить, что Кобба убили, тогда как это произошло? На теле не было следов насилия. Единственный важный признак — это то, что Кобба стошнило в последние минуты перед смертью. И хотя Джошуа по части ядов был не силен, он предположил, что Кобба, вероятно, отравили, и решил для себя прояснить картину. Могли это сделать его заказчики? Он вспомнил, что отец Сабины был врачом, Герберт же проявлял интерес к разным областям науки. Любой из них был способен приготовить дозу яда. Далее, равнодушное отношение Герберта к смерти Кобба и то, что он умолчал о своей встрече с ним, вполне объяснимы, если Герберт каким-то образом причастен к его гибели. Но кто он — убийца или соучастник преступления или просто пытается что-то скрыть по одному ему известным причинам?

Пока Джошуа задавался этими тревожными вопросами, Герберт положил вилку с ножом и салфеткой промокнул подбородок.

— Кстати, — произнес он мягким тоном, который, Джошуа опасался, скорее подразумевал притворное, а не искреннее благодушие, — если после обеда сумеете быстро собраться, я готов подбросить вас до Странда.[5]Мне самому нужно в Лондон по срочному делу. Отправляюсь через час.

Джошуа пробормотал слова благодарности и, быстро расправившись с десертом, побежал в свою комнату собирать вещи, которых было немного. Кисти, шпатели, горшочки с грунтовкой и пузырьки со смешанной краской он уложил в переносной ящичек из красного дерева; незаконченный портрет оставил на мольберте дожидаться своего возвращения. Потом прошел к рабочему столу, в котором спрятал драгоценное украшение Сабины Мерсье, выдвинул наполовину ящик и быстро вытащил оттуда свои принадлежности: часы и кольцо, доставшиеся ему от отца, а также записную книжку и серебряную табакерку — подарки благодарных заказчиков. Эти сокровища он положил в карман куртки, затем задвинул ящик обратно.

Прежде чем заняться дальнейшими приготовлениями к отъезду, он вспомнил про обещание Сабине и позвонил в колокольчик, призывая слугу. Когда тот пришел, Джошуа послал его за горничной Сабины, Мари. Ожидая ее, он вытащил из шкафа свою одежду и аккуратно уложил в дорожную сумку. Через пять минут он был готов тронуться в путь, но слуга еще не возвратился. Джошуа опять позвонил в колокольчик и принялся нетерпеливо вышагивать по комнате. Прошло еще пять минут. Никого. Он распахнул дверь и оглядел коридор, высматривая слугу. Джошуа показалось, что внизу слышатся голоса. Герберт просил его быть готовым к отъезду как можно скорее, неужели его уже ждут? Не желая сердить своего заказчика, Джошуа решил с вещами спуститься вниз. Там он найдет другого слугу и отдаст ему распоряжения относительно ожерелья.

Едва Джошуа сошел в холл, как к парадному входу подкатил экипаж, и Герберт ринулся вниз по лестнице, прощаясь с Виолеттой, детьми и парой трусящих за ним по пятам мопсов так, будто уезжал в Америку, а не на одну ночь в Лондон. Джошуа растерялся. Как быть? Может, Мари еще не вернулась из Ричмонда? В любом случае, даже если она уже в Астли, ему потребуется несколько минут, чтобы найти ее. Ожидание только рассердит Герберта, а Джошуа не хотел восстанавливать его против себя. И не хотел упустить экипаж. Но также у него не было желания навлекать на себя гнев Сабины, ибо он знал, сколь сильно она дорожит своим ожерельем. Пунцовый оттого, что оказался в затруднительном положении, Джошуа огляделся, высматривая свободного слугу, которого он мог бы послать за Мари.

— В чем дело, Поуп? — спросил Герберт, заметив, что Джошуа необычайно взволнован и озирается, пытаясь привлечь внимание третьего ливрейного лакея, с чудовищной медлительностью укладывавшего вещи в задок кареты Герберта.

— Видите ли, сэр, до отъезда мне нужно сделать одно очень важное дело, но я не хочу, чтобы вы из-за меня задерживались.

Герберт встревожился:

— Бог мой, что случилось?

— Я послал слугу с одним поручением, сэр, и вот все еще жду его, а он никак не возвращается.

— Объяснитесь, сэр, прошу вас. В чем дело? Неужели все так серьезно? Наверняка вашу проблему можно решить.

Герберт мастерски исполнял роль заботливого хозяина.

— Миссис Мерсье доверила мне свое ожерелье, поскольку торопилась отправиться в Лондон до обеда. Я должен был отдать украшение ее горничной Мари сразу же после обеда. Недавно я послал за ней слугу, но она не пришла. Полагаю, она еще не вернулась из Ричмонда. Мне не хотелось бы уезжать, не выполнив данного обещания.

— Где ожерелье?

— Там, где оставил я его, в моей комнате. Лежит в футляре в дальнем углу выдвижного ящика рабочего стола.

— Ха! И это все? Столько шума из-за пустяка! Успокойтесь, теперь это уже не ваша забота, — сказал Герберт. — Ожерелье будет в полной безопасности. — Он повернулся к Виолетте: — Милая, ты слышала, что сказал мистер Поуп? Надеюсь, тебе не составит труда тотчас же подняться в его комнату, забрать ожерелье и держать его у себя до тех пор, пока ты не сможешь передать его на хранение Мари.

Виолетта посмотрела на Герберта, потом перевела взгляд на Джошуа. Впервые с тех пор, как Джошуа с ней познакомился, она удостоила его своей улыбки.

— Разумеется, мистер Бентник. Меня это нисколько не затруднит. Сейчас же схожу за ним. Каролина, будь добра, проводи меня в комнату мистера Поупа, а то, боюсь, сама я не знаю, куда идти.

Глава 13

Не доверяя Герберту Бентнику — уж очень подозрительно тот себя вел, — Джошуа теперь хотел убраться как можно дальше от своего заказчика. К счастью, породистые скакуны, запряженные в карету Герберта, домчали их до Лондона меньше чем за два часа. И само путешествие, слава богу, не было отмечено происшествиями. И вот около шести часов вечера, отослав багаж в свои комнаты на Сент-Питерс-Корт, Джошуа Поуп уже поднимался по лестнице к двери своей любовницы.

С Мег Данн, сорокалетней, как она сама в том призналась, обедневшей вдовой, имевшей дочь-подростка, Джошуа познакомился спустя полгода после гибели жены и сына. С Рейчел, конечно, она не могла бы сравниться. Во-первых, была на десять лет старше Джошуа, не имела образования и не блистала какими-либо дарованиями, о которых стоило бы говорить. Но постель у нее была теплой, а сама она — приятной и чистоплотной женщиной. Более того, Мег нещадно льстила Джошуа, что он, разумеется, понимал, но ему это нравилось. Обычно он навещал ее по вторникам и субботам и, поскольку по натуре был человек щедрый, зачастую приносил ей маленькие подарки. Сейчас Джошуа был голоден и потому зашел в трактир, где купил мясной пудинг (любимое блюдо Мег) и бутылку кларета.

Держа пудинг на вытянутой руке, чтобы жирный сок, сочащийся сквозь оберточную бумагу, не капнул на его куртку, он по грязной лестнице поднялся на второй этаж, где жила Мег, и постучал в ее дверь. Ему не открывали. Хм, где же Мег? Пусть не ждет от него двух гиней, которые он платит ей каждый месяц, если не готова к его приходу. Он всегда бывает в этот час, а сегодня вторник — его день. Джошуа опять постучал, на этот раз громче, настойчивее. От голода у него сводило живот. Его пальцы стали сальными от промасленной бумаги. Ему не терпелось глотнуть вина и отдаться ласкам Мег. Вынужденный ждать после столь богатого на события дня, он занервничал, что было ему не свойственно.

Прошло еще несколько минут, в течение которых Джошуа продолжал бить в дверь с такой силой, что было слышно, как стонут петли. Он уже собрался было уйти и по возвращении домой отправить Мег сердитую записку, как вдруг снизу, из коридора, до него донеслись звуки шаркающих ног и приглушенные голоса. Перегнувшись через перила, Джошуа увидел голову Мег (на ней была подаренная им шляпка) и рядом темный треугольник мужской шляпы.

— Мег, — крикнул Джошуа, — ты где? Опаздываешь.

Вверх поднялись два лица: бледная луна в ореоле светлых волос и полей желтой соломенной шляпки и цветущий толстощекий шар в обрамлении кудрей серого завитого парика.

— Мистер Поуп? Это вы? Я думала, вы в отъезде, — отозвалась Мег.

Ее глаза округлились от удивления, но она лучезарно улыбнулась ему и дернула головой, подавая знак своему спутнику. Тот нахмурился и быстро выскочил за дверь, в которую только что вошел.

— Кто это был, черт побери? — спросил Джошуа, когда Мег, бегом поднявшись по лестнице, обняла его так, будто они год не виделись. — Осторожно! Не испачкай мне куртку — у меня пудинг.

Какой он внимательный, защебетала Мег, догадался о том, что она голодна. А про ее спутника не стоит беспокоиться. Дальний родственник ее ненаглядного покойного мужа нанес ей неожиданный визит. Она так рада, что ей представился случай избавиться от него. Он такой зануда, настоял, чтобы она полдня гуляла с ним в Воксхолл-Гарденз, не давал присесть ни на минуту, так что у нее теперь ноги гудят. Рассказывая все это, Мег чуть отводила глаза, уголки ее губ напрягались, и Джошуа понял, что она не совсем честна с ним. Но он был голоден, нуждался в утешении и был не в настроении устраивать ссору прямо сейчас. Он дождется удобного случая, решил Джошуа, и тогда расспросит ее поподробнее.

После того как они съели пудинг и выпили вино, Мег прошла в свою спальню. В открытую дверь Джошуа было видно, как она вытащила заколки, и волосы рыжевато-белокурыми волнами заструились по ее спине. Для своего возраста Мег была хороша: круглое лицо, подобно цветку; кожа полупрозрачная, так что на груди просвечивали голубые жилки. Он смотрел, как она снимает верхнюю одежду и корсет. Мег была соблазнительно пухленькой, с пышным задом, мягкими грудями и изящными лодыжками, которые Джошуа особенно восхищали. Когда она вернулась в комнату, на ней были лишь сорочка, нижняя юбка и чулки. Она села к нему на колени, развязала тесемки на сорочке и притянула его голову к себе на грудь. Джошуа просунул руку под ее нижнюю юбку и погладил нежную кожу бедра.

— Мег, — настойчиво позвал он, — ты скучала по мне?

— Конечно. — Она сняла с Джошуа парик, бережно положила на пристенный столик и стала поглаживать его шею. — Я всегда по тебе скучаю, Джошуа. Ты же знаешь.

Он прижался к складкам ее мягкого тела, и она довольно вздохнула.

— Тот мужчина, что был с тобой? Он не...

— Нет, дорогой. Я же объяснила.

Она расстегнула пуговицы на его бриджах, сунула руки под нижнее белье и стала мять и тискать его, будто кусок теста. Джошуа быстро возбудился и вскоре заглушил в себе дурное предчувствие, хотя понимал, что должен надавить на Мег, добраться до истины, предупредить, что не потерпит измены (ужас охватывал его при мысли, что он вдруг может заразиться сифилисом), даже отругать ее, но в предвкушении удовольствия был не в силах совладать с собой. Целуя ее, он чувствовал, как она водит языком у него во рту, смакуя еще не исчезнувший вкус мясного пудинга и кларета. Он покорно вытянул ноги, когда она принялась стягивать с него башмаки, чулки и бриджи. И, встав, опять поцеловал ее — более настойчиво — в шею. Потом, опустившись на колени, поднял на ней сорочку и носом потерся об ее груди, потом о живот. Она ласкала его затылок. Одной рукой обхватив Мег за талию, другой за бедра, он поднял ее и понес в спальню.

Бережно положив ее на постель, он отметил, что простыни смяты — обычно Мег была щепетильна в таких делах, тем, в числе прочего, она ему и приглянулась, — и его кольнуло сожаление. Придется вывести ее на чистую воду, иначе она сочтет его дураком и по-прежнему будет обманывать. Но только он собрался выразить ей свое недовольство, как она взяла его за плечи и притянула к себе на живот. И он на некоторое время забыл обо всем.

Часом позже, отдохнувший и немного голодный, Джошуа поцеловал Мег на прощание и бодрым шагом отправился к себе домой. Он жил на Сент-Питерс-Корт, небольшой улочке, отходившей от Сент-Мартинс-Лейн. Выйдя от Мег на темную улицу, он принялся ругать себя за то, что не поговорил с ней. Какой же он дурак, честил себя Джошуа, ведь теперь она думает, что обхитрила его. Чем дольше он будет молчать, тем чаще она будет его обманывать, и ему останется только винить самого себя за последствия. Он покачал головой, сердито укоряя себя. В следующий раз он непременно поставит ей условие, потребует, чтобы она хранила ему верность. Просто сейчас у него слишком много других забот.

Дом, где жил Джошуа, находился в средней части улицы. Это было жилье со всеми удобствами, хотя сам дом не отличался от стоявших вплотную соседних четырехэтажных зданий с кирпичными фасадами, подъемными окнами, крылечками из трех ступенек и полуподвальными помещениями, в которых размещались кухня и комнаты для слуг.

Джошуа считал, что с жильем ему повезло. Это было как раз то, что нужно: светлые, просторные, полные воздуха комнаты. Он переехал сюда всего два месяца назад, в надежде что на новом месте мучительные воспоминания о Рейчел и Бенджамине будут меньше терзать его. Квартиру он нашел по объявлению, размещенному в «Лондон джорнал». И когда пришел смотреть жилье, хозяйка дома, вздорная вдова по имени миссис Куик, заявила, что на ее комнаты много желающих. Решив снять эту квартиру, Джошуа упомянул, что у него недавно умерла жена (рассчитывая на сочувствие) и что по профессии он художник (надеясь, что его имя, возможно, ей знакомо), а посему к нему регулярно будут приходить заказчики — леди и джентльмены, занимающие в обществе высокое положение (думая, что это произведет на нее впечатление). Последнее замечание, похоже, произвело должный эффект. Миссис Куик мгновенно подобрела, заслышав имена таких его клиентов, как Герберт Бентник, граф Лэмптон и графиня Марл. Она предложила Джошуа чаю и позвала свою дочь Бриджет, чтобы та накрыла на стол.

Бриджет Куик была статной, миловидной девушкой с веснушчатой кожей и полной грудью, распиравшей корсет. Свои глянцевитые огненно-рыжие волосы она обычно заплетала в косу, которую затем укладывала на голове кольцом и прятала под льняным чепчиком. Когда ее представили Джошуа, она чуть присела в реверансе, загремев чашками на подносе, который держала в руках. Чтобы разрядить атмосферу, Джошуа, проявляя галантность, принялся помогать ей: забрал поднос и поставил его на стол, сказав миссис Куик, что если она, на его счастье, согласится сдать ему комнаты, то красота ее дочери будет привлекать к нему клиентов не меньше, чем его картины. Миссис Куик не спускала покровительственного взгляда с дочери. Сама Бриджет по любому поводу раздвигала в улыбке губы в форме сердечка, а в ее глазах цвета нефрита то и дело вспыхивал живой огонек. Джошуа понял, что миссис Куик мечтает найти для дочери хорошего жениха и что под внешней привлекательностью Бриджет кроется нечто большее. Он назвал еще несколько громких имен, и беседа за чаем потекла как по маслу. Миссис Куик велела дочери налить им еще по чашке и согласилась сдать комнаты Джошуа за весьма скромную плату — всего за двадцать гиней в год.

С переездом Джошуа в дом миссис Куик помещения между домочадцами были распределены следующим образом: миссис Куик и Бриджет заняли комнаты первого этажа; горничная Китти и слуга Томас, юноша шестнадцати лет, поселились в полуподвальном этаже, где также находились кухня и помещение для хранения угля; в распоряжение Джошуа отдали второй и третий этажи. Обстановку его гостиной, солнечной комнаты, выходящей окнами на юг, составляли письменный стол, два кресла, обеденный стол, зеркало, настольные часы и индийский ковер. Стены были довольно приличные, вполне подходили для размещения его работ, и на них уже висели несколько готовых портретов, которые, правда, еще следовало покрыть лаком, а потом отослать по назначению. Двойные двери вели в его мастерскую, выходившую окнами на север. Там Джошуа работал, держал свои мольберты, холсты, краски, кисти, карандаши, бутыли с льняным маслом, лаком и спиртом. Наверху находились его спальня и уборная.

Как он и предупреждал хозяйку, по воскресеньям во второй половине дня в дом обычно наведывались с десяток посетителей, не пожелавших идти на экскурсию в Бедлам[6]и Воспитательный дом. В качестве предлога они говорили, что хотели бы сделать ему заказ, но большинство приходило из праздного любопытства, а не с намерением купить картину.

Джошуа не считал нужным тратить время на пустую болтовню. Когда Рейчел была жива и они обитали в небольшом домике возле площади Сохо, посетителей, как правило, принимала она, а его призывали лишь в тех случаях, когда приходил настоящий клиент. Перебравшись на жительство к миссис Куик, Джошуа договорился с хозяйкой, что дверь визитерам будут открывать Китти или Томас. Если гости заслуживают внимания, Бриджет проведет их в его гостиную, где все им покажет и объяснит. Сам же Джошуа тем временем будет работать в мастерской за двойными дверями.

Миссис Куик, как Джошуа вскоре обнаружил, была женщиной суровой. Она слыла сварливой особой, отчего многие относились к ней с опаской, хотя были и такие, кто не придавал значения ее крикливости и раздражительности, утверждая, что по натуре она милосердна. Томас однажды рассказал Джошуа, что, когда ему было десять лет, миссис Куик буквально вырвала его из лап трубочиста. Тот заставлял его в одних лишь лохмотьях и без башмаков лазить в черные трубы и кормил мерзкими объедками, которыми побрезговала бы даже собака. А Китти она взяла в дом в середине зимы, подобрав ее в сточной канаве, где та умирала от голода и холода. Любому, кто находится в крайней нужде, говорил Томас, стоит только постучать в окно кухни миссис Куик — и он получит миску пищевых отходов. Джошуа кивал, но ко всем этим россказням относился с изрядной долей скепсиса. У него пока не было случая убедиться в доброте своей хозяйки. На его взгляд, она была неподатлива, как воротный столб. Считала каждый свечной огарок и брала с него дополнительную плату за уголь и лишнюю порцию мясного бульона. Если воскресные посетители тревожили ее покой, когда ей нездоровилось, а это случалось нередко, она, забывая про свои болячки, непременно поднималась в его комнаты, чтобы выразить свое недовольство.

Любое отступление от заведенного порядка, особенно если оно случалось неожиданно, нещадно ее расстраивало. Посему, когда Джошуа тем вечером добрался до дома, миссис Куик мгновенно высунула голову из своей комнаты, словно паук, встрепенувшийся при малейшем трепете сплетенной им паутины, в которую угодило какое-то несчастное насекомое. Одета она была с присущей ей строгостью — в серое закрытое платье с простым белым воротником. Щеки у нее были впалые, рот, из-за отсутствия зубов, напоминал туго стянутый шнурком кошелек. Волосы она убирала под большой простенький чепец с длинными лентами, из-под которого не выбивалось ни единой прядки. Резким, как у вороны, голосом она заявила, что крайне недовольна его внезапным возвращением. Он мог бы, приличия ради, заранее сообщить о своем приезде, и тогда она велела бы Китти растопить очаг в его комнате. А она узнала о его возвращении менее двух часов назад, когда прибыли его вещи. Так что ему, кроме себя, винить некого, если постель окажется сырой и он заболеет и умрет.

Столь нелюбезное приветствие огорчило Джошуа. Он с грустью подумал, какой бы радушный прием оказали ему Рейчел и Бенджамин. Тем не менее он вежливо ответил, что о необходимости вернуться в Лондон ему стало известно лишь ближе к вечеру. Что касается риска подхватить простуду, сейчас конец мая, а не февраль, и погода стоит мягкая. Ей не следует беспокоиться на его счет, однако он был бы очень признателен, если бы она прислала ему с Бриджет что-нибудь на ужин.

Бриджет была единственной женщиной, которая соперничала с Мег за внимание Джошуа. За те два месяца, что он прожил в доме миссис Куик, она в его глазах зарекомендовала себя отменной хозяйкой. Ему не раз приходилось слышать, как она гоняет Китти и Томаса и громко спорит с уличными торговцами, требуя, чтобы ей продали самые свежие яйца и сливочное масло. В отличие от своей матери, чьи шипы стали лишь острее, с тех пор как он поселился в ее доме, Бриджет относилась к нему с большой теплотой. Порой, когда она смотрела на него многозначительно, его так и подмывало спросить, как у нее дела, куда она направляется, не соизволит ли попозировать ему. Но потом он вспоминал, что у миссис Куик вспыльчивый нрав, а ему никак нельзя терять расположение хозяйки дома. Жилье у него было вполне пристойное, и после недавних передряг и переживаний, длившихся столько месяцев, мысль о том, чтобы вновь переехать на новое место, была ему невыносима. Миссис Куик надеялась, что с его помощью ей удастся удачно выдать замуж дочь, и он не хотел лишать ее иллюзий.

Спустя два часа, насытившись холодной бараниной с горячим элем, он лег в свою уютную постель, радуясь, что вокруг привычные вещи и знакомые лица, и убеждая себя, что угроза, которую он ощутил в Астли, лишь плод его воображения. С приятными воспоминаниями о ласках Мег он погрузился в сон.

На следующее утро Джошуа проснулся с твердой решимостью продолжить расследование обстоятельств гибели Кобба. Он встал рано, выбрал наряд — желтовато-коричневую шерстяную куртку с отделкой из тесьмы шоколадного цвета, коричневые бриджи и шейный платок из черного шелка, — оделся с присущей ему тщательностью, потом съел скромный завтрак, состоявший из булочек с джемом, и, не позволяя себе отвлечься на Бриджет, караулившую его у дверей гостиной, вышел на улицу и зашагал в направлении Грейз-Инн-Лейн.

Он намеревался отыскать мистера Хора, поверенного, приходившего к Джону Коббу, когда тот жил в ричмондской гостинице. Джошуа вспомнил, что нанести визит Хору посоветовала Лиззи Маннинг вскоре после того, как эта идея ему самому пришла в голову. Сама Лиззи Маннинг обещала поговорить с горничной Виолетты и узнать у нее все, что можно. Интересно, сдержит ли она свое слово?

Контору поверенного Джошуа нашел быстро. Небольшая потускневшая табличка на одной стороне двери гласила, что данное помещение принадлежит стряпчим Иноку Крэкману и Бартоломью Хору. Он ступил в узкий коридор, ведущий к винтовой лестнице. Большинство окон, очевидно, недавно были заложены кирпичом — вне сомнения, из-за высокого налога на стекло. Те немногие, что остались, почернели от грязи и копоти, так что свет сквозь них почти не пробивался. Здесь пахло затхлостью и сыростью, и, хотя день выдался ясный и теплый, а на Джошуа была шерстяная куртка, он почувствовал, что зябнет, и начал опасаться, что подхватил какую-то заразу.

Поднявшись по лестнице, он оказался в еще одном темном и пронизывающе сыром коридоре и на ощупь стал пробираться в его конец. Комната, в которую он вошел, была такой же тусклой. Казалось, свет вообще сюда не проникает, однако он различил, что все поверхности загромождены связками бумаг, свитками, брошюрами, между которыми лежали большие фолианты в кожаных переплетах. Некоторые из книг были открыты, другие закрыты. Среди этого моря бумаг сидели несколько молодых клерков. Они что-то неистово черкали пыльными перьями или рылись в фолиантах. В глубине комнаты стоял большой стол, за которым с одного боку сидел сгорбившись пожилой господин, что-то записывающий в большую бухгалтерскую книгу.

Джошуа предположил, что этот человек, вероятно, старший по рангу в конторе, и подошел к нему.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Меня зовут Джошуа Поуп. Я ищу некоего мистера Бартоломью Хора. Полагаю — он здесь работает?

Пожилой господин медленно поднял голову и посмотрел на него. Будучи портретистом, Джошуа всегда старался подметить каждую необычную черточку в человеческих лицах, но лицо этого господина его ошеломило. Оно было вытянутым и узким, с крючковатым, как клюв, носом и выступающим подбородком. Но особенно Джошуа поразили его глаза. Один был бледно-голубой, глубоко посаженный, с тяжелым веком; второй вообще отсутствовал. На его месте зияла пустая впадина; кожа на ней была натянута и пересечена рубцом со следами стежков. Джошуа вытаращил глаза, моргнул и, чтобы не смотреть на уродство, перевел взгляд на бумаги, лежащие перед ним на столе. Стряпчего, казалось, не обидела и не удивила его реакция. Очевидно, он к такому привык.

— Вы верно полагаете. Некий мистер Хор ведет свои дела именно здесь. Я его старший компаньон, Инок Крэкман. Вы записаны на прием?

— К сожалению, нет. А нужно было записаться?

— Было бы нелишне, ибо господина, которого вы желаете видеть, в данный момент здесь нет.

— А скоро он вернется?

— Надеюсь, хотя не уверен. Последние несколько дней он разъезжает по делам — дольше, чем я ожидал. Какой вопрос вы хотели с ним обсудить? Может, я вам помогу? Бартоломью Хор — мой племянник.

— Мое дело касается мистера Джона Кобба, одного джентльмена, недавно прибывшего с Барбадоса. Полагаю, мистер Хор навещал его в гостинице Ричмонда несколько дней назад.

Крэкман задумчиво помолчал, глотая слюну, потом спросил:

— Ну и что вам до этого, если он там был?

— Я хотел бы узнать, по какому делу.

— Вас это касается?

— В какой-то мере. Я действую от лица мистера Кобба.

Джошуа вручил Крэкману свою визитную карточку.

Тот, читая, что на ней написано, поднес ее так близко к здоровому глазу, что она фактически касалась его щеки. Потом хохотнул и покачал головой:

— Простите, что спрашиваю. Ваша репутация мне хорошо известна. Полагаю, недавно вы писали портрет моего дяди. Этот портрет висит в «Линкольнз Инн».[7]

— Судья Лесситер? — догадался Джошуа, теперь увидев в линиях выпирающего подбородка и орлиного носа Крэкмана некоторое сходство с его бывшим заказчиком.

— Он самый. Ваш портрет поразительно реалистичен. Уж не знаю, как вам удалось красками на холсте передать его ораторский дар, проницательность и ум, но вы это сделали.

От такой похвалы Джошуа как всегда покраснел:

— Вы очень добры. Судья замечательный человек. Я хорошо его помню. Очень занятой, но на редкость терпеливый.

— И ваше мастерство глубоко его тронуло. Он показывал мне свой портрет. — Крэкман замолчал и опять пристально посмотрел на Джошуа: — И все же, как ни жаль, мистер Поуп, я вынужден спросить: есть ли у вас доверенность от мистера Кобба?

Джошуа покачал головой.

— Тогда, как это ни прискорбно, должен вам сообщить, что вы напрасно тратите время. По какому бы вопросу ни обратился мистер Кобб к мистеру Хору, это не подлежит разглашению. Мистер Хор не стал бы сообщать эти сведения никому, кто не имеет на то полномочий или веских причин. И я не стану.

— Возможно, сэр, мне удастся переубедить вас. Сейчас я кое-что вам сообщу, и найдется много людей, которые подтвердят истинность моих слов. Мистера Кобба нет в живых, он умер при загадочных обстоятельствах. Не исключено, что его убили. Я пытаюсь выяснить причины его гибели. Разве интересы правосудия не являются достаточно веским основанием для того, чтобы вы были со мной откровенны?

Крэкман с интересом посмотрел на Джошуа:

— Кобб мертв? Это точно?

— Абсолютно. Его тело было обнаружено в оранжерее Астли-хаус в Ричмонде. Я в это время находился там. Напишите по этому адресу на имя мистера Герберта Бентника, и он подтвердит мои слова.

— Астли-хаус в Ричмонде? Знакомое название. И когда точно умер Кобб?

— Его тело нашли три дня назад.

Кончиком пера Крэкман почесал макушку, покрытую редкими растрепанными волосами. Его единственный глаз блестел, будто ночной фонарь в темноте.

— Если не ошибаюсь, последний раз мистер Хор был в конторе четыре дня назад. Он упоминал, что у него назначена встреча с кем-то за пределами Лондона. Вполне возможно, что с мистером Коббом, ибо он навещал его и раньше. — Он обратился к молодому клерку: — Познер, посмотрите, пожалуйста, с кем мистер Хор должен был встречаться четыре дня назад.

Познер немедля принялся выполнять поручение. Через несколько минут он подтвердил, что мистер Хор, как и подозревал мистер Крэкман, имел договоренность о встрече с мистером Коббом, которого он должен был навестить в ричмондской гостинице «Звезда и подвязка» в три часа дня.

— По какому делу? — спросил Джошуа. — Не сомневаюсь, после того что я вам открыл, вы не откажете мне в информации, мистер Крэкман. Тем самым вы окажете большую услугу бедняге Коббу.

Последовала очередная продолжительная пауза, в течение которой мистер Крэкман изучающе смотрел то на Джошуа, то на его визитную карточку.

— Учитывая, что Кобб мертв, а вы человек респектабельный, не вижу смысла что-либо от вас скрывать. Но, поскольку дело это веду не я, все подробности мне не известны. Могу сказать одно: это вопрос о наследстве — спор о правах на имущество.

— Но ведь Кобб совсем недавно прибыл с Барбадоса, разве нет?

Крэкман кивнул:

— Противная сторона прибыла в Англию оттуда же.

— Вам известно имя противной стороны?

Джошуа предположил, что это, должно быть, Сабина Мерсье, но хотел получить подтверждение своей догадке.

— Так сразу не припомню, но я непременно попрошу Познера порыться в наших записях. Сообщу вам тотчас же, как только что-то выяснится.

— Буду вам крайне признателен, сэр.

Крэкман кашлянул, с задумчивым видом повертел в руках перо:

— У меня очень симпатичная внучка лет пяти-шести. Я всегда хотел иметь ее портрет. У меня есть ее изображение в профиль в исполнении Хеймана, но оно не воздает должное ее красоте...

— Да, да, мистер Крэкман, конечно, я напишу ее портрет, как только закончу с заказом в Астли.

— Сколько это будет стоить?

— Скажем, шесть гиней за поясной портрет?

Крэкман радостно улыбнулся.

Несколько раз повторив свое обещание написать портрет внучки старика за эту весьма умеренную цену, Джошуа сумел добиться от Крэкмана гарантий того, что тот незамедлительно наведет справки и свяжется с ним в течение двух дней. Если за это время вернется Хор, Крэкман поручит ему представить Джошуа письменный отчет о том, что произошло между ним и Коббом; в противном случае Крэкман сам сообщит все необходимые сведения Джошуа. И это все, что он может обещать; на большее Джошуа рассчитывать не следует.

Глава 14

Барлоу-Корт, Ричмонд

25 мая, 1766 г.

Мистер Поуп!

Я, как и обещала, поговорила с горничной Виолетты Мерсье, Мари. Ну, что о ней сказать? Уроженка Барбадоса, последние десять лет служит горничной у миссис Мерсье и ее дочери. Мари скучает по дому, переезд в Англию ее совсем не радует. Она не выказывает ни преданности, ни любви к Мерсье и мечтает о возвращении в Бриджтаун. Все это я рассказываю вам только затем, чтобы вы поняли, почему она с радостью ухватилась за предложение по-дружески побеседовать со мной. Я легко убедила ее описать события, произошедшие во время их пребывания в Лондоне. И ее повествование было весьма подробным — вряд ли мне или вам удалось бы заметить так много, будь мы на ее месте. Признаюсь, для меня самой остается загадкой, имеют ли эти сведения какое-то отношение к гибели Джона Кобба, но не могу избавиться от ощущения, что некая связь здесь должна быть. В конце концов, разве не Герберт приходил в гостиницу «Звезда и подвязка», где у него вышла ссора с Коббом? Также должна сказать: мне трудно поверить, что Герберт, которого я знаю с детства и который неоднократно становился для меня великодушным благодетелем, может быть виновен в смерти Кобба. А вот его невеста и ее дочь, на мой взгляд, совершенно иное дело. Возможно, мы могли бы с вами обсудить это по вашем возвращении в Астли.

За день до того, как миссис Мерсье обнаружила труп в ананасной теплице, Мари сопровождала Виолетту Мерсье в Лондон. У Виолетты была назначена встреча с портнихой, также ее пригласили посетить театр и другие развлечения в компании какой-то родственницы Герберта. Они намеревались провести пару дней в Лондоне и затем вернуться в Астли.

По словам Мари, Виолетта последнее время пребывала в дурном расположении духа, и тот день, когда она встречалась с портнихой, не стал исключением. Она надела платье и встала перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон. Платье сидело на ней чудесно, отделка была изысканнейшая: корсаж расшит мелким жемчугом, образующим узор из розовых бутонов; шелковые розочки украшают плечи и ворот, который отделан также брюссельским кружевом и атласными бантиками. Обычно Виолетта придает большое значение отделке, но в тот день ничто не могло развеселить ее. Она слова доброго не сказала бедняжке миссис Боулз.

Я настояла, чтобы Мари поведала мне о причине уныния Виолетты. Спросила, есть ли у нее какие-нибудь догадки на сей счет. Может, это как-то связано с Джоном Коббом? Мари сообщила, что когда-то у Виолетты был с Коббом роман, но Сабина, узнав об этом, вмешалась и положила конец их отношениям. Все это произошло несколько недель назад. Тем не менее в каком-то смысле я была права: Виолетту мучили сердечные дела. Сразу же по приезде в Астли она воспылала неукротимой страстью к Фрэнсису Бентнику. Каролина, едва заметив это, сказала ей, что сердце Фрэнсиса отдано мне. Тем не менее, по словам Мари, Виолетта считает, что я ей не соперница, и намерена завоевать Фрэнсиса. Насколько известно Мари, еще ни один мужчина не отвергал Виолетту. Равнодушие Фрэнсиса только раззадоривает ее. Как вы понимаете, известие о намерениях Виолетты меня не очень порадовало, но, хотя я чувствовала, что горничная ждет от меня реакции, да и мне самой хотелось что-нибудь сказать по этому поводу, я промолчала.

Когда примерка была окончена, Виолетта с Мари выйти из мастерской миссис Боулз на Странде. Было часов одиннадцать утра, на улице — столпотворение. Мари пока еще не привыкла к суете большого города, и ей казалось, что весь мир либо откуда-то возвращается, либо куда-то направляется. Дорога была запружена экипажами и портшезами всех мастей. Тротуары заполонили торговцы, покупатели, прогуливающиеся и нищие. От оглушающего шума и всевозможных запахов у нее голова шла кругом. Они миновали Саутгемптон-стрит, направляясь к Ковент-Гарден. Какая-то женщина в лохмотьях попросила у Виолетты пенни. Они проигнорировали ее. По пути они останавливались у витрин магазинов, торгующих веерами, лентами и помадой. Внимание мисс Виолетты привлекла соломенная шляпка с розовым плюмажем и зелеными лентами. Потом она увидела маленькую пудреницу, украшенную эмалевым узором в виде попугайчиков-неразлучников, и, пока раздумывала, стоит ли купить какую-то из этих вещиц, по тротуару к ним стали приближаться портшезы. Мари поспешно увлекла хозяйку в проем входной двери, чтобы ее не затоптали.

Ожидая, пока уляжется суета, они оглянулись на Странд, в том направлении, откуда пришли, и увидели портниху миссис Боулз, с которой недавно попрощались. Она свернула за угол Саутгемптон-стрит на другой стороне улицы и прошла буквально в десятке шагов перед ними. На миссис Боулз теперь уже был не чепец, а шляпка с лентами, бантиками и перьями — почти такая же, как та, что Виолетта видела в витрине лавки модистки несколько минут назад. В сочетании с накидкой и перчатками, что были на ней надеты, шляпка придавала миссис Боулз облик настоящей леди. Виолетта с Мари направлялись в ту же сторону, что и портниха, и оказалось, что они идут за ней по другой стороне улицы. Они следовали за миссис Боулз по Саутгемптон-стрит, пока та, дойдя до площади, не свернула на Флорал-стрит. Они увидели, как портниха остановилась перед дверью дома между книжной лавкой и лавкой торговца свечами. Она постучала, ей отворили, и она уверенно вошла, как к себе домой, будто бывала там десятки раз.

Они уже хотели продолжить свой путь — и почти дошли до угла, — как вдруг их внимание привлекла еще одна знакомая фигура, приближавшаяся с противоположной стороны. Этот человек, джентльмен, казалось, был настолько чем-то озабочен, что даже не заметил Виолетту с Мари, хотя шел мимо них по другой стороне улицы. Он то и дело поглядывал на карманные часы, будто торопился или опаздывал, хотя было ясно, что он знает, куда идет. Он остановился у той же двери, за которой исчезла миссис Боулз, постучал и вошел. На нем были темная треуголка и элегантный коричневый костюм с роговыми пуговицами. Наблюдая за ним с противоположной стороны улицы, они увидели, как он вошел в комнату на верхнем этаже, снял плащ и шляпу и непринужденно опустился в кресло. Служанка тут же поднесла ему напитки. Это был высокий тучный мужчина с худыми ногами; с его лица не сходила широкая улыбка. Даже издалека Виолетта безошибочно узнала его. Человек, с которым ее мать, Сабина Мерсье, была помолвлена, тайно пришел на свидание с ее портнихой. Герберт Бентник пил чай в гостиной миссис Боулз и держался так, будто он находится у себя дома.

Любопытный случай, да? Это, конечно, проливает свет на тот странный разговор, что произошел между Виолеттой и Гербертом на днях вечером. Он нас обоих тогда удивил, помните? Хотя в связи с этим возникает новый вопрос: почему Герберт умолчал про этот свой визит? Что он пытался скрыть? Может, вам стоит зайти к миссис Боулз и выяснить это у нее? Мне не терпится услышать ваше мнение и узнать, как прошла встреча с мистером Хором. Сама я постараюсь в ближайшие дни навестить Бентников, и тогда мы с вами обсудим нашу дальнейшую стратегию.

До скорого свидания, Элизабет Маннинг.

Глава 15

Письмо Лиззи Маннинг, в котором та передавала свой разговор с Мари, доставили Джошуа на следующий день после его приезда в Лондон. Некоторые сообщенные ею сведения — то, что Виолетта Мерсье увлеклась Фрэнсисом Бентником, а саму Лиззи мучает ревность, — его особенно заинтриговали. Виолетта была настроена решительно и считала, что ей ничего не стоит увести Фрэнсиса у Лиззи. Джошуа это ничуть не удивляло. Роскошная красота Виолетты была мощным оружием, перед которым немногие мужчины могли бы устоять.

Но при всей своей заинтересованности Джошуа не спешил отвечать на письмо. На то у него были по меньшей мере две причины. Во-первых, зная о враждебном отношении Лиззи к Виолетте, он не был уверен в том, что ее дальнейшее участие в расследовании имеет смысл. Во-вторых, его удерживала мужская солидарность. Для него было совершенно очевидно, зачем Герберт приходил к портнихе. Сам недавно овдовев, он был внезапно лишен удовольствий, которые дарит жена, и теперь Мег утоляла его мужские желания. Если Герберт, как и он, скучает по женским ласкам, кто станет его винить? Сабина, вне сомнения, до свадьбы не намерена пускать его в свою спальню. Если Герберт от случая к случаю спускает пар в объятиях портнихи, что с того? То, что он отрицает свое знакомство с ней, по мнению Джошуа, свидетельствует лишь о его мужском благоразумии, а не о каком-то злом умысле. Лиззи Маннинг, отказываясь понимать столь очевидный факт, демонстрирует свою наивность, и Джошуа не собирается ее просвещать.

На следующий день Джошуа получил записку от Герберта Бентника.

Астли-хаус

26 мая 1766 г.

Поуп!

Я буду очень признателен, если вы незамедлительно вернетесь в Астли. Возникло одно очень важное дело. Полагаю, вы — единственный человек, кто может помочь.

С уважением, Герберт Бентник

Джошуа, разумеется, не мог не отметить необычный тон этого послания. Интересно, какое срочное дело заставило Герберта призвать его таким образом? Записка была резкой, краткой — совсем не в стиле экспансивного Герберта. О возвращении Сабины не упоминалось, хотя Джошуа ожидал, что за ним пошлют, когда она вернется в Астли. Неужели произошла еще одна страшная трагедия? С другой стороны, если это так, почему Герберт вызвал Джошуа, ведь, насколько ему известно (во всяком случае, он на то надеется), Герберт не знает, что он интересуется обстоятельствами гибели Кобба? А вдруг Лиззи Маннинг выдала его? Ну и глупец же он был, что доверился ей. Он глубоко заблуждался на ее счет. Она отнюдь не умна. Пустышка с куриными мозгами, не умеющая держать за зубами язык. Наверняка она ведет собственное расследование, не удосужившись посоветоваться с Джошуа. Или, возможно, сболтнула о своем разговоре с Мари Каролине, Фрэнсису или Виолетте. Не исключено — при этой мысли Джошуа содрогнулся, — что Сабина узнала о том, что они с Лиззи кое-чем интересовались, и теперь от него потребуют объяснений.

Встревоженный, охваченный дурным предчувствием, Джошуа опять принялся укладывать в дорожный ящик из красного дерева свои принадлежности для живописи, потом начал подбирать в дорогу одежду. Ему даже в голову не пришло придумать какой-нибудь предлог, чтобы не возвращаться в Астли, ибо он убедил себя, что никто, кроме него, не способен выяснить правду о смерти Джона Кобба, и он готов был любой ценой исполнить свою миссию.

Во время сборов раздался стук в дверь. Бриджет Куик, вероятно, услышала шум, доносившийся из его комнаты, и, будучи любопытной, пришла посмотреть, что происходит. Свое появление она объяснила тем, что принесла ему поесть — кусок вишневого пирога и кувшин пива, хотя Джошуа завтракал всего час назад. С улыбкой протягивая свои дары, она шагнула в комнату прежде, чем Джошуа успел ее остановить. На ней было платье из кремовой хлопчатобумажной ткани с узором из бледно-голубых цветов. Волосы были немного растрепаны — на шее пушились завитки выбившихся из косы прядей, — но при этом вид у нее был весьма соблазнительный.

— Вы очень добры, — поблагодарил ее Джошуа. Он мысленно застонал при виде увесистого куска на тарелке, но женские прелести Бриджет, как всегда, не оставили его равнодушным. — Правда, как видите, вы застали меня не в самый подходящий момент. Я должен немедленно отправиться в Ричмонд. По срочному делу.

— Неужели оно настолько срочное, что вы не успеете даже перекусить? И вообще, если оно и впрямь такое срочное, моя помощь придется очень кстати. Садитесь, я сама уложу вашу одежду.

Джошуа предпочел бы не подпускать ее к своим вещам. Услужливость Бриджет всегда вызывала у него нервозность: в глубине души он хотел быть с ней более дружелюбным, но, памятуя о ее матери, сдерживал свои чувства. Однако в этот день, озабоченный письмом Герберта, он забыл про свою обычную осторожность. Сразу не сообразив, как бы выпроводить Бриджет, он вынужден был принять ее предложение. Наклоняясь так низко, что юбки, будто распускающийся цветок, веером разворачивались на ее пышных ягодицах, Бриджет аккуратно уложила в его дорожную сумку каждую вещь — белье, шейные платки, чулки. Закончив, она выпрямилась и пригладила на себе одежду:

— У вас превосходные костюмы, мистер Поуп. Я от них в восторге. И вообще, я восхищаюсь людьми, которые заботятся о своем гардеробе.

Бриджет замолчала, выжидательно глядя на него. Джошуа хотелось сказать ей что-нибудь ласковое, но он опасался ее обнадеживать. И поскольку письмо Герберта по-прежнему не давало ему покоя, он утратил присущую ему сообразительность.

— Вы тоже очаровательны, особенно сегодня, в этом платье, — сухо произнес он, отходя в сторону, чтобы близость Бриджет не туманила разум.

Она бросила на него необычайно пронизывающий взгляд:

— Иногда мне кажется, что люди занимают себя мыслями об одежде, чтобы отвлечься от каких-то более глубоких тревог.

О чем это она, черт побери? Такого он не ожидал от дочери домовладелицы, хоть та и была красивой девушкой. Джошуа взглянул на рукав своей куртки, словно на нем был написан ответ:

— Мисс Куик, я вам крайне признателен за помощь и добрые слова, но в том, что касается вашего последнего замечания, тут я с вами не соглашусь. Внешний вид — это отражение того, что находится внутри нас.

Бриджет одарила его теплой загадочной улыбкой:

— Порой, но не всегда. Одежда преображает человека, позволяет ему выдать себя за кого-то другого. Чтобы убедиться в этом, достаточно сходить в театр.

— Я бы с удовольствием, но, боюсь, в данный момент это невозможно. Как я уже говорил, мне нужно ехать в Ричмонд. Когда вернусь, не знаю.

— Значит, опять в Ричмонд? Где остановитесь? У Бентников в Астли?

Опасаясь, что этот разговор заведет его туда, где ему совсем не хотелось оказаться, Джошуа не спешил подтверждать догадку Бриджет. Он ругал себя за то, что на минувшей неделе упомянул про заказ Бентника. В то же время, думал Джошуа, она добрая девушка, и красивая. Он чувствовал, что она ждет от него какого-то приглашения, и не хотел ее обижать.

— Видите ли, — почтительно заговорил он, — было бы неразумно встречаться там, где я остановлюсь, ибо, боюсь, в этом доме происходят какие-то неприятные вещи. Собственно, по этой причине меня и вызывают туда так срочно. Я найду подходящее место в Ричмонде, и потом, если у вас будет время, мы могли бы там встретиться. Я сообщу вам запиской.

Главное, скорее убраться отсюда, думал Джошуа, а там уж он решит, как поступить. Если сочтет, что лучше не заводить отношений с Бриджет, тогда скажет ей, что память подвела, или сошлется на другие обязательства.

Бриджет чмокнула его в щеку:

— Думаю, не стоит посвящать маму в наш план. Зачем впутывать ее в наши личные дела, верно?

Джошуа затруднялся определить, шутила она или говорила серьезно, но его это встревожило. Он страшился гнева миссис Куик.

— Полностью с вами согласен, — сказал Джошуа, выдавив из себя улыбку. — Мне меньше всего хочется сердить вашу матушку.

Бриджет лукаво улыбнулась:

— Мама только с виду грозная. На самом деле она не такая суровая, какой многим представляется.

— Возможно, — произнес Джошуа. — Но с момента моего внезапного возвращения позавчера вечером мы с ней не в самых дружеских отношениях.

Бриджет, вне сомнения, сказала бы что-нибудь в защиту своей матери, но возможности такой ей не представилось. Снизу донесся крик миссис Куик, окликавшей свою дочь.

Джошуа закрыл за Бриджет дверь, прислонился к ней спиной и опустил веки. Настроение у него упало. Он ругал себя за глупость. Ему не хотелось пробуждать у Бриджет ложных надежд, но, похоже, сам того не желая, он сделал именно это.

Через два часа дорожная карета высадила Джошуа у гостиницы «Звезда и подвязка», где он нанял экипаж, который должен был довезти его до Астли. Путь туда был недолгий, Джошуа почти всю дорогу молчал и не изучал лиц своих попутчиков, что было ему несвойственно. Он был погружен в раздумья, размышляя о странной записке Герберта, смерти Кобба и других известных ему фактах.

Ни визит в контору Хора, ни письмо Лиззи не приблизили Джошуа к разгадке недавних событий в Астли. Если предположить, что Гранджер прав и Сабина действительно была знакома с Коббом, почему тогда сама она это отрицает и в то же время просит Джошуа разузнать у садовника о трупе? Потому что обеспокоена тем, что Кобб имел связь с ее дочерью, но хочет скрыть это от Герберта? Однако, если верить Данстаблу, сам Герберт тоже был знаком с Коббом, ведь он навещал его в гостинице «Звезда и подвязка», где между ними произошла ссора. Они спорили о наследном имуществе, из-за которого Кобб приехал в Ричмонд? Больше всего Джошуа огорчало исчезновение Хора, ибо тот, по-видимому, знал о Коббе нечто очень важное. Если он сумеет отыскать Хора, то узнает ответы на многие вопросы.

Ему оставалось только надеяться, что к тому времени, когда Крэкман сообщит ему в письме имя противной стороны в споре, Хор объявится и представит свою версию событий. Джошуа был уверен, что этой стороной является миссис Мерсье. Она недавно овдовела и прибыла с Барбадоса. Разумеется, Кобб никакой не специалист по выращиванию ананасов. Назвался таковым просто для того, чтобы попасть в Астли. Очевидно, тяжба завязалась из-за имущества, оставленного Сабине ее вторым мужем. Возможно, в ее владении находится нечто такое, что Кобб по праву считает своим. И если это так, тогда у Сабины есть все основания желать его смерти.

Джошуа мысленно представил себе Сабину. Природа наделила ее очарованием. В своем воображении он видел, как она сидит за туалетным столиком, поглаживая смарагдовое ожерелье. Видел ее в гостиной, с ожерельем на шее. Элегантная, утонченная, заботливая женщина. Он вспомнил, как она сказала что-то об этом украшении Каролине Бентник, — и та пришла в ужас. Вспомнил, какой она была, когда позировала ему в последний раз. Вспомнил ее уродливую тень на стене. Ему еще тогда подумалось, что ее красота не радужная, не теплая; скорее, это была красота сирены, отвлекающая, завораживающая, вводящая в заблуждение. Размышляя о Сабине, он предположил, что спорным имуществом, по всей вероятности, является ее ожерелье. Поэтому она так дорожила им. А если Кобб грозился отнять у нее эту драгоценность? Неужели она решила положить конец спору, убив Кобба?

В начале четвертого Джошуа наконец-то добрался до Астли. Его удивило, что Герберт ждет его, стоя в дверях, будто встречает официального гостя. В его лице не было ни радости, ни облегчения от того, что он видит Джошуа. Казалось, Герберт смотрит на него пустым взглядом, как на незнакомого человека. Почему он не сидит за столом, ведь сейчас время обеда? Должно быть, и впрямь произошло нечто чрезвычайное, если он перенес обед на более поздний час.

Оставив свой багаж на попечение ливрейного лакея, Джошуа приблизился и только тогда понял, что взгляд у Герберта не пустой, а осуждающий. Он сердито смотрел, как Джошуа поднимается по лестнице, потом отказался пожать ему руку и не ответил на его приветствие.

— Итак, мистер Поуп, наконец-то вы приехали, — сдержанно произнес Герберт, хотя в его голосе безошибочно слышалось неодобрение.

— Ваше письмо, мистер Бентник, в котором вы просили меня о содействии, пришло только утром. Я сразу же собрался и поехал к вам. В чем дело? Случилось что-то ужасное?

— В какой-то степени. И мне очень хотелось бы верить вам. Ваше возвращение сюда свидетельствует в вашу пользу, но вам придется дать кое-какие объяснения.

Джошуа в смятении наморщил лоб:

— Прошу прощения, но я не совсем понимаю вас, сэр. Я кого-то обидел? Если это так, позвольте заверить вас...

— Обидел — это мягко сказано, — перебил его Герберт. — Из-за вас произошла большая беда. Буду откровенен с вами, мистер Поуп. Полагаю, вы помните, что миссис Мерсье доверила вам свое ожерелье? То самое ожерелье, что вы положили в ящик письменного стола и должны были передать горничной миссис Мерсье?

У Джошуа сжалось сердце.

— Разумеется, сэр. Если помните, я сказал вам, что обещал выполнить ее просьбу, а мисс Мерсье согласилась забрать его из стола.

— Так вот, это самое ожерелье пропало.

Глава 16

Известие о пропаже ожерелья ошеломило Джошуа. Его лицо утратило присущее ему выражение спокойной отрешенности. Кровь ударила ему в голову, ладони увлажнились, к горлу подступила тошнота. У него было такое чувство, будто его окатили ведром ледяной воды, и в то же время он весь горел. Джошуа не верил своим ушам: ожерелье исчезло, и Герберт почему-то подозревает в краже именно его. Прямо Герберт этого не говорил, но осуждение читалось в его лице. Недолго ждать того часа, когда он бросит обвинение ему в лицо. Это лишь дело времени.

Так вот чем объясняется холодный тон письма — ему не доверяют. Герберт считает, что он, Джошуа Поуп, чьи работы висят в изысканных салонах по всей стране, известный художник, которого сравнивают с величайшими мастерами в истории человечества, расположения которого добиваются знатные господа, — презренный воришка! Какой позор! Пока Джошуа так размышлял, смятение и потрясение, которые он испытал в первые минуты, уступили место рассудительности. С ним обошлись так же несправедливо, как и с Коббом. Он не позволит чернить свое доброе имя и не допустит, чтобы смерть Кобба осталась безнаказанной. Он должен установить истину.

Но вместе с решимостью пришло и понимание того, что он оказался в весьма щекотливом положении. Сабина очень дорожила своим ожерельем. Очевидно, из-за него Кобб приехал в Астли. Джошуа сам был свидетелем того, какой ужас вселила Сабина в Каролину Бентник. Если Сабина из-за ожерелья убила Кобба, то какое же чудовищное наказание она придумает для него, полагая, что это он украл ее драгоценность? Герберт, очарованный своей невестой, возможно, взял на себя роль ее помощника и пригласил Джошуа в Астли, чтобы Сабина могла свершить свое «правосудие».

Герберт провел Джошуа в свой кабинет, где у стен от пола до потолка высились книжные шкафы из красного дерева, уставленные большими тяжелыми фолиантами, и пахло кожей, отсыревшей бумагой и свечным воском. На некоторых полках стояли раритеты, представлявшие научную ценность, — яйцо дронта, череп большой обезьяны. На полу перед камином лежала тигровая шкура. На каминной полке были выстроены в ряд по размеру крокодильи зубы и слоновьи бивни. Герберт сел в кожаное кресло за широким двухтумбовым столом. Сабины нигде не было видно.

— Мистер Бентник, — обратился к нему Джошуа, с унылым видом опускаясь в кресло напротив, — уверяю, мне ничего не известно про исчезновение ожерелья миссис Мерсье. Мне не в чем винить себя, разве только в том — как я сам вам признался, — что мне не удалось передать драгоценность ее горничной перед отъездом. Это было мое единственное упущение — пустяк, как вы сами выразились.

Герберт сидел лицом к Джошуа. Держа локоть на подлокотнике, он ладонью подпирал подбородок. В его настороженном взгляде мерцал огонек недоверия.

— Я поверил вам на слово, когда вы сказали, что ожерелье осталось в вашей комнате. Такого я никак не ожидал.

— Когда я уходил, ожерелье было там. Я абсолютно уверен.

— Вы видели его, когда вернулись в свою комнату, чтобы собрать вещи?

— В общем-то, нет, но ящик стола был заперт, следов взлома я не заметил.

Герберт молча смотрел на него. Джошуа чувствовал, что он взвешивает его слова, будто не знает, как ему дальше быть, и ждет, что подозреваемый сам убедит его либо в своей невиновности, либо в причастности к краже. Джошуа ничего не оставалось, как привести новые доводы в свое оправдание:

— Говоря по чести, сэр, поскольку я впервые слышу о пропаже ожерелья, мне трудно оправдываться, не зная подробностей его исчезновения. Возможно, есть разумное объяснение тому, что произошло. Ожерелье могли положить в другое место.

— Хотелось бы надеяться, Поуп. Но если оно не найдется, я буду вынужден пригласить судью Маннинга. Узнав о случившемся, он, вне сомнения, бросит вас за решетку, поставит на вас клеймо вора и отправит на каторгу.

От такой угрозы Джошуа изменился в лице. У него затряслись колени — не столько от страха, сколько от изумления и негодования. Он стиснул ладони в кулаки и прижал их к ногам, чтобы унять дрожь. Если Герберт заметит, что он взволнован, то еще больше укрепится в своих подозрениях.

— Да, сэр, мне понятно ваше беспокойство. Теперь я вижу, что все улики против меня, — ответил Джошуа, хотя на самом деле ему хотелось крикнуть: «Нет, сэр, это вопиющая несправедливость. Как вам вообще пришло в голову, что я вор?»

Смиренность Джошуа произвела впечатление на Герберта. Недоверчивое выражение сошло с его лица.

— Признаюсь вам, мистер Поуп, хоть вы и последний человек, кто держал в руках это ожерелье, я сомневаюсь в вашей виновности, о чем не преминул уведомить миссис Мерсье. Но она, должен сказать, настроена к вам менее дружелюбно. Вам повезло, что судья Маннинг сейчас в отъезде. По словам его дочери Лиззи, его возвращения следует ожидать не раньше, чем через две недели. Как бы то ни было, я дам вам шанс восстановить свою честь. Поручаю вам найти пропажу.

Джошуа не знал, как реагировать. Герберт, очевидно, считал, что только что продемонстрировал великодушие и милосердие, и ожидал от него выражений благодарности, но поскольку Джошуа знал, что не крал этого проклятого ожерелья, то и не испытывал ни малейшей признательности за то, что ему велели отыскать эту драгоценность. Он — знаменитый художник, возмущенно думал Джошуа, а не презренный воришка. И не должен молчать, когда его походя обвиняют бог знает в чем.

— Спросите себя, мистер Бентник, если бы я украл это ожерелье, зачем бы мне возвращаться сюда? Вы же понимаете, одно это обстоятельство доказывает мою невиновность, — спокойно отвечал он, скрывая свое негодование под маской учтивости.

— Возможно, потому, что вам дорога ваша репутация художника. И потом, за готовую картину вам обещано двадцать гиней. И если вы действовали из этих побуждений, то должен вам сказать, что более наглого преступника я еще не встречал.

Джошуа больше не мог сдерживаться:

— К вашему сведению, сэр, заказов у меня столько, что я не знаю, как от них избавиться. И без ваших двадцати гиней я вполне мог бы обойтись. Вы грозитесь опорочить мое имя? Так вот, уверяю вас, репутация моя прочна, и подобного рода ложные обвинения мне не страшны. Если угодно, я могу заручиться поддержкой множества титулованных особ, которые охотно подтвердят, что я человек глубоко порядочный.

— Пока в этом нет необходимости, мистер Поуп, — сказал Герберт, ошеломленный его пылкой речью. — Я знаю, что вы пользуетесь признанием, иначе не стал бы вас нанимать. И все же я должен спросить, что вы можете сказать относительно пропажи ожерелья.

— А что я могу сказать, если понятия не имею о том, что здесь произошло? Чтобы я сделал какие-то выводы, вы должны рассказать мне, что случилось.

Герберт охотно уступил его просьбе. Сообщил, что после их отъезда в Лондон Виолетта в сопровождении Каролины отправилась в комнату Джошуа. Они заглянули в ящик письменного стола и в его дальнем углу нашли футляр, который Виолетта отнесла в комнату матери. Горничная Мари как раз только что вернулась. Виолетта, не проверяя, на месте ли ожерелье, отдала ей футляр и проследила, как служанка убрала его в ящик туалетного столика.

Вчера, сразу же после полудня, из Лондона вернулась Сабина Мерсье. Она немедленно отправилась в свою комнату, чтобы переодеться, и достала из туалетного столика футляр с ее любимым украшением. Открыв футляр, она увидела, что ожерелья нет.

— Вы только представьте, Поуп, — с чувством продолжал Герберт, — ее смятение, изумление, ужас. Она жалобно вскрикнула, потом издала вопль отчаяния и потеряла сознание, при падении на пол сильно ударившись головой. Тут же послали за мной, и я, когда пришел, испугался, что она умерла от потрясения, — Сабина была в глубоком обмороке. Через какое-то время я нащупал у нее слабый пульс и послал за своим врачом. Тот на протяжении нескольких часов пытался привести ее в чувство. Наконец она открыла глаза и села. Увидев меня у своей постели, она воскликнула: «Боже мой! Милый Герберт, скажи, что мне приснилось, будто мое ожерелье украли. Ведь это был сон, да?» Полагаю, ответ был написан у меня на лице. Как бы то ни было, не давая мне произнести ни слова, она вскочила с кровати и кинулась к своему туалетному столику, где нашла пустой футляр, лежавший рядом с ее помадой и пудрой. Она опять потеряла сознание и упала бы на пол, если бы я не подхватил ее. Я поднес ей соли, чтобы она пришла в себя. Думаю, вы представляете, мистер Поуп, сколь встревожен и взбешен был я, видя, как страдает дорогой мне человек. По натуре я человек неподозрительный, но вы должны понять, почему я засомневался в вашей порядочности. Миссис Мерсье доверила вам свое ожерелье, и, насколько нам всем известно, вы — последний, кто его видел. Ни Виолетта, ни Каролина, ни служанка не открывали футляр.

— Но ведь ожерелье довольно тяжелое. Разве они, когда брали футляр в руки, не почувствовали, что внутри что-то есть?

— Виолетта по этому поводу ничего сказать не может. Каролина вообще не держала в руках футляр. Служанка утверждает, что ей показалось, будто ожерелье двигалось внутри. Но разве можно верить словам горничной? Она — бестолковая простушка, может наболтать что угодно.

У Джошуа неприятно сдавило сердце, но он не поддался отчаянию. Разумеется, Герберт зол на него. Но ведь он также сказал, что не верит в его виновность. Наверняка можно найти множество других доводов, свидетельствующих в пользу того, что он не причастен к исчезновению ожерелья. Джошуа тяжело вздохнул, изнывая под грузом несправедливости предъявленного ему обвинения.

— Если горничная не заметила ничего странного, когда убирала ожерелье, значит, все было в порядке. Вы же сами сказали, что с тех пор футляр находился в ящике туалетного столика миссис Мерсье. Любой в этом доме — или даже незваный гость — мог бы взять украшение. Конечно, я понимаю, зачем вы вызвали меня, и исполню вашу просьбу — попробую разобраться в этом деле, пока не вернется судья Маннинг. Но вы должны признать, что прямых улик против меня нет.

Герберт стукнул кулаком по столу. Его испепеляющий взгляд свидетельствовал о том, что ему не нравится ход мыслей Джошуа.

— Вы что, торгуетесь со мной, мистер Поуп?

— Нет, сэр. Просто излагаю вам суть дела, как я его вижу, приводя неоспоримые доводы.

— Тогда, надеюсь, в доказательство вашей честности и добропорядочности вы не станете возражать, если я нанесу визит в ваш дом и все тщательно там осмотрю.

Только легким подергиванием век Джошуа выдал свое удивление столь оскорбительной просьбой.

— Хоть весь дом переверните, если вам так угодно, — отвечал Джошуа, невозмутимо глядя на Герберта. Тон у него был спокойный и почтительный, но всем своим видом он показывал, что не позволит унизить себя. — Ибо мне нечего скрывать ни там, ни где-либо еще.

Глава 17

Теперь для Джошуа Поупа не было ничего более важного, чем защитить свое доброе имя. Несмотря на свои смелые заявления, он знал, что Герберт Бентник способен нанести его репутации невосполнимый ущерб. Если он не докажет свою непричастность к пропаже ожерелья, его доброе имя будет навеки опозорено. Вполне возможно, что он останется без средств к существованию и даже лишится жизни. Хоть Герберт и сказал, что не верит в его виновность, Джошуа чувствовал, что тот все еще относится к нему с подозрением и в любую минуту может ополчиться против него. Зная все это, Джошуа не имел ни малейшего желания ехать вместе с Гербертом в Лондон. Ожерелье пропало в Астли. Здесь была брошена тень на его репутацию. Здесь же умер Кобб. Значит, он должен действовать здесь, в Астли.

Джошуа вручил Герберту письмо на имя миссис Куик, в котором просил, чтобы она провела Герберта в его комнаты и позволила ему оставаться там столько, сколько потребуется. Он содрогался при мысли о том, что она подумает о его распоряжениях, и готовился выслушать поток упреков по возвращении домой.

Поднявшись в свою комнату, он сел у окна, выходящего в сад. День был чудесный. Кусты, деревья и даже ананасная плантация купались в мягком розовом сиянии низко стелющихся солнечных лучей. Садовников видно не было. На гравийной дорожке скакали несколько воробьев, да иногда ласточка подлетала к пруду напиться воды. Однако эта идиллическая картина не вселяла в него покой. С отъездом Герберта Джошуа не покидала тревога, ведь он был оставлен на милость непредсказуемых причуд миссис Мерсье, которая в скором времени непременно должна была объявиться и излить на него свое негодование.

Узнав о пропаже ожерелья, Джошуа поначалу надеялся, что украшение просто положили в какое-то другое место. Теперь же, поразмыслив немного, он понял, что все гораздо сложнее. Поскольку именно ожерелье, как он подозревал, являлось предметом спора между Сабиной и Коббом, его исчезновение почти сразу же после гибели Кобба вряд ли можно было считать случайностью. И все же между этими двумя событиями было одно несоответствие. Если Кобба убили из-за ожерелья, почему оно исчезло после его смерти? Значит, есть кто-то еще, кто стремится завладеть этим украшением?

Напряженные размышления окончательно утомили Джошуа. Он жаждал увидеть знакомое лицо. Хотел, чтобы рядом была Рейчел, его несчастная покойная жена, или если не она, то какой-нибудь другой, дружески к нему настроенный человек, с которым он мог бы открыто поделиться своими подозрениями и страхами. И хотя сегодня был только четверг, он позабыл про свои прежние сомнения и мечтал о том, чтобы его утешила Мег. Но, увы, он был один среди чужих. Джошуа попытался избавиться от чувства жалости к себе. Убеждал себя, что, хоть на его доброе имя и брошена тень позора, он должен благодарить Господа за то, что Герберт дал ему шанс оправдаться. Но едва эта мысль посетила его, как ее вытеснила другая, более отрезвляющая: Герберт мгновенно изменит отношение к нему, если его расследование не даст каких-либо результатов.

Что делать? Инстинкт подсказывал ему, что нужно немедля пойти к горничной Мари и заставить ее вспомнить во всех подробностях события того дня, когда ей было передано ожерелье. Кто из посторонних или домочадцев заходил в комнаты миссис Мерсье? Заметила ли она что-нибудь необычное? Но если он пойдет искать Мари, то, вероятно, столкнется с Сабиной, а поскольку Герберт намекнул, что она подозревает его в краже своей драгоценности, он предпочел бы не встречаться с ней.

И тут Джошуа вспомнил про Лиззи Маннинг — до сей минуты он почти не думал о ней, — и ему нестерпимо захотелось ее увидеть. Но это был не порыв влюбленного — как женщина Лиззи его не привлекала. Ее же манера распоряжаться вызывала у него раздражение, хотя он отдавал должное ее достоинствам. Она была сообразительна (пусть и немного наивна, с мужской точки зрения) и умела вести беседу, как настоящий дипломат. И самое главное, она лучше, чем Джошуа, знала людей, замешанных в этом загадочном деле, и даже подружилась с Мари. А если кто и был способен вытянуть из служанки сведения — если той что-либо было известно, — то это могла сделать только Лиззи.

Но хотя Джошуа остро нуждался в дружеском общении и содействии, из осторожности он не спешил что-либо предпринимать. Он сам видел, как порой неосмотрительна в словах и поступках бывает Лиззи. А здесь беспечность недопустима. Более того, он не был уверен, так ли уж бесхитростна Лиззи, как кажется на первый взгляд. Может, за маской простодушия скрываются какие-то дурные помыслы? После всего лишь двух встреч и одного письма дать оценку ее характеру было невозможно. И все же в его нынешнем положении было бы неразумно отталкивать Лиззи, рассудил Джошуа. Быстро взвесив все «за» и «против», он решил, что будет действовать осторожно. Взовет к ее милосердию, сообщит не больше того, что ей следует знать, и таким образом заручится ее поддержкой. Свои мысли он будет держать при себе.

Определившись с дальнейшей тактикой, Джошуа написал ей записку, в которой со слов Герберта изложил подробности исчезновения ожерелья, заявил о своей непричастности к пропаже украшения, подчеркнул, что нуждается в ее помощи (крайне важно, чтобы она поговорила с горничной), и попросил немедленно приехать в Астли под любым предлогом. Старшего ливрейного лакея, Питерса, он попросил отправить записку, потом, испытывая потребность выпить с кем-нибудь в дружеской обстановке, повесил на пояс шпагу — только глупцы с наступлением темноты выходят на пустынную дорогу без оружия — и отправился в Ричмонд, где намеревался пару часов провести в гостинице «Звезда и подвязка».

Хозяин гостиницы Данстабл узнал Джошуа сразу же, как тот переступил порог его заведения. Джошуа заказал кувшин крепкого портера для себя и еще один для Данстабла.

— Вижу, художник вернулся, — хохотнул тот. — Ну что, нашли своего приятеля Кобба? Он ведь так и не приходил за своими вещами.

Джошуа поморщился, только теперь вспомнив, что в свой прошлый визит, опасаясь сказать лишнее, не сообщил Данстаблу о смерти Кобба.

— Иду по его следу. Думаю, скоро найду.

— Да что вы говорите, сэр! Не ходите вокруг да около. Нашли его? Да или нет? По лицу вижу, вы что-то скрываете. Позвольте заверить вас, мистер Поуп, я спрашиваю не для того, чтобы добраться до него. Он расплатился со мной сполна. Я просто хочу, чтобы он забрал свои вещи. Надоело хранить их у себя.

Джошуа покраснел:

— Говоря по чести, мистер Данстабл, должен вам признаться — это следовало сделать раньше, — я интересуюсь мистером Коббом не потому, что у меня с ним какие-то дела. Скорее, я расследую его дело. Словом, сэр, Кобб погиб. Его нашли мертвым в оранжерее Астли еще четыре дня назад. Умер он при странных обстоятельствах, и я веду расследование, так как считаю, что никто, даже негодяй, не заслуживает того, чтобы его убили в незнакомом месте и похоронили как бездомного пса.

У Данстабла глаза полезли из орбит.

— Убили? Убили? Вы уверены?

— Вполне, и с каждым днем все больше в том убеждаюсь.

Данстабл, с тревогой на лице, глотнул пива, потом вытер рот, явно обдумывая слова Джошуа.

— Если это так, — произнес он, — тогда скажите на милость, что мне делать с его сумкой? Я не хочу, чтобы меня обвинили в убийстве только из-за того, что его вещи находятся под крышей моей гостиницы.

— Об этом не беспокойтесь. Отдайте сумку мне. По возвращении в Лондон я передам ее стряпчему — тому самому мистеру Хору, который, как вы сами мне сообщили, наведывался к нему. Хор представляет интересы Кобба в одном спорном деле и, вне сомнения, знает его ближайших родственников, которым следует вернуть его вещи.

Данстабл обрадовался такому решению и, извинившись, поспешил удалиться, сказав, что пойдет поищет саквояж. Ожидая его возвращения, Джошуа налил себе еще кружку пива и устроился за столиком у окна, выходящего на задний двор гостиницы. С одной стороны двора размещались конюшни, с другой — простирался сад. Темнело. Сад растворялся во мгле. С конюшен не доносилось ни звука: те стойла, в которых находились лошади, были заперты; свободные стояли открытыми; конюхов нигде не было видно. Джошуа смотрел на пустынный двор, рассеянно размышляя о содержимом саквояжа. Любопытство, а не человеколюбие побудило его сказать, что он готов отвезти вещи Кобба в Лондон. Возможно, в саквояже Кобба он найдет ключ к разгадке его таинственной гибели. Например, письмо от Хора.

И тут Джошуа вспомнил про письма, которые, по словам Гранджера, были найдены в кармане Кобба и которые садовник передал Герберту. Возможно, одно из них написал Хор. Если это так, оно наверняка прольет свет на эту ставящую в тупик загадку. Что с ним стало? Джошуа вспомнил, что, почти сразу же после того как было обнаружено тело Кобба, одно письмо Герберт порвал, а другое убрал в ящик письменного стола. От кого было письмо, уничтоженное Бентником? Герберт ни словом не объяснил свои действия, но Сабина, судя по ее поведению, в его поступках не усмотрела ничего необычного. Джошуа еще тогда отметил, что Герберт ведет себя как-то странно.

Еще одна загадка, которую следует разгадать. Джошуа стал вспоминать, каким было лицо Герберта, когда тот читал письма. Коварным? Растерянным? Сердитым? Герберт был мрачен, сидел понурившись, в лице его сквозила грусть, даже отчаяние, но он вовсе не пытался скрыть того, что делал, и разгневанным тоже не выглядел. Очевидно, в письме, которое спрятал Герберт, содержалось что-то важное, и он хотел сохранить эти сведения. Надо бы поискать в письменном столе, решил Джошуа, причем лучше это сделать в отсутствие Герберта, пока тот осматривает его квартиру в Лондоне.

Из глубоких раздумий его вывел вернувшийся Данстабл. Хозяин гостиницы вручил ему кожаный саквояж с инициалами Д. К. и строго-настрого наказал передать его поверенному Хору, проследив за тем, чтобы с вещами не вышло никакой путаницы. Слава богу, при тусклом свете не было заметно, как покраснел Джошуа, заверивший Данстабла, что не станет рыться в чужих вещах и честью клянется, что при первой же возможности доставит саквояж по назначению. Потом в шутку Джошуа добавил, что помешать ему может только одно — если он вдруг встретит на дороге разбойника.

Данстабл помрачнел:

— На здешних дорогах небезопасно, разбойников немало. Да поможет вам Бог, мужчина вы крепкий, да и оружие при себе имеете.

И вот, допив пиво и призвав на помощь все свое мужество, Джошуа приподнял шляпу, прощаясь с Данстаблом, и отправился в Астли. Вечер был теплый, ясный; дорога освещалась неясным лунным светом. Правда, идти быстро Джошуа не мог: его шаг сдерживал пухлый саквояж Кобба, который оказался тяжелее, чем он ожидал. Очень скоро руки у него заныли, будто их вывернули из суставов. Джошуа проклинал свое любопытство, жалея, что не оставил саквояж в гостинице. За ним он мог бы приехать в экипаже в любой другой день. Хоть бы карета какая проехала или телега, он попросил бы подвезти, уныло думал Джошуа. И он действительно увидел одинокого возчика, только тот двигался в противоположном направлении.

Через четверть мили Джошуа достиг Маршгейта. Город теперь остался у него за спиной. Он миновал ворота, ведущие к особняку сэра Чарлза Литлтона, и вскоре оказался в чистом поле. Теперь он шел по равнине вдоль зловещей серебристой ленты Темзы. Любое обширное водное пространство, особенно река, вызывало у Джошуа гадкое чувство тревоги, но портер помогал подавить страх. Он старался не замечать реку, как не замечают незваного гостя на семейном торжестве, и вздохнул с облегчением, когда она осталась в стороне. Теперь по обеим обочинам дороги тянулись заросли кустарников.

Когда Джошуа достиг места, которое обступала особенно густая растительность, из темноты, словно призрак, выступил какой-то человек. Джошуа едва не подпрыгнул на месте при его внезапном появлении. Человек стоял буквально в десяти шагах перед ним. Его лицо частично находилось в тени, но Джошуа четко видел долговязую фигуру и безумный взгляд. Вид у него был всклокоченный, неопрятный.

— Остановитесь, сэр, прошу вас, — обратился к нему незнакомец, сделав шаг навстречу, потом остановился, словно хотел посмотреть, что произойдет.

Тон у него был вежливый, что тоже стало неожиданностью для Джошуа, хотя в голосе явно слышалась угроза.

Джошуа заметил, что, направляясь к нему, незнакомец волочит за собой ногу и шаг у него неровный. Он предположил, что этот мужчина, возможно, наблюдал за ним, когда он сидел у окна при свете свечи в гостинице «Звезда и подвязка». Не исключено, что незнакомец видел, как Данстабл передал Джошуа саквояж, и затем последовал за ним, чтобы где-нибудь в пустынном месте напасть и ограбить. Вероятно, он не догадывается, что Джошуа вооружен (шпагу скрывал плащ). Ничего, скоро он поймет свою ошибку.

— Что вам нужно? — решительно спросил Джошуа.

Он чувствовал, что сердце в груди мечется, будто птица, рвущаяся на свободу, но внешне сохранял ледяное спокойствие, незаметно взявшись за шпагу.

— То, что мне полагается.

В голосе незнакомца не слышалось ни намека на нервозность. Его нахальство привело Джошуа в ярость.

— Тебе, разбойнику, полагается только одно — виселица.

— Я не разбойник. Мне нужен саквояж, что у вас в руке. Он принадлежит мне. Пожалуйста, поставьте его на землю, сэр, и идите своей дорогой. Даю вам честное слово, если сделаете, как говорю, я не причиню вам вреда.

— И не подумаю. Предупреждаю, если приблизишься ко мне, я буду защищаться.

Не обратив внимания на предупреждение Джошуа, незнакомец подошел к нему и остановился так близко, что Джошуа ощущал запах джина, исходивший у того изо рта, и видел блеск его глаз. Мужчина покачивался — несильно, но заметно. Наверняка пьян, рассудил Джошуа, потому и не выказывает страха, а с пьяным ему справиться проще простого. Вдохновленный этим наблюдением, Джошуа одним быстрым движением вытащил из ножен шпагу и приставил острием к тощей шее незнакомца.

— Вряд ли это твой саквояж, — сказал Джошуа. — Еще раз спрашиваю: кто ты, если не разбойник?

Мужчина издал лающий смешок и тут же зашелся кашлем так, что от напряжения даже согнулся. Джошуа был вынужден чуть отвести шпагу, чтобы не проткнуть бедняге горло. Он уже не испытывал страха — только отвращение. Наконец незнакомцу удалось подавить приступ кашля. Он выпрямился, сплюнул на землю мокроту и посмотрел Джошуа прямо в глаза.

— Меня зовут Джон Кобб, — ответил он.

Глава 18

Сделав это ошеломляющее заявление, незнакомец тут же попытался схватить саквояж, стоявший у ног Джошуа. Последний был настолько поражен его словами, что на мгновение попросту оцепенел. Кобб мертв. Этот человек мошенник, жалкий лгун. Встрепенувшись, Джошуа схватил наглеца за запястье и одновременно поднял шпагу, приказывая ему подчиниться. Мужчина попытался выдернуть руку, но Джошуа держал крепко. Все еще корчась и извиваясь, незнакомец проревел:

— Вы не оставляете мне выбора. — С этими словами, искривившись, он рванул плененную руку, а свободной вытащил из кармана пистолет, взвел курок и направил дуло прямо в глаз Джошуа. — Отпустите меня, сэр. Я же сказал: это мой саквояж. Я пришел за ним в гостиницу и только собрался поговорить с хозяином, как увидел, что вы уходите с моими вещами.

Джошуа ничего не оставалось, как признать свое поражение. Он опустил шпагу и отдал саквояж незнакомцу.

— Ты наглый бандит и самозванец, — выпалил он, взбешенный тем, что его вынудили сдаться, хотя преимущество было на его стороне. — Не знаю, почему тебе вздумалось назваться Джоном Коббом. Возможно, ты слышал, как я упоминал это имя в разговоре с хозяином гостиницы. Но раз уж ты такой смельчак, вот что я тебе скажу: Джон Кобб мертв, погиб пять дней назад.

Незнакомец впился в него взглядом. В темноте Джошуа не мог различить выражения его лица, но по блеску дула определил, что он чуть опустил пистолет.

— Мертв, говорите? Вы уверены? — спросил незнакомец.

— Абсолютно, как если бы видел труп собственными глазами, — ответил Джошуа.

Воспользовавшись минутным замешательством своего противника, он стремительно вытащил шпагу, размахнулся и полоснул незнакомца по руке, в которой тот держал пистолет.

Мужчина взвизгнул от неожиданности, выпустил из рук оружие и саквояж и схватился за рану, пытаясь остановить кровотечение. Ударившись о землю, пистолет выстрелил; пуля едва не задела Джошуа.

— И вы еще смеете называть меня негодяем?! Это вы вор! — крикнул незнакомец и нырнул в темноту.

На протяжении нескольких минут после его бегства до Джошуа из темноты доносились шорохи и сдавленный кашель. Он знал, что напавший на него человек ранен и плохо себя чувствует, сам же он находился в полном здравии. Он мог бы задержать разбойника. Но отвага, внезапно вселившаяся в него некоторое время назад, так же внезапно и исчезла. Столкновение с незнакомцем, мысль о том, что он, возможно, был на волосок от смерти, и брошенная на прощание гневная фраза его обидчика вывели Джошуа из равновесия. А вдруг у этого человека еще один пистолет и он поджидает его, притаившись где-нибудь в кустах? И вообще, почему он назвал Джошуа вором? Ему известно об исчезновении ожерелья? Или он имел в виду саквояж, который нес Джошуа? Пережитое потрясение в сочетании с выпитым чуть раньше пивом мешали ему мыслить ясно. Он решил, что не стоит рисковать жизнью, преследуя разбойника, тем более что ему хотелось одного: вернуться целым и невредимым в Астли, где для него было относительно безопасно, и исследовать содержимое саквояжа Кобба.

Придя к такому заключению, Джошуа не стал гнаться за незнакомцем и даже не задал ему вдогонку вопроса, который помог бы понять, что тот хотел сказать своей странной фразой. (И очень скоро пожалел о своем малодушии.) Джошуа бросил взгляд в сторону, где скрылся незнакомец, и, моля Бога о том, чтобы ни этот его обидчик, ни другие разбойники не попались на его пути, поспешил в Астли, позволив истекающему кровью хромому незнакомцу исчезнуть в ночи.

До Астли Джошуа добрался почти в полночь. Дом был заперт, все слуги легли спать. Ему пришлось постучать в окно экономки и поднять ее с постели. Та, разумеется, была не в восторге, что кто-то потревожил ее сон. Когда она, заспанная, открыла ему дверь, он извинился, взял свечу, которую она ворчливо протянула ему, поблагодарил и, не дожидаясь упреков, поспешил подняться в свою комнату. Затворив дверь, он сразу же занялся саквояжем Кобба.

Застежка не была заперта на ключ и легко открылась. Внутри он обнаружил небольшой кожаный футляр с кисточками, расческами, кремом для волос и бритвой, под которым лежали темно-синяя шерстяная куртка — чистая, но простая, среднего качества, двубортный шерстяной сюртук в сине-коричневую полоску, две пары бриджей — черные и желтовато-коричневые, две льняные сорочки — обе поношенные, но на вид вполне приличные, пара чулок, муслиновый шейный платок, три пары льняного белья и мужская ночная сорочка. На самом дне в еще одном кожаном футляре находилась разобранная на три части трость с резным набалдашником в форме ананаса. Чудеса, подумал Джошуа, всюду одни ананасы.

Даже при свете единственной свечи, таявшей с каждой минутой, он видел, что среди вещей нет ничего примечательного. Правда, трость была несколько красивее, чем его собственная, сделанная из палисандрового, а не красного дерева, зато серебряный набалдашник в форме шара на его трости куда как лучше, рассудил Джошуа. В саквояже был традиционный набор дорожных вещей обычного человека из среднего сословия — не таких изысканных, как у Джошуа, но мало чем отличающихся от содержимого его собственной дорожной сумки.

Джошуа порылся в карманах куртки, надеясь найти письмо или какие-то бумаги, которые могли бы пролить свет на безвременную кончину Кобба. Из того, что для него представляло интерес, он обнаружил только визитную карточку Хора, на которой была сделана запись: «Приеду 21-го во второй половине дня. Сразу же зайду к вам». По некоему стечению обстоятельств Хор прибыл тогда же, когда и обещал, а ночью того же дня умер Кобб. Что это может означать? Возможно ли, что исчезновение Хора сразу же после встречи с Коббом указывает на его виновность? Но зачем поверенному убивать своего клиента?

Ответ на этот вопрос Джошуа не получит, пока не выяснит что-нибудь о деле, связывавшем обоих мужчин, и не установит, зачем Хор приезжал к Коббу.

Джошуа положил визитку Хора туда же, где ее нашел, и принялся убирать одежду Кобба в саквояж. Едва он успел уложить половину вещей, как догоревшая свеча напоследок вспыхнула и погасла. В темноте он на ощупь снял башмаки, разделся, лег в постель и почти сразу же провалился в желанное забытье.

На следующий день, стоя перед умывальником, Джошуа вдруг подумал, что он в глаза не видел Кобба — ни мертвого, ни живого — и понятия не имеет, что тот за человек. Казалось бы, осмотрев его вещи, он должен был составить представление о вкусах и характере Кобба, но пока тот так и оставался для него загадкой. Каков он был — горд или застенчив? Какое имел телосложение?

Раздираемый любопытством, Джошуа вернулся к саквояжу, открытому минувшей ночью. Куртка Кобба лежала на полу там же, куда он ее бросил, когда погасла свеча. Сейчас на Джошуа были только сорочка и бриджи. Он поднял куртку, надел ее и подошел к зеркалу. Джошуа был среднего роста, с округляющимся брюшком. На его взгляд, это были досадные недостатки, о которых он старался не думать. Но теперь ему пришлось о них вспомнить, ибо рукава куртки Кобба на три дюйма закрывали его ладони, ее полы доходили ему почти до колен, а пуговицы не застегивались на животе. Очевидно, Кобб был огромного роста.

Джошуа уже хотел снять его куртку и надеть свою, но тут вспомнил про визитку в кармане. Возможно, вчера он невнимательно рассмотрел ее в мерцании свечи и что-нибудь не заметил. Он сунул руку в карман, но, к своему удивлению, обнаружил, что визитки там нет. Он порылся в другом кармане. Пусто. Джошуа оглядел комнату, потом, опустившись на колени, поискал на полу. Карточки не было.

Джошуа почесал голову и, пребывая в полнейшем недоумении, принялся мерить шагами комнату. Может, ему приснилось, что он видел эту визитку. Нет, исключено, все остальные вещи лежат там, где и были оставлены. Вывод напрашивался неутешительный. Кто-то ночью пробрался к нему в комнату и, пока он спал, забрал визитку. Иначе куда же она делась? Какой интерес может представлять для кого-то визитная карточка со столь будничным сообщением? Джошуа вспомнил о своей встрече с разбойником. Теперь, ввиду нового обстоятельства, ночное столкновение казалось гораздо страшнее. Незнакомец потребовал, чтобы он отдал ему саквояж Кобба, и едва не завладел им. Если предположить, что он последовал за Джошуа в Астли, пробрался в дом и дождался возможности обыскать вещи Кобба, значит, он не просто грабитель, за которого Джошуа его поначалу принял.

Но тогда вообще ничего не понятно, подумал Джошуа. Кто на него напал? Кому так понадобились вещи Кобба, что он рискнул проникнуть в комнату Джошуа среди ночи? Почему этот человек назвался Коббом? Джошуа внутренне содрогнулся, когда на ум ему пришел самый очевидный ответ. Этот человек и есть убийца Кобба, осенило его. Поверенный Хор? Может, это он забрал визитку, опасаясь разоблачения? Или, может, он собирался забрать весь саквояж, но что-то его спугнуло, и, опасаясь, что его поймают, он убежал без вещей, за которыми пришел? Это навело Джошуа на еще более тревожную мысль. Если убийце известно, что саквояж Кобба у Джошуа, и он исполнен решимости забрать его, где гарантия, что он не попытается снова прокрасться сюда, ведь один раз ему это удалось?

Эта ужасная мысль не поколебала решимости Джошуа. Напротив, он испытывал странное чувство удовлетворения от того, что получил некоторое преимущество перед убийцей. Если среди вещей Кобба находится какая-то улика, то их можно использовать в качестве приманки. Саквояж у него всего несколько часов, а уже были предприняты две попытки завладеть им. Значит, его надо спрятать.

Джошуа сложил в саквояж одежду и другие вещи Кобба. У него мелькнула мысль оставить себе трость, но потом он решил, что обойдется без ананасов, своя трость куда милее. Он обвел взглядом комнату, ища подходящее укромное местечко, и заметил, что в одном углу, в нескольких шагах от умывальника, в панельную обшивку вделана дверь. При более тщательном осмотре он увидел, что там находится потайной шкаф, вероятно предназначенный для хранения постельного белья. Обнаружив в шкафу лишь несколько пустых коробок и паутину, Джошуа поместил туда саквояж Кобба и сдвинул умывальник на несколько футов вправо. Отступив на середину комнаты, он полюбовался своей работой. Дверцу шкафа теперь скрывал умывальник. Тот, кто не знает, что за умывальником находится стенной шкаф, никогда не найдет саквояж.

Джошуа опустился в кресло и снова задумался о грабителе. Тот назвался Коббом, но, когда Джошуа сообщил ему, что Кобба нет в живых, мужчина спросил, уверен ли он в этом. Тогда он не придал значения этим словам, но теперь они навели его на одну мысль. Возможно, ночной встрече на пустой дороге есть другое объяснение. Если тот человек не убийца Кобба, стремящийся завладеть его саквояжем и таким образом, как считает Джошуа, избавиться от улик, значит, это не самозванец, а сам Джон Кобб.

Глава 19

Ситуация с гибелью Кобба и пропажей ожерелья напоминала Джошуа не полностью затонувший корабль, с торчащими над водой бушпритом и мачтой. Со своей нынешней точки обзора он видел смутную связь между исчезновением ожерелья и смертью человека в оранжерее, но как эти два события соотносятся одно с другим — ему было неясно. Вполне вероятно, что именно ожерелье являлось спорным имуществом, которое вынудило Кобба приехать в Англию с Барбадоса и стало причиной его смерти. Исчезновение ожерелья после гибели Кобба, возможно, указывало на наличие соучастника преступного сговора или подтверждало правоту слов напавшего на него человека, назвавшегося Коббом. Джошуа все еще пребывал в замешательстве после столкновения минувшей ночью, но мыслительной способности не утратил. Он был убежден, что нельзя рассматривать пропажу ожерелья вне связи с трупом, обнаруженным в оранжерее.

Стояло раннее утро, не было еще и семи часов. Джошуа подошел к окну, раздвинул шторы и унылым взглядом обвел простиравшийся перед ним парк. На растениях лежала обильная роса, по земле стелилась утренняя дымка, но небо было чистым, лишь редкие белые клочки плыли по голубой выси. Джошуа взглянул на крышу громадной оранжереи, поблескивающую в лучах раннего утреннего солнца. Все вокруг будто вымерло. Признаки жизни наблюдались только под стеклянным колпаком теплицы. Гранджер работал на противоположной стороне оранжереи, за ананасной плантацией. Вместе с двумя помощниками он придавал виноградным лозам правильную змеевидную форму, подрезая боковые отростки.

Поскольку Гранджер, не считая Сабины, был единственным человеком, кто видел труп, Джошуа собирался расспросить его о внешности покойного. Он оделся, выбрав синий шерстяной сюртук, сшитый по подобию тех, что носили работники — элегантный, но удобный и который его стройнил, — и простой синий шейный платок. Потом, надев на голову темный завитой парик, отправился искать Гранджера.

К тому времени, когда Джошуа нашел главного садовника, тот уже покинул своих помощников, поручив им поливать растения, и теперь направлялся в огород.

— Доброе утро, мистер Гранджер. Вижу, вы и виноград умеете выращивать не хуже, чем ананасы. Чем занимаются ваши ребята?

Гранджер остановился и повернулся к Джошуа:

— Я велел им окропить виноградник. Вода способствует созреванию плодов и отпугивает вредных насекомых. А делать это можно только до того, как лучи солнца коснутся лоз, то есть рано утром.

— Где вы узнали такие тонкости?

— Виноград я научился выращивать в Бичвуде, когда работал там подручным садовника.

— В Бичвуде? Там же, где научились выращивать ананасы?

Гранджер бросил на него пронизывающий взгляд:

— Отдаю должное вашей памяти, сэр.

— Вы очень добры, но я искал вас по другому поводу: хочу проверить вашу память. Вы хорошо рассмотрели Кобба? — спросил Джошуа, сразу переходя к делу.

Обдумывая ответ, Гранджер взглянул через плечо на своих помощников, потом посмотрел на свои мозолистые ладони.

— Кобба? — повторил он.

— Да. Когда миссис Мерсье попросила вас осмотреть труп, у вас было время внимательно разглядеть его?

Обветренное лицо Гранджера потемнело, приобрело цвет грецкого ореха. Он пожал плечами:

— Да, в общем-то, нет, сэр.

— Вы можете его описать?

— Описать? Ничем примечательным он мне не запомнился, только что мертвый был.

— На ваш взгляд, какого он был роста? Как я? Выше вас?

Гранджер посмотрел на Джошуа:

— Примерно как вы, сэр. Он ведь лежал, так что мне трудно сказать точно.

— У меня саквояж Кобба. В нем одежда на рослого человека — значительно выше меня. И даже на дюйм-два выше вас.

Гранджер прошел чуть дальше по тропинке и, опустившись на корточки, растер в руке горстку земли, словно проверял влажность почвы или оценивал какое-то другое ее качество, Джошуа не ведомое. Джошуа показалось, что вид у него несколько смущенный. Интересно, почему Гранджер не смотрит ему в глаза?

— Я же объяснил, сэр, он лежал, поэтому я не могу сказать точно.

— Но ведь до этого вы видели Кобба. Вы сами говорили: он приходил в сад. Каким тогда он вам показался? Он был высокого роста?

— Да, теперь припоминаю. Это был высокий человек.

Джошуа чувствовал, что Гранджер если и не лжет, то явно что-то не договаривает. Недомолвки садовника его злили, но он и не думал сдаваться.

— Вы уверены, мистер Гранджер, что незнакомец, которого вы встретили в саду, и человек, обнаруженный мертвым в оранжерее, одно и то же лицо?

Гранджер в ответ только молча пожал плечами. Джошуа показалось, что садовник держится более скованно, чем обычно, хотя он мог и ошибаться, поскольку Гранджер сидел к нему спиной. Он ждал, когда садовник заговорит. И если придется, готов был ждать до самого вечера.

— Я решил, что это он, из-за письма, — наконец пробормотал Гранджер. Признав свое поражение, он встал и повернулся к Джошуа: — Но теперь, когда вы спросили, я думаю, что, может быть, это был и не он.

— Потрудитесь объяснить, Гранджер. В усадьбе обнаружен труп, возможно, произошло убийство. Я хочу знать, это был тот самый человек, которого вы встретили в саду? Мне нужна правда, а не ваши догадки и предположения.

Гранджер нахмурился, понизил голос, в котором теперь слышалась настойчивость:

— Честно говоря, сэр, я ни в чем не могу быть уверен. Я первый раз видел мертвеца, да еще в таком состоянии. Я растерялся, а от запаха — его ведь вырвало перед смертью — и жары мне и вовсе стало дурно. Словом, сэр, признаюсь вам, я не смотрел на труп. Миссис Мерсье накрыла его лицо платком. Я не стал его снимать. Только осмотрел карманы, как мне было велено. Потом позвал двух помощников и велел положить труп на телегу и отвезти к гробовщику.

— Значит, вы не осматривали труп?

Гранджер опять уткнулся взглядом в свои башмаки:

— Нет, сэр. Пожалуй, можно сказать, не осматривал.

Расстроенный удручающим признанием садовника, Джошуа вернулся в дом. Его мучил голод, он мечтал о завтраке. Открыв дверь в холл, он вспомнил про письмо, которое Герберт спрятал в письменном столе в гостиной тем утром, когда был обнаружен труп, и подумал, что теперь крайне важно его найти. У него уже появилась сомнительная теория относительно того, чье, если не Кобба, это могло быть тело, но, прежде чем делать дальнейшие выводы, он должен был установить некоторые факты.

Джошуа понимал, что осматривать письменный стол Герберта — дело весьма рискованное. Гостиная находилась в самом центре дома, у лестницы. По утрам в ней бывали все домочадцы — кто-то задерживался на какое-то время, кто-то просто проходил через нее в маленькую столовую. В гостиной они всегда коротали послеполуденные часы и вечера. В остальное время туда постоянно наведывались слуги, выполнявшие свои обязанности.

Джошуа никто не должен был видеть в гостиной. Но он не был знаком с распорядком дня слуг и не знал, в какой именно час наверняка избежит встречи с ними. Герберт, очевидно, все еще находился в Лондоне, рылся в вещах Джошуа в поисках улик. Остальные домочадцы находились в Астли. Минувшей ночью, когда все спали, у Джошуа была возможность осмотреть гостиную, но он упустил этот шанс. Если он и сейчас будет медлить, то скоро все сойдут вниз, а вечером, возможно, вернется Герберт, и тогда добраться до письма станет еще сложнее. Значит, теперь или никогда, решил Джошуа, стараясь подавить сомнения. Сейчас только восемь, никто еще не вставал. Более удобного случая не представится.

Он остановился в холле. Открытая дверь по левую руку от него вела в столовую, где обычно завтракали. Там уже был накрыт стол на шесть человек. На сервировочном столике на горелках стояли блюда под серебряными колпаками. Звонок для вызова слуг находился в центре обеденного стола. В комнате было пусто.

Гостиная, находившаяся справа от него, была закрыта. Осмелится ли он отворить эту дверь? От волнения у Джошуа участилось сердцебиение, но он, заставляя себя побороть страх, приблизился к заветной комнате, повернул дверную ручку, вошел и закрыл за собой дверь. Шторы были задвинуты, в комнате — полный порядок, столы и стулья стояли у стены. Джошуа надеялся, что, раз гостиная прибрана, ему можно не опасаться появления ревностной служанки с тряпкой для вытирания пыли. Сердце по-прежнему бешено колотилось, но он старался успокоить себя. Пока семья не начнет собираться на завтрак, никакой опасности нет, а когда они будут спускаться по лестнице, направляясь в столовую, он услышит.

Уняв внутренний трепет, Джошуа прошел в дальний конец комнаты, где стоял письменный стол с откидной крышкой, которая открывалась при помощи ключа. На его счастье, ключ оказался в замочной скважине. Джошуа пододвинул стул и открыл стол. Внутри находились два ряда ящиков и отделений, заполненных разными письмами и бумагами. Джошуа вздохнул. Неудивительно, что Герберт не считает нужным запирать свой стол. Посторонний человек, в том числе и Джошуа, сроду не найдет то, что ищет, среди такого количества бумаг. Можно целый день перебирать всю эту писанину, и все равно останется что почитать.

Расстроенный, он взял стопку бумаг из первой ячейки и бегло просмотрел ее. Это были письма Сабины Герберту, которые она писала ему до своего приезда в Англию. Они были полны любви, душевного трепета, а также содержали пространные указания относительно обустройства ее ананасной плантации. Джошуа кольнула зависть, и он убрал письма на место. В соседнем отделении находились различные счета, связанные с ведением домашнего хозяйства, журнал учета выплаты жалованья прислуге и прочих хозяйственных расходов. Угрюмый, он отшвырнул эти бумаги в сторону, думая, что никогда здесь ничего не найдет. Однако спустя несколько минут он наткнулся на кое-что поинтереснее. Это было письмо на имя Герберта, посланное из Лондона пять дней назад — в тот самый день, когда было обнаружено тело. Оно было написано крупным витиеватым почерком со множеством причудливых завитушек, а сам текст был краткий и простой.

Мистер Бентник!

Я больше не могу ждать, вы довели меня до крайности. Теперь мне ясно, что все это время вы просто притворялись, будто сочувствуете мне, а на самом деле даже не слышали того, что я говорю. Все, мое терпение лопнуло. Вы сами заставляете меня выдвинуть этот ультиматум. Раз вы не желаете отдать то, что по праву принадлежит мне, я немедленно приеду и заберу эту вещь.

Вместо подписи стояла неразборчивая монограмма, похожая на любую из букв алфавита. Джошуа озадачила не только подпись, но и само содержание письма. То, что по праву принадлежит мне, — это что — ожерелье или какое-то другое спорное имущество, о котором он и понятия не имеет? Кто писал письмо — Кобб? Маловероятно. Почерк больше похож на женский. Джошуа заложил письмо между страницами своей записной книжки и спрятал ее в карман. Он уже хотел заняться следующей ячейкой, как вдруг его взгляд упал на тонкую папку, лежащую в большом отделении под стопкой чистой писчей бумаги. На обложку был наклеен ярлык со словами «журнал учета». Джошуа развязал папку. В ней хранились самая последняя корреспонденция и копии отправленных писем. На самом верху лежало сложенное письмо. Бумага была чем-то замарана, но Джошуа сумел разобрать адрес, написанный густыми черными чернилами: Ричмонд. Гостиница «Звезда и подвязка». Мистеру Джону Коббу.

У Джошуа бешено заколотилось сердце. Он пробыл в гостиной дольше, чем намеревался. Но в конце концов каким-то чудом ему удалось найти то, за чем он сюда пришел. Пятна грязи наверняка можно расценивать как доказательство того, что это одно из тех писем, которые Гранджер достал из кармана куртки умершего. Не разворачивая письма, Джошуа поместил его, как и предыдущее, в свою записную книжку. Вдруг ему показалось, что где-то неподалеку раздался тихий шорох. Должно быть, домочадцы спускаются к завтраку, предположил он. Надо уходить.

Он быстро завязал папку, положил ее на место и опустил крышку стола. Запирая стол, Джошуа опять услышал шорох. Он резко обернулся. Лиззи Маннинг стояла в дверях гостиной и смотрела на него с нескрываемым осуждением.

Глава 20

При внезапном появлении Лиззи Маннинг Джошуа оцепенел, но быстро пришел в себя. Сердитое выражение ее лица вызвало у него недоумение. Он негодовал на себя за то, что неверно оценил Лиззи. Джошуа сжал губы, нахмурился, пристально глядя на нее. Вчера вечером он не сомневался в необходимости ее присутствия в Астли. И вот женщина, на помощь которой он надеялся, здесь, но почему-то взгляд ее, обращенный на него, чернее тучи. С чего он взял, что не обойдется без нее? Она для него помеха, к тому же непредсказуемая.

— Мисс Маннинг, — невозмутимо произнес Джошуа, за мимолетной улыбкой пряча свое беспокойство. — Я и не слышал, как вы вошли. Да и вообще не знал, что вы уже здесь.

— Я получила ваше письмо, — с холодком в голосе отвечала она, — в котором вы сообщили о пропаже ожерелья миссис Мерсье и просили, чтобы я помогла вам доказать вашу невиновность. Естественно, я постаралась приехать как можно скорее. И что я вижу? Вы роетесь в личных вещах семьи Бентник. Что, по-вашему, мистер Поуп, я должна думать?

— Сударыня, — Джошуа расправил плечи, — неужели вы меня в чем-то подозреваете? В письменном столе я искал доказательства. Я видел, как мистер Бентник убрал туда письмо в тот день, когда был обнаружен труп. Возможно, это было одно из тех писем, что передал ему садовник Гранджер, а значит, в нем могут содержаться сведения, имеющие отношение к запутанной ситуации, в которую мы оказались вовлечены.

— Мы? Вы намекаете, что я тоже нахожусь под подозрением? Я так не думаю, сэр.

Взгляд Джошуа вспыхнул. В нем заклокотал гнев, но он не дал ему вылиться наружу. Она, значит, сомневается в его порядочности? Неужели она не понимает, что он должен предпринять какие-то действия, чтобы выпутаться из затруднительного положения? Да, вероятно, не понимает и не верит ему. Впрочем, он не вправе осуждать ее за это, ведь он сам, не доверившись внутреннему чутью, убедил себя, что Лиззи может быть ему полезна.

— Нет, сударыня, на это я не намекаю. Имел я в виду...

— Оставим это, мистер Поуп. Давайте лучше поговорим о важном. Нашли что-нибудь?

— Не уверен, — с неприсущей ему резкостью, почти грубо ответил Джошуа. Пусть знает, с кем имеет дело.

— Весьма туманный ответ. Соизвольте выразиться точнее, мистер Поуп. Признаюсь, я не совсем улавливаю ход вашей мысли.

— Прошу простить меня, мисс Маннинг, — заговорил Джошуа еще более высокомерным, чем у Лиззи, тоном, давая ей понять, что это не он, а она ведет себя неподобающе, — что выражаюсь не совсем ясно для вас, ведь вы и без того в замешательстве. Я нашел письмо, которое, возможно, имеет отношение к делу. Оно адресовано мистеру Коббу, остановившемуся в гостинице «Звезда и подвязка», но я его еще не прочел. Также я нашел еще одно письмо весьма интригующего содержания. Но, полагаю, сейчас не самое удобное время обсуждать корреспонденцию мистера Бентника.

— Можно мне ознакомиться с этими посланиями? — примиряющим тоном спросила Лиззи.

Джошуа подумал, что в отношении Лиззи, очевидно, лучшая тактика защиты — это нападение.

— Конечно, я с радостью покажу вам письма. Но сначала давайте все-таки позавтракаем. Если нас не окажется за столом в традиционный час семейной трапезы, это вызовет подозрения, что, вы должны согласиться, не лучшим образом отразится на нашем расследовании. После мы найдем тихое, укромное местечко, где нас никто не потревожит, и спокойно прочитаем и обсудим эти письма.

Лиззи, ничуть не раздражаясь, кивком выразила свое согласие, и они прошли в столовую. Джошуа с жадностью проглотил два вареных яйца, кусок копченой селедки и чашку горячего шоколада. Лиззи вертела в руках маленькую булочку, молча поглядывая на Джошуа. Он заметил ее настороженный взгляд, но никак на него не отреагировал.

Вскоре после того как они сели за стол, в столовую пришли Фрэнсис и Каролина. Они очень удивились и обрадовались приезду Лиззи, ибо ожидали увидеть ее только на балу. Чем они обязаны столь нежданной радости?

Джошуа с интересом наблюдал, как Лиззи, без тени смущения, стала объяснять, что она приехала, поддавшись порыву, — хочет попросить Герберта с Сабиной и мистера Поупа о великом одолжении. Она хотела бы счастливым влюбленным в честь их помолвки преподнести в подарок картину с изображением ананаса в собственном исполнении и умоляет мистера Поупа дать ей пару уроков живописи. Она обожает это искусство, но, в отличие от своей дражайшей подруги Каролины, лишена таланта. Как они думают, Герберт с Сабиной не будут против? А Джошуа согласится?

В лице Каролины отразилось крайнее изумление.

— Мой милый друг, конечно, я ценю твое стремление. Хотя, признаюсь, для меня это большой сюрприз. Ты всегда говорила, что рисование — самое скучное занятие на свете.

— Каролина, ты слишком строга к бедняжке Лиззи, — вмешался Фрэнсис. — Каждый из нас вправе иногда менять свои пристрастия. Отца сейчас нет в Астли. Посему мистер Поуп, насколько я могу судить, волен поучить Лиззи, если он не возражает.

Джошуа поспешил заверить всех, что для него большая честь стать наставником для столь ревностной ученицы. В искусстве изображения растений он никогда не был силен, но постарается научить ее элементарным приемам.

В середине этого разговора появилась Виолетта. Она лучезарно улыбнулась Фрэнсису, с удивлением поприветствовала Лиззи и села за стол. При виде Виолетты у Джошуа душа ушла в пятки. Теперь он был уверен, что в любую минуту появится и Сабина. Как она отнесется к нему в отсутствие Герберта, который мог бы унять гнев своей невесты? Устроит ему допрос или набросится на него с оскорблениями? К счастью, его волнение вскоре улеглось. Виолетта велела слуге отнести поднос с завтраком в комнату матери, где та разбирала свою корреспонденцию.

В последующие полчаса Виолетта вела светскую беседу с Фрэнсисом, бросила пару малозначительных фраз Каролине и Лиззи, но вид у нее был отрешенный, будто она думала о чем-то своем. Джошуа она не сказала ни слова.

Джошуа и не думал обижаться на то, что Виолетта демонстративно не замечает его. Ему было достаточно того, что на данный момент он избавлен от внимания Сабины. К тому же на его тарелке лежал большой кусок жирной копченой селедки. Когда от него осталась лишь горстка тоненьких косточек, Джошуа поднялся из-за стола и обратился к Виолетте:

— Мисс Мерсье, не знаю, угодно ли вашей матушке возобновить сеансы позирования для портрета, но, может быть, вы согласитесь оказать мне любезность и передать ей, что я буду в ее распоряжении, когда она пожелает? Хотя мне кажется, что лучше бы дождаться возвращения мистера Бентника. А пока, как вы все, вне сомнения, понимаете, я должен заняться обучением мисс Маннинг.

Виолетта кивнула, охотно согласившись выполнить его просьбу, хотя и не сразу сообразила, о чем Джошуа ее просит. У него опять создалось впечатление, будто она чем-то озабочена и едва ли замечает, что происходит вокруг. Интересно, что занимает ее мысли? Вспомнив, что горничная Виолетты говорила, будто бы у ее госпожи был роман с Джоном Коббом, Джошуа подумал, что она, возможно, расстроена смертью своего бывшего возлюбленного. Он отметил про себя, что надо бы намекнуть Лиззи, чтобы она поговорила с Виолеттой, попробовала выяснить что-нибудь на этот счет, и затем обратился к своей будущей ученице:

— Мисс Маннинг, мне кажется, погода сегодня чудесная. Давайте проведем наш урок в саду. Я еще не видел ананасную плантацию. Может, встретимся там через час?

За десять минут до назначенного срока Джошуа, взяв альбомы для эскизов и карандаши, вышел из комнаты на лестницу, но только собрался спуститься вниз, как с нижней лестничной площадки до него донесся звучный голос Герберта. Он посмотрел через перила, на свое несчастье, как раз в тот момент, когда Бентник, заслышав его шаги, поднял голову. Их взгляды встретились. Обращенное к нему лицо Герберта стало багровым.

— Мистер Поуп, — окликнул его мистер Бентник, — как раз вас-то я и ищу. Соблаговолите сейчас же пройти со мной в библиотеку.

Это был скорее приказ, чем просьба. И Джошуа это понял, и Герберт знал, что Джошуа понял, ибо развернулся на каблуках и, не дожидаясь ответа, направился в библиотеку. Джошуа был в недоумении. Почему Герберт говорит с ним таким тоном? Его не прельщала перспектива следовать за мистером Бентником, тем более что он не хотел опоздать на встречу с Лиззи Маннинг, но ему ничего не оставалось, как подчиниться приказу.

Герберт стоял спиной к незажженному камину. Его голова находилась как раз между двумя большими серебряными канделябрами, которые Джошуа напоминали рога гигантского оленя.

— Как видите, мистер Поуп, я осмотрел ваши комнаты и вернулся.

— Вижу, сэр. Надеюсь, вы не нашли там ничего, что доказывало бы мою причастность к пропаже ожерелья миссис Мерсье.

— Ничего такого я не обнаружил. Зато нашел нечто другое, весьма меня насторожившее. Письмо. И хотя сам я его не читал, его содержание мне изложили в общих чертах. И это письмо вызвало мое крайнее удивление, а также гнев, разумеется. Оказывается, вы суете нос в чужие дела, которые вас никак не касаются.

Герберт смотрел на Джошуа так, словно ждал от него исповеди. Джошуа судорожно соображал. Что за письмо обнаружил Герберт у него дома? От кого оно? Что в нем сказано? Может, Герберт говорит про письмо Лиззи Маннинг, в котором та передавала свою беседу с Мари, горничной Мерсье? Нет, исключено. Это письмо он привез с собой в Астли.

— Простите, мистер Бентник. Я не понимаю, о каком письме вы ведете речь.

— Разумеется, — отвечал Герберт. — Вы его еще не читали. Дочь вашей домовладелицы, мисс Куик, попросила передать его вам. Она подумала, что это срочное сообщение, поскольку письмо доставили с нарочным от поверенного из Грейз Инн. Я решил сам сходить в названную контору. Я о ней слышал, а ее адрес был четко написан на письме. Представьте, каково было мое удивление, когда я узнал, что это письмо касается гибели мистера Кобба, скончавшегося в Астли. Автором письма является мистер Крэкман, старший компаньон фирмы, и он сообщил мне, что речь в нем идет о внезапной и подозрительной смерти коллеги его компаньона, мистера Джона Кобба. В подробности он вдаваться отказался, рассчитывая, что я, как джентльмен, не стану проявлять излишнее любопытство. Посему, сэр, я требую объяснений у вас. Чем вызван ваш интерес к этому делу?

Герберт распахнул куртку, порывшись в кармане, достал письмо и сердито помахал им перед носом Джошуа.

— Мистер Бентник, — беспомощно произнес Джошуа, — позвольте мне прочитать это письмо. Я ознакомлюсь с его содержанием и изложу его вам.

— Хорошо, — отозвался Герберт, — держите. Кстати, Крэкман просил передать вам, что его компаньон, некто мистер Бартоломью Хор, пока не вернулся.

Джошуа взломал печать и быстро развернул письмо.

В нем содержались и ожидаемые новости, и те, что стали для него сюрпризом. Некоторые подтверждали его подозрения, другие вносили еще больше путаницы.

— В письме говорится, что Кобб также был поверенным и вместе с мистером Хором вел одно и то же дело, касающееся спорного ожерелья — ныне оно находится во владении миссис Сабины Мерсье, — уникального драгоценного украшения в форме змеи, изготовленного в Средние века.

Джошуа понимающе кивнул. В этом его предположение оказалось верным: предметом спора было ожерелье. Однако его немало удивило то, что Кобб, оказывается, был поверенным, представлявшим одну из сторон — участниц спора. А он-то думал, что Кобб сам претендует на ожерелье.

— И кто же второй претендент? — быстро спросил Герберт.

— Крэкман только пишет, что это женщина, не заинтересованная в том, чтобы в ее дела посвящали посторонних, посему он не вправе раскрывать ее имя без ее согласия. При данных исключительных обстоятельствах он отправил ей письмо с просьбой дать такое согласие.

Герберт раздраженно вздохнул.

— Ясно, — произнес он, шагнув к Джошуа, словно с намерением выхватить письмо из его руки. — Однако суть не в этом. Я хочу, чтобы вы объяснили, чем вызвано ваше вмешательство. Какого черта вы суете нос в дела моей семьи? Я нанял вас писать портрет, а также попросил, чтобы вы нашли ожерелье, пропавшее из-за вашей беспечности. Вот чем вам надо заниматься, а не ходить по стряпчим, выпытывая у них подробности дела, которое вас не касается.

Джошуа задумчиво смотрел на Герберта. Губы у тоге были неестественно плотно сжаты, шея до того напряжена, что было видно, как на ней дергаются мышцы. Почему Герберт начинает нервничать при упоминании о Коббе? Джошуа так и подмывало спросить, зачем он встречался с Коббом в гостинице «Звезда и подвязка», но он благоразумно воздержался.

— Полагаю, сэр, пропажа ожерелья как-то связана с гибелью человека в оранжерее.

— Вы не знали о пропаже ожерелья, когда навещали Крэкмана. Не держите меня за дурака, Поуп, иначе вам не поздоровится.

— Вижу, мне ничего не остается, как все рассказать вам, сэр, — спокойно отвечал Джошуа. — Хотя тем самым я нарушу данное слово. Это миссис Мерсье попросила меня выяснить все, что можно, о смерти Кобба. Она велела расспросить Гранджера. Ну, а оказавшись в Лондоне, я подумал, что сделаю ей приятное, если попытаюсь узнать побольше.

Герберт скептически фыркнул:

— Вот как? С этого и надо было начинать.

— Она просила, чтобы я сохранял это в тайне.

Герберт сердито смотрел на Джошуа, но не поставил под сомнение распоряжение своей невесты. И не стал критиковать его.

Воспользовавшись молчанием Герберта, Джошуа стал приводить новые доводы в свое оправдание:

— Конечно, мистер Бентник, вы, со своей стороны, вправе сердиться на меня за вмешательство, хотя я меньше всего хотел бы вызвать ваше недовольство. Более того, пропажа ожерелья осложняет дело. Как я уже говорил, эти два события почти наверняка связаны одно с другим. Мистер Крэкман ясно дал понять, что и Хор, и Кобб от лица своего клиента ведут тяжбу за ожерелье с миссис Мерсье. Не случайно два этих события произошли почти одновременно, между ними непременно есть связь. И если вы хотите, чтобы я нашел ожерелье, вы должны позволить мне разобраться во всем, что касается тела, обнаруженного в оранжерее.

— С какой стати? Какое отношение это имеет к пропаже ожерелья? И почему вы говорите тело? Как нам всем прекрасно известно, умершего звали Джоном Коббом.

— Мы думали, что это Джон Кобб. Но теперь я не уверен.

— Но ведь на письмах, найденных в его кармане, стоит имя Кобба.

Лицо Джошуа оставалось непроницаемым.

— Возможно, эти письма предназначались Коббу и просто не успели дойти до адресата. Или кто-то вложил их в карман погибшему. Вы по-прежнему не можете вспомнить, что в них говорилось и кем они были написаны?

— В них не было ничего важного.

— Одно из них написал Хор?

Герберт, словно ужаленный, резко качнул головой.

— Почему вы сомневаетесь в том, что это было тело Кобба? — вопросом на вопрос ответил он, не позволяя сбить себя с толку.

— Вчера вечером на дороге меня остановил один человек. Думаю, это был не обычный бродяга. Он сказал, что его зовут Джон Кобб, — сурово произнес Джошуа.

На это сообщение Герберт отреагировал самым неожиданным образом. Вытаращив глаза, он закачался, словно утлое суденышко на высоких волнах, и дрожащей рукой ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.

— Сэр, вам плохо? — встревожился Джошуа. Неужели с Гербертом случился удар? — Вам плохо. Позвольте я помогу вам сесть. Сейчас позову кого-нибудь.

В ответ Герберт крякнул что-то нечленораздельное. Джошуа усадил его в кресло, поднял его ноги на скамеечку и расслабил на нем узел галстука.

— Не может быть. Письма, письма... — бормотал Герберт.

Понимая, что от Герберта в его нынешнем состоянии ничего не добиться, Джошуа призвал главного слугу, Питерса, громко велел ему позаботиться о мистере Бентнике, затем отвел в сторону и шепотом сказал:

— У меня к тебе еще одна просьба.

— Слушаю, сэр, — ответил Питере.

— Будь добр, отправь кого-нибудь из своих помощников к гробовщику в Ричмонд. Мне нужно знать размеры гроба, сделанного для покойника, которого миссис Мерсье обнаружила в оранжерее.

— Размеры гроба? — спокойно уточнил Питерс, будто его просили подать шляпу, плащ или бокал бренди.

— Да, Питере, размеры. Это все.

Джошуа с облегчением вздохнул. Наконец-то он может уйти от Герберта. К тому же он придумал, как исправить ошибку Гранджера, не удосужившегося рассмотреть труп. Довольный собой, он отправился искать Лиззи Маннинг.

Глава 21

Оранжерея — величественное сооружение из дерева и стекла — выросла перед Джошуа. Он поднял глаза на искрящийся купол, затем перевел взгляд на фигурку Лиззи Маннинг, вышагивавшую, словно часовой, перед входом в теплицу. Она крутила в руках зонт и кусала верхнюю губу. Было видно, что она устала ждать на жаре и раздражена, ведь урок рисования должен был начаться полчаса назад. На ней было закрытое светло-серое платье, в котором Джошуа она напоминала мотылька, порхающего перед ледяной скульптурой. В нем еще было свежо воспоминание о неприятном разговоре с Гербертом, поэтому он на время позабыл о своем двойственном отношении к Лиззи. Сейчас им владела некая странная смесь чувств: он испытывал одновременно опасение и удовольствие.

Но его веселье как рукой сняло, когда Лиззи обратилась к нему.

— Мистер Поуп, — сердито воскликнула она, — вы всегда заставляете своих учеников ждать?

— Дорогая мисс Маннинг, — отвечал Джошуа с едва заметной улыбкой на губах, — поскольку учеников я не имею, то и привычек на этот счет не выработал — ни плохих, ни хороших. — Все его мысли были сосредоточены на ананасной плантации, которую ему не терпелось осмотреть. — Однако почему вы ждете здесь, а не в этом примечательном сооружении?

— В оранжерее невыносимо гнетущая атмосфера. К тому же там Гранджер возится с горшками. Я подумала, что нам лучше поискать более укромное местечко.

Джошуа согласился с ней. Не желая, чтобы Гранджер подслушал их разговор, они немного отошли от оранжереи, сели на каменную скамейку, стоявшую в нише, образованной тисовыми деревьями, и, ни на что больше не отвлекаясь (обоим не терпелось узнать, что написано в письме, которое Джошуа взял из письменного стола в гостиной), погрузились в чтение.

20 мая 1766 г.

Мистер Кобб!

После нашей сегодняшней встречи в саду я вынуждена повторить то, что уже говорила раньше. Между нами все кончено. Вы зря надеетесь, что я изменю свое решение, если вы будете преследовать меня. Напротив, своей назойливостью вы добьетесь только того, что я еще больше укреплюсь в своей решимости и утрачу всякие остатки симпатии, которую, возможно, некогда питала к вам. Как вы посмели приехать в Ричмонд и угрожать мне, одновременно признаваясь в нежных чувствах? Ожерелье останется у моей матери. Ваши угрозы сообщить ей о нашей связи не поколеблют моей решимости. Скорее я предпочту, чтобы она узнала обо всем, и, вообще-то, сама собираюсь о том рассказать ей. А вам советую вернуться в Бриджтаун и сделать то же самое.

Виолетта Мерси

Джошуа посмотрел на Лиззи, потом опять на письмо. Он был озадачен. С тех пор как у него зародились сомнения в том, что мертвецом в оранжерее был Кобб, он стал думать, что тело, вероятно, принадлежало Хору, поверенному из Лондона, который навещал Кобба, а потом куда-то исчез. На первый взгляд казалось, что это письмо опровергает его предположение. Откуда у Хора могло быть письмо, написанное Виолеттой Коббу? А если это не одно из писем, которые Гранджер нашел в кармане трупа, как оно попало к Герберту? Но, поразмыслив немного, Джошуа заключил, что по этому письму нельзя судить о личности умершего. Если предположить, что оно находилось в кармане трупа, то тело могло принадлежать как Коббу, так и Хору.

Помня о своем решении относительно Лиззи Маннинг, Джошуа большинство выводов оставил при себе, а ей поведал только о своих недавних находках и приключениях: о том, что минувшим вечером он встретил человека, назвавшегося Коббом и потребовавшего у него саквояж Кобба, который чуть раньше отдал ему Данстабл, и что Крэкман в письме сообщил ему, будто Кобб был поверенным и вместе с мистером Хором вел дело о спорном имуществе — ожерелье.

— По-вашему, Кобб жив? — спросила пораженная Лиззи.

— Не знаю. Я надеялся, что это поможет прояснить картину, — ответил Джошуа, жестом показав на письмо. — Но оно лишь подтверждает то, что нам уже известно: что пропажа ожерелья и гибель человека — взаимосвязанные события и что у Виолетты с Коббом некоторое время назад был роман. — Джошуа сообщал очевидное, желая посмотреть, как на это отреагирует Лиззи. — Кобб в качестве поверенного, представляющего неизвестное нам лицо, прибыл сюда за ожерельем. Но у него была еще одна причина для приезда в Англию: он все еще любит Виолетту.

— Возможно, сначала Виолетта согласилась помочь Коббу с ожерельем, а потом передумала, — предположила Лиззи.

Джошуа вспомнил, что, по словам Мари, Сабина разрушила любовь Кобба и Виолетты. Но, очевидно, чувства, по крайней мере Кобба, оказались более долговечными, чем на то рассчитывала Сабина (и Мари).

— Во всяком случае, какой бы характер ни носили их отношения, теперь между ними все кончено, — заметил Джошуа.

Мысленно он обругал Герберта за то, что тот порвал второе из писем, переданных ему Гранджером. Сам факт его уничтожения свидетельствовал о том, что в письме содержались важные сведения. Значит ли это, думал Джошуа, что Герберт хотел ввести кого-то в заблуждение, сохранив другое послание?

— Если Кобб не брал ожерелья, — сказал Джошуа, — тогда его взял кто-то другой.

Лиззи сердито посмотрела на него, будто сочла, что он специально говорит загадками, чтобы посмеяться над ней.

— Кто?

— Пока не знаю. Но есть еще одно письмо, которое, возможно, поможет нам найти ответ. Я нашел его в столе Герберта. Скажите, что вы об этом думаете?

Джошуа достал из кармана записную книжку и показал Лиззи второе письмо.

Мистер Бентник!

Я больше не могу ждать, вы довели меня до крайности. Теперь мне ясно, что все это время вы просто притворялись, будто сочувствуете мне, а на самом деле даже не слышали того, что я говорю. Все, мое терпение лопнуло. Вы сами заставляете меня выдвинуть этот ультиматум. Раз вы не желаете отдать то, что по праву принадлежит мне, я немедленно приеду и заберу эту вещь.

Прочитав это письмо теперь, когда стало известно содержание письма Виолетты, Джошуа невольно подумал, что, возможно, не случайно ему на глаза попались оба эти послания. Разве стал бы Герберт хранить их в незапертом столе, если бы не хотел, чтобы они были найдены? Оба письма отводили подозрения непосредственно от него. Джошуа опять с сожалением вспомнил о письме, уничтоженном Гербертом. Должно быть, не зря он сохранил эти письма и уничтожил то. А вдруг в том письме были сведения, изобличающие его или Сабину в злом умысле? Разумеется, это веская причина, чтобы уничтожить то письмо и сохранить два этих.

— Ну, и на какие мысли оно вас наводит? — спросил Джошуа у Лиззи, когда она прочитала письмо.

Девушка немного подумала, прежде чем ответить.

— В письме не стоит дата, и это обидно, ибо нам не помешало бы знать, когда оно было написано. Судя по всему, автор — он или она — хорошо знаком с Гербертом, причем достаточно давно. Тон категоричный, угрожающий и вместе с тем взывающий к сочувствию.

— Замечательно, — похвалил Лиззи Джошуа, восхищаясь ее наблюдательностью и умением рассуждать. — Но можете ли вы сказать, о чем идет речь и, что более важно, кто мог бы это написать?

Лиззи подняла голову от записной книжки:

— Вероятно, речь идет об ожерелье. Что касается личности автора, подпись неразборчива. Вы сами можете определить, что там за буквы?

Джошуа покачал головой, давая понять, что для него это такая же загадка, как и для нее. Потом решил немного помочь ей, чтобы посмотреть, к чему это приведет.

— Если Кобб действует от имени человека, пытающегося заполучить ожерелье, тогда, возможно, это письмо написало лицо, которое он представляет. Возможно, этот человек устал ждать судебного процесса и исполнил свою угрозу. Если это так, тогда Герберт точно знает, кто взял ожерелье. Автор письма. Но в таком случае возникает новый вопрос: зачем обвинять меня и приказывать мне найти пропажу?

— Чтобы скрыть правду от Сабины, — осторожно предположила Лиззи.

Джошуа был разочарован:

— Но Сабина должна знать, кто оспаривает права на принадлежность ожерелья, раз оно находится у нее. Или, по-вашему, Герберт ведет нечестную игру против Сабины, на которой он вскоре намерен жениться? Маловероятно.

Лиззи была раздосадована тем, что Джошуа сумел найти изъяны в ее рассуждениях еще до того, как она успела связать свои доводы в единую логическую цепочку, и это отразилось на ее лице. Видя, что ее терпение на исходе, Джошуа продолжил уже более мягко:

— Теперь я попытаюсь найти человека, который напал на меня минувшим вечером. Жаль, что я позволил ему ускользнуть. Вы со своей стороны тоже можете сделать кое-что, чтобы помочь мне разобраться в этом деле. Расспросите горничную, что случилось с ожерельем в тот день, когда я уехал. Возможно, она сообщит вам то, что не сказала ни Сабине, ни Герберту. Потом обсудите это же событие с Виолеттой и сравните ее ответы со свидетельствами горничной. Попытайтесь вызвать ее на откровенность относительно Кобба, спросите, можно ли, по ее мнению, доверять рассказу ее служанки. И ни при каких обстоятельствах не говорите ей, что Кобб, возможно, жив.

— Почему?

— Потому что, судя по тону ее письма, она устала от его назойливого внимания, возможно, настолько, что стала желать ему смерти. Мы полагаем, что она навещала Кобба в гостинице, возможно, вскоре после того, как написала это письмо. Я не врач, но, на мой взгляд, все внешние признаки говорят о том, что смерть наступила в результате отравления. И вполне вероятно, что отравительницей является Виолетта.

— У ее матери есть более веский мотив для убийства. Не забывайте, отец Сабины был врач и от него она многое узнала о лечебных свойствах растений. Если Кобб выступал от имени человека, оспаривающего принадлежность ожерелья, она могла убить его, чтобы защитить свое сокровище. Хотя вы только что сказали, что Кобб, возможно, жив.

— Но кто-то же умер. Допустим, Виолетта, или Сабина, или Герберт, или человек, напавший на меня дороге, кто бы он ни был, пытались убить Кобба и потерпели неудачу — ядом отравился другой. Не исключено, что убийца, обнаружив свою ошибку, предпримет еще одну попытку избавиться от неугодного, верно?

— Но чей же это был труп?

Джошуа медлил с ответом, с грустью глядя в серые глаза Лиззи. Они блестели, зрачки расширились от возбуждения. Волнение ей было к лицу, хотя Джошуа сознавал, что для Лиззи это расследование — всего лишь захватывающее приключение, в то время как для него и для того бедняги, что скончался в оранжерее, — это вопрос жизни и смерти, а в его случае еще и репутация поставлена на карту. Тем не менее Лиззи — его единственный союзник, думал Джошуа. Он должен убедить ее, что доверяет ей.

— Мне еще предстоит доказать это, но подозреваю, что умер Хор, — спокойно произнес Джошуа.

После этого разговора они, с альбомами и карандашами, отправились в оранжерею, где Джошуа собирался дать Лиззи урок рисования. Джошуа не считал себя большим мастером в искусстве живописания растений, но Лиззи хотелось научиться рисовать именно ананасы. И поскольку Джошуа было любопытно побывать в здании, которое играло важную роль в его расследовании, он охотно согласился выступить в роли ее наставника.

Впервые переступив порог оранжереи, Джошуа был ошеломлен представшим его взору грандиозным зрелищем. Над его головой взмывал ввысь купол крыши, все пространство вдоль и поперек пронзали преломляющиеся сквозь стекла радужные стрелы света. Перед Джошуа находился атрий — круглая арена со столиками и стульями, расставленными возле фонтана; по краям стояли, словно часовые, апельсиновые и гранатовые деревья. Справа и слева были широкие двойные двери. С одной стороны за увешанными плодами лимонными деревьями и бахчей с дынями находился виноградник, где рано утром Джошуа видел работающего Гранджера. Дверь напротив вела на ананасную плантацию. Туда прямиком и направилась Лиззи. Джошуа последовал за ней.

По всей длине здания тянулись высокие грядки, некоторые до шести футов шириной; они были заполнены разлагающейся дубильной корой. В центре пролегала выложенная плиткой дорожка, вдоль которой шла канава с дымящимся навозом, являвшимся дополнительным источником тепла в помещении, обогреваемом печами, солнцем и дубильной корой. В кадках серебрились листья ананасов; из розеток наиболее крупных образцов тянулись вверх, словно Венера, поднимающаяся из раковины, шишковатые зеленые плоды.

В этой части оранжереи скамеек не было, поэтому они примостились — сели бочком, держа на коленях альбомы, — на низком бортике одной из грядок. Лиззи, казалось, совершенно не замечая неудобства и не опасаясь испачкать платье, с готовностью принялась за новое занятие.

Ученицей она была бестолковой — слишком быстро переносила на бумагу то, что, как ей представлялось, находится перед ней. Она не обращала внимания на то, как изгибается каждый лист, как свет меняет окраску каждого растения. Для изображения они выбрали самые крупные растения, с плодами, которые хоть и были зелеными, но уже почти полностью сформировались. Джошуа рисовал то же растение, что и Лиззи, пытаясь учить ее на своем примере. Прошел час. Джошуа еще не закончил и первого эскиза; Лиззи же сделала несколько ужасных набросков — сплошь неясные пятна. Критика Джошуа выводила ее из себя.

— Мисс Маннинг, — обратился он к Лиззи, ожидая от нее мгновенной вспышки раздражения, — думаю, на сегодня достаточно. Вы делаете большие успехи, но мне кажется, ваш размашистый стиль письма больше подходит для пейзажной живописи, изображение растений требует более скрупулезного подхода. Завтра, если желаете, мы попробуем запечатлеть некоторые виды парка. Уверен, Сабина будет рада получить в подарок пейзаж. А сейчас, думаю, нам следует закончить урок.

Лиззи с радостью согласилась и пошла искать Виолетту и ее горничную Мари. Джошуа остался еще на некоторое время, чтобы докончить эскиз. В записной книжке он отметил, какие оттенки имеют листья и плоды. Позже он воспользуется этими записями, когда будет создавать образ ананаса на полотне. Все это время он смутно сознавал, что Гранджер находится где-то рядом. Когда наконец он убрал карандаши и бумагу и собрался уходить, то едва не споткнулся о садовника. Тот, перегородив дорожку, возился на грядке. Очевидно, Гранджер пришел на ананасную плантацию, чтобы поместить в дубильную кору новые кадки с растениями.

— Все трудитесь, мистер Гранджер, — сердечным тоном обратился к нему Джошуа.

— Прошу прощения, — извинился Гранджер, освобождая ему дорогу.

— Все новые растения высаживаете?

— Что вы, сэр, нет, — ответил Гранджер. — Эти недавно привезли из питомника, чтобы посадить на месте погибших.

— Они отличаются от других образцов, что вы здесь выращиваете?

Если Гранджера и удивил внезапный интерес Джошуа к садоводству, на его лице это никак не отразилось.

— У нас в стране культивируют несколько сортов, — с серьезным видом стал объяснять он. — Здесь на грядках уже растут Черный Антигуа, Кайенский, Анвиль и Ямайская королева. А это Провиденс, дает плоды весом более четырнадцати фунтов. Миссис Мерсье хочет, чтобы эти ананасы украсили ее свадебный стол.

— Большая честь для Провиденс. Я впервые заглянул сюда, и, должен признать, оранжерея произвела на меня сильное впечатление. Вы молодец.

Гранджер окинул взглядом плантацию и смущенно посмотрел на растения в своей руке:

— Честно говоря, сэр, я делаю только то, что мне велят. Не более того. Когда я поступил сюда на службу, оранжерея уже была. Если знаешь, что делать, и делаешь как положено, ананас растет сам собой. Главное, определить правильное соотношение воды, света и тепла. Пожалуй, труднее всего регулировать температуру. — Он помолчал, глядя на свои заляпанные грязью башмаки; по его губам скользнула улыбка: — В принципе вам не обязательно расспрашивать про ананасы меня. Поговорите хотя бы со своей ученицей, мисс Маннинг. Она большая поклонница ананасов.

— Вы, наверное, хотели сказать с миссис Мерсье?

— Миссис Мерсье, безусловно, знает в ананасах толк, но это вам и без меня известно.

— Мисс Маннинг умеет выращивать ананасы?

Гранджер улыбнулся одними губами:

— В садоводстве она разбирается не хуже мистера Бентника, потому-то он так и расположен к ней. Они часами могут беседовать о своих любимых растениях. Говорят, сад Барлоу-Корт по красоте не уступает парку Астли, — во всяком случае, не уступал раньше. Сэр Ланселот Браун, который создал этот парк, также, полагаю, работал и в Барлоу-Корт и в той усадьбе, где я раньше служил, после того как я ушел оттуда. Он живет в Кью,[8]это всего в миле отсюда — очевидно, потому он и пользуется такой популярностью в здешних краях.

— Ну и, наверное, еще потому, что он сам по себе большой специалист в своем деле, — уважительно добавил Джошуа.

— Да, с ним мало кто сравнится. Как бы то ни было, мисс Маннинг под его руководством заботилась о многих насаждениях. Я знаю, что она пыталась выращивать в своем саду и ананасы, — она спрашивала у меня совета. Но вот имел ли мистер Браун к тому какое-нибудь отношение и преуспела ли она в этом своем начинании, я не могу сказать.

Джошуа был сбит с толку. Странно, думал он, что Лиззи ни словом не обмолвилась, даже не намекнула о своем увлечении садоводством, когда он громко восхищался ананасной теплицей.

— Вы сказали, что сад Барлоу-Корт не уступал парку Астли. Почему же теперь он не так хорош? Этому есть причина?

Гранджер пристально посмотрел на него:

— А вы спросите у мисс Маннинг про ее брата Артура. Мне известно только то, что люди говорят.

Джошуа смутно припомнилось, что он слышал от Герберта о брате Лиззи, хотя сама она никогда словом о нем не обмолвилась.

— И что же люди говорят?

— Что он игрок, и притом невезучий, последние четыре года беспрерывно играет и в кадриль[9]проиграл целое состояние. Его отец, Уильям Маннинг — он здесь местный судья, — почти разорился, оплачивая долги сына. Он с трудом содержит Барлоу-Корт, и то только благодаря доброте кредиторов. Усадьба приходит в упадок. У него едва хватает денег на прожитье, что уж тут говорить про сад, который некогда слыл одной из жемчужин этих краев.

— Надо же, я и не знал.

— Вы, наверное, заметили, что Артур Маннинг носа сюда не кажет. Говорят, будто он в Италии и так далее. Так вот, чушь все это.

— Откуда вы знаете?

— Так я видел, как он шастал здесь тайком, да и по округе тоже.

— Тогда почему говорят, что он за границей?

— Чтобы спасти свою репутацию. Недавно он занял большую сумму у мисс Каролины, полагаю, те деньги, что оставила ей мать.

— Зачем же она одолжила ему, зная, что он за человек? Это же глупо.

— Она была привязана к нему и его семье, вот и попалась на удочку. Но ее нельзя винить. Он сказал ей, что деньги ему нужны на то, чтобы вернуть отцу часть долга. Деньги он взял, а отцу ни пенни не вернул.

— Мистеру Бентнику об этом известно?

— Откуда мне знать? Если и известно, он не стал бы обсуждать это с Уильямом Маннингом или его дочерью. Тем самым он довел бы до банкротства одного и посрамил другую.

— И где же этот презренный Артур?

— В Барлоу, наверное. Без денег куда ему ехать?

Пока Джошуа размышлял об Артуре Маннинге, Гранджер опустился на колени и принялся вкапывать в дубильную кору две кадки.

Какое-то время Джошуа наблюдал за ловкими, сноровистыми движениями садовника, потом, собравшись уходить, медленно направился к выходу. И тут его осенило.

— Я думал, вам удалось спасти поврежденные растения, пересадив их в другие горшки, — сказал он.

— Некоторые из них погибли от жары.

— Как это могло случиться?

Гранджер нахмурился. Джошуа чувствовал, что тот предпочел бы не отвечать, и посему, слушая его объяснения, старался не пропустить ни единого слова.

— Как я уже говорил, самое трудное в выращивании ананасов — это соблюдение температурного режима. Здешняя теплица настолько большая, что ее нельзя оставлять без присмотра ни днем, ни ночью. Среди моих помощников есть мальчишка, Джо Карлтон. Он дежурит здесь по ночам, следит, чтобы в помещении не было ни слишком жарко, ни слишком холодно. Думаю, вы не знаете, что свежая кора, бывает, так разогревается, что даже вспыхивает.

— И что же этот мальчишка?

— Он заснул. В теплице стало очень жарко. Некоторые из растений, что находились ближе к двери, выжили; те, что были в глубине помещения, погибли от жары.

— Когда это произошло?

— Дней пять назад, где-то так.

— В ту ночь, когда здесь скончался человек?

Гранджер задумчиво почесал подбородок:

— Да, пожалуй. Забавно. Ведь если бы он не заснул, то наверняка бы видел, что тут случилось.

Его слова навели Джошуа на новую мысль:

— Мистер Гранджер, а каковы могут быть последствия для человека, который потерял сознание в оранжерее, где воздух чрезмерно разогрелся?

Гранджер перестал работать и через плечо краем глаза посмотрел на Джошуа:

— Я не врач, но смею предположить, что он бы задохнулся от жары. Спросите любого, кто что-нибудь в этом понимает, — и он вам скажет то же самое. Я слышал, что в оранжереях, где используется подобный способ обогрева, случаются пожары, если работники теряют бдительность. Самое обычное дело, сэр.

— Иными словами, Гранджер, вы говорите, что тот человек просто спекся от жары?

— Да, сэр, похоже на то.

Глава 22

Вернувшись в свою комнату, Джошуа занялся портретом. Живопись была его великой страстью. Он понимал, что если Герберт настроен против него, а он не сможет отыскать ожерелье, то, скорее всего, за портрет Бентников ему никогда не заплатят. И все же Джошуа не мог отказать себе в удовольствии. Вооружившись кистью, он добавлял световые блики и детали к предметам одежды, тщательно выписывал фон.

Работая, он анализировал новые факты. Гранджер подозревал, что с Коббом, возможно, произошел несчастный случай: он умер от перегрева. Все, кто описывал состояние трупа, упоминали зловоние, и до сегодняшнего разговора с Гранджером Джошуа считал, что этот смрад появился потому, что покойного стошнило перед смертью. Но ведь сладковатый запах мог источать сам труп, всю ночь пролежавший в тепле. Джошуа не пришел ни к какому выводу, не знал, как доказать или опровергнуть это предположение. Из раздумий его вывел стук в дверь.

— Войдите, — крикнул Джошуа, кладя кисть.

Служанка принесла ему письмо на серебряном подносе.

21 мая 1766 г.

Мистер Поуп!

Я знаю, что вы человек сдержанный, скромный, и посему беру инициативу в свои руки. Перед отъездом в Ричмонд вы пригласили меня приехать к вам туда, хотя, будучи в смущении, так и не сказали, когда я должна приехать и куда. Сегодня у нас был мистер Бентник, он что-то искал в ваших комнатах. Так вот, он сказал мне, что не видит причины, почему бы нам не совершить прогулку по реке или холмам. Он очень удивился, узнав, что я много слышала о Ричмонде, но никогда там не была. Он красочно описал свой край и сказал, что прогулка по парку Астли доставит мне большое удовольствие. Так что, мистер Поуп, в воскресенье с полуденным экипажем я прибуду к гостинице «Звезда и подвязка». Вы встретите меня там или мне самой добираться в поместье? Мистер Бентник говорит, что оно совсем близко от Ричмонда. Если вы не будете ждать меня, я спрошу дорогу и сама приду к вам.

До скорого свидания, Бриджет Куик.

По прочтении этого послания у Джошуа поднялось настроение, но радость его быстро угасла. Бриджет была тем цветком, который он не осмеливался сорвать. Зачем же она искушает его? Сегодня пятница, она приедет послезавтра. Он уже не успеет остановить ее. Встречи не избежать. Если он не будет ждать ее у гостиницы «Звезда и подвязка», она сама придет в Астли. А ему некогда развлекаться, ведь у него столько дел. В любом случае он никогда бы не предложил ей покататься в лодке по реке. Да и гулять по холмам он тоже не склонен. Более того, у него нет ни малейшего желания объяснять ей, почему ее приезд некстати. В общем, он встретит ее, а потом под каким-нибудь предлогом — например, скажется больным — уклонится от совместных прогулок.

— Сэр, — вновь нарушила ход его мыслей служанка. — У меня для вас еще два сообщения. Одно от Питерса, старшего слуги. Он просил передать, что посыльный выполнил ваше поручение. Интересующий вас размер — пять футов девять дюймов. Это все. Он сказал, вы знаете, о чем идет речь.

Джошуа, с минуту подумав, кивнул. Значит, размер гроба пять футов девять дюймов. Одежда в саквояже Кобба предназначалась для человека более шести футов ростом. Выходит, умерший был не Кобб, а вот долговязый парень, что напал на него на дороге, вполне им может быть. И если учесть, что у Хора с Коббом была назначена встреча за день до того, как был найден труп, а потом первый исчез, то вполне вероятно, что покойник в оранжерее мог быть Хором. И если это так, тогда Хора, возможно, убил сам Кобб. Зачем бы еще он стал вести жизнь бродяги, нападать на прохожих и залезать в чужие спальни посреди ночи? Однако какой у него мог быть мотив для убийства?

— А другое?

— От госпожи, то есть от миссис Мерсье. Она велела спросить, не согласитесь ли вы встретиться с ней в бельведере на северном берегу озера — я могу проводить вас, если угодно. Она будет вас ждать.

Последнее сообщение окончательно повергло Джошуа в уныние. Он потерял самообладание. Забыл и про Кобба, и про Хора, и даже про письмо Бриджет. Его объял страх. А вдруг Сабина пригласила его в этот укромный уголок, чтобы отомстить за пропажу ожерелья? Если бы он имел хоть какие-нибудь сведения о ее украшении, возможно, ему удалось бы смягчить ее гнев. Но, кроме письма Виолетты, которое он не может показать Сабине — ибо как он объяснит, откуда оно у него? — ему больше нечего предъявить ей. Стоит ли намекнуть Сабине, что трагическая смерть в оранжерее и исчезновение ожерелья — взаимосвязанные события? Нет, лучше не надо. Это может привести к разговору о роде занятий Кобба и Хора, что, в свою очередь, натолкнет Сабину на мысль, будто Джошуа сомневается в том, что она законная владелица ожерелья. А у Сабины есть все основания желать смерти Коббу и Хору. Будучи поверенными, представляющими вторую сторону спора, они грозились отнять у нее драгоценное украшение. Если Сабина уже убила человека ради того, чтобы оставить у себя свое сокровище, кто знает, что она готова предпринять, чтобы отомстить за его пропажу?

Но через минуту к Джошуа вернулось здравомыслие. Рано или поздно ему придется встретиться с Сабиной. У него есть к ней вопросы. Возможно, с ним наедине она будет более откровенна, чем в присутствии кого-либо еще. Джошуа надел свою коричневую куртку с отделкой из тесьмы кукурузного цвета, расправил кружева на манжетах, поправил галстук и направился к указанной беседке. На душе у него кошки скребли, но он знал, что будет делать. Постарается успокоить Сабину и выяснить у нее как можно больше. Если его план провалится, он отдастся на волю судьбы, что бы она ему ни уготовила.

Озеро лежало к югу от особняка. До этого момента Джошуа видел его только из окон гостиной. Из страха перед обширными водными пространствами он старался обходить озеро стороной, хотя слышал, будто в той части парка Мистер Талантище Ланселот Браун превзошел самого себя. И только теперь он понял, почему Астли, у всех кто здесь бывал, вызывает столь бурный восторг. Браун оформил пологий склон, спускающийся к извилистой ленте воды, которую питал впадающий в озеро ручей. Маленький остров в другой части озера скрывал противоположный берег. До самой кромки воды простирались аккуратные, стриженые газоны, на которых тут и там высились одинокие деревца и кустики. У дальнего края озера в воду глядели купы буков, за которыми начинался густой лес; отражения деревьев переливались и мерцали на широкой глади. Вдоль берега вилась тропинка, которая и привела Джошуа к назначенному месту встречи.

Бельведер стоял на каменистом откосе, возвышаясь над озером и макушками деревьев. Он был сооружен в форме ротонды с колоннадой, поддерживающей купол крыши; в середине находилась круглая скамья, сидя на которой можно было обозревать всю округу. Стараясь не обращать внимания на неприятное ощущение в животе, Джошуа поднялся по склону к беседке. Добравшись до лестницы, служившей опорой для колоннады, он, к своему удивлению, обнаружил, что в бельведере никого нет. Он думал, Сабина уже ждет его в злобном нетерпении, но ее нигде не было видно.

Джошуа прошелся по бельведеру, сел, встал, опять сел. Все это время он взглядом пробегал по лежащей вокруг местности, думая, что Сабина прячется где-то рядом. В небольшой рощице, ему показалось, он заметил движущийся силуэт. Ему тут же пришло в голову, что это, возможно, Кобб, которого он вознамерился отыскать при первой же возможности. Джошуа прищурился, напрягая зрение. Возможно, в отблесках света и прыгающих тенях он просто увидел колыхание ветки на ветру. Джошуа опять показалось, что кто-то движется в роще, и он уже собрался броситься вниз по склону навстречу этому человеку, но в ту же секунду услышал подле себя шорох. Он резко обернулся.

— Миссис Мерсье! — воскликнул Джошуа. — Я и не слышал, как вы подошли.

— Добрый день, мистер Поуп, — тихо ответила Сабина. — Простите, что заставила вас ждать. Мне нужно было кое-что обсудить с Гранджером.

— Ничего страшного, сударыня. Я любовался видом, — учтиво произнес Джошуа.

Он пристально всматривался в ее лицо. Оно было невозмутимым. Взгляд невыразительный, немигающий, губы не напряжены, лоб гладкий. Это лицо опасного убийцы? Или той, кто собирается обвинить его в краже вещи, которая ей очень дорога? В лице Сабины не сквозило угрозы, но он все равно следил за ней настороженно, будто смотрел на спящую змею.

— Думаю, вы догадались, зачем я пригласила вас сюда. Меня волнует судьба моего ожерелья, мистер Поуп. Насколько я понимаю, вы уже заявили о своей невиновности, и мистер Бентник поручил вам найти пропажу. Вам очень повезло.

Джошуа так не думал, но не стал перечить Сабине. Вместо этого он сказал:

— Уверяю вас, сударыня, я сделаю все, что в моих силах, чтобы отыскать драгоценность. Это всего лишь дело времени. Да поможет нам Бог.

— Гранджер сообщил, что сегодня утром в ананасной теплице вы давали мисс Маннинг урок рисования. По-вашему, занятия с ней помогут вам скорее отыскать мое ожерелье?

Джошуа почувствовал, как кровь прилила к его лицу, но он не намерен был сдаваться без боя:

— Мисс Маннинг попросила оказать ей такую услугу, и я подумал, что час в ее обществе может сослужить мне двоякую службу. Во-первых, она хорошо знакома с укладом Астли. Во-вторых, эскизы, которые я сделал, пока наставлял ее, я могу использовать для вашего портрета.

— А я считаю, что вы, проведя целое утро в обществе молодой женщины, пренебрегли своей обязанностью, ибо это время вы должны были посвятить поиску ожерелья. На мой взгляд, это только доказывает вашу вину. Так что вы выяснили за утро?

— Узнал кое-что от Гранджера, возможно, нечто важное.

— Что конкретно?

— Одну частность, которая, вне сомнения, вам известна. Речь идет о температуре, при которой выращивают ананасы.

Сабина была слегка удивлена, что доставило Джошуа несказанное удовольствие, хотя его радость длилась не долго.

— Очевидно, вы имеете в виду ту ночь, когда заснул мальчишка и несколько растений погибли? Не понимаю, какое отношение это имеет к моему украшению. Меня больше заинтересовало другое: оказывается, мисс Маннинг увлекается садоводством. А мне она и словом об этом не обмолвилась. Гранджер говорит, что несколько лет назад он учил ее выращивать ананасы в Барлоу-Корт и она даже угощала плодами из своего сада мистера Бентника. Ее скрытность настораживает, не так ли? Вам не кажется, что это свидетельствует о каком-то злом умысле? Ведь ее семья недавно обеднела. Не исключено, что это она украла мое ожерелье.

Джошуа на мгновение растерялся. Внутреннее чутье подсказывало ему, чтобы он отвлек внимание Сабины от Лиззи. Не приведи бог, если из-за него ей будет угрожать опасность. Он пожал плечами, словно Лиззи и ананасы были одинаково не важны:

— Одному Богу известно, что у мисс Маннинг на уме. Я не умею читать чужие мысли. Но вы правы. Ее я рассматриваю как потенциального подозреваемого, впрочем, как и всех остальных.

— Тогда скажите мне вот что, мистер Поуп. Вы действительно считаете, что умерший был не Кобб?

— Почему вы спрашиваете?

— Я узнала об этом от мистера Бентника. Он сказал, что минувшим вечером вас остановил человек, назвавшийся Коббом. Это так?

— Да.

— Что он хотел?

— Денег, очевидно, — солгал Джошуа и глазом не моргнув.

— И он их получил?

— Нет. Мой кошелек остался при мне.

— Если в оранжерее умер не Кобб, чье же тело я тогда обнаружила?

— Возможно, оно принадлежало поверенному по фамилии Хор, который от лица своего клиента оспаривал принадлежность ожерелья, находящегося в вашей собственности. Он навещал Кобба как раз за день до того, как вы обнаружили труп. И кстати, раз уж мы заговорили об этом, позвольте спросить, сударыня, вы были знакомы с Коббом?

— Нет. По-вашему, я не узнала бы его в том мертвеце?

Джошуа кивнул, мысленно отметив, что Сабина, даже если лжет, не даст так просто заманить себя в ловушку. Тем не менее казалось, что она отвечает на его вопросы более откровенно, чем он смел на то надеяться. Значит, пришло время задать самый важный вопрос:

— Сударыня, я должен спросить, кто другой претендент на ваше ожерелье?

Сабина сурово посмотрела на Джошуа. Она молчала, и у него создалось впечатление, что она решает, отвечать ли ему или послать его к дьяволу. Наконец она вскинула подбородок и перехватила его взгляд:

— Я могла бы спросить, откуда вам известно об этом, но мистер Бентник уже сообщил мне. Насколько я понимаю, вы ездили в Лондон, чтобы от моего имени навести справки. Вы ходили в контору поверенного, который ведет дело клиента, предъявившего мне иск. Очевидно, поэтому вы спрашиваете?

Джошуа молча кивнул. Он по-прежнему внимательно следил за малейшими переменами в ее голосе и выражении лица. До сей минуты Сабина хранила невозмутимость, но теперь вдруг он ощутил на себе ледяное дыхание ее неодобрения. Джошуа это не смутило. Он понимал, что она предоставила ему шанс выяснить то, что ему необходимо было знать.

— Именно по этой причине мне и хотелось бы спросить, кто...

— Но вы солгали. Я не просила вас вести расследование.

— Верно, вы не давали мне прямого указания. Однако вы открыли мне свои благородные чувства, когда велели от вашего имени расспросить Гранджера о мертвеце. Я тогда не стал говорить вам, что меня тоже возмутило то, как обошлись с трупом: беднягу похоронили без суда и следствия. Посему я был уверен, что вы одобрите мои действия, если я проведу небольшое расследование, когда представится такая возможность.

Правдоподобное объяснение Джошуа смягчило гнев Сабины, но полностью ее не удовлетворило.

— Может, вы и правы в том, что смерть того человека и пропажа ожерелья как-то связаны между собой. Но я предпочла бы, чтобы вы искали мое украшение, а не тратили время на Хора. Более того, я должна подчеркнуть, что против меня выдвинут незаконный иск.

— Возможно. Но, не зная подробностей дела, как я могу о том судить? И как в таком случае я смогу найти ожерелье? Кобб был поверенным, официально вел дело от лица истца. Более того, он был увлечен вашей дочерью. Хор тоже был замешан. Было бы безумием делать вид, будто это не имеет отношения...

— Ну, хорошо, — перебила его Сабина. От ее гневного взгляда и у гладиатора подкосились бы колени. — Раз вы настаиваете, я в двух словах расскажу все, что знаю. Ожерелье оставил мне в наследство мой второй муж, Чарлз Мерсье. До того как мы с ним поженились, у него родился внебрачный ребенок. Это она затеяла эту нелепую тяжбу.

— Как ее зовут?

Сабина рассмеялась, словно услышала вопрос, который мог бы задать только сумасшедший.

— Если бы я это знала, проблема была бы решена. Она печется о своем положении в обществе и тщательно скрывает низкое происхождение и посему предпочитает сохранять инкогнито.

Джошуа вспомнил, что Крэкман в своем письме упоминал о том, что истица запретила разглашать ее имя кому бы то ни было. Он решил, что Сабина не лжет и, как и он, раздосадована своим неведением. Он подумал, что, может быть, стоит завести разговор о письме в столе Герберта, которое, вне сомнения, написала истица, но решил, что это бессмысленный шаг: он только разозлит Сабину. Совершенно очевидно, что неразборчивая монограмма ей так же непонятна, как и ему. Возможно, это письмо — просто издевка. Не придя ни к какому заключению, Джошуа задумался о другом.

— Сударыня, позвольте спросить — зачем вы недавно ездили в Лондон?

Сабина покраснела, в раздражении скривила губы:

— По личным делам. К данным событиям это не имеет отношения.

Джошуа чувствовал, что она что-то недоговаривает, но не стал допытываться.

— Хочу попросить вас еще об одной услуге, сударыня. Позвольте расспросить вашу горничную о том, что произошло за время вашего отсутствия.

На лице Сабины отразилось удивление.

— Ума не приложу, что вы можете выяснить у служанки, но, если угодно, поговорите с Мари вечером. С завтрашнего дня возобновим сеансы позирования, мистер Поуп. Это даст вам возможность сообщать мне о ходе вашего расследования. И помните, в первую очередь вы должны заниматься поиском ожерелья, а не установлением причин смерти Хора.

Не дожидаясь ответа, она удалилась.

Джошуа проследил взглядом, как Сабина спустилась по тропинке и зашагала к дому. Ее голубые юбки раздувались, словно наполненный ветром парус. После того как ее фигурка растворилась вдали, он еще какое-то время оставался на месте, размышляя о встрече. Совершенно очевидно, что Сабину вывело из равновесия упоминание о тяжбе по поводу ожерелья. И разумеется, она не на шутку разозлилась на него за то, что он навещал Крэкмана и говорил с ним о трупе, обнаруженном на ананасной плантации. Но кажется, ему удалось убедить ее в необходимости этого шага. Жаль, конечно, что ей неизвестно имя женщины, оспаривающей у нее ожерелье. И все же в общем и целом она вела себя гораздо лучше, чем он ожидал. По крайней мере, он остался цел и невредим после этой встречи.

Глава 23

После ухода Сабины Джошуа остался в бельведере. Природа вокруг, окрашенная золотистым вечерним сиянием, была неподвижна. Безмятежность и покой, как в пейзажах Клода Лоррена, подумалось ему. Погруженный в свои мысли, Джошуа почти ничего не замечал, но, когда луч света сверкнул из листвы, мгновенно встрепенулся.

Это была ослепительная вспышка. Она блеснула и погасла, будто кто-то на мгновение направил на солнце зеркало. Джошуа устремил взгляд туда, откуда, как он думал, сверкнул луч. Был уже шестой час вечера. На фоне удлинившихся лиловатых теней свет, падавший на листву и гладь озера, казался особенно ярким. Может, его отвлек луч, отразившийся от воды? Маловероятно, хотя точно сказать нельзя. Джошуа вспомнил, как перед появлением Сабины заметил в рощице движущуюся тень. Это был Кобб?

Не раздумывая, он направился к рощице. Парк уже опустел, но после встречи с Сабиной Джошуа избавился от прежнего страха и, окрыленный разговором, был полон решимости найти Кобба, подвергнуть его допросу, что следовало сделать еще минувшим вечером, и установить личность умершего.

Приблизившись к роще, Джошуа увидел, что в ней гораздо темнее, чем он ожидал. Ему пришлось сбавить шаг, ибо, пробираясь между деревьями, он смотрел по сторонам, в поисках следов пребывания человека, который, он был в том уверен, прятался здесь. Ничто из того, что он видел и слышал, его не настораживало. Но, когда он дошел до поросшей травой поляны, окруженной древними буковыми деревьями, ему послышался какой-то звук.

Что это? Ветка хрустнула, листья зашуршали или белка перескочила с одного дерева на другое? Источник звука Джошуа определить не мог, но чувствовал, что рядом кто-то есть. Его охватило беспокойство. Зачем он в этом Богом забытом леске преследует какой-то мнимый луч света? Как ему вообще пришло в голову забраться сюда, ведь на нем красивый дорогой костюм, который он, чего доброго, еще испачкает в ежевике? Джошуа уже совсем было решил вернуться в дом и попросить, чтобы ему принесли бокал джина, но некое неосознанное чувство побудило его двинуться вправо, в направлении звука.

За буками находились густые заросли орешника. После Джошуа предстояло пересечь открытое пространство, и в этом случае он оказывался на виду у того, кто за ним наблюдал. Джошуа замедлил шаг, ступая нерешительно, как упирающийся ребенок, тяжело дыша, ощущая пульсацию крови в жилах и неприятный зуд у корней волос.

Он почти дошел до середины поляны, когда увидел его. Залитый солнцем высокий мужчина в темном костюме и черной шляпе сидел, прислонившись к одному из буков. Судя по его позе, он спал. Рядом валялась порожняя бутылка — источник вспышки, ослепившей Джошуа. Голова мужчины была наклонена вперед, так что лицо его было скрыто под полями шляпы. Несколько минут Джошуа, приблизившись, разглядывал спящего. Это Кобб? Трудно сказать, ведь минувшим вечером он не рассмотрел его в темноте. Телосложением похож, хотя мужчина сидит — так сразу и не определишь.

Прежде чем Джошуа успел разбудить спящего, тот вдруг вздрогнул, будто его что-то потревожило. Затем стал загребать рукой, словно пытался ухватить какой-то невидимый предмет, и, не нащупав ничего, кроме воздуха, резко вскинул голову. Теперь Джошуа представилась возможность его немного рассмотреть — узкое небритое лицо, бледная кожа, темные, как красное дерево, глаза, впалые щеки. Лицо цыгана, а одет, как джентльмен. Нет, это точно не Кобб, решил Джошуа. Он почувствовал, что теперь и за ним наблюдают. Какое-то время они, застыв, разглядывали друг друга, словно два замерших лиса.

И вдруг, будто ужаленный осой в зад, мужчина быстро вскочил на ноги и схватил Джошуа за шиворот. Его лицо побагровело от ярости.

— Ах ты, гад! — закричал он. — Какого черта подкрался ко мне? Где бутылка? Ты стащил ее из моей руки?

— Я ничего не брал, — спокойно отвечал Джошуа, хотя почувствовал, как у него сузились глаза, ибо он не ожидал нападения. От мужчины разило бренди, и, очевидно, он едва ли отдавал отчет своим словам. — Вон ваша бутылка, и, по-моему, она пустая.

— Сволочь поганая. Я тебе покажу. Будешь знать, как красть у меня. Я своими глазами видел тебя. И чувствовал тоже. Или ты держишь меня за идиота?

Мужчина оттолкнул Джошуа, обнажил шпагу и начала угрожающе размахивать ею перед его лицом.

— Сэр... —Джошуа поднял руки, показывая, что он не вооружен и не намерен причинить вред. — Прошу, выслушайте меня. Когда я подошел к вам, вы крепко спали. Вам просто приснилось, что я вас обокрал. Если хотите, обыщите меня. Вы увидите, что я ничего у вас не брал.

Мужчина на мгновение смешался, но вид у него по-прежнему был грозный.

— В любом случае, — уверенным тоном продолжал убеждать его Джошуа, — если вам нужно бренди, вы его получите, стоит только пройти со мной в тот дом.

По крайней мере, рассудил Джошуа, если этого человека завлечь в дом, там его можно арестовать, и сам он будет в безопасности.

Мужчина прищурился, глядя сквозь деревья на далекий силуэт Астли-хаус:

— Вы предлагаете пройти с вами в дом? В таком случае кто вы? Я знаю всех, кто там живет, а вот вы мне не знакомы.

— Вот как? — удивился Джошуа. — Значит, вы друг семьи? Тогда позвольте представиться. Джошуа Поуп. Может, вы слышали обо мне? Я — художник. Мистер Бентник заказал мне свой свадебный портрет. С кем имею честь говорить?

Мужчина шагнул к Джошуа. Глаза у него были мутные, воспаленные, лицо белое, как сорочка. Он дышал перегаром, который мог свалить с ног.

— Очевидно, вы порядочный человек, раз обещаете мне бренди. Так и быть, скажу вам, кто я. Меня зовут Артур Маннинг.

Джошуа оторопел. Ему сразу вспомнилось, что Гранджер рассказывал об Артуре Маннинге: что тот разорил семью и исчез после того, как выманил у Каролины Бентник деньги, оставленные ей в наследство. Джошуа пристально смотрел на Артура Маннинга. Задать бы ему по первое число, думал он, с трудом сдерживаясь. Но потом напомнил себе, что Гранджер, как тот сам признался, сообщил ему только слухи. Может, удастся у Маннинга еще что-то выяснить?

— Утром я виделся с вашей сестрой, — холодно произнес Джошуа. — Она просила дать ей урок рисования. И она не говорила, что вы намерены прийти с визитом.

Артур Маннинг пожал плечами:

— Мы с ней редко общаемся.

— И все же давайте пройдем в дом, сэр, — настаивал Джошуа, — а по пути вы расскажете мне, почему повздорили с сестрой. Из-за чего бы ни вышла ссора, вы скоро забудете про свои разногласия. Такая милая девушка просто не способна долго таить обиду.

Артур Маннинг перестал злиться. Возможно, в состоянии опьянения ему было слишком трудно сохранять враждебный настрой. Сердитое выражение исчезло с его лица, он убрал шпагу в ножны и обнял Джошуа за плечи, будто они были закадычными друзьями.

— С вами я пойти не могу, Поуп, — сказал он. — Лучше сделаем так. Вы вернетесь в дом и принесете мне бренди и что-нибудь из еды. Я не ел целый день и, Бог свидетель, умираю с голоду. В такой хороший вечер можно поужинать и на свежем воздухе, верно?

Джошуа покоробила его фамильярность. И все же он подумал, что, если бы не волчий блеск в глазах Маннинга, его лицо было бы вполне приятным; только ему нужно побриться и привести себя в порядок.

— Почему вы не хотите пойти со мной? — спросил он так, будто и не слышал про его неприятности. — Вы ведь брат мисс Маннинг. Вам наверняка будут там рады.

— Это длинная история, не хочу сейчас рассказывать. Будьте другом, принесите мне бренди, а потом и поговорим.

Понимая, что настаивать бесполезно, Джошуа повиновался. Он вернулся в дом через дверь, ведущую в сад, взял в гостиной хрустальный графин с бренди и два бокала и накрыл свои трофеи плащом, на тот случай если ненароком натолкнется на Герберта или кого-то еще. Опасался он зря. Сад возле дома был безлюден, никто не крутился у гостиной, никого из слуг поблизости не было. Очевидно, хозяева и гости удалились в свои комнаты, чтобы переодеться к ужину. Спустя полчаса Джошуа вновь был на поляне.

Артур Маннинг сидел, прислонившись к буку, и курил длинную глиняную трубку.

— А-а... — довольно произнес он, потом выхватил у Джошуа графин с бренди и стал пить прямо из горлышка. — Я знал, что на вас можно положиться. Молодчина. Как, говорите, вас зовут?

За время отсутствия Джошуа его развезло от бренди, и, судя по тому, с какой быстротой пустел графин, можно было ожидать, что скоро он окончательно опьянеет, так что и вовсе перестанет соображать. Но пока Артур Маннинг был раскован, словоохотлив, хоть у него и заплетался язык, и Джошуа решил, что сейчас самое время выведать все, что можно.

После нескольких наводящих вопросов Артур охотно рассказал ему про свои невзгоды — правда, описал их в несколько ином ключе, чем Гранджер. В трактире «Лебедь» на Уотер-Лейн в Ричмонде один мошенник (он уверен, что тот использует утяжеленные кости и крапленые карты) обманом вовлек его в игру. Если бы знать, что ему ничего не светит, то ни в жизнь бы не сел играть. Чувство вины за проигрыш побудило его взять в долг у Каролины Бентник. Она сама предложила, буквально навязала деньги; он даже не просил. Он взял их неохотно, с намерением сразу же отдать долг отцу, но на него свалилось новое несчастье. Его ограбили, когда он шел через Шин[10]на встречу с отцом. Разумеется, он не сдался без боя, как лев, дрался с грабителем, чуть жизнью не поплатился. Но самая вопиющая несправедливость: ему никто не поверил! Отец отнесся к нему как к изгою; сестра надулась. Он так был зол на них, что покинул Барлоу-Корт и две недели жил с друзьями в Бате. По возвращении он продолжал сторониться и отца, и сестры, уж больно обижен был за проявленное к нему недоверие. Пусть Джошуа поговорит с караульными в Ричмонде, и они обязательно подтвердят его историю. Сам он намерен любой ценой вернуть долг, хотя пока не знает, где достать деньги.

Джошуа слушал, кивал, издавал сочувственные восклицания, если это было уместно, но одурачен не был. Артур Маннинг, каким он его видел, был распутным пьяницей, лжецом и вором. Он разорил родную семью, обворовал своих близких друзей Бентников, воспользовавшись добротой Каролины. В общем, своего он не упустит.

Тем не менее, когда тот закончил рассказ о своих злоключениях, Джошуа с притворным участием произнес:

— Да, печально, печально. Мне так вас жаль. Столько напастей свалилось на вашу голову. Кстати, вы слышали про Сабину Мерсье и ее дочь?

Артур зловеще хохотнул:

— Да, навели они тут шороху, явившись в Астли так скоро после смерти Джейн Бентник. Хотя старика Герберта я не виню. Красивая женщина, ничего не скажешь. Что до ее дочери Виолетты — изящная штучка, очень изящная. Не пойму, чего ждет старина Фрэнсис. Не по моей же сестре сохнет!

Джошуа опешил:

— Так вы знакомы с Мерсье? Я думал, вы впали в немилость до их приезда.

Артур выпятил подбородок:

— Не-а, последняя беда приключилась со мной две недели назад. Говорю вам, Поуп, в открытую я не могу войти в этот дом. Но это не значит, что я вообще не могу туда войти.

— Что вы имеете в виду, мистер Маннинг? Что вы пробираетесь в дом тайком?

Артур отхлебнул из графина и рассмеялся. Бренди изо рта выплеснулось ему на грудь.

— В некотором роде.

— Как это?

Мутным взглядом Артур уставился в пустоту. Он пускал слюни и уже еле ворочал языком, так что Джошуа приходилось напрягаться, чтобы разобрать его слова.

— Я захожу... иногда... ночью. Клянусь, Поуп, если выдашь меня кому-нибудь, я тебя убью.

— Зачем?

Артур пожал плечами:

— Да так, из любопытства.

Джошуа не поверил ему:

— Вы были у меня в комнате прошлой ночью?

— Может быть.

— Так это вы взяли визитку из кармана куртки? Зачем?

Артур долго не отвечал. Медленно моргая, он облизал губы:

— Искал кое-что. Думал, может, там лежит. Вы шевельнулись во сне, и я испугался, что вы сейчас проснетесь. Карточку по ошибке забрал.

— Так вы искали что-то? Что?

На лице Артура появилось упрямое выражение.

— Я видел, как вы возвращались. Вы что-то несли. Мне захотелось посмотреть, что это.

Джошуа был уверен, что Маннинг лжет. Значит, он был свидетелем его столкновения с незнакомцем на дороге?

— Вы знаете человека по имени Кобб?

Джошуа едва ли мог предвидеть, какой будет реакция Артура Маннинга. В первую минуту тот растерялся, вытаращил глаза, так что Джошуа увидел сеточку вен на его желтоватых белках, потом, словно вопрос неимоверно развеселил его, разразился хохотом. Его безудержный смех громким эхом разносился по округе. Испугавшись, что их могут услышать, Джошуа стал просить его успокоиться, предупреждал об опасности. Все тщетно. Артур уже не способен был понять ни слова из того, что ему говорили.

Наконец он выдохся и начал затихать, но периодически продолжал посмеиваться. Смотрел на свою залитую бренди сорочку и фыркал, словно никак не мог забыть смешную шутку. Постепенно промежутки между вспышками смеха становились длиннее, и наконец он и вовсе затих.

— Мистер Маннинг, — окликнул Артура Джошуа, — ответьте на мой последний вопрос, прошу вас. Вы видели, как я встретился с Коббом? Вы были знакомы с человеком по имени Кобб?

Ответом ему был громкий храп.

Глава 24

Утром следующего дня Джошуа более часа провел в столовой за завтраком, ожидая появления Лиззи Маннинг. Часы пробили девять. Лиззи так и не спустилась, все домочадцы, за исключением Герберта, уже давно приступили к трапезе. Только тогда он осмелился справиться о ней. Каролина в этот самый момент спешно покидала столовую — очевидно, ее спугнул приход Сабины. В дверях она повернулась и ответила ему:

— Мисс Маннинг уехала вчера. Мы ожидаем ее не раньше, чем через неделю, к балу. Всего доброго, мистер Поуп.

Не желая вызывать подозрений, Джошуа сохранял равнодушный вид, хотя это известие его расстроило и поставило в тупик. К Лиззи у него был целый ряд вопросов. Удалось ей поговорить с Виолеттой и ее горничной? Что она выяснила? Почему скрыла, что разбирается в садоводстве? И самое главное, почему уехала, если с легкостью могла остаться, сославшись на то, что хочет продолжить занятия живописью?

После минутного размышления Джошуа поставил чашку с кофе. Что ж, он сам побеседует с Виолеттой Мерсье. Бог даст, ему удастся убедить ее поговорить с ним наедине, и тогда он узнает все, что нужно.

— Мисс Мерсье, — обратился он к Виолетте, начав издалека. — Мисс Маннинг показала вам свои вчерашние наброски? Она на редкость талантливая ученица.

Виолетта вскинула свои безупречные брови, надула губки:

— Наброски, мистер Поуп? Вообще-то не припоминаю. Вы считаете, они могут быть мне чем-то интересны?

— Но вы ведь видели мисс Маннинг вчера, перед тем как она уехала?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что я весьма удивлен ее внезапным отъездом. Мне казалось, мы с ней условились продолжить занятия сегодня.

— Очевидно, вы что-то не так поняли, мистер Поуп. Да, мы действительно говорили с ней недолго, но она не упоминала ни про вас, ни про урок рисования.

С этими словами Виолетта осторожно опустила на блюдце фарфоровую чашку, склонила голову и вышла из-за стола.

Джошуа хотел было последовать за ней, но Сабина сорвала его планы:

— Очередной урок рисования, мистер Поуп? И что сегодня, позвольте спросить, вы надеялись извлечь из него?

— Как я уже говорил, сударыня, наблюдения мисс Маннинг могут сослужить неплохую службу. Но, как видно, придется обойтись без них, раз ее здесь нет.

— Прежде чем вы отправитесь на поиск других бесценных наблюдений, мистер Поуп, позвольте напомнить вам, что сегодня после обеда у нас с вами назначен сеанс позирования.

— Я не забыл, сударыня.

— Рада это слышать, мистер Поуп, ибо я вынуждена сделать вам выговор за то, что вы, забывая о приличиях, пренебрегаете другими встречами. Вчера вы просили, чтобы я позволила вам после обеда побеседовать с моей горничной. По моему распоряжению Мари ждала вас, но вы так и не нашли для нее времени. Скажите, мистер Поуп, вы всегда так: сначала назначаете встречи, а потом, если захотелось, забываете про них? Или подобное поведение вы позволяете себе только в отношении меня и моих слуг? Я уже не говорю про ваши частые опоздания и потерю моего ожерелья.

Джошуа судорожно думал. Он забыл про встречу с Мари, потому что был занят с Артуром Маннингом. И в результате добился лишь того, чего старался избежать: еще больше рассердил Сабину и настроил ее против себя. Но Джошуа не утратил хладнокровия, понимая, что должен придумать способ умилостивить Сабину, дабы не стать мишенью для ее гнева или, бог знает, чего еще. Однако сообщать ей про встречу с Артуром Маннингом не следует, рассудил он. Тот еще может ему пригодиться, если удастся завоевать его доверие. Интересно, что бы значила его странная реакция на имя Кобба? Если он расскажет Сабине про Артура, та поставит в известность Герберта, и тогда как знать, что они могут предпринять.

Джошуа виновато покачал головой:

— Приношу свои глубочайшие извинения, сударыня, и вам, и вашей служанке. Я заработался вчера над портретом, а когда опомнился, решил, что уже поздно беспокоить ее.

— В таком случае сегодня во время сеанса надеюсь увидеть результаты вашего упорного труда, — произнесла Сабина угрожающим тоном.

— Непременно увидишь, дорогая, — сказал Герберт, входя в столовую.

— Будьте уверены, — невозмутимо подтвердил Джошуа.

Герберт с тяжелым вздохом сел за стол и положил себе на тарелку два яйца в мешочек и тост:

— Итак, Поуп, какие новости? Нашли вора? Или, может, на вас еще кто-нибудь напал ночью? Или случаем поймали злополучного убийцу мистера Хора?

Джошуа не знал, обижаться ему на Герберта за его насмешливый тон или радоваться. С тех пор как пропало ожерелье, он впервые находился в одной комнате одновременно с Сабиной и Гербертом. По крайней мере, пока никто из них не обвинил его в воровстве.

— Нет, сэр, — серьезно ответил он, — хотя, как я сказал миссис Мерсье, по моему мнению, оба события как-то связаны с тяжбой по поводу ожерелья. Позвольте спросить, сэр, вы когда-либо встречались с мистером Хором или мистером Коббом?

Герберт на мгновение поднял глаза от тарелки.

— Нет, никогда, — ответил он.

Вспомнив рассказ Данстабла, ставшего свидетелем ссоры между Коббом и Гербертом, Джошуа понял, что последний бессовестно лжет, но промолчал. Если Герберту есть что скрывать, он попробует выяснить это другим способом.

— Вчера я сказала мистеру Поупу, — вмешалась Сабина, — что, на мой взгляд, тяжба не имеет никакого отношения к пропаже ожерелья и что он не должен тратить время на расследование смерти Хора.

— Пожалуй, — согласился Герберт. — Но если мистер Поуп считает, что это взаимосвязанные события, мы должны предоставить ему некоторую свободу действий. Пусть проведет свое расследование, если ему так угодно. В конце концов, уверен, он не забыл, что на карту поставлена его репутация.

Разумеется, угроза, прозвучавшая в словах Герберта, испугала Джошуа, но не настолько, чтобы он не заметил, как Бентник с Сабиной обменялись знаками. Встретив взгляд Герберта, Сабина насмешливо вскинула брови и шевельнула губами, явно желая что-то сказать. Однако так ничего и не сказала, словно присутствие Джошуа ее останавливало.

Горничная Сабины, Мари, была невысокая, смуглая и темноглазая женщина лет тридцати, с лиловыми кругами вокруг глаз и недовольно надутым ртом с опущенными уголками. Из столовой Джошуа направился прямо к ней.

Когда он изложил суть дела, Мари тяжело вздохнула и раздраженно воскликнула:

— Ну сколько можно рассказывать одно и то же?!

— А кто еще вас расспрашивал?

— Миссис Мерсье, мистер Бентник, потом вчера мисс Маннинг приходила. Разве этого мало?

— Ну будет, будет. — Джошуа расправил плечи и выпятил грудь, свысока глядя на служанку. — А чего еще вы ожидали? Не пуговица пропала — драгоценная вещь.

— А я тут при чем? — сказала она. — Это вы последний держали в руках ожерелье.

Джошуа рассматривал цветы на обюссонском ковре. Почему все в этом доме так подозрительно относятся к нему, не хотят говорить с ним откровенно? Неужели здесь нет ни одного человека, которого не снедала бы какая-то тайная обида, который не стремился бы что-то скрыть? Менее сдержанный человек схватил бы Мари за плечи и встряхнул как следует, чтобы не дерзила. Но Джошуа не поддался порыву.

— Вас никто ни в чем не обвиняет, — мягко произнес он. — Просто покажите мне, где лежал футляр, пока миссис Мерсье была в отъезде.

Мари подошла к туалетному столику, за которым в предыдущий визит Джошуа в эту комнату сидела Сабина и с любовью поглаживала свое ожерелье. Служанка выдвинула верхний ящик с правой стороны столика. Внутри лежал футляр из шагреневой кожи. Мари взяла его, подняла крышку и протянула пустую коробочку Джошуа:

— Здесь хранилось ожерелье. И вот что госпожа обнаружила, когда открыла футляр. Ничего.

Джошуа закрыл футляр и, держа его в руке, задумался. Ему совершенно очевидно, что футляр пуст. Но только лишь потому, что он знает, что внутри ничего нет?

— Расскажите, как было дело, когда мисс Виолетта принесла вам футляр в день моего отъезда в Лондон.

Мари отвечала без промедления, что было неудивительно, ведь она уже несколько раз рассказывала это.

— Я взяла футляр у мисс Виолетты, убрала его в ящик, где он всегда хранился, и заперла его.

— А ключ?

— Положила туда, где всегда хранит его госпожа.

Она указала на маленькую серебряную шкатулку на туалетном столике.

— Кто-нибудь присутствовал при этом?

— Конечно, сэр. Мисс Виолетта была здесь, и мисс Каролина тоже.

— Тогда скажите вот что — только подумайте хорошенько, прежде чем ответить, — по-вашему, в тот день, когда вы убирали футляр в ящик, он был пуст?

Мари отвечала не задумываясь. Голос у нее был монотонный, и это означало, что она просто повторяет то, что говорила раньше.

— Я не совсем уверена. Я часто держала в руках футляр с ожерельем. Пожалуй, я сразу бы заметила, если бы он был пуст, как сейчас.

Она жестом показала на коробочку в руке Джошуа.

— За то время, что миссис Мерсье отсутствовала, кто-нибудь, кроме вас, входил в ее комнату?

Служанка пожала плечами:

— Комната была не заперта. Любой мог войти. Я же не сидела здесь день и ночь.

— Зачем миссис Мерсье ездила в Лондон?

Мари пришла в замешательство. Наконец-то услышала вопрос, который ей прежде не задавали, усмехнулся про себя Джошуа.

— Не знаю.

— Кого она навещала?

Мари пожала плечами.

— Ну же, — не унимался Джошуа, торжествующе улыбаясь, — у вас должны быть догадки. Я же вижу, какая вы умная и наблюдательная женщина. Может, она случайно обмолвилась о чем-нибудь?

Мари залилась кокетливым румянцем.

— Была записка... — проронила она.

— Записка, — повторил Джошуа, пытаясь скрыть волнение. — Где она?

— Я не уверена, что госпожа...

— А мы ей не скажем. — Джошуа ободряюще улыбнулся горничной. — И если это поможет отыскать ее ожерелье, я позабочусь о том, чтобы вас наградили по заслугам.

Мари посмотрела на него, потом повернулась к секретеру, стоявшему у стены, откинула крышку, не колеблясь сунула руку в одно из отделений и достала сложенный листок бумаги. Да, подумал Джошуа, и впрямь наблюдательная женщина, ничего от нее не скроешь.

Он взял записку, развернул ее. Написана она была тем же замысловатым, витиеватым почерком, что и послание с неразборчивой подписью, которое он нашел в столе Герберта. В записке было всего две строчки.

Приходите в 6 часов.

Вы слишком долго тянете со своим предложением.

Ни имени, ни подписи.

— Кто это прислал? Вы знаете?

Мари покачала головой.

— По возвращении из Лондона миссис Мерсье не упоминала, где она была?

— Нет. Она вернулась в приподнятом настроении. Но, конечно, радостной была недолго. Захотела надеть ожерелье, а открыв футляр, увидела, что он пуст.

— И какой была ее реакция?

— Сначала она очень удивилась. Покачала головой, будто не веря своим глазам. Потом очень расстроилась. Послала за мистером Бентником, но упала в обморок еще до того, как он пришел. Мы положили ее на кровать и вызвали доктора. Но даже ему не сразу удалось привести ее в чувство.

Глава 25

Джошуа установил мольберт и открыл переносной ящик из красного дерева, в котором хранил краски. Пигменты уже были растерты в порошок, и он принялся смешивать их с льняным маслом и спиртом до нужной консистенции. Он готовился к приходу Сабины, которую ожидал через час или два. Он знал, что ему придется усиленно поработать, дабы показать ей результаты своего «вчерашнего труда». Но времени в запасе было много, и он работал с неспешной уверенностью человека, который абсолютно точно знает, что делает.

Пока его руки выполняли привычную работу, сам он мысленно сопоставлял противоречивые факты. Горничная показала ему весьма интригующую записку, из которой становилось ясно, что Сабина ездила в Лондон на встречу с женщиной, претендующей на ее ожерелье, и уладила с ней разногласия, хотя и она сама, и Герберт утверждали, что не знают, кто истица. Поэтому пропажа ожерелья стала для них таким потрясением? Сабина считала, что проблема решена, но, вернувшись в Астли, обнаружила, что украшение исчезло. Тогда, возможно, она не лгала, когда говорила, что тяжба никак не связана с исчезновением ожерелья.

Поскольку следов беспорядка в комнате Сабины не было, получалось, что кража ожерелья — дело рук не случайного грабителя. Вор знал, где искать. Значит, кражу совершил кто-то из домочадцев или, в крайнем случае, кто-то хорошо знакомый с домом.

Сабина заподозрила Лиззи Маннинг, в качестве мотива назвав желание поправить материальное положение семьи. Джошуа поначалу не придал значения ее словам, но, наткнувшись на Артура Маннинга, не раз бывавшего в особняке Астли, был вынужден прийти к заключению, что тот с легкостью мог опуститься до воровства. Но вот убийца ли он? Размышления Джошуа прервал бой часов в коридоре, а в следующую минуту в комнату вплыла разодетая Сабина.

Она сразу же подошла к мольберту и стала рассматривать полотно. Очевидно, Сабина убедилась в том, что работа над портретом продвигается, ибо она села, взбила вокруг себя юбки и, пока Джошуа поправлял ее позу, похвалила его за то, как он отразил игру света на ее платье и придал ему пышность и объем.

— Портрет еще не закончен, — скромно сказал он. — На готовой картине будет больше бликов и блеска.

Джошуа горел желанием распросить Сабину о ее поездке в Лондон. Но поскольку вчера он об этом уже спрашивал, то боялся, что, если коснется этого еще раз, она заподозрит, что он читал записку. А потом, взяв в руки палитру и кисти и начав изучать свой объект, он забыл про все заботы, про свой страх перед Сабиной... Он был сражен ее светящейся кожей, ее глазами, имевшими такую глубину, какой он прежде в них не замечал. Теперь он понял, почему Герберт был без ума от Сабины. Она завораживала, как сирена; мужчина мог бы утонуть в ее объятиях, забыть про все на свете — кто он такой, кем хочет стать — и пойти на что угодно, лишь бы удержать ее.

За весь следующий час Сабина не произнесла ни слова. Джошуа все это время не выпускал из руки кисть, работая без передышки. Начал он с ее лица — ни на что другое он не позволил бы себе отвлечься. Сначала выписывал губы, изображая их чуть приоткрытыми, вермильоном и красным лаком подчеркивая их чувственную полноту, то, как они выступают на лице. Уголки рта чуть приподнял вверх, так что казалось, будто Сабина едва заметно улыбается. Потом сосредоточился на глазах, на их положении относительно носа, передавая томную тяжеловесность век, искрящийся оттенок радужной оболочки и то, как отражается в них свет.

Некоторые портреты давались Джошуа с трудом: ему казалось, он никогда их не закончит. Он работал день за днем, добавляя световые блики, углубляя тени, доводя до совершенства отдельные детали — локон, изгиб бровей, ресницы. В худшем случае, даже когда он убеждал себя, что работа завершена, портрет представлял собой не более чем совокупность отдельных частей — нос, глаза, рот. Он был прекрасно исполненный, очень похожий на оригинал, но бездушный. В лучшем случае неожиданно — буквально в течение десяти—двадцати минут — происходило чудо. Холст и краски преображались, детали сливались в единое целое, и портрет словно начинал жить собственной жизнью. В случае со свадебным портретом такое превращение произошло за этот час.

Когда часы пробили пять и сеанс был окончен, Сабина встала и так же величественно, как и вошла, выплыла из комнаты. Только тогда Джошуа положил кисть. Он отступил от мольберта и посмотрел на результат своего труда, сознавая, что на сей день — это его лучшая работа, возможно, лучше он никогда не напишет. При этой мысли у него возникло двоякое ощущение. С одной стороны, его переполняла радость, что именно он является создателем этого полотна. С другой — им овладела странная отрешенность, словно он смотрел на чужой шедевр: не может быть, чтобы такое великолепие было творением его рук. Кто-то другой создал это чудо, а Джошуа Поуп был зрителем на выставке незнакомого ему художника.

Глава 26

Барлоу-Корт, находившийся в трех милях от Астли-хауса, стоял в стороне от Шин-роуд на большом участке земли, подступающем к Темзе. С дороги особняк был укрыт от посторонних глаз густыми зарослями ивняка и камыша, росшего в изобилии на болотистой почве. К дому вела длинная аллея.

Джошуа прибыл в Барлоу-Корт рано утром. Он был взбудоражен, поскольку дорога шла берегом реки, а близость воды его пугала. Чтобы не упасть духом, он все время ободряюще твердил себе, что Лиззи Маннинг ждет его, и, как ни странно, это была приятная мысль. Минувшим вечером он послал Лиззи записку, в которой сообщал, что утром следующего дня навестит ее. И вот, надев простой, но элегантный синий сюртук, чистые бриджи, черный шелковый шейный платок и сизо-серый жилет, он в волнении покинул Астли. Однако пыл его несколько угас, когда стало известно, на каком транспорте ему предстоит добираться. На конюшнях Астли угрюмый старший конюх сообщил, что запасная лошадь хромает, пара гнедых будет запряжена в экипаж, а на кобылу мистера Бентника и гнедого коня Фрэнсиса никто не смеет садиться без личного распоряжения хозяев. Свободной оказалась только толстобрюхая пегая кляча, которая обычно таскала повозку по парку, но и та соглашалась идти лишь неторопливым шагом.

Тем не менее было только девять часов утра, когда это презренное животное вместе со своей статной ношей на спине добрело до Барлоу-Корт. Джошуа попросил слугу проводить его к мисс Маннинг, но в ответ, к своему удивлению, услышал:

— Сожалею, сэр, мисс Маннинг дома нет.

— Нет дома? Где же она? — вскричал Джошуа, разъяренный тем, что Лиззи опять ускользнула от него, ведь он предупредил ее о своем визите.

Джошуа был оскорблен до глубины души. Мало того что ему пришлось позорно трястись на старой кляче, так еще и Лиззи Маннинг пренебрегла им.

— Не знаю, сэр, — ответил слуга. — Пойду поищу экономку. Может, ей что известно.

Оставшись один, Джошуа с мрачным видом окинул взглядом помещение. В свой прошлый визит в Барлоу-Корт — это было в тот день, когда Лиззи, ехавшая в экипаже Герберта, подобрала его на дороге и спасла от ливня, — в дом он не входил. Теперь самое время осмотреть его хорошенько, подумал Джошуа. Комната, в которой он находился, была не большая и не маленькая. Стены обшиты крашеными панелями серо-зеленого цвета; напротив двух высоких подъемных окон — большой деревянный камин. Каминная полочка без орнамента; на стенах ни единого украшения, хотя, судя по блеклым пятнам на панелях, не так давно здесь висели картины. Обстановка скудная, мебель простая: один диван, два кресла с обивкой из парчовой ткани — некогда роскошной, а теперь потертой и местами разодранной, простенький секретер из орехового дерева, маленький чайный столик. Больше ничего. Мебель нуждалась в полировке, с настенных светильников свисала паутина, на голых дубовых половицах лежала пыль. В доме царила атмосфера запустения, свидетельствовавшая о том, что его владельцы находятся в стесненных обстоятельствах и не имеют достаточно прислуги, которая следила бы за порядком.

Несколько подавленный унылым интерьером и все еще злясь на Лиззи за ее отсутствие, Джошуа устремил взгляд на сад, о котором столь высоко отзывался Гранджер. Из выходящих на юг окон открывался вид на небольшую приподнятую террасу со ступеньками, ведущими к газонам, к которым примыкали партеры. Там росли водосбор, маргаритки, лаванда, барвинок, гвоздики и розы всевозможной окраски, но сами растения были неухоженны, клумбы заполонены сорняками. Между партерами вилась дорожка, за которой, как и за клумбами, давно требовался уход: на бордюры лезла трава, вдоль них, словно свечи на обеденном столе, торчал щавель. Дальше простирался парк — перемежаемые рощами лужайки спускались к реке, где на берегу среди деревьев стояла садовая беседка.

Спустя несколько минут появилась экономка — девушка лет двадцати.

— Я имею честь говорить с мистером Поупом, сэр? — спросила она.

— Я думал, мисс Маннинг ждет меня, — произнес Джошуа, сердито смахивая пылинку со своего безукоризненно отглаженного лацкана.

— Мне известно, что вы прислали ей записку. Она уехала рано утром и просила извиниться за нее и сказать, что ей пришлось отбыть по неотложному делу. И еще просила передать, что вернется после обеда, — на тот случай, если вам будет угодно прийти снова.

— Если мне нечем будет заняться, — раздраженно бросил Джошуа. Едва он выплеснул свое недовольство, как ему в голову пришла весьма разумная мысль. Куда бы Лиззи не отправилась утром, это наверняка как-то связано с ним. Иначе зачем бы она манкировала их встречей и уехала так рано, попросив передать ему, чтобы он заглянул позже? — Она говорила, куда отправляется? — как бы невзначай спросил он.

— По-моему, к садовнику в питомнике Чертси.

Джошуа сдвинул брови:

— К садовнику?

— Да, сэр, кажется, к нему.

— Но ведь сегодня воскресенье. Она объяснила, зачем едет к нему в выходной?

— Нет, сэр.

Джошуа охватило любопытство. Он подумал было о том, чтобы последовать за Лиззи, но отказался от этой идеи. На своей древней кляче он никак не успеет съездить в Чертси и вернуться в Ричмонд к прибытию полуденного экипажа, который привезет Бриджет. В любом случае, если Лиззи что-то выяснит, со временем и он это узнает. Рано или поздно, если он не приедет в Барлоу-Корт, она сама найдет его. А пока, коротая часы в ожидании прибытия Бриджет, он попробует разобраться еще с одним не менее важным делом.

— Скажите, а ее брат, мистер Артур Маннинг, дома?

Девушка качнула головой, покраснела, смутилась:

— Нет, сэр, его здесь не видели уже некоторое время.

— С каких пор?

— Две-три недели. Думаю, он уехал за границу. По крайней мере, так мисс Маннинг сказала.

— Значит, вы не знаете, где его можно найти?

— Нет, сэр, не знаю.

Дважды потерпев неудачу, Джошуа отправился в Ричмонд, где в гостинице «Звезда и подвязка» намеревался дождаться Бриджет и заодно выпить пива с хозяином заведения. Пара кружек, возможно, помогут Данстаблу вспомнить еще что-нибудь, касающееся Кобба и Хора. Более того, Джошуа стремился отыскать Кобба. И в этом Данстабл тоже мог ему помочь.

Доехав до того места, где на него напал Кобб, Джошуа натянул поводья, остановился и огляделся. Он понимал, глупо рассчитывать снова увидеть тут Кобба. И что неудивительно, на дороге было пусто. Днем здесь было совсем по-другому. Казавшиеся грозными очертания папоротника в темноте при свете дня выглядели безобидно и нежили глаз желтовато-зеленым оттенком ажурных листьев; заросли бузины, боярышника и куманики, преграждавшие ему дорогу, оказались не такими уж непроходимыми. Слева от него вздымался крутой холм, справа — земля так же резко уходила вниз, открывая вид на реку, зловещей змейкой вьющуюся через лежащий внизу Ричмонд.

Верхом на лошади Джошуа медленно продолжил свой путь, и вдруг взгляд его упал на груду камней и покрытую лишайником деревянную балку, лежащую на поросшей ежевикой земле. Он остановился, заставил кобылу попятиться, присмотрелся и увидел внизу на склоне, между нагромождением валунов и редкими кустами боярышника, угол каменной стены.

Что это, ограждение или часть старого здания? Со своего места он никак не мог определить — мешал кустарник. Он не заметил никакой тропинки, которая вела бы к стене. Вероятно, это было не здание. И все же Джошуа подумалось, что Кобб, если он бродяжничал в округе, наверное, прятался бы именно в таком убежище. Джошуа встрепенулся, насторожился, словно гончая, учуявшая едва уловимый запах добычи; в нем проснулся пытливый дух. Кипя энергией, не думая об опасности, он спешился, подвел лошадь к спуску, привязал ее к крепкой ветке лещины и стал торопливо спускаться по склону к стене. Он полагал, что сбежит вниз без труда, но не преодолел и пяти ярдов, как понял, что сильно заблуждался. Спуск оказался круче, земля более мягкой и влажной, чем он ожидал. Его башмаки не были предназначены для подобных прогулок, и он начал скользить по склону. Несколько раз Джошуа мог бы полететь кувырком вниз, но успевал ухватиться то за ветку, то за камень — что попадалось под руку. Его бриджи цеплялись за кусты ежевики, куртка испачкалась в грязи, но в погоне за правдой он — что обычно было ему несвойственно — забыл о своем внешнем виде. У него ни разу не мелькнуло мысли о том, чтобы вернуться к лошади и отправиться своей дорогой.

К тому времени, когда Джошуа приблизился к стене и увидел, что это не ограждение, а часть полуразрушенного здания, его башмаки были в глине, одежда заляпана грязью, руки, исцарапанные о кусты ежевики, кровоточили. Но он по-прежнему не обращал внимания на свой внешний вид. Он тяжело дышал — как от предпринятых усилий, так и от волнения: что-то ждет его впереди? Его лоб покрылся испариной, глаза потемнели от напряжения, в них появилось ястребиное, хищническое выражение.

В сознании господствовала только одна мысль: он должен найти Кобба.

С задней и боковой сторон строения окон не было. Соломенная крыша прогнила и провалилась. Каменные стены находились в не менее плачевном состоянии: известковый раствор осыпался, местами зияли проломы. Подойдя к дому, Джошуа почувствовал запах копоти. Он опять взглянул на разрушенную крышу, и ему показалось, что из нее вьется струйка дыма. Но подул ветер, и он решил, что это ему привиделось.

Предположив, что дверь и окна, если таковые вообще имеются, смотрят на реку, Джошуа, продираясь через заросли ежевики, доходившие ему до груди, завернул за угол. И впервые почувствовал укол страха. Пытаясь отдышаться, он на мгновение остановился, прижавшись спиной к массивной стене дома. Запах дыма указывал на то, что здесь обитает человек. Если это убежище Кобба и тот сейчас в доме, думал Джошуа, то он не мог не слышать его приближения. Может ли Кобб за углом подстерегать гостя, подкрадывающегося к двери? Но потом Джошуа вспомнил, что в настоящий момент Кобб слаб — кашляет, хромает, с раной на руке, которую он сам ему нанес. Нет уж, второй раз Кобб от него не убежит.

Джошуа дошел до угла, за которым начиналась передняя сторона здания, и, схватив булыжник, опустился на четвереньки. Завернув за угол, он увидел, что это полуразрушенный сарай. Окон в нем не было, входом служил широкий дверной проем, через который могла бы проехать телега. Дверь была чуть приоткрыта.

Подкравшись к дверному косяку, он одним глазом прильнул к широкой щели между стеной и дверью. В сарае было темно, но свет, сочившийся через дыру в крыше, позволял разглядеть ворох сена и соломы у задней стены и сломанную лестницу, ведущую на открытый сеновал, где также было навалено сено. В центре на полу лежала груда пепла и обугленные поленья — источник дыма, который он видел. Насколько Джошуа мог судить, сарай был пуст. Он выпрямился во весь рост и вошел.

Ногой разворошив пепел, Джошуа увидел еще тлеющие угольки — в сарае совсем недавно кто-то был. На мягком земляном полу он заметил множество следов и несколько костей, будто здесь только что трапезничали. Почему-то при виде костей его охватило беспокойство. Откуда-то сверху донесся тихий шорох. Джошуа резко вскинул голову и увидел нависающий над ним большой черный силуэт, похожий на огромную летучую мышь или чудовищного орла. Черная тень будто перелетела вниз, и что-то тяжело и глухо ударило Джошуа в лоб. Ему показалось, что от удара его голова треснула, как яйцо дрозда. Потом он почувствовал ноющую боль, ноги его подкосились, и он беспомощно рухнул на землю, сознавая, что из раны на голове бежит горячая струйка крови. Ошеломленный, потрясенный, он не испытывал страха — его душила ярость: как мог он так глупо попасться? Чьи-то грубые руки схватили его, связали, сунули в рот кляп и вздернули ногами вверх. Струйка крови превратилась в стремительный поток. Он это видел по быстро растущей луже, поблескивающей под ним на темной земле. Потом он перестал видеть и слышать. Его поглотила темнота.

Глава 27

Очнувшись, Джошуа обнаружил, что все так же крепко связан по рукам и ногам и во рту у него по-прежнему кляп. Он лежал на боку на сырой соломе, которая протыкала ткань бриджей и царапала ему спину и ягодицы. На лице запеклась кровь; кожа, казалось, была как пергамент и могла лопнуть от малейшего движения лицевых мышц. Язык разбух и болел, будто он его прикусил; от кляпа во рту ощущался солоноватый вкус крови. В висках чудовищно стучало; он не смел даже шевельнуться, ибо у него сразу же начинала кружиться голова. Краем глаза он видел внизу пол сарая и над головой — прикрепленное к длинной веревке некое подобие ворота. Очевидно, с помощью этого устройства на сеновал поднимали сено и солому. Вероятно, таким же способом подняли сюда и его самого.

Теперь, когда он пришел в себя, Джошуа ясно, как божий день, помнил все, что происходило с ним до того момента, когда его ударили. Помнил, как вошел в сарай, огляделся и почувствовал, как что-то угрожающе нависает над ним. Помнил, как его охватило негодование, когда он понял, что по собственной глупости угодил в ловушку. Но он совершенно не мог вспомнить, как выглядел его обидчик, внезапно спрыгнувший откуда-то сверху. Лица же его он вообще не видел.

Кто это был? Безусловно, Кобб — человек, которого он искал. И Кобб, несмотря на то что Джошуа физически был сильнее, вновь сумел перехитрить его и убежать. Однако этот вывод вел к новым вопросам. Если Кобб хотел избежать встречи, зачем он связал его? Или, может, Кобб вознамерился его убить? А если это не Кобб, кто же тогда?

Какое-то время Джошуа, кипя от гнева, лежал и ждал возвращения своего обидчика, будь то Кобб или кто-то еще. Никто не приходил, и тогда досада и ярость уступили место здравомыслию. Зачем он ждет? Джошуа встрепенулся, преисполненный решимости действовать. Он заставил себя сесть и тут же почувствовал, как голова закружилась, словно флюгер во время бури. Ему стало дурно, но он впился зубами в кляп, представляя, что кусает руку пленившего его человека, и так сумел побороть тошноту.

Взглядом он стал искать что-нибудь — косу, плуг или хотя бы гвоздь, — что помогло бы ему освободиться от пут. Ничего подходящего он не увидел. Солома, сено, угольки костра внизу и спускающаяся на пол сломанная лестница — вот все, что попалось ему на глаза.

Прежде всего, Джошуа нужно было спуститься с сеновала, а со связанными руками и ногами сделать это было нелегко. Однако сейчас он был настроен по-боевому, ничто не смогло бы его остановить. Поразмыслив с минуту, Джошуа подполз к тому месту, где торчала лестница. Но стоило ему посмотреть вниз, как у него опять закружилась голова. Чтобы не упасть, он зажал ногами торчащий конец лестницы, которая сверху не была закреплена и, казалось, спускалась вниз почти отвесно. До пола было футов пятнадцать. Слишком высоко, чтобы прыгать, подумал Джошуа, можно разбиться. В довершении ко всем его бедам первые две ступеньки лестницы оказались сломанными.

Джошуа стал раззадоривать себя мыслями о том, как он отомстит мерзавцу Коббу: подвесит его за лодыжки, вытрясет из него душу и оставит умирать без еды и воды в каком-нибудь богом забытом месте. Не думая больше об опасности, он ринулся вперед, связанными руками ухватился за сломанную ступеньку и сполз с сеновала. Дерево затрещало и прогнулось под его тяжестью, но он все же успел перенести ноги на одну из нижних ступенек, прежде чем перекладина в его руке оторвалась и стала падать на землю. Ухватившись за боковину лестницы, он прижался к ней всем телом. Лестница угрожающе закачалась из стороны в сторону, но не опрокинулась.

Выпятив вперед подборок, чтобы удержать равновесие, Джошуа, подобно гусенице, передвинул ноги на следующую ступеньку и сместил вниз руки. Спустившись таким образом на несколько ступенек, он взглянул через плечо, проверяя, далеко ли до пола. Из-за этого неосторожного движения он всем телом отклонился назад и увлек за собой лестницу. Как поспешно он ни пытался навалиться на нее, было слишком поздно. На длительное мгновение лестница будто зависла в воздухе, и Джошуа чувствовал себя как клоун в цирке, исполняющий сложный номер на потеху публике. Лестница зашаталась и начала крениться назад. Джошуа потерял равновесие и рухнул на пол.

При падении он ушибся, но, слава богу, не разбился насмерть. Лестница лежала рядом, на угольках костра. Он упал на бок, на бедро, но, вероятно, ударился и головой, ибо рана на ней вновь начала кровоточить, судя по красному ручейку, струившемуся по его щеке и шее. Оценивая тяжесть своих ушибов, Джошуа сообразил, что если вдруг его обидчик вернется, то он, все еще связанный, не сумеет защитить себя. Он увидел, что лестница дымится, тлеет и вот-вот загорится.

Не желая, чтобы к его ранам прибавились еще и ожоги, Джошуа откатился от костра и сел. И тут его осенило. Зря он боится: в огне его спасение.

Он схватил отломившуюся перекладину и подполз к костру. Лестницу уже облизывали маленькие язычки пламени. Джошуа сунул деревяшку в самый большой из них, и она мгновенно загорелась. С горящей перекладиной в руке он отодвинулся от костра, вытянул вперед ноги и воткнул факел между ступнями. Пламя вытянулось вверх, и деревяшка стала похожа на большую свечу. Держа перед собой руки, Джошуа согнулся и поднес веревочные оковы к огню. Пламя зашипело, воздух наполнился едким смрадом паленого джута и смолы. Его запястья опалил жар. На протяжении нескольких секунд, показавшихся Джошуа вечностью, он держал руки над огнем, наблюдая, как пламя пожирает веревку. Когда жар стал невыносим, он отвел руки в сторону и стал яростно трясти ими. Веревка прогорела, ее ошметки упали на землю. Его руки были свободны.

Морщась от боли — содранная и обожженная кожа на запястьях нестерпимо ныла, — он быстро развязал ноги, поднялся с пола и шатаясь заковылял к открытой двери. Каждый шаг причинял ему нестерпимые страдания, но он старался не думать о боли, понимая, что Кобб может вернуться в любую минуту. Пытаясь идти как можно быстрее, он потащился тем же путем, которым пришел, — обогнул сарай и стал подниматься к дороге. Пройти нужно было всего лишь пятьдесят ярдов, но Джошуа они показались всеми пятьюдесятью милями — так ему было тяжело. Он чувствовал себя немощным и слабым, как старуха, обливался потом, продираясь сквозь заросли крапивы и ежевики, и через каждые несколько шагов останавливался, чтобы перевести дух.

Только у самой дороги Джошуа заметил, что он не один. Сначала он услышал хриплый кашель, за коим последовал спазматический вдох, будто кто-то ловил ртом воздух. Приблизившись, Джошуа увидел человека, стоявшего под деревом у обочины. В перерывах между приступами кашля тот пытался отвязать его лошадь. Это был долговязый лохматый мужчина в заляпанном грязью темном плаще. Джошуа узнал его мгновенно, хотя видел только раз, и то в темноте. Узнал по кашлю. Это был тот самый человек, который напал на него на дороге; и вероятно, тот самый человек, который ударил его по голове, связал, как индейку, и забросил на сеновал. Человек, который называл себя Джоном Коббом.

Джошуа не медлил, не колебался. В ту минуту он забыл про свои раны. Гнев, необузданная ярость придали ему силы.

— Жалкий, ничтожный разбойник! — завопил он. — Оставь в покое животное. Это моя лошадь!

Его неожиданно раздавшийся голос испугал мужчину. Тот вздрогнул и резко вскинул голову. Джошуа выбрался на обочину и заковылял через дорогу. Мужчина в ужасе вытаращил глаза, глядя, как на него надвигается грязное, окровавленное существо.

— Да, мерзавец, — продолжал Джошуа, — полюбуйся на дело рук своих. Страшное зрелище, верно? И за это ты, Кобб, ответишь перед законом, я о том позабочусь.

— Ничего не понимаю, — удивился Кобб, отступая на шаг. — Я не встречал вас с того вечера, когда пытался вернуть свой саквояж, который вы мне так и не отдали. И как свидетельствуют мои шрамы, это вы ранили меня.

— Значит, признаешь, что ты Джон Кобб?

— Я вам сказал это сразу, еще пару дней назад. Но тогда вы мне не поверили.

— Что же, теперь я тебе верю. И мне нужны кое-какие объяснения.

— Что вам объяснить? Почему я тот, кто есть, или почему не тот, за кого вы меня принимали?

— Не заговаривай мне зубы, негодяй. Скажи для начала: почему ты рыщешь по округе и исподтишка нападаешь на невинных людей вроде меня? И что ты намерен сделать с моей лошадью?

Вид у Кобба был настороженный, но отнюдь не виноватый. Его грудь тяжело вздымалась, словно каждое слово, что он произносил, причиняло ему боль.

— Не понимаю вас, сэр. Меня интересуют только мои вещи. Тот саквояж, что вы забрали. Я должен получить его назад, ибо там лежит то, что имеет для меня большую ценность. Как видите, мне нужно переодеться, а деньги, их и было-то немного, у меня закончились. Все, что у меня осталось, находится в саквояже.

Он помолчал, глядя на Джошуа, в лице которого читалось недоверие, потом вздохнул и продолжил:

— На мой взгляд, вы не из тех, кто отказывается возвращать имущество законному владельцу, но именно это вы сейчас делаете. В общем, я не виню вас за то, что вы не поверили мне во время нашей первой встречи. Откуда вам было знать, что я не грабитель? А возле вашей лошади я стою потому, что пришел сюда в поисках вас. Хотел еще раз попросить, чтобы вы вернули мою сумку.

— Как вы узнали, что это моя лошадь?

— Я ждал у ворот Астли и видел, как вы уезжали. Я не хотел останавливать вас возле дома, где нас могли увидеть те, кто представляет для меня угрозу, и решил дождаться вашего возвращения здесь. Но вероятно, задремал, потому что так и не заметил, как вы проехали мимо. К счастью, я увидел вашу лошадь и предположил, что вы должны скоро вернуться.

Откровенность Кобба не убедила Джошуа. Напротив, у него вызвало подозрение то, что тот слишком уж печется о своем саквояже. Может, там спрятано ожерелье? Хотя он перерыл весь саквояж и украшение не попалось ему на глаза.

— Если вы так откровенны, тогда почему не скажете прямо, зачем только что набросились на меня, ударили по голове и связали?

— Клянусь, ничего подобного я не делал.

— Разве это не ваше убежище на склоне?

— Мое. Но я бываю там только по ночам. Днем не рискую, боюсь попасться на глаза владельцу сарая.

— Но, если не вы, тогда кто напал на меня сейчас?

Кобб взглянул на постройку, из крыши которой шел дым — видимо, лестница все еще горела.

— К сожалению, не могу знать. Возможно, кто-то принял вас за меня. С некоторых пор моя жизнь в опасности. Уже не первый раз другие страдают вместо меня.

Джошуа не верил Коббу, но ему хотелось послушать, что тот скажет. Он по-прежнему подозревал, что это Кобб напал на него — уже одно то, что тот сейчас был здесь, доказывало его вину, — но ни в лице последнего, ни в его поведении не было ничего настораживающего. Напротив, плачевный вид Джошуа вызвал у него искреннее недоумение. Более того, вновь встретив Кобба, Джошуа убедился, что тот очень слаб и едва держится на ногах. В таком состоянии он вряд ли мог спрыгнуть с сеновала, избить его и поднять в воздух на двадцать футов от пола. Возможно, прежде чем осуждать Кобба, все-таки следует его выслушать, решил Джошуа.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что ваша жизнь в опасности?

— Убили Хора. Вместо него я должен был идти на ту встречу.

Наконец-то Джошуа получил то, что хотел: Кобб подтвердил его подозрения.

— Почему вы так уверены, что умерший был Хором?

— Я все объясню при одном условии.

— Говорите.

— Как я уже сказал, я нахожусь в крайней нужде. У меня нет денег даже на то, чтобы удовлетворить свои самые простейшие потребности. Мой саквояж — мое единственное спасение. Дайте слово, что вы немедленно вернете мои вещи, и я отвечу на все ваши вопросы.

В голосе Кобба слышалась отчаянная мольба. Джошуа понял, что тот не кривит душой, и его подозрения стали рассеиваться. Пусть Кобб и выглядит как самый последний негодяй — изможденный, грязный, измученный какой-то ужасной болезнью, которая, возможно, заразна, — но ведь и у него самого вид сейчас не лучше. Более того, Кобб — ключевое звено во всем этом каверзном деле, которое без его содействия Джошуа никогда не распутать. Затем Джошуа вспомнил о том, что его репутация поставлена под удар, подумал о бедняге Хоре, о пропавшем ожерелье. В общем, Кобб ему был нужен в той же мере, в какой Коббу нужен саквояж. Пожалуй, даже больше. Он будет глупцом, если не станет с ним сотрудничать, хотя бы какое-то время.

— Хорошо, — согласился Джошуа. — Я верну ваш саквояж, как только представится возможность. Но вы сейчас расскажете мне о Хоре.

— Почему я должен верить вам?

— То же самое я мог бы спросить у вас. Откуда мне знать, что вы не тот, кто напал на меня недавно?

— Да вы только взгляните на меня, — отвечал Кобб. — Я не привычен к здешнему климату, я начал кашлять в первый же день, как приехал сюда. А за последние дни и вовсе подорвал свое здоровье. На меня неоднократно нападали — и вы, и другие. Неужели вы искренне полагаете, что я способен был справиться с вами?

Джошуа смотрел на Кобба, пытаясь рассуждать здраво, но после недавнего испытания у него в голове стоял туман: он утратил ясность мысли. Кобб был ключом к разгадке. Упустив его однажды, Джошуа не хотел потерять его из виду во второй раз. Если он откажет Коббу в его просьбе, думал Джошуа, как знать, куда тот пойдет, что сделает. Кобб — это было совершенно очевидно — считал, что ему грозит серьезная опасность. Было бы глупо позволить ему оставаться в окрестностях Ричмонда. К тому же он слаб здоровьем и наверняка разболеется еще больше, если по-прежнему будет бродяжничать.

Джошуа ничего не оставалось, как принять на веру слова Кобба и согласиться на его условия. А что он теряет? Очень многое, если не рискнет. Рискнув, потеряет меньше.

— Ладно, — сказал Джошуа. — Вот мои условия. Я дам вам денег, чтобы вы могли прилично поесть и уехать в Лондон...

— В Лондон?

— Да, в Лондон. Пока я не верну вам саквояж, вы должны оставаться в моей квартире на Сент-Питерс-Корт. Это рядом с Сент-Мартинс-Лейн. Вот ключ. Хозяйке я сообщу. Там вас никто не найдет, вы будете в безопасности, а я смогу связаться с вами, когда в том возникнет нужда. Саквояж я привезу, как только смогу. Но перед отъездом вы должны рассказать мне все, что вам известно. Согласны?

Это решение далось Джошуа нелегко, но еще смешнее, думал он, что Кобб раздумывает над его предложением. Они оба не доверяют друг другу, но вынуждены сотрудничать. Ненадежный союз. Интересно, кто первый нарушит условия сделки? Тем не менее, после того как они ударили по рукам, Джошуа пришлось задать пару наводящих вопросов, чтобы заставить Кобба начать свой рассказ. Зато после тот заговорил взахлеб, словно ему не терпелось выложить все, что он знает, и он боялся, что его остановят прежде, чем он закончит свое повествование.

— В Англию я прибыл три недели назад. За некоторое время до этого меня нанял один лондонский стряпчий, Бартоломью Хор. Ему было поручено вести дело по иску, касающемуся спора о завещании человека по имени Чарлз Мерсье, который всю свою жизнь прожил в Бриджтауне на Барбадосе. Почти все свое имущество Чарлз Мерсье оставил своей жене, которая также жила на Барбадосе. Но у него была внебрачная дочь от более ранней связи с другой женщиной. После его смерти эта дочь — она живет в Лондоне — должна была унаследовать драгоценное украшение — смарагдовое ожерелье. Но миссис Мерсье, которой очень нравилось это украшение, проигнорировав завещание, оставила ожерелье себе.

— Но кто же эта дочь? — нетерпеливо спросил Джошуа, перебив Кобба.

Тот вздохнул и покачал головой:

— К сожалению, этого я так и не выяснил. Хор, конечно, знал, но в интересах клиентки, опасающейся за свою репутацию, не открыл ее имени. Хотя в принципе не в этом суть дела. Хора убили по ошибке. Жертвой должен был стать я.

— С чего вы это взяли?

— Хор отправился на встречу в Астли вместо меня и в результате погиб. Сообщение было адресовано мне. Туда в тот вечер должен был прийти я.

— И почему же кто-то желает вашей смерти?

Кобб смущенно отвел взгляд:

— Не знаю. Очевидно, потому что я занимаюсь тяжбой по поводу ожерелья. Другого объяснения я не могу найти. В этой стране я недавно. Здесь у меня нет ни друзей, ни родных, из людей вне сферы моей деятельности — только случайные знакомые.

— Полно вам! — воскликнул Джошуа, недовольный тем, что Кобб хитрит. — Нечего ссылаться на свои профессиональные дела и ходить вокруг да около. Я читал письмо, написанное вам Виолеттой Мерсье. Из него следует, что у вас были определенные отношения и вы преследуете ее. Вы уверены, что ваши действия и знакомства так уж невинны, как вы это утверждаете?

Кобб поморщился, словно слова Джошуа причинили ему физическую боль.

— Как вы нашли это письмо? Хор забрал его у меня.

— Вас это не касается. Просто ответьте на вопрос.

Кобб глянул на свои ноги и вздохнул:

— Что ж, раз вы об этом знаете, мне не резон отпираться. С Виолеттой я познакомился некоторое время назад, вскоре после смерти ее отчима, когда мне поручили востребовать ожерелье. Тогда миссис Мерсье объяснила свой отказ вернуть ожерелье желанием передать его своей дочери. Я решил посвятить Виолетту в подробности тяжбы, надеясь на то, что она — честный человек и убедит мать: та поступает безрассудно. Я объяснил Виолетте, что ее мать не только отказалась отдать ожерелье, но и лишила дочь Чарлза Мерсье денежной поддержки. В результате девушка оказалась в крайне бедственном положении. Думаю, Виолетта вняла голосу совести и прониклась состраданием к девушке. Но когда она попыталась урезонить мать, та наотрез отказалась обсуждать с ней этот вопрос. Что касается меня, после нескольких встреч с Виолеттой я влюбился. Да иначе и быть не могло. Вот вы, сэр, как художник, скажите мне — разве она не самая прекрасная женщина на свете?

— Мое мнение о внешности мисс Мерсье не имеет значения, мистер Кобб, — твердо заявил Джошуа. — Меня больше интересует другое: это вы взяли ожерелье? Не стану скрывать, меня обвиняют в краже этого украшения, и, если я в скором времени не отыщу его, можно быть уверенным, что меня повесят либо четвертуют.

Кобб смешался — сдвинул брови, выпятил подбородок, раскрыл рот:

— Что-о? Ожерелье исчезло? Не может быть! Почему вы сразу мне не сказали?

— Я думал, вы знаете. Полагал, что это вы его взяли. Мне даже пришло в голову, что оно, возможно, в вашем саквояже и что вы из-за него убили Хора.

— Зачем бы я стал красть его? Разве вы не слышали: я поверенный, слуга закона? Воровство противоречит моей профессиональной этике. И зачем бы я стал убивать Хора? Это такое же его дело, как и мое.

— Тем не менее ваша профессиональная этика не помешала вам предпринять попытку ограбления и тайком встречаться с дочерью заинтересованной стороны.

Кобб небрежно махнул рукой, словно счел, что этот довод настолько жалок, что даже не заслуживает опровержения.

— Это разные вещи. Я же вам объяснял. Я люблю Виолетту. А вас я тогда остановил только лишь для того, чтобы забрать свое имущество. Хищение бесценного ожерелья и убийство человека — это совсем другое. Честно говоря, я понятия не имею, кто взял украшение и кто убил Хора.

Глава 28

Джошуа еще не готов был расстаться с Коббом и только собрался расспросить его об Артуре Маннинге, как неторопливое цоканье копыт и скрип колес оповестили его о том, что в их направлении кто-то движется.

Со стороны города к ним приближалась повозка, запряженная старой гнедой клячей с клочковатой пыльной шерстью, над которой вились и жужжали мириады мух, отчего она постоянно фыркала и брыкалась. Возничим был нечесаный босоногий паренек в грязном рванье. Джошуа поразил не жалкий вид лошади и возницы, а пассажир, сидевший возле паренька.

Это была Бриджет Куик, дочь домовладелицы, у которой он снимал комнаты. На ней было муслиновое платье с узором в виде веточек; на голове — соломенная шляпка, украшенная розочками и незабудками; волосы аккуратно уложены в локоны; на щеках — розовый румянец; глаза светятся. Словом, это была Бриджет — цветущая, пышущая здоровьем и еще более очаровательная, чем всегда.

— Бриджет, какая вы красавица! — изумленно пробормотал Джошуа.

— Джошуа Поуп! Это вы? Ну и напугали же вы меня! — воскликнула девушка, рассматривая его со своего сиденья.

Джошуа чувствовал, как она разглядывает его разодранную одежду и разбитое, окровавленное лицо. Он знал, что выглядит ужаснее и отвратительнее самого мерзкого бродяги в сточной канаве на лондонской улице, и думал, как же она отреагирует.

— Да, Бриджет, это я.

— Но вы должны были ждать моего приезда. Я послала вам письмо сразу же после визита мистера Бентника. И поскольку вы не встретили меня, я поступила так, как сказала: решила сама добраться до усадьбы. Возможно, мне не следовало приезжать, не дождавшись от вас ответа. Ну и вид у вас! Что с вами случилось?

Джошуа вздохнул с облегчением, услышав в ее голосе волнение, но сам не мог забыть про свой ужасный вид.

— Простите меня, Бриджет, со мной только что случилось несчастье. Меня ударили, и я потерял сознание, а потом связали; я чудом остался жив. (Почему бы не преувеличить немного?) И после этого драматического события совсем забыл, что собирался встретить вас у гостиницы «Звезда и подвязка».

— Понимаю, — промолвила Бриджет все тем же озабоченным тоном. — Тогда, вероятно, я приехала не в самый подходящий момент. Могу я чем-то помочь? В противном случае я немедленно отправлюсь назад, в Лондон.

Волна разочарования захлестнула Джошуа. Рассказывая Бриджет о своих бедах, он стремился вызвать сочувствие, а не обратить ее в бегство. После всего, что он пережил, было бы так приятно пару часов провести в ее обществе, не оглядываясь на горгону-матушку. Ему предстояло решить столько насущных проблем — найти ожерелье Сабины, убийцу Хора, спасти свою честь, — но все это сейчас отошло на второй план.

— Нет, Бриджет, простите, что приветствую вас таким образом. Раны у меня пустячные, да и негоже вам ехать назад, ведь вы только что прибыли. Давайте поедем в Астли. Я приведу себя в порядок, а потом мы прогуляемся на холм. Говорят, вид оттуда чудесный. После, возможно, перекусим что-нибудь, и затем вы вернетесь домой.

Соблазн увидеть Астли был слишком велик. Бриджет колебалась.

— Я слышала, в Астли восхитительный парк. Конечно, мне интересно было бы посмотреть его, — наконец согласилась она.

За разговором с Бриджет Джошуа совершенно забыл про Кобба. И вспомнил только теперь. Вспомнил и усомнился в том, что поступил мудро, предложив ему пожить в его лондонской квартире. Как мог он поступить так опрометчиво? — ругал себя Джошуа. Что на него нашло? Он не был уверен в том, что это не Кобб напал на него. Более того, он не был уверен и в том, что это не Кобб убил Хора. Джошуа быстро решил, что следует изменить план. Под каким-нибудь выдуманным предлогом он отправит Кобба дожидаться его в гостинице. Но, когда он повернулся, чтобы сказать это Коббу, тот уже находился на расстоянии двухсот ярдов. Хоть и хромая, Кобб на удивление быстро удалялся в направлении гостиницы «Звезда и подвязка», куда прибывали дорожные кареты из Лондона.

— Что за человек с вами был? — спросила Бриджет, заметив, что Джошуа смотрит вслед удаляющейся фигуре Кобба.

— Джон Кобб, — ответил он с тревогой в душе.

Пока не стоит рассказывать Бриджет о необычных событиях, в которые они с Коббом оказались вовлечены, решил Джошуа. Позже у него будет время, чтобы придумать, как бы помягче сообщить ей о том, что он предложил погостить в доме ее матери человеку, который, возможно, является опасным преступником.

Поскольку Джошуа в своем нынешнем состоянии не был способен ехать верхом, они привязали его лошадь к задку повозки, а сам Джошуа пристроился позади Бриджет. Таким образом они проехали милю и прибыли в Астли. Герберт читал книгу в саду, когда их жалкая процессия въехала в усадьбу. Он пришел в крайнее изумление, увидев растрепанного, окровавленного Джошуа и обаятельную румяную Бриджет в повозке, которой правил оборванный паренек.

Бросив книгу, Герберт поспешил им навстречу. Бриджет, с которой он познакомился, когда осматривал комнаты Джошуа, Герберт узнал сразу и, казалось, очень обрадовался встрече с ней. Однако он утратил дар речи, когда его взгляд остановился на Джошуа. Побледневший, с широко раскрытыми глазами, Герберт разглядывал его порезы, ушибы и синяки. Однако, когда на его вопрос «Что случилось?» Джошуа вкратце поведал о произошедшем, он не выразил сочувствия.

После у Джошуа уже не оставалось сил на светское общение. Его раздирала боль, он мечтал о ванне и чистой одежде. Попросив мистера Бентника показать Бриджет парк, он заковылял в дом. Герберт немедля принялся выподнять его просьбу. С трудом поднимаясь по лестнице, Джошуа услышал, как тот говорит Бриджет:

— Если помните, я рассказывал вам про свои дамасские и мускусные розы. Пройдемте сюда, мисс Куик, я покажу вам мои самые особенные образцы...

Добравшись до своей комнаты, Джошуа вызвал старшего слугу Питерса и попросил, чтобы тот велел кому-нибудь из слуг сделать ему ванну и принести повязки и мазь. Старый слуга по имени Хендерсон, горбатый, с белыми как мел волосами и морщинистым лицом, принес ведра с водой, от которой поднимался пар. Он наполнил медную ванну, проверил температуру воды и помог Джошуа снять с себя грязную одежду. Поддерживаемый Хендерсоном, Джошуа погрузился в горячую воду. Только руки не стал окунать — положил их на края ванны, — потому что запястья нещадно жгло. Полотенцем он осторожно смыл кровь с лица и лишь затем велел Хендерсону подать зеркало.

В своем отражении Джошуа с трудом узнал себя. Левый глаз побагровел и опух, под ним был глубокий порез. Рана на лбу — красное углубление в обрамлении рассеченной белой кожи — достигала четырех дюймов в длину. Неудивительно, что Герберт, Бриджет и Кобб смотрели на него с изумлением.

С помощью горбатого слуги Джошуа вытерся, морщась каждый раз, когда полотенце касалось синяка или ссадины, то есть постоянно, ибо все его тело было сплошь в синяках и ссадинах, и с трудом оделся. Но когда он попросил Хендерсона обработать его раны, старик нахмурился и покачал головой:

— Простите, сэр. Сейчас позову того, кто умеет это делать лучше меня.

С этими словами он поклонился и ушел.

Джошуа не спросил у Хендерсона, кого тот пришлет вместо себя. Думал, кого-нибудь из женской прислуги — старшую горничную или даже экономку. Ожидая прихода служанки, он стал осматривать свои ожоги — самые болезненные из его ран. Обожженная кожа вздулась пузырями, которые были наполнены водянистой жидкостью. В тех местах, где кожа лопнула, виднелась кровоточащая плоть, столь мучительно чувствительная, что ему дурно становилось при одной только мысли, что ее может что-то коснуться, тем более застегнутые рукава сорочки.

Джошуа всегда придумывал себе мнимые болезни, но сейчас, получив настоящие травмы, как ни странно, был на удивление спокоен. Ожоги были сильные. Если раны не заживут, на живописи можно будет поставить крест. Но он не расстраивался. Что будет — то будет, думал Джошуа, теперь уже ничего не поделаешь.

Вскоре после того как старый слуга ушел, раздался тихий стук, и дверь отворилась.

— Насколько я поняла, вы ранены и вам требуется помощь, мистер Поуп?

Его брови взметнулись вверх, на щеках проступил румянец. К его великому изумлению, на пороге стояла Каролина Бентник. В руках она держала поднос с мазями и склянками.

— Мисс Бентник. Простите за беспокойство. Я не посмел бы тревожить вас, только Хендерсон побоялся притрагиваться к ранам и сказал, что пришлет кого-нибудь вместо себя.

— Думаете, я не подхожу для этого, мистер Поуп? — спросила Каролина. Она приблизилась к нему и, поджав губы, стала разглядывать глубокую рану на его голове. Потом осторожно приподняла одну его руку, затем вторую, осматривая запястья. — Он правильно поступил. Я немного разбираюсь в медицине — мама научила. Сделаю, что смогу, но, если через пару дней вам не станет лучше, придется обратиться к врачу.

С этими словами Каролина Бентник откупорила маленькую коричневую бутылочку и налила в чашку глоток какого-то снадобья.

— Примите это, мистер Поуп.

— Что это?

— Лекарство, снимающее боль.

— Настойка опия?

— Нет. Если непременно хотите знать, это смесь из того, что обычно под рукой. Мед, вода, вино и измельченный ситник. Выпейте, вам станет легче.

Джошуа выпил горьковато-сладкую жидкость. Почти сразу же боль уменьшилась. Когда Каролина перышком нанесла ему на раны мазь, приготовленную, как она объяснила, из клевера, оливкового масла и патоки, и стала накладывать на запястья повязки, он уже не чувствовал боли.

— Не надо так туго, — запротестовал Джошуа, — я же не смогу рисовать.

— Значит, на пару дней придется найти себе другое занятие. Например, дайте еще несколько уроков мисс Маннинг.

— Мисс Маннинг недостает усердия, — сказал Джошуа. — К тому же она слишком занята, на общение со мной у нее нет времени. Сегодня я заезжал к ней, но ее не оказалось дома.

Каролина Бентник улыбнулась и посмотрела ему в глаза:

— Лиззи Маннинг очаровательная девушка. И о вас она очень высокого мнения. Умышленно она не стала бы проявлять к вам неуважение. Если она пропустила встречу, значит, на то у нее была веская причина.

— Все это очень хорошо, мисс Бентник. Однако что это была за причина?

Глава 29

После ухода Каролины Бентник Джошуа собирался найти Бриджет, но принятое снадобье оказалось сильнее, чем он ожидал. Ему не хотелось засыпать, но голова стала ватной, веки отяжелели, словно на них положили по горсти соверенов, и спустя несколько минут он провалился в забытье.

Проснулся он весь в поту. Его переполняла столь неизбывная тоска по Рейчел, какой он не знал вот уже несколько месяцев. Некоторое время он пытался утешить себя мыслями о Мег и их последней встрече, но это только усугубило снедавшее его чувство одиночества. Было утро. Стрелки на его часах показывали начало восьмого. Ночь наступила и прошла, а он ничего не помнил. С улицы доносился щебет птиц, но в доме стояла тишина. Пока он спал, кто-то раздел его. На нем были ночная сорочка и ночной колпак; его одежда, аккуратно сложенная, лежала на стуле. Интересно, кто же о нем позаботился? Он не помнил, как его переодевали, но молил Бога, чтобы это был Питерс или кто-то еще слуг, а не Каролина Бентник.

Чашка с остатками снадобья все еще стояла на тумбочке. К ней было прислонено пухлое письмо. Джошуа не помнил, чтобы видел его раньше, и предположил, что письмо, вероятно, доставили после того, как он уснул.

Сначала Джошуа подумал, что оно, должно быть, от Бриджет, которая была оставлена на Герберта Бентника, и разволновался, опасаясь, что в письме содержатся упреки в его адрес за то, что он не уделил ей внимания, хотя сам настоял на том, чтобы она повременила с возвращением в Лондон. Он и так уже оказался в затруднительном положении, предложив Коббу пожить в его квартире. Это было крайне неразумное решение. Джошуа полагался на Бриджет, надеялся, что она из доброго расположения к нему укротит гнев матери. Преисполненный дурного предчувствия, он схватил письмо.

Потом, еще до того, как успел его вскрыть, у него мелькнула другая мысль. Следовало бы сразу догадаться, как только он увидел почерк, что это сообщение не от Бриджет, а от Лиззи Маннинг.

29 мая 1766 г.

Барлоу-Корт, Ричмонд

Мистер Поуп!

От экономки я узнала, что сегодня утром вы приезжали в Барлоу и немного расстроились, не застав меня дома. Простите, что не встретила вас. Я ездила в питомник, чтобы поговорить с садовником об ананасах. Еще раз простите за то, что покинула Астли, не посвятив вас в подробности своей беседы с Виолеттой. Едва мы с ней поговорили, как я получила сообщение от отца, что и заставило меня уехать скорее, чем я планировала.

А теперь позвольте пересказать вам весьма интересный разговор. Я пригласила Виолетту на прогулку после того, как она в очередной раз вернулась из Лондона, куда ездила на примерку платья. Господи, что это за наряд, которому следует уделять так много внимания?! И ведь платье еще не готово. Представляете? Миссис Боулз, несчастная портниха, доставит его на днях. Виолетта говорит, портнихе придется остаться в Астли — на тот случай, если нужно будет что-то подправить, — иначе ей не заплатят.

Как бы то ни было, ближе к делу. Я сказала Виолетте, мы считаем, что Кобб, возможно, жив и что, возможно, это ОН виновен в пропаже ожерелья. Не бойтесь, я не упомянула про письма, что мы нашли. Не могла же я выдать вас.

Когда она услышала, что, по нашему мнению, в оранжерее умер не Кобб, а Хор, ее лицо просветлело. Видя это, я спросила, по-прежнему ли он ей не безразличен. Она ответила, и довольно резко, что между ними ничего нет. Напротив, мне следует знать, что в ее сердце живет другой мужчина. Полагаю, этот другой мужчина — Фрэнсис, и она не назвала его имя только из страха рассердить меня.

Я стала расспрашивать ее про ожерелье, и она заявила, что, должно быть, я действую по поручению Кобба, ибо тот не раз обращался к ней за помощью — просил, чтобы она убедила мать вернуть драгоценность, но та, несмотря на ее уговоры, не хотела расставаться с украшением. Я заверила ее, что занимаю нейтральную позицию в отношении Кобба и принадлежности ожерелья и что сейчас самое главное — в интересах ее матери — отыскать украшение. После этого она успокоилась и поведала мне кое-что из истории ожерелья. Весьма занимательные факты. И пусть с нынешними событиями они связаны постольку-поскольку, думаю, их стоит здесь изложить.

Чарлз Мерсье, отчим Виолетты, зарабатывал на жизнь тем, что сопровождал различные грузы. Добродушный, бережливый человек, он питал глубокое отвращение ко всякого рода авантюрам и азартным играм. Эта его странная антипатия зародилась еще в молодости, после одного случая, который он часто в назидание рассказывал Виолетте, чтобы отбить у нее всякую охоту к азартным играм.

В возрасте двадцати трех лет ему случилось быть на приеме в доме губернатора, где его представили недавно овдовевшей графине, состоятельной женщине, некоторое время назад прибывшей в Бриджтаун, чтобы осмотреть свои владения на острове. В течение вечера Чарлз Мерси развлекал ее беседой, и она уговорила его сыграть с ней в ломбер. По какой-то странной прихоти судьбы Чарлз, который едва ли мог отличить валета от туза, постоянно выигрывал. В числе его выигрыша оказалась долговая расписка графини, в которой та обязалась отдать ему ценное смарагдовое ожерелье, которое принадлежало ее семье на протяжении нескольких столетий. Утром следующего дня графиня прислала ему ожерелье со своей горничной, вероятно надеясь, что со временем ей удастся отыграть свою драгоценность.

Горничная — ее звали Эмма Бейнс — была, как утверждали все, кто ее знал, красавицей с золотисто-каштановыми волосами. Она поразила воображение Чарлза Мерсье, который все еще никак не мог прийти в себя после успеха минувшим вечером. Желая увидеть ожерелье во всей его красе, он попросил ее примерить драгоценное украшение. По когда Эмма открыла футляр и вынула из него ожерелье в форме змеи, Чарлз едва не утратил дар речи — настолько он был потрясен. А потом рассмеялся и сказал, что теперь ему все ясно: это змий-искуситель сбил графиню с пути истинного накануне вечером.

Чарлз Мерсье влюбился в Эмму Бейнс, их знакомство вылилось в любовный роман. Тем временем, к огромной досаде графини, он решительно отклонял все ее приглашения сыграть с ней в ломбер или в какую-нибудь другую азартную игру. Спустя три месяца рассерженная графиня, к этому времени проигравшаяся в пух и прах, решила вернуться в Лондон.

Примерно тогда же Эмма Бейнс обнаружила, что ждет ребенка. Чарлз Мерсье тотчас же предложил ей руку и сердце, но у Эммы Бейнс — глупой упрямой девушки, судя по ее поступкам, — были другие планы. Она ненавидела барбадосский климат и скучала по родине. К тому же в Лондоне у нее был любимый человек, который, она считала, настолько очарован ее красотой, что возьмет ее в жены даже беременную. Не думая о приличиях и благополучии своего будущего ребенка, она отвергла предложение Мерсье.

Чарлз сильно привязался к Эмме Бейнс и, хотя был крайне огорчен ее отказом, ответственности с себя не снял. Он пообещал оказывать помощь ребенку и ее матери, которая не сможет работать после рождения дочери. Эмма, никогда не говорившая ему о своих надеждах выйти замуж в Лондоне, охотно приняла его деньги.

Все это произошло за пятнадцать лет до того, как Чарлз Мерсье встретил Сабину и вступил с ней брак. Он был предельно честен в отношении дочери, которой никогда не видел. Сабине он сообщил о ее существовании и предупредил, что намерен заботиться об этом своем ребенке так же, как будет заботиться о любом из законнорожденных детей, которых родит ему Сабина. Однако брак Сабины и Чарлза оказался бездетным. Чарлз привязался к Виолетте, часто называл ее дочерью, но об обязательствах перед родным ребенком никогда не забывал.

Вскоре после женитьбы Чарлз показал Сабине смарагдовое ожерелье и рассказал его историю. Уникальная красота украшения произвела на Сабину глубокое впечатление, и она попросила у мужа дозволения надевать его иногда. Чарлз Мерсье разрешил. Следующие десять лет Сабина гордо носила смарагдовое ожерелье, надевая его при каждой возможности. Насколько кому-либо известно, Чарлз никогда не говорил Сабине, что ожерелье будет принадлежать ей, но также никогда и не упоминал о том, что намерен завещать его кому-то другому.

Только год назад, после смерти Чарлза, во время оглашения завещания Сабина узнала о его решении оставить ожерелье наряду с другим имуществом своей внебрачной дочери. Свое решение он объяснил просто. Ожерелье было получено из рук Эммы Бейнс. Если бы не эта драгоценность, его дочь никогда бы не появилась на свет. Соответственно, ожерелье должно остаться у нее. Это было бы справедливо.

Нетрудно представить, как разгневана и обижена быча Сабина. Без зазрения совести она отказалась выполнить условия завещания, заявив, что оно было составлено много лет назад, когда они с Чарлзом только что поженились. Чарлз за годы их совместной жизни изменил свое решение. Иначе разве позволил бы он так часто надевать ей это украшение? Более того, Виолетта была ему роднее, чем дочь, которой он никогда в глаза не видел. А сама она, в отличие от Эммы Бейнс, была его законной женой. Что на это могла бы возразить истица?

Вскоре после того, как стало ясно, что Сабина не намерена расставаться с ожерельем, с Виолеттой связался бриджтаунский стряпчий по имени Джон Кобб. Он попросил ее о встрече, чтобы «поговорить о деле, требующем помощи человеку, которому в жизни повезло меньше, чем вам». Виолетта, знавшая о тяжбе лишь в общих чертах, ответила — пожалуй, несколько опрометчиво — согласием на просьбу Кобба, не подозревая, что он действует от лица противницы ее матери.

Кобб сообщил Виолетте, что дочь Чарлза Мерсье, проживающая в Лондоне, примерно одного с ней возраста, что Эмма Бейнс недавно умерла и что, если ее дочь не получит отписанного ей по завещанию наследства, бедняжке придется побираться на лондонских улицах — исход, который Чарлз Мерсье всеми силами старался предотвратить. Неужели Виолетта не понимает, что обязана отдать должное несчастной девушке, которая в глазах если уж не закона, то Господа является ее сводной сестрой.

Виолетта внимательно слушала все, что говорил ей Кобб. Это был высокий симпатичный молодой человек, и ей было приятно, что он проявляет к ней внимание. Она вспомнила, как хорошо относился к ней отчим, и ее кольнула совесть. Виолетта попыталась уговорить мать, но Сабина была непреклонна. Сказала, что даже думать не хочет о том, чтобы расстаться с ожерельем, но, дабы погасить конфликт, готова пойти на компромисс: она обещает выплатить денежную компенсацию дочери Эммы Бейнс, если та откажется от своих притязаний на ожерелье.

Подстрекаемая Коббом, доводы которого не находили поддержки у ее матери, Виолетта металась между двумя сторонами. Откуда бедняжке Виолетте было знать, кто из них говорит правду? Вскоре Кобб начал признаваться ей в любви, обещая, что постарается решить вопрос с ожерельем в ее пользу, если она ответит ему взаимностью. Возможно, истица согласится принять деньги вместо ожерелья.

В этом месте своего рассказа Виолетта стала проявлять видимые признаки расстройства. Со слезами на глазах она заявила, что не питала любви к Коббу, хоть и считала его приятным и симпатичным молодым человеком. Она делала все, чтобы охладить любовный пыл Кобба: писала и говорила ему в лицо, что не хочет иметь с ним дела, и если он намерен торговаться с ней, то ожерелье ей тоже не нужно.

После того как они покинули Бриджтаун и поселились в Астли, Виолетта уже думала, что навсегда избавилась от назойливого кавалера, и, как вы понимаете, едва поверила своим глазам, когда, прогуливаясь по саду с Фрэнсисом Бентником, вдруг натолкнулась на Кобба. Пребывая в смятении, она сообщила матери о встрече с ним и умоляла ее отдать ему ожерелье, иначе она сама не будет знать покоя. В конце концов, зачем ей ожерелье, убеждала она мать, если у нее есть Герберт, который купит ей с дюжину таких украшений?

Весть о появлении Кобба, казалось, не удивила Сабину. Она сказала дочери, чтобы та не беспокоилась об ожерелье. От своего решения она не отступит. У нее не было намерения расставаться с ожерельем раньше, нет такового и теперь. Герберт знает подробности дела. Он должен навестить Кобба и затем посоветует ей, как действовать дальше.

Думаю, только тут до Виолетты дошло, сколь двусмысленны были слова ее матери. «Мисс Маннинг, — сказала она, — ничего этого я прежде вам не говорила из страха, что маму заподозрят в причастности к гибели Кобба, если я признаюсь, что знакома с ним. Мама очень дорожит этим ожерельем. Как знать, на что она пойдет, чтобы оставить его у себя? Но теперь, когда вы сказали, что Кобб жив, а умер совсем другой человек, мне нет причины скрывать от вас правду, верно?»

Я не указала на очевидное — что, возможно, Хора убили по ошибке, приняв его за Кобба, и если это так, то вполне вероятно, что это сделала ее мать. Зато я спросила, знакома ли ее мать с Коббом. «Нет, — не колеблясь, отвечала Виолетта. — Кобб знал, что мама настроена к нему враждебно, и старался не попадаться ей на глаза. Насколько мне известно, она никогда не встречалась с ним».

Разумеется, мой друг, это только лишний раз подтверждает нашу самую правдоподобную догадку. Если Сабина не знала, как выглядит Кобб, она вполне могла убить Хора по ошибке. А вы как думаете?

С уважением, Лиззи Маннинг.

Джошуа потребовалось несколько минут, чтобы мысленно разобраться во всем. И побуждения Лиззи Маннинг, и содержание ее письма его заинтриговали. Писала она с душой, явно следуя его указаниям. Однако на некоторые вопросы не ответила, некоторые указания проигнорировала, и это многое могло сказать об ее истинной натуре. Что такое написал ей отец, что вынудило ее в спешке покинуть Астли? Почему она отправилась в питомник выяснять что-то об ананасах именно в то утро, когда он должен был приехать? И почему в письме не удосужилась объяснить это? Почему она умышленно проигнорировала его просьбу не говорить Виолетте о том, что Кобб, возможно, жив? Длинная история ожерелья весьма занимательна, но большую ее часть он уже знал от Кобба. Лиззи также не стала подробно расспрашивать Виолетту, как он просил, о том дне, когда он уехал из Астли. А ему хотелось бы знать во всех деталях, как она отдала ожерелье горничной, и сравнить ее рассказ с ответами служанки. Ему хотелось бы знать, считает ли Виолетта Мари преданной, давно ли та находится у них в услужении и способна ли на воровство. Однако эти важные вопросы или вообще не были упомянуты, или были упомянуты вскользь. Почему Лиззи пренебрегла его важными указаниями?

Раздувая ноздри, Джошуа раздраженно покачал головой. Все очень просто, наконец-то сообразил он. И в общем-то, кроме себя, ему некого винить за то, что он не догадался раньше. Лиззи действует легкомысленно не из какого-то злого умысла — очевидно, ей даже в голову не приходит, что своими поступками она способствует его скорейшему краху.

Главная забота Лиззи — Фрэнсис. Она мечтает выйти за него замуж, и, с тех пор как ее семья оказалась в бедственном положении, она еще усерднее старается устранить все препятствия, которые могли бы помешать их браку. В сравнении с этим, ее собственным будущим падение Джошуа для нее ничто. Словом, зачем Лиззи Маннинг беспокоиться о Джошуа, если ей нужно думать прежде всего о том, как женить на себе Фрэнсиса Бентника?

Но, поразмыслив еще немного, Джошуа увидел поступки Лиззи в более любопытном свете. Наверняка не просто так Лиззи никогда не говорила ему о своем брате, разорении семьи и о том, что увлекается садоводством. И почему она так настойчиво навязывала ему свою помощь в расследовании? Может, ею движет нечто более серьезное, чем невинная привязанность к Фрэнсису?

Воодушевленный этими новыми открытиями, Джошуа вскочил с постели, но вызванная резким движением боль во всем теле напомнила, что он отнюдь не оправился от тяжелого испытания, которое ему пришлось пережить накануне. Голова его была перевязана, равно как запястья и ладони, — из-под повязок виднелись только кончики пальцев. Процесс одевания стал для него еще одним неприятным испытанием. Целых полчаса он натягивал желтовато-коричневые бриджи, застегивал коричневый сюртук с отделкой цвета охры и завязывал желтый шейный платок. Потом, собрав в хвостик свои темные волосы — о том, чтобы надеть на повязку парик, не могло быть и речи, — сунул ноги в башмаки и посмотрел на себя в зеркало. В общем и целом выглядел он не так уж и плохо. С этой утешительной мыслью Джошуа заковылял вниз.

Бриджет он нашел в маленькой столовой в компании Герберта и Каролины Бентников. Вид у всех троих был непринужденный. При его появлении они не выразили ни радости, ни облегчения. Скорее, встревожились.

— Мистер Поуп, — воскликнула Каролина, — вы уже на ногах? Я думала, вы проспите допоздна. Так и сказала мисс Куик. Выглядите вы лучше, хотя, если говорить честно, вид у вас все еще больной.

— Самочувствие у меня великолепное, — ответил Джошуа, потирая повязку на голове, хотя в висках у него неприятно стучало, так что он едва держался на ногах. — Как видите, я абсолютно здоров.

Джошуа повернулся к Бриджет:

— Мисс Куик, значит, вы все еще здесь. Простите, что покинул вас вчера. Я боялся, что вы потеряете терпение и вернетесь в Лондон.

— Ничего подобного, — разуверила его Бриджет, аккуратно ставя чашку на блюдце. — Мисс Бентник, добрая душа, сообщила мне, в каком вы состоянии, и предложила остаться на ночь. В сопровождении мистера Бентника я погуляла по парку, что доставило мне несказанное удовольствие. В общем, здесь мне был оказан самый радушный прием.

Бриджет говорила непринужденно, будто была у себя дома, что поразило Джошуа. Голову она держала высоко. Почему-то Джошуа не помнил, какая у нее длинная изящная шея. Корсаж соблазнительно обтягивал ее пышную грудь. Волосы — неужели в них роза? — она уложила в красивую прическу. Но что самое важное, казалось, она ничуть не дуется на него за то, что его не было рядом с ней весь минувший вечер. После причуд Лиззи Маннинг для Джошуа это было желанным облегчением.

Приободренный, он повернулся к Каролине Бентник. Когда минувшим днем та обрабатывала его раны, ему показалось, что она смягчилась по отношению к нему, и теперь он видел, что не ошибся. Настроена она была благодушно и с нескрываемым дружелюбием встретила его взгляд. Интересно, что стало причиной столь чудесного превращения?

— Мисс Куик в нашем доме желанный гость, — сказала Каролина, словно прочитав его мысли. — Она очень помогла советами с приготовлением ужина. Если у мисс Куик есть желание погостить у нас чуть дольше, мы все будем очень рады. И вообще, мистер Поуп, после того как она нам столько помогала, вы непременно должны привести ее на бал в пятницу.

Бриджет просияла, услышав предложение Каролины. Джошуа подумал, что она примет приглашение на бал. Но потом вспомнил ее мать — в гневе та была страшна — и быстро вмешался:

— Вы очень великодушны, но Бриджет — то есть мисс Куик — должна вернуться в Лондон, иначе ее матушка будет тревожиться. Да и в городе у нее много дел. Сомневаюсь, что у нее есть время посещать...

Бриджет нахмурилась.

— Это все пустяки, — возразила она. — Я сказала маме, что, возможно, останусь на ночь у тети в Туикенхэме. Если я не вернусь, она решит, что я там.

— Вряд ли вы можете задержаться здесь еще на несколько дней. Вспомните про свой долг перед вашей бедной матушкой... про ее ревматизм.

— Если мисс Куик сегодня нужно домой, значит, она поедет. В конце концов, Лондон от Ричмонда всего лишь в двух часах езды, — сказал, как отрезал, Герберт тоном, не терпящим возражений. — А вы, мистер Поуп, раз уж не можете заниматься живописью, сосредоточьте свои усилия на поиске ожерелья миссис Мерсье. Я слышал, на днях возвращается сэр Уильям Маннинг, судья. Если ко времени его приезда ваши поиски не принесут результатов, я буду вынужден передать дело в его руки. Я не говорю, что считаю вас виновным, Поуп. Иначе не пригласил бы вас за свой стол. Тем не менее вы должны понимать, что на это дело можно посмотреть и с другой стороны. Как я уже говорил, миссис Мерсье считает, что я слишком снисходителен к вам.

С этими пугающими словами Герберт бросил в тарелку недоеденный кусок тоста, швырнул на стол салфетку и вышел из комнаты. Джошуа ни слова не успел сказать в свою защиту. Стук в его голове стал невыносимым, им овладело безысходное отчаяние. С ужасающей ясностью он сознавал хрупкость своего положения. Его картины висели в особняках и дворцах, их именитые владельцы глубоко почитали Джошуа, а, оказывается, его будущее зависело от прихоти Герберта.

— Значит, решено, — заявила Каролина, не обращая внимания на его муки, словно раздражение ее отца и неминуемый крах Джошуа были пустяками. — Сейчас, мистер Поуп, вы с мисс Куик поедете на прогулку, покажете ей округу. Какое-никакое занятие. К тому же вы наверняка еще не поднимались на холм, не были в Кью-Гарденз. С повязками на руках вам придется ходить еще дня два, не меньше. Я предупредила отца, что работу над портретом вы сможете продолжить не раньше среды, это в лучшем случае. А поскольку сегодня еще только понедельник, времени свободного у вас уйма. Мисс Куик очень разумная девушка и проследит за тем, чтобы вы не переутомлялись после недавнего испытания.

— Но ожерелье... Вы же слышали, что сказал ваш отец. Я должен его искать, — напомнил Каролине Джошуа.

— Забудьте про эту гнусную вещицу. — Каролина небрежно махнула рукой, словно отгоняла муху. — Уверяю вас, со стороны отца это все пустые угрозы. Да и вообще, я считаю, что без этой мерзкой штуки нам всем гораздо спокойнее.

Глава 30

Итак, было решено, что Бриджет Куик, которую на протяжении всех последних недель он держал на расстоянии вытянутой руки из страха навлечь на себя гнев ее матери, весь этот день будет его постоянной спутницей, а также, если он не придумает какой-нибудь благовидный предлог, партнершей на предстоящем балу. Покоряясь судьбе, Джошуа внешне был сама учтивость — Бриджет, вне сомнения, была обаятельной девушкой, — но внутри у него все кипело от негодования. Неприятности росли, будто волны на горизонте. Если он ничего не предпримет, разразившийся шторм поглотит его. В своей профессии он поднялся до небывалых высот, и все, чего он достиг, было поставлено на кон. В этом бушующем море Бриджет, сколь бы привлекательной она ни была, представляла для него еще одну опасность, которой он, придумав какую-нибудь правдоподобную отговорку, мог бы избежать. Но он был настолько ошеломлен грозным тоном Герберта, что не нашелся что сказать. Поиск убийцы и ожерелья, а также защита своего доброго имени — вот что для него главное, думал Джошуа. Развлекать девушку, сколь бы обворожительной она ни была, он не может себе позволить. Каких результатов от него можно ждать, если он лишен свободы действий? С таким же успехом Герберт мог бы надеть ему на ноги кандалы, привязать к дереву и потом потребовать, чтобы он пробежал сто ярдов.

Когда Бриджет покинула столовую, чтобы собраться на прогулку, Джошуа повернулся к Каролине Бентник, с которой они теперь оставались одни. Избегая разговора о Бриджет, он попытался извлечь пользу из ее дружеского расположения.

— Я глубоко признателен вам за вашу доброту, за то, что вы вчера перевязали мои раны. Даже не знаю, как вас благодарить. Мне было очень плохо, а вы чудесным образом смягчили мою боль.

Каролина немного растерялась, несколько раз промокнула салфеткой губы:

— Никакого чуда я не совершала. То же самое я сделала бы для любого другого человека. Однако ожоги у вас сильные, вам следует поберечься.

— Откуда у вас такие познания по медицине?

Она улыбнулась — несколько странно, как ему показалось.

— В медицине я не бог весть как сильна, мистер Поуп. То немногое, что мне известно, я узнала от мамы. Как и большинство хозяек, она хорошо разбиралась в травах, знала их лечебные свойства. У меня есть книга ее рецептов, которую, полагаю, она унаследовала от своей матери. Мне удается помочь на начальной стадии болезни. Но это все, на что я способна. На большее я не претендую.

— Тогда скажите, — продолжал Джошуа, проверяя ее. — Меня часто мучают жуткие головные боли. Вот и сейчас голова болит. Такое ощущение, будто некое чудовище лапой стиснуло мой череп и выдавливает из него мозг. Что вы посоветуете?

— Голова у вас болит, когда вы простужены?

— Не обязательно. Обычно это связано с резкой сменой настроения. Если я встревожен или возбужден, всегда есть опасность, что у меня разболится голова.

Каролина кивнула, поразмыслила с минуту:

— Согласно травнику моей матери салат латук охлаждает и увлажняет, а его сок, смешанный или вскипяченный с розовым маслом, если им смазать лоб и виски, помогает заснуть и успокаивает головную боль. Если угодно, я могу приготовить для вас это снадобье. Испытаете на себе.

— Вы очень добры, — сказал Джошуа. — Возможно, взамен я смогу вам кое-что предложить.

— И что же?

— Несколько уроков живописи. От вашего отца я слышал, что вы любите это занятие. Думаю, вы более талантлива и усердна, чем ваша подруга мисс Маннинг.

Каролина улыбнулась:

— Для меня большая честь поучиться у столь выдающегося наставника. Минувшим вечером вы намекнули, что Лиззи разочаровала вас. Позвольте напомнить то, во что я твердо верю. Лиззи иногда упряма и зачастую излишне прямодушна. Но она на редкость жизнеспособная натура. Надеюсь, вы этого не станете отрицать?

Джошуа кивнул с притворной улыбкой. Он до сих пор злился на Лиззи Маннинг за то, что та уклонилась от встречи с ним и несколько раз пыталась его обмануть.

— Вне сомнения, она — необыкновенная девушка. Насколько я понимаю, между мисс Маннинг и вашим братом существует нежная привязанность?

— Больше чем привязанность: они неофициально помолвлены. Об этом известно и нашей семьей, и ее родным. Дата свадьбы еще не назначена и вряд ли будет назначена при нынешних обстоятельствах.

— Что вы подразумеваете под нынешними обстоятельствами? — осторожно поинтересовался Джошуа.

— Предстоящую женитьбу моего отца, — сухо ответила Каролина. — Вот почему ее помолвка с Фрэнсисом больше не обсуждается, хотя до приезда Сабины это был решенный вопрос.

Джошуа поморщился, ибо, потянувшись за сливочным маслом, почувствовал, как заныли все его мышцы.

— Я слышал, Маннингов в последнее время преследуют несчастья: они разорились. Может, и из-за этого тоже помолвка отложилась?

— Причина этих несчастий — Артур Маннинг. Он разочаровал и меня, и своих родных. Я предпочла бы не говорить о нем.

— Мисс Бентник, можно, я буду с вами откровенен?

— О чем вы хотите спросить?

— Вы не скрываете своей неприязни к миссис Мерсье. Минуту назад, говоря о женитьбе своего отца, вы ясно дали понять, что не одобряете этот брак. Почему?

Каролина поджала губы и крутнула на блюдце чайную ложку. Взгляд ее помрачнел, вытянутое лицо, казалось, еще больше удлинилось и осунулось.

— С какой стати я должна обсуждать это с вами? Какое вам дело до моих чувств к будущей мачехе?

Джошуа выставил вперед ладонь:

— Мне не хотелось бы проявлять любопытство. Но вы ведь сами слышали, как ваш отец потребовал, чтобы я нашел пропавшее ожерелье. Меня несправедливо обвинили в краже. Я не виновен в пропаже украшения, но брошена тень на мою репутацию, да и сама моя жизнь под угрозой. К этому могу добавить лишь то, что я не поддерживаю ни сторону вашего отца, ни кого-либо еще. Я абсолютно беспристрастен. Моя единственная цель — защитить свое доброе имя и выяснить правду.

Каролина откинулась на стуле и чуть склонила набок голову. Глаза ее по-прежнему были печальны, но во взгляде появилась необычная напряженность.

— Очень хорошо, мистер Поуп. Надеюсь, вы выслушаете меня с сочувствием и не подумаете, будто у меня слишком живое воображение. Также надеюсь, что то, о чем я скажу, останется между нами.

— Можете положиться на меня.

— Я не могу избавиться от чувства, что в Сабине Мерсье есть что-то отвратительное. Я знаю, что она красива и обходительна. Знаю, что отец очарован ею. Возможно, вы подумаете, что меня гложет ревность: взрослая дочь, у которой уже должен быть свой возлюбленный, завидует их счастью. Но даю вам честное слово, ревность и зависть тут ни при чем. Я не зря подозрительно отношусь к Сабине. У меня есть все основания ей не доверять. Мне неприятно это говорить, но подобные мысли часто посещают меня, так почему бы не высказать их вслух? Я ничуть не удивлюсь, если выяснится, что она причастна к гибели Хора, а также к смерти своего последнего мужа или моей матери.

В столовой повисла напряженная тишина. Джошуа растерялся. У него мелькала мысль, что, возможно, мужу Сабины и жене Герберта помогли уйти из жизни, но он не задумывался над этим всерьез, поскольку было мало шансов что-либо выяснить об обстоятельствах их смерти.

— У вас есть основания для подозрений?

— Я знаю, что несколько минут назад вы проверяли мои знания о растениях. Полагаю, вы считаете, что Хора отравили?

Джошуа кивнул.

— У Сабины серьезные знания о лечебных свойствах растений. Ее отец был врачом и многому ее научил. Сама она тоже этим интересовалась и узнала еще больше. Она не делает из своих знаний тайны — напротив, я бы сказала, кичится своей осведомленностью. То немногое, что мне известно о смерти матери, тоже указывает на отравление. Сабине ничто не мешало подсыпать или подлить ей что-нибудь в пишу. Отца она легко могла одурачить. Он был уверен, что та старается помочь.

Все это Каролина произнесла столь спокойным, неизвиняющимся тоном, что Джошуа встревожился. В ее голосе не слышалось ни тени сомнения. Будто она читала газетное сообщение.

— Это серьезное обвинение. Неужели, по-вашему, она и впрямь способна на убийство?

— Несомненно. Даже ананасы, которыми она так гордится, могут быть ядовиты.

Джошуа улыбнулся:

— Ну будет, будет вам. Ананас — съедобный плод, который ценят за его аромат и изумительный вкус.

— Это зрелый плод ароматный и изумительный на вкус. А вот незрелый плод есть опасно. Виолетта однажды упомянула об этом, когда мы прогуливались по оранжерее. А откуда бы ей об этом знать, как не от своей матери? Незрелые плоды — сильное слабительное. Это я слышала как от Виолетты, так и от знакомых нашей семьи, которые живут в поместье Бичвуд, где выращивают ананасы. Мне рассказывали такую историю: один моряк по возвращении из Вест-Индии, узнав, что его жена ждет ребенка от другого, украл незрелый ананас и заставил жену съесть его, чтобы у нее случился выкидыш.

— Незрелый плод может вызвать смертельный исход?

— Необязательно. Однако Хора перед смертью стошнило. А это первый признак отравления незрелым ананасом.

Джошуа сохранял бесстрастное выражение лица, а про себя думал, что существует бессчетное количество других веществ, оказывающих подобное воздействие.

— Давайте не будем все валить в одну кучу. Теперь уже нельзя доказать, что ваша мать и Чарлз Мерсье на самом деле были убиты. Что касается Хора, вы действительно верите, что миссис Мерсье причастна к его гибели?

Каролина смутилась, покраснела, опустила глаза:

— Конечно. Если не Сабина, кто же еще это мог сделать? Что касается мотива, прежде он мне был неясен, но теперь, узнав про тяжбу, я понимаю, что она стремилась сохранить у себя ожерелье. Более того, я готова поспорить, что Хор был отравлен ананасом. Вам это не приходило в голову, мистер Поуп?

Джошуа вспомнил, что один незрелый плод пропал. А также что Лиззи Маннинг ездила в питомник к некоему садовнику, который, по ее словам, был большим специалистом по ананасам.

— Вы говорили о своей догадке вашей подруге мисс Маннинг?

— Да.

— И последний вопрос, мисс Бентник. Помните тот вечер, когда мисс Маннинг приехала на ужин — это было на следующий день после того, как нашли труп... Мы сидели в гостиной. Я играл в карты с вашим братом и отцом и случайно увидел, как миссис Мерсье о чем-то с вами заговорила. И вы вдруг разволновались, переменились в лице. Если бы меня попросили описать то ваше состояние, я бы сказал, что вы были испуганы... нет... обезумели от ужаса. Что вызвало такую реакцию?

Джошуа казалось, будто он давит на невидимый рычаг и между ними опускается стена. От его внимательного взгляда не ускользнули перемены, произошедшие в поведении Каролины. В ее голосе появилась настороженность; она быстро заморгала, переплела пальцы.

— Неужели это было так очевидно?

— Вряд ли кто-то еще заметил, мисс Бентник. Просто наблюдать за лицами — это моя работа.

Каролина, подняв глаза, встретилась с ним взглядом. В ее лице читались одновременно доверие и настороженность, словно она пыталась определить, спаситель он или змея.

— Хорошо, я расскажу вам. Как бы то ни было, наверное, часть разговора вы слышали. Она предложила мне надеть на бал ее ожерелье.

— Почему это вас расстроило?

— Нет, я не расстроилась. Просто мне показалось странным, что она предлагает мне вещь, которая ей очень дорога.

Каролина замолчала и вновь опустила глаза. Ее стиснутые в кулаки ладони дрожали, как и в тот вечер, о котором они говорили.

— Мисс Бентник, я не смогу вам помочь, если вы не объясните, что вас пугает.

— Ну, я тогда вспомнила слова Виолетты относительно суеверий, связанных с ожерельем, и невольно подумала, почему она предлагает мне свое украшение, если знает, что я недолюбливаю ее и считаю смерть мамы...

— Подозрительной, — закончил за нее Джошуа.

— Именно так. — Каролина сдавленно сглотнула слюну и продолжила: — Я поняла, что ее предложение не столь невинно, как кажется на первый взгляд. Вы, наверное, помните, я сидела на диване. Я чувствовала на себе ее пристальный взгляд, и мне казалось, что смарагдовая змея на ее шее тоже смотрит на меня рубиновым глазом. Почему-то это мерзкое ожерелье притягивало меня, словно магнит. Я не могла оторвать от него глаз. И не могла избавиться от мысли, что оно наделено злой силой. Уверяю вас, это было жутчайшее ощущение. И все это время она пытала меня: «Что скажешь, Каролина? Полагаю, ты согласна?» Конечно, я не хотела брать ее ожерелье. Мне казалось, что змея является воплощением ее коварства. Но только я собралась отказаться, как она сама заговорила — совершенно другим тоном, почти шепотом, так что, кроме меня, никто не мог ее слышать. Но этот шепот пробрал меня до костей.

— Что она сказала?

— Что своим молчанием я наношу ей смертельную обиду, ведь она так старается угодить мне. Что я неблагодарная девчонка. И что — это меня особенно поразило — ожерелье обладает магической силой. Мне следует помнить, что змеи издавна считаются могучими символами, и если бы у меня была хоть капля разума, я отнеслась бы к ее предложению с большим почтением. — Каролина замолчала и стала пристально всматриваться в лицо Джошуа, желая убедиться, что до него дошел смысл ее слов. Ее глаза полнились мукой. — Теперь вы понимаете, почему я сказала, что без ожерелья нам всем спокойнее?

Глава 31

Откровения Каролины Бентник и присутствие Бриджет Куик обернулись для Джошуа неожиданной выгодой. У Каролины словно камень с души свалился, после того как она поделилась с ним, человеком, который не являлся членом ее семьи, своими подозрениями. На радостях она настояла, чтобы он и Бриджет Куик, которой она была очарована, отправились на прогулку в экипаже, запряженном двумя резвыми гнедыми из конюшен Астли. Дряхлая пегая кляча, на которой Джошуа пришлось путешествовать минувшим днем, была пущена на выпас. А в распоряжение Джошуа были предоставлены лошади в начищенной сбруе, запряженные в коляску, в которой было не стыдно показаться и в Лондоне. В задок положили дорожную сумку Бриджет, Джошуа взял поводья. Им владели смешанные чувства. Он знал, что следовало бы под каким-нибудь благовидным предлогом избавиться от Бриджет, и в то же время с удовольствием предвкушал, как целый час проведет в ее обществе. На свежем воздухе, возможно, ему удастся привести в порядок свои мысли, думал Джошуа, так что прогулка в коляске по Ричмонд-парку пойдет ему на пользу.

В его голове, подобно лентам на майском дереве,[11]переплеталось столько самых разных любопытных мыслей, что ему было сложно решить, которой из них он должен отдать предпочтение. В дополнение ко всем его трудностям дорога в парк пролегала вдоль реки, что лишь усугубило в нем чувство тревоги, вызванное угрозой Герберта. Более того, едва они отъехали от Астли, как он понял, что прелесть прогулки в коляске омрачает словоохотливость Бриджет Куик. Она была красивой и воспитанной девушкой, но чересчур любопытной.

Через несколько минут после того как они тронулись в путь, дорога потянулась по возвышенности, с которой открывался вид на реку, и Бриджет неожиданно спросила:

— Скажите, мистер Поуп, почему, когда бы дорога ни шла вдоль реки, вы всегда смотрите в другую сторону? А ведь река — чудесное зрелище. Как художник вы должны бы это ценить...

Джошуа растерялся. Никто из других его знакомых не отмечал эту его странность.

— У м...меня, — забормотал он, пытаясь придумать подходящий ответ, — это получается непроизвольно.

— Вы боитесь воды?

— Я не умею плавать.

Бриджет вскинула брови и поджала губы:

— Не все умеют плавать, но никто не морщится при виде реки.

Джошуа молчал, размышляя, как бы ответить так, чтобы она больше никогда не затрагивала эту болезненную тему. Через некоторое время он принял надменный вид и заявил:

— Это сугубо личное дело, мисс Куик, которое я никогда ни с кем не обсуждаю.

Он недооценил ее настойчивость. За время затянувшейся паузы Бриджет разглядела трещину в его броне и немедленно направила туда острие своего меча.

— Что именно вы никогда не обсуждаете? То, что боитесь воды, или причину этого страха?

Джошуа покачал головой и грустно улыбнулся:

— При виде воды у меня возникает чувство одиночества и портится настроение. Вы удовлетворены?

— Нет, — сказала Бриджет. — Вы не объяснили, почему это с вами происходит.

Неожиданно Джошуа почувствовал, что устал препираться с ней. Он мог бы отговориться полуправдой, но ведь Бриджет так просто от него не отстанет. Как только он скажет ей все, что должен сказать, разговор будет исчерпан. Этой темы она больше не коснется. И — эта мысль особенно его грела, — возможно, оставит его в покое.

— Вы ведь знаете, что недавно я потерял жену. Она утонула в реке. С ней был наш ребенок. Он тоже погиб. Их смыло с лодки. Это произошло год назад, почти день в день. Вот почему я взял заказ и уехал. Вид реки, да и вообще всякого водного пространства, если уж на то пошло, вызывает у меня отвращение, ибо меня сразу начинают терзать тяжелые воспоминания.

Все это он произнес с горячностью в голосе и ожидал, что Бриджет смутится или устыдится того, что выдавила из него столь мучительное признание, и замолчит. К своему изумлению, он оказался прав лишь частично. Она открыто проявила озабоченность, но ни намеком не дала понять, что ей стыдно. А также не стала утруждать себя банальностями.

— Я искренне вам сочувствую, но нельзя же изводить себя из-за гибели родных до такой степени, что вы сами перестали жить. Вода — источник вашей трагедии, но она и источник жизни, — сказала Бриджет, потрепав его по плечу.

До сей минуты Джошуа всегда умышленно избегал всяких разговоров о гибели Рейчел и Бенджамина, опасаясь, что это возродит в нем чувство утраты и усугубит его тоску. Кроме того, он не хотел, чтобы кто-то жалел его. Человек его достоинства — преуспевающий, солидный, пользующийся большим уважением — не нуждается в чьей-либо жалости. Тем более его удивило, что после беседы с Бриджет у него стало легче на душе, словно ветер продул брешь в свинцовых тучах, висевших над ним весь последний год. Также его удивило, что Бриджет не стала его жалеть и обсуждать его горести, а мгновенно сосредоточила свое внимание на более насущных проблемах.

От Каролины она слышала, что миссис Мерсье обнаружила труп мужчины по имени Джон Кобб, недавно прибывшего из барбадосского города Бриджтауна. Каролина объяснила, что это было тело не Кобба, а человека по фамилии Хор, лондонского стряпчего, и что они оба — и Кобб и Хор — от лица неизвестной истицы оспаривали право на владение ожерельем. Бриджет сама слышала, как Герберт грозился расправиться с Джошуа, если тот не найдет драгоценность. Но как все это соотносится с тем, что произошло с Джошуа вчера?

При других обстоятельствах Джошуа, возможно, отказался бы обсуждать с Бриджет дела, которые ее не касались. Но после признания, сделанного несколько минут назад, он стал более склонен к откровенности и объяснил, что искал Кобба, но его жестоко избили, связали и оставили умирать. Ему удалось бежать, но когда он поднялся к своей лошади, то увидел, что возле нее стоит Кобб. Это произошло как раз перед тем, как они встретились на дороге с Бриджет.

— И что сказал мистер Кобб, когда вы его поймали?

— Отрицал свою вину. Заявил, что не знает, кто напал на меня. Сказал, что боится возвращаться в гостиницу «Звезда и подвязка», так как там может подвергнуться нападению. А поскольку я забрал саквояж с его вещами, он вынужден ночевать в сарае. Кобб предположил, что мой обидчик, возможно, принял меня за него. Разумеется, увидев, в каком я состоянии, он еще больше испугался за свою жизнь. Потому и дал деру при первой же возможности, когда вы подъехали к нам.

Джошуа с тревогой вспомнил, что отослал Кобба в свою лондонскую квартиру — в дом матери Бриджет. Он понимал, что должен найти подходящий момент и сообщить ей эту новость, но пока был не готов. Он перевел разговор на тему, которая, он знал, заинтересует Бриджет: Лиззи Маннинг. Объяснив, что она дочь местного судьи и близкая подруга Каролины и Фрэнсиса Бентников, он сказал:

— Однако она не так проста, как показалась мне поначалу. Она неофициально помолвлена с Фрэнсисом Бентником, к которому также питает симпатию и Виолетта. Лиззи скрыла свой интерес к садоводству и умолчала о том, что у нее есть брат. Вчера она отправилась в питомник в то самое время, когда я приехал к ней с визитом, о котором сообщил ей заранее, и я намерен выяснить, почему она не дождалась меня. Вне сомнения, она взбалмошная и своенравная особа, и я пока не могу раскусить ее. Что означает ее непоследовательное поведение? Это особенность женской натуры, результат недоверия к Виолетте или нечто более значительное?

— Вы слишком много говорите о мисс Маннинг. Должно быть, она интересная девушка, — сухо заметила Бриджет.

— В ней нет ничего интересного, уверяю вас. У меня она вызывает одно лишь раздражение. Исчезает каждый раз, когда я хочу ее видеть.

— Она давала о себе знать после вашего визита в Барлоу-Корт?

— Прислала мне письмо, в котором передала свой разговор с Виолеттой.

— Но вас это не удовлетворило?

Джошуа поразмыслил с минуту.

— Многое из того, что она сообщила, я уже знал от Кобба. Зато многое из того, что могла сказать, не сказала. Умолчала о причине своего отъезда, не упомянула о том, зачем ездила в питомник.

— И на ваш взгляд, что это были за причины?

— Брат Лиззи Маннинг — отъявленный негодяй. Я познакомился с ним на днях. Если не Кобб напал на меня вчера, то вполне вероятно, что это был Артур Маннинг. Он любитель азартных игр, разорил свою семью и от стыда покинул отчий дом. Как я уже говорил, при мне Лиззи никогда не упоминала о нем, и это свидетельствует о том, как я понимаю, что она стыдится его. Я не удивлюсь, если выяснится, что он угодил в очередной переплет и поэтому она уехала.

— А поездка в питомник?

— Тут, по-моему, все просто. Ее подруга Каролина Бентник считает, что Хора отравили незрелым ананасом. Думаю, Лиззи поехала туда, чтобы узнать, возможно ли это.

Они въехали в ворота Ричмонд-парка. Вдоль дороги потянулись древние дубы и буки самых разных форм и размеров. Тут и там олени щипали выжженную солнцем траву. Бриджет была очарована. Она даже не представляла, что на свете есть столько оттенков зеленого цвета. Завороженная представшим ее взору зрелищем, она на время замолчала.

Джошуа не мог притворяться, что разбирается в садоводстве и оно его интересует. Он считал, что природа хороша, когда смотришь на нее из окна или прогуливаясь по парку, и никогда не понимал тех, кто стремился в ней что-то изменить. Люди, их жизнь, мысли, надежды, характеры, слабые и сильные стороны — вот что его увлекало, поражало и ставило в тупик. Именно поэтому он всегда хотел писать только людей.

Тем не менее парк оказался красивее, чем он ожидал. Особенно сильное впечатление произвели на него старые дубы. Возможно поэтому, разделяя восторг Бриджет, покоренной величавой природой, его мысли в настоящий момент больше занимали не люди, а ананасы.

Гранджер утверждал, что Кобб срезал незрелый ананас, хотя сам этого не видел. У Джошуа было тревожно на душе: он отослал Кобба к себе домой и, недовольный своим решением, теперь пытался убедить себя в его невиновности. Если допустить, что Хор был отравлен незрелым плодом, рассуждал Джошуа, кто еще мог бы это сделать? И Сабина, и Виолетта знают, что незрелые ананасы ядовиты, однако Сабина чаще бывает в теплице, соответственно, она — более вероятная кандидатура.

И все же, ананасы ли убили Хора? По словам Каролины, незрелый ананас способен спровоцировать выкидыш и действует как слабительное, но он не смертелен. С другой стороны, в саду можно найти десятка два смертоносных растений. Джошуа не был силен в ботанике, но даже он знал, что некоторыми видами нарцисса, пасленом, тисом, тростником, аконитом наверняка можно отравить. Зачем в таком случае человеку, замыслившему убийство, использовать то, что могло бы и не убить намеченную жертву? Почему не использовать растение, убивающее наверняка? Или ответ очевиден? Ананас использовали именно потому, что он не смертелен.

Едва Джошуа пришел к такому заключению, как коляска резко накренилась на повороте и его отбросило на Бриджет, так что он прижался к ее мягкому плечу и ощутил запах розовой воды, который источали ее волосы. Минутой позже коляска выровнялась, Джошуа тоже сел прямо. В тот момент он осознал, что ему приятна близость Бриджет, и эта мысль его поразила. Он больше не воспринимал ее как помеху; даже ее любопытство не раздражало его так, как вопросы Лиззи Маннинг. Напротив, Бриджет пробуждала в нем теплые чувства. Пожалуй, он отправит ее в Лондон не с первой каретой, а со второй.

И тут Джошуа пришло на ум нечто менее приятное: он еще не сообщил Бриджет, что отправил Кобба в дом ее матери. Но, прежде чем он успел заговорить об этом, Бриджет, отвлеченная от созерцания тем же толчком, вновь стала засыпать его вопросами:

— Вы пытались узнать, кто претендует на ожерелье?

Чувствуя перед ней вину из-за Кобба, Джошуа постарался ответить со всей искренностью:

— Хор наверняка знал, но у него я спросить не могу: он мертв. Кобб ничего не мог сказать по этому поводу. Старший компаньон мистера Хора, Инок Крэкман, знает имя истицы, но пока отказывается его называть, говорит, должен спросить разрешение у заинтересованного лица. По возвращении в Лондон я опять нанесу ему визит.

— А Герберт знает?

— Говорит, что нет. А вот Сабина, хоть и утверждает обратное, полагаю, знает, ибо она ездила к ней в Лондон, пыталась найти компромисс.

Бриджет склонившись к Джошуа, положила руку ему на плечо. Как ни странно, у нее это получилось так естественно, что он ничуть не смутился.

— Вы уверены, что Кобб не лгал?

— Мне показалось, он был правдив со мной.

— Но ведь Кобб уже давно ведет это дело — многие месяцы. Клиентка наверняка платила ему за услуги все это время. Он должен знать, кто она.

— Не обязательно. Думаю, Кобба нанял Крэкман, и он же платил ему. Подобные соглашения — обычная практика, — уверенно заявил Джошуа. — Кобб наверняка никогда не знал, кто стоит за иском. Он сказал, что любовница Чарлза Мерсье, Эмма Бейнс, по возвращении на родину вышла замуж. Ее дочь, вероятно, носит фамилию отца. Но имя держится в тайне, чтобы не навредить девушке, ведь она, наверное, как раз сейчас невеста на выданье.

Бриджет задумалась:

— Кобб сказал, что приехал вести тяжбу, но ведь представлять лондонскую сторону поручили Хору. В принципе, Коббу незачем было приезжать в Англию, верно?

Джошуа проглотил комок в горле. Он вынужден был признать, что факты свидетельствовали не в пользу Кобба, и, памятуя, где тот сейчас находится, чувствовал себя не лучшим образом.

— Кобб намекнул, что любит Виолетту. Вероятно, он приехал из-за нее. Возможно, он преследует и материальную выгоду. Виолетта не только красивая девушка, но и хорошая партия. Как только ее мать выйдет замуж за Герберта Бентника, она станет богатой невестой, независимо от того, будет ли у нее это проклятое ожерелье.

Джошуа замолчал, мысленно стягивая нити своих доводов к неизбежному малоприятному выводу. Кобб мог желать смерти Хору по нескольким причинам. Хор знал, но отказывался назвать имя истицы, претендующей на ожерелье, и к тому же стоял между Виолеттой и Коббом. Работая вместе с другим поверенным, Кобб был лишен той свободы действий, что он имел на Барбадосе. И в таком положении ему было трудно добиваться от Виолетты ответной любви. А может быть, ему и не требовалось ничего добиваться от Виолетты. Возможно, она была с ним в сговоре. Она могла сказать Коббу, что незрелый ананас опасен для здоровья, но не вызывает смертельного исхода. Возможно, они решили накормить Хора незрелым ананасом, чтобы тот заболел и вернулся в Лондон. Хор прибыл в гостиницу, и Кобб убедил своего коллегу отведать незрелый ананас, выдав его за какой-то другой плод. Когда Хору стало плохо, Кобб перевез его в ананасную теплицу, чтобы скрыть свою причастность к отравлению.

Хору так сильно нездоровилось, что он потерял сознание. Но он не умер бы, если бы не еще одна беда. Джошуа вспомнил признание Гранджера. Работник, следивший за температурным режимом в теплице, в ту ночь заснул. Почва сильно разогрелась, и жара убила Хора.

Придя к столь неприятному выводу, Джошуа тут же его отверг. Эта гипотеза, вне сомнения, не выдерживала критики. Зачем Коббу перевозить Хора в теплицу, если он не хотел убить его? Нет, здесь замешан кто-то другой — человек, с которым Хор намеревался встретиться в теплице. Кобб утверждал, вспомнил Джошуа, что Хор пошел на встречу вместо него. Если это так, с кем он встречался? Не исключено, что это Виолетта назначила встречу Коббу в ночное время, — возможно, чтобы убить его и таким образом избавиться от его назойливого внимания. Но ведь она не перепутала бы Кобба с Хором.

Раздосадованный, Джошуа перевязанной рукой ударил себя по голове.

Бриджет мгновенно отреагировала на его жест.

— Что-то случилось? — спросила она.

Джошуа немного ослабил поводья. Рано или поздно ему придется сказать ей. Почему бы не сейчас?

— Я должен вам кое в чем признаться, хотя, боюсь, моя новость вас не обрадует. Вчера, когда мы с Коббом встретились на обочине дороги, я был не в себе. Сначала я думал, это он напал на меня, но Кобб меня переубедил, сказав, что живет в страхе за свою жизнь и что все его имущество находится в саквояже, который я забрал. Я плохо соображал и поверил ему на слово. Позже я поразмыслил немного, и у меня закрались сомнения относительно его невиновности. Маловероятно, что Хора убил он, однако Хор мешал ему, и я не могу избавиться от мысли, что так или иначе Кобб причастен к его гибели. Так вот, признание мое заключается в следующем: я дал Коббу ключ от моих комнат и настоял, чтобы он пожил у меня до тех пор, пока я не вернусь с его саквояжем. Мне нужно задать ему несколько вопросов. Я хотел, чтобы он был рядом, когда мне понадобиться расспросить его. Более того, он болен, и здоровье его резко ухудшается. Честно говоря, мне стало его жаль.

Естественно, Джошуа ожидал, что Бриджет забьется в истерике.

Реакция девушки вызвала у него восхищение, Бриджет мгновенно поднялась в его глазах до небывалых высот. Она не заплакала, не упрекнула его. Если она и испытывала ужас, внешне это никак не отразилось. Голос ее полнился спокойной решимостью.

— В таком случае, — сказала она, — разве вам не следует вернуться в Лондон и расспросить его?

— Не могу, Бриджет. Если я уеду в Лондон сейчас, Сабина и Герберт воспримут это как верный признак моей вины.

— Если вы правы и Кобб невиновен, значит, вам самому здесь небезопасно находиться. На вас уже нападали. Возможно, в другой раз вы не отделаетесь так легко. Скажите Герберту, что, на ваш взгляд, ответы следует искать в Лондоне, и он вас отпустит.

— Я так и сделаю. Но прежде мне нужно утрясти кое-что здесь.

Бриджет нахмурилась, о чем-то сосредоточенно размышляя.

— Тогда, ради мамы, я возвращаюсь немедленно.

Джошуа развернул коляску и поехал в направлении гостиницы «Звезда и подвязка». Бриджет, он заметил, сидела прямо, глядя куда-то вдаль. Взгляд ее зеленых глаз был затуманен: она о чем-то сосредоточенно размышляла. Выглядела она необычайно бледной и серьезной. Джошуа решил, что Бриджет, вероятно, обеспокоена из-за матери, но, поскольку она молчала, подумал, что, возможно, его предположение не совсем верно.

Глава 32

До отхода дорожной кареты в Лондон оставалось еще полчаса, и они решили покинуть коляску и по поросшему травой склону Ричмондского холма пешком дойти до гостиницы «Звезда и подвязка». Небо было ясное. Над горизонтом по ультрамариновой сини низко плыли всего несколько белых облачков. Город с его красными крышами и дымоходами, оживленными улицами и густыми купами деревьев лежал у их ног, словно раскрытая карта. Через город широкой серебряной змейкой текла река.

Едва они повернули в сторону гостиницы, ярдах в пятидесяти от ворот Джошуа увидел две фигуры — мужчину и женщину, идущих в том же направлении, что и они. Не раздумывая, он прибавил шаг, желая их догнать. Его подозрения подтвердились. Женщина была маленького роста, хрупкого телосложения и одета в неказистый серый плащ и простенькую соломенную шляпку, из-под которой по краям выбивались русые завитки. Джентльмен, которого она держала под руку, был необычайно высок и одет элегантно — в синюю куртку, бриджи такого же цвета и черную треуголку.

— Что на вас нашло, мистер Поуп? Вы задались целью меня потерять? — возмущенно воскликнула Бриджет, нагоняя Джошуа. — Почему вы не сводите глаз с той пары? Вы с ними знакомы?

— Простите, — опомнился Джошуа, замедляя шаг. — Забылся от неожиданности: не рассчитывал увидеть их здесь. Если не ошибаюсь, это Элизабет Маннинг вышла прогуляться с Фрэнсисом Бентником.

— Означает ли это, что вы оскорблены, потому что сами питали подобные надежды? — отрывисто спросила Бриджет.

— Разумеется, нет, — с жаром отвечал Джошуа. — Если вам показалось, что я раздражен, то только потому, что она знает: я хочу с ней поговорить. Да и ей самой есть что обсудить со мной. Однако последние три дня она меня избегает — умышленно, я полагаю. Позвольте, я оставлю вас на минутку?

Прежде чем Бриджет успела его остановить, он уже поспешил за Лиззи и Фрэнсисом.

— Мисс Маннинг, мистер Бентник, добрый день, — обратился к ним Джошуа с притворной учтивостью. — Прошу прощения за вторжение. Я вижу, вы наслаждаетесь прогулкой. Не ожидал встретить вас. Какой приятный сюрприз!

— Мистер Поуп! — воскликнула Лиззи Маннинг, без тени смущения отпуская руку Фрэнсиса. — А мы как раз вас искали! Утром я приехала в Астли, чтобы договориться с вами об уроке живописи, и очень расстроилась, когда выяснилось, что вас нет. Каролина сказала, что вы ушли с мисс Бриджет Куик, дочерью вашей домовладелицы. Мы шли к гостинице «Звезда и подвязка», думая найти вас там. Где же ваша спутница? Это не она идет?

Бриджет, раскрасневшаяся, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, поравнялась с ними. Подол ее платья был забрызган грязью. Ветер растрепал ее волосы. Но какое значение имеют несколько капель грязи и спутанные завитки? Бриджет целое утро провела в его обществе и ни разу никуда не исчезла.

Джошуа немедля представил ее мисс Маннинг и Фрэнсису Бентнику, а затем обратился к Лиззи:

— Сейчас у меня нет времени на разговоры. Мисс Куик должна успеть на дорожную карету, и я хочу ее проводить. Но буду глубоко вам признателен, если вы уделите мне немного вашего драгоценного времени чуть позже. Скажем, после обеда? Мне нужно сообщить вам кое-что относительно вашего брата.

Лиззи покраснела от изумления, даже от гнева, что не укрылось от пристального внимания Джошуа Поупа и доставило ему удовлетворение.

— Мой брат! Что вам известно об Артуре? Вы его видели? — с запинкой произнесла она.

Джошуа насмешливо вскинул брови и загадочно улыбнулся:

— Об этом, мисс Маннинг, я и хотел бы с вами поговорить. Но не сию минуту. Наслаждайтесь прогулкой. Доброго вам обоим дня.

Джошуа чувствовал, что Лиззи душит ярость, но сделал вид, будто ничего не заметил. На прощание он приподнял шляпу, после чего взял Бриджет под руку, и они быстро зашагали к гостинице.

Глава 33

Уилдернесс-хаус, дом Ланселота Брауна, представлял собой, несмотря на не соответствующее его облику название,[12]вполне симпатичное здание из красного кирпича. Он находился в нескольких сотнях ярдов от Львиных ворот дворца Хэмптон-Корт.[13]Дом был небольшой, по стилю ничем не примечательный — никто бы и не подумал, что здесь живет прославленный создатель садов и парков. Разве плющ и глициния как-то по-особенному украшают фасад этого здания? Разве тис и самшит как-то интереснее подстрижены? Неискушенный взгляд Джошуа не заметил ничего необычного. А собственно, какое ему дело до садоводческих изысков? Он отказался он некоторых из своих предубеждений в отношении садово-паркового искусства, но остался тверд во мнении, что на природе хорошо провести часок-другой, красивые ландшафты скрашивают путешествие, в саду или парке приятно прогуляться, однако запечатлевать на полотнах он предпочитает людей.

В Уилдернесс-хаус он отправился в порыве вдохновения, внезапно снизошедшего на него, как только Бриджет села в лондонский экипаж. После встречи с Фрэнсисом Бентником и Лиззи Маннинг он только о них и думал. Реакция Лиззи на его замечание о ее брате многое ему открыла. Джошуа знал, что Артур Маннинг так или иначе замешан в происходящем. Хохот, которым тот разразился при упоминании имени Кобба, до сих пор звучал в ушах Джошуа. Его не покидала мысль, что в событиях последних дней не мог быть виновен один человек. Даже если Кобб убил Хора, вряд ли это он, учитывая его болезненное состояние, напал на Джошуа в сарае. И вряд ли это он тайком пробрался в Астли и выкрал ожерелье. Кобб не был знаком с расположением комнат в доме. Как он мог узнать, где находится будуар Сабины, тем более где та прячет свои драгоценности? Артур Маннинг, напротив, хоть у него и не было причин желать смерти Хору, отличался крепким телосложением и здоровьем, был вспыльчив, имел дурные наклонности и Астли-хаус знал как свои пять пальцев. Да он и сам признался, что заходил в комнату Джошуа, когда тот спал. Разорив семью, Артур отчаянно нуждался в деньгах. И поскольку репутация Джошуа зависела от находки ожерелья, он должен был увидеть Артура во что бы то ни стало. Но как?

По словам экономки Маннингов, Артур не жил дома. Значит, он прятался где-то на территории Барлоу-Корт? Или скрывался в Астли? Джошуа был не в настроении прочесывать угодья обоих поместий. На это ушло бы много часов, да и сам он в очередной раз мог подвергнуться нападению. Не хотел он и обращаться за помощью к Гранджеру. Наверняка сразу пошли бы слухи, которые достигли бы ушей Сабины и Герберта, прежде чем он был бы к тому готов. В любом случае Гранджер не знает Барлоу-Корт, рассудил Джошуа. Однако, поразмыслив несколько минут, он нашел способ обойти эти препятствия.

Гранджер говорил, вспомнил Джошуа, что парки в Барлоу-Корт и Астли проектировал Ланселот Браун и что этот знаменитый садовник живет неподалеку, в Кью. Соответственно, лучше Брауна никто не знает всех потайных уголков на этих землях. Джошуа был доволен собой. Браун поможет ему обнаружить местонахождение Артура Маннинга и, возможно, вспомнит еще что-нибудь интересное относительно этих двух парков. И поскольку Браун уже давно никак не связан с обоими поместьями, можно не бояться, что слух о визите Джошуа в Уилдернесс-хаус дойдет до Герберта, Сабины или кого-нибудь из других заинтересованных лиц.

Джошуа постучал в дом Ланселота Брауна, и его провели в небольшой холл, из которого четыре двери вели в разные части здания, а лестница — на верхний этаж. Слуга проводил его в маленькую уютную библиотеку в глубине дома. Комната была убрана просто, но со вкусом — большой письменный стол, секретер с бумагами, два кожаных кресла. Одна стена от пола до потолка была уставлена книгами, другие — обшиты дубовыми панелями. На стенах тут и там висели гравюры с изображением величественных пейзажей: деревья, скалы, горы, иногда для разнообразия — озеро или вид побережья. Над камином висел портрет хозяина дома — красное лицо, блестящие глаза, непомерно большой нос и коротковатый, сливающийся с шеей подбородок.

Ознакомившись с интерьером, Джошуа подошел к окну, из которого открывался вид на небольшой, обнесенный стенами сад с газоном, одной-единственной яблоней и несколькими розовыми кустами. В конце сада Джошуа увидел нишу, в которой стояла мраморная статуя нимфы в человеческий рост с цветами в руках. На губах ее тоже распускались цветы.

Джошуа знал, что Браун пользуется столь же высокой репутацией, как и он сам. Как и Джошуа, Браун сиживал за одним столом с каждым из лордов, какие только были в стране. К его мнению прислушивались короли, королевы и принцессы. И как он этого достиг? Не создавая шедевры живописи, скульптуры, архитектуры или любой другой формы искусства, признаваемой Джошуа. Он обустроил парки дворцов в Кью, Кенсингтоне и Виндзоре, а также в Стоу, Петуорте, Бергли, Уорике, Бленхейме и Энике. В каждом из этих поместий — ив бесчисленном множестве других, больших и маленьких, — его вклад сводился к следующему: он смягчал прямые линии и строгую симметричность форм беседками, Елисейскими полями, озерами и зелеными аллеями, по сути, создавая не парк, а естественный уголок природы. И сейчас, глядя в окно, Джошуа невольно задался вопросом: можно ли это назвать искусством?

— Зри нимфу Хлориду, превращенную в богиню Флору! — вывел Джошуа из праздных раздумий звучный низкий голос.

Он резко обернулся и увидел мужчину лет пятидесяти. У того было лицо с отвисшим подбородком и раскосые блестящие глаза. Дружелюбно глядя на гостя, он протягивал ему руку.

Рукопожатие у Брауна было крепкое, так что Джошуа даже поморщился.

— Доброе утро, мистер Поуп. Много слышал о вас. Рад знакомству. Большая честь для меня.

— Нет, это я должен благодарить вас за оказанную честь, — учтиво отвечал Джошуа. — И, возвращаясь к вашей очаровательной статуе, насколько я понимаю, Зефир, превративший нимфу в богиню цветов, это вы!

Браун рассмеялся, довольный остроумным замечанием гостя, и хлопнул Джошуа по спине:

— Великолепно сказано! Статую подарил мне один мой заказчик. Никто еще не давал ей такого толкования. Если бы я мог превращать во Флору своих заказчиков, я был бы счастливейшим человеком на свете. Но, увы, мне приходится довольствоваться только их парками и садами. А теперь скажите, мистер Поуп, что привело вас ко мне?

Джошуа был готов к этому вопросу. Он гостит в Астли, сообщил Джошуа, пишет свадебный портрет для Герберта Бентника. С некоторых пор он подружился с Лиззи Маннинг, которая оказала ему одну большую услугу. Он узнал, что она увлекается садоводством, в частности культивированием ананасов, и в благодарность решил купить ей два десятка образцов. Может, мистер Браун посоветует Джошуа, где, по его мнению, лучше всего разместить рамы для их выращивания?

— Ах, ананасы, эти восхитительные плоды! — воскликнул Браун. — Чаша Грааля каждого садовника в цивилизованном мире. Что вы скажете, мистер Поуп, если я без всякой скромности упомяну, что в дополнение к моему немалому жалованью мне, как садовнику Его Величества, платят еще сто фунтов сверху за то, что я выращиваю эти сочные плоды?

— Скажу, что Его Величество высоко ценит вас. И повторю то, что узнал от миссис Мерсье и мистера Гранджера, главного садовника Астли. Ананасы — самые ароматные и вкусные из плодов. Они имеют очень удачную форму, которая нравится художникам и мастерам, работающим с самыми разными материалами. Культивирование ананасов в нашем климате требует от садовника огромного мастерства. Стоит ли удивляться тому, что ананасы здесь столь почитаемы, или тому, что любой человек, которому удается вырастить к столу этот плод, пользуется большим уважением?

— Чушь, — фыркнул Браун, — и мы оба это знаем. Мода, Поуп, глупая мода — вот что пополнило мой кошелек сотней фунтов в этом году, и в прошлом, и в позапрошлом, и, я уверен, пополнит в будущем. Пожалуйста, не думайте, будто я считаю, что эта работа стоит столь больших денег. И главное, не понятно, что стоит за этой модой, когда есть вишня, абрикосы, персики, виноград, яблоки, сливы и груши, которые требуют минимум ухода, а на вкус столь же изумительны.

— Стремление человека к новизне? Человеческое любопытство? — предположил Джошуа.

Позиция Брауна вызвала у него удивление, но ему импонировала добродушная искренность хозяина Уилдер-несс-хаус.

— Нет, сэр. Это стремление к недостижимому. Желание получить невозможное. Вы только представьте, мистер Поуп, я создаю для них озера и рощи, столь же восхитительные, как творения самой природы. Они аплодируют мне, хвалят мои шедевры. Но позвольте им выбирать, и вы глазом не успеете моргнуть, как они уже потребуют, чтобы на месте дубов, вязов и ясеней росли пальмы.

Браун разразился хохотом, отчасти вызванным, как подозревал Джошуа, изумлением на его лице.

— Никогда бы не подумал, что вы не одобряете моду на ананасы. Простите, я не хотел обидеть вас. Наверное, зря я обратился к вам за помощью.

— Не спешите с выводами, — сказал Браун. — Что бы я ни думал, это не значит, что я откажу вам в помощи. Я не всегда согласен с моими заказчиками, но мне пока не случалось ссориться с кем-либо из них. Признаюсь вам, хоть я и выращиваю ананасы для Его Величества, в моем представлении эти плоды олицетворяют все, что есть глупого в нашем нынешнем обществе. Простота в природе, как и вообще в жизни, гораздо предпочтительнее. Наиболее удачны именно те мои творения, в которых моего вмешательства не видно.

— Разве не высокие достижения — в науке, искусстве или в ландшафтной архитектуре — являются залогом развития цивилизации? Разве вы станете утверждать, что экзотические растения не оживляют наши сады?

— Безусловно, они на своем месте, мистер Поуп. Но я предпочитаю совершенствовать естественную красоту, а не привносить экзотику. В продолжение вашей мысли скажу так: раз уж я работаю в Англии, то и читать я должен по-английски. Фразы на других языках — например, на тех, что имеют хождение в Африке или Индии, — не нужны и не понятны. Но, как я уже говорил, я всегда стараюсь угодить своим заказчикам. Почему бы мисс Маннинг не обустроить в Барлоу-Корт ананасную теплицу, если она хочет выращивать ананасы? По-моему, у меня где-то есть чертежи ее парка. Давайте посмотрим, что они нам могут предложить.

Браун встал, подошел к секретеру из красного дерева и начал один за другим выдвигать ящики. Через какое-то время из одного из них он извлек обернутую в материю большую папку, которую перенес на стол в центре комнаты. Внутри лежали сложенный втрое большой чертеж и несколько листов поменьше с чертежами отдельных участков парка. Например, на одном был изображен план рассадки деревьев на берегу реки. Браун развернул большой чертеж и стал показывать на его различные элементы.

— Смотрите, мистер Поуп, если и дальше развивать нашу литературную метафору, вот — запятая, вот — заглавная буква, это — восклицательный знак, а это — новая глава. — Браун взял другой лист. — И все это, как видите, написано на нашем родном языке, так что и вы, и я, да и вообще любой человек с легкостью это прочтет.

На листе поменьше был изображен огород, занимавший участок за домом, в восточном углу сада.

— Честно говоря, Поуп, для ананасной теплицы это не самое подходящее место. Лучше бы устроить ее с южной стороны, чтобы на растения чаще попадали лучи солнца. Но единственная стена, смотрящая на юг, увита виноградом. На этом мисс Маннинг сама настояла, когда узнала, что в Барлоу-Корт планируется разбить виноградник.

— Полагаю, мисс Маннинг увлечена садоводством?

— Мисс Маннинг? Не спорю, садоводством она занималась с большим интересом. Проявляла энтузиазм, воображение, блестящий ум, честолюбие, — все так же доброжелательно, как и в начале встречи, отвечал Браун.

— Занималась? — осмелился уточнить Джошуа.

— Обстоятельства у нее изменились, а вместе с ними и она сама.

— Значит, вам известно про ее брата Артура?

В глазах Брауна появилось задумчивое выражение. Он посмотрел в потолок, потом сказал:

— Не все мои заказчики — владельцы крупных поместий. Я весьма успешно работал и на тех, у которых земли кот наплакал — меньше полуакра. Любой может оказаться в тяжелом финансовом положении. Скажу вам по секрету, нынешний граф Нортгемптон тоже испытывает денежные затруднения. Недавно приостановил строительные работы в своем замке Эшби. Что касается мисс Маннинг, этот проект для Барлолу-Корт я разработал несколько лет назад и тогда же сказал милой девушке, что она может претворять его в жизнь постепенно, как ей это будет удобно. Работа шла своим чередом, но несколько недель назад я получил от нее очень горькое письмо.

Браун на мгновение замолчал и пристально посмотрел на Джошуа:

— Оно у меня сохранилось. Надеюсь, с моей стороны не будет бестактностью, если я ознакомлю вас с его содержанием.

— Бог свидетель, вы можете рассчитывать на мое молчание, — заверил Брауна Джошуа, поднимая руку, словно давал клятву в Королевском суде.[14]

Браун встал, порылся в бумагах на письменном столе и наконец извлек из пачки, перевязанной зеленой лентой, небольшое сложенное письмо. Он взял монокль, прочитал письмо и посмотрел на Джошуа:

— Так, письмо вам читать я не стану, в нем слишком много подробностей личного характера, но его содержание в общих чертах расскажу. Письмо датировано апрелем этого года. Мисс Маннинг благодарит меня за то, что я приехал в Барлоу-Корт и дал бесценные советы по обустройству парка на его территории. К сожалению, из-за брата, ввязавшегося в неприятную историю с неким сомнительным типом, проведение работ по проекту она вынуждена на время прекратить. Своего дорогого брата она не винит — по-прежнему любит его всем сердцем и только сетует на злодейку-судьбу, введшую его в искушение. Трогательно, да?

Браун дошел до конца страницы и поднял глаза.

— До слез. Я и не знал, что она так привязана к своему брату. Со мной она никогда о нем не говорила. Будто его и не существует.

Браун покачал головой:

— Ее любовь к брату не вызывает сомнений.

— Вы встречались с ним?

— Раз или два, но просто здоровались. Общаться не общались. Смею предположить, что партеры и теплицы не входят в сферу его интересов.

У Джошуа заблестели глаза. Мысли в его голове скакали, словно лошадь, сбросившая седока. Его удивило отношение Лиззи к брату. Он хотел поговорить с Брауном откровенно. Но можно ли доверять садовнику? А собственно, что ему терять? В худшем случае рассердит Брауна и нарвется на резкое замечание.

— Мистер Браун, хочу ответить вам откровенностью на откровенность. Если то, что я скажу, обидит вас, заранее прошу прощения. Я действую из наилучших побуждений, уверяю вас.

Браун откинулся в кресле, сложил ладони елочкой, кончиками пальцев подперев подбородок, и кивнул, давая понять Джошуа, что готов его выслушать.

— На минувшей неделе, во время моего пребывания в Астли, в оранжерее был обнаружен труп человека, скорее всего, умершего не естественной смертью. Несколько дней назад на территории Астли я встретил Артура Маннинга. Он произвел на меня не самое благоприятное впечатление. Не думаю, что он причастен к гибели того человека, но, возможно, это он украл драгоценное ожерелье. Подозрение пало на меня, и я, чтобы доказать свою невиновность, должен найти это украшение. На самом деле меня привело к вам не желание поговорить об ананасах. Я надеялся, что вы поможете мне восстановить мое доброе имя и выяснить правду. Мне нужно знать следующее: есть ли на территории Барлоу-Корт или Астли такое место, где Артур Маннинг мог бы скрываться и, возможно, прятать ожерелье?

Почесывая голову, Браун смотрел на Джошуа. Его губы медленно раздвигались в ошеломленной улыбке — видимо, он был немало удивлен услышанным.

— Мне с трудом верится, чтобы член семьи Маннингов мог опуститься до воровства или убийства. Хотя кто я такой, чтобы судить о человеке после двух мимолетных встреч? Если ваша цель — установить истину, не вижу причин, почему я должен отказать вам в помощи. Значит, вы ищете убежище? Что ж, давайте посмотрим.

Он вернулся к большому чертежу, развернул его:

— Здесь река, там — садовая беседка, которую, в общем-то, в расчет принимать не стоит, потому что ее затапливает во время каждого прилива. Там — небольшие искусственные руины, которые тоже не подходят для убежища: нет ни окон, ни дверей. Словом, на территории Барлоу-Корт нет такого места, где можно было бы спрятаться. А вот в Астли я мог бы назвать несколько потаенных уголков.

— Да, это тоже не исключено, — согласился Джошуа. — А почему, по-вашему, в Астли он скорее мог бы спрятаться?

— Ну, во-первых, там парк гораздо больше. Позвольте, я покажу вам, мой друг.

Браун прошел к секретеру и взял из него папку с надписью «Парк Астли». Он развернул план, который оказался гораздо больше, чем план парка Барлоу-Корт: лист, на котором он был начерчен, в длину имел, наверное, футов восемь, так что его края свесились со стола и упали на пол. Половину территории парка занимало длинное извилистое озеро; там, где оно расширялось, зелеными штрихами был обозначен остров. Вокруг озера были аккуратно отмечены купы деревьев и заросли кустарников, на остальной территории — тропинки, рыбоводные пруды, птичники, мосты, ворота, храмы, фонтаны, каскад и другие участки зеленых насаждений разных форм и размеров. На одном из них, определил Джошуа, он повстречал Артура Маннинга.

Браун взял линейку и показал на восточный угол озера, где был изображен ряд синих ступенек.

— Вот храм Нептуна, но это местная достопримечательность, на которую многие приходят полюбоваться. Вряд ли он стал бы прятаться там: побоялся бы, что его заметят.

— А это?

Джошуа показал на зазубренные очертания возле водопада, отделенные от него тонкой линией.

— Грот. Представляет собой систему туннелей и подземных камер, как природного происхождения, так и искусственных, созданных под моим руководством. Недоделанный объект. Через некоторое время после того, как начались работы, Герберт утратил к гроту всякий интерес. Думаю, с тех пор его не используют. Широкий, как у пещеры, вход спрятан за камнями. Перекрыт железными воротами, которые, полагаю, держат на запоре, чтобы кто-нибудь ненароком не забрел туда и не заблудился. Свет внутрь почти не проникает. Это темное убежище и опасное: если заблудишься, назад можно и не выбраться. Но, если получить туда доступ, никто не будет знать, что ты там живешь.

— Чем оно опасно?

— Как я говорил, можно заблудиться в лабиринте туннелей. Это во-первых. А во-вторых, можно утонуть. Грот соединен с водопадом через вот это здание, которое тоже может служить убежищем.

Браун показал на объект под названием «Октагон» рядом с водопадом на краю озера:

— Оно построено для маскировки водоотводной системы. В его подвале можно прятаться, хотя это тоже опасно.

— Почему?

— Потому что уровень воды в озере постоянно меняется. Допустим, уровень низкий, как сейчас, — если помните, последние несколько недель сильных, затяжных дождей не было, и в подвале сухо. Но, когда вода в озере поднимается, подвал быстро затопляется. Чтобы озеро не выходило из берегов, водоотводная система сбрасывает воду в реку. Зимой или в продолжительные периоды дождливой погоды подвал, как правило, затоплен. Даже сейчас, если погода вдруг испортится, только самый безрассудный человек рискнет провести там ночь. А когда озеро переполняется, вода может просочиться и в грот. Так что и грот, и это здание — ненадежные убежища.

— Думаете, Артур Маннинг понимает, что там опасно прятаться?

На лице Брауна отразилось сомнение:

— Не знаю, мистер Поуп. Как я уже говорил, насколько мне известно, парки и все, что с ними связано, не входили в сферу его интересов. Как бы там ни было, это всего лишь предположение. Возможно, Артур Маннинг скрывается где-то в другом месте. Но если он выбрал в качестве убежища один из названных объектов и не знает, что оставаться там опасно, боюсь, в скором времени в Астли появится еще один труп.

Глава 34

Расставшись с Брауном, Джошуа прямиком направился в Астли. Но, трясясь в коляске, подпрыгивающей на булыжниках и рытвинах ричмондских дорог, он думал вовсе не о том, где прячется Артур Маннинг и у него ли ожерелье. Джошуа занимали совершенно другие мысли.

Он с недоумением вспоминал разговор с Брауном. Этот великий человек, казалось, был совершенно равнодушен к славе: упомянул всего нескольких своих заказчиков, хотя одним из них был король. Он стремился к простоте, о чем свидетельствовало даже его скромное платье. Экзотические фрукты считал баловством, но это свое мнение никому не навязывал и охотно сообразовывался с желаниями своих клиентов. Может, Джошуа есть чему у него поучиться? Угрюмый, он въехал в ворота Астли и увидел впереди парадный вход с портиком и сандриком.[15]За дверями были полотна Корреджо и Гвидо Рени, стулья, изготовленные в Париже, гобелены из Фландрии, итальянский дамаст. Но вот обогащала ли или обедняла дом вся эта роскошь? Джошуа не мог убедить себя в том, что интерьеры особняка смотрелись бы лучше без дорогих, изысканных вещей. Хотя он признавал, что в словах Брауна есть доля истины. Никто не стал бы отрицать, что все несчастья, обрушившиеся на Астли, пошли от ананасов.

Фрэнсис Бентник и Лиззи Маннинг находились на засаженной розами террасе со стороны гостиной. Джошуа увидел их, когда завернул за угол, направляясь на конюшни, чтобы оставить там коляску. Они сидели в дружеском молчании, каждый читал свою книгу. В Джошуа проснулось любопытство. Второй раз за день он встречал их наедине друг с другом. Выходит, страхи Лиззи относительно притязаний Виолетты безосновательны, подумал Джошуа. Фрэнсис остается верен ей.

Зная теперь, где мог прятаться Артур Маннинг, Джошуа решил, что надо бы уговорить Лиззи отправиться вместе с ним на поиски ее брата. Это самый верный способ избежать очередного нападения, рассудил он, при условии, что на него напал тогда именно Артур Маннинг. В присутствии любящей сестры Артур вряд ли посмеет наброситься на него. Однако никто не должен слышать, как он просит Лиззи о помощи. Если Фрэнсису станет известно о его плане, он, желая уберечь возлюбленную от опасности, увяжется за ними, и тогда будет непросто выманить Артура из его убежища, ведь тот крупно насолил Бентникам. Но как увести Лиззи от Фрэнсиса?

— Мисс Маннинг, мистер Бентник, добрый день.

Фрэнсис поднял голову и учтиво, но сухо ответил на его приветствие. Лиззи не произнесла ни слова, даже не шелохнулась, держа книгу в руке. Губы ее были плотно сжаты, костяшки пальцев побелели от напряжения. Видимо, он сильно обидел ее во время встречи на Ричмондском холме, предположил Джошуа. Тогда он испытал глубокое удовлетворение от того, что ему удалось задеть ее за живое. В конце концов, она тоже будь здоров, как потрепала ему нервы, исчезая всякий раз, когда он остро нуждался в ней. Правда теперь, когда Джошуа знал о ее привязанности к брату и выработал свой план, им владели совершенно иные чувства. Без помощи Лиззи Артура будет трудно найти.

Конечно, Джошуа не ожидал, что Лиззи вовсе не захочет с ним говорить, но раз уж ему был оказан столь холодный прием, он принялся растапливать лед. Однако в присутствии Фрэнсиса решил пойти окружным путем.

— Я только что вернулся от мистера Ланселота Брауна.

— В самом деле? — спросил Фрэнсис. — Одно время он работал здесь.

— Да, я слышал, — ответил Джошуа. — Полагаю, и в Барлоу-Корт тоже?

Лиззи по-прежнему не поднимала головы.

— Да, кажется, — ровно произнес Фрэнсис.

Не обращая на него внимания, Джошуа чуть наклонился к Лиззи.

— Мисс Маннинг, — тихим, проникновенным голосом обратился он к ней, — мистера Брауна я упомянул лишь потому, что у меня для вас сообщение от него. Не могли бы мы поговорить минуточку с глазу на глаз?

Опять молчание. Ни слова. Лиззи демонстративно перевернула страницу, делая вид, что погружена в чтение и не замечает Джошуа. Фрэнсис кашлянул и поднялся. Вытянув вперед правую руку, он, словно радушный хозяин, приветствующий опоздавшего гостя, жестом пригласил Джошуа следовать за ним:

— Не желаете прогуляться, мистер Поуп?

И поскольку Лиззи продолжала упорно молчать, Джошуа вслед за Фрэнсисом спустился с террасы и зашагал к цветникам. Они пошли по широкому газону, по краям засаженному кустами роз, водосбором и лавандой.

Едва они удалились от Лиззи на безопасное расстояние, Фрэнсис заявил без обиняков:

— Мистер Поуп, вы же видите, мисс Маннинг не желает общаться с вами. Если хотите знать почему, я объясню. Сегодня утром вы глубоко ранили ее своей бестактностью, упомянув про ее брата. Она горячо любит его, но, как вам известно, он опозорил семью, и теперь она старается о нем не говорить. Послушайте моего совета, Поуп: оставьте бедную девушку в покое на некоторое время и лучше молчите про Артура. Ей и так бог весть что пришлось пережить, а вы еще подливаете масла в огонь.

— Именно поэтому я и пришел, — сказал Джошуа, настороженно глядя в красивое взволнованное лицо Фрэнсиса. — Я понял, что поступил опрометчиво, и хотел извиниться. Более того, как я сказал, у меня для нее срочное сообщение.

— Что за сообщение? Скажите мне, если оно столь важно. Я ей передам.

Джошуа колебался. Он не думал, что Фрэнсису свойственно коварство, но ведь за последние дни ему несколько раз пришлось сталкиваться с вероломством. Кроме того, он не мог допустить, чтобы Фрэнсис спутал его планы.

— Я знаю, сэр, что вы фактически помолвлены с мисс Маннинг, но я пообещал мистеру Брауну, что передам его слова только ей и никому больше. Доверительно вам признаюсь, что мое сообщение касается ее брата. Так что, хоть вы и советуете не говорить с ней о брате, думаю, я буду прав, если скажу, что она охотно выслушает меня.

Фрэнсису вдруг стало невыносимо жарко.

— Касается ее гнусного братца, говорите? — спросил он, вытирая выступившую на лбу испарину носовым платком с кружевной оторочкой.

От жары его лицо стало красным, как слива.

Джошуа не удивился тому, что Фрэнсис враждебно настроен по отношению к Артуру. В конце концов, Артур лишил Каролину части ее наследства. И раз уж сейчас они заговорили об Артуре, Джошуа решил выяснить у Фрэнсиса все, что тот знает о брате Лиззи.

— Мисс Маннинг рассказывала вам что-нибудь о своем брате?

Фрэнсис покачал головой:

— Нет, но меня это не удивляет. Полагаю, вам известно, что он обманул мою сестру: занял у нее внушительную сумму с целью оплатить свои долги и просадил все деньги.

— Он сказал, что его ограбили на дороге.

— Я бы сказал, грабитель подвернулся как нельзя кстати.

— У вас есть доказательства, что он выдумал историю с ограблением?

— Он не сообщил о происшествии ни церковному старосте, ни констеблю, хотя оба в то время находились при исполнении в городе, когда на него якобы было совершено нападение. Маннинг — заядлый игрок, завсегдатай с полдесятка игорных домов в Ричмонде. Зайдите в «Сороку» или «Лилипут» на Бруэрс-Лейн или в «Чистильщик» и «Крылатый конь» на Джордж-стрит, и везде вам это охотно подтвердят.

— По-вашему, он способен на воровство?

— А разве он не обокрал мою сестру?

— В каком-то смысле, конечно... А вот ожерелье он мог бы украсть?

Фрэнсис раздраженно дернул головой, словно отмахиваясь как от назойливого попрошайки, который, куда ни пойди, следует по пятам.

— Я вот что вам скажу, Поуп... только ни слова мисс Маннинг. Трезвый, Артур — нормальный парень, но, когда напивается, сколько я его помню, превращается в негодяя. Это бутылка джина разорила Барлоу-Корт, да еще парочка тузов в руках его наперсника по карточному столу.

— И все же, сэр, вы окажете мне большую услугу, если скажете мисс Маннинг, что я хотел бы принести ей свои извинения и передать сообщение касательно ее брата.

Фрэнсис, казалось, был недоволен скрытностью Джошуа. Он сдержанно кивнул и вернулся на террасу. Джошуа продолжил прогулку по парку, спрашивая себя, что Фрэнсис сказал — если вообще что-либо сказал — Лиззи по поводу этого их разговора и каким должен быть его следующий шаг. Спустя полчаса он решил, что должен исходить из того, что Фрэнсис не представил Лиззи никаких объяснений. Значит, Джошуа нужно найти Лиззи, извиниться перед ней и намекнуть, что ему известно, где находится ее брат. Таким образом, если повезет, он вернет ее расположение, и они условятся о встрече наедине, чтобы поговорить об Артуре.

Джошуа вернулся в дом, полный решимости следовать своему плану. Выйдя на террасу, он увидел Фрэнсиса, Виолетту и Сабину Мерсье и Каролину Бентник. Они сидели под зонтиками и пили чай в лучах вечернего солнца. Гранджер принес корзину клубники и теперь о чем-то беседовал с Сабиной. Лиззи рядом не было.

Джошуа не мог, поступившись приличиями, пройти мимо, не пожелав собравшимся на террасе доброго вечера. Но едва он приблизился к ним, в нем опять проснулось его природное любопытство. Странно было видеть, как Фрэнсис и Каролина, будто со старыми добрыми друзьями, мило беседуют на свежем воздухе с Мерсье, ведь мисс Бентник считала Сабину виновной в смерти матери и, возможно, в гибели Хора. Поэтому, когда Каролина стала расспрашивать Джошуа о Бриджет Куик и о его самочувствии, он, пользуясь представившейся возможностью, попытался выведать у нее, чем вызвана такая перемена в их отношениях.

— Мы с мисс Куик совершили чудесную прогулку по округе, а потом она вернулась в Лондон. Запястья меня не беспокоят, хотя мне не терпится снять повязки. А вы все, я так понимаю, заняты последними приготовлениями к балу?

Лицо Каролины потемнело. Она взглянула в сторону Сабины и Виолетты, потом уткнулась взглядом в чашку и принялась так яростно взбалтывать чай, что расплескала его на блюдце.

— Я вспомнила кое-что еще, — сказала Каролина. — Это касается мистера Хора. Завтра в десять часов утра я приду к вам осмотреть раны. Тогда и поговорим, и снимем повязки.

Джошуа повернулся к Виолетте. На ней было платье небесной синевы под цвет глаз. С чисто эстетической стороны, она была обворожительна, как райская птица.

— Мисс Мерсье, этот цвет вам очень к лицу. Вы — наслаждение для взора любого художника.

Виолетта быстро взглянула на мать, покраснела, сказала спасибо тихим голосом, подразумевавшим, что впредь она предпочла бы не слышать от него комплиментов в свой адрес.

Сабина опустила чашку на блюдце и устремила взгляд на Джошуа:

— Поразительно, что при вашей занятости вы находите время для пустых комплиментов, мистер Поуп. Надеюсь, мне не надо напоминать, что вы еще должны дописать портрет и, что более важно, найти мое ожерелье? И пока вы его не отыщете, подозрения с вас не будут сняты. Я надеялась, что Каролина сможет надеть ожерелье на бал. — Она искоса взглянула на Каролину Бентник. Та покраснела и стала рассматривать свои руки. — Кстати, я хотела бы поговорить с вами с глазу на глаз. Не откажите в любезности.

Сабина встала и направилась в гостиную, Джошуа последовал за ней. После солнечной террасы гостиная казалась гнетуще темной. Сабина подошла к камину, над которым висел портрет Джейн Бентник кисти Гейнсборо и повернулась к Джошуа. Он невозмутимо перевел взгляд с полотна с изображением покойной миссис Бентник на будущую, стоящую перед ним во плоти и крови, и невольно отметил, что красота Сабины несовершенна. Чего не хватает ее чертам? Тепла, живости, хоть какого-нибудь выражения? Джошуа затруднялся это определить, также ему было непонятно желание Герберта делить постель с этой женщиной. Сам он предпочел бы спать со статуей.

— Насколько я могу судить, ожерелье мое вы так и не нашли? — спросила Сабина.

— Ищу. Но, как вам известно, я считаю, что его исчезновение связано с тяжбой, и, пока не выясню, кто истица, от моих поисков толку будет мало.

Памятуя о письме истицы к миссис Мерсье, которое показала ему Мари, он надеялся, что его ответ спровоцирует Сабину выдать ему какие-нибудь полезные сведения. Открыть хотя бы имя.

Он был разочарован.

— Я уже говорила вам, что тяжба к этому не имеет никакого отношения, — сердито сказала Сабина. — Ответы нужно искать здесь, в этом доме. Вы все утро провели без дела и не пришли ни к какому заключению. Если вам нечего сказать или если вы не сообщите хотя бы, где были, я решу, что вы впустую тратите время, не желая ничего предпринимать. И в этом случае призову судью Маннинга, даже у Герберта согласия спрашивать не стану. Судья возвращается завтра вечером. Я хочу, чтобы к балу ожерелье было возвращено.

Джошуа понимал, что он загнан в угол и должен что-то ответить. В нем закипал гнев на собственное бессилие. Может, сказать ей про письмо и уличить во лжи? И он уже хотел это сделать, но в последний момент передумал. Упомянув про письмо, он должен будет объяснить, откуда узнал про него. И тогда Мари потеряет место. Но все же молчать нельзя.

— Я заезжал к Ланселоту Брауну.

— К Ланселоту Брауну? Создателю пейзажных парков? Зачем?

— У меня только один подозреваемый: Артур Маннинг, брат мисс Маннинг... Думаю, он скрывается где-то поблизости. Браун знает каждый уголок на этих землях.

— Почему вы решили, что вор — Маннинг, а не Кобб?

— Вчера я подвергся нападению. Вот откуда у меня эти раны.

— Кобб уже нападал на вас.

— Да, — подтвердил Джошуа, — но вчера был сильный человек. А Кобб слаб здоровьем. Вряд ли это был он.

Сабина, казалось, не была удивлена, хотя он заметил, что ее взгляд, когда он упомянул об Артуре, устремился не на него, а в какую-то точку за его спиной.

— И что вы намерены делать дальше?

— Постараюсь найти Маннинга.

И опять она посмотрела куда-то через его плечо.

— Что вас удерживает?

— Ничего. Отправлюсь на поиски при первой возможности. Думаю, завтра на рассвете.

Сабина поразмыслила немного и сдержанно кивнула, давая понять, что их беседа окончена. Она так стремительно набросилась на него с расспросами, когда они вошли в гостиную, что Джошуа решил, что они в комнате одни. И только теперь, когда Сабина собралась уходить, он услышал тихий шелест бумаг за своей спиной и резко обернулся.

В глубине комнаты за письменным столом Герберта сидела Лиззи Маннинг. Она что-то писала. Сабина, вероятно, заметила ее, но Джошуа предупредить не соизволила: чувства других людей Сабину не волновали. Лиззи, должно быть, почувствовала, что они смотрят на нее, ибо, закончив писать, положила перо, присыпала песком написанное, потом встала и подошла к ним. Одета она была, как всегда, в серое, хотя это платье имело более светлый, нарядный оттенок и, казалось, придавало тепло ее волосам и блестящим глазам.

— Мистер Поуп, как удачно, что вы нашли меня здесь, — произнесла она с едва заметной дрожью в звонком голосе. — У меня для вас записка.

Джошуа разволновался. Он не хотел до поры до времени предавать огласке свои подозрения относительно Артура Маннинга. По жестокой случайности Сабина заставила его произнести это как раз в тот момент, когда Лиззи находилась с ними в одной комнате.

Он взглянул на свое имя, начертанное на плотной бумаге изящным почерком Лиззи. Наверно, одна только Лиззи Маннинг и могла помочь ему найти Артура, но, зная о ее глубокой привязанности к брату, он понял, что просчитался. Из-за Сабины все его старания сведены на нет, она упорно срывает его планы. Ей известно, кто истица, но она скрывает ее имя, а теперь вот помешала найти Артура Маннинга и лишила его шанса спасти свою репутацию.

Глава 35

Астли-хаус

Сэр!

Со слов Фрэнсиса я поняла, что вы хотите принести мне свои извинения и что ваше сообщение от мистера Брауна касается моего брата. Мне тоже не терпится поговорить с вами с глазу на глаз. Сегодня вечером в десять ждите меня в своей комнате, где, я надеюсь, нас никто не подслушает и не прервет наш разговор.

Преданная вам, Лиззи Маннинг.

Джошуа с трепетом вскрыл записку. Но по ее прочтении настроение у него поднялось. Он боялся, что Лиззи, услышав, как он предал ее брата, никогда не согласится ему помочь. А она возьми да и сама назначь встречу. Можно сказать, повезло.

На протяжении всего вечера Лиззи старательно избегала его взгляда, но он не расценивал это как дурной знак. Раз она условилась с ним о встрече, значит, настроена к нему не совсем уж враждебно, и, как только они останутся наедине, он изложит ей мотивы своих поступков.

Стараясь не обидеть Лиззи как-нибудь еще, Джошуа следил за своей речью, тщательно подбирал слова и в результате почти не участвовал в общей беседе. После ужина он, приличия ради, еще какое-то время посидел со всеми, а потом удалился в свою комнату, чтобы собраться с мыслями. Коротая время до назначенного часа, он взял бумагу, перо и принялся писать письмо, давая объяснение — в меру откровенное — своим действиям. Это было нелегко — мешали повязки, и вскоре, раздосадованный своей неуклюжестью, он бросил это занятие и налил себе бокал кларета.

Потягивая вино, Джошуа смотрел, как стрелки на его часах приближаются к десяти. У него участилось сердцебиение. Когда миновало десять, он стал прислушиваться к скрипу каждой половицы. Но в коридоре было тихо. Не слышалось ни приближающихся шагов, ни шуршания юбок, указывающих на то, что человек, которого он ждет, идет на условленную встречу. Прошло еще полчаса, миновало одиннадцать, прошли следующие полчаса. По-прежнему ничего: ни стука в дверь, ни приглушенных шагов, вообще никаких звуков, лишь рев крови в его ушах.

Надежда сменилась отчаянием. Он впал в уныние. Если Лиззи ему не поможет, если он не отыщет Артура Маннинга, Сабине ничто не помешает отдать его на растерзание судье Маннингу. Он на грани краха. Джошуа пытался понять, почему Лиззи, пообещавшая прийти, не пришла. Решила таким образом отомстить ему за обиду? Или просто проявила свойственное ей легкомыслие? И тут его осенило: она написала записку до того, как он сообщил Сабине про Артура. Услышав, что Джошуа подозревает в краже ее брата, она, вероятно, пришла в ярость и передумала встречаться с ним. Но, зная, как ему не терпится поговорить с ней, специально не предупредила о том, что не придет, дабы наказать его мучительным ожиданием.

Джошуа сидел в кресле, не сводя мрачного взгляда с двери. Ему казалось, что в комнате стоит удушающая жара. Он подошел к окну, распахнул створки и глотнул свежего воздуха. Не помогло — на улице было слишком тепло. Его стала мучить жажда. Он прошел вглубь комнаты, налил себе второй бокал кларета и залпом осушил его. Потом налил еще вина и выпил, потом еще.

К тому времени, когда стрелки часов показали полночь, графин уже был пуст, а сам Джошуа пребывал в оцепенении от выпитого вина и разочарования. Неуклюже он поднялся на ноги и стал раздеваться: снял башмаки, бархатные бриджи, шелковый сюртук, чулки. Расстегивая или развязывая и сбрасывая на пол каждый предмет одежды, он нещадно проклинал повязки, сковывавшие движения. Оставшись в одной лишь сорочке, он, словно груду тряпья, отпихнул ворох одежды в сторону, погасил свечу и рухнул на кровать.

Джошуа думал, что ему не удастся заснуть, но быстро провалился в забытье. И все же кларет оказался плохим снотворным. В какой-то момент сквозь сон он услышал звуки шагов и открывающейся двери, скрип половиц и тихий шорох: кто-то ходил по его комнате, рылся в его вещах. Медленно он пришел в себя, открыл глаза и подумал, что ему снится сон или зрение обманывает его. В тусклом сиянии свечи он увидел Лиззи Маннинг в одной лишь ночной сорочке. Со свечой в руке она ходила по его комнате.

— Мисс Маннинг, — пробормотал Джошуа, — это вы? Я ждал вас полночи.

Лиззи вздрогнула при звуке его голоса и повернулась.

— Я не хотела вас сердить, — не сразу ответила она. — Виолетта заболтала меня, и когда я поднялась наверх и посмотрела на часы, то решила, что вы уже в постели. Я и сама легла спать, но мысль о том, что у вас есть сообщение о моем брате, не позволяла мне уснуть. И вот я здесь. Вы можете не приносить извинений, я уже видела записку, оставленную на столе. Взяла на себя смелость прочитать ее — думала это то самое сообщение от мистера Брауна.

Фигура Лиззи почти сливалась с темнотой, свеча озаряла только ее шею и лицо. Джошуа смущали ее близость и полунагота. Он опустил глаза. У него мелькнула мысль, что очертания ее тела были бы видимы, если бы в комнате было светлее. Ему с трудом верилось в то, что она стоит перед ним, но он напряг свои мыслительные способности и зевком постарался скрыть смущение.

Лиззи подошла и, накрыв ладонью его руку, потеребила ее:

— Мистер Поуп, вы слышали, что я сказала? Просыпайтесь. Расскажите мне все, что знаете, о моем брате.

— Я слышал вас, — отозвался Джошуа.

Он все еще не мог прийти в себя после сна, да и винные пары до конца не выветрились, так что ему с трудом удавалось четко произносить слова. Но к нему уже вернулись былая проницательность и умение анализировать то, что он видит, причем сейчас они были обострены даже сильнее, чем обычно. Ночной визит Лиззи его ошеломил, будто он неожиданно получил удар в солнечное сплетение. Это было очень странно. Он достаточно изучил Лиззи Маннинг и понимал, что она намеренно пришла глубокой ночью. Намеренно надела полупрозрачную ночную сорочку, чтобы отвлечь его внимание. Интересно, с какой целью?

— Я сообщу вам все, что знаю, если вы объяснитесь, зачем явились сюда в столь поздний час.

— Какое это имеет значение? — тихо спросила Лиззи. Видя, что Джошуа уже в полном сознании, она выпрямилась и закружила по комнате. — Разве не достаточно того, что я пришла и прочитала вашу записку?

— Но вы могли бы дождаться утра. По-моему, это более приемлемое время для визитов.

— Я не видела брата две недели. Он сказал, что уезжает за границу, и пообещал написать, но письма я так и не получила. Он моложе меня, мистер Поуп. Кроме него и отца, у меня никого нет, а отец часто бывает в отъезде по делам. Я знаю, у брата есть свои недостатки, но я чувствую ответственность за него. Более того, я не верю, что он способен на воровство или на убийство, а ведь вы именно в этом его подозреваете.

Джошуа уже полностью владел собой и заметил, что, прохаживаясь по комнате, Лиззи украдкой осматривает стены и мебель. Значит, она что-то ищет? Он вспомнил свое первое ощущение при пробуждении, когда ему показалось, что в комнате кто-то есть. Почему она не скажет, что ей нужно? Хотя догадаться нетрудно.

— Сдается мне, — суровым тоном произнес Джошуа, — что вас сюда привела не только тревога за Артура. Иначе зачем бы вам являться в мою спальню среди ночи? Полагаю, вы что-то ищете.

— И что же? — спросила Лиззи, взглянув на него так, будто услышала нелепость. — Понятия не имею, о чем вы.

— Полагаю, вас интересует саквояж, принадлежащий Коббу...

Лиззи замерла на месте. Потом, пожав плечами, едва заметно улыбнулась и приблизилась к нему:

— Очень хорошо. Если хотите знать, зачем он мне, я объясню. Мне пришло в голову, что в саквояже Кобба лежат не только его вещи. Если ожерелье там, значит, мой брат невиновен.

— Думаете, я не заглядывал в саквояж? За кого вы меня принимаете, мисс Маннинг?

Возвышаясь над Джошуа, Лиззи на мгновение встретилась с ним взглядом. Но, прежде чем она отвернулась, он заметил блеск в ее глазах. Что в них отразилось? Стыд? Нечто сокровенное? Что бы это ни было, похоже, она тоже сомневалась в Артуре.

Лиззи опустилась на стул неподалеку от его кровати.

— Пожалуйста, расскажите, что вам известно о моем брате и что вы сделали с саквояжем Кобба.

Джошуа понял, что положение у него незавидное. Если он не сообщит ей то, что она хочет знать, Лиззи уйдет, и тогда не известно, отыщет ли он Артура и, даже если найдет его, переживет ли эту встречу.

— Я вернул саквояж Коббу, — солгал он, — но прежде исследовал его содержимое. Как, впрочем, полагаю, и ваш брат. Я встретил его три дня назад здесь, у озера. Он сказал, что однажды ночью заходил ко мне в комнату. Ни он, ни я в саквояже ничего не нашли.

— Вы видели здесь Артура?

— Да, в парке.

— Он был здоров? Где он живет?

В голосе Лиззи слышалось неподдельное облегчение.

— На мой взгляд, он был вполне здоров, только пьян немного. Он не сказал, где живет. Потому я и наведался к Брауну.

— Не понимаю. А что за сообщение Браун просил передать мне?

— Это не сообщение как таковое. Просто я кое-что узнал от него. Я отправился к Брауну, так как подумал, что ваш брат, возможно, украл ожерелье и скрывается в Барлоу-Корт.

— Это исключено. Пусть он оболтус, но не вор. И потом, если ожерелье у него, зачем бы ему приходить в вашу комнату?

— Может, он искал еще что-нибудь ценное. — Джошуа помолчал, ожидая, что Лиззи яростно встанет на защиту брата, но когда никакой реакции не последовало, он сделал вывод, что его предположение верно. Интересно — что искал Артур? — Браун утверждает, что в Барлоу-Корт долго скрываться он бы не смог. Но зато назвал несколько подходящих убежищ в Астли. И поскольку с вашим братом мы недавно беседовали в Астли, думаю, стоит обследовать эти места.

— И что это за убежища?

— Грот и подвал в восьмиугольном строении, где находится водоотводная система, предупреждающая выход озера из берегов. По словам Брауна, и в одном, и в другом месте в плохую погоду находиться опасно. Вот почему я считаю, что нам вместе следует найти и предостеречь вашего брата.

Глаза Лиззи раскрылись так широко, что Джошуа увидел блеск белков. Резко втянув в себя воздух, она сказала:

— Конечно, я пойду с вами, даже не думайте. Прямо сейчас отправимся? Одевайтесь скорее.

— Нет, — твердо произнес Джошуа. — Это исключено. В темноте мы ничего не увидим, только подвергнем себя опасности. В любом случае погода сегодня хорошая. Даже если он там, сейчас бояться нечего. Подождем до рассвета. Я зайду за вами.

Лиззи, подумав немного, согласилась с его доводами и, не сказав больше ни слова, удалилась. Джошуа метался и ворочался на постели, пытаясь найти объяснение ее ночному визиту. Лиззи и впрямь думала, что ожерелье в саквояже Кобба? Или ее интересовала какая-то другая вещь, лежащая в нем? Он дважды тщательно исследовал содержимое саквояжа и не заметил ничего неуместного. Тем не менее Джошуа не мог избавиться от мысли, что он, возможно, что-то просмотрел. Прошло еще некоторое время, прежде чем он заснул.

Едва первые проблески солнца проникли в комнату, Джошуа открыл глаза и увидел, что не все вещи лежат так, как были оставлены вечером. Одежду, которую он в досаде запихнул под кровать, кто-то поднял с пола, и теперь она громоздилась на стуле. Бумаги на его столе находились в беспорядке. Некоторые вещи — часы, доставшиеся ему от отца, записная книжка, щетка и гребень, — которые он оставил на комоде, лежали в другом порядке. Нижний ящик комода был чуть выдвинут, дверца шкафа, в котором висела его одежда, приоткрыта.

Джошуа сразу понял, что это означает: Лиззи не поверила в то, что он отдал саквояж. Должно быть, она приходила еще раз и, пока он спал, более тщательно обыскала всю комнату. Они с ней не доверяют друг другу. Джошуа обратил взгляд на умывальник, за которым находился стенной шкаф, где он спрятал саквояж Кобба, и возликовал: умывальник стоял именно так, как он его поставил. Джошуа почувствовал большое облегчение.

Он поднялся с постели. Голова была тяжелая, в висках стучало, но он старался не думать о боли. И зачем только он так напился вчера? — ругал себя Джошуа. Что на него нашло? Налив в чашу умывальника холодной воды, он освежился и почувствовал себя немного бодрее. Потом выбрал наряд — простые черные бриджи, белую льняную сорочку, повседневный синий сюртук — и быстро, насколько это было возможно с перевязанными руками, оделся, оставив манжеты незастегнутыми. Подвязав сзади волосы, он пошел будить Лиззи, чтобы вместе с ней отправиться на поиски Артура Маннинга.

Глава 36

В седьмом часу Джошуа с Лиззи наконец-то вышли из дома. Уже рассвело, но воздух все еще был по-ночному неподвижен и насыщен влагой. В небе низко висело большое оранжевое солнце, на западе горизонт окаймляли багряные облака. Несколько ласточек кружили над озером, опускаясь к самой воде, чтобы напиться или полакомиться роившимися над водной гладью насекомыми. Живая изгородь и кустарники полнились пронзительным щебетом птиц, отчего Джошуа лишь острее ощущал напряженность молчания между ним и Лиззи.

Взгляд у Лиззи был задумчивый, ее запавшие глаза в обрамлении лиловых кругов казались огромными. Она выглядела хрупкой и безобидной. Что лишний раз доказывает, с горечью отметил Джошуа, сколь обманчива порой бывает внешность. Даже когда они шли бок о бок по дорожке, Джошуа видел, что Лиззи старается держаться как можно дальше от него. Он чувствовал исходящую от нее враждебность.

Головная боль у него усиливалась.

— Какая-то тяжесть в воздухе, — произнес Джошуа. — Хорошо, что мы вышли рано. Скоро погода, должно быть, испортится.

Чуть прищурившись, Лиззи подняла голову, словно хотела убедиться в верности его наблюдения.

— В таком случае не будем тратить время, — отрывисто бросила она. — Не сюда. Здесь ближе.

Резко свернув вправо, она зашагала по дорожке, которая, казалось, вела в самую гущу деревьев. Неудачная попытка Лиззи найти саквояж Кобба внушила Джошуа чувство уверенности в себе, к которому теперь примешивался и гнев. Из-за мучившей его головной боли он стал крайне раздражителен. Его так и подмывало спросить, что означает ее поведение. Но молчал, заставляя себя сохранять благожелательность. Без помощи Лиззи ему не обойтись, да и она, судя по ее поступкам, пойдет на все, чтобы достичь своей цели.

— Вы прежде бывали в гроте? — спросил Джошуа. — Точно знаете, что это верный путь?

— Я много слышала о нем. А этот парк знаю, как свой собственный, так что не волнуйтесь, дорогу найду.

Извилистая тропинка, которую выбрала Лиззи, теперь ушла в сторону от озера. Шагая по ней, они пересекли небольшой лесок, а потом, к огорчению Джошуа, вышли на левую сторону озера, где находились каскад и грот. Близость воды мгновенно заставила его забыть про все на свете. Внутри у него будто пропасть разверзлась. Стараясь побороть страх, Джошуа стиснул зубы и стал смотреть под ноги, но тревога не отступала. Он так сильно нервничал, что не замечал ничего вокруг и едва не столкнулся с главным садовником, лицом к лицу встретившись с ним на повороте тропинки.

В одной руке Гранджер держал инструмент, похожий на небольшую косу, в другой — корневые черенки. Встреча с человеком, занятым своими повседневными делами, привела Джошуа в чувство. Он на время отвлекся от своих внутренних переживаний.

— Доброе утро, мистер Гранджер. Не ожидал увидеть вас здесь так рано.

Гранджер чуть поклонился и криво улыбнулся, отчего шрам на его левой щеке, казалось, натянулся, как скрипичная струна. Если он и удивился, что два гостя Астли разгуливают по парку в столь ранний час, то на его лице это никак не отразилось.

— Мой домик в двухстах ярдах отсюда, вон там. Я иду в свою контору, она на территории огорода.

Возникло неловкое молчание. Гранджер теребил кончики черенков, а Джошуа, глядя на кусты за его спиной, думал, что, по сути, ему нечего сказать, чтобы развеять подозрения садовника. Хотя, разумеется, нужно было как-то объяснить цель их утренней прогулки.

— Мы идем к водопаду и гроту, — поспешила вмешаться Лиззи, словно каждая лишняя минута ожидания была для нее невыносима. — Мистеру Поупу любопытно взглянуть на них. Он хочет на заднем плане портрета запечатлеть живописный вид. Говорит, что каждый художник натуру предпочитает писать в свете раннего утра. А я подумала, что для мистера Бентника и миссис Мерсье это было бы приятным сюрпризом. Так что прошу извинить нас, мистер Гранджер, нам нужно поторопиться, пока свет не переменился.

Джошуа сознавал, что объяснение Лиззи тоже неубедительно. Гранджер мог бы спросить, почему в таком случае Джошуа не взял с собой принадлежности для живописи. Но садовник, вероятно не желая быть бестактным, просто кивнул, словно прогулка в седьмом часу утра — самое обычное на свете дело.

— В таком случае хорошо, что мы встретились. Вам понадобятся ключи. Грот уже давно держат на замке. Как вам известно, мисс Маннинг, идея создания грота принадлежала покойной миссис Бентник, а мистер Браун помог ее осуществить. Его сооружение еще не было завершено к тому времени, когда она вместе с мистером Бентником отправилась на Барбадос. А после ее смерти работы были приостановлены. Мистер Бентник сказал, что не в силах посещать это место: оно напоминает ему о покойной жене. Кстати, и октагон тоже держат на замке, чтобы туда в поисках убежища не забредали бродяги и в воду не падали.

— Как часто вы проверяете эти сооружения, мистер Гранджер? — спросил Джошуа.

Он очень удивился, узнав, что их держат на замке. Об этом он как-то не подумал.

— В зависимости от обстоятельств. В настоящее время в октагон я захожу раз в две недели; если погода дождливая и работает водоотводная система — чаще.

Гранджер достал из кармана большое кольцо, на котором висели различные ключи, и стал перебирать связку.

— Когда последний раз вы там были?

— Точно не помню. Должно быть, когда последний раз шел дождь. На прошлой неделе, полагаю. А что? Это имеет какое-то значение для ваших занятий?

Вместо ответа Джошуа неопределенно пожал плечами, будто не хотел выдавать тайны своей профессии.

— И вы заметили там что-нибудь необычное?

— Не припомню. А должен был заметить?

Джошуа опять не ответил на его вопрос:

— А грот? Помните, когда последний раз вы проверяли его?

— С ходу не скажу. Мне там особо делать нечего, работы ведь не ведутся. Наверное, месяц-два назад.

Джошуа перехватил взгляд Лиззи:

— Мы должны немедленно идти, мисс Маннинг.

Она кивнула и язвительно ответила:

— То же самое я сказала пять минут назад, мистер Поуп.

Гранджер все еще держал в руке ключи. Казалось, он не хочет их отдавать.

— Не желаете, чтобы я сопровождал вас, мистер Поуп? Это было бы нелишне, ведь вы оба не знаете грота. Несколько месяцев назад там произошел несчастный случай: погибли несколько человек. Вода залила один из естественных туннелей, и трое утонули. Это настоящий лабиринт, причем плохо освещенный. Очень коварное место.

— Насколько я помню, — сказала Лиззи, — после той трагедии там были установлены металлические ворота, чтобы вода не заливалась в туннели, ведь так?

Джошуа отметил, что с Гранджером она разговаривала сердечным тоном, а ему постоянно грубила. Когда он это осознал, у него и настроение совсем испортилось, и головная боль усилилась.

Гранджер кивнул:

— И все равно, мисс, если забредете в один из туннелей, можете легко заблудиться. Будете потом бог знает сколько блуждать в темноте. Даже подумать страшно, какой может быть исход.

Лиззи побледнела так, что ее запавшие глаза стали еще огромнее, а обрамлявшие их лиловые круги, казалось, еще больше потемнели. Джошуа подумал, что она, возможно, поубавит свой гонор, понимая, что им грозит нешуточная опасность. Он ждал, но она не спешила принимать предложение Гранджера. Сам же он, независимо от желаний Лиззи, не собирался понапрасну рисковать и потому, скрывая внутренний трепет, спокойно произнес:

— В таком случае, Гранджер, мы будем вам очень благодарны, если вы проводите нас.

Втроем они зашагали к гроту. Гранджер шел впереди, Лиззи и Джошуа, настроенные друг к другу уже менее враждебно, молча следовали за ним. Они обогнули озеро и свернули на тропинку, которая шла по крутому склону вдоль каскада. Справа от них стремительный поток, перекатываясь по ряду ступеней, с шумом низвергался в озеро. Брызги воды зависали в воздухе, стелясь над землей, словно паутина. Сквозь эту прозрачную пелену Джошуа различил мшистые валуны, между которыми виднелись камыши, высокая трава и фиолетовые ирисы. Везде, куда ни кинь взгляд, парк напоминал девственный уголок природы. Тут и там громоздились огромные гранитные глыбы, между которыми росли ивы, цветущие кустарники и папоротник, благоденствовавшие в условиях сырости.

Пройдя еще сто ярдов, они подошли к похожему на гигантский черный клык высокому утесу, охранявшему вход в грот.

— Сюда, — показал Гранджер, заходя за эту глыбу.

Перед ними выросла зияющая черная пасть, зарешеченная железными прутьями, через которые они увидели туннель и пещеру. По форме пещера была овальная, в ширину достигала тридцати футов, в высоту — двадцати. Но Джошуа поразили не размеры, а убранство грота. Каждый дюйм стен и свода был усеян раковинами различных форм и окраски, из которых по принципу мозаики были выложены концентрические круги, спирали и цветы, так что получался узор, по богатству не уступающий изысканнейшей вышивке на платье аристократа. Из одной стены бил фонтан, льющийся в чашу, вырубленную из камня. Пол и стены покрывали мох и лишайник, тут и там из трещин торчали ажурные листья папоротника, отчего этот уголок был похож на подземный сад.

Ворота находились в середине решетчатого ограждения. Сейчас они были заперты на большой висячий замок, на котором не было следов взлома, но Джошуа предположил, что Артуру Маннингу не составило бы труда пробраться сюда. Высота решетки была около восьми футов, так что между ее верхним краем и перекрытием туннеля оставалась брешь в несколько футов. Проворный молодой человек при желании мог бы без труда перелезть через этот барьер.

Видимо, замок давно не отпирали, потому что Гранджер довольно долго возился с ним — тряс, крутил, выворачивал. Наконец механизм поддался, защелка сдвинулась. Гранджер потянул ворота на себя. Они отворились с громким скрипом. Перед тем как отступить в сторону, чтобы пропустить их вперед, Гранджер повернулся к Джошуа и, насмешливо глядя на него, произнес:

— Не стану делать вид, будто мне известна цель вашего визита сюда, мистер Поуп, хотя, полагаю, с живописью это никак не связано. Впрочем, это не мое дело. Но должен со всей настойчивостью напомнить вам, что мы не взяли с собой факелы, а с нами юная леди, поэтому в туннели лучше не лезть. Это было бы сущим безрассудством.

Не отвечая Гранджеру, Джошуа устремил взгляд в грот. Внутри царил таинственный полумрак. В глубине он увидел очертания туннеля, убегающего в темноту.

Джошуа невольно содрогнулся и посмотрел на садовника:

— Не волнуйтесь, мистер Гранджер. Мы приняли близко к сердцу ваши предостережения. Ни у кого из нас нет желания потеряться в лабиринте. — Он помолчал и снисходительным тоном добавил: — Кстати, Гранджер, благодарю вас за тактичность. Сюда нас привело одно весьма деликатное дело, которое мы не вольны обсуждать.

Лицо Гранджера просветлело; он отступил на шаг, давая им пройти в грот.

— В таком случае, — сказал он, — я подожду здесь, а когда вы закончите, провожу вас к октагону.

— В этом нет необходимости, мистер Гранджер, — вмешалась Лиззи. — Вы же слышали, что сказал мистер Поуп: мы будем предельно осторожны. Дорогу я знаю. Дайте нам ключ, и мы вернем его сразу же, как только закончим свои дела.

Гранджер опять нахмурился:

— Там тоже опасно, мисс. Не приведи господи, кто-нибудь из вас упадет в воду.

— Благодарю за заботу, Гранджер, но мистер Поуп не слепой: если увидит воду, обойдет стороной. Я тоже буду осторожна. Уверяю вас, мы все закроем.

Гранджер пригладил ладонью свои растрепанные каштановые волосы. Он по-прежнему был встревожен. Неужели и впрямь полагал, что они задались целью свести счеты с жизнью?

— Ладно. Если вы настаиваете, больше не стану навязывать свою помощь. Оставлю вас одних.

С этими словами он пошел назад по тропинке, которая привела их к гроту. Было слышно, как он спускается по склону. Через несколько минут, когда скрип его башмаков стих, Джошуа засомневался в том, что они поступили благоразумно, отослав садовника, и даже подумал о том, чтобы вернуть его. Если непредсказуемый Артур Маннинг неожиданно объявится, — а нет уверенности, что он не настроен против Джошуа, — присутствие Гранджера было бы нелишним.

Не говоря друг другу ни слова, Лиззи и Джошуа вошли в пещеру и, остановившись в центре, стали рассматривать изысканную отделку на своде. Потом прошли вдоль стен, водя ладонями по ракушечному орнаменту. Джошуа не делал попытки заговорить с Лиззи. Какой смысл напрашиваться на новое оскорбление? Он искал что-нибудь, указывающее на недавнее пребывание здесь человека.

На вымощенном каменными плитами полу никаких следов не было. Джошуа не знал, что он ожидал найти — может, какую-нибудь одежду? — но ничто в пещере не указывало на то, что в ней кто-то жил. Занятый поисками, он надеялся, что затянувшееся молчание, возможно, побудит Лиззи сказать что-нибудь, из чего станет понятно, о чем она размышляет, что чувствует, но она продолжала безмолвствовать. Просто кружила по пещере с задумчивым видом, разглядывая сложный орнамент.

Джошуа был разочарован, но не удивлен, не найдя ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что в гроте скрывался Артур. В конце концов, они не старались подкрасться бесшумно, так что Артур, если он здесь был, успел бы спрятаться. Джошуа хотелось поделиться этими соображениями с Лиззи, но, поскольку она все утро отказывала ему в любезности, он воздержался. В сущности, ему было ясно, почему она так груба с ним. Всегда неприятно, если не получаешь то, что хочешь, особенно если ты — образованная прелестная девушка. Вне сомнения, она действовала из самых благородных побуждений: хотела помочь брату. И в этом Джошуа ей сочувствовал. Но и его терпение было небезгранично. Ее хандра начинала действовать ему на нервы.

Дойдя до фонтана на противоположной стене от той, у которой стояла Лиззи, Джошуа наклонил голову к струе и заметил что-то на дне чаши, в которую лилась вода. Он присмотрелся. Ошибки не было: на дне лежал маленький прозрачный предмет, природу которого Джошуа определить не мог.

Он украдкой взглянул на Лиззи. Она по-прежнему молча стояла к нему спиной. Не сказав ей ни слова, он сунул руку в чашу. Воды там было всего на фут глубиной, и он без труда — только что повязки намочил — дотянулся до своей находки. Зажав предмет между указательным и большим пальцами, Джошуа вытащил его из воды.

И тотчас узнал. Это был один из хрустальных бокалов для бренди, которые он взял с собой в тот вечер, когда встретил Артура Маннинга. От удивления Джошуа выронил бокал, и тот вновь утонул в чаше.

Значит, Артур все-таки был здесь, размышлял Джошуа. Следует ли немедленно идти на его поиски? И что сказать Лиззи? Как она поведет себя, узнав, что ее брат где-то рядом? И вообще, интересно, станет ли она с ним более любезна, если он сообщит ей про свою находку? Минуты шли. Джошуа мерил шагами пещеру, почесывая голову, задумчиво потирая подбородок. Лиззи, как и прежде, не обращала на него внимания.

В конце концов он решил проявить осторожность. Допустим, рассуждал Джошуа, при их приближении Артур Маннинг скрылся где-нибудь в гроте. Смогут ли они поймать его в темных туннелях? По меньшей мере ему понадобится помощь еще одного крепкого мужчины, а также факелы.

Стоит ли представить Лиззи свои доводы? Пожалуй, нет. Охваченная духом противоречия, она наверняка потребует, чтобы они немедленно отправились искать Артура в лабиринте. Если Джошуа откажется, она пойдет туда одна, и тогда ему придется последовать за ней. Не может же он бросить ее на произвол судьбы.

Едва он принял решение, Лиззи заговорила сама:

— По-моему, здесь мы уже увидели все, что можно увидеть, мистер Поуп. В гроте никого нет. Пойдемте отсюда. Будем надеяться, что посещение октагона окажется более плодотворным.

— Как вам будет угодно, мисс Маннинг, — охотно согласился с ней Джошуа и, улыбаясь, с облегчением в сердце повел Лиззи за ворота, предлагая ей пройти вперед.

Она даже не стала дожидаться, когда он повесит замок. Заперев ворота, он увидел, что Лиззи уже удалилась на несколько ярдов от грота, шагая по вившейся между деревьями тропинке, которая поднималась по склону и тянулась вдоль каскада. Джошуа бросился за ней вдогонку. Бежать в горку было непросто. Поравнявшись с Лиззи, он пыхтел и отдувался, словно старик, а она продолжала идти как ни в чем не бывало. Это его, конечно, разозлило.

Пройдя еще двести ярдов, они спустились по крутому склону и приблизились к восьмиугольному сооружению — в два этажа, — стоявшему между двумя большими ивами там, где водопад низвергался в озеро. Они обошли здание. На первом этаже окон не было; все они размещались под самой крышей, но в стене со стороны озера был виден широкий арочный проем. Дверь — в готическом стиле, тяжелая, усеянная железными гвоздями — находилась на противоположной стороне. Если бы кто-то решил проникнуть в это здание, рассудил Джошуа, он смог бы воспользоваться только дверью. Однако следов взлома на замке нет, значит, его открывали ключом. Помня о найденном бокале, Джошуа решил, что Артур Маннинг, скорее всего, прятался не здесь, а в гроте. Но, поскольку ему не хотелось сообщать о своей находке Лиззи, он смирился с тем, что придется осмотреть октагон.

— Открывайте, мистер Поуп, — велела Лиззи.

Насупившись, Джошуа подошел к двери. Оскорбительный тон Лиззи выводил его из себя.

Дверь поддалась легко. За ней находилось восьмиугольное помещение. Вдоль стен шла галерея, в середине зияло отверстие, в которое был виден подвал. Спуститься туда можно было только по металлической лестнице, прикрепленной к боковой стенке. Лиззи со слов Герберта знала, как работает водоотводная система, и коротко объяснила Джошуа:

— Воду в озере удерживает кирпичный парапет за аркой. При ненастье уровень воды поднимается, и она, переливаясь через парапет, устремляется в подвал, где по подземным трубам уходит в реку. Сейчас вода ниже парапета, но, начиная прибывать, она заполняет весь подвал.

Джошуа поежился, живо представив, каково это находиться в октагоне, когда через парапет хлещет вода. Слава богу, сейчас сухо, подумал он, заметив небольшую металлическую дверь в подвале, в трех футах над полом.

— А эта дверь куда ведет?

— Ее установили в прошлом году после того, как погибли люди. Во время сильного дождя вода в том месте проникла сквозь стену в туннели, ведущие в грот. До того времени никто не знал, что озеро и грот соединены между собой. Полагают, что в ходе земляных работ, производимых Брауном, была потревожена порода, что и стало причиной трагедии.

— Я должен спуститься вниз и проверить, был ли там ваш брат, — неохотно сказал Джошуа.

Ему совсем не хотелось лезть в подвал, пусть воды там сейчас и нет. Он перелез через металлическое ограждение и по узкой лестнице начал спускаться вниз. Повязки на руках сковывали движения, и все же через несколько минут он уже ходил по подвалу. Напольную плитку покрывал илистый налет, на котором его башмаки то и дело скользили, так что несколько раз он чуть не упал. Подняв голову, Джошуа увидел арку и лицо Лиззи Маннинг, наблюдавшей за ним. Он внутренне содрогнулся, вновь представив, как сюда хлещет вода и подвал превращается в адскую воронку. От напряжения голова у него разболелась еще сильнее: казалось, будто кто-то стучит по ней молотом. Ничто на свете не смогло бы заставить его провести здесь хотя бы один час, а не то что ночь.

Чтобы унять свое воображение, Джошуа стал расхаживать по подвалу, разглядывая пол, словно надеялся найти там следы Артура Маннинга. Как он и ожидал, таковых не было, и через несколько минут тщетных поисков он выбрался наверх.

Когда они покинули здание и заперли за собой дверь, Джошуа почувствовал, что сердце у него забилось ровнее. С минуту они постояли на травянистом склоне.

— Ланселот Браун, вне сомнения, был прав, говоря, что это опасное убежище. Меня не удивляет, что мы не заметили здесь следов пребывания вашего брата.

— Почему?

— Потому что без ключа эту дверь открыть невозможно. Если бы он ее взломал, мы бы это сразу заметили. Подозреваю, что он прячется в гроте.

— Что навело вас на эту мысль? Ведь там его следов мы тоже не нашли.

Не чувствуя за собой вины, Джошуа кивнул с глубокомысленным видом:

— После того как мы осмотрели оба места, что-то подсказывает мне, что грот — наиболее вероятное убежище. Во-первых, ваш брат легко смог бы перелезть через решетку. Во-вторых, в туннелях удобно прятаться: там его трудно выследить.

Впервые Лиззи посмотрела на него с неким подобием интереса во взгляде:

— В таком случае, почему мы ушли оттуда, не осмотрев туннели?

— Сначала нужно было проверить здесь — чтобы знать наверняка. К тому же я серьезно отношусь к предостережению Гранджера. В лабиринт опасно соваться. И вы должны с этим согласиться.

Лиззи тряхнула головой, надменно вскинула подбородок, но настрой у нее был уже менее враждебный. Предупреждение Джошуа дошло до ее сознания.

— Что вы предлагаете? — спросила она.

— Подготовиться как следует, разработать тщательный план поисков. Думаю, лучше всего отправиться в грот непоздним вечером, когда наименее вероятно, что ваш брат бродит где-то по поместью или пытается пробраться в дом. Если пойдем сегодня, попросим Гранджера сопровождать нас.

Взгляд Лиззи стал рассеянным.

— То есть вы считаете, что нужно сказать Гранджеру, кого мы ищем?

— Не обязательно. Чем меньше будем болтать, тем лучше. Скажем просто, что нам нужно осмотреть пещеру и будет безопаснее, если он пойдет с нами. И пусть думает, что хочет.

Сытный завтрак — сладкое мясо,[16]бекон, яйца и пирожки с горчицей, петрушкой и сыром — значительно укрепил силы Джошуа. Из столовой он сразу же отправился в сад, намереваясь найти Гранджера, чтобы вернуть ему ключи и попросить пойти с ними вечером в грот. Он был рад, что идет один без Лиззи Маннинг. Ее надутый вид и бесконечное молчание раздражали его.

Они провели вместе несколько часов, но он даже не пытался спрашивать у нее про визит в питомник или ругать за то, что, беседуя с Виолеттой, она сообщила, что Кобб жив. Теперь Джошуа понимал, что отчитывать Лиззи бесполезно. На уме у нее были только брат и Фрэнсис, и все, что она делала или говорила, было продиктовано заботой о них. Вот почему она постоянно водила его за нос, вот почему вызвалась помогать ему. Отвечать на все его вопросы она будет, руководствуясь собственными интересами.

Джошуа с тоской вспомнил утро, проведенное в обществе Бриджет. Ее прямота, бесхитростность импонировали ему. Даже ее вопросы относительно Рейчел принесли утешение. Интересно, вдруг с тревогой подумал он, как она справляется с Коббом и Крэкманом, к которому обещала зайти? Когда ему удастся сбежать из Астли и увидеть ее? Во всяком случае, не раньше, чем он найдет Гранджера и договорится, чтобы тот сопровождал его вечером.

Гранджер стоял возле каменной скамейки у рыбоводного пруда и о чем-то разговаривал с женщиной, которую Джошуа видел впервые. На ней было простое темно-синее платье; уложенные в локоны блестящие волосы цвета жженой меди прикрывал белый льняной капор. Хм, кто это? Его жена или суженая? Одета довольно изысканно. Может, представительница местного нетитулованного дворянства пришла попросить об услуге? В Джошуа разгорелось любопытство.

— Мистер Гранджер, — обратился он к главному садовнику, — простите, что прерываю вашу беседу. Я пришел вернуть ключи. И у меня к вам просьба.

— Какая? — отозвался Гранджер.

Его подбородок напрягся, мускул на щеке задергался. Значит, был недоволен тем, что его потревожили.

Джошуа выразительно посмотрел на его собеседницу.

— Пожалуй, я приду позже, когда вы освободитесь. Не хочу причинять неудобства ни вам, ни вашей собеседнице, отвлекая вас от разговора.

— Пустяки, уверяю вас, — сказала женщина, поворачиваясь к Джошуа. — Я просто расспрашивала мистера Гранджера о его работе. Как раз собиралась уходить. Пора возвращаться к своим обязанностям.

— Так вы из здешней домашней прислуги? Простите, я не припомню, чтобы имел честь быть знакомым с вами, — с щегольством в голосе произнес Джошуа.

— Это миссис Боулз, портниха из Лондона. Привезла готовый заказ и будет помогать с приготовлениями к балу, — объяснил Гранджер. Потом представил Джошуа своей собеседнице: — А это, сударыня, еще один гость Астли, выполняет здесь особый заказ. Мистер Джошуа Поуп, художник-портретист.

Джошуа поклонился, отметив про себя, что миссис Боулз на редкость эффектная женщина. Он сразу же вспомнил, кто она такая. По словам Виолетты, ее навещал Герберт, и Джошуа тогда предположил, что она его любовница. Лиззи упоминала, что миссис Боулз должна привезти платье Виолетты. Очевидно, этим и объясняется ее присутствие. Пока она здесь, пожалуй, нужно попробовать выяснить природу ее отношений с Гербертом, решил Джошуа.

— Ах, миссис Боулз. Немного слышал о вас. Возможно, вы сумеете помочь мне в одном деле. Тут пару дней назад со мной приключилась неприятность, и я порвал одну свою добротную куртку. С вашего позволения я бы зашел к вам чуть позже, чтобы вы посмотрели, можно ли ее починить.

Миссис Боулз, казалось, смутилась, но вот в силу ли своей природной застенчивости или по какой-то другой причине, Джошуа определить не мог. Как бы то ни было, румянец придал ей еще больше очарования.

— Я целый день буду занята, ем же я обычно в своей комнате, а не со слугами. Приходите, когда вам будет угодно, хотя и не обещаю, что сумею помочь вам.

— Ждите меня в течение часа.

Джошуа сдержанно поклонился. Она в ответ сделала реверанс и пошла прочь.

Чтобы Гранджер согласился провести их с Лиззи по гроту, Джошуа решил намекнуть садовнику, будто Артур Маннинг находится где-то близ пещеры. В нескольких словах он объяснил, что Лиззи хочет найти брата, а он, Джошуа, вызвался ей помочь. Он умолчал про то, что, по его мнению, Артур, возможно, украл ожерелье, и не до конца был честен, объясняя, зачем ему требуется помощь Гранджера. Не надо пугать садовника рассказами о нападениях, рассудил Джошуа. Пусть думает, что они берут его с собой из страха заблудиться. Отчасти так оно и есть.

Они условились встретиться в девять часов. Поставленная цель была успешно достигнута, и Джошуа вернулся в дом.

Миссис Боулз тревожила Джошуа. Он знал, зачем она приехала; знал, что ее здесь ждали (Виолетта сообщила об этом Лиззи, Лиззи в письме — ему). Однако, впервые увидев портниху, он испытал потрясение. Такая внешность — рыжие волосы, молочная кожа, безупречные дуги бровей, глаза сочной синевы — не оставит равнодушным ни одного мужчину, тем более художника с воображением и восприимчивостью, как у Джошуа. Размышляя о миссис Боулз, он невольно задумался о Герберте Бентнике, что, впрочем, было и неудивительно. В конце концов, именно мистер Бентник в представлении Джошуа был самым тесным образом связан с портнихой.

Он вспомнил, что Герберт навещал миссис Боулз у нее дома. С какой целью? Может, как изначально полагал Джошуа, эта женщина — особа той же породы, только более красивая, что и его милая и, вероятно, двуличная Мег, — согревает постель Герберта? Или с Гербертом у нее какие-то другие дела?

Допустим, мистер Бентник ввязался в тяжбу с ожерельем Сабины, рассуждал Джошуа. Допустим, он решил, как и всякий влюбленный жених, защитить интересы своей будущей жены. Он пришел к Коббу и попытался убедить его отозвать иск. Данстабл подтвердил, что они о чем-то спорили, и это свидетельствовало в пользу теории Джошуа.

Что мог предпринять Герберт после того, как не удалось запугать Кобба? В принципе его следующий шаг очевиден: отыскать внебрачную дочь Чарлза Мерсье и уговорить ее отказаться от притязаний на ожерелье. Герберт сказал, что ему не известно, кто истица, но, возможно, он лгал. Ведь в его письменном столе лежало письмо с неразборчивой подписью. Герберт никогда о нем не упоминал, а это значит, что он, вероятно, знает, кто его автор. Более того, есть письмо, адресованное Сабине, которое показала Джошуа ее горничная, — письмо с требованием о встрече. Вскоре после визита Герберта к Коббу Виолетта увидела, как тот навещал портниху. Этот странный визит имеет отношение к происходящему?

Пытливый ум Джошуа сделал резкий скачок, словно охотник, перепрыгивающий через кусты, за которыми скрывается яма, и приземляющийся отнюдь не там, где ожидал, — в грязной, мутной воде. А вдруг Герберт навещал миссис Боулз потому, что она дочь Чарлза Мерсье? Или у него слишком разыгралось воображение?

Глава 37

Джошуа приоткрыл дверь в гостиную, где хозяева и гости часто собирались в этот утренний час, и обвел взглядом комнату. Там никого не было. Через гостиную он прошел в примыкающую к ней маленькую столовую, но увидел только Питерса, пробовавшего кусочек сладкого мяса, и двух служанок, убиравших со стола недоеденные тосты, шкурку от бекона и фаянсовую посуду. Джошуа досадливо покачал головой: ему не терпелось выяснить, верна ли его догадка. Миссис Боулз ли ведет тяжбу по поводу ожерелья? С ней ли встречалась Сабина во время своего недавнего визита в Лондон? Она ли автор тех писем? И поэтому ли Герберт навещал ее?

Три человека могли бы ответить на его вопросы. К миссис Боулз он собирался заглянуть в течение часа. Двое других были Герберт и Сабина.

Не найдя ни Герберта, ни Сабины в гостиной, он приуныл. Но после рассудил, что, возможно, оно и к лучшему. Если начать расспрашивать Герберта и Сабину о миссис Боулз прямо сейчас, это наверняка их разозлит и заставит предпринять решительные действия. Лучше сначала поговорить с портнихой. По крайней мере, она не имеет над ним власти.

Было чуть больше половины десятого. К миссис Боулз идти рановато, решил Джошуа, незачем торопить события. К тому же в десять к нему обещала зайти Каролина, чтобы осмотреть его раны.

Джошуа вернулся в свою комнату и стал ждать. Сел в большое виндзорское кресло,[17]прищурился, так что глаза превратились в щелочки. В голове у него все еще теснились мысли, появившиеся после неожиданной встречи с портнихой. Миссис Боулз и Гранджер. О чем они говорили? Что вообще могли обсуждать? Миссис Боулз и Герберт. Что их связывает? Да, тут есть о чем подумать.

Джошуа выпрямился в кресле и неосознанно стал теребить обтрепавшиеся повязки. Они все еще были неприятно сырые — так и не высохли после того, как он окунул руку в воду в гроте. Кроме того, спускаясь по лестнице в подвал октагона, он испачкал повязки в ржавчине и слизи. Джошуа взглянул на мольберт, палитру, карандаши, кисти из кабаньей щетины, на коробку, в которой стояли в ряд пузырьки с красками, и ему вдруг непреодолимо захотелось рисовать. Лишенный возможности работать, он чувствовал себя никчемным.

Ждать Каролину Бентник было тягостно. Повязки на руках давили, будто оковы. Он решил сам позаботиться о себе. Снял повязку с головы и в зеркало стал рассматривать свое лицо. Рана заживала. Так засохнет быстрее, подумал Джошуа, да и парик при желании можно будет надеть. Он занялся руками. Зубами и пальцами левой руки развязал узел на правой и начал разматывать повязку — крутил рукой, наблюдая, как мокрая ткань спиралью движется к полу, будто грязный белый червь. Последний слой пришлось отдирать, что причинило ему боль, о которой он тут же забыл, увидев, что рана благополучно затягивается. Обрадованный, он снял повязку с левого запястья — оно тоже заживало. Освободившись от пут, Джошуа закатал рукава, чтобы манжеты не терли по больным местам. Потом, поскольку Каролина все еще не появилась, попробовал заняться живописью.

Он взял пузырь со свинцовыми белилами, откупорил его гвоздем и выложил немного краски на палитру. То же самое он проделал с кармазином, вермильоном и желтой охрой. Потом повернул к себе мольберт. Он несколько дней не подходил к полотну и, как всегда после длительного перерыва, смотрел теперь на композицию свежим взглядом. Впечатление было самое неожиданное.

Миссис Мерсье в ленивой позе сидела в кресле и, запрокинув голову, смотрела на Герберта. Рука, в которой она протягивала ему ананас, была оголена до локтя. Одна ее ступня была чуть вскинута, словно Сабина собиралась прилечь; нижняя часть подбородка и шея находились в тени. На ее шее переливалось зелеными бликами ожерелье-змейка. Глаза Сабины — большие, темные, с тяжелыми веками — полнились тайной, страстью, обещанием. Герберт, подбоченившись одной рукой, стоял сзади и смотрел на невесту. Но не ей в глаза, а на ее белую грудь и ожерелье, обвивавшее ее шею. Взгляд у него был теплый, но что-то в нем сквозило еще. Обожание? Одержимость?

Детали костюма, тон кожи, богатство вышивки, пышность складок, бравурность панорамы — все было выписано с безупречной тщательностью. Сходство образов с оригиналами было передано настолько точно, что казалось, Сабина и Герберт вот-вот, словно живые, сойдут с полотна. И все же, хоть Джошуа и признавал достоинства своей работы, у него не было ощущения, что она совершенна. И он не мог понять, что его не устраивает. Ожерелье неумолимо притягивало его взор, словно не жених с невестой, а оно было центральным образом портрета.

Джошуа подумал, что, возможно, следует изменить позу Герберта так, чтобы он смотрел Сабине в глаза; или изменить направление его взгляда, чтобы не казалось, будто его взор прикован к ожерелью; или лишить блеска само ожерелье — чтобы оно меньше привлекало внимание. И в итоге решил ничего не менять. Какой смысл? Просто сейчас у него на уме одно ожерелье, которое он вынужден искать, потому, по всей вероятности, он и не может беспристрастно судить о своей работе. Никто другой не дал бы портрету подобное толкование.

Портрет был почти готов, осталось дописать лишь фон. Джошуа взял палитру и тонкими мазками очертил еще несколько деталей на заднем плане. Но, несмотря на свое первоначальное рвение, сосредоточиться на работе не мог: одолевали другие мысли. Утренние события — поход в грот, где он нашел бокал для бренди; знакомство с миссис Боулз, у которой, оказывается, были какие-то дела с Гранджером, — внушали надежду на то, что он вот-вот добьется успеха, и это поднимало настроение. Но его беспокоило, что после отъезда Бриджет Куик в Лондон он так и не получил от нее известий. Он не мог не думать о том, что происходит на Сент-Питерс-Корт. Кобб наверняка не виновен в гибели Хора, размышлял Джошуа, но, пока настоящего убийцу не найдут, останется под подозрением.

Бриджет обещала, что навестит Крэкмана и попробует узнать у него имя истицы. Досадно, что она не шлет ему вестей. Конечно, если его предположение верно и миссис Боулз — истица, он разрешит все загадки прямо здесь и сейчас. А вечером, если все сложится удачно, отыщет Артура Маннинга и вместе с ним — ожерелье. Тогда уже ничто не помешает ему завтра же вернуться в Лондон и воссоединиться с Бриджет.

Едва план действий сформировался в голове Джошуа, в нем проснулась неукротимая жажда деятельности. Он взглянул на часы. Каролина обещала прийти в десять, но почему-то задерживалась. Ему смутно припомнилось, что она хотела сообщить что-то про тот день, когда погиб Хор. Очевидно, это не столь важные сведения, иначе она давно бы ему сказала. Впрочем, что бы это ни было, ждать он больше не намерен. Довольный, что сам сумел снять повязки, Джошуа принялся за дело.

Схватив разодранную грязную куртку, которая была на нем в тот день, когда он подвергся нападению, Джошуа вышел из комнаты и спросил у одного из слуг, где можно найти миссис Боулз. Тот проводил его к лестнице, ведущей на чердак, где размещались комнаты почти всех слуг. Миссис Боулз он нашел в довольно милой, но душной комнате. Из окна со ставнями на покатом потолке можно было видеть с высоты птичьего полета огород, оранжерею и Ричмонд-Хилл вдалеке — фактически тот же самый вид, что открывался из комнат Джошуа, расположенных ниже. Небо затягивали тучи, но в тот момент, когда он вошел, сквозь низкие облака на мгновение проглянуло солнце, и его лучи ослепительным веером пронизали все помещение.

В одном углу Джошуа увидел расшитое жемчугом бледно-голубое атласное платье, надетое на манекен, напомнивший ему тот, что использовал он сам, когда писал портрет. Миссис Боулз сидела рядом на табурете и занималась починкой мужских бриджей из малинового бархата. Теперь на ней вместо капора был маленький полотняный чепец со свисающими лентами, из-под которого выглядывали пряди ее медных волос.

Роскошные волосы и прекрасное лицо миссис Боулз произвели на Джошуа столь же ошеломляющее впечатление, что и в их первую встречу. Он вспомнил историю Эммы Бейнс, горничной, которая доставила ожерелье Чарлзу Мерсье и настолько его пленила, что впоследствии появился ребенок. Так это и есть дочь Чарлза Мерсье? Или она просто любовница Герберта? Вне сомнения, она так обворожительна, что и святого соблазнит.

Джошуа огляделся, высматривая какой-нибудь листок бумаги с образцом почерка миссис Боулз. Окажись это та же рука, что написала письма Герберту и Сабине, личность истицы была бы установлена. Ничего похожего на глаза ему не попалось, но он заметил закрытую книгу на столе рядом с портнихой. Может, это ее книга заказов?

Джошуа кашлянул:

— Миссис Боулз, прошу прощение за вторжение. Я принес свою куртку. Я сильно порвал ее два дня назад, угодив в неприятную передрягу. Не могли бы вы починить ее?

Миссис Боулз взяла его крутку и осмотрела повреждения на рукаве и лацкане:

— Сомневаюсь, что мне удастся починить так, чтобы куртка опять стала как новенькая. И вообще-то сейчас я занята...

— Да, конечно. Я вижу, что Бентники не дают вам скучать, — сказал Джошуа.

— Затем я сюда и приехала, сэр.

— И часто вас вызывают сюда из Лондона?

— Нет, сэр. Это в первый раз.

— Мистер Гранджер говорил вам что-нибудь о том, что произошло здесь недавно?

— Немного.

— Тогда, может, он упоминал, что мне было поручено провести расследование?

— Да, он что-то такое говорил, но, поскольку эти события имели место до моего приезда, я не представляю, чем могу помочь вам.

— Сударыня, — произнес Джошуа более властным тоном, — любые известные вам сведения об этой семье могут иметь отношение к данным событиям, даже если вы о том и не догадываетесь. Поэтому позвольте спросить — как вы познакомились с этой семьей?

— Я родом из селения, расположенного возле Лутона в Бедфордшире. Бентники знакомы с семьей Сибрайт, владельцами крупного поместья Бичвуд. После смерти мужа я решила переехать в Лондон, и Фрэнсис Сибрайт рекомендовала меня всем своим друзьям в округе, в том числе Джейн Бентник. Наверное, после смерти миссис Бентник мисс Каролина сказала обо мне миссис Мерсье и ее дочери.

— Вам очень повезло.

Миссис Боулз насмешливо улыбнулась:

— Мисс Виолетта, должна признать, весьма требовательная клиентка. Она настояла, чтобы я лично привезла ей платье — на тот случай, если придется что-то переделать. Теперь, когда я здесь, мистер Бентник попросил расшить его бриджи — говорит, они ему узки.

Название «Бичвуд» Джошуа было знакомо, но он решил, что об этом поместье спросит чуть позже, когда логически подведет к тому разговор.

— Миссис Боулз, расскажите немного о себе. Ваши родители живы?

— Оба умерли, сэр.

— Давно?

— Отец — когда я была еще младенцем. Я его не знала. Мама умерла два года назад.

— Ваша мать когда-либо была в услужении?

— Работала кухаркой у миссис Сибрайт.

— Она никогда не ездила с ней за границу?

— Нет, сэр.

Миссис Боулз давала не те ответы, что он ожидал услышать, но все же в истории ее семьи многое соответствовало тому, что он знал о дочери Чарлза Мерсье. И если это она вела тяжбу за ожерелье, значит, была великолепной актрисой, ибо ни в речи ее, ни в поведении ничто не указывало на то, что в Астли ее привела не работа, а что-то другое. Если бы удалось отыскать образец ее почерка, он бы мгновенно расставил все точки над i. Джошуа решил надавить на миссис Боулз:

— Вы лично знакомы с мистером Бентником?

Портниха подняла глаза от шитья и, перехватив егс пристальный взгляд, чуть побледнела:

— Я не совсем понимаю вас, мистер Поуп. Я же объяснила, что меня связывает с этой семьей. Миссис Мерсье и ее дочь заказывают у меня платья. Мистер Бентник к этому отношения не имеет. Я просто, оказывая любезность, расшиваю его бриджи. При обычных обстоятельствах это сделал бы его портной.

Джошуа встал. Ее страстный тон его озадачил. Он знал, что между миссис Боулз и Гербертом существовала более тесная связь, чем та, что она признавала, и все же на лгунью портниха не была похожа. Джошуа подошел к ней чуть ближе, остановившись у стола, на котором лежала книга.

— Вы сказали, что шьете для женщин из семьи Бентник, но это не означает, что вы не выполняете заказы мужчин. Мне хотелось бы знать: мистер Бентник часто прибегает к вашим... услугам... в городе?

Заминка в его голосе, взгляд ясно давали понять, что он подразумевает. Миссис Боулз перестала шить и посмотрела на Джошуа. Выражение недоумения на ее лице сменилось смущением; она не знала, куда девать глаза от стыда. Ее рука задрожала, она прикусила губу, словно пытаясь подавить всплеск эмоций.

— Я не совсем понимаю вас, мистер Поуп, но будьте уверены, в моих отношениях с мистером Бентником, как, впрочем, и с любым другим заказчиком, нет ничего предосудительного.

— В таком случае позвольте спросить, почему не далее как полторы недели назад мистер Бентник приходил в дом неподалеку от Флорал-стрит, куда несколькими минутами ранее вошли вы. Вас с ним видели в комнате на втором этаже о чем-то мило беседующими. Не подумайте, будто я слишком усердствую в своем расследовании или проявляю излишнее любопытство. Как я уже говорил, погиб человек и пропало бесценное ожерелье. В свете этих событий я вынужден потребовать у вас честных ответов.

Голубые глаза миссис Боулз стали круглыми, как стеклянные шарики. Она шевелила губами, будто старалась что-то сказать, но у нее не получалось. Наконец она взяла себя в руки и дрожащим от волнения, но полным достоинства голосом произнесла:

— Не знаю, кто вам все это рассказал, но уверяю вас, меня подло оклеветали. Мне не хотелось бы выдавать чужую тайну, но раз уж вы задались целью очернить мое доброе имя, я все объясню. Ничего постыдного между мной и мистером Бентником не происходило. Абсолютно ничего. Он несколько раз приходил ко мне домой, чтобы заказать два бальных платья — одно, в качестве сюрприза, для миссис Мерсье, второе — для его дочери.

Джошуа опешил, но до конца не поверил портнихе. Он опять взглянул на книгу заказов:

— Если это так, почему он приходил к вам домой, а не в мастерскую?

— Боялся столкнуться с Виолеттой. Иначе сюрприза бы не получилось. А он человек очень щедрый и великодушный.

Негодование миссис Боулз было неподдельным. Чувствовалось, что она оскорблена до глубины души. Значит, не лжет, заключил Джошуа. Он протянул руку к лежащей на столе книге и открыл ее. Почерк был мелкий, ровный — каллиграфический. Совсем не такой, как в тех письмах. Миссис Боулз не могла быть истицей.

Джошуа хотел извиниться перед ней за свою бестактность, но не успел. С лестницы донесся топот шагов. Кто-то громко звал Джошуа, бегом поднимаясь на чердак. Мгновением позже дверь распахнулась. На пороге стоял Фрэнсис Бентник — без парика и куртки. От быстрого бега по лестнице его лицо раскраснелось, покрылось испариной, светлые волосы прилипли к потному лбу.

— Мистер Поуп, — выпалил он, — скорее пойдемте! Случилась большая беда.

Глава 38

Каролина Бентник погибла. Она лежала под стеклянным куполом атрия, у входа на ананасную плантацию, где Гранджер нашел ее спустя полчаса после того, как Джошуа расстался с ним. К тому времени, когда Джошуа прибыл на место трагедии, вся семья, уже знавшая о случившемся, стояла перед входом в оранжерею. В лице каждого читались горе и потрясение. Фрэнсис и Джошуа вошли в теплицу, где Гранджер нес караул у тела. Вид у садовника был необычайно взволнованный. Он перехватил взгляд Джошуа, словно давая понять, что ему нужно сообщить нечто важное, но он не желает говорить это в присутствии других. Тело оставалось в том же положении, в каком было найдено: Каролина лежала на дорожке лицом вверх, одна ее рука была вытянута, вторая — покоилась на груди.

— Да, сэр, — сказал садовник тихо, словно Джошуа задал ему очевидный вопрос. — Она мертва. Я проверил: пульса нет.

Джошуа был совершенно не готов к тому жуткому зрелищу, что предстало перед его взором. Лицо Каролины искажала чудовищная гримаса. Ее губы были раззинуты, изо рта торчал багровый опухший язык. Остекленевшие глаза, казалось, вылезли из орбит: белки не были видны, зрачки почти исчезли во впадинах, словно она, когда испускала дух, смотрела на небеса.

На шее Каролины Бентник мерцал зеленый ободок, что поразило Джошуа даже больше, чем ее обезображенное лицо. Ожерелье-змейка, словно ужасающий талисман смерти, вернулось к человеку, который всей душой ненавидел его. Змея обвивала шею Каролины; ее гладкое зеленое тело блестело, единственный рубиновый глаз зловеще подмигивал.

— Сэр, — настойчиво зашептал Гранджер, — понимаете...

— Да, да, Гранджер. Всему свое время. Если позволите, сначала я посмотрю.

Джошуа видел, что садовник взволнован, но он сам пребывал в смятении и едва ли мог утешить его: ему с трудом удавалось сдерживать собственные чувства. Еще одна смерть, насильственная смерть. В сознании всплыло бездыханное тело Рейчел. Он смотрел на Каролину, а видел свою жену: ее мокрый труп, сморщенную кожу. Опустившись на колени рядом с Каролиной, Джошуа почувствовал, как от ужаса и нереальности происходящего у него закружилась голова. Он наклонился вперед, ногтями зарылся в землю, чтобы устоять перед нарастающим приливом, грозившим захлестнуть его.

Именно это движение вернуло его на грань реальности. Глаза обманывали его; он не слышал, что говорят вокруг. Но почему-то зернистость грунта, ощущение почвы под ногтями и на ладонях привели его в чувство. Вернули способность видеть.

Большим и указательным пальцами он с омерзением взял ожерелье и, приглядевшись, заметил, что звенья припорошены землей. Держа его за один конец, словно это и впрямь была ядовитая змея, которая могла укусить в любую секунду, он посмотрел на шею Каролины — на то место, что было прикрыто украшением. Ее шею опоясывала багровая полоса. Такие отметины обычно оставляет затягивающаяся петля. Подозрительный след, подумал Джошуа, что-то здесь не так. Он склонился над телом, внимательно разглядывая синяк. Шея Каролины была чуть присыпана землей. Полоса была шириной с узкую веревку и не соответствовала форме ожерелья.

Украшение положили Каролине на шею после того, как ее задушили.

Джошуа вновь окинул взглядом тело и заметил, что правая рука Каролины — та, что лежала у нее на груди, — стиснута в кулак, а в кулаке, похоже, зажата земля. Он взял ее руку в свою и осторожно раскрыл ладонь. На ней отпечатался земляной узор. В форме ожерелья.

Джошуа повернулся к Гранджеру:

— Полагаю, вы хотели сообщить мне что-то по поводу ожерелья?

Гранджер смотрел на Джошуа, вытаращив глаза; его обветренное лицо побелело.

— В общем-то, да, — ошеломленно произнес он. — Господи помилуй, как вы догадались?

Джошуа было ясно, что Каролина Бентник перед смертью крепко сжимала в руке ожерелье, а чуть раньше украшение, по-видимому, лежало на земле или в земле. Но он не стал отвечать садовнику. Сейчас ему не хватило бы терпения что-либо объяснять. Он не мог оторвать взгляд от трупа.

— Так что вы хотели сказать?

— Когда я нашел мисс Бентник, ее ладонь, стиснутая в кулак, лежала на шее. Я приподнял ее руку, ожерелье из нее выпало и легло так, как вы видели. Я к нему не прикасался.

Джошуа молча кивнул. Закрыв глаза, он размышлял. Новые вопросы и предположения проносились в его голове. Почему Каролину убили именно таким способом? С какой целью было использовано ожерелье? Им просто прикрыли синяк или оно послужило неким ритуальным украшением? Откуда взялось ожерелье? Его спрятали в земле, а потом выкопали? Каролину и Бартоломью Хора убил один и тот же человек? Если это так, тогда Кобб не виновен — при условии, что он сейчас в Лондоне.

Джошуа стал сравнивать два способа убийства: отравление и удушение. Отравление — более легкий способ. Отравить может кто угодно — и мужчина, и женщина, и слабый, и сильный человек. Для этого физическая сила не требуется; нужны хитрость и яд, о котором убийца должен иметь полное представление.

Удушение, в данном случае Каролины Бентник, это совершенно другое дело. Она была хрупкого телосложения, но молодой и здоровой. Чтобы задушить ее, особых знаний не требовалось, а вот сила была нужна, и значительная. Джошуа выпрямился и вновь посмотрел на тело. Одежда на Каролине не была разодрана, а это означает, что она не боролась перед смертью, не пыталась оказать сопротивление убийце. Очевидно, тот напал неожиданно. И все же, судя по выражению ее лица, в котором застыл ужас, она узнала убийцу.

— Расскажите, Гранджер, как вы наткнулись на нее?

— А тут нечего рассказывать, сэр, — отвечал Гранджер. — Я пришел в теплицу, чтобы заняться растениями и проверить температуру, а она лежит тут. Я не мог ее не заметить.

— Давно это случилось?

— Около десяти, самое позднее в четверть одиннадцатого, сэр.

— И до этого вы не видели и не слышали ничего странного?

— Ничего особенного, сэр.

— Значит, вы не видели, как мисс Бентник пришла в теплицу?

— Нет, сэр.

— А где вы были непосредственно до того, как подошли сюда?

— Там, сэр, у рам с дынями.

Гранджер показал на место в двадцати футах от них. Рамы с дынями были частично скрыты за решетками с виноградом, но все равно с того места вся теплица хорошо просматривалась.

— Значит, вы непременно увидели бы любого, кто зашел бы сюда?

— Наверное, сэр. Только ведь я на корточках сидел, занимался растениями. Вполне мог и не заметить. И потом, я всего минут десять там был. А до этого у меня были дела в другом конце оранжереи. Если сюда заходил кто-то в то время, я никак не мог его видеть.

— В таком случае, потрудитесь прямо сейчас расспросить ваших людей. Узнайте, не заметили ли они чего-нибудь необычного.

Гранджер кивнул и отошел. Джошуа вновь повернулся и посмотрел на искаженное в гримасе лицо Каролины. Он вспомнил, как она испугалась в тот вечер в гостиной. Вспомнил, как добра была к нему и Бриджет. И ему стало стыдно за свою неблагодарность. Ведь у него даже мысли не мелькнуло, что с Каролиной могла случиться беда, когда она не пришла к нему в условленное время. Возможно, если бы у него возникло дурное предчувствие и он пошел искать ее, ему удалось бы предотвратить ее гибель.

Зачем кому-то понадобилось убивать Каролину? Страшный ответ пришел ему на ум. Он так ясно вспомнил ее слова, сказанные накануне, что, казалось, они зазвенели у него в ушах. Каролина хотела сообщить ему что-то относительно Хора. И объявила это в присутствии всех, кто был на террасе. Неужели ее участь решила эта невинная реплика? Поэтому ее убили?

Эта догадка столь сильно потрясла Джошуа, что он утратил способность мыслить объективно. У него пересохло во рту. Он проглотил комок в горле, сознавая, что Гранджер с Фрэнсисом, заметив его смятение, смотрят на него с изумлением. Потом возникла другая мысль. Если Каролину убили потому, что убийца боялся, что она его опознает, значит ли это, что его участие в расследовании поставило и его жизнь под угрозу? Он — следующая жертва? Если это так, какую смерть уготовил ему убийца?

Не в силах больше находиться рядом с трупом, Джошуа протиснулся мимо Фрэнсиса и Гранджера и выскочил на улицу.

Виолетта и Лиззи стояли вместе почти у самого входа. Лиззи, опустив голову, тихо плакала, то и дело промокая глаза носовым платком. У Виолетты вид был напуганный, но пока ей удавалось сдерживать слезы. В одной руке она держала шелковый розовый веер, которым нервно обмахивала лицо. Чуть поодаль несколько садовников стояли в ожидании Гранджера, который теперь направлялся к ним, очевидно, чтобы выполнить указание Джошуа: выяснить, где каждый из них находился во время трагедии и что они видели.

Герберт с Сабиной стояли отдельно от остальных. Джошуа обратил внимание на осунувшееся, истерзанное мукой лицо Герберта. Его плечи тряслись, глаза блестели — было видно, что ему стоит больших усилий не зарыдать в голос. Сабина была необычайно взволнованна. Она держала его руку в своих ладонях и поглаживала ее, словно это успокаивающее движение могло избавить Герберта от боли тяжелой утраты. При этом она нервно, настороженно озиралась по сторонам, чем напомнила Джошуа птицу, готовую вспорхнуть в любую минуту.

Собравшись с духом, Джошуа приблизился к Герберту.

— Полагаю, сэр, это и есть пропавшее ожерелье, — сказал он. — Мне очень жаль, что приходится возвращать его при столь прискорбных обстоятельствах.

Герберт взял украшение и передал его Сабине.

— Что это значит, Поуп? Объясните, прошу вас, — без всякого выражения в голосе произнес он.

Джошуа никогда не видел его таким подавленным и неуверенным в себе. Казалось, он пребывает в оцепенении и совершенно не сознает себя.

— Не знаю, кто это сделал, но могу точно сказать, что мою несчастную сестру убило это проклятое ожерелье, — прошептал Фрэнсис Бентник прежде, чем Джошуа успел ответить.

Он последовал за Джошуа из оранжереи, но перед его глазами все еще стояло бездыханное тело несчастной сестры. Тусклым взглядом он впился в Сабину, словно безмолвно обвиняя ее.

— Что вы имеете в виду? — спросил Джошуа у Фрэнсиса.

— А разве не ясно? — вопросом на вопрос ответил тот.

Джошуа заметил, что, отвечая, Фрэнсис не смотрел на него. Его взгляд по-прежнему был прикован к Сабине.

Наконец Фрэнсис почесал голову и опустил глаза. Виолетта, услышав их разговор, подошла к ним и взяла Фрэнсиса под руку.

— Признаться, я в полном недоумении, — тихо сказала она. — Каролина всегда утверждала, что ненавидит ожерелье. Но, если не она взяла его, почему оно нашлось именно теперь?

Шокированный намеком Виолетты, Фрэнсис повернулся к ней и с нескрываемым отвращением оттолкнул ее руку. Потом шагнул к Лиззи и взял ее ладонь в свою.

— Чушь несусветная! Я даже оспаривать не намерен этот чудовищный бред! — вскричал он.

Опасаясь, как бы этот разговор не вылился в ссору, Джошуа попытался призвать всех к благоразумию. Он тоже все еще пребывал в смятении и потому опрометчиво озвучил свои мысли.

— По всей вероятности, вор и убийца мистера Хора и мисс Бентник — одно и то же лицо. Этот человек боялся, что Каролина опознает его, и, возможно, убил ее именно теперь, потому что представился удобный случай, — сказал он. — Возможно, ожерелье он возвратил, чтобы избежать разоблачения. Как бы то ни было, полагаю, ее убили из-за того, что она сказала вчера. По-видимому, убийца подумал, что ей известно больше, чем она знала на самом деле.

— Что? — встрепенулся Герберт. Он вдруг резко поднял голову, уловив ход мыслей Джошуа. — Что она сказала?

— Для начала, сэр, я хотел бы задать вам один вопрос. Полагаю, вы вели переписку с другой претенденткой на ожерелье. Я веду речь о письме, в котором она угрожала забрать ожерелье, если вы откажете ей в содействии. Кто его написал?

— Откуда вам известно про письмо с угрозами? Вы рылись в моих бумагах? — спросил Герберт ледяным тоном.

— Да, — подтвердила Лиззи, всхлипывая. — Я была там и видела письмо. Простите меня, мистер Бентник. Я очень переживаю за своего брата и только из-за него решилась действовать заодно с мистером Поупом.

— Письмо, возможно, приведет нас к убийце вашей дочери, сэр, а это, вне сомнения, более важно, чем та вольность, что я себе позволил, прочитав послание, которое вам следовало бы мне показать, — спокойно сказал Джошуа.

— Ну и глупец же вы, Поуп. Я не знаю, кто написал письмо. Если бы знал, разве поручил бы вам найти ожерелье? Я прямиком бы отправился к истице. А теперь, пока я сам не совершил убийство, объясните, что сказала моя дочь. За что ее убили?

Джошуа судорожно размышлял. Он не смел упомянуть про то, что горничная показала ему письмо, адресованное Сабине, в котором истица назначала встречу, ибо не хотел, чтобы Мари потеряла работу. Возможно, Герберт не лгал, говоря, что ему не известно, кто истица, но Сабина, слышавшая каждое слово и молчавшая, вне сомнения, ее знала. Однако он понимал, что сейчас, когда все убиты горем, не самое лучшее время уличать Сабину в обмане. Джошуа решил, что дождется более подходящего случая.

— Вчера она заявила, что вспомнила нечто важное про тот день, когда погиб Хор. Она пообещала, что придет ко мне в комнату сегодня в десять часов утра и поделится своими соображениями. Почти все домочадцы, за исключением вас, сэр, присутствовали при этом разговоре. Она так и не пришла.

Герберт моргнул, расправил плечи, угрожающе нависая над Джошуа, словно военный корабль над баркасом.

— Значит, это вы виновны в ее смерти. Опять вы, Поуп. Вы виновник этой трагедии.

— Нет, сэр, — возразил Джошуа. — Она сама обратилась ко мне, без каких-либо намеков с моей стороны.

— Тем не менее, — упорствовал Герберт, которому отчаянно хотелось свалить на кого-нибудь вину за свои несчастья, — если бы вы не настаивали на том, что гибель Хора связана с пропажей ожерелья, этого бы не произошло. Я велел вам найти ожерелье. Я не хотел, чтобы еще кого-то убили. Тем более мою единственную дочь.

— Я тоже этого не хотел, — сказал Джошуа.

Он был полон раскаяния — в обвинениях Герберта была своеобразная логика, — и у Джошуа не хватало духу вступить с ним в спор.

— И как выясняется, пропажа ожерелья не имеет отношения к гибели Хора.

— Я по-прежнему в этом не уверен, — произнес Джошуа, пристально глядя на Сабину, не обращавшую на него внимания, — хотя, мне кажется, я подошел близко...

— Сколь бы близко вы ни подошли, не ждите, что я позволю вам и дальше вести расследование. Еще раз говорю: ваша суета с Хором и Коббом привела к смерти моей дочери. Вы достаточно испытывали мое терпение. Портрет, должно быть, почти готов — я впервые встречаю такого медлительного художника, и это чистая правда. Закончите работу у себя дома. Прошу вас незамедлительно покинуть Астли.

— Но, сэр, — растерянно промолвил Джошуа, ошеломленный несправедливостью Герберта, — я уже почти выяснил, что стоит за всеми этими событиями. Умоляю, позвольте остаться здесь еще на одну ночь.

— Даже не на полночи! — заорал Герберт. — Вы навлекли на нас несчастье. Я хотел устроить бал, а теперь вот вынужден заниматься похоронами. В ваших услугах здесь больше не нуждаются.

— Прошу прощения за вольность, — не сдавался Джошуа, стараясь говорить уверенным тоном, — но в таком случае я настоятельно советую пригласить представителя судебной власти. Если отец мисс Маннинг еще не приехал, позовите констебля. В вашем доме совершено убийство, но вы почему-то игнорируете этот факт.

— Поуп, — вмешался Фрэнсис, беря сторону отца, — не спорьте, нам и так всем очень плохо. У нас в семье большое горе. Как мы поступим, это уже наше дело — не ваше. Сделайте так, как велит отец.

В отличие от Герберта, Фрэнсис не кричал, но Джошуа чувствовал, что вразумлять его тоже бесполезно.

Джошуа ничего не оставалось, как признать свое поражение, хоть он и был потрясен тем, что ему столь бесцеремонно указали на дверь. В Астли убийца, а им хоть бы что, возмущался он про себя. Почему Сабина скрывает, что ей известно имя истицы? Может, стоит изобличить ее? Он вновь посмотрел на Сабину, но она упорно избегала его взгляда. Джошуа кивнул и сдержанно поклонился всем:

— На прощание позвольте еще раз выразить свои соболезнования. Если вдруг передумаете и захотите продолжить расследование, я к вашим услугам.

Сабина, доселе молча следившая за ходом разговора, наконец-то вскинула голову и бросила недобрый взгляд в сторону Джошуа.

— Спасибо, мистер Поуп. Думаю, вы достаточно для нас сделали. Дальше мы обойдемся без вашей помощи, — мягко, но категорично заявила она.

В подавленном состоянии Джошуа вернулся в дом. Ему казалось, что судьба сыграла с ним злую шутку. Все его попытки восстановить справедливость были напрасны. Сначала его обвинили в воровстве, потом — в гибели Каролины Бентник. Конечно, это было незаслуженное обвинение, но Джошуа оно задело за живое — в глубине души он чувствовал себя виноватым. Без сомнения, его разговор с Каролиной на террасе привлек внимание убийцы. Если бы он не расследовал смерть Хора, если бы Каролина не упомянула имя убитого стряпчего, она, возможно, осталась бы жива. Джошуа на чем свет честил себя. Лучше бы никогда его нога не ступала в этот дом, лучше бы никогда он не писал этот чертов свадебный портрет.

Раздираемый противоречивыми чувствами, Джошуа стал укладывать вещи и принадлежности для живописи. Он испытывал облегчение оттого, что покидает этот странный несчастливый дом, и в то же время им владело разочарование, ведь он не довел расследование до конца. И конечно же его мучило чувство вины. Более того, он не знал, спасена ли его репутация. Что предпримет Герберт?

Хоть ожерелье и было найдено, он опасался гнева Бентника. Тот вполне мог публично опозорить его.

Джошуа собрал свою одежду, достал из тайника саквояж Кобба, распорядился, чтобы упаковали холст, подрамник, мольберт и краски, и отправился на поиски мисс Маннинг. Наконец, увидев Лиззи на лестнице, он напомнил ей про уговор с Гранджером и предупредил, чтобы она ни в коем случае не отправлялась в грот без садовника. Он также хотел добавить, что, возможно, Артур Маннинг имеет отношение к гибели Каролины и загадочному появлению ожерелья, но, едва он закончил первую часть своей речи, Лиззи надменно поблагодарила его и, устремив взгляд вверх, словно внимательно рассматривала лепнину на потолке, пошла прочь. Через несколько минут она вернулась и спросила, что сталось с саквояжем Кобба.

— Я обязался вернуть Коббу его вещи. Где находится саквояж, вас не касается, — холодно ответил Джошуа.

— Значит, вы мне солгали ночью, сказав, что уже вернули его. Я так и думала.

— Вы тоже были не совсем честны со мной, сударыня. Вообще-то не принято, чтобы юная леди глубокой ночью пробиралась в спальню мужчины и трогала его вещи без дозволения.

У Лиззи был такой вид, будто она вот-вот набросится на него с кулаками. К счастью, его вещи уже благополучно были закреплены на крыше экипажа. Если только ей не вздумается залезть туда, подумал Джошуа, саквояж Кобба она никогда не найдет.

Лиззи Маннинг, Бентники и Астли стали черной главой в книге его жизни. Но теперь эта глава была закончена. Его будущее находилось в Лондоне.

Глава 39

Было около трех часов пополудни, когда экипаж привез Джошуа к дому, где он снимал комнаты. Он робко постучал в дверь, поскольку ключ отдал Коббу. О нем он до сих пор думал с опаской. Если Хора и Каролину убил один и тот же человек, значит, Кобб, по всей вероятности, невиновен. Однако в последние дни он так часто неверно судил о тех, с кем ему приходилось общаться, что теперь разуверился в своих способностях разбираться в людях. Сомневаясь в себе, он сомневался и в других. Для него не станет большой неожиданностью, думал Джошуа, стоя на крыльце, если, войдя в дом, он увидит, что все домочадцы убиты.

Посему он немного успокоился, когда спустя несколько минут дверь отворилась и выглянуло старушечье лицо миссис Куик, как всегда, пребывавшей в воинственном расположении духа. Она сверлила его сердитым взглядом. Некоторые вещи никогда не меняются, уныло подумал Джошуа, входя в дом.

— Мистер Поуп. Вернулись-таки. Что за гнусного парня вы сюда прислали? И долго мы будем иметь удовольствие наслаждаться вашим обществом?

Джошуа приподнял шляпу в знак приветствия и, стараясь не уронить достоинства, произнес:

— Рад сообщить, миссис Куик, что теперь я не скоро уеду. Свои дела в Ричмонде я закончил. Осталось только разобраться с Коббом. Надеюсь, вы хорошо о нем позаботились?

— Надеяться не вредно, сэр, — сварливо ответила она. — Впредь подобных знакомых отправляйте куда-нибудь в другое место. Я вам буду за это очень признательна. Вы, наверное, удивитесь, узнав, что живете не в Ньюгейтской тюрьме[18]и не в клоаке. Хотя некоторым из ваших знакомых там самое место.

Джошуа изобразил искреннее раскаяние:

— Умоляю, простите меня, мисс Куик. Со мной произошел несчастный случай, и я не смог написать вам. Я думал, Бриджет вам все объяснила.

— Каким образом? Ее тогда здесь не было!

— Ваша дочь дома?

— Как видите, нет.

— Вы скоро ее ждете?

— Через полчаса, может, чуть позже.

К двери прошла Китти с пустым ведерком, чтобы набрать угля. Воспользовавшись минутной заминкой, Джошуа изменил тактику:

— Позвольте узнать, мэм, что сталось с Коббом? Насколько я понял из ваших слов, его здесь нет?

— А что, по-вашему, я должна была с ним делать? Что мне было думать о незнакомце с безумным взглядом, который выглядел так, будто не мылся несколько недель, тем более что он глубокой ночью без стука влез в мой дом и стал шарить в моей кладовой?

— Он шарил в вашей кладовой? — переспросил Джошуа, поражаясь безумному поведению Кобба.

— Он разбудил Китти. Она испугалась до смерти и, разумеется, закричала. Томас прибежал на помощь. Когда меня разбудили, я велела позвать стражу и констебля, и они арестовали вашего мистера Кобба за кражу со взломом.

Джошуа сдавленно сглотнул слюну, скрывая тревогу. Он достаточно хорошо изучил характер миссис Куик. Если бы она заметила хотя бы намек на беспокойство с его стороны, то проглотила бы язык, словно устрица, или разразилась злобной тирадой. Посему он постарался отставаться бесстрастным.

— Значит, вы велели его арестовать?

— Велела, сэр, и упреков от вас не потерплю, — кивнув, решительно заявила она.

— У меня и в мыслях не было вас упрекать, миссис Куик. Я сам виноват, что не предупредил о бедственном положении мистера Кобба. Уверен, будь вам известно о его несчастье, вы проявили бы милосердие, коим так славитесь.

— Милосердие милосердием, мистер Поуп. А я вам так скажу: когда какой-нибудь проходимец врывается в ваш дом и начинает шарить в вашей кладовой, вы забываете про милосердие и делаете то, что сделала Китти, — открываете рот и зовете на помощь.

— Совершенно верно, мэм. Позвольте спросить, вы знаете, где сейчас Кобб?

— В арестантской, насколько мне известно.

— Ясно, — проронил Джошуа, отводя взгляд.

Он не знал, как ему быть теперь, после того как миссис Куик нанесла столь неожиданный удар. Хотя, учитывая неприятные манеры Кобба и его неразумное поведение, Джошуа признавал, что у миссис Куик были причины для беспокойства. Впрочем, он и сам сомневался в Коббе, так что, возможно, арестантская для того была самым подходящим местом.

— Конечно, я понимаю, что поставил вас в затруднительное положение. Сам не знаю, как не подумал об этом раньше. Примите мои глубочайшие извинения за доставленные неудобства, мэм.

— Вы не дождетесь моей дочери?

— Нет, — ответил Джошуа. Меньше всего ему хотелось встречаться с Бриджет под бдительным оком ее матери, которая стала бы следить за каждым их движением, за каждым их словом и не давала им покоя. — Спешу. Нужно срочно утрясти кое-какие дела. Будьте так добры, мэм, передайте вашей дочери, что я зайду к ней завтра в девять часов утра.

Миссис Куик понимающе усмехнулась:

— Не стоит вам идти с визитом к вашей приятельнице, мистер Поуп.

— Что? — растерянно произнес Джошуа, от неожиданности побледнев. — К какой приятельнице?

— К вдове, которую вы навещаете. Миссис Данн, кажется? Нет смысла идти к ней. Она выходит замуж за какого-то кузена своего мужа. Приходила сюда дня два-три назад, чтобы сообщить вам эту новость. Она с Бриджет разговаривала, а Бриджет потом мне передала.

— Понятно, — отрывисто бросил Джошуа и пошел к себе наверх.

Поднимался по лестнице он с тяжелым сердцем. Все в его жизни шло наперекосяк; казалось, уж хуже и быть не может. Хоть он и подозревал, что Мег водит его за нос, и ожидал, что она выкинет нечто подобное, но, к своему удивлению, расстроился сильнее, чем следовало бы, когда его подозрения подтвердились.

Он жалел, что дверь ему открыла миссис Куик, а не ее дочь. Здравомыслие и доброта Бриджет, пожалуй, помогли бы ему решить, как поступить с Коббом, который томился в темнице всего лишь в трехстах ярдах от этого дома.

Джошуа был уверен, что должен отстраниться от событий, произошедших в Астли, но считал своим долгом помочь Коббу. Какова бы ни была роль Кобба в том, что случилось в Астли, Каролину Бентник убить он не мог, а значит, и Хора тоже. Если допустить, что Кобб невиновен, тогда его положение было еще хуже, чем у Джошуа. Посылая его к себе домой, Джошуа был убежден, что здесь Кобб будет в полной безопасности, но оказалось, что он навлек на него беду в образе неприятной миссис Куик. Естественно, теперь Джошуа обязан был спасти Кобба от тюрьмы. Но это все, что он готов был сделать.

Арестантская находилась в караульной местного стража порядка. Здесь держали преступников, пойманных в этом районе Лондона, перед тем как отправить в полицейский суд. Здание располагалось на Сент-Мартинс-Лейн, буквально в трехстах ярдах от дома миссис Куик. Перед караульной стояли колодки, в которые были закованы два человека, сквернословившие на улице; позорный столб, у которого наказывали кнутом, был свободен. Джошуа прошел мимо кучки зевак, собравшихся поглазеть на нарушителей. Здание караульной было размером с летний домик. На первом этаже находились караульное помещение и холл, в подвале — арестантская. Расспросив стражника, Джошуа, к своему удивлению, узнал, что Кобба все еще держат в камере, но обвинение ему пока не предъявлено. Миссис Куик, сомневаясь в том, что он настоящий преступник, дала констеблю флорин и попросила, чтобы тот подержал Кобба до возвращения Джошуа. Если Джошуа соизволит подтвердить, что Кобб порядочный человек, она откажется от обвинения. Этим своим поступком, подумал Джошуа, миссис Куик, возможно, избавила Кобба от ужасного наказания. На его памяти это было первое проявление ее хваленого милосердия.

Приободренный, Джошуа вступился за Кобба. Ему сказали, что сегодня арестованного отпустить не могут, поскольку уже вечер и констебля в караульной нет. Джошуа дал стражнику шиллинг и еще раз попросил, чтобы Кобба освободили как можно скорее. Стражник сразу подобрел. Мистер Поуп может посмотреть камеру, сказал он. И если подтвердит личность Кобба, пусть забирает его с собой.

В сопровождении двоих караульных Джошуа по винтовой лестнице спустился в круглую камеру в недрах здания. В этом тесном, переполненном помещении, где отсутствовала вентиляция, воздух был тяжелый, пропитанный отвратительными запахами человеческого пота, зловонного дыхания и испражнений. Сырая солома на полу и открытые ведра — вот и все условия. В полумраке Джошуа различил силуэты арестантов. Камера была битком набита мужчинами и женщинами всех возрастов, самой разной комплекции и самого разного воспитания. Одни лежали, некоторые — распростершись ничком; другие сидели в неудобных позах — кто-то сгорбившись, кто-то сжавшись в комок; третьи стояли неподвижно, словно застыв от ужаса.

Когда Джошуа со стражниками приблизился к двери, несколько наиболее энергичных узников, увидев свет фонаря, стали кричать и трясти решетку, тщетно надеясь на то, что Джошуа сжалится над кем-нибудь из них и заплатит за то, чтобы его или ее выпустили на волю. Среди этих горластых заключенных Кобба не было. Джошуа не сразу отыскал его глазами. Наконец он услышал скрипучий кашель, который хорошо помнил по прежним встречам. Кобб сидел у стены в самом дальнем месте от входа. Казалось, он дремлет, ибо голова его покоилась на коленях, словно у него уже не оставалось сил торчать в этой гнусной дыре.

— Кобб, — окликнул его Джошуа. — Это я, Джошуа Поуп. Пришел забрать вас.

Кобб медленно поднял голову, словно ему тяжело было держать ее на весу. Джошуа опять услышал его мучительный кашель.

— Поуп! Мало того что вы забрали все мои вещи, посмотрите, где по вашей милости я оказался! — задыхающимся голосом произнес он и опять уронил голову.

Джошуа настолько был потрясен, что утратил дар речи. Он кивнул стражникам, подтверждая, что тот человек и есть Кобб. Один из них отомкнул дверь и приказал своему напарнику вывести Кобба. Тот, прежде чем войти, достал дубинку. Джошуа увидел, как, шагая сквозь жалкое сборище арестантов, стражник угрожающе размахивает ей, отгоняя всякого, кто пытался приблизиться к нему. Добравшись до Кобба, он схватил беднягу за шиворот, словно неживого, и поволок из камеры. Так же грубо стражники вдвоем потащили его вверх по лестнице и уже в холле толкнули к Джошуа.

Грязный, немытый, Кобб был тощ, как палка. От него исходил тухлый запах, о происхождении которого Джошуа даже думать не хотелось. Идти он не мог, да и стоял еле-еле; рана на его руке гноилась. Он был нездоров, когда Джошуа видел его последний раз, но с тех пор состояние Кобба значительно ухудшилось. Джошуа испытывал отвращение к этому жалкому, вонючему доходяге. Меньше всего ему хотелось вести его к себе домой. Но он строго напомнил себе, что отчасти сам виноват в несчастьях Кобба. Внутренне морщась, он перекинул руку Кобба через свое плечо и, борясь с тошнотой, повел его к себе на квартиру.

Входя вместе с Коббом в дом, Джошуа отчаянно молился, чтобы миссис Куик не вышла, ибо он не сомневался, что она прогонит Кобба, как только увидит его или унюхает этот запах. На этот раз его мольбы были услышаны. Миссис Куик не появилась. Джошуа удалось провести Кобба через холл и протащить по лестнице. Ему показалось, что за дверью, ведущей в хозяйскую гостиную, слышится оживленный женский разговор. Интересно, это миссис Куик отдает распоряжения Китти или Бриджет вернулась?

В своей гостиной Джошуа опустил Кобба на кушетку и звонком вызвал Китти, которой велел принести горячей воды, полотенца и приготовить ванну. Кобб лежал в полубессознательном состоянии, его голова болталась из стороны в сторону. Он закатывал глаза к потолку, что-то невразумительное бормоча себе под нос. Даже налет грязи на его влажной от пота коже не скрывал ее мертвенного оттенка. Джошуа положил ладонь ему на лоб. Кобба лихорадило, он весь горел. Джошуа плеснул пива из кувшина, стоявшего на пристенном столике, и поднес кружку к губам Кобба. Почти все пиво пролилось мимо рта, но Коббу все же удалось сделать несколько глотков, и это, должно быть, его немного успокоило, ибо он перестал метаться.

Когда ванна была принесена и наполнена водой, Джошуа попросил Китти помочь, пообещав ей шестипенсовик за труды, если она ничего не расскажет миссис Куик. Вдвоем они раздели Кобба, а его смердящую одежду связали в узел и велели Томасу сжечь. Потом посадили Кобба в ванну. Тот узловатыми пальцами вцепился в ее края, словно боялся утонуть. Китти, казалось, ничуть не смущает шокирующий вид нагого мужского тела. Она деловито скребла руки, спину и живот, словно драила сковороду.

Кобб покорно отдался на ее волю. По-видимому, вода оказала на него успокаивающее воздействие, ибо через некоторое время он расслабился, перестал цепляться за края ванны и лег с полузакрытыми глазами, улыбаясь сам себе. Правда, его то и дело раздирали приступы кашля. Китти тут же подносила к его рту полотенце, и Джошуа заметил, что он харкает кровью.

Они помогли Коббу вылезти из ванны, вытерли его, облачили в ночную сорочку, которую Джошуа достал из его саквояжа, и вновь уложили на кушетку. Китти отправилась за едой.

Приняв ванну, Кобб немного ожил. Он открыл глаза и посмотрел на свою одежду.

— Вы привезли мой саквояж? — неожиданно спросил он.

— Да, — ответил Джошуа. — В целости и сохранности. Вы в своей ночной сорочке. Больше не волнуйтесь на сей счет.

Кобб, казалось, воспрянул духом:

— Спасибо, Поуп, за то, что сейчас для меня делаете. Оказывается, вы не такой уж плохой человек.

Это внезапное проявление благодарности напомнило Джошуа о его прежних сомнениях.

— Возможно, напротив, это вы — плохой человек, мистер Кобб.

Тот встревожился:

— Что вы имеете в виду, Поуп? Я приехал сюда по вашему приглашению. Вы сказали, что здесь я буду в безопасности, а меня арестовали, как обычного проходимца. Вы вызволили меня из той адской дыры по собственной воле.

— Мне жаль, что вы подверглись столь суровому испытанию, но отчасти вы сами в том виноваты. Нечего было шарить по дому среди ночи.

— Я умирал от голода. Что, по-вашему, я должен был делать?

Джошуа хотел сказать Коббу, что, будь у того хоть капля разума, он бы вымылся, дождался утра и попросил служанку доложить хозяйке о его прибытии надлежащим образом. Но он сдержался. И хотя Джошуа дал себе слово больше не думать о том, что случилось в Астли, присутствие Кобба вновь раззадорило его любопытство. Пусть к гибели Каролины Бентник он не имел отношения, поскольку сидел в это время в арестантской, зато был причастен ко многому из того, что произошло раньше. Почему бы не задать ему пару вопросов? Вреда не будет. Джошуа уточнит кое-что для себя и тогда, возможно, успокоится.

— Скажите честно, Кобб, что привело вас в эту страну?

— Я приехал по поручению. Я — стряпчий. Занимаюсь делом о спорном имуществе.

— Да, да, это я знаю. Но, насколько мне известно, здесь тяжбу вел Хор. Вас наняли работать на него на Барбадосе. Сюда вы могли бы и не приезжать.

Кобб на мгновение задумался. Джошуа показалось, что он уловил нечто сокровенное в его лице.

— Ладно, скажу вам со всей честностью то, о чем не говорил раньше. Я приехал из-за Виолетты. Вы же видели ее, Поуп, и должны понять меня. Я просто не мог за ней не поехать.

— И она вас к тому как-то поощряла?

Кобб закатил глаза к потолку, будто вспоминая прошлое.

— В Бриджтауне я ей нравился, — наконец произнес он. — Иначе я не приехал бы сюда. Уже после того, как она прибыла в Астли, ее мать узнала о наших отношениях и попыталась вмешаться.

— А Виолетта как поступила?

— Сказала, что матери не следует перечить. Вот почему она притворилась, будто влюблена в Фрэнсиса Бентника, и заявила, что не хочет больше иметь со мной дела.

— Притворилась?

— Да. Мы по-прежнему общались время от времени. Переписывались, встречались в парке.

— Но в письменном столе Герберта я обнаружил адресованное вам письмо, в котором она заявляет о разрыве с вами.

— Это была уловка, призванная убедить ее мать в том, что мы расстались, — объяснил Кобб.

Джошуа подумал, что Кобб, возможно, обольщается, хотя говорил тот уверенно. Неужели Виолетта настолько хитра?

— Как Сабина узнала про письмо?

— Миссис Мерсье прислала в гостиницу Герберта, чтобы тот отвадил меня от Виолетты. В доказательство, что между нами ничего нет, я дал ему прочитать это письмо.

— Тогда как оно оказалось у Герберта в письменном столе?

— Ко мне приехал Хор и тоже стал требовать, чтобы я порвал с Виолеттой. Я показал ему это же письмо. Он его прочитал, но вернуть отказался.

— Значит, Хор тоже был против ваших отношений с Виолеттой?

Кобб проглотил комок в горле и кивнул с задумчивым видом. Джошуа был уверен, что напал на след.

— Он сказал, что я веду себя непрофессионально. Что мое увлечение дочерью женщины, против которой выдвинула иск наша клиентка, противоречит здравому смыслу и всем существующим нормам поведения. Что я ставлю под угрозу исход дела: из-за меня наша клиентка может проиграть тяжбу. Он пытался заставить меня уехать. Но я не соглашался. Я хотел быть с Виолеттой. Без нее никуда не хотел ехать.

— Расскажите про тот день, когда погиб Хор. Вы говорили, что ваша жизнь в опасности, что убить должны были вас. Что навело вас на эту мысль?

— Вечером, перед тем как Хор погиб, я получил записку. И подумал, что ее прислала Виолетта. В записке говорилось, что она просит встретиться со мной в ананасной теплице в десять часов, дабы сообщить нечто такое, что поднимет мне настроение. Я надеялся услышать от Виолетты, что она готова уехать со мной.

— Так почему на встречу вместо вас пошел Хор?

— Хор был рядом со мной, когда передали записку. Он заподозрил, что мы продолжаем общаться. Несколько часов мы с ним спорили. Я отрицал, что записку прислала Виолетта, и отказывался объяснить, от кого она. Говорил, что его это не касается. За разговором мы пили бренди. Я опьянел и заснул. Он намеренно меня напоил, Поуп, я в том уверен.

— Что было, когда вы проснулись?

— Было уже за полночь, так что свидание я пропустил. Я проверил карман — записка исчезла. Я заглянул в комнату Хора, его там не было. Решив, что он отправился на встречу с Виолеттой, чтобы настроить ее против меня, я поспешил в ананасную теплицу. Надеялся, что мне удастся все исправить.

— Когда я вошел туда, там было как в топке: дышать нечем. Смотрю, Хор лежит. Не знаю, мертвый он уже был или нет. Только я собрался проверить, что с ним, вдруг слышу — шаги. Я не хотел, чтобы меня задержали за вторжение в чужие владения или за то, что произошло с ним, поэтому подчинился своим инстинктам и помчался прочь. И все равно мне казалось, что я слышу шаги, что кто-то преследует меня. Я перепугался до смерти. В гостиницу вернуться не посмел — боялся, что меня там арестуют. Я спрятался. Думал, дождусь подходящего момента и заберу свои вещи. А тут появились вы и опередили меня. А когда вы сказали про труп, я понял, что Хора убили вместо меня. Я должен был стать жертвой.

Джошуа вспомнил, что от Кобба пахло джином, когда тот напал на него на дороге. Его ничуть не удивляло желание напиться до бесчувствия, но свое мнение Джошуа оставил при себе, продолжая задавать вопросы:

— Почему Хор не хотел, чтобы вы встречались с Виолеттой? Она непосредственно не была вовлечена в тяжбу за спорное имущество. Он предполагал, что вы попытаетесь уговорить ее выкрасть ожерелье? Что вы стремитесь завладеть им ради собственной выгоды? Поэтому Хор настаивал на том, чтобы вы уехали? У вас с ним вышли разногласия и вы убили его?

Кобб в недоумении посмотрел на Джошуа и разразился издевательским смехом:

— Ну и недоумок же вы, Поуп. Как вообще такое пришло вам в голову? К чему мне это ожерелье? Я так Хору и сказал. Отчасти поэтому он и разозлился на меня.

— Значит, он все-таки вас обвинял?

— Да. Но я показал ему свое состояние. Это еще больше его разъярило, ибо, сколько я ни доказывал обратное, он был уверен, что я лгу. Он чувствовал, что я не оставлю Виолетту, а как я уже говорил, такое поведение противоречило его представлениям о профессиональной этике. К тому же, если бы она убежала со мной, это поставило бы под угрозу исход тяжбы в пользу нашей клиентки.

— Состояние? — переспросил Джошуа. — Какое состояние?

— Некоторое время назад мне крупно повезло.

Должно быть, на лице Джошуа отразилось замешательство, ибо Кобб пояснил:

— В триктрак, Поуп.

— Я не знал, что вы игрок.

— Когда оказываешься в чужом городе, партия в триктрак или еще во что-нибудь — самый лучший способ завести знакомых и провести вечер в теплой компании.

Джошуа кольнула тревога.

— Значит, по приезде в Ричмонд вы этим занялись? Стали играть?

— Разве я не ясно выразился?

В голове Джошуа, словно отголосок гонга, зазвучал громогласный хохот. Он живо вспомнил свою встречу с Артуром Маннингом и его реакцию на имя Кобба.

— И вы помните, с кем играли?

Кобб склонил набок голову и проглотил слюну.

— Конечно, — ровно произнес он, глядя Джошуа прямо в глаза. — За три вечера я выиграл две тысячи фунтов у человека по имени Артур Маннинг. Никогда не думал, что смогу разбогатеть так легко. Именно об этом я и сообщил Виолетте, когда встретился с ней в саду. У меня достаточно денег для того, чтобы вместе с ней вернуться на Барбадос, купить дом и землю. Наше будущее обеспечено, нам не нужно ожерелье или благословение ее матери. А потом я понял, что обрадовался раньше времени. Разбогатеть за вечер — это, конечно, большая удача, только богатство-то нужно живым, а не мертвым.

— Что вы хотите сказать?

— Разве не ясно? Через две недели после того, как я на кругленькую сумму обыграл Маннинга, был убит Хор, отправившийся на свидание вместо меня. Записку, что передали мне якобы от Виолетты, написала не она, хотя почерк был так похож, что я поверил. Через два дня после гибели Хора какой-то громила в маске напал на меня, когда я шел в гостиницу «Звезда и подвязка». Телосложением он сильно напоминал Маннинга. Он прострелил мне ногу, и вот теперь я хромаю. Поэтому я решил, что спрячусь до поры до времени, потом при первом же удобном случае заберу вещи и, спасая свою шкуру, вернусь на Барбадос. Отдайте мне мой саквояж, прошу вас.

Саквояж стоял в углу комнаты. Джошуа принес его Коббу:

— Охотно возвращаю вашу сумку, но с сожалением должен сообщить, что деньги вы вряд ли там найдете. Я дважды осмотрел ее, но не нашел ничего ценного.

Кобб мрачно улыбнулся. Он схватил саквояж, порылся в нем и достал кожаный футляр с тростью. Расстегнув футляр, он извлек из него верхнюю секцию с резным набалдашником в форме ананаса.

— Эту трость я купил перед отъездом из Бриджтауна, чтобы хранить в ней письма от Виолетты. Она хитро сделана — внутри полая, — объяснил Кобб, отвинчивая набалдашник.

Джошуа с изумлением смотрел, как Кобб тряхнул тростью, и на колени ему упал рулон больших белых банкнот.

После разговора с Коббом события последних дней в представлении Джошуа приняли новый, более сложный оборот. Он был настолько заинтригован, что забыл про свое решение вычеркнуть из памяти Астли и его обитателей и, сам того не желая, вновь принялся анализировать все, чему стал там свидетелем.

У Кобба, выигравшего целое состояние у Артура Маннинга, не было причин убивать Хора или красть ожерелье. Если верить рассказу Кобба про записку и последовавшие затем покушения на его жизнь, то вполне вероятно, что Хора убили по ошибке. Жертвой должен был стать Кобб. И что это может означать? Что убийца не мог отличить Кобба от Хора. В этом случае Виолетта и Артур Маннинг исключаются из круга подозреваемых, потому что они оба знали, как выглядит Кобб. Вне подозрения также Герберт, навещавший Кобба в гостинице «Звезда и подвязка», и Фрэнсис, встретивший Кобба в саду Астли. А вот Сабина остается под подозрением, потому что она не была знакома с Коббом.

И тут ему на ум пришло еще одно имя, которое доселе он в расчет не принимал. Артур Маннинг проиграл свое состояние. Его сестра Лиззи не раз самыми разными способами демонстрировала свою преданность брату. Она вмешивалась в дела, которые ее не касались. Глубокой ночью в одной ночной сорочке явилась в спальню Джошуа и, пока он спал, обыскала комнату. Она отчаянно старалась найти брата. До этой минуты Джошуа полагал, что ею движет просто сестринская любовь. Теперь же ему казалось, что истинная причина ее поступков в другом: то, с каким упорством она пыталась добраться до саквояжа Кобба, говорило о том, что она задалась целью вернуть в семью деньги, утраченные ее братом. А если ради благополучия семьи Лиззи не побоялась рискнуть своей репутацией, на что же еще она готова пойти? Может, на убийство?

Джошуа налил себе бренди из хрустального графина и стал размышлять о той ночи, когда Лиззи неожиданно явилась к нему в комнату. Он и прежде знал, что доверять ей нельзя. О цели ее визита он догадался, но причина ему была не ясна. Ему следовало в свое время более сурово поговорить с ней, потребовать, чтобы она сказала, зачем ей нужен саквояж. Она искала явно не ожерелье. Узнав, что Кобб бродяжничает и ему не терпится вернуть свои вещи, она, вероятно, предположила, что в его саквояже лежат деньги ее семьи.

Джошуа задумался об ожерелье и убийстве Каролины Бентник. Эти два злодеяния, как и убийство Хора, тоже на совести Лиззи? В случае с бедняжкой Каролиной мотив очевиден: Лиззи, вероятно, слышала, как Каролина сказала, будто хочет сообщить Джошуа некий факт, который выведет его на убийцу. Иными словами, Лиззи убила свою близкую подругу, Каролину Бентник, чтобы спасти собственную шкуру.

Но что же ожерелье? Его тоже украла Лиззи? Этому ее поступку разумной причины он найти не мог. Если она взяла ожерелье, чтобы спасти от разорения свою семью, зачем тогда было его возвращать после гибели Каролины? Нет, вряд ли Лиззи виновна в краже, решил Джошуа. Пропажа ожерелья к убийствам отношения не имеет. Либо ожерелье украл Артур, что маловероятно, ибо тогда ему незачем было бы прокрадываться в комнату Джошуа и рыться в саквояже. Скорее всего, как Джошуа изначально предполагал, кража ожерелья связана с оспариваемым завещанием Чарлза Мерсье. Миссис Боулз не была дочерью Мерсье. Теперь Джошуа сильнее, чем когда-либо, хотелось узнать, кто же все-таки истица.

Получив назад свои деньги, Кобб вдруг резко ослабел. Он вновь лег на кушетку и смежил веки. Джошуа укрыл его одеялом. У Кобба опять поднималась температура. На лбу у него проступила испарина, на щеках появился нездоровый румянец. Джошуа хотел вновь позвать Китти или спуститься вниз и спросить совета у Бриджет, но в итоге справился сам. Дал Коббу опиумную пилюлю и солидную дозу эликсира, который регулярно принимал для успокоения нервов. Сейчас он тоже проглотил ложку этого снадобья, чтобы мысли не лихорадили, и следующие два часа просидел возле Кобба, вытирая пот с его лица.

В минуты покоя он сцеплял на затылке ладони в замок, откидывал на них голову, вытягивал ноги в своих любимых расшитых тапочках и думал о том, как ему быть дальше. Ему не терпелось узнать, что Бриджет выяснила у Крэкмана. Назвал ли он ей имя истицы? Если тот по-прежнему артачится, значит, Джошуа утром же пойдет к стряпчему и сам выудит у него необходимые сведения. Он подумал было о том, чтобы серьезно поговорить с Лиззи Маннинг, но его не прельщала идея возвращаться в гнетущую атмосферу Астли и общаться с его обитателями. Он сказал себе, уже не в первый раз, что ответы Лиззи, каковы бы они ни были, будут далеки от правды. А то, что теперь происходит в Астли, его больше не касалось. Зачем подвергать опасности собственную жизнь, чтобы отомстить за Хора — человека, с которым он даже не был знаком? И все же, хоть Джошуа и не мог убедить себя в том, что ему следует вернуться в Астли, он также не был уверен и в том, что ему не следует туда ехать. Так, одолеваемый сомнениями, он решил, что пора лечь спать.

Глава 40

Проходя по коридору из гостиной в свою спальню, Джошуа случайно взглянул вниз и, к своему удивлению, заметил, что под дверью лежит пакет. Он нагнулся, поднял его с пола, вскрыл и увидел, что это записка от Бриджет, в которую вложено еще одно письмо. Джошуа принес свою находку в спальню, где, скинув верхнюю одежду и надев ночную сорочку и ночной колпак, укутался в одеяло и стал читать письма.

Джошуа!

Не хотела беспокоить вас вечером, ибо Китти сказала, что вы привели Кобба, что он не здоров и вы ухаживаете за ним. Но я очень обрадовалась, узнав, что вы вернулись целым и невредимым. Я так переживала за вас с тех пор, как уехала из Ричмонда, и благодарю Господа за то, что вы не подверглись новым нападениям и покинули то злосчастное место раз и навсегда.

Должна сообщить вам, что я наведывалась к Крэкману, но в конторе никого не оказалось, кроме одного служащего, который связывал в пачки письма и бумаги. Крэкман подхватил какую-то смертельную заразу и умер, и, поскольку Хор тоже погиб, контора закрылась. Мне так и не удалось добиться от служащего, кто будет вести дела клиентов, которыми занимались поверенные этой конторы. Он сказал, что ему ничего не известно о тяжбе по поводу ожерелья, которой занимался Крэкман, но, если я оставлю свой адрес, он напишет сразу же, как только появятся какие-то новости.

К своей записке я присовокупляю письмо на ваше имя, которое пришло вчера.

Преданная вам, Бриджет Куик.

Известие о кончине Крэкмана потрясло Джошуа. От досады он так энергично затряс головой, что кисточка его ночного колпака закачалась, словно маятник. Крэкман знал имя истицы, но и он теперь мертв. Опять коварная судьба сыграла злую шутку с Джошуа. Он уже готов был впасть в отчаяние, но вовремя напомнил себе, что наверняка есть бумаги, в которых указывается имя этой злосчастной истицы. Успокоенный, он взглянул на второе письмо. Судя по адресу отправителя, письмо написал Ланселот Браун. Интересно, что заставило знаменитого садовника взяться за перо. Он вскрыл печать и развернул письмо.

Сэр!

Едва мы с вами расстались, как мне кое-что вспомнилось относительно одного из обитателей Астли. Принимая во внимание недавние странные события, я решил, что должен поделиться с вами своими соображениями. Я написал бы все это в письме, но рассказ получится длинный и путаный. Так что проще было бы нам с вами поговорить с глазу на глаз. Предлагаю встретиться в трактире «Косуля» на террасе Ричмондского холма в среду в три часа дня.

Жду вас с нетерпением, сэр.

Ланселот Браун.

Джошуа сложил письмо, положил его на пристенный столик и потушил свечу. От принятого снадобья его клонило в сон, но еще несколько минут он продолжал бодрствовать. Его очень расстроило известие о кончине Крэкмана, но письмо Брауна сгладило разочарование. Что заставило Брауна срочно просить его о встрече? Кого из обитателей Астли это касается? Подтвердит ли он подозрения Джошуа относительно Лиззи? За день Джошуа переутомился, и сейчас ему трудно было представить, что это могут быть за сведения, но он уже и не вспоминал о своем решении забыть про Астли и его обитателей. Среда — завтра. Он сядет в экипаж, который отправляется в Ричмонд в полдень, и поедет на встречу с Брауном.

К утру мертвенная бледность так и не сошла с лица Кобба, а на щеках появились два красных пятна размером с крону. Джошуа попросил Китти принести жидкой ячменной каши и рисовый пудинг в молоке. Кобб позавтракал с аппетитом. Джошуа снова дал ему опиумную пилюлю и напоил своим эликсиром. Ему показалось, что Коббу стало лучше. Пока тот не уснул, Джошуа попрощался с ним, сказав, что его не будет целый день и, возможно, ночью тоже. Кобб должен оставаться в его комнате. Слуги принесут ему все, что он захочет из еды, а Бриджет Куик, дочь домовладелицы, присмотрит за ним.

Джошуа надел свою лучшую синюю куртку, быстро спустился вниз и постучал в комнату Бриджет. Та сразу же открыла дверь и, увидев Джошуа, застенчиво улыбнулась. На ней было муслиновое платье с узором из веточек и низким вырезом, открывавшим ее полные плечи. Ее рыжие волосы были спрятаны под чепчик, но несколько выбившихся из прически завитков пушились у ушей. В сравнении с больным Коббом она казалась пухленькой и цветущей, как распускающийся розовый бутон. Сейчас она, как никогда, была симпатична Джошуа, и если бы он не должен был уезжать по срочному делу, то непременно пригласил бы ее на прогулку.

Смущенный, он стоял на пороге.

— Простите, что потревожил вас так рано, мисс Куик, но у меня много дел. Я намерен сейчас же отправиться в Ричмонд. У меня печальные новости, и я подумал, что следует поставить вас в известность.

— О, — удрученно произнесла Бриджет. — В таком случае вам лучше войти. Я уж думала, вы покончили с тем ужасным местом.

Она пригласила его в гостиную и предложила устроиться у очага. С рассеянным видом она наклонилась, усаживаясь на низкий табурет напротив него. Джошуа завороженно смотрел на Бриджет. Вырез ее платья был оторочен кружевом, из которого ее груди вздымались, словно гладкие скалы из пенящегося моря. Он представил ее пышные округлые бедра под юбками с кринолином и подумал, что не помнит, чтобы ее глаза были столь необычайно большими и блестящими, как сейчас. Его влекло к Бриджет с той самой минуты, как он увидел ее в повозке на ричмондской дороге, но он боролся со своими чувствами. Джошуа ругал себя за трусость. С чего вдруг он так трепещет перед ее матерью? А ведь Мег для него ничего не значит, он просто с ней развлекался. Пожалуй, он сделает что угодно, лишь бы умиротворить миссис Куик. Может, если он предложит написать портрет Бриджет, она станет добрее к нему?

Признавшись себе в своих чувствах к Бриджет, Джошуа теперь мечтал донести их до объекта своей симпатии, но ему казалось, что негоже сейчас говорить о любви, ведь он собирался сообщить печальные новости. Он удовольствовался тем, что, чуть поддавшись вперед, взял пухлую руку Бриджет в свою ладонь и тихонько сжал ее:

— Произошла еще одна трагедия. Вчера утром Каролину Бентник нашли мертвой в ананасной теплице.

Бриджет мгновенно выдернула руку из его ладони и поднесла ко рту:

— Что? Каролину? Мисс Бентник? Так и знала, что этот дом станет свидетелем новых несчастий.

Джошуа кивнул.

— Как это случилось?

— Ее задушили. Когда Каролину нашли, на ней лежало ожерелье. Мистер Бентник сразу же ополчился против меня. Сказал, что, если бы я не расследовал обстоятельства гибели Хора, Каролину бы не убили. Потом велел мне покинуть его дом. Портрет я буду дописывать здесь у себя.

Щеки Бриджет стали белыми как мрамор. Она проглотила комок в горле и уткнулась взглядом в свои руки:

— Ожерелье нашлось. Значит, ваша репутация спасена. Хоть на том спасибо. Но зачем тогда вы намерены вернуться в Астли? Это же неразумно. Вы только рассердите своего заказчика и снова подвергнете свою жизнь опасности.

— Я еду не в Астли, а в Ричмонд. Мистер Браун просил встретиться с ним сегодня в три часа дня. Он хочет сообщить мне что-то важное. Более того, от Кобба я узнал весьма интересные факты. Но, не поговорив с мистером Брауном, я предпочел бы не делать выводов относительно того, кто является убийцей. Потом, все выяснив, я сообщу Герберту о результатах расследования. А уж как он поступит, это его дело.

Бриджет на мгновение встретилась с ним взглядом:

— Значит, вы все-таки поедете туда?

— Необязательно. Я могу написать ему из города.

— И что вы узнали от Кобба?

— Что брат Лиззи Маннинг, Артур, проиграл ему большую сумму денег. Кобб познакомился с Артуром в одном из игорных заведений Ричмонда и за несколько вечеров выиграл все, что тот имел.

— И как это связано с событиями в Астли?

— Мисс Маннинг очень любит своего брата — это неоспоримый факт. Она была готова пойти на что угодно, лишь бы найти саквояж Кобба, где лежали деньги, которые он выиграл у ее брата. Возможно, ей так сильно хотелось вернуть утраченное богатство, что она решилась убить Кобба. Кобб говорит, что получил записку якобы от Виолетты, в которой ему было назначено свидание в ананасной теплице, но вместо него на встречу пошел Хор. Не исключено, что это Лиззи отправила записку, убила Хора, приняв его Кобба, а потом и Каролину Бентник, полагая, что той известно что-то такое, что могло бы изобличить ее.

Пока он делился своими соображениями, Бриджет смотрела на него, не мигая, но теперь отвела взгляд и на какое-то время погрузилась в свои мысли.

— Неужели Лиззи Маннинг способна на такое? — наконец произнесла она. — Ведь мисс Бентник считала ее своей подругой. Как можно обойтись столь вероломно с ни в чем не повинным, любящим тебя человеком? Нет, это выше моего понимания...

— Я предпочел бы думать, что это не так, но скажу вам со всей откровенностью: мисс Маннинг не раз демонстрировала мне свое двуличие. Она говорит правду только тогда, когда ей это выгодно, в противном случае лжет без зазрения совести. А вот убийца ли она, это мы посмотрим.

Бриджет в смятении кусала губу, словно ее вдруг захлестнул водоворот самых разноречивых чувств. Достав из кармана отороченный кружевом носовой платок, она аккуратно промокнула им глаза:

— Теперь, когда вы все мне объяснили, мистер Поуп, я понимаю, что вам нужно ехать. И все же прошу вас: будьте предельно осторожны.

Забота Бриджет тронула Джошуа до глубины души, но он подумал, что она ведет себя немного странно. Казалось, Бриджет не до конца откровенна с ним. Куда девалось присущее ей прямодушие — качество, которое его особенно в ней восхищало? Джошуа показалось, что его внезапный отъезд расстроил Бриджет куда сильнее, чем она старалась показать. И, поскольку сам он тоже не смел сказать ей то, что хотел, между ними возникла неловкость.

Джошуа чувствовал напряженность, и это его злило. Только он пробудился от кошмара одиночества и приблизился к вратам любовного рая, как обстоятельства вновь обернулись против него. Ему хотелось объясниться в любви, но он понимал, что в такой напряженной атмосфере его признание не будет оценено по достоинству. И все же, решил Джошуа, не будет вреда, если он немного приоткроет Бриджет свои чувства.

— Когда я вернусь, — заговорил он, вновь сжимая ее руку и глядя ей в глаза, — мы с вами обязательно куда-нибудь сходим. Я слышал, китайский театр теней — вполне достойное зрелище. Или можно погулять в Воксхолл-Гарденз.

Густо покраснев, Бриджет проводила его до двери.

— Вы, главное, возвращайтесь скорее, мистер Поуп. Потом у нас будет время обсудить и достоинства китайского театра теней, и Воксхолла. А пока да поможет вам Бог...

Глава 41

Ясная погода, стоявшая последние несколько недель, осталась в прошлом. Буря, собиравшаяся еще накануне, вот-вот готова была разразиться. Над крышами нависли тяжелые, свинцовые тучи. Дул пронизывающий ветер. В любую минуту мог начаться дождь, и Джошуа был рад, что поверх своей синей куртки накинул плащ. После всего, что он пережил, не хватало еще, чтобы был испорчен один из его лучших нарядов.

Он нанял паланкин до постоялого двора «Восемь колоколов» на Странде, откуда намеревался полуденным экипажем отправиться в Ричмонд. Окружающие звуки и запахи терзали чувства его восприятия. В ушах стоял скрип железных колес, катящих по булыжным мостовым; вонь тухлых пирогов и гниющей маринованной селедки смешивалась со смрадом сточных канав, заполненных дохлыми собаками, выброшенной мясниками требухой и содержимым ночных горшков. Крики торговцев овощами, фруктами и зеленью, обосновавшихся в аркадах, перемежались с воплями носильщиков и возчиков, требовавших, чтобы им освободили дорогу.

У Джошуа было в запасе несколько лишних минут, и он, поддавшись порыву, направил своих носильщиков на Грейз-Инн-Лейн, где находилась контора Крэкмана и Хора. Весть о кончине Крэкмана его очень расстроила, но, поразмыслив, он рассудил, что, даже если Бриджет не удалось ничего узнать у одинокого служащего, оставшегося в конторе, сам он, человек более представительный и умеющий убеждать, возможно, сумеет добыть нужные сведения. В бумагах по данному делу наверняка указывается имя истицы, претендующей на ожерелье.

Сойдя с паланкина, он случайно взглянул на грязные окна конторы и в одном из них различил силуэт человека. Джошуа мог бы поклясться, что это Инок Крэкман, но потом сказал себе, что, вероятно, обознался. Он вошел в здание, стрелой промчался по тусклому коридору, взбежал по лестнице и распахнул дверь в помещение, занимаемое конторой Крэкмана. Там было все так, как он помнил. Ничто не указывало на то, что контора закрывается. Напротив, работа здесь шла полным ходом. Несколько клерков что-то писали за своими столами. Какой-то пожилой господин сидел сгорбившись спиной к Джошуа.

— Мистер Крэкман, — окликнул его Джошуа, — это вы?

Пожилой господин повернулся. Увидев Джошуа, он сурово улыбнулся; его единственный глаз-бусинка вспыхнул.

— Значит, мистер Поуп, вернулись, не так ли? — произнес он. — Да, сэр, это я. А кого еще вы ожидали здесь увидеть?

— Простите, что ворвался к вам столь бесцеремонно. День-два назад к вам заходила моя знакомая. Мисс Бриджет Куик. Один из ваших служащих сказал ей, что вы... больше не практикуете.

Крэкман покачал головой, в раздражении опустив уголки губ:

— Вы что-то напутали, мистер Поуп. Я хорошо помню визит мисс Куик. Я сказал ей, что крайне разочарован тем, что вы не дали знать о себе раньше. Мой племянник Хор так и не вернулся, и я опасаюсь, что с ним произошло какое-то ужасное несчастье. Кроме меня, родных у него нет. Вы получили мое письмо? В нем я просил, чтобы вы сообщили мне все, что удастся разузнать. Вы мне так и не ответили.

Джошуа, конечно, был удивлен тем, что Бриджет солгала, но тут же забыл про это, ибо его захлестнуло раскаяние. Как мог он не сообщить Крэкману про гибель его племянника? Слава богу, что у Хора нет жены и детей, которые страдали бы из-за беспечности Джошуа.

— Да, ваше письмо я получил. Прошу прощения, что так и не ответил на него, но именно поэтому я здесь. Вы не зря беспокоились о Хоре. В ананасной теплице мертвым был найден он, а вовсе не Кобб. Простите, что не сообщил вам раньше.

— Хор умер? — Крэкман в отчаянии покачал головой. — Бедняга. Я догадывался, что случилась беда. — Он положил перо и устремил взгляд в окно. Губы его были плотно сжаты. Медленно моргая, он пробормотал: — Бедняга, бедняга.

Джошуа смотрел на свои башмаки. Он заслуживал трепки за свою бессердечность. Впервые кто-то выразил скорбь в связи с гибелью несчастного Хора, и Джошуа был рад этому. Однако сам он пребывал в замешательстве. Бриджет написала, что Крэкман умер. Почему? Что на нее нашло? Однако об этом он подумает позже, решил Джошуа, сначала нужно узнать имя истицы. Он предпочел бы не терзать Крэкмана расспросами, ведь тот был в горе, но гнев на Бриджет пробудил в нем безжалостность.

— Я знаю, вам сейчас тяжело, сэр. Я по-прежнему убежден, что гибель вашего племянника связана с тяжбой по поводу ожерелья. Поэтому должен спросить: кто оспаривает право на владение ожерельем?

Крэкман отвернулся от окна и бросил на Джошуа мрачный взгляд:

— Я скажу вам то, что сказал мисс Куик. Истица хотела сохранить анонимность. Поэтому я не назвал ее имени в том письме, что послал вам. Но ввиду недавних событий больше нет надобности это скрывать. — Он помолчал, словно обдумывая свое решение. — Ее зовут Нелл Ламтон.

— Нелл Ламтон, — повторил Джошуа, словно боялся забыть незнакомое имя, ведь он так долго пытался выяснить его. — И где я могу найти Нелл Ламтон?

Крэкман пристально посмотрел на Джошуа.

— Несколько месяцев, — заговорил он медленно, словно взвешивая каждое слово, — она жила в лачуге на улице Кэп-Элли. Это возле Смитфилда.[19]

— А теперь?

— Теперь она там не живет.

— В таком случае я опять спрашиваю: где ее можно найти?

Крэкман смотрел на него немигающим взглядом. У Джошуа создалось впечатление, что тот знает ответ.

— Она покоится на кладбище для нищих поблизости церкви Святого Суитина.[20]Объяснить поподробнее, мистер Поуп? Она умерла восемь дней назад. И поскольку у нее нет родных, которые продолжили бы тяжбу, дело закрыто. И кстати, мне за мои труды так и не будет заплачено.

— Умерла? — повторил Джошуа. — Как?

— Как? — Крэкман невесело рассмеялся. — Позвольте рассказать вам то, что я узнал от констебля. Дней восемь назад домовладелец, у которого она снимала комнату, пришел к ней и увидел, как ему сначала показалось, груду тряпья. Присмотревшись, он разглядел под тряпьем тело, настолько исхудавшее, что от него остались только кожа да кости. Она умерла, сэр, то ли от голода, то ли от жажды, а может, от болезни. Кто знает?

— Умерла! — воскликнул Джошуа, словно никак не мог взять в толк то, что он слышал.

— Да, сэр, умерла.

Джошуа сразу вспомнил о поездке Сабины на встречу с истицей. Поэтому она так удивилась, обнаружив исчезновение ожерелья?

— В ее смерти было что-то подозрительное?

— Вы же не хуже меня знаете, что до бедняков никому нет дела. Подумать страшно, сколько людей, как Нелл, умирают в нищете и забвении. Но я так скажу, и Бог мне свидетель, — в ее смерти повинна миссис Мерсье. Пусть не собственноручно, но это она убила Нелл. Если бы она выполнила волю покойного мужа, мисс Ламтон имела бы приличное жилье и питание, как он того желал, и, думаю, до сих пор бы жила и здравствовала.

Джошуа покачал головой. Какая досада! Он столько сил приложил к тому, чтобы отыскать Нелл Ламтон, а она умерла прежде, чем он ее нашел. Вероятно, она не имела отношения ни к убийствам, ни к пропаже ожерелья.

Ответ нужно искать в другом месте.

Глава 42

За окном раздался бой городских часов. Половина двенадцатого, спохватился Джошуа. Если он не поторопится, пропустит полуденный экипаж. Быстро поблагодарив Крэкмана, который по-прежнему сидел с каменным лицом, он бегом спустился по лестнице к ожидавшему его паланкину и велел носильщикам поскорее нести его к постоялому двору «Восемь колоколов».

До места он добрался за несколько минут до отхода экипажа. И только удобно устроившись в карете, глядя в окошко на тряский бегущий пейзаж, позволил себе задуматься о проделке Бриджет. Ее коварство его потрясло. Он чувствовал себя смертельно обиженным. Какой же он тупица, ругал себя Джошуа. Его ослепили собственные глупые иллюзии. Он считал само собой разумеющимся, что Бриджет абсолютно искренна в стремлении угодить ему и не преследует какой-то своей цели. Даже сегодня утром, почувствовав, что Бриджет что-то скрывает, он решил, что она просто неравнодушна к нему. А теперь выясняется, что ее чувства не более чем притворство и что он глубоко заблуждался на ее счет. Но что побудило ее солгать, будто Крэкман умер?

Он так и не пришел ни к какому разумному заключению, когда они въехали в городок под названием Хаммерсмит и буря, надвигавшаяся два дня, наконец-то разразилась. На землю с размеренной частотой стали падать крупные, тяжелые капли дождя, который вскоре усилился и хлынул как из ведра. Не прошло и часа, как дорога превратилась в болото; с каждого несчастного прохожего, мимо которого они проезжали, ручьями стекала вода. Раскатисто громыхнул гром. Лошади, испугавшись, поднялись на дыбы, а потом заскользили по грязи. Карета стала угрожающе крениться из стороны в сторону. Ось переднего колеса не выдержала качки и с громким треском, похожим на пистолетный выстрел, лопнула. Джошуа увидел, как колесо, словно раскрученная монета, покатилось в залитую водой канаву.

Экипаж швырнуло в сторону, перекособочило, и он резко остановился под охи пассажиров, от толчка попадавших друг на друга. Форейтор слез с лошади, достал из канавы колесо и вместе с возницей стал чинить карету. Всех пассажиров, включая Джошуа, заставили выйти из экипажа. Понурые, они стояли у обочины и мокли под дождем под аккомпанемент оглушительных раскатов грома с ослепительными вспышками молний. Да, думал Джошуа, такое редко увидишь.

Наконец, они вновь тронулись в путь, но ехать стало еще труднее. Дорога превратилась в сплошной поток бурлящей коричневой жижи, местами сливавшейся с водами Темзы, так что почти невозможно было определить, где кончается берег и начинается река. В Джошуа вновь проснулся его извечный страх перед водным пространством: ни о чем другом он не мог думать. Многие пассажиры теперь всхлипывали, стонали и молили Всевышнего, чтобы Он не дал им погибнуть в потопе, отчего беспокойство Джошуа только росло. Экипаж тащился еле-еле, потому что промокший до нитки бедняга возница, опасаясь, как бы их всех не смыло в Темзу, сдерживал лошадей. Вцепившись в края сиденья, Джошуа смотрел на стекающие по окну ручьи и думал, суждено ли ему утонуть, и если нет, то дождется ли его Ланселот Браун.

Спустя два часа он вошел в холл «Косули», снял мокрую шляпу и плащ, с которых на пол тут же потекла вода, и огляделся. Брауна нигде не было видно. Промокший и взбудораженный — за дорогу он переволновался, — Джошуа сейчас не был склонен к пустой болтовне, но ему требовалось выяснить, где можно найти Брауна. Он приблизился к стоявшему за стойкой трактирщику, наливавшему эль, назвал свое имя и спросил, нет ли для него сообщения от мистера Брауна.

— Есть, сэр, — кивнув, ответил трактирщик. — Он подумал, что вы задержались из-за плохой погоды. Он хотел наведаться в Астли и велел передать вам, чтобы вы тоже ехали туда.

Перед Джошуа стоял трудный выбор. Браун отправился в Астли, не посоветовавшись с ним. Он ожидал, что Джошуа последует за ним, поскольку не знал о том, что ему отказали от дома, и не ведал о его подозрениях относительно Лиззи Маннинг. Даже если Лиззи невиновна, есть Сабина, которую нельзя сбрасывать со счетов, учитывая ее недавний визит в Лондон и смерть Нелл Ламтон. Более того, в силу своего неведения Браун, сам того не подозревая, мог подвергнуть свою жизнь опасности. Джошуа был твердо убежден, что его разговор с Каролиной на террасе побудил убийцу к решительным действиям, и он опасался, что невольно может стать причиной еще одной смерти. Стоит Брауну упомянуть о скором приезде Джошуа и о том, что ему необходимо с ним побеседовать, убийца постарается заткнуть рот знаменитому садовнику.

Медлить нельзя, решил Джошуа. Как бы ни повел себя Герберт, он должен предупредить Брауна об опасности. Однако как это сделать? Джошуа стоял перед очагом в холле трактира «Косуля», от его мокрой одежды поднимался пар. Постепенно план действий сложился у него в голове. Он приблизится к дому пешком, думал Джошуа, свяжется с Гранджером — тот наверняка возится где-нибудь в саду — и попросит, чтобы садовник, не сообщая хозяевам о его прибытии, передал Брауну, что Джошуа ждет его в парке. А уж потом решит, через Брауна ли ему оповестить Герберта о последних результатах своего расследования или при личной встрече.

Не теряя времени, Джошуа попросил подать лошадь. Потом, вновь надев плащ и шляпу, вышел на улицу. Ричмондский холм был окутан туманом. Деревья, стоявшие по обочинам дороги, гнулись под тяжестью осевшей на них воды. Сама дорога была усеяна палками, листьями и камнями, вынесенными рекой. Но буря утихала. К тому времени, когда он подъехал к Астли — до ворот оставалось всего несколько сот ярдов, — дождь уже просто моросил.

Джошуа спешился и вдоль ограждения прошел до ворот в сад. Он увидел стоящий среди фруктовых деревьев небольшой домик вроде тех, в которых обычно живут йомены. Под одним из деревьев укрывался от дождя паренек, державший в руке серп. Не обращая на него внимания, Джошуа прошел к дому и постучал в дверь. На его стук никто не откликнулся. Он постучал еще несколько раз и, не дождавшись ответа, заглянул в одно из окон.

Дом как дом, ничего примечательного: маленькая уютная гостиная с двумя мягкими креслами и столом из красного дерева; на стенах гравюры с видами загородных особняков, расположенных в парках, парочка живописных ландшафтов, с полдесятка декоративных тарелок с растительным узором, над камином — портрет круглолицей дамы с волевым подбородком, полными губами и темными, как у цыганки, глазами и волосами. Дама пила чай из фарфоровой чашки, на которой с одного боку был тонко выписан герб. Джошуа оценивающе присмотрелся к портрету и решил, что тот исполнен на удивление качественно. Поза была выбрана оригинальная, хотя образу не хватало живости. Джошуа предположил, что по стилю это работа Томаса Хадсона или, возможно, его учителя Джонатана Ричардсона, — в зависимости от того, когда был написан портрет.

Соседнее помещение было отведено под кухню, где на стене висели несколько железных и медных кастрюль, а на сушке у большой кухонной плиты стоял набор расписной фаянсовой посуды; в глубине в нише находилась каменная мойка. Ни в одной из комнат людей не было.

Джошуа решительно зашагал к пареньку.

— Я хотел бы привязать здесь свою лошадь, — нетерпеливо произнес он. — Надеюсь ни ты, ни обитатели этого дома не станете возражать?

— Нет, сэр, — ответил паренек, глядя на Джошуа. При этом он прищурился, чтобы дождь не попадал в глаза. — Кроме меня, сейчас здесь никого нет. Я присмотрю за вашей лошадью.

— Вот тебе пенни за труды. — Джошуа дал мальчику монету. — Это дом твоего отца?

— Нет, сэр. Я — Джо Карлтон. А дом принадлежит мистеру Гранджеру, главному садовнику Астли.

Джошуа подумал, что он мог бы послать мальчика на поиски Гранджера, а сам бы подождал садовника здесь, где его вряд ли увидел бы кто-нибудь из обитателей Астли. Но затем отказался от этой идеи. Сейчас он был не в состоянии томиться ожиданием.

Джошуа привязал лошадь к ограде и через деревянные арочные ворота вошел на территорию Астли. Он оказался на травянистой тропинке, по обеим сторонам которой росли сирень, вишня и грецкий орех. Слева на некотором удалении находился огород, входом в который служила калитка в невысокой ограде. Джошуа вошел в калитку и зашагал к конторе главного садовника, где, он надеялся, Гранджер в данный момент укрывается от непогоды.

Ветер усилился, но дождь на время прекратился; сквозь лиловые тучи проглядывал кусочек бледного солнца. Было тихо. Слышалось только, как с растений на землю падают капли воды и на ветру шелестят мокрые листья. На огороде никто не работал, людские голоса тоже ниоткуда не доносились. Очевидно, все работники разошлись по домам, когда разразилась буря.

Джошуа поежился, почувствовав, как на ветру мокрая одежда облепила тело. По его расчетам было около шести часов, но из-за пасмурной погоды казалось, что уже поздний вечер. Хоть Джошуа и не терпелось увидеться с Брауном, настроение у него было гнетущее. Нервы были натянуты, начинала болеть голова.

Через несколько минут он оказался у двери небольшого кирпичного сарая, который Гранджер называл своей конторой. Садовника внутри не было, но, вероятно, отошел он недалеко и с минуты на минуту должен был вернуться, ибо на столе на аккуратной стопке бумаг рядом с недоеденным куском хлеба и ломтиком баранины лежала его глиняная трубка, без которой Джошуа редко его видел. Джошуа сел на единственный в помещении стул и стал ждать возвращения Гранджера.

Глава 43

Вновь зарядил нудный дождь. Через несколько минут дверь распахнулась, и на пороге появился Гранджер. При виде гостя он оторопел. Как и Джошуа, он вымок до нитки, и хотя на улице садовник был в шляпе, которую он, войдя в хижину, снял, от дождя и ветра его волосы растрепались. Лицо Гранджера покраснело — очевидно, он бежал, спеша укрыться от непогоды в своей конторе. Оправившись от удивления, Гранджер не выразил радости оттого, что Джошуа сидит в его хижине, на его стуле, заливая водой его чистый пол.

— Мистер Поуп, — произнес садовник, — я думал, вы уехали.

Вне сомнения, он слышал, как Герберт велел Джошуа покинуть Астли, но из деликатности не упомянул об этом. Джошуа тоже решил проявить дипломатичность:

— Вы совершенно правы, Гранджер. Я вернулся ненадолго, чтобы поговорить с мистером Брауном. Он просил передать, что будет ждать меня здесь. Полагаю, он приехал с визитом в Астли?

— Возможно, но меня об этом не уведомили.

Гранджер уже отдышался, и теперь вид у него был настороженный. Джошуа понял, что ему придется сказать садовнику все как есть, иначе тот с места не сдвинется.

— Мистер Гранджер, я хочу попросить вас об одной услуге. Вы наверняка слышали прощальные слова мистера Бентника. В гневе он отказал мне от дома и предупредил, чтобы больше и ноги моей в Астли не было. Я не могу явиться в его дом собственной персоной. Боюсь, он отреагирует не совсем адекватно. А мистер Ланселот Браун хотел сообщить мне что-то очень важное, да и мне самому надо срочно переговорить с ним. Посему я буду вам очень признателен, если вы сходите в дом и скажете ему, что я приехал. Прошу вас ни под каким предлогом не говорите остальным, что я здесь.

Тонкие пальцы Гранджера нервно теребили пакетик с семенами. На его лбу пролегли тревожные морщинки.

— Не сочтите меня нелюбезным, мистер Поуп, но я не хочу, чтобы мистер Бентник разгневался на меня из-за того, что вы сидите в моей конторе, тем более что я вас сюда не приглашал. Я дорожу своим местом и не хотел бы его потерять...

В Джошуа всколыхнулось раздражение. Он и так немало намучился за последние часы, его гложет тревога за Брауна, с которым необходимо связаться как можно скорее. Неужели садовник воздвигнет для него еще одно препятствие? И это после всего того, что он перенес? Однако он не стал предаваться жалости к самому себе и, подавив гнев, с полным самообладанием в голосе сказал:

— Я прекрасно вас понимаю, мистер Гранджер, и отнюдь не желаю, чтобы вы из-за меня впали в немилость. Я подожду мистера Брауна в ананасной теплице, если вам так будет удобнее.

Потирая подбородок тыльной стороной ладони, садовник задумался над предложением. Вероятно, он почувствовал, что терпение Джошуа на исходе, ибо хоть и с неохотой, но все-таки согласился исполнить его просьбу. Сдержанно кивнув, он молча нахлобучил на голову шляпу, надел плащ и потащился к входу в дом со стороны кухни. Дождь опять усилился.

Джошуа прямиком направился в оранжерею. Внутри у него по-прежнему все кипело: он тревожился за Брауна, злился на Гранджера и судьбу в целом, главным образом потому, что никак не мог забыть предательства Бриджет. Это ее ему хотелось выбранить. Она обязана объяснить, почему так подло обманула его.

Едва он ступил в ананасную теплицу, жара стеной обрушилась на него. От его мокрой одежды, как от навозной кучи, пускающей испарения на солнцепеке, стал подниматься пар. В нос ударил неприятный запах гниющей коры и навоза. В расстройстве Джошуа сдернул с себя плащ, швырнул его в сторону и зашагал по дорожке, тупо глядя на ряды ананасов. Он вдруг проникся состраданием к Хору, который в предсмертной агонии разгромил все вокруг. Обычно самообладание не изменяло Джошуа, но сейчас и он испытывал непреодолимое желание перевернуть кадки, сбросить их одна на другую, увидеть, как трещат и ломаются белые корни, а незрелые плоды, ударяясь о стену, разбиваются вдребезги. Даже часть из тех денег, что были истрачены Сабиной на ананасную теплицу, могли бы спасти жизнь несчастной Нелл Ламтон. Какой смысл, задавался вопросом Джошуа, убеждать себя и других, будто в Суррее можно возделать более роскошный сад, чем на Барбадосе? Ананасам не место на земле Ричмонда, равно как и ему самому — в Астли. Независимо от того, удалось ли Сабине с Гранджером заставить плодоносить эти чужеродные растения, ничто не изменит того факта, что в Англии они такая же фальшивка, как и любовь Бриджет Куик.

В возбужденном состоянии Джошуа расхаживал по дорожке и в какой-то момент понял, что у него сдают нервы. Его охватила смертельная усталость, голова и сердце болели. Он сел на невысокое ограждение и стал предаваться фантазиям. Перебирая в памяти все недавно перенесенные им несчастья, он представлял, что сказал бы Бриджет, Лиззи и Сабине, будь они сейчас перед ним.

На входе кто-то кашлянул, выводя Джошуа из раздумий.

— Мистер Поуп, — окликнул его Гранджер, — я пытался передать ваше сообщение мистеру Брауну, но не нашел его в доме. Похоже, он отправился в грот. Кажется, мистер Бентник сказал ему, что хочет возобновить там работы.

— Один пошел?

— Очевидно.

— Тогда я немедленно иду туда.

— Позвольте сопровождать вас. Я уже объяснял вам, как там опасно. Сейчас особенно. Погода, сами видите, какая. Как я говорил, там есть канал, соединяющий туннели с октагоном и озером. Если вода поднимется слишком высоко, весь грот затопит.

Джошуа вспомнил, что Лиззи Маннинг рассказывала, будто бы Герберт в целях безопасности распорядился установить металлическую дверь в октагоне, но сейчас у него не было желания спорить. В любом случае, рассудил он, присутствие Гранджера не будет лишним.

Джошуа вновь надел испускающий пар плащ и в сопровождении садовника быстро зашагал к гроту, лавируя между рытвинами и лужами на дорожке. Его начало беспокоить смутное ощущение надвигающейся беды. Тревожное чувство охватывало его при мысли о том, что может произойти, если Герберт или Сабина увидят его на территории Астли. Он нервничал, думая о том, что Артур Маннинг, возможно, притаился где-нибудь поблизости. Но потом напоминал себе, что в такой дождь вряд ли кто-то высунет нос на улицу. Как только он найдет Брауна, предупредит его об опасности и выслушает все, что тот ему скажет, они вдвоем могут уехать из Астли. После он напишет Герберту письмо. В данных обстоятельствах это куда более разумное решение.

К тому времени, когда они добрались до входа в грот, Джошуа тяжело отдувался от быстрой ходьбы по мокрым тропинкам. Металлические ворота были приоткрыты. Ланселота Брауна нигде не было видно, и ничто не указывало на то, что тот находился здесь. Джошуа громко позвал его во всю силу своих легких, с надрывом, чтобы перекричать шум дождя. Никто не откликнулся. Он опять крикнул. Ответа по-прежнему не было.

Гранджер, как и он, был сбит с толку.

— Я был убежден, что мы найдем его здесь, сэр. Слуга определенно сказал, что он пошел сюда. Да и ворота открыты. Значит, все же здесь кто-то был.

— Может, он полез в один из туннелей?

— Это вряд ли, сэр. Мисс Маннинг ничего о том не говорила.

— Мисс Маннинг? — чуть ли не взвизгнул Джошуа. Он был ошеломлен тем, что услышал. — Вы при ней интересовались Брауном? — Джошуа поднял глаза к небу. — Гранджер, — сурово сказал он, — разве я не велел вам молчать о том, что я здесь?

— Велели, сэр, — отрывисто бросил садовник, словно оскорбленный несправедливостью его обвинений. — И я постарался следовать вашим указаниям. Просто когда я в людской спрашивал о мистере Брауне, туда случайно вошла мисс Маннинг. Должно быть, она догадалась, что наш разговор касается вас, потому что сказала нечто вроде: «Я знала, что Поуп не уймется так просто».

— И оказалась права, — услышал Джошуа за спиной знакомый голос.

Он резко обернулся, не веря своим ушам, не веря глазам. На фоне дождевых струй вырисовывался силуэт Лиззи Маннинг, преграждавший вход в пещеру. Поначалу Джошуа не мог разглядеть ее лица. Она стояла спиной к свету, на голове у нее был капюшон. Зловещая тень. Лиззи быстро шагнула к нему. Он неожиданности он едва не попятился, но вовремя спохватился и с места не сдвинулся. Когда она приблизилась, он увидел, что на ее щеках играет румянец, глаза горят от возбуждения. Интересно, чем вызвано ее волнение? Ему даже думать об этом было страшно. За спиной Лиззи снова раздался шорох. К своему великому изумлению, Джошуа увидел, что она пришла вместе с Бриджет Куик, которая поздоровалась с ним как ни в чем не бывало, будто они столкнулись на Сент-Мартинс-Лейн. Девушек сопровождал Фрэнсис Бентник. Как всегда невозмутимый исполин, он стоял, скрестив на груди руки, и молчал.

Не зная, что сказать, как поступить, Джошуа шагнул к дамам. Схватить бы эту парочку за плечи, мелькнуло у него в голове, встряхнуть как следует и дать им понять, как сильно он ненавидит их за обман. Но потом он вспомнил, что одна из них, возможно, убийца, а вторая, вне сомнения, самая двуличная женщина на свете. Фрэнсис Бентник наверняка выступает в роли их покровителя и при малейшей агрессии со стороны Джошуа кинется на их защиту. А Джошуа совсем не горел желанием испробовать на себе силу кулаков мужчины, который на десять лет моложе его, на шесть дюймов выше и нарастил себе мускулы размером с окорок. Благоразумие возобладало.

— Мисс Маннинг! — воскликнул Джошуа. — Не ожидал увидеть вас здесь. Вы ищете своего блудного брата или у вас что-то другое на уме?

Лиззи сбросила с головы капюшон и загадочно улыбнулась Джошуа.

— Я пришла повидать вас, мистер Поуп, — тихо вымолвила она.

— Я польщен.

— Лесть тут ни при чем. Я пришла сказать, чтобы вы немедленно уходили отсюда: здесь небезопасно. Из-за дождя объем воды в озере увеличился вдвое. Я ведь говорила вам про туннель, соединяющий грот с озером. Если вода просочится туда, пещеру затопит.

— Вы также говорили, что были приняты определенные меры. И потом, как же ваш брат? Как мне уже приходилось говорить, я сильно подозреваю, что он, возможно, прячется в одном из туннелей. Мне не хотелось бы, чтобы появился еще один труп, а все к тому и идет, принимая во внимание погодные условия. Поэтому я буду с вами откровенен: мои опасения основаны не на одних лишь подозрениях. Я знаю наверняка, что он был здесь.

Лиззи пожала плечами:

— Не знаю, чем вызвана ваша уверенность, но со всей убежденностью могу сказать, что вы заблуждаетесь, сэр. Вчера вечером мой брат вернулся в Барлоу-Корт. Мы помирились. И поскольку ожерелье возвращено его законному владельцу, всякие подозрения с моего брата сняты, и мне больше нет нужды вмешиваться в расследование. Признаюсь, это была единственная причина, побудившая меня навязать вам свою помощь.

— Вы — сама искренность, мисс Маннинг, — съязвил Джошуа. — Только вы забыли упомянуть крошечную деталь — что он проиграл мистеру Коббу целое состояние и эти деньги лежали в саквояже. Полагаю, вы пытались их вернуть.

— Пыталась, не спорю, — спокойно подтвердила Лиззи. — Но, как я уже сказала, мы с Артуром помирились. И решили, что как-нибудь обойдемся без этих денег.

— Но разве вы забыли, что в Астли погибли два человека? И один из них — ваша близкая подруга Каролина Бентник. Неужели вы готовы оставить безнаказанными столь гнусные преступления или вы не хотите искать убийцу, потому что вам известно его имя?

Лиззи отшатнулась, охнула от изумления, потрясенная его обвиняющим тоном.

— Я уже призналась, мистер Поуп, что была не совсем откровенна с вами, потому что хотела найти брата и, не скрою, вернуть те деньги, что он проиграл. Все остальное меня мало волновало. Смерть Каролины стала для меня ударом. Я не знаю ни что делать, ни как быть дальше. Но, если мы будем стоять здесь, рискуя своими жизнями, это вряд ли поможет найти ее убийцу.

Джошуа всматривался в лицо Лиззи. Ее скорбь и смятение искренни? В нем опять всколыхнулся гнев. В его планы не входило разбираться с Лиззи, он хотел сообщить Герберту Бентнику о своих подозрениях относительно нее. Он намеревался выслушать Брауна, а потом уже делать выводы, но сейчас не сумел справиться со своими чувствами.

— Вы великолепно сыграли заботливую сестру и подругу, мисс Маннинг. Блестящая актриса, снимаю перед вами шляпу. Однако мистер Кобб поведал мне, что после того злополучного вечера, когда он обыграл вашего брата, его несколько раз пытались убить. Он живет в страхе, боится выйти на улицу, опасаясь вновь стать жертвой нападения. Сдается мне, что вы, стремясь вернуть утраченное состояние своей семьи, вполне могли отравить Хора, приняв его за Кобба.

Лиззи побледнела. Губы у нее стали белыми, глаза — тусклыми, как оловянная посуда. В оцепенении она покачала головой, словно его обвинение было столь возмутительно, что она утратила дар речи. Но через пару минут выражение ее лица изменилось. Она впилась в Джошуа пронизывающим взглядом, будто безмолвно бросая ему вызов.

Прошло еще несколько минут. Атмосфера накалилась до предела, так что даже у Фрэнсиса сдали нервы. Нарушая враждебное молчание, он шагнул вперед и что-то шепнул Лиззи на ухо. Потом взял ее под руку и попытался увести прочь. Она уперлась и, обернувшись, с вызовом спросила:

— Если вы действительно так считаете, почему же тогда не арестуете меня?

— Во-первых, — не раздумывая, отвечал Джошуа, — хоть у вас и были причины желать Коббу смерти и вы вели себя возмутительно и дурачили меня, я по-прежнему сомневаюсь, что вы решились бы убить Каролину. Во-вторых, это не мое право. Тем не менее я попросил бы мистера Гранджера проводить вас и ваших спутников в дом. Я же тем временем дождусь здесь мистера Брауна. Мы с ним все обсудим, а потом вернемся в дом, и если мистер Бентник пожелает, я уведомлю его о результатах своего расследования. Как он дальше поступит, это его личное дело.

Казалось, до Лиззи только теперь дошел смысл слов Джошуа. Она густо покраснела:

— Вы и впрямь думаете, что Герберт поверит вам, а не мне? Вы считаете, что это я повинна в гибели Хора и моей дражайшей подруги Каролины? Так ведь меня даже в Астли не было, когда произошло убийство Хора.

С каждым произносимым словом ее жестикуляция становилась все оживленнее. Возбужденно размахивая руками, она вырвалась от Фрэнсиса. Не все же ей доводить его, злорадствовал Джошуа, вот и ему наконец-то удалось вывести ее из себя. Довольный своей местью, он загадочно улыбнулся Лиззи:

— В таком случае вам нечего бояться. Как я уже сказал, еще ничего не решено. Но вы должны понимать, что ваше поведение подозрительно. Вам не составило бы труда прийти в Астли тайком и убить Хора. Живете вы близко, и если планировали убийство, то вряд ли стали бы сообщать о своем присутствии. Что же касается того, кому из нас поверят, это мы скоро увидим. А пока, если вы и впрямь хотите доказать свою невиновность, исполните мою просьбу. Это лучшее, что вы можете сделать.

Лиззи, казалось, прислушалась к его доводам. Она успокоилась, стала рассудительной — так же быстро, как и разволновалась. Джошуа бесстрастно наблюдал за ней. Способность мгновенно менять свой настрой была неотъемлемой чертой ее натуры. Но это ли поведение опасного убийцы?

Джошуа повернулся к стоявшему рядом Гранджеру:

— Будьте добры, мистер Гранджер, проводите мисс Маннинг и ее спутников до дома. И передайте мистеру Бентнику, что я нижайше прошу его выслушать меня в последний раз. Я постараюсь прийти как можно скорее. — Потом, не удержавшись, обратился к Бриджет, которая в тревожном молчании с волнением слушала разговор: — Что касается вас, мисс Куик, не могу понять, зачем вы здесь. Разве что задумали еще какую-нибудь каверзу с ожерельем, узнав, что оно нашлось. Мне известно, что вы солгали, только вот что побудило вас написать, будто Крэкман умер? Каков ваш в этом интерес? Надеялись завладеть ожерельем? Может, объясните свой поступок, ибо сам я теряюсь в догадках.

Бриджет покраснела; глаза ее казались больше, чем обычно.

— Я считала вас более проницательным, Джошуа. Мне нет никакого дела до ожерелья. Я думала только о вас.

Джошуа проглотил комок в горле. Его все еще душила обида на Бриджет.

— В таком случае вы выказываете свое расположение весьма странным способом.

— Выслушайте меня, Джошуа, прежде чем прогнать. Я приехала сюда именно потому, что хотела объясниться с вами. Я поступила глупо и горько сожалею об этом. Но действовала я из лучших побуждений, заботясь о вашем благополучии.

— Как вы узнали, что мне известно про ваш обман?

— Сегодня утром Крэкман прислал мне записку, требуя объясненний, почему я сказала вам, что он умер, и утаила от вас правду о Нелл Ламтон.

— Тогда, может, вы и мне это объясните. Не сочтите за труд. Вряд ли вы удивлены тем, что я на вас зол. Не навести я сам Крэкмана, так бы и тыкался туда-сюда, как слепой котенок, думая, что Нелл Ламтон имеет прямое отношение ко всем этим несчастьям, хотя она уже давно умерла.

Бриджет побледнела:

— Повторяю, я глубоко сожалею о содеянном, но в моем поступке не было злого умысла. Я просто хотела удержать вас в Лондоне. Вы и так один раз уже чуть не поплатились жизнью. Приехав сюда опять, вы вновь подвергаете себя опасности. Когда Крэкман сообщил мне, что Нелл умерла, я намеревалась тотчас же письмом оповестить вас об этом. Но чем больше думала о вас и о недавнем нападении, тем сильнее во мне крепла уверенность, что в Астли вам грозит опасность. Узнав, какая участь постигла Нелл, вы поняли бы, что она к этим событиям не имеет отношения и что ответы нужно искать в Астли. А приехав сюда, вы стали бы мишенью для убийцы. Поэтому я ничего вам не сказала. Когда мама сообщила мне, что вы вернулись из Астли и, насколько ей известно, не планируете возвращаться туда, я, естественно, обрадовалась. Подумала, что вы, вероятно, каким-то образом разрешили загадки, но в то же время продолжала тревожиться за вашу жизнь. Я боялась, что, если сообщу вам о смерти Нелл Ламтон, вы пересмотрите свое отношение к тому, что произошло здесь, и захотите вернуться, чтобы продолжить расследование. Поэтому в письме я изложила придуманную историю о моем визите в контору Крэкмана и объяснила, как я узнала о его кончине. Мне было бы трудно лгать вам в лицо, поэтому я и решила написать письмо, убеждая себя, что действую исключительно в ваших интересах.

Джошуа колебался. Ему хотелось верить Бриджет, но, поскольку один раз она его уже одурачила, его вера в нее пошатнулась.

— Я тронут вашей заботой о моем благополучии, мисс Куик, — с притворным спокойствием произнес он, — но сейчас у меня нет выбора: я вынужден остаться и встретить опасность, какой бы она ни была, лицом к лицу. А вам я предлагаю вместе с мистером Гранджером и вашими спутниками вернуться в дом. Так хотя бы вы будете избавлены от опасностей, что таятся здесь.

Бриджет, сжав в тревоге губы, медлила.

— Позвольте остаться с вами, Джошуа, пока вы ждете мистера Брауна. Заодно вы выскажете мне все свои претензии, а у меня будет возможность оправдаться.

— Это исключено...

— Вы точно не хотите пойти с нами, мистер Поуп? — вмешался Гранджер, шагнув вперед, словно его терпение было на исходе.

— Минутку, Гранджер, — сказал Джошуа.

Он закрыл глаза и повернул руки ладонями вверх, словно показывая, что мысленно борется сам с собой. Как быть? Им овладело дурное предчувствие. Он старался не поддаваться панике, убеждая себя, что теперь не вправе останавливаться на полдороге. Трусливая часть его натуры требовала, чтобы он убирался куда угодно, только не оставался в таком опасном месте, как грот Астли, тем более что сейчас лил дождь, а его окружали враждебные лица. Но живший в его душе смельчак твердо стоял на своем, пребывая в непреклонной уверенности, что окончательные ответы, которые он искал, ждут его за углом и надо только найти Брауна.

Сохраняя невозмутимость, Джошуа с пренебрежением отверг предложение Гранджера:

— Пойти с вами? Зачем? Вы боитесь, что мисс Маннинг набросится на вас? Уверяю, вам нечего опасаться, мистер Гранджер. Фрэнсис Бентник позаботится о том, чтобы она держала себя в руках.

Гранджер покачал головой:

— Меня беспокоит не мисс Маннинг. К ней я всегда относился с глубочайшим почтением. Мне неясны ваши намерения, сэр. Что я должен передать мистеру Бентнику?

— Только то, что я сказал. Не больше и не меньше. Что я буду следом за вами и хотел бы, чтобы мистер Бентник уделил мне несколько минут своего времени. Надеюсь, я не слишком многого прошу?!

Кровь прилила к лицу Гранджера. Взглядом он дал Джошуа понять все, что о нем думает.

— Очень хорошо, сэр, как вам будет угодно. Только, прежде чем я уйду, позвольте напомнить вам, что в такую погоду входить в туннели опасно. Я говорил, что здесь уже происходил несчастный случай, когда три человека...

— Вы предупреждали меня несколько раз.

Джошуа был непоколебим, и Гранджер наконец это понял. Он сдержанно кивнул, повернулся и повел Лиззи с Фрэнсисом прочь.

Джошуа наблюдал, как они, скользя и оступаясь на мокрой тропинке, с трудом спускаются по склону. Бриджет же проигнорировала его просьбу и с места не сдвинулась. Он знал, что должен проявить настойчивость и отправить ее вслед за остальными. До сегодняшнего дня он не сомневался в ней, но ее обман причинил ему нестерпимую боль, обидел гораздо сильнее, чем интриги Лиззи Маннинг и измена Мег. Да, она представила ему правдоподобное объяснение, но он по-прежнему ей не доверял. Он хотел сказать это Бриджет, но оскорбленная гордость лишила его дара речи.

Джошуа все еще пребывал в состоянии временного онемения, когда Бриджет вдруг взволнованно произнесла:

— Джошуа, идите сюда. Кажется, я что-то слышала.

Джошуа вошел в грот и поначалу не увидел ее. Потом услышал шуршание юбок, раздававшееся где-то в глубине, у самого входа в туннель, и зашагал на звук. Бриджет стояла в нескольких шагах от туннеля, сбоку от входа. Чуть наклонив голову, она приложила палец к губам, словно повелевая ему молчать.

— Что это? — громко спросил Джошуа, чувствуя, как у него внезапно участился пульс. — Что бы это ни было, в туннель вам входить нельзя. Все говорят, что там очень опасно, особенно в плохую погоду.

— Да, да, знаю, — сказала она, нетерпеливо махнув рукой. — Но вы прислушайтесь. Слышите? Шум...

Джошуа подумал, что, возможно, Бриджет просто пытается его отвлечь — он не забыл про ее обман, — но все же замолчал и прислушался. Кроме шума дождя, никаких других звуков не раздавалось. Дождь барабанил над головой, прямыми, как прутья тюремной решетки, струями низвергался на землю у входа в пещеру, омывал каждый листочек, каждую ветку, каждый камень поблизости.

— Ничего, — раздраженно произнес Джошуа. — Это все чертов дождь шумит. Господи, скорей бы уж кончился! Ладно, все равно здесь долго находиться нельзя. Вы же слышали, что сказал Гранджер.

— Слышите?! Опять.

Теперь и Джошуа услышал — царапающий глухой стук, будто чем-то твердым и тяжелым ударяли по камню где-то поблизости. Он проклинал хмурый день, из-за которого и в пещере было темнее, чем обычно, да и себя ругал за то, что не хватило ума принести с собой фонарь или факел.

— Кто там? — крикнул он в черную пустоту.

Ему насмешливо вторило эхо. И вдруг стук, казалось, откликнулся на его зов — зазвучал громче, настойчивее. Джошуа сделал два шага в темноту.

— Думаете, это разумно? — спросила Бриджет, не делая попытки остановить его.

— Скорей всего, нет. — С выставленными вперед руками Джошуа осторожно продвинулся вглубь еще на несколько шагов. — Оставайтесь здесь, — властно бросил он через плечо. — Если заблужусь, крикну и пойду на ваш голос.

— Хорошо, — повиновалась Бриджет.

Раскинув в стороны руки, Джошуа на ощупь пробирался во мраке между сталактитами и сталагмитами, рискуя споткнуться о них или удариться головой. Он также легко мог бы подвернуть лодыжку — весь пол был в ямках и трещинах. Так, вслепую, Джошуа преодолел ярдов двадцать, хотя ему казалось, что он прошел несравнимо больше. И все это время его не покидало ощущение, что в туннеле он не один, что кто-то тенью следует за ним. Несколько раз ему почудился чей-то вздох или шорох. Он оборачивался, но, поскольку в туннель не проникало ни единого лучика света, его взгляд упирался в темноту.

Мысль о том, что кто-то следит за ним, вселяла панику. На душе у Джошуа было тревожно, как никогда. Кто тайком крадется за ним? Друг или враг? С какими намерениями? Неужели кто-то неизвестный устроил ему ловушку в темноте? Лиззи сказала, что Артур Маннинг благополучно укрылся в Барлоу-Корт. Джошуа вспомнил о своих недавних злоключениях в сарае. Он сглотнул слюну и облизал потрескавшиеся губы, гоня прочь жуткие воспоминания. В довершение всего шум, побудивший его столь опрометчиво забраться в туннель, прекратился. Его окружала звенящая тишина.

Чтобы мужество окончательно не покинуло его, Джошуа во весь голос стал сообщать о своем продвижении, детально описывая каждое препятствие, которое удачно преодолел, словно он был исследователем, совершавшим путешествие в неизведанные края. Но вскоре он понял, что кричать бесполезно. Голос Бриджет звучал все тише, а потом она и вовсе перестала откликаться. Джошуа не хотелось думать о том, что это может означать, хотя у него пронеслось в голове, что, раз они не слышат друг друга, назад ему не выбраться — он не сможет найти дорогу к выходу.

Как только Джошуа умолк, непроницаемый мрак туннеля словно стал давить на него с удвоенной силой. Казалось, будто он заживо погребен в каменном гробу. Страх сжал его внутренности, в висках стучало, легкие хрипели от холодного сырого воздуха. Инстинкт подсказывал, что нужно повернуть назад; решимость повелевала идти вперед. Что-то или кто-то испытывал его на прочность. Он не позволит взять над собой верх. Более того, если он пойдет на попятную, но дороги назад не найдет, положение у него будет безнадежное. Джошуа продвигался теперь еле-еле и уже готов был совсем остановиться, как вдруг в нем вновь вспыхнула искра надежды. Знакомые звуки вновь нарушили тишину.

На этот раз ему не пришлось напрягать слух. Более того, шарканье и глухие удары сопровождались мычащими стонами, раздававшимися, казалось, совсем близко — буквально в нескольких ярдах от того места, где он находился. Джошуа вновь крикнул, на этот раз обращаясь не к Бриджет, а к источнику звуков.

— Кто там? — уверенным голосом окликнул он. — Где вы?

Он дошел до крутого поворота. Ладонями перебирая по стене туннеля, он шаг за шагом продолжал идти в темноте, не смея представить, что ждет его впереди.

Завернув за угол, он неожиданно обнаружил, что туннель расширяется, переходя в пещеру, которая по размеру была лишь чуть меньше той, что у входа. Но больше всего его обрадовало то, что теперь он находился не в кромешном мраке. Сквозь отверстие в самой верхней части свода сочился неяркий свет. В диаметре отверстие достигало примерно двух футов. Глянув в него, Джошуа различил клочок неба, который, словно ресницы вокруг глаза небожителя, обрамляли трава и папоротник. Свет, проникавший в этот небольшой проем, озарял пещеру так же скудно, как одна свеча могла бы освещать собор, но Джошуа сумел различить очертания камней вокруг.

— Бриджет! — пронзительно крикнул он, от волнения не сообразив, что она его не может слышать. — Я что-то нашел!

Едва он произнес эти слова, как понял, что мычащие стоны и глухие удары раздаются в дальнем углу пещеры. Там, перевязанный, будто кусок говядины, лежал не кто иной, как мистер Ланселот Браун. Удары производили его башмаки, которыми он бил в каменную стену. Мычание исходило из его рта, в который был засунут кляп. В то же мгновение, как Джошуа кинулся освобождать Брауна от пут, все пространство вокруг заполнил рев извергающегося потока. Едва он сообразил, что происходит, вода уже хлынула в пещеру.

Глава 44

Джошуа только успел вытащить кляп изо рта Брауна, как первая волна ледяной воды окатила подошвы его башмаков.

— Слава богу, что вы здесь, Поуп! Где вас носило так долго? Поторопитесь! — подгонял Браун Джошуа, пока тот пытался развязать веревки на его руках и ногах.

— Раньше не получилось, хотя я очень спешил. Я делаю все, что в моих силах, сэр. Лежите спокойно, тогда я быстрее управлюсь.

Еще несколько минут Джошуа как безумный рвал и тянул веревки, и наконец путы ослабли. В середине пещеры, там, где в земле было углубление, уже налилось целое озерцо около шести футов в диаметре. Уступ, на котором лежал Браун, поднимался от земли на три фута, и все равно маслянистые черные волны уже вскоре омывали ноги Джошуа. При виде воды его объял страх. В скудном свете он с тревогой заметил, что у Брауна лицо не красное, каким он его помнил, а бледное, с нездоровым сероватым оттенком, и на виске — большая ссадина. Джошуа хотел спросить, откуда у того ушибы, но прибывающая вода отвлекла его внимание.

— Нужно торопиться. Выход там, — неуверенно произнес Джошуа, через плечо показывая на проем за увеличивающейся лужей. — Придется идти по воде.

— Нет, Поуп. Туда идти бесполезно. Посмотрите. Видите?

Озадаченный, Джошуа глянул на туннель, из которого вышел не далее как пять минут назад. Оттуда, как из трубы, хлестала бурлящая грязная вода, пополняя озерцо в центре пещеры. На его глазах уровень воды поднимался.

— Ничего не понимаю! — воскликнул он. — Я же только что вошел через этот проход. Он ведет прямо в наружную пещеру. Тогда воды там не было. Откуда она взялась?

— Зато я, боюсь, понимаю все очень хорошо, — спокойно сказал Браун. — Я обследовал каждый уголок на этом участке перед тем, как построить грот. Холм над озером — это естественный лабиринт, состоящий из пещер и туннелей. Одна расщелина — ее ширина всего несколько футов — ведет из туннеля, по которому вы пришли сюда, к подвалу восьмиугольного сооружения, что стоит у озера. Эта расщелина начинается в своде туннеля — с отверстия не более двух футов в диаметре. Его заметно, только когда поднимешь руку прямо над ним или когда вода начинает поступать в туннель.

— Но, насколько мне известно, в октагоне установлена дверь, не позволяющая воде проникать в туннель, — сказал Джошуа, вспомнив заверения Лиззи.

— Установлена, — спокойно подтвердил Браун. — Поэтому если грот заливает, значит, вода прорвалась через дверь или эту дверь кто-то открыл.

— Тот, кто знает, что мы здесь, и задумал нас убить, — сообразил Джошуа, приходя в ужас. — Но вряд ли это Лиззи Маннинг. Я только что распорядился, чтобы ее проводили в дом и оставили на попечение Бентника.

— Может, и она, но я сомневаюсь, — сказал Браун, покачав головой. — Чтобы притащить меня сюда, нужно обладать силой. Мужской силой. Подумать только, меня ведь вообще могло здесь не быть, знай я, что ожерелье нашлось. Я предложил вам встретиться только потому, что вспомнил кое-что, касающееся ожерелья, а не убийства. Но ваш убийца, должно быть, испугался, что мне известен какой-то факт, представляющий для него угрозу. И вот теперь мы оба оказались в смертельной опасности, которой можно было бы избежать.

Джошуа недоумевал:

— Объясните толком. Что вы хотели рассказать мне про ожерелье? Кто вас упрятал сюда?

Браун собрался ответить, но в это мгновение раздался пронзительный крик:

— На помощь! Помогите! Пожалуйста! Джошуа... где вы?

Голос был женский, полуистеричный, преисполненный ужаса.

— Что! — переполошился Джошуа, озираясь по сторонам. — Здесь кто-то еще? Кто-то кричал?

— Да! — донесся до него дрожащий голос. — Это я. Мне не хотелось обнаруживать себя, но вода прибывает. Я не могу вернуться к выходу — я просто утону.

Из-за поворота показалась рослая фигура Бриджет. На ней нитки сухой не было. Вода в той части пещеры поднялась на добрых три фута и бурлила вокруг ее юбок и плаща с такой силой, что Бриджет, несмотря на свое крепкое телосложение, качалась, будто кувшинка на сильном ветру. Опасаясь, что Бриджет вот-вот унесет потоком,

Джошуа бросился с уступа в воду и начал пробираться к ней, от волнения забыв про свой страх.

— Бриджет, идите скорее сюда, — сказал он, протягивая руку. — Держитесь за меня.

Она мертвой хваткой вцепилась в его ладонь. Джошуа широко расставил ноги и, таким образом удерживая равновесие, с трудом подвел ее к уступу, на котором, будто встревоженная жаба, теперь уже сидел на корточках Браун.

— Забирайтесь туда, — велел Джошуа. Браун взял Бриджет за руки и вытащил на уступ. — Какого черта вы пошли за мной?

— Я думала, это не опасно. Герберт уверил меня, что дверь защищает туннели от наводнения. Я держалась недалеко от вас и перестала откликаться на ваш зов, дабы не вызвать подозрений, что я следую за вами. Но потом вода отрезала мне путь.

Она смотрела на него одновременно со страхом и вызовом во взгляде, словно говорила: «Только попробуй наброситься на меня с бранью». И хотя Бриджет была крепкой и здоровой, Джошуа видел по ее бледному лицу и учащенному дыханию, что она до смерти перепугана. У него язык не повернулся отругать ее. Он с удивлением осознал, что перестал гневаться на Бриджет. Скорее, ему было жаль, что она по собственной глупости оказалась в этом жутком месте.

— Не бойтесь, — сказал Джошуа, понимая, что в этой ситуации кто-то должен взять на себя главенствующую роль (а кто, если не он?). Он надеялся, что его повелительный тон придаст уверенности и Бриджет, и Брауну и предотвратит панику. — Я поручил садовнику проводить остальных. Как только они доберутся до дома, не сомневаюсь, Гранджер сразу же вернется сюда. Он мне все уши прожужжал о том, насколько это опасное место, и явно не хотел оставлять нас с Бриджет здесь одних. Ему понадобится не более двадцати минут, чтобы обернуться туда и обратно. По моим подсчетам это время почти прошло.

— Но даже если Гранджер вернется, он увидит, что вода заливает грот! Как же он спасет нас? — вскричала Бриджет, повышая голос почти до визга. — Невозможно вернуться тем же путем! Гранджер не сможет добраться до нас!

— Посмотрите вверх, — спокойно сказал Джошуа. — Видите отверстие над головой? Гранджер наверняка знает о его существовании. А если не знает, мы привлечем его внимание. Как только услышим, что он пришел, начнем кричать.

Бриджет и Браун с сомнением посмотрели вверх. Правда, Браун немного взбодрился:

— Не падайте духом, мисс Куик. Поуп дело говорит. Гранджер служит здесь не очень долго, но парк изучил хорошо. Помнится, он очень расстроился, когда узнал про несчастный случай, произошедший в прошлом году.

Джошуа показал на другой уступ, находившийся чуть выше над тем, на котором они стояли.

— Если мы все переберемся туда, то на какое-то время будем спасены от прибывающей воды.

Браун и Джошуа помогли Бриджет подняться на более высокий уступ — что было не просто, ведь ее мокрые юбки отяжелели от воды, — потом залезли туда сами. От холода и потрясения Бриджет стала дрожать. Джошуа снял с себя плащ и укутал в него девушку.

Они прислушивались, пытаясь уловить звуки голосов или шагов. Минуты текли. Вода уже достигла и этого уступа. Для Бриджет ожидание было невыносимо. Ее глаза были открыты неестественно широко, она громко, учащенно дышала. Браун, сидевший на корточках в дальнем углу, теперь, когда вода стала заливать и верхний выступ, тоже начал выказывать признаки смятения. Он выпрямился во весь рост, прижался спиной к стене и, одной рукой приподняв полы плаща, принялся ногами отпихивать воду, подступавшую к его башмакам.

И тут Джошуа понял, что ждать бесполезно. Судя по всему, никто не заметил их исчезновения, никто не догадывается, что они в опасности.

Пещера быстро превращалась в подземное озеро. На поверхности бурлящей воды, радужно-черной, как вороново крыло, отражался свет, струившийся через отверстие в своде, — маленькое серебристо-серое пятно в море безысходности. Глянув вверх, Джошуа увидел, что клочок неба начал темнеть. Если они немедленно что-нибудь не предпримут, вода поднимется и поглотит их. Они умрут в кромешной тьме. Почему-то Джошуа казалось, что в непроницаемом мраке умирать гораздо страшнее. Единственный проблеск надежды мерцал у них над головами.

По расчетам Джошуа до отверстия наверху было футов двенадцать. О том, какая глубина воды под ним, он даже не смел предположить. Содрогаясь от дурного предчувствия, он решил, что пришла пора это выяснить.

— Мисс Куик, мистер Браун, — обратился он к своим товарищам по несчастью, — Гранджер не вернулся. Нужно срочно что-то делать, иначе мы просто утонем.

Бриджет обратила на него наполненный ужасом взор:

— Что вы предлагаете?

— Наша единственная надежда — отверстие в своде. Нужно попытаться выбраться через него.

— Интересно, как мы это сделаем? У нас нет ни лестницы, ни крыльев, мистер Поуп, — с горечью заметил Браун.

Джошуа проигнорировал его унылый тон:

— Значит, будем исходить из того, что имеем. Думаю, если вы встанете мне на плечи, а мисс Куик — на ваши, она как раз дотянется до отверстия.

— Здесь вам не цирк, сэр!

Джошуа пристально посмотрел на Брауна:

— Вы можете предложить что-то лучше?

Браун на мгновение задумался, потом потер висок, почесал щеку. На его лице появилось сконфуженное выражение.

— Простите меня, Поуп. Я сам не свой после того, как меня ударили по голове. Конечно, вы правы. У нас нет другого выхода: нужно попытаться.

Джошуа повернулся к Бриджет. Она стояла, соединив ладони перед собой, будто в мольбе, и смотрела на отверстие в своде.

— А как вы, мисс Куик? Готовы рискнуть?

Какое-то время она не отвечала. Ее взгляд был прикован к маленькому кругу света, словно она взвешивала шансы на успех. Джошуа заметил следы слез на ее щеках, но дрожать она перестала. Бриджет печально улыбнулась:

— Готова, мистер Поуп. А что еще нам остается?

— Вот и хорошо, — сказал Джошуа с уверенностью в голосе, которой отнюдь не испытывал. — Тогда сделаем так. Я спущусь с уступа и попытаюсь дойти до того места, над которым находится отверстие, посмотрю, насколько там глубоко. Нет смысла тонуть всем троим. Если все нормально, я вернусь, вы заберетесь на меня, и мы все втроем двинемся к отверстию. Договорились?

Бриджет и Браун что-то пробормотали в знак согласия. Ни один из них не выразил озабоченности по поводу того, что может произойти, если внизу окажется слишком глубоко и Джошуа унесет потоком. Ни один из них не вызвался подержать его за руку, когда он будет спускаться в воду. И хотя Джошуа их безразличие к его судьбе объяснил себе тем, что они потеряли головы от страха, все равно он был немного обижен. Однако приходилось следовать плану, который он сам же и предложил. Стараясь не думать о том, что его может закрутить в воронке и утянуть на дно, Джошуа устремил взгляд на мутный поток.

Готовясь к прыжку, пару секунд он стоял на самом краю уступа и смотрел на воду, где скрывалась его судьба. Ему представлялось, в это мгновение он чувствует то же самое, что и те несчастные, которые время от времени бросаются в Темзу с Лондонского моста. Только ведь он бросится в воду, чтобы спастись, а не утонуть. Гоня от себя страх, Джошуа прыгнул с уступа.

И охнул, почувствовав, как ледяная вода проникла сквозь одежду и обожгла его кожу. Почти в ту же секунду бурлящие потоки закрутили его из стороны в сторону. Он словно превратился в смытый в воду мусор — такой же ничтожный, как сломанная ветка или отброшенная пьяницей бутылка. Поскользнувшись на каменистом дне, Джошуа с головой ушел под воду. Его ноги подбросило вверх, он хлебнул холодной черной воды и в панике вообще перестал соображать, думая, что погибает.

Потом откуда-то издалека до него донесся громогласный окрик Брауна:

— Опустите ноги, Поуп! Слышите?! Опустите ноги!

Через пару секунд смысл слов Брауна дошел до сознания Джошуа. Каким-то чудом он нащупал твердую почву под ногами. Оказывается, он вполне доставал до дна. Придя в себя, Джошуа прокашлялся и, барахтаясь, выпрямился во весь рост. Вода едва доходила ему до груди. Не так уж и глубоко — идти можно, но и утонет он запросто, если течение закрутит его и дно уйдет из-под ног.

Все еще сотрясаясь мелкой дрожью от соприкосновения со смертью, Джошуа начал пробираться к центру пещеры, над которым находилось отверстие. Пройти было нужно всего пять ярдов, и, в общем-то, это было не трудно, только вот с каждым шагом он все глубже погружался в воду. К тому времени, когда диск света оказался у него над головой, вода уже доходила ему до подмышек. Джошуа повернулся к уступу, на котором стояли Браун и Бриджет, следившие за его продвижением с безучастной выжидательностью на лицах.

— Все нормально, в самый раз, — крикнул он. — Пока не очень глубоко, но нужно торопиться — вода прибывает.

Он собрался вернуться, но только сделал шаг, как Бриджет тут же его остановила:

— Нет, подождите, мистер Поуп! Вам больше не следует рисковать. Мы сами к вам придем.

— Нет! — непреклонно ответил он. — Течение слишком сильное. Вы же видели, что случилось со мной. А с вашими юбками вас и подавно унесет.

— Что же, — заявила Бриджет, — если дело только в юбках, я их сниму. — К неописуемому изумлению Джошуа, она скинула плащ, расстегнула юбки, сбросила их с себя, потом так же проворно избавилась от верхней нижней юбки. Теперь нижнюю часть ее тела прикрывали только башмаки, чулки и тонкая нижняя юбка, едва доходившая ей до колен. Джошуа готов был отвести глаза, но Бриджет не выказывала ни капли смущения или стыда.

— Прошу, не осуждайте мое поведение. — Она резко повернулась к Брауну. Тот был удивлен ее поступком не меньше Джошуа. — Пойдемте, сэр, вы же слышали, что сказал мистер Поуп. Нельзя терять ни минуты.

Она бесцеремонно схватила Брауна за руку и потащила в воду.

— Нет, стойте, — вновь крикнул Джошуа, сообразив, что она задумала.

Но было слишком поздно. Бриджет с Брауном, как и он чуть раньше, уже ушли под воду. Потом, так же отчаянно барахтаясь, вынырнули и встали на ноги.

— Идите медленно, — велел Джошуа, когда они направились к нему. — Мистер Браун, придерживайте мисс Куик, пока я не поймаю ее за руку. Местами течение очень сильное.

— За меня не беспокойтесь, — сказала Бриджет. Она уже поборола страх и теперь казалась более хладнокровной и рассудительной, чем мужчины.

Когда они все трое собрались под отверстием, Браун нагнулся, чтобы Бриджет взобралась к нему на спину. Потом нагнулся Джошуа, чтобы Браун залез на него. Пальцы Брауна, словно когти, впивались через льняную сорочку в плечи Джошуа, колени — сжимали его челюсти и шею, будто Поуп был капризной кобылой, которая могла сбросить седока в любую минуту. Джошуа держал Брауна за икры, в надежде что это придаст тому устойчивости и он чуть ослабит хватку. Но его надежды не оправдались.

Джошуа с трудом сохранял равновесие в бурлящей воде, держа на себе Бриджет и Брауна. Несколько раз у него подкашивались колени, и он уже думал, что вот-вот рухнет, но неизменно собирался с силами, упирался ногами в пол и стоял прямо с качающейся ношей на плечах.

— Можете дотянуться? — крикнул Джошуа Бриджет.

— Да, — крикнула она в ответ, — только стойте спокойно. Мне придется встать на плечи мистеру Брауну, иначе не выбраться.

Следующие несколько минут все трое молчали. Джошуа слышал, как кряхтит и отдувается Бриджет, но он не смел ни взглянуть вверх, ни крикнуть из страха, что испугает ее в решающий момент и она упадет. Потом свершилось чудо. Ноша на его плечах полегчала.

— Браун, — выдохнул Джошуа, — где она? Вылезла?

— Да, кажется, — отозвался тот.

Они оба задрали головы вверх и в отверстии, обрамленном папоротником, увидели мокрое круглое, милое лицо Бриджет. Она торжествующе улыбалась им.

— Слава богу! Теперь ваша очередь, Браун. Хоть перестанете впиваться в мои плечи и стискивать мне череп. И так уже испортили одну из моих самых приличных сорочек, да и мозги порядком подавили! — насмешливо произнес Джошуа.

— Прошу прощения, я как-то не подумал! — с такой же притворной беспечностью отвечал Браун. — Обещаю, я куплю вам новую сорочку. Что же касается ваших мозгов, боюсь, с ними у вас изначально не все было в порядке.

— Давайте, Браун, вперед, — уже серьезным тоном сказал Джошуа. — Нельзя терять время.

— Объясните сначала, как вы намерены выбраться сами, после того как вылезу я?

— Вам придется спустить мне что-нибудь сюда. Надеюсь, вы не откажете в помощи только из-за того, чтобы не покупать мне новую сорочку?

— Можете на меня положиться, — заверил Браун, потрепав Джошуа по голове, как потрепал бы свою лошадь, если бы та победила на скачках. — Так, мне придется встать вам на плечи.

— Ну, теперь уж точно прощай моя сорочка. А ведь она стоит двадцать шиллингов.

— Я за свои больше десяти не плачу, — заявил Браун, поднимаясь на корточки, и, вцепившись в волосы Джошуа, выпрямился во весь рост.

Джошуа поморщился от пронзительной боли. Браун ухватился за края отверстия. Бриджет наклонилась к нему и схватила его за плечи. С ее помощью он подтянулся на руках и выбрался из пещеры.

До Джошуа сверху доносились отдаленные возгласы, резонирующие голоса двух человек, поздравлявших друг друга с чудесным спасением. Он поднял глаза к отверстию, пытаясь подавить приступ зависти и нарастающей паники. На него из дыры теперь смотрели два лица. Казалось, они так далеко — на расстоянии мили, а не каких-то нескольких футов. Все это время пещеру продолжало заливать. Вода уже доходила Джошуа до шеи и с каждой минутой поднималась все выше.

Настал самый опасный момент в осуществлении его плана. Во избежание бесплодных споров и пустой траты драгоценного времени он умышленно не объяснил Бриджет и Брауну, что его спасение зависит от них: как только они окажутся в безопасности, им нужно будет придумать, как вытащить из пещеры его самого. Джошуа положился на волю капризной судьбы. Если Господь не желает, чтобы он умер, значит, Бриджет с Брауном найдут способ спасти его. Если Господь настроен против него, по крайней мере, две жизни будут спасены.

Теперь же, когда он отвел взгляд от света и увидел вокруг зловещую бурлящую черноту, оптимизм начал покидать его. Он с ясностью осознал весь ужас своего положения, и его вновь объял страх перед водой. Через несколько минут вода поднимется до его подбородка, потом до рта и ноздрей. В конце концов, настанет такое мгновение, когда вода накроет его с головой, а так как плавать он не умеет, его легкие наполнятся этой мерзкой чернотой. Он не сможет дышать, и вода поглотит его...

Глава 45

Поглощенный мыслями о близкой кончине, Джошуа даже не думал о том, что над его головой, возможно, предпринимаются какие-то шаги по его спасению. Приготовившись утонуть, он уже не страшился смерти. В конце концов, говорил себе Джошуа, как только он испустит последний вздох, больше не будет ни страха, ни неопределенности — только блаженное небытие.

К действительности его вернул раздавшийся сверху звонкий голос Бриджет.

— Мистер Поуп, — кричала она. — Очнитесь, прошу вас. Смотрите сюда, ловите.

К этому времени Джошуа уже пребывал в полнейшем оцепенении, взгляд его почти остекленел. Тем не менее он поднял голову и увидел, что к нему, словно змея, спускается пахнущая дегтем джутовая веревка с петлей на конце.

— Ловите, — повторила Бриджет. — Обвяжитесь, и мы вас вытянем.

Джошуа медленно пришел в себя. Поймал веревку. Ее колючая фактура и едкий запах вывели его из оцепенения. Он закрепил веревку под мышками и поднял руку, показывая, что готов. И не успел опомниться, как его тут же потащили из темноты пещеры наверх — на воздух, к свету.

Он ухватился за траву, росшую вокруг отверстия, и с помощью Бриджет — Браун не мог отпустить веревку, которая была обвязана вокруг ствола дерева, — подтянулся на руках и вылез наверх. Дождь так и не прекратился и теперь струями хлестал ему в лицо. Джошуа хотел выразить радость, благодарность за то, что он спасен и способен чувствовать, какой он мокрый, продрогший и несчастный. Раз он что-то чувствовал, значит, был жив. Но им овладела изнуряющая усталость, и он, так и не успев вымолвить ни слова, рухнул на землю без сознания.

Некоторое время спустя Джошуа смутно осознал, что к его губам поднесли бокал, и затем ощутил во рту жгучий вкус бренди.

— Пейте, мистер Поуп. Это вас воскресит, — сказал кто-то.

— Может, врача позвать? — спросил другой голос.

— Не надо, — ответил первый. — Он просто замерз, и у него нервный шок. В таких случаях отдых — лучшее лекарство.

Вскоре после этого Джошуа открыл глаза и увидел, что лежит на кровати в той же самой комнате в Астли, которую ему отвели, когда он приехал писать портрет для Бентника. За окном было темно, камин пылал, мокрую одежду с него сняли. Он был в ночной сорочке, принадлежавшей, судя по размеру, Герберту, и в ночном колпаке. Хоть на нем и громоздилась куча одеял, его бил озноб.

В кресле, находившемся на том месте, где прежде стоял его мольберт, сидел Ланселот Браун, тоже в широченной ночной сорочке и ночном колпаке, с одеялом на плечах. В руках он держал бокал с бренди.

— Браун, — окликнул его Джошуа, приподнявшись в постели, будто собирался соскочить с кровати и убежать. — Где мисс Куик? Долго я пробыл без сознания? Герберт сюда заходил? Он знает, что я здесь?

— Успокойтесь, мистер Поуп, — ласково произнес Браун. — С мисс Куик все в порядке. О ней хорошо позаботились. Не могу сказать, сколько вы пробыли без чувств, ибо понятия не имею. Я сам на какое-то время потерял сознание. Да, Герберту известно, что вы здесь. С сожалением должен сообщить, что он, несмотря на случившееся, пришел в ярость, узнав, что вы вновь явились в его усадьбу. Он не может простить вам то, что вы рылись в его бумагах, и винит вас в гибели своей дочери. Полагаю, только из уважения ко мне и мисс Куик он позволил, чтобы вас принесли сюда и обеспечили за вами уход. Но он настаивает, чтобы утром вы уехали, в каком бы состоянии ни находились. Я подумал, будет лучше, если я сам сообщу вам об этом. Простите, мой друг, но мне не удалось заставить его изменить свое решение.

Браун встал с кресла, собираясь уйти. Джошуа вновь откинулся на груду пуховых подушек. Вид у него был мрачный.

— Меня это не удивляет. Я и сам виню себя в смерти Каролины. Как бы то ни было, нам с вами нужно сейчас же поговорить. Прошу вас, Браун, задержитесь еще на пару минут. Расскажите, что произошло до того, как я нашел вас. Вы и в самом деле считаете, что кто-то умышленно пытался нас утопить?

Браун вновь опустился в кресло.

— Как раз об этом я сейчас и думал, — отвечал он севшим голосом, будто всю ночь пил бренди в клубе. — Другого объяснения я не нахожу. Вы сами будете судить, когда я вам все расскажу. Вы уверены, что в состоянии меня выслушать?

— Конечно! — оскорбился Джошуа. — Я пережил тяжелые минуты, но испытание не лишило меня разума. Расскажите, что с вами случилось, когда вы оказались в пещере.

— Когда я вошел в грот, кто-то ударил меня сзади. Я не видел, кто это был, но думаю, мужчина. Я потерял сознание, а очнулся уже на том уступе, где вы нашли меня. Ни у одной женщины не хватило бы сил перетащить меня туда и открыть железную дверь, преграждавшую воде доступ в пещеру.

— Выходит, это все-таки была не Лиззи Маннинг.

— Я же сказал, у нее не хватило бы на это сил.

Джошуа кивнул. Лиззи знала, как открыть ту дверь, но он вынужден был признать, что женщина такой хрупкой комплекции, как она, вряд ли сумела бы затащить Брауна в пещеру.

— Так что вы хотели поведать мне, когда письмом приглашали на встречу?

Браун покачал головой:

— Когда я писал письмо, то еще не знал, что ожерелье уже найдено. То, что я хотел рассказать, теперь, в сущности, не имеет значения. Это кое-какие факты из истории ожерелья.

— И все же, Браун, я хотел бы услышать ваш рассказ, а потом уже судить, что важно, а что нет.

— Ладно. Позвольте устроить вам маленький экзамен. Что вам известно о происхождении ожерелья?

Джошуа отвечал не задумываясь:

— Чарлз Мерсье выиграл его в карты, а потом в завещании отписал своей незаконнорожденной дочери...

— А до этого? О его более ранней истории вы что-нибудь знаете?

Джошуа порылся в памяти:

— Виолетта Мерсье и Джон Кобб рассказывали немного о его прошлом. Насколько я помню, его изготовили в Средние века в Нюрнберге для какого-то местного князька. Чарлз Мерсье выиграл ожерелье у графини, и та поручила горничной...

— Достаточно. — Браун выставил вперед ладонь, давая понять, что не желает ничего слышать о горничной мисс Бейнс и ее страстном любовном романе. — Мерсье выиграл ожерелье у графини. Оставив в стороне горничных и их отпрысков, скажите — что вы знаете о графине?

Джошуа встрепенулся, приподнялся на подушках, готовясь осмыслить целый ряд новых возможностей.

— Забудьте про то, что я знаю. Лучше расскажите, Браун, что знаете вы. Я же вижу по вашему лицу, как вас распирает от вашей таинственности.

— Ваш рассказ об ожерелье в прошлую нашу встречу напомнил мне историю одного поместья, где я работал. Сразу добавлю, имен действующих лиц мне не называли. Хотя, может, вам это теперь не интересно, ведь ожерелье нашли...

— Не томите душу, Браун. Конечно, мне чертовски интересно.

Браун усмехнулся, его орехово-карие глаза озорно блеснули.

— Так и быть, слушайте. Несколько лет назад я проектировал парк в усадьбе Бичвуд-хаус — это рядом с Лутоном, — принадлежащей семье Сибрайт. История дома и поместья очень необычная, потому, наверное, и сохранилась в моей памяти.

— Вы сказали Бичвуд? — уточнил Джошуа, от любопытства раздувая ноздри и напрягая губы.

— Да, Бичвуд. Нынешний хозяин усадьбы, лорд Сибрайт, приобрел этот дом у его бывшей владелицы, титулованной дамы, которая была вынуждена продать свою собственность в результате целой череды трагических событий. И когда я сравнил ту историю с вашей, меня поразило вот какое совпадение: у той дамы тоже было весьма необычное ожерелье — смарагдовое, в форме змейки.

Браун на время умолк, словно не был уверен, что стоит продолжать. Виновником его сомнений был Джошуа. Погруженный в свои мысли, тот деловито бормотал себе под нос: «Бичвуд? Бичвуд?», словно задавался вопросом. Наконец Джошуа заметил, что Браун молчит. Он прекратил бормотать, фыркнул и нетерпеливо махнул рукой, требуя, чтобы Браун продолжил свой рассказ. Тот словно только этого и ждал:

— Согласно семейному преданию, ожерелье подарил одной из далеких прапрабабушек той дамы Карл I — в знак своей королевской признательности. Вне сомнения, та женщина была любовницей короля. Говорили, что с ожерельем связано одно суеверие: якобы оно приносит несчастье, если переходит к другому владельцу за деньги.

Джошуа нетерпеливо кивнул. История, конечно, была занимательной — частично он слышал ее от Виолетты, — но его интересовало другое.

— Полноте, Браун. Неужели вы это серьезно? В наши дни просвещенные, образованные люди не верят в такие выдумки.

Браун был раздосадован:

— Полностью с вами согласен. Не сомневаюсь, это было чистым совпадением, что несчастья графини начались сразу же после того, как она проиграла ожерелье в карты. У нее было двое детей. Не прошло и полугода после проигрыша ожерелья, как старший ребенок, мальчик, умер от сыпного тифа, который когда-то унес жизнь и ее мужа. Убитая горем женщина продолжала безудержно играть. За год ее долги возросли настолько, что ей пришлось продать Бичвуд-хаус и поместье мистеру Сибрайту, после чего она покончила с собой.

— Что сталось с другим ребенком? Это был мальчик или девочка? — спросил Джошуа, резко садясь в постели.

Браун пожал плечами, словно подобный вопрос ему и в голову не приходил:

— К сожалению, не могу сказать. Мне кажется, этого я никогда не знал.

Джошуа вновь лег на подушки и, прикрыв веки, задумался:

— Жаль, потому что меня интересует как раз это, а не предание, мой друг. Впрочем, не важно. Вы дали мне зацепку, так что скоро я выясню сам.

Браун зевнул во весь рот и медленно встал с кресла.

— Не сомневаюсь, сэр, — как всегда, дружелюбно ответил он. — И все же, хоть это и срочное дело, я посоветовал бы вам сию минуту не рваться в бой. После того что мы с вами недавно пережили, нам обоим нужно хорошенько выспаться.

Оставшись один, Джошуа и не подумал спать. Немигающим взглядом он смотрел в потолок, размышляя об услышанном. Едва Браун закончил свой рассказ, он сразу понял, что тот предоставил ему ценные сведения. Теперь же, как ювелир, собирающий ожерелье, он соединял воедино новые факты с теми, что ему уже были известны. Сообщение Брауна было сродни фермуару, замыкающему цепочку. Графиня была родом из Бичвуда — поместья, несколькими нитями связанного с Астли. Единственный выживший ребенок графини, по вине расточительной матери оставшийся без наследства, очевидно, хотел вернуть в свою собственность фамильную драгоценность. Осталось найти ответы на два вопроса, которые задавал себе Джошуа: кто этот ребенок и является ли он или она убийцей?

Так, рассуждая сам с собой, Джошуа погрузился в воспоминания. В его воображении, словно вспышки пиротехнических снарядов, замелькали разные лица и образы. Название Бичвуд резонировало в сознании. Он слышал, как его упомянула сначала миссис Боулз в связи с Джейн Бентник, потом Ланселот Браун — в связи с Сибрайтами. Кто еще? Он представил искаженное от ужаса лицо Каролины Бентник в тот вечер, когда Сабина предложила ей надеть на бал свое ожерелье. Вспомнил, как она была спокойна, когда обрабатывала его раны. Вспомнил, с каким безразличием отнеслась к угрозам Герберта относительно поиска ожерелья. Вспомнил ее ужасную смерть. Пережил заново те жуткие мгновения, когда понял, что невольно стал виновником ее гибели, когда Герберт обвинил его в смерти дочери и велел убираться из его дома.

Вновь опомнился он только в восемь, когда бой часов проник в его сознание. Две догадки пришли ему на ум. Первая касалась причины исчезновения ожерелья, вторая — личности ребенка графини.

Однако одних догадок было мало. Он уже наделал достаточно ошибок, наговорил много лишнего, выдвинул слишком много несправедливых обвинений. Пока он не найдет подтверждения своим подозрениям, пока у него не останется и тени сомнений, свои мысли он будет держать при себе.

Джошуа позвонил в колокольчик, стоявший на тумбочке, и вызвал Питерса, которого попросил принести ему несессер с письменными принадлежностями. Когда его просьба была исполнена, он велел Питерсу пойти в библиотеку и найти справочник по истории графства Бедфордшир. Слуга вернулся через несколько минут с большим фолиантом в красном сафьяновом переплете, на котором золотом был вытеснен родовой герб Бентников.

— Еще указания будут, сэр? — осведомился Питерс, осторожно кладя книгу на тумбочку.

— Будь добр, дай ее сюда, — сказал Джошуа требовательным тоном.

Едва дверь за слугой затворилась, он открыл книгу и начал перелистывать страницы. Ему понадобилось около десяти минут, чтобы найти то, что он искал. Джошуа глубокомысленно кивнул сам себе: все так, как он и ожидал. Он отложил справочник в сторону и принялся сочинять письмо Герберту Бентнику.

Глава 46

Астли-хаус, Ричмонд

Сэр!

Я не упрекаю вас в том, что вы возложили на меня частичную ответственность за смерть вашей дочери. Меня тоже гложет чувство вины, и именно оно побуждает меня сейчас писать вам. Если я не изложу свои выводы, значит, ее смерть, как и смерть Хора, была напрасна. Итак, несмотря на ваши сомнения, я умоляю вас прочесть это письмо и отнестись к его содержанию со всей серьезностью.

В ходе расследования несколько человек из вашего окружения, в том числе вы сами, сэр, оказались под подозрением. Я с самого начала был уверен, что бедняжку Каролину задушили, потому что убийца боялся, что она может опознать его или ее. Я также полагаю, что эти опасения у убийцы появились после того, как он услышал необдуманные слова Каролины, которые она столь опрометчиво обронила мне на террасе. С первым убийством все гораздо сложнее. Бартоломью Хора поначалу приняли за Джона Кобба. Ни тот, ни другой не являлись вашими домочадцами. В связи с этим у меня возникли следующие важные вопросы: как был убит Хор? что он делал в вашей усадьбе? кто был намеченной жертвой: Хор или Кобб?

Я считаю (хотя убедительных доказательств у меня нет), что Хора отравили незрелым ананасом, возможно, смешанным с вином и медом, чтобы вкус был приятным. Незрелый ананас — сильное рвотное средство, хотя обычно он не вызывает смертельного исхода. К сожалению, на беднягу Хора это средство слишком сильно подействовало, так что он потерял сознание, но, ВОЗМОЖНО, его смерть явилась результатом случайного стечения обстоятельств. Гранджер признался, что мальчик, дежуривший в ту ночь в теплице — в его обязанности входит следить за температурным режимом в помещении, — заснул. В теплице стало очень жарко, и жар вкупе с ядом и погубил Хора.

После того, как мы выяснили, как погиб Хор, давайте подумаем, что его вообще привело в оранжерею. Кобб сказал мне, что он получил записку якобы от Виолетты, приглашавшей его ночью на свидание в сад Астли. На встречу ему помешал пойти Хор, опасавшийся, что Кобб уговорит Виолетту бежать с ним. Хор напоил Кобба бренди под тем предлогом, что это поможет ему выздороветь. Когда Кобб опьянел настолько, что без чувств свалился на пол, Хор отправился на свидание вместо него.

Мне с трудом верилось, что вы могли бы убить собственную дочь, но, не скрою, одно время у меня мелькала мысль, что, возможно, вы каким-то образом причастны к гибели Хора. Из любви к миссис Мерсье вы могли решиться на его убийство, ибо Хор от лица своей клиентки вел спор за ожерелье, вполне мог выиграть тяжбу и лишил бы вашу невесту драгоценности, которой та очень дорожила. Виолетта видела, как вы тайком встречались с миссис Боулз. Я предположил, что, возможно, портниха и есть та самая дочь Чарлза Мерсье, но потом выяснил, что это не так. Вы приходили к ней, чтобы заказать платье, которое хотели преподнести в подарок своей невесте.

Тогда я сосредоточил свое внимание на источнике этих коварных слухов — на Виолетте Мерси. Хор являлся помехой в ее отношениях с Коббом, с которым, несмотря на все ее уверения в обратном и письма подобного же содержания, она продолжала тайком поддерживать связь. Хор узнал об этом и пригрозил открыть правду Сабине. Виолетте не составило бы труда, с молчаливого согласия Кобба, с помощью записки завлечь Хора в ананасную теплицу, где Кобб отравил бы его зельем, о воздействии которого она узнала от матери; сама бы она в это время находилась в Лондоне. Также не исключено, что это Виолетта украла ожерелье, намереваясь на деньги от его продажи устроить свою жизнь с Коббом. Но потом, узнав, что Кобб разбогател (об этом я расскажу чуть позже), вернула драгоценное украшение, поскольку нужда в нем отпала.

У Сабины Мерсье было два одинаково веских мотива для убийства. Во-первых, она боялась потерять ожерелье, которое ей очень дорого. Во-вторых, ее беспокоило, что ее дочь настроена бежать с каким-то стряпчим из Бриджтауна, у которого за душой нет ни пенни, — с Коббом. Если это она послала в гостиницу записку с просьбой о встрече с ней поздно вечером в саду Астли, то не могла предвидеть, что вместо Кобба на встречу явится Хор. Ну и, поскольку с Коббом она не была знакома, ей было невдомек, что отравила она Хора, а не Кобба.

А совсем недавно у меня появилась еще одна подозреваемая — Лиззи Маннинг, семья которой, как выяснилось, сильно пострадала по вине Кобба. Он познакомился с Артуром Маннингом за игорным столом в Ричмонде и за два-три вечера выиграл у того две тысячи фунтов, взятые под залог Барлоу-Корт. Лиззи скрыла от меня проделки своего брата. Более того, она с самого начала навязала мне свое участие в расследовании гибели Хора. Узнав, что я принес саквояж Кобба, в котором были спрятаны деньги, взятые в долг ее братом, она глубокой ночью пробралась ко мне в спальню. И тогда я спросил себя: это она, пытаясь вернуть в семью то, что утратил ее брат, убила Хора, приняв его за Кобба?

Таким образом, сэр, перед нами неизбежно возникают следующие вопросы. Кто из этой жалкой кучки действующих лиц является преступником, погубившим сначала Хора, а потом, опасаясь разоблачения, и бедняжку Каролину? Кто из них украл ожерелье и зачем? Отвечая на первый вопрос, суверенностью могу сказать: из этих людей — никто.

Свое последнее открытие я сделал только сегодня вечером, после беседы с нашим общим знакомым — Мистером Талантище Ланселотом Брауном. Как вам известно, ожерелье досталось Чарлзу Мерсье несколько десятилетий назад. Он выиграл его в карты у графини Берли. Поинтересуйтесь у Брауна, и он расскажет вам печальную историю этой графини. После я советую вам заглянуть в справочник по истории графства Бедфордшир, который я позаимствовал из вашей библиотеки и оставляю на тумбочке у своей кровати. Разгадку вы найдете в статье о поместье Бичвуд-хаус (в окрестностях Лутона) на странице 414. Истина во всех ее подробностях всегда была у нас перед глазами, но мы о том не догадывались.

Что касается кражи ожерелья, почему его взяли, а потом вернули, на это я полного ответа дать не могу. Ясно одно: истица, некая Нелл Ламтон, скончавшаяся, вероятно, от нищеты, сразу же после того как ее навестила Сабина Мерсье, к пропаже драгоценности отношения не имела. Ожерелье взяла ваша собственная дочь — из страха, что миссис Мерсье заставить надеть его на бал, который вы устраивали. Каролина ненавидела миссис Мерсье, ибо считала ее виновной в смерти матери — так ли это, я сказать не могу. По этой причине она жутко боялась как ожерелья, так и самой миссис Мерсье.

Прежде чем покинуть Астли, как вы того желаете, я намерен найти подтверждение своим выводам у самого убийцы. Я понимаю, что подвергну себя смертельной опасности, но это я рассматриваю как расплату за свой опрометчивый разговор с вашей дочерью, который стоил ей жизни. Я изложил вам все эти факты, дабы вы, независимо от того, какая судьба меня ждет, знали, что произошло, и решили, как вам быть дальше.

Ваш покорный слуга, Джошуа Поуп.

Глава 47

На следующий день облака рассеялись, ливень прекратился. Без пяти минут девять Джошуа затворил за собой боковую дверь Астли-хаус и зашагал — под ослепительными лучами солнца — через огород к воротам, за которыми минувшим днем оставил на привязи свою лошадь. Проходя мимо оранжереи, он с восхищением отметил, сколь величественно смотрится омытое дождем здание. Стеклянные панели искрились в утреннем свете, растительность в стенах оранжереи казалась более пышной и зеленой, чем всегда. И в самом деле, подумал Джошуа, выходит, порой и растения могут быть достойны внимания художника.

В ананасной теплице трудился Гранджер. Вид у него, как и всегда, был невозмутимый и самодовольный, волосы взъерошены, красоту лица портил только огромный шрам на щеке. Заслышав скрип гравия под башмаками Джошуа, Гранджер поднял голову, но потом, увидев, что это Поуп, сдержанно кивнул ему и продолжил работать. Стараясь не обращать внимание на неприятное ощущение в животе, Джошуа направился к атрию под купольным сводом. Голову он держал высоко. Письмо было написано и отправлено. Теперь, что бы ни случилось, правда станет известна.

Открыв дверь, ведущую из атрия на ананасную плантацию, Джошуа увидел, что Гранджер маленькими ножницами срезает пожухлые листья с крупных ананасных растений.

— Добрый день, мистер Поуп. Как ваше самочувствие? — спросил Гранджер, на минуту отвлекшись от своего занятия, после того как Джошуа поклонился и пожелал ему доброго утра. — Не ожидал, что вы так скоро встанете с постели после вчерашнего...

— Я абсолютно здоров, мистер Гранджер. Вот, возвращаюсь в Лондон. Хотел перед отъездом перемолвиться с вами парой слов.

Гранджер подошел к следующему растению и стал пристально рассматривать листву, поглаживая каждый листик своими тонкими пальцами. Этот его жест заставил Джошуа поежиться, хотя в теплице стояла удушающая жара.

— Слава богу, что мы вовремя нашли вас, а то бы вы так скоро не пришли в себя, — сказал Гранджер.

Джошуа не мог оставить без ответа столь наглое замечание:

— Простите, мистер Гранджер, но если бы не некоторая доля удачи и не мое умение сохранять самообладание, три человека утонули бы. А вас, полагаю, я должен благодарить не за спасение, а за то, что мы чуть не погибли. Собственно, за тем я и пришел.

— Что вы имеете в виду? Разве я не предупреждал, чтобы вы туда не ходили?

Голос у Гранджера был спокойный, но в нем сквозило недоумение.

— Предупреждали, но приготовили ловушку с приманкой, на которую, вы знали, я непременно клюну.

Гранджер, продолжая притворяться озадаченным, покачал головой и растерянно улыбнулся:

— Боюсь, я не совсем понимаю вас, сэр.

— А тут и понимать нечего. Когда Браун приехал вчера в Астли и упомянул, что ждет моего прибытия, вы, должно быть, испугались, что он увидел связь между тем, что недавно произошло здесь, с историей в Бичвуде. Вы знали, что несколько лет назад Браун проектировал парк для того поместья — сами мне об этом рассказывали. Пока он был один в гроте, вы, подкравшись к нему незаметно сзади, ударили его по голове, связали и затащили в пещеру в глубине грота. Вы наверняка знали, что он еще жив, но, вместо того чтобы прикончить его, решили использовать как приманку, чтобы завлечь в грот меня и одним махом разделаться сразу с двумя беспокойными птичками, а потоп, который вы устроили, выдать за несчастный случай.

Все еще качая головой и едва заметно улыбаясь, словно обвинения Джошуа были настолько нелепы, что даже не заслуживали опровержения, Гранджер повернулся к нему:

— Простите, сэр, но какое отношение ко всему этому имеет моя служба в Бичвуде. Я и не скрывал, что работал там.

— Бичвуд — ваш мотив, Гранджер. Вы должны были унаследовать это поместье. Ваша мать — злосчастная графиня Берли, некогда хозяйка Бичвуда и владелица ожерелья в форме змейки. Своей неудачной игрой в карты она положила начало целой череде трагических событий. От Брауна я узнал то немногое, что не сумел выяснить сам, а точнее, два важных факта: что графиня жила в Бичвуде и что у нее был ребенок, который пережил ее. Браун не знал ни ее имени, ни имени ребенка, но мне не составило труда заглянуть в справочник по истории графства Бедфордшир. Вскоре я нашел там соответствующую статью, в которой указывается имя предыдущей владелицы поместья. Это Сибил Гранджер, графиня Берли, мать двоих сыновей, один из которых умер.

Гранджер выпрямился и посмотрел на Джошуа с выражением любопытства и превосходства во взгляде, как на случайно заползшего на лист жука, которого ему ничего не стоит раздавить башмаком или зажать в руке. Джошуа кожей ощущал, как воздух звенит от напряжения.

— Почему вы решили, что тот осиротевший ребенок и я — одно и то же лицо?

— Вас узнала миссис Боулз, выросшая в том же селении. Поэтому вы так оживленно беседовали с ней на днях. В гостиной вашего домика висит великолепный портрет знатной дамы. Полагаю, это ваша мать. На чашке, что у нее в руке, вне сомнения, родовой герб Берли.

— Это все?

— Тело Хора обнаружила миссис Мерсье, а почему-то не вы, хотя, как я заметил, именно вы первым приходите в теплицу утром. Тем более что вы сказали мне, будто в тот день рано утром застали дежурного спящим и вам самому пришлось регулировать температуру. Чтобы открыть окна, вы должны были переступить через труп. Во всяком случае, разбитые горшки вы должны были увидеть. Но вы почему-то это скрыли.

Джошуа смотрел на профиль Гранджера и видел, как меняется его лицо. На щеках садовника перекатывались желваки, на шее вздулась вена, лицо превратилось в cryсток непредсказуемой откровенной враждебности. Джошуа замолчал, ожидая реакции Гранджера, но тот отказывался отвечать. А через какое-то время Джошуа понял, что ему необязательно слышать ответ садовника: в его поведении, во внешнем облике все изобличало убийцу.

— Вы также утверждали, будто были слишком заняты растениями и не видели, как Каролина и ее убийца вошли в теплицу. Относительно Каролины вы солгали. А насчет убийцы сказали правду: вы никого не видели, потому что Каролину убили вы.

Снова повисло молчание. Гранджер продолжал деловито срезать длинные узкие листья. И только быстрое чиканье ножниц да еще пот, выступавший у него на лбу и ручейками стекавший по лицу, выдавали его волнение. В конце концов пот стал застилать ему глаза, так что он был вынужден отвлечься от своего занятия и отереть лицо тыльной стороной ладони. После он, казалось, немного успокоился. Он огляделся вокруг со смирением в лице, как состоятельный человек, обозревающий свою вотчину перед тем, как с ней расстаться.

— Вы говорите так, будто вам все известно. Но что вы знаете о моих страданиях? Безрассудство матери, расклад карт в руке легкомысленной женщины загубили мою жизнь. По-вашему, это справедливо?

— Приблизительно то же самое произошло и с Лиззи Маннинг. Но она не поддалась искушению, не опустилась до убийства.

— Зато попыталась вернуть свою собственность другими нетрадиционными способами, верно?

Свою реплику Гранджер сопроводил многозначительной улыбкой. У Джошуа запылали щеки. Неужели садовнику известно, что Лиззи приходила в его спальню глубокой ночью? Уточнить это он не успел, ибо Гранджер продолжил:

— Ожерелье принадлежит мне. Оно фактически само приплыло мне в руки. Когда мистер Бентник нашел себе невесту за тысячи миль отсюда и она прибыла в Астли с ожерельем на шее, я расценил это как знамение судьбы — знак надежды на то, что теперь моя жизнь изменится. Жестокая судьба, что лишила меня наследства, давала мне шанс вновь стать богатым человеком. Сам Бог распорядился так, чтобы фамильная драгоценность вернулась ко мне.

— И конечно же вы по чистой случайности нашли себе работу в том самом поместье, где поселилась женщина, владеющая ожерельем вашей матери?

Гранджер покачал головой и улыбнулся:

— Разумеется, нет. Я отследил ожерелье. Так же, как отслеживал другие ее вещи, хотя, не спорю, судьба мне помогла. Упомянутый вами портрет стал первой вещью матери, которую я вернул себе. Я взял его в том доме, где служил в прошлом году. На очереди было ожерелье. Всем было известно, что моя мать проиграла его на Барбадосе Чарлзу Мерсье. Когда объявили о помолвке мистера Бентника и о том, что ему требуется садовник, умеющий культивировать ананасы, я, естественно, едва ли мог устоять перед искушением. Просмотрел соответствующую литературу, изучил предмет и убедил мистера Бентника, что знаю об ананасах больше, чем другие претенденты.

Джошуа понимающе кивнул:

— Я вам сочувствую. Но, как я уже сказал, зло, что вы сотворили, не имеет оправдания.

— С какой стати я должен в чем-то оправдываться перед вами, когда меня направляла высшая сила? Хор умер в результате удачного стечения обстоятельств. Каролина Бентник — из-за собственной безрассудной болтовни. Я не планировал эти убийства. Судьба так распорядилась.

Гранджер опять разволновался. Было видно, что он не в себе. Не каждый сумеет сохранить здравый ум, настрадавшись по милости переменчивой фортуны. Даже теперь нельзя было сказать, как он себя поведет. Но Джошуа знал, что не будет спать спокойно, пока не узнает всю правду, а правда была известна только Гранджеру.

— Почему вы убили Хора?

— Чтобы уберечь ожерелье. Он грозился забрать его из Астли и отдать незаконнорожденной дочери человека, который обокрал мою мать. Только я подобрался к ожерелью, а он уже вознамерился навсегда отнять его у меня. Если бы это произошло, я уже никогда не смог бы завладеть им.

— И вы заманили Хора в ананасную теплицу?

— Нет. Я же сказал: все было сделано за меня. Сабиной Мерсье.

— Каким образом?

— Она написала Коббу записку от имени дочери, подделав ее почерк, в которой приглашала его на ночное свидание. Хотела отговорить его бежать со своей дочерью. Но на встречу вместо Кобба пришел Хор. Я знал, кто он такой, потому что видел его в гостинице «Звезда и подвязка». А Сабина не была знакома ни с тем, ни с другим и решила, что это и есть Кобб. В общем, они вдвоем беседовали в атрии. Сабина, притворившись радушной хозяйкой, напоила его зельем, которое приготовила специально для Кобба, а потом предложила прогуляться по теплице. Я последовал за ними — в темноте мне нетрудно было оставаться незамеченным. Когда Хор почувствовал первый приступ рези в животе, Сабина сказала ему, что напиток, которым она его напоила, приготовлен из незрелого ананаса и, если она не даст ему противоядия, он умрет. И добавила, что не станет спасать его, пока он не пообещает, что оставит Виолетту в покое.

Джошуа кивнул:

— Что потом?

— Хор согнулся от боли, закричал, что он не тот, за кого она его принимает, что его зовут Бартоломью Хор. Она не обращала внимания на его вопли, пока он не крикнул, что у него есть сведения, которые помогут ей, что он знает имя истицы. Сабина согласилась выслушать его. Хор сообщил ей имя и попросил, чтобы она дала ему противоядие, а она рассмеялась и сказала, что такового не требуется. Он поболеет и поправится. Вскоре после этого Хор потерял сознание. Когда она ушла, я пошел в хижину, где сидел Джо — мальчик, дежуривший по ночам. Сказал, что вид у него усталый, и предложил ему немного поспать. Пообещал, что подежурю за него, а когда буду уходить, разбужу его. Потом я вернулся в теплицу посмотреть, что с Хором.

Джошуа покачал головой, когда ужасная догадка осенила его. Как же он сразу не понял? Смерть Хора от перегрева была не случайной: это Гранджер все подстроил.

— И тут входит Кобб. Он, должно быть, услышал меня и испугался, ибо взглянул на Хора и тут же бросился бежать. Я сначала пошел за Коббом, но потом решил, что незачем за ним гнаться. Он был напуган до смерти и уже не посмел бы причинять мне беспокойство.

Морща лоб, Гранджер поднял глаза к небу, словно представляя в воображении описываемую им картину:

— Ну и гнусное зрелище представлял собой Хор, лежа на земле в луже собственной блевотины. Он был без сознания, но еще дышал. Меня такая ярость охватила при виде человека, из-за которого я навеки мог бы остаться слугой. В бешенстве я перевернул несколько кадок. Легче мне от этого не стало, зато я придумал, как действовать дальше. Пусть испечется, решил я. Стоило закрыть все окна, и через пару часов в теплице стало жарко как в печке. На следующее утро, зайдя в теплицу, я открыл окна, разбудил Джо, сказав, что ему, должно быть, приснилось, будто я разрешил спать на посту. Я наказал его штрафом в размере двухдневного жалованья и дал понять, что ему крупно повезло: ведь он не лишился места. Когда пришла миссис Мерсье, я не пошел вместе с ней в теплицу, как делал это раньше. Решил, пусть она зайдет первой и сама обнаружит труп. Ну и забавно же было наблюдать, как она пыталась привести его в чувство. Она просто онемела, увидев, что Хор мертв, а ее драгоценные растения разбросаны по всей плантации.

Бессердечный тон садовника заставил Джошуа поежиться.

— Неужели вас не мучила совесть после того, как вы хладнокровно убили Хора? Вам не было жаль его?

Гранджер медленно моргнул и, щелкая ножницами, двинулся на Джошуа:

— Не больше, чем он или кто-либо другой жалел меня, мистер Поуп. После смерти матери ко мне относились не лучше, чем к какому-нибудь безродному мальчишке, место которого в работном доме. Ни одна душа не проявила ко мне участия. Со мной обращались как со слугой, заставляли работать у садовника в подручных, разгребать навоз и косить траву до тех пор, пока у меня не начинали кровоточить руки и я едва не валился с ног от усталости. И после всего этого вы еще смеете обвинять меня?

Джошуа попятился, остро сознавая, что он находится в смертельной опасности.

— Я не намерен определять меру вашей вины, мистер Гранджер, — я только хочу знать, как все было. Это вы напали на меня в сарае?

— Да. Мне нужно было остановить вас. Вы всюду совали свой нос.

— А ожерелье? Когда вы выкрали его?

— Я его не крал. Только собирался. Я знал, где оно лежит, но ждал благоприятного момента. После смерти Хора спешить стало некуда. Я был уверен, что ожерелье останется у миссис Мерсье. А потом, к своему ужасу, узнал, что оно исчезло. Только через несколько дней я выяснил, что произошло. Поэтому пришлось ее убрать.

— Каролину Бентник?

Джошуа, внушивший себе, что это по его вине погибла Каролина, с трудом заставил себя произнести ее имя, так как опасался, что Гранджер подтвердит его худшие опасения.

— Она сказала то, что не оставило мне выбора. Я был вынужден ее убить.

Именно этого Джошуа и боялся.

— Что же она сказала? — угрюмо спросил он.

— В то утро, когда она умерла, незадолго до того как вы вернули мне ключи, Каролина встречалась с братом в утопленном саду. Я проходил мимо по другую сторону изгороди и хорошо слышал их разговор.

Джошуа ожидал другого. Он полагал, что разговор, решивший судьбу Каролины, произошел на день раньше, на террасе.

— Что же она сказала? — выдавил он из себя.

— Фрэнсис Бентник спросил ее, что она замышляет. Каролина призналась, что это она взяла ожерелье из комнаты миссис Мерсье, чтобы не надевать его на бал. Сказала, что спрятала украшение в одной из кадок с апельсиновыми деревьями в атрии оранжереи. Потом объяснила, что взяла ожерелье, намереваясь вернуть его после бала, но, поразмыслив, решила, что лучше от него избавиться — уж очень сильно она его ненавидит. Она как раз собиралась пойти выкопать ожерелье, а потом выбросить его в озеро.

— А Фрэнсис?

— Он спросил: «А как же Поуп? Отец грозился арестовать его». Каролина сказала, что это пустая угроза. Он прекрасно знает, что Поуп не брал ожерелья, и со временем отстанет от него.

— Что вы предприняли после того разговора?

— У меня не было выбора. Я последовал за ней, увидел, как она выкопала ожерелье, а потом убил ее. Я не мог поступить по-другому, иначе моя собственность была бы утеряна навеки.

Наступила тишина. Наверное, Джошуа обрадовался бы, узнав, что это не по его вине погибла Каролина, если бы не мысль о том, что она умышленно подставила его, да не пугающий тон Гранджера, которым тот сделал свое признание.

— Все получилось как нельзя лучше. Я не ожидал, что мистер Бентник откажет вам от дома, но, как вы понимаете, жалеть о том не стал.

— И когда я вернулся, вы решили совершить тройное убийство?

Гранджер помедлил, словно решал, стоит ли открывать всю правду.

— Не по доброй воле. Вы вынудили меня. Мне не было нужды убивать мисс Куик, но она захотела остаться с вами. Брауну нужно было заткнуть рот, потому что он что-то знал о моем прошлом. И вы облегчили мне задачу. Вместо того чтобы вернуться в дом с Лиззи Маннинг и Фрэнсисом, я сказал им, что у меня неотложные дела, которые нельзя оставить без внимания. Я вернулся в октагон и открыл дверь, сдерживающую воду. Я знал, что через несколько часов пещера будет затоплена.

— Представляю, как вы были разочарованы, когда увидели нас на склоне — вымокших до нитки, но живых.

— Вас нашел не я, а Джо Карлтон — мальчик, которого вы попросили присмотреть за лошадью. Он забеспокоился, что вы долго не возвращаетесь, пошел вас искать и наткнулся на Брауна и мисс Куик. Он сбегал за веревкой, потом позвал меня. К сожалению, когда он прибежал, я находился рядом с домом. Поэтому Фрэнсис тоже пришел.

— Иначе вы еще раз попытались бы убить нас?

— Возможно. — Гранджер опять двинулся на Джошуа. Его пустой, невидящий взгляд застыл в пугающем прищуре. — А получилось ни то ни се, верно? В сущности, как я вижу, мистер Поуп, осталось ответить только на один вопрос.

— На какой?

Гранджер продолжал идти на Джошуа. Его лицо было бездушным, лишенным всякого выражения, каких-либо проблесков чувств. Пятясь, Джошуа дошел до выхода из ананасной теплицы. Перешагнув через порог, он перебрался в атрий и остановился под искрящимся куполом, не зная, бежать ли ему со всех ног или принять вызов Гранджера. Он оставался стоять на месте, но, скорее, от нерешительности, чем из бравады. Гранджер, подойдя, схватил его за плечо и вплотную приблизил свое лицо к лицу Джошуа, обдав его щеку горячим кислым дыханием.

— Что вы намерены предпринять? — проскрежетал садовник сквозь стиснутые зубы.

Джошуа пристально посмотрел на него. Здравый смысл подсказывал, что Гранджер неуравновешен и может наброситься на него в любую минуту. При этой мысли у него участился пульс и в животе появилась тяжесть, будто он проглотил камень. И все же, несмотря ни на что, он немного сочувствовал Гранджеру. Тот был чужаком в кругу аристократов, таким же посторонним, как бедняга Хор и сам Джошуа. Кто такой Джошуа, чтобы судить, что могло бы произойти, окажись он сам в столь же жалком положении!

— Я ничего не решаю. Результаты своего расследования я изложил в письме мистеру Бентнику. Ему судить. Что бы со мной ни случилось, он будет знать о ваших преступлениях. А теперь, мистер Гранджер, позвольте откланяться.

Вне сомнения, Гранджер понимал, что, даже если он сейчас убьет Джошуа, его все равно поймают, и, очевидно, только это и остановило его руку. Джошуа подумал, что, возможно, Гранджер прочел сочувствие в его лице и потому сжалился над ним, но, скорей всего, ему это показалось. Как бы то ни было, Гранджер убрал руку с его плеча. Джошуа повернулся и зашагал к выходу. Гранджер не попытался ему помешать.

Глава 48

Декабрь 1786 г., Сент-Питерс-Корт, Сент-Мартинс-Лейн, Лондон.

В тот день, когда Джошуа ожидал возвращения своей ночной гостьи — а со дня ее визита миновал ровно месяц, — он не выходил из дому. Его рассказ был написан и перевязан лентой — готов предстать на суд читательницы. Джошуа прислушивался, не стучит ли кто в дверь, не раздаются ли шаги на лестнице, и хотя гостью он прождал далеко за полночь, она так и не явилась.

Прошло две недели. Свирепые ноябрьские ветры сменили зимние холода. Мороз разрисовал узорами окна дома Джошуа, а его рукопись, перевязанная красной лентой, так и лежала в углу. Иногда он смотрел, как она пылится, и в нем поднималось раздражение. А вдруг та женщина вообще не придет? Вдруг он никогда не узнает, кто она и зачем ей понадобился его рассказ? Порой его охватывал страх. Пока он описывал события давно минувших дней, в нем пробудились странные воспоминания и чувства, которые, казалось, он давно похоронил в душе. Может, именно этого добивалась та женщина? Хотела просто взбудоражить безмятежные воды его размеренного существования, нарушить его семейный покой, омрачить идиллию его счастливого бытия на склоне лет, чтобы он до конца дней своих прислушивался к скрипу лестничных ступенек? Если это так, решил Джошуа, она просчиталась. Он сосредоточится на повседневной рутине и изгонит все мысли об этой странной женщине и тех жутких событиях, свидетелем и участником которых он стал в Астли.

Однажды сумрачным декабрьским днем он работал в своей мастерской. Две его дочери позировали ему. Обе ворчали, недовольные тем, что им приходится сидеть неподвижно. Джошуа добродушно отвечал на их жалобы, но не позволял им расслабиться, ибо был уверен, что это будет один из его лучших портретов. Он был любящим отцом, но при этом оставался энергичным и преданным своему делу художником. И тут его жена открыла дверь и объявила, что к нему пришла посетительница.

— Кто? — мгновенно встрепенулся Джошуа.

— Она не назвалась. Сказала, что ты должен был кое-что приготовить для нее, и просила передать тебе вот это.

Джошуа взглянул на предмет, который протягивала ему жена. Это был шагреневый футляр, который показывала ему ночная гостья, — тот самый, со смарагдовым ожерельем в форме змеи. Ему было так странно видеть футляр в руке жены, что от нехорошего предчувствия он побелел как полотно. Он сообщил жене о ночном визите той женщины, но из личных соображений не упомянул про футляр и его содержимое.

— Что с тобой? — спросила его жена. — Ты изменился в лице.

— Это она, — прошептал Джошуа. — Я же сказал ей, что не возьму эту проклятую вещь. И не отдам ей то, за чем пришла, пока она не сообщит мне свое имя и не расскажет о своих намерениях.

— В таком случае, — решительно заявила жена Джошуа, — я сейчас же спущусь и скажу ей это.

Она удалилась, оставив дверь приоткрытой. Джошуа отослал прочь дочерей, потом разворошил уголья в камине, чтобы огонь пылал ярче, и раздвинул шторы. Небо было затянуто облаками, такими же серыми, как и его настроение. И все же сквозь облака пробивался свет. Джошуа мерил шагами комнату и размышлял. Что он скажет? Как обратится к ней? Снизу доносились отголоски тихого разговора. Джошуа различал голоса жены и своей ночной гостьи, хотя слов разобрать не мог. Они поговорили несколько минут и умолкли. Хлопнула дверь, с лестницы послышались приближающиеся шаги.

Через несколько минут его жена вернулась в комнату вместе с посетительницей. Женщина была одета так же, как раньше, — во все черное. Только на этот раз не прятала лицо в складках капюшона, а, напротив, будто старалась привлечь к нему внимание. На голове у нее была шляпка, украшенная красным страусовым пером, которое, закручиваясь, нависало спереди над полями и касалось ее лба с подведенными карандашом бровями.

— Входите, — спокойно произнес Джошуа. — Позвольте ваши плащ и шляпку. Я давно жду вас.

— Я ненадолго. Только заберу то, что вы мне обещали, и сразу уйду. — Гостья обвела взглядом комнату и глазами сразу нашла рукопись. — Это? — спросила она, торопливо направляясь к тому месту, где лежала стопка перевязанных лентой листов.

Джошуа опередил ее, не позволяя взять рукопись.

— Мы так не договаривались, — напомнил он. — Я сказал, что отдам свой рассказ при условии, что вы назовете свое имя и объясните, зачем вам это надо.

Посетительница спокойно посмотрела на него:

— Вы по-прежнему не догадываетесь, кто я?

— Сударыня, я перебрал в уме всех женщин, которых когда-либо знал. У меня такое чувство, что мы с вами знакомы, и все же я не имею ни малейшего представления о том, кто вы такая.

— Приглядитесь получше.

Женщина приблизилась к нему, сняла шляпку, открывая его взору свои волосы, уложенные в замысловатую прическу. Она посмотрела ему прямо в глаза, потом медленно повернулась к окну, высоко держа голову, словно натурщица, представляющая себя на суд художника. Он увидел лицо с правильными чертами — полные губы, прямой нос, серо-голубые глаза миндалевидной формы с чуть вздернутыми внешними уголками, отчего она напомнила ему кошку. Во время прошлого визита он дал ей около пятидесяти лет, но теперь при свете дня морщинки вокруг ее глаз и на лбу казались не такими глубокими. Она была моложе, чем он думал, но жизнь определенно потрепала ее. Джошуа вновь посмотрел на ее глаза: их форма была ему знакома. Однако ему никак не удавалось вспомнить, где он видел их прежде.

Джошуа покачал головой и выразил свою досаду глубоким, почти театральным вздохом. Он чувствовал себя более чем нелепо, стоя в своей собственной комнате в присутствии собственной жены с женщиной, которая утверждала, что она с ним знакома.

— Сожалею, сударыня, но я, как и прежде, в полном недоумении.

— Что же, не буду вас больше смущать. Я — Виолетта Кобб.

— Виолетта? Дочь Сабины Мерсье?

— Она самая.

Джошуа посмотрел на гостью с удвоенным интересом. Та Виолетта, которую он знал в Астли, была наделена завораживающей, но холодной красотой. Эта женщина была высокомерна, держалась так, будто знает себе цену, как и прежде, излучала холод, но блеск утратила. Время лишило ее былого очарования, но не сумело вдохнуть тепло в ее черты.

— Скажите, миссис Кобб, что привело вас сюда?

— Сначала я расскажу вам вкратце о том, что произошло за минувшие двадцать лет. Наверное, вам уже известно, что мама так и не вышла замуж за Герберта Бентника?

Джошуа кивнул:

— Да, слышал, но подробностей не знаю.

— Герберт разорвал помолвку, после того как получил ваше письмо и узнал о ее причастности к гибели Бартоломью Хора. Он сказал, раз она решилась отравить Хора — пусть и не насмерть, — значит, она вполне могла отравить и его жену Джейн, а также двух своих предыдущих мужей. Мама яростно это отрицала, но Герберт был непоколебим и заявил, что больше не доверяет ей. Маме ничего не оставалось, как вернуться вместе со мной в Бриджтаун, где мы поселились в доме, который завещал ей Чарлз Мерсье. Год спустя я с ее благословения вышла замуж за Джона Кобба. Следующие двадцать лет прошли тихо и мирно. Мама замуж больше не вышла, но ее не оставляла мысль, что ожерелье несет на себе печать проклятия и с тех пор, как она отказалась отдать его дочери Чарлза Мерсье, ее преследуют несчастья. Полгода назад мама заболела и умерла.

— Мне очень жаль, но вы так и не объяснили, зачем пришли сюда и пытаетесь всучить мне ожерелье, — сказал Джошуа с бесстрастной участливостью в голосе.

Виолетта проглотила комок в горле и платочком промокнула глаза:

— Я как раз к этому и веду. Мама оставила дом и все свое имущество мне. В дополнительном распоряжении к завещанию сказано, что ожерелье принадлежит мне и я могу делать с ним все, что захочу, однако мама настоятельно посоветовала, чтобы я не оставляла его у себя. Ей оно принесло одни только несчастья, и она не хотела, чтобы такая же участь постигла и меня. Я тщательно обдумала ее пожелания и решила последовать ее совету — отдать ожерелье. Но кому?

— И почему же ваш выбор пал на меня? — прямо спросил Джошуа.

Виолетта посмотрела на Джошуа:

— А разве я сказала, что намерена отдать его вам?

— Да, в прошлую нашу встречу.

— И вы, насколько я помню, отклонили мое предложение. Сказали, что вас интересует только, кто я и зачем пришла. Что же, оба ваши требования я теперь выполнила. И поэтому, мистер Поуп, я намерена предложить ожерелье вашей жене. Вы женаты, насколько я понимаю, на этой леди?

Она махнула рукой в сторону окна на противоположной стороне комнаты, где сейчас сидела жена Джошуа.

Джошуа кивнул, внутренне содрогнувшись. Теперь ему все стало ясно. Хоть обычно он и не был подвержен предрассудкам, но никогда не сомневался в том, что смарагдовое ожерелье несет зло. Виолетта задумала недоброе. Она считала, что это он расстроил свадьбу ее матери и Герберта. Она тоже верила, что смарагдовое ожерелье — талисман несчастья, и с его помощью вознамерилась отомстить Джошуа. И раз она не могла нанести удар непосредственно ему самому, значит, его следовало поразить руками человека, который ему особенно дорог.

Но, несмотря на свои страхи, теперь, зная, чем продиктован поступок Виолетты, он, как ни странно, ей сочувствовал. Безусловно, смерть матери выбила ее из колеи, но ее стремление услышать его версию событий, готовность расстаться с бесценной вещью доказывали, что она не столь бесчувственна и меркантильна, какой была Сабина. Интересно, узнала ли Виолетта его жену? Может, она потому и предлагает ей ожерелье, что та тоже была участницей тех печальных событий и помогла ему разоблачить убийцу? С трепетом в душе Джошуа повернулся к окну:

— Бриджет, ты слышала? Виолетта хочет отдать тебе ожерелье Чарлза Мерсье.

Бриджет резко встала на ноги. На ее щеках выступил румянец. С не присущей ей нервозностью она взяла футляр, который протягивала Виолетта, медленно открыла его и охнула, потрясенная великолепием ожерелья. Джошуа оно показалось еще более ослепительным, чем тогда, когда он видел его последний раз. Восхитительные зеленые камни, нанизанные на тяжелую золотую цепочку, сверкали и искрились точно так же, как и в тот день, когда было изготовлено это украшение.

— Нет, — отказалась Бриджет. Аккуратно, но решительно она закрыла футляр и вернула его Виолетте. — Мне оно не нужно. Я получила достаточно доказательств, что это ожерелье приносит мало радости и много горя.

Джошуа встретил спокойный взгляд жены и ощутил, как в груди у него радостно забилось сердце и его захлестнула волна теплых чувств к ней — как и двадцать лет назад, когда он увидел ее, в муслиновом платье с узором в виде веточек, в повозке на ричмондской дороге.

— Бриджет, ты уверена? — спросил он. — Это украшение стоит целое состояние.

— Я не хочу, чтобы оно навлекло на нас несчастья, — твердо сказала она.

— Что же с ним делать? Мне оно тоже не нужно, — растерянно произнесла Виолетта.

— Отвезите его в Астли, оставьте в том домике, где некогда жил Гранджер. Закопайте в ананасной теплице, утопите в озере, делайте что хотите — меня это не касается. — Бриджет скрестила руки на своей пышной груди, словно бросая вызов Виолетте.

Виолетта не стала ей возражать. Ее глаза заблестели, будто мокрая галька на солнце, верхняя губа задрожала. Она отвернулась. В тот момент Джошуа показалось, что в лице Виолетты промелькнуло сожаление. Она попыталась исполнить волю матери, но потерпела неудачу.

Виолетта поклонилась Джошуа и Бриджет и ушла, забрав с собой ожерелье и рукопись Джошуа. Примерно через неделю посыльный в ливрее доставил Джошуа пакет с письмом.

Кавендиш-сквер

20 декабря 1786 г.

Сэр!

Я признательна вам за ваше исчерпывающее повествование, но вы так и не указали, виновна ли моя мать в убийстве и что стало с портретом, который вы написали для нее и мистера Бентника. Я спрашиваю лишь потому, что должна это знать. Меня всегда мучили те же сомнения, которые заставили Герберта порвать с моей матерью. Узнав правду, какая бы она ни была, я обрету покой. Что касается портрета, если он все еще у вас, как я полагаю, я бы хотела купить его. Многие художники, вдохновленные маминой красотой, писали ее портреты, но, по ее мнению, ни одному из них не удалось так точно, как вам, передать сущность ее натуры.

Скажите вашей жене, что я вняла ее совету и похоронила ожерелье под руинами домика Гранджера. С тех пор как Гранджера повесили за убийство Каролины Бентник, в его доме никто не жил. Пока я была там, мне довелось заглянуть в парк Астли. Главный садовник, некий Джозеф Карлтон, вспомнил меня и позволил посмотреть усадьбу. Сад такой же ухоженный, каким я его помню, хотя ананасная теплица находится в запустении. Садовник сказал, что после смерти дочери и отъезда моей матери Герберт утратил интерес к садоводству. Все ананасы повыдергивали и сожгли, ни одного растения не оставили. Лиззи Маннинг — теперь она Лиззи Бентник — вышла замуж за Фрэнсиса, и с тех пор сад находится на ее попечении. Но даже она не может заставить себя войти в ананасную теплицу.

Преданная вам, Виолетта Кобб.

Джошуа поднялся на чердак, где хранились новые и старые полотна, подрамники и немногочисленные непроданные работы. Картины были сложены по размерам и тематике. В их числе были с полдесятка грубо исполненных поясных портретов, которые он создал еще на заре своей профессиональной карьеры, и восемь-десять незаконченных пейзажей. Большинство из этих пейзажей он написал сразу же после отъезда из Астли. Тогда у него пропал интерес к изображению лиц, и он стал запечатлевать виды сельской местности. Благоразумие возобладало только тогда, когда возникла угроза нужды и Бриджет приняла его предложение руки и сердца. С тех пор он писал только портреты, обеспечивая своей семье благополучное, безбедное существование.

Возле двери стоял прислоненный к дубовой балке, поддерживающей крышу, единственный портрет в полный рост. Полотно было обернуто в чехол. К нему так долго никто не прикасался, что оно все было облеплено паутиной, а на ткани осел толстый слой пыли.

Джошуа сдернул чехол и бросил его на пол. Поднялось облако пыли, будто туманная дымка летним утром. Джошуа сквозь это марево устремил взгляд на Герберта Бентника. Тот с покровительственной улыбкой на губах взирал на полулежащую Сабину. Несмотря на прошедшие годы и пожелтевший лак, Джошуа она по-прежнему живо напоминала одалиску в гареме султана или Венеру под оком Вулкана. Ее красота — зрелая, сладостная, экзотическая и столь же опасная, как и ананас, который она протягивала Герберту, — осталась неизменной.

Два десятилетия он держал ее здесь, на чердаке, помимо ее воли. Герберт отказался взять свой заказ и не заплатил за него, но Сабина несколько раз в письмах справлялась о портрете. Ни на одно из ее писем Джошуа не ответил. Теперь Сабины не было в живых. И хотя Виолетта разыскала его и попыталась увековечить пагубное влияние матери, у нее ничего не вышло. Сабине больше нет нужды тревожить его.

Джошуа взял полотно и снес его в свою мастерскую. Потом сел за письменный стол и написал короткую записку следующего содержания.

Сударыня!

Вы спрашивали, виновна ли ваша мать. Не думаю, что она намеревалась убить Хора (которого она приняла за Кобба). Она просто хотела отговорить его бежать с вами. Гибель Хора — это, безусловно, дело рук Гранджера.

Надеюсь, портрет, что я отправляю вам, будет напоминать о красоте вашей матери и принесет вам долгожданный покой.

Джошуа задумчиво смотрел на лежащий перед ним лист бумаги. Стоит ли упоминать о смерти бедняжки Нелл Ламтон, несчастной дочери Чарлза Мерсье, с которой Сабина договорилась о встрече? Смерть Нелл тревожила его многие годы. Крэкман считал, что она умерла от нищеты, но он не знал про визит Сабины.

Джошуа обмакнул перо в чернильницу и приготовился написать о Нелл, но задумался. Он же не знает наверняка, что Сабина приходила к Нелл. Какой смысл сеять новые сомнения? Сабина умерла. Пора похоронить всю эту историю, как и ожерелье.

Он поставил витиеватую подпись, посыпал чернила песком и запечатал письмо облаткой. Затем призвав своего слугу, Томаса, велел ему упаковать полотно и отправить вместе с запиской по адресу на Кавендиш-сквер, где в настоящее время проживала миссис Виолетта Кобб. Потом вернулся в мастерскую, взял кисть и с удвоенной энергией продолжил работу над портретом своих дочерей. Вне сомнения, это будет лучшее из его творений.

КОНЕЦ

Примечания

1

Смарагд — изумруд. — Примеч. ред.

(обратно)

2

Палладианский — в стиле построек Палладио (1518-1580), итальянского архитектора эпохи Возрождения. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

3

Утопленный сад — разновидность сада, площадка которого опущена по отношению к окружающему рельефу.

(обратно)

4

Грейз-Инн-Лейн (ныне Грейз-Инн-роуд) — улица, на которой находится «Грейз Инн» — один из основных «Судебных иннов». (Четыре корпорации барристеров в Лондоне; пользуются исключительным правом приема в адвокатуру. Существуют с XIV в., первоначально как гильдии, где ученики обучались у опытных юристов в качестве помощников; ныне в школах при этих корпорациях готовят барристеров.) «Грейз Инн» получил свое название по имени первого владельца здания инна.

(обратно)

5

Странд — одна из главных улиц в центральной части Лондона; в старину шла непосредственно вдоль Темзы.

(обратно)

6

Бедлам — Вифлеемская королевская больница (психиатрическая). Основана в 1247 г. в Лондоне; ныне переведена в графство Кент.

(обратно)

7

«Линкольнз Инн» — один из четырех «Судебных иннов»; готовит преимущественно барристеров Канцлерского отделения Высокого суда правосудия и защищает их интересы. Назван по имени первого владельца здания инна Томаса де Линкольна.

(обратно)

8

Кью-Гарденз — Королевский ботанический сад в графстве Суррей.

(обратно)

9

Кадриль — карточная игра для четырех человек, распространенная в XVIII в.

(обратно)

10

Шин — местечко в графстве Суррей.

(обратно)

11

Майское дерево — украшенный лентами и цветами столб, вокруг которого в Англии танцуют 1 мая.

(обратно)

12

Wilderness House — букв, «дикий дом».

(обратно)

13

Хэмптон-Корт — грандиозный дворец с парком на берегу р. Темзы близ Лондона; один из ценнейших памятников английской дворцовой архитектуры; первым владельцем был кардинал Уолзи (ок. 1475-1530); королевская резиденция до 1760 г. Построен в 1515-1520 гг.

(обратно)

14

Королевский суд, Суд королевской скамьи — под председательством короля. Существовал до 1873 г. Название употреблялось при правлении короля.

(обратно)

15

Сандрик — декоративная архитектурная деталь в виде карниза или небольшого фронтона, иногда опирается на два кронштейна или пилястры по бокам от проема. Расположена на фасаде над дверным или оконным проемом. Изначально призвана была защищать проем от дождя.

(обратно)

16

Сладкое мясо — зобная и поджелудочная железы теленка или ягненка.

(обратно)

17

Виндзорское кресло — полированное, деревянное, без обивки, с выгнутой, состоящей из узких планок спинкой и прямыми подлокотниками.

(обратно)

18

Ньюгейтская тюрьма — знаменитая лондонская тюрьма. Вплоть до середины XIX в. перед нею публично вешали осужденных. Снесена в 1902 г. На ее месте сейчас стоит здание Центрального уголовного суда Олд-Бейли.

(обратно)

19

Смитфилд — лондонский оптовый рынок мяса и битой птицы; на месте нынешнего рынка в 1381 г. был предательски убит вождь крестьянского восстания Уот Тайлер.

(обратно)

20

Святой Суитин (?-863) — священник при короле Эгберте и епископ при его сыне Этельфульфе. По поверью, дождь в его день (15 июля) предвещает осадки в течение 40 дней.

(обратно)

Оглавление

От автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте