«Убийство на дуэли»

Александр Арсаньев Убийство на дуэли

* * *

Да, дорогой читатель, это снова я – ваш покорный слуга Александр Арсаньев. Я покорно выполняю данное мною ранее обещание и продолжаю описывать те события, которые происходили в жизни моей далекой, но такой полюбившейся мне родственницы – Екатерины Алексеевны Арсаньевой. Именно благодаря ей, или вернее, оставленному ей наследству я снова почувствовал вкус к жизни, так как к этому времени я уже начал подумывать о том, что жизнь моя не удалась, и неплохо бы было свести с ней счеты. И вот оно, неожиданное спасение.

Смею напомнить, что наследство это вовсе не большое, как сначала можно подумать, и особой материальной ценности оно, в общем-то, не представляет. Старый, но достаточно крепкий дом, куча старинных безделушек и древний сундук, набитый рукописями, дневниками, фотографиями – это все, что оставила мне моя давно умершая тетушка. Однако именно эти записи и стали объектом моего величайшего интереса и кропотливого изучения. Кто бы мог подумать, что тетка моя – образованная для своего времени молодая вдова, в ту пору, то есть почти полтора века назад, занималась, если перевести это на современный язык, буквально частными расследованиями, то есть попросту была сыщиком.

Однако не нужно думать, что Екатерина Алексеевна Арсаньева была этаким Пуаро в юбке. Ничего подобного. Эта женщина, помимо своей, если можно так сказать, несвойственной женщинам тех времен страсти в раскрытию преступлений, была по-настоящему светской дамой, со всем набором достоинств при ее достаточно высоком общественном положении.

Екатерина Арсаньева никогда не бедствовала, или даже в чем-нибудь нуждалась. К тому времени, когда ей исполнилось 27 лет, а если быть точнее, то к 1857 году, моя родственница уже успела приобрести статус довольно обеспеченной молодой вдовы с вполне приличным для середины девятнадцатого века образованием и отличными манерами.

Вероятно, те, кто не читал ранее воспроизведенных мною романов Екатерины Арсаньевой, захотят узнать, откуда у моей бабушки появилась тяга к такому, мягко говоря, неженскому занятию. Да все очень и очень просто. Дело в том, что покойный муж моей бабушки до своей смерти был старшим следователем губернской уголовной полиции. Именно от него Катенька, как он ее сам называл, и заразилась этой неодолимой тягой к выявлению и наказанию самых отъявленных преступников. Сам Александр Арсаньев – муж Екатерины Алексеевны (не в его ли честь меня назвали?) – по словам тетушки, безумно любил ее и всегда отдавал должное присущим ей незаурядному уму и талантам, часто советовался с ней по служебным делам и не стеснялся делиться возникающими в ходе следствий головоломками. И Катенька, естественно, сторицей воздавала ему за такое внимание, внимательно вникая во все уголовные дела и пытаясь вместе с мужем разобраться в них.

Вот почему после смерти своего так горячо любимого супруга Екатерина Арсаньева уже довольно неплохо разбиралась в уголовных делах, умела мыслить не только последовательно, но и выстраивала целые логические цепочки для раскрытия преступлений. Именно эта способность и помогла молодой вдове выявить всю правду о своем муже, так как на поверку оказалось, что он не умер от горячки на постоялом дворе, как констатировал местный доктор, а был убит, а вернее, отравлен врагами, которые, помимо этого, расправились еще и с другом Александра Арсаньева – Павлом Синицыным. Как говорят, одно преступление непременно потянет за собой другое, так и в этом случае, оказавшемся для Катеньки ее первым делом, убийство Арсаньева и Синицына повлекло за собой целый ряд преступлений. А корни всего этого были так глубоки, что доходили аж до самого губернатора А. Д. Игнатьева, оставившего о себе память как человеке нечистом на руку и склонном к преступным делам.

Но, как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Екатерина Алексеевна с помощью немногочисленных друзей все-таки сумела по узелку развязать этот невероятно запутанный клубок преступлений. Преступники оказались наказанными если не властями, то Господом Богом, а Катенька узнала всю правду о гибели своего мужа и его друга.

Прошу простить меня за это отступление, но оно просто необходимо для тех, кто не читал предыдущих книг. К тому же, как я уже и говорил, это расследование было первым делом, за которое взялась моя тетушка. Именно в нем Екатерина Алексеевна впервые выступила в роли сыщика, чем и занималась всю свою последующую сознательную жизнь.

Так вот, не прошло и нескольких месяцев, как Катенька оказалась волею судьбы втянута в новую историю. Именно этой истории она и посвятила свой третий роман.

Однако давайте поподробнее. Когда я перечитал третий роман своей тетушки, то при изложении его решил немного сократить то, с чего все это начиналось. Да, люди девятнадцатого века просто обожали, как говориться, марать огромное количество бумаги подробными описаниями событий, происходивших в их жизни. Екатерина Арсаньева не была исключением. Так она поступила и в этот раз.

Поэтому, на правах ближайшего ее родственника и теперь уже редактора ее рукописей, я позволил себе передать собственными словами начало следующей истории, прежде чем перейти непосредственно к представляющим наибольший интерес для читателя событиям.

А заварила все близкая подруга моей тетки, о которой я упоминал в прошлых книгах. Звали ее Шурочка. Судя по оставленным Екатериной Арсаньевой описаниям, Шурочка была чуть моложе моей родственницы. Хорошенькая, умненькая, с по-детски миловидным личиком, она, тем не менее, обладала всеми достоинствами, какие должны были быть у молодой, незамужней и очень состоятельной дамы в середине девятнадцатого столетия, а именно: была довольно умна, начитана, знала несколько европейских языков, впрочем, так же, как и моя тетка, разбиралась в музыке и театре.

Так вот, эта самая Шурочка в самом конце августа 1857 года вдруг неожиданно для всего светского окружения города Саратова собралась замуж. Но начнем все по порядку. Хочу вас заранее предупредить, что я воспроизведу только самые главные моменты начала рукописи Катеньки Арсаньевой. Остальное же я попробую пересказать своими словами, чтобы не занимать много времени и бумаги подробностями, которые так любила обожаемая мною с недавних пор родственница.

А теперь прошу у вас прощения и приступаю непосредственно к изложению. До скорой встречи.

Глава первая

Август 1857 года здесь, в Саратове, выдался необычайно жарким, несмотря на то, что лето уже подходило к концу. Да впрочем, и все лето никак нельзя назвать прохладным. Зной стоял весь июль, а теперь перекинулся и на август.

Бог мой, кто бы мог подумать, что человек способен выдержать такую пытку. Ни ветерка, ни одного облачка на небе. Все людское население Саратова, не говоря уже о собаках и кошках, просто изнывало от жары, не зная, куда себя деть от безжалостно палящего солнца. Никто не ездил друг к другу в гости, так как все старались отсиживаться по своим домам, где все еще сохранялось хоть какое-то ощущение прохлады.

Обо всем этом мне поведала Алена, моя горничная, так как меня самой все лето в Саратове попросту не было, поскольку я проживала в имении в Хвалынском уезде, которое досталось мне от моего мужа Александра Арсаньева.

И вот к самому концу этого невыносимо долгого знойного месяца жара, наконец, начала спадать. И вслед за этим из своих загородных имений начало возвращаться все дворянское сословие. Вот и я, так же, как и люди моего круга, как только наступила прохлада, вернулась из благодатной обители своей усадьбы во все еще пыльный и душный город.

Не успела я распаковать вещи да отдать приказ Алене приготовить мне хороший ужин, как в мой дом заявилась моя подруга Шурочка, которая, в отличие от меня, никуда не уезжала, а все это время жила в Саратове. Шурочка всегда просто ненавидела деревенскую жизнь, и всем благам, какие только существуют в типичной барской усадьбе, предпочитала беспокойное, постоянно наполненное всевозможными событиями проживание в городе. Так что неудивительно, что она знала практически все городские новости, которыми незамедлительно начала осыпать мое все еще не пробудившееся для городских дел сознание.

Мне пришлось выслушать бесконечный поток жалоб на жару, сведений о рождении первенца у князя Волкова, смерти старой графини Опкинской, а также о новой постановке в театре, которая будет представлена в нынешнем сезоне.

Наконец, она дошла и до главной новости, ради которой, собственно, явилась ко мне, как только узнала о моем приезде.

– Нынче княгиня Колотская прием устраивает, – томно произнесла она, обмахиваясь кружевным платочком. – Катенька, ты непременно должна быть там вместе со мной.

– Прием? – я была очень удивлена. – Но я еще не получала никакого приглашения. Или, может быть, за мое отсутствие здесь изменились все понятия о приличиях?

Не успела я произнести последнее слово, как в дверь заглянула Алена.

– Барыня, тут вам приглашение, – она протянула мне тонкий пахнущий лавандой конверт.

Я приняла послание и поспешно разорвала тонкую бумагу. Приглашение было на прием в дом княгини Колотской, где, по словам хозяйки, собирались представители почти всех дворянских семейств Саратова.

– Вот видишь. Что я говорила? – победно улыбнулась Шурочка. – Скажу тебе по большому секрету, что княгиня на этом приеме намерена представить своего дальнего родственника. Он-то и будет главной новостью. Говорят, весьма симпатичный молодой человек, князь. Если верить слухам, то он очень умен и состоятелен. Отец оставил ему огромное наследство…

Честно говоря, я слушала свою подругу вполуха, и только воспитание не позволяло мне оборвать ее на полуслове. Тем не менее, мне не хотелось ехать ни на какой прием. Единственным моим желанием в этот момент было побыть в тишине и покое хоть несколько ближайших дней.

Вот здесь, уважаемый читатель, позвольте мне вмешаться, так как далее начинается долгое и, возможно, утомительное для вас описание разговора о том, как долго уговаривала Шурочка Катеньку поехать на прием, и последняя, не желая обидеть подругу, все же дала свое согласие.

На приеме уже пожилая княгиня Анна Вениаминовна Колотская действительно представила светскому обществу Саратова своего протеже – князя Владимира Георгиевича Волевского. Первое впечатление от встречи с этим человеком не оставило в душе моей родственницы какого-то особенно яркого следа. Мало того, хотя Волевский и показался Катеньке Арсаньевой весьма приятным молодым человеком, и она отмечает в своих записях, что при разговоре с князем Волевским обнаружилось его незаурядное остроумие, но в общем впечатление о нем складывалось как о человеке скрытном и мало распространяющемся о своей личной жизни. Он ничего не говорил о своих увлечениях, о своих политических взглядах, хотя это было очень модно в те времена. В общем, о нем никто практически ничего не знал.

Известно было только то, что покойный отец оставил ему имение где-то недалеко от Вольского уезда, в селе Синодском, да дом в Саратове на Дворянской улице, как раз недалеко от дома его дальней родственницы по материнской линии княгини Колотской.

Совершенно противоположного мнения о князе держалась Шурочка, которой Волевский почти с первых же минут знакомства начал оказывать недвусмысленные знаки внимания. Проще говоря, Шурочка просто влюбилась в Волевского с первого взгляда. По всей видимости, любовь эта оказалась взаимной, так как, к вящему изумлению Катеньки, через три недели после приема счастливая Шурочка буквально принеслась в дом Арсаньевой и с горящими от счастья глазами сообщила, что нынче князь сделал ей предложение руки и сердца, и она приняла его.

Сколько ни уговаривала Катенька свою подругу не спешить и немного повременить с таким скоропалительным решением, Шурочка и слышать ничего не хотела. Но, согласитесь, моя тетка в своих увещеваниях действительно была права, особенно, если учесть, что в середине девятнадцатого века свадьбы не принято было играть так быстро и поспешно, как происходит это в наши дни. Тогда было принято долгое ухаживание, потом следовало напыщенное предложение, помолвка, и только за этим происходило венчание. Однако еще раз упомяну, что Шурочка так же, как и Катенька Арсаньева, была довольно современной особой и придерживалась европейского стандарта поведения. Именно поэтому она решила, что если два взрослых обеспеченных человека любят друг друга, то зачем ждать так долго, когда можно просто взять и пожениться? Однако все-таки русские корни взяли свое, и влюбленные решили сначала объявить о помолвке.

Вот здесь все же следует описать несколько моментов этого события, так как без них читателю будет трудно разобраться во всех тонкостях заворачивающейся интриги.

Праздник по случаю помолвки князя Волевского и Шурочки должен был состояться в доме самого князя на Дворянской улице. Мои уговоры, обращенные к подруге повременить с таким скорым решением, так ни к чему и не привели. Что поделаешь, такой уж у Шурочки был характер.

Естественно, Сашенька (как я иногда называю подругу) в первую очередь на торжество пригласила меня, как самого близкого ей человека.

Наступил день помолвки. Ближе к вечеру Алена, тяжело дыша и утирая румяное лицо подолом, вошла ко мне, чтобы помочь переодеться к предстоящему торжеству. Не прошло и часа, как я уже садилась в карету при всем параде.

Когда я прибыла на место, в парадной зале дома князя Волевского собрались уже почти все гости, которых было не так уж и много. Вот еще одно обстоятельство, которое меня удивляло во всей этой женитьбе. Дело в том, что ни жених, ни невеста не желали, чтобы как на помолвке, так и на свадьбе было много гостей. Но это было так несвойственно людям нашего круга, где на такие торжества всегда собиралось практически все дворянское население города.

Хотя тогда я, вероятно, по своей молодости, соглашалась со своей подругой в романтичности свадьбы, когда о ней знают только самые дорогие и близкие друзья. Ведь мечта любой женщины, особенно той, что ранее не была замужем, заключается в том, чтобы жених выкрал ее или, по крайней мере, организовал тайное венчание. Правда, такое происходило обычно, когда кто-то из родителей был против свадьбы, что никак не относилось к шурочкиному случаю. Однако и ей так же хотелось романтики, как и всем остальным, и я не имею никакого права осуждать ее за это.

Дом князя представлял собой довольно внушительных размеров особняк, отделанный мрамором, украшенный лепкой, росписями на стенах. Нельзя сказать, что строение чем-либо особенным отличалось от других дворянских особняков города, но в целом жилище князя Волевского произвело на меня вполне благоприятное впечатление.

Шурочка в бледно-розовом, подчеркивающем румянец ее щек платье была просто неотразима. Князь ни на минуту не отходил от своей невесты.

Может быть, теперь это выглядит несколько глупо, но в тот момент я даже украдкой утерла слезу, вспомнив свою собственную помолвку с моим незабвенным Александром. Мы тогда, четыре года назад, были точно так же непомерно счастливы, как и Шурочка с Князем Волевским. Надеюсь, читатель простит меня за такую сентиментальность, но у всех свои слабости.

В самой середине праздника Волевский взял за руку Шурочку и, пройдя вместе с ней на середину залы, попросил у гостей внимания.

– Дамы и господа, – начал он свою речь. – Сегодня я пригласил вас на торжество, которое мы приурочили ко дню нашей помолвки, – он с умилением взглянул на стоявшую рядом, зардевшуюся от смущения Шурочку. – А также хотим сообщить, что намерены пригласить всех здесь присутствующих на свадьбу, которая состоится в сентябре месяце сего года.

После этого по всей зале начали раздаваться возгласы одобрения, дамы кинулись обнимать счастливую Шурочку, мужчины поздравляли князя. Я тоже поцеловала Сашеньку в щеку, которая стала мокрой от непрошенных слезинок.

– Ах, Катенька, я так счастлива, – пробормотала подруга.

– Дай бог, чтобы это счастье тебя никогда не покидало, – искренне откликнулась я.

И вот именно в этот трогательный момент внезапно раздался какой-то шум снаружи дома, и через несколько мгновений в дом вбежал запыхавшийся здоровый мужик. По его запыленному казакину можно было сразу догадаться, что тот пробыл в дороге очень много времени. Гости с удивлением рассматривали это необычайное явление, кто-то окликнул князя.

– Остап, что ты делаешь здесь? – обернувшись на зов, наконец, Волевский заметил прибывшего и немедленно подошел к нему.

– Извиняйте, барин, – Остап поклонился, но тут понял всю несуразность обстановки и засмущался.

– Случилось что? – продолжал выпытывать Волевский. – Ну, же говори.

– Беда, барин, – Остап утер рукавом взмокший лоб. – Уф, едва не помер по дороге. Бунт в имении, – неожиданно выпалил он.

– Бунт? – на лице Волевского отразилось крайнее недоумение. – Да объясни же ты толком.

– Так я и говорю, бунт, – продолжал твердить свое мужик, краснея под обращенными на него взглядами гостей. – Прибежал ко мне Прошка, тот, чья жена в прошлом году в речке утопла, да и говорит, что мужики против барина идти собралися, потому как не нравятся им нынешние порядки в имении.

– А ты? – глаза князя гневно сверкнули.

– А я на лошадь да и к вам прямиком, барин. Без вас не разобраться мне. Чтобы утихомирить этих остолопов, барская рука нужна, – наконец, закончил речь Остап.

Остап был, как потом оказалось бурмистром в имении Волевских. Невозможно словами описать то, что началось после новости, которую принес крестьянин. В зале поднялся такой гвалт, что впору было уши затыкать.

– Я же говорил, что все это не приведет к добру, – возмущался толстый и красный от уже порядком выпитого вина князь Волотов. – Вот они, реформы эти. К чему народ толкают.

– Успокойтесь, ради бога, – кинулась к нему княгиня Волотова. – Ей-богу, зачем так переживать. Так недолго и апоплексический удар хватит. Ну, успокойтесь, душа моя. Вот выпейте-ка, – с этими словами она протянула мужу бокал вина.

Увидев перед собой спасительное питие, князь вдруг как-то сник и, взяв из рук супруги бокал, залпом осушил его до дна.

– Эх, не ведают, что творят, а потом сами же жалуются, – Волотов обреченно махнул рукой.

По всей видимости, эти слова относились к взбунтовавшимся крестьянам, которые действительно, начиная с 1855 года, то есть с объявления манифеста о созыве народного ополчения, то и дело устраивали склоки и выступали против своих покровителей – помещиков. Все мы в те времена ужасно боялись «народных бунтов». Кто же знал, что все это еще цветочки. Не пройдет и четырех лет, как выйдет этот указ об отмене крепостничества, который должен был полностью переменить все вековые российские устои. Хотя, может, все это и к лучшему. Не мне судить, но думаю, что к тому времени Россия не дозрела еще до того, чтобы освободить своих крестьян от помещичьей воли.

Но это будет потом, а в тот момент это известие вызвало испуг и недоумение среди дворян. В результате князь решил незамедлительно отправляться в Синодское, пообещав на прощание Шурочке вернуться всего через несколько дней.

Естественно, что после такого конфуза гости быстро начали разъезжаться по домам. Праздник оказался безнадежно испорченным. Шурочка же кинулась ко мне с просьбой побыть подле нее, пока князь не уйдет. Время уже перебралось за полночь, когда, проводив Волевского в имение, а Шурочку домой, я вернулась к себе, уставшая и разочарованная неудавшимся праздником.

Оставшись одна, Сашенька ждала возвращения князя со дня на день. Однако время шло, а Волевский все не приезжал. Подруга моя не могла найти себе места, мало помалу начиная беспокоиться о внезапно исчезнувшем возлюбленном. Несколько раз она посещала мой дом и жаловалась на отсутствие вестей от Волевского. Я, конечно, как могла, старалась успокоить ее, хотя, честно говоря, у меня и без того было много своих дел. Может быть, меня кто-то захочет упрекнуть в том, что я плохая подруга, но поверьте, я прекрасно знала Шурочку, ее ум и сообразительность. Именно по этой причине я от всей души надеялась, что она сама сможет справиться с перипетиями в своей жизни.

Однако того, что я так ожидала, не произошло. На одиннадцатый день со дня помолвки Шурочка заявилась ко мне вся в слезах, с тоской и печалью на молодом лице.

– Катенька, душенька, не могу больше ждать. Вся душа истосковалась, – едва появившись в дверях, проговорила она. – Поедем же со мной.

– Помилуй, Сашенька, куда ты меня зовешь? – удивилась я.

– В Синодское, в имение Волевских. Так уж я переживаю. Упаси бог, если что-нибудь случилось с Владимиром, ведь до сих пор от него нет никаких вестей, – Шурочка всхлипнула и утерла глаза кружевным платочком, который все это время не выпускала из рук.

– Шурочка, да можно ли? – возмутилась я. – Ведь невесте ехать к жениху в дом без приглашения – дурной тон. Господи, от своей любви ты совсем обезумела.

– Пусть, пусть, – отмахнулась моя подруга. – Но тогда я хоть буду знать, все ли с ним хорошо. Только вот одной путешествовать боязно. А с тобой мне ничего страшно не будет. Катенька, поедем же.

Вот тут, уважаемый читатель, я позволю себе прервать повествование моей родственницы, так как далее снова идут несколько страниц, расписывающих все ухищрения Шурочки для того, чтобы уговорить Катеньку сопровождать ее в имение князей Волевских. По прошествии многих лет нехитрые уловки Шурочки вызывали у моей тетки улыбку, поэтому некоторые выражения облечены во французские фразы. Так что не буду томить читателя и сразу скажу, что Екатерина Арсаньева все-таки поддалась на уговоры подруги, и они на следующий же день после этого разговора направились в Синодское.

Я, слава богу, все-таки настояла на том, чтобы каретой нашей управлял мой верный кучер Степан, потому как с ним можно хоть в огонь, хоть в воду. Этот широкоплечий здоровенный мужик одним только своим видом мог внушить страх даже самым отъявленным разбойникам, которых в те времена было огромное количество на наших ухабистых дорогах. Шурочка сначала было сопротивлялась, хотела взять своего извозчика, но тот перед самым отъездом внезапно сломал ногу, так что лучшего сопровождающего и защитника, чем Степан, трудно было бы придумать.

И вот, сидя в покачивающейся в такт лошадиному галопу карете, мы всю дорогу вели неспешный разговор. На какое-то время мне даже удалось отвлечь Шурочку от ее беспокойных мыслей о своем возлюбленном. Она поделилась со мной своими планами после свадьбы переселиться вместе с новоиспеченным мужем в Синодское и жить там с ним душа в душу. Я поверить не могла тогда собственным ушам. Шурочка, которая так ненавидела деревенскую жизнь, которая сама отговаривала меня от того, чтобы переселиться в имение, вдруг жертвует всем и изъявляет желание стать помещицей. Да, чего не сделает русская женщина ради своей любви.

Тем временем путешествие наше продолжалось. Мы проехали уже приблизительно верст пятьдесят, когда сбоку от дороги показался небольшой лесок, а рядом с ним и уже знакомая мне деревенька Елшанка. Мы благополучно переночевали в Елшанке, у елшанской помещицы и моей старой знакомой Ксении Георгиевны. Здесь все было по-старому. Огромный дом, гостеприимная хозяйка, которую, казалось, вовсе не трогают события, происходящие за пределами ее маленького мирка. Но как бы не так, эта женщина знала все обо всех, в который раз удивляя меня своей осведомленностью.

Старушка была в своем репертуаре, приветливо приняла нас и едва не замучила до смерти мою подругу расспросами о предстоящей свадьбе. Оказалось, что она прекрасно знала отца Владимира Волевского и была весьма наслышана о его сыне. Естественно, она не преминула обо всем, что знала, тут же доложить своим гостьям. Узнав все последние деревенские новости, мы рано поутру отправились дальше.

Погода была что ни на есть самая благоприятная, стояло теплое бабье лето, поэтому путешествие, к моему тогдашнему удивлению, не вызвало у нас того неприятного чувства чего-то утомительного и грязного, пахнущего дорожной пылью и потом лошадей. Легкий ветерок проникал через открытые окошки кареты и приятно холодил разгоряченные наши лица.

Через несколько часов справа показалась небольшая речка Терешка. А вскоре началось и Синодское.

Больше всего в тот момент я опасалась, что увижу в деревне вооруженных крестьян, или, того хуже, разоренную барскую усадьбу. Тогда бы нам самим уже пришлось защищаться собственными силами. Однако все мои ожидания, к счастью, не оправдались. В деревне никого не было. Лишь изредка в какой-нибудь крестьянской избе на порог выходила старуха или выскакивал в одной рубашонке ребенок. Жизнь текла своим чередом. Даже невозможно было представить, что здесь произойдет что-либо, даже отдаленно напоминающее крестьянский бунт.

Барская усадьба князей Волевских представляла собой довольно внушительное зрелище. Построенная в стиле русского классицизма, она, словно вековой дуб, была оплотом барской власти и спокойствия. Видно было, что покойный отец князя Волевского привык жить на широкую ногу и не скупился на обустройство своих владений.

– Вот и добрались, барыня, – пробасил Степан, слезая с козел и открывая дверцу кареты.

Дом казался необычайно пустынным и тихим. Мы вышли из кареты и нерешительно остановились посреди двора. Но вот на белом мраморном крыльце появился уже знакомый нам Остап – бурмистр имения. В сером казакине с прямым воротником и с непокрытой головой он напоминал мне борова, которого загнали в угол охотники, настолько затравленный был у него вид. Шурочка, увидев управляющего своего жениха, тут же кинулась к нему.

– Остап, где твой барин? – нетерпеливым тоном вопрошала его подруга, и вдруг осеклась, заметив выражение лица бурмистра. – Что-нибудь с ним случилось?

– Эх, барышня, – наконец смог вымолвить Остап. – Что же это деется, – он как-то странно хмыкнул и вытер покрасневший нос грязным рукавом. – Нет больше кормильца нашего.

Несколько минут Шурочка не могла произнести ни слова, только во все глаза смотрела на бурмистра. Как раз в это время я подошла поближе к ним и увидела, как задрожала нижняя губа моей милой, но такой несчастной подруги. Я сразу поняла, что самые худшие предположения моей подруги о своем женихе, к несчастью, начинают оправдываться.

– К-как нет? – казалось, что слова с великим трудом вырываются из горла Шурочки. – Да объясни же ты, глупый, – не выдержала она, заломив руки.

– Помер барин, – Остап снова всхлипнул, затем отвернулся и, ни слова больше не сказав, только обреченно сгорбившись, пошел в дом.

Шурочка после этих слов как-то странно судорожно вздохнула и начала медленно опускаться на пыльную землю. Хорошо, что Степан к этому времени подоспел с сундуками и мешками на огромных плечах. Он тут же бросил на землю свою ношу и успел подхватить упавшую в обморок Шурочку.

– Куда ее, барыня? – повернулся он ко мне, и я чуть ли не впервые за все время службы у меня Степана заметила на его лице крайнюю растерянность.

– В дом, – решительно приказала я. – Немедленно в дом. Эй, как там тебя, Остап! – наконец вспомнила я имя бурмистра. – Да где ты там?

Остап появился в мгновение ока, как будто все это время стоял за дверями и подслушивал, что происходит на крыльце.

– Чего изволите, барыня?

– Чего? – я уже начинала злиться, глядя на глупую физиономию бурмистра. – Покажи, куда барышню отнести. Да не стой ты столбом, дурак.

Остап, несмотря на внешнюю глуповатость, быстро оценил сложившуюся ситуацию. Своими маленькими вороватыми глазками он мельком взглянул на моего кучера, держащего Шурочку, и снова повернулся ко мне.

– Туда, я покажу, – указал он на дверь и первым поспешил в дом.

Степан с Сашенькой на руках пошел следом. Внутри барская усадьба была еще более богатой и красивой, чем снаружи. Комнаты с огромными зеркалами по стенам, на европейский манер, паркетные полы, дорогая, хотя и уже устаревшая мебель – все это свидетельствовало о том, что семейство Волевских, по крайней мере, в последние лет пятьдесят процветало и богатело.

Остап провел нас по большому коридору к лестнице, которая вела в верхние гостевые комнаты.

– Сюда пожалуйте-с, – постоянно приговаривал он, указывая дорогу мясистым пальцем на толстой руке.

В указанной бурмистром комнате Степан осторожно уложил Шурочку на маленькую софу. Затем по моему приказанию он принес воды, а я в это время достала из своего походного ридикюля пузыречек с нюхательной солью. Не думайте, что я так уж часто падала в обмороки, такого со мной, честно говоря, никогда не случалось, так как женщиной я была достаточно сильной для того, чтобы достойно выдерживать все удары судьбы. Но все-таки пузыречек этот всегда носила с собой, так, на всякий случай.

Все это время Остап мельтешил рядом, то и дело заглядывая через мое плечо. Похоже было, что обморок моей подруги вызвал у этого прохвоста живейший интерес, и он с нетерпением ждал, когда Шурочка очнется. Наконец, подруга тяжело вздохнула и, медленно открыв глаза, взглянула на меня.

– Слава богу, Сашенька, как же ты меня напугала, – вздохнула я с облегчением, убирая от лица ее пузырек.

Подруга несколько минут смотрела на меня непонимающим взглядом, пытаясь припомнить все произошедшее с ней накануне.

– Господи, – наконец вспомнила она. – Что с Владимиром? Он погиб?

– Стало быть, погиб, – тут же влез в нашу беседу Остап, чем немало разозлил меня. – Нынче утром пошли наши девки на реку одежу полоскать, да и выловили в реке утопленника. Испугалися они да побежали за мужиками, а уж мужики и вытащили, как опосля оказалось, собственного барина.

С каждым словом бурмистра лицо Шурочки становилось все белее и белее, и вскоре уже было совсем алебастровым. Я испугалась, что она того и гляди снова в обмороке окажется, но нет, подруга, видимо, крепилась.

– Как же он утонул? Где он сейчас? – спрашивала я Остапа.

– Как утонул, того не ведаю. А лежит он сейчас в нижней комнате, я велел за бабами послать в деревню, чтоб обмыли покойника. Да еще послал за полицией, – с важным видом доложил мужик.

– Не трогать его, пока полиция не приедет. Понятно? – сразу же приказала я.

Возможно, произнесла я это несколько резковато, так как вид у Остапа сделался испуганным, и он согласно закивал лохматой головой.

– А теперь я хочу посмотреть на него.

– На кого? – ошалело уставился на меня бурмистр.

– Да на барина твоего покойного, – не вытерпела я.

Надо было видеть физиономию Остапа, когда я произнесла эти слова. Он сделал круглые глаза. Похоже, ему так до конца и не удалось понять, почему такая с виду изнеженная и хрупкая барышня вдруг изъявила желание смотреть на мертвеца. Тем не менее, он подчинился и повел меня за собой.

Спустившись вниз по просторной лестнице, мы вновь прошли по коридору и приблизились к высокой деревянной двери.

– Здесь он, – почему-то шепотом проговорил Остап.

Я решительно отодвинула бурмистра в сторону и открыла дверь. То, что я увидела там, опишу в следующей главе, так как в этой и так было уже слишком много событий.

Глава вторая

Итак, я открыла дверь, ведущую к комнату, где, по словам Остапа, лежал его покойный барин. Первое, что я увидела, – это сдвинутый набок мягкий ковер на полу, а на нем что-то темное, опутанное водорослями и тиной. Это было тело князя Волевского. Странно, может быть, это будет звучать неприлично в устах молодой образованной дамы, но я ожидала, что комната будет наполнена вонью и смрадом, какой обычно испускают утопленники. Откуда я знаю такие подробности? Но ведь у меня во владении было не менее шести тысяч душ крестьян, в жизни которых постоянно случались подобные инциденты: то крестьянин спьяну в реку упадет да утонет, то весной на половодье заберется кто-нибудь на льдину и свалится в воду, а найдут его только после того, как весь лед сойдет. Так что на своем веку утопленников мне все-таки удалось повидать.

При первом же взгляде на покойного князя Волевского я поняла, что умер он совсем недавно, так как не успел принять подобающего утопленнику облика, а попросту говоря, не успел распухнуть. Может быть, читателя шокируют подобные подробности. Но как же еще по-другому можно описать внешность утонувшего человека? Поверьте, в моей жизни бывали случаи и пострашнее. Хотя лицо князя на самом деле было безобразно: посиневшая кожа придавала князю какой-то демонический облик, изо рта торчал распухший язык. Не могу до сих пор объяснить своего чувства при первом же взгляде на мертвое тело Волевского, но что-то мне показалось странным во всем его облике.

Как бы мне того ни хотелось, хорошенько осмотреть тело я не успела. Во дворе усадьбы послышался цокот копыт и скрип колес.

– Полиция приехала, – опередил меня догадкой Остап.

Мы поспешили навстречу приехавшим полицейским. Когда я вслед за Остапом вышла на крыльцо, дверь подъехавшей полицейской кареты открылась, и из нее вылезла мощная фигура здоровенного мужчины в полицейском мундире. Это был новый начальник уголовной полиции – Арсений Васильевич Лепехов, который был назначен на эту должность как раз после ареста Михаила Федоровича Алсуфьева, прежнего следователя губернской полиции, который оставил самые что ни на есть неприятные воспоминания о своей особе в моей душе.

Прежний начальник был человеком, прошу прощения у читателя, мерзким и наглым. Связавшись с преступниками и следуя у них на поводу, он как-то даже умудрился засадить меня в тюрьму. К счастью, все обошлось благополучно. Но с тех пор я с большим недоверием относилась ко всему полицейскому штату, хотя мой покойный муж и занимал должность старшего следователя полиции.

Остап тем временем, подобострастно кланяясь и бормоча приветствия, кинулся помогать следователю выйти из кареты, а я все это время продолжала наблюдать за ними, стоя на крыльце усадьбы. Вслед за Лепеховым из кареты показались еще двое полицейских.

– Где погибший? – сразу приступив к делу, суровым басом осведомился Арсений Васильевич у Остапа.

– Там, – Остап махнул рукой в направлении барского дома. – Мы его в комнате уложили и ничего больше не трогали, – доложил он.

Лепехов повернулся к стоящим за его спиной полицейским и вполголоса отдал им какое-то приказание. Те тотчас же поспешили в усадьбу, вытаскивая на ходу какие-то бумаги и другие непонятные инструменты для осмотра трупа и фиксирования факта смерти. Арсений Васильевич тем временем не спеша последовал за ними. Подойдя к крыльцу, он встретился взглядом со мною, поклонился и только после этого произнес:

– Доброго здоровья, сударыня. Могу я узнать, с кем имею честь беседовать?

Я представилась, внимательно оглядывая всю статную фигуру Лепехова. Похоже, такое пристальное внимание не слишком понравилось следователю.

– Могу узнать, что делает здесь такая дама, как вы? – с недовольным выражением на рябом лице проговорил он. – Кем, извольте объяснить, вы приходитесь покойному?

Я была несколько обескуражена этим вопросом. Да и что я на самом деле могла здесь делать, если с покойным я не только не находилась в родстве, но даже почти не знала его? Но, по крайней мере, мне казалось, что мы хотя бы должны были войти в дом, прежде чем начинать разговор, соблюдая элементарную вежливость. Однако Лепехов, по всей видимости, не собирался разделять моего мнения и продолжал допрашивать меня, стоя на крыльце. Что ж, раз уж дело обернулась так, то я поспешила принять его правила игры и с готовностью принялась объяснять мое пребывание в Синодском в столь печальный момент:

– Я сопровождающая своей подруги, которая с недавних пор являлась невестой князя Волевского. Две недели назад князь уехал в имение и обещал вернуться через несколько дней. Однако после того как он долго не появлялся, Александра – его невеста – очень забеспокоилась и поспешила сюда, уговорив меня поехать с ней. Мы прибыли только сегодня утром и сразу же узнали эту страшную новость о смерти князя.

На лице Лепехова появилось недоверчивое выражение, однако тут в разговор встрял все тот же везде поспевающий Остап.

– Не извольте гневаться, барин, но барыня говорит истинную правду, – он поклонился в мою сторону. – Они с молодой невестой хозяина только сегодня утром прибыли-с. А тут такое известие-с. С барышней-то сразу дурно сделалось, и мы ее в верхние комнаты отнесли. Еле в себя она пришла, – скороговоркой доложил он.

Лепехов внимательно выслушал бурмистра, затем снова посмотрел на меня, кивнул и, ни слова не говоря, отправился в дом. Мне же ничего больше не оставалось, как последовать за ним. В комнату, где лежал покойник, по вполне понятным причинам меня не впустили. Пришлось вернуться наверх, к Шурочке.

Подругу я застала стоящей возле самого окна. Она с испугом выглядывала во двор, надеясь увидеть хоть что-нибудь происходящее на улице. При звуке открывающейся двери Сашенька вздрогнула и обернулась.

– Ах, Катенька, – она с беспокойством на лице кинулась ко мне. – Кто это там приехал? Полиция?

– Полиция, – кивнула я. – Сейчас осмотрят тело…

Я осеклась, так как хотела сказать про тело князя, но подумала, что подруге будет больно слышать об этом, и решила не продолжать. Чего доброго, она еще начала бы расспрашивать, до какой степени смерть обезобразила ее жениха, а о таких подробностях мне и вовсе не хотелось рассказывать. Но, к счастью, мои переживания для Сашеньки прошли совершенно незамеченными.

– Господи, я не переживу этого, – Шурочка всхлипнула.

– Сашенька, милая, – я обняла ее за плечи. – Тебе надо быть сильной. Теперь уже ничего не изменишь.

Подруга кивнула, но продолжала утирать капавшие из глаз слезы.

– Ах, но почему именно Владимир, – стонала она. – Я хочу знать, как это случилось?

– Узнаем, – попыталась я ее успокоить, хотя сама очень сомневалась в собственных словах.

Тут в дверь постучались, а через минуту на пороге появился Лепехов. Мельком взглянув на меня, он обратил свой взор на плачущую Шурочку.

– Как я понимаю, вы и есть невеста покойного? – вкрадчиво проговорил он.

Подруга кивнула и быстро смахнула с лица кружевным платочком крупные слезы. Лепехов заметил этот жест, и лицо его несколько смягчилось. Я подумала, что этот человек многим отличается от своего предшественника, по крайней мере, в выражении его лица проглядывали хоть какие-то проблески сострадания и сочувствия к стоящей перед ним женщине.

– Позвольте выразить вам мои соболезнования, – произнес он. – Очень сожалею о безвременной кончине князя. Но, что поделаешь. На все воля божья, – он быстро перекрестился.

Мы тоже последовали его примеру и осенили себя крестами.

– Почему он утонул? – немного успокоившись, вопрошала Шурочка.

– Вот об этом-то я пришел доложить, – осторожно начал Лепехов. – Дело в том, что жених ваш не утонул, а был убит.

– У-убит? – это известие повергло мою подругу в шок, впрочем, так же, как и меня саму.

– Убит-с, – с бесстрастным лицом подтвердил следователь. – Пулей в лоб из пистолета, а потом, по всей видимости, сброшен в реку, где его и нашли. Я послал своих людей немедленно осмотреть окрестности, вдруг и найдется какая-нибудь улика, по которой можно найти убийцу.

Видимо, Лепехов решил, что этим он сказал все, о чем мог доложить, и хотел уже выйти из комнаты, как вдруг вспомнил о каком-то деле и остановился.

– Сударыня, – снова повернулся он к Шурочке. – Ввиду того, что у покойного, кроме вас, не было больше никаких близких родственников или друзей, думаю, что вещи покойного, найденные у него, я должен передать вам, если вы, конечно не против.

– Нет, нет. Я не против, – поспешила заверить полицейского Шурочка. – Вы без зазрения совести можете передать все мне.

– Тогда прошу следовать за мной, – махнув рукой, промолвил Арсений Васильевич и вышел из комнаты.

Мы с Шурочкой переглянулись. В глазах подруги я заметила некоторую нерешительность, поэтому поспешила подтолкнуть ее к двери, пообещав, что все время буду находиться подле нее.

Вместе мы проследовали на нижний этаж. Однако не успели мы спуститься, как Лепехов возле самой лестницы преградил нам дорогу и пригласил в кабинет покойного князя Волевского.

– Пройдемте туда, – указал он рукой вглубь коридора. – Это, по-моему, единственная комната в доме, где можно спокойно поговорить.

Мы миновали гостевую, где полицейские уже осмотрели мертвое тело, при этом Шурочка испуганно покосилась на запертую дверь, откуда доносились приглушенные голоса.

– Это там? – шепотом обратилась она ко мне.

– Да, – кивнула я и, взяв подругу под руку, поспешила провести ее мимо страшной комнаты.

Кабинет князя Волевского был большим и просторным, впрочем, так же, как и все остальные комнаты в этом богатом доме. Вольготно расположившись в кресле за большим красного дерева столом, Лепехов выложил перед собой тряпицу, в которую, как я сразу догадалась, были завернуты те трогательные мелочи, которые обычно находят в карманах одежды убитых.

– Присаживайтесь, сударыни, – указал начальник полиции на стулья, стоявшие по другую сторону стола.

Мы с Шурочкой уселись напротив полицейского и, как подобало траурной обстановке момента, чинно сложили руки на коленях и приготовились внимательно слушать.

Старший следователь тем временем развернул тряпицу, откашлялся, внимательно посмотрел на нас и проговорил:

– Вот эти вещи мои люди нашли у покойного. Прошу посмотреть, нет ли в них ничего подозрительного.

Шурочка наклонилась немного вперед. Обычные для мужчины нашего круга безделушки: брегет на серебряной цепочке, носовой платок, какие-то записки – это все, что было в тряпице. Ничего вызывающего какие-либо подозрения подруга там не нашла.

– Нет, я не вижу здесь ничего странного, – призналась Шурочка. – Обычные для мужчины безделушки.

– Прекрасно, – отчего-то обрадовался Лепехов. – Мы тоже ничего особенного не нашли. Ну а раз такое дело, то вы можете забрать эти вещи, как говориться, на память о дорогом вам человеке.

Он свернул тряпицу и передал ее моей подруге, которая с великой осторожностью приняла дорогую ей память о погибшем возлюбленном.

– Теперь мы можем идти? – спросила я, так как заметила, что подруга моя, получив столь трогательный узелок, того и гляди снова заплачет.

– Конечно, конечно, – пробормотал Арсений Васильевич. – Не смею вас больше задерживать. Прошу, – он выбрался из-за стола и, пройдя по кабинету, открыл нам дверь.

Не успел Лепехов проделать это, как на пороге появился один из полицейских, которых следователь послал на осмотр окрестностей. Ворот мундира на прибывшем неподобающим образом был расстегнут на целых три пуговицы, и весь вид его свидетельствовал о недавней борьбе с кем-то. Но самым впечатляющим обстоятельством послужило то, что полицейский держал в руках пистолет, рукоятка которого была завернута в тонкий батистовый носовой платок.

– Господин начальник, извольте доложить, найдено орудие убийства, – с ходу выпалил полицейский. – Мы уже все сверили. Именно из него был застрелен князь Волевский, – он ткнул грязным пальцем в пистолет.

– Тише ты, дурак. Чего орешь-то? – одернул его следователь. – Пройди ко мне. А вас, милые барышни, пока покорнейше порошу выйти, – он с поклоном и со сладчайшей улыбкой на лоснящемся лице повернулся ко мне и Шурочке.

– Но я имею полное право присутствовать при этом разговоре, – внезапно воспротивилась моя подруга. – Мы тоже хотим знать про найденное оружие.

Однако Лепехов ни под каким предлогом не собирался уступать.

– Это дело следствия. Не могу-с позволить вам присутствовать. Никак не могу-с, – он с деланным сожалением повел руками в стороны.

Нам ничего другого не оставалось, как повиноваться приказу начальника полиции и выйти, хотя я так же, как и Шурочка, придерживалась того мнения, что мы вполне можем присутствовать при докладе полицейского своему начальнику.

Вот тут, уважаемый читатель, я просто не могу не вмешаться в общий ход повествования. Дело в том, что мне хотелось бы не согласиться со своей родственницей. Естественно, Шурочка имела право знать о ходе следствия. Но, с другой стороны, вполне можно понять и самого господина Лепехова, который по долгу службы просто обязан был соблюдать полную конфиденциальность в отношении поступающей к нему информации и не выставлять эту информацию на всеобщее обозрение до полной ее обработки. Так что тетушкино негодование можно рассматривать как сугубо субъективный взгляд на положение вещей.

Прошу простить меня за столь бесцеремонное вмешательство, и с вашего разрешения я продолжу повествование.

Исполнив пожелание Арсения Васильевича и удалившись из кабинета, мы, охваченные волнением и тревогой, поднялись в верхние комнаты. Говорить ни о чем не хотелось, возможно, потому, что мы с минуты на минуту ожидали появления Лепехова и вестей, которые он принесет с собой. Однако долго скучать нам не пришлось. Через несколько минут нас обеих привлек какой-то шум во дворе усадьбы, и мы, не сговариваясь, подбежали к окну.

Ничего особенного нашим любопытным взорам не представилось, хотя это смотря что называть особенным. В трех шагах от крыльца барской усадьбы стояли четверо крестьян. Судя по оборванному виду и по глупым страдальческим выражениям на сизых лицах, они были или пьяны, или жестоко страдали от мучившего их похмелья. Переминаясь с ноги на ногу, они тупо смотрели на полицейского, который, стоя напротив, держал всех четверых под прицелом пистолета. Остап же находился позади пленников с вилами наперевес, которые, судя по всему, он намеревался пустить в ход, если кто-то из крестьян вдруг вздумает бежать. Крестьяне то и дело кидали какие-то реплики, но мы не могли их расслышать. Зато полицейский, держащий пистолет, грозно рявкал на пленников и махал у них перед носом своим оружием.

– Да их-то зачем на прицеле держат? – удивилась Шурочка. – Судя по всему, они что-то натворили. Как ты думаешь, Катенька?

– Пока не знаю, – честно призналась я. – Тихо, думаю, что сейчас нам все станет понятно.

Вскоре на пороге дома появился Лепехов. Остановившись на крыльце, он что-то начал громко говорить крестьянам. Ну, тут уж мое терпение кончилось, я решила, что довольно нам находиться в неведении и сидеть в комнате, словно мыши в клетке.

– Пойдем, Сашенька, – я схватила подругу за руку и буквально потащила ее за собой к двери.

– Куда мы? – удивилась Сашенька.

– Вниз, послушаем, о чем они говорят, – отвечала я. – Не все же нам здесь сидеть. Так мы уж точно ничего не сможем узнать.

Мы спустились вниз, осторожно пробрались по коридору, ведущему к выходу из усадьбы, и спрятались в маленькой каморке рядом в выходной дверью. Я еще с самого начала нашего пребывания в Синодском заприметила эту комнатку. Отсюда можно было прекрасно слышать все, что происходило во дворе. Мало того, в комнатушке имелось маленькое слегка закопченное окошко, и мы могли не только слышать, но и видеть и следователя, и крестьян.

– И куда же вы направились? – услышали мы звучный голос Лепехова, обращенный к испуганным мужикам.

– Д-к, не помним, барин, – отвечал один из мужиков, потупив взор. – Ей-же-ей, ничего не помним.

– Не помнишь, говоришь? – лицо следователя постепенно наливалось кровью от переполнявшего его гнева. – Ничего, на суде все вспомнишь.

– Помилуйте, барин, – загалдели мужики. – Бес попутал.

Все расскажем. Только не гневайтесь на нас.

– Рассказывайте, – кивнул Лепехов. – Иначе…

Он не договорил, что могло бы быть иначе, так как крестьяне вдруг, как по команде, попадали на землю и принялись долбить лбами сухую землю.

– Ох, не хотели мы того, – подняв, наконец, голову, проговорил один из мужиков.

Телосложения он был хилого, но глаза так и блестели хитростью и умом, что практически невозможно встретить среди низшего крестьянского населения.

– Услыхали мы, что крестьяне у княгини Ливен бунт подняли и порешили, чем мы хуже их. Стали уговаривать народ тоже бунт поднять, да ничего у нас и не получилось. Не хотят нонче мужики против барина выступать. А тут слух прошел, что сам барин едет, чтобы нас, грешных, наказать. Испугалися мы да побегли в соседнюю деревню, от гнева барского спасаться. Там напились горькой и решили возвращаться на поклон к хозяину, прощения вымаливать. По дороге пистолет энтот нашли, думали, пригодится, а то и самому князю хотели отдать. Пришли мы сюда утречком раненько, а Остапка говорит, что нет еще барина-то. Как утром, говорит, вчерась спозаранок уехал, так и не было его до сих пор, – он указал на бурмистра, который кивнул головой, подтверждая слова мужика.

– А дальше что было? – с нетерпением вопрошал Лепехов.

– Так, ничего больше и не было. Раз барина нет, то порешили мы пойти и отоспаться в ближайшем стогу, где нас спящими-то и нашли. Истинную правду говорю, барин, – крестьянин с мольбой посмотрел на следователя.

– Да, чего тут думать. Убили, небось, барина, да пистолет с собой забрали! – выкрикнул тот полицейский, в руках которого был пистолет. – Господин начальник, забирать их надо, и все тут!

На крестьян после этих слов стало жалко смотреть. Они чуть не в голос начали реветь и стонать на все голоса, словно маленькие дети.

– Не верьте, не верьте! – запричитали мужики. – Да чтобы мы кормильца нашего и порешили, никогда такого не было и быть не могло! А что бунт хотели поднять, так это нечистый нас побрал! Не убивали мы! – одновременно заголосили они.

Лепехов минуты две послушал эти душещипательные вопли, затем откашлялся, помялся, а потом вдруг резко гаркнул:

– Молчать!

Гул крестьян в мгновение ока смолк, мужики испуганно таращились на начальника полиции. Лепехов же уже более спокойным тоном продолжал свою речь.

– Можете вы, чертовы дети, доказать, что не убивали? – скорее для успокоения собственной совести, нежели для помощи делу, спросил он.

Крестьяне молча переглянулись и опустили головы. Один из них хотел было что-то сказать, но сосед этого крестьянина толкнул его в бок, заставляя тем самым молчать.

– Не могем, барин. Оттого, что сами не знаем, может, и было чего, да спьяну вспомнить не могем.

– Ясно, – рявкнул Лепехов, решив, что дело можно на том и закончить.

Затем он повернулся к подчиненным и приказал:

– Забрать их, а там суд разберется, кто здесь чего помнит, а кто не помнит.

Полицейские вскинули оружие, а Остап тем временем принялся по приказу Лепехова связывать за спиной руки своим односельчанам. Мужики даже и не думали сопротивляться, покорно подставляя руки под веревки и продолжая то и дело всхлипывать и причитать.

– В карету их, – скомандовал следователь, обращаясь к полицейским. – Ждите меня здесь.

Приказ начальника полиции был немедленно исполнен. Крестьян запихали в карету с решетками на окнах. Лепехов же в это время, удостоверившись, что все делается по его усмотрению, развернулся и направился к усадьбе.

Как только мы увидели, что Арсений Васильевич собирается вернуться в дом, тут же кинулись вон из каморки. Добежав до середины лестницы, мы развернулись и принялись как ни в чем не бывало с невозмутимым видом спускаться по ней, как будто только что вышли из своих покоев. Сделали мы это как раз вовремя, потому что на пороге уже появился Лепехов собственной персоной.

– Вот-с, сударыни, хорошо, что вы уже спустились, – со сладчайшей улыбкой на лице проговорил полицейский. – Спешу сообщить об обнаружении убийц князя Волевского.

– Правда? – Шурочка поспешила сделать удивленное лицо, хотя это у нее получилось довольно неудачно. – И кто же это?

– Мужики-с, а именно, крепостные вашего жениха. Попытка устроить бунт против него провалилась, и они, видимо, вздумали сами порешить своего хозяина, собственными, как говорится, руками.

– Какой ужас, – пробормотала подруга. – Вы арестовали их?

– Да, – кивнул Лепехов, – и увозим их с собой. Преступление налицо, да и пистолет, который при них был найден, именно тот, из которого князя Волевского и убили. А теперь, желаю здравствовать, милые барышни. Мне пора-с. Служба, знаете ли, она промедлений не терпит, – с этими словами он поклонился и поспешил к выходу.

Вскоре во дворе все стихло. Крестьян увезли, а мы остались одни в доме, если, конечно, не считать то и дело появлявшегося в поле нашего зрения Остапа. Через час из деревни прибыли женщины, которые тихо отправились на кухню, нагрели там воды и принялись обмывать покойника. Закончив свое дело, они положили тело князя на стол и накрыли его белой простыней.

Мне бы хотелось вернуться к тому моменту, при котором полиция отбыла в Саратов, забрав с собой арестованных крестьян. Возможно, читателя удивит такой, я бы сказал, примитивный подход полиции к распознаванию преступлений. Но в те далекие времена не особенно углублялись в особенности и тонкости находимых улик. А тут тем более. У крестьян найден пистолет, из которого был убит князь, к тому же мужики никак не могли доказать своей невиновности. Следовательно, по нехитрым размышлениям господина Лепехова, именно крестьяне и убили своего барина, особенно если учесть предшествующую попытку поднять бунт. Вот и весь, как говорится, сказ. Крестьян немедленно арестовали и увезли, решив, что именно они и являются единственными и неоспоримыми убийцами князя Волевского.

В который раз прошу прощения за это вмешательство. Но я должен был обрисовать всю обстановку судопроизводства середины прошлого века, для того чтобы читатель мог понять всю скоропалительность решений судебных дел в те далекие времена. Однако не следует заблуждаться, так как быстро суд решался только над низшими слоями российского населения, то есть обыкновенными крестьянами. Но это ни в коей мере не относилось к дворянскому сословию, дела которого решались с великой тщательностью и обстоятельностью, продолжаясь иногда по нескольку лет. Итак, продолжим.

Как бы ни складывались обстоятельства против несчастных крестьян, и как я себя ни заставляла, но мне так и не удалось убедить себя в их виновности. Только сейчас, по прошествии стольких лет после тех событий, я вполне могу объяснить это чувство, которое, как оказалось впоследствии, все-таки меня не обмануло. Во-первых, мне показалось странным то обстоятельство, что крестьяне помнили, где и куда ходили, а значит, они были не так уж и пьяны, но в то же время не помнили, погиб ли князь от их рук или от чьих-либо других. Если человек не сильно пьян и помнит, где он пил, то должен помнить и то, что он делал в таком состоянии. Более же всего поразила меня та покорность, с которой мужики приняли свою горькую участь, хотя и пытались объяснить свою непричастность к убийству. Словом, мой настырный мозг не удовлетворили действия полиции, и я решила сама попытаться раскрыть это преступление.

Много раз после этого я спрашивала себя, зачем, собственно, взялась за это дело. Но, кроме простого объяснения, что хотела помочь своей подруге узнать о смерти жениха, больше ничего разумного мне на ум не приходило.

Такие мысли посещали мою голову, когда я сидела в своей комнате возле окошка, словно заправская купчиха. Однако вскоре мне надоело такое бесполезное занятие, и я решила разыскать Шурочку и рассказать ей о своих измышлениях.

В соседней комнате подруги не было, и я спустилась вниз. Первой комнатой, которая попалась на моем пути, оказался кабинет, тот самый, где вел с нами беседу следователь полиции. Первое, что я увидела, заглянув в дверь, была плачущая Шурочка. Склонившись над столом, она тихонько перебирала мелкие вещицы своего покойного жениха, что отдал ей ранее Лепехов.

– Сашенька, вот ты где, – обрадовалась я. – Никак не могла тебя разыскать, весь дом обошла.

Подруга подняла на меня заплаканные глаза и попыталась улыбнуться. Однако улыбка получилась какой-то жалкой.

– Вот, перебираю то, что осталось от Владимира, – как будто извиняясь, пробормотала она.

Я остановилась, не зная, что произнести в ответ. Вся эта обстановка немой скорби и грусти так растрогала мое сердце, что я сама едва не расплакалась. Однако, справившись с охватившей меня неловкостью, я подошла к столу, уселась на край стоящего рядом стула с витой спинкой и принялась тоже разглядывать мелочи, уложенные в тряпице. Почти сразу же мое внимание привлек носовой платок, отделанный по краю кружевом тонкой ручной работы.

– Как красиво, – мое восхищение было вполне искренним.

– Да, очень красиво, – согласилась Шурочка, взяв в руки платок. – Посмотри-ка, тут и монограмма есть – С. Д. Странно, но ведь это не инициалы Владимира.

– Может быть, это платок какой-нибудь дальней его родственницы? – осторожно предположила я, хотя меня не менее подруги озадачила вышитая надпись на платке.

– Бог мой, Катенька, о чем ты говоришь. У Владимира же не было никаких родственников, и все об этом знают, – тут же вскинулась Шурочка, а затем продолжила разглядывать витиеватую вышивку.

– Тогда это… – я встретилась глазами с подругой.

– Платок женщины, которая была очень дорога моему жениху, раз он везде носил с собою этот платок, – закончила начатую мной мысль Шурочка. – Я так и знала, здесь что-то нечисто.

– О чем ты говоришь? – осторожно осведомилась я.

– Да об убийстве же, – в нетерпении заломила руки подруга. – Яснее ясного, что крестьяне не убивали Владимира. Они этого никогда не осмелились бы сделать. Что ты на меня так смотришь? – обратилась она ко мне.

Видимо, выражение моего лица в тот момент настолько наглядно отражало все происходящее в моей голове, что Шурочка даже испугалась, или вернее, даже насторожилась.

– Сашенька, душенька, мы ведь мыслим с тобой совершенно одинаково. Я тоже думала о невиновности крестьян и хотела поделиться всем этим с тобой, – наконец, смогла я вымолвить.

Шурочка после этих слов впервые за день улыбнулась и кивнула.

– Но если не крестьяне, то кто мог убить князя? – продолжала тем временем размышлять подруга.

Я тоже задумалась, посмотрела на платок, и тут в голове моей возникла на первый взгляд совершенно несуразная мысль. А вдруг именно та женщина, которой принадлежит платок, как-то замешана в убийстве князя Волевского? Вполне возможно, но пока бездоказательно. В том, что платок принадлежит именно женщине, не приходилось сомневаться. В конце концов, не станет же нормальный мужчина повсюду носить с собой, как дорогой талисман, скажем так, пикантный предмет туалета, принадлежащий мужчине. Значит, платок принадлежал когда-то именно даме и никому другому.

После этого я поспешила поделиться мыслями, посетившими меня, с Шурочкой. Подруга без всяких оговорок согласилась со всеми моими доводами о причастности к этому делу таинственной незнакомки.

– Все это прекрасно, – выслушав меня, проговорила Сашенька. – Однако чтобы удостовериться в наших изысканиях, нужно найти эту самую женщину. Как это сделать?

– Пока еще не знаю, – откровенно призналась я. – Давай-ка сперва позовем Остапа и расспросим его как следует о последних днях жизни князя. Уж кому, как не ему, знать, чем занимался твой жених вплоть до самой своей смерти.

– Правильно, – согласилась подруга. – Иди, Кати. Я подожду тебя здесь.

Не успела я выйти из кабинета, как тут же передо мною возникла огромная плечистая фигура бурмистра. Он, понуро опустив голову, шагал по коридору взад и вперед, не зная, куда себя деть.

– Ага, Остап, тебя-то я и искала. Пойдем-ка в кабинет. Александра Саввишна с тобой поговорить желает, – я повернулась и отправилась в комнату, где нас дожидалась Шурочка.

Остап хотел что-то сказать, но так и не выговорил ни одного слова. Он молча подчинился моему приказу и, словно приговоренный, хмуро пошагал за мной.

А о чем мы говорили с Остапом, и что он нам поведал, читатель может узнать в следующей главе.

Глава третья

Остап вслед за мной осторожно вошел в кабинет и, смутившись, нерешительно остановился в дверях.

– Проходи, проходи, – позвала я, заметив его смущение. – Не бойся, я же сказала, нам просто нужно с тобой поговорить.

Остап, наконец, прошел в комнату и уселся на предложенный ему стул. Несмотря на то, что мы старались быть как можно ласковее с бурмистром, лицо его все еще выражало сильный испуг. Он постоянно озирался по сторонам, руки его, лежащие на коленях, дрожали. Скажу честно, меня поведение Остапа меня немало удивило.

– Остап, нам бы хотелось узнать от тебя о последних днях жизни твоего барина, – приступила к допросу Шурочка.

– Да что уж тут рассказывать, барышня, – вздохнул бурмистр, и вздох этот получился настолько тяжким, что мне даже стало жалко этого огромного мужика, и я решила немного помочь ему.

– Хорошо, давай вспоминать все по порядку. Начнем с того момента, когда вы прибыли из Саратова в усадьбу, – подтолкнула я.

– Ну да, прибыли, – кивнул Остап. – Только бунта нет, как не было. Уж как на меня барин тогда осерчал, аж вспоминать страшно. Ты, говорит, зачем, дурак, меня взбудоражил. Я жениться собрался, а тут ты со своими выдумками. Я же не знал, что наши мужики-то умнее окажутся и не пойдут на поводу зачинщиков этой смуты. Ну, вот, – продолжал он, силясь припомнить все подробности событий двухнедельной давности. – Правда, опосля барин смилостивился и перестал на меня гневаться, вместо этого занялся хозяйскими делами.

– Какими делами? – поинтересовалась Шурочка.

– Да всякими, – махнул рукой Остап. – Ездил целыми днями по владениям своим, осматривал их, да все говорил, что скоро придут хорошие времена, тогда и заживем мы все во много раз лучше прежнего.

Мы с Сашенькой озадаченно переглянулись, услышав такие странные слова. Что имел в виду князь, говоря о лучших временах? Судя по всему, что мы до сих пор успели увидеть в Синодском, барское хозяйство не только не бедствовало, но и вполне процветало.

– А в самые последние дни где бывал князь? – я решила вести допрос до конца.

– Дома, – не задумываясь, ответил бурмистр. – Хотя, постойте, барышня, вспомнил я кое-что. Позавчера это происходило. Пришел я к князю с хозяйственным докладом, а Малашка – кухарка, которая тут в доме стряпает, – говорит, что князь нынче уехал в соседнюю деревню, в Бухатовку, к другу своему князю Бушкову. Я тогда решил подождать возвращения барина, очень уж спешное дело у меня к нему было. Малашка – чертова девка, потащила меня на кухню, да наливочкой стала угощать. Прости за то меня Господи, – Остап поспешно перекрестился.

– Князь вернулся? – с нетерпением проговорила Шурочка, которую уже начинало раздражать неспешное повествование бурмистра.

– Вернулся, куда ж ему деться. Сидим мы, значит, с Малашкой в кухне, она мне про то, про се толкует.

– Господи, да нам-то какое дело, о чем вы с Малашкой толковали, – все-таки не выдержала моя подруга. – Ты про князя рассказывай.

Остап испугался, мелко закивал лохматой головой.

– Не гневайтесь на меня, старого, барышня, – пробормотал он. – Вернулся князь только к ночи, злой весь, даже со мной разговаривать не пожелал, хотя, смею напомнить, что дело-то мое отлагательства не терпело. Князь на меня даже не взглянул, прямиком в свой кабинет отправился и всю ночь тут вот и просидел. Малашка по этой причине несколько раз бегала ему свечу заменить. Она-то мне и поведала, что барин все писал, писал, да еще бормотал слова какие-то непонятные. Утром, когда еще солнце не успело встать, вскочил барин на коня, да и ускакал.

– Куда ускакал? – спросила я.

– В сторону леса. Больше его никто и не видел, а нашли уже мертвым. Ох, горе нам, горе, – снова запричитал мужик.

Узнав от Остапа все, что только можно было узнать, мы отпустили его. Остап, пятясь, все продолжал кланяться, пока дверь за ним не закрылась.

– Мы так ничего и не узнали, – с отчаянием простонала Шурочка.

– Сашенька, ты не права. Кое-что нам все-таки стало известно. Ведь, как сказал Остап, накануне своего отъезда князь делал какие-то записи. Вряд ли он забрал их с собой. Значит, попросту надо просмотреть все, что есть в этом кабинете. Наверняка мы найдем что-нибудь интересное, – решительно проговорила я.

Однако Шурочка никак не хотела соглашаться со мной.

– Катенька, но разве можно рыться в личных вещах покойного без разрешения, – моя подруга даже представить себе не могла такой наглости, не говоря уже о том, чтобы самой пойти на это.

– Какое разрешение? Кто тебе теперь его даст, если Волевский мертв? Шурочка, не будь такой глупенькой. Право, ничего не случится, если мы немного посмотрим записи покойного. К тому же в случае везения мы сможем найти что-то, что поможет нам разгадать убийство Владимира Георгиевича. Ты ведь этого хочешь? – я постаралась вложить в эту речь всю душу, чтобы окончательно и бесповоротно убедить подругу обыскать кабинет.

Я не покривлю душой, если скажу, что мне самой не особенно нравился подобный путь узнать что-либо о гибели Волевского. Но читатель сам должен понимать, другого выхода у нас тогда не было.

В результате Сашенька все же поддалась на мои уговоры, и мы с большим энтузиазмом принялись за дело. К нашему удивлению, осмотр занял у нас гораздо больше времени, чем мы предполагали. Мебели в кабинете было всего ничего: старинный высокий секретер красного дерева да огромный дубовый стол. Секретер оказался практически пустым, лишь несколько толстых хозяйственных книг, в которых велся учет доходов и расходов поместья.

Нам пришлось немало потрудиться, прежде чем открыть ящики стола. Мы долго не могли найти к ним ключ. Если бы Волевский носил его с собой, то Шурочке вернули бы его вместе с остальными безделушками, найденными полицией у покойного. Значит, ключ должен был быть где-то спрятан. Ногде? После нескольких минут бесплодных поисков мой взгляд вдруг наткнулся на потемневшее от времени старинное панно на стене с каким-то нелепым изображением то ли оленя, то ли лося. Зачем было вешать эту старую картину именно здесь, в рабочем кабинете?

Я подошла к панно и осторожно приподняла его за краешек. Так и есть, прямо за картиной на маленьком вколоченном в стену гвоздике висел ключ. Причем ключ был очень необычный. Необычность эта заключалась в том, что ключ был двухсторонним, а по тем временам это представляло большую редкость.

– Что там? – тем временем в нетерпении вопрошала меня Шурочка.

Я сняла ключ с гвоздя и с победной улыбкой протянула его подруге. Ключ действительно оказался именно тем, что мы искали. Но к обоим ящикам стола подошел только один конец ключа. В первом ящике лежали несколько гусиных перьев да колода карт для пасьянса. А вот во втором – стопка мелко исписанных листов и пачка старых писем, которые при внимательном изучении были адресованы еще покойному отцу Владимира Волевского. Ничего более интересного в столе не обнаружилось.

– Но ведь есть еще и другой конец ключа. Он тоже должен к чему-нибудь да подойти, – не сдавалась Сашенька.

Задача найти емкость, к замку которой подходил бы второй конец ключа, оказалась не такой уж простой. Мы осмотрели все предметы в кабинете, даже заглянули за отделанные плетеным аграмантом тяжелые гардины на окнах. Но тщетно, ни единой шкатулки, ни единого ящичка, закрывающегося на ключ, в кабинете больше не было.

– И все же мы найдем его, – я решила для себя ни за что не сдаваться и продолжать поиски.

Открыв секретер, я, наверное, уже в тысячный раз принялась внимательно изучать каждую его выемку, каждую полку. Наконец, я добралась до самого низа, где лежали на первый взгляд уж очень старые бумаги, судя по толстому слою пыли на их поверхности. Я безжалостно стала вынимать стопки рукописей и бросать их на пол. В следующее мгновение я поняла, что все мои усилия были не напрасны. В самой глубине полки моему взору открылась небольшая дверца. Я сунула в замочную скважину ключ, несколько раз повернула его, и дверца открылась. За ней находилась уходящая вглубь стены ниша.

– Тайник, – почти беззвучно прошептала Сашенька, которая все это время стояла за моей спиной и наблюдала за моими действиями.

Я тем временем пошарила рукой в нише и вытащила на свет несколько мелко исписанных страниц и толстый желтый пакет, обтянутый темной бархатной лентой. Водрузив свою находку на стол, мы принялись ее изучать с большим интересом.

Почерк рукописей был настолько неразборчив, что мы с большим трудом смогли разобрать всего лишь несколько фраз. Видимо, в момент написания князь сильно торопился. Неровные буквы то и дело заскакивали друг на друга, как будто спешили как можно быстрее передать мысли, обуревавшие Волевского накануне собственной гибели. В результате долгой кропотливой работы у нас получилось вот что:

«Завтра решится все»…

«Уверен враги будут повержены, наследник спасен от позора»…

– Мне ровным счетом совершенно ничего не понятно, – Шурочка, сощурив глаза, внимательно вглядывалась в испещренные чернилами страницы.

Я кивнула и полезла в бумажный пакет. В нем находилась стопка канцелярских бумаг.

– Закладная, – прочитала я вверху первого листа. – Так, это уже становится интересным.

Я быстро пробежала глазами по строчкам. Через несколько минут я уже имела кое-какое представление о том, как же на самом деле вот уже несколько месяцев обстояли дела в поместье князей Волевских. Все прочитанное немало удивило и озадачило меня. Но, доведу до сведения читателей, там не было ничего утешительного, по крайней мере для покойного князя.

– Катенька, что там написано? – Шурочка изворачивалась всем телом, стараясь как можно больше прочитать, заглядывая через мое плечо.

Я быстро перевернула листы лицом вниз, чтобы Шурочка раньше времени не узнала сногсшибательную и поразительно неприятную новость.

– Но, Кати, позволь же мне взглянуть. По-моему, я имею на это полное право, – обиделась подруга.

Однако мне нужно было подготовить Шурочку, прежде чем рассказать ей о том, что было написано в бумагах.

– Сашенька, ты только не волнуйся. Присядь, – попросила я.

Шурочка как-то странно улыбнулась, но просьбу мою выполнила и уселась на стоящий рядом стул.

– Ну, теперь рассказывай, – потребовала она.

– Дело в том, что по этим бумагам поместье Волевских уже несколько раз перезакладывалось. Последний срок выплаты долгов назначен до конца текущего месяца, – зная ранимость своей подруги, я старалась тщательно подбирать слова и выражения, чтобы сообщить ей эту неприятную, если можно так сказать, новость.

Несколько минут Шурочка молчала, во все глаза уставившись на меня. Я уже подумала, что она снова собирается упасть в обморок, и на всякий случай вышла из-за стола, чтобы поддержать ее. Однако подруга, к моему изумлению, грубо оттолкнула мою руку.

– Не надо. Ты же сама мне говорила, что нужно быть сильной. Вот я и буду самой сильной. Раз уж мне суждено узнать всю правду о моем бывшем женихе, то так тому и быть, – со смирением и оскорбленностью на лице произнесла Шурочка. – Больше там ничего не написано?

Я стала читать дальше, но, кроме следующих за свидетельством заклада имения цифр и каких-то подсчетов, больше ничего, представляющего интерес, не нашла.

И тут впервые за весь этот безумный день меня посетила мысль о самоубийстве князя. Однако я тут же отбросила это предположение. Во-первых, самоубийцы не стреляют себе прямо в лоб, скорее они стреляются или в висок, или, в крайнем случае, в рот. Мой покойный муж много рассказывал о таких безбожных людях, которые добровольно лишали себя жизни. Во-вторых, если уж князь действительно решил свести счеты с жизнью, то зачем, скажите, ему понадобилось жениться? Вот оно, как же все оказывается просто. Он вовсе не самоубийца, а жениться хотел, чтобы получить деньги и забрать имение из-под залога. Своих-то средств у него для этого, по всей вероятности, не было, иначе бы он давно уже все выкупил.

Возможно, сначала Волевский даже и не думал о браке, а приехал в Саратов немного развеяться, или еще по каким-то делам. Тут и подвернулась ему состоятельная Сашенька, одинокая, красивая. Стоило Волевскому немного поухаживать за ней, и она сразу кинулась в его объятия. Какой авантаж ждал князя при заключении брака с моей подругой! Одновременно он получал и солидное состояние, и красавицу жену.

Далее, уважаемый читатель, в повествовании моей глубокоуважаемой родственницы идет целый ряд французских выражений, которые, как я смог перевести, гневно обличали коварство и расчетливость убитого князя и выражали глубокое сочувствие к собственной обманутой подруге. Поэтому я опущу всю эту тираду и продолжу.

Я настолько была занята собственными открытиями, что сначала даже не заметила, что Сашенька окликает меня.

– Катенька, Малаша ужинать зовет, – мягко проговорила подруга, трогая меня за плечо.

– Сейчас пойдем, только осведомимся у Остапа насчет этих бумаг. Уж он-то точно должен знать, действительны эти сведения, или нет, – задумчиво отвечала я, все еще находясь во власти своих мыслей.

Мы быстро разыскали Остапа. Он сидел на кухне и наблюдал за тем, как носится взад и вперед с кастрюлями Малаша.

– Остап, – окликнула я его. – Пройди-ка в кабинет.

Остап тотчас поднялся и тяжелыми шагами пошел за мной.

– Чего-нибудь еще хотите знать, барышни? – проговорил он, заходя в кабинет.

– Остап, как идут дела в имении в последнее время? – осторожно поинтересовалась я.

– Хорошо, – откликнулся мужик. – А почему вы спрашиваете?

– Барин в последнее время не имел каких-то дел с судом? – продолжала выпытывать я, не отвечая на вопрос бурмистра.

– Господь с вами, барышня, – испугался крестьянин. – Какие могут быть дела у нас с судом.

– Так, понятно. А про закладные ты ничего не слышал?

Остап совсем испугался. Он посмотрел на меня, словно я сошла с ума, и отрицательно покачал головой.

– Не, барышня. Такого у нас отродясь не было.

Я поняла, что больше добиться от Остапа все равно ничего не удастся, поэтому поспешила отпустить его.

– Значит, Остап не знал о том, что Владимир заложил имение? – вопросительно взглянула на меня Шурочка.

– Выходит, не знал. Придется нам самим во всем разбираться.

– Хорошо, – кивнула подруга. – А теперь ужинать немедленно. Иначе тебя, Кати, скоро ветром начнет уносить, – Сашенька, когда была чем-то озабочена или расстроена, всегда называла меня на французский манер.

Только сейчас, при словах о еде, мой желудок, наконец, дал о себе знать. Ужин оказался очень вкусным. Видно было, что Малаша вовсю старалась угодить невесте своего бывшего хозяина. От нее мы узнали, что из деревни уже привезен гроб для князя. Похороны должны были состояться на следующий день, после того как Остап привезет попа, чтобы по всем правилам православной церкви отпеть убиенного князя.

Мне почему-то не хотелось присутствовать на похоронах, и я судорожно искала предлог, чтобы избежать столь неприятных для любого человека минут. Весь вечер я думала о том, что хорошо бы было уехать куда-нибудь. С другой стороны, мне вовсе не хотелось покидать мою подругу. Шурочка просто обязана была присутствовать на похоронах, как бывшая невеста князя. Значит, нужно было придумать неоспоримый предлог, по которому стало бы просто необходимостью мне отлучиться ненадолго, но по очень важному делу. Вот только это важное дело никак не приходило мне на ум. Мои мучения продолжались до тех пор, пока я не вспомнила о разговоре с Остапом о друге покойного князя, к которому ездил Волевский перед своей смертью.

– Шурочка, мне бы хотелось посетить ту самую деревню, куда ездил Владимир перед своей гибелью. Кажется, Бухатовка она называется. Я почти уверена в том, что этот визит принесет в нашем расследовании немалую пользу.

– Конечно, конечно, – неожиданно для меня кивнула подруга. – Сразу после похорон и поедем.

– Лучше делать все без промедлений. К тому же я не так уж и хорошо знала князя Волевского, чтобы присутствовать на его похоронах. Много времени моя поездка не займет.

К моему облегчению, Сашеньку даже не пришлось уговаривать остаться на время в Синодском, пока я не вернусь из Бухатовки. Она с пониманием отнеслась к моему отвращению к похоронам, возможно, вспомнив, что я совсем недавно потеряла мужа, и траурная церемония вызовет в моей душе печальные воспоминания.

Рано утром, когда я, отдохнувшая и посвежевшая, вышла на крыльцо, Степан уже закладывал карету. Еще с вечера я сообщила моему кучеру, что на следующий день мы отправляемся в Бухатовку. Степан, впрочем, как это и всегда бывало, только кивнул и пообещал к утру приготовить все для дальней дороги. Не приходится сомневаться, что он с блеском выполнил свое обещание.

Сашенька вышла проводить меня, и потом долго махала платком, стоя на крыльце, вслед моей удаляющейся по пыльной дороге карете.

Бухатовка – деревня князей Бушковых, как на поверку оказалось, была вовсе не так далеко, как расписывал нам Остап. Верст десять—пятнадцать, не больше. Причем находилась она, так же, как и Синодское, на берегу все той же речки Терешки, вниз по течению.

Так что к вечеру на горизонте моему взору открылись похожие на муравьев маленькие избы крестьян Бухатовки. Немного дальше виднелась большая ухабистая дорога, которая, как я узнала от местного населения, вела прямиком к барской усадьбе.

Поместье Бушковых не имело той величественности, какой обладала усадьба Волевского. Но, тем не менее, при первом же взгляде на барский дом никто бы не усомнился, что строили его на века. Прямо перед огромным подъездным крыльцом бегала взад и вперед дворовая девка. Создавалось впечатление, что она то ли кого-то ловит, то ли от кого-то прячется. Однако когда я вышла из кареты, то увидела, что девка попросту пытается увернуться от летящих в нее полугнилых яблок. Одно из таких яблок упало прямо к моим ногам.

Трудно представить мое удивление, когда я поняла, что метателем столь заурядных в наших краях плодов является ветхая старушка в черном гипюровом чепце на седых волосах. В руках старушка держала небольшую лоханку, в которой находились эти злополучные яблоки. Мало того, что «премилая» женщина совсем неподобающим образом швырялась яблоками, она еще при этом и ругалась не хуже деревенского мужика. Мне от всей этой живописной картины стало не по себе. Бывают такие ситуации, когда не знаешь, убежать или остаться. Вот и со мной в тот момент происходило нечто похожее.

Отшвыряв все содержимое лоханки, барыня – княгиня Бушкова (а это, как оказалось в дальнейшем, была именно она) – наконец, обратила свой взор на меня. При этом на лице ее появилась такая радушная улыбка, как будто всего минуту назад она вела светскую беседу, а не избивала полугнилыми плодами несчастную девку.

– Милости прошу. Всегда рады гостям, – прошамкала старуха. – С кем имею честь беседовать? – вдруг она осеклась, видимо, заметив все еще сохранявшееся на моем лице выражение величайшего удивления. – Простите, ради бога, за то, что вам пришлось лицезреть столь неприятный момент. Однако поймите и меня, душенька, приказала Дуньке сделать яблочную наливку, а та вместо сочных плодов притащила полугнилые. И как справляться с этим глупым народом, – деланно вздохнула она.

Мне ничего более не оставалось, как только вежливо кивнуть, хотя я до сих пор и придерживаюсь того мнения, что ни при каких обстоятельствах не следует применять физических наказаний в отношении дворовых слуг.

– Пойдемте со мной в дом, душенька. Устали с дороги? Сейчас отдохнете. Дунька! – крикнула она, обращаясь к наказанной крестьянке. – Ужин в столовую немедленно! Понятно?

Дунька поднялась с земли, отряхнулась, испуганно кивнула и со всех ног ринулась в дом.

Как я уже сказала, барыню звали Мария Леопольдовна Бушкова. Она оказалась бабушкой того самого Артемия Валерьевича Бушкова – друга убитого князя Волевского, о котором рассказывал нам Остап. Несмотря на притворство, Мария Леопольдовна по характеру была довольно словоохотливой женщиной и не замолкала в течение всего времени, пока провожала меня в столовую усадьбы. Когда помещица узнала о том, что я совсем недавно приехала из Саратова, то тут же засыпала меня вопросами о последних событиях в городе. В результате мне пришлось не менее получаса припоминать обо всех саратовских происшествиях за последние несколько недель до моего отъезда.

Мария Леопольдовна, в свою очередь, посетовала, как это обычно любят делать пожилые женщины, на старость, на болезни и на отсутствие чьей-либо поддержки на склоне лет.

– А где же ваш внук? – осторожно поинтересовалась я, когда ужин был подан, и мы уселись за стол. – Вы же, кажется, упомянули о том, что у вас есть внук, почему же он не заботится о вас?

– Заботиться, заботиться, – поспешила заверить меня княгиня. – Просто Темушка еще вчера поутру уехал в Саратов.

У него там очень срочные дела, ведь скоро мой внук женится, – с какой-то фальшивой улыбкой на сморщенном лице сообщила Мария Леопольдовна.

У меня вообще сложилось впечатление, что Мария Леопольдовна Бушкова женщина не совсем искренняя, так как в каждом ее слове неуловимо прослеживались какие-то фальшивые, или скорее, даже лживые нотки. Но, возможно, это только мое не совсем верное мнение. Во всяком случае, дальнейшие наши встречи, к счастью, никак не подтвердили моего первого впечатления о княгине.

– Правда? – я с большим интересом посмотрела на свою собеседницу. – В таком случае сожалею, что не смогла застать вашего внука, иначе бы непременно предала ему свои поздравления.

– Благодарю вас, голубушка, – отвечала старуха и томно вздохнула. – Хотя, честно признаться, я против этой женитьбы. В наши времена, что ни говори, а такого не было.

– Чего не было? – этот разговор становился все более и более интересным.

– Ах, это такая длинная история, – притворно вздохнула старушенция, хотя по глазам ее прекрасно было видно, что ей льстит проявленный мною интерес. – Ну да, так и быть, душенька, я расскажу. Если вам, конечно, хочется это узнать.

– Очень хочется. Право, я люблю послушать о свадьбах. Это так трогает, – я так же, как и княгиня, притворно закатила глаза и улыбнулась.

– Тогда спешу вам сообщить, что невеста моего Темушки живет недалеко отсюда. Может быть, вы слыхали о помещиках Долинских?

Я сделала вид, как будто пытаюсь что-то вспомнить, хотя никогда не слышала такой фамилии.

– Ну так вот, – тем временем продолжала Мария Леопольдовна, не обращая внимания на мое замешательство. – Зовут невесту Софья Долинская – дочь помещика Федора Долинского. Имение их находится в Воскресенском. Она милая, красивая, воспитанная девушка. Однако Долинские очень бедны. Не подумайте чего-нибудь плохого. Конечно, я не считаю бедность девушки чем-то порочащим ее саму или ее семью, скорее, наоборот. Бедность – это в своем роде благодетель.

Но уж слишком как-то все на бегу, впопыхах. Я этого не одобряю, – покачала она головой. – Хотя, чем-чем, а внешностью господь Сонечку не обделил. Постойте-ка, у Темочки где-то даже был ее портрет. Если вы закончили ужинать, то мы можем перейти в гостевую, там я вам его и покажу.

Мы поднялись и отправились в соседнюю со столовой комнату. Там мы расположились в мягких креслах и принялись за неспешную беседу. Через минуту появилась Дуня с подносом в руках, на котором стояли чашки с горячим кофе.

– Дуняша, – необыкновенно ласковым тоном, в отличие от того тона, которым она обращалась с девкой раньше, обратилась к ней Мария Леопольдовна. – Принеси мне шкатулку из комнаты молодого барина, ту самую, с инкрустацией на крышке.

Служанка поклонилась, поставила поднос на маленький резной столик и чуть не бегом выскочила из гостевой. Видно было, что в этом доме слуг держали, как говорится, в черном теле.

– Сейчас вы увидите избранницу моего внука, – пообещала княгиня.

Не успела она произнести эти слова, как снова появилась Дуняша. В руках девка держала небольшую, отделанную инкрустацией шкатулку. Мария Леопольдовна взяла шкатулку себе, открыла ее и достала овальный золотой медальон.

– Вот, посмотрите, милейшая Катерина Алексеевна, – проговорила она, открывая медальон и протягивая его мне. – Сонечка просто красавица.

Внутри, на одной стороне медальона находился портрет молодой и очень красивой девушки с необыкновенно большими темными глазами, которые составляли резкий контраст волнистым светлым волосам. На первый взгляд, девушке было не более двадцати лет.

– Да, она очень красива, – согласилась я и уже хотела вернуть медальон княгине, но тут меня привлекла надпись в самом низу овального изображения невесты князя Бушкова.

В надписи не было ничего необычного, просто имя и фамилия нарисованной на портрете девушки. Однако начальные буквы, выполненные витиеватым почерком, в точности совпадали с теми буквами, которые были вышиты на платке Волевского. С. Д. – это значит Софья Долинская? Меня поразила собственная догадка. Оставалось непонятным только одно обстоятельство. Если платок действительно Софьи Долинской, то какое отношение к этой девушке имел князь Волевский? Вряд ли бы он стал носить с собой платок мало знакомой ему молодой особы. Значит, между князем и девушкой на портрете существовала какая-то связь. Но какая? Что-то во всем этом не сходилось, вот только что именно, мне пока понять не удавалось.

Я вернула Марии Леопольдовне медальон и взяла чашку горячего кофе. В голове у меня настолько все перемешалось, что я решила немного отдохнуть и ни о чем пока не думать. Однако тут же ко мне в голову начали лезть какие-то странные навязчивые мысли, словно липкая путина. Первое, о чем я подумала: знает ли Мария Леопольдовна об убийстве их соседа князя Волевского? Наверняка не знает, иначе бы она сразу мне об этом поведала.

– Катенька, вы сразу из Саратова в наши края, или уже успели навестить кого-то? – вопрошала княгиня, словно прочитав мои мысли.

– Я приехала из имения князя Волевского, – поспешила сообщить я.

– Надо же, – казалось, Мария Леопольдовна была очень удивлена. – И как же поживает уважаемый Владимир Георгиевич? Давненько он не появлялся у нас.

Значит, старушка ничего не знала о смерти соседа. Стоит ли ей сообщать об этом? Но, после недолгого раздумья я решила, что все-таки стоит. Так или иначе, кто-нибудь все равно принесет ей столь печальную весть.

Озадачило меня только одно, почему старушка сказала, что Волевский не появлялся у них очень давно, если Остап говорил о визите князя именно в Бухатовку накануне гибели? Как бы то ни было, я решила сначала рассказать о смерти Волевского, а потому уже выяснять все интересующие меня детали.

– Понимаете, Мария Леопольдовна, – начала я очень осторожно, чтобы раньше времени не напугать старую женщину. – Я сожалею, что именно на мою долю, по всей видимости, выпала обязанность сообщить вам очень неприятное известие.

– Что такое случилось, душенька? – мгновенно вскинулась княгиня. – Уж не заболел ли князь?

– Хуже, он умер, – неожиданно для самой себя выпалила я, хотя совсем не хотела сообщать об этом в столь резкой форме.

– Как умер? – княгиня, судя по ее недоуменному тону, не поняла меня. – Ведь он был так молод.

– Его убили. Приезжала полиция и нашла у синодских крестьян пистолет, из которого был убит Владимир Волевский. Возможно, что они и есть убийцы своего хозяина. Во всяком случае, полиция решила именно так и арестовала все четверых, – доложила я все известные мне факты, стараясь не упоминать о своих собственных измышлениях на этот счет.

– Боже, – одними губами прошептала старуха. – Какой ужас. А как вы попали в дом князя? Не помню такого, чтобы к нему в дом когда-либо заезжали молодые женщины, – вдруг насторожилась княгиня, резко поменяв тему разговора.

Не так уж глупа была эта старушенция, как показалось мне на первый взгляд. Мне уже в который раз пришлось объяснять, что я просто сопровождающая и близкая подруга невесты покойного князя, и прибыли мы в имение по причине сильного шурочкиного беспокойства о своем женихе. Мария Леопольдовна все-таки мне поверила и, наконец, успокоилась.

– Ах, как мне его жаль, – пробормотала она. – Что же теперь будет с его имением? Владимир, Владимир, разорил ты наследство покойного батюшки своего, – она, перекрестившись, сокрушенно покачала седой головой.

– Так вы тоже знаете, что имение перезакладывалось уже несколько раз? – вырвался у меня невольный возглас.

– Знаю, – старушка внимательно посмотрела на меня не по годам ясными проницательными глазами. – Но ведь и вы, голубушка, тоже откуда-то знаете об этом. Насколько я понимаю, Владимир тщательно скрывал свои неприятности. Даже я узнала о закладе имения совершенно случайно.

Мне стало не по себе от пристального взгляда княгини. Однако потом я увидела такое безграничное понимание в глазах этой женщины, что мне захотелось рассказать ей о том, каким образом я узнала о разорении князя Волевского. Я, отчего-то стесняясь и смущаясь, поведала Марии Леопольдовне о том, как мы, испытывая некоторые угрызения совести, обыскали ящики стола в кабинете князя Волевского и нашли там закладную практически на все имущество семейства Волевских.

Однако Мария Леопольдовна даже и не собиралась осуждать нашу с Шурочкой бесцеремонность и в какой-то степени даже наглость. Совсем наоборот, княгиня оценила наш поступок как единственно возможный в подобной ситуации для того, чтобы узнать хоть что-нибудь об убитом человеке.

– Но знаете, что меня удивляет больше всего, Катенька? – задумчиво произнесла княгиня.

– Нет, и что же?

– Почему полиция не потрудилась обыскать кабинет Владимира, ведь это они должны были сделать в первую очередь?

Странно, мне почему-то эта мысль раньше даже не приходила в голову.

– Мария Леопольдовна, все произошло настолько быстро. Я имею в виду почти мгновенное обнаружение крестьян с пистолетом – орудием убийства. Хотя, возможно, еще до этого старший следователь успел осмотреть кабинет. Однако найти важные документы он так и не смог. Постойте, мне кажется, если бы он проявил больше терпения, то, возможно, все-таки отыскал бы тайник. Но, видимо, у него попросту не хватило на это времени, – подвела я итог своим размышлениям.

Княгиня Бушкова полностью согласилась с моими доводами.

– Верно, вы правы, душенька, – мягко проговорила она. – А теперь, пожалуй, пора ложиться спать.

Однако я не могла отпустить свою собеседницу по той простой причине, что еще два вопроса оставались для меня так и не выясненными. Я хотела узнать, в чем причина банкротства князя Волевского, ведь отец оставил ему большое состояние, которое его собственный сын сумел пустить на ветер всего за несколько лет. А второй вопрос заключался в том, почему Мария Леопольдовна ничего не знала о приезде Волевского к ее внуку всего два дня назад.

Но об этом я расскажу в следующей главе.

Глава четвертая

– Мария Леопольдовна, куда же делось все то состояние, которое оставил покойный князь Волевский своему сыну? – задала я мучавший меня вопрос.

– Как, разве вы не знаете? – удивилась княгиня. – Владимир был бы замечательным человеком во всех отношениях, если бы не один страшный порок. Карты, Катенька, карты сгубили его. Князь был страстным игроком. Как вы знаете, это, если можно так выразиться, увлечение никого до добра не доводит. Сколько раз и я, и Темочка пытались наставить его на путь истинный, но он ничего не хотел слушать. Несколько раз, проигрываясь, он приходил к нам занимать деньги в долг. Естественно, ни одного долга он так и не вернул. Ну да и бог с ними, с этими деньгами. Однако сами понимаете, что при таком образе жизни все его состояние быстро, очень быстро растаяло, словно первый снег.

– Знаете, а ведь Волевский был в вашем доме незадолго до своей смерти, – сообщила я.

– Что вы сказали? – переспросила старуха. – Не может такого быть. Вы-то откуда знаете это? – удивилась она.

– Остап – бурмистр в Синодском – рассказал нам.

– Понятно, – княгиня задумчиво потерла виски. – Но я не помню, чтобы Владимир Георгиевич заезжал к нам. Хотя, постойте. Когда, вы говорите, это было?

– Позавчера.

– Не знаю, может быть, кто-то и был у нас. Понимаете, душенька, мне в тот день сильно нездоровилось, и я пролежала в постели весь день, – объяснила Мария Леопольдовна. – Хотя, кажется, я слышала тогда чьи-то голоса. Возможно, что у Темочки в тот день действительно были гости. Но я попросила внука не беспокоить меня, что бы ни случилось.

– Понятно, – с понимающей улыбкой проговорила я.

Вот как, оказывается, обстояли дела. Наконец, любопытство мое было удовлетворено. Да, как выразилась Мария Леопольдовна, страсть к игре – это страшный порок, который влечет за собой в лучшем случае разорение, в худшем – арест и долговую яму. Но уж самой крайностью является смерть проигравшегося.

Здесь, уважаемый читатель, моя тетушка по неизвестной мне причине не пожелала на страницах своего романа объяснить смысл последней фразы. Поэтому я, как смогу, постараюсь восполнить этот пробел. К сожалению, времена меняются, но нравы в нашей стране остаются все теми же. В середине девятнадцатого века, так же, как и в современном мире карточных игр, существовала огромная практика вымогательства карточных долгов с должников. Случалось и так, что должник попросту оставался без всяких средств к существованию. А случалось, и убивали человека именно за карточные долги. Вот что приблизительно имела в виду моя родственница, упоминая о смерти проигравшегося. Однако воспитанным дамам в те далекие времена не полагалось знать таких страшных подробностей, так что тетка оказалась в своем репертуаре и снова опередила свой век не больше не меньше, чем по крайней мере на полстолетия.

Однако, хотя мне и стали известны многие важные факты из биографии князя Волевского, любопытство к убийству этого человека после разговора с Марией Леопольдовной еще более возросло. Мне только было очень жаль, что я не застала дома Артемия Бушкова. Хотя, немного подумав, я решила, что вряд ли он бы рассказал мне столько подробностей о своем друге, как любезно сделала это его словоохотливая бабушка.

Тем не менее, признаюсь, меня успокаивало то обстоятельство, что теперь я точно знала, куда направить свои стопы в поисках истины, или, проще говоря, в поисках убийцы Волевского. До этого, конечно, еще было далеко, но ведь я уже схватила один конец веревочки, которая обязательно привела бы меня к заветной цели. А посему я решила на следующее же утро не возвращаться в Синодское, как обещала моей верной подруге Сашеньке, а отправиться в Воскресенское, в имение Долинских. К тому же мне в тот момент вовсе не хотелось встречаться с Шурочкой. Подруга обязательно начала бы расспрашивать о том, что я узнала в Бухатовке. Я совершенно точно знала, если рассказать Шурочке еще об одном пороке ее бывшего жениха, то это приведет ее в полное отчаяние, а я вовсе не хотела таким образом «осчастливить» близкого мне человека. Но и обманывать я тоже не могла. Поэтому я решила пока забыть о Шурочке и продолжать мои поиски.

И вот представьте себе мое удивление оттого, что на следующее утро в тот момент, когда я уже садилась в карету, на дороге, ведущей к усадьбе Бушковых, показался экипаж.

– Господи, неужели Темочка едет? – с надеждой вглядываясь в приближающуюся карету, произнесла Мария Леопольдовна, которая вышла проводить меня в дорогу.

Через несколько минут карета подъехала к самому к дому и остановилась. Дверь кареты отворилась, и из нее показалась белокурая головка в бежевой шляпке. Это была незабвенная Сашенька. Я была очень удивлена встретить свою подругу здесь в столь ранний час, поэтому от растерянности в первые мгновения встречи только с изумлением смотрела на нее, не в силах произнести ни слова.

– Катенька, как хорошо, что я тебя успела застать, – тем временем, выбравшись из кареты, искренне радовалась подруга, распахивая мне дружеские объятия. – О, извините, я не представилась, – она с улыбкой повернулась к Марии Леопольдовне.

– Так вы и есть невеста Владимира? – бесцеремонно вмешалась в беседу княгиня, окидывая Шурочку оценивающим взглядом. – Мне очень приятно в который раз удостовериться, что, несмотря на некоторые отрицательные черты, у покойного князя все же был отменный вкус.

Шурочка во все глаза уставилась на старую даму, совершенно не понимая смысла ее слов. Я лишь только улыбнулась, так как за недолгое время знакомства с княгиней уже успела привыкнуть к ее не совсем тактичной манере общения.

– Сашенька, ведь ты должна была оставаться в Синодском и ждать меня. Позволь узнать, зачем ты здесь? – попыталась я устранить возникшую неловкость.

– Ах, Катенька, после похорон мне стало так тоскливо и страшно в том доме, что я решила уехать оттуда и разыскать тебя. Остап дал мне эту карету, и я поехала. А вместе мы можем отправиться в Саратов. Правда?

– Правда, – кивнула я. – Я как раз собиралась отправляться в путь.

Мне не хотелось в присутствии Марии Леопольдовны сообщать подруге о том, что мы едем вовсе не в Саратов, а совсем в другую сторону, в село Воскресенское. Если бы княгиня узнала о моем плане, то начались бы подробные и в то же время утомительные расспросы, отвечать на которые у меня не было никакого желания. Поэтому я решила рассказать обо всем Сашеньке уже в дороге.

Мы распрощались с Марией Леопольдовной, уселись в карету, после чего Степан незамедлительно тронул вожжи, и лошади поскакали неспешной рысью.

– Как ты думаешь, когда мы прибудем в Саратов? – спрашивала Шурочка, сидя напротив меня и то и дело выглядывая из окошка.

– Еще очень нескоро, – отвечала я. – Прости, что сразу не сказала тебе, но мы теперь не поедем в Саратов.

– А куда же тогда мы направляемся? – удивилась подруга.

– В Воскресенское, – пояснила я. – Не волнуйся, это совсем недалеко отсюда. Часам к пяти пополудни будем на месте.

– Но, помилуй, Катенька, что делать нам в этом Воскресенском? – продолжала недоумевать Шурочка.

Мне пришлось рассказать о Софье Долинской, ее намечающейся свадьбе с князем Бушковым и о совпадении инициалов на медальоне, показанном мне Марией Леопольдовной, и на платке Волевского. Шурочку все это очень заинтересовало, и она, к моему большому облегчению, перестала роптать. Только всю дорогу продолжала недоумевать по поводу отношений Волевского и Софьи.

До Воскресенского мы добрались часа на два раньше, чем предполагали. Воскресенское было совсем небольшим селом на берегу огромной Волги. Крестьянские домишки – эти ветхие строения с волоковыми оконцами и потрепанными ставнями – навевали какое-то неприятное тоскливое чувство. То же впечатление произвела на нас и барская усадьба. Увидев ее, я подумала о том, что Мария Леопольдовна как нельзя более точно описала мне бедность поместья Долинских.

Барский дом с облупившейся краской на окнах, шаткой лестницей, ведущей к ветхому крыльцу, скорее напоминал какие-то древние развалины, нежели барскую усадьбу. В доме было два этажа. Весь второй этаж опоясывала длинная веранда с деревянными перилами.

Как только наша карета приблизилась к дому, на крыльцо вышел высокий худой старик и уставился на нас бессмысленными рыбьими глазами. Одет он был в длинный потрепанный сюртук на английский манер, местами сохранивший бархатную отделку по краю. Я сразу определила, что в такую одежду барин, каких бы вкусов он ни придерживался, мог обрядить своего крестьянина только с той целью, чтобы последний исполнял роль дворецкого в барском доме. Признаюсь, в первый момент подобное обстоятельство настолько меня рассмешило, что я едва сдержала рвущийся наружу смех.

Мы с Сашенькой тем временем спешились на землю и подошли к крыльцу. Старик, все это время наблюдавший за нами, приосанился и важно обратил взор свой в нашу сторону.

– Дома ли барин? – обратилась я к нему.

– Дома, – кивнул дворецкий. – Как прикажете доложить?

Мы назвали ему свои имена, затем он провел нас в дом и оставил ждать в большой парадной, если то помещение, в котором мы оказались, можно было назвать столь громким именем. Обои на стенах местами висели клочьями, местами были неумело заклеены. Единственным украшением служили массивные серебряные светильники по стенам, каждый с шестью подсвечниками.

Гаврила – так назвался нам дворецкий – все не возвращался. Меня всегда развлекала мысль о том обстоятельстве, что в русских землях чем помещик беднее, тем чуднее становятся его капризы. У богатых, конечно, этих капризов намного больше, однако их не устраивают простые бытовые чудачества, так порой умиляющие русскую душу, им нужно чего-то большего, соответствующего их положению и деньгам. Зато мелкие бедные помещики любят наводить на себя и свой слуг этакий налет «убогой» пышности. Федор Долинский относился именно к таким людям. Отсюда и крестьянин в английском сюртуке, и долгое утомительное оповещение хозяина о прибытии гостей. Мне было очень интересно, что еще такого необычного ждет нас в этом доме. И ожидания нас не обманули.

– Барин ждет вас в гостиной, – внезапно, словно из-под земли, появился перед нами Гаврила, да так неожиданно, что мы испуганно вздрогнули.

Дворецкий провел нас по длинному коридору, свернул направо. Он шел так быстро, что мы едва поспевали за ним.

– Странный какой-то этот дом, – шептала мне на ходу Шурочка. – И дворецкий у них совсем чудной.

Наконец, Гаврила остановился перед старой, но довольно крепкой еще дверью и, открыв ее, пропустил нас внутрь комнаты.

– Милости прошу, – навстречу нам уже спешил пожилой, хотя еще сохранивший следы былой привлекательности господин в длинном стеганом домашнем халате. – Как рад я видеть в своем доме таких гостей. Смею пригласить вас к своему столу, мы с семейством как раз собирались трапезничать. Уж не побрезгуйте.

Сначала я очень удивилась этакой внезапности, но потом постепенно меня просто очаровало такое дружелюбное обращение с гостями. Своей вежливостью и радушностью хозяин очень умело заставлял гостя не обращать внимания на бедную обстановку всего дома. И это у него получалось, без всякого сомнения, так как уже через несколько минут мы почувствовали себя здесь, как дома.

Вскоре, умывшись и приведя себя в порядок с дороги, Шурочка и я в сопровождении Долинского входили в столовую. По всей видимости, столовая была самой богатой комнатой в этом поместье. Посреди стоял большой обеденный стол, окруженный стульями на резных ножках, возле одной стены возвышался старинный буфет, который, хотя и стоил когда-то немалых денег, но всей своей причудливой формой никак не подходил к общему убранству комнаты.

За большим накрытым к ужину столом уже сидели девушка в светло-розовом платье и какой-то молодой человек весьма крупного телосложения и со светлыми волосами. При нашем появлении молодой человек встал, а девушка только подняла голову.

– Дорогие гостьи, позвольте вам представить мою дочь Софью и племянника Алексея, – торжественно объявил он, указывая на сидящих за столом.

При первом же взгляде на Софью я поняла, что это и есть та самая женщина, которую мы искали. Без тени зависти можно было сказать, что в жизни она была еще красивее, чем на портрете в медальоне Бушкова. Светлые локоны ее мягко обволакивали тонкую, словно лебединую шею, а темные глаза светились каким-то мягким, сочувствующим сиянием. Мне она понравилась с первого же взгляда, чего никак нельзя сказать о моей подруге Сашеньке. Будучи до конца уверенной в своей красоте и неотразимости, Сашенька никогда не признавала, что есть на свете женщины прекраснее ее. Поэтому моя милая подруга смотрела на Софью с нескрываемой неприязнью.

Софья Федоровна, казалось, вовсе не замечала шурочкиных взглядов. Она ласково посмотрела на отца и тихим мелодичным голосом проговорила:

– Отец, ну что же вы стоите? Прошу вас, присаживайтесь.

С этими словами она указала на стулья, стоявшие по другую сторону стола. Мы расселись на указанные нам места.

Впечатление от ужина у меня сложилось очень благоприятное. Хозяин дома много шутил и развлекал нас различными историями. Но, не знаю, чем это объяснить, то ли простой женской интуицией, как любил говаривать мой покойный муж, то ли слишком внимательным изучением новых знакомых, но я, словно заяц, по следу которого идет лиса, сразу почувствовала опасность. Только от кого исходила эта опасность, я в то время не могла сказать. И сам Федор Долинский, и его дочь, и племянник – все они на первый взгляд казались очень милыми и приветливыми людьми. Хотя насчет племянника я была не вполне уверена по той просто причине, что он практически все время молчал, и трудно было о нем создать какое-либо впечатление, плохое оно или хорошее.

Когда ужин закончился, Долинский-старший и Долинский-младший (так я буду называть дядю и племянника в дальнейшем для удобства повествования) поднялись из-за стола.

– Прошу покорнейше нас извинить, милые дамы, – обратился к нам Федор Степанович. – Нам немедленно надо отбыть. Дела, понимаете ли, – он с сожалением развел руки в стороны.

– Ничего, ничего, конечно, мы все понимаем, – поспешила заверить я, так как мне не терпелось поскорее остаться с глазу на глаз с Софьей.

Еще раз раскланявшись, мужчины удалились. Наступила неловкая пауза. Ни я, ни Шурочка не знали, о чем говорить с Софьей. Но она сама разрешила это неудобство и, оставшись на правах хозяйки, решила, по всей видимости, немного развлечь нас.

– Пойдемте в кабинет, – поднимаясь, произнесла девушка. – Гаврила принесет нам кофе туда.

Мы с охотой согласились и последовали за Софьей. Когда мы подходили к кабинету, из кухни появилась толстая дородная крестьянка, в руках которой была теплая шаль.

– Софья Федоровна, что же это вы раздетой по дому ходите. Негоже так, – проворчала старушка, бесцеремонно накидывая на плечи своей барышни шаль.

– Феклуша, милая, мне вовсе не холодно, – улыбнулась девушка.

– Накиньте, – не уступала крестьянка. – Ежели не будете слушаться, барину пожалуюсь.

– Хорошо, хорошо, – сдалась Софья. – Это моя кормилица. Она всегда обо мне заботилась. Вы уж простите ее, – попросила она, обернувшись к нам, а затем открыла дверь, ведущую в кабинет, и пригласила: – Прошу вас, проходите.

Кабинет оказался таким же старым и неказистым, как и все комнаты в этом доме. Однако и здесь была своя изюминка. На одной из стен висели необыкновенной выделки и работы дуэльные пистолеты, и даже имелось несколько старинных мушкетов. Я, благодаря урокам своего мужа, недурно разбиралась в некоторых видах оружия, поэтому просто не могла не обратить внимания на эту замечательную коллекцию. Софья сразу заметила, с каким пристальным интересом я разглядываю стену.

– Это папенькина коллекция, – сообщила она. – Хотя я ничего и не смыслю в оружии, но все-таки они очень красивые. Не правда ли?

– Действительно, – кивнула я, поднялась с кресла и подошла к стене.

И тут я заметила, что один из дуэльных пистолетов едва-едва держится на маленьком вбитом в стену крючке. Я поспешила возвратить его на место. С этой целью взяла его в руки, и тут почувствовала под пальцами что-то шершавое вместо гладкой холодной поверхности. Оказалось, что я испачкала руку сырой землей. Местами она чуть засохла, но было видно, что грязь эта еще совсем свежая. Значит, этот пистолет совсем недавно снимали. Но зачем?

– Ваш отец часто пользуется ими, – повернулась я к Софье, которая в это время подавала кофе Шурочке.

– Нет, как же можно? – Соня подняла на меня лучистые глаза. – Да и зачем ими пользоваться? Если папа хочет развлечься, то берет старое ружье и стреляет уток или еще каких-нибудь птиц. Поверьте мне, дуэльные пистолеты вовсе для этого не подходят, – удивленно проговорила девушка.

После этого я не стала больше докучать вопросами, взяла свою чашку с кофе и уселась напротив Софьи. Однако для себя я решила во что бы то ни стало выяснить, кто брал пистолет, а главное, зачем.

Разговор тем временем продолжался. Я рассказала Софье Федоровне о том, что совсем недавно побывала в доме Бушковых.

– Неужели вы действительно были там? – на лице девушки отразилась искренняя радость. – Видели ли Артемия Валерьевича? Здоров ли? – произнесла она и тут же покраснела, застеснявшись собственного вопроса.

По всей видимости, девушка проявляла искреннюю заботу о своем женихе. Во всяком случае, у меня не было никаких причин думать иначе.

– Не могу вам доложить о здоровье Артемия Валерьевича, так как его-то мы как раз и не застали. Однако Мария Леопольдовна просила вам кланяться от его имени, – отвечала я.

– Спасибо, – улыбнулась Софья Федоровна. – А она здорова ли? Все ли у нее хорошо?

– С ней все хорошо. Не волнуйтесь, – поспешила заверить я.

– Вы были там проездом или по каким-то делам? Ах, извините мою бестактность, – снова смутилась Софья Федоровна. – Мне не следует проявлять такой настойчивый интерес. Я, наверное, замучила вас своими расспросами?

– Вообще-то мы не намеревались ехать в Бухатовку. Нас заставили сделать это некоторые обстоятельства, – вмешалась в разговор Шурочка, и глаза ее как-то странно блеснули.

Увидев это, я поспешила перебить свою подругу, испугавшись, что та неосторожным словом испугает раньше времени Долинскую.

– Целью нашего путешествия было Синодское, – осторожно начала я, внимательно следя за выражением лица Сони и ожидая какой-то особенной реакции.

Предчувствие меня не обмануло. Софья покраснела и как будто начала нервничать. И, если верить моим догадкам, то произошло это именно в тот момент, когда я упомянула название имения князя Волевского.

Соня тем временем, немного справившись с собственным замешательством, снова посмотрела на меня.

– Как там в Синодском, все ли хорошо? – задала она вопрос.

– Нет, ничего хорошего там не было. Хуже того, имение лишилось своего хозяина. Князь Волевский погиб, – неожиданно для самой себя выпалила я и тут же отругала себя за несдержанность.

Софья при этом известии вдруг дернулась и пролила на себя остатки кофе. Затем она в такой же спешке схватила салфетку и поспешно начала вытирать платье. Лицо ее стало пунцовым, казалось, она боялась смотреть на нас. Я взглянула на Шурочку, ища у нее поддержки, но та только пожала плечами и отвернулась, давая тем самым понять, что ее ни в коей мере не беспокоит неловкость всей ситуации.

Наконец Софья почувствовала обращенные на нее взгляды, подняла голову и в упор посмотрела на меня.

– Ужасная новость, – наконец произнесла Софья Федоровна.

– Каким образом произошло такое несчастие? – спросила она, и голос ее задрожал.

– Его убили пулей в лоб, а затем сбросили в реку, где его и нашли крестьянки, – сообщила я.

Несколько мгновений Софья сидела молча, тупо уставившись на салфетку, которую она до сих пор еще держала в своих руках. После этого нервы ее, и без того напряженные, не выдержали. Девушка судорожно всхлипнула и отвернулась.

– Я знала, что для него все именно так и закончится, – наконец, произнесла она с неожиданной злостью в голосе. – Значит, не одна я страдала от его бесчестных поступков. Кому-то он тоже успел испортить жизнь, раз уж этот кто-то не выдержал и убил своего обидчика.

Шурочка хотела было что-то сказать Софье, но я жестом ее остановила. В тот момент я понимала необходимость дать выговорится сидящей перед нами девушке.

– Простите мне мою вспышку. Я расскажу вам все, – тем временем, вздохнув, продолжала Софья. – И сделаю я это потому, что вы такие же, как и я, женщины, и вы должны меня понять.

Мы молчали, боясь неосторожным словом или вопросом спугнуть Долинскую. Но она уже решила все рассказать нам, без оглядки на последствия. Насторожившись, словно гончая перед началом травли зверя, я чувствовала, что сейчас должно произойти очень важное для раскрытия убийства признание, а потому обратила все свое внимание на собеседницу.

– Я любила князя, – меж тем проговорила Соня, вытирая текущие из глаз слезы. – Я до сих пор не могу понять, как смогла полюбить этого мерзавца. Но что произошло, того не воротишь. Он говорил, что тоже любит меня, долго ухаживал. Папенька, мой бедный папенька думал, что, наконец, нашел своей дочке подходящего жениха. Но как же он жестоко ошибался. Владимир вовсе не собирался на мне жениться. Да и кому нужна такая бесприданница, как я? Ведь у нас во владении и двухсот душ крестьян не наберется. Как я была наивна, когда думала, что любовь выше денег, выше всего на свете! Но нет. Когда, казалось бы, князь Волевский должен был сделать мне предложение руки и сердца, он попросту исчез из виду и больше у нас не появлялся. Вот так.

– Вы должны знать всю правду о нем, – решительно вмешалась в нашу беседу Шурочка. – Князь Волевский перед самой своей гибелью собирался жениться на мне. И знаете почему? Потому что ему срочно нужны были мои деньги, чтобы расплатиться с долгами и выкупить свое заложенное имение.

Услыхав эти новости, Софья порывисто поднялась с кресла, но вдруг закачалась, глаза ее закрылись, и она начала медленно оседать на прежнее место.

– Что с ней? – испуганно вскрикнула Шурочка.

– Она в обмороке, – я подбежала к лежащей без сознания девушке и начала хлопать ее по щекам. – Шурочка, – я обернулась. – Не стой же, позови кого-нибудь.

Подруга моя кинулась вон из кабинета и принялась звать на помощь. Тут же из кухни прибежала Феклуша с мокрым полотенцем в руках и пузырьком с нюхательной солью, как будто заранее знала, что произойдет с Софьей Федоровной. Увидев свою барышню в обмороке, она принялась промокать мокрым полотенцем виски Софьи, мне же вручила открыть пузырек. Соня все еще не приходила в себя, настолько сильным для нее оказался удар.

– Что же вы наделали, барышни? – причитала кормилица. – Нельзя Софье Федоровне в таком положении волноваться-то. Ей-же-ей, с ребеночком что-нибудь случится.

Я остолбенела, услыхав столь неожиданную фразу.

– Каким ребеночком? – меня просто поразили слова кормилицы.

Однако Феклуша мгновенно замкнулась в себе и не отвечала.

Мало того, она сделала вид, что полностью занята приведением в чувство своей подопечной и как будто не слышит обращенного к ней вопроса.

– Феклуша, о каком ребенке ты говоришь? Разве барышня ждет ребенка? – я решила действовать напролом. – Отвечай же. Что ты молчишь?

– Не знаю я ничего, барышни. Не надо у меня ничего спрашивать, – неожиданно огрызнулась крестьянка.

Я опешила от такой грубости со стороны простой служанки, пусть даже и кормилицы молодой барышни. Однако ответить на подобную резкость я так и не успела, так как в это время Соня после долгих усилий с нашей стороны, наконец, начала приходить в себя. Она открыла глаза, взглянула на Феклушу, потом на нас, и попыталась осторожно подняться.

– Не надо, Софья Федоровна, подниматься, – тут же воспротивилась кормилица, пытаясь снова уложить свою барышню. – Отдохните еще.

Однако Соня не пожелала подчиниться. Она все же села и облокотилась головой на спинку кресла. Кормилица, уперев мощные руки свои в крутые бока, все продолжала стоять, то и дело бросая на нас с Шурочкой злобные взгляды. Соня заметила это.

– Иди, Феклуша, иди. Не волнуйся, ничего со мною не случится, – проговорила девушка.

Кормилица еще немного поворчала, но потом все-таки удалилась, напоследок еще раз окатив нас, мягко говоря, недружелюбным взглядом.

– Извините меня, – смущенно пробормотала Долинская, когда дверь за Феклушей затворилась. – Этот разговор лишил меня последних сил, – добавила она и, обратив свой взор на Шурочку, хотела что-то сказать, но я перебила ее.

– Расскажите нам все о ребенке, – попросила я и, заметив изумление на лице Софьи, добавила: – Можете не трудиться, чтобы придумать отговорку. Феклуша, сама того не желая, проболталась.

Взгляд Софьи после этих слов мгновенно потух. Она устало откинулась на кресло и грустно улыбнулась.

– Теперь мне действительно нет смысла ничего скрывать перед вами, – сказала она. – Я действительно жду ребенка, и отцом его является князь Волевский.

– Боже, – одними губами прошептала изумленная Шурочка. – Он действительно был настоящим подлецом. И он знал, что вы вынашиваете его ребенка?

– Знал, – кивнула девушка. – Но и это не удержало его подле меня. Папенька угрожал ему, требовал, даже просил. Боже, какое унижение, – она подняла глаза к потолку. – Все было бесполезно. Ледяное сердце князя ничего не трогало. Представляете, какой позор ждал меня? Бесприданница, да еще и с внебрачным ребенком. Общество, в котором мы еще держимся только за счет древности своего рода, отвергло бы меня. И тут на помощь мне пришел милый Артемий. Я могу с уверенностью сказать, что он еще с юных лет любит меня. Он прекрасно знал о моих отношениях с Волевским и что я жду от него ребенка. Но его это не страшит. Он предложил мне выйти за него замуж, чтобы скрыть позор. Мы очень спешим, ведь промедление может привести к тому, что всем сразу станет все понятно, – девушка многозначительно посмотрела на свой живот. – Может, это и вызывает среди помещиков какие-то толки, но все лучше, чем предать себя открытому позору.

Что еще было нам ответить на это? Мне было жаль эту несчастную девушку. Даже Шурочка после этого разговора прониклась к ней сочувствием. В который раз я поразилась родству женских душ. Как мы, женщины, все-таки можем понимать беды друг друга. Стоит только мужчине обидеть какую-нибудь женщину, как тут же против него восстает целое полчище представительниц прекрасной половины человечества. Однако, кажется, я снова отвлеклась.

– Но кто же убил Владимира? – прервал мои размышления голос Софьи.

– Полиция думает – крестьяне. У них нашли пистолет, из которого был застрелен Волевский, – откликнулась я.

– Такого не может быть, – решительно заявила Долинская.

– Почему вы так решили?

– Потому что крестьяне любили своего барина. Уж их-то он никогда не обижал, – проговорила Софья. – Да и откуда у них мог взяться пистолет?

– Крестьяне говорят, что нашли его. Но полиция им не поверила. Их арестовали и увезли, – пояснила я. – Но я тоже не верю в виновность крепостных. К тому же если тело князя нашли в реке, то убит он был где-то неподалеку. Есть еще один факт. Труп в воде пробыл менее суток, а значит, убит князь был совсем недавно. Вы не знаете, у него не было никаких явных врагов?

– Не знаю, – задумчиво пробормотала Софья. – Уж не хотите ли вы сказать, что это я убила Волевского? – она вдруг настороженно посмотрела на нас. – Поверьте, может, у меня и было желание убить этого мерзавца. Но я бы никогда не пошла на это, так же, как и мой отец.

– А что ваш отец? – заинтересовалась я. – Он тоже желал смерти князю?

– Он грозился пристрелить этого мерзавца. Однако я уже давно поняла, что папенька никогда не следует своим угрозам. У него слишком доброе и отходчивое сердце, – при этих словах Софья грустно улыбнулась.

Честно говоря, меня нисколько не убедили эти слова. Убийцей могли оказаться и Софья, и ее отец. Вот только как это доказать? Теперь, по крайней мере, у меня хоть были подозреваемые. Такие слова весьма странно звучали в устах молодой женщины. Скорее бы они подошли какой-нибудь ищейке, которая носит имя полицейского. Но что поделаешь, если уж называть вещи своими именами, то я на самой деле была ищейкой, только не состоящей в полиции.

Итак, я нашла подозреваемых. А вывод такой был сделан посредством некоторых моих умозаключений. Ведь и у Долинского, и у его дочери была веская причина лишить жизни человека, который принес в их семью столько горя.

Я почувствовала, что голова моя уже начинала кружиться от всего этого водоворота событий. Поэтому, попросив прощения у Софьи и Шурочки, и с их великодушного позволения, я отправилась в заранее приготовленную для меня Феклушей комнату, чтобы как следует отдохнуть и последовательно обдумать все, что стало мне известно о князе и его жизни в последние несколько дней.

На этом и заканчивается четвертая глава моего романа. Но мы встретимся с вами в следующей.

Глава пятая

Оказавшись в своей комнате, я сперва сполоснула лицо прохладной водой из кувшина, чтобы немного освежить свою и без того раскалившуюся от различных мыслей, приятных и не очень, голову.

После вечернего туалета я достала из своего дорожного сундука, который уже успел по моему приказанию притащить сюда Степан, стопку листов с последними записями Волевского, и принялась их внимательно читать. Я уже в который раз похвалила себя за собственную предусмотрительность, которая заключалась в том, что, несмотря на некоторые угрызения совести, я все же не поленилась прихватить с собой бумаги покойного князя. Естественно, закладную на имение я оставила в нише секретера. Мне просто необходимо было забрать с собой эти записки, ведь возможно, что именно в них хранилась разгадка гибели Волевского.

Теперь мне было понятно, о каком наследнике писал покойный князь. О своем собственном. Но вот что это за враги, с которыми необходимо расправится, мне известно не было. Не знаю почему, но я чувствовала, что нет смысла причислять к врагам Софью или ее отца. Хотя, входя в противоречие с самой собой, я и не отрицала их возможной причастности к убийству. Однако что-то во всем этом не сходилось. Зачем Долинским было убивать Волевского? Одно дело, если бы Софья так и осталась навсегда одна, покинутая с ребенком на руках. Тогда мотив убийства был бы налицо. Месть – вот и весь, как говорится, сказ. Нет, я сердцем чувствовала, что тут было совсем другое. Раз Софья дала согласие на брак с Бушковым, значит, она все же попыталась забыть своего обидчика и начать новую жизнь с чистого листа. Разве может женщина придумать более страшную месть обидевшему ее мужчине, чем отнять у него отцовство? Возможно, бросая Софью, Волевский не понимал, что на самом деле теряет, но по прошествии многих лет все равно понял бы свою ошибку.

Извините, уважаемый читатель, но я просто не мог выбросить этот душещипательный и, возможно, несколько утомительный кусок из тетушкиного романа, так как он является неотъемлемой частью той, если можно так выразиться, системы женского мышления и логики, с помощью которых Катенька Арсаньева умудрялась распутывать попадающиеся на протяжении всего ее жизненного пути преступления.

Возможно, мою родственницу поразил тот факт, что князь Волевский, «осчастливив» одну женщину ребенком, перешел к другой. Хотя следует оговориться и еще раз упомянуть о том, что бабушка моя была отнюдь не кисейной барышней, которая не знала всех суровых реалий жизни. Однако, несмотря на всю свою образованность и трезвый подход к этим жизненным проблемам, не следует забывать, что Екатерина Алексеевна все же оставалась детищем своего времени, то есть девятнадцатого века, дамой, которую шокировали подобные непристойные случаи. Но, поверьте, во все времена были, есть и будут происходить такие вещи, и всегда будут страдать на свете матери-одиночки, если перевести это на современный язык. Хотя признаюсь, что это лично мое субъективное мнение, хотя уверен, что со мною согласится не только почти все мужское население на земле, но и добрая половина женского.

Однако я снова вмешался. Может, потому что слишком уж проникся негодованием моей тетки. Прошу простить и продолжаю.

Исходя из своих долгих размышлений, я, наконец, сделала окончательный вывод, что ни Софья Долинская, ни ее отец не могут быть причастны к убийству князя Волевского. Но тогда кто же этот убийца?

Я начала во всех подробностях вспоминать недавний разговор с Софьей, перебирая всех действующих лиц трагедии, разыгравшейся в этом доме. Волевский убит, Софья и Федор Долинский выпадают из числа возможных претендентов на место убийцы. Остается князь Бушков. Вот тут-то меня вдруг осенило. Кто же, как не он, мог убить Волевского, раз и навсегда избавившись от своего главного соперника? Что ни говори, а Софья все-таки еще продолжает любить Волевского, пусть даже на людях и называет его подлецом и обманщиком. Я это сразу поняла по ее поведению. К тому же именно к нему ведь ездил покойный накануне своей смерти, и вернулся от него, по словам Остапа, в самом что ни на есть неблагоприятном расположении духа.

Я попробовала представить картину пятидневной давности. Вот что у меня получилось. Волевский приезжает в поместье, узнает, что никакого бунта нет и в помине. Сначала он начинает злиться, но потом утихомиривает свой гнев и решает навестить давнего друга князя Бушкова. Бушков сообщает ему, что сделал предложение Софье, и она дала свое согласие. Самолюбие Волевского задето, ведь наверняка этому человеку льстила мысль о вечной любви обманутой девушки. Он-то думал, что Софья будет вечно тосковать по нему, и никому другому больше не отдаст своего сердца. А оказалось все совсем иначе.

Возможно, именно из-за этого Волевский и поссорился с Бушковым. Всю ночь писал, а утром уехал. Куда и зачем? Может быть, он решил убить Бушкова. В результате схватки Бушков вырвал пистолет и застрелил соперника. Но тогда каким образом труп оказался в реке, если трагедия произошла, по моим предположениям, в доме Бушкова? Опять я зашла в своих размышлениях в тупик.

Бушков уехал рано утром, и Волевский попросту не смог бы застать врага в доме. Значит, они встретились где-то между Синодским и Бухатовкой.

Я схватила уже помявшиеся от долгого изучения листы рукописи Волевского и с еще большим вниманием, чем прежде, принялась вглядываться в каждую закорючку, в каждый штрих непонятного почерка.

Читала я так долго, что глаза мои уже начали болеть, пока я, наконец, к своей великой радости, не обнаружила именно ту ниточку, которую искала, чтобы понять, каким образом Бушков и Волевский встретились тем роковым утром, пять дней назад.

А ниточку эту составляло всего лишь одно маленькое слово «дуэль». Оно было написано в самом конце строчки, поэтому буквы из-за нехватки места залезли друг на друга, отчего я сразу не смогла разобрать смысл этого слова.

Теперь все вставало на свои места. В последний свой приезд Волевский вызвал Бушкова на дуэль. Вот откуда взялись слова об уничтожении врагов. Врагом, как я понимала, был Бушков. Покойный князь попросту был уверен, что, несомненно, убьет Бушкова, но судьба перевернула все по своему плану. Артемий Валерьевич убил Волевского, а, как известно, уже в те времена дуэли были запрещены и жестоко преследовались властями. Значит, как я рассудила, после убийства Бушков попросту скрылся, боясь возмездия.

Теперь как будто все становилось более или менее понятным. Единственной пострадавшей во всей этой истории оставалась все та же Софья Федоровна Долинская. Теперь она так и останется одна, опозоренная, с внебрачным ребенком на руках.

Итак, выводы мои были понятны и освещены со всех возможных сторон. Я так обрадовалась своему открытию. Каково же было мое разочарование, когда до моего беспрестанно работающего мозга дошла внезапная мысль о том, что у меня ведь нет ни малейшего доказательства к придуманной мною версии. К тому же, если была дуэль, то должны были быть и секунданты. Какая же может быть дуэль без секундантов? Вот они-то наверняка точно знают, что произошло между Волевским и Бушковым. И я твердо решила начинать искать людей, которые присутствовали на той злополучной дуэли.

Однако пока возможности для поиска секундантов не было, мне необходимо было оставаться в доме Долинских. Причиной тому был князь Артемий Валерьевич. Я верила, что рано или поздно Бушков захочет увидеться с Софьей, и потому появится здесь, в Воскресенском, и тогда я выясню все интересующее меня.

От собственных мыслей меня отвлек стук копыт во дворе. Я поднялась и посмотрела в окно. На двор въезжали два всадника. В одном из них я узнала Федора Долинского, во втором – его племянника Алексея. В доме Долинских никто не называл этого молодого человека по имени и отчеству. Слуги обращались к нему не иначе как «барин», а домашние попросту называли Алексеем. Одновременно со стуком копыт во дворе в дверь мою постучали.

– Кто там? – окликнула я.

Дверь приоткрылась, и в проеме показалась худая угловатая фигура Гаврилы.

– Софья Федоровна приказала за вами послать, барышня. К ужину зовут. Да и хозяин с молодым барином только что приехали, – доложил он. – Что прикажете сказать им?

– Сейчас спущусь, – ответила я, поднимаясь со стула.

Когда я входила в столовую, мужчин еще не было. Вероятно, они приводили себя в порядок перед ужином. За столом сидели Шурочка и Софья. Они разговаривали так, как будто были знакомы всю жизнь. Видно, они замечательно сошлись характерами, к тому же общее горе потери близкого обоим человека сблизило их, хотя, по сути, они ведь являлись бывшими соперницами.

– Катенька, где же ты пропадала столько времени? – как только я вошла, Шурочка сразу повернулась в мою сторону.

– Меня мучила мегрень, – солгала я. – Поэтому решила немного отдохнуть.

Не успела я усесться на свое место за столом, как в столовую пожаловали Федор и Алексей Долинские. Лицо хозяина дома несло на себе отпечаток сильной усталости, отчего он выглядел настоящим стариком, хотя раньше мне казалось, что возраста он довольно еще молодого.

– Я вижу, вы уже подружились, – с улыбкой проговорил Долинский, посмотрев на нас троих.

– Папенька, садитесь же, – с нетерпением произнесла Софья. – Не заставляйте наших гостей ждать. Вероятно, и Катерина Алексеевна, и Александра Саввишна уже успели очень проголодаться.

– Идем, идем, – с добродушной усмешкой отвечал помещик, подходя к дочери и целуя ее в лоб.

Алексей Долинский тоже прошествовал к своему месту и уселся рядом с дядей. Долинский-младший произвел тогда на меня впечатление малоразговорчивого, скрытного человека. С первого взгляда это можно было принять за скромность. Однако в глазах его не было и намека на подобную добродетель. Это были глаза эгоиста, который все свои мысли и чувства предпочитает держать в себе и не любит говорить о себе самом. В чем-то, скорее всего, в этом надменном взгляде, он даже напомнил мне убитого Волевского. Мне не нравился этот человек.

– Папенька, ну как дела на конюшне? – спросила Соня.

– Продвигаются, – нехотя отвечал Долинский-старший.

– Как это замечательно, – воскликнула девушка и, повернувшись ко мне и моей подруге, доложила: – Нынче папенька решил заново отстроить конюшню, ведь старая у нас погорела еще в позапрошлом году. И с тех пор моей бедной лошадке приходится жить в старом хлеву, и мне так ее жаль.

– Вы любите лошадей? – с интересом посмотрела я на Софью Федоровну.

– Ах, очень, – откликнулась девушка. – Лошади и собаки – это наша гордость и практически все, что осталось от прежней счастливой жизни. Раньше, в лучшие времена, когда я была еще ребенком, помню, что папенька устраивал даже охоты. Правда ведь, отец?

– Правда, Сонюшка, – откликнулся Федор Степанович. – Но зачем же нашим гостьям знать подробности о нашей прошлой жизни. Что было, то прошло, – он с укоризной взглянул на дочь. – Скоро мы будем жить еще лучше. Даст бог, через несколько дней конюшня будет отстроена, и тогда мы снова устроим охоту.

В тот момент я подумала о том, что где-то уже слышала слова о лучшей жизни. Ну, конечно. Об этом писал, да и говорил покойный князь. Мне уже начинало казаться, что и в этом есть какая-то связь.

– Но, папенька, у нас ведь нет средств для таких развлечений, – тем временем продолжала говорить Софья Федоровна.

– Это не должно беспокоить твою прелестную головку, – с улыбкой отмахнулся помещик. – Позволь мне самому об этом позаботиться.

Меня слова Федора Степановича удивили не меньше, чем его родную дочь. Ведь и Мария Леопольдовна, и сама Софья говорили, что им едва удается прокормить себя и своих слуг.

И вдруг такая роскошь, как новая конюшня и устройство охоты. Я вспомнила, как однажды, еще при жизни моего мужа, мы были приглашены с ним в одно поместье на охоту. Презабавнейшее занятие, смею доложить. Но подобное увеселительное мероприятие, как я знала, стоило очень больших денег.

– Алексей, понравилась ли тебе моя Ламушка? – обратилась Софья к своему кузену.

– Превосходная лошадь, – откликнулся Алексей.

– Как, разве вы живете не в этом доме? – с удивлением задала вопрос Шурочка.

– Почему же. Мой кузен живет с нами. О, простите, мы ведь не объяснили вам. Алексей приехал совсем недавно, – ответила за брата Соня. – Мы так давно не виделись. И я очень рада была увидеть его после почти десятилетней разлуки. Ведь, Алексей, когда ты уехал из нашего дома, мне не было еще и десяти лет, если я не ошибаюсь.

– Нет, ты не ошибаешься. Все верно, – отвечал Долинский-младший.

И тут в разговор вмешался до сих пор поглощенный ужином, а потому молчавший Долинский-старший. Он-то и поведал нам всю историю этого странного обедневшего семейства помещиков. Я перескажу эту историю вам.

Отец Алексея Долинского погиб еще до рождения сына, утонув в реке. Мать же пережила своего незабвенного супруга всего на несколько месяцев, так как скончалась родами. Поэтому с самого младенчества Алексей воспитывался в доме брата своего, отца Федора Степановича Долинского.

И вот, когда молодому Алексею едва минуло двадцать лет, он уехал из дядиного дома, и с тех пор ни Федор Степанович, ни Софья его не видели. Иногда он посылал им редкие письма, где содержались краткие сообщения, что он жив-здоров, чего желает и своим родственникам. Надо ли говорить о том, как были рады отец и дочь Долинские, когда не более чем неделю назад Алексей, наконец, вернулся в дом, где прошло все его детство. И теперь Алексей везде следовал за своим дядей, стараясь вникать во все дела имения, чтобы быть первым помощником Федора Степановича.

Честно говоря, тогда я слушала весь этот «занимательный» рассказ вполуха. День был очень длинным и утомительным, поэтому я почувствовала огромное облегчение, когда, наконец, ужин подошел к концу. Снова сославшись на мигрень и попросив прощения за свое недомогание у гостей, я отправилась спать.

Я уснула сразу, как только голова моя коснулась подушки, настолько глубокой оказалась моя усталость.

До сих пор не могу понять, что меня разбудило в ту ночь. Возможно, мне послышался шум голосов, а может быть, это сказалось чувство какой-то скрытой тревоги. Но, тем не менее, я проснулась. В комнате было прохладно из-за оставленного мною открытым на ночь окна. Я поднялась и поспешила захлопнуть тяжелые створки. После этого мгновенно наступила полная тишина, так как легкий шум ветра остался за пределами моих окон. И тут я услышала где-то совсем рядом, в той стороне, где находился кабинет Федора Долинского, какой-то грохот.

Естественно, после этого от моего полусонного состояния остались одни воспоминания. Все мои чувства встрепенулись под этим внезапным звуком. В темноте разыскав теплую шаль, я завернулась в нее и на цыпочках поспешила к двери. Затем я открыла дверь и стремительно прошмыгнула в коридор. Оказавшись в полной темноте, я сначала было растерялась, но, услышав новый шорох, начала продвигаться к его источнику, то есть, как я предполагала, к кабинету хозяина дома.

Шла я наощупь, пока не увидела тоненькую полоску света, пробивающегося из-за неплотно закрытой двери кабинета. Я приблизилась и заглянула в дверную щелку. За столом в кабинете сидел Федор Степанович и что-то сосредоточенно писал на листе бумаги. Весь вид помещика говорил о боязни быть обнаруженным в столь поздний час за своим занятием, как будто оно было не вполне пристойным. При каждом скрипе или шорохе Долинский вздрагивал и поднимал к двери лицо свое, на котором отражались настороженность и испуг.

Меня охватило сильнейшее любопытство, захотелось узнать, что же такое пишет Долинский-старший, скрываясь от своих домочадцев. В моей голове даже возникла мысль внезапно открыть дверь и застать Долинского, как говорится, врасплох.

Однако не успела я претворить в жизнь свое намерение, как где-то в самом конце коридора раздались осторожные шаги. Я же, чтобы остаться незамеченной (представляю, что бы обо мне подумали, если бы застали подслушивающей и поглядывающей в дверях), начала пробираться в сторону, противоположную той, откуда послышался шум. Звук шагов тем временем приблизился к двери. Мои глаза, уже привыкшие к темноте, разглядели темную худощавую фигуру. И тут дверь резко отворилась. Я прижалась к стене, молясь, чтобы меня никто не заметил. Но открывший дверь человек уже зашел в кабинет и хлопнул за собой дверью.

Я, облегченно вздохнув и стараясь не издавать ни малейшего шороха, вернулась к своему наблюдательному посту. Так как дверь теперь была теперь крепко-накрепко заперта, я попробовала что-нибудь разглядеть в замочную скважину, но тщетно, там торчал ключ. Мне оставалось только подслушивать, приложив ухо к двери. И вот какой разговор представился моему слуху.

– Позвольте узнать, чем это вы занимаетесь, уважаемый дядюшка, – раздался из-за двери голос Алексея Долинского, наполненный злобным насмешливым сарказмом.

– Пишу, – откликнулся Федор Степанович, которого, судя по интонации произнесенной фразы, сильно напугало внезапное появление в кабинете племянника.

– Дайте-ка посмотреть. Что вам скрывать от собственного племянника?

Послышался шорох, потом какой-то скрип. По всей видимости, Алексей взял стул и подвинул его к столу. Из-за того, что я ничего не видела, приходилось домысливать самой о действиях участников разыгравшейся сцены.

– Так, так, донос? – снова заговорил Долинский-младший. – Что же вы это, дяденька, такими нехорошими делами занимаетесь?

– Ради бога, Алексей, не кричи так, – взмолился Федор Степанович. – Вдруг кто-нибудь услышит.

Далее разговор уже пошел шепотом и я, как ни старалась, так больше ничего и не смогла разобрать, кроме разве что каких-то всхлипов и бормотаний. Через несколько минут стул снова загремел, и звук шагов начал приближаться к двери. Я, словно ветер, кинулась по коридору и едва успела завернуть за угол, ведущий в кухню, как в этот момент дверь кабинета открылась, и в открывшемся прямоугольнике света возникли Алексей и Федор Степанович.

– Нет, дядя, тебе послышалось. Видишь, здесь никого нет, – безразличным голосом проговорил Долинский-младший. – Наверное, ветер. И что это ты стал так всего бояться? Если ты будешь следовать, как я тебе советую, то ничего с тобой не произойдет. Да и со мной тоже. Так что учти, – Алексей повернулся и фамильярно похлопал Долинского-старшего по плечу.

Мужчины начали удаляться, а я прямиком направилась в свою комнату, по дороге размышляя обо всем увиденном и услышанном. Какой донос собирался написать Долинский-старший и почему он так испугался, когда Алексей его обнаружил? Эти мысли, словно назойливые мухи, кружились в моей голове. Но самым неутешительным было то, что ни на один из вопросов, которые задавала я сама себе, я так и не смогла найти какого-либо ответа.

К тому времени, когда я вернулась к себе, решение больше ни о чем сегодня не думать крепко утвердилось в моем сознании. Утро вечера мудренее, поэтому лучше все-таки лечь спать, чем думать неизвестно о чем.

Однако как я еще раз удостоверилась на собственном мучительном опыте, решить что-то – еще не значит сделать. Сон никак не шел ко мне. Все те же липкие мысли снова и снова возвращались в мою раскаленную от умственного перенапряжения голову.

Видно, не зря мне показался странным этот Алексей Долинский. Он наверняка замешан в чем-то грязном. Причем и дядюшка также осведомлен о деяниях родственничка, а может, является и сообщником в его грязных делишках. Вот только какие это делишки? Всю ночь мои мысли прыгали с убийства Волевского к услышанному ночью разговору. Но так ничего ни о том, ни о другом деле я не смогла надумать. Только к утру крепкий сон все-таки сразил мой молодой и уставший за день организм.

На этом позвольте закончить эту главу, так как в ней больше не предвидится никаких чем-либо отличивших себя событий.

Глава шестая

Прошло четыре дня с тех пор, как мы приехали в Воскресенское. Все дни мы проводили в компании Софьи Федоровны, иногда выезжали на природу, полюбоваться Волгой-матушкой. Но, в общем, время проходило, на мой взгляд, достаточно скучно. Мужчины семейства Долинских целые дни проводили в достраивающейся конюшне или наблюдали за работой на полях.

Я все это время ждала, что вот-вот появится в Воскресенском Артемий Бушков. Но мои ожидания не имели никакого результата. Молодого князя не было и в помине. Однажды Софья Федоровна в беседе со мною посетовала на то, что жених долго не едет. Интонация ее была настолько тоскливой, пропитанной надеждой, что в моей душе тут же всколыхнулась волна жалости к этой бедной, не единожды обманутой мужчинами, девушке. Я-то знала, почему Бушков не может приехать – потому что он убийца, и вынужден скрываться от полиции. Но, естественно, я не могла рассказать об этом Софье, поэтому попыталась успокоить ее, предположив, что в связи с предстоящей свадьбой у князя, вероятно, очень много хлопот, и он приедет, как только освободится. Софью такое объяснение вполне успокоило, и она почти перестала волноваться.

Мне было хорошо в поместье Долинских. Здесь у меня создался как бы своего рода форпост, из которого я могла наблюдать за всеми людьми, которые в той или иной степени, по моим собственным предположениям, были причастны к распутываемому мною преступлению.

Единственным, пожалуй, обитателем поместья, которого я недолюбливала или даже скорее побаивалась, была та самая кормилица, которая проболталась нам о ребенке Софьи. Феклуша целыми днями ходила за Соней по пятам, хотя это было вполне понятно, ведь она беспокоилась о здоровье своей барышни. Однако, помимо этого, она постоянно шпионила за мною.

Выяснилось это очень даже забавным способом. Однажды, когда я шла после ужина в свою комнату, вдруг почувствовала за спиной легкий шорох. Обернувшись, я только успела увидеть, как за поворотом скрылась толстая фигура Феклуши в длинной ситцевой юбке. Естественно, тогда я не придала этому какого-либо особого значения. Мало ли зачем понадобилось ходить здесь кормилице Софьи Федоровны, ведь она выполняет в этом доме обязанности не только кухарки, но и горничной. Так что Феклуша вполне могла в этот момент убирать барские комнаты.

Но вскоре я поняла, что очень ошибалась в отношении этой пронырливой старухи. Как-то вечером мы вышли с Шурочкой подышать на веранду барской усадьбы. Вечерний воздух приятно обдувал лицо, но в нем уже чувствовался запах так быстро уходящего лета и наступающей вслед за ним осени. Невольно на ум приходили слова Александра Сергеевича Пушкина:

Октябрь уж наступил – уж роща отряхает Последние листы нагих своих ветвей; Дохнул осенний хлад – дорога промерзает. Журча еще бежит за мельницу ручей…

– Ах, Катенька, не пора ли нам возвращаться в Саратов? Ведь скоро начнутся дожди, дороги развезет, и тогда мы совсем не сможем выбраться из этой провинциальной грязи, – отвлек меня от грустных мыслей голос Сашеньки.

Я внимательно посмотрела на стоящую рядом девушку, которая зябко кутала руки в длинных перчатках из тончайшей лайки. Вообще же, я начала замечать, что чем больше проходило времени с момента гибели Волевского, тем больше становилась похожей саму на себя моя милая подруга. Она теперь, как бывало и прежде, начала ненавидеть деревенскую жизнь, ей хотелось в город, к тем сплетням, которые ходили по саратовским улицам, к театрам, светским приемам. Честно признаюсь, меня искренне радовали такие перемены. Насмешливая и остроумная Шурочка была куда лучше той кисейной барышни, которая всего несколько недель назад заливалась передо мной слезами из-за, как оказалось, настоящего мерзавца.

Я прекрасно знала, что рано или поздно Шурочка задаст мне вопрос о нашем отъезде. И вот именно тогда я поняла, что пришло время объяснить подруге причину нашей долгой задержки в Воскресенском. Кто, как не она, моя верная помощница, имела полное право знать обо всех моих планах и домыслах.

– Сашенька, – начала я. – Нам нужно еще немного подождать.

– Чего же подождать? Можно узнать? – Шурочка беззаботно тряхнула золотистым локоном, выпавшим из ее прически.

– Бушкова, – как можно безразличнее отозвалась я.

– Кого? – глаза Шурочки стали как плошки, подруга была искренне удивлена моим ответом. – Помилуй, Катенька, зачем нам его дожидаться? Это Соня должна ждать своего жениха, но никак не мы.

– Нет, ты неправильно меня поняла, – произнесла я. – Дождаться нам его нужно потому, что я подозреваю его…

Договорить я не успела, так как за дверью, ведущей на веранду, послышались какие-то звуки. Мы обернулись. Однако звуки стихли, но через некоторое время они возобновились. Складывалось впечатление, как будто кто-то тихонько скребется в дверь.

– Странно, кто там может быть? – шепотом проговорила Шурочка, оборачиваясь на дверь.

Я приложила указательный палец к губам, призывая подругу молчать. Затем я тихо подошла к двери и рывком открыла ее. Каково же было мое изумление, когда я увидела за дверью Феклушу. Вид у кормилицы молодой Софьи Федоровны на какое-то мгновение сделался настолько испуганным, как будто ее застали на месте преступления. А впрочем, так оно и было, ведь Феклуша явно подслушивала наш с Шурочкой разговор.

– Что тебе надо здесь? – мне пришлось несколько возвысить тон, чтобы показать крестьянке, что я крайне недовольна ее поведением.

Услышав мой вопрос, кормилица мгновенно пришла в себя и даже попыталась скрыть испуг.

– Прибираюсь я тут, барышня, – ничуть не смутившись, нагло отвечала кормилица.

После этого она как ни в чем не бывало повернулась и удалилась прочь.

– Она подслушивала, – проговорила Шурочка. – Да как она смеет шпионить за гостями своих хозяев, – подруга возмущенно притопнула ногой. – Знаешь, Катенька, а ведь это не в первый раз.

– Что ты имеешь в виду? – мгновенно насторожилась я.

– Господи, – подруга закатила глаза, как будто удивляясь моей непонятливости. – Да она же постоянно ходит за нами и все время что-то вынюхивает. Вот нынче сидели мы с Софьей Федоровной за беседой в гостевой, так она раза четыре к нам заходила, хотя ее вовсе никто и не звал. Ей, видите ли, следить нужно, чтобы с ее хозяйкой обморока не случилось. А ведь Соня прекрасно себя чувствует и ни на что не жалуется.

– Действительно, все это как-то необычно, – задумчиво пробормотала я. – Впредь нужно быть осторожнее и не разговаривать о наших делах в доме.

Так мы и сделали. Однако вскоре произошел совсем непонятный случай. А было это на третий день после нашего приезда в Воскресенское. Рано утром я проснулась, позвала Феклушу, чтобы та принесла мне завтрак. Однако ответа на мой зов не последовало. Сожалею, что ранее не успела описать все причуды и обычаи в этого семейства. Дело в том, что завтрак у Волевских было принято приносить хозяевам прямо в комнату, так как за общим столом по утрам, как правило, никто не собирался. Да и просыпалась я всегда довольно поздно. Что-что, а хорошо выспаться я всегда любила, за что частенько журил меня мой покойный муж.

Так вот, обычно, когда я пробуждалась, хозяин дома с племянником уже уходили, а Соня с Шурочкой гуляли в саду.

С того момента, когда Софья призналась, что ждет ребенка от Волевского, девушки подружились и проводили много времени в обществе друг друга. Вот и в то солнечное утро они снова отправились в сад.

Я, лежа в постели, еще немного подождала, когда, наконец, появится Феклуша, но, не дождавшись ее, встала, оделась и решила сама ее разыскать.

В доме все было тихо. Я окликнула Феклушу, никто не отозвался. Тогда я прошла по комнатам, но нигде никого не обнаружила. И вдруг я услышала всхлипы, которые, судя по всему, доносились из кухни, так как звук был довольно приглушенным. Я быстро пересекла коридор и остановилась перед кухонной дверью. Я не ошиблась, всхлипывание было слышно именно оттуда.

Стараясь двигаться как можно тише, я приоткрыла дверь и увидела сидящую за столом кормилицу. Она плакала, положив голову на полные руки. Я, изумленная увиденной картиной, уже хотела войти, чтобы спросить крестьянку о причине таких безутешных слез, как Феклуша вдруг подняла голову и, стремительно бросившись в угол кухни, упала на колени перед висящими там образами.

– Господи, – запричитала старуха. – На все воля твоя. Бедный Владимир Георгиевич. Какой же ирод лишил тебя жизни. Как берегла я тебя, все выполняла, что просил. Будь проклят тот, кто убил тебя, – заливалась она слезами.

Я была просто шокирована таким всплеском эмоций. Вот еще одна тайна, которую мне предстояло распутать. Феклуша плакала по Волевскому, в этом у меня не было никаких сомнений. Но почему она плакала по нему? Об этом мне оставалось только догадываться. Может быть, она раньше была крепостной у Волевского, и теперь оплакивала своего прежнего хозяина? Хотя такое и редко случается, но иногда слуги очень сильно привязываются к своим хозяевам. Но тут я вспомнила, что Софья рассказывала о пребывании Феклуши в доме Долинских с самого ее, сонечкиного, рождения. По прошествии стольких лет вряд ли станешь испытывать какие-то сильные чувства к человеку, с которым видишься совсем редко или вообще не встречаешься.

Но слова Феклуши о просьбах князя, обращенных к ней, доказывали, что она виделась с Волевским, и, судя по всему, не один раз. Значит, у этой пронырливой старухи тоже были свои тайны, о которых никто не знал. Решив намотать себе эту информацию на ус, я поспешила скрыться из кухни, пока Феклуша не успела заметить меня.

Прошло еще несколько дней. Меня все больше одолевало желание оставить Воскресенское и вернуться в Саратов. Я уже начинала жалеть о том, что принялась за распутывание этого злополучного убийства. В конце концов, мое первое дело, когда я раскрывала причины смерти моего мужа и его друга, самым непосредственным образом касалось меня саму. А теперь? Я ведь даже толком не знала убитого. Однажды я сказала Шурочке о моем желании выбраться из Воскресенского, но подруга, к моему изумлению, воспротивилась. Теперь она уже загорелась желанием узнать о смерти Волевского как можно больше.

Возможно, несмотря на уговоры подруги, я все-таки вернулась бы в Саратов, но как раз в это время произошло то, что полностью изменило мои планы. Я расскажу об этом как можно более подробно, хотя, возможно, прошедшие годы стерли из моей памяти какие-то детали.

Как-то за ужином Федор Степанович сообщил нам известие, что через два дня он намеревается организовать обещанную ранее Софье Федоровне охоту и для этой цели уже пригласил нескольких своих друзей, живущих поблизости. А произошло это вот каким образом.

Ужин уже был подан. Ждали только прибытия Долинского с племянником. Те появились через несколько минут. Федор Степанович, словно молодой жеребец, необычайно подтянутый и веселый, тепло поздоровался с нами и уселся за стол. Алексей Долинский, по своему обыкновению, прошел вслед за дядей. Лицо его было хмуро, как будто думал он о чем-то тяжелом и мрачном.

– Почему ты такой веселый, папенька? – заинтересовалась Софья. – Я вижу, настроение у тебя замечательное.

– Верно ты заметила, дочка, – отвечал Федор Степанович. – Спешу обрадовать тебя приятной новостью. Нынче строительство конюшни было закончено. Мало того, – поспешил добавить он, заметив, что дочь хочет о чем-то сказать. – Через два дня я собираюсь устроить охоту. И гости уже приглашены. Завтра прибудут.

– Ах, папенька, – всплеснула руками Софья Федоровна. – Как же замечательно. И хотя я не буду участвовать в охоте, но у нас ведь будут гости. Спасибо тебе, – дочь поднялась и поцеловала отца в морщинистую щеку.

– Дядя, тебе не следовало радоваться так сильно. Ты уже не молод, – внезапно подал голос Алексей Долинский и в упор посмотрел на своего дядьку.

Лицо Долинского-старшего приняло какое-то затравленное выражение. Между племянником и дядей явно назревал конфликт, хотя причины его я еще не знала.

– Как же вы меня обрадовали, – те временем тараторила Соня. – Нужно немедленно же начинать приготовления к приему гостей. Я думаю, Катерина Алексеевна и Александра Саввишна не откажутся помочь мне.

Мы с Шурочкой согласно кивнули и заверили девушку, что непременно окажем посильную помощь во всем, чтобы приготовить дом, пока мужчины будут заниматься лошадьми и собаками для охоты.

Честно говоря, устав от практически бесполезного времяпрепровождения, я была рада немного развлечься, поэтому намечающаяся охота оказалась как нельзя кстати.

А сейчас я позволю себе сделать небольшое отступление. Дело в том, что мне хотелось бы объяснить читателям, как в былые времена в барской усадьбе устраивалась охота. Нынче такого попросту нигде не встретишь, и иногда я с большим сожалением думаю об этом.

Ну так вот, перейдем к непосредственному описанию. В дворянских кругах охота не являлась средством достижения и убийства какого-то несчастного животного. Вовсе нет. Прежде всего это было развлечение, или, если угодно, скорее своего рода увеселительная прогулка, где важен сам процесс, а не окончательная его цель.

Обычно хозяева за день до назначенной охоты приказывали лесничему, или попросту крестьянину, который отвечал за барский лес, выставить животное для охоты. В наших краях обычно охотились на кабанов или косуль. Егерь выставлял кабана, выбирал место гонки. А в кустах прятались крепостные, которые должны были криками и возгласами пугать животное и выгонять его из укрытия. Когда же кабан выбегал, тут уж за дело принимались борзые. Они неистовым лаем гнали свою жертву, настигали ее и начинали терзать до тех пор, пока не поспевали им на помощь охотники, сидя на лошадях.

Проходила охота всегда очень весело. Недаром она считалась лучшим развлечением высшего общества.

Теперь вы понимаете, почему я была настолько удивлена новостью об устраиваемой Долинским охоте. Все ранее обозначенные мною действия для устройства подобного увеселения стоили довольно много денег, коими, насколько мне было известно, Федор Степанович никак не обладал. Но, как говорится, хозяину решать, чем веселить своих гостей, особенно когда гости эти не против.

Нам была оказана большая честь вечером перед самым прибытием гостей лицезреть новую конюшню с большими, сколоченными из свежесрубленных дубов стойлами и просторными яслями для корма. Софья Федоровна, которая тоже пошла с нами, показала мне свою лошадку. Кобыла действительно была превосходна, и я сумела оценить это по достоинству, чем привела Соню в неописуемый восторг. Я подошла к лошади и мягко погладила ее по лохматой холке.

– Здравствуй милая, – ласково проговорила я, на что кобыла фыркнула и отвернула коричневую морду.

– Пойдемте, уважаемая Катерина Алексеевна, – тронул меня за руку Федор Степанович. – Выберете себе лошадку по вкусу. И Александра Саввишна пускай не отстает, – он улыбнулся стоящей здесь же Сашеньке.

Мы прошли дальше. Лошадей, как оказалось, было в конюшне не больше десятка, все превосходно ухоженные, здоровые и сытые. У меня сложилось впечатление, которое впоследствии оказалось вполне верным, что большинство доходов со своего бедного имения помещик Долинский тратит только на лошадей.

Осмотрев животных, я выбрала для себя большого вороного жеребца, который, судя по словам Долинского-старшего, имел спокойный нрав и был быстр в беге. Сашенька же избрала для охоты резвую, но веселую кобылку, серую в белых яблочках по бокам.

После конюшни Федор Степанович предложил пройти на псарню, чтобы посмотреть борзых для охоты. Однако сделать мы это не успели, так как прибежал Гаврила и доложил, что прибыл помещик Лансков со своей супругой. Услыхав эту новость, Долинский-старший поспешил встретить гостей. Нам же больше ничего не оставалось, как отправиться вслед за хозяином дома.

Савелий Антонович Лансков оказался худощавым, но крепким мужчиной с огромной гривой белых, как снег, волос. Он постоянно весело хохотал, радуясь каждой шутке, словно ребенок новой игрушке. Его супруга была полной противоположностью своему мужу. Полная, низенькая чопорная барыня, беспрестанно покрикивающая на приехавшую вместе с ней девку, она являла собой довольно неприятное зрелище. Звали ее Анастасией Михайловной.

К тому времени, когда мы подоспели к барскому крыльцу, супруги Лансковы уже выбрались из своей кареты.

– Савелий Антонович! – воскликнул Федор Степанович, приближаясь к гостю и протягивая ему руку для рукопожатия.

Однако Лансков, по всей видимости, был приверженцем истинно русских обычаев. Полностью проигнорировав рукопожатие на европейский манер, он лихо сжал Долинского-старшего в дружеских объятиях и три раза расцеловал его обе в щеки.

– Эх, Федор Степанович, а я вижу, ты все так же по-хранцузски, да по-аглицки здороваешься, – усмехнулся Савелий Антонович, намеренно коверкая слова.

– А ты все также по-медвежьи обнимаешься, – со смехом отмахнулся от него Долинский. – Давненько не виделись мы с тобой. Приветствую вас, милейшая Анастасия Михайловна, – проговорил он, поворачиваясь к Ланской и целуя ей руку.

– Здравствуйте, – отвечала Анастасия Михайловна. – Не представите ли гостей ваших?

Федор Степанович познакомил нас с гостями, но не успели мы войти в дом, как на дороге вновь показалась карета, запряженная двумя гнедыми кобылами.

– А это наверняка Евгений Александрович, собственной персоной, – улыбнулся Долинский. – Только он способен гнать лошадей так, что по всей карете ветер свищет.

Лошади действительно неслись во весь опор, как будто тот, кто сидел в карете, очень спешил. Сидящий на козлах извозчик погонял лошадей громкими криками. Вскоре карета резко остановилась возле самого крыльца, так что колеса ее жалобно скрипнули. Однако дверь очень долго не открывалась, хотя в карете и слышался какой-то шорох. Наконец, створка распахнулась, и показалась красная голова мужчины с огромным орлиным носом.

– Чертов Кузька, чуть не убился из-за него, – заругался мужчина, вылезая из кареты.

Евгений Александрович был приблизительно ровесником Долинского, судя по изрезанному морщинами лицу. Тщедушное телосложение, едкий взгляд. Единственным достоинством во всей его внешности, как я уже ранее упомянула, был необыкновенно большой тонкий нос с синими прожилками по бокам. Федор Степанович подошел к гостю.

– А, господин Долинский, – ехидно улыбнулся Евгений Александрович, вытаскивая из нагрудного кармана пенсне и надевая его на горбатый нос. – Рад приветствовать.

Приветствие ограничилось лишь легкими поклонами между хозяином и гостем. После этого Федор Степанович отдал распоряжение Гавриле позаботиться о лошадях и каретах, а мы все отправились в дом.

Софья отдала Феклуше приказание развести гостей по предназначенным для них комнатам, а сама спустилась в гостевую, где мы ее дожидались. Откуда-то из глубины дома еще долго доносился писклявый и громкий голос Анастасии Михайловны.

– Какая неприятная женщина, – прошептала мне на ухо Шурочка, имея в виду Ланскую.

Я незаметно кивнула, соглашаясь с подругой, и поспешила обратить свой взор на дверь, в проеме которой появился Евгений Александрович. Лицо его в тот момент казалось еще более красным, чем при первой нашей встрече. Пенсне на горбатом носу запотело, и весь вид мужчины говорил о том, что он сильно запыхался, как будто перед этим занимался тяжелой физической работой.

– Уф, запыхался я, – проговорил Евгений Александрович (фамилия его была, как доложил мне Федор Степанович, – Мохов). – А что, все ли готово к охоте, любезный мой друг? – он посмотрел на Долинского-старшего.

– Готово, готово, – весело откликнулся Федор Степанович. – Лошадь тебе выделим самую что ни на есть лучшую. Не изволь беспокоиться.

– Что, лошадь – это хорошо, – продолжал морщить лицо Мохов. – А вот как бы мне с нее не свалиться.

– Бог с тобой, Евгений Александрович, с чего бы тебе с нее сваливаться, – удивился хозяин дома.

– А с того. Вот был я в прошлом году на охоте у соседей своих. Лошадь мне дали хоть и спокойную, но уж больно пугливую. Скачу я на ней, впереди борзые несутся. Так получилось, что ото всех остальных я намного вырвался вперед. И тут из кустов морда волосатая длинная, пятак на ней так и вертится по сторонам. Кабан это был, уважаемые мои, – Мохов поправил на носу свое неизменное пенсне и с важным видом обвел всех присутствующих взглядом. – Все его совсем в другой стороне ищут, а он вот голубчик, перед самым моим носом выглядывает.

– А что же дальше? – глаза Софьи Федоровны стали как плошки.

– Сейчас расскажу, милая барышня. Лошадь моя так испугалась, что на дыбы встала, а я, естественно, самым неподобающим образом упал на землю, да так сильно, что чуть было не расшибся насмерть. С тех пор я стараюсь на охоте всегда быть осторожным и держаться поближе к своим друзьям, – закончил свою поучительную историю Евгений Александрович.

– Эх, друг ты мой, – Федор Степанович фамильярно похлопал Мохова по плечу. – Как говориться, волков бояться – в лес не ходить. Какая же это будет охота, ежели все гуськом друг за другом не спеша ехать будут?

– Папенька, – вмешалась Софья Федоровна. – Евгений Александрович правильно говорит. Опасно этак безо всех по лесу-то скакать.

– Благодарствую, милая барышня, за согласие со мною, – с поклоном произнес Евгений Александрович. – А вы, Федор Степанович, делайте, как вам сердце прикажет. На то ваша воля.

Долинский-старший только усмехнулся в ответ. Однако я заметила, что после этого разговора настроение Федора Степановича сильно поменялось. Он стал задумчив и молчалив.

Но вскоре к Долинскому-старшему вернулось его прежнее доброжелательное расположение духа, и он вновь обратил все свое внимание на гостей. За ужином царило полное веселье. В предвкушении ожидаемой охоты хозяин дома много смеялся, шутил и своим прекрасным настроением заражал всех вокруг себя. Даже княгиня Ланская не удержалась и улыбнулась несколько раз в ответ на остроумные реплики Федора Степановича.

Никто и подумать бы не смог, что все это хорошее настроение было не более чем фарсом и притворством. И я опять сумела выяснить все это совершенно случайно.

Да, уважаемый читатель, вы уже, наверное, успели заметить интересную особенность повествования моей любимой бабушки. А особенность эта заключается в следующем. Катенька Арсаньева сильно кривит душой, когда сообщает, что вся информация доставалась ей совершенно случайно. Но, позвольте, можно услышать что-то один или два раза совершенно внезапно, но не может такого быть, чтобы это повторялось постоянно!

Выходит, что моя тетушка частенько попросту шпионила за тем, кого подозревала в убийстве. Хотя писать об этом она не хотела, или из-за стеснения, или по какой-то другой причине. Но, тем не менее, другого объяснения я этому найти не могу. Поэтому читателю следует иметь в виду, что моя тетушка не всегда описывала свои действия правдиво, а иногда переиначивала их, чтобы избегать нравственного падения в глазах своих читателей.

После ужина и кофе уставшие с дороги гости начали расходиться по своим покоям. К зале оставались только я, Шурочка, Софья да мужчины Долинские. Правда, вскоре Софья удалилась, мы же с Шурочкой вышли подышать свежим воздухом на веранду. К слову сказать, во время нашего пребывания в Воскресенском веранда стала излюбленным нашим местом для долгих вечерних бесед.

Совершив вечерний моцион, Шурочка пожелала отправиться спать. Я же решила вернуться в гостевую. Спать мне не хотелось, поэтому я предпочла еще немного поболтать с хозяином дома.

Я быстро прошла вдоль коридора и распахнула дверь в гостевую. Именно в этот момент моему взору представилась возмутительная картина, которая поразила меня до глубины души. Когда я зашла в залу, Алексей Долинский в это время замахнулся на своего дядю, по всей видимости, намереваясь ударить его. Так как дверь я открыла бесшумно, то никто из участников этой сцены сначала не заметил моего появления.

– Только посмей, и я прокляну тебя навеки вечные, – прошипел Федор Степанович, глядя на племянника взглядом, преисполненным ненависти.

Я решила срочно разрядить обстановку, пока не случилось чего-то страшного. Я громко кашлянула. Алексей отпрянул от Долинского-старшего, словно неожиданный удар. Некоторое время они оба смотрели на меня, как на привидение. Затем Федор Степанович, наконец, пришел в себя, откашлялся и обратился ко мне.

– Что это вы, Катерина Алексеевна, спать не идете?

– Шурочка ушла, а я решила еще немного посидеть в гостевой. Что-то не спится мне, – откликнулась я как можно безразличнее, делая вид, что не заметила произошедшей перед моими глазами неприятной сцены.

– Сожалею, Катерина Алексеевна, – услышала я со стороны вкрадчивый голос Алексея Долинского, – но мы тоже собирались отправляться по своим комнатам, время уже позднее.

Проговорив это, Долинский-младший жеманно поклонился мне и крадучись вышел из комнаты. Наступило неловкое молчание. Я не знала, признаться ли мне, что я видела ссору между племянником и дядей, или промолчать. Именно поэтому я сначала замялась в нерешительности. Федор Степанович тоже молчал. Мало-помалу проснувшееся во мне любопытство оказалось сильнее вежливости и воспитания, которые подсказывали, что не стоит лезть в чужие семейные дела.

– Федор Степанович, что здесь произошло? – тихо спросила я, в упор посмотрев на Долинского.

– Что вы имеете в виду? – Федор Степанович сделал непонимающие глаза.

– Перестаньте, я все видела и слышала. Почему вы все время ссоритесь с Алексеем?

Долинский поднялся и нервно начал мерить шагами комнату. Наконец, он остановился и повернулся ко мне.

– Я мог бы сказать, что все это не ваше дело. Но знаю, вы женщина умная и настойчивая. Однако вам все равно этого не понять, Катенька, – произнес он, и голос его погрустнел. – Даже если бы я захотел вам рассказать, то все равно не смог. Нет, не потому, что не хочу. Я просто не имею права.

– Почему? – я все больше и больше удивлялась, слушая совершенно непонятные мне фразы.

– Не спрашивайте. Это может привести к беде, – он помрачнел и снова уселся в кресло.

– Алексей имеет к этому какое-то отношение? – не унималась я.

– Нет, нет, – моментально откликнулся Долинский. – Алексей здесь совершенно ни при чем. Не надо его трогать, он мой племянник. Плох он или хорош, не нам судить.

Меня совершенно не устроил подобный ответ. Наоборот, все больше и больше складывалось впечатление, что Федор Степанович в чем-то покрывает Алексея, или может быть, просто боится его. Я стояла и ждала продолжения разговора. Однако Долинский молчал.

– Если вы не хотите разговаривать, то не буду вас утруждать, – медленно проговорила я, все еще надеясь в душе, что Федор Степанович надумает мне хоть что-нибудь рассказать.

Но, к сожалению, мои слова просто повисли в воздухе. Я еще раз посмотрела на хозяина дома, но тот даже не поднял головы. Тогда я развернулась и направилась к двери.

– Катерина Алексеевна, – услышала я за спиной голос, пропитанный такой трогательной грустью, что я остановилась, как вкопанная.

– Что, Федор Степанович?

– Катенька, пообещайте мне, что больше не будете лезть в это дело. Подобные казусы не должны занимать голову молодой воспитанной дамы, поверьте, – это была даже не просьба, а скорее мольба.

– Хорошо, это ваша личная жизнь, и я не имею права в нее вмешиваться, – промолвила я, стараясь, чтобы тон мой был как можно белее бесстрастным.

– И еще одно, – задумчиво продолжал говорить Долинский. – Если со мной когда-нибудь что-нибудь случится, не бросайте Сонюшку хотя бы в первые дни, помогите ей пережить это.

– Бог с вами, Федор Степанович, что вы такое говорите? Что может с вами случиться? – я была крайне удивлена словами Долинского.

– Ну, знаете, человек я уже немолодой, старость не за горами. А Сонюшка все одна, – мужчина улыбнулся, но улыбка получилась вымученной.

– Позвольте, но ведь у Софьи есть жених, – вспомнила я про Бушкова.

После этих слов Долинский резко вскочил и, не глядя на меня, подошел к окну. Я заметила, как затряслись у него руки.

– Уйдите, Катерина Алексеевна, я вас очень об этом прошу, – не оборачиваясь, попросил Федор Степанович.

Я опешила от таких слов. Никто на протяжении всей моей жизни не позволял себе так бесцеремонно выгонять меня из комнаты, пусть даже из своей собственной. Чем больше я об этом думала, тем сильнее вскипала во мне волна ярости. Мне хотелось ответить что-нибудь резкое, но слова застревали в горле. И в этот момент Долинский обернулся, на глазах его блестели слезы.

– Катенька, ради бога, простите меня. Но мне нужно побыть одному, – хрипло произнес он и смахнул рукой непрошенную слезинку, которая потекла по морщинистой щеке.

Я была настолько ошарашена, сбита с толку, что совершенно не знала, как мне быть. Только большим усилием воли я сумела взять себя в руки и, тихонько скользнув за дверь, затворила ее за собой.

Проходя по коридору, я задумалась, и когда передо мной вдруг возник Алексей Долинский, заметно испугалась от неожиданности.

– Я думала, вы уже спите, – проговорила я, вглядываясь в лицо стоящего передо мною молодого человека.

– Вот решил прогуляться на сон грядущий, – с ехидной улыбочкой отозвался Долинский-младший. – А дяденька что, не спит ли?

– Нет, он в гостевой, – отвечала я. – Я, пожалуй, пойду.

– Доброй ночи, – пожелал мне Алексей, не меняя тона.

Во время этого разговора мне показалось, что Долинский все время старается спрятать какой-то предмет, который держал в руках. Однако тогда я была слишком расстроена разговором с Федором Степановичем, чтобы обращать внимание на такие мелочи. В конце концов, мне не было никакого дела до того, что таскает за собой этот неприятный человек.

В ту ночь я долго ворочалась в постели и не могла заснуть. Меня все мучил один вопрос. Я думала о том, что скрывал Долинский, и к чему все эти разговоры о смерти. Я рискнула предположить, что все это – результат ссоры с племянником. Тогда, как следствие этой цепочки, сразу возникал вопрос: а в чем причина ссоры? А на него ответа у меня не было, и найти его до поры до времени не представлялось никакой возможности.

Пожалуй, теперь следует перейти к следующей главе, особенно если учесть, что в ней произошли события, которые полностью изменили наше спокойное, даже безмятежное пребывание в Воскресенском.

Глава седьмая

До сих пор, когда я вспоминаю события того дня, на который была назначена Федором Долинским охота, то меня до самых костей пробирает какое-то жуткое чувство пустоты и холода. А ведь все начиналось так замечательно.

С самого утра во дворе усадьбы стояла невообразимая кутерьма. Крестьянская ребятня с визгом и хохотом гонялась за стремительными и стройными борзыми и гончими, которых только выпустили со псарни. Конюхи уже выводили на двор лошадей, начищенных, с заплетенными в косы гривами и с кожаными седлами на гладких холеных спинах.

Я в это время находилась в своей комнате, занятая последними приготовлениями. Из окна я увидела, как во двор вышел Федор Степанович. Судя по его лицу, настроение у него было прекрасное, что составляло резкий контраст его вчерашнему состоянию. Он с видом знатока осмотрел лошадей, что-то сказал конюху. Тот в ответ улыбнулся и поклонился барину, из чего я поняла, что Долинский-старший остался вполне доволен осмотром.

К тому времени я закончила с туалетом и поспешила вниз, по моим предположениям, гости уже должны были собраться во дворе. На выходе из дома меня окликнула Шурочка. Подруга выбрала для охоты темно-коричневое платье и такого же цвета маленькую шляпку, которую кокетливо надвинула на лоб. Мы вместе вышли из усадьбы.

– Доброе утро, барышни, – поздоровался Федор Степанович. – День сегодня отличный. Спешу сообщить, с утра мои крепостные выставили для нас прекрасного кабана. Говорят, настоящий великан.

– Где великан? – раздался за нашими спинами громовой бас.

Все обернулись. Из дома выходил Ланской. Супруга его в последний момент не пожелала участвовать в травле кабана и решила остаться дома вместе с Софьей Федоровной, которая по причине своего, так сказать, интересного положения тоже не могла охотиться вместе со всеми, хотя очень этого хотела.

– Гаврила, – окликнул Федор Степанович стоящего на крыльце слугу. – Пойди позови Евгения Александровича, да и Алексея тоже, пожалуй, звать надо. Что-то уж больно долго они собираются.

Последнюю фразу Долинский-старший, как мне показалось, произнес как бы с неохотой. Гаврила молча поклонился и отправился в дом. Через некоторое время он вновь появился в сопровождении только одного Алексея. Мохова с ними не было.

– А где же Евгений Александрович? – поспешил к ним Федор Степанович. – Неужели еще не готов?

И тут все заметили, что Алексей с удивленным видом держит в руках небольшой лист бумаги.

– Вот это мы нашли в комнате Евгения Александровича, – объяснил Алексей, протягивая тонкий листок. – Ничего не понимаю.

Федор Степанович взял из рук племянника бумагу и принялся читать ее. А содержания записка была следующего:

«Покорнейше благодарю вас за гостеприимство, уважаемый Федор Степанович. Прошу простить мой поступок, но по некоторым обстоятельствам, о коих доложить вам не имею права, я должен уехать в свое имение. Прошу не гневаться за столь бестактный поступок.

Всегда ваш покорный слуга Евгений Мохов.»

– Эх, так я и знал, – в сердцах воскликнул Долинский-старший. – Мохов еще по молодости был чудной, а к старости, видно стал еще чуднее. И куда его вдруг понесло? Ну да делать нечего, будем начинать без него. Прошу всех на коней.

Все участники охоты взобрались каждый на своего коня.

– Вперед, – скомандовал Федор Степанович и первым пустился вскачь.

За последние годы я совсем разучилась ездить в дамском седле, поскольку с моим покойным мужем, когда мы частенько отправлялись на конные прогулки, я всегда сидела в мужском. Однако другого выбора у меня не было, и пришлось мириться с тем, что есть. А вот, в отличие от меня, Шурочка чувствовала себя просто великолепно. Ей даже удалось разговорить Алексея Долинского, который обычно был молчалив и необщителен. Теперь же молодые люди скакали бок о бок, весело переговариваясь и смеясь.

Наконец, показалась та самая полянка, откуда и должна была начаться травля кабана. Собаки практически моментально почувствовали след и ринулись вперед. Отвыкшая от такого резкого перехода, я, тем не менее, не растерялась и резко пришпорила свою лошадку. Не прошло и нескольких минут, как бешеный ритм погони полностью завладел моим сознанием.

Я неслась вперед быстрее ветра. Сбоку, как я мельком успела заметить, скакали Шурочка и Алексей. Федор Степанович и Ланской летели на своих лошадях впереди.

И вот, наконец, я увидела цель нашей погони. Впереди виднелась темная взъерошенная шкура огромного кабана, бегущего среди деревьев. Вскоре, продолжая гнать почти настигнутое собаками животное, мы выехали на большую поляну, которую со всех сторон окружали густые заросли. По всей видимости, кабан стремился пересечь поляну и скрыться за деревьями.

Собаки ускорили ритм бега. Но, несмотря на всю их прыть, кабан оказался хитрее и проворнее. Резко свернув в сторону, он кинулся в чащу. Борзые бросились за ним. Когда мы проскакали полянку, то увидели, что собаки крутятся на месте, нюхают землю и повизгивают, то ли от разочарования, то ли от нетерпения поскорее снова найти след своей жертвы.

– Эх, – воскликнул Федор Степанович, лицо которого было красным от погони. – Потеряли след. Ну же, ребятки, ищите, ищите, – обратился он к собакам.

Животные, как будто поняв приказ своего хозяина, принялись еще быстрее крутиться вокруг себя. Наконец, одна из борзых подняла морду, потянула воздух, и тут же стремглав бросилась в сторону, пробираясь через заросли кустов.

– Нашла, ей-богу, нашла, – обрадовался Федор Степанович.

– Только, черт возьми, куда же они побежали? Лошадям здесь ни за что не пробраться, – он с трудом сдерживал гарцующую на месте лошадь.

– Ой, а может, нам лучше наперерез скакать, – воскликнула Шурочка. – Вон там даже тропинка есть, – она указала на небольшую тропку через виднеющуюся справа полянку. Тут все равно через кусты не проедем.

– И то верно, – согласился Федор Степанович и, пришпорив лошадь, бросился вслед за борзыми.

Долинский-старший уже почти пересекал поляну, когда внезапно произошло что-то невероятное. Никто из нас даже не смог понять в первый момент весь ужас происшедшего. До сих пор по ночам мне снится эта ужасная картина, отчего я просыпаюсь в холодном поту.

Долинский-старший несся во весь опор. Вдруг его лошадь, чего-то испугавшись, резко остановилась, и находящийся на ее спине всадник, словно натянутая, а затем отпущенная пружина, вылетел из седла, отлетел далеко в сторону и с глухим стуком упал на землю. Лошадка же, почувствовав на спине облегчение, развернулась и снова понеслась в чащу.

– Господи! – в ужасе вскрикнула Шурочка. – Федор Степанович!

– Дядя! – таким же испуганным голосом вторил ей Алексей, изо всех сил пытаясь остановить свою испуганно загарцевавшую на месте лошадь.

Мы, все четверо, не сговариваясь, спешились и бегом бросились к месту трагедии.

Федор Долинский ничком лежал на земле, голова его была окровавлена, так как при падении он сильно ударился о торчащий из земли корень. Рядом валялось седло, выброшенное вместе со всадником.

Лошади, почуяв запах крови, начали недовольно храпеть и все порывались ускакать подальше, благо что мы даже в спешке не забыли их привязать.

– Дяденька, – Алексей склонился над бесчувственным Федором Степановичем, перевернул его и приложил ухо груди. – Слава богу, он дышит.

При этих словах у всех нас одновременно из груди вырвался облегченный вздох.

– Его немедленно нужно отвезти в усадьбу, – приказным тоном заправского лекаря проговорил Лансков.

Впоследствии я узнала, что Лансков действительно был местным лекарем. Он осмотрел пострадавшего, затем сделал знак Алексею, и они вместе, осторожно подняв Долинского-старшего, начали усаживать его на одну из лошадей. Однако сделать это оказалось не так-то просто. Испуганное животное дергалось из стороны в сторону.

– Его нужно перевязать, чтобы запах крови чувствовался не так явно. Иначе лошадь откажется нас везти, – Лансков повернулся к нам.

Я мгновенно поняла его молчаливый намек, попросила мужчин отвернуться, подняла платье, оторвала от нижней юбки длинную полоску ткани и передала ее доктору. Тот, не медля ни минуты, перевязал окровавленную голову Долинского-старшего, затем при помощи Алексея посадил его на лошадь и взобрался следом, придерживая раненого с обеих сторон руками. Лошадь немного успокоилась, но продолжала то и дело недовольно всхрапывать.

В полном молчании сели мы на своих коней и поехали следом. Безмолвие наше объяснялось шоком, который мы все испытали при виде страшного падения Долинского. Так мы и проехали всю дорогу до усадьбы.

Как только наша скорбная процессия приблизилась к дому, на крылечко тут же выбежала улыбающаяся Софья Федоровна.

– Что-то вы рано, – воскликнула она и тут же осеклась, увидев своего окровавленного отца впереди Ланского. – Папенька, что с тобой? – она кинулась к лошади.

– Осторожно барышня, – мгновенно остановил ее Савелий Антонович. – Позвольте нам перенести его в дом, а сами, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы была горячая вода и чистые полотенца.

Софья опрометью кинулась в дом, и через минуту раздался ее душераздирающий крик:

– Феклуша! Воды согрей! Боже мой, что же ты спрашиваешь попусту! Папенька ранен!

С большим трудом Ланскову, Алексею и появившемуся на пороге Гавриле удалось снять все еще не приходящего в сознание Федора Степановича и перенести его в дом.

Через несколько минут Феклуша по приказанию Софьи принесла в залу, куда положили Долинского-старшего, таз с водой и несколько полотенец. Ланской сбегал в свою комнату и принес оттуда лекарский чемоданчик, который всегда и везде возил с собой. Затем он выгнал всех из комнаты и принялся отхаживать хозяина дома.

А мы тем временем все отправились в гостевую. Шурочка, обняв за плечи плачущую Соню, пыталась успокоить ее ласковыми словами. Однако Софья Федоровна еще пуще заливалась слезами.

– Шурочка, как же это произошло? – она с мольбой взглянула на мою подругу.

– Он вылетел из седла, Соня, – мягко проговорил Алексей Долинский. – Мы даже не смогли ничего понять. Он несся на полном скаку, когда вдруг лошадь его резко остановилась. Дядя не смог удержаться и полетел на землю.

Наступило тягостное молчание, прерываемое только тихими всхлипываниями Сони. Наконец, в коридоре раздались шаги. Все обратили взоры туда. Через мгновение на пороге залы появился Лансков. Лицо его было мокрым от пота и напряжения, он устало вытер шею носовым платком и обвел взглядом присутствующих.

– Что с папенькой? – наконец опомнилась Софья и кинулась к доктору.

– Крепитесь, милочка, – отвечал Савелий Антонович. – Вы уже не маленькая, поэтому нет смысла скрывать от вас истинное состояние Федора Степановича. Он очень плох. Пойдите к нему.

Софья судорожно всхлипнула, бросилась было к двери, но остановилась. Шурочка, увидев ее состояние, поспешила на помощь.

– Иди, Соня, – мягко подтолкнула она девушку.

– Сашенька, пойдем со мною. Боязно, – с мольбой в глазах прошептала Софья, обращаясь к стоящей перед ней женщине.

Шурочка нерешительно оглянулась на меня. Я в ответ ободряюще кивнула.

– Идите вдвоем, – вмешался Лансков. – Софье Федоровне так будет легче.

После этого Соня и Шурочка ушли, а Лансков с тяжким вздохом опустился в кресло. Алексей тут же принялся расспрашивать о состоянии дяди.

– Он умирает, – с тоской в глазах отвечал Савелий Антонович. – Падение было слишком сильным, да и организм у него уже давно не молодой. Да, печально. Но что поделаешь? На все воля божья.

Алексей вдруг поднялся и, не глядя ни на кого, быстро прошел к окну. Я успела заметить, как он украдкой вытер две скатившиеся на его лицо слезы. Мне стало даже жаль этого молодого человека, хотя раньше я его, мягко говоря, недолюбливала. Я подумала тогда, что даже несмотря на разногласия, племянник, судя по теперешнему страданию, все-таки любил своего дядю, который растил его с самого младенчества.

Я всем своим существом чувствовала, как весь этот дом постепенно пропитывается чем-то неприятным, гадким. Атмосфера теперь царила здесь мрачная и напряженная. И неудивительно, ведь в соседней комнате в тот момент умирал человек – хозяин дома.

Алексей Долинский продолжал плакать, стоя возле самого окошка. Мы все не знали, о чем говорить. Да и слова были нисколько не нужны в столь печальной обстановке.

И вдруг в этой полной тишине раздался громкий плач. Я вскочила, словно ужаленная. Алексей и Савелий Антонович тоже поднялись и чуть не бегом направились в комнату Федора Степановича.

Софья на коленях стояла перед кроватью отца, голова ее лежала на груди собственного отца, возлежащего на кровати с мертвенно-бледным лицом. Она даже не обернулась на звук открывающейся двери. Ланской подбежал к больному, пощупал пульс. Через несколько секунд он поднял голову. По его преисполненному скорби взгляду я поняла, что все кончено, Федор Долинский умер.

Шурочка стояла рядом, из глаз ее тоже лились слезы жалости. Вбежала Феклуша, кое-как подняла Соню и повела ее из спальни, на ходу шепча ей какие-то слова утешения.

Я взяла Шурочку под руку и попыталась вывести ее. Мне удалось это сделать без особого труда. Но, как только мы оказались за дверью, подруга вдруг сама схватила меня за руку и потащила в соседнюю залу.

– Что с тобой, Сашенька? – попыталась я выяснить причину столь загадочного поведения.

– Тс, – она приложила указательный палец к губам. – Мне нужно кое-что тебе рассказать, но об этом никто не должен знать.

Это известие мгновенно заинтересовало мое беспокойное сознание, и я поспешила за своей подругой. Оказавшись в комнате, где нам никто не мог помешать, мы уселись на мягкие стулья возле самого окна.

– Сашенька, о чем ты хотела мне рассказать? – задала я мучавший меня вопрос.

Шурочка вздохнула, подняла глаза вверх, словно пытаясь собрать все свои мысли и изложить мне.

– В общем, перед самой своей смертью Долинский кое-что сказал Соне. Только мы практически ничего не поняли. Вот я и решила, может быть, ты в этом разберешься, – начала она.

Я молча сидела и ждала продолжения рассказа, которое не заставило себя долго ждать.

– Когда мы пришли в комнату, Федор Степанович находился при последнем издыхании. Соня подошла и села подле него. Долинский открыл глаза и успел только сказать два слова, – с блеском в глазах рассказывала мне подруга.

– Какие слова? – любопытству моему не было предела.

– Он сказал «наследство» и «не отдавай», – констатировала Сашенька. – Что ты об этом думаешь?

– Ничего, – я пожала плечами. – Даже предположить не могу, о каком наследстве говорил Федор Степанович. Над этим надо подумать.

– Хорошо, – кивнула подруга.

– А у Сони ты спрашивала об этом?

– Нет, – Шурочка отрицательно покачала белокурой головой. – Но по ее виду нетрудно было догадаться, что она так же, как и я, не представляет, о чем твердит ее отец.

После этого я клятвенно пообещала подруге подумать обо всей полученной информации, хотя вовсе не была уверена, что мой измученный бесконечными загадками мозг способен разобраться в этой очередной головоломке.

Разговор был окончен, и мы немедленно поспешили из комнаты, чтобы разыскать хоть кого-то из домашних. Первым, кто нам встретился по пути, оказался Алексей Долинский. Он шел по коридору быстрыми стремительными шагами. Увидев нас, он остановился.

– Мы можем чем-то помочь? – задала я ему вопрос.

– О, конечно, – кивнул молодой человек. – Побудьте, пожалуйста, с Соней, ей совсем плохо, – он показал глазами на закрытую дверь сониной спальни, а затем так же быстро продолжил свой путь.

Я вместе с Шурочкой прошла в указанную залу и увидела там Соню, на которую везде поспевающая Феклуша уже натягивала невесть откуда взятое черное платье и черный чепец.

При нашем появлении кормилица недовольно хмыкнула и пробормотала что-то себе под нос. Мне такое поведение очень не понравилось. Но делать было нечего, в конце концов, она была чужой служанкой, и приказывать что-либо ей я попросту не имела никакого права.

Софья Федоровна тем временем сидела, молча уставившись в тусклое большое зеркало трюмо, и лишь только изредка вздрагивала под неосторожными прикосновениями Феклуши. Ни одной слезинки не было видно на ее красивых глазах. Девушка перенесла слишком большое для ее достаточно юного возраста потрясение.

Обычно в такое состояние души впадают люди, когда их постигает настолько сильное горе, что они даже не могут вылить его наружу, а держат в себе. Я пережила приблизительно то же самое, когда узнала о смерти моего горячо любимого мужа, поэтому я понимала Соню, как никто другой.

Здесь, уважаемый читатель, тетушка моя, по всей видимости, несколько отвлеклась от общего своего повествования. Однако ее суждения вполне верны и не лишены логической основы. Знаете, иногда я думаю, что в наше время моей родственнице цены бы не было, будь она каким-нибудь психотерапевтом или, на худой конец, философом. Однако никто не может выбирать, в какое время ему родиться.

Простите, но похоже, записи тети так подействовали на меня, что я тоже начал философствовать. Так вернемся же к нашему роману.

Через несколько минут Софья Федоровна внезапно очнулась от своего забытья и с удивлением взглянула на нас.

– Что Алексей, поехал ли к гробовщику? – задала она вопрос совершенно безжизненным голосом.

– Поехал, – поспешила успокоить я девушку, хотя не знала на самом деле, куда отправился Долинский-младший.

– Вот и славно, – кивнула Соня. – Феклуша, пойди в деревню, баб позови.

– Так Гаврила уже ушел, деточка моя, – откликнулась кормилица.

– Славно, славно, – продолжала твердить Соня, как будто сама не понимая, о чем говорит.

Феклуша тем временем закончила облачать в траурный туалет свою барышню, и Соня отослала ее.

– Как же произошло такое? – ни к кому не обращаясь, спрашивала девушка. – Ведь папина лошадка всегда была такой спокойной. Как же сбросила она его?

– Ее испугали, что-то или кто-то, – проговорила Сашенька.

– А вы разве не видели? – не глядя на нас, спросила Соня.

– Нет, – покачала головой моя подруга. – Мы совершенно ничего не видели. Мы даже не поняли, что произошло.

Наступило тягостное молчание, которое, к великому счастью, было прервано стуком в дверь. Так как Соня не пожелала ответить на стук, то пришедшего пришлось позвать мне. Это оказался Гаврила, он доложил, что деревенские бабы уже пришли обмывать покойника, а поп завтра же прибудет на последнее отпевание погибшего барина.

Хотя сейчас мне и стыдно писать об этом, но долгое пребывание в сониной комнате навеяло на меня такую тоску и скуку, что вскоре я удалилась, оставив Софью Федоровну на попечение Шурочки.

Вскоре вернулся Алексей вместе с гробовщиком. К вечеру покойника уже поместили в дубовый гроб и водрузили его на стол в гостевой. В доме было тихо и печально, лишь изредка с кухни доносилось недовольное ворчание Феклуши или мрачный бас Гаврилы. Но на это никто не обращал внимания.

Софья Федоровна до самых сумерек сидела подле гроба отца. Шурочка все это время держала ее за руку, боясь хоть на мгновение оставить девушку одну.

Я уже раньше, кажется, упоминала, что испытываю сильную неприязнь к подобным моментам в жизни, хотя по существу, они неизбежны. Тем не менее, в такие времена я старалась как можно надежнее оградить себя, чтобы не поддаваться тоскливому чувству скорби.

Не в силах больше выносить траурных лиц, я вышла на веранду, чтобы хоть немного отвлечься, и принялась вспоминать все предшествующие смерти Долинского-старшего события.

Теперь позвольте мне, уважаемые читатели, перейти к следующей главе моего романа.

Глава восьмая

Мне еще ранее показалось довольно странным то, что лошадь Долинского, если верить словам Софьи, всегда такая спокойная и безмятежная, вдруг испугалась чего-то. Но ведь ни один из нас не видел какой-либо опасности. Даже если бы она и была, то другие лошади наверняка почувствовали бы ее и тоже испугались.

Я долго восстанавливала в памяти картины прошедшего дня: испуганная чем-то лошадь резко останавливается, вылетающий из седла Долинский, затем Долинский, лежащий на сырой земле, рядом с ним валяется седло. Вот тут-то вдруг в моей голове как будто стукнул колокол. Все мои мысли были обращены к седлу. Почему оно слетело со спины всадника вместе с его хозяином?

Вполне возможно, что подпруга ослабла, хотя это было маловероятно. Ведь конюхи несколько раз перепроверили перед охотой снаряжение лошадей. Чтобы разобраться в этой загадке, я решила немедленно разыскать седло, которое, насколько я помнила, так и осталось лежать на той поляне, где произошла ужасная трагедия.

Даже надвигающиеся сумерки не могли остановить меня в тот момент. Я твердо решила немедленно отправиться в лес. Сказано – сделано. Я вскочила, быстро пересекла двор и вошла в конюшню. В полной темноте я прошла к стойлу, где, по моим предположениям, находилась та самая лошадь, на которой сегодня утром я отправилась на охоту. Наконец, я нашла свою лошадку. Та тихонько всхрапывала, уткнув продолговатую морду в перегородку своего стойла. Времени седлать ее у меня не было, хотя седло висело тут же рядом. Я, стараясь не издавать ни малейшего звука, тихонько отвязала животное и повела его к выходу.

И вот уже через несколько мгновений после того, как мы с моей лошадкой выбрались на улицу, я неслась на ней так, что ветер завывал в ушах. Путь до поляны, откуда начиналась охота, я помнила прекрасно, поэтому даже в темноте добралась туда без особого труда. Но вот, к моему ужасу, оказалось, что я совершенно не помнила, в какую сторону ехать от этой поляны, чтобы добраться до того места, где упал с лошади Федор Степанович.

Я уже чувствовала, как меня постепенно начинает охватывать паника. Шутка ли, оказаться одной ночью посреди темного леса. Не хватало мне еще заблудиться. Только огромным усилием воли я заставила себя успокоиться и собраться с мыслями. Я оглянулась по сторонам, силясь припомнить, в какую сторону побежали охотничьи собаки, когда давеча утром почуяли след кабана. Не хочу сама себя хвалить, но зрительная память меня никогда не подводила. Так было и в молодости, и даже по сей день.

Еще раз внимательно изучив поляну и увидев перед собой большой развесистый вяз, я, наконец, вспомнила, что именно его проезжала, когда гналась вслед за борзыми. Значит, ехать нужно туда. Я тихонько тронула ногой свою лошадь, и она, полностью повинуясь моим движениям, двинулась вперед неспешной рысью.

То и дело задевая головой ветки деревьев, я уже в который раз ругала себя, что не захватила с собой факела. Возможно, это объяснялось моим взбудораженным состоянием, так как, кроме седла, оставшегося на месте гибели Долинского-старшего, я больше ни о чем и думать не могла.

Не знаю, что б я делала в этой кромешной тьме, но, к счастью, через несколько минут из-за тучек, нависших над лесом, выглянула полная круглая луна, озарив все вокруг мягким серебристым светом. Как счастлива я была в тот момент! Теперь ехать было вовсе не страшно, и к тому же я прекрасно видела дорогу.

Вскоре я добралась до того места, где собаки потеряли след. Значит, ехать оставалось совсем недолго. Я сильнее вдавила ногами в бока моей лошади, заставляя ее скакать быстрее.

Мы проехали всего несколько метров, как вдруг лошадка моя дико заржала и внезапно встала на дыбы. Как испугалась я в тот момент! В одно мгновение перед моим взором пронеслась картина вылетающего из седла своей лошади Федора Степановича. В голове моей стало ясно и совершенно пусто, как в опорожненной бочке. Я изо всех сил приникла к шее животного и крепко вцепилась в мохнатую гриву. Вот именно это столь быстрое движение и спасло мою жизнь.

Лошадь вернулась в свое прежнее положение, но ехать дальше отказывалась. Сколько я ни била ногами по ее бокам, лошадка продолжала упрямо стоять на месте, и лишь изредка недовольно всхрапывала.

После нескольких неудачных попыток заставить животное ехать дальше мне ничего больше не оставалось, кроме как спешиться и осмотреть местность в поисках того, что так сильно напугало мою лошадку.

В панике я не сразу обнаружила, что полянка, на которой я оказалась, и есть та самая, где еще сегодня утром произошла ужасная трагедия, приведшая Федора Степановича Долинского к такому трагическому концу. К тому же моя лошадь точно так же испугалась чего-то, как и лошадь Долинского.

Подобная догадка заставила меня снова подойти к моей все еще стоящей на одном месте лошадке. Перво-наперво я погладила животное по гладкой морде, уговаривая его не бояться, затем, схватив лошадь за гриву, отвела ее чуть в сторону, так как вперед она идти отказывалась. Когда место было расчищено, я уже без всякой боязни могла приступить к тщательному осмотру поляны.

Усевшись на корточки, я принялась осторожно ощупывать руками землю. Постепенно я пробиралась все дальше и дальше. Наконец, я нащупала в земле небольшое углубление. Но это нисколько не остановило моего любопытства. Я продолжала шарить руками по земле. И вдруг я нащупала рукой что-то мягкое и в то же время жесткое, похожее на шкуру животного. От неожиданности я отпрянула в сторону. И тут внезапно до меня донесся жуткий запах разлагающегося тела. Первой мыслью, которая тут же привела меня в ужас, была та, что я нашла чьей-то труп.

Любая здравомыслящая дама на моем месте тут же убежала бы прочь от этого места. Любая, но ни в коем случае не я. Хотя в первую минуту, признаюсь честно, меня охватил страх, который, впрочем, уже в следующее мгновение уступил место безграничному моему любопытству.

Однако на всякий случай я решила принять хоть какие-то меры, чтобы обезопасить себя от различных неожиданностей. Я подбежала к ближайшему дереву, с великим трудом оторвала от него большую сухую ветку в виде рогатины и вернулась к месту своей неожиданной находки. Я ткнула палкой в низинку и почувствовала, как мой шест медленно вошел во что-то мягкое. Тогда я изо всех сил надавила на него и потянула на себя. В следующую минуту я уже вытаскивала на лунный свет огромную темную массу.

Невозможно словами описать испытанный мною ужас, когда в черной куче я разглядела длинную собачью морду с оскаленными зубами и остекленевшими мертвыми глазами. Это был волк. Так вот, значит, почему лошади останавливались в этом месте, почуяв такой страшный для них запах волчатины.

Честно говоря, тогда я даже несколько разочаровалась. Ведь я надеялась найти что-то более страшное и загадочное, чем обыкновенного мертвого волка.

В это время луна уже полностью осветила поляну, на которой от ее сияния стало светло, как днем. Именно тогда в глаза мне (а я все еще продолжала разглядывать мертвую тушу) бросилась раздробленная правая лапа волка. Я наклонилась и увидела, что в серой шкуре виднеется уже запекшаяся кровь.

В следующую секунду в голову мою закралось совершенно нелепое на первый взгляд подозрение, и я поспешила как можно скорее разрешить его.

Превозмогая отвращение от издающего смрадный запах мертвого волка, я принялась более внимательно разглядывать тушу. Осмотр шкуры не дал мне никакой новой информации. Тогда я снова взялась за рогатину, подоткнула ее под мертвое тело и перевернула его. До сих пор, вспоминая те события, я не перестаю удивляться неизвестно откуда взявшейся у меня смелости, чтобы возиться с мертвечиной.

Вот видите, дорогой читатель, в который раз подтверждается поразительная неординарность поступков моей бабушки.

Исключительная женщина. Естественно, это мое субъективное мнение. Но, насколько помнит читатель, я не особенно часто хвалил свою родственницу. Однако эта ситуация, возможно, и приукрашенная различными эпитетами, вызвала во мне искреннее восхищение. Молодая женщина ночью в лесу, сама эта обстановка уже навевает ужас, не говоря о страшной находке. Хотя я более чем уверен, что Катенька жутко напугалась в тот момент, но по каким-то причинам не захотела в этом признаться.

Однако мои впечатления – они и останутся моими. А роман требует продолжения.

Но вернемся к той страшной ночи. Итак, я перевернула волка, и в следующую секунду возникшее у меня подозрение было полностью оправдано. Дело в том, что левое ухо мертвой твари было полностью раздробленно, а рядом с рваной раной в шкуре на виске виднелись два довольно внушительных размеров отверстия с запекшейся, как и на лапе, кровью. Кто-то убил этого волка, предварительно заманив его в капкан. И именно этот кто-то не забрал мертвую тварь, а притащил ее сюда, следуя только ему известному черному умыслу, ведь ни один уважающий себя охотник не бросил бы добытый им трофей просто так.

Эта догадка настолько поразила меня, что я развернулась и впопыхах бросилась назад, к своей лошади, мечтая о том, чтобы поскорее добраться до дома и рассказать о моем ночном путешествии Шурочке.

Однако до лошади мне добежать не удалось. Я обо что-то споткнулась и упала на землю. Благо при падении я не ушиблась и даже не подвернула ногу. Поэтому уже через несколько мгновений я встала и оглянулась, чтобы посмотреть на причину моего падения. Причиной этой оказалось то самое седло, ради которого, собственно, я и явилась в лес. Приняв единственное в такой ситуации верное решение, я схватила седло и снова побежала туда, где оставила привязанной к дереву свою лошадь.

Когда я принялась отвязывать лошадь, мне вдруг в голову пришла замечательная идея. Вдоволь наездившись на неоседланной лошади, мне уже больше не хотелось испытывать столь сомнительного удовольствия. К тому же если учесть, что теперь седло находилось прямо у меня в руках, и было бы глупо не применить его для собственного же удобства. Я водрузила седло на спину моей лошадки, но закрепить его мне так и не удалось, ремень подпруги был порван. По крайней мере, сначала я подумала, что он порван. Однако края в том месте, где подпруга порвалась, были совершенно ровными, как будто подрезанными.

Да, дорогие читатели, теперь вы можете понять мое тогдашнее состояние, когда перед моим взором открылась страшная тайна. Смерть Федора Долинского – не несчастный случай, а намеренное, прекрасно спланированное убийство. Волк в низине, подрезанная подпруга – все это сходилось один к одному, словно маленькие стеклярусы, складывающиеся в жуткую картинку придуманной кем-то, дьявольски настроенным, мозаики.

Оставалось непонятным только одно: откуда убийца знал, что Федор Степанович поедет именно по этой тропинке. К тому же я вовсе не была уверена, что намеченной жертвой был именно Долинский-старший. В голове моей все перемешалось.

Лошадка моя как-то дернулась и тихонько заржала. Я быстро взобралась на нее, прихватив с собой перерезанное седло, и, стукнув животное в мягкий живот, поскакала назад, к усадьбе.

Думать ни о чем не хотелось, но настойчивые, словно прилипчивые мухи, мысли все равно продолжали лезть в мою разгоряченную голову. Перед моими глазами всплывали картины виденных мною ссор Долинского-старшего и его племянника, затем странные обращенные ко мне слова Федора Степановича о том, чтобы позаботиться о Соне. Значит, он предчувствовал свою скорую гибель. Но откуда он мог это знать? Может быть, он знал, что кто-то желает его смерти, а он не способен был даже защитить себя. А если убийца всегда был рядом с ним, если это был его племянник? Но ведь Федор Степанович сам сказал мне, что Алексей вовсе ни при чем в его неудачах. Чем больше я думала обо всем этом, тем страшнее мне становилось.

Подозревать Алексея Долинского я никак не могла, ведь доказательств у меня не было. Да, они ссорились, но в каждой семье бывают ссоры, однако из-за них родственники не убивают друг друга. К тому же я собственными глазами видела, как плакал Алексей, узнав о смерти дяди.

Такие мысли проносились в моем мозгу, пока я добиралась до усадьбы Долинских. В доме было тихо, окно горело только в гостевой, да и то свет был тусклым. Я спешилась, тихо отвела лошадь обратно в конюшню и, спрятав рваное седло в ворохе соломы, поспешила в свою комнату.

Однако не успела я войти, как в коридоре показался Алексей Долинский. Он медленно шествовал прямо мне навстречу, понуро опустив голову. Большое горе было написано на его лице. В ту минуту мне стало очень жаль его, на какое-то время я даже забыла испытываемую к нему прежде неприязнь.

– А, Катерина Алексеевна, – заметив меня, проговорил Долинский-младший. – Вам тоже не спится в столь поздний час?

Я кивнула, изо всех сил напрягая мозг и стараясь понять, к чему клонит мой собеседник.

– Не хотите ли кофею откушать? – спросил молодой человек. – Я как раз приказал Гавриле приготовить мне чашечку.

Тон его был настолько жалким, что у меня не хватило сил отказаться, и я приняла приглашение. Алексей слабо улыбнулся и направился в столовую. Я последовала за ним.

– Знаете, – проговорил Долинский, усаживаясь за стол. – Я всегда думал о том, почему люди не умеют ценить то, что у них есть, пока этого не потеряют.

– О чем это вы, сударь? – удивилась я, пытаясь понять, к чему клонит мой собеседник.

– Понимаете, в последнее время мы так часто ссорились с дядей. Как много бы я отдал, чтобы сейчас хоть на мгновение вернуть его обратно и успеть попросить у него прощения за все, что было между нами, – на глазах его выступили непрошенные слезы.

Такое поведение настолько растрогало мое сердце, что я поспешила немного успокоить Алексея.

– Не переживайте, со всеми нами случаются ошибки. Не корите себя, – я старалась говорить как можно мягче. – Я уверена, что Федор Степанович еще до своей смерти простил вас, ведь он на некоторое время все же приходил в сознание.

В этот момент появился Гаврила, неся в руках поднос с кофейником и одной чашкой. По приказу Алексея слуга быстро сходил на кухню за второй чашкой, а затем немедленно удалился, снова оставив нас наедине.

– До сих пор не могу понять, чего испугалась лошадь дяденьки, – продолжал говорить Долинский-младший. – Может быть, она учуяла что-то или кого-то? – у меня постепенно складывалось впечатление, что мой собеседник уже забыл о моем присутствии и начал рассуждать сам с собой.

При виде этой картины в мое сердце начало закрадываться сострадание к убитому горем племяннику погибшего Федора Степановича. Тогда мне показалось глупым, что я могла подозревать его в убийстве собственного дяди.

– Послушайте, не было ли у вашего дяди врагов? – осторожно задала я вопрос, прерывая рассуждения собеседника.

– Федор Степанович был добрейшей души человек, какие могли быть у него враги? – искренне удивился Алексей, устало махнув рукой, и вдруг в упор взглянул на меня. – А почему вы спрашиваете? Неужели вы думаете…

– Я ничего не думаю, – перебила я, однако по выражению лица Долинского я поняла, что он мне нисколько не поверил. – А можно узнать, почему вы ссорились с Федором Степановичем?

– Позвольте, – Алексей был искренне удивлен, или скорее, даже возмущен моим вопросом. – Вы решили устроить мне допрос?

– Ни в коем случае, – отрицательно покачала я головой. – Извините, но я действительно не имела права задавать столь бесцеремонные вопросы.

Алексей замолчал, потом встал и начал мерить шагами комнату.

Я продолжала сидеть на месте и не спеша пить свой кофе. Я ждала, так как чувствовала, что Долинский намерен мне сказать что-то очень важное. И предчувствия меня не обманули. Алексей внезапно остановился и уселся на свой стул.

– Это семейная тайна, но теперь уже не имеет смысла скрывать ее перед вами, так как за те несколько дней, что вы пробыли у нас, вы стали ближе любой родственницы и мне, и моей кузине. Софья Федоровна ждет ребенка, – выпалил он.

– Неужели, – я как можно правдоподобнее постаралась изобразить на своем лице величайшее изумление, так как признаваться в том, что я знаю эту «семейную тайну», мне не хотелось.

– Да, она ждет ребенка, – повторил Долинский. – Не спрашивайте меня, кто отец этого ребенка, я не знаю его, и это даже хорошо, так как он отказался жениться на Сонечке. Однако я был представлен другу этого, мягко говоря, нечистоплотного человека, князю Артемию Валерьевичу Бушкову. Именно он предложил Софье Федоровне скрыть позор и выйти за него замуж.

– Так это же прекрасно, – проговорила я, заранее уже зная, какой за этим последует ответ.

– Да, но и Бушков скрылся. Вот уже несколько недель он не появляется в этом доме, хотя раньше, по словам Сони, не проходило и дня, чтобы он не наведывался в Воскресенское, – Алексей замолчал, стараясь собраться с мыслями.

– Может быть, он болен? – я старалась говорить как можно безразличнее.

– Вряд ли. Но вернемся к тому, с чего начинали. Так вот, после того как Бушков исчез, а время, как вы сами понимаете, в сонечкином положении не терпит, я предложил дяде себя в качестве жениха моей кузины, потому что, признаюсь честно, я люблю Соню и мечтаю, чтобы она стала моей женой. Однако дядя воспротивился этому, он всегда был против внутрисемейных браков. Мы начали ссориться. Я пытался доказать, что наш с Соней брак будет единственным разумным решением в сложившейся ситуации. К тому же в этом случае позор, которому была подвержена Софья Федоровна, навсегда бы остался нашей семейной тайной, и никто никогда не узнал бы о нем. Признаюсь, наши ссоры порой доходили до непозволительной между родственниками брани. Один раз, теперь я вспоминаю это с большим стыдом, я чуть не ударил его. Да вы же сами, наверное, помните, ведь вы пришли тогда в гостевую.

Я кивнула, всей душой желая, чтобы мой собеседник выговорился передо мною, излил все, что накипело в его измученной душе. Почему-то в тот момент мне на ум пришли строки так любимого мною Михаила Юрьевича Лермонтова, которые, как мне казалось, вполне подходят к состоянию Алексея Долинского. А строки эти вот какие:

Мне грустно, потому что я тебя люблю, И знаю: молодость цветущую твою Не пощадит молвы коварное гоненье. За каждый светлый день иль сладкое мгновенье Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.

Вот видите, уважаемый читатель. Даже будучи сыщиком, моя тетушка все равно оставалась женщиной в полном смысле этого понятия. А, как известно, сердце женщины в безграничной мере подвержено жалости и состраданию, особенно когда этого сострадания ждет молодой мужчина.

Я прервал повествование по той простой причине, что далее в романе родственницы идет добрый десяток страниц, на которых на французском и английском языках следуют философские размышления об отношениях между людьми, разбирается такое странное и в то же время прекрасное чувство человеческой души, как любовь. Но, позвольте, если бы я предоставил все это уважаемому читателю, то книга эта стала бы весьма похожа на какой-нибудь любовный французский роман девятнадцатого века, а это не вполне вписывается в общий стиль романа. Поэтому я пропускаю упомянутые выше страницы и продолжаю дальше.

После признания Алексея Долинского сердце мое прониклось к нему жалостью. Теперь я уже сама не могла поверить в то, что раньше подозревала этого несчастного человека в убийстве своего собственного дяди. Я поверила ему, мало того, я решила рассказать о своих подозрениях, касающихся смерти Федора Долинского.

– Мне кажется, ваш дядя умер не из-за несчастного случая, – осторожно начала я.

– Что? – Алексей посмотрел мне прямо в глаза, в которых было полное недоумение. – Что вы хотите этим сказать?

И тут я одним махом, как на духу, выложила ему и про свое ночное путешествие на поляну, и про мертвого волка в низине, и про подрезанное и найденное мною седло, на котором отправился на охоту Долинский-старший.

Пока я говорила, лицо Алексея принимало все более изумленное выражение.

– Боже мой, – простонал он, когда я, наконец, умолкла. – Да кому же на самом деле понадобилось убивать дядю?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Однако согласитесь, ведь если убийца подложил мертвого волка, чтобы испугать лошадь, значит, он точно знал весь путь, который должен был быть проделан во время охоты.

– Верно, – задумчиво пробормотал мой собеседник. – Позвольте, но тогда убийца все это время находился поблизости. Но кто же он? Стоп. У вас не вызывает подозрений некоторое обстоятельство?

– Какое? – поинтересовалась я.

– Почему так внезапно уехал Евгений Александрович Мохов?

При этих словах я вспомнила содержание записки, оставленной Моховым, которая немало удивила нас всех в момент ее получения. А затем в памяти всплыл разговор накануне охоты, когда все гости и домочадцы собрались в гостевой. Ведь тогда Мохов говорил, о несчастном случае, происшедшим с ним на охоте. И рассказ это вполне можно было принять за скрытую угрозу.

– Вы думаете, что Евгений Александрович подстроил убийство вашего дяди? – спросила я своего собеседника.

– Я ничего не думаю, и упаси бог кого-то подозревать в таком смертном грехе, – испуганно откликнулся Долинский. – Но дяденька долго сомневался, прежде чем пригласить к себе Мохова.

– Можно узнать, почему? – меня все больше и больше охватывало любопытство.

– Честно говоря, дядя, как я ни старался узнать, так ничего мне и не рассказал. Хотя из его немногочисленных фраз я все же догадался, что между ними существовала какая-то давняя вражда, и это очень угнетало Федора Степановича. Он всей душой желал помириться с Евгением Александровичем, потому и пригласил его к себе, как только появилась для этого возможность.

– А где он живет, этот Мохов? – мне просто необходимо было это узнать, так как в моей голове уже зрел план поимки преступника.

– Признаться, не знаю этого точно, но по-моему, где-то ближе к Вольску, на другом берегу Терешки. Помилуйте, Катерина Алексеевна, уж не собираетесь ли вы ехать туда?

– Нет, нет, – поспешила я заверить собеседника. – Но ведь можно было бы послать туда полицию.

– Да никто в полиции нам не поверит, ведь у нас нет никаких доказательств.

Я подумала и рассудила, что слова Алексея не лишены здравого смысла. Действительно, ведь мы не можем предоставить полиции ни одной улики, чтобы арестовать Мохова. Значит, придется все-таки съездить в имение Евгения Александровича и самой во всем разобраться. Однако я решила не распространяться Долинскому о своих планах и до поры до времени держать их в тайне.

Уже занимался рассвет, когда мы с Алексеем Долинским расстались и отправились по своим комнатам, чтобы хоть немного отдохнуть перед предстоящими похоронами Федора Долинского.

Здесь, уважаемый читатель, повествование моей тетки прерывается. Нет, не в том смысле, о котором можно подумать. Просто, если следовать элементарной логике, то далее должно следовать описание похорон убитого на охоте помещика. Однако об этом ни в дневнике, ни в мемуарах Катеньки Арсаньевой не содержится ни одного слова. Возможно, потому что, как раньше уже упоминалось, моя тетушка ненавидела эту траурную церемонию и всегда старалась обходить ее стороной и в жизни, и на бумаге. Странное обстоятельство, не правда ли? Быть сыщиком, постоянно сталкиваться с трупами и преступниками, и бояться похорон. Ну да оставим эту странность на совести ее хозяйки и продолжим.

На следующий день после похорон, когда Ланской с супругой, выразив свои последние соболезнования по поводу безвременной кончины Федора Степановича, отбыли домой, Алексею Долинскому неожиданно пришло письмо от нотариуса, где молодой человек приглашался приехать в Саратов по какому-то очень важному, не терпящему ни малейших отлагательств делу. В спешке собравшись, Долинский-младший уже утром следующего дня отбыл, попросив нас немного побыть еще в Воскресенском и присмотреть за Соней до его возвращения. В ответ на это и я, и Сашенька клятвенно пообещали ни за что не оставлять Софью Федоровну одну.

Соня после похорон отца ходила сама не своя. Она была безразлична абсолютно ко всему. Такое ее состояние очень беспокоило нас, да еще и Феклуша постоянно твердила о том, что печаль никак не может пойти на пользу ребеночку. Один раз я даже прикрикнула на кормилицу, чтоб она перестала причитать, а лучше бы занялась своими обязанностями и присматривала за домом. Феклуша ничего не ответила, только бросила на меня взгляд, полный презрения, что еще больше добавило мне неприязни к этой наглой крестьянке.

Однако мало-помалу жизнь все же брала свое, и Софья Федоровна постепенно начинала приходить в себя. Он снова подолгу стала беседовать с Шурочкой, иногда на ее губах мелькала грустная, но все же улыбка.

Едва не забыла описать один весьма интересный случай, произошедший со мною в те далекие дни. Причем случай этот, как оказалось впоследствии, имел под собой совершенно неожиданную подоплеку.

Как-то вечером я, по своему обыкновению, вышла в барский сад погулять перед сном. Погода практически всю осень была замечательной. Вот и тогда, хотя на дворе уже стояло начало октября, последние теплые деньки продолжали радовать своей непередаваемой прелестью наступившей осени. Весь сад был золотым от падавших на землю желтых листьев.

Я тихо прогуливалась среди деревьев, как вдруг услышала за кустами какой-то шорох. Естественно, мне в ту же минуту захотелось посмотреть, кто может там бродить в столь поздний час. Причем я сразу догадалась, что шорох это издавал вовсе не зверь и не ветер, а человек. Предчувствие меня не обмануло. Уже через секунду за кустами снова что-то зашелестело, и раздалось бормотание. Я тихонько подошла к зарослям и заглянула в их глубину. В следующую минуту я отпрянула в испуге. Прямо на меня из кустов выскочила Феклуша с большой пустой миской в руках и такой же пустой крынкой. Обычно в таких крынках крестьяне держат молоко.

Феклуша испугалась не меньше меня, это было заметно по ее забегавшим из стороны в сторону хитрым глазам.

– Что это вы делаете здесь так поздно, барыня? – наконец, смогла вымолвить кормилица. – Негоже в такую темень одной по саду разгуливать. Тут иногда кабаны захаживают.

– Да я погулять вышла, – начала я оправдываться, и тут же сама себя одернула, не хватало еще перед служанкой извиняться. – Ты сама-то каким образом здесь оказалась?

Вопрос, по всей видимости, застал кормилицу врасплох. Она странно крякнула, поправила на голове платок, снова зыркнула глазами, и только после всех этих произведенных действий соизволила мне ответить.

– Сука у нас на псарне ощенилась. Дюже много их, щеночков-то. Вот я решила подкормить беднягу. Покойный барин всегда так за ними ухаживал, вот и соблюдаю я старые обычаи, – и она чуть не в самое лицо мне сунула миску с крынкой, как бы подтверждая тем самым свои слова.

– Неужели? – я изобразила на лице искреннее удивление, несколько отстраняясь от рук крестьянки. – Мне бы тоже хотелось посмотреть на новорожденных щенят.

– Поздно, барыня, – мгновенно воспротивилась моему пожеланию Феклуша. – Да и собаки ведь не любят, когда на их щенков чужие приходят смотреть.

Я кивнула и отослала ее в дом, наказав передать Софье Федоровне и Сашеньке, что я еще немного погуляю и вернусь. Читатель, наверное, уже догадался, что я вовсе не собиралась продолжать свою безмятежную прогулку. Теперь мне захотелось посмотреть, действительно ли все дело обстоит так, как рассказывала мне кормилица. Уж больно странным у нее был тон при разговоре.

Как только Феклуша скрылась из виду, я резко развернулась, подобрала юбки и побежала в ту сторону, где располагалась барская псарня. Дверь на псарню была закрыта на огромный амбарный замок. Значит, пробраться туда для меня не представлялось никакой возможности.

Я обошла псарню кругом, но ничего подозрительного не обнаружила, тогда я приложила ухо к двери. Внутри тоже было тихо, лишь изредка раздавалось едва слышное поскуливание щенков. Я еще немного покрутилась возле псарни и в полном разочаровании вернулась в дом. Вскоре я уже совсем забыла об этом происшествии, да и к тому времени уже возникло столько дел, что о причудах Феклуши мне стало и вовсе некогда думать.

Об этих делах я поведаю в следующей главе.

Глава девятая

Прошло четыре дня с тех пор, как Алексей Долинский уехал в Саратов. За все это время Софья Федоровна ни словом не обмолвилась с нами о его внезапном отъезде. Сначала я думала, что девушке хоть что-нибудь известно. Я даже пыталась несколько раз разговорить ее. Однако на поверку выяснилась полная неосведомленность Сони о путешествии своего кузена.

И вот утром, как раз на следующий день после того, как я разговаривала в саду с Феклушей, меня разбудили громкие голоса во дворе усадьбы, скрип колес и храп лошадей. Я быстро поднялась и выглянула в окно. На самом деле оказалось, что это вернулся Алексей Долинский, да еще и не один, а с каким-то мужчиной лет сорока с лишним, в прекрасно сшитом сюртуке.

Я поспешно оделась и спустилась в гостевую. Там я увидела Шурочку, которая неспешно пила кофе.

– Доброе утро, – поздоровалась я с подругой.

– Доброе утро, Катенька, – откликнулась Шурочка. – Ты знаешь, Алексей вернулся.

– Я видела в окно, – призналась я. – А где же он сейчас и почему не видно Сонечки?

– Соня отправилась встречать своего кузена и прибывшего с ним судебного пристава. Они втроем сразу же отправились в кабинет покойного Федора Степановича для какого-то очень важного разговора, – сообщила мне подруга.

Я уселась за стол, позвала Гаврилу и приказала ему принести мне кофе. К тому времени, когда мы с Сашенькой уже почти закончили завтракать, в доме послышался звук открывающейся двери, а за ним голоса и шаги. В следующую минуту в гостевую входили Алексей Долинский, Софья Федоровна, а за ними следовал судебный пристав.

– Рад снова видеть вас, Катерина Алексеевна, – поклонился мне Долинский-младший. – Позвольте представить вам нотариуса – Станислав Осипович Черемухов, – он указал в сторону мужчины, на что тот вежливо кивнул.

– У меня к вам несколько необычная просьба, дорогие дамы, – Долинский галантно поклонился. – Дело в том, то именно Станислав Осипович вызвал меня в Саратов, чтобы сообщить совершенно ошеломительную новость, которая заключается в том, что совсем недавно за границей умерла наша общая с Соней родственница, которая, если я правильно понял из объяснении господина Черемухова, была нашей двоюродной тетушкой.

– Вы все правильно поняли, – кивнул нотариус.

– Ну так вот, – продолжал говорить Алексей. – Эта тетушка была весьма богатой особой, а после смерти все свое состояние она оставила единственным родственникам, которые еще живы, то есть мне и Софье Федоровне.

– Я поздравляю вас, – проговорили мы с Сашенькой в один голос. – Но в чем же заключается ваша просьба?

– Вы должны быть свидетелями на оглашении завещания, если вы, конечно, согласитесь оказать нам такую честь. Это, как вы сами понимаете, необходимость, чтобы соблюсти все требуемые к этому делу формальности, – Долинский в упор взглянул на меня.

И я, и моя подруга не видели никаких причин, чтобы отказываться от подобной услуги, и поэтому согласились быть свидетелями. В ту же минуту Алексей пригласил всех присутствующих в кабинет, усадил нас, то есть дам, на мягкие стулья, а сам уселся подле стола. Здесь же разместился и судебный пристав.

– Я думаю, вы можете начинать, – наконец произнес Долинский, обращаясь к Станиславу Осиповичу.

Черемухов откашлялся, затем взял в руки лежащий все это время на столе пакет и вскрыл его. В пакете оказалась тонкая хрустящая бумага с огромной круглой печатью вверху. Все это я успела разглядеть, пока Станислав Осипович разворачивал завещание.

Я не буду пересказывать дословно все написанное в той бумаге, да я на самом деле уже и не помню всех подробностей, ведь прошло много лет после тех событий. Поэтому я просто изложу общий смысл оставленного Долинским завещания.

В общем, умершая родственница завещала, помимо довольно внушительной суммы денег, огромное имение где-то в Новгородской губернии и прилагающиеся к нему восемь тысяч душ крестьян. Даже меня поразил столь щедрый подарок. Причем все это должно было быть разделено между самим Алексеем Долинским и его дядькой. Однако ввиду того, что Федор Долинский безвременно скончался, вторая половина наследства доставалась его дочери как прямой наследнице.

Софья Федоровна теперь не была опозоренной бесприданницей, а чудесным образом превратилась в очень состоятельную красивую незамужнюю даму. Однако до нее самой еще долго не могло дойти понимание только что услышанных слов. Она продолжала во все глаза смотреть на Черемухова, затем вдруг всхлипнула и бросилась прочь из кабинета. Сашенька хотела было побежать следом, но Алексей остановил ее жестом.

– Это от неожиданности, – проговорил он. – Дайте ей время прийти в себя. В первую минуту после известия о завещании со мной произошло нечто похожее. Я тоже долго не мог поверить в так внезапно свалившееся на нас счастье.

После этого Станислав Осипович еще раз зачитал завещание и некоторые издержки к нему, а затем Долинский пригласил всех нас отметить столь приятное событие хорошим обедом.

Все собрались в столовой, где предупрежденная заранее Феклуша уже накрывала праздничный стол. Я, извинившись, на несколько минут покинула всех и пошла в свою комнату.

Проходя мимо покоев Софьи Федоровны, я неожиданно услышала доносившиеся оттуда всхлипывания. Я постучала.

– Кто там? – раздался из-за закрытой двери голос Сони.

– Соня, это я, Катя.

– Войди, – пригласила девушка, и я отворила дверь.

Софья Федоровна сидела на своей кровати, уставившись на образ, висящий в углу комнаты. Она плакала, изредка утирая глаза платком.

– Соня, ну почему же ты плачешь, душенька? Ведь сегодня такой замечательный для тебя день, ты стала богатой, – я старалась говорить как можно мягче, чтобы успокоить и разговорить Соню.

– Но какой ценой мне досталось все это, Катенька. Папенька умер, Артемий бросил меня, так же, как и бросил Владимир Волевский. Зачем мне теперь эти деньги? – она посмотрела на меня таким исполненным горечи и тоски взглядом, что сердце мое сжалось от сочувствия и сострадания к сидящему передо мною человеку.

– Но ведь теперь ты можешь уехать, – пришла в мою голову не самая удачная мысль, но она, по всей видимости, сначала понравилась Софье Федоровне.

– Ты права, Катенька, – проговорила она. – Я могла бы уехать. Но нет, – она смахнула упавшую на лицо слезу. – Ты, верно, не поймешь меня, но я все же надеюсь, что Артемий Валерьевич еще вернется, ведь он так любит меня.

– Дело твое, Соня, – откликнулась я, так как поняла, что переубедить собеседницу мне все равно не удастся. – А теперь пойдем, остальные уже заждались нас в столовой.

На следующий день настроение Софьи Федоровны уже заметно улучшилось, она даже смеялась, радуясь остроумным шуткам своего кузена. Воспользовавшись такими переменами, я решила воплотить в жизнь свое давнее намерение и съездить в имение Евгения Александровича Мохова.

К моему удивлению, на этот раз Алексей Долинский с большим энтузиазмом отнесся к моим планам и взял с меня обещание, что если что-то узнаю о Мохове, то немедленно приеду в Воскресенское рассказать о своих поисках.

То, что я так и не узнала дороги в имение Мохова, нисколько не смущало меня. Я руководствовалась давней поговоркой, где, судя ее обещанию, язык может довести и до Киева.

Итак, уговорив Шурочку поехать со мной, я с помощью моего верного кучера Степана, который до поры до времени оставался не у дел и лишь изредка починял мою карету да ухаживал за моими лошадьми, собралась в дорогу, и на рассвете, попрощавшись с Софьей Федоровной и Алексеем Долинским, выехала из имения Долинских.

Когда я объясняла дорогу Степану, то посетовала на то, что, в общем, и сама не знаю, куда же нам ехать.

– Ничаго, барыня, доедем, – успокоил меня Степан. – Эх, нам ли пропадать!

Подобные слова, в полной мере успокоили меня, и я решила полностью положиться на своего верного слугу. Уж он-то, а в этом я смогла убедиться, и не один раз, довез бы меня куда надо и намного быстрее, чем я предполагала.

Оказалось, что обратный путь наш снова лежал через Бухатовку. Это обнаружилось к вечеру первого дня нашего путешествия. А произошло все таким образом.

– Барыня! – крикнул с козел Степан, когда и я, и моя подруга, утомленные долгой дорогой, уже начинали дремать. – Барыня, на ночлег бы пора останавливаться. Темно уж, да и лошади устали.

– Хорошо, – откликнулась я. – Не видно ли где поблизости постоялого двора?

– Не, постоялого двора тут нет. Зато верстах в трех Бухатовка находится, ну та самая, куда по вашему велению наведывались. Ежели желаете, можем там переночевать.

– Давай в Бухатовку! – крикнула я в ответ и снова опустилась на мягкие подушки.

Мне не особенно хотелось останавливаться в Бухатовке, но с другой стороны, я могла бы лишний раз спросить у Марии Леопольдовны о ее внуке. Если старушка получала какие-нибудь известия от внука, то обязательно расскажет об этом. Но тут я подумала о том, что Артемий Валерьевич вполне мог посвятить бабушку во все свои неприятности, и естественно, Бушкова станет прикрывать своего любимца. Я чувствовала, что снова начинаю запутываться в этой сплошной паутине убийств и преступлений. Поэтому я решила в тот момент ни о чем не думать, по крайней мере, до прибытия в Бухатовку.

Шурочку, в отличие от меня, не беспокоили никакие тревожные мысли. Она тихо посапывала, уткнув белокурую голову в мягкую каретную подушку.

Однако до Бухатовки нам добраться так и не удалось. Внезапно опустившаяся на землю ночь застала нашу карету в двух вестах от цели, к которой мы стремились.

Не знаю, что на самом деле произошло, то ли лошади сбились с пути, то ли Степан совершенно случайно перепутал повороты на дороге, но в конце концов мы заблудились. Около часа наша карета плутала по дорогам среди бескрайних полей.

– Степан, не видать ли света впереди? – то и дело высовывалась я из окошка кареты и обращалась к моему кучеру.

– Нет, барыня, не видать, – суровым басом отвечал Степан.

– Вижу, вижу, – внезапно раздался его радостный возглас.

– Что там?

– Кажется, изба крестьянская, а может, и деревня какая. Там свет, – Степан вполоборота повернулся ко мне.

– Езжай туда, – приказала я.

Шурочка проснулась от нашего громкого разговора со Степаном и принялась расспрашивать меня, что случилось. Я объяснила о наших блужданиях по дорогам, пока она спала.

– Ох, как хочется прилечь на нормальной постели, – подруга сладко потянулась.

До того места, где виднелся свет, мы добрались уже через полчаса. Свет исходил из маленькой крестьянской избушки возле самого леса.

– Приехали, барыня, – проговорил Степан, останавливая лошадей.

Мы вылезли из кареты. Везде было тихо и темно. Я приблизилась к двери избы и громко постучала. Довольно долго мне никто не открывал. Наконец в избе раздались какие-то шорохи, а затем шаги. Через секунду дверь отворилась, и на пороге появилась плотная фигура мужчины в темном казакине с косым воротом. Он окинул меня внимательным взглядом и, чуть отстранившись, сделал характерный жест рукой, приглашая меня войти в дом.

– Проходите барыня, – голос мужика был грубым и хриплым.

– Я не одна, со мной моя подруга и кучер, – сообщила я.

– Карету можете оставить прямо во дворе, здесь ее никто не украдет, а лошадей я покажу куда отвести, – с этими словами он впустил нас с Сашенькой в дом, а сам вышел к Степану, чтобы показать ему, где устроить ночлег нашим измученным долгой дорогой и блужданиями лошадкам.

Тем временем я принялась разглядывать жилище, в которое нас занесло волею судьбы. В доме было три комнаты, одна из которых, судя по полкам с глиняной посудой и белой, слегка закопченной печке в углу, была кухней, а две остальные спальнями.

К тому времени, когда хозяин избы вернулся, мы уже успели осмотреть дом.

– Меня зовут Тихон, – представился мужик.

Только при свете маленькой лучины, по огоньку которой мы, собственно, и обнаружили этот дом, я смогла по-настоящему разглядеть нового знакомого. Это был здоровенный плечистый крестьянин со светлыми глазами, излучающими какой-то особый, как мне показалось в тот момент, свет – свет доброты и внимания к уставшим путникам.

– Кто же ты будешь, Тихон? – задала я вопрос.

– Люди знахарем зовут, значит, так оно и есть, – с доброй усмешкой отвечал мужик.

– Ты один здесь живешь? – продолжала выпрашивать я.

– Один, – кивнул Тихон. – Раньше женка была да двое ребятишек. Все померли давно, когда холера на наш край нашла. Да вы есть, наверное, хотите, – вдруг спохватился он.

Тихон подошел к печке, отворил заслонку. На нас тут же пахнуло чем-то печеным и, судя по запаху, очень вкусным. Хотя это вполне могло мне просто показаться, так как я действительно очень хотела есть.

Знахарь тем временем взял стоящий в углу ухват и, наклонившись, вытащил из печки черный закопченный горшок. В то время, когда Тихон накрывал на стол, я нечаянно успела разглядеть за печкой небольшую каморку, где на полках стояло множество склянок и пузырьков различной формы, по стенам висели пучки сухих трав. Видно, гостеприимный хозяин действительно был знахарем. Сознание этого почему-то успокоило мой уставший мозг и даже позволило немного расслабиться. Для русского человека знахарь всегда был спасителем и избавителем практически ото всех жизненных бед.

– Сейчас, барыни, и поужинаете, – продолжал бормотать про себя Тихон, расставляя на столе глиняные плошки и раскладывая деревянные ложки. – Уж не побрезгуйте крестьянской едой.

Мы уселись за стол. В горшке оказалась горячая каша из молодой гречихи, которую мы тут же принялись уплетать за обе щеки. Вскоре пришел Степан. Ему тоже досталась порция каши, и он, сидя рядом на лавке, съел все ему предложенное за считанные секунды.

После ужина Тихон предложил лечь спать. Сашенька тут же воспользовалась этим предложением и немедленно отправилась в одну из спальных комнат. Степан улегся прямо на еще не остывшей печке.

Я осталась единственной, если не считать хозяина избы, которая, несмотря на жуткую усталость, спать вовсе не хотела.

– А почему твой дом стоит здесь возле самого леса, а не в деревне? – поинтересовалась я у Тихона.

– Этот дом построил еще мой дед, – принялся рассказывать историю своей жизни знахарь. – Дед тоже был целителем, и отец мой лечил людей. Когда дед был молодой, он был крепостным у княгини Бушковой. Может, слыхали про нее?

– Да, я знакома с Марией Леопольдовной, – кивнула я.

– Так вот, по ту пору княгиня еще совсем молодой была. Родители ее рано померли, так она уже в осьмнадцать лет стала полной хозяйкой во всем своем имении. И был у нее жених. Случился с ним страшный недуг. Никто не мог ему помочь. Каких-то только лекарей к нему не приводили, все одно, никто исцелить не брался. Тогда мой дед пошел на поклон к молодой барышне, да и сказал ей, что излечит ее жениха, в обмен потребовал вольную. Княгиня долго упорствовала, да потом согласилась. Сами можете понять, барыня, дед мой хорошим знахарем слыл. Исцелил он того хворого барина, а барыне пришлось подписать вольную. С тех пор ушел дед из деревни, построил здесь себе дом, да и жил в нем. А теперь дом этот мне достался.

– А часто ли ходят к тебе? – спросила я.

– Часто. Хвори ведь у всех есть, – отвечал Тихон, покачивая головой. – Недавно вот случай был. Недели три назад нашел я в нашем лесу человека. Эх, да что вам рассказывать, барыня. Не для ваших ушей такое дело, – он махнул рукой.

– Отчего же? – удивилась я. – Тихон, расскажи же мне, – меня сильно заинтриговали слова знахаря.

– Недели три назад это было, – начал повествование словоохотливый мужик. – Пошел я в лес, трав кое-каких собрать. Долго бродил, да далеко зашел, аж до самого берега Терешки. Вдруг слышу – из-за деревьев стоны доносятся. Я туда. Гляжу – человек лежит в крови весь, стонет. Я его поднял да поволок на себе домой.

– И кто же был этот человек? – спрашивала я в нетерпении.

– Не ведаю я того, барыня. Так он и не назвал себя. Почитай две недели почти в горячке он пролежал, раны-то у него не простые были, а стрелянные, что у твоего кабана. Вот я его и выхаживал. Постепенно хворый этот в себя начал приходить, вставать начал, хотя и слаб был сильно. Когда говорить хорошо смог, спросил меня, далеко ли отсюда Бухатовка. Я рассказал. Дня два после этого прошло. Ушел я рано поутру снова в лес, а когда вернулся, найденыша моего и след простыл. Куда он пошел таким слабым и немощным, ума не могу приложить, – Тихон тяжко вздохнул, и по этому вздоху нетрудно было догадаться, что знахарь действительно сильно переживает за сбежавшего больного.

– Так может, он к своим убежал, раз про Бухатовку спрашивал. Может, его искали там хозяйка, или семья, – предположила я.

– Какая хозяйка? – удивился Тихон. – Вы, верно, подумали, барыня, что он крестьянином был? Как бы не так, – знахарь усмехнулся, потирая бороду. – Судя по его одеже, да по речи, которой говорил, он сам барин. Высокий, статный, голос такой, что им только повелевать нужно.

После этих слов я даже не знала, что и подумать. Меня обуяло любопытство. Кто же это найденный в лесу человек, который так стремился добраться до Бухатовки, да еще при этом никак не хотел называть своего имени. И тут я вспомнила про исчезнувшего так внезапно Евгения Мохова. Уж не он ли это был?

– Тихон, скажи мне, молод ли был тот найденыш? – снова обратилась я к знахарю.

– Молод, – кивнул Тихон, полностью уничтожая все мои догадки. – Почитай, на вид ему еще и тридцати годов не исполнилось. Где он теперь, не знаю, – снова вздохнул он.

Уже начинал заниматься рассвет, когда я, утомленная долгим разговором с Тихоном, наконец, отправилась спать. Однако уснуть мне долго не удавалось. Мысли так и кишели в моей голове, постоянно возвращаясь к тому, что поведал мне знахарь.

Если найденный раненым в лесу человек не был стариком, значит, он не был и Моховым, потому как Евгений Александрович, мягко говоря, являлся мужчиной весьма и весьма преклонных лет, и за молодого человека при всем желании его никак нельзя было принять. Тогда кто же он? В какую-то минуту у меня даже возникло подозрение о том, что раненым мог быть Артемий Валерьевич Бушков. Но каким образом он мог оказаться здесь, в лесу? Хотя ведь, следуя моим ранним измышлениям, между Волевским и Бушковым состоялась дуэль. Бушков, естественно убил Владимира Георгиевича. Да, все так. И тут я догадалась обо всем. Эта догадка даже заставила подскочить меня на постели. Поджав ноги, я принялась восстанавливать всю открывшуюся передо мною картину той трагической дуэли. Вот что у меня получилось.

В то роковое утро Волевский, как это принято по чести и по правилам дуэльного поединка, по жребию вытянул себе право стрелять первым. Он выстрелил и ранил Бушкова. Но Артемий Валерьевич стоял на ногах, а значит, имел полное право сделать ответный шаг. Он сделал этот шаг и убил Волевского, а потом, испугавшись, кинулся в лес и скитался там, пока его не подобрал Тихон. Только вот опять же вставал вопрос о том, куда делись секунданты – свидетели ужасного убийства? Впрочем, меня это уже не особо беспокоило. В конце концов, дуэль вполне могла происходить и без помощников, попросту за неимением оных. Такое часто случалось, особенно в дальних уездах, где помещики жили за много верст друг от друга.

Рассудив таким образом, я внезапно почувствовала полное успокоение и, вздохнув, улеглась спать. По крайней мере, с убийством Волевского теперь все было ясно и понятно. Осталось разобраться со смертью Федора Степановича Долинского. Но здесь, я чувствовала, будет совсем легко. Единственной сложностью, по моим предположениям, в этом деле было найти Евгения Александровича Мохова, вызвать его на откровенное признание.

Вот на этом я закончу эту главу и перейду к следующей.

Глава десятая

Рано поутру мы снова отправились в путь. Тихон указал нам дорогу до Бухатовки. Как оказалось, ночью мы свернули совсем в другую сторону, и потому так долго колесили по полям.

Расположение духа у меня в то утро можно назвать просто прекрасным. Я была уверена, что вскоре наши с Сашенькой скитания закончатся, и мы, наконец, сможем вернуться в Саратов. Мне даже в голову не приходило, что все может обернуться совсем иначе.

В порыве радости я рассказала подруге о всех своих ночных домыслах. Шурочка слушала меня, раскрыв рот от изумления.

– Катенька, да ты просто гений, – восхищенно проговорила она, когда я умолкла. – Надо обязательно рассказать обо всем Долинским, когда снова к ним вернемся.

– Ни в коем случае, – испугалась я. – Софья Федоровна и так за последние дни перенесла слишком много потрясений.

Она сойдет с ума при известии о том, что ее жених – убийца отца ее ребенка. Пускай это останется тайной.

– Так ты не собираешься рассказать обо всем полиции? – подруга во все глаза уставилась на меня.

– Возможно, и расскажу, – отвечала я. – Только неизвестно, найдут ли они Бушкова. К тому же я не уверена, что Артемий Валерьевич еще жив. Судя по словам Тихона, из его дома Бушков ушел в очень плохом состоянии. Неизвестно, сумел ли он добраться до Бухатовки, или умер где-то по дороге.

Сашенька пожала плечами и заявила, что я должна сама решать, как поступить. Но, будучи самой верной моей подругой, она пообещала быть со мной рядом, что бы ни случилось.

– Спасибо, Сашенька, – меня до глубины души тронула подобная забота. – Теперь я еще один лишний раз убедилась, что на тебя я всегда могу положиться.

Мы замолчали, молча поглядывая в оконца кареты. Так прошло довольно много времени.

– Барыня, Бухатовка виднеется, – наконец, донесся до нас бас Степана. – Но-о, родимые, – крикнул он лошадям.

Лошади ускорили бег, и не прошло и получаса, как наша карета въезжала на двор барской усадьбы князей Бушковых.

– Приехали, Катерина Алексеевна, – промычал Степан.

Мы вылезли из кареты и тут же увидели выбежавшую на крыльцо ту самую девку Дуняшку, которую в первый мой приезд в Бухатовку суровая Мария Леопольдовна избивала гнилыми яблоками. Малашка долго разглядывала прибывших. Потом, судя по глупой улыбке, промелькнувшей на румяном лице, она все-таки узнала меня, сбежала с крыльца и подошла к карете.

– Барыня дома? – осведомилась я, снимая перчатки.

– Дома, дома, – закивала девка. – В дом идите. Она сейчас выйдет. Занята она пока.

Я потянула за собой Сашеньку, и мы бок о бок прошли в дом. Малашка провела нас в гостевую и пообещала через минуту принести горячего чаю.

Пока мы пили чай, Малашка все время находилась поблизости. Поэтому, чтобы хоть как-то сократить время ожидания, я принялась расспрашивать ее обо всех событиях, происходивших за последние недели в Бухатовке. И тут Малаша сообщила такую новость, которая и меня, и мою подругу привела в совершеннейший шок. Новость эта заключалась в том, что буквально три дня назад дворовые люди недалеко от барской усадьбы подобрали оборванного человека, лежащего прямо на голой земле в полном беспамятстве. Читатель наверняка сразу же догадался, как и я в тот момент, что подобранный на дороге человек был не кем иным, как внуком Марии Леопольдовны – молодым князем Артемием Валерьевичем Бушковым.

– А сейчас где барин? – спросила я у Дуняши.

– Известно где, в бреду лежит. А барыня наша все время подле него, ни на минуту не отходит, – отвечала крестьянка, утирая красные руки подолом и принимаясь подливать чаю в наши чашки. – Доктор вчерась был, сказал, если через два дня лучше не будет, то помрет Артемий Валерьевич.

– Что говоришь, дура! – раздался в дверях грозный окрик Марии Леопольдовны. – А ну вон отсюда!

Малашка опрометью выскочила из залы, а княгиня Бушкова тем временем прошла в комнату и уселась напротив нас.

– Как я рада видеть вас, душеньки, – обратилась она с грустной улыбкой к нам. – Как я уже поняла, вы осведомлены о случившемся в нашем доме несчастье?

– Да, Мария Леопольдовна, – я кивнула. – Сочувствуем вам и желаем скорейшего выздоровления вашему внуку.

– Бедный Темочка, – на глазах княгини появились слезы. – Мы даже не можем узнать, что с ним произошло, пока он не придет в себя. Надолго ли к нам? – резко поменяла она тему беседы.

– Возможно, погостим у вас несколько дней, – проговорила я. – Если вы, конечно, позволите.

– Бог с вами, Катенька, как же могу я гнать от себя дорогих гостей. Да и мне будет легче, когда рядом есть хоть кто-нибудь, с кем можно побеседовать и отвести душу. Оставайтесь сколько хотите, – она промокнула глаза платком.

На самом деле, по приезде в Бухатовку я вовсе не собиралась там задерживаться, но известие о том, что Артемий Валерьевич нашелся, в корне изменило мое прежнее решение. Я намерена была гостить в имении Бушковых до тех пор, пока молодой барин не придет в себя и не расскажет всю правду о гибели Владимира Волевского. В том, что Бушков выживет, я нисколько не сомневалась, если с едва зажившими огнестрельными ранениями он смог преодолеть такой длинный путь до своего дома и остаться живым, то теперь, лежа в родной постели, он тем более должен был поправиться.

За обедом мы поведали Марии Леопольдовне обо всех событиях, произошедших в Воскресенском, о гибели Федора Степановича и неожиданном наследстве, доставшемся Софье Федоровне и ее кузену от далекой родственницы.

– Да почему же меня не позвали на похороны? Ведь я давным-давно знаю Федора Степановича, – расстроилась Мария Леопольдовна.

– Дело в том, что похороны прошли тихо, в семейной обстановке. К тому же Софья Федоровна была совершенно не в себе и ничем не могла распоряжаться. Всеми формальностями занимался ее кузен, недавно приехавший Алексей Долинский, а он, вы, надеюсь, должны это понимать, практически не знаком с соседями, – объяснила я.

– Конечно, конечно, я все понимаю. Ну, царствие ему небесное, – старушка проворно перекрестилась. – А как же Сонюшка? Пришла ли в себя?

– Пришла, все ждет Артемия Валерьевича. Просила привет ему передавать.

– Вот вы сами ему это и скажете, когда он в себя придет, – произнесла Мария Леопольдовна, тем самым совершенно облегчая мне мои переживания насчет того, чтобы свидеться с глазу на глаз с Бушковым. – Бедная девочка, сколько пришлось ей пережить всего. Но ничего, теперь все позади.

– К тому же она стала весьма богатой особой, – осторожно напомнила я.

– Ах, разве же это главное? – произнесла княгиня, входя в противоречие со своими прежними словами о богатстве и приданном. – Бог с ними с деньгами, главное, чтобы человек был хороший, – в ее словах, как мне показалось, явно проскальзывали фальшивые нотки.

Обед, несмотря на то, что Мария Леопольдовна постоянно жаловалась на свою горькую судьбу и выпавшие на ее долю к закату жизни душевные переживания, в целом прошел достаточно спокойно.

После обеда Мария Леопольдовна снова пошла в комнату своего внука узнать, не лучше ли ему стало. Вскоре она вернулась к нам без каких-либо утешительных новостей. Артемий Валерьевич по-прежнему находился в горячке.

– Бредит, голубчик мой, – качала головой княгиня Бушкова. – Да бред у него какой-то странный, все про дуэль какую-то твердит.

– Что вы сказали, Мария Леопольдовна? – я мгновенно обратила все свое внимание на старуху. – Дуэль?

– Ну да, дуэль, – кивнула собеседница. – Да что вы так насторожились, Катенька? Все молодые люди бредят дуэлями да женщинами, даже не находясь в горячке. Вот послушайте, какую я вам историю расскажу, – проговорила она и пустилась в повествование.

Но я уже не слушала воспоминания княгини о некогда былой юности. Все мои мысли перенеслись к тому, что рассказала Бушкова о словах своего внука, сказанных в бессознательном состоянии. Так значит, все мои предположения о смерти князя Волевского оказались чистейшей воды правдой. Между Бушковым и Волевским действительно была дуэль. После этого моя уверенность остаться до выздоровления князя Бушкова еще более укрепилась.

Можете представить себе мою радость, когда на следующее утро, перед самым рассветом, по дому разнесся радостный вопль Дуняшки. Оказалось, что молодой князь пришел в себя и даже узнал дворовую девку, которая тут же побежала оповестить об этом свою барыню и всех, кто обитал в доме.

Наспех одевшись, я выскочила из своей комнаты и нос к носу столкнулась с Шурочкой, вид которой был не менее взъерошенным, чем у меня.

– Что случилось, Кати? – обратилась ко мне подруга.

– Сама не пойму, – отвечала я. – Кажется, Малаша кричала, что барин очнулся. Пойдем, найдем Марию Леопольдовну.

Мы поспешили по коридору к комнате Артемия Валерьевича, надеясь, что княгиня уже там. Однако Бушкова перехватила нас по дороге. Она, словно старая ворона, в развевающейся старомодной епанче и с черным чепцом на волосах, летела по коридору. За ней, испуганно шарахаясь от каждого резкого движения барыни, спешила Малаша.

– Что произошло? – остановила я Марию Леопольдовну.

– Ах, Катенька, потом, все потом, – наспех ответила княгиня и скрылась за дверью комнаты молодого князя.

Нам с Шурочкой больше ничего не оставалось, как пойти в гостевую и приказать принести чаю. Ожидание наше длилось довольно долго. Утро уже полностью вошло в свои права, когда, наконец, княгиня Бушкова появилась в гостевой. Лицо ее просто светилось от счастья.

– Ах, милые мои, – едва появившись, произнесла она. – Темочка пришел в себя, но сейчас он еще очень слаб, – она прошла к креслу, уселась в него и устало откинулась на мягкую спинку.

Мы молчали, молча следя за движениями старой княгини.

– Дай господи сил моему мальчику, – внезапно произнесла Мария Леопольдовна. – Эх, вот бы достать лекарство, чтобы Темочка быстрее поднялся на ноги. У нас в деревне была знахарка старая, да померла третьего дня. Теперь и обратиться не к кому.

При этих словах старой женщины я вспомнила про Тихона. Идея отправить Марию Леопольдовну к нему показалась мне тогда просто замечательной. Никто не мог бы мне помешать свидеться наедине с Бушковым и поговорить без свидетелей.

– Мария Леопольдовна, верстах в трех отсюда возле самого леса живет знахарь. Может быть, он вам поможет, – проговорила я.

– Постойте, постойте, – задумчиво пробормотала княгиня, как будто силясь что-то припомнить. – Не Трифона ли покойного это сын?

– Нет, это его внук, Тихон. Мы ночевали в его доме прошлой ночью, – отвечала я.

– Нужно ехать, – княгиня решительно поднялась из кресла.

– Но одной мне будет тоскливо добираться туда, – капризно заявила она.

Я в этот момент вполне однозначно толкнула в бок сидевшую рядом Шурочку. Та, будучи очень сообразительной девушкой, мгновенно поняла, что я хотела сказать своим бесцеремонным жестом. Она незаметно улыбнулась мне и кивнула.

– Если пожелаете, Мария Леопольдовна, я могу составить вам компанию, – предложила Сашенька.

– Ах, душенька, сделайте милость. Не затруднит ли вас это путешествие? – княгиня с притворной улыбкой посмотрела на Шурочку.

– Ни в коем случае. К тому же мне будет приятно путешествовать в вашем обществе, – с такой же слащавой улыбкой откликнулась Сашенька, по всей видимости, решив принять правила игры, преложенные княгиней.

На том дело и порешили. Уже к обеду по приказанию старой княгини была заложена дорожная карета, усевшись в которую, Мария Леопольдовна и Шурочка отбыли к знахарю. Меня же на время отсутствия истинной хозяйки оставили за главную в доме.

Попрощавшись с подругой и княгиней, я вернулась в дом, и первой, кого я там увидела, оказалась Малаша. Она тащила поднос, на котором стояла чашка горячего бульона. Я остановила ее.

– Куда ты это несешь? – спросила я у девки.

– Молодому барину, – отвечала Малаша. – Вот-вот проснуться должен. А барыня мне наказала, что когда Артемий Валерьевич пробудится, сразу напоить его бульоном куриным.

– Дай-ка мне поднос, я саму отнесу его барину, – проговорила я.

– Что вы, барышня, можно ли? – испугалась крестьянка. – Вдруг барыня узнает. Она наказала никого не пускать к своему внуку.

– Господи, Малаша, – улыбнулась я как можно более простодушно. – Да кто же узнать-то может, ежели ни ты, ни я барыне ничего не скажем?

Девка недоверчиво посмотрела на меня, потом что-то неопределенно хмыкнула и только после этого осторожно передала поднос в мои руки.

– Ну, ладно, – проговорила она. – Только барыне ничего не рассказывайте.

– Конечно, – кивнула я и, развернувшись, отправилась в комнату Бушкова.

В спальне молодого князя царил полумрак, в воздухе висел запах травяных отваров. Я осторожно прошла в комнату, поставила поднос на маленький прикроватный столик и приблизилась к постели больного.

Артемий Валерьевич спал, тихо вздрагивая во сне. Совесть и воспитание не позволили мне разбудить его, поэтому я тихонько опустилась на стул возле самого окна и принялась ждать пробуждения Бушкова.

Видимо, вскоре я тоже задремала, так как совершенно не помню, когда проснулся молодой князь. Проснулась я от его тихого зова.

– Кто здесь? – спрашивал Артемий Валерьевич.

– Я гостья в вашем доме, – поспешила объяснить я. – Зовут меня Екатерина Алексеевна Арсаньева. Вы меня не знаете, зато мне о вас многое известно. Софья Федоровна о вас беспокоилась.

– Вы знаете Соню? – голос Бушкова был немного хриплым.

– Да, – кивнула я и добавила: – Я знаю и Софью Федоровну, и даже покойного князя Волевского.

Бушков с трудом, но все-таки приподнялся на постели и посмотрел на меня. На лице его отразилось мучительное страдание.

– Покойного? – переспросил он. – Так значит, я его все же…

Артемий Валерьевич не договорил и устало закрыл глаза.

– Вы его – что? Убили? – напрямую задала я интересующий меня вопрос.

Бушков судорожно сглотнул, дернул головой и только после этого, снова открыв глаза, взглянул на меня.

– Это была дуэль, честная дуэль, – добавил он.

Я ликовала. Все мои догадки оказались не просто верными, теперь они подтверждались полностью словами самого убийцы.

– А почему вы так интересуетесь этим? – внезапно встрепенулся Артемий Валерьевич. – Я ведь даже не знаю, кто вы такая.

У меня возникло странное чувство. Бушков вел себя вовсе не как убийца, скорее он больше подходил на роль самой жертвы. Мне захотелось узнать, в чем причина такого странного поведения. Поэтому я решила ничего не скрывать – ни своего имени, ни причастия к делу убийства Волевского.

Я рассказала Бушкову и о Шурочке, и о путешествии в Синодское, и о Софье Федоровне и смерти ее отца. Как только я упомянула о гибели Федора Степановича, Артемий Валерьевич, который до сих пор слушал меня молча и лишь изредка усмехался каким-то своим мыслям, вдруг резко повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза.

– Вы ведь думаете, что его убили? – неожиданно произнес он.

Вопрос застал меня врасплох. Несколько секунд я молчала, прежде чем ответить. Казалось, Бушков видит меня насквозь.

– Да, я думаю, что смерть помещика Долинского не была несчастным случаем. Его убили, – наконец, проговорила я.

– А вы не знаете, кто мог это сделать? – продолжал сыпать вопросами молодой князь, и глаза его при этом приняли странное выражение, как будто он уже заранее знал то, что я ему отвечу.

Я почувствовала, как меня начинает раздражать ироничный тон, которым говорил со мной Артемий Валерьевич. Передо мной сидел на постели убийца, и при этом нисколько не боялся того, что я могу попросту выдать его полиции.

– Я думаю, что это был Мохов, – проговорила я, сама не понимая, зачем выкладываю перед Бушковым все свои карты. – Ведь он так странно исчез прямо перед самой охотой, а накануне рассказывал нам какие-то жуткие истории о несчастных случаях, нередко происходящих во время травли животных.

– Господи, до чего же наивны все-таки женщины! – воскликнул князь. Да Мохов даже мухи никогда не смог бы убить, не то что человека, – он засмеялся, да так неестественно и громко, что я уже было подумала, что у моего собеседника начинается истерика.

Однако закончился смех так же внезапно, как и начался. Бушков закашлялся и схватился рукой за грудь, где болели еще не зажившие раны. Затем он несколько минут лежал молча, устремив глаза в потолок, как будто что-то тщательно обдумывал. Затем, собравшись с мыслями, он обратился ко мне.

– Катерина Алексеевна, а почему вы не хотите меня спросить, откуда взялось мое ранение? – проговорил он.

А ведь и в самом деле, увлекшись собственными переживаниями и эмоциями, я совершенно забыла о том, что больше всего хотела узнать еще до того, как попала в комнату Бушкова.

– Каким же образом вы оказались раненым и ползли по лесу столько времени, пока Тихон вас не нашел?

Глаза молодого князя при этих слова округлились от удивления.

– Так вы и об этом знаете? – с изумлением протянул он. – Снимаю шляпу перед вашими способностями. Но перейдем к делу.

Бушков поведал обо всех своих приключениях. Теперь я изложу их читателю. А случилось с молодым князем вот что.

После того как Волевский, бросив Софью Федоровну с еще не родившимся ребенком на произвол судьбы, уехал, Артемий Бушков почти сразу сделал брошенной девушке предложение, и та приняла его.

Однако счастье молодых людей продолжалось совсем недолго. Вскоре в свое имение вернулся князь Волевский и решил навестить старого приятеля Артемия Бушкова. В это время в Бухатовку приехали Алексей и Федор Долинские, чтобы обсудить скорую свадьбу.

– Я довольно тепло принял Волевского, – рассказывал мне Артемий Валерьевич, тщательно подбирая каждое слово. – Правда, перед самым отъездом мы крепко повздорили из-за Сони, но это не помешало быть с ним вежливым и гостеприимным. Нам подали ужин, за которым Владимир начал выспрашивать о последних событиях, происходивших в его отсутствие. Естественно, я не счел нужным скрывать от него нашу помолвку с Софьей Федоровной. Его это известие моментально привело в бешенство. Я вполне могу объяснить это. Владимир всегда был крайне честолюбивым человеком, поэтому, когда он узнал о том, что любившая его женщина отдала свое сердце другому, он не смог спокойно перенести подобное обстоятельство. Я могу понять и то, что он бросил Соню. Ему нужны были деньги, чтобы выкупить свое имение и вернуть долги, ведь он был должен многим помещикам. У Долинских, к сожалению, денег нет, а это никак не устраивало князя Волевского.

Бушков замолчал, потом перевел дух и снова продолжил:

– По его просьбе мы удалились в мой кабинет, так как присутствие на обеде Долинских создавало весьма напряженную обстановку в доме. Оба родственника моей невесты весь обед едва сдерживали себя, чтобы не нагрубить Волевскому. То ли в запальчивости, то ли от обиды он принялся отговаривать меня жениться на Соне. Однако я как можно вежливее объяснил ему, что давно люблю Соню и, в отличие от него, намерен спасти несчастную девушку от позора и жениться на ней. Его же время уже ушло. Такое замечание разозлило князя, он принялся оскорблять Софью Федоровну, называя ее неприличными именами. Вот этого я уже никак не мог стерпеть. Я вызвал его на честную дуэль. Федор Долинский согласился быть секундантом с моей стороны, а Алексей Долинский – со стороны моего обидчика. Дуэль назначили на следующее утро.

Вот и еще один узелок в этой истории был распутан. Теперь мне стали известны и те самые загадочные секунданты, о которых я хотела узнать. Значит, Долинские все знали и ни о чем не говорили. Но с другой стороны, правила чести не позволили бы им признаться в том, что они были свидетелями убийства, пусть даже это убийство произошло на дуэли.

– На следующий день, еще затемно, мы все вчетвером собрались в назначенном месте, то есть на самом берегу Терешки, на небольшой поляне. Решили тянуть жребий. Мне достался первый выстрел.

– Как – первый? – удивилась я, так как совершенно не ожидала услышать подобное.

– Первый, и я выстрелил, – продолжал Артемий Валерьевич. – Волевский упал, и тут раздался хлопок, я почувствовал нестерпимую боль в груди. Последнее, что я помню, – так это мое падение на землю. Не знаю, через сколько времени я очнулся. Вся одежда моя была в крови. Я был ранен. Я поискал глазами свою лошадь, но ее нигде не было. Долинские тоже бесследно исчезли. Мне ничего больше не оставалось, как двигаться, чтобы добраться хоть до какого-нибудь жилища человека. Однако подняться я не мог, боль тут же пронзала меня насквозь. Тогда я пополз. Полз я очень долго, и вскоре почувствовал, что начинаю снова терять сознание. В следующий раз я очнулся уже в избе знахаря. Он выхаживал меня, словно младенца. Мало-помалу, я начал выздоравливать. По мере того, как раны мои затягивались, я начал вспоминать все, что произошло на той злополучной дуэли. Чем больше я об этом думал, тем больше приходил к выводам, что ранил меня кто-то из Долинских, но зачем это было сделано, я так и не мог объяснить. Имя свое Тихону я не хотел выдавать. Когда я почувствовал, что могу передвигаться самостоятельно, я узнал у знахаря, где находится моя деревня, и в один из дней, когда Тихон отправился в лес, я ушел из его дома.

Однако я слишком понадеялся на свои еще не окрепшие силы. К тому же я перепутал дорогу и пошел совсем в другом направлении тому, о котором говорил мне Тихон. Два дня я бродил по полям, питаясь тем, что попадалось мне под руку, в основном это были ягоды и простая вода из попадавшихся мне на пути ручьев. Но вот я, наконец, обнаружил знакомую мне дорогу. Радости моей не было предела. И тут на пути мне попался очень крутой склон. Я принялся спускаться по нему, но поскользнулся и кубарем полетел вниз. Судя по всему, раны мои снова открылись, и я впал в беспамятство. Теперь я вспоминаю все происшедшее со мною, словно дикий ужасающий сон. Бабушка уже, наверное, поведала вам, что нашли меня наши крестьяне и принесли сюда. Вот и все, что со мной было за эти долгие мучительные недели.

Я сидела совершенно ошарашенная, не зная, что и сказать. Да, как я и предполагала, Бушков действительно застрелил Волевского на дуэли. Однако то, что произошло потом, абсолютно не вязалось со всеми моими домыслами. Бушков и не думал скрываться, наоборот, он оказался такой же жертвой и игрушкой в чьих-то руках, как и убитый им князь.

– Но зачем кому-то из Долинских нужно было убивать вас, ведь вы же были женихом Софьи Федоровны? – я была озадачена.

– Я этого тоже не могу понять, – кивнул Бушков. – К тому же мой брак с Сонечкой принес бы немало выгоды почти разорившемуся семейству Долинских.

– Выгоды? – задумчиво протянула я, все еще находясь во власти своих собственных мыслей.

И тут меня осенило. Какая выгода, если у Сони теперь денег столько, что Бушкову такое количество даже и не снилось?

– Господи, ну и дурочкой же я была, – воскликнула я так неожиданно, что Бушков на постели невольно вздрогнул.

– Что с вами, Катерина Алексеевна? – он с тревогой взглянул на меня.

– Ничего, – я горько усмехнулась. – Интересно, что вы скажете, если я сообщу вам совершенно сногсшибательную новость о вашей невесте.

– К-какую новость? – в волнении проговорил молодой князь.

– Недавно, когда я была в Воскресенском, сразу после смерти Федора Степановича, Алексей Долинский отправился в Саратов по приглашению, а вернулся он уже с нотариусом, – принялась объяснять я. – Именно тот человек и привез известие о завещании какой-то старой недавно умершей тетки Алексея и Софьи. Тетка эта была необычайно богатой особой и оставила своим родственникам все свое имущество, причем состояние должно было быть поделенным между Федором Степановичем и Алексеем Долинским. Однако ввиду того, что Федор Степанович умер, то его половина наследства, естественно, перешла к Софье как прямой наследнице своего отца. Так что Софья Федоровна теперь – очень богатая и состоятельная дама.

Бушков молчал, мое известие повергло его в полное изумление. Наконец, немного оправившись от испытанного шока, он посмотрел на меня.

– Я рад за Соню, только до сих пор не могу понять, зачем Долинским понадобилось убивать меня? – вернулся к началу разговора Артемий Валерьевич.

– Боже мой, – всплеснула я руками. – Ведь все ясно, как день. Я думаю, что о завещании Долинские узнали гораздо раньше, чем прибыл нотариус. И узнал об этом не кто иной, как именно Алексей Долинский. Каким образом ему стало это известно, я не знаю, но знаю, что Алексей не появлялся в Воскресенском вот уже десять лет. И как раз в то время, когда он неожиданно приезжает, начинают происходить все эти трагедии. Вам не кажется это странным? – я в упор посмотрела на собеседника.

– Так вы предполагаете, что и к моему ранению, и к смерти Федора Долинского причастен именно Алексей Долинский? – вопросительно проговорил Артемий Валерьевич.

– Я ничего не предполагаю, потому как у меня нет ни одного доказательства, – отвечала я.

– Неужели Соня тоже знала о завещании, и все это время молчала? Не могу в это поверить, – на лице молодого князя отразилось страдание.

– Успокойтесь, Артемий Валерьевич, – мягко проговорила я. – Мужчины Долинские, скорее всего, не посвящали Софью Федоровну в свои дела. Так что будьте уверены, ваша невеста всегда была честна с вами. Как бы то ни было, мне немедленно нужно отправляться обратно в Воскресенское.

– Вы не можете ехать без меня, – решительно проговорил Бушков.

– Позвольте, но вы же еще очень больны. Я не уверена, что ваш неокрепший организм выдержит столь долгое путешествие, – с беспокойством отвечала я.

– Еще хотя бы два дня покоя, и я смогу встать на ноги, – настаивал на своем собеседник. – Умоляю вас, не езжайте без меня.

Немного подумав, я все-таки решила пойти на уступку Бушкову и дождаться его выздоровления. Хотя это нельзя назвать уступкой, так как у меня были собственные, признаю честно, корыстные причины, чтобы не ехать в Воскресенское в одиночку. А причины эти были вот какие. Во-первых, в том, случае, если бы Алексей Долинский действительно оказался убийцей своего дяди, то Артемий Валерьевич Бушков должен был выступить в качестве главного свидетеля. Во-вторых, как была бы рада Софья Федоровна, если бы привезли ей жениха, которого она так долго ждет.

В общем, как бы то ни было, но несколько дней все равно ничего серьезного не смогли бы изменить.

На этой ноте я и перехожу к следующей главе моего романа.

Глава одиннадцатая

Шурочка и Мария Леопольдовна вернулись только к вечеру и действительно привезли с собой снадобье, которое, если верить словам Тихона, должно было поднять больного на ноги за одну ночь. К тому же когда знахарь узнал, что его подопечный являлся не кем иным, как князем Бушковым, он очень обрадовался, приветливо принял княгиню и Сашеньку, вручил им лекарство, да еще и дал подробнейшие рекомендации по его применению.

Старая княгиня по возвращении справилась о здоровье своего внука и, узнав о том, что Артемию Валерьевичу стало намного лучше, несказанно обрадовалась и поспешила к нему в комнату.

Я же, оставшись наедине с Шурочкой, принялась рассказывать обо всем, что услышала от Бушкова.

– Значит, это все-таки он убил Волевского? – спросила меня подруга.

– Он, но теперь вряд ли его можно считать убийцей, ведь дуэль происходила по всем правилам, – откликнулась я. – К тому же Волевский сам напросился на этот поединок. Бушков, поверь мне, Сашенька, настоящий мужчина. Он человек чести, и, естественно, не мог позволить, чтобы оскорбление его невесты прошло безнаказанно.

– Я надеюсь, что мы не будем об этом докладывать полиции, – с надеждой обратилась ко мне подруга.

– Нет, конечно, нет, – мягко проговорила я. – Кого и нужно теперь отдавать под арест, так это Алексея Долинского.

Однако сначала нужно доказать его причастность к ранению Бушкова и убийству своего дяди.

– Совершенно немыслимая история, – вздохнула Сашенька. – Все это так запутано. Единственный способ разобраться в этом – ехать в Воскресенское.

– Именно это я хочу сделать. Но прежде нужно дождаться выздоровления Артемия Валерьевича.

– Зачем? – удивилась Сашенька.

– А затем, что он является главным свидетелем, – принялась объяснять я.

Не буду приводить те фразы и выражения, которыми я описывала Шурочке все нюансы этого сложного и, как верно заметила моя подруга, запутанного дела. Но сразу сообщу, что Сашенька без всяких возражений приняла мой план. Мало того, она безумно заинтересовалась поимкой настоящего преступника.

Хочу заметить читателю, что, как известно, Сашенька была довольно умной и сообразительной девушкой. Однако в то время она воспринимала все события, происходившие с нами, как некое приключение, опасное, но в то же время безумно интересное.

Мне же было все равно, как Шурочка ко всему относится, лишь бы она ненароком невольным вмешательством не спутала мне мои планы. Я и решила положиться на старую пословицу, которая гласит: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Шурочка знала о мои расследованиях, и это знание уже занимало ее, а следовательно, ничего более ей и не нужно было, чтобы хоть чем-то развлечь себя в глубинке.

Так прошло еще два дня абсолютно бездеятельного пребывания нашего в Бухатовке. Но это для нас дни проходили совершенно безрезультатно, что ни в коей мере не относилось к молодому князю Бушкову. Он медленно, но верно шел на поправку.

Вечером второго дня мы Сашенькой сидели в гостевой. Подруга от скуки музицировала, я же тихо думала о чем-то своем. Как раз в этот благодушный момент появилась Мария Лопольдовна, возвращавшаяся из спальни внука. Позвав меня к себе, она сообщила, что Артемий Валерьевич желает поговорить со мною.

Однако меня несколько насторожило выражение лица княгини.

– Мария Леопольдовна, что-то случилось? – обратилась я к ней.

– Случилось? – как будто удивилась старуха. – Ничего не случилось. Ну же, Катенька, ступайте к Темочке.

Я развернулась и, ни слова больше не сказав, молча начала подниматься на второй этаж.

– Постойте, – окликнула меня княгиня.

Я повернулась и возвратилась к ней.

– Я все знаю, – проговорила она и, заметив, что я хочу что-то сказать, жестом остановила меня и продолжила: – Темочка поведал мне обо всем. Единственное, о чем я хотела вас попросить, когда поедете в Воскресенское, – постарайтесь не подвергать внука риску для его здоровья.

Я посмотрела прямо в глаза старой женщины. В тот момент на лице ее не было той лживости или лицемерия, которое я привыкла в ней видеть. Теперь ее глаза выражали огромную, искреннюю любовь к единственному внуку.

– Хорошо, Мария Леопольдовна, я обещаю сделать то, что вы просите, – проговорила я.

– Ну, ступайте, ступайте, – княгиня легонько подтолкнула меня к лестнице.

Артемий Валерьевич сидел у окна. В тех пор как князь пришел в себя, он заметно поправился. Если бы не мертвенная бледность на лице, то можно бы было сказать, что он вполне здоровый молодой человек. При звуке открывающейся двери Бушков оглянулся.

– Катерина Алексеевна, – он хотел подняться, схватился рукой за грудь, лицо его при этом скривилось от боли.

Однако, по всей видимости, Артемий Валерьевич никак не хотел показывать своего недомогания, поэтому тут же улыбнулся и пригласил меня сесть в кресло. Я сделала вид, что ничего не заметила, и уселась на указанное место.

– Мария Леопольдовна сказала, что вы хотели меня видеть, – обратилась я к князю.

– Да, – кивнул Бушков. – Я готов ехать в Воскресенское, – выпалил он.

– Вы уверены в том, что сможете выдержать долгую дорогу? – засомневалась я, вспомнив искаженное недавно судорогой боли лицо собеседника.

– Готов, – твердо проговорил он. – Завтра же мы выезжаем.

Я уже попросил бабушку, чтобы она приказала заложить карету.

– В том нет необходимости, – тут же поспешила я вмешаться. – Мы поедем в моей карете, и с моим кучером.

После недолгих пререканий Бушков все-таки уступил моему желанию отправляться в путь вместе со Степаном. Попрощавшись с Артемием Валерьевичем, я спустилась вниз и сообщила Сашеньке о нашем отъезде, чем несказанно ее обрадовала.

Выехали мы на следующее же утро. Артемий Валерьевич, хотя еще раны его и не полностью зажили, тем не менее, крепился и старался никак не показывать одолевавшей боли. Мы же с Сашенькой, чтобы не смущать молодого человека, старались делать вид, что не замечаем его неудобства, ведь для любого мужчины нет ничего хуже, чем обнаружить перед женщиной собственную слабость.

Да, уважаемый читатель, не могу не согласиться со своей глубокоуважаемой родственницей. Такие уж были времена, при которых мужчина действительно мог терпеть поистине невыносимую боль, только бы не показывать слабости души и тела женщине. Остается только отдать должное мужеству и терпению Артемия Валерьевича Бушкова.

А я продолжаю.

Итак, мы ехали в Воскресенское. Начался дождь, и не просто дождь, а настоящий ливень, как будто осень пыталась наверстать упущенное и отомстить за теплые деньки. Уже буквально через каких-то полчаса передвижения под бесконечными потоками воды, льющейся с небес, наша карета, наскочив на какую-то кочку, мгновенно съехала в огромную яму, да там и застряла.

Сидя в карете, мы слышали, как чертыхнулся Степан, слезая с козел и начиная на чем свет стоит ругать наши российские дороги. Я решила сама разузнать, в чем дело, и принялась выбираться из кареты.

– Что там, Степан? – крикнула я кучеру.

– Да вот, барыня, карета наша в низине застряла, чтоб ее черти взяли, – ругался мужик. – Лезли б вы, Катерина Лексеевна, обратно, сыро тут, я сам как-нибудь справлюсь.

Однако я продолжала стоять рядом с каретой, хотя и сама не понимала, зачем это делаю. Дождь бы настолько холодным и сырым, что хоть самой берись да вытаскивай эту колымагу из грязи. Сашенька тоже выбралась под дождь, а за ней показался и Бушков.

– Идите в карету, – тут же воспротивилась я.

– Пускай Степан попробует вытащить ее из грязи, а я ему помогу, – предложил Артемий Валерьевич.

– Вы уж звиняйте меня, барин, – отвечал кучер. – Но я уж сам попробую, нельзя вам в этаком состоянии за колеса браться, – он понимающе посмотрел на его руку, который молодой князь держался за раненую грудь.

Схватившись за одно колесо, Степан поднатужился и немного приподнял колесо, но и только. Карета даже не сдвинулась, мало того, другое колесо еще больше утонуло в серой жиже лужи.

– Вот что, Степан, бери-ка одну лошадь да скачи на ближайший постоялый двор, привези кого-нибудь на подмогу, – решительно проговорила я.

Кучер нерешительно взглянул на лошадей, затем на меня.

– Эх, – махнул он огромной рукой. – Видать, делать-то действительно нечего, – проговорил он и принялся распрягать лошадь.

Вскоре он уже сидел верхом.

– Я уж постараюсь побыстрее управиться, барыня, – пообещал Степан и, стегнув лошадь кнутом по крутому боку, пустился вскачь.

Мы же втроем снова забрались в карету и принялись ждать.

Дождь продолжал стучать в оконца и навевал грустные и тоскливые мысли. Сначала мы вели неспешную беседу, но потом, когда говорить стало не о чем, всех нас начала охватывать легкая дрема…

Внезапно сквозь шум дождя до меня донесся бешеный стук копыт. Сашенька тоже его услышала и открыла глаза.

– Степан возвращается, – обрадовано проговорила она.

– Сейчас посмотрим, – отвечала я, открывая дверь кареты.

По дороге в нашем направлении действительно несся всадник. Однако это был не Степан. Вместо рубашки на худом теле его болтались какие-то лохмотья. На изможденном лице его лихорадочно горели огромные глаза, и все лицо было покрыто давней щетиной.

Мне трудно словами описать собственное изумление, когда в этом, на первый взгляд, сумасшедшем всаднике я узнала Евгения Александровича Мохова. Завидев нашу карету, он принялся что-то неистово кричать, размахивая над головой одной рукой. Сначала я не могла разобрать ни одного слова, настолько неразборчивыми были эти вопли.

Тем временем всадник был все ближе и ближе.

– Люди, спасите! – вопил Мохов. – Люди!

Вскоре он доскакал до нашей кареты, да так стремительно, что я испуганно шарахнулась от него к грязному колесу, тут же испачкав юбку серой мокрой глиной.

Однако успевшая вылезти из кареты Шурочка, к моему удивлению, нисколько не растерялась. Наоборот, моя смелая подруга кинулась к взмыленному коню, пытаясь схватить его за уздечку. Я в ужасе закрыла глаза, казалось, взбесившееся животное вот-вот раздавит хрупкую фигурку Сашеньки. Но не тут-то было. Шурочке все-таки удался виртуозный трюк, она сумела схватить лошадь.

– Стой, скотина! – что есть сил завопила она.

Когда я сейчас вспоминаю тот момент, то на ум мне приходят слова нашего поэта Николая Алексеевича Некрасова, как нельзя более точно описавшие характер русской женщины: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Правда, эти строки были написаны гораздо позже рассказываемых мною событий, но они изумительно подходят к той ситуации.

Вот это и есть тот момент, о котором я предупреждал уважаемого читателя. А именно, читая эти строки, я невольно усмехнулся бабушкиной фантазии. Без слов понятно, что моя родственница не только приукрасила события, но и сделала свою подругу просто героиней. Возможно, на самом деле Шурочка и умудрилась остановить взмыленную лошадь, однако вряд ли она делала это, когда лошадь неслась во весь опор. Но как происходило все на самом деле, мы уже никогда не сможем узнать. Об этом мы можем только догадываться. Прошу простить, я снова отвлекся, хотя и меня греет слащавая мысль, что читатель уже привык к моим вмешательствам.

Сашенька полностью оправдала слова поэта и показала себя истинной русской женщиной.

Как только лошадь остановилась, Мохов буквально повалился с нее в грязь, тяжело дыша и размахивая руками. Я все еще стояла с широко раскрытыми глазами, всеми силами стараясь оправиться от шока, который произошел со мной после всего увиденного. Я даже не заметила, как на мой крик под дождь вылез Артемий Валерьевич и бросился к Шурочке и Мохову.

В чувство меня привел крик Сашеньки.

– Катя! – закричала мне подруга. – Ну что же ты стоишь? Помоги нам поднять его.

Я стремительно кинулась к ним. С большим трудом нам удалось несколько упокоить Мохова, который все еще продолжал что-то кричать и закрывать лицо испачканными грязью руками. Мы изо всех сил старались объяснить ему, что здесь никакой опасности нет.

– Не надо, – причитал Евгений Александрович. – Не трогайте, отпустите.

– Евгений Александрович, – серьезно, но медленно и по слогам произнесла Сашенька. – Никто вас не тронет. Вы в безопасности. Вы меня понимаете? – она посмотрела в безумные глаза помещика.

Мохов внезапно замолчал, посмотрел на Шурочку, потом перевел испуганный взгляд на меня. Наконец, во взоре его промелькнул слабый проблеск сознания. Он узнал нас.

– Катерина Алексеевна? – он с недоверием таращился на меня. – Вы ли это?

– Слава богу, узнал, – всплеснула руками Шурочка. – Это она, Евгений Александрович, а я ее подруга.

– А вы, стало быть, Сашенька? – проговорил Мохов.

– Сашенька, Сашенька, – радостно закивала головой Шурочка, а затем окинула Мохова изучающим взглядом. – Боже, да вы откуда в таком виде?

Мохов даже не ответил на вопрос. Казалось, он вообще не осознает происходящего вокруг себя. Глаза его бегали из стороны в сторону, как у затравленного погоней зверя.

– Боже мой, да не молчите же вы, – тем временем дергала его Сашенька.

Однако Мохов снова промолчал, не замечая лепетания трясущей его девушки. Затем он дернулся, огляделся и, наконец, повернулся ко мне.

– Пить, – сипло пробормотал он, после чего начал медленно опускаться в грязь.

Бушков подхватил его, я бросилась помогать. Но уже в следующий момент я поняла, что помощь моя стала бы излишней, так как тело помещика оказалось практически невесомым, настолько истощено оно было.

Сашенька тем временем залезла в карету, отыскала в глубине ее флягу с водой и вернулась к нам.

– Надо его напоить, – проговорила подруга, открывая крышку фляжки и прикладывая горлышко ко рту Евгения Александровича. – Подними ему голову.

После того как к губам Мохова поднесли воду, он сделал глоток, другой и медленно открыл глаза.

– Ну, вот и замечательно, – радостно произнесла Сашенька. – Нужно отнести его в карету.

Бушков попытался было поднять Мохова на руки, но тут же лицо его болезненно скривилось, и он снова опустился на землю вместе со своей ношей.

– Артемий Валерьевич, – обратилась я к молодому князю. – Не надо геройствовать, ваша самоотверженность ничем не может помочь нам в этой ситуации. Лучше мы с Сашенькой сами перенесем его.

Пока мы с подругой, схватив Мохова за руки и за ноги, тащили его в карету, Бушков все еще продолжал ворчать. Однако ворчание его было скорее напускным.

Мы перенесли Мохова в карету и уложили его на сиденье. Через некоторое время, напившись еще воды и немного согревшись, Евгений Александрович, наконец, смог говорить без дроби на зубах.

– Не могу поверить, что встретил вас тут, – хрипло произнес он. – Я так боялся навсегда остаться в том аду.

– В каком? – тут же принялась расспрашивать я.

– Катерина Алексеевна, вы не знаете ничего, зато мне теперь все известно, – помещик сделал страшные глаза. – Поверьте мне, Долинский страшный человек.

– Вы говорите про Алексея?

– Естественно, – кивнул Мохов. – Он дьявол, а поместье в Воскресенском стало его обителью, – загробным голосом продолжал он.

– Господи, да что же он сделал такое? – не выдержала Шурочка.

– Вот видите, что я вам говорил, – вмешался Бушков, окинув меня победным взглядом. – Этот человек – убийца.

– О-откуда вы знаете? – заикаясь, просипел Мохов, со страхом глядя на Артемия Валерьевича.

– Не только вам он причинил зло, – туманно откликнулся Бушков.

– Так рассказывайте все по порядку, Евгений Александрович, – решительно проговорила я. – Всю правду, от этого еще зависят жизни многих людей, и прежде всего – Софьи Федоровны.

– Да, да, я понимаю, – пробормотал Мохов, снова хватаясь за фляжку и отпивая из нее глоток воды.

То, что поведал нам помещик Мохов, можно сравнить разве что с какой-то страшной жуткой историей. Я возьму на себя труд частично пересказать ее своими словами, так как в повествовании Евгения Александровича было такое количество эпитетов в адрес Алексея Долинского, что у меня попросту не хватит бумаги, чтобы их все воспроизвести.

Надеюсь, читатель еще не забыл ту ночь в Воскресенском накануне охоты, когда после прогулки я застала Федора Степановича и Алексея в гостевой. Недаром мне показалось, что они сильно повздорили, и причиной ссоры было, как я впоследствии поняла, вовсе не предложение Долинского-младшего жениться на Софье Федоровне.

Так вот, в ту ночь не одна я пошла прогуляться. Евгений Александрович тоже вышел во двор усадьбы.

– Не знаю, что понесло меня тогда на конюшню, вероятно, я просто хотел посмотреть на лошадей, так как ранее там постоянно толпилась куча народу, а с лошадьми я люблю общаться наедине. Эти животные не любят шума, – рассказывал Мохов. – Ах, извините, я, кажется, отвлекся от темы. Так вот, я пришел на конюшню, походил от стояла к стойлу, и вдруг внезапно услышал шаги.

Далее мне придется снова описывать своими словами историю Евгения Александровича. Услыхав шаги, Мохов сначала хотел было выйти навстречу, но тут увидел, что пришедший как-то странно крадется, постоянно озираясь по сторонам. Помещик подумал, что это вор или конокрад, и решил подкараулить преступника и взять его с поличным. Каково же было его изумление, когда в лунном свете внезапно промелькнули фигура и лицо Алексея Долинского.

Тем временем Долинский подходил все ближе и ближе к тому месту, где прятался Мохов. Однако остановился он только у соседнего стойла. Насколько помнил Евгений Александрович, то именно за той перегородкой мирно посапывала лошадь Федора Степановича. Алексей вынул из-за пояса какой-то предмет, который тускло блеснул в темноте, это был нож.

– Понимаете, я сперва думал, что он лошадь хочет убить, – устремив глаза в окно кареты, говорил Мохов. – Нет, лошадь он не тронул. Он подошел к стене стойла, где в углу висело седло, предназначенное для утренней охоты. Прямо у меня на виду, а хочу заметить, что хотя и было темно, но глаза мои уже успели привыкнуть к полумраку, Долинский отыскал на седле подпругу и принялся неистово пилить ее. И вот тут произошло совершенно неожиданное происшествие.

Понимаете, прятавшись всего в нескольких шагах от преступника, я молился, чтобы он не заметил меня. Однако молитвы мои так и не были услышаны. Неосторожным движением я нечаянно задел стоявшую рядом лошадь. Та от неожиданности громко захрапела, а затем, что было еще хуже, заржала. Сами понимаете, Алексей Долинский тут же насторожился и принялся обходить все стойла. Я решил не ждать, когда меня обнаружат, и кинулся бежать. Эх, годы мои, – Евгений Александрович махнул рукой. – Ноги у меня уже не те, что были раньше. Долинский догнал меня, кинулся с ножом, повалил на землю, но тут узнал меня. «Шпионите, – говорит, – Евгений Александрович. Нехорошо, голубчик». Я ему и ответил, что он подлый преступник, и пообещал рассказать обо всем Федору Степановичу. А он…

Вот в этом месте мне непременно следует перейти к пересказу, так как далее следовали весьма неприятные для слуха и глаза определения, коими наградил Мохов своего обидчика.

Когда Евгений Александрович пообещал обо всем доложить Долинскому-старшему, Алексей накинулся на него с еще большей яростью. Угрожая помещику ножом, Долинский-младший связал его веревкой, которую подобрал тут же, на полу конюшни, затем схватил своего пленника за шиворот и поволок его прочь из конюшни.

Сначала Мохов не мог понять, куда его волокут. Шли долго, в бок Евгения Александровича постоянно утыкался направленный на него нож. Как рассказал помещик, один раз он даже попытался вырваться, но реакция Долинского оказался более быстрой, и нож мгновенно оказался у горла пленника.

А целью всего этого мрачного путешествия стал старый, давно забытый хлев на самом краю барского сада, недалеко от псарни. Алексей притащил Мохова туда. Помимо рук, которые он связал пленнику за спиной, он еще и скрутил ноги, а рот его залепил кляпом.

– Я даже не мог позвать на помощь, – вспоминал Евгений Александрович. – Мне казалось, что я останусь там навеки и сгнию, словно замурованный в склепе. Я сидел там почти два дня. Наконец, дверь распахнулась, и в хлев зашла кормилица молодой барышни Софьи Федоровны. Она принесла мне воды и корку хлеба. Даже эту скудную пищу мне приходилось есть, как собаке, одним ртом, ведь руки мои были связаны.

– Феклуша! – в один голос вскрикнули я, Сашенька и Артемий Валерьевич. – Она-то здесь при чем?

– А при том, что эта крестьянка состоит в сговоре с этим дьяволом. Не могу сказать точно, но у меня есть некоторое предположение, возможно, Долинский чем-то припугнул кормилицу. Еще раз повторяю, это страшный человек. Я ползал по хлеву, как животное, а спал на соломе. В старом хлеву, даже после долгих и тщательных моих поисков, я не нашел ничего такого, обо что можно было бы перетереть путы, сковывавшие мое тело.

Пока Мохов пересказывал свои злоключения, я вспомнила и мою встречу накануне охоты с Алексеем Долинским. Как читатель, наверняка, помнит, мне тогда показалось, что племянник Федора Степановича что-то прятал от меня за спиной, и это что-то оказалось тем самым ножом, которым он угрожал Мохову.

Затем в памяти всплыла встреча в саду с Феклушей и мои похождения вокруг псарни. Неудивительно, что я тогда так и не смогла обнаружить ничего подозрительного, Мохов-то ведь находился не на псарне, а в рядом стоящем хлеву, куда мне даже не пришло в голову заглянуть.

– Как же вы выбрались оттуда? – поинтересовалась я у Евгения Александровича.

– О, это долгая история, – вздохнул Мохов. – Слушайте же. Не знаю, сколько дней и ночей я провел в старом хлеву, но чувствовал, что начинаю истощаться от скудного питания и постоянного холода, особенно по ночам. Но однажды, то ли от забывчивости, то ли по какой-то другой причине, о которой мне ничего не известно, Феклуша забыла запереть хлев на засов. И тогда я… Да, я ведь не сказал вам, – вспомнил он. – Вы, верно, думаете, что я не предпринимал никаких попыток выбраться оттуда. Так вот, знайте же. С первого же дня своего заточения, даже, вернее, с первой ночи, после того, когда я не нашел ни одного предмета, с помощью которого можно было бы освободиться от веревок, я, подползая к стене спиной и изворачиваясь всем телом, пытался рыть землю, чтобы сделать подкоп. Сначала у меня это получалось довольно плохо, но потом я приноровился, и день ото дня рыл все быстрее и быстрее, хотя руки у меня покрылись кровавыми мозолями. Когда приходила Феклуша, я накрывал яму соломой, которая служила мне постелью.

С каждым днем подкоп, который я рыл, становился все больше и больше, и вот, именно в тот день, когда кормилица молодой барышни забыла запереть мою темницу, я решил во что бы то ни стало выбраться. Я пополз. Передвигаться мне приходилось спиной, упираясь в землю поочередно то руками, то ногами. Таким образом, никем не замеченным, мне удалось доползти до старой барской кузни. Когда-то, в лучшие времена, она приносила Долинским большие доходы. Но потом, после разорения Федора Степановича, кузня пришла в негодность, содержать ее было не на что, и ее забросили. Там я нашел какой-то обломок железки, перетер через него веревки на руках, развязал ноги и таким образом освободился. Но все эти действия отняли у меня последние силы, которых оставалось не так уж и много. Я даже не помню, как заснул.

Проснулся я, когда наступила ночь. От недолгого отдыха мне стало немного легче, сил прибавилось. Я поднялся и пошел к барским конюшням в надежде взять там лошадь и ускакать как можно дальше от этого страшного дома. Однако сквозь заросли деревьев я увидел на крыльце барской усадьбы две фигуры. Это были Софья Федоровна и Алексей. Они о чем-то спорили, молодая барышня плакала и причитала так громко, что даже до меня доносились ее безутешные всхлипывания.

– Что он делал с нею, – со злостью проговорил Артемий Валерьевич, и я увидела, как в гневе он сжал кулаки.

– Честно говоря, я так и не узнал, о чем велся между ними разговор. Я решил не приближаться к усадьбе, боясь, что Алексей Долинский меня заметит. Путь мой лежал прямо к конюшне. Я благополучно добрался до нее, оседлал лошадь и уже хотел на нее вскочить, как вдруг за спиной раздался страшный окрик моего мучителя. Я оглянулся и увидел стоящего на моем пути Алексея Долинского, в руках он держал хлыст, – Мохов закрыл глаза, вспоминая подробности той ужасной сцены.

Несколько мгновений Евгений Александрович молчал, не в силах передать нам то, что испытал на себе.

– Что он сделал? – не выдержала Шурочка, обращаясь к Мохову.

– Он избил меня кнутом, – откликнулся Евгений Александрович, чем привел нас в ужас. – Да, в это трудно поверить, но он действительно принялся избивать меня, гоняясь за мною по всей конюшне. Я даже не мог противиться такой жестокости, так как за время заточения, как уже пояснял ранее, я сильно ослаб. К тому же сам убийца не давал мне ни минуты передышки, кнут так и взлетал надо мною. Он исполосовал всю мою спину, одежда превратилась в лохмотья, сильная боль пронзала все мое тело. И когда он загнал меня в угол, я понял, что если не спасусь, то погибну там навсегда. Собрав все свои оставшиеся силы, я кинулся на Долинского и толкнул его в сторону. Мучитель мой упал. Воспользовавшись этим замешательством, я помчался к оседланной мною лошади, вскочил на нее и быстрее ветра поскакал куда глаза глядят.

Однако на этом злоключения мои не закончились. Скакал я долго, всю ночь. Я почти загнал лошадь, так как безумно боялся погони Долинского. На рассвете же обнаружилось, что я совсем заблудился. Затем начался дождь, я промок, изголодался, сил моих больше не оставалось. А тут еще и лошадь моя, испугавшись вспышки молнии, вдруг понесла. Честно говоря, я уж распрощался с жизнью. Сам бог послал мне вас, – он устало улыбнулся, окидывая нас троих благодарным взглядом.

На этом заканчивается рассказ, а также и эта глава.

Глава двенадцатая

Несколько минут прошли в полном молчании. Каждый из нас осмысливал и переваривал услышанную историю. Мохов, привалившись к сидению кареты, начинал дремать. Впалые щеки его тихо подрагивали в такт дыханию. Даже всегда такая живая и разговорчивая Сашенька теперь притихла и сидела молча, опустив глаза на сложенные на коленях руки. Первым голос подал Артемий Валерьевич.

– Так значит, именно Долинский-младший и убил своего дядю, – проговорил он. – Страшный человек. Но за что, за что пожелал он смерти Федору Степановичу?

– Чтобы он не проговорился полиции о смерти Волевского и вашей смерти, то есть я хочу сказать, это они считали, что вы умерли, – откликнулась я, чем вызвала изумленный взгляд Бушкова.

– Помилуйте, но как вы пришли к такому выводу? – удивился Артемий Валерьевич.

– Да, объясни нам, пожалуйста, Кати, – от волнения подруга снова начала называть меня по-французски.

И тут я рассказала всю ту картину, которая, словно мозаика, складывалась у меня в голове, пока Евгений Александрович Мохов расписывал нам свои злоключения в Воскресенском. Не стану хвалиться, что получилось это у меня легко. Вовсе нет. Оставалось еще много невыясненных моментов, но в целом картина всех преступлений, совершенных Алексеем Долинским, была налицо. А история обо всем этом у меня получилась вот какая.

Начну с самого начала. Волевский, проигрываясь в карты, закладывает имение. По всей видимости, такое происходило довольно часто, но последний долг оказался настолько большим, что у князя-кутилы не оставалось другого выхода, кроме как срочно искать средства на выкуп родного дома. Ему срочно нужны деньги, а тут еще и выясняется, что обманутая им Софья Федоровна ждет от него ребенка. Что прикажете делать в такой ситуации горе-игроку? Естественно, уехать как можно скорее и попытаться достать необходимую сумму для оплаты залога. Так он и поступает, он уезжает, но удача и в этот сложный момент его жизни не покидает его. А удача эта представляется в лице милой, умной, незамужней, а главное, богатой Сашеньки, которая с первого взгляда влюбляется в достаточно молодого и на первый взгляд состоятельного князя.

Но, тут приходит известие о бунте. Волевский возвращается в Синодское. Как мы уже знаем, бунта так и не произошло. Во тут мне был несколько непонятен момент, почему Волевский остался в имении и не уехал снова в Саратов, где его ждала молодая невеста. Я могла только предположить, что кто-то доложил ему о том, что князь Бушков сделал предложение его бывшей возлюбленной Софье Федоровне Долинской. Уязвленное самолюбие – это то, что вызывает в любом мужчине вполне здоровое желание отомстить, чем он и занялся, оскорбленный известием о скорой свадьбе обманутой им девушки и лучшего друга. Помимо этого, из того же неизвестного источника честолюбивому князю становится известно и о состоянии, которое досталось Долинским от умершей родственницы.

Владимир Волевский решает во что бы то ни стало снова заполучить Софью Федоровну. Шутка ли сказать, потерять не только обогатившуюся невесту, но и собственного ребенка. Нет, Волевский ни за что не допустил бы этого. В том, что Софья по первому зову бросится к его ногам, князь нисколько не сомневался, ведь девушка все еще любила его. Но тут на пути встает Артемий Валерьевич Бушков, от которого просто так нельзя отделаться. И в голове Волевского зреет коварный план. Он решает избавиться от соперника, а лучшего способа, чем дуэль, для этой цели трудно придумать.

Итак, князь-авантюрист едет к Бушкову и начинает оскорблять в его присутствии Софью Федоровну. Волевский, зная, что Бушков безумно любит свою невесту и не выдержит, чтобы ее поливали грязью, все рассчитал более чем точно. Дуэль назначена, секунданты выбраны. А вот тут следовало бы рассказать и о самих секундантах. Как, наверное, читатель уже понял, я имею в виду только одного секунданта роковой дуэли, а именно Алексея Долинского. У него были свои планы в отношении поединка между претендентами на руку и сердце его богатой кузины.

Как я уже ранее догадалась, мужчинам семейства Долинских уже давно было известно о получении наследства. Каким образом до них дошла информация, я намеревалась узнать от самого Алексея. Но продолжим наши размышления. По завещанию, наследство делилось между Алексеем и Федором Степановичем. Да, дорогой читатель, здесь совсем несложно догадаться, что на первое место выступила жадность в самом отвратительном ее проявлении. Алексей Долинский захотел заполучить все наследство в свои руки. Для этого ему просто нужно было жениться на Соне, ведь после смерти Федора Степановича она в любом случае унаследовала бы вторую половину доставшегося Долинским состояния.

Но Софья Федоровна уже собралась замуж за Бушкова, а значит, нужно уничтожить его. Заметьте, и Волевский, и Долинский оба желали смерти ни в чем не повинному Артемию Валерьевичу, да и причины у них были одни и те же. Как говорится, оба они одного поля ягоды. Только вот, помимо Бушкова, Долинскому-младшему хотелось избавиться и от Волевского, недаром он так быстро согласился быть секундантом на дуэли. По расчету Алексея, один из участников дуэли обязательно убил бы другого, Бушков Волевского, или же Волевский Бушкова, сути дела это не меняло. А вот когда один из соперников был бы удален с пути, то убить второго не составляло бы никакого труда. Главное, никаких подозрений на молодого Долинского не падало. Всем известно, что сплошь и рядом происходят дуэли, хотя они и запрещены. Но мужчины стреляются, убивают друг друга, а оставшиеся в живых бегут, скрываясь от правосудия. На это и рассчитывал жестокий убийца, а именно, уничтожив обоих соперников, он бы избавился от тел. Полиция же, Долинский был уверен в этом, даже если бы и нашла трупы, то подумала бы, что эти двое просто убили друг друга на дуэли.

Однако судьба повернулась совсем не так, как того хотел Долинский-младший. Бушков действительно убил Волевского, тогда Долинский стреляет в Артемия Валерьевича и думает, что убил его.

Однако вот здесь нужно вспомнить о втором секунданте дуэли Федоре Степановиче. Позвольте, скажет дорогой читатель, неужели отец Софьи наблюдал за всеми убийствами и не мог ничего предпринять? Нет, не думаю, но несчастный помещик оказался, как говорится, между двух огней: с одной стороны, выдать убийцу жениха своей дочери, а с другой, спасти честь семьи и уберечь от правосудия собственного племянника. По всей видимости, Долинский-старший все-таки выбрал второе. Не могу отрицать и того варианта, что Алексей попросту угрожал своему дяде, чтобы тот не посмел донести на него. Невыясненным оставался только один момент: почему дядя и племянник, скинув тело Волевского в реку, не избавились от Бушкова? Но все это еще впереди, а я продолжаю.

Вернувшись домой, Долинские, естественно, никому не рассказывают о том, что произошло ранним утром на берегу Терешки. Идут дни, Федора Степановича начинает мучить совесть. Не выдержав душевных пыток, он решает написать донос в полицию (помните, когда я видела его ночью в кабинете?). Именно за этим занятием его и застает Алексей.

Он угрожает дяде, на что Федор Степанович просит прощения и обещает не повторять подобного. На первый раз Алексей прощает родственника (а прощает ли?). Возможно, Алексей просто сделал вид, что простил дядю. На самом же деле в голове его начинают возникать серьезные опасения насчет малодушия Федора Степановича. Рано или поздно Долинский-старший все равно не выдержал бы и побежал в полицию. Тогда его драгоценный племянничек решает избавиться от своего воспитателя, только вот подходящего момента никак не представляется. Однако у зла всегда найдутся темные силы, помощники коварных замыслов. Федор Степанович сам создает ситуацию, при которой Алексею не составляет никакого труда устроить якобы несчастный случай. Охота – это именно то, чего так ждал хладнокровный убийца.

В то время для меня еще оставалось непонятным, каким образом удалось Алексею Долинскому предусмотреть весь маршрут охоты, хотя я думаю, особого труда это не составляло: расспросил егеря, и тот, естественно, и не подумал ничего скрывать от молодого барина. Мертвая туша волка, подрезанная подпруга – и гибель неугодного дядюшки обеспечена. Вот только возникло небольшое, но довольно неприятное обстоятельство, заключающееся в том, что помещик Мохов застал Алексея в тот момент, когда он подрезал на конюшне подпругу. Однако что стоило молодому и сильному мужчине справиться, по сути, с немощным старым человеком. Чтобы скрыть исчезновение Евгения Александровича, Долинский-младший написал записку от имени заточенного им пленника и предоставил бумагу нашему взору.

Свершилось, Федор Степанович погиб на охоте, Волевский и Бушков мертвы, Соня остается единственной владетельницей своей половины бабушкиного состояния. Теперь можно в открытую сообщить кузине о том, что она стала богатой. Долинский делает якобы приглашение в Саратов и уезжает. По приезде при свидетелях, то есть при мне и Шурочке, уведомляет Соню о получении наследства, а затем выпроваживает нас из Воскресенского.

Вот такую историю своих предположений я рассказала своей подруге и Артемию Валерьевичу, сидя в карете под проливным дождем и дожидаясь возвращения Степана с подмогой.

– Катерина Алексеевна, все это понятно, но зачем, скажите мне, Алексею понадобилось, чтобы Соня стала единственной наследницей половины наследства? – задумчиво проговорил Бушков.

– Так вы еще не поняли? – удивилась Сашенька. – Господи, да он же хочет жениться на ней и стать полноправным владетелем состояния.

– Верно, – согласилась я.

Лицо Артемия Валерьевича побелело при этих словах, губы затряслись.

– Г-господи, он же увезет ее, – из горла князя вырвался надрывный хрип.

Мы с Сашенькой переглянулись. Как же нам раньше не пришел в голову подобный исход всей этой мерзкой интриги?

– Постойте, Евгений Александрович что-то говорил о ссоре между Соней и Алексеем накануне его побега. Может быть, он все-таки хоть что-нибудь нам скажет?

Бушков уже не слышал моих последних слов, он изо всех сил принялся трясти спящего Мохова. Тот вяло раскачивался из стороны в сторону, все еще находясь во власти сна.

– Евгений Александрович, да проснитесь же, – не оставлял своих попыток разбудить помещика Бушков.

– Что вам нужно? – одними губами проговорил, просыпаясь, Евгений Александрович.

Бушков радостно улыбнулся.

– Вспомните, может, вы хоть слово слышали, когда Сонечка и этот мерзавец разговаривали ночью на веранде? – просил князь.

Мохов медленно открыл глаза и окинул карету туманным взглядом, как будто еще не совсем понимая, где он находится.

– Какой мерзавец? – наконец, спросил он.

– Алексей, Алексей Долинский, – пояснил Артемий Валерьевич.

– Ах, да, извините, – Мохов протер глаза. – К сожалению, я мало что слышал. Хотя, погодите, кажется, Долинский уговаривал Софью Федоровну уехать, но она отказывалась. А может быть, и не уехать, я не уверен в этом. Слышал только слова о том, что нужно убираться немедленно. Кажется, Долинский просил Софью Федоровну согласиться на путешествие. Не мучьте меня больше, – помещик со страданием на лице посмотрел на Бушкова. – Больше я ничего не могу вспомнить.

У меня остались очень смутные воспоминания о той ночи, только помню хлыст и невыносимую боль.

Бушков откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

– Он увез ее, – обреченно проговорил князь.

– Может быть, еще нет, – попробовала я его успокоить.

– В любом случае мы не успеем. Стоим здесь посреди дороги. Где же Степана носит? – Бушков выглянул в окошко, а затем снова откинулся на спинку.

Несколько минут он сидел молча, на лице его при этом появилось очень сосредоточенное выражение. Мне показалось, что князь тщетно пытается придумать какой-нибудь выход из сложившейся ситуации. Он то и дело с улыбкой озарения на лице поднимал палец вверх, но потом вдруг мрачнел и снова уходил в себя.

– Катерина Алексеевна, а может быть, мы сами поскачем в Вокресенское, тут верст двадцать до него, не больше? Часа два – и мы будем на месте.

Что уж тут говорить. Видно, ничего умнее молодому человеку в голову так и не пришло.

– Да в своем ли вы уме, Артемий Валерьевич? – изумилась я.

– В вашем состоянии нельзя скакать верхом.

– Перестаньте твердить о моем состоянии, – разозлился Бушков. – Сами подумайте, если мы будем медлить, то Долинский увезет Соню, и я потеряю единственного дорогого мне человека на всем свете, а гнусный убийца останется безнаказанным. Вы этого хотите?

– Он прав, Катенька, – неожиданно вмешалась в разговор до сих пор молчавшая Шурочка. – У нас осталась еще одна лошадь, и вы можете скакать на ней.

– А как же ты и Евгений Александрович? – я посмотрела на Мохова.

– Не волнуйтесь, Катерина Алексеевна, мы дождемся вашего кучера с подмогой и отправимся за вами, – успокоил меня помещик. – Езжайте.

Мохов говорил настолько уверенным и спокойным тоном, что я неожиданно для самой себя поверила ему и согласилась с его предложением.

– Тогда не будем медлить ни минуты. В путь, – скомандовал обрадованный Артемий Валерьевич.

Я и Артемий Валерьевич выбрались из кареты. Благо дождь уже почти кончился, а кое-где сквозь рваные облака начинали проблескивать бледные солнечные лучи. Бушков помог мне распрячь лошадь, и уже через несколько минут, взобравшись на нее, мы пустились в путь. Естественно, я сидела спереди, так что молодому князю приходилось держаться за меня, чтобы не выпасть из седла. Довольно забавная это была картинка. Если бы в тот момент меня увидели светские дамы моего круга, они бы непременно попадали в обмороки. Однако тем дамам никогда и не довелось испытать того, что выпало на мою долю, поэтому вряд ли они поняли бы меня. Но другого выхода у нас не было, как вдвоем на одной лошади добираться до Воскресенского.

Погода начала благоволить нам, солнце все чаще и чаще выглядывало из-за туч. Слава богу, ничего непредвиденного по пути не случилось, и уже через полтора часа стремительной скачки показались крестьянские домики Воскресенского. Мы свернули на дорогу, ведущую к барскому дому.

Вскоре в конце аллеи показался и дом семейства Долинских.

– Катерина Алексеевна, посмотрите, там карета во дворе! – прокричал мне Бушков. – Я даже отсюда ее вижу.

Я и сама успела разглядеть дорожную карету, нагруженную тюками и сундуками. Наши предположения начинали оправдываться, Алексей, судя по всему, собрался уезжать.

Я решила не приближаться к дому в открытую, а объехать его со стороны сада. Я повернула лошадь на маленькую тропинку.

– Куда же вы, Катерина Алексеевна? – спрашивал Бушков.

– Сейчас сами все поймете, – отвечала я.

Доскакав до сада, мы спешились, привязали лошадь у ближайшего дерева.

– Пойдемте, – позвала я Артемия Валерьевича. – Нам опасно идти к дому со двора.

Бушков ничего не ответил, только кивнул и первым пошел вперед.

– Подождите, – я схватила его за руку. – Постойте.

Князь повернулся и уставился на меня.

– Нет, отвернитесь, – попросила я.

Бушков, верно, принял меня за сумасшедшую или, во всяком случае, за женщину с большими странностями, но просьбу все-таки выполнил и отвернулся.

Дело в том, что мне необходимо было достать пистолеты моего покойного мужа, которые я прятала под юбкой на поясе. Не знаю, что меня толкнуло, но, отправляясь в Воскресенское и зная, что Долинский убийца, я решила держать оружие при себе, так, на всякий случай. И такой случай представился довольно скоро.

– Вот держите, – протянула я князю один из пистолетов. – Пригодится.

Изумлению Артемия Валерьевича не было предела.

– Боже, Катерина Алексеевна, да вы просто не перестаете меня удивлять, – проговорил он.

Я же в ответ только улыбнулась, так как уже начинала привыкать к подобным комплиментам, если это, конечно, можно назвать комплиментами.

Пробирались мы по саду осторожно, хотя в этом и не было необходимости. На первый взгляд, вокруг было совершенно пусто, только вдалеке со стороны усадьбы слышались приглушенные голоса, в одном из которых я узнала недовольное роптание Феклуши.

– Ступайте к черному ходу, для прислуги, – скомандовала я.

– Куда же вы пойдете? – спросил князь.

– Постараюсь обойти дом вокруг.

Мы разошлись. Несколько секунд я смотрела вслед удаляющемуся Артемию Валерьевичу, а затем двинулась вправо. Пригибаясь и постоянно прячась в кустах от каждого звука и шороха, я обогнула усадьбу, пока не добралась до крохотной пристройки к дому. Отсюда открывался прекрасный обзор на барский дом.

Ждала я довольно долго, так как не знала, что же мне делать дальше. Правда, один раз из дома выскочил крестьянин, судя по одежде которого, в нем можно было узнать кучера. Он вытащил еще один дорожный сундук, упаковал его в карету и снова скрылся в доме. Кто-то здесь явно готовился к долгой дороге. Снова наступило томительное ожидание. Я сердцем чувствовала, что в дом, где находится такой жестокий бессердечный убийца, заходить опасно, поэтому решила лучше дождаться, когда он выйдет на улицу.

Однако вскоре терпение мое начало истощаться. Когда я уже хотела выбраться из своего укрытия, вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась Феклуша с какой-то тряпкой в руках и тряпичным узелком за спиной. Следом за ней показался Алексей Долинский, да не один, а с бесчувственной Софьей Федоровной на руках. Феклуша все время что-то причитала и плакала, утирая старое морщинистое лицо подолом.

– Замолчи, дура, – гаркнул на плачущую крестьянку Долинский. – Лучше открой мне карету.

Кормилица покорно бросилась исполнять приказание, в то время как Алексей донес Соню до кареты и принялся усаживать ее там.

– Вот так, Софья Федоровна, – приговаривал он. – А вы говорили, что я не смогу вас увезти. Сможем, еще как сможем.

Я решила действовать. План мой состоял в том, чтобы неожиданно выскочить из-за своего укрытия с заряженным пистолетом в руке и застать Долинского врасплох. Но только я сделала первый шаг, голова Долинского внезапно снова появилась из кареты. Я отступила за угол, проклиная про себя собственную нерешительность.

– Иди к барышне и жди меня, – приказал Алексей Феклуше. – Да следи, чтоб ей удобно было.

Кормилица, безвольно кивнув, утерла красный от слез нос и полезла к Соне. Долинский пошел к дому и вскоре скрылся за дверью.

– Боже мой, где же Бушкова носит, – ругалась я про себя.

– Все, надо идти.

Я выбралась из-за пристройки и сломя голову побежала к стоящей посреди двора карете. Когда я открыла дверцу, испуганная Феклуша тут же отпрянула в дальний угол. Соня лежала на сиденье с мокрым платком на лбу.

Только сейчас, проследив за взглядом испуганной служанки, я заметила, что до сих пор в руке у меня находится пистолет, и дуло этого пистолета направлено прямо в лицо Феклуши. Я про себя улыбнулась такому казусу и отвела руку с оружием в сторону.

Как только я сделала этот жест, кормилица мгновенно успокоилась и, наконец, смогла говорить.

– Б-барыня, вы ли это? – Феклуша не могла поверить собственным глазам.

– Как видишь, – откликнулась я. – Узнала меня, чертова баба? Куда вы собрались Софью Федоровну везти? Говори быстро.

Мой грозный тон еще больше напугал и без того обезумевшую от страха старуху. Лицо ее сморщилось, а из глаз полились крупные слезы.

– Барыня, не виновата я, – запричитала она. – Это все молодой барин. Он заставил. Не поедешь, говорит, убью, а тушу твою в реку брошу, рыбам на съедение.

– Никто тебя не винит, – проговорила я. – Ответь мне лучше, куда вы Софью Федоровну везти хотели?

– Не знаю. Барин на Сонечке жениться хотел. Она не соглашалась. Тогда он велел напоить ее зельем каким-то. Он сам мне его вручил. Я повиновалась, голубушку мою напоила, та и уснула. А барин собрался в дорогу и меня с собой потащил. Господи, что же это деется-то, – снова заплакала кормилица.

И тут раздался выстрел. Звук доносился из дома.

– Сиди тут, и чтобы носу никуда не показывала. Поняла? Да барыню береги, – приказала я крестьянке, на что та мелко закивала головой.

Я опрометью кинулась в дом, держа пистолет наготове. В коридоре было пусто. Я осторожно продвигалась вдоль стен. Гостиная и столовая тоже оказались безлюдными. На первом этаже оставался только кабинет. Я крадучись приблизилась к двери. Не успела я взяться за ручку, как дверь с грохотом открылась, да так резко, что я отпрыгнула в сторону. Мне под ноги выкатились, сплетясь руками и ногами, Бушков и Долинский. Правое плечо Алексея Долинского было окровавлено.

Враги катались по земле, пытаясь ударить друг друга как можно сильнее. Несколько безумных секунд я стояла столбом в оцепенении и не могла ничего предпринять. Потом я увидела, что Долинский пытается выбить из руки Бушкова пистолет.

Стрелять в Долинского я не могла, так как ненароком могла попасть в Артемия Валерьевича. Тогда я кинулась в кабинет и, схватив со стола тяжелую вазу, бросилась обратно на поле битвы. И как раз вовремя, так как огромный, по сравнению с Бушковым, Долинский уже начинал одолевать своего врага. Убийца насел на князя и пытался задушить его.

Я подняла вазу и, размахнувшись, со всей силы опустила ее на голову Долинского. Раздался слабый вскрик, и убийца, обмякнув, всем телом навалился на Бушкова.

– Артемий Валерьевич, как вы? – я бросилась к князю, опасаясь, что Долинский мог придавить и без того ослабленного Бушкова.

– Ну и здоров же этот мерзавец, – донесся до меня из-под бесчувственного тела Долинского голос Бушкова.

Я помогла князю скинуть с себя поверженого врага. Долинский раскинулся на полу с распростертыми в стороны руками.

Когда я наклонилась к нему, то мне почудилось, что Долинский не дышит. Я испугалась не на шутку.

– Господи, неужели я его убила? – в отчаянии всплеснула я руками.

Бушков пощупал пульс раненого, затем выпрямился и улыбнулся мне.

– Не волнуйтесь, Катерина Алексеевна, такого, как он, так просто не убьешь. Он просто потерял сознание. А пока он не может сопротивляться, я думаю, мы должны его связать, – предложил князь.

Я опрометью кинулась на кухню, где в маленьком пристроенном чулане хранились бечевки и прочая утварь. Выбрав одну из самых крепких веревок, я схватила ее и побежала обратно, надеясь, что Долинский еще не успел прийти в себя.

Опасения мои оказались напрасными, и уже через минуту убийца не представлял для нас никакой опасности, так как был связан по рукам и ногам.

– Что с Соней? – обратился ко мне Бушков.

– Она в карете без сознания. Долинский напоил ее чем-то, и она уснула, – доложила я.

– Господи, что же он сделал? – С беспокойством проговорил Бушков.

– Не волнуйтесь, – постаралась я упокоить князя. – Думаю, ничего страшного. Феклуша тоже там вместе с Софьей Федоровной.

– Я пойду за Соней, а вы ждите меня здесь, – с этими словами Артемий Валерьевич двинулся к двери и скрылся за ней.

Я осталась ждать. Однако стоять посреди пустого коридора и смотреть на бесчувственного убийцу, лежащего у моих ног, мне вовсе не нравилось, и я решила перетащить его в кабинет. Я наклонилась, схватила Долинского за ноги и потащила в комнату. За таким не совсем нормальным для дамы моего круга занятием и застал меня Артемий Валерьевич. Он вошел в дом, держа на руках Софью Федоровну. Вслед за ним мельтешила и Феклуша.

– Что вы делаете, Катерина Алексеевна? – удивился Бушков, окидывая меня изумленным взглядом. – Куда вы его тащите?

– В кабинет, – невозмутимо отвечала я. – Не будем же мы допрашивать его в коридоре.

Я втащила, наконец, Долинского в комнату и положила его прямо на полу. Бушков расположил свою спящую возлюбленную, которую нес, на большом кресле.

К счастью, я не причинила Долинскому серьезного вреда, по всей видимости, удар был не сильным. Через несколько минут убийца начал приходить в себя. Медленно открыв глаза, Алексей, видимо, хотел поднять руку, но это проделать не получилось, руки сковывали крепкие узлы веревки. Долинский медленно обвел кабинет непонимающим взглядом. Однако лицо его мгновенно приняло злобное выражение, как только он увидел сидящих перед ним на стульях меня и Артемия Валерьевича.

– Ну что, справились? – с сарказмом прохрипел он. – Ничего, вы еще мне за все заплатите.

– Это вам придется заплатить за убийство собственного дяди и за истязание двоих людей, – резко бросила я ему. – Лучше признайтесь нам во всем сразу. Убийство близкого родственника – смертный грех. Хотя, думаю, такого человека, как вы, это не может напугать.

– Он сам виноват, – лицо Долинского скривилось от боли. – Если бы он молчал, то жил бы спокойно. А то, видите ли, его совесть замучила. Я всегда знал, что мой дядя – настоящий идиот.

– Вот кто идиот, так это вы сами. Неужели вы могли подумать, что никто ни в чем вас не заподозрит? Возможно, так оно и было бы, если бы Артемий Валерьевич не выжил, а Мохов не сбежал из заточения. Но судьба непредсказуема. Они не только выжили, но и рассказали обо всем, что вы с ними сделали, в том числе и полиции. Скоро полицейские уже будут здесь. Так что вам лучше будет сознаться во всех своих злодеяниях, – тон мой был безжалостен.

Читатель, наверное, уже понял, что слова о прибытии полиции я сказала так, к слову, чтобы поскорее добиться признания. Однако в любом случае полицейским рано или поздно все равно пришлось бы арестовать этого мерзавца, и я в этом деле собиралась принять самое непосредственное участие.

Долинский тем временем принялся неистово кататься по полу, при этом изрыгая страшные проклятия в наш адрес. Мы молча смотрели на него, не издавая ни звука. Увидев бесплодность своих усилий, убийца рассвирепел еще больше, и в ярости принялся биться головой об пол. Меня при виде этой забавной картины начал разбирать неудержимый смех.

– Перестаньте паясничать, – наконец не выдержал Артемий Валерьевич. – Что толку, если вы будете кататься здесь и осыпать нас бранью. Вас это не спасет.

Долинский мгновенно сник и затих на полу. Несколько минут прошло в полном молчании. Затем раздался обреченный голос Алексея Долинского.

– Черт с вами, я расскажу, – с сарказмом произнес он. – Только не думайте, что я когда-либо стану жалеть обо всем содеянном.

И он приступил к рассказу. Но его рассказ я поведаю в следующей главе.

Глава тринадцатая

Долинский продолжал лежать на полу, поэтому говорить ему было неудобно. Но никто из нас даже не подумал о том, чтобы приподнять его, так же как и не подумали мы перевязать этому мерзавцу рану на плече, что еще больше злило жестокого убийцу. Тем не менее, он начал свой рассказ.

– Вы уже знаете о том, что я рано остался сиротой и воспитывался в доме дяди, – Долинский выразительно взглянул в мою сторону. – Но Федор Степанович был кутилой и игроком. Мало-помалу, имение разорялось от карточных долгов. Нам постоянно приходилось перебиваться. Когда мне еще не исполнилось двадцати, дядя отправил меня на учебу в Саратов. Но вскоре я уехал оттуда. Пытался уехать в Москву, но это никак не получилось. Затем служил мелким чиновником в судебной палате. Слишком долго рассказывать всю мою биографию, да это и ни к чему, – он неопределенно мотнул головой. – Представляете мою радость, когда на службе совершенно неожиданно через мои руки прошло известие о том, что семейство Долинских должно получить наследство от умершей богатой родственницы. И половиной этого наследства должен был владеть не кто иной, как я сам, собственной персоной. Нетрудно понять, как я был рад этому, тем более если учесть, что всю свою жизнь я прожил человеком, мягко говоря, небогатым. Более того, рассудив, я решил, что все состояние должно остаться только в нашей семье. Зачем его делить? Если бы я женился на Софье Федоровне, то состояние стало бы общим, и имение снова поднялось бы на ноги.

Вот с такими намерениями я и отправился в дядюшкино имение, чтобы сообщить ему радостную новость. Каково же было мое разочарование, если не сказать злость, когда я узнал, что Соня ждет ребенка и собралась замуж. Слава богу, я успел рассказать о получении наследства только дяде. Мы вместе решили скрыть от Софьи Федоровны радостное известие на время. Я не знал, куда деться от охватившего меня негодования. Несколько дней я придумывал различные планы, как самому заполучить себе в жены Софью Федоровну. Но, к сожалению, ничего более или менее приемлемого на ум не приходило. И тут вдруг вы приглашаете нас к себе на ужин, – Долинский махнул головой в сторону Артемия Валерьевича.

– Да, я пригласил вас с целью обсудить предстоящую свадьбу, – согласился Бушков. – Если бы я знал, чем все это обернется.

– Глупец, – усмехнулся Долинский. – Вы даже не представляете, какая радость меня охватила, когда вы вызвали Волевского на дуэль. Этим вы практически подписали себе и своему сопернику смертный приговор. Посудите сами, по моим расчетам, один из вас обязательно бы убил другого, а с оставшимся в живых расправиться было бы проще простого. Так оно и получилось. Вы убили Волевского, а я, само собой, выстрелил в вас. Жаль только, что вы оказались таким живучим, – в голосе убийцы не слышалось ни малейшего раскаяния. – Дядя, признаться, был в ужасе от моего поступка. Естественно, мне ничего не оставалось, как раскрыть «любимому» родственничку все свои планы. При этом, несомненно, я пригрозил ему, что если он расскажет обо всем полиции, то его тоже арестуют вместе со мной как соучастника преступления. На том и порешили.

– Вы скинули тело Волевского в реку, – мои слова скорее были утверждением, нежели вопросом.

– Да, чтобы скрыть следы, мы с Федором Степановичем дотащили Волевского до реки и сбросили туда. Однако вот этого, – он кивнул на Артемия Валерьевича. – Его нам утопить так и не удалось, так как за деревьями совершенно неожиданно послышался гул голосов. Единственное, что мы успели в спешке сделать, так это прихватить с собой два пистолета да увести лошадей.

– Наверняка это были крестьяне, – догадалась я. – Только вот почему они не нашли вас, Артемий Валерьевич? Странно, они нашли пистолет, но не обнаружили вас.

– Не знаю, возможно, они или не заметили меня, или, обнаружив пистолет, повернули и пошли своим путем, ведь я не подавал никаких признаков жизни.

– Черт бы тебя побрал, – снова чертыхнулся Долинский. – Если бы ты умер, никто бы ничего и не узнал.

– Рассказывайте дальше, – перебила я его.

Долинский скорчился и попытался перевернуться.

– Поднимите меня. Я не могу разговаривать лежа, – слабым голосом попросил он.

Артемий Валерьевич подошел к нему и рывком посадил Долинского, облокотив его на стену.

– Итак, мы с Федором Степановичем вернулись в Воскресенское, все шло хорошо, пока однажды ночью я не застал своего дядюшку за весьма нехорошим занятием. Он писал донос в полицию, – продолжал повествование убийца. – Видно, никчемная совесть замучила старичка. Ха, он так испугался, когда я вошел в кабинет. Это было презабавнейшее зрелище. Взрослый мужчина прятался в кабинете, словно ребенок, пытающийся стащить из буфета конфекты.

– Я все видела и слышала, – проговорила я, хотя и старалась сдержаться. – И то, как Федор Степанович писал, и то, как вы выследили его.

– А, так барышня у нас еще и шпионила, – с иронией усмехнулся Долинский. – Тем хуже для вас, Катерина Алексеевна. Нет, не сейчас, конечно. Но подобное любопытство не послужит вам на пользу в будущем, – он как-то странно хмыкнул и продолжил: – После того, как я застал дядю за поклепом в мой адрес, он сильно напугался и начал просить у меня прощения. Я простил его, но сами понимаете, что с того момента мне стало ясно, так дальше продолжаться не может. Мой родственничек, будучи человеком весьма малодушным, в любой момент мог бы снова повторить свой необдуманный поступок. Необходимо было избавиться от него. Вот тут мне и помогла охота.

– Катерина Алексеевна, да вы просто гений, – Артемий Валерьевич бросил на меня взгляд, исполненный восхищения. – Все ваши догадки подтверждаются от начала и до конца.

– Какие еще догадки? – не понял Долинский. – А-а, милая барышня решила взять на себя обязанности сыщика.

– Это не ваше дело, – грубо отрезала я. – Это вы подбросили мертвого волка на пути лошадей?

– Я, конечно, – с самодовольным видом откликнулся Долинский. – Эх, и пришлось же мне потрудиться! Один ведь на волка ходил, и капкан сам ставил. А потом у егеря расспросил все. Правда, было сомнение, что чья-то другая лошадь, а не дядина, первой учует запах волка. Но меня это мало волновало. В конце концов, ведь все получилось именно так, как я и задумал. Хотя до сих пор не могу поверить собственному везению. Единственное, о чем я беспокоился, так это о Мохове. Чертов старикашка, и что его понесло ночью на конюшню? Жил бы себе спокойно, да горя не знал. Но, по стечению обстоятельств, он оказался свидетелем, а от свидетелей избавляются. Хотя убивать я его не собирался. Да он и сам бы умер от голода.

– Он настоящий дьявол, – прошептал мне на ухо пораженный Артемий Валерьевич, в ответ на что я согласно кивнула.

– После того как Мохов сбежал, я понял, что нужно как можно скорее уезжать отсюда. Но тут меня ждали большие трудности, Софья Федоровна никак не хотела покидать родного дома, как заведенная твердила о том, что Артемий Валерьевич непременно явится за ней.

– О, Соня, я знал, что она никогда не обманет меня. Милая моя возлюбленная, – с умилением пробормотал Бушков.

– Если бы не ее настырное упорство, мы бы уже были за много верст отсюда, – Долинский озлобленно сплюнул на пол и продолжал: – В результате я решил напоить Софью Федоровну и увезти отсюда силой. Дальше вы сами все знаете.

– Вот видите, – раздался из угла глухой голос Феклуши.

– Это барин приказал мне ласточку мою опоить, да и увезти ее потом незнамо куда.

– Молчи, чертова баба! – в гневе заорал Долинский. – У тебя не хуже моего рыльце в пушку. Вы спросите ее, почему она мне на самом деле помогала.

– Т-так, я ведь, – начала заикаться кормилица, глядя на нас затравленным взглядом. – Он угрожал, говорил, прибьет, а тело собакам скормит, даже костей не останется.

Мне уже начинали надоедать бесконечные вопли и причитания, несущиеся со всех сторон.

– Замолчите оба! – закричала я. – Уж не ты ли, Феклуша, рассказала князю Волевскому о наследстве, которое должна получить Софья Федоровна?

Лицо кормилицы при этих словах прямо на глазах у всех начало приобретать какой-то землистый оттенок.

– Я расскажу, все расскажу. Прости меня, господи, не хотела я того, – Феклуша, подняв глаза вверх, принялась неистово креститься.

– Давай рассказывай, – раздался насмешливый голос Долинского. – Все равно всех грехов не замолишь.

Кормилица вздрогнула, как от удара, и посмотрела на Долинского. С лица ее постепенно сходило затравленное выражение, а на его место приходила явная злость.

– Я-то расскажу, барин. Мои грехи еще можно замолить, а вот ваши… – и, не дав Долинскому ответить, она повернулась к нам: – Это я сказала Владимиру Гергиевичу о завещании, про которое мне барин Федор Степанович поведал.

– Но почему именно ему? Вы разве были знакомы? – мне хотелось как можно скорее узнать эту тайну.

– Как же, барыня, – в свою очередь откликнулась Феклуша. – Я ведь его, голубчика, с малолетства растила. Только вот потом замуж вышла за крестьянина из Воскресенского, да и переехала сюда. Но своего-то бывшего хозяина так и не забыла. Нехорошо Владимир Георгиевич сделал, когда барышню-то Софью Федоровну в таком положении бросил. Но не мне его судить. Господь сам все рассудил. Так вот, князь, уезжая, просил меня следить за Софьей Федоровной да за будущим ребеночком. Уж больно он волновался за них. Все же понимал, что собственную кровинушку бросил. Я и следила, да откладывала обо всем, что здесь происходило. Зря я ему, видать, про наследство рассказала, может быть, и жив остался бы. Но, сделанного не воротишь, – кормилица тяжело вздохнула и утерла подолом глаза.

А потом молодой барин узнал об этом, – она указала на Долинского. – Пообещал, что ежели я его слухаться не буду, так он расскажет все Софье Федоровне да Федору Степановичу. Я, знамо дело, напугалась, да подчинилась бесу этому окаянному, – женщина снова залилась безутешными слезами. – И барина-то Мохова по его приказанию хлебом да водой кормила, а он в это время следил, чтоб я доброй еды не прихватывала с собой. Но я все же по-своему поступила, не выдержала издевательств таких. Пошла к Мохову и, уходя, дверь открытой оставила.

– Ведьма, – прошипел Долинский. – Надо было тебя раньше порешить, никто бы ничего не заметил. Кому надо вспоминать о старой карге.

Теперь я знала все. Дело, как сейчас говорится, было раскрыто. Однако вместо облегчения на душе у меня остался неприятный темный осадок. Честно говоря, я впервые в тот момент столкнулась с подобной всепоглощающей жадностью. Единственным утешением оставалась так долго ожидаемая встреча Валерия Бушкова со своей невестой. Хоть эти двое теперь смогут обрести свое законное счастье, которое досталось им такой большой ценой.

На дворе раздался стук копыт. Я пошла поглядеть, кто это там может быть. К моей великой радости, это приехали Шурочка и Степан. Они доложили, что после починки кареты они добрались до ближайшего крестьянского селения, где и оставили ослабленного Евгения Александровича Мохова.

– Ну, как у вас? – Сашенька с надеждой глядела на меня. – Успели?

– Успели, – я кивнула, обнимая радостную подругу. – Долинский во всем признался. Осталось только вызвать полицию.

– А об этом я уже позаботилась, – подруга лукаво усмехнулась. – Я послала нескольких крестьян в город, дала им денег на дорогу, так что скоро полиция будет здесь.

Я в который раз подивилась сообразительности своей милой подруги и благодарно обняла ее.

– Сашенька, ты просто умница. Ты моя спасительница, – говорила я.

– Что ты, – смутилась подруга. – Главное ты сделала. Теперь я знаю, Катенька, что с тобой нигде не пропадешь.

Пока мы обменивались взаимными комплиментами, из дома показался Артемий Валерьевич.

– Господи, как я рад вас видеть, – он кинулся к Шурочке. – И тебя тоже, Степан, рад видеть, – он обернулся к моему кучеру.

Степан в ответ только пробормотал что-то и, опустив голову, забавно шаркнул ногой.

– Полиция уже едет, – доложила я Бушкову.

– Вот и замечательно, – обрадовался князь. – Вот только Соня все еще спит, а жаль. Какое представление она пропустила. Ну да может, оно и к лучшему. Пойду к ней.

Артемий Валерьевич еще раз улыбнулся нам и отправился в дом.

Потом мы кое-как перевязали раненому Долинскому простреленное плечо и оставили до приезда полиции.

Вопреки нашим ожидания, полиция прибыла только на следующее утро в лице известного нам уже Арсения Васильевича Лепехова – старшего следователя уездной полиции.

– Ого, кого я вижу? – удивился следователь, увидев меня на крыльце. – Да вы, я смотрю, Катерина Алексеевна, везде поспеваете.

Мне не понравился тон, каким были сказаны эти слова. Создавалось впечатление, что этот человек попросту усмехается. Меня мгновенно охватила ярость. Но я не стала показывать своих чувств и поспешила сладко улыбнуться.

– В отличие от вас, уважаемый Арсений Васильевич, я, между прочим, нашла убийцу князя Волевского, в то время как вы, не разобравшись в сути происходящего, арестовали совершенно безвинных крестьян.

Пока я говорила, лицо Лепехова постепенно приобретало багровый оттенок.

– Я попросил бы вас, милая барышня, не учить меня моим обязанностям, – прорычал он. – А ну-ка, показывайте мне вашего преступника.

Я молча провела следователя в дом, в комнату, где лежал Долинский. Феклуша уже успела покормить связанного убийцу, и теперь выходила из двери с подносом в руках.

– Вот он, – указала я на Алексея Долинского.

– Я буду все отрицать! – внезапно заорал убийца. – Они вынудили меня все рассказать.

В этот момент за спиной раздался шум. В комнату входили Бушков и Софья Федоровна.

– Ты, как ты посмел, – осуждающе проговорила Соня. – Ты, единственный оставшийся в живых родной мне человек. И вдруг я узнаю, что это именно ты убил папеньку, чуть не убил Артемия Валерьевича и измывался над Евгением Александровичем. Как же ты мог? – она залилась горькими слезами.

Бушков принялся успокаивать плачущую невесту, хотел было увести ее, но Софья Федоровна тут же воспротивилась.

– Пускай он теперь при мне признается в своих грехах, – решительно проговорила она. – Говори.

– Все это было сделано ради тебя, а ты не поняла, – злобно откликнулся Долинский. – Если бы не твое упрямство, мы были бы счастливы и богаты.

– Мне не нужны деньги такой ценой, – проговорила Софья Федоровна. – Мне вообще от тебя ничего не нужно. Я не могу тебя больше видеть, – с этими словами она отвернулась от своего кузена.

– Хм-м, – раздался бас Лепехова. – Извините меня, молодые люди, но я прибыл сюда для ареста убийцы, не для просмотра семейных драм. Если не возражаете, я попросил бы всех замолчать и не мешать допросу. Иначе мне придется выдворить всех до единого.

Резкий тон следователя мгновенно возымел свое действие. Наступила полная тишина. Соня и Бушков примостились в углу.

Мы же с Шурочкой уселись на маленькое канапе. Лепехов уселся на ближайший стул, откашлялся и приступил к допросу.

Далее, уважаемый читатель, я думаю, не следует передавать всех подробностей допроса, тем более что все признание убийцы уже было написано ранее. Однако, по своему обыкновению, моя бабушка решила не пропускать ни единой подробности, какие только помнила, поэтому описала разговор между Лепеховым и Долинским во всех подробностях. Заняло это описание довольно много мелко исписанных страниц. Именно по этой причине я не решусь воспроизвести всю эту подробную информацию. Однако единственный момент я все-таки освещу.

После того как Долинскому пришлось признаться в том, что он ранил Бушкова, а затем при содействии своего дяди скинул тело Волевского в реку, дверь в комнату внезапно распахнулась, и на пороге возник Евгений Александрович Мохов.

– Простите, ради бога, – едва отдышавшись, проговорил помещик. – Но я никак не мог пропустить момента, когда полиция будет арестовывать этого мерзавца.

– А вы кто будете? – удивленно вскинулся на Мохова Арсений Васильевич.

– Я тот самый человек, которого он запер в старом хлеву, а затем избивал плетью, – доложил Евгений Александрович.

– Понятно, – кивнул Лепехов. – Правда, до этого мы еще не дошли, – добавил он, чем вызвал у всех присутствующих, кроме убийцы, лукавые улыбки. – Ну что ж, прошу и вас присаживаться.

И снова идет бесчисленное количество строчек повествования. По уже указанным мною причинам, я не буду передавать их и сразу перейду к последующему повествованию.

Долинский признался во всем и подтвердил свое признание в письменном виде. Однако, ко всеобщему изумлению, дело на этом не было завершено. Когда все поднялись и собрались выходить из комнаты, Лепехов поднялся и обратился к Бушкову:

– Я думаю, что из этого дома с одним арестованным я не уеду.

– Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, – бледнея, проговорил Артемий Валерьевич.

– Выходит, что вы тоже убили человека. Так? – Лепехов пристально посмотрел на Бушкова.

Князь молчал. Да, он был убийцей. Но убийство было совершено на честной дуэли, хотя доказать такое полиции было практически невозможно. Все молчали.

Лепехов тем временем позвал своих помощников. Через несколько минут полицейская карета уже увозила Артемия Валерьевича, а вместе с ним и Алексея Долинского.

Казалось бы, история закончена, преступники наказаны. Однако я на собственном опыте убедилась, что в жизни бывает неограниченное количество неожиданностей, в том числе и приятных. И одна из таких произошла на следующее же утро, когда я и Шурочка собрались уезжать.

Мы садились в карету, когда на дороге, ведущей к барской усадьбе, раздался стремительный цокот копыт. Все взгляды мгновенно обратились в ту сторону. Всадник приближался.

Читатель, верно, сильно удивится, впрочем, как и мы все в тот момент, если узнает, что всадником тем был Артемий Валерьевич Бушков.

– Тема! – радостно закричала Софья Федоровна, бросаясь вперед.

Артемий Валерьевич резко остановил коня и спешился. Соня кинулась к нему на грудь.

– Темочка, как же это? Неужели ты убежал? – с тревогой вопрошала она.

– Господи, да как ты могла подумать так, Соня, – с укоризной отвечал князь. – Меня отпустили.

– Как? Почему? – не понимала девушка.

– Это длинный разговор, – проговорил молодой человек и повернулся к нам: – Катерина Алексеевна, Александра Саввишна, неужели уезжаете?

– Да вот, собрались, – откликнулась я.

– Если не спешите, то пройдемте в дом. Я расскажу вам сногсшибательные новости. Поверьте, вам наверняка будет интересно узнать их, – загадочно произнес Бушков.

Сашенька бросила на меня взгляд, преисполненный живейшего интереса. Я только пожала плечами, хотя меня тоже заинтриговали слова молодого князя. Я первой направилась в дом, вслед за Софьей Федоровной и Артемием Валерьевичем.

– Первая новость будет печальной, – начал говорить Бушков, когда все, наконец, расположились в гостевой.

– Тема, да говори же, – не выдержала Софья Федоровна.

– Позволь выразить тебе мои соболезнования, Соня, – притворно-печальным голосом произнес Артемий Валерьевич. – Твой кузен скончался.

– Как скончался, – лицо девушки побелело, а у меня и Шурочки вырвался невольный вздох.

– Вернее, он был убит при попытке к бегству, – пояснил Бушков. – Дело в том, что при самом подъезде к Саратову, как бы вам это сказать, милые барышни, – он смущенно кашлянул. – Понимаете, Алексей попросился по нужде. По всей видимости, выбрав удачный момент, он оттолкнул своего охранника и попытался скрыться в зарослях деревьев. Но охранник не растерялся и выстрелил. Убийца был сражен наповал.

– Господи, какой ужас, – Соня закрыла лицо руками, но потом подняла голову и в упор посмотрела на Бушкова. – Бог наказал его за все злодеяния.

– Вот и я подумал так же, – ответил Артемий Валерьевич.

– Но как же выпустили вас? – задала я вопрос.

– А вот здесь нужно благодарить Арсения Васильевича. Он отпустил меня, сжалившись над Соней. Но взамен потребовал, что мы непременно пригласим его на наше венчание, – с улыбкой добавил князь.

– О, как он добр, – глаза Софьи Федоровны просто лучились от счастья. – Мы обязательно пригласим его на свадьбу, так же, как и вас, мои дорогие, – она кинулась ко мне и Шурочке, одновременно обнимая нас, целуя и заливаясь счастливым смехом.

Думаю, что будет излишним докладывать о том, что в тот день нам так и не удалось уехать, так как по случаю возвращения Бушкова в доме был устроен маленький семейный праздник. Даже Феклуша, которая уже успела выпросить прощения за все у своей барышни, плакала и смеялась, радуясь общему веселью.

После описанных мною событий прошло чуть больше месяца. За это время мы узнали, что суд над Долинским еще не состоялся, арестованных крестьян выпустили, а мы сами были приглашены на свадьбу Софьи Федоровны Долинской и Артемия Валерьевича Бушкова.

Я прекрасно помню тот впечатляющий момент, когда мы стояли в церкви, полной народа. Артемий Валерьевич стоял у алтаря, с волнением дожидаясь невесты. Раздался шорох, все обернулись. По проходу, вся в белом, лучистая и сияющая, шла Соня. Белое подвенечное платье необыкновенно шло ей. Подле нее шествовал Евгений Александрович Мохов, ведя дочь своего друга под венец. Старик был так горд выпавшей ему чести, что казалось, рот его вот-вот растянется в счастливой улыбке.

Глаза многих гостей наполнились слезами. Мне тоже захотелось всплакнуть. Ведь мало кто из присутствующих ведал, сколько испытаний пришлось пройти влюбленным, чтобы соединить свои судьбы.

Потом был праздничный обед в заново отстроенной, а потому преобразившейся до неузнаваемости усадьбе Долинских.

Молодые решили жить здесь, чем вызвали бесконечные ворчания Марии Леопольдовны. Но старушка все равно была бесконечно счастлива благополучному завершению злоключений своего внука и его невесты, а потому то и дело, в перерывах между горестными возгласами, кидалась к молодым и принималась их обнимать, чем вызывала добродушные улыбки гостей.

Я подумала, что, что бы ни случилось, эта пара выдержит любое испытание. Дай бог им счастья.

Вот и весь мой сказ. Прошу прощения, что заканчиваю этот роман на столь грустной ноте. Что поделаешь, такова жизнь, где горе и радость всегда шествуют рядом.

На этом еще одна рукопись моей бабушки заканчивается. Честно говоря, я даже не знаю, что сказать в заключении. Я, читая последние строки, был весьма удивлен, почувствовав, как сжалось мое сердце при описании свадьбы так давно живших людей. Мое удивление было тем более сильным, если учесть, что я, потрепанный жизнью и невзгодами, вдруг так расчувствовался. Сентиментальность? Да, дорогой читатель. Но я не стыжусь этого, как не стыдилась своих чувств и моя родственница.

Однако все это мои домыслы, и я в который раз отвлекся от сути дела, которая состоит в том, что, к радости читателя, этот роман – не последняя рукопись. Возможно в скором времени я воспроизведу еще и продолжение жизнеописания моей бабушки-сыщика. А теперь – до скорой встречи.

С любовью, Александр Арсаньев.

Оглавление

* * *

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Реклама на сайте