«Бабский мотив [Киллер в сиреневой юбке]»

Иоанна Хмелевская Бабский мотив

* * *

— Послушай-ка, — с порога заявила Мартуся, вернувшись с деловых переговоров. — На твоей помойке под ивой валяется какая-то баба. Это ведь у тебя там помойка, да?

Я посмотрела на иву. Начинало темнеть.

— Теоретически — помойка, хотя с мусорщиками я пока не договорилась. А что?

— Я же говорю: там баба валяется.

— Ну и что?

— Может, сделать что-нибудь? Вдруг она пьяная?

Смысл её слов до меня по-прежнему не доходил, очень уж я была сердита.

— И что дальше? Тебе её жалко, что ли? Пусть себе протрезвеет в зелёных кущах. Никто её там не задавит… Она вдоль валяется или поперёк?

Мартуся рассеянно огляделась в прихожей, повесила сумку на вешалку, закинула на шкафчик стопку папок и сменила свои туфельки на мои шлёпанцы.

— Скособочившись. Этак геометрически. Вообще-то на проезжую часть она не высовывается. Слушай, а тебя что, это вообще не трогает? В конце концов, твой же дом, твоя ива, твоя помойка!

— Ничего иве не сделается. А вот насчёт бабы…

Я задумалась. Не будь я так зла по самым разным причинам, повела бы себя как нормальный человек. Но злость во мне просто кипела, я ненавидела весь мир, бабу, даже собственную иву, которая, ей-богу, в жизни мне ничего плохого не сделала. Правда, один раз попыталась выколоть глаз, но тут уж я сама виновата.

Мартуся неуверенно переминалась на пороге кухни.

— Может, сходить посмотреть на неё поближе? А то потом скажут, что у меня галлюцинации всякие. Если бы она лежала на моей помойке, я бы в окошко хоть выглянула.

— В окно помойку не видно. Ну ладно уж, пойду гляну.

И тут меня осенило:

— Слушай, я её сфотографирую! На всякий случай. Чтобы про меня тоже потом не говорили насчёт галлюцинаций, к тому же хватит с меня чужих машин у моего забора. Где фотоаппарат?

Мы выскочили на улицу как были — в тапочках. К счастью, погода стояла сухая, а до помойки от калитки было метров десять. Фотоаппарат я настроила на ходу.

Действительно, у моего мусорного сарайчика лежала скорченная фигура, на первый взгляд — женщина. В чёрных брюках. И что это бабы так упрямо носят портки? Ну ладно, взбесились они на почве эмансипации, к власти рвутся — так пусть себе властвуют на здоровье, но для этого нужна совсем не та часть тела, которую в штаны облачают, властвовать можно и в юбке… Рыжие патлы заслоняли лицо, из-под брюк торчали туфли на высоких шпильках. Да уж, тут не ошибёшься — женщина. Патлы и портки ещё ни о чем не говорят, но на этаких каблучищах мужики не ходят. Слава богу, хоть на такое они ещё не способны.

Я сделала два снимка, сверкнув вспышкой.

Потом с большой неохотой согласилась подумать, как быть дальше. Мартуся маялась у меня за спиной.

— Тебе не кажется, что она как-то не так выглядит? — встревоженно шипела она. — Вдруг ей плохо, мы с тобой тогда настоящими чудовищами окажемся. Причём нечеловеческими.

— Если она не криминальный элемент, то мы с тобой можем не тратить своё человеколюбие, — холодно парировала я. — Только преступников в нашей стране полагается жалеть, холить и лелеять. Я могу позвонить, если этот паршивый мобильник хоть с кем-нибудь меня соединит. Господи, тебе обязательно надо было вылезать из машины и натыкаться на неё?!

— Необязательно, — с готовностью признала Мартуся. — Но она как-то случайно попалась мне на глаза, вот я из любопытства и подошла…

— Мало того, что ива свисает, так баба ещё и травкой прикрылась. Это полынь с лебедой, я сама их повыдёргивала из этой песчаной горки. Видишь, это совсем не песок даже, а мой хвалёный садовый чернозём.

— Так ты что, сама прикрыла?

— Кого? Чернозём?

— Да нет же, бабу эту.

— Ты считаешь, что она тут три недели валяется? Я сорняки полола три недели назад! Неужели не видно, что они совсем высохли!

— Я в сорняках не разбираюсь, — жалобно вздохнула Мартуся. — Но ты права, тётку они слегка прикрывают.

Мы ещё немного постояли, вглядываясь в распростёртую фигуру.

— Тадеуш сегодня приедет? — вдруг спросила Мартуся.

— Приедет, черт побери, но к вечеру. Он уже приезжал сегодня и уехал, я потому и злая. По второму разу подписывать всякую чушь! И Витек явится — в уши мне капать насчёт сигнализации… Такую ерунду без меня сделать не могут!

— Но ведь платишь за это ты!

— Ну и заплачу! Ты что, видела когда-нибудь, чтобы я изо дня в день трескала чёрную икру, фазанов в малаге и устриц?

— Устрицы — трескала…

— Так ведь это не здесь, а во Франции! На берегу Атлантики! Там они дешевле картошки!

— Дешевле, дешевле, успокойся, — поспешно согласилась Мартуся. — А какое отношение…

— А такое, что я на жратву не трачусь! Ты у меня меха с брильянтами видела?!

— Ну не знаю, если эта твоя куртенка — меха…

— По институтам красоты я не бегаю, на одежду плевать хотела, драгоценности мне до лампочки, бутылка водки у меня по три года стоит непочатая, а шампанское с прошлого года лежит. Так на что мне деньги тратить…

— На пиво… — робко подсказала Мартуся.

— Ты что, сдурела? Сколько я того пива выпью? Три бочки, что ли? И где мне его хранить? Оно мне вообще вредно, без тебя я его почти в рот не беру. Ну хорошо, — смилостивилась я, — на вино трачусь. Дорогущее оно, конечно, но кабы я лакала в день по бутылке, ты давно бы уже ко мне на могилку ходила, потому как излишек вина тоже во вред. Они и впрямь считают, что я поскуплюсь на дурацкую сигнализацию?!

— А на что тебе, собственно, сигнализация? У тебя ворам и поживиться почти нечем.

— Потому что воры — дураки, — мрачно объяснила я. — Думают, у меня тут полон дом сокровищ несметных. У нормального человека они наверняка и были бы. Зато у меня есть компьютер, а в нем все моё добро, ворам оно ни к чему, а для меня — смысл жизни. На эту дурацкую зип-дискету я переписывать не умею, то есть умела, но забыла как, и терпения у меня на неё не хватает. Ну и машина моя, конечно… холера им в бок, далась им моя машина!

— Так и будем здесь и сейчас на эти темы…

Все это время мы стояли на утоптанной дорожке, в двух метрах от лежащей на помойке фигуры, начисто забыв, зачем сюда пришли.

Я опомнилась.

— Как думаешь, она жива? — подозрительно спросила я. — Куда звонить, в полицию или в «скорую»?

— Я проверять не буду, и не проси! — всполошилась Мартуся. — Хочешь — сама её пощупай.

— Не хочу.

— Тогда звони туда, куда дозвонишься. Нам обязательно здесь стоять или можно звонить из дома?

— Телефон дома, — подумав, ответила я, — так что считай, что с этим мы разобрались. Кстати, а ты со своими делами разобралась?..

В кухне наше шоу продолжилось. Мой мобильник работал либо в кухне, либо на терраске за домом, но на терраске нас наверняка караулили бездомные кошки, относившиеся к моим выходам на улицу как к появлению официанта с подносом.

Сейчас мне было не до котов, кормить их я собиралась позже, так что лучше уж звонить из кухни.

Мартуся, которая приехала в Варшаву из Кракова на пару дней, слегка оголодала от последних впечатлений и принялась шуровать по кастрюлям, навалила себе в тарелку бобов, сверху пришлёпнула куриную ногу. Она что-то там пискнула про салатик, но никакого салата у меня и в помине не было, так что я посоветовала ей ограничиться лимоном.

Ожесточённо долбя по кнопкам телефонной трубки, я наконец дозвонилась до полиции, вежливо представилась и забубнила:

— Простите, пожалуйста, что я вам вечно жизнь отравляю, но со «скорой» меня не соединяют, а у моего дома валяется чужая личность, пола, скорее всего, женского, в каком состоянии — не знаю, так что я рассчитываю, что вы прихватите и врача. Городских телефонов здесь нет, поэтому поторопитесь, прошу вас. Номер моего мобильного есть, наверное, у всей варшавской полиции…

А Мартуся все это время тараторила как заведённая:

— Слушай, какие бобы шикарные, с ума сойти! Кстати, курица тоже роскошная! А знаешь, с лимоном в холодном виде — отличная идея…

Можно мне пива? Так вот, слушай, это же настоящее чудо, мне самой не верится. Я оставила им сценарий, мы даже его обсуждали, договор подпишем на той неделе. Где этот чёртов Тадеуш? Пусть проследит за всем, это и тебя касается, я у тебя побуду, если не помешаю…

Тут Мартуся прервалась, поскольку набила рот едой, так что, покончив с полицией, я смогла вклиниться в её монолог:

— Я тебе всегда рада, особенно сейчас. Я договорюсь с ветеринаром, и мы хоть одну кошку изловим!

Мартуся чуть не подавилась.

— У тебя есть кошка?!

— Тринадцать, если быть точной, но две не в счёт. Четырех я уже обработала… нет, даже пятерых… значит, остаётся восемь, причём с одной надо срочно разобраться. Нет, что я говорю, остаётся шесть. Хотя, может, и семь, потому как я их не могу пересчитать, они все время меняются.

Но эту паршивку надо непременно изловить.

Мартуся с трудом проглотила последний кусок курицы и вскочила с табуретки. Сидела она очень неудобно, боком, предпочитая почему-то есть у буфета, а не за кухонным столом, как нормальный человек.

— И что ты с этой одной паршивкой намерена сделать? — опасливо спросила она, ставя тарелку в мойку. — Приготовить?..

— Не суй ничего в раковину, у меня посудомоечная машина. Не готовить, конечно, а стерилизовать. А то на будущий год у меня здесь будет сто сорок восемь кошек, я уже высчитала. Котят я топить не стану, лучше уж сама утоплюсь. Значит, надо операцию, под наркозом, культурно.

— А что ж ты её сама не поймаешь?

— Потому что они мне доверяют, и я не могу предать их.

Кошками мы увлеклись настолько безоглядно, что о бабе на помойке забыли окончательно и бесповоротно, поэтому полиция застала нас врасплох. Откуда ни возьмись на пороге вдруг нарисовались трое полицейских, в том числе один мой знакомый, по-моему, комиссар. Я упорно не могу разобраться с новыми их званиями, слишком уж привыкла к сержантам, поручикам, капитанам и полковникам. К тому же сейчас полиция предпочитает щеголять в гражданском, что окончательно путает все карты. Но мне почему-то казалось, что этот в пиджаке — комиссар, мы уже с ним пару раз общались — из-за непонятного пристрастия угонщиков к моей машине. Словно других «тойот» на свете нет!

— Сейчас приедет бригада, — сказал он вместо приветствия. — Кто её нашёл? Кто-то из вас?

— Может, пройдём в гостиную? — предложила я. — Тут сесть негде, а я стоя беседовать не умею.

— Чего там находить, и находить нечего, достаточно было посмотреть, — поддержала меня Мартуся. — Лежит вроде как под ветками, но сверху.

— Ну хорошо, кто из вас увидел её?

Мартуся честно призналась, что она. Мы устроились за столом, хотя комиссар предупредил, что пока это не официальные показания, протокол он напишет позже.

— Так когда вы её увидели?

— Когда?.. Когда приехала, наверное. И ты сразу начала звонить.

— Не сразу, — поправила я. — Сначала мы вышли посмотреть, а потом я возилась с мобильником минут десять, не меньше. Получается… Господи, какую чушь я несу, я же видела, как ты подъехала, часы у меня под носом, а я все время на них поглядывала, потому что как раз тебя ждала. Когда ты подъехала, было ровно семнадцать сорок восемь, то есть семнадцать сорок две, у меня часы спешат на шесть минут. Значит, ты её увидела в семнадцать сорок две с половиной.

— А почему с половиной? — изумилась Мартуся.

— Ты же не кинулась к ней сломя голову и истуканом в машине тоже не торчала, вела себя как обычно. Вылезла, заперла машину, подошла… Где-нибудь с полминуты это заняло.

Комиссар, должно быть, согласился, потому что покивал.

— Вы там что-нибудь трогали?

— Абсолютно ничего никто из нас не трогал, — решительно ответила я. — А что с ней? Больная, пьяная, мёртвая?

— Мёртвая.

— Господи Иисусе! — ужаснулась Мартуся. — И мы там стояли над телом и трепались… О чем мы трепались?

— Понятия не имею. А, нет, имею! Про сигнализацию. И о том, кто ещё должен приехать…

— Боже милосердный! А если она как раз в это время умирала? Ну и свиньи же мы!

Я слегка рассердилась.

— Не пугай меня! Не могла она умереть как раз в ту минуту на наших глазах! Она неподвижно лежала, даже не дрогнула!

Комиссар сжалился над нами.

— Она раньше умерла. Врачи потом точно установят, но скорее всего с час назад, а то и больше. А когда она там появилась, вы не знаете?

— Нет, — мрачно ответила я.

— Когда я уезжала, её там ещё не было, — уверенно сказала Мартуся. — Я оглядывалась по сторонам, искала, как бы ловчее развернуться.

— Когда это было?

— В одиннадцать двадцать, — ответила я. — Тебе было назначено на двенадцать, и я ещё говорила, что ты рано выезжаешь.

— Я и приехала раньше, оказалось, что правильно сделала.

— А вы эту женщину не видели? — обратился ко мне комиссар.

— Я не выходила за калитку, а из дома не видно — ива заслоняет. Я вообще все время сидела за компьютером и только время от времени возилась в кухне. Нет, подождите! Тут всякие разные личности вертелись! Я из кухни видела, как ходил какой-то тип, должно быть, разносил рекламу, и у меня теперь почтовый ящик забит ерундой всякой, потом приезжал пан Рышард, принёс мне хлебушка и корм кошачий, потом кто-то бегал возле соседнего дома, это справа отсюда. Больше я ничего не знаю, не обращала внимания.

— Тогда вспомните пока все, что происходило, а ещё лучше — запишите, в какое время и кого вы видели. Я потом составлю протокол. Через полчасика.

Только когда комиссар ушёл, мы опомнились, что даже не спросили, от чего эта гражданка умерла. От апоплексического удара? Отравилась? Пришла свести счёты с жизнью аккурат на мою помойку? Или её кто-то убил? Мы даже не узнали, кто она такая!

— Слушай, может, кто-то из знакомых? — тревожно предположила Мартуся, наблюдая суету за калиткой. — Лица не видно было…

— Но волосы-то! У меня нет знакомых с такими длинными рыжими волосами. С чёрными — пожалуйста, а вот с рыжими — никого.

— Красивый цвет… А что они делают? Кладут её в «воронок»?

— Это не «воронок», а труповозка.

Мартуся вскочила.

— Смотри, какой дивный пёс! — восхищённо закричала она. — Смотри же скорей! Супер!

Я и без понуканий смотрела во все глаза.

— Они ему велят взять след. Надеюсь, он ничего не вынюхает в моем саду и не начнёт войну с кошками… Ох, бедолага, не везёт ему! Эта баба приехала на машине.

— Откуда ты знаешь?

— Сама видишь, как собака себя ведёт. Пойду-ка я посмотрю поближе!

Я выскочила из дома и бросилась к забору.

В конце концов, я на собственной территории и имею полное право торчать у калитки. Мартуся понеслась за мной.

Пёс и в самом деле был замечательный. Во-первых, красивый как ангел, во-вторых, воспитанный, спокойный и такой сосредоточенный на своём деле. О своих открытиях он сообщал так, что даже самый тупой и убогий кретин смог бы понять.

— Я и без полиции могу угадать, как было дело, — поделилась я с Мартусей. — Видишь, куда собака привела. Баба вышла перед соседским домом, двинулась к моему, а у помойки пала замертво, не приближаясь к моей калитке.

— Откуда ты знаешь?

— Посмотри на собаку. Это же не пёс, а чистое золото, с таким никакая сигнализация не нужна. Похоже, он снимает с меня подозрение, что я эту тётку пригласила в гости, убила и вынесла на помойку.

— Тем более что у тебя ещё нет договора с мусорщиками, — резонно заметила Мартуся.

Сенсационные события отодвинули на задний план раздражение, но стоило нам вернуться домой, я сразу вспомнила, на что я так разозлилась.

— Вот, пожалуйста, ещё один столп пунктуальности, — язвительно заговорила я. — Пристала ко мне одна журналистка, дай ей интервью, просто вынь да положь. Должна была прийти около трех или в половине четвёртого, хотя я изворачивалась как могла, но ей все нипочём.

Приду, говорит, с фотокорреспондентом. Седьмой час уже, а её до сих пор нет. На кой черт я тут выпендриваюсь, в парике мучаюсь, с темы сбилась… А сама даже понятия не имею, что ей надо.

— Из какого журнала? — поинтересовалась Мартуся.

— А я знаю? Я даже спросить её забыла от злости. Она вроде как что-то там себе нафантазировала и хочет пообщаться со мной на эту тему, а я такого на дух не переношу. Наверное, уже не придёт, а придёт — я с ней разговаривать не собираюсь.

Ни на какие разговоры шансов и не было, поскольку комиссар своё обещание сдержал и вернулся составлять протокол. Я усадила его все там же, в гостиной.

— Надо бы в кабинете поговорить, но там у меня сушится гербарий, — объяснила я. — В кабинет мы выгоним тех личностей, которые могут вот-вот заявиться и помешать нам. А тут — пожалуйста, стол свободный, можете хоть романы писать.

— А кто собирается заявиться? — подозрительно спросил комиссар.

— Мой агент и племянник. Нам нужно решить всякие рабочие вопросы.

— Их можно вытурить не в кабинет, а в столовую, — предложила Мартуся. — Они, конечно, станут подслушивать, но у нас, по-моему, никаких тайн нет?

— Если и есть, то не в этом вопросе…

— Позвольте ваши паспорта, — вежливо попросил комиссар и посмотрел на Мартусю. — Вы здесь проживаете?

— К сожалению, нет. Я живу в Кракове. Приехала вчера, на два дня, потому что должна кое с кем встретиться на киностудии и на телевидении. Послезавтра утром я уеду.

Пока комиссар переписывал наши паспортные данные, мы таращились на него как баран на новые ворота, вернее, два барана. Покончив с этим, полицейский приступил к допросу.

— Вы знаете Барбару Борковскую? — обратился он ко мне.

— Нет, — ответила я, не задумываясь. — Даже вспоминать не надо. Борковских в семье у меня было две, точнее, в двух семьях, это были их девичьи фамилии, между ними ничего общего нет, и вообще они давно умерли. Живой Борковской я не знаю. Это что, та покойница под ивой?

— Откуда вы… — начал комиссар и осёкся. — Ну хорошо, не стану скрывать, вы все равно догадаетесь. Именно покойница под ивой.

— А я одну Борковскую знаю, — радостно встряла Мартуся. — но не Барбару, а Люцину, и не здесь, и даже не в Кракове, а в Замостье. Она держит овощную лавку. Но это не она там лежала, я бы её узнала, потому что она жутко толстая. И не рыжая.

— Очень хорошо! — неизвестно почему похвалил её комиссар. — А огнестрельное оружие у вас есть?

Мартуся поперхнулась пивом.

— Пожалуйста, не пугайте меня так, — прохрипела она. — Нет у меня никакого огнестрельного оружия и не будет, я его боюсь!

— И у меня нет, хотя с удовольствием обзавелась бы, — ответила я и с надеждой спросила:

— Может, вы мне не поверите, а? И произведёте обыск? Такой солидный, тщательный обыск!

— Ты с ума сошла, на кой тебе обыск? — поразилась Мартуся.

— Как это на кой? Может, найдут красный гребень-заколку.

— А, гребень… Понятно. Ты его с прошлого года так и не нашла?

— Нет. Некогда было искать.

Комиссар смотрел на нас с явным интересом.

— Вы целый день находились дома? — спросил он.

— Если не считать кратких вылазок в сад, то да.

— И вы ничего не слышали?

Это окончательно сбило меня с толку.

— Ну как так — ничего? Я же не глухая. Радио играло, я отлично слышала, как кошки мяукали, когда я вышла с банкой консервов, звонок от калитки слышала… Что мне ещё слышать?!

— Например, грохот. Или рёв машин.

— В кабинете машины не слышны, разве что грузовики, когда на стройку едут. Но последние несколько дней стройка напротив простаивает, никто туда не ездит. Никто ничем не грохотал… А, поняла! Эту бабу застрелили?

Мартуся скептически фыркнула:

— Ну с чего ты это решила? Может, она сама застрелилась? Самоубийца?

— У моей помойки?!

— Под плакучей ивой…

— Да какая разница. Если бы она покончила с собой, нашёлся бы пистолет и пан комиссар не расспрашивал нас про огнестрельное оружие. Трудно предположить, что она вошла сюда, попросила одолжить ей пистолетик, бабахнула в себя, а потом перекинула мне его через ограду. Собака чётко указала, что нас там не было!

Комиссар стоически молчал, лишь вздыхал время от времени.

Я решила взять себя в руки. Случившееся меня интересовало все больше и больше, так что ни к чему восстанавливать против себя следственные органы, а то ничего не узнаю.

— Минутку, сейчас соображу… Кто тут был последним? Витек?

— Витек только ещё должен приехать, — укоризненно напомнила Мартуся.

— Но один раз он уже сегодня приезжал. Примчался в половине третьего и тут же умчался обратно. Я помню, что это было в половине третьего, потому что я как раз подумала, что это нахалка с интервью пришла, и посмотрела на часы.

— И Тадеуш приезжал.

— Тадеуш приезжал раньше, сразу после твоего отъезда. Витек заехал в половине третьего и не сказал, что на помойке кто-то валяется. То есть что некую Барбару Борковскую кто-то замочил из огнестрельного оружия между четырнадцатью сорока пятью и семнадцатью тридцатью, привезя её сюда на машине. Не делай такое дурацкое лицо — мол, откуда я это знаю. Собака все вынюхивала на крохотном пятачке, значит, тётка из чего-то появилась, а потом это «чего-то» исчезло. И привёз её именно убийца, потому что, если бы её привёз невинный человек, он бы сразу поднял шум, как только она померла. Или пытался бы её спасти. И пистолет у него был с глушителем, выстрел я услышала бы, хотя могла и ни обратить внимания. Больше я ничего не знаю и не выдумаю.

— И этого более чем достаточно, — осуждающе заметил комиссар. — Я сюда не затем пришёл, чтобы вы вели следствие, мне нужны ответы на вопросы. Этот ваш мусорный сарай был заперт?

Тут прозвенел звонок от калитки и сразу же хлопнули двери.

— А вот и пан Тадеуш, — сказала я. — Все нараспашку, но он человек воспитанный и поэтому звонит. Мартуся, займи его пока чем-нибудь.

— Нет проблем! — Мартуся сорвалась с места. — Пойду расскажу ему о своём договоре с телевидением.

— Кто этот пан Тадеуш?

— Мой поверенный в делах, агент и жертва. Я над ним издеваюсь как хочу и использую в хвост и в гриву, почти без угрызений совести.

Тут в комнату вошёл пан Тадеуш с явным намерением сказать какую-нибудь любезность, но ему и рта не дали раскрыть. Все заговорили разом, но Мартуся оказалась голосистее всех.

— Тадеуш, ты знаешь какую-нибудь Барбару Борковскую? — крикнула она.

— Барбару Борковскую? — переспросил пан Тадеуш. — Кажется, есть такая журналистка… Вроде бы занимается всякими криминальными историями. Лично я с ней не сталкивался, но кто-то мне говорил, что это совершенно неинтересная личность… Она просила у вас интервью?

— Не знаю, но вроде как нет… — неуверенно ответила я. — Правда, какая-то наглая и бесцеремонная фря грозилась ко мне приехать и выложить мне какую-то историю, невзирая на мои протесты. А что, эта Борковская слывёт нахалкой?

— Говорят, что да, вплоть до форменного хамства.

— Тогда это могла быть и она… Вы же знаете, я ничего не записываю.

— Ага, и ты её замочила, чтобы не хамила тебе, — обрадовалась Мартуся.

— Мартуся, тут ведь полиция!

— А что случилось? — встревожился пан Тадеуш. — К вам снова вломились?

— Да нет, обычный труп.

— В вашем доме?!

— Почему обязательно в доме? За оградой, под ивой. Вот черт! — Я повернулась к комиссару:

— Вы правы, я ведь могла её застрелить из сада. Ну нет, теперь уж вы точно должны поискать у меня огнестрельное оружие! Разве что вам удастся научно установить направление и место выстрела по отношению к моей помойке. Я охотно приму в этом участие, если понадобится.

Пан Тадеуш, понятия не имея, что, собственно говоря, произошло, тоже преисполнился желания поучаствовать в следственном эксперименте.

Он мой поверенный в делах и не позволит мне совершать всякие глупости, не допустит никаких издевательств, он обязан охранять мои интересы!

— Да не собирается Иоанна издеваться над полицией, она их любит, — утешила его Мартуся.

Комиссар все это время хранил философское спокойствие. Протокол лежал перед ним, ему не требовалось даже вспоминать, на чем мы остановились.

— Я вас спросил, был ли заперт ваш мусорный сарай. И с каких пор? Снаружи или изнутри?

— А как это можно — изнутри? Снаружи я его запирала. Недели три тому назад, когда полола сорняки.

— А что лежит внутри?

— Надеюсь, не очередной труп? — насторожилась Мартуся.

— Нет, — успокоила я её. — Раз ничем не воняет… Но если сосед вам скажет, пан комиссар, что с месяц назад у меня там чудовищно воняло, я вам сразу отвечу, что то был коровий навоз. Его только через два дня засыпали землёй. У меня есть свидетели.

— Ну и отлично. А где у вас ключи от этой помойки?

Тут я сконфузилась. Мне смутно припоминалось, что, получив дом в полное своё владение, я возилась со всякими там ключами, с огромными связками с какими-то бирочками, но вот что я с этими ключами сделала, одному богу ведомо.

Несомненно, я положила их так, чтобы легко было найти в случае надобности, так что теперь, и сомневаться нечего, они благополучно сгинули на веки веков.

— То-то и оно, что не знаю, — смущённо ответила я. — Возможно, они где-то в кухне. Если хотите, можем прямо сейчас поискать, но за результаты я не ручаюсь.

— Пани Иоанна, это очень серьёзно, — встревожился пан Тадеуш, и в глазах комиссара зажёгся сочувственный огонёк. Похоже, комиссар был Тадеушу благодарен. — Нельзя к этому так легкомысленно относиться, вам же передали все ключи! Или они у пана Рышарда?

— Может, и у него, — с готовностью согласилась я. — А если хотите, обыщите гостиную и кухню. Кроме того, можете открыть бутылку вина и вообще сесть нормально, а не торчать столбом.

— Или пойдём в кабинет, и я тебе все расскажу про контракт с телевидением, — соблазняла его Мартуся. — Они мне делают всякие предложения, но я сама не могу решить, это же касается и Иоанны. Но мне кажется, дело выгорит! Пошли, а?

На какой-то миг пан Тадеуш напомнил мне человека, который мужественно поддерживает два падающих бревна и очень надеется поймать на лету ещё и третье.

Как человек мыслящий, он все-таки нашёл выход.

— Может, сначала решим вопросы с паном…

— …комиссаром, — великодушно подсказала я.

— С паном комиссаром, а потом займёмся другими делами. Пани Иоанна, я позвоню пану Рышарду и спрошу насчёт ключей…

— Но только из кухни! — вскинулась я. — На террасе сидят коты!

— Кто такой пан Рышард? — терпеливо спросил комиссар.

— Вы уж сразу настройтесь на целый телефонный справочник, — сочувственно посоветовала ему Мартуся.

— Это мой строитель, — ответила я. — Можно сказать, младший коллега по невероятно давней профессии, сущий ангел. Мало того, что он построил мне дом, так ещё и взял надо мной шефство и заботится обо всем гораздо добросовестней, чем я. Не хочется это подчёркивать, но вы, наверное, уже поняли, что перед вами законченная идиотка, за которой нужен глаз да глаз.

— Дай бог, чтобы в мире были только такие идиотки, — вежливо отозвался комиссар. — Но возвращаясь к нашей теме: вы говорите, что помойка была заперта. Кроме того, возможно, именно Барбара Борковская договаривалась с вами о встрече?

— Что не мешает мне утверждать, что я её знать не знаю, — сердито ответила я и выбралась из-за стола. — Погодите, пойду найду бумажку, вдруг я что-то все-таки записывала.

Маленькие обрывки валялись на кухонном столе, возле подставки для книжек, которые я постоянно читала за едой. Привычка, говорят, предосудительная, но если учесть, что я предаюсь ей вот уже более полувека, а никаких язв-раковбулимии-анорексии пока не заработала, для меня она явно безвредна. Мобильник лежал рядом, и, если кто-нибудь звонил во время моей трапезы, информацию я записывала на том, что попадалось под руку. А попадались обычно маленькие листочки из блокнота.

Пан Тадеуш пристроился со своим мобильником у кухонного окна, поэтому я могла беспрепятственно обыскать стол. Нужный обрывок, к счастью, нашёлся.

Я с торжествующим видом вернулась в гостиную.

— Вот, пожалуйста! Пятнадцать часов, интервью и вопросительный знак, потому что мне очень уж не хотелось с этой бабой встречаться. А она упёрлась — и все тут. И должно быть, она представилась, потому что внизу какая-то каляка-маляка, не прочесть, но дважды попадается заглавная буква Б. Если бы вы не поминали Борковскую, я бы прочитала её как Божицкую, Бжезинскую… как-нибудь так. И ещё приписано «фот», значит, она должна была приехать с фотографом, что меня совсем уж взбесило. Получается, что она ехала ко мне и кирдык ей настал по дороге.

Комиссар внимательно рассмотрел обрывок.

— А тут что написано выше?

— А, ничего такого. Список покупок. Видите: арбуз, коты и «Кристалл», то есть котам консервы и жидкость для посудомоечной машины. Пан Рышард как раз мне все это утром и привёз.

— Позвольте, я это приложу к протоколу.

— Если на обороте ничего нет…

На обороте ничего не было, и я с готовностью пожертвовала этим клочком. Тут возвратился пан Тадеуш.

— Пани Иоанна, у вас два экземпляра ключиков от помойки, у пана Рышарда третий комплект, а ваши ключи лежат на буфете. Рядом с микроволновкой или на полке в углу. На них бирочка. Поискать?

Комиссар кивнул:

— Обязательно. — И он решительно поднялся. — Если позволите, мы вместе поищем.

На пороге кухни он остановился и посмотрел на меня:

— Насколько я вас знаю, вы и сами обо всем догадаетесь. Лучше я вам все расскажу, а присутствующих попрошу не разглашать тайны следствия. Вас, пани Иоанна, конечно, надо исключить из числа подозреваемых, но, боюсь, это не так-то легко. Есть вероятность, что стреляли через прутья забора. А возможно, что и прямо из вашего мусорного загончика. Проверить, пользовался ли кто-нибудь в последнее время ключами, труда не составит. Если их давно никто не касался, у вас не будет никаких проблем.

— Из чего можно сделать вывод, что в тётку попали сбоку и слегка сзади, — мрачно сказала я Мартусе, когда комиссар с паном Тадеушем пошли копаться на кухонных полках. — Не спереди. Надеюсь, что у пана Рышарда есть алиби, он человек занятой, может быть, сидел в это время на стройке в Магдаленке или где ещё, а не в засаде на моей помойке.

— Слушай, меня все это пугает, — призналась Мартуся. — Баба едет к тебе, ты её знать не хочешь, и тут её — бац! — кто-то убивает. У тебя, случаем, нет знакомых киллеров? Чтобы расправляться с непрошеными гостями. Ты мне лучше сразу скажи, если я тут не ко двору!

Её слова мне кое о чем напомнили, и я подскочила как ошпаренная.

— Господи, кошки! Бедные создания, они же там с голоду умирают! Эх, некогда мне сейчас ставить ловушку, ничего не поделаешь. Не придётся тебе завтра ловить кошку, пропало наше дело. Ладно, дам им поесть, и пусть валят отсюда.

Только я закончила оделять котов консервами, сухим кормом и молоком, как комиссар с паном Тадеушем нашли ключи от помойки. Оказалась, что ими давно никто не пользовался.

— Теперь я попросил бы вас рассказать о тех людях, которых вы здесь видели, — заговорил комиссар, снова усаживаясь за стол. — Вы должны были их переписать. И примерное время, когда они здесь появлялись.

Переписать я их не переписала, но кое-что вспомнить удалось. Получилось, что позже всех уехал Витек, какие-то люди у соседского дома суетились раньше. Может, кто-то там ещё проходил и проезжал нашим подобием улицы, но это уже не моё дело.

Витек, мой племянник, появился, как по заказу, когда комиссар засобирался уходить.

— Нет, — решительно заявил он. — Никто здесь нигде не валялся, я подъехал с той стороны, слева, и развернулся прямо у помойки. Не может быть и речи, чтобы я такого не заметил. Борковского я одного знаю, это таксист, у него есть сестра, но она замужем, и фамилия у неё другая, а ещё есть мамаша, насколько помню. Мамаше под шестьдесят, а таксиста я только что видел, и как-то не похоже, чтобы его мамаша скончалась. Случись такое, таксист явно был бы не в настроении.

Таксист Борковский мог, конечно, оказаться бесчувственным выродком, глупо хихикающим при известии о кончине родительницы, но по возрасту эта Борковская явно не подходила. Труп на помойке под ивой был куда моложе, лет тридцати с небольшим, никак не старше.

Что поделать, Борковские вокруг меня как-то не уродились. Сведения о покойнице следственным органам придётся искать где-нибудь ещё.

* * *

Оригинальным убийством у помойки в районе Виланов занялся майор — то есть, прошу прощения, младший инспектор — Эдвард Бежан из столичного комиссариата. Все преступления камерного, если можно так сказать, характера навязывали Бежану, который замечательно с ними справлялся и предпочитал их организованной преступности, коррупции на высшем уровне, политической мафии и наркобаронам. Моя помойка на первый взгляд с мафией никак не связана, поэтому убийство могло произойти на почве личных расчётов.

Протокол комиссара Бежан прочитал, после чего потребовал все данные о владелице участка, перед которым нашли тело. Документы ему принесли молниеносно. Было их не то чтобы много, но отличались они весьма интересным содержанием, скуку не нагоняли. Владелица была личностью известной, криминального прошлого не имела, зато многочисленными контактами с полицией похвастаться могла.

— Или слепая невезуха, или у неё не все дома, — вынес приговор Роберт Гурский, помощник Бежана, изучая принесённые материалы. — Просто не верится, чтобы с одной и той же бабой могли приключаться такие истории. Кража, кража, кража со взломом, кража со взломом, замешана в двух… нет, в трех!.. преступлениях, свидетель, свидетель, свидетель… Мать честная, как это у неё получается? В молодости — ещё куда ни шло, деятельный характер, но на старости лет?!

— Шизофреники не стареют, — наставительно заметил Бежан. — Даже если и стареют, сумасшествие неизлечимо.

— А с годами прогрессирует?

— Очень может быть…

— Погоди-ка! — оживился Роберт, скользнув взглядом по заголовку протокола с паспортными данными свидетеля. — Я же её знаю! Лет пять назад я с ней сталкивался, какая там шизофрения, очень даже смекалистая гражданка, соображает будь здоров! Только тогда она жила где-то в другом месте… С ней договориться всегда можно.

— Вот и отлично. Давай-ка займёмся покойницей.

Гурский переключился на другую литературу.

— Тоже ягодка ещё та. Два года назад её вышибли из прокуратуры, скандалистка и пьянчуга… все-таки работает… то есть работала. Урывками, в разных редакциях. Вот и все. Ничего больше не смогли узнать?

— Почти ничего, поэтому и нужно порыться. Разведённая, живёт одна, дети… где тут выписка из решения суда? Дети у мужа. Бурную жизнь покойница вела. Стоит заглянуть в её квартиру, нужно поискать мотив убийства.

— Я бы этого мужа посмотрел и родителей её, если живы, там есть её девичья фамилия… может, у неё братья-сестры имеются? Да и коллег, подруг, знакомых пощупать надо.

— И соседей, — подытожил Бежан. — Ладно, нечего гадать, давай работать. Сперва квартира, иначе потом до неё родня дорвётся.

Ключ у нас вроде есть?

Однако квартиру покойной им обследовать не удалось, поскольку оказалось, что ключей от неё как раз и нет. При жертве никаких ключей не обнаружилось.

Сумочка лежала под телом жертвы, потрошить на месте её не стали, передав Бежану. Содержимое сумочки оказалось на редкость скудным.

Паспорт, репортёрское удостоверение, дающее право входить практически куда угодно, и выписка из банковского счета трехмесячной давности. Кроме этого имелись косметичка, кошелёк с суммой в четыреста двадцать семь злотых и шестьдесят два гроша, шариковая ручка, новый чистый блокнот, упаковка таблеток от головной боли, сигареты, зажигалка, гигиенические салфетки и рецепт косметической маски, вырезанный из какого-то журнала. Больше ничего. Для дамской сумочки что-то маловато.

И никаких ключей. Куртки на жертве не было, только лёгкая блузка, что для такого времени года тоже выглядело странным. В карманах брюк бренчали две монетки и валялся измятый чек из супермаркета на две французские булки, банку паштета и пакетик перца. Едва разборчивая дата на чеке указывала, что покупки сделаны четыре дня назад.

Убедившись, что никто ничего не напутал при осмотре места преступления, Бежан слегка встревожился. Конечно, ключи покойница могла оставлять у соседей или у дворничихи, — например, у неё был бзик на почве потери ключей. Но с такой же вероятностью их мог похитить убийца.

Или в квартире жертвы кто-то жил и временно пользовался её ключами. Во всяком случае, отсутствие ключей выглядело весьма красноречиво.

— Туда она приехала на машине, — неуверенно сказал Роберт. — А вдруг ключи выпали из кармана?..

— Из какого ещё кармана? — рассердился Бежан. — Из карманов брюк ничего выпасть не может, разве что фитюлька какая. Ты как себе это представляешь? Что у неё был малюсенький ключик ко всем входным дверям?

— Из куртки. Может быть, у неё была куртка?

— И она вышла из машины без куртки? В шёлковой кофтёнке? Ноябрь же на дворе, не май месяц!

— Пристрелили её и вытолкнули в чем была…

Действовать следовало быстро и по двум направлениям — осмотреть квартиру и допросить окружение покойной. Так, первым делом отправить в квартиру полицейского слесаря, решил Бежан и взялся за телефонную трубку. И тут принесли результаты вскрытия, которых майор ждал с огромным нетерпением. Слесарь был мигом забыт.

Нужно сказать, что этот полицейский мастер на все руки доводился внуком одному знаменитому взломщику, но в полиции это особенно не афишировали, — в конце концов, за грехи деда внук не отвечает. Но дедовский талант внук несомненно унаследовал. Невзирая на прогресс, электронику и всякие там изощрённые охранные системы, он властвовал над всеми замками и за десять минут мог отпереть любую дверь, не оставив на ней и царапины.

Вскрытие показало, что выстрел был произведён сзади, слегка наискось, справа налево, точно в сердце, из неопознанного оружия сорок пятого калибра, из чего следовало, что стреляли из здоровенной волыны, хоть на слона охотиться.

Вроде «люгера». Гильзы не нашли, поэтому назвать оружие точнее не было возможности. Убийство произошло за час до первого осмотра тела, примерно между шестнадцатью и семнадцатью тридцатью. Жертва упала на месте, и потом никто её не трогал.

Кроме того, у покойницы имелись особые приметы: попорченная алкоголем печень, след от давнего перелома руки и залеченное воспаление придатков, по причине которого жертва, наверное, и не рожала.

Почти одновременно с поступлением результатов вскрытия пришли сведения из бюро переписи населения: у проживающей по данному адресу Барбары Борковской, урождённой Мямля, все ещё живы родители — Густав и Алина Мямля, проживающие там-то и там-то, а также имеется брат, Влодзимеж Мямля, проживающий по адресу такому-то. Нашли и бывшего мужа, Стефана Борковского, воспитывающего двоих их детей школьного возраста. Агату и Петра. Кроме того, прилагался огромный список прочих Барбар Борковских, но все они проживали совсем по другим адресам.

— Сколько же на нас работы свалилось, — меланхолично сказал Бежан, уставившись на лежащие перед ним бумаги. — Ничего у меня тут не сходится. Вот скажи, что за ерунда с детьми получается? Есть они у неё или нет?

— Может, приёмные? — так же уныло предположил Роберт.

— И что она, холера, с ключами сделала?

Если человек выходит из дома, не бросает же он ключи в канаву! Убийца рылся у неё в карманах?

После убийства? Выстрел в упор отпадает, расстояние было два метра, минимум полтора!

— Следственный эксперимент неплохо бы…

— Без излишеств, но на место выехать надо. Погоди-ка. Нам нужно разделиться…

Бежан умолк. Гурский послушно ждал, когда шеф выскажется. И шеф высказался:

— Место убийства нам с тобой лучше всего посмотреть вместе, мне хочется покончить со всеми сомнениями насчёт твоей знакомой сумасшедшей, которая там живёт, и проверить, как там все вместе выглядит. Потом мы пойдём в разных направлениях: ты возьмёшь на себя родителей, я —.мужа, а если удастся, то и брата. Ещё сегодня вечером. Завтра с утра пройдёмся по сотрудникам и подругам. Я надеюсь, что о подругах мы что-нибудь узнаем ещё сегодня. На закуску вызовем бригаду в её квартиру и все там перевернём.

— Прокуратура… — робко начал Роберт.

— Утром они дадут нам данные — по старой дружбе, уже договорился. В случае необходимости сами с ними поболтаем. Давай сначала разберёмся с тем, что попроще. Она ведь криминалом занималась, вдруг ей кто-нибудь из уголовников отомстил.

Составив план действий, они отправились на место преступления.

* * *

Мартуся, потратив полдня на работу и наши развлечения, собиралась назавтра уехать, чтобы после обеда оказаться в Кракове. Я раздумывала, не использовать ли утро для ловли кошки. Для этого мне надо было поставить клетку в соответствующем месте и попозже проверить, пошла ли холера-кошечка спать в кошачий домик или собирается провести ночь черт знает где. Устраивать стресс для десяти невинных котов не хотелось, но упустить нужную кошку — это же настоящее горе: она котилась трижды в год, к тому же мамаша из неё была никудышная, отпрысков она бросала на, меня, а сама снова мчалась крутить амуры. Я тут кошачий приют не открывала, бездомные кошки должны жить сами. Жратвы я для них не жалела, под свой кров пустила, лекарства выдавала, но демографических безумств мне не нужно!

— Ты с ума сошла, — заявила Мартуся, глядя на моё общение с Чёрной Пантерой, или, может, Чёрным Пантером, потому как это был котище размером с поросёнка, владыка местной территории. — Он же тебя вообще не боится!

— А почему он должен меня бояться? — рассердилась я. — Он должен со мной дружить!

Он недавно пришиб котёнка, только лапой махнул. И расшугал всю кошачью компанию, а мне приходится следить, чтобы у них еда оставалась.

А что до молока, так дай ему волю — выжрал бы дневной удой от двух коров. Упрямый, но я его усмирю.

Чёрный Пантер лакал молоко, не обращая внимания на мои угрозы.

— Погоди, зараза, я вот тебя поглажу.

Я его гладила, а он хоть бешено шипел и рычал прямо-таки по-собачьи, но ни на волосок не отодвинулся. Я вежливо предлагала ему подумать, кто его кормит-поит. Когда-то он тяпнул меня за палец, заживало больше месяца, но тем не менее я не отступила в своих попытках приручить его. Я тебя, мерзавец, одомашню!

— И ты с ним так ежедневно переговариваешься?

— Ну что ты! Он ходит сам по себе, как настоящий кот. Ко мне заявляется как в ресторан, ночует где-то ещё. Я его потчую сухим кормом, а кошачьего рагу из банки не даю — сожрёт три банки в один присест и не заметит. Но больше всего он любит молоко, вот на почве молока мы с ним и подпишем мирный договор. Ещё годик-другой…

— По мне, собаки лучше, — убеждённо сказала Мартуся. — И вообще, у тебя больше тараканов в голове, чем я думала. Слушай, а о твоей покойнице под ивой что-нибудь известно?

— Понятия не имею, — ответила я, оставив кота в покое. — Я вот думаю, не позвонить ли ветеринару, чтобы он на завтра подготовился…

Тут раздался звонок у калитки, я пошла открывать.

На дорожке стояли двое полицейских, вчера я их не видела. Довольно симпатичные. Я вдруг поняла, что младшего знаю. Как же его зовут?

Капрал Гурский?

— О, рада вас видеть! — воскликнула я, припомнив свои многочисленные перипетии с полицией. — Вас снова повысили в должности? И как дела?

Бывший капрал слегка покраснел, из чего я сделала вывод, что деталей нашего давнего знакомства лучше не вспоминать. Я прикусила язык и попыталась настроиться на строгий и сдержанный лад.

Полицейские представились. Капрал Гурский ныне оказался комиссаром, по моей личной табели о рангах — поручиком, то есть в звании на ступеньку выше, чем когда его разжаловали. Видимо, удалось ему все-таки реализовать свои честолюбивые замыслы.

— Мы не хотим вам мешать, — сказал второй, постарше, инспектор Бежан (я быстренько подсчитала, что по-старому это майор), — но мы ведём это дело и должны осмотреть место преступления.

— Наверное, лучше осмотреть его с той стороны, с которой я смотрела? — подсказала Мартуся, прежде чем я успела открыть рот.

— Можем и с той. И с других тоже.

— Хотите взять ключи от помойки? — обречённо вздохнула я. — Я уже знаю, где они лежат.

— Минуточку. Сначала мы осмотримся снаружи. Вы знаете, как все происходило?

О, мы знали много чего. Мартуся в лицах изобразила сцену своего приезда, я по такому случаю даже запечатлела её выступление на фотокамеру. Господа полицейские сновали по моему участку, замирали там и сям и вглядывались — то в мою помойку, то в землю, тщательно сравнивая мои владения со своей роскошной коллекцией снимков. Между собой они общались односложно и тихо, но мы с Мартусей не глухие и не кретинки, поэтому нам удалось сделать вывод, что жертва, выйдя из машины, шла к моей калитке. Автомобиль стоял за ней, и оттуда раздался выстрел. Пуля попала в спину, слегка развернув тело, и жертва упала на маленький холмик моего, прости господи, садового чернозёма, с которого аккуратно съехала как раз под развесистую плакучую иву.

Если стрелял водитель, то легко вычислялось, что автомобиль стоял капотом к жертве и к моему дому. Достаточно было открыть дверь или опустить стекло.

— Особенно если водитель левша, — заметила Мартуся, — потому что иначе ему пришлось бы вот этак вывернуться, правда?

— Он мог просто выглянуть и держать ствол двумя руками, — неуверенно предположила я, пытаясь представить себе сцену преступления. — Можно попробовать. Хочешь?

— А у тебя есть пистолет? Ты же говорила, что нет!

— Я возьму что-нибудь другое. Хоть ветку. Только надо бы сначала выехать из гаража, потому что там жутко тесно.

— На ветку я согласна. Чур, будем пробовать по очереди!

Господа следователи тоже глухотой не страдали, и наши выводы до них донеслись. Ни с чем не споря, они внимательно осмотрели помойку со стороны сада, внутрь заглянуть не пожелали, вернулись в дом и спросили, какое движение на нашей улице.

Я вежливо объяснила, что бывает по-разному. Улица сама по себе проезжая, в неё можно заехать с двух сторон, хотя комфортом она и не отличается: и узко, и шины запросто можно проколоть, и днище повредить, и прочее. Но люди все-таки ездят, хотя в последнее время улицу перекопали. Ещё у нас любят поездить автокраны, самосвалы, бетономешалки, экскаваторы и тому подобный строительный транспорт. Но стройка напротив моего дома сейчас простаивает, поэтому на ухабах прыгают исключительно легковушки.

С утра намного оживлённей, потому что все спешат на работу, а днём и вечером тихо, возвращаются все в разное время. Разве что ко мне днём приезжают по делу, и тогда у моего дома весьма бойкое движение.

— А люди? Я имею в виду прохожих. Пешеходов.

— Ходят, конечно, почему нет. Но редко. Тут местность к променадам не располагает. И время неподходящее. С собаками гуляют пораньше, в магазин идут попозже. Так мне, по крайней мере, кажется.

— Ты совсем не сидишь у окна и не следишь, что делается на улице, — упрекнула меня Мартуся.

— Ax, виновата, исправлюсь!

— Но люди здесь все-таки ходят, — гнул своё инспектор, — и меня удивляет, что эту покойницу никто раньше не обнаружил. Она же тут лежала минимум час.

— Одежда, — буркнула я.

— Что?

— Ну, она была соответствующим образом одета. Сливалась с окружающей средой.

— На ней были чёрные брюки и блузка в широкую полоску, — вмешалась Мартуся. — Она вся была такая… черно-буро-зелёная.

— Совершенно верно, — подтвердила я. — В глаза не бросалась. У Мартуси глаз киношный, намётанный, а другим что за нужда на мою помойку пялиться.

Мужчины подумали и, видимо, согласились с нами. Комиссар Гурский вопросительно посмотрел на начальника, инспектор Бежан едва заметно кивнул.

— Стало быть, вы отпадаете, — сказал мне Гурский с явным облегчением. — А вот пани Марта, увы, пока нет.

Мартуся больше удивилась, чем испугалась.

— А почему я? Зачем мне убивать какую-то чужую бабу, как будто других дел нет? К тому же каким образом? Раздвоилась я, что ли?

— Я же сказал — пока. Вы обе прекрасно понимаете, что мы должны проверить, где вы находились…

— На телевидении! На Воронича!

— Я надеюсь, кто-нибудь вас там видел?

— Да все! Я там так скандалила!

— Значит, проверить будет легче лёгкого…

— Это не факт, — зловеще перебила я. — Телевидение — учреждение непредсказуемое. Там могут заявить, что они Мартусю впервые видят и знать не знают.

— Ну, если Богусь скажет, что меня не знает, я ему глазики-то повыцарапаю!

— Обязательно «глазики»? По-моему, надо говорить «глазки»!

— И глазики, и глазки, и носик, и ушек… то есть ушков… тьфу, уши я ему пообрываю!

— Чтобы упростить дело, скажите, пожалуйста, с кем вы там разговаривали, — попросил Бежан.

Рассвирепев от одной мысли о телевизионной подлости, Мартуся пулемётной очередью выпалила фамилии и даже номера комнат. Я слушала все это без особого интереса. Раз Мартуся там учинила свару и все её заметили, а менты будут расспрашивать аккуратно и тактично, не рассказывая зачем…

— Но вы уж им, пожалуйста, так сразу не. выкладывайте, в чем вы Марту подозреваете, — предупредила я. — А то некоторые типы начнут Марте назло говорить, что её там не было. Это вам не ангелочки с крылышками…

— А мы, проше пани, особой болтливостью вообще-то не отличаемся, — вежливо заметил Гурский.

В конце концов они ушли, и мы приступили к нашему личному следствию, поскольку я совсем не была уверена, что подозрения с меня окончательно сняты. Я ещё раз пошла осмотреть помойку и спугнула четырех котов, сидевших на иве…

* * *

Назавтра, с утра пораньше, Эдик с Робертом, то есть инспектор Бежан с комиссаром Гурским, уже располагали громаднейшей информацией, вот только полученные сведения казались им слегка противоречивыми. В них постоянно что-то не сходилось.

Брат жертвы, Влодзимеж Мямля, ни в малейшей степени своей фамилии не соответствовал. Человек он был энергичный, смекалистый, с устоявшимися взглядами на жизнь, и весть о трагической гибели сестры воспринял с изумлением и недоверием.

— А вы уверены, что это она? — подозрительно переспросил он. — Никакой ошибки тут нет?

Бежан горько пожалел, что не прихватил с собой фотографии жертвы, но полиция и без того запланировала опознание тела, поэтому все ещё можно было исправить. Насчёт опознания с братом договорились на утро следующего дня.

Кроме того, Влодзимеж Мямля заявил, что о врагах сестры ничего конкретного не знает. Брат с сестрой оба в поте лица трудились в совершенно различных областях, встречались редко — раза три в год, преимущественно у родителей. Не так давно у сестры возникли проблемы: она ушла из прокуратуры, где раньше работала, вернее сказать, её «ушли», потому что атмосфера вокруг неё стала какая-то неприятная. В чем именно эта неприятность состояла, он не помнил, а в суть не вникал. На его взгляд, прокурора по определению не может окружать приятная атмосфера. Зато Мямля сообщил фамилию сестриной подруги, которую знал давно, потому что девочки дружили ещё со школьной скамьи.

Разведённый муж, Стефан Борковский, оказался разговорчивее, хотя и видно было, что он всеми силами старается вести себя сдержанно.

Выяснилось, что года три-четыре тому назад его жену обуял какой-то бес и она принялась вести себя просто скандально. В пьяном виде устраивала публичные сцены, назойливо терзала чужих людей телефонными звонками, компрометировала и его, и себя, так что муж в конце концов не выдержал. К тому же она врала, отрицала все, что творила, и договориться с ней было невозможно.

Как-то раз полиция отвезла её в вытрезвитель, а она оттуда удрала. До мужа даже доходили слухи, что она где-то что-то украла. В общем, он подал в суд на развод. Он человек порядочный, работает на ответственной должности и таких вещей себе позволить не может.

— А дома? — спросил Бежан.

— Она и дома-то почти не бывала, а если уж бывала, то сидела уткнув нос в бумаги. Сначала в прокурорские материалы, потом в какие-то статьи, письма, вырезки… Дети у неё на самообслуживании росли. Нет, как мать она потерпела полный провал.

— А дома она тоже напивалась?

— Нет. Дома — нет. Это точно соответствовало её вранью, что, дескать, все эти слухи — не правда и что она ничего постыдного себе не позволяет. Я себя страшно глупо чувствовал: ведь меня постоянно обманывали.

Фамилию подруги муж подтвердил, но дома подруги не оказалось, и Бежан не успел поймать её до вечера. Зато Роберт Гурский принёс сведения другого рода — от родителей, точнее, от отца.

Матери Гурский не поверил. По его мнению, каждая мать имеет право выгораживать дочь.

Зато отец, несмотря на потрясение и отчаяние, высказался разумно и решительно:

— Я разговаривал с дочерью. Она много не рассказывала, потому что привыкла свои проблемы решать сама, но все-таки пожаловалась. О ней ходят какие-то слухи, кто-то специально старается её оговорить, замарать… У неё не было ни желания, ни времени в это все вникать, она ведь много работала, поэтому относилась к подобным вещам с юмором и пренебрежительно — все эти слухи были чудовищно дурацкими. Абсурд какой-то. Я и впрямь не могу представить себе, чтобы моя дочь материла кого-то на улице. Я сам юрист, специалист по гражданским делам, она много раз со мной советовалась по работе, естественно, соблюдая профессиональную тайну. Позже, уйдя из прокуратуры, она занималась юридическими проблемами в разных издательствах и снова консультировалась со мной по всевозможным вопросам.

Ничего не понимаю… может быть, ей мстил кто-нибудь из бывших осуждённых?

По чистой случайности именно во время беседы Гурского с отцом убитой зазвонил телефон.

Какая-то дама из редакции разыскивала Барбару Борковскую. Даме срочно требовалось связаться с Борковской, а её мобильный телефон не отвечал.

Роберт воспользовался случаем и через час допросил и эту даму тоже.

— Ну и ничегошеньки тут не разберёшь, — раздражённо рассказывал он Бежану, обсуждая утром итоги предварительного следствия. — Профессионал, великолепный юрист, обязательная, интеллигентная, пунктуальная, симпатичная, доброжелательная к людям, но в то же самое время — пьяница, безответственная гулёна, нимфоманка, как это сейчас элегантно называют, по кабакам шляется и отравляет людям жизнь. Слушай, на помойке у Хмелевской точно не две бабы лежали? А мы одну проглядели…

— И у меня точь-в-точь такое же впечатление, — подхватил Гурский. — Интересная личность. А посему мотив преступления можно искать по всему миру. Зато я начинаю понимать насчёт второй жены этого её мужа.

— А что такое?

— Я сначала про себя удивился, где это он выкопал такую белую мышь. Бесцветная, тише воды, неразговорчивая, словно её вообще тут нет.

Внешне очень даже ничего, но и красоту в ней трудно разглядеть, потому что она её не подчёркивает. Неэффектная совсем. На мужа глядит, как на икону, для неё жизни без него нет. И с детьми такая же — вроде как и добрая, но никакая она, и все тут. Теперь мне понятно, что этот тип женился по контрасту. Тихая гавань после бури.

— Ну хорошо, только ведь и ураган этот, можно сказать, недисциплинированный. То расходится от души, то в работу зароется, причём всерьёз. Как говорит та бабенция из еженедельника «Закон и жизнь», она сроду не видела такой золотой журналистки. Просто жемчужина: профессиональная, добросовестная и так далее. И замечательно пишет. Писала то есть, но эта… как её?.. Анна Парлицкая категорически не желала говорить в прошедшем времени и твёрдо придерживалась настоящего. И ещё: Парлицкая ни разу не видела, чтобы Борковская выпила хоть рюмку водки!

Бежан задумался.

— То-то и оно, — протянул он. — У нас есть предварительные показания — дай-ка подсчитать! — семи человек, из которых никто не был свидетелем позорных выходок покойной. Все либо пересказывают сплетни, либо подтверждают им лично известную порядочность Борковской.

Может быть, отец её прав — кто-то ей гадил по всем статьям?

— А она не сдалась, поэтому её убрали? — оживился Роберт.

— Не исключено. Но возникает вопрос, зачем её убили. Чего преступник ждал от своей очернительской кампании и что у него не получилось?

— Погоди, а брат? Насчёт того, что это не она?

— Скорее всего, он сильнее любил сестру, чем кажется, и теперь не хочет верить очевидному. Он врач, хирург, мне уже звонили — правда, не он сам, а медсестра из клиники, — чтобы перенести опознание па завтра, потому что у пана доктора четыре экстренные операции подряд из-за автокатастрофы, а ещё две плановые. Он умоляет, чтобы на опознание пришёл он, а не родители, очень за мать боится.

— Хорошо, пусть завтра приходит. Труп ведь не убежит?

— Завтра даже лучше. Успеют навести ей косметику. За кого бы нам сейчас взяться? А, за подругу!

Подругу застали на работе, она как раз показывала Старо Место иностранцам — окончив факультет истории искусств, трудилась гидом.

Заменить её было некому, и, страшно взволнованная, женщина пообещала, что по возможности сократит поход пилигримов по историческим местам. Избавившись от группы примерно через час, она села в машину Бежана, который вместе с Гурским ждал её у вала Старого города.

— Баська?.. — в ужасе вскрикнула она. — Но ведь это невозможно! Я не хочу!! Я не согласна!!!

Сообразив, что подруга покойной с места в карьер впала в шоковое состояние, следователи доставили её в дежурную клинику, где с ней запретили разговаривать по меньшей мере ближайшие четыре часа. Следствие хромало и ковыляло.

Бежан придумал отправиться в очередное издательство, «Юрисконсульт», рассчитывая, что коллеги Борковской вряд ли попадают в обморок, разве что опечалятся, но это поддаётся контролю.

Коллеги покойной сообщили Бежану то же самое, что и Анна Парлицкая, а именно, что Барбара Борковская — прекрасный специалист в области права, очень ответственный человек, пунктуальный и солидный, ни разу не задерживала материал, никогда не подводила журнал. Ну да, какие-то там сплетни на тему её алкоголизма ходили, но работать ей это не мешало, поэтому кому какое дело, напивается она или нет. В пьяном виде она статей не писала, а если и писала, то смыслу и стилю это не мешало. Если бы все алкоголики так писали, проше пане, то мы бы с наслаждением брали на работу одних только алкоголиков. Она никого не соблазняла, не спала с коллегами, никого нецензурной бранью не поливала, хотя, вообще-то, словарный запас по этой части у неё был неплох. Всякому журналисту знание родного языка весьма полезно.

— Я, должно быть, недоразвитый, но по-прежнему не вижу ничего, кроме дикого хаоса! — в отчаянии воскликнул Роберт Гурский. — Может, я ещё глупее, чем кажусь, но, по-моему, шансов найти убийцу, не разобравшись сначала во всей этой каше, никаких.

— Ты совсем не такой дурак, как кажешься, — рассеянно утешил его Бежан. — У меня весьма похожее представление об этом деле. Человек живёт в доме. Покажи мне твою квартиру, и я скажу тебе, кто ты. Давай-ка начнём с истоков. Эта подружка покойной, как её… Агата Млыняк, может и подождать. Пусть сначала придёт в себя. Возьмём бригаду, и айда на квартиру.

Сказано — сделано.

Я вернулась домой после недельного отсутствия. Мне надо было отдохнуть, заново зарядиться энергией и приспособиться к жизни. Уже на третий день отпуска силы ко мне вернулись, и остальные четыре дня я посвятила отдыху про запас. После чего покатила домой. Приехала я уже на закате, когда только-только начало смеркаться.

Я выволокла сумку из машины, въехала на лифте на четвёртый этаж и сунула ключ в замок.

В нижний, под ручкой, потому что всегда привыкла открывать квартиру именно так после долгого отсутствия.

Ключ не поворачивался.

Я удивилась, но как-то вяло, потому что уезжала в спешке и могла что-нибудь проглядеть.

Сунув ключ в верхний замок, я убедилась, что он тоже не открывается. Ничего не понимая и не думая ни о чем плохом, я повернула ручку. Дверь оказалась открыта, а за ней я увидела чужих мужиков.

Минимум трое или четверо грабили мою квартиру. В прихожей валялась вся моя обувь, выпотрошенная из шкафчика, из кухни выглядывало чужое рыло, а сбоку от двери маячил откляченный зад копающегося в комоде домушника.

Досматривать я не стала, мигом припомнив все, что когда-либо слышала о бандитах. Жестокими они бывают без меры. Застигнутые врасплох на месте преступления, они имеют обыкновение душить, связывать и пытать всеми способами, чтобы вызнать, где жертва прячет драгоценности или деньги. Никакого желания обзаводиться этим пакетом добрых услуг я не испытала, тем более что сейфа с сокровищами у меня нет, а бандюги вряд ли мне поверят. Значит, ноги в руки и звонить в ближайшую ментовку!

Я попятилась от порога, захлопнула дверь и тигриным прыжком метнулась к лифту. Лифт, к счастью, никуда не уехал, и двери успели закрыться, прежде чем бандиты меня догнали. Двое выскочили за мной и кинулись вниз по лестнице.

В драматических обстоятельствах мозг работает с удвоенной скоростью или, напротив, каменеет. У меня всегда мысли бегут с ускорением, и я безошибочно нажала кнопку третьего этажа.

Когда на третьем этаже я нажимала кнопку седьмого, они уже вылетели на первый этаж, затормозили и поскакали обратно. Однако вниз бежать быстрее, чем наоборот, и, вылетая из лифта на седьмом этаже, я слышала топот ниже четвёртого.

Как сумасшедшая я заколотила в дверь к Мариоле. Она должна быть дома, я же звонила ей с дороги, и она пригласила меня на обед! Звоня и колотя в дверь, я вопила что есть мочи:

— Открывай! Это я!!! Скорее!!!

Дверь распахнулась.

— Так ведь открыто! Я тебя ждала! Господи Иисусе, что случилось?!

Я рухнула в квартиру, только теперь сообразив, что свои спринтерские подвиги совершала с тяжеленной сумкой в руках. Бросив сумку, я захлопнула дверь.

— Запирай на все замки! За мной гонятся!

Мариоля ещё щёлкала замками, а я уже схватила телефонную трубку.

Ясное дело, что по мобильному можно было бы позвонить хоть из лифта, если там не пропадает сигнал, но по мобильному дозвониться до экстренной помощи… лучше уж брести пехом до отделения полиции. А у Мариоли имелся самый обычный человеческий телефон.

Офицеру, снявшему трубку на удивление быстро, я сказала спокойным и ровным голосом:

— Добрый день. Несколько минут назад я вернулась из поездки и обнаружила, что какие-то бандиты грабят мою квартиру. Я убежала и звоню от соседей тремя этажами выше. Бандиты до такой степени наглые, что гнались за мной по лестнице и теперь галдят за дверью. Сделайте что-нибудь как можно быстрее, иначе они разнесут весь дом.

— Назовите свою фамилию и адрес. И номер телефона, с которого вы звоните.

Я подчинилась и положила трубку. Мариоле не понадобилось задавать вопросы, она стояла рядом и все слышала. Типы на лестничной площадке, должно быть, смирились и ушли, потому что воцарилась тишина.

— Ни за какие помидоры я никому не открою дверь и выглядывать тоже не стану, — поклялась Мариоля. — Только Муню предупрежу, а то он вот-вот вернётся и, не дай бог, наткнётся на них…

— Предупреди, — согласилась я. — Пусть он поднимется на восьмой этаж и сверху посмотрит, что тут творится. У него мобильник с собой?

— С собой.

— Тогда позвони с моего, потому что полиция может звонить сюда, проверять, не розыгрыш ли это.

Я выкопала мобильник со дна сумки. Ясное дело, как бы я им воспользовалась, если он похоронен на самом дне под обычным сумочным хламом. Меня бы, пока шарила, пять раз прирезали и десять раз задушили.

Пока Мариоля звонила мужу, мне в голову приходили самые разные несуразные мысли.

Смешно: с Мариолей я давно на ты, а к её мужу обращаюсь «пан Раймунд». Все как-то само получалось, было в нем нечто этакое, отчего я предпочитала держать дистанцию. Мы все, в том числе и мой муж, были знакомы почти десять лет. По случайности мы вместе въезжали в этот дом, две семьи вместе толкались на лестнице и в лифте со всем домашним скарбом. На лестнице мы, наверное, и подружились, когда мне в какой-то момент пришлось перелезать через их буфет, который нигде не хотел помещаться, а лифт был забит нашими матрасами. Потом, несколько трудных дней, мы по очереди столовались друг у друга, чтобы упростить проблему питания. Готовили то я, то Мариоля, чтобы не тратить времени попусту. Одну ночь из-за лака, которым покрыли полы, они провели у нас, потом — мы у них.

Я тогда готовила главным образом макароны и рис, да ещё яйца в виде яичниц и омлетов, а Мариоля чистила картошку, от чего мой муж приходил в восторг. Он обожал картошку. Минуточку, наверное, обожает до сих пор, он ведь жив! И как Мариоля выкраивала время на эту картошку?

М-да, нашла когда предаваться воспоминаниям — аккурат в момент ограбления собственной квартиры. Наверное, так организм защищается от шока.

Телефон все не звонил, Муня пообещал вернуться только через час. В глубине души я подозревала, что он предпочитает переждать визит бандюганов на расстоянии и прийти на готовенькое, когда полиция с ними управится. Мариоля сказала то же самое вслух, но не с упрёком, а явно радуясь осторожности супруга, после чего вынула из холодильника белое вино.

— Совсем лёгкое винцо, — соблазняла она меня. — В таких катастрофических обстоятельствах малюсенький аперитив придётся очень кстати.

* * *

Полицейский слесарь не подвёл.

Проникнув в жилище, следователи убедились, что жертва занимала трехкомнатную квартиру с кухней и ванной, и внутри наблюдался самый обычный беспорядок — ничего экстраординарного. Ни раковины, забитой грязной посудой, ни следов пирушек и пьянок, в ванной кучка личного барахла, приготовленного в стирку, в одной комнате — письменный стол, заваленный кучами бумаг. Компьютер, принтер, повсюду книги, на подоконниках — слегка привядшие цветочки, одежда и бельё в шкафах напиханы кое-как, в холодильнике микроскопическое количество алкоголя, на кухонном столе — пыльный, но очень красивый букет из сухих цветов. И что примечательно, на всем лежит печать некоего обаяния.

Очарования. Хорошего вкуса. Должно быть, покойница была натурой художественной, потому что даже блузка, брошенная абы как на стул, являла ласкающую глаз композицию. Странно…

Таким же странным показался слой пыли на всем вокруг. Не сама пыль как таковая, потому что на образцовую хозяйку жертва не походила, но именно равномерность пыли. Если бы не луч солнца, упавший на письменный стол с грудой бумаг, никто и не заметил бы, насколько равномерно лежит пыль. Хозяйка могла вообще не вытирать её, но тогда пыли было бы где-то больше, где-то меньше…

— Что-то тут не так, — задумчиво заметил Бежан. — В этой квартире не было живой души по меньшей мере неделю. Она что, вообще не возвращалась домой?

— А вместе с тем все выглядит так, словно она вышла полчаса назад, — подхватил Гурский. — В ванной косметика, полотенце, халат… Вышла как обычно и что-то помешало ей вернуться?

— Помешали-то ей радикально…

— Но ведь её убили только позавчера!

— Вот потому-то и надо ко всему тут присмотреться. Кстати, отпадает предположение, что она отдала ключи уборщице.

— Уборщицы здесь и в помине не было, — решительно объявил Роберт. — Глазам я своим пока что верю. Уж пыль-то она вытерла бы в первую очередь.

— Ну хорошо, ребята, за дело…

Эксперты взялись за дело методично и спокойно.

Работа кипела уже почти час. Следователи просматривали бумаги, наваленные на письменном столе, рылись в комоде, забитом папками; техник, фотограф и эксперт по дактилоскопии занялись отпечатками пальцев, при этом эксперт все восхищался каким-то цветком, который, по его словам, цветёт совсем в другое время. Техник вынюхивал что-то в кухне, исследовал провиант в холодильнике, а выделенный ему в помощь сержант Забуй опустошал шкафчик с обувью, когда они вдруг услышали скрежет ключа — сначала в нижнем замке, потом в верхнем, а потом кто-то попытался открыть дверь.

Они не успели даже увидеть, кто пытается войти, потому что все произошло в один миг.

Дверь с грохотом захлопнулась, а особа, мелькнувшая за нею, молниеносно смылась.

— Лови! — завопил Бежан.

В погоню кинулись Роберт Гурский и сержант Забуй. Двери лифта чуть не прищемили им носы, они метнулись вниз по лестнице и купились на примитивную уловку. Лифт остановился на третьем этаже и поехал вверх. Они почти добежали до цели, но лифт ехал все-таки быстрее, и полицейские успели только заметить, как захлопываются двери квартиры на седьмом этаже.

— Квартира номер шестьдесят один, — отрапортовал по возвращении запыхавшийся Гурский. — Я попробовал вежливо постучать, но мне никто не открыл.

— Ничего, в окошко не выпрыгнет, седьмой этаж все-таки. Пусть там Забуй посидит на лестнице. Погоди-ка, куда окна выходят? На задворки? Ну и отлично: никакой лепнины нет, стенка гладкая, архитекторы на ней сэкономили. Простыни связывать — дело долгое, хотя не мешало бы поставить там человечка, пусть посмотрит за окнами на всякий случай. Вот и ключики от квартиры нашлись…

Бежан позвонил и отдал распоряжения, очень довольный событием, которое могло принести ему новый дополнительный материал.

Именно в этот момент зазвонил его мобильник, а в двери заколотил следующий гость. Бежан выглянул в коридор и увидел двух патрульных.

Жестом он велел Гурскому выяснить у них, в чем дело, а сам занялся телефонным разговором.

— Некая Барбара Борковская минуту назад позвонила и заявила, что в её квартиру вломились бандиты, — услышал он. — Патрульная машина уже выехала, но, по-моему, Борковская — это ваше текущее дело, операция «Ива», минутку, я проверю… Адрес сходится… Простите, у меня тут написано, что Барбара Борковская — это покойница?!

— Да, покойница, — сухо подтвердил Бежан, с трудом скрывая оторопь. — Она лично звонила?

Идиотизм вопроса тут же дошёл до него, и ему стало жарко от стыда. Офицер на том конце провода тоже оторопел, потому послушно поддакнул: так точно, покойница лично звонила от соседей.

Выключив мобильник, Бежан посмотрел на Гурского и искренне обрадовался, что не у него одного отвалилась от изумления челюсть. Патруль сведения подтвердил: их сюда прислали, потому что в квартиру тридцать шесть якобы проникли взломщики; они находились совсем рядом, вот и удалось быстро приехать. Звонок поступил от владелицы квартиры, некоей Барбары Борковской. Больше им ничего не известно, а что до взломщиков, то младшего инспектора Бежана и комиссара Гурского они лично знают, так что на немедленном аресте и наручниках не настаивают.

Тем временем техник, эксперт и фотограф занимались своим делом, ни на кого не обращая внимания. Им довелось повидать и не такое, хотя убиенные жертвы нечасто звонят в полицию.

Бежан довольно быстро пришёл в себя. Проще всего было предположить, что кто-то устроил дурацкий розыгрыш, если так, то шутнику теперь не позавидуешь. Где он находится, известно — в квартире шестьдесят один. Всерьёз разозлившийся Бежан был настроен поскорее разобраться с весельчаком. Инспектор отпустил патруль, убедился, что у чёрного хода караулит его человек, проверил, что поделывает сержант Забуй, — тот сторожил двери подозрительной квартиры, и только потом Бежан перевёл дух.

— Ты вообще-то разглядел, кто там копался ключом в замке? — спросил он Роберта.

— Нет. Я в комоде рылся. Забуй был в прихожей, а Новицкий в кухне.

Бежан вызвал техника Новицкого.

— Ты разглядел того типа в дверях?

— Не совсем. Промелькнули штаны, вроде бы брюки, одна рука в тёмном рукаве и четверть морды. И что-то рыжее на голове.

— Так мужик это был или баба?

— А холера его знает. Могло быть и так, и этак. Но если мужик, то метр в кепке на коньках, разве что мальчишка.

— А в лифте? Когда он влетел в лифт?

— Двери уже закрывались, — заметил Роберт. — На голове что-то рыжее, факт. Это и мне в глаза бросилось. И как будто в руках какой-то баул волок. Но точно не скажу, потому что промелькнуло все очень быстро, как молния.

— В сообщении говорилось, что ограбленная гражданка вернулась из поездки, значит, с багажом. Неужели кто-то ради розыгрыша станет носиться с тяжеленной сумкой? Только если этот кто-то до жути нас не любит. Меня, тебя, пана Вжещака…

— Меня все любят! — обиделся судмедэксперт. — Я симпатичный и уже столько лет ни одной девушке не изменил!

— Ну, может быть, Новицкого или Драля…

— А почему не Забуя? — оскорбился фотограф Драль.

— Угомонись, я просто рассуждаю. Да ещё у этого… у этой были ключи. Ну хорошо, занимайтесь своим делом. Роберт, пошли наверх, и, если нам не откроют, ей-богу, я двери выломаю!

Какая там дверь?

— Обычная, не металлическая, дверь как дверь…

* * *

Аперитив нам нравился все больше и больше, на закуску Мариоля сервировала плавленый сырок, после чего принялась причитать. Интересно, что там делается у меня внизу? Меня обокрали до нитки или только частично?

— У тебя там что-нибудь ценное есть?

— Компьютер, — начала перечислять я. — Черт с ним, с содержимым, диск с важными файлами я таскаю с собой, но денег на новый агрегат мне жалко. Коллекция полудрагоценных камней и обычных булыжников, местами отшлифованных. Они ни черта не стоят, но я их люблю. Книжки, косметика, семь пустых кошелёчков, украшения есть, бижутерия, но красивая… они за это ни фига не выручат.

— Так им и надо! — с чувством глубокого удовлетворения вздохнула Мариоля.

— Старая меховая куртка, швы на ней разъехались. Если её украдут, я очень обрадуюсь, ты ведь знаешь, как оно бывает: надеть нельзя, а выкинуть жаль. Ну ещё радио, такое маленькое, не помню, что ещё. Только бытовая утварь, а какая им, черт побери, корысть от шариковых ручек, стаканов и старых полотенец? Совсем они, что ли, с головой не дружат, не могли побогаче квартиру обокрасть?

— Может, они ошиблись?

— Ну и поделом. Налей мне ещё немножко, стыдно оставлять такую капельку на дне бутылки. Деньги у меня в банке, а чеки с собой. Вот завтра и куплю пару бутылок, такое надо отметить: ведь я в живых осталась!

— Это просто провидение Господне, что ты сразу удрала и не пробовала с ними драться! — воскликнула набожная Мариоля.

Я не успела ей ответить, что ещё не до такой степени рехнулась, как в дверь позвонили. Позвонили обычно, не нагло, скорее даже как-то робко, так что Мариоля, ни секунды не задумываясь, пошла открывать. Даже не спросила, кто это там заявился. Наверное, сказались полбутылки белого рейнского.

На пороге стояли два чужих типа, которые представились быстрее, чем я успела их рассмотреть:

— Инспектор Эдвард Бежан и комиссар Роберт Гурский. Пожалуйста, вот наши удостоверения.

Я так и подскочила от радости:

— Какое счастье! Панове, что там творится в моей квартире? Вы поймали этих мерзавцев? Они успели меня обокрасть? Все разгромили? Компьютер забрали или он остался?

— Минуточку, проше пани, — ласково сказал инспектор. — Это вы сообщили об ограблении?

— Конечно, я! Это ведь моя квартира. Так скажите мне сразу, что они украли, а что переломали?!

— Минуточку. Никто ничего не украл…

От счастья у меня подкосились ноги, и я снова рухнула на табуретку у Мариолиного стола.

— Но не могли бы вы показать ваши документы? Лучше всего — паспорт.

Да ради бога, за такие сногсшибательные новости я могу им показать все что угодно!

Я поспешно вытряхнула из сумочки кучу хлама. Паспорт, заграничный паспорт, водительское удостоверение, документы на автомобиль, кредитные карточки, чеки, уведомления из банка, какие-то квитанции, счёт из гостиницы, служебное удостоверение, даже пропуск на заседания Сейма. Кажется, там же валялись все чеки за бензин, которым я заправлялась по дороге, и список вещей, отданных в прачечную. Свидетельства о рождении, о браке и о разводе я в сумочке, увы, не носила.

Полицейские едва сдерживали нетерпение.

В первую очередь они набросились на все, что с фотографиями, тщательно сравнивая каждую с моей физиономией. Я искренне пожалела, что на фотографии в паспорте я похожа на чучело, но с этим теперь ничего не поделаешь.

— Вас действительно зовут Барбара Борковская? — спросил инспектор каким-то потусторонним голосом. — Урождённая Мямля? Дочь Густава и Алины?

— Урождённой Квятковской, — машинально вырвалось у меня. — Девичью фамилию бабушки я тоже знаю. Хотите, скажу? Войтыцкая. И второй бабушки — Герцен. София Герцен.

У каждого человека всегда по две бабушки, тут уж ничего не попишешь.

— У вас есть доказательства?

— Что за вопрос! Конечно! Только давайте спустимся вниз, домой. У меня есть даже бабулины фотографии, можете их посмотреть, коль скоро ничего не украли. А что, при ограблении всегда требуются фото бабушек пострадавшей? Если хотите, у меня есть фотографии и прадедушек, но, к сожалению, только двух. Прадедушек и прабабушек у меня по четыре штуки — как у всех.

Честное слово, я от всего сердца готова была предоставить им все, что они попросят. За те скоротечные мгновения, прошедшие между бегством из собственной квартиры и первой рюмкой рислинга, я успела пережить утрату всего своего добра во главе с компьютером, подсчитать потери и даже их оплакать. В то, что у меня ничего не украли, я поверила сразу, и меня охватило райское блаженство. Боже мой, хоть разок судьбе не удалось шваркнуть меня мордой об стол!

Инспектор и комиссар долго пялились в мои документы, стояли совершенно неподвижно, точно окаменели. У меня даже появилось ощущение, что сам факт моего существования как-то не очень понравился им.

— Панове, — деликатно начала я, — у меня юридическое образование…

Инспектор тотчас оживился:

— У вас есть диплом?

— Естественно. Тремя этажами ниже. А также справки со всех мест работы поочерёдно, приказ о назначении меня прокурором, доказательства незаслуженной компрометации… А что, скомпрометированного прокурора можно грабить? Я кодекс знаю, там такой статьи нет.

— Э-э… не в этом дело… Все указывает на то, что вы — Барбара Борковская, проживающая по этому адресу… А есть у вас квитанции по квартплате, может, акт купли-продажи квартиры…

— Причём нотариально заверенный, — сухо ответила я, все это начинало мне не нравиться. — А что, у вас имеются сомнения, что это я и что я тут живу? Что происходит? Обычно для доказательства достаточно общегражданского паспорта с печатью о прописке. Панове, прошу прощения, но я не слепая и не придурковатая, прекрасно вижу, что вы сомневаетесь в самом факте моего существования. Сколько свидетелей мне нужно представить? И вообще, в чем дело?

Инспектор долго молчал, а комиссар таращился на него бессмысленным взглядом. Было ясно как день, что тут что-то очень крепко не так.

Наконец инспектор ожил и вздохнул:

— Вы, слава богу, юрист. Может, это облегчит дело. Если бы вы смогли перейти с нами на профессиональный уровень, я был бы вам очень благодарен.

— Полагаю, что смогу, — ответила я помягче. Странность происходящего настолько заинтриговала меня, что даже полбутылки рислинга выветрились из головы. — Так что давайте, выкладывайте все прямо.

— Прямо так прямо. Так вот, позавчера, двое суток тому назад, считая от сей минуты, Барбара Борковская, проживающая по этому адресу, была убита выстрелом из пистолета на территории коттеджного посёлка Вилянов. В данный момент Барбара Борковская лежит в морге. В то же самое время Барбара Борковская стоит передо мной живая и здоровая. Вы удивляетесь, что я несколько сбит с толку?

— Ну я же говорил, что их две! — выкрикнул молодой комиссар.

Эх, молодо-зелено, простим ему эту порывистость.

— А откуда вы знаете, что это была я? — спросила я потусторонним голосом, замечательно повторив интонации инспектора.

— Паспорт, прописка… вы не заявляли об утере паспорта, я проверял.

Я секунду помолчала. Профессиональный уровень есть профессиональный уровень.

— Особ, которых зовут Барбара Борковская, в нашей стране вагон и маленькая тележка. Подделать штамп о прописке — это пустяк даже для дилетанта. Вы провели опознание тела? Покойницу кто-нибудь опознавал?

— Нет, ещё нет. Опознание мы отложили на завтра, брат покойной…

— Господи помилуй, Влодек! Не делайте глупостей, не пугайте моего брата! А тем более родителей! Я жива, вы что, до сих пор этого не заметили? Вот я вас шандарахну пустой бутылкой в темечко, тогда вас проймёт! Черт побери, прошу прощения…

Я опомнилась. Бутылкой по темечку — это не вполне профессиональный уровень.

С немалым усилием я снова вошла в роль прокурора.

— Вы исходили исключительно из паспорта и штампа о прописке? Без опознания тела?

— Это на самом деле серьёзная ошибка с нашей стороны. Но есть все данные о том, что Барбара Борковская, журналистка, условилась о встрече на месте преступления, приехала туда и была убита.

— Как?

— Одним выстрелом, прямо в сердце, сзади.

— Там кто-нибудь живёт?

— Территория и обстоятельства очень способствовали такому убийству. Оружие не нашли, возможно, оно было с глушителем.

— С кем она договорилась о встрече?

— С Иоанной Хмелевской, писательницей.

— И что говорит Хмелевская?

— Что журналистка была наглая и мерзкая, взяла её за горло, клянчила интервью, невзирая на явное нежелание писательницы, к тому же опоздала…

Вот теперь мне сделалось плохо…

* * *

Все началось два года назад, может даже раньше, но я ничего не замечала и ни о чем не догадывалась.

— В чем ты была вчера после обеда? — внезапно спросил меня муж сентябрьским вечером, когда мы загнали деток в постель и сидели за чаем.

— Да в том же, в чем утром, — изумилась я. — И в том же, в чем сегодня. У меня не слишком много нарядов, ты не заметил?

Муж отмолчался. Он сидел какой-то нахохлившийся, явно не в своей тарелке, поглядывая то на меня, но на дуршлаг на стене за моей спиной.

Чай мы пили на кухне. Мне не хотелось бегать, накрывая стол в гостиной, широким раздвижным столом мы пользовались, только когда ели вместе с детьми. Время от времени приходилось проверять, умеют ли они управляться с ножом и вилкой.

Обычно дети ужинали раньше, а мы чаёвничали позже. Это были мои самые любимые минуты — тишины и покоя. На сей раз с покоем явно дело не ладилось.

— А что случилось? Я плохо выглядела?

— Я знаю, что по дороге домой ты заезжала на Мокотовскую, — продолжал муж, не отвечая на мой вопрос. — Обязательно нужно было заезжать?

Ни на какую Мокотовскую по дороге домой я не заезжала, мне там нечего было делать, да и вообще не по дороге. В этот день я возвращалась из Краковского Предместья, из окружной прокуратуры, куда моталась по делам. Дела затянулись, потом я торопилась, еле-еле пробилась на Mapшалковскую и ехала прямо, никуда не сворачивая.

Откуда ему в голову пришла такая странная идея?

— Да меня там вообще не было. Зачем мне туда ехать? Кто это выдумал?

Муж укоризненно посмотрел на дуршлаг.

— Тебя видели. Поэтому я спросил, в чем ты была. Кроме того… Можно было вести себя тактичней…

Я ничегошеньки не понимала, но даже не встревожилась. Какая-то глупость, кто-то ошибся. Кретин… или кретинка. Скорее уж кретин мужского пола, он-то как раз и не заметит, кто во что одет, а баба все высмотрит. Одета я была в обычный простой костюм, темно-серый. Юбка, пиджак, бежевая блузка. Мой стандартный служебный наряд, отлично подходящий для осени.

Стоп, а косыночка? Такая тоненькая, в черно-серо-бежевую полосочку. Купила я её на лотке, это не редкость.

— А как я себя вела? — спросила я.

— Ты сама лучше знаешь, — с отвращением ответил муж, сосредоточившись на дуршлаге.

Я, похоже, не заслуживала даже взгляда.

— То-то и оно, что не знаю. Ты уверен, что это была я?

— Совершенно. Тебя подробно описали, именно так, как ты выглядела. Не говоря уж о том, что ты громко и чин по чину представилась: прокурор Барбара Борковская. Уж этого могла бы не делать, хотя бы ради нас.

— Значит, я совсем потеряла голову, — беспечно ответила я. — Не понимаю, откуда у тебя такие своеобразные сведения. Неужели всерьёз думаешь, что это была я? Просто чушь какая-то.

Муж наконец-то оторвал взор от дуршлага, мрачно посмотрел на меня и быстро перевёл взгляд на стакан с чаем. Конечно, я прекрасно знала, что благоверный всегда считал меня способной на что угодно, но даже моё «что угодно» должно иметь свои границы. Принародные вопли о том, что я-де прокурор, слишком выходят за эти границы. Я пожала плечами: наверняка у него затмение в мозгах, потом пройдёт. И переключилась на другую тему. Как раз в то время я вела несколько трудных и очень неприятных дел, совещание в окружной прокуратуре тоже радости не добавило, и вообще я жутко устала. А надо было ещё ознакомиться с материалами дела.

Недели через две-три, тоже вечером, зазвонил телефон и бабский голос заявил:

— А пани хоть знает, что её муженёк с этой Уршулькой загулял, там у них роман, как в бразильском сериале, а вам хоть бы хны?

После чего в трубке что-то зашелестело, словно кто-то рядом возбуждённо зашептал, пытаясь вырвать у доброжелательницы из рук трубку, и телефон замолчал. Вместо того чтобы переживать, я занялась хозяйством. Накормила ужином детей, выдраила кухню, приготовила обед на завтра.

Мужа дома не было, он мог в это время гулять хоть с белой медведицей, но я не поверила ни единому слову. Люди постоянно используют телефон для дурацких розыгрышей. Мужу я даже словечком не обмолвилась, потому что немедленно забыла об этом дебильном доносе. Анонимок и угроз мне и на работе хватало.

Следующий странный сигнал поступил как раз с работы.

Стояла поздняя осень, и я перешла на темно-серое тёплое пальто. В тот день под пальто был официальный наряд: синий костюм типа «шанель» со светлой водолазкой. Шарфики и косыночки я меняла постоянно, а костюмов у меня было всего два. Фривольные рюшечки и яркие цвета я считала совершенно неподходящими при допросах свидетелей и подозреваемых, и уж тем более в суде.

— Ну ты зажигала позавчера! — съехидничал Яцусь, мой коллега-прокурор, человек талантливый, но несколько легкомысленный и очень бестактный, — Понеслась прямо с работы, даже переодеться не подумала! Ах, как затягивает коварная трясина светской жизни…

Я не поняла, о чем это он. Позавчера вечером я переписывала обоснование приговора, а в стиральной машине тем временем кувыркались одёжки моих детей. Может, это и называется «зажигала», потому что я натолкала в машину слишком много барахла и носилась потом по квартире, не зная, где это все развесить. Недосохшее тряпьё до сих пор лежало в тазах.

— У тебя с головой не в порядке или как? — вежливо осведомилась я. — Ты о чем говоришь?

— Не отрицай, передо мной можешь не притворяться. Но почему только в баре «Тайфун»?

— Что в баре «Тайфун»?

— Так ведь это же такой шалман! Факт, знакомых там нечасто встретишь, но случается.

— Может быть, — согласилась я. — И что в этом шалмане «Тайфун»?

— Как это — что? Насколько я понимаю, ты там активно расслаблялась.

— Я?

— Не я же. Меня там позавчера не было. А вот вчера вечером зашёл — искать свидетеля.

Свидетель интересовал меня куда больше, чем расслабуха в шалмане, потому что дела друг друга мы знали и временами шли на взаимовыручку.

— Которого?

— Этого лысого, Стемпняка.

— Нашёл?

— Бог милостив, нашёл! Я чувствовал себя таким дураком: слишком рано его отпустил, а он растворился в тумане, сама понимаешь…

— Надо в другой раз задержать на сорок восемь часов. Он же врёт как по нотам!

— Да надо, надо, только я его отпустил, почему и получил при случае красочный рассказ о твоём взрывном темпераменте. Здорово же ты до сих пор маскировалась!

— Хочешь, я на тебя в суд подам за клевету?

— С ума сошла? Ты, прокурор, подашь на кого-нибудь в суд?!

Я опомнилась.

— Нет, ни за что!

— Ну вот, сама видишь. И свидетелей у тебя нет.

— Хорошо, я не подам на тебя в суд, но расскажи мне как следует, в чем дело, — попросила я. — Мне интересно стало. Откуда я взялась в баре «Тайфун»?

— И мне это показалось странным, — признался Яцусь. — Но внимание ты привлекла к себе будь здоров! И нечего отрицать, тебя барменша описала во всех подробностях. Ты и сейчас так же одета, только финтифлюшка на шее у тебя тогда была другая. Она говорила о белом в синий горошек, а тут я вижу голубой, если я не дальтоник.

Я слегка обалдела, потому что позавчера на мне действительно была косынка в синий горошек. За сменой аксессуаров я строго следила, не дай бог два дня подряд появиться в одном и том же.

— Может, я страдаю потерей памяти…

— Невелика потеря.

—..или раздвоением личности, но что-то не припоминаю, чтобы хоть раз бывала в баре «Тайфун».

— Здорово, значит, позавчера набралась…

— Ты на самом деле веришь в такую чушь? — сердито огрызнулась я.

— А что, у тебя есть двойники? Насколько я знаю, двух Барбар Борковских прокуратура не держит. Прокурор Борковская, крепко перебрав горячительных напитков и изрядно развеселив зал, слегка неверным шагом его покинула…

— В котором часу это было?

— Рано, свидетели утверждают, что в двадцать один тридцать. Но все равно ты пить здорова…

— Вот черт, мой муж вернулся только после десяти, я могла и успеть… Ага, а несчастные дети сами все перестирали. Да, а что с машиной? Я в таком жутком состоянии вела машину?

Яцусь захихикал и дал мне понять, что я напрасно оправдываюсь. По его мнению, пребывание в «Тайфуне» — никакой не позор, разве что не стоит особо привлекать к себе внимание.

И все-таки я не желала заниматься всей этой ерундой, пока кружным путём до меня не дошло, что одну из сотрудниц моего мужа зовут Уршуля.

Ну Уршуля так Уршуля. Бог с ней, какое мне дело до его сотрудниц. Муж был весьма мелким совладельцем огромной польско-шведской фирмы, они развернули по всей Польше свои филиалы и выпускали различные химические штуки, по-моему, что-то из области косметики. На них по определению работали сотни людей. Собственно говоря, сказочных доходов это пока вовсе не приносило, дело только начиналось, зато времени требовалось немерено, и всякие дурацкие романы муж просто не мог себе позволить.

Я и не вспомнила бы про тот телефонный звонок, если бы не раздался ещё один.

Таинственная личность вкрадчиво зашептала:

— А Уршулька, знаете ли, прекрасно готовит, куда вам до неё! Она такие кнедлики делает, что просто пальчики оближешь! А ваш муженёк так за этими кнедликами несётся, что ветер в ушах свистит…

И связь прервалась. Но это было правдой — влюблённость моего мужа в кнедлики, которые я, по причине сумасшедшей занятости готовила раз в год. В последнее время. Раньше, сразу после свадьбы, я их готовила два раза в год. Может, муж у меня и впрямь недокормленный?

Да пошли бы они к черту, анонимная доброжелательница вместе с её дурацкой Уршулькой.

Но вскоре уже мой шеф посмотрел на меня как-то странно.

— Вы, разумеется, понимаете, — сказал он после деловой беседы, — что репутация прокурора имеет существенное значение. Слишком много говорится о наших слабостях и ошибках. Было бы очень желательно не марать эту репутацию. Спасибо.

Он попрощался со мной так, что у меня даже не было возможности спросить, в чем дело. Я заподозрила, что это Яцусь распускает мерзкие слухи, и обозлилась. Жаль, редко видимся, голову бы ему оторвала. Яцусь вёл страшно запутанное дело, безнадёжный «висяк», даже поздороваться не всегда получалось. И снова я махнула на все рукой, и без того дел хватало.

Не обращала я внимания и на то, что муж ведёт себя все холоднее и холоднее. Он укоризненно посматривал на меня, в основном молчал, возвращался поздно, сексом не интересовался, разговаривал односложно и очень вежливо, как с чужой. Наконец он не выдержал.

— Где ты оставила машину? — спросил он однажды вечером, когда нам удалось вместе сесть за ужин.

— Стоит перед домом, — удивлённо ответила я, потому что из окна машина была отлично видна. — А что?

— Не сегодня, а вчера!

— Тоже перед домом, как обычно. А что случилось?

— Сегодня утром машина действительно была перед домом. Когда ты успела её пригнать?

Работы у меня было выше головы, однако вряд ли я из-за этого окончательно поглупела. Но вопроса почему-то не поняла.

— Откуда пригнать? Ну хорошо, вернулась я достаточно поздно, но ведь ужин детям оставила. Потом я никуда не выезжала, так что машина стояла на обычном месте. Что-нибудь случилось?

В чем дело?

— Дело в том, что я приехал ещё позже и не озирался вокруг. А ты уже спала…

— Вот именно, — быстро подхватила я. — Куда ты подевался? Я собиралась тебя дождаться, но меня сморило. У тебя много работы, это понятно, но мог бы и позвонить…

— Кому?

— Мне. Я твоя жена, между прочим.

— И где тебя искать?

— Что за дурацкий вопрос! Если не на работе, то дома. Разве я бегаю по лесам-полям?

— Твои излюбленные места ни лесами, ни полями не назовёшь. Разве что ты так именуешь кабаки, где собираются подонки общества…

— Ты отстал от жизни, — перебила я, все ещё не растеряв спокойствия и даже чувства юмора. — Теперь неизвестно, кого называть подонками общества. Не говоря уж о кабаках, которые сейчас очень даже в моде.

Муж насупился. Я смотрела на него с нежностью: все-таки он очень красивый… Конечно, это дело вкуса, но муж нравился не только мне, за годы нашего брака он возмужал, от него исходила уверенность, он выглядел таким солидным. Правда, в последнее время ко мне он стал относиться с прохладцей. Но это казалось скорее странным, чем подозрительным.

— Я куплю себе мобильный телефон, — сконфуженно пообещала я, потому что уже год, как собиралась обзавестись игрушкой. — Ты сможешь мне звонить, даже если я буду ловить рыбу посреди Вислы.

— Не увиливай, — сухо велел он. — Я хочу знать, как часто ты садишься за руль в пьяном виде. Дорожной полиции ты тоже суёшь под нос своё служебное удостоверение?

Что ж, этот вопрос я поняла и решила, что кто-то из нас свихнулся. Никогда в жизни я не водила машину в нетрезвом состоянии и вообще не могла вспомнить, когда в последний раз напивалась. Уже много лет я почти не пила спиртного.

Ну, иногда рюмку вина к обеду, очень редко стопку водки под селёдку в маринаде… Ах да, кажется, на именинах Агаты, через три года после нашей свадьбы. Петрусю был годик, значит, это случилось шесть лет назад. Стартовала я тогда на голодный желудок, начав при этом с шампанского. На закуску Агата подала кальмаров, которых я не выношу, поэтому ограничилась шампанским, дальше было красное вино, поданное к патологически жёсткому гусаку, а потом мне стало весело и хорошо. Блюда Агате в тот раз явно не удались, закусывать было нечем. Под конец я ещё тяпнула коньячку — вдогонку — и на обратном пути надумала во что бы то ни стало спеть, мы возвращались в такси, и я ужасно развеселила водителя.

Муж был трезв как стёклышко, и в нем боролись противоречивые чувства: нежность и стыд за меня. Впервые в жизни он вёз домой пьяную жену, какой позор! Ну хорошо, даже если б я напилась прямо сегодня, все равно получается раз в шесть лет, не очень-то часто.

— И все-таки я никак не пойму твоих вопросов. — Мною пока руководило только любопытство. — То есть содержание понимаю, а смысл — нет, ну ни в зуб ногой. Откуда у тебя такие чудовищные идеи?

— Вчера в ресторане на Пулавской ты устроила такое представление… Ты можешь этого и не помнить, не исключено, что напилась до пробела в биографии. Я решил, что ты вернулась пешком, — в конце концов, тут недалеко, но раз ты утверждаешь, что вела машину…

Вот тут я и вышла из себя.

— Стефан, что ты мелешь?! — заорала я во всю глотку. — Полная чушь, из суда я отправилась на работу и должна была ещё допросить свидетеля, единственный кабак поблизости — это пиццерия на Викторской, водки там не подают, к тому же она была уже закрыта. Это забегаловка для студентов, они на перемене выскакивают и перехватывают там на скорую руку. Ни в каких кабацких пьянках я не участвую, не морочь мне голову. Кто это вообще выдумал, можно поинтересоваться?

— Лица, вполне заслуживающие доверия…

— Кто?!

— Этого ты от меня никогда не узнаешь. Не имею привычки раскрывать свои конфиденциальные источники.

В моей ошарашенной голове пискнула мыслишка: с каких это пор между нами завелись тайны? Ведь в течение девяти лет мы питали друг к другу безграничное доверие, сто раз испытанное и доказанное. Не было на свете такой человеческой силы, да черт побери, и нечеловеческой тоже, которая могла бы нас разделить. Конечно, случались и ссоры, но друг для друга мы были важнее всего на свете. Я говорила правду и всегда знала, что он тоже говорит мне правду. Что же тогда означают его слова?!

Мысль работала молниеносно, только скорее в спинном мозгу, а не в головном. У меня не было времени спокойно обо всем подумать, потому что во мне вдруг пробудилась древняя интуиция, собачий нюх.

— В этом источнике случайно не кипит цикута или белена? — ехидно спросила я. — Что за Уршулька готовит тебе кнедлики?

Мой муж был деловым человеком. Он не дрогнул, не изменился в лице, а если на миг окаменел, то я угадала это исключительно шестым чувством. Которому не поверила. Женщины вообще верят только в то, во что хотят верить.

— А какое это имеет отношение к теме? — холодно и спокойно спросил он. — Мы разговариваем о твоём поведении, а не о кулинарных рецептах.

— Очень даже имеет, потому что я-то не терзаю тебя по поводу идиотских анонимных звонков. Я не собираюсь всерьёз воспринимать оскорбительные инсинуации. И очень жаль, что ты таковым веришь.

Я полагала, что мы хорошо знаем друг друга. Мне прекрасно известно, что ты не бабник и за девицами не бегаешь. По-моему, и ты отдаёшь себе отчёт в том, что я не пьяница и не дебилка. Кто-то старается создать мне такую репутацию, что совершенно очевидно, а уж мне и подавно — недаром я столько лет имею дело с тёмной стороной жизни. Но вот ты казался мне последним человеком, который мог бы поверить в подобные сплетни обо мне. Невероятно! Откуда до тебя доходят такие гадости и в чем тут дело?

— Может быть, именно в компрометации.

Вопрос — в чьей.

Моя интуиция уже разыгралась не на шутку, как я её ни утихомиривала.

— Ты знаком с какой-нибудь Уршулькой?

Муж секунду колебался. Будь это просто свидетель в суде, я бы наверняка ничего не заметила.

— Уршуля Белка — моя секретарша. Хороший работник, занимается своим делом.

— Ага. Заваривает кофе, обрабатывает корреспонденцию, стучит на компьютере и таскает из дома кнедлики…

При словах «стучит на компьютере» интуиция снова сделала стойку. Словно какой-то ледяной ветерок повеял. Я отмахнулась, решив, что все дело в несчастных кнедликах.

— Ну хорошо, один раз она действительно принесла кнедлики. Они очень пригодились, потому что у меня были одна встреча за другой и ни единого шанса перекусить. Уршуля это предвидела, поскольку прекрасно знает моё рабочее расписание.

— Словом, настоящая жемчужина, — подытожила я, надеясь, что мой голос звучит спокойно. В конце концов, кнедлики ещё не трагедия. — Получается, что кто-то решил оставить тебя без этой секретарши, наверное, хочет её подсидеть. Этот кто-то надеется, что я буду закатывать тебе скандалы, которые вынудят тебя уволить сотрудницу. Нет, этого ты можешь не бояться. А вот кто и чего хочет добиться, марая мою репутацию таким дурацким образом, я угадать не могу. По крайней мере, пока.

Он мне не поверил. Где-то в душе тонкий голосок кричал, что мой родной муж мне не верит.

Увы, весь остальной мой организм упрямо сопротивлялся этому голоску здравого рассудка. Мало того, что меня раздирали внутренние противоречия, так ещё работы было невпроворот, в отличие от денег, которых оставалось с гулькин нос. Карьера, борьба с преступными элементами и сведение концов с концами не оставляли времени на то, чтобы разобраться с женской интуицией.

* * *

Брюки я ношу редко. Не знаю почему, но юбка кажется мне гораздо пристойнее для судебных заседаний. Я же не пан прокурор, а пани прокурор. Не будучи фанаткой взбесившегося феминизма, я все-таки уважаю разницу между полами и штаны надеваю туда, где это имеет смысл. В поход, в горы, во время генеральной уборки, чтобы вскарабкаться на стремянку. На стройке я бы, наверное, носила штаны каждый день, но в суде — увольте. Супер-пупер нарядов у меня совсем не было, имелось только одно выходное платье на все случаи жизни: из чёрного бархата, с изысканным серебряным кружевом. Три года назад я выкупила его у судьи Кленской. Она этот шедевр отхватила на распродаже в Париже, после чего мигом растолстела так, что на платье это могла только любоваться. У неё тоже с денежкой было туговато, поэтому она уступила платье мне по той же цене, по какой и купила, заливаясь при этом горючими слезами. Это и был мой единственный выходной наряд.

После чего от одного из адвокатов, пани Стронжек, я узнала, что именно в этом платье я зажигала по полной программе в казино «Мариотт». Я в жизни своей ни разу не бывала в казино, как-то не случилось, да и по службе не доводилось туда заглянуть. Но вот, оказывается, в казино я все-таки была, вела себя там совершенно скандально, угрожала всем своим прокурорским чином.

И, ясное дело, пребывала в изрядном подпитии, да ещё в компании некоего подозрительного мафиози.

К тому времени я уже начала повнимательнее относиться к подобным пакостям и задумалась, когда я последний раз была так одета и кто мог меня видеть. Да ради бога, огромная толпа людей два года назад — на приёме в шведском посольстве, устроенном в честь открытия очередного польского филиала мужниной фирмы. Вот туда-то я вырядилась в своё королевское платье. Но кому там было дело до моего наряда? Супруге шведского посла?

Какое-то безумие…

Впрочем, нет! Я надевала платье ещё раз, на десятую годовщину свадьбы моей дальней родственницы, которая была замужем за телережиссером. Банкет устроили в «Европейской», просто шик-блеск и звезды с неба падали, и вот там я была одна. Без мужа, который как раз в этот момент уехал в Швецию. Когда же это было?

В прошлом году весной, месяцев восемь тому назад.

И вот теперь ещё и казино в «Мариотте»…

Причём, разумеется, именно в этом платье, чёрный бархат, расшитый серебряными кружевами, никак не ошибёшься, к тому же с испанским чёрным гребнем в волосах. Правильно, есть у меня такой гребень.

Не веря собственным ушам, да и самой себе заодно, всерьёз подозревая у себя раздвоение личности, я кинулась проверять. Платье висело в шкафу, гребень лежал в комоде, никто ничего у меня не украл. Если кто-то захотел притвориться мной, в чем я уже не сомневалась, ему надо было немало постараться, чтобы найти идентичную одежду. Костюм, юбка — это ещё туда-сюда, но мой бархат с кружевами… Наверное, пришлось шить на заказ! Но если так, меня, значит, изучили вдоль и поперёк, разглядели со всех сторон и хорошенько запомнили.

Господи, да я даже под угрозой смертной казни не смогу вспомнить всех гостей на этих двух банкетах!

Таинственная кампания против меня ещё не стала смыслом всей моей жизни, хотя начинала понемногу бесить, особенно когда на работе в очередной раз приставали с малоприятными расспросами. А вскоре меня снова вызвал шеф.

— Вы сами отлично знаете, как мы относимся к анонимкам, — сухо сказал он. — Но все имеет свои границы, а количество, увы, переходит в качество. Возможно, вы и не знаете, но на вас поступила уже семнадцатая.

— Анонимка?

— Анонимка. И с такими подробностями, что я с прискорбием вынужден поговорить с вами и все выяснить. Что вы делали в пятницу девятнадцатого февраля, то есть неделю назад?

Я посмотрела на шефа так укоризненно и осуждающе, как только сумела, и вынула ежедневник.

— В котором часу? — вопросила я крайне официальным тоном.

— Скажем… — он заглянул в какую-то бумажку, — между шестнадцатью и девятнадцатью тридцатью.

Я сверилась с блокнотом. Холера! Назначенное на два часа заседание в районном суде закончилось, насколько мне помнится, в пятнадцать двадцать, по причине неявки двух свидетелей, из которых один прислал справку от врача, а второй банально не явился, и я ещё подумала тогда, не притащить ли его в следующий раз силой. Ведь без свидетелей судья не сможет закончить это дело до второго пришествия! Весь следующий час я грызлась со всеми: с судьёй, с полицией, с адвокатом, с приличным человеком — свидетелем, который являлся по каждому вызову и был уже сыт этим всем по горло, что совсем неудивительно. Получается, что было примерно шестнадцать двадцать.

Потом я писала соответственное постановление, примерно до шестнадцати сорока пяти. Ну хорошо, а дальше что?

Ага, вспомнила. Потом я решила, что могу, как нормальный человек, отправиться домой.

Пятница все же… Конечно, пришлось закупать продукты, в выходные все едят без остановки, а семью кормила я… Где я закупалась? Ну да, в «Билле»! Поездка туда тоже заняла время, значит… на часы я не смотрела, но с уверенностью могу сказать, что в пятницу в «Билле» я провозилась не меньше часа. Возле кассы уныло змеился хвост покупателей. Это я помню, потому что именно тогда твёрдо поклялась отовариваться в другом месте и в другое время, хоть в шесть утра. И по понедельникам!

Раз такие мысли у меня появились, значит, в кассу я стояла долго. Будем считать, что из «Биллы» вышла часов в шесть, дома оказалась в шесть тридцать — пробки, чтоб они сдохли. Дети уже были дома, пани Ядзя привела их домой в пять, как обычно. Мои дети уже привыкли к самостоятельности, и очень возможно, что шестилетняя Агатка отличается большей взрослостью, чем восьмилетний Петрусь. Они пообедали и тихо себе играли, безо всяких эксцессов, а то я бы запомнила. Так, получается, что Стефан уже должен был находиться дома, иначе бы пани Ядзя задержалась. Впрочем, нет, это же я пришла раньше обычного и отпустила няню. И после этого никуда из дома не отлучалась.

Все это, глядя в ежедневник, я старательно пересказала шефу.

Он покашлял, словно чем-то очень раздосадованный.

— Вы сами понимаете, что детей мы допрашивать не станем. Но по анонимному доносу, в шестнадцать сорок вы… как бы это помягче выразиться… вступили в личный контакт с иностранцем, Ахмедом Махади, в вестибюле «Гранд-Отеля», после чего провели с ним час с четвертью в его номере. Вы вышли в восемнадцать десять и удалились в неизвестном направлении. В восемнадцать двадцать Ахмед Махади, сидя в баре, пожаловался бармену, что вы обокрали его на скромную сумму в тысячу четыреста долларов, но он на вас не в обиде и шума поднимать не станет.

И этот Махади, и бармен описали вас так, что сомневаться не приходится. Не говоря уже о том, что дама представилась вашим именем. И что мне с этим делать?

— Пан прокурор, — сказала я после очень долгого молчания. — Посмотрите на меня, пожалуйста, внимательно. Я действительно похожа на кретинку?

Он выполнил мою просьбу.

— По-моему, нет. А что?

— Вы на самом деле думаете, что если бы я соблазняла иностранцев из стран третьего мира, неважно, для собственного удовольствия или в корыстных целях, то стала бы представляться встречным-поперечным собственным именем? Напиться между прокуратурой и «Гранд-Отелем» я просто не успела бы, а на трезвую голову надо было эту голову потерять, чтобы ляпнуть: я, мол, Барбара Борковская, прокурор. Вы действительно верите в такие глупости? Кто-то изо всех сил старается вымазать меня дёгтем, и неужели я не могу рассчитывать на помощь органов правосудия, где имею честь трудиться?

Шеф молчал.

— Лично мне вы нравитесь, — наконец признался он. — Более того, я вас ценю как отличного работника. И я буду с вами совершенно откровенен, но за пределы этих стен наш разговор выйти не должен.

— Я не болтлива, — буркнула я, потихоньку закипая.

— Верю. Я тоже. Общая ситуация в прокуратуре вам известна не хуже, чем мне. К сожалению, о нас ходят небезосновательные сплетни, давление сверху тоже имеет место, да что я вам рассказываю, вы сами все прекрасно знаете.

Словно мало нам преступников, которых мы должны освобождать, всех этих увёрток насчёт недостатка улик, так теперь ещё работника прокуратуры обвиняют черт-те в чем. Может, вас обуял бес и вы действительно компрометируете прокуратуру, но я лично в такое не верю. Может, кто-то решил воспользоваться вами, чтобы ещё больше очернить органы правосудия. Не знаю. Но, кроме анонимок, по городу ходят сплетни, что вы открыто берете взятки. Опять же, я в это поверить не могу, но, к сожалению, или вы эти сплетни как-нибудь укоротите, или…

О, я отлично знала, что скрывается за этим «или». Меня выгонят с работы. А уволенному прокурору не позавидуешь.

— Или я действительно с головой брошусь в мир мошенничеств, взяток и преступного укрывательства, — с горечью подхватила я. — Я вам сразу скажу, что даже не догадываюсь, почему меня травят. Возможно, это только начало, возможно, затем последуют мои коллеги, которых уделают точно так же. Простите меня за искренность, но вы, насколько я знаю, взяток не берете. И я не беру. Может, мы кому-то очень мешаем?

— Думаю, да. И не мы одни. Есть ещё судьи…

Мы помолчали, отлично понимая друг друга.

Я уже не сомневалась, что меня уготовили на убой. Мне пришлось бы угрохать все своё время и все силы, чтобы опровергнуть сплетни и слухи, и наверняка без особого результата. Ещё сидя в кабинете шефа, я задумалась, чем же мне заняться после ухода из прокуратуры.

Стефан. Мой муж. Человек, на которого я могла опереться. Интеллигентный, смекалистый, знающий нашу действительность, уверенный в себе, отец моих детей. Он перестанет обращать внимание на глупости, отнесётся к моим бедам серьёзно, задумается. Поможет…

Ах, как замечательно все выходит!

В тот же вечер Стефан появился не очень поздно, с рассеянной нежностью поцеловал поужинавших деток, чистеньких… Нет, Агатку я уже помыла, а Петрусь заканчивал туалет самостоятельно. После чего муж уселся со мной выпить чаю. Лицо у него было каменное.

— Ты действительно решила показать себя в самом худшем свете? — спросил он, прежде чем я успела сказать хоть слово. — Такого я от тебя не ожидал.

— И что же, если можно поинтересоваться, я опять натворила? — довольно ехидно осведомилась я.

Оказалось, что закатила вульгарный скандал на Мокотовской. Почему, дьявол её побери, на Мокотовской, на кой она мне сдалась и почему именно эта улица во всей Варшаве стала сценой для моих пошлых выступлений? Я даже проезжаю там редко, и никаких дел у меня там никогда не было. Что же такого особенного в этой Мокотовской?!

С огромным изумлением я узнала, что именно там, возле театра (не иначе как меня вдохновила Мельпомена), живёт секретарша моего мужа, несчастная Уршуля Белка. По мне, так она могла там не только жить, а даже в землю врасти, расцвести и стоять, как яблоня с грушами, мне-то какое дело. Так нет же, я подкараулила её у ворот, чтобы устроить ей публичный скандал с непристойными выкриками, ругательствами и угрозами.

Бедной Уршульке пришлось спрятаться в клетушке дворника, пардон, управдома, бедняжка всерьёз опасалась рукоприкладства с моей стороны.

То, что это была я, не вызывало никаких сомнений. Все узнали моё зимнее пальто, коричневое, с искусственным мехом, с капюшоном, мои коротенькие сапожки, правда, в таких каждая вторая ходит, чёрную сумку на ремне через плечо.

К тому же среди свидетелей не было глухих, все прекрасно слышали, как я орала разные угрозы, дерзко при этом ссылаясь на свой пост и профессию, чтобы никто, не дай бог, не усомнился, кто я такая.

Гневный монолог своего мужа я слушала с ужасом и в полном остолбенении. Один из нас явно спятил.

— Ну нет, не может быть, чтобы ты поверил в подобную чушь, — наконец выдавила я. — Я эту Уршулю, как её там… Бялку…

— Белку.

— Все равно, пусть будет Белка, не знаю, в глаза её никогда не видела и не верю, чтобы особа такого уровня могла заинтересовать тебя, поэтому прекрати морочить голову себе и мне!

— О её уровне, — резко перебил он меня, — ты не имеешь ни малейшего понятия, зато уровень твоих поступков переходит все допустимые границы. У тебя даже недостаёт мужества сказать правду!

Вот тут меня чуть не хватил кондрашка.

Я словно окаменела. Ну нет, я не унижусь до объяснений и оправданий. Если он верит в весь этот бред, значит, я девять лет жила в страшном заблуждении. Я чудовищно ошиблась в человеке, которого сделала основой своей жизни, которому верила, который, как я полагала, должен встать на. мою защиту, даже если весь мир ополчится против меня! Которого я, к тому же, любила… Как видно, глупо и незаслуженно.

Вместо того чтобы обсудить со мной эту идиотскую травлю, подумать, проверить все, этот напыщенный баран принял за истину все гадостные сплетни! Да ещё и требовал от меня признаний и оправданий. Господи, может, он с ума сошёл? Может, это не я демонстрирую вульгарное сумасшествие, а он — умственное вырождение?

Я замолчала, решив сама провести следствие, хотя тошно мне было, как на свалке. Уникальная мерзость: доказывать, что ты не куча дерьма!

Я предпочла бы даже доказывать, что я не верблюдица. Или не перуанская лама.

Первым делом я надумала сменить гардероб.

От пальто могла освободиться, — слава богу, потеплело, а пальто у меня было единственное.

Зато имелись два плаща и две куртки, в том числе одна утеплённая и со съёмным капюшоном. Уже кое-что. На каком-то вещевом рынке я купила синюю юбку, темно-синий жакет и водолазку.

Сверху можно даже самую лёгкую куртку накинуть. Пусть я заледенею, но каждый день буду одеваться по-другому и стараться, чтобы с утра мой собственный муж фиксировал, как я выгляжу.

Я сразу поняла, в чем главная трудность: у меня не было списка моих безобразий. Одну дату я запомнила точно: девятнадцатое февраля, спасибо шефу, ещё три можно было вычислить из разговоров со Стефаном и Яцусем. О скандале в обществе мафиози можно выяснить у администрации казино. Но о датах остальных моих дебоширств узнать не удастся.

Моя задача — алиби. Идеальное и легко проверяемое алиби. Если я торчала в зале суда или по очереди допрашивала трех свидетелей, а при этом одновременно крушила посуду в кабаке или скандалила посреди улицы, ясное дело, что кто-то из двух явно была не я. Сопоставить показания тех, кто меня видел… Минутку! Только теперь я поняла, что никто из моих собеседников лично не присутствовал при этих поучительных зрелищах. Ни мой муж, ни Яцусь, ни шеф, ни пани адвокат Стронжек. Каждый только что-то слышал, каждому что-то пересказывали.

Интересно, кто же этот доносчик? Он один или их несколько? Муж упёрся и ничего не скажет, шефа и спрашивать нечего, остаются Яцусь и пани Стронжек.

Яцусь уже проковылял по тернистому пути своего запутанного дела, так что появилась возможность отловить его и вытянуть правду. Я попросила его задержаться после работы.

— Яцусь, помоги мне, — взмолилась я. — Я тут как загнанный зверь, будь благородным рыцарем. Скажи, кто тебе трепал о моих выходках в баре, как его, «Типун»?

— «Тайфун», — поправил Яцусь, с интересом глядя на меня. — Никакой тайны тут нет: персонал, барменша, гардеробщик, официантка…

Но ведь…

Тут он прикусил язык, а я тем временем лихорадочно соображала. Наверняка персонал бара не мчался сломя голову ни к моему мужу, ни к шефу. Значит, кто-то ещё.

— Что «ведь»? — рассеянно спросила я.

Яцусь поморщился.

— Н-ну… вообще-то бар «Тайфун» — это уже история. В промежутке ты успела доставить публике немало других роскошных развлечений.

Какая тебе разница, кто о чем говорил? Ты ведь должна отдавать себе отчёт, что люди будут мыть тебе кости, разгульная прокурорша — это же просто халва в шоколаде для любого сплетника.

Не хочу учить тебя уму-разуму, я тоже не святоша, но ты своими руками вяжешь себе петлю на шею. Мазохизм в тебе проснулся или как?

Я почти обрадовалась.

— Вот именно! Все равно, где я была и что делала, меня не удивит даже вытрезвитель…

— В яблочко!

— Ты о чем?!

— Тебя не так давно забирали в вытрезвитель. Должно быть, в полной отключке была, если ничего не помнишь.

— Господи… И что?

— Ничего. Они тебя отпустили из жалости, один мент мне рассказывал. Прокурор в вытрезвиловке — это уж компрометация всех органов власти. Он был в шоке и спрашивал меня, каким чудом тебя ещё не выгнали с работы.

Я молчала с полминуты, пытаясь переварить кашу, образовавшуюся у меня в голове. Похоже, все ещё хуже, чем я думала. Яцусь сел.

— Между нами говоря… — осторожно начал он.

— Погоди, — нетерпеливо перебила я. — И перестань придуриваться! Ты что, на самом деле веришь, будто я ни с того ни с сего превратилась в маргиналку? Ты меня хоть когда-нибудь с похмелья видел?

— Нет. И как раз изумляюсь твоему лошадиному здоровью…

— Да подавись ты этим здоровьем! Лошадь бы сдохла!

— Лошади редко пьют…

— А тебе не приходит в голову, что здесь что-то не так? Что не все это правда? Что это хотя бы временами не я? Ты отдаёшь себе отчёт, что в последний раз я была в ресторане год назад, на годовщине свадьбы своей подруги, а потом, до сей поры, вообще ни единого разочка?

— Да кончай мне мозги пудрить, мы с тобой разговариваем без свидетелей.

— Вот именно! Я тебе без свидетелей, в личной беседе говорю, что кто-то меня травит по всем фронтам, причём намеренно. Не знаю кто и не знаю, что ему надо. Помоги же!

На лице Яцуся отразилась целая гамма чувств: упрёк, презрение, изумление и неуверенность. Он нашарил в кармане сигареты и попытался прикурить от своей вечно гаснущей зажигалки. Я подсунула ему свою.

— Ты это серьёзно? — подозрительно спросил он. — Дурака из меня не делаешь?

— Ей-богу, нет. Я уже голову себе сломала, думая над этим бредом. Это такая глупость, что у меня просто слов не хватает. К тому же акция, похоже, тщательно продумана — мне никто, не верит, но обрати внимание: лично меня никто не видел, все только от кого-то слышали…

И я решительно пересказала все, что узнала о себе. Яцусь живо заинтересовался и добавил свои байки.

Оказалось, что меня вышвырнули с ипподрома, где я угрожала уголовным преследованием за свой проигрыш; вывели под белы рученьки из автосалона, где я попыталась разнести вдребезги выставленные на продажу машины; элегантно выпроводили из кабинета директора какой-то риелторской фирмы, которого я пыталась обвинить в финансовых махинациях. Это все мои, с позволения сказать, камерные выступления. На улицах я вытворяла кое-что похуже, материлась во всеуслышание на стоянках, в ресторанах и магазинах. Всюду с патологическим упрямством называла свои имя-фамилию и везде, как флагом, размахивала своей прокурорской должностью, Яцусь мои выходки предпочитал со мной не обсуждать, поскольку был уверен, что я стану все отрицать.

Собственно, именно этим я и занимаюсь.

— А муж твой как реагирует? — бесцеремонно спросил он, завершив своё чарующее повествование.

— Расстраивается, — коротко ответила я. — Слушай, а ни разу не случилось так, что мы с тобой засиделись на работе, а ты потом слышал, что именно в это самое время я учинила скандал в банке или, скажем, в борделе?

— И то на «б», и это на «б», — философски заметил Яцусь. — Но некоторая разница все-таки есть. Ты сама знаешь, что я на работе без надобности не задерживаюсь, разве что меня в суде попросят: Но тогда мы с тобой не видимся. А ты свои канканы обычно вечерами устраиваешь… Слу-ушай! — вдруг встрепенулся он. — Самое интересное, что ночами ты не буйствуешь!

Ни разу не прогуляла до утра, даже в вытрезвиловку тебя забрали в детское время. Что это ты себя во всем ограничиваешь?

— Так ведь ночью муж спит в той же комнате, что и я, даже на одной кровати со мной. И отлично знает, дома я или нет. Так что сам видишь — это форменная травля, всегда выбирают только те часы, которые трудно проверить. Но если покопаться, наверняка окажется, что меня видели в двух местах одновременно, — и сразу появится зацепка.

Яцусь раскачивался на стуле, рассеивая вокруг себя сигаретный пепел.

— Я тебе честно скажу! — заявил он. — Я тебе поверю, только если такое выйдет наружу. Потому что до сих пор это была ты. Тебя описывают во всех подробностях. Я из любопытства даже вытягивал самые неприметные детали твоей наружности.

— Помоги мне! — взмолилась я.

— Как?

— Да просто дави на людей, вытягивай из них побольше информации. Как я выглядела, часы, минуты, места… Имена тех, кто меня видел! А я уж постараюсь, чтобы меня все замечали там, где я буду на самом деле. И дома тоже. К соседям буду приставать, всем велю звонить мне домой: если я отвечу, значит, уж точно дома.

— Вообще-то разумно, — признал Яцусь и приземлил стул на все четыре ножки. — Слушай, а ты меня заинтриговала. Ладно, проведу приватное расследование…

Сумела я поймать и адвокатшу пани Стронжек. Все то же самое: ей про меня рассказала одна тётка, которая подробно описала мой внешний вид, все идеально сошлось, к тому же я не забыла представиться по фамилии с указанием места работы.

Сразу после этого мой муж на два дня уехал в Швецию, а я возле офиса его фирмы дала очередное представление, очень удачно выбрав момент — когда люди выходили с работы. Выходила и та самая Уршулька, которая стала моей главной мишенью. Я высказал своё мнение о ней в самых жутких выражениях, грозя при этом кулаком и суля всяческие неприятности, в том числе физические увечья. Выкрикивала я свои угрозы с противоположной стороны улицы, вопила на весь квартал, причём полфизиономии у меня закрывали тёмные очки. Зато остальное сходилось идеально: юбка в шотландскую клетку, синий жакетик, ярко-синяя блузка. Перепуганная героиня Уршулька со слезами на глазах укрылась в клетушке дежурного администратора, нервно стуча зубами. А тот из любопытства выглянул, после чего с чистой совестью под присягой мог описывать всем вокруг мой внешний вид.

То, что именно в это самое время я торчала в пробке неподалёку от здания суда, было недоказуемо.

Весть о происшествии в первую очередь дошла до моего мужа, сразу же по его возвращении.

Я узнала о своих безобразиях в разговоре, который должен был заставить меня задуматься, но не заставил, потому что я теперь больше тряслась за свою работу, чем за супружеский союз. Работу вот-вот могли у меня отнять, а брак, невзирая на ссоры, почему-то казался мне прочнее египетских пирамид. Я считала, что каждое недоразумение удастся прояснить, но смертельно оскорблённой все-таки себя сочла.

— Кто-нибудь из твоих сотрудников видел меня вблизи, хоть бы этот администратор? — с холодной яростью спросила я.

— Как обычно, ты оказалась столь любезна, что всем представилась, — ещё более ледяным тоном ответил Стефан. — Вглядываться в тебя не было никакой необходимости.

— Отлично. А я вот сейчас выйду на улицу и начну орать, что я — Брижит Бардо. На мои вопли кто-нибудь да обернётся. И что? Сразу все мне поверят?

— По-моему, ты способна и на такое…

Стефан выглядел как взбешённый айсберг, если бывают на свете взбешённые айсберги. Спать он улёгся на диванчике, отлучив себя от супружеского ложа. Диванчик был тесный и неудобный, и я решила, что так Стефану и надо.

Потом я ещё получила взятку от уголовника — публично, в очень популярном ресторанчике, при массовом скоплении публики. Бедняге уголовнику приходилось поить меня жуткой мешаниной из коньяка и шампанского. Кстати, прими я и в самом деле такое угощение, Яцусь справедливо мог бы восхищаться моей физической формой. Уголовничек пытался вручить мне конверт как-нибудь незаметно, но не тут-то было. Я демонстративно пересчитала содержимое и столь же явно сунула деньги в сумочку. После чего с работы меня выгнали.

На мой взгляд, сцену явно недоработали.

Я должна была швырнуть деньги в лицо взяткодателю и завизжать, что нищенских сумм не принимаю. Судя по личности, в которую я превратилась, выглядело бы вполне логично.

Попёрли меня очень элегантно и тактично, все-таки шеф крепко сомневался в моей виновности. Ему не понадобилось уговаривать меня писать заявление по собственному желанию в связи с плохим состоянием здоровья, я сама прекрасно сознавала, что другого выхода у меня нет. Яцусь в своём приватном расследовании почти не продвинулся, хотя очень старался.

— Знаешь, получается что ты сама из кожи вон лезешь, чтобы оповестить всех вокруг о том, какое ты чудовище, — сказал он в последний мой рабочий день. — Представляешься при каждом удобном и неудобном случае, и люди в это верят. А вот мою веру это как раз сильно поколебало. Чтобы такое вытворять, надо сначала рехнуться. По тебе не скажешь, что ты страдаешь шизофренией. Насколько я тебя знаю, ты развлекалась бы куда скромнее.

— Ты нашёл какого-нибудь знакомого?

— Ни единой особи. Хотя один раз случилось так, что тебя видел судья Витковский…

— Вблизи? — жадно спросила я. — Может, он со мной разговаривал?

— Во-первых, видел он тебя издали и сзади…

— Тогда как он меня узнал?

— По одежде. Во-вторых, ему стыдно было признаться, что он тебя знает.

— Ещё бы! Небось я себя вела как распоследняя шантрапа…

— Вот именно, это одно из самых твоих удачных выступлений. Я только одного в толк взять не могу: за каким чёртом твой двойник так тебя марает? Кому и зачем это нужно? Твоя почётная должность, с которой ты сей момент вылетаешь, не такой уж лакомый кусок. Так в чем же дело? Кому ты так мешаешь? Может, кто-нибудь назначил пожизненную стипендию за строго пуританское поведение, на которую есть другие претенденты? Тогда из-за твоих гулянок стипендия достанется сопернику.

— Я ни о чем подобном не слышала. И мне ничего не нужно. То есть, конечно, новая работа мне нужна. Та, где не требуется доказательств порядочности. Например, уборщицы в больнице…

— Скорее уж в кабаке.

— Постой, ты только что сказал очень умную вещь…

— Не может быть! — удивился Яцусь.

— Я кому-то сильно мешаю… Надеюсь, тебе не надо напоминать, сколько раз на день мы кому-то сильно мешаем.

— На каждом шагу и на два фронта!

— Вот именно. Но столь выдающихся случаев в моей практике не было.

— Подобную травлю могло вызвать нечто уж совсем из ряда вон выходящее, кому охота связываться с такой морокой? Лучше покопайся в памяти или просмотри старые дела.

* * *

Потеряв работу, я тут же потеряла и мужа.

Наверное, о моем увольнении он узнал в тот момент, когда я подписывала заявление об уходе.

Доброхоты тут же обо всем донесли. Домой муж пока ещё возвращался, хотя и очень поздно, а праздники проводил вдали от меня, причём забирал с собой детей. Говорил, что они уезжают за город. Я усматривала в этом хорошую сторону — дети дышали свежим воздухом.

В какой-то момент я заметила, что и дети начали относиться ко мне хуже, чем раньше. Вели себя напряжённо, разговаривали неохотно, просьбы мои встречали в штыки, хоть и вежливые, и отец был им гораздо ближе, чем я. На собрание в школу я не пошла. Петрусь ходил в первый класс, но читать и писать умел уже давным-давно, поэтому я справедливо полагала, что справится он и без моего визита в школу. Потом оказалось, что моё отсутствие заметили, поскольку школа нацелилась задействовать меня в каком-то комитете. Мне только родительских комитетов не хватало для полного счастья. Мало этого примитивного идиота-уголовника, который торжественно пообещал полный кирдык прокурору, то есть мне. А вот Стефан в школу пошёл, мне же о собрании не сказали ни слова. Подумать только, что я так легкомысленно отнеслась к дурацким слухам!

Поговорить со Стефаном у меня не было никаких шансов, он избегал меня, как чумной заразы, да мне и не хотелось выяснять отношения. И так было ясно, что он меня искренне осуждает и не поверит ничему, что бы я ни сказала. Даже Яцусь, черт побери, в результате мне поверил, а родной муж — как камень. Или как враг. Казалось бы, самый близкий человек, с которым я прожила десять лет в счастье и согласии. Хотя последний год вовсе не был ни счастливым, ни согласным…

В конце концов Стефан решился на тот самый шаг, невыносимый для всякого мужчины, — вернулся пораньше и сел вместе со мной за традиционное чаепитие, в кухне. Знай я раньше, куда он клонит, настояла бы на трапезе в гостиной. Куда это годится — узнавать о крахе своей жизни на кухне! Никакой элегантности и никакого трагизма.

— Нам надо поговорить, — заявил Стефан таким тоном, будто собирался сообщить, что нам с ним предстоит отравить детей, а потом поубивать друг друга.

— Не вижу препятствий, — ответила я с тенью безумной надежды, совершенно бессмысленной, если принять во внимание мужнин тон. — Наверное, давно уже следовало…

— Возможно, я слишком долго медлил. Я хотел тебе сказать, что подал заявление на развод. Думаю, ты этого ожидала.

Я молчала — потеряла дар речи. Нет, вот этого я как раз не ожидала. Претензии, ссоры, скандалы — ради бога, но чтобы такой гром с ясного неба.

— Напротив, — чужим голосом выдавила я. — Совсем не ожидала.

Стефан вздёрнул брови с самым искренним изумлением, глядя куда-то вдаль поверх моей головы.

— Ты меня удивляешь, — сказал он вежливо. — Принимая во внимание все твоё поведение… По-моему, ты давно уже не дорожишь нашим союзом. Ты сделала все возможное, чтобы его разбить. Мне кажется, что мой уход из твоей жизни не слишком повлияет на твоё замечательное самоощущение, так как одиночество тебе, насколько мне известно, не грозит. Заместителей у меня множество. Правда, я не одобряю твоего вкуса, но это уж, если на то пошло, не моё дело.

На миг меня обуяло дикое желание разбить о его голову какой-нибудь тяжёлый предмет, но ничего подходящего на столе не было. Я сообразила, что у меня якобы сотни хахалей, ведь одного я даже обокрала, а может, и не одного. И Стефан во все это поверил. В такой ситуации отрицать хахалей — где тут логика!

И тут я поняла, что он прав. Что-то во мне сломалось. Может быть, вера в его чувства ко мне, может быть, уверенность в нашем единстве.

В один миг стало очевидно, что предо мной сидит чужой человек, который смотрит на меня не с обидой, не с тревогой, а с обыкновенным омерзением. И ничего не поделаешь, я для него исчезла. Как исчез для меня в этот миг мой настоящий муж, оставив взамен этого враждебного, чужого, отвратного типа, с которым я не желаю иметь ничего общею!

Сердце моё заледенело, несмотря на все доводы рассудка.

— Ничего не имею против, — сказала я совершенно спокойно. — Делай как знаешь. Ты хочешь получить развод по вине супруги?

— А ты себе представляешь что-нибудь другое? После всего, что ты до сих пор тут вытворяла? Я пытался тебя образумить, просил, чтобы опомнилась, — тебе все как об стенку горох! Ты все отрицала, нагло мне врала. Да тебя это только забавляло!

Вот уж действительно я позабавилась!..

— Ты скомпрометировала меня до последнего, да и себя тоже, не знаю, что с тобой случилось…

Может, надо было просто расспросить?!

—..и я этого больше не вынесу!

Мне вдруг пришло в голову, что, если Стефан упрётся и захочет получить развод по моей вине, ему придётся предоставить суду свидетелей моих скандальных деяний. Вот и замечательно, я наконец столкнусь лицом к лицу с этими таинственными гражданами, которые якобы видели меня собственными глазами, потому что реляции типа «одна тётка сказала» ни один суд не примет.

Особенно если я стану все отрицать. А я стану все отрицать, уж будьте уверены! Хотя бы для того, чтобы на них посмотреть, на этих сволочей.

И быть может, откроется источник этой безумной травли, увижу хоть одного врага и спрошу: в чем, черт побери, дело? На что я ему сдалась?!

Ну вот, даже в таком паскудстве есть капелька радости.

Однако муж мой, увы, дураком не был, наверняка насчёт свидетелей тоже подумал, потому что после взрыва эмоций предложил мне полюбовно уладить дело. Я едва не начала его уговаривать получить развод по вине супруги — так мне понравилась идея оклеветать меня перед судом! Но все-таки опомнилась. Полюбовно так полюбовно.

Он подал заявление на развод, я согласилась.

* * *

Не знаю, выяснилась бы когда-нибудь чудовищная истина, если бы не приехала из Канады после двух лет отсутствия Агата, моя лучшая подруга, в честь которой я назвала нашу дочку.

Радостные вести обо мне до неё долетели тотчас, и она на ночь глядя примчалась ко мне — удивлённая и испуганная.

— Баська, что происходит? — спросила она, пристально оглядывая меня со всех сторон. — Что за идиотство тут творится? Почему ты мне ничего не написала, почему не позвонила?! Слава богу, выглядишь ты нормально, ну, немножко похудела, но я не вижу в тебе никаких признаков алкоголизма! И на наркоманку тоже не похожа…

Я с интересом её перебила:

— Погоди-ка, погоди! О наркомании я пока не слышала, ничего о ней не знаю.

— Зато я слышала! Обо всем, о чем только можно. Ты давно должна выглядеть как чучело! Морщины, чёрные мешки под глазами, типичные симптомы, а где они? Я в эту чушь не верю, не верю, что ты себе ищешь троглодитов по кабакам и спишь с ними в канавах, про богатых шведов я тоже не верю! И никогда не поверю, что ты под утро приползаешь домой на карачках!

— Не под утро, а вечером, и обокрала я вроде бы араба, а не шведа…

— Дура ты!

Это я должна была закатывать истерики, а не Агата. Успокоилась она только после здоровенной стопки коньяка, да и то не сразу. Коньяк вытеснил из моего дома все спиртное. Стефан уволок весь остальной алкоголь, старательно следя, чтобы ни капельки больше в доме не появилось, а вот коньяк остался. Должно быть, потому, что в моих похождениях фигурировали пиво, водка и шампанское. Коньяком меня поили исключительно состоятельные уголовники.

— Я их выведу на чистую воду, — пообещала Агата свирепо. — Меня в Варшаве давно не было, никто не вспомнит, что нас с тобой связывает. Разве что старые знакомые… А они как?

— С прохладцей, — ответила я, правильно поняв её вопрос. — У них в голове не умещается, что моя профессия так на меня повлияла. Кое-кто догадывается, что тут форменная травля, и сочувствует, даже желает помочь, но как тут поможешь? День и ночь глаз с меня не спускать? Ходить за мной как привязанные? Все работают, времени нет.

— А вот у меня пока есть и время, и деньги. У меня в Канаде были частные ясли, это же золотая жила! А ещё у меня есть идея. Не знаешь, где и когда ты должна устроить очередной скандал?

— Понятия не имею. Увы, я обо всем узнаю постфактум.

— Погоди, нельзя так сразу лапки кверху. Это же можно вычислить. Есть ведь какие-нибудь закономерности?

— Есть, — мрачно подтвердила я. — Прежде всего — время. Всякий раз, когда меня никто не видит. И я сразу скажу, что уже пробовала этому противодействовать. Здесь, дома.

Агата очень заинтересовалась. Она перестала нервно бегать по комнате, согласилась перейти в кухню и спокойно там сесть. Романтическим порывам кухня не соответствовала, но серьёзные разговоры в ней вести очень даже можно.

— Что ты пробовала? Лучше расскажи все по очереди. Где вообще Стефан?

— Понятия не имею. Он мне о своих делах не докладывает.

Я принялась заваривать чай, потому что коньяк коньяком, а от разговоров у нас наверняка в горле пересохнет.

— Он вообще не приходит? — сурово спросила Агата.

— Кто сказал? Приходит, почему нет, иногда даже раньше меня. Что-нибудь делает, занимается детьми, пока они не помоются и не лягут. Благодаря чему они в последнее время рано ложатся. Потом он покидает зачумлённую квартиру и отправляется в синие дали.

— И что?

— И ничего. Иногда возвращается после полуночи, иногда вообще не возвращается. Мне это больше напоминает визиты в гардеробную. Надо сменить костюм или ещё что-нибудь в этом роде.

— Вы друг с другом разговариваете?

— Редко, мало, очень вежливо и только на конкретные темы.

— Что за конкретные темы?

— Вежливая просьба, чтобы я сушила зонтик в ванной в раскрытом виде, а не вешала мокрый на вешалку в прихожей…

— Ты что, действительно вешаешь мокрый зонтик в прихожей? — поразилась Агата.

Я тяжело вздохнула и залила заварку кипятком.

— Один раз такое случилось. Обе руки были заняты — накупила замороженных овощей и нужно было переложить их в холодильник. На секунду повесила зонтик и забыла. Или оставляет мне деловое сообщение, что у нас кончился майонез и надо купить. Или что у Агатки колготки на коленках протёрлись и он их выбросил. Или спрашивает, куда девался журнал, который два дня назад лежал на письменном столе.

— Вообще-то довольно бесконфликтно, — похвалила Агата. — Хотя в этом явно усматривается зарево мировой войны. Ну хорошо, понимаю…

— Нет, — мрачно перебила я, — ничего ты не понимаешь.

Агата вопросительно смотрела на меня.

— Мне просто трудно об этом говорить, — нехотя призналась я. — Может, пока не станем?

— Хоть намекни…

— Ну ладно. Дети. Меня от них старательно изолируют, и пока не спрашивай ни о чем.

Недаром мы с ней дружили со времён куличиков в песочнице и пронесли нашу дружбу через все школы и институты (Агата поступила на исторический, я — в юридический).

Спрашивать она не стала.

— Вернёмся к нашим баранам. Есть идея… даже две, потому что мне в этой истории мерещится двойное дно. Для своих выходок ты упорно выбираешь вторую половину дня и вечер, правильно?

— Да. Так мне рассказывали.

— Что-то в этом есть. Некая странность. Почему не ночью?

Я повторила ей то, что уже говорила Яцусю.

По ночам моим главным свидетелем был муж, никто не внушил бы ему, что он не заметил отсутствия жены, которая спит у него под боком. Ночи для моих преследователей не годились.

— Уже одного этого хватит, чтобы сообразить: гадости подстроены! — сердито воскликнула Агата. — Или Стефан впал в полный маразм, или твои выкрутасы были ему страшно на руку, и он хотел в них поверить. За всем этим скрывается какая-то баба, голову даю на отсечение!

Я пожала плечами, потому что теперь мне было плевать на любую бабу. Хоть бы и целый гарем, я для Стефана уже сошла со сцены. А колючий кактус у меня в сердце — это моё дело, с этим я сама как-нибудь справлюсь. Я всегда хотела быть полноценной личностью, а не половиной бесхребетной, не беспомощным плющом, обвившимся вокруг могучего дуба. Ну вот и отлично, отныне я буду полноценной личностью!

В результате Агата мне свои соображения не высказала, но решительно занялась моими делами. Я тоже была занята — искала работу. Органы правосудия сразу отпадали, уволенный прокурор там ни к чему. Я решила использовать накопленные за последние восемь лет практические знания и занялась публицистикой, стала писать фельетоны и статьи на криминальные темы.

Пресса охотно за меня ухватилась, потому что неожиданно я оказалась очень даже модным персонажем. Падший ангел или падший прокурор — это поинтереснее, чем, например, раскаявшийся дьявол. Порок и разврат притягивают всех, пусть некоторые в этом и не признаются. Насчёт штатной должности пока речи не было, но в качестве свободного художника я шла нарасхват, а действительность доставляла мне обильную пищу для творчества.

* * *

На судебном заседании выяснилось, что муж отобрал у меня детей.

Кондрашка меня не хватил, и я как-то владела собой, поскольку в глубине души ждала чего-то подобного. В качестве единственного свидетеля выступила пани Ядзя, которая со слезами на глазах и в безнадёжной печали сказала истинную правду. Что как минимум год, а то и дольше, детьми в основном занимается отец, а не мать, отца они любят больше всего на свете, а к матери относятся как-то не очень, хозяин дома весьма заботливый, а хозяйка — рассеянная и вечно занятая, но факт остаётся фактом: детишки могут сами одеться, умыться, поиграть, поесть и убрать за собой. Потому что им приходится так жить.

А это ведь малые дети, им забота нужна…

Мне захотелось спросить пани Ядзю, видела ли она меня когда-нибудь пьяной, но я тут же отказалась от своего намерения, вспомнив, что, во-первых, в последнее время Ядзя видела меня неслыханно редко, дай бог раз в месяц, а во-вторых, о моих пьяных и скандальных выходках ей попросту нечего сказать. Её при этом не было, и сплетен домой она не приносила.

Мои достойные осуждения деяния адвокат истца описал довольно тактично, слегка подчеркнув только факт увольнения со службы. Себе я адвоката не нанимала, снова преуменьшив размеры проблемы. Но, с другой стороны, пришлось бы развернуть следствие, которое вот уже два года не давало никакого результата, и доказывать, что я не верблюд. И куда это годится? Я только энергично протестовала. Напомнила, какую должность занимала, обратила внимание на общую ситуацию в стране, на отношения между преступниками и прокуратурой, говорила, что меня оклеветали, потому что я не хотела поддаваться мафиозному нажиму. Теперь, когда я ушла с работы, наверняка окажется, что я благородное создание.

Мне никто, естественно, не поверил, хотя довольно вежливо выслушали.

Агата бесновалась, изо дня в день закатывая мне скандалы, требовала, чтобы я вызвала её как свидетеля. Я ей талдычила, что от этого мы получим только шиш с маслом: Агаты не было на родине два года, да и конкретных фактов нет. Обо всем она только догадывается, но ничего доказать не может. Я не хотела начинать войну из-за детей, на них бы это скверно отразилось, я предпочла право видеться с ними раз в месяц.

В результате я осталась с квартирой, машиной и без денег. Квартира принадлежала мне, её подарил мне дедушка перед свадьбой, проследил за оформлением всех документов и сразу вслед за этим умер. Остатки его наследства пошли на «форд-пунто». У Стефана имелась собственная «тойота» — машины экономили нам время, которого вечно не хватало. Машин у нас было две, и они сжирали львиную долю семейного бюджета.

Именно безденежьем объяснялась скромность моего гардероба и старательно продуманные служебные наряды.

Правда, Стефан в последнее время начал неплохо зарабатывать. Его шведская фирма расцвела, «тойоту» муж сменил на «мерседес», на каникулы повёз детей в Нормандию на целый месяц, купил себе квартиру… А я теперь должна была платить ему алименты. Суд вынес решение: алименты в размере тысячи злотых, я ведь все равно эти деньги пропью, а так хоть на детей пойдут…

* * *

Агата совершила свои открытия ровно через неделю после вступления приговора в законную силу. Она примчалась ко мне с бутылкой шампанского.

— С искренним прискорбием я убедилась, что ты вышла замуж за кретина! — сердито возвестила она с порога. — А раз ты от него избавилась, что, полагаю, пойдёт тебе на пользу, надо это отметить. Надеюсь, одной бутылки нам хватит.

Я робко предположила, что обычная поллитровка была бы куда уместнее, но Агата со мной не согласилась. Не позволила она и отложить торжество.

— Ещё чего! Тут твой бывший со дня на день вступит в новый брак, и не станем мы, черт бы меня побрал, отмечать твоё освобождение в один день с его свадьбой. Давай фужеры! Шампанское холодное, я его из холодильника вынула!

— Но на закуску у нас только плавленый сырок и два крутых яйца…

— И оливки! — поправила меня Агата. — С миндалём. Я знаю, что ты дерьмом питаешься, так что и деликатесный закусон прихватила.

Шампанское под крутое яйцо я ещё не пила, надо попробовать!

— На ком он женится? — спросила я, разгребая стол в гостиной: на кухне пить шампанское как-то не годилось. — Спрашиваю только из-за детей.

— То-то и оно! Благодаря уважаемой невесте вылезло шило из мешка!

Оказалось, что мой бывший муж женится на этой королеве кнедликов, заботливой Уршульке с улицы Мокотовской. Он давно уже к ней неровно дышал, хотя роман не завязывал, чтобы не замарать репутацию этого ангельского существа из секретарского сословия. Надо отдать Стефану должное, он никогда не стремился ходить налево, предпочитая законный брак, но, если учесть, что единственный законный брак связывал его со мной, следовало от меня как-то избавиться. По мнению Агаты, источником сплетен и причиной травли была именно Уршулька.

В первую секунду я не поверила.

— Но она же все это не из пальца высосала! — возразила я. — В конце концов, Яцусь о моих эскападах в баре «Тайфун» слышал от официантов! И она не могла меня изображать, особенно у подъезда собственного дома! Да и Стефан не дебил: если бы он все это слышал исключительно от неё…

— Дебил! — категорически возразила Агатка и ловко выстрелила пробкой. Я автоматически подсунула ей фужеры. — В некоторых житейских ситуациях глупеет всякий мужчина, а интеллект тут вообще ни при чем, потому что у мужика бродит гормон, и не в голове, а совсем в другом месте.

Если перед его носом каждый божий день какая-нибудь нимфа крутит своей очаровательной задницей, смотрит на него собачьими глазами, елей расточает…

— Стефан никогда на женщин-«вамп» не западал!

— Так она вовсе не вамп, а покорная жрица.

Ну ладно, за твоё здоровье! Дай тебе бог вторую счастливую молодость!

— И за твоё здоровье тоже…

Шампанское оказалось замечательным, с удивительным свойством возвращать душевное равновесие. Мы наконец сели за стол, как люди.

— Расскажи, что тебе удалось выяснить, и по порядку, — потребовала я. — Потому что у меня концы с концами не сходятся, а афера гигантская. Валяй!

За долгие годы нашей дружбы у нас с Агатой накопилось дикое количество общих знакомых. Агата добралась до всех, прибавив к ним нынешних сослуживцев моего бывшего мужа. Среди них она нашла старого приятеля своего брата, химика, — а, как известно, мой бывший муж подвизается именно в химической отрасли.

— Я помнила, что Юречек собирался учиться на химика. Когда-то вместе с Казиком они устроили в нашей квартире такую вонь, что мама велела, чтобы ноги Юречка не было в нашем доме, — рассказывала Агата. — Не знаю, что они там нахимичили, но воняло потом недели три. Мы ещё в школу ходили, не может быть, чтобы я тебе тогда об этом не говорила!

Действительно, я смутно припомнила какой-то вселенский скандал в доме у Агаты. Она сама потом долгое время жутко воняла непонятной мерзостью, но очень скоро это происшествие выветрилось из наших голов, потому что обе мы переживали драматические события на любовном фронте, куда более важные для нас, чем все вонизмы на свете. Приятель брата, этот самый Юречек, не, обращал внимания на соплячек, на пять лет младше его, поэтому все очень скоро забылось.

— Я уточнила у Казика фамилию, — продолжала Агата. — Оказалось, что они не потеряли друг друга из виду. Казик разговорился, рассказал, что Юречек в последнее время забурел: сменил фирму и что-то такое делает для твоего Стефана. Ясное дело, он и понятия не имел, что Стефан — твой муж, ему и в голову не могло прийти, что давешняя Баська Мямля — это нынешняя пани Борковская, а я тоже помалкивала. Понимаешь, какая нам везуха? Я-то думала, что пойду по цепочке, один химик приведёт к другому, а тут Юречек словно с неба нам свалился. Ты посмотри, как яйцо с оливками под шампанское идёт!

Плавленый сырок тоже неплохо шёл.

Легко догадаться, что Агата быстро изловила Юречка, старательно срежиссировав случайную встречу.

— Я ему напомнила, кто я, и, представь себе, он меня вспомнил! Разве что не был уверен, кто из нас кто, но это уже неважно. Мы с ним сердечно посидели в ближайшем кабаке, за пивом, и сплетни у нас загудели, просто любо-дорого послушать. Ему только что свеженькое счастье привалило: получил патент на зубную пасту. Или пятновыводитель для жира?.. Ладно, нам без разницы. Достаточно того, что по этой причине он страшно разговорился. Это я тебе объясняю, чтобы ты потом ни в чем не сомневалась. Баба с бабой всегда сплетничают, мужик с мужиком тоже, но чтобы мужик сплетничал с бабой, для этого нужно нечто особенное. Мужик всегда сделает вид, что он сплетен не слушает…

— И не повторяет, — буркнула я.

— Вот именно. Ну вот, а теперь суть дела. Налей-ка нам ещё!

Суть дела оказалась совершенно необычной.

Юречек, работавший только по заказам, тем не менее в фирме Стефана прижился и знал всех, в том числе директора и его секретаршу. Насчёт секретарши он высказывался без особого энтузиазма. Ну да, красивая, но какая-то бесцветная. Этакая хрупкая лозинка, которая вот-вот надломится и которую надо оберегать. По мнению Юречка, вся эта хрупкость больше для отвода глаз, художественный свист и ничего больше.

Снаружи — сплошная кротость, а в серёдке — пуленепробиваемая сталь и ядовитая гадюка. При этом девка непроходимо глупа, по крайней мере была такой до самого увольнения, а уволилась она, как только добилась своего — вышла замуж.

— А с чего он взял, что она этого добивалась? — подозрительно перебила я.

— После четвёртой кружки пива Юречек признался, что подслушивал, — ответила довольная Агата. — Ты знаешь, мне пиво действует только на мочевой пузырь, так что я была трезвее папы римского. А Юречек, видать, с работы ушёл голодный. Подслушал он случайно, в дамском сортире. Глубоко задумался о чем-то страшно важном и по рассеянности забрёл в женский туалет. И как раз сидел в кабинке, когда в сортир вошли две сотрудницы. Он их узнал по голосам.

Ты только подумай, химик — а со слухом! Одна была некая Зеня из бухгалтерии, а другая — Уршулька, секретарша пана директора. Две закадычные подружки. Вот Уршулька и говорит, что она костьми ляжет, а директора захомутает. Эта Зеня сомневалась: мол, мужик женатый, с детьми, не бабник, жена у него приличная и все такое.

Как же Уршулька сумеет своего добиться? А Уршулька на это и отвечает, что в гробу она видала и жену его, и деток, а что касается приличности, то это категория не вечная. Может, Юречек слышал и больше, но деталей он уже не помнит, и для нас это не имеет значения. С нас и так хватит, правда?

— Значит, не такая уж она глупая, как казалось, — заметила я.

— А вот и глупая! — заупрямилась Агата. — До самого своего увольнения не научилась не только работать за компьютером, но даже вилку в розетку втыкать! И ведь ей выдали инструкцию в письменном виде, для дурака написанную, никаких там «энтеров» и «бэкспейсов», а просто «первая клавиша слева», «вторая клавиша снизу», щёлкнуть мышкой на иконке портфеля и так далее. За два года корова научилась бы, а она — нет!

Тут моя задавленная интуиция отозвалась в полный голос. Значит, дело было не в кнедликах, я в точку попала, когда говорила о компьютере!

— Господи помилуй, как Стефан все это выносил?!

— С ангельским терпением и удивительным чувством юмора. Меня гораздо больше интересует, как она делала, что Стефана это просто забавляло!

— Видать, гибкая хрупкая лозинка так на него подействовала.

— Наверное. Погоди, это ещё не все. Юречек был свидетелем того, как расходились сплетни о жене директора. Совсем даже не Уршулька их приносила, у неё просто стояли слезы в глазах и такое святое сочувствие на морде написано было. Просто у бедняжки вырывалось случайное словцо, а уж коллеги потом выпытывали все остальное и разносили по свету. А Стефан, человек деловой, ловил разносчика сплетен и требовал правду. Факты. Конкретные подробности. Директору не откажешь, вот ему и рассказывали. Если учесть, что некоторые делали это с превеликим удовольствием…

До сих пор все было понятно, но техническая сторона дела оставалась непостижимой.

— Постой, но ведь я сама ничего такого не вытворяла. А видели меня. Так как Уршулька все подстроила, если она и есть движущая сила всей аферы?

— Насчёт движущей силы — тут двух мнений быть не может, — заверила меня Агата. — Юречек не святой дух, всего знать не может. Но он абсолютно уверен, что кто-то эти фортели и в самом деле откалывал. Он собственными глазами однажды видел, как ты Уршульке угрожала с другой стороны улицы, в тёмных очках. Даже полюбопытствовал, что это за жена такая начальнику досталась. Ему в голову не приходило, что он эту жену знает со времён её ранней юности.

Я сразу оживилась:

— А если бы он меня сейчас увидел, вблизи?

— Ну и фигушки. Он на ту бабу смотрел издали, к тому же она была в очках. Шампанское ещё осталось? Не может быть! Мы с тобой выпили только полбутылки?! Ну и отлично, хватит до конца. Потому что я ещё не все рассказала!

* * *

Каким-то чудом Агате удалось раскопать техника-электрика, который был влюблён в эту Уршульку много лет, с предыдущего её места работы. Вдохновлённая результатами своего расследования, Агата решила хорошенько порыться в прошлом и нашла строительное предприятие, где прежде трудилась Уршулька. Ныне предприятие находилось на краю банкротства, но кое-какие сотрудники уцелели. На влюблённого техника ей указали в процессе обмена сплетнями. Агата выловила его пьяным в чернозём. В таком состоянии техник исповедовался и плакал в жилетку каждому, кто готов был его выслушать.

— Меня в кабаке приняли за шлюху, малость вышедшую в тираж, — рассказывала мне страшно довольная Агата. — За этакую тёртую мадам. Брошенный тип был в подпитии, а такому и египетская мумия сойдёт за королеву красоты.

Словом, сегодня я была зрелой куртизанкой в самом соку. Этот техник чин по чину мне представился, дескать Метек его зовут, а фамилию он выговорить уже не сумел. Паспорт я у него в кармане не искала, а то бы меня бармен вывел.

Так вот, через какое-то время бедолага уже у меня на плече свою Уршульку оплакивал. Черт знает, почему он в неё втрескался. Она, кстати, ему даже некие авансы давала, но потом у неё все переменилось и она не захотела его больше знать.

Техник за ней таскался, следил даже и в конце концов обнаружил два несомненных факта. Первое: с паном директором она не спала. Тот к Уршульке ходил, гостевал, но койка в их отношениях не фигурировала. Второе: эта Уршулька по-прежнему украдкой бывает у какой-то своей подружки, на Нижнем Мокотове, во флигельке, где есть четыре входа! Парень её там долго караулил, пока не убедился, что с этой самой подружкой Уршульку связывают некие таинственные махинации. Он и за подружкой подсматривал. Де-факто подружка — форменный уголовный элемент с немалым актёрским талантом, способна на что угодно. Вот!

Это все, что мне удалось собрать, а теперь у меня в горле пересохло. Ты все поняла?

Я поняла так замечательно, что схватила бутыль и долила нам шампанского. Услышанное не так сильно меня ошеломило, как должно было, потому что идеально укладывалось в мои подозрения. Наконец-то суть дела вышла на свет божий!

— Интересно, — задумчиво протянула я, — как бы на это отреагировал Стефан. Ужаснулся бы или раздулся от гордости, что на него такую охоту открыли…

— Раздулся, — твёрдо сказала Агата. — Он ведь мужчина, правильно? Женщины уже тыщу лет такие силки ставят, а до мужиков все не доходит. То, что она страшная дура, он ещё долго не заметит.

— Погоди, ну почему же дура? Один только компьютер о дурости совсем не говорит.

— Да не только компьютер. Все, ну абсолютно все, с кем я беседовала, твердят одно и то же, почти хором. С ней нельзя по-человечески разговаривать. Обычно она помалкивает, уголком рта улыбается и со всем соглашается. Ещё она умеет смотреть с полным восхищением, если ей это выгодно. А также может сообщить, что на улице дождь и холодно. На другие эпохальные открытия она не способна.

— Но кнедлики готовить умеет…

— Думаю, что умеет ещё постирать, вытереть пыль, испечь пирог… Интересно, как это Стефан разглядел в ней интеллект? Разве что у него вкус изменился. Когда-то он признавал исключительно умных женщин, от сладких идиоток шарахался как от прокажённых!

Разумеется, над этим я тоже уже ломала голову.

— Я так поняла, что она неразговорчивая? Так ведь ясное дело: он ей болбочет без умолку, а она башкой кивает и кивает. То есть все понимает, поддерживает и восхищается. Ни с чем не спорит, ни о чем не спрашивает. А разговор идёт только о нем, любимом. Поэтому мудрее женщины на всем свете нет. Стефан любит, чтобы ему внимали. Со мной бедняга наверняка измучился: я не носилась с ним, как с тухлым яйцом, и занималась своими делами, а не им одним. Да и собственное мнение иногда случалось.

— Кто бы сомневался, — согласилась Агата. — Кроме того, как я поняла по пьяным бредням техника, Уршуля в постели просто виртуоз. Отлучённый от груди возлюбленный горько рыдал, что в жизни ничего подобного уже не найдёт.

Я пожала плечами, не очень-то и расстроившись, потому что не секс составлял для меня смысл жизни.

— Слушай, я тебе говорила, что мне дважды звонили с анонимными пакостями? Один раз донесли, что мой муж бегает за какой-то Уршулькой. Интересно, что это был за доброжелатель? Вряд ли та самая подруга-помощница?

Агата тоже пожала плечами:

— Да мало ли кто… Баба звонила?

— Баба.

— Тогда кто угодно. Какая-нибудь Уршулькина врагиня.

— Нет. Тон был ядовитый и ехидный. Рассчитанный на то, что я сей момент начну мужа когтями драть.

— Так над чем тут раздумывать? Ты должна была накинуться на мужа и тем сильнее ему опротиветь. Ты же с когтями не полезла, поэтому тебе перестали звонить и дразнить. То есть аферу мы с тобой разобрали по косточкам, плюнь и разотри. Это уже все в прошлом. И не тебя компрометирует, а Стефана!

Я не задумываясь поддержала Агату, хотя не была уверена, можно ли здесь вообще говорить о компрометации. Он просто влюбился, сам того не ведая, в злоехидную идиотку, а остальное пошло, как обвал в горах.

Каким же ошибочным оказалось моё представление о случившемся!

Журналистика — это нечто совершенно другое, чем органы правосудия. До меня доходили слабые отголоски сплетен о моем пьянстве, на которые никто из новых коллег не обращал внимания. Если человеку нравится писать в пьяном виде — ради бога, его дело, лишь бы писал хорошо и не делал элементарных ошибок. Ошибок я не делала. Кроме того, никого не соблазняла, не подсиживала и палок в колёса не вставляла, по крайней мере в первые месяцы работы.

Потом все началось по новой, но уже как бы помягче и с меньшим размахом.

Если бы не свалившаяся на меня журналистская популярность, и если бы столы в редакции не были завалены письмами на юридические темы, меня бы наверняка снова выкинули, потому что в газету посыпались жалобы. И, разумеется, доносы. Главным образом устные.

В редакции добрых знакомых вроде Яцуся у меня не было, поэтому прямо мне никто ничего не говорил, зато удалось подслушать пару разговоров. Сначала это получилось случайно, а потом я уже специально держала ушки на макушке.

И опять двадцать пять: в очередной раз в очередном кабаке я грозилась снять какого-то директора, потому что у меня связи в прокуратуре и потому что я не кто-нибудь, а пресса. Правда, имя-фамилию свои я выкрикивала уже не так громко, но кабацкая пьянь ими особо и не интересовалась.

Что самое скверное — я принялась делать людям пакости. Оказалось, что я звоню разным известным людям — политикам, актёрам, писателям и прочим, — договариваюсь с ними об интервью, а потом не являюсь. И даже хуже: раза два я на интервью все-таки заявилась, продемонстрировав такой набор добродетелей, что моя несчастная жертва надолго возненавидела всю журналистскую братию. Мало того, что тупая и необразованная халда, так ещё и здорово под мухой.

Подобные эксцессы случались со мной реже, чем раньше, но именно они заставили меня усомниться в версии Агаты. Мужа у меня теперь не надо отбивать, детей против отца я не настраиваю, так в чем же дело?!

— Слушай, может, она чувствует себя не очень уверенно. — встревоженно предположила Агата, когда как-то вечером мы устроили очередное заседание, на сей раз без шампанского, потому что отмечать было нечего. — Может, она боится, что Стефан вернётся к тебе, и на всякий случай поддерживает твоё замечательное реноме? Потому что других поводов я не вижу.

— И я тоже. Но если ты права, то она и впрямь жуткая дура. Не сумела разобраться, что Стефан за человек. Да и меня могла бы изучить.

— А ты его уже совсем не любишь?

— Опомнись! Да кто угодно, только не он! И если бы он попытался вернуться, то оказался бы не только кретином, но и тряпкой. И она что, считает его тряпкой?

— Каждый судит по себе, — философски вздохнула Агата.

— Тогда её можно поздравить. Но дети, по-моему, стали вести себя нормальнее, больше не смотрят на меня зверем. Добровольно со мной встречаются и даже делятся своими проблемами. Меня только беспокоит какая-то тётя Феля, которая несколько раз у них промелькнула в разговорах, но я пока не выспрашивала.

— Что за тётя Феля? И откуда?

— А черт её знает. У этой Уршульки сестрички нет?

— Я ничего такого не слышала. Вот ведь незадача! Мне пора возвращаться на работу, потому что сколько можно груши околачивать, а жаль!

Я бы с удовольствием ещё пошарила и повынюхивала…

* * *

После чего я получила нежданный-негаданный подарок судьбы. Мой таинственный противник совершил две ошибки.

Первой стало очередное «моё» интервью — с писателем, иногда печатавшимся у нас в журнале. Он примчался с фельетоном в редакцию, как раз когда я была на работе. Мы столкнулись у главного редактора, и меня представили.

— Что-о?! — не очень вежливо заорал писатель, вытаращив от изумления глаза.

— Наш сотрудник Барбара Борковская, — повторил ошарашенный редактор.

— Как это? — изумился писатель ещё больше. — У вас работают две полные тёзки?!

У меня аж мурашки побежали по коже!

— А что? — хищно спросила я. — Вы встречали другую Барбару Борковскую?

— Фамилия распространённая, — заметил мой шеф.

— Не далее как вчера! — перебил его писатель. — Пани Барбара Борковская пришла ко мне для интервью, но, если честно… как бы это сказать…

— Лучше всего — прямо, — посоветовала я. — Потому что у меня сложилось впечатление, что она вам не очень понравилась.

— Должен признаться, совсем не понравилась. До такого уровня стыдно опускаться… Убогая, необразованная, решительно вульгарная, понятия не имеет, о чем надо говорить… Но это были не вы! — быстро добавил он.

Во мне нарастал азарт. Вот оно!

— Естественно, что это не я, я ни у кого вчера интервью не брала. Ваши слова мне как бальзам на сердце, умоляю, повторите ещё раз! Пан редактор, прошу внимательно послушать!

— Так я же и слушаю, — пробормотал главный редактор в полной растерянности.

Писатель внимательно пригляделся ко мне.

— А знаете, вы на неё слегка похожи… О, простите ради бога, я вовсе не хотел вас оскорблять! Рост, фигура, волосы… Нет, лицо у неё другое, но словно карикатура… Ах, ну что за глупости я говорю! Все не так. Если вас овульгарить до последней степени, нанести дикий макияж, изничтожить обаяние и интеллигентность… тогда вы будете на неё похожи, да и то не совсем. А кто эта женщина?

— Таинственная дама, которая уже несколько лет прикидывается мной, — вздохнула я. — Вы первый, кто видел оба воплощения за столь короткий промежуток времени. Не иначе как перст судьбы, провидение постаралось, потому что мне никто не верит, когда я говорю, что она — не я, а я — не она.

— Быть того не может, ни один человек в здравом уме не способен ошибиться!

— И все-таки… У меня уже давно сложилась репутация алкоголички, скандалистки, развратницы и психопатки, да к тому же непроходимой тупицы.

Главный редактор сурово нахмурил брови:

— Минуточку, минуточку! Это не только ваше дело. Эта особа представляется как сотрудник нашей редакции? И ведёт себя компрометирующе? Подобные выходки марают нашу профессию! И она пользуется вашей фамилией?

— Постоянно.

— Вы должны подать на неё в суд!

— Как же, разбежалась! Во-первых, я понятия не имею, как её зовут, может быть, точно так же, как меня, фамилия действительно распространённая. Во-вторых, у меня нет свидетелей. Пан Якушак — первый, кто видел нас обеих с близкого расстояния. То-то он обрадуется, когда я его начну таскать по судам как свидетеля!

Писатель попятился.

— Нет-нет, увольте! У меня времени в обрез!

— Но это же компрометирует всю нашу профессию, — упрямился главный редактор. — С этим надо что-то делать! Все прояснить, и публично!

Я заверила редактора, что уже несколько человек пробовали разобраться в этой истории, но тщетно. Какая-то развесёлая гражданка развлекается за мой счёт, и лучше всего не относиться к ней серьёзно. Пусть себе резвится, но при условии, что её не будут принимать за меня, а меня — за неё, и хотя бы часть общественности поверит, что она — это она, а я — это я.

Оба джентльмена горячо заверили, что мне верят, а той, другой, — нет.

* * *

Второй подарок свалился на меня через три недели.

Я сидела вечером в другой редакции и отвечала на письма читателей. Домой таскать эти тонны макулатуры мне не хотелось, поэтому я допоздна корпела в офисе. Внезапно появился фотограф, который что-то там напутал со снимками. Изрыгая себе под нос изощрённые проклятия, он скрылся в тёмной комнате, чтобы напечатать новые. Мы с ним переговаривались через дверь, из жалости к замученному коллеге я приготовила кофе, и, когда он покончил со снимками, мы устроились в моем кабинете. Вечер был тихий, ничего не происходило, мы немного поболтали и разошлись по домам.

И я знать не знала, что снова выиграла в лотерею по трамвайному билету.

На следующий день фотограф примчался раньше обычного и прямо с порога вытаращился на меня.

— Слушай, я вчера был трезвый? — подозрительно спросил он.

— Как стёклышко. А что? Снимки не получились?

— Нет, ты у меня не получилась. Мне показалось, что ты сидела тут все время, даже дольше, чем я. Правильно я говорю?

— Совершенно правильно. Все сходится.

— Совсем даже не сходится! Ты была в это время в кабаке «У Швейка», куролесила там как пьяный заяц. Если бы я тебя сам здесь не видел — просто одурел бы! То есть наоборот — одурел бы, увидев тебя там! Раньше меня ты не могла попасть в кабак, что все это значит?!

Я вскочила из-за стола.

— Ты меня там видел? Вблизи? Чётко?

Говори же толком!

— Не то чтобы вблизи. В зубы я тебе не заглядывал, но ты так хулиганила, что не заметить тебя было трудно. Баська, что творится? У тебя есть сестра-близнец?

— Нет, но ты для меня просто как ангел небесный!

— Вот это новости! — обрадовался он. — Ангелом я ещё в жизни не работал.

— Вот сейчас и начнёшь. Какой кусок меня ты видел? Морду, верх, низ, башку? Может, юбку?

— Морду и… как бы это поэлегантней сказать… портки. Ты ведь вчера была в штанах?

Именно. Для разнообразия я стала чаще ходить в брюках. Обычно в чёрных. Сегодня я была в тех же брюках, что и вчера. Я встала и вышла из-за стола.

— Томек, посмотри на меня внимательно, — потребовала я. — Похожи?

— Те же самые, — сообщил Томек, присматриваясь ко мне с большим интересом. — Но не в этом дело, я бы и не настаивал, что это ты, особенно потому, что я тебя видел в другом месте, но ведь мне подсказали, кто это! Опять, говорят, Бася Борковская народ развлекает…

— И ты поверил?!

— Сначала я пригляделся. Потом опешил — ведь выглядела эта баба совсем как ты. А потом, когда тебя силком выволокли из зала, я решил не думать вовсе, чтобы не спятить. На всякий случай.

— И очень жаль, — сухо сказала я и снова села за стол. — Надо было заглянуть мне в зубы, чтобы убедиться, что я — на самом деле я. Потому что это кошмар моей жизни. Прицепилась ко мне эта гадина. И хоть убей, не знаю почему.

Томек заинтересовался, сел по другую сторону стола и потребовал подробностей. Я пересказала ему свою историю.

— Невероятно! — воскликнул Томек. — Слушай, невозможно ведь, чтобы никто и никогда тебя не видел так же, как я, — в двух разных местах почти одновременно. У тебя знакомые есть?

Я тоже задумалась.

— Раньше я вела организованный образ жизни, и довольно легко было угадать, где я в данный момент нахожусь. Теперь хуже — я вольный стрелок, мотаюсь туда-сюда, иногда бываю в пяти местах, и то день на день не приходится. И вот, пожалуйста, у неё снова не вышло. Второй раз. Я так надеюсь, что ещё пару-тройку раз она проколется… Погоди-ка! — оживилась я. — Томек, я тебя умоляю, если ты меня где-нибудь увидишь — в кабаке, на улице, где угодно, особенно при каких-нибудь скандальных обстоятельствах — сфотографируй, а? Два, десять, сто раз, если сможешь!

И крупным планом! Особенно если я буду лезть через окно в чью-нибудь квартиру.

— С огромным удовольствием, — согласился Томек. — Представляешь, вчера у меня с собой тоже был фотоаппарат. И почему мне это сразу в голову не пришло!

— Не повезло, ну да ладно, не буду ныть. Что-то ведь уже сдвинулось с места!

В результате я получила роскошную коллекцию снимков, но сначала устроила подлянку телевидению. Когда я об этом узнала, волосы у меня встали дыбом. Оказалось, что я звонила в различные программы, предлагая выступить под соусом, что я — прокурор, которого незаконно уволили, и охотно поведаю публике о тайнах своей профессии. Когда же со мной наконец договорились, я продинамила встречу. Теперь и телевидение на собственной шкуре убедилось, что я совершенно безответственная хамка, а сплетники раздули случившееся просто до невероятных размеров.

Нет, в тайне я все эти истории не держала.

Их прекрасно знали Агата, Мариоля, живущая тремя этажами выше, Яцусь, с которым я продолжала дружить, а также мои родители и брат. Отец в эти глупости не верил, мать не хотела их слушать, брат на мою болтовню не обращал внимания, да и виделись мы редко. Правда, моя невестка лелеяла надежду, что в рассказах есть доля правды. Ещё я судорожно цеплялась за Томека, который был одержим идеей увековечить меня в пьяном виде, лучше всего крушащей мебель.

Увы, ничего такого ему пока не попадалось.

Куролесила я значительно реже, чем четыре года назад, к тому же, можно сказать, кучно. Два месяца вела себя безукоризненно, после чего на неделю впадала в безумства и через каждый божий день выкидывала фортель за фортелем, то частным образом, то на профессиональной ниве.

Я скрупулёзно рассчитала эту синусоиду, и Томску наконец удалось сделать вожделенный снимок.

Правда, он выговаривал мне за разгульный образ жизни, который я заставила его вести в течение этой недели, но цели мы достигли.

И как все замечательно вышло, просто чудо!

Наша надежда зиждилась на том, что если уж я начинаю дебоширить, то делаю это довольно долго и со вкусом, поэтому есть шанс меня застать. Устроив очередной рейд по злачным местам, Томек напоролся на роскошную сцену.

В холле гостиницы «Виктория» я, крича во все горло, вырывала из рук какого-то шведа свою сумочку, которую тот пытался отобрать, одновременно вопя ничуть не тише. Язык у обоих скандалистов заплетался, потому что ни швед, ни я трезвостью не отличались. Но из выкриков было ясно, что швед слишком щедро оплатил мои услуги. До этого он кутил со мной в ресторане, потом мы перебрались в его номер, и, наконец, я спустилась вниз, а он с воплями погнался следом. Все закончилось тем, что я швырнула ему комок смятых банкнот и убежала. Швед поостыл и отказался давать показания.

Естественно, я, как всегда, всюду и всем не забывала доложить, кто я есть такая.

Томек нащёлкал с дюжину снимков, больше не успел, потому что застал лишь тот момент, как я швыряю свой гонорар шведу в физиономию.

Снимки я рассматривала с бешеным интересом.

Господи, моя причёска, моя одежда, моя сумочка, лицо снято в таком ракурсе, что запросто можно принять эту бабенцию за меня! Не сиди я во время скандала в комиссариате полиции своего района и не беседуй о новой криминальной группировке, о которой собиралась написать материал, заподозрила бы у себя раздвоение личности.

В полиции наверняка решили, что у меня поехала крыша, потому что я дважды звонила им, спрашивая, действительно ли была у них и когда именно.

Фотографии, подкреплённые показаниями представителей власти, меня очень и очень утешили, но после телефонного звонка с «Радио-Зет», куда я не явилась на прямой эфир, что-то во мне сломалось. У врагов имелся даже номер моего телефона, которого не было в справочнике, и эти сволочи раздавали его направо и налево. Мне срочно надо было отдохнуть, прийти в себя и решить, что делать дальше с этим кошмаром.

Я разделалась со всеми своими редакционными делами и на неделю укатила в Колобжег. Курортный сезон закончился, народ разъехался, и я могла поселиться где только пожелаю.

Отдохнув, я вернулась в Варшаву и выяснила, что меня убили.

* * *

Инспектор Бежан и комиссар Гурский пошли мне навстречу и согласились спуститься на три этажа, в мою квартиру. Мариоля попрощалась с нами с сочувственной миной.

Три мужика, копошившиеся в моем доме, оторвались от своего увлекательного занятия. Я отлично знала, что они делают: исследуют всю мою биографию, чтобы найти хоть какой-нибудь мотив для убийства. Я бы охотно им выдала все мотивы, какие только можно, если бы сама знала хоть капельку!

— Учитывая, что я, как вы сами видите, жива и здорова, не могли бы вы быть так любезны и прекратить крушить мою квартиру? — сухо попросила я. — Интересно, кому здесь придётся убираться… Этот кошмарный порошок очень плохо отмывается. А я только что проехала на машине пятьсот километров и пережила сильный шок. Кто-нибудь уже распотрошил мой письменный стол?

По сконфуженным взглядам я поняла, что стол распотрошили.

— Стало быть, у вас уже есть моя метрика, мой диплом, свидетельство о браке, свидетельство о разводе и парочка других бумажек. Кажется, где-то там завалялась и моя медицинская карта школьных времён с фотографией, антропометрические данные помогут вам проверить, я это или нет. И что теперь? Мне умереть, чтобы у вас все сошлось?

— Боже упаси! — вежливо возразил инспектор. — Помимо всего прочего, вы нам гораздо полезнее живая. По-моему, нам надо многое выяснить, давайте начнём с самого простого. Вы знаете какую-нибудь другую Барбару Борковскую?

— Нет.

— Вы когда-нибудь теряли паспорт?

— Нет. Зато я теряла журналистское удостоверение, и мне пришлось потом выправлять новое.

— Вы не знаете, кто жил в этой квартире до вас?

— Знаю. Никто не жил. Это был новый дом, и я въехала в числе первых жильцов.

— Сейчас вы вернулись из какой-то поездки. Откуда?

— Из Колобжега.

— Долго там пробыли?

— Ровно неделю.

— Где вы жили?

— В отеле «Сольны».

— Все время?

— Все время.

— Несомненно, кто-нибудь вас видел…

Из жалости я его перебила:

— Если вы проверяете моё алиби, я вам сразу скажу, что ни на одну ночь у меня его нет.

Ночью я спала одна, без всякой компании. Зато днём мозолила глаза всем подряд: персоналу гостиничного ресторана за завтраком, горничным, дежурному портье, сторожу автостоянки, официанткам в двух рыбных ресторанчиках и одной пожилой даме, на которую постоянно натыкалась, прогуливаясь по пляжу. Не знаю, как её зовут, но мы друг с другом здоровались. Может, меня видел кто-нибудь ещё, но об этом я ничего не знаю, потому что не обращала ни на кого внимания. Как я понимаю, печальное событие произошло в Варшаве, поэтому вам придётся просто проверять, не пропадала ли я с глаз всех перечисленных свидетелей на соответствующий срок. К тому же я не знаю, когда… впрочем, знаю! Вы сказали, если мне не изменяет память, «позавчера»? То есть двое суток назад. Так… что я делала двое суток назад? Все то же самое, что и в остальные дни. Мне очень жаль, но ничего другого мне, не сочинить.

Инспектор задумчиво и чуть смущённо смотрел на меня. Вообще-то на меня таращились и все остальные, и всем было несколько неловко, а я изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

Так я и разбежалась пересказывать им всю правду! Эта правда превратит меня в первейшую подозреваемую, мотив просто напрашивался. Отличный способ окончательно избавиться от осточертевшего двойника, от этого камня на шее.

Подумаешь — была в Колобжеге! Да я туда специально поехала, чтобы обеспечить себе алиби, а тут оставила нанятого киллера. Внезапно я вспомнила про Агату и встревожилась.

— Простите! Кого вы уже так любезно уведомили о моей трагической кончине? Брата, родителей, подругу?..

Атмосфера тотчас накалилась. В задумчивости инспектора отчётливо проступили элементы раскаяния и смятения.

— А ещё вашего бывшего мужа, так что, боюсь, и детей, — пробормотал он. — Ваша подруга в шоке…

— Агата! Господи Иисусе!

— Да, пани Агата Млыняк…

— Где она? В больнице?

— Дома, но под опекой профессиональной медсестры. Сейчас мы все уведомления отменим…

— Вы уж лучше не пробуйте, давайте я сама им сообщу, что жива-здорова. Вы хотите продолжить допрос или пока оставите меня в покое? Я охотно дам вам все мыслимые показания, но позвольте мне заново обустроиться в доме!

Как же, буду я сейчас обустраиваться…

Они выполнили мою просьбу и убрались к черту. А я кинулась к телефону. Прежде всего Агата! Трубку у Агаты сняла медсестра. Пообщались мы весьма продуктивно — как глухой со слепым!

— Могу ли я побеседовать с пани Агатой Млыняк?

— Простите, нет, она на седативных средствах…

— Минуточку! Я её подруга, меня зовут Барбара Борковская…

— Идиотская шутка, проше пани. Нечеловеческая и мерзкая.

Она повесила трубку. Я снова позвонила.

— Пожалуйста, не бросайте трубку! Я жива!

— Очень, очень жаль. И как таких гадин земля-матушка носит! Да как вы смеете!

— Как это «смею», как это «смею»! Случилась ошибка! Я только что вернулась из поездки, убили какого-то другого человека!

— Убили Барбару Борковскую?

— Ну да, но это не я! Я-то жива!

— Ну и что, что вы живы? Очень вас прошу не устраивать глупых розыгрышей. Пани Млыняк пережила тяжкий шок в связи со смертью подруги, и очень хорошо, что я здесь, никто не будет терзать её такими звонками…

Я горько пожалела, что не предоставила полиции объяснять их собственные ошибки. Вот ведь упрямая баба!

— Проше пани, вы никогда не слышали о том, что бывают ошибки? Это не подругу пани Млыняк убили, а какую-то совершенно чужую женщину, которая по чистой случайности носит ту же фамилию. Это я подруга, и никто меня не убивал! Ведь Агате надо об этом сказать, она от такой вести сразу выздоровеет! Спросите хотя бы у полиции, они только что у меня были и все проверяли.

Медсестра слегка заколебалась. Неизвестно, сколько бы ещё длилась наша беседа, если бы Агата не заинтересовалась звонком и не сняла трубку параллельного аппарата, стоявшего на тумбочке у кровати.

— Алло, — сонно сказала она.

— Агата, это я! — завопила я что есть мочи. — Это не меня угробили, а ту, вторую! Я сейчас к тебе приеду!

Я совсем не собиралась применять шокотерапию, просто хотела сообщить ей о своём воскрешении как можно деликатней и ненавязчивей, но испугалась, что медсестра вырвет у неё трубку из рук, и всякая дипломатия пошла к чертям. Агата на том конце провода словно подавилась, медсестра возмущённо заорала, они о чем-то перекрикивались в трубке, но я уже не слушала. Наплевав на родственников, я выскочила из дому и помчалась к Агате.

Агата, слегка измученная, но сияющая, встретила меня в дверях. Медсестра перестала сомневаться и начала жаловаться на бардак в стране, из-за чего даже трупы путают и людей в депрессию вгоняют почём зря. Я сообразила, что в её присутствии нам не удастся свободно поговорить, Агата тоже это поняла и с трудом, но удержалась от вопросов. Чтобы не создавать таинственной атмосферы, я принялась обзванивать родных. В конце концов, они тоже люди.

Родня поверила мне гораздо быстрее, чем медсестра.

— Значит, не надо завтра ехать опознавать твой труп? — обрадовался братец. — Вот здорово, а то у меня со временем напряг!

— А я и не сомневался, что все это ерунда какая-то, — заявил отец. — Под стать предыдущим глупостям. Ты только приезжай, матери покажись.

Я обещала приехать завтра или послезавтра и возложила на них обязанность сообщить детям, что их родительница жива. Черт с мужем, но дети, возможно, оплакивают окончательную потерю маменьки, так что надо донести до них правду.

Медсестра все ещё торчала у нас над душой.

Бросить пациентку без согласия врача она не решалась и стала ему названивать. Я подключила мобильник к заряднику Агаты и принялась отменять свою кончину. Из всех знакомых только Анка Парлицкая не вынудила меня врать и объясняться, просто по-человечески обрадовалась, что я жива, — да так обыденно, словно нашёлся потерянный кошелёк. И тут же потребовала комментарий к только что раскрытой афере автоугонщиков. Тема не аховая, но каждое из таких дел отличалось своей спецификой, и постепенно рождалась слабая надежда, что угонщиков в конце концов прижмут.

Самые страшные муки я пережила с Яцусем и Томеком. Увы, обоих я застала на месте, и они отреагировали так, что меня затошнило. Намёки, будто я лично избавилась от кошмарного двойника, просто вылезали из каждой фразы как шило из мешка. Оба торжественно поклялись не выдать меня даже под пытками.

От их дружеских излияний я обливалась холодным потом, потому что не могла даже объявить, что думаю об этих клеветнических измышлениях, протестовала вполголоса и иносказательно. Медсестра жадно вслушивалась в каждое моё слово. Агата пыталась симулировать новый приступ, чтобы хоть как-то её отвлечь, но, поскольку и сама так же заинтересованно подслушивала, медсестра не купилась на её жалкое кривляние.

Наконец медсестра все-таки убралась восвояси.

— Ну слава богу! — сдавленно зашипела Агата, едва за медсестрой закрылись двери. — Что я пережила!

— Ну что ты, балда этакая, истерики закатывала! — сердито упрекнула я. — Никто так себя не вёл, ты одна. Ну и померла, что тут такого, все там будем!

— Да не в этом дело, — с досадой ответила Агата. — Совсем даже не из-за твоей смерти, просто подумала, что эта мразь тебя все-таки достала, а я не успела ей рожу порвать, и меня чуть кондратий не хватил от злости. То есть именно что сначала хватил, а потом я уж больше симулировала, потому что не знала, что говорить.

— А теперь знаешь?

— А теперь-то зачем?

— Так ведь стало гораздо хуже, чем было! Я ни в чем не призналась, но обстоятельства мне благоприятствовали, поэтому все прошло как по маслу, но во второй раз мне и святой Пётр не поможет. Нам надо прямо сейчас решить, что мы знаем, а что нет. Иначе… ты только подумай, у кого ещё, кроме меня, мог быть мотив?

— У-у-у, вот черт… действительно!

Мы устроились за маленьким столиком, Агата заварила чай. Времени у нас было мало, потому что мне ещё предстояло убирать это следственное безобразие. К тому же нам элементарно не хватало информации. Агата сразу после контакта с полицией впала в шок, и её не успели допросить. Ей даже не задавали вопросов, поэтому она не смогла ничего вычислить. Сама я знала только то, что бабу убили позавчера, когда она шла на интервью к писательнице Хмелевской, перед которой наверняка собиралась меня скомпрометировать в пух и прах. Даже при каких обстоятельствах убили эту тётку, я понятия не имела — слишком рано спровадила ментов.

— Ни в коем случае нельзя нагло врать, — решительно сказала я. — Ты можешь чего-то не знать, чего-то не помнить, пусть у тебя склероз крепчает, но явное враньё, которое легко раскрыть, исключено!

— А ты?

— И я врать не буду.

— Так что мне говорить, если спросят, знала ли я эту бабу?

— А ты её знала?

— С ума сошла?!

— Так в чем же дело? Не знала. Ты её в жизни в глаза не видела!

— Святая правда, — согласилась ошеломлённая Агата. — Но я про неё слышала. И как с этим быть?

— Никак. Ты можешь забыть, от кого слышала.

— Но если я что-то слышала, меня тут же прижмут к стенке и станут выпытывать, что именно. И уж тогда придётся вспомнить от кого.

Я задумалась. Плохо дело. Общие знакомые? После отъезда Агаты в Канаду и моего развода круг знакомых у нас распался. Нет, на меня ещё раньше стали косо посматривать и избегать контактов со мной. Кого бы кинуть на съедение полиции? Тех, кому на самом деле что-то известно, лучше не трогать…

— Не знаю, — в отчаянии призналась я. — Слушай, а правда, от кого ты про неё слышала?

Агата усиленно напрягла серые клетки.

— От Юречка… Хотя нет, от Юречка я слышала про эту гусыню Стефана. От её бывшего жениха? Нет, он тоже лишь про Уршульку говорил, насчёт подружки все было как-то туманно. От тебя я вообще ничего не слышала, это я тебе про неё рассказывала, я её вычислила, можно сказать, из воздуха! Слушай, ей-богу, не знаю, кто мне про неё говорил!

— И отлично, — похвалила я Агату с чувством глубокого облегчения. — Вообще-то ты могла ничего про эту бабу не слышать, это до меня доходили сплетни, а не до тебя. То есть ты про неё ничего не знаешь, и привет!

— Я видела её на фотографии, — буркнула Агата. — Ты мне показывала.

— До снимков моих пока что не добрались, квартиру они ещё не настолько разбомбили. Сейчас я вернусь домой, и фотографии сгинут на веки веков. Подумай, ты ведь и в самом деле ничего про неё не знаешь! Тебе даже врать не надо, только помни: она — это не я. Чужая тётка! Про меня можешь говорить все, что взбредёт на ум, но только отдельно от неё.

Агата пораскинула мозгами и довольно кивнула:

— Ты права. Я вообще к этому убийству никакого отношения не имею. Слушай, может, теперь подумаем, кто её укокошил? Ты-то в этих делах профессионал…

— Опомнись, в такое-то время?

— Так ведь ещё совсем не поздно!

— Знаешь, я все-таки хотела бы пожить немножко у себя дома. И мне ещё генеральную уборку делать.

Генеральная уборка перевесила все остальные соображения. Агата на время отказалась от доморощенного расследования, но пообещала прийти завтра вечером, потому что днём к ней вернутся ребёнок с домработницей, подкинутые на время Агатиного шока бабушке.

Замечу в скобках, что семейные отношения у Агаты были весьма своеобразные. Ребёнок был внебрачный, но признанный отцом, с фамилией и алиментами. И на этом отцовство заканчивалось. Несостоявшийся муж пропал где-то в голубой дали, вроде как он с увлечением исследовал разные экзотические территории — Арктику, русло Амазонки, вершины Гималаев. Зато имелась бабушка, мать несостоявшегося мужа. Бабушка занималась внуком с восторгом, утверждая, что он заменяет ей сына-отшельника, и жизнь Агате она облегчала очень. К счастью, бабушка ещё работала, иначе она вцепилась бы в Адася зубами и когтями.

Я наконец вернулась домой, обеспокоенная и расстроенная, но одновременно в глубине души благодарная неизвестному злодею, который освободил меня от кошмара…

* * *

— Ну и дурака же мы сваляли, — самокритично поведал Бежан Роберту Гурскому в тот же вечер. — Ошибка на ошибке едет и ошибкой погоняет! В жизни такого конфуза у меня ещё не было.

— Во-первых, не у вас одного, пан майор, а у нас обоих, — энергично возразил начальнику Роберт. — Во-вторых, мы не одни, а в многочисленном обществе.

— Факт, — согласился Бежан. — Никто не выполнил своих обязанностей, какое-то помрачение ума на всех нашло. Свари-ка нам кофе, а у меня в заначке, кажется, есть пиво. Таким дураком я домой не пойду, заснуть не смогу!

Роберт полностью поддержал начальника.

Они вдвоём сидели в опустевшем здании отдела, хотя рабочее время давно закончилось. Сыщики ждали результаты экспертиз, сделать которые они распорядились только сейчас, и пытались привести в порядок ублюдочное расследование.

— Показания на тему покойницы можно сразу выбросить на помойку, — подсчитывал потери Бежан, — кроме первой записи с описанием места и времени, результатов вскрытия, фотографиями и описью вещей. Все остальное можем повесить на гвоздик в сортире. У нас есть неопознанный труп, а мы начинаем с нуля.

— Фамилия-то все-таки сходится?

— Черт её знает. Курам на смех: поверили паспорту с печатью о прописке. Единственный умный человек на месте оказался наш пёс. Он сразу сказал, что покойная прошла четырнадцать шагов, и не больше. И нигде поблизости не шастала.

— Хорошо, что хоть собака под рукой оказалась, — вздохнул Роберт.

— Надо было сразу провести опознание трупа, — мрачно продолжал Бежан, — так нет, мы же люди гуманные, пожалели брата. А возьмём хотя бы детей, которых у неё не могло быть! Одно это должно было заставить нас задуматься. Иногда в уставах и предписаниях есть свой смысл. Бюро переписи населения пришлёт данные только завтра утром…

— Но это же будут Барбары Борковские со всей страны!

— А потом ещё окажется, что никто из них нам не подходит, потому что у покойницы была совершенно другая фамилия.

— Есть ещё шанс с отпечатками пальцев.

— Ладно, не утешай, предчувствия у меня самые скверные. Слава богу, что эта вторая баба сегодня вернулась, а не через две недели, потому что неизвестно сколько мы успели бы напаскудить!

— На монашку покойница наша не похожа, — после паузы уныло заговорил Роберт. — Побегать бы с фотографией по кабакам, опубликовать фото в газете…

— Много чего надо сделать! — вздохнул Бежан.

Наконец пришли первые результаты из лаборатории.

Паспорт оказался подлинным — государственный общегражданский паспорт, а вот содержание его было ловко подделано. Фамилию и место рождения не тронули, а все остальное фальсифицировали. Эксперты сумели выяснить, что жертву звали не Барбара, а Бальбина, дата рождения состарила её на два года, кто-то приписал ей девичью фамилию Мямля, подделали и имена родителей, а на месте штампа о прописке паспорт подчистили чуть не до прозрачности и поверх записали адрес живой Барбары Борковской.

— Хватай телефон! — быстро приказал Бежан. — Звони в бюро переписи населения, пусть оставят в покое Барбару и ищут Бальбину!

Имена родителей прочитали, никакие не Густав и Анна, а Чеслав и Хелена, так… настоящая дата рождения… Нет, я даже смотреть на это не могу: что ни шаг, то ляпсус. Инвалидная команда, а я во главе. Откуда мы выкопали семью этой живой Борковской?

— Из паспортного бюро. Так было быстрее.

Ну и девичья фамилия. Мямля… Мы оперативно нашли людей…

— Черт бы побрал такую оперативность…

Но если штампы настоящие, значит, районом поиска остаётся Мокотов, это уже лучше, чем искать по всей стране. Послушай, но из этих подделок-переделок следует только одно: покойница хотела притвориться Барбарой Борковской, журналисткой.

— Плохо притворялась. Где место работы? Должен быть штамп об увольнении из прокуратуры!

— Места работы нет никакого. Погоди-ка, но у нас есть прежний адрес прописки, специалисты прочитали замазанное: Северная Прага, улица Полеская… Сейчас туда кто-нибудь поедет… нет, не сейчас — завтра! — со снимком покойницы.

Ещё есть возможность, что… Хотя времена не те.

Роберт вопросительно смотрел на начальника. Бежан снова вздохнул.

— Ну, чтобы захватить себе права на квартиру. Когда-то такие мошенничества случались. К тебе в квартиру лезет чужой человек, ты вызываешь милицию, а тут — фигушки, человек прописан в той же квартире, что и ты. Такая неразбериха получалась для милиции, для суда, вообще для всех. Но уже не в наше время, конечно.

— Тогда зачем покойнице такие трюки?..

Тут поступила радостная весть, что отпечатки пальчиков покойницы действительно есть в картотеке. Один раз её арестовали, ещё несовершеннолетней, четырнадцать лет назад, по причине того, что оказалась на месте преступления: взлом продовольственного магазина. Владелица отпечатков пальцев звалась Бальбина Фелиция Борковская, а никакая не Барбара. Имена родителей такие-то, дата и место рождения, проживает на Полеской улице…

— Завтра ты мне из-под земли выроешь это дело о взломе, — распорядился Бежан. — Пока что я вижу во всем этом одно утешение: убитая Борковская по фамилии Борковская существовала на самом деле. И можно нащупать дорожку, которая нас к ней приведёт. Снимки нам пришлют только завтра утром, поэтому пока я согласен отправиться домой.

К следующему полудню кое-что прояснилось.

На улице Полеской никто Бальбины Борковской не узнал и никто ничего о ней не слышал, кроме одной крайне склеротичной старушки, которая вспомнила времена двенадцатилетней давности, и то лишь потому, что люто ненавидела свою соседку, соседка уже бог весть сколько времени как съехала, старушка не смогла даже вспомнить её фамилию, да и вообще сомневалась, в каком именно доме та жила. Но зато прекрасно помнила, что гнусная соседка сдавала комнаты жильцам и страшно за их счёт обогащалась. И девка эта у неё тоже проживала, соседка ещё говорила, что прописала её, но все враньё. А девка-то наглая такая, бедную женщину обзывала старой каргой и ведьмой. И каждую ночь всякие бандюки молодые к ней приходили, а ещё они кота загрызли, и не правда это, что собака кота загрызла, собака нервная была, сама всех кошек боялась…

Старые домишки уже пропали с лица земли, превратившись в новые виллы или многоэтажные башни, и ни одна душа, кроме склеротичной старушки, наглой девки знать не знала. В архивах паспортного отдела царил чудовищный хаос, с огромным трудом удалось выяснить, что Бальбина Борковская выписалась по неизвестному адресу.

Дело о взломе продовольственного магазина, выкопанное из архива в рекордно короткие сроки, поведало, что юная Бальбина Борковская личного участия в налёте не принимала, даже старалась удержать своего жениха, Клеменса Сивуху по кличке Рамон. Этот самый Рамон, главарь преступной группы, мотал на нарах свою четвёртую пятилетку. С невестой он порвал сразу после неудачного ограбления, утверждая, что она его сглазила.

— Кто-то получил её в наследство от Рамона, — заметил Бежан, читая материалы дела. — Фамилии у нас есть, надо послать людей…

— Сейчас? — тревожно переспросил Гурский.

— Сейчас. Лети мухой и все устраивай. Вот тебе список…

Бюро переписи населения сообщило, что Бальбина Фелиция Борковская, дочь Чеслава и Хелены, родившаяся и так далее, прописана на Полеской улице, и никаких изменений на этот счёт не зарегистрировано. Возможно, новые сведения ещё не ввели в компьютер.

У Бежана от разочарования даже в глазах потемнело, но оптимизма он не утратил, и правильно сделал. Через два часа на него свалились хорошие новости.

Во-первых, оперативники с фотографиями отрапортовали, что данную личность узнали во многих местах, поскольку фигура была очень колоритная, время от времени она тако-ое устраивала, причём каждая её выходка запоминалась надолго. Когда-то вроде была прокурором, потом — журналисткой, а вообще довольно вульгарная особа. Внешне привлекательная, но на самом деле патологическая скандалистка и крикунья. Представлялась она как Барбара Борковская, всегда дебоширила под своей фамилией, поэтому не оставалось никаких сомнений насчёт того, кто она такая.

Во-вторых, оперативники мгновенно отыскали наследника жениха. Ныне уже взрослый и весьма талантливый автомеханик много лет назад вырвался из компании шпаны и с большим энтузиазмом принялся вытаскивать из преступной трясины Фелю. Вроде как уже и вытянул, однако Феля через два года по преступной трясине соскучилась и сама выбрала себе обожателя, фраера и дурака, но с квартирой, подаренной родителями.

Он её даже прописал у себя, только неизвестно где, потому что адреса этого типа никто из старых корешей Фели не знал, а механик из гордости даже не спрашивал.

— Почему «Феля»? — спросил Гурский. — Ведь Бальбина же! Сколько же у неё, черт побери, имён?

— По данным переписи населения — два, — напомнил Бежан, уже наизусть выучивший отчёты оперативников. — Бальбина Фелиция. Может, она ими по очереди пользовалась.

— Ага, нужное подчеркнуть…

— А с этим механиком… как его там? Антоний Возняк? Надо будет ещё поговорить с ним.

В-третьих, самое странное, что, связавшись с фраером и дураком, эта Борковская продолжала учиться и даже доковыляла до шестого класса.

Ещё шесть лет — и сдала бы экзамен на аттестат зрелости, она ведь не такой уж тупой была, просто ленивой. Глупая девчонка, жадная до развлечений. Эти сведения сообщила пани учительница, у которой Бальбина-Феля раз в месяц сдавала какие-то экзамены. Пани учительница попалась оперативникам совершенно случайно, по иронии судьбы — когда покупала газеты в киоске. Киоскёрша, много лет назад выступавшая в качестве свидетеля обвинения в деле о взломе магазина, Борковской на фотографии не узнала, зато пани учительница только взглянула — и сразу вспомнила одну из самых трудных своих учениц.

— Смесь дурости и смекалки, лени и энергичности, неправдоподобно легкомысленная, — рассказывала учительница оперативнику, и в голосе её звучала тень давней досады. — Она меня так бесила, что и сказать не могу. Нет, не знаю, где она живёт, и что с ней сталось, тоже не знаю, но что касается друзей… По-моему, у неё была подружка, потому что на экзамен она несколько раз приходила с какой-то девушкой. Нет, никаких примет девушки я не помню, у меня только сложилось впечатление, что блондинка, чуть пониже Фелиции и более хрупкая. К сожалению, это все. Да и это не забыла исключительно потому, что Феля столько кровушки моей попила…

В-четвёртых, под самый конец дня позвонил участковый из Мокотова с сообщением, что на его участке живёт Бальбина Борковская, довольно хлопотная гражданка. Никакой уголовщины, разве что штрафы или предупреждения, но люди жалуются, что она шумит, радио у неё ревёт и телевизор тоже. Должно быть, мощные колонки стоят, потому что аж стекла в окнах дребезжат.

А стоит ей замечание сделать — сама пасть разевает на всю громкость. Выселить её не получается, потому что она легально прописана у хахаля своего, звать его Веслав Выдуй, охранник в каком-то транспортном предприятии. До сих пор к уголовной ответственности не привлекался, но, по мнению участкового, личность ужас какая подозрительная. Сейчас его нет дома, уже две недели как нет, потому что погнал в Россию какой-то груз, а на границе там неделю надо стоять. Кроме того, об этой самой Борковской разные слухи ходят, якобы она за денежки принимает гостей мужского пола.

— Адрес! — дико взвыл в трубку Бежан.

— Дольна, дом тридцать «А», квартира двадцать три, комната с кухней, первый этаж, — отрапортовал участковый.

Без комментариев и даже без лишних мыслей Бежан рывком поднял Гурского, и они галопом поскакали на Дольную. Вернее, помчались на патрульной машине.

На месте они сразу пожалели, что не вызвали подмогу, потому что дом тридцать стоял на самом виду, зато корпус «А» найти оказалось невозможно. Кто-то из редких аборигенов сообщил, наконец, что это флигель на другой стороне двора.

— Да-а, ловить здесь кого-нибудь я бы не хотел, — признался Роберт, сплёвывая украдкой через левое плечо, чтобы не сглазить. — На четыре… хуже, на пять сторон света можно драпать. Широкие возможности.

— Пока что нам гоняться не за кем, потому что один у русских, а вторая в морге, — напомнил ему Бежан.

— Насчёт этого Выдуя или Выдоя… надо бы подождать с опознанием тела, если больше никто из её семьи не найдётся. А сейчас можно поговорить с соседями, слава богу, люди уже с работы возвращаются. Давай разделимся: ты иди в эту сторону, а я в ту.

Гурский оказался в выигрыше: в корпусе, стоящем перпендикулярно к флигелю, имелся лифт.

Бежану пришлось гонять по этажам на своих двоих. Зато ему досталась в основном пенсионная часть жильцов, большинство из которых торчали дома целыми днями. Очень скоро Бежан буквально опух от сведений — как полезных, так и бесполезных.

— Ну наконец-то хоть кто-то за это взялся! — мстительно возопило семейство с первого этажа, не обращая внимания, что суп стынет на столе, а второе подгорает на плите. — Это же содом и гоморра, рехнуться можно. Тут дети, а из окна напротив вопли и грохот, мёртвый проснётся. Этот её муж ещё ничего, его или нет, или спит себе пьяный, но жена! Пьянки-гулянки, неважно, дома муж или нет, почти до утра, а потом скандалы, друг на друга орут матом, а она деньги берет от каждого встречного-поперечного, да ещё и скандалит, что мало дают! Его в кухне запирает, чтоб не мешал, а сама скачет с гостями.

— Я ей уже два раза стекла выбивал, — признался отчаянный водитель из соседней квартиры, тоже на первом этаже. — Мне-то плевать, я и в ночную смену могу пойти, но сами посудите: моему малышу и года нет, а у него уже невроз.

И у жены тоже. Ну что мне делать, окна замуровать? Это что, тюрьма? И ничего не помогает, даже стекла не сразу вставили, ещё хуже музыка грохотала.

— А она такая, проше пане, — нашёптывала старушка со второго этажа. — Я по ночам спать не могу и приглядываю. Туда просто караваны ходят, один за другим, она там весёлый дом себе устроила, а ещё товарка к ней приходит помогать, бочком прокрадывается, и всякие разные уголовники к ним бегают. Может, оттуда уже человек пять живыми не ушли, а один раз они точно труп выносили, на ту сторону, на Гуцульскую улицу.

— Ну да, смотрю, — саркастически признался театральный электрик на пенсии, тоже со второго этажа. — А что мне ещё делать? В два часа ночи меня будит жуткий вопль: «Оле! Оле! Оле!» — так однажды мне даже бой быков приснился. Нет, я с ней не воюю, хотя знаю, какое у неё окно, вдоволь налюбовался, а ей плевать, не стесняется. Ну да, это она на фотографии. Кто-то ещё был с ней, но не муж. Мужа я знаю, а это был какой-то сиюминутный обожатель. Посмотрите сами, из моего окна все видно. Один раз я засёк визит некой дамы, она вошла со стороны Кондукторской улицы, я бы даже сказал — прокралась. А видел я её потому… — Тут электрик словно смутился, но продолжал:

— Тут ничего плохого нет, просто я себе вареники варил, покупные, и один взял на ложку попробовать, сварились они или нет. Вареник был страшно горячий, и я так стоял себе у окна, дул на него и тупо таращился в окно. И эта особа, блондинка, показалась в окне у той самой скандалистки, но сразу попятилась назад, словно чего-то боялась. Но я в своё время в театре работал, так что эту особу обязательно узнаю. Можно сказать, красивая, но какая-то блеклая.

— Совершенно верно, форменный кошмар, — довольно спокойно высказалась пожилая художница с третьего этажа. — Меня это почти не трогает, потому что летом дома не бываю, сами видите, я делаю сухие букеты, а для этого нужны растения, причём не любые годятся. Я сама их собираю или покупаю подальше от города, где подешевле. Зимой окна закрыты, но вот если весной, не дай бог, нам на голову свалится тропический климат — все, пиши пропало, ни одной спокойной ночи, заснуть невозможно. Может, эта идиотка глухая? Мне на третьем этаже невмоготу, а каково же ей у себя в квартире? Подумать страшно. Конечно, я её знаю в лицо, знаю, как она выглядит.

Один раз видела её из окна, даже специально привстала и посмотрела, когда она как раз куда-то уходила. Помню, я очень удивилась: так была элегантно и со вкусом одета. Я-то ожидала от неё попугайских и вызывающих нарядов! Да, это безусловно она, хотя снимок не очень хороший.

Обегав трусцой все подъезды и встретившись внизу, Бежан с Гурским не передохнули и даже не обменялись ни словом, а сразу дружно направились к самому главному объекту — флигельку в глубине двора.

Там их ждала золотая жила.

— Есть у неё одна-единственная подружка, Улька, — таинственно зашептала соседка по лестничной площадке, маленькая и сухонькая старушонка. — Только эта подруженька у неё и есть, другой никогда не было, хотя, проше пане, сюда разные типы приходят, только девушки — редко когда. Побудут с ними — и давай бог ноги. Она, эта Феля, конкуренток не любит, хотя велит тут себя Басей звать.

— А почему Бася? — перебил Бежан.

— А у неё второе имя какое-то похожее, только оно ей не нравится. Баблюта, что зна… Этот её Весек все время ошибался и временами её Фелей звал, а временами Басей, а подружка только Фелей…

— Вот-вот, про подружку расскажите…

— Рассказывать-то особенно нечего, Улька эта не часто приходит, и не на пьянки, а только так, по личному делу, и они между собой все шу-шу-шу да шу-шу-шу, шерочка с машерочкой. Только недолго шушукаются-то. Часок-полтора — глядишь, Ульки уже и нет. И не поймёшь, о чем они там договариваются, все время только шепчут, ни словечка не расслышать.

Старушка и не скрывала своей страсти к подслушиванию, честно призналась, что торчала у самой двери, да все без толку, отчего жутко расстроилась. Бежан, поймав след, выжал из любопытной бабули по максимуму информации. Без лишних уговоров старушка согласилась немедленно поехать в морг, где с блеском в глазах опознала жертву убийства, а также посулила сообщать о любых событиях, в первую очередь о возвращении хозяина дома. Бежан ни секунды не сомневался, что бабуля даст сто очков вперёд всем оперативникам в мире.

Голодные, измученные и переполненные впечатлениями, они с Гурским ввалились в отдел.

— Перекусить, что ли? — неуверенно начал Гурский, человек более молодой и, следовательно, более голодный.

Бежан задумался. С одной стороны, голодовка время от времени только на пользу, но с другой — умственной деятельности во вред.

— Ладно, что-нибудь побыстрее и попитательнее, — решил он.

— Тогда гамбургер из «Макдоналдса». Говорят, одного хватает шахтёру, чтобы целый день работать.

— Ну так позвони или пошли кого-нибудь.

Роберт нагло и вопреки уставу послал оперативника, даже не представляя, что одним-единственным бессовестным поступком значительно продвинет следствие вперёд.

Оперативник, прекрасно понимая, что в его служебные обязанности побегушки за снедью никак не входят, приказ выполнил, поскольку и сам был голоден. Вернувшись с двумя здоровенными сандвичами, он заявил с порога:

— Я хочу написать рапорт, потому что кое-что случилось.

— Выкладывай! — распорядился Бежан, разворачивая обёртку.

Оперативник не носил денег в бумажнике, а мелкие банкноты и монеты клал в карман. Вынимая их, чтобы расплатиться, он случайно выронил на прилавок снимок покойницы Борковской.

Продавец и кассирша при виде фотографии дружно заржали. Продавец, правда, сразу же извинился и объяснил, что недели две назад у них тут случилась очень смешная сцена с участием этой гражданки. Такое нечасто происходит, а потому и не забывается! Тут продавец снова извинился — вдруг это близкая знакомая клиента…

Оперативник тут же поинтересовался случившимся, попросил рассказать по принципу «между нами, мужиками» и так далее. Оперативник был постоянным клиентом забегаловки, потому что перехватить съестное в экстренных случаях можно было только здесь, а потолстеть он не боялся.

Продавец махнул рукой на этику и поведал следующее.

Пришли две дамы. Одна красивая и эффектная, и вот как раз эта эффектная потребовала чёрной икорки со сметанкой на хрустящем хлебце.

Икру в «Макдоналдсе», разумеется, никто не держит, поэтому ей предложили изобильное меню, но без икры, а она принялась скандалить.

Очень смешно и даже остроумно, хотя ужасно вульгарно. А вторая пыталась изо всех сил её усмирить и усовестить. Пробовала даже силком вытащить подружку из закусочной, но первая, видно, очень любит публичные выступления, поскольку упёрлась и заорала во весь голос, что этой забегаловкой, которой плевать на клиентов, займётся прокуратура. Что она сама, дескать, журналистка, зовут её Барбара Борковская, а в прокуратуре у неё связи. Она даже паспорт вытащила.

Эта вторая чуть сквозь пол не провалилась со стыда. Успокаивала горлопанку, что-то ей шептала, обещала… словом, уговорила все-таки. Взяли они «чикен мак-наггетс» и сели трапезничать. И тут опять цирк начался. У скандалистки кусочек упал под стол, туда за ним полезла, а вылезти не смогла. Подружка её просто испепелила взглядом, вытащила из-под стола и уволокла прочь. Но это ещё не конец… Минуту спустя заявилась другая дама, едва-едва разминулась с оригинальной парочкой, а все в заведении ещё обсуждали представление. Эта новая баба как услышала разговоры, так и завопила: «Это не та Борковская, это какая-то другая баба, люди, не дайте себя обмануть!» Словом, весёлый выдался денёк, нечасто такое случается, а жаль — работать было бы веселее… В конце концов, ущерба никакого, никто ничего не разбил, а зато человеческий фактор отличился на золотую медаль.

Бежан все это время жевал, и не иначе как провидение не дало ему подавиться.

— Описания! — чавкнул он с набитым ртом.

Оперативник был профессионалом и знал, чего от него потребуют.

— Рыжая, великолепный цвет, как сказала кассирша. Чистая медь, красное, чёрное и оранжевое, все очень красиво перемешано. Это цитата.

Рост между средним и высоким, довольно упитанная, не худая, не толстая, красивое лицо. Вернее, было бы красивое, если бы не вульгарность. Что-то в нем такое было, что на аристократку эта гражданка не тянула. Глаза довольно тёмные, возможно карие. Персонал закусочной фотографию рассмотрел, и все сказали, что это она, то есть наш труп.

Вторая пониже ростом, худее, такая хрупкая, что ли… Хилая. Глаза голубые, нос прямой, не длинный и не короткий, обыкновенный. Овальное лицо, рот… понятия не имею, как это описать…

— Так, как они.

—..выразительный. Небольшой, но что-то такое в нем есть. Один парнишка, посыльный, то есть курьер, который заказы развозит, сказал, что если бы встретил такой ротик пару лет назад, когда ему было семнадцать, зацеловал бы его до потери пульса. Заманчивый, что ли? Простите, но атмосфера была такая, что поневоле приходилось делать собственные выводы.

— Кто-нибудь называл имена?

— Даже два имени: Улька и Феля. Улька — это блондинка, а Феля — наша покойница.

— А та, третья?

— Крупная тёмная шатенка, полноватая, но красивая… Глаза карие, отличные зубы, лицо чуть угловатое, нос как нос, должно быть, пропорциональный, потому что в глаза не бросался. Элегантная.

Бежан молча прикончил гамбургер и отпустил оперативника, от души поблагодарив. Гурский со своей порцией разделался раньше. Они посмотрели друг на друга и глубоко вздохнули.

— Ну вот, хоть кое-что, — удовлетворённо сказал Бежан. — Давай-ка все упорядочим. Без эмоций, спокойно, все с самого начала. Приступай.

Гурский придвинул к себе папку с материалами.

— Покойная, Бальбина Фелиция Борковская, проживавшая на Дольной, в гражданском браке с Веславом Выдуем…

— Оставь Выдуя, у нас его пока нет. Валяй дальше.

— Доставляет окружающим массу хлопот. Явная тяга к развлечениям. Многочисленные… как бы это выразиться… сцены в местах общественного питания. Упорно представляется Барбарой Борковской, бывшим прокурором и журналисткой, а на самом деле нигде не работающая девица с панели. Единственная приятельница, которая могла бы про неё рассказать, это некая Улька. Наверняка Уршуля, но с тем же успехом может оказаться Кордулей или… нет, лучше взять святцы, я не помню всех имён, которые заканчиваются на «уля». Каким-то образом и по непонятной причине выдавала себя за Барбару Борковскую — это я о застреленной говорю, — и подруга её удерживала. Вот же черт, как эту подругу найти?

— Подождём Выдуя, — буркнул Бежан.

— Транспортная фирма, но никто не сказал какая. Можно было бы их спросить, когда ожидают возвращения дальнобойщиков…

— Разве угадаешь, сколько времени их продержат на границе? Кто эта подружка, интересно?

— Если наша Феля на самом деле выдавала себя за Барбару Борковскую, то есть за живую, а на это очень похоже, живая Борковская должна была об этом что-нибудь да слышать, правда? Может, ей это жизнь отравляло? Особенно если она вылетела из прокуратуры, вот тебе и мотив. Хотя это все уже дело прошлое, потому что убили-то не её, а Бальбину. Может, и убили её как раз вот за такие глупости? Районная, окружная прокуратура! Надо всех допросить!

Бежан задумчиво покачал головой:

— Мало. Прокуратура прокуратурой и розыгрыши розыгрышами, но вокруг покойницы какие-то люди должны были крутиться. Я не соседей имею в виду, с соседями она ругалась, они только про это пристрастие к скандалам и знают. Но ведь человек знаком не с одними соседями.

Кто-нибудь может знать больше, особенно если участвовал в этих её забавах. У нас два пути: спросить живую Борковскую, что ей об этом известно, и дальше искать в окружении Борковской убитой. Ведь эта мадам не в пустыне жизнь прожила! Где её личные знакомые, где, черт побери, семья?

— Родилась она в Варшаве, — осторожно начал Роберт. — Если бы в какой-нибудь деревне…

— В деревне родилась разве что её бабка! — сердито перебил Бежан.

— Но ведь не до войны! — рассердился в свою очередь Роберт. — Она то есть, не бабка! Отследить всю её биографию…

— Это уже сделано. Родители, Чеслав и Хелена, умерли. Имелся ещё старший брат, он пропал, сбежал из дома шестнадцать лет назад. Неизвестно, стоит ли его искать. Жили они где-то на Секерках, в бараках. Бараков давно нет. Компания, с которой она хороводилась в юности на Полеской, давно потеряла её из виду. Известно только то, что дамочка любила развлечения и что у неё был сожитель. И это все. Кроме адреса, конечно.

Никто никого не знает, хоть ты об стену головой бейся! Этих оглохших соседей надо проверить на всякий случай. Может, кто-нибудь из них постарался так радикально прекратить ночные концерты.

— Мать честная! Проверить алиби у жителей ста сорока шести квартир?!

— Дети и паралитики отпадают. Ничего не поделаешь, давай работать.

* * *

— И ты собираешься все спокойненько бросить? — возмущалась по телефону Мартуся. — На твоей собственной помойке лежит труп, а ты ничего?!

— Уже не лежит, вывезли. На твоих глазах.

— Но лежал! А ты и пальцем не шевельнёшь!

— И что ты хочешь, чтобы я сделала? — Я была весьма раздосадована, потому что вообще-то история эта отвлекала от куда более насущных дел. — Сама разлеглась вместо неё на помойке? Я уже побеседовала с полицией, в приватном порядке.

— И что?

— И ничего. Делом занялись столичные власти. Теперь я должна поймать одного-единственного, который к нам заезжал, того, что помладше, потому что его я знаю лично, может, он что новенькое скажет. Я ему намекну, что кое-что знаю, и он сам ко мне примчится.

— А что ты знаешь?

— Не скажу, потому что не буду выражаться. Но соврать я могу, правильно? Или выдумаю чего. Случается же, что глупой бабе что-нибудь в голову стукнет.

— Когда?

— Что — когда?

— Когда тебе в голову стукнет?

— Как только найду свободную минутку.

— А что ты делаешь?

— Дерьмо.

— Ты же обещала не выражаться!

— Я совершенно не выражаюсь, я тебе честно отвечаю, что я сейчас делаю: варю дерьмо в бельевом баке. Мне надо сходить за хвощом, крапиву я уже привезла, а ромашка растёт у меня в саду. Пойти да нарвать.

Мартуся на том конце провода стала слегка заикаться.

— И… и у тебя на самом деле из всего этого получится дерьмо в бельевом баке?

— В чем хочешь получится, но в бельевом баке — лучше всего, — назидательно изрекла я. — Хвощ с крапивой в равных частях и немножечко ромашки…

— Слушай, это что, кулинарный рецепт?!

— Нет, удобрение. В пищу такое не годится. Залить водой и подождать пару недель, воняет просто нечеловечески. Мне надо поторопиться, чтобы все это до зимы созрело.

— Погоди, ты меня совсем сбила с толку. Я-то думала, что ты работаешь!

— Не могу. В настоящий момент я занята поисками секретного пин-кода к моей кредитной карте. Я его так надёжно спрятала, что теперь никак не могу найти. Страшная каторга, уж лучше хвощ пойду дёргать.

— Ну хорошо, я просто хотела сказать, что опять нагряну к тебе в понедельник. Ты это выдержишь?

— Без проблем. Может, мы с тобой наконец поймаем эту кошку.

На том мы и порешили. Мартусе я сказала чистую правду, поиски пин-кода меня до смерти измотали, и я с искренним удовольствием бросила это гнусное занятие и отправилась в экспедицию за хвощом.

В отличие от крапивы, за которой мне надо было ехать три километра, хвощ уродился прямо за околицей. Самый лучший рос у соседского забора: пышный куст, который с лихвой удовлетворял мои потребности. Ещё недавно дом соседа пустовал, там вовсю шли ремонтные работы, а владельцы появлялись редко, но тут вдруг выяснилось, что они уже живут там поживают. Я спокойно вырывала их хвощ, когда соседка вышла на крыльцо.

— Добрый день, — поздоровалась она. — Вы, должно быть, живёте в третьем доме отсюда?

Я подтвердила и сконфуженно извинилась, что ворую их растительность.

— Ничего страшного, — доброжелательно ответила соседка. — На кой мне этот сорняк, его везде полно. Здесь и так автомобили все уничтожают, вот, посмотрите сами, просто ирония судьбы: я хотела высадить снаружи маленькую тую, сделать такой узенький бордюрчик за воротами, осенью специально привезла саженцы. И что? Хвощ нетронутый, а тую мне какая-то идиотка переехала всеми колёсами! Зла я на неё как сто чертей. Взгляните, что эта бестолочь натворила.

Я взглянула. Действительно, ряд маленьких кустиков был наполовину раздавлен, на земле отчётливо виднелись следы автомобильных шин.

Причём следы двойные, словно кто-то разворачивался, неловко пятясь задом.

— Странно, что она вам сетку не сорвала, — заметила я сочувственно. — Разворачивалась в самом узком месте, словно больше негде, вот дура! А откуда вы знаете, что это баба? Строители тоже по этой дороге ездят.

— Я её видела. Как раз привезла кой-какие вещи. Вы правы, она едва не впечаталась в сетку. Я как раз занавеску вешала и не могла спрыгнуть со стремянки, а то бы сказала ей пару ласковых! Когда я слезла, она уже уехала в вашу сторону.

Испугавшись, как бы соседка не решила, что это мои гости портят зеленые насаждения, я поспешно заверила её, что никакие идиотки в последнее время мне визитов не наносили, что было истинной правдой. Но на всякий случай спросила, когда все это приключилось.

— Позавчера. Нет, раньше! Три дня тому назад. Позавчера я наводила порядок в гардеробной и не могла бы её увидеть в окно… Собственно говоря, мы тут поселились только вчера.

— А-а, так вот почему я была уверена, что вас нет!

Я утешила соседку, что туя оживёт, мы с ней по-дружески попрощались, я с пучком сорняков отправилась домой, но успела сделать только четыре шага — и тут меня как громом поразило.

Минуточку! Идиотка раздавила соседкину тую.

Три дня назад. Какая-то баба в машине. Покойницу на мою помойку кто-то привёз. А если эта вредительница и привезла?

Я вернулась обратно. Соседка ещё осматривала примятые кустики.

— Простите, а в котором часу это случилось?

— Перед самым закатом, — ответила соседка, безошибочно угадав, о чем речь. — Я даже не успела мужу показать, что она натворила, потому что очень быстро стемнело. Наверное, около пяти. Или чуть раньше.

Слава богу, ей в голову не пришло спросить, почему я так интересуюсь столь незначительным происшествием. У меня не было ни малейшего желания сообщать ей, что в обмен на щедро подаренный хвощ я собираюсь в ближайшее время натравить на неё полицию. Теперь ничего не придётся врать или высасывать из пальца. Напротив, необходимо связаться с ними как можно быстрее — ведь я невольно ввела в заблуждение славных людей, внушив им, будто соседский дом пустует.

Дозвонилась я без труда: поручик… пардон, комиссар Гурский дал мне номер своего мобильного. По телефону я самым таинственным голосом попросила его приехать, дабы он собственными глазами увидел нечто весьма любопытное. Комиссар отнёсся к моим словам очень серьёзно и медлить не стал.

Приехал он один, без своего шефа, инспектора Бежана, что мне было только на руку.

— Я ввела вас в заблуждение, утверждая, что этот дом стоит пустой, — с ходу взяла я быка за рога. — Собственно говоря, так и было до вчерашнего дня. Рядом с моим дом действительно пустует, в следующем живут, а про третий дом я сказала, что он тоже пустой.

— Все верно, — подтвердил комиссар.

— Но оказалось, что хозяйка третьего дома была здесь, и она в окно заметила автомобиль. А в автомобиле женщину. Эта особа осталась в её благодарной памяти навеки, поскольку раздавленную тую сейчас сами увидите, но, если вы скажете соседке, что это я на неё донесла, я вам никогда в жизни этого не прощу. Вы лучше сделайте вид, будто случайно обнаружили помятые кустики, и с них начните разговор, от души вам советую. Я бы охотно подслушала, о чем вы станете говорить, но вряд ли у меня получится. Вы уж вернитесь и расскажите мне, ладно? Из элементарного чувства порядочности.

Комиссар согласился проявить элементарную порядочность, ушёл и спустя довольно продолжительное время вернулся. Он был настолько доволен, что за чаем поделился со мной некоторыми служебными тайнами.

— Если я вам сам не скажу, вы же все равно из меня силой выдавите, правильно? Так вот, ваши сведения могут очень пригодиться. Это была единственная машина перед её домом в течение как минимум часа, а она у окошка торчала ещё больше. И охота так мучиться с паршивыми занавесками?

— У меня с занавесками тоже всегда сплошное мучение, — осторожно сказала я, прибегнув к безличной форме, потому что не собиралась приписывать себе чужие заслуги, — мучилась вовсе не я.

Гурский рассеянно осмотрелся.

— Ну да, очень красиво, — похвалил он. — Там тоже красиво.

— Но вы же ходили к ней не только затем, чтобы восторгаться интерьером? — вежливо напомнила я.

— Это точно, не затем.

— И кого соседка видела в этой машине?

— Блондинку, — мрачно ответил комиссар. — Бессмыслица получается.

— Почему? — удивилась я. — Судя по всем этим дурацким анекдотам про блондинок…

— Вот именно, к такой глупости блондинка очень даже подходит. Если представить, что она привезла сюда свою жертву, укокошила её, а потом удрала, неудачно развернувшись, давя и круша все на своём пути, словно специально старалась, чтобы её запомнило полгорода. Верх кретинизма.

— Просто она пыталась выехать с той стороны, — объяснила я, — а там дыра поперёк дороги — целая плита из дорожки выворочена, и она об этом не знала.

— Что же это за преступник, который даже не изучил местность перед тем, как идти на дело!

— А плиту выворотили недавно, только когда стройка напротив остановилась. Я уже раньше видела, как там кто-то пытался развернуться.

— Как же здесь вообще люди ездят?!

— Одни с одной стороны, другие — с другой. Плита выворочена как раз посередине между воротами.

Комиссар Гурский секунду скрежетал зубами и бормотал совершенно уместные в данной ситуации слова. После чего вернулся к нашей теме:

— Ладно, но что здесь делает блондинка? Вроде получается, что блондинка — лучшая подруга убитой. Убийц вообще-то ищут среди врагов, а не среди друзей. В этом вообще никакого смысла нет!

— Так вы бы взяли и поговорили с этой подругой, — осторожно посоветовала я.

— Так где ж её взять-то? — сердито ответил Гурский. — Никого у нас нет, из-за идиотской ошибки в самом начале все у нас скур… то есть скурсивилось.

— Из-за какой ошибки?

— Насчёт личности убитой.

Ну вот, я же знала, что он в чем-нибудь, а проговорится! На миг я потеряла дар речи.

— Минуточку. Это что же получается? Убили не Борковскую, а кого-то другого?

Комиссар слегка растерялся, посмотрел на меня взором раненой лани и махнул рукой:

— А, да что там! Вы умели молчать пять лет назад, наверняка и сегодня не разучились. Ну да, Борковская, только другая Борковская. Не та.

Принимая во внимание, что я вообще никакой Борковской не знала, мне это было совершенно безразлично, но я почувствовала сильнейший интерес.

— А которая же?

— Ну, другая…

— Журналистка?

— Да какая там журналистка, журналистка свалилась нам на голову в наихудший момент. Живая, здоровая и злая как сто чертей, прямо из отпуска. Стыдобища — не передать словами! А покойница вообще неведомо кто такая, развесёлая паненка, но на учёте в органах не состоит. Похоже, она притворялась этой журналисткой.

Все интереснее и интереснее… Я сосредоточилась.

— А зачем ей это?

— Да черт её знает. Причём все ещё надо доказать.

— Из чего вы сделали такой вывод?

— Проше пани, если кто-то подделывает в паспорте место прописки…

— Это которая?

— Покойница.

— Минуточку. Как это — подделывает? С чего на что?

— С собственного места прописки на место прописки другого человека…

— Поэтому вы даже не знаете, где она жила? — огорчилась я. — Эта покойница?

— Да нет, теперь-то уже знаем. Она вписала себе адрес второй Борковской, журналистки… К тому же если этот кто-то все время представляется по фамилии с указанием должности другого человека… Что ещё можно думать?

— Думать приходится много, — согласилась я. — А где она жила?

— Тоже на Мокотове. На Дольной, дом тридцать «А».

— Где?! — в ужасе возопила я.

— На Дольной, дом тридцать «А», квартира двадцать три. Это во флигеле.

— Вы шутите… Что во флигеле, это я лучше вас знаю. На первом этаже?

— На первом. А что?

— А то, что я в жизни её не видела и понятия не имела, как её зовут, но бывали моменты, когда страстно мечтала кинуть ей в окошко гранату без чеки. Кабы у меня была граната, ей-богу, кинула бы! Но гранаты у меня не было, и я нашла другой выход..

— А что вы там делали? — подозрительно перебил меня комиссар.

— Как что — жила я там! Напротив её окна, на четвёртом этаже, окна во двор. Сюда я переехала всего лишь два года назад.

В комиссаре проснулся профессиональный нюх.

— Ну-ка, ну-ка! Во-первых, в этой квартире на четвёртом этаже сейчас идёт ремонт…

— Естественно, ремонт! Там двадцать лет ничего не ремонтировалось. Все дверные коробки перекосило, а некоторые водопроводные и канализационные трубы уже шестидесятилетний юбилей справили. Может, они вообще довоенные были.

— Хорошо тогда строили…

— Глина-каменка, — кратко пояснила я. Комиссар молодой, но такие вещи должен понимать. — И все же это вам не пирамиды египетские, ремонт им тоже требуется.

— Это точно. Во-вторых, почему граната?

— Потому что эта тварь увлекалась музыкой. Не сама играла, а запускала треклятую технику, которой, по моему мнению, куда сподручнее крушить стены, чем иерихонскими трубами. У неё из окон неслись какие-то жуткие звуки. Я не молодёжь, шума не терплю. Из двух зол я предпочла бы отбойный молоток, он хоть монотонно долбит.

— Понял. В-третьих: какой выход вы нашли, коль скоро обошлись без гранаты?

— А я уезжала. На все лето. Сначала я забирала с собой пишущую машинку, потом сменила машинку на ноутбук — и привет. В сентябре эта зараза уже не так жаждала свежего воздуха, но иногда окна все же открывала.

— Понял, — повторил комиссар и задумался. — Ладно, а что вы о ней знаете?

— Ничего, кроме того, что она непременно должна быть туговата на ухо. То есть была туговата, раз её застрелили под моей ивой. Скажите, наверное, все население окрестных домов на радостях напилось в дымину?

— Об этом я ничего не знаю, на допросах все были трезвыми. Не может быть, чтобы вы ни разу в жизни не выглянули в окно на этот грохот!

Неизвестно, почему я так разнервничалась, но мне вдруг стукнуло в голову угостить комиссара чем-нибудь спиртным. Он предпочёл пиво вину, и вообще-то правильно: градусов поменьше.

— Уж будьте уверены, выглядывала не один раз. — В моем голосе одновременно звучали ярость и злорадство. Слава богу, я уже оттуда съехала, но давние мучения все ещё были свежи в памяти. — Мало того, я целыми днями торчала в окне и придумывала способы, как изничтожить всю эту аппаратуру. Мне уже мерещилось, как я поджигаю дом, кидая бутылки с бензином, мечтала о чем-нибудь огнестрельном, но тут нужен был противотанковый гранатомёт, не меньше. Пустить из лука горящую стрелу — но у меня нет знакомых индейцев… Вы себе не представляете, какие у меня были разрушительные идеи.

— И вы даже не попробовали? — вырвалось у Гурского.

— Да мне лестница мешала, — сконфуженно призналась я. — Все, что я придумывала, надо было осуществлять с близкого расстояния, и мне пришлось бы нестись вниз через все четыре этажа, а потом ещё бежать обратно. Короче, я предпочитала уезжать на лето. Но если её прикончил кто-нибудь из тамошних жильцов — я не удивлюсь.

Комиссар снова задумался, понемногу прихлёбывая пиво.

— А что, идея! — изрёк он наконец. — Хорошо, звуки звуками, но неужели вы ничего не видели?

— Почему же, один раз видела. Типа из соседнего дома, который разорялся под её окошком и грозил ей кулаками. С четвёртого этажа мне отлично было видно его макушку. Лысины не заметила. Мужик вопил, что у него малые дети, которые проснулись и плачут. А гражданка, которая подзуживала его из окна второго этажа, должно быть, доводилась ему женой и мамочкой плачущим деткам. Граждане из других окон активно её поддерживали. Сцена вполне живописная, но совершенно неинформативная. И больше ничего.

— Но к этой особе, наверное, кто-то приходил…

— Опомнитесь, — сурово сказала я. — В свидетели-очевидцы я гожусь, как паралитик в балет. Во-первых, я не торчала в окне часами, во-вторых, музыка ревела по ночам, когда по определению темно, в-третьих, даже если бы к ней бегали табуны воздыхателей, я видела бы только их макушки. Для вас я куда полезнее в области дедукции, лучше расскажите мне побольше о том, как эта покойница прикидывалась журналисткой. В конце концов, мы с ней одного пола, женщина женщину всегда быстрее разгадает.

Наверное, следствие зашло в тупик, потому что, недолго думая, Гурский рассказал мне, что больше всего сведений они все-таки нарыли о погибшей Борковской, нежели о живой. Мнения были весьма различные, противоречивые и кого угодно могли сбить с панталыку.

— А вообще эта ваша соседка даже не уверена, сколько человек видела в той машине, — вдруг добавил полицейский. — Она всматривалась в блондинку за рулём, но не исключено, что в машине сидел и пассажир. Ей мерещится теперь, что на сиденье рядом с водителем кто-то был, но человек или, скажем, крупный пёс, уже не помнит. А когда блондинка все-таки развернулась и отъехала, у неё выстрелила выхлопная труба.

— То есть соседка засекла как раз момент убийства, — мгновенно заключила я. — Выхлоп и выстрел звучат очень похоже, особенно если она это слышала из помещения. Она находилась в доме?

— Нет, снаружи. У дверей.

— Ну почему она не вышла на улицу! Был бы очевидец!

— А вы не могли как раз в тот момент выглянуть из окошка кухни?

Сконфузившись, я попыталась дать комиссару многочисленные советы. Не может такого быть, чтобы вообще не нашлось свидетелей. Соседка ведь объявилась через три дня. На стройке, что напротив моего дома, могли возиться строители. Или какой-нибудь форменный балда шлялся неподалёку, но даже не отдаёт себе отчёта в том, что именно он видел. Надо поговорить с живой Борковской, невозможно, чтобы она ничего не знала о том, что творилось!

Со своими советами я слегка запоздала, потому что следователи пришли к тем же выводам.

— Но вы никому не скажете, что я вам столько выболтал? — умоляюще спросил Гурский, прежде чем попрощаться. — Посторонним людям тайны следствия не выдают, меня мигом выставят из полиции.

Я поклялась молчать как могила, хотя смысла в том не было никакого. Тоже мне великие тайны, о которых в курсе весь белый свет. Я запросто могла бы поговорить кое с кем и теперь знать гораздо больше полиции. Можно, например, позвонить настоящей журналистке Борковской и заявить, что жажду дать ей интервью. Она вроде бы занимается криминалом, тема для меня очень даже близкая. И через час дружеского разговора мы с ней наверняка стали бы лучшими подругами.

Конечно, это вовсе не означает, что я собиралась подложить комиссару Гурскому жирную свинью.

Мои планы потихоньку приобретали цвет и форму, благие намерения окрепли, превратившись в настоящий железобетон. Но предпринять я ничего не успела, потому что на следующий день, после короткого и невразумительного телефонного разговора, примчалась Мартуся.

— Слушай, я страшно извиняюсь, — закричала она от калитки, — но мне сделали такое предложение, какое можно услышать только раз в жизни! Я должна с этим человеком поговорить лично, а он уезжает в Венесуэлу! Это все-таки не за углом, сама понимаешь…

— За каким чёртом киношнику понадобилось в Венесуэлу? — недовольно пробормотала я, придерживая дверь. — Если покупать очередной слезливый сериал, то я не желаю иметь с этим ничего общего. То есть, наоборот, желаю: я уж задала бы ему парочку вопросов!

— Ничего не покупает, он едет как частное лицо, у него хобби такое — латиноамериканский фольклор. Но к тому времени, когда он вернётся, я должна написать сценарий. И надо с ним все-все обговорить!

— Да ради бога, обговаривай! Но я тебя предупреждаю, что нам с тобой тоже надо обговорить много чего.

— Чего именно? — забеспокоилась Мартуся.

— Ты же мне сама велела заняться нашим трупом, правда? Ну вот я и занялась. Зато теперь хо-хо!

— Не пугай меня! Можешь чуть-чуть подождать? Я договорилась с ним на два часа, значит, во сколько мне надо выезжать?

— Ты с ним где встречаешься?

— На Хелмской.

— Да Хелмская отсюда в пятнадцати минутах. Даже если по дороге застрянешь в пробке. У нас с тобой как минимум полтора часа.

Эти полтора часа мы провели крайне суетливо, потому что Мартуся никак не могла сосредоточиться, взбудораженная перспективой сменить документалку на художественное кино. Я тоже была слегка рассеянна, старательно пытаясь влезть в шкуру убийцы.

Эффект от нашей кутерьмы сказался вечером, когда Мартуся вернулась.

— Ты мне так вбила в голову эту ивовую покойницу, что она у меня все время с языка срывается, — сказала она, в радостном оживлении сметая с моего буфета кошачьи миски. — Слушай, я сразу позвонила Тадеушу, он придёт сюда прямо сейчас. Ты ведь не против? Это вообще-то твой агент, но мне хотелось посоветоваться с ним…

— Ну и отлично, пусть приходит. Что ты хочешь сделать?

— Я по дороге купила ветчину. Можно положить её в холодильник?

— Можно. Замечательно, котам будет что кушать.

— Ты с ума сошла? Хочешь скормить котам свежайшую ветчинку?!

— Нет, но у меня в холодильнике уже есть ветчина, позавчерашняя. Какая-нибудь подтухнет — то-то коты обрадуются. Или нам придётся лопать исключительно ветчину. Как думаешь, пойдёт с бобами?

— Да с чем угодно пойдёт. Можем вообще есть все, что ты захочешь, потому что я собираюсь к тебе подлизаться.

— Ну уж нет! — возмутилась я. — Я в твой сценарий не полезу, выкинь это из головы!

Мартуся, подавив свою страсть к уборке, оставила в покое кухонный буфет и перешла в гостиную.

— Да нет, сценарий у меня уже есть. Но ты не могла бы посмотреть диалоги? Какие-то они деревянные.

Нехотя я согласилась взглянуть одним глазком — без каких-либо обязательств с моей стороны, потому что всей этой телекинодеятельности боялась панически и бежала от неё как от огня.

Поставив на стол миску с бобами, я добавила тарелку с позавчерашней ветчиной, после чего решительно сменила тему:

— Ну и что с этой покойницей, которая у тебя все время срывается с языка?

— А! Вообрази: её многие знают!

— Не сомневаюсь, фигура колоритная. Кажется мне, что это дамское убийство: одна баба другой бабе нагадила, и одну из них отправили к праотцам. К тому же тут ещё и третья баба под ногами путается…

Мартуся страшно заинтересовалась, её профессиональные сложности тотчас отошли на второй план. Собственноручно найденный труп — это вам не жук начихал! Без малейших колебаний я пересказала ей все свеженарытые сведения и потребовала взамен все, что Мартуся сегодня слышала.

— Знаешь, или она была шизофреничкой, или мне рассказывали о двух совершенно разных людях, — недовольно заявила Мартуся и села за стол, где к тому времени красовались ещё и бутылки с пивом. — Есть один такой Филипп…

— Филипп — к меду прилип, как в сказке?

— Да нет, прилип он к телекомпании «Польсат». Он оператор, мы вместе когда-то снимали репортажи. Он мне даже нравился…

— Но недолго, потому что у него нет бороды! — догадалась я.

— Нет… Да отцепись ты! Я не вешаюсь на шею всем бородатым!

— Только некоторым…

— Ну, некоторым — ещё куда ни шло. Так мы обо мне беседовать будем или о трупе?!

— О трупе. И что этот твой Филипп — бритый? О, отличное получается прозвище для короля: Филипп Третий Бритый! Такого ещё не было.

— Он не король, а оператор, отстань. Так вот, он рассказал, что однажды снимал большое интервью с Барбарой Борковской. В эфир, правда, пошёл малюсенький кусочек. Филипп отлично эту Борковскую запомнил, потому что у неё были очень красивые волосы, чистая медь, он всегда западает на волосы…

— Как ты на бороды?

— Ну, можно сказать и так… Во-вторых, по словам Филиппа, она говорила очень разумные вещи. Остроумно и толково, да ещё очень смело. Поэтому самое интересное из её интервью, конечно же, вырезали. Тему она знала превосходно.

Потом только Филипп узнал, что раньше она когда-то была прокурором. Её высказывания всем понравились, и он сразу понял, что вырежут…

— Нормальное дело. Потому-то я так и не люблю всякие интервью.

— Но я-то тебя снимала живьём! То есть полностью. Это потом выяснилось, что мы с камерой влезли как раз туда, где президент выступал перед народом… А тебе мало?

— Нет-нет, благодарю вас, вполне достаточно. Бунтовать против правительства на краковском рынке… прямо как Костюшко![1]

— А он бунтовал против правительства? — удивилась Мартуся.

— Да нет, с саблей в руке клялся в верности народу. Хотя русский царь наверняка счёл бы это бунтом.

— Да брось ты эту историю, я её все равно не знаю! Зато гражданка Борковская… Погоди-ка, кто мне про неё ещё рассказывал? А, вспомнила, сценаристка. Ох и поливала она её! Муж у сценаристки на канале ТВН работает, и, представляешь, Борковская договорилась выступить в прямом эфире на очень актуальную тему, а сама не явилась и даже не позвонила. Пришлось ему затыкать дырки в эфире какой-то мутотенью.

И кто же у нас эта Борковская в конце концов получается? Ответственный человек или глупая дуля?

— Дуля… — задумалась я. — Или дуль? Дули на крыше, дули на грунтовке, на масляной краске… Про них почему-то всегда говорится во множественном числе… А если один такой дуль посерёдке? Или дуля? Слушай, а я на самом деле не знаю, какого рода эти дули.

Мартуся молча смотрела на меня с каким-то странным выражением лица.

— Можно полюбопытствовать, о чем ты только что говорила?

— О строительном браке. О дулях. Языковая проблема.

— А что такое вообще эти дули?

— В том-то и дело! Такие пузыри на поверхности, которой по идее следует быть идеально гладкой. Маленькие пузырики и большие пузырищи. И я никак не пойму, какого они пола: дуль или дуля?

— А какая нам разница? — осторожно спросила Мартуся.

— Никакой, — опомнилась я, потому что перед моим внутренним взором расстилались необозримые поверхности, усеянными проклятыми дулями. — Абсолютно никакой. Подожди, получается, что у нас два человека и два совершенно разных мнения. Ещё кто-нибудь с тобой сплетничал?

— Нет, ничего конкретного, но в буфете кто-то обмолвился, что если вся прокуратура такая, то он готов записаться в преступники. А кто-то другой вмешался, что, дескать, не та это баба. Мол, Томек говорил, что это совсем другая.

— Какой Томек?

— Какой-то. Томек, и все. Хочу тебе заметить, что подслушивала я в телецентре на Хелмской, а не на Воронича, на Воронича я почти всех знаю. В буфете как раз было битком, и кто что говорил, я не уследила, поскольку вела деловые переговоры.

— В буфет полагается идти после деловых переговоров!

— Так я и пошла после, да собеседник за мной увязался. Для меня это очень важно, извини, пожалуйста…

— У тебя и без того неплохие результаты в нашем следствии, — похвалила я Мартусю. — Думаю, ты права. Или баб две штуки, или мы имеем дело с необыкновенно противоречивой натурой.

— По-моему, их все-таки две штуки.

— И по-моему выходит то же самое. Особенно учитывая, что одна лежала у меня на помойке, а вторая показалась ментам живая и здоровая.

Вопрос в другом: которую шлёпнули? Наверное, все-таки ту, что поплоше: у неё в паспорте стоит фальшивый штамп о прописке. Ты бы не могла съездить на телевидение ещё разочек и выловить мне этого Томека?

— Что, сию секунду?

— Нет, можно завтра…

— Так завтра я возвращаюсь в Краков!

— Тогда давай лови его по телефону. Методом пошагового приближения.

На моё несчастье, в этот момент прибыл пан Тадеуш. Я оставила его с Мартусей решать профессиональные проблемы и занялась приготовлением очередных бобов. Как выяснилось, они чудесно сочетаются с ветчиной. И под них замечательно идёт красное винцо. Бобы оказались необыкновенно ценным кулинарным изобретением, потому что содержали только полезные калории и не полнили, благодаря чему можно было есть их тоннами без вреда для здоровья и красоты.

Интеллектуальных усилий бобы от меня не требовали, их разве что надо было посолить, поэтому я смогла целиком переключиться на тайны следствия. Заглядевшись на кастрюлю и поджидая, пока вскипит вода, чтобы высыпать замороженные бобы, я пришла к удивительному выводу.

После чего безжалостно прервала беседу Мартуси и Тадеуша.

— Пан Тадеуш, я не верю, что вы не обдумывали мою помоечную историю… — начала я.

— Не выражайся, — попросила Мартуся. — Не помоечную, а плакуче-ивовую.

— Пускай будет плакуче-ивовую, — покладисто согласилась я. — Вы ведь наверняка много чего знаете о Барбаре Борковской. Помню, как вы говорили: неприятная дамочка, то да се… Так расскажите!

Пан Тадеуш отнекиваться не стал и признался, что действительно немало выяснил про таинственную личность. На всякий случай закинул удочки на её счёт, потому что, когда такие вещи творятся у порога моего дома, ожидать можно каких угодно неприятностей, а пан Тадеуш обязан меня сторожить. Прозвучало это так, словно он подрядился удержать меня от очередного убийства, но я великодушно не обратила внимания на его слова: коли хочет, пусть себе сторожит.

Пан Тадеуш поговорил с журналистами, и у него получилось то же самое, что у Мартуси. Либо Борковская — очень противоречивая натура, либо это два разных человека.

— Вот именно! — довольно подытожила я. — Между прочим, я давно уже знаю, что одна — настоящая журналистка, бывший прокурор, профессионал, особа солидная и работящая. Вторая — разудалая девица, недалёкая и нахальная, которая упорно выдавала себя за первую. Получается, что вторая первую очень уж не любила и портила ей репутацию как и где только могла. Почему? Неужели из одной лишь чистой, неразбавленной вредности?

Мартуся в неразбавленной вредности усомнилась.

— Ну что ты! Не поверю, что можно так усердствовать просто из вредности!

— Скорее всего, она с этого что-то имела, — предположил пан Тадеуш. — У хулиганки явно была особая цель. Борковская ведь работала прокурором, чем-то насолила этой второй, и та, возможно, таким образом мстила.

— И добилась своего, потому что живую Борковскую выгнали из прокуратуры, — напомнила я. — Но зачем тогда тянуть эту игру? А она тянула до последней минуты. Теперь-то я уверена, что это дублёрша пёрлась ко мне на интервью. Жаль, что не доехала, мне страшно интересно, как бы потекла наша беседа…

— Наверняка ужасно, — живо перебил меня пан Тадеуш. — Это была абсолютно примитивная особа. Разговоры ни о чем, пустая болтовня и сплошные оскорбления. Два разных человека отзывались о ней совершенно одинаково. Оба позволили уговорить себя дать интервью и до сих пор возмущаются.

— Это мы уже знаем, — подхватила Мартуся. — Наслышаны. Просто глупая… как её там? Плюха? Гуля?

— Дуля.

— Вот именно, глупая дуля. А как насчёт настоящей Борковской? Той, которая жива? Неужели она ведать не ведала, что её беспрестанно кто-то подставляет? Не верю, что до неё ничего не доходило! Ведь её даже с работы выгнали. Начальство должно как-то объяснять увольнение. Какая она вообще из себя?

— Подозрительная! — поучительно сказала я. — У неё такой мотив для убийства, что о-го-го! Размером как отсюда до Австралии. Коль скоро она никак не могла избавиться от своего второго «я», то взяла да изничтожила её на корню.

— Но ведь ты сама говорила, что здесь была блондинка!

— Правильно, была, даже в соответствующее время, но если блондинка настоящая, а не крашеная, то имеет полное право быть законченной идиоткой, а потому могла просто не обратить внимания на труп под ивой. Что, если блондинка оказалась тут случайно, помяла кустики и пропала с горизонта?

— Какая блондинка? — заинтересовался пан Тадеуш.

Я рассказала ему о наблюдениях соседки.

Пораскинув мозгами, мы пришли к выводу, что либо блондинка была крашеная и Борковская наняла её в киллерши, либо убийство — дело рук самой Борковской, нарядившейся в блондинистый парик.

Тут я не удержалась от критики.

— Тогда и Борковская ваша — дура. Надо было просто задавить жертву машиной. За наезд в трезвом виде получила бы максимум восемь лет, а за другие орудия убийства можно схлопотать пожизненное заключение. Правда, я вижу смягчающие обстоятельства, но, с другой стороны, уверена, что у Борковской не было разрешения на оружие. Хотя кто их знает, прокуроров, у них запросто может иметься разрешение…

— Наверняка его отобрали, когда выгоняли из прокуратуры, — возразила Мартуся.

— Не в этом дело. Ведь Борковская не поехала бы со своим двойником в машине: источник заразы, враг номер один, а я с ней разъезжаю, да ещё парик для маскировки напялила! Такое даже самой тупой корове показалось бы подозрительным. Ты пакостишь человеку, портишь ему жизнь и едешь с ним в заброшенное место?

— Все, не могу, пошла за пивом, — рассердилась Мартуся. — Я никому жизни не порчу, это мне портят! Кроме того, это вовсе не заброшенное место, здесь ты живёшь…

— Из меня одной толпа народу не получается. Ну хорошо, ещё пара-тройка человек тут обитает…

— Может, какая-нибудь из двух баб притворилась, будто созрела для задушевной беседы?

— Или одна другую в этом парике не узнала, — с сомнением в голосе подсказал пан Тадеуш.

— Вы сами не верите в то, что говорите, — упрекнула я. — Нет, такое невозможно… Хотя как знать? Может, оклеветанная решила лично поговорить с клеветницей. Как-нибудь прекратить это безобразие, да хоть откупиться. Или решила выяснить, чего клеветница добивается. Я бы на её месте бешеную активность развила!

— Так вы бы и встрепенулись гораздо раньше, с вашим-то характером…

— Да к черту характер! Борковская — прокурор, журналистка, ведь выдержала, не загремела в дурдом, значит, характер у неё тоже есть.

— Знаешь, мне её жалко, — сказала вдруг Мартуся. — Ну что ей ещё оставалось делать, чтобы избавиться от такой занозы в биографии? Пусть её не поймают, а?

— Так ведь сама к ним в руки влезла!

— Это скорее свидетельствует о невиновности, — вполне разумно заметил пан Тадеуш.

— Вот именно! Может, не докажут её вину, а? Почему убийцей обязательно должна быть она?

— Не обязательно, но так получается. Мотив стопроцентный. Ведь в любом человеке зверь проснётся, если невесть откуда взявшийся двойник жизнь пакостит. Тюкнуть мерзавца в темечко — и дело с концом. Если у Борковской есть хоть капля ума, у неё должно найтись и железное алиби.

— А оно у неё есть?

— Вроде да, она в то время была в Колобжеге.

— А ты откуда знаешь?

— Откуда знаю — оттуда знаю, надо было постараться, вот я и постаралась.

— Значит, если она была в Колобжеге, в Варшаве её быть не могло, Колобжег далековато отсюда, правда? На расстоянии убить нельзя!

На пана Тадеуша нашло вдохновение.

— Наняла платного киллера мужского пола, он надел парик и притворился женщиной! Все очевидцы поклянутся, что в машине сидела женщина-блондинка. Да хотя бы эта ваша соседка из третьего дома поклянётся. Убийцу не найдут, потому что будут искать бабу. Борковская устроит себе алиби, и никто ей ничего не докажет.

— Ну вот, пожалуйста, какой ты ужасно умный! — обрадовалась Мартуся. — И бородатый! Ты начинаешь мне нравиться. Иоанна, а ты что на все это скажешь?

— Если бы я только знала, кто там на самом деле сидел в той машине! — вздохнула я. — Пан Тадеуш, откройте какой-нибудь бутылек. Раз она пиво хлещет, мы себе винца нальём… Я бы постаралась внушить соседям что-нибудь этакое, отвлекающее от женщин. Например, что профиль у этой блондинки был какой-то мужиковатый или что она была плохо выбрита… Ну да, и водитель специально разворачивался как идиот, чтобы всем показалось, что только баба может вытворять за рулём такие глупости!

— А ещё это могла быть совсем случайная машина, не имеющая ничего общего с убийством, — подсказал пан Тадеуш.

— Но ведь соседка говорит, что другой машины тут никто не видел!

— Мотив! — стояла я на своём. — К черту машину и блондинку, надо найти другой мотив. Я лично вижу только один.

— Какой?

— Она хулиганила. По ночам оглушала всех своей аудио-видеоаппаратурой, вот кто-нибудь из жильцов и не выдержал… Какое счастье, что я там больше не живу, потому что иначе точно подозрение пало бы на меня. Только почему её пришибли на помойке моего теперешнего дома?

— Должно быть, кто-то знал, что она собирается к вам, что по телефону договорилась взять у вас интервью…

— Погодите, если она была дамой для развлечений, соблазняла всяких там типов… Ведь соблазняла? — уточнила Мартуся.

— Вроде бы да.

— Тогда не иначе как чья-то жена! Ревнивая! Или экономная! А этот кретин осыпал развратницу деньгами. Вот жена и прекратила эти глупости раз и навсегда.

— Замечательная идея! — похвалила я. — А у настоящей муж есть?

— Нет, — ответил пан Тадеуш. — Из того, что я знаю, получается, что настоящая Борковская в разводе.

— Значит, у нас есть зачин и для второго мотива, да что там — даже третьего! Подсуну-ка я их копам при первой же встрече, но нам непременно надо побольше разузнать об этих дамах.

Пан Тадеуш, вы там нажмите на журналистов.

А ты, Мартуся, ищи того Томека, что защищал Борковскую от сплетников. Пусть на Хелмской кто-нибудь каждый день кричит в буфете: «Люди, кто знает Томека?!»

— А ты?

— А я отловлю свою приятельницу-судьиху, у неё наверняка есть знакомства в прокуратуре. Головой ручаюсь, что в прокуратуре тоже какие-нибудь сплетни гуляют. К тому же давайте думать логически. Не может быть и речи, чтобы наши две Борковские ездили в одной машине. Господи, что за чушь я несу! Живая вообще ехать никуда не могла, потому что была в Колобжеге. Кто тогда мог ездить в блондинистом парике в компании с покойницей? Блондинка вроде как лучшая подружка убитой, а подруги крайне редко друг в дружку стреляют. Ничего не попишешь: делайте что хотите, землю ройте, но узнайте как можно больше про одну и про другую, потому что я всерьёз заинтересовалась!

Наше частное расследование рванулось вперёд на всех парусах.

* * *

Отрядив Роберта к выздоровевшей подруге, Агате Млыняк, Бежан отправился к настоящей Барбаре Борковской на разговор тет-а-тет. Её пребывание в Колобжеге уже успели проверить, колобжегская полиция допросила весь персонал гостиницы, вычислила даже старушку, которая изо дня в день гуляла по пляжу. Кроме того, полиции рассказали про скандал, который имел место в шесть часов вечера как раз в тот день, когда было совершено убийство под ивой. Все дружно подтвердили, что пани Борковская присутствовала при скандале все время, но участвовала в нем в качестве мирового судьи. Речь шла о двух невыносимо брехливых мопсах, которых в пансионат не приняли, но их хозяйка ежедневно навещала в пансионате подружку, приходя с собачками на чашку кофе. Пани Борковская совершенно разумно предложила, чтобы владелица мопсиков навещала подругу около полудня, когда в пансионате почти нет постояльцев, либо встречалась с подругой в каком-нибудь малолюдном месте. В результате на пани Борковскую обиделись обе, и хозяйка мопсов, и её подруга. Зато все присутствующие замечательно запомнили все происшествие.

По этой причине кандидатура Борковской в непосредственные убийцы окончательно отпала.

Что совершенно не мешало ей оставаться на подозрении в качестве возможного заказчика убийства. Ошибка ошибкой, а допросить Борковскую надо было очень дипломатично.

Бежан начал с извинений.

— Наша ошибка, проше пани, — покаянно заговорил он. — Мы слишком поверхностно изучили паспорт убитой, не подозревая подделки… Вот и решили, что установили личность, вы уж нас простите.

— А то, что у неё не было ключей от квартиры, вас не навело на подозрения? — холодно спросила бывший прокурор.

— Разумеется, навело. Мы как раз собирались все это выяснять. У вас есть какие-нибудь соображения в отношении поддельного паспорта жертвы?

Барбара Борковская, застывшая на пороге прибранной квартиры, немного смягчилась и повела себя более или менее по-человечески.

— Давайте пройдём в комнату и сядем. Нет, у меня нет никаких соображений, я вообще ничего не понимаю. Кем, собственно говоря, была эта покойная?

— А вы её не знали?

— Нет. Вы показывали мне её фото. Я в жизни не видела этой женщины. Её фамилия действительно Борковская?

Бежан поспешил воспользоваться приглашением и уселся в кресло возле низенького столика, изо всех сил стараясь выглядеть светским визитёром. Неприязнь хозяйки буквально висела в воздухе.

— Борковская — это её девичья фамилия, а замужем она никогда не была. Как вы сами заметили, фамилия довольно распространённая. Покойная подделала имя, адрес, дату рождения, даже имена родителей… Наша очередная ошибка в том, что мы поверили печатям и не обратили внимания на состояние паспорта.

— А есть ли хоть один этап расследования, где вы не совершили ошибок? — спросила Борковская таким чудовищно вежливым тоном, что Бежан поёжился.

— Технические моменты мы выполнили правильно, — ответил он не менее вежливо, но одновременно со скорбью в голосе, — к тому же мы быстро опознали настоящую жертву. К вам у меня только один принципиальный вопрос — будучи профессионалом, вы поймёте его важность. Почему вы ушли из прокуратуры?

Воскресшая Барбара Борковская, похоже, была готова к такому повороту, потому что на лице её не отразилось никаких чувств. Она лишь тяжело вздохнула.

— Мне нечего скрывать. На первый взгляд ушла я по собственному желанию, фактически же — под давлением идиотских сплетен, которые испортили мою репутацию. Кто распускал эти сплетни, я не знаю. Полагаю, кто-то из осуждённых, посчитавший меня причиной своего жизненного краха.

Вы не хуже меня знаете, что прокурор — всегда враг номер один. Предложения сотрудничать с прессой я получала и раньше и не видела смысла в том, чтобы сражаться за свою должность. Мне все надоело, и я капитулировала.

— Значит, этот ваш противник достиг своей цели и должен был бы прекратить свои мерзости. А тем временем кампания против вас не утихала, по нашим данным, она продолжалась до последней секунды. Не исключено, что даже и сейчас что-то происходит. Как вы сами это объясняете?

— Никак. Я не слишком углублялась в эти вопросы. Может быть, это месть, возможно, гипотетический враг поклялся вогнать меня в могилу, что, надеюсь, ему не удастся.

— Я тоже на это надеюсь, — торжественно заверил её Бежан. — Я буду вам очень благодарен за все подробности. Что вы знаете о скандалах в общественных местах, о всяких выходках, ну, скажем, насчёт «Макдоналдса»?

— Простите? — удивилась Борковская. — Про «Макдоналдс» я ничего не знаю. А что я там натворила?

— А про другие скандалы знаете?

— Ну конечно, до меня доходили разные сплетни. Полная чепуха, я даже не запоминала. Боюсь, что не сумею вам ничего пересказать.

— Но ведь вы слышали эти сплетни от кого-то? От кого?

— Трудно сказать… Надо подумать. О, например, от адвоката, пани Стронжек. Она очень критиковала моё поведение в каком-то ресторане, только вот где? Вроде бы в «Мариотте», в казино. Я никогда в жизни там не бывала, вы лучше поговорите с пани Стронжек, потому что мне не удалось узнать, кто меня там видел.

— Значит, вы все-таки пробовали докопаться до сути?

— А вы на моем месте не пробовали бы? Тогда меня это как раз очень заинтересовало, но все отвечали настолько невразумительно, что я потеряла терпение. Да и время не хотелось терять. Но коль скоро вы тоже слышали об этих сплетнях, то вам стоит дойти до источника. Может, вы и найдёте этого моего врага, хотя не знаю, пригодится ли это вам. Насколько я понимаю, к убитой я не имею никакого отношения.

Бежан минуту помолчал, усиленно стараясь, чтобы молчание выглядело как можно более укоризненным.

— Ведь вы отлично знаете, что она вам далеко не чужая, — сказал он наконец кротко и тихо. — Представьте себе, что это вы ведёте данное дело. Женщина подделывает свой паспорт и всюду представляется прокурором Барбарой Борковский, при этом ведёт себя как подзаборная дрянь. Она отравляет жизнь Барбаре Борковской, а потом эту женщину убивают. Какие бы выводы сделали из этого вы?

— Что Барбара Борковская не выдержала мучений и отправила негодяйку в лучший мир. Что, увы, отпадает, поскольку я в это время была в Колобжеге и никак не могла одновременно находиться в Варшаве, даже если бы это убийство составляло цель моей жизни.

— Все сходится, — покорно подтвердил Бежан. — Поэтому первый вывод отпадает. Тогда напрашивается второй. Какой?

Борковская задумчиво смотрела на Бежана секунд пять.

— По-моему, даже несколько, — наконец произнесла она. — Но прежде всего — личность покойницы. Вы мне не сказали, кем она была, а мне нужно это знать, чтобы делать заключения.

— Девушка для развлечений, на учёте в полиции не состояла, не профессионалка, в окружении была известна как очень скандальная личность, не работала, сожительствовала с каким-то охранником…

— С охранником вы уже разговаривали?

— Ещё нет, он за пределами страны, но скоро вернётся. Близких знакомых у неё не было, всего одна подруга, о которой ничего не известно. Кроме имени. Вроде как её зовут Уршуля… — Если бы Бежан не вглядывался в Борковскую так интенсивно, он вряд ли заметил бы промелькнувшее в её глазах выражение. — …Но это ещё не установлено точно. Покойную все знали как Барбару Борковскую, бывшего прокурора, ныне журналистку. Эти публичные дебоши были для покойной чем-то вроде главного занятия в жизни.

В качестве хобби она устраивала вполне камерные приёмы, гвоздём программы была оглушительная музыка, что вызвало ненависть всех соседей.

Иногда она принимала у себя обожателей, — возможно, на платной основе. Прочие источники доходов неизвестны. Глупая, хитрая и легкомысленная — вот как отзывается о ней бывшая учительница.

— А вам не кажется, — медленно проговорила Борковская, — что это главное занятие ей кто-то мог заказать?

— Тот самый ваш враг? — быстро спросил Бежан.

Борковская словно очнулась.

— Если вы допускаете возможность, что я могла поручить кому-то убить эту девушку… а вы это допускаете, тут нечего скрывать… тогда логично предположить, что есть некто, кто мог бы заказать этой гражданке всячески меня компрометировать. На вашем месте я бы искала этого заказчика, который запросто мог убрать нежелательного свидетеля. Кроме того, как я поняла, покойная насолила всем соседям… Мы с вами слишком хорошо знаем, на что способны люди в состоянии стресса…

Бежан, до сих пор уверенный в том, что гипотеза о связи поддельной Борковской с настоящей Борковской — главная, вдруг засомневался, а прав ли он. Эта бывшая прокурорша далеко не глупа. Если бы ещё у неё не блеснули глаза при упоминании Уршули…

— Разумеется, мы должны изучить все данные. Однако, если ваше предположение верное и кто-то заказал на вас компромат, надо искать среди ваших врагов. А также среди врагов покойной, разумеется. И я очень рассчитываю на вашу помощь.

— С удовольствием, потому что я и сама хотела бы найти этого врага. Собственно говоря, я надеюсь на вас, потому что врагов у меня, естественно, дикое количество, но я про них ничего не знаю.

— Вот именно. Не могли бы вы назвать мне кого-нибудь, кто лично был свидетелем этих эксцессов, кто видел вас собственными глазами в сомнительной ситуации? Кроме пани адвоката Стронжек.

— Пани Стронжек меня тоже не видела, — живо перебила его Борковская. — В том-то все и дело. Ей кто-то рассказывал. Мне пришлось бы провести целое расследование, чтобы найти очевидца. Теперь это расследование придётся провести вам. С чем я вас и поздравляю. Кроме того, скажу вам сразу: я не знаю ни одного очевидца, в этом смысле от меня никакого толку.

— Ну хорошо, назовите тех, кто только слышал сплетни про вас. Ведь про сплетни вам рассказывали совершенно определённые люди…

— Множество. Мне пришлось бы перечислить всех своих коллег и знакомых, поскольку в точности я не помню, кто что говорил. Это были намёки, какие-то мелкие замечания, глупые шутки… Я не относилась к подобным пересудам серьёзно и старалась поскорее забыть про все эти гадости.

У Бежана было такое чувство, будто он вертится на месте, точно пёс, пытающийся поймать собственный хвост. Эта баба явно врёт — художественно и умело. Ничего удивительного, она ведь сама не так давно вела допросы. Нашла коса на камень, а профессионал на профессионала. А коли врёт, выходит, есть у неё в этом деле свой интерес. И значение сплетен явно принижает. Если мотив убийства не в этих слухах и подставах, то он, инспектор Бежан, — оперная примадонна. Как же ему пробить эту элегантную стену вранья, которой забаррикадировалась Борковская?

— Тогда я просил бы вас составить список всех знакомых, которых вы сможете вспомнить, — решительно заявил он. — Пусть даже это будет полгорода. Чем больше, тем лучше. Мы должны добраться до окружения покойницы, а это дело оказалось нелёгким. Но есть же человек, который знает о ней достаточно много, вот его-то нам и необходимо вычислить.

— Я бы сделала ставку на её сожителя, — холодно ответила Борковская, но все же извлекла из ящика письменного стола огромный блокнот. — Пожалуйста, тут у меня записаны все имена. Я просто дам вам этот блокнот, а вы сделаете с него копию. Только очень прошу вернуть мне блокнот ещё сегодня, без него я как без рук.

Бежану такой расклад пришёлся по душе, поскольку появлялся повод ещё раз поговорить с подозреваемой. Отказавшись от дальнейших словесных игр, он пообещал зайти вечером и поспешил к себе в управление.

Вскоре там объявился и Роберт Гурский, радостный и довольный.

— Такие чудеса в решете, что я ничего подобного в жизни не слышал! — с энтузиазмом прокричал он с порога. — Чистый дурдом, ей-богу! Можно сразу расскажу?

Бежан уже отдал блокнот на копирование и маялся в ожидании, поэтому появление Роберта счёл манной небесной.

— Говори!

— Значит, так, — начал Роберт и запнулся, вспомнив, как учительница польского языка яростно боролась с этим словом-паразитом, но тут же плюнул на стилистические изыски и решительно продолжил:

— Значит, так, эта самая Агата Млыняк здорова как лошадь, но упорно симулирует нервное расстройство. И обострение случается каждый раз, как у неё ненароком вырвется что-нибудь лишнее. Между прочим, очень удобно, сразу становится понятно, когда она врёт, а когда говорит правду.

— Ты про враньё тоже рассказывай, — потребовал Бежан.

— Ясное дело. Я вообще все записал на кассету.

— Тайком?

— Ну что ты, в открытую! Не хватало мне потом неприятностей. Млыняк не протестовала, ей начхать. Так вот, её не было в стране два года, она сидела в Канаде, а тем временем началась эта травля Борковской. Первого этапа Млыняк в подробностях не знает. Когда она вернулась, Борковская уже просто места себе не находила от злости, буквально бесилась. Как раз в те дни она разводилась с мужем и вылетела из прокуратуры, но держалась молодцом, убиваться не стала, немедленно занялась новым делом, влезла в журналистику. Умница, по натуре упорная, писать умеет как мало кто, тему знает отлично, а зарабатывать стала даже больше. Она понятия не имела, кому и зачем понадобилось её компрометировать, плевать она хотела и выкинула эту проблему из головы. Это, так сказать, общее враньё, подробности на кассете. Понимаешь, Борковская бесилась, но одновременно ей было все до фонаря, ха-ха!

— А правда?

— Потерпи. Сначала расскажу про покойницу. Вторую Борковскую Млыняк никогда не видела и ничего о ней не знает. От первой Борковской Млыняк слышала о двойнике, однако ей не известно, является ли этим двойником наша покойница, но предполагает, что так оно и есть. В конце концов, мы же оглушили её сообщением о смерти лучшей подруги. И откуда у них (то есть у нас) такие глупости в башке, ну и так далее. Знакомые у Млыняк, разумеется, есть, она не немая, со всеми разговаривала, сплетничали все очень немного, к тому же не об убитой жертве, а о романах Борковского…

И как раз в этот момент Млыняк схватилась за сердце и принялась демонстративно жрать пилюли.

— Погоди-ка! — встрепенулся Бежан. — А что общего у Борковского с этой историей? Он что, спал с покойной?

— Ну что ты, не тот уровень! Он со шлюхами не якшается. Но очень подозрительно, когда баба, с виду как цветущая роза, внезапно начинает корчить из себя умирающего лебедя.

— Что это ты в биологию ударился?

— Не знаю. Впрочем, она сразу же прекратила валять дурака. А я пристал как репей: с кем Борковский шашни крутил? Если что-то слышала, то пусть скажет от кого. Она мне и отвечает: мол, не помню, мол, склероз, мол, полная амнезия, да какой-то случайный знакомый что-то говорил.

В конце концов правда все-таки восторжествовала и она проговорилась, что рассказывал некий Юречек, приятель брата. Вообще-то Млыняк эта на кретинку не похожа, просто врать не умеет. Поняла, что от брата я про Юречка могу и сам все узнать, поэтому быстренько предпочла все вспомнить самостоятельно. Глотнула, правда, какой-то отравы из чёрного пузырька и за сердце немного похваталась. Полное имя этого Юречка — Ежи Капильский, адреса она не знает, причём сказала это с явным удовольствием, значит, действительно не знает. Вроде бы случайно встретились на улице после долгих лет. Где этот Юречек работает, Млыняк не спрашивала, но у неё на лице было написано, что она думает про нас…

— И что она думала?

— Что мы ленивые и недоразвитые кретины и не дотумкаем поинтересоваться у её брата, где работает Юречек.

— А как фамилия брата?

— Тоже Млыняк. Кизимеж Млыняк, улица Злота, шестьдесят пять, квартира двадцать восемь. Я успел все это проверить по телефону, побеседовал с домработницей. Да, говорит, у хозяина есть сестра, зовут Агата, и она Агату хорошо знает. Я не верю в такое страшное стечение обстоятельств, чтобы мы по второму разу попали на двойника!

— Ну хорошо, под вечер заскочишь туда.

— Ясное дело. Погоди! Откуда, спрашиваю, кореш братца знает о романах Борковского?

Тут Агата Млыняк снова принялась жрать таблетки, по-моему обычную аскорбинку, а потом заявила, что не помнит. Что она, мол, пошла с Юречком попить пивка, может, там было и что-нибудь покрепче, потому что подробности начисто выветрились у неё из головы. И вообще её болтовню не стоит принимать в расчёт, она, дескать, и дурочка, и страшно забывчивая, и все вечно путает. По её мнению, Борковская, работая в прокуратуре, пересажала всяких злодеев обоего пола просто немерено, и если какой-то гад или какая-то гадина начала ей мстить, то ничего удивительного. Другого объяснения всей этой свистопляске не существует. Может, даже сама покойница стараниями Барбары пошла мотать срок, а если не она, то какой-нибудь её ухажёр. Но почему жертву убили, Млыняк не знает. Нет у неё знакомств в преступной среде.

— И все?

— Ничего больше ни за какие сокровища она не смогла вспомнить.

— А насчёт развода Борковских?

— А, это тоже есть на кассете. В двух словах так: Борковский — дурень мирового класса, и с самого начала Млыняк знала, что это плохо кончится. Ему, фанфарону глупому, вместо жены нужна обожающая его кухарка, а не работающая интеллигентная женщина. Млыняк считает, что с травлей Борковской её бракоразводная история ничего общего не имеет. И так уверенно это заявила, что сразу стало ясно: врёт и не краснеет.

— Пока нам не отдали блокнот, давай послушаем кассету, — распорядился Бежан.

Кассета оказалась форменной золотой жилой и замечательным источником выводов, которые, понятное дело, требовалось проверить, но собранного материала оказалось столько, что в конце безнадёжного туннеля следователи увидели слабый лучик света.

— Обе врут как по нотам, — прокомментировал Гурский. — В этом что-то есть, потому что зачем им врать? Не хочу настаивать на определённой версии, но причастность Борковской к убийству просто очевидна.

— Вот именно что слишком очевидна, — задумчиво возразил Бежан. — Такое впечатление, что обвинение Борковской в убийстве логический конец всей предыдущей травли. Не удалось расправиться с ней обычными сплетнями, так решили покончить таким образом. Кто её так ненавидит, черт побери?!

— И что эти бабы не хотят говорить правду? Выгораживают кого-то?

— Разве что наёмного убийцу?

Отксерокопированный блокнот наконец-то вернулся на стол Бежана. Компот там был страшный: одни фамилии зачёркнуты, другие помечены крестиком (должно быть, эти люди уже перекочевали в лучший мир), а остальные записи представляли мешанину личных и служебных знакомств, услуг всякого толка, начиная от косметички и гостиниц и кончая криминалистической лабораторией полиции. Часть этих людей Бежан лично знал: прокуратура, полиция, его собственный бывший начальник, который уже давно на пенсии, несколько фамилий, хорошо знакомых по телепередачам и публикациям в журналах, многочисленные представители преступной среды, а также внушительное количество свидетелей по уже закрытым делам. В общем и целом — четыреста тридцать восемь человек.

Бежан бросил взгляд на часы.

— Возьми второй телефон, — приказал он, — пока рабочий день не кончился, давай звонить по учреждениям. Прокуратура и пресса.

Может, кто-нибудь расскажет что новенькое…

* * *

Агата примчалась ко мне в полной панике.

— Я сделала вид, что померла, и на Старом Мясте за меня водит экскурсии та дура Дануся, — дрожащим голосом сообщила подруга с порога. — Она скомпрометирует страну, профессию и историю, на иностранных языках говорит как тяжелобольная корова с заячьей губой. Ладно, черт с ним, туризмом, у меня только что был мент! Слушай, я, похоже, натворила глупостей!

Если учесть, что я была о себе того же мнения, вести Агаты я восприняла достаточно спокойно.

— Садись, я тебе чего-нибудь дам выпить. Коньяка хочешь?

— Все равно что, хоть медный купорос! Я говорила все так, как мы условились, то есть не помню и не знаю, но, кажется, из этого вышло нечто непотребное. А он записывал на диктофон!

— Следователи всегда записывают. Я тоже так делала. С твоего согласия, естественно?

Агата рухнула в кресло у столика и жадно уставилась на бутылку с коньяком. Я поскорее вынула рюмки.

— С согласия. Я согласилась, потому что подумала, что отказ вызовет подозрения.

— Ты могла разнервничаться и начать заикаться, а потом извиниться, что при записи себя неловко чувствуешь, что ты не привыкла и так далее.

— Мне в голову не пришло врать с самого начала. Я предпочла симулировать нервное расстройство. Покойницы я не знаю, это чистая правда. Насчёт травли — настаивала, что это какой-нибудь твой бывший клиент из-за решётки, дескать, тебе мстили. Но этот тип такой хитрый…

Вообще-то говоря, он вполне симпатичный и производит хорошее впечатление. Будь я на десяток лет помоложе, я бы даже в него влюбилась. Но он так хитро расспрашивал, как бы между прочим, и в конце концов у меня вырвалось самое худшее!

Агата утешилась глотком коньяка, а я вся помертвела.

— И что ты считаешь самым худшим?

— Юречка, холера! Конечно, его фамилии я не помню, но я случайно ляпнула, что это приятель моего брата. Это я должна была вспомнить, потому что ежу понятно, что менты и до Казика доберутся. А так, может, его в покое оставят?

— Не строй иллюзий. Если они не изловят самого Юречка, то Казика прижмут, это гарантировано, как в банке.

— Зараза, — с безграничным отчаянием прошептала Агата. — Позвонить, что ли, Казику, чтобы он куда-нибудь уехал?

— А это ничего не даст. Менты найдут Юречка часа на два позже, только и всего. Я эти фокусы знаю. И что дальше? Ты проговорилась только про Юречка?

Вторую рюмку Агата попивала уже спокойно и задумчиво.

— Знаешь, я меньше помню этот страшный допрос, чем всю нашу историю. Надо подумать.

Ощущение полной катастрофы, но не понимаю почему. Может быть, из-за Стефана?

— А что Стефан? — Я даже зубами заскрипела.

— Ну, насчёт его романа, — покаянно призналась Агата. — Сама не знаю, как это у меня получилось. Насчёт убитой было проще: какая-то психопатка — и все тут, но остальное у меня в голове перепуталось. Раз я проговорилась про этого Юречка, то начала говорить и про Стефана. Но тоже как-то неопределённо, — принялась оправдываться Агата. — Какие-то там дурацкие сплетни, дескать, я тогда выпивала с приятелем, теперь ничего толком не помню. А ты думаешь, что они?..

Мне и думать не надо было, я отлично понимала, что к чему. Все последующие действия полиции были очевидны, я бы на их месте сделала то же самое. Враньё Агаты подтверждало моё, потому что инспектор Бежан не поверил мне ни на грош, в этом я была уверена. Я вообще кое-что о нем слышала года четыре назад, и не за красивые глаза он раньше срока дослужился до инспектора. Если за что-нибудь зацепится, то дотянет до конца, это уж точно. Нюх у него просто собачий, а на враньё аллергия. Надо же было случиться такому несчастью, что это убийство досталось именно ему!

Но если так, то Бежан может докопаться и до истины. Ведь не я же прикончила эту глупую сучку, и не я заказала её убийство, хотя абсолютно все свидетельствует против меня. В глазах прокурора, ведущего это дело, я — подозреваемая номер один, а если они пойдут по линии наименьшего сопротивления, то пришьют мне это дело, как «аминь» в молитве. Ну а вдруг Бежан все-таки докопается до сути? Насколько я знаю, до сих пор он никогда не ошибался, а послужной список у него очень неплохой…

Напрасно я намекнула ему о заказной травле… Опять же, кто-то ведь эту красавицу пришил.

Только вот кто?! И что, это тоже моя работа?

— Не знаю, — наконец ответила я Агате. — И теперь вот тоже все думаю и думаю. Может, стоило выложить им все начистоту? Жаль, я не спросила инспектора, кто ведёт дело от прокуратуры. Впрочем, все зависит только от Бежана. Наш единственный шанс, точнее, мой — настаивать, что все эти дурацкие розыгрыши меня совершенно не трогали, что развестись со Стефаном я давно мечтала…

— Вот именно! — обрадовалась Агата. — Я так и сказала этому юноше, мол, с самой вашей свадьбы я знала, что вы разведётесь. Из Стефана я сделала полного идиота!

— Идиот и есть. И все-таки… Погоди, я же, между прочим, тоже не пальцем деланная. Если они не смогут разобраться в этой истории, я сама в ней разберусь. Наверное, так и надо было поступить с самого начала, а не пускать все на самотёк.

Агата попивала коньяк, выжидательно глядя на меня.

— Ну и что дальше? — спросила она наконец.

— Я решилась.

— Давай не впадать в излишний оптимизм.

— Я займусь собой, потому что в перспективе у меня чарующий отдых на нарах. В тюрьме главным образом гниют невиновные, хотя, бог свидетель, я этому противостояла изо всех сил. Может, и в самом деле какая-то акула преступного мира решила мне отомстить. Такого исключить нельзя, пара кандидатов у меня есть. Сожителя покойницы я тоже попробую поймать лично, но начинать надо с конца. Нашу красотку убили у дома писательницы Хмелевской, верно? Интересно, успела жертва нанести ей визит или нет? Как там все произошло? Место преступления хоть на что-нибудь да укажет. Никому не говори, но я собираюсь сама включиться в игру.

— Так что мне говорить, а что не говорить? — заволновалась Агата.

— Ничего. Ты знаешь, что по работе я часто езжу в самые разные места, туда, где закон хромает и даёт слабину, а больше ты ничего не знаешь. Между собой мы разговариваем черт-те о чем: о тряпках, о мужиках, о детях, о косметике, о краске для волос… Как нормальные бабы. Можем ещё обмениваться кулинарными рецептами.

— От которых худеют, — радостно подсказала Агата.

— Очень хорошо. Салаты из крабов и креветок. На эту тему можешь им при оказии пересказать всю кулинарную книгу. Если у меня вдруг заведутся какие-нибудь сумасшедшие идеи, то ты тут ни при чем, ты со мной целыми днями не сидишь, у тебя своя работа есть. Словом, с тебя взятки гладки.

Агата утешилась и пришла в себя.

* * *

Мартуся совершенно распустилась и почти потеряла ориентацию, где она живёт, у меня или у себя. Краков, в конце концов, не на краю света — чтобы перебраться из одной столицы Польши в другую, нужно часа четыре, не больше. Даже бельё на её кровати в гостевой комнате я не меняла.

Приезда Мартуси я ожидала с нетерпением, тем более что кошку мы так и не поймали.

— Так вот, слушай! — триумфально завопила Мартуся с порога. — Я по телефону достала этого какого-то Томека, только он не какой-то, а очень даже известный, в журналах его пользуют нарасхват.

Я взяла у Мартуси горшочек с привезённым мне в подарок цветочком. От растения я пришла в полный восторг, потому что именно такого кактуса не хватало в моей коллекции. От души поблагодарив Мартусю, я бережно поставила кактус на видное место. Мартуся успела мне признаться, что кактус купила для меня месяц назад, только все время забывала его захватить. Я её простила и вытащила из холодильника пиво в банках.

— Ты посмотри, как я у тебя привыкла к баночному пиву! — удивилась Мартуся. — Мне даже баночное теперь нравится больше бутылочного.

Я охотно согласилась. Уже много лет я покупала пиво в банках, чтобы не таскать по лестнице ненужное стекло, которое весит столько же, сколько само пиво. Переехав в свой нынешний дом, я избавилась от лестниц, но привычка осталась. Любовью к баночному пиву я заразила не один десяток человек.

— Хорошо, оставь пиво в покое, то есть не оставь, а пей, только рассказывая про этого Томека. У меня не столь грязное воображение, но как можно его нарасхват пользовать в журналах? Профессионально или как-то иначе?

— Ну что ты! — возмутилась шокированная Мартуся. — Он нормальный тип и очень полезный. А-а, поняла! Ты его хочешь… того…

— В каком смысле — того? Как мужчину, что ли?! Он что, геронтофил?!

— Тьфу на тебя, сумасшедшая! Может, он и геронтофил, но я имела в виду, ты его хочешь расспросить насчёт нашего следствия? Не знаю, что ему известно, но отловить и расспросить не мешает. Как считаешь?

— Ни с того ни с сего? У человека есть свои дела, а мы тут ему как снег на голову… Послушай, может покормить его обедом или ужином? Вместо ресторана. Давай пригласим его ко мне, я приготовлю что-нибудь приличное: курицу с рисом, колбаски на вертеле. И даже разведу огонь в камине, запросто.

— А что, идея неплохая, — похвалила Мартуся. — А я как раз вернусь с переговоров.

Прямо сейчас ему и позвоню!

Таинственный фоторепортёр Томек без малейшего сопротивления принял приглашение на ужин, только робко предупредил, что очень хотел бы меня пару раз сфотографировать. Да черт с ним, пусть фотографирует сколько влезет — между колбасками и курицей. Парик я нахлобучила на голову сразу, чтобы не забыть потом в спешке. С меня не убудет, а человека мы с Мартусей наверняка оторвём от его дел, окончательно и бесповоротно.

Так и случилось.

— Ни на грош правды в этих слухах не было, — заявил Томек, энергично расправляясь с едой и отличным вином. — Я лично фотографировал эту самозванку Борковскую, меня об этом Баська просила. У неё эта сволочь уже в печёнках сидела, и Баська решила добыть хоть какие-нибудь вещественные доказательства. Это вовсе не она шлялась по шалманам, а именно та, вторая, причём очень даже похожая, особенно волосы, я собственными глазами её видел.

— Ну слава богу, — обрадовалась я. — Наконец появился человек, который лично видел обеих! Полиция до вас ещё не добралась?

— Нет, но в случае чего я готов подтвердить, кто есть кто!

— И она на самом деле выкидывала все эти дурацкие фортели? — спросила Мартуся. — Представляясь при этом именем другой Борковской? Но зачем?

— Вот как раз этого никто не может понять. Мы сами думаем-гадаем.

— А живая Борковская тоже не догадывается? — подозрительно спросила я. — Она вообще знала ту, убитую?

— Ну что вы! В том-то и дело, что в глаза не видела. Поэтому меня попросила, чтобы я исхитрился и сфотографировал. Я два раза на неё натыкался в ситуациях на грани фола, и, надо признать, выглядела дамочка довольно мерзко.

— Ну да, — вздохнула я. — Получается, мотив напрашивается сам собой. Если Борковская не могла избавиться иначе от этой заразы, пришлось её убить.

— Убийства я вообще не понимаю, — перебил меня Томек. — В редакции сначала пошёл слух, что кто-то убил Барбару, якобы бандиты на неё напали, но потом Барбара сама позвонила и сказала, что с ней все в порядке. Вот ведь черт! Она же меня просила никому об этой афере не рассказывать, но раз вы уже знаете…

Мы в один голос бросились уверять Томека, что все уже сами разнюхали, без его помощи. Он успокоился и кивнул:

— Факт, мотив у неё имелся. Слава богу, что тогда Баськи не было в Варшаве, она взяла неделю отпуска. Стойте-ка! А не у вас ли эту вторую пришили?

Я подтвердила.

— У самого моего забора, точнее, у моей помойки, в объятиях плакучей ивы.

— Декорации контрастные…

— Ещё бы. Сами понимаете, трудно отвлечься от такого дела. Если труп лежит у вас под носом, об этом трупе хочется что-то разузнать, правильно? Тем более что с этим трупом я когда-то по соседству жила, только, естественно, тогда баба была ещё жива.

Мои слова заинтересовали фоторепортёра, и он попросил рассказать поподробнее. После чего и сам разговорился.

С настоящей Барбарой Борковской Томек знаком почти два года, сотрудничали они довольно часто, потому что она писала, а он делал для её материалов фотографии. Друг другу они по-человечески очень нравились, о романтических глупостях речи не заходило. Борковскую вообще невозможно было соблазнить. После развода она словно окаменела, потому что очень тяжело его пережила. В жилетку никому не плакалась, но шило в мешке не утаишь. Если учесть, что большинство знакомых поверили в её развратную жизнь, многие её избегали. Он сам на месте Борковской попробовал бы этой гидре свернуть башку…

— Но эта поддельная, похоже, переборщила, — оживлённо продолжал Томек. — В конце концов, Барбара — девушка очень приличная. Интеллигентность, воспитание, образование — все при ней… Если бы Баська выпендривалась в кабаках, пусть даже у неё появилась такая мерзкая привычка, то делала бы это как-то иначе, не столь гротескно. А шутница меры не знала, зарвалась в своём уродстве, и люди начали сомневаться, в последнее время слухам верили все меньше. Прошло бы ещё какое-то время, и до всех бы дошло, что история шита белыми нитками…

Во время монолога Томека я усиленно размышляла, и тьма в этом лабиринте мало-помалу уступала место свету.

— Мнение о покойнице у меня не изменилось, — задумчиво сказала я, вглядываясь в окно, за которым бродячие коты вытанцовывали на соседском заборе. — Недаром она пять лет терзала мои уши, да и музыка, которую она слушала, тоже кое о чем свидетельствует…

— Так ведь у тебя нет слуха! — упрекнула меня Мартуся.

— Но разве я не могу чувствовать музыку?

— Чувствовать можешь.

— Так вот, я чётко чувствую, что здесь одно из двух. Или кто-то подговорил убитую Борковскую на эти выходки и руководил всем спектаклем, или Борковская-прокурор зарезала эту вторую курицу, нёсшую золотые яйца. Ей или какому-то её любовнику — это уже неважно. Потому что сама по себе и без здоровенного допинга эта красотка вряд ли была бы такой работящей. Сердце мне об этом твердит, так же как и те флюиды, что летели из её окна в моё.

— А они светились? — полюбопытствовала Мартуся.

— Нет, это привидения светятся, а не флюиды.

— Тогда откуда знаешь, что флюиды к тебе летели?

— Я же объяснила — сердце подсказывает.

— А её подруга?

— Что «подруга»? Подруга не летела, иначе я бы её видела…

— О господи! Я про ту блондинку, что в машине с убитой сидела! Ты же что-то там говорила о подруге, разве нет?

— Ах, это! Ну да, говорила. Подругу надо обязательно найти.

— Минуточку! — перебил нашу перепалку Томек. — Я не могу сообразить, вы о которой? Подруг Барбары я совершенно не знаю!

— Нет, мы о подруге покойницы. Какая-то мутная личность.

Томек напомнил, что знакомство водил только с живой Борковской, покойницу видел от силы пару раз и в её интимной жизни совершенно не ориентируется., Тут меня снова осенило.

— А если кто-то поручил покойнице весь этот маскарад, а она стала впадать в гротеск, то заказчику такое могло не понравиться. И ему надо было усмирить актёрку, пока история не выплыла наружу…

— Ну и что? Чего ему бояться?

— Живая Борковская могла дать ему по морде, — предположила Мартуся.

— Может, и так, — согласилась я. — А что за тип этот её разведённый муж? Вдруг ему только нужен был предлог для развода? О, смотрите скорей!

Нет, за окном появился не подозрительный муж, а всего лишь коты, которые в балетных па на заборе превзошли самих себя. Фоторепортёр бросил единственный взгляд и мгновенно отреагировал, щёлкнув несколько снимков прямо из окна и ахая от восторга. При этом он, правда, уронил себе на колени часть снеди из тарелки. С салфеткой наперевес к нему кинулась Мартуся.

Небольшая уборка благотворно повлияла на её умственные способности, потому что она моментально сделала выводы из нашего разговора.

— Ничего не поделаешь, ты должна найти двух этих типов! — резюмировала она. — Мужа живой и сожителя покойницы.

— А почему я? Следователи и без меня их выловят.

— И ничего нам не скажут, правильно? А я так не хочу! Это я нашла труп и желаю все знать!

Я тоже желала, поэтому предложением соблазнилась. У меня ведь есть ещё окольная тропка — через прокуратуру…

В тот же вечер, энергично подгоняемая Мартусей, я позвонила своей подруге Ане.

— Конечно, я тоже кое-что слышала, — сразу же поделилась Аня. — Вся адвокатура и суд просто гудели от возмущения. Хочешь творить безобразия, твори на здоровье, но не так открыто и нагло! Я вообще-то немного знаю эту Басю Борковскую, правда очень поверхностно, мы с ней сталкивались, когда она только пришла в прокуратуру, она мне тогда писала протоколы.

Должна тебе признаться, что таких протоколов у меня никогда больше не было за всю мою карьеру. Они настолько разительно отличались от нормы, что их никак не забудешь.

— В худшую сторону отличались или в лучшую?

— В лучшую, естественно. У Борковской прекрасный польский язык. Представляешь, я впервые в жизни с удовольствием читала судебные протоколы! Обоснование приговора на их основании у меня просто само собой получалось. И чтобы умная, интеллигентная женщина могла устраивать безобразные сцены?.. Как-то не верилось. Здесь явное недоразумение!

— Причём страшное недоразумение, — усердно поддакнула я. — У неё были какие-нибудь друзья?

— Не знаю. Она ведь перешла в районную прокуратуру… К тому же после всех сплетен… Знаешь, Ханя мне с этими скандалами все уши прожужжала. Ах да, ты же не знаешь Ханю: она тоже из судей. Так вот, Ханя этой историей буквально жила. Она мне напомнила, что вместе с Борковской работал такой Яцусь. Яцусь Жигонь, я его знаю, племянник прокурора Весоловского, мы с ним даже играли когда-то в бридж.

Уже само имя говорит, что человек он симпатичный, его никто даже Яцеком не зовёт — только Яцусь. Хочешь познакомиться?

— Хочу, дико и бешено! С ним можно как-нибудь договориться о встрече?

— По-моему, да. Яцусь работой себя не утруждает. Но способный и умный. Я ему передам, а ты записывай телефон. Как я понимаю, что-то происходит?

— Ну. Ещё бы! Если труп находят на моей помойке… До вас это ещё не дошло, пока мучается первая инстанция.

— И естественно, ты?

— А как же! Такая оказия!

— Ну хорошо, я тебе обеспечу Яцуся.

Мартуся велела повторить ей каждое слово из телефонного разговора, после чего ужасно расстроилась.

— Никуда я не уеду! Ой нет, я должна ехать… Слушай, позвони, когда договоришься с этим Яцусем, а я примчусь. Или запиши на диктофон! Я тебе оставлю свой.

— Опомнись, какой прокурор согласится на магнитофонную запись?!

— А ему обязательно об этом знать? Хотя ты права: такую громадину, как мой, не спрячешь… Ну хорошо, тогда позвони мне сразу после разговора!

Мартусю утешала только мысль, что в любом случае она приедет ко мне через несколько дней.

* * *

В тот же вечер Бежан с Гурским отправились ковать железо, пока горячо.

Они повторили предыдущий расклад: Роберт вцепился в Казимежа Млыняка, а потом в найденного через пару минут Ежи Капильского. А Бежан снова двинулся к подозреваемой.

— Насколько мне известно, эта оригинальная кампания против вас началась ещё во времена вашей семейной жизни? — спросил он бестактнее обычного. — Я не ошибся?

— Нет, вы не ошиблись, — ответила Борковская бесстрастно. — По крайней мере, мне так кажется… Да что я говорю, ведь даже муж предъявлял мне претензии за неподобающее поведение в злачных местах. Значит, действительно все началось во времена семейной жизни.

— Из-за этого у вас с мужем возникали трения?

— Никаких трений нам тогда уже не требовалось. Наш брак распадался.

— Может, сплетни на ваш счёт ускорили этот распад?

Борковская поднялась. Не спрашивая согласия Бежана, она налила в две чашки кофе из пузатого термоса, вынула из бара полбутылки коньяку и две рюмки и снова села.

— Знаете… — задумчиво сказала она, глядя куда-то в пространство, — мне кажется, что эти сплетни скорее избавили моего мужа от укоров совести.

Бежан не стал протестовать против выпивки на службе. Ему показалось, что атмосфера слегка потеплела и он наконец-то услышит хоть слово правды.

— Я правильно понял, что это он был инициатором развода?

— Тут трудно сказать что-то определённое. Он был мною недоволен, и я это отлично видела. Меняться я не собиралась, поэтому нетрудно было отгадать, к какому исходу приведёт моё упрямство. Не ломайте голову, как бы подипломатичнее меня расспросить, я вам сама все скажу.

Мужу нужна была рабыня, которая боготворила бы его. Он быстро продвигался по служебной лестнице, немалого достиг, гордился собой и нуждался в жене, которая возвела бы его на пьедестал. Ему требуется обожание, вся жизнь семьи должна быть подчинена его потребностям, все должны угадывать его желания. А я, увы, была увлечена работой, передо мной тоже открывались определённые перспективы, которыми я хотела воспользоваться, и мне совершенно не хотелось выступать в роли рабыни. В глубине души он, наверное, отдавал себе отчёт, что требует слишком многого, если, конечно, вообще считал нужным об этом задумываться. Мне кажется, он себя чувствовал по-дурацки, потому что я вела себя вполне достойно. В конце концов, трудно осуждать человека за трудолюбие и увлечённость своим делом. А вот когда стало ясно, что я скатываюсь в помойную яму, он наконец-то почувствовал себя праведником, и у него просто камень с души свалился. И тогда он стал предельно вежлив со мной. Ну вы сами подумайте: ведь если бы я была ему дорога, он бы в жизни не поверил в эти дурацкие сплетни! Поэтому ясно, что мы и без них развелись бы, но с ссорами и взаимными претензиями, а так нам удалось их избежать. Вот вам наша история.

И Борковская в упор посмотрела на Бежана.

Тот был уверен, что в её словах есть второе дно, но никак не мог до него добраться. Он чувствовал себя полным дураком, и ему оставалось только отхлебнуть коньяку.

— К сожалению, я вынужден говорить в открытую, — сразу предупредил он, не скрывая смущения. — Вы сами понимаете… А дети?

— О чем вы?

— У вас двое детей. Суд оставил их с отцом. Это тоже случилось по вашему желанию?

Борковская была само спокойствие.

— Если учесть постоянную клевету, которую я легкомысленно не принимала во внимание, трудно удивляться такому решению. Я вижусь со своими детьми, они чувствуют себя вполне хорошо. Как видите, я не бьюсь головой об стенку. Может быть, я плохая мать?

— А ваш муж снова женился?

— Насколько мне известно, да. Его вторую жену я не знаю.

— Совсем не знаете?

— Почти. Опять же, одни только сплетни. А что могут сплетни сделать с человеком, можно судить на моем примере. По-моему, до свадьбы она работала в его фирме, возможно, она его почитала, как божество, отсюда и растущие требования моего мужа… Простите, я в это не вникала.

— После свадьбы она бросила работу?

— От детей я знаю, что бросила, ведёт домашнее хозяйство. Из чего я сделала выводы, что мой бывший муж получил, наконец, желаемое. Кроме всего прочего, полагаю, что вы можете гораздо больше узнать непосредственно у него. Хотя сомневаюсь, что вам это пригодится…

Бежан готов был положить голову на плаху, что эта железная женщина, не выдержав напряжения, только что едва не проговорилась, но тут же постаралась исправить положение. Интересно, как на самом деле обстоят дела с этим её мужем?

Ясное дело, пора побеседовать с ним, а ещё лучше — с его новой женой!

— Не буду отнимать у вас время, — подытожил он со вздохом. — Естественно, вы сами прекрасно понимаете, что волей-неволей, но мы вынуждены вас подозревать. У вас есть мотив. Нет, я-то знаю, что вы находились в Колобжеге, но с вашим знанием криминального мира у вас гораздо больше возможностей нанять убийцу, чем у обычного гражданина. Будь вы на моем месте, думали бы точно так же.

— Верно! — живо согласилась Борковская. — Но в то же время, как профессионал, я действовала бы иначе. Искренне вам признаюсь, что если бы я действительно решила укокошить ту бабу, то устроила бы ей несчастный случай. Я ведь не совсем потеряла голову! И гарантирую вам, что поводов для подозрений попросту не оставила бы.

Этот аргумент убедил Бежана до такой степени, что он почти совершенно поверил в невиновность Борковской. Действительно, настолько по-дурацки она не повела бы себя, а симуляция непроходимой глупости была совсем уж макиавеллиевской. Гораздо надёжнее был бы несчастный случай.

Кроме того, нанимая убийцу, следовало позаботиться о том, чтобы убийство выглядело как ограбление. Никаких выстрелов: нож, молоток или палка, выхватить сумочку, и неважно, сколько в ней денег. А сумочка была при жертве, словно намекая, что ограбление тут ни при чем.

На том Бежан попрощался с Борковской и поспешил на рандеву с Гурским — в бар, где-то посередине между их жилищами.

* * *

Гурский сильно опоздал, но примчался с огнём в очах.

— Чтоб мне сдохнуть, ну и катавасия! — начал он, не успев сесть. — Этот Капильский такое рассказывает — пальчики оближешь! Я своим ушам не верю: одно слово скажет — пять в уме.

Вторая жена у него с языка рвётся, а он её изо всех сил назад запихивает, через слово у него склероз с потерей памяти…

— Да передохни ты, — перебил Бежан. — Поставь где-нибудь точку и перестань ёрзать на стуле. И говори по порядку, с самого начала.

— Никаких тайн мадридского двора поначалу никто не устраивал, — начал Роберт сначала, уже куда спокойнее. — Млыняк сразу признался, что у него есть такой старинный приятель, нашёл его адрес и телефон. Я позвонил. Капильский был дома, очень удивился, но сказал, что я могу к нему зайти хоть сейчас. Я и зашёл. Точнее, домчал. За десять минут.

— И как тебя дорожная полиция не повязала…

— Не решились, наверное. К тому же я никого не задавил. На кассете у меня вся беседа записана, а сейчас перескажу главное, потому что общего трёпа было по горлышко. Капильский изворачивался что твой уж на сковородке.

— Короче, короче!

— Так вот, он работает… Можно я закажу себе жареной колбаски? Работает он в той же самой фирме, шведское что-то там, что и Борковский, наш разведённый муж. Этого Капильский не скрывал. Барбару Борковскую он вообще не знает, то есть сейчас не знает, потому что когда-то он её очень даже хорошо знал, в юности. С тех пор они ни разу не виделись, и он понятия не имел, что его шеф женат на его давней школьной подружке. Теперь-то он это знает, Агата Млыняк сказала. Капильский подтвердил, что с Агатой они случайно встретились на улице и отправились поболтать под пивко. До этого момента у него все выходило в рассказе гладко, а потом начались сплошные кочки да ухабы.

Официант принёс колбасу и пиво, и Гурский ненадолго прервался. Бежан терпеливо ждал.

— Я не очень-то представлял, как его спрашивать и о чем, — снова заговорил Роберт, — но решил начать с шефа. Капильский шефа очень хвалил, дескать, мужик что надо. Тут я заикнулся о романе шефа, и Капильский вдруг как воды в рот набрал, ничего не знает, никаких сплетен не слушает, бабское это дело, не для него. Да, действительно, год назад у них сменилась секретарша, потому что на предыдущей шеф женился.

Некая Уршуля Белка…

— Да ну! — заинтересовался Бежан. — У нас появилась Уршуля?

— Появиться она появилась, но черт её разберёт, та это Уршуля или не та. Я за неё уцепился, как репей за собачий хвост, а Капильский про неё ничего не знает — никаких вопросов с ней не решал, не разговаривал, ничего и никак.

В конце концов у него вырвалось, что с ней даже не поговоришь. Молчунья такая. Я попробовал выяснить, есть ли подружки у молчаливой Уршули, но откуда мужику знать про подружек? Однако женщины её вроде бы не больно любили.

А вообще Капильский на неё внимания не обращал. Я ему замечаю: он ведь не слепой и по фирме с закрытыми глазами не ходил, а он мне на это отвечает: мол, нет, конечно, но не видел, чтобы секретарше кто-нибудь наносил визиты, тем более что она в приёмной сидела, а не в коридоре, а в приёмную лишний раз зачем заходить. Словом, под конец Капильский заявил, что если кто-нибудь про Уршулю что и знает, так только Зеня из бухгалтерии. Фамилию Зени назвать не может, он мало общается с администрацией, потому что работает в химическом отделе. Вот и все конкретные сведения. Ни о какой Феле он сроду не слышал, кроме как в детской дразнилке про Фелю-пустомелю. Конец.

— Вот черт, — огорчился Бежан. — Зеня — это явно не Феля. И если Уршуля работала секретаршей, а Борковский на ней женился, то у этой Уршули вряд ли могли быть контакты с гражданкой вроде нашей покойницы. Наверное, там замешана другая Уля…

Гурский, судорожно пережёвывая колбасу, замахал на шефа вилкой.

— Нет! — выкрикнул он наконец. — То есть да! То есть все не так! Он знает гораздо больше и скорее умрёт, чем что-нибудь расскажет. Капильский вёл себя как человек интеллигентный, дескать, сплетнями брезгует, но я-то видел, что внутри у него просто ядовитые змеи извиваются! Его так и распирало!

— Может, он был влюблён в секретаршу, а шеф её увёл у него из-под носа.

— Скорее всего, тут другое. На мой взгляд, Капильский её не очень жалует, но хотел сохранить объективность. Что касается Зени, тут я не знаю, как быть.

Бежан призадумался.

— Итак, служебный роман у нас наличествует. Но вот связи с убийством нет. Про роман проговорилась эта Млыняк. И чего они обе подрядились врать?

— Может быть, это все-таки Борковская? — предположил Роберт, переключаясь с колбасы на пиво.

— Не думаю. В жизни не поверю, чтобы баба меня так запутала. Но с другой стороны, до сих пор нам не попадались прокуроры, подозреваемые в убийстве… А вот Борковский начинает очень заманчиво попахивать. Он хотел избавиться от жены, и для этого ему нужен был предлог. Он дипломатично организовал всю аферу, а потом отделался и от единственного свидетеля.

— Вопрос: единственного ли? Я все-таки поговорил бы с этой Зеней. На всякий случай.

— Кстати, — снова вспомнил Бежан, — одного типа в блокноте Борковской нет, а все говорят, что они работали бок о бок. Я про живую Борковскую говорю, она приятельствовала с прокурором Яцеком Жигонем. Я до него ещё не добрался, он как раз вёл дело в суде, а потом носился по городу. Номера его мобильного никто не знает. Как раз в этот момент зазвонил собственный мобильный телефон Бежана.

Дежурный офицер сообщал, что некая особа по имени Стефания Чечак, ссылаясь на поручение пана полковника Бежана, по телефону сообщила, что этот негодяй вернулся. Некий Выдуй. Лежит дома вдрабадан пьяный, и договориться с ним нет никакой возможности, но она проследит, чтобы он не удрал, когда протрезвеет. Это все, особа положила трубку.

Если бы не Выдуй, Бежан ещё долго ломал бы голову, кто такая Стефания Чечак, однако фамилия сожителя жертвы немедленно вызвала в памяти любопытную старушенцию. Значит, вернулся, голубчик, и его наконец-то можно будет допросить!

— Я-то думал, мы немножко поживём дома, как все нормальные люди, — вздохнул он, выбираясь из-за стола, — но не получится. Соседка уверяет, что Выдуй ужрался в хлам, но кто его там знает. Посмотреть-то надо…

Одного взгляда хватило вполне, чтобы понять: никакая сила не сможет отрезвить гражданина Выдуя до следующего дня, он был проспиртован насквозь. Старушка Чечак с торжеством сообщила, что караулила охранника, ни на минуту не отлипая от глазка своей квартиры, и с порога осчастливила его вестью о гибели обожаемой сожительницы. Выдуй отреагировал правильно, русскую водку привёз с собой и сразу пустил её по назначению, никого не пригласив за компанию.

До полудня ни рукой, ни ногой не пошевелит.

— Он же наверняка голодный приехал, — доверительно зашептала старушка. — У этих русских, говорят, до сих пор есть нечего. Я даже не успела…

Тут она осеклась, а Бежан настолько был уверен, что старушка не успела дать охраннику супчика или какой-нибудь ещё еды, что на эти её слова не обратил ни малейшего внимания. Не зная алкогольной вместимости Выдуя, Бежан на всякий случай распорядился приставить к нему караульного с шести утра, после чего, вопреки всем пессимистическим пророчествам, им с Гурским все-таки удалось отправиться домой.

* * *

Благодаря посредничеству Ани я договорилась о вечерней встрече с прокурором Яцеком Жигонем в кафе «На распутье», потому что у меня в памяти осталось впечатление, что рядом с ним легко припарковать машину. Лёгкость парковки испарилась как сон, как утренний туман, и без малого полчаса я провела, впихивая машину в тесный табун таких же железных коней.

У Жигоня этот трюк получился лучше, потому что он уже меня ждал, когда я появилась в кафе.

Друг друга мы сразу узнали. Оказалось, я видела его лет десять назад, когда он, свежеиспечённый юрист, поступал на работу в прокуратуру.

Я в тот момент ругалась в прокуратуре из-за шайки весьма легко отделавшихся бандитов. У Жигоня была такая иссиня-чёрная, латиноамериканская шевелюра, что его легко было запомнить, а я настолько живо участвовала в тогдашней дискуссии, что тоже явно бросалась в глаза. Вот и отлично, все-таки со знакомым легче контактировать.

Я сразу объяснила причину моего интереса к Борковской: меня едва не заподозрили в том, что возле собственного дома я совершила убийство. А поскольку я совершенно невиновна, то наверняка меня посчитают самой подходящей кандидатурой, поэтому лучше самостоятельно добраться до истины. Жертвой убийства стали как бы сразу две Борковские, я ничего не могу понять и про обеих хочу узнать побольше. Ведь по крайней мере с одной из них он работал, но не исключено, что знал и вторую.

Жигонь слегка смутился, но ссылка на мою приятельницу Аню подействовала на него, как «Сезам, откройся», поэтому он не стал отпираться и уверять, что впервые слышит об этой истории.

— Правду сказать, — смущённо заговорил он, — я сам поначалу поверил, что Барбару черт попутал. Может, день у неё плохой выдался или, наоборот, слишком уж хороший, вот и потеряла чувство меры. Да и как не поверить, если весь персонал кабака в один голос живописал, как она выкаблучивала? С каждым такое может случиться. Меня лишь удивило, что она представлялась полным именем направо и налево, на неё это совершенно не похоже. Только потом стало ясно, что Барбаре кто-то портит репутацию и свиней подкладывает. Она сама меня просила ей помочь и докопаться до сути.

— И что вам удалось обнаружить? Ведь что-нибудь вы наверняка разузнали! У вас больше возможностей, чем у людей других профессий.

— Это наверняка человек, который очень хорошо её знает, более того, видит каждый день.

Понимаете, вся соль в одежде. Эта развратная гурия всякий раз была одета точно так же, как Барбара, что и сбивало с толку. Описание туалетов хулиганки точно совпадало с нарядами Барбары. Кто-то должен был подсматривать, в чем Барбара выходит из дому.

— И эта баба похожа на Борковскую, как сестра-близняшка?

— Вовсе нет. Только волосы. А суть в том, что знакомые Баськи её никогда не видели, сплетни всегда поступали из третьих рук. И главным образом они рождались из выкрикивания фамилии: прокурор Борковская, прокурор Борковская!

Добавьте к этому костюм, сумочку, какой-нибудь шарфик в горошек… Час назад я вижу Борковскую в этом шарфике в горошек, а ещё через час Борковская в этом шарфике устраивает пьяный дебош в кабаке. Причём я узнаю об этом от очевидца. Не я один, ясное дело, — множество людей из суда и из прокуратуры имели точно такое же удовольствие. Ну, естественно, всеобщее возмущение…

— Из того, что я слышала, получается, что эти эксцессы были совершенно не в её духе, — осторожно сказала я.

— Абсолютно, — с готовностью согласился Яцусь. — Вот я и решил поначалу, что с ней какой-то срыв случился, но потом насторожился.

По просьбе Барбары я поговорил с разными людьми, и тут уж сомнений не осталось: кто-то жаждет Баську под землю закопать. Но ведь не давать же в газету объявление, что это просто травля, а на самом деле пани прокурор — человек благородный и морально устойчивый. Никто бы не поверил.

— Даже наоборот, в этом случае безусловно все поверили бы в её полное разложение, — поддакнула я. — Ну хорошо, а та, вторая? Вы что-нибудь узнали о её дублёрше?

Прокурор Яцусь печально вздохнул.

— Фигура довольно известная в определённых кругах уже не один год, но только в последнее время она начала по-настоящему куролесить, и только тогда все услышали, как её фамилия. Что самое смешное, все эти вопли насчёт того, что она прокурор, её приятели сочли шикарной хохмой. Но мало-помалу дебоширка стала захаживать в самые лучшие рестораны. Явно целенаправленная деятельность против Баськи.

— И зачем ей это было?

— Понятия не имею. Разве что кто-то хотел выжить Баську из прокуратуры. Или мстил.

— А как вы считаете, почему дебоширку убили? И кто?

Жигонь помешивал кофе в чашке и, как мне показалось, добросовестно думал.

— Если бы укокошили Баську, я искал бы преступника, которого Баська упрятала за решётку. Это был бы не первый такой случай и наверняка не последний, мы на передовой невидимого фронта, потому что от прокурора зависит, заводить ли дело и выдавать ли ордер на арест, а Барбара ни на какие комбинации не шла. Есть ещё одна возможность…

Он поколебался и отхлебнул кофе. Я уже догадалась, что он скажет, но предпочитала немного помолчать.

— Потому что если одну принимали за другую, — сказал он наконец, — существует вероятность, что убийца банальным образом ошибся. Она ведь вроде как ехала к вам за интервью?

Я кивнула с довольным видом, потому что угадала безошибочно.

— То-то и оно. Заранее договорилась. Вопреки моему желанию, но это уже не имеет значения.

— Черт знает, откуда она звонила, но если она так старательно хотела притворяться Барбарой, то звонить могла из какого-то общественного места. Некий психопат в это поверил и воспользовался случаем, уверенный, что убивает именно Барбару. Идиотское дело, ни за какие сокровища не угадаешь, кого искать: врага Барбары или врага этой, второй. Но скорее уж врага Барбары. Не завидую я сыщикам.

— Я тоже. С удовольствием помогла бы им, поэтому землю рою и всем жить не даю, в том числе и вам. В конце концов, тут замешаны моя помойка и моя ива. Конечно, ни ива, ни помойка от этого не пострадали, но я — очень даже пострадала. Расскажу-ка я обо всем этом моему придворному комиссару.

Прокурор Яцусь посмотрел на меня с неподдельным интересом:

— А у вас есть такой?

— Есть. Завёлся лет пять-шесть назад. Мы оба мечтали разоблачить мерзкие махинации на очень высоком уровне, мафия тогда цвела буйным цветом, может даже колосилась… Мне-то ничего не сделали, а он слетел со своей должности, и долго же ему пришлось отрабатывать свои грехи. Мы с ним бросили действовать в открытую, потому что поняли: надо работать тихой сапой. Как вы наверняка заметили, один подпоручик и одна я — этого как-то маловато на весь польский народ.

Прокурор Яцусь отлично понимал, о чем я говорю.

— Он уже вернул себе чин?

— Даже повысил его.

— Значит, неглупый мужик. Очень хорошо, вот и расскажите ему все. А я помогу найти дела, которые вела Барбара. Один уголовник грозил ей в открытую, но он, по-моему, ещё сидит, что не мешает ему иметь сообщников.

— А вы не могли бы бросить взгляд на материалы этих дел и сами сделать выводы? — попросила я. — К тому же, помимо служебных дел, может, вы что-нибудь знаете о её частной жизни?

— Чьей?

— Живой Борковской, естественно.

— Довольно мало. На интимные признания у нас времени не было, да Барбара и не очень общительна. У неё двое детей, брак казался вполне счастливым, только под самый конец мне почудилось, что там что-то нечисто. Лично я, будь её мужем, встал бы на её сторону, потому что женщина она замечательная, но у меня такое ощущение, что муж сплетням поверил. Баська это пережила тихонько, про себя. И все. Больше я ничего не знаю. Нет, знаю — она не выносит чеснока, любит дождь, не любит маниакальной чистоты, не реагирует на навязчивые ухаживания, а в отпуске с удовольствием ловит рыбу. Незаурядное хобби для женщины. Но вряд ли вам эти сведения пригодятся?

— Кроме отношения к чесноку, которое мне решительно нравится. Хотя общеизвестно, что чеснок — панацея от всех болезней и его надо есть за обедом на первое, второе и третье, но неужели панацея должна так кошмарно смердеть?!

— А если есть только на ночь?

— Куда там, воняет и наутро! Человек им просто пропитывается!

— Но доживает до ста лет.

— Тогда почему болгары и греки не доживают до ста лет?

Не успела я оглянуться, как наш разговор перерос в дискуссию о чесноке. Оказалось, Яцусь чеснок очень любит, а Барбара резко ограничивала его аппетиты по этой части, решительно требуя, чтобы на работе он не вонял. Я даже начала подозревать, что Яцусь мог поспособствовать убийству коллеги, дабы жрать чеснок в своё удовольствие, но вовремя вспомнила, что Борковская прокуратуру давно покинула. Не в чесноке тут дело.

— Ну хорошо, лопайте этот ваш чеснок на доброе здоровье днём и ночью, но что вы об убийстве думаете?

— А я вам уже сказал. В прокуратуру дело ещё не передали, да оно к нам и не попадёт, уедет в городскую прокуратуру, потому что занимается им главный спец по таким вот камерным убийствам, инспектор Бежан…

— Это для меня не новость, — буркнула я.

— Но в прокуратуру его не передадут, пока не решат основной вопрос. У Баськи, безусловно, был мотив, но лично я в её вину не верю…

Я тоже отказывалась и думать о каком-либо участии настоящей Борковской в кошмарном преступлении, пусть даже косвенном. Что-то нечисто было с этой дублёршей, которая полжизни глушила меня музыкой из окошка…

Я оставила Яцуся в покое и вернулась домой, зная ненамного больше, чем раньше.

* * *

Около девяти утра Бежан получил сигнал, что сожитель покойницы возвращается к жизни.

Бежан сперва намеревался несколько углубить свои знания о месте работы бывшего мужа живой Борковской, но решил, что место работы не убежит, а сведения о покойнице просто бесценны.

Наплевав на рациональную организацию труда и времени, они поехали туда вместе с Гурским.

Вышепоименованный Веслав Выдуй являл воплощение полного отчаяния. Чудовищное похмелье сжигало его нутро. Проявив смекалку и махнув рукой на расходы, Бежан прихватил с собой четыре бутылки пива и четвертинку водки.

Вместе с этими припасами его встретили как ангела-спасителя. И сердечная дружба возникла сама собой.

Без малейшего давления, только периодически подстёгиваемый вопросами, несчастный вдовец выплакался в полицейский мундир, после чего поделился воспоминаниями о покойнице. Уже лет семь, как это чудо красоты, эта небесная богиня, эта самая замечательная женщина на земле позволила ему себя соблазнить, неведомо почему. Он ведь что? Ну мускулистый, ну не трус, ну не бедняк, ну квартира есть, ну работящий и любящий, но ведь не Аполлон Полуведерский, орлы покруче на каждом шагу попадаются. А она, божество, с ним осталась! И что только она в нем нашла, а ведь осталась! Он ей пятки целовал и в глазки заглядывал, кабы решила город подпалить, он бы ей спички принёс, и вот — нет её, умерла!

Заливая горькие слезы Выдуя то пивом, то водкой, правда, экономно, потому что четвертинка — это несерьёзно, Бежан выпытывал о совместной жизни с покойной, оставив вопрос опознания тела на потом.

— Да какие там подружки, слишком красивая она для подружек была. Бабы — они ж суки завистливые, одна только Улька, и то пряталась и вместе с Фелей ходить по городу не желала, потому что куда там Ульке до Фели, такая выдра щипаная! Феля в кино могла сниматься, в телевизоре показываться и всякое такое… И обед приготовит, и компанию любила, и потанцевать с ней, и погулять… Обстирала, обшила… Второй такой на свете не было, нет и не будет!

Насчёт «обстирала-обшила» у Бежана возникли лёгкие сомнения, потому что квартира клинической чистотой не блистала, а у собеседника наблюдался большой урон среди пуговиц на рубашке. Но нет, оказалось, что пуговицы он сам себе должен был пришивать, Феля на такие мелочи внимания не обращала. Она разными вещами занималась, из квартиры уходила надолго, в одежде была разборчива и придирчива и постоянно что-нибудь новенькое себе покупала. Ну и прекрасно, она ж смотрелась как благородная дама. Вот, пожалуйста…

Тут Выдуй поднял с пола чёрный пиджак, прижал его к животу, после чего продемонстрировал как выходной наряд Фели. Пиджак действительно был очень элегантный, но с небольшим дефектом: на левом лацкане красовалось огромное пятно, несомненно от мороженого. То ли Феля невнимательно кушала это мороженое, то ли кто-то толкнул её под локоть, и лакомство приземлилось на наряд.

Выдуй продолжал свои излияния.

Феля велела называть её Басей, он все ошибался, потому что познакомился с ней как с Фелей. Эта Улька-то? А она с Фелей с давних времён дружит, может со школы ещё. А Феля с гонором, даже в вечернюю школу учиться пошла. Что она там закончила, то закончила, её дело. Никакой босоты в дом не приводила, это здешние соседи брехать здоровы, а у них только приличная компания бывала.

Ну да, Феля ему говорила, когда они вечерами болтали, что она притворяется одной такой бабой, это Улька её подговорила. Кто-то с телевидения хотел убедиться, что Феля умеет, а Феля, между прочим, ва-аще все умеет. Нет, Ульку он не знает. Улька и Улька, вроде как Уршуля. За эти годы раза два всего видел, потому что встречались Уршуля с Фелей без него. Да кому интересно, как этой Ульки фамилия! Может и говорила когда-то… Не то Близняк, не то Белясик, не то… нет, не вспомнить. В последнее время Феля на неё сердилась, грозилась сделать все по-своему, и никто ей ничего не запретит. Один раз вернулся он вечером с работы, а Феля скандалит с этой Улькой. Тоже мне подруга, как из козьего хвоста саксофон! Феля выкрикивала что-то насчёт бабла, похоже, Улька её надула. Они сразу замолчали, как только Выдуй вошёл, и Улька тут же шмыг-прыг вон из квартиры. А Феля потом говорила, что любишь кататься — люби и саночки возить.

И пусть эта фря не сомневается: Феля из-под неё мягкое кресло-то повыбьет, если что. Но вообще Феля тогда весёлая была, аж сияла, а если пару крепких слов в сердцах сказанула, так кому не случается! Никаких врагов у Фели не было, ну вот просто совсем никаких, все её любили, только эти козлы здесь погавкивали, что она вечерами шумит. Да какой там шум, человек просто отдохнуть решил! Эх, лучшая жена на свете была, пропадёт он теперь без неё, ой пропадёт!

— Но вообще-то она неплохая подружка была, эта Улька, — смягчился внезапно опьяневший Выдуй и шмыгнул носом. — Денежки Фельке давала, чтобы та себе чего купила. Может, дела какие у них были? Или хотела, чтобы Феля ей за эти деньги что-нибудь сделала? А я не слушал, из-за чего Феля на неё сердилась, а то ещё сказала бы, что я нос не в своё дело сую.

Гурский и Бежан покинули наконец обессилевшего от горя вдовца, которому в утешение остались последняя бутылка пива и срочно вызванный для подкрепления сержант Забуй, дабы доставить сожителя в морг для опознания. Оба молчали всю дорогу, до самого отделения. В своём, кабинете Бежан вытащил папку с делом.

— Ничего не понимаю, — недовольно сказал он. — То есть я все понял бы, если бы дело не было таким чудовищно глупым. Просто не верится. Самое простое, что приходит на ум, — это соседи постарались. Кто-нибудь не выдержал грохота и укокошил зловредную бабу. По мы уже почти всех проверили, и никто не подходит. Кроме того, почему аккурат перед домом Хмелевской?

Столько сил потратить, чтобы её выследить?

— С другой стороны, выходит, что таким образом хотели окончательно закопать Борковскую, — подхватил Гурский. — Но кто? Эта Уля-Бедуля или как её там…

— Именно поэтому все выглядит так глупо. Никакая не Бедуля, а Белка, она у нас проходит по делу, бывшая секретарша мужа, Уршуля Белка. Она вышла за Борковского замуж, и о ней, очевидно, идёт речь. Надо читать материалы дела.

— Она подходит? — спросил Гурский.

Бежан покачал головой:

— Никак. Даже если в тихом омуте… и так далее, уровень у неё не тот, до подзаборной канавы ей далеко. Ты сравни: Борковский и Выдуй!

— Но чтобы такое совпадение имён и фамилий? — поморщился Гурский.

— После двух Борковских я уже ничему не удивлюсь. Предположим, это не та Уля, не вторая жена Борковского, а какая-нибудь там Бяласик. И при этом Кордуля или даже… о! Евлалия! Умом на уровне Фели и Выдуя. И что, неужели она выдумала такую интригу?

— Может, ею кто-нибудь руководил, — упорствовал Роберт.

— То есть все то же самое: придётся искать не врага Фели, а врага Борковской. Ведь уже ясно, что представления устраивала Феля, а Выдуй говорит, что по чьему-то заказу…

— А Уля посредничала….

— Если даже и нет, то Уля — единственный человек, который может знать больше. Из рассказов про сцену в «Макдоналдсе» получается, что Уля эту шутницу удерживала и усмиряла. Скажем так: заказчик хотел завершить кампанию по травле, а Феле развлечение понравилось, и она решила играть до конца, к отчаянию подруги. Встречались они украдкой…

— Интересно, почему? Ведь знакомы были давно. Учительница видела их вместе, тогда они своей дружбы не скрывали. И что потом? Враг Барбары Борковской — велел им порвать все контакты? И кое-что ещё…

— Ну? — поторопил Бежан, потому что Роберт задумчиво умолк.

— Это, наверное, не имеет смысла, — неуверенно протянул тот, — но у меня перед глазами стоят фотографии места преступления. Этот пиджак, который нам Выдуй показывал… Она была в брюках и в одной шёлковой блузке, сейчас ноябрь, а не июль. Я, конечно, не знатный модельер, но пиджак, похоже, парный к брюкам…

Почему она его не надела?

— Потому что на нем пятно.

— Так за каким чёртом она выбрала брюки от костюма?

— Так я же и говорю, что полная дурость получается, — терпеливо сказал Бежан. — Но что касается пиджака, тут ты прав, надо его в лабораторию отправить, что-нибудь нам про него скажут. Позвони-ка ты Забую, пусть везёт этого пьянчужку обратно, предоставит ему наливаться русской водкой, а сам ищет какие-нибудь ключи.

И огнестрельное оружие. Я ему дошлю вдогонку ордер на обыск, но лучше, если он сразу же начнёт искать, пока Выдуй недееспособен.

За пять минут Гурский решил вопрос об ордере на обыск, после чего вернулся к разговору.

— А та Уля… — начал он с отвращением.

— Хватит с нас! — перебил подчинённого Бежан. — Давай третью версию разрабатывать — роман Борковского с секретаршей, нынешней женой. У новой жены, по слухам, была подруга — некая Зеня из бухгалтерии…

— Из чего следует, что нужно собирать сплетни на работе?

— И поговорить с Борковскими. Но не вместе. Отдельно. Ещё рано, Борковский на работе, жена, может быть, дома, обед варит. Навещу-ка я её, а ты лети в его контору и отыщи Зеню из бухгалтерии…

* * *

У моей калитки остановилась какая-то незнакомая женщина. Увидела я её, потому что собралась побаловаться чайком и торчала у окна, поджидая, когда закипит чайник. Женщина посмотрела на дом, потом внимательно огляделась вокруг, особенно долго разглядывая иву. После чего позвонила у калитки.

На коварную преступницу незнакомка не походила, поэтому я впустила её, с тревогой вспоминая, не случилось ли мне договориться об очередном интервью, а потом забыть об этом насмерть. Нет, все-таки не было такого, потому что совесть меня не мучила.

Женщина поднялась на крыльцо, и я открыла дверь.

— Что вам угодно?

— Меня зовут Барбара Борковская, — спокойно сказала женщина. — Эта фамилия вам ни о чем не говорит? Меня вроде как застрелили где-то под вашим забором.

— А-а-а! — обрадовалась я. — Ну да, вон там, под ивой! Проходите же!

Уже один её визит был самой настоящей сенсацией: не каждый день к вам домой заявляются жертвы убийства. Я подумала, что Мартуся станет локти себе кусать, что не приехала сегодня, но ведь не могу же я просить покойницу остаться у меня на ночь.

Страшно заинтригованная, я провела Борковскую в гостиную.

— Можно мне вас кое о чем спросить? — осведомилась она, присев у стола. — Насколько я знаю, меня подозревают в совершении этого убийства, и я хотела бы разобраться в ситуации. Вы мне поможете?

— С величайшим удовольствием, — ответила я не задумываясь. — Но только я надеюсь на взаимную услугу в виде подробного рассказа. Так что вы хотите узнать?

— Она звонила вам с просьбой дать интервью?

— Звонила.

— И что говорила?

— Глупости, — отрубила я и потянулась за сигаретами. — Я, разумеется, спросила, на какую тему интервью, она сначала сказала, что о писательском процессе, но я отказалась. Тогда она завела пластинку про телевидение, что рассердило меня ещё больше. И наконец, она заявила, что мы будем говорить о детективах, я окончательно взбесилась, но она оказалась жутко настырной и намекнула, что у неё есть очень интересная история про каких-то уголовников. После чего назначила день и час, добавила, что с ней приедет фотокорреспондент, и на этом наша очаровательная беседа закончилась.

Барбару Борковскую слегка передёрнуло, что меня вовсе не удивило. В конце концов, навязчивая кретинка действовала под её именем! Зато какой-то уголок моего сознания удивился, почему это мы с ней уселись за обеденным столом, словно собрались пообедать, вместо того чтобы устроиться на диване перед журнальным столиком. Неужели я в спешке посадила её на первое попавшееся место?

Пересаживать гостью я не стала, чтобы не спугнуть.

— Ужасно, — сказала Борковская. — И она представилась мною?

— Правильно. Именем и фамилией.

— Как обычно. Но ведь… Она что же, пришла сюда пешком?

— Ничего подобного, она приехала на автомобиле, о чем рассказала полицейская собака, которой я полностью доверяю. А почему вы ничего об этом не знаете? Ведь вас уже должны были допросить!

Борковская покачала головой:

— Подозреваемому ничего не рассказывают. Формально меня допрашивали как свидетеля, но фактически как подозреваемую. Я сама тоже ничего на их месте не стала бы рассказывать. Как правило, надо избегать раскрытия подозреваемым даже мельчайших фактов, потому что, если окажется, что подозреваемый что-нибудь знает, он должен сказать, откуда ему эти факты известны. Бывает, что из-за одной мелочи меняется направление всего следствия. Как я вам уже сказала, я хочу разобраться. Эта женщина приехала сюда не сама. Кто её привёз?

— Не знаю.

— Но ведь это было перед вашими окнами!

— Совершенно верно. Но я находилась в другой части дома. Я вообще не видела улицы, живая изгородь её заслоняет.

Борковская с минуту смотрела на меня, словно проверяя мою правдивость.

— А другие?.. Не может быть, чтобы никто ничего не видел!

— Ну, все не так плохо, — утешила я её и рассказала про соседку с её туей и про машину с блондинкой.

Борковская внимательно слушала, хмуря брови и не спуская с меня глаз.

Я тоже присматривалась к ней. До чего же хороша! Яркая, эффектная, выразительное лицо, но лучше всего роскошные медно-рыжие волосы! Под неё можно подделаться, напялив такой парик.

Вопрос вырвался у меня сам собой:

— А кем она для вас была, эта моя покойница из-под ивы? Этот ваш двойник?

— Понятия не имею, — мрачно ответила Борковская. — Я лично никогда с ней не сталкивалась, только слышала о её выходках. Ещё я видела её на фото и, может быть, разговаривала с ней по телефону. Наверное, полиция уже знает больше.

— Даже я знаю больше, — легкомысленно призналась я, — хотя мои сведения весьма односторонние и главным образом опираются на акустические впечатления. Минутку. Что же это мы так сидим! Кофе, чай, вино, пиво — чем вас угостить?

— Я за рулём. Если можно, кофе.

Наконец-то стол между нами обрёл какой-то смысл. Пересказывая Борковской все известные мне сведения, я подумала, что делаю огромную глупость: она выслушает, скажет спасибо и уйдёт себе, а я ничего не узнаю. На фиг мне сдалось такое следствие! Уж она-то обо всей истории узнала гораздо раньше, чем я, и волей-неволей должна была составить себе хоть какое-то мнение обо всем этом безобразии. Пусть и она, черт побери, что-нибудь расскажет!

— Есть три возможности. По крайней мере, я вижу три возможности, — попыталась я её разговорить. — Первая — её убила я, чтобы избавиться от назойливой журналистки. Вторая — её убили вы, чтобы положить конец мерзкой травле. Третья — её убил некто, кто полагал, что убивает вас, или надеялся, что на вас падёт подозрение. Меня, слава богу, исключили в самом начале…

— Когда, почему и каким образом вас исключили? — перебила она.

— Провели следственный эксперимент на месте преступления. Направление выстрела — мне пришлось бы выскочить на самую середину улицы, пропустить жертву вперёд и только потом выстрелить. В общем, изрядно попотеть. Причём на глазах водителя той самой пропавшей машины.

Жертва ведь не торчала бы как пень посреди улицы и не ждала бы, пока автомобиль уедет. Дорога здесь прямая, в обе стороны видно далеко. К тому же собака сообщила, что меня посреди улицы очень давно не было. Чистая правда: я из дому только на машине выезжаю. Показания собаки окончательно решили вопрос в мою пользу.

Да и огнестрельного оружия, ни длинноствольного, ни короткоствольного, у меня не было и нет. Будь у меня длинноствольное огнестрельное оружие, жертва уже давно нюхала бы цветочки со стороны корней, потому что я влепила бы ей хороший заряд в окно в стародавние времена…

Борковская кивнула и подхватила:

— Я тоже отпадаю, по причине алиби, но я могла кого-нибудь нанять, я сейчас подробнее расскажу, голому что здесь и кроется моя проблема. Но у нас есть третья возможность — одураченный убийца, который, вероятно, слышал, как жертва разговаривала с вами по телефону. Он приехал пораньше, подождал в укрытии, а потом выстрелил. Тут много укромных местечек, где легко спрятаться. Но этой версии противоречит то, что вы уже сказали. Что с водителем машины? Если бы она пришла пешком, одна…

— Насчёт «пешком» можете выбросить из головы окончательно и бесповоротно, — перебила я. — По воздуху она летать не умела, а собака была категорична, и я ей верю.

— Я тоже. Но, простите, мы с вами говорим сплошные глупости. Если её сюда привезли на машине, а именно в этом я хотела убедиться, то на роль убийцы годится лишь один человек — водитель этой машины. И больше никто…

Мысли у меня в голове так и замельтешили.

Невинный случайный свидетель давно бы уже объявился. Впрочем, нет, ничего подобного, он сидел бы тише воды, ниже травы из страха, что убийство пришьют ему. Чепуха, он отреагировал бы уже в первый момент, машинально. Пассажирка вышла из машины, раздался звук выстрела, баба падает на землю, а он что? Спокойно уезжает? Да черт с ним, с выстрелом, пусть ничего не было слышно, но женщина-то упала! А если это сердечный приступ или эпилепсия?! Нет, не мог человек просто так уехать…

— Остаётся вопрос, кто этот водитель, — продолжала Борковская. — Убийца, которого наняла я, или тот самый таинственный некто, о котором мы ничего не знаем. Покойница, если принять во внимание её активность, могла сидеть в печёнках не только у меня…

— Хотя бы у соседей, — подсказала я. — Но соседи убили бы эту гадюку поздней весной или летом, а не осенью, когда все окна закрыты. Люди не настолько злопамятны и трудолюбивы, чтобы выслеживать её все лето.

— Поэтому я очень хочу знать, кто сидел за рулём. Если этот вопрос не решится, на мне до конца дней моих будет висеть подозрение в убийстве.

— Блондинка… — вслух рассуждала я. — Анекдоты анекдотами, но ведь невозможно, чтобы даже самая глупая блондинка в мире… Да что я говорю, это наверняка был мужик в парике! Хотя нет, глупость: если жертва с ним вместе ехала, то они что, договорились, что он будет изображать блондинку? Кому это нужно?

— Изучить, что делала жертва до момента убийства, с кем она села в машину, — задача полиции, — сердито сказала Борковская. — Но у меня лично есть кое-какие подозрения, которые кажутся мне настолько бессмысленными, что я даже не знаю, что с ними делать. Я себя чувствую полной дурой, даже когда пытаюсь облечь их в слова. Это просто невозможно!

— Ничего страшного, высказывайтесь. Если в ваших подозрениях действительно нет смысла, я буду молчать как камень.

Борковская колебалась.

— Понимаете, я могу быть предвзятой… Человек, сидевший за рулём, знал, кого везёт. Он видел эту женщину вблизи, разговаривал с ней лицом к лицу. Но если он охотился за мной, то должен был понять, что она — не я.

— А так как он отлично знал, что она — не вы, то специально укокошил её, чтобы подозрение пало на вас, — резюмировала я. — Достойный финал всей это травле. Что скажете?

Борковская досадливо отмахнулась:

— Да согласна я! Убийца мог бросить на меня подозрение, а мог наплевать на меня и просто избавиться от той. А может, решил убить одним выстрелом двух зайцев. Но кто он?!

— Или ваш враг, или её.

— Но она ведь не села бы в машину к своему врагу? Значит, враг мой…

— А у вас есть враг? — оживилась я. — Кого вы подозреваете?

Борковская молчала.

— Мне казалось, что у меня был враг, но это уже в прошлом, — наконец неохотно призналась она. — Мне мерещится что-то уж совершенно необъяснимое… Надо все обдумать. Давайте вернёмся к нашему разговору. Вы уже три раза сказали нечто странное: о вашем «акустическом» знакомстве с убитой, о соседях и о том, что готовы были выстрелить ей в окно. Что это значит? Я не поняла.

— Я раньше жила в одном дворе с убитой, и мои окна были ровно напротив её окон. Ночами она обожала на всю громкость включать то, что некоторые считают музыкой.

Борковская продолжала вопросительно смотреть на меня, и я поведала ей о собственных муках и страданиях, о терзаниях соседей, о наших подозрениях, что молодая дама завела ухажёра в местном отделении полиции, который предупреждал её о приближении патрульной машины, чтобы она успела свернуть свою акустическую оргию.

Борковская слушала меня так, словно моими устами пели ангелы.

— Где это было? — спросила она взволнованно. — Где вы жили?

Ничего секретного в своём прошлом месте жительства я не видела и охотно назвала.

— А там… как бы это сформулировать?.. Там было несколько входов?

— Там были одни только входы. С четырех сторон света. Минутку, дайте вспомнить. Нет, все верно, с четырех. Если бы кто-нибудь хотел убежать, он мог бы бежать как минимум в пяти направлениях. Я иногда жалела, что я не преступница, потому что такое замечательное место зря пропадало.

Глаза Борковской сияли, а в моей душе крепли ростки подозрений. Эта баба знала куда больше, чем говорила, да ещё мой прошлый дом её заинтересовал. Что же такое там, черт побери, творилось, ведь я жила напротив, а ведать ничего не ведаю.

— Давайте рассмотрим наши версии, — живо предложила она. — Нанять убийцу может каждый, но это совсем не так легко. Профессионал стоит очень дорого, а непрофессионал мгновенно превращается в шантажиста, что понятно даже распоследней дуре. Однако предположим, что я залезла в долги и наняла убийцу. Это должен быть кто-нибудь из близких знакомых жертвы, чтобы она не побоялась сесть к нему в машину.

— Вовсе нет, — энергично возразила я. — Совершенно посторонний убийца последил за жертвой, подслушал её разговоры, узнал, что она договорилась со мной встретиться, и предложил подвезти её. В таком, э-э, игривом ключе. Я готова головой поручиться, что она мигом запрыгнула бы к нему в машину.

— Ну, возможно, — согласилась Борковская.

— Но проблема в том, — продолжала я, — что у моего дома видели женщину, блондинку. Женщину в качестве соблазнительницы я бы исключила, а мужик в блондинистом парике наверняка вызвал бы у жертвы подозрения. Вы наняли бы блондинку?

Хладнокровие Борковской не изменило.

— Профессиональных убийц у нас вообще очень мало, а о женщине-киллере я до сих пор не слышала. Отпадает. Вопрос только в том, а не побывала ли здесь ещё одна машина? Кроме той, с бестолковой блондинкой за рулём?

— Так вы тоже считаете, что все блондинки — полные кретинки? — взвилась я, от возмущения заговорив в рифму. — Хочу вам заметить, что я натуральная блондинка с самого своего рождения, а поседела всего лишь пару лет назад. Я что, произвожу впечатление форменной идиотки?

Борковская стала уверять, что к анекдотам относится с пренебрежением и сама лично знает и полицейских с высшим образованием, и евреев, которые на дух не переносят селёдки, вернее, евреев, неспособных к бизнесу, потому что селёдку вообще-то любят все, независимо от вероисповедания.

Поэтому, мол, давайте оставим блондинок в покое и будем исходить из того, что кусты моей соседки помял автомобиль, за рулём которого сидел плечистый брюнет в блондинистом парике, не говоря уже о том, что водитель мог быть крашеным…

— Ладно, — милостиво приняла я эти сумбурные оправдания. — Но другой водитель либо видел сцену убийства, въезжая на нашу улочку, либо проглядел труп под ивой, уже после убийства. Не так уж много за свете людей, которые не отреагировали бы на лежащую на земле женщину, тем более приличного вида, даже элегантно одетую. Мужик валяется — и ладно, пьяный, наверное. Однако пьяных баб в кустах — раз-два и обчёлся.

— Время! — отчаянно взмолилась Борковская. — Прошу вас, как можно точнее назовите мне время!

Исключительно по доброте душевной я, не поставила перед ней условие, что время я, конечно, назову, но пусть пани Борковская расскажет все, что знает. Свою роль сыграли и пожелания Мартуси, которая от всего сердца сочувствовала Борковской и не хотела, чтобы её поймали.

— Тело заметили в семнадцать сорок две. Его ещё не было в пятнадцать двенадцать, что подтверждает мой племянник, который, уезжая, смотрел на часы, потому что договорился с кем-то встретиться в пятнадцать тридцать. Соседка утверждает, что её кусты изуродовали около семнадцати часов, может быть, чуть раньше. Минутку, у соседки часов нет, она ориентировалась по световому дню. Надо проверить в календаре, когда зашло солнце…

Я схватила календарь.

— Около пяти. Все сходится. Соседка все отлично видела, если бы дома не заслоняли ей горизонт, она увидела бы и последние лучи солнца, поэтому я бы сказала, что все случилось в шестнадцать пятьдесят пять. Точность практически идеальная. И что?

— И с этой минуты никто не проезжал аж до пяти сорока двух вечера?

Я задумалась.

— Три четверти часа. Там ведь всего один дом, так что живой души могло не быть все сорок пять минут. Тем более что люди только начинали возвращаться с работы. Естественно, тело могло преспокойно лежать себе эти сорок пять минут. Если бы проехала какая-нибудь случайная машина, труп непременно заметили бы. Разве что за рулём сидел слепой дебил, но умственные способности и зрение при выдаче прав пока что проверяют.

В душе Борковской явно творилась тяжкая борьба. Я надеялась, что какие-нибудь секреты она мне все-таки раскроет.

— Блондинка, — произнесла она в конце концов каким-то мёртвым голосом. — Нет, это просто невозможно. Даже если и возможно, то невероятно. Это превосходит всякое представление… Ничегошеньки не понимаю…

— Я предлагаю вам все-таки рассказать, чего именно вы не понимаете, — строго сказала я. — К вашему сведению, я не бегаю по городу, оповещая всех об услышанном от других людей. На такие пробежки у меня нет ни сил, ни времени. Вы сидите здесь и терзаетесь, а тем временем пара чьих-нибудь ещё серых клеточек могла бы вам очень пригодиться. Я постарше вас, и у меня было время узнать жизнь как следует. Так что, деточка, вали-ка сюда всю правду.

И Барбара Борковская выложила мне всю правду.

* * *

Позвонив в дверь, Бежан увидел перед собой вялую блондинку, вторую жену Стефана Борковского. Без малейшего возражения блондинка впустила его в квартиру, где витал лёгкий запах лука, несомненно свидетельствующий о скором обеде.

Уршуля Борковская, однако, вела себя как человек, у которого нет никаких дел: преспокойно уселась в комнате, даже не заглянув в кухню.

Бежан решил брать быка за рога.

— Вы были знакомы с Бальбиной Фелицией Борковской?

Вторая жена Борковского очень долго смотрела в окно стеклянными глазами и наконец ответила вопросом на вопрос:

— Которой?

— А что, их было несколько? — изумился Бежан.

— Не знаю, — ответила Уршуля Борковская.

Бежан сразу понял, что ответы из этой бабы ему придётся добывать кайлом и киркой.

— Хорошо, спрошу иначе: вы знали Бальбину Фелицию Борковскую, убитую неделю назад?

— Нет.

— А какую-нибудь другую Бальбину Фелицию Борковскую?

— Нет.

— Ну хорошо. Где вы были в среду, второго ноября этого года, между пятнадцатью и восемнадцатью часами?

— Не знаю.

— Может, постараетесь вспомнить?

Тишина воцарилась такая, что хоть ножом режь. Через тридцать секунд Бежан понял, что если сам не нарушит молчание, оно затянется на веки веков. Аминь. Эта рыба слова не вымолвит, потому что любой ответ на его вопрос потянет за собой другие вопросы.

— Так вы постараетесь?

— Что?

Желание встряхнуть собеседницу, да так, чтобы у неё башка отлетела, росло в душе Бежана как на дрожжах. Он взглянул на руки Уршули Борковской. Сплетя пальцы, она сжимала их с такой силой, что побелели костяшки. И Бежан понял. Мгновенно понял, что женщина находится в состоянии страшного напряжения. Не страха, а какой-то отчаянной решимости. Она ждала какого-то удара и не желала выдать себя случайным словом или жестом.

— Я вас спрашиваю. Где вы были в среду, второго ноября? Очень прошу, постарайтесь вспомнить.

— Не знаю.

— Вы не помните?

— Нет.

— Вы ведёте очень активный образ жизни?

— Нет.

— У вас есть водительские права?

— Да.

— Вы водите машину?

— Да.

— Часто?

— Нет.

Необыкновенная разговорчивость этой Уршули начинала действовать и на него, вот-вот и сам заговорит односложными словами. К тому же перед каждым ответом Уршуля выдерживала паузу секунд на сорок. Интересно, что же она так пытается скрыть? Бежан подумал о Борковском, которого до сих пор следствие почти не принимало во внимание.

— А где в это время был ваш муж?

— Когда?

— В среду, второго ноября.

На сей раз ответ последовал незамедлительно:

— В Швеции.

— А где он сейчас?

— Тоже в Швеции.

— Я разговаривал с ним четвёртого числа, в пятницу. Он вернулся из Швеции и сразу же отправился туда снова?

— Да.

— Когда он вернулся? Прошу точно вспомнить.

— В четверг вечером.

— А когда уехал снова?

— Вечером в воскресенье.

— И когда он возвращается?

— Через неделю. Он очень часто летает в Швецию.

Столь неслыханно длинную фразу Уршуля Борковская выдала впервые. Видимо, эта тема казалась ей безопасной. Мысль о Борковском как о преступнике умерла в душе Бежана естественной смертью.

— Ваш муж вернулся из-за границы в четверг, а вы не помните, что делали накануне? Может быть, какие-то приготовления, покупки?

Уршуля Борковская снова онемела.

— Да, — согласилась она после невыносимо долгого молчания.

— Что — «да»?

— Покупки.

— Где?

— Не знаю.

— Может быть, в магазинах?

— Да.

— В каких?

— Не помню.

Терпение Бежана держалось на волоске. Уршуля Борковская явно решила уйти в несознанку.

Ничего не знает, ничего не помнит, ничего не понимает, страдает потерей памяти. И не соображает, глупая курица, что таким образом навлекает на себя все мыслимые и немыслимые подозрения.

Бежан решил её припугнуть.

— Ну хорошо. Коль скоро вы не хотите разговаривать с нами у себя дома, может быть, станете разговорчивее в отделении. Я-то думал побеседовать с вами в более приятных условиях, но если вы предпочитаете официальную повестку — как угодно. Прошу вас все-таки напрячь память и вспомнить и своих знакомых, и что вы делали в тот день, потому что иначе мы будем вынуждены предпринять более развёрнутое следствие. Речь идёт об убийстве, и никаких неясностей здесь оставлять нельзя. До свидания.

Бежан поднялся, Уршуля Борковская тоже встала, расцепив судорожно сведённые пальцы.

— В «Жеане»[2], — с трудом выговорила она.

— Что в «Жеане»?

— Покупки.

— Ну вот видите, можно все-таки что-нибудь вспомнить. После обеда вы тоже делали покупки?

— Да.

— А вы не встретили никого из знакомых?

— Нет.

— Может быть, у вас чек остался? Люди иногда суют такие бумажки в карман и забывают выбросить…

— Нет.

— Жаль. И с Фелей вы не виделись?

— Нет.

— Ну что ж, до следующих встреч…

Покинув болтливую хозяйку дома, Бежан вытер пот со лба. Он чувствовал себя так, словно вручную выдал стране две тонны угля. Баба врёт как по писаному. Насчёт мужа она, похоже, сказала правду, он наверняка в основном торчит в Швеции, но на вопрос насчёт Фели должна была спросить, кто такая эта Феля. То есть мало того, что врёт нагло, так ещё и глупо. Борковского через неделю надо будет перехватить в аэропорту, прежде чем жена сумеет с ним переговорить. Хотя в такой предосторожности нет смысла: ведь есть телефоны, а переговоры с мобильников не так легко подслушать…

Выжатый этой каторжной работой, Бежан вернулся в отделение, куда вскоре за ним прибыл и Гурский. Роберта снова распирали богатые новости. Везёт же некоторым, завистливо подумал Бежан и приготовился слушать.

— Я пригласил эту Зеню на кофе! — похвастался Гурский.

В измученном взоре его начальника появилась искорка оживления.

— Вернее, — честно уточнил Роберт, — это был торт со сладким вермутом. Меня ещё слегка подташнивает, но вообще-то я сладкое люблю. Только вермут как-то не того, мне бы чистой водочки.

— Под торт не пойдёт, — заметил Бежан. — Сразу говори, что у тебя получилось с этими сладостями, а потом прослушаешь на кассете показания второй жены. Я этого повторить не сумею, мочи нет!

Вытащив диктофон из кармана, Роберт с энтузиазмом принялся пересказывать.

Зеню он нашёл без малейшего труда, пришлось симулировать личный интерес, потому что сначала надо было пробиться через секретаршу. Очарованная секретарша сама вызвонила из бухгалтерии Зеню Вишневскую, что для Роберта оказалось не лучшим развитием событий, ибо Зеню эту он видел впервые в жизни и изображать пылкую страсть было слегка затруднительно. Однако как-то сумел выкрутиться, спровоцировав у Зени интерес к его персоне.

Только за вермутом с тортом Роберт сказал Зене всю правду. От Зени тотчас повеяло холодком, но красивая девушка и привлекательный парень всегда найдут общий язык, пусть даже их общение и началось через пень-колоду. Зеня изо всех сил старалась вести себя сдержанно и тактично, но в конце концов сведения посыпались из неё как из дырявого мешка.

Ну да, эта Уршулька хотела выйти замуж за шефа, влюбилась в него. С каждым может случиться, правда? Как секретарша она совсем никакая, шеф с тем же успехом мог посадить в приёмной овцу или козу. Сейчас это особенно понятно, когда пришла новая, Ивона. Чистое золото! Но Уршулька ходила вокруг шефа, как кошка вокруг сметаны, ходила-ходила — и выходила, тем более что первая жена шефа… Ох, с той первой женой что-то было очень не в порядке, она так опаршивела, что с ней жить стало невозможно.

— Тут Зеня смутилась и рот на замок, — комментировал Гурский текст на плёнке. — Она должна все знать, но уж очень ей не хотелось, чтобы информация исходила именно от неё. Пожалуйста, сами послушайте, ей же на каждой фразе икается!

Но, несмотря на все своё смущение, Зеня выложила весьма интересные сведения.

Вдохновлённая каким-то непонятным предчувствием, Уршулька таинственно предвидела моральную деградацию первой жены. Действительно, эта женщина делала странные вещи, хотя… Вот именно, хотя. Может, кто-то помогал подпортить репутацию первой жены? Нет-нет, вовсе не Уршулька. Уршуля только старалась, чтобы ни одна сплетня мимо шефа не прошла. Подруги? Да лучшей подругой Уршульки была как раз она, Зеня, других вообще не было. Девушки её как-то не любили. А Уршулька ради Борковского даже своему жениху от ворот поворот дала. Кто жених? А, один такой, техник с прошлой её работы. Куда ему до главы фирмы, Уршулька его даже вспоминать не желала. Один раз они случайно встретились. Зеня с Уршулькой отправились выпить кофе и столкнулись в кафе с ним, Уршулька тогда убежала, а жених Зене в жилетку плакался. Метек его зовут.

Ой и любил же он эту Уршульку, господи Иисусе! И что они все в ней нашли?

Феля? Нет, ни о какой Феле от Уршульки она, не слышала. Уршуля вообще мало о себе рассказывала, разве что иногда пару слов обронит.

Сейчас? Сейчас они видятся, но не часто. Так, иногда.

— Где эта гангрена раньше работала? — буркнул Бежан. — В отделе кадров должно быть записано.

— Записано, — скромно подтвердил Роберт. — Я проверил. Предъявил кадровичке удостоверение и попросил показать личные дела сотрудников, которые ушли год назад и раньше.

Таких немного, фирма процветает, все держатся за своё место, ушло только четверо. В том числе Уршуля Белка.

— Я тебя угощаю! — возрадовался Бежан. — Водку под селёдку, хочешь?

— Ещё бы! Особенно после вермута!

— И где же она работала?

— Строительное предприятие. Оно уже развалилось, но бывших работников выловить можно, разбрелись по соседним конторам.

— А что касается Фели, придётся нам устроить дипломатичную очную ставку…

* * *

В дверь позвонили. Я открыла. На пороге стояла пани Ядзя с моими детьми.

Я больше обрадовалась, чем удивилась — почти как нормальная мать. Стараясь не выдать все же рвущегося наружу удивления, я затащила деток в дом. Хорошо, что накануне успела совершить налёт на продуктовый магазин — исключительно чтобы угодить Агате. Рюкзаки моих деток были набиты по завязку, а руки пани Ядзи оттягивала большущая сумка.

— У вас есть где их уложить? — вполголоса спросила няня. — Наверное, будет лучше, если они побудут у вас день-другой.

Естественно, есть где уложить, я же не выбросила диваны, кровати и раскладушки. Правда, в бывшей детской я устроила спальню, но спокойно могу перебраться назад, на супружеское ложе.

Квартира большая, просторная и хорошо обставленная.

— Делайте что хотите, — беззаботно распорядилась я. — Вот вам постельное бельё, а полотенца там, где всегда. Вы голодные?

— Средне, — сухо ответила Агатка.

— «Делайте что хотите», только твой письменный стол не трогать? — снисходительно спросил Петрусь. — А я бы что-нибудь слопал.

— Они не обедали, — сурово вставила пани Ядзя.

— Тогда будем есть вареники. А что касается письменного стола, то я действительно предпочла бы, чтобы он уцелел.

— А потом расскажешь мне, как все было на самом деле с этим горбуном Ричардом Третьим, — потребовала Агатка все так же сухо.

— Ради бога, с большим удовольствием…

Дети освоились быстро. Пани Ядзю я решила из когтей не выпускать, пока не узнаю, в чем тут дело. Должно быть, случилось что-то колоссальное. Но что?!

Наконец мы уселись с ней попить чаю в кухне.

Ричарда Третьего я отложила на потом.

— Ох, проше пани, не люблю я вмешиваться, — печально выдавила пани Ядзя, — пан Стефан то и дело в эту Швецию гоняет, домой забегает, как за солью к соседке, и снова его нет. Обычно все как-то терпимо, но сегодня такое стряслось, что я и не знаю даже, как сказать.

— Лучше всего говорите как есть, — посоветовала я. — Мы с вами обе взрослые. Что стряслось?

— Что стряслось, я не знаю, но пани Уршуля сидит за столом пьяная. На столе водка, коньяк, а перед ней две рюмки, хоть она одна.

И сидит, как манекен, слова не скажет, не посмотрит… Обеда в доме нет, только лук на доске порезан — и все. Пан Стефан должен через неделю вернуться, он сам мне говорил… И что было делать? Оставить их с этой пьяной?

Я изумилась:

— Так ведь она же в рот не берет!

— Не берет. Лишь раз случилось, совсем недавно, и вот теперь снова. Ну ладно, хочется ей пьянствовать, пусть себе пьянствует. Но детям зачем на такое смотреть? Собрали мы портфели, я кое-какую одёжку прихватила — и к матери, куда же ещё?

Естественно, куда же ещё, если не к матери.

Все эти годы детей мне не хватало до сердечной боли, в чем я не желала признаваться даже себе.

И с надеждой подумала, что, может быть, сейчас все повернётся иначе. Кажется, деятельность моей дублёрши вышла на свет божий и я перестала считаться деградировавшим элементом. Инспектор Бежан с головой залез в эту историю, да писательница Хмелевская тоже, свидетели размножаются просто прямым делением. М-да, им бы проявиться чуть раньше… Хотя, наверное, изменить постановление суда об опеке над детьми теперь будет не так трудно. Если у Стефана остался ещё здравый смысл.

— Пан Стефан об этом знает? — спросила я.

— Я же говорю, что его нет, — возмутилась пани Ядзя. — В прошлый раз его тоже не было, а я стараюсь не вмешиваться. И она наверняка не похвалилась ему, что напилась, разве что дети наябедничали, но сомневаюсь. Они с ним редко последнее время разговаривают, и мне кажется, что у вас им будет лучше.

— Мне тоже так кажется. Но, пани Ядзя, она же не в одночасье так изменилась, там, наверное, уже давно творится что-то неладное. Мне нет никакого дела до моего бывшего мужа с его теперешней женой, но ведь дети! Вы ничего не заметили?

Пани Ядзя заколебалась.

— Не то чтобы заметила, но два-три раза пани Уршуля нервная была, дёрганая. Ну хорошо, я вам расскажу. Её какая-то подружка достала, по телефону чем-то грозилась, а я случайно услышала. Вы сами знаете, я у них в доме стараюсь не задерживаться. Пани Уршуля не позволяла этой Феле приходить, а она нахально лезла. Мы с ней в дверях разминулись пару раз. Наверное, дети её видели. Я спрашиваю про пани Фелю, а они только кривятся и отмалчиваются.

Рассказ пани Ядзи, всегда чуравшейся сплетен, расставил все точки. Итак, похоже, именно эта Феля так блистательно хулиганила от моего имени.

Пожалуй, стоит сообщить обо всем Бежану…

— Уже осень, — озабоченно сказала я. — Детям понадобится тёплая одежда.

— А я и взяла свитера и куртки, но всего по одной штуке, — ответила пани Ядзя, показывая на сумку. — Там книжки их остались, игрушки, обувь тоже. Может, вы заберёте?

— Ну не пойду же я рыться в чужой квартире!

— Тогда я отведу туда детей завтра после школы, пусть сами свои вещички соберут. Хотя бы самое необходимое. Может, к приезду пана Стефана все и утрясётся.

Было совершенно ясно, что пани Ядзя теперь на моей стороне. Эта гусыня явно сидела у неё в печёнках. Похоже, что и детям она перестала нравиться, а мне, в свою очередь, перестали нравиться постоянные отлучки Стефана. Детей суд передал отцу, а не какой-то там чужой бабе, которая окончательно испортит им характеры и мозги.

И где эта пресловутая близость с папочкой?

Пани Ядзя деловито спланировала переезд и ушла. Дети к вечеру оттаяли, они словно вернулись домой после долгого путешествия. Ужинали мы в мире и согласии, посвятив ужин разговорам о безобразиях Ричарда Третьего, ни на какую другую тему Агатка беседовать не желала. Заодно мы обсудили преступные наклонности различных монархов и прочих исторических фигур.

Я понадеялась, что никто из упомянутых за ужином чудовищ детям не приснится.

Когда дети заснули, я позвонила Агате, и подруга тут же примчалась ко мне. Надо было обменяться сенсационными новостями…

* * *

Мартуся появилась ещё до полудня, хотя деловая встреча у неё была запланирована только на пять часов. Ещё по дороге ко мне она решила, что в город поедет на такси, ибо такие роскошные сведения грешно обсуждать без пива.

— Ну, рассказывай! — лихорадочно выкрикнула она с порога.

— Сначала я сяду. Не собираюсь беседовать стоя. И ты тоже садись, потому что у меня мысли разбегаются, когда ты у меня перед носом мельтешишь. Вот тебе закуска и садись.

— Бобы! Ты гений. А зачем тебе мысли, ведь она тебе все рассказала, тебе уже думать ни о чем не надо.

— Надо, и тебе тоже придётся подумать. Борковская говорила как бы между строк.

— Погоди, не понимаю… Я что-то не верю, что она говорила строчками, строчками можно только писать.

— Ну, я не совсем правильно выразилась, — досадливо отмахнулась я. — Она нормально говорила, только между строк у неё осталось самое важное, о чем нам придётся догадываться.

— Ага. И что?

— Пани открыто призналась, что кто-то её травил и компрометировал, а она долго не могла понять, в чем дело…

— Значит, это покойница ей устраивала развратную жизнь?

— Вот именно. А Борковская долго не принимала происходящее всерьёз, затем рассердилась, а потом лавина сошла и её накрыла. И ничего уже нельзя было поделать. Я пересказываю вкратце, но мы все это знаем от другой стороны. А между строчками осталось то, что муж её здорово подставил…

— И ты ещё меня спрашиваешь, почему я не хочу второй раз выходить замуж!

— Я тебя совсем не спрашиваю, к твоему сведению, я тоже больше не замужем. Просто я думала, что ты как раз хочешь замуж.

— Да не хочу я!

— Ну и не надо. Я что, тебя заставляю?

— И о моем браке она тоже говорила между строк?

Я решила твёрдо придерживаться темы, невзирая ни на какие подковырки.

— Нет, только о своём. Такого мужа, который в первую очередь верит в наихудшие сплетни о своей жене, можно сразу послать в задницу. Я не удивляюсь, что она как заледенелая. Гордость ей не позволяет чувства выражать.

— А этот муж что, дебил? — живо поинтересовалась Мартуся.:

— Необязательно, то есть, наверняка дебил, но, кроме того, он влюбился в секретаршу, и отсюда все его легковерие. Борковскую история с разводом ударила так, что она даже не пробовала протестовать.

— Я ему хотя бы по морде дала, — решительно высказалась Мартуся.

Я хмыкнула.

— Ну хорошо, в этом есть какой-то смысл. Но Борковская по морде давать не стала.

— Жаль.

— Не беспокойся, ему и так жизнь мёдом не покажется, — утешила я Мартусю. — Это тоже между строк читается.

— Но ты ведь ещё не все рассказала?

— Ну что ты, только начала. Протестовать Борковская не пробовала, но провела частное расследование и узнала то же самое, что и мы, разве что немного побольше. Она, правда, не знала технических подробностей, за этим ко мне и пришла. Помогала ей подружка, некая Агата, которую гордость не мучила, а потому она могла действовать без оглядки. Самые важные сведения добыла Агата.

— Вот, пожалуйста, как хорошо иметь негордую подружку! И что это за важные сведения?

Я напомнила Мартусе: свидетели скандалов, бывший жених, какой-то Юречек, подружка второй жены, Зеня из бухгалтерии… Все вместе, сложенное в кучу, давало весьма недвусмысленную картину.

— Ну да, — согласилась Мартуся, — теперь мы все знаем. А где эти твои «между строк»?

— А кто убийца? — зловеще спросила я. — Мы все знаем, а труп по-прежнему бесхозный.

— Значит, это труп между строк прячется?

— То-то и оно! Знать-то мы все знаем, но я совсем не уверена, что сможем доказать. Борковская тоже так считает. Короче говоря, секретарша Уршулька решила охомутать Борковского и уговорила подружку Фелю забросать грязью первую жену. У Фели все замечательно получилось, потому что Борковский оказался напыщенным кретином, а потом произошло нечто совершенно непонятное. Для сценаристов всей этой карусели…

— Точнее, для сценаристок, — поправила меня Мартуся и полезла в холодильник за очередным пивом, напомнив мне о рекомендации врача пожертвовать пивом в пользу красного вина. И я полезла за вином.

— Сценаристок, — согласилась я. — Для сценаристок дело закончилось, и все должно было утихнуть. Но фигушки, ничего не утихло, кто-то пришил Фелю. Если вдохновительницей была вторая жена, то она и так достигла своей цели, мужа она заполучила, первую жену выкинули с работы. Борковскую я не подозреваю, хотя мотив у неё стопроцентный. Зато у меня получается какая-то несусветная глупость. С одной стороны — таинственная блондинка, а с другой — вторая жена Борковского как раз блондинка. И что, она укокошила бесценную сообщницу? Чтобы избавить первую Борковскую от неприятностей на будущее? Потому что её совесть заела? Это же идиотизм!

Мартуся задумалась.

— Да, — кивнула она. — Даже для блондинки. В совесть её я ни на грош не верю. Значит, живая Борковская подозревает вторую жену…

— И ни за какие пироги не желает это признать. Чтобы не получилось, будто она мстит. Но она вовсе не мстит и даже не собирается. В муже она разочаровалась радикально, рада, что от него избавилась, и даже сама удивляется, что она в нем раньше находила.

— Это между строк или прямо в лоб?

— Об этом я догадалась сразу. Я-то отлично понимаю, что она в нем находила. Весь из себя красавец писаный…

— Бородатый? — оживилась Мартуся.

— Бритый. Так ты что же, собираешься…

— А что? Так, насолить второй жене. Не люблю вторых жён. А бороду он может и отпустить, правильно? Погоди, а откуда ты знаешь, что он красавец?

— Фотографию видела.

— Она носит с собой его фото?!

— У неё много фотографий в портмоне завалялось, никак порядок не наведёт. И бывший муж, и дети, и брат, и подруга, эта Агата… Она показала мне все фотографии, потому что я люблю знать, с кем имею дело. Я бы и сама в него влюбилась, к тому же мужик интеллигентный и работящий. Разве что глупый как пень, но для мужика это нормальное дело, если баба ему задурила голову. Нельзя с него много требовать.

— Ну и почему Борковская в нем разочаровалась?

— Понимаешь, у него такой характер, что когда тишь да гладь, все замечательно. Но представь себе, поехали они с женой на природу, а там выяснилось, что жена кувшинки обожает. И вот он лезет в воду за кувшинками, и вся его любовь прямо на глазах скисает…

— Почему именно кувшинки? — удивилась Мартуся.

Я удивилась ещё сильнее:

— Ты что, не знаешь, что такое кувшинки и где они растут?

— Я в растениях не разбираюсь… Это ведь цветочки такие?

— С ума сойти… Ты никогда не рвала кувшинок?

— Как-то не сложилось у меня с этим делом. А что, надо голову пеплом посыпать? Можно мне посыпать под пиво?

— Можно, хотя ты пива и не заслуживаешь. К твоему сведению, кувшинки произрастают в воде, и не просто в воде, а там, где глубоко. А представь, что он с пикника намылился прямо в «Мариотт», «Шератон» или, скажем, в «Риц». И что?

— А если бы жена возила в багажнике резиновые сапоги?

— Так ведь брюки в сапогах помнутся!

— Можно снять штаны и влезть в воду босиком.

— А пиджак? А манжеты рубашки? Пришлось бы догола раздеваться, а если бы его кто нагишом увидел? Я тебе тут его характер объясняю, а не как правильно собирать водяную флору. Понимаешь, жена чего-нибудь захочет, а он её любит и должен бы ей это дать, да не может. Не способен на такое. И он сразу чувствует себя гадом. Какой у него выход? Перестать её любить. Все просто. Иными словами, если у этого типа что-нибудь не так, из него всякая паршивость мигом вылезает.

— И она его любила?!

Я примирительно помахала штопором.

— Его, его. Ничего страшного. Из каждого иногда вылезает какая-нибудь паршивость, только разная. Больше, меньше, вредная или нет, ужасная или глупая, явная, тайная… отсюда и неврозы человеческие. Иногда эта паршивость и вовсе малюсенькая, можно не обращать внимания.

— Но Борковскую это потрясло?

— Потрясло, потому что она-то думала, что муж её любит всем сердцем, что он не такой тупица и не так трясётся за свою репутацию. Борковская со второй женой соперничать не стала, она просто вычеркнула его из своей жизни. А мстить… нет, не желает она мстить, слишком велика честь для такого болвана.

После недолгих размышлений и очередной банки пива Мартуся решила, что я права. Я с завистью на неё смотрела: и как она ухитрялась не толстеть от такого количества пива? Причём пиво ей не просто не вредило, Мартуся явно от него хорошела и даже соображала быстрее — замечательное свойство организма…

— И что теперь? — спросила Мартуся.

— Не знаю, — вздохнула я. — И не знаю, что сделают менты. Потому что я не вижу причин, по которым вторая жена могла пришить собственную подругу. Может, это все-таки не она? Пусть полиция сначала найдёт вещественные доказательства, огнестрельное оружие, микроследы…

— Пиджак. От тех брюк, что были на убитой, должен быть пиджак.

— Вот именно, пиджак. И вообще мне страшно хочется помчаться в квартиру жертвы, то есть по моему бывшему адресу, но что-то меня не пускает. Не с теми людьми мы знакомства водим.

— Может, они поссорились? — задумчиво предположила Мартуся. — Эти две закадычные подружки. Допустим, мёртвая Борковская соорудила для подружки мужа, а та стала стыдиться её и не пожелала знаться с этим ходячим стыдобищем. А Феля мечтала через подругу войти в высший свет… только не спрашивай меня, что такое высший свет, я просто пытаюсь представить себе ход мыслей убитой. Лезла в высший свет она нагло, напролом, как тогда к тебе на интервью, и не было другого способа от неё избавиться, как только прикончить.

— А что, неплохая гипотеза, — похвалила я. — За исключением высшего света… Впрочем, ведь и в этом ты права: муж-то трясся за свою репутацию! А другая гипотеза — вторая жена так страшно ненавидела первую, что решила свалить на неё ещё и убийство, потому что, по правде говоря, мотивы Борковской просто глаза мозолят. Я-то уверена, что не она убийца, но вряд ли смогу убедить присяжных.

— Если она невиновна, её наверняка посадят, — огорчилась Мартуся.

Я кивнула:

— Правильно, и мы должны ей помочь.

— Как?

— Не знаю, дай подумать.

Посетившая меня идея была настолько дурацкой, что требовалось непременно воплотить её в жизнь, причём поскорее. Мартуся в первый момент испугалась этой моей идеи, но все-таки решила не бросать меня.

* * *

— Хватит с нас науки, давай займёмся конкретными вещами, — сказал Бежан, разобравшись во всех рапортах оперативников и заключениях из лаборатории. — По порядку. Начнём с пиджака…

— Если в алфавитном порядке, то пиджак где-то в середине… — буркнул себе под нос Гурский.

Бежан сочувственно глянул на коллегу.

— Да, общение с бабами для тебя даром не прошло. Приди в себя. Я понимаю, одни бабы кругом, сам черт ногу сломит… тьфу!

— Бабье преступление…

— Забудь насчёт пола. Преступник мужского рода тоже может оказаться дебилом. Тут вырисовывается гипотеза, и мы должны её принять, потому что ничего другого нам не остаётся.

Единственный очевидец…

Единственного очевидца преступления нашли с огромным трудом. На расстоянии ровнёхонько ста двенадцати метров по прямой линии от места преступления человек сидел на крыше и цементировал печную трубу. Решил сделать перекур и бессмысленно таращился на окрестности. Дорога была пустынна, потому что из двенадцати домов заселена была от силы половина, остальные неспешно достраивались. И вдруг на пустой дороге появилась машина, черт знает какой марки — далеко было, он не распознал, но наблюдением увлёкся, потому что ехала машина как-то уж очень странно. То рванёт ретиво, то затормозит, потом снова рванёт вперёд. Человеку на крыше стало любопытно, что ещё выкинет безбашенный водитель. Про яму посреди дороги он знал, поэтому с большой заинтересованностью ждал, влетит машина в яму или исхитрится проскочить. Машина затормозила возле дома с красной крышей, явно обжитого, за ним стоял недостроенный дом, дальше — ещё один жилой. А сразу за ним — яма.

Машина остановилась, в яму не провалилась, человек на крыше разочарованно вздохнул, но продолжал наблюдать, потому как сигарету ещё не докурил. Машина развернулась. Да так по-дурацки, что за рулём наверняка сидела баба, не иначе. Едва не впечаталась задом в ограду. Потом автомобиль медленно поехал назад, замер возле недостроенного дома, из машины кто-то вылез с пассажирского места. Свидетелю показалось, что это женщина, но ручаться не может, хотя вообще-то зрение у него неплохое. Женщина направилась к тому обжитому домику с красной крышей, машина тронулась следом, а что дальше — свидетель не видел, потому что выкинул окурок и спустился с крыши. Что касается громких звуков, то он ничего не слышал, внизу его коллеги перекидывали доски, заглушая все вокруг.

Он никому ничего об этом не говорил, потому что ничего необычного не заметил. Другое дело, если бы эта машина плюхнулась в яму, но ведь не плюхнулась. А раз его сейчас спрашивают и всех кругом тоже опрашивают, пожалуйста, он все расскажет. Подумаешь, курил на крыше возле трубы, никакое это не преступление…

— Единственный очевидец подтверждает то же самое, что показала собака, — подытожил Бежан. — И та соседка, что вешала занавески. Принимаем как факт: убийца приехал с жертвой, развернулся, потом оказался с той же стороны, что дома и тропинка, по которой шла убитая. Убийца ехал за ней следом, выстрелил из открытого окна с расстояния полутора-двух метров и тут же покинул место преступления, никого по дороге не встретив. Все заняло примерно сорок секунд. Жертва вылезла из машины не сразу, можно предположить, что виной тому пиджак.

Наплевав на алфавитное место пиджака, Гурский кивнул.

— На пиджаке мороженое, — подхватил он, вчитываясь в документы из лаборатории. — Довольно свежее. Она лопала мороженое, сидя в машине, и засвинячила наряд. Это объясняет, почему она не сразу вышла: видно, попробовала вытереть мороженое, поняла, что не получается, сняла пиджак и вышла без него.

В карманах микроследы всякой ерунды, но нас интересуют ключи. Она носила ключи в правом кармане пиджака, причём постоянно. Не в сумочке.

— Скорее всего, она вообще носила ключи в карманах самой разной одежды. Теперь следующий пункт. Пиджак есть, а вот где ключи?

У Выдуя нашёлся только один комплект, его собственный, тоже в кармане: засаленные, облепленные мусором ключи, скреплённые проволокой. Ни одна женщина в руки бы их не взяла — её наизнанку бы вывернуло. Отсюда простой вывод: убийца использовал ключи, чтобы подбросить пиджак домой к жертве, этот пиджак сам домой не пришёл. Оставить ключи убийца не мог — ему надо было запереть двери, поэтому комплект убитой он забрал с собой.

Роберт мерно кивал головой, словно заведённый.

— Живительно, что пьяный вдрабадан Выдуй никаких фортелей не выкидывал, ничего не прятал и не выбрасывал, за это я могу хоть руку в огонь сунуть!

— Тоже мне Муций Сцевола…

— Зато Чечак Стефания…

— У меня тут её показания. Подумать только, у бабы с языка такие бесценные сведения рвались, а мы наплевали на неё! Что за проклятое богом следствие, я столько ошибок в жизни не совершил даже зелёным новичком!

— А все из-за баб…

— Может быть. Если я что-нибудь такое скажу при собственной жене, она мне башку оторвёт или еды не даст и уважать перестанет до самой смерти…

— А в жене самое главное — уважение? — изумился Роберт.

— Женишься — узнаешь, — вздохнул Бежан. — Чечак Стефания, в безумной надежде стать главным свидетелем в суде, даёт показания, что собственными глазами видела, как подруга покойной выходила из её квартиры в конкретный день, час и так далее, то есть примерно часа через два, два с половиной после её смерти. Исходя из слов очевидца на крыше и соседки с занавесками, можно высчитать, что выстрел произошёл в шестнадцать пятьдесят пять, плюс-минус две минуты. На это мы и должны опираться, потому что остальные свидетели дают слишком широкий разброс времени. А Чечак подглядывала…

— Она вовсе не подглядывала, она случайно увидела.

— Один черт. Около девятнадцати часов, может, чуть позже, потому что она как раз включила телевизор, и на первом канале уже шёл мультик для детей. Так вот соседка настаивает, что дверь запирала как раз эта самая Улька.

— Знаешь, будь Борковский хоть министром иностранной торговли…

— Никакой он не министр.

—..а обыск у него надо сделать.

— Хорошо, сделаем, прокурор даст санкцию, хотя и ему вся история покажется полным идиотизмом. Не до такой же степени она глупа, чтобы до сих пор не избавиться от улик? Но попробовать стоит. Послушай, а ведь Борковская тоже бывший прокурор, может, она через своих это все устроит? Хотя нет, она пальцем не шевельнёт. А может, прокурор Весоловский знает Борковскую? И сам рискнёт дать ордер на обыск?

— Если не рискнёт, то будет дураком и свиньёй! — решительно рубанул Роберт. — В конце концов, перед Борковским можно извиниться, он ведь интеллигентный мужик, сам поймёт, что как-то надо сужать круг подозреваемых… Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!

Бежан задумчиво посмотрел на коллегу.

— Помнится мне, ты некогда рискнул. То-то шампанского напился!

Гурский покраснел.

— Ну и хорошо. Пусть так. Если уж я должен что-то делать, буду это делать как следует или вовсе не стану. Ничего, что я варшавянин, поеду рубить уголь, вернусь в дорожную полицию, женюсь на деревенской девке с коровами, лошадьми и овсом…

— Лошади уже не в моде.

— Ну с овцами и свиньями. Начну строить дамбы…

Бежан вздохнул.

— Слушай, давай оставим в покое овец и дамбы, — кротко предложил он. — Мы остановились на пиджаке, который нашёлся в доме у покойной, запачканный, без ключей, а принесла этот пиджак, судя по всему, Уршуля Борковская, урождённая Белка, вдохновительница травли первой Борковской, Барбары. Идём дальше по доказанным фактам.

— Без обыска, в квартире Борковских мы ничего не сможем сделать, — упрямо стоял на своём Гурский.

— Минутку. Обыск мы проведём. Может, ещё сегодня. Тут у меня показания обожателя покойной с десятилетним стажем, автомеханика. Зовут его Бартоломей Викац, и он утверждает, что у его ненаглядной Фели действительно была подруга, некая Уля, по фамилии то ли Белянка, то ли Бялка, то ли Баласик, то ли Билка… но точно на «Б». В любом случае он её узнал на фото. Но, бог ты мой, где тут мотив?!

— Ну, может, там ещё что-нибудь есть… — промямлил Роберт, глядя на начальника бараньим взглядом.

— Есть, отчего же. Описания. Из «Макдоналдса». Учительницы. Стефании Чечак. Зенобии Вишневской. Выдуя. Соседки напротив и театрального электрика. У меня самого уже шарики за ролики заходят. Получается такое, во что невозможно поверить, и я лучше с работы уйду, чем сдам в прокуратуру подобные бредни.

Мотив преступления упорно подкладывал полицейским свинью. Относительно дружбы Уршули Борковской с Бальбиной Фелицией Борковской они уже не сомневались, кроме всего прочего, в квартире покойной среди разного хлама и мусора нашлась фотография десятилетней давности, где обе стояли в обнимку. Одежда, которой осиротевший Выдуй не посмел даже коснуться, явно указывала на деятельность покойной, связанную с подражанием в каждой мелочи Барбаре Борковской, прокурору и журналистке. Подтверждали это и беспристрастные свидетели: главный редактор одной из газет, довольно известный писатель, фоторепортёр… Бежан с Гурским нашли и допросили всех.

Правда, цель маскарада по-прежнему вызывала сомнения. Если верить показаниям Зенобии Вишневской, бывший муж Барбары Борковской настолько поглупел от новой страсти, что и никакого маскарада не надо было, чтобы увести его от жены. По мнению других свидетелей, травля объяснялась стремлением изгнать Барбару Борковскую из прокуратуры, поскольку она упорно противилась взяткам. Но как бы то ни было, обе цели были достигнуты, поэтому травля должна была заглохнуть сама по себе, а тут — ничего подобного, она продолжалась, перечёркивая следствию все гипотезы!

Так, может, затем её и продолжали? Чтобы замести все следы, все запутать и раздуть сомнения? Но в таком случае вторая жена в роли организатора спектакля отпадала сразу. Бежан лично с ней познакомился и твёрдо решил, что Уршуля для этого слишком глупа. Скорее на эту роль подходил Борковский, который по таинственным причинам мог, например, возненавидеть первую жену…

Однако лично укокошить Фелю ему бы никак не удалось, потому что он действительно был в Швеции. Но шанс нанять убийцу у него был:

— Только кого нанять? — сердито фыркнул Гурский. — Блондинку? Собственную вторую жену? А потом и от неё избавиться? Неужели избавляться от этих жён нельзя как-нибудь без экзотики?

Тут Бежан, благодаря таинственному озарению, осознал ещё один собственный промах и с трудом сдержал страдальческий стон. Что за холера задурманила ему мозги с самого начала следствия, да так, что он творит одни только глупости! И Гурский хорош, оба они отупели без меры, один только пёс остался в здравом уме!

— Да чтоб оно лопнуло! — в сердцах выругался он — не пёс, конечно, а Бежан. — Автомобиль! Микроследы! Ведь у этой Уршули есть белая «тойота-королла», а мы тут как бараны безмозглые! Ищем-ищем несчастный мотив, а тем временем все следы испарятся, мы же ухо от селёдки найдём, а не улики! Хватит дурака валять, устроим обыск и возьмёмся за эту дамочку как следует, может, что-нибудь из неё и выжмем, а «короллу» в первую очередь надо обследовать.

Лети к Весоловскому за ордером, и чтобы пулей и мухой!

* * *

Свою блистательную идею я провела в жизнь, можно сказать, незамедлительно. Возможно, я бы обдумывала её до следующего дня. Кабы не взволнованная Мартуся, которая насильно вытолкала меня из дому. С утра пораньше ей надо было возвращаться в Краков, поэтому она возжелала лично увидеть результаты моих замыслов. Сию же минуту!

Адрес Стефана Борковского я получила без малейшего труда и заранее. Барбара Борковская не скрывала, что её дети тоскуют в роскоши пятикомнатных апартаментов, правда, в спальном районе Урсинов, зато в кирпичном доме, а не в мерзком панельном шалаше… В фирме от какого-то дежурного на телефоне я узнала, что Борковский засел в Швеции. Значит, вторая жена пребывает в одиночестве и можно её отловить под каким-нибудь предлогом. Чего я собиралась этим добиться, одному Богу ведомо, но позже оказалось, что Мартуся в своих ожиданиях была совершенно права — я подъехала к дому Борковских, припарковалась рядом с белой «тойотой-короллой» и поднялась на второй этаж. Двери нужной квартиры оказались приоткрыты.

Прежде чем до меня донеслись голоса, я успела крепко перепугаться. Обычно приоткрытая дверь не предвещает ничего хорошего, а мне совершенно не хотелось натыкаться на очередной труп.

Однако мои подозрения быстро затухли, потому что люди, как правило, не ведут бесед с трупами.

Разве что там затаился психопат, а вот их я панически боюсь.

Я снова замерла. Позвонить в дверь? Постучать? Войти без стука? Заглянуть?

Последнее мне больше всего пришлось по вкусу, я слегка толкнула дверь и осторожно заглянула.

В глубине просторной прихожей что-то стояло. Стояло оно так, что на миг показалось мне, чересчур реалистичной скульптурой, поставленной для красоты. Но поскольку украшать статуями прихожие городских квартир как-то не принято, я решила, что это все-таки не статуя, а человек.

Женщина среднего возраста, средней комплекции, в пальто, шапочке и полусапожках. Не очень элегантных, стоптанных, но наверняка удобных.

В руках женщина держала большую дорожную сумку, явно пустую. Когда я подошла, женщина даже не шелохнулась.

Я собиралась вежливо поздороваться, но слова замерли у меня на устах, потому что я заглянула в гостиную.

Это наверняка была гостиная: сквозь настежь распахнутые двери справа виднелся камин, слева — квадратный столик, на мой взгляд отлично годящийся для бриджа. Такая красота пропадала ни за понюшку табаку, потому что за столиком сидели два человека и явно не играли в бридж.

Я окаменела — в точности как статуя средних лет рядом со мной, — во все глаза всматриваясь и вслушиваясь в спектакль, что разыгрывался на моих глазах.

Одна из женщин, сидевшая к нам в профиль, была светлой блондинкой, а вторую, темноволосую, я видела только со спины, а когда она поворачивала голову — виднелся ещё и край щеки.

Перед девушками стояли три бутылки. Я опознала коньяк, виски и чистую как слеза родимую водяру. Кроме того, на столе имелась батарея разнокалиберных рюмок и стопок, в том числе один огромный фужер. Блондинка, совершенно пьяная, размазывала по физиономии слезы, сопли и макияж, а темноволосая, явно более трезвая, была так занята подружкой, что не обращала внимания на окружающий мир.

Склерозом я пока не страдаю, исповедь Барбары Борковской крепко засела в моей памяти, и я поняла, что передо мной вторая жена, знаменитая Уршулька, а рядом с ней — Зеня из бухгалтерии. А кто ещё это мог быть? Ведь самая главная подружка Уршульки лежала в морге, на работе Уршуля общалась только с Зеней, а остальные бабы её не любили.

— Ну что такое, что? — повторяла Зеня. — Ну скажи наконец? В чем дело? Что ей от тебя нужно было?

Уршулька шмыгала носом и продолжала мазюкать физиономию потёками туши, не в силах выговорить ничего членораздельного. Зеня налила ей виски в стопку с коньяком.

— Я Домбровская, Ядвига, — прошептала женщина возле меня, продемонстрировав тем самым, что моё присутствие не ускользнуло от её внимания.

— Хмелевская, Иоанна, — машинально представилась я, тоже шёпотом.

Кто такая Ядвига Домбровская, я догадалась мгновенно: пани Ядзя, которая нянчилась с детями Барбары!

— Да не понимаю я ничего, — настаивала Зеня. — Чего она на самом деле от тебя хотела? Ну говори же!

— Де-е-е… — невнятно провыла Уршулька. — Де-е-енег!

— Денег? За что?! Ведь ты же её больше не просила прикидываться Барбарой! Раньше ты ей платила — это понятно, но сейчас-то за что?

— Что… чтобы переста-а-ала!

— Чтобы она перестала изображать Барбару?

Всхлипнув совсем уж неистово, Уршулька кое-как донесла до рта стопку. В голосе Зени послышались нотки ужаса:

— А если ты ей не заплатишь, она будет и дальше продолжать. А на что ей это? Ведь и так уже никто не верит! В конце концов дойдёт до НЕГО!

— Вот… вот и-и-именно!

— Она хотела ему сказать?!

— Е-е-если я ей не дам де-е-енег…

— Гос-с-поди Иисусе! И ты только поэтому?! Ну и дура! И ведь нашла где — возле дома той самой Хмелевской!

— Она… она… упе-е-ерлась…

Потрясённая Зеня смолкла. Схватив бутылку, плеснула водки в рюмку из-под коньяка и залпом выпила. Потом перевела дух.

— Откуда ты волыну-то раздобыла? На базаре купила, что ли?

Уршулька снова молча закивала.

— Грит, е-если у неё не будет, то и у меня не будет… — отчаянным усилием воли выговорила Уршулька по собственной инициативе. Видимо, под влиянием алкоголя она становилась болтливой.

— То есть если ты ей не заплатишь, то и у тебя мужа не будет, — догадалась Зеня.

Уршулька энергично закивала и попыталась подпереть подбородок ладонями, что у неё не очень получилось — локти разъезжались по столу.

— Со вчерашнего дня так кочегарит, — прошептала пани Ядзя.

Я подумала, что уж повод у Уршульки точно есть, но промолчала, чтобы не спугнуть подружек.

Зеня явно ещё не все разузнала.

— И ты привезла её туда на своей машине, дурища этакая, да? Думала, что заподозрят Барбару?! Да ведь тебя наверняка видели!

— Не-е… никто…

— Да брось ты, так не бывает, чтобы никто никого не видел. А я тебе с самого начала говорила, чтобы ты с ней не связывалась! Я обо всем догадалась, но чтобы ты её укокошила, мне и в голову не пришло! Надо было дать ей денег!

Уршулька разразилась целым потоком слез.

— А она… она грит… грит, ему все-о-о скажу… Для прико-ола… У меня денег уже не было…

Сте… Сте… Стефан стал спрашивать, куда… куда мне сто-о-олько… Она к де-е-етям лезла… Над душой стоя… стояла… как привиде-е-ение…

Теперь уже Зеня закивала.

— Ну вот, теперь, похоже, понимаю. Пиджак ты подкинула ей домой, а ключи?

Даже в профиль было ясно видно, что до Уэшульки уже не все доходит.

— Так ведь у тебя остались её ключи, — повторила испуганная Зеня. — Ты что с ними сделала? Они у тебя до сих пор?

Бессмысленный взгляд Уршули красноречиво свидетельствовал, что так оно и есть.

— Мать честная! А пистоль свой? Выбросила?

Глаза Уршульки ясно выразили, что нет, не выбросила.

— И куда ты его дела?! Вот же балда! Если ты хотела от неё избавиться, надо было по уму все делать. Она свинья, конечно, эта Феля… Где пистолет? Ты его подкинула Барбаре?

На физиономии пьяной Уршульки мелькнул проблеск чего-то вроде хитрой ухмылки. Она уставилась на стопку, вид которой явно придавал ей силы.,

— Я не упсела… того… не успела…

— Не успела? А все-таки хотела? Ну нет, это уж слишком! Не то чтобы глупо, но подло! Пусть бы уж подумали на каких-нибудь бандюков, это ещё туда-сюда… Ну ты и подлюга! А я-то сюда примчалась такая расстроенная, вчера меня про тебя расспрашивали, я ничего не сказала, думала — это не ты…

Решительным жестом, словно пытаясь наверстать упущенное, Зеня плеснула себе коньяка в остатки водки.

— Борковского охомутать — это я ещё понимаю, никто бы от него не отказался, пусть. Даже укокошить эту метёлку Фелю — тоже не грех. А я-то подумала, что это Барбара её пришила, тут удивляться нечему, но чтобы на неё и это сваливать?! Нет, я бы так не смогла! Как ты детям в глаза смотреть будешь, если их мать из-за тебя повесят?! Ты мне скажи, трудно было её застрелить? Ты что, сзади — и так сразу попала? А если бы она выжила?.. И что теперь будет, господи… Нет, в голове не укладывается — все из-за какого-то мужика.

— Я… её… ненави-и-ижу, — провыла Уэшулька.

— Кого?!

— Бар… Барба-ару…

— Барбару? Да ты с ума спрыгнула! Это она тебя должна ненавидеть!

— Во набрались! Антракт в биографии им гарантирован, как в Госстрахе, — вдруг тихо сказал кто-то за нашими спинами.

Гром с ясного неба не напугал бы нас сильнее.

Мы с пани Ядзей подскочили, но я все же осмелилась оглянуться. За нами стояли инспектор Бежан с комиссаром Гурским. Может быть, за их спинами стоял кто-то ещё, но я уже не в силах была присматриваться.

— Пошли отсюда, — предложил Бежан. — Спешить-то больше некуда.

Мы молча двинулись к выходу. Зеня в гостиной продолжала свой монолог, быстро приканчивая остатки коньяка.

— Как вы думаете, где она держит ключи от машины? — спросил Бежан, когда мы вышли.

— В сумочке или в кармане костюма, который она надевала последним, — без запинки ответила я.

— В сумочке, — буркнула пани Ядзя.

— А сумочка где?

— В кухне. На столике у дверей.

— И что, мы просто так тихо-мирно разойдёмся? — возмутилась я, даже не пытаясь скрыть разочарования. — Я стоя беседовать не умею! Может, сядем на лестнице?!

— Нет, зачем же. Никто не мешает спокойно посидеть на кухне, эти две дамы наверняка не примутся готовить обед. А ордер на обыск у нас есть, свидетели тоже, мы действуем по всей строгости закона…

Комиссар Гурский нашёл на кухонном столике дамскую сумочку, покопался в ней и вытащил ключи от машины. Не говоря ни слова, он передал их кому-то из своих коллег, который тут же исчез за дверью. Пани Ядвига, преодолев шок, машинально принялась хлопотать по хозяйству.

— Я за детскими вещами пришла, — объясняла она, заваривая чай. — Потому что уже вчера видно было, что пани Уршуля к жизни не скоро вернётся. А тут осень. Школьный скарб они сразу забрали, но одежда-то осталась, вот я и пришла за ней, ключи-то у меня есть. Сначала я хотела, чтобы дети со мной пошли и сами выбрали, что им хочется взять, а потом я, словно предчувствовала, подумала: зачем им на такое глядеть? — и отправилась без них. Открыла дверь, а тут голоса. Без хозяина-то гости редко случаются, я и не стала закрывать дверь. Дай, думаю, посмотрю, что к чему. Если грабители — лучше сразу удрать. А как увидела, что они пьяные за столом сидят, как услышала, о чем говорят, словно к полу приросла. Так и стояла, пока эта пани не пришла, пани Хмелевская то есть.

Бежан не стал интересоваться, что я тут делаю. Хватило одного его взгляда. Я определённо почувствовала, что мне не помешало бы приложиться к какой-нибудь бутылочке из гостиной, но решила ограничиться чаем пани Ядзи, а винца тяпнуть дома.

— Ну хорошо, признаюсь, — покаянно вздохнула я, — нет никаких рациональных оснований для моего визита. Но из всего моего расследования получился такой хаос, что мне просто необходимо было поговорить с пани Борковской номер два, потому что жену номер один я уже обработала. Я очень хотела разобраться в этой истории. Имеет же право человек желать ясности! Вот я и примчалась сюда. А тут дверь приоткрыта… Вы что, не вошли бы?

— Я постучал бы.

— Вообще-то я тоже. Обычно я из вежливости даже звоню в чужие двери. Но тут мне показалось, что самое правильное — сначала заглянуть.

— И что?

— И ничего. По-моему, вы тоже не стучались.

— Я тут по службе. И как официальное лицо, хотел бы узнать, что вы тут услышали.

— Я слышала меньше, пани Ядзя — больше.

Пани Ядзя поставила на стол сахар и лимон.

— Просто мороз по коже, — мрачно сказала она, садясь рядом со мной. — Божеское наказание, вот что это такое. Она со вчерашнего дня так и не протрезвела, а сейчас напилась по новой, да ещё сильней. Они так и сидели за столом, как сидят, когда я пришла. А эта, гостья, все выпытывала, как там все было с этой Фелей, и в голове у неё не укладывалось, что пани Уршуля лучшую подругу на тот свет отправила.

— Пани Уршуля сказала, что она сама стреляла?

— Так и сказала. Но не сразу. Когда я дверь открыла, эта гостья… как её там?

— Зеня, — тихонько подсказала я.

— Эта Зеня рассказывала, что её полиция расспрашивала и пани Уршулю обязательно будут расспрашивать. А ещё интересовалась, чего это пани Уршуля пьёт и что вообще случилось. И кто убил эту покойницу, потому что это ведь Феля, подружка пани Уршули. И тут пани Уршуля возьми да и скажи, что это она убила, вырвалось у неё… Все из-за пана Стефана, специально подстроила, чтобы ему жена опротивела. Мне тоже все время казалось, что какое-то мошенничество творится, но мне не пристало вмешиваться. И что она, пани Уршуля то есть, не хотела, чтобы правда выплыла наружу, а та Феля, значит, на своём стояла. Ну и пан Стефан в последнее время как-то охладел…

Я горько пожалела, что Мартуся не вытолкала меня из дому раньше, но одновременно бурно порадовалась, что не тянула с этим визитом до завтра. Не видать бы мне тогда этой исповеди как своих ушей.

Пани Ядзя умолкла, и настала моя очередь.

Я понадеялась, что рассказываю более связно, нежели пани Ядзя. С моим приходом беседа подружек несколько упорядочилась, поэтому можно было сделать определённые выводы. Однако Бежану мои выводы были на фиг не нужны, и я постаралась ограничиться чистым пересказом услышанного.

Под конец моего повествования в кухне появился эксперт и молча вручил что-то Гурскому, а Гурский передал это шефу. Пока предмет путешествовал из рук в руки, я успела его разглядеть.

Гильза.

Я угадала в странной штуке гильзу исключительно потому, что в юности мы на работе пользовались гильзой от пушечного снаряда как пепельницей, вернее, донышком гильзы, остальное отпилили, иначе гильза была бы выше человеческого роста и, чтобы стряхнуть пепел, пришлось бы лазить по стремянке.

— Чтоб мне сдохнуть, если вы это не в машине нашли! — вырвалось у меня, прежде чем я успела опомниться.

Бежан посмотрел таким скорбным взглядом, что моё сердце истекло кровью от соболезнования.

— Это дело, проше пани, должны были вести только женщины, — жалобно произнёс он и обратился к эксперту:

— Понятые видели?

— Двое, — лаконично ответил эксперт. — Дворник и ксёндз.

— Откуда ещё ксёндз?!

— Случайно. И добровольно. Приходил сюда в гости, остановился из любопытства и сам попросил, чтобы ему позволили посмотреть. Честно признался, что почитывает детективы. Про это дело он ничего не знает и согласен выступать свидетелем.

— Вот и смилостивился Господь над нами… — набожно пробормотал Гурский.

— А остальное?

— Отправили в лабораторию.

— Машину не чистили?

— Куда там! Мусор за две недели. Галька в протекторах, обивка заляпана мороженым…

Ни о каком мороженом я не слышала, поэтому очень удивилась, отчего они так бурно обрадовались, но слова о застрявшей гальке поняла замечательно. Следы пиджака, которого не было у жертвы, тоже наверняка нашли. Я была совершенно права, полагая, что эта вторая Борковская — кретинка вне конкурса. Все свои умственные возможности она исчерпала поимкой мужа, детективов она явно не читала, а я настаиваю, что это весьма поучительная литература. Ксёндз тому живой пример. Интересно, почему это мужчины с неплохим умственным развитием упорно находят себе в жены феноменальных дурищ?

— Что-нибудь ещё? — спросил меня Бежан.

— В принципе, я уже все рассказала, вы появились почти сразу. Уршуля успела только признаться в великой ненависти к первой жене.

— А должно быть наоборот! — воскликнул Гурский.

— Вы молодой ещё, имеете право не понимать, — снисходительно ответила я. — Ведь Уршуля отобрала мужа у первой жены хитростью, разве что не силой, а он об этом понятия не имел. И Барбара оставалась для Уршули постоянной угрозой. Вы бы любили дамоклов меч над головой?

— Так я и говорю — дело это исключительно бабское, — сердито сказал Бежан. — Проше пани, я уже все знаю, но ничегошеньки не понимаю. Следствие у меня застёгнуто на все пуговки, любо-дорого смотреть: никаких сомнений, доказательства со слона ростом, но чувствую себя дурак дураком. Таких мотивов у меня в жизни не было — чтобы кто-нибудь пришил сообщника в благодарность за помощь. А у нас именно так и получается. Давайте я как-нибудь с вами частным образом побеседую, вдруг что-нибудь и пойму из всей этой каши. У меня ещё остаётся надежда, что, может, это все Борковский организовал… Я вас предупреждаю, что раскрываю вам самые страшные тайны следствия, и если вы хоть словечком…

Я презрительно фыркнула. Бежан поперхнулся, потом продолжил:

— Но Борковский слишком часто и надолго уезжал в Швецию. При таком раскладе ему нужен был сообщник, лучше тоже баба, потому что ни один мужик на свете не справился бы с такой галиматьёй. Я всерьёз подозревал Борковского, но теперь понял, что ошибался. Вы можете мне объяснить эту историю?

— Без проблем. Хоть сей момент. Хочу обратить ваше внимание на одну мелочь, а именно на явление под названием человеческая глупость. Я сейчас все объясню, только вам надо выключить разум и опираться исключительно на чувства. Вот что вы больше всего на свете ненавидите и что обожаете страстно? Тараканов, полицию, чеснок, рыжих, грозу, скоростные лифты, тесные коридоры, игру на флейте…

Я готова была перечислять до утра, но меня очень некстати перебили. В кухню вдруг вторглась Зеня, пьяная конечно, но на ногах стояла, да и остатки здравого смысла у неё кое-какие уцелели. При виде многочисленного общества она застыла на пороге.

— А-а-а-а, эт-то вы, — она ткнула пальцем в Гурского. — Эт-то хр-р-ршо! У неё тут есть конь… ик!.. як. Занач-ка. Вы найдёте, а? Я все скажу, тут всего много… и мне не нравится! Найдите коньячок…

Все на миг оторопели. Бежан молча смотрел на Зеню, а Гурский бросился рыться в шкафчиках в поисках коньяка. Пани Ядзя не выдержала, поднялась из-за стола и вытащила бутылку из отлично ей известного тайничка.

Зеня, не проявляя ни малейшего желания возвращаться в гостиную, уселась за кухонным столом и взглядом поискала какую-нибудь ёмкость. Пани Ядзя милосердно вынула из рук пьянчужки солонку и подсунула ей маленький стаканчик, который в стародавние времена называли «англичанкой». У меня самой тоже есть такая стопка, ещё довоенная.

Зеня в качестве собеседника признавала только Гурского.

— Вам скажу! — по секрету прошептала она ему. — Это уже давно было, года два назад, я сама, если честно, хотела его закадрить, но он — как стена. Ему плевать, я с ним сижу или старая Земянская, она уже на пенсию уходила. Я ему все равно что мопс или кошка рядом… или такой большой с бородой… Маркс, что ли… или коза…

Вот ему безразлично, и все тут. Как слепой. А Уршулька упёрлась. Это он такой из-за жены, грит, а я ему, грит, жену из головы выбью… А мне интересно, как это у неё получится. Она негрозовор… неразговорчивая была, из неё чего-нибудь вытянуть — как воду из камня выжимать. Но человек не скотина, ему поговорить все равно хочется, иногда и у неё словечко-другое вырывалось. А мне интересно… За наше здоровье! Вы чего не пьёте? Вы и меня за такую же шалаву держите, что ли? Вы меня не ув-в-вжаете?! И все из-за проклятого Стефана…

Верная своему намерению подождать с вином до дома, я с бешеным интересом смотрела этот спектакль. Гурский бросил на Бежана отчаянный взгляд. Бежан таинственным жестом дал ему понять, чтобы он подыграл пьяной Зене. Пани Ядзя мигом сообразила и подсунула ему вторую «англичанку». Откуда у них столько довоенного ширпотреба, каким чудом он уцелел?! Может, они родом не из Варшавы, в провинции такие вещи дольше сохраняются. Гурский решительно налил себе, подлил Зене, поднёс стопку к губам и даже немного выпил.

Зеню это удовлетворило.

— А потом эти сплетни пошли, — продолжала она. — Улька со слезами, мол, она не хочет, чтоб до Стефана дошло, а все это враньё. Она с этими слезами около него крутилась, пока он не спросил, в чем дело. С компьютером она ва-а-ще не могла работать, она тупая как корова, а в койке — профессионалка. Нет, я всего не помню. Тут словечко, там словечко. Я сначала не верила, потом Улька мне проговорилась, у неё подружка такая есть, которая покрасилась в рыжий цвет, под Барбару… И такие штуки выделывала…

Я сначала на жену Борковского посмотрела, потом эту Фелю увидела. А она даже не знала, что я знаю… Тут ещё этот Метек, жених её, мне в жилетку сопли вытирал, что второй такой на свете нет… Кыз-зел глупый… а, чего говорить, каждый мужик от круглой попы глупеет… Не-её, я не выражаюсь, это по жизни правда. Она вроде в койке страшно необыкновенная, я эту дуру спрашиваю, чего и как она делает, а у неё только ухмылка на роже такая… того… И чего вы сами её на этот предмет не проверили? Ну что вы за мужик после этого! За наше здоровье!

Комиссар Гурский уже не смотрел на начальника, а усердно исполнял служебные обязанности.

Зеня была в ударе.

— Вы думаете, она мне чего-нибудь сказала? Фигу с маком! Я сама обо всем догадалась, а потом ей же все и выложила, так она меня всеми святыми заклинала, чтоб я рот на замке держала, потому что этот дурак уже за ней бегал. Вот мамой клянусь, не знаю, как она все это устроила! Задницей у него перед носом крутила, что ли? Умом не понять! Ну, потом он на ней женился, и мне даже эту Барбару жалко было, а потом думаю: и на кой ей такой кретин… Лучше уж безработица… то есть безмужница… а Барбара — молоток, все у неё поправилось.

Умная баба. А тут это убийство. Я ничего не знала, пока люди не стали перешёптываться, а потом вы пришли, вот я и решила, что Барбара этой Феле секир-башка устроила. А вы меня тут про Ульку спрашиваете! Я к Ульке и помчалась, и на тебе! Не Барбара, а эта гадюка — убийца, мало ей было, что она Фелю пришила, так ещё и на Барбару свалить хотела! А я знаю почему. Потому что этот полудурок Борковский наконец допёр мозгами, какую дурищу себе выбрал, она хороша была только для этого самого… для мужика, словом. Может, он с ней захотел ещё и разговаривать, кто его знает… А на разговоры она даже для меня глупая была!

Необыкновенная самокритичность Зени так потрясла комиссара Гурского, что он без приглашения налил коньяка себе и ей. В кухне Борковских царило каменное молчание, весьма заразительное, потому что даже новый для меня человек из полиции застыл в дверях, словно статуя.

Зеня совершенно не обращала внимания на окружающий мир.

— А я приехала, и она мне сама призналась во всем. Эта Феля какая-то не такая была… Чокнутая, что ли? Она с самого начала такие шуточки шутила! Звонила Барбаре и говорила, что её муж за секретаршей бегает, Улька едва успела у неё трубку из рук вырвать. А вообще Фельке все страшно нравилось, но она ещё и денег захотела. Эта дура ей платила, чтобы Фелька под Борковскую кривлялась, а теперь должна была платить, чтобы та перестала. С ума сойти, правда? Улька боялась, что Борковский дознается, потому что он уже не так за ней бегал, одной только постели ему маловато, капризный какой нашёлся! Ой, мамочка, какая же она дуура! И свинья! На базаре купила волыну, не знаю почём. Фелька хотела к Хмелевской на интервью ехать, ну и на здоровье. Улька её подвезла и там же пришила! Собственной рукой! И на Барбару собиралась свалить, что она, дескать, не выдержала, а пистолет ей подкинуть… Не-е-е, это уж чересчур. А эта Фелька упёрлась рогом: хочу мороженого — и все тут. И жрала в машине, вся перемазалась, свинота такая, и говорит, что в таком виде к Хмелевской не пойдёт… Улька её просила вообще не ходить, дом проехала мимо.

Там ещё яма была какая-то… А Фелька говорит: пойду. Улька не выдержала, вроде как в отчаяние впала. Ага, нашла время! Раньше надо было отчаиваться! Пальнула в Фелю и удрала. Думала, что на неё никогда никто не подумает, потому что ни одна живая душа не знала, что они с Фелей подружки, Феля никому словечком не обмолвилась, потому что весь этот цирк ей нравился, а тут вдруг мент приехал! Сюда, то есть к Ульке. Дурацкие вопросы ей задавал и так далее… Улька-то испугалась и совсем не знала, что ей делать, а пистолет и ключи от квартиры Фели у неё где-то лежали, она же хотела их Барбаре подкинуть, а Барбары не было, и машины её тоже…

В этом месте выпитое наконец сразило Зеню.

Она уронила голову на стол и в мгновение ока погрузилась в мёртвый сон. Комиссар Гурский, державшийся не в пример лучше, застыл с «англичанкой» в руке. С минуту царила полная тишина.

— Если вы этого не записали… — зловеще начала я.

— Право, я не понимаю, почему вы меня считаете идиотом, — с упрёком в голосе ответил Бежан. — До сих пор наши отношения не давали вам оснований полагать меня умственно отсталым. Откуда у вас такие взгляды?

— Простите, ради бога, наверное, от неожиданности, — сконфузилась я. — Вы же не могли надеяться на такой роскошный урожай показаний. Я тут чудом оказалась. Могу вам признаться, что я нечто подобное подозревала.

— А все потому, что пишете детективы, — снисходительно ответил инспектор и жестом приказал своим людям заняться делом. — Дамы будут понятыми…

В кухне осталась только блаженно дрыхнущая Зеня.

* * *

— Не может быть! — в голос завопила Мартуся. — Не поверю! Никогда!

Я поддакнула, что верится с трудом, но это чистая правда. Возвращаясь домой, я зашла в круглосуточный магазин и докупила пива, потому что знала, что без долгих ночных задушевных бесед не обойдётся — Мартуся меня не помилует. И оказалась права: в ожидании моего приезда она успела выхлебать почти все запасы из холодильника, поэтому мои покупки очень пригодились.

— Я бы столько сроду не выпила, — объявила она, — но тебя нет, котов я накормила, а что делать дальше — не знаю. Да ещё сплошные переживания — где ты, что ты! Рассказывай!!!

Действительно, я забыла взять с собой мобильник, так что связаться со мной было нельзя.

— Сама видишь, до чего может довести ослиное упрямство. Уршуля только о Борковском и думала, замыслила хитрую интригу — и вот, пожалуйста, добилась своего.

— Но если ей хватило мозгов разработать весь план, как она могла во всем остальном оказаться такой страшной дурой?

— Тем не менее оказалась. Даже пистолетная гильза не пришла ей в башку. Если бы она вычистила машину, а ключи Фели и пистолет выбросила в сточную канаву, даже нормальных улик у полиции не было бы! Подожди, я себе открою вторую бутылку, а то мне маловато. Кроме того, Уршуля так ненавидела Барбару, что не могла отказаться от желания свалить на неё ещё и убийство. Сама себя перехитрила.

Мартуся схватила новую банку с пивом.

— Да уж, такая ненависть — настоящий тайфун, — убеждённо сказала она. — Все истратить на одну ненависть, какая расточительность!

— В этом-то и кроется суть глупости, — поучительно заметила я. Некогда я сама отказалась от мести — у меня просто не было на неё времени, и теперь я страшно гордилась своим давним поступком. — Только в том случае, если тебе совершенно нечего делать, можешь посвятить свою жизнь ненависти. Но даже для этого надо иметь капельку здравого смысла.

— А у Уршули его и в помине не было. Я знаю немало безмозглых баб, да и мужиков тоже… но такой размах и вообразить трудно! А с чего это ты такая довольная? — вдруг насторожилась Мартуся.

— Потому что я наконец-то все поняла. Обожаю все понимать!

— Странные у тебя пристрастия… А что ещё ты поняла?

— Телефонные звонки. Барбара мне про них рассказывала, и мне показалось, что странно это как-то, и Барбара тоже так считала. А выясняется, что Феля просто шутила так. Как только Уршулька ей в чем-нибудь отказывала, Феля сразу показывала когти, а Уршулька вовсе не хотела, чтобы служебный роман мужа дошёл до Барбары. Так что Феля прогнула Уршулю будь здоров: два раза позвонила — и готово.

— И все из-за какого-то мужика! — в ужасе воскликнула Мартуся. — Что в нем такого, в этом Борковском? Он на выставке племенных жеребцов золотую медаль получил, что ли?

— Насчёт жеребцов ничего не знаю, может, он в койке и неплох, но что с каждой минутой богатеет, высший свет и все такое — это точно.

— У тебя крыша поехала?! — воззвала ко мне Мартуся.

— Это не у меня, это у Уршульки. Ты что думаешь: посольства, банкеты всякие, пятикомнатные апартаменты, тряпки, побрякушки… это в голову ударяет о-го-го как! К тому же не бабник, скорее однолюб, жена для него — святое, для Уршульки такой мужик все равно что трон возле византийского кесаря.

— Почему именно византийского?

— А при этом дворе разводили самые строгие церемонии. Ну ещё у русских царей такое бывало.

— Ты мне только тут лекций по истории не читай, я все равно не пойму.

— Пару фотографий я там видела, свидетелем была при шмоне… пардон, при обыске, полиция слова «шмон» не любит. Ничего плохого сказать не могу, Борковский — мужчина видный и очень впечатляет. Стопроцентный мужик, таких теперь не делают. Этот не станет сопли распускать, сам с чем угодно справится — и с бандитом бешеным, и с норовистым конём, и с химическими формулами, и с летучим топором, и даже с цитатами из Софокла. «Дорогая, так ты миллион в казино просадила? Ничего страшного», — скажет он и с нежной улыбкой вынет этот миллион из кармана…

— Я не проиграю! — зареклась Мартуся. — Слушай, а что такое летучий топор?

— Мой топор. Тут пару недель назад размахнулась как следует, и железяка улетела черт-те куда, потому что топорище рассохлось. Чудо, что мне окна не повыбивало.

— И что?

— И ничего. Больше не летает.

— Почему это?

— Потому что я его распёрла клиньями и вымочила в растворителе для краски. Теперь у меня не топор, а монолит.

Мартуся задумалась.

— И Борковский бы все это сам клинил и замачивал?

— Не клинил, а расклинивал, — поправила я. — Даже если не собственноручно, то нанял бы человека и знал, что надо делать. Таким он мне по этим фотографиям показался. Внешность обманчива, но, судя по окружающим его страстям, что-то такое в нем было.

— Бабки, — безапелляционно заявила Мартуся. — Это больше всего бросается в глаза. А борода у него есть?

— Нет и не было, что поделаешь. Но, видишь ли, никто не состоит из одних добродетелей, у нормального человека есть и пороки.

— И что?

— Это красивый мужик. И такой… ну, крупный. Предположим, в школе у него сплошные пятёрки по математике и по физике, может, даже по польскому языку, списывать давал, драться умел, разные мероприятия организовывал, верховодил, девушки на него вешались… Ну и привык, что он самый крутой в этом лесу.

А самому крутому и лучшему что полагается? Его все обожают, и вот представь себе, что ты или я… Лучше уж ты. Ты у нас чистопородная…

— Чего?! — испугалась Мартуся.

— Я не имею в виду, что в тебе триста восемьдесят кило живого веса…

— Господи Иисусе, почему триста восемьдесят?!

— Столько весил чистопородный хряк на животноводческой выставке в Служевце, — пояснила я, — но дело не в этом. Ты же у нас с телевидения, с тобой можно в обществе показаться…

— Не собираюсь я показываться!!!

— Но можешь. Итак, ты — самая лучшая, все у тебя выходит супер, к тебе все подлизываются, дают самые высшие ставки…

— Ты мне прямо рай нарисовала…

— Не обращай внимания. Словом, ты самая лучшая и сознаёшь это, но вдруг кто-то начинает к тебе относиться кое-как, словно ты первая встречная, а сам при этом считает, что он тоже лучший, только в другой области. Ты ведь такого не вынесешь, правильно? Сама себе в этом вовек не признаешься, ты же манией величия не страдаешь, самомнением тоже вроде не маешься, хочешь быть справедливой, а тут — фигушки, ничего не получается. Червь какой-то кишки грызёт, все идёт наперекосяк, и вот уже шестерёнки скрипят и не вертятся…

Мартуся всегда на лету схватывала суть моих самых странных метафор и образов, ещё и дополняя их по собственной инициативе. Мне ничего не пришлось разжёвывать.

— И к тому же я баба, а Борковский — мужик? — уточнила она взволнованно. — Я бы это как-нибудь пережила, но он — нет. Он же на постаменте, а вокруг башки нимб светится днём и ночью. И если баба перед ним не кадит фимиам, никаких шансов у неё нет.

— Вот именно. Мы с тобой, конечно, утрируем и вообще преувеличиваем, а это деликатная материя, хотя в быту сплошь и рядом такое вылезает. Борковский и без того долго с Барбарой выдержал, но когда Уршулька начала ему поклоны земные класть, заволновался. Наконец-то его оценили!

— И тут же разлимонился…

Мы с Мартусей долго молчали, потому что вся интрига стала нам ясна и понятна с изнанки.

Уршулька знала, за какие ниточки подёргать…

— И что, он теперь вернётся к первой жене? — спросила Мартуся.

— После такой компрометации? — скривилась я. — И речи быть не может! Ни одному из них этого не надо. Она не сможет его обожать, а он без обожания завянет. Она себе кого-нибудь найдёт, а его ещё ждёт большой сюрприз. Он ведь в Швеции, и никто ему ни о чем пока не сообщал. И я считаю, что по заслугам.

Мартуся полностью согласилась со мной.

Мне пришлось ещё раз повторить ей все виденное и слышанное, заверив, что Уршулька и в самом деле прятала оружие и ключи Фели среди кухонных полотенец, уверенная в том, что такой тайник в жизни не найдут.

Мартуся уже направилась было спать, но остановилась у ступенек, ведущих в гостевую спальню.

— Погоди-ка, — сообразила она. — А тебе не кажется, что теперь надо позвонить живой Борковской? Барбаре?

— Ты в своём уме? За полночь?!!

— Для таких новостей любое время годится! Да и что тут такого, всего двадцать минут первого, подумаешь! Ты что, не обрадуешься, если кто-нибудь сообщит тебе такие новости хоть бы и под утро.

Я посмотрела на неё и согласилась…

* * *

Агата настолько заинтересовала сенсационной историей свою домработницу, что уже второй вечер могла гостить у меня: домработница выразила полное согласие приглядывать за домом и детьми, но при условии, что Агата расскажет продолжение. У меня складывалось впечатление, что мы начинаем по кругу обсуждать одно и то же, но испытанных чувств, сомнений и потрясений хватило бы нам до конца света.

Телефонный звонок застал меня врасплох.

Господи, кто может мне звонить в половине первого ночи?

— Надеюсь, это не Стефан? — ехидно сощурилась Агата.

Я лишь пожала плечами. Даже если Стефан, ничего страшного. Всегда можно положить трубку и отключить телефон.

— Не стану извиняться за поздний звонок, — сказала Хмелевская на другом конце провода, — у меня нет времени на глупости. Два часа… нет, три часа назад я была свидетелем показаний пани Борковской номер два, то есть знаменитой Уршульки.

Давала она их, правда, в пьяном виде, зато чистосердечно. В квартире вашего бывшего мужа. Вместе со мной свидетелями были пани Ядзя, инспектор Бежан и комиссар Гурский. Кто-то пришёл раньше, кто-то позже, а пани Ядзя была первой.

Хотите, перескажу?

— Хочу! — страстно выдохнула я.

— Уршулька укокошила Фелю на нервной почве, потому что Феле понравилось давать публичные концерты, а Уршулька намеревалась закругляться. Феля требовала денег. Гильза от патрона и различные микроследы легко обнаружились в машине этой… у кого из животных самый маленький мозг? Назвать Уршульку курицей — незаслуженный комплимент. По умственной части она прямая родня дождевому червяку. Пушку и ключи от квартиры Фели она прятала дома среди тряпок, чтобы при случае подкинуть вам. Она вас ненавидела, я своими ушами это слышала, а многоуважаемый супруг стал к ней охлаждаться… нет, то есть холодеть… да тьфу ты!.. Охолаживаться, что ли?

Я настолько оторопела от этого монолога, что тоже не сумела с ходу сообразить и неуверенно предположила:

— Прохлаждаться?

— Охладевать, вот что! — наконец осенило Хмелевскую. — От переживаний человек глупеет. По крайней мере, супруг стал проявлять недовольство, и Уршулька панически испугалась, что вся история выплывет наружу. И денег ей тоже не хватало, а Феля требовала и требовала. Теперь уже за то, чтобы прекратить свои выкрутасы. Все, конец, точка. Все — чистая правда, записанная в протокол, никаких сомнений. Вам должно быть приятно. Спокойной ночи.

Я положила трубку, посмотрела на Агату и подумала, что давно не видела человека с таким дурацким выражением лица.

— Что ты сказала? Прохлаждаться? Я специально запомнила. Что это было?!

Ещё долго я не могла найти слов, чтобы выразить охватившее меня ликование. Его истинные масштабы я хотела скрыть даже от Агаты.

— Ничего особенного, — с трудом выговорила я. — Хмелевская звонила. Получается, что мою преемницу прищучили, это она убила свою подружку Фелю. Со страху. У полиции есть доказательства.

Агата медленно стёрла с лица дурацкое выражение, внимательно осмотрела сначала меня, потом стол. Действительно, только кофе и вино, ничего особенного. Агата заглянула в шкафчик, выкопала откуда-то полбутылки коньяка, от души плеснула в стаканы, а потом решительным жестом приказала пить до дна.

— Ну а теперь рассказывай по порядку, — потребовала Агата, когда я выпила коньяк.

Немного придя в себя, я повторила ей весь наш разговор с Хмелевской, включая языковые кульбиты. Агата налила себе ещё.

— Шампанского у тебя нет? — осведомилась она. — Жаль. Завтра сама принесу. Самое дорогое, какое только найдётся в этом городе. Вот оно, значит, как! Хмелевская тебя не разыгрывала? Вообще-то первое апреля уже полгода как прошло. Ты её узнала по голосу?

— Узнала.

— Значит, все-таки эта стерва? И посмотри, как все сошлось-то! Ну и ослица эта Уршуля… хотя нет, прошу прощения у всех ослиц. Даже сравнить её не с кем… Как считаешь, существуют скорпионы женского пола?

— Скорпион по собственной инициативе не атакует, — поправила я. — Только если чувствует угрозу.

— А ты сама видела?

— Видела. От меня он убежал.

— Вши, клопы и тараканы… — понесло Агату в научные рассуждения. — Эти кусают ради спасения своей жизни, не из вредности. Я все пытаюсь вспомнить какую-нибудь тварь хуже человека. Но не получается, сама видишь. Ты знаешь какое-нибудь более мерзкое млекопитающее?

В этот момент мне было не до фауны и флоры, тем не менее никого хуже человека тоже вспомнить не удалось. В голове всплыло что-то насчёт драки оленей из-за лани, но на роль лани Стефан явно не тянул.

— Дать тебе Брэма? — устало спросила я.

— Балда ты! — рассердилась Агата. — Я про то, что по своей подлости эта подстилка ни с одним животным не сравнится! Похоже, Стефан все-таки прозрел. Я ведь тебе говорила, что этот кретин, которому моча в голову ударила, рано или поздно опомнится. Но какая гадина! Да ещё на тебя все хотела свалить, только мозгами не вышла! А ещё говорят, что дуракам счастье, нет, какое там счастье — кого Бог хочет наказать, того разума лишает… значит, дуракам покровительствует какая-то тёмная сила, потом вспомню… А представляешь, если бы твоя машина вместе с тобой не болталась в Колобжеге!

Теперь я опомнилась, даже радикальнее, чем Стефан.

— Соображай, что говоришь! — сердито ответила я. — Куда этой кретинке взломать мою машину. И квартиру тоже, разве что дети открыли бы ей дверь своим ключом. Но дети у меня умные, это мои дети, а не её. Может, она и питала такие дурацкие надежды, ну и что с того? Фактически она ничего не могла бы сделать.

Как ни странно, трезвость мышления вернулась к Агате после очередной и довольно изрядной порции коньяка.

— Ты права. Это дубина вне конкурса. В конечном итоге ум торжествует над глупостью — при условии, что учтёт, что глупость существует на свете. А это трудно, по себе знаю. Ладно, к черту мудрость и глупость, главное, что мы все-таки докопались до какой-никакой, но правды.

Как по-твоему, что Стефан на это…

Это я знала наверняка, даже задумываться не стала.

— А ничего. Меня это не касается. Это его проблемы. Знаешь, для меня он умер! Я вдруг почувствовала, что начала новую жизнь, я ведь совсем не старая, дети на моей стороне, и есть один такой… Его зовут Павел, а остальное тебя пока не касается… Я с ним в Колобжеге познакомилась, но он из Варшавы. Может, я даже ему позвоню…

За все годы моей дружбы с Агатой она никогда ещё не оказывала мне такой бурной поддержки…

* * *

Бежан с Гурским пропахали в поте лица целые сутки, мечтая наконец отдать в прокуратуру завершённое расследование. Прокурор Весоловский сумел увильнуть от личного участия, хотя о необходимости срочно выдать ордер на обыск его уведомили почти в полночь.

Несомненно, самым трудным этапом следствия был допрос гражданок, которые накануне давали показания в совершенно пьяном виде…

Это оставили на потом, поскольку гражданкам полагалось как следует протрезветь, при этом одну из них надо было доставить в отделение под конвоем.

— Кто бы мог подумать, что наиболее неправдоподобное в конце концов окажется истиной, — вздохнул Бежан, потягиваясь. — Как там было у Шерлока Холмса? Отбросить невозможное, тогда неправдоподобное само получится, что ли…

— Слепая везуха, даже не понадобилось отбрасывать невозможное, — заметил Роберт. — Но ведь такое нарочно не придумаешь! Мотивы Барбары Борковской так и лезли в глаза, хотя на одних косвенных уликах далеко не уедешь…

— Если бы эта гусыня сумела подкинуть ей вещдоки, у нас были бы большие неприятности. Надо все материалы привести в порядок.

Бежан складывал в папку документы и протоколы показаний, не имея ни малейшего желания обнародовать собственные ошибки. Он предпочитал копаться в них сам. Бежан и без того отчётливо видел, что ни одно следствие он до сих пор не вёл так по-дурацки, а по части проколов и упущений побил все рекорды Гиннесса. Гурский его не утешал, потому что и сам придерживался того же мнения, хотя делал слабые попытки оправдать помрачение умов.

— Паспорт — он паспорт и есть, — неуверенно начал он. — Посмотришь — сразу видишь фамилию и адрес… Если бы у неё лежали в сумочке два паспорта…

— А ещё дневник с подробным описанием событий, — ехидно добавил Бежан. — Эта дура натворила столько глупостей, что просто волосы дыбом встают, а мы от неё заразились. Автомобиль надо было сразу прочесать с лупой, немедленно обыскать квартиру убитой, а не ждать этого Выдуя… Ей-богу, я просто голову потерял. Таинственная подруга жертвы, тоже мне тайны мадридского двора! Нет бы как следует допросить ту старую учительницу, затем любовника Фели времён далёкой юности, Возняка, этого Рамона. Он ещё сидит, можно сказать, был у нас под рукой, — и мы вышли бы на подружку легко и непринуждённо!

— Так ведь мотив указывал на первую Борковскую, на что нам эта подружка…

— Вот именно! Даже сам Борковский мне мерещился в роли преступника. Надо было вызвать его из Швеции на подробный допрос, а я провёл с ним светскую беседу — и гуд бай!

— Но ведь они обе врали, Борковская и Млыняк.

— А что им было делать? Я бы на их месте тоже врал. Да скажи они правду, я бы тут же посадил Агату Млыняк — у неё ведь не было никакого алиби. Борковская прохлаждается в Колобжеге, а Млыняк её тихонько освобождает от самого страшного кошмара в жизни… Логично?

Логично. Да ещё уцепились за гипотезу, будто покойная ехала в машине со своим врагом, а ведь ясно было, что ехать она должна была с сообщницей, подругой, с кем-то из своих! Одно противоречит другому, одни неясности, а мы повели себя как последние лохи.

— Наверное, каким-то неведомым образом от преступницы заразились. Она вообще не способна думать.

— Но на предумышленное убийство оказалась вполне способна, да ещё следила за Борковской, наряды запоминала, чтобы внешний облик подружки соответствовал. Зато вместо того чтобы дать денег Феле, купила оружие на базаре…

Этого мы, кстати, не докажем, потому что там никто не признается, но достаточно самого факта, что оружие у неё было. Даже отпечатков пальцев не стёрла! А ключи? При трупе не обнаружилось никаких ключей, мы узнаем, что на тот момент она жила одна, и что? Выходит из дому без ключей? Тогда как она квартиру заперла? А мы не врубаемся! В шёлковой блузочке, без ничего, а мы что? Да ничего! Детей у неё двое, хотя никогда не рожала, а мы не проводим опознание!

Вашу мамашу…

— Потому что глупость какая-то получается…

— Глупость, согласен. Этой Уршульке даже в голову не пришло, что существует такая вещь, как гильза от патрона. Она считала, что подбросит Выдую пиджак Фели и тем самым затрёт все следы их знакомства. В голове не умещается!

А мы неделю бредём по горло… не скажу в чем. Такое следствие только в сортире на гвоздик повесить. Слава богу, сама раскололась так, что лучше не надо. А теперь мечтает, что вернётся Борковский и вытащит её.

— А Борковский что? — поинтересовался Гурский. — Я даже не успел спросить, звонил ему кто-нибудь или нет.

Бежан оторвался от бумаг, отодвинулся от стола и бросил взгляд на маленький замаскированный холодильничек, где укромно пряталась кое-какая выпивка, запрещённая к употреблению при исполнении служебных обязанностей. Холодильник якобы служил для хранения завтраков, которые в силу необходимости иногда приходилось поедать поздней ночью. И летом, когда колбаса способна протухнуть в одночасье, холодильник свою официальную функцию выполнял исправно, но в основном в нем хранилась… Бежан подумал, что после всей этой эпопеи они имеют полное право холодильничек откупорить.

С супругом преступницы он уже побеседовал.

Сначала Борковский вообще не захотел разговаривать, потом пытался не поверить услышанному, наконец отнёсся к делу серьёзно и по-деловому кратко высказал, что думает.

— Ничего не выйдет, — с чувством глубокого удовлетворения ответил Бежан Гурскому. — За адвоката заплатит, но и все. С женой, в связи со случившимся, не желает иметь ничего общего, он в ней разочаровался, ни о каком убийстве ничего не знает, но супруга уже давно перестала ему нравиться. И вообще подозревает, что его женили обманом…

— Подозревает! — фыркнул Гурский со всем мыслимым презрением.

— Он ускорит своё возвращение и приедет послезавтра, но нашей Уршульке нечего рассчитывать на нежную встречу. У меня создалось такое впечатление, что мужик он жёсткий и в первую очередь будет думать, как бы защитить себя.

— Моя хата с краю?

— Именно. Никто ему ничего не пришьёт, потому что и последний баран сообразит, что тайну хранили именно от него. Словом, Борковский имеет полное право быть невиннее младенца. А благородство он уже проявил, коль скоро на адвоката готов потратиться. Его вызовут свидетелем, тут нечего бояться, ни одна судьиха себе в таком удовольствии не откажет.

— А вдруг судьёй мужика назначат?

— Какой там мужик! Мужик подобной дурости в жизни не распутает. Слово даю, судить будет баба. Это бабское преступление. Кстати, ты знаешь, что полиция из Виланова хотела пришить это дело Хмелевской? Дескать, убили возле её дома, она не любит журналистов, а жертва шла к ней на интервью. Мол, достала откуда-то пистоль и в расстроенных чувствах пальнула. Вот такие идеи выдвигали. Какое счастье, что сразу передумали, а то ещё и нас пустили бы по ложному следу.

— Сразу передумали? — удивился Гурский.

— Сразу. Из-за собаки. Я все время дивлюсь, каким образом это помрачение ума не коснулось пса. Единственное живое создание, которое от начала до конца сохранило здравый смысл. Иммунитет у него на глупость, что ли?

Гурский посмотрел на шефа странным взглядом, в котором смешались смущение и смех.

— А, так пан майор не в курсе… Я узнал по чистой случайности. Этот пёс… словом, это не кобель, а сука. Тоже женского пола. Беза её зовут.

Бежан вдруг почувствовал, что благодаря собаке женского пола он теперь все понял…

* * *

А кошку мы с Мартусей так и не изловили!

Эпилог не в тему

Я знаю, о чем меня спросят читатели, и уж обязательно читательницы. Да-да, насчёт бобов, они же зелёная стручковая фасоль, — чистая правда. Я питаюсь этими бобами уже несколько лет и не толстею ни на грамм. Мороженые бобы ещё лучше, чем свежие, к тому же варятся быстрее — после того, как вода закипела, достаточно десяти минут.

Работящие граждане могут сами заморозить бобы с собственных грядок, только надо обязательно перед замораживанием бланшировать их в кипятке пару минут — и привет. Остудить, заморозить, только при температуре не выше минус 18 градусов. И замораживать в герметически закрытом контейнере. Я сама не замораживала, поэтому ответственности за данный рецепт не несу. Зато отлично изучила, как ведут себя свежие бобы, замороженные без бланширования. Ни один человек прожевать этого не сможет, даже если варить сутки напролёт. Хотя я, наверное, преувеличиваю. Умирающий с голоду, выбирая между подмётками башмаков, дубовой корой и бобами, наверняка выберет бобы, и не исключено, что даже сжуёт их, но уж точно без особого удовольствия.

Те бобы, что жуются, можно без ограничения поглощать перед телевизором вместо чипсов, попкорна, орешков, конфеток, солёных крендельков и прочих вредных для здоровья и фигуры продуктов. А кто не любит бобов, тот извращенец и выродок, и пусть себе жиреет сколько душе угодно. Лично я таких не знаю.

Примечания

1

Тадеуш Костюшко (1747–1817) — польский генерал, участвовал в польском освободительном движении. В 1794 г. отбил Варшаву у российско-прусского войска.

(обратно)

2

Сеть супермаркетов в Польше.

(обратно)

Оглавление

Эпилог не в тему

Реклама на сайте