«Второе дело Карозиных»

Александр Арсаньев Второе дело Карозиных

ВМЕСТО ПРОЛОГА

В доме профессора алгебры, надворного советника Никиты Сергеевича Карозина, впрочем, как и по всей Москве, да что там – по всей Росии, готовились к таким всегда долгожданным зимним праздникам – Рождеству, Святкам, встрече нового 1883 года. Сам хозяин скромного белокаменного особняка в Брюсовском переулке не сказать, чтобы слишком увлекался приготовлениями, считая, что все хлопоты по устроению праздников следует оставить на долю супруги, однако и у него внутри приятно обмирало при мысли, что занятия в университете, где он читал курс лекций, на время будут отменены и можно будет со спокойной душой повеселиться, посетить театр и многочисленных друзей.

Никита Сергеевич, возвращаясь сейчас из университета домой, к обеду, где должна была уже ждать его супруга, ехал в собственных санях, надвинув поглубже кунью шапку и подняв бобровый воротник своего пальто, и мягко улыбался в усы, поглядывая на встречных барышень. Последний год финансовые дела Карозина заметно улучшились, что позволило приобрести наконец собственный выезд, да и дом заново обставить. Но больше всего Никиту Сергеевича радовало, что теперь он сможет куда больше баловать свою супругу – Катеньку, на которой женился вот уже почти четыре года назад, а все кажется, будто только вчера.

Вспомнив ладную статную Катину фигуру, ее длинные пшеничные косы, молочной белизны кожу, ее тонкие руки и нежную улыбку, озорной блеск больших зеленых глаз, Карозин улыбнулся чуть шире и счастливо вздохнул. Без сомнения, ему очень повезло с женой. Поравнявшись со Страстным монастырем, напротив Тверского бульвара, Карозин снял шапку и перекрестился, затем усмехнулся про себя, вспомнив евангельское: «Неверный муж верною женою освящается». Да, если бы не набожность Кати… раньше-то, бывало…

Впрочем, Карозин не стал утруждать себя воспоминаниями о том, что было до появления в его жизни Катерины Дмитриевны Бекетовой – сани свернули в Брюсовский переулок и, оставив позади большой дом купцов Андреевых, уже в ранних зимних сумерках остановились у крыльца белого двухэтажного особнячка, выстроенного в классическом стиле.

– Можешь распрягать, – сказал Никита Сергеевич своему кучеру. – Сегодня больше никуда не едем, – добавил он не без удовольствия, предвкушая обед и вечер в обществе Катеньки.

Поднявшись по ступенькам, он скинул пальто на руки лакея, встретившего его в дверях, и поинтересовался, дома ли жена.

– Никак нет-с, – ответил Ефим, виновато глянув на Карозина.

– Где же она? – Никита Сергеевич недовольно сдвинул свои густые брови. «Неужели снова впуталась в какую-то историю?!» – пронеслась невольная мысль. – Ну, что молчишь?

– К портнихе поехали, – ответил Ефим.

– Ясно, – Карозин тяжело вздохнул от непонятного предчувствия. – Обед готов?

– Готов. Прикажете подавать?

Карозин глянул на свои часы-брегет и ответил:

– Подождем хозяйку, – а сам поднялся по широкой пологой лестнице, устланной красным ковром, в свою спальню.

Чтобы Катя опаздывала к обеду, то есть к пяти часам пополудни, это было невиданное дело, и поэтому профессор волновался. Пятнадцать минут томительного ожидания показались ему чуть ли не часами – он слонялся из угла в угол сначала в своей спальне, затем вошел в спальню жены, не желая только показываться на глаза прислуге, чтобы не допускать никаких толков. «Собственно, ну что здесь такого, – уговаривал он себя, осматривая улицу из окна Катиной спальни, – в конце концов, она могла встретить кого-то у m-mе Roshe… Она могла задержаться с примеркой, верно, к Рождеству там сейчас пол-Москвы шьют… Она…»

Но нет, ничего не помогало и профессору стоило большого труда оставаться в комнате. Подозрение, что его горячо любимая жена снова окажется втянутой в какую-нибудь нехорошую историю, как во всех этих романах, которые Катя с таким упоением читала, несмотря на неудовольствие мужа, не покидало профессора. «Ну теперь-то уж я буду ни при чем! – говорил он сам себе, оправдываясь, видимо, за то, что сам „втянул“ Катю в такую историю. – Теперь-то уж я постараюсь пресечь все эти фантазии!» – и распалялся все больше и больше.

Наконец, он рассердился на себя и на жену решительно, и спустился вниз, в кабинет, собираясь заняться просмотром кое-каких бумаг, только бы не думать, отчего это Катя так опаздывает. Едва он вошел в свой кабинет, как услышал взволнованный Катенькин голос, интересующийся, где он.

Карозин повернулся к дверям, намереваясь строго спросить ее про задержку, но когда уже в следующее мгновение на пороге кабинета возникла разрумянившаяся от мороза Катенька, одного ее взгляда на мужа было достаточно, чтобы Никита Сергеевич тотчас забыл все свои намерения, восхищенно глядя на жену и осознавая только, как сильно она ему дорога.

– Никитушка, прости… – начала Катерина Дмитриевна, подходя к нему с ласковым взглядом, видимо, делая над собой усилие, чтобы выглядеть спокойно.

– Отчего ты так задержалась, ангел мой? – спросил ее профессор мягко и встревоженно.

– Никитушка, – с улыбкой проигнорировала жена его вопрос, теперь уже не сдерживая своего волнения, – я узнала об одном весьма странном и загадочном происшествии! Мы с тобой непременно должны в нем разобраться!

– Катенька! – простонал бедный профессор, прикрывая лицо ладонью…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Нет, ничего не говори, – попросил профессор жену. – Мы просто ни в чем не станем разбираться, – решительно заявил он. – Не ты, не я. – Карозин сел за стол и демонстративно уткнулся в бумаги, всем своим видом показывая, что не желает вообще говорить на эту тему.

– Но, Никита! – возразила жена, проявляя свойственное ей по временам упорство. – Почему же ты даже не желаешь выслушать меня? Кому, как ни тебе, я могу все это рассказать? – Катерина Дмитриевна села напротив своего мужа и доверчиво посмотрела ему в лицо.

– И слышать ничего не хочу, – с той же твердостью заявил Карозин. – Катя, как ты не понимаешь, что все эти таинственные происшествия, случающиеся день изо дня, вовсе не нашего ума дело? И… И если тебе повезло в прошлый раз, – выделил он голосом, предваряя еще одно возможное возражение жены, – то это только везение. И потом, ты подвергалась неоправданному риску! – воскликнул Никита Сергеевич, которого все еще мучила совесть за то, что он так опрометчиво втянул жену в прошлое расследование.

– Отчего же неоправданному? – с легкой улыбкой на губах поинтересовалась Катерина Дмитриевна. – По-моему, как раз наоборот.

– Все равно! – отрезал муж. – Это только случайное везение. Не факт, что может повезти снова. Совсем не факт, – повторил он более для себя, чем для нее.

– Значит, ты полагаешь, – холодно начала жена, – что моих заслуг в прошлом расследовании не было, всего лишь случайное везение и только? – уточнила она, как-то не по-хорошему блеснув глазами. – Что ж, сударь, в таком случае извините, что заговорила с вами на эту тему, – Катенька с достоинством поднялась из кресла и вышла из кабинета, высоко держа голову.

Профессор остался сидеть за столом, понимая, что обидел ее и снова укоряя себя за такую бесчувственность, а еще больше за то, что у жены открылся вдруг сыскной талант. Ну, положим, талант – не талант, тут же подумал он, но в наблюдательности и логике ей не откажешь. Кажется, этот способ расследования называется дедукцией? Жена – сыщик, что может быть хуже? Никита Сергеевич поздыхал-повздыхал, да и пошел следом за Катенькой. Нужно бы помириться.

Жену он застал в столовой.

– А, вот и ты, Никита Сергеевич, – сказала она с милой улыбкой, будто ничего и не произошло и не было вовсе никакой размолвки. – А я уж хотела было Груню отправить за тобой. Обедать пора.

– Катя, – начал муж виновато, – ты уж прости меня…

– За что же, друг мой? – с приязненною улыбкой осведомилась она. – Разве ты в чем-то провинился передо мной?

Вот ведь характер, подумал про себя Карозин, и как это она так умеет заставить меня чувствовать себя виноватым тогда, когда самой бы след повиниться. Он взглянул на жену и решил чуть ли не впервые за всю их совместную жизнь подыграть ей – тоже сделать вид, что ничего не случилось.

– Да вот волновался, что ты задержалась, и только, – поспешил произнести он.

– Ну, в том твой вины нет, – заверила его Катерина Дмитриевна и улыбнулась.

Карозин сел за стол и за все время трапезы оба не проронили больше ни слова.

– Мне нужно кое-какие бумаги просмотреть, – сказал Никита Сергеевич, когда обед был окончен. – А ты чем займешься, ангел мой?

– Меня вот Варенька Солдашникова к себе приглашала, – ответила жена. – Но теперь, должно быть, поздновато уже, да и я что-то устала нынче. Пойду к себе, почитаю, – и снова на ее губах заиграла вежливая улыбка.

– Хорошо, – недовольно пробормотал Карозин и вышел из столовой.

Нет, так дело никуда не пойдет, подумал он по дороге в кабинет. Что же это мы самую пошленькую пьеску разыгрываем? Говорим не о том, о чем следует супругам говорить? Он снова прокрутил в голове короткий диалог и поправил сам себя, что разговор-то, конечно, имел быть самый обычный, самый что ни на есть «супружеский», только вот тон, каким все говорилось, да еще сознание того, что думали оба совсем о другом – вот это было фальшиво и пошло. Никита же Сергеевич во всем предпочитал честность и откровенность, и знал, что Катя того же мнения. «А этак что же? – рассеянно размышлял он. – Получается, что мы оба друг друга не уважаем, коли эту комедию изображаем? – он усмехнулся невольной рифме. – Нет, пойду к ней и объяснюсь!» – решил наконец он и, выйдя из кабинета, поднялся на второй этаж, где находилась спальня жены. Карозин осторожно постучал в дверь.

– Кто там? – откликнулась Катенька.

– Это я, – сказал Никита Сергеевич, входя в комнату. – Я вот зачем, – он посмотрел на жену, сидящую за бюро и что-то пишущую, видимо, дневник. – Этак, Катя, не пойдет. – Катерина Дмитриевна посмотрела на мужа удивленно. – Этак мы с тобой можем Бог знает до чего дойти! – Карозин неожиданно разволновался.

– Да о чем ты, Никита? – она повернулась к нему. – Что тебя так взволновало?

– Катя, ну довольно, – попросил он, подходя к жене и садясь рядом на стул. – Ты и сама понимаешь, о чем. Не нужна нам эта холодная вежливость, ты ведь знаешь сама, к чему вот такое обращение привести может… Начнем таить то, что на душе у каждого, сначала в мелочах, а потом и… – Катины глаза сощурились, – и можем дойти до того, что у каждого своя жизнь будет! Понимаешь, о чем я? – Она молчала. – Катя, ты ведь понимаешь, не правда ли? Ведь мы же с тобой не то, что другие, которые женятся по выгоде и никаких общих склонностей не имеют и всю жизнь притворяются, всего лишь изображают из себя супругов, хотя каждый про другого знает, что…

– Довольно, Никита, я все поняла, – улыбнулась Катерина Дмитриевна. – Уж не ревнуешь ли ты? Что-то больно разволновался. Впрочем… Я ведь хотела тебе все рассказать, только ты сам не позволил, – все-таки не удержалась и напомнила она. – Вот я и не стала больше с тобой на эту тему заговаривать, раз уж запретил сам.

– Катя, ну что ты такое говоришь? Неужто прямо и запретил? – ахнул Никита Сергеевич, уже больше изображая удивление, чем испытывая его на самом деле, потому что взгляд жены потеплел и Карозин уже предчувствовал, что еще минута – и они оба посмеются над всею сценою.

– Да, друг мой, – подтвердила она строго и скорбно, опустив глаза и силясь не улыбнуться. – Запретил.

– Ну так ты прости меня! Я ведь делаюсь совершенно глуп, когда речь о тебе заходит! – Карозин взял ее тонкую ручку и поднес к губам. – Простишь?

– И ты меня прости! Я тоже бываю глупа! – воскликнула Катерина Дмитриевна в порыве души и обняла мужа.

Так семейный мир был восстановлен, размолвка ушла в прошлое и, вволю насмеявшись над своею собственною глупостью, супруги помирились окончательно, после чего Никита Сергеевич, успокоив себя, все же поинтересовался:

– Так что там случилось?

– Нужно ли об этом? – лаская мужа взглядом, спросила Катенька, впрочем, вполне оценив его деликатность. – Я ведь знаю, что тебе это неприятно. Оставим.

– Нет, ангел мой, – блаженно улыбнувшись, ответил супруг. – Лучше ты мне расскажи, ведь все равно так просто не оставишь, знаю я тебя, – мягко пожурил он жену, прижав к себе. – Она мурлыкнула и вздохнула глубоко и счастливо. – Ну так что приключилось?

– Хорошо, – Катерина Дмитриевна отстранилась от мужа и заговорила серьезней: – Дело в том, что прошлой ночью скончалась графиня К.!

– И?.. – Никита Сергеевич не понял, что было такого особенного в смерти этой, говоря откровенно, взбалмошной и экзальтированной графини, известной по Москве своими скандалезными приключениями. – Катя, люди каждый день умирают…

– Ах, Никита, ты бы хоть дослушал! – досадливо поморщившись, с новым жаром воскликнула Катерина Дмитриевна, и супругу ничего другого не оставалось, как поднять руки вверх, в знак своей полной лояльности. – Ее убили, Никита! – с уверенностью заявила Катя. – Ее отравили!

– Что?

– То, Никита Сергеевич! Ее отравили, и мне это доподлинно известно! – Катерина Дмитриевна торжествовала, поскольку на лице у мужа отразилось полное замешательство.

– Объяснись, – потребовал он. – Такими обвинениями, ты знаешь, не бросаются. – И профессор нахмурился, чтоб показать, как он недоволен. – Да и кому это могло понадобиться? – прибавил он в сомнении, более для себя.

– Хорошо, – вздохнула жена. – Начну с самого начала. Я приехала к мадам Roche, у нее встретила Лидию Михайловну Мелихову, племянницу графини, ты помнишь ее? – Карозин поспешил кивнуть, лишь бы только жена наконец все рассказала, а он смог убедить ее после, что что бы там ни случилось, ей следует остаться в стороне от этого. – Так вот, Лидия Михайловна приехала сама, чтобы отменить прежние заказы и сделать только один – траурного платья. Мне она неожиданно обрадовалась как старой знакомой и просила меня уделить ей немного времени. Естественно, я согласилась. После примерки мы сели в ее сани и по дороге сюда она мне все и рассказала. Оказывается, накануне ночью графиня умерла, отравилась. Или, точнее, ее отравили… То есть, выглядело это так, будто она сама, но на самом деле, я думаю… В общем, Никита, тут достаточно загадок! Ты это понимаешь? И потом, ты ведь знаешь графиню К.! Несмотря на ее… – Никита Сергеевич выразительно посмотрел на жену: – …на ее легкий нрав, – подобрала она наиболее обтекаемое выражение, – графиня ни за что не наложила бы на себя руки! Согласись же!

– Согласен, – нехотя признался Карозин, хмурясь. – Ну и что тебя волнует, душа моя? Если все это так, значит это дело полиции, сыщиков. А ты-то здесь при чем? – Никита Сергеевич недоуменно посмотрел на жену и тут, кажется, начиная понимать, к чему клонит Катенька, подозрительно поинтересовался: – А почему это Лидия Михайловна с тобой разоткровенничалась?

– Ах, Никита! Ну какой же ты недогадливый! Лидия Михайловна, конечно же, знает о том, как в прошлый раз ты помог генеральше вернуть колье, – кокетливо улыбнулась она. Муж же еще сильнее нахмурился. – Ну же, Никита, – приласкалась к нему жена, – ну, не хмурься ты так…

– Ты не договорила. Что ей от тебя было нужно? – упавшим голосом спросил Карозин, заранее предчувствуя ответ.

– Она хотела, чтобы ты, – Катенька снова не удержалась от шаловливой улыбки, – помог ей расследовать смерть тетки.

– Это уже не лезет ни в какие ворота! – возмущенно воскликнул супруг и поднялся со стула.

– Никита, ты что же, думал, что никто не узнает о том, как ты… – Карозин метнул на жену гневный взгляд. – Хорошо, – тут же поправилась она, – как я расследовала ту кражу? И притом, голубчик мой, они-то все думают, что главный сыщик – ты! И все теперь об этом случае знают, так что же тут удивительного?

– Катя, перестань! – воскликнул профессор. – Тебе известно, как я ко всему этому отношусь! Довольно об этом! Если я один раз позволил тебе по своему легкомыслию ввязаться в такое дело, то больше этому не бывать! Ты мне рассказала, я выслушал. Довольно! На этом и остановимся, – Карозин повернулся к жене и посмотрел на нее и требовательно и моляще одновременно.

– Боюсь, слишком поздно, Никита Сергеевич, – с сожалением покачала красивой головкой Катерина Дмитриевна. – Она так просила… Ты ведь понимаешь, о графине и так полным-полно слухов ходило, Лидия Михайловна не хочет подвергать обстоятельства ее кончины огласке, чтобы…

– Катя, – в ужасе промолвил Карозин, – Катя, неужели ты… дала согласие?..

– Да, друг мой, – печально и трогательно улыбнулась Катенька.

– Нет, это невозможно! – выдохнул несчастный супруг и, не в силах больше слышать обо всем этом, покинул спальню жены.

– Ничего не поделаешь, Никита, – тихо проговорила Катерина Дмитриевна, оставшись одна. – Я не могла ей отказать…

Кое-что об обстоятельствах смерти этой самой графини К. Катерина Дмитриевна мужу не договорила, отчасти потому, что разговор повернул в такую неприятную сторону, отчасти же потому, что хотела сама еще раз все перепроверить, а то больно уж загадочно эта история выглядела. А дело было так.

* * *

Как уже известно читателю, Катерина Дмитриевна встретила Лидию Михайловну у мадам Roshe, где последняя отменила заказ на бальные платья и вместо этого выбрала черную хрустящую тафту на платья траурные. Не обошлось, конечно, без расспросов, на которые Лидия Михайловна отвечала более чем сдержанно, а после обратилась к Катеньке со странной, в общем-то, просьбой, потому как отношения между двумя дамами были не такие уж и близкие, – не согласится ли госпожа Карозина, чтобы Лидия Михайловна подвезла ее до дома. Катенька, приехавшая к портнихе на извозчике, конечно, согласилась, тем более что весь вид Лидии Михайловны свидетельствовал о том, что просьба ее всего лишь предлог и у госпожи Мелиховой имеются серьезные основания для такого поступка.

Необходимо отметить, что племянница довольно известной по Москве и, как уже было вскользь замечено, весьма скандалезной графини К., Лидия Михайловна вышла замуж за коллежского советника Петра Данилыча Мелихова семнадцати лет, а до этого времени пятнадцать лет воспитывалась в доме своей тетки. Матери она не помнила, а отец умер от разрыва сердечной мышцы, когда девочке исполнилось два годика, и единственная ее родственница – сестра отца, графиня К., взяла девочку к себе.

Лидия Михайловна не любила вспоминать того времени, что провела в большом доме своей покровительницы на Тверском бульваре, и даже солидное приданное, данное за ней, не могло изменить ее более чем холодного отношения к родственнице. Теперь же, спустя десять лет, Лидия Михайловна была женою действительного статского советника и матерью четырех деток – трех дочерей и сына. Эта высокая полноватая женщина с темными русыми волосами и серыми, почти прозрачными глазами редкой формы казалась самым настоящим воплощением женского начала, и хоть и не была красавицей в привычном смысле этого слова, но неизменно вызывала какие-то восхищенно-завистливые взгляды.

Дамы завершили дела у портнихи и вышли из ее салона, расположенного на Кузнецком мосту.

– Вон мои сани, – сказала Лидия Михайловна и подвела Карозину к крытому возку, обитому темно-синей тканью. Кучер, одетый в темно-синее же ливрейного покроя пальто, подбитое мехом, спрыгнул с козел и открыл перед дамами дверцу. – У меня ведь к вам разговор, – добавила Мелихова, глянув на Катеньку как-то значительно.

– Об этом я догадалась, – улыбнулась Карозина и, следуя приглашающему жесту хозяйки, села в возок. – Сначала в Брюсовский переулок, – распорядилась Лидия Михайловна и, заняв сидение напротив, тяжело вздохнула.

Возок тронулся, дамы молчали.

– Даже не знаю, с чего начать, – пожала закутанными в соболью ротонду плечами Лидия Михайловна. – Вот ведь как некстати с тетушкой вышло, под самое Рождество. – Карозина деликатно промолчала. – Вы ведь знаете, какие между нами были отношения, не так ли? – Карозина осторожно кивнула, больше для того, чтобы не утруждать Лидию Михайловну неприятными объяснениями. Та оценила вновь проявленную деликатность своей соседки и продолжила: – Точнее уж сказать, что между нами вовсе никаких отношений не существовало, – и горько при этих словах усмехнулась. – Ну да ладно, Катерина Дмитриевна, буду с вами как на духу! – наконец решилась Лидия Михайловна и заговорила другим, более уверенным тоном:

– Начать, пожалуй, следует с того, что мне порекомендовала к вам обратиться Арина Семеновна Соловец. – После этих слов Мелехова выдержала паузу, но Катенька только улыбнулась в ответ. – Собственно, почему мне все это понадобилось, я вам сейчас разъясню. Не сочтите меня черствым человеком, но меня смерть тетушки особенно не огорчила. Вы, надеюсь, понимаете, что причиной тому все эти слухи, которые вечно про нее распространяются, – Катенька слегка склонила голову. – И я, быть может, Катерина Дмитриевна, не стала бы вовсе копаться в ее грязном белье, – презрительно выговорила Лидия Михайловна, – но вы ведь понимаете, приличия требуют и все такое.

Карозина подумала, что слова даются Лидии Михайловне с большим трудом и вообще разговор ей крайне неприятен, и удивилась, зачем же она тогда его затеяла. Впрочем, Лидия Михайловна тотчас же и объяснила, зачем именно.

– Словом, Катерина Дмитриевна, обстоятельства ее кончины таковы, что можно предположить убийство. Да-да, не удивляйтесь. Хотя, чего уж там, – досадливо поправила она себя, – я и сама поначалу удивилась. Тетка была отравлена цианидом, – Лидия Михайловна устало прикрыла глаза, – это показало сегодняшнее вскрытие. Нашли записку у нее, а в записке всего одна фраза: «Расследование не учинять». Я бы и не стала. Похоронила бы ее, грешницу, да на богомолье по весне съездила… Но общество! Общество требует, чтобы я приложила со своей стороны все усилия для раскрытия этого преступления! Представьте, каково мне? Я нынче записку получила от генерала-майора Барановского, в которой он меня спрашивает, найду ли я сама толкового сыщика или мне помочь сыскать такового! Мол, друзья графини очень переживают, – с нескрываемым раздражением проговорила Мелихова. – Каково это? Указывают мне, что следует делать! Да еще и про яд откуда-то узнали. Впрочем, чего уж тут удивительного, ежели у дорогой тетушки в «друзьях», – она язвительно выделила это слово, – такие тузы значатся. Хоть они, между нами будь сказано, и большие мерзавцы, – она понизила голос и невесело усмехнулась, – но тузы, настоящие grand siegneur'ы. И все они теперь, конечно, станут скучать без теткиного, простите, веселого дома, – мстительно закончила Лидия Михайловна.

Карозина молчала, не зная, что сказать в ответ. Да и следует ли что-нибудь говорить?..

Зачем ее пригласила Лидия Михайловна, Катенька уже вполне понимала, но думала она сейчас о другом. Конечно, извинить резкость Мелиховой несложно – несмотря на то, что она свела к минимуму общение со своей теткой, каждый новый слух о ней вызывал у Лидии Михайловны досаду и стыд, оттого и вполне понятно было ее желание хоть напоследок избежать крайне неприятных для нее сплетен вокруг имени графини. Однако и так называемых «тузов» тоже, наверное, можно было понять. О графине по Москве ходили и правда небывалые слухи, мол, с тех пор, как она окончательно переселилась на свою дачу в Петровском парке, у нее там устраивались чуть ли не оргии.

Карозина чуть качнула головой. Ну, положим, оргии – не оргии, а говорили о том, что якобы два-три раза в год съезжаются к ней любители «сладкого», и что будто бы графиня представляет им невинную барышню, которую потом эти, вот уж правду сказала Лидия Михайловна, большие мерзавцы в открытую торгуют друг у друга. Причем, чем девушка благородней сословием, тем дороже за нее дают. Ну, и много чего еще такого говаривали. Мол, непристойные театральные картины у графини тоже в почете, словом, чего только молва людская не напридумывает.

Карозина этим слухам почти и не верила, да и не верила бы точно, если бы не знала народной мудрости о том, что дыма без огня не бывает. А раз так, значит, было же что-то такое на закрытых (sic!) вечерах у графини. Вот и племянница ее этого не отрицает, потому открыто и назвала ее дом веселым.

– В общем, вы ведь меня поняли, Катерина Дмитриевна? – прервала Катины размышления Лидия Михайловна. – Я вынуждена провести расследование. Но поскольку мне бы все-таки хотелось, чтобы дело велось в тайне, да вот и Барановский о том же намекал, то я предпочла бы обойтись без полиции. Я и профессора Штольца, что вскрытие делал, об этом же просила. Он пообещал. – Лидия Михайловна жалостливо вздохнула. – Мне Арина Семеновна сказывала, будто ваш муж помог ей в одном очень деликатном деле, – Катенька не сдержала улыбки на этих словах. Эх, знали бы эти дамы, кто в самом деле им помог! – И обошлось без огласки. Так, может, Никита Сергеевич и в моем случае смог бы посодействовать? Конфиденциально, так сказать? Что скажете, Катерина Дмитриевна?

Лидия Михайловна замерла в ожидании ответа, а Катенька пожалела, что на улице уже достаточно темно, а в возке и вовсе, и что она не может разглядеть выражения лица просительницы.

– Брюсовский! Прибыли! – крикнул кучер и возок остановился.

– Фома, поезжай вон к тому белокаменному особняку, – высунувшись в окно, скомандовала Лидия Михайловна.

Возок снова тронулся.

– Так что же? – снова спросила Лидия Михайловна, проявляя нетерпение. – Я ведь не решилась к вашему супругу сразу обратиться. Думала вот с вами посоветоваться сначала. Что скажете, Катерина Дмитриевна? Не откажется ваш супруг от такого поручения? Если не сочтете… – она слегка замялась, поскольку Катенька все еще молчала, а разговор вошел в самую деликатную фазу. – Словом, в долгу не останемся, Катерина Дмитриевна! – выпалила наконец Лидия Михайловна и тут Катенька ее наконец пожалела, заговорила, хотя про себя уже давно все решила:

– Лидия Михайловна, я вам, если позволите, только один вопрос задам.

– О, конечно! – тут же откликнулась Мелихова.

– Прибыли! – снова крикнул кучер и возок опять остановился.

Катенька выглянула из окна и увидала свой особнячок. «Никита-то, должно быть, давно волнуется!» – подумала она и обернулась к Лидии Михайловне.

– Я вас долго не задержу, – сказала она, – вот мой вопрос. Почему вы не обратились к профессиональному сыщику? Я слышала, их теперь немало развелось.

– Это отказ? – как-то обиженно протянула Лидия Михайловна.

– Что вы, ничуть, – легко возразила Катенька, – это всего лишь вопрос.

– Если честно, – помолчав, заговорила Мелихова, – потому что Арина вашего мужа так расхваливала, так расхваливала…

– Все ясно, Лидия Михайловна. Я постараюсь убедить супруга, что в его силах вам помочь. Более того, полагаю, что я могу уже даже и поручиться за него, – вдруг совсем уж некстати добавила Катенька и тотчас прикусила себе язык. С обещанием-то она явно поспешила!

– Так вы обещаете? Да? – Лидия Михайловна нашла Катину руку и благодарно пожала ее. – Я могу на вас полагаться?

Назвался груздем – полезай в кузов, гласит еще одна народная мудрость, а ей вторит другая: слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Катерина Дмитриевна вспомнила и ту, и другую, вздохнула и, делать нечего – подтвердила свое согласие.

На прощанье обрадованная Лидия Михайловна просила завтра же пожаловать к ней, чтобы на месте все нужные обстоятельства выяснить.

– Это уж, наверное, ему самому придется? – поинтересовалась она и тут же, без перехода, закончила: – Ох, Катерина Дмитриевна, душечка, вы меня спасли! Будто гора с плеч!

Карозина улыбнулась и вышла из возка. И вот к чему привело ее поспешное согласие.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На следующий день Карозины встретились в столовой за завтраком. Оба были бледны, расстроены и тем не менее на лицах обоих читалась явная решимость не отступаться от своего. Друг на друга они категорически не смотрели, что было немедленно замечено слугами, которые тотчас принялись строить догадки по поводу размолвки хозяев.

– Во сколько, Никита, тебя ждать? – спросила Катерина Дмитриевна, старательно глядя в чашку с кофеем.

– Как обычно, к обеду, – ответил Никита Сергеевич, так же старательно глядя на ободок тарелки.

– Я сегодня заеду к Вареньке Солдашниковой, – равнодушно проговорила Катенька. – Но к обеду постараюсь быть.

Карозин промолчал. Он покинул столовую первым, не в силах выносить долее разрывающего ему сердца зрелища – его любимая жена так с ним холодна и так упряма! Никита Сергеевич поехал в университет в самом дурном расположении духа, что пагубно отразилось на лекциях и так же, как прежде слугами, было замечено студентами и сослуживцами. Многие из них недоумевали, что стряслось с таким жизнелюбом, как Карозин? Предположили, что дело в супружеской размолвке, и оказались правы.

Что же до Катерины Дмитриевны, то она, едва только супруг отъехал, переоделась в теплое платье, распорядилась найти «ваньку» и написала две коротенькие записочки, одну из которых следовало отнести в Каретный – Анне Антоновне Васильевой, а другую на Большую Дмитровку – Вареньке Солдашниковой. В первой записке Катенька просила свою дальнюю родственницу, хозяйку небольшого литературного салона, бывшую в курсе всех слухов Первопрестольной о вечернем визите, а во второй извинялась перед другой своей дальней родственницей за то, что не сможет заехать к ней и нынче. Если бы Катерина Дмитриевна могла заглянуть в будущее, то она, очень может быть, и не поступила бы столь опрометчиво, а даже, наоборот, отложив все свои дела поспешила бы к Вареньке, но увы, Катенька не обладала талантом предвидения.

Едва только она покончила с распоряжениями, принесли конверт. Катенька вскрыла его и узнала, что Лидия Михайловна собирается сегодняшний день провести в графском доме в Петровском парке, где, собственно, и случилось преступление, а потому просила Катерину Дмитриевну приехать туда же.

«Что ж, – решила Катенька, – так даже и лучше для дела». И она поспешила одеваться.

Дорога до Петровского парка от Брюсовского переулка занимала чуть больше получаса, поэтому Катерина Дмитриевна откинулась в санях и с удовольствием смотрела по сторонам. Москвичи готовились к праздникам – ведь Рождество через неделю – и улицы были запружены народом, снующим в поисках подарков.

Сначала, как выехали из переулка, повернули налево и поехали дальше прямо по Тверской, этой длинной и всегда многолюдной улице, изобилующей торговыми домами. Вот направо длинное здание, первый этаж которого занимает роскошный магазин купца Андреева, а второй – гостиница «Дрезден». Напротив расположился генерал-губернаторский дом, а через площадь – вывеска «Ayez» на низеньком доме. У этого портного Никита Сергеевич себе платье заказывает. Чуть дальше кондитерская «Siou», потом булочная Филиппова. Снова площадь, налево от которой – Тверской бульвар, а направо – Страстной монастырь.

Катерина Дмитриевна, поравнявшись с его розовыми стенами, перекрестилась. На большом черном циферблате стрелки остановились на одиннадцати часах – отошла поздняя обедня и прихожане расходятся по домам. Здесь же, неподалеку, памятник Пушкину. Еще одна церковь чуть дальше – Рождества в Палашах, в которой хранится чудотворная икона Богоматери. Катенька снова осенила себя крестным знамением, помолившись о том, чтобы Никита успокоился и согласился с ней.

Проехали Глазную больницу, начался длинный ряд вывесок по обеим сторонам. Катерина Дмитриевна, ни разу еще не ездившая по этой дороге, с любопытством вчиталась: «Здесь стригут, бреют, пущают кровь». Это было написано на вывеске, изображавшей молодую даму в пышном платье, у которой была отворена вена. Затем следовала «Табашная продажа» – над входом чернокожий человек в чалме и желтом халате курит длинную трубку. А вот «трахтир» – самовар, словно бы парящий на голубом фоне, поднос с чайниками и чашками, и надпись: «Свидание друзей на перепутье». А последняя вывеска Катеньку изрядно насмешила. Картинки никакой на ней не было, а вот надпись была, причем куда как забавная: «Портной Емельянов из Лондона и Парижа». Но вот улица стала шире, проехали Триумфальные ворота и Смоленский вокзал.

– Кончилась Москва-то! – весело оповестил извозчик и лукаво глянул на молодую барыньку.

Поехали по шоссе, по обе стороны которого – пустыри, а посредине – аллея для пешеходов. Начались дачные дома, самые разнообразные, все больше затейливые, со скульптурными украшениями.

– А вона, глядьте, – все с той же веселостью сообщил парень и ткнул вперед на белое длинное здание, к которому приближались сани, – «Яр»!

«Яр», подумала Катенька и с еще большим любопытством принялась рассматривать нарядное здание. Так вот он какой, один из известнейших ресторанов Москвы.

– Далеко нам еще? – поинтересовалась она.

– Полдороги будет, – ответил ей извозчик.

Катерина Дмитриевна кивнула. Проехали еще немного и показался Петровский замок, а за ним и Ходынка – обо всем этом рассказывал ямщик. Затем сани свернули с шоссе на боковую аллею и, проехав мимо церкви и нескольких дач, остановились у ворот.

– Вот это и есть графский дом, – важно заявил извозчик, оглядываясь на хорошенькую барыньку, с любопытством осматривающую окрестности.

– Он?.. – в некоторой растерянности переспросила Катенька.

– Не извольте сумлеваться, – самодовольно заверил «ванька». – Мы энтот дом преотлично знаем, – и подмигнул, нахал.

Катенька бросила на него недовольный взгляд, но ничего не сказала. В самом деле, не виноват же он в том, что про графиню по Москве всякое болтают.

– Спасибо, – сказала она и расплатилась щедро, так, что извозчик даже спросил, стоит ли ее подождать. – Вот уж и не знаю, – вздохнула Катенька, задумавшись.

Если Лидия Михайловна здесь, то уж, наверное, отвезет ее обратно. А если нет? Впрочем, она ведь не знает, сколько времени здесь пробудет, а зачем человеку на улице мерзнуть.

– Нет, не стоит, пожалуй, – ответила Катенька и вышла из саней.

Калитка была открыта и Катерина Дмитриевна вошла на круглый двор, огляделась. Большой барский дом в два этажа, с огромными окнами, с террасами, с двух сторон спускающимися в сад, за которым виднелся парк старых, развесистых деревьев.

«Вообще летом тут должно быть красиво и много очень зелени», – подумала про себя Катерина Дмитриевна, подходя к монументальному крыльцу с колоннами, у которого давно уж увидела знакомый возок. Значит, Лидия Михайловна уже здесь. Навстречу ей, из-за угла дома, вышла баба, одетая в тулуп и платок, подозрительно осмотрела Катерину Дмитриевну и спросила:

– Вы, нечай, к барыне Лидии Михалне?

– К ней, – улыбнулась Катенька, уже поднимаясь на крыльцо и звоня в колокольчик.

Баба осталась на своем месте, не сводя своего подозрительного взгляда. Дверь открыл высокий сухой старик, одетый в зеленую ливрею, смерил Катерину Дмитриевну оценивающим взглядом выцветших глаз и поинтересовался:

– Просительница? Так барыня скончались! – сказано это было важно и, кстати, без особого сожаления о кончине барыни.

– Что? – удивилась Катенька, про себя отметив, что к графине частенько, должно быть, наведывались просительницы. – Нет. Доложи Лидии Михайловне, к ней Карозина Катерина Дмитриевна. – И шагнула мимо него в дом.

Старик что-то недовольно хмыкнул, закрыл дверь и не спеша пошел куда-то налево. Катенька усмехнулась, огляделась по сторонам. В глаза бросилось большое зеркало в золоченой раме, занавешенное черным тюлем. Прихожая просторная, в модных бордовых тонах, с непременным чучелом медведя в углу, держащим серебряный поднос для визитных карточек на вытянутых лапах.

Правда, сейчас поднос был пуст, а сам медведь, неприятно оскалив пасть, смотрел на Катеньку стеклянными глазами недовольно. Чего, мол, надо, зачем приехала? Катенька, нимало не страшась его грозного вида, подошла к косолапому и тихонько щелкнула его по носу. Медведь стерпел, а что ему оставалось? Ждать пришлось недолго, уже через минуту из комнаты донесся голос Лидии Михайловны, на ходу отчитывающей лакея, а вот и сама она, одетая в строгое лиловое платье.

– Катерина Дмитриевна, душечка! – воскликнула Лидия Михайловна, подходя к Карозиной. – Вы уж простите, что не встретили. Я ведь с утра еще ему, – она бросила недовольный взгляд на старика, – наказывала, что как только явитесь, чтоб сразу вас ко мне. Даже велела мальчишке у ворот вас ждать! – она снова обернулась на лакея и строго проговорила: – Ты, Федор, зайдешь ко мне после. Сейчас же распорядись чаю нам подать. – Лидия Михайловна улыбнулась. – Проходите, милая, раздевайтесь. Давайте-давайте… – и сама даже помогла Катерине Дмитриевне снять ротонду и капот, затем небрежно бросила их на руки провинившегося Федора. – Пойдемте, милая, – и увлекла за собой гостью, – я вас уже заждалась.

Дамы прошли через две комнаты с чудесным узорным паркетом, высокие, светлые, с картинами на стенах, миновали залу с мраморным камином и оказались, наконец, в небольшой комнатке, видимо, будуаре. Излишне напоминать, что все зеркала, а их в комнатах было немало, так же были занавешены. В будуаре мебли были обтянуты малиновым шелком, и на окнах висели такие же малиновые шторы.

– Присаживайтесь, душечка, – с ласковой улыбкой попросила Лидия Михайловна.

Катерина Дмитриевна села в мягкое кресло.

– Ну? Что наше дело? – с волнением спросила хозяйка.

– Все в порядке, Лидия Михайловна, – улыбнулась Катенька. – Мой супруг согласен оказать вам всяческую помощь. Правда сегодня он чрезвычайно занят в университете, а потому просил меня у вас все хорошенько разузнать и передать ему во всех подробностях.

– Ах, ну конечно же! – так и засияла Лидия Михайловна. – Я ведь даже велела компаньонке теткиной нынче приехать! Уж вы не сердитесь, что, не получив вашего согласия…

– Да о чем вы! Хорошо, что распорядились, – одобрительно кивнула Карозина.

– Вот и славно, – облегченно выдохнула Лидия Михайловна.

– А почему вы сказали, что она должна приехать? – поинтересовалась Катенька. – Разве она не здесь живет?

– Со вчерашнего дня не здесь, – холодно ответила Лидия Михайловна. – Комнату где-то снимает, – и она пожала плечами с самым равнодушным видом, из чего Катенька тотчас же заключила, что к переезду компаньонки Лидия Михайловна имеет самое непосредственное отношение, но вопросы отложила. До времени.

– Она еще не прибыла, но я отправила ей записку, так что, должно быть, будет с минуты на минуту, – поспешила добавить Лидия Михайловна.

Тут в дверь постучались и в небольшую щель просунулась голова Федора:

– Прибыли мамзель Федорцова.

Лидия Михайловна живо отреагировала двумя восклицаниями:

– Ах, ну вот и она! – Катерине Дмитриевне. – Зови, зови! – Федору. Он тотчас скрылся за дверью.

– Между нами говоря, – понизила голос Лидия Михайловна, – это несносное существо. Компаньонка! – презрительно воскликнула она. – А по-нашему сказать, никакая она не компаньонка, а простая приживалка. Это только теперь их так принято называть. Я терпеть ее не могу, такая, знаете ли, лицемерка. Прикидывается такой строгой, такой чопорной, а сама… – миловидное лицо Мелеховой неприятно исказилось презрительной гримаской. – Ну, вы понимаете, что я хочу сказать? – Карозина понимающе кивнула. – Но к тетке эта особа была привязана, так что насчет ее слов я не сомневаюсь… Иначе как и объяснить, что у нее в доме семь лет жила? Разве только склонностью к разврату, – полушепотом добавила Мелихова и тут же вздохнула, покачав головой: – Какой стыд!

Тут снова раздался стук в дверь и Лидия Михайловна сразу надела на лицо маску вежливости:

– Войдите!

В дверях появилась довольно импозантная особа. Высокая, лет около тридцати, тонкая в кости, одетая в строгое черное платье из тафты с небольшим турнюром, со взбитыми рыжими волосами, набеленная до чрезвычайности, с интересным длинным лицом. Высокие скулы, яркие, горящие синие глаза, тонкий нос и тонкие же губы, острый подбородок. Если бы Катерина Дмитриевна не знала, что эта мадемуазель – русская, она могла бы запросто принять ее за англичанку. Федорцова сделала книксен и вступила в комнату со словами:

– Добрый день, – голос ее был тихим, но словно бы не от природы, а по принуждению, словно бы хозяйка его заставляла себя говорить тише и ровнее.

– Проходите, Надежда Ивановна, – со всей доступной ей вежливостью, граничащей с оскорбительностью, ответила Мелихова. – Вот, познакомьтесь. Катерина Дмитриевна, это компаньонка покойной тетушки. А это, Надежда Ивановна, Катерина Дмитриевна Карозина, о которой я вам давеча в записке сообщала. Прошу вас, расскажите ей все, что знаете о смерти тети.

Федорцова кинула на Карозину быстрый взгляд и слегка поклонилась. Чувствовалось, что натура это несдержанная, склонная к истерикам, что выдавали ее лихорадочно блестевшие глаза и какая-то порывистость движений, которую она, впрочем, пыталась скрыть.

– Что же вы стоите? – принужденно улыбнувшись, спросила Лидия Михайловна. – Присаживайтесь и расскажите все, что знаете. Я ведь затем вас и звала.

Федорцова поджала и без того тонкие губы, что не ускользнуло от внимания Карозиной. Видимо, компаньонка была задета, однако она проглотила фразу Лидии Михайловны и опустилась на стул, заняв самый его краешек и держа спину неестественно прямо.

– С чего прикажете начать? – скромно поинтересовалась она, потупив глаза.

– Ах ты, Господи Боже мой! – в сердцах всплеснула руками Лидия Михайловна. – Экая вы! С начала, разумеется!

– Да, – Федорцова метнула на Мелихову обжигающий взгляд из под ресниц. Видимо, она чувствовала себя в ее обществе приниженно и это ее крайне задевало. – Но с какого именно времени?

– Надежда Ивановна, вы буквально наше терпение испытываете! – видимо Лидии Михайловне все труднее давалась выдержка, сам вид Федорцовой выводил ее из терпения. – Начните хоть с того, как появились эти повесы!

«Повесы?» – не без удивления подумала Катенька. О повесах ей ничего не было известно. Федорцова вздохнула, Катенька – тоже, подумав о том, что было бы, вероятно, куда лучше, если бы она поговорила с компаньонкой сама. Присутствие Лидии Михайловны не располагало Надежду Ивановну к откровенности. Но под каким предлогом удалить Лидию Михайловну? Взаимная неприязнь этих дам могла только навредить всему мероприятию.

В дверь постучали и в комнату шагнул Федор, неся поднос с чайными принадлежностями. Лидия Михайловна посмотрела на него тяжелым, немигающим взглядом, дескать ах, как ты не вовремя, однако Федор этот взгляд совершенно проигнорировал и, поставив поднос, на котором оказалось только два чайных прибора, важно удалился. Лидия Михайловна не спешила разливать чай, вместо этого она снова обратилась к бывшей компаньонке:

– Ну что же вы молчите, будто воды в рот набрали? – уже не скрывая своих чувств, проговорила она.

– Простите меня, Лидия Михайловна, – наконец-то вмешалась Катенька, уже наверняка зная, что если она этого не сделает, то никакого разговора не получится, – можно вас на пару слов? – и улыбнулась.

– Ах, ну конечно же! – Лидия Михайловна порывисто встала из кресла и, не взглянув на Федорцову, вышла следом за Катенькой из комнаты.

– Лидия Михайловна, не сочтите за дерзость, но не могли бы вы оставить меня с ней тет-а-тет? – обратилась Катенька с просьбой, как только они оказались в соседней зале. – Я вижу, что вам тяжело само ее присутствие, да и ей, наверное, легче будет довериться лицу постороннему.

Лидия Михайловна с некоторым удивлением посмотрела на Катеньку, но потом вздохнула и согласилась:

– Вы правы, я совсем не могу ее выносить. И она, кстати, тоже меня не выносит. Что ж… – Лидия Михайловна помолчала. – Так, пожалуй, будет лучше. Говорите с ней сами, Катерина Дмитриевна. Только учтите, это настоящая ханжа.

– Я учту, – улыбнулась Катенька, про себя подумав, что Лидия Михайловна, безусловно, слишком пристрастно судит о бедняжке.

– Я подожду вас в гостиной. Надеюсь, вы расскажете мне потом все, что узнаете от нее.

– Разумеется, – поспешила заверить Катенька и, благодарно пожав руку Лидии Михайловне, вернулась в будуар.

– Думаю, нам лучше поговорить с глазу на глаз, – мягко произнесла она, посмотрев на Федорцову, все еще сидящую в напряженной позе. – Как вам кажется, Надежда Ивановна? – Та бросила на Карозину признательный взгляд и, кажется, немного расслабилась.

– Думаю, они меня не выносят оттого, что не терпеть не могли свою тетку, – вот первое, что она сказала, причем вполне откровенно.

– Вы правы, мне тоже так кажется, – Катенька устроилась в кресле напротив и посмотрела на Федорцову внимательно и участливо. – Вы можете рассказать мне, отчего появилось подозрение, что графиню отравили? Ведь это от вас пошло? Или я ошибаюсь?

– Я могу рассказать вам все с самого начала? – вместо ответа спросила Надежда Ивановна.

– Разумеется, вы можете рассказать мне все, что посчитаете нужным, – подбодрила Карозина.

– Тогда так, – Надежда Ивановна вздохнула. – Я начну с того, как попала к графине. Про нее многое говорят, но я прожила у нее в доме семь лет и хочу, чтобы вы узнали то, что знала я. – Она посмотрела на Катеньку решительно.

– Я вся внимание, – ласково ответила Карозина.

– Конечно, я не чета нашей Лидии Михайловне, – вот как начала свой рассказ m-le Федорцова, метнув быстрый взгляд на дверь. – Ну да это и понятно. – Она вздохнула. – Мой род хоть и дворянский, но весьма обедневший, это после реформы случилось не с одними нами. Дело прошлое, конечно, но с тех пор и начались наши злоключения. – Катенька налила чаю, а про себя подумала, что Надежда Ивановна зря этак мелодраматично начала. Впрочем, послушаем, что же будет изложено дальше.

А дальше пошло куда интересней:

– Благодарю, – Федорцова приняла чашку и продолжила более ровным голосом. – Я вам это сказала, чтобы вы поняли, отчего я польстилась на графинино предложение. Расскажу и как я его получила. Моя маменька, царствие ей небесное, считала, что для девушки одной красоты мало, особенно же, если девушка бедна, как церковная мышь, – Федорцова слабо улыбнулась. – Так, кажется, в народе говорят? Помимо миловидной внешности, считала маменька-покойница, необходимо еще и образование получить, а потому, можно сказать, на последние деньги определила меня в пансион к m-m Frisons. Окончила я его весьма успешно, да вот только родители мои так обеднели, что вынуждена я была после этого пансиона наниматься гувернанткой, чтобы их, да и себя, прокормить. Выправила документы, хотела подать заявление, да тут мне присоветовали обратиться к одной особе, которая за небольшое вознаграждение устраивала таких девушек в хорошие дома, давала им рекомендации и все такое. Я и подумала, что так-то оно, пожалуй, вернее выйдет. Пошла я к этой особе, не стану называть вам ее имени, Катерина Дмитриевна, – извиняюще улыбнулась Федорцова, – дело прошлое, ни к чему ворошить. Теперь уж эта дама почтенная старушка и давно отошла от подобных дел. – Она вздохнула, сделала маленький глоточек чаю. – Так вот, пришла, обсказала ей, что да как, а она мне и говорит, мол, к ней недавно обратилась одна знатная и уважаемая особа, которая ищет себе что-то вроде компаньонки. Но только не нужны ей ни старые девы, ни ветреные девицы. Она, говорит, хочет, чтобы это была скромная и воспитанная барышня, вот, мол, навроде вас, чтобы скрасила ее одинокие вечера. Особа, говорит, щедра, если понравитесь ей, так она вас нипочем не обидит. Что мне было делать? Согласилась, чтобы меня ей представили. Догадались, о ком речь? – Карозина кивнула. – О графине, конечно, о Наталье Ильинишне. Представили меня ей честь по чести. Она мне сразу понравилась, жизнерадостная такая, еще не старая, а то я уж думала, что придется какую-нибудь развалину с кучей собачонок развлекать. А тут – молодая женщина, со вкусом одетая, в общем, сразу видно – светская дама. Ну, и я ей, видно, приглянулась, взяла она меня к себе в дом, – снова вздохнула Надежда Ивановна. – Родителям моим помогла деньгами. Что и говорить, щедрая она была, – Федорцова перекрестилась. – Словом, зажили мы с ней весело и хорошо. По театрам ездили, на балы всегда меня с собой брала и я у нее даже вроде не компаньонка выходила, а воспитанница. Она меня так и представляла всем своим гостям, а гости у нее бывали частенько, очень уж она это любила, – тут Надежда Ивановна шмыгнула носом и даже слезу подпустила. Правда, Катерина Дмитриевна на это посмотрела без чувства, а скорее даже с неудовольствием, больно уж на театральный эффект походило.

– Так вот и жили с ней все семь лет душа в душу, – продолжила «компаньонка-воспитанница» после короткой паузы, во время которой утирала лицо батистовым платочком.

Карозина выжидающе молчала, хотя на уме у нее вертелось немало вопросов, относящихся непосредственно к существу дела, о котором Надежда Ивановна так пока ничего и не сообщила. Катерина Дмитриевна подавила вздох и промолчала, надеясь, что после краткой истории своей жизни Федорцова наконец расскажет и о смерти своей благодетельницы. Куда там! Мамзель Федорцова заговорила вовсе о другом, но тут уж Катерина Дмитриевна стала слушать внимательнее и не столько из досужего любопытства (как известно читателю – говорили-то про графиню разное), сколько из интересов дела.

– Про Наталью Ильинишну-то немало судачат, но я вам, Катерина Дмитриевна, лгать не собираюсь, – Надежда Ивановна посмотрела в глаза Катеньке открыто и честно. – Знаете, от чего люди такое сочиняют? От того, что завидно самим. Графиня-то как восемь лет назад овдовела, так и начали о ней разные слухи ползти. А я вот как думаю, – тон у Надежды Ивановны изменился, в голосе послышался металлический оттенок и Катенька с большим любопытством посмотрела на свою визави, – что если женщина молодая и обеспеченная, да к тому же красавица, современных взглядов придерживающаяся, то отчего бы ей и не завести себе кавалера? – И Надежа Ивановна замолчала, явно ожидая от Катеньки одобрения.

– Ну… – только и нашлась что ответить Катенька.

– А что? Скажете, мол, а как же мнение общества? Как же приличия? – Надежда Ивановна наконец перестала сдерживать свой голос и тот взвился до истеричных ноток, да так, что Катенька даже испугалась, как бы не случилось с госпожой Федорцовой нервного припадка. Глаза ее горели еще ярче, а на бледных щеках появились румяные пятна. – Да что такое приличия, кем они сочинены? Самими же людьми, ханжами, самыми лицемерными лицемерами! Самим ведь хочется, чтоб все дозволено было! Вот и завидуют тем, кто на эти приличия плюет! – выплюнула она последнее слово и замолчала, желая, видимо, насладиться произведенным эффектом и растерянностью Катеньки.

Но эффект если и случился, то обратный – Катенька ничуть не растерялась, потому что каким-то непонятным ей чувством угадала, что все сказанное – прекрасно разыгранный монолог, может, даже отрепетированный, а если так, то припадка страшиться нечего. Это ее успокоило окончательно и, вместо того чтобы поддаться разыгранному действу, она слегка улыбнулась и произнесла тоном спокойным и ровным:

– Что ж, я слышала, что теперь модно разделять этот взгляд. Кажется, это называется эмансипация? – и в свою очередь посмотрела на Надежду Ивановну выжидательно.

– Да, – ответила та, силясь не подать виду, насколько она разочарована. – Если вы придерживаетесь этого же взгляда… – начала было она, но Катенька мягко перебила:

– Полагаю, Надежда Ивановна, не так уж и важно, каких взглядов придерживаюсь я. – Компаньонка вспыхнула. – Если для вас это важно, то извольте: я не собираюсь осуждать чье бы то ни было поведение, а уж тем более взгляды.

– Что ж, это по крайней мере вежливо, – холодно проговорила Федорцова, но по всему ее виду было заметно, что она огорчена.

Катерина Дмитриевна взглянула на небольшие бронзовые часы, стоящие на бюро, и подавила вздох. Получалось, что беседуют они уже около часа, а m-le Федорцова так ничего еще и не сообщила о самой смерти графини. Это начинало раздражать.

– Надежда Ивановна, – обратилась Катенька к визави более официальным тоном, – давайте перейдем к делу. Скажите, что именно натолкнуло вас на мысль о том, что графиню, возможно, отравили?

– Не хотите обсуждать деликатные темы? – Надежда Ивановна посмотрела на Катеньку не без вызова, та, в свою очередь, стала разделять неприязнь Лидии Михайловны к этой особе.

– Не вижу в этом смысла, – пересиливая раздражение, вежливо ответила Катенька.

– И зря, – заявила компаньонка. – Многие так поступают, но это ханжество, самое настоящее. Я же вижу, что вам интересно узнать, что было в этом доме на самом деле, – и Надежда Ивановна, поставив чашку на стол, придвинулась к Катеньке, пристально глядя ей в глаза.

– Тут вы правы, – Катенька выдержала ее взгляд. – Мне действительно интересно узнать, что произошло в этом доме в вечер смерти вашей благодетельницы.

– И только? – Федорцова как-то плотоядно улыбнулась. – А о том, что здесь было раньше? О тех вечерах, когда здесь собирались лучшие мужчины? Ну же, признайтесь, что вам до дрожи хочется послушать хотя бы одну такую историю… – Надежда Ивановна перешла на страстный шепот.

«Сумасшедшая, – подумала про себя Катенька. – Или развратница, Лидия Михайловна права. Чрезвычайно порочная особа». Между тем Надежда Ивановна повела себя еще более странно, она протянула свою тонкую руку и коснулась Катенькиной щеки.

– Какая у вас кожа нежная, – прошептала она, не сводя с Катерины Дмитриевны помутневших огромных глаз. – Вы ведь не такая праведница, милая, как привыкли о себе думать… – и Надежда Ивановна снова хищно улыбнулась.

Катерина Дмитриевна отодвинулась, посмотрела в лицо этой сумасшедшей и поднялась из кресла, понимая, что никакого толкового разговора не выйдет. Бедняжке нужна медицинская помощь, а еще лучше – церковное покаяние. Но разве такая захочет каяться?

– Куда же вы? – воскликнула Федорцова и тоже подскочила со своего стула. – Признайтесь, признайтесь же самой себе, что вы бы тоже не отказались поучаствовать во всем этом… – Катенька смотрела на нее с жалостью. – И у вас есть такой шанс, – приблизившись вплотную прошептала Федорцова почти в самое ухо Катеньке. – Если решитесь, то… – она отстранилась и вдруг совершенно неожиданно расхохоталась звонким, истеричным смехом.

«Боже мой, – в смятении метнулась Катенька к двери, – с ней все же случился припадок!» Карозина выскользнула из будуара и, пробежав по залам, сопровождаемая болезненным смехом несчастной умалишенной, столкнулась с Лидией Михайловной, уже спешащей на выручку своей гостье.

– Что случилось?! Что с вами? – в большом волнении воскликнула Мелихова и боязливо покосилась в сторону, откуда раздавался смех, уже перешедший в рыдания и вопли.

– Со мной ничего! С ней истерика! Нужен доктор! Кажется, она сошла с ума! – в неменьшем волнении, задыхаясь, говорила Катенька. – Идемте поможем ей! – Катерина Дмитриевна потянула Мелихову за собой. – Ее нужно привести в чувство!

– Истерика? – Лидия Михайловна неожиданно успокоилась. – Ну и ну… – только и проговорила она, остановившись, нимало не спеша ни за доктором, ни к несчастной.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Лидия Михайловна, что с вами? – удивилась Катенька. – Почему вы остановились? Ей же нужна помощь!

– Не волнуйтесь, душечка, – улыбнулась самой спокойной улыбкой Лидия Михайловна. – Ничего страшного. Истерика, вы говорите? Пройдет, она на такие кундштюки мастерица. Вот увидите, стоит нам войти, как все у ней пройдет. Вы лучше вот что мне скажите, удалось вам от нее что-нибудь узнать?

– Ничего, – вздохнув, ответила Катенька.

– Ну, примерно так я и думала. Идемте, полагаю, истерика кончилась, – и теперь уже Лидия Михайловна потянула ее за собой.

– Выходит, вы знали, что все так будет? – все еще недоумевала Катенька, идя обратно к будуару.

– Еще час назад и предположить не могла, – ответила на это загадочной фразой Лидия Михайловна и добавила, поймав встревоженный Катенькин взгляд: – Я вам все расскажу, только вот освободимся от этой мерзавки, – последнее слово было выговорено таким тоном, что Катенька невольно поежилась.

Из будуара не доносилось ни звука, и когда Лидия Михайловна толкнула дверь, не постучав, Катенька испытала нечто вроде шока. Она-то ожидала увидеть несчастную на полу, без сознания, что было бы естественно после такого нервного припадка, а увидела Надежду Ивановну сидящей за столом и преспокойно попивающей чай. На ее бледном лице даже следа слез не было заметно, а ведь прошло каких-то пять минут с тех пор, как она оставила эту особу в совершенно невменяемом состоянии.

– Вон из этого дома, – ледяным тоном произнесла Лидия Михайловна.

Надежда Ивановна поставила чашку на столик, поднялась, держа спину по-прежнему прямо и, не сказав ни слова, только глянув на Катеньку весьма многозначительно, вышла из будуара.

– Убедились, что с ней все в порядке? – с полуулыбкой поинтересовалась Лидия Михайловна.

– Да, но откуда вы… – промолвила потрясенная Катенька.

– Я вам все расскажу, только давайте перейдем в другую комнату, не хочу здесь… – она поморщила носик. – Идемте, душечка, у меня для вас есть более ценный свидетель. К тому же не склонный к театральным эффектам.

Катенька повиновалась. Дамы в обратном порядке миновали залы и поднялись на второй этаж по широкой пологой лестнице, устланной темно-красным ковром.

– Думаю, вам нужно взглянуть на спальню тетки, – проговорила Лидия Михайловна. – Наверное, надо было с этого и начинать, а не тратить попусту время на эту… – она помолчала, как будто проглотила очередной нелестный эпитет в адрес m-le Федорцовой. – Но кто же знал, – и улыбнулась извиняюще. – Вот, – Лидия Михайловна толкнула белую двухстворчатую дверь, – это было здесь.

Катенька шагнула следом за Лидией Михайловной в просторную светлую комнату в два окна с легкими кисейными шторами, отделанную в нежных розовых тонах. Широкая кровать под балдахином, занимающая изрядную площадь, столики и милые безделушки, расставленные тут и там, несколько изящных кресел, большое, занавешенное черным зеркало напротив кровати, на полу пушистый ковер, на стенах – модные японские гравюры со скабрезными сюжетами. Комната, несмотря на то, что была обставлена роскошно, выглядела в целом весьма безвкусно. Катенька поджала губки.

– Кошмар, не правда ли? – тут же подхватила Лидия Михайловна, с интересом наблюдающая за Катериной Дмитриевной. – Никакого вкуса, никакого стиля. – Катенька согласно кивнула. – Вот, смотрите, – Лидия Михайловна подошла к кровати, – ее нашли здесь.

Катенька не без любопытства приблизилась к алькову. Постель была смята, видимо, ее так и не застилали с той ночи. Покрывало сбилось в сторону, на подушках заметные отпечатки голов… Голов?

– Она ночевала одна? – спросила Катенька.

– Одна? Нет, – вздохнула Лидия Михайловна, проследив за Катенькиным взглядом. – В том-то и дело, Катерина Дмитриевна, что ложилась она, по всей видимости, явно не одна.

– А кто? Кто с ней был?

– Нет, я не в силах этого вам сообщить, это слишком монструозно! – воскликнула Лидия Михайловна. – Бутылка стояла вот здесь, – она показала на низенький прикроватный столик, на котором стоял канделябр с тремя свечами, уже наполовину сгоревшими, хотя в доме везде было проведено новомодное электричество. – «Шато-икем». Я вам говорила, что яд был в вине? – Катенька помотала головой. – Так вот, профессор Штольц проверил содержимое бутылки, она была полна только на треть, и сообщил, что яд был в вине.

– А во сколько наступила смерть? – Катенька покосилась на смятую постель.

– А я вам и этого не говорила? – удивилась Лидия Михайловна. – Извините. Что-то около полуночи.

– А обнаружили?..

– Обнаружили ее утром, после десяти часов. Вот, кстати, если осмотр закончен, тогда пойдемте, я вас познакомлю с тем, кто ее и обнаружил, – Лидии Михайловне явно было неприятно присутствовать в этой спальне, впрочем, ей наверняка было неприятно присутствовать вообще в этом доме.

– А где лежала записка? – задала Катенька еще один, как ей казалось, весьма существенный вопрос.

– Да, самое интересное, что записку нашли не здесь, – вымолвила Лидия Михайловна. – Но идемте же, вы все от него узнаете.

Катенька последовала из спальни, подумав про себя, что же еще ей предстоит узнать о кончине графини, и о том, уж не поспешила ли она с обещанием расследовать обстоятельства этой самой кончины. Лидия Михайловна вновь стала спускаться по лестнице.

– Он ждет нас в малой гостиной. Прибыл, когда вы секретничали с этой экзальтированной особой, – говорила она на ходу. – Кстати, я сказала ему, что вы здесь, и не утаила, по какой причине. Это он мне и посоветовал показать вам спальню тетки.

– Но кто он? – Катенька догнала Лидию Михайловну уже внизу.

– Минуту терпения, душечка, – проворковала та и указала на дверь, ведущую, видимо, в малую гостиную.

В этой гостиной царил нежный gris-de-perle, жемчужно-серый цвет, да и обставлена она была с большим вкусом и изяществом. Даже не верилось, что в одном доме могут располагаться столь разные комнаты, как эта малая гостиная и, например, спальня хозяйки. В изящном кресле около столика сидел довольно молодой господин, одетый в серый английский костюм, правый рукав которого выше локтя перетягивала траурная лента. Господин тотчас поднялся со своего места, едва только дамы вошли в комнату.

– Не скучали, Алексей Денисович? – спросила Лидия Михайловна с приятною улыбкой.

– Что вы, Лидия Михайловна, – с не менее приятной улыбкой ответил господин и внимательно, впрочем, не нарушая приличий, посмотрел на Катеньку.

Та, со своей стороны, так же принялась рассматривать Алексея Денисовича. Лет около сорока, росту чуть выше среднего, телосложения худощавого, наружность благообразная и незапоминающаяся совершенно – русые волосы, тщательно напомаженные и разделенные на прямой пробор, модно подстриженные височки, продолговатый овал лица, высокий лоб, небольшие близко посаженные голубые глаза, тонкий прямой нос, нечеткая форма губ, скошенный подбородок. Взгляду задержаться решительно не на чем. Катерина Дмитриевна подумала, что и вид, и костюм Алексея Денисовича удивительно гармонируют с обстановкой гостиной – такие же приятные и такие же невыразительные.

– Ну, знакомьтесь, – подала голос Лидия Михайловна, выдержав небольшую паузу. – Катерина Дмитриевна, это управляющий теткиными капиталами, Алексей Денисович Вавилов. А это Катерина Дмитриевна Карозина.

Здесь необходимо заметить, что графиня К., получившая этот титул от мужа, который был старше ее почти вдвое, осталась довольно обеспеченной вдовой восемь лет назад, когда шестидесятилетний князь неудачно отужинал, подавившись рыбьей костью. Несколько прибыльных поместий, акции наиболее крупных торговых предприятий, процентные вклады в цюрихском банке – вот основа графского капитала, не считая старинных ювелирных украшений. Восемь лет назад общая стоимость наследства, полностью оставленного молодой супруге в обход ближайших родственников, приближалась к миллиону рублей. Благодаря же умному распоряжению этими капиталами самой графини, сумма увеличилась втрое.

– Приятно лицезреть супругу такого известного человека, – тут же польстил, причем, довольно неловко, Алексей Денисович, целуя у Катеньки ручку. – Лидия Михайловна сообщила мне, что ваш супруг согласился расследовать это злодейство? – он выразительно поднял глаза к потолку, и Катенька не поняла, то ли он имел в виду спальню графини, то ли подразумевал, что душа ее сейчас на небесах. Подумав, Карозина пришла к выводу, что скорее первое, нежели второе.

– Да, возможно, Никита Сергеевич возьмется за это дело, если только мне, наконец, удастся хоть что-то выяснить, – прохладно заметила она, потому что подхалим Вавилов ей не понравился.

Сначала-то он просто не произвел никакого впечатления, но теперь она твердо решила, что этот человек ей не нравится и ничуть не разделяла восторгов Лидии Михайловны. Катенька была склонна верить ему еще меньше, чем истеричной Федорцовой.

– Надеюсь, что смогу вам помочь, – масляным голосом проворковал Алексей Денисович.

– Присаживайтесь, – предложила Лидия Михайловна, – я распоряжусь подать чаю, – и деликатно покинула комнату.

Катенька села в кресло, Алексей Денисович расположился напротив. Помолчали.

– Катерина Дмитриевна, надеюсь, вы не сочтете меня вульгарным, – заговорил Вавилов, – если в своем рассказе я буду избегать двусмысленностей, и наоборот, буду выражаться предельно точно и ясно. История, видите ли, такова, что мы только потратим кучу времени, если станем объясняться экивоками, – и посмотрел открыто и выжидательно.

Катенька, немного подумав, согласно кивнула, решив про себя, что, пожалуй, поспешила с оценкой Вавилова. Его тон и его слова выдавали сейчас человека прямого и честного.

– Я уже не гимназистка, Алексей Денисович, – подтвердила она свой кивок, – авось в обморок не упаду.

– Вот и прекрасно, – мягко улыбнулся Вавилов. – Постараюсь говорить исключительно по существу, чтобы, во-первых, не занимать ваше да и свое время, а во-вторых, чтобы не оставалось никаких сомнений. Довольно уж и так слухов всяких, – поморщился он. – Но я ничего не стану о них говорить. Я служу в этом доме уже пять лет и многое знаю, но предпочитаю не распространятся об этом, хотя бы из уважения к Наталье Ильинишне. Не собираюсь и осуждать ее образа жизни, мне не за то платят… Платили, – поправил он сам себя. – Впрочем, довольно, перейдем к делу. Месяц назад у графини появился новый поклонник. Довольно молодой человек довольно интересной наружности. Лет около тридцати, брюнет, изящный, – Алексей Денисович прищурился. – Особые приметы? Тонкие усики, нафиксатуаренные и подкрученные. Хотя, усы это не примета… М-м-м… Словом, вполне благовоспитанный на вид. Наталья Ильинишна к нему очень привязалась, так, что даже просила меня составить на его имя доверенность, – он поджал губы и склонил голову набок. – Доверенность в отношении ее капиталов. На имя Николая Карловича Штайница. Думаю, – как бы в скобках заметил он, – это не настоящее его имя. Доверенность мы с Абрамом Иосифовичем, ее нотариусом, составили. Хозяйский приказ и все такое. Но хочу указать вам на одну деталь – случилось это десятого числа сего месяца.

– За пять дней до ее смерти? – уточнила Катенька, слушавшая очень внимательно толкового управляющего.

– Да, Катерина Дмитриевна, – подтвердил он все с той же мягкой улыбкой. – Более того, Наталья Ильинишна эту доверенность подписала. Она хотела, чтобы он получил право распоряжаться ее деньгами.

– Но зачем ей это было нужно, как вы думаете?

– Мое мнение, Катерина Дмитриевна, таково, что этот молодой человек имел на Наталью Ильинишну очень большое влияние, – многозначительно проговорил Вавилов.

– Шантаж? – уточнила Катенька.

– Этого я вам с полной уверенностью сказать не могу, но графиня последнее время была мало похожа на себя, прежнюю, я имею в виду. Спросите, в чем это проявлялось? – Катенька кивнула. – Знаете, – вздохнул Вавилов, – Наталья Ильинишна всегда была женщиной довольно живого характера. Любила компании, шутки, это вам любой подтвердит, кто знал ее ближе. В делах была весьма осмотрительна и умна. А тут почти перестала у себя принимать, проводила много времени только с двумя людьми – компаньонкой… Вы ее видели, и как вам она? – поинтересовался Вавилов не без любопытства.

– Я потрясена, – только и сказала на это Катенька.

– Да, меня эта особа тоже всегда фраппировала, – усмехнулся Алексей Денисович. – Вторым человеком был этот самый Штайниц. Французы сказали бы, что это любовный треугольник, – вздохнул Вавилов и покачал головой.

– Значит, это они были в графской спальне в ту ночь? – Катенька была в очередной раз потрясена.

– Да, Катерина Дмитриевна, – Вавилов выразительно поджал губы.

– Тогда, если все так, – немного растерянно заговорила Катенька, – ее отравил, должно быть, этот самый Штайниц.

– Или мамзель Федорцова, – произнес Вавилов. – Что тоже вполне вероятно.

Катенька было задумалась, но Алексей Денисович еще не окончил свой рассказ.

– Это вполне вероятно, но я узнал от слуг, что в тот вечер все трое, как обычно, сначала заперлись в спальне. Это было в девять часов вечера. Но около одиннадцати из графской спальни раздались недовольные крики, а затем Федорцова и Штайниц поехали в «Яр», это слышала Мария, горничная графини. Говорили что-то, – Алексей Денисович снова прищурился, припоминая, – что, мол, Наталье Ильинишне нужно успокоиться и побыть одной, – пояснил он. – Около полуночи Наталье Ильинишне принесли бутылку «шато-икему» и какую-то записку. Записки этой никто после не видел. Наталья Ильинишна приняла бутылку вина, велела принести бокал и закрылась у себя в спальне. Федорцова вернулась часа в три ночи, постучалась к графине, когда та не открыла, пошла к себе. Штайниц более в доме не появлялся.

– А что же с той запиской, которую написала графиня? – поинтересовалась Катенька.

– Ее нашли в будуаре на следующее утро. Я и нашел. Я пришел как обычно, к десяти, для доклада, прошел в будуар и велел доложить о своем прибытии. Записка лежала на бюро. Одна только фраза, даже не с заглавной буквы: «расследование не учинять». К графине стали стучаться, она не открыла, компаньонка подняла слуг и заставила отпереть дверь вторыми ключами. Графиня была мертва, как вы знаете, наверное, уже около десяти часов.

– Так что же, получается, что графиня выходила из спальни?

– В том-то и дело, Катерина Дмитриевна, что никто из слуг графиню не видел.

– Хорошо, – согласилась Катенька и спросила Алексея Денисовича вот о чем, но уже обращаясь к нему не как к свидетелю, а спрашивая его совета: – Если m-le Федорцова причастна к трагедии, ее, быть может, не следовало отпускать?

– Не факт, – откинулся в кресле Вавилов, – совсем не факт, Катерина Дмитриевна. Я склонен предполагать, что Федорцова к отравлению отношения не имеет, несмотря на то, что я первый же это предположил, – тут же поправился он. – Федорцова была до фанатичности предана Наталье Ильинишне, за это я вам могу головой поручиться. Скорее уж кто во всем этом виновен, так этот тот самый Штайниц. Кстати, а вам не кажется, что ему-то как раз и было бы удобнее всего, чтобы все подозрения пали на Федорцову?

– Возможно, вы правы, – согласилась Катерина Дмитриевна, полностью уже признавая авторитет Вавилова и, быть может, совершая еще одну ошибку. – Он исчез в ночь убийства, – продолжила рассуждения Катенька, – перед этим выманив у графини доверенность. А что завещание Натальи Ильинишны? – тут же поинтересовалась она. – Ведь оно-то, наверное, аннулирует эту доверенность?

– Чего не знаю, того не знаю, – развел руками Вавилов. – Знаю только, что завещание Наталья Ильинишна составила год назад, Абрам Иосифович же и помогал. Но думаю, это очень скоро выяснится, – и он снова мягко улыбнулся. – Пока же мы ничего не можем поделать.

– Когда же вскроют завещание?

– Думаю, что после всего, что я рассказал Лидии Михайловне, в самом ближайшем будущем. Справедливо предположить, что на правах единственной родственницы Лидия Михайловна заинтересована в том, чтобы капитал не перешел в чужие руки.

– Здесь много странного, – проговорила Катенька, согласно покивав Вавилову. – Записки… Кстати, а что та, найденная вами записка? Точно ли ее графиня писала?

– Не могу с точностью утверждать, но поскольку я знал почерк Натальи Ильинишны очень хорошо, то лично у меня эта записка не вызвала никаких сомнений.

– Интересно, кто этот Штайниц? – задумчиво произнесла Катенька.

– На этот вопрос, – тут же нашелся с ответом Вавилов, – могла бы ответить Федорцова.

– Да, кстати, – у Катеньки блеснули глазки, – а вы не знаете, где она сейчас проживает?

– Ну-у-у… – протянул Вавилов, у которого тоже заблестели глазки. – Дело в том, что я встретил ее вчера, совершенно случайно. Это когда Лидия Михайловна ей от места отказала. Так вот, Надежда Ивановна сообщила мне, что пока остановится в «Англии».

– В «Англии», – повторила Катенька задумчиво. – А что, верно Надежда Ивановна тоже рассчитывает на это завещание?

– Вполне может быть, – улыбнулся Вавилов.

– Спасибо вам, Алексей Денисович, за помощь, – спохватываясь, поблагодарила Катенька.

– Да что вы, – смутился управляющий, – какие тут благодарности!

– Не скромничайте, – не уступала Катенька. – Вы помогли своим рассказом. Однако где же Лидия Михайловна?

Стоило ей только произнести последнюю фразу, как дверь в гостиную распахнулась и на пороге появилась Лидия Михайловна, будто она только и ждала этой самой фразы.

– Простите, что так задержалась, – извиняюще заулыбалась она, внимательно оглядывая гостей. – Пришлось дать кое-какие распоряжения. Ну, что у вас?

– Благодаря Алексею Денисовичу, – ответила Катенька, – мне будет что рассказать супругу.

– Ну что ж, я рада, – вздохнула Лидия Михайловна. – Завтра погребение, – по ее лицу пробежала тучка. – Катерина Дмитриевна, я даже не знаю, во сколько освобожусь, если что-то понадобится…

– Ничего, не волнуйтесь, занимайтесь своими делами совершенно спокойно, – поспешила заверить Катенька, – моему супругу тоже будет чем заняться.

– Ну и хорошо, – Лидия Михайловна снова вздохнула, но уже с видимым облегчением. – Да, а ведь послезавтра вскроют завещание.

– Могу ли я, – Катенька тотчас объяснилась: – могу ли я присутствовать в том случае, если Никита Сергеевич не сможет?

– Ах, ну конечно же! – воскликнула Лидия Михайловна. – Я и сама хотела вас об этом просить.

– В таком случае, попрощаемся до понедельника, до… Во сколько, вы говорите, прибудет нотариус?

– В полдень. Это будет у нас, на Пречистенке, приезжайте туда.

– Благодарю, – снова улыбнулась Катенька. – А теперь, Лидия Михайловна, Алексей Денисович… Мне пора.

– А как же чай? – удивилась Мелихова. – Я велела подавать.

– Нет, нет, уж и так много времени, – Катенька посмотрела на большие настенные часы в затейливой деревянной раме, украшенной цветочками и завитушками. Часы показывали начало третьего пополудни. – Простите, но мне пора.

– Хорошо, – согласилась Лидия Михайловна, – задерживать я вас не смею. Возьмите мой экипаж, вы ведь, кажется, на извозчике приехали?

– Спасибо, – Катерина Дмитриевна поднялась из кресла, Вавилов поцеловал ей ручку и выразил надежду на то, что они еще увидятся.

Мелихова проводила Катеньку до передней, но ничего не стала ни расспрашивать, ни говорить. Катенька оделась и, сев в крытый мелиховский возок, поехала по направлению к Москве. День с самого утра выдался пасмурный, а оттого и темнеть стало раньше, да к тому же пошел некрупный, но обильный снег. Катенька отодвинула занавеску на окне и смотрела на снегопад.

Когда возок поравнялся с «Яром», Катенька подумала, что, конечно, хорошо бы проверить, действительно ли здесь были Федорцова и неизвестный пока Штайниц, и если здесь, то во сколько они сюда приехали? По словам Вавилова выходило, что из дома они вышли около одиннадцати, в любом случае к полуночи должны были быть здесь. Заезжали ли они куда-нибудь по дороге? Впрочем, приличным дамам в «Яре» не следовало появляться, более того, это был негласный запрет, который нарушить могли только такие отчаянные особы женского пола, как m-le Федорцова. Вообще же, обо всем, что сегодня Катенька так или иначе узнала, следовало крепко поразмыслить. Чего, например, стоила бутылка вина? Откуда в ней яд? А откуда сама бутылка? Можно ли установить, из какого она магазина? Катенька вздохнула и откинулась на спинку сиденья.

«Рассказывать ли Никите?» – вот вопрос, который, по чести сказать, мучил ее более прочих. То, что муж так решительно настроен против какого бы то ни было участия в расследованиях, Катеньку очень тревожило. Супружеская размолвка могла перерасти в настоящую ссору, это она чувствовала, и этого ей не хотелось. Ну и как быть? Признаться ему сейчас во всем означало бы только новую вспышку с его стороны, а молчать… Молчать тоже верной и преданной супруге не годилось. Не зная, как поступить, Катенька решила что пойдет завтра же на исповедь, где и посоветуется со священником.

Что же до Никиты Сергеевича, так надолго оставленного нашим вниманием и покинутого в самом разгаре лекций, то и он, со своей стороны, тоже очень мучился сложившейся ситуацией. Однако, в отличие от супруги, он вовсе не считал себя виноватой стороной, даже и наоборот, был уверен, что он прав, что жене нечего заниматься какими бы то ни было расследованиями, об этом Катерина Дмитриевна и сама знала. Однако нужно было как-то поправлять ситуацию и Карозин придумал вот что – в уходящем году открылась в Москве телефонная станция, принадлежащая обществу телефонов Белла, и Никита Сергеевич, очень чуткий к прогрессу, даже узнал, что для частных лиц абонентная плата составляет двести пятьдесят два рубля в год.

Давно уже он подумывал над тем, чтобы провести телефон в свой дом, а теперь, после вчерашней Катенькиной задержки, решился. Возможно, Никита Сергеевич ревновал свою молодую и весьма привлекательную супругу – но в этом он ни за что не сознался бы и самому себе. В любом случае, думал Карозин по дороге на станцию, при современном ритме жизни телефон уже становится необходимостью. В самом деле, куда как удобно – снял рожок, покрутил ручку и невидимая барышня тотчас соединит тебя с домом, где ты и узнаешь, что жена никуда не выходила, или что она наоборот…

Карозин нахмурился, такой поворот мыслей ему не понравился, однако своего решения он не отменил, да и поздно было уже – сани остановились у освещенного электричеством здания, вывеска на котором гласила, что здесь-то и можно заказать и оплатить модное чудо техники.

Ежели продолжить разговор о моде, то Катерина Дмитриевна в это же самое время, подъезжая уже к своему дому, думала еще об одном новшестве, еще только начинавшем основательно приживаться в Первопрестольной – о Рождественской ели. Она в прошлом году была на Рождество у Сабашниковых, которые уже переняли эту моду, и елка, украшенная серебряными и золочеными орехами, свечами и прочей мишурой ей очень понравилась. Пока Никита Сергеевич размышлял над тем, стоит ли телефонизировать свой дом, Катерина Дмитриевна представляла, как в этом году закажет ель и как она ее украсит.

Настроение от таких фантазий заметно улучшилось, и, выйдя из возка и отпустив мелиховского кучера, Катенька легко взбежала на невысокое крыльцо, решив завтра же насчет ели распорядиться.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На этот раз задержался Никита Сергеевич, однако, когда он прибыл наконец домой, предвкушая, как сообщит Катеньке о том, что буквально через несколько дней появится и у них модное чудо техники, выяснилось, что Катенька дома не одна, в гостях у нее Анна Антоновна Васильева. Об этом лакей сообщил хозяину еще у самых дверей, причем с самым недовольным видом – слуги не поощряли занятия Катенькиной родственницы разными магическими учениями. А уж о том, что у Анны Антоновны есть такое увлечение, знала вся Москва, и в первую очередь слуги.

Не скажем точно, когда у Анны Антоновны появился столь странный интерес, но люди просвещенные подобные занятия спиритизмом и прочей чертовщиной отчего-то не осуждали, а даже и наоборот – не прочь были и сами позаигрывать с нечистью. Это стало даже будто в моде, навроде увлечения разными чудесами быстро развивающегося прогресса, да хоть вот того же телефона. Что же до Никиты Сергеевича, то он хоть и причислял себя к людям просвещенным, и надо сказать, вполне заслуженно, однако ко вдове Васильевой, а именно так он ее и называл за глаза, относился с тем же неприятием, как и его слуги, о чем свидетельствовали хмуро сдвинутые к переносице брови Никиты Сергеевича при известии о том, что эта особа сейчас в гостиной с его Катенькой.

Впрочем, вдова так же не была в восторге от Никиты Сергеевича, более того – она прекрасно знала о его чувствах к ней, но поскольку они оба просто-таки обожали Катеньку, то и избегали открытых конфронтаций. До сего момента.

– И о чем это они там шушукаются? – недовольно проворчал Карозин себе под нос, употребив презрительное «шушукаются» только из-за неприязни к Анне Антоновне. И даже не хотел к ним идти. Но пришлось, победило чувство гостеприимства, да еще и желание это «шушуканье» нарушить.

Пока же Никита Сергеевич идет в гостиную, скажем, что в прошлом расследовании Анна Антоновна во многом Катеньке помогла, однако на этот раз хозяйка литературного салона была приглашена отнюдь не для консультации по магии. Как было уже вскользь отмечено, Анна Антоновна принимала у себя по четвергам самую разнообразную публику, оттого и была в курсе самых разнообразных слухов, ходивших по Первопрестольной. Катенька еще нынче утром просила ее в записке приехать к обеду, намереваясь кое-что узнать у родственницы о смерти графини К. Впрочем, этому своему намерению Катенька не изменила и даже наоборот – теперь, после всего, что она узнала от Вавилова, ей еще сильнее захотелось пообщаться с Анной Антоновной.

Дамы расположились в креслах. Едва Карозин вошел в комнату, обе они замолчали, но этому молчанию явно предшествовала оживленная беседа. Карозин насупился и посмотрел на вдову. Госпожа Васильева, одетая в очаровательное муаровое платье нестерпимо яркого цвета, сшитого по последней парижской моде, вся в бантиках и рюшечках, с высокой прической, благоухающая и подрумяненная чуть ли не через меру, показалась ему неприятной. Впрочем, она всегда ему такой казалась. Карозин еле сдержался, чтобы не поморщиться от всего этого великолепия, но заставил себя улыбнуться и проговорил с самым любезным видом:

– Анна Антоновна, вот и вы… Как всегда красивая и как всегда нарядная.

Катенька метнула на него испепеляющий взгляд, как бы говоря: «Ну, Никита, это уж чересчур!» Карозин же, вдруг озлившись на жену, только воинственно выставил вперед подбородок.

– Ах, Никита Сергеевич, – театрально воскликнула вдова, усмотрев в его словах насмешку, и не удержалась от ответной реплики, произнесенной, впрочем, так же самым любезным тоном: – Отчего это всегда, как вы появляетесь, исчезает атмосфера… abandon… или как это по-русски? Да-да, непринужденности?

– О чем это вы? – прищурился Карозин на вдову.

– Катенька, ты уж извини, голубка, – не обращая внимания на Никиту Сергеевича защебетала Анна Антоновна, – но мне пора.

– А как же обед? – пролепетала расстроенная сценой Катенька.

– Ничего, ничего, голубка, – ласково проворковала Анна Антоновна и, поднявшись из кресла, потрепала Катеньку по нежной щечке. Карозин все-таки поморщился при виде этого жеста. – Как-нибудь в другой раз. Не провожай, – добавила она в ответ на Катенькино движение. И, метнув на Никиту Сергеевича насмешливый взгляд, с достоинством вышла из комнаты.

– Как тебе не стыдно, Никита? – горько спросила Катенька. – Зачем ты ее обидел?

– Ничего подобного, – заупрямился муж, – это она меня обидела, разве ты не слышала? А я так только сказал ей комплимент! – Карозин все еще злился.

– Но каким тоном! – возразила на это супруга.

– Ну, знаешь, Катя, придираться к тону!.. – но он не договорил, потому что Катя порывисто встала из кресла и уже в дверях, обернувшись, проговорила с холодностью:

– Я обедать не хочу, я устала. Я спать иду, – и точно с таким же достоинством, как давеча Анна Антоновна, покинула гостиную.

– Черт знает что такое! – в сердцах выругался несчастный профессор и тоже передумал обедать.

Вместо этого он заперся в своем кабинете и просидел там полночи, только раз выйдя оттуда, чтобы распорядиться насчет холодной закуски и вина. Катерина же Дмитриевна вовсе из своей спальни не показывалась. Однако спать она легла вряд ли раньше мужа. И ей было над чем поразмыслить.

О дурном поведении супруга думать совершенно не хотелось, поэтому Катенька усилием воли отогнала все мысли о муже, оставив только одну: «Никита ведет себя, как эгоистичный ребенок. А раз так, то следует его наказать, пусть осознает неправильность своего поведения и сам же принести извинения. Это будет справедливо». Успокоившись таким образом, Катенька вздохнула и стала думать о другом.

Перво-наперво следовало упорядочить полученные сведения, а затем, обобщив их, сделать выводы, которые, в свою очередь, должны были подсказать, с какой стороны начинать расследование. После же необходимо было составить план действий, именно так и должны поступать сыщики, а Катерина Дмитриевна причислить себя к таковым имела уже все основания.

Анна Антоновна только подтвердила все слухи о графине, так что беседа с точки зрения пополнения данных была бесполезна. Однако Анна Антоновна добавила, что, по слухам, князь Ухтомский собирается будто бы тоже нанять какого-то сыщика, но Катеньку это сообщение никак не заинтересовало. Может, и зря.

«Итак, что мы имеем?» – спросила она себя, оказавшись в тишине своей комнаты. Ответ напрашивался сам собой – имеем мы отравление, причем самое загадочное. Наличествует даже подозреваемый – некто Штайниц. Как его найти? Это вопрос, требующий внимания. Единственная возможность хоть что-то узнать об этом субъекте – это m-le Федорцова, остановившаяся в номерах «Англии». Катерина Дмитриевна была уверена, что если найти к этой особе правильный подход, она расскажет о молодом брюнете с нафиксатуаренными усами. Но вот в чем этот подход заключался и как его найти? Над этим вопросом Катенька ломала голову больше всего.

Она продолжала размышления на эту тему и пока горничная помогала ей раздеваться, и даже тогда, когда уже легла в постель, но ответ на него, как и весь план дальнейших действий появился у Катерины Дмитриевны только на следующее утро. Она просто открыла глаза, сладко потянулась, посмотрела на потолок и в этот момент поняла, что план составлен. Катенька улыбнулась и бодро встала с постели.

* * *

– Катя, – сказал бледный и расстроенный супруг, выпроводив слугу из столовой, едва туда вошла Катерина Дмитриевна, – это невыносимо, что ты со мной делаешь? – и вперил в Катеньку мучительный взгляд.

Однако Катерина Дмитриевна решила проявить твердость характера и никак не отреагировала на вопрос мужа.

– Катя! – взмолился несчастный муж. – Ну что же это творится?

– А то, – наконец подала голос жестокая, – что ты, мой друг, ведешь себя самым странным образом. Я бы даже сказала, что ты ведешь себя глупо и эгоистично.

– Ну пусть, пусть это так! Я признаюсь! Но зачем же меня так мучить? – он протянул руку, чтобы коснуться ее тонких пальцев, но сердитый Катенькин взгляд его остановил. – Катя…

– Никита, мне кажется, сейчас не самое лучшее время для выяснения отношений. Оставим это, – сказано это было самым равнодушным тоном.

Карозин насупился. Катенька поняла, что переборщила со строгостью и добавила уже мягче:

– Оставим это до вечера. Вечером поговорим обо всем.

– Нынче вечером? – с надеждой уточнил супруг.

– Обещаю, – ответила Катенька и слегка даже улыбнулась одними губами. Но Никита Сергеевич был рад и такой улыбке, он сразу повеселел, взбодрился и, просияв, заговорил оживленно:

– Я буду к обеду! Я вот только к Мальцеву заеду. Он ведь болен. Я не говорил тебе? – Катя покачала головой.

– Ты от меня поклон передай, – попросила она, так как как знала Ивана Петровича и испытывала к нему самые добрые чувства. – Надеюсь, его болезнь излечима?

– Более того, я очень подозреваю, что он зазвал меня к себе нынче под предлогом своей болезни только за тем, чтобы в очередной раз обсудить предстоящие экзамены. Ты же знаешь, как он любит мучить студентов! Он и в воскресенье не может успокоиться. Предстоящая экзаменовка так и будоражит его воображение. И так всякий раз. Кроме меня там, правда, будет еще несколько человек… Словом, к обеду я буду!

– Хорошо, хорошо, – ответила Катенька, проводив его взглядом. И не удержалась от шаловливой улыбки.

После завтрака Катерина Дмитриевна переоделась и собралась было в церковь, но тут доложили, что внизу ее дожидается какой-то господин. Лакей подал визитку и небольшой розовый конверт, по которому Катенька без труда определила, что это записка от Лидии Михайловны.

– Проводи в малую гостиную, – сказала она слуге, а сама, мельком взглянув на визитную карточку, ничего ей еще не говорящую, вскрыла конвертик и углубилась в чтение записки.

Записка была такого содержания:

"Дражайшая Катерина Дмитриевна! Прошу прощения за доставленные Вам и Вашему супругу хлопоты, но обстоятельства таковы, что я вынуждена отказаться от Вашей помощи. Подробности сообщит господин Ковалев.

С уважением, Л. Мелихова.

P.S. Господин Ковалев настоящий сыскной талант, его примечает сам генерал-губернатор. Катерина Дмитриевна, выслушайте этого человека и, если сможете, окажите ему всяческое содействие. Его порекомендовал князь Ухтомский. Видимо, без огласки не обойтись".

Катенька, дочитав, нахмурилась. Что же это такое, недовольно подумала она, при чем здесь «сыскной талант»? А как же она? И вообще, что все это значит? Она посмотрела на визитку. Скромная белая карточка, на которой черным шрифтом напечатано:

«Ковалев Сергей Юрьевич, коллежский советник».

Катенька вздохнула. Что ж, делать нечего, посмотрим, что за коллежский советник такой на нашу голову. Катенька, все еще хмурясь, спустилась в малую гостиную, где дожидался неожиданный визитер.

Едва она вошла в комнату, Сергей Юрьевич, стоявший у окна, порывисто повернулся и Катенька даже несколько оторопела при взгляде на него. Бог знает, что именно она ожидала увидеть, но этот молодой господин никак не соответствовал ее ожиданиям. Во-первых, он был, как мы уже сказали, молод – слегка за тридцать, во-вторых, одет он был просто, но не без изящества – никаких мундиров, серый сюртук, черные брюки, высокие накрахмаленный воротничок и черный галстук, повязанный по последней моде. Это был высокий и стройный жгучий брюнет с яркими синими глазами, с высоким бледным лбом, с прямым носом, с превосходно обрисованными твердыми губами, в углах которых залегла жесточинка, с чуть заметной ямочкой на дерзком подбородке. Взгляд его был насмешлив и откровенен одновременно, что, видимо, несколько и смутило Катеньку.

– Добрый день, – сказала она холодно, почти сразу же взяв себя в руки и не желая показывать своего смущения.

– Катерина Дмитриевна? – скорее уточнил, нежели спросил гость и поклонился. – Прошу прощения за столь ранний визит. Ковалев Сергей Юрьевич, коллежский советник и сыщик канцелярии генерал-губернатора, – представился он с легкой улыбкой, которая могла бы показаться усмешкой.

– Я получила записку Лидии Михайловны, – ответила на это Катенька. – Чем могу быть вам полезна? – и села в кресло.

– Позволите? – Сергей Юрьевич присел на диванчик. – Катерина Дмитриевна, о вашем муже говорят самые лестные вещи и мне, право, неловко вот так вмешиваться в его расследование, – он потупился, а Катенька ему не поверила. Больно уж самолюбив был этот господин, это слишком бросалось в глаза.

– Но дело в том, что обстоятельства изменились, – продолжил Ковалев, не дождавшись от Катеньки никакого ответа, и посмотрел теперь уже открыто ей в глаза.

– Говорите, господин Ковалев, – произнесла Катенька. – Только давайте не будем тратить время на извинения.

– Хорошо, – он снова слегка усмехнулся. – Будем говорить по существу. Вы в курсе обстоятельств дела, не так ли? – Катенька кивнула. – И знаете, что Лидия Михайловна хотела избежать какой бы то ни было огласки. Но дело в том, что сегодня ночью скончался нотариус графини К. – Катенька закусила губки. – Несчастный случай, – продолжил Ковалев. – А несчастный случай всегда подозрителен. Кроме того, из его конторы исчезли кое-какие бумаги, имеющие самое непосредственное отношение к кончине графини. Вам ведь известно, что завтра должны были огласить ее завещание? – Катя слабо кивнула, уже понимая, к чему клонит этот чиновник, и так же хорошо понимая, что расследование, в таком случае, не ее дело. – Как вы уже поняли, – не без удовлетворения заметил Ковалев, внимательно наблюдая за Катенькой, – как раз завещание графини и исчезло из бумаг нотариуса. Не одно оно, кончено, но думаю, прочие исчезнувшие бумаги лишь слабая попытка замести следы. А как вам кажется?

– Пожалуй, вы правы, – проговорила Катя. – А что копия?

– Копия, – довольно кивнув головой, ответил Ковалев, – хранящаяся в доме графини К., также исчезла.

– Да, вероятно, это связано, – задумчиво промолвила Катенька.

– Вероятно, – подтвердил Ковалев.

– А что же вы хотели от моего мужа? – удивилась, наконец, Катенька. – Вам незачем было обременять себя визитом. Достаточно было записки Лидии Михайловны…

– Катерина Дмитриевна, – сказал на это Ковалев, – ведь это не ваш муж, а вы решились расследовать это дело, не так ли? Я угадал?

Катенька потупилась. Откуда этот ловкий чиновник мог об этом узнать?

– Здесь нет никакого секрета, – мягко добавил Ковалев. – Достаточно увидеть вашего мужа и вас, чтобы понять, кто действительно сыщик.

– Вот как? – Катя приподняла брови и посмотрела на Ковалева с вызовом. Что это, комплимент ей или оскорбление Никите?

– Вы меня, конечно, не помните, – улыбнулся Ковалев и его синие глаза заблестели еще ярче. – Но я вас помню прекрасно. И вашего супруга. Мы встречались на балу у банкира Полякова. В прошлом году. Я думаю, что тот случай с колье генеральши Соловец, это тоже ваша заслуга, не так ли?

– Да, – вздохнула Катенька. – И что же?

– Вот поэтому я к вам и приехал. Мне хотелось узнать, что вы думаете об этом деле и как намеревались поступить?

– Вам что же, нужен мой совет? – не без иронии спросила Катенька.

– Если угодно, то так, – Ковалев кивнул.

– Не понимаю, зачем вам это, – пожала плечами Катенька. – Но если угодно, то я намеревалась встретиться с мадемуазель Федорцовой. Мне казалось, что она многое могла бы прояснить.

– Да, я тоже так считаю, – удовлетворенно заметил Ковалев и откинулся на спинку дивана. – Но как найти к ней подход? Вы видели эту особу. Согласитесь, что найти к ней ключик не так-то просто. Не думаю даже, что если ее арестовать, – Катенька при этих словах посмотрела на Ковалева испуганно, – то она что-то расскажет. Не такая это дамочка, – твердо закончил он.

– Арест? Не знаю, поможет ли он. Да и за что ее арестовывать?

– А вам известно, что копия завещания графини хранилась в том самом будуаре, где вы накануне беседовали с Федорцовой? – жестко спросил Ковалев. – Не заметили там в углу бюро?

Катенька недоверчиво покачала головой.

– Как полагаете, могла Федорцова специально разыграть истерику, чтобы остаться в комнате одной? – с той же интонацией продолжил Ковалев.

– Могла, – честно ответила Катенька.

– А что из этого следует? Как вы полагаете? – он смотрел на Катеньку с прищуром.

– Полагаю, – ответила Катерина Дмитриевна, – если она замешана во всем этом так, как вы предполагаете, то, скорее всего, она не станет задерживаться в Москве, – и добавила про себя: «В таком случае вам нечего здесь рассиживаться, господин Ковалев».

– Ну, на этот счет можете не волноваться, – ответил Сергей Юрьевич, будто прочитав ее мысли. – Я оставил в «Англии» агентов, так что m-le Федорцова под надежным присмотром. Она, кстати, не покидала номер накануне ночью, из этого следует, что у нее есть сообщник.

– Но вы не сказали, как умер нотариус, – поправила его Катенька.

– Он неудачно упал с лестницы. В собственном доме. Перелом основания черепа. Прислуга говорит, что вечером он получил записку, затем отправил слуг и домочадцев спать и сообщил, что ночью к нему придет клиент, которому он откроет дверь сам. Его контора располагается на втором этаже в том же доме, вход отдельный. Около полуночи он отправился к себе в контору, а через два часа его жена разволновалась и отправила служанку за супругом. Служанка обнаружила несчастного перед лестницей. К этому моменту он был мертв по крайней мере часа полтора. В конторе же был устроен настоящий кавардак.

– Записки, конечно, не нашли? – уточнила Катенька.

– Конечно, нет, – ухмыльнулся Ковалев.

– Вы ничего не узнали относительно некоего Штайница? – спросила Катенька.

– Нет, что это за личность, нам пока не известно, – не без сожаления вздохнул Ковалев. – Полагаете, это он? Вполне вероятно. Но как его найти?

– Вам, конечно, известно, что в ночь отравления графини Федорцова и Штайниц якобы были в «Яре»? – спросила Катенька.

– Не «якобы», Катерина Дмитриевна, – поправил ее Ковалев. – Они действительно там были. Их очень хорошо запомнили. Прибыли они в ресторан в одиннадцать десять, что вполне соответствует показаниям прислуги, а уехали оттуда в половине третьего.

Катенька, конечно, удивилась такой результативности, но задала еще один вопрос:

– А бутылка «шато-икему»? О ней вам что-нибудь известно?

– К сожалению, ничего, – вздохнул Ковалев. – В Москве ежедневно продаются сотни бутылок этого вина, невозможно установить, откуда она. И потом, согласитесь, она вполне могла быть куплена накануне. Ведь туда еще следовало подмешать яд. Нужно это суметь сделать так, чтобы никто не догадался, что бутылка закупорена вторично.

– Да, – задумчиво произнесла Катенька. – Но что же вы хотите от меня?

– У вас ведь был какой-то план, Катерина Дмитриевна? Я не ошибся? – Катя промолчала. – В любом случае, у меня к вам просьба. Не могли бы вы встретиться с этой самой Федорцовой? Полагаю, с вами она будет откровеннее, нежели, скажем, со мной. Только, пожалуйста, ни в коем случае не говорите ей о том, что вам что-либо известно о нотариусе. Вы согласны?

Катя на минуту задумалась. Просьба Ковалева ей, конечно, льстила, с другой стороны, не хотелось чувствовать, что тебя используют. Впрочем, разве не таков был и ее план? Если уж расследование теперь будет вести этот человек, то почему бы ему не помочь? Тем более если очень хочется самой это сделать? Катя вздохнула и согласно кивнула в ответ. Ковалев сверкнул глазами и довольно улыбнулся.

– Вы оказываете мне неоценимую услугу, Катерина Дмитриевна.

– Не обгоняйте события, – улыбнулась она. – Не факт, что мне что-то удастся узнать.

– Я в вас верю, Катерина Дмитриевна, – вполне серьезно ответил на это сыщик.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Катенька договорилась с Ковалевым, что поедет к Федорцовой сразу же после поздней обедни. Сергей Юрьевич ничуть не возражал и даже обещал предупредить агентов о ее визите. Они договорились после встретиться и все обсудить.

К началу церковной службы Катенька, конечно, запоздала, но все же исповедовалась. Священник, отец Владимир, знавший довольно хорошо и Катеньку, и ее супруга, очень внимательно выслушал все, что Катя ему рассказала, и посоветовал все-таки объясниться с мужем. И даже дал свое благословение, а после велел прийти и рассказать, чем разговор окончился. Насчет расследования промолчал, видимо, немного растерялся – не каждый день прихожанки говорят, что участвуют в такого рода делах. Однако после службы, когда Катя уже собиралась уходить из церкви, отец Владимир остановил ее и сказал:

– Что ж, Катюша, дело богоугодное злодеев отыскивать. Бог тебе в помощь. Только вот сама без нужды не рискуй, да и на человека напраслину не возводи. Сердце свое слушай, сердце тебя не обманет, – и перекрестил ее сухой старческой рукой.

Катенька руку поцеловала и немного воспряла духом. Время близилось к полудню, когда она вышла из церкви и, кликнув извозчика, поехала к номерам «Англия».

Войдя в затейливо разукрашенный мраморными завитушками вестибюль, Катенька огляделась. Что и говорить, гостиница была отделана с роскошью – потолок сиял позолотой, вестибюль был обставлен сафьяновыми диванами, стены увешаны зеркалами в резных, тоже золоченных рамах. При этом в вестибюле то и дело звонил телефон, горели электрические лампы, поскольку день был пасмурный, а наверх, помимо широкой лестницы, можно было подняться в кабине лифта.

Катенька подошла к доске с именами постояльцев – с некоторых пор лучшие гостиницы Москвы переняли это европейское нововведение, а «Англия» была по праву в числе именно таковых. Пробежав глазами список, Катя обнаружила то, что искала: «Нумер 29. Г-жа Надежда Ивановна Федорцова». Сзади к Катеньке подошел ничем не примечательный господин средних лет, одетый мещанином и, немного склонившись, тихо вымолвил:

– На месте-с, никуда с утра не отлучались.

Катя повернулась, чуть заметно кивнула, сообразив, что это один из агентов Ковалева, и направилась к широкой стойке. Немного подумав, она решила послать Федорцовой записку, поэтому спросила у вышколенно улыбающегося портье бумагу и написала:

"Надеюсь, не откажетесь меня принять. Вы были правы вчера.

К. Карозина".

Этого, по ее разумению, должно было быть достаточно, чтобы Надежда Ивановна тотчас ее приняла. Передав записку с гостиничным «мальчиком», Катя осталась ждать, но не прошло и пяти минут, как смышленый малый, одетый в поддевку, вернулся и сообщил, приязненно улыбаясь:

– Ждут-с.

Катя последовала за ним к кабине лифта и немного даже поначалу испугалась, когда двери были закрыты, а сам лифт, сделав ощутимый толчок, мерно зашумел и стал подниматься. Половой подбадривающе улыбнулся. Приехали на второй этаж, Катя не без облегчения вышла из в общем-то просторной, но отчего-то показавшейся очень тесной кабины, и прошла по длинному коридору, украшенному не менее затейливо, чем вестибюль, хотя полы здесь были устланы красными ковровыми дорожками. Подошли к последнему на этаже номеру, половой постучался в белую дверь. Раздался приглушенный приглашающий возглас, провожатый немного оживился и Катеньке ничего другого не оставалось, как дать ему на чай, после чего он склонился и, наконец, открыл перед ней дверь.

Катя шагнула в номер, дверь бесшумно закрылась за ее спиной и она увидела Надежду Ивановну, сидящую в кресле в расшитом драконами халате и курящую пахитоску, заправленную в длинный дамский мундштук.

– Добрый день, – хищно улыбнулась Федорцова и поправила красивым жестом распущенные по плечам рыжие волосы. – Раздевайтесь, Катерина Дмитриевна. Очень рада вашему визиту. Можете оставить шубку вон там, – она указала на угловой стул.

Катенька повиновалась, сняла ротонду и капот и, поправив прическу, прошла в комнату.

– Садитесь вот сюда, – Надежда Ивановна указала на кресло, стоящее напротив, – чтобы мы могли прекрасно друг друга видеть. Не откажитесь от кофею? – Катенька кивнула.

– Вот и славно, – раздвинула губы в улыбке Федорцова, явно чувствуя себя не в пример вчерашнему лучше. Она налила кофе и подала Катеньке. – Что же, вижу, что вы думали над моими словами? – тон у нее был самоуверенный, даже покровительственный, что очень неприятно было Кате, но нечего делать, приходилось подыгрывать.

Только приняв правила ее игры можно было вывести эту хищницу на откровенность. А в том, что m-le Федорцова – хищница, никаких сомнений не оставалось. Поэтому Катенька только вздохнула в ответ, решив, что уж ладно – придется разыгрывать из себя этакую тайную субретку.

– Что же вас в первую очередь интересует, Катерина Дмитриевна? Или можно просто Катя? – затянувшись пахитоской и выпустив тонкую струю дыма, спросила Федорцова.

– Вы, – честно ответила Катенька, глядя ей прямо в глаза.

– Я? – Надежда Ивановна кокетливо повела плечиком. – Что ж, такое всегда приятно слышать. А как же ваше расследование? – ее синие глаза сощурились.

– Ах, – нетерпеливо отмахнулась Катенька, – этим мой муж занимается! – видимо, интонация была взяла верная, потому что Федорцова снова улыбнулась, но на этот раз, как показалось Катеньке, более уверенно.

– Значит, пока ваш супруг пытается узнать правду, вы, милая, решили немного поразвлечься?

Катя поняла, что это, возможно, самый главный вопрос, и дальнейшее будет зависеть от того, как она на него ответит, поэтому она поставила чашку и, чуть приблизившись к Надежде Ивановне, горячо и тихо заговорила:

– Не знаю, поверите вы мне или нет, но скажу вам, что я всю ночь не спала! Я должна была вас увидеть, чтобы сказать, как вы правы! Помните, вы вчера заговорили о новых взглядах на жизнь? Конечно, вы помните, так вот… Я тоже считаю, что женщина имеет такое же право на удовольствия, что и мужчина! И… И я не понимаю, – разволновалась Катенька, – почему мужчинам позволительно развлекаться, а нам – нет! Но это я так раньше только про себя думала, что я одна так вот… Пока вас не встретила! Надежда Ивановна, Наденька, – пересилив себя вымолвила Катя, – я ведь ничего в своем замужестве хорошего не видела! – Катя почувствовала, что краснеет за такую явную клевету, но все-таки продолжила: – Научите меня! Я гибну! – и, не в силах больше говорить, сгорая со стыда за свою ложь, закрыла лицо руками.

Удивительно, но сцена возымела действие. Катя почувствовала нежное прикосновение к своим волосам, затем услышала мягкий ласковый голос Федорцовой:

– Ну, что вы, милая… Не надо так… Теперь все будет по-другому. Я научу вас, как жить, не мучаясь напрасными ожиданиями. Жить без угрызений совести. Жить так, чтобы чувствовать всю полноту этой жизни! Ну же, милая, покажите мне свое личико. – Катя повиновалась. – Вот так, – Федорцова погладила ее по щеке и Катенька силой воли заставила себя принять эту ласку. – Вы прозрели. Теперь все в вашей жизни будет иначе. Верьте мне, милая, – и тут Федорцова наклонилась еще ближе и поцеловала Катеньку прямо в губы.

Катя испуганно отпрянула.

– Вот вы какая! – довольно рассмеялась Надежда Ивановна. – Сущее дитя. Ну же, не пугайтесь, милая. Меня вам пугаться нечего. Впрочем, это даже неплохо, даже хорошо. Я вас сама всему научу, – Катенька при этих словах внутренне передернулась. – Знаете, я ведь тоже такая же дурочка была, – заговорила Надежда Ивановна снова. – Вы не обиделись?

– Нет, – прошептала Катя.

– Хотите расскажу? – и она откинулась в удобном кресле, положила ногу на ногу, при этом пола шелкового халата соскользнула и открыла мраморной белизны колено, что никак не смутило его обладательницу.

Катя отвела взгляд.

– Вот и я так же, – по-доброму усмехнулась Федорцова. – Вы, наверное, думали, что для меня Наталья Ильинишна только благодетельницей была? Нет, она для меня была всем, я на нее как на Бога молилась. Это она из меня, забитой дурочки, сделала женщину. Жен-щи-ну, понимаете? – ее тонкое лицо неуловимо изменилось и стало каким-то даже красивым. По крайней мере, невероятно притягательным. – Это она научила меня не стесняться своих желаний, хотя ей понадобилось немало времени для этого. Я ведь столько раз собиралась покинуть ее, уйти, но она… Она умела убеждать, умела своего добиваться, – Надежда Ивановна мечтательно прикрыла глаза. – И когда она, наконец, своего добилась…

Катя вздохнула, уже пожалев о том, что пришла. Глупая была затея, ничего от этой развратницы не добьешься, подумала она. А собственная роль казалась ей еще омерзительнее.

– Ничего, милая, – расценила этот вздох по-своему Федорцова. – Я вас тоже смогу убедить. Поверьте, это только для мужчин важно как можно скорее получить свое. Для женщин важно другое, – и ее синие глаза вспыхнули с новой силой.

«Интересно, – думала Катенька, глядя на нее, – она ли отравила графиню?»

– Мы сблизимся, я вам обещаю, – между тем проговорила Федорцова. – И чтобы нашему сближению ничего не мешало, я вам даже расскажу, что там накануне Наташиной смерти случилось. Даже своему мужу, – презрительно выгнув губки произнесла Надежда Ивановна, – можете рассказать. Я хочу, чтобы вы мне доверяли. Доверие – это главное в любовных отношениях, – тягуче произнесла она, пристально глядя в глаза Катерине.

– Да, – эхом повторила Катенька, обрадовавшись неожиданному повороту. – Я хочу вам доверять, Наденька…

– Конечно, – Федорцова погладила Катю по руке. – Мужчины не понимают, что это главное, поэтому никогда не смогут познать всех тайн любви. Только мы, женщины, создания более совершенные и более прекрасные, с более тонкой душой, способны это оценить по-настоящему. Только нам открывается тайна истинной любви. Только мы можем любить преданно. А что они? – она снова презрительно усмехнулась. – Только животные, идущие на поводу своих инстинктов. Хотя… Среди них тоже встречаются редкие экземпляры, способные на большее… – улыбка стала ласковей.

«Уж не о загадочном ли Штайнице речь?» – с беспокойством подумала Катя.

– Впрочем, все по-порядку, – Федорцова отодвинулась, помолчала. – Здесь не слишком уютно. Пройдем в спальню? – и, не дожидаясь ответа, встала и пошла к приоткрытой двери направо.

Катя на минуту замешкалась. Чувствовала она себя сейчас, как невинные девушки в романах, попавшие в лапы искусного соблазнителя, с той лишь только разницей, что, в отличие от несчастных жертв, Катя прекрасно отдавала себе отчет в том, на что идет, да и в том, зачем ей это нужно. «Ну и задачку вы мне задали, господин Ковалев!» – подумала она, поднимаясь из кресла, впрочем, тут же вспомнила, что и сама, без Ковалева, собиралась навестить эту особу. Значит, винить некого. Придется идти в спальню.

В спальне были задвинуты плотные темно-бордовые шторы, зато горел маленький светильник под красным абажуром. Федорцова полулежала на широкой кровати, покрытой пестрым шелковым покрывалом и, едва Катя вошла, улыбнулась и поманила к себе, похлопав ладонью по постели. Тяжело вздохнув, Катенька опустилась на кровать.

– Расслабтесь, милая, – мягко проговорила искусительница. – Я ничего не сделаю против вашей воли. Более того, я ничего не собираюсь делать. Я всего лишь хочу рассказать вам правду, чтобы вы поняли наконец, что мне можно доверять. Я же вижу, что ваша нежная душа еще колеблется. Но вы поймете, что поступили правильно, придя ко мне и доверившись. И запомните, голубка, я не собираюсь вас торопить. Наступит день, когда вы сами захотите любви. Моей любви, – и она томно вздохнула.

Как ни противоестественно было поведение Федорцовой, как ни фраппировало оно Катеньку, но и она должна была признать, что что-то внутри нее шевельнулось и хотя разум ее полностью восставал против такой вот «истинной любви», которую проповедовала эта беспринципная особа, сам вид ее, очертания ее тела под шелковым халатом, мягкий блеск ее глаз и нега, исходящая от нее, доставляли какое-то тонкое, доселе незнакомое Катеньке эстетическое наслаждение. Она была прекрасна и то, что Катя это осознавала, чувствовала, смущало и пугало ее куда больше, чем все слышанное.

– Прилягте, – попросила Федорцова и Катя покорно прилегла рядом. – Вот так, хорошо. Я даже не дотронусь до вас, милая, – пообещала Надежда Ивановна. – Не сегодня. Не сейчас.

Она провела по волосам, подперла голову рукой и заговорила все так же медленно и тягуче:

– Наташа иногда не брезговала мужчинами, но чтобы попасть в ее спальню, мужчина должен был быть особенный. Пока я у нее жила, таких мужчин было всего трое. Все они были красавцами, что и говорить, но в них было и еще кое-что. Этакая чуть заметная червоточинка, понимаете меня? Не явные развратники, а любители особенных наслаждений, с тонким, я бы даже сказала, вкусом в этом вопросе, – Надежда Ивановна игриво улыбнулась. – Это редкость среди мужчин. Большинство предпочитают открыто исповедовать свою тягу к разврату, им все равно какая, лишь бы всякий раз новая. Самое сладкое для них – невинная и девственная, дальше этого их фантазия не распространяется. Но попадались и другие, редко, как я уже сказала. Последним был Николенька. О, он знал толк в наслаждениях. Больше всего, правда, любил сам смотреть, но если распалялся, то не на шутку, – Федорцова сладко потянулась, выгнула спину, выпрямила длинные ноги. – А в тот вечер, – она откинулась на спину и смотрела на потолок, – в тот вечер Наташа что-то была не в духе. Вдруг вздумалось ей ревновать. Причем, сама же и сказала, что не знает, то ли его ко мне ревнует, то ли наоборот. Это она после того, как на нас с Николенькой насмотрелась. Не знаю, что с ней последнее время происходило, не хотелось так думать, но, наверное, возраст уже был не тот. Впрочем, у Наташи от природы было такое тело, что любая молоденькая позавидовала бы, – она вздохнула. – Я вот всегда завидовала. Такая у нее была кожа… Такая грудь… В общем, мы ее сначала пытались успокоить, переубедить, мол, глупости все это. Пытались ласками отвлечь, но Наташа только разрыдалась и Николеньку вон прогнала. Так и сказала: «Надоел ты мне! Не хочу тебя больше видеть! Ты между мной и Надюшей стоишь!» – Надежда Ивановна повернула голову к Катеньке. – Я бы с ней согласилась, но у мужчин, сами знаете, есть кое-что, чего женщины лишены. Иногда этого не хватает. По крайне мере, и этим не следует себя обделять, – и она хохотнула. – В общем, нам так хорошо было втроем, что мы вовсе не собирались расставаться. Думали, Наташа успокоится и все будет как раньше. Решили оставить ее одну, да она и сама этого хотела. Поехали в «Яр», хотели немного развеяться, цыган послушать. А потом, на обратном уже пути, я ему и говорю, что для того, чтобы Наташа поняла, как его нам с ней будет не хватать, лучше, чтобы он исчез на время. Я Наташу знаю, она бы и призвала его дня через три-четыре, пусть хоть даже через неделю, когда сама бы заскучала. Больно уж он хорош в этом деле… Так он это умеет… – и Надежда Ивановна мечтательно улыбнулась. – Ничего, милая, и вы его, даст Бог, попробуете… – Из чего Катя сразу же заключила, что со Штайницем, а речь, по всей видимости, и шла именно о нем, Федорцова отношения по-прежнему поддерживает и даже, может, знает, где он. – Но только это после, потом. Сначала я вас кое-чему научу. Николенька очень это любит, – она томно выгнулась, но потом снова повернулась к Катеньке и даже голову рукой подперла, а лицо ее стало строгим.

– Я вернулась, постучалась к Наташе, она не открыла, я и подумала, что спит или злится еще. А потом уже, утром, мне и доложили, что она не открывает. Я тогда только разволновалась. Такое нехорошее предчувствие было, что когда дверь открыли, я уже почти наверняка и знала, что Наташа мертва. Верите? Ни за что не желала ей смерти. Мне у нее так хорошо было, что я бы всю жизнь так и жила. А что мне делать теперь? Самой как-то надо устраиваться. Благо Наташины друзья не оставляют, помогают, но дело-то не в том, что я без места и без дома осталась, а в том, что вот здесь, – она приложила свободную руку к груди, – пусто. После Наташи пусто. Понимаете, милая? – и ее глаза подозрительно заблестели, она глухо всхлипнула.

Катенька с ужасом подумала, что сейчас случиться очередная истерика, но вместо этого Надежда Ивановна в одно движение оказалась рядом с Катей и, доверчиво, как маленький ребенок, прижавшись к ней, заплакала. Катенька вздохнула и пожалела ее, погладила по спутанным рыжим волосам, думая о том, что никакая она не развратница, никакая она не беспринципная особа, а просто несчастная девочка, попавшая не к той «благодетельнице», научившей ее совсем не тому, чему следует.

Проплакавшись, Федорцова подняла голову и заглянула Кате в глаза. Обе молчали, видимо, думая о своем. Катя не знала, как объяснить этой бедняжке, что она заблуждается, как вернуть ее к нормальной жизни, к нормальным отношениям, да и возможно ли это. А то, о чем думала Надежда Ивановна, осталось загадкой. Больно уж непредсказуемого хода мыслей была особа. Наконец, когда молчать обоим надоело, обе заговорили враз, но тут же замолчали и улыбнулись.

– Глупо все это, Катя, – после Катенькиного приглашающего к высказыванию жеста, произнесла Федорцова, отодвигаясь. – Не знаю, что на меня нашло. Я ведь и не плакса вовсе, вон, о Наташе ни слезинки до сих пор не проронила. Может, это от того, что ее сегодня хоронят, а мне ее племянница и прийти запретила, – она глубоко и судорожно вздохнула. – Ты прости меня, я бы сейчас одна осталась, – и она отвернулась.

– Хорошо, – только и сказала на это Катя. – Я пойду.

В ответ Надежда Ивановна только покивала головой, но так и не повернулась. Только когда Катенька оделась и собиралась было совсем уже покинуть номер, Федорцова показалась на пороге спальни и, постояв с минуту в нерешительности, поддалась порыву и, быстрыми, стремительными шагами преодолев комнату, обняла Катю с силой и горячо зашептала:

– Ты меня только не бросай. Я одна, совсем одна. Не слушай меня, не бойся, я ведь все это так, на Наташу хотела походить. А ты добрая, ты меня пожалела. Никто меня не жалел. Ты мне как сестра будь, я тебя слушаться буду. Не могу я одна! Не могу!

Катя отстранилась и, посмотрев ей в глаза, серьезно сказала:

– Надя, я тебя не брошу. Ты только глупости все эти из головы выкинь. Умерло все это вместе с твоей Наташей. Понимаешь?

Надины глаза испуганно расширились, она, видимо, хотела запротестовать, но потом сдалась, опустила взгляд, как-то обмякла и покорно кивнула. Когда она снова посмотрела на Катю, та в очередной раз поразилась произошедшей в ней перемене. Это была поистине загадочная личность.

– Ты когда придешь? – робко спросила Надя.

– Завтра, – пообещала Катенька и с материнской ласковостью погладила бедняжку по волосам. – Ты не скучай.

Федорцова проводила Катю до дверей и посмотрела на нее какими-то даже обожающими глазами. «Верить или не верить ей?» – мучалась сомнениями Катя, пока спускалась со второго этажа по лестнице, обойдя стороной лифт. Ну их, эти современные чудеса прогресса! Отчего же, с одной стороны, было и не верить, говорила-то она вполне искренне, да и потом, кажется, Катенька угадала, что Надя из тех женщин, которые по природе своей таковы, что им необходимо чужое руководство. Все равно чье, только бы на них влияли. Все равно как, только бы не жить своим умом. Если так, то тут появлялась возможность все-таки узнать, где скрывается Штайниц. Ведь если Катя и была склонна поверить в непричастность к отравлению Федорцовой, то никак не в непричастность Штайница. Но с другой стороны – как же подписанная накануне доверенность? Об этом Надя, а Катенька теперь звала ее про себя так, ничего не сказала. Забыла? Возможно, что так, а возможно, что намеренно умолчала. И потом – исчезновение завещания из будуара графини? Вполне может быть, что именно Надя его и выкрала. Тогда получалось, что верить ей совсем уж никак нельзя, что Катенька ничего в ней не поняла, кроме того, что она, несомненно, настоящая, можно сказать, гениальная актриса. «Похлеще Любчинской!» – усмехнулась Катенька, уже оказавшись в вестибюле.

Нужно было время, чтобы узнать правду. Но как раз времени и не было, это ей сообщил Ковалев, дожидавшийся Катеньку все это время в крытом неприметном возке, едва только она сообщила ему свои наблюдения, избегая, конечно, говорить о том, как поначалу Федорцова пыталась ее соблазнить в самом прямом смысле этого слова. Возок немного отъехал от гостиницы и остановился в небольшом переулке.

– Нет, Катерина Дмитриевна, – снова повторил красивый чиновник, – времени у нас как раз не имеется. Мне вот только что доложили, – он взглядом показал на лежащий рядом на сидении конверт, – что в день смерти графини, точнее, в день, когда ее обнаружили, – поправился он, – часть ее средств, хранящаяся в одном коммерческом банке в Цюрихе, была переведена в один из европейских банков. Все было законно оформлено, на основе доверенности господину Штайницу. А сегодня, не поверите, но одно из самых прибыльных торговых предприятий, принадлежавших покойнице, было продано. Опять же, к сделке не придирешься, – хмуро произнес он, – все документы в порядке.

– Если это Штайниц, то Федорцова знает, где он, – сказала Катя.

– Вот как? – Ковалев вскинул брови.

– Да, мне кажется, что ей известно, где он. Нет, Сергей Юрьевич, время нужно, – Катя покачала головой. – Если уж вы не знаете, где его искать и кто это такой, то придется потерпеть. Надежда Ивановна, мне кажется, может нам помочь, только вот захочет ли…

– Если она знает, – тут же заметил Ковалев, – то она либо сообщница, либо свидетельница. Хорошо бы, если первое, тогда у нас и правда есть шанс. Что-нибудь придумаем! – бодро воскликнул он.

– А если второе? – спросила Катенька.

– А если второе, то ей, возможно, угрожает опасность, – нахмурился Ковалев. – Впрочем, я своих людей отзывать не стану в любом случае. Что же, до завтра, Катерина Дмитриевна, – уже другим, более дружеским тоном добавил он. – Вы ведь завтра обещали ее навестить?

– Да, до завтра, – чуть усмехнулась Катенька, подумав, как он ловко ее использует!

– Что ж, всего хорошего, – и он открыл дверцу возка, не забыв, впрочем, перед этим прихватить пакет. – Антон вас до дому доставит. Во сколько завтра встретимся? – Ковалев сверкнул озорной и открытой улыбкой.

– После полудня, – улыбнулась Катя, просто потому, что невозможно было не улыбнуться ему в ответ.

– Всего хорошего, – кивнул он на прощание и закрыл дверцу. – Трогай! – услышала она его голос.

Что ж, теперь предстояло, пожалуй, самое трудное – объяснение с Никитой.

Возок остановился в Брюсовском переулке и извозчик поинтересовался, к какому дому подвезти.

– Спасибо, – ответила на это Катенька и вышла из возка. – Я дойду сама.

Он ничего не ответил, и Катенька пошла пешком к своему дому. На улице еще не стемнело, времени было, наверное, около трех часов. Никита еще не вернулся, как ей доложили дома, и Катенька, сняв ротонду, поднялась к себе. Отчего-то она почувствовала себя довольно усталой и попросила Груню помочь ей переодеться в просторное домашнее платье. Катя прилегла на кровать и сама не заметила, как уснула.

Когда она открыла глаза, то поняла, что за окном уже ночь и, наверное, поздняя. В комнате было темно, а в доме – чрезвычайно тихо. Это ее почему-то крайне напугало, она рывком поднялась с постели и, не зажигая лампы, вышла в коридор. Внизу свет тоже не горел. «Сколько же времени?» – подумала она и, не решаясь спуститься вниз, толкнула дверь в комнату мужа. В темноте она добралась до его кровати, обо что-то споткнувшись, хотя знала расположение мебели здесь очень хорошо. Никита спал. Катенька скинула домашнее платье и в одной простой сорочке осторожно легла к нему на кровать, под пушистое теплое одеяло. Прижалась к широкой Никитиной спине и только тогда облегченно вздохнула. Никита почувствовал ее присутствие и, еще не успев проснуться, повернулся к Катеньке и обнял ее. От него пахло вином и сигарами.

– Катюша, ты пришла? – в полудреме пробормотал он.

– Да, да, я здесь, я рядом, я тебя люблю, – Катя погладила его по руке.

Тут супруг, кажется, окончательно проснулся, потому что задышал громче, а руки его стали вытворять такое, что Катенька невольно отстранилась:

– Никита! Сейчас же пост!

– Да, да, конечно, – горячо подтвердил он. – Конечно, ангел мой, – но при этом ничуть не остыл, даже наоборот.

Катя подумала-подумала и решила, что Господь такой грех авось простит, а иных причин отказать мужу не было, поэтому она обняла руками его шею и притянула его к себе для поцелуя.

Таким вот образом неприятных объяснений удалось избежать, потому что на следующее утро оба супруга были отнюдь не расположены ворошить прошлое и портить замечательное расположение духа. Оба смотрели друг на друга с ласковой улыбкой, завтракали в постели, шутили, смеялись, словом, никоим образом не хотели расставаться даже на несколько часов. Никита Сергеевич чуть даже не опоздал на лекцию, потому что Катенька больше отвлекала его, чем помогала собираться. А когда он все-таки ушел, она, радостно рассмеявшись, подумала о том, что такие вот моменты и есть то самое счастье, за которым мы все и всегда гонимся. Что ж, тут с ней трудно было бы не согласиться.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Но так прекрасно начавшееся утро омрачилось уже через несколько часов, когда Катя прибыла в номера «Англия». К ее большому удивлению, вестибюль буквально кишел полицейскими, репортерами, прислугой и любопытствующими постояльцами. На лицах одних читалась растерянность, других – тревога, а третьи выражали крайнюю степень заинтересованности. Общая атмосфера была напряженной. В гостинице явно что-то случилось, причем крайне неприятное. Катя с беспокойством подумала, уж не с m-le Федорцовой ли беда.

– Катерина Дмитриевна! – Катенька вздрогнула, узнала голос господина коллежского советника и посмотрела направо.

Ковалев уже вышел из лифта и стремительно направлялся к ней, минуя многочисленную публику, по делу и без дела снующую туда-сюда.

– Идемте отсюда! – он подхватил Катеньку под локоток и вывел из гостиницы, ничего не объясняя. – Тут неподалеку кондитерская, – хмуро проговорил он, – пойдемте хоть туда, что ли, – и зашагал через улицу.

Катенька от лишних вопросов воздержалась. И так было ясно, что человек не в себе, пребывает в изрядной ажитации от случившегося. Только вот локоток свой она осторожно из крепкой руки господина Ковалева высвободила, на что он рассеянно улыбнулся. Катя заглянула ему в лицо и поняла, что случилось именно то, что они оба вчера предположили. Выходило, что Наденька Федорцова никакой сообщницей не являлась.

Они вошли в небольшую кондитерскую, по раннему часу, да и по первому дню недели – пустую совершенно, если не считать какого-то старика, сидящего в самом дальнем углу перед чашкой кофею, и побирушки, пристроившейся у самых дверей. Заняли столик у окна, но так, чтобы подальше от прилавка.

– Вы что предпочитаете? Чай, кофей? – все так же хмурясь, спросил Ковалев.

– Чай, – ответила Катя, отводя глаза.

Смотреть на Сергея Юрьевича ей почему-то не хотелось, может, потому, что он был особенно нынче хорош собой, и эта бледность и даже эта суровость и хмурость ему шла больше, чем давешняя любезность и самоуверенность.

– Пару чаю, будьте любезны, – сказал он миловидной барышне. Та кивнула и улыбнулась, но он вряд ли это заметил.

Они сидели и молчали. Подали чай.

– Вы ведь поняли? – наконец выдавил из себя Ковалев и, опустив смоляную голову, тяжело вздохнул. – Я сейчас все вам расскажу, вот только… – он выпрямился и подпер подбородок ладонью, поднял взгляд куда-то чуть выше Катенькиного плеча.

Лицо его приняло крайне задумчивое выражение, да и смотрел он как-то странно, вроде и в никуда, а между тем в темных синих глазах отражалось нечто такое, что сомнения быть не могло – человек что-то рассматривает с самым пристальным вниманием. Сергей Юрьевич посмотрел-посмотрел, похлопал длинными ресницами, прищурился, потер подбородок и сказал такое, от чего сердце у Катеньки обмерло:

– Я знаю, где его искать. Идемте! – он тут же поднялся, бросил ленивым привычным жестом на столик деньги из кармана и, снова подхватив Катеньку за локоток, вывел ее из кондитерской.

На улице загадочный чиновник Катенькин локоток оставил, крикнул «ваньку» и, что-то ему объяснив, обратился к Катеньке, приглашая с собой:

– Ну же, вы ведь не откажите себе в удовольствии его лицезреть!

Катенька себе в таком удовольствии отказать и вправду не могла. Она села в сани, дождалась, пока кучер – здоровенный детина в бараньем тулупе – укутает им с Ковалевым ноги такой же овчиной, что была и на нем надета, и только когда сани двинулись, спросила:

– И где же он обитает?

– А вот это мы сейчас и узнаем! – молодцевато ответил Ковалев и глянул на Катеньку сбоку, будто по сердцу полоснул.

По дороге выяснилось, что едут они к Тверской, более того, остановились сани напротив Брюсовского переулка, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, только целью оказался большой четырехэтажный дом, выкрашенный в темно-серый цвет, с огромными окнами бельэтажа, с выступами, в углублениях которых располагались высокие чугунные решетчатые лестницы, служившие входом. В этот доме помещались многочисленные лавки и винный погребок, куда, Катенька это знала, наведывается и кое-кто из ее слуг, но только по большим праздникам.

С фасада дом выглядел вполне респектабельно, два верхних этажа сдавались под квартиры, в нижних располагались богатые магазины, чьи витрины довольно заманчиво выглядели с улицы, а кроме того, здесь была и модная парикмахерская Орлова, и фотография Овчаренко, и ателье Воздвиженского.

Дом был построен весьма оригинально, не имея ни подъездов, ни вестибюлей, только посередине его, точно пасть чудовищного монстра – глухие железные ворота с калиткой. Ворота всегда на цепи, это Катенька знала наверняка, недаром же жила почти напротив. У ворот постоянно дежурили два здоровенных дворника в грязных фартуках.

– Нам сюда? – удивилась она, когда Ковалев расплатился с извозчиком, вышел из саней и протянул ей руку.

– Да, Катерина Дмитриевна, сюда. Знаете, наверное, что здесь меблированные комнаты?

– Да, но… – Катенька вышла из саней.

– Их хозяйка некая мадам Чернышева, – продолжил рассказывать Сергей Юрьевич, не обращая внимания на слабый Катенькин протест, – оттого и зовутся они «Чернышами». А живут здесь самые разные люди – актеры, те что похуже, мелкие чиновники, учителя, студенты и даже писатели. Но нам сначала надо зайти в квартиру с нумером сорок пять, – бодро договорил Ковалев и подвел Катеньку к калитке. – Вход в нее со двора.

Один из дворников посмотрел на чистых господ хмуро, но потом, видно, признал Ковалева, потому как выражение его лица сменилось – из хмурого стало приветливым и даже дружеским.

– Что, господин Карасев у себя? – поинтересовался Ковалев у детины в засаленном фартуке.

– Еще не выходили, – добродушно откликнулся трубным басом дворник.

– Ну так мы к нему, – и Сергей Юрьевич потянул за собой Катеньку через железную калитку во двор.

– Карасев это здешний квартальный, – понизив голос, сообщил он ей, – любимец Владимира Андреевича.

– Генерал-губернатора? – ахнула Катенька. О генерал-губернаторе, коего вся Москва звала Владимиром Красно Солнышко, ходили самые противоречивые слухи.

Но тут Катенька наконец разглядела сам двор, а точнее – сначала она увидела посредине двора огромнейший флигель, по бокам которого пристроились флигельки поменьше, потому остановилась и с ужасом осмотрела длинные ряды зданий самого трущобного вида. Множество сводчатых входов, уходящих куда-то под землю, примостившиеся над самой землей окна, забитые железными решетками,

– Здесь что, живут люди? – выдохнула совершенно потрясенная Катенька.

– Конечно, – пожал плечом Ковалев, с интересом наблюдающий за Катенькой. – Вы что же, не знаете, что и в таких вот местах тоже живут люди. Достоевского-то, небось, читывали? – Катенька растерянно кивнула. – Ну так вот вам и наглядная иллюстрация к его повестям. Называется, кстати, это место «Олсуфьевская крепость», если вы не знали, – с какой-то сардонической усмешкой произнес он.

– И кто же эти люди? – Катенька посмотрела на Ковалева так, будто ждала, что он скажет: «Я пошутил, Катерина Дмитриевна. Конечно, люди здесь не живут».

Сейчас двор был пуст, только изредка шмыгали туда-сюда мальчишки, одетые… Да одетые ли? Разве можно назвать одеждой такие лохмотья? Катенька вздрогнула, а беспощадный Ковалев сказал совсем другое все с той же ноткой равнодушности:

– Да так, разные мастеровые, подмастерья и прочий рабочий люд, – и снова пожал плечами.

– Но… Им же надо как-то помочь… – пробормотала Катенька, никогда прежде не видевшая вот так, натурально, условия жизни «мастеровых, подмастерьев, и прочего рабочего люда».

– О чем вы? – хмыкнул циничный чиновник, однако уводить отсюда Катеньку отчего-то не спешил, а по выражению его лица можно было бы даже заключить, что он получает некоторое тайное удовольствие, наблюдая за ее душевным потрясением.

– Ведь надо же что-нибудь сделать для этих людей, – пролепетала Катенька.

– А зачем? – циничный человек прищурил свои синие глаза и заговорил жестко: – Катерина Дмитриевна, вы, по-моему, чего-то не понимаете. Это не книга, это – жизнь. И они так живут. Поколениями. И помочь им нельзя. – Катя смотрела на него огромными расширенными глазами. – Ну, довольно, – несколько смягчился Ковалев. – Мы не затем сюда пришли, чтобы… – он нетерпеливо мотнул головой, подхватил Катеньку под локоток, и добавил: – Идемте, нам сюда.

Катенька безропотно повиновалась, но куда именно они пошли, вряд ли осознавала. Помнила только, что был какой-то номер, потом какой-то человек, а потом они снова оказались в этом ужасном дворе. Ковалев потащил ее в другую сторону и вот снова – лестница и номер.

– Катерина Дмитриевна! – грозно произнес Сергей Юрьевич. – Ну, что же это вы так расклеились?

И только тут Катенька немного пришла в себя.

– Где это мы? – почти шепотом спросила она у Ковалева.

– У одного человека, который как раз дежурил в «Англии», – тоже прошептал в ответ Ковалев.

– Но зачем?

– Сейчас узнаете, – пообещал он.

Катенька огляделась. Комната, в которой они находились, казалась большой и светлой, а окнами выходила на площадь. Пол был устлан роскошным мягким ковром персидского рисунка, мебель вся из красного дерева, такое же трюмо в затейливом стиле рококо. У окна большой стол с двумя башенками по обоим сторонам, с обилием ящиков и ящичков, а перед столом – высокое вольтеровское кресло. В простенке между двумя окнами – английские часы с боем, стрелки показывают четверть второго. Стены увешаны картинами – наверху портреты, а ниже – акварели и фотографии. В левой стене камин, на полке бронзовые тяжелые канделябры.

– Занятная комната? – поинтересовался Ковалев, опять не без любопытства наблюдающий за Катенькой. Та посмотрела на него пристальней и кивнула. – Это все, что осталось от прошлой жизни…

Тут в комнате наконец появился и хозяин, а следом за ним – высокий сухой старик с подносом и чайными принадлежностями.

Хозяину на вид было лет около сорока, одет он был крайне просто – в косоворотку, в заячью телогрейку и плисовые штаны, заправленные в серые валенки. Лицо его было круглым и плоским, как блин, обрамленным седыми бакенбардами, с толстыми губами и мясистым носом, с маленькими черными глазками, которые сейчас горели довольно злобно. Он был почти лыс, зато бакенбарды его были кустисты и длинны. Выражение его некрасивого лица было вымученным и жалким, словно человек привык уже к своему унизительному положению, но еще с ним не смирился.

– Здравствуйте, господа, – все так же недовольно проговорил он, – пожалуйте чаю.

– Мы к тебе не чаи распивать приехали, – строго заговорил Ковалев. – Ты нам лучше, Антон, расскажи, почему это тебя на посту не оказалось?

– Ну как же-с? – он глянул на Ковалева, а затем на Катеньку с новой злобой, а потом проворчал своему слуге, поди, мол, отсюда. После того, как за стариком-лакеем закрылась дверь, хозяин комнаты вздохнул и заговорил иначе, даже вроде как жалостливо:

– Сергей Юрьич, я же в докладной записке сказывал, что приболел-с.

– «Приболел-с», – передразнил его Ковалев с презрением. – И чем же ты таким «приболел-с»?

– Ну как же-с, ясное дело, мигренью-с, – и как-то весь съежился.

Ковалев посмотрел на несчастного с прищуром, а потом произнес четко и жестко:

– Пил? Пил, вижу. А кто спаивал? Впрочем, меня не это интересует. Давай-ка рассказывай, каков он из себя был, если не хочешь места лишиться.

Удивительное действие на несчастного произвели эти слова – он тотчас распрямился, посмотрел подобострастно и заговорил опять с новой интонацией, теперь уже вроде как даже браво:

– Пришел в гостиницу в десятом часу, послонялся по вестибюлю, потом пошел в буфет. Я – за ним, больно подозрительным показался. Заказал водки и закуски, я занял столик неподалеку. Как ко мне этот… – тут он поморщился, – подсел, сам не помню. И что потом было… – он вздохнул.

– Как выглядели? – напомнил Ковалев.

– Это пожалуйте, распишу, – снова взбодрился несчастный. – Первый был вот с вас ростом, брюнет… Вообще на вас походили очень-с. Только вот глаза черные-с, да усишки нафиксатуаренные. – Катенька глянула на Ковалева, но тот предупредил ее взглядом, чтобы помолчала. – Второй, тот, который… рядом со мной присел, – с трудом проговорил неудачный агент, – тот не слишком высок, пониже вашего будет. Одетый чисто, волоса русые, лицо… Неприметное у него лицо было, ваше высокородие! Не припомню! – страдательно воскликнул он.

– Значит, споили, а дальше? – грозно сдвинув брови потребовал Ковалев. – Ты память-то напряги!

Антон засопел, задвигал бровями, видимо, старался изо всех сил напрячь память.

– Выпили по стаканчику, заговорили об жизни, – хмуро вымолвил он. – Потом… Потом меня растолкал половой, говорит, мол, ночь уже. А я ничего не помню, только вот в голове шум такой, не хуже пасхального перезвона. Пойду, думаю, узнаю, что там… Поднялся, а дверь отперта. Заглянул, а там… Испугался, думаю, на меня свалят, что упустил. Мы ведь вдвоем должны были с Архипенко! – снова взмолился он. – А у него жена приехала, я его и отпустил на пару часиков! А он когда вернулся, я тут же и рапорт написал, и – сюда… Ваше высокородие, Сергей Юрьич, не погубите! – он, видимо, хотел кинуться в ноги к Ковалеву, но вид грозного чиновника его охладил.

– Это вся правда? – приподняв соболью бровь, поинтересовался неприступный сыщик.

– Вся! Вся! – с жаром подхватил агент. – Христом-Богом клянусь! – и перекрестился.

– Места ты, конечно, лишишься, – цыкнул Ковалев. – Переведут куда-нибудь бумажки переписывать. Если повезет, – многозначительно добавил Сергей Юрьевич и, не обращая уже внимания на бывшего агента, сказал, обращаясь к Катеньке: – Идемте, Катерина Дмитриевна, больше нам здесь, к сожалению, делать нечего, – и вздохнул тяжело.

Катенька молча последовала за Ковалевым, а хозяин поспешил за ними, причитая на ходу и прося его не губить. Ковалев снова цыкнул на него, но так ничем и не успокоил. Вышли во двор, затем – на улицу. Ковалев был мрачнее тучи.

– Ничего не вышло, – наконец сказал он, не глядя Катеньке в глаза. – Я ведь как думал… Впрочем, чего уж теперь об этом, – с горечью бросил он и даже рукой махнул.

– Так как же она была убита? – спросила Катенька.

– А? Федорцова-то? Висела на веревке, привязанной к оконной фрамуге. А вы заметили, Катерина Дмитриевна, – оживился Ковалев, – что все эти смерти сами по себе чрезвычайно интересны?

Ничего интересного в этих смертях Катенька не находила, потому промолчала, но Сергей Юрьевич, очевидно, расценил ее молчание по-своему и продолжил, медленным шагом направляясь через площадь к Брюсовскому:

– Вот, посудите сами. Графиня – отравлена, причем так, что вполне можно счесть и за самоотравление, зацепок-то никаких, кроме показаний прислуги, но что они видели? Бутылку с запиской? А записка где? Нету. А потому и никаких доказательств, что кто-то отравил. Дальше. Смерть нотариуса. Упал с лестницы. Известно только то, что кто-то в тот день должен был к нему прийти, но опять-таки доказательств, что его убили – никаких. Человек он был пожилой, мог и сам не удержаться и упасть. Всякое ведь бывает. Теперь вот Федорцова. Смерть через повешенье. Выглядит все так, будто она сама веревку привязала, надела петлю, а потом спрыгнула с подоконника. Характерный перелом шейных позвонков. И опять-таки никаких фактов, никаких улик. В гостинице даже никто сказать не может – был ли кто у нее или нет. Ну, что думаете? – Ковалев приостановился и посмотрел на Катеньку с большим интересом.

– Думаю, что убийца, – ответила она, – кто бы он ни был, всем своим жертвам хорошо знаком.

– Да, без сомнения, – очень серьезно согласился Сергей Юрьевич. – Но к тому же, Катерина Дмитриевна, такие вот убийства говорят нам о том, что дело мы имеем не с дилетантом, о нет, – он покачал красивой головой. – Это профессионал, привыкший за собой убирать. Никого ведь из свидетелей в живых не осталось. У меня есть даже подозрение, – тут Ковалев снова остановился и, приблизился к Катеньке, со своим всегдашним прищуром, – что это наемник.

– То есть как? – такого поворота Катенька никак не ожидала.

– Да очень просто, – вздохнул Ковалев и пошел дальше. – Он, может быть, с самими жертвами и не был знаком лично, может, он только пользовался чьим-то именем, чтобы ему доверяли, понимаете ход моих мыслей? Записки в этом случае как нельзя кстати. Представьте, что вам пишет записку человек, которого вы знаете, и просит принять такого-то и такого-то. Вы, доверяя своему знакомому, доверитесь и его протеже. Это просто. И вот, этот самый протеже, появившись у вас…

– Вас же и убивает, – закончила Катенька. – Но у графини он не появлялся.

– А это было и не нужно, – с легкостью парировал Ковалев. – Достаточно было в записке указать, мол, примите это вино от такого-то. С наилучшими пожеланиями, – невесело пошутил он.

– Но куда девалась эта записка? – не унималась Катенька. – Если в ней были только вот такие слова.

– Ну, мало ли кто мог написать графине, может, кто-то, кто вовсе не хотел афишировать свои с ней отношения? – предположил Сергей Юрьевич.

– Допустим, – нехотя согласилась Катенька. – Что касается несчастного нотариуса, то ваша версия тут подходит как нельзя лучше, а вот что насчет Федорцовой? – и она посмотрела на Ковалева не без вызова.

– А что насчет Федорцовой? У нее вообще могла быть встреча назначена. Наш убийца каким-то образом ухитрился узнать про дежуривших агентов, обезвредил их, – Ковалев поморщился, – а потом беспрепятственно проник в ее номер. Да и не проник даже, а просто вошел. Она сама ему и открыла.

– Полагаете, тот брюнет с усиками, Штайниц?

– Штайниц, Майниц, Хайниц, Файниц, – задумчиво произнес Ковалев. – Ну да, нам-то он как раз под этим именем и известен.

– А что же тогда второй? Неприметный господин?

Ковалев помолчал. А Катенька вспомнила оброненное Лидией Михайловной слово «повесы». Выходило, что любовник у графини был не один, как утверждала Федорцова, да и Вавилов подтверждал. Выходило, что их было двое. Один – брюнет с запоминающимися усиками, а другой – ничем не приметный господин. Откуда про них знала Лидия Михайловна?

Катенька тут же поделилась мыслями с Сергеем Юрьевичем.

– Не представляю, что нам это дает, – печально заключил он. – Ну, скажет Лидия Михайловна, что слышала про «повес» оттуда-то и оттуда-то. И что?

Теперь промолчала Катенька. Между тем, они пересекли площадь и дошли уже до Брюсовского переулка.

– Мы, конечно с вами, Катерина Дмитриевна, можем сколько угодно гадать, но признать мы в состоянии только одно – мы его упустили. – Катенька глянула на него и он поправился: – Или их. Не все ли равно? Доказательств у нас никаких, примет… Примет у нас тоже никаких, – вздохнул сыщик. – Мало ли по Москве черноглазых брюнетов с нафиксатуаренными усами? А неприметных – и того больше. Свидетели мертвы. Завещание пропало. А те сделки, что этот самый Штайниц уже совершил по доверенности, принесли ему, поверьте, немалую прибыль, – Ковалев невесело улыбнулся. – Жаль, но придется это дело прекращать, – наконец заключил он.

– Как так? – Катенька даже возмутилась. – А обязательства? А Лидия Михайловна?

– А что Лидия Михайловна? – посмотрел ей в глаза Сергей Юрьевич. – Сделки, конечно, не аннулируешь, деньги в банк не вернешь, но от новых сюрпризов она застрахована. Все, что осталось, принадлежит ей как ближайшей родственнице.

– А ведь я обещала ее сегодня навестить, – задумчиво сказала Катенька.

– Не волнуйтесь, – ответил ей в тон Ковалев. – Я сам сейчас туда, так что сообщу о нашем решении. Вы ведь согласны, что дальнейшее расследование бессмысленно?

Получалось, что Сергей Юрьевич прав. Ниточки все отрезаны, ухватиться решительно не за что. И как ни пыталась сейчас Катенька придумать хоть что-то, чтобы ему возразить – ничего не выходило, кроме того, что прав сыскной талант, прав по всем статьям. И еще очень было жаль Наденьку Федорцову.

– Согласна, – кивнула Катенька.

Они дошли уже до карозинского особнячка.

– Не зайдете? – спросила она. – Чаю выпьем.

– Нет, благодарю, – улыбнулся Ковалев. – Как-нибудь в другой раз. Мне к Лидии Михайловне надо, да и к князю… Поклон супругу и приятных праздников.

Сергей Юрьевич взял Катенькину ручку и приложился к ней губами:

– Мне очень хочется, чтобы вы знали, Катерина Дмитриевна, что расследование вместе с вами, пусть даже и такое неудачное, было крайне приятным.

– Спасибо, – ласково улыбнулась Катенька. – Жаль только, что все вот так обернулось.

– Ну, вы не печальтесь. Вашей вины в этом нет никакой. Это только моя вина. Ну да ничего, все как-нибудь образуется. Прощайте, – он слегка пожал Катенькину ручку и пошел прочь.

Она постояла некоторое время, глядя ему вслед, а потом вошла в свой дом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Конечно, Катенька была рада, что Никиту больше не придется обманывать, не придется от него ничего скрывать, однако чувство смутного беспокойства ее почему-то не оставляло. Впрочем, уже на следующий день она принудила себя отвлечься и переключиться полностью на другое.

Что же до Никиты Сегеевича, то в тот же вечер он узнал почти всю правду о том, чем занималась его жена с того самого вечера, как впервые заговорила о таинственной смерти графини К. Безусловно, он хмурился изо всех сил, пока слушал Катеньку, но она так умело приуменьшила свою роль в неудавшемся расследовании и так доказательно объяснила, что оно – неудавшееся, что в конце концов Никита Сергеевич успокоился. И даже не сердился больше на жену. Более того, он подумал о том, что, может, теперь его драгоценная Катенька успокоится и поймет, что расследования, какими бы они ни были – не ее дело. Поймет, успокоится и не станет больше вмешиваться в подобные истории.

Отец Владимир, который так же был посвящен во все перипетии этого дела буквально через несколько дней, когда Катя и Никита пришли в церковь в Сочельник, чтобы, по обычаю, причаститься перед праздником, также был рад, что все уже окончено. Словом, Катеньке пришлось смириться с таким положением вещей, отбросить все свои сомнения и смутные беспокойства и признать, что Никита Сергеевич был прав – женщине следует интересоваться не расследованиями, а домом и супругом.

Ель Карозиным доставили накануне Сочельника и Катенька любовно ее украсила – теперь большая и пушистая красавица стояла в зале и радовала глаз. В Сочельник, после всенощной, супруги вернулись домой, и Никита Сергеевич с самым торжественным видом преподнес Катеньке небольшую коробочку, завернутую в цветную бумагу.

– У меня тоже для тебя кое-что есть, – улыбнулась Катенька, – но я хотела оставить до утра.

– А я не смог выдержать, – ответил супруг, так и сияя улыбкой.

– Что ж, тогда подожди, – Катенька вернула ему коробочку и поднялась к себе в спальню.

Три дня назад, возвращаясь от мадам Roshe, она заехала в Пассаж, чтобы выбрать Никите подарок. Катенька остановила свой выбор на бриллиантовой заколке для галстука – Никита хоть и не любил в этом признаваться, но ему крайне нравились вот такие изящные вещицы. Конечно, как и полагается настоящему мужчине, он всячески скрывал это, презрительно отзывался о франтах, но Катенька очень подозревала, что и сам он, когда был помоложе, уделял своему туалету гораздо большее внимание. Он и сейчас относился к своему внешнему виду с завидной требовательностью. Оно и понятно, солидный человек, женатый, да к тому же профессор – такое положение обязывало выглядеть ухоженно и аккуратно. Так что выбор был сделан – Катенька, получив маленькую коробочку, завернутую в золотистую бумагу, очень надеялась, что Никита останется довольным. Тем более что приближалась череда праздничных балов, и эта изящная булавка должны была добавить элегантности внешнему виду ее супруга.

Что же касается балов, то Карозиными было получено уже пять приглашений, а ведь Святки – традиционное время зимних балов – еще и не начинались. Катенька предвкушала удовольствие от всех этих развлечений. Платья, сшитые у мадам Roshe, ей до крайности нравились, особенно одно, заказанное специально под великолепный изумрудный гарнитур, так шедший к Катенькиным зеленым глазам.

Платье было сшито по последней лондонской моде, муаровое, сливочного оттенка, с открытыми плечами, короткими рукавами, с декольте, плотно облегающее статную Катину фигуру, с турнюром, украшенным затейливым бантом, со шлейфом… Да, она в нем смотрелась настоящей королевой… Мадам Roshe позаботилась и о высоких перчатках и сама долго охала и ахала, всячески восхищалась собственным произведением, когда Катя примерила готовое платье. Никите была заказана у г. Auez новая фрачная пара и белоснежный шелковый жилет.

Катя достала коробочку с булавкой и, улыбнувшись, спустилась вниз, в залу, где оставался Никита. На ели горели зажженные свечи, а Никита Сергеевич прохаживался по просторной комнате.

– Заждался, Никита? – весело поинтересовалась Катенька, войдя в залу.

– Я просто сгораю от любопытства, – в тон ей проговорил подруг, заметив в Катенькиных руках коробочку.

Супруги обменялись поцелуями и подарками.

– Боже мой! – воскликнула Катенька, сорвав бумагу и открыв небольшой бархатный футляр. – Никита!

– Ну, – смущенно проговорил супруг, – я подумал, что изумрудные серьги и колье у тебя есть, не хватает только браслета…

– Надень! – тут же потребовала супруга и Никита Сергеевич не без удовольствия застегнул на ее тонком запястье золотой браслетик с дюжиной небольших изумрудов.

Катя залюбовалась украшением.

– Никита, он же, наверное, стоит целое состояние! – воскликнула она, внимательнее разглядев браслет.

– Целое состояние стоишь ты, мой ангел! – ответил с довольной улыбкой супруг. – А эта вещица стоит несколько бумажек.

Катя приласкала его взглядом и только теперь заметила, что он все еще не открыл ее подарок.

– Спасибо, милый, надеюсь, что и я доставлю тебе не меньше радости… – и она выразительно посмотрела на коробочку.

– Ах да, – спохватился Никита Сергеевич и принялся разворачивать подарок. – Но ты уже доставила мне радость, – лукаво проговорил он и открыл футляр. Полюбовавшись несколько мгновений изящной булавкой, он поднял на Катеньку сияющие глаза и произнес: – Что ж, полагаю, она как нельзя кстати подойдет к новому галстуку.

Не столько его слова, сколько сама интонация сообщили Катеньке, что муж приятно удивлен.

– Ну вот и славно! – Катенька прильнула к супругу. – Ведь я так переживала…

– И совершенно зря, – заверил Никита Сергеевич и наклонился к податливым теплым губам жены.

* * *

Как всегда в Рождество, часов с одиннадцати начались визиты. Катенька принимала гостей в гостиной, а в столовой уже стоял богато накрытый стол. Никита Сергеевич тоже с самого утра поехал поздравить и засвидетельствовать почтение многочисленным родным и знакомым, но несмотря на это Кате скучать было некогда.

Визитеры – мужчины и молодые люди – долго не задерживались, визиты длились не более десяти минут, но кое-кто из наиболее близких дому оставался, тогда Катя провожала гостей в столовую и потчевала от всей души. К полудню приехал отец Владимир и, отслужив небольшой молебен, тоже остался перекусить.

Катя с удовольствием принимала всех и только изредка вздыхала, скучая по сестре и племяннику, живущим в деревне. Даже ее зять, Виктор Семенович Аверин, вынужденный жить зимой в Москве, на этот раз не выдержал долгой разлуки с семьей и уехал к жене и сыну еще неделю назад. Катя получила от сестры письмо, в котором та уверяла, что здоровье отца заметно поправилось, поздравляла супругов с Рождеством и сообщала, что Виктор Семенович приедет на Святках и привезет им кое-какие подарки.

После этого письма Катенька тут же поехала по магазинам и выбрала для своего обожаемого двухлетнего племянника Николеньки деревянную лошадку, белоснежную, с великолепной шелковистой гривой и хвостом; для сестры Татьяны – прекрасную шаль, расшитую крупными цветами, с длинными кистями по краям, в которую так и хотелось закутаться; для отца – золотую цепочку для часов. Не забыла она и про зятя, ему в подарок был выбран изящный серебряный портсигар – с некоторых пор Виктор Семенович перенял новую моду и покуривал длинные тонкие сигары. Никита одобрил все, выбранное супругой, и на следующий же день подарки и наилучшие пожелания были отправлены родным.

Никита Сергеевич вернулся домой уже в три часа пополудни, усталый, но довольный и слегка навеселе. Хотели было поехать в театр, но после передумали и когда поток визитеров наконец иссяк, решили просто остаться дома и побыть вдвоем. Прислуга, еще с утра получившая от хозяйки по три рубля, была на весь вечер отпущена, свет в доме потушен и супруги Карозины, не без удовольствия посидев перед камином в гостиной, поднялись в спальню.

* * *

На следующий день, разбирая оставленные накануне визитные карточки, Катенька очень удивилась, обнаружив среди них принадлежавшую Сергею Юрьевичу, на оборотной стороне которой мелким почерком с сильным нажимом была выведена обычная фраза поздравления с Рождеством Христовым и пожелания счастья. Карточка отчего-то крайне взволновала Катеньку, хотя она и понимала, что это обычный жест вежливости и было бы скорее удивительно, если бы этой карточки не обнаружилось. Но стоило только Катеньке вспомнить смелое и красивое лицо коллежского советника, как она почувствовала, что сердце ее трепетно обмирает при одной мысли о нем.

Прекрасное настроение тотчас улетучилось. «Что же это такое? – в смятении подумала она, поднявшись к себе, когда Никита пошел принять ванну. – Что же это, значит, я хочу его видеть?» «Хочешь, – ответил ей внутренний голос. – Он тебе нравится, признай». «Нет, – тут же возразила она самой себе. – Нет! Этого не может быть!» «Отчего же не может? – тут же возразил ей внутренний голос. – Ты ведь помнишь, как он на тебя смотрел. Тебе ведь нравилось это. Тебе ведь хочется, чтобы он снова на тебя так посмотрел». «Ерунда! – попыталась она себя высмеять. – Ничего подобного! Никак он не смотрел! И вообще, он не в моем вкусе!» «В твоем, – шепнул его голос. – Признайся, он тебе очень нравится». «Ну и что? – попробовала она снова возразить. – Мало ли на свете приятных, да даже и красивых мужчин? К тому же, я замужем и… И очень люблю своего мужа!» «А вот муж здесь совершенно ни при чем, – упрямо возразил голос. – Его это ничуть не касается! Ты сама так решила, ведь ты же скрыла от него, что…» «Замолчи! – разозлилась Катенька. – Замолчи немедленно!» И, почувствовав себя бессильной, опустилась на кровать.

«Как же так? – спрашивала она себя. – Как же так? Неужели я?.. Я способна на такое? Нет! Ведь этого не может быть! С кем-то другим, но уж точно не со мной!» «Почему же?» – ехидно поинтересовался противный внутренний голос и, не найдя, что ему возразить, кроме упрямого «потому», Катенька всплакнула.

Никита Сергеевич был странно поражен, когда вышел из ванной комнаты и жена с какой-то странной горячностью бросилась к нему и стала его целовать.

– Что с тобой, ангел мой? – спросил он, немного отстранившись.

– Никита, – взволнованно проговорила она, глядя на него лихорадочно горящими глазами, – скажи, ты ведь любишь меня?

– Конечно, милая. Я тебя люблю. Но что за капризы?

– Никита! – не слушая его, снова заговорила Катенька. – Скажи, ведь ты мне веришь? Ты уверен во мне, правда?

– Да, – посерьезнев, ответил супруг. – В тебе я уверен. Я знаю, что ты никогда меня не предашь и… И не изменишь мне, – добавил он, ощутив, непонятно даже как, что именно этих слов от него и ждет жена. – Ты никогда мне не изменишь, потому что ты на такое не способна. Дело не во мне, а в тебе. Ты не способна на предательство, на измену, – говорил он, глядя на успокаивающуюся его словами жену. – Я не ошибаюсь в тебе? – осторожно спросил он, когда черты ее лица разгладились, а блеск в глазах поутих.

– Нет, – твердо ответила Катенька. – Ты во мне не ошибаешься. Я никогда тебе не изменю. Ты можешь быть во мне совершенно уверен.

Она поцеловала мужа в щеку и вышла из комнаты. Странное дело, подумал Никита Сергеевич, оставшись один, что это с ней? Эх, ребеночка бы родить! Должно быть, оттого у нее и такие странные перепады настроения. Он вздохнул, еще раз пожалев о том, что несмотря на четыре года семейной жизни Бог до сих пор не дал им маленького. Вздохнул и еще раз, подумав о том, что, может, новый год принесет им долгожданную радость, перекрестился, посмотрев на большой образ Богородицы в углу, и погрузился на весь остаток дня в тихую задумчивость.

Примерно в таком же состоянии пребывала и Катенька. На Новый год их пригласили на бал к Поляковым, где, по сложившейся уже традиции, бывала «вся Москва», во главе с генерал-губернатором, и Катенька с ужасом думала, что может там столкнуться с Ковалевым. Как бы она себя ни уговаривала, ни стыдила, ни высмеивала – ничего не помогало. Противный внутренний голос все шептал и шептал, допытывался и допытывался. Предстоящий бал не радовал.

Обед подали несколько раньше и за ним супруги были не в пример грустны, погружены полностью в свои мысли, и в столовой царила непривычная тишина. Не та, в какой проходили обеды во время короткой размолвки, нет, теперь оба чувствовали, что думают о чем-то печальном, о чем-то сокрушаются, но ни он, ни она не решились поинтересоваться – о чем. Катеньке было стыдно признаться в своих мыслях, а потому она избегала расспросов, зная, что и Никита, в свою очередь, поинтересуется, о чем она думает. А Никита Сергеевич полагал, что грустят они об одном.

Правда атмосферу разрядил неожиданный визит Солдашниковых и тут только Катенька вспомнила, что сама же еще третьего дня приглашала их на обед. Вспомнила и устыдилась. Правда, и Варенька, и Антон Гаврилович были так оживлены, что без труда заразили своей радостью Карозиных. Конфуз сразу же позабылся, да и Карозины заметно повеселели.

– Давненько же ты у меня не была, Катенька, – пожурила подругу и дальнюю родственницу Варенька Солдашникова, когда обе они оставили мужчин за кофеем и сигарами, а сами прошли в малую гостиную.

– Прости меня, – заговорила Катенька, садясь на диван. – Столько всего случилось!

– Ну, рассказывай, да смотри, чтобы история была интересной, не то не прощу! – пошутила Варя.

Катенька и рассказала, причем не утаила от любимой подруги и о Сергее Юрьевиче, правда, ограничилась только тем, что, мол, это весьма приятный мужчина.

– А как он? – лукаво улыбнулась Варенька. – Ты-то ему приятной показалась?

– О чем ты, Варя! – воскликнула было Катерина Дмитриевна, но потом вспомнила их с Ковалевым прощание, его слова, его поцелуй, его взгляд… Покачала головой и вздохнула: – Да… Боюсь, что и…

– Катя! – в свою очередь воскликнула Варенька, живущая семейной жизнью только год, а потому, видимо, еще и сохранившая некоторые романтические представления. – Ну, Катя, это же так замечательно!

– О чем ты? – нахмурилась Катенька. – Ничего замечательного в этом нет! Я со стыда сгораю, как подумаю…

– Ага! Так ты, значит, думаешь? – многозначительно и почему-то обрадованно заключила Варенька.

– Варя, не о том, – снова вздохнула Катя. – Я вынуждена признать, что господин Ковалев произвел на меня самое благоприятное впечатление. Это правда.

– Он тебе понравился, – поправила подругу Варенька.

– Пусть даже и так, – согласилась Катя. – Но это ничего еще и не значит. Да и значить не может. Я замужем и это заставляет меня быть ответственной и…

– Катя, какие ужасные слова ты мне говоришь! – Варенька в притворном ужасе округлила и без того хорошенькие кругленькие глазки. – Замужество заставляет? Катя, я ведь этак могу и в семейной жизни разочароваться!

– Ах, да ну тебя, Варя! – рассердилась вдруг Катерина Дмитриевна более на себя, чем на свою младшую и менее опытную подругу. – Что ты все шутишь? Я ведь хотела серьезно поговорить!

– Ну, не злись, – приласкалась Варенька, ничуть не обидевшись. – Не злись, пожалуйста, – и в ее голубых глазках отразилось столько обожания, что Катенька сразу растаяла.

– Прости, – Катя пожала подруге беленькую хорошенькую ручку. – Я не на тебя, на себя злюсь.

– Вот и зря! В субботу у Поляковых бал, там и посмотрим, что это за господин.

– Ох, Варя, Варя, боюсь, что именно это меня больше всего пугает.

Варя погладила подругу по волосам и принялась уговаривать с жаром доказывая, что Катеньке не за что считать себя виноватой. Даже сказала, что и у нее самой была какая-то любовная история, давно правда, еще до замужества.

– Ты никогда об этом не говорила, – удивилась Катенька, тотчас позабыв о своих сомнениях и переживаниях.

– А что говорить? – вздохнула Варенька. – Дело-то прошлое.

– И что же ты? Ты… любила его? – заглянув в глаза подруге, спросила Катенька.

– Любила? – с грустной улыбкой повторила Варя. – Не знаю, Катя, не знаю! До сих пор ведь не знаю, что это такое со мной было? Тогда думала, что да, люблю его так, как только раз в жизни и бывает. А теперь? – она пожала кругленькими плечиками. – Не все ли равно теперь, если я замужем за другим?

– Но как же так получилось?

– И тут не могу тебе ответить. Так вот вышло. Я стараюсь и не думать об этом вовсе, – по ее миловидному личику пробежала тень, а между тонких бровей залегла складочка. – Зачем прошлое-то ворошить? Антон меня любит, я это знаю, вижу и чувствую постоянно, так чего же мне еще? Разве не в этом женское счастье? – она посмотрела на Катю с какой-то тревогой, будто от ее ответа сейчас зависело что-то крайне для Вареньки важное.

– Думаю, – сказала Катенька, – что женское счастье в том, чтобы сделать счастливым своего мужа.

– Вот, – с облегчением улыбнулась Варенька, выдержав коротенькую паузу. – Вот и я так думаю. И думаю, что моя благодарность к Антону и уважение, это хоть и не то, что тогда было, но ведь это же важнее, правда, Катя?

Катерина Дмитриевна, сама вышедшая замуж за человека, к которому испытывала уважение, восхищение его душевными качествами и глубокую симпатию, твердо кивнула. А сама про себя подумала, а что же это за незнакомое волнение в груди, при мысли о красивом и опасном – почему-то она была уверена в том, что Ковалев с этих пор ей опасен – коллежском советнике?

– Да, Варенька, – подтвердила Катя свой кивок словами, отогнав докучливые вопросы. – Я считаю, что уважение и глубокая симпатия, общие склонности, преданность друг другу – именно это и есть залог крепких семейных отношений. Это и связывает людей прочнее, чем все остальное.

– Я рада, что мы с тобой единодушны! – воскликнула Варенька и на этом неприятный, хоть и нужный, наверное, разговор был окончен.

Дамы незаметно для себя переключились на обсуждение более безопасных тем, и когда они вернулись к мужчинам, обе уже весело щебетали о предстоящем бале, их щечки разрумянились, а глазки так блестели, что всякому, кто увидел бы их сейчас, непременно захотелось бы броситься в пляс.

Мужчины залюбовались своими невероятно хорошенькими женами и тотчас оставили политические темы, которые с неменьшим жаром обсуждали в одиночестве. А политических тем в первом году царствования нового императора было немало, и каждая из них была захватывающей. Чего стоила одна только внешняя политика! Новый император взялся за дело круто, но, похоже, знал, чего добивается.

– Ну что, – нехотя проговорил Антон Гаврилович, – поедем, душечка?

– Да, нам ведь и правда уже пора, – согласилась Варенька. – Что же, прощаемся до субботнего вечера?

Карозины согласились.

– И пожалуйста, Никита Сергеевич, вы уж не позволяйте своей жене так надолго забывать своих друзей. Напоминайте ей почаще, что мы скучаем без вашего общества!

– Обещаю, – с самой серьезной миной проговорил Карозин и приложился к Варенькиной ручке.

То же самое сделал и Антон Гаврилович. Карозины проводили своих гостей до прихожей и расстались с ними с самыми лучшими пожеланиями.

Когда Карозины остались одни, Никита Сергеевич обнял свою жену и прошептал ей в розовое ушко:

– Пойдем сегодня в твою спальню.

– Да, – ответила Катенька и почему-то не удержалась от вздоха.

Ночью ей снился красавец Ковалев и Катя, проснувшись задолго до рассвета и прислушиваясь к мерному посапыванию мужа, вдруг тихо заплакала, почувствовав себя маленькой и несчастной девочкой, которая то ли потерялась, то ли заблудилась.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

И на этот раз на бал к Поляковым, конечно, съехались все. Гостей было, как всегда, много, дамы сверкали драгоценностями и сияли мраморностью плеч, мужчины – белизной галстуков и жилетов, оттененной строгими черными фраками.

Сказать по чести, мнение общества насчет этих балов было однозначным. Все соглашались, что там никогда не чувствуешь себя свободно, однако же никто отчего-то не отказывался от посещения этого большого дома на Тверской. Более того, некоторые даже оскорблялись, если их забывали туда позвать.

Танцевальный зал был небольшим, украшенным по праздничному случаю еловыми и цветочными гирляндами. У дверей гостей встречали хозяева – сам банкир и его супруга – не первой молодости уже еврейка со следами былой, замечательной некогда красоты, одетая шикарно, но довольно безвкусно.

Раскланявшись с Карозиными, Лазарь Соломонович наклонился и проговорил:

– Его превосходительство будут с минут на минуту.

Бал никогда не начинался без генерал-губернатора. Карозины прошли в залу, где встретились с Солдашниковыми. Пока они обменивались приветствиями со всеми знакомыми, прибыл и Владимир Андреевич Долгоруков. Как всегда, с молодецкой выправкой, с каштановыми кудрями, о происхождении которых по Москве ходили анекдоты, с пышными усами, в мундире, сверкающий орденами, благоухающий и излучающий благоволение ко всем присутствующим.

Но Катенька не смотрела на генерал-губернатора – не видела она его прежде, что ли? Она, едва только Владимир Андреевич вступил в зал после объявления мажордома, увидела Сергея Юрьевича Ковалева, побледнела, нашла Варенькину ручку, сжала ее так отчаянно, что, пожалуй, этим жестом выдала бы себя с головой, если бы он был замечен кем-то еще.

– Хорош, – прошептала ей Варенька. – Ничего не скажешь.

Обоим дамам, да и не только им, стоило большого труда оторвать восхищенные взгляды от молодого изящного брюнета, с прекрасной фигурой, затянутого в элегантный фрак, вошедшего в зал следом за своим патроном.

Объявили начало танцев.

– Варя, я не вынесу, если он… – Катя разволновалась и потянула подругу в дальний уголок.

– Ты говоришь совершенные глупости! – прервала ее Варенька. – Конечно, ты вынесешь! Вынесешь, если он подойдет, и если даже пригласит тебя на танец!

– Нет!

– Да! Ты пойдешь с ним танцевать и будешь вести себя как ни в чем не бывало! – горячим шепотом закончила Варенька и тут же добавила: – Он уже идет!

Катя совершенно не успела подготовиться, как к ним подошли Ковалев и Никита Сергеевич.

– Катенька, – говорил Карозин, – думаю, этого человека тебе не следует представлять?

– Нет, конечно, – еле вымолвила окончательно потерянная Катенька, а Ковалев еще и попросил ручку для поцелуя.

Катя руку протянула, но в глаза ему смотреть категорически избегала.

– Сергея Юрьевича, оказывается, нам представляли, – снова заговорил Никита Сергеевич. – Варвара Андреевна, прошу как говорится, любить и жаловать, – и он указал на Ковалева. Тот приложился и к Варенькиной ручке. – Катя, не поверишь, но Сергей Юрьевич принялся меня благодарить, и как ты думаешь, за что? За то, что ты у меня такая умница!

Ковалев натянуто, а Катенька вымученно – улыбнулись. Варя наблюдала за сценой с самым загадочным видом.

– Не согласитесь ли на тур вальса? – сказал Сергей Юрьевич, нарушив свое молчание.

– Я обещала мужу, – произнесла Катя.

– Ну что ты, милая, не отказывайся, пойди потанцуй, – добродушно позволил Карозин.

Катя бросила на Варю быстрый взгляд из-под ресниц и – делать нечего – пошла. Не привлекать же к себе внимание.

– Вот, наконец-то, и минута счастья, – промолвил Сергей Юрьевич, когда они вышли в центр зала и закружились в вальсе.

Катя упрямо молчала и по-прежнему не желала на него смотреть.

– Вы не скучаете? – попробовал он иначе.

– По кому? – сказала Катенька и поняла, что выдала себя.

Ковалев помолчал и Катенька не выдержала, взглянула-таки ему в лицо. А оно было таким, что Катя сразу успокоилась. Он не посмеется над ней, это она поняла сразу. Он не выставит ее на посмешище, это она тоже поняла. И еще она поняла, что, сама того не ведая, задала, наверное, самый нужный вопрос. Оба молчали. Оба смотрели друг другу в глаза и не могли насмотреться.

– Надо, наверное, о чем-то говорить, – вымолвила Катенька. – А то мы…

– Можем привлечь к себе внимание? – закончил Ковалев за нее полувопросительно, полуутвердительно.

– Можем, а мне бы этого не хотелось, – сказала она.

– А чего бы вам хотелось? – тут же задал он вопрос.

– Этого нельзя спрашивать у дамы. – Катя наконец смогла взять себя в руки и больше не волновалась. Даже смогла улыбнуться.

Почему – еще стоило разобраться, но внутри себя она уже понимала, что дело в нем, что это его присутствие ее так успокаивает. Но гнала от себя подобные мысли, оставляя их «на потом». Ощущала только силу его молодого тела, его руку у нее на талии, его взгляд как прикосновение. И еще ощущала то, что на них смотрят.

– Вот как? – Ковалев приподнял собольи брови. – А мне-то всегда казалось, что у женщины всегда следует интересоваться, чего она хочет. Чтобы исполнить любое ее желание, – и его взгляд изменился.

– Не смотрите на меня так, – все еще улыбаясь, попросила Катенька.

– Как? Слишком красноречиво? – уточнил он с тонкой улыбкой.

– Вот именно, – согласилась она.

– Боюсь, я не умею скрывать свои чувства, – легкомысленно заявил он.

– Боюсь, что я свои чувства скрывать умею, – возразила ему в тон она.

– Нет, – Сергей Юрьевич улыбнулся шире и покачал головой. – Уверен, из нас двоих более красноречиво выглядите вы!

– Вообще-то, – возмутилась Катенька, – после этих слов я должна была бы отвесить вам пощечину.

– Если так, то вы моих слов совершенно не поняли, – прищурился Сергей Юрьевич. Он наклонился чуть ближе и сказал: – Я хотел не то сказать. Я хотел сказать, что… Катерина Дмитриевна, вы…

– Прекратите, – остановила его Катенька. – Не говорите того, о чем нам обоим придется жалеть.

– Но почему жалеть?

– Потому что, – отрезала она. И вдруг снова широко и свободно улыбнулась. – Потому что, Сергей Юрьевич, за нами наблюдают. И еще потому, что я ничего не хочу слышать, – добавила она довольно твердо.

– А что же, мои чувства не в счет? – не без обиды спросил он.

– К сожалению, чувства вообще не в счет, – не удержалась от вздоха Катенька.

– Катерина Дмитриевна, – Сергей Юрьевич покачал головой, – мы ведь взрослые люди…

– Вот именно, – улыбнулась Катенька немного грустно, – поэтому мы и должны осознавать ответственность за свои слова. Довольно об этом, Сергей Юрьевич, – не без удовольствия произнесла она его имя. – Оставим все как есть и постараемся не переступать эту грань.

– Но я бы хотел иметь возможность видеть вас, – не унимался настойчивый чиновник.

Катенька покачала головой и сказала:

– Проводите меня к мужу. И больше не слова, – она посмотрела ему в глаза долгим взглядом и повторила: – И больше не слова. Прошу вас.

– Хорошо, – мотнул головой Ковалев. – Как скажете, Катерина Дмитриевна, – печально и разочарованно добавил он.

– Полагаю, – понизив голос, проговорила она, когда они шли к Карозину, – вы сами не уважали бы меня, если бы мое поведение было иным.

Ковалев бросил на нее сбоку весьма красноречивый взгляд, но ничего не сказал, а Катенька тут же пожалела об этих своих словах. В этот момент открылись двери в залу и на пороге появилась группа ряженных – мужчин и женщин, одетых колдунами и ведьмами. Тотчас все внимание переключилось на них и все общество с упоением принялось отгадывать, кто же скрывается под масками.

– Вы меня очень плохо знаете, – успел шепнуть Сергей Юрьевич в общей суматохе, и Катя поняла, что это его ответ, который, кстати сказать, ее вовсе не успокоил, даже наоборот.

Но к ним уже приблизился Никита Сергеевич и дальнейший разговор был просто невозможен. Катя взглянула на супруга с искренней теплотой, Никита Сергеевич ей улыбнулся и Ковалев, раскланявшись и бросив какую-то дежурную фразу, ретировался. Катя во весь остаток вечера старалась не искать его глазами, но Сергей Юрьевич оставался на балу недолго.

Когда инкогнито большинства ряженых было открыто, Катенька заметила, что Варя танцует с каким-то высоким колдуном. Карозина как раз только обменялась приветствием с барышнями Андреевыми и наблюдала за своей подругой, сгорая от нетерпения поделиться с ней пережитым. Варенька с удовольствием кружилась в танце, но в какое-то мгновение ее красивое личико исказилось гримаской ужаса, правда, она почти сразу взяла себя в руки. Катя забеспокоилась за подругу, стала пробираться поближе, но колдун уже отвел ее к Антону Гавриловичу.

Тут Катю отвлекли очередные знакомые, а после выяснилось, что Солдашниковы уехали. Уехали и ряженые, обещавшие вернуться, но уже без масок. Сергей Юрьевич так же пропал. Катя пошла на танец с мужем, затем ее пригласил какой-то офицер, после чего еще какой-то кавалер, а потом в зал ворвалась новая компания ряженных, на этот раз одетых клоунами и клоунессами. Дамы привлекли внимание всех свободных кавалеров, бал был в самом разгаре, что радовало хозяйку, но Катеньке весело не было, она попросила Никиту отвезти ее домой.

– Устала, милая? – участливо поинтересовался супруг.

– Да, что-то голова болит, – кивнула Катенька и Карозины поехали домой.

Дома Катенька гнала от себя мысли о Ковалеве, успокаивая себя тем, что поделится ими с Варенькой, ну и тем, конечно, что она поступила совершенно правильно. Всю ночь ей не спалось, а потому поутру она отправилась в Страстной к ранней обедне. Богослужение, как и всегда, успокоило ее и настроило на иной лад. Катенька утвердилась в том, что повела себя совершенно правильно, что с Сергеем Юрьевичем ей не следует больше встречаться и уж тем более не следует поощрять его такие вот разговоры.

Домой Катя вернулась совершенно успокоенная. Написала Вареньке записку, в которой просила ее приехать. Совсем скоро принесли ответ, в которой Варенька обещала нынче же навестить свою подругу. Во втором часу пополудни Варенька появилась в особнячке Карозиных.

– Ты пешком? – улыбнулась Катенька, целуя подругу.

– Да, погода замечательная, – ответила та, – вот я и решила прогуляться.

– Погода и правда чудная, – согласилась Катя. – Я была сегодня в Страстном.

– Когда? – удивилась Варя.

– К ранней обедне ходила, – объяснила подруга. – Знаешь, всю ночь уснуть не могла, – добавила Катя. – Но теперь уже все прошло.

– Рассказывай, что он тебе вчера говорил? – тут же оживилась Варенька. – Ты ведь за этим меня и звала?

– Да, – вздохнула Катенька и передала свой вчерашний разговор с Ковалевым.

Варенька слушала внимательно и горячо поддержала подругу в ее решении, но ее глазки так горели, что у Кати появилось ощущение, что Варя чего-то не договаривает сама. Впрочем, Катерина Дмитриевна была не из тех, кто выспрашивает чужие мысли и, справедливо рассудив, что рано или поздно Варенька сама все расскажет, она предпочла не обращать внимание на некоторую бледность и растерянность подруги. Должно быть, это связано с тем вчерашним колдуном, подумала она.

– Варя, – все-таки не удержалась Катерина Дмитриевна, уже собираясь проводить подругу, – отчего ты вчера так разволновалась, когда танцевала с тем ряженым? Мне показалось, он доставил тебе неприятность?

Варя ответила, что так и было. Мол, этот человек, пользуясь тем, что лицо его скрыто маской, сказал какую-то дерзость, но Варя его вышутила. А от духоты у нее разболелась голова и она просила Антона отвезти ее домой.

– Да, у меня тоже голова разболелась, – кивнула Катенька и задержала на подруге внимательный взгляд.

Варенька этот взгляд совершенно проигнорировала, что даже несколько озадачило Катю – слишком непохоже это было на Варю. Но Катерина Дмитриевна тотчас предположила, что, возможно, это она всему виной – ее рассказы о Ковалеве, должно быть, чем-то напоминают Варе ее прежнее увлечение. Впрочем, подруги расстались, как всегда, с особенной теплотой. И в следующую неделю встречались еще дважды – в театре и еще на одном балу. Варя больше не казалась Катеньке странной, поэтому Катерина Дмитриевна окончательно утвердилась в своем предположении и избегала заговаривать с Варей о Ковалеве, только бы не бередить ее сердечной раны. А в том, что у Вареньки на сердце рана, она отчего-то не сомневалась.

Ковалева Катенька встретила в театре. Он зашел в их ложу во время антракта, галантно поцеловал ей руку, обменялся приветствием с Никитой Сергеевичем, сказал пару комплиментов, восхитился пением артистов и был таков. Вел себя Сергей Юрьевич самым безупречным образом, что Катю, с одной стороны – очень успокоило, а с другой – отчего-то огорчило. «Значит, для него все это несерьезно!» – строго сказала она себе и постаралась о нем позабыть.

Неделя прошла в самой праздничной атмосфере. Никита был весел, много шутил, Катенька старалась уделять ему как можно больше внимания. Ждали, когда вернется Аверин из деревни. Словом, ничто не предвещало разразившейся в следующее воскресенье трагедии…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

А дело было так. Катенька была в Страстном на ранней обедне. На выходе из церкви ей показалось, что в церковь вошла знакомая дама. Несмотря на то, что дама была под густой вуалью, Катенька даже остановилась на мгновение, хотела окликнуть, потом нахмурилась и покачала головой, продолжив раздавать милостыню. Нет, подумала она, если бы это была Варя, а ей показалось, что дама похожа на ее подругу, то она непременно бы остановилась сама. Скорее всего, показалось. И потом, у Катеньки не было, да и не могло быть никакой уверенности в своем предположении. И все же, вернувшись домой, она написала Вареньке.

Часа через три принесли два конверта. В одном Антон Гаврилович сообщал, что Варенька сама собиралась нынче навестить свою подругу – и это Катю успокоило. А вот другой конверт принес совершенно иную новость. Это было письмо от Вари, написанное, видимо, в чрезвычайном волнении, наспех – буквы словно набегали одна на другую, строчки никак не ложились ровно, а ведь у Вареньки был такой ровный почерк! Катя погрузилась в чтение:

"Милая моя Катя!

Когда ты получишь мое письмо, я буду уже, наверное, очень далеко. Я буду с тем, кого люблю. Понимаешь ли ты, Катя, что значат эти слова? Понимаешь ли ты, что значит – любить? Самой любить! Нет, конечно, ты этого не понимаешь! Но ты можешь уже догадаться, что это такое.

Катя, только тебе пишу! Не смогла написать Антону! Сколько раз начинала – и не смогла. Пишу тебе, ты женщина, Катя, ты должна меня понять. Пусть не понять, но… Он простит, я знаю. Он, может, даже поймет. Он-то знал! Знал с самого начала! Понимаешь ли, о чем я? Он ведь знал о том, другом. О том, кого я люблю. Я всегда его любила. Я всегда его ждала. Я без него не могу жить! А без Антона – могу! Вот в чем разница.

Катя, пойми меня. Благослови меня. Катя, Катя, Катя… Катя, прости меня. Прости.

Твоя Варя".

Катерина Дмитриевна прочла письмо несколько раз. Ей все не верилось, что написано это Варей. Ее Варенькой! Нет! Быть того не может. Не она ли, не она ли соглашалась, что главное – это супружеское счастье? Не она ли поддерживала Катю? Что же случилось?

Катерина Дмитриевна задумалась, глядя перед собой. Что же произошло за эти несколько дней? Вспомнился новогодний бал. Вспомнился и колдун. Вспомнилось и то, что на следующий день Варенька показалась как будто странной. Неужели под маской этого ряженого скрывался тот?.. Катя глубоко вздохнула. Что же теперь делать? Как теперь поступить? Попытаться вернуть беглянку? Но разве она этого захочет? А что сказать Антону Гавриловичу?

Тут только до Катерины Дмитриевны дошло истинное ее положение. Ведь Варенька ни о чем не сообщила своему супругу. Только о том, что сама она поедет сегодня к ней, Кате. Об этом свидетельствовала его записка. А если так, то именно ей предстоит сообщать обманутому мужу о том, что его обожаемая жена сбежала с другим! Ведь вот же, черным по белому написано! Написано к ней, к Кате! Катенька в ужасе просмотела письмо еще раз.

– Никита! – она вскочила из кресла и поспешила к супругу, занятому чем-то у себя в кабинете.

– Никита! – Катенька без стука ворвалась к мужу в кабинет.

Он сидел за столом и над чем-то трудился, поднял голову, увидел бледную и растерянную Катеньку и сам побледнел.

– Катя, что стряслось? – растерянно спросил он.

– Никита! – воскликнула Катенька в совершеннейшем волнении и без сил опустилась в кресло. – Варя сбежала!

– Что? – лицо супруга вытянулось.

– Вот, – Катя протянула Никита Сергеевичу письмо. – Читай сам.

Никита Сергеевич взял протянутый лист бумаги, посмотрел на жену тяжелым взглядом, вздохнул и только после этого погрузился в чтение.

– Ну? – не выдержала Катенька.

Никита Сергеевич помолчал. Перечитал письмо снова и снова. Ему тоже не верилось, что все написанное – правда. Слишком уж это не походило на Вареньку – милую и всегда отзывчивую. Пусть и недалекую, но несомненно благовоспитанную даму.

– Никита, что же теперь делать? – жалостливо спросила Катенька. – Ведь он не знает…

– Нет? – недоверчиво переспросил Карозин и посмотрел на жену в смятении.

– Нет, – все с той же жалостливой ноткой подтвердила она. – Ведь это же мне придется ему все объяснять. Нам…

Никита Сергеевич кинул письмо на стол и хмуро замолчал, глядя на свою жену. О чем он думал? Возможно, о том, что его Катя так бы не поступила. А возможно, о том, что совсем недавно она сама требовала от него подтверждения его уверенности в своей верности. А возможно, и о том молодом брюнете, с которым Катя танцевала на новогоднем балу. И о том, как она смотрела на него. И о том, как он смотрел.

– Поверить не могу, – мрачно изрек он и снова замолчал.

Катя тяжело вздохнула. Что можно было добавить? Она и сама не верила.

* * *

Когда наконец они смирились со случившимся, было решено вызвать Антона Гавриловича запиской. Предстоящее объяснение Карозиных отнюдь не радовало, но они чувствовали, что именно это и должны были сделать. Катя было высказала слабое предложение, не написать ли ему обо всем, но Никита Сергеевич это отверг решительно.

– Нет, Катя, – и покачал головой. – Всякий на его месте предпочел бы узнать это напрямую. Я бы предпочел, – и метнул на жену непонятный взгляд, от которого она вдруг побледнела еще сильнее.

Словом, написали записку. Антон Гаврилович прибыл через час, ничего не подозревая и, видимо, предположив, что его приглашают к обеду.

– Добрый день! – оживленно поздоровался он, входя в кабинет Никиты Сергеевича, где он и супруга его ждали. – А где же моя Варенька? – поинтересовался он, но выражение лиц у его друзей было таким, что он сразу понял – случилось что-то страшное, непоправимое, с его Варенькой. – Что с ней?! – тут же воскликнул он.

– Антон Гаврилыч, ты присядь, – Никита Сергеевич подошел к другу.

– Да не собираюсь я! Говорите, что с ней? – Никита Сергеевич посмотрел на друга с сожалением и этот взгляд Солдашникову очень не понравился. Он обратился к Катеньке, сидящей в кресле: – Катерина Дмитриевна!

Та, сглотнув подступающие слезы, молча протянула ему какой-то лист бумаги с таким видом, что Антон Гаврилович удержался от расспросов. Он дернул подбородком и, окинув друзей нехорошим взглядом, принялся читать. Дочитав, он опустился в кресло, не решаясь поднять на друзей глаза, не в силах вынести их сочувствующих взглядов. Зато у Карозиных при взгляде на него, вмиг изменившегося, даже как будто постаревшего за какие-то короткие мгновения, буквально разрывалось сердце. Оба не знали, что сказать, да и возможно ли было что-либо сказать в подобной ситуации.

Все молчали. Антон Гаврилович закрыл лицо ладонью, Катя справилась с подступающими слезами, а Никита Сергеевич растерянно смотрел то на жену, то на друга. Наконец, Антон Гаврилович заговорил. Голос его был глух и, если позволите, тускл:

– Ее следует вернуть, – сказал Солдашников и Карозины переглянулись. – Ее следует вернуть, – тверже повторил Антон Гаврилович и отнял руку от лица.

Он твердо посмотрел на своих друзей и повторил еще раз:

– Ее следует вернуть.

– Но, Антон Гаврилович… – попыталась было возразить Катя.

– Никаких «но», Катерина Дмитриевна, – отрезал Солдашников. – Никита, я слышал, ты помогаешь в таких деликатных делах?

– Я… – начал было Никита Сергеевич, но Антон Гаврилович его перебил:

– Никита, ты должен мне помочь, – и его глаза наполнились слезами. – Ты должен, Никита… – повторил он, как заклинание. – Больше мне никто не сможет помочь, кроме тебя.

– Боюсь, это невозможно, друг мой, – мягко возразил Карозин. – Нам ведь даже не известно, где она.

– Так найди ее, Никита! – Карозин помрачнел. – Неужели ты не понимаешь?! – в смятении воскликнул Солдашников и вскочил из кресла. – Представь только, что я чувствую! – Карозин хранил прежнее выражение лица. – Никита! Ну, вот, представь только на мгновение себя на моем месте! Представь, что твоя обожаемая жена, – Никита Сергеевич взглянул на Катеньку, та побледнела, – смысл твоей жизни и вот так!.. Неужели ты не попытался бы ее вернуть? Ну же, Никита, ответь! Только будь честен! – Солдашников остановился перед своим другом и смотрел на него в ожидании ответа.

В мгновение у Никиты Сергеевича пронесся целый вихрь мыслей. Он подумал о том, что наверное, сошел бы с ума, если бы его бросила Катя. Тем более если бы она бросила его вот так – без объяснений, даже без письма. Потом он подумал, что если не попытается вернуть беглянку, то что сможет остановить его Катю? Она может подумать, что он вовсе не станет ее искать… И тут же вспомнился тот холеный красавец Ковалев. нет, ни в коем случае нельзя подавать ей такой пример! Она должна знать, что он будет решителен и…

– Никита? – напомнил о себе Антон Гаврилович.

– Я сделаю все, что в моих силах, – проговорил Никита Сергеевич и посмотрел на Катеньку победительно.

– Благодарю, – выдавил Антон Гаврилович. – Я знаю, что могу положиться на тебя, как на себя самого.

– Я найду ее, Антон, – как-то даже клятвенно произнес Карозин. – Я ее найду.

Катя вздохнула, посмотрев на мужчин. Боже мой, подумала она, как? Как он собирается ее искать? А каким образом он собирается ее возвращать нелюбимому, увы, мужу? Никита Сергеевич в очередной раз пообещал, совершенно не подумав о том, каким образом он будет исполнять обещанное. Пообещал только потому, что представил себя на месте своего друга. Катя опустила глаза. Это ей урок. Это она поняла. Но все равно не верила в то, что что-то из этого урока выйдет. Конечно же, ей было до слез жаль Антона Гавриловича, но ей точно так же было жаль и Вареньку. Жить с нелюбимым – ежедневная, ежечасная пытка. Долг? Но Варенька молода, разве она знает в полной мере, что значит это слово? И стоит ли ее за это винить? Катя не знала. «Что делать? Что делать?» – думала она.

Мужчины помолчали, потом Антон Гаврилович, видимо, успокоенный обещанием Никиты, заговорил иным тоном:

– Ведь она совершенно ничего не взяла с собой! Все ее вещи на месте, я в этом абсолютно уверен. Я видел ее утром, когда она собиралась к обедне. На ней была ротонда и шляпа с вуалью.

Катя посмотрела на Солдашникова несколько удивленно.

– Антон Гаврилович, – сказала она, – Варя собиралась к обедне? А в какую церковь?

– В Страстной, – пожал плечами Солдашников. – Она всегда туда ходит.

– К поздней обедне? – не унималась Катенька.

– Да, – кивнул несчастный супруг. – Вам что-то известно? – и в глазах его мелькнула надежда.

– Нет, боюсь, ничего, но… – Катя посмотрела на мужчин в некотором раздумье. – Дело в том, что я сама там сегодня была. Ходила к ранней обедне и на выходе мне встретилась женщина под густой вуалью, чрезвычайно похожая на Вареньку. Ну, вы понимаете, что я имею в виду? – Мужчины кивнули. – Лица я ее не разглядела, а потом решила, что Варя непременно бы остановилась, ведь на мне вуали не было.

– Значит, она была в церкви, – хмуро заключил Антон Гаврилович.

– Да, но что нам это дает? – вздохнул Никита Сергеевич.

Все снова замолчали.

– Может быть, следует у кого-то поспрашивать? – робко поинтересовался Солдашников. – Наверняка ее кто-то видел, может быть, что-то еще видели… – закончил он уж и вовсе неуверенно, из чего супруги сразу же заключили, что имеется в виду никто иной, как злодей, собственной персоной.

– А вот, кстати, – вскинула бровки Катенька, – Антон Гаврилович, вы знали о ее деревенском…

– О ее деревенской любви? – с горечью закончил вместо нее Солдашников. – Знал, Катерина Дмитриевна.

Он прошелся по комнате, повздыхал, потом сел в кресло и заговорил ровнее:

– Я не просто знал из третьих рук, я знал от нее самой. Даже был чем-то вроде конфидента, можно сказать. Вы думаете, это он? – Антон Гаврилович вдруг разволновался, видимо, эта мысль еще не приходила ему в голову.

– А как вы думаете, Антон Гаврилович? – Катенька вздохнула. – Ведь она и в письме пишет о том, кого, мол, все это время ждала и любила. Простите.

– Неужели это он? – задумчиво промолвил Солдашников и снова нахмурился и замолчал.

Никита Сергеевич сел за стол, они с Катей снова переглянулись, правда, с разными мыслями. Он подумал о том, что хорошо было бы, если бы Антон вспомнил хоть что-нибудь, что помогло бы в поиске. А Катя подумала о другом, что, может, после того, как до брошенного супруга дойдет, с кем именно сбежала Варя, он откажется от своей бессмысленной, в общем-то, затеи вернуть ее силой. Однако, когда Солдашников вышел из задумчивости, выяснилось, что ни тот, ни другой не угадали.

– Звали его Николай Константинович Ольшанский, – глухо проговорил Антон Гаврилович. – То есть, тогда звали. – Карозины переглянулись многозначительней, но пока предпочли удержаться от расспросов. – Он был арестован за какую-то политику или что-то в этом роде. Давно уже, еще когда в университете учился. Лет пять назад, а может, больше, не помню точно. Из университета его, конечно, исключили, но ограничились только высылкой и запретом проживать в столицах, кажется, лет на пять. По иронии судьбы, он приехал к своей тетке, в город N-cк. А Варенька, как вам, Катерина Дмитриевна, известно, родилась и жила в имении неподалеку от этого городишки. Там они и встретились. Ничего серьезного – переписка. Да, пару раз встречались в ее саду. Но тут маменька ее, Зинаида Павловна, тревогу забила. Написала мне, просила приехать погостить, выяснилось, что мы в дальнем родстве. Я тогда овдовел и, не скрою, хотел жениться вторично. Был по делам в той губернии, ну и заехал посмотреть, так сказать, на невесту. Не ожидал, признаюсь. Думал, жеманница какая-нибудь провинциальная, а увидел ее и понял, что она должна стать моей женой. Сразу понял. Предложение сделал. Она мне все и рассказала. Девчонка еще была. Я выслушал, как-то успокоил. Уехал. А сам, не поверите, только о ней и думал. Не мог никак забыть. Как представлю, что она может другому достаться! – Антон Гаврилович закрыл глаза и покачал головой. – Грех на мне. Думал я, думал, как так сделать, чтобы она со мной была. И надумал, – он усмехнулся. – Человечек у меня знакомый был. Надоумил, спасибо ему. Арестовали его. Три месяца продержали. Как неблагонадежного. Мне и делать ничего не пришлось. И обошлось недорого. Противно. А ведь так и было. Когда его освободили, Варя уже моей женой была. Вот так-то. Я ведь этот год как на углях жил. Ну, думаю, как он объявится, да обратно ее… А два месяца назад узнал, что он скончался. Натурально. Мол, похоронили его в том же N-ске. Я и успокоился. Молился на нее! Да, вот тебе и помер, вот тебе и похоронили! Живехонек, подлец! – он побагровел и хлопнул с силой ладонью по подлокотнику. – Верни ее, Никита! – чуть ли не взревел Солдашников и посмотрел на друга налитыми кровью глазами. – Нет, сам верну! – и подскочил из кресла.

– Антон, предоставь мне хотя бы их разыскать, – спокойно произнес Карозин, видя, в каком состоянии находится его друг. – А дальше уж сам решишь, как быть.

– Хорошо, – выдержав паузу, нехотя согласился обманутый (полноте, да обманутый ли?) супруг. – Ты прав, у тебя это лучше получится.

– Значит, его имя нам ничего не дает, – промолвила Катенька с сожалением. Но с сожалением о том, что Солдашников ничуть не собирался отказываться от своей затеи, а даже и наоборот.

– Не могу, как представлю! – прорычал Антон Гаврилович. – Если бы другой! Но с этим! Никита, ты обещал! Обещал мне, слышишь?! Пойду! Не могу! – он выскочил из кабинета.

– Странно, – тихо сказала Катенька через некоторое время, – я думала, он, наоборот, оставит их в покое…

– Ты его не поняла, да? – с легким прищуром спросил Никита Сергеевич. – Ты не поняла, почему он не может именно с ним ее отпустить? – Катя покачала головой, с удивлением посмотрев на мужа, мол, да что тут можно понять. – Дело в том, Катя, – продолжил супруг, – что Антон не может ему своих мук простить. – Катя вскинула брови. – Он же сам тебе сказал, что весь год ждал его появления. И осознавал, что сам украл ее. Украл у другого. Вот этого он ему и простить не может. Понимаешь теперь?

Катя опустила глаза и задумалась. Понять такое было сложно, умом понять, но сердце отчего-то понимало.

– Никита, – подняла на мужа глаза Катенька. – И ты намерен ему помочь?

– Да, – спокойно ответил муж. – И дело тут не в том, что я пообещал, а теперь, из чистого упрямства не хочу уступать. Нет, – он печально улыбнулся и покачал головой. – Боюсь, что дело тут и не в том, что я его понимаю. Точнее, я представляю, каково это, оказаться вот в такой ситуации. Я бы тоже, Катя, я бы обезумел, как и он, если бы ты меня оставила. Но и не в этом дело. А в том, что он должен увидеть их своими глазами. Увидеть и убедиться в том… Впрочем, – Никита Сергеевич нахмурился, – не знаю, в чем он убедится на самом деле. Но он должен их увидеть. Попробовать убедить ее, если это еще возможно. Или убедить себя.

– В чем? – Катя встала из кресла и подошла к мужу.

– В том, что это он не прав, понимаешь? – тихо спросил супруг и его карие глаза отчего-то заблестели. – Я бы хотел убедиться сам. Если бы оказался на его месте, – совсем тихо закончил он.

Катя обняла мужа, погладила его по волосам и проговорила:

– Ты не будешь на его месте. Я тебе это обещаю.

– Значит, ты любишь меня, а не притворяешься? – Никита Сергеевич поднял голову и заглянул жене в глаза. – Не обманываешь ли ты себя, ангел мой? – с невероятной нежностью спросил он.

– Я люблю тебя, Никита, – сказала Катя. – Я люблю тебя и никогда тебя не оставлю. Я себя не обманываю. И никогда не обману тебя.

– Спасибо, Катя, – только и нашелся что ответить Никита Сергеевич и вновь опустил голову.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На следующий же день Никита Сергеевич принялся за дело. Пошел к обедне вместе с Катей и попросил ее вспомнить, кто из нищих сидел тут вчера.

– Никита, – недоуменно проговорила Катенька, – все. Они всегда здесь.

– Вот и отлично, ты пока иди, ангел мой, на службу, а я тут маленько задержусь, – и он достал из кармана кошелек.

Катя ничего не сказала, только вздохнула и вошла в церковь. Никита Сергеевич же подождал до тех пор, пока прихожане пройдут и на паперти останутся только нищие, и начал свои расспросы. Катерина Дмитриевна, со своей стороны, тоже не осталась в долгу. Но только вместо нищих она решила порасспросить церковных служек, а если получится, то и со священником поговорить. Катеньку здесь знали, видели ее и с Варей. Возможно, кто-то из них вчера обратил внимание на даму под вуалью. Хотя, признаться, Катерина Дмитриевна не представляла, что это может дать. Впрочем, начинать с чего-то надо было, вот и начали.

Через полтора часа оба не спеша шли по заснеженной Тверской к дому и обменивались данными. Картина получалась не ахти какая. Даму под вуалью запомнили и те и другие. Нищим припомнилось, что она была щедра на милостыню, когда из церкви выходила, и просила помолиться за рабу Божью Варвару. Служкам запомнилась тем, что больно горячо молилась, стояла на коленях у самого амвона. Но это в церкви дело привычное, так что никто таинственную даму не отвлекал. На молебен не осталась, крест поцеловала в числе первых, вышла из церкви сразу. А дальше начиналось загадочное. Видели, как она вышла из монастырских ворот, а вот куда пошла или в какие сани села – того не видел никто.

– Что теперь? – спросила Катерина Дмитриевна более для порядку.

– Что? – усмехнулся Никита Сергеевич. – Это ты хорошо спросила. Не подскажешь?

– Рада бы, но… Мы даже ведь не знаем, в каком направлении она поехала. Да и вообще, уехала ли из города.

– Да, кстати, – встрепенулся Никита Сергеевич, – это удачная мысль! Возможно, она все еще в городе!

– Ну и что? – проворчала Катенька, вдруг так некстати вспомнив, как несколько дней назад шла по этой же дороге в компании Ковалева. – Что же, ты думаешь, что в Москве ее найти много легче? А не наоборот?

Никита Сергеевич промолчал, не нашел, что возразить. Задача только сейчас встала перед ним во всей своей сложности. «Эх, – подумал он про себя, – вот опять я взялся за то, в чем ничего не смыслю!» В молчании они свернули в Брюсовский. Прошли мимо доходного дома, и тут Катенька обратила внимание Никиты Сергеевича на крытые сани у их особнячка.

– Смотри, Никита! Это же Аверин приехал! – несказанно обрадовавшись своему зятю, Катерина Дмитриевна прибавила шагу и чуть ли не бегом потащила Никиту к дому.

Виктор Семенович, как выяснилось, заехал к родным прямо с дороги, даже на своей квартире не побывал. Он ждал их, и когда Карозины, кое-как раздевшись, оказались наконец в кабинете, где гость находился, взаимным объятия и поцелуям, казалось, конца не будет.

– А я знал, что вы не лежебоки, потому и велел прямо с дороги к вам! – весело сообщил Аверин. – Ну, как у вас тут дела? Да о чем это я! У меня же для вас подарки! Спасибо, Катенька, спасибо, получили, как раз к Рождеству! – и снова чмокнул свою прехорошенькую родственницу. – Да, вот, держите! – он, как заправский фокусник, преподнес им два свертка.

Карозины, лукаво переглянувшись, принялись их разворачивать и бурно высказывать свое восхищение. Таня, известная искусница, вышила для Катеньки домашнюю блузу, а для Никиты Сергеевича – ночной колпак. Восхищались, понятное дело, больше работой, но Никита Сергеевич таки не удержался – примерил обнову. Катенька прыснула, Аверин расхохотался.

– Ну, что, хорош я? – Никита Сергеевич вышел из кабинета, чтобы посмотреться в зеркало.

Из коридора послышался его густой смех.

– Хорош! Нечего сказать! – Карозин вернулся. – Ты меня, Виктор, извини, но боюсь, что в этом подарке я у своей жены кроме смеха ничего не вызову, – он снял ночной колпак и любовно его свернул. – Пусть полежит до тех времен, когда нам друг от друга ничего кроме смеха и не нужно будет.

– Как знаешь, Никита, – добродушно согласился Аверин. – Но ведь это еще не все.

– Как?! – в притворном ужасе воскликнул Никита Сергеевич. – Еще один колпак?!

– Еще лучше, – заверил его Аверин и протянул на этот раз две коробочки.

Карозины их раскрыли и – вот теперь оба были действительно восхищены. Никите Сергеевичу были преподнесены изящные бирюзовые запонки, а Катя получила в подарок тонкий серебряный браслетик в виде змейки с сапфировыми глазками.

– Ну, Виктор, – покачал головой Никита Сергеевич. – Даже не знаю, что и сказать…

– Я знаю, – отмахнулся от него Аверин, – от тебя никогда не дождешься благодарности. Что скажешь, Катюша?

– Боюсь, что и у меня на этот раз тоже просто нет слов, – Катя заулыбалась.

– Тогда позволь мне его застегнуть на твоей миленькой, маленькой ручке, – умильно проговорил Виктор Семеныч.

Катенька с удовольствием позволила ему это сделать, а после, полюбовавшись, заявила:

– Не сниму!

– О, ну это лучше всяких благодарностей! – просиял Аверин. – Слава Богу, угодил!

– Угодил, угодил, – согласился Никита Сергеевич.

– Да, у меня ведь письмо от Тани, – спохватился Виктор Семеныч.

– Ну давай же его скорее! – воскликнула Катенька. – Как они? Как Николенька? Как папенька?

– Читай, читай сама, – Аверин протянул ей письмо. – остальное потом.

– Ты голоден? – спросил Никита Сергеевич.

– Я с дороги, друг мой, а это что-нибудь да значит!

– Тогда я иду распорядиться насчет завтрака, – кивнула Катенька. – А вы тут пока посекретничайте.

– Кстати, Катюша, пока не забыл, – остановил ее Аверин. – Не представляете, кого я встретил! Я ведь по старинке, на лошадках езжу. И тут, на станции нос к носу столкнулся с Варенькой Солдашниковой! – видимо, Виктор Семенович ожидал эффекта от своих слов, но то, как изменились лица его друзей, как они при этом переглянулись, его здорово озадачило. – А что? Я что-то не так сказал? – удивился он.

– Где, ты говоришь, ее видел? – медленно переспросил Карозин.

– Да вот, на станции перед самой Москвой, как на Тверь ехать.

– И когда? – продолжал допытываться Никита Сергеевич.

– Когда? Да нынче поутру и встретил. Часов в пять, наверное.

– Она была одна? – осторожно поинтересовалась Катенька.

– Одна? – Аверин усмехнулся. – Нет, друзья мои, этак не пойдет. Я вижу, тут у вас Бог знает что такое происходит, а потому, пока не расскажете мне все с самого начала – от меня ни слова! – и скрестил руки на груди.

Карозины снова обменялись взглядами, потом Катя сказала, что пойдет распорядиться насчет завтрака, а когда мужчины остались одни, Никита Сергеевич рассказал наконец своему другу о том, что случилось накануне.

* * *

Чуть позже, когда все трое сидели уже в столовой, за завтраком, и настроение у всех снова было не в пример мрачным, Виктор Семенович сказал:

– Да, друзья мои, что же это такое делается? Я ведь всегда считал, что на подобные кундштюки способны только падшие женщины. Ну, в смысле, – попробовал объяснить он, посмотрев на Карозиных, – падшие духовно, те, что не способны ценить брачных уз. А тут вот как… Ведь я думал, что Варенька не такая.

– Интересно, а кто думал иначе? – вспыхнула Катерина Дмитриевна, вдруг оскорбившись за свою подругу. – Да она и не такая! Для нее это не интрижка, иначе она бы не сбежала. Для нее это… настоящая любовь!

– Катя, – удивился Аверин, – что ты такое говоришь? Ты ее оправдываешь?

– Я не оправдываю ее, но вы, мужчины, как сговорились! – возмутилась Катенька. – Вы все считаете ее виноватой, а ведь она не виновата в том, что полюбила! Еще до замужества полюбила человека! Она не виновата в том, что ее нынешний супруг разрушил их отношения и обманом на ней женился!

– Но ведь она же дала ему свое согласие! – не отступал Аверин. – Ведь мы же были на их свадьбе, мы же ее видели!

– Ну и что? Что, я вас спрашиваю? – Катенькины глазки сверкали. – Она дала согласие человеку, которому доверяла, которому доверила самое важное! Она сама открыла ему свое сердце, рассказала о своих чувствах к другому! А он что сделал? Он воспользовался ее доверием! И кто теперь виноват, что в ее жизни снова появился тот, кого она любила? Кто в этом виноват?

Мужчины переглянулись и нахмурились.

– Все равно ее это не оправдывает, – упрямо заявил Аверин.

– «Но я другому отдана и буду век ему верна», – процитировала Катенька не без горечи. – Да, в этом смысле ей оправданий нет. Но она другая, она не Татьяна Ларина! Она Ольга!

– В любом случае нынче же я еду ее искать, – подал голос молчавший до поры Карозин и воинственно выпятил подбородок.

– Никита, если позволишь, я с тобой, – тут же предложил Аверин. – Мало ли что это за субъект, да и в дороге веселее вдвоем.

– Согласен, – согласился Никита Сергеевич.

Катя посмотрела на них так, словно хотела сказать: «Эх вы, мужчины!» Но сказала другое:

– Делайте, как считаете нужным. Извините, – она встала из-за стола и удалилась.

– Женщины, – вздохнул Аверин и покачал головой.

А Никита Сергеевич нахмурился.

Сразу же после завтрака Карозин распорядился запрягать, но не свои открытые сани, а возок своего друга и родственника – рассудили, что в крытых санях ехать сподручнее.

– Так ты говоришь, Виктор Семеныч, что встретил ее на тверской дороге?

– Да, ты ведь знаешь, до нашего имения на лошадях всего-то две суток, вот я как раз остановился в гостинице на ночь, а утром спускаюсь вниз и… Ба! Варвара Андреевна! Сидит себе в уголку, чай попивает. Я к ней, – Аверин прохаживался по кабинету, – засвидетельствовать, так сказать, почтение. Она испугалась. Да, брат, испугалась не на шутку. Поняла, видно, что через меня и мужу может стать известно. Я, конечно, поинтересовался, что так? Куда едете? А она мне говорит, мол, тетка заболела, в Т-ской губернии живет.

– Одна была, да? – задумчиво переспросил Карозин.

– Сначала одна, а потом с улицы вошел какой-то молодой брюнет, ну, тот, видно, с которым… – Аверин слегка замялся. – Направился к ней, потом, видно, сообразил, что к чему, и к свернул стойке. Но я-то видел, как она вспыхнула, стоило ему только войти!

– Странно, – покачал головой Никита Сергеевич. – Я-то думал, что они на поезде, куда-нибудь подальше поехали, а тут вот, на лошадях, по старинке. Будто и не боятся ничего.

– Вот в том-то и штука, – хмыкнул Аверин. – Ну, я настаивать не стал, – продолжил он свой рассказ. – Вижу, что даме неприятно, да и мыслей никаких не было ни о чем подобном. Да и к вам торопился. Ну, думаю, так, может, показалось. Словом, оставил ее. Мне как раз и сани подали.

– Получается, что они только нынче выехали? – в сомнении произнес Карозин. – Если отъехать далеко не успели. А если так, то почему на первой же станции остановились? Странно как-то.

– То-то и оно, – подхватил Аверин. – Тут езды-то всего ничего, каких-то четыре часа.

– Может, чего-то ждали? – продолжил предположения Никита Сергеевич, но этот вопрос остался без ответа, потому что в это мгновение в кабинет постучали и в дверь просунулась голова Ефима:

– Сани готовы-с.

– Что ж, едем? – Никита Сергеевич поднялся из-за стола и из верхнего ящика достал маленький пистолетик марки «дерринджер».

Аверин посмотрел на него удивленно.

– Думаешь, пригодится? – не без опаски спросил он друга.

– А черт его знает! – бросил в сердцах Карозин, но пистолетик положил в карман сюртука.

Мужчины вышли из кабинета, оделись и Никита Сергеевич, посмотрев наверх, туда, где находилась в своей спальне Катенька, сказал слуге:

– Катерине Дмитриевне передай, что могу задержаться, даже и на сутки. Пусть не волнуется.

Слуга кивнул. Карозин помедлил, хотел было что-то еще прибавить, но нахмурился еще сильнее и вышел из дому. Следом за ним вышел и Аверин.

– По тверской дороге, – сказал Никита Сергеевич своему кучеру.

Сели в возок и лошадки тронулись в путь, хрустя выпавшим за ночь снегом.

Через четыре часа подъехали к станции. Задерживаться не стали – только заглянули на минутку, чтобы удостовериться, что Вареньки здесь нет. Взяли сыра, хлеба и вина – и снова в дорогу. Другая остановка пришлась только через пять часов, когда короткий зимний день был уже на исходе. Вошли в низкое деревянное здание, спросили лошадей. Перекусили, а заодно и выяснили, что Варенька со своим спутником была здесь не далее, как три часа назад.

– Догоняем, – хмыкнул Аверин, а Никита Сергеевич промолчал.

Настроение его заметно ухудшилось, зато Виктора Семеныча погоня, кажется, наоборот, веселила, и мужчины являли собой поразительный контраст – один был хмур, как осеннее небо, другой – буквально излучал безмятежность.

– Что, Никита, как думаешь, они ведь, наверное, ночевать остановятся? – играя бровями, поинтересовался Аверин.

– Возможно, – скупо откликнулся Никита Сергеевич.

– Ну, тогда мы их точно нагоним! – легкомысленно заявил Виктор Семенович.

Двинулись дальше, оставив карозинских лошадей отдыхать. Однако на следующей остановке их ждало разочарование – на станции им твердо заявили, что никакой молоденькой барыньки в сопровождении брюнета не было.

– Как так? – воскликнул раздосадованный Виктор Семенович. – Ты ври, да не завирайся! – и погрозил кулаком почтенному станционному служителю.

– А чего нам врать, барин? – служитель оказался не из пугливых, видать, многое на своем веку перевидал. – Тут у нас теперича мало кто ездит, так вот и помним всех. Не было нынче никаких барынек, никаких брюнетов. Вот давеча кульер проезжал. А до этого купчина какой-то возвращался из Москвы. А вы вот и сами у нас ночевать изволили. Ну, помните-то сами?

– Молчи, дурак! – беззлобно выругался Аверин и выражение его холеного лица пришло в согласие со внешним видом его хмурого и молчаливого спутника. – Делать нечего, придется заночевать, – проворчал он. – Не поедем же мы в темень обратно!

Карозин молча кивнул. Аверин спросил ужин и комнаты, мужчины уселись в углу и замолчали. Да и что было говорить-то? И так было ясно, что беглецы свернули с дороги. Но в какую сторону? И что теперь делать?

– Ладно, Никита, ты не отчаивайся, – перед тем, как разойтись по комнатам сказал Аверин. – Утро вечера мудренее, не зря ведь говорят. Завтра что-нибудь, да выяснится, вот увидишь.

Не сказал – напророчил.

* * *

Что же до Катерины Дмитриевны, то она себе места найти не могла, когда муж и зять уехали-таки. Не вышла проводить, не сказала, не взглянула. Катенька мерила свою комнату шагами и заламывала ручки, боясь даже представить, чем все это может обернуться. Да и чем? Вряд ли чем-то хорошим. Лучше бы оставили Варю в покое, думала она. Варя сама все решила. Конечно, Катерина Дмитриевна не оправдывала поступок своей подруги. Не нравилось ей, что Варя с мужем не объяснилась, он, возможно, сам бы отпустил, ежели бы она только ему сказала. Упала бы в ноги, умолила бы не преследовать. Дать развод, наконец! Катенька представила, какая получилась бы тогда огласка, и покачала головой.

Да, с разводом она, конечно, погорячилась, но ведь это все лучше, чем вот так – неизвестно куда, тайно, на положении беглецов! Она остановилась, вздохнула и пожала плечами. Ужас что такое! И почему это должно было случиться с ее милой, любимой Варенькой? Наверное, и Антон Гаврилович так же недоумевает, так же спрашивает себя, подумалось ей. Но он-то каков! Катя от возмущения снова заходила по комнате. Чего же теперь-то, ведь сам виноват! Сам обманул! Сам предал! А теперь, подите-ка, верните ему ее! Он, видите ли, своих мук простить не может! А зачем было так поступать, чтобы после мучаться? Ведь знал же, знал, что дурно поступает. Низко. Да Варенька и не простит его, если узнает.

А что? Быть может, она и узнала, а потому и объяснений никаких не случилось. Катенька подошла к окну, отодвинула штору, посмотрела на улицу. Но потом она вспомнила Варенькино письмо и в сомнении покачала головой. Нет, Варенька не такая, она, если бы знала только, что это Антон Гаврилыч разлучил ее с… Как его? Ольшанским? Если б она знала, она бы так прямо и написала. Тогда ее можно было бы понять. Точнее, тогда, возможно, никаких преследований и не было бы. Значит, Варенька не поэтому сбежала. Ах, в сердцах подумалось Катерина Дмитриевне, лучше бы в самом деле поэтому!

Но Варенька не знала об обмане мужа. Почему? Значит, Ольшанский и сам не знал, почему его арестовали? Если бы знал, то мог бы воспользоваться и под этим предлогом ее и увезти. Но она не знала, Катя была уверена. Варя написала бы об этом…

Вот в таких размышлениях прошел томительный час, в конце которого ей доложили, что внизу дожидается «давешний господин», что перед Рождеством был. Катя почему-то сразу поняла, кто этот «давешний господин» и ее сердечко, совершенно против ее воли и желания, забилось сильнее. Катя рванулась было к нему, но в дверях остановилась. Зачем он к ней? Узнал, что Никиты нет дома? Но откуда? Усилием воли она заставила себя дышать ровнее, и медленно спустилась вниз.

Ковалев ждал в прихожей, он встретил спускающуюся по лестнице Катеньку таким взглядом, что той снова пришлось сделать над собой усилие, чтобы хотя бы казаться спокойной, по возможности даже – равнодушной.

– Добрый день, – сказала она, порадовавшись, что голос не дрогнул.

– Катерина Дмитриевна, – с улыбкой проговорил Ковалев. – Нет, даже не гадайте, зачем я у вас. Все равно не догадаетесь.

– Вот как? – Катя спустилась. – И зачем?

– Позволите пройти? – он склонил голову. – Это не займет много времени, да у меня его, признаться, и нет, но дело серьезное.

– Проходите, – позволила Катенька, указав на дверь в малую гостиную и немного успокоившись тем, что Сергей Юрьевич, кажется, и правда, по делу.

Ковалев отдал шапку, скинул пальто, и пошел вслед за Катенькой.

– Что-то случилось, Сергей Юрьевич? – спросила она.

– Поймите меня правильно, я не мог вам этого не сообщить, когда узнал нынче же все обстоятельства. – Катя посмотрела на него удивленно, гадая, о чем это он? – Дело в том, – не заставил себя ждать с разъяснениями Сергей Юрьевич, – что я узнал, где находится тот, кого мы с вами бесплодно искали и кого считали упущенным. – Катя вскинула брови. – Не спрашивайте меня, каким образом мне это удалось. Скажем, это маленький профессиональный секрет. Главное, что я знаю, где сейчас находится Штайниц.

– Что? – ахнула Катенька.

– Да, да, Катерина Дмитриевна, – довольно улыбнулся он. – Знаю.

– Так что же вы?.. Его же нужно срочно… – разволновалась Катенька.

– О, не волнуйтесь, – успокоил ее Сергей Юрьевич. – По моим данным он пробудет там весь сегодняшний день и еще ночь. Так что у меня, как видите, есть время. Но я у вас не только поэтому.

– Что-то еще? – Катенька подошла к Ковалеву ближе.

– Да, милая Катерина Дмитриевна, – он вздохнул и посмотрел на нее с чувством. – Я бы, может, даже не решился вас беспокоить, если бы не это обстоятельство. Мне стало известно, что ваша близкая подруга покинула своего мужа? Это так?

– Так, – подтвердила Катенька. – Но откуда вам это известно?

– Все тот же профессиональный секрет. Я ведь сыщик, – развел руками Ковалев. – Вы хотите ее найти?

Катя задумалась и уже через мгновение твердо кивнула. Да, она хотела найти Варю, найти ее первой и все ей рассказать, предупредить, посоветоваться, как выйти из этой ужасной ситуации.

– Да, – сказала она в ответ.

– Человек, который увез вашу подругу, – все с той же ноткой довольства проговорил Ковалев, – и есть наш потерянный Штайниц.

– Что? Что вы такое говорите? Так вы знаете, где они? Где Варя? Она с ним? – вопросы сыпались из Катерины Дмитриевны с такой частотой, что Ковалев покачал головой, вздохнул и, подняв руки, попросил:

– Катерина Дмитриевна, не так часто. – Катя замолчала и закусила губку. – Да. Да, отвечаю я вам на все ваши вопросы.

– Вы сейчас туда? – решительно спросила Катенька после непродолжительной паузы.

– Да, – кивнул Ковалев.

– Я еду с вами, – заявила она.

– Но… – попытался было ее остановить Сергей Юрьевич.

– Никаких «но», – строго сказала она. – Там моя близкая подруга. К тому же, она, похоже, влюблена в это чудовище. Я должна быть с ней рядом, когда вы его арестуете. Вы ведь собираетесь его арестовать?

– В общем-то да, – Ковалев приподнял собольи брови.

– Значит, я еду с вами, – Катя стремглав вышла из комнаты и Сергею Юрьевичу, улыбнувшемуся загадочной и довольной улыбкой, ничего другого не оставалось, как последовать за ней.

– У меня крытые сани, – сказал он, выйдя в прихожую сказал он, увидев Катеньку уже одетой.

– Это далеко отсюда? – спросила она, пока Ковалев одевался.

– К вечеру будем там, – заверил ее Сергей Юрьевич.

Они вышли из дома и сели в скромный черный возок, который тотчас тронулся. В возке было уютно и тепло – топилась печурка. Сидения были покрыты медвежьей шкурой, так что почти сразу Катя расстегнула ротонду и сняла капот. Ковалев, между прочим, тоже распахнул пальто и снял шапку.

– Но послушайте, – только тут до Кати дошло несоответствие, – мне известно, что его звали Николай Ольшанский.

– Звали, – подтвердил Ковалев, сидящий напротив. – То есть, это и есть его настоящее имя. Но несколько месяцев назад человек с таким именем был похоронен. Точнее, вместо Ольшанского был похоронен другой. О, Катерина Дмитриевна, это удивительная личность. Хотите порасскажу?

– Да, – ответила Катенька. – Дорога у нас длинная, да и узнать следует.

– Тут вы правы, – согласился Сергей Юрьевич и откинулся на спинку сидения. – Начну с того, что его выгнали из университета, где он изучал историю и философию. Родители его к тому времени скончались, денег оставили мало, а из близких родственников была только тетка, кстати, ее тоже похоронили три месяца назад. Но об этом после. Занялся наш студент распространением листовок, как многие молодые люди поступают, да и попался, как многие попадаются. Выслали из Москвы. Приехал к тетке в имение, стал жить. Через два с половиной года последовал новый арест. Там дело какое-то загадочное, за что его арестовали, понять трудно до сих пор, но просидел он в тюрьме три месяца. Потом вышел и снова зажил спокойно. То есть, на год его хватило, а потом… Не знаю, что такое с нашим студентом сделалось, но вот только что-то сделалось… – Ковалев помолчал. – Теткин дом сгорел, установили, что поджог. В доме нашли два трупа, предположили, что тетка с племянником. Прислуга была в тот день будто нарочно отпущена. Останки похоронили. Ольшанскому ведь было запрещение на проживание в столицах, которое, кстати сказать, не окончилось еще. Однако уже через неделю он сделал себе фальшивый паспорт на имя Штайница. Сведения самые достоверные, Катерина Дмитриевна, не извольте сомневаться. Можно сказать, – с усмешкой добавил Ковалев, – из первых рук полученные.

Катенька и не сомневалась. Уж кто-кто, а Варя-то его узнала. А это не самое ли лучшее доказательство, что Ольшанский и Штайниц – одно лицо?

– Видимо, у него был план, как поправить свое финансовое положение. Он нашел свою будущую жертву и, знаете, как попал к ней в дом? Через рекомендательное письмо от одной сиятельной особы. – Катя покачала головой. – Такая вот у него манера. Мы уже имели с вами случай убедиться в том, насколько это удобно. Завязал с графиней К. знакомство, а чуть позже стал у нее в доме своим человеком. Ну, вы это знаете. Убедил несчастную в том, чтобы она составила на его имя доверенность. Уж как убедил, это нам еще предстоит узнать, но убедил. Дальше… Дальше сами знаете. Подослал бутылку с отравленным вином, а после смерти графини убрал всех свидетелей.

Катенька же отчего-то вспомнила Алексея Денисовича, его мягкие манеры, его незапоминающуюся, точнее – неприметную наружность. И тут только вспомнила, что и агент, дежуривший в гостинице в ночь убийства Федорцовой говорил о таком вот господине. Вспомнила, сопоставила и сказала:

– Не всех. Его видел и запомнил управляющий, Вавилов. Что скажете? Он-то жив?

– О, Катерина Дмитриевна, – восхищенно протянул Ковалев. – Вы меня предупредили. Но вы правы, Вавилов жив. Более того, это он был тем человеком в гостинице. Помните?

– Значит, он сообщник? – все-таки удивилась Катенька.

– Значит, – подтвердил Ковалев.

– И доверенность, стало быть, он не просто так составил…

– Да, и доверенность не просто так. Они вместе все это придумали. А когда завершили свои дела и получили каждый по полумиллиону, решив, видимо, не слишком рисковать, расстались. Вавилов преспокойно переехал в купленное год назад имение. А Штайниц выправил очередной паспорт. Теперь его звать Николай Викентьевич Зельдин. Но вместо того, чтобы уехать из Москвы, он зачем-то остался до Нового года. Зачем-то увез вашу подругу. Знаете, зачем?

– Это давняя история, она как раз тогда началась, когда он у тетки жил, – вздохнула Катенька.

– Ну, так расскажите, я ее не знаю, – попросил Ковалев. – Тем более что мне-то больше пока вам сказать нечего.

– А кстати, – встрепенулась Катенька. – Если он так опасен, а вы сами, помните, говорили, что он опасен, то почему вы поехали его арестовывать один?

– Ну, – усмехнулся Ковалев, – во-первых, не один. Вы забыли кучера. А во-вторых, наше расследование частное. Это вы тоже забыли. Однако, когда мы прибудем на место, уверяю вас, у нас будет помощь.

– Хорошо, – поверила ему Катенька и стала рассказывать, откуда Ольшанский знал Варю и почему он ее увез.

* * *

Через пару часов, когда зимний день уже перевалил за половину, возок свернул с дороги на Тверь.

– Не проголодались, Катерина Дмитриевна? – спросил Ковалев.

– Ужасно, – согласилась Катенька, только сейчас почувствовав голод, ведь она почти ничего не съела за завтраком.

– Тогда вот, – Сергей Юрьевич протянул ей сандвич с говядиной. – Не Бог весть какая еда, но нам еще столько же ехать и…

– О, спасибо, – приняла Катенька сандвич. – А вы запасливы, – лукаво добавила она.

– Я просто знал, куда еду, – ответил на это Ковалев. – Чаю, к сожалению, нет, но есть немного вина.

– Благодарю вас, не нужно, – отказалась Катенька.

Перекусили. Некоторое время ехали молча, каждый погруженный в свои мысли. Катенька думала о том, как будет поражена Варя, когда узнает, какой монстр Ольшанский. Она почему-то была уверена, что Варя не знает его истинного обличия. Да уж, на этом фоне Антон Гаврилович смотрится чуть ли не невинным младенцем. Вот ведь что делает сравнение! Еще она, конечно, думала о том, почему Ковалев, оставшись с ней наедине, находясь так близко, ни разу еще не сделал попытки заговорить о другом… О том, о чем пытался говорить с ней на балу. Катенька украдкой поглядывала на своего спутника, но его красивое мужественное лицо в полумраке казалось ей строгим и решительным. Он был полностью погружен в себя. О чем он думает, трудно было угадать.

Он поймал один ее взгляд и, стряхнув с себя задумчивость, улыбнулся:

– Вы, наверное, не ожидали от своей подруги такого? – спросил он.

– Нет, – честно ответила Катенька.

– И что же, вы ее осуждаете? Презираете ее?

– Сергей Юрьевич, согласитесь, что если бы я ее презирала, я бы вряд ли ехала сейчас к ней, – произнесла Катенька.

– Значит, вам не кажется ужасным ее поступок? – продолжил расспросы Ковалев.

– Поступок ужасен, но есть смягчающие обстоятельства, – проговорила она.

– Вот как? Вы о них умолчали, – заметил Сергей Юрьевич.

– Разве? – позволила себе удивиться Катенька. – Я ведь сказала вам, что она вышла замуж за нелюбимого ею человека. – Почему-то ей не захотелось говорить ему о том, что этот человек разлучил Варю с Ольшанским. – За человека уважаемого, но, увы, нелюбимого.

– А вы? – вдруг спросил Сергей Юрьевич.

«Началось!» – пронеслось в голове у Кати. И она сама не знала, радоваться этому или огорчаться.

– А что я? Я люблю своего мужа, – нашла в себе силы сказать Катя. – Я ему верна. Я не могу его бросить.

– Чувство долга? – проницательно заметил Ковалев.

– Если хотите, то да, – не стала отрицать Катенька.

– Значит, вы своего мужа любите? – переспросил с какой-то непонятной, но волнительной интонацией Сергей Юрьевич.

– Смотря что понимать под этим словом, – неожиданно для себя вместо короткого «да» сказала Катя.

– Интересно, – хмыкнул он и устроился на сидении поудобнее, распахнув пальто. – И что же вы под этим словом понимаете?

– Общие склонности, взаимное уважение, преданность, привычку, наконец, – ответила Катя, глядя на своего спутника.

– А как же взрыв страстей? – с легкой иронией сказал он. – Как же любовное томление? Как же желание обладать? Разве не такая любовь – любовь? Все романы только о такой любви и говорят. Поправьте, если я не прав, – он, похоже, забавлялся.

– Романы да, – кивнула Катя. – Но в жизни такая любовь почти не встречается. И потом, такая любовь всегда трагедия. Мне такая любовь не известна.

– И вы не жалеете? – Катя скорее почувствовала его взгляд, нежели увидела.

– Жалеть? – в свою очередь с ироничной ноткой переспросила она. – Как можно жалеть о том, чего не знаешь?

– И что, совсем не хотите узнать? – он наклонился к ней ближе и спросил с такой интонацией, что у Кати невольно зашлось сердце. – И никогда не хотели?

Катя молчала, борясь с желанием прикоснуться к его гладко выбритой щеке. «Ну же, протяни только руку! – тут же принялся нашептывать ей знакомый голос. – Коснись его! Тебе ведь так этого хочется!» «А как же Никита? – Катя снова вступила в перебранку с невидимым собеседником, который, увы, скорее всего был частью ее же самой. – Ведь я обещала ему!» «Да, но при чем здесь Никита? – возмутился голос. – Ты просто погладишь его по щеке! И только-то!» Катя еще какое-то мгновение колебалась, а Ковалев, видимо, почувствовав ее внутреннее смятение, буквально замер в ожидании. Наконец, она вздохнула, осторожно протянула руку и коснулась его прохладной щеки. Прикосновение, такое легкое, такое невинное, пронзило ее насквозь. Отдалось жаром внутри нее, испугало чрезвычайно, так, что Катя тут же отдернула руку, но было поздно – Сергей Юрьевич тут же поймал ее ладонь и стал целовать ее пальчики. Взял и другую ладонь. Катя запаниковала, с ней никогда, никогдашеньки ничего подобного не происходило! «Боже мой! – в полнейшем смятении думала она. – Боже мой! Что же это?.. Неужели это?.. Так вот, значит, что это!.. Вот, значит, как!..»

– Катя… – шептал между тем Сергей Юрьевич, целуя ее руки, обнимая ее колени. – Катя… Милая…

И Катя с ужасом осознавала, чувствовала, как чего-то требующая горячая волна восстает внутри нее, как поднимает и несет ее куда-то и нет, нет, совершенно нет сил с ней бороться. Нет ни сил, ни желания. Только одно – уступить, уступить этому требовательному, беспощадному жару, отдаться ему полностью… Все отодвинулось, все пропало, оставался только этот жар и тот, кто, – она знала, – кто только и сможет его утолить. Казалось, ничто не остановит, ничто не вмешается, ничто не помешает! Сергей Юрьевич пересел на сидение рядом с Катей, поднял ее лицо за подбородок и наклонился…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

– Прибыли! – крикнул вдруг в самое окно кучер и оба они вздрогнули от его грубого окрика, точно проснулись. – Прибыли, барин! – ворчливо повторил Кучер, распахнув дверцу. – Уже, почитай, минут пять стоим!

– Поезжай к гостинице, – недовольно приказал Ковалев.

– А мы где? У ейной двери и стоим! – еще ворчливей бросил кучер и захлопнул дверцу.

Катя провела рукой по волосам, чувствуя, что безумие окончилось. Что все позади, что Бог вмешался. Ковалев смотрел в окно. Катя ощутила прилив стыда, и через силу начала, все еще тяжело дыша:

– Сергей Юрьевич…

– Ничего не говори, – обернулся он к ней и коснулся ее губ пальцами. – Ничего, – и долго еще смотрел на Катю.

Она кивнула, он отнял от ее лица руку, потом не удержался, провел тыльной стороной ладони по ее щеке, вздохнул.

– Прибыли, значит, – сказал он уже спокойней, своим обычным уверенным тоном. – Ну что ж, пора.

Он запахнул пальто, надел шапку, вышел из возка. Катя непослушными пальцами натянула капотик и вышла следом за ним.

– Где мы? – спросила она, оглядываясь в вечернем сумраке.

– В одном уездном подмосковном городке, – ответил Ковалев. – Это единственная гостиница в городе, нам сюда и надо. Да, Катерина Дмитриевна… – Сергей Юрьевич повернулся к ней и посмотрел с прищуром. Катя облегченно вздохнула, услышав, что он обращается к ней по-прежнему, его «ты» и «Катя» повергало ее в трепет. Теперь же она почувствовала себя спокойней. – Думаю, вам лучше подождать меня внизу.

Катя кивнула. Зашли в подъезд гостиницы – длинного двухэтажного здания, освещенного газом. Катя остановилась почти у самых дверей, а Ковалев уверенными шагами пересек просторный, но скромный вестибюль и о чем-то тихо переговорил с портье. Тот ему что-то ответил и показал на лестницу. Ковалев кивнул, глянул на Катю ободряюще и стал подниматься на второй этаж.

Катя приложила ладони к горячим щекам, несколько раз глубоко вздохнула, чтобы окончательно прийти в себя. А потом вспомнила, что Сергей Юрьевич ведь сам же говорил, что здесь им окажут помощь. Ведь Ольшанский без сомнения опасен, и наверняка вооружен! Но кто им поможет? В вестибюле никого не было. Быть может, полицейские на втором этаже? И Катя, не зная, за кого сейчас волнуется больше – за Ковалева или Вареньку – метнулась к лестнице и быстренько поднялась на второй этаж. Как раз вовремя.

Коридор был длинный и полутемный, в одно окно. Ковалев стоял в конце его, перед дверью. Он как раз постучался. Ему кто-то слабо ответил из-за двери, он сказал:

– Да, это я.

В следующее мгновение дверь распахнулась и Катя отчетливо увидела в полосе света чью-то тень, а в следующее мгновение Сергей Юрьевич сделал какое-то короткое движение правой рукой, что-то в ней блеснуло и раздался выстрел. Тень пошатнулась и рухнула.

– Нет! – пронзительно крикнули в номере и Катя с ужасом узнала Варенькин голос. Варя зарыдала.

Тотчас несколько дверей распахнулось, повысовывались испуганные постояльцы, Ковалев повернулся, увидел Катю, увидел прочих, на его красивом лице мелькнуло какое-то раздосадованное выражение, и он громко и строго произнес:

– Полиция! Вернитесь в номера!

Катя, не веря случившемуся, подхватила юбки и побежала к нему. Кое-кто последовал приказу полицейского, а самые бесстрашные или любопытные по-прежнему выглядывали в коридор. Сергей Юрьевич убрал пистолет.

– Что это?! – воскликнула Катя. – Зачем это?

Она добежала до распахнутой настежь двери и замерла: у двери в комнате лежал молодой брюнет, одетый в халат, и бессмысленно глядел в потолок. Глаза у него были карими, а вот франтоватых усишек не было. Сбрил, должно быть. Над ним склонилась рыдающая Варенька в одном дезабилье. Она пыталась вернуть брюнета в чувство, что-то шептала ему, уговаривала, покрывала его чрезвычайно бледное лицо быстрыми поцелуями, но было слишком поздно.

– Зачем? – снова выдохнула Катя.

– У него был пистолет, – равнодушно проговорил Ковалев. – Вон он, – и указал на «кольт», лежащий на полу у правой руки убитого. – Если бы не я его, так он бы меня убил.

Катя пошатнулась и, только теперь уже кинулась к подруге:

– Варенька!

– Катя?! – ахнула та, подняв на нее заплаканное лицо, но потом перевела взгляд на Ковалева и с какой-то звериной прытью кинулась на него. – Убийца! Убийца! Убийца! – завизжала она.

Ковалев увернулся, схватил ее за руки, с силой повернул к себе спиной и прижал. Варя брыкалась и пыталась укусить его.

– Катерина Дмитриевна! – воскликнул Ковалев страдательно глянув на Катю. – Успокойте свою подругу!

– Ах! – взвизгнула Варя ненавистно глянув на Катю. – Так ты с ним заодно! – и сделала очередную попытку вырваться, отчаянно брыкаясь.

Катя огляделась, увидела графин с водой и, не раздумывая, плеснула его содержимое на истеричную особу. Варя принялась зло отфыркиваться, но брыкаться все-таки перестала. Ковалев облизнул губы, ему тоже досталось.

– Если я вас сейчас отпущу, – проговорил он как можно спокойней, – вы обещаете нас выслушать?

– Выслушать вас?! – снова взвизгнула Варя. – Да ни за что! Вы убийцы! И ты, Катя! Ты тоже! – с ненавистью крикнула она и снова попыталась освободиться.

В коридоре произошло какое-то движение и за спиной Ковалева показались двое полицейский, давешний портье и несколько любопытно-испуганных лиц.

– Что здесь произошло? – грубовато поинтересовался полицейский урядник.

– Полиция, – сосредоточившись на попытке удержать Варю и не оборачиваясь ответил Ковалев. – Это опасный преступник, убивший трех человек.

Урядник посмотрел на Ольшанского с кровавой раной в области сердца и скомандовал:

– Разойтись!

Варя, наконец, устала биться, затихла и снова принялась рыдать, только тише, приговаривая: «Он ни в чем не виноват, он ни в чем не виноват…» Ковалев осторожно ослабил хватку и Варя кинулась к Катеньке, обняла ее и запричитала:

– Катя! Катя! Скажи, что это неправда! Он ни в чем не виноват! Он ни в чем не виноват!

– Тише, тише моя милая, – погладила подругу по спутанным волосам Катенька и осторожно повела в спальню.

Она закрыла за собой дверь, бережно уложила Варю на смятую постель, устроилась рядом, потому что Варя никак не желала отпускать ее от себя, крепко прижимая к себе и всхлипывая. Не скоро, но все же, утомившись от рыданий, Варя уснула.

Катя осторожно освободилась от ее рук, прикрыла бледную и заплаканную Вареньку одеялом и вышла в комнату. Ольшанского увезли и даже залитый кровью ковер свернули и куда-то спрятали. Полицейские, окончив, видимо, свои дела, тоже удалились. В комнате был только один Ковалев, сидящий в кресле с самым задумчивым видом и курящий сигару.

– Ну, что она? Уснула? – спросил он Катеньку.

– Да, – устало ответила Катя и села в другое кресло. – А который час?

– Половина одиннадцатого, – Сергей Юрьевич кивнул на стоящие на полке дешевые часы. – Будете коньяк? – он показал ей плоскую фляжку. – Помогает успокоиться.

Катя помедлила, а потом кивнула. Ковалев налил в маленькую крышку темной жидкости и протянул Кате. Она выпила, поморщилась, почувствовала, как внутри обожгло, выдохнула и вернула крышку.

– Ну, что же, Катерина Дмитриевна, – Ковалев плеснул себе и поднял. – За закрытое дело?

Катя промолчала. Он выпил и закрутил фляжку.

– Знаете, я с ней останусь, – сказала через какое-то время Катя. – Ей надо отдохнуть. А вы поезжайте. Будет лучше, если она не застанет вас здесь. Я уж ей сама все расскажу, как сумею.

Сергей Юрьевич задержал взгляд на ее лице, но кивнул согласно:

– Вы правы, так будет лучше. Поеду, к утру в Москве уже буду, – но он даже не сделал попытки встать.

– Я записку мужу напишу, – вымолвила Катя. – Вы не завезете?

– Отчего же? – Ковалев погладил подбородок. – Завезу.

– Хорошо, я сейчас. – Катя огляделась в поисках бумаги и увидела на стоящем в углу столе письменный прибор.

Она подошла и села. На столе лежала тонкая пачка почтовой бумаги, Катя взяла один из листков и наскоро набросала:

«Никита! Я сейчас вместе с Варей в гостиничном номере, в городке с названием Т-ск, это по тверской дороге. Все позади. Будет лучше, если ты приедешь за нами. Только, пожалуйста, один. Буду тебя ждать, твоя Катя».

Катя свернула подула на лист и свернула его. Ковалев внимательно наблюдал за ней из своего кресла. Катя подошла к нему и отдала записку.

– Так я могу быть в вас уверена?

– Разве я давал вам повод во мне сомневаться? – он принял записку и посмотрел на Катю как-то даже и откровенно.

– Нет, – ответила она, заставив себя улыбнуться. – Надеюсь, что и впредь не дадите.

– Уверяю, что даже не собираюсь этого делать, – Сергей Юрьевич расслабился и с удовольствием смотрел на Катю.

– Что же, вы едете? – с легкой улыбкой спросила она.

– Что же, вы остаетесь? – с той же интонацией спросил он.

– Остаюсь, – подтвердила она, выдерживая его взгляд.

– Долг требует? – чуть насмешливо уточнил Ковалев и, взяв ее ладонь, погладил своими длинными сильными пальцами.

«Нет, нет, нет, – подумала она. – Нет, Сергей Юрьевич, нет. Этого больше не будет! Я не допущу!» И она улыбнулась, почувствовав вдруг свою над ним власть.

– Долг всегда требует, – Катя смотрела на него сверху вниз.

– Неужели всегда?

– Неужели, – подтвердила она.

– И что же? Я могу хотя бы надеяться?

– Надеяться? – Катя помолчала и, сама не понимая зачем, ответила: – Надеяться можете.

Какое-то мгновение они еще смотрели друг другу в глаза, потом из спальни послышался слабый шум, Катя встрепенулась, глянула в том направлении и прошептала:

– А сейчас уходите! Она не должна вас видеть!

Катя освободила свою руку из его горячей ладони и поспешила в спальню. Варя проснулась, она стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу.

– Варенька? – Катя подошла к подруге и погладила ее плечо. – Отчего ты проснулась? Зачем встала? Пойдем в постель, ты простудишься.

– Катя, – глухо проговорила Варя, – ты мне скажи, мне это не приснилось? Нет?

– Нет, – вздохнула Катерина Дмитриевна. – К сожалению, не приснилось.

– Значит, его… – Варя сглотнула, – больше нет?

– Нет, – тихо подтвердила Катенька.

– Катя, – Варя, очевидно сделала над собой усилие, но все-таки продолжила, – а ты меня не презираешь?

– Глупая моя, – с нежностью промолвила Катерина Дмитриевна и повернула Варю к себе, чтобы обнять. – Я люблю тебя, я ни минуты тебя не переставала любить. И я ни минуты тебя не презирала.

– Катя, знаешь, слез нет. Хочу плакать, а слезы кончились.

– Пойдем в постель, – поманила Катенька. – Не хочу, чтобы ты заболела.

Варя позволила себя снова уложить, Катя прилегла рядом.

– Катя, я тебе рассказать хочу.

– Что рассказать? – Катерина Дмитриевна предпочла бы, чтобы Варенька уснула, волнуясь, как отразится на ее здоровье пережитое потрясение.

– Все, Катя, – Варя устроилась поудобнее и посмотрела в глаза подруге. – Можно я тебе все расскажу, Катя?

– Стоит ли сейчас?

– Да, – кивнула Варя. – Я хочу все это вспомнить еще раз. Я хочу все это рассказать. Может, тогда мне будет не так больно. Может, тогда я смогу… смогу вернуться, понимаешь? А ты мне потом тоже расскажешь про него. Только сначала я, я сама. Да, Катя?

– Хорошо, – согласилась Катерина Дмитриевна. – Может, так оно и лучше будет…

Часть этой истории известна не только Катеньке Карозиной. Однако мы возьмем на себя смелость и расскажем ее полностью, так, как и было на самом деле. Добавим только, что то, что узнала Катенька в ту ночь, произвело на не большое впечатление. Вот вся история знакомства и история этого roman intime, обратившегося такой трагедией. Катерина Дмитриевна так и видела перед собою сцены, которые описывала Варенька…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Как уже известно читателю, Варенька Чернигова росла в деревне до шестнадцати лет совершенно безвыездно, если не считать поездок к ближайшим соседям, чьи имения были расположены в том же N-ком уезде, а так же к родным в сам N-ск. Ребенком Варенька очень любила природу, – впрочем, эта ее страсть до сих пор еще жила в ней, – любила прогулки по саду, любила свой маленький цветник, устроенный в одном из дальних уголков, любила птичек, да и вообще животных. Росла она девочкой незлобливой и послушной, да к тому же хорошенькой невероятно. Мало было в N-cком уезде людей, видевших Вареньку и оставшихся к ней равнодушными. Несмотря на то, что Черниговы были отнюдь не богаты, породнится с ними хотели бы многие семейства, где, разумеется, имелись подходящие женихи. Но, впрочем, вам это все уже и так известно. Перейдем же к самой истории.

В шестнадцатилетие Вареньки был устроен большой праздник, на который съехался чуть ли не весь уезд. В программе был заявлен бал, на котором Варенька участвовала впервые. Зинаида Павловна преследовала несколько целей – показать дочь во всем блеске ее красоты, а заодно уж выяснить для себя, не найдется ли среди местных молодых людей подходящей кандидатуры в женихи. В противном случае следовало ехать в Москву, но это требовало немалых расходов, а Зинаида Павловна как женщина умная и хозяйственная подобные глупости не любила. Однако, что касается праздника, то на этот раз она не поскупилась – был приглашен тапер из города, заказаны цветы и шампанское. Вареньке сшили белое кисейное платье с красными бантами, уложили в прическу ее длинные темные косы и, надо сказать, она оправдала надежды матери. Все восхищенные взгляды на этом празднике предназначались ей.

Народу понаехало много, местная публика не была избалована балами, а тут – такой замечательный повод. Молодых людей тоже оказалось более чем предостаточно. Погода стояла самая располагающая и бал решили утроить в саду, для чего очистили подходящую площадку, положили настил и украсили деревья разноцветными фонариками. Варенька была в восторге от всего происходящего, она порхала между гостями и блаженно улыбалась. Наконец-то, наконец-то она взрослая! Ни одного танца она не сидела – кавалеры сменяли один другого – вальс, мазурка, котильон и снова вальс… Тапер честно отрабатывал свой гонорар. Зинаида Павловна торжествовала, глядя на свою дочь и прикидывая, кто первым сделает предложение – молодой помещик Лиговский или Корнеев, офицер расквартированного неподалеку полка. Хотелось бы, конечно, чтобы это оказался офицер – по слухам, у него было большое имение где-то в Т-ской губернии. Однако Лиговский несравненно красивее…

Улучив минуту, в самый разгар танцев Варенька ускользнула от кавалеров, ей хотелось немного побыть одной – чувства ее переполняли. Хотелось остановить, задержать в себе все впечатления этого сказочного вечера. Варенька прошла в дальний угол сада, где был ее цветник, и опустилась на скамейку. Она трепетала, щеки ее разрумянились, а грудь переполняли самые восхитительные переживания. Варенька была так взволнована, что не сразу обратила внимание на то, что она в этом уголке не одна. Чья-то высокая темная фигура оторвалась от ближайшего дерева и направилась к ней. Варенька вздрогнула, глядя расширенными глазами на приближающегося незнакомца. Кто он и что ему нужно, в страхе подумала она.

– Добрый вечер, Варвара Андреевна, – галантно произнес высокий мужчина, чьего лица она не могла разглядеть в густых сумерках. Однако голос он имел самый приятный, да и поклон его был сдержан и вежлив, поэтому Варенька успокоила себя мыслью, что это, должно быть, один из гостей. – Вы меня простите, – вкрадчиво между тем продолжил господин, – что я тут. Но я так желал видеть вас, что не мог пропустить этого вечера и прокрался сюда, – он, видимо, улыбался. – Я знал, что вы сюда выберетесь…

– Но кто вы? – с трепетом спросила Варенька.

– Как!? – удивился он. – Разве вы меня не знаете? Право, уверяю вас, что я вам известен. Мы виделись даже несколько раз…

– Нет, я не знаю вас, – растерянно пробормотала Варенька, вставая со скамейки.

– В таком случае, позвольте отрекомендоваться, – он снова поклонился. – Хотя о таких, как я, в приличном обществе не говорят, – в его голосе послышалась усмешка. – А если и говорят, то почему-то непременно шепотом.

Варенька вздрогнула. Конечно, она сразу поняла, кто стоит перед ней, а, поняв, сделала движение, чтобы уйти.

– Нет, Варвара Андреевна, – он попытался ее остановить, – не торопитесь, пожалуйста! Я знаю, что компрометирую вас, ведь вы узнали теперь меня, не так ли? – Она рассеянно кивнула, пытаясь разглядеть его лицо. – Но, прошу вас, не уходите вот так…

– Но что вам нужно от меня? – Вареньку уже бил мелкий озноб.

– Вы… – медленно произнес он, коснувшись ее руки.

Варенька замерла, ощущая ужас от всего происходящего. «Этот человек! – в смятении думала она. – Этот ужасный человек говорит со мной! И как? Кто дал ему это право?» Однако же она не двигалась и даже руки не отдернула.

– Barbara! – послышалось откуда-то из сада. – Ваrbara!

– Оставьте меня, мне нужно идти! – горячо прошептала она, пытаясь высвободиться.

– Barbara! Где ты прячешься? – снова позвали, теперь уже значительно ближе, а среди деревьев замелькал свет фонаря.

– Это Poline… Отпустите меня! – Варенька снова сделала попытку освободиться.

– Только пару слов, – так же горячо зашептал он. – Завтра, в пять часов утра, прошу вас!

– Что? – ахнула она.

– Приходите сюда! – взмолился он, прижимая ее руку к своей груди.

– Что?! – снова ахнула Варенька.

– Я буду вас ждать, – шепнул он напоследок, прежде чем, запечатлев горячий поцелуй на ее руке, скрыться в темноте.

Варенька без сил опустилась на скамейку.

– А, вот ты где! – весело воскликнула Полина. – А мы тебя обыскались. Посмотри, кого я тебе привела! – и она выставила вперед Корнеева, держащего в руках фонарь. – Viktor очень переживал… Но ты, кажется нас не слушаешь, – перебила сама себя Полина. – Варя, да что с тобой?

Варенька, до этого момента глядя перед собой невидящими глазами, только теперь очнулась и обратила внимание на подругу и ее спутника.

– Я немного устала, – пробормотала она и принудила себя улыбнуться. – Что танцы?

– Продолжаются! – торжественно заявила Полина. – Идем?

– Да, конечно, простите меня, я, кажется, задумалась, – Варенька поднялась со скамейки, уже вполне собой овладев, и последовала за друзьями к открытой площадке.

Конечно же, она ничуть не собиралась идти завтра на… свидание… «Боже! – думала она, кружась в вальсе. – Он назначил мне свидание! Настоящее свидание, как у героинь!» – и сердце ее трепетало. Остаток вечера Варенька была несколько рассеянна, хотя и изо всех сил старалась не подавать виду. Когда же гости наконец разъехались, она тут же сказалась уставшей и под этим предлогом удалилась в свою комнату, но внимательный маменькин взгляд ее несколько насторожил. Впрочем, Варенька тут же забыла и о маменьке, и о празднике, едва только осталась одна. Она позволила Насте раздеть себя и, задув свечу, подошла к окну.

«Свидание! – снова и снова думала она, вглядываясь в темный теперь уже сад. – Нет, нет, конечно, я никуда не пойду! Это недопустимо! Да еще и с таким человеком!» Варенька вспомнила все, что он говорил, особенно же то, как он говорил. Вспомнила его внешность. Конечно, она видела его не раз, в городе, на улице, а потом у cusine Natalie, и когда маменька узнала, что кузина принимает этого человека, она тут же перестала бывать у нее. Снова вспомнила все то, что о нем говорили. Шепотом, всегда шепотом, тут он оказался прав. О таких людях громко не говорят. Но ведь говорили же! Но несмотря на все разумные доводы, которые она себе твердила, сердце ее замирало от одной только мысли о настоящем свидании!

Как и большинство барышень, Варенька Чернигова зачитывалась французскими романами, и, конечно, то простое соображение, что теперь и она похожа на обожаемых ею героинь, сильно возбуждало ее воображение, да и чувствительность. Начав с разумных доводов против этого свидания, она незаметно для себя перешла к мечтам о том, как это могло бы происходить, а закончила, опять-таки, сама того не замечая, тем, что уж ей-то он вряд ли опасен, да и что тут такого, ведь свидание состоится у нее же в саду, да еще и утром… Словом, нетрудно догадаться, что она всю ночь не спала, а в половине пятого утра оделась и незаметно выскользнула из дома. Вряд ли она понимала тогда, по теперешнему ее признанию, что именно она делает, но соблазн почувствовать себя взрослой, героиней, был чересчур велик. Итак, она прокралась к своему цветнику.

Господин Ольшанский уже был на месте. Это был молодой человек двадцати пяти лет, высокий стройный брюнет с интересным бледным лицом, чрезвычайно правильные черты которого порою казались даже и неестественными, с большими темными блестящими глазами и твердым подбородком. Происхождения он был благородного, учился в Московском университете, как было про него известно, из коего был исключен за организацию каких-то беспорядков между студентами. Потом был даже арестован за распространение прокламаций, но вскоре отпущен с условием, однако же, что в течении пяти лет он не имеет права проживать в столицах. Здесь за ним был установлен надзор, поскольку г-н Ольшанский считался человеком ненадежным и даже опасным. Жил же он в N-ске, в доме своей тетки – большом особняке на краю города, и чем занимался, никто толком не знал, однако мало кто осмеливался принимать его у себя. Впрочем, за тот год, что Ольшанский прожил в уезде, никто ничего за ним особенного не приметил и N-ское общество уже начало смягчаться. Казалось, что человек если и не раскаялся, то по крайней мере оставил свои прошлые занятия.

Едва заметив Вареньку, Ольшанский поднялся со скамейки и встретил ее внимательным и горячим взглядом. Одет он был в летнее пальто, а в руках держал маленький букетик полевых цветов.

– Вы пришли… – выдохнул он облегченно. – Спасибо вам… Я так вас ждал.

– Зачем вы хотели меня видеть? – вполне твердо поинтересовалась Варенька, хотя внутри у нее был настоящий переворот. – У меня мало времени. Говорите.

– Да, да, конечно, – заторопился Ольшанский. – Но может быть, присядем?

– Non, mersi, – отклонила она его предложение. – Говорите же.

Ольшанский с минуту молчал, не сводя с Вареньки своего горячего взгляда, под которым она ощущала себя совершенно беззащитной.

– Хорошо… – наконец вздохнул он. – Все дело в вас, Варвара Андреевна, – как-то обреченно проговорил Ольшанский. – Да, да, я совершенно потерял голову, увидев вас три месяца назад. – Варенька вспыхнула. – Нет, пожалуйста, не бойтесь меня… Я не сделаю вам ничего дурного… Я прекрасно понимаю, кто вы и кто я… У меня и в мыслях нет навредить вам…

– Что же вы хотите? – пробормотала совершенно потерянная от его откровенностей Варенька.

– Мне ничего не нужно, только видеть вас, – выдохнул он. – Пусть редко, но иметь возможность с вами говорить. Я знаю, положение мое здесь таково, что вряд ли ваша маменька согласиться принять меня, но… Дайте мне время, Варвара Андреевна. Клянусь вам, я сделаю все, что в моих силах, чтобы заслужить вас. Конечно, вы можете мне не верить, но я докажу вам, что я не такой дурной человек, как обо мне говорят. Не для вас, Варвара Андреевна… Не отказывайте мне…

Варенька совершенно потеряла голову от его признаний, а потому не могла ни остановить его, ни уйти от него. «Боже мой! – думала бедняжка. – Как он красив! Могла ли я когда-то предположить… Ему нужно время? Господи, да сколько угодно! Я согласна ждать его хотя бы всю свою жизнь!»

– Не молчите, – проговорил наконец Ольшанский нежно, все еще не решаясь приблизиться к Вареньке. – Скажите же мне мой приговор…

– Но как? – только и смогла выдавить из себя Варенька.

– О, это легко устроить! – воскликнул он и его глаза вспыхнули с новой силой. – Просто приходите сюда раз в неделю, в это время. Если вдруг я сам не смогу прийти, то вот здесь, – он метнулся к старому тополю, – вот здесь, в щели между веток, вы всегда найдете мое письмо… Вы так же… Впрочем, нет, нет, я ни на чем не настаиваю, – тотчас спохватился он, заметив как побледнела Варенька. – Но это правда? Вы не отказываете мне? Нет? – и тут только он приблизился к ней и заглянул ей в глаза долгим испытующим взглядом. – Нет, я не ослышался? Вы согласны?

– Да, – прошептала Варенька, окончательно теряя голову и ощущая только одно, что судьба ее отныне решена и она сама, сейчас, в это мгновение, отдала ее в руки этого человека.

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, а потом Ольшанский, еще заметнее побледнев, вымолвил:

– Клянусь вам, что вы никогда не пожалеете об этом, – и, не успела Варенька ничего толком сообразить, как он, снова оставив горячий поцелуй на ее руке, скрылся за деревьями. – Через неделю! – услышала она его последние слова.

«Господи! – прошептала она, опускаясь на скамейку. – Господи, что же это? Неужели я…» Но она не смогла тогда признаться себе в том, что влюбилась, а только бережно взяла в руки оставленный им на скамейке букетик.

С этого дня и начался этот роман, что привел после к таким страшным последствиям.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Всю неделю Варенька с замиранием сердца вспоминала свое первое свидание, вследствие чего была заметно рассеянна, что даже вынудило Зинаиду Павловну всерьез озаботится здоровьем дочери. Однако на все расспросы Варенька отвечала, что не больна, а рассеянна только от того, что все еще вспоминает прекрасный бал, который маменька устроила в ее честь. «Уж не объяснился ли с ней кто из молодых людей? – спрашивала себя Зинаида Павловна. – Но кто же?» И она в уме перебирала все возможные кандидатуры. Кстати сказать, двое из Варенькиных кавалеров – тот самый офицер Корнеев и тот самый помещик Лиговский – навестили Черниговых на этой же неделе. Но как ни приглядывалась к ним и к дочери Зинаида Павловна, так ничего обнаружить и не смогла. Варенька была ровна в общении, мила, приветлива, но, увы, – не больше, чем обычно. Ни один ее взгляд, ни одно движение не выдали ни малейшего внутреннего смятения, хотя молодые люди были явно влюбленны и ничуть не скрывали этого. «Значит, кто-то другой», – недовольно констатировала Зинаида Павловна. Но, конечно, она и представить не могла, кто это на самом деле…

В воскресенье, как обычно, Черниговы поехали в N-ск, намереваясь после обедни нанести визиты родным. Церковь была привычно полна народу, но среди прочих Варенька заметила-таки высокую фигуру Николая Константиновича Ольшанского, впрочем, не одна Варенька заметила. Ольшанский, слывший до этого атеистом, появившись в церкви впервые, не мог не привлечь внимание всего N-ского общества. Он стоял справа от Вареньки и та, вместо того, чтобы следить за церковной службой, чувствуя на себе его взгляд, то краснела, то бледнела и опускала глаза. Когда священник вынес крест для целования, Варенька, продвигаясь в числе прочих прихожан, ощутила легкое прикосновение к своей руке, вспыхнула и потупилась. Ольшанский вложил ей в руку записку, которую она быстро спрятала в рукав платья и вышла из церкви, так и не обменявшись с ним взглядом.

Уже в карете Зинаида Павловна проговорила удивленно и недовольно:

– Ты заметила Ольшанского? – она посмотрела на кивнувшую в ответ Вареньку и как бы спохватилась, прикусила себе язык и подумала, что это не тот человек, о котором следует говорить со своей дочерью. – Ну да Бог с ним, – добавила она, внимательно приглядываясь к Вареньке.

Заехали к tante Евдокии Тихоновне, затем к cusine Ольге Петровне, а после уж и к Михеевым. Визиты длились, по обычаю, не более пятнадцати минут, поэтому записку Варенька смогла прочесть только дома. Она с трепетом развернула лист бумаги, едва только Зинаида Павловна отпустила ее к себе на полчасика перед чаем. Вот что она прочла:

"Милая, милая, несказанно дорогая Варвара Андреевна! Говорят, что безумие есть зло; ошибаются – оно благо… Не помню, кто это сказал, но как же верно замечено! Верно, если безумие – любовь… Я безумен, я люблю! Люблю и не могу молчать! Боже, как трудно сдерживать себя! Простите, простите меня, милая Варвара Андреевна, я приступил к письму вовсе не с мыслью о признании – Вы и так знаете, что я Вас люблю. Но я хотел написать вот что.

Мне нужно уехать, это ненадолго. Может быть, несколько дней, может быть, даже неделя. Это дела, которые не терпят отлагательств, увы! Тем не менее, я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вернуться как можно скорее, о чем постараюсь Вас каким-нибудь образом известить.

Вечно Ваш Н."

Вот такая была записка. Из нее Варенька заключила, что второе свидание не состоится, по крайней мере, будет перенесено. Она погрустила положенное время – несколько часов, но на следующий день уже была куда оживленнее и веселее. А на дне рождения у Poline от ее меланхолии и вовсе не осталось следа. Таковы, впрочем, все молоденькие девушки. Варенька с удовольствием танцевала и с Лиговским, и с Корнеевым, чем успокоила Зинаиду Павловну, а под самый конец праздника кое-что произошло.

Полина Евгеньевна Ненашева приходилась Ольшанскому дальней родственницей и, естественно, он не мог не прийти на ее день рождения, тем более что знал наверняка о том, что там будет и Варенька. Итак, Николай Константинович, можно сказать, попал прямо с корабля на бал, так как появился у Ненашевых, едва только заехав к себе, чтобы переодеться.

Только он вошел в большую залу, где танцы были в самом разгаре, все взгляды присутствующих обратились на него. Он вежливо раскланялся с хозяйкой, вручил Poline небольшую коробочку и занял место в углу, не присоединяясь ни к одной компании. Это вызвало недовольство в обществе, так как многие усмотрели в этом вызов, а некоторые даже намерение оскорбить, что, конечно же, вовсе не соответствовало истине, так как уже через некоторое время, отыскав среди танцующих Вареньку, Ольшанский изменил своей манере держаться особняком и каким-то фантастическим образом уговорил Наталью Сергеевну Ненашеву представить его Зинаиде Павловне и еще нескольким матронам. А потом случилось и вовсе невиданное – Ольшанский пригласил на вальс Ольгу Петровну Загорскую, слывшую, можно сказать, идеалом добродетели. И что же? Эта благовоспитанная и всеми уважаемая дама пошла с ним танцевать, и все в обществе решили, что Ольшанский вполне раскаялся и отрекся от прежних своих убеждений, и что теперь его уже следует принять, как родного, и простить ему его заблуждения, происходящие, конечно, только по молодости лет. К тому же, он прекрасно танцевал.

После мазурки с Poline, Ольшанский, наконец, осмелился пригласить и Вареньку, для чего церемонно испросил позволения у Зинаиды Павловны. Та нехотя, но согласилась. Несмотря на то, что мнение общества так заметно изменилось к молодому человеку всего за какой-то час, Зинаиде Павловне он продолжал не нравится. Все, что она о нем слышала, настораживало ее, все, что о нем говорили, ее пугало. Для себя она решила давно уже, что к этому непонятному человеку надобно относиться с опаской, и ничто не могло ее переубедить. Поэтому она сейчас с таким неудовольствием наблюдала за тем, как он вальсирует с ее Варенькой и жалела, что не отказала ему сразу.

Что же до Вареньки, то она кружилась под звуки музыки едва живая. Ее так сильно смущало близкое соседство Ольшанского, что она только ощущала его горячую ладонь на своей спине и двигалась, будто в каком-то полусне, не смея и взглянуть на него.

– Что с вами? – нежно спросил ее Николай Константинович. – Неужели вам так неприятно мое присутствие?

– Нет, нет, конечно, – опомнилась Варенька и бросила на него быстрый взгляд. – Но… Зачем вы это?

– Затем, чтобы иметь повод к вам приехать, – ответил он.

– Но…

– Варвара Андреевна, – Ольшанский окинул взглядом залу, – наши встречи в саду…

– Умоляю, говорите тише, – пробормотала Варенька.

– Хорошо. Так вот, это все слишком похоже на романы, в которых герои всегда этакие красивые… мерзавцы. Извините великодушно, но это самое подходящее словечко. Так вот, Варвара Андреевна, я, быть может, тоже не идеален, но не хочу на них походить. Это низко, в конце концов. Вы не находите?

– Да, конечно, – пробормотала Варенька.

– Я рад, что вы со мной согласны, – улыбнулся Николай Константинович. – И посему, имея относительно вас, уважаемая Варвара Андреевна, самые честные намерения, я и хотел быть представлен вашей матушке, с тем, чтобы сделать вам официальное предложение, – на этих словах он понизил голос, а его темные глаза опасно вспыхнули, – и чтобы Зинаида Павловна мне не отказала единственно из-за моей репутации. Что скажете? – Варенька молчала, боясь поверить его словам. – Скажите что-нибудь, милая, сейчас вальс закончится, – с мягкой полуулыбкой попросил Ольшанский.

– Я… – проговорила Варенька и взглянула наконец ему в лицо открыто.

Она ничего не добавила, но, должно быть, Николай Константинович прочел в ее глазах все, что хотел узнать. Он улыбнулся еще нежнее и, приласкав Вареньку взглядом, едва только музыка смолкла, вежливо поцеловал ей ручку и почтительно отвел к еще больше недовольной Зинаиде Павловне.

– Могу ли я засвидетельствовать вам свое почтение? – спросил он осторожно.

Зинаида Павловна посмотрела на него как бы с испугом и проговорила:

– С удовольствием, но мы уезжаем.

Варенька взглянула на свою мать в ужасе, совершенно ничего не понимая.

– Как? – Николай Константинович заметно побледнел. – Надолго?

– Возможно, – неопределенно ответила Зинаида Павловна.

– Простите, – разочарованно вымолвил Ольшанский и отошел.

– Что говорил тебе этот ужасный человек? – строго спросила Зинаида Павловна, сверля дочь взглядом.

– Ничего особенного, – пробормотала расстроенная Варенька.

– Не лги, – строго заметила Зинаида Павловна. – Отвечай честно. Что сказал тебе этот человек?

– Он просил разрешения о визите, – солгала Варенька.

– Каков тип! – фыркнула Зинаида Павловна и больше ничего не проговорила во весь остаток вечера.

Варенька силилась не показать, как она расстроена, но это давалось ей с большим трудом. Явное нежелание матери принимать Ольшанского ее убивало. По дороге домой Варенька осмелилась и робко поинтересовалась у матери, куда они едут.

– Никуда, – сердито ответила Зинаида Павловна, сверкнув глазами в темноте экипажа. – Но ты что же, думаешь, что я согласилась бы принять у себя этого monstre? Ни-ког-да! – по слогам выговорила она твердо. – Этого не будет никогда! Запомни!

Варенька подавила слезы, которым дала волю, едва оказавшись в своей комнатке. История все больше и больше походила на роман. С одной стороны Вареньку все это до крайности огорчало, ведь он почти сделал ей предложение, на которое почти получил ее согласие и впереди у них могла бы быть счастливая семейная жизнь. Однако, с другой стороны – и она признавалась себе в этом уже тогда, ей нравилось чувствовать себя героиней. Нравилось наличие препятствий и она надеялась, что эти препятствия только укрепят их взаимные чувства – разве не о том написаны целые тома, начиная с Шекспира? Воображая себя этакой Джульеттой, а Николая Константиновича – Ромео, Варенька уснула.

История получила продолжение. В назначенный день, изнывая от тоски и желания увидеть Николая Константиновича, Варенька в пятом часу утра прокралась в сад. Она не слишком надеялась на то, что встретит его там, но что-то ей подсказывало, что он не сможет, не должен пропустить это утро. И правда, едва она опустилась на скамейку, послышался звук шагов и вскоре на небольшую площадку у цветника вышел Ольшанский. В это утро он был бледнее обычного, а его строгое лицо выражало крайнюю степень решимости. Увидев Вареньку, он на минуту замер, глядя на нее горящими глазами и облегченно вздохнув, приблизился к ней со словами:

– Как я рад вас видеть! Я и не смел надеяться, что вы придете.

– Отчего же? – слабо улыбнулась Варенька.

Николай Константинович сел рядом на скамейку и, взяв Варенькину руку, приложился к ней долгим поцелуем:

– Боже мой! – выдохнул он. – Какие у вас пальчики! – Варенька покраснела, но как и прежде, руки не отняла. – Варвара Андреевна, Варенька, – продолжил он мягко, заглянув ей в глаза и не выпуская ее ручку из своей ладони, – я очень огорчен упорством вашей маменьки. Однако это ничего, я что-нибудь придумаю. Я постараюсь ее переубедить, если только буду знать, что вы согласны подождать…

– Я здесь, разве вам этого мало? – спросила слабым голосом Варенька.

– Нет, это много, – качнул он головой. – Но все-таки. Одно слово.

– Какое же? Что вы хотите от меня услышать? – Варенька разволновалась. – Что я готова вас ждать хотя бы всю свою жизнь? Вам это нужно услышать? – Он молчал, не сводя с нее своего темного пронзительного взгляда. – Так вот, Nicolas, – она тоже отважилась и назвала его по имени, он заметно вздрогнул, – я согласна вас ждать, – закончила Варенька бледнея, и опустила глаза.

– Варенька! – в волнении произнес Ольшанский. – Вы ангел! Я вас не стою, но клянусь вас заслужить!

– К чему клятвы? Просто сделайте все, чтобы моя мать смягчилась. Большего я и не прошу, – тихо проговорила Варенька и он, вместо ответа, снова приложился мягкими трепетными губами к ее руке.

Потом они молчали, просто сидели рядом и наблюдали восходящее солнце. Варенька вспоминала это утро, как самые счастливые мгновения в своей жизни, возможно, и для Ольшанского они были такими. Они уже собирались прощаться, но все никак не могли расстаться, когда сзади, за их спинами, послышались торопливые шаги – влюбленные подскочили со скамейки, Ольшанский бросился в кусты, а на дорожке сада появилась Зинаида Павловна. Вид она имела не менее решительный, чем давеча Николай Константинович.

– Так я и знала! – негодующе воскликнула она. – Где он?

– О ком вы, маменька? – спокойно поинтересовалась Варенька, хотя это спокойствие давалось ей с большим трудом.

– Где этот мерзавец?! – кричала вне себя Зинаида Павловна. – Я знаю, что он был здесь!

– Не кричите, вам вредно, – промолвила Варенька, бледнея. – К тому же слуги услышат.

– Пусть слышат! Я хочу знать, где он?! – Зинаида Павловна разошлась не на шутку.

– Да о ком вы? Не понимаю, – Варенька пожала плечами и хотела идти в дом, но мать загородила ей дорогу.

– Что ты здесь делала в такой час? – прошипела она в лицо дочери.

– Цветы поливала, – уверенно солгала Варенька. – Чтобы до восхода успеть. А вы отчего так взволнованы, маменька?

– Ах, вот как? – Зинаида Павловна даже задохнулась от такой наглости. Ее материнское сердце подсказывало, что он был здесь и, может, даже все еще здесь. – Что ж, ты меня вынуждаешь! Запомни, ты сама меня к этому вынуждаешь! – грозно проговорила она непонятные тогда Вареньке слова и окинув ладную дочкину фигуру испепеляющим взглядом, круто развернулась и пошла к дому решительным шагом.

Тут обязательно надобно заметить, что о личности Николая Константиновича Зинаида Павловна знала куда больше своей дочери, и все, что она слышала о нем, любую женщину, имеющую молодую и красивую дочь, могло только пугать. Ольшанский действительно не только был исключен из университета за беспорядки, не только арестован за распространение прокламаций, но и имел репутацию завзятого соблазнителя. Поговаривали, что одна несчастная даже покончила с собой после того, как он, совратив ее, бросил самым жестоким образом в самом щекотливом положении. Тут как раз Зинаида Павловна ничего удивительного не находила – как же еще может поступать человек, который не желает верить и признавать своего Творца? Да никак больше.

А Ольшанский в Бога не верил, и это было доподлинно известно, даже позволял себе прилюдно самым непростительным образом высказываться по этому поводу. И то, что он вдруг заявился к обедне, Зинаиду Павловну еще больше насторожило, потому что она ни капли не верила в его раскаяние, зная, что раскаивается человек только под воздействием сильнейшего потрясения от пробуждения совести. А разве могло существовать такое потрясение, чтобы у этого циничного человека совесть проснулась? Да он поди о таких вещах и не слыхивал! Безбожники для Зинаиды Павловны, как нетрудно догадаться, были самыми страшными грешниками. И тут вдруг этот человек танцует с ее дочерью и имеет наглость напрашиваться к ним в дом, а в городе поговаривают, что он как-то слишком быстро переменился.

Словом, сложив все, что она видела и слышала, Зинаида Павловна сделала единственно возможный вывод – негодяй Ольшанский намерен соблазнить ее дочь, оттого и прикидывается теперь этаким благородным человеком, однако не тут-то было! И Зинаида Павловна решила действовать безотлагательно, чтобы спасти дочь от этого злодея, чем, собственно, и объясняется ее последняя реплика, до поры до времени не совсем понятная.

Варенька горько вздохнула, понимая, что мать что-то задумала, и не ожидая от всей этой сцены ничего хорошего. Однако она была натура романтическая, как вы уже поняли, и ради любви готова была пожертвовать многим. Она, может, и сама не подозревала тогда, чем именно ей придется пожертвовать, но уже решила, что сделает все, чтобы добиться своего. Ее нынешнее поведение с матерью, которую Варенька уважала и несколько побаивалась, для нее самой было неожиданным, однако она осознала, что сделала свой выбор и теперь должна приложить все усилия для того, чтобы не отступиться от него. Впрочем, отступать она и не собиралась. Стоило только вспомнить нежные взгляды и слова Николая Константиновича, как Варенькино сердце наполнялось решимостью снова и снова. Она пообещала, что будет ждать его – так и будет!

Следующая неделя была прожита в атмосфере взаимного недоверия. Зинаида Павловна не сводила за столом подозрительного взгляда с дочери и Вареньке приходилось быть крайне внимательной к своему поведению. Однако обе понимали, что долго так продолжаться не может, и ждали, когда же разразится гроза. Наконец, в пятницу за обедом Варвара Павловна, с прищуром глядя на дочь, сообщила, что завтра приезжает дальний родственник – московский купец Антон Гаврилович Солдашников.

– Кто это, мама? – спросила Варенька удивленно. – Я ничего о Солдашниковых не знаю.

– Вот и познакомишься, – заключила Зинаида Павловна таким тоном, из которого Варенька сделала вывод, что мать имеет особенные надежды на визит этого самого Антона Гавриловича.

На следующий день, как и было обещано, после полудня, у ворот дома остановился наемный экипаж, из которого вышел весьма представительный блондин сорока лет, в светлой чесучевой паре, в мягкой шляпе и с тростью. Мужчина был высок и широк в плечах, держался прямо, а большое лицо его имело выражение располагающее и доверчивое. Черты же этого лица были приятными, но как бы несколько смазанными – небольшие, но внимательные голубые глаза, прямой крупный нос, большой улыбчивый рот, высокий лоб и густые пшеничные усы.

Антона Гавриловича, а это был именно он, можно было бы назвать красивым мужчиной, по крайней мере почти не находилось женщин, имевших удовольствие его знать и остававшихся равнодушными к его наружности. Возможно, дело тут было не только, да и не столько в наружности, сколько в манере себя держать, умении очаровывать и в удивительной жизненной энергии, которую так и излучал Солдашников. В любом случае, этот сорокалетний красавец, вдовец, слыл по Москве большим любителем женского пола и сердцеедом. Что же вынудило его оставить дела, многочисленных поклонниц и большой город ради маленького именьица в N-ском уезде?

Наиболее внимательные читатели уже разгадали – конечно же, это было письмо Зинаиды Павловны, в котором она, пользуясь далеким, но родством, без всяких обиняков предложила ему жениться на своей дочери, узнав из достоверных источников, (коих у нее имелось немало, о том, что Антон Гаврилович желал бы жениться вторично, но на девушке, пусть и небогатой, зато скромной и почтительной. Солдашников же, воспользовавшись случаем – он ездил по делам в Р-скую губернию – решил на обратном пути завернуть в N-ский уезд и посмотреть, что же это за невесту ему приготовили.

Итак, новоявленный жених прибыл в имение Черниговых. Встретили его гостеприимно и радушно. Варенька очаровала его буквально с первого взгляда, так как в ней оказалось все то, о чем в тайне мечтал Антон Гаврилович – ум, прекрасная внешность и манеры, а главное скромность и почтительность, что так редко можно встретить у современных московских красавиц, подверженных влияниям моды и идеям равноправия женского пола. Вареньке гость тоже понравился – действительно, трудно было устоять перед его обаянием, а более всего подкупила ее та внимательность и искренность, с которой он к ней отнесся. Они подолгу гуляли в саду, устраивали пикники, ездили в N-ск с визитами, обсуждали книжные новинки, музицировали и говорили о многом, так что за считанные дни сдружились окончательно.

Что же касается свидания с Ольшанским, то Вареньке пришлось от него отказаться, так как Зинаида Павловна продолжала за ней следить с удвоенным вниманием. Варенька получила, правда, записку от Николая Константиновича, в которой он так же просил пока не видеться, в интересах общего дела, так сказать, и предлагал ждать бала у Свешниковых, в конце месяца, где непременно обещал быть. Впрочем, несмотря на то, что Варенька тосковала по Ольшанскому, времени на тоску было не так уж много – Антон Гаврилович заполнил собою почти все. С Николаем Константиновичем Варенька виделась только в церкви, да и то мельком.

Наконец, через две недели своего пребывания у Черниговых, Антон Гаврилович сделал официальное предложение. Объяснение состоялось в саду, на том самом месте, где Варенька встречалась с Ольшанским. Кто знает, быть может, если бы он просил ее руки в каком-то другом уголке, все сложилось бы иначе, но для Вареньки эта скамейка и ее маленький цветник слишком прочно были связаны с Nicolas, как она мысленно называла Ольшанского.

– Варвара Андреевна, – заговорил Солдашников в некотором смущении, – выслушайте меня. Я не молод, но богат, хотя это вряд ли может для вас иметь особенное значение, поскольку вы не из тех особ, для которых блеск золота затмевает собою все. И тем не менее, я говорю вам, что богат и дела мои, Слава Богу, с каждым годом идут все лучше и лучше. Я овдовел пять лет назад и я очень любил свою жену, чтобы допускать мысль о повторном браке, пока… Пока не увидел вас, Варвара Андреевна. Я очень надеюсь, что, выслушав меня, вы не откажете мне, поскольку за эти дни имел возможность убедиться в вашем добром ко мне отношении, – он взял изумленную Вареньку за руку и мягко пожал ее ладонь. – Мы сдружились, не так ли? – Она кивнула, не понимая еще, что это такое он говорит и зачем. – Нам вместе весело и хорошо, и я хотел бы, чтобы так было и впредь… – Он сделал паузу и Варенька, вполне уже разгадав, куда он клонит, перебила его не менее взволнованно:

– Антон Гаврилович! Что вы такое говорите?

– Выходите за меня замуж, Варвара Андреевна! – выпалил покрасневший Солдашников и добавил: – Я постараюсь сделать все, чтобы вы меня полюбили, и уж во всяком случае, я обещаю сделать вас счастливой!

– Боже мой! – в смятении вымолвила растерянная Варенька, не зная, что ответить этому замечательному и великодушному человеку, о котором думала, как о близком своем друге.

– Варвара Андреевна! – взмолился Солдашников после ее возгласа. – Не отказывайте мне! Я привязался к вам всей душой!

– Да, да… – пробормотала Варенька. – Я не могу! – наконец проговорилась она. – Я связана обещанием…

– Вы помолвлены? – ахнул Антон Гаврилович и выпустил ее руку.

– Нет. Да. Нет, не то чтобы… – потерялась Варенька, но глядя на этого человека, такого бледного, такого огорченного и такого ей милого, она не смогла ему солгать и рассказала все так, как обстояло на самом деле.

Некоторое время он молчал, совершенно потрясенный услышанным.

– Да, – вздохнул он после долгой паузы. – Но похоже на то, что Зинаида Павловна против вашего… э-э-э?..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Варенька посмотрела на Антона Гавриловича в полном отчаянии – он проговорил то, что ее саму тревожило:

– Моя маменька… – тяжело вздохнула она. – Антон Гаврилович, что же мне делать?

Солдашников снова замолчал, сдвинув брови к переносице.

– Варвара Андреевна, полагаю, нужно время… Возможно, Зинаида Павловна смягчится. Однако, – поспешил добавить он, – помните, что мое предложение остается в силе. – Варенька глянула на него испуганно. – Я говорю это затем, чтобы вы знали: мое доброе к вам отношение не изменилось. Если вам понадобится моя помощь, вы всегда можете рассчитывать на меня. И потом, Варвара Андреевна, душечка, – произнес он доверительно и снова взял Вареньку за руку, – я многое повидал на своем веку. Иногда случается так… – но тут Антон Гаврилович не договорил и продолжил уже другим, будничным тоном: – Словом, если вы передумаете насчет моего предложения, я в полном вашем распоряжении, Варвара Андреевна. – Солдашников церемонно поцеловал ей руку и закончил: – А теперь я принужден уехать. Я оставлю вам свой московский адрес, если вы захотите мне писать.

– Конечно, – улыбнулась растроганная его поведением Варенька. – И вы пишите мне, Антон Гаврилович.

– С превеликим удовольствием, – заверил ее Солдашников и повел под руку к дому, добавив: – Не думаю, что Зинаиде Павловне следует рассказывать о нашем маленьком секрете.

Варенька заглянула в его глаза, горящие лукавым огоньком, и кивнула. Она вполне оценила его жест и преисполнилась к Антону Гавриловичу чувством неподдельного восхищения и благодарности.

– Значит, вас не унижает роль конфидента? – все же уточнила она.

– Быть вашим доверенным лицом для меня большая честь, – мягко улыбнулся Антон Гаврилович и на этом разговор был окончен.

На следующий день Солдашников уехал в Москву, сказав на прощание Зинаиде Павловне, что совершенно очарован Варварой Андреевной и надеется, что знакомство продолжится. Ссылаясь на свою теперешнюю занятость в делах, он обещал навестить Черниговых месяца через два. Обо всем этом Варенька узнала от самого Солдашникова. Зинаида Павловна было встревожилась, что дочь отказала такому жениху, но тут и сама Варенька ее успокоила, заверив в самых восторженных словах, что Антон Гаврилович самый лучший, самый благородный человек, перед которым она буквально благоговеет. Чернигова, скрепя сердце, решила подождать – Антон Гаврилович не походил на мужчин, на которых можно было бы надавить.

Потом был бал у Свешниковых. Варенька ожидала его с большим нетерпением, надеясь встретить там Николая Константиновича. Однако Ольшанского на балу не было, а через два дня вдруг выяснилось, что в тот вечер он был арестован за изготовление прокламаций, коими была буквально наводнена вся губерния, не то что N-ский уезд. Поговаривали, что Ольшанский будто бы стоял во главе какой-то группы нигилистов, что призывали они народ к бунту против царя, против государства и даже против Бога.

Сведения были разные – кто говорил, что в группе пять человек, кто – дюжина, а были даже такие, что утверждали, будто счет заговорщиков идет на сотни. Так вот теперь всем им грозит каторга. И правда, всю следующую неделю город будоражили слухи о массовых арестах, производящихся по всей губернии.

Варенька этими известиями была буквально убита. Она заболела, слегла с ужасным жаром, а в бреду повторяла только: «Говорят, что безумие – зло… Говорят, что безумие – зло… Говорят, что безумие – зло…»

В горячке Варенька пролежала неделю и Василий Карлович Бром, уездный врач, очень сомневался, что она поправится, даже велел звать священника. Однако то ли после ли причастия, то ли по той причине, что организм у Вареньки был молод и крепок, но она оправилась – постепенно стала выходить из дома, потом гулять по саду, но исхудала после болезни страшно и заметно подурнела на лицо.

Зинаида Павловна места себе найти не могла от беспокойства за дочь, а больше, между нами будь сказано, за то, кто же ее теперь такую замуж-то возьмет? Вон ведь и Лиговский приезжал, а как увидел Вареньку нынешнюю, так и в лице переменился. Одна надежда была на красоту, а теперь без нее как удастся дочь удачно пристроить?

От всех этих мыслей Варвара Павловна не спала ночами, сама худела и дурнела, посылая только проклятия Ольшанскому, о котором, кстати сказать, вот уже месяц не было никаких известий. Чернигова как мать разгадала таинственную болезнь дочери, над причиной которой так ломал голову Василий Карлович, и по всегдашней материнской привычке винила прежде всего себя, за то, что плохо следила за единственным своим состоянием – за дочерью.

Варенька стала не в пример молчалива и задумчива, ее блестящие синие глазки потухли и глядела она теперь вокруг не с былым интересом и любопытством, готовая удивляться поминутно чудесам творения Божия, а как бы через силу, как бы принуждая себя глядеть. По целым часам могла она сидеть у окна и не двигаться, словом, впала в так называемый эмоциональный паралич, от которого, по мнению все того же Василия Карловича было только одно средство – перемена обстановки. Зинаида Павловна поддалась его уговорам и решилась предпринять поездку в Москву, даже списалась по этому поводу с кем следует.

Варенькино же уныние все эти дни развеивали только письма Антона Гавриловича. Писал он часто, письма были полны остроумия и только над ними Варенька улыбалась. Антон Гаврилович обещался приехать как можно скорее, но в каждом письме сообщал, что дела требуют его присутствия в городе, и снова обещался вырваться хотя бы на несколько дней. И вот Варенька написала своему другу, каковым она полагала Солдашникова, что они сами едут в Москву. Едва получив ее письмо, он тотчас телеграфировал, желая встретить, предлагая остановиться у него.

Зинаиде Павловне это предложение польстило, но и вызвало новый прилив тревоги – а ну как Варенька ему разонравится так же, как Лиговскому? Однако с отказом она не стала спешить, рассудив, что все станет ясно при встрече. Если только мелькнет на лице Солдашникова давешнее разочарование, которое так неумело пытался скрыть Лиговский – Зинаида Павловна тотчас же ему и откажет.

Сборы и хлопоты Вареньку не задели никак, зато сама поездка по недавно проведенной через губернию железной дороге, в купе первого класса с красными бархатными диванами и тяжелыми шторами с кистями, с горячим чаем и мерным стуком колес, с проплывающим за окном пейзажем – все это развлекло ее необыкновенно. Она даже не устала нисколько, к ней будто бы снова вернулась ее прежняя заинтересованность миром, и над опасливо вздрагивающей от свистка паровоза маменькой Варенька только добродушно подшучивала. Глазки ее горели, как прежде, щеки разрумянились и Зинаида Павловна в тайне понадеялась, что если Солдашников увидит ее такой – свадьбе быть.

Он и увидел ее такой – улыбающейся, с блестящими глазами, с выбившимися из под шляпки локонами, в сером дорожном платье, облегающем ее похудевшую за время болезни фигурку. Она помахала ему ручкой, затянутой в белую перчатку, из толпы прибывших, и звонко позвала его по имени. Антон Гаврилович обернулся на звук ее голоса и влюбился уже окончательно, по крайне мере, именно так он утверждал впоследствии. Надо ли говорить, что Зинаида Павловна не отказала ему и согласилась поселиться в большом, недавно отстроенном доме в Камергерском.

Антон Гаврилович старался изо всех сил – следующие две недели он как мог развлекал Вареньку, возил ее на прогулки, в театр, показал ей музеи, обедал с ней в лучших ресторанах. Варенька ожила, только изредка еще ее высокий чистый лоб прорезала тонкая морщинка, а синие глаза затуманивались, но такие минуты с ней случались все реже и реже, и она сама уже прикладывала все усилия, чтобы не вспоминать об Ольшанском.

Зинаида Павловна торжествовала, предчувствуя, чем в самом ближайшем времени обернется эта затея с поездкой.

Однажды, вернувшись из театра, Варенька шепотом попросила Антона Гавриловича на минутку задержаться в гостиной, когда маменька уйдет спать. Солдашников, не взглянув на Вареньку, молча кивнул в ответ и за ужином был молчалив и сосредоточен, что, надо полагать, происходило из-за волнения. Не иначе как Варвара Андреевна желает объясниться, думал он. Едва только дамы покинули гостиную, Солдашников закурил сигару и начал медленно ходить по комнате, не в силах больше справиться с собою. Наконец, в дверях появилась Варенька.

– Антон Гаврилович, – тихо позвала она и Солдашников вздрогнул от звука ее голоса. Он обернулся и замер в восхищении, моля Бога только о том, чтобы она ему снова не отказала, потому что теперь он и сам не знал, сможет ли пережить ее отказ. – Антон Гаврилович, – повторила Варенька бледнея, и неуверенными шагами приблизилась к нему. – Я хотела с вами поговорить…

– Я вас слушаю, Варвара Андреевна, – он постарался говорить тверже, но голос дрогнул, едва только она коснулась его руки и заглянула ему в глаза. Солдашникову стоило большого труда сдержаться, чтобы не броситься ей в ноги и умолять эту юную богиню составить счастье его жизни. Именно в таких выражениях он и думал, потому что Варенька совершенно уже вскружила ему голову.

– Помните ли вы наш последний разговор в саду? – Варенька отошла от него и стояла теперь у окна.

– Как не помнить, – пробормотал сорокалетний мужчина в полном смятении, чувствуя себя сейчас гимназистом.

– И я помню, – Варенька обернулась. – А помните ли вы те слова? Ваше предложение?

– Помню.

– Не отказываетесь ли вы теперь от своих слов? – осторожно поинтересовалась Варенька, пытливо глядя ему в глаза.

– Нет. – Солдашников вздохнул и добавил: – Не отказываюсь, Варвара Андреевна. И готов их повторить, независимо от того, что услышу в ответ.

– Так повторите… – попросила она.

Антон Гаврилович помедлил, как бы все еще не решаясь, не веря, что она сама его об этом просит, потом снова глубоко вздохнул и повторил, словно в омут с головой бросаясь:

– Выйдете ли вы за меня замуж, Варвара Андреевна?

– Да, – тихо вымолвила Варенька.

* * *

Свадьбу назначили к Покрову. Венчались молодые в церкви Большого Воскресения, что у Никитских ворот, в которой венчался Пушкин. Гостей было чуть ли не пол-Москвы, среди прочих была и чета Карозиных. Свадебный обед устроили в «Эрмитаже» и вот на этом-то обеде Варенька и сказала своему супругу:

– Знаете, Антон Гаврилович, почему я согласилась стать вашей женой?

Новоиспеченный муж с некоторым беспокойством посмотрел на Вареньку, совсем некстати ему вспомнилась та деревенская история, но Антон Гаврилович отогнал мрачные подозрения и улыбнувшись, спросил:

– Почему же, душечка?

– Потому что вы за все мое пребывание у вас в гостях ни разу не напомнили мне о своем предложении, – легко улыбнулась Варенька.

– И только-то? – вскинул супруг густые брови.

– Для меня это много значит, – серьезно произнесла Варенька. – Знайте, Антон Гаврилович, я люблю вас как самого близкого друга и постараюсь полюбить еще сильнее, – и она неожиданно смутилась под его вдруг вспыхнувшим взглядом.

Катерина Дмитриевна как одна из довольно близких родственниц бывала у Солдашниковых первый год после свадьбы довольно часто, конечно, после того, как молодые вернулись в Москву после медового месяца, проведенного в Париже. С Варенькой Карозина быстро и легко сошлась и подружилась, и именно поэтому Катерина Дмитриевна могла утверждать, что этот первый год замужества был абсолютно счастливым годом для Вареньки. И так было бы и впредь, если бы не следующий Новый год, а точнее – тот злополучный новогодний бал, который устраивал известный банкир Поляков в своем большом доме на Тверском. Балы эти он давал ежегодно.

Танцевальный зал в двухэтажном особняке был небольшой, по случаю праздника украшенный еловыми и цветочными гирляндами, гостей собралось множество, и вот когда уже начались танцы, в дверях появилась шумная компания человек в пятнадцать, одетых в костюмы ведьм и колдунов.

– Ряженые! Ряженые! – в восторге пролетело по залу.

Костюмы на ряженых были замечательно просты: на всех серые балахоны, у мужчин – длинные бороды из мочала, у женщин – мочальные волосы, в руках – помело. Почти сразу же узнали Алексея Владимировича Евреинова, стали допытываться, кто скрывается под другими масками, и скоро инкогнито практически всех ряженых было открыто. Почти всех…

Один из переодетых колдунов, последовав примеру прочих, пригласил на танец Вареньку. Та, развеселившись, как и остальные, пошла с ним на тур вальса. Антон Гаврилович наблюдал за своей молодой женой из одного конца зала, а Карозина, обменявшаяся приветствиями с барышнями Андреевыми, так же приехавшими в числе ряженых, следила за Варенькой из другого его конца. И оба – и муж, и подруга – видели, как в какой-то момент смеющееся лицо Вареньки исказила гримаса страдания, затем она побледнела чрезвычайно и только спустя какое-то мгновение отчаянным, видимо, усилием воли заставила себя улыбнуться. Сразу же после танца она, сославшись на головную боль, просила мужа ее увезти домой. Ни в тот вечер, ни после она так никому и не объяснила своей странной перемены в настроении и только теперь, почти уже зная правду, Карозина услышала, что же тогда случилось.

Человек, скрывавшийся под полумаской и пригласивший Вареньку на вальс, некоторое время молчал, однако настроение дамы было не в пример веселее и она, игриво улыбаясь, поинтересовалась:

– Скажите, господин колдун, надеюсь, ваше колдовство только доброе?

– Для кого как, – нехотя ответил визави. – Возможно, вам оно покажется злым, – и в прорезях маски сверкнули его темные глаза.

– Вот как? – улыбнулась Варенька, вполне заинтригованная. – Неужели вы пригласили меня, чтобы зло подшутить? – и пристально вгляделась в его лицо, наполовину закрытое черной маской, наполовину – дурацкой мочальной бородой.

– Какие уж тут шутки, – с горечью откликнулся незнакомец. – Скорее, Варвара Андреевна, это неприятная истина… – колдун выжидающе замолчал.

И что-то в его голосе, в том, как он произнес ее имя, в том, как снова сверкнули его глаза, заставило Вареньку вздрогнуть. Она на секунду прикрыла глаза и вспомнила того, о ком так старательно не думала последний год, даже мимолетное воспоминание о котором причиняло ей боль сожаления.

– Вы побледнели, – не без нежности в голосе произнес колдун. – Вы узнали меня? Неужели вам это так неприятно?

– Зачем вы?.. – беспомощно пробормотала Варенька, подняв на него глаза.

– Я думаю, нам нужно объясниться, – заговорил он снова. – Только, пожалуйста, улыбнитесь, не нужно смотреть на меня так, будто увидели призрака. Уверяю вас, я вполне реален.

– Я понимаю, – прошептала Варенька и заставила себя-таки улыбнуться буквально через силу. – Но…

– Молчите, – попросил он. – Нам необходимо встретиться и поговорить. – Варенька сделала какое-то слабое движение, но он настойчиво продолжил: – Завтра устройте себе прогулку или поезжайте по магазинам, как вам будет угодно. Главное, – он говорил быстро и тихо, слегка к ней наклонившись, – чтобы вы были в одиннадцать, как закончится поздняя обедня, в Страстном. Будете? Я вас найду. Ну же, скажите «да», – все настойчивей просил он, уже и не просил – требовал.

– Да, – чуть слышно произнесла Варенька.

– Вот и хорошо, – он усмехнулся. – Значит завтра, в одиннадцать.

Варенька еще раз улыбнулась, но улыбка получилась жалкой, а потом колдун проводил ее к мужу.

– Что с тобой, мой ангел? – тут же спросил ее Антон Гаврилович, подозрительно глядя на удаляющегося колдуна.

– Голова ужасно болит, должно быть, от духоты, – вымученно солгала Варенька. – Поедем домой, Antuan?

– Что ж… – Солдашников снова посмотрел на бледное и растроенное лицо жены, поискал взглядом того, кто с ней танцевал, но ряженые уже уехали, обещаясь переодеться и вернуться на бал. – Что ж, душечка, если ты так хочешь, – повторил Антон Гаврилович, – тогда едем. – Он взял жену под руку и повел к выходу. Простившись с хозяевами, Солдашниковы уехали.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Всю ночь Варенька не спала, она ходила по своей спальне, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не разбудить мужа в соседней комнате. Она вспоминала и понимала, что и не должна бы ехать на встречу к Ольшанскому, а под маской скрывался именно он, но чувствовала себя перед ним виноватой. Ей вспомнились короткие встречи в саду и его жаркие взгляды, ей вспомнилось то, о чем так страстно он просил и что она так легкомысленно ему пообещала.

Нет, она ничуть не жалела, что вышла замуж за Антона Гавриловича – он был самым заботливым супругом, он всегда был внимательным и нежным, и Варенька могла на него положиться решительно во всем, но… Но в их спокойных и ровных отношениях чего-то не хватало. Не было того огня, тех чувств, тех сильных переживаний, которыми были наполнены ее отношения с Ольшанским. Вареньке казалось, что именно такими и должны быть семейные отношения, как у них в Антоном Гавриловичем, но так ей казалось до того момента, пока высокий одетый в балахон колдун не пригласил ее на танец, пока она не узнала, чье лицо скрывает маска, а теперь ей отчего-то думалось, что она и не жила этот год, а будто спала, будто прозябала в ожидании этой встречи…

Словом, она поехала на свидание к Николаю Константиновичу, сказав мужу с удивившей ее самой равнодушностью, что поедет к поздней обедне в Страстной, а после зайдет к Карозиной, проживавшей неподалеку. Это было удобно, потому что от монастыря до изящного особняка Карозиных было минут пятнадцать ходу.

Антон Гаврилович ничуть не возражал, Варенька написала коротенькую записочку Катерине Дмитриевне, сообщив, что заедет к ней нынче, затем добралась до Тверского бульвара и отпустила кучера, сказав, чтобы забрал ее от Карозиных в три часа пополудни.

Варенька вошла в церковь, понимая, что это не самая удачная затея Николая Константиновича, потому что тотчас же ее мысли были обузданы и она с отчетливой ясностью поняла, что не должна с ним встречаться, даже если это будет всего лишь минутный разговор. Богослужение настроило ее на иной лад, душа ее успокоилась, и она твердо решила, что после обедни сразу же пойдет к Карозиным и постарается не думать, по возможности – забыть даже свою неожиданную встречу с Ольшанским. Незачем Бога гневить, думала она, крестясь и проникаясь чувством благодарности за избавление от грешных мыслей.

Обедня завершилась проповедью, в которой священник напоминал об апостольской заповеди: «Радуйтесь!» Варенька с умилением перекрестилась, поцеловала крест и вышла из церкви. Спустившись по ступенькам, она начисто забыла об Ольшанском, даже не думала о том, что он должен ее встретить. Однако же, не успела она выйти из ворот, как сзади ее кто-то нагнал и тронул за локоть. Варенька удивленно обернулась – перед ней стоял Николай Константинович, одетый в темно-синее пальто. В руках он держал кунью шапку и казался взволнованным и бледным.

– Накиньте вуаль, Варвара Андреевна, – мягко попросил он.

– Я должна вам сказать, – отводя от него взгляд, произнесла Варенька, – чтобы вы…

– Позже, – возразил он тихо. – Поговорим позже, – и увлек ее за собой из ворот монастыря. Варенька поспешно накинула вуаль на лицо. – Садитесь, – он подвел ее к к крытому возку. – Здесь недалеко, там мы сможем обо всем поговорить, – и предложил ей руку.

– Но я не могу, – попыталась было воспротивиться Варенька.

– Нет? – он вопросительно вскинул брови. – Отчего же? Разве я когда-нибудь желал вам дурного или сделал что-то против вас?

– Нет, – ответила она.

– Тогда просто доверьтесь мне, – предложил он и помог сесть в возок.

– Домой, барин? – уточнил кучер, закутанный в тулуп.

– Домой, – усмехнулся Ольшанский, одел шапку и сел рядом с Варенькой.

Кучер стеганул откормленную пегую лошадку и возок помчался вдоль Тверской.

– Куда мы едем? – спросила Варенька в полутьме.

– На мою квартиру, – откликнулся Ольшанский, откинувшись на мягкую спинку. – Не волнуйтесь, Варвара Андреевна, я вас всегда уважал, а теперь, когда вы замужняя дама…

– Что вам угодно от меня, сударь? – прямо спросила его Варенька.

– Мне угодно с вами поговорить, – с холодной ноткой в голосе ответил он.

– О чем же? – она попыталась храбриться, ругая себя уже за то, что согласилась с ним ехать, да еще куда? К нему на квартиру! Если об этом кто-нибудь узнает… Даже страшно подумать о последствиях! – Не можем ли мы поговорить тут?

– Нет, боюсь, разговор предстоит трудный, – усмехнулся Ольшанский. – Впрочем, мы почти приехали.

Варенька выглянула в оконце – возок свернул в знакомый Брюсовский переулок и почти сразу остановился у двухэтажного белокаменного дома.

– Прошу вас, Варвара Андреевна, – Ольшанский вышел и протянул руку ей. – Да не волнуйтесь вы так, вас вряд ли узнают. Вы под вуалью, забыли?

Варенька вздохнула и, делать нечего, вышла из возка. Она знала, что в этом доме располагаются доходные квартиры, и, с одной стороны, ее успокаивало то, что рядом, чуть дальше по переулку, стоит особнячок Карозиных, а с другой – она все же невероятно трусила, как бы ее никто не заметил, не узнал.

Она поднялась по ступенькам в подъезд, придерживаемая под руку Ольшанским, и оказалась в просторном вестибюле, из которого вела наверх лестница.

– Нам на второй этаж, – вполголоса сказал Ольшанский.

Варенька стала подниматься. «Боже мой, – в смятении думала она, – что я делаю? Если узнает мой муж? Если кто-нибудь узнает, что я была здесь, в доме этого человека! Боже мой, что же это? Зачем?» Она беспомощно заломила руки, но лестница уже кончилась и Николай Константинович отпер дверь ключом и сделал приглашающий жест, глядя на свою гостью с улыбкой. «Он смеется надо мной! – пролетело в голове у Вареньки. – Я не могу туда войти!»

– Ну, что же вы? Осталось сделать только один шаг, – с прежней мягкостью проговорил Ольшанский. – Неужели трусите?

– Я…

– Полноте, я не кусаюсь, – улыбнулся он шире и увлек ее за собой в квартиру. – Не волнуйтесь, лакея я выпроводил, так что никто вас не увидит, можете чувствовать себя свободно.

Варенька вздохнула, откинула вуаль и огляделась. Теперь бежать было слишком поздно, да и паниковать, пожалуй, тоже.

– Проходите, Варвара Андреевна, – Ольшанский помог ей снять меховую ротонду.

Варенька сняла капот и шагнула в гостиную, небольшую комнату с лепниной на потолке, с прекрасным паркетом, обставленную невероятно мило и уютно, в мягких светло-кофейных тонах.

– Это мои скромные апартаменты, – улыбнулся Ольшанский, раздевшись и появившись в дверях в сером сюртуке. – Что скажете? Уютно? Присаживайтесь. Я велел Гришке сварить кофе к одиннадцати и пойти вниз, там у прислуги отдельные комнаты. Позвольте предложить вам кофе? – Ольшанский подошел к накрытому на две персоны столику и налив из кофейника еще горячего кофе, протянул чашку Вареньке, уже сидящей в кресле.

Ольшанский устроился напротив, наблюдая за ней пристально, но все с той же непонятной полуулыбкой на губах. Глаза его не улыбались.

– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – спросила Варенька, немного придя в себя и успокоившись. Она даже прямо взглянула ему в глаза. Ольшанский промолчал. – Отчего вы так странно смотрите?

– Странно? – он усмехнулся. – Ничуть. Я просто любуюсь вами. За этот год я думал, что не забыл вас, вашей красоты, а теперь вижу – вы еще прекраснее, чем я помнил.

– Если это все… – Варенька не отвела глаза, со свой стороны, тоже любуясь Ольшанским, ведь она-то почти забыла, как он привлекателен!

– Нет, это не все! – Николай Константинович порывисто поднялся из кресла и зашагал по комнате в явном волнении. – Я хотел знать, помните ли вы наши с вами встречи? Ваше обещание? Я хотел знать, помните ли вы меня? Мне нужно было увидеть вас наедине, чтобы понять… – он остановился и снова посмотрел Вареньке в лицо. – Понять, почему?..

– Что «почему»? – она тоже поднялась из кресла и стояла теперь напротив него, вскинув голову и глядя ему в глаза.

– Почему вы вышли замуж за этот мешок денег? – тихо спросил он.

– А почему вы не появились на балу у Свешниковых? Почему вас арестовали? Почему? – в ее глазах блеснули слезы. – Почему вы снова принялись тогда за свое? Ведь вы мне обещали, обещали!

– Но разве вы не получили моего письма? – в некоторой растерянности спросил Ольшанский.

– Письма? – удивилась в свою очередь Варенька. – О каком письме вы говорите?

– О том, в котором я объяснял, что именно случилось и почему меня арестовали. Нет? Как же, ведь я отправил его к вам через Степана. Он должен был передать письмо вашей горничной.

– Нет, – покачала головой Варенька. – Наташа не передавала мне письма. Так что же все-таки случилось?

– Меня арестовали по навету, – махнул рукой Николай Константинович и сел в кресло. – Кто именно донес на меня, я так до сих пор и не знаю. Я собирался на бал к Свешниковым, когда приехали полицейские и без всяких объяснений причин заявили мне, что меня арестовывают за ведение антиправительственной деятельности. Это была полная чушь, поэтому я был уверен, что вскорости все выяснится и меня отпустят. Я написал вам письмо и оставил его Степану. В письме я просил вас не волноваться и не верить всему, что вы обо мне услышите, что все это неправда и я ни в чем на сей раз не замешан. Три месяца я провел в камере, никто за это время меня даже не допрашивал, что было странно, посетителей ко мне не пускали, только моя тетушка приносила мне кое-какие продукты и книги. Через три месяца меня выпустили, сказав, что я вновь могу поселиться в N-ске, что обстоятельства дела выяснились и что я не имею, увы, к антиправительственной деятельности никакого отношения… – Ольшанский горько усмехнулся. – Никаких извинений, только сожаление, что меня не за что было арестовывать. – Он посмотрел на Вареньку, та сжала руки и безвольно опустилась в кресло. – Первое, что я узнал, оказавшись дома, так это то, что вы уехали в Москву, а через две недели до нас дошли слухи, что вы вышли замуж. – Николай Константинович замолчал, выжидательно глядя на свою гостью.

– Боже мой, – простонала она, закрывая лицо руками. – Nicolas, что я наделала?

В комнате повисла напряженная тишина. Ольшанский смотрел на Вареньку без сочувствия, и она сумела бы это понять, если бы только нашла в себе силы взглянуть ему в лицо.

– Что же, Варвара Андреевна, – заговорил он наконец, преодолевая себя, – я объяснил вам причину своего исчезновения. Неужели вы ничего этого не знали, не догадывались, что я невиновен?

– Господи, Nicolas! – Ольшанский вздрогнул от ее возгласа. Варенька отняла руки от лица и продолжила: – Я слегла на следующий день и пролежала в горячке неделю, а потом… Сама не знаю, как я выздоровела… О вас говорили ужасные вещи, но самое страшное было то, что никто не знал, где вы и что с вами.

– Знала моя тетушка, – холодно заметил Ольшанский.

– Но она никому ничего не говорила! – горячо возразила Варенька. – По крайней мере, я ничего не знала… – добавила она тише. – Я думала, что вас осудили, что вас сослали, что вы навеки пропали из моей жизни! Я и сама не хотела тогда жить! Боже мой! – снова воскликнула она в отчаянии, понимая теперь, какую глупость совершила, понимая, что прояви она несколько выдержки и терпения, и была бы теперь женой этого красавца, что жизнь ее была бы совершенно иной, и что только в этом случае она была бы счастлива.

Ей тотчас же показалось, что ее брак с Солдашниковым – ужасная, непоправимая ошибка, что она никогда не любила этого человека и не полюбит теперь уже точно. Молодой бледный мужчина в кресле напротив убил все иллюзии на этот счет, появившись в ее жизни снова.

– Вы вправе требовать от меня объяснений, – заговорила она через силу. – Я виновата перед вами, Николай Константинович. Я не сдержала данного вам обещания, что же вы хотите от меня теперь?! – с болью спросила она.

– Чего я хочу? – Ольшанский приподнял бровь и лицо его приняло выражение недоступности. – Я любил вас, Варвара Андреевна, – выговорил он четко и спокойно. – Боже мой, как я вас любил! Я жил вами, знаете ли вы это? – Николай Константинович поднялся из кресла и подошел к окну. – Моя жизнь совершенно переменилась, когда я увидел вас. Я…

– Довольно, довольно, вы меня мучаете! – воскликнула Варенька. – Довольно…

– Но знаете, что самое ужасное, Варвара Андреевна? – Ольшанский, будто бы не слыша ее протеста, обернулся, подошел к Вареньке и, склонившись над ней, проговорил все так же четко и спокойно: – Самое ужасное то, что я вас и теперь еще люблю.

Варенька замерла, глядя в его большие блестящие глаза, затаив дыхание и не веря его словам. Он смотрел на нее бесстрастно, так, что его интонация и его вид совершеннейшим образом противоречили тому, что он говорит – с таким видом наносят оскорбление, а не признаются в любви. И она могла ожидать презрения от этого человека, она могла ожидать упреков и даже оскорблений, но признания в чувстве? В любви?

– Что вы такое говорите? – прошептала она.

Но Николай Константинович, вместо того, чтобы повторить свои слова или рассмеяться ей в лицо – что было возможно с одинаковой вероятностью – наклонился еще ниже и поцеловал ее в губы…

* * *

– Вы презираете меня? – с дрожью спросила Варенька много позже, когда лежала, полунагая, на его кровати, а он, все с тем же невозмутимым видом, одетый в шелковый халат, откинувшись в кресле, курил сигару.

– Разве вас можно презирать? – с легкой улыбкой откликнулся Ольшанский. – Откуда такие мысли, милая моя?

– У вас… у вас такой вид… – прошептала она, ощущая невыносимый стыд.

– Что вам до моего вида? – он слегка пожал плечами. – Разве вам мало того, что я вас все еще люблю? И потом, отчего мы все еще на «вы»?

– Мне пора, – заволновалась она. – Вы не могли бы выйти, мне нужно одеться, – и покраснела.

– Ты краснеешь? – усмехнулся он. – Хочешь, я помогу тебе одеться?

– Нет! – воскликнула Варенька. – Прошу вас, выйдите!

– Хорошо, – легко согласился он и вышел из спальни.

Варенька принялась судорожно натягивать платье. Он несомненно унижал ее, всем своим видом давая это понять, он не уважал ее нисколько. Но отчего же, отчего он был ей так сладок, отчего она, несмотря на свой стыд, не могла его ненавидеть, не могла винить в своем падении? «Нет, я сама виновата, – твердила она себе, сглатывая слезы и путаясь в крючках. – Я была виновна перед ним, а теперь я в сто раз виновней перед своим мужем… Боже мой, муж!» Воспоминание об Антоне Гавриловиче повергло Вареньку в такой ужас, что она на мгновение даже замерла, не в силах представить себе, что станется, если он узнает.

Застегнув наконец платье непослушными пальцами, она кое-как поправила прическу и вышла из спальни. Ольшанский стоял у окна и задумчиво смотрел на улицу, он обернулся, услышав ее шаги, и окинул Вареньку внимательным взглядом.

– Вы не должны искать со мной встречи, – бледнея вымолвила она, не поднимая глаз. – Полагаю, что вы добились того, чего хотели, и…

Николай Константинович подошел к ней, легко коснулся пальцем ее губ и проговорил с неожиданной мягкостью в голосе:

– Дорогая моя, ты заблуждаешься. – Варенька подняла на него глаза. – Ты заблуждаешься относительно меня. Если я так холоден, то не от того, что презираю тебя. Мне и самому, поверь, омерзительна роль, которую я играю. Ты должна мне верить. Ты должна со мной уехать, – твердо закончил он.

– Что? – ахнула Варенька.

– Да, разве ты не поняла еще, что создана для меня, только для меня. И мне невыносима мысль о том, что сейчас ты вернешься к другому, – его взгляд наконец потеплел, а губы тронула не прежняя полупрезрительная усмешка, а нежная улыбка. – Милая моя, ты должна оставить его ради меня. Я люблю тебя. Ты меня любишь. Ведь это так? – он коснулся ее щеки осторожным движением. – Ты любишь меня, – повторил он более уверенно. – Мы уедем.

– Но я не могу… – снова попыталась возразить Варенька.

– Конечно, можешь, – убежденно сказал Ольшанский. – Через неделю все будет готово. Согласись, побег более благороден, нежели тайный адюльтер. Ты согласна? Мы уедем туда, где нас никто не знает, и заживем вместе. Забудем все.

Варенька молчала, в очередной раз не веря тому, что слышит. Часы на полке пробили час дня, она вздрогнула и спросила:

– Как это будет?

– Все очень просто, – Николай Константинович облегченно вздохнул, понимая, что согласие получено. – Через неделю ты точно так же поедешь к обедне, отпустишь кучера, а из церкви сядешь в мой возок. Можешь даже оставить записку своему мужу. Хотя, мне кажется, лучше без нее. Впрочем, решай сама. Что касается вещей, то не бери ничего, у меня достаточно денег, чтобы купить тебе все, что понадобится. Я выправлю документы и мы поедем… Скажем, в Италию, как ты на это смотришь? – Ольшанский приподнял ее лицо за подбородок и заглянул ей в глаза. – Впрочем, можем поехать куда угодно. Не бери у него ничего, слышишь?

Варенька кивнула. Николай Константинович поцеловал ее в губы и легким движением подтолкнул к двери:

– А теперь ступай, тебе пора. Постарайся вести себя как ни в чем не бывало. Никому ничего не говори. Через неделю, в следующее воскресенье, я буду ждать тебя у монастыря. Да, тебе ведь нужно доехать до дома. Как полагаешь, лучше взять «ваньку»?

– Я зайду к подруге, – как в полусне проговорила Варенька, одевая капот. – Она живет дальше по улице.

– Это хорошая мысль, – улыбнулся Ольшанский. – У тебя будет алиби?

«Алиби? – рассеянно подумала Варенька. – Какое странное слово. Зачем мне алиби? Ах, да, муж…» Она рассеянно кивнула в ответ. Ольшанский помог ей одеться и проводил до лестницы.

– Теперь ступай, накинь вуаль. Не заблудишься? – Варенька послушно помотала головой, накинула вуаль и стала спускаться вниз.

На улице она полной грудью вдохнула морозного воздуха и, не оглядываясь на дом, пошла по переулку к Карозиным, придумывая на ходу объяснение, где могла так задержаться после обедни. Впрочем, ничего придумывать и не пришлось, просто потому, что никто ни о чем не спросил. Карозина встретила Вареньку как всегда с радостью, удивилась, правда, что та пешком, на что Варенька ответила, что отпустила кучера на Тверской, а сама решила немного пройтись. Для Катерины Дмитриевны, самой предпочитавшей пешие прогулки, это не показалось странным, и подруги тотчас же переключились на обсуждение вчерашнего бала. Выяснилось, что после отъезда Солдашниковых были еще ряженые, на сей раз одетые клоунами и многие дамы остались недовольны тем, что клоунессы увлекли их кавалеров, что было страшно весело и проч., и проч…

Безусловно, поговорили и о Ковалеве. Варя слушала очень внимательно, всячески поддерживая подругу, соглашаясь, что она, конечно, права. А сама про себя думала: «Я не Катя. Катя старше, Катя разумней. Катя никогда не изменит своему мужу… Но Катя никогда не любила! А я знаю, что такое любовь! Какими же пресными мне кажутся отношения с Антоном! Так и было! Ведь я не жила все это время! Я ждала его! И пусть говорят, что угодно, я уеду! Я сбегу! Я сбегу с ним! Конечно, он меня любит… Любит, иначе не предложил бы мне этого! Он меня любит!» – повторяла она снова и снова и глазки ее горели ярче.

Прощаясь уже, Катя все-таки спросила, отчего вчерашний кавалер так взволновал Вареньку.

– Сказал какую-то дерзость! – нахмурилась Варенька. – Что-то о том, что хотел бы видеть меня не в бальном платье… Я его высмеяла, – добавила она поспешно.

И Катя, видимо, погруженная в собственные переживания, поверила.

Домой Варенька вернулась уже вполне собой овладев и успокоившись совершенно – уж если внимательная Катенька не заметила в ней никакой перемены, да и вовсе не обнаружила странности, то что говорить о муже? И во всю предстоящую неделю Варенька вела себя самым благоразумным образом, ни у кого так и не возникло никаких подозрений относительно того, что она задумала. Открылось это только в следующее воскресенье, когда госпожа Солдашникова самым загадочным образом исчезла, не вернувшись домой после поздней обедни…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

– А что потом? – спросила Катя, когда Варя неожиданно замолчала. – Почему вы оказались здесь?

– Знаешь, Катя, – прищурившись ответила Варенька, – он кого-то ждал. Все время. Говорил мне, что ему должны передать какие-то деньги, документы и еще что-то, очень для него важное.

– Ты не знаешь, кого именно он ждал? – Нахмурилась Катя, тотчас припомнив, что Ковалев, постучав, сказал в ответ: «Да, это я».

– Нет, не знаю, – покачала она головой. – Только он был уверен, что приехал именно этот человек, когда… Когда стук услышал. Он переживал очень, видимо, тот, кого он ждал, задерживался. Поэтому-то мы сначала сутки в Москве еще были. У него… – Варя бросила на Катю быстрый взгляд. – Рядом с тобой… Потом, когда поехали уже, остановились в гостинице, он кому-то письмо написал, велел передать. Потом, уже здесь, получил от кого-то записку. Вчера поутру. И сам снова сел писать. Несколько раз принимался, все рвал, злился. На меня накричал, чтобы не мешала. Правда, извинился потом. Не знаю, отправил ли…

– А ты не слышала, что он сказал там, у двери, когда пошел открывать?

– Он, кажется, назвал чье-то имя, но чье?.. – постаралась припомнить Варя. – Нет, не помню. Я здесь была. Дверь, правда, была приоткрыта, но все так быстро случилось! – Варя приподнялась и взяла подругу за руку. – Катя, – умоляюще произнесла она, – неужели он сделал что-то страшное? Что-то ужасное? Скажи мне!

– Ты и в самом деле хочешь знать? – с сомнением переспросила Катенька.

– Да! – решительно кивнула Варенька. – Я должна знать, о чем там говорил этот страшный человек. Я должна знать, как о нем вспоминать, понимаешь?

– Нет, – вздохнула Катенька. – Но если ты хочешь, я расскажу. Помнишь ту историю со смертью графини? – Варя кивнула. – Помнишь, что там было потом еще две смерти? Помнишь, что у графини был любовник?

– Катя… – Варенькины губки задрожали, а в глазах снова появились слезы. – Катя, неужели это… он?

– Боюсь, что так, – подтвердила Катенька. Как ни хотелось ей это говорить, но это была правда.

– Ты мне лжешь! – зло крикнула Варенька. – Не верю! Ни одному твоему слову не верю! Катя! – и она снова залилась слезами, прижавшись к подруге.

«Господи, – подумала та, – скорей бы уж Никита приехал!»

Что же до оставленных в гостинице Никиты Сергеевича и Виктора Семеновича, то как раз в это время последний сладко спал в обычном гостиничном номере, а первый мерил этот номер шагами из угла в угол. Карозин даже не раздевался и не ложился спать, чувствуя, что все равно уснуть не удастся. Ночь, как и все бессонные ночи, тянулась очень медленно и наконец в четвертом часу утра Карозин не выдержал, велел запрягать, потом самолично растолкал своего друга, позволил выпить ему только один стакан чаю и уже в четыре они ехали обратно к Москве, оба хмурые и не выспавшиеся.

– Кстати, а почему мы возвращаемся? – недовольно спросил Аверин, устроившись в уголке, поближе к печурке.

– А тебе что, хочется продолжить нашу «погоню»? – в тон ему ответил Карозин.

– Ну… – попытался было развить свою мысль Виктор Семенович, но Карозин его перебил:

– Хватит выставлять себя дураками. Мы не сможем ее вернуть. Хватит об этом! – добавил он так грозно, что Аверин удивился, но предпочел промолчать, хотя ему очень хотелось задать своему другу один каверзный вопросик, а именно: «Уж не в Катерине ли Дмитриевне дело?» Впрочем, Аверин промолчал, устроился удобней и почти сразу уснул.

Карозин же с прежней хмуростью глядел в окно.

Добрались они до карозинского особнячка только к полудню, хотя кучер подгонял лошадок как мог. Никита Сергеевич буквально взлетел на крыльцо, дернул звонок и тут же, в прихожей еще, получил записку от Катеньки. Он тотчас ее прочел, облегченно выдохнул, перекрестился даже и просветлел лицом.

– Послушай, Виктор, – обратился он к своему заспанному другу, – твои лошади уже отдохнули достаточно, так я их возьму. Ты-то, надеюсь, никуда не торопишься? Обождешь меня?

– А что стряслось на этот раз? – полюбопытствовал Аверин.

– Вот, читай, – передал Никита Сергеевич Катину записку.

И пока друг читал, Карозин распорядился насчет завтрака ему, а себе просил собрать небольшую корзину.

– Что ж, новости хорошие, – улыбнулся Аверин. – А ты что, Никита, даже завтракать не останешься?

– В дороге перекушу. Кучера тоже твоего возьму, мой-то умаялся уже.

– Ну, как хочешь, а я с твоего позволения, тут останусь, Подожду вас. Грунечка, – обратился он к хорошенькой карозинской горничной, – а что у нас нынче на завтрак?

– Кашка, – ответила зардевшаяся Груня.

– Кашка, – умильно повторил Аверин. – У-ти, пу-ти, хорошенькая ты моя! – и он было потянулся к Груне, но случайно встретился с суровым взглядом друга. – А я что? – тут же невинно спросил он. – Я ничего совершенно. И незачем на меня так смотреть!

Никита Сергеевич получил свою корзину с холодной говядиной, вином и хлебом, сказал только: «Не балуй!» – и был таков.

– Конечно, ему не терпится удостоверится, – пробурчал себе под нос Аверин. – Но мы-то тут при чем? – и подмигнул горничной. – Ну, Грунечка, где там твоя кашка?

* * *

Как ни торопился Никита Сергеевич, а аверинский кучер вовсе не собирался загонять хозяйских лошадей, руководствуясь тем соображением, что ведь еще и обратный путь предстоит. Так что прибыли они к гостинице уже затемно. Никита Сергеевич за прошедшие бессонные сутки изрядно осунувшийся и даже как будто похудевший, метнулся к портье и рявкнул на него так, что тот, и без того ошалевший от вчерашнего происшествия, не на шутку перепугался, Однако сообщил, в каком номере обитают давешние барыньки. Карозин прогрохотал по лестнице, преодолел длинный коридор и постучался. Он поверил в то, что все благополучно, только тогда, когда услышал из-за двери приглушенный Катенькин вопрос, кто, мол, это.

– Это я, Катя! – ответил он.

Дверь тут же распахнулась и на пороге возникла его горячо любимая супруга, немного бледная, немного осунувшаяся тоже, но бросившаяся ему в объятия с таким чувством, что Карозин не без облегчения подумал: «Слава Богу! Пронесло!»

– Наконец-то! – воскликнула Катенька, чмокнув мужа в колючую щеку. – Никита, ты не брит?

– Ночевал в дешевой гостинице, – смущаясь ответил он. – Ну, как тут, что?

Катя закрыла за ним дверь, сняла с него пальто, шапку, проводила до кресла.

– Варя спит, – сказала тише. – Я вот тоже недавно только проснулась. Разволновалась, что ж ты так долго-то?

– Потом, сначала ты рассказывай, – попросил супруг.

– А ты не голоден? – заботливо поинтересовалась она. – Вот, будто и похудел даже.

– Голоден, но это все после, после, – нетерпеливо отмахнулся Карозин, целуя Катенькину ручку.

– Нет, мы вот как поступим. Спустимся вниз обедать, я там тебе все и расскажу. Только вот Варю надо предупредить, чтобы не пугалась. Я сейчас.

– Я внизу подожду, – согласился муж и вышел.

Катерина Дмитриевна подошла к столу, чтобы написать Варе записку, но тут ее взгляд упал на странный белый обрывок на полу у самой ножки стола. Как она его раньше-то не заметила? Катя проворно нагнулась, подняла обрывок, прочла: «Серж! Ты не можешь…» Почерк был незнакомый, размашистый, видно, человек действительно пребывал в крайне ажитации.

«Какой Серж, чего не может? – тут же подумала она. – Ах, это, видно, то самое письмо, которое Ольшанский писал накануне. Серж… Интересно, кто это». Впрочем, Катенька решила пока оставить это, села, черкнула Варе пару строк о том, что они с Никитой внизу, в буфете и, положив записку на подушку рядом со спящей Варенькой, кое-как поправила прическу и пошла вниз.

За обедом она рассказала Никите, что случилось, а он, в свою очередь, поведал о том, как они с Авериным неудачно пытались догнать беглецов.

– Слава Богу, все уже позади, – вздохнула Катенька. – Ты не будешь против, если Варя останется у нас. Ненадолго. Ты поговоришь с Антоном Гавриловичем?

– Что, она не хочет к нему возвращаться? – осторожно поинтересовался Карозин.

– Думаю, она сама этого еще не знает, – задумчиво ответила Катерина Дмитриевна.

– Что ж, я завтра же к нему съезжу. А что мы? Едем ли?

– В ночь? – Катя с сомнением посмотрела за окно. – Может, до утра оставим?

– А свободный номер здесь найдется? – Никита Сергеевич выразительно посмотрел на жену.

– Думаю, что да, – ласково и почему-то печально улыбнулась ему Катенька.

– Тогда решено, пойду распоряжусь, чтобы распрягали и номер нам выделили, – он приласкал жену взглядом и поднялся из-за стола.

Катя глубоко вздохнула, снова посмотрев за окно.

* * *

На следующий день, часам в десяти утра, аверинский возок подъехал к особнячку в Брюсовском. Из него вышел вполне посвежевший Никита Сергеевич, вполне оправившаяся после давешнего потрясения Варенька, на щечках которой уже играл румянец, и весьма задумчивая и бледная Катерина Дмитриевна.

Причина этой задумчивости скрывалась в том, что прошедшую ночь Катя почти не спала, ее отчего-то, казалось бы, совершенно без видимых поводов, не оставляло беспокойство, а когда она начала анализировать, пытаться понять его причину, оказалось, что дело все в том маленьком клочке бумаги, найденном накануне в номере гостиницы. Таинственный Серж никак не шел из головы. Катя думала, что дело никоим образом нельзя считать закрытым до тех пор, пока не станет ясно окончательно, кто же этот Серж. А ведь не иначе как пособник Ольшанского в его гнусных делах.

Ей вспомнилось вскользь брошенное Лидией Михайловной слово «повесы», происхождение которого никто ей так и не объяснил. Все остальные говорили только об одном – именно о Штайнице. Вспомнилось, с какой легкостью Ковалев отмахнулся от ее намерения уточнить у Лидии Михайловны, почему, собственно, «повесы». И кто же выкрал завещание графини из ее будуара? Федорцова? Значит, она знала, что происходит? Или Вавилов? У него было время это сделать. И еще подумалось, что Ковалев так и не сказал, что же предпринято насчет Вавилова. Затем почему-то вспомнилась фраза Ковалева о том, что им должны были оказать в гостинице помощь, но никого там так и не оказалось. И его ответ Ольшанскому: «Да, это я». А откуда Ковалев узнал о том, где Ольшанский, и вообще почему знал о нем столь много? И этот странный выстрел… И таинственный Серж. Уж наверняка тот самый Серж, которого Ольшанский так ждал…

Когда Катерина Дмитриевна попыталась сложить все воедино, вышло как-то не очень. Она вдруг поняла, что все это время она выступала в роли ведомого. Ее использовали и этого ощущение было не из приятных. Ее обманывали – сначала Федорцова, затем Вавилов, а после… Ковалев? Серж?

Подобная догадка причиняла чуть ли не физическую боль. Это было дико совершенно, но в то же время, и Катя это чувствовала, это было столько же вероятно. И она должна была выяснить, должна была во что бы то ни стало убедиться, должна была узнать правду. Но как? От кого? Он-то уж наверняка не расскажет сам. О нет!

И вот тут-то снова помогло таинственное «повесы». Конечно, помочь могла только Лидия Михайловна. Ведь откуда-то она же взяла этих самых «повес»! Когда решение было принято – пусть и неправильное, и не самое лучшее, но все-таки решение! – Кате стало намного легче и только под утро она уже наконец уснула.

Поэтому теперь, вернувшись домой, она первым делом написала к Лидии Михайловне записку, в которой просила ее нынче же принять. Затем следовало устроить Вареньку, заняться собой, в конце концов, нормально поесть, переодеться, уделить внимание зятю и мужу… Словом, когда принесли ответ, Катя не переделала еще и половины домашних дел. Однако ответ ее несказанно порадовал – Лидия Михайловна ждала Катю к двум часам.

– Никита, – обратилась Катенька к мужу, когда наконец Аверин благополучно отбыл к себе, Варя поднялась в отведенную ей комнату, а Карозин собирался навестить Антона Гавриловича, – мне нужно ненадолго отлучиться. Это важно. Ты, пожалуйста, не сердись, я должна съездить к Лидии Михайловне.

– Но ведь все кончено, – насупился было Никита.

– Я просто хочу в этом убедиться, – ласково заверила его Катенька.

– Хорошо, – нехотя согласился Карозин.

Было решено, что сначала он завезет Катю к Мелиховым, а после поедет к Антону Гавриловичу. Мелиховы жили на Пречистенке, в премилом каменном особнячке, выстроенном лет этак двадцать назад, в шестидесятых годах, когда в моде были архитектурные излишества, именно поэтому дом их был виден издалека – благодаря целому выводку кариатид, примостившихся на фасаде двухэтажного здания.

Когда подъехали, Катя поцеловала мужа в выбритую щеку и обещалась не задерживаться.

– Я такого пообещать не могу, – невесело усмехнулся он.

– Ты уж с ним поласковей, Никита, – попросила Катя. – Только ни за что не пускай его к нам. Варя ничего не знает о той роли, которую Антон Гаврилович сыграл в ее судьбе, я не стала ей рассказывать. Так вот, пусть он это оценит и ни в коем случае сам ей не вздумает признаваться. Двойного предательства, боюсь, ей просто не вынести. Убеди его, что немного терпения и она сама к нему вернется, по-прежнему считая его верным и честным другом. Сейчас ей нужно смириться со своей виной перед ним. И со своей потерей.

– Хорошо, мой ангел, – полностью согласился Никита Сергеевич. – Ты, как всегда, права.

На том и расстались. Катя вышла из возка и поднялась на невысокое крыльцо. Позвонила в колокольчик, дверь ей открыл вышколенный слуга, совсем еще не старик.

– Госпожа Карозина будете? – осведомился он.

– Да, – подтвердила Катенька.

– Прошу вас, Лидия Михайловна вас ожидают, – церемонно пригласил он гостью.

Когда Катенька освободилась от верхней одежды, тот же слуга проводил ее через анфиладу комнат и остановился перед белой дверью.

– Прошу в будуар-с, – невозмутимо проговорил он. – Велено сразу, без докладу. – И открыл перед Катей дверь.

– Ах, душечка, Катерина Дмитриевна! – воскликнула Лидия Михайловна, одетая в строгое черное платье. – Наконец-то! – она пересекла небольшую комнату, премило обставленную, с невероятным количеством пуфиков и мягких кресел, с изящным бюро в углу, с обитыми пастельными шелковыми шпалерами стенами.

– Добрый день, Лидия Михайловна! – искренне улыбнулась Катенька и ответила на пожатие ее руки.

– Ну, как поживаете? – поинтересовалась Мелихова. – Что у вас? Неужели по делу? Присаживайтесь, милая, присаживайтесь. Давайте покончим с вашим делом сразу, а после просто поболтаем. Расскажете мне о балах, я ведь нигде нынче не была!

– Хорошо, – согласилась Катя, садясь в кресло и решив, что такое положение ее вполне утраивает, может, после делового разговора и удастся избежать длительного рассказа о балах.

– Так что у вас за дело? – Лидия Михайловна села напротив и сложила ручки на коленях. – Очень внимательно вас слушаю.

– Помните, Лидия Михайловна, – не слишком уверенно заговорила Катенька, – когда я была в доме вашей тети и приехала ее компаньонка, вы обронили одно слово, «повесы», потребовав от нее начать свой рассказ именно с появления этих повес? Вы помните?

– Да, – недовольно вздохнула Мелихова. – Вот, значит, вы о чем. Но ведь мне докладывали… Как его, этого сыщика, – она прищурилась, – Ковалев, кажется? – Катя утвердительно кивнула. – Да, мне докладывали, что дело закрыто, а вчера он отписал, что и главный злодей, прости, Господи, – она перекрестилась, – был убит. Разве не так?

– Так, но, пожалуйста, ответьте мне. Может так статься, что дело еще не закрыто, – глаза Лидии Михайловны приняли удивленное выражение. – В смысле, что злодей был не один, – пояснила Катенька.

– А разве вы не знаете, что он и был не один? – промолвила Лидия Михайловна.

– Знаю, что с ним был бывший управляющий, – подтвердила Катя.

– О чем вы? – воскликнула Лидия Михайловна. – Вавилов? Нет же, вы что-то путаете! Был еще один молодой человек, который посещал мою тетку. То есть, их было двое. Оба записные красавцы, как прислуга говорит. Разве Алексей Денисович вам не сказал?

– Так их было двое? – ошеломленно проговорила Катенька.

– Ну да! Натурально, двое, – подтвердила Лидия Михайловна. – Оба брюнеты.

– А в ту ночь? – потерянно пробормотала Катя.

– А что в ту ночь? – не поняла Лидия Михайловна. – И в ту ночь их было двое у тетки. Потом, правда, эти повесы уехали вместе с этой Федорцовой в «Яр», а вернулась она уже одна.

Катя замолчала. Получалось, что обманывали ее еще сильнее, чем она могла предположить. Получалось, что и Ковалев…

– Скажите, так вы видели этого сыщика? – спросила она иначе. – Князь сам вам его представил?

– Куда там! – всплеснула руками Лидия Михайловна. – Написал записку, так, мол, и так, вот такой-то он сыщик, пусть расследует сам, я ему за это плачу. Ну так я и согласилась. Все ж таки князь поручился. А видеть? Видела только один раз, это когда он письмо от князя привез. Я ему было сказала, что этим делом вашу супруг занимается, он сам и предложил мне записку вам написать.

– Понятно, – вздохнула Катя.

– Да что с вами, душечка? Отчего это вы так побледнели?

– Значит, о том, что дело закрыто, он вам лично не докладывал? – жалостливо промолвила Катя.

– Куда там! Записками обходились. А я-то сама никуда не выхожу, так вот и князя не видела. Да что случилось-то? – снова всполошилась она.

– Знаете, Лидия Михайловна, я пожалуй, пойду, что-то голова разболелась. Можно, я к вам завтра приеду, тогда и о балах поговорим?

– Ну, конечно, – тут же согласилась она, встревоженно глядя на бледную Катю. – Вы на своем экипаже? – Катя отрицательно покачала головой. – Так это я сейчас распоряжусь, – она поднялась из кресла.

– Не стоит беспокоиться, я доберусь, – слабо запротестовала Катя.

– И не спорьте, – отрезала Лидия Михайловна и позвонила в колокольчик.

* * *

По дороге домой в уютном мелиховском возке Катя пыталась осознать услышанное. Ей никак не хотелось верить, что Ковалев… Но стоило только вспомнить… Ведь за исключением того случая, когда он водил ее в «Олсуфьевскую крепость» и она сама слышала, что говорил тот агент, прочее она просто узнавала от самого Ковалева, поверив записке. А ведь он сам подсказал ей это! Неужели считал ее настолько глупой? Или был настолько в себе уверен? А его взгляды, его слова? Это тоже был обман? Катя чувствовала себя униженной, оскорбленной до глубины души. Ведь он смеялся над ней, смеялся! А она-то, она! Ведь вот она чуть было не изменила своему мужу, своему Никите! И с кем? С убийцей, с мерзавцем! Нет, этого нельзя так оставлять!

Когда Катя дошла в своих размышлениях до этого места, в голове ее сам собою начал составляться план мести…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Долго она сомневалась только в одном – посвящать ли Никиту во все обстоятельства? По плану выходило, что вроде бы и не стоит, но Катя чувствовала, что именно Никитино присутствие поможет ей. Так что было решено посвятить. Во все. Ну, или почти во все. Карозин выслушал Катю с предельным вниманием, ничего не сказал, ни в чем не обвинил, зато исполнился решимости покончить наконец со всем этим безобразием.

И именно Никита нашел полицейского подполковника Фарапонова, который, выслушав все обстоятельства этого запутанного дела, согласился присутствовать. Даже взял с собою двоих крепких молодцов.

Был снял номер в той же «Англии», написана записка, получен ответ и уже в номере, при последних, можно сказать, приготовлениях, Катя напомнила мужчинам:

– Помните, что я должна сказать? Моя фраза: «Но поговорим о другом» будет вам сигналом.

– Помним, Катерина Дмитриевна, помним, – добродушно заметил подполковник.

– Держись, – сказал Никита, – ты знаешь, я рядом, – и пожал жене ручку.

– Никита, ты уж прости, если… – попыталась в который раз оправдаться Катя, но супруг перебил:

– Это в интересах дела. Мы все это понимаем, не так ли, господа? – полицейские понимающе закивали.

– Что ж, пора, – вздохнула Катя, посмотрев на часы.

Мужчины скрылись в спальне, она села в кресло, но не прошло и пяти минут, как в номер постучали.

– Войдите! – крикнула она, чувствуя, что внутри все обмирает при одной только мысли, что это он.

Коридорный впустил Ковалева. Сергей Юрьевич окинул взглядом обстановку и остановился на Катеньке. Нынче он показался ей непростительно хорош. Катя на минуту прикрыла глаза.

– Катерина Дмитриевна? – не без волнения проговорил он, как бы не решаясь подойти. – Катя?

– Серж… – выговорила она через силу и посмотрела на него открыто.

Ковалев тотчас скинул пальто, и пересек небольшую гостиную широкими шагами. Через мгновение он был уже у Катиных ног.

– Я не верю… – прошептал он. – Ты сама меня призвала! Катя, за что мне такое счастье?

Катя посмотрела в его синие глаза. Неужели и сейчас лжет? Неужели?..

– Сережа… – только и смогла сказать она.

– Катенька, милая… – он смотрел на не с нескрываемым обожанием, целуя тонкие Катины пальчики.

– Сережа, я согласна, но…

– Но? – он, кажется, не воспринял это «но» всерьез.

– Но ты должен мне открыться, – твердо проговорила она.

– Открыться… В чем, милая моя Катенька? – Сергей Юрьевич посмотрел на Катю удивленно и чуточку насмешливо.

– Во всем, Сережа, – строго сказала она. – Это не изменит моего решения, но я многое хочу знать.

– Да о чем ты, милая моя? – кажется, к нему вернулось его прежнее самообладание, он даже поднялся с колен и сел теперь напротив Кати. – Никак не возьму в толк, о чем ты говоришь? И чего хочешь? Зачем ты меня позвала? – и синие глаза подозрительно прищурились.

– Сережа, не надо, – покачала головой Катя. – Я ведь знаю, что это был ты. У графини. – Его лицо при этих словах приняло замкнутое выражение, а чуть заметная жесточинка у губ превратилась в презрительную складку. – Скажи мне, почему? Умоляю тебя, это важно. Оставим все как есть, но у меня должно быть что-то, чтобы я сама могла тебя оправдать!

– Оправдать! – горько повторил он. – Ты хочешь меня оправдать, Катя?

– Да, – твердо сказала она. – Я хочу этого. Мне не важно, что это был ты, мне важно знать, почему это был ты!

– Почему? – он невесело усмехнулся. – Изволь, моя милая Катя. Я расскажу тебе. Не уверен, что ты захочешь меня после этого видеть, но… – он осмотрел комнату еще раз, остановил взгляд на окне. – Ладно, – решился он. – Я расскажу тебе. Кстати, твой муж знает, где ты?

– Он думает, что я у своей родственницы, у Васильевой.

– Ну что ж, Катя, расскажу. Изволь, – Ковалев закинул ногу на ногу и своим обычным, уверенным, почти равнодушным тоном начал свою историю. Ты можешь простить оскорбления, Катя? – спросил он.

– Смотря от кого они исходят, – ответила она. – Есть люди, которым я готова простить все, но такие люди как правило и не оскорбляют. Есть другие, на которых и вовсе не следует обращать внимание, потому что они просто не понимают, что оскорбили.

– Разумно, – выгнув собольи брови, покачал головой Сергей Юрьевич. – А если оскорбление нанес человек, прекрасно понимающий, что он сделал? Тогда как?

– Не знаю, – честно призналась Катя. – В обществе принято требовать сатисфакции. Но Бог учил другому, – тут же добавила она.

– Да, – снова покивал Ковалев. – А если сатисфакции потребовать невозможно, то остается только одно – месть. Вот перед тобою как раз и сидит человек, которому ничего кроме мести не оставалось, потому что оскорбление было нанесено близкому и дорогому существу людьми, от которых невозможно потребовать удовлетворения. Один из них мертв. Другой была женщина… Она тоже мертва.

– Графиня? – ахнула Катя.

– Да. Ты ведь слушала про то, как она продавала девственниц на своих аукционах? – еще жестче заговорил он. – Ведь об этом вся Москва говорила, не так ли? Одной их этих девственниц была моя сестра. Она, кстати, тоже умерла. В совершеннейшей нищете. Дело было пять лет назад. Я тогда был студентиком, жил в дешевой комнатке в ужасных условиях. Умер отец и выяснилось, что кроме долгов и захудалого именьица у меня больше ничего и нет. Мать продала имение и поехала в Москву, надеялась выдать мою сестру замуж. Ольга была младше меня на два года. И она была красива. Ты чем-то напоминаешь мне ее, – он грустно улыбнулся. – О том, что случилось, я узнал позднее. Ольга решила зарабатывать сама, стала искать место и через одну сводню попала к графине. – Ковалев помолчал. – Она утопилась через месяц. Мать умерла вслед за ней, когда узнала, что произошло на самом деле. Вот так, – Сергей Юрьевич вздохнул. – Достаточно оправданий? – и он посмотрел на Катю.

– Да, – кивнула она.

– А как ты все поняла? Мне казалось, все было разыграно идеально? – он снова прищурился. – Я где-то допустил ошибку? Хотелось бы знать, где именно.

– Нет, ты не допустил ни одной ошибки, – покачала головой Катя. – Ты просто поторопился с Ольшанским.

– Ах это, – вздохнул Ковалев. – Николай просто с ума сошел! Я ведь знал его давно, еще с университета. Потом, когда я уже точно знал, что сделаю и как отомщу, мы с ним снова встретились. Совершенно случайно, даже удивительно. Он жил тогда у тетки, начал рассказывать мне свою историю, про свою любовь говорил. Я тогда одно дельце провернул с некоей… – он метнул на Катю обжигающий взгляд, – провинциальной купеческой вдовушкой. Ну и пожалел его. Посвятил, так сказать, в новые рыцари. Вдовушка, кстати сказать, развратница была еще та. Женщины вообще развратны, не находишь?

– Обойдемся без оскорблений, – прохладно заметила Катя.

– Как пожелаете, – поклонился Ковалев. – Так вот, о Николае. Мы придумали, как ему можно было бы вернуться в Москву, а потом уже, вернувшись, выправили ему документы и начали осуществлять мой план. Жаль только, что тот мерзавец, что купил у графини мою сестру, сдох. – Катя поежилась от скверного выражения. – Оставалась графиня, навели справки, познакомились, очаровали. Нетрудно было. Вавилова, опять же, обработали. Он в обиде не остался.

– Знакомились благодаря рекомендательным письмам? – уточнила Катя.

– Да, – самодовольно усмехнулся он. – Заочное такое вот знакомство. Согласить, недурно придумано?

– Скажи, а когда ты возил меня в «Олсуфьевскую крепость», это тоже был спектакль?

– Разумеется, – хмыкнул Ковалев. – Никто за Федорцовой не следил, я просто нанял спивающихся актеров. Вот и все, – и Сергшей Юрьевич широко и довольно улыбнулся.

– А как же Федорцова?

– О, эта экзальтированная дурочка? Так она без ума была от меня, и потом, если ты заметила, ей требовался постоянный контроль. Слабая натура, любила, чтобы ею командовали, – полупрезрительно скривился он.

– Значит, Вавилова в тот вечер там не было?

– Какое там! – хмыкнул Сергей Юрьевич. – Он тут же после того, как побеседовал с тобой и с уважаемой Лидией Михайловной, сразу и уехал в какую-то глушь.

– Так почему же ты все-таки убил Ольшанского? – задала Катя новый вопрос.

– Я же говорю, он с ума буквально сошел, как встретился со своей бывшей любовью. Начал требовать чего-то, денег просить, паспорта! А у нас с ним была договоренность, что после этого дела мы друг друга не знаем. И тут начинаются записки, да еще и с угрозами, мол, если ты мне не поможешь, то я тебя разоблачу. Дурачок! – Ковалев откинулся в кресле и окинул Катю выразительным взглядом.

– Значит, – Катя поднялась из кресла и медленно подошла к окну, – он перестал тебя слушаться?

– Да, и это ему дорого обошлось. Я люблю послушание. Что еще? Ты забыла о завещании, – напомнил он.

– Полагаю, это была Федорцова, – повернулась к нему Катя. – Она его выкрала тогда, когда устроила истерику, чтобы остаться в будуаре одной.

– Да, – в очередной раз подтвердил Ковалев. – И с тобой она хорошо сыграла. Тебе ведь стало ее жаль, правда? Но она тоже стала капризничать. Что ты такое ей сказала, Катя, что она встретила меня в ту ночь очень холодно?

– Я ее пожалела, – честно призналась Катенька.

– Вот как, – многозначительно проговорил Сергей Юрьевич. – Должно быть, твоя жалость многого стоит, но ты же ее и погубила. Да, Катенька, ты. Я бы, может, и оставил ее жить, но… Увы, как говорится. Все вопросы?

– Еще один, – Катя заколебалась, но все-таки задала его: – А что же я?

– А что ты? – тягуче переспросил Ковалев. – Ты хочешь знать, было ли это спектаклем, – он сделал неопределенный жест. Катя кивнула. – Поначалу да, – сознался страшный человек. – Мне нужно было тебя успокоить и заставить мне поверить, но позже… Ты знаешь, Катя, позже была не игра. Ты ведь это знаешь? Знаешь, – он медленно поднялся и сделал движение к Кате.

– Да, но поговорим о другом, – неожиданно и как-то торопливо предложила она, причем достаточно громко.

– Что? – только и успел произнести этот монстр, как дверь спальни распахнулась и в гостиную ворвались четверо мужчин.

Ковалев резко обернулся, мгновенно оценил ситуацию, его лицо исказила гримаса разочарования и досады, он ловко отскочил к дверям, но дорогу ему уже преградил один из полицейский с пистолетом, другой занял позицию у окна, Никита Сергеевич метнулся к Кате и закрыл ее собой, а подполковник грозно рявкнул:

– Стоять и руки поднять!

– Вы рифмоплет? – удивленно поднял брови Ковалев.

– Что?! – с еще большей грозностью рявкнул подполковник.

– А вот то, – Сергей Юрьевич сделал неуловимый жест, выхватил из-за пазухи пистолет и приставил его к собственной голове.

Полицейские кинулись на него, но он нажал курок. Грохнул выстрел, из пробитого виска брызнула струйка крови и еще чего-то тошнотворно-бледного. Ковалев пошатнулся и упал.

Последнее, что запомнила Катенька, выглядывая из-за Никитиного плеча, так это тяжелый взгляд Сергея Юрьевича перед тем, как он нажал на курок. Катя задохнулась, перед глазами все закружилось, потемнело, и Никита Сергеевич едва успел ее подхватить.

Когда короткий обморок закончился, первое, что увидела – склоненное над ней лицо Никиты.

– Где мы? – спросила она.

– Все еще в гостинице, – ответил муж.

– Хочу домой, – сказала Катенька и заплакала.

– Нервное потрясение, – услышала она чей-то смутно знакомый голос, но чей, так и не смогла вспомнить, задыхаясь в судорожных рыданиях.

Никита Сергеевич заботливо укутал ее в ротонду, взял на руки и отнес вниз, посадил в возок. Катя подняла на него глаза только тогда, когда он сел рядом и обнял ее нежно, как маленькую девочку.

– Никита, я…

– Ты все сделала правильно, – заверил жену Никита Сергеевич. – Довольно об этом. Все прошло, все позади, – и погладил Катеньку по волосам. – Я тобой горжусь.

– Ты не злишься? Нет? – всхлипнув, спросила она.

– Нет, нет, я горжусь тобой, – мягко заверил муж. – Ты у меня такая умница!

Катерина Дмитриевна доверчиво прижалась к мужу, успокоенная его словами, его интонацией. Теперь только смогла она поверить, что все и правда позади.

ЭПИЛОГ

Рассказанная выше история, увы, получила огласку, которой так пытались избежать в самом начале. Правда, Никита Сергеевич настоял на том, чтобы ни его имя, ни имя его жены не упоминалось, как и имя Варвары Андреевны Солдашниковой, однако, несмотря на официальное умолчание, слухи о сыскном таланте Карозина, а точнее – супругов Карозиных – распространились по Москве с новой силой.

Теперь уже Аверин предполагал, что его друг, как-то заметно изменившийся после этого дела, не станет отказываться от нового расследования, ежели для такового представится случай. Более того, почти даже и не сомневался в этом. Впрочем, никто уже не сомневался.

Варвара Андреевна вернулась к своему супругу. Через несколько месяцев выяснилось, что она беременна, что вызвало очередную волну слухов – да от мужа ли. Посчитали, прикинули и успокоились – по всем подсчетам выходило, что от супруга. Антона Гавриловича, сдержавшего слово и не поведавшего супруге о своем обмане, эта новость привела в крайнюю степень восторга, да и Варенька, кажется, обрела смысл своего существования и казалась теперь уже окончательно и бесповоротно счастливой.

Прошла зима, наступила весна. Москвичи с нетерпением ожидали наступления мая месяца. Предстоящая коронация нового императора, к крутому нраву которого, кажется, успели попривыкнуть не только его подданные, но и весь мир, будоражила воображение. Только и разговоров было, как о том, сколько денег потрачено и кто из высокопоставленных гостей прибудет.

Накануне высочайшего приезда, когда в Москву прибыли не только иностранные высочайшие особы, но стянулось и тьма тьмущая народу, а в гостиницах и пансионах буквально яблоку негде было упасть, Катя ожидала супруга с необычным нетерпением.

Стоило только Никите Сергеевичу переступить порог своего дома, как Катя, ничего не объяснив, затащила его в кабинет, усадила и потребовала:

– Только обещай, что не станешь сердиться! Что выслушаешь меня! – ее глазки при этом так ярко горели, что Никита Сергеевич вздохнул, поднял руки и больше для порядку уточнил:

– Что-то случилось? – Катя кивнула с самым заговорщическим видом. – Рассказывай, – сдался муж.

Оглавление

ВМЕСТО ПРОЛОГА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте