«Неугомонная мумия»

Элизабет Питерс Неугомонная мумия

Глава первая

1

Вообще-то я не собиралась замуж. На мой взгляд, женщина, появившаяся на свет в конце девятнадцатого века христианской эры, и без того находится в крайне печальном положении. С какой стати усугублять его, сажая себе на шею бестолковую особь мужского пола? Впрочем, это вовсе не значит, что порой я не предавалась мечтам о романтических свиданиях, – меня не меньше других влекло к представителям противоположного лагеря. Тем не менее, встретить подходящего спутника я совершенно не рассчитывала, поскольку властвовать над супругом я желала не больше, чем подчиняться ему. По моему глубокому убеждению, брак – это увлекательная схватка двух равных по силе противников, но разве среди мужчин найдешь достойного соперника...

Я уже смирилась с тем, что меня ждет участь старой девы, когда нежданно-негаданно познакомилась с мистером Рэдклиффом Эмерсоном. Наша первая встреча отнюдь не была окутана романтической дымкой, скорее уж ее можно назвать скандалом. Никогда не забуду, как столкнулась в Каирском музее с бородатым типом. Синие глаза незнакомца так и метали молнии, а хриплый голос поносил меня за то, что я осмелилась смахнуть пыль с древней статуэтки. Разумеется, я дала бородатому нахалу достойный отпор, но в глубине души сразу поняла, что отныне наши жизни связаны навеки.

У меня имелось несколько весьма логичных и разумных причин принять предложение Эмерсона стать его женой. Прежде всего, Эмерсон был археологом, а я успела всем сердцем влюбиться в древнюю египетскую землю, в пирамиды, гробницы и прочие чудеса давно ушедших времен. Вскоре моя любовь к древностям расцвела пышным цветом. Во-вторых, Эмерсон оказался достойным соперником – его пытливый ум и острый язык, за который египтяне прозвали моего избранника Отцом Проклятий, пришлись мне по душе. И все же...

И все же, мой дорогой читатель, вовсе не эти причины заставили меня уступить притязаниям Эмерсона. Я не выношу штампы, но, увы, придется все же прибегнуть к одному из них. Дело в том, что этот несносный человек попросту вскружил мне голову...

Я дала себе слово быть в своих рассказах предельно откровенной и честной, поскольку не собираюсь публиковать их, по крайней мере при жизни. Поначалу эти записки были личным дневником, в который дозволялось заглядывать лишь одному критику. Будучи самым близким мне человеком, критик этот имел возможность знакомиться с моими сокровенными мыслями, но его замечания по поводу стиля и содержания записок с каждым днем становились все более ехидными и насмешливыми, а потому в один прекрасный день я решила запирать дневник на ключ. Так что теперь мои мысли целиком при мне, и я отдаю их на суд потомков. Пусть наследники решают, стоит ли лишать мир столь ценного литературного труда. Возможно, записки эти навеки останутся никем не прочитанными...

Тогда к чему, спросишь ты, мой благосклонный читатель, это обращение к тебе? Ответ очевиден. Искусство не может существовать в пустоте. Вдохновению требуется аудитория. Писатель не способен проявить себя во всей красе, если беседует лишь с самим собой.

Надеюсь, теперь все стало ясно, а потому возвращаюсь к своему повествованию.

Не только Эмерсон вскружил мне голову, но и я вскружила ему. По современным стандартам меня нельзя назвать красавицей. К счастью, у Эмерсона в этой области, как и во многих других, довольно оригинальные вкусы. Цвет моего лица, который прочие люди находят чересчур смуглым, он сравнил с медом горы Гиметт. Мои жесткие и черные как сажа волосы, которые наотрез отказываются заплетаться в косы и укладываться в благопристойные пучки, приводят его в совершеннейший восторг. А комментарии Эмерсона по поводу моего телосложения, которое слишком костляво в одних местах и чересчур... гм... одарено в других, нельзя воспроизвести даже в этих предельно откровенных записках.

В отличие от моей скромной персоны, Эмерсон – писаный красавец по самым строгим канонам.

При росте в шесть футов с хвостиком его могучее тело, благодаря энергичной жизни археолога-практика, сильное и гибкое, как у юноши. Мускулистые руки и точеное лицо приобрели под лучами щедрого египетского солнца золотистый оттенок, что еще больше подчеркивает пронзительную синеву глаз. После того как Эмерсон, по моему настоятельному требованию, сбрил бороду, на его подбородке обнажилась чудесная ямочка. Эмерсон предпочитает именовать ее впадиной, но, поверьте, это самая настоящая ямочка. А темные, густые и удивительно мягкие волосы моего избранника на солнце отливают тициановской рыжиной...

Но хватит об этом! Достаточно сказать, что положение замужней дамы оказалось довольно занятным, и первые годы нашего брака вполне соответствовали моим приятным ожиданиям. Зиму мы провели в Египте, днем занимаясь раскопками, а ночами уединяясь в пустой гробнице. Летом отправились в Англию, где наслаждались обществом Уолтера, брата Эмерсона, и Эвелины, моей дорогой подруги, которая доводится Уолтеру женой. Словом, жизнь была на редкость приятной и беззаботной, пока...

До сих пор не могу понять, почему столь умная и предусмотрительная женщина, как я, не сообразила, что замужество подразумевает и кое-что другое. Разумеется, я имею в виду материнство.

Осознав, что очутилась в интересном положении, я не слишком смутилась. По моим расчетам ребенок должен был родиться летом, так что я успевала завершить очередной египетский сезон, быстренько провернуть дело с родами и осенью вернуться к раскопкам. Так оно и вышло. Нашего отпрыска, которого в честь дяди назвали Уолтером, мы оставили на попечении этого достойного джентльмена и его ласковой жены, а сами отправились в Египет.

Вина за то, что последовало дальше, лежит не только на ребенке. Откуда мне было знать, что очередная встреча с сыном следующей весной вызовет у Эмерсона приступ слабоумия? Мой ненаглядный супруг принялся с утра до вечера сюсюкать, непрерывно выдумывать самые нелепые прозвища и наотрез отказался расставаться со своим чадом. Наш сын в конце концов получил прозвище Рамсес – он был столь же требователен и несговорчив, как и самый высокомерный из древнеегипетских богов-фараонов. Кроме того, дитя пугало своей чрезмерной развитостью. Об этом поведала одна моя знакомая, когда Рамсес в возрасте четырех лет прочитал ей лекцию о методах раскопки навозной кучи, причем навозная куча находилась как раз в саду моей приятельницы. Помнится, садовника тогда чуть не хватил удар. В ответ я заметила, что это не совсем точное определение. Приятельница испугалась, что обидела меня, но я лишь хотела сказать, что слова «чрезмерная развитость» не в полной мере отвечают действительности. Нашего сына следовало назвать катастрофически развитым.

Несмотря на любовь к сыну, Эмерсон чахнул в унылом английском климате. Я имею в виду не только погоду, но прежде всего бесцветную монотонность академической жизни, на которую мой муж обрек себя. Он объявил, что не поедет в Египет без Рамсеса, но и не собирается рисковать здоровьем мальчика в этой кишащей микробами части света. И лишь мольба одной вертихвостки (которая, на мои проницательный взгляд, была отъявленной лицемеркой и интриганкой) оторвала наивного папашу от Рамсеса. Как только мы ступили на египетскую землю, я увидела, как вспыхнули глаза Эмерсона, и дала себе слово, что отныне не позволю ему приносить себя в жертву семейным обязанностям.

Мы дружно решили, что на следующий год возьмем Рамсеса с собой, но в силу некоторых огорчительных событий я получила возможность отложить это удовольствие. Мою милую подругу Эвелину, успевшую к тому времени без каких-либо усилий произвести на свет четырех здоровых ребятишек, постигло два разочарования подряд (так она это называла). Второй выкидыш поверг ее в состояние глубокого уныния. По непонятной мне причине (возможно, вследствие небольшого душевного расстройства) Эвелина вбила себе в голову, что общество нашего сына – лучшее из лекарств, и залилась слезами, когда мы объявили, что забираем его с собой. Уолтер присоединился к мольбам жены, уверяя, что веселые проделки Рамсеса отвлекут Эвелину от мрачных мыслей. А вот в это я поверила с легкостью, поскольку требуется предельная концентрация внимания, чтобы помешать Рамсесу произвести широкомасштабные разрушения сада и окрестностей, – то, что он называет «раскопками». Пришлось уступить мольбам дяди и тетки. Я была, как всегда, любезна, а Эмерсон, как обычно, невоздержан в словах.

Когда мы вернулись из Египта, Рамсес настолько освоился в замке Элсмир, что я не видела причин что-либо менять. И хотя было понятно, что столь удобное положение вещей не может продолжаться вечно, однако я решила до поры до времени об этом не думать. «Довольно для каждого дня своей заботы», как сказано в Писании.

И этот день наступил. На третьей неделе июня. Я трудилась в библиотеке, пытаясь привести в порядок записи Эмерсона, вернее, мне казалось, что я с головой погружена в такую захватывающую тему, как гробницы Восемнадцатой династии, как вдруг обнаружила, что рассеянно глазею на сад. Стоял чудесный летний день, в воздухе витал пьянящий аромат роз: цветочные клумбы этим летом пребывали в идеальном состоянии. Никто не вытаптывал и не выдергивал с корнем цветы с целью преподнести букет слугам или собакам. Зеленая лужайка перед домом не была обезображена глубокими ямами и кучами земли. Никогда еще наш сад не выглядел столь ухоженным. Надо сказать, переезд в этот дом совпал с великим событием: Рамсес начал ходить. И не только ходить, но и ковыряться в земле...

Я погрузилась в нежные воспоминания, начисто позабыв о работе. Отвлек меня стук в дверь.

Наши слуги приучены стучаться, прежде чем войти. Пусть это и прихоть, лишний раз подтвердившая опасения соседей, что мы дикие и эксцентричные субъекты, но я не понимаю, почему состоятельные люди не имеют права, подобно беднякам, побыть наедине с самими собой. Когда мы с Эмерсоном работаем или уединяемся в спальне, нам совсем не хочется, чтобы рядом мельтешил кто-то еще. Стучаться можно только один раз. Если никто не отвечает, слуга тихонько уходит.

– Войдите, – откликнулась я.

– Телеграмма, мадам, – сказал Уилкинс, ковыляя ко мне с подносом.

Уилкинс – крепыш и здоровяк, но предпочитает передвигаться походкой столетнего инвалида, чтобы его не попросили сделать лишнее. Я взяла телеграмму, и крылья недоброго предчувствия накрыли меня зловещей тенью. Дрожащим голосом (дрожь эта вызвана теми же причинами, что и ковыляющая походка) Уилкинс вопросил:

– Надеюсь, дурных вестей нет, мадам?..

– Нет... Напротив, новость очень хорошая. Завтра, Уилкинс, мы едем в Элсмир. Я попросила бы вас сделать необходимые приготовления.

– Да, мадам. Прошу прощения, мадам...

– Да, Уилкинс?

– Вы вернетесь с маленьким господином, мадам?

– Возможно.

По лицу Уилкинса промелькнула тень ужаса. Правда, надолго она не задержалась – наш дворецкий знает, как надлежит себя вести.

– Это все, Уилкинс, – сочувственно сказала я.

– Да, мадам. Спасибо, мадам. – Он, покачиваясь, направился к двери.

С тоской бросив последний взгляд на прекрасный сад, я вернулась к своим трудам и полностью погрузилась в работу. Вскоре вернулся Эмерсон. Вопреки обыкновению, он не стал нежно обнимать меня, а, пробормотав слова приветствия, швырнул на бюро кипу бумаг. После чего уселся за свой письменный стол, находящийся рядом с моим.

Эгоистичная супруга могла бы отпустить пару шутливых замечаний по поводу его озабоченного вида и потребовать привычной порции невербальных приветствий. Я же лишь взглянула на его новые записи и сдержанно заметила:

– Значит, твоя датировка черепков совпадает с таблицей Питри[1]? Это, в конечном счете, позволит сэкономить время...

– Нет! – буркнул Эмерсон, яростно скребя пером по странице. – Мы безнадежно отстаем от графика, Пибоди. С этого дня будем работать день и ночь. Больше никаких прогулок по саду и светских приемов, пока не закончим рукопись.

Я не решилась сказать о том, что, по всей вероятности, у нас скоро появится занятие, которое потребует куда больше времени, чем светские приемы и прогулки. Слова Эмерсона подтверждали мои недобрые предчувствия. Большинство археологов обычно публикуют результаты своих работ лет этак через десять, если вообще публикуют, и на дьявольскую спешку моего мужа могло толкнуть лишь какое-то чрезвычайное событие.

– Ты сегодня встречался с Питри?

– М-м-м, – отозвался Эмерсон, продолжая терзать бумагу.

– Полагаю, он готовит собственную публикацию на эту тему.

Эмерсон швырнул перо через всю комнату. Глаза его сверкали.

– Дьявол! Проклятье! Питри уже закончил! На следующей неделе он отдаст книгу в типографию. Можешь себе представить?

Питри, блестящий молодой археолог, был для Эмерсона объектом яростной ненависти. У них много общего – приверженность к порядку и методу в археологии, презрение к отсутствию порядка и метода у других археологов и манера публично выражать свое презрение. Подобное единодушие могло бы сделать этих двоих друзьями, но, увы, они стали соперниками. И только мистер Питри и мой Эмерсон имели обыкновение печатать результаты в течение года. Со временем эта привычка превратилась в нелепое состязание, демонстрацию мужского превосходства на интеллектуальном уровне, хотя подобное соревнование вредило работе, приводя – по крайней мере в случае Питри – к появлению небрежных научных трудов.

Именно об этом я и сказала, надеясь успокоить своего мужа:

– Дорогой мой, Питри, конечно, человек блестящего ума, но он не мог написать хорошую работу за столь короткое время. А что важнее – качество или дата публикации?

Разумный довод, как ни странно, не произвел должного эффекта.

– Все важно! – взъярился Эмерсон. – Где, черт побери, мое перо? Я не могу терять ни мгновения!

– Ты швырнул его в бюст несчастного Сократа, и теперь у бедняги такой вид, словно его поразила корь.

– Твой юмор, если эти жалкие потуги можно так назвать, совершенно неуместен, дражайшая моя Пибоди. Не вижу ничего смешного!

Пибоди – это моя девичья фамилия. Эмерсон с самого первого дня знакомства стал звать меня просто Пибоди, не утруждая себя вежливым обхождением. Бедный, он надеялся досадить мне своей грубостью, но добился обратного: ведь меня принимали на равных. Позже это фамильярное обращение, освященное нежными воспоминаниями, стало символом гармонии в нашем семействе. По той же трогательной причине мой муж предпочитает, чтобы к нему я тоже обращалась исключительно по фамилии.

От попыток развеселить Эмерсона пришлось отказаться. Остается выложить новость, а там будь что будет.

– Сегодня днем я получила от Эвелины телеграмму. Мы должны немедленно ехать в Элсмир.

Кровь отлила от лица Эмерсона. Мне стало стыдно за свою глупость: мою опрометчивую фразу этот самый любящий брат и дядя и самый слабоумный из отцов на свете мог понять весьма своеобразно.

– Все в порядке, Эмерсон! Это хорошая новость. Послушай, что пишет Эвелина. – Я взяла телеграмму и прочла вслух: – «Прекрасная новость. Приезжайте разделить ее с нами. Мы так долго вас не видели».

Эмерсон скривил губы, силясь найти слова, чтобы выразить свое облегчение. Наконец он воскликнул:

– Амелия, более бестактной женщины нет во всей вселенной. Какой дьявол в тебя вселился? Ты это нарочно, признайся!

Я с негодованием отвергла несправедливое обвинение, после чего мы провели небольшую бодрящую дискуссию, со стороны, должно быть, напоминавшую грандиозную ссору. Наконец Эмерсон вытер лоб, встряхнулся и невозмутимо произнес:

– Значит, хорошая новость, говоришь? Может, Уолтер получил почетную степень? Или его пригласили возглавить кафедру египтологии?

– Все мимо, – с улыбкой возразила я. – Полагаю, Эвелина опять ждет ребенка.

– Но это же нелепо, Пибоди! Ничего не имею против того, чтобы мой брат и его жена продолжали плодить потомство, однако называть это чудесной новостью...

– Полностью с тобой согласна. Но телеграмму-то посылали не мы. Ты же знаешь, как Эвелина относится к детям.

– Верно... – Эмерсон задумался над причудами Эвелины, затем лицо его просияло. – Пибоди! Ты понимаешь, что это значит? Если Эвелина оправилась от своей меланхолии, то она больше не нуждается в обществе нашего Рамсеса. Мы можем забрать мальчика домой!

Вскочив, он заключил меня в объятия и с ликующим смехом закружил по комнате.

– Как мне недоставало его диких криков, топота его маленьких ножек! Как мне хотелось читать ему «Историю Древнего Египта», восхищаться тухлыми костями, которые он выкапывает в саду... Я не жаловался, Пибоди, ты ведь знаешь, нет у меня такой привычки, но я так скучал по Рамсесу... В этом году мы непременно возьмем его с собой, Пибоди, правда?! И будем трудиться на раскопках втроем!

– Поцелуй меня, Эмерсон, – едва слышно прошептала я.

2

Наши соседи – люди неинтересные. Мы с ними почти не общаемся. Эмерсон восстановил против себя почти всех мужчин округи, которые считают его экстравагантным радикалом, а я не ищу знакомства с женами этих глупцов. Все их разговоры сводятся к болезням детей, успехам благоверных и недостаткам слуг. Что касается последней темы, то окрестные дамочки очень любят рассуждать о том, с какой скоростью прислуга узнает о личных делах своих господ. Как однажды заявила в моем присутствии леди Бассингтон, «эти люди – несносные сплетники. Наверное, им больше нечем заняться. Кстати, дорогая, вы слышали новость о мисс Харрис и конюхе?»

И нашим слугам, безусловно, известно больше о хозяйских делах, чем мне бы того хотелось. Но я отношу это на счет привычки Эмерсона ни при каких обстоятельствах не понижать голоса. Возможно, один из лакеев услышал его восторженные вопли по поводу предстоящего воссоединения с нашим любимым чадом, а может, Уилкинс позволил себе далеко идущие выводы. Как бы то ни было, слух быстро распространился по всему дому. Когда я поднялась наверх, чтобы переодеться к ужину. Роза уже обо всем знала.

Роза отвечает в доме за уборку, но поскольку у меня нет личной горничной, то при необходимости я прибегаю к ее услугам. В тот вечер нужды в этом не было, но тем не менее Роза оказалась в моей комнате, делая вид, что чинит платье, которое, насколько я помнила, пребывало в целости и сохранности. Поинтересовавшись, какие вещи нужно собрать для поездки в Элсмир, Роза с невинным видом спросила:

– Не стоит ли, мам, во время вашего отсутствия привести в порядок комнату мистера Рамсеса?

– В его комнате и так порядок, которому настанет конец ровно через пять минут после его приезда.

Роза расцвела в улыбке:

– Значит, наш любимый мистер Рамсес возвращается домой?!

Эта девушка питает совершенно необъяснимую слабость к Рамсесу, хотя невозможно подсчитать, сколько кубических футов грязи он оставил на ковре, стенах и мебели в процессе своих изысканий, а грязь, между прочим, далеко не самое худшее из того, что Рамсес приносил в дом. Я сухо ответила, что день и час возвращения нашего дорогого Рамсеса еще не определен и что, если мне потребуются ее услуги, я немедленно сообщу.

Няни у нашего сына нет. Правда, мы пытались приглашать Рамсесу наставницу, когда переехали в этот дом, но первая сбежала через неделю, а скорость, с какой сменялись все последующие, вызвала у Эмерсона жалобы, что он даже не успевает запомнить их в лицо. Однажды мой рассеянный муж принял нашу соседку, достопочтенную мисс Уорт, чьи религиозные убеждения требуют пуританской простоты в одежде, за новую няню и, прежде чем ему успели указать на ошибку, так сильно обидел почтенную даму, что она больше носа к нам не казала. В возрасте трех лет Рамсес сообщил, что няня ему не нужна и отныне он прекрасно обойдется без нее.

Эмерсон с преступной готовностью согласился. Я, конечно же, и не подумала пойти на поводу у маленького изверга. Кое-кто Рамсесу точно требовался – например, крепкая особа отменного здоровья, с десяток лет прослужившая тюремной надзирательницей. Как бы то ни было, найти для Рамсеса очередную няню оказалось задачей невыполнимой. Видимо, дурная слава о нашем любимом чаде распространилась по всей округе.

Когда мы вошли в столовую, я поняла, что возвращение Рамсеса считается в доме фактом непреложным. На лице Уилкинса была написана высокомерная покорность – этой кислой миной дворецкий дает знать о своем дурном настроении. В отличие от него Джон, наш лакей, так и сиял. Он, как и Роза, по необъяснимой причине души не чает в Рамсесе.

Я уже давно смирилась с невозможностью научить Эмерсона, о чем можно и о чем нельзя говорить в присутствии слуг. Уилкинс не смирился, но власти у него не много. За обеденным столом Эмерсон не только распространяется о личных делах, но и часто просит совета у Уилкинса или Джона. На все вопросы у дворецкого один ответ: «Не могу ничего сказать, сэр», а Джон, который до появления в нашем доме никогда нигде не служил, быстро приспособился к прискорбным привычкам Эмерсона и охотно делится своими соображениями.

Однако в тот вечер мой дорогой супруг вливал в себя суп, отпуская пустые замечания о погоде и цветочках. У меня зародились подозрения, что он что-то замышляет. Так оно и оказалось. Как только Джон удалился за второй сменой блюд, Эмерсон заметил как бы невзначай:

– Мы должны составить план зимней экспедиции, Пибоди. Ты возьмешь с собой горничную?

Во всех наших экспедициях мы обходились без слуг. Сама мысль о том, что Роза в своем аккуратном черном платье и кружевном чепце будет на четвереньках вползать в палатку, вызывала неудержимый хохот. А вид горничной, с метелкой для пыли прогуливающейся по гробнице, вполне мог свести в эту самую могилу, о чем я и сказала Эмерсону.

– Ты поступай как хочешь, Пибоди, но мне в этом году могут понадобиться услуги лакея. Джон... – к тому времени молодой человек уже вошел с ростбифом в столовую, – ты не хотел бы поехать с нами в Египет?

Уилкинс успел спасти блюдо, прежде чем весь соус оказался на полу. Джон всплеснул руками и счастливо залепетал:

– Что, сэр? Я, сэр? О, сэр! С большим удовольствием! Вы серьезно это предлагаете, сэр?

– В противном случае я не стал бы заводить об этом речь, – с негодованием пророкотал Эмерсон.

– А может, ты просто лишился рассудка? – поинтересовалась я.

– Ну-ну, миссис Эмерсон, pas devant les domestiques[2]. – И мой ненаглядный супруг ухмыльнулся.

Разумеется, на его замечание, отпущенное исключительно с целью вывести меня из себя, я и не подумала обращать внимание. Поскольку Эмерсон сам завел разговор, я решила выбить из него все здесь и сейчас.

– Зачем тебе понадобился личный слуга? Ты ведь даже в Англии прекрасно обходишься своими силами. С какой стати брать камердинера в Лук-сор?

– Я имею в виду... – начал Эмерсон.

Его перебил Джон:

– Прошу вас, сэр, прошу вас, мадам! От меня будет прок, честное слово. Я могу подметать гробницы и чистить вам обувь. Уверен, из-за песка обувь там надо часто чистить...

– Прекрасно, прекрасно, – похвалил Эмерсон. – Значит, решено! Уилкинс, что вы, черт возьми, медлите? Я умираю от голода.

Уилкинс даже глазом не моргнул. Судя по всему, его поразила какая-то редкая болезнь и он потерял способность двигаться.

– Джон, поставьте блюдо на стол, – покорно сказала я. – И уведите мистера Уилкинса.

– Да, мадам. Спасибо, мадам. О, мадам...

– Поторопитесь, Джон.

С виду Джон – человек солидный, но на самом деле он очень молод, и на его юном лице отражаются все чувства. Когда Джон возбужден, лицо его багровеет; когда он одержим недобрыми предчувствиями, то становится бледнее савана. Сейчас его пухлые щеки окрасились нежным румянцем – верный признак, что Джон на седьмом небе от счастья. Подхватив своего окаменевшего босса под локоть, он вытащил его из столовой.

Эмерсон набросился на мясо, старательно избегая моего взгляда. Но в изгибе его губ угадывалось самодовольство, всегда выводившее меня из себя.

– Если ты считаешь тему закрытой, то глубоко заблуждаешься, – ледяным тоном заговорила я. – Честное слово, Эмерсон, ты должен стыдиться. Неужели так никогда и не научишься себя вести?! Из-за тебя бедного Уилкинса поразил столбняк, а доверчивый Джон теперь убежден, что ему предстоит захватывающее путешествие.

– Будь я проклят, если стану извиняться перед Уилкинсом, – довольно чавкнул Эмерсон. – Чей это дом, в конце концов, мой или этого напыщенного типа? Если в своем собственном доме я не могу говорить что хочу...

– Уилкинс переживет, бедняга давным-давно привык к твоим выходкам. Меня заботит Джон. Он будет очень разочарован...

– Удивляюсь тебе, Амелия, – перебил меня Эмерсон, вытирая губы. – Ты в самом деле решила, будто Джон мне нужен в качестве камердинера? Я намерен поручить ему совсем иные обязанности.

– Рамсес... – понимающе протянула я.

– Разумеется! Конечно, я души не чаю в нашем мальчике, но он способен на совершенно ужасные проделки. Я не смогу сосредоточиться на работе, если буду все время тревожиться за него.

– Вообще-то я собиралась по приезде в Каир нанять сметливую женщину, чтобы она присматривала за нашим...

– Женщину?! – Эмерсон выронил нож. – Милая Пибоди, да ни одна египтянка не справится с Рамсесом! Египтянки балуют своих детей до невозможности, а те, что работают на англичан, к тому же привыкли потакать представителям так называемой высшей расы. Высшей! У меня кровь вскипает, когда я слышу...

– Не уклоняйся от сути. – Пристрастие Эмерсона к теме угнетенных египтян известно всем. – Тогда мы найдем мужчину. Сильного и крепкого...

– Как Джон! Пораскинь мозгами, Амелия. Даже если мы отыщем в Каире подходящего человека, то туда еще надо доехать.

– И что?

– Рамсес на борту корабля без присмотра... Ужас! – Смуглое лицо Эмерсона даже побледнело. – Во-первых, он может выпасть за борт... Во-вторых, мы должны подумать о других пассажирах, о команде, о корабельных механизмах, наконец! Немного усилий со стороны Рамсеса, и мы пойдем ко дну, Пибоди! От нас не останется ни-че-го! Разве что одинокий спасательный круг.

Я поежилась и поспешила стряхнуть кошмарное видение.

– По-моему, это преувеличение. – В голосе моем явно недоставало уверенности.

– Возможно... – Эмерсон бросил на меня взгляд, который я хорошо знала. – Но есть и другие трудности, Амелия. Если за Рамсесом никто не будет приглядывать, ему придется жить в нашей каюте. Путешествие продлится две недели! Если ты думаешь, что я способен на столь длительное воз...

Я вскинула руку, призывая его замолчать: в столовую вернулся Джон с блюдом брюссельской капусты. Лицо его сияло, как солнце над пирамидами Гизы.

– В этом есть резон, дорогой. Признаюсь, мне такое соображение не приходило в голову.

– Правда? – Эмерсон прожег меня гипнотизирующим взглядом. – Значит, пора тебе кое о чем напомнить...

Что он и сделал в ту же ночь, и весьма убедительно.

3

На следующий день мы отправились в Элсмир.

Навстречу нам выбежала Эвелина. Одного взгляда на ее сияющее лицо хватило, чтобы увериться в обоснованности моей догадки. По-сестрински обняв ее, я промолвила:

– Я так рада за тебя, милая Эвелина.

Эмерсон повел себя куда менее деликатно:

– Амелия сказала, что ты опять в положении, Эвелина! Вообще-то я надеялся, что вы с Уолтером покончили с этими глупостями и отправитесь с нами в Египет. С тех пор как ты забросила рисование, у нас на раскопках не было хорошего художника, и мне кажется...

Его перебил Уолтер. Расхохотавшись, он воскликнул:

– Ну-ну, Рэдклифф, ты должен понимать, что виновата не только Эвелина. Я попросил бы тебя не досаждать моей бедной жене и посмотреть на наше недавнее приобретение.

– Папирус, написанный демотическим письмом?

Эмерсона можно отвлечь от чего угодно, переведя разговор на древности. Он выпустил Эвелину и последовал за братом.

Дорогая подруга с улыбкой посмотрела на меня. Годы милостиво обошлись с ней: все та же красавица-златовласка, как и в тот день, когда мы познакомились, материнство лишь слегка округлило ее стройную фигуру. Цветущий вид Эвелины почти убедил меня, что с ней все в порядке, но, как только мужчины отошли на достаточное расстояние, я обеспокоенно спросила:

– Ты уверена, что все идет как надо? Может, мне остаться у вас до конца лета? Если бы я была здесь в прошлый раз...

Эмерсон не должен был меня слышать, но временами у него прорезается неестественно острый слух. Вот и на этот раз.

– Опять за свое, Амелия? Пусть египтяне и зовут тебя Ситт-Хаким[3], но это вовсе не значит, что врачевание – твое призвание. Эвелина не нуждается в том, чтобы ты пичкала ее своими микстурами, моя доморощенная докторша.

С этими словами он исчез в коридоре, ведущем в библиотеку.

– Ха! – негодующе воскликнула я. – Вот видишь, Эвелина...

– Вижу, вижу. – Она обняла меня за талию. – Никогда не забуду, как ты вернула меня к жизни, когда я упала в обморок в римском Форуме. Твой муж и дня без тебя не проживет, поэтому и беспокоится, как бы ты не задержалась у нас. К тому же в этом нет никакой необходимости, поверь, дорогая Амелия. Я уже миновала то время, когда... Короче, опасный период уже закончился...

В женских делах Эвелина до нелепости целомудренна. Поскольку я считаю материнство естественным и интересным событием, то не вижу никаких основании что-либо скрывать.

– Да-да, для тебя наибольший риск представляют первые три месяца. Отсюда я делаю вывод, что ты родишь малыша в декабре или январе. Кстати, о детях...

– Да, конечно. Прости, тебе не терпится увидеть Рамсеса, а я...

Эвелина быстро отвела глаза. Стараясь не выдать внезапной тревоги, я невозмутимо спросила:

– С ним что-то случилось?

– Нет-нет, конечно, нет. По крайней мере... Дело в том, что Рамсеса...

Договорить она не успела, в холл опрометью выскочил Эмерсон.

– Пибоди, Рамсес исчез! Его не видели с завтрака. Проклятье, ну что ты тут стоишь столбом? Мы должны найти его!

Вцепившись в мраморную колонну, я ухитрилась не дать Эмерсону утащить меня к двери.

– Успокойся, Эмерсон. Не сомневаюсь, его уже ищут. К тому же от тебя мало толку. Скорее всего ты сам потеряешься, и всем придется искать и тебя. Ты ведь знаешь, Рамсес обожает исчезать. Он появится, когда сочтет нужным.

Последнюю часть этой спокойной и взвешенной речи Эмерсон не слышал. Убедившись в невозможности сдвинуть меня с места, он с безумным воплем выскочил за дверь.

– Волноваться не о чем, – заверила меня Эвелина. – Ты абсолютно права, Рамсес и раньше так поступал.

– Ра-а-мсе-ес! – Голос Эмерсона известен своей зычностью. – Твой папочка здесь! Рамсес, где ты? Бубуська мой!.. Рамсес...

– Я бы не отказалась от чашечки чаю.

Как на Британских островах, так и в прочих местах чай считается тонизирующим средством, способным поднять дух в тяжелые минуты. Именно поэтому Эвелина поспешила сунуть мне чашку чая, продолжая уверять, что с Рамсесом ничего не случилось. Я же обрадовалась чаю только потому, что после долгой поездки в поезде меня мучила жажда. Если бы мне требовалось тонизирующее средство, я попросила бы виски с содовой.

Как и можно было предвидеть, через несколько минут Эмерсон вернулся, неся на руках Рамсеса. Я неодобрительно взирала на эту трогательную картину. Рамсес, как обычно, был невообразимо грязен, а костюм Эмерсона только что вычистили и погладили.

За ними ступала Бастет, большая полосатая кошка, которую мы как-то привезли из Египта. Она была постоянной спутницей Рамсеса, но, к сожалению, замечательные привычки кошачьих не передались ее юному хозяину. Кошка устроилась на ковре и начала вылизываться. Рамсес, вырвавшись из рук отца, бросился ко мне, даже не удосужившись вытереть ноги.

От него так и разило собаками, шоколадом, соломой, болотом и мятными конфетами. В избытке усеяв мое платье самыми разнообразными пятнами, Рамсес отступил на шаг и расплылся в счастливой улыбке.

– Здравштвуй, мамочка!

У нашего сына удивительно приятная улыбка. В сущности, его трудно назвать красавцем: у маленьких детей редко бывают столь крупные черты лица. Особенно примечателен орлиный нос, который обещает стать таким же внушительным, как и у его древнеегипетского тезки. А на подбородке ямочка, в точности как у отца. Должна признаться, стоит моему взгляду наткнуться на эту ямочку, как я тут же размякаю. Вот и сейчас я невольно улыбнулась в ответ, вместо того чтобы напомнить Рамсесу, что чистота – залог здоровья, как физического, так и душевного.

– Где ты был, несносный ребенок?

– Выпушкал зверей из ловушек! Я думал, что поезд приезжает позже.

– Что такое? – нахмурилась я. – Рамсес, ты шепелявишь?

– Вовсе нет, Амелия! – Разумеется, Эвелина поспешила вступиться за это маленькое чудовище, которое тем временем жадно накинулось на сандвичи. – Почти все звуки он произносит правильно!

– Ага, слышу. Думаю, он нарочно это делает. Знает, как вывести меня из себя.

Пристроившись меж отцовских коленей, Рамсес запихнул в рот целый бутерброд и загадочно посмотрел на меня. Я бы с удовольствием прочла ему нотацию, но тут появился запыхавшийся Уолтер. Увидев наше дитя, он испустил вздох облегчения.

– Так вот ты где, Рамсес! Неужели ты забыл, что должны приехать мама с папой?

– Я думал... – Рамсес искоса глянул на меня, потом медленно и четко повторил: – Я думал, что поезд приезжает позже. Ты должен подать в шуд на Уилла Бейкера, дядя Уолтер. Он шнова штавит ловушки. Мне надо было ошвободить бедных зверей.

– В самом деле? Немедленно этим займусь!

– Что за черт! – возмущенно воскликнула я. Однажды Уолтер отшлепал Рамсеса (за то, что тот вырвал страницы из его словаря), а теперь покорно соглашается с приказами маленького тирана.

– Амелия, следи за своим языком, – проворчал Эмерсон. – Помни, что тебя слышат юные, невинные и впечатлительные уши.

По моему настоянию Рамсес отправился мыться и переодеваться. Через некоторое время он вернулся в сопровождении детей Эвелины и Уолтера. Глядя на нашего сына и его двоюродных братьев и сестру, никто бы не сказал, что они состоят хотя бы в отдаленном родстве. Рамсес своими смуглыми щеками и копной курчавых темных волос напоминал обитателей Средиземноморья, тогда как его кузены унаследовали светлые волосы матери и правильные черты обоих родителей. Все трое – просто красавчики, особенно тезка Эмерсона, юный Рэдклифф. Рэдди, как мы его зовем, девять лет, но выглядит он старше – общение с Рамсесом не прошло даром. Двойняшки Джонни и Уилли пострадали меньше, возможно, потому, что воздействие буйной натуры Рамсеса делилось на двоих. Они приветствовали меня одинаковыми щербатыми улыбками и по-взрослому пожали руки. Затем Рамсес вытолкнул вперед четвертого и младшего (пока!) ребенка Эвелины – похожую на херувима девочку с золотистыми волосами, в данный момент основательно взъерошенными. Большие голубые глаза бедняжки слегка вылезли из орбит, поскольку Рамсес крепко держал ее за шею. Подтолкнув ее ко мне, он торжественно объявил:

– Это Мели, мама.

Я высвободила ни в чем не повинное дитя из его цепких рук.

– Я прекрасно знаю свою дорогую тезку, Рамсес. Милая моя, поцелуй тетушку Амелию.

Девочка выполнила просьбу с изяществом, характерным для всех отпрысков Эвелины, но когда я предложила ей сесть рядом со мной, застенчиво замотала головой.

– Спасибо, тетушка, но можно мне посидеть с Рамсесом?

Я вздохнула, перехватив взгляд, который она бросила на моего сына. Точно такой же я видела у мыши перед тем, как ее проглотила кобра.

Эвелина суетилась над детьми, скармливая им кексы и приставая с просьбой поведать мне, чем они занимаются. Я же присоединилась к беседе мужчин, которые обсуждали план осенней экспедиции.

– Значит, ты не намерен возвращаться в Фивы? – спросил Уолтер.

Я об этом ничего не знала и уже собиралась возмутиться скрытностью Эмерсона, как он раздраженно воскликнул:

– Уолтер, я хотел сделать Амелии приятный сюрприз!

– Ненавижу сюрпризы, – мигом отозвалась я. – Во всяком случае, когда речь идет о работе.

– Этот тебе понравится, моя милая Пибоди. Угадай, где мы станем вести раскопки?

От столь ласкового обращения упреки замерли у меня на языке. Поэтому я отозвалась:

– Как я могу угадать, мой милый Эмерсон? В Египте есть десятки мест, которые мне хотелось бы раскопать.

– Но чего ты жаждешь больше всего? Какая страсть оставалась доселе неудовлетворенной? Какое самое заветное твое желание?

– О, Эмерсон! – Я хлопнула в ладоши, в приступе восторга совершенно забыв о сандвиче с помидором, который сжимала в руке. К вящему удовольствию Рамсеса, во все стороны брызнул томатный сок. Невозмутимо вытерев пальцы, я продолжила, распаляясь все сильнее: – Пирамиды! Ты нашел для нас пирамиду?

– Не одну, а целых пять! Дахшур, дражайшая моя Пибоди, пирамиды Дахшура – вот где я намерен вести раскопки ради твоего удовольствия, моя дорогая.

– Ты намерен вести раскопки... – повторила я, когда улегся первоначальный восторг. – А как насчет лицензии?

– Ты же знаешь, я никогда не обращаюсь заранее в Ведомство древностей. Если кое-кто из этих стервятников от археологии узнает, где я собираюсь копать, то просто назло постарается опередить меня. Имена называть не буду, но ты понимаешь, о ком идет речь.

Я отмахнулась от этого необоснованного намека на мистера Питри.

– Но, Эмерсон, прошлой весной раскопки в Дахшуре вел мсье де Морган. В качестве главы Ведомства древностей он имеет преимущественное право выбора. С чего ты взял, что он уступит это место тебе?

– Насколько я понимаю, мсье де Морган более разумный человек, чем его предшественник, – вмешался Уолтер, прирожденный миротворец. – Деятельность мсье Гребо на посту главы Ведомства древностей была крайне неудачной.

– Неудачной? – возмутился Эмерсон. – Да Гребо был просто форменным идиотом! – Тут он вздохнул. – Правда, мне этот дуралей не перечил.

– Ага, – с готовностью согласилась я, – поскольку боялся как огня. Как-то раз в приступе ярости ты пообещал убить его. Мсье де Морган, возможно, не столь робок.

Эмерсон удивленно посмотрел на меня:

– Интересно, где ты нахваталась таких глупостей, Пибоди? Да я самый уравновешенный и кроткий человек на всем белом свете. Надо же такое предположить – будто бы с меня станется угрожать физической расправой бедному тупице... Честное слово, Амелия, ты меня изумляешь.

Уолтер сдавленно рассмеялся:

– Будем надеяться, что на этот раз обойдется без насилия. По крайней мере без убийства!

– Очень хотелось бы верить, – сурово изрек Эмерсон. – Подобные глупости отвлекают от работы. Амелия обожает убийства. Она пребывает в заблуждении, будто у нее детективный талант, но ведь любому ясно...

– У меня, во всяком случае, есть причина благодарить ее за этот талант, – тихо сказала моя дорогая Эвелина. – Рэдклифф, ты не можешь порицать Амелию за то, что именно я стала невольной причиной ее первой встречи с преступлением.

– А во второй раз, – добавил Уолтер, – ты сам во всем виноват. Ведь это ты взялся руководить экспедицией, над которой витало древнее проклятие.

– Еще чего, – проворчал супруг, косясь на меня, – это она втянула меня в ту историю.

Я ответила возмущенным взглядом.

– Постыдился бы жаловаться! Раскопки оказались на редкость интересными, и мы сделали несколько ценных открытий в Долине царей.

– Но ты ошибся с гробницей, – подал голос Рамсес. – Я, к вашему шведению, придерживаюсь мнения, что могила Тутанхамона еще не найдена.

Чувствуя, что спор может затянуться, ибо Эмерсон не терпит критики ни от кого, даже от собственного сына, Уолтер поспешил сменить тему:

– Рэдклифф, ты слышал, что с недавних пор возросла незаконная торговля древностями? Ходят слухи, будто на рынке появилось несколько великолепных древнеегипетских предметов, в том числе и ювелирные изделия. Может, грабители наткнулись в Фивах еще на один тайник с мумиями фараонов?

– Твой дядя имеет в виду пещеру в Дейр-эль-Бахри, – объяснил Эмерсон Рамсесу, который ловил каждое слово. – В ней находились мумии фараонов, их там спрятали преданные жрецы, когда прежние гробницы были разграблены.

– Спасибо, папа, но я хорошо знаком с подробностями этого замечательного открытия. Тайник грабители нашли неподалеку от Фив, они выбросили на рынок предметы, найденные на мумиях, что позволило тогдашнему руководителю Ведомства древностей выследить их и найти щель в скалах, где...

– Хватит, Рамсес, довольно! – простонала я.

Эмерсон слегка ошарашенно взглянул на сына.

– Гм-м... Что касается твоего вопроса, Уолтер, то вполне возможно, что предметы, о которых ты говоришь, были похищены из аналогичного захоронения мумий. Однако, насколько мне известно, предметы эти относятся к разным эпохам. Наибольшую ценность представляет нагрудное украшение Двенадцатой династии из золота, лазурита и бирюзы со знаком Сенусерта Второго. Чудится мне, что за дело взялась новая и более умелая банда грабителей, которая орудует одновременно в нескольких местах. Ну что за стервятники! Если бы я только до них добрался...

– Ты же только что заявил, что не будешь играть в детектива, – с улыбкой заметил Уолтер. – Никаких убийств для Амелии и никаких ограблений для тебя, Рэдклифф. Только невинные научные раскопки. Не забудь, ты обещал посмотреть мои папирусы.

– А я, – встрял Рамсес, скармливая кошке последний сандвич, – хотел бы раскапывать мертвых людей. Человеческие останки такие интересные! По ним можно узнать, от каких рас происходили древние египтяне. Я считаю, что можно провести целое исследование о развитии методики мумификации на протяжении веков, и тогда...

Эмерсон нежно посмотрел на своего сына и наследника:

– Очень хорошо, Рамсес, просто замечательно. Папочка найдет тебе столько мертвых людей, сколько ты захочешь.

Глава вторая

1

В начале ноября мы тронулись в путь. Путешествие в Александрию прошло без происшествий. Остановку корабля по яростному настоянию Эмерсона трудно назвать настоящим происшествием. Мой безумный супруг вбил себе в голову, будто наше беспокойное чадо упало за борт. На мой взгляд, такое просто невозможно – Рамсес слишком разумен. И действительно, негодника скоро нашли в трюме за исследованием груза.

Не считая этого единственного промаха, за который Джона нельзя винить, так как Рамсес запер его в каюте, юноша прекрасно справлялся со своими обязанностями. Он следовал за Рамсесом по пятам и не спускал с мальчика глаз. Да и Бастет была под присмотром, пусть и в гораздо меньшей степени, но ведь кошки – существа на редкость самостоятельные. Именно поэтому старые девы предпочитают заводить котят, а не беспокойных человеческих младенцев. Рамсес вовсе не просил, чтобы мы взяли Бастет с собой, он просто счел это само собой разумеющимся. В моей памяти были еще живы воспоминания о том ужасном периоде, когда наш сын был разлучен со своей кошкой, так что я безропотно согласилась.

Но вернемся к Джону. Когда Эмерсон предложил ему поехать с нами, на него, должно быть, снизошло озарение, и с присущим мне чувством справедливости я признала этот факт.

– Знаешь, ты гениально придумал с Джоном, что бы мы без него делали...

Это была ночь накануне нашего прибытия в Александрию. Джон и Рамсес занимали каюту по соседству. Зная, что иллюминатор забит гвоздями, а ключ от запертой двери находится у Эмерсона, я не беспокоилась о Рамсесе, а потому могла сполна наслаждаться объятиями мужа. Эмерсон сонно промычал:

– Я же тебе говорил.

– К счастью, Джон не страдает морской болезнью, – продолжала я. – И делает большие успехи в арабском, к тому же он благоволит к Бастет...

Ответ Эмерсона не имел никакого отношения к обсуждаемой теме. Ночь была напоена ароматами ветров Востока, лунный свет проложил на полу серебряную дорожку, а близость Эмерсона... Обретя возможность говорить, я снова подала голос:

– Я начинаю считать, что недооценила способности этого юноши. Возможно, от него будет прок и на раскопках: вести ведомость выплат работникам или даже...

– Не понимаю, – возмутился Эмерсон, – почему в такую минуту ты упорно разглагольствуешь о слуге!

И я вновь была вынуждена согласиться с мудростью своего мужа. Не самое лучшее время для разговоров о достоинствах экс-камердинера.

2

И все-таки Джон не выдержал. Все следующее утро он шмыгал носом и гундосил, а ко времени прибытия в Каир у него развилась полноценная простуда со всеми сопутствующими неприятностями. После расспросов он сиплым голосом признался, что снял фланелевый пояс, который я вручила ему, наказав носить днем и ночью.

– Безумие! – воскликнула я, укладывая Джона в постель. – Полное безумие, молодой человек! Вы пренебрегли моими указаниями и теперь пожинаете плоды. Почему вы перестали носить пояс? Где он?

Лицо Джона, от распухшего горла до корней волос, залил густой румянец, но я отнюдь не уверена, что причиной тому было раскаяние. Налив полную десертную ложку легкого слабительного, которым обычно лечу простуду, я зажала Джону нос, и через мгновение микстура была уже в глотке глупого юнца. За слабительным последовала доза висмута, после чего я повторила свой вопрос:

– Где ваш пояс, Джон? Вы должны были носить его не снимая.

Ответить он не смог. Однако глаза его, на мгновение метнувшиеся в сторону Рамсеса, подсказали мне ответ. Собственно, ничего другого я и не ожидала. Мальчик стоял в изножье кровати и с любопытством взирал на больного.

– Это я во всем виноват, мама. Мне нужно было сделать из чего-то поводок для Бастет.

Любимица Рамсеса, развалившись на полу, хищно рассматривала противомоскитную сетку. Ее намерения вызывали весьма обоснованные подозрения, так что поводок и в самом деле необходим. Помнится, я даже похвалила сына за инициативу. Бастет, подобно преданному псу, повсюду следовала по пятам за Рамсесом, но в незнакомой обстановке она вполне могла свернуть с пути истинного и пуститься во все тяжкие. Но только сейчас я признала в поводке остатки фланелевого пояса, который собственноручно сшила для Джона.

Первым делом следовало поставить на место кошку:

– Бастет, не вздумай взбираться по сетке! Она предназначена вовсе не для тебя, а для москитов, так что твоего веса просто не выдержит. – Кошка бесстрастно посмотрела на меня и заурчала. Я повернулась к сыну: – Почему ты не воспользовался своим собственным поясом?

– Потому что ты бы сразу заметила, что он пропал, – ответил Рамсес с прямотой, которая является одной из самых примечательных его черт.

– Да кому нужны эти чертовы пояса? – фыркнул Эмерсон, который метался по гостиничному номеру, как тигр в клетке. – Отродясь не носил этой дряни! Послушай, Амелия, ты потратила достаточно времени на игру в доктора. Это всего лишь легкое недомогание, которое случается у большинства туристов, и Джон поправится гораздо быстрей, если ты оставишь его в покое. Пойдем, дел по горло, и мне нужна твоя помощь.

Перед такой просьбой устоять я не могла. Прихватив Рамсеса (разумеется, вместе с кошкой), мы отправились к себе. Но только я собралась открыть чемодан с книгами, как Эмерсон схватил меня за руку и потащил к окну.

Наш номер был на третьем этаже гостиницы и имел небольшой балкончик с железной оградкой. Окно выходило в парк на площади Эзбекья. Буйствовала осенняя мимоза; хризантемы и астры спорили друг с другом яркостью красок; знаменитые александрийские розы радовали глаз нежнейшими оттенками. Но на этот раз вовсе не цветы (которые я просто обожаю) привлекли мое внимание. Взгляд скользнул выше, туда, где в сияющей дымке плыли крыши и купола, минареты и шпили.

Эмерсон глубоко вздохнул, и лицо его озарилось счастливой улыбкой. Свободной рукой он подхватил Рамсеса. Я разделяла радость, переполнявшую его сердце: отец знакомил сына с жизнью, которая была для него всем. Мгновение, исполненное самых высоких чувств... точнее, могло бы стать таковым, если б Рамсес не вскарабкался на хлипкую балконную загородку и едва не рухнул вниз.

– Осторожно, бубуська, – проворковал Эмерсон; я поморщилась. – Ты можешь упасть. Давай папочка тебя подержит.

Бастет, с откровенно презрительной усмешкой, адресованной человеческой неуклюжести, грациозно уселась на загородке. Шум внизу нарастал – это возвращающиеся с экскурсий туристы прощались со своими ослами. Внимание наивных иностранцев пытались привлечь факиры и заклинатели змей, жаждавшие получить свои бакшиш, с факирами соперничал нестройный хор торговцев цветами и безделушками. По улице маршировал военный оркестр, впереди вытанцовывал старик, из огромного сосуда поливавший водой дорогу, – дабы оркестр не поднимал пыль. Детское лицо Рамсеса оставалось бесстрастным. Впрочем, как и всегда. Разве что смуглые щеки слегка разрумянились – верный признак сильнейшего возбуждения.

Внезапно Бастет дернулась и вцепилась зубами в собственный бок.

– Не могла она так быстро подхватить блох! – воскликнула я, отправляя кошку в комнату.

И все же блоха была тут как тут. Я отловила обидчицу, убедилась, что это единственный экземпляр, после чего заметила:

– Насчет поводка ты хорошо придумал, Рамсес, но эта грязная тряпка не годится. Завтра же пойдем на базар и купим кожаный ошейник и кожаный поводок.

Муж с сыном, разумеется, и не подумали оторваться от окна. Эмерсон увлеченно показывал сыну город. Я не стала им мешать. Пусть Эмерсон наслаждается моментом; разочарование не заставит себя ждать, когда он поймет, что обречен несколько дней (и ночей) терпеть общество сына. Рамсес не мог жить в одной комнате с больным Джоном, да и Джону вряд ли пойдет на пользу столь беспокойное соседство. Он едва справлялся с нашим чадом, даже когда находился в полном здравии.

Основная ноша, естественно, падала на мои плечи. Вызвав коридорного, я отправилась распаковывать вещи.

3

В тот же вечер мы должны были ужинать с нашим старым другом шейхом Мохаммедом Бахсуром. Он происходил из бедного бедуинского рода и унаследовал орлиные черты и мужественность представителей этого славного племени. Рамсеса решено было взять с собой – оставить его в гостинице на попечении больного Джона нам даже в голову не пришло, – но, по счастью, мои предчувствия относительно его безобразного поведения совершенно не оправдались. Почтенный старик приветствовал нас с вежливой учтивостью истинного сына пустыни; и Рамсес, вопреки своему обыкновению, просидел весь вечер спокойно и молча.

Я была единственной женщиной на ужине. Жены шейха, разумеется, не покидали гарема, а европейских дам он хотя и принимал с почтительностью, но никогда не приглашал на дружеские трапезы. «Женщины, – уверял шейх, – не способны обсуждать серьезные вопросы».

Нет нужды говорить, я была польщена, что ко мне эта сентенция не относится, и все же с жаром кинулась защищать пол, к коему имею честь принадлежать. Судя по всему, хозяину моя горячность пришлась по душе.

Среди гостей были представители самых разных народов. Помимо египтян и бедуинов на ужине присутствовали мсье Навиль – швейцарский археолог, голландец Инсингер, а также помощник мсье Нави-ля, приятный молодой человек по имени Хауард Картер. Еще один господин выделялся пышностью своего наряда. Его манишка и манжеты сверкали бриллиантами, а грудь украшала широкая темно-красная лента какого-то иностранного ордена. Он был среднего роста, но благодаря необычайной худобе казался выше. Черные волосы, подстриженные короче, чем того требовала мода, блестели от обилия помады, как, впрочем, и лоснящиеся усики. Монокль зловеще поблескивал в правом глазу, придавая лицу на редкость коварное выражение.

Перехватив взгляд этой странной личности, Эмерсон нахмурился и что-то пробормотал себе под нос, но он слишком хорошо относился к шейху Мохаммеду, чтобы устраивать скандал в его доме. Когда шейх представил кривоватого господина как князя Каленищеффа, мой муж выдавил неубедительную улыбку и лишь промолвил:

– Я знаком с... э-э... князем.

Пока странный господин непозволительно долго лобызал мне ручку, я припомнила слова Эмерсона: "Каленищефф ковырялся в Абидосе[4], он там на пару с таким же идиотом все вверх дном перевернул. Этот тип именует себя археологом. Да я скорее поверю в его титул! Если он русский князь, то я китайский император".

Поскольку Эмерсон ко всем археологам относится, мягко говоря, критически, я тогда восприняла его слова с некоторым скепсисом, но сейчас наглые темные глаза князя и его презрительная ухмылка произвели на меня неприятное впечатление.

В тот вечер беседа крутилась вокруг археологии. Все оживленно обсуждали план постройки плотины в районе Фил, который предполагал затопление острова с храмами эпохи Птолемеев. Эмерсон, презиравший памятники этого упаднического периода, заявил, что треклятые храмы не стоят того, чтобы их сохранять, даже если они и дожили до наших дней в превосходном состоянии, – чем вызвал страшное раздражение коллег. В итоге он, разумеется, поставил свою подпись под прошением, посланным в Министерство иностранных дел, и я не сомневаюсь, что имя Эмерсона сыграло определенную роль в спасении древних храмов.

Шейх с лукавым видом отпускал провокационные замечания по поводу женского пола. Я, как обычно, возражала и заставила-таки мужчин прослушать краткую лекцию о женских правах. Лишь однажды спокойствие вечера чуть было не нарушил небольшой конфликт, когда мсье Навиль спросил Эмерсона, где тот собирается в этом сезоне вести раскопки. Вопрос был задан без всяких задних мыслей, но мой драгоценный супруг тут же набычился и наотрез отказался обсуждать свои планы. Возможно, этот эпизод остался бы незамеченным, если бы не подал голос господин Каленищефф. Ленивым тягучим тоном он заметил:

– Знаете, дражайший, все перспективные места уже заняты. Не следовало так долго тянуть, уважаемый профессор.

Эмерсон наверняка ответил бы какой-нибудь грубостью, если бы не я. Метко сунув в раскрывшийся рот супруга изрядный ломоть баранины, я ухитрилась предотвратить скандал. По арабскому обыкновению, мы сидели, скрестив ноги, вокруг низенького столика и потчевали друг друга отборными кусками. Очень удобный обычаи – при надобности всегда можно заткнуть собеседнику рот.

На протяжении всего ужина Рамсес изображал каменную статую. Говорил он, только когда к нему обращались, ел с невиданной для себя аккуратностью, – словом, не ребенок, а оживший ангел. Перед уходом он почтительно поклонился шейху и поблагодарил хозяина на арабском. Добрый старик просиял, прижал к себе Рамсеса и торжественно объявил его своим сыном.

Когда мы наконец сели в экипаж, Эмерсон со стоном рухнул на сиденье и прижал руки к животу.

– Единственный недостаток в арабском гостеприимстве – это склонность к излишествам. Я переел, Пибоди! Ночью не сомкну глаз.

Поскольку основное блюдо состояло из жареного барашка, фаршированного цыплятами, которые, в свою очередь, были фаршированы перепелами, набитыми миндалем, я целиком разделяла чувства Эмерсона. Но отказ от угощения был бы, разумеется, верхом грубости. Я покосилась на чадо:

– Рамсес, ты был сегодня идеален.

– Проверял, хорошо ли знаю арабский, – важно ответствовал Рамсес. – Удивительно, но кабинетное образование дяди Уолтера полностью соответствует моим потребностям. Я понимал почти все.

Я мигом насторожилась:

– В самом деле?

Рамсес вел себя так тихо, что я, забыв о его присутствии, довольно решительно высказалась по поводу некоторых семейных обычаев египтян. Пока я отчаянно вспоминала, что именно наговорила, Рамсес продолжил:

– Да, у меня нет оснований жаловаться на уроки дяди Уолтера. Я не очень хорошо понимаю шов-ременный жаргон и разговорные выражения, но этого и шледовало ожидать. Им лучше учиться на личном опыте...

Я рассеянно согласилась с ним, остановив словесный поток. М-да, у меня определенно вырвалось несколько «шовременньк» выражений, не предназначенных для ушей Рамсеса. Ладно, остается надеяться, что Уолтер не стал объяснять племяннику, что такое «супружеская неверность» и «половое созревание».

Оставив Рамсеса на попечении Эмерсона, я отправилась проведать Джона. Юноша заверил, что чувствует себя лучше, и выразил готовность немедленно приступить к своим обязанностям, но я велела ему оставаться в постели и заставила проглотить микстуру. На его утверждение, что он уже принимал лекарство, я, естественно, не обратила никакого внимания. Проверив, на месте ли новый фланелевый пояс, я пожелала Джону спокойной ночи и вернулась к себе в номер.

Эмерсон, Рамсес и кошка, сплетясь в тесный клубок, спали глубоким сном, а Эмерсон к тому же еще и храпел. Вопреки мнению Эмерсона, переедание вызвало отнюдь не бессонницу, а оглушительный храп. Я осторожно перенесла Рамсеса в его кроватку и подоткнула сетку. Бастет собралась последовать за малышом, но я объяснила, что в таком случае ей придется отказаться от ночных похождений. Вздохнув, Бастет устроилась в ногах своего друга. Парочка являла трогательную картину: тонкая ткань сетки смягчала крупные черты моего сына, и в белой ночной рубашке, с непослушными черными кудрями он напоминал маленького египетского божка, сон которого хранит невозмутимая львица.

Возможно, залюбовавшись этой милой картинкой, я утратила бдительность, а может, просто устала после долгого утомительного дня, но как бы там ни было, за Рамсесом я не уследила. Стоило лечь, как я погрузилась в глубокий сон, когда же открыла глаза, за окном уже вовсю сияло солнце, а постель Рамсеса была пуста.

Эмерсон по-прежнему храпел в блаженном неведении. Я быстро оделась. Нет, вовсе не потому, что тревожилась за Рамсеса, просто хотелось обойтись без суетливой и бестолковой помощи дорогого супруга.

На память пришли слова Рамсеса, которые я накануне оставила без внимания. И уже через несколько минут я обнаружила беглеца.

Улица перед гостиницей была заполнена пестрой толпой: нищие, погонщики ослов, сами ослы, торговцы мелкой дребеденью. Все они поджидали туристов. И конечно же, Рамсес находился в самом центре толпы. Хотя я наверняка знала, что он здесь, все же пришлось постараться, чтобы разглядеть его. В своей белой рубашке, со спутанной копной черных волос, он ничем не отличался от малолетних хозяев ослов. Я даже немного испугалась, не сразу отыскав своего сына, но, отыскав, испытала еще большее потрясение... Долговязый мальчишка, такой же чумазый, как и мой сын, что-то сказал Рамсесу, и, о боже... Наше чадо исторгло целый фонтан витиеватой брани на самом вульгарном арабском жаргоне. Я даже не до конца поняла некоторые слова, хотя общий смысл не оставлял сомнений, что милое дитя имеет в виду.

Несколько ранних пташек уже выпорхнули из гостиницы, готовые отправиться на экскурсии. Обычно меня не волнует мнение праздных зевак, но сейчас я вовсе не горела желанием признавать свое родство с этим запыленным ребенком. Однако о благоразумии пришлось забыть. Собеседник, на котором Рамсес совершенствовал свой арабский, явно вознамерился поставить нашего сына на место. Для начала он уличил его в незаконном появлении на свет: мол, вряд ли англичанка и верблюд связали себя официальными брачными узами.

– Рамсес!!!

Все головы, кроме одной, повернулись в мою сторону, и неудивительно: экстравагантная англичанка начинает свой день с того, что выкрикивает на пороге гостиницы имя древнеегипетского фараона.

Рамсес, спрятавшийся было за унылым осликом, неохотно поднялся на ноги. Его противник замер с занесенным кулаком. Невесть откуда возникшая Бастет молнией взлетела на спину бедняги и запустила в него когти. Несчастный мальчишка завопил, а кошка как ни в чем не бывало вынырнула из облака пыли, чихнула и с независимым видом пристроилась за Рамсесом. Я возглавила процессию, и мы в угрюмом молчании скрылись в отеле.

Эмерсон тем временем мирно пил чай.

– Доброе утро, мои дорогие, – приветливо улыбнулся он. – Где вы пропадаете спозаранку?

Бастет принялась вылизываться. Здравая мысль... Я всучила Рамсеса отцу.

– Вымой его!

Родитель с отпрыском скрылись за дверью, но до меня донеслись объяснения Рамсеса:

– Я изучал арабский, папа.

Ответ последовал незамедлительно:

– Прекрасно, мой мальчик, прекрасно!

4

После завтрака все разбрелись по своим делам:

Эмерсон решил навестить мсье де Моргана и выудить лицензию на раскопки в Дахшуре, а я с сыном отправилась за покупками. Обычно я сопровождаю Эмерсона во время официальных визитов, но тогда бы пришлось взять с собой Рамсеса. После «изучения» арабского мне не хотелось демонстрировать способности нашего чада чопорному господину, вдруг ему не понравится лексикон юного археолога? Кроме того, Рамсес заявил, что не сдвинется без Бастет и с места. Что ж, тогда вместо визита в резиденцию де Моргана походим с кошкой по магазинам и поищем для нее ошейник покрепче.

Улица Муски, главная артерия старого Каира, за последние годы утратила свой причудливый восточный колорит; теперь здесь много современных английских и французских магазинов, я же любила маленькие египетские лавочки. Так что мы миновали Муски и остановили экипаж у старого торгового квартала.

Первым делом мы отправились к кожевникам, где купили два ошейника для Бастет. Я выбрала простой и удобный, Рамсес предпочел щедро разукрашенный росписями, золочеными скарабеями и фальшивой бирюзой. Меня слегка озадачило пристрастие Рамсеса к безвкусным украшениям, но я решила не затевать дискуссию. Рамсес тут же нацепил на Бастет аляповатый ошейник и пристегнул к нему не менее жуткий поводок алого цвета. Они составляли примечательную пару: Рамсес в твидовой курточке и брючках, которые отец заказал ему по образцу собственного наряда, и большая кошка, словно сошедшая с древнеегипетской росписи. Я лишь порадовалась, что Рамсес не предложил вставить Бастет в ухо золотую серьгу, как делали древние любители кошек.

Разобравшись с Бастет, мы занялись прочими покупками – медикаменты, инструменты, веревки и другие полезные вещи. Когда список иссяк, близился полдень. В Каире всегда так – часовая прогулка по магазинам выливается в тягучие перебранки с торговцами, нескончаемые чашечки густого кофе и цветистые комплименты. Оставалось лишь одно место, куда я хотела зайти. Я повернулась к Рамсесу, чтобы спросить, не голоден ли он, но обнаружила, что вопрос излишен. Он только что запихнул себе в рот пирожное, истекающее медом и ощетинившееся орехами. Мед капал с подбородка на куртку.

– Где ты это взял?! – ошарашенно спросила я.

– А мне вон тот человек дал.

И Рамсес ткнул липким пальцем в продавца восточных сладостей, на голове которого покачивался большой деревянный поднос. Торговец послал мне улыбку и почтительно поклонился.

– Рамсес, – простонала я, – разве я тебе не говорила, чтобы ты ничего не ел на улице?

– Нет, – довольно ответил Рамсес.

– Нет?.. Ну тогда говорю сейчас.

– Ладно, – покладисто согласился мой сын, облизывая пальцы.

Мы гуськом прошли через арку на маленькую площадь, где весело шелестел фонтан. Вокруг мраморного сооружения столпились женщины с кувшинами. Появление Рамсеса с Бастет произвело небольшой фурор. Раздалось дружное хихиканье, одна из дам даже набралась храбрости и приподняла паранджу, чтобы как следует разглядеть диковинного зверя на поводке.

– Мама, а куда мы идем?

– В лавку древностей. Я обещала дяде Уолтеру посмотреть папирусы.

– Папа говорит, что торговцы древностями – гнусные мошенники и они...

– Я знаю все, что говорит твой отец, однако порой приходится иметь дело и с мошенниками. И пожалуйста, Рамсес, не повторяй его слова, хорошо? Лучше вообще молчи. И ничего там не трогай. И не позволяй Бастет разгуливать по лавке. И ничего не ешь!

– Хорошо, мама.

Я подозрительно покосилась на сына. Что-то уж очень он покладистый.

Квартал Хан-эль-Халил, где торгуют металлическим скарбом, еще более многолюден, чем прочие торговые районы Каира. Мы прокладывали себе путь мимо лавчонок размером с кухонный шкаф; на узких каменных скамейках, которые здесь называют «мастаба», сидели покупатели, торговец копошился внутри лавки, время от времени выныривая на свет с очередным предметом и начиная расхваливать свой товар на все лады.

Лавка Абделя находилась в самом конце квартала. Неказистый вид магазинчика служил лишь для отвода глаз. Почетных клиентов проводили в тесное помещение, располагавшееся позади совсем уж крошечной комнатенки. Там и хранились основные сокровища старого мошенника.

Еще со времен мсье Мариетта, первого хранителя египетских древностей, археологические раскопки, по крайней мере теоретически, были поставлены под строгий контроль. Лицензии выдаются только опытным ученым, а результаты изучаются официальным представителем ведомства, который отбирает для музея лучшие экземпляры. Остальное разрешается взять археологу. Всякий, кто желает вывезти древности, должен получить разрешение, но его легко выдают только в том случае, если указанные предметы не имеют большой денежной или исторической ценности.

Все было бы прекрасно, если бы закон соблюдался. К сожалению, невозможно уследить за каждым квадратным акром, и незаконные раскопки встречаются сплошь и рядом. Неопытные копатели, опасаясь разоблачения, работают в большой спешке, походя разрушая древние объекты, и уж конечно не ведут никаких записей. Египетские крестьяне просто нутром чувствуют клады и зачастую отыскивают гробницы, о которых археологи понятия не имели.

Знаменитый тайник с мумиями фараонов, о котором упоминал Эмерсон, – наиболее яркий пример.

При таком положении вещей торговцы древностями, разумеется, процветали. Некоторые были менее щепетильными, чем другие, но безупречно честный торговец попросту не выдержал бы конкуренции со своими пройдошистыми коллегами, ведь самые ценные вещи появлялись на рынке в результате нелегальных раскопок. Абдель был не лучше и не хуже других. Иными словами, в его лавке вполне могли найтись папирусы для Уолтера.

Каменная скамейка перед лавкой была пуста, значит, покупателей нет. Я заглянула внутрь. Тускло освещенная комнатка была забита товарами. Большую часть свободного места занимал сам Абдель – человек небольшого роста, но необъятной толщины. Пока богатство не испортило его фигуру, Абделя, наверное, можно было назвать красивым – правильные черты лица, большие карие глаза. В нем и сейчас осталось кое-что от прежнего щеголя, если судить по одеянию из кашемира цвета зрелого апельсина и массивному зеленому тюрбану. Возможно, при помощи этого сооружения на голове Абдель восполнял недостаток в росте. Стоя ко мне спиной, он напоминал ярко-оранжевый воздушный шар, увенчанный капустным кочаном.

За ним, в занавешенном дверном проеме, стоял еще один человек. Я видела только его лицо, надо сказать, довольно зловещее лицо – очень смуглое, почти черное, как у нубийца, дряблое, с мешками под глазами, наводившими на мысль не столько о возрасте, сколько о разгульной жизни. Увидев меня, человек дернул верхней губой, над которой чернели редкие усики, и оскалился. Хриплым голосом он перебил воркующую речь Абделя. Я разобрала лишь несколько слов, все остальное смешалось в непонятную сумятицу.

С проворством ящерицы, удивительным для человека столь солидной комплекции, Абдель обернулся и властным жестом заставил замолчать своего собеседника. Широкое смуглое лицо лоснилось от пота.

– Да это же Ситт-Хаким! – воскликнул хозяин лавки, расплываясь в улыбке. – Жена великого Эмерсона. Большая честь видеть вас у себя дома, госпожа доктор!

Поскольку мне не хуже Абделя известно, кто я такая, то напрашивался вывод, что слова предназначались неприятному усатому субъекту. И вряд ли это было официальное знакомство, поскольку, заслышав мое имя, зловещий усач исчез, да так внезапно и бесшумно, что даже занавеска за ним не колыхнулась. Видимо, хозяин не столько представлял меня, сколько предупреждал посетителя.

Абдель поклонился, точнее, попытался поклониться, но шар согнуть не так-то легко.

– Добро пожаловать, уважаемая и драгоценная. А этот юный благородный господин, разве может он быть кем-то иным, кроме как сыном великого Эмерсона! Какой красавчик, и сколько ума светится в его глазах!

Это было невероятным нарушением этикета: нельзя хвалить ребенка из опасения накликать завистливых демонов зла. Раз Абдель допустил такую ошибку, значит, он чем-то сильно взволнован.

Рамсес не сказал ни слова и лишь величаво поклонился в ответ.

– Но давайте же выйдем на воздух, драгоценная Ситт-Хаким, – продолжал разливаться Абдель, – сядем на эту удобную мастабу, выпьем кофе, и вы расскажете мне, чем могу вам служить.

Я позволила вывести себя из лавки и усадить на каменную скамейку. Хозяин присел рядом и хлопнул в ладоши, призывая слугу. Под оранжевым одеянием он носил длинный халат из полосатого сирийского шелка, перевязанный поясом, который едва гнулся от обилия жемчуга и золотых нитей. Абдель не обратил никакого внимания на Рамсеса, который остался внутри лавки. Нарочито заложив руки за спину, словно демонстрируя послушание, Рамсес разглядывал выставленные на продажу товары. Я решила его не звать. Даже если что-нибудь и сломает, ничего страшного – большинство предметов все равно дешевые подделки.

Некоторое время мы с Абделем пили кофе и обменивались неискренними комплиментами. Затем хозяин лавки вдруг сказал:

– Надеюсь, вас не оскорбила речь этого ничтожного нищего? Он пытался кое-что мне продать. Однако у меня возникли подозрения, что эти древности украдены, а как известно вам и моему великому другу Эмерсону, я не имею дел с мошенниками.

Я согласно закивала, прекрасно зная, что Абдель бессовестно лжет. А он знал, что я знаю. Мы разыгрывали освященный временем спектакль, когда обе стороны клянутся в самых благородных намерениях, а сами вынашивают планы, как бы поудачнее обмануть другого.

Торговец ласково улыбнулся. Этот толстяк умел хранить невозмутимость, но я-то прекрасно изучила старого плута – его реплика была не извинением, а замаскированным вопросом. Он всеми силами стремился выведать, поняла ли я, о чем они шептались.

Многие профессии, особенно связанные с преступным миром, с годами обзаводятся собственным языком, и воровской жаргон Лондона семнадцатого века служит прекрасным тому примером. Абдель и зловещая личность разговаривали на жаргоне каирских торговцев-ювелиров. В его основе лежит древнееврейский язык, который я учила вместе со своим покойным отцом-историком. Вообще-то они говорили очень быстро и очень тихо, поэтому я разобрала лишь несколько слов. Абдель сказал: «Хозяин съест наши сердца, если...» Тут собеседник предостерег его о том, что появились посторонние уши.

Однако признаваться, что знакома с секретным наречием, я совершенно не собиралась. Пусть старик гадает и тревожится.

И Абдель встревожился. Вместо того чтобы бесконечно пересказывать слухи, он внезапно перешел к делу, спросив, что мне угодно.

– Я пришла ради брата моего мужа Эмерсона. Он изучает древний язык Египта, и я обещала ему привезти папирусы.

Абдель вдруг стал похож на сверкающую статую: его неподвижные руки словно окаменели, лицо потемнело. Неужели невинное слово «папирусы» подействовало таким удивительным образом? Может, обнаружили тайник с древними письменами? Я уже представляла себе, как раскрою бандитскую сеть, арестую преступников и в качестве трофея доставлю Уолтеру целые кипы бесценных папирусов.

Абдель откашлялся:

– Это чрезвычайно огорчительно, драгоценная госпожа, но горе мне! Я не в силах помочь той, кому всем своим сердцем рад бы оказать услугу. Увы, увы, у меня нет папирусов.

Что ж, ничего другого я и не ждала. Абдель никогда не признавался с первого раза, что у него имеется интересующий покупателя товар. А сейчас и вовсе... Если я права в своих подозрениях (а ошибаюсь я редко), то на этот раз у Абделя имеются особые причины для скрытности. И все же нет сомнений, что рано или поздно алчность в душе торговца возьмет верх над осторожностью. Должен ведь он продать кому-то свою добычу, так отчего бы не мне?

А потому я перешла к следующему этапу переговоров, в конце которых Абдель обычно делал вид, будто что-то припоминает... Он, конечно же, не якшается с ворами (упаси Аллах!), однако, желая сделать приятное столь дорогому другу, возможно, согласится выступить в качестве посредника... Но сегодня, к великому моему удивлению, египтянин остался непреклонным.

Делать нечего, пришлось пустить в ход последний козырь:

– Очень жаль, друг мой. Я бы предпочла купить у вас, но вынуждена обратиться к другому торговцу. Мне очень неприятно.

И я сделала вид, что встаю.

Это была последняя стадия переговоров, и обычно она приносила желаемые результаты. На лунообразном лице Абделя мелькнула тень страдания, но он покачал головой:

– Нет слов передать, как велико мое огорчение, почтенная госпожа, но у меня нет папирусов.

И тут откуда ни возьмись за пухлым плечом Абделя возникла маленькая ладошка, торчащая из аккуратного твидового рукава. Тоненький голос невидимого обладателя ладошки пропищал:

– Мама!

И рядом с ладошкой появилась еще одна, в которой была зажата какая-то трубка грязно-желтого цвета. Абдель сделал отчаянную попытку выхватить трубку, но промахнулся. Тяжело дыша, он рванулся в дверной проем, как вдруг прямо перед моим носом мелькнула серая тень, и толстый лавочник с истошным визгом рухнул на пол. Бастет с довольным урчанием взлетела на каменную скамью и принялась вылизываться. А Рамсес с невинной улыбкой протиснулся мимо Абделя и важно протянул мне папирус.

– Где ты его нашел? – спросила я по-английски.

– В той комнате, за занавеской. – Рамсес опустился прямо на землю, скрестив ноги на восточный манер, и погладил кошку. Та ласково мяукнула. – Я искал Бастет. Ты ведь сама сказала, чтобы я не отпускал ее.

От двери лавки донеслось страдальческое кряхтение. С немалым трудом поднявшись на ноги, Абдель с непритворным ужасом уставился на кошку в сверкающем фальшивыми драгоценностями ошейнике. Пухлая рука быстро описала в воздухе витиеватый зигзаг – старинное заклинание против сглаза и сил тьмы.

– Я не знаю, что это за папирус! – простонал толстяк, переводя дыхание. – Никогда его прежде не видел.

Я вгляделась в находку Рамсеса. Папирус был явно оторван от большого манускрипта. Грубый прямоугольник с неровными краями, потемневший от времени, но в прекрасном состоянии. Обычно древние папирусы выглядят плачевно, едва не рассыпаясь в руках. Этот же, как ни странно, казался довольно прочным, да и письмена проступали ясно и четко. Я не сдержала возгласа удивления:

– Странно... это же греческие буквы!

– Я же говорил, – пролепетал Абдель. – Вы спрашивали про египетские папирусы, госпожа моя несравненная...

– А я думаю, это написано на коптском языке, – возразил Рамсес. – Значит, папирус египетский!

– Гм... возможно, ты и прав, – согласилась я, разглядывая знаки. – Что ж, я покупаю этот папирус, дорогой Абдель. Сколько?

Торговец как-то странно дернул рукой:

– Ничего мне не надо... Но я вас предупреждаю, госпожа...

– Вы мне угрожаете, Абдель?

– Упаси Аллах! – На этот раз голос старого мошенника звучал совершенно искренне.

Лавочник нервно глянул на кошку, потом на Рамсеса, который созерцал его немигающим взглядом, и, наконец, посмотрел на меня. Я прекрасно понимала, что за моей спиной маячит тень страшного и ужасного Эмерсона, которого египтяне боятся пуще огня. Отец Проклятий, как называли его бедные люди, мог нагнать страха на кого угодно, а уж на трусливого толстяка и подавно. Абдель судорожно сглотнул и залепетал:

– Я не угрожаю, госпожа моя, нет-нет, я просто предупреждаю. Отдайте мне папирус. Если вы вернете его, с вами ничего не будет, клянусь Аллахом!

Как сказал бы Эмерсон, это был весьма сомнительный метод запугать меня. Точнее, Эмерсон наверняка бы помянул быка и красную тряпку. Я аккуратно уложила папирус в сумку.

– Благодарю за предупреждение, Абдель. А теперь выслушайте мое. Если обладание этим обрывком представляет опасность для меня, то оно опасно и для вас. Подозреваю, что вас, дружище, неприятности накрыли с головой и даже с тюрбаном. Вам нужна помощь? Скажите правду. Мы с Эмерсоном вас защитим – слово англичанки!

Абдель колебался. Внезапно Бастет встала на задние лапы и прижалась к Рамсесу. Она была чем-то обеспокоена, но лавочник разволновался еще сильнее. С суеверным страхом взирая на моего сына и кошку, он прошептал едва слышно:

– Это воля Аллаха... Приходите сегодня ночью вместе с Эмерсоном, когда муэдзин пропоет в полночь с минарета.

Больше он ничего не сказал. Уходя, я оглянулась через плечо и увидела, что Абдель все еще сидит на каменной скамейке, словно огромная золотая статуя, охраняющая вход в лавку. Его выпученные глаза невидяще уставились в пространство.

Рамсес дернул меня за руку:

– Мама, а этот толстый человек лгал, да?

– О чем, мой мальчик? – рассеянно спросила я.

– Обо всем, мама.

– Думаю, действительно лгал, Рамсес.

5

Мне не терпелось поведать Эмерсону, что теперь у нас есть шанс разоблачить шайку грабителей, промышляющую древностями. Но когда мы с Рамсесом и Бастет добрались до гостиницы, я с удивлением обнаружила, что ненаглядного супруга там еще нет. Эмерсон не настолько любил де Моргана, чтобы любезничать с ним полдня. Правда, в Каире у нас было немало друзей, возможно, он заглянул к кому-нибудь в гости и потерял счет времени.

Проведав Джона и убедившись, что он спит сном младенца, я распорядилась принести воды. Рамсеса следовало вымыть. При нормальных обстоятельствах нашего сына приходилось драить мылом и щеткой по три-четыре раза на дню, а уж сейчас... Базарная пыль, смешавшись с медом, оставила на чумазой физиономии причудливые разводы. Рамсес послушно удалился за плетеную ширму, где скрывались принадлежности для омовения. Какое-то время он плескался молча, а затем принялся напевать. Эту весьма досадную привычку сын усвоил, пока жил у дяди с теткой. Подобно своему отцу, Рамсес начисто лишен слуха. Монотонное и назойливое жужжание родного чада – тяжелое испытание для материнских чувств, а сейчас оно к тому же приобрело восточный колорит – в своих завываниях Рамсес подражал каирским бродячим певцам.

Внезапно песнопения были заглушены отдаленным, но весьма отчетливым рокотом. Шум становился все громче, явно приближаясь к нашим дверям. Из-за ширмы высунулась голова Рамсеса. Бастет быстро юркнула под кровать. Я приосанилась и сложила руки на коленях...

Дверь вздрогнула от удара, заходила ходуном и наконец с грохотом распахнулась. С потолка посыпалась штукатурка.

На пороге стоял Эмерсон. Лицо его было багрово, вены на лбу выпирали, словно канаты, с губ рвался звериный рык. Рык перерос в рев, а рев сложился в слова, весьма неприличные арабские слова.

Я инстинктивно зажала уши и мотнула головой в сторону Рамсеса, который с восторгом внимал «разговорной» арабской речи.

Выпученные глаза Эмерсона остановились на зачарованном лице сына. Усилием воли он умерил свой гнев и замолчал. Правда, в порядке утешения изо всех сил пнул бедную дверь. Ручеек штукатурки превратился в водопад, и на полу образовался небольшой могильный холмик. Эмерсон глубоко вздохнул, и я с тревогой посмотрела на пуговицы его рубашки: не хватало только провести вечер с иголкой в руках. Но на сей раз обошлось, пуговицы уцелели. Что ж, и на том спасибо.

– Э-э... – заговорил Эмерсон, и речь его отличалась редкой выразительностью, – гм-м... Кхааа! Здравствуй, мой мальчик. Амелия. Приятно провела утро?

– Оставь в покое дежурные любезности! – сурово ответствовала я. – Выкладывай, Эмерсон, пока тебя не разорвало. Только, если можно, литературным языком.

– Нельзя! – заорал мои дорогой супруг. – Как обойтись без доброй порции отборных ругательств, рассказывая об этом мерзавце, об этом олухе царя небесного, об этом... де Моргане!

– Он отказался выдать лицензию на раскопки в Дахшуре?

Эмерсон пнул стул, и тот весело порхнул к противоположной стене. Рамсес проводил стул восторженным взглядом. Из-под кровати высунулась кошачья морда и тут же исчезла.

– Он сам пожелал копать в Дахшуре! Этот посланник ада имел наглость заявить, что я слишком поздно обратился за разрешением.

Я открыла рот, но не успела издать ни звука. Эмерсон прожег меня яростным взглядом:

– Пибоди, если ты опять собираешься сказать, что предупреждала меня, я... я... разнесу кровать в щепки!

– Хорошо, – смиренно согласилась я, – если тебе от этого полегчает, можешь изрубить хоть всю мебель. Но нечего возводить на меня поклеп. Ты прекрасно знаешь, что я никогда, ни единого разочка ничего подобного не говорила!

– Никогда?! – Казалось, Эмерсона сейчас хватит удар.

– Никогда?! – писклявым эхом отозвался Рамсес. – Мамочка, а сегодня утром? А вчера в поезде? И позавчера, когда папа забыл...

– Рамсес! – Эмерсон послал отпрыску укоризненно-нежный взгляд. – Зачем обвинять мамочку в смертных грехах и поносить последними словами? Извинись немедленно.

– Прими мои извинения, мамочка, – безропотно подчинился Рамсес. – Я не хотел тебя обидеть. Кроме того, ты была шовершенно права, когда шказала папе...

– Достаточно, Рамсес, достаточно!.. И прекрати шепелявить!

Последовавшее молчание напоминало затишье после бури, когда листва безвольно повисает в неподвижном воздухе, а природа словно переводит дух. Эмерсон без сил опустился на кровать и вытер вспотевший лоб. Его лицо постепенно приобрело нормальный оттенок, губы дрогнули в улыбке.

– Вы ждали меня к обеду? Очень приятно, мои дорогие. Немедленно идем есть.

– Сначала мы должны обсудить сложившееся положение.

– Конечно, Амелия. Обсудим за обедом.

– Ну уж нет! «Шепард» – это респектабельный отель, и кричать полагается за закрытыми дверями. Постояльцы, которые выкрикивают непристойности и швыряют об пол тарелки...

– Понятия не имею, где ты набралась подобных мыслей, Амелия, – обиженно поджал губы Эмерсон. – Я никогда не выхожу из себя и никогда не повышаю голос. А вот и наша красавица Бастет. Какой на ней симпатичный ошейник. Что она делала под кроватью?

Бастет отклонила приглашение Рамсеса пообедать (вряд ли нужно говорить, что прихватить с собой кошку было его собственной инициативой), поэтому в ресторан мы отправились втроем. Напускное спокойствие Эмерсона не могло меня обмануть: удар был жестоким, разочарование – тяжелым, и я чувствовала себя не многим лучше его. Разумеется, Эмерсон сам виноват, что не поступил так, как предлагала я, но, будучи особой великодушной, я не стану ему напоминать об этом, по крайней мере за обедом. После того как мы устроились за столиком и сделали заказ официанту, я заговорила:

– Возможно, мне удастся уломать мсье де Моргана. В конце концов, он ведь француз и довольно молод; его галантность общеизвестна...

– И не только галантность, – проворчал Эмерсон. – Держись от него подальше, Амелия. Думаешь, я забыл его гнусности?

Гнусности мсье де Моргана заключались в том, что однажды он поцеловал мне руку и отпустил в мой адрес стандартный французский комплимент. Однако меня тронуло предположение Эмерсона, что каждая особь в штанах имеет на меня виды. Пусть это и было величайшим заблуждением, но весьма приятным заблуждением.

– А что он сделал? – заинтересовался Рамсес.

– Неважно, мой мальчик, подлые и невозможные гнусности, вот что он сделал, – нравоучительно ответил Эмерсон. – Де Морган француз, а французы все как один мерзавцы! Когда речь идет о дамах или древностях, им нельзя доверять. Я не знаю ни одного француза, который имел бы представление, как надо проводить раскопки.

Заметив, что Эмерсон уселся на любимого конька, и видя, как в глазах Рамсеса тлеет надежда побольше разузнать о французских гнусностях, я поспешила перевести разговор на более безопасную и более любопытную тему:

– Хорошо, Эмерсон, если не хочешь, беру свое предложение обратно. Но что нам теперь делать? Полагаю, у него нашлось для тебя какое-то другое место?

Щеки Эмерсона потемнели.

– Держи себя в руках, – взмолилась я. – Глубокий вдох, Эмерсон, глубокий выдох. Вдох, выдох, вдох... Неужели все так плохо?

– Хуже некуда, Пибоди! Ты знаешь, какое место этот убл... этот несчастный лягушатник имел наглость мне предложить? «Вы желаете получить пирамиды? – сказал он с мерзкой французской ухмылочкой. – Я дам вам пирамиды, дорогой мой. Мазгунах. Что вы скажете о Мазгунахе?»

Невинное название местности в устах Эмерсона прозвучало как проклятье.

– Мазгунах... – задумчиво повторила я. – Первый раз слышу. Где это?

Мое признание в собственном невежестве произвело ожидаемый терапевтический эффект. Эмерсон расслабился и с надеждой посмотрел на меня. Ему редко представлялся случай прочесть мне лекцию по египтологии. Однако на этот раз я не просто проявляла тактичность: название действительно было мне неизвестно. Когда же Эмерсон все объяснил, я поняла, почему до сих пор ничего не слышала о Мазгунахе и почему мой несчастный супруг пришел в такую ярость.

Мазгунах находится всего в нескольких милях к югу от Дахшура, от того места, на которое мы имели виды. Дахшур, Саккара, Гиза и Мазгунах – это древние кладбища Мемфиса, некогда великой столицы Древнего Египта, от которой ныне остались одни развалины. Все они совсем недалеко от Каира, и все могут похвастаться наличием пирамид, но две «пирамиды» Мазгунаха существуют лишь в виде груд известняка, едва возвышающихся над песком пустыни. Никто не удосужился их исследовать, потому что вряд ли там осталось хоть что-то интересное.

– Около этих мусорных куч есть еще и кладбища, относящиеся к более позднему периоду, – хмыкнул Эмерсон. – Де Морган упомянул про них с таким видом, словно это дополнительный стимул, а не помеха.

Слова «поздний период» для Эмерсона страшное оскорбление, поскольку его интерес к Египту начинается в 4000 году до Рождества Христова и заканчивается спустя 2500 лет. Все, что моложе 1500 года до нашей эры, его совершенно не интересует, а кладбища времен династии Птолемеев – будь то Александр Македонский или Клеопатра, – с точки зрения моего мужа, сущий хлам.

Надо признать, новости были весьма неутешительные, но следовало все же приободрить мужа.

– Там могут быть папирусы, – сказала я. – Вспомни те папирусы, что мистер Питри нашел в Хаваре...

Дернул же черт за язык! Вряд ли имя давнего соперника Эмерсона могло поднять ему настроение.

– Питри мне солгал, – проворчал Эмерсон и остервенело набросился на принесенную официантом рыбу, словно вилка была копьем, а рыба – самим мистером Питри, выпотрошенным, сваренным и находящимся в полной его власти. – Он вовсе не подготовил свою статью. Она вышла гораздо позже. И ты это знала, Амелия.

Да, я знала. Эмерсон мне все уши прожужжал об этом. Расправляясь с рыбой, дорогой супруг мрачно размышлял о коварстве Питри и де Моргана.

– Он все это подстроил, клянусь, подстроил! Мазгунах рядом с Дахшуром, и уж де Морган позаботится, чтобы я ежедневно получал отчеты о его находках. Я же буду выкапывать жалкие римские мумии и всю эту дрянь времен упадка.

– Так откажись от Мазгунаха! Потребуй другое место.

Эмерсон молчал. Постепенно его лицо просветлело, на губах заиграла улыбка. Я знала эту улыбку. Она кому-то сулила неприятности, и мне казалось, я знала кому.

Наконец он медленно произнес:

– Ну уж нет, я соглашусь на этот поганый Мазгунах. У тебя нет возражений, Пибоди? От пирамид действительно почти ничего не осталось, но внизу наверняка сохранились лабиринты, ходы, пещеры... На лучшее все равно рассчитывать не приходится. Саккару получил Ферт, а у пирамид Гизы столько туристов, что работать придется исключительно локтями.

– Согласна! Ты же знаешь, Эмерсон, я всегда не прочь залезть в пирамиду. Меня тревожит другое: по-моему, ты вынашиваешь планы мести. Я угадала? Собираешься обрушить на бедного де Моргана град ядовитых нападок?

– О чем это ты толкуешь, дорогая моя Пибоди? – с лицемерным удивлением вопросил Эмерсон. – Естественно, я предложу этому никчемному гробокопателю воспользоваться моим опытом и глубокими познаниями, коли представится оказия. Я преисполнен решимости подставить другую щеку и отплатить добром за...

Тут он осекся, перехватив мой, мягко говоря, скептический взгляд. В следующее мгновение раскатистый смех моего супруга эхом взлетел под свод ресторана, заставив умолкнуть публику и зазвенеть хрусталь. Я присоединилась к хохоту Эмерсона, а Рамсес с легкой улыбкой смотрел на нас, словно престарелый философ, снисходительно взирающий на буйство юности. Лишь когда мы вернулись в номер, я обнаружила, что Рамсес воспользовался нашей минутной невнимательностью и спрятал под рубашкой рыбу. Бастет пришла от угощения в восторг.

Глава третья

1

Хотя я пыталась скрыть свои чувства, но настроение было из рук вон. И хуже всего то, что страдать приходилось исключительно из-за дурных манер Эмерсона. Мсье де Морган вел раскопки в Дахшуре год назад, потому требовался немалый такт и дар убеждения, чтобы уговорить его уступить пирамиды другому археологу. Моему супругу по части такта и деликатности нет равных – этих полезных качеств он начисто лишен. Хотя я не присутствовала при их беседе, представить, что Произошло, особого труда не составляло. Наверняка Эмерсон как смерч ворвался в кабинет мсье де Моргана, грохнул кулаком по столу и потребовал лицензию на раскопки в весьма экстравагантной форме:

– В этом сезоне я буду работать в Дахшуре!

Мсье де Морган пригладил роскошные усы и ответил:

– Mais, mon cher collegue, c'est impossible[5]. В этом сезоне в Дахшуре работаю я.

Эмерсон, должно быть, издал негодующий вопль и еще раз треснул кулаком по столу, а мсье де Морган продолжал поглаживать усы и качать головой до тех пор, пока мой супруг не выскочил за дверь, изрыгая проклятья и круша на своем пути элегантные парижские столики и хлипкие этажерки.

Найти в справочниках хоть что-то о Мазгунахе надежды почти не было, но я все-таки в них заглянула. Мало кто из археологов упоминал об этом селении, и если там имелись пирамиды, то факт этот был покрыт кромешным мраком. Неужели игривый мсье де Морган выдумал пирамиды, дабы подразнить моего нетерпеливого супруга? Вряд ли. Авторитет Эмерсона в научных кругах слишком велик.

Утверждая, что я питаю нездоровую страсть к пирамидам, Эмерсон, склонный к черному юмору, несколько преувеличивал. Однако не стыжусь признаться, что я действительно увлечена этими фантастическими сооружениями. В первый же свой приезд в Египет я была очарована темными, душными катакомбами, забитыми булыжниками и плодами жизнедеятельности летучих мышей. Но с тех пор – увы! – мне ни разу не доводилось исследовать пирамиды. Мы с Эмерсоном изучали гробницы, древние города и пещеры – все, что угодно, но только не вожделенные пирамиды. И вот теперь все мои надежды снова пошли прахом. Горькое разочарование затопило душу.

– Абусир, – неуверенно сказала я. – Эмерсон, как насчет Абусира? Там ведь есть пирамиды, пусть разрушенные, но это все-таки пирамиды.

– Мы едем в Мазгунах.

Эмерсон произнес эти слова очень тихо, но я хорошо знала, что значит, когда он вот так выпячивает подбородок. Подбородок Эмерсона – одна из самых соблазнительных его черт. Но когда эта соблазнительная черта выдвигается вперед, демонстрируя ослиное упрямство моего благоверного, так и хочется как следует стукнуть по ней.

– А как насчет развалин пирамиды в Завайет-эль-Ариан? – не унималась я. – Десять лет назад мсье Масперо не удалось проникнуть туда. Мы могли бы поискать вход, который он пропустил.

Эмерсон явно испытывал искушение. Утереть нос другому археологу для него – высшее счастье. И все же он непреклонно качнул головой:

– Мы едем в Мазгунах. У меня на то свои причины, Амелия.

– Знаю я, что это за причины. Наверняка хочешь...

Эмерсон прыжком пересек комнату и заткнул мне рот поцелуем.

– Я делаю это для тебя, Пибоди, – пробормотал он после долгой паузы. – Я обещал тебе пирамиды, и ты получишь пирамиды. А пока... Господи, почему ты так вертишься?

Будучи не способна к членораздельной речи, я безмолвно ткнула пальцем на дверь в соседнюю комнату. Рамсес обучал Джона арабскому. Приглушенное бормотание, время от времени прерываемое смешками Джона, свидетельствовало, что урок в самом разгаре.

Затравленно взглянув на дверь, муж выпустил меня.

– Когда же кончится это мучение? – простонал он, запуская пальцы в черные кудри.

Голос Рамсеса на мгновение прервался, затем бормотание возобновилось.

– Завтра Джон встанет на ноги.

Эмерсон расцвел в хитрой улыбке:

– Почему не сегодня ночью?

– Ну... О господи! Совсем забыла. Нам ведь назначили свидание, Эмерсон, в полночь. После твоего горького известия у меня совсем вылетело из головы.

Эмерсон без сил опустился на кровать:

– Неужели на сегодня мало?! Ты же обещала, Амелия... Что ты задумала на этот раз?

Я рассказала ему о происшествии в лавке Абделя, в завершение предъявив обрывок папируса.

– Как видишь, Абдель лгал, утверждая, что у него нет папирусов. Вообще-то это коптские письмена, но...

Эмерсон брезгливо оттолкнул клочок:

– Вот именно! Уолтера не интересует язык коптов!

– Знаю, Эмерсон, но...

– Тебе не следовало ходить к этому жирному мошеннику.

– Я обещала Уолтеру поискать манускрипты...

– Но это не...

– Где есть один обрывок, там должен быть и целый папирус. Я ведь говори...

– А я тебе говорил...

– Эмерсон!

– Амелия...

– Эмерсон!

К этому времени мы вскочили на ноги и вопили так, что стены тряслись. Впрочем, я вопила громче. Гм... еще и ногами топала, в запале со мной такое случается. Ну и ладно, не стану я извиняться: Эмерсон и святого выведет из себя.

Я замолчала и виновато глянула на мужа. Он с угрюмым видом принялся кружить по комнате. Из-за двери как ни в чем не бывало долетало мирное, чуть шепелявое гудение Рамсеса.

Наконец Эмерсон остановился. Надо отдать ему должное: отходит он так же быстро, как и распаляется.

– Дорогой, я пообещала Абделю, что мы придем к нему в лавку сегодня ночью.

– Очень опрометчивое обещание. Вот скажи, с какой стати мне тащиться черт-те куда из-за этого старого мерзавца, а? Между прочим, ночами порядочные люди не шастают по улицам, а...

Его глаза выразительно сверкнули, но я сделала вид, будто ничего не заметила.

– Абдель вне себя от страха. Думаю, он связан с грабителями.

– Разумеется, связан, дражайшая моя Пибоди. Все торговцы древностями якшаются с грабителями.

– Ты не понял, я имею в виду конкретных грабителей, Эмерсон. Помнишь, вы с Уолтером обсуждали невиданный поток древностей, хлынувший на рынок? Ты тогда сказал, что в игру вступил какой-то новый игрок, настоящий гений преступлений...

Я с изумлением услышала в своем голосе восторженные интонации.

– Ничего такого я не говорил! Лишь предположил...

– И Абдель входит в эту банду! Он терзается, что упомянул при мне какого-то «хозяина». Наверное, это и есть Гений Преступлений... Будем называть его так.

Эмерсон язвительно захохотал.

– Живописно, но неубедительно! Ты опять даешь волю воображению. Что-то не верится, будто злодеи в твоем присутствии стали вдруг делать такие признания. Ты уверена, что правильно поняла?

– Во-первых, Абдель не знал о моем присутствии. А во-вторых... интересно, чем ты слушаешь, Эмерсон? А во-вторых, они говорили на жаргоне.

– Ну хорошо... Согласен, Абделя вовлекли во что-то более серьезное, чем его обычные темные делишки. Но твое предположение, будто толстяк состоит в какой-то гипотетической банде, – это всего лишь предположение, не более. И этот твой Гений Преступлений... Пибоди, у тебя редкий дар возводить фантастические теории на пустом месте. А зданиям без фундамента свойственно падать, дорогая моя. Так что, прошу, сдерживай свое буйное воображение и оставь в покое бедного мужа.

Пришлось подбавить в голос смирения.

– Эмерсон, а что, если я права? Вдруг мы сумеем поймать этих подлых людишек? У нас ведь есть шанс. Неужели это не стоит небольшого неудобства?

– Гм-м...

О, этот многозначительный звук был максимальной уступкой, на которую я могла рассчитывать. А потому дискуссию пришлось отложить, тем более что вернулось наше чадо и с важным видом оповестило родителей, что первый урок арабского прошел успешно. У меня не было ни малейшего желания посвящать Рамсеса в наши планы. Он бы тут же объявил, что пойдет с нами, да еще прихватит Бастет, а его мягкотелый отец согласился бы с блаженной улыбкой.

Увы, предусмотреть все не в силах даже такая смекалистая особа, как Амелия Пибоди. Следовало припрятать обрывок папируса прежде, чем его увидел Рамсес. Он накинулся на древний клочок с видом оголодавшего зверя. Я со вздохом разрешила ему взять папирус, попросив быть поаккуратнее. Рамсес послал мне взгляд, полный праведного негодования.

– Прости, мой мальчик, я знаю, что с древностями ты всегда обращаешься аккуратно. Но, откровенно говоря, не понимаю, зачем он тебе. Не научил же дядя Уолтер тебя еще и коптскому?

– Дядя Уолтер не знает коптского, – надменно ответствовал Рамсес. – Я просто хочу проверить на практике, насколько далеко я продвинулся в изучении этого языка. Как тебе, наверное, известно, мамочка, коптский язык – это модифицированный древнеегипетский, хотя копты использовали греческие буквы.

Я закатила глаза. Ладно бы только муж читал лекции по египтологии, так нет, родное дитя тоже вздумало поучать, да еще в столь самодовольной форме!

Рамсес сел за стол, рядом примостилась Бастет. Ребенок и кошка склонили головы над папирусом, причем у животного вид был не менее заинтересованный, чем у нашего сына.

Внезапно дверь, ведущая в соседнюю комнату, затряслась под градом ударов. Кулачищи у Джона огромные, а своей силы он не осознает, вот и приходится каждый раз опасаться, как бы дверь не слетела с петель. Однако сейчас этот грохот доставил мне невероятное наслаждение, он звучал заманчивее самой сладкой музыки.

Я пригласила Джона входить. Молодой человек застенчиво переступил порог, и Эмерсон согнулся в пароксизме хохота. На Джоне была униформа лакея, которую он, видимо, привез из Англии: бриджи до колен, медные пуговицы и все такое... Должна признаться, в этом наряде он и впрямь выглядел довольно нелепо. Залившись румянцем, Джон недоуменно посмотрел на Эмерсона.

– К вашим услугам, сэр и мадам, – объявил он. – Приношу свои извинения, что не мог выполнять свои обязанности на протяжении прошедших дней, и почтительно благодарю мадам за то внимание, которое она мне оказывала.

– Хорошо, хорошо, – выдавил Эмерсон. – Ты уверен, что выздоровел, мой мальчик?

– Полностью выздоровел, – заверила я супруга. – А теперь, Джон, постарайтесь никогда не снимать фланелевый пояс и следите за тем, что вы пьете и едите.

Тут я невольно покосилась на Рамсеса, проглотившего утром подозрительное лакомство. Впрочем, за нашего сына можно не опасаться: через его пищеварительный тракт прошли газетные листы, волчьи ягоды, ластики, чернила, костяные пуговицы и такое количество сладостей, которое могло бы свалить буйвола, а у мальчика даже расстройства желудка ни разу не было.

Джон спросил, какие будут распоряжения.

– Пока никаких. Почему бы вам немного не прогуляться, Джон? Вы не видели города, да и гостиницы тоже.

Рамсес тут же подскочил:

– Я с Джоном!

– Ну, не знаю...

– А как же папирус, сын мой? – спросил Эмерсон.

Рамсес взял шляпу и направился к двери.

– Похоже, манускрипт принадлежит человеку по имени Дидимус Томас, – невозмутимо объявил он. – Это все, что я пока смог выяснить, но попытаюсь еще разок, когда достану коптский словарь. Пошли, Джон!

– Только не смей выходить из гостиницы! – поспешно сказала я. – Дальше террасы ни ногой! Ничего не ешь! Не пей! Не разговаривай с погонщиками ослов! И никому не говори тех слов, которые узнал от погонщиков ослов. Не заходи на кухню, в ванные или в спальни других людей. Не отходи от Джона! Не отпускай Бастет! Не позволяй ей гоняться за мышами, собаками, другими кошками и дамскими юбками. Не...

Я замолчала, чтобы набрать воздуха. Рамсес сделал вид, что с нравоучениями покончено, послал мне ангельскую улыбку и выскользнул за дверь.

– Только не долго, Джон! – умоляюще выдохнула я. – Не выпускайте его из виду.

Юноша расправил плечи:

– Можете положиться на меня, мадам. Я готов к выполнению задания. И...

– Быстрей же! – Я вытолкала его за дверь и повернулась к Эмерсону: – Я предусмотрела все случайности?

– Наверняка нет, – ответствовал заботливый родитель.

2

Я забыла запретить Рамсесу залезать на верхушки пальм. Обиженным тоном он объяснил, что хотел всего лишь получше разглядеть финики, о которых столько слышал. А есть, мол, и не собирался. В доказательство он протянул мне горсть липких фиников, с большим трудом выковыряв их из кармана.

Велев Джону отмыть Рамсеса, сама я принялась приводить в порядок вечерний костюм Эмерсона. Он с отвращением взирал на фрак.

– Сколько раз повторять, Амелия, я не собираюсь разгуливать в этих нелепых одеяниях. Какое мучение ты припасла для меня на этот раз?

– Сегодня у нас званый ужин, на который я пригласила кое-кого. Если тебе не трудно, помоги мне с платьем.

Наивного Эмерсона очень легко отвлечь. Он проворно помог мне втиснуться в платье и принялся сопеть над пуговицами.

– И кого же? Не Питри же, он никогда не бывает на этих светских балаганах. На редкость разумный человек. Навиля? Картера? Нет... – Руки, сновавшие вдоль моего позвоночника, замерли. Над моим плечом возникло разъяренное лицо Эмерсона. – Только не говори мне, что это де Морган! Пибоди, если ты занялась интригами за моей спиной...

– Я когда-нибудь занималась интригами? – На самом деле мсье де Морган с вежливым извинением отклонил мое приглашение, так как уже пообещал быть в другом месте. – Нет, – продолжала я, когда Эмерсон вновь принялся за пуговицы: платье было оснащено двумя десятками микроскопических горошин. – Речь идет вовсе не о мсье де Моргане. Утром я узнала, что в каирский порт прибыли «Иштар» и «Хатор».

– А... Сейс и Уилберфорс. Не могу понять, что ты находишь в этой парочке. Священник-любитель и политик-ренегат...

– Они прекрасные ученые. Преподобный Сейс только что получил в Оксфорде кафедру ассирологии.

– Дилетанты! – фыркнул Эмерсон. – Таскаются туда-сюда по Нилу на своих корытцах, вместо того чтобы работать, как все честные люди.

Из моей груди невольно вырвался тоскливый вздох, и Эмерсон, самый отзывчивый из мужей, вновь прервал свой тяжкий труд и вопросительно заглянул мне в глаза.

– Скучаешь по собственному кораблю, Пибоди? Ну, ради тебя...

– Нет-нет, дорогой. Честно говоря, путешествие по Нилу было бы высшим блаженством, но я не променяю на него удовольствие работать вместе с тобой.

Это признание привело еще к одному перерыву; если так пойдет и дальше, то платье мне удастся застегнуть лишь к завтрашнему утру. Я занялась пуговицами сама, стараясь не обращать внимания на коварные маневры Эмерсона, всеми силами пытавшегося помешать мне.

– А знаешь, дражайшая моя Пибоди, мне нравится этот наряд. Темно-красный цвет тебе к лицу. Похожее платье было на тебе в тот вечер, когда ты вынудила меня дать обещание жениться на тебе.

– Все шутишь, Эмерсон... – Я придирчиво осмотрела себя в зеркало. – Не слишком ли вызывающий оттенок для замужней женщины и заботливой мамаши? Нет? Что ж, как всегда, полагаюсь на твое суждение, дорогой мой супруг.

В моей памяти тоже были живы самые нежные воспоминания о том заветном платье... Именно в тот романтический вечер Эмерсон предложил мне руку и сердце. Разумеется, я не вынуждала его жениться на мне, ну разве что... слегка подтолкнула. С тех пор я всегда слежу за тем, чтобы в моем гардеробе непременно присутствовало платье глубокого винного оттенка. Правда, нынешние наряды, по счастью, лишились отвратительного элемента прошлых лет – турнюра. И теперь я мечтала о том, что вслед за турнюрами, в небытие канут и омерзительные корсеты. Конечно же, мои корсеты никогда не отличались той теснотой, которую требует мода, поскольку я глубоко убеждена, что человеку надобно дышать. Да и вообще я частенько обходилась без этого гнусного орудия пыток, но к вечернему платью требовался корсет – для завершенности, так сказать, форм...

Удостоверившись, что наряд мой в порядке, я застегнула на шее любимое украшение – кулон в виде скарабея. Скарабей был самый настоящий, времен Тутмоса III, и подарил мне его любимый супруг.

Покончив со своим туалетом, я принялась за Эмерсона. Очень кстати вернулись Джон с Рамсесом, одна бы я не справилась – мало того, что запихнуть моего мужа в вечерний костюм дело нелегкое, так Эмерсон еще имеет пагубную привычку с таким остервенением набрасываться на застежки, пуговицы и запонки, что они разлетаются во все стороны. Вот и сейчас, если б не Рамсес, мы бы битый час ползали по полу, заглядывая под шкафы в поисках запонки. Наш сын и его любимица Бастет справились с этим в мгновение ока.

Усилия наши окупились сторицей, ибо Эмерсон в вечернем туалете выглядел неотразимо. Синие глаза гневно полыхали на загорелом лице, и эта ярость добавляла внешности моего мужа особый шарм. Эмерсон всегда гладко выбрит, но дело вовсе не в аккуратности или патологической опрятности, а скорее в извращенном вкусе моего ненаглядного. Если бы вдруг бороды вышли из моды, Эмерсон тотчас бы отрастил на лице косматую поросль.

– Какой ты красивый, папочка, – с восхищением протянул Рамсес. – Но мне такой костюм не нужен, на нем хорошо видно грязь.

Что правда, то правда. Пришлось отправить Рамсеса в очередной раз мыться. Судя по всему, пыль под кроватью копилась не один год. Мы распорядились, чтобы ужин для Джона с Рамсесом принесли в номер, а сами спустились встречать гостей.

Нельзя сказать, что прием прошел гладко. Но такого никогда не бывает, если Эмерсон находится в мрачном настроении, а он почти всегда в мрачном настроении перед званым ужином.

Мистера Уилберфорса Эмерсон уважал, пусть и с огромной неохотой, но преподобный Сейс будил в нем животные инстинкты. Трудно найти более непохожих людей: Эмерсон – высокий, широкоплечий и энергичный, а Сейс – маленький, тщедушный человечек с ввалившимися глазами за стеклами очков в проволочной оправе. Даже на раскопках его преподобие расхаживает в сутане и долгополом сюртуке, напоминая гигантского жука.

Уилберфорс, которого арабы прозвали Отец Бороды, обладал таким флегматичным характером, что Эмерсон давно оставил затею вывести его из себя. Американец лишь улыбался в ответ на нападки и поглаживал окладистую седую бороду.

Джентльмены приветствовали нас с обычной учтивостью и выразили сожаление, что не имеют возможности познакомиться с юным Рамсесом.

– Вы, как всегда, в курсе всех новостей, – улыбнулась я. – Мы прибыли лишь вчера, а вы уже знаете, что с нами приехал наш сын.

– Круг ученых и египтологов невелик, – отозвался Уилберфорс. – Вполне естественно, что каждый из нас интересуется деятельностью другого.

– С какой стати? – фыркнул Эмерсон с видом человека, во что бы то ни стало решившего испортить вечер. – Нет ничего скучнее, чем сплетни! Какое мне дело до того, чем занимаются другие, будь они ученые или нет. А о профессиональной деятельности большинства археологов даже и говорить не стоит. Профаны!

Я попыталась сменить тему разговора вежливым вопросом о здоровье миссис Уилберфорс. Мое приглашение распространялось, разумеется, и на эту даму, но обстоятельства не позволили ей прийти. Обстоятельства всегда не позволяли ей прийти. Складывалось впечатление, что миссис Уилберфорс – довольно болезненная личность.

Однако мой тактичный маневр пропал втуне. Преподобный Сейс, в адрес которого Эмерсон неоднократно отпускал язвительные замечания, был не настолько христианином, чтобы упустить возможность отомстить.

– Кстати, о профессиональной деятельности, – сладким голосом заговорил он. – Насколько я понял, наш друг де Морган собирается копать в Дахшуре. А вы где будете трудиться, дорогой профессор?

Судя по выражению лица Эмерсона, он готов был обрушить в адрес бедного мсье де Моргана град проклятий. Я поспешно пнула супруга. Гримаса ярости на его физиономии сменилась гримасой страдания. Эмерсон судорожно ойкнул, а я быстро заговорила:

– В Мазгунахе! В этом сезоне мы собираемся заняться пирамидами в Мазгунахе.

– Пирамидами? – Уилберфорс был слишком учтив, чтобы возражать даме, но на лице его читалось сомнение. – Признаюсь, мне казалось, что я знаю все известные пирамиды.

Ничего не оставалось, как упрямо сказать:

– А это неизвестные пирамиды!

После этого разговор перешел на общие темы. И только когда мы перебрались в гостиную, чтобы выпить бренди и выкурить сигары (последнее, увы, касалось лишь джентльменов), я достала обрывок папируса и протянула его преподобию.

– Вот что я купила сегодня у одного торговца древностями.

Глубоко посаженные глазки преподобного вспыхнули любопытством. Поправив очки, он внимательно рассмотрел письмена, после чего неуверенно протянул:

– Я не специалист в коптском языке, дорогая миссис Эмерсон. Полагаю, это... – Он замолчал, изучая текст, а Уилберфорс с улыбкой заметил:

– Удивляюсь вам, миссис Амелия. Я-то думал, чета Эмерсонов принципиально не покупает ничего у этих стервятников.

Эмерсон тут же надменно выпятил подбородок:

– Я-то не покупаю! К сожалению, у моей жены более гибкие моральные принципы.

– Мы ищем папирусы для Уолтера, – объяснила я.

– Ах да! Профессора Эмерсона-младшего. Но боюсь, на этом поле вас ждет жестокая конкуренция, дорогая миссис Амелия. Сейчас столько молодых людей увлеклось древнеегипетским, что тексты идут нарасхват.

– И вы тоже за ними охотитесь? – спросила я, внимательно глядя на мистера Уилберфорса.

– Конечно. Но, – глаза американца лукаво блеснули, – я веду честную игру. Если вы найдете что-нибудь стоящее, меня можете не опасаться: я не стану чинить козни и пытаться увести у вас из-под носа лакомый кусочек.

– Чего нельзя сказать о некоторых наших коллегах, – проворчал Эмерсон.

Ответа мистера Уилберфорса я не расслышала. Мое внимание привлекла пара, вошедшая в гостиную.

Молодой человек повернул голову и что-то сказал своей спутнице. У него был идеальный греческий профиль, характерный для изысканных статуй Аполлона. Зачесанные назад волосы оставляли открытым высокий классический лоб и сияли как электрум – так называется смесь золота и серебра, которую египтяне использовали в наиболее ценных украшениях. Чрезвычайная бледность (наверное, только что приехал на Восток) усиливала сходство со статуей – лицо казалось вырезанным из мрамора. Внезапно с молодым человеком произошла разительная перемена. Он посмотрел на свою спутницу и... улыбнулся, лицо его словно засветилось. Мраморная статуя ожила, по-другому и не скажешь.

Сопровождавшая его леди... гм, а леди ли это? Атласный наряд кричащего ярко-лилового цвета своим экстравагантным видом наводил на мысль не столько о мире моды, сколько о полусвете. Платье было щедро оторочено соболями, усыпано бисером и снабжено оборками и кружевами, бантами и перьями, умудряясь при этом оставлять обнаженной пышную белую грудь. Сверкающие драгоценности просто усеивали дородные прелести особы, а лицо ее было надежно скрыто под толстым слоем косметики. Если молодой человек походил на прекрасную мраморную статую, то его спутница – на толстое разрисованное чучело.

Эмерсон толкнул меня в бок:

– На что это ты уставилась, Амелия? Мистер Уилберфорс спрашивает, что...

– Ох, простите! Честно говоря, загляделась на этого красивого юношу.

– Как и все остальные дамы в гостиной, – усмехнулся мистер Уилберфорс. – Примечательное лицо, не правда ли? Когда я с ним познакомился, он мне напомнил всадника на фризе Парфенона.

Похоже, пара направлялась именно к нам. Вульгарная особа жеманно цеплялась за локоть своего прекрасного спутника. Я испытала настоящее потрясение, увидев, что греческий герой облачен в пасторское одеяние.

– Священник!..

Эмерсон презрительно скривил губы:

– Именно поэтому он так очаровывает женщин. Недоразвитые дамочки падки на худосочных служителей церкви. Ваш коллега, Сейс?

Его преподобие поднял взгляд. Лоб его прорезали морщины.

– Нет!

– Он американец, – объяснил Уилберфорс. – Член одной из тех странных сект, что как грибы появляются в моей огромной стране. По-моему, они называют себя Братьями святого Иерусалима.

– А... э-э... дама?

– Понятия не имею, почему тебя интересуют подобные личности, – проворчал Эмерсон. – Если и есть на свете что-то более скучное, чем благочестивый лицемер, так это легкомысленная модница. По счастью, я с такими особями не имею ничего общего.

Вообще-то вопрос мой был обращен к мистеру Уилберфорсу, и тот оправдал мои надежды:

– Это баронесса фон Хохенштайн фон Бауэр фон Грюневальд. Древний баварский род, почти такой же богатый, как английский королевский дом.

– Ха! – воскликнул Эмерсон. – Так, значит, молодец – банальный охотник за приданым?! Так я и знал! Худосочный лицемер!

– Да помолчи же, Эмерсон, – не выдержала я. – Они обручены? Похоже, баронесса находится с молодым человеком в очень дружеских отношениях.

Уилберфорс улыбнулся в бороду:

– Не думаю. Баронесса – вдова, но разница в возрасте... Да и называть этого человека охотником за приданым было бы несправедливо. Все, кто знаком с этим юношей, отзываются о нем с большим уважением.

– Знать его не хочу и говорить о нем не хочу! – отрезал Эмерсон. – Ну, Сейс, что вы думаете об этом папирусе?

– Трудный текст, – медленно сказал Сейс. – Собственные имена я могу прочесть, но только потому, что они греческие...

– Дидимус Томас, – сказала я.

– Поздравляю вас с такой проницательностью, миссис Эмерсон. Вы, несомненно, обратили внимание вот на эту лигатуру, которая служит сокращенным обозначением имени Иисуса.

Я скромно улыбнулась. Эмерсон фыркнул.

– Библейский текст? Ничего другого копты и не писали, будь они прокляты, одни лишь скучные копии Писания да нудные небылицы о святых. Кто этот Дидимус Томас?

– Апостол, насколько я понимаю, – ответил священник.

– Фома Неверующий? – просиял Эмерсон. – Единственный апостол, в котором нашлась крупица здравого смысла. Старина Фома мне всегда нравился.

Сейс нахмурился.

– "Блаженны не видевшие и уверовавшие", – процитировал он.

– Ну что еще мог сказать этот человек? – вопросил Эмерсон обрадованно. – О, этот ваш Иисус умел жонглировать словами, если, конечно, он вообще существовал, что весьма сомнительно.

Редкая бороденка Сейса задрожала от возмущения.

– Если такова ваша точка зрения, профессор, то этот обрывок представляет для вас мало интереса.

– Вовсе нет. – Эмерсон выдернул папирус из рук преподобного. – Сохраню его на память о любимом апостоле. Честно говоря, Сейс, вы ничем не лучше других бандитов-археологов, стремящихся украсть мои открытия.

Мистер Уилберфорс громко объявил, что пора уходить. Эмерсон продолжал говорить, явно вознамерившись довести преподобного Сейса до бешенства. Начал с сомнения в существовании Христа, а закончил презрением к христианским миссионерам... Такое кого угодно выведет из себя.

– Эти ваши христиане были редкостными наглецами! – весело воскликнул мой ненаглядный. – С какой стати они пытались привить мусульманам свои узколобые предрассудки? В своем первозданном виде ислам ничуть не хуже любой другой религии... Конечно, любая религия – это жуткий вздор, но...

Уилберфорсу наконец удалось увести своего глубоко оскорбленного друга, но лишь после того, как его преподобие нанес последний удар:

– Желаю удачи с «пирамидами», дорогой профессор. Не сомневаюсь, ваши соседи в Мазгунахе вам очень понравятся.

– Что он хотел этим сказать? – спросил Эмерсон, когда наши гости удалились.

– Полагаю, мы скоро узнаем.

Если бы я могла предвидеть, сколь пророческими окажутся мои слова... О, похоронный колокол прозвучал бы тогда веселее, но в тот вечер я была преступно беззаботна, радуясь удачному вечеру: обошлось без громкого скандала, да и Эмерсон не слишком бесновался.

Заглянув к Рамсесу и убедившись, что нашего беспокойного сына объял сон праведника, мой дорогой супруг с горящими глазами предложил последовать примеру чада и отправиться в постель...

– Как, а встреча с Абделем? – возмутилась я.

– Э-э... Я надеялся, что ты передумала. Пибоди, да этот твой Абдель и думать забыл о нас! Посулив объясниться при встрече, он лишь хотел выпроводить тебя, вот и все. Поверь, он нас не ждет!

– Чепуха, Эмерсон. Когда муэдзин пропоет в полночь с минарета...

– Не пропоет. Ты не хуже меня знаешь, Амелия, что в полночь на молитву не созывают. На рассвете, в полдень, среди дня, на закате и с наступлением темноты – вот когда следует молиться правоверному мусульманину.

Он был совершенно прав. Непонятно, почему этот факт вылетел у меня из головы. Справившись с досадой, я возразила:

– Но ведь иногда муэдзин поет и среди ночи.

– Вот именно, иногда. Порой самых благочестивых охватывает религиозное рвение. Но это невозможно предвидеть заранее. Будь уверена, Амелия, старого проходимца не окажется в лавке.

– Мы не можем утверждать наверняка.

Эмерсон в сердцах топнул ногой.

– Проклятье, Амелия! Отродясь не встречал такой упрямой женщины. Давай найдем компромисс – если в твоем словаре есть такое слово.

Я скрестила руки на груди, давая понять, что не дам обвести себя вокруг пальца.

– И что за компромисс?

– Давай еще часок посидим на террасе, и если услышим песню муэдзина, то отправимся в квартал торговцев. Но если до половины первого ничего не услышим, то пойдем спать.

Поскольку я и сама собиралась предложить то же самое, то нашла слова Эмерсона не лишенными смысла. В конце концов, мы не могли отправиться в лавку, не услышав условленного сигнала.

– Вполне разумный компромисс. Подчиняюсь твоему суждению, как и полагается послушной жене.

3

Если нужно убить час, то наверняка найдутся места и похуже, чем терраса гостиницы «Шепард». Мы сидели за столиком, потягивали кофе и наблюдали за прохожими. В ласковом египетском климате люди ложатся поздно, и жизнь на улицах кипит до глубокой ночи. Бесчисленные звезды сияли так низко, что, казалось, цеплялись за ветви деревьев. Серебристый звездный свет окутывал город призрачным покрывалом. Цветочники на улице предлагали свои товары – ожерелья из жасмина и охапки розовых бутонов, обвязанных яркими лентами. В теплом ночном воздухе стоял густой и пьянящий цветочный аромат. Эмерсон подарил мне букетик. Его теплые пальцы нежно сжимали мою ладонь, в глазах светились чувства, не требовавшие слов, ласковый ветерок гладил мне щеку, и я почти забыла, зачем здесь нахожусь.

Но чу... Что это?! Высокий и чистый голос пронесся над залитыми лунным светом куполами, то нарастая, то ослабевая в своем музыкальном призыве, – крик муэдзина!

Аллах акбар, аллах акбар – лайлаха иллаллах!

Бог велик, Бог велик, нет Бога, кроме Бога.

Я мигом вскочила на ноги.

– Я знала!!! Быстрей же, Эмерсон!

– Вот черт... Ну хорошо, Амелия. Но когда я доберусь до этого прохвоста, он пожалеет, что потревожил нас в такой неурочный час.

Перед тем как выйти на террасу, мы переоделись: Эмерсон потому, что терпеть не может вечерний костюм, а я потому, что надеялась на приключение.

Мы пустились в путь еще до того, как смолкло пение ревностного приверженца веры. Отравились пешком, так как не пристало на тайное свидание заявляться в экипаже, да и все равно ни одна повозка не сможет протиснуться в узкие переулки квартала торговцев древностями. Эмерсон несся вперед широченными шагами: ему не терпелось поскорее покончить с делом. Мне же не терпелось узнать, что за страшная тайна не дает покоя моему старому другу. Ибо, несмотря ни на что, я относилась к Абделю с теплотой. Может, он и мошенник, но очаровательный мошенник.

Как только мы свернули в узкие проходы, стены закрыли лунный свет, и чем дальше мы углублялись в лабиринт улочек, тем темнее становилось. Балконы с решетчатыми деревянными ставнями нависали над улицей, почти соприкасаясь друг с другом. Кое-где путь озарял золотой отблеск освещенного окна, но большинство домов были темными, лишь иногда меж ставнями мелькали полоски света. В темноте метались зловещие тени: то из-за груды мусора выскочит крыса, то нырнет в еще более узкий проулок тощий пес. Нестерпимое зловоние от гниющих фруктов и человеческих испражнений, словно густая жидкость, заполняло улочки-туннели.

Эмерсон летел вперед, то и дело наступая в лужу с какой-то неописуемой дрянью или поскальзываясь на дынной корке или гнилом апельсине. Я не отставала ни на шаг. Впервые мне довелось оказаться в старом городе среди ночи. Меня не так-то просто напугать. Не раз я без страха смотрела в лицо опасности, не раз противостояла врагам, но эта зловонная тишина начинала действовать мне на нервы.

Какое счастье, что со мной Эмерсон. На современной улице, где даже в такую пору шляются праздные туристы, много света и смеха, музыки и громких голосов. Обитатели квартала Хан-эль-Халил спали или занимались делами, для которых требуется не столько свет, сколько плотно закрытые двери. В одном месте, где из-за ставен пробивалась бледная полоска света, я уловила одуряющий сладкий запах. До моего слуха долетел возглас, приглушенный толстыми глиняными стенами, возглас то ли восторга, то ли боли... В этом доме располагалась «гурза», опиумный притон, где любители искусственных сновидений проводили лучшие свои часы. А когда впереди в какой-то проем нырнула темная фигура и исчезла, растворившись в непроглядной тьме, я едва сдержала крик. Эмерсон усмехнулся:

– Надургия заснул. Он должен был раньше услышать наше приближение.

Он говорил тихо, но как благословенно успокаивающе звучал спокойный голос моего ненаглядного!

– Надургия? – повторила я озадаченно.

– Сторож. Он принял нас за полицейских шпиков. Теперь гурза закроется, пока не минует опасность. Жалеешь, что пошла, Пибоди?

Улочка была такой узкой, что мы не могли идти рядом, и такой темной, что я едва различала в черной мгле смутные очертания фигуры Эмерсона. Я не столько увидела, сколько почувствовала, как он протянул ко мне руку. Вцепившись в нее, я правдиво ответила:

– Вовсе нет, дорогой. Очень интересное и необычное приключение. Но признаюсь, без тебя я бы, наверное, слегка испугалась, совсем чуть-чуть...

– Мы почти пришли. Если наше путешествие – напрасная трата времени, дражайшая Пибоди, я буду поедом тебя есть до конца жизни.

Лавка Абделя казалась, как и все остальные, темной и пустой.

– Что я говорил, – торжествующе прошипел Эмерсон.

– Мы должны зайти с черного хода, – отозвалась я, тоже невольно переходя на шепот.

– С черного хода, Пибоди? Ты в своем уме? По-твоему, это образцовая английская деревушка с ровными улицами и выходами на две стороны?

– Не тяни время, Эмерсон. Я уверена, ты знаешь, где находится черный ход. Он должен быть: кое-кто из клиентов Абделя вряд ли осмеливается входить в лавку через парадные двери, минуя привратника.

Эмерсон хмыкнул. Держа меня за руку, он некоторое время шел вдоль улицы, затем свернул в какую-то мрачную каменную кишку. Проход все сужался и сужался, я уж стала думать, что он закончится тупиком. Мои плечи касались стен, Эмерсон и вовсе был вынужден протискиваться боком. Это был не переулок, а черта, нарисованная самыми черными в мире чернилами.

Наконец Эмерсон остановился и тихо прошептал:

– Здесь.

– Где? Я ничего не вижу.

Он поднес мою руку к невидимой поверхности. Дерево...

– Здесь нет молоточка, – разочарованно сказала я, тщетно шаря по двери.

– И звонка тоже нет, – саркастически отозвался Эмерсон и негромко постучал.

Ответа не последовало. Эмерсон, который никогда не отличался терпением, остервенело шарахнул по двери кулаком.

Та подалась. На какой-нибудь дюйм, не больше, и совершенно бесшумно. В образовавшуюся щелочку проник слабый свет, настолько тусклый, что он не мог справиться с уличным мраком.

– Странно, – пробормотал Эмерсон.

Я разделяла его чувства. Все это было очень странно... и зловеще. Изнутри не доносилось ни шороха, ни звука. Как будто все живое вокруг охватил ужас, заставив затаить дыхание. Из личного опыта я знала, что это дурной знак: за дверью мог кто-то притаиться. Дверь не заперта... Трудно представить, что торговец не запер лавку на ночь, да еще в таком сомнительном квартале...

– Отойди назад, Пибоди, – тихо велел Эмерсон.

Свой приказ он подкрепил бесцеремонным толчком. Только я собралась сообщить, что думаю о его манерах, как Эмерсон с силой пнул дверь.

Если он намеревался зажать предполагаемого злодея между дверью и внутренней стеной, то ему это не удалось. Дверь была настолько тяжелой, что отреагировала на удар очень вяло, проще говоря, приоткрылась еще чуть-чуть. Эмерсон же со стоном схватился за ногу.

– Дьявол!

Я всегда говорила, что разум превыше силы...

Слегка потеснив супруга, я вытянула шею и сунула нос в щель. Комнату освещала единственная лампа – в грубом глиняном сосуде, что использовались еще в древние времена, мерцало коптящее пламя. Благодаря этому неверному мерцанию создавалось жутковатое впечатление, будто во тьме кто-то тайком движется. Повсюду царил невероятный беспорядок. Может, Абдель и не отличался аккуратностью, но подобный хаос не мог быть вызван одной лишь ленью. Деревянный столик опрокинут, пол усеян черепками и осколками... Вперемешку с черепками валялись скарабеи и прочие древние безделушки, обрывки папируса и холсты, каменные сосуды, резные изображения и даже мумия в обмотках, наполовину скрытая деревянным ящиком.

Эмерсон, еще раз призвав на подмогу Князя Тьмы, храбро двинулся вперед. Я схватила его за руку:

– Будь осторожен! По-моему, здесь дрались...

Он попытался стряхнуть мою руку, но я не унималась:

– Наверное, Абдель... Но другой... Эмерсон, а что, если он притаился и выжидает удобного момента, чтобы наброситься на нас?

– Если так, то этот тип полный идиот. Пусть даже к нашему приходу он находился в доме, но у него было полно времени, чтобы удрать, пока мы тут с тобой устраиваем дискуссию. Кроме того, где здесь можно спрятаться, по-твоему? Есть только одно место... – Он заглянул за дверь. – Но там никого. Пролезай же и закрой дверь. Что-то мне все это не нравится.

Я смиренно последовала его указаниям, захлопнула тяжелую дверь и почувствовала себя гораздо лучше. И все же сосущий страх не оставлял. Я никак не могла отделаться от ощущения, будто в темной лавке таится нечто ужасное.

– Может, Абделя здесь вообще не было? – неуверенно спросила я. – Два вора столкнулись случайно и...

– Нет смысла гадать. Ну и кавардак! Поди разбери, пропало что-нибудь или нет. Господи, Амелия, ты только взгляни вон на ту полку. Это же фрагмент цветной фрески – я видел такую лишь раз в жизни, два года назад, в одной из гробниц Эль-Бершеха. Чертов проходимец, у него не больше моральных устоев, чем у тех шакалов, что грабят своих собственных предков!

– Эмерсон, сейчас не время...

– А это... – он выхватил предмет, наполовину скрытый черепками. – Дощечка с портретом, оторванная от мумии...

Оставив супруга копаться в рухляди и бормотать себе под нос, сама я на цыпочках подкралась к занавешенному проему, который вел в переднюю часть лавки. Я знала, что найду там, и была готова, как мне казалось, к худшему. И все же от картины, представшей перед глазами, у меня разом отказали руки, ноги и голосовые связки.

Поначалу я увидела в сумраке лишь темную бесформенную массу, заполнявшую всю крошечную комнатку. Темная груда шевелилась, мерно раскачивалась из стороны в сторону... словно чудище из морских глубин, лениво отзывающееся на неспешные подводные течения. Мерцание золота, вспышка алого... Мои глаза, привыкая к мраку, начали различать отдельные детали... Рука, сверкание колец... Лицо... Лицо, которое не то что знакомым, человеческим нельзя было назвать. Почерневшее и раздувшееся, темный язык высунут в жуткой усмешке, выкатившиеся глаза залиты кровью...

С моих губ сорвался вопль. Эмерсон тотчас оказался рядом, схватил меня за плечи.

– Пибоди, пойдем отсюда... Не смотри!

Но я уже все видела.

И я знала, что отныне этот ужас станет преследовать меня в ночных кошмарах. Абдель, висящий на балке собственного дома... Абдель, раскачивающийся в темноте, словно неведомое ночное чудовище.

Глава четвертая

1

Мне наконец удалось преодолеть спазм в горле:

– П-прости, Эмерсон. Со мной все в п-поряд-ке... П-прости, что нап-пугала тебя...

– Оставь свои извинения, дорогая Пибоди. Ну и вид у бедняги! Просто жуть... Он и при жизни-то не был красавцем, но сейчас...

– Может, перерезать веревку?

– Поздно. В бедолаге не осталось ни крупицы жизни. Доверим властям эту неприятную задачу. – Я попыталась высвободиться из объятий Эмерсона, и он с нарастающим раздражением продолжал: – Уж не собираешься ли ты поиграть в доктора? Уверяю тебя, Пибоди...

– Эмерсон, я никогда не говорила, что способна воскрешать из мертвых. Но прежде чем мы вызовем полицию, я хочу осмотреть лавку.

Хотя мне и не впервой сталкиваться с насильственной смертью, пришлось сделать над собой усилие, чтобы коснуться дряблого лица бедняги. Оно еще было теплым, но это ни о чем не говорило – в тесной комнатке царила одуряющая жара. И все же, думаю, смерть наступила не очень давно. Методично зажигая спички, я осмотрела пол, старательно отводя взгляд от перекошенного лица Абделя.

Эмерсон наблюдал за мной, демонстративно уперев руки в бока.

– Чем ты там занимаешься, черт побери? – наконец поинтересовался он. – Пойдем-ка из этого проклятого места. Чтобы вызвать полицию, придется вернуться в гостиницу. Здешние жители вряд ли охотно откроют на стук в дверь посреди ночи.

– Хорошо, пошли.

Я увидела все, что хотела увидеть, а потому, опустив занавеску, последовала за мужем.

– Улики ищешь? – иронически осведомился Эмерсон, пока я исследовала валявшийся на полу мусор.

Таблички от мумии нигде не было. Я промолчала: вещица все равно была краденой, и пусть лучше она попадет в руки моего мужа, чем в чьи-либо еще.

– Не знаю, что ищу. В таком хаосе разве ж найдешь следы... Стоп! Эмерсон, взгляни-ка. Это не кровь?

– Очнись, Пибоди! – возмутился супруг. – Ты же сама видела беднягу – никаких ран.

– Разумеется, разумеется... И все-таки я уверена, что это кровь...

– Краска, наверное.

– ...кровь того из грабителей, что...

– Бога ради, какой еще грабитель, Пибоди?!

– ...что порезался во время схватки, – продолжила я, давно привыкнув к несносной манере мужа перебивать. – Думаю, во время борьбы с Абделем он наступил на острый черепок...

Эмерсон крепко схватил меня за руку.

– Хватит, Пибоди! Хватит. Если ты сейчас же не уйдешь, я переброшу тебя через плечо и унесу.

– Ага, и как ты намерен пробираться через тот крысиный ход? – ехидно спросила я. – Погоди-ка... что тут такое?..

Эмерсон рывком поднял меня на ноги как раз в то мгновение, когда пальцы коснулись вещицы, привлекшей мое внимание.

– Обрывок папируса!

Эмерсон потащил меня вон из комнаты.

Снова мы заговорили, лишь когда выбрались на широкую улицу Муска. Даже здесь, на обычно шумной городской магистрали, в этот поздний час стояла тишина, но благожелательность звезд, дружески мерцавших на черном небосводе, придала нам сил.

– Подожди, Эмерсон, слишком быстро... Я устала.

– Не удивительно, после такой-то ночки.

Он с готовностью замедлил шаг и подставил мне локоть, пришлось опереться о его руку – исключительно чтобы сделать ему приятное. Моему мужу нравится, когда я изображаю слабую нервическую дамочку. Гораздо более мягким тоном Эмерсон заметил:

– Все-таки ты была права, Пибоди. Этот несчастный действительно что-то знал. Жаль, что он решил положить всему конец до того, как поговорил с нами.

– О чем ты толкуешь? – возмутилась я. – Это вовсе не самоубийство! Абделя убили.

– Амелия... Я так и знал, что ты уже состряпала какую-нибудь безумную теорию. Тебя хлебом не корми, дай придумать самое сенсационное объяснение. Поверь мне, он повесился!

– Не говори чепухи, дорогой! Ты же своими глазами видел комнату, где произошло убийство. Разве было что-нибудь рядом с телом – стол, стул, табурет, – на чем Абдель мог бы стоять, пока завязывал петлю на шее?

– Проклятье! – только и пробормотал Эмерсон.

Я покосилась на его ошарашенную физиономию.

– Вот именно. Его убили, Эмерсон, убили! Нашего старого знакомого умертвили самым жестоким образом. И случилось это после того, как он попросил нас о встрече. Странное совпадение, правда?

– Что ты хочешь этим сказать? Если Абделя убили, то убийцу надо искать среди его сообщников по сомнительным делишкам. И мы к его смерти никакого отношения не имеем, заруби себе на носу. Совпадение вовсе не странное, скорее уж неприятное. И в лавку нас привела неисправимая привычка лезть не в свое дело. Мы известим полицию, как того требует наш долг, и тут же забудем эту печальную историю. Я не позволю, чтобы моей работе помешало...

Я не стала прерывать его болтовню, поскольку ничуть не сомневалась, что время докажет мою правоту и рано или поздно мы все равно вынуждены будем заняться этим делом. Так к чему спорить?

2

Крепкий сон вернул мне обычную бодрость и энергичность. Когда я пробудилась, солнце уже стояло высоко в небе. Первым делом, даже не проглотив чашку чая, я открыла дверь в соседнюю комнату. Она была пуста. На столе лежала записка, из которой следовало, что Джон и Рамсес, не желая нас будить, отправились осматривать город. «Не волнуйтесь, – писал Джон, – я присмотрю за Рамсесом».

Эмерсона записка не успокоила.

– Видишь, что бывает, когда ты отправляешься искать приключения, – проворчал он. – Мы слишком долго спали, и теперь наш беспомощный сын бродит по улицам этого порочного города без какой-либо защиты.

– И не говори. Боюсь даже представить, что способен за несколько часов натворить Рамсес. Не удивлюсь, если на бедный Каир обрушатся небывалые потрясения. Скоро сюда прибудет делегация разгневанных граждан и примется размахивать перед нами счетами за нанесенный ущерб.

Я вовсе не шутила. День предстоял жаркий. Только Рамсес тут был ни при чем. Хотя Эмерсон решительно отказывался обсуждать убийство Абделя, я предчувствовала, что в самом скором времени нам придется вступить в дискуссию, но не с жертвами нашего сына, а с каирской полицией. И действительно, когда мы заканчивали завтракать, посыльный доставил записку. Человек в белом одеянии поклонился почти до земли, передавая сложенный листок. Не соблаговолим ли мы зайти в кабинет управляющего, где с нами хотел бы побеседовать представитель полиции?

Эмерсон в сердцах швырнул салфетку на стол.

– Нет, ты только посмотри! Еще одна задержка, еще одна неприятность. И все ты виновата, Амелия, одна лишь ты! Вставай же, надо побыстрее покончить с этим делом.

Стоило нам распахнуть дверь в кабинет управляющего гостиницей «Шепард», как хозяин бросился нам навстречу. Герр Бехлер родом из Швейцарии – статный и красивый мужчина с гривой седеющих волос и располагающей улыбкой.

Моя ответная улыбка превратилась в гримасу, когда я увидела, кто еще находится в кабинете. Представитель полиции, конечно, был тут как тут, но вот кого я никак не ожидала лицезреть, так это некую маленькую и невероятно чумазую личность, с которой полицейский не сводил глаз.

Эмерсон молнией промелькнул мимо герра Бехлера, проигнорировав его протянутую руку, и схватил наше дитя.

– Рамсес! Мой дорогой мальчик! Что ты здесь делаешь? Ты ранен?

Рамсес, притиснутый к отцовской груди, говорить был явно не способен. Эмерсон обратил на полицейского разъяренный взгляд:

– Как вы посмели, любезный?!

– Прошу тебя, Эмерсон! – поспешила вмешаться я. – Нам нужно поблагодарить этого господина за то, что он доставил нашего мальчика домой.

Полицейский – седой, грузный человек с ровным кофейным загаром – с признательностью посмотрел на меня.

– Благодарю вас, мэм, – с чувством произнес он, приложив руку к фуражке. – Этот молодой человек не ранен.

– Вижу, инспектор – могу я к вам так обращаться? Спасибо. Я предполагала, что вы пришли, дабы допросить нас по поводу вчерашнего убийства.

– Так оно и есть, мэм, – последовал вежливый ответ. – Мы обнаружили молодого господина в лавке скончавшегося.

Я рухнула на стул, ловко подставленный проворным герром Бехлером.

Рамсес высвободил лицо из плена отчей груди и проговорил:

– Мама, есть одно дело, которое я хотел бы обсудить с тобой наедине...

– Помолчи!

– Но, мама, Бастет...

– Помолчи же, прошу!

Воцарилась гробовая тишина. Даже герр Бехлер, человек беспримерной уравновешенности и учтивости, казалось, пребывал в полной растерянности. Я намеренно неторопливо сосредоточила взгляд на Джоне, который жался к стене. Человеку таких габаритов невозможно стать незаметным, но Джон очень старался. Когда мой взгляд упал на него, он, заикаясь, залепетал:

– О, м-мадам, я старался... я... н-но где... не знал... мы, пока...

– Джон, следите за своей речью. Вы опять впадаете в косноязычие, от которого вас избавил профессор Эмерсон. Пять лет стараний должны были искоренить все следы прошлого.

Джон сглотнул, кадык его заходил ходуном.

– Я, – медленно и четко заговорил он, – не знал, где мы быть... где мы есть, пока... пока...

– Совершенно верно, мама, – раздался тоненький голос Рамсеса. – Джон не виноват. Он думал, что мы всего лишь осматриваем, базар.

Тут все заговорили одновременно. Герр Бехлер молил, чтобы семейные проблемы мы решали не в его присутствии, так как он очень занятой человек. Ему вторил инспектор. Эмерсон орал на Джона. Бедный Джон оправдывался, становясь все более и более косноязычным. Рамсес пронзительно пищал что-то в защиту Джона, немилосердно шепелявя. Я поняла, что настала пора вмешаться, и резко подскочила вместе со стулом, заставив всех замолчать. В основном потому, что слегка не рассчитала и растянулась на полу. С кряхтеньем приняв вертикальное положение, я сурово оглядела собрание и что было мочи крикнула в гробовой тишине:

– Хватит! Инспектор, полагаю, Рамсес вам больше не нужен?

– Мне? Нет! – с чувством ответил этот господин.

– Джон, отведите Рамсеса наверх и хорошенько вымойте его. До нашего прихода оставайтесь в своей комнате – оба. Нет, дорогой Эмерсон, тебе стоит помолчать.

Никто, разумеется, и не подумал возражать. После того как негодники удалились, я вновь села на стул.

– Ну что ж, теперь к делу.

К моему крайнему раздражению, оказалось, что точка зрения полиции совпадает с точкой зрения Эмерсона. Инспектор, конечно, выслушал мою интерпретацию событий, но, судя по взгляду, которым он обменялся с управляющим гостиницей, отнесся к ней с типичным для мужчин легкомыслием. К тому же Эмерсон то и дело прерывал мой рассказ ехидными репликами.

– Грабители что-то не поделили, – подытожил инспектор. – Благодарю вас, профессор, и вас, миссис Эмерсон, за помощь.

– Когда найдете подозреваемого, я обязательно приду в полицейский участок, чтобы его опознать. Инспектор вытаращился на меня:

– Подозреваемого?

– Человека, который разговаривал днем с Абделем. Вы ведь записали с моих слов его приметы?

– О-о... Да, мэм. Записал.

– И приметы эти соответствуют половине мужского населения Каира, – заметил Эмерсон. – Кто вам действительно нужен, инспектор, так это специалист, способный оценить стоимость товаров в лавке. Большая их часть попала туда незаконным путем, а потому по праву принадлежит Ведомству древностей. Хотя, видит бог, никто в этом пыльном сарае, называемом музеем, понятия не имеет, как обращаться с ценнейшими экспонатами.

– Друзья мои! – жалобно простонал герр Бехлер. – Прошу меня простить...

– Да, конечно, дорогой герр Бехлер. – Я повернулась к мужу. – Эмерсон, герр Бехлер – очень занятой человек. Не понимаю, почему ты до сих пор отнимаешь у него время. Мы продолжим наш спор в другом месте.

Однако инспектор по непонятной нам причине отказался так поступить. Он даже отверг предложение Эмерсона помочь составить опись товаров. Но мой супруг непременно увязался бы за полицейским, не останови я его.

– Ты не можешь выйти на улицу в таком виде. Рамсес перепачкал тебя с головы до ног. Как ты думаешь, что это за липкая гадость темного цвета?

Эмерсон взглянул на свой пиджак.

– Похоже на деготь, – ответил он с удивлением. – Кстати, о Рамсесе...

– Да, – мрачно сказала я, – очень кстати. Нам надо поговорить с этим несносным созданием.

Джона и Рамсеса мы обнаружили сидящими бок о бок на кровати – они напоминали преступников, ожидающих приговора. Правда, на вымытой физиономии нашего отпрыска начисто отсутствовали какие-либо признаки раскаяния.

– Мамочка, – заговорил он, как только мы открыли дверь, – Бастет...

– Где она?

Лицо Рамсеса стало пунцовым.

– Так именно это я и пытался объяснить, мамочка. Бастет потерялась. Когда мистер полисмен схватил меня, по моему мнению, несколько более грубо, чем того требовали обстоятельства...

– Грубо, ты сказал? – Лицо Эмерсона приобрело в точности такой же пунцовый оттенок, что и у сына. – Проклятье, я так и знал! Руки чесались хорошенько врезать этому мерзавцу в челюсть. Оставайтесь здесь, я скоро вернусь...

– Постой, Эмерсон! – Я обеими руками вцепилась в руку супруга.

Пока мы пыхтели и боролись, Рамсес задумчиво заметил:

– Если бы мистер полисмен был более любезен, я не стал бы пинаться и кусаться. Ему не следовало называть меня назойливым сатанинским отродьем.

Эмерсон прекратил сопротивление.

– Гм-м...

– Бог с ним, с мистером полисменом! – воскликнула я. – Бог с ней, с Бастет! Она вернется, когда сочтет нужным. В конце концов, Бастет родилась в этой стране.

– По моему мнению, приписываемая кошкам способность преодолевать большие расстояния в незнакомой местности сильно преувеличена, а потому...

– Рамсес, у тебя слишком много мнений. Лучше скажи, что ты делал в лавке Абделя?

Невозможно дословно привести объяснения Рамсеса. Его витиеватые монологи способны доконать кого угодно. По заверениям Рамсеса, ему захотелось еще раз взглянуть на предметы, которые он приметил в лавке накануне. Но я знала, как припереть к стенке маленького хитреца. Рамсесу ничего не оставалось, как признать, что он невольно подслушал наш с Эмерсоном спор о ночном визите к Абделю.

– Я хотел пойти с вами, – укоризненно сказал он, – но случайно заснул, а ты, мамочка, меня не разбудила.

– Увы, Рамсес, но детям полагается ночью спать, а не шастать по злачным местам.

– Я это подозревал, – грустно ответил сын.

– А какие предметы в лавке привлекли твое внимание? – спросил Эмерсон.

– Да не все ли равно? – вмешалась я. – Уже полдня прошло, там небось побывала целая армия зевак, а мы с вами тратим время на болтовню.

Эмерсон бросил на меня взгляд, который ясно говорил: «А кто виноват в том, что мы потеряли полдня?» Однако вслух он этого не произнес, поскольку мы стараемся не осуждать друг друга в присутствии Рамсеса. Единый фронт совершенно необходим, если мы хотим выжить в борьбе с нашим сыном. Вместо этого мой дорогой супруг простонал:

– Когда же наконец мы сможем сбежать из этого отвратительного города? Я надеялся отбыть к концу недели, но...

– Ничто нам не мешает уехать хоть завтра, если немедленно приступим к делу. Что у нас осталось?

Оказалось, не так уж и много. Я согласилась взять на себя подготовку к поездке и отправку багажа. Эмерсон же наведается в деревушку неподалеку от Каира, где мы обычно набираем рабочих.

– Почему бы тебе не взять с собой Рамсеса?

– Конечно! – обрадовался Эмерсон. – А что Джон?

На протяжении всей дискуссии Джон стоял столбом, не осмеливаясь вставить слово. Его глаза, не мигая, следили за моим лицом, в них светилась смесь стыда и надежды, которую так часто можно увидеть в глазах провинившейся собаки.

– Мадам, – начал он медленно, – я хотел бы сказать...

– Вы сегодня и так слишком много сказали, Джон.

– Да, мадам. Благодарю, мадам. Мне поехать вместе с профессором и юным Рамсесом, мадам?

– Нет, Джон, мне понадобится ваша помощь.

Ничего не подозревающий Эмерсон возражать не стал.

Наскоро поев, мы отправились каждый по своим делам. Со своими я покончила очень быстро. Европейцы часто жалуются на восточную медлительность, но, полагаю, всему виной их собственное неумение. Вот у меня никогда не возникало сложностей с тем, чтобы заставить людей делать то, что мне надо. Следует лишь твердо и решительно пресекать любые попытки отвлечь вас от цели. Эмерсона, например, как и большинство мужчин, ничего не стоит отвлечь. Сегодня мой дорогой супруг потратит целый день на то, на что мне хватило бы и пары часов. Он покурит и посплетничает с Абдуллой, нашим верным помощником, потом не спеша распробует предложенные угощения, вот день и пролетит. Рамсес наверняка набьет живот всяческими антисанитарными сладостями, а его не по летам развитой ум обогатится новыми бранными словечками. Ладно, пусть наслаждаются на свой лад. А я развлекусь на свой. И Эмерсон с Рамсесом были бы мне только помехой. Очень хорошо, что они уехали на целый день...

Джон с молчаливой преданностью следовал за мной, пока я расправлялась с делами. Но когда я приказала доставить нас в квартал торговцев древностями, на его простодушном лице мелькнула тень недоброго предчувствия. И все же заговорить Джон решился только в ту минуту, когда я вылезла из экипажа и, размахивая зонтиком, устремилась в узкие переулки.

– О, мадам... – бормотал Джон, плетясь следом. – Я... это... того... пообещал господину...

– Джон, умоляю вас, следите за своей речью.

Мы нырнули в темный арочный туннель.

– Да, мадам. Мадам, а мы... это... идем в это... туда... в это место?

– Совершенно верно.

– Но, мадам...

– Если вы легкомысленно посулили профессору Эмерсону, что помешаете мне пойти в лавку Абделя, то вам следовало сначала хорошенько подумать, Джон. Как, интересно, вы собирались остановить меня? А мистеру Эмерсону следовало быть поделикатнее и не требовать от вас невозможного. – Джон издал слабый стон, мне стало жаль молодого человека, и я, вопреки своим привычкам, снизошла до объяснения: – Кошка, Джон... кошка Рамсеса. Надо поискать Бастет. Малыш очень расстроится, если мы оставим ее в Каире.

Свернув на улочку, ведущую к лавке Абделя, мы угодили в сущее столпотворение. Узкий проход был забит вперемешку людьми и ослами. Человеческий род был представлен в основном мужчинами, хотя среди зевак попадались и женщины. Похоже, феминизм проник и в каирские лабиринты. Там и сям сновала ребятня. Казалось, толпа ожидает какого-то зрелища.

Несколькими вежливыми арабскими фразами и меткими тычками зонтика я привлекла внимание к своей скромной персоне, и толпа расступилась. Но особенно упорные зеваки насмерть стояли у порога лавки Абделя. А я-то полагала, что найду ее запертой, под охраной полицейского...

Дверь лавки была распахнута настежь, а полиция и вовсе отсутствовала. В крохотной комнатке творилось невообразимое. Два человека в дешевых сине-белых халатах и неприглядных тюрбанах мельтешили возле двери. Судя по всему, это были слуги. В сумраке помещения угадывались еще две фигуры. Мне стало ясно, что же привлекло зевак. Зрелище и впрямь оказалось занимательным. Из лавки в очередной раз выскочил один из слуг и водрузил на осла огромный узел. Второй слуга тотчас оттолкнул коллегу, проворно стянул узел со спины невозмутимого животного и скрылся за дверью. Через минуту история повторилась. Поначалу я не могла понять, что за игру затеяли эти двое, но, приглядевшись к паре в глубине комнатки, сообразила, что к чему. Здесь явно происходил дележ имущества покойного.

В лавке ожесточенно спорили египтянин в европейском костюме и ярко-красной феске и женщина, закутанная в пыльное черное одеяние. Дама была столь возбуждена, что не заметила, как чадра сбилась на сторону, обнажив лицо, сморщенное и злобное, как у ведьмы из немецкой сказки. Старуха то отдавала работнику приказы, то накидывалась с бранью на своего противника.

Судя по всему, срочно требовалась помощь разумного человека. Не мешкая, я прицельно ткнула зонтиком толстого египтянина, от души наслаждавшегося происходящим. Толстяк охнул и испуганно шарахнулся в сторону, а я оказалась у дверей лавки.

Первой меня заметила старуха. Она осеклась на полуслове, причем полуслово это явно не пристало добропорядочной женщине. Приоткрыв беззубый рот, карга уставилась на меня. Слуги прервали свою однообразную игру и последовали ее примеру. Толпа загалдела в предвкушении нового поворота в спектакле.

Человек в феске повернулся ко мне.

– Что здесь происходит? – бесстрастно спросила я. – Это лавка покойного Абделя. Почему эти люди распоряжаются его собственностью?

Я говорила по-арабски, но человек в феске, безошибочно определив мое происхождение, ответил, хотя и с акцентом, на беглом английском:

– Я не вор, миссис. Я сын покойного Абделя. Могу узнать ваше почтенное имя?

И губы его скривились в неприятной ухмылке, которая исчезла, стоило мне представиться. Старуха разразилась пронзительным смехом.

– Это женщина Отца Проклятий! – воскликнула она. – Та, которую зовут Ситт-Хаким. Я слышала о вас, госпожа. Вы же не позволите, чтобы ограбили старую женщину? Не позволите, чтобы почтенную жену лишили наследства?

Я недоверчиво посмотрела на нее:

– Вы жена Абделя?

Вот эта отвратительная карга? Жена Абделя, который был достаточно богат, чтобы выкупить не одну молодую жену? Абделя, питавшего слабость к красавицам?

– Старшая жена! – гордо объявила ведьма и кокетливо прикрылась чадрой.

Запоздало вспомнив про свой траур, она испустила пронзительный и неубедительный горестный вой и наклонилась, чтобы подобрать пригоршню пыли и беспорядочно посыпать себе голову.

Я перевела взгляд на человека в феске:

– Она ваша мать?

– Упаси Аллах! – последовал благочестивый ответ. – Но я старший из сыновей Абделя, мэм. А товары отца я забираю в свою собственную лавку, это прекрасный магазин, мэм, на центральной улице. Современный магазин. Ко мне ходит много англичан.

Я могу продать вам самые прекрасные вещи на свете, и очень дешево продать!

– Да, да, непременно загляну к вам. – Я рассеянно приняла из его рук визитную карточку. – Но вы не можете так просто забрать вещи покойного Абделя. Полиция расследует смерть вашего отца. Вам разве не сказали, что на месте преступления нельзя ничего трогать?

– Преступления? – Лицо молодого человека расплылось в циничной улыбке, а глаза превратились в щелочки. – Мой несчастный отец отправился на примирение с Аллахом. Он выбирал не тех друзей, мэм. Я знал, что рано или поздно один из них его убьет.

– И вы считаете, что это не преступление?

Он лишь пожал плечами и закатил глаза в невыразимом восточном фатализме.

– В любом случае забрать вы ничего не сможете. Прошу вас все положить на место и запереть дверь.

Старуха вновь разразилась дьявольским смехом и принялась шаркать ногами, изображая восторженный танец.

– Я знала, знала, что почтенная госпожа не позволит ограбить старую женщину. Вы обладаете мудростью пророка, славная госпожа! Примите благословение старой женщины. Пусть у вас будет много сыновей, много-много сыновей...

От этого пожелания я едва не потеряла сознания. Одна лишь мысль, что надо уследить за целым выводком Рамсесов, показалась мне столь ужасной, что я на мгновение лишилась дара речи. Человек в феске ошибочно принял мое смятение за страх. Скрипучим голосом он произнес:

– Вы не можете помешать мне, мэм. Вы не полиция.

– Не смейте говорить в таком тоне с моей госпожой! – раздался голос Джона. – Мадам, не стукнуть ли мне его по носу?

Судя по всему, часть зевак понимала английский, ибо толпа отозвалась восторженным гулом. По всей видимости, сын Абделя не пользовался популярностью у соседей покойного.

– Разумеется, нет, – сердито ответила я. – И вообще, что это за разговоры? Джон, вы не должны пытаться копировать привычки своего господина. Мистер... – я взглянула на карточку, – мистер Азиз поступит как здравомыслящий человек, я в этом уверена.

Выбор у мистера Азиза был невелик. Ослы удалились налегке, и, хотя выражение на ослиной морде прочесть не так-то просто, животные, казалось, были рады, что их избавили от ноши. Толпа нехотя рассеялась, а я поспешила спровадить старуху, пока она не повторила свое зловещее благословение. Карга ретировалась, восторженно подпрыгивая. Я прислушалась к ее неприятному карканью, но ничего опасного для себя не услышала – сыновей она мне больше не сулила. Переведя дух (все-таки приятно осознать, что сын у нас только один), я повернулась к мистеру Азизу.

Вне всякого сомнения, субъект этот был личностью пренеприятной, но нельзя не посочувствовать человеку, которому приходится иметь дело с такой мачехой.

– Если вы мне поможете, мистер Азиз, я замолвлю словечко перед властями, чтобы спор разрешился в вашу пользу.

– Что я могу для вас сделать, мэм?

– Ответить на мои вопросы. Меня интересует все, что касается дел вашего отца.

Разумеется, он стал клясться, что знать ничего не знает о преступных связях покойного родителя. Иного я и не ждала, но интуиция подсказывала, что Азиз и в самом деле не связан (возможно, к великому его сожалению) с бандой торговцев древностями. Он наотрез отрицал свое знакомство с подозрительной личностью, которую я видела у Абделя. На этот раз шестое чувство сообщило мне, что Азиз лжет. Если он и не знал, кто этот человек, то по крайней мере догадывался.

Затем я попросила позволения осмотреть лавку. В закрытых шкафах имелось несколько предметов явно незаконного происхождения, но не они меня волновали, и кислая мина на лице Азиза растаяла, когда я молча прошла мимо краденых древностей. Увы, в лавке не было ничего, что могло бы указать на личность убийцы Абделя. Впрочем, я понятия не имела, что же хочу найти.

Пропавшей Бастет тоже нигде не было. Мистер Азиз твердил, что не видел кошки. При расставании мы лицемерно заверили друг друга во взаимном расположении. Я не сомневалась, что Азиз не посмеет вновь открыть лавку, – его страх перед полицией был очевиден.

Шагая назад по кривым тенистым улочкам, я высматривала, не мелькнет ли гибкая рыжая тень, но безуспешно. Несколько раз мы останавливались и звали Бастет, но ответа не последовало, если не считать изумленных взглядов прохожих. Я слышала, как один шепнул своему спутнику:

– Они зовут старого джинна! Эта женщина и ее муж – волшебники... Горе Азизу, если он навлек гнев колдуньи.

Добравшись до Муски, мы наняли экипаж. Джон смущенно ерзал на краешке сиденья.

– Мадам...

– Да?

– Если хотите, я не стану ничего говорить господину.

– У вас нет никаких оснований поднимать эту тему, Джон. Но если вам зададут прямой вопрос, то вы, естественно, скажете правду.

– Э-э... правду?..

– Разумеется, Джон! Мы ведь искали Бастет. Но, к сожалению, не нашли.

Вот тут я ошиблась. Бастет обнаружилась в отеле. Свернувшись клубком, она мирно спала на моей кровати. Итак, в одном я все же оказалась права: смышленое животное само нашло дорогу домой.

3

Позолоченные шпили и минареты Каира уже сияли отблесками заходящего солнца, когда вернулись странники. Донельзя чумазые, как я и предполагала. Рамсес, как обычно, кинулся ко мне обниматься. Предвидя это, я заранее облачилась в самый старый свой халат. Помимо милой Эвелины, я была единственным человеком, кому Рамсес демонстрировал свою любовь таким вот наглядным способом. Иногда у меня возникали подозрения, что он делает это из природного коварства, поскольку всякий раз мой дорогой сын с головы до пят был покрыт в лучшем случае уличной грязью. Однако на этот раз Рамсес в последний момент круто изменил направление и рванулся к кошке.

– Бастет! Мама, где ты ее нашла?

Что и говорить, мне польстила его вера в мои детективные способности, но врожденная правдивость вынудила ответить:

– Бастет сама вернулась домой.

– Какое счастье. – Эмерсон устало улыбнулся. – Рамсес был очень расстроен. Отныне всегда держи Бастет на поводке, мой мальчик.

– Рамсес, прошу тебя, иди в ванну и оставь Бастет, иначе ее придется драить весь вечер.

С возмутительным хладнокровием пропустив мои слова мимо ушей, Рамсес удалился, нежно прижимая кошку к груди. Джон последовал за ним. От Рамсеса исходил весьма своеобразный запах. По-моему, козлиный.

От Эмерсона тоже попахивало козлом, а также крепким табаком, который предпочитают египтяне. Выяснилось, что причина усталости кроется, как выразился Эмерсон, «в мальчишеской жизнерадостности» нашего сына.

Сначала Рамсес упал с пальмы в реку.

Потом на Рамсеса набросился козел (а с запахом-то я угадала!). Рамсес попытался снять с шеи животного веревку, которая показалась ему слишком тугой (животное то ли неправильно поняло его намерения, то ли козлам свойственна беспричинная раздражительность). А в довершение Рамсес проглотил несколько пинт финикового вина. Правда, среди правоверных мусульман оно запрещено, но кое-кто из жителей деревни все равно тайком его готовит.

– Странно, – заметила я. – Он вовсе не выглядит пьяным.

– Вино почти тут же из него вышло, – пояснил Эмерсон.

Я предложила Эмерсону отправиться за ширму и привести себя в порядок, а сама вызвала коридорного и заказала виски с содовой.

Вскоре мы потягивали бодрящий напиток и обменивались впечатлениями. Результаты оказались вполне удовлетворительными. Приготовления подходили к концу, так что на рассвете можем смело пускаться в путь.

Остаток дня я паковала ящики, спеша покончить с этим делом к вечеру. Это был последний цивилизованный вечер, и, хотя жизнь в пустыне обладает своей прелестью, хотелось сполна насладиться хорошим вином и хорошей кухней, принять горячую ванну и выспаться в мягкой кровати.

На ужин мы взяли с собой Рамсеса, хотя он очень неохотно расставался с Бастет.

– Кто-нибудь обидит ее, – сказал он, укоризненно глядя на меня. – У нее на спине порез, мамочка. Кто-то поранил ее ножом...

– Знаю, милый, я уже обработала рану.

– Но, мамочка...

– Хорошо, что дело ограничилось лишь царапиной. Надеюсь, Бастет не...

– Что, мамочка?

– Неважно.

Я покосилась на кошку, которая взирала на меня загадочными янтарными глазами. Никаких признаков любовного пыла у Бастет не наблюдалось... Но время, только время покажет, чем она занималась и где пропадала.

На этот раз Эмерсон не стал ворчать, что его силком всунули в вечерний костюм и заставили спуститься к ужину. Раздувшись от гордости, он всем подряд представлял «своего сына, Уолтера Пибоди Эмерсона». Я тоже гордилась нашим мальчиком: еще бы, Рамсес выглядел таким опрятным в своем шотландском костюмчике в тонах клана Эмерсонов. Вечер прошел очень приятно, и в свой номер мы вернулись в прекрасном настроении.

Проснулась я незадолго перед рассветом. Луна уже зашла, и комнату освещало лишь призрачное звездное сияние. Я немного встревожилась, поскольку у меня нет привычки просыпаться без причины, и вскоре причина эта обнаружилась – моего слуха коснулся звук крадущихся шагов. Шаги доносились из дальнего конца просторной комнаты, где были сложены ящики и тюки, готовые к отправке.

Несколько минут я лежала неподвижно, давая возможность глазам привыкнуть к темноте и одновременно напрягая слух. Хриплое дыхание Эмерсона мешало вслушиваться в осторожное шуршание, раздававшееся в углу, но в промежутках между вдохом и выдохом я слышала, как вор копается в наших вещах.

Мне не привыкать к ночным неожиданностям. По какой-то неведомой причине их словно магнитом притягивает ко мне. Вряд ли нужно говорить, что я не из пугливых. Вот и сейчас меня волновал лишь один-единственный вопрос: как схватить грабителя. На дверях не было запора, поскольку считается, что коридорный – вполне достаточная защита от гостиничных воров. Я не сомневалась, что появление в нашем номере злоумышленника – следствие моего интереса к убийству Абделя. Перспектива была заманчивой. Наконец-то появилась зацепка, которая, возможно, приведет к убийце! Да еще в моей собственной комнате!

Будить Эмерсона мне даже в голову не пришло. Он слишком шумно просыпается, с криками, протяжными вздохами и оглушительным грохотом – от привычки падать с кровати при пробуждении я так и не смогла его отучить.

Прежде я несколько раз допускала одну и ту же ошибку – запутывалась в противомоскитной сетке и тем самым позволяла непрошеному гостю спастись бегством. На этот раз я решила сначала разделаться с ловушкой и потому принялась осторожно, дюйм за дюймом, вытягивать сетку, которую сама же с вечера надежно подоткнула под матрас. Все шло как по маслу. Эмерсон продолжал храпеть. Вор продолжал копаться в вещах. Я продолжала тянуть сетку. Каждый занимался своим делом.

Наконец между сеткой и матрасом образовался вполне достаточный зазор. Теперь я могла выскользнуть из кровати и накинуться на грабителя. Но первым делом следовало вооружиться. Я мысленно представила план боя. Зонтик стоит на своем месте – в изголовье кровати. Вор шуршит в дальнем углу комнаты. Что это значит? А это значит, что главное в битве – не бесшумность, а стремительность! Я приподняла сетку и резко дернулась, собираясь выпрыгнуть из постели.

О боже! Не тут-то было... Вся эта чертова конструкция рухнула прямо на меня. Целый водопад тонкой ткани залепил мне глаза и ноздри, спеленал по ногам и рукам. Господи, ну почему?! Барахтаясь в складках противомоскитной сетки, я слышала удаляющийся топот. Хлопнула дверь, и тут же под ухом раздалась ругань.

– Дьявол! – воскликнула я, от отчаяния забью о приличиях.

– Дьявол! – зарычал в ответ Эмерсон. – Какого черта... – И тут он исторг каскад слов, которые я не решаюсь доверить бумаге.

Моим попыткам выпутаться мешало судорожное дерганье Эмерсона. Сетка все сильнее стягивала наши тела в тугой кокон.

Когда в комнату ворвались обитатели соседнего номера, на кровати рядышком сидели две смирные мумии, не способные пошевелить даже пальцем. Правда, Эмерсон продолжал изрыгать приглушенные тканью проклятия. Надо сказать, Джон в съехавшем набок ночном колпаке выглядел не менее комично. Глядя на его перекошенное от изумления лицо, я разразилась слегка истеричным смехом.

Наконец Эмерсон перестал ругаться, а заодно и дышать, – должно быть, сетка нашла управу на моего ненаглядного и забилась ему в дыхательные пути.

Я велела Джону поставить лампу, пока он ее не выронил и не устроил пожар.

Бастет опустила голову и принюхалась. Шерсть у нее на загривке встала дыбом.

Рамсес доселе взирал на происходящее с легким недоумением. Но тут он спохватился, кинулся к себе в комнату и через несколько секунд снова возник в дверях, в руках его поблескивал какой-то предмет. Наш сын деловито засеменил к кровати, и я поняла, что в руках он сжимает огромный нож. Комнату огласил пронзительный визг:

– Нет, Рамсес! Нет! Брось! Брось немедленно, ты слышишь?!

Когда я беседую с сыном таким тоном, Рамсес обычно не спорит. Вот и сейчас он растерянно выронил нож. В оружии было не меньше восьми дюймов длины, лезвие зловеще сверкнуло.

– Я собирался, – обиженно заговорил Рамсес, – освободить тебя и папу. Вы каким-то непонятным образом попали в весьма затруднительное...

– Конечно, дорогой, я вовсе не против твоих намерений, но методы...

Каким-то чудом мне удалось высвободить из пут одну руку. Несколько ловких кульбитов, и я оказалась на свободе. Взгляд мой метнулся к Эмерсону. Ну да, так оно и есть: сетка забилась в его открытый рот. Глаза моего супруга вылезли из орбит, а лицо приобрело зловещий лиловый оттенок.

Я оживила мужа, конфисковала нож – подарок Абдуллы, о котором Рамсес не счел нужным сообщить, – и велела сыну, слуге и кошке возвращаться к себе в комнату. И лишь затем смогла уделить внимание недавнему преступлению, поскольку попытку ограбления, смею предположить, следует называть преступлением, а никак иначе.

Пускаться в погоню за вором было бесполезно. За это время он мог пересечь пол-Каира. Одного взгляда на угол комнаты было достаточно, чтобы убедиться: пришелец обладал отличной сноровкой, раз умудрился столь бесшумно нанести такие разрушения. Правда, ящики вскрыть он не осмелился – без шума отодрать заколоченные крышки не так-то просто. Зато наш личный багаж подвергся тщательному обыску: вещи валялись на полу беспорядочными грудами. Ко всему прочему негодяй зачем-то откупорил пузырек с чернилами и вылил его содержимое на мою лучшую блузку.

Эмерсон наконец очнулся – с кровати донеслось шумное сопение. Кряхтя и постанывая, он привел себя в сидячее положение, скрестил руки на груди, с минуту понаблюдал за мной, а потом ласково спросил:

– Амелия, а зачем ты бегаешь по комнате на четвереньках?

– Следы ищу.

– А... ну да, ну да. Визитной карточки там не осталось? Может, обрывка одеяния нашего гостя? Хотя половина населения Египта разгуливает в одинаковых тряпках. Ну тогда клока волос, который наш гость любезно выдернул из своей шевелюры, чтобы помочь одной великой сыщице...

– Сарказм тебе вовсе не идет, Эмерсон! – пробурчала я, бодрой рысью направляясь к окну. Должна сказать, ползать – весьма утомительное занятие, когда складки ночной рубашки так и норовят спутать тебе ноги.

– Вот!

Краем глаза я с удовлетворением заметила, как Эмерсон подскочил от моего восторженного вопля.

– Фотография жены и деток грабителя? – ехидно поинтересовался дорогой супруг. – Или письмецо с именем и подробным адресом? Впрочем, что я говорю, египтяне ведь презирают карманы, да и читать-писать мало кто из них умеет.

– След! След ноги!

– След ноги, – задушевно повторил Эмерсон. – Уж не подбитый ли гвоздями сапог оставил след на лакированном деревянном полу? И наверняка сапоги с такой необычной подошвой шьет один-единственный башмачник во всем Каире, и башмачник этот – редкостный педант, ибо заносит имена всех своих клиентов в специальную тетрадочку...

– Угадал! По крайней мере относительно сапога. Однако у меня есть сомнения в уникальности этого рисунка. Но справки я все равно наведу.

– Что?! – Эмерсона как ветром сдуло с кровати. – След сапога?!

– Сам полюбуйся. Отпечаток очень отчетливый. Должно быть, вор наступил в разлившиеся чернила. Какая удача, что пузырек откупорился. Правда, с какой стати среди моей одежды оказались чернила, а? Небось Рамсес подсунул.

Опустившись рядом со мной на четвереньки, Эмерсон тщательно изучил след.

– А почему это обычный воришка щеголяет в сапогах? Конечно, если он был одет по-европейски... Европейцу проникнуть в гостиницу гораздо проще...

Голос его нерешительно затих, и я не преминула подбавить в свой голос назидательности:

– Обычный воришка не осмелился бы сунуться в гостиницу, Эмерсон. Даже если портье и коридорный дрыхли без задних ног.

Эмерсон сел на корточки и укоризненно посмотрел на меня.

– Знаю, знаю, Пибоди, о чем ты думаешь! Наверняка ведь станешь утверждать, будто существует связь между этим происшествием и смертью Абделя.

– А ты находишь, что это совпадение? Довольно-таки странное совпадение, правда?

– В этом мире случаются и куда более странные вещи. Интересно, что ему было нужно?

– Табличка с мумии, – невозмутимо предположила я.

Эмерсон смущенно потупился.

– Я собирался передать ее музею, Амелия.

– Неужели?

– Она очень красивая, но особой ценности не представляет, – задумчиво сказал Эмерсон, потирая подбородок. – А тебе удалось... э-э... вызволить что-нибудь из лавки?

– Лишь обрывок папируса, который, по-видимому, приходится родным братом тому, что я выцарапала у Абделя.

– Даже вместе они не настолько ценны, чтобы вор стал ради них рисковать.

Эмерсон сел на полу и, пристроив локоть на колене, уперся подбородком в ладонь. В этой позе он мог бы сойти за модель для замечательной роденовской статуи, вплоть до своего костюма, точнее, деликатно выражаясь, вплоть до отсутствия оного. Эмерсон наотрез отказывается от ночных рубашек, а новомодное пристрастие к пижамам вызывает у него лишь ядовитые насмешки. Словом, по ночам мой супруг обходится тем, что дала ему природа.

– Папирус, к которому относятся эти фрагменты, может действительно представлять ценность, – сказал он через минуту. – Преподобный Сейс очень заинтересовался твоим рассказом, хотя и попытался скрыть это – тот еще хитрец. Но ведь всего манускрипта у нас нет... Точно нет?

– Эмерсон, ты уязвляешь меня до глубины души. Я хоть раз обманывала тебя?

– Довольно часто, дорогая Амелия. Однако в данном случае рискну поверить тебе на слово. Согласись, вряд ли у нас найдется нечто такое, что могло бы объяснить визит посланца твоего воображаемого преступного гения.

– Насколько мне известно, ничего такого. Но...

Эмерсон величественно встал на ноги.

– К нам в номер проник самый обычный воришка! – вынес он свой вердикт. – И точка. Пойдем спать, Амелия.

Глава пятая

1

Мазгунах.

Мазгунах!

Мазгунах...

Увы, нет в этом названии никакой магии, с какой интонацией его ни произноси. И даже десять восклицательных знаков не способны придать очарования этим грубым звукам. Гиза, Саккара, Дахшур обладают, возможно, не большим благозвучием, но они навевают мысли о древних временах, несметных сокровищах и чудесных открытиях. А в Мазгунахе не было ничего, что говорило бы в его пользу.

Но железнодорожная станция здесь наличествовала, и, сойдя с поезда, мы обнаружили, что нас с нетерпением ждут. Среди собравшихся на платформе зрителей я сразу заметила величественную фигуру нашего неизменного помощника Абдуллы, который отправился вперед, чтобы позаботиться о жилье. Абдулла исполнен достоинства, ростом он почти с Эмерсона, иными словами, выше среднего египтянина, обладает пышной бородой, которая год от года становится все белее. Своей энергичностью Абдулла не уступает молодым. Увидев нас, он расцвел в широкой улыбке, удивительно преобразившей его чинное лицо.

Мы погрузили вещи на ослов, которых уже раздобыл наш верный помощник, и оседлали низкорослых скакунов.

– Вперед, Пибоди! – прокричал Эмерсон. – Вперед!!!

Глаза его горели, щеки полыхали лихорадочным румянцем. Муж мой пустил своего осла легкой рысцой, и я последовала его примеру. За нами трусили Джон с Рамсесом. Человек изрядного роста, взгромоздившись на осла, неизменно выглядит забавно. Вот и Эмерсон, с растопыренными локтями и коленями, вздернутыми чуть ли не к подбородку, вызвал у меня улыбку. Правда, улыбка эта объяснялась не только его нелепым видом. Прямо на глазах душевное состояние Эмерсона шло на поправку, и я не могла не радоваться этому. Так счастлив может быть только тот, кто нашел свое место в жизни. И даже разочарование решением мсье де Моргана не могло испортить великолепное настроение моего супруга.

Разлив Нила уже закончился, но на полях еще поблескивали озерца и лужицы. Мы ехали вдоль рвов примитивной ирригационной системы, и вдруг зелень деревьев и молодой поросли сменилась голой пустыней, словно небесная рука провела черту.

Никогда не забуду то чувство глубокой подавленности, которое охватило меня, когда я впервые увидела место будущих раскопок, где нам предстояло провести нынешнюю зиму. Мазгунах превзошел все мыслимые разочарования. На запад, за низкими голыми холмами, граничащими с пашней, насколько хватало глаз, тянулись серо-желтые пески. А правее, к северу, на фоне голубого неба резко выделялись пирамиды Дахшура, одна правильных очертаний, другая – со странным изломанным склоном. Контраст между двумя этими величественными памятниками и холмистой монотонностью нашего места отдавался в душе почти невыносимой болью. Эмерсон вдруг остановился. Подъехав к нему, я увидела, что взгляд его сосредоточен на этих далеких вожделенных пирамидах, а на губах застыла кривая усмешка.

– Чудовище, – проворчал он. – Негодяй! Я еще отомщу... День расплаты недалек, проклятый де Морган!

Я коснулась его руки:

– Эмерсон...

Он повернулся ко мне с деланной улыбкой:

– Да, моя дорогая? Замечательное место, не так ли?

– Замечательное, – пробормотала я.

– Пожалуй, прокачусь-ка я на север и скажу нашему соседу доброе утро, – как бы невзначай обронил Эмерсон. – Если ты, моя дорогая Пибоди, разобьешь лагерь...

– Лагерь? – повторила я. – Где? И как?

Назвав эту часть Египта пустыней, я, быть может, ввергла непосвященного читателя в заблуждение, так как это не та пустыня, которую обычно рисуют в воображении, – большие песчаные дюны, живописными волнами уходящие за горизонт. Пространство вокруг и впрямь было пустынным, но ландшафт на редкость изрезанный: впадины и ложбины чередовались с возвышенностями, а каждый квадратный фут поверхности был усеян всевозможным мусором – черепками, щепками и прочими менее приятными свидетельствами заселенности этих мест. Мой наметанный взгляд тут же распознал участок старого погребения. Могилы были разграблены давным-давно, ибо покрывавший землю хлам был не чем иным, как остатками вещей, что захоронили вместе с мертвецами, а также останками самих мертвецов. У кладбища высилась небольшая, но живописная скала с волнистым гребнем.

Рамсес слез с осла и с горящими глазами кинулся к мусору.

– Эй, господин Рамсес, бросьте-ка вы эту мерзость! – перепугался Джон.

Наш сын поднял предмет, похожий на сломанную ветку.

– Это бедренная кость! – дрожащим от восторга голоском сообщил он.

С криком невыразимого отвращения Джон попытался отнять у своего подопечного добычу. Я понимала, какие чувства испытывает мой сын.

– Ничего страшного, Джон. Вы не сможете удержать Рамсеса от раскопок.

– Эта мерзость, к вашему сведению, дружище, и есть предмет наших поисков, – добавил Эмерсон. – Положи ее, сын мой, ты же знаешь первое правило раскопок – ничего не брать, пока точно не описано место находки.

Рамсес послушно положил кость на место. Теплый ветер пустыни ерошил его мягкие темные волосы. Глаза горели рвением паломника, только что коснувшегося камней Святого Града.

2

Уговорив Рамсеса на время оставить кости, мы двинулись на северо-запад. Рядом с гребнем скалы мелькали фигуры – это были наши работники, которые выехали днем раньше, чтобы выбрать место для лагеря. Вместе с Абдуллой их было десять человек – наши давние друзья, по части раскопок съевшие собаку. Их задача заключалась в том, чтобы наблюдать за неквалифицированными рабочими, которых мы намеревались нанять в ближайшей деревне. Я ответила на восторженные приветствия, с удивлением заметив, что лагерь состоит всего лишь из очага и двух палаток. На мой вопрос последовал вежливый ответ:

– Но, госпожа, другого места здесь нет.

Во время предыдущих экспедиций мы с комфортом проживали в гробницах. Выдолбленные в скале пещеры Эль-Амарны – чудесное место! Я всегда говорила, нет более просторного и удобного жилища, чем гробница, особенно если это гробница состоятельного человека. Судя по всему, здесь такие удобства отсутствовали.

Я вскарабкалась на скалу и, пробираясь между камнями, порадовалась, что хоть одно изменилось к лучшему – меня больше не стесняли пышные юбки и тесные корсеты, бывшие непременным атрибутом одежды в те времена, когда я впервые занялась археологией. Нынешний мой костюм состоял из мужской широкополой соломенной шляпы, блузки свободного покроя и не стесняющих шаг шаровар до колена, наряд дополняли крепкие башмаки и гетры. Форму, если ее можно так назвать, довершала весьма важная деталь – широкий кожаный пояс, к которому была прикреплена старомодная цепочка. В свое время респектабельные владелицы поместий вешали на нее ножницы и ключи, но мой инструментарий состоял из охотничьего ножа и пистолета, записной книжки и карандаша, спичек и свечей, складной линейки, маленькой фляжки воды, карманного компаса и походного швейного набора, а также большой лупы и крошечной лопатки. Эмерсон уверял, что я грохочу, как каторжник в кандалах. А еще моему супругу очень не нравилось, что каждый раз, когда ему вздумается меня обнять, в бок первым делом тыкаются нож, пистолет и все остальное добро. Но я все-таки уверена, что проницательный читатель нисколько не усомнится в полезности всех этих вещей.

Абдулла поднялся на холм вместе со мной. На его лице было написано отстраненное и задумчивое выражение – он явно ожидал разноса.

Неподалеку простиралась пашня. Группа пальм в полумиле свидетельствовала о наличии воды, а среди пальм можно было разглядеть крыши деревушки. Чуть ближе находился объект, который меня интересовал. Я заметила его еще по дороге – какое-то полуразрушенное строение.

– Что это, Абдулла?

– Это дом, госпожа, – изумленно сказал Абдулла, словно впервые его увидел.

– Там кто-нибудь живет?

– Не думаю.

– Кому он принадлежит?

Абдулла пожал плечами так, как умеют только арабы. Я без раздумий устремилась вниз, и он быстро сказал мне в спину:

– Это плохое место.

– Там есть стены и крыша.

– Но, госпожа...

Я остановилась и посмотрела на него.

– Абдулла, ты же знаешь, как меня раздражают твои мусульманские недомолвки. Говори. Что такое с этим местом?

– Там живут демоны, – неохотно ответил Абдулла.

– Понятно. Что ж, демоны так демоны. Эмерсон их разгонит, они его как огня боятся.

Спустившись вниз, я помахала Эмерсону, приглашая следовать за мной. Чем ближе мы подходили к полуразрушенному строению, тем больше оно мне нравилось и тем в большее недоумение меня повергало. Это не был обычный дом. Длинные стены, кое-где обрушившиеся, кое-где сохранившиеся, наводили на мысль, что когда-то здание было гораздо больше и затейливее. Судя по всем признакам, в нем давно никто не обитал. Вокруг простиралась бесплодная пустошь – ни деревца, ни травинки.

Необычный дом был построен из необожженного кирпича, чередовавшегося с каменными плитами. Некоторые каменные блоки своими размерами не уступали большим упаковочным ящикам.

– Из пирамид выкрали, – проворчал Эмерсон и нырнул в ближайший пролом.

Нет нужды говорить, что я не отставала от него ни на шаг.

За проломом находился внутренний дворик, с трех сторон которого когда-то имелись жилые помещения, а с четвертой – просто стена. Стена и помещения в южной части превратились в руины, но с двух сторон комнатки сохранились, хотя большинство из них оказалось под открытым небом. Сохранилась и крытая галерея, которую поддерживали несколько колонн.

Эмерсон щелкнул пальцами:

– Здесь был монастырь, Пибоди! Это монашеские кельи, а вот эта груда камней в дальнем углу, наверное, когда-то была церковью.

Я озиралась с неподдельным интересом:

– Как любопытно!

– Ничего любопытного. Брошенных храмов в Египте навалом. В конце концов, это же родина монашества, и религиозные общины обитали здесь еще во втором веке от Рождества Христова, моя дорогая. В ближайшей деревне живут копты.

– Ты мне никогда об этом не говорил, Эмерсон.

– А ты никогда и не спрашивала, Пибоди.

По мере осмотра я начала испытывать странное беспокойство, хотя для этого не было никаких оснований: в высоком безоблачном небе сияло ласковое солнце и, если не считать шуршания ящерицы или скорпиона, ничто не предвещало опасности. И все же в воздухе была разлита какая-то безысходность, она словно окутывала это странное место. Абдулле тоже было не по себе. Он следовал за Эмерсоном по пятам, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам.

– Ты думаешь, это место покинули? – спросила я.

Эмерсон принялся теребить подбородок. Здешняя атмосфера повлияла, по-видимому, и на его железные нервы.

– Возможно, иссяк источник воды. Это очень старое строение, Пибоди. Ему тысяча лет, а может, и больше. За это время Нил вполне мог изменить русло, а опустевшее здание превратиться в руины. И все же наверняка разрушения – дело рук человеческих. Церковь была весьма крепкой, а от нее не осталось камня на камне.

– Должно быть, здесь произошла стычка между мусульманами и христианами.

– Или язычниками и христианами, мусульманами и христианами, христианами и христианами. Выбирай любую пару. Удивительно, как религия умудряется вызывать в людях самые свирепые чувства. Копты разрушали языческие храмы и преследовали тех, кто поклонялся старым богам, они убивали своих единоверцев за малейшие отступления от догмы. После мусульманского завоевания к коптам поначалу относились терпимо, но их собственная нетерпимость в конце концов вынудила завоевателей уподобиться их примеру.

– Все это дела давно минувших лет. В этом здании наша экспедиция прекрасно разместится. В кои-то веки у нас будет достаточно места для хранения находок.

– Здесь нет воды.

– Воду можно доставлять из деревни. – Я взяла карандаш и принялась составлять список первоочередных дел: – Так, починить крышу, восстановить стены, вставить двери и оконные рамы, убрать...

Абдулла кашлянул.

– Изгнать ифритов, – напомнил он.

– Ах да, демоны... конечно... – Я сделала пометку.

– Ифриты? – изумленно повторил Эмерсон. – Пибоди...

Я оттащила его в сторонку.

– Понятно, – ответил он, выслушав мои объяснения. – Что ж, я исполню все необходимые ритуалы, но сначала надо сходить в деревню и покончить с юридическими формальностями.

Предложение было разумным, и я с готовностью его поддержала.

– Вряд ли у нас возникнут трудности с оформлением аренды, – сказала я, когда мы бок о бок шагали к деревне. – Здание давно стоит заброшенным и едва ли представляет для местных жителей какую-то ценность.

– Будем надеяться, что местный священник не верит в демонов. Ничего не имею против того, чтобы устроить представление ради Абдуллы, но изгонять дьявола чаще, чем раз в день, не собираюсь.

Завидев нас, жители деревушки дружно высыпали из своих хижин.

Обычные требования бакшиша чередовались с другим заклинанием:

– Мы христиане, благородный господин!

– А потому я обязан дать бакшиш побольше, – усмехнулся Эмерсон.

Большинство построек теснилось вокруг колодца. Церковь, скромное куполообразное строение, была не выше соседних домишек.

– Жилище священника, – Эмерсон указал на строение с куполом. – А вот, если не ошибаюсь, и его хозяин.

В дверях стоял высокий, мускулистый человек в темно-синем тюрбане – неизменном головном уборе египетских христиан. Некогда тюрбан предписывалось носить презренному религиозному меньшинству, но теперь он стал скорее предметом гордости.

Вместо того чтобы выйти нам навстречу, священник замер в картинной позе: руки скрещены на груди, голова надменно поднята. Фигура, что и говорить, величественная. Лица было почти не разглядеть, ибо его скрывала самая примечательная борода, какую я когда-либо видела. Она начиналась на уровне ушей, смоляной чернотой заливала щеки и верхнюю губу, черным водопадом спускалась почти до пояса. Брови священника были необычайно косматы. Лишь по ним можно было судить о чувствах их обладателя, и в данный момент брови особого оптимизма не внушали: они были нахмурены.

Заметив священника, большинство сельчан потихоньку улизнули. Осталось пять-шесть человек. На них были те же синие тюрбаны, и брови их выглядели так же неприязненно, как и у святого отца.

Эмерсон невольно рассмеялся:

– Дьяконы.

Он завел приветственную речь на великолепном арабском, после чего наступило молчание. Но вот борода священника дрогнула и раздался глухой, словно из бочки, голос:

– Доброе утро.

У мусульман, с которыми мне приходилось общаться, за формальным приветствием всегда следует приглашение зайти в дом, поскольку гостеприимство предписано Кораном. Мы напрасно ждали подобной любезности от наших единоверцев, если пользоваться этим термином в широком смысле. После долгого молчания священник спросил, что нам нужно.

Его показное недружелюбие вывело из себя Абдуллу, который, хотя и является во многих отношениях замечательным человеком, все же не лишен известного предубеждения против своих соотечественников-христиан. В деревню Абдулла вошел с таким видом, будто ничего хорошего от этого визита не ждет.

– Эй вы, грязные свиноеды, как вы смеете так обращаться с великим повелителем? Вы знаете, что перед вами господин Эмерсон, Отец Проклятий? А это его главная жена, премудрая и опасная врачевательница Ситт-Хаким! Они оказали честь вашей деревне, почтив ее своим присутствием. Пошли, господин Эмерсон, нам не нужна помощь этих презренных людишек.

Один из «дьяконов» что-то прошептал священнику на ухо. Тюрбан святого отца качнулся.

– Отец Проклятий, – повторил он, а затем нарочито медленно произнес: – Я вас знаю... Я знаю ваше имя.

По моему телу пробежал холодок. В устах священника эта фраза ничего не значила, но, сам того не ведая, он повторил зловещую ритуальную фразу древнеегипетских жрецов. Знать имя человека или бога означало обладать властью над ним.

Абдулле эти слова тоже не понравились, хотя, наверное, совсем по иной причине.

– Знаешь его имя? Да кто здесь не знает? От порогов южного Нила до болот дельты...

– Хватит, – сказал Эмерсон. Губы его подрагивали, но он все-таки сохранял серьезное выражение лица, так как смех уязвил бы Абдуллу и оскорбил священника. – Вы знаете мое имя, святой отец? Это хорошо. Но я не знаю вашего.

– Отец Гиргис, священник церкви святой Мириам в Дронкехе. Вы действительно Эмерсон, который откапывает кости мертвецов? Вы не духовное лицо?

Теперь настал мой черед сдержать улыбку.

– Да, я тот самый Эмерсон. Я здесь для того, чтобы вести раскопки, и собираюсь нанять работников из жителей деревни. Но если они не хотят со мной работать, я найду работников в другом месте.

Крестьяне постепенно снова стали собираться на площади. А стоило Эмерсону произнести последние слова, как в толпе пронесся приглушенный ропот. Жители египетских деревень, будь то мусульмане или копты, чрезвычайно бедны. Возможность получить щедрое вознаграждение – это не то предложение, от которого стоит отказываться.

– Постойте, – поспешно сказал отец Гиргис, увидев, что Эмерсон собирается уйти. – Если вы пришли именно за этим, то можно поговорить.

В итоге нас все-таки пригласили в «пасторский дом», как окрестил его Эмерсон. Хижина отца Гиргиса мало отличалась от прочих египетских домов, разве что была немного почище. Основным предметом меблировки служила длинная оттоманка, обтянутая дешевым поблекшим ситцем, единственное украшение – распятие с жутковатым Христом, вымазанным вместо крови красной краской.

По просьбе священника к нам присоединился робкий человечек с темным лицом, напоминавшим сморщенный орех, – староста деревни. Не было никаких сомнений, что этот испуганный египтянин обладает лишь номинальной властью. Он чуть слышно поддакивал «пастору» и встрепенулся, только когда Эмерсон упомянул про заброшенный монастырь. Староста побледнел и пролепетал:

– Но, господин, это невозможно!

– Мы не будем осквернять церковь, – вежливо сказал Эмерсон. – Нам вполне достаточно тех помещений, где когда-то размещались кладовые и кельи.

– Но, великий господин, туда никто не ходит! – упорствовал староста. – Это место проклято, там таится зло. Это обитель ифритов!

– Проклято? – недоверчиво повторил Эмерсон. – Обитель святых монахов?

Староста закатил ореховые глаза:

– В давние-давние времена все божьи люди были убиты. Отец Проклятий. И души их все еще бродят по своему жилищу. Они ищут мести...

– Мы не боимся ни демонов, ни мстительных привидений. Если это ваше единственное возражение, мы немедленно поселяемся там.

Староста лишь покачал головой. «Пастор» слушал этот разговор с сардонической улыбкой.

– Здание ваше. Отец Проклятий. Пусть души монахов, не обретшие покоя, отомстят вам, как вы того заслуживаете.

3

– Куда это ты направляешься? – вопросила я, когда мы покинули жилище отца Гиргиса. – По-моему, в деревню мы вошли с противоположной стороны.

– Надо осмотреться, – ответил Эмерсон. – Здесь происходит что-то странное, Амелия. Удивляюсь, как это ты, с твоей хваленой наблюдательностью, ничего не заметила.

– Как это не заметила? – запальчиво возразила я. – Отец Гиргис настроен к чужакам с неприкрытой враждебностью. Надеюсь, он не станет подрывать наш авторитет.

– Отец Гиргис меня волнует меньше всего. – Эмерсон перешагнул через шелудивого пса, разлегшегося прямо на дороге. Пес зарычал, и Эмерсон автоматически похвалил: – Хорошая собачка, умная... Интересно, почему этот почтенный бородач встретил нас так нелюбезно? С этими церковными крысами вечно одно и то же... А борода у него примечательная, почти...

Эмерсон внезапно замолчал, уставившись прямо перед собой. Впереди показалось несколько домов, наполовину скрытых величественными пальмами. По сравнению с другими лачугами они выглядели вполне пристойно. Стены явно совсем недавно побелены, двери сияют свежей краской... Да и улица была подметена. Три дома вполне заурядные, а вот четвертый... Плоскую крышу венчал короткий шпиль, а над дверью золочеными буквами было выведено: «Церковь Святого Иерусалима».

Пока мы в молчаливом недоумении рассматривали это сооружение, неведомо как очутившееся в египетской пустыне, дверь одного из домиков отворилась и оттуда с веселым смехом высыпала стайка ребятишек. Без лишних колебаний они ринулись в нашу сторону с приветственными воплями. Смуглый херувим вцепился в мои штаны и устремил на меня глаза цвета расплавленного шоколада.

– Бакшиш, госпожа, – ласково пролепетал он. – Я Христиан... Я протестант...

– О господи! – обреченно протянула я.

– Это галлюцинация, Пибоди, этого просто не может быть. После всех жестоких ударов судьбы, которые мне довелось перенести... Миссионеры! Здесь эти чертовы миссионеры, Амелия!

– Мужайся! – взмолилась я, чувствуя, как у самой подкашиваются ноги. – Мужайся, Эмерсон. Могло быть и хуже.

Из двери выпорхнуло еще несколько детей – на этот раз девочки. Правда, эти робкие создания не бросились на нас с энергией стервятников, как их сверстники мужского пола. Вслед за девочками в дверном проеме показалась высокая фигура. С минуту человек, щурясь, вглядывался в залитую солнцем улицу. Золотые блики играли в его волосах, создавая что-то вроде нимба. Это был тот самый Аполлон, которого мы видели в ресторане «Шепарда» с жутковатой толстухой. Наконец он заметил нас, и на губах его заиграла чудесная улыбка. Он вскинул руку, то ли приветствуя, то ли благословляя нас.

Эмерсон без сил опустился в уличную пыль, словно его вдруг подкосила смертельная болезнь.

– Куда уж хуже! – простонал он замогильным голосом.

4

– Мальчики, мальчики!

Молодой человек направился к нам, взмахами рук призывая мальчишек угомониться. Он говорил по-арабски почти без акцента, но очень медленно и короткими фразами.

– Прекратите же, мальчики. Идите по домам. Мамы уже заждались вас. И хватит клянчить. Бог этого не любит.

Сорванцы послушно рассеялись. Их наставник переключился на нас. При ближайшем рассмотрении он выглядел просто ослепительно. Золотистые волосы сияли, белоснежные зубы сверкали, а лицо так и лучилось радушием. Эмерсон продолжал пялиться на него, как завороженный, поэтому я сочла своим долгом обменяться любезностями.

– Боюсь, мы должны извиниться за вторжение в ваши владения, сэр. Позвольте представиться. Меня зовут Амелия Пибоди Эмерсон, а это...

Правильнее всего было бы сказать «чурбан», поскольку Эмерсон хранил полную неподвижность, сидя в пыли, но ослепительный красавец не дал мне продолжить.

– Вам нет необходимости представляться, дорогая миссис Эмерсон! Вы и ваш выдающийся муж известны всем гостям Каира. Для меня большая честь приветствовать вас здесь. Я лишь вчера узнал о вашем приезде.

Монолит ступора, в котором пребывал Эмерсон, дал трещину.

– А кто вам об этом сообщил? – прохрипел он.

– Как «кто»? Мсье де Морган, конечно же! – простодушно ответил молодой человек. – Директор Ведомства древностей. Возможно, вам известно, что он ведет раскопки в Дахшуре, недалеко от...

– Я знаю, где находится Дахшур, молодой человек, – отрезал Эмерсон, окончательно приходя в себя. – А вот вас я не знаю! Кто вы такой, черт побери?

И он величественно восстал из клубов уличной пыли.

– Эмерсон! – воскликнула я. – Разве можно так обращаться к представителю церкви!

– Прошу вас, не надо извиняться. Я сам виноват, что не представился. Меня зовут Дэвид Кэбот, из бостонских Кэботов.

Судя по всему, нам полагалось знать это имя, но, увы, ни я, ни тем более Эмерсон и слыхом не слыхивали ни о каких Кэботах. Мой супруг сверлил юного священника суровым взглядом.

– Ох, простите, я забыл о приличиях, – продолжал тот. – Заставляю вас стоять на солнцепеке. Прошу вас, входите и познакомьтесь с моей семьей.

О какой семье он толкует? Вряд ли этот юноша женат, значит, речь идет о родителях? Юный священник рассмеялся и покачал головой.

– Я имею в виду свою духовную семью, миссис Эмерсон. Мой отец во Христе преподобный Иезекия Джонс возглавляет нашу миссию. Его сестра также трудится на виноградниках Господних. Скоро время полуденной трапезы. Не почтите ли вы наше скромное жилище своим присутствием?

Я вежливо отклонила предложение, объяснив, что нас ждут остальные участники экспедиции, после чего мы опрометью кинулись прочь, словно беседовали не с симпатичным представителем церкви, но с самим сатаной. Даже не подумав понизить голос, мой дорогой супруг рявкнул во все горло:

– Ты была чертовски вежлива, Амелия!

– Ты так говоришь, словно вежливость – смертный грех. Надо же кому-то было проявить хоть крупицу воспитанности, чтобы компенсировать твою грубость.

– Грубость? Это я-то грубый?!

– Ужасно грубый.

– На мой взгляд, грубость – это когда врываешься к человеку в дом и требуешь, чтобы он перестал поклоняться тому богу, которого он избрал. Какая наглость! Мистеру Кэботу и его «отцу во Христе» лучше не пытаться испробовать свои трюки на мне.

– Вряд ли мистеру Кэботу придет в голову обращать тебя в свою веру, – рассмеялась я, беря его за руку. – Быстрей, Эмерсон, мы слишком долго отсутствовали. Страшно подумать, что за это время мог натворить Рамсес.

Как ни странно, Рамсес ничего не натворил. Мы обнаружили его сидящим на земле, рядом с древней монастырской стеной. Он увлеченно ковырял спекшийся песок маленькой лопаткой, неподалеку высилась кучка черепков. При виде этой идиллической картинки Эмерсон просиял, а у меня появилась надежда, что Рамсес рассеет отцовское раздражение, вызванное встречей с миссионерами.

5

Вскоре прибыла делегация из деревни. Крестьяне уверили, что отец Гиргис все-таки решил благословить их на сотрудничество с нами. Первым делом нам требовались строители – каменщики, плотники, штукатуры. Эмерсон обрадовался аудитории; пусть он и отрицает это с пеной у рта, но мой муж питает неодолимую склонность к театральности.

Представление «Изгнание демонов» вышло у него на славу. Заунывным голосом распевая молитвы, он скакал по бывшему монастырю, а публика, раскрыв рты, таскалась за ним хвостом. Эмерсон был на вершине блаженства, даже не обратил внимания на то, что подвернул ногу во время своих «религиозных» скачек. Зрители наградили его восторженными овациями и наперебой уверяли, что полностью избавились от страхов перед ифритами и прочей нечистью.

Вскоре работа закипела, и я надеялась, что к темноте у нас будет крыша над головой, а под ногами – чистый пол. Мы сможем собрать походные кровати, расставить столы и стулья, навести уют.

Наши работники сторонились местных жителей, но осложнений можно было не бояться: Абдулла пользовался среди своих подчиненных непререкаемым авторитетом. Бок о бок с ним трудились четыре его сына самого разного возраста – от Фейсала, уже седого человека, сыновья которого достигли совершеннолетия, до совсем юного Селима, обаятельного парнишки четырнадцати лет. Судя по всему, Абдулла души не чаял в младшем сыне, да и вся семья обожала Селима. Заразительный мальчишеский смех и покладистый нрав сделали его всеобщим любимцем. С точки зрения египтян, Селим считался взрослым мужчиной и должен был вскоре обзавестись женой, тем не менее они с Рамсесом быстро нашли общий язык.

Некоторое время понаблюдав за мальчиком, я назначила его официальным надзирателем Рамсеса. Непригодность для этой роли Джона с каждым днем становилась все очевиднее. Он без конца пытался помешать Рамсесу заниматься безобидными вещами – например, вести раскопки, хотя для этого, собственно, малыш сюда и приехал, – и позволял ему куда более страшные, например пить сырую воду. Зато в прочих отношениях Джон оказался весьма полезен. Он с удивительной быстротой усваивал арабский и охотно общался с египтянами, в нем не было и следа островных предрассудков, свойственных британцам. Выметая песок из бывшей трапезной, которую мы решили сделать гостиной, я слушала болтовню Джона на ломаном, но вполне понятном арабском. Собеседники добродушно посмеивались над его ошибками.

В конце дня я вышла на улицу, чтобы проверить, как продвигается ремонт крыши, и увидела приближающуюся процессию. Верхом на ослах тряслись три человека. Изящную фигуру мистера Кэбота нельзя было не узнать. На другом осле сидел мужчина в таком же темном одеянии священника и шляпе-канотье. Лишь когда вереница подъехала ближе, стало ясно, что третьей была женщина.

При виде этого несчастного существа у меня сжалось сердце. Глухое платье с длинными рукавами из темного набивного ситца свело бы в могилу кого угодно. Пышные юбки целиком накрыли осла, из-под юбок торчали лишь голова и хвост бедного животного. Широкополая нелепая шляпка с высокой тульей, каких я не встречала лет десять, почти полностью скрывала лицо. Невозможно было даже определить, блондинка пожаловала к нам в гости или брюнетка, юная дева или дряхлая старуха.

Мистер Кэбот спешился первым.

– Вот и мы! – жизнерадостно воскликнул он.

– Вижу, – лаконично ответила я, благодаря небо и собственную догадливость за то, что отправила Эмерсона с Рамсесом осматривать место будущих раскопок.

– Имею честь, – продолжал мистер Кэбот, – представить моего уважаемого наставника преподобного Иезекию Джонса.

Наружность этой личности мало соответствовала благоговению, звучавшему в голосе молодого Кэбота. Иезекия был среднего роста, с мощными плечами и квадратным туловищем. Его рубленые черты скрывала окладистая борода. Над глазами нависали две черные лохматые гусеницы – брови толщиной в мой палец. Особой грациозностью Иезекия не отличался: неловко сверзился с осла и согнул в поклоне коренастое туловище. Но мне стало понятно восхищение Кэбота; когда его старший коллега заговорил. Голос Иезекии был прекрасен – чудесный баритон, напевный, звучный и глубокий, как голос виолончели. Правда, эта виолончель оказалась слегка подпорченной нелепым и уродливым американским выговором.

– Очень приятно, мэ-эм. Мы так по-оняли, вам нужна по-омощь. А это моя сестра Черити, она истинное Милосердие.

Особа в шляпе-трубе к этому времени уже спешилась, но я по-прежнему не могла разглядеть ее лицо, скрытое под черной вуалеткой. Бородатый братец обнял спутницу за плечи и подтолкнул ко мне, словно торговец, расхваливающий товар.

– Черити умеет много трудиться во славу Го-оспо-да, – продолжал он. – Скажите, что вам нужно делать, и она все сде-елает.

Меня пронзила дрожь негодования. Я порывисто протянула девушке руку.

– Очень приятно, мисс Джонс.

– Мы не по-ользуемся мирскими обращениями, – пропел Иезекия. – Брат Дэ-эвид все вре-емя об этом забыва-ает. Я понимаю, друг мо-ой, ты делаешь это из уважения...

– Так оно и есть, сэр, – виновато пробормотал «брат Дэвид».

– Но я не заслуживаю уважения, брат. Я всего лишь жалкий грешник, как и все остальные в этом самом грешном из миров. Мо-ожет, я сделал один лишний шажок по дороге к спасению, но все равно остаюсь таким же жалким гре-ешником.

От благостной улыбки Иезекии к горлу подкатила тошнота. Что за противный тип! Взять бы его за шкирку и хорошенько встряхнуть... Молодой Кэбот взирал на Иезекию с таким благоговением, что мне стало окончательно не по себе.

Черити замерла, сложив руки на животе и склонив голову. Девушка напоминала вырезанный из черной бумаги силуэт, безжизненный и лишенный индивидуальности. Безликий женский силуэт.

Я еще не решила, стоит ли мне приглашать гостей в дом, но Иезекия сделал это за меня. Он просто вошел. Я последовала за ним и с негодованием обнаружила, что этот наглец устроился на самом удобном стуле.

– А вы тут неплохо поработали, – похвалил он. – Как только вы закрасите языческое изображение вон на той стене...

– Языческое?! – воскликнула я возмущенно. – Это христианский образ, сэр! Два святых, если я не ошибаюсь.

– "Не со-отвори се-ебе языческого кумира"[6], – напевно произнес Иезекия. Его мелодичный голос прокатился по пустому помещению, отразившись от древних стен.

– Прошу прощения, но мне нечем вас угостить. Как видите, мы еще не устроились.

Такая грубость была бы достойна самого Эмерсона. Переносная плита уже горела, и на ней весело пофыркивал чайник, так что моя ложь носила явный и умышленный характер. Но, как тут же выяснилось, грубостью брата Иезекию не проймешь.

– Как правило, я воздерживаюсь от алкоголя, – невозмутимо ответил он. – А вот от чашечки чая не откажусь. Давно из Рима? Я знаю, что вы, британцы, жить не можете без этого языческого города. Садитесь, мэ-эм. Наша возлюбленная се-ест-ра Черити позаботится о чае. Дава-ай, девочка, куда подевались твои хорошие манеры? Шляпку-то сними. Здесь и так темно, а я не хочу, чтобы ты что-нибудь пролила.

В комнате было вполне достаточно света, и разглядеть девичье лицо не составляло особого труда.

Красота девушки не соответствовала современным канонам. Она словно явилась из другой эпохи. Лицо было очень бледным, что не удивительно, если бедняжка все время разгуливает в этом дымоходе. Утонченные черты и совсем детское выражение делали ее похожей на маленькую девочку. Черити застенчиво посмотрела на меня, словно испрашивая дозволения, и я поразилась доброте и наивности, светившимся в ее глазах. Пышные темно-русые волосы были зачесаны назад и собраны в нескладный пучок, но несколько прядей вырвались на волю и ласкали нежные щеки.

Я улыбнулась Черити и обратила куда менее дружеский взгляд на ее братца.

– Здесь есть кому позаботиться о чае, Джон?

Я знала, что Джон стоит за дверью в ожидании распоряжений. Да-да, за дверью, ибо ее успели навесить, отделив трапезную от внутреннего дворика. Дверь тотчас распахнулась, и на пороге возник Джон. Я испытала почти материнскую гордость. Джон мог служить замечательным примером молодого британца. Высоко закатанные рукава рубашки обнажали мускулистые руки Геркулеса, в лице читались сдержанное достоинство и готовность быть полезным.

Но ответа от него я так и не дождалась. Слова застряли у Джона в горле. Глаза его были прикованы к девушке.

У меня в голове вертелась фраза из мистера Теннисона, которая подходила к данному случаю с точностью стрелы, попавшей в центр мишени. «На меня обрушилось проклятье», – воскликнула леди Шалотт (не самый достойный пример для подражания), когда впервые увидела сэра Ланселота. Так же мог бы воскликнуть Джон, когда его взгляд упал на Черити, если бы имел склонность к виршам.

Интерес молодого человека не укрылся от девушки. Впрочем, поведение Джона было недвусмысленным до неприличия, для пущего эффекта ему оставалось разве что громким воплем оповестить всех о том, что внешность гостьи поразила его воображение. Черити зарделась и потупила взгляд.

Опущенные ресницы и румянец добили Джона. Как он сумел приготовить и подать чай, мне, честно говоря, неведомо: его глаза словно приклеились к девушке. Я полагала, что брату Иезекии поведение нашего Джона будет неприятно, но фарисей почему-то невозмутимо наблюдал за молодыми людьми, прихлебывал чай и помалкивал. Зато учтивость брата Дэвида пришлась как нельзя кстати. Юный Кэбот с неподражаемым юмором описывал, с какими сложностями ему и его коллегам пришлось столкнуться в деревне.

Я думала, что мне придется выпихивать Джона силой, но оказалось достаточно всего лишь пять раз громко повторить, что он свободен. После чего, шатаясь, бедняга вышел из комнаты. Дверь, однако, осталась приоткрытой.

Иезекия наконец выхлебал весь чай и встал.

– Нам надо возвращаться, – объявил он. – За Черити я вернусь на закате.

– Нет-нет! Очень благодарна за ваше предложение, и Черити – чудесная девушка, но мои люди со всем справляются. – Иезекия открыл было рот для возражений, но я повысила голос: – Если мне понадобится помощница, я найму ее в деревне. И ни в коем случае не допущу, чтобы эта юная леди превратилась в посудомойку.

Лицо Иезекии приобрело багровый оттенок. Прежде чем он смог выдавить хоть слово, Дэвид сказал:

– Дорогая миссис Эмерсон, ваша заботливость делает вам честь, но вы не понимаете наших воззрений. В честном труде нет ничего позорного. Я сам всегда с готовностью засучиваю рукава и беру в руки малярную кисть или швабру. И Черити, я знаю, придерживается того же мнения и согласится вам помочь.

– Да-да, с большой радостью! – Девушка впервые осмелилась заговорить. Голос ее был нежным, как ветерок, колышущий листву. А взгляд, который она обратила на молодого Дэвида, говорил красноречивее слов.

– Нет, – упорствовала я.

– Нет? – повторил Иезекия угрожающе.

– Нет.

Когда я говорю таким тоном, да еще сопровождаю свои слова грозным взглядом, ни один мужчина на свете, даже самый отчаянный храбрец, не отваживается мне перечить. А брат Иезекия вовсе не был храбрецом. И даже если был, то его учтивый спутник не позволил разгореться сваре.

– Тогда мы вас покида-аем, – пропел Иезекия и поклонился. – Надеюсь, наше предложение не было неправильно понято.

– Ничуть. Оно просто было отклонено. С благодарностью, разумеется.

– Гм... Ладно, раз вы так хотите. До свида-ания. Увидимся в церкви на воскресной слу-ужбе.

Это было утверждение, а не вопрос, поэтому я не стала отвечать.

– И с вашим слугой тоже, – Иезекия многозначительно покосился на приоткрытую дверь. – Для нас ва-аши британские социальные различия ничего не зна-ачат. Для нас все люди – братья в глазах Го-оспода. Мы с радостью примем сего молодого челове-ека.

Я крепко ухватила брата Иезекию за локоть и вывела на улицу.

Глядя им вслед, я чувствовала, как меня снова захлестывает негодование. Девушка покорно брела позади мужчин, словно существо низшей касты. Я даже ногой топнула, что было совершенно бессмысленно, только в песке увязла. Этот треклятый попик не только был религиозным фанатиком и невоспитанным хамом, он еще служил сводником у своего бога. Заметив интерес Джона к Черити, брат Иезекия тут же смекнул, что может заполучить в ряды своих последователей еще одного новообращенного. Я почти жалела об отсутствии Эмерсона. Уж он бы схватил этого мерзавца за шиворот и вышвырнул за дверь.

6

Позже я рассказала мужу об этом визите. Мы сидели перед дверью и любовались волшебными закатными красками, игравшими над янтарными песками пустыни. Рамсес неподалеку с похвальным рвением рыл землю. Куча черепков и костей уже походила на основательную пирамиду. Рядом с нашим трудолюбивым сыном лежала Бастет. Время от времени, когда ее ноздрей касался аромат жареной курицы, доносящийся из кухни, кошка дергала носом.

К великой моей досаде, Эмерсон отнюдь не преисполнился сочувствием.

– И поделом тебе, Амелия! Говорил же, что ты слишком любезна с церковными крысами.

– Если бы ты видел преподобного Иезекию Джонса, то понял бы, что ни вежливость, ни грубость на него не действуют.

– Тогда, – невозмутимо сказал Эмерсон, – надо было вытащить пистолет и приказать ему проваливать.

Я поправила вышеупомянутое оружие, которое висело на моем поясе среди прочих полезных в хозяйстве мелочей.

– Ты ничего не понимаешь, Эмерсон. Я предвижу неприятности. Девушка по уши влюблена в молодого Дэвида, а Джон... наш увалень Джон с первого взгляда пал к ногам Черити. Классический треугольник, дорогой мой Эмерсон.

Супруг мой презрительно фыркнул:

– Какой же это треугольник! Если только этот красавчик не потерял голову из-за...

– Эмерсон!

– ...кого-нибудь другого, – шепотом закончил Эмерсон, воровато оглянувшись на Рамсеса, навострившего уши. – Амелия, ты опять за старое? Снова твое буйное воображение вырвалось на волю? Теперь, когда твои детективные инстинкты чахнут в этой мирной пустыне, ты решила заняться любовными интригами? Почему бы тебе не приберечь силы для полезной деятельности? Прошу, оставь свои фантазии, в нашей работе нужна светлая голова.

Рамсес оторвался от раскопок и помахал почерневшей от времени костью.

– Джон, – сообщил он, – сидит в комнате и читает Библию.

7

Увы, Рамсес был прав. Джон действительно читал Библию. С того вечера он стал посвящать этому прискорбному занятию почти все свободное время, если только не слонялся по деревне в надежде увидеть даму своего сердца. Когда Джон возвращался летящей походкой и с дурацкой улыбкой на лице, я знала, что он видел Черити. Когда же со стороны дороги, ведущей в деревню, доносился угрюмый топот, я понимала – его бдение осталось невознагражденным. В подобные дни у Джона был такой вид, словно всех его родственников поразила чума.

На следующее утро после визита миссионеров мы завершили предварительный осмотр места будущих раскопок. Общая длина участка составляла около четырех миль, он начинался у деревни Бернаш и заканчивался в полумиле от Ломаной пирамиды в Дахшуре. Мы нашли следы нескольких небольших кладбищ, относящихся к разным эпохам: от Древнего царства до Древнего Рима. Почти все захоронения были разграблены. Две ложбины, одна приблизительно в трех милях к югу от Ломаной пирамиды, а вторая в четверти мили к северу от первой, были густо покрыты обломками известняка. Это, как заявил Эмерсон, и были остатки пирамид Мазгунаха.

Я бесцветным голосом повторила:

– Пирамид?

– Пирамид, – твердо ответил Эмерсон.

Грандиозные сооружения Дахшура, высившиеся на горизонте, казалось, издевательски подмигнули. После ленча Эмерсон заявил о своем намерении нанести визит мсье де Моргану.

– К работе мы сможем приступить только через день-два, – лживым голосом объяснил он. – А Рамсесу следует посмотреть на Дахшур. Я собирался свозить его в Гиду и Саккару, но мы в такой спешке покинули Каир, что бедняге даже в музее побывать не удалось.

– После завершения сезона у нас будет масса времени на достопримечательности, – ответила я, аккуратно складывая салфетку.

– Все равно вежливость требует нанести визит соседу, моя дорогая Пибоди.

– Безусловно, но обычно вежливость сама по себе, а ты сам по себе. Что это с тобой стряслось? – Эмерсон набычился, и я быстро добавила: – Ну хорошо, хорошо, если ты настаиваешь, то пойдем.

Мы взяли с собой юного Селима, а Джону поручили руководить обустройством жилища. На раскопках хозяйничал Абдулла.

Путешествие в Дахшур явилось проверкой моего самообладания. Чем ближе мы подходили к величественным пирамидам, тем сильнее меня охватывала горечь. С каким неописуемым вожделением я взирала на эти чудесные строения, с которыми еще недавно надеялась познакомиться!

Две большие пирамиды Дахшура относятся к тому же периоду, что и пирамиды Гизы, и почти столь же высоки. Они построены из известняка, их белоснежные грани в зависимости от освещения играют совершенно немыслимыми оттенками – золотистые на закате, в лунном свете они приобретают призрачную полупрозрачную бледность. Сейчас, когда едва-едва перевалило за полдень, обе громады сияли ослепительной белизной, чудесно гармонируя с небесной лазурью.

Кроме двух гигантов в Дахшуре имелось еще три пирамиды поменьше, построенных позднее, когда мастерство египетских строителей пришло в упадок. Их возвели не из прочного камня, а из кирпича, облицованного камнем, со временем камень исчез, и малые пирамиды утратили первоначальную строгую форму. Каменные плиты то ли понадобились последующим поколениям фараонов, то ли уже в поздние времена их пустили на строительство.

Несмотря на плачевное состояние, одна из этих кирпичных пирамид, самая южная, с некоторых точек казалась даже выше, чем ее каменные соседки. Она сурово и почти угрожающе маячила впереди и на фоне своих белоснежных каменных сестер выглядела почти черной.

– Какой странный и поистине зловещий вид у этой конструкции, Эмерсон. Неужели это пирамида?

Чем ближе мы подходили к Дахшуру, тем больше мрачнел Эмерсон. И сейчас он угрюмо ответил:

– Тебе прекрасно известно, Пибоди, что это именно пирамида. Можешь не развлекать меня своей притворной невежественностью.

Да, он был совершенно прав. Пирамиды Дахшура я знала не хуже собственного дома в Кенте. Мне казалось, что я смогу ходить здесь с закрытыми глазами. Плохое настроение Эмерсона не в последнюю очередь объяснялось тем, что он знал о моем жгучем желании и чувствовал свою вину, – во всяком случае, такой вариант я не отвергала.

Арабы называли зловещее кирпичное строение Черной пирамидой, и оно заслужило свое имя, хотя напоминало, скорее, огромную усеченную башню. Подойдя почти вплотную, мы заметили какое-то движение с восточной стороны Черной пирамиды, где как раз и вел раскопки мсье де Морган. Однако самого француза не было видно. Приветственный рык Эмерсона вытащил мсье де Моргана из палатки, где тот мирно дремал.

Мсье де Моргану было чуть за тридцать. До того как возглавить Ведомство древностей, каковой пост традиционно занимал гражданин Франции, он работал горным инженером. Это был человек приятной наружности с правильными чертами лица и роскошными усами. Несмотря на то, что мсье де Моргана вырвали из объятий Морфея, стрелки на его брюках были безупречны, сюртук застегнут на все пуговицы, а пробковый шлем находился там, где ему полагается быть. Впрочем, эту деталь туалета галантный француз тут же сорвал с головы, стоило ему узреть меня. Губы Эмерсона брезгливо скривились при виде этого «пижонства». Сам он наотрез отказывался носить головные уборы, стрелок на его штанах отродясь не водилось, куртка обычно валялась в пыли, а мой ненаглядный супруг разгуливал с засученными по локоть рукавами и с расстегнутым воротом рубахи.

Я извинилась перед де Морганом, что пришлось его потревожить.

– Все в порядке, дорогая мадам Эмерсон, – улыбнулся француз, тайком зевнув. – Я все равно собирался вставать.

– Давно пора, – буркнул мой муж. – Вы никогда ничего не добьетесь, если будете следовать восточному обычаю спать среди дня. Да и погребальную комнату такими любительскими методами не отыщете – копать туннели наугад, вместо того чтобы искать первоначальный вход...

Натужно рассмеявшись, мсье де Морган перебил его:

– Mon vieux[7], я отказываюсь обсуждать профессиональные вопросы, пока не поприветствую вашу очаровательную жену. А это, должно быть, юный Эмерсон... Как поживаешь, дружище?

– Спасибо, хорошо, – вежливо ответил Рамсес. – Можно мне посмотреть на пирамиды?

– Уже истинный археолог! – с восторгом вскричал француз. – Mais certainement, mon petit![8]

Я сделала знак Селиму, который сохранял почтительную дистанцию, и юноша, сверкнув белозубой улыбкой, последовал за Рамсесом. Де Морган пригласил нас сесть и что-нибудь выпить. Мы потягивали вино, когда из палатки на воздух вынырнул еще один любитель дневного сна. Он зевнул во весь рот и потянулся.

– Боже всемогущий! – поразился Эмерсон. – Неужто мошенник Каленищефф?! Какого черта он здесь делает?

Брови де Моргана поползли вверх, но он лишь сдержанно произнес:

– Мсье Каленищефф предложил свои услуги. Знаете, лишняя пара рук никогда не помешает.

– Да он о раскопках знает меньше Рамсеса.

– Я бы с радостью воспользовался познаниями юного Рамсеса. – Де Морган улыбнулся, пытаясь скрыть досаду. – Ваша светлость, вы знакомы с профессором Эмерсоном и его супругой?

Каленищефф пожал руку Эмерсону, поцеловал мою, извинился за растрепанный вид, спросил о Рамсесе, посетовал на жару и выразил надежду, что нам нравится в Мазгунахе. На последнее замечание у нас не было никакого желания отвечать. Каленищефф нацепил монокль и, по своему обыкновению, принялся строить мне глазки.

– Очаровательная мадам Эмерсон, своим присутствием вы преобразили это унылое место! – воскликнул он. – Какой соблазнительный наряд!

Эмерсон злобно зыркнул на медоточивого русского, который с нескрываемым интересом изучал мои икры, затянутые в сапоги.

– Я здесь не для того, чтобы обсуждать женские наряды!

– Нет, разумеется, – невозмутимо ответствовал Каленищефф, перемещая взгляд на мои колени, упрятанные под бриджами. – Если вам нужен совет или помощь, мы всегда готовы...

Разговор вертелся вокруг пустяков. Каленищефф трепал языком, француз любезничал, а Эмерсон тщетно пытался перевести беседу на какую-нибудь осмысленную тему. Стоило ему задать вопрос, касающийся раскопок, как мсье де Морган тут же заводил речь о погоде, а русский отпускал очередную оскорбительную пошлость. Нет нужды говорить, что я сгорала от злости, глядя, как эта парочка измывается над моим мужем. И в конце концов терпение мое оказалось исчерпанным. Когда необходимо, в моем арсенале есть такой пронзительный тон, что проигнорировать меня невозможно.

– Я хотела бы поговорить с вами о подпольной торговле древностями! – прокричала я, поразившись собственному визгу.

У Каленищеффа из глаза выпал монокль, мсье де Морган поперхнулся чаем, слуги подскочили, а один выронил стакан, который держал в руках. Я самодовольно глянула на Эмерсона, который так и замер с разинутым ртом. Цель была достигнута: вниманием собеседников я завладела, а потому можно было перейти на более сдержанные интонации.

– Дорогой мсье де Морган, будучи главой Ведомства древностей, вы, разумеется, знаете о сложившемся положении. Какие шаги вы намерены предпринять, чтобы остановить эту гнусную торговлю и посадить преступников в тюрьму?

Де Морган с трудом откашлялся и прохрипел:

– Обычные шаги, мадам.

– Нет, мсье, вы так просто не отделаетесь. – Я шутливо погрозила пальчиком и слегка подбавила в голос пронзительных ноток. – Вы разговариваете не с пустоголовой туристкой, а с опытным археологом! И я знаю куда больше, чем вы думаете. Например, знаю, что в последнее время торговля древностями приобрела катастрофические размеры. В игру вступил доселе неизвестный гений преступлений, которого местные мошенники называют Хозяином.

– Черт! – воскликнул Каленищефф. Монокль, который он только что водрузил на место, вновь упал. – Прошу прощения, драгоценная мадам Эмерсон...

– Вы удивлены? – улыбнулась я. – Неужели вы об этом не знали, ваша светлость?

– Незаконные раскопки всегда велись. Но вы говорите о каком-то преступном гении... – Каленищефф пожал плечами.

– Его светлость прав, – подхватил де Морган. – Возможно, незаконная торговля сейчас и на подъеме, но, простите, мадам Эмерсон, преступные гении бывают только в приключенческих романах. – Он тонко улыбнулся.

Это нелепое возражение лишний раз доказало, что мсье де Морган совершенно не пригоден для столь ответственного поста. А слащавый Каленищефф явно что-то скрывал. По спине у меня побежали мурашки удовольствия. Я чувствовала, что нахожусь на пороге важного открытия, и собиралась с удвоенной настойчивостью продолжить расспросы, когда раздался душераздирающий крик. В этом звуке было столько ужаса, что мы разом вскочили на ноги и бросились на помощь.

Распростершись на земле. Селим лихорадочно разгребал песок. Время от времени он разражался воплями, в которых ужас мешался с отчаянием. Мальчика окружало столь плотное песчаное облако, что, лишь подойдя ближе, я поняла, в чем дело.

Поверхность земли к западу от основания пирамиды была очень неровной и состояла из глубоких впадин и высоких гребней: верное свидетельство, что под слоем песка сокрыты древние строения. Из одной такой впадины торчала маленькая рука, неподвижная, словно ветвь дерева. Селим яростно рыл песок вокруг руки, и не надо было обладать особым умом, чтобы понять две вещи: во-первых, рука явно принадлежит Рамсесу, а во-вторых, остальная часть Рамсеса находится под слоем песка.

Эмерсон рванулся вперед и оттолкнул Селима. Вместо того чтобы тратить время на раскопки, он схватил Рамсеса за запястье и изо всех сил дернул. Наш сын вылетел из-под земли, словно форель, охотящаяся за мухой.

Я стояла в сторонке, опираясь на зонтик, пока Эмерсон отряхивал сына. Все остальные топтались вокруг, помогая моему ненаглядному по мере сил. Когда Рамсес обрел относительно человеческий вид, я открыла флягу с водой и протянула мужу вместе с чистым носовым платком.

– Вымой ему лицо, Эмерсон. У Рамсеса, слава богу, хватило ума держать глаза и рот закрытыми, так что вряд ли он сильно пострадал.

Так оно и оказалось, но Эмерсон решил, что нам лучше все-таки вернуться. Я согласилась, поскольку это происшествие все равно прорвало паутину, которую я с искусством престарелой и многоопытной паучихи плела вокруг этого мерзкого русского. Продолжать расспросы не имело никакого смысла.

Де Морган не стал нас задерживать.

После того как мы нехотя попрощались с Дахшуром и двинулись в обратный путь, ко мне неуверенно приблизился Селим и робко потянул за рукав.

– Госпожа, я вас подвел. Побейте меня, прокляните меня!

– Ничего страшного, мои мальчик, – улыбнулась я. – Удержать Рамсеса совершенно невозможно. Он всегда найдет куда упасть. Твоя задача состоит в том, чтобы спасти его или позвать на помощь, и с этим ты вполне справился. Если бы не ты, он мог бы задохнуться.

Лицо Селима просветлело. Он благодарно поцеловал мне руку.

Эмерсон с Рамсесом ушли немного вперед. Услышав мои слова, они остановились.

– Совершенно верно, Пибоди. Ты точно описала ситуацию. Я уже предупредил Рамсеса, чтобы он вел себя осторожнее и... больше на эту тему говорить не стоит.

– Гм...

– Все хорошо, что хорошо кончается, – упорствовал Эмерсон. – Кстати, Пибоди, с какой радости ты стала расспрашивать прощелыгу де Моргана о грабителях? Какой толк разговаривать с круглым идиотом? На этом посту он не лучше, чем его предшественник.

– Я собиралась расспросить Каленищеффа о смерти Абделя, но мне помешал Рамсес.

– Помешал? Помешал! Вот как, оказывается, ты на это смотришь.

– Этот Каленищефф – очень подозрительный тип. Ты заметил, как он отреагировал на слова о Гении Преступлений?

– Если бы я носил монокль...

– Ты? Монокль? Не могу себе представить, чтобы ты нацепил столь нелепый предмет.

– Если бы, – упрямо повторил Эмерсон, – я носил монокль, то он бы тоже у меня упал после такого абсурдного предположения. Прошу тебя, заканчивай с игрой в сыщицу, Амелия. Теперь нам до этого нет никакого дела.

8

Эмерсон, разумеется, выдавал желаемое за действительное, когда говорил, что с расследованием убийства бедного Абделя покончено. Если бы он дал себе труд хоть немного поразмыслить, то наверняка бы понял, что факт нашего отъезда из Каира не означает, что мы уехали от преступлений.

Вор проник в наш номер, потому что нам многое известно о смерти Абделя. В этом я сомневалась не больше, чем в своем собственном имени. И вор не нашел того, что искал. Но эта вещь для него очень важна, иначе он не стал бы рисковать, проникая в столь солидную гостиницу, как «Шепард».

Какой же отсюда проистекает вывод?

Для любого разумного человека он очевиден. Вор будет продолжать поиски. Раньше ли, позже, но мы о нем услышим – последует или еще одна попытка ограбления, или нападение на нас, или какое-нибудь иное, не менее увлекательное происшествие. Так как эти простые и очевидные соображения не пришли Эмерсону в голову, я не сочла нужным сообщать супругу о своих умозаключениях. Он бы только отмахнулся.

На следующий день мы приступили к работе. Эмерсон решил начать с самого позднего по времени захоронения. Я попыталась его отговорить, поскольку христианские мученики никогда меня не привлекали. Сплошь зануды.

– Эмерсон, ты прекрасно знаешь, что останки на этом кладбище относятся, судя по всему, к римской эпохе. Ты же терпеть не можешь такие кладбища. Почему бы не начать работу с... э-э... пирамид? Там могут обнаружиться гробницы, и храмы, и подземные сооружения, и...

– Нет, Амелия. Я согласился вести раскопки в Мазгунахе и буду копать здесь со всей тщательностью и вниманием к деталям. Дабы никто не сказал, что Эмерсон уклоняется от своих обязанностей.

И мой супруг зашагал прочь, расправив широкие плечи и устремив нос навстречу горизонту. Вид у него был столь решительный, что у меня не хватило духу указать на недостатки такой походки: когда твой нос уперт в синюю даль, то недолго споткнуться и сломать шею. Через несколько шагов Эмерсон, разумеется, споткнулся. О Рамсесову кучу черепков. И растянулся во весь рост.

Рамсес, который направился было вслед за отцом, благоразумно юркнул за мои широкие бриджи. Бросив на нас злобный взгляд, Эмерсон поднялся и захромал дальше. На сей раз нос его был уткнут в землю.

– Что папа собирается делать? – пискнул Рамсес.

– Нанять работников. Видишь, вон они идут.

За столом, где теперь восседал Эмерсон вместе с Джоном, собралось несколько человек. Мы решили поручить Джону, вести табель: записывать имена рабочих, следить за тем, сколько часов каждый работал, и отмечать премии за наиболее ценные находки. Претенденты продолжали стекаться ручейками со стороны деревни. В темных одеяниях и синих тюрбанах, они производили весьма мрачное впечатление. Некоторое оживление вносили лишь дети. Мы собирались нанять несколько ребятишек, как мальчиков, так и девочек, чтобы они относили корзины с песком.

Рамсес внимательно осмотрел толпу кандидатов в археологи и справедливо решил, что ничего интересного в предстоящей процедуре нет.

– Мама, я буду тебе помогать, – объявил он.

– Очень мило с твоей стороны, Рамсес. А ты не хочешь закончить свои собственные раскопки?

Рамсес бросил на черепки уничижительный взгляд:

– Я с ними покончил к полному своему удовлетворению. Я просто желал провести пробные раскопки, поскольку у меня нет никакого опыта, хотя я неплохо осведомлен об основных принципах. Однако очевидно, что это место лишено интереса. Теперь я рассчитываю обратить свое внимание на...

Я закатила глаза:

– Помилуй, Рамсес! Не могу понять, откуда у тебя эта прискорбная привычка к многословию. Нет никакой необходимости прибегать к пространной речи в ответ на простой вопрос. Краткость, мой мальчик, – это не только признак острого ума, но и свидетельство хорошего литературного стиля. Я просила бы тебя брать пример с меня и впредь, ведь твоя мама...

Меня перебили, но не Рамсес, который внимательно слушал, а Бастет. Жалобно мяукнув, она цапнула меня за ногу. По счастью, сапоги из толстой кожи не позволили острым зубам добраться до моей плоти.

На страницах личного дневника я могу признаться в допущенной ошибке. Мне не следовало перебивать Рамсеса, когда он заговорил о своих планах. Бастет лишь указала на мое недостойное поведение.

Все утро я занималась хозяйственными делами. И лишь когда рабочие приступили к раскопкам после полуденного перерыва, нашла время взглянуть, как продвигается работа.

Они уже заложили первый шурф. Пятьдесят человек размахивали кирками и лопатами, и столько же детей сновали туда-сюда, оттаскивая мусор в сторону. Эта картина была мне знакома по предыдущим экспедициям, и, несмотря на весь мой пессимизм по поводу сезона в Мазгунахе, я приободрилась.

Я прошла вдоль цепочки рабочих, в душе надеясь, что кто-нибудь вдруг вскрикнет, обнаружив ценную находку. И моим глазам предстанет сокровище – саркофаг, тайник с драгоценностями или даже нетронутая гробница. Но открытие я сделала лишь в конце шурфа.

От английских и европейских туристов часто можно слышать, что все египтяне похожи друг на друга. Разумеется, это полный вздор. Эмерсон называет это предрассудком, и, наверное, он прав. Однако я готова признать, что бесформенные одеяния и тюрбаны создают впечатление однообразия, а бороды, к которым наши работники питают особое пристрастие, лишь усиливают впечатление, что все эти люди – близкие родственники. Но, несмотря на это, не прошло и пяти минут, как я увидела лицо... и – стыдно признаться – от неожиданности чуть не села на песок.

Едва ли не бегом я кинулась к Эмерсону.

– Он здесь! Идем быстрей, Эмерсон!

Мой дорогой с кислой миной рассматривал первую находку – неказистую глиняную лампу. Он сердито посмотрел на меня:

– Кто здесь, Амелия? Выражайся яснее.

Я сделала паузу для большего эффекта.

– Человек, который разговаривал с Абделем!

Эмерсон в сердцах сунул лампу в ящик.

– О чем ты говоришь, черт возьми? Какой еще человек?

– Неужели ты забыл? Я же тебе его описывала. Тот, что говорил на жаргоне торговцев золотом, и когда меня увидел, то...

– Ты совсем из ума выжила, Амелия?!

Я схватила его за руку:

– Пойдем же скорей!

По пути к раскопу я объяснила:

– У него отвратительная внешность. Жуткая и уродливая. Никогда не забуду этого ужасного лица. Ты только подумай, зачем бы он здесь оказался, если бы не вынашивал какие-то гнусные планы?

– Где этот мерзавец? – поинтересовался Эмерсон с обманчивой покладистостью.

– Вот!

– Эй, любезный... – позвал Эмерсон.

Человек выпрямился. Глаза его расширились от притворного удивления.

– Вы говорите со мной, господин?

– Да, с тобой. Как тебя зовут?

– Хамид, господин.

– Ах да, помню. Ты не из местных.

– Я вам говорил, господин, я из Манавата. Мы узнали, что здесь есть работа.

Он отвечал не задумываясь. И ни разу не отвел взгляда. Я сочла такое поведение крайне подозрительным.

– Будь осторожен, Эмерсон! – прошипела я. – Если его впрямую обвинить, он может ударить тебя киркой.

– Ну-ну... Хамид, когда ты был в Каире?

– В Каире? Я никогда там не бывал.

– И ты не знаешь Абделя, торговца древностями?

– Нет, господин.

Эмерсон сделал ему знак возвращаться к работе и отвел меня в сторону.

– Вот видишь? Ты опять дала волю воображению, Амелия.

– Разумеется, он будет все отрицать. Ты неправильно его расспрашивал. Впрочем, это не имеет значения, нам все равно не удалось бы вытянуть из этого мерзавца признание. Я лишь хотела, чтобы ты обратил на него внимание.

– Сделай одолжение, не надо больше ни к кому привлекать мое внимание, если только это не мертвец по меньшей мере тысячелетней давности. Эта работа и так утомительна. И лишние сложности мне не нужны.

И он с ворчанием удалился.

Честно говоря, я начала жалеть о своем опрометчивом поступке. Могла бы догадаться, что Эмерсон поднимет меня на смех. А теперь этот человек с ужасным лицом знает, что я подозреваю его. Было бы куда лучше, если бы он пребывал в заблуждении, будто меня обманул его маскировочный наряд – халат и синий тюрбан, в каких щеголяют и все остальные рабочие.

Но что сделано, то сделано. Может, Хамид, зная, что я за ним слежу, решится на какой-нибудь опрометчивый поступок... Например, предпримет новое нападение. Приободренная этой приятной мыслью, я вернулась к работе.

Но сосредоточиться никак не удавалось. Мой взгляд то и дело устремлялся к горизонту, где издевательским напоминанием о запретном рае высились пирамиды Дахшура. Глядя на прекрасные древние строения, я как никогда хорошо поняла, что должна была чувствовать Ева, изгнанная из рая. Оглядываясь на чудесные цветы Эдема, она, должно быть, испытывала ту же тоску, что и я теперь. Надо сказать, этот пример с Евой – еще одна наглядная демонстрация мужского двуличия. Адама вовсе никто не заставлял есть это дурацкое яблоко, а его попытка спихнуть всю вину на доверчивую супругу выглядит, по меньшей мере, недостойной.

Поскольку мои глаза, как стрелка компаса, были устремлены на север, то я первая увидела, что со стороны пирамид к нам мчится всадник. Горячий арабский скакун летел по бесплодной равнине, и я невольно залюбовалась им. Может, даже приоткрыла рот. Во всяком случае, когда всадник натянул поводья, остановив коня в нескольких шагах от меня, челюсть моя точно поехала вниз. Мсье де Морган грациозно взмахнул шляпой, но поразила меня вовсе не галантность француза, а вид существа, восседавшего перед ним.

На горячем арабском скакуне сидел мой сын собственной персоной. Грязнее некуда, с ног до головы в пыли и до отвращения довольный. Невинный взгляд его синих глаз способен довести до членовредительства даже самую выдержанную мать.

Мсье де Морган осторожно передал Рамсеса в мои руки. Я тут же выронила любимое чадо и принялась отряхиваться.

– Где вы его нашли?

– Посреди пустыни. Когда я спросил, куда это он направляется, мсье Рамсес ответил, что решил нанести мне визит. C'est un enfant formidable![9]Истинный сын моего дорогого коллеги – яблочко от яблони недалеко падает, n'est-ce pas?[10]

Эмерсон подоспел как раз вовремя, чтобы услышать последний комплимент. Взгляд, который он обратил на мсье де Моргана, мог бы испепелить более чувствительного человека, но француз лишь улыбнулся и подкрутил усы. После чего обрушил на Эмерсона целый водопад похвал уму, смелости и превосходному французскому нашего чада.

– Гм... да-да... конечно... – бормотал Эмерсон. – Рамсес, какого черта... то есть нельзя с такой беспечностью отправляться куда глаза глядят и... и теряться!

– Я не терялся, – возразил Рамсес. – Я все время точно знал свое местоположение. Надо признаться, я недооценил расстояние до Дахшура. Папа, мне нужна лошадь. Вот такая.

Мсье де Морган расхохотался:

– Малыш, с таким конем, как Мазепа, справиться не так-то легко. – Он похлопал жеребца по роскошной гриве. – Но конь – это замечательно, ты совершенно прав!

– Я просила бы вас не потакать моему сыну в его вздорных требованиях, мсье. – Я обратила на путешественника суровый взгляд. – Рамсес, где Селим?

– Он был со мной. Но мсье де Морган не позволил ему сесть на лошадь вместе с нами.

Француз снова принялся петь дифирамбы Рамсесу. Думаю, прежде всего потому, что видел, сколь сильно его похвалы раздражают Эмерсона.

– В конце концов, что с мальчуганом могло случиться? Ему только и требовалось, что держаться границы пахотной земли. Небольшая лошадь, мадам... профессор... может быть, пони. Малыш может посещать наш лагерь в любое время. Я не сомневаюсь, что у нас есть более интересные... более интересные объекты.

Эмерсон сбоку от меня сдавленно булькнул, и я испуганно оглянулась. Неужели сейчас произойдет смертоубийство? Но нет, мой импульсивный супруг сдержался, только сухо спросил:

– Вы уже нашли погребальную камеру?

– Мы только приступили к поискам, – надменно ответил мсье де Морган. – Но поскольку погребальная камера обычно расположена строго под центром основания пирамиды, ее обнаружение – лишь вопрос времени.

– Впрочем, это не имеет значения, – проворчал Эмерсон. – Эту пирамиду, как и все остальные, давным-давно ограбили, так что вы впустую потратите время.

– Кто знает, mon cher? У меня такое чувство... вот здесь, – мсье де Морган приложил ладонь к сердцу, – что в этом сезоне нам предстоит открыть что-то очень важное. А вы... вам что-нибудь уже удалось найти?

– Как и вы, мы только начали, – сказала я, опередив Эмерсона. – Не зайдете ли в дом, мсье, выпить с нами чашку чаю?

Мсье де Морган отклонил приглашение, объяснив, что его ждут к обеду.

– Вы же знаете, Дахшур популярен у туристов. Там сейчас находится графиня Вестморленд, и я сегодня у нее обедаю.

Эта глупая похвальба не могла задеть Эмерсона: титулы его не впечатляли, а званые обеды он считал смертной мукой. Но остальные шпильки француза угодили в цель. Он пожелал нам удачи, сказал, что мы можем в любое время приезжать к нему, и повторил свое приглашение Рамсесу.

– Я буду рад научить тебя основам археологии. Тебя ведь это интересует, n'est-ce pas, mon petit?[11]

Рамсес благоговейно взглянул на статного наездника:

– Спасибо, мсье, с большим удовольствием. Поклонившись мне и насмешливо улыбнувшись Эмерсону, мсье де Морган эффектно развернул коня и умчался прочь. Совсем не туда, куда ему было нужно. И я не могла не согласиться с Эмерсоном, когда он пробормотал:

– Ох уж эти французы! На все готовы, лишь бы покрасоваться.

Глава шестая

1

Рамсес все-таки добился своего. Нам и впрямь стоило обзавестись собственным средством передвижения, так как раскопки занимали довольно солидный участок. И наше хозяйство пополнилось несколькими ослами. Для них неподалеку от монастырских руин соорудили навес. Первым делом животных следовало вымыть. Задача была не из легких, поскольку воду приходилось таскать из деревни, а ослы почему-то не горели желанием мыться.

Надо отдать должное Рамсесу: он вовсю старался быть полезным, однако скорее мешал, чем помогал, поскольку то и дело что-нибудь опрокидывал, выливая на себя воды больше, чем на ослов, и едва не лишился пальца, когда замыслил почистить одному из ослов зубы. Как только животные приняли божеский вид, Рамсес потребовал одного себе.

– Конечно, мой мальчик, – ответил его наивный папаша.

– Куда это ты собрался? – спросила его более подозрительная мамаша.

– В Дахшур, навестить мсье де Моргана, – как ни в чем не бывало ответствовал Рамсес.

У Эмерсона вытянулось лицо. Его глубоко уязвляло то, что Рамсес восхищается щеголеватым французом.

– Я предпочел бы, чтобы ты не ездил к мсье де Моргану, Рамсес. Во всяком случае, в одиночку. Папа как-нибудь возьмет тебя с собой.

Удивительно, но спорить Рамсес не стал. Он умоляюще заглянул встревоженному родителю в лицо:

– Папа, можно мне тогда заниматься своими собственными ласкопками? Совсем маленькими ласкопками, папочка?

Не могу выразить словами те мрачные подозрения, которые шевельнулись в моей душе от столь вопиющего коварства. Миновало уже несколько месяцев, как Рамсес перестал картавить. Разумеется, временами он продолжал нахально шепелявить, но от картавости благополучно избавился. И вот теперь... Эмерсон был очарован дефектом речи своего отпрыска. По моему глубокому убеждению, и картавость, и шепелявость – следствие безобразного сюсюкания, которым мой супруг ублажал себя в пору младенчества Рамсеса. Но выразить свои опасения я не успела. Эмерсон расцвел в блаженной улыбке:

– Мальчик мой, конечно, можно. Какая замечательная мысль! Ты получишь прекрасный опыт.

– А можно мне взять в помощники двух лаботников, папа?

– Я сам собирался тебе предложить, Рамсес.

И папаша с сыночком удалились прочь, рука об руку. Я же осталась гадать, что на сей раз задумал Рамсес. Но даже мое знаменитое воображение не смогло дать ответ.

2

Кладбище действительно относилось к римской эпохе. Что тут еще скажешь? Мы нашли выдолбленные в стене гробницы, большую часть коих ограбили еще в древности. В качестве вознаграждения за труды нам досталась коллекция хлама, на который даже грабители не позарились: дешевые глиняные кувшины, обломки деревянных ящиков и несколько бусин. Эмерсон производил опись со зловещим спокойствием, а я угрюмо относила находки в хранилище. В нетронутых гробницах обнаружились гробы, частью деревянные, частью картонные (что-то вроде папье-маше), покрытые толстым слоем лака. Мы открыли три таких гроба, но Эмерсон был вынужден отказать Рамсесу в просьбе размотать мумии, поскольку для этого занятия у нас не имелось инструментов. У двух мумий головы были прикрыты дощечками с портретами. Такие портреты, выполненные разноцветным воском, в римскую эпоху заменяли посмертные маски и зачастую выходили из-под руки настоящего художника. Правда, наши находки иначе как убогими назвать нельзя. К тому же дощечки пострадали от сырости.

Я покрыла портреты свежим слоем воска, чтобы сохранить цвета, затем спрятала в коробку, переложив ватой. Там уже покоилась дощечка, которую Эмерсон похитил из лавки Абделя. Наши находки не шли ни в какое сравнение с этим шедевром. На портрете было изображено женское лицо. Чудесная золотая повязка обвивала лоб, серьги были выписаны с восхитительной скрупулезностью. Большие темные глаза и выразительные губы выполнены почти в современной реалистической манере...

В воскресенье Джон расфуфырился как на парад. Ну скажите, почему мужчинам так дороги бриджи, эти короткие штанишки? У них есть все права разгуливать в полноценных брюках, так нет же, норовят влезть в костюм, который более подошел бы женщине. Башмаки Джон драил битый час. А от одного взгляда на его пуговицы можно было ослепнуть. Покончив с туалетом, Джон почтительно попросил у меня соизволения посетить церковную службу.

– Но все здешние церкви не относятся к вашей вере, – возразила я, жмурясь от блеска пуговиц.

Это разумное замечание Джон пропустил мимо ушей, продолжая с немой мольбой взирать на меня. Пришлось уступить.

– Я тоже пойду! – спохватился Рамсес. – Я хочу посмотреть на юную даму, которую Джон...

– Хватит, Рамсес.

– А еще я хочу посмотреть на коптскую службу, – упорствовал Рамсес. – Насколько мне известно, она сохранилась в неизменном виде с древних времен...

– Хорошая мысль, Рамсес. Мы все пойдем.

Эмерсон оторвался от своих записей.

– Меня, надеюсь, с собой не потащите?

– Нет, если не хочешь. Но, как заметил Рамсес, коптская служба...

– Не надо лицемерить, Пибоди. Тобою движет вовсе не научное рвение; ты тоже не прочь полюбоваться, как наш Джон станет распускать хвост перед юной особой, которую он...

– Довольно, Эмерсон!

Джон с благодарностью посмотрел на меня. Все его лицо от ворота куртки до корней волос цветом напоминало свекольную похлебку.

Когда мы вошли в деревню, коптская служба уже началась, о чем можно было догадаться по нестройным воплям, несущимся из церкви. Из пальмовой рощицы, где располагалась американская миссия, доносился колокольный звон. В этом зове чувствовалось что-то категоричное, а может, я придираюсь. Звон напомнил мне голос брата Иезекии. Смутное сомнение, зародившееся у меня по дороге, переросло в решимость ни под каким видом не дать заманить себя в церковь американцев.

– Загляну-ка я на коптскую службу. Рамсес, ты со мной или с Джоном?

К моему удивлению, Рамсес объявил, что составит компанию Джону. И это мой сын? Неужели вульгарное любопытство взяло верх над научными интересами? Однако мне это было только на руку. Я договорилась встретиться с Рамсесом и Джоном у колодца и проводила их взглядом.

Внутреннее убранство коптской церкви Ситт Мириам (по-нашему – девы Марии) состояло из поблекших картин с изображением этой дамы и всевозможных святых. Никаких скамеек и прочих удобств здесь не было; прихожане свободно прохаживались по церкви, болтали и на первый взгляд не обращали никакого внимания на священника, который у алтаря распевал молитвы. Паства была невелика – человек двадцать. Несколько угрюмых людей, которые, по-видимому, составляли ближайшее окружение отца Гиргиса, с лицемерной истовостью били поклоны изображениям святых. Однако человека, который меня интересовал, среди них не было.

Я устроилась в дальнем конце церкви, рядом с огороженным местом, отведенным для женщин. Мой приход не остался незамеченным. Разговоры на мгновение стихли, но через минуту возобновились с удвоенной силой. Черные блестящие глаза отца Гиргиса уставились на меня. Он был слишком опытным актером, чтобы прервать молитву, но голос его стал громче, а движения более размашистыми. Казалось, он кого-то обвиняет, возможно даже меня, трудно сказать. Судя по всему, говорил священник на древнекоптском, и я сомневалась, что прихожане, да и он сам, понимают намного больше моего. Обычно подобные молитвы зазубриваются, а потом просто декламируются.

Вскоре отец Гиргис перешел на арабский, и я сообразила, что он читает отрывок из Евангелия. Это продолжалось нескончаемо долго. Наконец священник отвернулся от алтаря и принялся размахивать кадилом. В воздухе одуряюще запахло ладаном. Отец Гиргис двинулся по церкви, раздавая благословения, больше похожие на угрозы. Он так свирепо вращал глазами и так яростно раскачивал кадилом, словно хотел заехать благословляемому по лбу. Представьте мое изумление, когда, обойдя всех мужчин, священник целеустремленно двинулся ко мне. Возложив тяжелую руку на мою шляпку, он благословил меня во имя Троицы, Божьей Матери и целого сонма святых. Я вежливо поблагодарила, черная бородища дернулась в ответ – намек на улыбку.

Когда отец Гиргис вернулся к алтарю, я решила, что исполнила свой долг и могу уходить подобру-поздорову. Дышать становилось все труднее. В воздухе висела густая завеса дыма. Еще немного, и я расчихаюсь прямо в святом месте.

Солнце стояло почти в зените. Несколько раз вдохнув теплый, целительный воздух, я пришла в себя, потом стянула с головы шляпку и с огорчением обнаружила, что дурные предчувствия оправдались.

Шляпка из желтой соломки, так шедшая к моему рабочему платью, была украшена желтыми розами, желтой лентой и двумя бантами из белого бархата. Это был мой любимый головной убор; я потратила немало усилий, чтобы отыскать шляпку без птичьих гнезд и страусиных перьев. Когда отец Гиргис возложил мне на голову руку, я услышала отчетливый хруст. И вот на тебе... Банты смялись, розы безжизненно болтались на сломанных стеблях, а на скомканном тюле остался грязный след. Единственным утешением могло служить то, что кроме грязи я обнаружила пятно крови – одна из шпилек уколола духовную ладонь.

Поскольку со шляпкой все равно ничего поделать было нельзя, оставалось только водрузить ее обратно на голову и оглядеться. Небольшая площадь была пустынна, лишь два тощих пса да несколько куриц уныло мотались по пыли. Джона с Рамсесом видно не было, и я направилась в сторону миссии.

Из открытых дверей молельного дома доносились призывные звуки, но не медоточивые аккорды органа и не приятное пение вышколенного хора, а нестройные гнусавые завывания. Я прислушалась – прихожане старательно распевали гимн. Мне даже показалось, что я узнаю писклявый голос шепеляво фальшивящего Рамсеса, но слов разобрать не смогла. Я села на камень у церкви и стала ждать.

Солнце поднялось еще выше, по спине уже струился пот. А пение все продолжалось, снова и снова выводя один и тот же заунывный мотив. Наконец нестройные вопли стихли и послышался голос брата Иезекии. Он молился за избранных и за тех, кто еще блуждает в потемках ложной веры (а блуждал в этих потемках каждый житель земли, кроме горстки приверженцев церкви Святого Иерусалима). Мне казалось, что он не закончит никогда. Но Иезекия все-таки замолчал, и из молельного дома хлынули прихожане.

Судя по всему, «протестанты» преуспели в своих проповедях, поскольку публики у брата Иезекии было даже больше, чем у отца Гиргиса. На головах новообращенных красовались темные коптские тюрбаны. С мусульманами у христианских миссионеров дела шли гораздо хуже, возможно, потому, что египетское правительство неодобрительно относилось к отступникам от ислама. А копты никого не волновали, отсюда большое число обращенных и возмущение коптских церковных властей деятельностью миссионеров. В нескольких случаях это возмущение даже вылилось в физическое насилие. Когда Эмерсон мне об этом рассказал, я выразила недоверие, но мой циничный муж лишь презрительно улыбнулся. «Никто не убивает единоверцев с большим удовольствием, чем христиане, дорогая моя. Вспомни историю». Я не возразила, поскольку, честно говоря, что тут можно возразить.

Внезапно среди синих тюрбанов мелькнула знакомая личность. Хамид! Так, значит, он новообращенный? У этого типа хватило наглости поприветствовать меня.

Наконец из церкви вышел Джон. Лицо его было пунцово то ли от жары, то ли от удовольствия. Он кинулся ко мне с бессвязным лепетом:

– Служба... очень долго, мадам.

– А где Рамсес?

– Он был здесь, – туманно ответил Джон. – Мадам, мне оказали честь, пригласив меня на обед. Вы разрешите?

Ответить твердым «нет» я не успела, поскольку в этот момент заметила, что ко мне направляется процессия, и лишилась дара речи.

Брат Дэвид с видом юного святого шел под руку с дамой... С той самой дамой, что я видела с ним в гостинице. В это утро на ней было платье из яркого фиолетового шелка; в немыслимой глубине более чем откровенного выреза пенился белый шифоновый платок. На подобранной в тон шляпке с трудом уместились ленты, цветы, перья и хвосты неведомых животных, а над всем этим великолепием хитро подмигивало чучело птицы. Крылья птицы были расправлены, хвост задран вверх, словно пернатое вот-вот взмоет ввысь.

Третьим в компании был Рамсес. С самым благочестивым видом, какой бывает у нашего сына, когда он замышляет какую-то выходку, Рамсес цепко держался за руку дамы. Боже, этот ребенок умудрился выпачкаться даже в церкви! Пыль покрывала Рамсеса с ног до головы, некогда белый воротник посерел от грязи, ботинки выглядели так, словно прошагали с десяток миль.

Троица налетела на меня. Все заговорили одновременно. Рамсес разразился цветистым приветствием, брат Дэвид – упреками, что я не зашла в церковь, а дама пронзительным, как у сороки, голосом кричала:

– Ach du lieber Gott[12], как приятно! Как приятно! Неужели знаменитая фрау Эмерсон собственной персоной? Я о вас слышала так много, так много! Все мечтала увидеть, и вот вы здесь! Живая!

Что верно, то верно, на труп я пока не похожу.

– Боюсь, мои мечты не столь смелы...

– Позвольте мне представить баронессу фон Хохенштайн фон Бауэр фон Грюневальд, – сказал брат Дэвид. – Она...

– Большая поклонница знаменитой фрау Эмерсон и ее выдающегося мужа! – проверещала баронесса, хватая мою руку. – А теперь еще и поклонница этого Hebe Kind[13]. Какое счастье! Какое счастье! Вы должны посетить меня. Непр-р-ременно! Я настаиваю, чтобы вы пришли ко мне. Мое судно стоит в Дахшуре. О, я осматриваю пирамиды, я принимаю выдающихся археологов, я собираю древности. О! Сегодня же приходите ко мне на обед! Вместе со знаменитым профессором Эмерсоном, nicht?

– Nicht, – сказала я. – То есть благодарю вас, баронесса, но я боюсь...

– У вас делишки? – Маленькие грязно-коричневые бровки баронессы быстро-быстро задвигались. Я испуганно смотрела на них. Баронесса панибратски пихнула меня в бок. – Нет-нет, у вас не должно быть других делишек. Что можно делать в этой пустыне? Вы придете! О, я дам обед в честь знаменитых археологов! Брат Дэвид, он тоже придет. – Молодой человек с улыбкой кивнул. – В Дахшуре я только три дня. Я совершаю круиз по Нилу. Поэтому вы должны прийти сегодня вечером. Я покажу знаменитому профессору Эмерсону свою коллекцию древностей. У меня есть симпатичненькая мумия, очаровательные скарабейчики, красивенькие папирусы...

– Папирусы? – насторожилась я.

– Да-да, кучи папирусов! А юного Эмерсона я сейчас же возьму с собой, он желает посмотреть на мое судно. А вечером вы заберете его, хорошо?

Я пристально посмотрела на Рамсеса. Он умоляюще сложил руки:

– Мама, можно я пойду с дамой?

– У тебя слишком неприглядный вид...

Баронесса загоготала.

– Любой мальчик таким должен быть, nicht? Я о нем позабочусь. Я тоже мать, я знаю материнское сердце.

Она взъерошила черные кудри моего сына. Лицо Рамсеса окаменело, что обычно предшествует какой-нибудь грубости. Он терпеть не может, когда ему ерошат волосы. Но Рамсес смолчал, укрепив мои самые худшие подозрения.

Прежде чем я успела придумать очередное возражение, баронесса встрепенулась и сказала театральным шепотом:

– Вон он идет, der Pfarrer[14]. Слишком много он говорит, правда? Удаляюсь, удаляюсь! Я пришла встретиться с братом Дэвидом, потому что он такой красавчик, но der Pfarrer... я его не люблю. Пойдем, Bubchen, пойдем, дорогуша!

И баронесса потащила Рамсеса прочь.

Из церкви вышел брат Иезекия. За ним следовала Черити, пальцы ее были сцеплены, уродливая шляпка-труба закрывала лицо. При виде девушки Джон подскочил так, словно его ужалила пчела.

– Мадам, – жалобно простонал он, – можно мне...

– Хорошо, Джон.

Баронесса, несомненно, одна из самых вульгарных женщин, которых я когда-либо видела, но инстинкты у этой дамы здоровые. Мне тоже хотелось убежать от брата Иезекии. Бочком отодвигаясь в сторону, я чувствовала себя подлой трусихой, которая бежит от хищника, бросив на произвол судьбы своего товарища. Единственное утешение – Джон был добровольным мучеником.

Значит, у баронессы есть папирусы. На мой взгляд, это обстоятельство оправдывало визит, хотя Эмерсон, разумеется, в восторг не придет. Джона я отдала на растерзание миссионерам, Рамсеса – баронессе, а теперь собираюсь заставить ненаглядного супруга отправиться на мучительную пытку. Может, я чудовище? Однако и у чудовищ бывают смягчающие обстоятельства. Сегодня днем мы с Эмерсоном останемся наедине! А значит... а значит, я найду метод убедить его выполнить свой долг и навестить противную баронессу.

Эмерсон легко дал себя убедить. Правда, он отказался влезть в вечерний костюм, да я и не настаивала, так как обнаружила, что мое любимое бархатное платье винного цвета непригодно для прогулок верхом на осле. Потому я облачилась в свои парадные шаровары, и мы отправились в путь, прихватив с собой Селима и Дауда.

Бастет оказалась поупрямее Эмерсона. Обнаружив, что я вернулась без Рамсеса, она встревожилась, хрипло мяукнула, пулей вылетела на улицу и скрылась в неизвестном направлении.

Ни Джон, ни Бастет до нашего ухода так и не вернулись.

– С этим идиотизмом надо что-то делать, Амелия, – заявил Эмерсон, когда мы уже тряслись на спинах ослов. – Я не могу допустить, чтобы Джон превратился в братца этого самого иерусалимского ордена. Я-то считал его более разумным человеком. Увы, Джон меня разочаровал.

– Господи, какой же ты глупый, Эмерсон! Наш молодой человек просто влюбился, вот и все. А ты на собственном опыте прекрасно знаешь, что от этого опасного недуга нет противоядия.

Вместо ответа на это нежное замечание Эмерсон лишь что-то пробурчал.

Стоял чудесный вечер, какие часто бывают в пустыне. Прохладный ветерок унес прочь полуденный жар. Небо на западе было расцвечено оттенками розового и золотого, а небеса над нашими головами напоминали полупрозрачный темно-синий фарфор. Склоны далеких пирамид Дахшура, позолоченные лучами заходящего солнца, выглядели библейской лестницей в небо. И над всей этой чудесной картиной зловеще нависала мрачная громада Черной пирамиды, к подножию которой мы и держали путь.

В прошлый сезон мсье де Морган раскопал рядом с пирамидой остатки стены и погребальную молельню, и сейчас на поверхности земли осталось лишь несколько упавших колонн и фрагментов барельефов. Через несколько лет песок поглотит обломки белого известняка, так же как когда-то поглотил великие строения, призванные обессмертить фараона. На месте раскопок не было ни души. Мсье де Морган остановился в ближайшей деревушке под названием Меньят-Дахшур.

Мы двинулись в сторону реки, куда указывала вытянувшаяся тень от пирамиды. На якоре, мерно покачиваясь, стояло несколько судов, но отличить собственность баронессы оказалось легко – на носу судна полоскался огромный немецкий флаг, а на борту игривыми буквами вилась надпись: «Клеопатра». Ничего другого от баронессы я и не ожидала. Трудно было придумать для корабля более избитое имя.

Ступив на палубу, я испытала легкий приступ ностальгии. Нет более приятных средств передвижения, чем эти неспешные речные парусники-дахабии. Курсирующие по Нилу туристические пароходы почти вытеснили парусники, но сравниться с ними комфортабельностью и очарованием не способны.

Кают-компания находилась в передней части судна: ряд широких окон следовал изгибу носовой части. Слуга-египтянин открыл дверь и возвестил о нашем приходе. Мы очутились в помещении, залитом закатным светом и обставленном с вульгарной роскошью. На необъятной тахте, заваленной пестрыми подушками, с восточной истомой возлежала баронесса. В темную копну распущенных волос были вплетены золотые ленты, на руках громоздились золотые браслеты. Белоснежные одеяния хозяйки были из тончайшего шифона, на груди покачивалось тяжелое ожерелье из сердолика и бирюзы в золотой оправе. Я решила, что этот нелепый костюм намекает на легендарную царицу, в честь которой названо судно. Вероятно, баронесса считала, что Клеопатра позеленела бы от зависти, глядя на пышную вульгарность ее туалета.

За моей спиной раздавался судорожный хрип. Я испуганно обернулась: мой ненаглядный супруг, похоже, задумал скончаться от удушья. Его апоплексический взгляд был устремлен вовсе не на пышные прелести баронессы, а совсем на другие сокровища. У рояля, подобно экстравагантному украшению, поблескивал лакированный саркофаг, на столе в живописном беспорядке лежали разнообразные чудеса: скарабеи, ушебти[15], глиняные и каменные сосуды и несколько папирусных свитков.

Внезапно баронесса начала судорожно извиваться. Боже, да эта особа куда эксцентричнее, чем мне показалось... И тут до меня дошло – баронесса всего лишь пыталась встать с мягкой тахты. После целой серии подергиваний студенистое тело вырвалось-таки из плена подушек, и хозяйка с радостным воплем кинулась к нам. Эмерсон явно не горел желанием целовать пухлую ручку, которую сунули ему под нос, но хозяйку это нисколько не смутило. Схватив ладонь моего мужа, баронесса интимно улыбнулась. Нос Эмерсона уперся в ее вздымающуюся грудь.

– Мадам, вы сознаете, что предмет, висящий у вас на груди, является бесценной древностью? – Голос ненаглядного звучал глухо.

Баронесса закатила глаза и кокетливо прикрыла ожерелье окольцованными пальчиками.

– Ах, вы чудовище! Сущее чудовище, герр профессор! Неужели вы хотите сорвать его с моего беспомощного тела?..

Эмерсон отшатнулся. Не прегради я ему путь, он наверняка бы умчался прочь.

– Еще чего! Грубое обращение может повредить ожерелью.

Баронесса залилась пронзительным смехом.

– Правду говорят, что герр Эмерсон – самый очаровательный на свете грубиянчик! О, меня предупреждали, что вы будете ругаться...

– Ради бога, мадам, говорите по-немецки, – буркнул Эмерсон, затравленно косясь на баронессу.

Та послушалась.

– Да, да, все говорили, что вы непременно станете ругать меня за эти маленькие безделушки. Милый мсье де Морган не такой суровый.

И, огласив кают-компанию новым взрывом хохота, баронесса начала представлять других гостей. Если бы она специально подбирала их, дабы как можно сильнее досадить Эмерсону, то и тогда не получилось бы лучше: мсье де Морган, Каленищефф (в безупречном вечернем костюме и при своем неизменном монокле), застенчивый брат Дэвид и трое «проклятых туристов», как именовал подобных людей Эмерсон. Из этой троицы памятную фразу за весь вечер произнесла некая англичанка. Томным протяжным голосом она проворковала:

– Но у руин такой неприглядный вид! Почему их никто не подкрасит?

Единственный человек, которого я рассчитывала здесь увидеть, отсутствовал, и, воспользовавшись временным затишьем в разговоре, я поинтересовалась у баронессы:

– А где Рамсес?

– Заперт в одной из гостевых кают, – последовал невозмутимый ответ. – Да не волнуйтесь, фрау Эмерсон, дорогуша. Ваш сынуля изучает папирус, он на седьмом небе от счастья. Но мне пришлось его запереть. После того как вашего очаровательного мальчика покусал лев, он случайно вывалился за борт и...

С диким воплем Эмерсон отскочил от гранитной статуи Исиды, которую внимательно разглядывал.

– Лев?!

– Миленький львенок! – хихикнула баронесса. – Это прелестное создание я купила у одного торговца в Каире.

– А-а-а... – Я с трудом сдержала вздох облегчения. – Должно быть, Рамсес пытался освободить животное. Ему это удалось?

– К счастью, мы сумели снова поймать зверя.

Увы! Рамсес, несомненно, предпримет вторую попытку.

Тем временем баронесса кружила вокруг моего супруга, пытаясь успокоить его: укус совсем неглубокий, и медицинскую помощь оказали своевременно. Мы пришли к молчаливому соглашению, что Рамсесу лучше оставаться там, где он находится. Эмерсон не возражал. Голова у него была занята другим.

Вряд ли мне нужно говорить, что этим «другим» были незаконно добытые древности. Эмерсон упорно возвращался к этой теме, несмотря на все усилия остальных гостей поддерживать легкую светскую беседу, и после обеда ему удалось-таки прочесть небольшую лекцию. Расхаживая взад и вперед, «герр профессор» выкрикивал анафемы грабителям пирамид, торговцам, туристам и безмозглым коллекционерам, а баронесса восторженно улыбалась и закатывала глаза.

– Если бы туристы перестали покупать у торговцев, те прекратили бы грабеж гробниц и кладбищ! – вопил мой муж. – Взгляните! – Он ткнул пальцем в ящик с мумией. – Кто знает, какое важное свидетельство упустил грабитель, когда вытаскивал мумию с места ее упокоения?

Баронесса заговорщически подмигнула мне:

– Ваш муженек просто прелесть, дорогая! Какая страсть, профессор, какая очаровательная неистовость! Поздравляю вас, моя дорогая, вы отхватили...

– Боюсь, я должен присоединиться к упрекам профессора. – Это заявление прозвучало столь неожиданно, что Эмерсон едва не подавился очередным проклятьем. Все дружно посмотрели на брата Дэвида. Юноша застенчиво продолжал: – Уносить человеческие останки, словно дрова, – это прискорбный обычай. Будучи человеком веры, я не нахожу этому оправдания.

– Но это же труп язычника, – возразил Каленищефф с циничной улыбкой. – Я думал, что священников интересуют только христианские останки.

– Язычник или христианин, все люди – дети Божьи. (Дамы издали восхищенный вздох) Разумеется, если бы я полагал, что останки принадлежат христианину, пусть и введенному в заблуждение ложными догматами, я бы протестовал более решительно. Я не мог бы позволить...

– А я думала, он христианин, – перебила его баронесса. – Мне так сказал торговец, у которого я купила мумию.

Раздались протестующие крики. Баронесса пожала плечами:

– Какая разница? Все они одинаковые, высохшие кожа да кости, выброшенное за ненадобностью вместилище души.

Расчетливый удар. Правда, пришелся он мимо цели, поскольку Дэвид, судя по всему, плохо понимал по-немецки. Он недоуменно огляделся, и мсье де Морган примиряюще проговорил на языке Шекспира:

– Нет, такого просто не может быть. Боюсь, торговец обманул вас, баронесса.

– Вот свинья, – спокойно сказала баронесса. – А почему вы так уверены, мсье?

Пока француз подбирал слова, Эмерсон его опередил:

– По оформлению саркофага. Иероглифы сообщают, что в нем находится человек по имени Термутарин. Судя по всему, он поклонялся прежним богам; выполненные позолотой сцены изображают Анубиса и Исиду, Осириса и Тога, которые проводят церемонию бальзамирования покойного.

– Эпоха Птолемеев, – вставил мсье де Морган.

– Нет, нет, позднее. Первый или второй век от Рождества Христова.

Узкие скулы француза залил румянец раздражения, но врожденная учтивость не позволила ему затеять спор. А вот Дэвид Кэбот забросал моего мужа вопросами: что значит тот или этот иероглиф, каков смысл надписи и так далее. Его интерес меня удивил, но я не нашла в этом ничего зловещего... тогда.

Вскоре баронессе наскучил разговор, тема которого не имела никакого отношения к ее особе.

– Ax! – воскликнула она, без труда перекричав всех остальных, и звонко хлопнула в ладоши. – Сколько шума по поводу какой-то уродливой мумии! Если она вам так нужна, профессор, можете ее забирать. Я вам ее дарю! Конечно, если брат Дэвид не желает похоронить покойника по христианскому обряду.

– Н-нет... – растерялся Дэвид. – Профессор меня убедил – это мумия язычника.

– Мне она тоже не нужна, – поспешно отказался Эмерсон. – Мне и так хватает этих чертовых... то есть... Подарите ее музею, баронесса.

– Непременно последую вашему совету, – мадам расцвела в зубастой улыбке, – если заслужу этим ваше одобрение, дорогой герр профессор.

Несмотря на все старания баронессы, «дорогой герр профессор» попросту не замечал ее неуклюжего флирта. Устав от игры, в которой она была единственным игроком, баронесса пригласила гостей посмотреть на ее новую забаву, содержавшуюся в клетке на палубе. Мы с Эмерсоном отказались. Когда остальные ушли, я повернулась к своему несчастному мужу:

– Ты выполнил свой долг как настоящий джентльмен, Эмерсон. Теперь можно и домой.

– Как я и подозревал, мое мученичество оказалось напрасным. У этой чертовой куклы нет ни одного стоящего папируса.

– Знаю. Но, возможно, твоя речь в защиту древностей подействует не только на баронессу, но и на других туристов.

Эмерсон фыркнул:

– Не будь такой наивной, Пибоди. Ладно, пошли? Если я еще хоть немного пробуду в этой жуткой атмосфере, то умру от удушья.

– Прекрасно, дорогой. Как всегда, твое желание для меня закон.

– А как ты думаешь, куда это мерзкое существо женского пола запихнуло нашего бедного ребенка?

Найти Рамсеса не составило труда. Один из слуг баронессы нес вахту у двери. Завидев нас, египтянин приветствовал нас по мусульманскому обычаю и достал ключ.

Несмотря на опустившуюся темноту, в комнате было светло: под потолком ярко сияли две лампы, освещая стол, заставленный тарелками с едой. На соседнем столе лежал папирус. Рамсеса нигде не было.

– Проклятье! – взревел Эмерсон. – Бьюсь об заклад, эта идиотка забыла заколотить иллюминатор!

Он отдернул портьеру и с криком отпрянул. На стене, подобно охотничьему трофею, висело маленькое безголовое туловище. Ноги в потрепанных коричневых башмаках на пуговичках казались безжизненными.

Эта картина была столь ужасна, что у меня сдавило грудь. Прежде чем я пришла в себя, далекий и необычно глухой, но все же хорошо знакомый голос произнес:

– Добрый вечер, мамочка. Добрый вечер, папочка. Не будете ли вы так добры втащить меня внутрь?

Рамсес застрял в иллюминаторе, потому что карманы его маленького костюма были до отказа набиты камнями.

– С моей штороны это было крупным просчетом, – заметило наше чадо, отдышавшись. Я даже не сделала ему замечания за шепелявость – в конце концов, бедный малыш пережил не самые приятные минуты. – Я полагался на явление, которое неоднократно проверял на опыте: если голова и плечи проходят, то пройдет и оштальное тело. Совсем забыл о камнях, которые являются интересными образцами геологической иштории...

– Почему же ты не влез обратно? – с любопытством спросила я, пока бледный как смерть Эмерсон лихорадочно ощупывал нашего ребенка.

– Все дело в прискорбной нехватке рошта, – объяснил Рамсес. – У меня слишком короткие руки, чтобы оттолкнуться от борта судна.

Он продолжал бы разглагольствовать и дальше на своем шепелявом наречии, если бы я его не перебила:

– А папирус?

Рамсес бросил на стол презрительный взгляд и перешел на нормальный язык:

– Обычный погребальный текст Двадцатой династии. У этой дамы нет демотических папирусов, мама.

Мы обнаружили, что остальные гости все еще находятся на палубе. Дамы присели перед клеткой, где беспокойно сновал львенок. Пока мы приносили извинения и расточали благодарности хозяйке, я крепко держала Рамсеса за руку. Точнее, благодарила я, а Эмерсон лишь хмыкал.

Брат Дэвид решил уехать вместе с нами.

– Я должен вставать на рассвете, – произнес он нараспев. – Спасибо за приятное развлечение, но мой наставник призывает меня.

Баронесса протянула руку, и молодой человек почтительно склонился над ней.

– Гм, – сказал Эмерсон, когда мы отошли, чтобы не мешать его прощанию. – Полагаю, развлечение было не только приятным, но и выгодным. Он не стал бы торопиться, если бы не достиг того, за чем сюда пришел.

– И чего же? – с интересом спросил Рамсес.

– Денег, разумеется. Пожертвования его церкви. Думаю, в этом и состоит роль брата Дэвида – соблазнять впечатлительных дамочек.

– Эмерсон, прошу тебя!

– Не в прямом смысле, – добавил Эмерсон. – Во всяком случае, я на это надеюсь.

– А какое буквальное значение у этого слова? – тут же вопросил любознательный ребенок. – Словари особенно невразумительны в этом вопросе.

Эмерсон счел за благо сменить тему.

Избавиться от общества молодого человека оказалось не так-то просто, хотя Эмерсон и пустил вскачь своего осла. Дэвид прокричал ему вслед: «Прошу вас, профессор, объясните мне...» – и затрусил вдогонку. Мы с Рамсесом не торопясь последовали за Эмерсоном. Рамсес выглядел задумчивым, и через некоторое время я его спросила:

– Куда тебя укусил львенок?

– Он меня не укусил, мамочка. Просто поцарапал, когда я вытаскивал его из клетки.

– Неразумный поступок, Рамсес.

– Мне совсем не больно, мама.

– Я уж не говорю об опрометчивости самого решения освободить животное из плена. Но такой маленький львенок не выживет там, где нет сородичей.

Рамсес некоторое время помолчал. Потом медленно произнес:

– Должен сказать, этот довод не пришел мне в голову. Спасибо, мамочка.

– Пожалуйста, – ответила я, поздравив себя с тем, что отговорила Рамсеса самым удачным образом. Он редко позволял себе не слушаться прямых указаний, но если такое все же случалось, то непременно ссылался на моральные соображения. Я подозревала, что благополучие животного представляется ему достаточным оправданием.

Верно говорится, что нет более слепого, чем тот, кто не желает видеть!

Ночь выдалась удивительно тихой. Словоохотливый миссионер и его предполагаемая жертва уехали далеко вперед. Песок заглушал цокот копыт наших скакунов. Нас можно было принять за пару древнеегипетских мертвецов, ищущих рая. Я все продолжала нахваливать себя за догадливость, а Рамсес был на редкость молчалив. Я взглянула на него, и по спине пробежал холодок: профиль, отчетливо вырисовывающийся на светлом фоне песков пустыни, напоминал профиль его древнего тезки – большой нос, выступающий подбородок, нахмуренный лоб. Во всяком случае, на мумию своего тезки Рамсес точно походил.

Когда мы добрались до монастыря, Дэвид пожелал нам спокойной ночи и поскакал к деревне. Настроение Эмерсона ничуть не улучшилось, когда он обнаружил, что дом наш темен и, по всей видимости, пуст. Однако Джон никуда не ушел. При неверном мерцании свечи он прилежно читал Библию. Узрев эту ужасную картину, Эмерсон произнес слова, которые я не решаюсь представить на суд почтенной публики.

3

На следующее утро Джон долго извинялся за свою оплошность.

– Я знаю, что мне следовало разобрать постель и вскипятить чайник. Такого больше не повторится, мадам. Каждый человек должен выполнять свой долг перед теми, кто выше его, но лишь до тех пор, пока это не вступает в противоречие с долгом перед...

Краем глаза я заметила, как физиономия Эмерсона наливается кровью.

– Да-да, Джон, вы совершенно правы. Я бы хотела, чтобы вы помогли мне сегодня утром с фотографиями, поэтому побыстрее уберите посуду после завтрака. Рамсес, ты должен... что с тобой такое? Почему у тебя все лицо в овсянке?

Рамсес вытер лицо салфеткой. Я с подозрением оглядела его и повернулась к мужу.

– Мы опаздываем, Пибоди. Вот что выходит, когда кто-то позволяет светским глупостям мешать работе.

Эмерсон отвел работников в северо-западный конец участка, где неровные холмики сулили еще одно древнее кладбище. Так оно и оказалось. Могилы совсем не походили на те, что мы обнаружили на римском кладбище. Погребение было здесь совсем простым: тела лишь заворачивали в грубый полотняный саван и перевязывали крест-накрест веревками в красно-белую полоску. Среди засыпанных песком надгробий имелось несколько стел с вырезанными на них крестами и прочими христианскими символами – могилы коптов. Правда, это были очень древние копты, и я надеялась, что священник воздержится от протестов. До сих пор отец Гиргис нам не мешал, но вдруг ему не понравятся раскопки на христианском кладбище? Эмерсон, разумеется, поднял меня на смех: дескать, со всеми человеческими останками мы будем обращаться с должным почтением и даже перезахороним их, если того пожелает отец Гиргис. Но прежде надо изучить мертвецов, и если какой-то невежда, одержимый предрассудками, станет возражать, то гореть ему со всеми его предрассудками в геенне огненной.

Прежде чем извлекать содержимое могил на свет божий, Эмерсон хотел сфотографировать раскопы. Это было моей задачей. С помощью Джона я приволокла фотоаппарат, треногу, кассеты с фотопластинками и прочие принадлежности. Нужно было подождать, когда солнце поднимется достаточно высоко и осветит могилы. Пока мы маялись от вынужденного безделья, я спросила:

– Джон, вы хорошо провели свой выходной?

– О да, мадам. Вечером была еще одна служба. Сестра Черити так божественно пела гимн «Омытый кровию Агнца»!

– А обед понравился?

– О да, мадам! Сестра Черити замечательно готовит!

Я узнала один из симптомов безрассудной страсти – потребность в регулярном повторении имени возлюбленной.

– Надеюсь, вы не собираетесь сменить веру, Джон. Вы же знаете, что профессор Эмерсон этого не потерпит.

Прежний Джон разразился бы уверениями в вечной преданности. Новый, испорченный Джон помрачнел.

– Я готов отдать жизнь за профессора, мадам. В тот день, когда мистер Эмерсон поймал меня за кражей его часов перед Британским музеем, он спас меня от греховной и порочной жизни. О, он был так добр! Ударил меня в челюсть, так что я полетел вверх тормашками, потом схватил за шкирку и потащил с собой в Кент. Любой другой на его месте сдал бы меня полиции.

Губы Джона дрожали. Я дружески похлопала его по руке:

– Вряд ли ваша карьера карманника была бы долгой, Джон. Учитывая ваши размеры и вашу, простите, неуклюжесть, вас бы очень скоро поймали.

– Это точно, мадам. Вы не поверите, каким я был маленьким и проворным, когда только занялся этим делом. Слава богу, все это в прошлом.

– И профессор Эмерсон?

– И профессор Эмерсон, мадам. Я глубоко почитаю его и готов отдать всю кровь, до последней капли, за него или за юного господина, но я не могу пожертвовать своей душой. Человеческая совесть...

– Вздор! Если уж вам вздумалось цитировать, Джон, то цитируйте Писание. По крайней мере, оно обладает литературными достоинствами, коего лишены проповеди брата Иезекии.

Джон снял шляпу и почесал голову.

– В том-то все и дело, мадам. Иногда мне хочется, чтобы в Писании не было этих самых достоинств. Но я твердо решил прочесть Библию от корки до корки, сколько бы времени это ни потребовало.

– И до какого места вы дошли?

– До Левита, – сказал Джон с глубоким вздохом. – Бытие и Исход не так плохи, хотя и там есть непонятные места. Но Левит будет моей гибелью.

– Пропустите, – сочувственно предложила я.

– Нет, мадам. Не могу.

Возмущенный крик Эмерсона напомнил о моих обязанностях. Сделав знак Джону, что пора приступать к съемкам, я поднялась, однако едва успела вставить фотопластинку в камеру, как поняла, что вопль Эмерсона обращен вовсе не ко мне.

К нам приближался всадник. Сине-белое одеяние развевалось на ветру. Всадник подъехал прямо ко мне и соскочил с осла. Тяжело дыша, он протянул записку, после чего картинно рухнул на песок.

Поскольку скакал по пустыне осел, а этот болезный лишь сидел на его спине, то я не стала обращать внимания на спектакль. Пока Джон участливо хлопотал над незнакомцем, я вскрыла письмо.

Судя по всему, автором был еще один несостоявшийся трагик. Обращение и подпись отсутствовали, а лихорадочный неразборчивый почерк мог принадлежать единственному знакомому мне человеку.

– "Приезжайте немедленно!!! – с выражением прочла я. – Катастрофа, гибель, крушение! Ужас!!!"

Я ткнула носком туфли посланца, который, казалось, погрузился в благостный сон.

– Любезный, вы от баронессы?

Человек проворно привстал, словно только что не валялся на песке в полном изнеможении, и энергично кивнул.

– Баронесса посылает за вами, госпожа, и за господином Эмерсоном.

– Что случилось? Она ранена?

Объяснения посланца были не более вразумительны, чем само послание. Я все еще пыталась добиться от него хоть какой-то ясности, когда примчался Эмерсон. Протянув ему записку, я объяснила, в чем дело.

– Думаю, нам надо ехать.

– Только не мне!

– Пожалуй, обоим действительно ни к чему, – согласилась я. – Ты можешь заняться съемками, пока я...

– Проклятье, Пибоди! Неужели ты позволишь этой истеричке помешать нашей работе?

Дело кончилось тем, что поехали мы оба. Эмерсон уверял, будто не хочет отпускать меня без присмотра, но на самом деле на него наши жалкие раскопки навевали такую же тоску, как и на меня.

И разумеется, долг каждого помочь попавшему в беду брату... и сестре.

Пока мы ехали по пустыне, настроение мое заметно улучшилось. И вовсе не от перспективы сунуть нос не в свое дело, как могут подумать иные злобные натуры, а от близости изящных пирамид Дахшура.

Сегодня на якоре стояло лишь судно баронессы. Нас без лишних проволочек провели к хозяйке. Мадам в причудливом одеянии розового цвета и в пене оборок, напоминавшем отчасти пеньюар, отчасти вечернее платье, полулежала на тахте, стоявшей на палубе под навесом. Рядом с баронессой сидел мсье де Морган и держал ее за руку. Точнее, позволял баронессе держать себя за руку.

– Ах, дорогой коллега, – сказал он с явным облегчением. – Наконец-то вы пришли.

– Мы отправились в путь, как только получили письмо. Что случилось?

– Убийство, кровопролитие, взлом! – взвизгнула баронесса, подскакивая на тахте.

– Ограбление, – кратко подытожил мсье де Морган. – Кто-то ночью проник в кают-компанию и похитил несколько древних вещиц.

Я покосилась на Эмерсона. Он с нескрываемым отвращением взирал на баронессу и ее галантного покровителя.

– Это все? Пойдем, Пибоди, у нас много дел.

– Нет, нет! Вы должны мне помочь! – простонала баронесса. – Я призвала вас как великих специалистов по разгадыванию тайн. Вы должны меня защитить. Кто-то хочет меня убить...

– Ну-ну, баронесса, держите себя в руках. Но почему кражу обнаружили только сейчас? Уже почти полдень.

– Именно в это время я встаю, – простодушно объяснила баронесса. – Слуги разбудили меня, как только заметили пропажу. Нерадивые свиньи! Они должны были убрать в салоне еще на рассвете.

– Будут нерадивыми, раз за ними никто не смотрит. К сожалению, некоторых подозреваемых уже и след простыл.

Мсье де Морган выругался по-французски.

– Madame, вы же не имеете в виду тех достойных людей, чьи суда вчера стояли здесь? Воры не водятся среди приличной публики!

Я не могла удержаться от улыбки при столь наивном заявлении.

– Никогда не знаешь наверняка. Для начала давайте осмотрим место преступления.

– Никто ничего не трогал! – Баронесса с готовностью поднялась. – Я приказала, чтобы все оставили как есть, до приезда великих сыщиков.

Как воры проникли в кают-компанию, догадаться оказалось легче легкого. Широкое окно на носу судна было распахнуто, а подушки на тахте смяты. К сожалению, следы были крайне нечеткими. Разглядывая их в карманную лупу, я чуть ли не впервые пожалела, что в Египте нет нашего благословенного сырого климата.

Я повернулась к мужу:

– Ты же можешь сказать, что пропало, Эмерсон? Полагаю, вчера ты рассмотрел древности куда внимательнее, чем я.

– А тут и думать нечего, – мрачно проворчал он. – Какой предмет вчера больше всего бросался в глаза?

Правильный ответ – рояль, но Эмерсон имел в виду вовсе не музыкальный инструмент.

– Ящик с мумией. Я уже заметила, что он исчез. Что еще, Эмерсон?

– Скарабеи из лазурита и статуэтка Исиды с младенцем Гором на руках.

– Все?

– Все. Эти предметы, – с чувством добавил Эмерсон, – были лучшими в коллекции.

Дальнейший осмотр комнаты не дал ничего интересного, поэтому мы принялись опрашивать слуг. Баронесса визгливо выкрикивала обвинения, а слуги с понурым видом жались друг к другу.

Двумя меткими словечками я заткнула баронессе рот и велела Эмерсону допросить слуг, что он и проделал с присущим ему тактом.

Все до единого отрицали свою причастность. Все до единого ночью крепко спали, а когда один из них предположил, что во всем виноваты джинны, остальные поспешили с ним согласиться.

Мсье де Морган посмотрел на солнце, которое стояло почти в зените.

– Я должен вернуться к раскопкам, мадам. Советую обратиться к местным властям. Они разберутся со слугами.

Египтяне издали страдальческий вопль. Они слишком хорошо знали, как местные власти разбираются со слугами. Жестом успокоив их, я повернулась к баронессе:

– Я запрещаю.

– Вы... запрещаете? – У мсье де Моргана поползли вверх брови.

– И я тоже запрещаю! – Эмерсон встал рядом со мной. – Вы не хуже меня знаете, де Морган, что в здешних краях допрос сводится к тому, чтобы бить подозреваемого по пяткам, пока он не сознается. Бедняги считаются виновными, пока не будет доказана их невиновность. Однако, – добавил он, хмуро глядя на француза, – такое поведение может показаться вполне разумным гражданину Французской Республики с ее архаичным кодексом Наполеона.

Мсье де Морган театрально вздохнул:

– Я умываю руки! И так потерял полдня. Делайте что хотите.

– Именно так я и поступлю. Bonjour, monsieur.

После того как француз удалился, тихо ругаясь на своем кокетливом языке, Эмерсон повернулся к баронессе:

– Мадам, если вы вызовете полицию, мы с миссис Эмерсон не станем вам помогать.

И он расправил широкие плечи.

По-моему, на баронессу больше подействовали плечи, чем угроза. Она как завороженная смотрела на моего мужа, пока я не ткнула ее своим незаменимым зонтиком.

– Что? – вздрогнув, пролепетала немка. – Полиция... Зачем она нужна? Ведь что пропало? Ничего особенного.

Эмерсон хмыкнул:

– Поздравляю, мадам. Вы не лишены здравого смысла. Вам ведь не требуются дополнительные проблемы. Если вы желаете отдохнуть...

– Нет, вы меня не понимаете! – И эта наглая особа хищным движением схватила моего мужа за руку и уткнулась в нее лицом, кинув на меня хитрый взгляд. – Меня не интересует это старье! Но что будет со мной? Я боюсь за свою жизнь, за свою добродетель...

– Думаю, за последнее опасаться не стоит, – буркнула я и прикусила язык, поймав взгляд Эмерсона.

– Вы меня защитите, бедную беспомощную Madchen[16]? – не унималась баронесса. Ее пальцы ласкали бицепсы Эмерсона.

У моего мужа замечательные бицепсы, но никому не дозволено (кроме меня, конечно) восхищаться ими подобным образом.

– Я защищу вас, баронесса! – Мой голос был холоден и тверд. – У нас с мужем разделение обязанностей. Он расследует, а я охраняю дам.

– Да-да, совершенно верно. – Эмерсон подергал руку, но баронесса и не думала ее отпускать. – Я оставлю вас с миссис Эмерсон, мадам, а сам... сам пойду... сам пойду расследовать...

Баронесса с недовольным вздохом ослабила хватку, и Эмерсон торопливо ретировался.

– Опасность вам не грозит. Если только вы не знаете чего-то такого, что может заинтересовать преступников.

– Ничего такого я не знаю. – Баронесса подмигнула мне. – Какой знойный мужчина! Mucho macho, как говорят испанцы.

– Неужели так и говорят?

– Но я не привыкла растрачивать силы ради безнадежного случая, – продолжала баронесса со вздохом. – Этот macho крепко-накрепко пришит к завязкам фартука своей доброй английской Frau. Я завтра же покидаю Дахшур.

– А как же брат Дэвид? – ядовито осведомилась я. – Он ведь ни к чьим завязкам фартука не пришит, если только его сердцем не завладела мисс Черити.

– Это бледное, линялое создание? – фыркнула баронесса. – Нет-нет, девчонка от него без ума, но юноша совершенно к ней равнодушен. Ей нечего ему предложить. Думаю, вы заблуждаетесь на его счет, дорогая фрау Эмерсон. У этого красавчика ангельские только личико и фигура. У нашего брата Дэвида, как говорят французы, наметанный глаз pour le main chance.

Французский баронессы оказался ничуть не лучше испанского, но я решила, что в понимании человеческой натуры она сильнее, чем в языках.

– Я послала сегодня за Дэвидом, и где он? А ведь я пожертвовала его церкви огромную сумму! Значит, Эмерсон не ошибся.

– Вы несправедливы к брату Дэвиду, баронесса. Он уже здесь.

Она обернулась.

– Herr Gott! Он привел с собой этого уродливого Pfarrer.

– По-моему, наоборот.

– Я удаляюсь, – громко прошипела баронесса. – Убегаю! Скажите им, что я никого не могу видеть.

Убежать не удалось. Наступив на свои оборки, мадам кулем повалилась на тахту. Брат Иезекия налетел на немку прежде, чем она успела подняться и спастись бегством. Шаря в груде шевелящихся рюшей и кружев, он выудил оттуда пухлую руку.

– Дорогая сестра, я рад, что вы не пострадали. Давайте склоним головы и возблагодарим милостивого Бога за ваше чудесное избавление. Небесный отец, пусть тяжесть твоего гнева падет на тех негодяев, что свершили это позорное деяние. Обрати их в прах, о Господи, порази их, как ты поступил с амаликитянами, и иевусеями, и...

Затейливые слова нанизывались одно на другое.

– Доброе утро, брат Дэвид, – сказала я. – Рада видеть вас здесь. Теперь я могу оставить баронессу на ваше попечение.

– Разумеется, можете, – заверил меня Дэвид. Его необыкновенные синие глаза сияли. – То, что вы проявили нежность и женское сострадание, делает вам честь, миссис Эмерсон, но нужды в вашем присутствии больше нет.

Баронесса перестала трястись. Глаза ее были закрыты, казалось, немка спит, хотя ума не приложу, как можно спать под эти певучие раскаты голоса брата Иезекии.

– ...и с царями Мадиамскими: Евией, Рекемом, Цуром, Хуром...

Эмерсона я нашла в окружении слуг и команды судна. Он произносил перед ними страстную речь на арабском, которой они внимали как завороженные. Египтяне обожают искусных ораторов. Завидев меня, Эмерсон быстро закруглился.

– Братья мои, вы знаете меня! Вы знаете, что я не стану лгать и встану на защиту всех честных людей. Подумайте хорошенько о моих словах.

– А что ты им сказал? – полюбопытствовала я, когда мы под аккомпанемент прощальных возгласов благодарных слушателей отошли в сторонку.

– То же, что и всегда, Пибоди. Я не верю, что кто-то из этих людей замешан в краже, но их, наверное, подкупили, чтобы они хранили молчание. Нельзя вытащить такой предмет, как ящик с мумией, никого не разбудив.

– Подкупили или запугали? Я чувствую зловещую тень Гения Преступлений, Эмерсон! Как далеко, должно быть, протянулась его липкая паутина.

– Предупреждаю, Пибоди, я за себя не отвечаю! Если ты и дальше будешь нести вздор о паутине, каких-то гениях и зловещих тенях, то здесь точно случится смертоубийство! Заруби себе на носу, это самая обычная кража. И она не имеет никакого отношения...

– Гений Преступлений плетет свою ужасную сеть, словно гигантский паук. И всякий – богач и бедняк, преступник и невинный – попадает в эту мерзкую ловушку. Поистине он гений, Эмерсон!

С громким стоном мой ненаглядный бросился прочь. Осел рысью устремился следом.

Река скрылась из виду, когда с лица Эмерсона наконец исчезла гримаса невыразимого ужаса. Я воздержалась от дальнейшей дискуссии, зная, что рано или поздно он признает мою правоту. Разумеется, любимый супруг первым нарушил молчание:

– В этом происшествии есть пара любопытных моментов. Зачем ворам было возиться с ящиком, в котором лежит мумия самого обычного египтянина римской эпохи? Да еще простолюдина. В его обмотках не найти ни драгоценностей, ни редких амулетов.

– А что ты думаешь об остальных вещах?

– В том-то и дело, Пибоди. Помимо ящика с мумией украли скарабея и статуэтку. Особенно хороша статуэтка, конец Восемнадцатой династии, если не ошибаюсь. Можно предположить, что вор прекрасно разбирается в древностях, раз сумел выбрать самые ценные экспонаты. Но ведь в салоне хватало безделушек, на которых можно было неплохо заработать. И тем не менее вместо них воры забрали громоздкий и никчемный ящик с мумией! Почему?

– Ты забыл еще про одну пропажу. Или же просто не заметил ее.

– О чем ты говоришь, Пибоди? Я ничего не пропустил.

– Пропустил, Эмерсон, пропустил.

– Нет, Пибоди, не пропустил!

– Львенок, Эмерсон. Клетка была пуста.

Эмерсон выпустил из рук поводья. Его осел остановился как вкопанный.

– Пуста, – тупо повторил мой проницательный супруг.

– Дверца была закрыта, а клетка сдвинута в сторону, но я внимательно ее осмотрела и смею тебя уверить...

– О господи! – Эмерсон в ужасе посмотрел на меня. – Пибоди! Твое собственное невинное дитя... Ты же не подозреваешь... Рамсес не мог утащить тяжелый ящик с мумией. Кроме того, у него хватит вкуса, чтобы не воровать подобных вещей.

– Я уже давно перестала предугадывать, на что Рамсес способен, а на что нет! Но второе возражение весьма убедительно, хотя мотивы Рамсеса столь же туманны, сколь замечательны его способности. Никогда не знаешь, что на уме у этого чертенка.

– Следи за своим языком, Пибоди!

– Ты прав. Спасибо за напоминание, Эмерсон.

Он вновь взялся за поводья, и мы в задумчивом молчании двинулись дальше.

– Как ты считаешь, куда он его дел? – спросил Эмерсон через несколько минут.

– Ящик с мумией?

– Нет, черт возьми! Львенка.

– Скоро узнаем.

– Ты же не думаешь, что Рамсес имеет отношение к краже всего остального, Амелия? – жалобно спросил Эмерсон.

– Конечно, не думаю. Я знаю, кто украл. Но как только доберусь до Рамсеса, посажу его под замок!

Глава седьмая

1

Львенок был в комнате Рамсеса. Когда мы туда влетели, наш отпрыск сидел на полу и пытался скормить ему кусок сырого мяса самого неприглядного вида.

Рамсес недовольно посмотрел на нас и с упреком сказал:

– Мамочка и папочка, вы не постучались. Вы же знаете, как мне это не нравится.

– А что бы ты сделал, если бы мы постучались? – спросил Эмерсон.

– Спрятал львенка под кровать, – правдиво ответил Рамсес.

– Но как же ты собирался...

Я ткнула его локтем в бок.

– Эмерсон, ты опять позволяешь Рамсесу увести тебя в сторону. Он всегда так поступает, и ты всегда попадаешься. Рамсес...

– Да, мамочка?

Львенок свернулся у его ног уютным пушистым клубком.

– Я ведь просила тебя не... – Но тут я была вынуждена остановиться и подумать. Речи о том, чтобы Рамсес не крал у баронессы львов, не было.

Он вежливо ждал, и я не нашла ничего лучшего, как сказать:

– Я же просила тебя никуда не ходить одному.

– А я был не один, мамочка. Со мной пошел Селим. Он нес львенка.

В то утро я уже видела Селима, но лишь теперь сообразила, что мальчик старательно поворачивался ко мне спиной. Несомненно, на его лице и руках остались царапины от общения с царем зверей.

Я присела на корточки, чтобы внимательней рассмотреть этого самого зверя. Судя по всему, львенок был совершенно здоровым и пребывал в хорошем расположении духа. Из чисто научных побуждений, только чтобы проверить состояние шерсти, я погладила шелковистую голову. Львенок довольно заурчал.

– Я учу его охотиться, – объяснил Рамсес, плюхнув тошнотворный кусок мяса на живот львенка.

Похоже, тот был сыт, поскольку не обратил никакого внимания на мясо и принялся лизать мои пальцы.

– Как ты собираешься с ним поступить? – спросил Эмерсон, тоже садясь на пол. Львенок тут же занялся обшлагом его рубашки, и мой супруг глупо хихикнул. – Какое очаровательное маленькое создание!

– Все маленькие создания очаровательны, – холодно ответила я. Львенок забрался мне на колени и ткнулся носом в грудь. – Но в один прекрасный день это маленькое создание станет таким большим, что проглотит тебя в два приема, Рамсес. Нет, мои дорогой лев, я не твоя мама. И здесь для тебя нет ничего интересного. Рамсес, поищи-ка молока.

– Да, мамочка. Спасибо, мамочка, я об этом не подумал.

– И не вздумай вновь выкинуть какой-нибудь фокус, Рамсес. Никакими очаровательными маленькими животными меня не проймешь. Ты меня расстроил. Я надеялась, что ты умнее. Похитил это беспомощное существо... – Львенок, недовольный, что я не являюсь источником пропитания, запустил зубы в мою руку. Я вскрикнула и сунула его Эмерсону. – ...это беспомощное существо, а сам не способен дать ему самого необходимого. Надеюсь, ты не лелеешь надежду взять львенка в Англию?

– Нет, мама, – сказал Рамсес, широко раскрыв глаза.

Теперь Эмерсон занялся тухлым мясом. Они со львенком на пару носились по комнате, вырывая друг у друга эту мерзость.

– Хорошо, что ты это понимаешь. Мы не можем каждый раз вывозить животных из Египта. В прошлый сезон Бастет... Господи, а как же кошка? Она ни минуты не станет терпеть этого непрошеного гостя.

Рамсес счастливо улыбнулся:

– Львенок понравился Бастет!

Кошка безмятежно лежала на ящике, который Рамсес использовал вместо шкафа. За прыжками своего юного царственного собрата она наблюдала с откровенной доброжелательностью.

Эмерсон вздохнул и неохотно направился к двери.

– Ну ладно... Что-нибудь придумаем, Рамсес.

– Я уже придумал, папа! Отдадим львенка тете Эвелине и дяде Уолтеру. В Элсмире хватит места для зверинца, построенного на основе последних научных достижений, где звери будут находиться под постоянным наблюдением ветеринара...

– Бред какой-то! – с негодованием воскликнула я. – Рамсес, ты разочаровываешь меня все больше и больше. Считай, что тебе запрещено выходить из комнаты, пока я не разрешу. Нет, так не пойдет. Ты должен хотя бы отчасти ликвидировать хаос, который тут учинил. Немедленно позови Селима!

Рамсес устремился к двери, а я рухнула в кресло. В первый (хотя наверняка не в последний) раз я усомнилась в своей способности справиться с задачей, которую так бездумно на себя взвалила. Что там всевозможные убийцы, воры и разбойники, ерунда! Вот совладать с Рамсесом – такое, боюсь, не под силу даже мне.

2

Сомнения в собственных силах рассеялись естественным образом, когда я с присущей мне сноровкой занялась решением неотложных вопросов.

Сделав суровое внушение Селиму и смазав йодом его царапины (после чего юноша стал походить на индейца, ступившего на тропу войны), я поручила одной бригаде работников построить клетку, другой – закрыть окно Рамсеса тяжелым деревянным щитом, а третьей – отправиться в деревню и купить дойную козу. Эмерсон, разумеется, протестовал против разбазаривания его рабочей силы, но не столь бурно, как обычно.

Должна признаться, у меня с души упал камень, когда Рамсес заявил с присущей ему прямотой, что о краже древностей баронессы ему ничего не известно.

– Ты меня обижаешь, мамочка, – возмутился он. – Зачем мне этот дрянной ящик с мумией? Неужели ты думаешь, что я способен на подобное невежество?!

Я переглянулась с Эмерсоном. Глаза супруга выражали несказанное облегчение, что вынудило меня улыбнуться:

– Ты заметил, что нашего сына обижает вовсе не сомнение в его честности, а лишь в его уме?

– Воровать нехорошо, – добродетельно сказал Рамсес. – Так говорится в Писании.

– Прими мои извинения за то, что сомневался в тебе, сын мой, – покаялся Эмерсон. – Знаешь, ты бы мог сказать, что даже вдвоем с Селимом вам не унести такой большой предмет.

– Это плохой довод, папа. Трудности всегда можно преодолеть.

Неужели Эмерсон тоже заметил то расчетливое выражение, что скользнуло по лицу Рамсеса?

Иначе с чего бы он поспешно пробормотал:

– Рамсес, мальчик мой, ночью на судне ты ничего подозрительного не увидел? Никого чужого? Если не считать тебя самого, разумеется.

На этот счет Рамсес не сообщил ничего полезного. Судно баронессы он посетил вскоре после полуночи. По его расчетам, в это время никаких посторонних быть не должно. Вахтенный почивал глубоким сном. Рамсес признался, что кто-то из команды все-таки проснулся.

– Я нечаянно наступил ему на руку.

Монетка, опущенная в отдавленную руку, не позволила свидетелю поднять шум.

– Теперь понятно, почему этот прохиндей все посмеивался, пока я расспрашивал о грабителях! – воскликнул Эмерсон.

– Мамочка, можно мне посмотреть, готов ли обед? Есть хочется.

Я воспользовалась моментом, чтобы обменяться с Эмерсоном впечатлениями.

– Судя по всему, непрошеные гости явились после полуночи.

– Логично, Пибоди, но пользы от этого факта мало.

– А я разве сказала, что много?

Эмерсон откинулся на спинку стула и скрестил ноги.

– Мне кажется, ты слишком уверовала, будто вор – это Хамид.

– Все указывает на это, Эмерсон. Хамид был там, где встретил смерть Абдель... Прекрати презрительно шевелить бровями, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Мы не можем доказать, что Хамид той ночью побывал в лавке Абделя, но он находился в Каире, и у него с Абделем были какие-то секретные дела. Несколько дней спустя Хамид оказывается здесь, якобы ему нужна работа. И тут же баронессу ограбили.

– Слабо, – хмыкнул Эмерсон. – Очень слабо, Пибоди. Но, зная тебя, я удивляюсь, как это ты до сих пор не арестовала подозреваемого.

– У меня было время справиться с первым побуждением. Какая польза от того, что мы задержим Хамида? Пока у нас нет твердых доказательств его причастности к преступлению, он будет все отрицать. Наиболее разумная линия поведения – не обращать на него внимания, следя при этом за каждым его шагом. Рано или поздно Хамид совершит какую-нибудь оплошность, и мы схватим его на месте преступления.

– Следить? Ты хочешь сказать – следовать за ним по пятам? Ну, знаешь... Если ты думаешь, что я ночи напролет стану сидеть на корточках за пальмой и вслушиваться в храп Хамида, то глубоко заблуждаешься.

– В этом-то и трудность. Тебе по ночам нужно спать, Эмерсон, и мне тоже.

– И не только спать... Ночь – единственное время, когда мы можем побыть вдвоем, и я ни в коем случае не намерен лишиться этой привилегии.

– А что, если спать по очереди? – размышляла я. – В тюрбане и халате я вполне сойду за мужчину...

– Мне бы хотелось видеть тебя без тюрбана и халата, Пибоди...

– Э-э...

Нам помешал Рамсес, вернувшийся из кухни с жареным цыпленком. Мне пришлось употребить все свое красноречие, но все же удалось доказать ему, что цыпленка нужно съесть самому, а не скормить льву.

3

Возражения Эмерсона по поводу слежки за Хамидом хотя и отличались некоторой фривольностью, но были вполне разумными. Поэтому я обдумала иные возможности. Наиболее очевидной был Джон.

Рабочие расчищали могилы, перенося хрупкие останки в древние кельи. Хамид работой себя особо не утруждал. Еще бы, небось утомился ночью, перетаскивая ящик с мумией. Куда же он его дел? Длина ящика превышала два метра. В деревне Хамид – чужак, своего жилища, где можно было бы спрятать ящик, у него нет. Скорее всего, снимает угол...

Но в пустыне хватает тайников: брошенные гробницы, углубления... Господи, да ящик можно просто зарыть в песок! Или погрузить в лодку и переправить по воде. Ответов на вопрос «где?» хватало, а вот с вопросом «зачем?» было посложнее...

Наконец я приняла решение.

– Джон! У меня для вас задание, которое требует немалого ума и преданности.

Молодой человек приосанился:

– Все, что пожелаете, мадам.

– Благодарю, Джон. Я знала, что могу на вас положиться. Мы с профессором Эмерсоном подозреваем, что один из наших работников – отъявленный преступник. Днем я буду за ним приглядывать, но ночью у меня нет возможности следить. Джон, я хочу, чтобы вы стали моими глазами. Первым делом надо выяснить, где он живет. Затем найдите неподалеку от его жилища удобный наблюдательный пункт. Если этот негодяй ночью выскользнет из дома, отправляйтесь за ним. Главное, чтобы он вас не заметил. Справитесь?

Джон почесал затылок.

– Мадам, я, конечно, постараюсь, но предвижу некоторые трудности.

– А именно?

– Как он меня не заметит?

– Не говорите глупостей, Джон. Вы спрячетесь.

– Где, мадам?

– Где? За деревом, стеной... Напрягите воображение!

– Да, мадам, – с сомнением сказал Джон.

– Какие еще трудности вы предвидите?

– А что, если кто-то заметит меня за пальмой и спросит, что я там делаю посреди ночи?

– Если вы спрячетесь достаточно хорошо, вас никто не увидит. Господи, Джон, вы что, сами придумать не можете?

– Трудно сказать, мадам. Но я сделаю все, что смогу. А что это за человек?

– Вон тот. Третий от конца... теперь второй... Они все время меняются местами.

– Неужели вы говорите о брате Хамиде, мадам?

– Брате Хамиде?! Да, Джон, я говорю о брате Хамиде. Значит, он обратился в веру Иезекии?

– Да, мадам, и я знаю, где Хамид живет. Он ночует в кладовке за молельным домом. Но, мадам, уверен, вы ошибаетесь. Он не может быть преступником. Брат Иезекия очень уважает его, а брат Иезекия не стал бы уважать преступника, мадам.

– Брат Иезекия столь же падок на лесть, как и любой другой. – Джон недоуменно посмотрел на меня, поэтому я уточнила: – Вокруг святых всегда вертятся нечестивцы и строят козни.

– Не понимаю я всех этих мудреных слов, мадам... По-вашему, брат Иезекия слишком доверчив?

– Доверчивость – признак истинной святости, Джон. Мученичество часто является результатом излишней доверчивости.

Трудно сказать, понял ли меня Джон, но, похоже, я его убедила. В любом случае он смекнул, что слежка позволит ему быть поближе к своей драгоценной Черити.

– Я сделаю то, что вы сказали, мадам. Как вы думаете, может, мне замаскироваться?

– Отличная мысль, Джон! Я рада, что вы прониклись духом задания. Халат и тюрбан позаимствуем у Абдуллы.

Джон отправился помогать Эмерсону, а я осталась на месте, пристально, но ненавязчиво присматривая за Хамидом. Через некоторое время ко мне подошел Абдулла:

– Что такого в этом человеке, госпожа? Почему вы не сводите с него глаз?

– В каком человеке, Абдулла? Ни на кого я не смотрю. Просто любуюсь пейзажем.

Абдулла почесал бороду:

– Значит, я ошибся. Мне показалось, что вы следите за чужаком. Тем, что из Манавата.

– Вовсе нет... А что ты о нем знаешь, Абдулла?!

– Он никогда не работал руками, госпожа моя. Натер киркой кровавые мозоли.

– А как он ладит с остальными?

– Друзей у него нет. В деревне тоже ни с кем не разговаривает. Прогнать его, госпожа? Желающих поработать хватает.

– Нет, не надо. Лучше не спускай с него глаз. – Я понизила голос. – Абдулла, возможно, этот Хамид – преступник. Убийца...

– Опять! – Абдулла испуганно всплеснул руками. – Достопочтенная госпожа, только не это! Я здесь для того, чтобы работать. Умоляю, госпожа, не надо этого делать. Опять убийства, опять трупы!

Я нахмурилась:

– Что ты имеешь в виду, Абдулла?

– Я боялся, что это случится, так боялся... Вы все время находите трупы! А еще эта деревня неверных, ненавистников Аллаха. И проклятие, тяготеющее над домом, где мы живем...

– Что ты бормочешь, Абдулла? Мы же сняли проклятие.

– Нет, госпожа, нет! Призраки все еще здесь. Прошлой ночью мой сын Дауд видел одного из них...

Я ожидала чего-то подобного. Многие люди суеверны, но у египтян больше оснований верить в призраков, чем у других народов. Разве удивительно, что потомки фараонов ощущают присутствие богов, которым поклонялись более трех тысяч лет назад? Добавьте к этому пантеоны христианства и ислама, и вы получите внушительную когорту всевозможных демонов.

Я собиралась объяснить это Абдулле, но нам помешал Эмерсон.

– Пибоди! Ты сюда не подойдешь?

– Поговорим позже, Абдулла. Не поддавайся страху, друг мой. Ты же знаешь, что Отец Проклятий способен справиться с любым злым духом.

– Гм-м, – с сомнением протянул Абдулла.

Эмерсон стоял на вершине скалы и смотрел вниз. Рядом с ним топтался Джон.

– Пибоди, ты только взгляни!

Я взобралась на скалу. На первый взгляд внизу ничего примечательного не наблюдалось. Из-под земли торчала наполовину раскопанная мумия. Судя по обмоткам, мумия относилась либо к эпохе Птолемеев, либо ко временам римлян, а такого добра у нас хватало.

– Господи, – вздохнула я. – Еще одно римское кладбище.

– Не думаю. Мы находимся на христианском кладбище.

Джон прочистил горло:

– Сэр... Я давно хотел сказать вам об этом. Эти бедные христиане...

– Не сейчас, Джон!

– Но, сэр, нехорошо выкапывать бедных покойников, словно это какие-то нечестивцы. Если бы мы были в Англии...

– Мы не в Англии, Джон. Ну, Пибоди, что скажешь?

– Любопытно... У столь ухоженной мумии должен бы иметься гроб или саркофаг.

– Именно, моя дорогая Пибоди.

– И как ее обнаружили?

– Рабочие просто наткнулись на нее, в каких-то двух футах от поверхности.

– Ты ведь знаешь, Эмерсон, пески иногда смещаются без всякой видимой причины. Мне сфотографировать?

Эмерсон поскреб подбородок:

– Думаю, не надо. Я просто запишу, где ее нашли, и посмотрим, что еще здесь отыщется.

– Сэр, – снова забубнил Джон, – это христиане...

– Попридержи язык, Джон, и дай мне вон ту щетку.

– Скоро время чая, Эмерсон.

– Неужели?

Приняв этот вопрос за согласие, я вернулась в дом. Рамсеса в комнате не было. Как только я открыла дверь, навстречу радостно выскочил львенок. Я почесала его за ухом и оглядела ошметки, оставшиеся от тапочек Рамсеса, его ночной рубашки и парадного костюмчика. Потом, несмотря на жалобные причитания львенка, загнала его в клетку, вернулась в гостиную и поставила чайник.

Чай мы пили на воздухе. Песчинки, скрипевшие на зубах, – небольшая плата за прекрасный вид и ласковый ветерок.

Скоро появился Эмерсон.

– Сколько раз говорить тебе, Амелия, что этот ритуал – полная нелепость? Послеполуденный чай хорош дома, но прерывать раскопки... – Он жадно схватил чашку, осушил ее в один Присест и с многозначительным видом протянул мне. – Питри небось не прерывается на чай. И я не буду, точно тебе говорю. Сегодня последний раз.

Не проходит дня, чтобы я этого не слышала. Эмерсон обожает чай.

– А где Рамсес?

– Задерживается, – саркастически отозвалась я. – Что касается его точного местонахождения, то оно мне неизвестно. Ты ведь возражал, чтобы я устроила за нашим сыном слежку. Ты балуешь мальчика, Эмерсон. Сколько детей в его возрасте ведут свои собственные раскопки?

– Он хочет нас удивить, Пибоди. Было бы жестоко лишать ребенка невинного удовольствия... А, вот и он. Что-то ты сегодня на редкость опрятный, Рамсес.

Он был не просто опрятным, он был чистым! В черных кудрях все еще поблескивали капельки воды. Я так обрадовалась этой демонстрации послушания (поскольку Рамсес не часто моется по собственной воле), что не стала бранить его за опоздание и даже не возражала против присутствия львенка. Рамсес привязал поводок к каменному столбику и накинулся на бутерброды.

Мы наслаждались семейной идиллией, и, должна признаться, я полностью разделяла чувства Эмерсона, когда он раздраженно воскликнул:

– Господи, такое впечатление, что этот бездельник только и делает, что таскается по округе со светскими визитами.

К нам и в самом деле приближался мсье де Морган.

– Рамсес...

– Да, мамочка. Думаю, нашему льву пока хватит свежего воздуха.

Мы едва успели впихнуть львенка в дом и закрыть дверь, как француз спешился.

После обмена приветствиями мсье де Морган получил свою чашку чая и спросил, как продвигается работа.

– Замечательно! Мы закончили осмотр места и приступили к закладке шурфов. Обнаружили кладбища христианского и римского периодов.

– Мои соболезнования, дорогие друзья, – сочувственно произнес француз. – Но, возможно, со временем вы наткнетесь на что-нибудь интересное.

– В соболезнованиях нет нужды, мсье. Мы просто помешаны на римских кладбищах.

– Тогда вы, несомненно, с радостью примете мое приношение.

– Что вы имеете в виду? – с подозрением вопросил Эмерсон.

– Нашелся украденный ящик с мумией. В нескольких милях от моего лагеря, – ответил де Морган, и на губах его заиграла улыбка Макиавелли.

Я покачала головой:

– Очень странно.

– Вовсе нет, напротив, все очень понятно, – покровительственно улыбнулся де Морган, подкручивая усы. – Воры – люди невежественные. Они допустили ошибку, взяв ящик с мумией. А когда обнаружили, что он ничего не стоит, просто бросили. Не тащить же такую тяжесть.

– Баронесса обрадуется возвращению реликвии.

– Ничего подобного! Женщины лишены логики... Разумеется, мадам, я не имел в виду вас...

– Очень надеюсь, мсье.

– Так вот, баронесса наотрез отказалась взять ящик обратно и велела вручить его вам, профессор. Поэтому мои люди скоро доставят ящик сюда.

– Большое спасибо, – процедил Эмерсон сквозь зубы.

– Не за что, дражайший профессор, ровным счетом не за что. – Де Морган похлопал Рамсеса по влажным кудрям, Рамсес шарахнулся в сторону, словно пугливый щенок. – Как продвигается изучение мумий, mon petit?

– Я пока оставил это занятие. Мне не хватает для исследований надлежащих инструментов. Необходимо точно измерить объем черепа и скелет, если хочешь получить научно значимые выводы относительно антропологического и физического...

Мсье де Морган добродушно рассмеялся:

– Ничего страшного, petit chou, если тебе наскучат папины раскопки, ты можешь всегда приехать ко мне. Завтра я начинаю прокладывать в пирамиде новый туннель, который наверняка выведет к погребальной камере.

У Эмерсона исказилось лицо. Перехватив мой взгляд, он задушенно пробормотал:

– Прости меня, Амелия, я должен... должен...

После чего вскочил и исчез за углом дома.

– Мне пора идти, мадам Эмерсон. – Мсье де Морган поднялся следом. – Я хотел лишь сообщить вам о находке и передать прощальный привет от баронессы. Она отплывает на рассвете.

– Чудесно! – искренне воскликнула я. – То есть... я рада, что она оправилась и может продолжить путешествие.

– Я предвидел вашу реакцию, – расхохотался француз. – Вы знаете, что ее зверь все-таки сбежал?

– Правда?

Последние несколько минут из дома доносились приглушенная возня и рычание. Де Морган хитро улыбнулся:

– Истинная правда. Видимо, воры по ошибке открыли клетку. Ну ладно, по сравнению с остальным это сущая мелочь.

– Безусловно! – прокричала я, стараясь перекрыть жалобный вой недовольного арестом львенка.

Улыбаясь как последний идиот, мсье де Морган отбыл восвояси, а я отправилась на поиски Эмерсона. Трудно сказать, что общего он нашел между фундаментом дома и мсье де Морганом, но, видимо, что-то нашел, раз с такой энергией колошматил по ни в чем не повинному камню. Пришлось остудить его и проводить на раскопки.

Остаток дня прошел спокойно.

Вечер мы провели в гостиной. Бастет исполняла роль пресс-папье, сидя на бумагах Эмерсона. Он задумчиво изводил бумагу, описывая дневные находки. Львенок с наслаждением жевал шнурки его ботинок. Рамсес во дворе упражнялся в арабском, разговаривая с сыновьями Абдуллы.

– Пора спать, Рамсес, – окликнула я его.

– Да, мамочка. – Он распутал поводок, которым львенок спеленал ноги его родителя. – Я выгуляю льва, а потом пойду спать.

– Уж не думаешь ли ты, что с этим животным можно обращаться так же, как с собакой?

– Насколько мне известно, такой эксперимент никогда не проводился. Я считаю, стоит попробовать.

– Хорошо. Только, прошу, перед сном посади льва в клетку. И убедись, что дверца надежно заперта...

– Да, мамочка. Мама...

– Что, Рамсес?

Его темные глаза были устремлены на меня.

– Мне хотелось бы сказать, что я очень ценю твое отношение к львенку. И постараюсь найти способ выразить тебе свою благодарность.

Я вздрогнула.

– Нет, Рамсес, нет! Мне приятно слышать твои слова, но лучший способ выразить свою благодарность – это быть хорошим мальчиком и всегда слушаться маму.

– Да, мама. Шпокойной ночи, мама. Шпокойной ночи, Джон. Шпокойной ночи, Бастет. Шпокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, мой мальчик, – рассеянно отозвался Эмерсон. – Приятных снов.

После того как Рамсес ушел, а Джон спрятал поднос с черепками в хранилище, Эмерсон с упреком посмотрел на меня:

– Рамсес повел себя очень благородно, он фактически принес тебе извинения, а ты...

– По-моему, извинениями тут и не пахнет. А когда Рамсес предлагает свои услуги, у меня кровь стынет в жилах.

Эмерсон отшвырнул перо.

– Амелия, я тебя не понимаю. Бог свидетель, ты прекрасная мать...

– Пытаюсь ей быть.

– Прекрасная, дорогая моя, прекрасная. Рамсес тому свидетельство. Но ты не можешь более... более...

– Что «более», Эмерсон?

– Быть более ласковой?.. Ты все время одергиваешь бедного мальчугана.

– Ты же знаешь, я не люблю демонстрировать свои чувства.

– У меня есть все основания этому не верить... – И Эмерсон послал мне многозначительный взгляд.

– Это совсем другое дело. Разумеется, я люблю Рамсеса, но из меня никогда не выйдет одна из тех безумных мамаш, что обожествляют собственное чадо и квохчут над ним днями напролет.

Тут вернулся взволнованный Джон:

– Мадам, во дворе лежит огромный-преогромный ящик! Что мне с ним делать?

– Наверное, это ящик баронессы. Видимо, люди де Моргана просто бросили его и уехали. Какая досада! Как быть, Эмерсон?

– Выбросить эту чертову штуку!

– Нет, положим его вместе с другими. Пойдемте, Джон, я отопру хранилище.

Луна еще не взошла, но лакированная поверхность ящика тускло поблескивала в бриллиантовом свете звезд. Я отперла дверь, и Джон поднял гроб с такой легкостью, словно он был сделан из бумаги. Мне это напомнило одного шарлатана-итальянца по имени Бельцони, который когда-то жонглировал в цирке гирями, а потом обратился к археологии. Он одним из первых начал вести раскопки в Египте, но его методы вряд ли можно назвать научными, ибо, помимо прочих грехов, он использовал порох, чтобы проложить путь внутрь пирамид.

Гробов в хранилище хватало, и нам пришлось подвинуть несколько штук, чтобы найти место для нового. Возможно, разумнее было бы открыть другую комнату, но я всегда предпочитаю, чтобы однородные предметы хранились вместе.

– Мадам, мне не пора шпионить за братом Хамидом?

Я снабдила Джона обещанной маскировкой. Запасной халат Абдуллы едва прикрывал ему колени, и грубые английские башмаки в сочетании с арабским одеянием смотрелись довольно своеобразно. Джон предложил прогуляться босиком, но я воспротивилась. Еще наступит на колючку и своим воплем спугнет Хамида. Обмотав голову Джона тюрбаном, я отступила, дабы оценить свое творение.

Джон выглядел... гм... живописно. На египтянина он точно не походил. Скорее уж на того пройдоху Бельцони. Но делать нечего, я отправила Джона на задание, а сама вернулась к Эмерсону. Мой любопытный супруг поинтересовался, куда это намылился Джон, но я легко отвлекла его от этой щекотливой темы.

4

Спала я лишь несколько часов. Очнулась от яростного стука в дверь. На этот раз никаких ловушек в виде противомоскитных сеток не было, я без труда выскочила из постели и схватила зонтик с твердым намерением проучить негодяя, что разгуливает по ночам и мешает наслаждаться благословенным отдыхом. Голос, выкрикивавший мое имя, показался мне знакомым.

С нашего брачного ложа донеслись проклятия, сменившиеся возней. Небо за окном уже начало светлеть, предвещая скорый восход, а внутренний дворик все еще был погружен во тьму. Но ошибиться, кому принадлежит этот внушительный силуэт, было невозможно. Однако было в этом силуэте что-то странное, лишнее... Я пригляделась. Джон держал на руках чье-то маленькое, хрупкое тело. С какой стати он притащил сюда мумию?

– Какого черта вы приволокли эту мерзость? – От изумления я даже забыла о приличиях.

– Это не мерзость, мадам, это сестра Черити.

– Вы не попросите его отпустить меня, мэм? – пролепетала девушка. – Я ничуть не пострадала, но брат Джон настаивает...

– Так, не двигайтесь! Оба. Ситуация слишком необычная, мне нужен свет. – С брачного ложа снова донеслись звуки возни. Я поспешно добавила: – Эмерсон, прошу тебя, не вставай и натяни одеяло. Здесь дама.

– Проклятье, проклятье, проклятье! – был мне ответ.

– Да-да, дорогой. Все хорошо, – успокоила я ненаглядного супруга. – Я только зажгу лампу... Вот. Теперь посмотрим, что здесь происходит.

Первым делом я удостоверилась, что Эмерсон выглядит пристойно. Все было в порядке – из-под одеяла выглядывали лишь кончик носа да два синих глаза.

Тюрбан на голове Джона размотался и теперь свисал безобразной тряпкой. Некогда белоснежный халат был разодран, на лохмотьях что-то чернело... У меня замерло сердце. Неужели кровь?! Нет, всего лишь сажа и гарь. Лицо Джона было донельзя чумазым, но широкая улыбка и блеск в глазах свидетельствовали – мой шпион не пострадал.

Девушка тоже выглядела слегка растрепанной, но и только. Пепельные волосы спадали на плечи, на лице полыхал румянец смущения. Ноги Черити были босы. Просторное одеяние унылого цвета, то ли темно-синего, то ли черного, надежно закрывало ее от горла до щиколоток. На шее болтался ночной чепец.

– Прошу вас, мэм, скажите ему, чтобы он меня отпустил.

– Всему свое время, дорогая. Джон, теперь вы можете рассказать, что случилось.

– Пожар, мадам.

– Гм... Где?

Джон прятался в пальмовой рощице неподалеку от молельного дома, когда увидел, как из-за здания вырвался язык пламени. Его крики разбудили миссионеров, все вместе они сумели погасить пламя, прежде чем огонь успел нанести серьезный ущерб. Из деревни помощи так и не дождались. Более того, селение оставалось подозрительно темным и тихим, хотя криков там не могли не слышать. Никаких следов поджигателя не обнаружилось. Но это определенно был поджог, так как первой занялась груда сухих пальмовых ветвей, лежавшая у стены молельного дома. Как только огонь потушили, Джон схватил девушку и унес ее прочь.

– На кой черт? – крикнул Эмерсон и поглубже зарылся под одеяло.

Глаза Джона расширились.

– Чтобы доставить мисс Черити к миссис Эмерсон, разумеется.

С кровати донеслось язвительное бормотание:

– Ну конечно, конечно! К миссис Эмерсон тащат что ни попадя. Львов, ящики с мумиями, юных девиц... Она у нас известная барахольщица.

– И правильно делают, – с достоинством сказала я. – Не обращайте внимания на профессора Эмерсона, дорогая мисс Черити. Он бы приветствовал вас со свойственным ему радушием, если бы... э-э...

– Оставь свои бестолковые объяснения, Амелия! Гм-м... Я возражаю не против присутствия мисс Черити, а против вторжения, которое неминуемо засим последует. Надеюсь, моя просьба не покажется чрезмерной, если я попрошу, чтобы эту молодую леди ненадолго унесли, дабы я мог облачиться в штаны? Мужчина находится в очень невыгодном положении, когда вынужден встречать разгневанных братьев и их не менее разгневанных возлюбленных без этого предмета туалета.

Судя по всему, к моему милому Эмерсону вернулось хорошее настроение, так что я уступила этой разумной просьбе:

– Разумеется, мой дорогой. Джон, отнесите юную даму к себе в комнату.

Девушка жалобно запротестовала и снова попыталась вырваться.

– Это единственное помещение, мало-мальски пригодное для жилья, – объяснила я, несколько раздраженная чрезмерной щепетильностью юной Черити. – Я немедленно к вам присоединюсь, вот только найду тапочки. И куда они подевались? Вот черт!

– Мадам! – негодующе воскликнул Джон.

– Простите... – рассеянно отозвалась я, шаря под кроватью. – Ага, вот они! Я так и думала. Рамсес все-таки запустил в комнату льва, хотя я строго-настрого ему запретила.

– Льва? – испуганно спросила Черити. – Вы сказали...

– Вы только посмотрите! Это же лохмотья, а не тапочки! Ну что за несносный ребенок... Господи, по-моему, эта юная особа в обмороке. Впрочем, оно и к лучшему, меньше шума.

Последующий час прошел в невероятной суматохе, но удовольствие я получила огромное. Как раз в суматохе проявляются мои лучшие качества. От шума проснулся Рамсес. В компании Бастет и львенка он заявился в комнату Джона. Там каждый занялся своим делом: Рамсес начал без умолку трещать, лев – терзать и без того пострадавший халат Джона, а Бастет, устроившись на кровати, с интересом взирала на происходящее. Пришлось всех выдворить, в том числе и Джона, в комнату Рамсеса. Правда, Бастет наотрез отказалась подчиниться. Перебравшись на ящик, она с любопытством наблюдала, как я пытаюсь привести Черити в чувство.

Как только девушка пришла в себя, она первым делом потребовала, чтобы ей позволили покинуть эту комнату. По-видимому, сама мысль о том, что она находится в спальне мужчины, одетая в ночную рубашку, была для Черити невыносимой. К этому времени я удостоверилась, что девушка не пострадала, поэтому уступила ее вздорному требованию. В гостиной она немного успокоилась.

Ожидаемое вторжение еще не произошло, но я не сомневалась, что Эмерсон прав. Разгневанный брат Иезекия явится искать свою сестру, а брат Дэвид, несомненно, увяжется следом. А раз так, надо воспользоваться возможностью и поговорить с девушкой наедине.

– Вы не должны сердиться на Джона, мисс Черити. Он поступил опрометчиво и безрассудно, но им двигали лучшие побуждения.

– Теперь я это понимаю. – Девушка откинула с лица непослушный локон. – Но, право, мэм, это был настоящий ужас: крики и пламя, затем меня кто-то схватил и потащил куда-то... Меня никогда... мужчина никогда...

– Надо полагать. Вы многое потеряли, мисс Черити. На мой взгляд, вы поступаете очень неблагоразумно. Но не будем об этом. Вам нравится Джон?

– Он очень добр, – медленно ответила девушка. – Но брат Джон, он... он очень большой.

– Всегда считала, что это скорее преимущество, вы не находите? – Черити в замешательстве посмотрела на меня. – Послушайте совета почтенной замужней матроны: физическая сила в сочетании с нежностью и чуткостью – это как раз то, что требуется от мужа. Надо признать, такое сочетание встречается крайне редко, но когда с ним сталкиваешься...

– Как всегда, ты образец тактичности, Амелия, – донесся с порога едкий голос.

– А, вот и ты, Эмерсон. Я только что объясняла мисс Черити...

– Я слышал. – Эмерсон вошел в комнату, на ходу застегивая рубашку. – Твоя тактика, дорогая, напоминает штурм с помощью тарана. Почему бы тебе не приготовить чай и не оставить бедную девушку в покое?

– Чай готов. Но, Эмерсон...

– Прошу тебя, Амелия. По-моему, я слышу шум... Да! Скоро сюда примчатся святые братцы, и если я перед этим не выпью чаю...

Девушка вжалась в стул, обхватила себя руками и потупила взгляд, хотя Эмерсон деликатно не смотрел на нее. Когда же с улицы донесся зычный голос брата Иезекии, она попыталась слиться со стулом.

Эмерсон торопливо проглотил чай, а я отправилась полюбопытствовать, с кем там разговаривает гость. Разумеется, это был Рамсес.

– Я же велела тебе не выходить из комнаты!

– Нет, мамочка, ты велела мне пойти в комнату, но ты не говорила, что я должен там оставаться. Когда я увидел этого человека, то решил, что будет разумно, если я встречу его, чтобы...

– Вот тараторит! – Брат Иезекия неловко слез с осла и критически оглядел Рамсеса. – Сынок, разве ты не знаешь, что самые лучшие дети – это те, которых всегда видно и никогда не слышно?

– Нет, не знаю, – деловито ответил Рамсес. – Точнее, сэр, я не раз слышал это сомнительное высказывание, но оно не подкреплено практикой...

– Хватит, Рамсес, – со вздохом сказала я. – Брат Иезекия, вы войдете? Ваша сестра у нас, целая и невредимая.

– Так я вам и поверил! – Брат Иезекия оттолкнул меня. – А, действительно, вот и она. Черити, где твой перочинный нож?!

Девушка встала.

– Ой... Под подушкой, брат. В суматохе я забыла про него...

– Разве я не говорил, чтобы ты шагу не смела делать без этого оружия? – прогремел брат Иезекия.

– Я виновата, брат.

– Конечно, виновата! И будешь наказана.

– Одну минуту, сэр. – От вкрадчивого голоса Эмерсона я невольно поежилась. – По-моему, мы с вами официально не знакомы.

– А если и так, я тут ни при чем! По крайней мере, это неприятное событие дало возможность поговорить с вами, профессор. Я знаю, кто вы такой, а вы знаете, кто я. Давайте оставим формальности. Я не большой охотник до них.

И брат Иезекия как ни в чем не бывало сел.

– Садитесь, прошу вас, садитесь, – проурчал Эмерсон.

– Я уже и так сижу. Неплохо бы чаю выпить. Если у вас, конечно, нет кофе.

– Непременно, непременно.

Со сладчайшей улыбкой Эмерсон подал Иезекии чашку. Я смиренно ожидала неминуемого взрыва.

– Правильно ли я понял вас, – вежливо продолжал Эмерсон, – что мисс Черити повсюду ходит с ножом? Позвольте заверить, мистер Джонс, что такая предосторожность совершенно излишня. Египет – мирная страна, кроме того, я сомневаюсь, что мисс Черити способна пустить оружие в ход.

– Она способна пустить его в ход против самой себя! – парировал Иезекия. – И именно так она обязана была поступить, дабы не позволить твари мужского пола прикоснуться к ней.

– Господи! – воскликнула я. – Мы же не в Древнем Риме, сэр!

Я полагала, Иезекия не поймет намек, но, к моему удивлению, он ответил:

– То были язычники, но даже Лукреция понимала ценность женской чистоты. Поскольку в данном случае никакого вреда причинено не было, я забираю сестру Черити домой. Но раз уж я все равно в обители греха, то хочу высказать кое-какие соображения, пришедшие мне в голову.

– Да уж, избавьтесь от этой ноши, – серьезно сказал Эмерсон. – Боюсь, и более крепкая голова не способна выдержать столь тяжкое бремя.

– Что? Я по поводу христианского кладбища, на котором вы копаетесь. Вы должны это прекратить, профессор. Они были еретиками, но их похоронили, чтобы они покоились в Господе.

Нет, это уже переходит все границы! Эмерсон поднял брови.

– Еретиками? – повторил он ласково.

– Монофизитами, – ответствовал брат Иезекия.

Мне казалось, что выше брови Эмерсона подняться не могут, но я ошибалась. Брат Иезекия, неверно поняв причину его удивления, поспешил просветить нас:

– Наш Господь и Спаситель, профессор, имеет двойную природу – человеческую и божественную, которые соединяются в нем. Так постановил Халкедонский собор в 451 году от Рождества Христова. Таково учение, и его не обойдешь. Но копты не приняли святую доктрину. Они последовали за Евтихием, который настаивал на поглощении человеческой природы Христа божественной. Отсюда, сэр, термин «монофизиты».

– Я знаком и с этим термином, и с его значением.

– Вот как? Ну, вопрос не в этом. Пусть они еретики, но они христиане, в каком-то смысле, и я требую, чтобы вы оставили их могилы в покое.

Веселые огоньки в глазах Эмерсона сменились гневными искрами, и я решила вмешаться:

– Ваша сестра на грани обморока, брат Иезекия. Если вы не намерены ей помочь, то это сделаю я. Черити, сядьте, прошу вас.

Девушка послушно села. Брат Иезекия встал:

– Пойдем, девочка, служанка Господа не имеет права падать в обморок. Я все сказал, и теперь я ухожу.

– Нет! – во все горло гаркнул Эмерсон. – Я еще не все сказал, мистер Джонс...

– Брат Иезекия, сэр.

Эмерсон покачал головой:

– Неужели вы думаете, что я стану употреблять это нелепое обращение? Вы не мой брат, любезнейший. Однако вы такой же человек, как и я, и потому считаю своим долгом вас предупредить. Вы вызвали большое возмущение среди жителей деревни. И ночной пожар может оказаться не последней демонстрацией этого возмущения.

Брат Иезекия возвел очи горе:

– Господи, если мне суждено надеть мученический венец, то сделай меня достойным его!

– Если бы он не был таким забавным идиотом, я бы наверняка рассердился, – пробормотал Эмерсон себе под нос. – Видите ли, сэр, вы делаете все возможное, чтобы усилить раздражение местного священника, отца Гиргиса, у которого крадете паству...

– Я стараюсь спасти их от адского огня! – прокурлыкал брат Иезекия. – Они все прокляты...

Эмерсон повысил голос:

– Может, они и прокляты, а вот вы будете мертвы! И это не первый случай, когда протестантские миссии подвергаются нападению. Собственной персоной можете рисковать сколько вашей святой душе заблагорассудится, но вы не имеете права рисковать жизнью новообращенных и своей сестры.

– На все Божья воля!

– Несомненно. А теперь вон отсюда, мелкий маньяк, пока я вас не вышвырнул. Мисс Черити, если вам потребуется помощь, мы всегда в вашем распоряжении. Вы только свяжитесь с нами через Джона или через кого-нибудь еще.

Тут я поняла, что самообладания у брата Иезекии не больше, чем у моего несдержанного супруга. От последнего оскорбления маска спокойствия на лице миссионера дала трещину. Но выплеснуть свой гнев Иезекия не успел, ибо раздался глухой и грозный рык. Я грешным делом подумала, что Рамсес опять ослушался меня и выпустил львенка, но рычала обычно кроткая Бастет. Кошка, по своему обыкновению, возникла словно ниоткуда и явно собралась защищать Эмерсона до последнего издыхания.

Черити тоненько пискнула:

– Ой, уберите ее! Пожалуйста, уберите...

Доселе молчавший Дэвид покачал головой и заговорил:

– Черити, вы должны держать себя в руках. Это всего лишь кошка, обычная домашняя кошка, дружелюбное и... – Он протянул руку к Бастет. Та свирепо зашипела, и Дэвид испуганно отшатнулся. – ...и ласковое создание, – закончил он менее уверенно.

Черити попятилась, не сводя взгляда с Бастет.

– Брат Дэвид, вы знаете, что я сделаю все, чтобы угодить вам. Я пыталась. Но я не могу... не могу...

На лбу девушки бисеринками выступил пот. Ужас ее был столь же искренним, сколь и необычным. Ничего удивительного, что она потеряла сознание, когда упомянули про льва!

Я взглянула на Рамсеса, который спокойно сидел в углу. Я уже давно ждала, когда он вставит словечко, точнее, разразится нескончаемым монологом. Должно быть, Рамсес понимал, что я тут же выставлю его из комнаты, если он рискнет заговорить.

– Унеси кошку, Рамсес.

– Но, мама...

– Мы все равно уходим! – величественно пророкотал Иезекия.

Взгляд, которым он одарил Бастет, ясно давал понять, что брат во Христе с таким же трудом понимает страхи Черити, как и слабость брата Дэвида к домашним животным. Иезекия повернулся к Эмерсону:

– Не беспокойтесь о моей сестре, профессор, Черити получила правильное воспитание. Она знает, где место женщины. Напоминаю вам, сэр, первое послание к коринфянам, глава четырнадцатая, стихи тридцать четвертый и тридцать пятый: «Жены ваши... да молчат, ибо не позволено им говорить... Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих». Советую вам применить это правило к своей собственной семье, профессор, пока вы не пали жертвой более хитрых и пронырливых ее членов. – И он послал мне долгий взгляд.

Когда Иезекия со своей свитой удалился, Эмерсон разразился хохотом:

– Надо же! Оказывается, Пибоди, ты хитра и пронырлива! А я подкаблучник!

Я приподнялась на цыпочки и обвила руками его шею:

– Эмерсон, давно я говорила, что питаю к тебе самые теплые чувства?

Муж обнял меня:

– Ты упомянула об этом мимоходом несколько часов назад, но если у тебя есть желание углубиться в эту тему...

Он мягко отстранился и заговорил уже серьезнее:

– Пибоди, мы не можем позволить этим идиотам мчаться навстречу гибели.

– Думаешь, все обстоит так серьезно?

– Боюсь, что да. Ты слишком старательно изображала сыщицу и не замечала, что вокруг творится. Наши работники уже разделились на две группы. Новообращенные сторонятся своих односельчан. Абдулла сообщил мне о нескольких потасовках. У меня такое впечатление, что этот несчастный проповедник действительно стремится стать мучеником.

– Ну, этого можно не опасаться. Времена мучеников давным-давно миновали.

– Будем надеяться. Мы потратили слишком много времени на этого несчастного. Рабочие уже на раскопках. Я должен идти.

Наскоро обняв меня, он удалился, а я села выпить чаю. Но едва поднесла к губам чашку, как услышала яростный крик. Я узнала голос ненаглядного супруга и со всех ног кинулась на крик, ожидая самого худшего. Может, брат Иезекия вернулся и сейчас на раскопках творится убийство?!

Проповедника, как и Эмерсона, нигде не было видно, однако дикие вопли продолжались. Я устремилась к дальней стороне монастыря, где не бывала с самого первого дня. Стена там была ветхая, но целая. Теперь же моему изумленному взгляду предстал зияющий пролом.

Эмерсон метался вдоль пролома, размахивая руками и выкрикивая бессвязные слова. Перед ним понуро стоял Абдулла. Углядев новый объект для нападок, Эмерсон принялся вопить с удвоенной силой:

– Вы посмотрите! Нет, вы только посмотрите! Это так ты, Пибоди, ведешь хозяйство?!

Короткой, но предельно выразительной речью я отмела несправедливые попреки. После чего Эмерсон поспешно извинился:

– Прости, дорогая Пибоди. Сегодня выдалось трудное утро. И теперь вот это!

– Что?

– Дыра, Пибоди! Дыра!!! В нашем хранилище.

– Дыру я вижу. Откуда она здесь взялась?

– Не знаю, Пибоди. Возможно, Рамсес украл слона и попытался спрятать его в этом сарае?

Неуместная шутка, согласитесь.

– Стена старая, и известковый раствор во многих местах выкрошился. Возможно, она упала сама по себе.

– Ага, сама упала! Только не изображай из себя круглую дурочку, Пибоди!

– А ты не изображай пожарную сирену, Эмерсон!

Абдулла встрепенулся:

– Приятно внимать вашей дружеской беседе, но это сделал призрак! Дух священника, которого изгнал Отец Проклятий. Он вернулся! Ифрит...

Я вздохнула. Снова призраки, джинны, ифриты и прочая нечисть.

– Абдулла, ты же понимаешь, что это чепуха.

– Совершенно верно, – поддержал меня Эмерсон. – Если уж я взялся изгонять духов, то делаю это на совесть.

Абдулла улыбнулся. Эмерсон вытер лоб рукавом и устало сказал:

– Давайте посмотрим, какой нанесен урон. Что это за комната, Амелия? Я что-то никак не сориентируюсь.

Я сосчитала окна.

– Там хранятся ящики с мумиями. Те, что мы обнаружили на римском кладбище.

– Есть в этом какая-то странная обреченность, – задумчиво пробормотал Эмерсон. – Абдулла, отправляйся на раскопки, и пусть рабочие приступают. А мы с тобой, Пибоди, посмотрим, что там есть – или чего нет.

Так мы и сделали. Гробы были все перепутаны, зато кирпичи лежали аккуратной кучкой. Вряд ли стена рухнула столь изысканным способом. Впрочем, я и сама не верила в свою гипотезу. Кирпичи вытаскивали по одному, пока не получился достаточно большой проем. Не слишком тяжелая работа.

– ...пять, шесть, семь, – считал Эмерсон. – Все на месте, Амелия.

Я откашлялась.

– Эмерсон...

– Только не говори, что ты сунула сюда баронессину мумию!

– Мне показалось это логичным.

– Значит, здесь должно быть восемь гробов.

– Именно.

– Но один исчез.

– Безусловно.

Эмерсон задумчиво затеребил подбородок.

– Позови-ка Джона!

Я молча повернулась. Сейчас не время придираться к повелительным интонациям. Дверь одной из келий приоткрылась, и в галерею высунулась голова.

– Можно мне выйти, мама? – спросил Рамсес.

– Можно. Пожалуйста, разыщи Джона.

– Он тут, мама.

Эта парочка присоединилась к нам, и Эмерсон с помощью Джона начал выносить ящики из хранилища. Выложенные в рядок, они производили отталкивающее впечатление. Мастерская гробовщика, да и только. Эмерсон внимательно оглядел свое богатство.

– Все эти гробы нашли мы, Пибоди! – объявил он. – Значит, украли тот, что принадлежал баронессе. Опять!

– Ошибаешься, Эмерсон. Вон тот ящик мы с Джоном принесли сюда вчера вечером. У него сбоку царапина. Да и лежал он как раз там, где мы его положили.

– Ошибаешься, Пибоди. Уж в чем, в чем, а в гробах я разбираюсь! Это все равно как если бы я не узнал свою собственную мать.

– Поскольку твоя матушка почила пятнадцать лет назад, ты вполне способен допустить такую ошибку.

– Оставим в покое мою родительницу! – парировал Эмерсон. – Вообще не понимаю, с какой это стати ты завела о ней речь. Если ты мне не веришь, Пибоди, можем заглянуть в записи. Гробы я описываю с особым тщанием.

– Нет-нет, мой дорогой Эмерсон, это лишнее. Твоя память всегда отличалась точностью. Но и я уверена, что именно этот ящик мы с Джоном вчера положили в хранилище.

– Вывод очевиден! – радостно пискнул Рамсес. – Ящик, который принесли вчера вечером, вовсе не принадлежал баронессе. Его просто перепутали с ящиком баронессы...

– Заверяю тебя, Рамсес, подобная возможность не ускользнула от нашего внимания, – несколько резко ответила я.

– Неизбежный вывод заключается в том, – продолжал Рамсес, – что...

– Помолчи немного, Рамсес, – взмолился Эмерсон, хватаясь за голову. – Дай подумать. А то гробы с мумиями свистят у меня перед носом со скоростью экспрессов... Первоначально в комнате было семь ящиков.

Я похвалила:

– Очень хорошо, Эмерсон, – и пристально глянула на Рамсеса, который собирался разразиться новым монологом.

– Семь, – мучительно повторил Эмерсон. – Вчера вечером сюда поместили еще один. Семь плюс один. Получается восемь. Ты случайно не заметила, Пибоди, сколько было вчера...

– Боюсь, что нет, Эмерсон. Было темно, и мы торопились.

– У баронессы украли ящик с мумией, – продолжал Эмерсон. – Мы решили, что нам передали именно этот ящик. Ты уверена, что это он. Следовательно, остается предположить, что нам всучили вовсе не украденный у баронессы гроб, а черт-те что... Непонятно где добытую дрянь!

Рамсес не в силах был больше сдерживаться:

– Нет-нет, папа! Ты был прав, сказав, что этот ящик нашли наши рабочие. Нам вчера вернули наш собственный ящик! Наверное, вор вытащил его из этой комнаты раньше.

Я с изумлением воззрилась на любимое чадо:

– Что-что?

– Грабитель! – торжествующе пропищал Рамсес.

– И после ограбления он аккуратно поставил на место кирпичи? – Эмерсон недоверчиво покрутил головой. – Впрочем, почему бы и нет? Предположим, вор утащил у нас ящик и бросил его в пустыне. Идиот де Морган, который даже гроб со своей собственной мумией не признал бы, принял находку за ящик баронессы. Но зачем грабителю понадобилось устраивать этот спектакль?

Краем глаза следя за Рамсесом, я выпалила:

– Он надеялся, что прекратятся поиски ящика баронессы.

Рамсес разочарованно вздохнул. То-то же! Пусть знает, что его родительница тоже не лыком шита!

– Гм... Мой вопрос был чисто риторическим, Пибоди. Ты меня перебила. Могу я попросить, чтобы вы оба немного помолчали и позволили мне довести умозаключения до логического конца?

– Конечно, мой дорогой Эмерсон.

– Конечно, папочка.

– Конечно, сэр, – смущенно присоединился к нашему хору Джон. – Правда, я не понимаю, о чем вы толкуете.

Эмерсон величественно расправил плечи и прочистил горло.

– Хорошо. Начнем с предположения, что вор украл один из наших ящиков с мумиями и подменил его похищенным у баронессы гробом. Так он убил двух зайцев: во-первых, припрятал свою добычу в надежном месте, где никто ее не станет искать; во-вторых, подбросил в пустыню другой гроб, дабы все успокоились. Он изрядно постарался, заделывая стену, чтобы никто не заметил подмену. Все это достаточно логично. Но скажите, зачем ему вздумалось следующей ночью разрушать стену, а?

Он буравил Рамсеса таким жутким взглядом, что наш сын нехотя захлопнул рот.

– Вовсе не для того, чтобы вернуть украденный ящик! Их здесь семь, то есть столько, сколько было с самого начала. Отсюда вытекают две возможности. Либо вор хотел забрать какой-то предмет, который он прятал в хранилище. Либо стремился привлечь наше внимание к своим действиям.

Эмерсон замолчал. Аудитория хранила восхищенное молчание. На лице моего супруга проступило выражение ребяческого удовольствия.

– Если у кого-либо имеются иные гипотезы, можете их выдвигать, – милостиво предложил он.

Мой несносный ребенок вновь меня опередил:

– Возможно, кто-то еще хотел привлечь наше внимание к краже. Другой человек!

Эмерсон энергично потряс головой:

– Нет, Рамсес! Я отказываюсь допустить существование еще одного неизвестного мошенника. Хватит с нас и одного.

– Я склоняюсь в пользу первой твоей гипотезы, Эмерсон, – заговорила я. – Зачем огород городить? Все просто: вору понадобилось спрятать ящик баронессы. И логичнее всего спрятать вещь среди других таких же вещей. Вот он и засунул свой гроб в хранилище, а дабы мы не обнаружили подкидыша, умыкнул один из наших ящиков и не долго думая бросил его в пустыне. Мсье де Морган нашел этот ящик с мумией, и Джон положил его обратно в хранилище, но, поскольку было темно, мы не заметили, что ящиков стало восемь. Сегодня же вор снова проник в хранилище и забрал свою добычу, то есть ящик с мумией из коллекции баронессы.

– У меня такое чувство, – как бы между прочим заметал Эмерсон, – что, если я еще раз услышу выражение «ящик с мумией», меня хватит апоплексический удар. Пибоди, твоя гипотеза звучит разумно, за исключением одного пункта. Всякий, у кого есть хотя бы унция здравого смысла, не стал бы красть ящ... собственность баронессы, не говоря уж о том, чтобы идти на такие фантастические трюки.

Мы озадаченно переглянулись. Наконец Рамсес задумчиво объявил:

– У меня есть несколько вариантов, папа. Но строить теорию на недостаточных данных – это серьезная ошибка.

– Хорошо сказано, Рамсес, – одобрил Эмерсон.

– Это не я придумал, папа.

– Все равно. Так что давайте оставим теории в покое и будем действовать. Я начинаю склоняться к твоей точке зрения, Пибоди. Единственная подозрительная личность в нашем лагере – это Хамид. Расспросим его.

Но Хамида на раскопках не было. В то утро он не явился на работу, остальные рабочие уверяли, что не видели его.

– Ну, что я вам говорила? – воскликнула я. – Сбежал! Разве это не доказывает его вину?!

– Это доказывает лишь то, что Хамида здесь нет, – желчно ответил Эмерсон. – Возможно, прощелыга достиг своей цели, в чем бы она ни заключалась, и убрался восвояси. Тем лучше. Можно спокойно продолжать работу.

– Но, Эмерсон...

Он погрозил мне пальцем:

– Работа, Пибоди, работа! Тебе это слово знакомо? Я знаю, наша деятельность в этой дыре нагоняет на тебя скуку, ты жаждешь пирамид и с насмешкой относишься к кладбищам, особенно римским...

– Эмерсон, я никогда не говорила...

– Зато думала!

– Если и так, то не я одна.

Эмерсон обнял меня за плечи, не обращая внимания на рабочих, и тихо пробормотал:

– Ты как всегда права, дорогая моя Пибоди. Я тоже считаю наши нынешние раскопки смертельной скукой. И вымещаю на тебе свое дурное настроение.

– Может, займемся здешними пирамидами, Эмерсон? Пусть они неказистые, зато наши.

– Ты знаешь мою методику, Пибоди. Все надо делать последовательно. Долг прежде всего, и меня не отвлечет сладостный зов... этих... гм... пирамид.

5

В течение следующих нескольких дней казалось, что надежды Эмерсона по поводу Хамида оправдаются. В нашем лагере, как и в деревне, царили тишь да гладь. На миссионеров больше не нападали, на нашу собственность не покушались. И даже когда с моего языка случайно сорвались слова «ящик с мумией», Эмерсон лишь слегка передернулся, но до обещанного апоплексического удара дело не дошло.

Я позволила любимому супругу наслаждаться иллюзорным покоем, но сама-то прекрасно знала, что этот обманчивый мир продлится недолго. Интуиция подсказывала: спокоен лишь тоненький слой над бушующим котлом страстей, которые рано или поздно вырвутся наружу.

Мысль позволить Рамсесу вести собственные раскопки оказалась удивительно удачной. Каждое утро я готовила для него увесистый сверток с едой, и он пропадал в пустыне целыми днями, возвращаясь точно к чаю. Голодный и довольный. Однако как-то раз он задержался, и я уже собиралась послать за ним, когда углядела вдали маленькую фигурку.

Рамсес торопливо крался вдоль монастырской стены. К груди он прижимал какой-то предмет, завернутый в куртку. Ничего хорошего эта таинственность не сулила.

– Рамсес!

Он стремительно юркнул в свою комнату, но через несколько секунд появился как ни в чем не бывало. Куртка была на нем, правда наизнанку.

– Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не снимал куртку в пустыне?

– Много раз, мамочка.

– Что у тебя там?

– Находка с раскопок, мама.

– Можно взглянуть?

– Я предпочел бы не показывать, мамочка... пока.

Настоять мне не дал Эмерсон.

– Одну минуту, Пибоди. – Он наклонился к моему уху. – Рамсес хочет сделать нам сюрприз. Ты же не станешь разочаровывать нашего мальчика, правда?

Как сказать. Сюрпризы бывают всякие, а когда речь идет о Рамсесе, в основном неприятные.

С блаженной улыбкой Эмерсон снова зашипел мне на ухо:

– Наверняка собирает черепки и свои любимые кости. Так что приготовься радостно восклицать и восторгаться всякой трухой.

– Ладно, чему быть, того не миновать.

Наш довольный отпрыск скрылся в своей комнате.

Что бы ни обнаружил Рамсес, вряд ли его находки были скуднее наших. Мы нашли небольшое семенное кладбище, относящееся к Четвертой или Пятой династии фараонов, но в скромных маленьких гробницах не было ни одного примечательного предмета, а мумии из-за влажной почвы превратились в комья глины. Словом, ужасная скука.

К счастью, это нудное спокойствие продолжалось недолго. Первый признак новой вспышки насилия был довольно невинным.

Мы с Эмерсоном сидели в гостиной после непритязательного ужина. Он делал записи в журнале, а я собирала из черепков свою одиннадцатую римскую амфору. Честно говоря, амфоры у меня всегда вызывают зевоту. Вот я и зевала над черепками. Рамсес в своей комнате был погружен в какое-то таинственное и наверняка предосудительное занятие. Джон терзал Писание. Львенок охотился за моими ногами, в качестве трофея ему неизменно доставались тапочки. Поскольку одну он уже благополучно сгрыз, я решила отдать ему на растерзание и другую. Бастет лежала на столе рядом с бумагами Эмерсона, глаза ее превратились в щелочки, а мерное мурлыканье тихим эхом разносилось по комнате. Словом, наше семейство погрязло в трясине бездействия и умиротворенности. Отвратительное состояние.

Я зевнула в очередной раз, потянулась и сказала:

– Пожалуй, съезжу-ка я в Каир.

Эмерсон отложил перо:

– Так я и знал! Пибоди, я запрещаю тебе шляться по базарам, выискивая убийцу. До сих пор все шло спокойно, и я не собираюсь...

– Не понимаю, что это тебе взбрело в голову. Мне надо сделать покупки, только и всего. Между прочим, посмотри на мои домашние туфли. Видишь, во что они превратились? Да и запасы висмута кончаются. Такое впечатление, что все до единого страдают желудочными коликами.

– Если бы ты так щедро не пичкала всех подряд этим мерзким зельем, оно бы никогда не закончилось.

Дружеская дискуссия развивалась своим чередом, когда нас прервал донесшийся снаружи окрик. После ограбления хранилища Абдулла взял на себя труд охранника. Каждую ночь либо он, либо один из его сыновей спал рядом с дверью хранилища. Этот поступок глубоко тронул меня, тем более что Абдулла по-прежнему опасался призраков и джиннов.

К дому приближались две фигуры. В свете факела, который Абдулла держал высоко над головой, я узнала наших друзей.

– Да это преподобный Сейс и мистер Уилберфорс! – воскликнула я радостно. – Какая приятная неожиданность!

– Неожиданно здесь только то, что они не заявились раньше, – проворчал Эмерсон. – Уже три или четыре дня никого не было, я даже чуть было не возомнил, что нас оставят в покое и позволят нормально работать.

Вскоре выяснилась причина появления гостей.

– Мы причалили сегодня утром в Дахшуре, – сообщил преподобный Сейс, – и провели весь день с мсье де Морганом. Поскольку утром мы вновь отправляемся в путь, то вечером решили навестить вас.

– Очень любезно с вашей стороны, – сказала я, на всякий случай пихнув Эмерсона локтем в бок. – Добро пожаловать в нашу скромную обитель!

– Не такую уж скромную, – улыбнулся американец, одобрительно оглядывая наше уютное жилище. – Вы обладаете подлинно женским талантом, миссис Амелия, придавать любому месту обжитой вид. Мои поздравления... О господи!

Уилберфорс отскочил как раз вовремя, чтобы не дать львенку схватить себя за ногу. Он вырядился в элегантные ботинки с кисточками, и вряд ли стоило винить юное и легкомысленное создание за интерес к новым веяниям в моде.

Я привязала львенка к ножке стола, а мистер Уилберфорс уселся в изрядном отдалении.

– Не тот ли это лев, что принадлежит баронессе? – спросил преподобный. – Мы слышали, он потерялся.

– Да, его нашел Рамсес.

Если ничего, кроме лжи, не остается, то приходится лгать, такова жизнь. Но сейчас я вовсе не лгала. Рамсес ведь и впрямь нашел льва, а вот где именно – это дело другое.

Разговор переключился на открытия мсье де Моргана. Эмерсон молча слушал, время от времени раздраженно покусывая губы.

– Нет никаких сомнений, – рассказывал его преподобие, – что южная кирпичная пирамида построена фараоном Аменемхетом Третьим из Двенадцатой династии. Мсье де Морган нашел несколько прекрасно сохранившихся гробниц, относящихся к тому периоду. Он уже внес огромный вклад в наши представления о Среднем царстве.

– Очень мило, – вяло отозвалась я.

После этого разговор затих. Даже у преподобного не хватило смелости спросить Эмерсона, как продвигается работа. Наконец мистер Уилберфорс сказал:

– Честно говоря, друзья мои, мы приехали сюда не просто так. Мы несколько обеспокоены вашей безопасностью.

Эмерсон напустил на себя оскорбленный вид:

– Господи, Уилберфорс, что вы имеете в виду? Я в состоянии защитить свою семью.

– Но неподалеку от вас случилось несколько тревожных событий. За день до нашего отъезда из Каира мы встретили молодого Дэвида Кэбота, который поведал нам о нападении на миссию.

Эмерсон презрительно хмыкнул:

– Вряд ли это нападение. Какой-то религиозный маньяк устроил костер у молельного дома, вот и все. Никто ведь не пострадал.

– И все же это зловещий знак, – настаивал Сейс. – А еще мистер Кэбот признал, что среди жителей деревни растет враждебность.

– А вы знакомы с братом Иезекией?

Уилберфорс рассмеялся:

– Я вас понял, профессор. Если бы я страдал пироманией, то дом этого господина спалил бы в первую очередь.

– Этим не шутят, Уилберфорс, – с укором заметил преподобный. – Я не питаю никаких симпатий к убеждениям и деятельности брата Иезекии, но мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь пострадал. Своим бестактным поведением эти люди бросают тень на всех христианских миссионеров.

Эмерсон довольно усмехнулся.

– Думаю, вы переоцениваете опасность, господа. Я внимательно слежу за ситуацией и могу вас заверить, что при мне никто не посмеет напасть на брата Иезекию и его сподвижников.

И он щелкнул зубами, а надо заметить, зубы у моего любимого супруга очень белые и очень острые. Преподобный Сейс лишь покачал головой.

Вскоре после этого оба собрались уезжать, уверяя, что они отплывают на рассвете. И только когда гости взяли шляпы, Сейс, откашлявшись, произнес:

– Есть еще один небольшой вопрос, который я намеревался обсудить с вами, миссис Эмерсон. Он чуть не вылетел у меня из головы – это такая мелочь... Тот кусок папируса, который вы мне показывали, он все еще у вас?

– Да, – удивленно ответила я.

– А вы могли бы с ним расстаться? Я все вспоминал ту часть текста, что сумел перевести, и пришел к выводу, что он может представлять интерес для изучения библейской истории.

– По правде говоря, у меня до него так руки и не дошли, – призналась я. – Даже не взглянула на него с того дня, как мы покинули Каир.

– Но папирус у вас? – повторил преподобный каким-то напряженным тоном.

– Да, конечно. Где-то здесь.

– Не хотелось бы вас беспокоить...

– Так и не надо, – встрял Эмерсон, с любопытством наблюдавший за его преподобием. – Полагаю, вы не рассчитываете, что миссис Эмерсон начнет в столь поздний час ворошить коробки и тюки.

– Конечно, нет. Я только надеялся...

– Загляните к нам на обратном пути, – Эмерсон радушно улыбнулся, – когда будете проезжать мимо. Мы постараемся найти этот обрывок и тогда подумаем над вашей просьбой.

Сейсу пришлось довольствоваться этим туманным обещанием, хотя он был явно недоволен.

Мы вышли на порог, чтобы проводить гостей. Звезды величественно мерцали на бархатно-черном небе, пустыня в лунном сиянии казалась облитой жидким серебром. Рука Эмерсона медленно обвила мою талию.

– Пибоди...

– Да...

– Я эгоистичная скотина, Пибоди.

– Мой дорогой Эмерсон!

Он увлек меня внутрь и плотно прикрыл дверь.

– Хотя твое заветное желание не исполнилось и к пирамидам нас не подпустили, ты ведешь себя удивительно благородно. Ни слова попрека. А когда на днях ты сказала проклятому де Моргану, что без ума от римских мумий, я едва не разрыдался.

– Спасибо, мой милый Эмерсон, за добрые слова. А теперь, с твоего позволения, я закончу собирать амфору.

– К черту амфору! Хватит с нас римских горшков и мумий, Пибоди. Завтра мы приступаем к пирамидам. Конечно, здешние пирамиды – не совсем пирамиды, но все-таки куда интереснее, чем кладбища, ты не находишь?

– Эмерсон, это правда?

– Совершеннейшая! Ты это заслужила, моя дорогая Пибоди. Лишь эгоизм не позволил мне давным-давно заняться ими. Ты заслуживаешь пирамиды, и ты получишь пирамиды!

Я задохнулась от счастья. Что мне оставалось? Лишь вздыхать и таращиться на любимого с обожанием и восторгом, как и полагается идеальной жене. Правда, особого труда это не составляло – у Эмерсона такие чудесные глаза, такого насыщенного синего цвета, так напоминают сапфиры...

Глава восьмая

1

Обычно в пустыне сон очень крепкий, сказывается дневная усталость. Однако в эту ночь я по непонятной причине чувствовала себя на редкость бодрой. Эмерсон давно уже спал, а я вглядывалась в темноту и размышляла. В открытом окне мерцали звезды, лицо обдувал прохладный ночной ветерок. Где-то вдалеке среди ночного безмолвия раздавался одинокий вой шакала, словно стенания блуждающего призрака.

Но чу! Что это? Совсем рядом раздался новый звук. Я привстала, откинув с лица волосы. Звук раздался снова: тихое поскребывание, едва слышное постукивание, а потом – о господи! – какофония воистину нечеловеческих воплей. К человеку вопли и впрямь не имели никакого отношения. Вопил львенок.

Я вскочила с кровати. Несмотря на возбуждение, меня охватило чувство триумфа. В кои-то веки ночное волнение не застигло меня врасплох; в кои-то веки противомоскитная сетка не мешала немедленно откликнуться на возникшую угрозу. Я схватила зонтик и устремилась к двери. На кровати завозился Эмерсон.

– Брюки, Эмерсон! Пожалуйста, не забудь про брюки!

С тем я и выскочила во дворик.

Поскольку поблизости имелся только один лев, не составило труда определить, откуда исходил звук. Комната Рамсеса находилась рядом с нашей. По такому случаю я не стала стучаться.

Внутри царил кромешный мрак. Свет из окна закрывала фигура, заполнившая собой весь проем. Не медля ни секунды, я принялась молотить фигуру зонтиком. К сожалению, удары сыпались, так сказать, на антифасад незваного гостя. Подстегнутый этой поркой, он удвоил усилия и выскочил наружу. Я бы последовала за ним, но тут левую лодыжку пронзила острая боль, и, потеряв равновесие, я шлепнулась на каменный пол.

Домочадцы уже проснулись. Со всех сторон неслись тревожные возгласы и крики. Первым на месте происшествия появился Эмерсон. Ворвавшись в комнату, он споткнулся о мое распростертое на полу тело, и в следующий миг я лишилась возможности дышать.

Вторым прибыл Джон с лампой в одной руке и суковатой палкой в другой. Если бы я могла говорить, то непременно поблагодарила бы его за то, что сообразил принести лампу. В темноте Джон наверняка бы огрел дубиной сначала Эмерсона, а потом и меня. Львенок тем временем продолжал упоенно грызть мою ногу. Разумеется, он вовсе не желал лишить меня конечности, просто решил немного поиграть, забыв о том, сколь острые у него зубы.

Эмерсон с кряхтеньем поднялся на ноги.

– Рамсес! Рамсес, где ты?

Тут и до меня дошло, что я не слышала голоса Рамсеса. Довольно необычное молчание. Его койка представляла собой скомканный клубок одеял, но самого мальчика нигде не было видно.

– Ра-а-амсес! – завопил Эмерсон с побагровевшим лицом.

– Я под кроватью, – донесся слабый голос.

Там он и оказался. Эмерсон выдернул его оттуда и развернул смирительную рубашку... пардон, простыню. Сыпя нежными и бессмысленными словечками, он притиснул сына к груди.

– Рамсес, мальчик мой, скажи хоть слово... Ты ранен, Рамсес? Что с тобой сделали?

После первых слов Рамсеса я перестала беспокоиться за его безопасность. Сначала загнала львенка в клетку и лишь потом спокойно сказала:

– Эмерсон, Рамсес не может говорить, ты его так сжал, что он вот-вот задохнется.

– Спасибо, мамочка, – просипел Рамсес, жадно хватая ртом воздух. – Между простыней, которую я только теперь смог вытащить изо рта, и папиным объятием, которое, хотя и вызвано вполне понятными чувствами, много сходного...

– Господи, Рамсес! – воскликнула я в сердцах. – Хоть на этот раз ты можешь оставить свою многословную витиеватость и перейти прямо к делу? Что случилось?

– Я могу только гадать об источнике этой неприятности, поскольку я крепко спал, мамочка, – обиженно сказал Рамсес. – Но полагаю, что некий человек убрал ставень и забрался через окно. Я проснулся, когда он... или она – я не смог определить пол – обернул меня простыней. Стараясь высвободиться, я упал на пол и каким-то образом закатился под койку.

Он замолчал, переводя дыхание, и я быстро спросила:

– А как лев выбрался из клетки?

Рамсес с сомнением посмотрел на клетку. Свернувшись в пушистый клубок, львенок уже сладко спал.

– Наверное, я забыл проверить, заперта ли дверца.

– И хорошо, что забыл! – с жаром вскричал Эмерсон. – Я с содроганием думаю, что могло бы случиться, если бы это благородное животное не предупредило нас об опасности.

– Это животное с тем же успехом могло разбудить нас, находясь внутри клетки, – возразила я. – Единственный человек, на которого оно напало, – по-видимому, я. И если бы не лев, возможно, мне удалось бы схватить негодяя.

Отец с сыном посмотрели на меня, а затем друг на друга. «Ох уж эти женщины! – казалось, говорили их взгляды. – Всегда найдут на что пожаловаться».

2

На следующее утро за завтраком я напомнила Эмерсону о его обещании заняться пирамидами. Он с упреком посмотрел на меня.

– Мне не нужно напоминать, Амелия. В роду Эмерсонов никогда не нарушают данного слова. Но сегодня мы начать не можем. Необходимо произвести предварительный осмотр местности и законсервировать работу на кладбище.

– Хорошо, только, пожалуйста, не надо больше приносить костей. Последняя партия была ужасно ломкая. У меня уже нет ящиков. Брат Иезекия обрадуется, что ты закончил работу на кладбище, – добавила я, подавая ему мармелад.

– Надеюсь, этот тип не решит, будто я испугался его. – Эмерсон сконфуженно улыбнулся. – По правде говоря, именно поэтому я так долго там и ковырялся.

– Раз с пирамидами мы начнем через несколько дней, то я могу с чистой совестью наведаться в Каир.

– В Каир? Сейчас? После того как наш сын прошлой ночью подвергся жестокому нападению?

– Лев съел все домашние туфли. Я обернусь за день. Кроме того, не верю, что нападение на Рамсеса было умышленным. Негодяй что-то искал. Иными словами, это был грабитель, а не убийца.

– Искал? В комнате Рамсеса?

– Он мог ошибиться окном. Или хотел добраться до хранилища через внутреннюю галерею. Ведь в хранилище нет окон, а гостиную охраняет Абдулла...

– Абдулла тоже хорош, – проворчал Эмерсон. – Небось спал мертвым сном! Ладно, ладно, если ты решила ехать, поезжай, хотя я и сомневаюсь относительно твоих подлинных целей. Выдумала тоже, тапочки! Признавайся, Амелия, ты все еще не можешь выбросить из головы своего воображаемого Гения Преступлений?

– Нам все-таки стоит заняться преступниками, гении они или нет, если уж мы стали объектом их внимания. До каких пор прикажешь терпеть эти вторжения?

Эмерсон пожал плечами:

– Поступай как знаешь. Только постарайся, чтобы тебя не изнасиловали, не похитили и не убили.

* * *

Поразительно, но Рамсес отказался сопровождать меня. (Предложение отправиться в Каир, конечно же, исходило от его отца, а не от меня.)

– Раз ты все равно едешь, мамочка, – сказал отпрыск, – то не привезешь ли мне коптский словарь?

– Я не уверена, что такой существует, Рамсес.

– Герр Штайндорф только что опубликовал на немецком «Коптскую грамматику с хрестоматией, указателем и списком литературы». А еще есть коптская грамматика, а также коптско-латинский словарь, а еще...

– Хорошо, хорошо, что будет, то и куплю! – поспешно сказала я.

– Спасибо, мамочка.

– Зачем тебе понадобился коптский словарь? – встрял Эмерсон.

– В мамочкином папирусе есть несколько слов, смысл которых ускользает от меня.

– Боже мой, коптский папирус! Совсем забыла. Мистер Сейс только вчера о нем спрашивал...

Эмерсон улыбнулся:

– Этот святоша его не получит!

– И почему ты такой жадный, мой дорогой Эмерсон? Интересно, куда я подевала другой отрывок? Тот, что нашла в ночь убийства Абделя.

– Еще один папирус, мамочка? – обрадованно пискнул Рамсес.

– По-видимому, обрывок той же рукописи.

Рамсес возбужденно подпрыгнул.

– Мамочка, можно мне посмотреть на него?

– Я не помню, куда положила его, Рамсес.

– Но, мама...

– Если ты будешь вести себя хорошо и во всем слушаться папу, то обещаю: как только вернусь, непременно найду для тебя папирус.

3

Об обещании купить словарь я пожалела очень скоро. В Каире у меня было много дел, а отыскать книгу в здешних лавках – задача не из легких. В книжных магазинах я обычно застреваю очень надолго: что может быть приятнее, чем рыться в старых книгах? И все же я сумела справиться с задачей, да и как же иначе. На базаре башмачников я приобрела дюжину пар тапочек: по две для себя, Рамсеса и Эмерсона и шесть для львенка. Будем надеяться, что к тому времени, когда он разделается с последней парой, у него окончательно прорежутся зубы.

И лишь после этого отправилась в квартал торговцев древностями.

Лавка Абделя была заперта, ставни наглухо закрыты. На стук в дверь черного хода никто не отозвался. Несколько огорченная, я повернула назад, в сторону улицы Муски, где находился магазин Азиза, сына Абделя. Но по дороге меня осенила мысль получше. Я прошла мимо фонтана и нырнула под старинную арку, ведущую в глубь базара.

Критикас был самым известным торговцем древностями в Каире, соперником Абделя и нашим старым другом. Он встретил меня возгласами, в которых мешались упреки и искренняя радость.

– Насколько я понимаю, вы ищете демотические папирусы, миссис Эмерсон. Почему вы сразу не пришли ко мне?

– Я бы пришла, мистер Критикас, если бы меня не отвлекла смерть Абделя. Вы, наверное, слышали.

– Да, слышал. – Благородное чело Критикаса нахмурилось. – Печальная история. У меня есть превосходный экземпляр папируса Двадцать шестой династии...

Я осмотрела папирус, выпила кофе, завела разговор о погоде и природе и только потом как бы невзначай спросила:

– Я обратила внимание, что лавка Абделя закрыта. Кто ее новый владелец? Его сын или та очаровательная старая дама, что называет себя женой бедного Абделя?

Критикас беззвучно рассмеялся:

– Вы знакомы с этой почтенной женщиной?

– Да. Похоже, очень решительная особа.

– Можно и так сказать. Разумеется, у старухи нет никаких оснований для претензий. Она действует от имени своего сына Хасана. Он из тех, кого вы, англичане, называете непутевыми: наркоман, не раз попадал в сомнительные истории. Но вы же знаете этих матерей – чем хуже сын, тем больше они к нему привязаны.

– М-да...

– Положение старухи было с самого начала безнадежным, – продолжал Критикас. – Абдель еще несколько лет назад лишил Хасана наследства. Сейчас у парня наверняка новая неприятность. Его уже несколько недель не видно.

Тут мне в голову пришла настолько очевидная мысль, что я удивилась, как это не додумалась до нее раньше.

– Мне кажется, я с ним знакома... Среднего роста, редкие брови и нет переднего зуба.

– Он! И еще сотни тысяч других египтян. – Критикас вновь беззвучно рассмеялся. – Ну что, миссис Эмерсон, папирус находится в отличном состоянии. У меня есть на него покупатель, но если вы желаете...

После долгой торговли я купила папирус. Сделка привела торговца в хорошее расположение духа, и он потерял осторожность. И вот тут-то я нанесла разящий удар!

– Этот папирус, случаем, не трофей Хозяина? Именно так называли это мифическое существо Абдель с Хамидом...

Глаза Критикаса сверкнули.

– Прошу прощения, миссис Эмерсон?

– Вам не хуже меня знаком этот жаргон, – сказала я. – Ничего страшного, мистер Критикас. У вас есть все основания хранить молчание, но помните, мы с Эмерсоном – ваши друзья. Если вам когда-нибудь понадобится наша помощь, достаточно только попросить.

Гордый грек поджал губы:

– Абделю вы говорили то же самое?

4

Я пообедала в гостинице. Эмерсон наверняка счел бы это пустой тратой времени, но мой дорогой супруг заблуждается. Гостиница – средоточие каирской светской жизни, и я надеялась услышать последние новости. Так оно и оказалось. Герр Бехлер угостил меня аперитивом и поведал местные сплетни.

Кофе я решила выпить на террасе, и не ошиблась. Именно там мне на глаза попалось знакомое лицо. Лицо сделало вид, что меня не замечает, но я встала и помахала зонтиком.

– Князь Каленищефф! Ваша светлость!

Завидев меня, русский изобразил удивление и дал себя уговорить составить мне компанию.

– Я думал, вы никогда не расстаетесь со своим выдающимся супругом.

– А вы что делаете в Каире? Надеюсь, в Дахшуре ничего не случилось?

Этот диалог, я полагаю, дает достаточное представление о бессодержательности нашего разговора. Каленищефф без умолку трещал, а я поджидала, когда можно будет вставить неприметный, но коварный вопрос. Озабоченная своими далеко идущими планами, я не замечала, что Каленищефф придвигается ко мне все ближе и ближе. Внезапно моей ноги что-то коснулось.

– Сегодня утром я была в квартале древностей, – сказала я, хладнокровно убирая ногу.

– Какое совпадение! – промурлыкал Каленищефф. – Я тоже. Жаль, что мы не встретились раньше. С удовольствием пригласил бы вас на обед, дорогая...

Рука его скользнула под скатерть и, проворно ощупав материю моей юбки, вольготно устроилась на коленке. Я отодвинулась, но стул князя Каленищеффа, казалось, был привязан к моему.

– У меня в Каире есть очаровательная маленькая квартирка, – продолжал ворковать его светлость, с вожделением глядя на меня в монокль, и придвинулся совсем вплотную.

В поисках истины и справедливости я готова пойти на многое, но всему есть пределы. Свой пояс с прилагающимися к нему инструментами я оставила в лагере, однако верный зонтик находился при мне. Стальное острие вонзилось в ногу князя.

Каленищефф выронил монокль, широко разинул рот, потом захлопнул его, потом снова разинул – и так несколько раз. И совершенно беззвучно. Я с интересом наблюдала за его гримасами.

– Счастливо оставаться, ваша светлость. Если у я еще немного задержусь, то опоздаю на поезд.

Как бы то ни было, день я провела с большой пользой и не могла дождаться, когда расскажу Эмерсону о своих открытиях. Правда, свидание с князем придется опустить, не то Эмерсон тотчас помчится в Дахшур и от бедного ловеласа останется лишь мокрое место.

Самое важное открытие заключалось в том, что человек, которого мы считали Хамидом, на самом деле был непутевым сыном Абделя. Но виновен ли Хамид в подлом грехе отцеубийства? Поначалу эта мысль мне понравилась, но чем больше я размышляла, тем больше остывал мой энтузиазм. Я могла представить ссору, даже удар, нанесенный сгоряча. Но вряд ли худосочный и ленивый Хамид стал бы пыхтеть, подвешивая отца на крюк. Уж, наверное, Абдель не смог бы терпеливо наблюдать, как родное чадо пытается его вздернуть, а самоубийством там явно и не пахло.

Всю обратную дорогу я развлекалась подобными умозаключениями. До дома я добралась еще засветло и рассчитывала, что Эмерсон будет на раскопках. Представьте себе мое удивление, когда я обнаружила его в гостиной. С Рамсесом на коленях. Все мое существо пронзила дрожь недоброго предчувствия, но я не смогла удержаться от того, чтобы не выпалить новость:

– Эмерсон! Я выяснила, кем на самом деле является Хамид!

– Являлся, – отозвался Эмерсон.

– Что?..

– Являлся. Рамсес только что нашел его останки, истерзанные шакалами.

5

Увы, теперь нам никогда не удастся расспросить Хамида!.. Я села и сорвала с рук перчатки.

– Удивляюсь тебе, Рамсес. И почему ты вечно натыкаешься на всякую гадость?

– На самом деле это не я, а Бастет наткнулась на эту гадость, – спокойно ответствовал Рамсес. – Я дрессировал ее по своей методе и научил выкапывать всякие вещи. Теперь Бастет тоже археолог. Особый интерес она проявляет к костям, что не удивительно, но наша Бастет – кошка редкого ума, поскольку сумела преодолеть свои инстинкты и...

– Достаточно, мой мальчик, достаточно! – воскликнул Эмерсон. – Амелия, как ты можешь обсуждать с ребенком столь ужасные темы! Такая находка испугает и взрослого!

– И вовсе я не испугался, – недовольно сообщил Рамсес, извиваясь в нежных объятиях родителя. – Ученый-физиолог должен относиться к исследуемым объектам хладнокровно. Я хотел объяснить это папе, но не шмог.

Так всегда: только я решу, что наш сын навсегда избавился от шепелявости, как он непременно вернет меня с небес на землю.

Эмерсон чуть разжал руки, и Рамсес выскользнул на волю.

– Я сразу понял по внешнему виду останков, что они принадлежат человеку, умершему совсем недавно. Бастет вывела меня к месту, где лежали другие части...

– Хватит, Рамсес! – взмолилась я. – Эмерсон, а где эти... останки?

– Я принес их сюда.

– Сюда?! Я бы предпочла осмотреть их на месте.

– Ты бы предпочла их вовсе не осматривать, – слабо усмехнулся Эмерсон. – Слово «останки» полностью отражает суть, Амелия.

– Я их внимательно осмотрел, мамочка, – успокоил нас Рамсес. – Одежды на теле не было.

Смерть наступила несколько дней назад. На шее отметина от веревки, но, по моему мнению, его задушили руками.

Я во все глаза смотрела на юного патологоанатома.

– Хорошо, Рамсес, хорошо. Что будем делать, Эмерсон?

– Я послал за начальником местной полиции.

– Ладно. С вашего позволения, я переоденусь.

Направляясь к внутреннему дворику, я слышала бубнящий голос Рамсеса:

– Позволь мне отметить, папочка, что хотя твоя забота обо мне излишня, но это не значит, что я не ценю твои побуждения.

6

От полицейского, разумеется, не было никакого толку, но я не особо расстроилась, поскольку и не рассчитывала встретить полисмена семи пядей во лбу. Осмотрев останки – а должна признаться, Эмерсон оказался совершенно прав, слово это было самым подходящим, – полицейский ласково погладил свою шелковистую бороду и пробормотал:

– И что еще сотворят эти неверные?

– А что они уже сотворили? – вежливо спросил Эмерсон.

– О, великий Отец Проклятий, этот неверный повесился.

– А затем прогулялся по пустыне и закопался в песок?

– Отец Проклятий изволит шутить, – серьезно сказал египтянин. – Видимо, эту обязанность исполнил его друг. Только друг очень плохо сделал свою работу.

– Чушь! – не выдержала я. – Этого человека убили!

– Возможно, возможно. Если госпожа желает, я допрошу других неверных.

Полисмен явно недоумевал, с какой стати мы так интересуемся ничтожным трупом. Сам он не стал бы волноваться, даже если неверные решили поубивать друг друга. А мы почему-то подняли суету из-за безвестного крестьянина, который даже не был нашим слугой.

Поскольку я не желала видеть, как всех местных жителей построят и изобьют, что в представлении здешних полицейских и называется допросом, то отклонила это любезное предложение. Тем более что Хамид не был ни коптом, ни жителем соседней деревни и эти обстоятельства лишь еще больше смутят напыщенного старого каирца.

Поэтому мы попрощались с ним, и он отправился восвояси в сопровождении целой свиты оборванных и босых подчиненных. Я уже собиралась вернуться в дом, когда Эмерсон, скрестив руки на груди, преградил мне путь.

– Лучше подождем здесь, Амелия. Следующая делегация прибудет с минуты на минуту.

– Ты кого-то еще ждешь?

– Этого прощелыгу Джонса, кого же еще! Как его там... брата Иезекию. Он наверняка узнал о смерти брата Хамида. Я отпустил работников, солнце все равно уже почти село, и вот-вот стемнеет. Да и работу они побросали, как только услышали о находке Рамсеса.

И точно, вдалеке уже показалась знакомая процессия: впереди тряслись на ослах мужчины, на приличном расстоянии от них ехала наездница.

– Господи! – воскликнула я. – Они и Черити притащили! Эмерсон, неужели этот ужасный человек полагает, будто она...

– Похоронит останки? Мне кажется, даже брат Иезекия вряд ли додумается до такого. Просто он любит, чтобы девушка всюду таскалась за ним, словно послушная собачонка.

Брат Дэвид пустил своего осла галопом.

– Это правда? – крикнул он возбужденно. – Брат Хамид...

– Мертв, – ответил Эмерсон. – Совершенно мертв. Настолько мертв, что дальше некуда. Безусловно мертв и... – Тут подъехали остальные, и он замолчал.

Однако Черити слышала его слова, ее маленькие мозолистые ручки с такой силой сжали поводья, что побелели костяшки пальцев. Лицо девушки, как обычно, было надежно укрыто в тени шляпки-дымохода. Иезекия величественно спешился.

– Мы прие-ехали забрать нашего бе-едного брата, чтобы достойно похорони-ить его, – пропел он. – И призвать Го-оспода обрушить карающую дла-ань на голову его уби-ийцы.

– Полагаю, вы не откажетесь от чашки чаю? – спросила я и вкрадчиво добавила: – С сандвичами.

Иезекия невольно облизнулся.

– Чай смажет ваши голосовые связки, – гостеприимно подхватил Эмерсон. – И ваши проклятия станут громче.

Пряча улыбку, я прошла в гостиную. Эмерсон мог сколько угодно жаловаться на мою любовь к детективным историям, но он и сам подвержен этой болезни. Иначе зачем бы он зазывал Иезекию? Только чтобы выведать у миссионеров, что они знают о своем «новообращенном».

Я намеревалась избавить Джона от появления перед нашими гостями, дабы не повергать его в смущение после инцидента с пожаром. Но присутствие Черити сказалось – невидимые щупальца любви обхватили сердце нашего бедного Джона и неумолимо потащили к ней.

Джон выскочил из галереи, красный как рак, и оглушительно вопросил, не требуются ли его услуги. Отослав беднягу прочь, я тем самым нанесла бы ему тяжелую рану. Поэтому пришлось уступить и смиренно наблюдать, как Джон бестолково мечется по комнате, опрокидывая стулья и поливая чаем пол. Глаза его были прикованы к Черити.

Разговор крутился вокруг смерти Хамида.

– Бедняга, – скорбно покачал головой Дэвид. – Вы были несправедливы, брат Иезекия, когда сказали, что он убежал.

Иезекия величественно кивнул:

– Истина твоя, брат мой.

Он оглядел остальных, словно ожидая восхищения за это признание своей небезгрешности. Видимо, реакция Дэвида удовлетворила его, поскольку Иезекия продолжил звучным голосом, так и сочащимся самодовольством:

– Брат Хамид был подлинным воплощением доброде-етели.

– Замечательный человек! – тихо сказал Дэвид.

– Нам будет очень его не хватать.

– Один из избранных.

– Мне он никогда не нравился.

Наше удивление вызвал не столько этот диссонанс в непрерывном потоке славословия, сколько его источник. Замечание исходило из-под черного дымохода Черити. Ее братец в гневном изумлении повернулся к ней, но девушка продолжила с вызовом:

– Он был подхалимом и льстецом. Вечно расточал похвалы, а сам посмеивался себе под нос.

– Черити, Черити, – мягко сказал Дэвид. – Вы забываетесь.

Стройная фигурка в черном одеянии качнулась в его сторону, словно цветок в поисках солнца. Девушка молитвенно сложила руки:

– Вы правы, брат Дэвид. Простите меня.

– Это может сделать только Бог.

Эмерсона, который с неприкрытым удовольствием наблюдал за этим диалогом, наконец утомили лирические отступления.

– Когда вы в последний раз видели Хамида?

Все сошлись во мнении, что Хамида не видели с той ночи, когда случился пожар. Он присутствовал на вечерней трапезе вместе с другими, новообращенными, после чего удалился на свое убогое ложе. Дэвид утверждал, что видел его мельком в последующей суматохе, но Иезекия настаивал, что, напротив, отсутствие Хамида среди тех, кто тушил пламя, вызвало у него нехорошие подозрения. Когда же Хамид и утром не объявился, оказалось, что его скудные пожитки тоже исчезли.

– Мы предположили, что он вернулся к себе в деревню, – сказал Дэвид. – Иногда наши новообращенные... Иногда они не...

– Понятно, – ухмыльнулся Эмерсон. – Ваша наивность, господа, меня удивляет. Оставим вопрос о вашей вере, но принимать у себя дома совершенно незнакомого человека, не получив рекомендаций, не наведя о нем справки...

– Все мы братья в Господе нашем! – продекламировал Иезекия, напыжившись.

– Это вы так думаете. В данном случае у мисс Черити, похоже, оказалось больше здравого смысла, чем у мужчин. Ваш «брат» вовсе не христианин-копт, а правоверный мусульманин. И выходец он отнюдь не из соседней деревушки, а из каирского преступного мира. Хамид был лжецом, весьма вероятно – вором и очень возможно – убийцей.

Если бы Эмерсон посоветовался со мной заранее, я бы велела ему не выдавать эти сведения. Да еще в такой форме! Как легко заметит читатель, мой ненаглядный сделал вид, будто сам и разведал всю правду о Хамиде.

Однако откровения Эмерсона позволили понаблюдать, какое же впечатление произведут они на миссионеров. Поскольку я, как правило, подозреваю всех без исключения, то, естественно, задалась вопросом: а не сидит ли перед нами убийца Хамида? Но изумление гостей выглядело искренним. На лице Дэвида читалось вежливое недоверие. Брат Иезекия сидел, словно громом пораженный. Его тяжелая челюсть отвисла, и в течение нескольких секунд он мог только бессвязно лопотать:

– Что... где... как вы... почему...

– В этом нет никаких сомнений, – важно сказал Эмерсон. – Ваш брат Хамид был отъявленным мошенником, он ловко вас одурачил.

– Поскольку сам Хамид не способен себя защитить, – заговорил Дэвид, – мой долг сделать это за него. Вы обвиняете беднягу в том, что он вас ограбил?

– У нас он ничего не украл. То есть... – По лицу Эмерсона скользнуло выражение досады. Я поняла, что он думает о странствующих ящиках с мумиями. Но вдаваться в подробности он не стал. – На совести Хамида кража древностей баронессы.

Иезекия наконец обрел дар речи:

– Откуда вам известно, сэр?

– У нас с миссис Эмерсон свои методы, – тонко улыбнулся Эмерсон.

– Но по крайней мере одна вещь нашлась, не так ли?

– Вы ошибаетесь. Ящик... – Эмерсон спохватился, но было уже поздно. – Это был не тот ящик с мумией, что принадлежит баронессе. Где же находится имущество баронессы, по-прежнему никто не знает. Но мы вышли на след.

Дэвид встал.

– Простите меня, профессор, но я не могу спокойно слушать, как вы обвиняете мертвого. Наши помощники, наверное, уже прибыли. Если вы покажете мне, где лежит наш несчастный брат, мы заберем его с собой.

– Разумеется. Я одолжу вам мешок.

7

Мрачная вереница похоронной процессии на фоне кровавого заката потянулась в сторону деревни. Нас пригласили присутствовать на погребении «нашего дорогого брата», на что Эмерсон воскликнул с искренним изумлением:

– Сэр, вы, должно быть, выжили из ума, раз предлагаете подобное!

Мы вернулись в гостиную, где Джон уже зажег лампы. Рамсес тоже был здесь. Он явно подслушивал нашу беседу с миссионерами. Стоило нам переступить порог комнаты, как он пропищал:

– Папочка, я хотел бы пойти на похороны.

– Что за вздорное желание? – поразился Эмерсон.

– Есть народное поверье, будто убийцу как магнитом притягивает на похороны жертвы. Я подозреваю, что это просто вымысел, но истинно пытливый ум не отвергает теорию только потому, что...

Эмерсон испустил тяжкий вздох.

– Рамсес, ты меня удивляешь. Одно дело научные изыскания и совсем другое – нездоровое любопытство, к которому, я должен с сожалением констатировать, питают пристрастие и некоторые взрослые, – быстрый взгляд в мою сторону, – хотя им следовало бы понимать...

Тут он замолчал, очевидно понятия не имея, а что, собственно, «им» следует понимать. Я ледяным голосом отчеканила:

– Мы слушаем тебя, Эмерсон. Продолжай, будь так любезен.

– Ну... э-э... Ага! Я собирался предложить вам иное развлечение. Вместо того чтобы тащиться на кладбище, давайте завтра наведаемся в Дахшур и вздуем... то есть навестим старину де Моргана.

– Прекрасная идея, Эмерсон! Но я не вижу причин, почему бы нам не сделать и то, и другое. Похороны состоятся рано утром, а потом мы можем съездить в Дахшур.

Странно, но Эмерсон возражать не стал. Рамсес тоже милостиво согласился.

После того как Рамсеса отправили спать, а Джон удалился к себе в комнату (он таки закончил терзать Левита и теперь погрузился в еще более запутанный текст Чисел), я сказала ненаглядному:

– Твоя сдержанность меня приятно удивила. Я уж испугалась, что ты разорвешь брата Иезекию в клочья.

– Этот жалкий субъект не стоит того, чтобы тратить на него силы и нервы. – Эмерсон отодвинул в сторону блокнот. – Честно говоря, я нахожу Иезекию крайне занимательным представителем Homo Sapiens. Это самый нелепый человек из всех, кого я встречал за последние годы.

– Думаешь, это Иезекия убил Хамида?

Эмерсон изумленно вытаращил глаза:

– На кой черт ему понадобилось убивать Хамида?

– Вечно у тебя на уме одни лишь мотивы. Давно уже следовало бы понять, что это не единственный способ раскрыть злодейство! – Эмерсон продолжал таращиться. Я окинула его долгим взглядом и невозмутимо продолжала: – Можно придумать с десяток причин, почему Иезекии не терпелось укокошить своего брата Хамида. Например, Хамид мог приставать к Черити, в Иезекии взыграло ханжество и он помчался убивать бесстыдника. Или же святоша Иезекия прознал, что брат Хамид лишь притворяется новообращенным.

– Пибоди... – начал Эмерсон зловещим тоном.

– У меня уже готов перечень возможных мотивов! – Я гордо извлекла из кармана блокнот. – Во-первых, мы знаем, что Хамид был сыном Абделя и отец лишил его наследства. Во-вторых, мы знаем, что Хамид входил в шайку преступников, промышляющих древностями. Согласна, наиболее правдоподобное объяснение убийства – склоки среди воров. Все эти тайные сообщества – настоящие рассадники интриг. Что, если Хамид нарушил клятву, которую скрепил собственной кровью, а? Знаешь, такие пышные церемонии, где все разгуливают в капюшонах, кромешный мрак рассеивается светом одной-единственной свечки, то и дело бьют в гонг и раздаются печальные завывания...

– Пибоди, когда только ты находишь время читать подобную дребедень?!

Сочтя этот вопрос риторическим, я не снизошла до ответа.

– А еще в тайных обществах популярны дурманящие зелья, от которых у людей ум за разум заходит, они теряют волю и становятся способны на самые чудовищные дела. Что, если зловещий Гений Преступлений решил, что Хамид опасен, и приказал его убить?

– Полагаю, ты говоришь о своем любимце, мифическом персонаже из бульварных романов, что вершит злодеяния по всему Египту, а то и миру? Впрочем, благородный злодей-любитель мне больше по вкусу, чем брат Иезекия.

Эту шпильку я тоже пропустила мимо ушей.

– Или, например, Хамид вздумал основать собственное дело и похитил казну своей шайки. Но как бы там ни было. Гений Преступлений – самый вероятный подозреваемый.

– Ну да, конечно, конечно! – Эмерсон скрестил руки на груди и издевательски улыбнулся. – Полагаю, логическим путем ты уже установила личность этой загадочной, если не сказать неправдоподобной, фигуры?

Я демонически расхохоталась:

– Неправдоподобной?! Подумай сам, мой дорогой Эмерсон! Интересно, кто тогда проник вчера в комнату Рамсеса, а? Хамид к тому времени был уже мертв!

– Гм... Ну-ну... Ладно, я готов допустить существование банды, Пибоди, хотя это о-очень большая натяжка. Но Гений Преступлений... Ха!

Я послала ему улыбку умудренной опытом разбойницы с большой дороги.

– Во всякой уважающей себя банде имеется вожак, дражайший Эмерсон. Разумеется, я уже думала, кто бы это мог быть... – Я зашелестела страницами блокнота. – Только не надо больше перебивать. По-моему, ты хочешь запутать меня.

– Ив мыслях не было! – лицемерно воскликнул Эмерсон.

– Да? Что ж... Очевидно, что Хозяин, как его назвал Абдель, скрывается под чьей-то личиной.

Эмерсон зааплодировал:

– Браво, Пибоди! Блестящий вывод.

– Прошу тебя, Эмерсон, оставь свои шутки. Я хочу сказать, что он – или она, ибо не стоит преуменьшать способности так называемого слабого пола... На чем я остановилась?

– Понятия не имею, дорогая моя Пибоди.

– Так... Ага! Итак, Гений Преступлений скрывается под маской какой-нибудь вполне добропорядочной личности. Миссионера, русского аристократа, немецкой баронессы, известного археолога...

Эмерсон приосанился:

– Уверяю тебя, Пибоди, у меня есть безупречное алиби. Ты знаешь, где я бываю ночью.

– Тебя никто и не подозревает.

Мой ненаглядный супруг разочарованно вздохнул:

– Да? Что ж, приятно слышать.

– Давай расположим подозреваемых по порядку. Во-первых, брат Иезекия. Что мы знаем о его жизни до того времени, как он появился в Мазгунахе? Нисколько не сомневаюсь, что «Братья святого Иерусалима» – вполне официальная секта, но не слишком ли охотно они вербуют в свои ряды отъявленных негодяев? В преступной деятельности могут быть замешаны все члены миссии: например, брат Дэвид служит связным между Иезекией и каирским преступным миром, а Черити исполняет роль ширмы. Ее присутствие придает шайке невинный вид.

Эмерсон старательно пытался скрыть растущий интерес, но я видела, как сверкают его глаза.

– Ну вот опять, Пибоди! Ты всегда была снисходительна к юным прелестницам. Ангелоподобная Черити запросто может оказаться твоим Гением Преступлений.

– Я и не отрицаю, уж слишком у нее добродетельный вид – настоящая карикатура на благочестивую юную американку. Главой банды может быть и молодой Дэвид, а Иезекия – его невинной жертвой, обманом завлеченной в цепкие сети злодейств. Но самый подозрительный человек – князь Каленищефф. На аристократа он не похож, источники его доходов никому не ведомы. Кроме того, славяне – люди с крайне неустойчивой психикой.

– А как насчет немцев, Пибоди? Уж у них-то с психикой все в порядке!

– Бисмарк, Эмерсон... вспомни о Бисмарке! Типичный истерик. К тому же кайзер был крайне груб со своей бабушкой.

– Неопровержимый довод! Впрочем, мне эта мысль нравится. Гений Преступлений – баронесса! Однако она, вероятно, сейчас в Луксоре. А предводитель банды, если хочет преуспеть, должен быть в гуще событий.

– Но баронесса вовсе не в Луксоре! – торжествующе вскричала я. – В гостинице мне удалось подслушать кое-какие сплетни. Через два дня после отплытия из Дахшура судно баронессы село на мель, и наша приятельница вернулась в Каир поездом. Так что баронесса в Каире! Точнее, даже ближе, в Гизе, остановилась в гостинице у пирамид. А Гиза, между прочим, находится от Дахшура всего в двух часах езды на осле!

– Значит, древности у этой каракатицы украли для отвода глаз, чтобы отвести подозрения?

– Возможно, возможно... Но в тот момент баронесса не вызывала подозрений, по крайней мере у нас. Мне кажется более вероятным, что кража эта – вызов со стороны Хамида. Если, конечно, баронесса действительно Гений Преступлений.

– А кого из археологов ты подозреваешь? Уж не нашего ли соседа, этого французского павлина?

– Но это самая лучшая маска! У археолога законное право вести раскопки, он лучше всех прочих способен оценить находки. А мсье де Морган, будучи главой Ведомства древностей, может присматривать за остальными археологами и самые многообещающие участки спокойно прикарманить. Вспомни, прошлой весной он раскапывал гробницы Двенадцатой династии, а летом пошли слухи, что на черном рынке появились украшения той эпохи.

Лицо Эмерсона приобрело мечтательное выражение, синие глаза замерцали надеждой. Он покачал головой.

– Увы, Пибоди. Не позволим благим пожеланиям уводить нас в сторону. Конечно, заманчиво упечь прощелыгу де Моргана за решетку, но придется поискать другой способ заполучить Дахшур. Однако твое предположение о преступнике-археологе выглядит весьма правдоподобно. Знаешь, де Морган не единственный мой знакомый в научных кругах... – И Эмерсон устремил на меня умоляющий взгляд.

– И на секунду не поверю, будто Гений Преступлений – это мистер Питри!

– Нет?.. А может, все же...

– Нет, нет и нет!

8

Несмотря на затянувшееся обсуждение, список в моем блокноте так и не пополнился. Эмерсон все норовил включить в число подозреваемых наших знакомых – преподобного Сейса, архиепископа Александрийского, милого мсье Масперо, бывшего главу Ведомства древностей, – но его предложения были слишком смехотворны, чтобы воспринимать их всерьез. Как я справедливо указала ненаглядному, одно дело гипотезы и совсем другое – необузданная фантазия.

Я надеялась, что завтрашний визит в Дахшур позволит нам узнать больше. Каленищефф все еще был там, делая вид, будто помогает мсье де Моргану, и я собиралась снова поболтать с этим малоприятным господином.

Спать мы легли поздно, но отдохнуть мне не довелось. Мое знаменитое чутье никогда не дремлет, вот и на этот раз разбудило меня очень вовремя: о подоконник кто-то скребся. Я уже собиралась ткнуть зонтиком в темную массу, маячившую за окном, как послышался знакомый голос, тихо звавший меня по имени.

– Абдулла? – осторожно отозвалась я. – Это ты?

– Просыпайтесь, госпожа. Неладное что-то творится.

Мне потребовалось всего одно мгновение, чтобы накинуть халат. Поиски тапочек отняли куда больше времени: накануне пришлось их хорошенько спрятать, чтобы Рамсес не скормил обувь льву. Спросонья я тыкалась в коробки и сундуки, пока не вспомнила, что повесила тапки на гвоздик под потолком. Абдулла терпеливо дожидался снаружи.

– Посмотрите туда, госпожа!

Далеко на северо-востоке к небу поднимался яркий столб пламени. Все вокруг казалось нереальным – ночное спокойствие, которое не нарушали даже стенания шакалов, бескрайняя голая пустыня, холодная в лунном свете. Я поежилась. Далекое пламя могло быть жертвенным костром какого-то дьявольского культа.

Я напомнила себе, что сейчас девятнадцатый век, а вовсе не эпоха фараонов. По крайней мере, это горела не американская миссия: огонь полыхал где-то в пустыне.

– Быстрей, Абдулла! Нужно успеть, пока он не погас.

– А разве мы не станем будить Отца Проклятий? – нервно спросил Абдулла.

– Слишком долго. Скорей же, Абдулла, скорее!

До костра было не так далеко, как казалось, но, когда мы добрались до него, пламя превратилось в тусклые огоньки. Тяжело дыша, мы смотрели на быстро угасающие угли. Я покосилась на Абдуллу. На лице нашего верного помощника был написан неприкрытый страх, и я хорошо понимала его.

Тлеющие угли подозрительно напоминали контуры человеческого тела...

В чувство нас привел гулкий топот. Мы дружно вздрогнули и засуетились. Я поспешила нацепить на лицо маску всезнающей удачливой сыщицы, Абдулла же юркнул за мою спину: он прекрасно знал привычки своего хозяина. Первым делом Эмерсон наверняка попытается вцепиться в горло тому, кого считает моим похитителем. Так оно и произошло, с полминуты не до конца проснувшийся Эмерсон и перепуганный Абдулла топтались вокруг меня, потом супруг осознал, что происходит, встряхнулся, как большой пес, и жалобно спросил:

– Зачем ты так со мной поступаешь, Пибоди?

Он выскочил из дома, забыв надеть штаны, и лишь на полпути осознал, что мчится по ночной пустыне в чем мать родила. Пришлось бедняжке возвращаться. С трудом сдержав улыбку, я рассказала, почему не стала его будить.

Эмерсон внимательно разглядывал тлеющие угли.

– Какая-то зловещая у них форма, ты не находишь?

– Да... Но это не могло быть человеческим телом, Эмерсон. Плоть и кости не сгорели бы дотла.

– Верно, Пибоди. – Эмерсон присел на корточки и протянул руку. – Ой!

Он принялся дуть на обожженные пальцы.

– Осторожней, дорогой.

– Нужно действовать быстро, Пибоди. Эта штука вот-вот превратится в пепел. Еще несколько мгновений... – Он ухитрился выхватить из кострища маленький предмет, не больше двух дюймов в поперечнике. – Думаю, мы отыскали пропавший ящик с мумией.

– Ты уверен?

– Взгляни, здесь остались следы коричневого лака. Полагаю, это один из наших...

– К дому никто ночью не приближался, – подал голос Абдулла.

– Значит, это ящик баронессы.

– Не обязательно, – мрачно сказал Эмерсон. – Найдется четыре, а может, и все пять тысяч этих чертовых гробов, которые еще не прошли через наши руки.

– Не стоит впадать в отчаяние, Эмерсон. Или в легкомыслие, если именно это ты собирался сделать. У меня нет никаких сомнений, что это тот самый ящик, который мы ищем. Как жаль, что от него так мало осталось.

– Не удивительно, что он так быстро сгорел: древнеегипетские гробы большей частью состоят из лака и папье-маше.

– Но зачем вор все это затеял? Сначала предпринимать немалые усилия, чтобы добыть ящик, а потом взять и попросту сжечь его?..

Эмерсон лишь пожал плечами. Мы молча смотрели друг на друга, теряясь в догадках, а солнце медленно вставало на востоке.

* * *

Утром наша маленькая компания отправилась на похороны. Перед выходом я придирчиво оглядела свое войско и осталась довольна. Джон побрился гладко-прегладко, так что его щеки сияли, как отполированные яблоки. Рамсес в своей светло-синей курточке и коротких штанишках казался невинным ангелочком. Эмерсон отверг галстук, но и без галстука выглядел замечательно. Я же втиснулась в свое парадное платье и целых пять минут расчесывала волосы, от всей души надеясь, что воронье гнездо на моей голове станет выглядеть хоть капельку пристойнее.

Переступать порог молельного дома Эмерсон категорически отказался и уселся на свой любимый камень. Вид у ненаглядного был такой, словно он аршин проглотил, – полное сходство с древнеегипетским фараоном.

Служба оказалась короче, чем я ожидала, возможно, потому, что брат Иезекия не очень хорошо владел арабским, а быть может, его религиозный пыл слегка поугас после того, как он узнал правду о Хамиде. Паства затянула траурный гимн. Джон с Рамсесом внесли в хор свою фальшивую лепту. Покончив с вокальными упражнениями, несколько дюжих «братьев» взвалили на плечи грубо сколоченный деревянный гроб, и прихожане потянулись на улицу.

Снаружи собралась приличная толпа. Поначалу я решила, что жители деревни пришли просто поглазеть или даже выразить протест против церемонии чужаков. Но публика выглядела слишком веселой для печального обряда: собравшись вокруг моего мужа, люди смеялись и весело балагурили, а Эмерсон внимал им с царственным видом, время от времени отпуская реплики. Вынуждена с сожалением оповестить читателя, что Эмерсон питает слабость к вульгарным арабским шуткам. Заметив меня, он осекся на полуслове и встал.

В сопровождении зевак мы проследовали за гробом через пальмовую рощицу до границы пашен. Я полагала, что брат Иезекия как-то пометил место предполагаемого захоронения, но нас встретила лишь мрачно зияющая яма. Вокруг ямы не было ни ограды, ни каких-либо религиозных символов. Заброшенное и неприветливое место последнего успокоения, но оно более чем подходило тому несчастному, чьи кости должны были здесь лежать.

Открыв Библию, брат Иезекия завис над могилой. Рядом с ним пристроился Дэвид; Черити, как обычно, держалась сзади. Джон медленно начал подбираться к ней. Я ткнула его зонтиком и, нахмурившись, покачала головой. Обычно я с пониманием отношусь к романтическим чувствам, но не у могилы же!

Гулкий голос Иезекии лишь усилил унылость происходящего:

– Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цветок полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа.

Утешающие слова последующих стихов, где говорится о бессмертии, Иезекия опустил. Он захлопнул книгу и разразился пространной речью.

Мне не терпелось отправиться в путь, поэтому я не обращала внимания на бубнеж Иезекии, пока не почувствовала, как напряглась рука Эмерсона. Оказывается, надгробное слово быстро превратилось в обличительную речь, направленную против коптской церкви и ее духовенства.

В толпе поднялся гневный ропот, подобный первому порыву бури, пригибающему сухую траву. Дэвид с удивлением и тревогой смотрел на Иезекию. Эмерсон громко прочистил горло:

– Я тоже хотел бы сказать несколько слов.

Его голос успокоил ропот толпы, Иезекия осекся. Прежде чем он успел набрать в грудь воздух, Эмерсон разразился цветистой речью. Ему не хватило лицемерия на то, чтобы славить Хамида, вместо этого он процитировал Коран и Библию – о грехе убийства – и объявил о своем намерении отдать убийцу под суд. После чего благословил слушателей от имени Аллаха, Иеговы, Христа и Мухаммеда, на любой вкус.

Народ медленно разошелся, остались лишь могильщики. Эмерсон набросился на разгневанного проповедника:

– Вы в своем уме? Решили устроить маленькую войну?

– Я сказал правду! – надменно ответствовал Иезекия.

Эмерсон с презрительным видом махнул рукой.

– Постарайтесь сдерживать праведные порывы своего коллеги, – посоветовал он Дэвиду, – или вас сожгут вместе с церковью.

Не дожидаясь ответа, он быстро зашагал прочь. Мне ничего не оставалось, как вприпрыжку броситься следом.

– Куда это ты направился, Эмерсон? Ослы ждут нас у молельного дома!

– Поговорить с отцом Гиргисом. Боюсь, до него уже дошло известие об этом происшествии, нужно постараться сгладить эффект.

Отец Гиргис отказался встретиться с нами. По словам угрюмого дьякона, который вышел нам навстречу, его преподобие молится и просил не тревожить. Мы неохотно повернули обратно.

– Не нравится мне все это, Пибоди.

– Уж не думаешь ты, что нам грозит опасность?

– Нам? – Эмерсон рассмеялся. – Отец Гиргис вряд ли осмелится нам угрожать, моя дорогая Пибоди. А вот безумцы миссионеры – другое дело. Иезекия, судя по всему, большой любитель неприятностей.

– В прошлый раз отец Гиргис был со мной довольно любезен. По крайней мере, – я с тоской вспомнила испорченную шляпку, – пытался быть любезным.

– Но это было до того, как мы стали приглашать его конкурентов на чай, а наш Джон принялся шастать в их богоугодное заведение. Ладно, зайду к его святейшеству в другой день.

Джон повернул к дому, а мы с Рамсесом и Эмерсоном потрусили в Дахшур. Дорога вела вдоль зеленеющей пашни, вдали зловеще темнела Черная пирамида. Рамсес, который все это время подозрительно помалкивал, обрушил на любимых родителей лекцию о древнеегипетских глагольных формах. Эмерсон, который больше понимал в раскопках, чем в филологии, внимал сыну с воодушевлением неофита, пока мы не подъехали к пирамидам поближе.

– Что за черт, Пибоди? Да здесь кто-то копает!

– Разумеется, Эмерсон.

– Да я вовсе не этого неумеху де Моргана имею в виду. Взгляни, раскопки-то совсем свежие.

Я пожала плечами:

– Возможно, кто-то из жителей деревни роется втихомолку.

– Под носом у де Моргана? Впрочем, французик не заметит, даже если пирамиду утащат.

– Мсье де Морган очень решительный человек, – вступился за своего приятеля Рамсес. – Все арабы его боятся.

Эмерсон хмуро покосился на родное чадо.

– Они боятся местного полицейского и хлыста, Рамсес, а вовсе не какого-то там де Моргана. Кстати, англичане никогда не прибегают к таким угрозам.

Эмерсон умолк, поскольку мы наконец добрались до места основных раскопок. Рабочие лежали в теньке, наслаждаясь полуденным отдыхом. Мсье де Моргана нигде не было. Нам сообщили, что он у южной каменной пирамиды вместе со своим гостем.

Де Моргана мы застали за обедом. При виде стола, покрытого льняной скатертью и уставленного тончайшим фарфором и сверкающим хрусталем, Эмерсон забулькал. Я же не обратила ни малейшего внимания ни на сервировку (очень изысканную), ни на свирепый клекот супруга – глаза мои пожирали пирамиду.

Эмерсон тем временем ярился:

– Как можно бросать рабочих без присмотра! Да они все находки прикарманят!

– Но, mon vieux[17], – отозвался де Морган, подкручивая усы, – вы ведь сейчас тоже не присматриваете за своими рабочими.

Эмерсон расправил плечи:

– Мы были на похоронах! Полагаю, вы слышали о загадочной смерти одного из наших людей?

– Должен признаться, – надменно сказал де Морган, – меня мало интересуют дела аборигенов.

– Он был не из местных, – вмешалась я, с трудом отводя взгляд от пирамиды. – У нас есть основания полагать, что покойный был закоренелым преступником и входил в шайку, промышляющую древностями.

– Преступником? – улыбнулся мсье де Морган. – Вы упорствуете в своих интересных фантазиях, мадам.

– Вряд ли это фантазии, мсье. Нам стало известно, что убитый приходился сыном Абделю. – Я резко повернулась к Каленищеффу: – Вы ведь с ним знакомы?

Но русского было не так-то просто застать врасплох. Выщипанные бровки едва заметно приподнялись.

– Абдель? Что-то такое слышал... Он случайно не торгует древностями?

– Торговал, ваша светлость. Абделя больше нет...

– Ах, да-да, припоминаю! По-моему, ходили какие-то разговоры, когда я в последний раз приезжал в Каир.

– Его убили!

– Правда? – Князь укрепил в глазу монокль. – Боюсь, я солидарен с мсье де Морганом и не питаю нездорового интереса к жизни аборигенов.

Увы, перехитрить Каленищеффа и вытянуть у него признание будет нелегко.

Я вдруг обнаружила, что с трудом слежу за разговором. Детективная лихорадка боролась во мне со страстью к археологии. Когда речь шла о разлагающихся римских мумиях и заурядных черепках, я держала эту страсть в узде, но под сенью одной из самых величественных и больших пирамид в Египте археологический экстаз подхватил меня и закружил в вихре... Впрочем, достаточно... Добавлю лишь, что дыхание мое участилось, а лицо пылало, словно я битый день носилась по раскаленной пустыне.

Мсье де Морган наконец изящно промокнул губы салфеткой и предложил нам кофе. Я послала ему рассеянную улыбку и как бы между прочим проговорила:

– Спасибо, мсье, но я предпочла бы посмотреть пирамиду... э-э... изнутри!

– Изнутри? – Глаза француза расширились от изумления. – Мадам, вы не можете говорить серьезно.

– Миссис Эмерсон никогда не шутит по поводу пирамид, – заметил мой муж.

– Совершенно верно, – с жаром согласилась я, чувствуя, как подрагивают колени.

– Но, мадам... Проходы там темные и грязные, жара...

– Полагаю, они расчищены?

– Да, конечно, но... Там ведь летучие мыши, мадам!

– Мама обожает летучих мышек! – объявил Рамсес.

– Прошу прощения?

– Да-да, они такие симпатичные, – подтвердила я.

– Что ж, если вы настаиваете, мадам, я, разумеется, дам вам сопровождающего с факелом, – с сомнением сказал де Морган. – Профессор, вы не возражаете?

Эмерсон скрестил руки и откинулся на спинку стула.

– Я никогда не возражаю миссис Эмерсон. Это пустая трата времени и сил.

Француз недоверчиво оглядел наше семейство.

– Хорошо, мадам, так тому и быть. В качестве провожатого можете взять с собой сына, – добавил он, покосившись на Рамсеса. – С внутренним устройством этой пирамиды он знаком неплохо.

Эмерсон поперхнулся. Рамсес взирал на меня с выражением куда более загадочным, чем у знаменитого сфинкса.

– Так ты исследовал Ломаную пирамиду, Рамсес?

– Разумеется, мадам, – ответил вместо него мсье де Морган. – Мои люди провели некоторое время в поисках нашего маленького... коллеги. По счастью, один из них видел, как он зашел внутрь, иначе мы могли бы не успеть его спасти.

– Я уже говорил вам, мсье, что вовсе не нуждался в помощи, – обиженно забубнил Рамсес. – В любой момент я мог вернуться тем же путем.

В этом я ничуть не сомневалась. У Рамсеса сверхъестественное чувство ориентации.

– Мне следовало догадаться. Однажды ты вернулся домой и вымылся без напоминания...

Рамсес горько вздохнул.

– У экскрементов летучих мышей очень сильный запах.

– Разве я не запрещала тебе исследовать внутренности пирамид?

– Нет, мамочка, иначе я бы никогда...

– Что ж, раз ты знаешь дорогу, можешь пойти со мной.

Я была страшно сердита на Рамсеса, поскольку не могла наказать его за ослушание – мне даже в голову не пришло запретить ему заходить внутрь пирамид. Это упущение можно было исправить, хотя я не сомневалась, что Рамсес найдет какую-нибудь лазейку для нарушения запрета.

– Рамсес, отныне тебе запрещается входить внутрь пирамиды!

– А с тобой и папой можно?

– Ну... да.

Вход в пирамиду находился на северной стене, в тридцати девяти футах от земли. Благодаря необычному наклону боковой грани подъем оказался не таким уж и трудным: поверхность, издалека выглядевшая гладкой, была испещрена бесчисленными выбоинами и трещинами. Рамсес продвигался вверх с ловкостью обезьяны.

У входа в пирамиду наш провожатый запалил факел и первым ступил в низкий и узкий коридор, который с небольшим уклоном уходил вниз. По мере продвижения в глубь пирамиды воздух становился все более спертым и жарким. Мы медленно, шаг за шагом, спускались в удушливую тьму и наконец оказались в узком, но очень высоком вестибюле, потолок которого терялся во тьме... и в летучих мышах. Над нашими головами пищала и хлопала крыльями живая масса. Пришлось заверить летучих хозяев, что мы существа безвредные и тихие.

Из книг я знала общий план пирамиды. Рамсес показал выход из вестибюля, который находился футах в двадцати от пола. Протиснувшись сквозь узкий тоннель, мы оказались в совершенно восхитительном зале со сводчатым потолком. Я с восторгом озиралась по сторонам: так бы и провела здесь всю оставшуюся жизнь... Но тут наш проводник принялся жаловаться. В своем нытье этот человек был на редкость разнообразен. То, мол, факел горит слишком тускло, то он задыхается, то ногу подвернул и так далее и тому подобное. Честно говоря, мне тоже не хватало воздуха, поэтому я предложила присесть и немного передохнуть.

Мы находились в одном из верхних коридоров рядом с огромным камнем, который прежде закрывал вход, дабы уберечь погребальную камеру от воров. Теперь же камень мог послужить в качестве вполне удобной скамьи.

Таинственная прелесть древней гробницы настолько захватила меня, что я забыла обо всем на свете. Конечно, мы были отнюдь не первыми посетителями пирамиды. За последнее время здесь побывало изрядно археологов, а три тысячи лет назад в залах пирамиды похозяйничали дерзкие грабители, презревшие проклятия мертвых. Когда в 1839 году в Ломаную пирамиду проникли Перринг и Вайз, отважные, но малообразованные исследователи, они нашли лишь щепки, плетеные корзины да несколько мумифицированных летучих мышей. Ни саркофага, ни мумии фараона не было. У хозяина пирамиды, фараона Снерфу, имелась и другая гробница, так что, возможно, он никогда и не покоился здесь, но камеры пирамиды наверняка были полны всевозможными ценностями. Так уж повелось у фараонов – устилать сокровищами свой путь как при жизни, так и после смерти.

Пока я предавалась этим блаженным размышлениям, произошло событие воистину невероятное. Спертый застоявшийся воздух вдруг сменился легким сквозняком, быстро переросшим в настоящий ветер. Стало холодно. Факел ярко вспыхнул и погас. Нас объяла кромешная тьма. Провожатый испустил вой, мрачным эхом прокатившийся по тоннелю.

– Господи, Рамсес! – возбужденно зашептала я. – Мы с твоим папой наслышаны об этом явлении, но я и надеяться не смела, что когда-нибудь нам посчастливится стать свидетелями этого чуда.

– Насколько я помню, о нем упоминают первые археологи. Весьма любопытное явление, мамочка. Наверное, в пирамидах есть тайные проходы и выходы.

– Именно так, Рамсес!

– Я проверял эту теорию, но мне помешали люди мсье де Моргана. Один из них был страшно наглым и схватил меня за шиворот... Я сказал об этом мсье де Моргану, но он лишь посмеялся...

– Увы, мой мальчик.

Ветер стих так же внезапно, как и начался. Из темноты доносился дробный стук зубов нашего отважного проводника.

– Госпожа, – простонал он, – госпожа, мы должны уходить! Джинны проснулись и ищут нас. Мы умрем здесь, и джинны съедят наши души!

– Мы могли бы поискать этот тоннель, мамочка, – заговорщицки прошептал Рамсес.

Сказать, что я испытывала искушение, – все равно что сказать про умирающего от голода, будто ему хочется перекусить. Однако здравый смысл возобладал. На поиски ушло бы никак не меньше нескольких дней, если не недель. К тому же требовалась хорошая предварительная подготовка.

Захваченная путешествием по пирамиде, я потеряла счет времени и опомнилась только сейчас. Запалив факел, мы двинулись обратно.

Должно быть, Рамсес уловил мои страдания. Карабкаясь следом за мной, он прошепелявил:

– Жаль, что папа не шмог получить Дахшур, мамочка.

– Увы, никто в этом мире не совершенен, мой мальчик. Если бы Эмерсон позволил мне поговорить с мсье де Морганом... Но что прошлое ворошить...

– Да, мамочка. Но ты ведь хотела бы приехать в Дахшур надолго, да?

– Не стану этого отрицать, Рамсес. Но не забывай, что твой папа – самый выдающийся египтолог современности, пусть слегка и... гм... бестактный.

* * *

На обратной дороге в Мазгунах Эмерсон держался от нас на почтительном удалении. Как верно заметил Рамсес, плоды жизнедеятельности летучих мышей очень запашисты. Я надеялась, что именно обоняние Эмерсона, а не что-то другое заставляло его сторониться своего семейства.

– Хорошо провела время, Пибоди? – прокричал он издалека.

– Да, спасибо, дорогой. Чудесно!

Эмерсон похлопал своего ослика, и тот чуть приблизился к нам.

– Ты ведь знаешь, Пибоди, будь моя воля, я бы преподнес тебе Дахшур.

– Знаю, дорогой.

С юга подул ветерок, и Эмерсон, сморщив нос, шарахнулся в сторону.

– Тебе не хочется узнать, что я выведал у твоего русского, пока ты шлялась внутри пирамиды?

– Я хочу узнать! – с жаром воскликнул Рамсес, разворачивая осла.

Эмерсон поспешно рванул прочь:

– Потом, Рамсес, потом. Почему бы тебе не ехать рядом с мамочкой?

9

Намеки Эмерсона на откровения неприятного Каленищеффа призваны были лишь возбудить мое любопытство. После того как мы пообедали и Рамсес отправился к себе в комнату, Эмерсон сел за стол и серьезно посмотрел на меня.

– Мы должны поговорить, Пибоди. Пришло время посмотреть в глаза жестокой правде. У меня есть основания считать, что мы оказались вовлечены в преступный заговор.

– Эмерсон! – обрадованно воскликнула я и ядовито добавила: – Какое поразительное открытие.

Муж послал мне кислый взгляд.

– Сарказм идет тебе не больше, чем мне, дражайшая Пибоди. До недавнего времени твои теории оставались лишь сумасбродными фантазиями. Но последние события убедительно доказали, что некие криминальные субъекты избрали нас мишенью. И возле Черной пирамиды кто-то тайком вел раскопки... Все одно к одному. – Эмерсон нахмурился. – Раз уж ты придумала кличку Гений Преступлений, то...

– Мы можем использовать не столь громкий псевдоним.

– Да?..

– Так ты согласен, что тот, кто проник в наше хранилище, из банды Гения Преступлений?

– Не торопись, Пибоди. Давай хоть раз обдумаем все по порядку, призвав логику, а не станем бросаться в пучину спекулятивных измышлений, основанных на досужих домыслах.

Я вздохнула и пододвинула к себе корзину с вещами, давно требующими ремонта.

– Пункт первый: кто-то ведет незаконные раскопки в Дахшуре. А ведь на черном рынке недавно появились украшения времен Двенадцатой династии. Здесь находятся три пирамиды, относящиеся к этому периоду, и одна из них – Черная пирамида, рядом с которой мы видели свежие ямы. Думаю, вывод ясен.

– И воры, наверное, еще здесь, надеются поживиться чем-нибудь еще, например в гробнице...

– Пункт второй! – повысил голос Эмерсон. – Связь Абделя с Гени... с прохиндеями. Насильственная смерть бедняги, появление его сынка в Мазгунахе, потом убийство Хамида... Выстраивается целая цепочка. Ты согласна?

– Поскольку я твердила о связи этих событий с самого начала, то так уж и быть, согласна.

Эмерсон испепелил меня взглядом.

– Но дальше мы отправляемся блуждать в потемках догадок и праздных предположений. Почему наша безобидная компания вызывает такой интерес у этих мошенников? Мы с тобой не видели ничего такого, что могло бы изобличить убийцу Абделя...

– Возможно, видели, но не придали значения.

– Факт остается фактом, Пибоди, – на нас с тобой никто не нападал. Думаю, эти люди ищут что-то конкретное. Некий предмет, волею судьбы оказавшийся в наших руках.

Я отбросила ненавистное рукоделие.

– Ты попал в точку, Эмерсон! Ни денег, ни драгоценностей у нас нет. Табличка-портрет, которую ты стянул в лавке Абделя, конечно, симпатичная, но много за нее не дадут, а обрывок папируса вообще ничего не стоит. Думаешь, из лавки пропало что-то еще и бандит подозревает, что в этом повинны мы?

– Правдоподобная теория, – согласился Эмерсон. – Я хорошо запомнил предметы, валявшиеся в лавке той жуткой ночью. Жаль, что ты не смогла проникнуть в заднюю комнатку днем. Мы могли бы сравнить списки.

– Я-то не проникла, зато Рамсес шуровал там довольно долго. Спросим его?

– Не хочу вовлекать малыша в это грязное дело, Амелия. Я специально дождался, пока он уйдет, прежде чем начать этот разговор.

– Эмерсон, ты недооцениваешь нашего сына. За последние несколько недель он побывал в полиции, чуть не задохнулся, оказался погребенным в песке, похитил льва и анатомировал мертвое тело. И ни разу даже глазом не моргнул!

Эмерсон больше не возражал, детективная лихорадка обуяла теперь и его. Я не сомневалась, что Рамсес и не думает спать.

Эмерсон постучал в его комнату. Через мгновение дверь отворилась и появилась взъерошенная голова. Рамсес был в ночной рубашке, но лампа на столе горела, рядом лежала стопка бумаги и открытая коптская грамматика.

Эмерсон объяснил, что нам нужно. Рамсес важно кивнул:

– Полагаю, я могу предоставить нужную информацию, папочка. Не лучше ли нам перейти в гостиную?

По моему настоянию Рамсес надел халат. Тапочки, конечно же, исчезли. Скорее всего, в утробе льва. Хорошо, что я купила целую партию и припрятала пару на всякий случай. Львенок со счастливым урчанием набросился на башмаки Эмерсона. Общими усилиями нам удалось утихомирить его. Оставив зверю в качестве добычи шнурки, супруг пулей вылетел из комнаты. Мы с Рамсесом и Бастет кинулись следом, захлопнув дверь перед носом не ожидавшего такой подлости львенка.

Заседание клуба детективов решили устроить в гостиной. Эмерсон занял место председателя – уселся за столом, положив перед собой несколько чистых листов бумаги, целую охапку остро заточенных карандашей, чернильницу и ручку с пером. Я с интересом спросила себя, уж не собирается ли возлюбленный супруг обессмертить мои детективные подвиги.

– Итак, – зачастил Рамсес, прикрыв глаза, – скарабей из синего фаянса, тарелка с бусами, холст, на котором было написано: «Год двадцатый, день четвертый от наводнения...»

Я вновь взялась за штопку. Рамсес продолжал монотонным голосом:

– Фрагменты гроба римской эпохи, ящик с мумией жрицы богини Хатор...

Прошло добрых двадцать минут, прежде чем он закончил говорить и открыл глаза.

– Это все, что я могу вспомнить, папочка.

– Очень хорошо, мой мальчик. Ты уверен, что там не было других драгоценных изделий? Ничего, кроме дешевых бус?

– Небольшие ценные предметы могли быть в запертых шкафах, папа. Я не открывал их, потому что мама опрометчиво запретила мне трогать что-либо...

– А еще потому, что такие действия были бы незаконными, аморальными и беспринципными, – подсказала я.

– Да, мамочка.

– И все-таки жаль, что ты их не открыл, – вздохнул Эмерсон.

– Ты можешь вспомнить, какие предметы из списка Рамсеса пропали? Хотя это еще ничего не докажет. Абдель вполне мог продать их после моего ухода.

– Верно. – Эмерсон заглянул в список.

– Я, например, не помню никаких ящиков из-под мумий.

Эмерсон отшвырнул листок в сторону. Бастет прыгнула за ним и начала гонять по комнате.

– Не желаю ничего слышать об этих ящиках, Пибоди!

– И все же они возникают то тут, то там, – справедливо заметил Рамсес. – По моему мнению, ключ к разгадке – ящик баронессы.

– Согласна, Рамсес! И у меня есть мысль.

Рамсес соскользнул со стула и отобрал у кошки листок. Эмерсон уставился в пространство. Никто не спросил, что за мысль пришла мне в голову, поэтому я продолжила:

– Мы пришли к выводу, что кто-то нашел в Дахшуре сокровища. И лелеет надежду найти еще...

Эмерсон покачал головой:

– Это лишь гипотеза, Пибоди, гипотеза, и только.

– Надо исключить невероятное, и тогда останется одна лишь истина! – провозгласил наш мудрый ребенок.

– Отлично сказано, мальчик мой! – воскликнул папаша. – Какой лаконизм!

– Это не мои слова, папочка.

– Неважно, – нетерпеливо прервала я это никчемное пустословие. – Золото и драгоценности – достаточная причина для убийства, что доказывает вся история человечества, а вот обычный ящик из-под мумии никак нельзя считать таковой. Но что такое, я вас спрашиваю, представляет собой этот ящик? – Я сделала паузу для пущего эффекта. Муж и сын взирали на меня, как два невозмутимых сфинкса. – Это вместилище! Обычно в таком ящике покоится засушенное человеческое тело, но что, если его использовали в качестве тайника для украденных сокровищ?! Баронесса вывезла бы ящик из Египта. Древности она покупала открыто, и все бумаги у нее были в порядке.

Эмерсон задумчиво погладил подбородок:

– Разумеется, это объяснение приходило мне в голову... Но зачем воры выкрали у нее ящик? Если баронесса должна была вывезти сокровища из страны, то с какой стати...

– Потому что ящиком заинтересовались мы. Ну как ты не понимаешь, Эмерсон? Баронесса – особа легкомысленная и импульсивная. Она предложила ящик с мумией тебе, и, хотя предложение носило шутливый характер, с нее вполне могло статься и впрямь отдать ящик. Вот ворам и пришлось украсть его. Они извлекли оттуда сокровища, а сам ящик уничтожили.

– Я вижу тут несколько проблем, мамочка...

– Тихо, Рамсес! Если твоя мысль верна, Пибоди, то баронесса не может быть Гением Преступлений.

Я уныло вздохнула:

– Полагаю, ты прав.

– Выше голову, Пибоди, ты с легкостью придумаешь другую гипотезу, и баронесса вновь станет главной злодейкой.

– Баронесса всего лишь одна из подозреваемых. В тот вечер на ее судне хватало народу, и все слышали, как хозяйка предложила тебе забрать ящик с мумией. К тому же один из ее слуг вполне мог состоять на службе у Гения Преступлений.

– Но кто этот неизвестный главарь? Если не возражаешь, Пибоди, я не стану употреблять этот нелепый псевдоним, который ты наверняка вычитала в каком-нибудь из глупых романов. Допустим, что наши выводы верны, но мы по-прежнему не знаем, кто стоит за всей этой запутанной историей.

– Мы его поймаем, Эмерсон, непременно поймаем! До сих пор преступники от нас не уходили.

Эмерсон не ответил. Рамсес сидел на стуле, беззаботно болтая ногами, – ни дать ни взять, обычный милый и послушный малыш, но впечатление это было обманчивым. После продолжительного молчания Эмерсон заговорил:

– Давайте-ка отложим этот вопрос. Спать, мой мальчик, уже очень поздно. Прости, что пришлось оторвать тебя от отдыха.

– Наше обсуждение было очень полезным, папочка. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, папа. Пойдем, Бастет.

И Рамсес удалился в свою комнату, бормоча:

– Ящик с мумией... Что же такое ящик с мумией? Ящик с мумией... Ящик...

Да, пожалуй, еще немного, и я тоже не смогу слышать этих слов. Ящик с мумией... Ящик с мумией... Что же в нем такое?..

Глава девятая

1

Вот и настал волнующий момент, которого я так долго ждала: мы занялись пирамидами! Если уж соблюдать точность, то занялись мы одной пирамидой... Ладно. Не пирамидой, а жалким курганом, больше напоминающим невысокую кучку камней.

Стоит сказать правду? Думаю, что стоит. Это жалкое подобие пирамиды, хотя и представляло большой шаг вперед по сравнению с римскими мумиями и христианскими костями, не вызвало у меня никаких чувств. Увы, слишком поздно я поняла, что мне не следовало поддаваться искушению и залезать внутрь Ломаной пирамиды.

Эмерсон целый день был угрюм и молчалив. Его тревога не укрылась от меня, но признаться он соизволил лишь вечером, когда мы записывали в журналы события минувшего дня.

Какое-то время мы трудились в гробовом молчании. Эмерсон сидел напротив меня за длинным столом, в центре которого ярко светила керосиновая лампа. Я мирно строчила в тетради, как вдруг мимо моего уха со свистом пронесся какой-то предмет. Я быстро обернулась: на стене красовалось чернильное пятно, а на полу подпрыгивала ручка.

Я перевела удивленный взгляд на дорогого супруга.

Эмерсон остервенело дергал себя за волосы.

– Что случилось?

– Что случилось, что случилось... В голове свербит. Я все надеялся, что тебе передастся мое смятение, но ты как ни в чем не бывало корябала в своем журнале. Даже язык высунула от усердия, в то время как твои супруг сходит с ума...

– Но я прекрасно чувствовала твое состояние просто не хотела навязываться! – возмутилась я. – Так что тебя беспокоит?

– Помнишь ту мумию, что мы нашли в песке? Мне пришлось немного напрячься.

– В песке? Да-да... припоминаю. Если не ошибаюсь, прямо на краю христианского кладбища.

– Я тогда еще удивился... – Эмерсон вскочил на ноги. – Ты наверняка забыла, куда ее засунула.

– Разумеется, нет. Эмерсон! Кажется, я знаю, о чем ты думаешь.

Мы столкнулись в дверях.

– Минутку, – сказала я, тяжело дыша. – Давай не будем суетиться. Возьми лампу, а я позову Джона.

С помощью Джона мы сняли мумию с верхней полки хранилища и перенесли в гостиную. Эмерсон смахнул все бумаги на пол.

– Ну-с, давай посмотрим...

В мумии не было ничего необычного, если не считать обмоток. Полоски ткани, как правило, создают сложный рисунок из пересекающихся ромбов, эта же мумия выглядела какой-то... небрежной, словно одевалась впопыхах. Да и обычный портрет отсутствовал.

– Табличку забрали, – констатировал Эмерсон, поймав мой недоуменный взгляд.

Я пригляделась к голове мумии.

– Похоже, ты прав. Взгляни, здесь остатки клея. И обмотки... Тебе не кажется, что их трогали?

– А вот и портрет! – торжествующе вскричал Эмерсон, приложив к голове мумии табличку, похищенную из лавки Абделя.

На безглазую голову легла дощечка.

Джон задохнулся от изумления. Портрет словно вдохнул жизнь в этот бесформенный сверток. Перед нами лежала женщина, закутанная в погребальные одежды. Ее большие прозрачные глаза, казалось, отвечали на наши изумленные взгляды с выражением легкого недоумения, в улыбке сквозила насмешка над нашим оцепенением.

– Две части мозаики собраны, – сказал Эмерсон. – Недостает только гроба.

– Он уничтожен, – уверенно сказала я. – Сожжен. Это мумия баронессы, Эмерсон.

– Видимо, так, Пибоди. Знаешь, когда в ту ночь я смотрел на горящий гроб, меня удивило, почему он так быстро сгорел. В мгновение ока. Конечно, эти мумифицированные тела, пропитанные смолами, горят как спички, но должно было хоть что-то остаться: кусок кости или часть амулета. Джон...

Молодой человек подпрыгнул. Объятый ужасом, он не отрывал глаз от мумии.

– Ты ведь клал ящик с этой мумией в хранилище, так? Не заметил разницы в весе по сравнению с остальными?

– Этот ящик был не такой тяжелый, как другие, – пробормотал Джон.

– Так что же вы промолчали?! – взвилась я.

– Ну-ну, Пибоди, не надо бранить юношу. Вчерашний камердинер не привык иметь дело с гробами.

– Верно. Прошу прощения, Джон.

– О, мадам... – Джон осекся, издав булькающий звук; глаза его, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Эмерсон занес нож над грудью мумии. – О, сэр... Боже мой... сэр...

– Не хочется трогать обмотки, – объяснил Эмерсон. – Та ткань, что ближе к телу, все равно, наверное, спрессовалась в твердую массу. Послышался хруст разрезаемой ткани.

Джон взвыл и закрыл глаза руками.

– Вот стержень из синего фаянса... Где-то поблизости должен быть сердечный скарабей... Ага, есть, и довольно неплохой образец. Зеленый полевой шпат.

– Эмерсон ищет амулеты, – пояснила я Джону. – Это такие магические предметы. Их кладут в обмотки. Этот стержень символизирует постоянство, сердечный скарабей гарантирует, что сердце не заберут демоны. Эти два амулета почти всегда находятся в области груди...

– Не надо мне об этом говорить, мадам, – взмолился Джон, плотнее прижимая руки к глазам.

Эмерсон отложил нож:

– Расчленять дальше нет необходимости. Наверняка здесь найдутся еще амулеты и украшения, дамочка, похоже, была не из бедных, но, думаю, смысл уже ясен.

Я кивнула:

– Мумия и ее снаряжение так же ничем не примечательны, как и гроб. Какая досада! Ну-ну, Джон, профессор Эмерсон закончил; хватит строить из себя натурщика, позирующего для статуи воплощенного ужаса.

Джон открыл глаза, но упорно отводил их от мумии.

– Прошу прощения, мадам... Это просто... она выглядит такой настоящей...

Я взяла покрывало и набросила на древние останки, оставив открытой лишь голову с портретом.

Джон испустил вздох облегчения:

– Спасибо, мадам. Можно отнести ее в кладовую?

– Джон, – сурово сказал Эмерсон, – ты никогда не станешь археологом, если будешь позволять себе сантименты.

– Спасибо, сэр, но я не хочу быть археологом. Это не значит, сэр, что этот труд бесполезен, но, думаю, я для него не гожусь.

– Боюсь, ты прав, Джон. Жаль, что ты не можешь брать пример с меня. Мумии – это всего лишь образцы, у них нет личности, их следует изучать с колодной бесстрастностью, и ни в коем случае нельзя предаваться сентиментальности. – Он протянул руку, чтобы убрать портрет, но замешкался. – Закрепи-ка его, Амелия, не то упадет и разобьется.

Было бы проще положить портрет в отдельную коробку, но я не стала перечить. Пристроила дощечку на мягкой подушечке и примотала полосками ткани. Осторожно укутав мумию покрывалом, Джон поднял ее на руки.

Я отправилась с ним, чтобы посветить. Сцена была достойна кисти самого Рембрандта. Мрачный силуэт разрушенного монастыря, одинокий круг яркого света и мужчина, прижимающий к груди белую фигуру. Я хорошо понимала настроение Джона, но в душе тлела надежда, что свою страсть к Черити он не перенесет на эту истерзанную мумию. А такая опасность существовала: Черити отнюдь не собиралась поощрять Джона, а отвергнутые влюбленные, как известно из романов, обожают предаваться страданиям по поводу своей безответной любви. И разве есть на свете любовь более безответная, чем к женщине, что скончалась почти две тысячи лет назад...

Заперев хранилище, я поблагодарила Джона и отпустила его. Он нерешительно сказал:

– Если вы не сочтете это за неудобство, мадам... можно мне немного посидеть с вами и профессором?

– Конечно, Джон, вы же знаете, что мы всегда рады вашему обществу. Но я думала, что вы штудируете Библию.

– Ох, мадам! Боюсь, мне не удастся осилить Числа.

– Не падайте духом, Джон!

Честно говоря, я подбадривала Джона скорее по привычке. Его любовные и религиозные проблемы начали мне надоедать, да и голова была забита более неотложными делами.

Проходя мимо двери Рамсеса, я заметила, что из-под нее выбивается полоска света. Странно, что он не выглянул и не спросил, чем мы занимаемся, ибо любопытство нашего отпрыска не знает границ.

Я постучалась.

– Гаси свет, Рамсес. Тебе уже давно пора в постель.

– Еще только полчасика, мамочка!

– Над чем ты там корпишь?

Последовала пауза, потом неохотный ответ:

– Над манускриптом.

– Ты испортишь зрение, если будешь изучать выцветшие коптские буквы при свете лампы. Хорошо, полчаса, но не больше.

– Спасибо! Спокойной ночи, мамочка. Спокойной ночи, Джон.

– Спокойной ночи, Рамсес, – отозвался Джон.

– Интересно, как он узнал, что вы со мной? – задумчиво спросила я.

Когда мы вернулись в гостиную, Эмерсон собирал бумаги с пола.

– Какой беспорядок! Вечно ты, Пибоди, все разбросаешь... – ворчал он. – Джон, ты мне не поможешь?

Джон поспешно бросился на подмогу. Когда бумаги вновь были разложены на столе, он с готовностью спросил:

– Могу я что-нибудь еще для вас сделать, сэр?

– Нет, спасибо, Джон, возвращайся к своей Библии. Надеюсь, чтение доставит тебе удовольствие.

Джон умоляюще посмотрел на меня.

– Почему бы Джону не посидеть с нами, Эмерсон? Садитесь, Джон.

Он послушно сел на краешек стула, сложил руки на коленях и устремил взгляд на Эмерсона. Работать под надзором этой безмолвной статуи было невозможно, так что Эмерсон вскоре отложил перо и сказал:

– Что-то ты какой-то неприкаянный сегодня, Джон. И вид у тебя нездоровый. Тебя что-то беспокоит?

Нелепый вопрос. Неужели он ждет, что Джон поведает ему свои сокровенные секреты?.. Это после того, как бедняга выслушал град насмешек по поводу романтических настроений и внезапного увлечения религией. Вообще-то Эмерсон сам склонен к романтическим порывам (уж я-то знаю, поверьте!), но на людях никогда этого не демонстрирует.

Джон почесал голову.

– Ну, сэр...

– Юная дама, я полагаю. Брось, Джон! Здесь тебе ничего не светит, она отдала свое сердце братьям Дэвиду и Иезекии, а еще Иисусу, хотя не обязательно в этом порядке.

– Эмерсон, ты ведешь себя грубо.

– Я никогда не веду себя грубо! – с негодованием отрезал Эмерсон. – Я всего лишь хочу утешить Джона и помочь ему трезво взглянуть на положение вещей. Если он пожелает упорствовать в своей нелепой привязанности, никто не станет мешать. Разве я когда-нибудь ему мешал? Разве запрещал таскаться каждый вечер в эту нелепую миссию? Чем ты там занимаешься, Джон?

– Ну... мы разговариваем, сэр. Брат Иезекия называет это «часом общения».

Эмерсон расплылся в едкой ухмылке. Я многозначительно кашлянула. Перехватив мой взгляд, он воздержался от комментария, а Джон продолжал:

– Брат Иезекия рассказывает о своем детстве, сэр. Его мать была настоящей святой. Знаете, сэр, он не может даже подсчитать, сколько раз она истязала его розгами, выбивая из него бесов. Я рассказываю о том, что происходит здесь...

– Сплетничаешь, значит? – вопросил Эмерсон страшным голосом.

Джон вздрогнул.

– О нет, сэр! Я никогда не стал бы сплетничать о вас или миссис Эмерсон. Я рассказываю лишь о мелких происшествиях да о похождениях юного господина Рамсеса... Брат Дэвид разъясняет мне Писание...

– а о чем говорит Черити? – поинтересовалась я.

– Она не говорит, мадам, она сидит и шьет – рубашки для детей и брата Иезекии.

– В общем, скука смертная, – заметил Эмерсон.

– Нет, сэр, я бы не назвал наши разговоры скучными, хотя и веселыми их назвать, наверное, нельзя.

– Ага! – Эмерсон рассмеялся. – Возможно, Амелия, для этого парня еще не все потеряно. Джон, ты бы лучше проводил вечера с Абдуллой и работниками, совершенствуя свой арабский. Их разговоры куда веселее.

– Нет, сэр, я не могу. Честно говоря, сэр, я беспокоюсь за братьев. Обратившихся в их веру в последнее время стало меньше. Один из детей на днях даже швырнул в мисс Черити камнем.

– Камнем?.. Ты подтверждаешь мои опасения, Джон. Надо что-то предпринять. Ну, юноша, я рад, что ты облегчил душу. А теперь ступай спать, мы с миссис Эмерсон подумаем, что делать с миссией.

Проводив Джона взглядом, Эмерсон проговорил:

– Я знал, что его что-то гложет. Видишь, Амелия, немного такта, немного сочувствия – вот и все, что надо, чтобы добиться доверия такого простодушного парня, как Джон.

– Такта? – переспросила я, постаравшись скрыть улыбку. – Так что ты намерен делать, Эмерсон?

– Надо кое-что провернуть! – ответил он твердо, но довольно туманно. – Мне бы хотелось, чтобы люди сами решали свои проблемы и не ждали, когда я приду к ним на помощь. Все, Амелия, пора работать.

Я послушно вернулась к своим занятиям, но вместо рисунка с изображением черепков, над которым трудилась, перед моим взором возникло видение – женское лицо с прозрачными темными глазами и легкой, чуть насмешливой, чуть загадочной улыбкой.

Ну скажите, как сосредоточиться на горшках или даже пирамидах, когда тебя как магнитом влечет к нераскрытому преступлению? Завораживала сама трудность задачи, ибо я не сомневалась: обрывочные факты не что иное, как фрагменты единой картины. Вот только нужно увидеть контуры этой картины, а дальше все пойдет как по маслу... Мумия и ящик из-под нее, портрет и нагрудное украшение Двенадцатой династии, убийство, кража, поджог... Все это составные части единого замысла, хитроумного плана.

На столе лежали списки содержимого лавки Абделя. Я осторожно подтянула листки к себе. Эмерсон и ухом не повел.

Догадка явилась не яркой вспышкой озарения, но тончайшим лучиком света. Постепенно луч становился шире, высвечивая факт за фактом.

Эмерсон прекратил скрипеть пером. Я подняла взгляд и увидела, что он в упор смотрит на меня.

– Опять, Амелия?

– Мне кажется, я поняла, Эмерсон... Ключ к разгадке здесь. – Я протянула ему списки.

– Один из ключей, Пибоди.

– У тебя новая гипотеза?

– Не просто гипотеза, дорогая. Я знаю, кто убил Хамида и Абделя!

– Я тоже знаю.

Эмерсон улыбнулся:

– Так я и думал. Ну что, опять устроим дружеское соревнование? Запечатаем ответы в конвертах и вскроем после того, как все выяснится?

– Дорогой мой Эмерсон, в этом нет необходимости. Я никогда не сомневалась в твоих словах. Если ты скажешь, что знал все с самого начала, я тебе поверю. Правда, при условии, что ты дашь объяснения.

Эмерсон задумался, но преимущества моего предложения были столь очевидны, что долго размышлять он не стал. В синих глазах мелькнули веселые искорки, и он согласно кивнул.

– По рукам, моя дорогая Пибоди!

2

Говоря, что раскрыла личность убийцы, я вовсе не лгала. Однако на этих страницах, в стороне от чужих глаз, готова признать, что кое-какие детали от меня все же ускользнули. Я ломала голову над тем, как бы заполучить нужные сведения, когда произошло примечательное событие. Речь идет о пирамиде, о нашем низеньком курганчике.

Обнаружился вход в пирамиду.

В другое время я пустилась бы в пляс при этой новости, сейчас же, когда детективный жар с такой силой жег меня, лишь тихо порадовалась. Вид темной дыры, уходящей в землю, наполнил душу блаженством, и лишь рука Эмерсона, ухватившая меня за штанину, не позволила немедленно нырнуть в эту чудесную щель.

Эмерсон полез в дыру первым. После недолгого отсутствия он выбрался на воздух, чумазый и запыхавшийся.

– Состояние отвратительное, Пибоди. Часть стен в коридорах осыпалась. Сначала надо укрепить тоннели.

Он оглядел работников, пребывавших в радостном возбуждении. Один из египтян, коротышка Мохаммед, выскочил вперед. У Мохаммеда маленькие пухлые ручки, но такие умелые и ловкие, что по части плотницких дел ему нет равных. Он уже не раз укреплял подземные тоннели деревянными стойками и свое дело знал превосходно.

– Только будь осторожен, Мохаммед, – предупредил Эмерсон. – По-моему, осталось несколько досок от загона для ослов, можешь начать с них. А я схожу в деревню и поищу еще.

– Ты мог бы послать кого-нибудь из работников, – заметила я, когда мы отошли в сторону.

– Мог бы, – согласился Эмерсон.

– Я с тобой!

– Ни минуты не сомневался, Пибоди.

– А потом заедем к мсье де Моргану?

– Ты читаешь мои мысли. Последний обход подозреваемых, так?

– Подозреваемых, Эмерсон? Ты же сказал, что знаешь ответ.

– Дело куда сложнее, чем кажется. Настоящий заговор, в котором может быть замешано несколько человек.

– Верно!

Эмерсон улыбнулся и ласково хлопнул меня по спине.

– А еще я намерен поговорить с миссионерами. Я ведь обещал Джону... Постой-ка, Пибоди, а где Рамсес?

Рамсес крутился в гуще толпы, собравшейся у входа в пирамиду. Эмерсон отвел его в сторону:

– Ты слышал, как я предупреждал Мохаммеда, чтобы тот был осторожен?

– Да, папочка. Я только...

Эмерсон ухватил чадо за шиворот.

– Мохаммед – наш самый опытный плотник, – сказал он, подчеркивая каждое слово легким встряхиванием. – Но даже для него это опасная задача. Запомни, ты не должен проникать в пирамиду! Ни через этот вход, ни через любой другой. Ясно, мой мальчик?

– Да, папа.

Эмерсон отпустил его.

– Не хочешь пойти с нами, Рамсес?

– Нет, папа. Я немного покопаю. Не волнуйтесь, со мной будет Селим.

– Далеко не уходи.

– Хорошо, папа.

* * *

Я не была в деревне несколько дней. Внешне она выглядела вполне обычно: у колодца толпились женщины, в тени пальм прохлаждались мужчины, на пыльной дороге валялись собаки. Вот только наше появление не вызвало ни привычных радостных улыбок, ни любезных приветствий. Даже ребятня не вилась вокруг, выпрашивая бакшиш.

Эмерсон прямиком направился к дому отца Гиргиса. Поначалу казалось, что священник не примет нас. Дюжий охранник, один из «дьяконов», уверял, что его преподобие занят. Но дверь внезапно отворилась.

– Ты слишком невежлив с гостями, сын мой, – проухал низкий голос. – Проси гостей войти и почтить мой дом своим присутствием.

Когда мы уселись на тахте, отец Гиргис спросил, чем может служить. Эмерсон объяснил, что ему нужны доски, и священник кивнул.

– Их можно найти. Надеюсь, стены не рухнули, крыша не обвалилась, а спокойствие не нарушено в этом зловещем месте?

– Рушится не дом, а пирамида, – ответил Эмерсон. – Правда, в монастыре тоже случились неприятности, но виноваты в том вовсе не демоны, а порочные люди.

Отец Гиргис сочувственно покачал головой. Я почти ожидала, что он прищелкнет языком.

– Разве вам ничего не известно? – упорствовал Эмерсон. – О том, что в наше жилище вломились? О том, как напали на нашего сына?

– Очень неприятно.

– "Неприятно" – не то слово. Убийство, пожар в миссии. Не слишком ли много неприятностей, святой отец?

Несмотря на то что лицо священника находилось в полумраке, я разглядела, как вспыхнули его глаза.

– Все это случилось после прихода иродов. До их появления у нас не было никаких неприятностей.

– Но не они же устроили пожар сами у себя, – возразил Эмерсон. – И не они проникли в наш дом.

– Вы думаете, это кто-то из моей паствы? Говорю вам, во всем виноваты ироды. Они должны уйти.

– Это была провокация, святой отец. Я прошу вас не поддаваться на нее.

– Вы считаете меня глупцом? – с горечью спросил отец Гиргис. – В этой стране нас держат за рабов и терпят лишь до тех пор, пока мы ведем себя смирно. Если бы я поднял руку на иродов, то наша деревня была бы обречена на гибель.

И я вынуждена была с ним согласиться.

Священник встал:

– Не пытайтесь обвинить меня в злодеяниях! Повторяю еще раз, ответы на свои вопросы ищите у иродов. Сами выясняйте, что это за люди. Они должны уйти отсюда.

Невозможно яснее указать на дверь. Эмерсон встал и молча поклонился. Я испытывала некоторое... ну, скажем, замешательство, поскольку впервые поняла, что чувствовал отец Гиргис. В его вотчине появились чужаки, подрывают его авторитет, и он ничем не может ответить, поскольку чужаки находятся под покровительством властей. Образ жизни, существовавший на протяжении столетии, подходил к концу, и бедный отец Гиргис не в силах тому помешать.

Мы вышли из дома священника.

– Может, нам удастся убедить Иезекию устроить свою штаб-квартиру где-нибудь в другом месте? – спросил Эмерсон.

– Чтобы убедить его, нужна просто дьявольская деликатность. Малейший намек, что ему грозит опасность, лишь укрепит решимость этого фанатика остаться здесь.

– Тактичность или прямой приказ Всемогущего. – Лицо Эмерсона просияло. – Интересно...

– Выкинь это из головы, Эмерсон. Твоя простенькая магия может сработать с невежественными египтянами, но Иезекия вряд ли попадется на крючок и примет твои фокусы за глас Божий.

Миссия являла воплощение спокойствия. В школе шли занятия. Из открытых окон доносились монотонные голоса, напоминавшие пчелиное жужжание душным летним днем. Пальмы и тамариски отбрасывали на землю прохладную тень, в одном из таких тенистых уголков шло занятие по рукоделию. Несколько девочек, поджав босые ноги под темные подолы, склонили черноволосые головы над тряпицами. На любимом камне Эмерсона сидела Черити и читала отрывок из арабского перевода Нового Завета. На ней было неизменное черное ситцевое платье, правда, от жутковатой шляпки-дымохода она на сей раз избавилась. Арабский в исполнении Черити никуда не годился, но голос девушки был свеж и мелодичен, и прекрасная древняя история в ее безыскусном исполнении дышала очарованием.

– "Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо Царство Небесное принадлежит им".

Брат Иезекия, конечно же, был крайне неприятным типом и мог вывести из себя даже святого, и все же миссионеры выполняли важную задачу. Положение коптских женщин ничуть не лучше их мусульманских сестер. Даже если бы миссионеры больше ничего не делали, они все равно могли бы считаться спасителями египетских женщин.

Думаю, эта картинка подействовала даже на Эмерсона, хотя лицо его осталось невозмутимым. Кое-кто отрицает, что мой супруг способен на нежные чувства, но я-то знаю, что он самый сентиментальный человек на всем белом свете, даром что не читает романов.

Однако сейчас было неподходящее время предаваться сантиментам. Эмерсон тихо прошептал:

– Нам повезло. Есть возможность поговорить с девушкой наедине.

В этом маленьком раю все-таки нашелся змей, точнее, змея – ваша покорная слуга. Я негромко кашлянула и, как полагается змее-искусительнице, высунулась из тени раскидистого дерева. Безобидный кашель заставил Черити подскочить. Девушка принялась озираться с неподдельным страхом.

– Это всего лишь я, мисс Черити. А со мной профессор Эмерсон. Прошу вас, сидите. Мы хотим поговорить с вами.

Девушка послушно опустилась на камень.

– Девочки, можете идти домой, – распорядилась я. – Занятие окончено.

Одна из самых маленьких завела было старую волынку про бакшиш, но, взглянув на Черити, тут же осеклась. Я села рядом с девушкой.

– Простите, не хотела напугать вас.

– Мы теряем время, Пибоди. Бог знает, как скоро нам помешают. Чего вы испугались, дитя мое? – спросил Эмерсон, наклоняясь к девушке.

Я ожидала, что Черити шарахнется прочь, но что-то в каменном лице Эмерсона придало ей смелости. Она даже слегка улыбнулась.

– Меня увлек этот замечательный рассказ, профессор. Я не ожидала, что кто-то...

– Ладно вам! – воскликнул Эмерсон. – Разве ваша вера не учит, что лгать грешно, мисс Черити?

– Но это правда, сэр.

– В лучшем случае полуправда. В деревне стало небезопасно, дитя мое. Вы не можете убедить своего брата отправиться в какое-нибудь другое место?

Девушка подняла голову:

– Вы же видите, чем мы здесь занимаемся, сэр. Как можно покинуть эти беспомощные заблудшие души?

Одна из заблудших душ в этот момент выглянула из-за дерева, показала язык и нахально улыбнулась. Я невольно улыбнулась в ответ.

Эмерсон нахмурился.

– Вам грозит опасность, и, полагаю, вы сознаете ее, мисс Черити. Невозможно... Что такое, Пибоди? Прекрати дергаться и строить рожи!

– Кто-то наблюдает за нами из окна дома. Я видела, как колыхнулась штора. Черт! Простите... Сюда кто-то идет!

– Черт! – повторил Эмерсон. – Не вставайте, мисс Черити, выслушайте меня. Очень скоро вам может понадобиться наша помощь. Обращайтесь к нам в любое время дня и ночи.

Девушка не ответила. К нам величественной поступью приблизился Иезекия.

– Неу-ужто это профессор и его достойная спу-утница? – пропел он. – Что ты здесь поделываешь, сестра-а моя Че-ерити? Почему не пригласишь гостей во-ойти?

Черити встала – словно кукла, которую дернули за ниточку.

– Прости меня, брат.

– Ничего страшного, – сказал Эмерсон, хотя извинение предназначалось вовсе не ему. – Мы тут просто... проходили мимо.

– Прошу вас ко мне в дом, – торжественно сказал Иезекия. – Преломим вместе хлеб. Черити, позови брата Дэвида.

– Да, брат.

Девушка упорхнула, склонив голову, а мы последовали в дом за ее обаятельным братцем.

Я всегда считала, что выражение «болезненная чистота» употребляется лишь в фигуральном смысле. Небольшая гостиная, куда нас провели, заставила меня сморщиться от боли. Она была пустой, до блеска начищенной и вызывающе неуютной. Несколько стульев с высокими спинками, стол, на нем лишь свечи и Новый Завет. Ни ковра на полу, ни скатерти на столе, ни картины на стене, не было даже жутких цветных литографий на религиозные темы, которыми набожная публика обожает украшать свои жилища. Похоже, «Братья святого Иерусалима» воспринимали Библию буквально – включая запрет на изображения. Единственным привлекательным предметом в комнате был книжный шкаф. Меня потянуло к нему, как тянет к огню человека, пришедшего с холода. В основном это были массивные теологические труды на разных языках да собрания проповедей.

Вскоре в гостиную вошел Дэвид. Я давно его не видела и едва устояла на ногах от изумления. Черный костюм болтался на молодом человеке как на вешалке, кожа посерела, глаза ввалились. Придя в себя, я с искренней озабоченностью спросила, как он себя чувствует. Дэвид слабо улыбнулся:

– Со мной все в порядке, миссис Эмерсон, правда. Просто немного устал. Я не привык к... жаре.

Мы с Эмерсоном обменялись выразительными взглядами. Стояла середина зимы, а это лучшее время – днем тепло, вечерами прохладно.

Иезекия, судя по всему, пребывал в превосходном настроении. Потирая руки, он сказал:

– Сестра Черити сейчас приготовит нам пищу Господню. Перекусите с нами.

– Спасибо, но мы не можем остаться. Наши люди заняты укреплением тоннеля в пещере, нам нужно быть на раскопках.

Я обращалась к Дэвиду, но ответил его коллега:

– Да, мы слышали, что вы перестали копаться на кладбище. Я рад, что вы вняли моим увещеваниям, друзья. Вы совершили прискорбную ошибку, но и ваши сердца не из камня. И в конечном счете Господь направил вас на истинный путь.

Эмерсон сверкнул глазами, но сдержался.

– Мистер Джонс, мы пришли поговорить с вами об одном серьезном деле. В последнее время не только в деревне, но и у нас в лагере случилось несколько неприятных происшествий.

– Вы имеете в виду смерть бедного брата Хамида? – спросил Дэвид.

– В течение десяти дней произошло убийство, трижды к нам проникали, в вашей миссии вспыхнул пожар, еще один загадочный пожар случился в пустыне. Как я понимаю, мисс Черити тоже подверглась нападению.

– Просто какой-то не в меру озорной мальчишка... – начал брат Дэвид.

– Но в комнату нашего сына проник вовсе не мальчишка.

– Вы хотите сказать, что между этими происшествиями есть связь? – с сомнением спросил брат Дэвид. – Но почему? Преступления, от которых пострадали вы и баронесса, никак не связаны с нашими неприятностями. Нет ничего необычного в поджоге нашего молельного дома. Многие еще блуждают в потемках...

Эмерсон фыркнул:

– Все не так! Возможно, неприятности вызваны вовсе не вашими действиями в деревне, но вы настойчиво усугубляете их. Прекратите нападки на отца Гиргиса или подыщите другое место для своих религиозных экспериментов.

Иезекия расцвел в самодовольной улыбке и разразился напыщенным монологом об истине, долге, спасении и мученическом венце. Я наблюдала, как мрачнеет лицо Дэвида.

Эмерсон повернулся ко мне:

– Мы только теряем время, Амелия. Пойдем.

– Я не держу зла, – заверил его Иезекия. – Кроткие наследуют землю, и я всегда готов оросить свежей водой спасения души грешников. Вам нужно лишь попросить, и вы получите, ибо нет другого пути к Отцу, как только через меня. Приходите ко мне в любой час, брат Эмерсон.

К счастью, брат Эмерсон был уже у двери. Услышав ласковое обращение, он дернулся, но я выпихнула его наружу.

Не успели мы отойти от миссии, как сзади послышались торопливые шаги. Нас догонял Дэвид.

– Вы действительно думаете, что нам грозит опасность? – спросил он, тяжело дыша.

Эмерсон изумленно вздернул бровь:

– А какого черта, по-вашему, я сюда приперся? Уверяю, вовсе не для того, чтобы насладиться обществом братца и сестрицы Джонс.

– Вы наверняка преувеличиваете! – упорствовал молодой человек. – Рвение брата Иезекии порой лишает его осторожности. Святые Господа не ведают страха...

– Зато мы люди земные, а потому ведаем, – сухо сказал Эмерсон. – Не надо стыдиться собственного страха, мистер Кэбот.

– Я встревожен, – признался Дэвид. – Но, право, профессор, мы не могли стать причиной творящихся безобразий!

Эмерсон внимательно посмотрел на него:

– А что вы думаете?

Дэвид в отчаянии всплеснул руками:

– По-моему, всему виной просто несчастное стечение обстоятельств! Мы оказались в центре какого-то зловещего заговора.

– Интересная мысль, – холодно заметил Эмерсон.

– Но что мы можем поделать?

– Уехать.

– Это невозможно! Брат Иезекия никогда не согласится...

Эмерсон дьявольски расхохотался:

– Так оставьте его, пусть братца поджарят! Забирайте девушку и уезжайте. Такая мысль вас не привлекает? Подумайте над ней. И если здравый смысл одержит верх над слепой преданностью Иезекии, мы поможем вам. Но решение вы должны принять сами.

– Да, конечно, – пробормотал Дэвид с несчастным видом.

Мы оставили это воплощение нерешительности заламывать руки и стенать, а сами вернулись к фонтану, где привязали осликов.

– Интересный разговор, Пибоди. Молодой Кэбот явно знает больше, чем говорит. Что же его гнетет? Вина?

– Чушь, Эмерсон! Юношу терзает не вина, но страх. Это муки труса: Дэвид боится уйти и боится остаться. Честно говоря, он меня разочаровал. Какая жалость, что это мужественное лицо и статная фигура сочетаются со слабым характером.

– О чем это ты толкуешь, а?

Я сделала вид, что не слышала провокационного вопроса.

– Допустим, чисто умозрительно, что миссионеры ни в чем не виноваты, что они самые обычные дуралеи. Ты попытался их убедить уехать и потер пел неудачу. Как, между прочим, я и предполагали Что ты собираешься делать дальше?

– Можно поговорить с другими миссионерами, вдруг кто-нибудь знает, где находится резиденция «Братьев Иерусалима». Начальникам Иезекии следует быть в курсе, что здесь происходит. Но у меня такое чувство, Пибоди, что совсем скоро произойдет нечто такое, что смешает все наши планы.

Я испытывала сходное чувство. Но мы и представить не могли, как близки ужасные события и сколь трагичны будут их последствия.

3

Хотя визит в деревню и оказался бесполезным с детективной точки зрения, кое-что он все-таки принес. Подтвердилось одно из моих подозрений. Я спрашивала себя, совпадают ли мысли Эмерсона с моими. Его довольный вид свидетельствовал именно об этом.

Со второй группой подозреваемых нам повезло меньше. Мсье де Моргана в лагере мы не застали, его люди мирно покуривали в тени. Рык Эмерсона заставил их нехотя подняться. Подбежал бригадир. Покорно склоня голову, он сообщил, что мсье де Морган отправился с визитом к даме на судне.

– К какой даме?

– Вы знаете ее, госпожа. Немецкая дама. Она вернулась. Говорят, что она хочет дать нашему господину много денег за его работу. Вы тоже пойдете к даме за деньгами?

– Нет, – поспешно сказал Эмерсон.

– Нет, – согласилась я. – Когда вернется мсье де Морган?

– Только Аллах ведает, госпожа. Вы его подождете?

– Подождем, Эмерсон?

– Э-э... думаю, я осмотрю окрестности. Ты можешь посидеть в палатке, Амелия.

– Но, Эмерсон, я тоже хочу...

– Ты хочешь посидеть в палатке мсье де Моргана, Пибоди.

– А... Да-да... Прекрасная мысль!

Поначалу мысль и впрямь показалась мне прекрасной, но очень скоро я избавилась от этой иллюзии. Выяснилось, что мсье де Морган патологически опрятный человек, тогда как его записи оставляют желать лучшего. Впрочем, я это и так подозревала. Куда больше меня интересовали разные сомнительные вещички, припрятанные в укромных уголках. Но, увы, ничего такого и в помине не было. В палатке царил омерзительный порядок, никаких тебе свалок под кроватью, ни многообещающих ящиков, заколоченных крепко-накрепко. Увы... Что ж, я ведь все равно всерьез не подозревала мсье де Моргана.

Шаря в пожитках француза, я чувствовала себя слегка не в своей тарелке, лишь немного успокаивала мысль, что в любви и частном сыске все средства хороши. Разобравшись с палаткой мсье де Моргана, я выглянула наружу и убедилась, что рядом никого нет. После чего опустилась на четвереньки и быстрой рысью переместилась к соседней палатке, которую занимал Каленищефф, но и здесь меня постигло жесточайшее разочарование. Никаких зацепок в палатке Каленищеффа не было. Точнее, там вообще ничего не было. Ну разве что походная койка. Я с сомнением оглядела ее. М-да, на улику койка походила мало.

Эмерсона я нашла у туннеля, который проделал мсье де Морган. Мой ненаглядный сидел на корточках, таращился в непроглядную мглу дыры и поучал бригадира.

– Ты только взгляни, Пибоди! – воскликнул он. – Эти дилетанты разрушили слои. Какого дьявола этот человек рассчитывает...

– Если ты закончил, то нам пора возвращаться.

– Эта стена совершенно определенно относится к Древнему царству, а он прошел сквозь нее и даже не... Что? А, да. Пойдем.

Кислое лицо бригадира просияло. Он и так потратил на Эмерсона свой законный перерыв.

– А где другой господин? – спросила я.

– Тот, что со стеклянным глазом? Он ушел, госпожа. Стеклянный Глаз завтра отплывает вместе с дамой.

– Ага, – задумчиво сказал Эмерсон.

– Ага, – задумчиво повторила я.

Мы забрались на ослов.

– Слава богу, наконец эта темная история закончится. Я узнал все, что нужно, Пибоди, и теперь мы можем живо завершить это дело.

– Ты что-то вытянул из бригадира, Эмерсон?

– А ты что-то нашла в палатке, Пибоди?

– Пожалуйста, помедленней. Я не могу говорить и думать, когда так подскакиваю на осле.

– Ну выкладывай же! Откровенность за откровенность, Пибоди.

– Разумеется, Эмерсон. Но мне нечего сказать. Только то, что Каленищефф уехал, его палатка пуста.

– А среда пожитков де Моргана ничего подозрительного?

– Абсолютно.

У Эмерсона разочарованно вытянулось лицо.

– Что ж... Эта гипотеза слишком хороша, чтобы быть правдой. В своих раскопках французик мало продвинулся. Никаких признаков погребальной камеры, а соседние гробницы разграблены, в них даже мумий не осталось.

– Уж его-то я никогда по-настоящему и не подозревала, Эмерсон.

– Я тоже, Пибоди.

4

Рабочие отдыхали не только в Дахшуре, наши работники бездельничали с не меньшим энтузиазмом. Проход в пирамиду находился в таком чудовищном состоянии, что раскопать его попросту было нельзя. Мохаммед едва не оказался погребенным заживо.

– Я с самого начала опасался, что этим дело кончится, – вздохнул Эмерсон. – Придется проникать внутрь через верхушку пирамиды. Судя по всему, подземные проходы обрушились. Видишь, как проседает под ногой земля... Мне очень жаль, Пибоди. Я знаю, как ты любишь ползать на четвереньках в темных и душных туннелях, но...

– Не кори себя, ты ведь не виноват, что пирамида в таком ветхом состоянии.

Мой бодрый голос не обманул Эмерсона, но я продолжала прямо-таки лучиться счастьем, пока он не отошел на изрядное расстояние. И только тогда уголки моих губ поехали вниз, а глаза затуманились слезами. Конечно, с безобразной грудой камней, в которую превратилась пирамида, я успела смириться, но на подземную часть продолжала надеяться. Теперь моим мечтам исследовать ее загадочные внутренности пришел конец.

Рамсес воспринял трагическую новость стойко, заметив лишь:

– Я пришел к тому же выводу, когда на Мохаммеда обрушилась стена.

Одно время мне казалось, что Рамсес унаследовал мою любовь к пирамидам, но его флегматичная реакция поставила под сомнение эту гипотезу.

Сразу после ужина Рамсес отправился к себе в комнату, а мы с Эмерсоном занялись канцелярщиной, которая является необходимой, хотя и тоскливой частью любой археологической экспедиции. На следующий день надо было выплатить деньги работникам. Джон звонко щелкал на счетах, Эмерсон заунывно сыпал числами, а я зевала. Словом, каждый был при деле.

Незваные гости и детективная деятельность приучили меня, что вечером происходят самые интересные события, но сегодня в нашем лагере царила смертная скука. Однако только я засобиралась вывихнуть челюсть в очередном зевке, как с улицы донеслись возбужденные голоса. Я мигом сорвалась с места и выскочила за дверь.

– Какой-то человек принес вот это, госпожа, – Абдулла протянул мне сложенный лист бумаги.

– Какой человек?

Абдулла пожал плечами:

– Один из неверных.

– Спасибо.

Я вернулась в дом, где счеты по-прежнему щелкали в унисон с бубнежом Эмерсона.

– Что там такое, Пибоди?

– Записка... Адресована мне. Почерк незнакомый, но, кажется, я догадываюсь от кого...

– Читай же, не тяни.

Я стряхнула дурное предчувствие, и зловещая тень с жуткими клыками скрылась в глубинах моего сознания. Господи, это ведь всего лишь клочок бумаги, а мне мерещатся чудовища... Наверное, выражение моего лица все же напугало Эмерсона и Джона. Они выжидающе смотрели на меня.

– Это от Черити, – медленно сказала я. – Твое предупреждение оказалось не напрасным, Эмерсон. Девушке нужна помощь.

– Когда?

– Сейчас.

Джон вскочил на ноги:

– Что случилось?! Где она? Она в опасности?

– Прошу вас, Джон, успокойтесь. Черити всего лишь просит о встрече... – Глянув на Джона, я осеклась.

Он трясся как осиновый лист на декабрьском ветру, в глазах метался ужас. Не хватало только, чтобы он бросился спасать свое драгоценное сокровище и напортачил так, что потом и за год не расхлебаешь. Спаситель из Джона, прямо скажем, никудышный.

– Идите-ка к себе в комнату, Джон.

– Эй, Пибоди, – подал голос Эмерсон. – Он же не Рамсес, а взрослый и самостоятельный человек. Кстати, о Рамсесе...

– Угу, очень кстати... Джон, поверьте, тревожиться нет нужды. Мы встретимся с Черити и, если ей угрожает хоть малейшая опасность, приведем девушку сюда.

– Только сразу же расскажите мне, что случилось, мадам, – взмолился Джон. – Обещаете?

– Обещаю, Джон. А теперь ступайте.

Джон удалился, волоча ноги. Я протянула Эмерсону записку.

– В полночь, – пробормотал он. – Почему это все попавшие в беду назначают встречу в полночь? Чертовски неудобное время, слишком рано, чтобы успеть выспаться, и слишком поздно...

– Тес... Не хочу, чтобы нас подслушали. Рамсес наверняка болтается неподалеку.

– Похоже, девица до смерти перепугана... Как ты думаешь, что это за «страшную вещь» она выяснила?

– Кажется, догадываюсь.

– Ну да... я тоже. Мне просто интересно, совпадают ли наши догадки.

До полуночи оставался еще час. Все это время мы гонялись за Рамсесом и пытались уложить его в постель. Наш сын превзошел самого себя: он то прятался от любящих родителей, то пускался на всякие уловки, только бы его не загнали в кровать.

– Я разобрал коптский язык, мамочка! – в отчаянии выкрикнул он, когда, размахивая новомодной пижамой, я нависла над ним с неумолимостью самой Судьбы. – Хочешь знать, что говорится в папирусе?

– Не сейчас, Рамсес, завтра.

Он ловко увернулся от пижамы.

– Это очень интересно, мамочка. Там упоминается о каком-то сыне...

– Наверное, речь идет об Иисусе... – Я обогнула кровать, загоняя Рамсеса в угол. – В твоем религиозном воспитании, дорогой сын, сплошные пробелы. И я собираюсь исправить это упущение, что бы ни думал на этот счет твой родитель. Английский джентльмен должен знать основы христианства. А теперь марш в постель! – И пижама взметнулась в воздухе.

– Да... мамочка... Евангелие от святого Фомы...

– Вот именно, Рамсес! Запомни, никакого Евангелия от святого Фомы нет. Матфей, Марк, Лука, Иоанн... Есть чудная маленькая молитва, которая начинается с перечисления имен евангелистов, я тебя непременно научу ей. Но не сейчас. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мамочка. – Смирившись, Рамсес застегнул пижаму и с унылым видом забрался в постель.

Остававшиеся минуты тянулись с мучительной неспешностью. Мне не терпелось узнать, что же хочет сообщить нам Черити.

– Интересно, почему она выбрала такое удаленное место, – проворчал Эмерсон, когда мы шагали по залитой лунным светом пустыне.

– Вряд ли Черити могла позвать нас в деревню, Эмерсон. К тому же она знает, что мы работаем у пирамиды.

Когда мы приблизились к месту раскопок, у меня заколотилось сердце. Заложенные шурфы на фоне серых песков выглядели провалами в преисподнюю. Чуть в стороне метнулась какая-то тень. Я судорожно ухватила Эмерсона за руку.

– Черити! Это ее жуткая шляпка!

Мгновение девушка стояла неподвижно, словно вырезанный из бумаги черный силуэт. Но вот она слабо взмахнула рукой и заскользила прочь.

– По-моему, она зовет нас за собой, – прошептала я.

– Вижу.

– Но куда?

– Давай узнаем у нее самой.

И Эмерсон ускорил шаг. Я вынуждена была перейти на легкую рысцу, благо юбки не стесняли движений. Вскоре мы уже бежали, но расстояние до стройной фигуры с дымоходом вместо головы не сокращалось.

– Что за черт? – удивленно выдохнул Эмерсон. – Нелепость какая-то. Эта девица до Дахшура намерена бежать? Давай позовем...

– Нет! Разбудим всех на милю вокруг, ты же знаешь, как звук разносится в ночной тишине.

– Так и будем скакать вслед за полоумной особой? Чемпионка по бегу, да и только...

– Думаю, скоро все разъяснится.

В этой молчаливой гонке по безмолвным пескам и впрямь было что-то жутковатое. Черная тень впереди временами взмахивала рукой, призывая нас поторопиться. Не девушка из плоти и крови, а сам зловещий Рок в женском обличье!

– Может, она нас с кем-то перепутала? – спросила я, тяжело дыша.

– Ага! Да сейчас светло как днем, а у нас с тобой весьма приметная внешность. Особенно у тебя, в этих штанах.

– Это не штаны, а шаровары.

– К тому же ты бренчишь и лязгаешь, как немецкий духовой оркестр.

– Никогда не... знаешь... когда... что... понадобится...

– Побереги дыхание, Пибоди. Смотри... она поворачивает на восток, в сторону возделанной земли.

Впереди маячила одинокая пальма. Хрупкая фигурка растворилась в ее тени. Мы припустили из последних сил.

Черити была там. Она нас ждала...

Внезапно, словно из-под земли, выросли три призрачных силуэта. Едва заметные на фоне серого песка, они двигались с проворством ифритов. А может, это и в самом деле демоны?.. Я потянулась к поясу... слишком поздно! Ифриты набросились на нас. Послышался разъяренный вопль Эмерсона и хлесткий удар. Грубые руки обхватили меня и повалили на землю...

Глава десятая

Итак, милая скромница Черити оказалась в действительности Гением Преступлений... Атаманшей банды головорезов! Впрочем, сейчас не до нее. Есть вещи и поинтереснее. Например, огромная ножища, припечатавшая меня к земле. И две ручищи, что заталкивают мне в рот мерзкий кляп. Ну вот, кляп на месте, теперь принялись обматывать меня веревками... Ну погодите, дайте только вырваться...

А где Эмерсон?.. Что с ним?! Я внезапно осознала, что не слышу ни его голоса, ни шума борьбы. Неужели эти негодяи... Неужели он без сознания?.. Или же... Нет, какая отвратительная и невероятная мысль!

Один из мерзавцев подхватил меня и перекинул через плечо.

Мускулистая рука, клещами вцепившаяся в мои ноги, наглядно доказывала бесполезность любых попыток бегства. Поэтому, оставив намерения вырваться, я сосредоточилась на том, чтобы как можно сильнее вывернуть шею и отыскать глазами Эмерсона. В своем начинании я преуспела, но нельзя сказать, что увиденное хоть сколько-нибудь обрадовало. Мерзавец тащил меня вниз головой, и глаза находились в каком-то футе от земли, так что поначалу я разглядела лишь пару босых ног, шлепающих следом, да полы засаленного халата. Но за грязными босыми ногами по песку волочилась безвольная рука... Эмерсон! Они тащат его с собой... Значит, он жив! Не будь у меня во рту мерзкой тряпки, я наверняка бы издала истошный ликующий вопль.

Сколько я ни старалась, кроме ног похитителя и руки Эмерсона ничего разглядеть не удалось. Шея отчаянно ныла, и на какое-то мгновение я позволила себе расслабиться – в следующий миг нос ткнулся в грязный халат негодяя. О боже, ну и вонь! Какой знакомый запах... Ну да, это же амбре летучих мышей!

Сориентироваться было нелегко, но недаром я была опытнейшим археологом: по мусору, который мелькал под ногами похитителя, мне удалось установить направление. Мы двигались к Черной пирамиде.

Внезапно негодяй остановился, и я замычала от удивления. Прямо подо мной зияла темная дыра. И дыры этой накануне не было! Я могла бы поклясться в этом, ведь днем мы с Эмерсоном проходили мимо Черной пирамиды... Какое зловещее отверстие.

Я снова начала извиваться в тщетной надежде вырваться. Сверху донеслись раздраженные возгласы, и меня бесцеремонно плюхнули на землю. Скосив глаза, я обнаружила рядом Эмерсона. Грудь его мерно вздымалась. Жив... Слава Всевышнему, жив!

Но как долго он еще будет оставаться в живых? И я тоже?..

Ответ не заставил себя ждать. Все та же бесцеремонная ручища ухватила меня за шкирку и потянула к дыре.

Неужели это могила? Впрочем, для могилы слишком просторно. Неужели... Мы все глубже погружались в кромешный мрак. Тело мое беспомощно скакало по каким-то острым буграм. Ступеньки? Я укрепилась в своем подозрении. Но вот бугры остались позади, человек остановился и запалил свечу. До чего ж неприятно спускаться по лестнице в лежачем положении. Хотя надо признать, что у моего похитителя, собственно, не было выбора. Конечно, он мог развязать меня, и я спустилась бы на собственных ногах, но, согласитесь, это слишком нахальное желание. Если уж тебя похитили, связали по рукам и ногам, запихнули в рот кляп, то об удобствах можно на время забыть. Тащить же меня на себе похититель не мог, свод коридора был слишком низким, и передвигаться приходилось согнувшись в три погибели.

Итак, грабители нашли вход в пирамиду, который тщетно искал мсье де Морган. Археологический пыл затмил душевные и физические страдания. Однако надолго его не хватило: даже самая остервенелая любительница пирамид вряд ли способна испытывать удовольствие от той позы, в которой я пребывала, – ворот платья врезался в шею, норовя задушить, ступеньки сменились острыми камнями, так и впивавшимися в... э-э... бока, не помогал даже ковер из помета летучих мышей. Дышать становилось все труднее.

Свеча, которую держал мой похититель, давала слишком мало света, и видеть, что происходит сзади, я не могла. Эмерсона тащат следом или его бездыханный труп швырнули в пустую могилу?.. От этой мысли я похолодела, на мгновение даже забью о чудовищной вони.

Плоды жизнедеятельности летучих мышей не особенно ядовиты, но вот запах... У меня начала кружиться голова. Я едва сознавала, что меня подняли и потащили вверх по деревянной лестнице. Честно говоря, если бы не это, я наверняка задохнулась бы. Вскоре я уже не понимала, куда мы движемся: коридоры сплетались в настоящий лабиринт, призванный запутать грабителей и не позволить им добраться до погребальной камеры фараона.

Меня, во всяком случае, запутать удалось, но в свое оправдание скажу: вряд ли можно сохранить ясность мысли, когда тебя волокут вниз головой, а обоняние терзает невыносимая вонь.

Наконец негодяй остановился и склонился надо мной. Глаза мои слезились от едкой пыли, но мне не хотелось, чтобы похититель возомнил, будто я плачу от страха, поэтому я сморгнула слезы и попыталась скроить свирепую гримасу. Поверьте, с кляпом во рту это не так-то легко. Похоже, особого успеха я не достигла: физиономия мерзавца расплылась в идиотской улыбке. В неверном мерцании свечи незнакомое лицо лоснилось, словно красное дерево, щедро смазанное гусиным жиром. В одной руке похититель держал свечу, в другой сжимал длинный и острый нож. Лезвие зловеще поблескивало.

Дна быстрых взмаха... Я опрокинулась на спину, попыталась вскрикнуть и полетела в чернильную мглу.

Если вас похитили, связали, заткнули рот кляпом, потом затащили в пирамиду и, наконец, швырнули в какую-то подозрительную яму и вы при этом ни капельки не испугались, то поверьте – у вас явно не все в порядке с головой. А у меня с головой все в порядке. И потому я не просто испугалась, а оцепенела от ужаса. Скользя в непроглядном мраке, слепая и беспомощная, я чувствовала, как шевелятся волосы на голове. Впереди, в конце адского туннеля, в бездонной пропасти обитают чудовища, питающиеся телами и душами мертвых. Часть помутившегося от страха рассудка, разумеется, понимала, что чудовища бывают только в сказках, зато другая часть прекрасно сознавала, что вместо чудищ внизу меня ждут острые камни, о которые мои бедные кости разлетятся на мелкие кусочки.

Теперь я верю рассказам тех, кто утверждает, будто перед кончиной в течение нескольких секунд перед человеком проносится вся жизнь. Падая в пропасть, я успела припомнить каждое мгновение своей жизни, вплоть до мельчайших деталей. Я настолько увлеклась воспоминаниями, что даже забыла о своем бедственном положении. В чувство меня привела жестокая реальность. Впрочем, тут я несправедлива – реальность могла оказаться куда более жестокой. Взметнув фонтан брызг, я плюхнулась в воду. Под водой была грязь, и только под грязью – острые камни. Вода и грязь изрядно смягчили падение, и каменные клыки не добрались до моей многострадальной... хм... плоти, назовем это так. Хотя, поверьте, барахтаться в липкой грязи – занятие не из приятных. Радовало лишь то, что хоть частично удастся избавиться от вони летучих мышек, которой я пропиталась насквозь. Как говорится, нет худа без добра.

Судорожно барахтаясь в жиже, я вдруг поняла, что руки и ноги больше не связаны. А в следующую секунду до меня дошло, что судьба Офелии мне не грозит: вряд ли удастся утонуть там, где можно смело встать на ноги. Что я и сделала. И поспешно выдернула изо рта кляп. Эта тряпка, конечно, не позволила наглотаться отвратительной жидкости, но все должно быть в меру. Не стану же я разгуливать с кляпом во рту всю оставшуюся жизнь.

Едва я успела принять вертикальное положение, как снова полетела в воду – рядом шлепнулся какой-то весьма тяжелый предмет. Не мешкая ни секунды, я нырнула в кромешный мрак и принялась шарить в воде руками. Вскоре пальцы наткнулись на что-то мягкое и склизкое, похожее на шкурку дохлого зверька. Я узнала бы это «что-то» в любом виде! Сухом или мокром, чистом или грязном! Какое счастье, что Бог наградил Эмерсона такой густой шевелюрой! Я вцепилась в волосы ненаглядного супруга и изо всех сил потянула вверх.

Даже ангельский хор не прозвучал бы так чарующе, как эти проклятья. Раз Эмерсон ругается, значит, он не только жив, но и в сознании. Наверное, холодная вода привела его в чувство.

Отплевавшись, супруг развернулся и нанес стремительный удар. Благо я была к тому готова, не то наверняка лишилась бы половины зубов. Вильнув в сторону, я опасливо отодвинулась от ненаглядного как можно дальше и задушевно прошептала:

– Это я, Эмерсон, твоя Пибоди.

– Пибоди! – пробулькал Эмерсон. – Это ты? Слава богу! Но где, черт возьми, мы находимся?

– Внутри Черной пирамиды. Точнее, под ней. Мне удалось определить направление.

Эмерсон нащупал в темноте мое лицо и прижал меня к себе.

– Ну и в переделку мы попали. Последнее, что я помню, – это взрыв где-то в основании черепа. Но с чего ты взяла, что мы внутри Черной пирамиды? Еще одна твоя фантазия? Никогда не думал, что внутри пирамиды может быть так мокро.

– Меня связали и запихнули в рот кляп, но сознания я не теряла. Эмерсон, они нашли вход! Он не на северной стороне, где его ищет мсье де Морган, а на уровне земли у юго-восточного угла. Неудивительно, что француз не смог его отыскать. – Критическое покашливание, донесшееся из темноты, напомнило, что я отклонилась от темы. – Подозреваю, что мы в погребальной камере. Если помнишь, эта пирамида стоит совсем рядом с полями. Недавнее наводнение, возможно, затопило нижнюю часть.

– Но почему они нас просто не убили? Зачем скинули сюда? Полагаю, ты сможешь найти путь назад.

– Надеюсь, Эмерсон. Но это очень запутанная пирамида, настоящий лабиринт. И я находилась не в лучшем состоянии. Похититель большую часть пути тащил меня за собой, и... э-э... мое тело все время билось о камни, а...

Эмерсон зарычал.

– Тащил, говоришь? Мерзавец! Вырву у негодяя печень, когда доберусь до него. Не бойся, Пибоди, я выведу тебя из любой пирамиды.

– Спасибо, дорогой Эмерсон, – с чувством ответила я. – Но для начала не мешало бы хоть что-нибудь разглядеть.

– Интересно, как? Если только ты не умеешь видеть в темноте, как Бастет.

– По словам Рамсеса, это все легенда. Даже кошкам нужно хотя бы немного света, а здесь такой мрак, что его можно пощупать. Постой, Эмерсон, перестань брызгаться, я зажгу спичку.

– Почему-то удары по ягодицам отбили у моей дорогой женушки мозги, – пробормотал про себя Эмерсон. – Пибоди, о чем ты...

Тусклое пламя спички отразилось в его расширившихся глазах.

– Подержи коробок, – велела я. – Мне нужны обе руки, чтобы зажечь свечу. Вот. Так-то лучше, не правда ли?

Стоя по пояс в грязной воде, с лиловым синяком во весь лоб, Эмерсон все-таки сумел изобразить широкую радостную улыбку.

– Никогда больше не буду насмехаться над твоим снаряжением, Пибоди!

– Мне приятно отметить, что уверения производителя в водонепроницаемости жестяной коробки оказались правдивыми. Нельзя рисковать нашими драгоценными спичками. Пожалуйста, закрой коробочку и положи ее в карман рубашки.

Эмерсон так и сделал. Наконец у нас появилась возможность оглядеться.

Неверное пламя свечи едва пробивало брешь в окружающей черноте. В глубине помещения, возвышаясь, словно остров, над водной поверхностью, проступал какой-то смутный силуэт. К нему-то мы и направились.

– Это саркофаг фараона. Вскрытый. Вот черт, Пибоди, мы не первыми обнаружили его.

– Где-то здесь должна быть крышка... ой... вот она. Я ударилась о нее ногой.

Бока саркофага из красного гранита находились почти на уровне головы Эмерсона. Он обхватил меня за талию и приподнял, чтобы я могла вскарабкаться на саркофаг.

– Пибоди, дай-ка свечу, осмотрю стены.

Эмерсон побрел к ближайшей стороне камеры. При тусклом освещении стены выглядели такими гладкими, словно были вырезаны из монолита. От вида этой ровной поверхности у меня сжалось сердце.

– Дорогой, держи свечу выше. Я летела довольно долго, прежде чем ударилась о воду.

– Я летел столько же, – ответил Эмерсон, но все-таки выполнил мою просьбу.

Он обошел две стены и был уже на середине третьей, когда где-то в вышине проступила темная тень. Эмерсон поднял свечу над головой. Он напоминал статую, мокрая рубаха скульптурно облепила мускулистый торс и руки. Эта картина навсегда отпечаталась в моем мозгу: Эмерсон с высоко поднятой рукой, в которой горит свеча, траурная мрачность гробницы...

Надежд выбраться отсюда было не много: выход из гробницы находился слишком высоко. Рост Эмерсона составляет шесть футов, во мне пять футов с небольшим. Арифметика удручающая.

Эмерсон все понимал не хуже меня. Прошло несколько мгновений, прежде чем он опустил руку и вернулся к саркофагу.

– Полагаю, здесь футов шестнадцать, – спокойно сказал он.

– Думаю, почти семнадцать.

– Пять футов один дюйм плюс шесть футов. Прибавить к этому длину твоих рук...

– И вычесть расстояние от твоей макушки до плеч...

Несмотря на серьезность положения, я расхохоталась – такими нелепыми выглядели все эти подсчеты. Эмерсон подхватил, его искренний смех эхом разнесся по камере.

– Можно все-таки попробовать, Пибоди.

Когда я забралась на плечи мужа и вытянулась насколько могла, от кончиков моих пальцев до края проема оставалось еще добрых три фута.

– А что, если ты встанешь мне на голову? – задумчиво пробормотал Эмерсон.

– Это даст нам еще двенадцать-тринадцать дюймов. Явно недостаточно.

Его руки обхватили мои лодыжки.

– Я подниму тебя на руках, Пибоди. Ты сможешь удержать равновесие, опираясь о стену?

– Конечно, дорогой. В детстве моим самым заветным желанием было стать акробаткой на ярмарке. А ты уверен, что удержишь меня?

– Да ты как пушинка, Пибоди. Если ты можешь сыграть роль акробатки, то я вполне могу рассчитывать на место циркового силача. Кто знает, вдруг нам когда-нибудь надоест археология? Мм тогда сможем стать циркачами.

– Замечательно!

– Начали, Пибоди.

По-моему, на этих страницах уже неоднократно упоминалось о впечатляющей мускулатуре Эмерсона, но до сих пор я и не представляла, сколько в нем силы.

Почувствовав под ногами пустоту, я не сдержала испуганный вздох. Но трепет быстро сменился восторгом. Я услышала, как Эмерсон задержал дыхание, и почти ощутила, как вздулись от напряжения его мышцы. Медленно, дюйм за дюймом, я приближалась к краю проема. Это напоминало полет. Никогда прежде я не испытывала ничего чудеснее.

Я боялась запрокинуть голову и посмотреть вверх: малейшее движение могло нарушить хрупкое равновесие. Но вот руки Эмерсона замерли, а под моими вытянутыми пальцами был все тот же холодный гладкий камень. Эмерсон издал вопросительный хрип. Я подняла взгляд.

– Три дюйма, Эмерсон. Ты можешь...

– Нет.

– Тогда опусти меня. Придется придумать что-то другое.

Путь вниз был значительно менее приятным. Когда мои ноги благополучно коснулись плеч супруга, я без сил прислонилась к стене. И правильно сделала, поскольку Эмерсон вдруг пошатнулся и мы оба едва не полетели вниз.

– Прости, Пибоди. Судорога.

– Неудивительно, дорогой. Дальше я сама спущусь.

Он нашел силы рассмеяться:

– Нет уж, я до конца исполню роль святого Христофора[18]и отнесу тебя к саркофагу. Садись мне на плечи.

Эмерсон доставил меня обратно и тоже забрался на саркофаг. Несколько минут мы сидели бок о бок, легкомысленно болтая ногами и пытаясь отдышаться.

– Эмерсон, коробок со спичками еще при тебе?

– Можешь не сомневаться, Пибоди. Эта маленькая жестяная коробочка сейчас для нас дороже золота.

– Тогда дай мне, я положу ее к себе в карман. Он застегивается на пуговицу. И если ты не против, давай задуем свечу. Видишь ли, она единственная.

Эмерсон мрачно кивнул. Нас окутала темнота. Эмерсон обнял меня, и я положила голову ему на плечо. Некоторое время мы молчали. Затем замогильный голос произнес:

– Мы умрем в объятиях друг друга, Пибоди.

На редкость ободряющая мысль.

– Чепуха, Эмерсон. Не будем терять надежду. Мы еще не начали сражаться, как сказал один из книжных героев.

– Кто именно?

– Какая разница.

– Но если уж нам суждено умереть, то я хочу сделать это в твоих объятиях.

– Я тоже, дорогой мой Эмерсон, но позже. Пока умирать я не собираюсь. Давай-ка пораскинем мозгами, не найдется ли какой-нибудь выход.

– Надежда умирает последней! – провозгласил Эмерсон.

– Не надо поддерживать мой дух банальностями. Честно говоря, меня удивляет, почему похитители бросили нас сюда, вместо того чтобы убить в пустыне. Закопали бы наши хладные тела, их вовек никто бы не нашел. Правда, негодяи знали, что шансы на спасение почти равны нулю. Они не вернутся. Что касается помощи, то, насколько мне известно, ни один археолог не сумел пока обнаружить вход. Мерзавцы завалят камнями дыру, и мсье де Морган вряд ли ее найдет. Да он и не будет искать. Никому ведь и в голову не придет, что мы замурованы в недрах Черной пирамиды.

– Что верно, то верно – глупец де Морган дальше своего носа не видит, а уж отыскать вход – куда ему. Знаешь, Пибоди, я и в самом деле не прочь умереть в твоих объятиях, но, боюсь, это будет не так-то просто: слишком ты беспокойная. Ну скажи, почему ты непрерывно елозишь, словно одержима пляской святого Витта?

Этот нелепый вопрос я оставила без внимания.

– Как бы то ни было, не стоит рассчитывать на помощь извне... Придумала! Нам нужна подставка! Всего каких-то три дюйма, Эмерсон! Это же пустяк.

– Легко сказать – подставка. Саркофаг мы не сдвинем. Он небось тонну весит.

– Думаю, даже больше. А крышка не меньше нескольких сотен фунтов. Нет, они не подходят. А вдруг здесь есть что-то еще? Под этой грязью что угодно может скрываться. Удобная каменная скамеечка или ящик для благовоний. Да мало ли!

– Что ж, поищем, – согласился Эмерсон. – Но сначала давай обсудим другие возможности.

– Например, еще один вход? Ты прав. Жаль, что потолок находится так высоко. Света одной свечи недостаточно, чтобы исследовать все подозрительные трещины и впадины.

– В любом случае мы знаем, что на уровне пола проемов нет, иначе здесь не плескалась бы эта вонючая лужа.

Мы затихли, размышляя. Наконец Эмерсон усмехнулся.

– Питри лопнет от зависти! Если помнишь, он наткнулся на что-то подобное в Хаваре. Еще похвалялся тогда, что вычистил всю камеру, бродя по колено в воде и запихивая добычу босыми ногами в самый обычный совок для мусора.

– Ага, он нашел несколько прекрасных вещей! – подхватила я. – Резной каменный алтарь принцессы Птахнеферу...

– Отличная подставка вышла бы.

– А еще там были огромные гипсовые блюда и чаши... Только подумай, Эмерсон, какие сокровища могут здесь скрываться!

– Ну-ну, Пибоди, не входи в раж, нам сейчас не до археологии. Даже если... – Он испустил тяжкий вздох. – Даже если выберемся отсюда, все равно никто не даст порыться в этой пирамиде. Вотчина де Моргана.

– Уверена, он не станет возражать, если, отыскивая выход, мы сделаем несколько грандиозных открытий! Разве не в этом заключается наша главная цель – найти выход? Вот только мой блокнот размок... Зато линейка в целости и сохранности. Если попадется что-нибудь интересное, сможем измерить.

– Ты самая замечательная женщина на свете, Пибоди! Мало кто, будь то мужчина или женщина, сможет думать о научных открытиях, когда нужно думать о спасении собственной шкуры.

Я почувствовала, как щеки заливает румянец удовольствия. Дождаться такой похвалы от Эмерсона – великая честь.

– Спасибо, дорогой. Разрешишь ответный комплимент?

– С удовольствием, но потом, в более приятной обстановке. А пока давай еще раз обсудим, что же мы можем сделать...

И тут случилось нечто такое, от чего я едва не свалилась в воду. В кромешной тьме мелькнула тень. Уж не тронулась ли я умом?! Нет, это и впрямь свет... точнее, намек на свет. В глубоком мраке что-то происходило. Темнота была столь густая, что казалось, она давит на глазные яблоки, но где-то в ее чреве зарождалось свечение. Я поежилась. Ничего хорошего ждать не приходилось. Должно быть, грабители решили вернуться и прикончить нас...

Бледное свечение становилось все ярче и ярче. Оно шло с той стороны, где находился проем. Я ущипнула Эмерсона и прошипела:

– Гляди!

– Вижу! – прошипел он в ответ. – Быстро, Пибоди, в воду.

Он беззвучно соскользнул с саркофага. Я последовала за ним, Эмерсон поймал меня на лету.

– Ты думаешь, это возвращаются негодяи? – выдохнула я.

– Больше некому. Прячься за саркофаг, Пибоди. И ни звука!

Послышался тихий плеск – это Эмерсон двинулся куда-то в сторону. Объяснять он ничего не стал, да это и не требовалось: мы понимали друг друга без слов. Одно из двух: либо бандиты вернулись убедиться, что мы благополучно скончались, либо решили развлечься, наблюдая за нашими предсмертными муками. И если они нас не обнаружат, то наверняка спустятся вниз, чтобы найти наши тела. И вот тогда у нас появится шанс!

Я спряталась за каменным саркофагом, готовая в любой момент броситься Эмерсону на помощь.

Проем уже сиял желтым светом. На его фоне появился силуэт. Я не видела Эмерсона, но знала, что он притаился у стены под проемом. Мои пальцы сжали рукоятку ножа.

И тут... Честно говоря, я до сих пор не могу опомниться от изумления... Столь невероятный поворот событий не привиделся бы даже в самом разнузданном сне.

В абсолютной тишине послышался тихий голос. И звал голос меня. Все бы ничего, вот только так обращается ко мне лишь один-единственный человек в целом мире. Мое изумление было столь велико, что, забыв об осторожности, я вскочила и треснулась головой о край саркофага. Перед глазами вспыхнули искры. Я покачнулась, попыталась удержать равновесие... Свет внезапно погас, и темноту пронзил полный ужаса вопль. В следующую секунду неподалеку от меня раздался плеск.

Моим первым побуждением было ринуться вперед, но разум, как обычно, возобладал. По плеску и тяжелому дыханию я поняла, что Эмерсон шарит в воде и моя помощь будет лишь помехой. Мне тоже нашлось занятие: трясущимися пальцами я выковыряла из кармана непромокаемую коробку со спичками, зажгла свечу и укрепила ее на краю саркофага.

Эмерсон вынырнул из воды, встал на ноги и распрямился. В руках он держал что-то мокрое и неимоверно грязное. И живое. Я перевела дух и строго сказала:

– Рамсес, мне казалась, я предупреждала, чтобы ты никогда не входил внутрь пирамиды.

Глава одиннадцатая

1

– Ты же говорила, что вместе с тобой и папой можно, – пропищал Рамсес.

– Да, говорила. Но это иезуитский довод, Рамсес. Придется в ближайшем будущем провести с тобой беседу. Тем не менее твой поступок благороден, а намерения похвальны... Эмерсон, отпусти же его наконец и перестань сюсюкать.

Эмерсон замолчал на полуслове.

– Если отпущу, его рот окажется под водой.

– Да? Тогда посади на саркофаг.

Рамсеса усадили рядом со свечкой. Вид у него был неприглядный. С головы до ног нашего сына покрывал слой грязи. Но я видела его и в более жутких обличьях, так что особо не расстроилась.

– Твои намерения благородны, Рамсес, но должна заметить, что не очень-то разумно было прыгать.

– Я не прыгал, мамочка, я поскользнулся. Я принес веревку и хотел зацепить ее за что-нибудь, но...

– Понятно. Но если веревка при тебе, то нам от нее мало проку.

– Да, – вздохнул Рамсес и поник.

– Мальчик мой, мальчик мой, – скорбно сказал Эмерсон. – Я утешал себя надеждой, что ты прославишь род Эмерсонов своими научными достижениями. А теперь мм все до единого погибнем...

– Прошу тебя, Эмерсон! – возмутилась я. – Мы уже обсудили все и решили, что умирать не собираемся. Рамсес, думаю, тебе не пришло в голову позвать подмогу, так? Небось опрометью кинулся туда, куда и ангелы боятся ступить?

– Я очень торопился и беспокоился за вас, – ответил Рамсес, дрыгнув ногой. – Правда, я оставил записку.

– У кого? – с надеждой спросил Эмерсон.

– Понимаете, обстоятельства показались мне странными. Когда вы украдкой выскользнули из дома, я последовал за вами... – Он метнул на меня быстрый взгляд. – Правда, сначала я припомнил, а не запрещала ли мне мамочка шпионить за вами. Но ничего такого мама не говорила, вот я и отправился следом...

– О господи, – беспомощно сказала я.

– Прошу тебя, Пибоди, не перебивай мальчика. Можешь пропустить свои споры с совестью, Рамсес. Никто тебя не станет сегодня упрекать.

– Спасибо, папочка. Я прятался в укромном месте, когда злые люди схватили вас. В тот момент я не мог позвать на помощь, поскольку надо было посмотреть, куда вас понесут. А потом пришлось залезть в пирамиду. Я едва успел схватить моток веревки, валявшийся в коридоре, и накорябать записку...

– Записка, Рамсес! – простонала я. – Где ты оставил записку?

– Я привязал ее к ошейнику Бастет.

– К ошейнику Бастет?..

– Ну да, она ведь пошла со мной. Не мог же я бросить записку просто на землю, мамочка, – обиженно добавил Рамсес. – Ее никто не нашел бы.

– Ты хочешь сказать, – изумленно прошептал Эмерсон, – что все это время находился внутри пирамиды? Но как ты умудрился не попасться на глаза головорезам?

– И почему так долго сюда добирался? – подхватила я.

Рамсес уселся поудобнее, явно собираясь разразиться нескончаемым монологом. Так оно и произошло.

– На оба вопроса будут даны исчерпывающие ответы, если вы позволите рассказать все по порядку. Я услышал плеск и пришел к выводу, что разбойники сбросили вас в погребальную камеру. А еще я услышал, как папа вскрикнул, что развеяло мое беспокойство относительно его состояния. Когда разбойники возвращались, я спрятался в одном из боковых проходов. Эти коридоры находятся не в лучшем состоянии, как вы, возможно, заметили. Разбойники укрепили досками основной проход до погребальной камеры, но остальные коридоры очень опасны. И тот проход, в котором я спрятался, внезапно обрушился. И все это время я расчищал дорогу.

– Боже мой! – задохнулся Эмерсон. – Бедный мой мальчик...

– Ты еще не слышал самого худшего, папочка! – жизнерадостно оповестило наше мужественное чадо. – Добравшись до главного прохода, я решил выйти наружу и привести кого-нибудь на помощь, но выход оказался завален. Полагаю, это сделали намеренно, убрав подпорки, которые удерживали камни. Мне ничего не оставалось, как вернуться к вам, но на это ушло больше времени, чем я предполагал. У меня были спички и свечка – я ведь беру пример с мамочки и повсюду ношу с собой разные полезные вещи, – но, по-моему, я их уронил, когда упал в эту противную грязную воду.

Мы с Эмерсоном ошеломленно молчали. Итак, мы обречены, по-другому и не скажешь. Выход завален, назад дороги нет. Одна надежда на смекалку самой обычной кошки. Бастет, конечно, удивительное создание, но и она может потерять записку или сжевать ее... Я оборвала себя. Предаться отчаянию никогда не поздно, пока же можно подумать и о более приятных вещах. И меня затопила материнская гордость. Рамсес показал себя во всей красе! Мало того, что проявил качества, которых и следовало ждать от потомка Эмерсонов и Пибоди, он еще и перестал шепелявить! И это в самый тяжкий момент своей недолгой жизни! Наш сын просто...

Я уже собралась обрушить на него поток заслуженных похвал, но вовремя осеклась. Судя по самодовольной мине Рамсеса и блаженной физиономии его папаши, чадо уже получило изрядную порцию комплиментов.

– Ты молодец, Рамсес, но теперь нам предстоит еще одно испытание. Мы должны выбраться из этого болота.

– Зачем? – спросил Эмерсон. – Если проход закрыт, нам некуда идти.

– Во-первых, здесь очень сыро. Без фланелевого пояса, который ты отказываешься носить, можно подхватить подагру или бронхит.

– А в коридоре мы рискуем оказаться погребенными заживо, Пибоди. Безопаснее ждать здесь.

– Прождать можно долго, Эмерсон. Бастет, конечно, вернется домой, но к этому времени записка Рамсеса может потеряться.

– Кроме того, – подхватил Рамсес, – если мы хотим поймать разбойников, то надо торопиться. Они собираются улизнуть на рассвете. Я слышал, как они договаривались.

– Но если проход закрыт...

– Есть другой путь, папа.

– Что ты хочешь сказать?

– Один из коридоров ведет в вестибюль у подножия пирамиды. Там находятся гробницы второстепенных членов царской семьи. В первый раз я вошел в эту пирамиду именно так. И, – поспешно добавил Рамсес, – если мамочка разрешит отложить объяснение до более подходящего момента, нам лучше поспешить.

– Ты прав, мой мальчик! – Эмерсон расправил плечи. – Первым делом надо найти предмет, на который можно было бы встать. Мы с мамой собирались заняться его поисками, когда ты... э-э... к нам присоединился.

– Нет, Эмерсон, – возразила я. – Нужно найти веревку, которую Рамсес столь беспечно выпустил из рук.

– Но, Пибоди...

– Подумай сам. Нам не хватало лишь трех футов. А сейчас у нас есть предмет, длина которого превышает три фута.

Я показала на Рамсеса, который с недоумевающим видом уставился на меня.

– Ха! – воскликнул Эмерсон. Эхо повторило его возглас жутковатым подобием смеха. – Ты, как всегда, права, моя дорогая Пибоди.

Предложение Рамсеса нырнуть за веревкой было единодушно отвергнуто. Вскоре Эмерсон ее обнаружил. Смотанная в кольцо веревка упала на дно прямо под проемом, откуда ее и выудил Эмерсон. Смыв с нее слизь, мы изобразили пирамиду, верхушкой которой стал Рамсес. На этот раз трюк удался до смешного легко. Рамсес вскарабкался наверх с проворством обезьяны. Как только его руки вцепились в край проема, я пропихнула его вперед.

После этого нам оставалось только ждать, когда Рамсес зажжет свечу и попытается найти какой-нибудь каменный выступ, чтобы привязать веревку. Именно эта часть нашего плана вызывала у меня наибольшее беспокойство. Внутренняя каменная кладка находилась в ветхом состоянии, а потому я опасалась, что стена может не выдержать.

Я слышала, как наш сын осторожно продвигается по проходу. Рамсес не торопился, выбирая наиболее надежную опору. Как ни хотелось мне покинуть погребальную камеру, я все же испытывала легкое разочарование, оттого что не удастся исследовать гробницу. Когда еще появится такой шанс!

Рамсес наконец объявил, что нашел подходящий камень.

– Но надолго его не хватит, мамочка! – крикнул он. – Тебе надо поторопиться.

Висевший перед моим носом конец веревки дергался и извивался, словно обезумевшая змея. Выдохнув бессловесную молитву всем божествам разом, я вцепилась в веревку. Эмерсон подбросил меня вверх. Один долгий миг я болталась в воздухе, затем нога отыскала на стене небольшой выступ, левая рука ухватилась за край проема, и я оказалась наверху. Темноту огласили радостные поздравления.

– Давай сюда свечу, Рамсес, посмотрим на твой камень.

Вид опоры меня не вдохновил. Несколько камней в нижней части стены выперли вперед под давлением находящихся внутри кирпичей, вокруг них Рамсес и обмотал веревку. Эмерсон куда тяжелее меня, и его вес этот хлипкий столбик может не выдержать.

– Я лезу, Пибоди! – раздался снизу нетерпеливый голос.

– Постой, Эмерсон. – Я села на пол, прижавшись спиной к выпирающему блоку и упершись ногами в противоположную стену. – Рамсес, зайди за угол.

Я ожидала, что он произнесет свое неизменное «но, мама». Вместо этого Рамсес покорно засеменил прочь. Подождав, пока он скроется из виду, я крикнула Эмерсону, что он может подниматься.

Последующие мгновения трудно назвать самыми приятными в моей жизни. Как я и опасалась, Эмерсон так тянул и дергал веревку, что эта чертова штуковина за моей спиной сдвигалась каждый раз, когда Эмерсон перехватывал руки. Внезапно по ладоням заструилось что-то мягкое. Я едва не вскрикнула от страха и неожиданности. Это была труха, в которую медленно превращался кирпич.

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем из дыры вынырнула косматая голова. К этому времени кирпичный столбик сдвинулся настолько, что ноги, упиравшиеся в противоположную стену, готовы были вот-вот коснуться моего носа. Со стороны я, должно быть, напоминала перевернутый циркуль. Говорить во весь голос я не решалась. Казалось, от малейшей вибрации потолок обрушится вниз.

– Эмерсон... – прошептала я, – быстрей... Не вставай. На четвереньках за мной... Раз, два, три!

В который уже раз я возблагодарила небо за то, что мы с мужем родственные души. Он не стал задавать глупых вопросов, а послушно встал на четвереньки, и мы устремились прочь от опасного места. Спина нещадно ныла, в колени и ладони впивались острые камни, но я ликовала. Получилось!

Мы свернули за угол и наткнулись на Рамсеса, который сидел на полу. Ладно, наверное, можно и передохнуть.

Если бы я писала не правдивую автобиографию, а приключенческий роман, то непременно сообщила бы, что стена рухнула, как только мы добрались до безопасного места. Однако ничего такого не случилось. Позднее нашлись наглые люди, которые утверждали, что никакой опасности и не было, а мне все привиделось.

Но вернемся к нашему рассказу. Высота коридора, выложенного известняком, не превышала четырех футов. Даже Рамсесу приходилось нагибать голову. Я вытерла о штаны кровоточащие руки, заправила блузку и пригладила волосы.

– Веди, Рамсес. Ты как, Эмерсон? Отдохнул?

– Нет, – простонал мои ненаглядный, – но идти готов. Не сидеть же здесь. Надо отцепить веревку, она нам еще понадобится.

– Нет! Придется обойтись без веревки, Эмерсон. Просто чудо, что стена не рухнула.

– В веревке нет необходимости, – сказал Рамсес. – По крайней мере... я на это надеюсь.

Пришлось удовольствоваться этим сомнительным уверением, задавать вопросов я не стала.

Веревка нам все же не помешала бы. Древние архитекторы соорудили целую пропасть ловушек: потайные ямы, скрытые от глаз проходы, расположенные под самым потолком, коридоры-тупики... К счастью для нас, древние грабители оказались находчивее архитекторов. Никогда не думала, что стану поминать добрым словом этих мерзких личностей, которые умыкнули сокровища фараонов, можно сказать, из-под носа честных археологов. Но, обнаружив дополнительный коридорчик вокруг огромного валуна, перегородившего основной проход, я вознесла хвалу их алчным душам.

А еще я вознесла хвалу сверхъестественному чутью нашего Рамсеса. Просто удивительно, насколько точно он умеет выбрать направление. Лабиринт комнат и коридоров, многие из которых заканчивались тупиками, казался нескончаемым, но Рамсес все-таки безошибочно вывел нас к цели.

– Думаю, столь сложная сеть подземных помещений является типичной для пирамид Двенадцатой династии, – сказала я в спину Эмерсону, когда мы, пыхтя и обливаясь потом, ползли друг за другом. – Эта напоминает мне пирамиду в Хаваре, которую исследовал Питри в восемьдесят седьмом году.

– Разумно, – прохрипел супруг. – Наша наверняка относится к тому же периоду. Жаль, что мы не смогли найти надпись с именем фараона.

– Возможно, еще найдем. Думаю, эту пирамиду можно датировать более ранним временем, чем наш жалкий курган. Она построена более основательно...

Тут меня шарахнуло по голове камнем, выпавшим из стены. Вняв намеку судьбы, я поползла быстрее. Эмерсон тоже ускорил ход, и мы возобновили беседу, лишь удалившись от опасного места на изрядное расстояние.

Может показаться странным, если люди затевают научную дискуссию, когда следовало бы думать о спасении. Но, согласитесь, чтобы ползать на четвереньках, особых умственных усилий не требуется, а от разговоров об опасностях и возможной гибели и свихнуться недолго. Так что научная беседа – лучшее средство отвлечься от мыслей о смертном одре.

На небольшие осыпи мы уже не обращали внимания – подумаешь, шишкой больше, шишкой меньше. В нескольких местах высились изрядные завалы, а однажды дорогу нам преградил настоящий каменный курган. Даже Рамсес затих, хотя до этого упоенно пичкал нас лекцией о конструкции пирамид Среднего царства. Кое-как мы расчистили проход, протиснулись сквозь узкую дыру и бодрой рысью поспешили дальше. Раскидывая камни, я успела поймать загадочный взгляд Рамсеса. Лицо его хранило невозмутимость, но в глазах так и сверкали подозрительные искры. Ладно, вот выберемся и разделаемся с негодяями, и я вытяну из нашего чада все его сомнительные тайны.

Если не считать череды мелких происшествий (однажды Рамсес упал в яму, откуда Эмерсон вытащил его с помощью моего фланелевого пояса, лишний раз доказав полезность этого предмета туалета), наше подземное путешествие оказалось ничем не примечательно. Длинный прямой проход в конце концов вывел в просторное помещение, высеченное в скале. Его тоже ограбили еще в древние времена (по крайней мере, так я тогда решила), в центре стоял лишь девственно пустой саркофаг. Здесь мы смогли выпрямиться в полный рост, и Рамсес попросил Эмерсона поднять свечу повыше.

Одного камня не хватало.

– Это проем, который ведет к шахте, выходящей на поверхность. Глубина тут небольшая, двадцать футов восемь дюймов, если быть точным. Я беспокоюсь лишь о том, что камень, которым прикрыт вход в шахту, папа не сможет сдвинуть. Селим и Хасан тащили его вдвоем.

Я дала себе обещание поговорить с Селимом и Хасаном и спросила:

– А ты что думаешь, Эмерсон?

Ненаглядный поскреб небритый подбородок.

– Попробовать можно. После всего, что мы пережили, не думаю, что меня остановит какой-то камешек.

Шахта оказалась столь узкой, что Эмерсон смог взобраться по ней, упираясь спиной в одну стену, а ногами в другую. Подобно трубочисту в дымоходе.

Пыхтение и стоны, доносившиеся из узкой щели, свидетельствовали, что Эмерсон старается вовсю.

– Не надо поднимать камень, Эмерсон! – крикнула я. – Попытайся сдвинуть его в сторону.

– А я что, по-твоему, делаю? – последовал ответ. – За эту чертову штуковину не ухватишься... А... вот. По-моему...

Его голос заглушил песчаный ливень. Мне редко доводилось слышать такую цветистую ругань, даже от Эмерсона.

– Дорогой, рот лучше держать закрытым, – посоветовала я.

– Э... У... Ы... – Не слишком вразумительно, позволю себе заметить.

– Мне пришлось присыпать камень песочком, – добродетельно объяснил Рамсес, – чтобы замаскировать...

Настоящая лавина песка и мелких камешков положила конец разговорам. Эмерсон затих. Наконец ливень превратился в тоненький ручеек.

– Осторожней, – прокричал Эмерсон, – я спускаюсь.

И он упал вниз. Если раньше моего ненаглядного покрывала болотная слизь, то сейчас это был песочный человек, да и только. В прорезях серой маски сверкали два синих глаза.

– Дорогой мой, – сочувственно сказала я, – не хочешь промыть глаза? У меня есть фляжка с водой...

Эмерсон сплюнул песок.

– Не сейчас, Пибоди. Чувствую, что я вот-вот утрачу спокойствие, которым по праву горжусь. Ты первая. Давай подсажу.

Он помог мне залезть в жерло шахты. Во время наших приключений мне уже приходилось таким образом подниматься по узкой расщелине, но на этот раз я позорно застряла. Меня охватило оцепенение: в нескольких футах над моей головой мерцал прямоугольник темно-синего бархата, усыпанный сверкающими драгоценными камнями. Он выглядел таким близким, что казалось, можно протянуть руку и дотронуться. Неужели этот сверкающий лоскут – то ночное небо, которое еще совсем недавно я и не чаяла увидеть?

Недовольный окрик Эмерсона привел меня в чувство, я двинулась вверх. И лишь вынырнув на свежий воздух, выпрямившись во весь рост и подставив лицо ласковому ветерку, осознала, что ужасное испытание закончилось.

Я огляделась. В трех футах от меня, озаряемая лунным светом, застыла небольшая статуя. Два янтарных глаза в упор смотрели на меня. Вот так древняя богиня любви и красоты могла приветствовать своего приверженца, вернувшегося из опасного путешествия по подземному миру.

Мы долго смотрели друг на друга. Бастет была сама безмятежность. Я же репетировала обличительный монолог, который позже обрушу на это легкомысленное создание. Вместо того чтобы спешить за подмогой, она, видите ли, нежится под луной!

Бастет вопросительно мяукнула.

– Он сейчас будет! – рявкнула я в ответ.

Вскоре из шахты вынырнула голова Рамсеса. Я вытащила его, и Бастет сорвалась с места. Кошка принялась деловито вылизывать ему голову, время от времени о чем-то раздраженно шипя. Должно быть, выговаривала нашему чаду за нечистоплотность.

Но вот на волю вырвался и Эмерсон. Он встряхнулся, как большой пес, и во все стороны полетел песок.

Одной рукой я притянула к себе Рамсеса, другой обняла Эмерсона. Мы на несколько мгновений замерли живописной скульптурной группой. Над нами возвышался бесформенный силуэт Черной пирамиды. Мы находились у ее северной стороны. Пустыня была окутана тишиной и спокойствием. На востоке, где среди пальмовых рощ и возделанных полей пряталась деревушка, не было видно ни огонька. Восход тоже еще не вступил в свои права.

Бастет оставила Рамсеса в покое. Смекалистое животное сообразило, что столь ювелирными приемами нашего сына от грязи не очистишь, добиться желаемого можно было только посредством десятка ведер воды, щетки и мочалки. Правда, родители Рамсеса пребывали не в лучшем состоянии. Эмерсон напоминал крошащуюся статую из песчаника, а я... обитательницу грязевых озер, должно быть... Ладно, лучше об этом не думать.

Я погладила Бастет. Рваный клочок бумаги по-прежнему был прикреплен к ее ошейнику.

– Половина записки здесь, – сказала я. – Хорошо, что мы не стали дожидаться помощи.

– Из этого следует, что Бастет нуждается в дальнейшей дрессировке, – сказал Рамсес. – Я только приступил к этой стороне ее подготовки, поскольку не мог предвидеть такого развития событий...

– Нам еще три мили топать пешком, – перебил его Эмерсон. – Давайте тронемся в путь.

– А ты в состоянии, Эмерсон? До деревни ближе. Не стоит ли разбудить мсье де Моргана и попросить его помощи? Он мог бы снабдить нас ослами.

– Пибоди, ты не больше меня горишь желанием кланяться де Моргану, правда?

– Но, дорогой, ты, наверное, падаешь от усталости.

– Ничуть. Воздух свободы действует на меня подобно вину. Разве что ты, милая моя Пибоди... может, вам с Рамсесом действительно пойти в Дахшур? Ты вся дрожишь.

– Нет, Эмерсон, мы тебя не оставим.

– Я так и думал, – ответил Эмерсон, и крошечные трещинки побежали от улыбающихся губ по всей песчаной маске. – Тогда вперед. Рамсес, отпусти кошку, и папа возьмет тебя на руки.

Всевозможные синяки и ссадины вскоре были совсем забыты. От быстрой ходьбы по телу разлилось приятное тепло, а душу грело чувство семейного единения. Мне не терпелось добраться до злодеев, иначе я бы с удовольствием продлила эту необычную прогулку.

По дороге у нас созрел план. Он был предельно прост: собрать наших верных людей, извлечь из ящиков оружие (мой пистолет был забит грязью), после чего отправиться в деревню и арестовать Гения Преступлений.

– Мы должны застать его врасплох! Этот тип способен на многое.

– Значит, ты исключила мисс Черити из претендентов на эту роль?

Ползая по пирамиде, я успела пересмотреть свой первый поспешный вывод.

– Мы же не разглядели толком эту бегунью. Да кто угодно мог напялить платье Черити, а жуткая шляпка-труба полностью скрывает лицо. И почерка девушки мы не знаем, так что написать записку тоже мог всякий.

– Тут ты ошибаешься, Пибоди, отнюдь не всякий.

– Верно. Если не Черити, то составить эту фальшивку могли только Иезекия или Дэвид.

– И на ком ты остановилась?

Мы настолько близко подошли к разгадке, что я сочла бессмысленным продолжать уклоняться от ответа.

– Иезекия, разумеется.

– Не согласен. Дэвид!

– Ты так говоришь только потому, что он очень симпатичный молодой человек.

– Чья бы корова мычала, Пибоди. Сама ведь питаешь слабость к смазливым юнцам с хорошо подвешенным языком. Тогда как Иезекия...

– Все улики указывают на него, Эмерсон.

– Напротив, Пибоди. Улики указывают на Дэвида.

– Может, соблаговолишь уточнить?

– Не сейчас. Осталось выяснить пару мелких вопросов.

На этом дискуссия закончилась. Попытки Рамсеса высказать свое мнение были единодушно отвергнуты, и дальнейший путь мы проделали молча. И правильно сделали: в пустыне звуки разносятся далеко. Мы уже подходили к дому, когда Эмерсон, последние минуты беспокойно озиравшийся, внезапно остановился.

– Рамсес, – прошептал он, – ты оставлял свет у себя в комнате?

– Нет, папа.

– Мы тоже. Смотрите!

На черном фоне монастырских стен призрачно светились два желтых квадрата. Эмерсон взял меня за руку и притянул к земле. Рамсес соскользнул с его плеч и примостился рядом.

– Может, Джон обнаружил, что Рамсес исчез, и отправился на поиски?

– Молча? И где Абдулла? Не нравится мне это, Пибоди.

– По-моему, я вижу Абдуллу... вон там, слева от двери. Похоже, он спит.

Я привстала, чтобы разглядеть получше.

Из-за угла разрушенной церкви выскользнула темная фигура. Бесшумно перебегая из тени в тень, она миновала спящего Абдуллу и исчезла в глубине галереи.

Если бы Абдулла увидел эту фигуру в развевающихся одеждах, наверняка бы решил, что по монастырю шастает дух одного из монахов.

Мы подползли ближе. Похоже, этот способ передвижения входит у нас в привычку. Свернувшаяся калачиком фигура действительно оказалась нашим верным помощником, но он не спал... Эмерсон осторожно потряс Абдуллу, но тот даже не пошевелился. Я не сдержала вздоха облегчения, когда Эмерсон едва слышно прошептал:

– Ему что-то дали. Судя по запаху, гашиш. К утру с ним будет все в порядке.

– Думаешь, остальные в таком же состоянии?

– Или в худшем, – последовал мрачный ответ. – Дай-ка мне пистолет, Пибоди.

– Он забит грязью...

– Знаю. Но испугать все же может. Оставайтесь здесь.

– Нет, Эмерсон, я с тобой!

– Ладно, но Рамсес останется. Мальчик мой, если мы с мамой не сумеем одолеть бандитов, то тебе надо будет позвать кого-нибудь на подмогу.

– Но, папочка...

Нервное напряжение все-таки сказывалось. Ящерицей метнувшись к сыночку, я клацнула зубами у его уха:

– Ты слышал, что сказал папа?! Жди пятнадцать минут, а потом беги со всех ног в Дахшур. И учти, Рамсес, если ты сейчас скажешь еще хоть слово, я нарушу свои принципы и задам тебе хорошую порку.

Рамсес поспешно юркнул в тень, забыв даже про свое сакраментальное «да, мамочка, но...» Все-таки смышленый у нас сын.

– Пибоди, к чему такая грубость? – недовольно спросил Эмерсон. – Рамсес сегодня проявил чудеса преданности и сообразительности. Могла бы хоть намекнуть, что оценила...

– Обязательно намекну... позже. Рамсес не обидится, он прекрасно знает, что его мамочка – дама чересчур эмоциональная. Хватит терять время, Эмерсон! Что эти мерзавцы делают в комнате Рамсеса?

Что бы мерзавцы ни делали, они все еще находились там, когда мы подкрались к стене внутреннего дворика. Дверь в комнату Рамсеса была открыта, оттуда доносились голоса. Непрошеные гости явно не опасались, что им помешают. Значит, наших работников они каким-то образом нейтрализовали, как и предполагал Эмерсон. А Джон... Что с бедным Джоном?

Бесшумными тенями, прижимаясь к стене, мы продвигались к распахнутой двери. Эмерсон заглянул в щель. Я проделала то же самое, только чуть ниже.

Мы видели один конец комнаты – импровизированный письменный стол Рамсеса, окно, закрытое сеткой, клетку с львенком и часть перевернутой кровати. Одеяла и простыни были свалены в кучу. В комнате хозяйничали два человека, оба в темно-синих тюрбанах. Да, они не боялись, что им помешают: парочка сыпала ругательствами, то и дело раздавался грохот переворачиваемых ящиков. Львенку явно не понравилось поведение бандитов, и он тихо зарычал. Один из «тюрбанов» мимоходом пнул клетку. Я заскрипела зубами. Ничто так не бесит меня, как жестокость к животным.

Рука инстинктивно попыталась нашарить ручку зонтика, но увы! Пистолеты Эмерсона остались в спальне, а зонтик... Вот он, у двери в гостиную!.. Я привстала на цыпочки и прижалась ртом к уху Эмерсона.

– Их всего двое... Давай, Эмерсон?

– Давай...

Не сомневаюсь, наше нападение завершилось бы полным успехом, если бы Эмерсон мне не помешал.

Мы самым нелепым образом застряли в дверях, попытавшись добраться до грабителей одновременно. Я отчаянно рванулась вперед, шлепнулась на отполированные временем булыжники, которыми был вымощен двор, проехалась на животе и очутилась прямо перед зонтиком. С победным кличем я подпрыгнула, ухватив зонтик, и... и увидела наставленный на меня пистолет.

Лицо человека с пистолетом показалось мне знакомым. По-моему, один из «дьяконов» отца Гиргиса. Его напарника я видела впервые. Он заговорил, и я узнала каирский выговор.

– Тебя нелегко убить, о Отец Проклятий. Посмотрим, сможет ли поразить тебя пуля, раз не удалось похоронить заживо...

Словно в ответ на эти слова, львенок издал пронзительный жалобный вой. Другой негодяй злобно пнул клетку.

Львенок испуганно умолк, а из глубины комнаты раздался звучный голос, произнесший на безукоризненном арабском:

– К убийству мы прибегнем только в том случае, если мистер Эмерсон не оставит нам иного выхода. Разве пророк не оторвал свой рукав, чтобы не тревожить спящую кошку?

Человек шагнул в круг света, отбрасываемого лампой. Темный тюрбан, черное одеяние, черная борода... Отец Гиргис!

От изумления я чуть не выронила зонтик.

– Вы?! Это вы Гений Преступлений?

Отец Гиргис рассмеялся и ответил на превосходном английском:

– Какой драматический псевдоним, дорогая миссис Эмерсон. Я всего лишь глава преуспевающей фирмы, которой ваше семейство решило помешать.

Эмерсон спокойно заметил:

– Вы превосходно говорите по-английски. Уж не наш ли вы соотечественник, любезнейший?

«Отец Гиргис» улыбнулся:

– Я свободно говорю на большинстве европейских языков. Гадайте, дорогой профессор, гадайте! Вы с супругой обожаете совать нос не в свое дело. Если бы вы не заявились сюда, то вашим жизням ничего бы не угрожало, поверьте.

– И скоротечный остаток своих дней мы провели бы замурованными в пирамиду, да? – язвительно осведомилась я.

– О, вас бы освободили, как только мы покинули бы Дахшур, дорогая моя миссис Эмерсон. Убийства не по моей части.

– А как же настоящий священник Дронкеха? Не сомневаюсь, каирский патриарх понятия не имеет, что его наместника подменили. Что вы сделали с беднягой?

В черноте огромной бородищи сверкнули белые зубы.

– Почтенный старичок наш гость. Он из первых рук знакомится с земными радостями, которых до сих пор сторонился. Заверяю вас, если ему и грозит какая-то опасность, то только духовного свойства.

– А Хамид?

В глубоко посаженных глазах сверкнула искра.

– Да, я бы с удовольствием покарал предателя, но, увы, кто-то опередил меня.

– И вы рассчитываете, что мы поверим? В жизни не слышала более бесстыдной лжи!

– Амелия, – пробурчал мои муж, – нет никакого смысла раздражать этого господина.

– Ничего страшного, профессор. Мне все равно, верит мне миссис Эмерсон или нет. Я здесь по делу. Меня интересует некая вещь...

– Эта? – Я потрясла зонтиком, и прислужники негодяя подскочили.

«Отец Гиргис» прикрикнул на них, затем расцвел еще в одной белозубой улыбке:

– У вас очаровательный зонтик, но пусть он останется при вас. Вы, должно быть, решили, что я охочусь за обрывком манускрипта, который попал к вам в руки? Ну-ну, вы плохо обо мне думаете, дорогие мои. Нет, я пришел совсем за другим... Вот за этим. Он достал из-за пазухи коробочку и снял крышку. В мягком свете лампы замерцало золото, засияла бирюза, искрами вспыхнули ярко-синий лазурит и красно-оранжевый сердолик. У меня перехватило дыхание.

– Нагрудное украшение Двенадцатой династии.

– Еще одно нагрудное украшение Двенадцатой династии, – поправил «отец Гиргис». – А также ожерелье из золота с сердоликовыми бусинами и такие же браслеты. Это сокровище когда-то принадлежало принцессе эпохи Среднего царства, оно было надежно спрятано под основанием ее гробницы, так что никому до сих пор не удалось его обнаружить. Это уже второй такой тайник, который мы нашли в Дахшуре, миссис Эмерсон. И если бы не ваш непоседливый отпрыск, этим бы дело не ограничилась. Последние несколько недель ваш очаровательный малыш непрерывно ковырялся у Дахшурских пирамид. Один из моих людей видел, как он нашел гробницу принцессы и извлек эти драгоценности, но мы не стали лишать мальчика игрушек, понадеявшись, что он угомонится. Да не тут-то было... Вы балуете ребенка, миссис Эмерсон. Скольким мальчикам его возраста разрешают вести самостоятельные раскопки?

Я уже собиралась ответить, когда увидела кое-что такое, отчего у меня кровь застыла в жилах. К зарешеченному окну прижалось лицо, искаженное жуткой гримасой. Я бы его не узнала, если бы не длинный нос, просунутый между прутьями решетки.

Рамсес!

Лжесвященник продолжал:

– К сожалению, таковы неизбежные превратности моего ремесла. А теперь я вынужден просить разрешения покинуть ваше приятное общество. Нужно оповестить тружеников, которые в поте лица обыскивают вашу комнату, что я нашел нужные предметы. Итак, прощайте, дорогие мои. Надеюсь, мы больше не увидимся.

И «отец Гиргис» непринужденно двинулся к двери.

Люди в тюрбанах уставились ему вслед. Эмерсон стоял спиной к окну, тоже провожая взглядом главаря злодеев. И лишь я одна видела, как трясутся деревянные прутья решетки. Внезапно решетка повернулась, и тут я поняла, как Рамсес мог незаметно уходить и возвращаться по ночам. Что же делать?! Приказать ему оставаться на месте, не привлекая внимания, я не могла. Оставалось лишь повернуться к чаду спиной и представить, какому наказанию я подвергну это пронырливое и непослушное существо.

Последняя колкость Гения Преступлений осталась без ответа, хотя на языке так и вертелось: «Ну уж нет! Мы непременно встретимся! Я не успокоюсь, пока не выслежу тебя и не положу конец твоим гнусным козням».

Однако Эмерсон терпеть не может, когда последнее слово остается не за ним.

– А нас вы оставляете на растерзание своим прихвостням? Ну да, грязную работу вы поручаете другим. Но наша кровь будет на вашей совести, негодяй!

«Отец Гиргис» послал нам от двери еще одну чарующую улыбку:

– Дорогой мой профессор, не будет пролито ни капли крови! Смиритесь с неизбежным. Мои люди получили приказание связать и...

Гений Преступлений осекся.

Окно распахнулось, и в комнату ввалился Рамсес. Быстро вскочив на ноги, он ринулся к злодею:

– Отдайте! Это мое!

Удивительно, но детский писк напоминал рык родителя.

Гений Преступлений расхохотался:

– Бесенок сатаны! Держи его, Мустафа!

Мустафа злобно ухмыльнулся и небрежно выбросил вперед руку. Удар пришелся Рамсесу прямо в грудь и сбил его с ног. Наш бедный сын отлетел к стене и сполз на пол.

Я услышала рев Эмерсона, щелчок пистолета. Но ничего не увидела... Меня вдруг объяла кромешная тьма, словно облако густого дыма. В ушах грохотало и скрежетало...

Прошла целая вечность, прежде чем чьи-то руки встряхнули меня и чей-то знакомый голос прокричал:

– Пибоди! Пибоди!

Туман перед глазами рассеялся. Я по-прежнему стояла посреди комнаты, сжимая в руках зонтик...

Тряс меня, разумеется, Эмерсон. На свете не сыщешь еще одного столь же деликатного человека.

Рамсес сидел, привалившись спиной к стене, ноги вытянуты вперед, руки безвольно свисают. Рот его был приоткрыт, глаза выпучены, в них застыла смесь ужаса с изумлением.

– Ты жив... – пробормотала я.

Рамсес кивнул. В кои-то веки он потерял дар речи.

На лице Эмерсона я увидела то же выражение недоверчивого ужаса. Хотя для тревоги не было никаких оснований: один негодяй лежал лицом вниз, прикрыв голову руками. Второй вжался в угол и бормотал что-то нечленораздельное. «Отец Гиргис» исчез.

– Ты прекрасно справился с ситуацией, Эмерсон, – просипела я, неприятно поразившись собственному голосу. – Мои поздравления.

– Это не я! – выдавил Эмерсон. – Это ты!

Он разжал руки и тяжело опустился на скомканные одеяла.

– На твоем зонтике кровь, Пибоди.

Только тогда я поняла, что поза моя довольно воинственна. Зонтик выставлен вперед, словно я вознамерилась нанести разящий удар. На стальном наконечнике что-то алело. Кал... кал... Я завороженно смотрела, как с моего зонтика капает кровь...

– Неистовство, – продолжал Эмерсон, качая головой. – Вот как это называется... Неистовый гнев. В древнегреческих мифах о нем часто упоминается. Но в жизни... Такое я видел впервые! Тигрица, защищающая детеныша...

Я прочистила горло.

– Эмерсон, понятия не имею, о чем ты тут толкуешь. Так, разорви простыню на полоски, давай свяжем преступников, а затем отправимся выручать наших людей.

2

Выручать никого не пришлось. Пока мы пеленали двух головорезов (которые пребывали в состоянии паралича и не оказали никакого сопротивления), в дом ворвались наши работники.

Выяснилось, что их застали врасплох. Они не подозревали об опасности, пока один из них не проснулся и не увидел, что на него направлена винтовка «проклятого христианина». Эмерсон поспешил снять с коптов подозрения. Упоминание о «святом отце» поначалу смутило Али, но после наших объяснений он продолжил рассказ:

– Увидев винтовку, я закричал и разбудил остальных. Человек велел нам не двигаться, госпожа, поэтому мы не двигались. Понимаете, это была многозарядная винтовка. Но мы бы все равно пришли, если в знали, что вы в опасности. Честно говоря, мы уже собирались наброситься на разбойника, когда из темноты вдруг появился человек. Он махал руками и кричал...

Судя по описанию Али, это был «отец Гиргис».

– У него была длинная борода, госпожа, а на поясе болтался крест. Лицо все в крови, и он кричал так пронзительно, совсем как перепуганная женщина...

Эмерсон исподлобья взглянул на меня, но я сделала вид, что не замечаю этого испытующего взгляда.

– Продолжай, Али.

Юноша почесал голову:

– Они убежали, госпожа. Оба. Мы так удивились, что не знали, что же делать. Дауд сказал, что надо оставаться на месте на тот случай, если человек с ружьем тайком наблюдает за нами...

Дауд растерянно заерзал.

– Но мы с Мохаммедом сказали, что нужно найти вас. Так и сделали. Наш почтенный отец принял слишком много гашиша, госпожа...

Абдулла во сне выглядел таким счастливым, что было неловко его будить. Поэтому мы просто внесли его в комнату и уложили на кровать, велев Али присматривать за отцом. Остальные отправились наводить порядок в комнате нашего сына.

Рамсес все еще прижимал к своему худому тельцу коробочку с драгоценностями.

– Мамочка, ты не хочешь поговорить со мной?

– Очень хочу, Рамсес, но позже. А теперь помоги прибраться в своей комнате.

– Один вопрос, – подал голос Эмерсон. – Какого дьявола ты полез в окно, Рамсес? По-моему, тебе велели привести подмогу.

– Разбойник хотел украсть мои находки, – насупившись, ответил Рамсес.

– Но, мой дорогой мальчик, это же было очень опасно! – воскликнул Эмерсон. – Нельзя требовать у воров то, что принадлежит тебе по праву. К твоему сведению, эта публика не склонна выполнять подобные просьбы.

– Никакой опасности не было, – невозмутимо ответил Рамсес. – Я же знал, что вы с мамочкой не позволите этим злым людям причинить мне вред.

Эмерсон закашлялся и мазнул рукавом по глазам. Мы с Рамсесом обменялись долгими пристальными взглядами.

– Иди спать, Рамсес, – вздохнула я.

– Да, мамочка. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, мой дорогой мальчик.

Под суровой наружностью моего Эмерсона скрывается слабое и сентиментальное существо. Я тактично глазела в сторону, пока он вытирал глаза. Наконец он заговорил:

– Пибоди, это была самая великолепная характеристика, которую ребенок когда-либо давал своим родителям. Ты могла бы проявить больше чувств.

– Мы с Рамсесом и так прекрасно понимаем друг друга.

– Гм, – сказал Эмерсон. – Ладно, дорогая, что дальше?

– Джон... Дальше Джон.

– Джон? Джон! Господи, ты права. Где же бедняга?

Эмерсон вскочил на ноги. Я снова усадила его на кровать. Даже самый выносливый человек не в состоянии сутки напролет носиться по пустыне. Эмерсон выглядел смертельно уставшим.

– Он может быть только в одном месте, Эмерсон. Но прежде чем кидаться на его поиски, надо принять ванну и переодеться. Если с Джоном собирались расправиться, это уже случилось. Остается надеяться, что убийца Хамида и Абделя пощадил парня.

У Эмерсона сузились глаза.

– Ага... Значит, ты поверила этому мерзавцу? Поверила, будто он не причастен к убийствам?..

– А зачем ему лгать? Мы поймали его с поличным. Нет, отец Гиргис, или, если угодно. Гений Преступлений, несомненно, самый отъявленный мерзавец, и я не сомневаюсь, что на его совести не одно убийство, но к смерти Абделя и Хамида он не имеет отношения.

– Амелия...

– Да, Эмерсон?

– Ответь честно. Ты подозревала этого бородатого святошу?

– Нет, Эмерсон. А ты?

– Нет, Пибоди.

– Но я не совсем ошибалась. Человек, в котором я подозревала Гения Преступлений, – убийца. Честно говоря, разница невелика.

– Проклятье, Пибоди, ты никогда не кончишь? Хватит плескаться! Пора схватить брата Дэвида.

– Брата Иезекию, – поправила я, накидывая халат.

Глава двенадцатая

1

Солнце уже поднялось над горизонтом, когда мы отправились в путь с миссией правосудия и, как я надеялась, милосердия. Утренний воздух был чист и свеж; небо на востоке сияло золотистым великолепием. Но нам было не до рассветных красот. Меня волновала не грозящая нам опасность, а судьба Джона.

Разумеется, искать его следовало у «Братьев святого Иерусалима». Должно быть, Джон перепугался за нас и за даму своего сердца и помчался в миссию. У меня язык не поворачивался ругать его за это. Я ведь не сказала, где мы встречаемся с Черити.

Прибежав к миссионерам, он обнаружил... что? Какая ужасная картина предстала перед его изумленным взглядом? И пополнил ли убийца свой список еще одним зловещим преступлением? Раз Джон не вернулся, значит, ему помешали... Но что... Убийство или похищение? В любом случае случилось это несколько часов назад. Если Джона уже нет на свете, мы могли лишь отомстить за него. Если же его держат в заточении, мы успеем его спасти.

Перед тем как принять ванну и переодеться, я отправила записку мсье де Моргану. Мне казалось, что Эмерсона обрадует моя предусмотрительность, но он стал мрачнее тучи.

– У де Моргана нет оснований для ареста Каленищеффа, Пибоди. Даже если этот негодяй украл древности, он находится под покровительством баронессы. Чтобы арестовать такого знатного гостя, понадобится прямое распоряжение из Каира.

– Каленищефф наверняка входит в банду Гения Преступлений.

– Согласен. Он выполнял функции наводчика. Если де Морган находил что-то интересное, Каленищефф тут же сообщал главарю. Но мы этого никогда не докажем, Пибоди, мы даже не убедим де Моргана, что его одурачили.

– Похоже, это одно из тех дел, где виновны все вокруг.

– Ты преувеличиваешь, Пибоди. Баронессу просто надули. Де Морган виновен лишь в собственной врожденной глупости. А из трех миссионеров настоящий преступник только один.

– Ты так считаешь? Может, все же двое? Этот вопрос вывел Эмерсона из уныния.

– Кто именно?

– Я ведь не утверждаю, что двое, просто не исключаю такую возможность.

– Значит, ты стоишь на своем? Иезекия?

– Ну... да.

– А Бастет шипела на брата Дэвида, Пибоди...

Увы, от Эмерсона не укрылась эта деталь. Она не вписывалась в мою теорию, и я решила ее проигнорировать.

– Ну и что с того? Просто Бастет была в дурном настроении...

– А почему она была в дурном настроении, Пибоди? Потому что учуяла запах человека, побывавшего в лавке Абделя...

– Когда речь заходит о кошке, твоя фантазия становится такой же необузданной, как у Рамсеса. Не сомневаюсь, что именно на сообразительность Бастет рассчитывал наш несносный ребенок, когда отправился в лавку Абделя. Рамсес надеялся, что кошка выведет его на убийцу. Но если наивность простительна маленькому мальчику, то взрослый человек должен быть разумнее. Если ты полагаешь, будто Бастет выследила убийцу в лабиринте благоухающих каирских переулков, а много дней спустя вспомнила запах убийцы, то мне сказать нечего...

Эмерсон отозвался недовольным бурчанием.

Мысль и в самом деле казалась нелепой, и все же... И все же в ней имелась крупица здравого смысла. Ведь Дэвид в тот день пришел к нам не один, и Бастет могла учуять вовсе не его запах...

2

В этот ранний час деревне полагалось бурлить жизнью, ибо в жарких краях рабочий день начинается с рассветом. Но мы не увидели ни души. Попрятались даже собаки. И лишь у колодца нас окликнул робкий голос. Из каждого окна за нами внимательно наблюдали, из чуть приоткрытых дверей нас жгли любопытные взгляды.

Одна дверь неуверенно отворилась, и на улицу выглянула голова. Это был староста, маленький робкий человечек. Мы выжидающе остановились. Наконец старик собрался с духом и осмелился выйти.

– Мир вам, – продребезжал он.

– И вам тоже, – машинально ответил Эмерсон. – У нас нет времени на обмен любезностями. Что, черт побери, здесь происходит?

– Не знаю, господин, – пролепетал староста. – Вы нас защитите? Ночью мы слышали крики и стрельбу...

– О боже! – вскрикнула я. – Бедный Джон!

– Да он слегка преувеличивает, – сказал Эмерсон по-английски, но лицо его было серьезным. – Стрельба, говорите?

– Один выстрел, – признался староста. – Но один – точно! А утром выяснилось, что исчез священник и все его друзья, и священные чаши тоже пропали. Это были очень древние чаши для причащения, и мы очень ими дорожили. Может, он повез их в Каир, чтобы починить? Почему святой отец никому не сказал, что уезжает?

– Что ж, ты почти прав, дружище. Ваши священные чаши сейчас на пути в Каир.

Я досадливо вздохнула:

– Мне следовало это предвидеть! Честно говоря, Эмерсон, я не заметила в церкви никаких чаш.

Маленький староста робко переводил взгляд с меня на Эмерсона. Эмерсон похлопал его по спине.

– Не падай духом, друг мой. Ступай домой и жди. Скоро вы все поймете.

Мы продолжили путь в гробовой тишине.

– У меня дурные предчувствия, Эмерсон.

– Я догадываюсь, Пибоди.

– Если Джон погиб, никогда себе этого не прощу.

– Это я решил взять его в Египет, Пибоди.

Эмерсон больше ничего не сказал, но страдальческое выражение на лице лучше, всяких слов говорило о муках моего ненаглядного.

– Нет, дорогой. Я же с тобой согласилась, значит, виновата не меньше.

– Не стоит хоронить Джона раньше времени.

Маленькое аккуратное здание молельного дома выглядело мирно, но во дворике миссии висела все та же зловещая тишина.

– Эмерсон, давай поторопимся. Я больше не выдержу неизвестности.

– Подожди. – Эмерсон втащил меня в укромную тень между пальмами. – Что бы нас здесь ни ждало, одно я точно могу сказать – от буйного сумасшедшего нам никуда не деться. По крайней мере в этом наши теории сходятся?

Я кивнула.

– Поэтому действовать надо крайне осмотрительно. Ни к чему провоцировать безумца.

– Ты, как всегда, прав, Эмерсон. Но я не могу больше ждать.

– И не надо... – Эмерсон перешел на шепот. – Господи, вот он... Беззаботный, словно и не убил двух человек. На первый взгляд поразительно нормальный, но так с безумцами бывает сплошь и рядом.

Он говорил о Дэвиде. Молодой человек не выглядел сумасшедшим, но и беззаботным тоже не казался. Он стоял у самой двери, нервно оглядываясь по сторонам. Поозиравшись с минуту, Дэвид нерешительно двинулся вперед. Эмерсон подождал, когда он окажется в центре дворика, и с яростным воплем выпрыгнул из укрытия.

Я и глазом не успела моргнуть, как Эмерсон с победным видом уже восседал на груди распростертой на земле жертвы.

– Я держу его! – крикнул мой муж. – Можешь не бояться, Пибоди. Что ты сделал с Джоном, мерзавец?

– Вряд ли он сможет ответить, Эмерсон, пока ты на нем сидишь.

Эмерсон чуть приподнялся.

Дэвид судорожно втянул воздух и изумленно выдохнул:

– Профессор? Это вы?

– А кто же еще, черт побери?

– Я боялся, что пришел кто-то из приспешников этого злодея отца Гиргиса. Слава Богу, что вы здесь, профессор. Я как раз собирался отправиться к вам и попросить о помощи.

– Ха! – скептически хмыкнул Эмерсон. – Так что ты сделал с Джоном?

– С братом Джоном? Ничего. А разве он исчез?

Ни один актер не смог бы убедительнее изобразить замешательство, но если Эмерсон уперся, то пиши пропало. Переубедить его невозможно.

– Разумеется, он исчез! Он здесь, ты похитил его, если не хуже... Говори, негодяй, что за стрельбу вы тут устроили?

И он затряс Дэвида с яростью, с какой мастиф терзает крысу.

– Господи, Эмерсон! Либо прекрати сыпать вопросами, либо позволь ему ответить!

Эмерсон неохотно выпустил ворот молодого человека. Голова Дэвида с гулким стуком упала в песок, глаза закатились.

– О чем вы спрашивали?.. Я не очень понял... Выстрелы... Ах да, брату Иезекии пришлось открыть огонь... Кто-то забрался в дом. Разумеется, брат Иезекия стрелял в воздух. Он хотел только напугать вора...

– Брат Иезекия... – Эмерсон потер подбородок и посмотрел на меня. – Гм... А где, собственно, брат Иезекия? Обычно он вертится в самой гуще событии.

– Брат Иезекия молится у себя в кабинете. Он просит Всемогущего защитить нас от врагов.

– Ты была права, Амелия, – вздохнул Эмерсон, внимательно изучив лицо Дэвида. – Признаю свое поражение. Этот беспомощный слабак – не убийца.

Он встал и помог молодому человеку подняться.

– Мистер Кэбот, ваш наставник – опасный маньяк. Ради него самого, а также ради всех остальных Иезекию Джонса следует поместить в сумасшедший дом. Следуйте за мной.

Стоило Эмерсону отпустить Дэвида, как тот кинулся наутек. Дверь молельного дома с шумом захлопнулась. В одном из окон мелькнуло бледное лицо.

– Брось его, Эмерсон, – с отвращением сказала я. – Не только ты ошибался в отношении этого человека, но и я тоже. Он бы только мешал. А нам нужно выкурить убийцу из его логова. Будем надеяться, что мы не опоздали.

Не мешкая, мы направились к дому, где обитали миссионеры. В неприветливой гостиной ничего не изменилось, разве что со стола исчезла греческая Библия.

– Как ты думаешь, где кабинет этого типа? – спросил Эмерсон, разглядывая две двери в дальнем конце комнаты.

– Есть только один способ выяснить.

Я осторожно повернула ручку правой двери. За ней находилась комнатушка, которая, очевидно, принадлежала Черити. На торчащих из стены крючках висели шляпка и платье из знакомого темного материала. В комнате больше ничего не было, если не считать койки, больше похожей на обычную доску. Единственное тощее одеяльце валялось на полу, словно его сбросили впопыхах.

Я тихо притворила дверь и кивнула на соседнюю.

– Сюда.

Хотя переговаривались мы шепотом, нас давно уже должны были услышать. Но в доме царила гнетущая тишина. Может, здесь никого нет? Или обитатели этой тихой комнаты мертвы?

Я достала пистолет.

– Держись сзади, Эмерсон.

– И не подумаю, Пибоди. Подожди... – Он тихо постучался.

К моему изумлению, на стук тут же отозвались:

– Брат Дэвид, я же проси-ил оставить меня в покое. Я беседую со своим Отцом.

Эмерсон выразительно закатил глаза.

– Это не брат Дэвид. Это профессор Эмерсон.

– Профессор? – Последовала пауза. – Входите.

Эмерсон открыл дверь.

Хотя я и была готова к самому страшному, но все равно замерла в дверях, потрясенная увиденным. Джон сидел на краешке кровати, лоб его закрывала окровавленная повязка, во взгляде застыли недоумение и страх. Слава богу, жив!

Черити, казалось, находилась в трансе. Бледное лицо девушки было отрешенным, она даже не посмотрела в нашу сторону, съежившись в своем уголке. За столом расположился Иезекия, перед ним лежала раскрытая книга, в руке он сжимал пистолет. И пистолет был направлен на Джона.

– Входите, брат и сестра, – спокойно сказал Иезекия. – Вы как раз вовремя. Я борюсь с демонами, которые вселились в этого несчастного юношу. Свиньи в деревне не нашлось, так что я не могу заставить бесов перебраться из тела брата Джона в новое пристанище. Поэтому единственный способ избавиться от этих порождений сатаны – убить их, но сначала брат Джон должен вознести хвалу Спасителю. Мне не хотелось бы, чтобы его душа горела в аду.

– Очень любезно с вашей стороны, – сказал Эмерсон столь же невозмутимо. – А почему бы вам не использовать вместо свиньи козла... или собаку? Отличное жилище для бесов.

Иезекия покачал головой:

– Боюсь, ничего не выйдет. Видите ли, профессор, бесы вселились и в вас. Я должен расправиться с ними, прежде чем вы покинете этот дом, иначе они собьют вас с пути истинного.

– Мистер Джонс...

– Не подобает так обращаться ко мне, сын мой. Зовите меня моим истинным именем. Ибо я Помазанник Божий, который пришел, чтобы спасти этот мир греха.

– Вот черт! – невольно прошептала я.

Эмерсон недовольно зыркнул на меня, а Иезекия оживился:

– О-о... И наша возлюбленная сестра Амелия тоже во власти бесов. Я вижу, как они пляшут в ней... Подойди, сестра, возблагодари своего Господа и Спасителя, и я избавлю тебя от исчадий ада.

От изумления я начисто забыла о своем пистолете. Как давно безумие завладело рассудком этого бедняги? До сих пор Иезекии удавалось выглядеть совершенно нормальным.

Эмерсон осторожно шагнул в комнату.

– Хватит! – приказал Иезекия. – Теперь ты, сестра. Подойди ко мне.

Я никак не могла сообразить, что же предпринять. Комната была совсем крошечной, так что безумец почти наверняка кого-нибудь ранит, если нажмет на спусковой крючок. А он нажмет, непременно нажмет...

За окном что-то мелькнуло. Неужели подмога?

Увы. Всего лишь брат Дэвид. В глазах плещется ужас, губы трясутся. Хорош помощничек...

Эмерсон тоже увидел Дэвида.

– Ой! – вскрикнул он так громко, что я едва не подпрыгнула. – Смотрите, что там?

Иезекия скосил глаза, и Эмерсон взвился в воздух.

Грохнул выстрел, и с потолка посыпалась штукатурка. Дэвид за окном взвизгнул и исчез. Джон вскочил на ноги и тут же вновь осел на кровать: у бедняги подкосились колени. Черити призрачной тенью сползла со стула.

Эмерсон выбил пистолет из руки Иезекии и стиснул миссионера в медвежьих объятиях. Из гостиной донеслись шаги. Я оглянулась.

– Черт подери! – выпалил мсье де Морган. – Чем вы здесь занимаетесь?

За спиной француза скромно стоял наш вездесущий отпрыск.

3

– И все-таки причина заключалась в коптском манускрипте! – объявил Рамсес несколько часов спустя.

Иезекию поместили под стражу, а его жертвам оказали помощь. Мы вернулись домой, и Джон, все еще трясясь как осиновый лист, слабым голосом сказал, что приготовит чай. Я не стала возражать: суета по хозяйству – самое лучшее лекарство в таких случаях.

– Quel manuscrit coptique?[19]– вопросил мсье де Морган. – Я ничего не понимаю, ни-че-го! Сумасшествие какое-то. Какие-то преступные гении, манускрипты, буйнопомешанные миссионеры...

Пришлось рассказать ему про наш папирус.

– Я с самого начала знала, что причина в этом обрывке, но никак не могла понять почему. Дело в том...

Меня перебил Эмерсон:

– Дело в том, что здесь орудовали две преступные шайки. Одна банда занималась грабежом пирамид, мерзавцы нашли тайник с царскими драгоценностями и продолжали поиски. Их главарь изображал коптского священника. Очень удобно – все на виду...

Я поспешила перехватить инициативу:

– Но среди грабителей начались раздоры, думаю, у подобных личностей такое случается сплошь и рядом. Хамид, мелкая рыбешка, был недоволен своей долей и решил пуститься в самостоятельное плавание. Он уговорил Абделя, которому доводился сыном, найти для него покупателей. И среди предметов, которые он предлагал...

– Был ящик с мумией, купленный баронессой! – снова встрял Эмерсон.

– Нет-нет, дорогой. Там было два ящика с мумиями! Именно это внесло путаницу. Оба ящика теперь уничтожены, но, полагаю, гробы были совершенно одинаковыми. Вероятно, они принадлежали мужу и жене, не пожелавшим расставаться и после смерти...

– Это все сантименты, Амелия, – пробурчал Эмерсон. – Главное, ящики были совершенно одинаковыми, их сделали из старых тряпок и папирусов, покрасили и покрыли лаком. Такие картонные гробы – обычное дело. Нам следовало догадаться, что обрывки папируса – это часть ящика из-под мумии.

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо сказал мсье де Морган, – с ящиками все понятно. Их было два, совершенно одинаковых. Что дальше?

Я послала ему любезную улыбку:

– А дальше все очень просто. Ящики оказались у Абделя. Один из них, принадлежавший жене, видимо, был поврежден. Абдель распотрошил его и, будучи опытным старым лисом, решил продать коптские папирусы, из которых был сделан гроб.

– И стал искать клиента! – опять не удержался Эмерсон. – К несчастью для бедняги, папирусами заинтересовался религиозный фанатик. Иезекия Джонс, вне всякого сомнения, образованный человек. Его нелепые манеры и американский выговор сбили нас с толку. Мы решили, что он невежественный фанатик, но это не так. Иезекия прочел обрывок манускрипта, купленного у Абделя, и окончательно свихнулся. Должно быть, папирус содержал какую-то ересь, поразившую его и без того слабый рассудок. Иезекия вознамерился уничтожить богохульственный манускрипт и отправился к Абделю за остальной частью.

Эмерсон остановился, чтобы набрать воздуху, и я подхватила:

– Иезекия заявился в лавку и стал угрожать Абделю. Бедный лавочник до смерти испугался, но вовсе не своих сообщников, как я поначалу предположила, а странного покупателя. Думаю, что в конце концов Абдель признался, что один из ящиков продал баронессе, а клочок папируса отдал мне.

Иезекия, конечно же, пришел в неистовство, как водится у безумцев, и задушил беднягу...

– А потом еще и повесил на потолочной балке, – мрачно сказал Эмерсон. – Именно так казнят предателей разбойники, поэтому мы и пошли по ложному следу. Но смерть через повешение – излюбленный библейский сюжет. Вспомните Иуду. Или Дэвида, чей коварный сын Авессолом был найден повесившимся на дереве... Думаю, Иезекия вообразил себя персонажем Библии и повесил грешника.

– Позже он проник в наш гостиничный номер, чтобы выкрасть обрывок папируса, – продолжила я. – В ночь убийства он вытащил из лавки Абделя остатки первого ящика. Мумия его не интересовала, она выпала вместе с остальным содержимым, дощечка-портрет отделилась от обмоток. Именно этот портрет Эмерсон...

У меня под ухом раздалось громоподобное:

– Кха-кха!

Я спохватилась и замолчала.

– В общем, с первым ящиком, думаю, все ясно, – заговорил Эмерсон, послав мне негодующий взгляд. – Второй гроб купила баронесса и переправила на свое судно. Иезекия считал, что его миссия не будет выполнена до конца, пока он не уничтожит и второй ящик, содержащий богохульственные письмена.

– И этот увалень проник в каюту баронессы и собственноручно вынес ящик? – недоверчиво спросил мсье де Морган.

Эмерсон меня опередил:

– Нет, это сделал Хамид. Он знал, как страстно Иезекия мечтает заполучить ящик баронессы. Хамид выкинул мумию, сорвав с нее портрет, чтобы не опознали.

– А другие вещи, украденные у баронессы, Хамид наверняка отнес главарю в качестве доказательства своей преданности. Но Гений Преступлений, которого на мякине не проведешь, естественно, полюбопытствовал, куда делся гроб. И зачем вообще Хамид его украл? На эти вопросы у воришки не было ответа. Ему ничего не оставалось, как затеять возню с ящиками, чтобы окончательно запутать и нас, и Гения Преступлений. Гроб то появлялся, то исчезал, у меня даже голова кругом от этого пошла...

– Да уж, Хамид проявил недюжинную смекалку, – нехотя признал Эмерсон. – Он положил ящик к нам в хранилище и вытащил в пустыню один из наших гробов. Потом, когда Иезекия согласился купить ящик баронессы, Хамид попросту извлек его из хранилища. Он не учел лишь одного: Иезекия и не собирался ему платить, у него не осталось больше денег. Веревка вокруг шеи Хамида имела символическое значение. Вряд ли Иезекия мог повесить человека на балке молельного дома.

– Он тогда еще цеплялся за остатки здравого смысла, – заметила я.

– Но связь с реальностью слабела с каждым днем. Правда, у Иезекии хватило рассудка понять, что он не может долго прятать гроб. Несколько дней спустя он его сжег. В конце концов, в этом ведь и заключалась главная цель – уничтожить манускрипт. Это и есть главный ключ к разгадке. Зачем Гению Преступлений... тьфу ты! Зачем главарю банды красть какой-то ящик?

Мсье де Морган больше не мог сдерживаться.

– Так что же там было? – воскликнул он. – Что было такого в этом ужасном манускрипте?

Последовала драматическая пауза. Эмерсон повернулся к Рамсесу, который до этого скромно помалкивал.

– Хорошо, мой мальчик, даже мама не может отрицать, что теперь ты имеешь право говорить. Что было в манускрипте?

Рамсес торжественно прочистил горло:

– Как вы понимаете, я могу лишь строить гипотезы, поскольку сохранившиеся фрагменты составляют малую часть от целого. Однако...

– Рамсес, – с легкой укоризной сказала я.

– Да, мамочка, я буду краток. Думаю, что этот манускрипт представляет собой утраченное Евангелие, написанное Фомой Неверующим, одним из апостолов. Об этом можно судить из первого фрагмента. А вот второй фрагмент, обнаруженный мамой позже, может объяснить, почему мистер Иезекия пришел в такую ярость.

– Рамсес, – нетерпеливо одернул Эмерсон.

– Да, папочка. В обрывке содержится всего три слова: «Это сын Иисуса». Вот что я там прочел.

– Вот черт! – охнул мсье де Морган.

– А вы быстро соображаете, дорогой мсье, – похвалила я. – Вы понимаете значение этих слов?

– Они могут означать вовсе не то, что мы думаем, – пробормотал француз, проводя дрожащей рукой по лбу. – Господи, да не могут эти слова означать то, что мы думаем!

– Да, но доказательство кроется в поведении Иезекии. Вряд ли он мог обезуметь от неизвестного Евангелия, если оно не содержало ничего богохульственного или еретического. Нет, он хотел уничтожить текст, чтобы никто во всем мире не увидел этих ужасных строк!

– Наверное, вы правы, – потрясение сказал мсье де Морган. – Другого объяснения нет... Вы настоящая героиня, мамам. Убийца схвачен, воры обращены в бегство... От всего сердца поздравляю вас!

Я простерла руку в сторону Эмерсона.

– Поздравьте нас обоих, мсье, мы работаем вместе.

– Восхитительно, – вежливо сказал француз. – Ну что ж, я должен возвращаться к своей работе. Надеюсь, воры все же мне кое-что оставили. Какая была бы удача, если бы я нашел подобный тайник!

– Так пусть вам повезет, – пожелала я.

Эмерсон угрюмо промолчал.

– Да, настоящая удача не помешала бы! – вздохнул де Морган. – Мое фото появилось бы в лондонских газетах. Фотографии Шлимана там уже были, мистера Питри тоже. Почему бы там не оказаться и портретам де Моргана?

– Действительно, почему? – вопросила я.

А Эмерсон снова промолчал.

Мсье де Морган встал и взял шляпу.

– Но, мадам, вы не объяснили одно... Вам чудесным образом удалось выбраться из пирамиды... Кстати, примите мои поздравления! Но я не понимаю, зачем Гений... главарь банды вообще замуровал вас там. До этого он ведь не обращал на вас внимания. Вы страдали от происков злобного Хамида и безумного Иезекии, искавших папирус... Так, может, Гений... главарь разбойников тоже искал манускрипт?

Рамсес перестал болтать ногами. Эмерсон закашлялся. Мсье де Морган вопросительно посмотрел на него.

– Легкая простуда, – объяснил мой правдивый супруг. – Кхе-кхе-кхе...

Де Морган ждал. Разумеется, пришлось отдуваться мне.

– У меня такое чувство, что у главаря... э-э... у Гения Преступлений создалось впечатление, будто мы нашли какие-то ценности.

– А-а... Ну да, ну да... даже гении порой ошибаются. Au revoir, madame. Adieu, professeur. Заходи ко мне, mon petit Рамсес.

После ухода француза я повернулась к сыну:

– Ты должен его вернуть, Рамсес.

– Да, мамочка. Наверное, должен. Спасибо, что не поставила меня в неловкое положение.

– И меня, – пробормотал Эмерсон.

– Я сейчас же поговорю с мсье де Морганом!

И Рамсес сорвался с места.

Француз поправил седло и вскочил на коня. Увидев нашего отпрыска, он улыбнулся и придержал лошадь. Рамсес схватился за стремя и заговорил.

Улыбка спала с лица мсье де Моргана, а с губ слетело весьма выразительное словечко. Рамсес насупился, но не замолчал. Через несколько секунд с лицом француза произошла еще одна метаморфоза.

Оно вдруг стало задумчивым. Мсье де Морган соскочил на землю, опустился на корточки и притянул к себе Рамсеса. Они о чем-то зашептались.

– Что там происходит? – пробормотал Эмерсон, вытягивая шею. – Он что, угрожает нашему бедному Рамсесу?..

– Он имеет полное право задать ему хорошую взбучку.

Но на лице француза читалось скорее недоумение, чем злость. Задумчиво хмуря брови, он снова вскочил в седло. Рамсес учтиво попрощался с ним и направился назад к дому.

Вместо того чтобы поскакать прочь, де Морган продолжал смотреть Рамсесу вслед. Он быстро взмахнул рукой. Если бы я не знала француза, то могла бы поклясться, что образованный директор Ведомства древностей изобразил древний знак, охраняющий от происков дьявола.

4

Так что же было в утраченном Евангелии от Фомы Неверующего? Мы никогда не узнаем ответ на этот вопрос, хотя Эмерсон часто позволяет себе скабрезные и непристойные замечания.

– Может, там описывается фокус, с помощью которого апостолы убедили римлян, будто человек восстал из мертвых? А что, если Иисус женился и завел детишек? Или же крутил шашни с Марией Магдаленой?

Брат Иезекия, единственный, кто прочел часть утраченного Евангелия, никогда не расскажет о его содержании. Я слышала, что он бродит по коридорам бостонской обители для душевнобольных, одетый в домотканый халат, и благословляет тех, кто присматривает за ним.

Иезекия именует себя мессией.

За ним ухаживают преданная сестра и скорбящий ученик. Думаю, недалек тот день, когда Черити и брат Дэвид поженятся. Их объединяет не только преданность безумцу, но и непроходимая глупость. Некоторых людей никто не может спасти, даже я.

Джон не сомневался, что его сердце разбито. Он еще много недель бродил с потерянным видом, то и дело ощупывая область живота – именно там, по его уверениям, находится сердце. Правда, в нашем английском доме появилась новая горничная, смешливая девушка с очаровательными ямочками на щеках... И в последнее время Джон все реже ощупывает свой живот.

Мы покинули Египет в марте и вернулись в Англию, чтобы познакомиться с нашим очередным племянником. Мать и дитя благополучно перенесли родовые муки.

Перед отъездом мы добрались-таки до подземной части нашей пирамиды. И пусть больших открытий нам не довелось сделать, я очень привязалась к Мазгунаху. Очень уютное место, где творятся интересные и удивительные события. Однако я без особых сожалений рассталась с ним, ибо мсье де Морган уступил нам Дахшур. И следующей зимой, я уверена, в полузатопленных недрах Черной пирамиды нас ждут поразительные открытия...

Лишь после возвращения в Англию мы узнали о замечательной находке мсье де Моргана – рядом с Ломаной пирамидой он нашел драгоценности древней принцессы. И в лондонских газетах появились приукрашенные снимки нашего француза. На фото он таращит глаза, а усы завиваются кокетливыми колечками. Очень мило. В одной руке он держит корону принцессы, а другой фамильярно обнимает мумию.

Не могу не согласиться с Эмерсоном, который в сердцах отшвырнул газетный лист и проворчал:

– Эти французы на все пойдут, лишь бы попасть в газеты!

Одно из ожерелий на мумии принцессы поразительно напоминало украшение, найденное Рамсесом. Припомнив беседу нашего чада с французом, я задалась вопросом: уж не Рамсес ли заставил де Моргана уступить нам... Впрочем, неважно.

Львенку очень понравилось в замке Элсмир. А Уолтер с Эвелиной поинтересовались, не собираемся ли мы следующей весной привезти слона.

Примечания

1

Питри Уильям (1853 – 1942), английский археолог, начавший систематическое изучение пирамид.

(обратно)

2

Не перед слугами (фр.).

(обратно)

3

Госпожа доктор (араб.).

(обратно)

4

Древнеегипетский город, место почитания богов загробного мира, особенно Осириса. Современное название – Арабет-эль-Мадфунах.

(обратно)

5

Но, мой дорогой коллега, это невозможно (фр.).

(обратно)

6

Иезекия цитирует неточно, в тексте Библии слова «языческий» нет.

(обратно)

7

Старина (фр.).

(обратно)

8

Ну конечно, малыш! (фр.).

(обратно)

9

Потрясающий ребенок! (фр.).

(обратно)

10

Не так ли? (фр.).

(обратно)

11

Не так ли, малыш? (фр.).

(обратно)

12

Бог ты мой (нем.).

(обратно)

13

Милого ребенка (нем.).

(обратно)

14

Священник (нем.).

(обратно)

15

Погребальные статуэтки, изображавшие слуг.

(обратно)

16

Девушку (нем.).

(обратно)

17

Старина (фр.).

(обратно)

18

По преданию, святой Христофор был силачом, который переносил путников через реку.

(обратно)

19

Какой коптский манускрипт? (фр.).

(обратно)

Оглавление

Глава первая

  1

  2

  3

Глава вторая

  1

  2

  3

  4

  5

Глава третья

  1

  2

  3

Глава четвертая

  1

  2

  3

Глава пятая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Глава шестая

  1

  2

  3

Глава седьмая

  1

  2

  3

  4

  5

Глава восьмая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

Глава девятая

  1

  2

  3

  4

Глава десятая

Глава одиннадцатая

  1

  2

Глава двенадцатая

  1

  2

  3

  4

Реклама на сайте