«Приданое для Царевны-лягушки»

Платон Матвеевич Омолов, добрейший до наивности человек, интеллигент, умница и большой любитель женщин с подростковой хрупкостью тела, накануне всех этих ужасных роковых событий провел приятный вечер в клубе Трубочников.

Уединившись своей компанией, шестеро мужчин обсуждали результаты последнего лондонского аукциона, лениво поигрывали в покер, пили хорошее вино и, естественно, курили трубки. Платон Матвеевич один не курил. Многие замечали и обыгрывали иногда в каламбурах эту странность – лучший трубочник не курит. То есть вообще. В тот вечер он, как всегда, не без удовольствия вдыхал дым от табака, доставленного на днях контрабандой в питерский порт, удачно шутил и выиграл некоторую сумму – не столь большую, чтобы испортить настроение остальным трем игрокам. Самые молодые из шестерых – Юго-Запад и Северо-Восток – не играли, спорили у камина об определении по одному только запаху марок завезенных в клуб испанских вин.

– Вы сегодня совершенно в теме, Платон Матвеевич, – отложил карты превосходящий Платона и по весу и по росту огромный и абсолютно лысый Юг Иванович. Для него в клубе было заготовлено специальное кресло, на которое никто другой, даже в отсутствие Юга Ивановича, садиться не смел.

Стоит заметить, что Платон Матвеевич единственный из шестерки пользовался своим настоящим именем. Поскольку, как считали некоторые злопыхатели, Платон Матвеевич попал в это место для избранных исключительно на правах лучшего резчика по дереву – не более, так что же ему за надобность тогда придумывать себе Ивановича. Хороший мастеровой должен озвучивать собственное имя.

– Чушь! – хмыкнул на это желчный Запад Иванович. – Ты резчик так себе, мне в Амстердаме подарили непревзойденную по исполнению трубку. Вот от нее глаз не отвести!

– Так что ж ты тогда не куришь ее? – поддел его Восток Иванович.

– Да неудобная она во рту, – купился Запад Иванович и сам первый засмеялся, поняв, что проговорился.

И тут же все, мимоходом награждая мастера хвалебными эпитетами, в который раз дружно согласились, что Платон Матвеевич Омолов создает не просто трубки, а дополнение к удовольствию – этакую почти живую форму, каким-то чудом невероятно приспосабливающуюся к конкретному лицу и подсказывающую самое естественное положение ладони.

Платон Матвеевич, уже привыкший и почти не замечающий подобных хвалебных речей, отстранился было взглядом на восхищенное разглядывание пляски огня в камине, но был насильно возвращен в беседу. Север Иванович рассказал поучительную историю о трубке, которую для него сработал Платон Матвеевич. Так получилось, что дорогую вещицу Северу Ивановичу пришлось подарить близкому другу, разбившему свою. Так тот через некоторое время вернул ему дар, уверяя, что трубка в него не ложится, как ни захвати – неудобно, и в лицо не вписывается. Короче, совсем чужая оказалась. Подошедший к столу молодой – не больше сорока – Юго-Запад подтвердил: хороший мастер делает трубку, как хороший дантист вставную челюсть – персонально. Только у дантиста это получается из-за слепка, а у трубочника – от души и интуиции.

– Иди отсюда, – отмахнулся от него Юг Иванович. – Всю беседу испортил своим дантистом, – поморщился он.

Но Платон Матвеевич подумал, что он действительно соглашается вырезать трубку по заказу, только когда точно знает, кому она предназначается. И даже думает иногда об этом человеке, но только на стадии первой обработки заготовки.

– Не слушай никого, – успокаивая, заметил Запад Иванович. Он принял задумчивость Платона за нервическую грусть мастерового, попавшего в чуждую ему компанию. – Ты знаешь, и я знаю, что ты, кроме всего прочего, хороший бухгалтер.

– И я знаю, – поддержал его Юг Иванович.

– Ой, не напоминайте! – поник головой Восток Иванович, и вся компания заговорщически засмеялась.

– Дружок! – Север Иванович позвал от камина своего помощника. – Погадай нашему умнице бухгалтеру. А то все – «мастер, трубочник!..» Он великий человек.

Северо-Восток, высокий плечистый мужчина лет тридцати, с длинными вьющимися волосами вокруг нежного лица, смотрел застенчиво, двигался плавно, и ладони у него были горячие.

– Платон Матвеевич, – доверительно прошептал он, рассматривая минуты три правую ладонь трубочника и бухгалтера, – у вас будут неприятности...

– У кого их нет? – по-хозяйски перебил его Север Иванович. – Скажи что-нибудь важное для жизни!

– Если для жизни, так я вижу, что вы много страдали. Сердце у вас неприкаянное, но будущее счастливое – шестеро детей, много внуков и богатый дом.

– Спасибо большое, – Платон отнял у прорицателя руку.

Все Ивановичи тактично промолчали. Они знали, что Омолов не женат, детей не имеет.

А сам Платон подумал, что вряд ли уже бог все это ему даст – возраст. Еще он подумал, как некстати получилось с этим гаданием. Только бы вся компания теперь из сочувствия, прорвавшегося на самом деле из подсознания неуправляемой вредностью, не стала говорить о детях. Он не доверял никому, особенно этим людям, присвоившим себе с властью и деньгами право на бестактность, как на неконтролируемый стариковский пук.

Платон Матвеевич уехал домой с обрубком можжевелового дерева для новой трубки и с ощущением муторности на душе. Он не считал минуты, не цедил по капле тихую мокрую ночь, не следил с настороженностью охотника за Невой, облизывающей гранитные камни искусственного русла. Он вообще не знал, что этот мирный вечер был так важен его затаившейся после странного гадания душе. Он не запомнил себя в нем и очнулся на следующий день в ужасе под мяукающие, орущие, чавкающие звуки тропического леса.

...Вкрадчивый монотонный голос сообщил с оттенком уважения, что «...жажда убийства у самки объясняется большой потребностью в белке...». Дернувшись от такого сообщения, а еще больше от звука зловещего вкрадчивого голоса, Платон Матвеевич открыл глаза и с шумом втянул в себя стекшую из угла рта слюну. Он огляделся с животной настороженностью человека, проснувшегося в непривычном месте – вращая глазами и не двигаясь, – потом ощупал карманы и уставился тяжелым взглядом на покачивающееся со слоновьей медлительностью старинное пресс-папье на столе. Пошевелившись, Платон обнаружил, что и кресло под ним покачивается и даже слегка вращается от малейшего его движения, шея затекла, а вкрадчивый голос в правом ухе просил обратить внимание на то, как умело и невозмутимо хиеродуля [1] пожирает древесную лягушку. Голос сменился шумом тропического леса, на фоне которого предсмертные крики лягушки звучали резко, но не жалобно, скорее с упорством злобного отчаяния. Платон с трудом заставил себя поднять голову и выпрямиться, после чего покорно уставился в экран монитора.

Растопыренная подрагивающая лапка лягушки с круглыми впадинками присосок. Крупным планом.

Платон потянулся к мыши, запутался в каком-то проводке и вдруг ощутил себя в тишине: от его неосторожного движения из уха вывалилась черная пуговка наушника, и теперь яркая лягушка разевала перламутровую полость рта совершенно беззвучно. Платон остановил кадр, увеличил насекомое, поедавшее квакушку, и настороженно осмотрел его на экране монитора. Насекомое раскраской больше напоминало яркий цветок, странная его голова – приплюснутая и с глазами инопланетянина – блестела от лягушачьей слизи, а передние ноги застыли полураскрытыми складными ножичками с зазубренными лезвиями.

Откинувшись на спинку кресла и слегка покачавшись туда-сюда, Платон тяжело вздохнул и огляделся. В ту же минуту, словно подстерегая его желание, в комнату вошел невысокий старичок в белом халате и с гладким розовым лицом ценителя правильного образа жизни. Он церемонно представился.

– Коля Птах к вашим услугам!

– Простите?..

– За что? – тут же отреагировал старичок, взял наушник, валяющийся на столе, и укоризненно потыкал им у лица Платона. Тот откатился на кресле подальше и осторожно произнес:

– Я ваше отчество не расслышал.

– А я его не говорил. Зовите меня просто Коля.

– А как вы меня будете называть? – совсем уж глупо поинтересовался Платон.

– А я вас буду называть Платон Матвеевич, как и полагается. Вы поразительно небрежны, Платон Матвеевич.

– Виноват, – пробормотал тот, скосив глаза на свой выступающий живот, стараясь оценить степень промокания кончика галстука. За все прочие предметы одежды он был абсолютно спокоен, но вот галстук... Его кончик совершенно непостижимым образом полчаса назад оказался в унитазе.

Дело было так. Ночью, когда Платон добрался из клуба домой, ему позвонили и настоятельно пригласили приехать к восьми тридцати утра на улицу Разъезжую к дому номер шесть в одно весьма серьезное ведомство. Платон не удивился, когда уже на месте увидел в целости и сохранности и дом, и знакомый подъезд в подворотне с неприметной дверью в нем с совершенно не изменившейся за двадцать лет надписью «Отдел кадров», исполненной в лучших традициях соц-арта – красно-коричневой краской на пожелтевшем картоне. За дверью, впрочем, все изменилось неузнаваемо: мягкая подсветка уютных коридоров с ковровым покрытием и кожаными креслами вместо продавленных стульев, по-родственному приколоченных когда-то друг к дружке палками – по шесть штук. В туалете, куда Платон попросился, как только рассмотрел фотографии убитого Омолова Б. М., появились писсуары совершенно авангардного вида, смесители на раковинах торчали модными клювиками, из держателей над ними свешивались бумажные полотенца, и унитаз, перед которым бросился на колени Платон, внушал доверие своей стерильностью и совершенством исполнения. Платон даже и не огорчился, обнаружив кончик своего галстука в этом унитазе. Когда рвотные потуги прекратились, он замыл галстук над раковиной, промокнул полотенцем и даже слегка просушил под сушкой.

– Нельзя так пренебрежительно относиться к чужому труду, – вздохнул Коля Птах. – Четыре человека больше часа готовили к вашему приходу материал, копались в Интернете, проводили сравнительный анализ данных и компоновали факты. А вы что сделали, Платон Матвеевич? Заснули перед экраном.

– Извините, я от большого волнения или потрясения часто впадаю в спячку, – смущенно объяснил Платон. – Это у меня с детства такая защитная реакция. Вы показали фотографии мертвого тела моего брата, вот я и разнервничался, а потом... Когда вы меня посадили перед компьютером, я подумал, что это для успокоения. Все эти тропики, насекомые, лягушки – это чтобы я расслабился, ну вот я и заснул.

– Да как же можно! – почти с восхищением всплеснул ладошками старичок. – Я все вам рассказал подробнейшим образом, милейший Платон Матвеевич, и показал на снимках плечо вашего брата в районе подмышки в увеличенном виде, вот, взгляните еще раз...

– Не стоит, – заявил Платон и посмотрел на взволнованного собеседника как можно уверенней. – Право, не стоит еще раз на это смотреть.

– Вот тут даже разметочка представлена, чтобы вы хорошенько уяснили размеры надреза на плече трупа, в который и была вложена оотека. Вы сразу же после этого ушли в туалет, а я вам креслице поудобней подвинул к монитору и чай заказал покрепче.

– Ну хорошо, – сдался Платон и мазнул взглядом по фотографиям, – что такое эта ваша оотека?

– Это просто. Это капсула с яйцами, как у тараканов. Видели самку таракана с яйцом в заднице?

Платон беспомощно огляделся. Он вдруг понял, что яркое насекомое с ногами-ножичками, пожирающее лягушку, имеет какое-то отношение к смерти его брата.

– А ваш чай остыл, – по-домашнему заметил Коля Птах и продолжил, не меняя интонации: – На плече вашего мертвого брата – в районе подмышки, спереди – хирургическим инструментом сделан разрез, в который кто-то аккуратно вложил оотеку с яйцами богомола.

– У брата было прозвище Богомол, – тихо заметил Платон, как будто это что-то могло объяснить.

– Я знаю, – кивнул Птах. – А у вас было прозвище Кукарача.

– Это в детстве, – отмахнулся Платон. – Когда я был еще маленький. Я любил песню про кукарачу, а потом, когда подрос...

– А вы знаете, что означает это слово? – перебил Птах с обидным пренебрежением к его воспоминаниям. – Кукарача – это таракан.

Платон ужасно удивился, несколько секунд напряженно смотрел в розовощекое лицо, потом покачал головой:

– Нет...

– Это правда! Большой и черный. У нас в Питере таких полно, немцы их называют какерлаками. Бежит такой тараканище по столу – большой, твердый! Какер-лак! Какер-лак! – Птах постучал пальцами по столу перед Платоном. – Вы из одного отряда насекомых.

– Что?.. – спросил Платон, совершенно потеряв чувство реальности.

– Вашего брата прозвали Богомолом, вас – Кукарачей, а богомолы и тараканы находятся в генетическом родстве. Все по теме. – Птах широко улыбнулся, обнажив розовые десны над пожелтевшими зубами.

– Никакой темы, – пришел в себя Платон. – Мой брат – Богуслав, и прозвище у него было соответствующее: Богуслав Омолов – вот тебе и Богомол. А я – Платон, по-домашнему – Платоня, а потом – просто Тоня. Кукарачей я был недолго, когда танцевал твист под любимую песенку с пластинки, это время давно ушло.

– Но ведь все равно сходится! – азартно подмигнул ему Птах. – Кукарача и Богомол, а?

– Не сходится, – резко ответил Платон, уже жалея, что разоткровенничался насчет прозвищ.

– Вы ведь ночью не спали, да? – вдруг спросил Птах. – Вам еле смогли дозвониться после полуночи, вы потом не заснули уже?

– Заснул, – пожал плечами Платон. – Два года назад мне предложили стать народным заседателем в суде присяжных. Я отказался. Вот тогда я не спал. Две ночи. А сегодня спал, и отлично выспался, скажу я вам, потому что подумал, что вы меня пригласили на старое место работы уговаривать идти в заседатели. Но на эту тему я уже отнервничался и потому прекрасно спал.

– Вы ведь у нас в Конторе бухгалтером работали? – Птах посмотрел в какую-то бумажку и нахмурил брови.

– Сначала бухгалтером, а потом старшим экономистом, – кивнул Платон.

– Вы были на хорошем счету, – то ли спросил, то ли подтвердил Птах.

– А это потому, что я никогда не задумывался о ведомстве, в котором работаю, – с готовностью объяснил Платон. – Я только когда уже уволился, часто представлял себе, вот, к примеру, уборщицы, повара в буфете, женщины в отделе кадров – скромненькие такие, простенькие, раскрывают свое удостоверение перед охраной или в транспорте – что они думают? Насколько они осознают значение аббревиатуры в этой красной книжечке?

Птаха, похоже, совершенно не волновали мысли подсобных служащих Конторы.

– Ваш брат умер насильственной смертью, что, учитывая его образ жизни и вид деятельности, вполне объяснимо. Все было бы вполне объяснимо, если бы не капсула с яйцами тропического богомола у него в теле. Вы должны нам помочь.

– Тут я вам вряд ли чем помогу, – задумался Платон. – Никогда, знаете ли, не интересовался ни тараканами, ни их родственниками.

– Зря, – заметил на это Птах. – Родственниками всегда нужно интересоваться. У вас ведь есть племянники.

– Двое, – осторожно ответил Платон.

– Вам пятьдесят шесть, ваш брат был младше на пять лет.

– Почему это – был? – Платона вдруг возмутил казенный тон, которым Птах говорил о его брате. – Он всегда младший, а теперь с каждым годом разница будет только увеличиваться.

– Конечно, конечно... – успокаивающе заметил старичок.

Они помолчали, осторожно изучая физиономии друг друга.

– Значит, – вздохнул Платон, – хиеродуля – это?..

– Ваш китайский родственник, – серьезно заметил Птах.

Платон хотел было ответить резко, но только надул щеки.

– Обиделись? – не унимался Птах. – Хиеродуля – это китайский богомол. Вообще, скажу вам, я сам только недавно узнал об этих великолепных насекомых. Они вызывают у меня чувство большого уважения. Потрясающая невозмутимость, расчетливость в движениях, что для постороннего глаза кажется просто медлительностью – вот завидное искусство владения телом! – и смертельная подверженность сексу.

– У насекомых нет секса, – неожиданно для себя заметил Платон и вынужден был продолжить, выдержав насмешливый взгляд старичка. – У них этот обряд вызван жизненной необходимостью продолжения рода. Да, иногда ради этой необходимости они идут на смерть. Я не сразу заснул. Я слышал о самках богомолов и чем объясняется подобная жажда смерти. Если не ошибаюсь, большой потребностью в белке, чтобы обеспечить хорошее потомство.

– Вы не дослушали самое интересное. Самец богомола продолжает спаривание, будучи почти съеденным. Да-да, у вас вывалился наушник, я видел, а ведь после поедания древесной лягушки шли совершенно потрясающие кадры спаривания богомолов, где процесс не прекратился, даже когда самец остался без головы – самка ее сожрала!

– Зачем вы все это мне рассказываете? – Платон не выдержал странного напряжения в голосе Птаха.

– Ваш брат умер во время полового акта. И если бы вы обладали хотя бы сотой долей невозмутимости и спокойствия богомолов и досмотрели все предложенные вам фотографии, вы бы и сами это обнаружили.

Платон Матвеевич медленно достал носовой платок и утер лицо. Странно, в этот момент он подумал о все еще мокром кончике галстука и сам себя поздравил за пристрастие к мелочам: в критические моменты жизни ему казалось, что посторонние обращают внимание на чистоту его обуви, состояние ногтей или стиль одежды, он отвлекался на всякую ерунду и тем самым «сохранял лицо».

– Отчего он умер? – спокойно уточнил Платон и указательным пальцем сдвинул на столе пачку фотографий, образовав из них полураскрытый веер. Вытащил предпоследнюю снизу.

– Ну, от чего умирает мужчина средних лет с половыми органами в состоянии эрекции. От сердечного приступа, конечно, – с готовностью ответил Птах.

Теперь Платон внимательно разглядел фотографию огромной кровати и Богуслава на ней. Голого, раскинувшего руки и ноги в стороны, с открытым ртом и застывшим взглядом вытаращенных глаз.

Он еще раз посмотрел на первые фотографии, вызвавшие у него приступ тошноты, и теперь понял: то, что он принял за огромную резаную рану на теле, было в несколько раз увеличенным изображением небольшого надреза у самой подмышки со стороны груди, и надрез этот кто-то сделал специально, очевидно, уже после смерти брата, чтобы вложить туда яйцо богомола.

– Оно... живое? – не сразу справился со словами Платон.

– Яйцо? – наклонился к нему Птах. – Понятия не имею. Если вас это интересует, могу спросить в лаборатории.

Тут же, словно это в данный момент было самым важным, Птах подвинул к себе телефон и набрал номер. Платону Матвеевичу стало не по себе, он уже и не рад был вопросу, понятия не имел, зачем спросил о яйце богомола, и подумал, что может быть всего два варианта: яйцо живое или – неживое, вот и все.

– Что вы говорите? – удивился Птах и, выслушивая какие-то объяснения, сделал из своего рта подобие куриной гузки – выпятил губы и сжал их, словно собираясь подуть.

Он сидел на столе у самого монитора, расставив ноги и беспечно болтая ими иногда. Платон покосился на запыленные и изрядно поношенные ботинки маленького размера. Потом на свои – огромные, дорогие, итальянские, сшитые на заказ три года назад, но надевавшиеся им только в исключительных случаях. Он задумался, почему сегодня надел выходные ботинки, и зачем ему рассказывают странные подробности смерти брата, которого он не видел... восемь? Девять лет.

– Вы не виделись с братом лет десять, так ведь? – словно подстерег его мысли Птах, опуская трубку на аппарат.

– Да... С некоторого времени я не поддерживал контакт с ним и ничего не знаю о его жизни.

– Так уж и ничего? – не поверил Птах. – Газеты небось читаете. И криминальные сводки по телевизору могли видеть.

– Девять лет назад меня вызвали в управление делами и дали подписать бумагу, по которой я должен был сообщать о каждом контакте со своим братом. С того самого момента мы и не общались.

– Скажите, какой благонадежный бухгалтер! – повысил голос Птах. – Бумагу он подписал! А мне думается, что вы перестали встречаться с братом совсем по другой причине.

– Мы говорили не о причинах нашего с ним отчуждения. Мы говорили о сроках, – мягко заметил Платон, обратив внимание, что от крика лицо Коли Птаха покраснело еще больше, а кончик носа побелел.

– Даже и не знаю, сможете ли вы узнать своих племянников за эти девять лет отчуждения, как вы изволили выразиться, Платон Матвеевич, – вдруг произнес Птах, поболтав ножками.

– Смогу, – пожал плечами Платон. – У меня есть их прошлогодние фотографии.

– И как вам эти сиротки? – не унимался Птах.

– Тогда они еще не были сиротами, – осторожно ответил Платон, – но в их прошлогодних лицах на фото интеллекта отслеживалось мало. Больше упорства в достижении цели.

– Да-да-да! – подхватил Птах. – Упорство с налетом умственной отсталости. Это вы правильно заметили – насчет интеллекта. Даже не знаю, как вы справитесь с такими упорными юношами.

– Что вы сказали? – напрягся Платон. – Это взрослые мальчики, то есть я хотел сказать – молодые мужчины. Если не ошибаюсь, они уже совершеннолетние! Постойте... Ну да, старшему – двадцать, а младшему...

– Скажите, пожалуйста! – с удовольствием в голосе перебил его Птах. – А ведут себя, как дети малые и неразумные! Давеча – не поверите! – украли из турецкого зоопарка обезьяну. Напоили ее шампанским и посадили за руль автомобиля со всеми вытекающими последствиями.

– Какими... последствиями? – почти шепотом спросил Платон Матвеевич.

– Ну, какими... Дайте вспомнить. К примеру, облили мочой полицейского, который их остановил. В следственном изоляторе старшенький выдрал из пола кровать и стол. Ерунда, конечно, но назвать их взрослыми людьми я бы не решился.

– Это, наверное, младший сделал – Вениамин. Он раньше был больше ростом и сильнее, – уточнил Платон, засмотревшись на крошечную бородавку на сгибе большого пальца своей правой руки и мучительно обдумывая, насколько такая мелочь заметна сидящему на столе собеседнику. – Где они сейчас?

Коля Птах демонстративно уставился на часы у себя на запястье.

– Скорей всего, – задумчиво сказал он после длинной паузы, – мутузят где-нибудь в гостинице при аэропорте своего адвоката. Он их сегодня должен был забрать из кутузки. Турецкие власти поставили перед ним весьма сложную задачу: обещали выпустить братьев только при условии, что после уплаты всех штрафов эта троица из изолятора сразу же отправится в аэропорт и покинет пределы Турции. И такая невезуха случилась – отмена рейсов до вечера. Небольшое землетрясение. Ничего опасного, но пока самолеты оттуда не летают. Теперь давайте прикинем. Даст бог, к ночи они будут в Москве, там их встретят соответствующие службы, поговорят по душам, то да се – вы увидите племянников не раньше завтрашнего утра.

– То есть, – Платон потер лоб и встал из кресла, устав отслеживать точечки звезд, наплывающие из черноты на экран монитора, – я должен завтра быть в Москве? Это связано с похоронами Богуслава?

– Нет, конечно. О похоронах пока речи быть не может – следствие только начато. После нашей беседы ваши племянники с удовольствием приедут к вам пожить.

– Исключено! – мгновенно отреагировал Платон и, только после того как сказал это, почувствовал испуг внутри себя – спазмами в желудке.

– Не волнуйтесь так – это ненадолго. С жильем у вас, насколько я знаю, все в порядке. Квартира четырехкомнатная, загородный дом с отапливаемыми помещениями в сто квадратных метров. И это без площади оранжереи. Она, если не ошибаюсь, тоже отапливаемая? Кстати, вы интересовались оотекой, найденной в теле вашего брата. Так вот, она совершенно живая.

– Исключено, – веско повторил Платон, пропустив мимо ушей последние слова Птаха. – Я не потерплю посторонних там, где живу.

– Максимум – два месяца. Пока старшему не исполнится двадцать один год. Это ваш покойный брат так решил, – сообщил ему Птах.

– Богуслав хотел, чтобы его сыновья жили со мной? – не поверил Платон.

– Нет. По завещанию все имущественные дела вашего брата переходят под контроль его старшего сына по достижении им двадцати одного года. В случае же непредвиденной смерти старшего – к младшему, опять же – по достижении им двадцати одного года.

– Ничего не понимаю, – Платон несколько раз прошелся туда-сюда по комнате и у окна постарался незаметно откусить заусеницу, которую отковырял указательным пальцем у ногтя большого. – Он хотел, чтобы племянники жили со мной или не хотел?!

– На этот счет он сделал сыновьям устное предложение. Они сами должны решить, захотят ли жить с вами. Эта великолепная идея пришла в голову руководству нашего ведомства, когда оно узнало, что подразумевается под «имущественными делами» Омолова Богуслава. Если говорить простыми словами, ваш брат распоряжался определенной суммой денег, не совсем ему принадлежавшей. Он был казначеем. Вполне резонно предполагая, что после смерти такого авторитета раздел сфер влияния неминуем, наша Контора решила воспользоваться завещанием вашего брата и постараться за два месяца, оставшиеся до указанного возраста старшего сына Омолова, уладить некоторые проблемы с переделом, сведя при этом до минимума количество жертв и разрушений.

– Бред какой-то! – совершенно искренне заявил Платон. – Прошу меня извинить, я, конечно, даже проработав в вашем ведомстве много лет, никогда не смогу назвать себя специалистом в области службы безопасности, и вообще мало что в этом деле смыслю, но некоторые соображения насчет профессиональной подозрительности и маниакальности ваших работников имею. Скажу больше! У меня почему-то сложилось ощущение обособленности подобных структур от реальной жизни. Не удивлюсь, если процент раскрываемости особо тяжких преступлений находится в прямой зависимости от процента спровоцированных вами же опасных конфликтов. Надеюсь, вас не очень обижает мое мнение дилетанта?

– Ну что вы, – добродушно отмахнулся Птах.

– Благодарю. Вот, к примеру, взять моего брата. Он был известным спортсменом, а после травмы – тренером, директором каких-то комплексов, устроителем соревнований – в общем, личность вполне известная, хотя и несколько скандальная в силу своего неуправляемого характера. Я могу допустить, что по роду коммерческой деятельности Богуслав вполне мог оказаться распорядителем некоторых фондов. И поэтому... – Платон задумался. Птах воспользовался паузой:

– И поэтому вы предполагаете, что наше ведомство, не добравшись законными путями до черного нала некоторых его фондов, сейчас устраивает небольшую шумиху с обысками в офисах, налетами бойцов спецподразделений на спортивные комплексы, распускает грязные слухи об известном борце, чтобы прибрать к рукам немалые деньги, так?

– Приблизительно так, – пожал плечами Платон. – Потому что трудно, знаете ли, представить бандитов, которые после смерти казначея будут дожидаться, пока его старшему сыну исполнится двадцать один год и он с банковскими счетами сядет с ними за стол переговоров.

– Естественно, они не станут этого дожидаться! – воскликнул Птах. – Даже вы это поняли!

– Не станут?..

– Конечно. Они постараются сделать так, чтобы сыновья Омолова не дожили до указанного возраста.

– То есть как? – опешил Платон. – Вы предлагаете мне жить с племянниками, зная, что они обречены? Это смешно! Не проще ли выделить им охрану, арестовать, в конце концов, и посадить в тюрьму для спасения их жизни?

– За что посадить? – заинтересовался Птах.

– Не знаю... За пьяную обезьяну, например.

– В тюрьмах есть свои заказчики и исполнители. Можно, конечно, попробовать выстроить для братьев Омоловых изолированный противотанковый бункер и замуровать их там, но проще все же поселить их к дяде. Ваша квартира и загородный дом будут оснащены новейшими системами наблюдений, кроме того...

– Исключено! – топнул ногой Платон и пососал палец, слизывая каплю крови, выступившую на месте оторванной заусеницы. Вкус крови усилил накатившее отчаяние.

– У вас нет выбора, – сочувственно кивнул Птах. – Никакого.

– То есть как это? – сразу успокоился Платон, обнаружив в этом непоследовательном кошмаре вполне реальную угрозу.

– Представьте себе на минуту, что я могу принудить вас сделать все, что потребуется, шантажом.

– Шантажом?

– К примеру, – кивнул Птах. – Простым надежным способом.

Платон подумал и постарался осторожно озвучить свои доводы против этого средства принуждения.

– Я одинок, – начал он. – Одинокого человека трудно шантажировать. Нет близких, которым он боится причинить боль.

– Любого человека можно подвести под статью и посадить в тюрьму. Даже при небольшом сроке заключения информация о том, по какой статье он туда попал, может совершенно изменить положение вещей и отношение его к жизни. Согласны, Платон Матвеевич?

Омолов тяжело опустился на стул у двери.

– Нужно иметь веские доказательства, чтобы посадить человека, – тихо заметил он.

– Бросьте. Сами только что рассказывали, как мы преобразуем реальность себе на пользу. Я бы никогда не затронул подобную тему, не будь вы так настырны в своем противостоянии. Жаль.

– Вам – жаль? – Платон вскинул глаза на все еще сидящего на столе Птаха.

– Конечно. Я думал, мы договоримся по-дружески. Знаете что? Давайте вычеркнем из памяти последние десять минут нашего разговора. Я предложил вам поселить у себя на пару месяцев осиротевших племянников. Вам эта идея не очень понравилась, как и любому закоренелому холостяку, но, подумав, вы согласились. И завтра встретите их рейс из Москвы. Ладушки?

Платон молчал.

– А может, и этого времени не потребуется, – задумался Птах. – Может, за пару недель этих юношей отравят, задавят, или они сами свернут себе шею. Трудные, неуправляемые подростки!.. – он мечтательно закатил глаза. – Отделаетесь дополнительными похоронами, и все дела.

– То, что вы сказали, – отвратительно, – произнес Платон.

– Согласен, – кивнул Птах.

– Да не захотят они со мной жить! Взрослые мужики, богатые, самодовольные! Они с восьми лет кошек на деревьях вешали! Знаете, что им подарил брат на совершеннолетие старшего? По пистолету! И знаете, куда они с ними тут же пошли? В подвал – отстреливать крыс!

– А вот тут вы не правы. Они просто мечтают о встрече с вами. Сами увидите. Пошире расставьте ноги, чтобы не упасть, когда они от радости кинутся вам на шею.

Тщательно и неспешно одеваясь, словно исполняя ритуал, Платон старался не смотреть на себя в зеркало, но с галстуком не удержался – завис глазами на отражении золотой заколки в пальцах-сардельках и в который раз подивился огромности и удручающей несуразности своего тела. Оно занимало слишком много места, требовало постоянного ухода и было совершенно несообразно той нежной трепетности, с которой Платон постигал действительность. До сих пор жизнь продолжала его волновать и удивлять с той же настойчивостью, с какой подвергала в пятилетнем возрасте бессмысленным испытаниям на выживание, в двенадцатилетнем – стыду и лжи, в ранней молодости – обидам, а что такое зрелость, Платон не понимал до сих пор. Он по-прежнему боялся душой чужой нищеты, болезней привокзальных бродяжек, собачьей бездомности, а при виде мертвых тушек птиц или мелких животных на шоссе отводил глаза и бормотал про себя «...тьфу-тьфу-тьфу три раза, не моя зараза – ты будешь сто лет гнить, а я буду сто лет жить». Сразу же после такой скороговорки на Платона накатывала тоска от необходимости жить сто лет. Тоска в конце концов помогала ему преодолеть щемящее чувство боли за раздавленную колесами кошку или разбившуюся о лобовое стекло птицу – «...тоска смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой тоской – как удачно, с точки зрения Платона, подметил Хайдеггер – приоткрывается сущее в целом». Платон уходил в безразличие с потаенной надеждой на тайну – сущее!.. в целом...

По дороге Платон целиком отдался подкравшейся тоске, а поскольку всегда водил машину очень осторожно – не больше семидесяти в час – и старался избежать любых, даже заманчиво азартных ситуаций на дороге, то даже погрузившись в состояние легкой дремоты и уныния, он доехал до аэропорта без проблем и приключений. Естественно, он приехал слишком рано. Оглядевшись, Платон поднялся по лестнице наверх в кафе, принюхался, отметив неплохой аромат кофе. Заказал двойной, потом подумал и перестраховался: купил еще два шарика мороженого и осторожно утопил их в горячей коричневой жидкости с пенным налетом. Попробовал и благодарственно кивнул через столик буфетчице, наблюдавшей за его действиями из-за стойки с напряженным вниманием. Можно было и не добавлять мороженого – кофе отменный. Покончив с первой чашкой, Платон заказал вторую – уже без мороженого, потом спустился вниз, наслаждаясь послевкусием во рту – никогда не понимал людей, которые после любой, даже изысканной трапезы первым делом бегут полоскать рот или травить вкусовые сосочки жевательной резинкой, – вышел из стеклянных дверей наружу и огляделся. Июль почти не чувствовался, небо имело столь любимый Платоном оттенок холодной морской воды – серое, с просинью, подсвечивающейся внезапными сполохами пробившегося солнца. Было прохладно, небольшой беспокойный ветерок то и дело менял направление и запах – от скошенных газонов на Платона пахнуло душком скошенной травы, а потом – сразу же – сладковатым запахом дорогих духов от женщины неподалеку.

– Рейс из Москвы задерживают, – негромко сказала женщина, не поворачивая головы.

Платон огляделся и не нашел никого поблизости, кто бы мог отреагировать на ее слова.

– На двадцать минут, – добавила она, покосившись в его сторону.

– Неужели?.. – растерялся Платон и шагнул в ее сторону.

– Здесь в кафе наверху варят неплохой кофе, – спокойно продолжила она беседу, опять уставившись в пространство перед собой.

– Неужели? – опять сказал Платон и тут же спохватился: – Ах да, я там был, хороший кофе.

– Во рту остается привкус табачной крошки, – невозмутимо отметила женщина.

Вблизи она оказалась старше, чем выглядела на расстоянии.

– Как вы узнали, что я жду самолет из Москвы? – спросил Платон, отметив странный цвет ее глаз – черные, с вишневым отливом, такие он видел только у лошадей.

– Это просто, – усмехнулась она. – Вы вошли в зал, осмотрели табло прибытия, потом взглянули на часы и пошли наверх в кафе.

– Да, но...

– Возьмете меня к себе домработницей? – перебила его женщина.

Странно, но Платон совершенно не удивился – то ли тоска еще не отпустила, то ли он отравился безразличием вчера в кабинете Коли Птаха.

– У вас теперь хлопот прибавится, – продолжала незнакомка, шагнув к Платону ближе, – считай – два взрослых мужика, им и приготовить надо, и убраться после них. Я много не запрошу, сговоримся.

– Сговоримся... – повторил Платон, потом очнулся и легонько стукнул себя ладонью по лбу. – Извините, я сразу не сообразил – вы из Конторы? Вас прислали по работе, да?

– Я сама по себе, – ответила странная дама. – А вы что, хотели из фирмы помощницу по дому заказать? Вот видите, как удачно вышло.

– Не понял, я должен еще и вас поселить к себе вместе с племянниками? Мне об этом ничего не говорили, извините...

– Мне есть где жить. Буду приходящей домработницей. Вы меня не помните? – женщина подошла еще ближе, запах духов стал нестерпимым.

– Э-э-э... Простите, я ничего не понимаю. Почему я должен вас помнить?

– Ну и не надо, – отстранилась она. – Зовите меня Аврора. Думаете, мальчики приедут с багажом?

– Понятия не имею, – Платон отступил от нее в сторону.

– Уже пора, – заметила женщина и кивнула на двери. – Вы идите один, а я вас у машины подожду. Представите меня мальчикам, как домработницу.

– Черт знает что такое!.. – прошептал Платон, шагнул к распахнувшимся дверям и столкнулся с высоким худым мужчиной, тут же ухватившим его за плечи.

– Простите, я...

– Где вы ходите? Самолет давно прибыл, вас уже ждут!

Платон вскинул глаза, но лица говорившего разглядеть не смог – только выступающий острый подбородок: став на цыпочки и задрав вверх голову, человек хищно осматривал зал.

– Отпустите меня, – Платон повел плечами.

– С кем вы вступили в контакт?

– Куда я вступил?.. – освободив плечи, Платон быстро развернулся и постарался уйти, но был схвачен сзади за пиджак.

– Не туда, – сквозь зубы процедил странный мужчина. – Направо. И побыстрей, а то они уйдут ловить такси.

Платон посмотрел в указанном направлении.

У киоска с сигаретами стояли два весьма упитанных молодых человека. В ярких майках, легких шортах ниже колен и в чудовищно огромных одинаковых кроссовках они выглядели почти комично, если бы не устрашающие бицепсы на руках. Тот, что пониже, был в мотоциклетном шлеме. А младший – Платон узнал Веню по цвету волос – имел в рыжих кудрях крошечную клоунскую остроугольную шапочку, подвязанную под подбородком резинкой.

– Анкл бэнц! – заорал Веня и ткнул брата локтем.

Подхватив с пола увесистые рюкзаки, они побежали к Платону, сметая попавшихся на пути людей.

– Анкл-анкл-анкл-бэнц! – продолжал кричать рыжий Вениамин, бегая вокруг Платона. Старший Федор сдернул шлем, обнаружив под ним короткий ежик черных волос, схватил Платона за лацкан пиджака и стал просить его постоять спокойно три секунды.

– Три секунды! – кричал он, хотя Платон застыл на месте как окаменелый. – Один момент! – Свободной рукой Федор судорожно рылся в кармане широких шорт и наконец выудил небольшую темную бутылку.

Сорвав зубами пробку, Федя заткнул горлышко большим пальцем и, изобразив на лице зловеще-радостную ухмылку, взболтал содержимое, после чего облил пенной струей Платона с головы до парадно-выходных ботинок.

Судорожно всхлипнув, когда пена ударила в лицо, Платон закрылся руками, но с места не сдвинулся. Кое-как утеревшись, он осторожно открыл глаза и обнаружил братьев, радостно скачущих вокруг него с тем же идиотским припевом: «Анкл-бэнц! Анкл-бэнц! Анкл-анкл-бэнц!»

Ухватив того, который оказался ближе, Платон спросил:

– Что это?..

– Это кола! – радостно заорал Вениамин. – Мы тебя побратали! Давай клешню!

Вцепившись в ладонь Платона, Веня вдруг выпятил грудь и изо всей силы дернул дядюшку за руку на себя. Потом Федя повторил этот же ритуал, но уже более осторожно – учитывая особенности фигуры Платона – он врезался в племянников не грудь в грудь, как полагалось при братании, а весьма обширным животом.

– Минуточку, стойте же. Мальчики! – повысил голос Платон, освободил ладонь и потряс ее, восстанавливая кровообращение. – Давайте пойдем в машину и поговорим. Разреши, – он взял из руки Феди полупустую бутылку и рассмотрел ее. Действительно, кока-кола. Интересно, готовы ли к ее пятнам современные химчистки?..

– Анкл, мы тебе еще подарок везли, – от души сообщил Федя.

– Цветок в горшке. Канабис. Молоденький совсем, – уточнил Веня.

– Его пограничники отобрали в аэропорту, – погрустнел Федя.

– Козлы! – закончил Веня.

– Шлем!! – вдруг заорал что есть мочи Федор и бросился назад. Подобрал с пола забытый шлем и бегом вернулся.

Платон осторожно попытался разогнуть ноги в коленах. Он почему-то слегка присел от крика племянника.

– Анкл, ты здорово выглядишь! – Федя стукнул Платона по спине пятерней.

И колени разогнулись сами собой.

У автостоянки братья заспорили, кто поведет. Платон слушал их с ужасом.

– Машину буду вести я, – как можно тверже сказал он.

– Брось, анкл, мы уже три дня не крутили баранку, – отмахнулся Федя.

– Но ты можешь сидеть на переднем сиденье, – великодушно разрешил Веня. – Где твой катафалк?

Платон поднял руку, чтобы показать где, и застыл в ленинской позе, так любимой скульпторами.

У его джипа, прислонившись ягодицами к багажнику, курила женщина. Та самая.

– Эта кошелка с тобой? – спросил Федя.

Платон опустил руку. Он совершенно забыл о незнакомке. Более того, в душе Платон надеялся, что ему просто-напросто попалась подгулявшая сумасшедшая, из тех странных женщин, что носят на вечерних платьях лисьи шкурки с засушенными головами и лапами и обливаются духами, выходя в булочную. Иногда такие дамы появлялись в его жизни бесполыми призраками унылого бомонда, оставляя после себя желание напиться. Но, бог мой, она безошибочно определила его машину!

Тут Платон вспомнил вчерашний день, разговор в кабинете Птаха и посмотрел на братьев. Вероятно, в его взгляде выразилось отчаяние.

– Только не говори, что это твоя старуха, – подозрительно прищурившись, покачал головой Веня.

– Старуха?..

– Жена, в смысле, – уточнил Федя.

– Нет, конечно, я не женат, эта женщина... – начал объяснять Платон, но от дружеского шлепка ладонью по спине поперхнулся.

– А со всеми остальными сосками мы работаем, как?.. – радостно спросил стукнувший его Федя.

– По Фрейду! – еще радостней заорал Веня и показал, как именно – конвульсивно двигая тазом вперед-назад, а руками делая энергичные движения на себя – от себя.

Аврора тем временем бросила окурок и растерла его острым носком изящной туфли.

За руль сел, естественно, Федор.

Пока Платон в нерешительности топтался у передней дверцы, собирая в себе мужество для твердого «нет», Веня, устроившись сзади, крикнул Авроре:

– Кошелка, анкл сядет впереди, так что запрыгивай ко мне!

Платон открыл заднюю дверцу, подождал, пока женщина втащит за собой длинные ноги, после чего ему не оставалось ничего другого, как сесть рядом с Федей на переднее сиденье.

Шофером, кстати, тот оказался неплохим. При ужасающем превышении скорости – до ста десяти! – машина слушалась его беспрекословно.

После второго лихого разворота Аврора сзади завалилась на Веню, а Платон судорожно стал тянуть ремень безопасности, чтобы закрепиться. Пока он возился с застежкой, Аврора вдруг спокойно заметила:

– Не подсекайте эту «Ниву». Проблемы будут.

– Да-да! – Платон наконец справился с застежкой. – Никого тут на дороге не подсекайте, можем влипнуть в неприятную ситуацию.

– Анкл разберется! – воинственно прорычал Федя. Но после того как сзади затих скрежет тормозов чудом избежавшей «поцелуя» «Нивы», внимательно посмотрел в зеркальце на Аврору и спросил:

– Ну и где проблемы?

– Что это значит – анкл разберется? – перевел дух Платон.

– Там сидят пятеро мужчин крупного телосложения с одинаковыми стрижками, – спокойно заметила Аврора. – Неужели не ясно, какие могут быть проблемы?

– Не курите в моей машине! – заволновался Платон, заметив краем глаза, что женщина достала пачку сигарет.

– Эта тачка вяжется за нами из аэропорта. – Веня вытащил изо рта женщины, никак не отреагировавшей на слова Платона, сигарету и бросил ее в окно. – Анкл, если это твои люди, предупреждать надо, – назидательно произнес он, отправляя в открытое окно и пачку.

– Мои люди? – растерялся Платон, заметив, что Аврора уставилась перед собой застывшим взглядом и щелкает зажигалкой перед лицом. – Что значит «мои люди»?

– Охрана или слежка, – объяснил Веня, с силой выхватив из руки Авроры зажигалку и отправив ее за пачкой сигарет.

Не изменившись в лице и все так же таращась перед собой, Аврора нащупала левой рукой шлем и запустила его мимо Вени в то же окно. Платон отстраненно – вероятно, мозг не успел отреагировать – смотрел, как ярко-красный шлем со скоростью снаряда врезается в переднее стекло идущей сзади на изрядном расстоянии «Нивы».

– Шлем! – только и смог он промолвить, с трудом удерживаясь, чтобы не захихикать самым идиотским образом.

– Что – шлем? – покосился назад Федя.

– Эта кошелка выбросила твой шлем в окно, – махнул рукой Веня, показывая куда.

Потом Платон вспомнил, что после этих слов он зачем-то стал считать секунды.

«Раз-два-три...» На третьей Федя осознал ситуацию и нажал на тормоза. А Платон увидел перед собой на дороге метнувшегося зверька и закричал что есть силы. Ремень безопасности сдавил его живот и грудь. Только было Платон с облегчением отметил, что не достал головой до лобового стекла, как вдруг машина с силой дернулась вперед, ремень вырвало из гнезда. «Достал!..» – подумал Платон, на несколько секунд теряя сознание.

Он открыл глаза, осмотрелся. Кроме него в джипе никого не было – на дороге стояли братья Омоловы и Аврора, разглядывая что-то на асфальте. Рядом с ними Платон увидел двоих незнакомых мужчин. Он вышел, покачиваясь, и понял, что эти двое из той самой «Нивы», в которую сначала попал шлем, а потом и сам автомобиль врезался сзади в резко затормозивший джип.

Все пятеро стояли молча. Платон подошел. Это была кошка. Крупная, с красным лакированным ошейником на шее. Зад был раздроблен, она не могла встать, но что больше всего поразило Платона – зверек не кричал от боли, а шипел, оскалившись и скребя асфальт передним лапами.

– Тьфу-тьфу-тьфу три раза, не моя зараза!.. – забормотал Платон. – Ты будешь сто лет гнить, а я буду сто лет жить.

Все посмотрели на него, и Платон вдруг подумал, что кошка-то не мертвая.

– Подыхает, – вздохнул Веня.

– Ага! Она может так подыхать еще полдня. Кошки живучие, – не согласился Федор. – Вон какая откормленная. Небось вывели погулять из крутой тачки, она и потерялась.

Аврора открыла сумочку и достала газету. Развернула ее, наклонившись над зверьком.

– Что это ты надумала? – Федя выставил между нею и кошкой ногу в кроссовке.

– Нужно ее отнести в траву. Пусть умирает под деревом, – тихо сказала женщина, не поднимая головы.

– Ой-ой-ой! Какое сострадание! – злобно заметил Федя. – И укольчик обезболивающий сделать, да? А ну-ка отойди, чучело! – Он бесцеремонно потеснил Аврору и вдруг достал из-под футболки небольшой пистолет. – Тут такое дело, анкл, – повернулся Федя к Платону. – Не усмотрел вот, раздавил животинку. Сделай одолжение, а?

– Что?.. – ноги Платона опять предательски подогнулись в коленях.

– Ну, чтобы, значит, прекратить мучения. Живое все-таки, – объяснил Федя, протягивая пистолет Платону.

– Это вы, пожалуйста, без меня, – Платон попятился, выставив перед собой ладони. – Кошки – это по вашей части!..

– Анкл, пойми, – выступил вперед Веня. – Мы тоже этих тварей лицемерных не терпим, но садистами никогда не были. Ты все-таки специалист. А мы с Федькой, самое лучшее, из десяти выстрелов по три шестерки можем выбить. Анкл, сделай все аккуратно, чтобы, значит, без мозгов, и машину не испачкать, – по-деловому закончил Веня.

– Не, ну я, конечно, могу попасть в ухо, если ствол туда суну, – задумчиво заметил Федор. – А с расстояния, навряд ли...

– Да что вы себе позволяете! – Платон, ища поддержки, посмотрел на мужчин из изрядно покореженной спереди «Нивы», но те настороженно отступили назад. – Я не могу убить кошку! Я вообще...

– Да мы понимаем! – стукнул себя в грудь Веня. – Специалист твоего класса не станет поганиться такой пакостью, как кошка! Что же теперь, пусть ее твоя кошелка завернет в газетку и отнесет в травку? А ну как она не подохнет до ночи, вылезет опять на шоссе, поползет, воя, на огни?

– Замолчи! – крикнул Платон, закрывая ладонями уши. – Что-то надо делать, что-то надо делать...

– Да делов-то всего – взять ствол и с одного выстрела аккуратно избавить ее от мучений.

– И вы хотите, чтобы это сделал именно я? – никак не мог осмыслить происходящее Платон.

– Ну ты же специалист, а Федька – он обязательно забрызгает мозгами все вокруг, он в прошлом месяце с трех выстрелов так и не смог попасть вот в такую башку одного черномазого...

– Да потому что у него волосы торчали шаром на полметра от черепушки!

– Стоп! – крикнул Платон и вдруг почувствовал в своей руке холод металла.

– Анкл, – понизил голос Федя, засовывая ему в руку пистолет, – поторопился бы, а то братки, которые в нас из-за шлема саданулись сзади, достанут стволы и начнут подсчитывать ущерб. А как ни крути – я виноват: затормозил резко. Пальни – и линяем.

– А куда... Куда тут надо нажимать?.. – Платон поднял руку и удивился тяжести пистолета.

Братья захохотали, толкая друг друга локтями.

– Ну, анкл, ты даешь! – заметил Федя, после чего последовал уже знакомый по мощи и направленности шлепок ладонью по спине Платона.

Покачнувшись, Платон наткнулся на странный взгляд Авроры. Она смотрела на него, как на противное насекомое – с любопытством и отвращением. Эти взгляды Платону были хорошо знакомы. Так могут смотреть только отвергнутые женщины, вдруг обнаружившие в галантном, щедром и милом кандидате в любовники отвратительнейшее сексуальное отклонение.

Платон уже давно старался вести себя с женщинами отстраненно, чтобы не натыкаться потом на подобные взгляды, потому что знал – любая из них, даже та, что просто спрашивает на улице, как пройти в нужное место, через несколько секунд начинает оценивать внешность и живущую в глазах энергетику попавшегося ей прохожего с гормональным пристрастием. Он до сих пор не научился хамить и отмахиваться от них, до сих пор с галантной учтивостью протягивал носовой платок, деньги и руку помощи в ответ на жалобные просьбы об участии. Но эта женщина не имела права так смотреть! Он даже еще не согласился взять ее в домработницы! А что касается ведомства, в котором она работает, так этот факт может вызывать только сочувствие, но никак не вседозволенность оценки!

Покосившись на продолжающую скалить клыки кошку, Платон вытянул руку, зацепил указательным пальцем выступавшую изогнутую железку и, крепко зажмурившись, нажал на нее.

После неожиданно громкого выстрела последовало несколько секунд молчания, Платон открыл глаза, а братья стукнули друг друга кулаками в плечо.

– Да-а-а... – протянул Федор. – Что тут скажешь!..

– Сказать тут нечего! – поддержал его Веня.

Опомнившийся от сильного толчка в руку Платон с удивлением покрутил запястьем, осторожно глянул на кошку. Та замерла, уронив голову, но рта не закрыла. Он обшарил быстрым взглядом всю ее несчастную тушку, но не нашел никаких следов выстрела.

– Ребята, я же вам говорил...

– Специалист! – Федя ударом ладони в спину прекратил его попытки объясниться.

– А ты заметил, что он глянул только мельком и потом закрыл глаза! – с выражением восторга на лице Веня склонился к кошке.

– С закрытыми глазами – попасть точно в глаз! – повысил голос Федя, посмотрев на отступающих к «Ниве» мужчин.

– Аккуратно сработано! – выпрямился Веня и вытащил из ладони Платона пистолет.

– Кто попал в глаз? Я попал в глаз? Этого не может быть, я никогда в жизни...

– Федька тоже никогда раньше в негров не стрелял, – кивнул Веня, отдавая брату пистолет. – А припекло – и облажался! Учись, брат!

– А можно теперь отнести кошку в траву? – вдруг спросила Аврора, все еще комкая в руках развернутую газету.

– Вот за что я уважаю кошелок! – заметил Федя. – Обязательно ведь настоят на своем!

Аврора попыталась поднять мертвого зверька, но у нее это не получилось – газета порвалась. Платон, как в бреду, пошел открыть багажник, чтобы взять там пакет или мешок для мусора, и почти минуту стоял и тупо разглядывал изуродованный зад своей машины. Потом он обернулся и не обнаружил разбитой «Нивы». Не успев удивиться, куда подевалась машина и почему ее хозяева уехали, не дождавшись милиции, он был подхвачен под мышки братьями и почти силой засунут на переднее сиденье.

– Сматываться надо, – уверил Платона Федя. – Сейчас постовые прибудут, наверняка ведь какой-нибудь гад уже позвонил.

Платон смотрел, как Веня подошел к Авроре, достал носовой платок и взял через него кошку за ноги. Женщина дернулась и прижала руки с испачканной газетой к груди, когда Веня, размахнувшись, закинул тушку животного вместе с платком в траву у дороги. Потом он вырвал у Авроры из рук газету, отбросил ее и стал что-то тихо втолковывать, размахивая перед ее лицом руками, а она настороженно следила за его движениями и кивала. Потом Веня показал куда-то рукой, Аврора еще раз кивнула и пошла в указанном направлении.

Открыв дверцу, Платон посмотрел вниз. После кошки осталось довольно большое темное пятно, но что совершенно выбило его из колеи – в одном месте асфальт имел странную выбоину с блестевшим внутри нее кусочком металла, и выбоина эта была залита свежей кровью.

– Насквозь! – кивнул Федя, протянув мимо него руку и захлопывая дверцу.

Сзади хлопнул дверцей Веня.

– Поехали!

Платон отметил, как осторожно Федор старался завести машину. Она тронулась с места и, подергиваясь, набирала скорость. Что-то было не так, что-то мучительно неуловимое, словно забытое в пылу беседы нужное слово. Вдруг Платон вздрогнул.

– А женщина? – оглянулся он назад. – Где Аврора?

– Я ее послал шлем искать, – невозмутимо заметил Веня. – А что? Сама выбросила – пусть сама и ищет. Я сказал – пока не найдет, чтобы домой не приходила.

– Куда – домой?.. – машинально спросил Платон.

– Да куда хочет! Без шлема, короче, пусть тебе на глаза не показывается.

– Мне?.. – прошептал Платон и подумал, что Аврора ведь не знает, где он живет. Потом он сам себе грустно усмехнулся – она же наверняка из Конторы и все про него знает, вон как смотрела! Потом он откинул голову назад и зажмурился, чтобы забыть зловещий вишневый отлив ее глаз, да так и заснул, сильно утомленный всеми навалившимися на него невероятными событиями – такая здоровая реакция организма на неприятные неожиданности спасала психику Платона с раннего детства.

Его растолкали на Литейном.

– Ну вот, не туда заехали, – пробормотал Платон, радуясь, что отключился полностью хотя бы на полчаса. – И никто не остановил по дороге? – пришел он в себя окончательно.

– Почему не остановил, остановил, – пожал плечами Федя. – Гаишник молоденький. Я ему объяснил по-быстрому, кого везу, он и отвалился.

– А кого ты везешь? – Платон показал рукой, где нужно повернуть.

– Кукарачу! – удивленно повысил голос Федя. – Я сказал – напряги мозги, просканируй фейс сидящего рядом со мной человека! Это же Кукарача! Он просканировал и отвалился.

– Он не потому отвалился, – объяснил Веня. – Он упал, потому что Федька рванул с места и саданул левой фарой по его мотоциклу.

– Господи! – ужаснулся Платон.

– Да ладно тебе, анкл. У нас зад в смятку, а ты из-за какой-то фары лопушишься! – укоризненно посмотрел Федя.

– Он жив? Милиционер этот? – слабея, поинтересовался Платон.

– Не то слово! – радостно уверил его Федор.

– Да, он в порядке, – подтвердил Вениамин. – Он выбрался из упавшего мотоцикла, бежал за нами и палил в воздух из пистолета. Он в полном порядке.

– Здесь два раза направо, – Платон нашел в себе силы поднять руку. – Перестраивайся в левый ряд.

– Где у тебя нора по металлу? – спросил Веня на светофоре. – Мы туда едем?

– Нора? По металлу?

– Куда ты тачки паленые или битые скидываешь? – объяснил Федор.

– Никуда не скидываю, у меня еще не было битых тачек, и никто их не поджигал.

– Специалист, – Веня толкнул брата в плечо.

– Высший класс! – правым кулаком Федор передал толчок Платону.

Платон с ужасом подумал, что братья правы. Не тащить же разбитую машину во двор к подъезду! Он достал телефон. С тяжелым сердцем нажал кнопочку пять. Вчера именно на эту цифру ему поместили экстренный номер для связи. Услыхав «Бухгалтерия слушает», Платон попросил Колю.

– У телефона.

– Я застрелил кошку, – вдруг сказал Платон, хотя собирался спокойным голосом спросить «Куда скинуть битую тачку?»

– Поздравляю, – равнодушно заметил Коля Птах.

Его равнодушие слегка обидело Платона, и он не стал уточнять, что с закрытыми глазами умудрился попасть кошке в глаз.

– Машина разбита, – заметил он уже с раздражением.

– Бросьте ее.

– Где?

– Да где сейчас стоите. Хоть на светофоре. Только побыстрей. Мы уже не успеваем отработать дорожный патруль.

– А как же?..

– Перейдите на ту сторону улицы, третья припаркованная от столба – будет ваша. Красный «Москвич». Ключи в зажигании. Оставите во дворе, вечером созвонимся.

– Что? – спросил Федя, когда Платон убрал телефон.

– Подъезжай к обочине и остановись. Выходим. По-быстрому, – пробормотал Платон, стараясь не выдать свою растерянность голосом.

– Говорил же тебе, что гаишника нельзя трогать! – посетовал Вениамин. – Теперь у анкла неприятности!

Они перешли улицу. Платон огляделся. Третья от столба – это, конечно, конкретное место, но на углу машины были припаркованы с двух сторон от столба. И, как назло, с одной стороны – «Москвич», и с другой стороны – тоже.

– И что характерно – оба красные, – пробормотал Платон вслух.

– Ну прости, анкл, – от души попросил Федя.

Подумав, Платон двинулся направо, осмотрел салон «Москвича» – третьего от столба. Ключей в зажигании не было, на заднем сиденье вповалку лежали рюкзаки.

– Не тот, – резко развернулся он.

Братья послушно шли за ним гуськом.

Когда Платон открыл дверцу, сел за руль и завел еще теплый двигатель, Федя, оглядевшись, наклонился и сообщил:

– В «мерсе» слева тоже ключи забыли.

– Садитесь быстрее!

– Слушайся анкла, – Веня толкнул брата в салон. – Погоришь на дорогих тачках. Они же все с антиугоном!

Оказавшись в знакомом дворе, Платон перевел дух и только тогда понял, что дорога от аэропорта его совсем доконала. Он собирался, неспешно передвигаясь, в пути объяснить братьям правила проживания в его доме. Теперь все слова начисто вылетели из головы. Платон прислушался к пульсации крови в ушах. Выключил мотор. Набрал воздуха, чтобы начать разъяснительную беседу, потом надул щеки и медленно выпустил воздух из легких.

– За кого вы меня принимаете? – спросил он вместо задуманного: «Мальчики, я живу холостяком, имею устоявшиеся привычки и странности, постарайтесь не тревожить меня излишним любопытством и выполнять определенные требования по перемещению по квартире».

– Анкл, мы тебя уважаем, – ответил Веня за двоих.

– Тогда постарайтесь изо всех сил и не прикасайтесь к вещам, которые трогать нельзя, – это у него сложилось само собой, вместо: «Некоторые предметы в квартире имеют для меня большую ценность, я прошу не брать их без разрешения. Особенно книги. Это исторические раритеты». Понятно? – спросил Платон, зациклившись про себя на слове «раритеты» и радуясь, что не произнес этого вслух. Потом пришлось бы понятным для братьев языком объяснить, что оно означает.

– Чего тут непонятного, – пожал плечами Федор. – Покажешь сразу, где у тебя растяжки стоят, и все дела.

– Я рад, что вы меня поняли, – кивнул Платон, соображая – спросить или не надо, что такое растяжки? Решил не сбивать беседу и продолжил: – Не трогайте дорогие мне растяжки, и все будет в порядке. Теперь по площади. Вам выделена самая большая комната, кухня – само собой – тоже в пределах допустимого передвижения, еще места общего пользования, естественно. В мою спальню можно заходить, но не более того. Все, что стоит за стеклом, трогать нельзя, в обуви ложиться в кровать запрещено, курить... Вы курите?

– Нет, – покачал головой Федя. – Мы себе не враги. Так, иногда сделаем в хорошей компании пару затяжек.

– И прекрасно. Пару затяжек делать в моей спальне тоже нельзя. Что осталось? Библиотека, но книги, я думаю, для вас пока тема не актуальная. Еще есть одна запертая комната – мой кабинет. Я вам его покажу, но входить в него потом будет запрещено.

– Анкл, ничего не выйдет, – покачал опущенной головой Федор.

Платон посмотрел на них обоих в зеркальце. Братья сидели на заднем сиденье плечом к плечу.

– Почему не выйдет? – спросил Платон, слегка похолодев.

Его выстроенная крепость, его уютная норка, прекрасный музей и неприкасаемая коллекция вин! Венецианское стекло, фарфоровые статуэтки восемнадцатого века, ковры и бронза! А трубки?! Платон даже застонал от ужаса.

– Понимаешь, анкл, не можем мы жить с Федькой в одной комнате, – объяснил Веня. – Федька на ночь обязательно кого-нибудь приводит, а если не находит подходящую кошелку, то дрочит по полчаса. Громко! – уточнил Вениамин и, подумав, добавил: – Жениться ему надо.

– Ну так!.. – пожал плечами Федор.

– А ты?.. – Платон не смог быстро подобрать слова, но Веня его понял и с готовностью разъяснил:

– А я книжку читаю.

– Ага, – подтвердил Федя. – Уже год, как читает на ночь книжку. Прочитал больше половины. Импотент!

– Какую же ты книгу читаешь? – опешил Платон.

– Первую, – ответил Веня. – Первую книжку Гарри Поттера. Это, короче, про одного пацана, который...

– Я поселю тебя в библиотеке, – с облегчением выдохнул Платон, кое-как совладав с улыбкой.

Успокоенный и даже слегка повеселевший, он открыл замки своей квартиры и нажал в коридоре на пульте шифр сигнализации.

– Ни хрена себе! Ты что, музей ограбил? – с порога оценили обстановку братья.

– Располагайтесь, – сразу погрустнел Платон.

Обойдя квартиру, братья внимательно все рассмотрели, выслушивая наставления дядюшки. Веня сдвигал все картины по очереди и заглядывал за них, а потом поинтересовался:

– А где сейф? Где ты прячешь оружие?

А Федор, осмотрев запретный «кабинет», уважительно присвистнул и попросил:

– Можно Веньку оставить в большой комнате книжку на ночь читать, а меня сюда поместить для траханья?

Платон вздрогнул и осмотрел квадратное помещение, задрапированное гобеленами, со статуэткой работы Челлини и мальтийской Венерой на антикварном столике, застеленном древней иранской шалью, ниспадающей до пола. С китайскими гравюрами по шелку – совокупляющиеся любовники, с курительницей в углу, как раз под резной деревянной вязью на стене в три квадратных метра: все пары Ноева ковчега в виде причудливо переплетающихся фигурок людей и зверей в экстазе продолжения жизни. Тяжелые шторы со свисающими кистями плотно закрывали окно, подсветка шла из углов комнаты – от бронзовых напольных светильников с еле тлеющими красными огоньками в чеканных цветах. Одна пара штор закрывала окно, а другая – зеркало во всю стену, если раздвинуть сразу все портьеры, комната начинала светиться двумя окнами – настоящим и его отражением. Пол был завален подушками разных размеров. Из мебели ничего не было, кроме китайской ширмы, столика, застеленного тончайшей шалью с вышитыми фигурками ярких птиц, и лежанки рядом с древней курительницей.

Платон вдохнул полной грудью – только здесь был установлен новейший кондиционер с очистителем воздуха, и подожженная палочка сандалового дерева окутывала дымком комнату и мягкие предметы в ней только на время своего тления. В комнате не было старых устоявшихся запахов, ощущение чистоты и свежести не дополняли своим привкусом древности даже персидские ковры на полу.

– Нельзя, – сказал Платон твердо и легко произнес слова, в любое другое время покоробившие бы его: – Это моя личная комната для траханья.

Решили сесть за стол и поговорить. Устроились в большой комнате, Платон принес на подносе сок и фрукты. Братья съели по персику, выстрелили друг в дружку косточками, после чего достали ядовито-красные резинки и синхронно их зажевали.

Платон не знал, с чего начать беседу с племянниками. Он посмотрел на Федора, на его мощно движущиеся челюсти, отсутствующий взгляд. Потом – на Вениамина.

Пока Платон подбирал слова, Федор шлепнул по столу ладонью.

– Короче, анкл. Отец отбросил копыта, но не нам его судить. А на тебя у нас большие планы.

– Копыта?.. Как это – судить? Какие еще планы? – забормотал Платон.

– Отец обещал передать всю номенклатуру Федьке из рук в руки. Посвятить, так сказать, в дела. Обещал? Обещал. Выполнил? Фиг! – с обидой в голосе объяснил Веня. – Убил его Пончик, что тут непонятного? Ты по своим делам должен знать этого Пончика.

– Да-а-а?.. – протянул Платон. – А мне сказали, что сердечный приступ...

– Они скажут, – кивнул Веня. – Они и не то скажут. У отца с сердцем все было в порядке. Никогда не жаловался. А на Пончика жаловался!

– Считай, по два раза в месяц жаловался, – подтвердил Федор. – Там, короче, такая бодяга была. Пончик не захотел по договоренности поделить гостиницы, отец прижал его, а тот рванул за границу.

– Вот и ладно, – с облегчением вздохнул Платон. – Давайте поговорим о наших с вами планах.

– А мы тебе о чем толкуем?! – повысил голос Федя. – Ты должен завалить Пончика, потому что он жизни нам все равно не даст. Убьет то есть. Тут дело времени. Кто кого успеет первым.

– Минуточку, – выставил перед собой ладони Платон. – Никого я не собираюсь валить, и раз уж вы заговорили о криминальных связях вашего отца, то это разговор отдельный.

– Брось, анкл. Ты что, надеешься с ним договориться? Если отцу не удалось, то тебе и подавно, – отмахнулся Веня. – Мы уже все подготовили. Позвонили, кому следует. Ночью вылетаем.

– Как это?.. – Платон отвалился на спинку стула. – Куда вылетаем?

– В Ялту, – ответил Федор. – Надеюсь, бумаги у тебя в порядке?

– Бумаги?.. – Платон почему-то вдруг подумал, что не написал завещания. Как-то раньше ему это не приходило в голову.

– Паспорт, визы всякие? – уточнил Федор.

– А... нет. Нет, не в порядке. У меня загранпаспорт просрочен, а вы сказали, что этот Пряник...

– Пончик.

– Ну да, Пончик, что он за границей, так что давайте пока отложим его замачивание.

– Мы полетим в Ялту, это недалеко, – успокоил Платона Вениамин. – Он с охраной там окопался в гостинице.

Платон встал, походил по комнате, уговаривая себя перестать паниковать и собраться с мыслями. Кое-как ему удалось составить начало речи.

– Федор. Вениамин. Мы не виделись с вами почти десять лет. За это время и вы, и я сильно изменились. Помолчите! – повысил он голос.

– Закрой пасть, видишь, анкл нервничает, – Федор ткнул брата локтем.

Веня закрыл рот и опустил поднятую руку.

– Да... – сбился с мысли Платон. – Я хотел сказать, что намеревался поближе с вами познакомиться, прежде чем принимать те или иные решения по поводу нашей совместной жизни. Например, расскажите, чем вы занимались в последнее время.

Братья переглянулись.

– Анкл... – начал говорить Веня, но Платон его перебил:

– Вы все время называете меня этим странным прозвищем, оно несколько режет слух.

– Чего оно режет? – спросил у брата Федор.

– Ему не нравится слово «анкл», – объяснил Веня.

– А как тебя называл отец? – заинтересовался Федор.

– Ну... – задумался Платон. – В хорошем настроении он называл меня Тоней, а в плохом... Нет, минуточку. Я хотел предложить вам называть меня по имени и отчеству, этого вполне достаточно.

– Тоня не пойдет, это по-бабски как-то, – заявил Федор. – Мы будем называть тебя Тони. Тони – это как у мафиози в Италии.

– Ага, – кивнул Веня. – Я фильм видел, там так звали главного гангстера.

– Меня зовут Платон Матвеевич...

– Так мы не поняли, что ты решил с Пончиком? – перебил его Веня.

Платон вдруг успокоился и посмотрел на братьев с участием и жалостью.

– Тони, не смотри так, будто мы уже покойники, – попросил Федор. – Мы в тебя верим.

– Давайте продолжим знакомство. Расскажите мне о брате. Я его давно не видел.

– Чего говорить? – уточнил Федор.

– Ну, чем он интересовался последние годы. – Пять лет назад чеченцев теснили от гостиниц, он этим интересовался. Еще он немножко интересовался казино, но там было кому интересоваться, кроме него.

– Еще он интересовался два месяца кино, – напомнил Веня. – А потом перестал. Поставил на главную роль телку и завязал.

– Телку?.. – не понял Платон. – В смысле – корову?

– Телку – в смысле шикарную соску. Он был этим, как его... – Федор нахмурил лоб.

– Продюсером, – медленно выговорил Веня. – Кого скажет на главную роль, того и поставят. За два месяца кое-как выбрал. Героиню, в смысле.

– Ах, героиню, – улыбнулся Платон.

– Расскажи про татуировку, – напомнил Федор.

– Да. Он татуировками стал интересоваться. На заднице наколол себе дракона. Из Японии в прошлом году приезжали жирдяи, у них есть спорт такой – толкаются, кто кого вытолкнет из круга. Отец разохотился, тоже тряпкой между ног обмотался и выскочил на подиум толкаться.

– И что? – заинтересовался Платон.

– Показал всем дракона на заднице. А зря, что ли, его выкалывали полдня?

– А еще он целый год интересовался бриллиантами, – вспомнил Федя.

– Якутскими алмазами, – уточнил Веня.

– Ну да. Он так изучил чукчей, что все время говорил про них! Даже язык выучил немного.

– Он уверял, что может уломать любого чукчу купить у него все, что угодно. Даже печку.

– Не печку, а типа духовки! – поправил брата Федор.

– Печку!

– Подождите, может быть, холодильник? – внедрился в спор Платон. – Есть такой анекдот про чукчу с холодильником. Там вся суть в том, что температура в холодильнике плюс пять, понимаете? – Платон сбился, видя одинаково снисходительное выражение на лицах братьев, – ну, в общем, в холодильнике теплее...

– Ну ты, Тони, странный какой, – удивился Веня. – На кой черт чукче холодильник? У него в чукляндии и так один лед кругом!

Братья замолчали. Платону стало вдруг нестерпимо грустно.

– Ваш отец... – Платон задумался, обнаружив вдруг в горле спазм, с которым еле совладал. – У Богуслава тоже была любимая книжка. Он ее выучил почти наизусть.

– А нам потом рассказывал на ночь, – тяжело вздохнул Федор, кивая головой.

– Ага, – невесело поддержал его Веня. – Рассказывал одно и то же, как молился. Я до десяти лет думал, что это молитвы такие из Библии. Облажался в первом классе на уроке. Учительница спросила, что мы знаем о боге, я на память зашпарил ей бормотания отца на ночь вместо сказки. «Трудится он, когда ничего не делает, ничего не делает, когда трудится. Бодрствует во сне, спит бодрствуя, с открытыми глазами, опасаясь ночного нападения Колбас, исконных своих врагов. Смеется, когда кусается, когда кусается – смеется. Купается на высоких колокольнях, сушится в реках» (Фр. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Хохоту было...

– Это же Постник, – улыбнулся Платон. – Это не о боге, а о Постнике.

– Я тоже помню! – повеселел Федор. – «Если Постник сморкается – это соленые угри, если дрожит – это огромные пироги с зайчатиной, если чихает – это бочонки с горчицей». Надо же, – удивленно повертел он головой, – как все хорошо запомнилось. Анкл, может, хоть ты, наконец, нам скажешь, кто такой Постник?

– А также, кто такие – Мухолов, Живоглот, Брюльфер, Алькофрибас, – грустно перечислял Веня.

– Это имена из родословной великана и обжоры Пантагрюэля, сына Гаргантюа, – охотно объяснил Платон, и вдруг, неожиданно для себя, все вспомнил! – Гаргантюа был повелителем Утопии, когда ему исполнилось пятьсот двадцать четыре года, у него родился сын Пантагрюэль, огромный и тяжелый ребенок...

– А Панург? Помнишь Панурга? – Федор положил на стол руки и подался к Вениамину.

Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе.

– Еще бы не помнить! Как говорил отец – это классика: «Панург с детства страдал ужасной болезнью – отсутствием денег».

Они засмеялись, толкая друг друга.

– И ему... «ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. – давился смехом Вениамин, – из которых самым честным являлась обыкновенная кража».

– Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку – Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, – грустно улыбнулся Платон.

– Я помню! – кивнул Федор. – Отличная стрелялка – типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку – шлеп!

– И что мы с ней делали? – улыбаясь, поинтересовался Веня.

– Перестреляли всех птиц в округе, – вздохнул Платон. – Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий.

– Чего? – нахмурился Федор.

– Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет «крепыш»?

Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем.

– Эсфен, – сказал он. – А Карпалим – это стремительный.

– Колбасорез и Сосискокромс смешнее! – перебил его Федя.

– А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? – заходился хохотом Веня.

– А Гимнаст – это тоже из этой книжки? – поинтересовался сквозь смех Федор.

– Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, – кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах.

– И меч Гимнаста в книжке назывался «Поцелуй-меня-в-зад»? – Веня не мог унять нервический хохот. – Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: «Где твой меч, Гимнаст? Где твой „Поцелуй-меня-в-зад“? Ты поменял его на грабли?»

Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. Почему-то никогда не приходило в голову, что его садовник Гимнаст называется так не только оттого, что в юности был известным гимнастом, а как оказалось, Богуслав из-за книги о толстяках так назвал подобранного им калеку, выброшенного из спорта! Он надеялся на пожизненную собачью преданность хромого калеки, но Гимнаст попросился приживальщиком к Платону в Ленинград, когда братья рассорились.

«Неблагодарная свинья! – кипятился тогда Богуслав. – Я подобрал его, запойного, на улице, и что получается? Отожрался, отоспался – и бежать от меня? Никогда больше не поверю тощим!»

– Точно, – кивнул Платон, чувствуя, что сейчас расплачется. – Он... Богуслав всегда доверял толстякам больше...

– Ну да, а вообще толстяки появились на свет оттого, что Каин убил Авеля, так? – ехидно поинтересовался Федор.

– При чем здесь Каин и Авель? – опешил Платон.

– Это все из-за кизила, – объяснил Вениамин. – В той книжке написано, что после братоубийства случился необыкновенный урожай кизила, отец так говорил, и все, кто мог, обожрались этой ягоды и распухли в разных местах. А кто распух равномерно, от того и родились потом великаны.

– Хурали родил Немврода, – кивнул Федя. – А Немврод родил Атласа, подпиравшего плечами небо, чтобы оно не упало, – подхватил Платон и добавил: – Видите, и от больших толстяков бывает прок.

– Анкл, – осторожно поинтересовался Вениамин. – У тебя что, с отцом была одна книга на двоих?

– Нет, – сказал Платон, справившись наконец с комком в горле, – я прочел эту книгу не очень давно и, скажу вам честно, с годами мне все больше кажется, что одной такой книги некоторым людям вполне достаточно для осознания сущности жизни.

– А мы на тему осознания жизни, – сказал Веня, – как раз кое-что припасли.

Он пошел в коридор, притащил рюкзак, долго рылся в нем, потом выудил длинную бутылку с узким горлышком, заткнутую самодельной пробкой.

– Неси стаканы, Тони.

– Что это?

– Ракия. Отличная штука. Не сразу шибает, а погодя. Успеем поговорить в сознанке.

– Нет, ребята, спасибо, но я не пью крепкие спиртные напитки.

– Это не напиток. Это ракия. И мы не собираемся ее просто так пить, да, Федька?

– Да. Мы будем пить ее на конкретную тему. Мы будем отца поминать. И ты, Тони, будешь последним...

– Не обзывай дядю Тони, он и так не в себе, – заступился за Платона Веня.

– Я хотел сказать, что он будет последним козлом, если не выпьет за помин отца.

– Вот и не обзывай. Он выпьет, да, Тони?

И Платон сделал совершенно зверский глоток из высокого бокала богемского стекла.

Восстановив дыхание, он обратил внимание, что пробка из бутылки обернута какой-то не очень чистой тряпицей.

– Старик в гостинице подарил, – заметил его интерес Веня. – Он сам делал ракию. Мы попробовали, пока у самолетов маялись, чтобы зря ее не тащить, и одобрили.

– Класс, – кивнул Федор. – Теперь за поминки души. Давай стакан, Тони. Что ты в него вцепился?

– А перед этим за что пили?

– За помин тела. Ты видел его мертвое тело, Тони?

– На фотографии, – тихо сказал Платон.

– Впечатляет, да? В такой позе помереть любому можно пожелать! Ты что, не согласен?

– Согласен, – кивнул Платон и подвинул свой бокал.

Третью пили за то, чтобы Богуслав Матвеевич Омолов попал в хорошую компанию. Потом Платон ничего не помнил, пока не обнаружил себя у входной двери, таращившимся в глазок.

Звонили долго и настойчиво.

– Кто там, Тони? – крикнул один из братьев из комнаты.

– Большая красная голова, – честно ответил Платон, держась за дверь.

Красное пятно отплыло в сторону. Физиономия женщины, уродски удлиняясь, приблизилась кошмаром, и Платону стало страшно, что между этим ужасом и его зрачком только стеклышко. Он отпрянул.

– Откройте, это Аврора.

Пока открывал замки, Платон вспомнил, кто такая Аврора.

– Я принесла шлем, – она вошла в коридор, держа под мышкой приплюснутый и изрядно ободранный красный шлем.

– Это Аврора, она принесла шлем, – доложил Платон, возвращаясь к столу.

– А теперь – за любовь! – По столу к нему медленно двигалась рюмка. Чтобы убедиться, что в глазах не двоится, Платон потрогал бутылки на столе. Две. Одинаковые и уже пустые.

– Думаете, он там будет любить? – засомневался Платон.

– А что ему еще остается на том свете делать с таким членом? – логично заметил Федор.

Потом вдруг Платон обнаружил себя на улице. Белесое небо опадало клочьями тумана и путалось под ногами.

– У вас всегда тут так светло по ночам? – поежился Веня. – Ночь должна быть темной.

– Это смотря для чего, – заметил Платон, собираясь объяснить, как восхитительно бродить по городу в молочной воде разлившегося по асфальту неба, с утопившимися в ней фонарями, но вдруг не смог подобрать слов. – Все фонари утопились, – захихикал он.

– Зря мы его так напоили, – донеслось издалека, как сквозь вату в ушах. – Он не сработает.

– Сработает. Видел, как он сделал это с закрытыми глазами?

– Так то же вблизи. А там неизвестно, с какого расстояния стрелять придется.

– Кому стрелять придется? – насторожился Платон. – Я не умею стрелять! Вы меня не за того принимаете! Я всю жизнь был бухгалтером, средненьким таким, благоразумным бухгалтером.

– Видишь? Отлично соображает и отвечает за слова!

Платон очнулся в самолете. Голова раскалывалась. Он осмотрел небольшой салон, насчитал всего по шесть иллюминаторов с каждой стороны и, обмирая внутренностями, растолкал всхрапывающего Веню.

– Куда мы летим?

– Все нормально, анкл Тони. В Ялту летим. Расслабься.

Кроме них троих в салоне было еще два человека. Они спали, укрывшись с головой пледами.

– Что же это творится, как же так можно?.. Я запер квартиру?

– Запер, Тони, иди поспи.

– А сигнализацию включил?!

– Нет. Там кошелка твоя осталась убирать.

– Кошелка? Ах да, эта женщина... Господи, надеюсь, она не тронет аппаратуру...

– Она сказала, что все вытрет и вычистит.

– Мне нужно позвонить.

– Позвони, Тони.

Платон обшарил свои карманы. Потом – сумку у ног спящего Федора. С недоумением несколько секунд разглядывал огромный пистолет со странно длинным дулом, потом опять зарыл его в полотенце. Телефон лежал в наружном кармане сумки. Платон чуть не взвыл от досады: это был не его аппарат! Значит, номер с нажатием пятерки не пройдет. А наизусть он, конечно, его не запомнил! Только было он собрался бросить телефон на пол и растоптать его от досады (краем сознания отмечая, что раньше подобных нервных срывов у него не замечалось), как телефон тихонько тренькнул у него в руке.

– Але! – осторожно произнес Платон. – У аппарата.

– Платон Матвеевич, не нервничайте, пожалуйста.

– А кто вам сказал, что я нервничаю? – стараясь успокоить задрожавшую нижнюю челюсть, удивился Платон.

– Сядьте в кресло. Не туда! – вдруг приказал голос, когда опешивший Платон начал было устраивать свой зад рядом со спящим Вениамином. – Сядьте через проход. Я вас слушаю.

– Вы меня слушаете?.. Но это же вы позвонили, я ничего не понимаю!

– Нет, Платон Матвеевич, это вы искали телефон, чтобы позвонить нам.

– Кому это – нам? – подозрительно прищурился Платон, привстал и оглядел салон самолета.

– Нам, то есть Коле Птаху. Расскажите о своих проблемах.

– Это у вас проблемы, а не у меня. Почему вы не дали задержать братьев, когда они разбили машину? Что это за игры такие? Вы доиграетесь!

– К делу, Платон Матвеевич.

– А я давно в деле. Я говорил, что пристрелил кошку? Говорил?

– Попали?

– В глаз! Зажмурившись. Это, наверное, у меня от страха получилось. А теперь я лечу в Ялту, чтобы убить Пряника.

– Пряника?

– Нет, постойте. Может быть, Пончика, я не уверен.

– Вы не волнуйтесь, Платон Матвеевич.

– Как же мне не волноваться! – Платон опять вскочил, уже твердо уверенный, что разговаривающий с ним человек находится рядом в салоне. – Вы должны принять меры! Мои племянники почему-то вбили себе в головы, что я суперкиллер! Кошка на дороге под ногами – это одно, а охраняемый человек в гостинице – это совсем другое! Да если я начну палить из этой страшной штуковины, которую они держат в сумке, то могу ранить массу народа!

– Мы что-нибудь придумаем. Вспомните, пожалуйста, гостиница точно в Ялте?

– А вот не поручусь! Я не могу ничего толком вспомнить, потому что меня напоили. Прошу вас, снимите нас с самолета в аэропорту и арестуйте! У меня нет визы на Украину. Арестуйте хотя бы меня одного, раз уж вы решили не трогать моих племянников!

– Платон Матвеевич. Мы сделаем так. В аэропорту вы сядете в машину...

– В вашу машину? – перебил Платон.

– Вы сядете в машину с племянниками, поедете к гостинице, в нужный момент возьмете предложенное оружие...

– И сдамся первому же милиционеру?

– Нет. Возьмете оружие. И когда вам покажут объект, выстрелите в воздух. Один раз. Запомнили?

– Один раз, запомнили... – пробормотал Платон, еще не веря в услышанное. – Но как же?..

Гудки в трубке.

– Это невозможно, – подвел итог Платон. Прошел, шатаясь, в хвост самолета, внимательно осмотрев укрытых с головой пледами попутчиков. Потом раздвинул малиновые шторки и обнаружил за ними дремлющего на стульчике настоящего стюарда в белом и с бабочкой из того же малинового материала, что и шторы.

– У вас есть ракия? – строго поинтересовался Платон.

Стюард молча протянул плоскую бутылочку коньяка. Осмотревшись и не обнаружив ничего, куда можно было бы налить коньяк, Платон поделил его на глотки из горлышка.

На шестом глотке он добрел до кресла рядом с Федей и с облегчением привалился к его плечу своим.

Дорога к Ялте сияла солнцем и прозрачным обжигающим небом. Платон пришел в себя на шоссе. Он лежал на заднем сиденье довольно большого автомобиля, братья сидели впереди, вел Федор. Судя по количеству децибел, которые долбили по мозгам из невидимых колонок, спрашивать о чем-то племянников было бессмысленно, Платон осторожно сел и стал смотреть в окно, отслеживая все попадающиеся на пути рекламные стенды и дорожные указатели.

– «На Харькив», – удрученно прочитал он вслух. – Что происходит?..

Осторожно ощупав голову, Платон убедился, что она не раздулась в несколько раз, как ему показалось, когда он сел, и из ушей ничего не свисает.

Братья заметили, что Платон проснулся, и выключили музыку. Платон удивился: стало очень тихо, и звук вылетающих из-под колес камушков резал по мозгам скрежетом куда более неприятным, чем только что громкие ударные.

– Тони, – повернулся к нему Веня, – ты чем охлупляешься?

– Охлупляюсь?.. Ну, чем я могу охлупляться, дайте подумать... Сдаюсь.

Что-то неприятно давило в левую ягодицу. Повозившись, Платон вытащил из-под себя пустую плоскую бутылку из-под коньяка и обнаружил, что брюки и сиденье мокрые.

– Я разлил коньяк, какая жалость! – понюхал бутылку Платон.

– Нет, Тони, до этого не дошло. Не огорчайся так. Коньяк ты весь выпил, а штаны просто обоссал, – утешил его Федор.

– Как?.. Что?.. – обомлел Платон.

– Извини, Тони. Мы сунулись в пару бутиков по дороге, чтобы сменить тебе штаны, но ничего не вышло, – виновато сказал Веня.

– Да, Тони. Ты просто бугай какой-то, – поддержал брата Федор. – В одном месте мы даже попросили обмерить тебя в машине. Нам сказали, что нужен шестьдесят второй размер. А это редкость. У них такого размера нашлись только пляжные трусы до колен.

– В красный горошек, – вступил Веня. – Сам понимаешь, ехать стрелять Пончика в пляжных трусах в красный горошек – это несолидно.

– С кем не бывает! Вот возьми, – не поворачиваясь, от души протянул назад руку Федор. – Нас мужик носильщик спросил в аэропорту, «чим вин, такый здоровый, охлупляеться?» и посоветовал купить это.

– Что это?.. – На этикетке маленькой бутылочки мелкие буквы расплывались в серую мазню.

– А хрен его знает, – пожал плечами Веня.

– Кстати, там и хрен есть, – заметил Федор.

Платон на эти его слова не обратил внимания, открутил пробку довольно широкого горлышка и осторожно понюхал. Приятный пряный запах. Он наклонил бутылочку, а так как из нее почему-то ничего не вылилось, постучал по дну.

Во рту оказалась странная сладковатая масса какой-то густой пряной приправы. Вяло пожевав ее, Платон через секунду едва удержался от крика, но подпрыгнуть подпрыгнул. Он заметался на сиденье, обшаривая карманы, чтобы выплюнуть все в какой нибудь платок или салфетку, но ничего похожего не нашлось. А во рту уже разгорелся настоящий пожар, в нос ударила перечная волна, из глаз потекли слезы. Заметив его странные прыжки, Федор резко затормозил и остановился. Платон стал валиться вперед и от этого рывка неожиданно все проглотил.

– Помогите!.. – прохрипел он, задыхаясь.

– Тони, тебе сейчас полегчает, – пообещал развернувшийся к нему Веня.

– Убийцы! Я не могу дышать...

– Сейчас пройдет, – так же спокойно заявил Федор. – Сразу ясно – ты не любишь мексиканскую кухню.

– Дайте попить! Мне нужно выйти!

– Попей, Тони.

Вцепившись с отчаянием умирающего в предложенную бутылку, Платон сделал несколько больших глотков.

– Теперь скажи честно, разве тебе не полегчало? – спросил Федор.

Платон убрал бутылку от губ и посмотрел на братьев, зачем-то прикидывая, где может быть сумка с завернутым в полосатое полотенце пистолетом.

– Полегчало! – радостно улыбнулся Веня.

Действительно, ему сильно полегчало. Жгучесть слегка отступила, хотя небо и язык горели, как ошпаренные. Зато в голове появилась полная ясность и какая-то отчаянная смелость.

– Вы у меня дождетесь! – яростно пригрозил Платон и тут только заметил, что бутылка, из которой он жадно пил, пивная.

– Не-е-ет! – простонал он. – Только не это. Что же это делается?.. Кто подсунул мне пиво? У меня на него аллергия!

– Ну извини, анкл Тони, – забеспокоился Веня. – Как эта твоя аллергия выглядит?

– Через десять минут у меня распухнет лицо, наступит отек, станет трудно дышать!

– Тони, не бери в голову. У тебя последние два часа и так морда красная, как жопа у обезьяны, глаза заплыли, и дышишь ты, как сломанный насос. Так что – все в порядке. Тут другой вопрос. Как у тебя в этой аллергии ведут себя пальцы?

– Нет, я не верю, это не со мной... – Платон почувствовал, что едва сдерживает слезы, так ему вдруг стало себя жалко. – На кой черт вам сдались мои пальцы? – заорал он.

– Тони, начни думать наконец о работе. Ты должен попасть в Пончика хотя бы с восьми выстрелов, – развел руками Веня, потом стал сосредоточенно ковыряться в ухе.

– Почему с восьми? – тупо спросил Платон.

– Столько в обойме. Навряд ли нам дадут перезарядиться, – буднично объяснил Федор.

– Что у тебя в руке? Что это?.. Отдай немедленно, придурок! Это мое! – опять заорал Платон и вдруг увидел себя со стороны: потный, красный, злой мужик, в облитых мочой брюках бросается на парня и отнимает у него золотую заколку для галстука, которой тот ковырял в ухе.

– Отдай дяде булавку! – еще громче заорал Федор и залепил брату подзатыльник.

После этого стало тихо. Платон крепко сжимал в руке отвоеванную заколку для галстука. Веня обиженно сопел, отвернувшись. Федор потер себя ладонью по голове, по короткому темному ежику, и решил закончить дело миром.

– А если бы Тони стащил у тебя из пупка серьгу и засунул ее себе в задницу? – назидательно поинтересовался он.

– То задница, а то – ухо! – огрызнулся Веня. – Это ты виноват. Говорил тебе, не сыпь сразу обе таблетки! Одной вполне хватило бы. Посмотри на него. Он обозвал нас придурками, а я могу поспорить – таких слов наш дядя никогда раньше не говорил. Помнишь, как он набросился на отца и сказал, что детей оскорблять нельзя?

– Настоящие ублюдочные придурки, – захихикал Платон, и ничего не мог с собой поделать даже после болезненного щипка себя за ляжку. – Мальчики, со мной что-то происходит, это, наверное, такая странная аллергия на пиво. Я уже опух?

– Это не от пива, а от двух таблеток экстази, – объяснил Веня. – Тебе после небольшого запоя хватило бы и половинки одной.

– А где я взял эти таблетки? – еще не совсем осознал происходящее Платон.

– Нигде ты их не взял. Федька разгрыз две штуки и заплюнул в бутылку с пивом. Потом взболтал...

– Дегенерат! – восторженно заметил Платон.

Федор завел мотор и сердито рванул с места.

– А самолет был? – спросил Платон.

– Был, – ответил Веня.

– И аэропорт был?

– Был.

– А стюард в красной бабочке?

– Был.

– Ну слава богу! Я не сошел с ума. А теперь куда мы едем?

– К гостинице «Центральная».

– Зачем?

– Мы покажем тебе Пончика, ты в него выстрелишь и будешь стрелять, пока не попадешь или пока нас всех не убьют.

Услышав это, Платон помолчал, потом тяжело вздохнул и сам себе сказал:

– А что поделать? Грехи наши тяжкие...Чувствовал, не умереть мне у себя дома, как минимум – в психушке. Самое смешное, знаете что? – обратился он к братьям. – Что я – бухгалтер.

– Расслабься, Тони. Я не обижаюсь, – сказал на это Федор. – Расслабься и перестань объяснять. Здесь все свои.

Они неслись по шоссе со страшной скоростью. Вдали вдруг возник сказочным миражом город с белыми изломами улиц, и через секунду все поглотила яркая вспышка – это море открылось за поворотом и ослепило отраженным от воды солнцем.

– Море! Купаться! – в восторге вскочил Платон, ударился макушкой о перекладину откидного верха и свалился.

Он лежал на сиденье, смотрел вверх и едва сдерживался, чтобы не расплакаться – приступы бешенства сменялись острой жалостью к себе. И вдруг произошло чудо: с жужжанием потолок машины отполз назад, и открылось горячее просторное небо! Платон тут же встал, держась за спинки передних сидений, и подставил лицо бешеному, пахнущему травами ветру.

– Подыши, Тони, – ласково разрешил Федор. – Подыши, а искупаться никак нельзя, извини. Время. С одиннадцати тридцати до двенадцати Пончик пьет пиво на террасе и обсуждает свои дела по телефону. Опоздать нельзя.

– Я буду стрелять стоя! – закричал Платон, и ему пришлось схватиться правой рукой за грудь, чтобы колотящееся в ребра сердце не вырвалось наружу и не скатилось вниз по камням к зеленоватой воде, поймавшей солнце. – Стоя, и на полном ходу! Ура! Мы победим!

Через двадцать минут, когда они въехали на центральную улицу города, Платон, конечно, иссяк. Он с трудом разлепил отяжелевшие веки, когда Федор попросил его осмотреться.

Платон честно вертел головой, пока братья, нацепившие одинаковые солнцезащитные очки, проезжали мимо гостиницы.

– Есть, – тихо заметил Веня.

– На том самом месте, – кивнул Федор и протянул дядюшке пистолет дулом вниз.

В этот момент Платон осознал безвыходность ситуации и стал вертеться активнее, внимательно рассматривая проезжающие мимо машины и людей на тротуарах.

– Спокойно, Тони, – попросил Веня. – Мы его видели. Приготовься.

– Нет, я еще не готов, – поспешно заявил Платон. – Я не могу стрелять! Никого нет рядом, никаких агентов, и потом – где здесь воздух? Где здесь тот самый чертов воздух, в который нужно целиться?!

Он с ужасом на лице стал разглядывать оружие, заглядывая в ствол и нюхая его.

– Говорил же тебе, две таблетки – это много! – прошипел Веня.

– Поздно обсуждать, – пробурчал Федор и резко развернулся на месте на сто восемьдесят градусов.

Под ужасающий скрежет тормозов братья с полминуты наблюдали в зеркальце, как их дядя, открыв рот и вытаращив глаза, подбрасывает перед собой пистолет то одной, то другой рукой.

– Тони! – прокричал сквозь ветер Федор, набирая скорость. – Что ты делаешь?

– Ты затормозил резко, я его чуть не выронил, – с облегчением выговорил Платон, поймав наконец пистолет где-то внизу живота.

– Третий столик по ходу, мужчина в желтой футболке! – сказал Веня. – Приготовься. Федька сбавит скорость, но чуток.

Платон ухватил пистолет и резко встал. Он с ужасом стал высматривать террасу и столики, потом вспомнил, что это ему совсем не обязательно. Веня осторожно отвел дуло, которое уперлось ему в шею, когда Платон встал.

– Ну где же вы! – взвыл Платон, оглядываясь, и на всякий случай помахал над головой тяжелым пистолетом.

– Рано! – крикнул Федор, и почти сразу же: – Давай!

Нервы у Платона не выдержали.

– Я бухгалтер! – закричал он и выстрелил.

Федор нажал на газ. Платон от рывка машины свалился и зачем-то закрыл голову руками.

– Опаньки! – сказал кто-то из племянников.

Над ними с шорохом проползла крыша, закрывая небо.

Приготовившись ехать долго, Платон пытался улечься и подтянуть под себя ноги, но, к его удивлению, через три-четыре минуты машина свернула в переулок и резко остановилась.

От стоящей во дворе «Скорой» подбежали двое санитаров с носилками, открыли заднюю дверцу и стали вытаскивать Платона за ноги. Он исступленно отбивался. Он даже что-то кричал, но после вонючей марли у лица поплыл в невесомости, больше всего на свете желая, чтобы это и была смерть – сладкая, легкая, как сон, а не преддверие психушки.

С большим трудом у затихшего Платона удалось вытащить из руки пистолет. Федор протер его и выбросил в мусорный контейнер. Братья проследили, чтобы дядюшку тщательно укрыли с головой, осторожно завезли носилки в машину и сами сели по обе стороны от вспучившегося животом под простыней тела.

– Ты видел? – спросил Веня. – С одного выстрела.

Федор только кивнул, играя желваками, взял свисающую вниз руку Платона с ухоженными отполированными ногтями и пожал ее.

Через сорок две минуты «Скорая» подкатила к заброшенной взлетной полосе в полутора километрах от аэропорта, а еще через три с половиной минуты небольшой частный самолет взлетел, оставляя внизу слепящее море, прилепившиеся к выступающим скалам маленькие причудливые беседки, белые изломы прокаленных улиц и камни, камни, камни – везде у зеленой воды.

Все в белом. Потолок белый, шторы на окнах – тоже, стулья из белого пластика, белая простыня на родном животе (Платон пошевелил рукой и убедился – это его пальцы на его животе), белый колпак на женщине в белом халате. На подоконнике в трехлитровой банке стоял огромный букет красных роз.

– Безвкусица, – сказал Платон.

– Что вы сказали? – склонился над его лицом колпак.

– Очень яркое пятно на стерильном фоне.

– Как вы себя чувствуете? – заботливо поинтересовался далекий женский голос.

Платону очень хотелось объяснить, как именно он себя чувствует – словно ему только что выдрали верхние и нижние коренные зубы справа, употребив для этой процедуры ударную дозу обезболивающего. Теперь щека онемела, губы справа тоже, язык плохо слушается, наркоз дошел даже до глаза – полуприкрытый, он не желал ни моргать, ни открываться пошире. А так как Платон, всю сознательную жизнь трепетно относившийся к состоянию зубов, наверняка сопротивлялся, то его пришлось привязать, или даже немножко побить, потому что пошевелиться нет никаких сил – все тело болит и ноет.

Платон открыл рот, пошевелил языком, потом решил ощупать зубы справа, но с удивлением убедился, что правая рука слушается плохо – не то что залезть в рот и все ощупать, пальцы едва шевелятся!

– Вот видите! – многозначительно сказал женский голос. – И вы еще легко отделались!

– Меня зовут Платон Матвеевич Омолов, – кое-как произнес Платон. – А вы кто?

– А я врач-невролог, Таисия Ивановна, будем знакомы.

– Что со мной было? – решился спросить Платон.

– Микроинсульт, – с готовностью пояснила врач. – Но не беспокойтесь, вы, верно, в рубашке родились.

– Нет, – заметил Платон, – я родился абсолютно голым.

– Вот и шутите уже, это хороший признак.

– А ноги у меня не отрезаны? Я их совсем не чувствую.

– Нет, ноги в порядке. Мы еще будем повторно диагностировать причину отсутствия реакции на раздражение, – врач откинула простыню и ткнула куда-то иголкой.

– Ой! – сказал Платон.

– Вы чувствуете? – вскочила она.

– Нет, но мне страшно, когда кто-то размахивает большущей иглой в таком месте.

– Все образуется, – она закрыла простыню. – Удачей оказалось и то, что вы упали в десяти метрах от железнодорожного полотна.

– То есть, – флегматично уточнил Платон, – под поезд я не попал.

– Нет, я хотела сказать, что вы свалились на рельсы с таким грузом сверху!.. Как минимум должны быть множественные переломы, а у вас – ничего. Скорей всего у вас еще не прошел шок, постепенно реакции восстановятся. Посетителей примите? – спросила она.

Платон задумался. Последнее, что он помнил, – это машину «Скорой помощи» и странных санитаров, дерущихся с ним. Потом, оказывается, он упал у каких-то рельсов с большим грузом на себе. Нет, одному ему не разобраться.

– Приму.

Племянники ввалились шумно и весело.

– Ну, Тони, ты и здоров! – первым делом заявил Федор.

– Остаться живым после того, как на тебя хряпнулся Федька, – кивнул Вениамин.

Дальнейшая беседа привела Платона Матвеевича в состояние полнейшей отрешенности – так иногда бывало, – отчаяние в нем превращалось постепенно в равнодушие, если стресс по силе своей превышал восстановительные возможности организма.

– Почему же он на меня хряпнулся? – медленно спросил Платон, приготовившись выслушать самый невероятный ответ, но то, что он услышал, превзошло все ожидания.

– Вы летели, считай, на одном парашюте! Твой ведь не раскрылся, потому что ты был в отключке.

– Я прыгал с парашютом? Где? Зачем?.. – спросил Платон еще тише и в дальнейшем перешел на шепот, который племянники ловили, как говорится, прямо из плохо двигающихся уст: склонившись с разных сторон, они навалились на него молодыми телами, чавкали жвачкой и дышали в лицо запахом пива и клубничной синтетики.

– Не где, а откуда! – радостно поправил его Веня. – Из самолета мы прыгали. Потому что два козла, которые с нами опять летели, оказались совсем не сбежавшими из тюряги братками, а подсадными кротами. Мы подрались и бросили гранату, а сами прыгнули.

– А ты, Тони, после хлороформа был ну совсем никакой, – вступил в беседу Федор. – Я еле на тебя парашют нацепил.

– Хлороформа?..

– Мы тебя до самолета везли в «Скорой», ты должен был выглядеть натурально, как труп, а уговорить тебя так лежать не было никакой возможности.

– Никакой? – прошептал Платон.

– Ты, Тони, очень возбудился после выстрела. Ну очень, – объяснил Вениамин.

– Это дело понятное, тут кто хочешь возбудится. По телеку новости были. Когда? – Федор вопросительно посмотрел на брата.

Вениамин задумался, потом уверенно ответил:

– Давно. Мы тебе записали на кассету, потом посмотришь. Короче, ты завалил Поню с одного выстрела. Своего, коронного. В глаз.

– Давно?.. – прошептал Платон. – Ты сказал...

– Ты давно тут лежишь, Тони, – Вениамин тряхнул у него над головой своими рыжими кудрями. – Ты вторую неделю лежишь. Тогда ты очень возбудился после удачного выстрела. Кричал, пел и все такое. Ну а если бы нас тормознули с проверкой на дороге? Пришлось тебя... это самое... хлороформом. И все тип-топ. Привезли тебя, тихого такого, к самолету и погрузили на носилках без проблем. Если бы Федька не нажал повтор последнего номера на своем телефоне, и у подсадного не отозвался его мобильник – запиликал на весь салон – мы бы долетели спокойно.

– Как это?.. – Платон смутно помнил звонок в самолете, тут же в голове его всплыло подозрение, что звонивший сидел под пледом в том же самолете. – Подсадной?

– Два! – уверенно заявил Федор. – Два подсадных. Наверное, они на нас вышли, когда мы самолет фрахтовали.

– Нам сказали, что мы полетим не одни. Двоих братков нужно было перебросить на пару часов на Украину по делам, – продолжил объяснения Вениамин. – А это совсем и не братки были, а легавые!

– Легавые?.. – прошептал Платон.

– А кто ж еще?! Кто еще может вынюхать номер моего мобильника? Совсем оборзели! – взвился Федор. – Прикинь, летят вместе с нами туда и обратно и еще имеют хамство звонить на мой телефон!! – Короче, пришлось прыгать с парашютами, – подвел итог Веня.

– Я не мог в глаз, – до Платона дошло все сказанное о его нелепом выстреле, – я никак такого сделать не мог, это не я!

– Тони, только не начинай про бухгалтера, ладно? – попросил Федор. – Пора уже нам доверять. Я тебя к себе прицепил, вот как ты мне дорог. Конечно, скорость спуска при таком весе увеличилась...

– Если бы ты не упал сверху на дядю, как-нибудь приземлились бы без инсульта и при большой скорости! – повысил голос Веня.

– Я понимаю, это я виноват, – опустил темную голову Федор. – Но врачи сказали, что этот самый инсульт бьет всех по-разному. Тебя вот стукнул на правую сторону, а если бы на левую, было бы хуже, потому что там сердце. Я спрашивал. Сила удара не зависит от веса упавшего на тебя человека. Оказывается, это все в мозгу, – он постучал себя по лбу.

Кое-как приподняв левую руку, Платон погладил сначала мягкие кудри Вени, потом, показав пальцем, чтобы темная голова еще приблизилась, жесткую щетинку на макушке Федора.

– «Сердце мудрого – по правую сторону, а сердце глупого – по левую», – тихо произнес он, вдруг жутко захотел чихнуть и еле успел прикрыть рот ладонью.

Вщи-и-их!

Тело Платона содрогнулось, из вены на правой руке вывалилась игла капельницы.

– Кто это сказал? – не согласился Веня, вытирая лицо Платону уголком простыни. – Какой же ты глупый? Ты со странностями, это – да, но умный!

– Это Екклесиаст... Что ты делаешь? – Платон покосился на склонившегося над его рукой Веню.

– Хочу тебе засунуть иголку обратно, все вывалилось, подожди, не дергайся...

– А!...а...вщи-и-их!

– Чох спас мне жизнь, – скажет потом Платон медсестре. – Вы успели прийти, пока я чихал. Один племянник зашиб меня до инсульта, другой чуть не загнал в вену грязь и воздух.

– Они вас любят, – улыбнулась медсестра. – Они добились невозможного.

– Невозможного?

– Вы только час назад пришли в себя, а племянники уже получили разрешение забрать вас домой.

– Нет!!..

– Не надо так дергаться. Они денег не пожалели. И медсестру самую сексапильную уговорили, и врача навещать вас по два раза в день. Требовали отвести их к лучшему специалисту, но только чтобы фамилия его была не Екклесиаст. Смешные! И посмотрите только на эту роскошь! – показала она куда-то в угол.

Платон скосил глаза и сначала ничего не понял. Тогда медсестра села в новехонькую блестящую инвалидную коляску и стала кататься и кружиться в ней по палате, напевая.

К подъезду Платона привезли на «Скорой». Он с ужасом обнаружил, что из незакрывающегося уголка его рта тонкой струйкой вытекает слюна.

К лифту племянники донесли коляску на руках. В раскрытом прямоугольнике двери квартиры стояла женщина с букетом роз.

– Ненавижу розы! И вообще алый цвет не люблю! – вдруг обозлился Платон на цветы, на свою невнятную речь, на испытующий взгляд Авроры.

– Я знаю, – невозмутимо ответила та, шарахнув букет ему в колени.

– А-а-а! – закричал Платон и дернулся.

Тут же рядом с коляской возникла стройная фигурка сопровождающей медсестры.

– Больной, – строго заметила она, – вам вредно нервничать. А вы, женщина, не бросайтесь цветами в инвалида!

– Как же мне не нервничать? – завелся Платон. – Она исколола мне шипами колени!

– Вы чувствуете? – присела медсестра, обнажив яблочки коленок. – Он чувствует! – восторженным шепотом обратилась она к племянникам. – Он чувствует ноги!

– А я что говорил? – не удивился Федор. – Тони всех нас переживет! Здоров как бык.

– Это Аврора тебя вылечила, – авторитетно заявил Вениамин. – Ты разозлился на нее, она в тебя – розами. Кстати, Аврора спасла мне жизнь. Вчера вечером.

– Завезите меня, наконец, в дом, – еле сдерживаясь, чтобы не наорать на всех, потребовал Платон.

Судорожным движением плохо слушающейся правой руки он скинул цветы на пол и удовлетворенно хмыкнул, когда колеса инвалидной коляски прошлись по розам. Только он собрался в коридоре, в привычных родных стенах, с облегчением выдохнуть из себя больничную тоску и страх, как застыл в ужасе: на него шел Федор, взбалтывающий огромную – литра в три – подарочную бутылку шампанского. Что следует за взбалтыванием бутылки кем-то из племянников, Платон уже ощутил на себе в аэропорту, поэтому он моментально левой рукой схватил за халат медсестру, чтобы спрятаться за нее, а правой попытался закрыть голову.

– Больной! – сопротивлялась медсестра, падая на Платона. – Вам нельзя нервничать!

– Неси бокалы! – кричал Федор. – Сейчас рванет!

Раздался громкий хлопок.

Выглянув из-под локтя, Платон увидел, как тугая струя пены заливает потолок в коридоре, как Аврора старается подставить под донышко бутылки бокалы, собирая стекающее шампанское. Он помог стать на ноги упавшей на него медсестре и даже одернул ее задравшийся халатик.

– Извините, мне показалось, что меня сейчас опять обольют из бутылки.

– Больной! – жарко выдохнула девушка ему в лицо. – Что вы делаете рукой?

– Я?.. Я, извините, у вас халат задрался, вот, пуговица оторвалась снизу...

– Вы рефлекторно закрылись правой рукой! Правой, понимаете! А теперь ею же дергаете меня за халат! Ну-ка, обхватите мою коленку!

– Нет, зачем это... – пробормотал Платон, отпрянув.

– Тони, возьми ее за коленку, – ободряюще кивнул Федор. – Твоя рука сразу вспомнит все.

Медсестра с силой тащила к себе его правую руку. Платон сопротивлялся.

– Да он сильный какой! – восторгалась она. – Вы на глазах идете на поправку!

Платон сжал правую ладонь в кулак, но когда кулак оказался у самой ноги девушки, сдался. С помощью Вениамина его ладонь закрыла коленку медсестры. Платон удивился прохладе и детской шероховатости кожи.

– Отпустите меня, – попросил он. – Я устал, я хочу побыть один.

– А шампанское?

К лицу Платона приблизился бокал с желтоватой пузыристой жидкостью. По тончайшему стеклу – будто разливы яркой бензиновой пленки.

– Венецианское стекло, – только и вздохнул он. – Я же просил ничего не брать из запертых шкафов!

– Ему нельзя спиртное, – строгим голосом заметила медсестра. – Больной, вы чувствуете мою коленку?

– Что?.. Ах да, извините. Чувствую. – Платон со стыдом отдернул руку и попросил, не поднимая глаз: – Кто-нибудь, закройте, наконец, входную дверь.

– Понимаешь, Тони, – подозрительно задумался Федор. – Это пока невозможно.

Платон резко развернул колеса коляски и подъехал к двери. Только тут он заметил, что распахнутая на лестницу металлическая дверь завешена простыней. Он посмотрел на косяк и потянул на себя газету, зачем-то приклеенную снизу. Газета оторвалась, Платон обомлел: он еще никогда не видел, чтобы металл так выглядел. Часть металлической коробки оплавилась, под газетой оказалась пробитая чем-то дыра в стене.

– Ой! – медсестра схватилась за щечки, полыхающие после лечебной процедуры с коленкой. – Куда же вы привезли больного? Его нельзя волновать! Зачем же вы так срочно забрали его из больницы?

– Мы прикинули, что Тони дома будет удобнее. А дверь – ерунда. К вечеру все починят и поставят новую, – заверил Веня.

Платон, естественно, захотел посмотреть, с какой стати ему будут менять прочнейшую, сделанную на заказ со специальными замками дверь, и подкатился поближе. Он сдергивал простыню со странным чувством. На сердце было муторно, но что-то внутри его замерло, как в детстве, в предчувствии необычного фокуса.

– Больной, вы только не нервничайте... – простонала сестричка, пока Платон с выражением удивления на лице рассматривал развороченную дверь – в нижней ее части зияла дыра диаметром сантиметров в шестьдесят. Нижний угол был оторван. Опустив глаза, Платон заметил, что и пол на лестничной клетке раскурочен.

– И что это такое было? – спокойно спросил он.

– Это бомбочка была, – с готовностью ответил Федор.

– Не бомбочка, а пластид со взрывателем, – поправил брата Вениамин.

– Кто это сделал? – поинтересовался Платон, удивляясь самому себе: какая разница, кто сделал? Разве кто-нибудь вообще в состоянии прекратить этот накативший на него кошмар?

– Конечно, ореховские, это и ежу понятно! – авторитетно заявил Федор. – Нет, Тони, я руку на отрезание не дам – у тебя тоже могли быть проблемы по работе, но когда все так складно получается, то – только ореховские.

– По работе?.. – опешил Платон. – У меня – проблемы по работе?!

– Ты мог где-нибудь напортачить, Тони, – объяснил Веня. – Но Федька думает, что это нам подстроили после убийства Пончика в Ялте. Его банда.

– Мальчики, – жалобно пискнула испуганная медсестра, – можно мне в туалет?

– А я думаю, что хотели пришибить конкретно Федьку, – продолжал Веня, отмахнувшись от медсестры. – Тогда это могут быть и солнцевские, и брадобреи, и тунгачи.

– Ну, если и тунгачи... – пробормотал Платон, разворачиваясь, и быстро покатил к гостиной. – Ты сказал – конкретно Федора? – остановился он резко.

– Конечно, – подошел Веня. – Сначала – Федьку, он старший, потом, если получится – попробуют и меня.

В глазах племянника – безмятежнейшее спокойствие и даже... Платон постарался выбрать слово потактичнее, но ничего более подходящего, чем «дебилизм», не нашел.

– Тони-и-и! – склонился к нему племянник. – Ты меня видишь? – Он провел ладонью перед лицом дядюшки. Платон моргнул и кивнул головой.

– Ничего же страшного не произошло, подумаешь – дверь! Главное – все живы. А почему?

Платон мученически посмотрел на розовощекого рыжего Веню, но не нашел, что ответить.

– Потому что Аврора твоя оказалась очень кстати под ногами! Она спасла мне жизнь!

– Тебе? – ничего не понимал Платон.

– Да. Я шел первым. Мы так с братом договорились. Я везде буду ходить первым. Из подъезда и в подъезд, из машины – в машину. Буду первым подходить к дверям квартиры. И вот я шел, а Федька – за мной...

– Почему – ты?

– Потому что сначала должны кокнуть Федьку, понимаешь? Он – старший. Вот мы и договорились: а фиг им!

– Кому-у-у фиг?.. – простонал Платон.

– Да всем, кто хочет нас не допустить до дела! Мы им покажем плановый заказняк! Сначала я взорвусь в машине, я – младший! Тони, да не расстраивайся ты так. Развалить планы этой падали – милое дело! Прикинь, даже если им удастся завалить Федьку первым, все равно я буду вторым, так какая разница?

– Можно я это прикину в кабинете? – шепотом спросил Платон. – Можно я буду это прикидывать в одиночестве и тишине?

– Подожди, ты не дослушал. Мы шли домой, короче, и я, как всегда, – впереди. Я должен был дверь открыть ключами, а тут, короче, из лифта вылетает в полной отключке твоя кошелка, то есть, я хотел сказать, – Аврора, я теперь ее буду звать по имени – заслужила. И вот, короче, вылетает она, размахивается своей кошелкой... в смысле большущей такой сумкой, и – хрясь! – меня по балде. Со всей силы. Прикинь?

Платон потрогал себя за голову и убедился, что ему не почудилось – голова его тряслась мелкой дрожью, как у долгожителей домов для престарелых.

– Короче, я завалился на Федьку, и мы отмахали целый пролет вниз, подминая друг дружку. И когда Федька встал, он сразу достал пистолет. Я говорю – не надо, давай ее сначала спросим, в чем дело, но он сразу нацелился на голову твоей кош... Авроры. А она ничего себе, спокойно так держится, пальни, говорит, сначала по замку в двери. А потом, значит, если ничего не случится, по моей башке.

– Я сказала – в мою голову, – поправила его Аврора, неслышно подошедшая сзади.

– Прошу вас, уйдите отсюда! – приказал Платон. – Вас только не доставало в этом дурдоме!

– И Федька говорит, зачем, значит, портить хороший замок? А она отвечает, потому что какие-то падлы подложили в дверь взрывчатку – и показывает на небольшой разрез в обивке. И вроде как она нам жизнь спасла, потому что не дала засунуть ключ в замок.

– Я не говорила «падлы», – опять перебила Вениамина Аврора.

– Да уйди ты отсюда, дай рассказать! – развернув женщину к себе спиной, Веня ткнул ее коленом в зад, направив в сторону кухни. – Короче, Федька пальнул по замку, и ка-а-ак рвануло! Ты только посмотри на нее.

Веня развернул коляску, и Платон имел возможность несколько секунд созерцать, как Аврора в кухне с неспешной тщательностью надевает фартук и завязывает его сзади.

– А на вид – настоящая придурошная, а, Тони? Я видел этот разрез в коже, и Федька видел, но он был совсем небольшой, мы не поверили, что от маленькой дырки может такое получиться.

– Она не придурошная, она наверняка специалист по оружию, взрывчатке и другим подобным игрушкам, понимаешь? – попытался объяснить Платон.

– Я тоже потом сказал Феде – зря мы ее обзываем, может, она охранник дяди, раз с одного взгляда на дырку в обивке определила силу взрыва. Она сказала нам присесть, прежде чем пальнуть по замку. Тони!

– Что еще?..

– Ты не езди отдыхать в кабинет.

– Почему это? – вздрогнул Платон и в который раз за время пребывания рядом с племянниками похолодел внутренностями.

– Ничего такого, там все в сохранности, но одному тебе побыть не удастся.

– И кто же там? – повысил голос Платон, стараясь прикусить зубами нижнюю губу справа. – Гробовщики? Банда брадобреев? Тунгачи?

– Страховой агент, – ответил Веня.

Платон покрутил колеса и развернулся к нему лицом. У племянника в глазах – ни намека на издевку.

– Страховой агент? В моем кабинете?..

Нижней губе справа стало больно. Платон поздравил себя – выздоравливает не по часам, а просто по минутам!

– Кто его пустил?

– Никто не пустил, он сам вошел – дверь-то открыта настежь второй день. Выгнал Аврору, она как раз собралась там прибраться, и засел тебя дожидаться. Сказал, что дверь застрахована, тебе нужно только расписаться, и все будет в порядке.

– Веня! – Платон поманил племянника пальцем, тот наклонился. – У тебя есть пистолет?

– Конечно.

– Дай мне.

– Тони, ты просишь дать тебе пистолет? – уточнил Вениамин.

– Дай мне этот чертов пистолет и не задавай лишних вопросов! – зашипел Платон и задергал ногами в бессильной попытке затопать ими, сидя в инвалидной коляске.

– Тони, ты не разрешил Федьке приводить в твой шикарный кабинет девочек, а мне – трогать там вещи и смотреть видео. А теперь хочешь пристрелить в этой комнате страхового агента за то, что он собрался выплатить страховку за развороченную дверь? Прикинь, кто будет отмывать кровь с ковров и все такое?

– Пусть Аврора отмывает, она сама напросилась в домработницы!

«Настоящий припадок бешенства», – автоматически отметил про себя Платон. Давно с ним не было подобного, очень давно – лет двадцать? «Девятнадцать», – вспомнил Платон. Голова стала трястись сильнее, но речь постепенно выравнивалась.

– Тони, я не могу дать тебе оружие.

– Почему? – вдруг успокоился Платон и даже потихоньку дотянулся правой рукой до рта, чтобы утереться.

– Ты обозвал его «чертов пистолет». А раньше ты никогда не ругался. И еще. Тебя стукнуло справа. А ты как раз стреляешь правой. Зачем рисковать? Хочешь пришить своего страхового агента – мы с Федькой к твоим услугам, сделаем все, как надо, в положенном месте, и тело никогда не найдут.

– Спасибо, родной, – потрепал Платон племянника за ногу. – Спасибо... Ничего не надо. Уже все прошло.

Вместе с бешенством ушли последние силы. Закатившись в кабинет, Платон почти минуту смотрел на старика в инвалидной коляске с серым, слегка перекошенным лицом и окровавленным ртом вампира. Потом вдруг понял, что смотрит в зеркало, и чуть не разрыдался.

– Позвать медсестру? – раздался голос из угла комнаты.

Платон вгляделся и с облегчением перевел дух: на лежанке для томного и сладострастного отдыха сидел Коля Птах.

– Не надо, – достав из кармана салфетку, Платон приложил ее к прокушенной нижней губе. – Это вы страховой агент?

– Не похож? – серьезно спросил Птах.

– Почему же, похожи. Вы на кого угодно похожи, таких безликих, вероятно, и набирают в Контору. Чтобы в помещение вошел сантехник, а вышел – престижный адвокат, и все без подозрений.

– Правильно понимаете нашу работу, – кивнул Птах.

– Убирайтесь вон из моего кабинета, я хочу отдохнуть, – не меняя тона, приказал Платон.

– Платон Матвеевич, а ведь вы должны меня поблагодарить. Я спас эту комнату от нашествия вашей домработницы.

– Вы хотите сказать – вашего агента?

– Ошибаетесь, Платон Матвеевич, никакого агента мы к вам не подсылали. Сейчас мои люди проверяют данные на эту женщину, но пока ничего подозрительного не обнаружили.

– А как же – взрыв? Моя дверь – Аврора сразу определила взрывчатку?

– Мы сами в недоумении. За вашей квартирой ведется наблюдение, и предположить, что некто заложил вам под обивку двери пластид, да еще профессионально подключил взрыватель на поворот ключа в замке – и все это за те сорок минут, что Аврора Дропси потратила на покупки...

– Вы сказали – Дропси?

– А что такое? Вы что-то вспомнили?

– Нет, так, показалось... Дропси – это по-английски «водянка», так ведь? Странно, слово кажется знакомым, где-то мелькало в прошлом.

– Она просто рвалась в эту комнату. Говорит, что хотела убрать. Как только мы услышали звуки возни с замком, мы ей позвонили и приказали сюда не заходить.

– Что значит – услышали? Что значит – приказали? – удивился Платон.

– У вас в квартире все прослушивается. Согласитесь, если бы эта женщина обнаружила ваш тайник с компьютером, – Птах кивнул на стену у зеркала.

– Зачем он ей? – отвел глаза Платон.

– А зачем она вообще проникла в ваш дом? Почему вы разрешаете приходить сюда посторонним, да еще в то время, когда здесь поселились ваши племянники?

– Я думал, что она – ваш агент, – поник головой Платон. – Я был почти уверен, что ее прислали вы, чтобы приглядывать, следить... – он задумался и поднял голову. – А как она объясняет свои действия по спасению моих племянников от взрыва?

– Да никак, – раздраженно сказал Птах, встал и подошел к окну. – Говорит, приехала из магазинов, увидела от лифта, что дверь внизу надрезана, подумала, что, может, это взрывчатку кто подложил. Короче, врет, как сивый мерин, – заключил Птах.

– А если не врет?

– Врет! – категорично повторил Птах. – Мы проверили. От лифта низ вашей двери плохо просматривается, если специально не вглядываться, ни за что не заметишь разрез – профессионал же делал, говорю вам.

– И что это все значит? – запутался Платон. – Она не ваш человек, она не могла заметить разрез на обшивке двери, находясь у лифта, но почему-то спасла моих племянников!

– Скажем так, она спасла вашего младшего, – со значением заметил Птах. – Он шел первым. По нашим предположениям Аврора стояла у лифта давно. Почему, спрашивается? Вопрос. Потом, когда Вениамин Омолов подошел к двери, она выбежала и стукнула его. Не рассчитала силу удара и завалила хозяйственной сумкой обоих на лестницу.

– Простая такая домработница, да? – развел руками Платон.

– А вы, я вижу, на поправку идете, – повторил его жест Птах и тоже развел руками.

– А что мне остается делать? Стресс, как говорится, вышибается стрессом. Если не сдохну, то выздоровею и повешусь!

– Так уж и повеситесь, – покачал головой Птах.

– Откуда вы знаете, что у меня в этой комнате есть тайник? – пошел ва-банк Платон.

– Мы достаточно легко нашли его, когда ставили прослушки, – Птах точным движением указал на панель справа от зеркала.

– И кассеты, естественно, вы тоже обнаружили?

– Естественно.

– А мне кажется, вы их обнаружили не тогда, когда ставили свои прослушки. А задолго до того, чтобы приготовиться к шантажу.

– Платон Матвеевич! – укоризненно заметил Птах. – Вас можно в Интернете поймать, если иметь сильное на то желание.

– Мы не в Америке, – отвел глаза Платон. – Здесь я могу просматривать любые сайты из Интернета. И знаете что, Птах... – он задумался, потом решительно вскинул глаза, – хватит меня стращать статьей. Я абсолютно пассивен, вам не удастся меня поймать даже на онанизме во время просмотра по Интернету фотографий юных Психей.

В дверь постучали. Неслышно ступая по коврам тонкими шпильками, медсестра принесла на подносе две чашки чая и металлическую коробочку. Удивленно огляделась, но, обнаружив себя в зеркале, тотчас же переключилась на любование с пристрастием – одернула халатик, выпрямила спину, после чего поставила поднос на столик, пощупав мимоходом двумя пальчиками шаль на нем.

– Укольчик, – повернулась она к Платону и изобразила ласковую улыбку.

И пока закатывала ему рукав рубашки, пока готовила все необходимое из коробочки, медсестра исподволь обшаривала глазами комнату, и в глазах этих были и любопытство, и затаенный, почти животный испуг попавшей в западню искушенной самочки – она почти поняла, что ловушка подстроена для странных и неизведанных игр. Платону было видно, как нервно двигаются ее тонкие ноздри, и он усмехнулся про себя: ничего тебе не унюхать, маленькая рысь, воздух здесь свежайший.

– Мне остаться у вас до завтра? – переложила на Платона право выбора медсестра, вскинув на него умело подкрашенные глаза.

– Спасибо, не надо. Мне уже лучше, сами видите, – он пошевелил пальцами правой руки и многозначительно добавил: – Коленотерапия – великая вещь.

Она кивнула с серьезным видом, достала из кармана халата салфетку, намочила ее из пузырька и с тщательностью вытерла с подбородка Платона запекшуюся кровь.

Мужчины дождались, пока медсестра выйдет. Платон отдал должное ее походке – девушка шла на носочках, стараясь не наступать на ковер тонкими каблуками, а Птах – ее чутью. Медсестричка за несколько секунд поняла предназначение комнаты и почти околдовалась ее роскошью и негой – она уходила неохотно и была слегка растеряна – ее, почти всегда повелевающую, абсолютно лишили власти.

– Так о чем мы говорили? – очнулся первым Птах.

– Об Интернете, – напомнил Платон и с благодарственным кивком принял от собеседника чашку с чаем.

– Интернет – ловушка для изгоев, – заметил Птах. – В дни нашей с вами молодости такой отравы не было и в помине. Информация добывалась в реальном поиске, разве это сравнится с клацанием по кнопкам? Взять, к примеру, вас, Платон Матвеевич. Думаете, мы начали изучать ваши жизненные пристрастия, когда узнали о делишках брата?

Платон промолчал.

– Гораздо, гораздо раньше, – Птах говорил с грустной улыбочкой, как будто ему было жаль потерянного на Платона времени.

– Когда? – спросил Платон, разогнул руку, уронив ватку на ковер, и стал рассматривать крошечную дырочку над голубой прожилкой вены.

– Как только вы при приеме на работу написали в анкете, что не женаты. И через три года – не женаты. И через пять. И ваши кратковременные сожительницы все выглядели нашкодившими школьницами. Высокая брюнеточка, помните?.. Я мог бы завести дело по заявлению родителей: малышка бросила институт на первом курсе, родители просили избавить их юную дочь от привязанности, мешающей комсомолке в учебе. Может быть, пришлось бы вас для острастки уволить – родители студенточки оказались весьма влиятельными людьми из науки, но...

– Я ушел по собственному желанию, – напомнил Платон. – Знаете, я подозревал, что вы специально держите в своем ведомстве людей с...– Платон задумался, – с отклонениями, что ли, чтобы иметь над ними в случае необходимости определенную власть.

– Что вы имеете в виду?

– Гаврилов из пятого отдела занимался боями без правил. Он ведь мог убить кого-нибудь в поединке. Да и у нас в бухгалтерии двое играли на бегах, а одна женщина вообще ездила каждую весну на Большую игру покеристов.

– Браво. Откуда вы узнали? – Птах поставил чашку на поднос и изобразил ленивое похлопывание в ладоши.

– Я – толстяк, располагающий к доверию, – пожал плечами Платон. – Это вы прислали мне девятнадцать лет назад те фотографии?

– Допустим, и что? Я тогда работал в отделе внутренних расследований, и Контора наша имела другое название. Я отвечал за моральный облик служащих. Я ждал, и вы попались. Девочке было пятнадцать лет. Как ее звали... Лукерья?.. Нет, дайте вспомнить...

– Прекратите.

– Хорошо, – легко согласился Птах.

– Нас ведь сейчас кто-то слушает, так?

– Пусть вас это не беспокоит. Я веду дело, я сейчас здесь, с вами.

– Ее звали Алевтина. Богуслав подобрал девчонку где-то у трех вокзалов, она сказала, что убежала из дома.

– Ох уж эти нежные беззащитные нимфетки, – притворно вздохнул Птах.

– Она знала? – отважно посмотрел Платон в глаза своему мучителю.

– Что? Девчонка? Конечно, нет. Никто не знал об этих фотографиях, как-нибудь при случае я вам поведаю удивительную историю, каким образом они попали ко мне. Скажу вам больше. Она исчезла. Совершенно бесследно. Даже я не нашел никаких следов, а уж я-то, сами понимаете... Вы могли бы сообразить, что я прислал вам анонимно эти фотографии именно потому, что никак не мог ее найти. Вы могли бы это понять, если бы знали специфику нашей работы, но вы были всего лишь бухгалтером.

– И братом Богуслава Омолова, – кивнул Платон.

– Вот именно, – кивнул Птах. – Спасибо за сотрудничество, Платон Матвеевич.

– Я почему-то все время ее вспоминаю, – заметил Платон, а сам крепко-крепко сжал веки, испугавшись, что расплачется и не сможет потом остановить слезы, по крайней мере из непослушного правого глаза они будут сочиться, пока тот не вытечет печалью и жалостью к девочке, которая когда-то с выражением блаженства на лице пила его дыхание.

– Вы справились с важным заданием.

– Она сказала мне, что ей восемнадцать, – не слышит Платон.

– Правда, полгорода видело вашу машину и вас, размахивающего пистолетом в открытом «Шевроле», но это уже детали.

– Что вы сказали? – очнулся Платон.

– Я сказал, что вы отлично справились с важным заданием. Теперь каждый второй житель Ялты может присягнуть, что видел, как убийца стрелял в бандита Пончика из открытого автомобиля на большой скорости. И вы подумайте – попал в глаз!

– Это полный бред! – дернулся Платон. – Я был последним дураком, что согласился на эту вашу аферу, но попасть в глаз?.. Это правда? Как такое возможно?

– Снайпер, – коротко ответил Птах, развалился на лежанке и стал подсовывать себе под голову и под спину подушечки.

– Да хоть вы не говорите мне этого слова, я больше не могу его слышать, это же... – Платон вдруг запнулся и внимательно посмотрел на Колю Птаха. – Вы хотите сказать, что там был настоящий снайпер?

– Конечно, – кивнул тот и потянулся к деревянной резьбе.

– Не трогайте руками! На дереве потом остается жирный след! – Платон подкатился по коврам к лежанке и всмотрелся в лицо Птаха. Тот уже больше не казался ему веселым старичком. – Собачка с собачкой, бык с коровкой, а вот тут недоработка – осел трахает женщину, – Коля Птах показал пальцем, предельно близко подведя его к резьбе.

Платон выдержал эту его выходку, потому что был занят обдумыванием обстоятельств убийства бандита на террасе гостиницы.

– Значит, я выстрелил, и в этот момент...

– Через полторы секунды, – уточнил Птах. – Никак было не разобрать, когда же вы станете стрелять. Вы размахивали пистолетом, кричали и совсем не целились, понимаете? Мои люди даже стали беспокоиться, не спугнете ли вы своим поведением Пончика.

– И ваши люди вот так запросто прикончили человека? – шепотом спросил Платон.

– Очнитесь, Платон Матвеевич! Он третий год в розыске. Если бы не ваши племянники, мы бы его в жизни не нашли.

– Но раз вы его пристрелили, значит, уже знали, где он? – ничего не понимал Платон. – Почему не арестовали?

– Где? На Украине?

– Не выкручивайтесь! – возмутился Платон. – Как говорят мои племянники – не надо базара о границе!

– Никакого базара! – кивнул Птах. – Операция была проведена совместными силами русских и украинских спецслужб. А ваш покорный слуга получил денежное вознаграждение за сведения о местонахождении разыскиваемого преступника. А то, что преступник был нечаянно убит при проведении операции...

– Нет, вы не выкручивайтесь, я знаю, почему вы его не арестовали, а застрелили, да еще в глаз! – откатился Платон и погрозил Птаху пальцем еще не совсем хорошо слушающейся правой руки. – Чтобы утвердить в умах моих дебилов племянников, что я киллер! Авторитет! А зачем, спрашивается, вам это нужно? Чтобы они мне доверяли безоговорочно и слушались во всем!

Коля Птах смотрел на Платона спокойно, с хитринкой в глазах.

– Какие же они дебилы? – спросил он. – Младший полностью спланировал операцию – за один день, только подумайте, а старший обеспечил три автомобиля, самолет, фургон «Скорой помощи» и оружие. Вас вывезли с места убийства настолько профессионально и быстро, что, вероятно, теперь это войдет в пособие для подготовки специальных агентов. Не говоря о том, что братья обнаружили место пребывания человека, успешно прятавшегося уже три года. И еще, что касается ваших племянников. Информация о том, что вы киллер номер один, законспирированный под бухгалтера и работающий под прикрытием спецслужб, поступила к ним от меня.

– Что?.. – опешил Платон. – От вас? – Он схватился за колеса, спустил ноги и резко встал на них.

– Конечно, – спокойно ответил Коля Птах, легким тычком указательного пальца в живот отправив Платона обратно в коляску. – А вы думали, почему они ринулись к вам с уважением и радостью?

– Да как же такое возможно, – не мог поверить Платон, – кто вам позволил и зачем это было нужно?!

– Сами сказали зачем. Чтобы они вам доверяли безоговорочно и слушались во всем.

Помолчав, Платон торжественно заявил:

– Коля Птах! Вы – сволочь!

– Тоже мне новость, – отмахнулся Птах. – А вот вы скоро станете материться и плевать на пол сквозь зубы. Где ваш телефон?

– Телефон? – осмотрелся Платон Матвеевич. – Не знаю, потерял, наверное. Я перед путешествием в Ялту напился, как свинья, потом опохмелился каким-то мексиканско-хохлатским соусом, запил его полубутылкой пива с растворенным в нем наркотиком, а вы спрашиваете, где мой телефон?

– Спокойно, Платон Матвеевич. Потеряли – не страшно. Вот вам новый аппарат.

Птах встал и, как ребенку, надел на шею Платона разноцветную веревочку с мобильником на ней.

– Нажмете кнопочку пять, вам ответят – «бухгалтерия слушает»...

– Прекратите разговаривать со мной, как со слабоумным.

Птах наклонился поближе и, поправляя на груди Платона телефон, прошептал:

– Ей было пятнадцать.

Уставший до оцепенения Платон вдруг захватил левой рукой пиджак Птаха и притянул того еще ближе, чтобы смотреть в скривившееся розовое личико сверху вниз.

– Хотите поговорить о пристрастиях? – спросил Платон.

– Это пристрастие называется опасным для общества сексуальным отклонением, – просипел Коля Птах, вырываясь. Впрочем, совершенно безуспешно.

– Так вы хотите поговорить о сексуальных отклонениях! – удовлетворенно кивнул Платон и оттолкнул от себя Птаха. – В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, если не ошибаюсь, на дружеской вечеринке после празднования годовщины Великого Октября ваши коллеги – достойные коммунисты и семьянины – засовывали некоторым комсомолкам из бухгалтерии бутылки в заднепроходные отверстия. И что же? Кто-нибудь назвал это сексуальным отклонением или воспользовался для шантажа отснятой тогда пленкой?

– А что, была пленка? Кто снимал? – встрепенулся Коля Птах.

Платон обессилел:

– Вы скучны в своем профессиональном рвении шантажиста и совершенно бесполезны, как собеседник.

– Это потому, что я сознательно не поддерживаю навязанную вами интригу, – огрызнулся Птах. – Давайте придерживаться общепринятых норм морали.

– Морали, – ухмыльнулся Платон. – При чем здесь мораль? Мы по-разному воспринимаем прекрасное в эротике. То, что вы называете «сочными сиськами», я определяю для себя, как вымя. Для вас – «шикарная задница», для меня – круп. Когда вы говорите о предмете желаний, вы очерчиваете в воздухе силуэт фантийского кувшина – узкое горлышко переходит в расширенное вместилище жидкости. А я представляю удлиненный настенный светильник коринфян.

– Чего? – нахмурился Птах. – Скажите проще. Что может привлекать в недоразвитом теле?

– Смысл жизни, – просто ответил Платон. – Смысл жизни в ее священной хрупкости.

– Странно слышать подобное от человека вашей комплекции.

– Кто знает, – вздохнул Платон, – кто знает...

– До определенного вашим братом совершеннолетия Федора Омолова осталось чуть больше месяца, – вдруг заметил Птах, рассматривая себя в зеркале.

Платон уставился на его отражение и вдруг разглядел страх.

– Вы сейчас задаете себе вопрос, кто мне позволил вторгаться в вашу жизнь, да? – подловил его взгляд Птах. – Рыться в интимном, заставлять выделывать совершенно невероятные вещи, так?

– Это смерть позволила, – ответил Платон тихим голосом. – Я уже думал об этом. Только смерть брата могла позволить вам вытворять со мной такое. И знаете, что еще мне пришло в голову? Раз вы используете даже смерть себе на пользу, что вам стоило самому ее организовать?

Они смотрели друг на друга в зеркале, и тоска сковала сердце Платона предчувствием горя. И еще он подумал, что сейчас может умереть – еще один инсульт. Или просто превратиться в неподвижный обрубок, а этот человечек с детским розовым личиком, которое бывает у «доброго пьяницы», как подметил в своей книжке Рабле, будет приходить и высасывать остатки жизни из его обездвиженного тела или бесцеремонно топтаться у могилы.

Дверь кабинета резко распахнулась – ни намека на стук, – и вбежал радостный, возбужденный чем-то Вениамин.

– Сто двадцать восемь! – выпалил он.

– Веня!.. – перебил его Платон, пытаясь предупредить племянника, чтобы тот молчал в присутствии Птаха, но не успел.

– Сто двадцать восемь маленьких сереньких личинок! Они все живые, – закончил Веня уже менее радостно, заметив, наконец, выражение глаз дядюшки, и вдруг – толчком – пролетел от двери к середине комнаты.

За ним появился сердитый Федор – это он толкнул брата.

– Я считаю это насмехательством, – заявил Федя, подумал и уточнил: – И даже надругательством!

– Давайте обсудим наши семейные проблемы без посторонних! – угрожающе повысил голос Платон.

Коля Птах вертелся в комнате еще минуты две, уверяя присутствующих, что страхование от несчастных случаев – лучший способ уберечь себя от любых надругательств. Потом ушел.

– Кто над кем надругался? – устало закрыл глаза Платон, поникнув головой.

– Гимнаст надругался над трупом, а Венька ему помогал!

У Платона опять все похолодело внутри. Гимнаст надругался над трупом? Поистине – горе тянет за собой все новые неприятности! Как говорится, подошла беда... Двадцать лет назад Гимнаста уволили из морга, где он и жил и сторожил, именно за надругательства над трупами. Гимнаст оставлял на мертвых телах надписи, смысл которых понять было трудно, уверяя, что это послания на тот свет, за что и отбыл полгода в психушке.

– Где Гимнаст взял труп? – тихо спросил Платон.

– Да не было никакого трупа, – отмахнулся Вениамин. – Федька, как всегда, сначала наорет, намахается кулаками, а потом начинает объяснять, но неправильно. Короче, там такая фишка. Из яйца вылупились сто двадцать восемь богомольчиков.

– Из какого яйца? – не понял Платон.

– Да! Скажи Тони, где вы взяли это яйцо! – угрожающе приказал Федор.

– Мы его сперли в морге, – весело признался Веня.

– То есть это та самая оотека... – начал соображать Платон.

– Да кто это мы? Кто мы? – напирал на брата Федор.

– Ладно, я и Аврора сперли в морге яйцо в пробирке – вещественное доказательство номер триста два дробь двенадцать. Отвезли в Репино, в твою оранжерею. Гимнаст поместил его в наиболее пригодную для вылупления среду... этого самого, как его?.. обитания! И сегодня вылупилось сто двадцать...

– Это мы уже слышали! – зарычал Федор. – Тони! Как ты назовешь такое издевательство над мертвым батей?

– При чем здесь отец? – гнул свое Вениамин. – Думаешь, ему будет спокойней, если эта живность сдохнет в пробирке, не увидев белого света? Гимнаст сказал, что они вылупились и тут же полезли по розам и стали пожирать тлю! А тля, говорит Гимнаст, это настоящее бедствие для роз!

Застыв в инвалидной коляске и задержав дыхание, Платон в мельчайших подробностях представил, как из резаной раны у плеча мертвого Богуслава вынимают яйцекладку насекомого, кладут ее в пробирку, как потом эта пробирка оказывается у него в оранжерее. Он даже мог точно указать место, где Гимнаст вытряхнул яйцо из стекляшки – в самом влажном и теплом помещении с орхидеями и розами, как раз на выращенный с большим трудом индонезийский мох, нежный на ощупь, как реснички младенца. И вот целое скопище прожорливых богомольчиков ринулось по стволам к розовым бутонам пожирать зеленую тлю... Почему так тяжело и муторно, как под водой с камнем на шее? Ах да, нужно дышать...

Втянув со стоном воздух сквозь сжатые зубы, он потерял сознание.

Братья перенесли дядюшку на его кровать в спальню. Аврора приготовила ватку с нашатырем, но Платон Матвеевич, даже вдохнув резкий запах, глаза не открыл, а обрадовавшись своему новому воскрешению, лежал неподвижно и слушал, что говорят племянники и странная женщина, зачем-то пробравшаяся к нему в дом.

– Если Тони умер, я набью тебе морду! – пообещал Федор.

– А мне за что? – изумился Вениамин. – Это ты во всем виноват. Ворвался, наорал. «Надругательство над трупом!» От таких слов кто хочешь копыта откинет.

– Так нельзя было говорить, – поддержала Веню Аврора. – Ваш дядя очень испугался таких слов, потому что, по моим сведениям, садовник, который живет в его доме в Репино, лечился в психиатрической больнице именно от некрофилии.

– Чего? – спросили братья хором.

А Платон от неожиданности приоткрыл один глаз и посмотрел на Аврору. Она сидела рядом и с серьезным видом смачивала в салатнике с водой какую-то тряпку.

– Это такое сексуальное отклонение, – с готовностью объяснила Аврора и вдруг шлепнула мокрую тряпку Платону на лоб, закрыв ему глаза и переносицу.

– Да я тебе за такие слова!.. – ринулся грудью вперед Федор, но Вениамин стал между ним и Авророй.

– Не размахивайся тут, – сказал он спокойно. – Подумаешь, делов – сексуальное отклонение! У кого не бывает. У тебя, например, считай каждый вечер бывает.

– Я разобрался с этой проблемой, хорош базар разводить! – решительно заявил Федор.

– Давно? – спросил Веня.

– Чего – давно?

– Давно разобрался?

– Вчера. В целях сохранения собственной жизни я – женюсь!

В наступившем молчании слышен был только звук падающих в салатник капель воды. Плям-плям-м-м... Платон подумал, что это, наверное, с мокрых пальцев Авроры капает.

Первым очнулся Вениамин:

– Ну, Федька, у тебя все получается, как в анекдоте: «дайте водички попить, а то так есть хочется, что переночевать негде»! При чем здесь сохранение жизни? Женись себе на здоровье в целях предохранения правой руки от вечерних перегрузок.

– Она сделает так, что меня будет невозможно убить. Никому.

– Она? – напряглась Аврора, но лечебный процесс не прекратила – сняла мокрую тряпку с лица Платона и плюхнула ее в салатник с водой.

У Платона появилась возможность приоткрыть веки и хорошенько рассмотреть Федора. Насупившись, тот уставился в пол.

– Федька! – прошептал Вениамин. – Ты хочешь стать бессмертным?

– Никаким не бессмертным. Состарюсь и помру своей смертью. Я хочу, чтобы меня не брали ни пуля, ни нож. А уж с кулаками я как-нибудь сам справлюсь.

– Сколько? – спросила Аврора. – Сколько это сейчас стоит – заговор от пули и ножа?

– Заговор? – удивился Вениамин.

– Две штуки баксов плюс заявление в загс.

– А ты и не поторговался? – подозрительно прищурилась Аврора.

– Она лучшая колдунья. Царица огня и воды. Попробуй с такой поторгуйся. Она знает обо мне все – даже о шраме под подбородком.

– Удивил, – хмыкнула Аврора, забыв, очень кстати для Платона, о лечебной процедуре. – Я тоже знаю о твоем шраме. Его можно разглядеть снизу. Эта колдунья – Царица огня и воды, она маленького роста?

– Ну и что? Она близко ко мне не подходила. Я ее вообще в глаза не видел.

– Как же ты ее нашел? Как договаривался? – спросил Веня.

– Нашел по объявлению. Позвонил. Пришел в ее офис.

– Офис! – скептично фыркнула Аврора.

– Офис! – повысил голос Федор. – Обстановочка не из дешевых, скажу я вам. Потому и располагает к доверию. Она сразу все обо мне выложила – и о потере близкого человека, и о финансовых трудностях, которые меня ожидают, если не одолею врага. И об этом самом... – запнулся Федор. – О душевных страданиях.

– У тебя душевные страдания? – удивился Вениамин.

– Сам же говорил, что тебе спать мешаю! – огрызнулся Федор. – И еще обозвал это сексуальным отклонением! Короче, я женюсь – и тема закрыта.

– Покажи объявление, – привстал Платон.

– Тони! – обрадовался Веня. – Ты слышал? Федька жениться собирается.

– Вот, – Федор протянул глянцевый журнал, перегнутый на последних страницах.

Платон сначала прочел название журнала. «Любимый размер». Полистал. Автомобили, охотничье оружие, афиши ночных клубов. В конце – между «досугом» и «покупкой-продажей» – на всю страницу располагалась реклама. Царица огня и воды («И такое бывает?» – улыбнулся про себя Платон) предлагала не какое-то там избавление от неприятностей, сглаза или возврат в семью неверных мужей. Она скромненько так утверждала, что повелевает кровью человека, так как «кровь – это огонь, растворенный в воде», и, стало быть, запросто защитит любого от пули и ножа.

– Ты ее не видел? – спросил Платон.

– Ну и что? – завелся Федор. – Мне по фигу, какая она. Кто может похвастаться, что женат на Царице огня и воды?

– А вдруг она маленькая, толстая и лысая? – удивился Веня.

– Это еще прикольней, – спокойно ответил Федор.

– Подожди-подожди, – Платон сел и взял старшего племянника за руку. – Женитьба – это важный шаг в жизни человека...

– Тони, мы не в церкви, – перебил его Федор. – Представь, что это просто сделка такая.

– Хорошо, значит, ты заключил сделку, так?

– Именно, – кивнул племянник.

– Заговор от пули и ножа в обмен на женитьбу. А деньги тогда за что?

– Все было не так. Я, короче, пришел в офис. Там все прикольно. Стены стеклянные, а за стеклом рыбки плавают и осьминоги.

– Осьминоги? – не поверил Вениамин.

– Настоящие! – повысил голос Федя. – А на столе – блюдо со змеями. Живыми! – он опять повысил голос, предупреждая вопросы брата. – И кошки ходят везде – штук пять. Лысые. По плетеному коробу. Она со мной из короба разговаривала. Спрашивает: «Возьмешь змейку мою в правую руку?» Я взял. Она сразу же все про меня рассказала, и как я шрам этот получил, и что мне смерть угрожает.

– Гадость! – содрогнулся Вениамин. – Ненавижу змей.

– Вот потому не ты, а я буду ее мужем! – заметил Федор. – Короче, она потом спрашивает: «Возьмешь мою змейку в левую руку?» Я сказал, что могу всю ее нечисть рассовать по карманам. Тогда она спрашивает: «А меня посадишь к себе в карман?» – «Посажу». – «И домой принесешь?» – «Принесу, – отвечаю, – а чего мне». – «И замуж возьмешь?»

Федор замолчал.

– Ну? – не выдержал Вениамин. – А ты что?

– Короче, – сглотнул Федор, – у меня от ее голоса все встало, голос такой странный... Я, говорю, любую замуж готов взять, если она выдержит... это самое... все мои душевные страдания. «Вот и ладненько, – отвечает, – давай две штуки баксов за мазь против пули и ножа, а сам присылай сватов».

Федор встал и вышел из спальни.

Аврора принялась было в задумчивости отжимать тряпицу в салатнике, но Платон тронул ее за руку.

– Не надо.

– Компресс, – объяснила она. – Вода с уксусом. Вам плохо стало, вы чуть не упали.

– Я бы не упал, – категорично заметил Платон.

– Упали бы, вы же сознание потеряли! – настаивала Аврора.

– Я сидел в инвалидной коляске, куда мне еще падать?!

– Тони, не нервничай, – озаботился Вениамин. – А ты не перечь дяде! Говорит – не упал, значит, не падал! Развела тут спор!

– Я ничего, Венечка, я так просто, – забегала глазами Аврора.

Платон впервые услышал такой ее голос – виноватый и жалобный. Они с племянником с удивлением посмотрели на Аврору.

– Вот! – В спальню быстрыми шагами вошел Федор. Оглядевшись, он направился к кровати, присел на пуфик и показал всем банку на ладони.

Платон с трудом удержался, чтобы не улыбнуться.

– За две штуки зеленых твоя царица могла бы найти сосуд поприличнее, – заметил Вениамин.

На ладони Федора стояла пол-литровая банка, накрытая не очень чистой бумажкой, а бумажка эта была перетянута белой резинкой.

Аврора осторожно принюхалась. Федор заметил это и снял резинку. Женщина сразу же отвернулась и почему-то взяла Веню за руку, оттаскивая его подальше. Федор же настойчиво протягивал банку брату.

– А ты понюхай!

– Зачем это?.. – забеспокоился Вениамин.

– Ее нужно втирать два раза в день в тело. Там, где находятся жизненно важные органы. От ранения которых может наступить летательный исход.

– Летальный, – автоматически поправил Платон, почти загипнотизированный его серьезностью и верой.

– Ну да. Летальный. Короче, я себя буду смазывать спереди – грудь и живот. А ты меня – со спины.

– Почему – я? – покосился на банку Веня.

– Это должен делать близкий человек. Тони еще не оклемался, больше некому. Две недели всего-то и нужно мазать.

– А жена? – нашелся Вениамин. – Ты же сказал, что женишься! Вот пусть жена твоя и втирает. Сама, как говорится, сварила, пусть сама...

– У меня на нее другие планы, – серьезно ответил Федор и вдруг спросил: – Тони, у тебя есть друг?

– Друг?.. – опешил Платон. – Нет, родной, знаешь, я тут недавно думал и понял, что у меня нет близкого друга. У меня, можно сказать, вообще нет друзей, так, из детства остались некоторые...

– Тогда ты собирайся, – повернулся Федор к Авроре.

– Куда? – сжалась она.

– Поедешь с Тони. Оденься поприличнее, фейсу нарисуй праздничную. Будете сватать невесту.

– Сейчас? – опешил Платон.

– Завтра свадьба.

– Я не поеду, – тихо сказала Аврора. На ее слова никто не обратил внимания.

– Подожди, давай поговорим, обсудим все хорошенько, – Платон так разволновался, что попытался встать. Аврора вовремя обхватила его и почти силой повалила на кровать.

– Вам нужно лежать!

– Уберите колено! – оттолкнул ее Платон. – И вообще – уйдите, меня тошнит от ваших духов!

– Это не духи, – сползла с него Аврора. – Это туалетная вода.

– И вы ею обливаетесь вместо душа по утрам, да?

– Тони, я не понял, – внедрился в их перепалку Федор, – ты что, не согласен быть моим сватом?

– Согласен. Но только...

– Я тоже хочу поехать! – заявил Вениамин.

– Тебе нельзя видеть мою невесту до свадьбы, – ответил на это Федор.

– Почему?

– Нельзя, и все. Еще в обморок упадешь.

– А я не упаду? – забеспокоилась Аврора.

– Ты не упадешь, ты возле кошки на дороге не упала, значит, и там не упадешь, – заверил ее Федор.

– Так ты ее видел или нет? – забеспокоился Платон. – Что за детский сад, это серьезный шаг!

– Видел, – неуверенно пожал плечами Федор. – Но знаешь, Тони, глаза не всегда видят правильно. Другие внутренние органы, они, это самое... Короче – сердце самое зрячее.

– Это она тебе так сказала?

Платон подумал в этот момент, произнесет ли племянник вот так, с ходу, имя Экзюпери?

– Она что, уродка? – вскочил Веня.

– Уродливых женщин не бывает! – заявила Аврора.

– Она просто не такая, как все, – задумчиво улыбнулся Федор.

– Я согласна, поеду с Платоном Матвеевичем сватать, – в Авроре явно победило любопытство.

Платон беспомощно огляделся.

– Я не могу идти свататься, – развел он руками. – Я вообще не знаю, насколько хорошо держусь на ногах, а сват в инвалидной коляске и с перекошенной физиономией, это, знаешь ли, не совсем то, что нужно.

– Она тебя вылечит в два счета, – пообещал Федор.

Царица огня и воды вылечила Платона Матвеевича на счете «два».

– Два! – крикнула она тонким голоском, и Платон выскочил из инвалидной коляски как ошпаренный.

Он даже сделал небольшую пробежку – кругами по ее спальне. Правда, мешала лежащая почти посередине комнаты Аврора – маневра было мало. Царица бегала за ним, Платон Матвеевич заслонялся коляской, раскручивая ее по дороге. Федор сидел на диванчике и улыбался.

Дело в том, что Платон Матвеевич панически боялся змей. По дороге к Царице, в фургоне серого цвета – его, как уверили племянники, предоставила инвалиду Омолову П.М. та самая страховая компания, агент которой приезжал насчет покореженной двери, – Платон решил противостоять любым колдовским приемам с привлечением змей. По небольшому опыту общения с уличными цыганками Платон знал, что нельзя смотреть в глаза гадалке, задумываться над словами, которые тебе навязчиво повторяют, и подпускать слишком близко человека с экстрасенсорными способностями – прикосновения его особенно опасны.

Поэтому, как только Федор вкатил Платона в офис Царицы огня и воды, он громко потребовал, чтобы сватовство состоялось где угодно, только не в рабочем кабинете хозяйки, где, как он понял из рассказов жениха, и находится ее живой рабочий материал.

– Тогда прошу в мою спальню, – тонким детским голоском произнес кто-то у дверей.

Платон сначала поискал обладателя голоса на уровне своих глаз (все-таки он сидит в коляске – куда уж ниже?), потом покосился по сторонам и только после этого опустил голову и чуть не закричал от ужаса: у его ног сидело странное существо – то ли ребенок, то ли ожиревшая лилипутка в пышном розовом платье и с крошечной короной на голове.

– Идите за мной, – пригласило это существо, и вдруг покатилось по полу, отталкиваясь ладошками, а юбки поволоклись за нею, шурша.

Похолодев, Платон Матвеевич подумал, что у Царицы, похоже, нет ног! – изогнулся назад, чтобы разглядеть выражение лица Федора, но не смог: тот вез коляску с высоко поднятой головой, и Платону был виден только его мощный подбородок снизу. Судя по ритмичным движениям подбородка, племянник был занят любимым делом – жевал резинку.

Тогда Платон наклонился вперед, надеясь разглядеть хоть что-нибудь под розовым капроном, но ему и это не удалось – Царица лихо катила по паркету, отталкиваясь ладошками в ажурных перчатках. Докатившись до распашных дверей, она выставила руки перед собой, двери легко открылись, она заехала в большую полутемную комнату – на самую середину – и развернулась, притормозив правой ладошкой.

Царица замерла, и Платон застыл в кресле. Слышно было, как Федор позади него постепенно перестает жевать, вот наступило последнее «кляк!», племянник замер, вероятно, в экстазе созерцания своей невесты на полу. И Платон тогда услышал в ватной тишине странные звуки и даже сначала подумал, что это он сам так старчески дышит – тяжело, с подсасыванием воздуха. Но тут пошевелилась Царица – наклонилась, захватила сколько смогла своих юбок и подняла их, обнажив круглые коленки, похожие на две большие сдобные булки. Она медленно и неуклюже поднималась, от ее движений странные звуки изменились, и тогда Платон понял, что Царица так дышит. Он сделал один поворот колеса и подкатился ближе, чтобы разглядеть это чудо как следует. Оказывается, она на чем-то сидела на коленях все это время. И осознание того, что у странного существа, слава богу, есть ноги, не смогло затмить отчаяния перед новым открытием: эта то ли женщина, то ли ребенок с большим трудом справляется со своим тучным телом: ей тяжело дышать.

Тем временем Царица встала, ударив ножкой в красной туфельке по прямоугольной доске на колесах, как это делают скейбордисты, когда останавливаются, и доска подскочила, перевернулась в воздухе и после ловкого движения полных ручек оказалась у нее под мышкой.

Платон быстро осмотрел Царицу снизу, от красных туфелек на низком каблуке, вызвавших у него ностальгические воспоминания о сменной школьной обуви для девочек. Пышные розовые юбки кончались чуть ниже колен, руки Царицы были обнажены, начиная с локтей, – именно туда доставали рукава-фонарики. Короткие ажурные перчатки не скрывали три ряда складочек у каждого запястья, шея тоже была открыта, ее Платон старался не разглядывать. Лицо – вот что его больше всего пугало и притягивало. Он обшарил его одним взглядом, с поспешностью юного лакея, который должен склонить голову при появлении Царицы. Лицо его разочаровало. Оно было никаким. Нездоровая отечность, которая появляется у слишком полных людей, лишала его индивидуальности, и даже живые веселые глаза не могли исправить этого. Не было на этом лице ничего, хотя бы специально оттеняющего его черты, – ни подкрашенных губ, ни подрисованных бровей, более того – создание с короной на голове оказалось почти альбиносом: белесые ресницы, невидимые брови и легкие жиденькие кудряшки бесцветных волос.

Сама она тоже жадно разглядывала Платона – внимательно, с пристрастием, и он вдруг подумал, что совершенно не представляет себе, как выглядит. Смутно он помнил, как Вениамин менял ему перед отъездом рубашку и носки, но факт остается фактом – к такому торжественному моменту в своей жизни он совершенно не подготовился. Не было ритуала перед зеркалом – золотой заколки для галстука в противостоянии пальцам-сарделькам, не были отрепетированы посадка головы, взгляд, усмешка с налетом надменности – безотказно усмиряющая забывшихся собеседников.

Маленькая толстушка тем временем подошла совсем близко. Платон только тут осознал, насколько она мала ростом. Взявшись руками за поручни коляски и не наклоняясь, она прошептала ему в самое лицо, обдав запахом карамели:

– Привет, Кукарача!

На фоне тяжелого, почти астматического дыхания Платон расслышал еще один звук – совершенно необъяснимый и потому особенно неприятный. Глухие постукивания во рту у толстушки.

Вероятно, на лице Платона отразилось все, что он испытывал в этот момент. А если учесть, что самым приемлемым был вариант с выпавшей вставной челюстью... Царица снисходительно улыбнулась, прихватив передними зубами красную льдинку и показывая ее Платону. Леденец. Перекатывая во рту конфетку, она стучала ею по зубам. Платону от разгадки происхождения звуков легче не стало – все так же страшно и муторно было на сердце.

«Не упасть бы в обморок», – подумал он. И тут у его плеча выплыло лицо Авроры – можно было и не поворачиваться, чтобы в этом убедиться: удушливый запах парфюма окутал его голову. Аврора жадно оглядела Царицу, резко выпрямилась, два раза повернулась вокруг себя и упала на пол, раскинув в стороны руки и ноги.

«А вот и обморок», – подумал Платон, сцепив перед собой руки. Чтобы не смотреть на Аврору и на толстую лилипутку, весело разглядывающую рухнувшую даму, Платон стал вспоминать по запаху изо рта Царицы, как называются леденцы.

– Тони, – наклонился к нему сзади Федор. – Облом получается. – Он кивнул на раскинувшуюся на полу Аврору.

В этот момент Царица пнула ту в бок носком туфельки и объявила с уважением в голосе:

– Настоящий обморок!

– Мы ошиблись с ее впечатлительными нервами, – прошептал Федор. – Давай, ты один работай.

– Работать?..

– Ну, все, как полагается – у вас товар, у нас – купец!.. Что ты сидишь, как истукан парализованный?.. Ой, Тони, извини, это вырвалось случайно. Я понимаю, – зашептал он ему в самое ухо, – она тебе с первого раза может показаться странной.

– Странной?..

– Она одна такая на всем свете, поверь!

– Барбарис! – вспомнил Платон, и это придало ему силы. – Она любит барбарис. Федор, помоги мне встать, я не могу вести такие важные разговоры, когда женщина... девушка стоит передо мной, а я – сижу.

– Вот и отлично, Тони, – Федор с радостью просунул ему сзади свои руки под мышки.

– Не надо! – звонко попросила Царица. – Не трогай Кукарачу, он сам встанет. На счет два. Хорошо?

– Да встать-то я встану, а вот сколько продержусь на ногах?.. – забормотал Платон, кляня свою беспомощность и чувствуя, как лицо заливает горячая волна. И даже судорожные попытки сообразить, откуда она знает его прозвище, не помогли ему справиться со стыдом.

– Да ты у нас сейчас бегать будешь! – радостно заявила Царица, встала на цыпочки и обняла Платона за шею. Он почувствовал, как ей неудобно тянуться к нему, и наклонился, и еще подумал: «Ну и цирк!» Царица тем временем провела пальчиками по затылку Платона, потом – пониже, он почувствовал на позвоночнике довольно болезненное надавливание и даже ожог.

– Ты меня обожгла, – сказал Платон шепотом в легкие щекочущие кудряшки у своего лица. И так просто и буднично далось ему это «ты», так бездумно!..

– Это не ожог, – прошептала девчонка (теперь Платон точно понял, что она молода – очень молода: так пахнуть могут только девочки, еще не испытавшие себя во взрослых радостях). – Это укус. Сиди тихо. После второго ты встанешь. Два-а-а...

– Укус?.. – Платон блаженно вдыхал ее запах. – Укус?! – очнувшись, он быстрым движением сжал руки Царицы и силой развел их, и перед его лицом оказались два кулачка, а в каждом – по маленькой серой змейке с зеленоватой головой.

– Змеи! – не закричал, а выдохнул Платон, вскакивая и роняя Царицу на пол.

– Тони, сиди, тебя сейчас вылечат сразу от всего! – уговаривал его Федор. Бегать, однако, за дядюшкой не стал, устроился на маленьком диванчике и с удовольствием наблюдал, как это делает Царица. Он пожалел, что с ними нет Веньки, ведь не поверит же, что Тони такое вытворяет!

– Я согласна, согласна я! – кричала Царица, уже не столько бегая за Платоном, сколько просто подпрыгивая в ритм одной ей слышной музыки.

Платон остановился, не понимая.

Задыхаясь, девчонка прошептала ему:

– Я согласна жить с тобой! Ты мне нравишься.

Федор от неожиданности встал и глупо, по-мальчишечьи срывая голос на писк, спросил:

– А я?..

– Да, а он?.. – опешил Платон. – Понимаете, мой племянник пришел просить вашей руки, а я, так сказать, представляю его интересы, и вот...

– Да согласна я, согласна! Пусть берет руку, и ногу, и все остальное, если захочет! Поехали скорее к тебе!

– Он добрый парень, – забормотал Платон, совсем растерявшись. – Он много чего умеет, у него хорошее здоровье и чувство юмора... – А я – вообще подарок судьбы! – весело заявила Царица, выволакивая из-под кровати огромный тяжелый чемодан.

Услыхав позади себя скребущие звуки, Платон резко развернулся, ожидая нападения какой-нибудь экзотической рептилии. А это всего лишь Аврора, вставшая на четвереньки, тихонько отползала к двери.

Платон топтался на месте, не зная, что делать. Федор, насупившись, поднял с пола чемодан Царицы и растерянно посмотрел на дядю.

– Поехали, что ли?..

И у Платона не хватило силы духа попросить у Царицы паспорт, чтобы убедиться хотя бы в том, что она – совершеннолетняя. Потом он подумал, что в загсе должны обращать внимание на такие вещи, и кивнул.

– Поехали.

– Кукарача, возьми меня на ручки! – вдруг раздался звонкий голосок где-то внизу.

Опустив голову, он смотрел несколько секунд на поднявшую вверх руки Царицу и совсем заблудился в себе – до невесомости отчаяния.

– Я не могу. Мне нужно беречь силы, я еще болен. Пусть тебя жених несет на руках.

Он почувствовал ее противостояние, как будто на голову обвалилось не видимое за перекрытиями дома небо. Подогнулись колени. Царица обхватила его ручками за живот и прижалась на секунду щекой к пупку. От ее прикосновения животу стало горячо и страшно. Платон силой отстранил пушистую головку и закрыл ладонью свой пупок, больше всего на свете в этот момент желая сделаться безмозглой неподвижной плотью в инвалидной коляске.

– Пойдемте, Платон Матвеевич...

Кто-то уверенный и сильный подхватил его под локоть и поволок к коляске.

– Вам тут удобнее будет страдать, садитесь.

Опустившись на сиденье, Платон с благодарностью посмотрел на Аврору, уже полностью владеющую собой.

– Странное сватовство, да?

Аврора наклонилась, шепча ему в лицо:

– Сватовство? Вы можете как-то прекратить это смертоубийство?

Платон нашел глазами Федора. Тот стоял в дверях с чемоданом. И Платон честно ответил:

– Не могу.

– Вы бесхарактерный идиот, – в отчаянии прошептала Аврора.

– «Мне не нужно победы, – прокряхтел Платон, усаживаясь поудобней, – мне не нужно венца. Мне не нужно... даже – чего? Не знаешь? – губ ведьмы, чтоб дойти до конца!» (Б.Г.) [2] Как смеешь ты, женщина! – называть меня бесхарактерным. Мне ничего не нужно от жизни, кроме покоя. Если это желание идиота, тогда я – идиот. Вези! Кошелка...

Из офиса Царицы все выбрались, почти переругавшись. На улице стояла ночь – серенькая и прозрачная, с остатками в небе красного расплавленного заката где-то за Крестовским. И Платон знал, что закат до конца не успеет раствориться – небо скоро начнет розоветь опять. Раскрутившись на коляске, чтобы было удобно осмотреть здание, Платон заметил, как Царица прикрепляет за стеклом двери табличку. Он подъехал и прочитал:

«Царица огня и воды выходит замуж».

Хмыкнув, Платон посмотрел на нее. Она показала ему язык. Аврора на это только тяжко вздохнула.

– Илиса, – сказала она жалобно, – оставь их в покое.

– Ах, так вы еще и знакомы! – злорадно поздравил сам себя Платон: зловещее чувство подчинения чужой воле, абсурду последних дней хоть как-то оправдывалось. – Что это за имя такое – Илиса? – уставился он на Федора.

Тот пожал плечами:

– Не знаю. Я не спрашивал, как ее зовут.

– Отлично, – продолжал кипеть Платон. – Ты как-то забыл познакомиться с невестой, да? И правильно! Зачем загромождать мозги всякой мелочовкой?!

– Тони, чего ты завелся? Она тебе не нравится, да? Или слишком нравится?

– Нравится? Сколько весит твоя невеста? – понимая, что будет жалеть обо всем, не мог остановиться Платон.

– Я вешу девяносто пять килограммов, – с готовностью ответила Царица.

Платон закатил глаза, да так и застыл. Он рассмотрел в неоновой рекламе над офисом ясные очертания какого-то земноводного.

– Постойте-ка... – приподнявшись, Платон кивнул. – Лягушка! – злорадно поздравил он сам себя.

– Царевна-лягушка! – поправила его девчонка.

– Где? – задрал голову Федор.

– Ты женишься на Царевне-лягушке, поздравляю, – прошептал Платон.

– А мне по фигу! – набычился Федор.

– Мы едем или нет? – топнула ножкой Илиса.

И примерно просидела у его коляски всю дорогу.

Фургон предназначался для перевозки как минимум двух лежачих – вдоль его стен были установлены узкие лежанки. На одной из них, совсем близко, сидела, болтая ножками, девочка-Царица. На другой улеглась, свесив ноги вниз, Аврора. Глаза ее были прикрыты тыльной стороной расслабленной ладони, при вздохах она страдальчески втягивала в себя воздух, а при выдохах иногда постанывала. Платон злорадно подумал, что эта женщина опять потеряла всю свою невозмутимость и отстраненную загадочность. Потом он сразу же вспомнил, что так и не знает, что именно привело ее к нему в дом. Что там говорил Птах?.. Она не его агент. Она подошла к Платону в аэропорту, напросилась в домработницы... Какие все-таки странные вещи происходят с ним последнее время! Разве еще две недели назад он бы позволил незнакомой женщине вторгнуться в его дом? Платон закрыл глаза и постарался вспомнить, что с ним произошло за эти две недели, но от ужаса крепко сжал веки и помотал головой. Тут Аврора застонала особенно громко, Платон вздохнул и открыл глаза.

– Вам плохо? – Он решил поучаствовать в ее переживаниях.

– Ничего страшного, – ответила вместо нее девочка. – Просто она перепила.

– Перепила?..

– Ну да, перебрала чуток, а что?

– Да когда же?..

– Встала с пола, пошла в кухню и выпила там приблизительно полбутылки водки.

– В кухню? – ничего не понимал Платон.

– Я живу в своем офисе. Самая большая комната – для приема страждущих, а остальные приспособлены для жилья. И кухня есть. А в кухне – бар. Ничего особенного, но кое-какой набор крепких напитков в нем имеется.

– Ты... выпиваешь? – кое-как подобрал слово Платон.

– Иногда, – кивнула Царица, – но обычно это употребляется моими гостями. У меня часто живут особо неприкаянные. Лечатся... – добавила она задумчиво.

– Аврора у тебя лечилась? – вдруг осенило Платона.

– Случалось пару раз, – пожала плечами Илиса. – Не здесь. В другом городе. Все знают, что у меня в кухне обязательно есть бар и пара раскладушек.

Эта информация не помогла Платону. Он запутался еще больше.

– А ты... Ты встречалась с моим племянником раньше? До того, как он пришел в твой офис?

– С которым? – осторожно поинтересовалась Царица.

У Платона перехватило дыхание. От волнения он повысил голос:

– Со своим женихом, с Федором!

– Тони, не кричи на нее, – попросил Федор. Он вел фургон и маячил впереди своим коротко остриженным затылком. – Один раз тебя прошу не кричать на нее. Больше просить не буду.

– Извини... те, – смущенно попросил Платон.

– Может, и встречались, я не помню, – не обиделась Царица. – Хочешь конфетку? – на протянутой пухлой ладошке – барбариска.

Платон взял ладошку и внимательно рассмотрел ее линии. Потом перевернул, разглядывая ногти.

– Что? – наклонилась к нему девочка. – Что там?

– Ничего, – сглотнул Платон страх, подступивший к горлу удушьем.

– Но я же вижу – ты испугался! Что ты увидел? – Она цепко схватила указательный палец Платона, не давая тому убрать руку.

– «Долгая память хуже, чем сифилис, – вымученно улыбнулся Платон, осторожно освобождая палец, и добавил многозначительно: – Особенно – в узком кругу».

– Любишь БэГэ? – улыбнулась Царица, обнажив мелкие зубки, и тут же нахмурилась. – Как мне тебя называть? Знаешь что? Я буду называть тебя Папиком. Да, Папик, я грызу ногти. Не очень эстетично, да? Я же видела – ты чуть в обморок не упал. Но это исправимо. К бракосочетанию я наклею ногти любой длины и расцветки.

– Нет, не надо Папиком, – слабо воспротивился Платон. – Меня зовут Платон Матвеевич...

– Папик!.. – захихикала Аврора. – Отлично придумано.

Вениамин ожидал их во дворе. Еще там стояли две милицейские машины, у которых прогуливались целых три овчарки, таская за собой на поводках трех молоденьких служивых в пятнистой форме.

Когда Платон все это увидел, он схватился руками за раскрытые створки фургона – смешная попытка приостановить ситуацию, застыть во времени.

– Что?.. Что случилось?

– Ничего не случилось, Тони, – Вениамин спокойно подошел поближе. – Я не знаю кода твоей сигнализации, вот и все дела. А меня сразу – мордой в пол и в наручники. А всего-то вышел на три минуты в киоск за цветами. Вернулся, и вот...

– Давай, спускайся, – Аврора толкнула Платона сзади. – Хватит притворяться, я видела, как ты скакал козлом по спальне!

– Аврора, не бузи! – повысил голос Веня.

– Я – ничего, просто хочу выйти – он загораживает, а меня запросто может стошнить, – виновато забормотала Аврора.

Подошел Федор, спустил трап и помог Платону съехать. Потом подставил руки девочке, она обхватила его за шею, болтая ногами. Авроре помог сойти вниз кто-то из милиционеров.

– Что ты здесь делаешь? – вдруг услышал Платон.

Он удивленно посмотрел на Веню.

– Не твое дело, – огрызнулась Царица. – Помалкивай, а то наживешь неприятности.

– Веня, – позвал Платон, – помоги...

– Не могу, – племянник повернулся спиной, демонстрируя скованные сзади наручниками руки. – Это она – невеста? – спросил он, не поворачиваясь.

– Что происходит? – прошептал Платон.

– Дома поговорим, – тихо ответил Веня.

Платона завезли в квартиру. Он сначала не узнал новую дверь, и все порывался подняться на другой этаж.

– Тони, это твоя квартира. Помнишь – пластид и взрыв? – успокаивал дядюшку Федор.

– Как он может это помнить, он же лежал в больнице! – скептично заметил Веня, все еще в наручниках.

– Зато я все помню! – вышла вперед Аврора. – Я стояла вот тут, а вы – вон там, а потом я бацнула тебя сумкой по голове, и вы оба свалились вниз по ступенькам. Кто-нибудь откроет, наконец, дверь?

– Я бы открыл... – намекнул Веня.

Ему сняли наручники.

В квартире Платон подписал много бумажек и удостоверил личность своего племянника Вениамина Богуславовича Омолова. Изучив внимательно паспорт, старший из группы отвел Платона в сторону и поинтересовался, знает ли он, что его племянник трижды был под следствием.

– Нет, – честно ответил Платон, жалея, что встал из коляски, как только его завезли в квартиру: ноги подкосились.

– Мы навели справки, пока вас ждали. Очень безответственно подходите к вопросу собственной безопасности, очень! Я мог бы прямо сейчас задержать его на двое суток до выяснения обстоятельств.

– Каких обстоятельств? – прошептал Платон.

– В городе не раскрыто два разбойных нападения. Из зоопарка похищено пять среднеазиатских варанов. Пожар на заводе...

– А завод тут при чем? – взвыл Платон.

– На этом заводе часть неиспользованных промышленных площадей сдается под ночной клуб с дискотекой.

– Так бы и говорили – пожар на дискотеке!

– Хорошо. Пожар в ночном клубе на дискотеке! – теперь и милиционер повысил голос.

– Это не мог сделать Вениамин, – горячо заверил его Платон, роясь в карманах. – Вот, пожалуйста, за ложный выезд, – он протянул две сотни долларов. – Зачем было приезжать сразу двум машинам? Столько беспокойства по пустякам.

– Ваш племянник оказал сопротивление. Первый раз, – уточнил офицер. – И уже после задержания осуществил попытку побега.

– Побега? Куда? – опешил Платон.

– Он вырвался при посадке его в машину и побежал обратно в квартиру. Успел открыть дверь, соответственно, сигнализация сработала опять, и на вызов выехала вторая машина, пока мы возились с вашим родственничком у дверей и не могли ответить на запрос по рации. Говорит, что хотел забаррикадироваться и начать отстреливаться.

– Это он шутит! Он так иногда шутит!

– Я бы предпочел оценить его чувство юмора в отделении, – не успокаивался лейтенант, но деньги, подумав, взял.

– Прошу вас, давайте решим все миром. О пребывании моих племянников здесь знает представитель службы безопасности. Его фамилия Птах. Коля Птах. Он курирует... курирует, – Платон задумался. – Вениамин Омолов находится под его непосредственным наблюдением. Понимаете, это секретная операция, и важно, чтобы Вениамин находился на свободе.

Лейтенант записал фамилию и имя «куратора», потом строго заметил, что отчет о выезде на срабатывание сигнализации Платон Матвеевич может получить завтра в своем отделении.

– И я вынужден буду написать все в подробностях, – предупредил он. – Завтра. Лейтенант Подогникопыто. – Перед лицом Платона – быстрый взмах рукой к голове.

– Что? – отшатнулся Платон.

– Фамилия моя такая – Подогникопыто.

Когда представители закона ушли, Платон беспомощно огляделся. Он совершенно не представлял, куда поместить Илису – в комнату к Федору или отдельно?..

– Пока мы не женаты, я буду спать отдельно, – подстерегла его мысли девчонка.

– Я сплю в библиотеке. Один! – многозначительно повысил голос Веня.

– Ко мне в кухню прошу не соваться, – предупредила Аврора. – Диванчик слишком узкий, разве что на полу постелить?

Платон с удивлением узнал, что Аврора спит в кухне.

– Что остается? – по-деловому осмотрелась Илиса.

– В кабинет нельзя! – забеспокоился Платон.

Федор угрюмо оглядывал всех по очереди.

– Вы хотите сказать, что в этом доме не найдется места для моей невесты? – зловещим шепотом поинтересовался он.

– Не кипятись, Федя, – спокойно попросила Илиса. – Ты же знаешь, как я неприхотлива. Устроюсь как-нибудь... например, в ванне.

– В каком смысле – в ванне? – опешил Платон.

– В водичке посплю. Я люблю спать в душистой воде. С травками и мхом. Где мой чемодан? – Она осмотрелась с ужасно серьезным видом, и Платон понял, что это не шутка. – Сейчас насыплю травки в воду и лягу.

Платон впервые в жизни запер дверь спальни на ключ. Из этого, правда, ничего не вышло. Он встал из коляски, устроился на кровати в пяти подушках, с инкрустированным перламутром столиком, приготовил бумагу, ручку и успел набросать на разделенном пополам листе с одной стороны – что с ним случилось странного и непонятного за последнее время, а с другой – вопросы, не поддающиеся никакому логическому объяснению. Как только он это сделал, как только приготовился спокойно и по пунктам все обмыслить, ручка двери стала дергаться, раздался стук и чертыхания.

Пришлось убрать с колен столик, сползти с кровати и идти открывать.

Вениамин почти ворвался в комнату.

– Угадай, что я только что делал? – бросился он к дяде.

– Не надо!.. Я не знаю, что ты делал, и знать не хочу!

– Ну, Тони, не будь таким занудой! Подсказка номер один: понюхай мои руки!

Платон едва успел отшатнуться от ладоней племянника.

– Хочу быть занудой.

– Ладно. Сдаешься? – Дождавшись кивка, Веня радостно сообщил: – Я растирал Федьке спину этой мазюкой из пол-литровой банки. Слышишь запах?

– Вениамин, прошу тебя, мне нужно побыть одному!

– Одному? – настороженно осмотрелся Веня и вдруг проникновенным голосом поинтересовался: – Тони, я так и не понял, где ты держишь оружие?

– Оружие?.. – опешил Платон. – Зачем тебе?

– Просто интересно – где?

– Я не держу дома оружие, – устало отмахнулся Платон.

– Не грузи, Тони.

По снисходительным ноткам в голосе племянника Платон приблизительно понял значение слова «грузить». Что было делать? Не начинать же сначала в который раз доказывать, что он – бухгалтер?..

– В моем доме не должно быть ничего, что может скомпрометировать меня как профессионала, – опустил глаза Платон.

– Ага!.. – задумался Вениамин, потом просиял: – А я, как последний лох, все у тебя тут перерыл!

– Все? – застыл Платон.

– Что смог, – поубавил радости в голосе Веня.

– Ладно, хватит это самое... меня грузить, говори, зачем тебе оружие? – Платон перешел на деловой тон.

– Да это я на всякий случай, вдруг тебе захочется пострелять... – неопределенно пробормотал Веня.

– Мне? Пострелять? Да, дело, похоже, серьезное... Садись, – Платон указал рукой на канапе в ногах его постели, на котором он обычно раскладывал свой шелковый халат перед сном. – Хотя нет, подожди. Я устроюсь в подушках, а ты подай мне столик.

Взобравшись на кровать, Платону пришлось дожидаться, пока племянник бесцеремонно изучит его наброски. Изучал Веня долго, внимательно и шевеля губами.

– Хреново, Тони. Я вижу, у тебя проблемы, – заметил он, дочитав.

– Неужели?!

– Вот тут – под номером один: «Степень моего участия в опосле-до-ва-тельном, – перешел на слоги Веня, – кошмаре с убийством человека. Два. Наличие причинных связей моего участия в судьбе племянников и смерти Богуслава». Дальше пошло попроще. «Три: Исчезновение Алевтины. Четыре: Давность по данной уголовной статье». Справа – интересней: «Один: Аврора – посланница?» – большой вопросительный знак. «Два: Откуда она знает Царевну-лягушку?» Классно ты приложил Илису. «Три: Вениамин и Царевна??» Два знака вопроса! «Четыре: Похищение оотеки...» Что это за хреновина?

– Яйцо богомола, я уже говорил.

– Порядок! – кивнул Вениамин. – «Пять: Почему – Гимнаст? Шесть: срочно найти матерей», – задумавшись, племянник поставил Платону на кровать столик и положил на него лист бумаги.

– Я могу объяснить цифру четыре справа, а слева – три и пять. Начнем с давности по уголовной статье.

– Нет! – дернулся Платон. – Не можешь ты этого объяснить!

– Я неплохо знаю Уголовный кодекс. Исчезновение этой Агриппины...

– Алевтины! – нервно выкрикнул Платон. – Давай не будем грузить эту тему!

– Нужно говорить «прекратим базар». Чего ты так нервничаешь?

– Я не нервничаю, я не хочу говорить с тобой на тему уголовного кодекса.

– Тони, ты пойми, с этой бумажкой тебе впору не к юристу идти за разъяснениями, а к психопату!

– Какому еще психопату?! – дернулся Платон.

– Который лечит! Что значит – исчезновение? Ты грязно убрал за собой, да? И что тебе шьют? Какая статья, говори! Сколько лет прошло?

– «Совращение малолетней», – как в бреду прошептал Платон.

– Так, – закрыл глаза Веня, – сейчас подумаем... – он открыл глаза и покосился на дядюшку. – Уверен, что именно эта статья?

– Уверен! – прорычал Платон.

– Вот козлы! Знают, что за такую статью с тобой сделают в зоне. Ладно. Если она жива, дело плохо. До пятнадцати лет может накапать. Это, если она жива и даже через двадцать лет даст показания. Но у тебя написано – исчезновение, значит, есть надежда. Нашли останки? Тебя к ним привязали?

– Переходи к следующему пункту, – кое-как собравшись с силами, прошептал Платон.

– Ладно. Что там у нас, напомни?

– Начни с причастности Гимнаста к похищению оотеки. Как вы смогли пробраться в лабораторию закрытого и охраняемого учреждения? Почему вас не остановили? – приподнявшись, Платон вдруг подумал, что Птах вполне мог позволить украсть племяннику оотеку из лаборатории Конторы себе на пользу.

– Охраняемое учреждение? – удивился Веня. – Тони, это самый обыкновенный морг при восьмой больничке. Тело отца лежало там в металлическом ящике под номером триста два. А за дверью с надписью «лаборатория», под табличкой «органический материал» стояла эта самая пробирка – на ней фломастером был написан номер 302/12. А в другой комнате с надписью на двери «документация», в папке с номером триста два были описаны «отличительные признаки мертвого тела мужчины приблизительно пятидесяти лет» и указан «органический материал, вынутый из разреза кожного покрова в области плеча».

– Минуточку... Что ты все – номер, номер?..

– Так фамилия отца нигде не была написана. Мы его нашли опытным путем.

– Что?..

– Путем внимательного осмотра всех шестерых жмуриков, засунутых в выдвижные ящики. А все, написанное в папках, я тебе передаю дословно.

– У тебя хорошая память, – заметил Платон.

– Не жалуюсь. Я Уголовный кодекс прочитал всего-то пять раз. Когда мне было пятнадцать, отец заставил. Сказал: «Пока не прочтешь пять раз кодекс по уголовке, самостоятельной жизни тебе не дам».

– А Федор?

– Отец сказал, что Федьке это ни к чему. Не поможет.

– Ты уверен, что это просто морг при больнице? Что там не было охраны, камер слежения?

– Дыра вонючая, этот морг. Могу тебя отвезти посмотреть, если хочешь.

– Ничего не понимаю, – Платон откинулся на подушки. – Может быть, это специально так подстроено, может, за вами следили незаметно?..

– Не заметил, – пожал плечами Веня.

– А как вы узнали, что Богуслав... Что его тело хранится именно в этом морге?

– Я обзвонил все морги и больницы города. Было три неопознанных трупа, по описанию схожих с батей. Нам повезло, мы нашли его с первого раза.

– И как?.. И кто? – не может подобрать слов Платон.

– Аврора первая ринулась к ящикам холодильника. «Я, говорит, должна его видеть!» А нашел отца первым я. Она опять: «Я должна это увидеть собственными глазами!» Пока не выдвинула почти всего – ниже живота, не успокоилась. «Теперь, – говорит, – узнаю, родимого!» А что? – Веня занервничал, увидев вытаращенные глаза Платона. – Я тоже... осмотрел его задницу. Татуировку. Чтобы убедиться, что это точно отец. Я как-то, знаешь, не поверю никак.

Платон отвел глаза:

– Гимнаст поехал с вами?

– Поехал. Но в морг не заходил – ждал на улице. Он сказал, что ему лучше туда не соваться, чтобы не будить...– Веня задумался.

– Зверя в себе? – подсказал Платон.

– Н-е-ет...

– Воспоминания?

– Нет. Чтобы не будить надежду, – вспомнил Веня и улыбнулся. – Короче, он, когда узнал об этом самом яйце богомола, очень обрадовался и подговорил меня украсть его из морга. Обещал выходить всех насекомых до единого. Я еще сомневался, вдруг с яйцом уже проводили опыты и оно мертвое, но Гимнаст сказал, что яйца богомола могут провисеть на ветках деревьев и на коре всю зиму, и ничего с ними не сделается – весной вылупятся детки.

– Откуда он знает? – напрягся Платон.

– Знает! Он это дело любит.

– Любит?..

– Взял пробирку, дышит в нее и приговаривает: «Идите к папочке, детки мои».

– О господи, – тяжело вздохнул Платон. – Нужно его навестить. Я давно не был в загородном доме. Розы забросил...

– Тони, у тебя под пунктом шесть – «найти матерей». Это ты про что?

– Это... Это я так просто, на всякий случай. Здоровье, понимаешь, ни к черту. А тут еще сватовство. Подумалось мне, что хорошо бы на свадьбе Федора был его отец или мать. Я-то – всего лишь дядя.

– Отец говорил, что наша мать умерла.

– Ваша?.. – опешил Платон. – То есть – у вас одна мать?

Всмотревшись в дядю, Веня предложил ему выпить.

– Исключительно для здоровья! – уточнил он, не скрывая сочувствия в голосе.

– Нет, только не пить, – скривился Платон. – Откуда ты знаешь Царевну-лягушку?

– А, это?.. Это ерунда самая настоящая, не стоит твоего внимания.

Платон внимательно пригляделся к племяннику. Тот смотрел поверх головы дядюшки честным, не замутненным сомнениями взглядом.

– Говори! – зловещим шепотом потребовал Платон.

– Ладно, Тони. Это действительно ерунда. Ты когда-нибудь курил опий?

– Что?.. Нет, не курил.

– А пару затяжек канабиса наверняка делал, когда в студентах ходил? Тогда времена были тяжелые: одну папироску из марихуаны свертывали на целую компанию, хватало по паре затяжек.

– Откуда ты знаешь?

– Отец рассказывал.

– А я, представь, не затягивался!

– Ладно. Тогда, может быть, ты пудрил нос? – Увидев выражение дядюшкиного лица, Веня поспешил объяснить: – Кокаинчик занюхивал?

– Не занюхивал!

– Клея «Момент» тогда еще, наверное, не было, – забормотал озадаченный Вениамин, – что остается? Тони, извини, но мне трудно представить, что ты ел мухоморы. И я почти уверен, что ты не подсел на иглу с героином. Ты ж не какой-то наркоман отмороженный?

Платон в изнеможении откинул голову на подушки.

– Продолжение будет? – спросил он слабым голосом. – Я не ел мухоморы, не сидел на игле. Что дальше? – Он начал вспоминать, о чем они вообще говорят – почему всплыла такая странная тема, но вспомнить не смог.

– Грустно, Тони, грустно... – покачал головой Веня. – Тогда ты не поймешь, где и как мы познакомились с Царицей.

И Платон вспомнил, о чем речь.

– Тогда она еще не была Царицей, в Москве у нее был фотосалон, назывался «Квака», но все, кто умел правильно тусоваться, знали, что это за салон. Все по теме – вывеска в виде лягушки, цифровая съемка. Аквариум с редкими жабами. Приходишь – фотографируешься, платишь деньги, ждешь пару минут, тебе выносят «фотографию», ты ее облизываешь и идешь в соседнюю комнату полежать в подушках. Куда там канабису или опиуму! Десять минут полного счастья, с фейерверком в мозгах, как на Красной площади, а потом еще пару дней невесомости и зашибенного пофигизма.

– То есть облизал фотографию, и?.. – Платон задумался. – Аквариум с жабами... Галлюциногенные лягушки? На фотографиях была лягушачья слизь? Это – слизывали?

Вениамин вздохнул:

– Мне нужно было сразу тебя спросить, не лизал ли ты лягушек, да? А я, как последний лох, начал с ретрофазы.

– Зачем ты вообще устроил этот допрос о наркотиках? – удивился Платон.

– А чтобы ты понял суть! – повысил голос Веня. – Как мне тебе еще объяснить кайф? Сам подумай – не куришь, не пьешь, у тебя нет ни одной приличной порнушки, и вообще ничего нет на кассетах, кроме детсадовского хора девочек. У тебя даже оружия дома нет!

– Тихо! – крикнул Платон и добавил уже поспокойней: – Тихо, не будем отвлекаться на мой кайф. Значит, если я правильно понял, ты пришел в этот самый фотосалон и там встретил Царицу?

– Тогда она не была Царицей, звали ее просто Квака. У нее было древнее пианино, в комнате с подушками она забиралась на него, как настоящая жаба, клянусь, я каждый раз видел, как она затаскивает лапы с перепонками! Все, кто уже лежал в подушках, видели! Залезет, сядет, пройдет минута – и перед тобой красавица.

– Ну, еще бы, – хмыкнул Платон.

– Ты не понимаешь, Тони. У тебя есть мечта на тему женщины?

– Еще один допрос? – взвился Платон. – Нет уж, уволь. Я могу себе представить, как выглядела эта девочка ростом в метр пятьдесят и в сто килограммов веса. Сидя на пианино! После того как вы все облизали свои фотографии, да?

– Я только хотел сказать, что красота – вещь сомнительная. В ней всегда нужно сомневаться, так ведь?

Присмотревшись внимательно к племяннику, Платон заметил, что тот волнуется.

– Почему? – осторожно поинтересовался Платон, боясь вспугнуть хрупкое откровение, вдруг родившееся в их странной беседе.

– Потому что у всех – разная она. Тебе одно нравится, мне – другое. Блондинки, брюнетки, сзади, спереди. А тут – у всех одно, понимаешь?

– Все видели на пианино свой идеал женщины? Самую красивую для себя?

– Ну! – обрадовался понятливости Платона Вениамин.

– Ладно, не будем отвлекаться. Не могу представить, что ты ходил в этот фотосалон без брата, – осторожно заметил Платон.

– А вот это, Тони, меня самого удивляет. Конечно, мы ходили с Федькой. А зачем он тогда показывал журнал, говорил, что мне не нужно видеть невесту до свадьбы?

– То есть ты не знал, что Царица огня и воды – это Квака из Москвы?

– Не знал.

Платон задумался:

– И ты не заметил, что Федор врет? Вот тут в комнате, когда он показывал объявление в журнале?

– Не заметил.

– Это что же получается? – Платон отставил столик, спустил ноги и нашарил шлепанцы. – Получается, что он случайно встретил в Петербурге эту девочку или специально ее нашел, чтобы жениться?

– Одним словом – вляпался Федька, – кивнул Вениамин.

Прохаживаясь по комнате, Платон стал думать вслух.

– Насколько я знаю, этот галлюциноген не обладает свойствами привыкания. Разве что – ожог на языке. Люди обычно облизывают саму лягушку – так ощущения получаются более резкими...

– Короче, Тони. Тут такое дело выходит. Федька думает, что если он получит Кваку в жены, то и красавица, в которую она превращалась, – тоже будет его.

– Ты хочешь сказать, что эта девочка посмеет предлагать Федору наркотик в моем доме?!

– Предлагать! – фыркнул Веня. – Да он сам оближет все, к чему она прикоснется.

Платон резко остановился.

– Ты обмазал его мазью? – прошептал он. – Где эта банка?

– Не знаю, – тоже перешел на шепот Вениамин. – Найдем и выбросим?

– Да нет же! Я хочу взять немного для анализа. Как все это неприятно! – заметался Платон по спальне.

– Тони, ты отлично бегаешь, – заметил Вениамин.

– А знаешь почему? Потому что меня ужалили змеей! Эта девчонка поднесла змею к моей шее, а та меня укусила. От страха я вскочил и стал бегать!

– Змеей? – задумался Веня. – А какой она тебе после этого показалась?

– Змея?

– Нет, Квака. Она стала прекрасней всех на свете?

– Ох, Вениамин, перестань насмешничать, ладно?

– Я не насмешничаю. Я думаю – она сменила вывеску, стала колдуньей-целительницей. Может быть, она теперь кайф предлагает в виде змеиного яда.

– Нет, – заметил Платон, – она осталась по-прежнему в виде безобразной распухшей лилипутки.

– Зря ты так, Тони. Квака – это вещь!

Платон внимательно посмотрел на племянника, растянувшего рот в глупой улыбке, вздохнул и тихо спросил:

– Она что, действительно легла спать в ванне?

Вениамин только пожал плечами.

– Я хочу выпить, – объявил сам себе Платон и направился к потайному бару.

Проследив, как дядя наливает бокал красного вина, Вениамин хмыкнул.

– Это называется – выпить? Может быть, пойдем в кухню? – спросил он. – Там у Авроры есть заначка. Полбутылки водки. Я видел сам.

– А откуда Аврора знает Царицу? – встрепенулся Платон.

– Вот у нее и спросим.

С допросом Авроры ничего не получилось. С трудом растолкав ее на жестком диванчике, Платон даже попытался усадить женщину, но та прошипела ему в лицо: «Извращенец!» – и погрозила пальцем с мерзейшей ухмылкой соучастницы. Платон попытался ухватить этот палец, Аврора вдруг дернулась, надула щеки и выплеснула на него с полстакана рвоты.

Отправившись помыться в ванную, Платон с минуту совершенно тупо созерцал нечто странное, плавающее в его ванне в мутной темно-зеленой воде. Потом Илиса сняла с век кружки огурца, а со щек – лоскутки капустного листа, и Платон узнал ее, и ему стало совсем плохо, когда девочка вытащила из зеленой жижи, в которой лежала, указательный палец и укоризненно погрозила.

В спальне он снял с себя халат и испачканную пижаму, после чего голый свалился на кровать. Жизнь осознавалась им, как нечто совершенно невозможное и в данный момент абсолютно непереносимое. Нужно было срочно обнаружить себя прошлого в этом кошмаре и как-то определиться. И Платон Матвеевич сел, дотянулся до трубки и набрал по памяти номер телефона.

Ему ответили, Платон оделся и на цыпочках пробрался по коридору к входной двери. Нажал на пульте «выход». Оказавшись на улице, он долго бродил по двору, стараясь вспомнить, куда поставил машину. Потом вдруг все вспомнилось – и что джип разбит и находится неизвестно где, и что сам он в данный момент должен вообще передвигаться в инвалидной коляске, что его возили в каком-то фургоне, и вдруг – вспышкой – личико медсестры и ее коленка в его руке, и смутное желание попробовать эту коленку на вкус. Просто прижаться к ней губами и чуть-чуть лизнуть. Бес-ко-рыст-но. И Платон Матвеевич пошел пешком к Неве. Одет он был небрежно. Если принюхаться, от ладоней его слегка пахло рвотой и французским одеколоном – от манжет несвежей рубашки.

В половине пятого утра «лейтенантский» (как его называл Платон) мост опустили, к этому времени река утомила до состояния равнодушия и даже отвращения к тому, что беспрерывно течет и дышит холодом. Платон шагнул на мост и остановил первую же легковушку.

Он вышел на Майорова почти у канала Грибоедова, расплатился и вернулся назад на улицу Декабристов, внимательно отслеживая тени за собой, и ночное путешествие показалось вдруг почти забавным – эти улицы никогда не бывают пустыми, а тут – ни души! Ветер кружил мусор. Платону пришлось даже слегка пробежаться, чтобы удрать от настигающего его небольшого смерча из бумажек и рваного полиэтилена. И он вдруг понял, что физически прекрасно себя чувствует, хотя забыл, когда последний раз ел и спал. От его частичной неподвижности не осталось и следа. Это осознание навело Платона на мысли о непредсказуемости последствий самого тяжелого отчаяния.

В квартире на третьем этаже старого дома – массивная двустворчатая дверь в подъезд, торжественная лестница и огромная изразцовая печь для обогрева парадной – Платон провел полтора часа. Он сидел в кресле перед «окном» и смотрел на спящих детей. Мальчик и девочка шести лет. Близнецы. Окно со стороны их спальни было зеркалом, а в каморке Платона – «в зазеркалье» – полумрак и слабый запах лаванды и такая плотная, почти осязаемая тишина, что Платон почувствовал себя в ней, как в коконе. Медленно тяжелели его руки и ноги, расслаблялся скованный страхом живот, отпустила ноющая боль под ложечкой, словно злой спрут расслабил щупальца и задремал вместе с Платоном.

В полседьмого в комнату к детям пришла заспанная хрупкая женщина. Она что-то лопотала, ощупывая детей поверх одеял, и глаза ее занимали почти все лицо – огромные, страдальческие – над болезненно искривленным ртом. Платон вытер слезы с лица и позволил себе задержаться всего на пару минут шумного пробуждения. Дети проснулись сразу, уже – веселыми, и у Платона от такой всепоглощающей жажды жизни тут же опять выступили слезы. Эти последние минуты наблюдения были обычно самыми напряженными: после полного расслабления он старался запомнить детали, цвета и жесты. Покрасневшая щека мальчика – отлежал. Слабый белесый след в уголке рта девочки – слюна вытекла во сне. Длинные узкие ступни, пятки, колени...

На улице шел дождь.

Отец детей ждал Платона во дворе в своей машине.

– Понимаешь, Платоша, как получается, – задумчиво заметил этот стареющий трансвестит в фиолетовом парике, – жизнь така-а-ая живучая штука!

– Я ничего не хочу понимать, – Платон протянул деньги за просмотр.

– Но она живуча до неприличия!

Платон представил, как спускается с неба на землю, прицепленный к чужому парашюту и «в полной отключке», как выразились его племянники. И согласился:

– До неприличия...

– Мать этих ангелочков померла два года назад. Мое внезапное превращение из научного сотрудника и добродетельного мужа в раскрашенную диву ночного клуба она переносила мучительно! Все было – вены, веревка, таблетки. Очень живучая женщина оказалась, очень... Она меня совершенно сломила, я уже согласен был сам утопиться или сгореть заживо, лишь бы не видеть ее регулярных неудачных потуг уйти из жизни. Ее сбила машина, когда она перебегала дорогу в неположенном месте – очень спешила отнести заявление на развод. Ты знаешь, как я теперь отношусь к женщинам, но пришлось взять гувернантку. Она англичанка, представь, ни бельмеса не понимает по-русски!

– Зачем же ты нанял ее?

– Она смертельно больна, – ответил трансвестит Кока с неподдельным удивлением в голосе. – Рак. Как я мог не взять такое несчастное существо? Нет, я мог, конечно, притащить детям бродячую дворняжку с лишайными струпьями, но потом собака отъелась бы, выздоровела, и гулять с нею пришлось бы мне. А дети очень привязались к этой несчастной. Гуляют ее по очереди, помогают готовить еду, учат русскому и даже стирают ее белье. Смертельно больная англичанка двадцати лет от роду и весом в сорок пять килограммов. Это идеальный вариант гувернантки для детей. Наследники уже научились сносно готовить обеды и убирать за собой, за нею и даже за мной – по инерции. Эта страдалица должна была умереть месяца два назад, но я тут заметил, что она больше не колется. Представь, она уверена, что я в нее влюблен и что работаю в цирке – клоуном.

– Ты думаешь – я педофил? – вдруг спросил Платон, плохо соображая, зачем это говорит.

– Вряд ли, – не задумываясь, ответил Кока, достал сигареты и потом долго еще крошил одну в длинных породистых пальцах с лиловыми ногтями. – Опять же – проблема с определениями. Я чувствую чужую боль. Я знаю, что ты приходишь в мою потайную комнату смотреть на детей, когда тебе нужно подлечиться. В сущности, что такое порок? Это поиск, поиск и опять поиск неожиданного выхода из недержания плоти или отчаяния души. Неожиданного для всех, понимаешь? Любые же стандартные варианты выхода воспринимаются обществом со снисхождением, как пагубные привычки. Извини, Платоша, но что такое педофил? Нет, не кривись, давай дебильно – по Уголовному кодексу. Это человек, склоняющий несовершеннолетних к развратным действиям. А ты?

– Хватит! – потребовал Платон.

– А ты приходишь смотреть на моих детей, когда жизнь – живучая зараза – побеждает твои способности существовать в ней. Ты приходишь, чтобы не пальнуть себе в рот или не повеситься. Так ведь?

– Хватит рассуждений. Ты бы оставил детей на мое попечение?

– Запросто, – опять без раздумий ответил Кока. – Потому что ты плачешь, когда смотришь на них. Кстати, почему ты плачешь?

– Не знаю. Когда я смотрю на детей, то понимаю, как жизнь...

Он замолчал, Кока с готовностью подсказал:

– Живуча, да?

– Нет, как она прекрасна и быстротечна. Я думаю, что бог – ребенок. Ты бы заплакал от отчаяния, если бы вдруг увидел играющего в песочнице маленького, невозможно прекрасного ребенка, зная, что он и есть бог?

– Платоша, ты – философ, – ответил на это Кока.

– Богуслав умер, – бесстрастно, как о чужом, сказал Платон.

– Я знаю, – спокойно заметил Кока. – Мне твой брат никогда не нравился, но царства небесного ему желаю от всей души. С этим царством, понимаешь, тоже есть некоторые проблемы. Я бы хотел после смерти жить у озера Киву в Африке. Просто сидеть привидением на берегу под баобабом и не пропустить ни одного африканского заката. А то царство небесное, которое всем навязывают... Я бы не хотел туда попасть.

– Ты не попадешь, не бойся, – успокоил его Платон.

– Как знать, как знать, – сомневается Кока. – Я никогда не кривил душой, не лгал, не изворачивался. Я не шел против природы, понимаешь? Искренность перед самим собой – это десяти заповедей стоит. А брат твой, царство ему небесное...

– Не надо, Кока, – тихо попросил Платон. – Не знаю, что там между вами вышло десять лет назад, но теперь это неважно.

– Как это – не знаешь? – подпрыгнул Кока. – Твой брат в присутствии гостей, при своих детях и при очередной его пассии – если не ошибаюсь, эта была новая домработница, он ведь менял их каждый год! – обозвал тебя педофилом, а меня – гомиком! Не знаешь!.. Мы же вместе ушли из его дома.

– Теперь это неважно, – заявил Платон. – Я тебя тогда знал мало, мне было все равно, как он тебя обозвал. Когда на него находило...

– Неправда. Тебе было не все равно. И я могу доказать это!

– Как – доказать? – опешил Платон.

– Очень просто. Никто за столом не обратил на его слова внимания. Ни-кто! Кроме тебя и меня. Мы оба приняли их слишком близко к сердцу, понимаешь? – Кока многозначительно поднял изящно выщипанные брови.

– Ты хочешь сказать...

– Призраки!

– Какие еще призраки? – Платон судорожно пытался вспомнить подробности тогдашнего застолья.

– Призраки нас, сегодняшних. Ты разве не заметил тогда? – Кока перешел на шепот, блестя безумными глазами и кривя яркий рот в перламутровой помаде. – В зеркале! Там, в зеркале в полтора метра высотой! Наши отражения. Я – в перьях и в женском платье. Ты – сегодняшний, только во фраке, со слезами на глазах, после просмотра пробуждения моих еще не рожденных детей! Мы стояли там оба! Клянусь!

– Замолчи, идиот! – не выдержал Платон. – Ты только что сказал, что я не педофил!

– А я – не гомик! – закричал что есть силы Кока, потом огляделся и добавил уже спокойно: – Один хрен! Ничего не поделать, я нас видел. Представь, каково мне было вдруг осознать себя женщиной через два года после рождения близнецов?!

– У меня нет фрака, – зачем-то, с исступлением шизофреника, продолжал настаивать Платон.

– Зато у меня теперь есть накладные груди. Хочешь пощупать – высший класс!

– Призраки не отражаются в зеркалах! – Платон с мольбой посмотрел на Коку.

Тот с трудом сдерживал смех. Платон не выдержал его сияющих глаз и комичных потуг не засмеяться и тоже расхохотался.

Смеясь, они схватились за руки. Кока пришел в себя первым. Платон еще подвывал, не в силах остановиться, а Кока уже отнял свои ладони, достал зеркальце и придирчиво осмотрел лицо.

– Куда тебя подвезти? – спросил он.

– К метро, – отдышался Платон.

– Очень смешно. Давно я с утра так не веселился! Довезу, куда скажешь, и еще скажу спасибо за визит.

– Правильно, – пробормотал Платон, – я тебе – деньги, ты мне – спасибо...

– Я деньги с тебя, Платоша, беру за посещение моей рабочей комнаты. А не за то, что ты смотрел в ней на детей. В детской раньше была наша с женой спальня, а в крошечной смежной кладовке – фотолаборатория. Это после смерти жены я перенес дверь в коридор, сделал окно-зеркало из лаборатории в свою спальню. А что поделаешь? Бизнес есть бизнес. Я ведь трудно выбирался из нищеты, Платоша, стыдно даже выбирался. Всякое бывало. Приходилось клиентов и нужных людей принимать дома. Я выжил, и до сих пор не верю в это – каждое пробуждение путаюсь в ощущениях. Но я – живу. А когда привез из женевского хосписа гувернантку, выделил ей детскую, детей поселил в бывшей своей спальне, а в бывшей лаборатории я теперь молюсь.

– Что? – не поверил Платон.

– Молюсь, а что тут странного? У меня там коврик есть для коленопреклонения, иконка в углу и свеча под ней.

Застыв на несколько секунд до ледяного бесчувствия, Платон потом попросил сквозь зубы:

– Поехали уже. – Но сарказма сдержать не смог: – А как же бизнес?

– У меня теперь, Платоша, есть рабочее место. Офис, так сказать. – Кока не обиделся. – Там прекрасные дорогие апартаменты и комната для просмотра и записи с отличной аппаратурой. Но знаешь... смотровое зеркало – такое же. Точно! – он в озарении покачал головой. Потом перевел огромные глаза на Платона и укоризненно улыбнулся. – Ты, Платоша, единственный, кто теперь посещает эту кладовку, кроме меня. Ты ведь плохо обо мне подумал, а я не обижаюсь.

– Офис! – Платон стукнул себя ладонью по лбу. – Царица огня и воды! У меня же сегодня свадьба!

Начавший выруливать со двора Кока резко затормозил.

– В смысле, племянник надумал жениться. Неожиданно, вдруг... – бормотал Платон, пытаясь вспомнить, во сколько нужно было подъехать к загсу, но не смог. – Это потому, что меня хватил небольшой инсульт, – зачем-то стал он объяснять свою нервозность и забывчивость Коке, уставившемуся на него вытаращенными глазами. – С памятью плохо, заплакать могу нечаянно или даже наорать неприлично.

– Ты? Наорать? – не поверил тот.

– Я теперь живу не один, – опустил глаза Платон. – С племянниками живу. Еще женщина появилась вдруг – Аврора, она спит в кухне и делает вид, что нанялась в домработницы. А теперь вот старший племянник задумал жениться и привел ко мне свою невесту. Я не умею долго быть с людьми, особенно если их много и они заставляют меня делать разные странные вещи. Если бы ты знал, если бы ты только знал, какие!.. Кока, я ничего в этой жизни не понимаю, но если я до сих пор не повесился, то она действительно очень живучая штука.

– Значит, мальчики теперь у тебя? – задумался Кока. – Они знают, как именно умер их отец?

– В общих чертах, – пожал плечами Платон. – Они не считают, что причиной этому был сердечный приступ, и уже предприняли некоторые попытки установления справедливости.

Кока побледнел и резко взял с места.

– Извини, Платоша, – сказал он на очередном лихом развороте. – Я тебя домой подбросить не смогу – дела. У какого метро ты просил остановиться?

– Да высади меня немедленно, пока ты нас обоих не угробил! – потребовал Платон.

Выбравшись из автомобиля, он хотел поскорей уйти, но Кока вдруг схватил его за рукав пиджака.

– Забери свои деньги! – он протягивал в горсти бумажки и отводил глаза.

– Какая муха тебя укусила? – выдернул рукав Платон. – Оставь меня. Не возьму я деньги обратно, у нас уговор!

– Я достаточно богат, чтобы сделать тебе приятное бесплатно!

– Ты разговариваешь, как строптивая проститутка!

– Тогда я раздам твои деньги как милостыню у церкви!

– Да хоть съешь их с помидорами!

Удивленно провожая глазами резко отъехавший «Мерседес» Коки, Платон развел руками.

– Какая муха его укусила?

Потом он подумал, что с людьми вокруг него творится что-то странное. Он осмотрелся. Можно было прогуляться по набережной канала до метро «Невский проспект», но есть ли у него время? Ощупав карманы, Платон вздохнул: мобильного нет. Не везет ему с мобильными. Позвонить с уличного телефона? Нет карточки. Потоптавшись, Платон развернулся и пошел к маленькому кафе на Театральной площади. Кафе держал его старый знакомый, там можно будет и позвонить, и посетить туалет.

Он начал с туалета. Потом понюхал кофе, приготовленный для него и поджидавший у телефона на стойке. Некоторое время колебался – звонить или сначала попробовать кофе? Помучившись, решил начать с кофе – кто знает, что ему сейчас скажут? Вдруг церемония уже началась, нужно срочно срываться с места и бежать ловить такси. И, проглотив первый глоток, Платон ехидно отругал сам себя: лицемер, трус! Сидит тут, цедит кофе, а сам выискивает разные причины, чтобы только не оказаться в загсе! Он взялся за телефон.

– Папик! – звонким голосом сообщила Илиса, – мы выезжаем, и ты уже не успеешь приехать домой переодеться! Встретимся на церемонии. Ты – главный, без тебя нельзя начинать, так что подъезжай сразу к загсу, я привезу твой парадный костюм, там и переоденешься.

– Что значит – главный? – струсив, зашипел Платон в трубку. – Какой такой – главный?

– Ты должен подвести меня к алтарю. То есть к этому столу, за которым регистрируют браки. Понимаешь? Подведешь под ручку и передашь жениху. Без тебя не начнем. Да! Чуть не забыла. У тебя есть деньги?

– В каком смысле? – совсем потерял голос Платон.

– В смысле – наличка – зелень или рубли. Феденька поиздержался – боюсь, на свадебную прогулку не хватит.

– А куда вы собрались прогуляться?

– Да так, прошвырнемся по Питеру.

– По Питеру – хватит, – отдышался Платон и залпом допил кофе.

– Ну и ладненько. Считай, что это будет твоим свадебным подарком. Что? Тут Федя спрашивает, отвечаешь ли ты за...

– За базар! – ехидно закончил Платон.

– Ну да, за базар. Потому что ты не знаешь, какая это будет прогулка. Двадцать три байкера – залпом – прошвырнутся по набережной, серпантином по мостам. Туда-сюда, понимаешь? Можем нечаянно побить витрины или еще что попадется под колеса. Короче, на статью по хулиганству это вполне может потянуть.

Платон крепко зажмурился и нащупал в нагрудном кармане рубашки карточку.

– Как-нибудь, – прошептал он, – разберемся. Свадебный подарок, да?.. Может, прошвырнетесь по набережной в парочке лимузинов? С трубками фейерверков на крышах. В сопровождении всадников в средневековых одеждах? По восемь всадников на каждый лимузин. С шиком, медленно, торжественно!

– Не будь таким нудным! – засмеялась девочка на том конце трубки и назвала адрес.

Мальчик, прислуживающий в кафе, вызвал ему такси и проводил до машины – Платон почти валился с ног.

У загса ему помог выйти таксист. Платон попросил, и шофер под руку отвел его в туалетную комнату огромного помпезного здания. Целый рой невест прошелестел юбками мимо, обдав Платона вихрем запахов, он покачнулся и несколько секунд балансировал, стараясь не упасть и не утонуть в чужих ожиданиях счастья.

Одна невеста была в черном. Она помогла Платону сесть в кресло и едва не завалилась на него – не удержала когтистыми хищными руками вес его грузного тела. И Платон тут же в уме перешел от вариаций на тему чужого счастья к вариациям на тему смерти в черной фате, поджидавшей именно его в храме свадебной бюрократии.

– Боитесь? – прошептала невеста в черном.

– Боюсь, – подумав, кивнул Платон, наконец-таки обозначив свое состояние.

Женщина задрала подол платья и вытащила из-за черной ажурной резинки чулка крошечную коробочку. Открыв крышечку одним движением длинного загнутого внутрь ногтя, она насыпала себе что-то на тыльную сторону ладони – туда, где кончались черные кружева длинного рукава. Платон Матвеевич как завороженный смотрел, как коробочка упрятывается обратно, в чулок, а освободившаяся рука медленно достает что-то из весьма откровенного разреза платья на груди.

– Будете?

Из лифчика невеста достала небольшую трубочку – на вид металлическую – и протянула ему.

Платон испугался еще больше и осмотрелся.

– Что?.. – настаивала черная дама. – Насморка боитесь?

Поскольку Платон уставился на нее растерянно, она, криво усмехнувшись, предположила:

– Другой кайф, да? Предпочитаете уколоться?

– Что?.. Нет, я предпочитаю лягушек, – вдруг выпалил Платон, заметив, как через холл к туалетным комнатам вихрем несется небольшая компания. Впереди галопировал Федор – его голова в новеньком красном шлеме светилась среди бальных нарядов, как мухомор в хризантемах.

Илиса еле поспевала за ним, семеня короткими ножками в крошечных туфельках на небольшом каблучке. Она тащила перед собой огромный ворох прозрачной материи, иногда спотыкаясь, тогда маленькая корона на голове сползала набок, она поправляла ее, дернув головой в нужную сторону. Волосы Царевны-лягушки сегодня были завиты мелкими кудряшками и взлетали при каждом резком движении головы, как пух у потревоженного одуванчика. Аврора, вытягивая шею, осматривала холл в поисках Платона, наконец, заметила его и развернула Илису в нужном направлении. Хмурый Вениамин нес цветы. А вот кого Платон не ожидал увидеть, это Гимнаста. Стараясь не отстать от Вени, тот шел, расталкивая толпу тростью, и брезгливо при этом кривился.

Когда вся компания подошла к Платону, невеста в черном втянула свой порошок в одну ноздрю, Илиса уронила из рук на пол ворох прозрачной материи и бросилась стаскивать с Платона пиджак. Аврора молча стояла рядом, держа перед собой вешалку, на которой под полиэтиленом просвечивал темный костюм и рубашка. Радостный жених присел и стал развязывать Платону шнурки на ботинках. Вениамин и Гимнаст застыли в сторонке, наблюдая за возней молодоженов. Платон очнулся, когда Федор, подняв его правую ступню вверх, начал тянуть на себя штанину.

Он понял, что его переодевают. И настоял, чтобы это происходило в мужском туалете.

Идти туда ему пришлось в носках – Федор лихо забросил совершенно потерявшие вид парадно-выходные ботинки в урну, обещая, что его ждет сюрприз.

Платон хотел было полезть в урну, ему не дали. Невеста тоже пошла в мужской туалет, правда, сначала она запуталась в прозрачном шелке и упала. За нею вошла Аврора, одной рукой высоко задирая вверх вешалку с костюмом, а другой – подобрав с пола блестящий шелк, когда невеста, побарахтавшись, кое-как выбралась из него и стала на ноги.

Тут только Платон понял, что это была фата.

Его совершенно поразил вид целого вороха свадебной фаты на полу мужского туалета. Он так углубился в обдумывание этой метафоры, цедя по капле грусть в сердце, так зациклился на абсурдности местонахождения воздушного символа чистоты и счастья на плитках уборной: он сразу про себя так определил ситуацию – фата невесты на полу в мужской уборной, что совершенно не отследил, как его раздели до трусов. Опираясь на спину наклонившегося Федора в момент просовывания ног в штанины, Платон краем глаза заметил в большом зеркале отражение какого-то полуголого идиота с растерянной опухшей физиономией, но не узнал себя и потому так и не очнулся, пока не ощутил удушья. Он покашлял, повертел головой, нащупал бабочку и выпрямился перед зеркалом, чтобы поправить ее. И тут только Платон с суеверным ужасом обнаружил себя в зеркале – во фраке! Он изогнулся, стараясь рассмотреть сзади фалды. Сомнений нет – на него напялили фрак.

– Ты, Платон Матвеевич, совсем, как дирижер, ей-богу! – заметил грустный Гимнаст.

– Да, – кивнул Веня, – только в носках.

– Туфли! – всплеснула ручками невеста.

Федор снял с плеча лямку рюкзака и достал из него коробку.

– Нет! – прошептал Платон при виде этой коробки.

Они нашли его лаковые туфли для твиста.

– Да! – крикнула невеста, открывая коробку.

Платон свирепо уставился на Гимнаста. Тот пожал плечами.

– Молодые, – извиняющимся тоном заметил он, – кого хочешь уговорят. А когда фотографии увидели!..

В коробке с туфлями лежали его снимки. На большинстве из них Платон был снят в момент вытанцовывания сложных «ридикюлей». Тридцать лет назад твист танцевали и парами, и в круге, девушки укладывали свои маленькие сумочки на полу перед собой, а особенно профессиональные танцоры обходили их все – по очереди, не задевая. Это был особый шик, на некоторых танцах за такое могли выбрать королем твиста и сфотографировать.

– Опаздываем, – бесстрастно заметил Вениамин.

Невеста присела, подставляя остроносые туфли к ступням Платона.

– Надевай же, опаздываем! – приказала она, подняв вверх голову со сползшей набок крошечной короной, и Платон заметил бриллианты в серебре. Он удивился такому сочетанию.

– Невозможно! Туфли на меня не налезут, – Платон отступил на шаг назад.

– Не выделывайся, обувай! – повысила голос невеста. – Гимнаст сказал нам, что эти туфли ты заказал года два назад. – Девчонка подняла туфлю и злорадно заметила: – Подошва не новая! Спорим, ты до сих пор сам с собой танцуешь твист!

Платон покачнулся, и его отвели обуваться к креслу. Усевшись, он равнодушно протянул ступни, борясь с сильным головокружением и больше всего заботясь, как бы не упасть в самый торжественный момент.

Шнурки на остроносых лаковых туфлях завязал Федор, долбя его при этом шлемом в колено.

– Омолов и Квака! – прокричала в холле распорядитель.

– Что она сказала? – дернулся Платон.

– Нас вызывают уже третий раз. Можешь идти? – Илиса промокнула ему лоб душистым платочком. На ее пухлом запястье свободно болтался браслет – серебряная змейка с большим глазом-изумрудом.

Платон протянул одну руку Гимнасту, а другую – Вениамину. Тот, поколебавшись, отдал невесте свадебный букет, чтобы поддержать дядюшку.

– Платон Матвеевич, не раскисайте, у нас с вами сегодня твист на крыше. Для двоих, – пообещала Илиса.

Аврора только хмыкнула.

Перед огромными дверьми в торжественный зал Платон отказался от услуг сопровождающих, приосанился и протянул руку невесте. Она с важным видом ухватила его за локоть – рука оказалась слишком сильно поднята вверх, Платон опустил плечо и локоть пониже, но Илиса дернула его, чтобы шел прямо. Аврора перекинула ей фату через другую руку – с букетом, но большая часть шелка все равно волоклась по полу, отделяя невесту с Платоном от всех остальных, идущих сзади, на довольно большое расстояние. Платон оглянулся и был совершенно потрясен видом почтенной компании.

Федор был одет в фиолетовый комбинезон и высокие ботинки на шнуровке. Шлем снять он отказался категорически, а на настойчивые требования распорядительницы шикнул, что «сечет момент». Аврора была в облегающем вечернем платье со страусовым боа на плечах. Гимнаст оделся в своем коронном стиле – темно-зеленый френч со стоячим воротником на китайский манер, холщовые брюки, мягкие кожаные мокасины. Дорогая трость и черные очки с круглыми стеклышками делали его похожим на известного булгаковского персонажа. Вениамин был в джинсах, рубашке с короткими рукавами, поверх которой он надел... вышитую в стиле украинского рушника льняную безрукавку!

Платон мысленно дополнил общую картину собой – во фраке и лаковых туфлях, и невестой, больше всего похожей на цирковую лилипутку в пышных юбках.

– Не нравлюсь я тебе, – словно подслушала его мысли Илиса. – А мне по фигу! Моя свадьба – делаю что хочу! А ты бы, Платон Матвеевич, шаг сбавил. Не поспеваю я за твоими «твистами».

И Платон вдруг почувствовал, что улыбается. Он пошел медленней, Илиса вздернула подбородок вверх, и к большому столу в торжественной зале они подошли с такими отрешенно-счастливыми и серьезными лицами, что сбившийся было при появлении их компании небольшой оркестр выровнялся, рты устроителей закрылись.

Платон дождался, пока Федор снимет шлем и устроит его под мышкой, после чего осторожно и бережно перенес ручку со своего локтя на локоть жениху. Аврора расправила фату сзади – пятясь, она почти уткнулась задом во входную дверь залы. Гимнаст снял очки и приготовился слушать, опершись обеими руками на трость, Вениамин отвернулся к окну. И окутанный проникновенным, с мастерски отработанными интонациями голосом ведущей, Платон вдруг отчетливо вспомнил тот вечер и ужин в доме Богуслава, как запавший в душу фильм – одного просмотра достаточно, второго раза не захочется.

Мальчики, изводившие новую домработницу своими шуточками, вроде хлопушек в соуснике. Какие-то гости, сомнительного вида дамочки, слишком громко разбрасывающие свой смех и слишком неряшливо – пепел из длинных сигарет. Старичок, жадно подъедающий все с тарелки. С полузакрытыми глазами. Парочка нужных Богуславу мужчин возраста парламентской зрелости, их секретари шустрого темперамента. Он вспомнил Коку, тогда – Кокина Илью, работающего на Богуслава в невнятной должности – что-то типа мозгового центра. Богуслав за столом ругал евреев, доморощенных аристократов, покупавших себе бумаги с дворянскими родословными, норвежскую семгу – слишком вялая, домработницу – и эта уже беременна, сыновей – оболтусы, черти! – учиться не хотят, старичка с закрытыми глазами – еще подавится, чертов консультант по Закавказью, цены на нефть и визовые проволочки. Потом старичок вдруг прекратил есть, как будто его отключили, открыл глаза и оглядел всех сидящих с хищным любопытством вампира, привыкшего закусывать теплой кровью. Он переключил Богуслава на военные темы. Платону стало скучно, хотя и немного страшно слушать о ценах на зенитные установки и системы наведения, еще даже не поступившие в распоряжение армии, а уже продававшиеся «туда»! Он встал, чтобы выйти из-за стола, да, видно, не смог скрыть выражения брезгливости и некоторого отчаяния на лице, и старичок тут же сменил тему и стал клеймить «чистюль, отслеживающих чеченскую кампанию только из новостей по телевизору и ничего не смысливших в политике войны». Поскольку Платон молчал и глаз не поднимал, тема войны как-то вдруг отошла в сторону, а попытавшийся всех примирить Илья Кокин вдруг попал старику на зубок.

– Грустно, – сказал Кокин, – когда война становится политикой, а политики жиреют за счет войны.

– И что же в этом грустного? – взвился старичок. – Во все времена так было!

– Да не во все, – отмахнулся Кокин, – а грустно, потому что в таком случае эта война никогда не кончится.

– Да вы, любезнейший, никак пацифист! – повысил голос старичок. – А ведь войны развязывают не военные, а штатские! Служили? Наверняка не служили! И как же отмазались? Деньгами или доказывали свою принадлежность к сексуальным меньшинствам?

Кокин молчал, играя желваками. Платон попытался выйти из-за стола.

– Сидеть! – крикнул вдруг генерал, заметив его неуклюжие попытки и цепко ухватив за рубашку сухой лапкой с толстыми отполированными ногтями.

Платон отяжелел телом, как это у него бывало от злости и желания драться.

– Руки мыл, вояка? – тихо спросил он, отдирая лапку. – Смотри, сколько кровищи на себе принес.

Генерал резко встал, опрокинув свой стул, и чеканным шагом демонстративно направился в коридор. Наступила тишина. Платон исподлобья смотрел на брата. Богуслав чертил вилкой по скатерти, потом скривил рот в ухмылке и развел руками, призывая в свидетели гостей.

– Вот и все кино, – сказал он. – Сворачивайте свои папочки, договора не будет. Черт знает что! Гнешься, гнешься, добиваешься! И что в результате? Гомик и педофил, видите ли, захотели поговорить о вреде войны. Ну не умора?

Платон до сих пор помнил, как племянники посмотрели на него. Вообще-то они всегда смотрели на него, когда отец выражался. Но тогда ему стало страшно, и он ушел.

– Тони! Очнись!

– А-а?.. – дернулся Платон, с облегчением обнаружив себя в загсе, пусть даже и во фраке.

– Тони, – шептал Вениамин, – кольца!

– Что – кольца?

– У кого кольца? – шипел племянник. – Все ждут!

Действительно, в наступившей паузе Федор, оглядываясь, сверлил глазами Веньку, тот запаниковал.

– Я вот тут захватил с собой, на всякий случай... – вдруг выступил вперед Гимнаст, протягивая что-то, завернутое в носовой платок. Он разворачивал его почти торжественно.

Два серебряных кольца. Одно – совсем крошечное, другое – большого размера и массивное. Платон застыл, ощутив внутри себя уже знакомый холодок ужаса.

– Минуточку! – крикнул он громко, когда Гимнаст поднес кольца Федору. – По правилам бракосочетания ведущий должен спросить, не имеет ли кто из присутствующих достаточных оснований, чтобы помешать этой свадьбе. Конечно, в церкви это спрашивает священник, но раз уж вы берете на себя обязанности соединителя сердец...

– Как это?.. – опешила ведущая. – В каком смысле – помешать?

– В смысле, если кто-то знает уважительную причину, по которой брак не может состояться, то этот человек должен огласить причину до обмена кольцами.

Порывшись в справочнике, ведущая пошепталась со своей помощницей и отправила ее куда-то.

– Тони, ты что, хочешь отменить мою свадьбу? – зловеще поинтересовался Федор.

– Нет, конечно, – забегал Платон глазами. – Но есть некоторые обстоятельства... – он украдкой взглянул на невесту.

Невеста улыбалась.

В залу вошли заведующая загса и маленький юркий человечек с потрепанным портфелем. Он оказался юристом и сразу же стал уговаривать Платона выйти с ним в холл побеседовать.

– Я никуда не пойду!

– Поймите, по сегодняшним законам брак можно признать недействительным только судебным путем, – шептал юрист, подталкивая Платона к выходу. – Жених и невеста вступают в союз по обоюдному согласию. Что касается таких казусов, как, например, двоеженство или сексуальные отклонения у кого-то из брачующихся...

– Какие еще сексуальные отклонения?! – начал звереть Платон, обнаружив, что они с юристом топчут фату.

– Я хочу, чтобы Платон Матвеевич огласил причину, по которой моя свадьба не может состояться! – громко потребовала невеста.

– А я хочу, чтобы он заткнулся! – крикнул Федор. – Я женюсь на ней, хоть бы она оказалась инопланетянкой!

Все присутствующие уставились на Платона. Сойдя с фаты и осторожно расправив ее носком блестящей туфли, Платон отдышался, придал своему лицу скорбный вид (для чего он сначала вспомнил тело брата на фотографиях, но это мало помогло, тогда он просто представил себя во фраке, в танцевальных лаковых туфлях!..).

– Я только хотел сказать, что негоже жениться, когда в семье траур. И не просто траур! – Он повысил голос, потому что Аврора захихикала, а Вениамин захлопал в ладоши и стал странно жестикулировать, пытаясь привлечь его внимание. – Не просто траур, а вообще – не захороненный покойник. Между прочим – отец жениха! – выкрикнул Платон. Сразу же наступила тишина, Платон выждал несколько секунд и спокойно продолжил: – Это налагает некоторые обязательства на всех нас... я имею в виду родственников, и потому прошу отложить этот торжественный момент хотя бы до похорон и поминок.

– Извини, Тони, – выступил вперед Веня. – Я не хотел говорить до свадьбы, но раз уж ты затеял все это... Я бы тебе все равно дома рассказал. Принял бы для храбрости и рассказал.

– В чем дело? – почувствовав неладное, перешел на шепот Платон.

– Не говори ему! – приказала Аврора. – Он чокнутый. Он позвонит в милицию.

– Умолкни, – зловеще приказал Федор.

Аврора спряталась за спину Гимнаста.

Платон огляделся в поисках стула, но стулья стояли только за столом ведущей.

– Короче, Тони, тут такая фишка. Мы бы не посмели жениться, пока батя не предан земле, мы же не аборигены какие. Понимаешь?

– Нет, – честно признался Платон.

– Напряги мозги! – устало попросил Федор. – Ты все испортил. Подождал бы до вечера и узнал, что мы похоронили отца, как положено.

– С венками и ленточками! – вступил Гимнаст. – «Дорогому бате от любящих сыновей». А я, знаешь, что на ленточке написал? «Дураку и прожигателю жизни от Иуды». А Аврора...

– Помолчи, Гимнаст. Потом расскажешь, что на ленточках написано. – Венечка подошел к Платону и взял его под локоть, поддерживая. – Тони, дай Федьке закончить эту лажу, а то он очень нервничает. У него до срока осталось мало дней. Он должен жениться как можно быстрей.

– Но как же вы это сделали?.. Почему мне не сказали? Когда?

– Когда... Ну, в общем, тогда же.

– Тогда же?..

– Ну да, когда забрали из морга стекляшку с яйцами богомола. Я просто не дорассказал тебе до конца, – виновато улыбнулся Вениамин.

– Да ведь ты!.. Ты же предлагал мне сходить и самому все посмотреть!

– Предлагал. Я хитрый. Я знал, что ты не пойдешь. И еще... Понимаешь, мы не совсем законно его похоронили.

– То есть вы просто избавились от трупа? – в ужасе прошептал Платон. – По понятиям, да? Никаких концов?!

– Тони, успокойся. Батя лежит в хорошей могиле, и надпись на ней имеется, и венки, и оркестр был, как полагается. Просто мы не стали дожидаться окончания следствия и увезли батю из морга. Без бумажек.

– То есть вы просто украли труп Богуслава и похоронили его?..

– Ну так Федьке же было иначе никак не пожениться, – развел руками Веня, потом улыбнулся от души: – Ну?! Ты рад?

С еле слышным стоном на пол упал в обмороке юрист. Обе женщины за столом стояли, как солдаты на посту – не мигая и не двигаясь. Головы они не поворачивали, только скосили глаза на упавшего юриста.

– Короче, – заторопился Федор, – мы батю похоронили, и отпели, и помянули. Все, что надо, мы сделали. Можно уже надеть кольца?

Ведущая толкнула локтем заведующую. Та как будто очнулась, оправила на себе пышное жабо, потрогала серьги и убедилась, что большой золотой кулон находится на месте – где-то в пяти сантиметрах от пупка.

– В данных обстоятельствах, – сказала она, покосившись на валяющегося юриста, – завершение процедуры несколько затруднено.

– А если так? – Федор достал пистолет.

Массивное кольцо наделось Федору на безымянный палец без проблем – даже с запасом получилось. А вот с кольцом невесты вышел казус. Оно едва доползло до сустава. Тогда Илиса, помочив его слюной, с большим трудом надела кольцо на мизинец. Когда молодые уже должны были закрепить свой союз поцелуем, Аврора охнула и закрыла глаза ладонями: в нервной суматохе Илиса натянула кольцо на мизинец левой руки. Некоторое время ушло на попытки стащить его. Под поздравительные бормотания заведующей, пританцовывая и подвывая, невеста помучилась-помучилась да и плюнула.

– Тьфу! – помахала уставшей ручкой Илиса. – Не слезает, как вросло!

– А где музыка? – громко поинтересовался Федор, подхватив молодую жену на руки.

Оркестр грянул сначала марш Мендельсона, потом, когда жених бегом бросился из зала, сбился. Аврора еле успела сгрести фату в охапку и поднять ее с пола, спеша за молодоженами. Гимнаст шел неторопливо и что-то тихо втолковывал Вене. Платон вышел из здания загса на плохо слушающихся ногах – последним.

Он один оказался не обсыпанным рисом.

Дюжина заросших бицепсами байкеров бросалась крупой и громко гоготала. Остальные приветствовали молодоженов ревом включенных двигателей, отчего разукрашенные автомобили на площади пропали из виду под густыми выхлопами, а собравшиеся зеваки просто разбежались. Две байкеровские подружки пытались музицировать – одна на трубе, а другая била в литавры. В общем, грохот и шум стояли устрашающие. Уже слышались завывания милицейских сирен. Почти в обморочном состоянии Платон увидел сквозь клубы вонючих выхлопов, как Федор надел шлем и сел на мотоцикл, обвешанный почему-то кукурузными початками. Илиса села сзади, прижавшись к его спине, они вырулили первыми. Платон охнул, показывая рукой на ее взлетевшую фату.

– Айседора Дункан!.. – только и прошептал он, не в силах быстро и понятно объяснить свои страхи.

– Ничего страшного, – успокоил его Веня. – Вся фишка в том, чтобы остальные мотоциклы располагались по обе стороны от фаты. Замыкающий повезет конец.

«Замыкающий повезет конец... Замыкающий повезет конец», – бормотал Платон, пока ехал с Вениамином в такси. Аврора и Гимнаст куда-то пропали.

– Господи! – громко попросил Платон в такси, испугав молодого водителя. – Дай мне хоть пару часов передышки! Дай мне покоя и разума, чтобы я смог все обдумать и понять. А потом дай мне поспать без сновидений. Иначе я сойду с ума, – пробормотал он уже шепотом, борясь с тошнотой.

– Ты что, Тони? – забеспокоился Веня. – Ничего, потерпи, сейчас мы с тобой отпразднуем свадьбу, покушаем, выпьем. Я знаю такое местечко, где можно устроить себе передышку хоть на неделю!

– Горько! – простонал Платон.

– Рано, – заметил на это Веня. – Во-первых, мы еще не сели за стол, а во-вторых, жених и невеста при хорошем раскладе подъедут к столу не раньше десяти вечера. Так что ты и поесть успеешь, и выспаться.

– У меня во рту горько, – прошептал Платон. – Желчь... Я исхожу желчью, как злобный маньяк. Призраки мерещатся. Трудно дышать...

– Призрак женщины, да? – участливо склонился к нему Веня. – Это ее имя ты назвал? Айседора?

– Нет. Айседора – это женщина Есенина, – прошептал Платон, заваливаясь и закрывая глаза.

– Ну-ну! – поддержал его Веня, усаживая прямо. – Айседора – Сенина женщина, а ты нервничаешь, да? Ну не плачь, что-то ты совсем расклеился. Она умерла?

– Кто? – шепотом с удивлением спросил Платон, вытирая влагу со щек.

– Женщина Сени – Айседора. Да гони же быстрей! – закричал Веня таксисту. – Боюсь, завалится совсем, тогда нам не вытащить его из машины!

– Айседора Дункан удавилась длинным шарфом, когда ехала в автомобиле. Шарф намотался на колесо. Боже, какая фантасмагорическая, какая декадентская смерть! – давится рыданиями Платон.

– Тони! Смотри сюда! – Веня хлопнул в ладоши перед самым его носом. – Ты о ком плачешь?

– Я? – изумился Платон, посопел, оглядываясь, и твердо заявил: – О себе. О счастье. У меня было счастье. Один раз. Потом она пропала. Бесследно.

– И ее звали Айседора, да? – медленно, как больному, втолковывает Веня, не глядя протягивая таксисту деньги. – Приехали.

– Нет. Ее звали Алевтина. Вениамин!

– А?.. – дернулся Веня, уже открывший дверцу.

– Почему жизнь делает из меня клоуна? Почему она играет мною? Почему Царевна-лягушка надела сегодня кольцо Алевтины?

– Так другого же не было!.. – Веня почти силой вытащил Платона из машины.

– А почему тогда Федор надел мое кольцо?

Вениамин задумался, сосредоточенно глядя перед собой.

– Твое, точно? – уточнил он. Дождался кивка и уверенно заявил: – Для понта. Ты, Тони, для нас большой авторитет. Готов расслабляться?

Платон только тяжело вздохнул. Огляделся. И с большим изумлением обнаружил себя на каком-то заброшенном заводе. Вдаль уходили полуразрушенные корпуса цехов. То тут, то там грустными призраками неспешно пробегали бездомные собаки. Платон заметил, что один из ангаров светится вывеской. Задрав голову, он с трудом разобрал слово: «КРЫША».

– Нам сюда, – подтолкнул его Веня.

Платон упирался, потому что не видел двери. Нажав кнопочку у металлической решетки, Веня дождался шипения в невидимом динамике и сказал: «Хоп!»

– Хоп! – громко разнеслось между цехами.

Решетка с лязгом поднялась вверх. Они вошли. Решетка за ними тут же грохнулась в асфальт. Платон подумал, что, наверное, так и падают, отрезая выход, ворота ада.

Они прошли через огромную автостоянку, подсвеченную горящим в бочках огнем – дюжина бочек, расставленных по всему огромному пространству, дышала пламенем с завораживающим упорством средневековых факелов. Несколько автомобилей казались при таком освещении прилегшими отдохнуть зубрами, а чуть накренившиеся мотоциклы – большими рогатыми насекомыми на страже.

– Здорово, да? – оглянулся Веня. – Клевое место. Квака показала. Здесь раньше был завод. Галоши делали. Кое-что и сейчас еще работает, на той стороне, – он махнул куда-то рукой, и длинная тень от нее метнулась, исчезая в космическом мраке выпуклого потолка из металлических конструкций.

– Где я? – спросил Платон, ослепленный огнем из ближайшей бочки и потерявший Вениамина из вида.

– Это «Крыша». Ночная дискотека, бар и еще много разный удовольствий.

– Ночная дискотека? А что, уже ночь? – сощурившись, Платон шел на голос племянника, выставив перед собой руки.

– Нет, конечно, – Веня взял его правую ладонь. Платон тут же, с готовностью ослепшего навек, расслабился и потащился за ним, закрыв глаза.

– Еще не ночь. Но днем тут тоже народ тусуется. Особо страждущие. Тебе понравится, – объясняя, Веня несильно сжимал ладонь Платона. – Осторожно, ступеньки вверх!

Платон открыл глаза. И замер, пораженный. Они стояли в длинном коридоре со статуями вдоль стен. Приглядевшись, Платон понял, что это не статуи, а средневековые латы на высоких подставках. Вдали вдруг пробежал кто-то маленький и черный, изогнулся, поднес что-то к широко открытому рту и вдруг дохнул из него в полумрак языком огня.

– Тони, выбирай: еда или постель? Что сначала?

Задумавшись, Платон лихорадочно соображал, стоит ли спросить Веню о странном глотателе огня?

– Выбрал? Хочешь, я тебя сразу уложу в комнате отдыха на подушки и принесу туда же пожрать?

– Пожрать?..

– Выбора особого тут днем не бывает. Селедка, перепелиные яйца и лепешки с семечками.

– Фантастика!.. – Платон шумно сглотнул слюну. – Что, правда – перепелиные яйца?

– Это так, перекусить. Часов через пять, если, конечно, их всех не загребут за нарушение спокойствия, свадьба подвалит, тогда будет большой стол.

– Спасибо тебе, Веня, но лучше мне уехать домой, а? – попросил Платон. – Я в незнакомых местах спать не могу, ну совсем не могу! А мне очень нужно поспать, понимаешь?

– Это ты не понимаешь! Я тебя сюда привез как раз поспать.

Они поднялись еще на два пролета.

– Выбирай место! – великодушно предложил Веня в огромном, почти пустом помещении.

Платон беспомощно огляделся. Больше всего его насторожило, что он не видит стен этой невероятной по размерам комнаты – так далеко они уходили или... их не было совсем? Он чувствовал лицом движение свежего воздуха. Перспектива заснуть на открытой площадке, продуваемой ветром, сразу же взбодрила.

– Я уже не хочу спать, – он потоптался, оглядываясь в поисках выхода.

– Тони, не дрейфь! – Вениамин не собирался отступать от задуманного плана.

Он прошелся, собирая подушки с пола, и вопросительно посмотрел на дядюшку:

– Куда хочешь завалиться? Посередине или в уголке?

Глаза Платона привыкли к полумраку. Он различил вдалеке несколько лежащих без движения одиноких фигур. Только не посередине!

– В уголке! – уверенно заявил Платон, прикинув, что если здесь есть угол, то вполне логично будет обнаружить и парочку стен, его создающих.

Обходя валяющиеся кругом подушки и слабые светильники, вделанные в пол, они наконец добрались до угла.

– Заваливайся, не смущайся. Сейчас я принесу еду и затравку, – пообещал Веня, бросая подушки на пол. – Не ищи, окон здесь нет, – приободрил он напоследок дядю и ушел.

Платон ощупал шершавые жесткие стены. Не прислониться. Несколько минут он топтался на месте, соображая, как удобней «завалиться» – присесть сначала или стать на колени? Присел. Кое-как сел боком. Прилег. Еще некоторое время ушло на подкладывание подушек под разные выступающие места. Подушек не хватило – ползком, на четвереньках, он подобрал еще парочку и вернулся в угол. Пол оказался подогреваемым. Соорудив подобие гнезда, Платон, наконец прилег, скинул ботинки, с удовольствием елозя ступнями по теплому полу и стараясь не думать о его чистоте. Как ни странно, лежать было удобно. Удобно и тепло. И что уж совсем удивительно – глаза начали закрываться сами собой.

– Этот? – спросил незнакомый голос, когда Платон только-только уравновесил ритм своего дыхания с сердцебиением – по четыре удара на вздох, четыре – на выдох.

– Он, – кивнул Веня, держа поднос.

К Платону наклонилось странное лицо, все проколотое металлическими бляшками.

– Пацан, – обратился к нему любитель пирсинга, – на сколько хочешь отключиться?

Он потряс небольшой колбочкой, поднес зажигалку к ее круглой нижней части, дождался дымка из горлышка и вопросительно посмотрел на Платона.

– Я?..

– Часа на три, – посчитал за него Веня.

– Тогда втяни один разок. Ртом, – уточнил хозяин колбы.

– Вдохни, Тони, – проникновенно попросил Веня в обалдевше лицо Платона. – Сбей ритм.

Его последние слова были настолько неправдоподобны, что Платон задержал дыхание. Никто не мог знать о счете – это был только им выработанный метод борьбы с аритмией, накатывавшей последние годы с упорством зловещего предсказателя скорой смерти.

Платон догадался, что ему предлагают наркотик. Спросить какой? Зачем?.. Странная апатия овладела им, тело отказывалось двигаться, расслабившись в тепле.

– Короче, пацан, – не выдержал незнакомец, – или вдохни, или отвали на фиг – мне в лом смотреть, как добро утекает в потолок.

– Разок, да?.. – Платон покосился на подсунутую к самому его лицу колбочку и... вдохнул.

– Кто так вдыхает, на фиг?! – возмутился паренек, заклепавший свою физиономию. – Выдохнуть сначала надо было как следует!

– Оставь Тони в покое, – угрожающим тоном попросил Веня. – Ты хоть знаешь, кто это, придурок?!

– Ну и кто? – выпрямившись, тот оглядел раскинувшегося на полу Платона.

– Это Кукарача.

– Да! – вдруг не своим голосом громко откликнулся Платон. – Я замочил... этого... Блинчика. С одного выстрела. В глаз!

– Подействовало, – констатировал Веня.

Только было Платон хотел подробно объяснить, что на самом деле стрелял не он, а подставной снайпер, как вдруг над его лицом нависла взлохмаченная голова глотателя огня.

Голова надувала щеки, умоляя Платона глазами спасаться. Тот только хихикнул – он с места не сдвинется! Щеки над ним раздулись до состояния воздушного шарика, когда сосок уже перекручивают ниткой. И вот стиснутый в куриную гузку рот не выдержал – на Платона обрушился смерч огня, унося его в полное забытье. И-и-ра-аз... И-и-два-а-а... – приостанавливало ритм сердце. На этот счет Платон успевал и вздохнуть и выдохнуть.

– Полночь... – сказал кто-то отчетливо, в самое ухо.

Платон поморщился и внятно произнес:

– Уж полночь близится... А Германна все нет. Нету Германна...

– Кто такой Германн? – выпрямился Федор.

– Платон Матвееви-и-ич! – пропела Илиса, присев и потрепав огромное раскинувшееся тело по плечу. – Вы твист мне обещали. Пора!

– Кто здесь Германн? – не унимался Федор.

– Остынь, – тронула его за ногу молодая жена. – Это Пушкин.

Платон дернулся и резко сел. И сразу люди рядом с ним расплылись, как привидения в старом фильме.

– Где мои ботинки? – спросил он ужасно озабоченным голосом.

Ему подали ботинки. Платон кое-как натянул их, попытался справиться со шнурками – не смог. Илиса уже присела, чтобы помочь, но Вениамин осторожно убрал ее в сторону и занялся туфлями сам. Обнаружив себя обутым, Платон впал в раздумья: как поприличней встать – вот вопрос. И вдруг его тело сделало невероятный финт: ноги переплелись, и он легко, почти как воздушный шарик, взлетел вверх, взмахнув руками. На перекрещенных ногах стоять было ужасно неудобно – Платон чуть не упал, но вовремя и весьма элегантно сделал мах правой ногой в сторону и сохранил равновесие. Он осмотрелся. Где-то далеко внизу стояла кучка отдаленно знакомых людей – если напрячься, он мог бы вспомнить их имена. Они размахивали руками, лезли на его огромный ботинок, как на гору. Платон топнул ногой, чтобы испугать их, и захихикал.

– Хочу есть! – заявил он, чувствуя, как кто-то изловчился настолько, что взобрался, верно, на высокую лестницу и теперь подталкивает его в спину. – Брысь, – махнул он рукой назад, не глядя. – Я еще не зевал, не плевал, не кашлял, а также – не икал, не чихал, не сморкался, как это подобает после сна и перед завтраком. А на завтрак!.. – Платон поднял многозначительно указательный палец вверх, – чтобы не повредили ни сырость, ни сквозняк, должны подаваться «превосходные вареные потроха, жареное мясо, отменная ветчина, чудесная жареная козлятина и в большом количестве ломтики хлеба, смоченные в супе».

– Какая еще, на фиг, козлятина? – возмутился кто-то знакомым голосом, и Платон почему-то подумал, что у обладателя этого голоса лицо рябое.

– Остынь, это Гаргантюа, – произнес тонкий девичий голосок. – Платон Матвеевич, какой завтрак? Полночь уже. Под что танцевать будем? «Кота» нет.

– Кота? – не понял Платон, почувствовав, что его ведут вверх по лестнице.

– «Жил да был черный кот за углом!..» – помнишь?

– Помню, – кивнул Платон. – Зачем это?

– Твист!

– Твист?.. Ах да, туфли – твист на крыше.

Покачнувшись, он проломил тонкие перила. Федор и Вениамин, спасая дядюшку, успели схватить его за фрак сзади. С треском рвущейся материи фалды превратились в два узких крылышка насекомого – разрыв дошел почти до середины спины.

– Я что-то поломал.

– Ты поломал, на фиг, лестницу на крышу.

– Простите... – пробормотал Платон.

– Не парься, мне сказали, что богатый мудак за все заплатит – подарок молодоженам.

– Ага! – злорадно заметил Федор. – Германн Пушкин тебе заплатит!

– Заткнитесь! – приказала девочка в пышном платье. Подхватив оборки, она поднималась по крутой лестнице первой.

Платон почему-то подумал, что, волочись за нею длиннющая фата, он наступил бы на нее...

На крыше оказалась толпа народа. Человек пятьдесят, не меньше. Они стояли вокруг площадки два на два метра, выложенной сильно затертой паркетной доской. По периметру крыши были установлены осветительные лампы, а то, что Платон принял за ящики, оказалось большими динамиками.

Илиса ступила на отполированную площадку и попробовала ее подошвами туфелек, скользя. Тогда Платон тоже прошелся по диагонали, выделывая на потеху публике выкрутасы ногами.

– Сойдет, – сказал он. – Чем полировали?

– Спинами и бо́шками! – крикнул кто-то из зрителей. – Мы брейкуем на ней. Если бы не Квака, черта два ты бы топтался тут лаковыми копытами с каблуками!

– Я не собираюсь топтаться, – Платон остановился, набычившись. – Я твистовать буду. Где музыка?

– «Нау» пойдет? – крикнули издалека.

– Пойдет, – на всякий случай согласился Платон, не представляя, что такое «Нау».

Грянула музыка. От неожиданности Платон в первый момент слегка присел – настолько громко это было. Ударные грохотали так, что, казалось, крыша содрогается. Первые две строчки он не расслышал – отмечал про себя ритм. Потом различил слова и хмыкнул «...будем отрываться и гулять, но только не тащи опять меня в кровать!..». Ноги заскользили легко и привычно. Круг расступился, пропуская невесту в пышном платье. Платон смотрел только на ее туфельки, поражаясь их миниатюрности. Когда грянул припев, они уже танцевали рядом, строго выдерживая расстояние между его левым ботинком, едва касающимся носком покрытия, и ее юркой правой туфелькой.

«Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали! Как будто е-эй, е-эй, е-эй – русский шейк!»

– Во дает толстяк! – кто-то из зрителей громко оценил его легкость и изящество.

Кое-кто не выдержал установленного Платоном чуть замедленного для твиста ритма и выскочил на площадку, дергаясь. Их тут же утащили. Илиса нашла ладошкой руку Платона и вцепилась в нее – ей приходилось напрягаться, чтобы поспевать за ним и сохранять дистанцию. Она была не слишком виртуозна, хоть и старалась изо всех сил. Черт возьми, Платон уже танцевал с одной неумехой твист. Давно. Очень давно. В своей спальне. Под пластинку «Черный кот». Сейчас он сделал то же, что и тогда: чтобы не потерять ритм – поднял партнершу левой рукой и прижал к себе, посадив на бедро.

«А ну-ка жги, давай, валяй, шуруй со мной! Как люблю я этот утренний забой!»

Илиса обхватила его ногами и, чтобы получше держаться, зажала в кулачки фрак на груди и на спине.

«Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали!..» – сканировали окружающие. – Жги, динозавр!

Платон увидел в размазанном безличье толпы несколько знакомых лиц и осторожно улыбнулся им, вспоминая. Веня застыл истуканом – почему-то грустный. Федор с открытым ртом смотрел восхищенно, но с недоверием, косясь по сторонам, чтобы удостовериться – все видят, все в отрубе. Аврора не смотрела. Она стояла далеко, у края крыши, там, где сидел за пультом невидимый Платону ди-джей, и ловила ветер лицом, подняв его к небу.

Гимнаст плакал. Платон увидел это и в отчаянии прижал к себе рукой девочку так сильно, что она пискнула и стукнула его туфельками – в спину и в живот. Ему все еще легко и невесомо было держать на себе и ее, и черное небо над крышей, еще фантастически скользили ноги, но уже все вспомнилось – колба, подушки на теплом полу. Он остановился.

– Мне обещали перепелиные яйца. Есть хочу!

И отпустил Илису, расставив руки в стороны. Повисев на нем, она сползла вниз, как по стволу большого дерева.

Толпа разочарованно взревела.

Выскочили две девчонки – высокие, крепкие, как породистые лошадки, все в коже и с банданами на головах.

– На бис!

И – заново: «Пой со мной, играй, танцуй со мной!»

Смешно было видеть тупорылые тяжелые ботинки рядом с лаковыми носками своих туфель. Платон уже целенаправленно обходил площадку по кругу, давая девушкам порезвиться – они то и дело переходили на телодвижения незнакомого ему танца, потом притягивались глазами к его ногам, возвращались на твист, оставляя на отполированном дереве черные полосы.

«Здесь горит звездою русский рок, круглый и простой, как колобок!»

Платон смотрел на Гимнаста. Тот уже не плакал. Страдал глазами, полными боли и страха, как животное на бойне.

– Чего ты боишься, Гимнаст? – крикнул Платон, останавливаясь.

Гимнаст только махнул рукой и ушел бояться в тень.

– Вы все против меня, да? – огляделся Платон. – Все знаете, а мне не говорите, да? Откуда у тебя мое кольцо? – вцепился он в руку Федора, стараясь развернуть его ладонь удобнее и рассмотреть хорошенько.

– Гимнаст дал! – выдернул Федор руку. – Тони, тебе поесть надо, а то на людей уже бросаешься.

– Надо, надо поесть, – бормотал Платон, спускаясь вниз.

И обнаружив там, в ярко освещенной зале, длинный стол, уставленный едой, он сел в середине и съел: шестнадцать жареных окорочков, сорок три перепелиных яйца и запеченную горбушу, которую обложили этими яйцами, при этом выпил два графина сока – по два литра каждый, на три теплые лепешки опрокинул по тарелке с мясной нарезкой и заел это десятком помидоров, после чего подвинул к себе блюдо с поросенком и не отодвигал, пока от него не осталась голова с апельсином в разинутом рту, подумав, съел у головы уши и щечки, запил это бутылкой белого вина, закусывая каждый второй глоток ломтиком сыра, осмотрелся и поинтересовался у притихшей застольной компании:

– А горячее будет?

Когда они добрались домой, наступил рассвет. Платон Матвеевич в самом благодушном расположении духа – сытый, Аврора, грустная и слегка испуганная, Вениамин, наигранно веселый, Федор, настроенный самым решительным образом срочно начать уж если не брачную ночь, то хотя бы брачное утро, Илиса, беспрестанно зевающая, и Гимнаст, то и дело пытающийся завести какую-то назидательную беседу в помощь молодоженам, шумно ввалились в подъезд. У дверей квартиры, перекрыв площадку, стояло пианино. На нем, скорчившись, лежал измученного вида мужичонка. Илиса ахнула, прижав ладошки к щекам.

Мужичок слез и потребовал подписать бумагу о доставке. Платон начал было выяснять, что за пианино, но Илиса категорично потребовала побыстрее заплатить сколько нужно за доставку и за ожидание. Нужно оказалось столько, что Платон повнимательней рассмотрел инструмент, надеясь найти в нем признаки старинного благородства, и вдруг обнаружил, что крышка, закрывающая клавиши, заперта на висячий замок. Тогда он попытался поднять крышку над струнной частью – на ней валялся грузчик, – но не смог.

– Не трогать! – крикнула Илиса и топнула ножкой. – Не трогать мой инструмент! Никогда и никому!

Пока Платон, опешив от такой наглости, подбирал выражения поприличней, чтобы объяснить, кто в доме хозяин, Вениамин и Федор прикидывали, как затащить пианино в квартиру. Вероятно, они не первый раз имели дело с этим инструментом, потому что уже через минуту пианино было завалено набок, ножки откручены, и вот уже это обезноженное нечто с висячим замком на клавишах вносится братьями в распахнутую Авророй дверь. По дороге к гостиной была задета притолока, и пианино отозвалось на содрогание утробным многострунным вздохом, и Платон с облегчением подумал, что какие-то музыкальные внутренности там все же имеются.

Аврора увлекла Платона в кухню.

– Посмотрите на меня! – с отчаянием в голосе попросила она. – Ну?! Вспоминаете?

Платон собрался с духом и внимательно изучил ее лицо с горящими глазами, синяки под ними, износившуюся тушь на ресницах и подозрительно красный кончик носа.

– Вы всегда так много пьете? – спросил он.

– Не узнаете, значит, – оттолкнувшись от него обеими руками, она села.

Платон устоял, но насторожился.

– Голубчик, Платон Матвеевич! – вдруг крикнула Аврора и рухнула со стула коленками в пол. – Простите бабу глупую и неразумную! Я не могу допустить этого безобразия!

– Я видел, вы водочкой злоупотребляете, – Платон поднял ее за локти и попытался поставить на ноги. – А водочку нужно правильно закусывать!

– Я его зарублю! – прошептала Аврора, нащупав наконец ногами пол. И уточнила, впившись зрачками в переносицу Платона: – Топором!

– Аврора, успокойтесь. – Платон решил, что лучше женщину все-таки посадить. – Вы выпили. Поспите. А утром... То есть к обеду, я надеюсь, – все пройдет. Тогда и поговорим. А сейчас ложитесь спать. – Осмотрев жесткий угловой диван, он, уже уходя, в дверях повернулся к Авроре: – Хотите, я вас устрою в моем кабинете поспать?

– В гнезде разврата? – прищурилась она. – Нет уж!

– Как хотите, – с облегчением отвернулся Платон.

В спальне Платон с радостью понял, что заснет, как только приляжет. Он застрял в рваном фраке, стаскивая рукава. Раздраженно дергал руками, пока не запутался окончательно и не услышал треск рвущейся материи. Тяжело дыша, несколько минут рассматривал на полу две половинки фрака. Брюки потом снимал очень осторожно, но бросил их тоже на пол, после чего с удовольствием залез под пуховое стеганое одеяло и вытянулся, раскинув в стороны руки и ноги.

Странно было лежать в светлой комнате, предвкушая долгий сон. Он подумал, что не запер двери спальни. Вставать не было никаких сил. Хотя, если еще задвинуть тяжелые шторы, ощущение ночи... «На кой черт этой малахольной топор?..» Ныли ступни, побаливал растертый мизинец на левой ноге.

Уснув на спине, Платон Матвеевич обычно переворачивался на бок, подбирая под себя ноги и складывая ладони под правую щеку. Только тело его начало медленный разворот направо, как в комнату влетел Веня, так сильно толкнув дверь, что она ударилась в стену.

– А-а?! – Платона подкинуло от этого ужасного звука. Он сел и несколько секунд смотрел на Веню с топором в руке.

– Аврора пошла в спальню... – тяжело дыша, начал Вениамин. – То есть в спальню молодоженов – в гостиную!..

– Нет!.. – в ужасе прошептал Платон, покрываясь холодным потом.

– Да! И стала рубить топором пианино! По всему дому стоял страшный треск, мы кричали, а ты спишь тут?!

– Пианино? – ничего не понял Платон.

– Пианино! – пискнула из коридора невидимая Аврора.

Веня тут же захлопнул дверь ногой. Через секунду дверь опять с силой распахнулась, шарахнув по стене. Зашел совершенно голый Федор, волоча по полу обмякшую Аврору.

– Тони! – тихо, но многозначительно заявил он. – Если ты не присмотришь за кошелкой, я за себя не ручаюсь! – и с силой запустил Аврору по паркету.

Она проскользила почти до кровати, остановившись у коврика. Подумала и прилегла на него головой, прошептав еле слышно:

– Зарублю...

– Минуточку! – опомнился Платон, увидев, что племянники уходят. – Я не могу спать с этой женщиной! Я не могу оставаться в одной комнате...

– Господь Всевидящий простит меня за грехи... – прошептала Аврора.

– Какие еще грехи? – склонился с кровати Платон. – Вы тут грешить собираетесь? Немедленно убирайтесь!.. спать. Немедленно.

– Платон Матвеевич, – прошептала Аврора внизу.

– Что еще? – тоже перешел на шепот только было улегшийся обдумать эту идиотскую ситуацию Платон.

– Я пьяная очень.

– А кто вас просил напиваться?!

– Я пьяная, не могу хорошо объяснить, чтобы вы поняли...

– Вот только объяснять мне ничего не надо, ладно?

– Надо, Платон Матвеевич! – уверенно заявила Аврора и вдруг тихонько всхрапнула.

Не поверив, Платон опять склонился вниз головой. Спит! Честное слово – спит! Он сел, не представляя, что делать. Заснуть в одной комнате с этой женщиной он не сможет, это понятно, но куда ее деть? Разве что отнести потихоньку на диванчик в кухне?.. Спала же она там все это время...

Пробравшись на цыпочках в кухню, Платон открыл крышку-сиденье и к своему удовлетворению обнаружил там маленькую подушечку из его кабинета, плед и простыню. Наскоро застелив диван простыней, он опять же на цыпочках вернулся в спальню, поднял одной рукой Аврору и отнес ее на кухонный диван. Укрыл пледом с головой. Подумал и еще накрыл голову подушечкой. Тихонько вернулся в спальню. Забрался под пуховое стеганое одеяло, лег на спину...

Вероятно, сон не успел захватить его полновластно и мгновенно, как в первый раз. Платон услышал глухие удары из-за стены, вскочил и бросился в коридор. Из библиотеки уже выбегал Веня.

Дверь в гостиную была двойная, распашная. Платон столкнулся в двери с племянником, несколько секунд они протискивались в комнату, мешая друг другу, и Платон в эти секунды увидел сначала глаза Илисы из вороха кружевного постельного белья – испуганные, огромные. И только потом – Аврору, размахивающую у пианино красным пожарным топором на длинной ручке.

Подбежавший Веня обхватил сзади Аврору, заваливая ее, а Платон ухватился за топор.

– Как же вы не понимаете! – еле ворочая языком, объясняла Аврора. – Нельзя такого допустить!

Вениамин, ухватив рукой под подбородок, уволок ее из комнаты. Аврора елозила ногами по полу и, жестикулируя, все пыталась объяснить свою ненависть к пианино и тупость присутствующих, допускающих наличие этого инструмента в комнате для молодоженов. Платон вышел, пятясь и прижимая к себе пожарный топор. Осторожно прикрыл створки двери. Перевел дух.

Аврора, уронив голову на грудь, сидела на полу в коридоре, прислоненная спиной к стене, и похрапывала.

Отдышавшись, Веня назидательно произнес:

– Тони! Как же ты не уследил?!

– Где она взяла топор? – не слышит его Платон.

– Тони! Нельзя допустить, чтобы пианино пострадало.

– Я знаю, где! – понял Платон, показывая на полуоткрытую входную дверь. – Она выходила в подъезд! У нас же пожарный стенд на втором этаже!

Он уверенно отправился вернуть топор на место и, только спустившись на несколько пролетов, заметил, что одет совершенно неприлично. Белая рубашка, бабочка, семейные трусы и носки.

Стекло пожарного стенда оказалось разбито. С большими усилиями, стараясь не пораниться торчащими осколками, Платон кое-как приладил топор на держатели. В этот ответственный момент мимо него наверх по лестнице пронеслись двое мужчин с оружием и в омоновской экипировке. Платон почуял неладное и поднимался наверх быстро, переступая ногами в носках через две ступеньки.

Он немного опоздал. Омоновцы были уже в коридоре. Вениамин лежал на полу, закрыв голову руками. Аврора сидела там же и похрапывала. В живот появившегося в дверях Платона уткнулось дуло автомата.

– Сигнализация! – простонал он, хватаясь за голову.

Двести долларов.

– Ты чего столько отвалил? – удивился поднявшийся с пола Вениамин. – Они же один раз приехали.

Платон в ответ потряс выпрошенными у служивых наручниками.

Они посмотрели на спящую Аврору. Потом Платон просительно и жалобно глянул на Веню.

– Нет, Тони, – покачал тот головой, отступая. – Это твоя заморочка, ты с нею и разбирайся. Я ее к себе в комнату не возьму. Боюсь, зашибу ненароком. Я еще не отошел.

И хотя Веня настаивал, что лучше не оставлять кошелку без присмотра даже в наручниках, Платон перетащил и пристегнул Аврору к трубе батареи в кухне. Он положил на пол плед, чтобы ей было не совсем уныло лежать. Потом принес рулетку, измерил расстояние от батареи до диванчика и ушел к себе совершенно успокоенный: если она оклемается и захочет лечь на диван, расстояние вполне допустимое, чтобы устроиться с вытянутой пристегнутой рукой.

Вернувшись в спальню, Платон не смог сразу забраться под одеяло – его слегка трясло, лоб был потный. Он походил туда-сюда по комнате, посмотрел на часы. Половина восьмого... На этот раз процесс залезания под пуховое одеяло был значительно ускорен. Но заснуть Платон долго не мог – прислушивался и сильно иногда жмурился, прогоняя видение Авроры, пробравшейся к молодым с выдернутой из стены батареей и размахивающей ею над головой. Потом наступил наконец блаженный миг перехода от реальности к условному отображению жизни – Платон задремал и уже начал было поворачиваться на правый бок... Но ноге что-то мешало, сквозь сон он удивился – что там может лежать?.. А когда проснулся, понял, что там, в ногах, копошится кто-то живой.

Как в кошмаре, он сел и осторожно потянул на себя одеяло, стараясь не анализировать ощущения своей правой ноги, на которой явно лежал кто-то теплый и живой.

Одеяло медленно ползло вверх, открывая сначала ворох чего-то белого и кружевного, а потом – голову и полные розовые локотки в оборках кружев.

– Платон Матвеевич, не тяните на себя одеяло, – спокойно попросила Илиса и тоже села.

Поскольку Платон только замычал с отчаянием глухонемого, она ухватила ручкой край одеяла и натянула его на себя, укладываясь.

Сидя Платону было думать совсем невмоготу. Он упал в подушки, уставившись в потолок.

– Можно я сниму ваши носки? – попросила Илиса.

– Нельзя! – категорично выпалил Платон.

– Но они же грязные!

Дернувшись, Платон подтянул к себе ступни и смог, наконец, задать вопрос:

– Что ты здесь делаешь?

– Поспать пришла, а вы тут...

На это Платону сказать было нечего. Тошнотой предчувствия неприятностей накатывал вполне естественный вопрос: какого черта эта девчонка делает в его кровати в первую... первое брачное утро и что думает об ее отсутствии молодой муж... Но Платон не успел все это сформулировать без излишней агрессивности. Дело в том, что он явственно услышал ритмично повторяющиеся звуки за стеной. Он так удивился, что опять резко сел. Прислушался. Сомнений быть не могло. Это содрогался разложенный в гостиной диван – ложе для новобрачных.

– Платон Матвеевич, ложитесь. Давайте попробуем поспать хотя бы часик. Я очень устала, – попросила из-под одеяла Илиса.

– Это невозможно, – прошептал Платон. – Я не смогу так спать. Я!.. Я отказываюсь участвовать в этой авантюрной бессмыслице. Что происходит? Слышишь – там, за стеной?.. Почему бы вам всем не оставить меня в покое? – Голос его набирал силу и агрессивность. – Почему бы вам, уважаемая невеста, не залечь в ванной? В вонючей воде! В любимом, так сказать, месте земноводных и пресмыкающихся!

– Там занято, – спокойно ответила Илиса.

– Неужели? – не поверил Платон. – И кто же там находится?

– Там Аврора лежит, кофе пьет.

– Неправильный ответ, – злорадно заметил Платон. – Она не может лежать в ванной. Она прикована наручниками к батарее в кухне!

– Платон Матвеевич, ты только не волнуйся, ладно? Вытяни ногу.

– Зачем это?

– Я пощекочу тебе пятку, и ты заснешь. И мне дашь поспать.

– Это черт знает что такое! – возмутился Платон, выбираясь из кровати. – Вылезай!

– Не вылезу, – придушенно ответила Илиса, укрывшись с головой. – Мне очень нравится твое одеяло.

– Вылезай, я отведу тебя в кабинет. Будешь там спать под этим одеялом.

– А можно я посплю с тобой? – просительно пропищала девчонка. – Я боюсь спать с незнакомыми дяденьками.

– Какими еще дяденьками? – Платон прервал свои неуклюжие попытки залезть в брюки. Он замер с поднятой ногой, предчувствуя новые неприятности.

– В твоем кабинете спит незнакомый мужик. Отстанешь ты наконец? Все. Я заткнула уши. Я тебя не слышу!

Задержав дыхание, Платон несколько секунд ощущал на себе тишину, как влажный туман от залива в сентябре. Но тут, скрипнув, диван за стеной опять начал издавать громкие ритмичные звуки.

– С меня хватит! – Платон решительно направился к кабинету.

Подергал дверь. Заперто. Вернулся в спальню, достал из секретера ключ.

Ключ не поворачивался. Застыв в поклоне (Платон склонился, чтобы рассмотреть замочную скважину), он даже не пытался справиться с накатившей агрессией, настолько невероятным было осознание, что его (его!..) святая святых – кабинет – заперт ИЗНУТРИ! И первый раз он ударил в дверь головой – как стоял, набычившись, так и рубанулся лбом. Дверь выдержала. Тогда Платон ударил ладонью чуть выше замка, выбивая накладку из дверной коробки.

Надо сказать, что, обнаружив на лежанке в кабинете Колю Птаха, Платон ощутил сильнейшее разочарование. И как он ни боролся с этим, направляясь к тахте, как ни уговаривал себя, справиться с сильнейшим желанием поднять Птаха за ногу вверх не смог.

– Платон Матвеевич, это может сойти за оскорбление действием офицера при исполнении! – пискнул Птах, вися вниз головой, размахивая руками и стараясь дотянуться до одежды мучителя.

– Что это вы здесь исполняете? – усмехнулся Платон. С улыбкой прошла злость. Он чуть опустил руку.

Коля Птах стал на руки и попытался таким образом отбежать. Платон еще ниже опустил руку, пока Птах не нащупал свободной ногой пол.

– Откуда у вас ключ от моего кабинета? – спросил Платон, усевшись на тахту и чувствуя, что ему совершенно не интересен ответ.

– У меня есть дубликаты всех ваших ключей, – подсел к нему поднявшийся с пола Птах. – Я знаю цифровой код вашей сигнализации, группу вашей крови, размер одежды и обуви и количество пломб у вас во рту.

– Да пошли вы!.. – лениво огрызнулся Платон.

– Я знаю, что вы ночью употребили метадон. Путем вдыхания паров, – не унимается Птах. – Потом танцевали твист на крыше. А ваши племянники украли из морга тело отца и похоронили его. Вы знали? Что там еще интересного... Молодожены после свадьбы провели устрашающую для населения нашего города акцию по задымлению улиц и воздействию звуковыми сигналами, превышающими по громкости допустимые нормы. Если вам интересно – вся компания была задержана стражами порядка. Вам грозит уплата большого штрафа.

– Это мои проблемы, – прошептал Платон. – Зачем вы тут?

– Я должен был обследовать музыкальный инструмент, который вам доставили. На предмет прослушки, взрывчатки и камер слежения.

– Обследовали?

– Не смог, – покачал головой Птах. – Первый раз вижу пианино, запертое на замки. Я ждал за дверью, когда все уснут. Когда в квартире поутихло, я только было собрался войти, как выскочила ваша домработница, спустилась вниз и разбила там пожарный стенд. Странно как все у вас в доме... Она потащила в квартиру вот такой огромный топор. Пришлось просочиться за нею. Я уже начал было беспокоиться, но вы справились. О чем вы спросили?..

– О пианино.

– Да. У меня ничего не получилось – инструмент поставили в комнате молодоженов. Я побродил по квартире, присел вот тут, надеясь на случай, да и заснул. Кстати, я заперся не сразу. Кто-то входил в кабинет, обозвал меня неприличным словом и ушел. Тогда я закрыл дверь на ключ. Не люблю, знаете ли, когда обзывают. Кто это был?

– Невеста.

– Нет. Невеста изящная такая, красоты неописуемой. А ко мне входил кто-то круглый и злой, как колобок.

– Вы знаете, как выглядит невеста? – снисходительно покосился на Птаха Платон.

– А я подглядывал в замочную скважину. Как раз перед вашим приходом. Она ходила по коридору. Голая.

– В ночной рубашке, – уточнил Платон.

– Говорю вам – совершенно голая. Сначала пошла в туалет, потом сунулась в ванную, извинилась и ушла опять в гостиную. Кто у нас в ванной комнате сейчас?

– Понятия не имею. Вас послушать, так у меня не дом – а заколдованный замок. В туалет ходит какая-то голая красавица... Знаете что, Птах, убирайтесь отсюда.

– Вам не понравилась молодая невестка, а я тут при чем? – огрызнулся тот. – Я вообще-то пришел по делу. Анализ мази заказывали?

Платон вспомнил пол-литровую банку с мазью для растирания. Кивнул.

– Совершенно безобидная штука. Вот, пожалуйста, отчет. В основе – вазелин. Незначительные добавки лечебных растираний от радикулита. Мед. Глицерин. Ментол. – Помахав перед Платоном листком, Птах бросил его на пол.

– То есть ничего такого для свертывания крови, например? – осторожно поинтересовался Платон.

– Вы меня заинтриговали. Свертывания крови? Неужели ваша невестка подсунула подобную мазюку, уверяя, что та залечит любую рану?

– Не совсем... – промямлил Платон.

– Стойте, дайте подумать! – вдохновился его смущением Птах. – Дайте подумать... Если не ошибаюсь, она шарлатанит понемногу на тему всяких заговоров. Так-так... Какое место изволите намазывать, Платон Матвеевич?

– Ничего я не намазываю!

– А кто? Кто-то из племянников? Старшенький? Конечно, старшенький, – удовлетворенно промурлыкал Птах. – Новобр-р-рачный. Голову он все время шлемом закрывает, значит – грудь и спину мажет, да? Думает, что это вроде живой воды – любая рана не страшна?

– А как, по-вашему, будет происходить передача Федору Омолову финансовых дел? – Платон решил немедленно сменить тему.

– Я думаю, в нужный момент его найдут нужные люди.

– Когда наступит этот момент?

– Я уже говорил – в двадцать один год – недолго осталось.

– Кто такие эти нужные люди? – Платон изо всех сил старался изобразить и лицом, и голосом полнейшее равнодушие.

Птах задумался, бросая на Платона хищные и слегка удивленные взгляды.

– Странно, какие вы вопросы задаете, Платон Матвеевич, очень странно. Для конспирации чересчур дебильные. Слишком уж неумело вы продолжаете изображать человека, далекого от финансовых дел своего брата. Я не понимаю, к чему это упорство.

– А вы... – Платон задумался, подбирая слова, – а вы твердо уверены, что я все эти годы вел финансовые дела своего брата?

– И не только брата, милейший бухгалтер. Вы отличный аналитик. Разработчик далеко идущих планов. Давайте же наконец поговорим начистоту.

– М-м-м... – пожал плечами Платон, отводя глаза.

– Вы умело распорядились нажитым командой Богуслава Омолова в перестроечной суматохе. И себя не обделили. А потом ваш брат – он же не авторитет бандитский какой-то, он в политику шагнул! – предложил вам играть с деньгами по-крупному. В масштабе, так сказать, политического устройства мира.

– Это все ваши домыслы, Птах. Как вы вообще приплели меня к капиталу подобного действия? Почему? Я думал, думал и нашел ваш основной промах.

– Неужели? – саркастически ухмыльнулся Птах.

– Клуб Трубочников. Вы думаете, если я общаюсь с подобными людьми, даже на правах хорошего мастерового...

– Хватит ломать комедию, – перебил его Птах. – У меня есть доказательства.

– Вот как? – обмяк телом Платон.

– Вот так. Я нашел вашу руку в деле оплаченной президентской кампании Литвы.

– Руку – это в смысле?..

– Не отпирайтесь. Это ведь была ваша идея? Действительно, куда русским нуворишам деньги засаживать? Самые известные шедевры на мировых аукционах скуплены и пылятся в загородных подвалах в двадцати пяти километрах от МКАД. Самые дорогие дворцы на самых известных побережьях – у русских! Тигры, крокодилы в квартирах поднадоели – скупают зоопарки на корню. Воображения уже не хватает. До этих времен в мировую политику у нас играли только спецслужбы. А теперь те, кто имеет азарт и большие деньги. Обидно вам, да? – вдруг хитро прищурился Птах.

– Обидно? – удивился Платон.

– Идея была хороша. Финансирование проведено грамотно, но живем ведь среди дураков, Платон Матвеевич! Самую изящную идею запорят грубыми ошибками. И среди этих чяусов-скаусов тоже за советские годы европейское чутье вымерло. Не умеют себя вести! Прокололся ваш протеже.

– Минуточку, – Платон сложил перед собой ладони, соединив подушечки пальцев, – вы хотите сказать, что я деньгами Богуслава со товарищи провел финансирование президентской кампании Литвы, чтобы поставить на эту должность купленного литовского летчика-героя? И можете это доказать?

– Доказать? Зачем это мне? Я вычислил ваш почерк, я знаю, что идея была ваша. Мне достаточно одной уверенности. Мы не в суде.

– Любопытный у вас на мою тему сюжет получается. Какую роль в нем играют племянники?

– Проходных статистов, – уверенно заявил Птах. – Они мне интересны ровно настолько, насколько могут потрепать одним только присутствием рядом ваши нежные нервы. Видите? Я откровенен. Теперь ваша очередь.

– Отвык я от очередей!.. – осторожно потянулся Платон, закинув руки за голову. – У меня в ходе нашей беседы возникло такое предположение, что Богуслав, говоря о завещании на сыновей, имел в виду семейные деньги. Так, парочка фирм, парочка клубов. А вы раздули из этого возню на уровне отношений с мафией. Чего вы добиваетесь?

– Семейные денежки или мафиозные, мне один хрен, – Птах отсел от потягивающегося Платона подальше. – В нужный момент вы сами выведете меня на нужных людей. А может, Платон Матвеевич, вы мне просто черканете вот тут, в блокнотике, номера счетиков и наименования банков, а? Не надо всех, парочка-тройка... Наизусть помните? У вас ведь, как у бухгалтеров, должна быть отменная память.

– Что вы, Николай Батькович, – Платон укоризненно покачал головой, – это же будет самое настоящее оскорбление взяткой офицера при исполнении. Да и с памятью у меня после болезни проблемы. Давайте лучше поговорим о женщинах.

– О женщинах? – разочарованно спросил Птах.

– Ну да. Об Авроре, к примеру. О домработнице.

– Хотите разговаривать о домработнице? Ну что ж... Не замужем, не состояла, не привлекалась. Последнее место работы – администратор московского фитнес-клуба.

– Она ненормальная, – уверенно заявил Платон. – Зачем администратору фитнес-клуба идти ко мне в домработницы?

– Вопрос понял, – по-деловому отреагировал Птах. – Выясним. Хотите, я с ней поговорю? Прямо сейчас.

– Сейчас не выйдет. Она пьяная, лежит в кухне на полу, пристегнутая к батарее наручниками.

– Фу! – укоризненно заметил Птах.

– Да, я такой! – Платон встал.

Они прошли в кухню. Авроры не было ни на полу, ни под столом, ни на диване. Поблескивая, висели на трубе у батареи застегнутые наручники.

Решив хоть как-то употребить присутствие Птаха себе на пользу, Платон решил выяснить, какие неприятности грозят его племянникам в связи с несанкционированным захоронением Богуслава.

– Да хрен с вами, Омоловы, – отмахнулся Птах, брезгливо скривив сочный рот. – Вы не обо мне беспокойтесь. О братве пусть племянники подумают. Братва не поймет – никого не пригласили на такое торжественное мероприятие.

– Я еще хотел сказать... Пропавшая личинка богомола...

– Знаю, – кивнул Птах. – Сперли вещественное доказательство.

– Это не я.

– Знаю. И с большим интересом прослежу, что из этого получится. – Птах решительно направился к выходу.

– А что из этого должно получиться? – догнал его Платон. – Хотите привлечь племянников к ответственности?

Задрав голову, Коля Птах весело посмотрел в лицо Платону:

– Зря вы тогда в моем кабинете не просмотрели материал по богомолам более внимательно. Зря. Передайте вашему садовнику, что через три-четыре месяца детки вырастут и войдут в стадию половой зрелости. При условии, конечно, правильного и обильного питания, – уточнил он, ткнув в живот Платону пальцем. – Самки, кстати, могут вырастать до семи сантиметров в длину! Самцы поменьше.

– И что? – не понял Платон. – Эти насекомые все равно долго не живут. Если я правильно запомнил, к зиме умирают. Месяца через три-четыре.

– Платон Матвеевич! – воскликнул Птах, в странном азарте блестя глазами. – Эти три месяца они плодятся! Вы у нас кто? Бухгалтер? Ну так посчитайте! В оотеке может быть до трехсот яиц. Это триста маленьких богомольчиков. А самка склеивает не одну оотеку. Выходит в среднем по тысяче потомков. От одной самки! А сколько у вас самок вывелось в оранжерее, знаете? Хоть кто-нибудь знает?

– Ерунда все это, – пробормотал пораженный Платон. Его воображение напрочь отказывалось равномерно расселить в оранжерее тысячу насекомых, по семь сантиметров каждое.

Они услышали шум в коридоре и вышли. Федор тащил из ванной мокрую Аврору, кое-как обернутую махровой простыней.

– Что опять?! – простонал Платон.

– Ничего, Тони, – племянник изображал бодрую улыбку, пока Аврора пинала его ступней в лодыжку. – Жрать охота. Решил напомнить кошелке о ее обязанностях. Представь, она валяется в твоем жакузи, кофе хлебает и курит ментол. Вот, попросил вежливо приготовить нам завтрак, а она сопротивляется.

– А действительно, почему бы нам всем не позавтракать? – потер ладошки Птах. – Вы, Федор Богуславович, отпустите дамочку, она оденется и сразу же приготовит омлет, так ведь?

Нервно подергиваясь, Аврора сердито простучала босыми пятками в кухню.

Через полчаса все собрались там за столом. Платон с изумлением разглядывал огромный омлет на сковороде. Восхищенно крякнув, Птах встал и бесцеремонно залез в холодильник.

– Чего рыскаете? – любезно поинтересовалась Аврора.

– Спасибо, уже нашел! – Птах открыл пакетик с тертым сыром и посыпал омлет.

– А я люблю с оливками, – намекнула Илиса.

Теперь Платон встал, достал банку оливок и выложил их на омлет. – Не возражаете? – он показал баночку с маринованными улитками.

Никто не возражал. И между оливками на тертом сыре удобно расположились скользкие тушки улиток.

– А я когда был маленький... – мечтательно заметил Веня, – почему-то ел омлет со сладким.

Аврора резко дернулась, вставая из-за стола. С грохотом упала табуретка. Женщина, спеша, как на пожар, подняла сиденье дивана, достала литровую банку. И только когда открытая крышка звякнула, упав на стол, когда ложкой были выужены на блюдо ягоды, все поняли, что в банке был вишневый компот. Аврора не успокоилась, пока не достала все вишни, потрясла их в небольшом дуршлаге, чтобы стекли, и быстро рассыпала по омлету, который теперь больше напоминал странно украшенный торт.

– Так, Венечка? – спросила она, облизывая руку, с которой капал красный сок. – Чего уставились? – она резко сменила тон, осмотрев остолбеневших присутствующих. – Каждый добавляет, чего любит!

– Ну, если каждый... – Федор встал и полез в холодильник.

Через три минуты вся лепота на омлете была засыпана рубленой розовой ветчиной.

– Ох, граждане!.. – только и смог восторженно вымолвить Птах.

Концентрированный компот разлили по бокалам. Федор добавил в свой водки. Платон – холодной минералки, Веня и Илиса – шампанского, Птах – кубинского рома, а Аврора выпила, не разбавляя.

– С косточками было бы вкусней, – заметила она, вставая, чтобы убрать со стола.

Женщина подошла к раковине, сначала сполоснула банку, потом капнула на губку немного моющего средства и засунула ее в банку, тщательно натирая стекло изнутри.

Не в силах отвести глаз от ее руки, Платон вдруг отметил, как легко, без напряжения кисть Авроры вошла в отверстие, и от этого ему почему-то стало муторно и страшно. Наручники... Все еще висят на трубе. Естественно, с такой узкой кистью Аврора стащила браслет. Смутное воспоминание, забытое ощущение – когда-то он уже восторгался узкой рукой, легко, без напряжения проникавшей в горлышки банок, ему знаком этот изгиб у косточки, этот изогнутый мизинец!

Раздался звонкий хлопок.

– Тони! – крикнул Вениамин.

Платон с удивлением разглядывает свою ладонь, залитую компотом, слегка разбавленным кровью, и кучку стекла на столе. Он раздавил бокал и не заметил этого.

– Давай поцелую, и все пройдет!

Как во сне он видит, что Илиса тянет к себе его ладонь, Платон сопротивляется и еле сдерживается, чтобы не закричать – Аврора сполоснула банку, заметила какое-то пятнышко и опять засунула в нее руку, царапая ногтем стекло изнутри. Эти пальцы за стеклом царапают его мозг с назойливым тонким звуком, от которого сводит зубы.

Вскочив, он уходит в ванную, тяжело дышит там над раковиной, отслеживая струйку воды.

– Кто-нибудь есть еще в моем доме? – свирепо сверкая глазами, поинтересовался он, выйдя в коридор с обмотанной полотенцем рукой.

Все молчали.

– Так, да? Я уезжаю на дачу! – заявил Платон. – А вы тут живите сами.

– Подвезти, Платон Матвеевич? – подсуетился Птах.

Подъезжая к Репино, Платон с упоением вдохнул запах гниющих водорослей и хвои.

– Я вас здесь высажу, если не возражаете, – притормозил Птах. – Минут десять придется прогуляться пешком.

– Не зайдете? – удивился Платон. Рвение Птаха ехать в такую даль и не пошарить в его доме показалось бессмысленным.

– Нет, спасибо. У меня аллергия на розы. Садовник ваш, опять же, натура сложная и для меня почти непостижимая.

– Знаете Гимнаста?

Птах задумался. Платон уже собрался выйти из машины, не дождавшись ответа, когда Птах тронул его за руку.

– Гимнаст был моим человеком в доме Богуслава. В вашем с братом доме в Москве, – поправился он.

– Как это? – опешил Платон, уже осознав, что означают слова «моим человеком», но заставить себя поверить в это не мог. – То есть... – пробормотал он.

– То есть стукачом. – А когда он... когда он ушел от Богуслава и стал жить со мной?

– А когда он стал жить с вами, он перестал быть моим стукачом. Он стал стукачом братвы.

– Какой еще братвы? – не веря, покачал головой Платон.

– Можно сказать по-другому. Хорошо организованной команды под бывшим руководством бывшего спортсмена Омолова... и так далее. Регалии своего брата вы сами знаете. В перестройку он сменил друзей и соратников. Большие деньги – большие люди, так ведь?

– Нет, – твердо сказал Платон. – Не верю.

Птах посмотрел насмешливо.

– Фотографии, на которых вы занимаетесь сексом с несовершеннолетней. Их Гимнаст сделал.

– Зачем это ему?.. – опешил Платон.

– Во-первых, конкретный компромат на вас, а во-вторых, он был неравнодушен к девочке Алевтине.

– Этот урод!.. – начал было возмущенно Платон и осекся, увидев свое потное красное лицо в зеркальце. Уговаривая себя успокоиться, чтобы получить хоть какую-нибудь полезную информацию, Платон шарил глазами по соснам у воды и жадно вдыхал запах их коры, нагретой солнцем.

– Вы сказали, что после ухода от Богуслава он больше на вас не работал. Я-то зачем ему понадобился? Что с меня взять?

– Ох, Платон Матвеевич, – сладко жмурясь, как кот, удачно избавивший от сливок молочник, Птах лукаво погрозил ему пальцем. – Вам это лучше знать! Может, все-таки черканете мне в блокнотик?

– Он это делал по просьбе брата? Нет, не может быть, – сам себе ответил Платон. – Богуслав проклинал Иуду Гимнаста, имя его не мог слышать без проклятий.

– Вот вы и пораскиньте мозгами, – Птах покрутил пальцем у виска, – зачем братве нужна была информация о вас. Деловой человек всегда собирает сведения о своих подельниках. Мне пора.

Платон шел к дому в полной растерянности. На звонок у ворот долго никто не отвечал, Платон уже направился к дому сторожа, но тут вдруг Гимнаст образовался с той стороны кованой решетки, как привидение. С иссиня-бледным лицом, пошатываясь, он смотрел на Платона, тяжело дыша.

– Что ты тут? – отшатнулся Платон. – Пьешь?

– Ни боже мой, – заверил Гимнаст, отпирая калитку сбоку от ворот. – Я, как всегда, – на грядках... А с утра ос дымом окуривал. Развелось их, слава богу, немерено.

В руке Гимнаст держал испачканные землей грабли.

– Что значит – слава богу?

– Сам посмотри, – Гимнаст поманил его к сарайчику с инвентарем.

Платон шел по гравийной дорожке, жадно оглядывая деревья и клумбы. В сарае на земляном полу лежали большие осиные гнезда. Четыре штуки.

– Зачем они тебе? – удивился Платон, склонившись и брезгливо разглядывая ячейки с жирными личинками.

– Так ведь сколько корму вкусного деткам! – восхитился Гимнаст. – Они же тлю всю поели, я принес им муравейник в ведре – все яйца выели. Они очень голодные, Платоша.

Платон понял, что Гимнаст говорит о маленьких богомолах, и вздрогнул.

– Веди!

В оранжерее, куда он входил, озираясь и стараясь ни к чему не прикасаться, было душно, влажно и так душисто, что Платон на секунду забыл обо всем, закрыв глаза и жадно вдыхая аромат роз.

– Попрятались, – нежно заметил Гимнаст. – Не поверишь – они меня уже узнают! Вот, смотри. Фью-у-у, – тихонько посвистел он и кивнул на куст желтой «Баккара».

Платон заметил слабое шевеление листьев, не более.

– Двое сидят прямо перед тобой, на полке!

Платон отшатнулся от деревянной полки. Осмотрел ее, сантиметр за сантиметром, но никого не обнаружил.

– Вот же она, красавица, – протянув руку, Гимнаст снял что-то, по цвету – совершенно в тон мореному дереву полки, и протянул Платону. – Возьми. Живая душа все-таки.

Платон рассмотрел на указательном пальце Гимнаста небольшое насекомое, которое на его глазах стало менять окраску на бледно-телесную. С треугольной головой, оно шевелило небольшими, едва развитыми крылышками и смотрело бесстрастными глазами насекомого, сложив перед собой передние лапы, как в мольбе.

– Не возьму, – покачал головой Платон. – Это самка?

– Не знаю, – улыбался Гимнаст с безмятежностью слабоумного. – Вот подрастут, тогда и определим.

– Как определим?

– А вот как они начнут жрать самцов при спаривании! – радостно объяснил Гимнаст. – Идите ко мне, маленькие, идите, я вам принес вкусненькое...

Маленькие богомолы выползали с потусторонним, ни на что не похожим шорохом. Осиное гнездо через минуту целиком скрылось под их сереющими на глазах телами. Платон наклонился, разглядывая шуршащую массу, и понял, что насекомые не меняют окраску. Они сами по себе – бесцветные, почти прозрачные, с кое-где проступающей слабой зеленью.

– «Мантис религиоза», – прошептал Платон, выпрямляясь, и вспомнил, что «мантис» – это по-гречески «пророк», «предсказатель».

Заметив слабое движение у лица, Платон покосился на серебристую лиану, привезенную из Малайзии. Протянул мизинец и хотел потрогать маленького богомола на толстом стволе, застывшего на уровне глаз. Богомол на его движение чуть шевельнул передними ногами, расправляя их, как лезвия в перочинных ножах.

– Что это они у тебя такие бледные, – отдернул руку Платон. – Прозрачные даже.

– Им надо пищи хорошей, кровушки теплой! – отозвался невидимый ему Гимнаст.

– Может, выпустить их на улицу? – сам себя спросил Платон, и его слегка передернуло. Он представил десятки оотек, развешанных на яблонях, на кустах гортензий, на жасминовом дереве...

– Сколько их? – громко спросил он.

– Я насчитал двести шестьдесят три, потом сбился. Они как посыпались!..

– А мне говорили – сто двадцать восемь... Гимнаст! Пойдем со мной.

– Платоша, я занят. Потом, – отозвался невидимый Гимнаст.

– Нам нужно поговорить. Сейчас!

– Не кричи здесь, – он вдруг вынырнул откуда-то снизу. – Они криков не любят. Начинают крылышками шуршать. Я тут без тебя пересадил шестнадцать кустов бордовых роз. На клумбу с «Девочкой». И еще хочу показать бордюрную травку, хорошо прижилась.

– Потом, потом... – Платон спешил к дому.

– Ты же не любишь, когда в одном месте много роз одного цвета, – задержал его Гимнаст.

Платон остановился и осмотрел статую – изрядно облезлую небольшую бронзовую фигурку девочки, сидящей на коленях в раскрытых лепестках бронзового цветка. В слабых струях сделанного Гимнастом фонтанчика «Девочка» казалась несчастным застигнутым дождем и оттого скорчившимся ребенком. Вокруг нее на круглой клумбе жирели свекольного цвета розы.

– Хороши!.. – вздохнул Платон. – А это что? – наклонившись, он поднял из-под розового куста каменную фигурку лягушки, так мастерски выполненную, что ему тут же захотелось иметь такую на своем письменном столе. – Еще одна? – Он показал пальцем на другую каменную лягушку, лежавшую неподалеку.

– Это мое, – твердо заявил Гимнаст. – Это будет тут лежать.

– Как хочешь, – Платон с сожалением выпустил из ладони удобно поместившуюся в нее тяжелую и почему-то теплую лягушку.

Гимнаст, проследив за ним, наклонился и слегка развернул каменную фигурку в одном ему известном направлении. Платон улыбнулся про себя, отметив, что его садовник, похоже, стал настоящим язычником.

Осмотрев дом, Платон понял, что досада и раздражение после сказанных Птахом слов прошли. В доме царили абсолютная чистота и порядок. В прихожей и в столовой стояли в вазах свежие розы – разных оттенков, полураскрывшиеся – как любил Платон. На террасе появились новые циновки приятного цвета гречишного меда и в тон к ним – два кресла-качалки дорогого исполнения.

– Это я тут вот... позволил себе прикупить. Были деньги, вот я и позволил.

Гимнаст уже давно сам вел переписку с ценителями роз, сам продавал редкие кусты и даже иногда вывозил в Питер по ведру роз на продажу, объясняя это жалостью к пропадающей красоте – для хорошего развития куста распустившиеся цветы нужно срезать не позже чем через два-три дня. Платон только благодарственно кивнул, не зная, как начать разговор.

Они устроились на террасе с графином яблочного вина.

– Ты застелил родительскую кровать новым покрывалом. Где старое? Оно мне нравилось. Шелковое. Отец его привез из Китая.

– Мыши... – прошептал Гимнаст, почему-то изменившись в лице. – Погрызли кое-где.

– Он тогда привез покрывало и ширму, – Платон удивился растерянности Гимнаста и пожалел, что заговорил об этом. – А ширма стоит у меня в кабинете, – зачем-то добавил он.

Гимнаст молчал, опустив голову. Платон осмотрелся, отметив ухоженный газон у дома и каменную горку у небольшого искусственного пруда.

– Лягушки? – кивнул он на пруд.

– Так ведь... – забегал глазами Гимнаст, – повывелись вдруг. Или ушли куда, не знаю.

Присмотревшись к совсем поникшему головой Гимнасту, Платон вдруг понял, что лягушки съедены прожорливым потомством. Интересно, Гимнаст резал на кусочки этих несчастных, или просто запускал их в оранжерею? Нет, богомолы еще слишком малы, чтобы справиться с живой лягушкой. Резал...

Перила кое-где заменены на новые, пол выскоблен и покрашен бесцветным лаком. Старое дерево в сочетании с красными кирпичными стенами и выложенным из серых камней цоколем просто радует глаз. Платону хотелось найти теплые слова благодарности, чтобы сидящий напротив человек принял его признательность без лишнего смущения. Но вместо этого он вдруг вспомнил, каким был дом десять лет назад – небольшой деревянный, с резными наличниками на окнах. Он отстраивал все это вместе с Гимнастом – десять лет назад он привез его сюда, не спрашивая, захочет ли тот ухаживать за старым садом, строить дом...

– Десять лет назад, когда я тебя привез в отцовский дом, уже была Дюймовочка на клумбе, – вспомнил Платон. – А я всегда думал, что это ты ее установил. Странно, да?

– Это не Дюймовочка, это просто девочка в цветке, – поправил его Гимнаст.

– Когда же она появилась? Что-то я не припомню у отца любовь к подобному китчу.

Гимнаст промолчал.

– Я хотел поговорить с тобой о кольцах, – решился Платон. – Ты отдал на свадьбе Федору мое кольцо. Ты...

– Да. Я это сделал.

– Где ты взял кольца?

– Мне их дали. Давно, – уставился в пол Гимнаст, явно не расположенный говорить правду.

Кто дал – спрашивать бесполезно. Лучше подойти с другой стороны.

– Ты принес эти кольца на регистрацию. Почему?

– Кольца как кольца... Похожи на брачные. Я и принес. Чтобы было, что надеть молодым в загсе...

– Да откуда же ты знал, что у них колец не будет? – наклонился к нему Платон.

– А вот и знал! – с вызовом ответил Гимнаст.

Платон откинулся назад и покачался в качалке. Понятно. Толком ничего не скажет.

– Хорошо, ты взял кольцо, принадлежащее когда-то мне, чтобы дать его Федору. Зачем ты взял другое, маленькое?

– Другое?.. – прятал глаза Гимнаст.

– Зачем ты взял кольцо, которое я подарил Алевтине? – набрался духу Платон и произнес это имя спокойным безразличным голосом.

– Так ведь невеста же... Ей тоже кольцо нужно.

– Оно ей мало. А Алевтине было велико. Спадало, – беспощадно заметил Платон.

– Конечно, спадало. У ней ведь пальчики были, как у птенчика, – прошептал Гимнаст и вдруг затрясся. – Ты что, плачешь? – перестал раскачиваться Платон. Подождал, пока по щекам Гимнаста из закрытых глаз потекут слезы, и ушел, ругая себя последними словами.

Разговора не получилось. Платон первый раз видел, как Гимнаст плачет. По опыту прежних размолвок с ним знал, что через некоторое время тот подойдет как ни в чем не бывало и чего-нибудь спросит. Если Платон ответит с охотой, значит, размолвка исчерпана. Если промолчит – значит, нужно еще выждать и подойти позже.

В кабинете отца Платон полистал семейный альбом, рассмотрел коллекцию трубок. Гимнаст не шел. Никогда в жизни Платон бы не поверил, что пойдет к нему сам. Слова Птаха о его чувствах к Алевтине, похоже, были правдой.

– Какого черта, вообще! – разозлился Платон и решительно направился на террасу.

Вечерело. К дому подступала молочная теплая сырость. Гимнаст сидел там же.

– Выпей, Платоша, вина, – тихо предложил он, избавив таким образом Платона от необходимости заговорить первым.

– Она умерла, да? – так же тихо спросил Платон, став позади Гимнаста.

– Да, Платоша. Она умерла.

– Это она отдала тебе кольцо?

– Вроде того.

– А мое? Где ты взял мое?

– Я его вроде украл. Украл, принес ей, а она не взяла. Еще и свое в придачу отдала.

– Ты думаешь, она умерла из-за меня? – Платон почувствовал внутри себя совершенную пустоту, и уже было все равно, что говорить.

– Да, Платоша, – поднял на него глаза Гимнаст. – Уж ты мне поверь. Она умерла из-за тебя.

– Она... Она покончила с собой? – вот и это удалось выговорить, поборов спазмы в горле.

– Что ты, Платоша? – искренне удивился Гимнаст. – Алька – и самоубийство? Нет. И не думай.

Придется перестать думать на эту тему – Гимнаст совершенно естественен в своей искренности. Платон вздохнул. Что ж, спасибо судьбе и на этом.

– Помнишь кагэбэшника, которому ты отнес фотографии? Я и Алевтина.

В лице Гимнаста появился... нет, не страх – брезгливость.

– Я тогда тебя ненавидел, Платоша. Прости. Я хотел тебя уничтожить.

– Ты ушел со мной десять лет назад от Богуслава для того, чтобы меня уничтожить?

– Нет, Платоша. Ушел я с тобой из-за денег. Мне деньги были нужны. Помнишь, я брал у тебя много.

– Помню, – нахмурился Платон, вспоминая. – А почему было не взять у Богуслава?

– Он бы не дал. Я и со строительством дома мухлевал. Отчеты подделывал. Я тебя немножко обокрал тогда. Но это по нужде. Когда-нибудь расскажу, ты поймешь.

– Интересное дело!.. И сколько же ты украл?

Гимнаст задумался. Потом осторожно спросил:

– Ты уверен, что хочешь это знать?

– Уверен! – прорычал Платон.

– Я сумму точно не помню, но за такую можно убить, – заявил Гимнаст без тени сожаления в голосе. – Чего я только не делал. Я даже залезал в твои секретные бумаги и кое-что подделывал.

Платон похолодел.

– Я на тебя поставил, Платоша, и не прогадал. Ты оказался умнее и везучей Богуслава.

– Да на что тебе были нужны деньги?! – простонал Платон, вспомнив парочку очень неприятных финансовых проколов с незаконными сделками лет восемь назад. – Ты же!.. Ты подставлял меня, разве не понимаешь?

– Ты выкрутился. Ты умный, – спокойно заметил Гимнаст. – А деньги... Уж поверь, я потратил их с толком. Если бы ты мог, сам бы тоже их так потратил.

– Черт знает что такое! – забегал Платон по террасе.

– Ты, Платоша, последнее время много чертыхаешься. Трудно тебе сейчас, да... Ничего. Все образуется, все расставится по местам. Ты еще меня поблагодаришь.

– Пошел вон! – закричал Платон.

– Слушаюсь, – насмешливо ответил Гимнаст, забирая поднос с графином.

– Оставь вино!

– Хорошо. Только, Платоша, ты помнишь, какое это вино коварное? Пьется, как вода, а потом ноги отказывают.

– Убирайся!

Застыв в одиночестве неслышно подступающего вечера, Платон выпил первый бокал вина. Он ни о чем не думал, просто тихо лелеял свою боль, убаюкивая ее равнодушием и объясняя самому себе это равнодушие близостью смерти.

«Я скоро умру», – вдруг подумал он и посмотрел в сторону «Девочки».

Быстрые шаги по гравию.

– Пошел вон!

Шаги затихли.

– Никого не хочу видеть! – крикнул Платон, не поворачиваясь на звук, и добавил: – И слышать!

Кто-то, потоптавшись, двинулся прочь.

Поздней ночью, когда Платон искал на ощупь анютины глазки на клумбе у домика садовника, он узнал, что приезжал Вениамин.

– Уехал уже. Сказал, что ты не в форме разговоры разговаривать, – доложил Гимнаст. – Иди спать, я тебя прошу. Ты тут все истоптал.

– Я хочу съесть одну анютину глазку. На счастье. Это ведь кладбищенские цветы, да?

– Платоша, иди спать.

– Кладбищенские! – Платон погрозил пальцем наугад, на голос. – Я хочу съесть один цветок. Мне очень надо.

– Тебя не могло так размочить графином вина, – задумчиво произнес Гимнаст.

– Не могло, – согласился Платон. – Я спирту в него добавил.

– Ты, Платоша, тяжелый очень. Мне тебя до дома не дотащить.

– Ой-ой-ой! – кривлялся Платон, стоя на четвереньках на клумбе и чувствуя, что сам себе противен.

Он проснулся на следующий день к вечеру. В постели – несколько увядших анютиных глазок. Вышел на улицу, смутно представляя, что сейчас – утро, день? Небо, равномерно затянутое пологом мелкого дождя, абсолютная неподвижность воздуха, отчего дождик не воспринимается посланием небес – кажется, что это туман сгустился.

Прошелся по саду, осмотрев изрядно увеличившиеся после его последнего здесь пребывания маленькие зеленые яблочки. Беспрестанно зевая, добрел до странной корзины на газоне. Постоял, подумал и осторожно приоткрыл плетеную крышку. В корзине была коробка от обуви. В ней кто-то шуршал. Платон закрыл корзину, выпрямился и долго наблюдал, как предприимчивый комар, усевшись на его большой палец, сначала несколько раз ткнулся носиком, примериваясь, а потом нашел нужное место для сбора крови и застыл, накачиваясь.

Чувствуя чудовищную вялость после сна, Платон хотел прогнать комара, но тот, зачумленный, вероятно, его тяжелой кровью, не пошевелился. Пришлось раздавить. Не зная теперь, что делать с пятном крови и выпачканным пальцем, Платон, оглядевшись, вытер свою кровь из раздавленного комариного брюха о пижамные брюки – темно-синие, в серую полоску. Теперь ничто не отвлекало его от корзины. Он опять открыл плетеную крышку, достал коробку и осторожно приоткрыл ее.

Тараканы. Несколько десятков тараканов. Больших.

Вернув коробку в корзину, Платон побрел к фонтанчику и долго стоял там, вздрагивая от сырости и чувствуя, как брюки намокают снизу от травы. Вдруг он заметил, как что-то блеснуло возле девочки в цветке. Ни о чем не думая, Платон шагнул на клумбу, царапаясь о шипы роз, поднял руку и вытащил небольшое зеркальце. В нем он увидел Гимнаста – позади себя далеко на газоне. Вот Гимнаст взял корзину. Несет ее к оранжерее. Вот он входит туда. Высовывается. Осматривается. Заметил Платона на клумбе.

Выйдя на газон, Платон сбросил мокрые шлепанцы и пошел босиком. Эти тараканы, несомненно, уже выпущены в оранжерее. Может быть, их уже пожирает племя маленьких богомолов. Это все понятно. Непонятно одно – как он сам дошел до такого странного непротивления? Посторонние люди в его квартире, пианино с замками, три сотни богомолов в оранжерее... Предчувствие беды опять стиснуло сердце, но дождь-туман сразу же расслабил эту хищную хватку, обволакивая все собой, как ватой.

Платон пошел к дому. Спать.

Он спал дня три. Или четыре. Раз в день Гимнаст приносил поесть, после чего Платон запирался в спальне часа на два, потом бродил некоторое время по двору, беспрестанно зевая, и опять шел спать.

В четвертую трапезу (парочка кур-гриль, явно из придорожного кафе – еще теплые, завернутые в фольгу, рыбная нарезка, помидоры и большая дыня) Платон обнаружил, что ему больше не зевается.

– Вениамин звонил, – доложил Гимнаст. – Просил поговорить с тобой.

– Никого не хочу видеть, – категорично заявил Платон.

Гимнаст кивнул с пониманием, потом, убирая со стола, небрежно обронил:

– Платоша, это само не рассосется.

– Рассосется! – уверенно заявил Платон. – Вокруг меня плетется заговор, если меня не будет, заговор не сработает.

– И что, так и будешь здесь сидеть?

– Не твое дело.

– Спать по двадцать часов, есть и дрочить под видеокассеты?

– Убирайся, – спокойно приказал Платон.

– Хочешь, я девочек закажу из «Сакуры»?

– Отстань.

– Маленькие вьетнамки, хрупкие, совсем как девочки на твоих кассетах.

Платон тяжело посмотрел на Гимнаста. Тот на всякий случай отступил подальше.

– Закажи, – вдруг кивнул Платон. – Из «Сакуры». И еды закажи, вина хорошего. И этого... Скрипача. Помнишь, в прошлом году можно было пригласить скрипача по вызову. Виртуоз...

– Будет сделано, – засуетился Гимнаст. – Так я позову его?

– Кого?

– Веня ждет, согласишься ли поговорить.

– Он здесь?

– Здесь. Послал меня на разведку твоего физиологического состояния.

– Давно ждет?

– Час.

– В оранжерее был?

– Был.

Платон выбрался из-за стола, с удовольствием потянулся у окна, глядя, как племянник выгружает в оранжерею какие-то ящики.

– Розы привезли? – лениво поинтересовался он.

Почувствовав напряженное молчание, поворачиваться к Гимнасту не стал, только плечами дернул.

– Это Веня мышей привез, – решился Гимнаст. – Я попросил.

– Мышей... – задумчиво протянул Платон. – Если мне память не изменяет, год назад ты с большим трудом избавился от мышей в подвале. А теперь завозишь их в дом ящиками?

– Это другие мыши. Они... Они белые с красными лапками.

– Это, конечно, меняет дело...

– Они не попадут в подвал. Обещаю.

Подойдя к садовнику вплотную, Платон внимательно всмотрелся в его лицо.

– Гимнаст, – тихо спросил он, – ты их живыми режешь на кусочки?

– Господь с тобой, Платоша, – так же тихо ответил Гимнаст, шаря глазами по лицу Платона, – я их сначала – эфирчиком, эфирчиком... Сам говорил – бледненькие детки, прозрачные почти. Я это... нечасто. На следующую неделю я рыбу заказал. С душком чтобы...

– Тони! – закричал Веня с улицы. – Я мышей тебе привез!

Для разговора устроились на террасе.

– Гимнаст сказал, что ты не здоров и нужны белые мыши. Я привез почти двести штук. Тебе хватит на первое время?

– На первое время? Мне?! Конечно, конечно... – пробормотал Платон.

– Тони, у меня проблема. Тебя можно загрузить?

– Ну, – задумался Платон, – попробуй... Деньги?

– Нет. Понимаешь, я ничего почти не потребляю, а вижу ее каждый вечер.

– Скажи пожалуйста!.. – с участием пробормотал Платон. – Почти – это как?

– А вообще никак! Позавчера две затяжки сделал на «Крыше», а больше – ни капли. Ничего. Федька из дома не выходит совсем, мне приходится самому – за рулем, понимаешь?

– Понимаю. А она... которую ты видишь, это кто?

– Тут такое дело. Сначала она появлялась только ночью, так Федька сказал. А последние дни ходит, не прячась, и днем. Вчера Федьке нужно было ехать на разборку. Не волнуйся, это по старым нашим делам. Так вот. Она поехала с ним. В таком виде, как раньше – ночью. Пацаны отпали, как подстреленные. Федька не хотел ее брать, она настояла. И что ты думаешь?

– Что? – спросил ничего не понимающий Платон.

– Никакой разборки! Пацаны слюни распустили, и все дела.

– Ты так и не сказал, кто это?

– Так ведь жена Федьки, кто же еще! – нервно заявил Веня и встал из качалки, не справившись с накатившим возбуждением.

– Ага... – покивал Платон. – Значит, Илиса... – Он ее Васькой зовет.

– Федор зовет Илису Васькой? – удивился Платон.

– Да. Говорит, что так ему лучше разобраться, кто где, понимаешь?

– Вениамин, я ничего не понимаю, – решил сознаться Платон пусть даже ценой потери авторитета в глазах племянника. – Ни слова не понимаю.

– Ну, блин, днем Квака – это Квака, понятно? – Веня забегал по террасе, отчего Платону пришлось наклониться в качалке и вертеть за ним головой.

– Допустим. Не кричи. И перестань бегать.

– А ночью – телка зашибенная, глаз не отвести! Квакой же такую не назовешь? Илисой – тоже, потому что они как небо и вода!

– Какая вода?.. – совсем запутался Платон.

Остановившись, Веня с сочувствием посмотрел на него.

– Надеюсь, мыши тебе помогут. Гимнаст сказал, что в твоем тяжелом случае нужна теплая кровь животного. Врубись, Тони! Ночью Квака превращается в такую красотку, от вида которой у мужиков происходит разжижение мозгов. А теперь – и днем. И заметь – никаких облизываний!

– А эта.. как сказать?.. Квака, она куда девается, когда появляется красотка?

– Никуда не девается. Федор сказал, что они обе – это одно и то же.

– Одно и то же... А ты что думаешь обо всем этом?

– Я ничего не думаю. Я теперь дома не ем. И не пью, – уточнил Веня, вернувшись в качалку. – И комнаты проветриваю по два раза в день.

– Не ешь? Ну конечно, раньше такое случалось после облизывания фотографий, ты говорил. Ты думаешь, Илиса что-то подсыпает тебе и Федору в еду?

– После разборки я так не думаю. Шестерых взрослых мужиков так просто не обкуришь.

– А что Аврора? Что она думает на эту тему? – спросил Платон. – Она же тоже должна видеть эту красавицу!

– Аврора на эту тему ничего не думает. Говорит, что это всем нам божье наказание. Тони, я чего приехал. Сегодня утром она подошла и села ко мне на колени.

– Аврора? – ужаснулся Платон.

– При чем здесь Аврора?! – опять вскочил Веня.

Помолчав, Платон осторожно поинтересовался:

– А ты что?

Веня, судорожно вздохнув, крепко зажмурился и вместо ответа попросил:

– Тони, вернись домой, очень тебя прошу. Не знаю, чем ты заболел, но если тебе нужна теплая кровь, чтобы выздороветь, я привезу медвежьей, или львиной, если нужно. Какая от мышей польза может быть? Вернись, Тони, а то беда будет.

– Послушай, Веня, я не знаю, что тебе наговорил Гимнаст...

– Он сильно за тебя переживает, – перебил Веня. – Говорит, когда ты долго без работы, ты начинаешь страдать и бродить по ночам в поисках теплой крови. Сказал, что мыши – реальный вариант, потому что их продают в магазинах как корм для некоторых редких домашних животных. Крокодилов всяких.

Тут, конечно, Платон тоже не усидел в плетеной качалке. Походил, постукивая по перилам, словно проверяя их на прочность. Отогнал осу от графина. Посмотрел на Вениамина долгим изучающим взглядом.

– Медвежья наверняка лучше будет, – пробормотал Веня, съежившись.

– Несомненно, несомненно, – кивнул Платон. – А где ты возьмешь медвежью или львиную кровь?

– Это – запросто. В зоопарке, – удивленно пожал плечами Веня.

– Сядь, Вениамин, – попросил Платон. Дождался, пока племянник устроится удобнее. – Ты хочешь сказать, что можешь убить большое красивое животное только потому, что какой-то человек скажет тебе...

– Зачем же убивать? – опять перебил Веня.

– А как иначе?

– Как ты делаешь, – уверенно ответил племянник. – Завалить, надрезать вену на ляжке, собрать, сколько нужно, крови и заклеить ранку пластырем.

– Ага-а-а... – протянул Платон. – Завалить, а потом заклеить ранку пластырем...

– Гимнаст сказал, что ты такое иногда проделываешь с совхозным быком.

– С кем?.. – пошатнулся Платон.

– С быком-производителем из ближайшего совхоза. Я, конечно, – не ты, медведя голыми руками не завалю. Сначала придется выстрелить усыплялкой, Федька знает, как ею пользоваться – стрелял в обезьяну.

– И что?..

– Ничего получилось. Повеселились...

– Знаешь что, Вениамин. Ты возвращайся в Петербург. А я вскорости приеду. Завтра же и приеду, – решился Платон.

– Без базара? – прищурился Веня.

– Да. Я приеду. Соберусь, улажу кое-какие дела. И появлюсь.

– Значит, я могу не привозить сюда послезавтра еще сотню мышей?

– Э-э-э... Не надо. Не надо, родной. И зоопарк тревожить тоже не надо. Я, если приспичит, прогуляюсь, завалю быка... – Платон подталкивал племянника к выходу.

– А сегодня? Сегодня приехать не сможешь? – с надеждой цеплялся глазами за лицо дядюшки Веня.

– Сегодня никак не могу. Сегодня у меня девочки приглашены из эротического салона.

– Святое дело, – кивнул Вениамин.

Разыскав Гимнаста в гараже, Платон несколько минут стоял в полном ступоре, наблюдая, как тот крошит мышей на верстаке. Огромным ножом.

– Ты, Платоша, не смотрел бы... – попросил Гимнаст, вытаскивая из банки очередную неподвижную жертву.

В большом резиновом фартуке, в резиновых сапогах и толстых резиновых перчатках, Гимнаст смотрелся как профессиональный забойщик скота, или... Еще маска на лице, как у хирурга. Платон поежился. Всякое желание отыграться на садовнике за быка-производителя из ближайшего совхоза пропало.

– Не сердись, – подстерег его мысли Гимнаст. – Захотелось, чтобы ты поехал к ребяткам, навел там порядок, вот я и наплел Веньке всякой всячины.

– Завтра, – кивнул Платон, уходя.

– Ну, как знаешь, – разочарованно пробормотал Гимнаст.

В девять тридцать вечера на такси подкатили девочки из «Сакуры», а еще через полчаса подъехал старенький скрипач, который просил ни в коем случае не давать ему пить до «Ночной сонаты», а потом – можно, потом пальцы все равно устанут.

К половине одиннадцатого Платон застыл неподвижным божком перед курительницей, которую соорудил Гимнаст в большой столовой. Сквозь дымок он наблюдал за отточенными движениями маленькой, ярко раскрашенной женщины, подающей ему чай под «Аквариум» Сен-Санса в исполнении трезвого скрипача.

В это самое время – в десять тридцать вечера – Федор Омолов завалил своего брата с одного удара в висок. Было это в спальне Платона. Вениамин упал у кровати.

Аврора, с разбега вскочившая на кровать, тут же опустила сверху на голову Федора аквариум с белыми лягушками, который она схватила в гостиной, как только услышала, что братья ругаются. Аквариум в четыре литра принадлежал Илисе – вместе с пианино и большим чемоданом он составлял, как та любила пошутить, ее приданое. Федор упал на брата, залив его спину водой и кровью из разбитой головы, а сверху на мокрого Федора свалились лягушки, запутавшиеся в водорослях.

За всем этим весельем наблюдало хрупкое чудесное создание, голое и с личиком ангелочка – маленькая светловолосая красавица, сидящая на письменном столе. Забравшаяся туда с ногами, она хохотала и стучала от восторга в столешницу розовыми пятками.

– Вы только посмотрите! – подвывала от смеха красавица, показывая пальцами на испачканную кровью белую лягушку.

Смотреть было некому. Братья неподвижно лежали друг на друге на полу. На кровати валялась без чувств Аврора.

Платона в квартире встретила Илиса. Притихшая и серьезная, своим видом она сразу насторожила Платона, но такого он, конечно, не ожидал.

Племянники – оба с перевязанными головами – лежали на разложенном диване в гостиной и вдвоем разглядывали книгу. Платон издалека увидел, что это «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, и даже успел подумать, что ему не очень нравится это издание из-за рисунков Доре, прежде чем испугался до подкосившихся ног.

– Кто это сделал? На вас покушались? Милицию вызывали?..

Племянники удивленно посмотрели на Платона, потом – друг на друга, затем – на Илису.

– Платон Матвеевич, я принесу тебе выпить, – уверенно предложила Илиса.

– Какое – выпить? Надо что-то немедленно делать! Я позвоню Птаху, пусть он приставит охрану!

– Не надо охраны, – усадила его Илиса. – Никто ни на кого не покушался. Они сами подрались.

– Подрались?.. – не поверил Платон. – Да почему?..

– Из-за меня, – спокойно объяснила Илиса, глядя прямо ему в глаза.

– Из-за тебя? – он отмахнулся, словно отгоняя неприятный запах.

– Да. Я им нравлюсь обоим. Но ты не беспокойся. У Федора небольшая резаная рана на голове, а у Вениамина гематома на виске. Федору я наложила лечебную травку под пластырь, а Венечке – привязала рассасывающий компресс.

– Когда же? – нашел в себе силы простонать Платон.

– Вчера вечером. Где-то в половине одиннадцатого. Федор ударил Веню, а Аврора – Федора.

– Аврора разбила Федору голову? – не поверил Платон.

– Она подкралась сзади и – шарах! – сверху мне на башку аквариум с лягушками, – вдруг громко прокричал Федор.

– Федя, мы же договорились, что ты не будешь разговаривать, пока не пройдет звон в ушах, – с терпением вышколенной медсестры напомнила Илиса.

– Где Аврора? – решительно встал Платон.

– Платон Матвеевич, у Авроры наступил сильный шок после всего происшедшего, она не реагирует на раздражители. Пришлось уложить ее в твою кровать...

– В мою кровать? – схватился за голову Платон.

– Я не знала, когда ты приедешь, к вечеру она придет в себя, мы бы все убрали...

– Сейчас я ей устрою такой раздражитель! – Платон рванулся в коридор, отталкивая ставшую на пути Кваку.

– Давай, придурок! Иди сюда, я тебе покажу! – вдруг раздалось из спальни Платона.

– Кто это сказал? Это она сказала? – застыл Платон, не веря своим ушам.

– Я же говорю – тяжелые последствия... – объяснила Илиса, утаскивая его от двери в комнату.

Платон ринулся в спальню.

Аврора, дрожа, сидела на его кровати и смотрела на дверь с выражением загнанного животного, которое так просто врагу не сдастся.

– Явился, идиот! – прорычала она. – Приехал, здрасьте! Я тебя предупреждала? Предупреждала. Ты что-нибудь сделал? Ни-че-го!! Эта сволочь ударила Венечку в висок! Он же мог убить его, понимаешь, ты, тупой кабан?!

У Платона пропал дар речи. Когда он откашлялся, собираясь с мыслями, первым делом потребовал:

– Немедленно убирайтесь из моей кровати!

Аврора заметалась на четвереньках по пуховому стеганому одеялу.

– Плевала я на твою кровать – тьфу!

Она несколько раз плюнула, переползая с места на место, потом устала и затихла, скорчившись, закрыв голову руками. Платону была видна ее согнутая спина, выступающие сзади из-под ягодиц ступни и перекрестье худых предплечий на взъерошенном затылке.

– Я хочу, чтобы вы вылезли из моей кровати и вообще покинули мой дом, – потребовал Платон твердым уверенным голосом, хотя вид скорчившейся женщины тут же вызвал в нем жалость и отвращение.

– Ладно, – неожиданно согласилась Аврора, выпрямляясь. Сидя на коленках, она смотрела на Платона с жалостью и... отвращением! – Я покину ваш дом через несколько дней.

– Немедленно, – приказал Платон.

– А вот это видел? – бросившись на живот, чтобы оказаться к Платону ближе, она продемонстрировала ему снизу напряженный до побелевших косточек кукиш. – Уеду, когда сказала. Будешь гнать – отравлю, квартиру сожгу.

Платону стало стыдно и почему-то скучно. Он взял ее все еще судорожно сведенную руку в свою, сжал и предложил:

– Пойдемте чаю выпьем. Все лучше, чем собачиться здесь.

Аврора сразу обмякла и закрыла глаза, спрятав вспыхнувшее лицо.

Пить чай собрались впятером. Племянники смотрели на Аврору спокойно, Илиса подрядилась помочь с накрыванием на стол, но была отодвинута в сторону домработницей. Всего-то и разбилось – пара чашек. Платон достал бутылку коньяка. Увидел, что она початая, посмотрел долгим взглядом на Аврору, та только виновато пожала плечами.

Сидели молча.

Федор раскрыл книгу в месте, которое он отметил, загнув лист углом. Платон от такого варварства вздрогнул, поморщился и долго еще смотрел полными боли глазами, пока Федор искал нужное место.

– Вот! – нашел тот наконец. – «А вот теперь скажите, какого цвета хвост платья у моей матери?» – медленно зачитал он.

Аврора выронила первую чашку.

Платон встал, посмотрел на книгу более внимательно. Это было издание в мягком переплете. Усаживаясь, он заметил пристальный взгляд Илисы. Робко улыбнулся ей, стараясь скрыть переживания за подобное обращение с книгой. Федор же продолжал чтение:

– «Про хвост я ничего не могу сказать, – отвечал конюший. – Сам признался, что ты прохвост! – воскликнул Гаргантюа». – Федор с веселым видом осмотрел присутствующих. Не дождавшись нужной реакции, решил объяснить: – Про хвост и прохвост – получается одинаково, когда говоришь! А еще: «Так ли, не так ли, сунь себе в нос пакли. Кто слишком много такает, тому птичка в рот накакает!» Вы чего, как на похоронах? Вам не смешно? Подумаешь, подрались с Венькой из-за бабы. Это наши проблемы. Ведь все живы, чего дуться? Иди сюда, – он постучал ладонью по ноге.

Илиса сразу подошла и присела на место, по которому постучал Федор.

– Жена, ты меня любишь? – спросил Федор весело.

– Конечно, Феденька, – ответила Илиса, закинув голову вверх и шаря глазами по его лицу.

– Значит, тема закрыта, – постановил Федор.

– Я, Феденька, всех люблю, – тихо промолвила Илиса. – Я как-то поняла, что выжить можно, только если всех полюбить. Иначе – никак.

– Но меня-то – больше всех? – настаивал Федор.

– Нет, – покачала головой Илиса. – Я всех люблю одинаково. Разве что... Вот Платона Матвеевича я люблю больше всех. Потому что он – добрый и глупый.

Платон, уже встававший, чтобы уйти, дернулся и столкнул свою чашку на пол. Вторая.

– Ночью поговорим и выясним, кого больше, – самоуверенно заявил Федор.

– Конечно, Феденька...

Платон не мог заснуть. Таращился в потолок, считал прыгающих баранов, потом включил плеер и надел наушники.

Около трех часов ночи он почувствовал, что кто-то сидит у него в ногах. От страха, что это опять окажется Илиса, он подхватился и выскочил из постели как ошпаренный.

– Тише, Тони, – попросил Вениамин. – Пойдем со мной.

– Не надо, – тоже шепотом попросил Платон. – Не надо никуда ходить!

– Надо, Тони. Надо выяснить это раз и навсегда! Пойдем со мной. Она не могла сказать Федьке, что его любит. И смотреть честными глазами. Она меня любит.

– О господи! – простонал Платон, схватив себя за волосы на висках. – Не надо ничего выяснять! Завтра мы с тобой уедем за город, все образуется.

– Тш-ш-ш... – Веня призвал молчать.

Они услышали, как по коридору кто-то пробежал, смеясь.

Подошли к двери и осторожно выглянули. В ванной комнате в проеме открытой двери стояла голая девочка такой завораживающей красоты, что у Платона помутилось в глазах. Она звала к себе легкими изящными движениями ладони.

– Ты что?.. – Веня дернул за пижаму шагнувшего в коридор Платона.

Голая спина Федора заслонила обзор. За ним закрылась дверь ванной.

– Теперь – идем!

– Куда? – ничего не понял Платон.

– В гостиную! Тише шагай!

Оказавшись в комнате молодоженов, Вениамин стал бегать вокруг разложенного дивана, шарить в смятой постели, заглядывал под стол, залез в шкаф.

– Что мы делаем? – дрожал Платон, стоя в дверях, чтобы видеть коридор и ванную.

– Ищем!

– А что мы ищем?

– Что-нибудь! – уверенно ответил Веня, в раздумье остановившись перед пианино.

– Нет! – прошептал Платон, изо всей силы мотая головой.

– Да, – кивнул Веня, выскальзывая в коридор.

Платон услышал шум в кухне. Пошел на звуки, обмирая от ужаса и потея. Он взял из рук Вениамина обмякшее и совершенно неподвижное тело Авроры и держал его, пока племянник шарил под сиденьем дивана.

– Есть! – в его руке образовался гвоздодер.

Укладывая Аврору назад, Платон отворачивал лицо из-за сильного запаха спиртного.

Когда он вернулся в гостиную, Веня уже подцепил гвоздодером замок на крышке пианино. В состоянии отстраненного созерцания («Это не со мной происходит!») Платон смотрел, как с тихим скрежетом вытаскивается из дерева дужка.

Крышка поднята. Платон подошел поближе на плохо слушающихся ногах, потому что Веня застыл истуканом. Заглянул внутрь. Половины струн не было. Внутренности пианино были почти все разворочены. На днище лежала подстилка из кроличьих сшитых шкурок. Но Веня смотрел не на нее. На белом мехе лежало еще что-то, Платон в полумраке в первый момент принял это за кучку тряпья. Вениамин взял это и поднял. Потом вытащил, чтобы рассмотреть в слабом свете ночника.

– Шкурка, – прошептал он.

Протянув руку, Платон тоже коснулся странной одежки – что-то вроде комбинезона на «молнии» с рукавами и штанинами.

– Да, это какая-то кожа. Отлично выделанная.

– Это шкурка! – зациклился на своем Вениамин. – Значит, она с Федькой сейчас в ванной.

– Конечно, она там с Федькой, мы же видели это своими глазами! – начал было уверять Платон и осекся, вспомнив, кого он видел. – Давай пойдем ко мне в спальню и все обдумаем. Так не может быть. Это посторонняя девушка, она как-то пробралась в квартиру и теперь... В ванной комнате с Федором...

– Сначала я все обыщу! – заявил Веня. – Если она – посторонняя, то где-то должна быть Квака!

– А Квака могла выйти прогуляться! – уговаривал его, сам себе не веря, Платон.

Но Вениамин и не слушал совсем. Как одержимый он облазил антресоли в туалете и в коридоре, обшарил все шкафы в кухне, платяной шкаф в спальне Платона, огромный письменный стол с тумбами в библиотеке и маленький в спальне. Вернулся в гостиную. Пока Платон, обмирая от страха, стоял в коридоре на случай внезапного выхода из ванной Федора с девочкой, Веня перековырял раздвижной диван, кресло-кровать, еще раз залез в шкаф и в пианино.

– Кабинет! – решительно потребовал он, напирая на Платона горячим телом и еще больше пугая того безумными глазами.

Платон сидел на широкой лежанке, пока Веня метался по почти пустой комнате, то и дело шарахаясь от собственного отражения в зеркалах.

– Сядь, – попросил Платон, показывая рукой рядом с собой. – Сядь, я кое-что расскажу тебе. Поверь, это галлюцинация.

– Я уже говорил, что такого не может быть! – воскликнул Веня.

– Сядь. Вот так. Послушай. Я точно знаю, что девочка, которую мы видели в дверях ванной, – галлюцинация. Я не знаю, как Квака это делает, но у нее отлично получается.

– Значит, Федька сейчас в ванной трахается с галлюцинацией, да? Это галлюцинация так громко подвывает?

– Я хочу кое-что тебе рассказать. Но сначала ты должен успокоиться. Успокоился?

– Тони, ты сам успокойся.

– Хорошо. Ты уже видел эту девочку, так ведь?

– Я ее не только видел, но и трогал!

– Значит, – взял Платон племянника за руку и сжал ее, успокаивая дрожь, – ты должен был ее хорошо рассмотреть. Она сейчас стояла голая, я разглядел...

– И что? – не понимает Веня.

– Низ живота. У нее совершенно голый лобок. При достаточно маленькой груди. О чем это говорит? О том, что она – несовершеннолетняя.

– Как это? – напряг лоб Веня.

– Она незрелая в половом отношении. Она еще маленькая.

– Тони, у тебя вчера вечером телки были?

– Телки?

– Да, телки! Ты сам говорил – на заказ!

– Не кричи. Были у меня... телки. И что?

– А то, – отнял Вениамин руку и сменил выражение лица на снисходительное: – Наверняка они были дорогими телками, так?

– Допустим... – все еще не понимал Платон.

– Тогда ты должен знать, что они не только это место выбреют по делу, а и любое другое!

– Это не выбрито, мне ли не знать, как выглядит выбритое место у женщины! – горячо заверил Платон племянника. – Ты не даешь мне договорить. Не перебивай. Я точно видел, что это не бритое и не эпилированное. Дело в том... Дело в том, что эта девочка очень напомнила мне другую, которую... которая...

– Которую ты когда-то трахал, – пришел на помощь племянник. – Ну и что?

– Она сказала, что ей восемнадцать. А когда я... усомнился, я подозревал, что она еще совсем девочка, понимаешь? Хотя она уверяла меня, что это – наследственное. Чтобы обмануть меня... Я был категорически против наших близких отношений, и она, чтобы уговорить меня, уверила, что у всех ее взрослых родственников по женской линии совершенно голый лобок и все это место.

– Ну и что?

– Она врала. Недавно я узнал, что ей было пятнадцать. Я совершил половой акт с несовершеннолетней.

– Ну и каким боком это относится к Кваке в ванной?

– А таким, что это не Квака. Я видел паспорт Кваки. Ей уже восемнадцать. К восемнадцати годам даже очень отстающая в половом развитии девочка в достаточной степени обрастет волосами под мышками и на лобке. И потом... Ты же не можешь всерьез думать, что шкурка, которую мы нашли...

– Это можно легко выяснить, – заявил Веня.

– Как?

– Поймать Кваку утром и осмотреть ее голую! Если у нее окажется такая же лысая...

– Прекрати. Это смешно.

– Ничего не смешно. У красавицы Кваки, которая сейчас в ванной, есть две родинки под мышкой. Близко к груди. Отлично видны, когда она поднимает руку. Маленькие, одинаковые и рядом.

– Теперь мне хорошо понятны мотивы вашей драки с Федором! – заметил Платон.

– Да не было драки. Федька мне врезал в висок, я сразу свалился. Ничего потом не видел и не помню.

Они замолчали. И Платону вдруг почудилось чье-то дыхание, совсем близко. Он вздрогнул. Веня тяжело вздохнул и спросил:

– Тебе грозила статья из-за этой малолетки?

– Да. Но дальше попыток шантажа дело не пошло. Веня, мы говорим не о том. Помнишь, ты сказал об идеале женской красоты? Ты еще говорил, что все, облизавшие фотографии, видели на пианино именно идеал, мечту, но ведь у всех эта мечта – своя, не похожая на идеалы других.

– Ну, говорил.

– Значит, – вздохнул Платон, – мы с тобой тоже видели в проеме двери мечту. Ты – свою, а я – свою. Эта девочка очень похожа на ту, которую я любил. Так ведь не может быть. Только если она – видение.

– Лажа все это, – отмахнулся Веня. – Я ее щупал! Она пищала. Видения пищат?

Когда еле живой от усталости Платон добрался до своей постели, ему сначала пришлось ее заправлять – Веня проявил недюжинное рвение в поисках Кваки. Улегшись, Платон закрыл глаза и почти сразу забылся.

Он не столько услышал, сколько почувствовал шаги у кровати. Затих, стараясь дышать ровно и спокойно. Илиса подошла сначала к изголовью, постояла, прислушиваясь, потом направилась к ногам. Она залезала под одеяло очень осторожно, Платон едва ощущал движения ее тела. Улеглась она так, чтобы не касаться Платона, и почти сразу заснула. Платон определил это безошибочно: Илиса начала храпеть. Тяжелое дыхание сменилось негромким храпом.

Платон осторожно выбрался из-под одеяла. Прошел на цыпочках в коридор. Тишина. Он стоял у дверей в гостиную почти полчаса – ни звука. Диван не содрогался, пружины не скрипели, никто не стонал сладострастно и не вскрикивал. Тогда Платон решился и с максимальной осторожностью открыл створки двери. Он шел по комнате, совершенно не понимая, что станет делать, если сейчас в кровати с Федором будет лежать девочка, которую он видел в проеме двери. Не знал толком Платон Матвеевич и как быть, если Федор окажется один.

Разложенный диван оказался пустым.

Постояв в растерянности, Платон, естественно, пошел в ванную. Никого. Тут он заметил тень за витражным стеклом кухонной двери и вошел в кухню.

Федор сидел у стола на диванчике и вертел в руках гвоздодер как раз над головой спящей Авроры.

– Федя!.. – кинулся к нему Платон.

– Садись, Тони, – улыбнулся тот. – Что ты бродишь ночью? Разбудила она тебя?

– Кто? – обомлел Платон.

– Квака. Сказала, что пойдет спать с тобой, со мной толком не поспишь.

Не зная, что ответить и как вообще вести себя в такой ситуации, Платон все же решил отойти от Федора с гвоздодером подальше.

– За кошелку беспокоишься? Не беспокойся, Тони. Это даже хорошо, что она на меня зуб имеет.

– А она... имеет? – уточнил Платон, присаживаясь за стол напротив племянника.

– Да она меня терпеть не может. Как видит – убить готова. Это хорошо.

– А что в этом хорошего? – спросил Платон.

– А то, что сделает, как я захочу, – самодовольно заявил Федор. – Ты не сделаешь, и Венька не сделает. А кошелка эта сделает.

– Я ничего не понимаю, – пробормотал Платон. – Скажи, Федор, ты счастлив? – спросил он, заглянув в глаза племяннику.

Тот блеснул в улыбке белыми зубами.

– Как сказать, Тони. Вроде все у меня по теме, а тоска бывает.

– Вот-вот, расскажи поподробней о тоске.

– Не смогу я исполнить, что отец хотел. Ну какой из меня разводной? Обязательно чего-нибудь напортачу. Отец авторитет имел, связи. Если он хотел, чтобы я пошел в разводные после него, зачем не давал жить рядом? Зачем отдавал в интернат? А то вообще – наймет пяток охранников, отправит в Швейцарию в горы. В гробу я видал эти горы. А когда мы с Венькой домой приезжали – он уезжал. Конечно, я мог бить тачки, снимать телок, покупать чего хочу. Но я тут подумал... Венька умнее меня будет. Он по жизни умнее. Пусть он попробует.

– А ты?

– А я пока что на голову совсем как больной.

– В смысле – от удара аквариумом?

– В смысле – ничего не понимаю и ничего не хочу от жизни, кроме койки, – объяснил Федор. – Я, Тони, сейчас столько от жизни имею, сколько никогда не имел и не знал, что такое может быть в натуре.

– Да, конечно! Ты – влюблен! – прошептал Платон, ругая себя за непонятливость.

– Не знаю, не зна-а-аю, – задумчиво протянул Федор. – Но убью любого, на кого она посмотрит. Иди спать, Тони. Я еще посижу. Мне жалко спать.

– Дай-ка мне гвоздодер, – на всякий случай попросил Платон.

В дверях он остановился.

– Федя... Ты все время ходишь в шлеме. Я тут подумал... Ты боишься, да?

– А ты не боишься?

– Я о смерти думаю по-другому, у меня свои заморочки, основанные на чувстве вины. Я спросил, потому что хочу тебе помочь, у меня есть хороший...

– Уже все нормально. Скоро кончатся две недели. Мазь от смерти, помнишь? – объяснил Федор, видя недоумение Платона.

– Конечно, конечно, – пробормотал тот, уходя.

Он осторожно забрался под одеяло в твердой уверенности, что не заснет из-за всхрапываний Кваки. Стал думать, что лучше – отвести Федора к знакомому психиатру или не развеивать миф о великой силе заговоренной мази. Тоже... кстати, своеобразная психотерапия... Как хорошо и спокойно засыпается под ее сон...

Он встал очень рано, но Кваки в постели уже не было. Принял душ, тщательно выбрился, долго выбирал одежду. К светло-голубому пиджаку подобрал серый галстук с металлическим отливом. Потом полчаса выбирал туфли, открыв низкие шкафы для хранения обуви – двадцать четыре ящика вдоль длинной стены.

Платон Матвеевич ехал договариваться с Птахом. Он отлично выспался, сам сварил кофе на кухне под сонное бормотание Авроры. Платон впервые ехал на серьезные деловые переговоры, совершенно не подготовившись к ним. В том смысле, что без репетиций, без предварительного обдумывания вариантов вопросов-ответов, без составления плана беседы. Любой другой человек поступил бы так, будучи совершенно уверенным в себе. Платон же Матвеевич изо всех сил старался не строить никаких предположений и вообще не думать о предстоящем разговоре, потому что находился в состоянии жуткой паники. Сохранять внешнюю невозмутимость и видимость слоновьего спокойствия ему помогали только выверенные действия по исполнению примитивных бытовых необходимостей – четко отмеренные две с половиной ложки сахара в кофе, носки, подобранные в тон к туфлям, ненавязчивый одеколон, безупречный узел галстука.

В такси, правда, Платон позволил себе покуражиться над собственной самонадеянностью. Ему казалось, что он предусмотрел все, бессонными ночами проворачивая в голове ходы против себя и возможность выкрутиться из любой условно выстроенной в уме ситуации. Иногда даже Платону приходило в голову, что человек, задумавший его уничтожить, никогда в жизни не додумается до этих самых, выстроенных в его воспаленном мозгу ситуаций. Но... Выстраданная годами подготовки к подобному дню тактика сегодня никуда не годилась. Вместо реальной физической или бумажной борьбы, вместо преследований его обложили такими невыносимыми условиями существования, что поднесенный к лицу белоснежный платок уже воспринимался им самим как белый флаг сдающегося.

Именно состояние паники не дало возможности Платону поразмыслить над событиями прошедшей ночи. Конечно, гвоздодер в руках Федора над головой спящей Авроры насторожил, но теперь он лежал, закиданный маленькими подушками, спрятанный в одному ему (как Платон наивно надеялся) известном месте – в тайнике в его кабинете.

Конечно, Платон Матвеевич не предполагал, что Федор и Аврора в силу разных обстоятельств останутся в этот день одни. Он уехал улаживать свои дела, а Квака уговорила Вениамина поехать с нею в свой офис и привезти оттуда аквариум взамен разбитого накануне – шесть лягушек все это время топтались друг на дружке в трехлитровой банке.

Когда Платон Матвеевич подъехал к знакомой подворотне, он заплатил таксисту и, обнаружив на часах семь с минутами, гулял в старом дворике больше часа, сильно озадачив своим представительным видом и дорогой одеждой собачников, таскавших своих питомцев по двору с нервозностью опаздывающих на работу людей.

В первый раз Платон Матвеевич насторожился, когда увидел Колю Птаха, входящего в неприметную дверь. Ссутулившийся, неряшливо одетый, он казался еще меньше ростом, а раздраженные движения и чертыхания наводили на мысль о плохом настроении не успевшего опохмелиться труженика. Платону сразу же показался неуместным и свой костюм, и золотая заколка на галстуке, не говоря уже о французском одеколоне. С другой стороны... На Птаха не обратила внимания ни одна личность, а у Платона, похоже, скоро жители дома решат на всякий случай взять автограф.

Он шагнул в подъезд за Птахом, ослепнув там в темноте в первую минуту. Дернул дверь с табличкой «Отдел кадров». Заперто. Гремя ведром, откуда-то из-за металлической сетки лифта появилась женщина, за полторы минуты столько наговорившая Платону, что он совершенно потерял чувство реальности. Запомнились только некоторые особенно яркие метафоры – «квашеный петух», «туполобый обезьян», «взяточник с кипяченой мочой вместо мозгов» и «поганый террорист, косящий под блондина». К концу ее тирады Платон поднял ногу, рассмотрел подошву своей правой туфли и с некоторым облегчением обнаружил на каблуке свежее собачье дерьмо. По поводу которого, собственно, уборщица и блеснула красноречием. Ее нападки, как оказалось, не были приступом сбежавшей из психушки агрессивной шизофренички, а вполне естественной реакцией уборщицы, только что добросовестно убравшей лестничную клетку и вдруг обнаружившей до неприличия порядочно одетого представительного господина, пачкающего пол собачьим дерьмом. Этот эпизод навел его на мысль, что мир вокруг не всегда такой бессмысленный, каким кажется в первые секунды. Более того, Платон Матвеевич вдруг понял, что поступает неправильно, придя к Птаху согласным на сделку. Он тотчас же решил уйти. Подчинись тогда Платон этому порыву, уйди он из подъезда, его бы не мучило потом чувство вины – потратил столько времени на никчемные разговоры!.. Ведь уже решил, что не пойдет на сделку!

Но дверь с табличкой резко распахнулась, из нее выбежал взъерошенный Птах, на ходу сдергивая нарукавники – черные, с резинками с двух сторон. Не узнанный им Платон отступил к лифту, пропуская его, Птах бросился на улицу. Стараясь наступать правой туфлей на носок, чтобы не доводить уборщицу до полного транса – она, следя за его передвижениями, в этот момент закатывала глаза, сверкая белками, и потрясала шваброй, Платон тоже двинулся на улицу, причем основным порывом к этому была необходимость срочно очистить каблук. В дверях он столкнулся с возвращающимся Птахом. Тот сразу же узнал Платона, вцепился в него мертвой хваткой и потащил за собой в подъезд. Платон слабо сопротивлялся, уговаривал проявить понимание к тяжелой доле уборщиц. Птах ничего не понял из его слов, стал кричать, требуя немедленно пройти с ним в кабинет. Платон пожал плечами и прошел.

– Мне, понимаете, позвонили, что вы, значит, проехали к нашему ведомству, – объяснял в кабинете сразу же повеселевший Птах. – А я, как чувствовал, пришел раньше, а вы... Чем это пахнет? Чувствуете? Неважно, усаживайтесь вот тут. Вот, мониторчик, помните? А вы приехали, а потом передумали заходить, так? – хитро прищурился Птах и погрозил Платону пальцем. – Вы у нас такой нерешительный, Платон Матвеевич! Определенно чем-то воняет, – задергал он носом.

Платон взял из принтера лист бумаги, закинул правую ногу на левую и постарался вытереть свой каблук с максимально серьезным выражением усердия на лице.

Одного листа не хватило. Птах, слегка растерявшись, следил глазами, как Платон осторожно помещает использованные листы в плетеную проволочную урну, взял ее и на вытянутой руке вынес за дверь. Вернувшись, он уселся на стол боком и помахал ножкой в растоптанной туфле.

– Нуте-с?

Платон молчал.

Птах ждал, болтая ногой. Он первый не выдержал.

– Платон Матвеевич, а какая у вас пенсия, я что-то запамятовал?

Несколько опешив от такой прямолинейности, Платон совсем успокоился и даже посочувствовал Птаху, явно еще не успевшему опохмелиться и оттого делающему подобные промахи – сразу направляет беседу в денежное русло. Что там дальше будет? На какие деньги пенсионер Омолов вызывает к себе на дачу дорогих гейш из эротического салона?

– Смешной вы, Коля... Не дожил я еще до пенсии. Бодр, так сказать, телом и душой. Недавно с парашютом прыгал. Заметьте – в бессознательном состоянии. Про твист на крыше вы уже знаете. К чему такие вопросы?

– На что вы живете, Платон Матвеевич? – уточнил свой интерес Птах.

– На трубки, – не задумываясь, ответил Платон. – Трубки у меня в кабинете видели? На них и живу.

– То есть из которых курят? – искренне удивился Птах.

– Курят или просто сосут для солидности. Трубка в наше время – аксессуар уверенных в себе дельцов из богемы, опустившихся поэтов и страдающих комплексом неполноценности частных сыщиков и адвокатов. Иметь дорогую трубку престижно. Вот, взгляните, – Платон осторожно достал из кармана пиджака завернутую в льняную салфетку большую трубку. – Я так и думал, что вы в этом деле – профан.

– Профан, Платон Матвеевич, полный профан! – весело согласился Птах, развернув салфетку. – И сколько такая может стоить?

– Договаривались за две тысячи, но я думаю теперь запросить больше. Из-за вот этих трех глазков на дереве, видите? – Платон издалека указал движением мизинца с массивным платиновым перстнем на светлые спирали-разводы в темном дереве. – Вересковая трубка одна из самых дорогих. Эта делалась на заказ, она может показаться вам крупнее тех, которые вы видели...

– Ну что вы, я на такие вещи внимания не обращаю, – отмахнулся Птах, жадно следя за лицом Платона.

– Но это потому, что трубку заказывал большой и тяжелый человек, – продолжал Платон, нарочито не замечая, что его собеседник не обращает никакого внимания на трубку. – Соразмерность пальцев и трубки для некоторых ценителей очень важна. Заказчик сам привез мне дерево, на котором было два глазка. А я потом случайно обнаружил заготовку с тремя. Эта удача позволит мне безбедно прожить пару месяцев, учитывая запросы многочисленного на данный момент семейства.

– Пару месяцев? – удивился Птах. – Вы назвали цену не в рублях? – Он забыл о лице Платона и уставился на трубку.

– Конечно, в долларах.

– Тяжелая... – заметил Птах, взяв трубку в салфетке в руку. – Это что же получается? – озабоченно спросил он. – Вы нигде официально не работаете на данный момент?

– Я работаю дома.

– Дома – это хорошо... Налоги опять же... – задумчиво пробормотал Птах.

– Коля, я по специальности бухгалтер. Неужели вы думаете, что подловите меня на неправильно заполненной декларации? Учитывая мой богатый опыт по консультированию предпринимателей среднего бизнеса на тему законного уклонения от большинства налогов?

– Платон Матвеевич, а вы зачем ко мне пришли? – проникновенно спросил Птах.

Платон задумался. Он мог сказать Птаху о тяжелых последствиях микроинсульта, явно что-то повредивших в его мозгах, раз уж он решился пойти на сделку – и с кем, спрашивается?.. Или о кромешной усталости, заполнившей его тело и исподволь подтачивающей волю и способность к выживанию. Или об одиночестве, которое как бледная моль летних бессонных ночей запорошила его сердце пеплом потерь – пыльцой со своих крылышек. Вместо этого он строгим голосом объявил:

– Я не справляюсь с заданием.

– Даже так?

– Да. Именно так. Я, конечно, испытываю теплые родственные чувства к моим племянникам, но ситуация вышла из-под контроля. Я могу сорваться.

– Это вы о голой красавице в вашей квартире? – небрежно заметил Птах. – Бросьте. Я знаю, что вы удрали на дачу, развратничали там, ну и на здоровье. Если боитесь нервного срыва – зачем вернулись?

– Мой старший племянник ударил брата по голове. У Федора тяжелая рука. – Платон показал, какая приблизительно рука у Федора, сжав кулак и поднеся его к розовому личику Птаха.

– Делов-то! – отмахнулся тот.

– Потом Аврора разбила о голову Федора аквариум с лягушками.

– Ну?! – оживился Птах. – И что с нею теперь?

– Жива пока что, – лаконично ответил Платон.

– Это все? – слегка разочарованно спросил Птах.

– Вениамин нервничает из-за жены Федора. У меня начались галлюцинации. Вроде все.

– Поподробнее с галлюцинациями, – попросил Птах.

– Мои галлюцинации – мое личное дело. Дело не в них. Дело в психическом состоянии. Сегодня ночью, находясь из-за этих видений в невменяемом состоянии, я позволил себе настолько откровенный разговор с Вениамином, что даже сейчас, вспоминая его, обливаюсь потом стыда. – Платон достал свой белоснежный платок и вытер лоб.

– Какая у вас нежная нервная система, – ехидно заметил Птах. – У всех бухгалтеров так плохо с нервами или только у тех, которые носят перстни из платины?

– Похоже, вы не можете отключиться от своего состояния не успевшего опохмелиться алкоголика и вникнуть в мое, совершенно паническое, – вздохнул Платон. – А в прошлый раз вы мне показались неплохим психологом. Поймите, дело не в том, что я наговорил племяннику. А в том, что мне это совершенно не свойственно, понимаете? Я рассказал о вещах настолько личных, которые сам себе до этого случая не позволял вспоминать, даже в самые страшные по тягучести ночи!

– Вы меня ужасно заинтриговали.

– То, что я позволил себе подобное, – не слышит Платон, – свидетельствует о критическом состоянии моей психики, что может привести к непредсказуемым последствиям.

– Ну хотя бы в двух словах... боже мой, я всегда смотрел на вас, как на скалу, как... на оплот невозмутимости! В двух словах, о чем речь? – нервно запрыгал вокруг кресла Птах. – Это для дела необходимо, поверьте!

Платон удивленно уставился на него.

– Вы серьезно?

– Конечно, серьезно! Вот, смотрите, – он чуть развернул кресло с Платоном, чтобы было удобней добраться до клавиатуры. – Вот какой ерундой сейчас пичкают современных работников спецслужб. Вы только послушайте названия лекций по формированию психологического образа работника плаща... так сказать, и кинжала. Где же это? Вот! Читайте. «Визуальные компоненты раздражителей извне. Визуальные компоненты внутренних раздражителей на основе специально подобранной музыки, видеоряда, голосов толпы». А?! Вот тут еще: «Некоторые рекомендации по способам сохранения спокойствия в экстремальных условиях нервического противостояния исследуемого объекта».

– Хорошо, хорошо, прекратите, – скривился Платон от такой казенщины. – Я попробую. – Он посидел с видом человека, слушающего внутренний голос. На самом деле Платон лихорадочно соображал, как побыстрей отвязаться от Птаха и при этом получить хотя бы некоторые сведения об Авроре. Когда погас экран монитора, Платон встрепенулся. – В двух словах это звучит так. Впав в исступленное состояние тоски и заново переживая горечь потери любимого человека, я настолько забылся, что позволил себе обсуждать некоторые физиологические особенности этого человека с племянником, который ни в силу своего возраста и тем более ни в силу своего воспитания и образовательного уровня не мог правильно оценить подобную информацию.

– В смысле?.. – Птах скривил в умственном напряжении свое розовое лицо.

– Ох ты, боже мой... В смысле я позволил себе обсуждать с племянником лобок некогда любимой девушки. Из этого следует...

– Да-да, дальше я все помню, это объясняет ваш психоз, невроз и так далее. Вы приехали рассказать мне об этом? – подозрительно посмотрел на него Птах.

– Да. – Платон кивнул, изобразив мученически честный взгляд затравленного жизнью сенбернара. – Вы должны мне помочь.

– Да как же?

– Нужно расселить племянников, иначе быть беде. Федор женился, самое время предложить ему с женой отдельное проживание. Он может поселиться в Москве в отцовской квартире. Вы со своей стороны обеспечите ему охрану.

– Это как же вас стоит понимать? – замурлыкал Птах, почуяв интригу. – Вы не отвечаете за себя?

– Не отвечаю. Я не отвечаю за себя, а Веня – за себя. А Федор вообще убьет любого, кто посмотрит на его жену.

– Так-так-так... Вы, похоже, хотите сказать, что старший из братьев Омоловых может не дожить до дня рождения и что реальную угрозу в данном случае представляете именно вы и его брат?! Я так и думал! – хлопнул в ладоши Птах.

– Что вы думали? – опешил Платон от его хищной радости.

– Я так и думал! Я все правильно разложил! – бормотал возбужденно Птах, пока не зазвонил телефон.

Сначала Птах просто поднял и бросил трубку. Телефон зазвонил опять. Птах перестал бегать по комнате, остановился перед аппаратом и после шестого звонка ответил.

Он слушал сначала отстраненно, потом нахмурился и уставился на Платона с удивлением.

– Что?.. – встал Платон. – С Авророй что-то?

Птах сказал три раза «да» и положил трубку.

– Она задержана.

Платон с облегчением сел и спросил:

– За что?

– За покушение на убийство.

– Господи, Птах, это было не покушение на убийство, это была защита. Она ударила Федора аквариумом в тот момент, когда он уложил брата кулаком в голову! Она неравнодушна к Вениамину, вот и бросилась его защитить!

– Час назад Аврора Дропси стреляла в вашего племянника Федора Омолова из пистолета. Он получил три огнестрельных ранения в грудь и был госпитализирован в критическом состоянии. Похоже, у вас стало на одну проблему меньше, а, Платон Матвеевич?

– Мне пора. – Наблюдая себя как бы со стороны, Платон поразился спокойствию и тишине внутри тела и тому, как оно встало из кресла и пошло к двери. Никаких признаков удивления или страха. Оказавшись на улице, он обнаружил в руке прозрачную папку с какими-то бумагами, но совершенно не помнил, как Птах ему вручил это. В неопрятном сером фургоне, в который его посадил Птах, Платон с серьезным видом углубился в изучение этих бумаг, пресекая тем самым все попытки заговорить с ним.

С третьего раза Платон понял, что читает досье на Аврору Дропси, 1961 года рождения, незамужнюю, работавшую в 1982—1983 годах домработницей у Омолова Б.М. и проживавшую тогда же по месту работы в квартире Омолова Б.М по адресу: Москва... Платон только на секунду закрыл глаза, а узкая женская рука успела пробраться в стеклянную банку без всяких усилий и начала натирать стенки изнутри мыльной губкой. Богуслав называл ее Норой, почему? Почему Платон тогда, в кухне, не вспомнил эту руку, засунутую в банку от компота?

Итак, Аврора – одна из множества симпатичных домработниц Богуслава. Брат явно питал слабость к женщинам в строгих форменных платьицах с белыми воротничками и с крошечными белыми фартучками, как бы определяющими собой место живота. Аврора... Странно, что он не узнал ее. Хотя... Он узнал руку в банке и поленился испугаться этого узнавания, испугаться до потери покоя, пока не вспомнишь все.

– Старческая немощь, – пробормотал он.

Птах сразу же подсел ближе.

– Старость, – зачем-то начал объяснять вслух Платон, – это, когда ленишься лишний раз вспомнить прошлое, потому что боишься участия в чужих проблемах. И вообще... «Долгая память – хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу». Я уже недавно кому-то это говорил. Не помню...

Во дворе было тихо и спокойно. У подъезда не толпились соседи, чтобы глазами жадно слизать выражение лица Платона, всегда такого невозмутимого и отстраненного. Хотя чему удивляться? Он один был для немногочисленных и весьма состоятельных жителей этого дома натурой совершенно загадочной, но не вызывающей беспокойства – импозантный вид, одиночество...

Все еще находясь в состоянии потери чувствительности к несчастьям, Платон подумал, что соседи могли и не понять, кого именно и из какой квартиры выносят на носилках из подъезда.

Постояв у двери, он решил не искать ключи. Позвонил. Дверь открылась сразу, как будто Веня стоял за нею в ожидании.

– Тони!.. – начал было он, но осекся, увидев на лестничной клетке Птаха.

– Я все знаю, – сказал Платон, направился к спальне и чуть задержался на пороге: а вдруг это произошло именно здесь?..

– Это не в квартире было, – заметил его нерешительность Вениамин. – Пойдем, покажу.

– Я только переоденусь, – буднично заметил Платон, закрываясь в спальне. – Сигнализация! – крикнул он, напоминая.

– Ее больше нет, – крикнул Веня.

– Как это – нет? – высунулся Платон.

– Нету, нету, – подтвердил вошедший в коридор Птах. – Вон, все провода оторваны. Телефон-то хоть работает или как?

Веня молча пропустил его к тумбочке с аппаратом. В тот момент, когда Птах уже протянул руку, раздался звонок. Платон насторожился, Веня вздрогнул, а Птах даже слегка присел от неожиданности.

– Тебя, – племянник протянул Платону трубку.

Платон шел к этой проклятой тумбочке так трудно, так... невозможно трудно.

– Лейтенант Подогникопыто! – услышал он бодрый голос. – Информация для вас имеется. От меня лично.

– Сейчас не время, – с облегчением ответил Платон и положил трубку.

Он сделал два шага от тумбочки, когда телефон затрезвонил опять.

– Лейтенант Подогникопыто!

– Я все знаю. Сигнализация не действует. Вычеркните меня.

Когда Платон дошел до спальни, телефон зазвонил опять. Птах подождал, но Веня не двинулся с места. Платон тоже не реагировал. Тогда он снял трубку и нажал на рычаг, чтобы наконец позвонить самому.

Переодевшись, Платон обошел квартиру.

– Где Илиса? – спросил он.

Вениамин, не сдвинувшийся за это время с места, посмотрел раненой собакой.

– Поехала с Федькой... На «Скорой» в больницу. Тони, сейчас твой друг узнавал по телефону, куда отвезли тело Омолова. Он так и сказал – тело.

– Он мне не друг.

– Он записал на бумажке номер больницы. Он сказал – тело.

«Неужели этот пройдоха меня обманул с ранениями?» – подумал Платон. Но представить, что Аврора вот так запросто взяла и убила племянника, не мог.

– Пойдем... Веня.

– Это недалеко.

Они вышли во двор и направились к детской площадке. Платон покосился на Вениамина, но тот шел уверенно. Остановился у высокой избушки, с одной стороны которой выходила скользкая металлическая горка, с другой – лестница. Низ избушки представлял собой нечто настолько авангардистское, что только при больших усилиях воображения можно было назвать куриными ногами.

– Здесь, – остановился Веня.

Платон огляделся. На качелях вдалеке кто-то взрослый тихонько раскачивал маленького ребенка. Шелестели липы.

– На детской площадке? У домика Бабы-яги? – понизил голос Платон.

– Да. Менты пулю выковыряли вот тут, – Веня показал на белеющую щербинку от недавно выбитой щепки где-то в районе предполагаемой коленки предполагаемой куриной ноги. Платон вдруг подумал, что ног сделано четыре, а у курицы их две. Он сам себе был противен, но ничего не мог поделать – напряженно, словно в данный момент это было самым важным, думал, сколько «курьих ножек» должно быть у избушки Бабы-яги.

– И что... Свидетели были? – спросил Платон.

– А как же. Парочка школьников, две бабки и сантехник.

– Рассказывай. – Платон присел на бортик горки.

– Короче, мы с Квакой поехали за аквариумом. Федька довел Аврору до бешенства и сунул ей пистолет. Но она долго сопротивлялась. Сказали, что Федька ее силой вытащил на улицу, принес сюда и поставил. Отсчитал пятнадцать шагов. Пока считал, Аврора пыталась удрать, хоть и крыла его последними словами при школьниках. Пьяная – что с нее возьмешь? Федька тогда уменьшил расстояние, обложил ее по-умному, она стала стрелять. Выстрелила три раза, потом ее сбил с ног сантехник. Говорят, – добавил Вениамин, закрыв глаза, – Федька очень удивился, когда падал.

– Все? – спросил Платон.

– Про Федьку – все. Мы подъехали как раз одновременно со «Скорой». Пока Федьку грузили на носилки, подкатили менты. А потом – наряд по сигнализации. По старой памяти завалили меня мордой в песок, но потом переключились на убойный отряд. Пока выясняли, кто здесь и зачем, я пошел в квартиру и выдрал пульт из стены. А потому что достали со своей сигнализацией!

– Веня, подожди, – прошептал Платон. – Я ничего не понимаю, а ты?

– Я все понимаю, а толку?

– Тогда давай сначала, и с объяснениями, а то для меня впору психушку вызывать.

– Мы с Квакой поехали за аквариумом... – уныло начал по новой Вениамин.

– Стоп! Лучше отвечай на вопросы. Пистолет был заряжен?

– Ну так! – хмыкнул Веня.

– Боевыми? В смысле, настоящими?

– А то!

Платон встал, прошелся к щербинке от пули, потрогал ее.

– Если Федор хотел покончить с собой, почему просто... – пробормотал он.

– Ну уж это – полная лажа! Покончить с собой в любимом шлеме, да? – подошел к нему Веня.

– Тогда – что?

– Он мазь испытывал. Вернее, не испытывал, а хотел убедиться, что она сработала.

– Мазь?!

– Сядь, Тони, ты совсем белый. Федька и меня просил в него пальнуть, когда пройдут две недели. Я отказался. Тогда он насел на Аврору, а той, сам знаешь... Все по фигу, когда пьяная.

– Мазь... – прошептал Платон, кивая головой. – Мазь... Но это же... Это же полный идиотизм! – Он с трудом сдержался, чтобы не заплакать.

– Ну, не знаю, – задумчиво протянул Веня. – Квака сказала, что после этой мази Федька от пули и ножа не умрет.

Сквозь пелену слез Платон уставился на племянника, как на инопланетянина. Он почти завидовал его дебилизму, ему в этот момент захотелось стать умственно отсталым, чтобы не отличать жизнь от смерти.

– Уйди... – попросил он тихо.

– Тони, не нервничай. Все будет хорошо, – похлопал его по руке Веня. – Сейчас приедет Квака, расскажет что и как. Вот увидишь, все будет хорошо.

Странно, но это подействовало. Может быть, потому, что Вениамин не утешал. Он говорил совершенно уверенно, без малейшего лицемерия или сочувствия.

Вернулись в квартиру. Почти сразу за ними пришла Илиса.

– Все в порядке, – сказала она с порога. Сбросила туфли, сдула со лба мокрые колечки волос, прошла на кухню и сразу же вернулась со стаканом. – Выпей, Платон Матвеевич, тебе полегчает.

Платон с жадностью выпил все. Он сразу же покачнулся, Илиса с Веней повели его под руки в спальню.

– Что?.. Что в порядке?

– Следствия, наверное, не будет, – объясняла Илиса, – Федор перед смертью пришел в себя и сказал, что сам просил стрелять.

– Перед смертью? – застыл Платон. – А что же тогда в порядке? – Он опять покачнулся, Веня подтолкнул его, усаживая.

– Все, – уверенно заявила Илиса, поднимая его ноги и забрасывая на кровать. – Ты, Платон Матвеевич, поспи пару часиков, хорошо? – ласково уговаривала она, снимая ботинки. – А когда проснешься, мы все обсудим, ладно?

– Вы... Мы... Вы сошли с ума? – спросил Платон, тщетно пытаясь удержать перед глазами два лица, но они исчезли миражом, как только он протянул руку, чтобы дотронуться.

Поздно ночью настойчиво зазвонил телефон в коридоре. А может быть, ранним утром – но не днем это точно – сырая темень потащилась за Платоном, хватая его за лодыжки холодными скользкими лапами, чтобы он не ушел далеко.

– Лейтенант Подогникопыто! – бодро отрапортовала трубка.

Платон отнял ее от уха и внимательно рассмотрел.

– Вы меня слышите? Алло!

Платон слышал, но ответить не мог – он тихонько хихикал, согнувшись. Подогникопыто – надо же придумать такое!

– Гражданина Омолова мне! ПэМэ!

– Вероятно, это я – ПэМэ, – давясь смехом, ответил Платон. – Вы – Подогникопыто, а я – ПэМэ...

– Тут ведь что получается, гражданин Омолов. Не числится в Федеральной службе гражданин Птах.

– Конечно, не числится! – уже не смеялся, а подвывал в изнеможении Платон. – Он же наверняка секретный агент! Он не может просто так числиться!

– Он там не числится по причине ухода на пенсию, – заметил лейтенант. – И, соответственно, никак не может никого курировать. Это касательно вашего племянника, поведение которого совсем не внушает мне доверия, совсем.

– Пенсия? – удивился Платон. – А я думал, что они – пожизненные воины...

– Птах, кстати, это его прозвище с того периода, когда Служба еще была Комитетом. А настоящая фамилия – Цапель. Цапель Николай Иванович.

– Цапель, в смысле – Цапель?.. – Платон едва сдержался, чтобы не захохотать в трубку.

– Платон Матвеевич, вы мне импонируете. Поэтому я все это вам докладываю. Вы неплохой человек, просто поддающийся влиянию. Поэтому вокруг вас и вертятся всякие странные личности.

– Я вам что?.. – подавился смехом Платон.

– Импонируете. Так что примите мои соболезнования, – выдала трубка.

– По поводу чего? – удивился Платон.

– Мне сказали, что ваш племянник... Старший из братьев Омоловых скончался от огнестрела.

– Ерунда, – весело заметил Платон. – Федор не умрет от пули или ножа. Вот если бы Аврора его отравила или утопила!

– Вы все-таки будьте осторожны, – строго заметил лейтенант Подогникопыто. – Ваша квартира все еще у меня на контроле.

– А вот и нет! – со злорадством ответил на это Платон. – Венька вырвал из стены сигнализацию – никакого контроля!

– Ваша квартира у меня на контроле именно из-за Омолова В.О. Как криминально опасная. Всего хорошего.

Платон вернулся в кровать, долго еще там вертелся и тихонько смеялся: – «Цапель! Умора...», пока не забылся тяжелым вязким сном, от которого не наступает ни успокоения, ни отдыха.

– Выпей кофе! – приказала Квака.

«Вот и день. Дни тоже бывают, когда спишь...» – подумал Платон, а вслух сказал:

– Я люблю сладкий.

– Три ложки сахара.

– А почему тогда такой горький?

– Цианида переборщила, – буднично заметила Квака.

– О! – застыл Платон, почти в экстазе ожидая прихода смерти.

– Это шутка, – вздохнула Квака и слегка стукнула его по подбородку, чтобы рот закрылся.

– Распишись здесь, здесь и здесь.

Белый лист бумаги у самого лица. Квака в белом платье в светлом прямоугольнике окна.

– Чего ты ждешь? – Ее озабоченное лицо вместо листа бумаги.

– Я... Я забыл, как расписываться.

– Ты пишешь круглую «О», а потом вставляешь внутрь заглавную «П», а от «П» несколько росчерков на имя.

Платон, открыв рот от усердия, потренировался указательным пальцем в воздухе. Когда он сказал «Да!» и просиял, Квака легким шлепком под подбородок опять напомнила ему закрыть рот, вложила в правую ладонь ручку, а левую взяла в свою ладошку и крепко сжала.

От умиления, что можно поцеловать эту восхитительную мягкую лапку, Платон прослезился. Квака развернула его голову лицом к тумбочке и пальцем показала, где поставить первую подпись.

– И что я подписал? – радостно спросил Платон.

– Мне нужны деньги. Много, – не углубляясь в детали, ответила Квака.

– Так ты аферистка, радость моя? – восхитился Платон. – А мы нашли твою шкурку! – погрозил он пальцем. – Если уж ты решила меня ограбить, так скинула бы ее, а? Как-то нечестно получается – в образе жабы забираешь мое состояние... Квака – это фамилия или подпольная кличка? Только представь: Квака и Цапель, ну и компания подобралась!

Илиса толкнула Платона в грудь. Он упал, раскинув руки. Только было Платон обнаружил, что потолок с медлительной плавностью опускается вниз, как кто-то тяжелый и теплый сел на него, мешая дышать.

– Что ты сказал? – спросила Квака над самым его лицом. – Ты сказал – Цапель?

Увидев испуг в ее глазах, Платон развеселился.

– Птах – это просто птах, а Цапель – это ка-а-анкретный птах! Смешно, да? Я спрашиваю: Квака – это ка-а-анкретно кто? – Задыхаясь, Платон попробовал приподнять голову, но не смог. – Боишься Цапеля? И правильно. Кваки... должны бояться Цапелей. Слезь с меня. Досмеяться не даешь...

– Спи, Платон Матвеевич, хороших снов тебе, – с нежностью в голосе пожелала Илиса, сползая с его груди.

– И что? – прокричал он, чувствуя, что опять остается один. – Уже можно заказывать сны?

– Досчитай до десяти! – донеслось из коридора.

– Один, два, три, – пробормотал скороговоркой Платон. На «четыре» попытался сосредоточиться. Ничего не получалось. – Пять... Шесть... надо что-то предпринять, чтобы хоть чуть-чуть ускорить движение мира вокруг... Восемь, девять...

На счет «десять» кто-то взял его ладонь. Платон покосился, не поворачивая головы, и потерял дыхание.

У его кровати!..

– Тина? – прошептал он, не веря.

– Подвинься.

– Не могу, – прошептал Платон. – Меня парализовало, наверное...

– Двигайся, а то уйду! – девочка наклонилась и стала толкать его огромное неповоротливое тело. Потом разгладила простыню и легла рядом. – Холодно, – сказала она.

Платон подумал, что она стала еще более юной, чем тогда, почти двадцать лет назад, в их первую близость. И что из этого следовало? Что он наконец умер и нашел ее в тех местах, где холодно, где времени и возраста не существует! От радости Платон всхлипнул, давясь слезами, повернулся набок и нежно обхватил голую девочку, стараясь закрыть ее собой всю. Она повозилась, устраиваясь удобней, переложила несколько раз его руку, наконец, позволила прижать себя и капризно потребовала:

– Расскажи сказку.

– Про кого?

– Про урода.

Платон вздрогнул и еще крепче прижал девочку к себе.

– Тебе не нравилась эта сказка...

– Рассказывай, а то уйду. Ну? «Писал себе на башмаки, какал в штаны, утирал рукавом нос, сморкался в суп, шлепал по всем лужа-а-а-ам!» – вдруг зевнула девочка.

А Платон думал, что мертвые никогда не спят.

– Жил-был толстый мальчик, который «...точил зубы о колодку, мыл руки похлебкой, расчесывал волосы стаканом, – начал Платон тихо, – садился между двух стульев, укрывался мокрым мешком, как ему аукали, так он и откликался», в общем, нормальный был ребенок, как все дети, только очень большой и толстый, – добавил Платон от себя. Девочка лягнула его пяткой. – Хорошо, хорошо, буду по тексту. – «От дождя прятался в воде, ковал, когда остывало, ловил в небе журавлей, возвращался к своим баранам, перескакивал с пятого на десятое, бил собаку... бил собаку в назиданье льву...» Я кое-как выжил, потому что практически не болел. Родители думали, что я слабоумный, всегда ставили в пример младшего брата – он никогда не попадался.

Еще один пинок – совсем слабый.

– «... не спросясь броду, совался в воду, полагал, что облака из молока, а луна из чугуна, – послушно забормотал Платон, чувствуя, что тоже засыпает, – с одного вола драл две шкуры, черпал воду решетом, клевал по зернышку, начинал за здравие, а кончал за упокой, за упокой... покой...» [3]

Очнувшись, Платон Матвеевич встал, счастливый, как никогда, прошелся по квартире, с умилением трогая знакомые предметы.

Вениамин и Квака сидели на кухне, пили чай с печеньем и раскладывали какие-то бумаги. Илиса молча налила кипяток в заранее приготовленную чашку Платона с заваркой.

– Можно тебя на минуточку, – позвал он ее в коридор.

Когда Квака вышла и выжидательно уставилась на него снизу своими зеленовато-серыми, слегка навыкат глазами, Платон присел, чтобы посмотреть в эти глаза вблизи. Илиса ждала, дожевывая печенье. Она ела, почти не закрывая рта, смотрела на присевшего Платона с каким-то унизительным снисхождением – лучше бы ему видеть это лицо сверху, запрокинутым в ожидании.

– Федор умер, так? – спросил Платон.

Илиса приподняла едва заметные белесые бровки и, продолжая жевать, пожала плечами на тему «ничего не поделаешь».

– Не подсыпай мне пока свое зелье в питье. Я хочу его видеть. Тело, – уточнил Платон.

– Это вряд ли, – заметила Квака.

– Его нельзя увидеть? – насторожился Платон.

– Практически невозможно, – кивнула она.

– Пока ведется следствие? – не мог понять Платон.

– Следствие ни при чем. Федора нельзя увидеть, потому что... Ты не нервничай, Платон Матвеевич, но мы его похоронили.

Покачнувшись, Платон не удержался на корточках и упал задом на пол.

– Может быть, вернемся в кухню и поговорим там за столом?

– Нет. Я здесь посижу, – кое-как выровнял дыхание Платон. – И давно? – спросил он, стараясь не смотреть на Кваку, чтобы не выдать взглядом нахлынувшей ненависти.

– Три дня тому.

– Мы – это?..

– Я и Веня.

– Где?

– В Подмосковье. Рядом с отцом.

– Вы и Богуслава похоронили в Дерякине? – поразился Платон, даже приблизительно не в силах себе представить, сколько возни требовало подобное захоронение, перевозка тел из Питера в подмосковное Дерякино – там была дача Богуслава. – И что, была срочная необходимость вот так, не по-людски?..

– Была, Платон Матвеевич. Делом очень заинтересовался твой страховой агент Птах. У него в органах имеются связи, нужные люди. Вот мы и решили побыстрей увезти Федора из больничного морга.

– Не понимаю, – сознался Платон, садясь поудобнее – спиной привалился к стене, а выпрямленные ноги расставил в стороны.

– Твой страховой агент – никакой не страховой агент, – заявил Веня, выходя в коридор. – Он бывший чекист.

– Он работал в том же ведомстве, что и ты, – кивнула Квака, усаживаясь с вытянутыми ногами на полу перед ним.

– Откуда ты знаешь, где я работал? – удивился Платон.

– Об этом потом, – махнула она рукой.

– Тони, он предложил нам сделку! – возмущенно заявил Веня. – Он тебя работает, конкретно!

Открыв рот, Платон моргнул пару раз и закрыл его. – Что значит – он меня работает?

– Копает он под тебя, понимаешь? – снисходительно объяснил Веня и кивнул Илисе: – Ты расскажи.

– Я повезла Федю на «Скорой» в больницу. Его сразу – в операционную, а меня отвезли на беседу в отделение.

– Подожди, какое отделение? Какое они имели право везти тебя в милицию? – забеспокоился Платон.

– Так было мне удобно. Они хотели со мной побеседовать. Я потребовала своего адвоката, а он как раз занимался Авророй в следственном изоляторе, тогда я сама предложила отвезти меня к нему. То есть к ним.

– Адвокат?.. У тебя и у Авроры один адвокат? – Платон так удивился, что несколько раз ударил затылком в стену, чтобы ощутить себя и убедиться, что это не сон.

– Один, а что тут такого? – пожала плечами Илиса. – Ты хочешь узнать о предложенной сделке или будешь пытать меня по адвокату?

– Сделке?.. – встрепенулся Платон. – Ах да, Птах предложил вам сделку, ты говорила. Это нелепость какая-то.

– А тебе он разве не предлагал сделки? – вкрадчиво поинтересовалась Илиса. – Не просил сделать что-то необычное?

– Мне? А при чем тут я? – отвел глаза Платон.

Вениамин и Илиса переглянулись. Платону от их взглядов стало неуютно.

– При том, что этот человек предлагает сделки всем подряд. Такое у меня сложилось впечатление, – ответила Илиса. – Еще у меня создалось впечатление, что он очень разочаровался, когда врач сказал «ранение, не представляющее опасности для жизни». Так вот. Он сказал, что спрячет Федора в надежном месте, а всем будет объявлено, что тот умер.

– Зачем это? – удивился Платон. – Он сказал, что следующим объектом заинтересованных людей будет Вениамин, хорошо бы и того заранее спрятать под легенду о внезапной смерти, чтобы его не убили. И опять же – в условиях строжайшей тайны.

– И потом!.. – многозначительно заметил Веня. – Ты останешься совсем один. Просекаешь?

– Не... не просекаю, – сознался вспотевший Платон. – Зачем я ему – один?

– Платон Матвеевич, ты на дурака не похож, но разве не понятно, что Птаху зачем-то нужен именно ты?

– Нелепость какая-то, – пробормотал Платон уже не так уверенно. – Вы не должны доверять этому человеку.

– А мы не лохи, как некоторые! – самонадеянно заметил Веня.

– Да. Нам не понравилось, что ты не должен ничего знать, – кивнула Илиса. – Мы сказали, что подумаем.

– Подумали? – шепотом спросил Платон, надеясь, что она скажет – Федька жив и спрятан в надежном месте.

– Не успели. Федька-то умер после операции, – ответил Вениамин. – Сделка не состоялась.

– Отчего же... Отчего он умер, если операция...

– Легочная инфекция, – сказала Илиса. – Твой бывший коллега...

– Он мне не коллега! – взвился Платон. – Я к его ведомству отношение имел весьма косвенное!

– Чего? – Веня удивленно посмотрел на Илису.

– Платон Матвеевич хочет сказать, что он всего лишь работал в бухгалтерии – то есть в персонале, обслуживающем Контору.

– Ну да, – скептично заметил Веня, – он об этом талдычит с момента нашей встречи в аэропорту.

– Птах видел Федора после... После смерти? – поинтересовался Платон.

– Он изучил все бумаги, заключение патологоанатома, а потом потребовал показать ему тело.

– И что?

– Ничего. Посмотрел, грязно выругался и ушел, – пожала плечами Илиса.

– Откуда ты знаешь, что он ругался?

– Это при мне было.

– А я?.. – Платон поник головой.

– А тебя там не должно было быть.

– Но на похоронах я же должен был быть!..

– Мы не смогли тебя одеть, – спокойно заявил Веня. – Все перемерили, пока ты лежал в несознанке, ни одни штаны не подошли.

– Вы что, издеваетесь? – перешел на шепот Платон. – Какие штаны?

– Платон Матвеевич, ты сильно похудел за последнюю неделю, – кивнула Илиса. – Я думаю, килограммов на пятнадцать.

Пыхтя, Платон встал на четвереньки, потом поднялся, держась за стену.

– Куда ты собрался? – бросился к нему Веня. – Ты на ногах не стоишь – неделю ничего почти не ел, только пил! Спал и нервничал, спал и нервничал!

– К зеркалу! – рыкнул Платон, отметая его.

Пометавшись в коридоре, Платон сначала устремился в спальню, заглянув на бегу на низ живота в оттянутую резинку пижамных штанов. Он не смог с одного взгляда – сверху и на ходу – определиться в очертаниях собственного живота. Осмотрел отражение живота в зеркале. Потом поднял голову, увидел свое лицо и вздрогнул. Старик с обвисшими щеками, весь в морщинах, давно не бритый к тому же. Это лицо больше всего напоминает морду голодающего одичавшего шарпея. Или его же задницу... Открыл шкаф, выбрал костюм и решил более пристально рассмотреть себя в другом, большем по размеру зеркале в кабинете.

Какой кошмар!.. Надевая рубашку, Платон не мог отвести глаз от своих унылых оплывших лишней кожей коленок. С брюками его ждал большой сюрприз. Сантиметров на десять. Именно на столько пояс застегнутых брюк отступал от живота.

– Куда ты собрался? – объявилась в дверях кабинета Илиса. – Одного тебя отпускать боязно, еще завалишься где-нибудь от истощения. Поел бы. Платон Матвеевич, а?

Она протянула ему булавки на пухлой ладошке.

– У меня дела. Я должен поговорить с Авророй. Где она?

– Тогда возьми побольше денег. Так просто тебя к ней не пропустят. Сказали, будут держать до суда.

– Суд? – удивился Платон, сражаясь с булавками. – Ты говорила, что Федор сделал заявление при свидетелях.

– Дело еще не закрыто. Следователь уговаривает не бояться суда – ее должны оправдать или дадут срок условно. Адвокат настаивает на прекращении дела и пока хлопочет о выходе под залог.

– Деньги, деньги... У меня неловко получается давать деньги.

– А я умею, – усмехнулась Илиса, помогая ему с закалыванием брюк. – Это из-за уродства. Они смотрят на меня, сочувствуют и берут.

– Ты не уродка, – рассеянно заметил Платон, надев пиджак и обнаружив теперь себя в зеркале изрядно постройневшим. – Пуговицы перешивать не будем. Пусть болтаются.

– Не будем, – кивнула Илиса. – Твою машину починили. Она стоит во дворе.

Это было очень кстати. Платон как раз думал – брать такси или рискнуть поехать на метро.

Он остановился на Большом проспекте у банка, взял из банкомата деньги по карточке и заметил, что за ним следят. Открыто, не таясь, его вели на старом «Москвиче».

Отсидев почти полтора часа в приемной Василеостровского изолятора, Платон понял, что задуманного разговора не получится – он устал ждать. Но Аврора удивила его своим видом – легкий макияж, тщательно уложенные волосы, строгий черный костюм и белоснежная блузка с тяжелой серебряной брошкой под воротничком.

– Явился! – поприветствовала она опешившего Платона. – Ишь, уставился – дурак-дураком. А ведь я сначала в тебя была влюблена, ты мне тогда казался умным добрым увальнем!

Сил на удивление у Платона почти не осталось. Он смотрел одуревшим взглядом, и только. Больше всего его поразил запах – Аврору окутывал плотным облаком знакомый сладковатый аромат. Потом он переключился на ее руки, но зацикливаться на видении женской кисти в стеклянной банке не стал – Платона поразил безупречный маникюр. Он стыдливо собрал в кулак свои пальцы с запущенными ногтями.

– Вспомнил, чудушка? – снисходительно поинтересовалась Аврора, с удовольствием заметив его внимание.

– Вспомнил, – Платон опустил глаза. – Вы Аврора Дропси, работали домработницей у Богуслава.

– А ты все вспомни! – наклонилась она к нему через стол.

– Все?.. А что было?.. Понимаете, вы как-то незаметно прошли мимо моей жизни тогда. Сейчас... у вас странный цвет глаз – лиловый, сейчас я бы запомнил этот цвет, а тогда... Неужели я себе что-то позволил? Если вы об этом, то извините, я не помню, чтобы особенно нравился женщинам вашего типа, да и повода не давал.

– Повода он не давал! – хмыкнула Аврора. – Зачем пришел?

– Узнать, почему вы это сделали, – просто ответил Платон.

– Закурить есть?

– Не-е-т... То есть мне сказали в приемной другие посетители, пока я ждал, я купил... вот, – достав из кармана пиджака пачку сигарет, Платон подтолкнул ее по столу. – Извините, с ментолом не было.

– Хоть бы побрился. Одичал совсем мордой, – вместо благодарности заметила Аврора. – Он пришел узнать, зачем я это сделала, ну не прелесть ли! Федька попросил – я и сделала. Он же у нас, Платон Матвеевич, очень настойчивый, хоть и на голову слабенький, но своего добьется, если захочет.

– Почему – у нас?

– Родственник все-таки. Какой-никакой, а родственник. Все-таки брат моего сына.

– Брат?.. Сына? Какого сына?

– Единственного! – злорадно прошипела Аврора, выпуская в него дым. Она явно получала удовольствие от растерянного вида Платона.

– Федор был братом Вениамину, – вычислил после долгих раздумий Платон. – Вы хотите сказать?..

– Точно. Венечка – мой сынок. А ты и не знал? Нет, ты скажи честно, ни разу и не подумал об этом, а?

– Ни разу, – честно сознался совершенно разбитый таким известием Платон.

– И чего молчишь? Небось месяцы считаешь.

Платон только закрыл глаза. Он действительно начал отсчитывать месяцы и годы от даты рождения Вениамина.

– Во дает! – хмыкнула Аврора. – И как же ты тогда объяснил появление у Славки младенца двух лет при полном отсутствии матери? И то, что я, отработав меньше года, испарилась в неизвестном направлении?

Честно говоря, Платон не обратил особого внимания на исчезновение очередной домработницы Богуслава. Двухлетнему ребенку, конечно, он удивился и расспросил брата.

– Богуслав сказал, что не доверяет воспитание своего сына шалаве. Извините, привожу его высказывание дословно. Сказал, что мать ребенка за определенную плату согласилась не иметь никаких родственных связей с сыном. То есть, – безжалостно добавил он, – вы его продали отцу. Если не ошибаюсь, даже подписали необходимые бумаги.

Лицо Авроры пошло пятнами.

– Значит, ты все выяснил и теперь все понимаешь.

– Я... Нет, не все. Я так и не понял, почему вы хотели смерти Федору. Не может же умственно нормальная женщина, тем более – мать, не понимать последствий нажатия на курок пистолета.

– Именно потому, что я мать! А о моих умственных способностях говорить сейчас не время. Я родила Славке сына, он его у меня отнял. Да, заплатил, согласна, не отпираюсь. Денег было много. Хватило и на жизнь, и на собственное дело. А потом оказалось, что не одна я такая попалась этому производителю! Есть старший сын, который и вступает первым в права наследования. Достаточная причина, чтобы нажать на курок? Тем более что этот наследник, все время прятавший свои мозги под шлемом, сам попросил выстрелить. И мне ничего не будет! – она встала, размахивая рукой. – Свидетели есть, и денег на адвоката хватит! Мой сын унаследует миллионы отца, мой!

– Аврора, вы не представляете, на что обрекаете Вениамина! Это самое наследство – большая проблема. Это совсем не то, что вы думаете. Такие деньги опасны, уверяю вас!

– Большие деньги всегда попахивают кровью, – спокойно заявила Аврора. – Деньги – почти всегда от греха. Попил ваш братец кровушки за свою жизнь, может, и за него кто у бога попросит. А грехи моего сына я уж как-нибудь замолю!

– Постойте! – умоляющим голосом попросил Платон, увидев, что она уже у двери и требует вывести ее. – Одну только минутку! Я знаю, что Богуслав не допускал ваших встреч с сыном, он всю информацию о детях держал в тайне. Я даже помню, что мальчики год жили в пансионате под другими именами. Как вы нашли Веню? Почему именно сейчас?

– Нашелся добрый человек, помог, посоветовал! – заявила Аврора, уходя.

Нельзя сказать, что Платон Матвеевич садился за руль в невменяемом состоянии. Спокойным, конечно, его состояние тоже не назовешь. Он даже не сразу повернул ключи в зажигании, подумал – может, поехать и как следует нажраться? Именно – нажраться, то есть покушать до состояния безобразного отвращения к еде, до тошноты. Платон Матвеевич отдавал себе отчет, что если уж делать подобное не у себя дома (там в данный момент это было совершенно невозможно), то по крайней мере не в одиночку, а в компании единомышленников, то есть единожорцев. Поскольку потребуется заказать на всю ночь нужное кафе (в городе было всего три трепетно отобранных опытным жором точки), чтобы не шокировать случайных посетителей. Зная приблизительный распорядок почти всех своих единожорцев, Платон Матвеевич вздохнул – раньше восьми вечера никто не согласится приступить к трапезе – все они ужасно деловые люди.

Вздохнул, повернул с Лейтенанта Шмидта на 9-ю Линию и сбил старушку.

Платон в момент удара о капот дернулся сердцем и похолодел. Вылезая из машины, отметил про себя, что идет смотреть на сбитую старушку с тем же затаенным шоковым любопытством, с каким недавно осматривал кошку на асфальте. Он совершенно ничего не чувствовал, кроме холода внутри.

«Тьфу, тьфу, тьфу – три раза...» Раскинувшая в стороны руки и ноги седая старушка, вся в черном, выглядела распятой. Из-под задравшейся до колен юбки торчали тоненькие щиколотки, обтянутые хлопчатобумажными чулками – в резиночку. Закрытые туфли на низком каблуке. Небольшая сумка валялась на асфальте рядом с россыпью шпилек и клубком чего-то странного, похожего на паклю. Оказалось потом, что это остатки шиньона. Почему-то именно этот серо-желтый пучок испугал Платона до сильной дрожи, до мистического ужаса. Он не успел произнести свой заговор до конца. На словах «не моя зараза...» старушка подняла голову и посмотрела на него с выжидательной строгостью учительницы начальных классов.

– Аэ-э-э... – покачнулся Платон: голова поднялась, а пучок волос остался на асфальте.

– Умираю, – буднично заметила старушка.

– Минуточку, – заметался Платон, – лежите спокойно, вам нельзя шевелиться, у вас может быть сломан позвоночник! Я сейчас – «Скорую», я – мигом... где этот чертов телефон?!

– Я не поеду в больницу, – повысила голос пострадавшая. – Никогда.

– Но как же... Но вы же!..

– Если мне суждено умереть, я умру в миру, а не в казенном доме.

– В миру?.. А где это? – не понял Платон. – То есть вы не хотите в больницу, а хотите домой?

– Мой дом – это божий дом, – уточнила старушка, сдвинув ноги и оправив юбку. – Помоги сесть. Может, и не сломано ничего, а ты уже раскаркался!

Платон посмотрел на протянутую руку и взял тонкое запястье – осторожно, не дыша, как дорогой бокал за треснувшую ножку.

– Ну вот, ноги чувствую, спина сгибается, глаза видят, – констатировала старушка. – А в больнице ведь первым делом раздеться прикажут. Я не могу раздеваться перед мужиками. Мне не положено.

Напрягшись, она встала, крепко уцепившись двумя руками за кисть Платона.

– Почему... не положено? – осторожно поинтересовался он.

– Так ведь монашка я, невеста господа, – объявила пострадавшая.

Платон закрыл глаза и пошатнулся. За последние дни с ним случилось много всего странного и ужасного, но даже в самом извращенном кошмаре он не мог себе представить, что собьет на дороге женщину, и не просто женщину – монашку!..

– Ничего, родимый, – забормотала старушка, поглаживая его по руке, – отлежусь, и все пройдет. И боль в правом ребре, и ушиб на мягком месте. Ты дыши, дыши глубоко и не думай про мои беды. Твоя машина?

Платон открыл глаза.

– Машина?.. Машина моя. Знаете, что мы сделаем. Мы поедем ко мне домой, и я приглашу из поликлиники врача. Я попрошу, чтобы женщина пришла. Она вас осмотрит и скажет, нужно ли вам в больницу.

– И то дело, – легко согласилась старушка. – А шиньон подбери, подбери, родимый.

Платон как в бреду отнял свою руку и нагнулся за пучком волос. С содроганием протягивая его старушке, он только теперь рассмотрел ее голову. Под спавшим на шею платком оказались короткие жидкие волосики серого цвета. На макушке небольшое их количество было схвачено в тощий хвостик, к которому, вероятно, и крепился выпавший пучок. Тогда Платон обшарил глазами ее лицо и поразился его страдальчески отстраненному выражению.

– Ой, господи, дай мне силы, – дернулась старушка, схватившись одной рукой за поясницу, а другой за грудь. – Хоть бы не помереть по дороге.

Она не возражала, когда Платон легко взял в руки ее костистое тело и поместил на заднее сиденье.

Оказавшись в дверях своей квартиры со старушкой на руках, Платон задумался – куда ее нести?

– А ты меня – в уголок, в уголок, родимый. Чтобы никому не в тягость, чтобы ничье место не занять.

– Где взял бабульку? – поинтересовалась Илиса.

– Сбил машиной.

– И зачем ты ее домой притащил? – вышел на шум Вениамин. – Ее в больницу надо, в гипс и под капельницу.

– Она не может в больницу. Ей запрещено раздеваться перед мужчинами.

– Да ну?! – восхитился Веня и подошел поближе, чтобы разглядеть как следует такой интересный экземпляр женщины.

– Почему? – подошла и Квака.

– Она монашка.

– Тони, ты хочешь сказать, что, тащась по городу с любимой скоростью в пятьдесят километров, ты исхитрился сбить престарелую монашку?

– Дайте пройти, родственнички, – Платон решительно направился к гостиной. – Помогли бы!

– Ты тащишь ее на супружескую кровать? – начал помогать Веня.

Платон застыл у большого дивана в гостиной.

– Господь с тобой, добрый человек, не нужно меня класть на супружескую кровать! – вступила старушка. – Мне бы в уголочек, чтобы не мешать никому... Вон там, в коридорчик, как собачку бездомную. Неудобно мне будет в этой большой комнате, сначала надо обвыкнуться в коридоре, присмотреться, что за народ в доме, может, кому сильно помешаю...

– Можно вынести в коридор раскладное спальное кресло, – поучаствовала в обустройстве пострадавшей и Илиса. – У тебя не коридор – целый холл.

В коридор выкатили кресло, вынесли торшер к нему и маленький антикварный круглый столик из кабинета. На столик, царапнув Платона по нервам, тут же были помещены шиньон и сумка.

– В кабинете есть раздвижная ширма, – задумалась Илиса.

– Ни в коем разе! – воспротивилась усаженная в кресло старушка. – Это же я ничего видеть не буду!

И Платон с облегчением выдохнул, отгоняя от себя видение трехстворчатой старинной ширмы в углу коридора. Из китайского шелка с ручной вышивкой и бамбуковыми стойками.

Появившаяся через полчаса врач по вызову сначала долго расспрашивала Платона Матвеевича о самочувствии, настояла, чтобы послушать его сердце, корила, что он не соблюдает постельный режим после инсульта, и поражалась его бодрости и быстроте движений.

– Это у вас нервное, – приговорила она, наконец, после долгих раздумий.

Старушка в коридоре вся извелась от недостатка внимания и даже начала покашливать и постанывать.

Платон вкратце описал ситуацию и удалился из коридора.

Врач пришла в гостиную не скоро. Осмотрела притихших перед выключенным телевизором домочадцев.

– Это не та женщина, которая?.. Которая стреляла в вашего...

– Нет, – Платон прервал ее потуги тактично выразиться. – Эта совсем старушка, к тому же – монашенка.

– Мне сорок восемь лет, – с обидой сказала врач, – и я не считаю себя старушкой.

Вениамин и Квака уставились на нее с удивлением, а Платон закрыл глаза и положил правую ладонь на грудь – туда, где от предчувствия новых неприятностей трепыхнулось сердце.

– Ваша старушка пятьдесят шестого года рождения. Отменное здоровье, наработанная мускулатура, ни капли лишнего веса.

– А сколько ей лет? – не справился с расчетами в уме Вениамин.

– Полных сорок семь.

– Как вы узнали? По паспорту? – спросила Илиса.

– Нет у нее паспорта, вот что мне больше всего не нравится. Говорит, что божьим людям паспорт ни к чему. Сует какую-то справку с неразборчивой печатью. По справке узнала!

– Не кричите, – поморщился Платон. – Она похожа на монашенку.

– Да. По одежде и нижнему белью могу сказать, что эта дамочка не из светского салона выскочила на дорогу перед вами. Как минимум – сектантка.

– Пожалуйста, – устало попросил Платон, – скажите, что у нее сломано, и покончим...

– Ничего, – уверенно ответила врач, с нескрываемым удовольствием отметив некоторую растерянность на лицах присутствующих.

– То есть ее не нужно отправлять в больницу? – уточнил Платон.

– Ей нужно нарисовать на левой ягодице сетку из йода. Это можно сделать спичкой, – уточнила врач.

– Зачем это? – насторожился Веня.

– Гематома, – объяснила Илиса.

– Это не заразно? – скривился он.

– А голова?.. – Платон постучал себя по лбу.

– Никакого намека на сотрясение мозга, отличные реакции на раздражители, – поняла его врач с полуслова.

Платон подумал, что пора бы ему обрадоваться – старушка... то есть сбитая женщина, оказалась совершенно целой и невредимой, если не считать синяка на заднице.

– Вот и отлично, – он провел ладонью по столу, как бы сметая все свои страхи.

– Платон Матвеевич, – не могла успокоиться врач, – не стоит приводить к себе в дом незнакомых женщин.

Илиса прыснула.

– Господи, я ее сбил, она монашка! Куда мне нужно было ее приводить?

– Я только хотела сказать, что у этой монашки татуировка на спине. Что, согласитесь, несколько странно для...

– А сыпи у нее на спине нет? – перебил Платон. – Или каких пятен заразных? Вы же врач, я вас пригласил для осмотра пострадавшей – обратите внимание! – пострадавшей, а не подозреваемой в уголовных преступлениях!

В этот момент Платон подумал, что хорошо бы сплюнуть для порядка, чтобы прогнать подальше сорвавшиеся в раздражении с языка слова. Но не сплюнул. Неудобно было перед врачом.

– Добрые люди-и-и! – раздалось из коридора. – Попить бы!

Илиса взяла кружку с водой.

– Никакой мочи нет подняться, в глазах темно!.. – стенала в коридоре монашка.

Илиса что-то тихо втолковывала ей.

– Нет, что ты, какая еда! – отказывалась пострадавшая. – Разве пару яичек, хлебушка с чаем да яблочко. И то не знаю, смогу ли...

Вернувшись в кухню, Илиса взяла поднос и стала загружать его едой. Платон протянул врачу деньги и пошел ее проводить. В коридоре он заметил, как женщины обменялись быстрыми недоверчивыми взглядами.

Потом он долго разглядывал поднос, уставленный тарелками. Холодная вареная говядина, бутерброды с колбасой, сыр, поджаренные тосты, персики, открытая баночка красной икры и кофейник, который еле поместился.

– Это ей? – опешил Платон.

– Что ж я, голодного до смерти человека по глазам не распознаю!

Он постоял в кухне, чтобы дождаться реакции монашенки.

Дождался.

– А яичек так и не принесла, девонька! Я яички люблю. Всмятку!

Ночью Платон проснулся от плача. Он сел в кровати и затаил дыхание. Кто-то плакал, негромко, отчаянно, не таясь. Нашарив шлепанцы, Платон вышел в коридор. Плач прекратился. Платон обошел неспешно всю квартиру. В гостиной на огромной постели спала в уголке Илиса. То, что она спала, подтверждал негромкий равномерный храп. Подойдя к кровати, Платон захотел накрыть одеялом крохотную ступню, уже протянул было руку, но замер, пораженный. Он соотнес расстояние от раскинувшейся Илисы до этой пяточки в другом конце разложенного дивана и вдруг понял, что чувствует человек, столкнувшийся со сверхъестественным. Оторопь сердца – так бы это назвал Платон Матвеевич, если бы захотел в тот момент описать свое состояние. У него было несколько секунд, чтобы решиться. Он не приподнял одеяло. Рука дернулась, словно в неудачной попытке перекрестить, но он не открыл одеяло. Наклонился и прижался губами к ступне, чтобы только убедиться – живая, теплая. Пятясь, ушел к двери на цыпочках.

В библиотеке спал Вениамин. Платон выключил плеер у него на груди и осторожно снял наушники.

В коридоре он стал у скорчившейся под пледом пострадавшей и тихо спросил:

– Что вы плачете?

– Душа тоскует, – высунула голову женщина.

– Как вас зовут?

– Лукреция я, – с готовностью ответила она. – А в миру была Лужана.

– У вас какая-то справка имеется, – замялся Платон. – Что там написано?

Он думал, что монашка покажет ему справку, но та пробормотала скороговоркой – наизусть:

– Раба божья Лукреция, приписанная к Волховскому монастырю Печерского района, имеет годы рождения 1956 и 1989.

– Почему годы разные? – удивился Платон.

– В первом годе я родилась на свет божий, а в другом – приняла постриг.

У этой женщины две даты рождения. У Илисы два тела. Может такое быть? Что там лежало под одеялом? У изголовья – верхняя часть Кваки с зеленым бородавчатым телом ниже пояса? А внизу? Верхняя половина лягушки со стройными женскими ножками...

– Да тебя бесы одолели! – заметила Лукреция. – Наклонись.

Платон наклонился, и монахиня мелким крестом перекрестила его голову много раз и при этом поплевала, что-то приговаривая.

– Спасибо, – чувствуя себя идиотом, поблагодарил Платон, проведя рукой по волосам, а потом вытер ее о пижамные брюки.

– Ничего, ничего... Я поживу у тебя, окроплю дом святой водой, а то нечисти тут – видимо-невидимо!

– А вы... Вас в монастыре не хватятся? – с надеждой поинтересовался Платон.

– Не хватятся! – успокоила его Лукреция. – Я уже три года как странствую. По святым местам ходила, душой очищалась, а теперь приживалкой живу. При церкви батюшки Апексима. Пока церковь строится, я за рабами приглядываю.

– Рабами? – удивился Платон.

– Ну да, за рабами божьими беженцами – да странниками всякими незаконными. Я как раз шла проведать попрошаек, что милостыню собирают у моста, а тут ты меня сбил, прости господи твою душу грешную... – крестясь, Лукреция села, свесив ноги, пошарила в сумочке и вдруг закурила, щелкнув зажигалкой.

У Платона от такой непосредственности пламя зажигалки размножилось в глазах десятком огоньков.

– Невозможно!.. – прошептал он, не в силах быстро и правильно сформулировать запрет. – В моем доме не курят!

– Ох-ох-ох, – покачала головой Лукреция, – раскудахтался! А может, мне нервы упокоить надо? Сядь, – она постучала рядом с собой по разложенному креслу. Затянувшись как следует, заметила, выпуская дым: – Вон у тебя какие глаза блудливые! Чего бродишь ночью по дому, а? Много грешишь?

– Что?.. что вы сказали? – опешил Платон. Он как раз в этот момент обдумывал, провалится ли под тяжестью его большого тела разложенное кресло, если и в самом деле сесть?

– Грешишь, спрашиваю, много?! – закричала Лукреция, как глухому.

– Не кричи, – поморщился Платон, от возмущения легко переходя на «ты». – Немедленно прекрати курить! – приказал он громким шепотом.

– Ладно, – согласилась Лукреция, затянулась напоследок и вдруг, наклонившись, тронула его за ногу.

Платон отшатнулся назад, потеряв шлепанец.

Лукреция положила на пол сигарету, подобрала тапок и шлепнула им по дымящейся сигарете, как бьют по большому таракану.

Платон от таких ее действий захлебнулся на слове «Паркет-с-с!»

– И все дела, – удовлетворенно заметила монашка, выпрямляясь.

Совершенно обессилев, Платон сел рядом с ней, не сводя глаз со шлепанца.

– Ну вот, – кивнула Лукреция, – толстуха, которая развалилась одна на большой кровати, она тебе кто?

– Невестка, – ответил Платон и задумался. – То есть она теперь вдова получается.

– Твой сын умер? – буднично поинтересовалась монашка.

– Не сын. Племянник. Старший, – уточнил Платон. – У меня нет детей.

– А в комнате с книжками, значит, младший племянничек спит, – кивнула сама себе Лукреция и вдруг спросила, близко придвинувшись: – Отпевали?

– Что?.. – отшатнулся Платон.

– Ты глухой или дурак – с одного раза не понимаешь? Отпевали умершего, спрашиваю?!

– Наверное... – пожал плечами Платон, пытаясь вспомнить, что говорила Илиса о похоронах.

– А то отпеть нужно, – строго заметила Лукреция. – Просто необходимо. Ты вот что, Платон, имей в виду: твоя невестка – ведьма.

– Я знаю, – отмахнулся Платон и вдруг подумал, что не называл ей своего имени. – А ты как определила?

– А разве нормальный здоровый, как бык, молодой мужик возьмет такую в жены? Это только по колдовству или по уговору какому.

Она могла слышать его имя, когда приходила врач.

– Бобылем, значит, живешь, – заметила Лукреция. Такое замечание ответа не требовало. Они помолчали.

– Ладно, – монашка решительно стукнула кулаком в ладонь. – Давай, Платон, договоримся так. Я поживу у тебя несколько дней, а ты скажешь своим, чтоб слушались меня. А я у тебя наведу чистоту. Углы обтрушу, где нужно водичкой побрызгаю, где нужно – поплюю, чтобы всякая нечисть...

– Нет, – спокойно сказал Платон.

– Нет?

– Нет.

– А если я в милицию заявление напишу на ущерб? – поинтересовалась Лукреция. – У меня и свидетели имеются.

– А если я сам приведу участкового, чтобы он хорошенько проверил твои документы?

Лукреция задумалась. Платон тоже молчал, не торопя ее.

– Да мне нужно-то всего три дня. Отлежусь, отмоюсь, отъемся. А то у отца Апексима вечный пост. А я за это отмолю твоего племянника умершего.

– Отмолишь? – не понял Платон.

– Отпевание устрою по знакомству, настоящее. И отмолю грехи. Он ведь умер молодым?

– Молодым, – Платон закрыл глаза, не пропуская боль в сердце.

– Значит, грешил где ни попадя, так? Что ж я, не знаю их, молодых...

Она полезла рукой в сумочку.

– Нельзя, – тихо приказал Платон.

Лукреция вздохнула и убрала руку.

– Значит, договорились? – Она посмотрела на Платона. В полумраке коридора ее лицо с изумительным овалом, большим удлиненным лбом, как у голландских женщин на древних портретах, казалось молодым и давно знакомым.

– В квартире не курить, – сдался Платон.

– Ладно. В холодильник я буду заглядывать часто, скажи, чтобы твой племянник не цыкал.

– Мойся почаще, а то от тебя бомжами пахнет, – продолжил обсуждение ее пребывания Платон.

– Еще я обязательно пороюсь во всех шкафах.

– Это зачем?

– Люблю рыться в чужих шкафах.

– Ну, ладно...

– Могу чего-нибудь по забывчивости в сумку положить. Дорогих вещей не беру. Ты потом посмотришь сумку сам и с чем не сможешь расстаться, заберешь. У меня нет вшей, чистая я, – невпопад заметила Лукреция.

– Поздравляю... Три дня?

– Три. Надеюсь, я все успею.

Перед тем как уйти в спальню, Платон запер кабинет. Он чувствовал себя несколько успокоенным. Лег, раскинувшись, как всегда, закрыл глаза, обдумывая, что рассказать Вениамину об Авроре.

– Спишь? – прошелестело совсем близко и так тихо, словно и не звуки это были, а движение воздуха.

Платон открыл глаза. У кровати стояла Илиса в длинной ночной рубашке. Она приложила палец к губам, призывая его молчать. Платон сел и подтянул к себе ноги. Илиса покачала головой – она не собирается укладываться.

– Гони ее, Платон Матвеевич, – прошептала Илиса. – Она плохой человек.

– Она останется на три дня. Отлежится и уйдет.

– Ты слишком добрый. Она мне не нравится. А плачет как страшно, как по покойнику. Так собаки воют, чувствуя близкую смерть.

– Три дня. Пусть ест, сколько хочет. И сколько сможет.

Платон покосился на голые ступни Илисы. Она поджала толстые пальчики. Теперь ее ступня напоминала ласту, а та ножка...

Сколько сможет съесть раба божья Лукреция, он узнал уже утром. Придя в кухню последним, Платон сразу наткнулся на взгляд Вениамина. Смотрел племянник сосредоточенно и зло.

– И что у вас, доброе утро или какое? – поприветствовал всех Платон.

– Доброе, слава богу – господу нашему Иисусу Христу, – с готовностью отрапортовала Лукреция.

– Она сожрала всю ветчину, – заметил Веня.

– Ладно, я съем бутерброд с сыром, – Платон сел и выжидательно посмотрел на Илису.

– Сыр она сгрызла еще ночью, – пожала плечами та.

– Полголовки швейцарского сыра? – не поверил Платон.

– И тот, который тертый был, в пакетиках, – кивнула Илиса.

– Не одна я по ночам ем, – оправдывалась Лукреция. – Кто-то еще бродил под утро, шарил в холодильнике. Маленький, как мышка. Кто еще здесь живет? – Она выжидательно посмотрела на Платона.

– Не твое дело, – грубо оборвал ее Веня и тоже посмотрел на Платона. – Скажи этой...

– Прошу, знакомьтесь. Лукреция, Вениамин, Илиса.

– Тоже мне – Лукреция! – хмыкнул Веня. – Я лично такого имени говорить не собираюсь. Нет, ну смолола она твой сыр, я не в претензии, если ты не против! – возмущался он, обращаясь к Платону. – А зачем потом мой зажирать – соленый, болгарский, из банки?! Нет, ты скажи, кому попрет брынза после килограмма дорогого сыра?

– В миру меня звали Лужана Нагая, – громко заявила Лукреция, воспользовавшись небольшой паузой, Вениамин в этот момент оглядывал присутствующих, чтобы оценить степень их понимания ужаса происходящего.

– И что тут имя, а что фамилия? – фыркнул Веня, наконец отключаясь от своей потерянной брынзы, которую он одну только и считал настоящим сыром.

– Нагая – это фамилия, – разъяснила Лукреция. – От цыганского рода пошла – маменька, царство ей небесное, согрешила с цыганом, чтобы ему на том свете жариться в огне!..

– На... гая, – задумался Веня. – Это, по-моему, просто голая?

– Я, пожалуй, тоже воздержусь от Лукреции, – решил отвлечь племянника Платон. – Лужана мне больше нравится.

– А я буду звать тебя Голая! Тони, ты еще не знаешь, как она боролась с жаждой после такого количества соленого сыра! – не может успокоиться Веня.

Платон встал из-за стола, открыл пенал, где у него стояли вина, и обнаружил, что двух бутылок «рислинга» как не бывало.

– Я его размешала со сметаной, получилось совсем не солоно, – гостья решила, видно, добить Вениамина.

– Рислинг? – опешил Платон.

– Ну что ты. Эту мочу чем ни разбавляй, все одно моча останется. Сыр соленый я со сметаной перемешала.

– Так! – зловеще заметил Веня. – Значит, фермерская сметана тоже – тю-тю?

– И еще батон колбасы и коробка французского шоколадного печенья, – грустно заметила Илиса.

– Ничего, – Платон прошелся по кухне, вдруг отметив про себя, что ему хочется сбегать в круглосуточный магазин за французским печеньем – Илиса только его и ела с кофе по утрам. – Ничего. Нужно просто закупить побольше продуктов, загрузить холодильник.

– Неправильно, Платон Матвеевич, – возразила Илиса. – Лучше дозировать продукты. И загружать каждый день понемногу.

– Тебе, толстуха, вообще бы неплохо посидеть на диете, – огрызнулась Лужана.

Вениамин выжидательно посмотрел на Платона. Тот никак не отреагировал на грубость, и Веня сердито ушел из кухни.

– Тони! – позвал он из коридора. – Нужно поговорить.

Они устроились в библиотеке. Платон поморщился, оглядывая смятое постельное белье на кожаном диване и грязный стакан на полу. Он вдруг подумал, что в отсутствие Авроры дом сделался грязным и каким-то заброшенным.

Странно, но, живя один, Платон легко управлялся и с пылесосом, и со шваброй. Никогда в раковине на кухне не оставалось грязной посуды. В шкафчике в ванной лежал запас резиновых перчаток – Платон особое уважение испытывал к сантехнике, а вот Аврора ни разу перчатки не надела. Никогда на спинках кресел не висела забытая одежда. И все книги при этом стояли чистенькие на своих местах. Платон только вздохнул, заметив, что из четырех его книжек Рабле две стоят на одной полке, одна валяется на полу у кресла, а еще одна лежит на столе – раскрытая, обложкой вверх.

– Тони, ты, конечно, хозяин, но иногда нужно думать головой, – довольно решительно начал свою речь Вениамин. – Что ты тащишь в дом кого ни попадя? Нужна женщина – скажи, будет стильная кошелка, любой масти – по выбору! Нужна уборщица – звонишь в фирму, приходит еще одна кошелка, убирает, моет и все с извинениями за неудобства! Нужна для души – звонишь в экскорт-экспресс...

– Куда? – удивился Платон. – Куда я звоню для души?

– Экскорт для состоятельных мужчин, – снисходительно объяснил Веня. – В такие фирмы бабцов берут только с образованием и с иностранным языком. На любую тему может поговорить, даже в любой картинной галерее все расскажет – сэкономишь на экскурсоводе! А может, тебе убогенькая нужна какая, чтобы поухаживать, полечить – есть и такие извращения, я знаю, так возьми напрокат у нашего адвоката! Он для детей гувернантку выбрал из хосписа! Знаешь, что такое – хоспис?

– Знаю, – ответил пораженный Платон. – А ты-то откуда знаешь?

– Да работал я адвоката, сведения наводил, – отмахнулся Веня. – Мало того что из хосписа, так она до сих пор ни черта не говорит по-русски, это вообще полный кайф получается!

– Кайф?

– Конечно! Провозишься с нею, как мать Тереза с неграми! Потому что она даже толком предупредить тебя не сможет, когда у нее понос, а когда – запор!

– Перестань кричать, я ничего не понимаю, – Платон поднял руки, сдаваясь. – Как зовут вашего адвоката?

– Да не в тему наш адвокат, я говорю сейчас, что ты всех нас подставляешь!

– Я подставляю?..

– Конечно! Прикинь: ты – одинокий, богатый, да еще с такой работой, которая требует особой расслабухи. Тащишь в дом подозрительных баб, они тут спиваются... – Веня задумался, потом уверенно и громко продолжил: – Обжираются! А потом от безделья палят из пистолетов! Вот мы и решили тебя попросить...

– Мы?

– Я и Квака просим тебя прекратить тащить в дом кого ни попадя, а выбирать себе отдых по принципу безопасного кайфа. Ты только скажи, Тони, я тебе любое удовольствие обеспечу по чеку и с доставкой на дом! Ну ты прикинь, чем кончился твой насморк на Аврору?

– Я... при чем здесь насморк? – ничего не понимает Платон.

– А как это еще назвать? Притащил какую-то кошелку домой, внимания на нее не обращал, в койку с собой не брал, так, поглядывал иногда, как она пылесосит. Задница у нее, конечно, ничего, и ноги тоже...

– Это становится совершенно невыносимым! Вениамин, сядь, – с напряжением в голосе попросил Платон. – Сядь, мне тебе нужно сказать кое-что важное.

– Нет, Тони, ты пообещай, что бросишь свои экстремальные потуги, – Веня сел, но не сдался.

– Веня, Аврора пришла в мой дом не потому, что я ее притащил. И не из-за меня совсем. Она пришла из-за тебя, понимаешь?

– Это полная лажа, – покачал Вениамин головой.

– Подожди, не перебивай. Ваш отец, то есть... твой отец, то есть мой брат Богуслав, он, как бы сказать...

Платон мучительно и долго подбирал слова.

– Тони, я тебя не перебиваю, – напомнил о себе Веня.

– Да...Твой брат Федор...

– Закончи с отцом, – попросил Веня.

– Не перебивай же меня! – закричал Платон, вскакивая. – Твой отец имел особенность менять женщин так же безответственно, как и домработниц. То есть все его домработницы выбирались таким образом, чтобы выполнять функции... О господи! – закричал он, стуча себя кулаком в лоб. – Как же это выговорить?!

– Тони, не подумай, что перебиваю, я просто предлагаю сделать, как на сходке. В первую очередь быстро проговорить основную тему, а потом уже все объяснять, а то можно не успеть до пальбы.

– Правильно! – заметался по библиотеке Платон, то и дело автоматически поправляя книги, выдвинутые чьей-то небрежной рукой. – Сначала – основная тема. Она у нас такая: Аврора – твоя мать, поэтому, узнав о смерти Богуслава, пробралась ко мне в дом под видом домработницы. Более того, – он спешил все быстро проговорить, – вероятно, она преследовала и еще одну цель – сделать тебя единственным наследником денег отца, поэтому просьба Федора о выстреле пришлась очень кстати.

Выговорив все это, Платон осторожно посмотрел на племянника. Тот сидел, спокойно глядя перед собой, и напряженно думал. Платон вдруг осознал, что многое бы отдал, чтобы узнать, как и в каком порядке Вениамин все сопоставляет, увязывает.

– Туфта полная, – к такому заключению Веня пришел после почти десятиминутного молчания.

Платон обессиленно опустился на диван.

– Есть неувязки, – настаивал Веня, видя выражение отчаяния на лице дяди. – Основных – две.

– Две? – слабым голосом пробормотал Платон.

– Первая. Какого хрена ей любить меня и стрелять в Федьку – он же тоже ее сын? И вторая...

– Давай по порядку, – попросил Платон. – Федор не ее сын. Он сын другой домработницы, которая работала у брата до Авроры. Я не... я не помню имени этой женщины. Мне в голову не могло прийти, что я должен запоминать такие вещи, что они жизненно важны, понимаешь? Домработница беременела, уходила, приходила следующая, опять беременела... Вдруг – раз! – в доме появляется мальчик Федя, почти двухлетний, бегает, кричит, плюется! А потом – мальчик Веня, тоже бегает...

– Это ты все – про отца? – удивился Веня. – А куда он девал этих... матерей?

– Он мне объяснил, что выкупил вас у матерей, потому что не мог доверить воспитание сыновей таким женщинам. Если порыться, наверняка можно найти у его нотариуса бумаги, подписанные женщинами в момент получения денег. Отказ от всех прав на детей и от общения с ними.

– То есть эта кош... Аврора – моя мать? Отец всегда говорил, что мы с Федором родные братья. Родные. Это значит – одна мать, так ведь?.. – Веня встал. – Я хочу ее видеть. Пусть она мне в глаза это скажет, дура недоделанная.

– Веня, она не дура, она...

– Дура последняя – стрелять в Федьку, моего брата!

Теперь Платон заметил растерянность и испуг в глазах племянника и понял, что наступил кризисный момент.

– Подожди, Веня...

– Ты, Тони, меня теперь не трогай. Я уйду, а ты меня не трогай, а то сделаю чего не так, – Вениамин решительно направился к дверям.

Отпускать его в таком состоянии совершенно невозможно.

– Чего орете? – в библиотеку вошла Илиса.

– Он сказал, что Аврора – моя мать, – Веня показал трясущейся рукой на Платона. – Прикинь, отец всю жизнь говорил, что наша с Федькой мать умерла, а Тони говорит...

– Да, она твоя мать. Поэтому и рвалась в дом Платона Матвеевича, – спокойно заявляет Илиса. – Я сначала не знала, что она уже здесь, а потом поздно было – ни выгнать, ни уговорить.

– Ты знала? – поразился Вениамин.

– Да, – Илиса подходит к дивану и буднично сгребает в кучу постельное белье, выдернув угол простыни из-под ошалевшего Платона. Бросив белье на пол, она садится рядом. – Я с Авророй познакомилась давно. Она искала хорошего адвоката, на эту тему мы и сблизились. Еще она пила, хотела вылечиться.

– Не вылечилась, – констатировал Веня и хихикнул.

– Вылечилась. Пока меня не увидела на сватовстве. Ее сразу переклинило.

– Я пойду, – направился к двери Веня.

Илиса посмотрела в глаза Платону.

– Минуточку, ты говорил, что есть две неувязки, – деловым тоном напомнил Платон и показал глазами Илисе – что делать?

– Я принесу выпить, раз уж такие новости открылись, – встала та. Подойдя к двери, она стукнула в нее и громко попросила: – Лужана, убери ухо от двери, открываю!

– Нет, пусть она мне в лицо это скажет! – забегал по комнате Веня, выдергивая за корешки некоторые книги наружу.

– Так какая же вторая неувязка?

Илиса принесла вино и бокалы. Подкатила к дивану столик на колесиках. Платон открыл вино, взялся было за бокал, но от сильного щипка в бедро подпрыгнул и чуть не уронил венецианское стекло. Она вытащила из его руки бокал и дала другой.

Пометавшись, Веня все же сел с ними. Выпил вина, глядя перед собой пустыми глазами, и вдруг строго заметил:

– Она не могла знать, что отец умер.

– Что? – не понял Платон.

– Вторая неувязка. Ты сказал – Аврора узнала, что отец умер, и сразу приехала. Она не знала. Никто не знал вообще. Могла эта женщина приехать искать меня при живом отце?

Платон с облегчением отметил, что Веня заговорил медленно и порывистость в движениях пропала.

– Исключено, – убежденно заявил Платон. – Зная, что Богуслав жив, она бы не сунулась. Я уверен – она знала о его смерти, она знала, когда вы прилетаете, и приехала в аэропорт! Нет, при его жизни она бы не подошла к тебе ближе чем на полкилометра, об этом Богуслав побеспокоился, он все свои сделки обставлял очень качественно, поверьте. И с детьми он тоже сделал все качественно.

– Почему же ты думаешь, что Аврора не могла знать о смерти Богуслава? – спросила Илиса и взяла Веню за руку, слушая пульс.

– Табличка в морге. Номер 302 – это номер неопознанного трупа.

– Какого неопознанного трупа? – не понимает Платон.

– Когда привозят жмурика без документов, – Веня уже еле ворочал языком, – там свои номера. С трехсотого начинаются неопознанные. Батю привезли в морг как неопознанного. Никто из братвы не знал, что он умер. Ну и мы с Федькой, конечно, молчали, потому что хотели его похоронить быстрей и без лишних ушей. Тони, ты сам прикинь, за это время ты грохнул Пончика... тс-с-с... – он прижал палец к губам и показал на дверь. – А нам с Федькой – ничего. Ни одного наезда, ни пальбы – ничего! Братва еще не включилась, что Богомола нет!

– Но ведь была взрывчатка в двери, – вспомнил Платон, уже жалея, что Илиса успокоила Веню почти до состояния отключки.

– А вот ты возьми и спроси у своего друга – страхового агента, который... как его? Птица Страус?

– Цапель, – подсказала Илиса.

– Да. Спроси у него, что там по экспертизе этой взрывчатки. Уж за столько времени могли бы распознать – откуда она.

– Подожди, подожди... Если Богуслав был отправлен в морг как неопознанный... И никто, кроме Птаха, не знал имя этого человека?.. Откуда же вы тогда узнали?

– Ат-ад-атвоката, – кивнул Веня.

– От адвоката? От того, у которого гувернантка из хосписа, – пробормотал Платон, чувствуя внутри уже знакомый холодок страха, потому что, если думать дальше и сопоставлять, можно увязнуть во что-то жуткое. А сил на ужасы уже нет.

Илиса посмотрела на него внимательно и вдруг протянула на ладошке конфету.

– Барбарис... – прошептал Платон.

– Тони, а как ты думаешь, если я умру, куда попаду – в ад или в рай? – тихо спросил Веня, расслабленно привалившийся к спинке дивана.

– Это одно и то же, только палочки разные.

– Ну не скажи... какие палочки?

– Для еды. У меня есть знакомая компания, раз или два в месяц мы собираемся в хорошем ресторане или кафе и заказываем большую еду. Так называемую большую жрачку. Одно из мест, где можно хорошо поесть, – китайская закусочная. Туда мы приходим редко – на рыбу. Или на жирную свинину, приготовленную во фритюре и обсыпанную сахарной пудрой. Так вот хозяин и повар этого заведения как-то пожелал нам взять с собой в гроб палочки для еды, потому что уверен – это выход из любого положения.

– Фигня... – пробормотал Веня.

– Зачем палочки? – спросила Илиса.

– Притча у них есть о загробной жизни. Умер один человек и попал в ад. Он увидел огромный стол, полный всякой еды. За столом сидели несчастные голодные люди, кричали, плакали и ругались друг с другом, потому что еды было много, а палочки, которыми только и можно было ее брать, – размером метра в полтора. Тогда человек попросил отвести его в рай. И что же он увидел? Огромный стол, полный всякой еды. За столом сидели счастливые, радостные и сытые люди.

– Потому что у этих китаёзов были с собой припрятанные в гробу палочки! – ужасно довольный собой заметил Веня.

– Нет, – вздохнул Платон. – У них были такие же палочки в полтора метра длиной. Но они кормили ими друг друга через стол и были счастливы.

– А в чем фишка? – не понял Веня.

Илиса, улыбнувшись, ушла.

– Фишка в том, что рай – это попасть к хорошим людям и самому быть хорошим.

– Фигня-а-а-а...

Уложив спящего Веню, Платон обнаружил, что вспотел – хоть выжимай нижнее белье. Он хотел сразу раздеться, сбросить с себя все и пойти голым в ванную, как обычно делал раньше... Раньше, когда жил один. «Странно, – подумал Платон, – но этот нескончаемый кошмар бытовых неудобств принуждает к соблюдению некоторых поведенческих правил, что, в конечном итоге, ведет к самоконтролю...»

– Кошмар бытовых неудобств! – фыркнула рядом женщина в черном. Платон от неожиданности вздрогнул и обнаружил себя в коридоре, стаскивающим рубашку. – Это у тебя-то, в таких хоромах? Не видал ты бытовых неудобств. А лучший самоконтроль на все времена – вера! Вера, она и укрепляет, и сделать лишнего в жизни не дает! Ишь, раскидался дорогими одеждами...

Итак, поздравил себя Платон, он уже стал произносить свои мысли вслух, совершенно не контролируя это на уровне сознания.

– Да, – многозначительно кивнула Лужана, – сознание у тебя хоть и интеллигентское, но буржуазное.

Закрыв рот ладонью, Платон ринулся в ванную и заперся.

– Слышь, хозяин! – постучала Лужана в дверь. – Я чего спросить хотела. Что эта самая женщина, которая мать твоего младшенького, в тюрьме ведь теперь?

– Это не твое дело! – прокричал Платон и опять закрыл себе рот рукой.

– Вот посидел бы сам, узнал, какое это дело – тюрьма! В Крестах небось сидит или как?

– Оставь меня в покое! Иди... иди съешь чего-нибудь!

– Там без передачек да без свиданий туго, ох туго!.. Когда младший очухается от вашего питья, я могу собрать, чего нужно женщине в тюрьме. Пусть отнесет. На мамку поглядит. А не пойдет, так я могу сходить с передачкой.

Платон сел на край ванны и заткнул уши.

Чаще всего он мылся сидя. И сейчас, наблюдая, как вода понемногу поднимает мыльную пену к коленям, он начал расслабляться, следя за лопающимися радужными пузырьками. Итак, что он имеет. Богуслав умер... умер неизвестно какого числа. Его тело было отвезено в морг, как неопознанное. Платона пригласили на беседу в помещение, которое раньше занимал один из отделов Конторы. Пригласил человек, раньше работавший в Конторе под фамилией Птах. Итак, пункт первый – узнать, что в данный момент находится за табличкой «Отдел кадров». Кем там числится этот самый Птах. Это уже пункт два. Три – где умер Богуслав – место и желательно время. Четыре – кто сообщил Авроре о смерти Богуслава. Четыре пункта для начала. Дальше уже можно будет начинать сравнительный анализ.

– Платон Матвеевич, тебе звонят, – сказала за дверью Илиса. – Я принесла трубку, возьмешь?

Пришлось встать и залить пол пеной. В приоткрытую щель Платон мокрой рукой взял трубку.

– Чего делаешь? – спросила трубка голосом Авроры. – Небось извелся весь, дя-дю-шка...

– Аврора, я хотел... Вы откуда звоните?

– Помолчи. Хотел он. Молчи и слушай. Что-то у меня на сердце муторно. Небось рассказал Вене обо мне?

– Рассказал, – выдохнул Платон.

– Вот же придурок, – беззлобно отозвалась трубка. – И что он?

– Он... Он хочет к вам приехать.

– Так я и знала. Слушай меня внимательно. Он не должен ко мне приезжать. Это понятно?

– Но он... Я не смогу...

– Ты не слушаешь. Он не должен ко мне приезжать в изолятор. Повтори, страдалец.

Платон сердито вытер трубку, влез в воду и медленно сел, держась одной рукой за край ванны.

– Теперь ты меня слушай, – сказал он зловещим голосом. – Я задам этот вопрос один раз. Только один. Ответишь правильно, будем разговаривать дальше. Если соврешь или отнекиваться будешь, лично отвезу Вениамина к изолятору. Молчишь? Молодец. Приготовилась? Кто тебе сообщил о смерти Богуслава?

– Так ты хочешь все знать, толстяк? Соображалку решил потренировать? Сделку мне предлагаешь? Ладно, я скажу. Мне позвонили. По телефону. Этот человек не только сказал, что Славка умер, но и рассказал, в каком непотребном виде он предстанет перед богом. Этот человек знал, как потешить мою израненную душу. А еще он объяснил, что деньги Славки сначала достанутся старшему сыну, а уж если тот умрет ненароком...

– Имя! – потребовал Платон.

– А он не представился! – весело ответила Аврора.

Платон от негодования забил ногами по воде.

– Что – съел? Что это хлюпает? От злости слюной подавился? Ладно, расслабься. Я его узнала. Как только встретила в твоей квартире, сразу узнала по голосу. Но вида не подала. Твой страховой агент.

Закрыв глаза, Платон сам себя поздравил. Он так и думал.

– Сделка состоялась? – спросила Аврора.

– Оговорим временные условия, – ответил Платон.

– Давай быстрей, у меня лимит заканчивается.

– Я могу Веню не пускать к тебе не больше двух дней.

– Мне нужно шесть, – заявила Аврора. – Через шесть дней будет предварительное слушание, после которого я отсюда выйду – или на свободу или под залог.

– Шесть дней – это много. Только за дополнительную услугу.

– Я согласна. Но ты ее получишь по факту. Посмотрим, как ты справишься и не пустишь ко мне Веничку.

Послушав еще с полминуты гудки, Платон, ужасно довольный, встал и показал сам себе три пальца.

– Осталось три пункта. Придется прогуляться.

В коридоре – не пройти. Вся обувь вынута из ячеек и стоит на полу.

– Чего вылупился? – подбоченилась Лужана.

– Не трогай мою обувь.

– Протру, почищу, заложу лаванду от моли.

– От какой еще моли?! Чем ты вот это собираешься чистить? – Платон потряс своими любимыми мокасинами из бежевой замши. – Немедленно убрать все на место!

– А вот эти...

– Все! На место!

– Не ори, – смирилась Лужана. – Вот ты кричишь, а смотри, что я нашла в твоих сандалиях.

– Что это? – склонился Платон. – Что ты хочешь сказать?

Лужана показывала какой-то небольшой черный катышек на ладони

– Это мышиное дерьмо. Наверное, – уже менее уверенно добавила она, заметив выражение лица отшатнувшегося Платона. – Нужно срочно купить яд.

– Никакого яда в моем доме не будет!

– Ну и пусть они срут в твои ботинки. Разорался! Шесть дней, значит, ей еще сидеть?

– Хватит подслушивать под дверью!

– Шесть дней – это много... – задумчиво сказала себе под нос Лужана. – Все успеется, все образуется...

– Что – образуется? – начал закипать Платон, топчась в коридоре босой, в махровом халате.

– Так ведь, это... – Лужана посмотрела на него с сожалением, – отъемся, значит, отосплюсь, все успею и съеду вовремя, чтобы, значит, не мешать твоей... твоей второй...

– Что такое? – укоризненно покачал головой Платон. – Не смущайся, не выбирай приличных слов, давай первое, что на языке! Скажешь потом – «прости, господи, грешную» – и как с гуся вода!

– Так забыла я, – нахмурилась Лужана. – Никак не вспомню, кто она тебе? Жена брата – это золовка, так ведь? Вторая жена брата все равно – вторая золовка.

Опешив, Платон растерял все слова. Он стоял и смотрел на женщину, думая, как позволил обстоятельствам довести себя до такого унижения. Вторая золовка! В это мгновение Платон сделал то, что отказался делать в кабинете Птаха перед тропическим богомолом на экране. Тогда он, не сомневаясь нисколько, был уверен, что не должен ничего узнавать о смерти брата, не лезть в это дело и таким образом сохранить свой относительно спокойный и благополучный мирок одиночки. Теперь он клятвенно пообещал самому себе вернуть утраченный покой любой ценой, даже ценой расследования обстоятельств смерти брата и всех вытекающих из этого последствий.

– Илиса! – крикнул он так, что Лужана ойкнула и присела.

– Собрался куда? – вышла Илиса.

Объяснить, как она выяснила это по его виду – в одном халате, босой и с мокрыми волосами, – Платон не мог, но на то ведь она и Квака – повелительница огня и воды.

– Пойдем. Я помогу тебе одеться.

– Ох ты, боже мой, конечно, куда ему такому самому одеваться!.. – забормотала Лужана.

– Замолчи и собери обувь. Видишь, Платон Матвеевич нервничает.

Когда опешивший Платон оказался в своей спальне, Илиса плотно прикрыла дверь и принялась доставать из шкафа одежду.

– Не собираешься же ты...

– Эти трусы подойдут?

– Прекрати немедленно! Лучше принеси парочку булавок. Черт знает что, в поясе не прибавляется, хоть одежду меняй...

– Платон Матвеевич, дай мне ключ от кабинета и разреши залезть в компьютер.

– Исключено, – покачал головой Платон.

– Вот всегда ты так – сначала отказываешься, а потом думаешь. Я вижу, ты решительно настроился на поиски и собираешься оставить меня здесь одну с этой женщиной.

– Да, мне нужно уехать на некоторое время, а тебя я хотел попросить присмотреть за Вениамином.

– Я все слышала, можешь не объяснять. Ясно, что без моей помощи ты не продержишь Веню дома шесть дней.

– Что же это творится?! – схватился за голову Платон. – Могу я пожить по-человечески – без вашего подслушивания и подглядывания?!

– Риторический вопрос, – заметила Илиса.

– Нет, ты все-таки ответь – почему я должен жить в этом кошмаре?

– Хочешь, чтобы я ответила?

– Что значит – хочешь? Я спрашиваю!

– Хорошо, – кивнула Илиса. – Ты сейчас наверстываешь упущенное. Кое-что исправляешь, кое-что создаешь заново. Ты сам устроил себе этот кошмар в прошлом. Куда тебе теперь деваться – или жить в нем или превратить его в сказку. Назови пароль выхода в Интернет.

– Кошмар усугубляется, – пробормотал сам себе Платон. – Эта выскочка!.. Это невыносимое создание смеет рассуждать о моей жизни! Ну зачем тебе в Интернет, деточка?

– Ты собрался уехать, а оставлять здесь Веню одного нельзя, так?

– Ну, так, – вынужден был признать Платон.

– А мне нужно срочно найти некоторую информацию, и искать ее я собираюсь в Интернете. Это ясно?

– Это – ясно. Но я не разрешаю тебе лезть в мой компьютер.

– Но другого ведь сейчас нет. А дело касается жизни и смерти. Платон Матвеевич, я устала от твоей тупости. Скажи пароль и можешь уходить по своим делам. Обещаю, что не буду смотреть твою электронную почту и не сунусь ни в один секретный файл. Меня не интересуют фотографии девочек-подростков. Ну вот, – добавила она, увидев изменившееся выражение лица Платона, – видишь, до чего ты меня довел своей тупостью.

– Вон отсюда! – приказал затрясшийся Платон.

– Сделаем так. Я не уйду, ты ударишь меня по лицу и минут через десять поймешь, какой ужас ты натворил – ударил по лицу недавно овдовевшую жену Феденьки Омолова. Ты побежишь выяснять, куда я делась, обнаружишь меня в ванной, пьющей какую-то гадость. Ты вызовешь «Скорую», потому что я потеряю сознание. Приедут врачи, откачают меня, ты встанешь на колени у кровати, – Илиса показала на кровать Платона, – возьмешь меня за руку и будешь ждать, когда я открою глаза. Я открою глаза...

– А что это ты собираешься пить в ванной? – перебил Платон.

– Это – теоретически. Найду что. Я открою глаза, и ты обрадуешься, что я жива и улыбаюсь тебе. Давай сэкономим время и силы и сразу перейдем к радости.

Платон ничего не смог с собой поделать – улыбнулся.

– Ты должен мне верить, – серьезно сказала Илиса. – Если я говорю, что дело касается жизни и смерти, так оно и есть. На каких трусах мы остановились? Ладно, ладно, выхожу.

Через десять минут одетый Платон протянул в кухне Илисе бумажку с паролем. Молча. Она кивнула и тоже протянула ему листок, показав при этом три пальца. Платон, удивившись, тут же развернул его и прочел написанный там адрес. Он покосился в коридор, где, изнывая от непосильного труда, стеная и кряхтя, Лужана Нагая загружала на место восемнадцать пар обуви. Платон решил на всякий случай рта не раскрывать и посмотрел на Кваку вопросительно – что это? Та опять показала ему три пальца. Платон пожал плечами, бумажку положил в карман пиджака и достал ее только через сорок минут.

– Как выйдешь, милый человек, из проходной, иди до ворот, поверни налево и мимо шестого корпуса до упора. Там стена и стрелка на стене – «морг» написано. Иди по стрелке, второе двухэтажное здание и есть морг. Это с другой стороны получается, где трамвайные пути, – дотошно объяснила санитарка с подозрительным ведром, закрытым марлей.

Она попалась Платону сразу, как только он вышел из машины и стал осматривать территорию восьмой больницы.

– А если на машине? Какая это улица?

Она ответила, и Платон, удивившись образовавшейся внутри себя пустоте, дошел до джипа, сел, достал бумажку Илисы и прочитал эту улицу, и номер дома.

– Пункт третий, – сказал он сам себе. – Поиск места, где умер Богуслав.

Платон решил начать поиски с морга, в котором племянники нашли безымянное тело. Но откуда девчонка могла это знать?..

Недолго поплутав, Платон нашел патологоанатома в морге и, глядя в замученные чужой смертью глаза, уверенно попросил:

– Тело триста два, пожалуйста. Мужчина средних лет, крупный, полный, килограммов под сто двадцать.

Врач от такой просьбы тут же сел и закрыл голову ладонями.

– Нету тела, – выдавил он минуты через две. Платон это время провел с пользой – рассматривал график дежурств за месяц.

– Ну что же поделать, если его нету, – вздохнул доктор и немного расслабился: посетитель, похоже, не собирался кричать и скандалить.

– Может быть, посмотрите тела триста пять и триста шесть? – не выдержал врач, когда Платон закончил изучение графика дежурств медперсонала и уставился на него с доброжелательной легкой улыбкой. – Триста шесть, правда, в очень запущенном состоянии – не больше пятидесяти килограммов. А вот триста пятое тоже крупное, тучное. Может, вы триста пятое опознаете?

Платон Матвеевич категорически отказался опознавать другие трупы, поскольку только тело с номером триста два имело весьма отличительный признак, который должен был, несомненно, произвести неизгладимое впечатление даже на видавших многое работников морга.

– Как же, помню, – уныло согласился врач. – Помню я этот грандиозный признак. У нас все санитарки сбежались посмотреть, пока первое окоченение не прошло, даже восьмидесятилетняя Хвостова прибежала.

Через полчаса доверительной беседы Платон Матвеевич узнал, сколько времени длится первое окоченение, что клиент, сохранивший подобное состояние своего органа, несомненно получил мощнейшую и совершенно не реализованную порцию возбуждения, и что все дежурившие тогда сотрудники морга, без сомнения, запомнили тело триста два, и даже санитарка Хвостова, у которой налицо склеротические проявления памяти, но! Факт остается фактом – тело исчезло. О чем врач уже написал две объяснительных. – Бывало, и раньше трупы пропадали. Но как? Так как-то, незаметно, скромненько. По номеру только и узнавали, что пропало тело такое-то. Кто его мог толком вспомнить? Да никто – лежало себе под номером триста эн. А тут – столько шуму, мамочки!.. Допросы, выяснения. С вещественными доказательствами тоже неувязочка вышла. Органический материал не дошел до энтомолога. А вы этому телу кто?

– Я брат, – кое-как выдавил из себя Платон.

– Спирт будете? Как хотите. С яйцом насекомого, кстати, могла та же Хвостова напортачить. Слепая совсем стала. Могла запросто что-то с пробирками напутать. Да вы не огорчайтесь. Раз в два месяца мы проводим инвентаризацию, все неопознанные к тому времени подлежат захоронению за счет государства...

– Я не буду ждать инвентаризации, – уверил врача Платон.

– И правильно. Такое большое тело не могло заваляться, но я к чему – об инвентаризации. К тому, что вы можете быть совершенно уверены, что тело триста два не сожгут как неопознанное. Его наверняка кто-то попутал и похоронил, как свое. В смысле, как родню, я хотел сказать. И мир, как говорится, праху его. Точно не хотите спирту?

– Значит, вы дежурили в тот день, когда его привезли?

– Дежурил, – кивнул врач.

– Значит, это вы установили причину смерти.

– Установил.

– А каким образом, разрешите узнать? То есть извините за настойчивость...

– Да все понятно. Вы хотите знать, от чего умер ваш брат при таком состоянии половых органов, так? Не от множественных оргазмов, уверяю вас, – кивнул врач. – Более того! У умершего не было полового сношения.

– Нет, я не это хотел узнать. Было ли вскрытие?

– Было. Зря потраченное время. Предварительный диагноз – острая сердечная недостаточность – полностью подтвердился. Я сразу сказал – он умер от страха.

– От страха? – удивился Платон. – В таком... в этом состоянии?

– Ну да. Он возбудился, а потом чего-то сильно испугался. Мимика – великое дело. Мышцы на лице были сведены страхом.

– А почему делали вскрытие? Так всегда полагается, когда неопознанное тело? – уже еле ворочая языком, спросил Платон. Вопросы давались ему с большим трудом. А ответы вообще безжалостно долбили по сердцу.

– Человек из органов настоял. Запрос привез. Веселый такой пенсионер-алкоголик.

– Алкоголик?.. Ну, конечно, – кивнул Платон, а про себя подумал: «Птах отпадает. Он не причастен к смерти Богуслава, иначе зачем настаивать на вскрытии». – А скажите, куда вы деваете вещи, в которых... которые на телах?

Врач, проглотивший хороший глоток спирта без малейших изменений в лице и в дыхании, уставился на Платона с сочувствием.

– Вещи, значит, – задумчиво произнес он.

– Нет-нет, я знаю, в каком виде был доставлен... доставлено тело триста два: оно было голое, но не совсем же оно должно...

– Оно было не совсем, – кивнул врач. – Оно было завернуто в простыню. Цветная такая простыня, я помню.

– Вот-вот! – оживился Платон. – Что это за простыня? Можно на нее посмотреть? Где у вас место, куда складывают вещи неопознанных?

От такого вопроса сочувствия в глазах врача еще прибавилось. Он встал, прошелся по кабинету.

– Я попробую что-нибудь выяснить, но не уверен... Вещи умерших чаще всего остаются невостребованы родственниками, и санитарки, которые работают в морге...

– Я просто хочу посмотреть на эту простыню, – стараясь говорить спокойно и доброжелательно, попросил Платон. – Просто посмотреть. Пусть даже ваша санитарка из нее сделала половую тряпку.

– Ну, вы уж скажете. Наверняка под занавеску приладила. Я думаю, ее взяла Хвостова, – уверенно кивнул врач. – Даже и не сомневаюсь. Другие санитарки брезгуют брать нательное. Ну там – куртку, свитер или костюм – это да, а нательное – брезгуют. В данном конкретном случае мы можем считать эту простыню нательным бельем? – поинтересовался он.

– Вполне, – прошептал Платон, закрыв глаза.

– Вот именно. А Хвостова, не отличаясь брезгливостью...

– Как, опять – Хвостова? – простонал Платон. – Которая склеротичка, слепая и очень старая?

– Все не так плохо. В некоторых покойницких делах она любую молодуху обскачет.

Совершенно обессилев, Платон сел и задумчиво посмотрел на литровую банку, в которой еще оставался спирт. Врач, заметив его взгляд, шагнул было к столу.

– За рулем, – остановил его Платон. – Зовите же ее скорей, – умоляющим голосом попросил он, отмечая про себя, что сыскные таланты в нем отсутствуют начисто – ни терпения нет, ни выдержки и выносливости никакой – ноги уже не держат.

– Невозможно, – развел руками врач.

– Как? – ужаснулся Платон. – Надеюсь, она не... Она же не умерла вдруг?

– Ну, вы уж скажете. Не волнуйтесь так. Сегодня не ее смена. Сегодня она отдыхает.

Отдыхала санитарка Хвостова на другом конце города. В однокомнатной квартире на Смольном проспекте. На пятом этаже. В доме без лифта.

Тяжело дыша, Платон давил на кнопку звонка минуты две. Он чувствовал, что его разглядывают в глазок, и любая другая старушка на такой верещащий звонок давно уже должна отреагировать, но, видно, у санитарки Хвостовой нервы были железные. Платон отпустил кнопку, отступил на два шага и задумался. Пора начинать переговоры, но как? «Мадам, не покажете ли мне простыню, которую вы забрали себе с покойника номер триста два?» Платон в этом месте задумался: а почему – два? Бирок с номерами после трехсот и до четырехсот всего сотня. Неужели в этом году в Петербурге не набралось и десятка неопознанных мертвых тел? Неужели его брат был всего лишь второй?..

– Чего надо? – закричал из-за закрытой двери пронзительный голос.

Платон дернулся от неожиданности, осмотрелся и вспомнил, зачем он тут. Повезло. Бабушку подстегнуло к действиям любопытство. Конечно, не всякая восьмидесятилетняя старушка, даже если она работает в морге санитаркой, выдержит в глазок вид понуро застывшего перед ее дверью вполне презентабельного тучного господина в дорогом костюме горчичного цвета и с золотой заколкой на бордовом галстуке.

– Мадам!.. – спокойным голосом проникновенно произнес Платон, лихорадочно подыскивая слова, но тут дверь открылась, и он застыл с открытым ртом и протянутой в ораторских потугах рукой.

Дело в том, что разговора уже не требовалось. В проеме открытой двери стояла невысокая квадратная старушка в халате, сшитом из китайского покрывала. Которое, соответственно, отец Платона привез из Китая вместе с ширмой из точно такой же ткани, с точно такой же вышивкой.

– Ну, я – мадам, – повела плечами санитарка Хвостова, с интересом разглядывая остолбеневшего Платона. – Чего надо?

– Э-э-э... позвольте ручку, – вдруг произнес Платон и, наблюдая себя как бы стороны, ужаснулся – он согнулся в спине и попытался взять руку старушки. Позже, обдумывая свой поступок, Платон понял – это было единственной возможностью посмотреть вблизи и, может быть, даже пощупать шелк халата, чтобы иметь полную уверенность. Но бог мой! – все на подсознании, все – как в бреду: тело делает, а мозг ужасается.

– Чего это? – дернулась старушка, но не испугалась.

– Позвольте ручку поцеловать.

Поцеловать не удалось, потому что все время ушло на выдергивание морщинистой лапки из широкого раструба халата, сшитого, вероятно, по крою кимоно. Пришлось ограничиться быстрым пожатием. Но когда Платон выпрямился, он был твердо уверен, что покрывало, из которого мадам Хвостова сшила себе халат, попало в морг из его загородного дома – никаких сомнений. Он внимательно рассмотрел небольших райских птичек, вышитых красными, синими и золотыми нитками на зеленом фоне.

– Чего надо, я не понимаю?! – в голосе Хвостовой появились истерические нотки.

– Да, собственно, всего лишь небольшая консультация. Позволите?

– Чего?

– Спросить позволите? Как у специалиста. Давно интересовался. Номера на неопознанных телах у вас в морге начинаются с трехсот. Так ведь?

– Точно, – мгновенно сориентировалась Хвостова. – А кому это надо?

– И как же получается: неопознанных небось за год наберется больше сотни, а номеров – всего сто.

– Так мы снимаем их с той ноги, которая пошла на захоронение, и вешаем на новую ногу! – громко, с азартом разъяснила Хвостова.

– Благодарю, – проникновенно произнес Платон. – Вы избавили меня от лишних и совершенно бесперспективных размышлений. Благодарю.

Он не помнил, как оказался в машине, просто вдруг обнаружил себя, сидящим в джипе, совершенно вымотанным и мокрым. Платон отметил эту странность – похудев, он стал ужасно потеть. Ничего не поделать – придется возвратиться домой и переодеться.

Никаких планов по выяснению, что сейчас находится за дверью с табличкой «Отдел кадров» в подъезде дома номер шесть по Разъезжей улице, у Платона не было. Мелькнула мысль – а не поехать ли туда немедленно, с мокрыми от пота волосами, и поинтересоваться, что за заведение не может позволить себе приличной таблички под стеклом? Но сил не было. Платон Матвеевич, совершенно изнуренный посещением морга и санитарки Хвостовой, сколько ни подбадривал себя по дороге домой – он нашел, во что был завернут Богуслав, просто поехал и нашел! – решил все же слегка передохнуть и составить план дальнейшего расследования.

В квартире Платон первым делом заперся в ванной. В халат он после душа не облачался – завернулся в простыню, прошел к себе спальню и обнаружил там монашенку перед выпотрошенным на пол содержимым ящиков его комода.

– А я тут убираюсь, чищу...

– Немедленно выйди и закрой дверь. Я буду спать, – пробормотал Платон, рухнул на застеленную кровать и заснул в промокшей простыне за те десять секунд, пока Лужана на цыпочках пробиралась к двери.

Поздно ночью он проснулся от странных звуков. За стеной его спальни содрогался большой разложенный диван – кровать молодоженов. Платон закрыл голову подушкой – неуемный Федор! – и только собрался опять заснуть, как дернулся и сел. Он вспомнил, что Федора нет.

На часах – три пятнадцать. Слегка зачумленный после долгого сна, Платон несколько минут хранил в себе ощущение раздражения на Федора в суеверной попытке вернуть прошлое. А вдруг, если злиться на старшего племянника – не дает спать, завидовать его силе молодости, прощаться с диваном – скоро от таких скачек он развалится... вдруг! – все вернется. Если очень захотеть.

Полностью проснувшись, Платон испугался и совершенно не знал, что делать – выходить ли из спальни? Ужас перед тем, что он может увидеть в проеме двери в ванную голую маленькую красавицу, которую закроет своим телом подбежавший Федор... Этот ужас был не самым ужасным. Если из имеющихся в квартире персонажей попробовать составить любовную пару, учитывая, что сам он сидит истуканом на кровати, вот это будет ужас так ужас!

Скоро звуки затихли. Платон сидел в тишине, подложив под спину подушку, и уже задремал, устав прислушиваться, как вдруг почувствовал странный запах.

– Горим... – прошептал он, откидывая одеяло.

– Горим! – заверещала в коридоре монашка.

Выбежав в коридор, Платон столкнулся с нею. Лужана уже успела сбегать за графином в кухню, поэтому Платон тут же оказался облитым ниже пояса. Мешая друг другу, они прорывались в гостиную, из-под дверей которой пробивался дым.

Первым ворвался Платон и сначала ничего не мог разглядеть в темноте. Бросившись к окну, он открыл его, зажег верхний свет и застыл, пораженный.

На полу возле дивана на металлическом подносе что-то тлело, ужасно воняя и дымясь. Рядом с подносом стоял голый Вениамин с выражением глубокого удовлетворения на лице. Он просто сиял, словно совершил наконец давно желаемое и крайне необходимое.

– Изыди, сатана! – закричала Лужана, падая перед Веней на колени и тряся крестиком с груди. Размахивать им она не могла – мешала короткая веревочка.

– Брысь! – заметил ее Веня. – Пошла отсюда.

– Господи, сохрани наш разум и избави от лукавого! Прости неразумному грехи его!..

– Замолчи! – попросил Платон и подошел к племяннику поближе. – Что ты... Что это горит?

– Да совсем не горит, черт бы ее побрал, – отозвался Веня, пристально наблюдающий за дымящейся массой на подносе. – Надо было бензину принести, не догадался.

– Не упоминай черта, ибо Сатана везде, в тебе и во мне, ждет, когда позовут! – почти жалобно попросила Лужана и стукнулась лбом в пол.

– Убери эту гадость, Тони, – показал на нее пальцем Вениамин. – У меня сейчас не такое настроение, чтобы со всякой дрянью общаться.

– Илиса! – позвал Платон. – Забери монашку. Илиса! – Только он удивился, что та не пришла на шум, как Веня тронул его за руку.

– Илисы больше нет, – сказал он, кивнув на дымящийся поднос.

У Платона подкосились ноги. Вышло удачно – упал задницей на диван.

– Ты обиделся за то, что она тебе успокоительное подсыпала, да? – прошептал Платон, вытирая пот с лица. – Это я попросил, чтобы ты не натворил бед, чтобы посидел дома, что ты сделал, сынок?

К этому моменту Платон сообразил, что кучку на подносе нельзя даже приблизительно соотнести с тем, что могло остаться после упитанной девочки после сожжения, и стал понемногу приходить в себя.

– Где Илиса? – спросил он строго.

– Нету больше Илисы. Теперь будет только Вася. Всегда – только Вася! – радостно сообщил Веня, всмотрелся, наклонившись, в догорающие остатки и кивнул: – Пожалуй, с нее хватит! – И вдруг, расставив ноги и прогнувшись назад, начал...

– Прекрати сейчас же, – прошептал Платон, не в силах отвести глаз от струи, которой племянник пытался потушить дымящуюся кучу.

– Не мешай, Тони. Настоящие охотники так тушат костер.

«Пожалуй, Илиса переборщила с транквилизаторами», – подумал Платон, с трудом выдерживая запах, образовавшийся после «тушения костра настоящим охотником».

В этот момент тоже начавшая кашлять от удушливого запаха Лужана спросила:

– А кто такой Вася? Где он?

Вениамин бросил в нее сначала подушку, но Лужана удачно успела добраться до двери, несмотря на прямое попадание. Книжка, которую Веня бросил потом, ударилась в закрывающуюся половинку двери.

Подсев к Платону, Веня наконец объяснил:

– Я сжег шкурку Кваки.

– Шкурку?.. Ах, эту одежку, которую мы нашли в пианино...

– Это не одежка. Слышишь, как воняет? Настоящая лягушачья шкура. Тони, только представь, мы выйдем утром позавтракать, а на стол накрывает!.. Даже дух захватывает, я таких красавиц не видел ни в одном журнале. Только не могу представить, во что она будет одета... – задумался Веня. – Я ее всегда только голой видел. А пусть будет в одном фартуке, а?

– Зачем ты это сделал? – спросил Платон. – Ты помнишь, что случилось с Василисой Прекрасной, когда царевич сжег шкурку?

– Вот только не надо меня лечить, а?

– Она исчезла. Оказалась потом черт знает где – у Кощея Бессмертного.

– У Гимнаста, что ли? – прыснул Веня.

– Некому... Некому было вам сказки читать! Зачем ты это сделал? – повторил Платон, думая, куда действительно могла подеваться Илиса. – У нас какой уговор был, помнишь? Убедиться, что Илиса и красавица...

– Ее Васькой зовут, – кивнул Веня, опять хихикнув.

– Мы должны были убедиться, что они – одно лицо. Помнишь? Сопоставить приметы на теле... каким-то образом... – пробормотал Платон, не веря, что говорит все это.

– Никаким образом я убедиться в этом не смог. Нет, Васю я осмотрел всю до сантиметра, а вот с Квакой проблема – ее ведь не раздеть просто так наголо... в смысле, когда она – Квака. Она не раздевается.

– Вениамин, ты поспешил, – укоризненно произнес Платон.

– А чего ждать? Я скоро умру, – серьезно сообщил Веня.

– Это я умру от ваших выходок! – рассердился Платон. – Ложись спать! Когда все уберешь тут, – добавил он, зло топая босыми ногами к дверям.

Завтрак. Интересней всех было Лужане. Платон заметил, что ее щеки горят. «Наверняка съела чего-то неудобоваримое и запила бутылочкой вина», – вздохнул он.

Когда он пришел в кухню, Лужана уже сидела за накрытым столом. Одна. Он кивнул, присел и потрогал тосты. Теплые.

– Это я приготовила, – сообщила монашка почему-то шепотом.

Вошла Илиса, зевая. Платон вздохнул с облегчением и жадно обшарил глазами ее полную фигуру. Дойдя до лица, он натолкнулся на насмешливый взгляд и поспешно отвел глаза. Минуты через три произошла немая сцена – появился Вениамин, постоял в дверях, застыв глазами на Илисе.

– Что ж ты так, Венечка. – укоризненно заметила та. – Уговор не соблюдаешь. Не видеть тебе больше Василисы Прекрасной. А видеть только Василису-ужа-а-асную! – Она потрясла расслабленными кистями рук над головой.

Потускнев глазами, Веня ушел.

– Ой, люди! – восторженно прошептала Лужана. – Какая у вас тут жизнь интересная!

Конечно, Лужана не ушла через три дня.

Платон объяснил Вениамину, что Аврора не хочет встречаться с ним в изоляторе. Только на свободе – нужно потерпеть еще пару дней и потом задушить ее принародно в том самом дворе, где она стреляла в Федора.

– Что, оправдают, что ли? – равнодушно спросил Веня.

Платон заметил, что после сжигания лягушачьей шкурки со всеми вытекающими из этого события волнующими ожиданиями Вениамин утратил интерес к встрече с матерью.

– Есть свидетели, которые утверждают, что Федор требовал выстрела и кричал, что ему ничего не будет, что он в бронежилете.

– Лажа это полная, – уныло заметил Веня. – Не мог Федька такого говорить. Он наверняка кричал, что мазь его сохранит. Да что толку... Можно говорить что угодно, он действительно сам напросился. – Он подумал и хмыкнул: – Смешно получается. Наш с Федькой адвокат будет защищать Аврору.

– Дорогой адвокат? – осторожно поинтересовался Платон.

– Да уж не дешевый. Откуда у нее деньги, кстати?

– Ты дорого стоил, – ответил Платон. Дождался, когда удивленное непонимание сменится в глазах племянника озарением, и обнял его за плечи. – Это тот самый адвокат, который приехал за вами в Турцию?

– Ну да.

– А почему за вами не приехал адвокат Богуслава?

– Там такая фишка получилась, – задумался Веня. – Отец предупредил – еще одна буза, и он нас рассортирует.

– Что? – не понял Платон.

– Разведет, короче. Чтобы мы жили раздельно. А мы бучу в одном борделе дешевом затеяли, так, ничего серьезного, но в свалке турок девчонке руку ножом поранил. Полиция нагрянула. Мы сбежали тогда, но сам понимаешь – найти таких двоих в городе – плевое дело. И Федька говорит... Сказал, пошли оттянемся уж как следует, все равно нас завтра загребут за хулиганство, и отец потом, когда выкупит, спуску уже не даст. Ну, мы сперли обезьяна в зоопарке и поехали кататься. Кто его знает, может, и обошлось бы, но Федька с обезьяном облили мочой полицейского, который нас остановил за то, что этот обезьян сидел за рулем. Тони, ты когда-нибудь видел, как мочится шимпанзе? Я думал, они ссут, как собаки, а этот встал на сиденье на задние ноги и давай поливать!.. А Федька его руку направлял.

– Подожди, хватит про шимпанзе, – взмолился Платон. – О чем мы говорили?

– Ты спросил, почему мы не вызвали адвоката отца. Теперь понял почему?

– Да-да, я все понял. Но как вы нашли другого адвоката?

– Там с правами людей все в порядке. Звони, пока не дозвонишься. Короче, я позвонил Гимнасту, а Федька – Кваке. По одному звонку на каждого, там это свято.

– И что? – от волнения Платон сильно тряхнул Веню. Тот повел плечами, освобождаясь. Получилось мощно, Платон уважительно кивнул.

– Приехал адвокат. Странный какой-то, но дело свое знает. Все подписал, деньги заплатил, по-английски шпарит, как настоящий деловой.

– ...и его зовут?.. – не выдержал Платон.

– Кива.

– То есть... – опешил Платон, – ты не знаешь его имени?

– Кива – достаточно.

– И ты нигде не видел его имени? В каких-нибудь документах?

– У меня есть номер его телефона, чего еще надо? Я могу позвонить в любую минуту и сказать: «Кива, подваливай в нужное место, есть работа».

– А как он выглядит? – не мог успокоиться Платон.

– Я же говорю – странный!

Поняв, что больше он ничего не добьется, Платон решил сменить тему.

– Кто вам с Федором сказал, что Богуслав умер?

– Мужик деловой сказал, когда вышли из самолета в Москве. Отвел нас в кабинет в аэропорту и сказал, что нам придется пожить некоторое время у тебя. Потом попросил Киву выйти и сказал, кто ты на самом деле и почему мы должны тебя уважать. Мы с Федькой, когда от него отделались, тут же потребовали отвезти нас посмотреть на отца. А Кива сказал, что отец не в Москве. Что он умер в Питере, и скорей всего нам его не покажут, потому что тело запрятали как неопознанное. Чтобы шума пока не было среди братвы. Теперь я понял...

– Что ты понял? – напрягся Платон.

– Почему Аврора так рвалась посмотреть на отца в морге. Она его конкретно смотрела, в определенном месте. Тони.

– Что, родной?

– Она бы его убила, если бы он оказался живым.

– Мы ей не судьи. Я не знаю, что может чувствовать женщина, которую вынудили за деньги отдать ребенка отцу при условии никогда с ним не видеться.

– Тони... А на кого я похож? На отца или на нее?

– Веня, ты похож на меня. Ей-богу, на меня. Я был рыжий в детстве, а потом посерел.

– Тони, я плохо плаваю, – вдруг сказал Веня.

– И я, – засмеялся Платон.

– А Федька отлично плавает.

Слушание дела отложили. Платон узнал об этом в здании суда, куда он приехал в надежде увидеть адвоката Авроры. «Адвокат Авроры Дропси? Илья Василич? Только что был тут, посмотрите в канцелярии». Услыхав имя, Платон закрыл глаза и постоял так несколько минут у большого неопрятного окна.

В канцелярии сказали, что Илья Васильевич получил звонок по телефону и уехал, ужасно торопясь.

Ну как же. Звонок... «Кива, подваливай в нужное место...»

Побродив по зданию суда, Платон нашел укромное место и сел подумать. Он вспомнил, что после слов Коки об озере в Африке посмотрел это озеро на карте. Озеро Киву. Из первых букв фамилии, имени и отчества Коки получается Кива. Предположим, что Кока – адвокат Авроры. Вероятно, он настоящий адвокат, иначе его бы не знали в канцелярии суда. Мир, как говорится, тесен. Ох, тесен, не протолкнуться. Стоит собрать имена людей, узнавших одними из первых о смерти Богуслава. Пока что получается, что об этом знали Коля Птах и адвокат Кива. Причем адвокат знал еще и о месте, где умер Богуслав – он сказал об этом братьям. Маловато. Должна быть женщина, из-за которой Богуслав разделся и дошел до состояния эрекции... До смертельного состояния. Значит, третий человек – женщина. Дальше. Должно быть место, где, собственно, и случилось раздевание. Предположим, наличия шелкового китайского покрывала достаточно, чтобы определить это место – загородный дом Платона. Что это дает? Что дом в Репино и Гимнаст – понятия неразрывные. Итак, если эта цепочка существует, значит, Гимнаст тоже знал. Женщина могла быть платной, по вызову. Гимнаст пригласил ее для Богуслава, которого занесло неизвестно по каким делам в Питер. В момент близости у брата случается сердечный приступ, от которого тот умер.

Дальше у Платона образовалась пустота в размышлениях. Каким боком здесь мог быть задействован Птах, если, по всей вероятности, он не затевал убийство? Предположение первое и единственное – женщина была подставной. Но это все так сложно в исполнении... Хотя при большом желании и некоторых психических отклонениях – профессиональном заболевании бухгалтеров из Конторы, можно вообразить механизм причастия к государственным интересам проституток, каждая из которых при летальном исходе у клиента первым делом звонит в Федеральную службу, а уже потом в «Скорую».

«Скорой», кстати, не было. Иначе тело Богуслава не поступило бы в морг как неопознанное. Или была? – завернутое в покрывало тело обнаружил под утро случайный прохожий и позвонил... И наверняка дело заведено в милиции, которая в таких случаях тоже приезжает.

– Дедушка, проснитесь! – кто-то потрепал Платона по колену.

Подняв голову, он увидел перед собой юное создание с избытком косметики на лице и удивлением в глазах.

– Ой, извините. Мужчина, это вы свидетель по разводу?

А что, интересно, она ожидала увидеть? Обрюзгшее лицо в морщинах?

– Нет, но могу поучаствовать. Что нужно свидетельствовать? Измену, насилие, или не сошлись характерами? Я сюда каждый день прихожу, сажусь в уголке – вдруг пригожусь кому...

Идиотский юмор, что и говорить. «Тупею, в натуре, не по дням, а по часам», – поздравил себя Платон.

По дороге домой он заехал в свое отделение милиции. Лейтенант Подогникопыто решил, что Платон восстанавливает сигнализацию.

– Не, вы знаете, у меня все время появляются новые жильцы, сложно будет с сигнализацией. Я по делу пришел. У меня к вам просьба.

Внимательно изучая щербины на столешнице, чтобы не смотреть лейтенанту в глаза, Платон постарался отстраненно и коротко изложить суть дела. Нельзя ли узнать о неопознанных телах, обнаруженных за последние два месяца?

– Так это запросто. Напишите заявление, укажите приметы родственника, будет проведено расследование, и вас известят о результатах.

– А нельзя ли узнать о результатах сразу, без заявления. Я уверен, что этот человек умер, что его тело нашли и отвезли в морг.

Лейтенант Подогникопыто отложил бумаги, с которыми он возился во время разговора, и внимательно посмотрел на Платона. Тому пришлось поднять от столешницы глаза и выдержать взгляд лейтенанта. Взгляд Платона получился спокойный и задумчивый, потому что в этот момент он подумал о заявлении. Он соображал, кто еще мог искать Богуслава, кроме него и сыновей? Очередная домработница в Москве могла уже написать заявление о пропаже хозяина, а могла и не написать...

– Платон Матвеевич, я вас уважаю, поэтому прошу выражаться более ясно. Вы хотите, чтобы я без заявления дал вам некоторые сведения?

– Э-э-э... Хочу, – сознался Платон.

– Тогда выдайте мне более конкретную информацию.

– Да, конечно. Нужно отфильтровать базар, – пробормотал Платон. – Узнайте, пожалуйста, какого числа и где было обнаружено тело голого мужчины, приблизительно пятидесяти лет, завернутое в цветное китайское покрывало и доставленное в морг восьмой больницы.

Лейтенант встал.

– Знаете, придется подождать в коридоре, но у нас тут не очень комфортно, – заметил он, запирая кабинет. – Если хотите, я позвоню вам домой через полчаса.

– Нет-нет, я подожду.

Походив по коридору, Платон только было нашел место, куда не доходит сигаретный дым из открытых дверей кабинетов, как мимо с ругательствами и шумом милиционеры протащили троих мощных парней в коже и с банданами на голове.

– Привет, динозавр! – крикнул один из них Платону. – А тебя за что? За твист в неположенном месте?

Платон опешил, но успел изобразить рукой что-то вроде приветствия, пока троицу загружали в один из отсеков с решетками.

– За что их? – спросил он дежурного.

– Гомиков давили на набережной Макарова. В «Голубой лагуне» окна побили, а когда гомики выбежали на улицу, они их – давить мотоциклами. Ну и здоровы же! Вот бы таких слонов да в армию!

Платон растерялся – может, стоит предложить задержанным помощь? Получается, эти ребята были на свадьбе Федора.

– Слышь, динозавр! – позвал его один из задержанных. – Адресок есть. Передай Федьке.

– Не могу... Я не могу, – пробормотал Платон.

– Передай, не мумукай, это адресок одного клуба, он его искал.

– Федор умер, – тихо сказал Платон.

– Да ну? – изумился говорящий. – Слышь, динозавр говорит – Федька отдал концы! – обратился он к своим напарникам. Те тоже подошли к решетке.

– Немедленно отойти! – закричал дежурный и ударил по решетке дубинкой. – Не скапливаться у решетки! А вы не провоцируйте порчу имущества, – с угрозой сказал он Платону. – В прошлом месяце такие же заклепанные рассердились на разговор и выдрали решетку из пола.

Пошатываясь, Платон вернулся к кабинету лейтенанта Подогникопыто. Сжимая грудь слева ладонью, он подумал, что пора носить с собой валидол или что посерьезней.

Лейтенант первым делом предложил Платону сесть. Видно было, что он затрудняется начать разговор.

– Платон Матвеевич, я отношусь к вам с уважением...

– Да я понимаю, – кивнул Платон. Не говорить же лейтенанту, что это вступление лишнее, поскольку он уже знает о пропаже мертвого тела. – Вы скажите мне только дату и место обнаружения.

– Пожалуйста. Вот дата, вот место обнаружения. В восьми километрах от Сестрорецка, на берегу залива. А вот время обнаружения, обратите внимание – три часа ночи. Вы сказали, что все понимаете. На пляже в три часа ночи. Вот в этом месте.

– Нет-нет, – уверил лейтенанта Платон, – я в ваших делах профан, я в уважении понимаю. Скажите, на что вы хотели обратить мое внимание?

– Место выбрано не просто так, а с расчетом на прилив. Тело было замечено случайным прохожим, который в ту ночь неудачно причалил и вынужден был идти по берегу. Он оттащил тело подальше от воды и позвонил по сотовому.

– То есть, если бы не этот случайный человек, его бы смыло? – уточнил Платон.

– В этом месте – да. Здесь глубоко. В трехстах метрах – уже мель, как везде дальше на километр, вы же знаете Финский залив.

– Большое спасибо, вы мне очень помогли, – Платон встал.

– Минуточку...

– Ах да, извините, – Платон достал бумажник.

– Я хотел вам сообщить, что тело пропало из морга. И еще. Мужчина был обнаружен совершенно...

– Да-да, я знаю, – пробормотал Платон, протягивая деньги. – Он был голый и не успел довести удовольствие до конца. Вот, возьмите.

– Уберите, Платон Матвеевич, – сказал лейтенант.

– Но как же, вы оказали мне услугу...

– Лучше поставьте квартиру на сигнализацию, послушайте моего совета. А за такие услуги я денег не беру.

– Я понял... Понял, – кивнул Платон. – Лучше сигнализация. Конечно, это для вас дополнительные официальные заработки, я с этой стороны не рассматривал... Скажите, дело по обнаружению неизвестного тела прекращено?

– Нет. Заведено новое – по факту пропажи трупа неизвестного мужчины. Есть показания врача морга, но, вероятно, это будет очередной висяк, поскольку единственная подозреваемая в соучастии – восьмидесятилетняя санитарка.

– Ну, конечно, – грустно усмехнулся Платон.

– Платон Матвеевич, вы сейчас идете домой или у вас есть еще дела? – поинтересовался вдруг лейтенант.

– Домой, – почувствовав неладное, ответил Платон.

– Тогда присядьте, пожалуйста, и напишите заявление.

– Ка... Какое заявление? – Платон обмер, думая, что проницательный лейтенант хочет получить от него заявление об исчезновении Богуслава.

– Я подумал, что уж лучше вы тут заявление напишете. Все равно мне пришлось бы прийти к вам чуть погодя домой, чтобы вы...

– Да что я должен писать? – повысил голос Платон.

– Все подробно объясните, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с женщиной, которая прожила у вас в квартире почти неделю и участвовала в утоплении вашего племянника. Можно написать два заявления.

– В утоплении?.. Два?..

– Да. Еще заявление о пропаже Омолова Вениамина. Я понимаю, вы скажете, что еще рано, но уверяю вас, это только дело времени. Сейчас или через три дня, писать придется.

– Что происходит? – зловеще поинтересовался Платон. – Какое утопление?

– Я только что узнал, когда наводил справки по вашей просьбе. Дежурному поступило заявление от Омоловой Илисы о происшествии. Во время морского путешествия ваша гостья на глазах у многих свидетелей бросилась за борт прогулочного судна вместе с вашим племянником Вениамином Омоловым. Их до сих пор не нашли. Присутствующая при этом Илиса Омолова написала у нас заявление, вот, можете ознакомиться.

Платон взял лист бумаги, уговаривая себя не обращать внимания на всю эту ерунду. Но читать не смог – буквы расплывались. Заметив, как он моргает и щурится, лейтенант предложил ему надеть очки.

– Не пользуюсь... – пробормотал Платон.

Не в силах заморгать темную пелену перед глазами, Платон отложил бумажку, встал и пошел к дверям почти на ощупь.

– А если бы я шел не домой? – спросил он, резко остановившись.

– Что? – не понял лейтенант.

– Вы спросили, куда я иду. Если бы я шел не домой, что тогда?

– Тогда я бы вам ничего не сказал о заявлении Омоловой Илисы. Позже прислал бы к вам по адресу оперуполномоченного.

Илиса лежала на супружеском ложе, расставив в стороны руки и ноги, как распятая.

Тяжело ступая, Платон прошел через всю комнату, пометался из угла в угол и сел на краешек разложенного дивана.

– Рассказывай, – сказал он тихо.

– Мы поплыли кататься по заливу.

– Кто это – мы? Почему вам взбрело в голову кататься по заливу?

– Мы – это я, монашенка и Веня.

– Ерунда! – перебил Платон. – С какой стати монашенке ехать с вами кататься?

– Я предложила. Она согласилась. Я не хотела оставлять ее одну в квартире, а Веня сказал, что ему нужно на Крестовский остров, мы поехали в гавань, увидели там причал на Морском вокзале и сели на отъезжающий прогулочный катер. Поплыли. Монашенка стала ругаться с Веней, обозвала меня пару раз, я ответила. Она обхватила Веньку руками и упала с ним за борт. Все.

– Это полный бред, – заявил Платон.

– Как скажешь, – прошелестела Илиса.

– Прогулочный катер? Внизу – застекленное помещение, а вверху – открытое, так?

Илиса не отвечала.

– Как истощенная женщина смогла перекинуть такого большого Веньку через ограждение? Зачем?

– Чтобы утопить, – спокойно заметила Илиса.

– Утопить такого детинушку? – возмутился Платон. – Да он раза в три тяжелее ее! И потом, нужно знать, умеет ли человек плавать?! Кстати... – сбился Платон. – Он мне говорил тут, что плохо плавает.

– Вот видишь. Монашенка слушала все, что здесь говорят.

– Это какой-то дурной фарс, я не верю! – Платон вскочил и опять заметался по комнате. – Я не верю ни одному твоему слову! То есть я думаю, что все так и было, как ты говоришь, но это все подстроено! Я уверен – подстроено! Зачем вам троим тащиться куда-то на катере? Какая морская прогулка, я умоляю! – ты на людях вообще не появляешься.

– Не кричи на меня, – попросила Илиса. – Мне не нравится, когда ты на меня кричишь.

– Ей не нравится! А мне не нравится, что из меня дурака делают! Ты сидишь вот тут, на моей груди, как жаба могильная, и сосешь сердце! Вот это мне не нравится. От тебя одни могилы!

– Веня не умер, он пока что просто пропал. Тело не обнаружено. Не кричи, а то я тоже начну орать.

– Господи, да зачем монашенке делать такое? Она что – чокнутая?

– Тебе видней.

– Мне видней? Что это значит?

– Ты привел эту женщину в дом.

– А ты потащила ее на морскую прогулку вместе с Веней! Кстати! Что ты делала, когда они упали в воду?

– Прыгнула следом.

– Зачем?.. – опешил Платон.

– Как все жабы, я хорошо плаваю, – объяснила Илиса. – Я хотела помочь Вене.

– Ужас какой!.. – пробормотал Платон, представив, что он пришел бы в пустой дом и потом еще много дней ждал бы эту ненавистную девчонку и Вениамина – в кошмаре неизвестности и одиночества.

– Почему это произошло? Как такое могло случиться?

– Потому что так было спланировано. Где ты был с утра? – вдруг спросила Илиса.

– В суде. Потом в милиции. А до этого я был в морге. Кем спланировано?

– Сейчас объясню. Ты узнал, как умер твой брат?

– Нет. Я узнал, где нашли его тело.

Илиса села и уставилась на Платона серыми глазами навыкат. Ему стало не по себе от ее взгляда.

– Ты столько времени потратил, чтобы узнать, где нашли тело твоего брата? – подозрительно спросила она.

– А ты на что потратила свое время? – возмутился Платон. – Ты лазила в мой компьютер, и что?

– Платон Матвеевич, ты дурак, – заявила Илиса. – Потратить столько времени и не понять, кого ты привел в дом?

– Кого я привел в дом? – не понял Платон. – Да кто здесь только не побывал!

– Хочешь узнать, что я выяснила? Я узнала, что Лужана Нагая дважды привлекалась за мошенничество и даже получила срок.

– И как ты это узнала?

– По фотографии ее татуировки! – зло проговорила Илиса. – Особые приметы. По татуировке можно многое узнать! В ее деле указаны особые приметы. А я видела ее спину, когда врач приходила. Мне хватило сорока минут сидения перед твоим драгоценным компьютером, чтобы выяснить по адресной справочной, где проживала и работала Лужана Нагая в 1982 году.

– И где? – ничего не понимает Платон.

– В фирме «Заря» в Москве – уборка квартир, помощь по дому.

– Ты хочешь сказать... – сник Платон.

– Я хочу сказать, что пока ты болтался без дела, я узнала, кто такая твоя монашенка и зачем она пробралась к тебе в дом.

– Она мать Федора, да? – прошептал Платон.

– Похоже, что так, – смягчила голос Илиса.

– Я думал об этом. Я хотел разузнать, но решил, что важнее выяснить обстоятельства смерти брата.

– На кой черт тебе нужны эти обстоятельства? – зашипела Илиса.

– Для меня это важно! – повысил голос Платон.

– А тебе не важно, что монашенка пробралась в эту квартиру с одной целью – уничтожить Веню? Он думал, он хотел узнать!.. Не проще было бы не тащить ее в дом?

Платон понял, что говорить больше не сможет. Куда уж там – говорить. Хорошо бы не надавать оплеух этой жабе. Он молча ушел в спальню и заперся на ключ.

Бросившись на кровать, он уставился в потолок. Дышалось трудно. На груди и правда, словно жаба тяжелая примостилась – скользкий холод подбирался к сердцу. Вдруг он подумал, что лежит, раскинув в стороны руки и расставив ноги. Как только что Илиса на супружеской кровати. Потом Платон подумал, что он будет делать с этой Царицей огня и воды? Как вообще жить дальше? И вдруг понял, что Веня утонул. Он вспомнил себя, восьмилетнего, впервые оказавшегося под водой. В мутной воде растворенное солнце расцвечивало песчинки, в ушах гудело, словно вода уже пробралась внутрь и искала выхода, распирая тело. И давило на темечко огромное, тяжелое одиночество, какое бывает с человеком только под водой – не видно границ жидкости, в которой ты – чужак, потому что должен дышать воздухом.

Он резко сел. Оттянул от шеи галстук, снял пиджак. Некоторое время Платон Матвеевич смотрел на светильники по периметру комнаты. Невидимые, они испускали свечение из подвесного потолка сложной конфигурации. Люстры нет, крюка, соответственно, тоже нет. Вздохнув, Платон встал и принялся за поиски. Первым делом он осмотрел свой комод с нижним бельем и кое-какими безделушками. Отметив небрежность, с которой монашенка уложила осмотренные вещи, Платон вдруг подумал – а что она искала? К чему были эти осмотры всех шкафов, комода и даже обуви?

Обшарив все в спальне и даже заглянув под матрац, Платон перешел к кухне. Повезло – у него никогда не было запаса круп, сахара и всяких других сыпучих продуктов, какие еще бывают в семьях, где есть обеды и ужины за одним столом. Подняв сиденье дивана, Платон взял подушку и потискал ее, ощупывая.

– Что ты делаешь? – спросила появившаяся в дверях Илиса.

– Отстань.

Пока она ушла из гостиной, лучше сразу туда пойти и все осмотреть.

– Ты прямо как монашенка, – заметила Илиса, не давая ему выйти. – Она пистолет искала, а ты что?

– Откуда ты знаешь, что пистолет?

– Сначала она искала завещание, а потом, когда я сказала, что у тебя его нет, она оставила в покое книги в библиотеке и начала потрошить шкафы с вещами.

– Дай пройти.

– Застрелиться хочешь, – с сожалением заметила Илиса, отступая. – Жаль. Нам могло бы быть очень весело. Я умная и к тому же – оптимистка.

– Да уж, веселья с тобой, хоть отбавляй! – Платон хотел закрыть перед нею двери спальни, но Илиса не дала. – Оставь меня в покое, – попросил он.

– Я осмотрела потолки, – не слушает она. – У тебя нет ни одного крюка, на котором можно повеситься. Еще у тебя нет запаса снотворного, которое обычно бывает у одиноких мужчин в твоем возрасте. Пистолет в доме был один – Федькин, я просила от него избавиться, он не успел. Пистолета теперь тоже нет – забрала милиция, когда Аврору арестовывала. Что остается? Ванна? Ты не поместишься туда весь, а топиться, окунув одну голову, это, согласись...

– Замолчи.

– Тебе страшно, да?

Платон задумался. Похоже, ему действительно страшно. Он не мог точно описать свое состояние, но страх был основным чувством.

– Несколько месяцев назад ты жил один, как ты боролся со страхом?

– Его не было. Мне не за кого было бояться.

– А теперь ты за кого боишься?

– Слишком много мертвецов, – ответил Платон. – За свою жизнь я похоронил только родителей. И вдруг вокруг меня – одни мертвецы. Это невыносимо. Единственный выход выбраться из одиночества среди мертвецов – стать таким же, как они. Я хочу прекратить этот гул в ушах, какой бывает под водой! И боль в груди, как будто там застряли пули и уже начали ржаветь.

Платон Матвеевич не стал говорить, что последнее время его начал беспокоить его член, он то и дело намеревался принять стойку, даже когда Платон думал о брате. Этого он не сказал.

– А твое мужское достоинство тебя не беспокоит? – небрежно поинтересовалась Илиса.

– Ты отвратительна.

– Вся в тебя, – беззлобно огрызнулась она.

– Ради бога, умоляю, только не надо говорить, что ты внебрачная дочь моего брата от очередной домработницы!

Тут Платон вдруг подумал, что у Богуслава от домработниц могло быть много детей, просто он отобрал себе только сыновей. Зная пренебрежительное отношение брата к женскому полу, вполне допустимо было предположить его отказ от всех дочерей, сколько бы их ни родилось.

– И ты пробралась в мой дом, чтобы уничтожить братьев-наследников, а теперь будешь качать права, доказывая свое родство с Богуславом, – пробормотал он. – Что ж, первая часть плана тебе удалась.

– Не-е-ет, Платон Матвеевич, так просто ты не отделаешься! При чем здесь Богуслав? Я твоя внебрачная дочь. Твоя.

– Исключено, – отмахнулся Платон, впрочем, начав потихоньку холодеть.

– Но кое в чем ты прав – я тоже от домработницы.

– Ат-ат-от которой? – нащупав кресло, сел Платон.

– Платон Матвеевич! – укоризненно посмотрела Илиса. – Ты передо мной сексуального монстра не изображай. Ты же на всех домработниц подряд не бросался, как дядюшка. Тебе нужна была определенная фактура.

– Ка-ка-какой дядюшка? Какая фактура?..

– Мой дядюшка, Богуслав Матвеич. Подбирал себе домработниц с определенной целью. Так сказать, совмещал приятное с полезным. Но ты запал только на одну из них, бродяжку. Которую по непонятным причинам твой брат привел в дом с вокзала – готовить Алевтина не умела, да и внешне была не в его вкусе.

Услышав дорогое имя, Платон вскочил, но тут в глазах стало совсем темно, гул в ушах усилился, и он поплыл в тяжелой и черной, как нефть, воде к слабому свету утопленного солнца где-то далеко-далеко.

Очнувшись от резкого запаха нашатыря, Платон открыл глаза и угодил в отблески света от стекол очков. Отблески его ослепили. Но он обрадовался, что рядом знакомая врач из поликлиники. Сквозь очки ее глаза казались еще больше и грустнее.

– Вы удачно упали – в кресло, – заметила врач. – Сколько видите пальцев? – она провела ладонью перед его лицом.

– У меня... У меня есть дочь, – зачем-то сказал Платон. Вероятно, чтобы произнести эту фразу поскорей вслух и начать ее осознавать реально.

– Вот и прекрасно! А то на вас в последнее время столько всего свалилось. Неприятности в таком возрасте лучше переживать с кем-то близким и родным.

– Она... Она спала со своим двоюродным братом.

– Молодежь! – заметила врач, сжав запястье Платона, чтобы послушать пульс.

– С двумя двоюродными братьями, – уточнил Платон, чувствуя, что сейчас расплачется.

– Как? Сразу с двумя? – заинтересовалась врач.

– По очереди, – сказал кто-то невидимый густым голосом.

Платон поднял голову и увидел сидящего в кресле у окна Гимнаста.

– Как вы думаете, если его хватит второй инсульт, он окочурится? – спросил Гимнаст.

– Сердечко частит, – кивнула врач. – Реакции замедленные, но речь внятная.

– Тогда вы тут посидите с нами, чтобы помочь, если что. Я должен ему кое-что рассказать. Кое-что, что его сильно взбудоражит.

– Не надо мне ничего рассказывать! – слабым голосом воспротивился Платон. – Хватит уже, не надо!.. Я знаю, как получаются такие... дочери.

Врач посмотрела на часы.

– Я заплачу за все ваше время, – сказал Гимнаст.

– Да нет, я должна есть каждые два часа. Надо что-нибудь перекусить. Диабет, – грустно усмехнулась врач.

– Лиска! – крикнул Гимнаст. – Сообрази поесть. – И обратился к Платону:

– Алевтина приехала в Москву, когда ей исполнилось семнадцать. Она приехала из детского приюта с новеньким паспортом и специальностью швеи-мотористки.

– Прекрати! Когда же это кончится, почему меня не оставят в покое?! – простонал Платон.

– Она искала отца, – безжалостно продолжал Гимнаст. – Мать ее в метрике записала его имя, рассказала, что он был известный спортсмен, вот Алька и явилась в Москву искать звезду советского спорта. Две недели проискала, попала в нехорошую компанию. По первости девочку из детдома в милиции простили, но в байку про отца поверили. Разузнали кое-что. Так мы и встретились. Богуслав сказал, пусть живет пацанка, у него тогда как раз домработница съехала – восемьдесят четвертый год, я пил по черному.

– Минуточку, при чем здесь отец Алевтины и Богуслав? – заинтересовался Платон.

– Так ведь милиция вышла на адрес Славки. А ему поиграться захотелось в благотворительность. Соединить, так сказать, отца и дочь. Вот и привел ее домой.

– Ничего не понимаю, а кто был отец?

– Я отец был, – спокойно заметил Гимнаст. – Славка меня у себя прописал.

– А ты... это самое, ты отвечаешь?..

– За базар? Отвечаю. У меня в молодости баб было – немерено. Бабы слетаются на деньги и славу, как мотыльки на огонь. Бывало, за ночь по три штуки менял. Конечно, я в упор не помнил мать Алевтины, но когда увидел саму девчонку, вспомнил. Есть некоторые отличительные признаки...

– Зов крови, – вступила врач, поедая бутерброд.

– Кровь здесь ни при чем. Она у меня тогда была проспиртована до стадии полной стерильности, – заметил Гимнаст. – Но Алька была очень похожа на мать, а та девочка была незабвенная. И Алька была незабвенная. Я правильно говорю, Платоша – незабвенная?

– Гимнаст, ты что, хочешь сказать, что ты... – просипел Платон.

– Да, я вроде тебе тесть, а ты вроде мне зять. Когда Алевтина сбежала из дома Богуслава, она была беременна. Через девять месяцев, как положено, разродилась. Тебе приказала не говорить ни слова, очень она боялась. А через месяц после родов умерла – горячка.

– Чего боялась?

– Позже объясню. Куда мне было девать такое наследство? Неимущему калеке – приживальцу без копейки за душой? Знаешь, что я сделал?

– Ш-што? – в ужасе прошептал Платон.

– Я это наследство в дом ребенка оформил и бросил пить. А в десять лет Василиса потребовала ее забрать из казенного дома. Стала жить самостоятельно.

– Василиса – это?..

– Это я, – отозвалась Илиса.

– У тебя в паспорте записано, что ты Илиса, – пробормотал Платон.

– У меня много паспортов. В загсе был с именем Илиса Квака.

– Это она так мою фамилию исковеркала себе на потеху, – ласково улыбнулся Гимнаст.

– Твою? – не понимает Платон.

– Я Квакшин. Стыдно, Платоша, не помнить фамилию человека, который золото на Олимпиаде брал и который с тобой уже столько лет живет. Теперь я могу с чистой душой отчитаться за все твои деньги, присвоенные мною. Ни копеечки даром не потрачено. Василиска оказалась умной и работящей. К четырнадцати годам уже окончила школу экстерном, начала сама зарабатывать. А теперь, любезная, пощупайте его пульс, – попросил Гимнаст врача.

– Не надо мне ничего щупать! – возмутился Платон, трясясь, как в лихорадке.

– И пощупаем, и сердечко послушаем, и укольчик сделаем успокоительный, – встала врач.

– Почему ты позволил ей выйти замуж за Федора? Он же ей братом приходился?

– А она захотела быть Омоловой. Буду, говорит, Омоловой, и все дела! – развел руками Гимнаст.

– Не спрашивай его, дед мне не указ, – сказала Илиса.

– Господи!.. – дед... – не может поверить Платон. – Что же мы теперь будем делать?..

– Жить будем, Платоша. Жить и радоваться, – успокаивающим тоном заметил Гимнаст.

– Да чему тут радоваться? Одно горе кругом...

– Заботы у тебя, Платон Матвеевич. Завтра нужно ехать в суд на слушание дела Авроры. Я надеюсь, ее выпустят. Ты ей расскажешь о Веньке и о бабе этой бешеной, которая его утопила.

– Нет! – замотал головой Платон.

– Ладно, пусть адвокат расскажет. За такие деньги можно иногда и морду дорогую под синяк подставить.

– Да зачем ей это рассказывать? – застыв, Платон покосился на иглу, которая входила в руку.

– Да затем, Платоша, что, во-первых, она и так когда-то узнает, а во-вторых – чем раньше, тем лучше. Аврора одна найдет эту монашенку. Никто кроме нее не найдет.

– Как это – найдет? – не понимает Платон. – А если она утонула?

– Такие, Платоша, не тонут, уж ты мне поверь. Таким Невскую Губу переплыть – как прогуляться. Вот тебе, любезная, за твои труды и понимание, – Гимнаст протянул деньги врачу, провожая. – Ты особого внимания не придавай тому, что здесь услышала.

– У всех свои болячки, – вздохнула та. – А к болячкам я отношусь, как велит заповедь врача.

– И правильно. Молчание в таком деле никогда не навредит.

Вернувшись, он кивнул Илисе. Та, ничего не спрашивая, принесла бутылку вина и бокалы. Платон пить отказался. Он жадно следил за каждым движением девочки, отмечая знакомые жесты.

– А теперь, Платоша, раз ты оказался здоровьем крепок и на нервы спокоен, я тебе расскажу, чего боялась Алевтина. Подставил я ее, Платоша. Я во всем виноват. Грех на мне большой.

– Я не хочу больше слышать слово «грех», – закрыл глаза Платон. – Меня от него мутит.

– А ты ляг на кровать, Платоша.

– Это чтобы я от твоих откровений не упал в обмороке на пол? – усмехнулся Платон.

– Это чтобы ты заснул через полчаса, и нам с Василиской не пришлось тебя тащить на кровать. Вот и молодец. Василиска, подложи ему побольше подушек, чтобы он нас видел, не напрягая шею. Прижал меня один человек из твоей Конторы, Платоша. Так прижал – не продохнуть. Был бы одинок, плюнул бы ему в морду розовую. Но я уже узнал о дочке, уже сердце в капкан сунул, вот и попался.

– Птах знал, что Алевтина – твоя дочь?! – сел Платон.

– Нет. Этого он не знал. У Славки свои связи были в милиции, ему по дружбе позвонили, что детдомовская девчонка ищет папу, а папа получается прописан по адресу его квартиры. Нет... Этого Птах не знал, иначе не слез бы с меня потом. Птах тогда был Цапель. И я ему иногда стучал по мелочам, а он сжег папочку по моим старым делам, что я накуролесил, когда пьянствовать начал после травмы. Он знал только, что в доме Славки появилась очередная домработница – совсем девчонка. И приказал мне тебя подсадить, Платоша.

– Меня?

– Тебя. Он сказал, что ты такую не пропустишь. Ты и не пропустил. А я на тебя за это сильно разозлился. Ты когда Альку первый раз посадил к себе на колени, я чуть башку твою не проломил графином. Вот я тебя, Платоша, от такого родственного помутнения в голове и подсадил на крючок. Я фотографии сделал, когда вы вместе были. И отдал их Цапелю. Не знаю, как об этом пронюхал Богуслав, но уже черед две недели после такого моего поступка он позвал Алевтину и все ей высказал. Все, что он думает о подставных шлюхах, которые проникают в дом приличного человека, соблазняют и снимают его камерой в интимные моменты близости. А потом относят фотографии в органы и заявляют о совращении малолетней. Он дал ей два часа на сборы. Алька кинулась ко мне. Я проклял себя в тот момент, но нужно было действовать. И так действовать, чтобы ни Славка, ни Цапель ее не нашли, пока все не утрясется.

– И где?.. куда ты ее отвез?

– Я ее увез из Москвы. Тогда дом в Репино стоял пустой. Месяц она там пряталась.

– В моем доме в Репино? Я чуть с ума не сошел, разыскивая ее... – Платон упал на подушки, не сдерживая слез.

– Ты-то просто разыскивал, а другие? Славка-то выгнать – выгнал, но хотел проконтролировать на всякий случай ее поведение. А девочка исчезла. Через три дня он нанял братков. Вот они рыли так рыли! Они с детского дома начали. А уж каких профессионалов на это дело закинул Цапель, сказать страшно. Его люди были в Репино. Засада сидела недели две. Зимой! Дом просвечивали на тепловое излучение. Но к тому времени мы с Алькой под соседским сараем вырыли землянку и проход к лесу оформили в буреломе. Она беду чуяла лучше меня. И чужих – по запаху на расстоянии, как собака. Месяца через два поутихло. Я сделал Альке документы, снял дачку в Лисьем Носу. Месяца за полтора до родов сказал Славке, что нужно отлучиться, поискать дочь. Он только махнул рукой – если уж его братва не нашла, куда мне. И намекнул: мол, от таких плохих дел, что она затеяла с компроматом на тебя, и тела ее могут никогда не найти.

– Почему ты не пришел ко мне, не рассказал все? – прошептал Платон, борясь со сном.

– Она не дала. Сказала, что в глаза тебе не сможет посмотреть. Ты прости, Платоша, я так и не сознался Алевтине, кто это все сделал. Сказал, что, наверное, камер у Славки понатыкано везде, вот нехороший человек этим и воспользовался.

– Да пошел ты... со своим прости...

Утром он проснулся с жуткой головной болью и сильным желанием увидеть Илису. Как только подумал о ней, Илиса вошла в комнату с подносом. Запахло кофе. – Я ушила тебе все брюки в поясе, – сказала она. – Что так смотришь? Накричать хочешь?

– Хочу таблетку от головной боли.

– Я тебе отвар приготовила. Все пройдет. Только нужно поесть. Его нельзя пить натощак.

– Ты звонила насчет Вени?

– Никаких известий. Ты, Платон Матвеевич, не звони. Его не найдут.

– Найдут – не найдут! Я сейчас не хочу с тобой разговаривать на эту тему. Я должен ехать в суд.

– Вот и не разговаривай, Платон Матвеевич.

Где-то в квартире звякнуло стекло.

– Кто это? – дернулся Платон.

– Я ничего не слышала, – Илиса отвела глаза.

– Кто-то в кухне разбил бокал! – он выбрался из кровати и почти побежал в кухню. Никого. Платон осмотрел столешницу, пол, обеденный стол. Никакого стекла. Вздохнув, он направился к ванной, но что-то заставило его, почти помимо воли, вернуться и открыть дверцу под раковиной.

В недавно заправленном полиэтилене мусорного ведра лежали осколки бокала. На одном из них – следы крови. Что же такое здесь происходит? Обежав всю квартиру, Платон ворвался в спальню и наткнулся на Илису, которая тотчас же ткнула ему почти в лицо порезанный средний палец на левой руке. Палец подтекал кровью.

– Все? – спросила она агрессивно. – Поиски привидения закончены? Еще вопросы будут или ты уже начнешь одеваться?

В машине Платон раз за разом заново мысленно обходил свою квартиру, выискивая потайные места, в которых мог запрятаться кто-то маленький и злой, изводивший его нервы и пахнущий странным запахом – Платон уловил этот запах в коридоре, когда выбежал из спальни.

В здании суда он околачивался в коридоре, чтобы не встречаться с адвокатом Авроры до заседания. Но Кока почти столкнулся с ним именно там, где он слонялся.

– Платон!.. – растерянно заметил он.

– Я, – кивнул тот, внимательно осматривая лицо Коки и его безупречно сидящий костюм. – Знаешь, в мужской одежде ты смотришься потрясающе.

– Не сейчас, Платон, пожалуйста.

– Женщины небось в таком виде тебе прохода не дают?

– Уймись, прошу.

– Значит, ты – адвокат. Судя по выражению лица и костюму – престижный адвокат.

– Далось тебе мое лицо! Да, я адвокат. Да, я известен в некоторых кругах. Да, я берусь не за все дела подряд, а сам выбираю процессы.

– И у тебя наверняка есть свой кабинет. Где, Кока?

– А вот об этом я тебе говорил. И не только кабинет, у меня есть свой офис. На меня работают три юриста, секретарь и повар-уборщик. Что ты еще хочешь знать?

– Минуточку-минуточку. Тот самый офис, где есть зеркало, сквозь которое...

– И такое там есть.

– У меня к тебе два вопроса.

– Я согласен, но только после заседания.

– Как Аврора? – Платон вспомнил, зачем сюда пришел.

– Держится отменно. Слегка агрессивна, но в состоянии анализировать ситуацию. Думаю, сегодня ее освободят в зале суда. Я нашел свидетеля, который утверждает, что Федор просил выстрелить в бронежилет.

– Отлично. При случае скажи ей следующее. Мать Федора утопила Веньку. Что ты так смотришь? Мать Федора, Лужана, которую Богуслав называл Луной, бросилась с Вениамином с палубы прогулочного судна в воду на Финской Губе. Минуточку, я принес карту, вот тут у меня помечено место, где это произошло.

– Зачем ей карта? – изменившись в лице, спросил Кока.

– А дело в том, что Аврора сразу потребует конкретно указать место. И если суд закончится ее освобождением, она ринется прямо из зала искать эту самую Луну. Уверяю тебя. Это Гимнаст так думает. Помнишь Гимнаста? Садовника, вершителя судеб! – закричал Платон, уже почти не владея собой. – Ты думаешь, – зашептал он в лицо Коки, которого притянул к себе за галстук, – что живешь, как хочешь? Не-е-ет! В нужный момент он дернет за ниточку, и ты засучишь ножками, ручками...

– Платон, отпусти меня. Ты доиграешься – я разнервничаюсь и не смогу пойти на заседание. Я не понял намека с картой. Скажи честно, ты хочешь, чтобы Аврора еще посидела или чтобы она вышла сегодня хотя бы под залог? Я сделаю, как скажешь, брось галстук.

– Да нет... – Платон задумчиво осмотрел отпущенного Коку, – пусть выходит, хватит ей уже сидеть. В конце концов, кто еще поставит тебе фингал принародно?

Аврора Дропси была отпущена под залог. После короткой потасовки у дверей зала заседаний она убежала, а Кока, прижимая платок к левой скуле, подошел к Платону.

– Откуда ты знал о фингале? – спросил он.

– Гимнаст предсказал! – злорадно развел руками Платон в шутливом поклоне.

– А я самый крайний, да?

– Конечно, побеспокоился бы о ее освобождении заранее, она могла бы успеть предотвратить, нырнуть в нужное место, в конце концов!

– Платон, мне нужно тебе кое-что сказать.

– Валяй! Мне вчера вкололи большую дозу успокоительного.

– Ходят слухи, – понизил голос Кока, – что один не очень чистоплотный человек из Службы безопасности интересуется деньгами Богуслава Омолова. Наводит справки о счетах. Ворошит в архиве дела, по которым твой брат привлекался.

– Тоже мне новость! – фыркнул Платон.

– Новость заключается в том, что этот человек уже давно не у дел. Он – бывший, понимаешь? Его заявка на просмотр архивов оказалась липовой, с просроченной печатью.

– Такие – всегда на посту, – отмахнулся Платон.

– Он может преследовать личную выгоду. Знаешь, что это значит? Это значит, что скорей всего он работает один или с помощником. Максимум – с двумя.

– Почему только с двумя? – удивился Платон, считая в уме: двое под пледом в самолете, снайпер в Ялте, наверняка – не один, с помощником; кто-то, бросивший теплый «Москвич» в нужном месте...

– Если больше, придется убирать много народу в конце, понимаешь? – перешел на шепот Кока.

– Нет.

– Бывший офицер Службы безопасности уходит на пенсию и начинает вести собственное расследование по делам умершего авторитета, – медленно втолковывает Кока. – О чем это говорит, понимаешь?

– Не понимаю.

– О деньгах, Платон, о деньгах, уверяю тебя!

– Допустим, – кивнул Платон. – То есть никакого дела нет, Контора расследование не ведет, а этот бывший хочет найти что-то для себя лично. А зачем ты мне все это говоришь?

– А затем, что он обязательно выйдет на тебя, обязательно! Будь начеку.

– Начеку... – повторил Платон.

– Брось. Я знаю, что ты всегда вел финансовые дела своего брата.

Платон задержал дыхание и посмотрел на Коку таким тяжелым взглядом, от которого у адвоката задрожал подбородок.

– Я не имел с братом никаких отношений почти десять лет, – медленно продекламировал Платон.

– Извини, ну извини дурака, сунулся не в свое дело. Но я же от души, я же помочь хотел, Платон, ну извини. Какая-то стерва, которую я вытащил со скамьи подсудимых, делает мне хук правой. У меня от такого слабеет чувство такта, прости.

– Такта? А ты знаешь, что племянники не так давно попросили меня съездить в Ялту и пристрелить там одного бандита? У него кличка на тему выпечки.

– Почему – тебя?

– Чувство такта им изменило, наверное. Они были уверены, что с расстояния в сто метров я попаду этому человеку в глаз. Ничего тебе мои слова не напоминают? Сообщения в прессе, по телевидению?

– Ты что, стрелял? – упавшим голосом спросил Кока. – Это ты?

– Точно в глаз. А знаешь, как я лечусь от депрессии?

– Не-е-ет...

– Еду в Репино, заваливаю быка из колхозного стада и надрезаю ему вену на бедре...

– Платоша, я не хотел...

– Пью теплую кровь, милый мой Кока. Пью, пока не полегчает. Спроси у Гимнаста. Он в курсе.

– Платон, я все понял! – Кока схватил уходящего Платона за рукав пиджака. – Клянусь, я все понял!

– Конечно, ты все понял. А если все-таки чего-то недопонял, я могу тебе рассказать, что я делал недавно на крыше ночного клуба. В полночь.

– Не надо, Платон! Я не хочу ничего знать!

– Точно? Зря, – покачал головой Платон, поправляя освобожденный рукав. – Это – самое интересное.

Злой до синих пятен перед глазами, Платон из машины позвонил Илисе.

– Аврора на свободе.

– Она знает, где это случилось?

– Адвокат показал ей карту. Никого не нашли?

– Никого.

– Я сейчас поеду в одно место...

– Платон Матвеевич, – перебила Квака, – назови адрес и приезжай домой. Я все найду, пока ты будешь ехать.

– Разъезжая, шесть. До перестроечных переделок там располагался один из отделов КГБ.

– Будет сделано.

Через тридцать пять минут удивленный до вытаращенных глаз Платон просматривал листы распечаток.

– Ты хочешь сказать, что можно залезть в Интернет и найти все? Номера отделов, классификацию и даже темы последних разработок?

– Имея хорошего хакера.

– Но это же закрытая информация, разве, проникая в эти файлы, ты не нарушаешь закон?

– Не я. Хороший хакер.

– Ну ладно... Это – конец восьмидесятых, а что теперь на Разъезжей, шесть?

– Пожалуйста, – Илиса протянула еще один лист.

Платон Матвеевич прочитал, что в данное время по этому адресу располагается одно из отделений службы МВД – отдел по розыску пропавших, а также отдел по охране реликвий Великой Отечественной войны.

– Ясно, где теперь работает Цапель, – заметила Квака.

– Где? – не может прийти в себя Платон.

– Ну не в отделе же по охране реликвий войны!

– И что... Что теперь с этим делать?

– Выводы, – невозмутимо заметила Илиса. – Ты – первый.

– Получается, что Птах вызвал меня на Разъезжую, посадил перед компьютером и изображал хорошо осведомленного человека из Конторы, чтобы... чтобы...

– Что было на экране? – спросила Илиса.

– Богомол пожирал лягушку, – пробормотал Платон. – Птах сказал о смерти Богуслава, о том, что племянники поживут некоторое время со мной, пока...

– Пока? – торопила его, задумавшегося, Илиса.

– Пока Федору не исполнится двадцать один. Тогда он должен получить доступ к счетам Богуслава и начать вести его финансовые дела.

– Что это значит – вести финансовые дела?

– Распределение прибыли, финансирование некоторых дел. Скоро выборы... – задумчиво произнес Платон.

– И это все должен был делать Федька? – засомневалась Илиса. – Я думала, что у дяди Славы были для этого специалисты. Ну, хотя бы один специалист, – уточнила она.

Платон поморщился от «дяди Славы», но ничего не сказал.

– А этот Птах не сказал тебе, что будет, если племянники отпадут?

– Отпадут? – не понял Платон.

– Ну, если одного застрелят, а другой утонет, к примеру?

– Тебе звонили, да? – дернулся Платон.

– Мне не звонили. Я сама звонила. Известий – никаких. Так что тогда будет?

– Тогда... Тогда нужно будет провести какой-то сход, я не знаю, как это называется...

– Забить стрелку?

– Нет. Стрелку забивают, когда встречаются представители разных группировок. Это мне племянники растолковали. А тут нужно будет провести собрание своих людей. Акционеров, если их можно так назвать. Потом, я уверен – кто-то стоял над Богуславом. Там, наверху... Пойди сейчас разберись.

– Знаешь, что я думаю? – подалась Илиса к Платону.

Они сидели в кабинете на лежанке. В открытой нише тайника на выдвинутой столешнице стоял ноутбук и принтер. В вазе на столике, покрытом шалью, – большой букет желтых хризантем. Платон посмотрел в близкие глаза холодного серого цвета, задержал дыхание, чтобы послушать ее. Вздохнул. Дышит так же тяжело. Кроме того, он услышал еще какие-то посторонние звуки.

– Кто-то сейчас возится в кухне, да? – тихо спросил он. – Пока мы с тобой здесь сидим.

– Никого! – мгновенно отреагировала Илиса. – Я думаю...

– Возится, я же слышу. Ладно. Чем мы сейчас с тобой занимаемся?

– Выясняем структуру организации, которая лишилась Богуслава Омолова.

– Бесполезно. Это сложный механизм, в котором каждая из деталей существует помимо общего дела еще и сама по себе. Богуслав имел крышу в органах внутренних дел. Кто, где именно – закрытая информация. Но есть человек, который занимался этими связями. Уверен – он их постарается сохранить и сейчас. Или восстановить новые.

– Платон Матвеевич, я думаю, что ты всегда занимался деньгами брата, – заявила Илиса.

– И эта – туда же! С чего ты взяла? Мы давно поругались.

– Вы поругались фиктивно.

– Как?

– Фиктивно. Чтобы тебя не зацепили.

– Это Гимнаст распространяет такие слухи, да? Не очень доверяй своему дедушке! Он был информатором Конторы, когда жил у Богуслава.

– Я знаю.

– А потом, когда жил со мной, он доносил на меня!

– Я знаю. Только доносить ему было нечего. Ты хороший конспиратор. Гимнаст до сих пор не уверен, что личным бухгалтером Богуслава был ты. Я думаю, что Птах тебя работает. Конкретно. Так понятно?

– То есть он поселил ко мне племянников?.. Зачем?

– Он даже создал тебе определенный имидж наемного убийцы. Такая игра.

– Да зачем?

– Чтобы ты их потерял. Ты должен быть очень уязвимым.

– Давай закончим эту беседу, – лег на спину Платон. – Устал я доказывать, что не стреляю людей в глаз и не пью кровь из совхозного быка.

– Завещание Богуслава Омолова существует?

– Существует, – кивнул Платон.

– Как бы Федор узнал, что ему нужно делать?

– Ну-у-у... в нужный момент ему бы дали знать.

– Отлично. Я бы закончила наш разговор так: в нужный момент тебе дадут знать. И Птах уверен – основная фигура в этой игре – ты!

– Чепуха.

Зазвонил телефон.

– Вот и горюшко подоспело, – прошептал Платон.

Подождав немного и убедившись, что он не собирается вставать, Илиса пошла в коридор. Через минуту она принесла ему трубку. Платон не брал, страдая глазами.

– По делу! – прошептала Илиса.

– Да, – сказал в трубку Платон. Он ужасно удивился, узнав голос Запада Ивановича.

– Чей это милый голосок отвечал? – поинтересовался тот.

– Это... Это, – не может выговорить Платон, покрываясь потом.

– Ну! – прошептала Илиса. – Давай, скажи!

– Вероятно, это жена твоего племянника, Платон Матвеевич?

– Вероятно, – пробормотал Платон. – И вероятно, уже не жена, а вдова.

– Наслышан о твоих неприятностях, наслышан. Может, не время сейчас отвлекаться от скорбных дел, но я хотел пригласить тебя на жрачку.

– Когда? – спросил Платон, ужасно удивившись, потому что сам недавно думал собрать компанию для этого дела.

– Послезавтра, и место уже заказано. Из трубочников будет Юг Иванович. Еще придет несколько новых людей. И вот о чем я хотел попросить... В городе слухи пошли, что твоя невестка красавица писаная.

Платон вытаращил глаза на Илису. Та кивнула – что такое?

– Я бы так уверенно этого не сказал, – пробормотал он в трубку, осмотрев Илису с головы до ног.

– Не прибедняйся. Ты знаешь правила – одно почетное место для гостя. В общем, я прошу тебя приехать с невесткой. Пусть украсит нашу бегемотскую компанию своей красотой. Уважь, Платон Матвеевич, нашу просьбу. До послезавтра. Как всегда – пришлю за тобой машину к шести вечера.

Платон некоторое время слушал гудки с открытым ртом. Потом Илиса забрала трубку.

– Что, язык не поворачивается назвать меня дочерью?

– Ужас! – сказал Платон.

– Кто это был?

– Неважно. Послезавтра – жрачка.

– Поздравляю. А я думаю, чего это ты так плохо ешь? А ты аппетит нагуливаешь, да?

– Ты не понимаешь. Мне предложили привезти туда тебя.

– Зачем это? – подозрительно прищурилась Илиса.

– Говорят... говорят, что ты красавица писаная, что слух пошел по городу о твоей красоте.

– Ну, этот ужас еще не ужас! – отмахнулась Илиса.

– Ты не понимаешь. От такого приглашения нельзя отказаться.

– Да все в порядке, расслабься.

– Как это – расслабься? – не может прийти в себя Платон. – Когда они тебя увидят, то воспримут это как настоящее издевательство!

– Все будет хорошо, – Илиса поднимает его ноги и закидывает на лежанку. Прилаживает под голову подушку. – Нельзя не явиться – явлюсь. Красавица писаная, так красавица писаная. Кстати! – Она задумалась. – Что у людей, собравшихся на... как это?

– Жрачку, – простонал Платон.

– То есть – на обжорство. А что у таких людей считается красотой? Как бы не ошибиться, Платон Матвеевич. Может быть, они тело меньше ста десяти килограммов и рассматривать не будут на предмет всяких красот?

– Тебя не на жрачку пригласили! А для демонстрации красоты. В нашей компании есть две женщины, так что потребности в созерцании центнера женских прелестей уже полностью удовлетворены. А понятие о красоте, как мы недавно выясняли с Веней, – это вещь сугубо индивидуальная. Я вообще не понимаю, откуда эти слухи пошли? Любой из обжор в состоянии привести с собой самую дорогую фотомодель, укладывающуюся в стандарты до миллиметра. Чего же они хотят?

– Перестань нервничать, все будет в порядке.

– Действительно, – сник Платон. – У меня совсем мозги запарились, если я нервничаю по такому идиотскому поводу. Просят привести невестку. Ты – невестка?

– И даже вдова, – кивнула Илиса.

– Значит, будет им овдовевшая невестка.

Он заснул там же, на лежанке, и, когда захрапел, был заботливо укрыт одеялом.

Проснулся Платон от смеха. Кто-то смеялся, весело и самозабвенно. Платон не удержал улыбки, так это было заразительно даже на расстоянии.

– Проснулся, – заметила Илиса. – Нравится тебе мой будильник?

– Очень. А где это?

– В коридоре.

– Который час?

– Восьмой. Вставай, Платон Матвеевич, у тебя дела.

– Опять – дела? – Платон сел. – Что, позвонили?

– Позвонили, но не о Веньке. Нашли два женских тела, просят прийти на опознание.

– Не пойду я ни на какие женские тела! – возмутился Платон.

– Одно подходит по описанию Лужане. Я оставила заявление в милиции о происшествии на катере. Дала описание Вени и Лужаны.

– Ерунда! Гимнаст говорил, она не могла утонуть.

– Платон Матвеевич, придется ехать. У меня плохое предчувствие.

– У тебя предчувствие, вот ты и езжай. А я на женские тела не поеду. Только осмотра покойников мне с утра не хватало!

– Мы должны поехать. Пожалуйста, сделай мне одолжение! – процедила сквозь зубы Илиса.

– Ничего себе, одолжение – опознать с утречка двух утопленниц!

– Если ты сейчас же не поднимешь свою задницу и не поедешь со мной в морг, не будет тебе завтра красавицы невестки на обжираловке!

– Ах вот как – шантаж? – встал Платон Матвеевич.

– Я долго просила, – сменила тон Илиса.

– Куда нужно ехать?

– На Арсенальную улицу.

– Так это же черт знает где!

– Я могла бы сказать, что нужно попросить привезти утопленниц сюда, в квартиру, чтобы ты сильно не напрягался, но это будет ужасный юмор, да?

– Отвратительный, – содрогнулся Платон.

– Тогда иди ешь тосты с яйцами.

– Это что, из той же серии? Какие тосты? Какие яйца? Я никогда не видел утопленниц, не представляю, что будет с моим желудком.

– Отлично. Я так и думала и ничего не приготовила. Пошли?

Направляясь к выходу, Платон заглянул в кухню. Действительно, на столе – пусто и чисто.

По дороге они не сказали ни слова. В морге пришлось ждать почти полчаса.

– Платон Матвеевич, – прошептала Илиса, когда они просидели в коридоре на шатающихся стульях минут двадцать. – Я не могу туда идти. Я боюсь. Вид смерти сильно повредит моему энергетическому полю.

– Неужели?.. – Платон покосился на оборки ее многоярусной цветной юбки. – Поэтому ты нарядилась, как для балагана? Одна шляпка с кружевами чего стоит.

– Ты не мог бы зайти туда один посмотреть на них. Сначала – на Лужану, а потом на Аврору.

– Как – на Аврору? – дернулся всем телом Платон, разворачиваясь.

Стул издал предсмертный скрежет.

– Мне кажется, что Аврора тоже там, – прошептала Илиса. – Я взяла с собой фотографию. – Она открыла небольшую сумочку и достала что-то в конверте.

– Не нужно мне фотографий! Если они имеют такой... такое состояние, что я не смогу их узнать визуально, то фотографии тоже не помогут!

– Нормальное у них состояние. Авроре пришлось потратить время на поиски, значит, они утонули недавно. Это фотография татуировки на спине Лужаны.

– Ты настояла на моем приезде сюда, а теперь говоришь, что не можешь опознавать?

– Я потому так и настаивала, что не могу. Очень тебя прошу. Представь, что я – твой ребенок. Ты бы потащил маленькую дочку в ту комнату опознавать бывших домработниц своего брата?

– Замолчи! – прошипел Платон, топнул ногой, и стул под ним развалился.

Еще через пятнадцать минут от когда-то гордого, уверенного в себе и спокойного Платона Матвеевича не осталось и следа.

– Не пей, это гадость, настоящая отрава, – жалобно предупредила его Илиса, когда Платон открывал зубами пробку на водочной бутылке, купленной в киоске недалеко от морга.

– А вот теперь – ты поведешь! – объявил он, ополовинив бутылку.

Илиса села за руль и обнаружила, что достает до педали только носком туфли. И то, если тянуться изо всех сил.

Платона такой поворот дела рассмешил.

– Ты опознал Лужану? – спросила Илиса, дождавшись, пока он отсмеется.

– Да, – кивнул он.

– И Аврору?

– Да.

– И как... они?

– Говорят, их нашли вместе у Елагина острова. Совершенно запутавшихся в сетях. Ничего выглядят. Прилично. Там недалеко есть Серафимовское кладбище, а при нем – церквушка. Вероятно, туда монашенка Лужана после заплыва в Губе и подалась. Как ее Аврора вычислила – это вопрос, но вычислила. На сегодняшний день у них больше утопленников нет. Будем тут сидеть и ждать, когда появится еще кто?

– А что делать? – спросила Илиса. – Ловить такси?

– Боюсь, это не выход. Я бы не рискнул бросить в таком месте джип.

– Ладно, – кивнула Илиса и вышла из машины.

Ее не было минут пять. Вернувшись, она привела за руку высокого тощего парнишку лет двадцати в спецовке и с черными от машинной смазки руками автослесаря. Парнишка, ни слова не говоря, сел за руль, Илиса – сзади. Платон только хмыкнул, когда при выезде с Литейного моста лихой шофер стал копаться своими руками в бардачке – искал сигареты.

– Здесь не курят, – заметил Платон.

– А жаль, – флегматично заметил водитель.

Выбрав оптимальный путь, он довез их к дому в два раза быстрее, чем Платон доехал до Арсенальной.

– Карбюратор барахлит, – это было второе, что сказал умелец.

Когда Платон и Илиса вышли, он с непроницаемым лицом уехал на джипе.

– В чем дело?.. – опешил Платон.

– Не беспокойся. Вечером он пригонит его сюда, во двор.

– Ладно, – согласился Платон. – Не буду беспокоиться. Раз ты знаешь этого человека...

– Я его первый раз вижу. Он честный парень. Сказал, что ему нужна машина до вечера. Согласился нас подвезти. Услуга за услугу.

– Подвезти?.. – повысил голос Платон.

– Сам виноват – зачем пил?

– А я тебе сейчас расскажу с самого начала, зачем я пил! Ты решила покататься по заливу на прогулочном катере, но тебе было скучно одной, и ты взяла с собой Вениамина и монашенку Лужану... Не надо меня толкать в задницу! Я сам дойду. Знаешь, что было дальше? Монашенка утопила Вениамина, а Аврора тогда... Подожди, а вдруг нам понадобится машина сегодня?

– Не понадобится, – тяжело дышит Илиса сзади. – Ты будешь спать весь день.

– Запыхалась? – обернулся Платон. – Ну извини, я немного побузил. Иди ко мне на руки. Давай-давай, вот так, молодец. Что у нас? Астма? Молчишь... Ладно, придется заняться твоим здоровьем.

Он донес девчонку в пышных юбках до разложенного в гостиной дивана. Даже дверь открыл, прижимая ее к себе одной рукой. Бережно усадив Илису, постоял над нею, покачиваясь, и попросил:

– Ладно, я съездил в морг, скажи теперь, где Венька?

– Его не найдут, – ответила Илиса и добавила: – Нам нужно вымыть как следует руки. Я очень хочу их вымыть, а ты?

– Хватит уже водить меня за нос, – Платон пошел за нею в ванную. – Ты думаешь, что можешь все рассчитать, предусмотреть, да?

– Я так не думаю.

– Думаешь, самая умная, да?

– Ты у нас самый умный. Ты всех провел. Иди в кровать, я тебя раздену.

– А кофе горький будет?

– Нет.

– Ну давай, подари мне иллюзию счастья, покажи Алевтину.

– Ты пьян. А пьяным иллюзии ни к чему.

Поздно ночью зазвонил телефон. Платон дождался звука шагов в коридоре. Вот за спокойными пробежали еще одни, быстрые и легкие. А это что? Явно тяжелые, мужские... Что же это такое, не квартира – балаган!

Пыхтя, он с большим трудом встал – на часах три двадцать. От долгого лежания тело отказывалось быстро повиноваться. Выйдя в коридор, Платон никого не обнаружил. Он пошел в кухню, на свет. Гимнаст и Илиса сидели за столом друг напротив друга. Перед ними горела свечка на блюдце, они смотрели на нее, не дыша.

Нависнув над столом, Платон сначала вгляделся в лицо Илисы. Его сильно поразило это лицо – настолько оно было безжизненным, с застывшими неморгающими глазами. Но Гимнаст удивил Платона еще больше – тот смотрел на свечку жалобно, почти молясь лицом, сведенным в судорогу страдания. На ум не шло ни одно из известных Платону определений такого странного состояния присутствующих. Вот Венечка... Венечка бы сказал...

– Балдеете? – усмехнулся Платон.

От его дыхания свечка погасла. Илиса очнулась и в отчаянии посмотрела на Гимнаста.

– Все! – выдохнул тот.

– Значит, так тому и быть, – кивнула Илиса.

– Смотри на дым! – потребовал Гимнаст. – Сколько ему осталось?

– Мало.

– Что это вы делаете? – вклинился в их напряженные переговоры Платон.

– Все, Платоша, ты потушил свечку.

– Быстро одевайся, тебе нужно ехать в больницу, – вскочила Илиса. – Ты успеешь, только двигайся! Двигайся!

– Не гони его, может, я все расскажу? – спросил Гимнаст.

– Да, пусть он все расскажет, какая больница в три часа ночи? Я не хочу никуда ехать! – сопротивлялся Платон.

– Он должен узнать это от Кивы! Не мешай мне! – сверкая потемневшими от гнева глазами, набросилась Квака на Гимнаста.

– А если он не успеет? Третий покойничек за одни сутки – это для Платоши может быть перегиб!

– Опять – покойник? Я никуда не поеду! – ужаснулся Платон.

– Заткнись наконец! – крикнула Илиса Гимнасту.

– Платон должен быть в форме на своей обжираловке, – не успокаивается Гимнаст. – А он тогда будет совсем никакой.

– Тихо! – крикнул Платон. Дождался, когда из звуков осталось только тяжелое дыхание троих людей, и предложил: – Пусть Илиса скажет, что случилось.

– Адвокат в больнице. Он умирает. Скорей всего, не доживет до утра, – покосилась она на все еще чуть тлеющий фитилек свечи. – Нам позвонили, он просит тебя приехать. Он должен сказать что-то важное. Прошу, поторопись.

– Кока умирает? – не поверил Платон. – От чего?

– От полученных травм, несовместимых с жизнью. Одевайся!

– А где он получил эти травмы? – интересуется Платон, лихорадочно натягивая на себя рубашку.

– На улице он их получил, – путается в пуговицах его рубашки Илиса.

– Автомобильная авария?

– Нет. На него напали.

– И он хочет меня видеть?

– Очень! – уверила Илиса.

– А если... Если он умрет до моего приезда?

– Ты тогда, Платоша, не ходи на него смотреть, не ходи! Возвращайся быстрее домой. У тебя вечером очень важное дело, очень!.. – бормотал Гимнаст, надевая Платону туфли.

– Замолчи! Он не умрет. Он дождется Платона.

Подойдя к двери, Платон осмотрел Гимнаста и Кваку, в душе надеясь, что все можно отменить.

– Может, позвонить в эту больницу, узнать, как его состояние? – предложил он.

– Критическое! – заверила его Илиса. – Вот адрес больницы, – она засунула в карман его пиджака бумажку.

– А... А на чем я поеду?

– Твой джип во дворе.

– А?..

– Иди с богом, Платон Матвеевич, – перекрестил его Гимнаст, развернул и подтолкнул к открытой двери.

Сев за руль, Платон застонал – стойкий запах табачного дыма.

Стоя у окна в квартире Платона, Гимнаст спросил Илису:

– Почему он не заводит?

– Машина прокурена – чертыхается.

– Он так будет до утра сидеть проветривать! – нервничает Гимнаст.

– Не будет. Сейчас закурит и поедет.

– Закурит?.. Платон?

Рассерженный Платон некоторое время задумчиво смотрел на бардачок, потом открыл его. Початая пачка «Мальборо». Он вытащил сигарету и понюхал ее. Засунул руку в бардачок подальше. Пластмассовая газовая зажигался.

Первая глубокая затяжка замутила голову, но со второй пришло некоторое просветление.

В больнице ему предложили надеть халат – идти нужно было в реанимацию, но халат этот совершенно не налезал, тогда медсестра укутала одним халатом правое плечо Платона, а другим – левое.

Увидев Коку под капельницей, с забинтованной головой и одним глазом, смотрящим из повязки, Платон решил сразу воспользоваться предложенным медсестрой табуретом и сел, скривившись – давал о себе знать ушиб.

– Платоша... – счастливо прошептал Кока, пытаясь добраться до его руки своей, в ссадинах. – Я уж думал... Слушай меня внимательно. Я оставил распоряжения обо всем своем имуществе. Там в бумагах есть телефон дельного юриста, он тебе поможет с опекунством, он знает.

– С чем? – Платон наклонился пониже.

– Дети... Они тебе нравились, ты будешь хорошим опекуном.

– Кока, подожди...

– Не перебивай. Они знают – если меня не станет, нужно ехать к дяде Платону. Они тебя помнят. Обещай, что не сдашь их чужим людям. Им нужна семья, они такие ранимые. Верочка наблюдается у психиатра, смерть матери... Никаких чужих людей, обещай!

– Обещаю, – как в бреду прошептал Платон.

– Вот и хорошо, вот и спасибо... Потом оценишь, потом. Это тебе будет избавление от одинокой старости. Платоша... Ты – куришь?..

– Курю и пью дешевую водку. Кока, кто это сделал, ты видел?

– А, это... Это мне божье наказание. Я видел его глаза. В шлеме. Через стекло. Если уж он пришел оттуда, чтобы меня убить, это наказание...

– Кто это был?

– Ангелы на мотоциклах, с цепями. Я шел из клуба... Они кричали, что я гомик. Какой же я гомик, Платоша? – Кока задергался со странными звуками, напоминающими кудахтанье. Платон вскочил, потом догадался, что это подобие смеха.

– Сядь, Платоша. Я должен тебе рассказать. Сядь. Богуслав умер, когда меня увидел. Я ничего не успел сделать, он узнал меня и умер. Я думал посмеяться, унизить его, а он отдал концы.

– Что ты говоришь?..

– Гимнаст позвонил мне... Сказал, что Славка пьянствует в доме в Репино и хочет заказать дорогую проститутку, но чтобы... с экзотикой. Негритянку или японку. Бес попутал... Нет, не бес. Я всегда хотел отомстить ему, чего уж себе врать перед смертью. Это был шанс унизить его. Я им воспользовался.

– Ты приехал к Богуславу в виде...

– Не просто так. Не просто... Накануне он меня пытался снять в ночном баре. Я его сразу узнал, а он мне прислал сначала коктейль, а потом зеленую сотню, наколотую на ствол розы. Он меня пытался снять, понимаешь? Я чуть этим коктейлем ему в морду не плеснул, но бар дорогой, престижный, да и ситуация, согласись, марьяжная на тузах... А он говорит – люблю, говорит, высоких сильных женщин... Ох, Платоша, я, конечно, был в ударе – весь в перьях, в бриллиантах, но дал ему понять, понимаешь? Я дал понять! Прошептал – положишь меня, пойду с тобой. Он не понял... Подумал, что... да ладно. Когда понял, что я ему предложил армрестлинг, обиделся даже.

– Что ты ему предложил? – спросил Платон плохо двигающимися губами.

– Я его уложил, Платоша, вот это была сцена! Я дожал его руку до стола! А теперь думаю... Может, он поддался? Что-то меня тогда остановило, я отказался с ним поехать – проигрыш его. А когда позвонил Гимнаст, я был сам не свой. Сижу дома, прокручиваю эту сцену с борьбой и жалею – того не сказал, того не сделал!

– Ты поехал в Репино?

– Поехал, Платоша. А когда он... Когда он спросил, как меня называть, я сказал – «называй меня Кока, или Илюшка, как раньше». А все зря получилось... – глаз закатился.

– Кока! – Платон сжал безвольную ладонь.

– Да, зря... Я ничего не успел ему высказать, этой сволочи, шагающей по трупам и калечащей судьбы людей. Он умер от ужаса, представляешь?

– Представляю... – прошептал Платон.

– А все равно я тут лежу, умираю, но вспомню его рожу и... Женщина-мечта оказалась трансвеститом. Хоть одну мечту я ему испоганил. Но ты обещал! Дети – ты обещал!

– Не беспокойся, – убрал свою руку Платон.

– Лицо... мое лицо, – прошептал Кока.

Вернувшись домой, Платон, не разуваясь, в ярости прошел к себе в спальню.

Он стоял посреди комнаты, не в силах справиться с абсолютной пустотой внутри. Ничего не болело, ничего не хотелось.

Обернувшись на шум, увидел в дверях Илису с Гимнастом, и горячая волна захлестнула сердце.

– Вы! Оба... Думаете, что очень умные, да?

– Он сказал, кто его?... – спросил Гимнаст.

– Сказал! Хакеры... нет, не хакеры, рокеры, или байкеры – один черт! Вам лучше знать, как они называются. Вот что, стратеги и тактики! Мне это начинает надоедать! Мне это сильно начинает надоедать. Мне это уже надоело!!

Оттолкнув их, Платон вышел в коридор и схватил трубку надрывающегося телефона.

– Ах, это вы, Цапель, или как там вас? Цапель-могильник, да? Что вы хотите? Поговорить? Срочно? Очень хорошо. Когда я сочту нужным, я с вами поговорю так срочно, как вы себе даже представить не можете. Плевал я на ваши угрозы. В моем положении? А какое у меня положение?

Подошла Илиса, взяла Платона за руку.

– Средней тяжести? Очень интересно, – он заметил, что успокаивается, и кричать совсем расхотелось. – Знаете что, Цапель. Я поговорю с вами. На моей территории. Где моя территория? Хороший вопрос, – Платон посмотрел на Илису.

– Зови его в Репино, – сказал Гимнаст.

– Приезжайте в Репино. Когда... Сегодня я занят, после сегодняшнего еще дня три буду приходить в себя. Приезжайте в конце недели. Вот именно. Конечно, все обсудим. Конечно, все финансовые проблемы. Что? Номера счетов? Все подготовлю по лучшему разряду. Я тоже очень рад за себя – сделал правильные выводы из происходящего.

К четырем вечера Платон был полностью одет. Он сидел в кресле, смотрел на разложенную кровать, изучая каждый изгиб смятой простыни, скомканного в ногах одеяла и пижаму, распластавшуюся на одеяле, как сдутое привидение – руки-ноги в стороны.

– Давай поговорим, – в который раз предложила Илиса.

– Нет.

– Не молчи, поругайся.

– Нет. Я чувствую себя полным идиотом, ругань не поможет.

– Тебе кажется, что тобой манипулировали, да?

– Я не хочу разговаривать. Ты еще не одета?

– Тебе кажется, что это было сделано преднамеренно, да?

– Знаешь, что мне кажется? Что если я сегодня узнаю еще что-нибудь интересненькое из своей жизни, я не смогу есть. А на обжираловке такое поведение воспринимается как хамство. Где Гимнаст?

– Он уехал.

– Он должен показать мне могилу Алевтины.

– Я могу показать. Это...

– Нет! – крикнул Платон. – Никаких объяснений. Не навреди моему желудочному соку.

– Хорошо. О деньгах можно говорить?

– Смотря что говорить. Если в общем – то денег нет. На двух моих карточках – почти пусто. Помнится, я подписывал какие-то бумаги. Ты по ним все сняла?

– Почти.

– Значит, и там – пусто. Еще будем говорить о деньгах?

– Кива умер.

– А вот это уже не о деньгах! Это – о похоронах, а о похоронах я говорить не буду!

– Не кричи. Аврору с Лужаной можно похоронить на деньги Авроры.

– Ты портишь мне аппетит. Ты что, собираешься ехать в этом халатике? Слишком много кружев, дешевые бусы не подходят...

– Это не дешевые бусы, это жемчуг.

– Пусть – жемчуг, начни уже одеваться, наконец!

– Не беспокойся обо мне.

– Я беспокоюсь не о тебе. Я беспокоюсь об этом халате.

– Это пеньюар.

– Тем более! Слышишь? Это нам сигналят.

– Ты, Платон Матвеевич, поезжай. Я позже прибуду.

Платон долго смотрел в лицо Илисы. Она выдержала его взгляд и чуть улыбнулась, ободряя.

– Почему ты так со мной поступаешь? Я же сделал все, что ты просила.

– Я подъеду ровно через двадцать минут после тебя. Ни о чем не беспокойся. И, пожалуйста, следи за своим лицом, когда меня увидишь.

– А что именно я должен изобразить на своем лице, когда тебя увижу? – ехидно поинтересовался Платон.

– Отстраненное равнодушие.

Запад Иванович, увидев Платона одного, подозвал шофера. Услыхав, что гость приехал один, Запад Иванович досадливо крякнул и уставился на Платона тяжелым взглядом.

– Все в порядке. Она предпочитает... Своим транспортом.

И Платон, как полагается, пошел первым делом в кухню.

– Чувствуете что-нибудь? – спросил его там озадаченный Северо-Запад.

– Соус кари, – принюхался Платон. – Лимон...

– Мы когда появились, Север Иванович почуял запах горелого. Приказал вынюхать.

– Что приказал?

– Вынюхать, где пахнет. Я ничего не чувствую.

– Сколько человек будет?

– Двенадцать.

– Дамы будут?

– Естественно. Серафима Емельяновна уже прибыли.

– Так позовите ее, она что хочешь унюхает!

– Звал. Сказала – все в порядке.

– И чего вы тогда мучаетесь?

– Вы не понимаете, Платон Матвеевич. Мне приказано было – что? Вынюхать и доложить, что пахнет подгорелым.

– А вы скажите, что ничего не подгорело.

– Так мне же не это приказывали – выяснить, подгорело или не подгорело. Факт запаха, так сказать, установлен...

Платон с интересом посмотрел на удрученного первого помощника.

– Какое у вас образование? – спросил он.

– У меня их три, из какой области?

– Языки?

– Естественно...

– Тогда мы поступим следующим образом.

К ужасу Северо-Запада, Платон слегка присел сбоку на разогретую плиту.

– Но как же!..

– Все в порядке, – Платон встал на ноги. – Надеюсь, дыры не будет...

– Платоша, любовь моя, где ты? – раздался зычный женский голос. – Боже! Чем это воняет?

В кухню влетела огромных размеров женщина и кинулась к Платону обниматься.

– Это ничего, просто я обжегся. Скажите Северу Ивановичу, что пахли мои сожженные брюки.

– Платоша, ты сел на плиту? – ужаснулась Серафима.

– Было дело, – отмахнулся Платон, троекратно изобразив у ее щек громкий чмок.

– Платоша, пойдем скорей смотреть, там кто-то подъехал в лимузине и с эскортом! Потрясающие мальчики с вот такими бицепсами на мотоциклах! Не знаешь, кто у нас ездит с эскортом байкеров?

– Кажется, знаю, – пробормотал Платон.

Все обжиралы собрались у окон от потолка до пола, чтобы рассмотреть, кто выйдет из лимузина. Мощные бородатые мужчины на мотоциклах крутили ручки, задымляя видимость. Наконец, задняя дверца лимузина открылась. Вышел еще один мужчина в коже с заклепками. Он что-то потащил на себя. И к разочарованию всех вытащил... плетеный короб с крышкой. Держа его перед собой, он пошел к дверям кафе.

– Может быть, это какая-то еда? – задумалась Серафима. – Очень дорогая, с охраной.

– Стол готов!

Никто не захотел садиться, пока не выяснится, что в коробе.

Бережно опустив ношу на пол, здоровенный мужик с бородой, но совершенно лысый, внимательно оглядел присутствующих, постукивая кулаком в перчатке по другой ладони. Потом вздохнул, словно сожалея о невозможности употребить чешущийся кулак по назначению, развернулся и удалился, стуча огромными ботинками на шнуровке.

Никто не решился подойти первым.

– Так и будем стоять? – не выдержала Серафима. – Кушать хочется!

Тут крышка короба откинулась и в нем в полный рост встала невысокая девочка с льняными волосами до пояса.

– Приве-е-ет, – пропела она и хихикнула, дернув плечиками.

Мужчины – в восхищении, а Серафима и Мама-Муму с недоверием рассматривали девочку минуты три. На ней была странная одежка – что-то типа короткой шелковой рубашечки на бретельках, которую небольшие круглые грудки поднимали впереди четко выделяющимися сосками. Белая кожа ее, казалось, просвечивала насквозь голубоватым перламутром прожилок, огромные серые глаза смотрели совершенно бездумно, с тем упоением веселья, которое идет не всем блондинкам – у некоторых наводит на размышления о глупости. Но она была не просто блондинка – волосы имели редко встречающийся платиновый оттенок белого льна, изяществу ее рук и ног могла позавидовать любая муза живописца.

Вот она шагнула из короба на пол. Мужчины выдохнули. Девочка была босой, если не считать тонких золотых цепочек, оплетающих через один пальчик ее ступни сверху и оборачивающихся потом вокруг щиколоток. Она нашла глазами Платона и хихикнула, дернув плечиками, ему персонально.

– Кто ты, деточка? – спросил Запад Иванович.

– Василиса, – вероятно, собственное имя привело гостью в полный восторг, потому что она тут же рассмеялась, как смеются дети – заразительно и искренне.

Платон узнал этот смех-будильник и вздрогнул.

– Так это же!.. Это, вероятно, ваша невестка! – повернулся к Платону Север Иванович.

– Привет, папочка! – пошевелила пальчиками девочка.

– Да, я вот тут... Вы просили, я... – забормотал Платон, чувствуя, как пот заливает спину.

– Боже, какая прелесть! – воскликнул кто-то из гостей, подходя поближе. Остальные двинулись за ним.

– Платоша, а она – совершеннолетняя? – тихо поинтересовалась Серафима. – А то наши обжоры...

– Понятия не имею, – отмахнулся Платон. – То есть она... если это она, то уже была замужем и теперь вдова.

– Такую красоту нужно хранить в музее, – услышал Платон. – А ее возят в какой-то корзине.

– А кто тут главный? – вдруг звонко спросила Василиса.

Юг Иванович посмотрел на Запада Ивановича и громко объявил:

– Мы тут все одинаковые – обжоры! – и захохотал так, что звякнули подвески люстры на потолке.

– Должен быть главный! – настаивала девочка. – А то я – босиком.

– Потрясающая логика! – хмыкнула Мама-Муму, обаятельная толстушка лет тридцати.

– У меня скоро ножки замерзнут, – капризно заявила Василиса, переступая на месте.

Платон поразился, как у нее все это получается – ни намека на кокетство. Выгляди она по-другому – не так завораживающе, уже можно было бы приглашать психиатра.

– Ладно, я буду главным первые полчаса, – вызвался Запад Иванович, – и что делать нужно?

– Тогда ты посади меня на коленки на эти полчаса, – заявила девочка.

Опешивший Запад Иванович сделал к ней несколько шагов, потом повернулся к Платону.

– Что?.. Можно ее взять?

– Раз она так хочет, – пожал плечами Платон, рассмотрев, наконец, это создание при свете.

Конечно, девочка была похожа на Алевтину, но как-то отдаленно. Меньше ростом, с более притягательным лицом... Но вот глаза! Глаза были те же, что давеча смотрели на него близко.

– Я тоже, знаете ли, здесь не последний человек! – подкрутил ус Юг Иванович.

– Через полчаса! – сделала ему ручкой Василиса.

Она то сидела на коленках у тучного Севера Ивановича, то лезла под стол, ползая там и приводя собравшихся для таинства жрачки обжор в несколько нервическое состояние.

– До чего изящное создание! – с завистью в голосе сказала Серафима, заглянув под стол. – А покушать она не желает? А то мужчины что-то лениво жуют. Пусть она поест, Платоша, у меня и то от ее ползаний под столом начались колики. Очень уж у нее прикосновения нежные.

– Прикосновения? – поперхнулся Платон.

– Она трогает меня за ногу.

– Василиса, – наклонился Платон. – Вылезай. Хочешь поесть?

– А что есть? – она села под столом по-кошачьи, расставив колени, и сложила у ступней ладошки. И взгляд у нее был совершенно кошачий – никакого выражения.

– Есть холодная телятина с брусникой, заливная рыба, паштет из гусиной печени с трюфелями, цветная капуста с креветками и оливками, семга в вишневом желе, маринованные перчики с острым сыром, запеченные в сдобном тесте перепелки...

– Перепелки? – заинтересовалась Василиса и вылезла между ног Платона из-под стола. – Птички?

– Да, это такие маленькие птички.

– Их запекли в тесте?

– Это не совсем то, что ты думаешь...

– С косточками и перышками? – не слышит его Василиса.

– Нет. Мясо перепелки вложили в тесто и вылепили фигурку птички.

Осмотрев высокую горку в полсотни румяных птичек из теста, Василиса задумчиво посмотрела на Платона. Он вздрогнул – опять этот узнаваемый взгляд.

– А где косточки и перышки от них?

Сидящая рядом с Платоном Серафима тронула его ногу своей.

– Деточка, – сказала она голосом, которым взрослые бездетные женщины считают нужным говорить с детьми, – видишь, вон сидит дядя Петя, он сам настрелял в подсобном хозяйстве от своего никелевого комбината много-много птичек. Их доставили сюда самолетом, повар нам их приготовил, а косточки и перышки выбросил в мусорное ведерко!

– Покажи, – потребовала Василиса, взяв Платона за руку. Платон воспользовался этим и рассмотрел ее пальчики на левой руке. На среднем – подживший порез.

– Деточка... – решила продолжить воспитательную беседу Серафима, но Василиса остановила ее:

– Отвали.

– Ты хочешь пойти в кухню? – уточнил Платон. Дождавшись уверенного кивка, он спросил: – Чтобы осмотреть там мусорное ведро?

– Да.

– Ну что ж...

Выбравшись из-за стола, они направились в кухню под удивленными взглядами обжор.

Повар и два его помощника долго не могли понять, что от них требуется. Но хорошая оплата этой вечеринки и профессиональная вышколенность оказали свое действие. Один из помощников пошел на улицу рыться в полиэтиленовых пакетах, которые он только что туда выбросил, а сам повар провел «прекрасную фею» к столу, где обрезалось мясо с только что зажаренной на гриле тушки поросенка. Нет, – отказалась прекрасная фея, – ей не нужны косточки поросенка и его шкурка.

– Я еще не настолько хорошо умею колдовать, – усмехнулась она.

Принесли пакет с мусором. Ничем не выдав своего удивления, молодой помощник, бросая потрясенные взгляды на ноги стоящей рядом феи, открыл пакет, чтобы ей было удобно там рыться.

Василиса присела и запустила руку в пищевые отходы. Платон, стиснув челюсти, отвернулся. Когда она достала руку с прилипшими к пальцам перышками, он распрощался на этот вечер со своим аппетитом.

– Спасибо, – поблагодарила Василиса и даже изобразила подобие реверанса.

Из кухни она направилась в туалет. И заставила Платона вымыть ей ноги. Подняла в раковину правую ногу и выжидательно уставилась на Платона.

– Что – я? – удивился он ее нежеланию мочить руки. – Ну ладно...

Вымыл с мылом крошечную ступню, потом – другую. Присев и вытирая их своим носовым платком, Платон поинтересовался, не собирается ли она вымыть руки после такой потрясающей экскурсии на кухню?

Ничего не ответив, Василиса вернулась к столу и спокойно забралась на колени к Югу Ивановичу, вернее – на одно колено, потому что в сидячем положении его живот не позволял ногам сдвигаться. Она попросила его съесть птичку из теста. Юг Иванович съел пяток, потом решил накормить девочку. Платон в этот момент отвлекся, а когда поднял глаза, обомлел. Василиса стояла на столе между семгой в вишневом желе и паштетом из гусиной печени с трюфелями. Пританцовывая, она легко прошлась по всему столу и вернулась на прежнее место. Под одобрительный гул мужчин она начала танцевать, держа в руке надкушенную птичку из теста. Кто-то подсуетился, и небольшой оркестр, приглашенный под горячее, лихорадочно похватал инструменты и приступил к музыкальному сопровождению.

– Слезь немедленно! – прошипел Платон, пытаясь поймать Василису за лодыжку.

Его попросили не мешать. Василиса двигалась легко и красиво, с грацией профессиональной танцовщицы на обеденных столах. Не опрокинула ни одного бокала, не задела ни одного прибора. В какой-то момент она прижала руки с выпечкой к груди, потом резко выбросила их вперед и... из ее рук выпорхнула серая птичка, довольно неуклюже плюхнувшаяся на пол.

Все захлопали, кроме Платона.

Василиса на цыпочках вернулась к блюду с запеченным перепелиным мясом, взяла еще одну птичку. Прижала к груди. Выбросила руки. Птичка вылетела. Еще раз... И еще!..

Платон никогда не видел обжор в таком восторге. Они хлопали и кричали, заглушая музыку, а Платон в ужасе смотрел на встрепанных перепуганных перепелок, мечущихся под стульями.

Мама-Муму исхитрилась поймать одну, рассмотрела ее и даже пыталась выдернуть перышко.

Платон закрыл лицо ладонями.

Когда все поутихло, перепелок ловили совершенно обалдевший повар, два его помощника, саксофон и скрипка из оркестра. Компания обжор, забыв о еде, разбрелась по залу, пытаясь танцевать с Василисой. Она предпочла игру в прятки, и вот уже Юг Иванович с завязанными глазами топчется на месте и хлопает перед собой ладошками, как медведь.

Платон подошел к плетеному коробу и открыл его. Он обнаружил, что внутри короб устлан белыми заячьими шкурками. И запах... Он уже его слышал у себя в квартире, а теперь вспомнил – полынь.

– Платон Матвеевич, у меня к вам разговор, – тронул его за руку Запад Иванович. – Давайте уединимся на несколько минут, вы не против?

Они сели в маленькой комнате с двумя креслами и диванчиком вдоль стены.

– Как ваши семейные дела? – поинтересовался Запад Иванович.

Платон задумался.

– Можете не отвечать пространно, я не из вежливости спрашиваю, а по делу. Ответьте просто – вам нужна помощь, чтобы разобраться с семейными делами?

– Нет-нет, спасибо, помощь не нужна. Я сам.

– Я знаю, что в вашей жизни появился некоторый раздражающий фактор.

– Фактор? – не понял Платон.

– Бывший работник Конторы, он пытается раскрыть себе на пользу одно дело... Со счетами Богомола.

– Я решу этот вопрос сам, мне не нужна помощь, – твердо заявил Платон, почувствовав, что это решающий вопрос в разговоре.

– Рад за вас, – удовлетворенно кивнул Запад Иванович. – Другого и не ожидал. Это хорошо. Похвальная уверенность в собственных силах. У меня на вас большие виды.

«А зачем тогда спрашивал о помощи? – занервничал Платон, почувствовав, что в его жизни начинается что-то новое. – Эх, надо было согласиться ее принять, на этом бы разговор закончился, и Цапеля я бы больше никогда в жизни не увидел. И с Западом Ивановичем больше бы никогда наедине не разговаривал!»

– Что вы задумались? Не беспокойтесь, ваша жизнь не изменится. Все будет по-старому. Но мы тут подумали... Вы отлично вели финансовые дела Богомола, у вас талант, Платон Матвеевич. Я слышал даже, что вам удалось перевести большие суммы денег в американские инвестиционные компании. Не надо нервничать, я не прошу ответить, как именно вы это сделали – России туда пути закрыты. Я только хочу знать, уверены ли вы в подставной системе?

– Долго объяснять, – пробормотал Платон, – не было подставных иностранных фирм, все абсолютно законно...

– Вот и не объясняйте! – удовлетворенно откинулся в кресле собеседник. – Просто работайте дальше.

– Что вы сказали?

– Работайте дальше, у вас хорошо получается. Скоро выборы, надеюсь, вы правильно распорядитесь выделенными для этого у Богомола деньгами.

– Что это значит – правильно?

– Платон Матвеевич, – укоризненно посетовал собеседник, – вы же не такого масштаба человек, чтобы я просил вас оплачивать какую-то нужную фигуру. Если мне понадобится кого-то посадить в Думу, для этого у меня есть личный помощник с тремя высшими образованиями.

– Понимаю, – пробормотал Платон, вытирая мокрым носовым платком пот с лица. – Фигуру вы сами посадите.

– Вы мне нужны как главный бухгалтер, – наклонился к нему Запад Иванович. – Понимаете?

– Почти...

– Мне ли вам объяснять, что значит главный бухгалтер в фирме!

– Не-е-ет, не надо, спасибо...

– На первом месте у хорошего бухгалтера, что? Чутье! У вас есть чутье. Осмотритесь на этой цирковой арене, прикиньте, посоветуйтесь с нужными людьми – кстати, здесь есть трое таких умных, из политики. И выберите правильное партийное направление. Масштаб, Платон Матвеевич, вот ваша задача. Смотрите на четыре года и восемь месяцев вперед.

– Именно на четыре года и восемь месяцев? – услышав цифры, Платон начал приходить в себя, заинтересовавшись, наконец, разговором.

– Именно. В эту весну все предсказуемо получится, там уже поработали бухгалтеры других структур, деньги, как говорится, уже в деле. А вы пораскиньте мозгами вперед, что будет дальше.

– Кто еще знает о нашем разговоре? – спросил Платон.

– Да ведь никто ничего толком не знает, Платон Матвеич. Кто догадывался, что вы занимаетесь вложением в разные места денег, которыми распоряжался Богомол, тот и дальше будет догадываться.

– Поймите, я не хочу брать на себя никакой ответственности.

– А вы и не берите. Возьмите на себя мудрое инвестирование в надежные места под выгодные проценты. Процент оплаты за мудрость вы знаете. Отчета у вас никто не посмеет потребовать, кроме меня или следующего Запада Ивановича. Да и что с вас возьмешь? Бухгалтер... – Собеседник провел по коже подлокотников пальцами и встал. – Пора за стол. Горячее стынет небось.

Он вышел первым.

Платон, совершенно обессиленный, упал на спинку кресла и запрокинул голову.

В комнату неслышно вошел Северо-Запад.

– Платон Матвеевич, зачем вы это сделали? – спросил он.

– Что, голубчик? – дернулся Платон.

– Зачем прожгли брюки?

– Ах, это... Помните, вы мне гадали. Шестеро детей...

– Конечно, помню.

– Поздравьте. У меня уже есть трое. Одна родная и двоих придется оформить под опекунство. И я при этом, как последний дурак, сам себе веревку на шее затянул – не попросил помощи. Сам, сказал, разберусь с этой птицей. Этикет, политес. А вы говорите – брюки...

В комнату заглянула Василиса.

– Ты поговорил о делах? – спросила она Платона.

– Поговорил, – опешил он.

– Можно я тогда уже поеду? Устала с этими толстяками.

– Ты ела что-нибудь? Как ты поедешь? Подожди, тебя отвезут, – засуетился Платон.

– Спасибо, я ела перепелок в тесте, – ответила девчонка с невозмутимым взглядом. – А поеду я так же, как и приехала.

Перед столпившимися зрителями Василиса залезла в короб и медленно закрыла за собой крышку, посылая всем свободной рукой воздушные поцелуи. Вошел тот же лысый бородач, забрал короб и ушел, криво улыбаясь.

За стол обжоры возвращались молча.

– Ну, Платон Матвеич, удивил ты нас такой красотой, – поблагодарил за всех Запад Иванович.

– Слава богу, уехала, – шепнула Платону Серафима. – А то – никакой жрачки! Как ты с нею дома справляешься? В клетке держишь? Темперамент ведь – бешеный. Мужики небось по стене когтями карабкаются в окно. Вдова! – фыркнула Серафима.

– А дома она толстая – девяносто килограммов, с одышкой, волосики реденькие становятся, глаза отекают, – пробормотал Платон, разглядывая на тарелке гору мяса, обложенную дымящимися печеными бананами.

– Господа обжоры и дамы обжорки! – встал желающий сказать тост. – Все помнят, что следует запивать красным, а что – белым? Тогда предлагаю отведать парную оленину, сваренную в кисло-молочной сыворотке, и выразить потом повару свою оценку топаньем ног! Минуточку, я еще не закончил. Пусть умеющий жрать много и вкусно делает это всегда в присутствии таких же умельцев. А соблюдающий диету и берегущий фигуру – в одиночестве. Тогда все будут счастливы. Ну? Кто затопает первый под пустой тарелкой?

Следующий обжора представил поросенка, зажаренного на гриле и поданного с мочеными яблоками. Потом Мама-Муму заметила, что не все едят руками, как полагается, и чавканья не слышно. Она предложила восполнить эти недостающие звуки под тушеную крольчатину с черносливом и авокадо.

– Я люблю крольчатину, – вздохнула Серафима, споласкивая руки в серебряной чаше. – Пожалуй, пойду блевану поросенка, а то места нет. Ты как?

Опорожнение желудка вызыванием рвоты при жрачках не приветствовалось, но женщинам некоторые слабости прощались.

Платон прислушался к себе и удивленно заявил:

– А я, наконец, проголодался.

Поздно ночью, когда он, еле передвигаясь, вошел в квартиру, Илиса ждала его, задремав в кухне за столом перед книгой.

– Пожалуйста, помоги, – попросил Платон. – Тебе придется меня раздеть. Начни с ботинок.

– Да это хуже, чем запой! – возмутилась она, когда Платон, умоляя не толкать его, чтобы лишний раз не взбалтывать содержимое желудка, добрался до кровати и ждал, пока она уложит достаточное количество подушек под спину.

– Должен быть определенный угол наклона! – капризничал Платон. – Еще одну. Все. Достаточно. Можешь идти.

– Как это – идти? Рассказывай! – забралась она на кровать в ноги к Платону.

– Начали с отварной оленины, потом – поросенок на гриле, потом – крольчатина...

– Ты что, издеваешься?

– Извини, ладно. Сейчас перечислю закуски...

– Все так плохо, да? – участливо поинтересовалась Илиса. – Не хочешь говорить? С тобой никто не связался?

– Все в порядке. Моей спокойной жизни пришел конец. Меня застрелят или взорвут в машине. Но не сейчас. Года через три.

– Почему через три?

– Потому что именно тогда начнут искать действующих лиц и исполнителей по новой президентской кампании. Кого посадят, кого уберут по-тихому.

– Я ничего не понимаю! Ты остался бухгалтером или сдал дела?

– Остался, – удивленно посмотрел на нее Платон. – Господи, вот я и сказал это. Последнее время все только и делали, что пытали меня – бухгалтер или не бухгалтер? Все, кроме племянников... Они были уверены, что я наемный убийца. – Икнув, Платон закрыл глаза. – А я сейчас, обожравшись до потери чувства опасности, произнес эти слова прямым текстом в прослушки Цапеля. Лучше бы я признался в золотой медали по биатлону в молодости, ей-богу...

– Расслабься. Лужана, наверное, все микрофоны выковыряла, пока копалась в твоих вещах. Над каждым поплевала, потопталась вокруг себя туда-сюда и, прокляв навек, выкинула в мусорное ведро. Не отвлекайся. Ты свой процент оговорил?

– Да он, собственно, известен, – совсем оторопел Платон от такой осведомленности Илисы.

– Ну и чего ты тогда здесь стенаешь? Выбор был?

– Был момент, когда меня спросили, нужно ли помочь с решением проблемы.

– Какой проблемы? – Илиса не выдержала длительной отрыжки Платона и последующих стенаний – «просил же, только на оливковом!»

Она начинает подпрыгивать, отчего тело Платона тоже содрогается.

– Прекрати! У нас с тобой, если ты так хорошо разбираешься в моих делах, основная проблема – Цапель, – выговорил Платон, когда все успокоилось.

– И что – ты?

– Сказал, спасибо, сам справлюсь.

Задумавшись, Илиса теребила подол своего халата, скручивая его в жгут.

– Значит, так тому и быть, – кивнула она. Тряхнула кудряшками и посмотрела на Платона изучающе. – А как вообще... все прошло?

– Ты вела себя возмутительно, – погрозил пальцем Платон.

– Да ладно тебе...

– Ты залезла на стол и танцевала там.

– Подумаешь...

– Ты выпустила столько живых перепелок, что у повара теперь наверняка случится невроз на этой почве. Подойди ближе, – он постучал ладонью рядом с собой.

Илиса подползла и села в любимой позе – на коленки.

– Я хочу тебя поцеловать, – сознался Платон.

– Поцелуй меня как-нибудь во сне. Когда я буду спать.

– Тогда дай ручку. Погрей мне сердце.

Он бережно взял в левую ладонь мягкую полную ее ладошку и грелся, грелся, пока не заснул.

Ему приснился Венька, не маленький, как снился последние ночи, а взрослый, почему-то с подстриженными волосами и похудевший. Он стоял у кровати, испуская запах давно не стиранной пропотевшей одежды, и Платон подумал – запахи?.. во сне?

– Тони, ты ничего не бойся, со мной все в порядке будет. Мне нужны бабки, подсуетись, ладно? Квака говорит, у тебя с финансами трудно. Свяжись с адвокатом отца в Москве. Я пока выгребу все, что найду, без обид?

Платон долго потом ворочался, стонал и думал о бабках. Он видел Веню в окружении дюжины резвых старушек, которые веселились и прыгали на лугу, а Веня был в венке из ромашек.

Он крикнул и сел, тяжело дыша и заливаясь потом.

Никогда раньше Платон не жаловался на плохой сон после обжираловки, хотя знал, что многие из обжор после еды стараются не засыпать часов пять-шесть.

Кое-как выбравшись из кровати, он побрел в ванную и там долго-долго, так что даже шею заломило – наклониться он все еще был не в силах, – разглядывал грязную футболку и джинсы в корзине. Чтобы осознать происходящее, он взял футболку и понюхал ее.

И жизнь приобрела знакомые очертания смысла.

Платон пошел в гостиную и потряс спящую Илису. Она мычала и отказывалась просыпаться.

– Сейчас же проснись! – рассердился он, тряся ее сильней.

– А кто-то обещал поцеловать! – упрекнула она, как только села, протирая глаза.

– Венька жив, так ведь?

– Тела не нашли, – унылым голосом начала она.

– Хватит! Нашли, не нашли!.. Я только что нюхал его грязную одежду в корзине. Он говорил со мной! Ему деньги нужны.

– Вот свин поганый, – удрученно заметила Илиса.

– Я? – оторопел Платон.

– Венька – свин! Просила же его не показываться тебе на глаза, пока не слиняет в безопасное место!

– Нет, только подумай – что ты со мной вытворяешь? Как ты смеешь устраивать подобные вещи? Да я!.. Я слов не могу подобрать!

– Пошел ты на фиг со своими словами! – рассердилась она. – Думаешь, мне в радость исправлять твои ошибки?

– Мои ошибки? – не поверил ушам Платон.

– Да любой нормальный человек, даже бухгалтер, давно бы пораскинул мозгами и подумал, как защитить племянников! Почему я должна это делать? Одна! Почему, черт побери?

– Как это?.. Как это ты их защищаешь?

– А ты думаешь, что Цапель просто так сообщил матерям Веньки и Федора о смерти Богуслава? Он-то умеет просчитывать, не то что некоторые!

– А что – некоторые?

– А некоторые пускают в дом незнакомых женщин, даже не проверив их документы. Ладно. С Авророй ты думал, что она специально к тебе приставлена. Но Лужана-то! Разве тебе не приходило в голову, кто она такая?

– Приходило. Хватит кричать. Я и про Веньку думал и чувствовал, что он жив.

– Уйди, я спать хочу. Зачем разбудил тогда, наорал? Чувствовал он. Устала я с тобой, Платон Матвеевич. Уйду я от тебя. Трудно с тобой жить, ты слишком тупой.

– Минуточку, – присел Платон на диван. – Почему я тупой? И куда ты уйдешь?

– К мужу, куда же еще?! Мое место – возле мужа, а я с тобой тут вожусь с утра до вечера!

– В каком смысле – возле мужа? В смысле – ты хочешь умереть?.. – испугался Платон.

– О-о-о! – застонала Илиса. – Так и хочется засадить в тебя подушкой!

– Не надо подушкой, я еще не все переварил, много убирать придется. К какому мужу?

– К Федьке! У меня один муж пока что, выздоравливает, слава богу.

– Ага... – задумался Платон. – С Веней, я понимаю, как это ты сделала. А как же с Федором, он же раненый был?

– Ты понимаешь, как я это сделала с Венькой, который не умеет плавать? – подозрительно поинтересовалась Илиса.

– Что, совсем не умеет? – не поверил Платон.

– Я не знаю, совсем или не совсем, некогда было выяснять. Я просто нырнула в воду, лягнула ногой по голове Лужану и сунула Веньке нагубник от баллончика с кислородом. А как уж он потом – плыл или пешком по дну шел, этого я не знаю. А ты все понимаешь, да?

– Ты взяла с собой баллончик с кислородом на эту прогулку?

– Взяла! Я его купила на второй день пребывания у нас монашенки.

– Да откуда же ты знала, что она его топить будет?

– Я знала, что ей придется действовать по обстоятельствам. Венька не даст ей оружия и не попросит пальнуть в него. А обстоятельства можно ведь самой выстроить и ей навязать.

– Да, извини, я не представлял себе масштабов всего... – развел руками Платон. – Но Федор!.. Ты говорила, что Птах осматривал его тело. Как же это?

– С Федькой все как раз было проще – платишь деньги, и все дела. Твои, кстати, деньги. Короче, нырять хотя бы не пришлось.

– Но если Птах должен был увериться, что он мертв, это как минимум...

– Глубокая анестезия – триста пятьдесят. Наклейки на места возможного прослушивания пульса – сто.

– А вскрытие?.. Он наверняка поинтересовался вскрытием.

– Исполнение накладного шва и окраска кожи тела – тысяча. Оплата за молчание – еще пятьдесят процентов от общей суммы. Похороны с регистрацией места – тысяча. Новые документы – пять. Но это Федька сам захотел.

– Еще и похороны?.. Подожди, у него же были раны, их нужно лечить!

– Это, – кивнула Илиса, – самое дорогое. Одно проникающее ранение в грудь, одно касательное. Сейчас он в клинике под Москвой – триста пятьдесят в день. Оплачено до конца месяца. Выздоравливает...

– Что значит – сам захотел?

– Он не хочет возвращаться в свое имя, в свою прошлую жизнь.

– А чего он хочет?

– Он в Австралию хочет.

– Очень интересно. И что он будет делать в Австралии? – не сдержал улыбки Платон, представив Федора рядом с кенгуру – вместо шимпанзе.

– Гонять на мотоцикле, – как что-то совершенно естественное и понятное сказала Илиса.

Они помолчали. Потом Платон спросил:

– А он не хочет меня видеть?

– Не знаю. Он хочет, чтобы я в Австралию с ним ехала.

– А ты?

– С этим есть некоторые проблемы.

– Давай уж сразу все проблемы вываливай на меня. Еще есть что-то, чего я не знаю?

– Я, Платон Матвеевич, должна подгадывать ситуации, чтобы рассказывать тебе, чего ты еще не знаешь.

– Значит, еще что-то есть совершенно потрясающее и невозможное, помимо ситуации с братьями, да?

– Точно.

– Ты не смеешь так со мной обращаться! Ладно, ладно. Я не кричу. Так, вырвалось. Давай хотя бы подведем баланс.

– Это можно.

– Мои племянники живы.

– Угу.

– Нет, дай еще раз скажу. Оба – живы?

– Оба.

Глубоко вздохнув, Платон посмотрел на Илису, замотавшуюся в одеяло и подсевшую поближе к нему.

– Гимнаст знает, что Федор живой?

– Нет. Он и о Веньке ничего не знает. Ты ему не говори. Дед... как бы сказать – он старой закалки. Все время думает, какую из всего можно поиметь выгоду. Он не со зла, это от тяжелой жизни и от страха за нас.

– За нас? – удивился Платон.

– За меня, я имела в виду, – отвела глаза Илиса.

– Хорошо. Значит, об этом знаем только мы с тобой?

– И еще человек тридцать ребят на мотоциклах.

– Кока, твой адвокат говорил, что он видел знакомые глаза в шлеме, когда его избивали человек тридцать ребят с мотоциклов. Ты думаешь, Федор мог приехать на такое интересное дело?

– Я думаю – да, – кивнула Илиса. – Он знал, что Кива имел отношение к смерти Богуслава.

У Платона перехватило дыхание.

– Откуда?

– Гимнаст сказал. Пришел к нему в больницу в первый же день. Дождался, когда Федор очнется после операции, и сказал, что адвокат Кива руку к смерти его отца приложил. Надеюсь, – заметила она, – Гимнаст обошелся без подробностей.

– Пожалуй, я на сегодня переел новостей, – встал Платон. – Если смогу заснуть – не буди меня, хоть сутки просплю.

Платона разбудили в восемь утра. В коридоре стояли двое детей – близнецы Коки и с ними заплаканная худенькая девушка. Платон не узнал ее сразу, причесанную и в джинсах.

– Хулио умирать, – заявила девушка страстно, – он говорить, что вы хороший человек!

Плохо соображающий со сна Платон схватился за голову.

Илиса провела детей в кухню, усадила есть. Девушка, как привязанная, ходила за Платоном, но больше всего его пугало, что она то и дело порывалась схватить его руку и подтащить к лицу.

– Мы оставаться сиротливы! Вы знать, что мать детей тоже умирать?

– Да-да, я в курсе, пожалуйста, мне нужно одеться. Идите в кухню, вас покормят, там поговорим.

– Я не буду кормиться, пока вы не соглашаться нас приютить.

– Как вас зовут? – Платон подталкивал девушку к двери спальни.

– Эльза. Но я давно жить здесь, дети называть меня Чуня. Бог мой – они все умирать, и я тоже – умирать, и дети тогда оставаться трижды сиротами!

– Не надо, Эльза, так себя накручивать, вы не умрете, я уверен.

Кое-как дотолкав ее до кухни, Платон бросился переодеться – под утро, когда он решил все-таки лечь и выспаться, он смог самостоятельно облачиться в пижаму.

– Что делать? – в панике спросил Платон Илису, показывая на кушающую за столом троицу.

– А что тут поделаешь? Ты обещал Киве присмотреть за детьми?

– Обещал, но...

– Чего ты так пугаешься, Платон Матвеевич? Они же взрослые совсем. Да еще с собственной няней! Это тебе не новорожденные близнецы.

– При чем здесь – новорожденные близнецы? Что ты хочешь сказать?

– Потом, – отмахнулась Илиса. – Мы с Эльзой и с детьми поедем в магазин покупать еду. Нервной девушке я дам отварчику. Поселим их в гостиной, а я, уж ты извини, переберусь поближе к компьютеру – в кабинет. А ты иди, иди, Платон Матвеевич, занимайся своими делами.

– Да какие дела, у меня голова идет кругом!

– Кива оставил завещание?

– Кажется, да...

– А говоришь – какие дела. Кто хочет поехать со мной по магазинам? – крикнула она, уже отстранившись, уже вся – в новых заботах.

Через полчаса Платон остался в квартире один. Он никак не мог справиться с ужасом нахлынувших проблем. Пометавшись из спальни в кухню, потом в кабинет и обратно, Платон на третьем забеге почти споткнулся о сонную Василису в ее, вероятно, любимой и универсальной одежде – рубашечке на бретельках.

– Что ты здесь делаешь? – обалдел он настолько, что ущипнул себя за ногу. – Ты же только что...

– Писать иду.

– А откуда ты идешь, деточка? – он присел, отводя длинные волосы от ее прекрасного лица.

– Оттуда – показала она рукой на дверь кабинета.

– Ты не можешь идти оттуда, тебя там только что не было!

– Отстань, – сказала Василиса, пытаясь оттолкнуть Платона.

– Покажи, где ты спала!

Проигнорировав его просьбу, Василиса зашла в туалет и, не закрывая двери, устроилась на унитазе.

Платон, не веря глазам, смотрел, как девчонка прошлепала мимо него в кабинет, подошла к лежанке и... подняла ее верхнюю часть! После чего спокойно улеглась на наваленные туда подушки и опустила над собой крышку.

Стукнув себя кулаком по лбу, Платон чуть не взвыл: они с Венькой при обыске не посмотрели в хранилище подушек в кабинете – в открывающуюся тахту-лежанку! Подбежав, Платон поднял верх тахты и осмотрел подъемный механизм. Девочка с безмятежным лицом ангела лежала с закрытыми глазами на боку, подтянув ножки, и дышала совершенно бесшумно. Подъемный механизм по всем признакам заменили на новый, легкий в употреблении. А это еще что? Платон наклонился, разглядывая странную коробочку с прозрачной крышкой, в которой были сделаны крошечные отверстия. Он взял коробку в руки и чуть не закричал – там что-то шевелилось, большое и серо-зеленое.

– Не трогай Шушуню, – сказал девочка, не открывая глаз.

– А кто это? – содрогнулся Платон, разглядев у насекомого бесстрастные глаза и усики.

– Это Шушуня, богомол.

– Ах, богомол!.. – застыл Платон.

Постояв истуканом несколько секунд, Платон выбежал из кабинета, повторяя: – Богомол, да? Шушуня?!

– Папочка, закрой меня! – крикнула девчонка. – Верни Шушуню!

Но Платон уже, как в лихорадке, нажимал кнопки телефона.

Гимнаст подошел после одиннадцатого гудка. За это время Василиса вышла из кабинета, подошла к Платону, отняла у него коробочку и ушла обратно.

– Чего надо? – спросил голос Гимнаста.

– Чего мне надо? – зловеще поинтересовался Платон. – Да так, ерунда, пара вопросов.

– Платоша, ты? Что с тобой?

– Не перебивай! Вопрос первый. Кто положил яйцо богомола в тело моего брата, перед тем как ты вывез его к воде?

– Платоша, давай я приеду, и мы поговорим.

– Нет! – закричал Платон. – Второй вопрос у меня о девочке, которая держит в моей квартире насекомое по имени Шушуня.

– Ты нашел Ваську, да? Я говорил Илисе, что долго им в прятки играть не удастся.

– По порядку, пожалуйста! – перешел на визг Платон.

– Может, лучше мне приехать?

– Нет. Пока ты будешь ехать, Илиса вернется, и девчонка с богомолом опять исчезнет. Они появляются только поодиночке. Понимаешь?

– Ладно, Платоша. Яйцо богомола подселила в Славку Васька.

– Подселила в Славку? – ослабел в ногах Платон, нащупал тумбочку и сел.

– Она любит возиться с насекомыми, она добрая девочка, но немного со странностями.

– И как это произошло?

– Когда я убедился, что Славка помер, я Коке сразу велел уезжать.

– Минуточку! Давно ты с ним поддерживал отношения?

– Давно. Когда Илиса стала жить одна, десять лет ей было, она первым делом потребовала найти хорошего адвоката. Я спросил Коку. Тебя же я не мог спросить. Он согласился стать адвокатом.

– Как это – стать? – не понял Платон.

– Он же технарь. Он тогда тоже ушел от Славки. Ничего, выучился понемногу.

– Значит, ты один отвозил тело к заливу?

– Не один. С Васькой. Она летом всегда со мной сидит в Репино. Илиска работает, а она со мной. Ну вот. В машине она говорит: – «Дед, можно я дяде Славе посажу богомольчиков маленьких. Ему там веселей будет». Я говорю – можно. Чего ты еще хочешь, Платоша?

– Еще я хочу знать, когда ты позвонил Птаху, чтобы рассказать о теле.

– Ну что ж... Ты и это понял. Сразу, как Кока уехал, я и позвонил. Сказал, что нашел Славку в доме уже мертвым, наверняка – после гулянки с бабами. Он сразу примчался, отдал распоряжения, а сам быстро уехал. Я все сделал, как он сказал – завернул Славку в покрывало и отвез на залив.

– Зачем ты это сделал? – простонал Платон. – Зачем позвонил ему?

– Платоша, ты сам меня учил – из преступления так просто не выкрутиться, улики всегда останутся, так что лучше и не пытаться. Я позвонил, чтобы он все дела уладил с милицией. Я же не знал, что эта сволочь оформит тело, как неопознанное, и будет тебя доставать.

– А может быть, ты позвонил по старой памяти? Как его информатор?!

– Может, оно и так, – спокойно согласился Гимнаст. – Но неужто я сделал хуже, чем было? Платоша, ты уже понял? Ты понял, что у Альки родилась двойня? Если тебе интересно, – голос Гимнаста от сильного гула в ушах Платона отдаляется, еле слышный. – То Васька – старшая!

Трубка упала на пол.

– Эй! – кто-то легонько шлепает Платона по щекам и спрашивает: – А он не умирать? Такой прекрасный мужчина, такой большой, он не умирать?

Платон дергается от запаха нашатыря и видит перед собой лицо Кваки.

– Ну что еще случилось? – сердится лицо. – Почему ты лежишь в коридоре на полу? Кто звонил?

– Я звонил...

– Кому?

– Гимнасту. Я звонил, а потом трубка упала.

– Понятно... – Квака ходит возле севшего на полу Платона, кусает губу.

– Я думал, что ты одна, – выдавливает из себя Платон. – А ты спишь в тахте с богомолом в коробке.

Илиса сползает по стене спиной и тоже садится на пол. Дети Коки – мальчик и девочка тут же делают то же самое. Подумав, на пол осторожно присаживается и их гувернантка.

– Зачем ты стал это выяснять у Гимнаста?

– Я тебя уже спрашивал о неожиданностях, а ты что? Подгадать ситуацию хотела. Вот, не удалось подгадать. Девочка вышла пописать. Она действительно...

– Да. Мы близнецы.

– И мы близнецы, – тут же отреагировал мальчик на полу.

– Но вы же – как небо и земля, – не понимает Платон.

– У меня нарушен обмен веществ. Врачи говорят, это какие-то изменения в мозгу. А может, так и к лучшему. Представь, две одинаковые Васьки сразу. Ты бы чокнулся.

– Если вы существуете реально... – задумался Платон. – Какие имена у вас в паспортах?

– Она – Васса, я – Илиса. Фамилию нам дед дал свою – Квакшины мы.

– И она родилась первой?

– Точно, – усмехается Илиса. – Но хочу тебя предупредить – ума ей это не прибавило. У нее весь ум, как и полагается красавице, между ног живет. Сам знаешь, какой там ум. В детском доме в девять лет она не смогла проговорить алфавит наоборот, ей поставили клеймо – умственная отсталость, и я поняла, что пора оттуда линять.

– А наша учительница тоже говорит, что все двойняшки – дебилы, – вступила в обсуждение тяжелой жизни двойняшек дочка Коки. – Потому что у них один мозг, поделенный пополам, то есть половина мозга.

– Это возмутительно, я бить ей морда, мне присылать повестка! – загорелась негодованием Эльза. – Если меня засудить, я писать в суд в Страсбург!

– А где ваша вторая двойняшка? – спросил мальчик.

Платон встал с пола и пошел в кабинет, скорее от желания убедиться, что это был не сон – девочка существует в реальности. Он поднял крышку лежанки. Все желающие посмотреть на красавицу, у которой сердце между ног, сгрудились рядом.

– Это неправильная двойняшка, – шепотом сказала Эльза. – Таких красивых двойняшек у такой доброй сестры не бывает. Она злая двойняшка?

– Скорее сексуально озабоченная, – вздохнула Илиса.

Платон вдруг развернулся и схватился за сердце.

– Что? – кинулась к нему Илиса.

– Вас нужно залежать! – бросилась к нему Эльза.

– Один, два, три, четыре... – посчитал Платон детей. – Пять, – показал он пальцем на гувернантку. – Бог мой! С Венькой и Федором будет семь! А я зауважал этого человека!..

Неделя пролетела в сумасшедшем темпе. Стольких чиновников за короткий промежуток времени Платон еще не посещал. Он вспомнил о встрече с Птахом-Цапелем только в понедельник – выходные прошли. Хотел позвонить Гимнасту – никто не взял трубку.

Еще неделя прошла – Гимнаст не взял трубку.

Дети Коки вместе с гувернанткой за это время поучаствовали в похоронах папы, Авроры и монашенки Лукреции. Эльза рыдала над каждой могилой в жутком исступлении. Платон ей не мешал – пусть выплачет свой страх смерти.

Васса – все предпочитали называть красавицу Васькой – жила так же, как и до обнаружения ее Платоном в тахте. Ее никогда нельзя было найти, когда нужно, и она попадалась всем под ноги в самые суетливые дни. Было, правда, несколько дней, когда она поселилась в кресле в библиотеке и занялась разглядыванием иллюстраций в книгах.

Илиса, смеясь, рассказала Платону, как она впопыхах резала себе средний палец на левой руке, когда он обнаружил осколки бокала.

– Да как же ты узнала, какой палец надо резать? – поразился Платон.

– Ты побежал в кухню, едва не столкнувшись с Васькой, она тебя пропустила – шагнула в ванную, а потом прошла мимо спальни, кривясь и посасывая этот палец.

– А если бы я сошел с ума? – этот вопрос не давал покоя Платону, когда он, иногда поплевывая через левое плечо, думал, что жизнь налаживается.

– Не волнуйся, – ответила Илиса. – Как-нибудь я разобралась бы с твоей бухгалтерией.

– Не надо говорить о том, в чем ты не разбираешься.

– Да что тут особенного? Птах, думаешь, разбирается? Ему нужны были номера счетов и названия банков. Так?

– Не так, но допустим, – улыбнулся Платон.

– Берем вашу семейную библию... – направилась Илиса в библиотеку. – Только вот задача – какое взять издание? – она хитро посмотрела в открытую дверь на Платона.

Платон задержал дыхание, видя, как Илиса достала книжку в мягкой обложке.

– Так, посмотрим... Издание подготовлено издательско-редакционным центром «Богомол».

– Не надо! – двинулся к ней Платон.

– Теперь откроем последнюю страницу, – продолжала вредная девчонка. – Вот так удача! Настоящий раритет: тираж 2 экземпляра! Пересказ Стахеевой и Чапала по переводу Любимова. Иллюстрации П. Омолова. Ура!

Побледневший Платон смотрел на «Гаргантюа и Пантагрюэля» в ее руках.

В библиотеку вошла заинтересованная Эльза.

– Платон Матвеевич не любит иллюстрации Доре, – заметила Илиса, убирая книгу в мягкой обложке на полку и доставая другую, в кожаном переплете. – Настолько, что издал книжку о толстяках со своими рисунками.

Эльза посмотрела на Платона восхищенно. Платон перевел дух, прошел в библиотеку, сел в кресло и вытер пот на лбу.

– А мне нравятся гравюры Доре, – продолжала Илиса, листая книгу. – А вот интересная история. «Клянусь брюхом святого Обжория! – вскричал Карпалим. – До чего же хочется отведать свеженькой дичинки! И только он это вымолвил, как из лесной чащи выбежала большая красивая косуля! Карпалим недолго думая пустился за ней, а по дороге поймал на лету руками – Эльза, записывай цифры: четырех крупных дроф,

двадцать шесть серых куропаток,

тридцать две красные куропатки,

шестнадцать фазанов,

девятнадцать цапель,

тридцать два голубя,

а ногами убил:

штук десять-двенадцать кроликов,

пятнадцать диких поросят,

двух барсуков,

трех крупных лисиц». – Записала?

– Записала. Это кошмарное убийство, – содрогнулась Эльза. – Ногами! Пятнадцать маленьких поросят.

– Поставь книжки на место, – насупился Платон.

– Ты такой сердитый, потому что я угадала? – не унимается Илиса.

– Поставь книжку и больше так не шути. Я с тобой точно с ума сойду.

По коридору шумно пронеслись дети. Эльза бросилась к ним.

– Не боишься держать эти книги вместе? – Илиса отложила старинную книгу и взяла «раритет» с иллюстрациями П. Омолова. – Смотрите-ка! – нарочито удивилась она. – А здесь фазанов тринадцать, цапель восемь, голубей восемнадцать. А кроликов, кроликов-то целых шестьдесят три!

– Ладно, – сдался Платон, – я рад, что у меня такая умная дочь. Такая проницательная, хитрая и вредная. положи книгу.

– Нет, вы только посмотрите, – продолжала издеваться Илиса. – В рассказе о том, как сгинул Пикрохол, латников не пятнадцать тысяч, а двенадцать, пищальников восемь тысяч вместо девяти, а пушек всего восемьсот двадцать!

– Опечатки, – пожал плечами Платон. – Не приспособлены мы, Омоловы, к издательскому делу. Счетоводы и борцы мы еще туда-сюда, а вот издатели невнимательные...

– Платон Матвеевич, я восхищаюсь тобой, – серьезно заявила Илиса, поставив книги на полку. – Мне бы в голову не пришло таким образом открыто держать у себя номера...

– Так ведь пришло же, – перебил Платон, – угадала.

Еще через неделю Платон предложил всему многочисленному семейству выехать на дачу. Младшим обещал показать дедушку Гимнаста, фонтан с девочкой и большое стадо совхозных коров.

В джип все не поместились, и Васька предложила такой грандиозный выезд оформить лимузином с эскортом из дюжины крепких байкеров на мотоциклах. Глаза Эльзы загорелись, но Платон Матвеевич позвонил по номеру с замусоленной карточки и через полчаса во двор приехал на старом «Мерседесе» молодой человек, предпочитающий «Мальборо».

Только в Репино уже у ворот на участок Платон первый раз почувствовал страх – Гимнаст не вышел на звуки клаксонов. Платон взял ключи от ворот у соседей и узнал, что Гимнаста не видели уже давно, а вот гаишники только недавно увезли автомобиль, который стоял у ворот несколько дней, а потом на нем «дворники» сняли.

С замиранием сердца Платон обошел дом. Никого. Он вышел на веранду и увидел, что вся компания направляется к оранжерее. Что-то странное было в отблесках солнца от стекол, как будто они сильно запотели изнутри.

– Стойте! – крикнул Платон и побежал.

Вся компания с удивлением уставилась на него, закрывшего собой вход в оранжерею.

– Я войду первым! А вы пока отойдете на десять шагов назад, – твердо заявил Платон.

– А что случилось? – спросил автослесарь Леша. – Может, принести монтировку?

– Ничего не случилось. Васька, где ты взяла Шушуню?

– Здесь, – кивнула та на оранжерею.

– А где ты взяла оотеку?

– Чего?

– Яйцо, которое засунула в мертвого Богуслава?

– В зоомагазине. На Обводном канале есть магазин, который торгует редкими насекомыми.

– А эта твоя Шушуня уже взрослая?

– Это он, – заметила Васька. – Шушуня взрослый.

– Платон Матвеевич, вы боиться как это... сверчков? – спросила Эльза.

– Нет, я боялся, что этот вид богомола вырастает до огромных размеров. Но если не больше семи сантиметров... Все равно, вы отойдите на десять шагов.

И Платон открыл оранжерею.

И спустя много времени картина, представшая тогда его взгляду, холодит сердце. Сначала Платон увидел розы – много цветущих влажных роз, и вспомнил, что сам налаживал автоматическую поливальную систему разбрызгивания воды. Потом он увидел нечто настолько странное, что чуть было не позвал всех посмотреть, что это. Потом понял и закричал, запрещая детям входить.

– Можно я войду? – спросила Илиса. – Там Гимнаст, да? Я войду.

Она тоже несколько минут смотрела, не понимая. Потом вскинула на Платона удивленные глаза.

На полу оранжереи, в узком проходе между грядками, лежали два скелета в одежде – рядом, но один чуть навалился на другой. И скелетами это тоже нельзя было назвать, потому что костей видно не было – какие-то остатки плоти закрывали их. Разросшиеся розы бешено цвели, земля под ними была усыпана опавшими лепестками. Цвели помидоры, усыпав своими упавшими гниющими плодами проход, над помидорами, словно питаясь ими, цвела тропическая лиана, свесив длинные гроздья с мелкими, подтекающими каплями нектара цветками. Даже мох зацвел крошечными красными звездочками. И среди всего этого райского великолепия лежали останки двух мужчин в отлично сохранившейся одежде.

– А почему они не пахнут? – шепотом спросила Илиса.

– Вентиляция...– пробормотал Платон. – Но я не понимаю... – он отодвинул сильно изогнувшийся у земли ствол лианы, чтобы посмотреть на ботинки того, который лежал сверху, и присел от шороха, накатившего, как прибой.

Не в силах пошевелиться от ужаса, Платон смотрел, как тела внизу накрываются серо-зеленой шевелящейся массой. Шурша крыльями, из цветущих растений вниз лезли все новые и новые богомолы, пока на земле не оказалась одна бесформенная масса из шевелящихся насекомых.

К вечеру у Эльзы наконец прекратилась истерика, и она перестала уверять, что смерть ходит за нею по пятам в разных видах. Приехали представители органов. После долгих и муторных допросов, после бесконечного фотографирования места происшествия тела, вернее, то, что от них осталось, увезли. Богомолы разбрелись по участку, и чертыхающиеся милиционеры давили некоторых с хрустом, от которого у Эльзы случались сильные вздрагивания, переходящие в пятиминутную дрожь.

Дети Коки оказались с самой укрепленной и стойкой нервной системой. Узнав, что богомолы к зиме погибают, они уговорили Ваську отпустить к ним на волю Шушуню и заняться очень полезным делом – сбором в оранжерее спелых помидоров.

– Второй был Цапель, да? – спросила Илиса, присев к Платону на скамейку недалеко от клумбы с фонтаном.

– Да. Нашли документы в кармане рубашки.

– Они дрались?

– Вероятно... У Цапеля голова пробита, может быть, от падения на металлический уголок, и пистолет в руке, а у Гимнаста пуля в груди. Там жарко, – вздохнул Платон. – Разложение началось быстро. Ну почему я не приехал сюда один? – схватился он за голову. – Почему привез всех, даже этого несчастного парнишку-автослесаря?..

– Потому что мы – семья, – просто ответила Илиса.

– Семья... Гимнаст так и не сказал, где похоронил Алевтину, – вздохнул Платон.

– Здесь.

– В каком смысле? – напрягся Платон.

– Здесь, – Илиса протянула руку.

Она показывала на фонтан.

– Что, прямо здесь – в огороде? – прошептал Платон.

– В каком огороде? Когда здесь сажали чего? Она умерла в этом доме, Гимнаст и похоронил ее здесь..

Платон встал и подошел к клумбе. Присел, пошарил рукой под кустами роз. Нащупал каменную лягушку.

– Это потому, что я идиот, – сказал он, прижав лягушку к груди. – Мне нужно учиться жить заново. Я был слеп и глуп. Я не видел ничего у себя под носом.

Подошла Васька с большим спелым помидором. Предложила его Платону. Тот отшатнулся и закрыл глаза.

– Это моя лягушка, – заметила она. – Положишь потом на место и мордой направишь на фонтан. Понял?

– Понял. Мордой на фонтан.

– Ты уже привык, что нас двое? – спросила вдруг Васька.

– Нет, я никогда к этому счастью не привыкну, – вздохнул Платон.

– А ты кого больше любишь?

– Я очень люблю одну из вас, очень.

– Кого? – купилась и Илиса.

– Я Василису люблю, – обнял Платон девочек, прижимая их к себе. – Я вообще детей люблю. Знаете, как меня называл Цапель? Педофилом.

– Ну, тогда тебе крупно повезло в жизни, – хмыкнула Васька.

Кутаясь в теплый платок, пришла Эльза.

– Дети спят. А у нас еще будут похороны, да? – спросила она. – Я очень боюсь похоронов, а тут – целых два.

– Да не ходи ты на все подряд похороны! – предложила Васька.

– Нельзя, – покачала головой Эльза. – Смерть почет любит.

Прорезав небо ниточкой огня, упала звезда. Потом – еще одна.

– Видели? – обрадовалась Илиса. – Звезды падают!

– Кто-то умер, вот они и падают, – уныло заявила Эльза.

– Там нет звезд, – сказал Платон. – Посмотрите сами – видите что-нибудь? То-то же. Там нет звезд, нет неба, потому что там, как в заливе – вода, вода... Одна вода вверху.

– А я, пока вы спорили, желание загадала на звезду, – сказала Васька. – Я хочу быть толстой, неповоротливой и умной, чтобы меня все слушались.

– Зря сказала, – заметила Эльза. – Теперь не сбываться.

По траве, белея в темноте рубашкой, прибежал автослесарь.

– А вам звонят. Из аэропорта. Говорят, срочно. какой-то парень спрашивает, на каком языке разговаривают в Австралии?

Платон схватился за виски.

– А действительно, на каком? – задумалась Васька.

– На английском, – ответила Эльза, – а вам зачем? – она обеспокоенно искала в лице Платона ответ, предупреждая своим влажным затягивающим взглядом малейший намек на беспокойство или, чего доброго, на перемены в жизни – переезды, волнения и, естественно, новые похороны... И все это... в Австралии?..

– А аборигены? – не унималась Василиса.

– Ты еще спроси о кенгуру, – шепнула ей Илиса.

Платон нашел в себе силы успокаивающе улыбнуться Эльзе. Та вопросительно двинула левой бровью, не в силах справиться с испугом в сердце.

– Все нормально, – обнял ее плечики Платон. – Поедем в Австралию через два года.

– Через два? – нахмурилась Эльза. – Почему через два?

– Потому что через два года в Австралии даже аборигены будут говорить на русском языке и гонять на мотоциклах.

Примечания

1

Китайский богомол.

(обратно)

2

Цитирует Бориса Гребенщикова «Кострома mon Amour».

(обратно)

3

Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль.

(обратно)

Оглавление

Нина Васина . Приданое для Царевны-лягушки . . . .