«Леди не по зубам»

Ольга Степнова Леди не по зубам (Рейс особого назначения)

Бизон

Попутчик, как назло, попался неразговорчивый.

Мы отмотали уже километров сто, а он не сказал ни слова.

– К утру бы до Тайменки добраться, – попробовал я завязать разговор, но потерпел неудачу.

Парень молчал, напряжённо вглядываясь в дорогу, бегущую нам навстречу.

Сидя за рулём, я краем глаза видел его чёткий, точёный профиль и едва пробивающуюся щетину на скулах.

Глупое и небезопасное это дело – брать попутчиков на ночной дороге, но, во-первых, я склонен доверять людям, во-вторых, боюсь заснуть за рулём, не имея собеседника, в-третьих… В третьих, я плохо представлял себе смельчака, рискнувшего бы напасть на парня такой комплекции как у меня. Может, я излишне самоуверен, но мой рост, вес, армейские навыки, приобретённые в десантуре, и регулярные тренировки в спортзале давали мне право так думать.

Чтобы нарушить усыпляющую тишину, я попробовал настроить музыкальный канал, но на трассе ничего не ловилось.

Тогда я засвистел. Весело и беззаботно, исключительно для того, чтобы прогнать сон.

Фары били на километр вперёд, о стекло разбивались шальные ночные бабочки, встречных машин почти не было.

Я люблю ночную езду. Я любил бы её ещё больше, если бы так не хотелось спать…

Вот вчера мне попался попутчик так попутчик! Он травил бородатые анекдоты, фальшиво распевал блатные песни, а потом попросил «десять рубликов» на жвачку. Когда я предложил ему вместо «рубликов» непочатую пачку «Дирола», он с гордостью заявил, что «рублики предпочтительнее». Разошлись мы на том, что я зачем-то купил у него за полтинник целое ведро сморчков, которое он вёз с собой.

– Отлить бы, – вдруг глухо сказал сегодняшний мой попутчик, по-прежнему не отводя глаз от дороги.

Я оборвал свист на самой высокой ноте и посмотрел на него в упор.

Парню было лет тридцать, у него было загорелое, обветренное лицо и телосложение боксёра-тяжеловеса. Вещей при нём не было. Пожалуй, я сильно погорячился, согласившись подкинуть его на сотню-другую километров, в три часа ночи.

Останавливаться на безлюдной трассе лишь для того, чтобы этот крепыш справил нужду, не очень хотелось. Кто знает, что у него на уме…

Он перехватил мой взгляд и усмехнулся. Меня аж в пот бросило: никак этот ханурик решил, что я боюсь его!

Я прибавил газу.

– Пройдёшь в салон, в конце автобуса, за перегородкой, есть биотуалет. Там кнопка на бачке унитаза, смыть за собой не забудь.

– Мне бы под ёлочку! Как-то привычнее, – опять усмехнулся он.

– Делай, что говорю. Останавливаться не буду. Я тут не просто так катаюсь, у меня график. В восемь утра мне нужно быть в Тайменке. Тебя взял – пожалел просто.

Он опять усмехнулся. Его ухмылки стали меня раздражать.

– Это школьный автобус?

Наконец-то разговорился! Правда, сон у меня и так, как рукой сняло. Ничего так не тонизирует, как опасность.

– Да, это «скул бас». Мы гоним его на границу с Монголией. Этот автобус – гуманитарная помощь камбоджийским детям от бельгийских бизнесменов. Бельгийцы догнали его до Сибирска, где он перезимовал, а теперь мы гоним его в Монголию. Там передадим монгольским ребятам, они погонят его дальше. Такая вот международная гуманитарная акция.

– Что же это за график такой, которого ты придерживаешься?

– Мы не просто гоним этот автобус. У нас программа: «Нет наркотикам, да – здоровому образу жизни!». Развозим по сельским детдомам спонсорскую гуманитарную помощь и показываем культурно-развлекательную программу.

Парень заржал.

– Культурно-развлекательную программу! Ой, не могу!! Нет наркотикам! Спортом что ли детей алкоголиков учите заниматься?! – Он поднял вверх руки, сжал кулаки и напряг неслабые бицепсы. Под тонкой рубашкой обозначился чёткий конус его безупречного торса.

– Ты в сортир-то идёшь? – прервал я его веселье.

– Остановить свой «скул бас», чтобы я сбегал под ёлку ты боишься, а отправить меня в салон, где спят люди – нет?!

– Только рыпнись. Рон горло тебе перегрызёт.

– Рон у нас кто?

– Кавказский овчар. Девяносто килограмм веса и зубы как у медведя.

Он уважительно присвистнул.

– Ну, я пошёл?

– Только на цыпочках. Не дай бог тебе кого-нибудь разбудить в салоне.

В зеркало заднего вида я видел, как он, пригнувшись, прокрался вдоль двухэтажных кроватей, на которых спали мои коллеги. Дорожные условия уже приучили их спать, не обращая внимания на тряску и шум.

Хлопнула дверца сортира, щёлкнул замок.

Рон, дремавший под одной из полок, почуяв чужого, шумно понюхал воздух, но успокоился и заснул.

Некоторое время я ехал в одиночестве. Скорость держал девяносто, – всё-таки, это был автобус, а не гоночная машина, что накладывало определённые ограничения на мой водительский пыл и отличные шофёрские навыки.

Я ехал и думал, что, пожалуй, лучшего развлечения на первый месяц школьных летних каникул я и придумать себе не мог. Скорость, дорога, свежий воздух, красивый пейзаж за окном, впереди – Алтайский край, горные перевалы, приятные приключения, плюс полезное во всех отношениях дело для бедных камбоджийских детей и российских провинциальных детских домов, которым мы везли щедрые подарки и хорошее настроение.

Очнулся я от сигаретного дыма, щекотавшего нос.

– У нас не курят! – рявкнул я, думая, что из туалета вернулся попутчик.

Чья-то рука обхватила меня за шею. Я чуть было не вмазал по тормозам и с разворота не ударил стоявшего у меня за спиной.

– Чегой-то ты нервный какой-то, Бизя, – успела насмешливо сказать Беда мне в ухо.

– Тьфу, напугала, – чертыхнулся я, разгоняя дым перед носом рукой.

Запретить Элке Тягнибеде курить в автобусе я не мог по одной простой причине – она была мне не коллегой, не подчиненной, она была мне женой. Думаю, многие парни, прошедшие через брак, поймут, что я имею в виду.

За два года совместной жизни Беда приучила меня, что с ней легче расстаться, чем запретить ей что-либо делать. Так как расстаться с Элкой было выше моих сил по причине большой и светлой любви, приходилось закрывать глаза на её своенравный характер и вредные привычки.

Положение усугублялось тем, что Элка нежданно-негаданно стала писательницей. Вернее, свои детективы она строчила давно, но до сих пор её опусы не издавались. А тут, полгода назад, одно московское издательство вдруг приняло сразу все её книги, и они начали выходить одна за другой с перерывами в месяц.

Это стало катастрофой для моей личной жизни. Элка, и так никогда не отличавшаяся кротким нравом, стала проявлять чудеса звёздной стервозности. Но меньше любить я её не стал. Мне кажется, я стал любить её даже больше. Потому что ничто так не заводит, как баба, у которой куча амбиций и своё любимое дело.

Работу криминального репортёра Элка бросила сразу, как только её первый детектив появился на книжных прилавках. Как же, будет она теперь подчиняться какому-то там редактору, сдавать материалы в срок, дежурить в редакции! Будет её теперь кто-то править! Она бросила заявление об уходе на стол, заявив главному, что в гробу она видела «эту газету, эту работу, а в особенности эту зарплату!» Главный, надо отдать ему должное, попытался остановить Элку от необдуманного поступка, но она только фыркнула в ответ на сумму, которую он пообещал добавить к её зарплате.

Так я стал мужем писательницы. Не скажу, чтобы это было легко. Стирать, готовить, убирать квартиру и зарабатывать «на поесть» стало моей обязанностью. Элка с утра до вечера витала в астрале и думала над сюжетом. Она курила и писала, писала и курила, литрами пила кофе, почти ничего не ела, а воздух вокруг дивана, на котором она творила, был наэлектризован.

Хуже всего мне приходилось, когда у Беды наступал творческий кризис. Творческий кризис, насколько я понял – это такая штука, когда хочется, но не можется. Слова не стыкуются в предложения, сюжет заходит в тупик, и кто кого и за что убил, автору категорически непонятно. Кризис случался у Элки с регулярностью два раза в месяц, и в эти периоды я ходил по квартире на цыпочках, спал на кухне, на раскладушке, питался в школьной столовой, потому что запах готовящейся еды Элку раздражал.

Во время одного из таких кризисов я заявил Беде, что еду перегонять бельгийской автобус камбоджийским детям. К моему удивлению, она не разозлилась, а обрадовалась.

– Отлично, я еду с тобой, – заявила Беда. – Мне нужны свежие впечатления, а то я уже заработала целлюлит мозга на этом диване.

Спорить с ней было бессмысленно.

Так я очутился с женой в служебной командировке.

Кроме неё в автобусе были ещё три человека и наша собака, но это спасительной роли для меня не играло. Элка была единственной, на кого моё влияние, власть и авторитет замдиректора школы не распространялись.

– Что ж ты берёшь попутчика, которого боишься? – с издёвкой спросила Беда, убирая руку с моего горла.

– С чего ты взяла, что я его боюсь?

– Как же – вздрагиваешь и бледнеешь, как кисейная барышня! – Элка уселась в кресло рядом со мной.

– Элка, не зли меня. Ты ведь не хочешь ночью развлекать меня разговорами, вот я и беру попутчиков, чтобы не заснуть за рулём.

– А он ничего! Высокий, широкоплечий… Как ты думаешь, он узнал меня?

– Ну, если ты успела покрутить у него перед носом своим детективом с фотографией автора на обложке, а потом всучить книгу в подарок с автографом, тогда – конечно, узнал! Кстати, такой презент пришёлся бы ему очень кстати, в сортире закончилась туалетная бумага.

– Ты мстишь мне за то, что я сказала, что он «ничего»? – ласково поинтересовалась Беда.

– Он на голову ниже меня и килограммов на десять легче! – рявкнул я, не отводя глаз от дороги.

Она засмеялась. Ничего так не смешило её, как моя тихая ярость.

– Окно приоткрой! – буркнул я. – Почему спящие люди должны дышать твоим дымом?!

– О господи, – вздохнула она, открывая боковую створку, – кажется, я зря поехала с тобой! Скука смертная! Ночью едешь, днём колбасишься с дегенеративными детками, – никаких впечатлений! Даже уединиться негде! – Она игриво щипнула меня за бок.

Я давно заметил: сексуальный пыл Элки обратно пропорционален нашим возможностям остаться наедине. То есть, чем меньше шансов уединиться, тем больше она намекает на свою гиперсексуальность. В периоды невозможности остаться вдвоём, у неё совсем не «болит голова» и нет заявлений типа: «давай завтра!»

Я тяжело вздохнул, потому что не рискнул высказать свои наблюдения вслух.

– Что-то твой Шварценеггер в сортире задерживается, – сказала она. – А вообще-то, он стопроцентно неплохой парень!

– С чего ты взяла?!

– Рокки на него не рычал. Ты знаешь, что собаки видят ауру человека и поэтому точно знают, злой человек или добрый?

– Уж не знаю, что там видят собаки, но девицы типа тебя первым делом замечают у парней рост и ширину плеч.

Она захохотала.

– Ревнуешь!

– Вот ещё!

– Ревнуешь, ревнуешь! Хоть какое-то развлечение во всей этой «культурно-развлекательной» дорожной бодяге! Слушай, а в этой Тайменке есть речка?

– Понятия не имею. Наверное, есть.

– Если есть, то пока вы будете развлекать детдомовских охламонов, я пойду купаться и загорать топлес!

– Только вздумай. Запру в автобусе.

– Рискни. Сяду голой за руль, и буду гонять кур по деревне.

– Даже для писательницы ты очень уж эксцентрична.

– Даже для педагога ты чересчур занудлив!

– Элка, перестань. Не хватает ещё поругаться.

– Я и не начинала.

– Сядь за руль, а я пойду проверю, куда запропастился этот любитель путешествовать автостопом. Что-то не нравится мне этот гусь…

– Я здесь! – раздалось за спиной.

Беда обернулась и встала, уступая место попутчику. В узком проходе их разделяло преступно-маленькое пространство, они стояли, почти касаясь друг друга: она – длиннющая и худая, с короткой, чуть растрёпанной стрижкой, в очочках, отблескивающих тонкой оправой, в неизменно-потёртых джинсах и еле держащимся на тоненьких лямках топике; и он – выше её на голову, с выправкой и осанкой спортсмена, с плакатно-киношным лицом.

Я видел, как они стояли друг против друга, хотя и не отрывал глаз от дороги.

– Денис. Можно просто Дэн, – представился попутчик исключительно ей, словно меня не существовало.

– Элла. Можно просто Беда.

И ни слова о том, что она мне жена.

Чтобы сделать своё присутствие более заметным, я крутанул руль вправо. Не будь в салоне спящих людей, я сделал бы этот манёвр резче и круче, но и то, что я сделал, было недальновидно. Элку качнуло, она повалилась на грудь попутчику. Он с готовностью её поддержал, не давая упасть.

Чёрт меня дёрнул взять Беду в эту поездку! Сидела бы дома, строчила свои детективы и мечтала о вселенской славе…

Протиснувшись мимо попутчика, Элка ушла в салон.

Дэн сел рядом со мной и достал из нагрудного кармана сигареты. Я не стал запрещать ему курить, сказал только:

– В Тайменке выйдешь. Нам дальше не по пути.

Он пожал могучим плечом, кивнул и опять усмехнулся.

Гад!

Жаль, что я за рулём и не могу набить ему морду.

Все российские деревни похожи одна на другую.

Лес, речка, бездонное небо, бескрайнее поле, звенящая чистота воздуха и длинные ряды домов с палисадниками и огородами, тянущиеся вдоль пыльных улиц, по которым бегают полуголые, чумазые дети, бродят ленивые кошки и суетливо пасутся куры…

Тайменка не была исключением. И хоть на карте обозначалась она, как «районный центр», все симптомчики русской деревни были здесь налицо, включая явственный запашок навоза и полное отсутствие на дороге каких-либо дорожных знаков. На этом-то я чуть и не погорел…

Не разобравшись, где главная дорога, я вылетел с поворота, едва не вписавшись в бочину чёрной «Волги», вынырнувшей откуда-то справа.

Взвизгнули тормоза, автобус накрыла густая пылевая завеса, я налетел грудью на руль. Сзади послышались короткие ругательства моих пассажиров.

– Ёпть! – выдохнул Герман Львович, с грохотом падая с верхней полки.

– Блин-банан! – заорал Ганс, тоже не удержавшись на верхотуре.

– Чёрт побери! – консервативно выразилась Викторина Юрьевна, спавшая внизу и, по всей видимости, не пострадавшая.

– Гав! – высказался Рон.

– Твою мать!! – более традиционно ругнулась Беда.

Промолчал только попутчик. Он успел схватиться за ручку над головой, чтобы не клюнуть носом лобовое стекло. Я не ошибся: его реакция и физическая подготовка были на высоте.

Автобус замер в миллиметре от водительской двери «Волги». Я вытер со лба выступившую испарину.

– Ах ты, хрен косорукий! Гвозди тебе в колёса, дальний свет в рожу и грязного китайца в жёны!! Иди, в рыло дам! Иди, иди, хвост надеру! – заорал невысокий дядька в розовой рубашке и рванул мою дверь.

– Извините, – покаянно сказал я, догадавшись, что это водитель «Волги», – простите, тут совсем нет никаких знаков, а я не местный…

– Знаков ему не хватает!! – заорал мужик. – Не местный он, видите ли! А глазёнки, глазёнки-то кто разувать будет, когда за руль садится?!

Рон зарычал у меня за спиной, но Беда приказала: «Фу, Рокки!»

Попутчик выскочил из автобуса и вплотную подошёл к дядьке.

– Слышь, папаня! Ты руками-то не маши! Видишь, люди приличные, с гуманитарной помощью в вашу дыру едут, а ты с кулаками на них кидаешься! Глаза-то разуй, это школьный автобус, приехал детдому вашему помогать!

– Ох-ё!! – схватился за голову дядька, ринулся вдруг ко мне, и, схватив за руку, начал трясти её в приветственном жесте.

– Роднули!! Да я ж вас встречать еду, чтобы вы тут не заплутали! Я директор интерната, позвольте представиться! Оскар Васильевич Сикорук! – От избытка чувств мужик рванул ворот розовой рубашки, обнажив жилистую шею и хилую грудь. – Вот ведь какой эпизод случился скандальный! Вы уж никому не рассказывайте, чего я вам тут нажелал!!

Попутчик усмехнулся и вернулся в автобус.

Потом, припоминая события, я так и не вспомнил, когда и как он исчез…

Через двадцать минут мы уже были размещены в светлых комнатах интерната, как дорогие, долгожданные гости. Оскар Васильевич пригласил нас в столовую «отобедать», хотя время было около девяти утра. Столовая была пустая, видимо, дети уже позавтракали. Нам накрыли на длинных, составленных в ряд столах, еда была простая, но вкусная, а главное, её было много. Гречка с мясом, горячие пирожки с капустой, голубцы со сметаной, чёрный хлеб, холодец, омлет с помидорами, маринованные грибы и компот – много компота, с плавающими в стаканах, словно рыбы в аквариуме, крупными, мясистыми сухофруктами. Из всей нашей команды только Элка наморщила нос на всё это великолепие и попросила у поварихи бутылку «Перье» с лимоном, заявив, что гречку с мясом и пироги с капустой с утра едят только «психически нестабильные личности». Вместо «Перье» ей принесли «Карачинскую», и она с кислой миной пила минералку прямо из бутылки, всем своим видом показывая, что она намного выше таких земных удовольствий, как набить желудок с утра омлетом, грибами и холодцом.

С аппетитом уплетая голубцы со сметаной, я смотрел на неё и думал: всё-таки хорошо, что она поехала со мной, все-таки хорошо! Потому что… я бы скучал без её выкрутасов, без её холерически-буйного интереса к жизни и неуёмного поиска приключений. Потому что чёрт её знает, что бы она вытворяла в моё отсутствие в поисках выхода из своего «кризиса»…

Вся эта история с благотворительной миссией началась несколько дней назад.

Вернее, началась-то она гораздо раньше, но в путь мы двинули в первый день летних каникул – тридцать первого мая.

Неделю назад меня вызвал в свой кабинет директор школы Владимир Ильич Троцкий.

– Глеб Сергеич, – официально обратился он ко мне, хотя мы с ним давно были на «ты». – Выручай!

Когда Ильич говорил «выручай!», у меня, если честно, холодело под ложечкой.

Троцкий, несмотря на благообразную внешность, почтенный возраст и консервативный стиль одежды – безбашенный авантюрист. Как только он чует, что из какой-нибудь комбинации с использованием своего служебного положения можно получить материальную выгоду, у него начисто сносит башку и отказывает здравый смысл. Я много раз выручал его из опаснейших авантюр с риском для своей жизни и репутации, но что-то мне говорит, что Ильич никогда не угомонится. Более того, в последнее время я заподозрил, что директор школы не столько корыстен, сколько любит словить порцию адреналина от двусмысленных и опасных ситуаций. Разгребать последствия, правда, всегда приходилось мне, и всегда, выйдя сухим из воды, Троцкий божился и клялся, что никогда в жизни он больше не сделает таких глупостей, но проходило время, и всё начиналось сначала.

– Если мне опять после твоего «выручай!» придётся давать показания в прокуратуре, то я – пас, – твёрдо сказал я своему шефу.

– Ой, да ладно тебе, праведник, – поморщился Троцкий и засунул за щёку леденец, из чего я должен был сделать вывод, что ему страшно хочется выругаться. Одни при помощи мятных конфеток пытаются бросить курить, Ильич же с их помощью отучал себя материться.

– Делов-то, автобус перегнать до монгольской границы! Кому мне ещё такое дело доверить?! Курицам нашим? Или Герману малахольному? Ты один в нашей школе полноценный во всех отношениях, надёжный и сильный мужик.

Кажется, на этот раз дело было чистым и ничем не грозило.

Историю про бельгийский автобус знал весь город, о ней писали в газетах, рассказывали по телевизору.

Благородные бельгийские парни решили подарить камбоджийским детям школьный автобус. Они загрузили его под завязку разной гуманитарной помощью и двинули в путь. Без проблем проехав всю Европу, Белоруссию и часть России, на монгольской границе они вдруг напоролись на какие-то бюрократические заморочки. Что, как и почему помешало им пересечь границу, толком никто не знал, но результатом этого возмутительного крючкотворства стало то, что парни вынуждены были вернуться в Сибирск – ближайший крупный областной центр, где у них были знакомые. Дело было осенью, предстояла лютая сибирская зима с морозами, поэтому решено было, что бельгийцы самолётом вернуться на родину улаживать проблемы с документами, а автобус вместе с мешками гуманитарной помощи перезимует на автостоянке в Сибири. Весной бельгийцы планировали вернуться и продолжить свой путь.

Уж не знаю, как в ближайших друзьях этих парней оказался Ильич, но именно ему было поручено присматривать за автобусом, вовремя вносить плату за автостоянку, слить на зиму воду из радиатора и счищать снег с капота и крыши. Ему были оставлены ключи от автобуса, а в качестве награды за такую заботу было предложено воспользоваться материальными благами, которыми под завязку был забит жёлтый «скул бас». Чего там только не было – кофе, чай, макароны, косметика, шоколад, все виды консервов – от рыбных до овощных, ватные гигиенические тампоны, туалетная бумага, пара велосипедов, несколько радиомагнитол, роскошная гитара, одежда и … много чего ещё. Наивные бельгийские бизнесмены простодушно полагали, что если один человек немного попользуется продуктами, косметикой и предметами личной гигиены, которыми под потолок был забит автобус, то сильно от камбоджийских детей не убудет. Ну сколько может съесть за зиму консервов и макарон приличный дядечка, у которого хорошая зарплата и стабильное положение в обществе? Ну, несколько пачек и пару-тройку банок. Сколько тёплых носков износить? Две-три пары, не больше. Сколько рулонов туалетной бумаги израсходовать? Ну, десяток! А их, этих рулонов, было … несколько штабелей.

Так, наверное, рассуждали добрые бельгийские парни, оставляя зимовать автобус в Сибирске.

Они не знали широты русской души!

Ильич за зиму ни разу не сходил в магазин. За продуктами, косметикой, одеждой и туалетной бумагой он ходил только «в автобус». Кофе и чай дома и на работе он пил только бельгийский. Велосипеды перекочевали в гараж Троцкого, радиомагнитолы в спальню и кабинет. Гитара, на которой он отродясь не умел играть, зачем-то пылилась на стенке в его гостиной. Жена Ильча – Нэлька, варила супы только из бельгийских консервов. Лицо на ночь протирала бельгийскими ватными дисками, смоченными в бельгийских лосьонах. Бельгийский шоколад уже вызывал отвращение, его дарили налево и направо, чтобы не тратиться на подарки. Стол и дом у четы Троцких ломились от бельгийских гуманитарных благ и тогда они стали раздаривать их друзьям и знакомым, обеспечив себе репутацию щедрых и добрых людей. «Сходить в автобус» одним стало неинтересно, они приглашали для набега кого-нибудь из приятелей. Каюсь, сам там был пару раз, прихватив домой пару пачек отличного стирального порошка, банку томатов и несколько рулонов туалетной бумаги. Эта бумага особенно хорошо и быстро «расходилась». Кому охота на неё тратиться?!

Короче, в домах Сибирска люди уже стали по внешнему виду признавать вещички и продукты «из автобуса». Кофе, сахар, спортивные штанцы, носки, прокладки, поливитамины, дезодоранты и средства от комаров… Список был разнообразным и многофункциональным.

«Ой, и вы тоже в автобус ходили?» – радостно спрашивали друг друга знакомые знакомых Ильича, заметив друг у друга в туалете, или на кухне знакомые этикетки.

Великое русское понятие «халява» приобрело невиданный размах и интеллигентное бельгийское лицо. Правда, бельгийцам об этом было неведомо.

К весне бельгийский подарок камбоджийским детям походил на жертву разбойного нападения. Целыми в автобусе остались только стены и стёкла.

Впрочем, нет, не пострадало ещё и его внутреннее устройство – деревянные полки-кровати, маленький столик, биотуалет, перегородки и шторки на окнах.

Забрав из «скул баса», последнюю пачку макарон в апреле месяце, Ильич вдруг встал перед жестокой необходимостью ходить в магазины. По-моему, он испытал лёгкий шок.

К счастью для психики бельгийских парней, они не узнали, что случилось с автобусом. Бизнесменов так затянули неотложные дела на родине, что они вынуждены были обратиться к Троцкому ещё с одной просьбой: чтобы тот сам организовал перегон автобуса на границу. Там его подхватят монгольские друзья и погонят дальше – через Монголию в Китай, потом через Лаос в Камбоджу…

Я сильно подозревал, что согласившись перегнать «скул бас» своими силами, Троцкий содрал с бельгийцев приличный гонорар в конвертируемой валюте. Но меня это не касалось.

Мне понравилась идея небольшого путешествия на границу через Алтай…

– Я согласен, Владимир Ильич, – кивнул я. – Перегнать, это дело хорошее!

– Вот и хорошо, Сазонов, – без особой радости кивнул Троцкий, – вот и молодец, что не… – Он снова заложил за щёку конфетку, хотя первая ещё явно не рассосалась. – Вот и молодец! – повторил он. – Только это… тут не просто транспорт перегнать требуется, а ещё немного массовиком-затейником поработать. Я через районо командировку тебе организовал, благотворительную. Будешь по сельским детдомам ездить, раздавать гуманитарную помощь, ну и… программу какую-нибудь там развлекательную придумай, что ли… У тебя это получится. – Троцкий опять запихнул за щёку леденец.

– А где её взять, эту помощь-то? – спросил я. – Вы ж её того… съели.

– Спонсоров найди! – заорал Троцкий. – Что, маленький, что ли? У нас сколько человек на медаль идёт?! Семь или восемь! У одного папаша директор крупной фармацевтической фирмы, у другого директор центрального рынка, у третьего… Нет, я что учить тебя должен, Сазонов?! Ты завуч у нас или кто?! Я на фига Дору на пенсию отправлял?! Чтобы ты тупил здесь, как курица?! – В рот отправилась очередная конфета. – И возьми себе в помощники три человека. Сам выбери – кого. Можешь Германа малахольного – он вроде водить умеет, подменит за рулём, если что.

Судя по количеству конфет, сдерживающих ругательства, здесь всё же было что-то нечисто, но, поразмыслив, я отмёл все сомнения и с энтузиазмом взялся за дело.

Спонсоров я нашёл за два дня. Родители учеников, идущих в следующем году на медаль, не только с удовольствием профинансировали поездку, но и организовали гуманитарную помощь детям-сиротам. Это были мешки с медикаментами и одеждой, несколько жидкокристаллических телевизоров в комплекте с видеоплейерами, одеяла, постельное бельё и три десятка мобильных телефонов. Маршрут я согласовал с директорами тех интернатов, которые мы должны были посетить. Развлекательную программу под названием «Нет наркотикам, да – здоровому образу жизни!» написал за два дня и быстренько разучил её с коллегами, которым предложил поехать со мной. Это был преподаватель математики Герман Львович Абросимов, ученик, перешедший в одиннадцатый класс – Ганс Гаспарян, и учительница начальных классов Викторина Юрьевна Лаптева. Они с удовольствием согласились поехать в эту командировку, которая сулила не только увлекательное путешествие на Алтай, но и месячную прибавку к зарплате.

Решив, что ночью будем ехать, а днём работать с детьми, мы ранним утром двинули в путь.

Тайменка была второй деревней, которую мы посетили с благородным визитом, в первой – всё прошло как по маслу.

– Как ты думаешь, книжные магазины уже открыты? – в третий раз спросила меня Беда, когда после завтрака мы вернулись в светлую комнату, напоминавшую гостиничный номер: две кровати, столик, два кресла и две небольшие тумбочки. Остальным членам нашей команды выделили одноместные «номера».

– Какие магазины в такую рань? – в третий раз вяло отреагировал я и огляделся. – Чёрт, где бы побриться?! – Ни раковины, ни зеркала в комнате не было.

– Уже почти десять! Должны быть открыты! Я, пожалуй, пойду, прогуляюсь… – Элка решительно направилась к выходу.

– Стой! – Я перехватил её у двери и силой усадил в кресло.

У Элки был бзик – искать в магазинах свои детективы, посматривая при этом по сторонам, не признал ли кто из продавцов или покупателей в ней «ту самую Тягнибеду». Никто ни разу её пока не узнал, хотя пару раз она, как писатель, засветилась на телевидении, а один раз даже дала интервью многотиражной газете. Впрочем, нет, как-то при мне какая-то тётушка потребовала у неё автограф, но потом выяснилось, что она перепутала Элку с Ириной Хакамадой.

В общем, со славой у Беды пока было не очень, но её тонкий, породистый нос с готовностью ловил в воздухе её чудные, волнующие флюиды…

– Элка, у тебя ж тираж всего десять тысяч! С чего ты взяла, что твои книги должны продаваться в такой дыре?! Чёрт, как бы побриться?! – Я опять огляделся, отыскивая хотя бы розетку, но и её нигде не было.

– Да что бы ты понимал в тиражах! – заорала Элка, вскочила с кресла и заметалась по комнате, словно это была тюремная камера. – Что бы ты понимал!! Да ни одно издательство никогда не указывает реальные тиражи! Ни одно! Пишут десять, а издают – пятьдесят! Пишут – пятьдесят, а издают сто!! Мои книжки обязательно должны продаваться в этой деревне! Я же видела, как на меня пялилась повариха в столовой! Она узнала меня! А раз узнала, значит, читала мои детективы!

– Тише, тише, – попробовал я угомонить Элку, но она выкрутилась из моих рук и снова замельтешила по комнате.

– Мои книги должны тут продаваться! Я хочу видеть, как они стоят на полочке, как покупатели достают их, как смотрят на мой портрет на обложке, как листают, выборочно читая куски, как восторженно вытягиваются у них лица, как они идут на кассу и достают деньги… Я должна видеть это, чтобы дальше писать!

– Тебя послушать, так всех издателей надо пересадить за махинации с тиражами… Кстати, повариха в столовой вообще вряд ли умеет читать. Просто у неё никто никогда не требовал вместо завтрака минералки с лимоном. Да и таких длинных, вздорных девиц она вряд ли когда-нибудь видела в своём мегаполисе, вот и пялилась. Элка, сядь, не носись, мы твои книжки в Барнауле посмотрим, уж там-то они точно есть! – Я подкрался к ней сзади, схватил в охапку и зашептал на ухо: – Кажется, у тебя не болит голова, до начала нашей программы ещё есть время и мы наконец-то одни! Давай…

– Ты с ума сошёл! – возмущённо прошептала Беда и выкрутилась из моих рук: – За стеной бедные сироты, а ты готов учинить разврат на казённой койке! И потом, тут, кажется, нет замка… – Она демонстративно распахнула дверь, ведущую в гулкий коридор, пахнущий подгорелой кашей и хлоркой. – И знаешь, с такой щетиной просто неприлично приставать к женщине! – Элка миролюбиво потёрлась носом о моё плечо.

– Вот так всегда! Если не голова, так щетина или бедные сироты, – вздохнул я и пошёл во двор выгружать спонсорские подарки.

Автобус уже успел раскалиться под июньским утренним солнцем.

Из грузового отсека я достал коробку с видеоплейером, один телевизор, пакет с медикаментами, мешки с одеждой, постельным бельём и одеялами. Чего-то не хватало, я на минуту задумался, но вдруг вспомнил – мобильные телефоны! Сотовые были призами в тех конкурсах и викторинах, которые мы приготовили для детей.

Я перерыл весь отсек, но коробка с тридцатью мобильниками как в воду канула.

– Чёрт! – выругался я и пошёл в интернат за Гансом.

Гаспарян, голый по пояс, лежал на лужайке перед входом в здание, и загорал. Рядом с ним дремал Рон. Бабочки-капустницы порхали над ними, садясь то Гансу на грудь, то собаке на нос.

– Рота подъё-ом! – нарушил я атмосферу неги.

Парень подскочил, словно ошпаренный. Он был высоченный, черноволосый, с телом атлета и лицом ребёнка. Крупный с горбинкой нос и чёрные с поволокой глаза выдавали в нём кавказское происхождение.

– За мной, – приказал я Гансу.

Он с заискивающей готовностью трусцой побежал за мной.

– Здесь коробка с мобильниками стояла, не знаешь, где она? – спросил я его у автобуса.

– Я не брал! Это не я! – по-детски бурно отреагировал Гаспарян.

– Я спрашиваю, не знаешь ли ты, куда запропастилась коробка, а не говорю, что ты присвоил мобильники! – разозлился я. – Я точно помню, она вот тут была, рядом с телевизорами!

Ганс нахмурился и добросовестно перерыл грузовой отсек, последовательно передвигая мешки и коробки.

– Не-ту! – сказал он, вылупив на меня чёрные глазищи и хлопая пушистыми ресницами. – Пропали!

– Я и сам вижу, что пропали, – пробормотал я.

– Глеб Сергеич, а тот парень, которого вы подвозили, он не мог…

– Бери пакеты с подарками и тащи их в актовый зал, – оборвал я его.

И без Гаспаряна было понятно, что я идиот, дурак и полный кретин.

В ярости пнув какой-то пень, торчавший посреди дороги, я громко выругался.

– Эй! Чему так радуемся?!

Ко мне подошла Беда. Она успела сменить джинсы на короткий безумно-розовый сарафан, накрасить губы розовой помадой и вместо пляжных шлёпок одеть босоножки на шпильках.

– Ну, как я? – покрутилась Элка вокруг своей оси, придерживая мизинцем очки на переносице.

– Фея! Принцесса! Мечта сибирского педагога! – Больше я понятия не имел, как можно назвать девушку в розовом сарафане, ростом чуть меньше двух метров и фигурой легкоатлетки… Я и не помнил, видел ли я когда-нибудь Элку не в джинсах. По-моему, нет.

– Вообще-то, это не мой стиль, но… – Беда вздохнула, – среди навоза и кур вдруг так захотелось гламура! Этот сарафанчик мне Катька перед отъездом вручила. Он оказался ей мал!

Я понятия не имел, кто такая Катька, и почему она дарит свои вещи моей жене.

– Почему ты не спрашиваешь, кто такая Катька? – Элка подозрительно прищурилась.

– Твой хороший человек Денис спёр коробку с мобильниками, – мрачно сообщил я Беде.

– Вообще-то это ты его подсадил в автобус, – справедливо заметила Элка. – Я давно говорила тебе: брось дурацкую привычку подбирать попутчиков! И потом… что-то не верится мне, что Дэн их прихватил! Мобильников было штук тридцать, а у него не было ни сумки, ни рюкзака! Он что, за щекой их унёс, как хомяк?!

– Дэн! – заорал я и снова пнул трухлявый пень так, что щепки полетели от него во все стороны. – Он для тебя уже Дэн?! Да он просто вор, этот гад! Сейчас пойду в милицию, накатаю заяву, пусть его в розыск объявят!

– Ты видел, как он ушёл?

– Нет! В том-то и дело, что он исчез незаметно! Это он упёр телефоны! – Я решительно направился в сторону интерната, чтобы позвонить ноль два.

– Стой! – спотыкаясь на своих каблуках, Беда побежала за мной. – Мне кажется, это не он! Поверь моему богатому детективному опыту, это точно не он!

– Не он?! – спросил на ходу я. – А что он так долго делал в сортире?! А сортир рядом с грузом! А ты ему глазки строила и хвостом перед ним крутила!

– Я?! – Элка бежала чуть сзади и сбоку. – Я глазки строила?! Я крутила хвостом?! Ну ты и… ну ты… – она захлебнулась эмоциями, но поняв, видно, что такой стиль разговора не подходит её гламурному образу, вдруг тихо и высокомерно сказала: – У Дэна лицо честного человека!

Первый раз Элка не почуяла криминала там, где он был налицо.

Не скажу, что это меня обрадовало.

Я вспомнил высоченного, широкоплечего Дэна с голливудским лицом и скрипнул зубами от злости.

– Тридцать телефонов не могли никуда завалиться, – резко сказал я Беде.

– Это не он!

– Больше некому!

Она не стала мне больше ничего отвечать, обогнала меня и пошла к интернату шаткой походкой неопытной манекенщицы.

– Больше некому! – крикнул я ей вдогонку. – Нужно спросить у всех наших, не пропали ли у них деньги и личные вещи!!

В окнах второго этажа я заметил смеющихся интернатских детей. Они показывали на нас пальцами и изъяснялись между собой какими-то замысловатыми жестами. В этот момент я не придал этому никакого значения.

Всё выяснилось через пятнадцать минут.

В милицию я так и не позвонил.

Кабинет директора, где был телефон, оказался закрыт, а свой мобильный я оставил в автобусе, когда разгружал вещи.

Решив, что сообщить об ограблении я ещё успею, и стараясь успокоиться, я направился в актовый зал, где вовсю шла подготовка к нашему выступлению. Зал был маленький, тёмный и плохо отремонтированный. Линолеум на полу пузырился, стены выкрашены неравномерно, с подтёками, а вместо кресел в зрительном зале стояли разномастные, потёртые стулья.

По сцене суетливо бегал Герман Львович. Он уже настроил кинопроектор, поставил на стол, покрытый зелёной скатертью, вазу с цветами, и теперь носился из угла в угол по дощатой, щелястой сцене на первый взгляд совершенно бессмысленно.

– Всё готово? – уточнил я на всякий случай, наблюдая за его передвижениями. – Можно начинать?!

– Ёпть! – привычно выругался плюгавенький Герман Львович, на секунду остановившись. – Микрофон нигде не могу найти! Что, у них тут микрофона нет, что ли?! – Он опять начал носиться по сцене, заглядывая во все углы, будто микрофон мог завалиться в какую-нибудь щель.

– Если нет микрофона, то это не страшно, – попытался я его успокоить. – У меня громкий голос, а зал очень маленький. Услышат!

– Это у вас голос громкий, – проворчал математик, – а у меня хронический ларингит – профессиональное заболевание педагогов. Я не хочу надрываться! – Он зачем-то понюхал зелёный занавес и брезгливо поморщился.

– Герман Львович, скажите, у вас ничего не пропало?

– В смысле?! – несказанно удивился он. – Что значит «не пропало»?

– Ну, деньги или личные вещи? Всё на месте?

– Да были бы у меня деньги, разве ж я здесь бы был?! – грустно усмехнулся математик. – Я бы в Анталии на пляже лежал, Глеб Сергеич! А вещи… вот мои вещи, на мне – штанцы, ремень, рубашонка, штиблеты, мозоль на пальце и шрам от аппендицита. – Он весело рассмеялся, видимо, это была его лучшая шутка в жизни.

В зал вошёл Ганс, и мы прошли с ним за кулисы. Оказалось, что там, на трёхногом стуле, прислонившись к стенке, сидела Беда и курила.

Я выхватил у неё сигарету.

– С ума сошла! Мы приехали пропагандировать здоровый образ жизни!

– Это вы его приехали пропагандировать, а я тут так, покурить вышла, – огрызнулась Элка, но сигарету всё же затушила.

Я выглянул из-за занавеса, который отчего-то вонял копчёной рыбой. Зал постепенно начал заполняться детьми. Отчего-то это были очень тихие дети, они не орали, не гомонили и не свистели, они чинно рассаживались на стулья, с пристальным вниманием рассматривая сцену.

– Микрофона-то нет! – принялся за своё Герман. – Я как конкурсы проводить буду?! Горло надрывать?!

В первом ряду расположились педагоги и воспитатели. Оскара Васильевича среди них не было.

– Готовы? Начинаем! – скомандовал я.

– Стойте, ёпть! – шёпотом заорал Герман Львович. – А Викторина-то где?!

– И где?! – нахмурился я и огляделся. Викторины Юрьевны за кулисами не было.

– Я её в коридоре видел, она с директором интерната разговаривала, – сказал Ганс.

– Нет, без микрофона полная лажа! – гнул своё Герман Львович. – У меня голос и так казённый, а к Барнаулу я охрипну совсем!

Я почувствовал, что с удовольствием пососал бы мятный леденец, чтобы громко не выругаться.

– Ганс, у тебя ничего не пропало? – на всякий случай поинтересовался я у Гаспаряна. – Деньги, документы, личные вещи?

– Да нет, вроде, – пожал он плечами. – У меня ничего такого и не было…

– Странные вы люди, ничего-то у вас нет! Всё равно после вступления позвоню в милицию, пусть ищут этого проходимца!

Я сказал это большей частью для Элки, но она и глазом не повела, сидела и рассматривала свой маникюр бордового цвета.

И тут за кулисы ворвалась Викторина Юрьевна. Она была красная и растрёпанная, словно за ней гналась толпа хулиганов.

– Глеб Сергеич! Это чёрт знает что! – зашептала она, терзая на шее жгутом повязанный платочек. Викторине было едва за тридцать, но она невероятно старила себя манерой носить широкие длинные юбки, бесформенные блузки, бабушкины платки на шее и очки в роговой оправе. Волосы у неё неизменно были собраны в тугой пучок на затылке, а косметикой она не пользовалась даже на восьмое марта.

– Вот и я говорю, что это никуда не годится, – согласился я с ней. – Пора начинать, а вас нет! Куда вы запропастились?!

– Вы знаете, что это интернат для слабослышащих детей?! – выпучила она из-под очков глаза. – Я только что разговаривала с Оскаром Васильевичем и он сказал…

– Что-о?!! – заорал я.

– Ёпть! Так вот почему у них микрофона нет! – ошарашено пробормотал Герман Львович.

– Блин-банан! – воскликнул красавчик Ганс. – Так это… они что, все глухие что ли?! А почему нас никто не предупредил?! Как же мы выступать-то будем?!

Я снова вспомнил про конфетки, которыми Троцкий заедал распиравшие его ругательства. Большая часть нашей программы была построена на прямом общении со зрителями. Я понятия не имел, что буду делать на сцене перед глухими детьми.

– Господи, ну неужели же вы не видели, что дети общаются между собой жестами?! – вопросила Викторина Юрьевна, заламывая руки.

Беда беззвучно захохотала, схватилась за живот и, согнувшись пополам, с грохотом свалилась с трёхногого стула.

– Прекрати паясничать! – Я подхватил её и опять пристроил на стул. – Нет, ну что-то же они слышат! – пробормотал я, припав глазом к щели в занавесе. – Слабослышащие, это же не совсем глухие? Да?!

Маленькая доля моего оптимизма не вызвала у коллег никакого ответа.

– Викторина Юрьевна, у вас ничего не пропало? – тихо спросил я. – Деньги, документы, личные вещи?

– Хорошее настроение у меня пропало! – с горечью ответила учительница младших классов и вздохнула: – Что делать-то будем?!

– Слава богу, что мобильники спёрли, – встрял Ганс, – а то дарить телефоны глухим детям как-то не очень…

– Спокойно! – вдруг вмешалась Беда. – Глеб правильно говорит, слабослышащие, это совсем даже не глухие! Что-то они да слышат! А тем, кто не слышит, я сурдопереводом помогу!

Мы уставилась на неё.

В своём розовом мини, с розовыми губами и бесстыже-длинными загорелыми ногами Элка никак не вязалась с образом сурдопереводчицы для глухих детей.

– А вы… это… умеете сурдопереводить? – подобострастно спросил у неё Ганс.

– А чего тут уметь-то! – воскликнула Элка и сделала какие-то непонятные стремительные движения пальцами, похожие на те, которыми объяснялись дети в окне.

Может, она и дурачилась, но выбора у меня не было. В конце концов, у меня в анамнезе был полуглухой дед, который долгое время наотрез отказывался носить слуховой аппарат и с которым я натренировался разговаривать громким ором. У меня были мощные лёгкие и громовой голос. Выхода не было, надо было рискнуть.

– Только попробуй что-нибудь выкинуть! – шепнул я Беде. – Переводи, как хочешь, но чтобы дети всё поняли!

Элка радостно закивала и огладила по бокам свой розовый сарафан, давая понять, что впервые за время этой поездки ей не скучно.

Я вышел на сцену.

Беда шагнула за мной.

– Друзья! – заорал я во всю глотку. – Мы рады вас видеть!

Элка, стоявшая рядом со мной, сделала руками загадочные пассы, низко поклонилась и широко улыбнулась.

Дети в зале заулыбались, воспитатели в первом ряду недоуменно переглянулись между собой. Я поискал глазами Оскара Васильевича Сикорука, но не нашёл. Стараясь строить простые и лаконичные предложения, я продолжил:

– Мы приехали к вам с весёлым представлением, которое докажет вам, что наркотики это вред!

Я почувствовал, что краска заливает лицо. Объяснять бедным детям, которые в своей короткой жизни и так хлебнули горя, что колоться нехорошо, мне показалось глупым. Но другой программы у нас не было.

Беда изобразила укол в вену, сделал страшное лицо и, закатив глаза, стала плавно падать на сцену.

– Употребляя наркотики, вы можете опуститься и пойти по кривой дорожке, – пробормотал я под нарастающий смешок в зале.

Элка, только что свалившаяся на пол, вдруг встала на четвереньки и пошла по сцене зигзагами, мелькая, своими чёрными кружевными трусиками.

Зал взорвался хохотом, смехом и аплодисментами. Если бы я не знал точно, что это глухие дети, ни за что не поверил бы, что они могут так громко ржать.

– Платье одёрни! – зашипел я на Элку и она, стоя на карачках, одной рукой бесстыдно натянула на зад подол.

Воспитатели в первых рядах неприкрыто хмурились и о чём-то переговаривались.

– Мы бы хотели показать и рассказать вам, чего может достичь человек, если он ведёт здоровый образ жизни и занимается спортом, – уже без особого нажима на голос сказал я, так как понимал всю бредовость ситуации, в которую попал.

На это моё заявление Элка бодро вскочила, с улыбкой дебильной дуры сделала несколько высоких махов ногами, потом пару раз присела, вытягивая руки вперёд, затем вдруг начала низко наклоняться вперёд, ударяясь лбом о свои коленки. Очевидно, она изображала производственную гимнастику.

Дети рыдали от смеха. Воспитатели недобро смотрели на сурдопереводчицу, которая, сделав неустойчивую ласточку, покачнулась на шпильках и чуть не упала.

– Давайте для начала посмотрим фильм, который расскажет, до чего могут довести молодого и здорового человека наркотики, – пробормотал я, пялясь в пол и не зная, куда девать себя от стыда.

Элка, приложив к глазам сложенные на манер окуляров пальцы, покрутила ими, словно настраивая резкость в бинокле, потом, будто увидев что-то ужасное, с громким криком отшатнулась назад и, не удержавшись на шпильках, с грохотом рухнула на дощатый пол, высоко задрав ноги и давая в полной мере лицезреть залу свои сексапильные стринги.

– ……ц, – не сдержавшись, тихо выругался я, и позорно сбежал со сцены под оглушительные аплодисменты.

Элка осталась лежать на сцене, конвульсивно подёргивая коленями.

– Гасите свет! – закричал я. – Запускайте фильм!

Фильмец был весёлый, но поучительный. О том, как лёгкие наркотики провоцируют употребление более сильных…

– Какой фильм?! – набросилась на меня Викторина Юрьевна. – Они же не слышат ничего!

– Зато видят! – огрызнулся я и дал отмашку Герману Львовичу, который сидел в операторской, чтобы тот запускал картину. – Пусть смотрят, хуже не будет!

Свет погас, засветился экран. Гогот в зале не прекращался ни на секунду. Судя по цокоту каблуков на сцене, озвучивая титры, Элка отплясывала камаринскую.

– Немедленно уйди со сцены! – негромко приказал я ей, но она и не подумала меня услышать. – Прекрати! – в голос заорал я.

– А с чего ради вы вздумали выражаться на сцене? – ледяным тоном поинтересовалась у меня Викторина Юрьевна. – Здесь ведь не все глухие! – язвительно добавила она.

Я опять почувствовал, что краснею.

– Извините, не сдержался. Очень уж нештатная ситуация, – процедил я сквозь зубы.

– И жену бы свою угомонили, а то она там уже фуэте крутит, а какое это имеет отношение к содержанию фильма?

– Никакого, – мрачно согласился я с ней, – но всё ж какой-никакой сурдоперевод…

– А чё, прикольно! – засмеялся вдруг Ганс, подглядывающий из-за занавеса за тем, что происходило на сцене. – И детям нравится!

На сцене послышался грохот и новый взрыв смеха.

– Опять упала, – прокомментировал Ганс. – Это она специально падает, когда на экране наркоманов показывают!

– Чёрт знает что! – возмущённо подёргала платочек на шее Викторина Юрьевна.

– А, будь что будет! – обречённо махнул я рукой и присел на трёхногий стул.

Дальше в программе был кукольный спектакль, который мастерски исполняла Викторина, ловко орудуя куклами, одетыми сразу на две руки. Сценки были написаны лично Викториной, и она очень ими гордилась.

После кукольного спектакля мы с Гаспаряном должны были изобразить на сцене показательный бой в стиле каратэ, потом Ганс устраивал на сцене сеанс бодибилдинга, демонстрируя свои безупречные мышцы. Я должен был стоять рядом и объяснять, какие мышцы и как правильно прокачиваются. В конце программы Герман Львович проводил много весёлых конкурсов, победителям которых вручали ценные призы.

Половина этой программы летела к чёртовой матери, потому что аудитория ничего не слышала, вторая половина не могла состояться по той же причине, плюс украденные телефоны, которые и были призами.

У меня голова шла кругом!

А Элка беззаботно выкаблучивалась на сцене.

Поднявшись по боковой лестнице, за кулисы вдруг ворвалась пожилая дама в тёмном костюме и белой блузке с пенящимся у горла жабо.

– Я не понимаю, что происходит! – перекричав хохот в зале, возмущенно воскликнула дама, обращаясь ко мне. – Вы что, артисты погорелого цирка? Тогда при чём тут фильм о наркотиках?! Очень странная и разнузданная клоунада! – кивнула она в сторону сцены. – Ваша девушка в розовом растлит наших сирот! А вы, вы что себе позволяете?! Почему материтесь на сцене, словно сапожник?! – она обличительно ткнула в меня пальцем с нанизанным на нём перстнем с огромным янтарём.

Я вжал голову в плечи и вытер о джинсы вспотевшие руки. Мне хотелось провалиться сквозь землю перед этой благообразной тётушкой, словно я был не завучем средней школы, а второклассником, попавшимся на курении в туалете.

Викторина Юрьевна, глядя на меня, нехорошо усмехнулась, и только Ганс поспешил на помощь.

– Так это, у вас тут никто не слышит ничего! У вас же дети глухие! А когда Глеб Сергеич ругнулся в сердцах, Элла этого не переводила!

– Кто вам сказал, что наши дети глухие? – нахмурилась воспитательница.

– Так это… – Ганс уставился на Викторину Юрьевну.

Я тоже хмуро посмотрел на неё. Кровь пульсировала в висках от бешенства. У Викторины порозовели щёки, и она отступила назад, словно хотела спрятаться в складках тяжёлого занавеса.

– Как же, как же… – пробормотала она. – Мне Оскар Васильевич сам сказал…

– У нас есть группа слабослышащих детей, – ледяным тоном произнесла воспитательница, – но их всего тринадцать человек. Остальные все – нормальные дети! Но даже те, кто плохо слышит, отлично умеют читать по губам! Я не понимаю, зачем вам понадобился этот цирк, этот балаган, этот разврат, этот…

– Чёрт! – Я выскочил на сцену, сгрёб в охапку Беду и утащил её за кулисы под громкие аплодисменты и хохот зала. Она так вошла в раж, что кривлялась даже будучи у меня в руках.

– Сиди тихо, – приказал я ей и усадил на стул. По моему тону она поняла, что лучше не спорить, вздохнула и села с видом примерной девочки, сложив на коленях руки.

– Где Оскар Васильевич? – спросил я у воспитательницы. – Почему директора нет в зале? Позовите его, я сейчас всё ему объясню!

– А по-моему, всё хорошо получилось, – не очень уверено заявил Ганс. – Сам знаю, как иногда полезно поржать с товарищами в общественных местах…

– Замолчи! – прикрикнул я на него, но Ганс уже сам понял, что перегнул палку и закрыл рот.

– Ну как же, Оскар Васильевич сам сказал… – пробормотала Викторина, надевая на руки кукол – Вини Пуха и поросёнка. – Он сам сказал, что дети глухие!

– Вы нас удивили. И очень расстроили, – вынесла свой вердикт воспитательница. – Вроде бы приличные люди, столько полезных подарков привезли детям, а такое вытворили, что всё впечатление …

– Помогите!!! – вдруг раздался истошный вопль Германа Львовича со стороны операторской. – Помогите! Спасите! Убили, мать твою, ёпть!..

Я ринулся на крик через тёмный, притихший зрительный зал.

– Детей из зала не выпускать! – крикнул я на бегу строгой тётке в жабо.

Совершенно немыслимым образом Беда оказалась бегущей впереди меня.

Судя по топоту ног за спиной, за мной бежали все – и Викторина, и Ганс, и воспитатели, и дети-сироты.

– Уби-или! – блажил Герман Львович. – Совсем, напрочь, абсолютно убили-и, а-а-а-а!

Он был жив и невредим – плюгавенький учитель математики Герман Львович Абросимов.

Увидев его возле операторской, я вздохнул с облегчением и перевёл дух.

– Ну вот, а вы переживали, что микрофона нет! Вон как орёте! Что, ненароком мышь задавили? – попытался пошутить я, но тут же осёкся.

Абросимов, которого дети в школе дразнили Обмороком, был бледен до синевы, губы у него тряслись, руки судорожно ощупывали горло, будто он задыхался, а глаза бессмысленно и дико пялились в пол, где лежал…

Сначала я увидел только пыльные коричневые ботинки, потому что рядом с тем, кто лежал у ног Германа Львовича на корточках уже сидела Беда, спиной заслоняя тело. Она что-то делала с этим телом – щупала пульс на запястье, на шее, приподнимала веки, разглядывала зрачки…

Несколько женских голосов пронзительно и в унисон завизжали.

Толпа, лавинообразно заполнившая коридор, сгрудилась вокруг тела.

– Всем отойти и ничего не трогать, – рявкнул я и начал оттеснять детей и взрослых от коричневых пыльных ботинок.

– Мёртв! – сообщила Беда, посмотрев на меня поверх очков и приставив к горлу разведённые буквой «V» пальцы. Видно, сурдоперевод стал входить у неё в привычку.

– Уби-или! – изумлённо протянули несколько детских голосов сразу.

– О, боже мой! – Викторина Юрьевна схватилась за бледные щёки руками, на которых были надеты Винни и поросёнок. – Не может быть! Этого не может быть!

Я присел на корточки рядом с телом.

И в отчаянии закрыл руками лицо.

Я предпочёл бы десять раз быть обворованным подозрительным парнем по имени Дэн, предпочёл бы снова оказаться идиотом на сцене, только бы не видеть того, что увидел.

– Это Оскар Васильевич! – сказала Беда, отдирая от моего лица мои руки.

– Сам вижу.

– Его задушили!

– Сам вижу.

– Его задушили ремнём от собственных брюк!!

– Не слепой!

Розовая рубашка директора интерната самым жутким и нелепым образом гармонировала с розовым сарафаном Беды.

– Пока кинопроектор работал, я покурить вышел, – дрожащим голосом сообщил Герман Львович и кивнул на соседствующую с операторской дверь, которая оказалась дверью мужского туалета. – Выхожу, а он тут лежит… Мёртвый, синий! Ремень на шее… Я и заорал. Сразу скажу – ничего не видел, ничего не слышал, вот вам крест! – Он заученно перекрестился и затравленно огляделся, будто ища подтверждение, что ему все поверили.

– Нужно вызвать милицию! – сдавленно сказал из толпы женский голос.

– Детей уведите! К телу не подходите, следы затопчете! – крикнул я, но тут же махнул рукой – какие тут к чёрту следы, если сотни ног уже потоптались на месте преступления. Тем не менее, что-то стало происходить вокруг, педагоги справились с ситуацией, и толпа детей организованно потянулась вниз по лестнице, на первый этаж. Через минуту рекреация опустела.

Я ещё раз посмотрел на Оскара Васильевича.

Пиджачок нараспашку, в брюках нет ремня, – он затянут на шее, и под ним видна страшная, бурая полоса. Глаза закрыты, под ними залегли тёмные тени, лицо синюшное, а между полосками тонких губ торчит синий язык. Неприятнее зрелища я в жизни не видел, особенно если учесть, что всего час назад это был весёлый, жизнерадостный дядька, от гостеприимства которого было трудно отбиться.

– А может, он сам повесился? – прошептала Викторина у меня за спиной, всё ещё держа у своих щёк Винни и поросёнка.

– Ага, снял ремень и так на шее бантиком завязал, что задохнулся, – усмехнулась Беда. – Не несите чушь, Викторина Юрьевна. Его задушили. Тебе не кажется странным, что человек вышел из туалета, вытащил из штанов ремень, отдал его убийце и дождался, пока тот задушит его? – обратилась Элка ко мне.

– Ничего мне не кажется! – с горечью сказал я, встал и отошёл от тела к окну, где за стеклом вовсю разгулялся летний, погожий день. Пели птицы, светило солнце, беззаботный ветер трепал глянцевую листву высоких деревьев.

Приятное путешествие превращалось чёрт знает во что.

Сначала я свалял дурака, подсадив в автобус какого-то проходимца, потом не проверил информацию Викторины и выпустил на сцену Беду, а теперь… теперь этот задушенный ремнём Сикорук. Хорошо, что вся наша команда во время убийства была у всех на виду. Кроме Германа Львовича, разумеется, но вряд ли кому придёт в голову заподозрить в убийстве бледного, трясущегося от страха, физически слабого Обморока.

Чёрт, ну почему этого Оскара не убили, к примеру, вчера, когда нас здесь ещё не было?..

Подлая это была мыслишка, но, каюсь, она пришла мне в голову в эту минуту.

– Человек, который задушил директора интерната, был физически сильный, – словно прочитав мои мысли, сказала Беда. – А ещё, Оскар Васильевич хорошо знал убийцу, иначе как бы он подпустил его так близко к себе, да ещё вручив при этом собственный ремень!

– Встань! – со стоном сказал я. – Встань, пожалуйста, и отойди от тела! Кому надо, те разберутся во всём без тебя.

Она и не подумала меня послушаться, впрочем, я на это особо не надеялся.

– Герман Львович, вы не заметили, директор в актовый зал заходил? Он оттуда в туалет вышел? Или он в зал вообще не заходил?!

– Да не знаю я! – взвыл Герман Львович. – Не видел! Говорю же, вышел покурить, пока кино крутится, а он тут лежит, ещё тёпленький!

– Вы что, щупали его? – не удержался я от вопроса.

– Нет, да… то есть не щупал, конечно! – покраснел математик. – И так было видно, что он готов. Я образно выразился, насчёт «тёпленького».

– Вы, главное, при милиции образно не выражайтесь, – посоветовала Беда. – А слышать вы ничего не слышали? Шум, шорох, крики, подозрительную возню?!

– Не-ет! Не слышал! Здоровьем клянусь, покурить вышел, а он тут тёп… задушенный насмерть лежит! – Кажется, Герман был близок к истерике. В отличие от Беды, он вовсе не хотел восстанавливать все подробности происшествия – вспоминать, анализировать и делать какие-то выводы. Виктория Юрьевна и та выглядела спокойнее, чем математик.

Ганса нигде не было видно, наверное, он пошёл вызывать милицию.

Я подошёл к Элке, взял за плечи и заставил подняться.

– Прошу тебя, умоляю, – сказал я, глядя ей прямо в глаза, – не лезь с таким упорством не в своё дело. Не выспрашивай, не вынюхивай, не приставай к людям, не… создавай нам новых проблем!

Зная Элку, я имел полное право так говорить. Её замашки криминального репортёра плавно деформировались в пошлый энтузиазм сочинителя детективов, который в каждой мелочи видит подсказку к загадочному, леденящему душу сюжету.

А тут такая «добыча» – труп!

Задушенный брючным ремнём!!

И не где-нибудь – в интернате для бедных сирот!

И не кто-нибудь, а директор!!

Если честно, меня немного пугала Элкина страсть ко всему криминальному.

Помнит ли она, что директор был добродушным, жизнерадостным дядькой, который кормил нас пирожками с капустой? Помнит ли она, как он радовался спонсорскому телевизору, видеоплейеру и другим подаркам?! Помнит ли, что у него было замечательное, редкое и смешное имя?..

Или он стал интересен для неё, только став трупом со стрингуляционной полосой на шее?!

Я ещё раз заглянул Элке в глаза, пытаясь разглядеть её до печёнок, до самых недр не понятой мною души…

– Мог ли это сделать воспитанник интерната? – задумчиво спросила у меня Элка. – Какой-нибудь шестнадцатилетний бугай, у которого был зуб на директора?! Чёрт, я бы с удовольствием поговорила с детьми, они много что знают, могли бы дать ниточку…

– Лучше бы ты сурдопереводом занималась! – Я оттеснил Беду от тела к подоконнику. Мне было неприятно, что на нас смотрят Викторина и Герман. Мне даже было немного стыдно, что Элка меня не слушает, продолжая гнуть свою линию.

– Иди хотя бы переоденься, – процедил я сквозь зубы.

– Хорошо, господин, – дурашливо потупив глаза, ответила Элка и, покачиваясь на свих каблуках, пошла вниз по лестнице, на первый этаж, – туда, где находилась наша комната.

Все принятые в таких трагических случаях формальности были соблюдены.

Специальные службы упаковали тело в чёрный пластиковый мешок и увезли.

В интернате стояла зловещая тишина, дети сидели по своим комнатам, воспитатели собрались на кухне, одни плакали, другие шептались, атмосфера трагедии витала в воздухе; трагедии и настороженного недоверия к обитателям родного дома, которым был интернат – кто?

Кто мог это сделать?!

Оперативники небрежно и наскоро всех опросили. Их заинтересовала наша команда, но, выяснив, что все мы во время убийства находились в актовом зале, менты потеряли к нам интерес. Чуть дольше они пытали бедного Германа Львовича, но и его отпустили, поняв, видимо, что Обморок не способен и мухи обидеть.

Беда не провела в комнате, где оперативники опрашивали свидетелей, и пяти минут. Она вылетела оттуда злая и красная, но на мои расспросы, чем её разозлили местные Пинкертоны, фыркнула только: «Козлы деревенские! Повесят труп на местного алкоголика и дело с концом».

Больше я не смог от неё ничего добиться.

Думаю, Элка попыталась дирижировать следствием, но деревенские опера только посмеялись над ней и выгнали. Одно радовало: она сменила легкомысленный сарафанчик на привычные джинсы и майку.

В семь часов вечера мы погрузились в автобус и двинули в путь. Настроение у всех было ни к чёрту. Только Ганс напевал под нос какую-то заунывную армянскую песню, да Рон поскуливал ему в унисон.

Следующим пунктом нашего назначения было село Бобровниково. Посовещавшись, мы решили, что, отъехав от Тайменки сто километров, разобьём для ночёвки лагерь, чтобы отдохнуть от дневных переживаний и хорошенько выспаться. Элка была единственной, кого не выбил из колеи сегодняшний день. Как только мы тронулись в путь, она уселась с ногами на свою полку, достала тетрадь и что-то застрочила в ней куцым, плохо отточенным карандашом.

Творческий кризис удрал от неё, словно пугливая мышь при внезапно включенном свете. А вместе с ним удрала и Элкина скука.

* * *

Это было светопреставление.

Я проснулся от того, что замёрз.

Вылез из шалаша, который наскоро соорудил накануне вечером из веток, и… глазам своим не поверил.

На зелёной траве, на изумрудной листве деревьев, на пеньках, на кустарнике, на сухих ветках прошлогоднего сухостоя – везде, где только мог обозреть глаз, – лежал снег. Он мерцал в лучах утреннего солнца, ослепляя своей белизной.

– Элка! – стуча зубами от холода, я потряс за плечо Беду, которая спала рядом, на надувном матрасе. – Элка!!!

– М-м-м, – промычала она, повернулась на другой бок и громко всхрапнула.

Разбудить Беду, когда её организм требовал сна, было практически невозможно, но у меня были кое-какие навыки.

– Рота подъё-о-ом!! – заорал я так, что несколько веток упали на меня с «потолка».

– Что?! Где?! А?! – Она резко села и, не открывая глаз, интенсивно завертела головой по сторонам, изображая интерес и внимание.

– Элка! Снег выпал! – поделился я с ней удивительной новостью.

Беда, так и не открыв глаза, повалилась на спину, на матрас.

– Ну и что?! – простонала она. – Бизя, ты что – негр, чтобы так снегу радоваться?!

– Так июнь на дворе! Лето!

– Э-э, Бизя! – Элка опять села, протёрла кулаками глаза и, наконец, с трудом разлепила веки. – В тебе говорит типичный житель югов! Снег в июне, в Сибири и на Алтае – обычное дело. Чему тут удивляться? Нормальное малоснежное лето… – Она высунулась из шалаша и покрутила головой, обозревая окрестности.

Стояло раннее утро. Солнце стеснительно примерялось – топить такую снежную красоту или нет. Птицы устроили наверху весёлый переполох. Было в этом лесном пейзаже нечто монументальное. Я почувствовал себя маленьким и никчёмным.

– Впрочем, я с тобой абсолютно согласна, – вздохнула Беда, – лето и снег – понятия несовместимые. Может, после монгольской границы махнём в Испанию на виллу твоего деда?

– Может, и махнём, – неожиданно согласился я. – Новогодний пейзаж в июне даже для меня – чересчур!

Вчера мы разбили лагерь в лесочке, недалеко от дороги.

Мы с Германом развели костёр, на углях пожарили мясо, запекли картошку. Несмотря на все неприятности этого дня, аппетит у всех оказался зверский. Даже у Элки, хотя она всегда святым духом питалась. Герман, правда, сдобрил свою трапезу водочкой, которую неведомо как достал и неизвестно где прятал.

– Нервишки что-то пошаливают, – пробормотал Обморок, наливая в пластиковый стакан водку. – Денёк был тяжёлый… Помянем добрейшего Оскара, пусть земля ему будет…

Не предложив никому к нему присоединиться, он один за другим выхлебал три стакана водяры и, покачиваясь, ушёл спать в автобус.

Ганс с Викториной затеяли петь у костра под гитару бардовские песни. Рон стал им подвывать. На словах «милая моя, солнышко лесное» Беду перекосило, и она увлекла меня в лесную чащу «протоптать пару-тройку лишних тропинок и попугать медведей».

В лесу, воспользовавшись её кротостью и добрым расположением духа, я поймал Элку за плечи, прижал к себе.

– Вообще-то, я не евнух, – сообщил я жене на ухо.

– Да-а?! – удивилась она. – Тогда хочу номер люкс!

– Умеешь ты ставить задачи. – Я тоскливо огляделся вокруг. Только Элка могла потребовать для любви номер люкс в глухом и тёмном лесу.

– А что? В автобусе дети, старые девы и тихие алкоголики. Не будем же мы их смущать. А ну-ка, Бизя, построй нам шалаш! Да побыстрее, пока короткая летняя ночь не кончилась!

Задача была не из трудных, и я энтузиазмом взялся за дело. Я ломал ветки, крушил сухие деревья, я складывал их, сплетал, утрамбовывал, оглаживал, чтобы из конструкции не торчали лишние детали. Как первобытный двуногий самец, как молодое животное, я честно вил гнездо для своей самки, чтобы заняться любовью. Я развил такую скорость в достижении цели, что лес ходил ходуном, ветки трещали, а всё живое, что было в лесу, разлетелось и разбежалось, потому что напор и сила, с которой я взялся за дело, пугали даже меня самого.

Наконец, он был построен – мой первый в жизни шалаш. Он был слегка кособок, немного щеляст и отдалённо напоминал фрагмент масштабного лесоповала, но в целом это был райский уголок, это был – номер люкс!

– Клёво, – сказала Элка, обойдя сооружение и осторожно заглянув внутрь. – Не думала, что ты подойдёшь к задаче с таким размахом. Браво! Ещё бы очаг и шкуру мамонта сюда подогнать…

Я зарычал, схватил её в охапку и уволок в тёмное, пахнущее хвоей нутро шалаша.

– Стой! – захохотала она. – Стой, первобытный маньяк! Я сейчас схожу в автобус за надувными матрасами, не на земле же грешить… – Я не успел глазом моргнуть, как она вывернулась и убежала, оставив в воздухе лёгкий аромат своих сигарет.

Через минуту я позорно заснул. Наверное, темп, взятый мною при строительстве лесного сооружения, был слишком быстрый. Организм мигом утратил все потребности кроме сна. Когда пришла Элка, я не помнил.

Ночь любви, так и не состоявшись, сменилась снежным, бодрящим утром.

Беда, полюбовавшись на снег, уже снова спала, прикрывшись тонким байковым одеялом. Холод не особо тревожил её.

– Эх, Элка, Элка! Никакого секса, сплошные осадки, – вздохнул я и вылез из шалаша.

И сразу услышал дикий крик в глубине леса. Сердце выдало маленький перебой, а озноб пробрал с большей силой. Человеческий вопль взлетел вверх, затих где-то в верхушках деревьев и тут же повторился вновь, с новой силой и новым накалом.

Я схватил с земли увесистое полено и побежал на крик. Снег скользил под ногами, несколько раз я едва не упал. На каком-то отрезке пути ко мне с заливистым лаем присоединился Рон.

– Йя-а-а-ах! – орал кто-то в лесной глуши. – Уй-я-а-а-а!

Я пробежал мимо автобуса, мимо угасшего костра, перескочил пару поваленных сосен, чуть не влетел лбом в крепкий ствол какого-то дерева, я добежал до полянки, откуда раздавался нечеловеческий крик… и остановился как вкопанный. Рон тоже замер, перестав, кажется, даже дышать.

На заснеженном, ровном пространстве, спиной ко мне, стоял Герман Львович. Из одежды на нём были одни только плавки. Он пригоршнями зачерпывал снег и растирал им плечи, живот, грудь и спину. С каждой новой пригоршней, которую он обрушивал на себя, Герман орал как резаный, и лесное благодарное эхо уносило этот вопль далеко-далеко, многократно усиливая его по каким-то неписанным, лесным законам.

– И-и-их-ха-а-а-а!! А-а-а-а! – орал Обморок, срываясь на визг.

Я отбросил полено в сторону. И тут понял, что меня поразило больше всего. Тело у математика было крепким, подкачанным и загорелым. Хорошие бицепсы, правильный торс с «кубиками» на животе, отличные икроножные мышцы, крепкая задница и ляжки как у атлета.

Я даже дар речи потерял от такого открытия. Предположить, что под мешковатой одеждой Герман прячет такую красоту, было невозможно.

– Неожиданный способ опохмелиться, – тихо сказал я Абросимову.

Он вздрогнул, как красна девица, которую застали, в чём мать родила, и суетливо прикрылся руками – одной заслонил грудь, другую пристроил пониже пояса.

– Ох, ё! Напугали… А я, знаете ли, люблю с утреца свежим снежком обтереться, – засмущался математик, не отрывая от себя рук. – Бодрит как-то, освежает и настраивает на добрый лад…

– Вот уж не думал, что вы любитель холодных компрессов. И рельеф у вас как у Ван Дамма. А числитесь в хлюпиках! – Я обошёл вокруг Германа, оглядывая его с головы до ног.

– Я это… только с виду такой, – Герман не знал уже как прикрыть себя и перекинул руки в другом направлении, прикрыв зад и плечо. – А вообще-то, у меня язва, холецистит и ещё одно мужское заболевание… – Он, наконец, схватил свою одежду, развешенную на ветках, и быстро оделся. – Кхе-кхе, – зачем-то покашлял он.

Я развернулся и пошёл к автобусу. Рон побежал за мной.

Не нравилось мне всё это.

Обычно люди стараются казаться лучше, чем они есть. Но никак не наоборот.

– Глеб Сергеич, может, костёр развести? – нагнал меня математик и заискивающе заглянул в глаза. – Позавтракаем, погреемся и поедем.

– Разведи, – согласился я. – В Бобровниково нужно не позже двух часов дня успеть.

Пока он возился с костром, я зашёл в автобус, чтобы достать к завтраку консервы и хлеб.

Ганс спал на верхней полке, раскинувшись на спине. Викторины нигде не было. Я взял рюкзак с продуктами из-под стола и уже собрался было уйти, как вдруг услышал приглушённый голос из туалета. Немного поборовшись с собственной совестью, я прошёл в грузовой отсек и припал ухом к двери сортира.

– Да, милый, да, дорогой! Да, я соскучилась, и мне всё это надоело. Ты же знаешь, что мне эта поездка поперёк горла стоит! Я бы лучше с тобой, на Мальдивы… Да, я всё сделаю. И скоро это закончится. Ну, не волнуйся, всё будет нормально. Господи, ты ревнуешь? Да он абсолютно не в моём вкусе! Мужлан, быдло… Вчера матюгнулся прямо на сцене перед детьми, представляешь? Я еле сдержалась, чтобы не помереть со смеху! Жесть! Марик, я вернусь, и мы поедем с тобой на Мальдивы! Потерпи недельку! Целую и туда, и туда, и туда. Я справлюсь, вот увидишь, всё закончится замечательно! – Голос несомненно принадлежал Викторине, но я не мог в это поверить.

Лаптева слыла в школе старой девой и синим чулком. Классической старой девой и самым что ни на есть синим чулком. Нескладная, немодно одетая, с пучком пегих волос и очками с толстенными стёклами. Дети звали её Чучундра. Когда в школе встал вопрос о проведении уроков сексуального воспитания, она сама выдвинула свою кандидатуру на дополнительные часы. Но тут даже Ильич, падкий до добровольной и безотказной рабочей силы, вдруг воспротивился.

– Вы это… того, малость не в теме, – хмыкнул он и поручил вести уроки бойкой и симпатичной Лильке-трудовичке.

И вдруг, этот синий чулок, эта Чучундра, эта черепаха в очках, у которой денег и фантазии не хватает даже на губную помаду, нежно лопочет по телефону, целует «и туда и туда и туда» какого-то Марика, который ревнует её ко мне, и который не прочь потратиться на Мальдивы!..

Я вышел из автобуса в полном недоумении. Из всего услышанного я сделал один безусловный вывод – Викторина по неведомой мне причине меня недолюбливает. То есть настолько неважно ко мне относится, что даже не даёт разгуляться лёгкой ревности своего поклонника.

– Тьфу, – сплюнул я на снег, накопившийся негатив утренних открытий.

У костра уже сидела Элка и, обхватив себя руками за плечи, тряслась от холода. Я скинул с себя джинсовку и набросил ей на плечи.

– Сгребаемся и уезжаем, – хмуро приказал я Герману Львовичу. – Гасите костёр, позавтракаете в автобусе.

Раздражение во мне нарастало, перерождаясь в тихую злость.

Снег, хорошо прокачанный торс математика или любовные страсти Викторины – чёрт знает, что было тому причиной?!.

– Ну ты, командир, и изверг! – весело закричала Элка и вприпрыжку помчалась в автобус.

Герман, вздохнув, начал тушить костёр.

– Рон! – позвал я собаку. – Поехали! К чёрту эту природу…

К полудню солнце жарило так, что мы открыли все окна.

От снега и следа не осталось.

Мимо проносились зелёные луга, извилистые голубые реки и лесные массивы, белевшие стволами берёз. На небе не было видно ни тучки.

Голубая лента асфальта летела нам под колёса стремительно и легко, словно это была игра такая – наматывать на колёса километры отличной, ровной дороги.

– Снег падает на всех, все падают на снег! – распевала громко Беда.

Я пустил её за руль в обмен на обещание, что она больше не будет приставать ко мне с просьбами заходить во все захолустные магазины в поисках её детективов.

– Все падают на снег, снег падает на всех! – орала она.

Настроение моё улучшилось вместе с погодой.

Чёрт с ними, с Викториной и Германом, мне с ними детей не крестить. Элке я ничего про свои «открытия» не рассказал: её хлебом не корми, дай узреть во всём какую-то тайну.

В зеркало заднего вида я видел, как Ганс и Герман резались за столом в карты. Викторина, подперев кулачком подбородок, отрешённо смотрела в окно. Наверное, она мечтала о Мальдивах и своём Марике… А ещё я вдруг увидел, что на хвосте у нас висит белая «Тойота-Авенсис». Она не обгоняла нас, но и не отставала – ехала метрах в десяти, надоедливо наступая на пятки.

– Снег падает на всех! – пела Беда в водительском экстазе.

– Элка, ну-ка притормози, – тихо попросил я.

– Что?!

– Скорость сбавь! Мне не нравится белый унитаз на колёсах, который не торопится нас обогнать.

– У тебя мания, фобия и психоз, – пожала плечами Беда, но притормозила и прижалась к обочине.

Японка в точности повторила её маневр.

– А ну-ка, вжарь теперь с обгоном по встречной! – приказал я.

Закусив губу, Элка газанула и крутанула руль влево. Врубив дальний свет, чтобы шугануть встречные машины, она пересекла сплошную разделительную полосу и обогнала фуру с прицепом.

Японка, прикрывшись нашим автобусом, проделала всё то же самое и опять маячила сзади на выбранном ей расстоянии.

– Похоже, ты прав, – сказала Беда, глядя в зеркало заднего вида, – они висят у нас на хвосте, не особо скрываясь. Как ты думаешь, что это? Нас решили ограбить среди белого дня?!

– Да нет, нас просто тупо и бездарно пасут, только кто и зачем – непонятно.

– Номера видишь?

– Заляпаны грязью.

– Кто за рулём?

– Лобовик затонирован, ничего не видно.

– Ну и дела… Слушай, а может, мы с тобой всё выдумываем? Ну, пристроился мужичок за автобусом и шкандыбает себе потихонечку. Я сама так иногда делаю, когда не хочу, чтобы меня гайцы сцапали.

– Придётся проверить так это, или нет.

– Как?!

– Тормози на обочине. Я открою капот и сделаю вид, что заливаю в радиатор воду.

Без лишних слов Беда выполнила мои указания. Я вышел из автобуса и полез под капот.

Японка промчалась мимо.

– Ну что я тебе говорила? – облегчённо вздохнула Элка и помахала рукой вслед «Тойоте».

– И чего стоим? – из салона высунулся Герман Львович. – Что водичка в радиаторе закипела? Эх, барахло буржуйское, этот автобус! Хотите, я за руль сяду? У меня энергетика хорошая, механизмы не перегреваются.

– Ой, только не это! – Элка в ужасе округлила глаза.

Абросимов обиженно засопел и скрылся в салоне.

Я вытирал руки ветошью, когда Элка вдруг зашептала:

– Бизя! Белая «Тойота» возвращается!

Я оглянулся. По дороге, в обратном направлении, мчалась знакомая японка с грязными номерами и затонированными стёклами.

– В кабину! – крикнул я Элке и вскочил за руль.

– Мы удираем? – весело спросила она, когда я рванул с места.

– Да чёрт его знает… Если этот летучий голландец снова повиснет у нас на хвосте, придётся остановиться и набить ему морду!

– Очень конструктивно! – фыркнула Элка. – А вдруг там бандиты, вооружённые до зубов?! Снег падает на всех, все падают на снег! – снова запела она. По-моему, её ничуть не смутила мысль, что нас преследуют какие-то головорезы.

Я посмотрел в зеркало, – сзади тащился гружёный углём грузовик и осторожная маленькая «Ока». Японки и в помине не было. Я успокоился. Кажется, я стал мнителен и пуглив, как кисейная барышня.

Минут пять Элка пела, потом снова стала проситься за руль.

– Пусти, не будь сволочью! Ты специально придумал это преследование «Тойотой», чтобы прогнать меня от штурвала?!

– Отстань, – отмахнулся я. – Автобус это тебе не легковушка. Тут рулевое тяжёлое, тормоза тугие, габариты огромные.

– Ну не будь сволочью, дай порулить писательнице! Я и с самолётом справлюсь, не то, что с автобусом, ты же меня знаешь!

Я засвистел и сбавил скорость. Мы въезжали в какую-то деревуху, название которой я не успел рассмотреть.

– Стой! – вдруг заорала Беда.

Я и не подумал затормозить, думая, что это очередная Элкина уловка, чтобы попасть за руль.

– Да стой же ты! Там на остановке, кажется, стоит Дэн!!

Я резко ударил по тормозам и дал задний ход.

– Глеб Сергеевич, вы с ума сошли?! – заорала Викторина. – Вы забыли, что в салоне люди, а не дрова? Я виском ударилась, колено поцарапала и чуть локоть не вывихнула!

– Шишки и синяки – это так эротично, Викторина Юрьевна! – закричала в ответ Беда.

Мы остановились возле жалкого подобия остановки. Ветхая крыша и грязная лавочка, указывали на то, что здесь останавливаются рейсовые автобусы. Возле лавки, и правда, стоял Дэн. Увидев жёлтый «скул бас», он приветственно помахал рукой. Чувствуя, как ярость начинает пульсировать в висках, я выскочил из кабины и схватил его за грудки.

– Куда дел телефоны, урод?! Продал?! Что, решил нажиться на бедных сиротах? Ну и как, много удалось выручить?! Много?! – Я тряс его, не ощущая сопротивления мощного тела. Дэн с искренним изумлением смотрел на меня, в его глазах присутствовала скорее насмешка, чем страх или замешательство. Краем глаза я видел, как из автобуса высыпала вся наша команда во главе с Элкой. Ганс удерживал за ошейник Рона.

– Эй, Бизя, предлагаю вести беседу цивилизованно, – потянула меня за рукав Беда.

Но меня уже понесло. Я размахнулся, чтобы ударить этого гада в челюсть. Он мастерски ушёл от удара, и мой кулак просвистел в воздухе. Корпус у меня непроизвольно ушёл вперёд, где нарвался на железный тычок под дых. Пресс у меня неслабый, поэтому сбить мне дыхалку Дэну не удалось. Я всё же достал его хуком слева, вскользь, но достал. Он отлетел к лавочке. Тут же вскочил и провёл приём, знание которого я от него не ожидал. Я оказался на земле, Дэн верхом на мне. Он вяло и не очень охотно ударил меня в бок. Я с большим энтузиазмом залепил ему в рыло. Он, слегка распалившись, провёл болевой захват, выкрутив на излом мою ногу. Я лягнул его второй ногой и выкрутился из захвата с лёгкостью профессионального бойца, участвующего в боях без правил. Оказавшись сверху, я перехватил его шею согнутой рукой и попытался взять на удушение. Он оказался тёртый калач и, прижав подбородок к груди, не дал мне добраться до заветного «яблочка». Я попыхтел немного, плюнул на удушение и попробовал сделать двойной нельсон.[1] Но Дэн угадал мой замысел раньше, чем я успел что-либо предпринять, вывернулся как ящерица, вскочил на ноги и пнул меня по ляжкам несколько раз с размеренностью и стремительностью отбойного молотка. Я умел держать такие удары, но, честно говоря, не ожидал, что он так мастерски ими владеет. Ляжки мигом заныли, ноги стали подкашиваться, от бешенства потемнело в глазах. Я бросился ему в ноги, снова свалил на землю и стал дубасить старым русским способом – кулаком по морде. Он уворачивался довольно резво, но пару-тройку раз я его хорошо достал.

– Слышь, ты, Федя Емельяненко,[2] кончай мочилово, давай дипломатично поговорим, – предложил наконец Дэн, еле ворочая разбитой губой.

Я осмотрел дело рук своих и остался доволен. С меня, правда, тоже капала кровь, но и бывший попутчик был разрисаван. Впрочем, некоторая ассиметрия мне у него не понравилась – под правым глазом фингал был сочный и свежий, а под левым какой-то невнятный. Я размахнулся, чтобы устранить эту несправедливость, но тут…

Никогда не прощу Элке того, что она сделала.

На нас с Дэном обрушился холодный водопад. Он отрезвил и напрочь отбил желание драться. Жидкость была какая-то странная, она пенилась, пузырилась и очень знакомо и приятно пахла.

– Пиво?! – удивлённо спросил лежавший подо мной Дэн и облизал мокрую руку.

– Жигулёвское, разливное… – Я понюхал мокрый рукав рубашки.

Позади нас стояла Беда с пустой канистрой и счастливо улыбалась.

Рон тяыкнул, потом заскулил и оглянулся на Ганса, который удерживал его изо всех сил.

Герман Львович почему-то застенчиво улыбался.

Викторина пожала плечами и ушла в автобус с гордо поднятой головой, давая понять, что кулачный бой в чистом поле не по её части.

И только Элка светилась от счастья.

Непристойно завоняло солодом.

– Откуда дровишки? – кивнул я на канистру и встал с Дэна.

Он тоже поднялся и отряхнулся.

– Не поверишь, в грузовом отсеке нашла, в холодильнике. Наверное, Герман Львович потихоньку в Тайменке заправился. Да, Герман Львович?! – обратилась Беда к математику. Обморок ещё больше засмущался, покраснел и молча ретировался в автобус.

– Чёрт! – я выхватил пластиковую канистру у Элки из рук и пинком отфутболил её в чистое поле, расстилавшееся за остановкой.

– Что, Федя, рота втихушку квасит?! – захохотал Дэн. – А как же здоровый образ жизни, который ты так пропагандируешь?! Как же физкультура и спорт?! Кстати, о каких телефонах тут шёл базар? Я что-то не понял.

– Ты украл сотовые. – Я снова вплотную подошёл к нему и уставился прямо в глаза. Оба мы были насквозь мокрые, с разбитыми рожами. – Телефонов было тридцать штук, мы везли их в подарок детям.

– Я ничего не крал, – спокойно и твёрдо ответил Дэн, не отводя своих стальных глаз. – Запомни, я не брал телефоны! – Он даже сделал шаг вперёд, и теперь мы стояли нос к носу, как два петуха в стойке.

– Чем докажешь?

– Ты должен поверить мне на слово.

– Я тебе ничего не должен. Коробка с телефонами стояла в грузовом отсеке. Ты ушёл в туалет и торчал там двадцать минут. Что ты там делал?!

– Брился. – Дэн словно фокусник достал из кармана джинсового жилета опасную бритву, открыл её и сунул мне под нос. Я невольно отшатнулся. Своим блеском лезвие бритвы напоминало о том, что есть в мире вещи поэффективнее, чем рукопашный бой.

Дэн усмехнулся, сложил бритву и убрал в карман.

– Только пижоны бреются опасными бритвами, – не нашёл ничего умнее сказать я.

– Пижоны и путешественники, – широко улыбнулся Дэн. – Там, в туалете, было отличное мыло и помазок, вот я и воспользовался. Извини, что сразу не отчитался перед тобой, чем занимался в сортире так долго. И потом, разве твоя хвалёная собака не дёрнулась, если бы я перерыл весь грузовой отсек?!

Вот тут он был прав. Лучшего аргумента Дэн придумать не мог. Рон не позволил бы чужаку рыться в наших вещах, обязательно бы залаял.

Я промолчал.

– Ты же видишь, у меня нет сумки, только этот жилет с карманами. Как по– твоему я уволок тридцать телефонов?!

– Покажи документы.

– Ты не мент, и я не обязан…

– Лучше покажи! – Это было уже невозможно, но я ещё больше приблизился к нему, и теперь наши разбитые носы соприкасались.

Дэн пожал плечами, отступил на шаг и достал из жилета паспорт.

– Никитин Денис Евгеньевич, год рождения семьдесят пятый, место рождения город Москва, пол мужской…

– Ну слава богу! – облегчённо вздохнула Беда.

– Что пол мужской? – нахмурился я.

– Что документы в порядке! Бизя, ну подумай сам, стал бы преступник показывать тебе паспорт?

– Ты думаешь, у него есть выбор? – уставился я на Беду.

– Выбор всегда есть, – сказала Элка. – Он мог бы развернуться и убежать. Ты стал бы гоняться за ним в чистом поле?

– Я нашёл бы в этой деревухе какого-нибудь Анискина и написал заявление о краже.

– Глеб, я думаю, мы могли потерять телефоны. Помнишь, мы останавливались на трассе, ты открывал заднюю дверь и искал в грузовом отсеке дополнительное одеяло для Викторины? Коробка могла просто вывалиться.

– Не помню, – буркнул я, хотя отлично всё помнил.

Может, Элка права и коробку с сотовыми я просто посеял?..

– Меня теперь в таком виде никто не подвезёт. – Дэн оглядел себя.

Я выглядел не лучше, у меня были рассечены бровь и губа, скула саднила, наверное, там был серьёзный синяк. Плюс мокрая одежда, вонявшая пивом.

– Выход один – меня подвезёшь ты! – нагло заявил Никитин.

Я развернулся и молча пошёл в автобус. И хоть я не давал своего согласия, Никитин пошёл за мной.

Элка уже успела прыгнуть за руль. Я не стал возражать, так как вдруг почувствовал себя пьяным. То ли башку стряхнул во время драки, то ли пиво через поры впиталось.

Я сел на пассажирское кресло рядом с Бедой, Дэн устроился позади меня.

– Почему ты без вещей? – спросил я его.

– Мне они не нужны. Я путешествую автостопом, всё что нужно – покупаю за наличные. – Он помахал полой своего «репортёрского» жилета, показывая, где хранит деньги.

Элка поддала газу, и мы проскочили деревуху на шестидесяти, хотя там стояло ограничение сорок.

– Снег падает на всех, – запела Беда.

– Все падают на снег! – с готовностью подхватил Дэн.

Мою благожелательность как рукой сняло.

Я снова готов был набить ему морду.

Её звали Мария Ивановна, и у неё были все отличительные признаки «Марь Иванны»: хала из крашеных хной волос, янтарные бусы, обмотанные в три ряда вокруг шеи, по три перстня на каждой руке, вес под центнер и… исключительное добродушие, которое сочилось как масло из беляша.

Глядя на неё, я ни капли не сомневался, что большая часть спонсорских подарков осядет в лучшем случае в её директорском кабинете, в худшем – у неё дома.

Мы стояли в ряд на зелёной лужайке перед детдомом, и Мария Ивановна поочерёдно жала нам руки.

– Очень приятно, очень-очень приятно, – отблескивала она на солнце влажными деснами. – Господи, как приятно-то! – дошла она до моей руки. Директрису ничуть не смутила моя рассеченная бровь и пивная вонь от одежды. Мне стало неловко, и я потихоньку выдернул ладонь из её влажно-горячих тисков.

В Бобровниково мы, как и рассчитывали, приехали в два часа дня. Директриса ждала нас на крыльце, козырьком приложив руку к глазам. Вокруг неё толпилась стайка одинаково-стриженых, плохо одетых детей. Дэн первым выскочил из автобуса, помахал нам рукой и направился в сторону трассы. Я не стал с ним прощаться.

Элка чересчур пристально посмотрела Никитину вслед. Рон побежал за ним, но на полпути развернулся и вернулся в автобус. У меня вдруг возникло тягостное, противное чувство, что этот человек имеет какую-то власть над моей женой и собакой.

– Подарки ко мне в кабинет, пожалуйста, – подтвердила мои опасения Мария Ивановна и гостеприимно указала на дверь интерната. И тут заметила Элку, которая стояла чуть поодаль и что-то оживлённо рассказывала детям.

– Ой! – вдруг всплеснула директриса руками. – Ой, что же это делается-то?! Вы?! Тут?! Здесь?! Как?! Откуда?! Господи, быть этого не может! Что ж нас не предупредили-то, что знаменитости едут?

– Я не Хакамада, – мрачно сказала Беда и оглянулась на автобус, словно прикидывая, как бы удрать.

– Да на что мне Хакамада? – заголосила Мария Ивановна. – Вы Элла! Тягнибеда! Моя любимая писательница! Я за вашими детективами в город езжу, потому что в нашей деревне их нет! А-а-а-втограф!!

Беда замерла как вкопанная. Изумление на её лице сменилось на тихое торжество.

– Ну, Бизя, что я тебе говорила? – тихо спросила она. – Народ знает своих героев! А ты – тиражи, тиражи… Где расписаться? – участливо спросила она директрису.

– А-а-а-а! За мной!

Дети загомонили, попытались обступить Элку, но она вырвалась из оцепления и пошла за Марией Ивановной, которая ринулась в здание интерната. Герман и Ганс, подхватив коробки с подарками, пошли за ними.

Миновав длинные, серые коридоры, мы оказались в директорском кабинете. Тут был мягкий диван, кресла, розовые гламурные шторы, светильники с вензелями, хороший компьютер и телевизор.

– У меня тут бедненько, но чистенько, – словно извиняясь, пробормотала директриса и вытащила из стола стопку Элкиных книг.

Беда села за стол и стала давать свои первые в жизни автографы. От усердия она покраснела и прикусила губу. Викторина, усевшись в кресле, скептически наблюдала за ней.

– А вот здесь можете написать «дорогой, любимой Марии Ивановне»? – суетилась директриса. – А вот здесь пожелайте мне «феерического счастья», пожалуйста! А напишите ещё, «чтобы в огороде урожай был самый лучший в Бобровниково»! А «вечной молодости» можете приписать? А ещё «здоровья богатырского»! И «чтобы дочка за американского миллиардера замуж вышла»! А мне и наш олигарх сойдёт! Вот здесь, здесь, пожалуйста, напишите про олигарха!

Закусив удила, Беда проводила автограф-сессию. Её ничуть не смущали диктуемые Марией Ивановной маразматические пожелания самой себе, Элка добросовестно воспроизводила их на обложках книг, подкрепляя размашистой подписью. Когда книжки закончились, директриса стала подсовывать ей какие-то календарики, блокноты, папки, тетрадки и даже салфетки.

– А вот здесь вот ещё, – приговаривала она, – Катьке, дочке моей, жилплощади пожелайте квадратов триста…

– Так я ж миллиардера ей уже пожелала! – удивилась Беда.

– А ничего, к миллиардеру триста квадратов не помешают! – захохотала Мария Ивановна. – А вы ещё на шторке мне распишитесь, фломастер по ткани хорошо пойдёт… Ага, и на стеночке, пожалуйста, росчерк поставьте и припишите: «никогда не забуду нашу встречу с Машунькой»!

– Так уж и «с Машунькой»? – недоверчиво глянула на директрису Беда.

– Пишите, пишите, я хвастаться всем буду, что вы подружка моя!

Элка вздохнула и вывела на обоях чушь про радость общения «с Машунькой».

Герман и Ганс во все глаза смотрели на этот спектакль. Я же думал только о том, где бы помыться. Тело после пивного душа чесалось, зудело и липло к одежде.

– А вы, Элла, прямо золотая рыбка какая-то, – сказала насмешливо Викторина. – И мужа-то у вас, и урожай, и квадратные метры попросить можно! Может, подсобите с размером груди?

– Вам, Викторина Юрьевна, грудь ни к чему, – не осталась в долгу Беда. – Это, знаете ли, хлопотное занятие, с ней возиться надо.

– А вам-то откуда знать? – хмыкнула Викторина, забираясь в кресло с ногами. – У вас, вроде с этим тоже не очень…

Я украдкой показал Элке кулак, чтобы она заткнулась. Она скорчила мне рожу, но промолчала.

– Что же вы, Глеб Сергеич, молчали, что у вас жена такая известная и знаменитая?! – обрёл наконец дар речи Герман.

– Да я и сам не знал, что она до такой степени знаменитая, – пробормотал я, глядя, как Беда расписывается на противоположной стене, окончательно портя интерьер кабинета.

– И я хочу ваш автограф! – воскликнул Ганс. – И я хочу здоровья, счастья и урожай в огороде!

– А знаете что?! – глаза у Марии Ивановны заблестели. – А давайте устроим для всего интерната встречу с писательницей! Пофотографируемся, пообщаемся в неформальной обстановке, фуршетик сообразим, а?! Я распоряжусь, чтобы в саду стол накрыли, а ещё у нас там беседка есть, которую можно вместо сцены использовать!

– Вообще-то, у нас другая программа, – сухо сказала Викторина и оскорблено расправила воротничок на блузке.

– Ой, да знаю я ваши программы, – махнула рукой директриса. – Скука смертная! Небось, о вреде наркотиков рассказывать будете?! Так это не для наших детей. Они вам сами расскажут и где достать, и как не подсесть!

– Хочу фуршетик! – счастливо улыбнулась Беда. – К чёрту нашу программу, давайте встречу со мной!

Допускать, чтобы второй раз на сцене главным действующим лицом оказалась Беда, было никак нельзя, но я вспомнил про свою разукрашенную в драке физиономию, про одежду, вонявшую пивом и… согласился.

– Ладно, Мария Ивановна, накрывайте ваш стол, готовьте беседку, будем проводить встречу с писательницей. Только, пожалуйста, покажите, где у вас тут можно принять душ, я случайно пивом облился.

Элка захлопала в ладоши, Викторина возмущённо фыркнула в своём кресле, Ганс крикнул «Ура!», а Герман Львович галантно поцеловал Марии Ивановне ручку, отчего та зарделась и игриво поинтересовалась:

– Вы случайно не тот олигарх, которого мне Элла пообещала?!

Душ находился в подвале.

Тут были сырые, некрашеные бетонные стены, гулкое эхо и ржавые трубы, которые путались под ногами, не давая пройти.

Моей главной мечте – уединиться с Бедой в душе, – не суждено было сбыться, потому что после долгой дороги помыться захотели все. Мы гуськом спустились в подвал, придерживая на плечах полотенца, которые по распоряжению Марии Ивановны выдала нам завхоз.

Переглянувшись с Бедой, мы каждый отправились на свою половину – я с Гансом и Германом в мужские кабинки, она с Викториной – в женские.

Кабинки оказались тесными и тёмными, а вода еле тёплой.

Если сироты всегда так моются, то им не поможет никакая гуманитарная помощь.

От досады, что Беда не со мной, я засвистел похоронный марш.

– А вы, Элла, оказывается, у нас писательница! – раздался из-за тонкой перегородки, отделяющую женскую половину от мужской, голос Викторины. – Детективы, значит, пишите?

– Пишу, Викторина Юрьевна! Каюсь, пишу. И даже гонорары получаю, – язвительно ответила Элка.

– Знаменитой, наверное, мечтаете быть?

– Ну… кто ж об этом не мечтает? Честно скажу – не отказалась бы.

– А откуда вы, позвольте спросить, сюжеты берёте?

– Из головы, Викторина Юрьевна. Как ни странно – из головы!

– И что – сходится всё? Убийство, мотивы, выводы, отчества героев с именами их пап?

– Не всегда, Викторина Юрьевна, ох, не всегда! Иногда такого напридумываешь, такого накрутишь, что сам не поймёшь, кто кого и за что. И с отчествами, это вы правильно заметили, прямо беда! Всё время забываю, как зовут главного героя – то он у меня Валерьевич, то Аркадьевич…

– И об этом вы собираетесь рассказывать детям? О своём непрофессионализме?!

– Непрофессионализм, Викторина Юрьевна, это когда в душе вода в рот попадает. А ведь вам попадает же, да?! Признайтесь, что попадает! Я знаю одного отличного стоматолога, который за недорого исправляет неправильный прикус. Хотите, дам телефончик?

– Да я сама вам какой угодно телефончик организую – хоть стоматолога, хоть пластического хирурга. А вода мне в рот попадает не из-за прикуса, а из-за того, что я не возвышаюсь над душем, как вы, а стою прямо под ним.

Разговор за стенкой достиг критического уровня, его необходимо было прервать. Когда Элка закусывала удила, она не думала о последствиях.

– Герман Львович! – закричал я. – А не потрудитесь ли вы объяснить, откуда у нас в автобусе появилась канистра с пивом?!

– Забыл вас предупредить, Глеб Сергеич, это подарок от Оскара Васильевича, который, которого… в общем, он потихоньку мне её передал ещё до того, как его того… Забыл я про это пиво! Вы же видели, что я вечером водку пил! – Герман всхлипнул в соседней кабинке.

– Конечно, на Оскара Васильевича сейчас всё можно свалить, – проворчал я, пытаясь смыть мыльную пену тонкой струйкой прохладной воды.

– А интересно, знает ли Мария Ивановна о том, что случилось в Тайменке с директором интерната во время нашего выступления? – подал голос Ганс. Он фыркал и плескался в своей кабинке, как ему это удавалось при таком напоре воды, я понятия не имел.

– Если б знала, то нашему приезду бы так не радовалась, – философски ответила из-за стенки Элка.

– Вы так говорите, Элла, будто это мы отправили директора на тот свет! – возмутилась Викторина.

– А какая эта Мария Ивановна симпатичная женщина! – видимо, Герман понял мою задумку не дать Беде и Викторине сцепиться. – Какая симпатичная! Я бы на ней даже женился, если бы…

– Были олигархом? – весело крикнула Элка.

– Если бы не был женат!

– Что-то я первый раз слышу, что вы, Герман Львович, женаты! – фыркнула Викторина.

– А я первый раз об этом сказал! – захохотал Герман и засвистел марш Мельденсона.

Я вдруг увидел, что в стене между женской и мужской половиной, есть маленькая дырочка. Наверное, её проковыряли детдомовские пацаны, чтобы подглядывать за девчонками. А может – наоборот. Срефлексировав, словно подросток, я припал к дырочке глазом и увидел голую Элкину спину.

– Элка, – зашептал я в дырочку, – повернись! Сто лет не видел тебя голой. Это чёртово путешествие…

Беда невозмутимо тёрлась мочалкой и молчала.

– Элка! Я говорил тебе, что у тебя самые красивые локти в мире?! А позвоночник… длинный и правильный?.. – Я не умел говорить комплименты, я делал это редко и неуклюже.

Беда молчала и мылилась. Я уже заподозрил неладное, но, видимо, разум не всегда поспевает за интуицией и меня несло дальше:

– Элка, а давай всем скажем, что мы пошли в книжный магазин, а сами запрёмся в автобусе и… Элка, почему ты молчишь? Тебе осторчертел наш автобус? Тогда давай …

Неожиданно в дырке появился глаз. Но не продолговатый и карий, а круглый и с зеленцой. Глаз моргнул и прищурился.

Я отпрянул к двери и поспешно прикрыл у себя мочалкой то место, которое стоило прикрывать.

– Элка! – громко позвал я.

– Что?! – откуда-то сбоку раздался голос Беды.

– Элка, это не ты?! – спросил я зелёный глаз.

– Что?! – заорала Беда. – Чего ты там бубнишь, Бизя?!

– Глеб Сергеич говорит, что у меня красивые локти, правильный позвоночник, и он не против уединиться со мной в автобусе. – Глаз отлип от дыры, и я в отчаянии намылил лицо. По всему получалось, что интимный бред я нашёптывал Викторине.

– Бизя! – весело заорала Элка. – Как это пошло – приглашать женщину в автобус! А знаете, Викторина Юрьевна, для меня у Сазонова всегда находятся более интересные предложения! Например, после этого путешествия мы летим с ним в Испанию!

– Да летите себе, Элла, летите! Кстати, я забыла спросить: а каковы ваши творческие планы?

– Девочки, девочки, – всполошился Герман Львович, – что-то вы как-то очень уж разошлись!

Так и не смыв толком пену, я выскочил из кабинки, наспех натянул одежду на мокрое тело и сломя голову вылетел из подвала.

Во дворе интернатские дети играли с Роном. Я свистом подозвал собаку к себе, сел на крыльцо и, прижавшись щекой к собачьей морде, спросил:

– Что, веселишься?! А мне вот, брат, не до смеха. Всё время попадаю в идиотские ситуации. Ты не знаешь в чём дело?

Рон лизнул меня в нос и поставил передние лапы на плечи.

– Эх ты! – на крыльцо вышла Элка. Она была свежая, бодрая и улыбающаяся. Мокрые волосы блестели на солнце, глаза сияли из-под очков. – Бизя, как ты мог перепутать меня с бледной молью?

– Дырочка была слишком маленькой, – виновато вздохнул я.

– Писательница! – хором заорали дети, игравшие на площадке. – Писательница приехала, ща автографы раздавать будет!

– Элка, только без глупостей, – попросил я Беду, перед тем как она вошла в беседку, оборудованную под сцену. – Надеюсь, ты не будешь дурачиться? – Я заглянул ей в глаза.

– Что ты! Это же для меня святое! – возмутилась она.

– Дети? – спросил я с надеждой.

– Мот книги, балда! – Она щёлкнула меня по лбу, с улыбкой звезды вошла в беседку и села за стол, на котором лежала стопка её детективов.

Фуршетный стол был накрыт рядом с рядами зрителей, насколько я успел заметить, на нём возвышались стопки бутербродов с сыром и кувшины с квасом. Весь интернатский люд собрался в саду. Стульев на всех не хватило, поэтому пацаны и девчонки сидели прямо на зелёной траве. Рона я привязал к берёзе, чтобы он не мельтешил перед сценой.

Ганс и Герман сидели в первом ряду. Викторина почему-то предпочла расположиться в толпе детей. Я сел сбоку, подальше от Викторины. Меня до сих пор бросало в пот при мысли о том, что я подглядывал за ней в душе. Оглядевшись, я поискал глазами Марию Ивановну, но её нигде не было видно.

Элка победно оглядела своих зрителей и… вдруг стушевалась.

– Здравствуйте, дорогие мои, – пробормотала она неуверенно, но дети и воспитатели устроили ей такую овацию, что с деревьев вспорхнули птицы.

– Признаюсь, мне очень приятно, – окрепшим голосом продолжила Элка, – что в такой ды… таком райском уголке, как село Бобровниково, знают и любят моё творчество.

Ей снова доброжелательно поаплодировали. Не хлопала только Лаптева, но это и было понятно – какой женщине понравится триумф другой?!

– По профессии я журналист, но детективы писала с детства. – Беда глазами поискала меня. Я показал ей поднятый вверх большой палец. Она кивнула, оживилась и продолжила: – Сначала это были очень длинные, скучные и надуманные истории, потому что… потому что у меня не было жизненного опыта, не было собственного стиля и собственных мыслей. Я пыталась копировать своих любимых авторов – Чейза, Стаута, Ладлэма, а, как известно, подражательство ни к чему хорошему не ведёт. Настоящая работа над книгами началась только тогда, когда… когда… – Она беспомощно поискала глазами меня.

– Когда я на тебе женился! – шёпотом подсказал я ей.

– Когда Бизя на мне женился, – не очень уверенно сказала Беда.

Зрители засмеялись и громко захлопали.

Наверное, Беде надоело выглядеть дурой, потому что она вдруг вскочила из-за стола и стала ходить из угла в угол, то и дело поправляя мизинцем очки на носу.

– Ведь что такое писательство?! – вопросила Беда, воздев к небу руки. – Это когда не жалко отдать другим частичку своей души! Когда мыслей и переживаний столько, что они просятся на бумагу! Когда образы роятся в мозгу как мухи, когда диалоги героев не дают спать по ночам, а фонтаны фантазии уносят тебя из реальной жизни далеко-далеко…

От удивления у меня челюсть отвисла. Вот уж никогда не подозревал Элку в таком словоблудии.

«Фонтаны фантазии»!

«Частичка души»!

Да она угорела бы со смеху, услышав такую речь от кого-то другого! А тут сама на полном серьёзе и с вдохновением вещает это со сцены.

Краем глаза я видел, как усмехается Викторина.

– … фантазия несёт тебя далеко-далеко, и ты не можешь спать, есть, пить и дышать, пока не запишешь всё это на бумаге… В общем, если можешь не писать – не пиши! А если не можешь не писать – всё равно не пиши, потому что это муторное, тяжёлое, неблагодарное и малооплачиваемое занятие, – закончила вдруг она.

– Здрасьте, приехали, – пробормотал я и показал Элке кулак. Но она его не заметила и продолжила:

– Мне вот просто повезло, что я в таком захолуст… райском местечке встретила такую очаровательную, весёлую и умную поклонницу, как Мария Ивановна. Мария Ивановна, где вы? – огляделась по сторонам Элка.

– Она сейчас придёт! – крикнул кто-то из зрителей. – Она сказала, что хочет вам сделать какой-то подарок, и пошла в свой кабинет!

Неожиданно Рон, привязанный у берёзы, протяжно завыл.

– Фу! – крикнул я, удивляясь, что могло вывести его из себя. Рон никогда в жизни не выл, он был для этого слишком ленив и уверен в своём завтрашнем дне.

Неожиданно на небе собрались тучи. Солнце пропало, поднялся ветер.

– Ну, тогда задавайте свои вопросы, а я с удовольствием на них отвечу, – радостно возвестила Беда, изобразив ослепительную улыбку.

– А откуда вы берёте свои сюжеты? – звонко выкрикнула молоденькая воспитательница с первого ряда.

Элка нахмурилась и поскучнела.

– Из головы, – сказала она. – Это единственное место, откуда я могу брать сюжеты. А откуда их ещё брать? Я, видите ли, детективы пишу, а убийства в реальной жизни случаются не так часто, как хотелось бы…

Я сделал страшную рожу и показал ей кулак. На этот раз Элка его заметила и быстро поправилась:

– То есть я хотела сказать, что фантазировать на тему убийств гораздо приятней и увлекательней, чем описывать реальные преступления.

– А какие ваши творческие планы? – спросил детский голосок.

Элка резко остановилась, будто на стену налетела. На лице её опять мелькнуло замешательство. На всякий случай я показал ей кулак.

– Вы не поверите, – сказала Беда, – но я собираюсь написать очередной детектив. Может, я как-то неоригинальна… и стоило бы заняться балетом, но… Друзья, давайте что ли, фотографироваться! И позовите, наконец, Марию Ивановну, она мои книги читала, знает, что спросить.

– А я сейчас за ней схожу! – вскочила с места молоденькая воспитательница, – та, которую интересовало, откуда берутся сюжеты. Она быстро убежала в здание интерната, шаркая тапочками по дорожке.

Рон вдруг опять завыл – на этот раз как-то уж очень отчаянно.

– Фу, Рокки! – крикнула ему Элка.

Неожиданно пошёл дождь. Он ливанул так, словно на небе образовалась прореха и вся вода, накопившаяся за лето, потоком хлынула вниз. Крыша беседки оказалась дырявой, на Беду дождь полил с той же силой, что и на всех остальных. С визгом, свистом и воплями толпа ринулась в интернат. Я побежал к берёзе, чтобы отвязать Рона. Элка сняла очки и схватила под мышку свои детективы, накрывая их телом, чтобы они не намокли.

– Бежим! – радостно закричала она. – Бежим к чёртовой матери от этой славы, от этой встречи с читателями…

И тут на крыльцо выбежала молоденькая воспитательница. Почему-то на ней не было тапочек. А лицо было такое, что вся толпа мигом остановилась и замерла, как в немой сцене. Над крыльцом отчего-то не было козырька, и дождь мгновенно промочил на воспитательнице розовую кофточку, юбку, расправился с её косметикой и причёской.

– Там… – сказала девушка и медленно начала оседать на пол.

– О господи, – пробормотал Герман Львович и охотно уступил мне дорогу к двери.

Я уже знал, что случилось. Ведь сценарий был прежний – пустой интернат, все собрались в одном месте – на нашем представлении, директор по какой-то причине опаздывает к началу мероприятия, а спустя некоторое время его находят…

Она лежала на пороге своего кабинета. Лицо было синюшным, на шее красная полоса. Её задушили янтарными бусами, которые бы порвались, не будь они намотаны в три ряда.

Это было ужасно. Отвратительно. На это невозможно было смотреть. У меня взмокли руки и задрожали коленки, несмотря на то, что я не был ни впечатлительным, ни слабонервным.

– Не подходите! Уведите детей и вызовите милицию! – закричал я уже знакомый текст. – Ганс, уведи собаку!

– Слава богу, не я нашёл! – с неприкрытой радостью пробормотал Герман.

– Заткнитесь! – попросил я математика.

– А что? Второй раз уже! На меня могли бы подумать, – обиделся математик.

Беда уже сидела возле тела на корточках, щупала пульс, поднимала веки, заглядывала в глаза.

– Мертва, – сообщила она и подняла с пола шариковую ручку, у которой на конце был весёлый венчик из жёлтых перьев. Элка пощекотала себе нос этими перьями и вдруг заплакала. На моей памяти это был первый криминальный труп, который вызвал у неё сочувствие, а не любопытство.

– Она читала все мои книжки, – объяснила Беда свой приступ сентиментальности. – Она была моей поклонницей, быть может, единственной во всём мире!! Она хотела мне подарить эту ручку!

– Элка, замолчи! – попросил я, поднял её за плечи и отвёл к окну.

Коридор уже опустел, воспитатели увели детей.

– Слава богу, не я нашёл! – неприкрыто радовался Герман.

– Что-то мне всё больше перестаёт нравиться наше весёлое путешествие, – с вызовом заявила Викторина Юрьевна. Я и не заметил, как она оказалась рядом.

– Это чудовищно! – всхлипнула Элка. – Кто-то идёт за нами по пятам и убивает директоров интернатов. Всё повторяется! Марию Ивановну задушили; она, как и Оскар, близко подпустила преступника, потому что не боялась его. У меня убили единственную поклонницу! Что делать, Бизя?!

– Понятия не имею.

– Да, слава богу, что не мы нашли!

Кажется, Герман немного сошёл с ума.

Тело увезли, а лейтенант оказался пьян.

От него разило спиртным за версту, взгляд плохо фокусировался на собеседнике, а вопросы имели отвлечённый характер.

– Какой марки ваш автобус?

– Ай-Си Корпорейшн.

– Сколько литров он жрёт на сотню километров?

– Двадцать – двадцать пять.

– А какого года он выпуска?

– Скажите, почему вы приехали один на такое серьёзное происшествие, как убийство? – не выдержал я.

– Ха! Вот невидаль – убийство! Да в нашей деревне кажный день убивают! Если кажный раз бригаду посылать, никакого народу не хватит. Нас всего двое в убойном – я, да Мишка Коробкин. У Мишки сегодня отгул, он мамаше помидоры помогает садить, а у меня ни мамаши, ни помидоров, я всегда на боевом посту! – Лейтенант браво отдал мне честь, приложив к пустой голове руку, и в очередной раз, дрожащей рукой, налил себя из графина воды.

Мы сидели в кабинете Марии Ивановны: лейтенант за её столом, мы с Элкой – напротив. На столе были разбросаны Элкины детективы в ярких цветных обложках, но лейтенант оказался ненаблюдателен, он не заметил, что на фотографии и перед ним – одно и то же лицо.

Элка хмурилась и молчала. Она тарабанила пальцами по коленке и отрешённо смотрела в окно.

– Я понимаю, – сказал я нетрезвому лейтенанту, – наше положение очень двусмысленное. Вы наверняка думаете, что таких совпадений не может быть – второй раз, во втором интернате убивают директора во время нашего выступления. Я всё понимаю, поэтому готов сотрудничать со следствием! Вы… вы можете взять у всех у нас отпечатки пальцев, можете вызвать в отделение на допрос, мы готовы на всё!

– Да бросьте вы! – отмахнулся от меня лейтенант и шумно выхлебал из стакана воду. Видимо, его мучил суровый сушняк, потому что он немедленно налил себе из графина ещё. – И за каким, извините, редисом, мне ваши отпечатки пальцев?! Грузитесь в свой пепелац[3] и кантуйтесь дальше по дальним дорогам. Никто вас не подозревает. Разве вы ничего не знаете?! Радио не слушаете?! Телевизор не смотрите?!

– Телевизора у нас нет, – пробормотал я, – а радио… на трассе плохо ловится.

– А-а, ну так знайте, что три дня назад во время этапирования из одной спецклиники в другую, совершил дерзкий побег опасный преступник. С головой у него полный абзац, он жесток и чрезвычайно опасен! Его перевозили из одной психушки в другую. Он напал на конвой, задушил двух охранников и сбежал! Он силён как зверь, тормозов у него нет, а убивает псих именно так – душит жертв тем, что под руку попадётся! Так что езжайте себе, уважаемые миссионеры, и будьте осторожны в пути! – Лейтенант снова налил себе воды и начал пить.

Я смотрел, как ходит его кадык. И Элка смотрела. Потом мы перевели взгляд друг на друга, и я понял, что думаем мы об одном и том же.

– Скажите, а как выглядит этот сумасшедший преступник? – сорвавшимся вдруг на фальцет голосом, спросил я лейтенанта.

– Высоченный парень, вроде вас. Молодой, тридцать три года…

– Волосы тёмно-русые, нос прямой, глаза серые, телосложение атлетическое… – продолжил я.

– Ты с ума сошёл! – перебила меня Беда. – Это не он!

– Как зовут преступника? – спросил я лейтенанта.

– Коростылёв Андрей Викторович, кличка Слон. А откуда вы…

– Ну вот, это не он! – вскочила Беда. – Я же говорила!

– Документы на Никитина он мог украсть. Теперь понятно, почему у него не было никаких вещей!

– О чём это вы? – без особого любопытства спросил лейтенант.

Я коротко рассказал ему о своём попутчике, о пропаже сотовых телефонов, о драке на автобусной остановке и паспорте, который показал мне Дэн. Лейтенант с ленцой записал что-то в своём блокнотике.

– Повезло вам, ребята, что живы остались, – вздохнул он и тоскливо посмотрел на графин, в котором не осталось воды.

– Чёрт, – пробормотал я, чувствуя, как спина покрывается холодным потом. Мысль, что я подвергал опасности жизни вверенных мне людей, привела меня в ужас.

Беда стянула с носа очки и задумчиво стала протирать их полой моей рубашки.

– Странно! – сказала она. – Почему Рокки на него не рычал?! Собаки за версту чувствуют пьяных и сумасшедших…

– Слушайте, а не вы ли написали вот эти вот книжки?! – Наконец-то лейтенант заметил сходство лица на обложке с Элкиным.

– Да, я пишу детективы. Мария Ивановна, которую задушили, была моей поклонницей, – вяло отреагировала на свою узнаваемость Элка.

– Возьму, поищу на досуге знакомые буквы, – улыбнулся лейтенант и спрятал одну книжку за пазуху.

– До свидания. – Я встал и зачем-то слегка ему поклонился. Потом взял Элку за руку, и мы вышли из кабинета.

Когда дверь за нами почти закрылась, лейтенант вдруг заорал:

– А вот мне всегда было интересно спросить у живого писателя – откуда вы берёте свои сюжеты?!!

– Из жо… – попыталась ответить Элка, но я успел зажать ей рукой рот, и мы побежали по лестнице вниз.

Из Бобровниково мы уехали вечером.

Дети и воспитатели грустно помахали нам вслед. Никто и не подумал связать убийство директора с нашим приездом. О сбежавшем из психушки маньяке-душителе уже знали, наверное, даже интернатские мыши.

– Вы бы уж не брали больше никаких попутчиков, Глеб Сергеич, – поджав губы, сказала Викторина и задёрнула шторку, отделявшую её полку от салона.

– Ёпть! – радостно возвестил Герман, когда мы выехали из села. – Это ж надо было, маньяка в чистом поле словить! А могли ведь и на меня подумать, если б я опять труп нашёл!

Я включил громкую связь и обратился ко всем:

– Обстоятельства складываются так, что продолжать нашу кампанию становится опасно. Есть предложение всем, кроме меня, вернуться в Сибирск. А я погоню автобус дальше. Пассажирские рейсовые автобусы ходят в город через каждые два часа, так что…

– Я остаюсь! – поспешно выкрикнул Герман Львович. – Я специально из дома удрал, чтобы у тещи на даче не батрачить! Если вернусь – пропало лето! Лучше уж под угрозой маньяка, чем… – Он махнул рукой.

– И я остаюсь! – Ганс даже встал для убедительности. – У меня очень уважительная причина. Я от одной девушки скрылся, а она пострашнее любого психа будет!

– Я тоже останусь, – раздражённо сказала из-за розовой шторки Викторина. – Я вовсе не хочу выглядеть слабонервной дурой, которая испугалась какого-то чокнутого. И потом… у меня всё лето расписано. Сначала путешествие на Алтай, потом к маме в Воронеж, потом на две недели в Сочи с подругой. Куда я денусь, если вернусь в город раньше положенного срока?! Нет уж, и я останусь! – твёрдо заявила она.

Я вспомнил про Марика и Мальдивы, но промолчал.

– Ну, мне-то ты, надеюсь, не предложишь вернуться? – спросила Элка.

– Нет, – вздохнул я и отключил громкую связь. – Куда мне без тебя!

– Глеб… – Она редко называла меня Глебом. Только если хотела показать всю серьёзность своего заявления. – Глеб, мне кажется, это не он.

– Кто – не он? – я сделал вид, что не понял.

– Денис Никитин – это не тот сумасшедший, который сбежал из психушки!

Я не стал ей отвечать, потому что гадкое чувство, что парень, назвавшийся Дэном, каким-то образом «зацепил» Беду вдруг вернулось.

– Я не могу в это поверить! Дэн совершенно нормальный, вменяемый человек! Ты что, психов не видел? – Она свела глаза к переносице, скособочила челюсть и сделала несколько конвульсивных движений руками.

– Ты, часом, не влюбилась в этого шизика? – поинтересовался я, искоса глянув на Элку.

– Не смешно, – надулась Беда.

– Вот и мне тоже. Какого чёрта ты без конца вступаешься за этого ублюдка?! Мало тебе пропавших сотовых и двух убийств?!

– У меня чутьё, интуиция…

– Элка, жизнь – это не твои книги. Берёшь сюжеты из головы, вот и бери!! Не надо отрицать очевидные факты! Убийца – тот, на кого указывают милицейские сводки, а не тот, на кого тебе заблагорассудится указать на последней странице своего детектива.

Справа показалась заправка. Затормозив, я пошёл вставлять «пистолет» в бак, потому что терпеть не могу, когда это делают парни в комбинезонах.

– Оплати в кассе пятьдесят литров! – крикнул я Беде.

Прошло две минуты, прежде чем она появилась передо мной бледная и растерянная.

– Что?! – спросил я, чувствуя, как холодеет под ложечкой. – Что там опять стряслось?!

– Бизя, все наши деньги пропали, – прошептала Беда.

Я бросился в кабину. В бардачке, запирающемся на ключ, хранились все деньги, выделенные нам спонсорами на топливо и питание. Когда я последний раз заправлялся, там было тридцать пять тысяч.

Замок был аккуратно взломан, и то, что дверца прилегает неплотно, не сразу бросалось в глаза.

Денег не было. Ни копейки. Но я зачем-то пошарил в пустом пространстве рукой.

– Катастрофа, – сказал я. – Какой же я идиот!

Все столпились у меня за спиной, что-то спрашивали, советовали, успокаивали и упрекали одновременно. Я почти ничего не слышал. Я понимал только одно – топлива в баке километров на двадцать, еды тоже немного, а мне всю нашу гоп-компанию надо в целости и сохранности довести до монгольской границы, а потом доставить обратно в Сибирск.

– Бизя, я была неправа, – как сквозь вату услышал я голос Элки. – Этот Дэн действительно – псих, вор и убийца! Давай заявим в милицию о пропавших деньгах!

* * *

Есть три способа пережить шок.

Первый – напиться.

Второй – тоже напиться.

Третий – очень сильно напиться.

Попытка обойтись первыми двумя способами неизменно заканчивается третьим.

Загвоздка была только в том, что не было денег.

Вернее, нет. Настоящая загвоздка состояла в том, что всё-таки я был завуч. Другими словами – заместитель директора по воспитательной части. Первый раз меня в названии моей должности напрягало слово «воспитательной».

Может ли замдиректора, отвечающий за воспитание детей, позволить себе напиться?!.

А с другой стороны, что я – не человек что ли?!!

– Скажи, Элка, завуч не человек?!

– Человечище! – пробормотала Элка, пересчитывая у барной стойки деньги, которые мы всей командой наскребли по карманам.

На основную часть этих денег мы залили солярку, а оставшуюся единодушно решили пропить в придорожном кафе. Самое удивительное, что это решение одобрила даже консервативная Викторина Юрьевна. Видимо, и у «синих чулков» бывают минуты человеческого просветления.

– Мне водки, – сказала Лаптева. – Дешёвой и побольше.

– Понятно, что дешёвой, – усмехнулся я.

– Ясное дело, что побольше, – хмыкнул Абросимов.

Единственным человеком, по отношению к которому наше мероприятие выглядело вопиюще непедагогичным, был Гаспарян. Но Ганс заявил:

– Вы меня не стесняйтесь. Я же взрослый человек! Я всё понимаю.

– Пять по алгебре! – выкрикнул Обморок и панибратски похлопал его по плечу.

Заведение называлось «Ням-ням». Это была кафешка с сомнительным ассортиментом спиртного и сомнительным персоналом в количестве одного человека. Мы заняли стол у окна. Парень в замызганном белом переднике принёс три бутылки водки, жареного цыплёнка и шесть солёных огурцов – это всё, на что нам хватило оставшихся после покупки бензина денег. Кроме нас в зале сидели только два парня, по виду дальнобойщики.

Элка наливала мне медицинские дозы. Первая пошла с трудом. Вторая намного лучше. После третьей я смог что-то соображать. Беда смотрела, как я пью, заглядывая мне в глаза, словно доктор. Мне даже показалось, что она не прочь посчитать мне пульс.

– Господа! – заявил я, когда смог говорить. – Я обязан извиниться перед вами за то, что втравил вас в такую опасную и неприятную историю. Я не должен был быть таким безответственным и… брать попутчиков по дороге. Ещё раз хочу предложить всем вернуться междугородним автобусом в Сибирск.

– Тёща! – взвыл Герман. – Нет, не поеду домой, хоть режьте!

– Если я вернусь, Пипеткина из десятого «г» меня на себе женит! – покраснев, сказал Ганс. – Нет, Глеб Сергеич, мне в город ещё минимум неделю нельзя. Она потом с родителями в Кисловодск свалит, а там найдёт себе кого-нибудь и от меня отстанет.

– А я не собираюсь из-за вашей безответственности путать свои планы на лето! – Лаптева поддела на вилку кусок солёного огурца и отправила его в рот с таким видом, словно это был деликатес. – Вы так легкомысленны, Глеб Сергеич, что я даже удивляюсь, как вам удалось стать завучем! – Пучок волос у неё на голове съехал набок, глаза зло поблескивали из-под очков, а ведь по моим расчётам она после третьей рюмки водки должна была стать весёлой и доброй…

– Пойдём, покурим, – сказал я Беде, хотя не курил уже два года.

– Пойдём, – усмехнулась Беда.

На улице накрапывал мелкий дождь. Недалеко шумела, пульсировала движением ночная трасса. Беда достала из сумки сигареты и закурила.

– Почему ты не пьёшь? – спросил я. – Разве у тебя не стресс?! Не шок?! Не…

– Кто-то из нас должен быть трезвым, – разумно ответила она. – Мало ли что…

– Мало ли что, – повторил я её слова, понимая, что они становятся лозунгом нашего путешествия. Пьяная слезливая жалость к себе вдруг подкатила к горлу. Я не пил очень давно и, наверное, отсутствие тренировок сказалось.

– Вот скажи, Элка, – вздохнул я, – ну почему меня эта Лаптева ни во что не ставит?! Ведь я кто? За-вуч! А Викторина кто? Простая учительница младших классов! «Вы так легкомысленны, Глеб Сергеич, что я даже удивляюсь, как вам удалось стать завучем!» Тьфу!! Да мне уволить её – раз плюнуть! Ильич и разбираться не будет, почему я этого захотел! Элка, а давай я прямо сейчас уволю её к чёртовой матери, пусть катит хоть к маме в Воронеж, хоть к своему Марику!

– К какому Марику? – перебила Беда.

– Элка, – шёпотом сообщил я Беде, – представляешь, у этой кикиморы есть какой-то Марик, который ревнует её ко мне и которому не западло везти её на Мальдивы! Я случайно подслушал телефонный разговор. А вообще… ну её, эту Лаптеву, пойдём в автобус! Пойдём, там сейчас только Рон, а он привык к нашим… Я не евнух, Элка, я нормальный мужик, который к тому же ещё и напился… – Я схватил Элку в охапку и потащил к автобусу. Она не особо сопротивлялась.

Мы почти были у цели, когда Беда выкрутилась из моих рук и прошептала:

– Смотри!

В тусклом свете жёлтого фонаря, освещавшего стоянку перед кафе, я увидел знакомую японку с грязными номерами и наглухо тонированными стёклами. Она притулилась в кустах, рядом с фурой, на которой, видимо, приехали дальнобойщики. Мы бы ни за что не заметили эту «Тойоту», но в момент, когда я подсаживал Элку в автобус, фура вдруг тронулась и медленно поехала в сторону трассы.

Я протрезвел мгновенно.

– Летучий голландец, – пробормотал я.

– Скорей уж летучий японец, – поправила меня Беда, подходя к машине. – Как ты думаешь, это опять совпадение?!

– А мы сейчас узнаем! – Я со всего маху пнул японку по колесу в расчёте, что взвоет сигнализация, прибежит хозяин, и я с ним поговорю по душам. Но у машины вдруг завёлся движок, и она рванула с места, чуть не сбив Элку. Беда в последний момент успела отскочить в сторону.

«Тойота-Авенсис» на бешеной скорости выскочила на трассу, без торможения, с визгом колёс и заносом повернула в сторону Барнаула, и… ушла в точку.

– Ну ни фига себе, – только и смог сказать я. – Там кто-то сидел за рулём!

– Ну да, если только она не ездит сама по себе, – запыхавшись, сказала Элка. – Зачем ты пнул колесо?! Сигнализация же не горела!

– Он чуть не сбил тебя!

– Может, просто испугался, приняв нас в темноте за бандитов?

– Слишком много «может». Почему он сидел за рулём, а не в кафе? Почему прятался в кустах, за фурой?! Почему…

– Слушай, пойдём в кафе и узнаем у официанта, кто кроме нас заходил в заведение!

– Пойдём! – Я схватил её за руку, и мы побежали.

У входа в «Ням-ням», в зарослях сирени, кто-то возился, сопел и постанывал. Вряд ли это имело к нам отношение, но в свете последних событий я стал подозрителен, поэтому, тормознув Элку, тихонько раздвинул ветки, подсвечивая себе фонариком, который был у меня в мобильнике.

То, что я увидел, потрясло меня больше, чем два убийства в интернатах, чем пропажа денег, чем «Тойота» в кустах. В зарослях сирени самозабвенно, неистово целовались Викторина и Ганс. Даже при таком освещении было видно, что щёки у Викторины красные, что блузка расстёгнута, а Ганс поспешно и неумело пытается разобраться с оставшимися пуговицами.

Я отступил назад и погасил фонарик. Слов у меня не было. Я опять созрел для приёма внутрь водки, причём не в медицинских дозах, а в настоящих, от которых наутро не помнишь, кто ты и как тебя звать.

Беда тычками в спину оттеснила меня к дверям заведения. Мы зашли в узкий и тёмный тамбур, разделяющий кухню и зал.

– Что это было? – как последний дурак спросил я у Элки.

– Что, что… Вот уж не думала, что в вашей школе процветает такой разврат! Ганс, конечно же, совсем большой мальчик, но Викторина-то, Викторина! А стоит из себя праведницу! Бедный Марик!

– Уволю её прямо сейчас! – заорал я и бросился было назад, к кустам, но Элка преградила мне путь.

– Перестань, Бизя! Все взрослые люди. Сколько лет этому Гаспаряну? Семнадцать?! Да он здоровый, полноценный мужик! Плюс делай скидку на его горячую армянскую кровь. Боюсь, что жертва в этом любовном тандеме не он, а бедная, серая мышь Викторина. Зря ты ей дал напиться.

– Как она может? – возмутился я. – Она же учитель!

– Прежде всего, она женщина. А Ганс красавчик. Её можно понять.

– Он ребёнок!

– В каком месте?!

– В голове. В мозгах! И потом… как же Марик?!

– Марик далеко, а Ганс рядом, под боком. Вряд ли у Марика такой темперамент, такое молодое красивое тело и такая жажда познания. Всё просто.

– Просто?! Элка, ты так говоришь, будто сама сто раз побывала в такой ситуации, когда Марик за сто километров, когда под боком молодое горячее армянское тело и когда…

– Идиот!! Это моя профессия – лезть в чужую шкуру и пытаться понять чужие мысли, если ты не заметил. Иначе, как бы я писала романы?

– Как?! – У меня мозги зашкалило от её логики.

– Пошли, поговорим с официантом. Может, он знает, кто был за рулём японца?

– Пошли, – сказал я, думая только о том, почему Беда пытается оправдать поступок Викторины.

Не потому ли что способна на такое сама?!.

Эта мысль была самая непереносимая из всех мыслей, лезших в мою пьяную голову. Она давила на виски и отдавалась тупой болью в затылке.

На кухне воняло хлоркой и пережаренным луком. Парень, который приносил нам еду, сидел на перевёрнутом баке с надписью «Соль» и курил. Судя по блуждающему взгляду и наслаждению, с которым он затягивался, курил он «косяк». Это подозрение подтвердилось тем, что увидев нас, повар и официант в одном лице быстро отбросил окурок за спину.

– Вообще-то, сюда посторонним вход запрещён, – начал он, но Беда быстро сунула ему пятидесятирублёвую купюру, невесть как сохранившуюся в кармане её джинсов.

Парень двумя пальцами брезгливо взял деньги и недоумённо уставился на нас.

– Одна маленькая услуга, – улыбнулась во все тридцать два зуба Элка. – Настолько маленькая, что не стоит даже этих денег. Скажите, кто кроме нас за последний час посещал кафе?

– В смысле? – не понял парень.

– Сколько может быть смыслов у вопроса: «Кто кроме нас сидел за столиками?» – прищурилась Элка.

– Так вы ж всех видели! Два дальнобойца сидели, у них фура рядом с вашим автобусом стояла, я из окна видел. А… больше никого не было.

По тому, как он это сказал, я понял, что парень врёт.

Элка тоже поняла это.

Она наклонилась и подняла с пола окурок.

– Травка? – понюхала она косячок. – Небось, не только курите, но и приторговываете втихушку? И почём у вас кропаль?[4] Ментам приплачиваете, или они не в курсе, чем вы тут занимаетесь?!

По ходу её речи парень то краснел, то бледнел.

– Ладно, – наконец сказал он, шаря глазами по полу, – скажу, так и быть. Был тут мужик один, на «Авенсисе» подъехал, я в окно видел. Но он в зал заходить не стал, пришёл сразу на кухню, купил две бутылки минеральной воды, а потом… – Парень тяжко вздохнул. – Потом он про вас начал расспрашивать.

– Что значит – про нас?! – Я приблизился к парню вплотную, изо всех сил стараясь не схватить его за грудки.

– А то и значит, – парень оторвал взгляд от пола и затравленно посмотрел на меня. – Он в зал тихонечко заглянул и спросил, не знаю ли я, отчего разношёрстная компания за дальним столиком так напивается, да ещё без закуски. Я сказал, что, кажется, у вас напряги с деньгами. Потом он сунул мне тысячу рублей, какие-то таблетки и попросил принести вам якобы за счёт заведения кофе с подмешанным в нём лекарством. Вот. Ещё он сказал, что надеется, что я буду молчать о его маленькой и невинной просьбе.

– И почему ты не принёс нам кофе? – спросила Элка.

– Так это… а вдруг криминал какой? Вдруг отрава? Не рискнул я! Он же всё равно не узнает, принёс я или не принёс. Он ушёл сразу. А я клиентов своих люблю. – Парень опять забегал глазами по полу.

– Где таблетки?! – Я всё же тряхнул его за плечо.

Он вытащил из кармана передника пачку и протянул её Элке.

– Слабительное, – усмехнулась она, рассмотрев упаковку и пряча её в сумку. – Ничего криминального. Просто какая-то сволочь захотела, чтобы вся наша команда подробно и до утра знакомилась с местными удобствами. Кстати, они у вас на улице?

– На улице, – всхлипнул парень. – И крючок сегодня утром сломался.

– А ты молодец! – Беда с размаху хлопнула официанта по плечу. – Нет, правда, вы не представляете, юноша, как я вам благодарна за то, что вы не напоили нас кофе с таблетками!

Я не разделял Элкиных восторгов. Кто-то явно хотел причинить нам неприятности, пусть мелкие, но неприятности. Кто-то следил за нами и собирал о нас информацию. Кому это может понравиться?!

– Как выглядел тот мужик? – спросил я парня.

– Обычно выглядел. Лет пятидесяти, среднего роста, в хорошем костюме. Лицо такое… добропорядочное. Похож на руководящего работника.

– Забавно, – пробормотала Беда. – Добропорядочный дядя, который во что бы то ни стало, хочет напичкать всю нашу честную компанию пургеном! А туалет на улице и крючок сломан. Забавно… Нет, юноша, вы молодец! И денег срубили и…

Я схватил Элку за руку и потянул в зал, не давая договорить.

– А крючок в сортире вы обязательно почините! – закричала она. – И, кстати, кофе нам принесите! Он ведь оплачен!!

В дальнем углу, уронив голову на стол, спал Герман Львович. Косточки от цыплёнка хаотично валялись вокруг его смятой щеки. Рюмка была опрокинута, все три бутылки водки пусты. Над всей этой красотой кружила жирная муха, совершая кратковременные посадки то на ухо Германа Львовича, то на куриные кости, не в состоянии, вероятно, решить, что для неё привлекательнее.

Мы сели за соседний столик.

– Ничего не скажешь, увлекательное путешествие, – сказала Элка, тряся над столом солонку, в которой не оказалось соли. – Хвост на «японке» – раз! Псих-убивец, который привязался к нам как банный лист – два! Полное отсутствие денег – три!

– Из всего этого самое актуальное на данный момент – отсутствие денег.

– Что будем делать? – Беда посмотрела на меня своим фирменным взглядом поверх очков.

– Вариантов немного, – ответил я. – Вернее, вариант вообще-то один, но я всё-таки сначала попробую тот, на который надежды нет.

– Успехов тебе! – засмеялась Элка, глядя, как я набираю на мобильнике номер.

– Але! – крикнул на том конце голос шефа. В трубке присутствовал посторонний шум, будто Троцкий ехал в машине. Это было странно, так как с тех пор как Ильич женился на Нэльке, он предпочитал проводить вечера дома, у телевизора.

– Здорово, Ильич! – бодро поздоровался я, подмигнув Элке.

Она закурила и, прищурившись, выпустила длинную струю дыма.

– Привет, – сказал Троцкий. Радости в его голосе я не услышал.

– Не дома? – поинтересовался я.

– Ага, блин, на работе в двенадцать часов ночи! – заорал вдруг Ильич. – Конечно, дома, Сазонов, а где ж мне ещё быть?! Сижу, в ящик пялюсь.

Он врал, потому что в трубке послышался резкий автомобильный гудок и визг тормозов. Вряд ли это были телевизионные звуки, но ловить Ильича на вранье я не стал.

– Зачем звонишь? – спросил Троцкий, причмокнув – видимо, заложил за щеку леденец, чтобы удержаться от крепких выражений.

– У нас ЧП, Владимир Ильич, – перешёл я на официальный тон, давая понять, что проблема не моя личная. – Мы тут в такую заваруху попали, что… в общем, долго рассказывать. Суть такова, что один сумасшедший, которого ищет милиция, украл все наши деньги. Все! Нам не на что дальше ехать! Ильич, родненький, – я всё же сбился на просительный тон, – подкинь тысяч десять на бензин и питание! А там, глядишь, шизика этого поймают и наши деньги вернут.

В трубке повисло молчание.

– Эй, начальник! – позвал его я. – Ты, что, язык проглотил? Я говорю, деньги нужны, обокрали нас! Кинь перевод на моё имя, на главпочтампт в Барнаул до востребования. У тебя ведь в сейфе всегда есть заначка с родительских взносов!

– Ты охренел? – ледяным тоном поинтересовался Ильич. – Нет, ну ты совсем охренел, да?! – сорвался на крик шеф. – Какие деньги, какой перевод, какой Барнаул, какой на хрен шизик?!! Ты что, решил меня в могилу загнать, да?! А сам занять моё место?!

– Слышь, Ильич, мне твоё место нужно как вороне индийское покрывало. Ты ж знаешь, я в школе работаю исключительно из любви к искусству и поиска смысла жизни. Если ты не вышлешь мне деньги, я брошу автобус на трассе вместе с мешками гуманитарной помощи, а сам с командой вернусь на перекладных. Я решусь на это, не сомневайся. И посмотрим, что скажут твои бельгийцы.

Он застонал на том конце трубки. Я знал: на Троцкого надо идти буром, прижимать его к стенке, хамить, угрожать, шантажировать, иначе проку не будет. Элка уже откровенно смеялась, зажав себе рот рукой.

– Тсс! – попросил я её. Мне и самому стало интересно, что придумает Ильич, чтобы не расставаться с деньгами из сейфа, которые он ежемесячно пополнял за счёт родительских подношений. Уж так повелось, что он считал эти деньги своими и только своими.

– Глеб, ну почему неприятности пристают к тебе как репьи к бездомной собаке? – жалобно спросил Троцкий, уже без тени наезда.

– Мне нужны деньги, – напомнил я предмет разговора. – Десять тысяч!

– Пять! – взвыл Ильич. – Пять, и ни копья больше! Где я возьму тебе деньги?! Нэлька кафель в ванну купила, навесной потолок в спальню взяла, балкон застеклила, окна пластиковые поставила!

– Ты ж вроде совсем недавно ремонт в квартире закончил, – искренне удивился я.

– Где ж недавно?! Восемь месяцев прошло! За это время знаешь, сколько новых строительных материалов появилось? А Нэлька моя за модой следит! В общем, пять вам до границы на бензин хватит.

– Шеф, да мы с голоду сдохнем, – начал было я, но шеф уже нажал отбой.

– Сколько? – язвительно поинтересовалась Элка, прикуривая новую сигарету.

– Пять.

– Щедро! – засмеялась Беда. – Ну что ж, приступай к варианту номер один – беспроигрышному.

Подошёл официант. Он и правда принёс нам кофе.

– Молодец, – похвалила его Элка, – пургенчику не добавил?

– Так это… вы ж таблетки себе забрали, – покраснел парень.

Кофе оказался на удивление хорош – крепкий, горячий, в чашках с толстыми стенками и плотной шапочкой пены.

Герман за соседним столиком вдруг вздумал громко храпеть.

Я вздохнул и набрал на мобильнике номер Сазона.

Дед был богат, как падишах.

А значит, – для него не было ничего невозможного.

История происхождения его состояния была такова, что я дал себе слово ни за что не притрагиваться к его деньгам, но… периодически нарушал эту заповедь к большому удовольствию Элки и ещё большему удовольствию Сазона. Дед любил давать мне деньги. Он хотел, чтобы я просил их много и часто, и чтобы я понял, наконец, что деньги значат в жизни гораздо больше, чем я думаю.

– Что тебе подарить, сынку? – спрашивал он. – Сеть ресторанов? Пивной завод? Яхт-клубы? Автозаправки? Бросай ты свою педагогику и сраный Сибирск! Разве так зарабатывают?! Разве так живут?! Ну хочешь я тебе школу подарю?! Пять школ на Чукотке с чукчами-отличниками! А хочешь, итальянский футбольный клуб подарю?! Или бразильский? Хочешь, Абрамович тебе на дудке играть по вечерам будет?

– Не хочу, – неизменно отвечал я на самые дикие его предложения, потому что… если честно, я был глубоко убеждён, что не имею права ни на копейку дедовских денег, учитывая их первоначальное происхождение. Более того, я испытывал перед ними суеверный ужас, который, наверное, испытывает старая дева перед разбитым зеркалом. Я раз и навсегда решил, что эти деньги не принесут мне ничего хорошего…

– Сынку! – гаркнул Сазон мне в ухо, из чего я сделал вывод, что дед наконец-то научился смотреть на дисплей, прежде чем отвечать на звонок.

– Привет, дед! Как здоровье?

– Хреново! Пришлось удалить один коренной зуб.

– В восемьдесят семь лет не такая уж большая потеря!

– И кому это из нас восемьдесят семь? Уж не тебе ли, сынку? Я – юноша, у которого желаний больше, чем возможностей! Я уже вставил новый зуб, крутой, по новой технологии. Гарантия – пятьдесят лет. Как думаешь, не наврали?! Продержится?!

С тех пор, как дед женился на молодой испанке, у него появился новый бзик – скрывать свой истинный возраст. Он даже купил новый паспорт, где значилось, что он сорок второго года рождения.

– Если и приврали, то чуть-чуть. Дед, если честно, хочу посягнуть на твои возможности. Нашу экспедицию обокрали…

– Сынку, куда экспедиция? Если на Марс, то я – пас, у меня денег не хватит, а если…

– На монгольскую границу. Мне нужно перечислить в Барнаул до востребования тысячу долларов.

– Тысячу? – поскучнел дед. – В Барнаул? Это что за планета такая?

– В пределах земной видимости, – терпеливо объяснил я, хотя понимал, что Сазон ваньку валяет.

– А-а! Так давай его купим, Барнаул этот и дело с концом, – хихикнул Сазон.

– Дед! – разозлился я. – У меня проблема на тысячу долларов и мне не до шуток!

– На тысячу баксов? А больше не возьмёшь ни копейки?

– А больше не возьму ни копейки.

– Элку дай! – гаркнул дед.

Это была его обычная уловка всучить мне через жену больше денег.

– Нет Элки, дома роман пишет.

– Врёшь! Я слышу, как она рядом с тобой курит.

От неожиданности я отшатнулся от трубки. Может, старый хрыч уже прикупил какой-нибудь прибамбас, через который можно подглядывать по телефону?!

– Меня? – с хитрым прищуром осведомилась Беда.

– И как ты догадалась? – Я отдал ей мобильник, понимая, что сопротивление бесполезно, что Сазон всё равно дозвонится до Беды и пропихнёт через неё в жизнь самые вредные свои идеи.

– Отлично, Сазон, – елейным голосом заговорила Беда. – Замечательно! Шикарная мысль! Так и сделаем. Конечно, он согласен, вернее, кто его спрашивать будет! Ты не представляешь, как я рада такому повороту событий! Целую! Обнимаю! Привет твоей знойной Кармен! – Довольная, словно кошка, объевшаяся сметаны, Элка отложила мобильник и, как ни в чём ни бывало, принялась пить кофе, отхлёбывая его маленькими глоточками.

– Ну? – спросил я. – И какому повороту событий ты рада? С чем это я согласен, вернее, о чём меня спрашивать никто не будет?!

Я терпеть не мог Элкины заговоры с Сазоном. Но случались они довольно часто, несмотря на то, что мы жили в Сибирске, а дед в далёком, южном городе.

– Сазон сказал, что перевод до востребования – это фигня для бедных. Он пришлёт деньги с посыльным.

– Что значит – с посыльным? Он погонит ради этого в Барнаул человека?

– Да не человека, а Елизара Мальцева!

– Что?! – От возмущения я вскочил.

Герман за соседним столиком перестал вдруг храпеть и отчётливо пробормотал во сне: «Огонь, батарея! Огонь! Всех вашу мать…»

От удивления я забыл, что хотел сказать.

– Сядь, – засмеялась Беда и закинула ноги на стол. – Толку от твоих воплей не будет! Сазон сказал, что пришлёт с деньгами Мальцева, значит – пришлёт. У Елизара там какая-то очередная мутная любовная история, от которой он пребывает в депрессии. Ему надо развеяться. В общем, дедулин дедуля прилетит в Барнаул собственной персоной, хочешь ты этого, или нет. Эта поездка должна вернуть его к жизни. Ну, как сюжетец?!

– Точно, не из головы…

Я сел и допил свой кофе.

Елизар Мальцев был близким другом моего деда и соратником в его бизнесе. Вернее, если быть точным, Мальцев был практически членом нашей семьи, так как жил, питался и переживал свои многочисленные романы в дедовском доме. Охарактеризовать Мальцева можно было коротко – творческая личность. То есть настолько творческая, что ему трудно было оставаться приверженцем одного жанра. Он писал то стихи, то прозу, то вдруг ударялся во все тяжкие художника-мариниста. Дед с пониманием относился к творческим исканиям Мальцева и даже спонсировал некоторые его выставки и издания. Надо сказать, что отсутствие таланта у Мальцева с лихвой компенсировалось доброй душой и любовью к людям.

Элка называла Елизара дедулин дедуля, хотя Мальцев был моложе Сазона на десять лет.

– Что-то Викторина с Гансом задерживаются, – пробормотал я. – Пойду, шугану этих развратников из кустов! Сколько же можно…

– Оставь их в покое. Они взрослые люди. Вспомни, наверняка и у тебя в семнадцать была такая вот «первая учительница» лет на десять старше тебя!

Я икнул. И вспомнил безалаберную юность. Элка всегда попадала в «яблочко». Была! Именно в семнадцать, именно учительница, и именно на десять лет старше. Она преподавала у нас информатику и как-то после уроков попросила меня… чёрт знает, что она попросила, я точно не помню, но я оказался у неё дома. Мы вроде всё время говорили об информатике, но каким-то невероятным образом во время беседы я успел стянуть с неё блузку и то, что я обнаружил под ней, меня потрясло. Дальше информатика потеряла всякий смысл, потому что учительница не только не сопротивлялась, но и сама быстренько сняла юбку.

Кровать оказалась скрипучей. Экстаз недолгим. А в душе не было холодной воды. Кое-как ополоснувшись кипятком, я умчался со смутным тягостным ощущением, что изнасиловал собственную родительницу. Бр-р-р.

Имею ли я право осуждать Викторину и Ганса?

Пожалуй, что нет.

– Тогда водки мне за счёт заведения! – крикнул я. – У меня стресс, стресс, и ещё… один стресс.

– Гарсон! Водки ему! – Элка щёлкнула пальцами над головой.

Это было невероятно, но парень в грязном переднике мигом притащил запотевший графин и ни словом не обмолвился об оплате. Когда водки в графине осталось на дне, мир показался добрее и лучше.

– Нужно перекантоваться тут до утра, – как сквозь вату услышал я голос Элки, – а когда рассветёт, двинуть в Барнаул, а там – в аэропорт, ждать Мальцева с деньгами.

– Элка, – пробормотал я, глядя как она курит, закинув ноги на стол, – а пошли тоже в сирень! Там сыро, темно, там соловьи поют и зверствует мошкара, там можно заниматься любовью, забыв про весь белый свет, там… Пойдём, вытурим оттуда этого малолетнего мачо и недоделанную школьную порнозвезду и сами займём вакантное место…

– Ты пьяный, – сказала Элка, смеясь и щурясь сквозь дым, – наконец-то ты пьяный и незанудный. Невозможно жить с человеком, который постоянно думает о том, какой пример он подаёт детям. Когда ты перестаёшь думать об этом, я согласна с тобой даже в кусты, соловьёв слушать и кормить мошкару…

Её слова прервал лай. В зал ворвался Рон, он начал бегать вокруг стола и громко брехать.

Я уже говорил, что наш кавказец и рта не раскроет, если нет реальной угрозы хозяевам.

– Собакин, ты чего? – удивлённо спросила собаку Элка.

Рон продолжал носиться и брехать, как дворовая шавка.

– По-моему, он нас куда-то зовёт, – сказал я и встал.

Пол под ногами ходил ходуном. Наверное, зря я всё-таки, выпил. Как бы опять не пришлось подключать силу, волю и интеллект.

Далее события стали происходить с калейдоскопической быстротой.

В кафе ввалилась весёлая компания парней самой живописной наружности. Волосы у них были выкрашены во все цвета радуги, в ушах, губах, носах и на шеях висели какие-то невероятные побрякушки, а татуировок было так много, что у меня зарябило в глазах, и я усомнился в реальности этой картинки, подумав о пьяных галлюцинациях. Но парни заполонили зал, начали галдеть и звать официанта. На мой нетрезвый взгляд всё это смахивало на сцену из какого-нибудь второсортного американского триллерка.

Рон перестал лаять, залез под стол и жалобно заскулил.

Нужно было делать какие-то выводы, но я не знал – какие. Элка не спешила мне помогать. Она так и сидела, словно заправский ковбой – с ногами на столе, рассматривала свою обувь и курила. Герман храпел. Наверное, ему снилась война, потому что время от времени он прерывал храп и говорил громко: «Пых! Пых!»

В зал зашёл официант.

– А ваши ребята уехали покататься, – радостно сообщил он нам. – Выгнали из автобуса собаку и стартанули так, что пыль из-под колёс полетела.

– Что?! – заорали мы в один голос с Бедой и одновременно вскочили на ноги.

– Огонь, батарея!!! – заорал Обморок, подняв голову, но тут же уронил её на руки и опять захрапел.

Неформалы затихли, прислушиваясь к тому, что происходит в зале.

– Что значит, уехали покататься? – уже спокойнее спросил я парня, который успел мне надоесть плохими известиями.

– То и значит, что ваша дамочка и чернявый пацан залезли в автобус, выгнали собаку, а через некоторое время автобус сорвался с места… – пробормотал парень, видимо, понимая, что принёс не очень хорошую новость.

– Ни Гаспарян, ни Лаптева не умеют водить машину, – сказала Беда, развернулась и побежала на улицу. Рон помчался за ней. Я сделал всё возможное, чтобы не отстать, хотя ноги меня почти не слушались.

На парковке автобуса не было. Вместо него стоял красный «Вранглер» с открытым верхом, на котором, вероятно, приехали разноцветные ребята, и раздолбанный, старый мотоцикл.

Беда остановилась так резко, что я с разбега налетел на неё.

– Чёрт! – сказала она, оглядываясь. – Они не могли сами уехать! Не могли!!

Я хотел сказать ей, что если уж Викторина способна целоваться в кустах с несовершеннолетним лицом кавказской национальности, то укатить на «скул басе», чтобы просто покататься, ей не фиг делать. Но Элка уже сидела за рулём «Вранглера» и делала какие-то манипуляции, чтобы джип завёлся.

Я прыгнул в салон. Рон скакнул за мной. «Вранглер» взревел движком, и мы совались с места.

– Что ты собираешься делать?! – перекричал я хриплый мотор и ветер, лупящий в лобовой стекло.

– Соловьёв слушать! – крикнула Элка, закладывая вираж с поворотом на трассу.

– Стой! Ты угоняешь чужую машину!

– Боюсь тебя огорчить, но ты делаешь то же самое! Не трусь, учитель! Положись на мою популярность! Да эти парни ещё гордиться будут, что на их ржавом корыте гоняла сама Элка Тягнибеда!!

Трасса была пустынная и мокрая от дождя.

– Осторожнее! – крикнул я Элке. – Дорога скользкая, а машина не в самом хорошем состоянии! Как ты думаешь, почему они уехали?

– Я ничего не думаю! Набери мобильный этой любвеобильной мымры Лаптевой!

– Я… сроду не знал её мобильного!

– Набери Ганса!

– Элка, может, я удивлю тебя, но я даже не знаю, есть у Гаспаряна мобильник!

– Хреновый из тебя педагог!

– Элка, я…

– И никудышный завуч!

Я был слишком пьян, чтобы с ней спорить. А она гнала машину так, что мы в любой момент могли улететь в кювет. Фары пробивали темноту до горизонта, но автобуса в обозримом пространстве не было. Минут пять мы ехали молча. Свежий ветер и дождь отрезвили меня. Я даже стал думать о том, что зря мы затеяли эту погоню, ничем хорошим она не закончится.

– Смотри! – вдруг крикнула Элка. – Смотри, вон наш автобус!

Впереди – там, где заканчивалась полоса света фар, действительно ехал автобус. Его жёлтый зад странно вихлял, будто водитель был пьян, или впервые сел за руль.

– Догоню, убью! – не сдержал я эмоций.

– Кого?!

– Выбор небольшой – или Ганса, или Викторину, кто там из них решил порулить?! Уроды! Хорошо, что трасса пустая. Нужно догнать их, иначе они вляпаются в аварию. Оба поддатые, потом никому ничего не докажешь! Элка, пусти за руль, я их уделаю!

– Ты выпил литр водки и закусил только одним огурцом.

– Пусти! Я знаю «американцев»[5] как свои пять пальцев, а ты упорно игнорируешь пятую передачу!

Элка сверкнула на меня глазами из-под очков и рывком включила пятую передачу.

Расстояние между нами и автобусом стремительно сокращалось.

– Посигналь, что ли, может, они остановятся! – посоветовал я Беде.

Она нажала на клаксон, который вдруг надрывно исполнил ламбаду. От неожиданности я вздрогнул, а Рон облаял руль.

– Пижонская тачка, – проворчала Беда.

Автобус вдруг мигнул «стопами» и резко свернул вправо. Показалось, что в чистое поле, но в свете фар мы увидели, что там грунтовая дорога.

– Да что, чёрт побери, происходит! – заорал я, вставая во весь рост. – Элка, гони! Гони, что есть сил! Догонишь, обходи справа, я заберусь на крышу, а оттуда в салон! – Неожиданно у меня в кармане завибрировал мобильник.

– Да! – рявкнул я в трубку, в надежде, что звонит Викторина.

– Глеб, – проникновённо произнёс в трубке голос Троцкого, – ты можешь меня ненавидеть, но я не смогу послать тебе денег! Тут такое дело… в общем, Нэлька, оказывается, дачу собралась покупать и залог внесла. А ещё она телевизор плазменный в кредит хапнула. Сазонов, я тут подумал, может, ты деду своему позвонишь и бабок попросишь?! У него ж бабла как блох на жирафе! Попроси, а?! Мы сочтёмся потом с тобой, ты же знаешь… Я человек благодарный!

– Да пошёл ты! – Едва я успел нажать на отбой, как телефон запиликал снова.

– Гони! – попросил я Беду, хотя она и так выжимала из машины всё, что было возможно. Автобус маячил впереди жёлтой задницей, и нужно было чуть-чуть поднажать, чтобы нагнать его.

– Возьми трубку!

– Не буду! Это Ильич дурака валяет.

– Возьми! Мало ли что…

– Да, чёрт возьми! Слушаю! Слушаю!

– Глеб Сергеич, – послышался в трубке дрожащий шёпот, – это я, Лаптева! Кажется, нас похитили…

– Что?! – заорал я.

– Автобус кто-то угнал! Мы… я… и Ганс зашли в салон, чтобы, чтобы… ой, ну… я потом всё объясню… Мы легли… то есть сели, в общем, отвлеклись немного и… вдруг автобус сорвался с места и поехал! Я чуть не закричала он неожиданности, но Ганс… в смысле Гаспарян зажал мне рукой рот! Мы лежали… то есть сидели, поэтому нас не было видно с водительского сиденья! Там… за рулём сидит какой-то тип в чёрной шапочке!

– Дэн? – спросил я, чувствуя, как сердце ухнуло в желудок.

– Не знаю! Темно, лица не видно… Он до сих пор нас не заметил! Ганс дал мне свой мобильный, в котором забит ваш телефон! Я незаметно прокралась в туалет и позвонила вам! Что делать, Глеб Сергеич? Мы погибнем, да?!

– Где Ганс?

– Я приказала ему залезть под кровать и сидеть тихо. Глеб Сергеич, если мы погибнем, не говорите никому, что я… и Ганс… в автобусе… У нас ничего не было, клянусь! Только невинные разговоры! – Она заплакала навзрыд. Мне стало искренне её жаль.

– Викторина, слушай меня! – перешёл я на «ты». – Вы молодцы, что никак не обнаружили себя! Мы едем за вами!

– Правда?! – ахнула она. – В туалете нет окон, жаль, что я вас не вижу…

– Выйди в грузовой отсек, ляг на пол среди мешков с одеялами и одеждой, прижмись и постарайся лежать тихо. Я буду брать автобус штурмом!

– Штурмом… – эхом повторила она.

– Через крышу попробую пробраться в салон!

– Глеб Сергеич!

– Что ещё?!

– Если со мной что-нибудь случится, попросите от меня прощения у вашей жены! Я была неоправданно груба с ней…

– На пол! – заорал я. – На пол, старая развратница!!!

«Вранглер» почти поравнялся со «скул басом». На грунтовке джип оказался более маневренным и скоростным, чем автобус.

– Автобус кто-то угнал, – объяснил я Беде.

– Нисколько в этом не сомневалась! Смотри, за нами гонится мотоцикл!

Я оглянулся – позади, метрах в ста, действительно тарахтел мотоцикл, одинокой фарой разряжая густую темень. Размышлять, кто кроме нас мог оказаться на безлюдной грунтовке, не было времени. Оставалось надеяться, что это просто какой-нибудь пьяный деревенский чудак решил погонять по окрестностям без определённой цели.

Беда обошла автобус справа. Я встал во весь рост, приноравливаясь, как бы забраться на крышу. Я почти созрел для решающего прыжка, как «скул бас» вдруг резко свернул с дороги в чистое поле. Элка, не раздумывая, крутанула руль влево, и я едва не вылетел из машины, в последний момент, уцепившись за дверь. Мотоциклист повторил наш маневр, он висел теперь где-то сбоку и жужжал, как злая оса, готовая впиться в того, кто на неё замахнётся.

На бездорожье стало сильно трясти, и я с трудом удерживался на ногах. Автобусу удалось чуть-чуть оторваться.

– Жми! – крикнул я Элке.

Она что-то не то нажала, потому что из динамиков вдруг громыхнули разрушительные звуки «Раммштайна».

Я громко выругался, но это не принесло облегчения, потому что я сам себя не услышал. Элка истерически шарила по панели, пытаясь выключить музыку.

В считанные секунды автобус ушёл в существенный отрыв.

– Гони! – взревел я. – Уйдёт!!!

Беда плюнула на музыкальное сопровождение и поднажала на газ.

Мы нагнали «скул бас» в два счёта, потому что на бездорожье «Вранглеру» равных нет. Мотоцикл отстал и тарахтел где-то сзади. Теперь уже не раздумывая, я прыгнул на автобус в надежде, что найду, за что зацепиться.

В десантуре я научился многому – прыгать с большой высоты, ходить по отвесным стенам, играючи пролезать там, где пролезть невозможно. Эти навыки не раз пригождались мне в жизни, и сейчас я рассчитывал только на них.

Мне удалось руками зацепиться за крышу, а ногами упереться в оконный проём. Я мог сорваться в любую секунду, но алкоголь, бродивший в крови, придавал ощущение сверхвозможностей.

– Держись, штурмбанфюрер! – заорала Беда. Впрочем, может быть, это были слова из песни немецких отморозков…

– Отличное путешествие, – пробормотал я, с трудом забираясь на крышу. – Будет, что вспомнить… – Ловя ртом встречный ветер и пытаясь отдышаться, я медленно пополз к кабине водителя. Кем бы он ни был этот ублюдок, он не мог быть сильнее, умнее и ловчее меня. Разве что немного трезвее, но не факт, что это сработает в его пользу.

Автобус трясло на ухабах. Похоже, угонщик понял мою задумку, потому что стал мотать машину то вправо, то влево, пытаясь скинуть меня с крыши. Беда, правильно поняв ситуацию, обошла его справа и подрезала так, что он вынужден был ударить по тормозам. Меня швырнуло вперёд, но я удержался как раз на краю кабины. Бить ногами стекло не пришлось. По странной прихоти этого недоумка, окно оказалось открытым.

Я рыбкой нырнул в кабину, ногами вытолкнув из-за руля водителя. Парень вылетел с водительского сиденья, словно ошалевший птенец из гнезда. Я схватил руль, одновременно дотянувшись ногой до тормоза. Автобус клюнул носом, я перелетел через руль и ударился головой в лобовое стекло. Одновременно с этим кто-то сильно ударил меня по затылку. В глазах засверкали искры, потом полукругом побежала красивая радуга.

В недоумении я оглянулся. Сзади, с занесённой бейсбольной битой, стояла Лаптева.

– Ой! – сказала она. – Я думала тут преступник!

– Ну и дура же вы, Викторина Юрьевна, – только и смог сказать я.

Воспользовавшись заминкой, угонщик вскочил с пола и рванул в салон. В последний момент я успел схватить его за полу джинсовой куртки.

Мгновения, на которое он обернулся, мне хватило понять, что это не Дэн. Этот тип был худосочный и низкорослый, как подросток. Его лицо скрывала чёрная шапочка с прорезями для глаз. Викторина опять замахнулась битой, но я перехватил её руку, опасаясь, что удар снова придётся по моей голове. Угонщик неуловимым движением выхватил пистолет. Прежде чем грохнул выстрел, я успел повалить Лаптеву на пол и прикрыть её своим телом. Пуля просвистела над головой и ударилась в стену, застряв в обшивке.

– Стоять всем, суки, взорву всех на хрен!! – проорала Беда, влетая ногами вперёд в окно автобуса.

– Элка, ложись, – простонал я, обдумывая, как бы перепрыгнуть с Лаптевой на Беду, чтобы и её закрыть своим телом.

Урод в шапочке пальнул ещё раз. Крякнула лобовуха, пуля пробила стекло, оставив маленькую, невинную дырочку в центре. У Беды хватило здравого смысла пригнуться и спрятаться за сиденье.

– Взорву всех, суки, – без прежнего пафоса повторила она.

На минуту всё стихло, если не считать рёва «Рамштайна», собачьего лая и стрёкота мотоцикла. Я поднял голову. Угонщика в салоне не было. Он воспользовался кнопкой аварийного выхода и выскочил через заднюю дверь.

– Глеб Сергеич, вы ногу мне отлежали, – сдавленным голосом сообщила Лаптева.

– Ушёл! – простонала Элка и ринулась в открытую заднюю дверь. Невежливо наступив на Лаптеву, я вскочил и побежал за ней.

– Стой! – заорал я Беде. – Стой, этот придурок вооружён!

– Глеб Сергеич, вы мне руку оттоптали, – жужжала Викторина сзади.

В свете автобусных фар я увидел, как парень в чёрной шапочке зигзагами несётся к лесу, темневшему вдалеке. За ним, словно опытная борзая, бежала Элка, её с лаем нагонял Рон.

– Фу! – заорал я. Собака в отличие от Элки послушно остановилась.

В два прыжка я нагнал Беду и повалил на землю. Лежать на Элке, прикрывая её от пуль, было гораздо приятнее, чем на развратнице Лаптевой.

– Ты лучше пиши, – проворчал я ей в ухо, – а под пулями будут бегать специально обученные люди.

– И где они?!

– Кто?

– Эти специально обученные люди! Сидят в специально отведённых кабинетах?! А бандиты тем временем стреляют в ни в чём не повинных людей?!

Я заткнул её болтливый рот поцелуем, потому что слушать этот бред не было сил.

И тут опять грохнул выстрел. Потом второй, тритий, причём не со стороны леса, а со стороны, где сгрудились автобус, «Вранглер» и мотоцикл.

– Промазал, ёпть! – разочарованно сообщил голос Обморока. – Это потому что я по ногам стрелял, а он ногами сучит, как последний гадёныш! – Математик стоял на одном колене и как заправский боец с двух рук палил по беглецу, как будто не спал мертвецки пьяный пятнадцать минут назад мордой в тарелке.

– Прекратите стрелять! – заорал я, вскочив на ноги. – Вы… вы с ума сошли, Герман Львович! Откуда у вас оружие?! Как вы тут очутились?!

– Ушёл, гад! – поднимаясь на ноги, сказал Герман. – Я, Глеб Сергеич, у пацанов мотоцикл позаимствовал и за вами рванул. Ведь мало ли что… Вы меня не ругайте, потому что ситуация была хуже некуда. Я, кстати, и с джипом договорился, ребята не в претензии, что вы на нём уехали.

Он не ответил на главный вопрос – откуда у него пистолет, но я почувствовал, что сил у меня больше нет ни на допрос математика, ни на новые открытия. Главное, что все живы.

– Слава богу, все живы, – пробормотал я и пошёл к автобусу. – Кстати, где Ганс?

– В автобусе под кроватью, – напомнила Викторина.

– Как бы там нашего Гаспаряна шальной пулей не зацепило, – сказала Элка. – Они, шальные пули, очень любят тех, кто прячется под кроватью… Эй, Ганс! Выходи, шалун! Опасность уже миновала!

Мы ввалились в салон, тесня и опережая друг друга. Судьба Ганса тревожила всех.

– Ганс! Вылезай, подлый трус! – позвал Герман.

На полу что-то зашуршало, и сдавленный голос ответил:

– Я… не могу.

– Почему? – Элка нагнулась и заглянула под кровать.

– Кажется… я застрял.

– Где застрял-то? Там расстояние полметра от пола!

– Я и сам не могу понять. Я тут ел, ел и… застрял.

– Что ты там ел, горе армянского народа? – Элка встала на четвереньки, и включила фонарик в мобильнике, чтобы рассмотреть, в чём проблема.

– Сухофрукты! Я когда нервничаю, всегда ем.

– И сильно ты нервничал? – ехидно спросила Элка.

– Стряляли, – неопределённо ответил Ганс. – А мне погибать никак нельзя! У меня восемь девушек, все беременны и все от меня.

Викторина громко фыркнула и отошла от кровати. Я и Герман низко нагнулись, стукнувшись лбами у пола.

Ганс лежал в глубине под кроватью, с несчастным лицом. Вернее, голова его находилась под кроватью, а тело словно заткнуло какую-то узкую нишу, о существовании которой я и не подозревал.

– Вылезай! – приказал я.

– Не могу, Глеб Сергеич! Я и правда застрял! Как Вини-Пух в дыре у Зайца.

– В норе у Кролика, – менторским тоном поправила его Викторина.

– Где ты взял сухофрукты? – спросил я.

– Да тут их целый мешок! Они в этой дырке лежали, в которой я застрял. – Ганс вытолкнул наружу большой холщовый мешок, на дне которого и правда болталась горстка сухофруктов.

– Чёрт знает что! Откуда здесь это? – Я показал мешок Герману.

– Наверное, бельгийцы стратегический запас на случай голодовки держали, а Ильич его не нашёл, когда автобус на запчасти растаскивал, – предположила Элка. – Вот жалость-то! Сколько бы его Нэлька могла компота на халяву сварить! Придётся тебе, герой, полежать там пару деньков, пока не похудеешь, – не без злорадства сказала она Гаспаряну.

– Нет! Глеб Сергеич, выдерните меня! Я в туалет хочу…

Я аккуратно взял его за голову и потянул на себя. Сначала дело показалось мне гиблым, но постепенно, с хрустом в шейных позвонках, Гаспарян начал вытягиваться из-под кровати. Уж не знаю, что он там чувствовал, но пытку Ганс перенёс молча.

– Вставай! – приказала ему Беда, когда я его вытащил.

– Не могу. Затёк я. Руки-ноги не двигаются.

– Может, тебе массажик организовать? Викторина Юрьевна, вы как, не спец по части разминания юных тел?!

– Не спец, – буркнула Викторина.

– Точно?

– Точнее некуда!

Едва миновала опасность, всё вернулось на круги своя. Нужно было срочно прерывать перепалку Беды и Лаптевой, иначе неизвестно, куда бы она зашла.

Герман понял это раньше меня.

– Да тут самый настоящий тайник! – воскликнул он, разглядывая устройство под кроватью. – Тут и дверца есть и замочек! Удивительно, как Гансу удалось его открыть, потому что он кодовый! Нет, да это самый настоящий сейф! Не удивлюсь, если несгораемый… Вы не знаете, Глеб Сергеевич, зачем в несгораемом сейфе хранить мешок сухофруктов?

– Понятия не имею. Всё, братцы, алес! Я больше не хочу знать ни о каких загадочных тайниках. Плевать мне на них! Я устал и хочу спать.

Ганс вдруг вскочил и убежал в туалет.

Герман вздохнул и что-то сунул в тайник. Наверное, пистолет.

За стенами автобуса так и гремел «Рамштайн», рёвом и грохотом сотрясая окрестности.

Затылок после удара битой сильно болел. Там даже надулась шишка, но я старался не обращать на это внимания.

Наше приключение закончилось более-менее хорошо. Парни-неформалы, сидевшие в кафе, действительно не имели к нам никаких претензий за то, что мы угнали у них «Вранглер». Тем более, что джип и мотоцикл мы вернули без повреждений. Только вот магнитофон никак не хотел выключаться и орал как оглашенный, пока мы не приехали в «Ням-ням».

– Прикольные вы чуваки и чувихи, – сказал по виду самый старший из парней и выключил музыку, нажав что-то в районе тормоза.

Я ему кивнул с заискивающей улыбкой, а Беда в качестве компенсации подарила свою книгу с автографом.

Совершенно обессиленные мы уехали на берег какой-то реки и остановились на ночлег.

Когда выяснилось, что заснуть всё равно никто не сможет, Герман развёл костёр. Небо уже светлело у горизонта. Какие-то птицы заливались в верхушках деревьев.

– Алтайские соловьи, – подняв голову к небу, мечтательно сказал Ганс.

– Натуралист, ёпть, юный, – проворчал Абросимов, подкидывая сухие ветки в огонь.

Мы расселись вокруг костра и молча смотрели на языки пламени.

– Может, всё-таки, заявить об угоне в милицию? – неуверенно спросил Ганс.

– Ага, – усмехнулась Элка, – и провести полдня в отделении, объясняя подробности. Нет уж, поедем дальше, ведь всё обошлось. Кстати, как называется эта речка?!

– Кто б знал! – пожал я плечами. – Не лезть же за картой…

– Речка Ктобзнал! – захохотала Беда и вдруг быстро разделась, оставшись в одном купальнике. – Пойду, поплаваю!

– Не вздумай! – вскочил я. – Тут сильное течение и чёрт знает какое дно!! – Но это были не те аргументы, которые могли остановить Элку, её затылок уже маячил нал водой. Она уверенно плыла против течения, всплесками нарушая тишину и покой ночного пейзажа.

– Только не заплывай далеко! – Я безнадёжно махнул рукой, потому что было бы наивно думать, что Элка меня послушается. Рон подбежал к реке, но и у него хватило здравого смысла не соваться в холодную воду.

Ганс притащил гитару и начал задумчиво перебирать струны. Викторина старалась на него не смотреть. Интересно, что толкнуло её к Гаспаряну?!

Необузданный темперамент? Лишняя рюмка водки? Любопытство?

Непонятно, что зарыто в этих «синих чулках»… Всё-таки, не зря мне нравятся люди открытые и незакомлексованные.

– А скажите-ка, Викторина Юрьевна, откуда вы взяли бейсбольную биту? – поинтересовался я.

– Нашла в грузовом отсеке. – Она умудрилась сказать это так, что я почувствовал себя виноватым в том, что какой-то урод угнал наш автобус, а Викторине пришлось шарить в салоне в поисках хоть какого-нибудь оружия.

– Странно, я не видел никакой биты, – пробормотал я. – А вы, Герман Львович, пистолет тоже в грузовом отсеке нашли?

– Нет! – вскинул голову математик. – Я, представьте себе, из дома его прихватил! У меня и разрешение имеется, могу показать! Вы, Глеб Сергеевич меня извините, но нельзя быть таким беспечным, как вы! Отправляетесь в такое дальнее путешествие и без оружия! Да на трассе бандиты орудуют на каждом шагу! В чём, вы, кстати, и убедились… – Он помешал палкой угли в костре, и пламя взмыло вверх с новой силой. Глядя на языки огня, я подумал, что нужно быть со своими подчиненными пожёстче. Что они себе позволяют? «Глеб Сергеевич, нельзя быть таким беспечным, как вы!» Тьфу! Уж если даже Обморок может мне такое сказать…

У меня зазвонил мобильный. Всё ещё погружённый в свои мысли, я машинально ответил на звонок.

– Глеб! – заорал в трубке голос Троцкого. – Не разбудил?

– Будем считать, что нет, – мрачно ответил я. Меньше всего мне сейчас хотелось разговаривать с Ильичом.

– Слушай, а ты это… как себя чувствуешь?

– Нормально.

На том конце возникла короткая пауза, будто Ильич обдумывал информацию о моём самочувствии.

– Вот и отлично, – наконец сказал он. – Слушай, я тут подумал, раз ты такой принципиальный и не хочешь просить деньги у деда, то… продай ты к чёртовой матери эту гуманитарную помощь!

– В каком смысле «продай»?!

– Ну, встань, блин, на обочине и продай мешки с одеждой, одеялами и лекарством за пол-цены! И технику к чёртовой матери продай! Фиг с ними, с интернатами, переживут! А сами на эти деньги в Белокурихе пару дней отдохните! А потом потихоньку дальше езжайте уже без всяких заездов в детдома… А? Ну как?

Я молчал.

– Ну нету у меня сейчас денег для тебя! – завопил Ильич. – Не-ту! Продай мешки, будь человеком! Нэлька на дачу мебель из бамбука заказала!

– Пусть Нэлька этот бамбук тебе знаешь, куда засунет?.. – угрожающе начал я.

– Знаю! – почти радостно воскликнул Ильич. – Но ты, Сазонов, мешки по-дешёвке всё равно продай! Деревенские их с руками оторвут! У них в деревне, кроме морковки, ни хрена нет!

Я в ярости отбросил телефон в траву.

– Эй! – крикнула из воды Беда. – Никто не хочет приобщиться к природе?! Вода как парное молоко!

Викторина вдруг встала, разделась и, оставшись в одном белье, крикнула Элке:

– А слабо наперегонки на тот берег?!

– Бизя, хлебальник закрой! – заорала Элка, и я вернул на место отпавшую челюсть. Не знаю, что меня больше всего поразило: предложение Лаптевой поплавать наперегонки, её откровенно шикарная фигура, вечно задрапированная длинными юбками и нелепыми кофтами, или… её слишком дорогое бельё, насколько я мог понимать в этом.

– Давай, учительница, – согласилась с предложением Лаптевой Элка. – Только, боюсь, пороху у тебя не хватит! – Она вышла на берег и приказала мне:

– Засекай время! Сейчас все увидят легендарный, беспрецедентный заплыв двух очаровательных фей через реку Ктобзнал! На старт, внимание, марш!

Они разбежались и, поднимая брызги, вбежали в воду.

Я, конечно, забыл посмотреть на часы, да и смысла в этом не было никакого – всё равно в темноте с этого берега не было бы видно, кто первым с точностью до секунды выплывет на тот берег.

Я позволил себя опять открыть рот.

– Вика! Вика! – начал скандировать Ганс, обозначая, за кого он болеет.

– Элла! Элла! – заорал Герман Львович.

– Бе-да! Бе-да! – опомнился я.

И только Рон безмятежно дрых у костра. Ему были по фигу спортивные страсти.

Элка была отличной пловчихой, но ей пришлось туго. Лаптева рассекала упругое течение, словно катер с мощным мотором. В какой-то момент я понял, что Беда может потерпеть позорное фиаско, и с утроенной силой заорал:

– Бе-да! Бе-да!!! – Я даже начал скакать, как фанат на футболе. Если Элка не выиграет этот заплыв, более-менее мирному существованию нашего коллектива придёт конец. Впрочем, если выиграет, будет, наверное, ещё хуже…

Они приплыли на тот берег одновременно. Занимающийся рассвет позволил увидеть, как девушки вышли из воды, упали на землю и о чём-то долго переговаривались. Потом встали, разбежались и размеренно поплыли обратно, уже не наперегонки.

– Ничья вроде, – разочарованно сказал Ганс.

– И слава богу, – махнул рукой Герман. – Хуже нет, когда одна из женщин в чём-то лучше другой.

Элка и Викторина вышли на берег мокрые, запыхавшиеся и довольные.

– Лаптева у нас, оказывается, мастер спорта по плаванью, – гордо сообщила Беда. – Нет, представляете, она мастер, а я любитель! А пришли одновременно!

– В последние годы я почти не тренировалась, – скромно сказала Викторина, подходя к костру, чтобы обсохнуть. Ганс сбегал в автобус и притащил полотенце. По тому, как он смотрел на Викторину, я понял, что есть опасность новых страстей.

«Поскорее бы уж добрать до монгольской границы», – тоскливо подумалось мне.

– А я, Элла, пожалуй, прочитаю ваш детектив! – улыбнулась Викторина. – Человек, который хорошо плавает, не может плохо писать!

Все засмеялись и уселись петь у костра. Элка, которая это дело терпеть не могла, отчего-то тоже поддержала гитарное сообщество и с кислой миной начала подпевать «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

Кажется, в коллективе назревало единодушие.

Я тихо ретировался. В автобусе было невыносимо душно, я открыл все окна, лёг на кровать и провалился в сон.

Мне приснился восточный базар.

Я сидел по-турецки, а вокруг меня лежали мешки с гуманитарной помощью.

– А ну подходи, налетай! – кричал я. – Лучшая в мире гуманитарная помощь! Одеяла, трусы, наволочки, витамины, консервы! Возьму недорого, три рубля за мешок!

– Пять! – вдруг строго скомандовал голос Троцкого откуда-то сверху. – Пять рублей за мешок, а то Нэлька бамбук на сандал[6] поменяет!

Беда

Это неправда, что я всегда беру сюжеты из головы.

Дело в том, что по профессии я журналист, а у всех журналистов есть привычка на уровне рефлекса – писать о том, что видишь и слышишь.

Да, почти все мои сюжеты… из жизни.

Но упорство, с которым все задают вопросы: «Откуда вы берёте свои сюжеты?» и «Каковы ваши творческие планы?» меня удивляет.

Неужели все люди так стандартно, одинаково мыслят?

От этого вывода хочется застрелиться.

Нестандартно мыслить – это дар божий. Есть, правда, опасность прослыть идиотом. И оттого я все свои нестандартные мысли стараюсь держать при себе. И уж тем более, не излагать их в своих детективах.

Люди так уж устроены, что чтобы добиться у них успеха, нужно быть простой и понятной.

Хочу ли я добиться успеха?

Да, я хочу успеха, славы и денег. Особенно денег, потому что деньги – это свобода. А деньги, заработанные собственным трудом – это трижды свобода, потому что ты никому ничего не должен.

Пока мне платят мало. Но я верю, что тиражи вырастут, а гонорары взлетят до небес. И тогда… я стану богатой, успешной, знаменитой и бесконечно счастливой.

Впрочем, счастье у меня уже есть. У него два метра роста, внимательные глаза и бесконечное желание меня понять, какие бы фортеля я не выкидывала и какие бы нестандартные мысли не озвучивала. Такое счастье ни за какие деньги не купишь. Но иногда мне кажется, что… это тоже очень банально, стандартно и неперспективно – иметь такое счастье. Иногда мне кажется, что своим счастливым браком я потакаю общепринятым правилам и ненавистному стандартному мышлению. И тогда…

Тогда мне хочется ущипнуть своё счастье, слегка взбаламутить его, добавить туда соли, перца, а то и дёгтя.

Потому что больше всего на свете я не люблю штампы.

Потому что больше всего на свете я ненавижу, когда мне задают вопрос «Откуда вы берёте свои сюжеты?»

Если бы мне нужно было спросить о чём-то интересного человека, я задала бы вопрос:

– А какой величины пузырь из жвачки вы смогли бы надуть?!

Ответ на этот вопрос, мне кажется, может многое рассказать о человеке.

Барнаул встретил нас жарой и пробками на дорогах.

До аэропорта мы добирались два с половиной часа.

Герман беспрестанно пил воду и утирал пот со лба огромным несвежим платком. Ганс разделся до пояса и напевал под нос заунывную армянскую песню. Викторина вдруг вздумала ныть, что хочет мороженого.

Тяжелее всего было Рокки – у него была длинная шерсть и полная невозможность высказаться насчёт духоты и длинной дороги.

Бизя молча маневрировал в потоке машин, с беспокойством поглядывая на часы. Самолёт, на котором прилетал Елизар Мальцев, должен был приземлиться через тридцать минут.

Мы успели впритык. Рейс оказался чартерным, самолёт – грузовым. Какой-то дядька в форме работника аэропорта любезно пригласил нас с Бизоном выйти на лётное поле. В полном недоумении, мы смотрели, как опускается нижняя часть флюзеляжа, и по образовавшемуся трапу медленно съезжает чёрный «Гелендваген».

За рулём сидел сам Сазон Сазонович Сазонов, а вовсе не Мальцев. Вид у него был усталый и слегка отрешённый. На шее поблескивал золотой крест с неприлично большим бриллиантом. Окна в машине были настежь открыты, дед не признавал кондиционеров.

– Здорово, сынку, – сказал Сазон, задумчиво поправляя в ухе слуховой аппарат и оглядываясь вокруг, – никак это и есть планета Барнаул? Жарко, как в Ницце. Ты уверен, что это Алтайский край?

«Сынку» покраснел, побледнел и тихо произнёс что-то заканчивающееся на мягкий знак.

– Ась?! Говори громче, у меня в полёте уши закладывает!

– Какого чёрта ты припёрся сюда?! – заорал Глеб. – Какого?!

– Сынку, – грустно вздохнул Сазон, – мне всё надоело. Дом, семья и работа. В особенности работа. Когда деньги делают деньги, это утомительно и однообразно. Скажи, сынку, может, у тебя тут есть пара тройка патовых ситуаций, на которых можно размять кости и передёрнуть затвор?

Я засмеялась.

Бизя икнул и закашлялся.

– Привет, Сазон! – Я просунула голову в открытое окно и поцеловала Сазона в щёку. – А Мальцев-то где? Неужели без оруженосца прибыл?

– Мальцев! – заорал дед. – Ты там телишься, или ворон ловишь?!

По трапу, блестя фиолетовыми боками, торжественно съехала вниз шикарная «аудюха» R8. Я глазам своим не поверила. По-моему, эти машины едва появились в Европе.

У Бизи глаза округлились, и он снова закашлялся, как старый астматик.

На плече у Мальцева сидела мартышка. Она трепала его жёлтый шейный платок и ласково поглаживала седую роскошную шевелюру.

Эту обезьяну нам с Бизоном подарили на свадьбу друзья. Свадьба проходила на родине Бизи – в жарком климате у моря, поэтому у меня о ней остались самые хорошие воспоминания. Но вот с «подарком» вышел облом. Мартышка не любила Бизона. Бизон не любил мартышку.

Звали её Яна, и она обладала всеми мерзкими качествами, которыми и должна обладать обезьяна – невоспитанностью, дерзостью, хитростью, агрессивностью, прожорливостью, вороватостью… Список можно продолжать до бесконечности.

Яна била всё, что билось, рвала даже то, что порвать было невозможно, разматывала рулоны туалетной бумаги, рассыпала по квартире специи и крупы, писала в раковину на кухне, пачкала зубной пастой все зеркала в доме, любила раскачиваться на люстре и бросать в прохожих из форточки яйца. А главное – она воровала деньги и украшения, причём не только у членов семьи, но и у соседей, к которым легко проникала через балкон. Конечно, мы всё возвращали и извинялись, но любви соседей к нам это не прибавляло. В общем, жизнь после свадьбы стала насыщенной и нескучной, и что самое страшное – летний отпуск заканчивался, предстояло везти Яну с собой в Сибирск. Это пугало даже меня. Масла в огонь подливали друзья, которые стали шутить: «Какой шустрый у вас ребёночек! Вылитый папа!»

Бизя не выдержал и отнёс обезьяну в зоопарк. Через день Яна оттуда сбежала и явилась к нам через форточку, несмотря на то, что жили на мы у Сазона, на восьмом этаже. Увидев мартышку, Бизон побледнел, схватил табуретку и, размахнувшись, мрачно сказал, что сейчас убьёт эту тварь.

И тут произошло чудо.

Мальцев остановил Бизона молчаливым жестом и пообещал… поговорить с обезьяной. Елизар взял мартышку за лапу и увёл в свою комнату. Их не было два часа. Когда дверь открылась, Яна сидела у него на плече и нежно прижималась мордой к его лицу. Больше она не безобразничала. Впрочем, это было и невозможно, потому что она не слезала с Мальцева. Она с ним спала, ела, мылась и даже ходила в туалет. Все вздохнули с облегчением. Даже Сазон признал укротительские способности Елизара.

– Циркач ты, цуцик, однако! – одобрительно сказал дед Мальцеву и дёрнул мартышку за хвост, на что та никак не отреагировала.

Конечно, ни в какой Сибирск мы обезьяну не потащили. Это было бы кощунственно. Такая любовь случается раз в тысячелетие. Какие там Ромео с Джульеттой!

Мартышка восседала у Мальцева на плече и с лиричным выражением на морде искала в его седой шевелюре блох… ну, или что там по её обезьяньему разумению должно водиться в человеческой шевелюре. Елизар ничего не имел против её постоянного присутствия на своём плече. Напротив, он носил обезьяну с непринуждённостью и достоинством, словно это был цветок в петлице. Они слились воедино – Мальцев и эта мартышка, представляя собой единую, логически завершённую композицию. Мне даже казалось странным, что бывший поэт не написал в честь новой подруги какой-нибудь стихотворный памфлет. Впрочем, может, и написал, но мы об этом не знаем…

– Прикатили, бля, – открывая окно своей навороченной тачки, сказал Елизар. – Это какой город? Самара?

– Ага, Воркута, бля! – заорал из «Гелендвагена» дед. – Ту что, не помнишь, куда летел?! Барнаул это, цуцик! Бар-на-ул! Родина барнаульцев и барнаулок! Сынку, а ты почему молчишь? Почему не радуешься моему приезду?!

– М-м-м, – со страдальческим лицом сказал Бизя.

– Доча, ты что, его на язык кастрировала? Чтобы не доставал?! А ну-к, садитесь все ко мне в машину, счас поедем удивлять барнаульцев и барнаулок! Взвод, по коням!

Я села сзади, Глеб рядом с дедом. Какой-то дядька на автокаре поехал впереди нас, показывая выезд из аэропорта. Сазон пальцем лениво крутил руль. Мальцев дисциплинированно ехал за нами, повторяя все наши маневры.

– Ну, здорово, дед! Рад видеть тебя, – вдруг сказал Бизя и похлопал Сазона по плечу.

– Ай да, сынку, – захохотал дед, – ну и реактивный же ты! Тебе б с такой реакцией на воротах стоять – все шайбы твои!

– А какого чёрта ты прилетел?! – заорал Бизя. – Я у тебя что просил? Деньги! А ты… сам на машине припёрся, да ещё дедулина своего притащил с обезьяной! Я что с вами делать буду?! Куда девать?! У меня и так неприятности, а тут ещё вы… с мартышкой. – Он безнадёжно махнул рукой, давая понять, что ситуацию уже не исправить и придётся принимать её такой, какова она есть.

– Сынку! Я похож на того мудака, которого нужно куда-то девать?! Да я тихонечко потащусь за тобой по Алтаю, изредка постреливая по куропаткам! Ты меня не увидишь и не услышишь! Мартышку зажарим, цуцику найдём нормальную алтайскую девку и оставим в Укоке[7] поправлять гнилой генофонд! Сынку, я сам себя прокормлю, пропою и обстираю! Говорю же тебе, задолбало всё – дом, работа, семья! В особенности семья. Впечатлений хочу! Новых! Свежих! Ярких! А там, где ты – всегда круговорот интересных событий. Возьми меня в свою экспедицию! Можно главным по хозяйственной части. А можно и не по хозяйственной. Я руководить люблю, но в остальном ты меня не заметишь. Возьми!

Бизя молчал.

– Возьми! А то начну военные действия против Камбоджи, Монголии и Лаоса…

Бизя хрюкнул, прикрыв рот рукой.

– Возьми, сынку, а то в санаторий здешний какой-нибудь ломанусь. Тебе охота потом иметь кучу алтайских родственников?

Бизя не выдержал и заржал.

– Чёрт с тобой, оставайся! Заодно обратно в Сибирск всех потом увезешь, чтобы не мыкаться по автобусам и электричкам. Только без выкрутасов! Мы не успели доехать до автостоянки, а ты уже подрезал кучу машин, проехал на красный свет, а теперь шарашишь по тротуару…

– Пошли все на хер, я Шумахер, – пробормотал дед и поддал газу.

День решили перекантоваться в гостинице.

Жара стояла невыносимая, поэтому все единодушно проголосовали за то, чтобы двинуться в путь ночью. С деньгами проблем больше не было. Сазон скупил целый этаж. Гостиница оказалась частная, маленькая и очень уютная.

– Элка, – восторженно сказал Бизя, когда мы оказались с ним в номере. – Наконец-то мы одни, наконец-то мы вместе, наконец-то у нас есть душ и кровать!

Он набросился на меня с вдохновением рыцаря и похотью молодого животного. Мне стало смешно, но я не стала сопротивляться. В конце концов, мы, действительно, наконец-то одни и здесь, действительно, есть душ и кровать. Едва мы успели раздеться, в коридоре раздался вопль Сазона:

– Рота, подъём! Команде обедать!

Дверь распахнулась от неслабого пинка.

Бизя выпустил меня из объятий и стыдливо напялил рубашку, словно ему было тринадцать лет и его впервые застукали с девушкой.

Дед не обратил на пикантность ситуации никакого внимания.

– Доча, одевайся! – приказал он. – Я пожрать организовал! Поросёночек, блины, сёмга, икорка! Спускайтесь в ресторан на первый этаж!

Мы с Бизей молча оделись и поплелись в ресторан. Столы оказались составлены в длинный ряд, словно для банкета. За ними уже сидели Герман, Ганс, Викторина и Елизар с мартышкой. Лица у всех были вдохновлённые, и это было понятно, потому что столы ломились от деликатесов.

– Спонсор, виват!! – зачем-то выкрикнул Герман при появлении деда и пальнул в потолок шампанским.

– Мы больше не пьём, – сухо сказал Бизон, усаживаясь за стол, подальше от Мальцева с обезьяной.

– А за знакомство?! – хором спросили все.

– Сынку, ты просто сатрап какой-то. Какой обед без рюмашки? Никакого слюноотделения! Правда, народ?!

– Правда!! – заорал народ как-то уж чересчур единодушно.

Правда, шампанским и ограничились. Коньяк и водку Бизон приказал унести, с пафосом заявив, что спиртное и педагогика несовместимы. Дед хмыкнул, но возражать не стал, признавая тем самым главенство Бизона. Все начали есть, тем более, что закуску, горячее и десерт принесли почему-то одновременно.

Глеб бегло представил Сазону всех членов команды, охарактеризовав каждого, как «мой коллега». Я даже испугалась, что он и про меня скажет «коллега», но Бизя, слава богу, сказал: «Ну, с Элкой тебя знакомить не надо!»

Сазон, указав на Мальцева, заявил:

– Мой лучший друг Елизар Мальцев. Поэт дрянной, но человек хороший. Любит женщин, коньяк и… женщин.

– А почему на плече у него… – начала Викторина.

– Геморрой? – перебил Сазон. – Это не лечится. Срослось, – развёл он руками и сунул мартышке в лапу банан, который она тут же метнула в Бизона.

– Яна, – нахмурился Мальцев, – ты забыла, о чём мы с тобой договаривались?

Обезьяна потупилась и виновато прижалась мордой к щеке Мальцева.

– И о чём вы с ней договаривались? – недобро поинтересовался Бизя.

– О том, что все леди в сравнении с ней – мартышки, – скромно ответил Мальцев. – Извините, дамы, если обидел, – Он придвинул к себе огромное блюдо с копчёными креветками.

Я засмеялась. Викторина фыркнула и подналегла на клубнику со сливками. Она брала ягоду руками и так картинно отправляла её в рот, будто снималась в рекламе.

Некоторое время все ели молча. Пока чёрт не дёрнул меня спросить:

– Как твоё творчество, Мальцев? Чем сейчас занимаешься? Картины пишешь? Стихи? Прозу?!

– Елизар временно завязал с искусством, – ответил за него дед.

– Отчего временно? – с сарказмом поинтересовался Бизя. Он только что расправился с седлом барашка и подналёг на шоколадный торт.

– Да уже напевает что-то себе под нос. Боюсь, как бы песни писать не начал, а то придётся вбухивать деньги в его раскрутку на сцене.

– Чем бы дитя не тешилось, – пробормотал Бизя.

– Лишь бы не какало! – загоготал Сазон.

В детском вопросе Сазон был ас. Полгода назад у него родилась дочка. Впервые Сазон столкнулся с проблемой, которую нельзя было решить за деньги. Дело в том, что УЗИ до последнего месяца показывало, что у Сазона должен родиться мальчик. Но час пробил, и родилась крепкая, черноволосая, розовощёкая девочка – вся в молодую испанскую маму.

Факт этого удивительного превращения остался необъяснённым наукой. Врач, которого дед вызвал на «мужской разговор», лишь краснел и разводил руками.

– Я тебе за что платил?! – орал дед. – Чтобы ты пообещал мне Гришку!! А что родилось?!

Самое ужасное, что он чуть так и не назвал дочку – Гришка. Его с трудом уломали в загсе изменить имя на Дашку, заверив, что девчонка с именем Гришка намучается.

В конце концов, дед без ума полюбил дочку, нанял в помощь своей молодой жене целый штат нянек и гувернанток, а в минуты сентиментального настроения говорил Бизе по телефону:

– Вот, сынку, хотел тебе дядьку родить, а получилась – тётка!

Дело в том, что по всем разумениям и расчётам, новорождённая Дашка приходилась Бизону родной тёткой.

… В общем, обед прошёл в дружеской обстановке.

Из-за стола легко встать смогла только я, потому что съела лишь фруктовый салат и выпила зелёный чай и сухим печеньем.

– О-о-о! – простонал Герман, держась за живот. – Последний раз я так объедался только в … – Он вдруг испуганно замолчал, словно чуть не выдал страшную тайну.

После бессонной ночи и обжорства у всех слипались глаза. Решено было, что все идут спать, но не успели мы с Глебом дойти до своего номера, как нас догнал дед.

– Сынку, хочу город посмотреть! Когда ещё такую экзотику поглядеть удасться!

– Да какая тут экзотика, дед! – начал было Бизон, с тоской посмотрев на дверь номера, где нас ждала разобранная кровать и душ, но махнул рукой на полслове и сказал:

– Ладно, поехали. Дедулин дедуля, конечно же, с нами?

– При нас. Сзади тихонько пошкондыбает, ты его и не заметишь.

– Распорядись покормить Рона, он в нашем номере дрыхнет.

– Есть распорядиться покормить Рона! – радостно отрапортовал дед.

Пока мы кружили по городу на «Гелендвагене», Бизон коротко рассказал деду о наших злоключениях. Сазон внимательно слушал, то и дело поправляя слуховой аппарат, что означало – он не пропускает ни слова.

– Да-а, сынку, – сказал он, когда Бизя закончил рассказ. – И ты думаешь, что вся эта бодяга: два убийства, пропажа сотовых и денег, слежка за тобой на драном «японце», угон автобуса – просто череда несвязанных между собой происшествий?!

– Ничего я не думаю, – буркнул Бизон.

Кажется, он успел уже пожалеть, что посвятил во всё деда. Сазон с его неуёмной энергией непременно начнёт «разруливать ситуацию». Военное прошлое и настоящее «бизнюка» научили его, что если ситуацию нельзя разрешить миром, то можно и пострелять.

– Ничего я не думаю, – с тоской повторил Бизон.

– А зря! Зря не думаешь, сынку! Не знаю как у вас, педагогов, а у нас в бизнесе так: если один снаряд дважды, а то и трижды попал в одну воронку – значит, кто-то хорошо целился! Не может быть, чтобы один псих воровал у тебя деньги и всех мочил по твоему маршруту, другой догонял тебя на «японке» и заказывал напоить слабительным, а третий с дурных глаз в это время автобус у тебя угонял! Не может быть! Слишком много противоправных действий на один отдельно взятый школьный автобус! Слишком много…

В сущности, Сазон озвучивал мои мысли, которые я до сих пор не решалась высказать вслух. Глеб всегда подозревал меня в излишней любви к криминалу, поэтому я ждала, когда он сам заговорит о неслучайности навалившихся на нас неприятностей.

– Да при чём тут твои правила, дед?! Чего тут непонятного-то?! – возмутился Бизон. – Этого Слона ищет вся милиция! У него в послужном списке куча убийств именно таким способом – он душил своих жертв тем, что под руку попадётся! Он псих! Сумасшедший! И тот, кто пасёт нас на «японке» не имеет к этому ни малейшего отношения! Тут всё просто и понятно. Автобус забит материальными ценностями – техника, лекарства, недешёвые тряпки. Кто-то решил просто ограбить нас! А так как нас много, да ещё и собака, этот «кто-то» решил напоить нашу компанию слабительным, и пока мы решаем свои проблемы со здоровьем, угнать автобус вместе с барахлом. Я думаю, его разворовали бы и бросили где-нибудь на обочине… – Уверенности в словах Бизи не было, его версия при ближайшем рассмотрении лопнула бы по швам, но я промолчала.

И Сазон промолчал.

– Ладно, сынку, пробьёмся, – наконец сказал он, припарковываясь у рынка. – Где наша не пропадала! Пусть теперь кто-нибудь только сунется к твоему школьному драндулету!

– Ты что-то хочешь купить на базаре? – удивился Бизон.

– Нет. Я, сынку, хочу проверить, умеют ли в этом городе торговать. Хочешь узнать побольше о местности, сходи на базар – слыхал про такое?!

Бизя ещё переваривал услышанное, а дед уже вышел из машины и отдал распоряжение Мальцеву «оставаться на месте и вести наблюдение за пересечённой местностью на предмет наличия на ней белой „Тойоты-Авенсис“.

– Увидишь гада, держи и звони мне на мобилу!

Мальцев кивнул, напевая что-то себе под нос.

Рынок встретил нас гомоном и толкотнёй. С некоторых пор все российские рынки мало чем отличаются от южных – то же разнообразие овощей и фруктов, те же смуглые лица и плохой русский у продавцов, и практически те же цены.

Сазон остановился возле мешков с луком.

– Почём лук? – без особого интереса спросил он у продавца.

– Тридэцать пять рублэй, – с готовностью ответил смуглый до черноты парень.

– Мешок?

– Пачэму мэшок?! Килограмм!!

– Разве лук килограммами покупают?

– Пачэму нэт, дорогой?! Лук даже штуками покупают!!

– И почём штука?

Продавец на мгновение задумался.

– Дэсять рублэй одын штук.

– А два?!

Продавец чуть дольше задумался и не очень уверенно сказал:

– Двадэцать!

– Двадэцать! – передразнил его дед. – Не двадэцать, а пятнадцать, потому что на опт полагается скидка!

– Два – это не опт, – нахмурился продавец. – Два – это розница!

– Значит, два мешка лука – розница?!

– Два мэшка – опт! Ты покупатэль, или рэвизор?! Брать будешь – бери! Нэт – ходи мимо! Вах, вах, аллах…

Давясь смехом, я закурила.

– Дед, пойдём, – Глеб потянул Сазона за рукав. – Пойдём, зачем тебе лук?! – Но Сазон упёрся и, блестя глазками, продолжал прессовать продавца.

– А вот дай-ка мне мешок и ещё треть мешка лука!

– Сколько? – с ужасом спросил парень, смуглая кожа которого начала приобретать оттенок свеклы. – Сколько-сколько?

– Мешок и ещё треть от него, сколько стоить будет?! – топнул ногой Сазон.

– Нэ знаю, – растерялся торговец.

– Ну, если один лук стоит десять рублей, значит, один и три будут стоить…

– Тринадцать с копейками, – подсказала я.

– Итого, вах, вах, я тебе должен… – воскликнул Сазон, радостно доставая из кармана бумажник.

– О, аллах! – пробормотал продавец.

– А у меня только тысяча! – заорал дед, вынимая тысячную бумажку. – Сдача-то будет?

– Сколько?! – простонал продавец.

– Две бумажки по тысяче и ещё пара сотен.

– На! – парень выхватил из кармана передника деньги и метнул их в Сазона, на забрав у него тысячи. – Забырай! Лук забырай, дэньги забырай, и аллах забырай, только проваливай! Я с тобой ум потэрял, лук потэрял, аллах потерял… Уходи!!

– Грузи! – Дед легко закинул Глебу на плечо сетчатый мешок лука, а «вырученные» деньги сунул ему в карман. Спина у Бизи мигом покрылась рыжей луковой шелухой. Навьюченный, он выглядел очень смешно.

– Иди, иди, – пихая железными кулаками в спину, дед заставил Бизю идти вперёд.

– Дед, ты что, очумел? – только и спросил Бизон. – Совсем из ума выжил? Это ж грабёж среди белого дня! Это ж…

– Плохо торгуют, – перебил его дед. – Лохи. За мыслью не следят, соображаловку не включают, нервы не сдерживают, религией злоупотребляют. «Вах-вах, аллах!» – передразнил он.

– Дед, куда лук-то девать?! – Бизя взмок и покраснел как рак. Резко остановившись, он раздражённо сбросил мешок на землю.

– Так продай! Проси рублей триста, не меньше! – Сазон захохотал во всю глотку, привлекая к себе внимание толпы. Глеб схватил мешок и в два прыжка очутился у продавца лука.

– Держи свой … товар! – Он бросил мешок в компанию к остальным мешкам.

– Деньги ему верни! – гогоча во всё горло, заорал Сазон.

– Дроби учи, парень. Дроби и русский язык, – буркнул Бизя, возвращая продавцу деньги.

– А пойду-ка я яблочками разживусь! – оживился дед.

Но продавцу яблок повезло. Сазон до него не дошёл.

Я вдруг увидела…

Он стоял к нам спиной и заигрывал с продавщицей цветов. Девица млела, стоила глазки и что-то горячо ему обещала. Ещё бы – он был красив и грациозен, как молодой тигр. Облокотившись на широкий прилавок и держа одним пальцем перекинутый через плечо «репортёрский» жилет, он откровенно заигрывал, травил байки, пудрил мозги, позволяя девушке строить на него планы. Наконец, он купил огромный букет и тут же подарил его продавщице, отчего та сомлела и дала свой телефон, который он неспешно забил в свой мобильный.

– Бизя, смотри! – Я пихнула Бизона в бок. – У цветочного ларька стоит Дэн Никитин, или как его там!!

Бизя замер, глядя туда, куда я указала.

– Я не ошиблась? Ведь он стоит к нам спиной…

– Не ошиблась. Это он.

– Вы о чём?! – встрял дед.

– У киоска с цветами стоит тот самый Слон, который совершил в интернатах убийства, который украл у нас деньги и сотовые, которого ищет милиция! Чёрт, мы должны его задержать!

– Это который?! – завертел головой дед. – Вон тот бугай? Вроде, с виду нормальный парень, на психа не похож. Бабу кадрит правильно – цветуёчки, улыбочки, хи-хи да ха-ха! Никакого насилия. Сынку, ты ничего не путаешь?

– Не путаю, – зашипел на него Бизон. – Не ори так! Он очень опасен! Я сейчас позвоню в милицию, а пока они едут, мы его… мы его… – Он начал набирать на мобильном какой-то номер.

– Да погодь ты с ментовкой! – остановил его Сазон. – Ща я его сам задержу, допрошу, поставлю диагноз и, если надо, доставлю в кутузку.

Не успели мы глазом моргнуть, как дед очутился у киоска с цветами и потряс Никитина за плечо.

Никитин обернулся и уставился на Сазона.

– Могу вам чем-то помочь? – доброжелательно поинтересовался он.

Сазон отступил на шаг и критично осмотрел Дэна с головы до ног.

– Слышь, пацан, – сказал дед, – тут говорят, что ты псих и убийца. Честно говоря, я бы ни за что не подумал. Я бы сказал, что ты парень с намерениями, а вот с хорошими или плохими – не знаю. Но что псих – не похоже! – Сазон вдруг поводил у Никитина перед носом скрюченным пальцем, как заправский невропатолог. Дэн честно отработал глазами движения пальца и усмехнулся:

– Вот уж не думал, что смахиваю на психа!

– И на убийцу! – напомнил дед.

Девушка-продавщица ахнула и отступила от прилавка назад. Бизон вдруг ринулся к Дэну и в два счёта заломил ему руки назад. Впрочем, тот совсем не сопротивлялся. Цветочница снова коротко вскрикнула. К нам обратилась тысяча глаз.

– Поедем в милицию, – сквозь зубы процедил Глеб. – Кроме того, что ты продолжаешь самым гнусным образом убивать людей, ты украл у нас из автобуса все деньги! Не вздумай сопротивляться!

– Я и не сопротивляюсь, Федя! С удовольствием пройду в отделение и во всём разберусь, – вежливо ответил Никитин, стоя с заломленными руками. Наверное, это спокойствие обескуражило Бизю, потому что он вдруг заорал:

– Ты – Коростылёв Андрей Викторович! По кличке Слон! Ты сбежал при перевозке из одной психбольницы в другую!

– Я Никитин Денис Евгеньевич. Ты же видел мои документы, Федя!

– А почему ты называешь моего сынку Федей? – вмешался Сазон.

– Так он мне не представлялся, – улыбнулся Дэн. – А дерётся твой сынку как Федя Емельяненко – чемпион мира по боям без правил!

– А-а, – уважительно кивнул Сазон. – Тогда и я его Федей звать буду!

Глеб покраснел от злости.

– В отделение! – заорал он и потащил Никитина к выходу с рынка.

На нас уже глазели все, кому не лень. Кое-кто даже задумал снимать происходящее на видео и фотокамеры мобильных телефонов.

– Федя, ты мне руки-то так не заламывай, – взмолился Никитин. – Я в милицию сам пойду, слово тебе даю!

– Ты, сынку, и правда, цирк этот прекращай! Доведём его без насилия до ментуры! Если побежит, я его по ногам шмальну! – хохотнул дед и похлопал себя по карману, давая понять, что носит с собой пистолет.

Глеб ослабил хватку, позволяя Никитину разогнуться. Дэн явно дурачился – позволяя вести себя в отделение. Он делал скорбную мину и подмигивал прохожим. Наверное, у него действительно был диагноз…

Только что-то я сильно в этом сомневалась.

В отделении, которое находилось недалеко от рынка, мы провели ровно двадцать минут.

Я курила на лавочке возле входа, когда из РОВД вышел мрачный Бизон, весёлый, улыбающийся Никитин и ухмыляющийся Сазон.

– Это не он, – коротко сказал Бизя.

– Что значит – не он? – спросила я на всякий случай, хотя всё и так было понятно.

– Это не Коростылёв, не Слон, не убийца и не сумасшедший. Это действительно Никитин Денис Евгеньевич, не привлекался, не состоял, ни в чём дурном не замечен.

– Слон задержан три дня назад, – весело сообщил дед. – Так что вы, друзья, перебдели!

– Так вот почему не было проверок на дорогах! Ну и ну, – усмехнулась я. – Как бы нам не пришлось извиняться.

– Да помилуйте! – великодушно воскликнул Никитин. – Я вас понимаю. Такие приключения на вашу голову… Тут любой начнёт психовать и всех подозревать! Так что извинений я не принимаю.

– Значит, и деньги из автобуса не ты спёр? – прищурился дед, скручивая вонючую самокрутку и закуривая.

– Не я, – Дэн прижал руку к сердцу. – Ей-богу, не я!

– Я тебе верю, – сухо сказал Бизон. – Наверное, в автобус залез кто-то из деревенских, пока мы находились в интернате.

– Постойте, – вдруг осенило меня, – если Коростылёва задержали три дня назад, значит… значит… – Я замолчала, потрясённая напрашивающимся выводом.

– Значит, Оскара Васильевича и Марию Ивановну убил не он, – закончил Бизон за меня и воспалёнными, красными от недосыпа глазами, в которых опять мелькнуло подозрение, посмотрел на Дэна.

– Если вы имеете в виду убийства директоров интернатов, о которых я слышал в криминальных сводках по радио, то у меня есть алиби, – спокойно сказал Дэн. – Не забывайте, я путешествую автостопом, а значит – существует много людей, которые на момент преступления меня подвозили, видели голосующим у обочины, или заметили в придорожном кафе. Вы должны мне поверить! – убрав свой дурашливый тон, вдруг взмолился он. – Я не преступник! Я путешественник!!

– Странно, – задумчиво сказал Бизя, – если Коростылёв был задержан, то почему опер в Бобровниково сказал, что преступник находится в розыске?

– Да ты вспомни, с какого бодуна был тот опер! – фыркнула я. – Он бухал дня три – это точно! И мог просто не знать свежую оперативную информацию. В деревнях с этим, наверное, не очень, – с информацией, в отличие от водки…

Глеб рассеянно кивнул, удовлетворившись моим объяснением.

– Я хочу, чтобы вы мне верили, – упрямо повторил Дэн.

– До свидания, – сказал ему Бизя, не протягивая руки для прощания. – И впредь путешествуй так, чтобы не попадаться нам на глаза.

Сазон пыхтел своей самокруткой, с усмешкой взирая сквозь сизый дым на происходящее.

Дэн не спешил уходить.

– Ты так и не сказал, как тебя зовут, – сказал он Бизону.

– Зачем тебе моё имя?

– Не Федей же мне тебя вспоминать! А вспоминать точно придётся.

– Ты тысячу раз слышал, как коллеги называют меня Глеб Сергеевич.

– Глеб Сергеевич! – широко улыбнулся Дэн. – Очень приятно!

– Ты лучше спроси, как меня зовут! – захохотал дед. – Терминатор! Слыхал про такое?

Его слова прервал телефонный звонок. Коротко поговорив по мобильному, Сазон сказал:

– Выдвигаемся! Мальцев задержал у рынка шесть «Тойот-Авенсисов»! Боюсь, барнаульцы будут им недовольны, а заодно и нам достанется! Вперёд, други мои!! Надеюсь, среди его улова будет тот, кто нам нужен!

– Прощайте! – Дэн протянул деду руку и тот, не колеблясь, пожал её.

Бизе тоже пришлось пожать руку Никитину.

Я затушила сигарету, чтобы ответить на рукопожатие Дэна. Рука у Никитина оказалась сильной, сухой и прохладной. Когда наши руки разъединились, в моей ладони остался маленький клочок бумаги. Пересиливая любопытство, я сунула бумажку в карман джинсов, не сказав о ней никому ни слова.

Мальцев стоял у рынка в позе американского полицейского – руки за спину, ноги на ширине плеч. Солнце палило ему в затылок, а незначительный ветерок живописно трепал седые длинные кудри. Мартышка на его плече самым невероятным образом скопировала не только позу поэта, но и выражение его лица – задумчиво-сосредоточенное.

Перед Мальцевым, в ряд, стояли шесть машин марки «Тойота-Авенсис». Рядом с навороченной «Ауди R8», принадлежавшей Мальцеву, они выглядели беспородными дворняжками. Но главное – среди них не было ни одной машины белого цвета. Была даже экзотически-золотистая, но белой… не было.

К тому же, тачки оказались под завязку набиты продуктами, что говорило о самых мирных намерениях их хозяев.

Бизя за моей спиной тихо выругался. Сазон подскочил в Елизару.

– Цуцик, я тебе какого цвета машину приказал отловить? – прошипел он. – Белую! А ты что в шеренгу выстроил?!

– Цвет, бля, понятие относительное, растяжимое и изменчивое, – задумчиво сообщил Мальцев Сазону. – Вчера был белый, сегодня дождик прошёл – стал серый, солнышко выглянуло – «мокрый асфальт» получился, тучка набежала – серебристый металлик вышел, закат случился – охра, чистая охра! Кстати, во-он та машина буквально вчера перекрашена!

– Господин режиссёр! – крикнула из золотистой «Тойоты» тётка в соломенной шляпе. – Вы уж скорей отберите, кто из нас будет сниматься в вашем блокбастере! А то мы люди занятые, торчать здесь долго не можем при всей нашей любви к искусству!

– Режиссёр у нас кто? – шёпотом спросил Сазон.

– Ты! Я сказал им, что являюсь помощником режиссёра Сазона Сазонова и провожу кастинг на главную роль в боевике «Бешеный поезд мчится в зелёный туман». Я сказал им, что нам нужны молодые красивые люди на японских машинах. Они ждали тебя, чтобы узнать, кто из них подойдёт.

– И тебе поверили, цуцик?!

– Конечно. Ни у кого не возникло сомнений. Кстати, я бы на досуге умыл парней Кончаловских, снял бы боевичок в духе времени! Слушай, может подмогнёшь с финансированием?

– Папа римский тебе подмогнёт, – огрызнулся Сазон и, замахав руками над головой, закричал, обращаясь к водителям «Тойот»:

– Господа! Поздравляю, вы стали участниками программы «Розыгрыш»! Всего всем хорошего, смотрите себя в ящике через неделю!

– Я так и подумала! – радостно выкрикнула тётка в шляпе. – Я вас сразу узнала, вы – Валдис Пельш, Татьяна Арно, и… и…

– Константин Эрнст! – насмешливо выкрикнул кто-то из другой машины.

– С чувством юмора в этом городе всё нормально, – довольно улыбнулся Сазон и пошёл к своему «Геледвагену», у которого стоял красный от возмущения Глеб. Он тщетно пытался попасть в салон, чтобы спрятаться от усмехающихся водителей «Тойот». Сигнализация выла, дверь не открывалась, но Бизя, потеряв здравый смысл, рвался в машину с упорством дурной собаки, привыкшей ездить на переднем сиденье. Наконец, «японки» синхронно сдвинулись с места и уехали, мигнув на прощание «габаритами».

Пока дед открывал машину, пока все рассаживались по своим местам, я потихоньку вытащила бумажку, которую передал мне Дэн.

Само собой, это была записка.

«Элла! – было написано в ней, – Мне необходимо с вами увидеться. Приходите сегодня в двенадцать часов ночи в кафе „Всё вкусненькое“, которое находится рядом с вашей гостиницей. Поверьте, эта встреча очень важна и для меня и для вас!»

Подписи не было.

Сердце бешено заколотилось.

Откуда Дэн знает, в какой гостинице мы остановились? Он что – за нами следит?!

Кто он?! Зачем ему встреча со мной?!

Я быстренько, чтобы Глеб не заметил, спрятала записку в карман.

Что делать, я понятия не имела. Рассказать обо всём Бизону – означало спровоцировать очередные разборки, а то и драку.

Ничего никому не сказать и пойти на встречу?

Не рискую ли я в этом случае собственной шкурой?..

Мысли тюкали в голове неразборчивой азбукой Морзе. Я не могла поймать и до конца хорошенько додумать ни одну из них.

Как бы отвратительно это ни было, но пойти на поводу у здравого смысла я не могла. Любопытство – моя вторая натура.

Иначе, откуда бы я брала сюжеты?..

Мне стоило большого труда уговорить Глеба не трогаться ночью в путь.

Я привела все возможные аргументы, включая начавшийся дождь, головную боль, необходимость дедам акклиматизироваться, прежде чем садиться за руль, плохой астрологический прогноз и даже шикарный двухместный номер – ведь неизвестно ещё где и когда подвернётся такая гостиница и наличие горячей воды.

Я наговорила так много чуши, что испугалась, что Бизя заподозрит неладное, но он махнул рукой и сказал:

– Ладно, поедем утром. Наверное, это действительно правильно – все отдохнут, отмоются, наедятся.

Мне показалось, что, говоря это, он руководствовался своей личной большой усталостью – и не столько физической, сколько моральной.

Едва мы вернулись в номер, к нам постучалась горничная.

– А вами тут интересовались! – хлопая сильно накрашенными ресницами, весело сообщила она.

– Кто?! – в один голос воскликнули мы.

– Дядечка! Невысокий такой, слегка полноватый, но не так, чтобы очень. Волосики пегие, коротко подстрижены, проплешинка сверху, но не так, чтобы очень… Вам это интересно?

– Да! – опять в один голос закричали мы. – Что он хотел?

– Да ничего особенного он не хотел! Дал мне пятьсот рублей и спросил, не знаю ли я, на какой срок сняла номера компания из автобуса. Я сказала, что вроде до вечера, но точно пока неизвестно. А ещё я подумала, что раз с этим вопросом он обратился не к вам, то… тут не так чтобы очень чисто и нужно вам об этом сказать! Я правильно сделала?! – Она посмотрела на нас, ожидая, видимо, благодарности.

Бизя кивнул и полез в карман за бумажником.

– Больше он ничего не спрашивал? – спросил он, протягивая ей пятисотку.

– Нет. Но я видела машину, на которой он приезжал.

– Белая «Тойота-Авенсис» с грязными номерами и тонированными стёклами? – усмехнувшись, спросил Бизон.

– Ну не так, чтобы очень грязные номера у неё были!

– Уж не хотите ли вы сказать, что смогли разглядеть и запомнить их? – с замиранием сердца спросила я.

– Ну… в общем… – Девица помяла в руке пятисотку и с грустным видом сунула её в карман кокетливого передника.

Бизя вытащил из бумажника ещё одну купюру и запихнул её в карман горничной.

– Ой, да там такой простой номер был, чего его не запомнить-то?! – затараторила девица. – У сто пятнадцать КУ. УКУ! А вот регион я не смогла рассмотреть, потому что эти цифры и впрямь грязью были заляпаны! Дядька из гостиницы вышел, сел в свою иномарку и укатил в сторону центра. Мне показалось, что злой он какой-то был, дёрганый и невыспавшийся! Глазёнки красные, носёнком шмыгает, губёнками шамкает…

– Спасибо, – оборвала я горничную, понимая, что теперь она будет трепаться на все деньги, путая реальные факты с досужим вымыслом.

– Ну и пожалуйста, – девица пожала плечами и исчезла, неслышно прикрыв за собой дверь.

Был вечер. В открытое окно врывался лёгкий ветерок, он теребил полупрозрачную штору, создавая иллюзию уюта, беспечности и лёгкости существования.

До свидания с Дэном оставалось четыре часа, тридцать минут и восемь секунд.

У меня внутри всё замирало от страха и неизвестности, как в детстве, когда меня пообещали отвести на балет.

Я думала, балет – это врач.

Я всё рассчитала правильно. Бизя устал настолько, что после обильного ужина пришёл в номер совершенно осоловелый.

– Я, конечно, не евнух, Элка, – начал он, – но…

Мысль свою он не закончил, потому что заснул.

До встречи с Дэном оставалось сорок минут.

Я ушла в душ и простояла под прохладной водой полчаса.

Наверное, я дура, что ничего не сказав Бизону, решила пойти на это свидание. Наверное – распоследняя дура! Но…

«Поверьте, эта встреча очень важна для меня и для вас!»

Ну не в любви же он намерен мне признаваться! Наверняка, просто хочет что-то сказать. А Глеб на него реагирует как бык на красную тряпку. Вот Никитин и написал мне записку, точно просчитав, что когда во мне поднимает голову любопытство, я ничего не могу поделать с собой.

Наверное, в прошлой жизни я была кошкой, которая погибла в бочке с мазутом. Непреодолимое желание сунуть свой нос в тёмную дырку, где неизвестно что тебя поджидает, осталось мне от неё в наследство.

Когда до встречи осталось десять минут, я тихонько оделась и на цыпочках вышла из номера. Спустившись на первый этаж, я зашла в туалет и вылезла через окно, чтобы у шустрых горничных и глазастых охранников не было повода говорить, что они видели меня выходящей из гостиницы в полночь.

Кафе с дурацким названием «Всё вкусненькое» находилось в двух шагах от гостиницы. Столики стояли на улице, но я вошла в зал.

Дэна там не было. В зале вообще никого не было.

Внезапно мне стало смешно. А вдруг парень подшутил надо мной, и теперь, сидя со своей цветочницей где-нибудь неподалёку на лавочке, потешается, глядя, как я шастаю по кафе в надежде на «важную встречу»?

Чтобы не выглядеть идиоткой, я подошла к барной стойке и заказала текилу. Бармен стоял ко мне спиной, а когда повернулся, я отшатнулась от неожиданности.

Это был Дэн.

– Привет, – сказал он, улыбнувшись во все свои ослепительные тридцать два зуба. – Честно говоря, совсем не был уверен, что ты придёшь.

– Ты бармен? – усмехнулась я.

– Друг бармена. Точнее, барменши. Катюша, обслужи нас! – крикнул он в сторону кухни. Оттуда вышла девица, с бюстом, из-за которого она вряд ли могла рассмотреть свои босоножки.

– Мне текилу, – повторила я заказ уже для девицы.

– А мне как всегда, – улыбнулся ей Дэн и повёл меня в глубину зала, где находились кабинки с интимным освещением. Усевшись за стол, я закурила.

– Надеюсь, это не попытка подбить ко мне клинья и пополнить список своих «катюш»? – спросила я Дэна.

Он улыбнулся. Он всегда улыбался и этим обезоруживал, обескураживал и заставлял думать, что в голове у него только хорошие мысли.

А может быть, это всё-таки он украл у нас сотовые и деньги?!

Обаятельный вор. Очаровательный убийца.

Или хороший парень, который от нечего делать ломанулся летом на Алтай автостопом?!

Слишком уж он уверенно держится. Слишком хорош собой.

Будоражил ли он мою женскую сущность?

Нет! Во всяком случае, я десять раз сказала себе – нет, прежде чем он ответил:

– Ну что ты! Ни за что не рискнул бы клеить тебя таким пошлым способом! В тебе прорва ума и такая же прорва здорового цинизма. Просто у меня есть к тебе разговор.

– Какой? И почему ко мне? Разумнее было бы поговорить с Глебом! Он руководит экспедицией, и он принимает решения.

– Он ревнует. А значит – не в состоянии адекватно и трезво оценивать ситуацию. Мне проще поговорить с тобой.

– Проще?! Ты слишком много о себе думаешь.

– Я много думаю о тебе. Если бы ты была моей девушкой, я тоже ревновал бы тебя к каждому столбу!

– Я не его девушка. Я его жена.

– Тем более. Видел, кстати, твои детективы в магазинах. Не читал, но обязательно куплю.

Всё, что нужно было сказать, чтобы растопить моё сердце, он сказал.

Обаятельная сволочь!

Я сказала это вслух и, похоже, это было именно то, что польстило ему.

Официантка принесла мне текилу, а ему – огромную чашку «американо».

– Говори, что хотел сказать, – как можно холоднее сказала я.

– Видишь ли… я не совсем… путешественник.

– Ты говоришь это так, словно ты не совсем президент Буш.

Официантка вернулась и поставила на стол блюдо с крохотными пирожными.

– Мы не заказывали! – удивилась я, но Дэн перебил меня:

– Это бесплатно прилагается здесь к любому заказу. Всё вкусненькое! Попробуй.

У меня не возникло ни малейшего желания закусывать текилу пирожными, поэтому я проигнорировала его предложение.

– И как тебе удаётся быть везде завсегдатаем?

– Ты только что сама поставила мне диагноз: обаятельная сволочь. Я нравлюсь людям. А люди нравятся мне!

– Особенно бабы.

– Особенно женщины! Я пришёл сюда за десять минут до тебя и успел подружиться с Катюшей. Она мне всё рассказала об этом кафе.

Он не притронулся ни к кофе, ни к пирожным, и стал надоедать мне своей раскрепощённостью, уверенностью и неотразимостью.

Не такой уж он обаятельный. Не так уж хорош собой.

Позёр и трепло.

Это я тоже сказала вслух и добавила:

– Давай, выкладывай, зачем ты меня позвал, господин НЕ совсем путешественник и НЕ совсем президент Буш.

– Я… мне нужно сказать тебе…

У него зазвонил мобильный.

– Извини! – Он вытащил из кармана трубку и ответил на звонок.

– Да, Леночка! Я не могу сейчас говорить. Нет, ты меня неправильно поняла…

Леночка оказалась занудой, потому что он встал и, прикрыв рот рукой, чтобы слова звучали тише, ушёл в соседнюю кабинку.

Возле чашки с «американо» остался лежать его кожаный бумажник. Вернее, не бумажник даже, а портмоне – в котором носят не только деньги, но и документы, кредитные карты и много чего ещё…

Я была бы не я, если бы не сунула туда нос.

То, что лежало под прозрачной корочкой меня потрясло.

Во рту пересохло, а сердце глухо заколотилось в самых отдалённых уголках моего организма.

В портмоне, там, где обычно носят фото любимой, лежала фотография Бизи.

Я хорошо знала этот снимок. Он был вырезан из общей школьной фотографии, сделанной в конце прошлого учебного года. Точно такая же лежала у нас дома, в Сибирске. На ней был десятый «В», в котором Глеб был классным руководителем, учителя и директор. Я запомнила эту фотографию ещё и потому, что Бизя рассказал связанную с ней смешную историю.

Как водится, в конце учебного года в школу пригласили фотографа.

Фотограф брал много и слыл большим профессионалом. Когда детки вместе с учителями выстроились перед объективом в шеренги, фотограф спросил:

– Улыбаться-то будем? Отчего кислые, будто учебный год только начался?

– А ну-ка, ребята, все дружно говорим «чи-и-из»! – проявила инициативу химичка.

– Вчерашний день! – вдруг воскликнул фотограф. – Нужно дружно кричать: «жопа!» Тогда улыбки получатся до ушей! Проверено многократно.

Шеренги повалились от хохота, нарушая скучную геометрию. Нехорошее слово с готовностью заорали все, даже стыдливая биологичка, даже строгая англичанка, даже директор, впрочем – это было его любимое слово. Только Бизя не закричал. Он нахмурился, сильно озадаченный непедагогичностью момента. Так на фото и получилось: все хохочущие, весёлые, и – озабоченный, хмурый Глеб.

Я сразу увидела – фотография Глеба вырезана из того, общего школьного снимка. И почувствовала решимость порвать Никитина на кусочки, если он не расскажет, что всё это значит.

Дэн вернулся немного смущённый, наверное, Леночка умела спускать с него стружку.

Увидев, что я стою возле стола и держу в руках его портмоне, он побледнел и подошёл ко мне вплотную.

– Что это? – я сунула ему под нос фотографию. – Говори, дрянь, откуда и зачем у тебя это! – Я не говорила, а шипела. Сомневаюсь, что он различал слова.

Дэн подошёл ещё ближе.

– Ты поторопилась, – сказал он, забирая из моих рук портмоне. – Зачем ты поторопилась?! Я сам хотел тебе всё рассказать! – Он нагнулся ко мне, взял двумя пальцами за подбородок и поднял моё лицо так, что наши глаза оказались почти на одном уровне. – Я сам хотел тебе всё рассказать, – почти по слогам повторил он.

Наверное, этот гад обладал какими-то гипнотическими способностями, иначе чем объяснить то, что я позволила ему держать себя за лицо, долго смотреть в глаза, и молчать, не отвечая на мой вопрос…

Глаза у него были серые, бездонные и безгрешные.

– Вот они! – раздался вдруг звонкий голос барменши Катюши.

Мы с Дэном обернулись одновременно. Я только успела почувствовать, как его прохладные пальцы отпускают мой подбородок.

В дверях кабинки стоял Бизон.

Наверное, если бы Глеб увидел мой труп, он выглядел бы не таким потрясённым. За секунду, на которую наши взгляды скрестились, он успел побледнеть, покраснеть и опять побледнеть так, что белизна стен показалась ничтожной.

– Я сейчас всё объясню, – быстро сказала я самую пошлую и никчёмную в этом случае фразу, но Бизя её не услышал, потому что развернулся и выбежал из кафе.

Я побежала за ним.

На улице, освещенной одним фонарём, никого не было.

– Глеб! – крикнула я, оглядываясь по сторонам. – Гле-еб! – Слёзы перехватили горло, и голос сорвался.

– Беги к гостинице, а я проверю сквер! – крикнул Дэн, догнавший меня.

Мы помчались в разные стороны.

В номере Глеба не было. Я три раза обежала гостиницу, когда увидела бегущего мне навстречу Никитина.

– Его нигде нет, – запыхавшись, сказал он. – Как сквозь землю провалился!

– Сволочь, – не сдержала я слёз. – Ненавижу тебя! Говори, скотина, откуда у тебя его фотография и почему ты всё время попадаешься нам на пути! Говори, или я задушу тебя своими руками!

– Мне его заказали, – дрогнувшим голосом сказал Дэн.

– Тебе его заказали, – тупо повторила я и заорала как истеричка:

– Кто?!!

Бизон

Проститутки у этого кабака стоили пятьсот рублей штука.

Я не знал, дорого это, или нет, поэтому взял сразу трёх.

Первая была блондинка, вторая – блондинка, третья… настолько блондинка, что сливалась с двумя предыдущими. Всё у них было как надо – колготки сеточкой, губки бантиком, сиськи домиком, жопки кроликом… Короче, они были не чета Элке.

Чтобы их не путать, я всех назвал Ксюхами. Они откликались послушно и благодарно, так как отчего-то сразу поняли, что использовать по назначению я их не буду, зато в ресторане накормлю до отвала.

Кабак оказался дрянной.

Меня тошнило от вида пищи, от девок, которых я снял, от блатной музыки, гремевшей со сцены. Особенно меня тошнило от воспоминаний.

…Я проснулся от того, что мне приснился крик «Помогите!» Открыл глаза, понял, что никто не кричит, что это всего лишь сон, и увидел – Элки в кровати нет, а я сплю в одежде. Я покрылся холодным потом, потому что времени было почти половина первого, потому что наши все спали в своих номерах и потому что крик «Помогите!» всё ещё отчётливо звучал у меня в ушах.

Я выскочил в коридор, нашёл полусонную горничную, которая сообщила мне, что Элка вышла из номера минут тридцать назад, спустилась на первый этаж, зашла в служебный туалет и больше оттуда не выходила.

Наплевав, что туалет женский, я обследовал его вдоль и поперёк, но ничего не обнаружил, кроме распахнутого настежь окна.

«Помогите!» – звучал в ушах крик, и теперь я ни капли не сомневался, что это был Элкин голос.

Я вылез в окно. Охранник на входе сказал, что видел, как длинная девушка переходила дорогу и скрылась в кафе «Всё вкусненькое».

Я побежал в кафе. Барменша с видимым удовольствием проводила меня в кабинку, куда «девица в джинсах и очках ушла с приезжим парнем».

То, что я увидел, лишило меня ума. Он держал её за подбородок, они стояли почти обнявшись и с нежностью заглядывали друг другу в глаза.

Каюсь, я убежал как истеричная дамочка, застукавшая своего мужа в постели с другой. Это было стыдно – я должен был убить их обоих на месте, а заодно и барменшу, а потом разнести в клочья кофейню, но…

я удрал. В заборе, возле кафе, оказалась дырка, и я нырнул в неё как трусливая шавка…

– Слушай, тебе чего, подруга изменила? – спросила одна из Ксюх, подливая мне водки.

Я удивился её прозорливости, но ничего не ответил.

– Ты, котик, пей, пей, легче станет, – посоветовала другая Ксюха, подливая мне в водку шампанское.

Водка была дрянной, девки дрянные, но хуже всего оказалось то, что ни одно из двух этих «лекарств» не помогало.

«Помогите!» по-прежнему звучало у меня в ушах, и теперь это был мой собственный крик.

Почему, ну по-че-му я не убил их сразу на месте?!!

Теперь бы я не чувствовал себя маленьким и никчёмным.

Маленьким и никчёмным…

На сцене пел брутальный пацан, похожий на Дэна. Я вышел из-за стола, поднялся на сцену и вмазал пацану просто за то, что мне не понравилась форма его подбородка. Пацан рухнул, увлекая за собой микрофон и производя столько шума, словно это рушились башни-«близнецы» в Нью-Йорке. На меня бросились несколько человек – наверное, музыканты, а может, охрана, и я с радостью уложил их приёмчиками, о которых они понятия не имели. Все, все они почему-то были похожи на Дэна…

Разобравшись на сцене, я пошёл в зал и те из мужиков похожих на Дэна, которые не успели удрать, получили кто в нос, кто в подбородок, кто в ухо.

Бабы визжали, посуда звенела, я бил всё и вся за то, что Элка так смотрела на Дэна, за то, что он держал её за подбородок, за то, что они стояли так близко друг к другу. Когда все Дэны разбежались и расползлись, я начал крушить столы, стулья и прочую мебель. Кто-то пытался хватать меня за руки, но где ему было против моего пьяного мужского отчаяния! Я крушил всё вокруг, и где-то в глубине помутившегося сознания маленькой вспышкой мелькала мысль, что завучи так себя не ведут.

За окном уже визжала сирена, но остановиться я смог только тогда, когда у меня на запястьях защёлкнулись наручники.

– Все бабы одинаковые, – утешала какая-то Ксюха, пока меня волокли в милицейский «Газик». – И чего ты так распсиховался?! Сходил бы в сауну, заказал массажик, а теперь сидеть тебе года два за злостное хулиганство.

– Цыц, Ксюха, – приказал я, и успел продиктовать ей мобильный телефон деда, прежде чем меня запихнули в «собачатник» с решёткой на единственном окне.

Перспектива отсидеть года два меня больше обрадовала, чем испугала. На зоне всё понятно и просто, а главное – никаких баб. Но прежде чем сесть, я хотел бы попросить деда догнать этот чёртов автобус до грёбаной монгольской границы…

Отрезвление было ужасным.

Голова раскалывалась на части, всё тело ныло, рубашка была порвана, джинсы тоже. Едва я открыл в глаза, в кутузке звякнул замок, дверь открылась, и мент, ещё более помятый, чем я, повёл меня куда-то по длинному серому коридору.

Жить не хотелось. От стыда и… ещё раз стыда.

В комнате с серыми стенами и решётками на окнах, кроме милицейского капитана находились Сазон и Мальцев с неизменной мартышкой на правом плече. Элки с ними не было, и я испытал огромное облегчение.

Капитан сидел за столом, сцепив руки и с выражением лица, словно только что съел лимон. Деды о чём-то оживлённо беседовали между собой. Сазон был бодр, свеж и отблескивал бриллиантом величиной с грецкий орех, который красовался у него на груди в качестве украшения православного креста.

– Сынку! – заорал дед, увидев меня. – Ну, баздюган!! Ну, герой! Ну ты да-ал!! Ресторан в хлам разнёс!! Собирайся, пошли! Командир, отдайте ему шнурки, ремень и часы!

Капитан молча выложил на стол все вещи, которые у меня изъяли перед тем, как запихнуть в изолятор.

– А… это… как же уголовная ответственность? – пробормотал я. – Я хочу понести наказание… Я готов сесть в тюрьму… Я заслужил это!!

– Сынку, ты с глузу съехал? Какая тюрьма? Какое наказание? Все счастливы и довольны – ресторан, потерпевшие, капитан, правда, капитан?! – Милиционер скуксился ещё больше, прижал палец к губам и с мольбой посмотрел на деда. – Я всем такую неустойку выплатил, что хозяин кабака себе ещё пять заведений отстроит, потерпевшие сапфировые зубы вставят, а капитан купит …

– Уходите! – взмолился мент. – У нас с животными не полагается!

– Где животное? – оживился Сазон. – Это не животное, это поэт! А на плече у него бородавка! Но уйти отсюда мы завсегда рады! Правда, сынку?!

– Не пойду, – упёрся я. Чувство вины пересилило здравый смысл. – Посадите меня, капитан, пожалуйста!!

– Тьфу ты, – плюнул Сазон. – Башкой что ли треснулся? Пошли, праведник, а то крылья за спиной вырастут, и вознесёшься к едреней фене! – Сазон подтолкнул меня железным кулаком в спину. Я поплёлся к двери, еле волоча ноги. Следом, словно конвой, пристроился Мальцев. Он что-то тихонько напевал себе под нос. Обезьяна на его плече сроила гнусные рожи. Мне хотелось удавиться, утопиться и застрелиться одновременно. Моим последним желанием перед смертью был бы, пожалуй, графин холодной свежей воды…

– Дед, – сказал я, когда мы вышли на улицу, – Элка мне изменила и поэтому я…

– Заткнись! – гаркнул вдруг дед. – Чучело педагогическое! По-твоему, если люди стоят друг против друга и один держит другого за рожу – это измена?! Не знал, что ты такой извращенец!

Значит, он в курсе. Значит, Элка успела ему всё рассказать и, конечно же, повернула события в свою пользу!

Стояло раннее утро, машин на улицах почти не было. Я с тоской огляделся в поисках работающих киосков, где можно было бы купить минеральную воду, но ничего подходящего не увидел. Нужно было идти в гостиницу, но идти туда не было сил.

– Дед, – я остановился посередине дороги, – я… не могу её видеть. Вы идите туда, а я поброжу полчаса по городу.

Сазон вдруг подпрыгнул и больно ткнул мне пальцем в грудь.

– Ты Элку не трожь!! Она тебе не шалава какая-нибудь! Если она что-то сделала и тебе не сказала, значит, так для тебя же и лучше было! Эк, тебя раскорёжило-то, Дездемон хренов!!

– Отелло, бля, – поправил его Елизар. – Классику искажаешь.

– Один хрен – ревнючка. Пошли в гостиницу!

Посмотрел бы я на Сазона, если бы его драгоценная Кармен удрала из дома в двенадцать ночи и обнималась с каким-нибудь парнем в кафешке. Посмотрел бы я на то, что осталось от этого парня, от этой кафешки и от драгоценной Кармен…

– Не пойду, – упёрся я.

– Пошли! – дед потянул меня за рукав, который и так был разодран по шву. – Пошли, сынку! У нас в ресторане военный совет намечается под чай-кофе! Заодно и сушняк свой промочишь, я же вижу, у тебя горло дерёт с перепоя!

– Нет!

– Пойдёшь! – топнул ногой Сазон. – Ты мужик, или… или… мартышка юзанная?! – выдал он невиданное ругательство.

– Сам ты юзанный, – оскорбился за Янку Мальцев.

Я невесело рассмеялся и покорно пошёл в гостиницу.

В ресторане и правда назревал военный совет.

За составленными в ряд столами сидели Герман, Викторина, Ганс и… Беда.

Она сидела в центре стола, словно фельдмаршал.

На ней был тот самый розовый сарафан «от Катьки», который ассоциировался у меня с убийством Оскара Васильевича. Сил смотреть на Элку у меня не было, но я посмотрел. Она встретила мой взгляд с вызовом, давая понять, что виноватой себя не чувствует. Типа, она святая, а я – козёл.

Я сел напротив неё и тоже с вызовом посмотрел ей в глаза.

– В принципе, я не против, чтобы ты меня ревновал, – тихо сказала Элка. – Но, прошу, не делай это так разрушительно.

– О личном мы поговорим наедине, – отрезал я и поискал глазами какую-нибудь минералку.

– Хорошо. Тогда я приступлю сразу к делу. За эту ночь я много успела сделать. Во-первых, дала телеграммы во все интернаты, в которых нас ждут, что мы не приедем. Я думаю, после событий в Тайменке и Бобровниково, руководители детдомов отнесутся к этому с пониманием.

– И облегчением, – язвительно вставила Лаптева. Я вдруг заметил, что Викторина сидит за столом в солнцезащитных очках.

– Ни для кого не секрет, что раньше я работала репортёром в газете «Криминальный Сибирск», – продолжила Элка. – У меня осталось много знакомых в милиции и ГАИ. Один из них дежурил сегодня ночью, я созвонилась с ним и попросила побить по базе «Тойоту-Авенсис» с номерами У сто пятнадцать КУ. Так вот… – Беда замолчала и в упор уставилась на меня, ожидая, когда мои нервы не выдержат, и я начну задавать вопросы. – Так вот… – Она медленно взяла со стола сигареты и, не торопясь, закурила, прилаживая непослушное пламя зажигалки к кончику сигареты. – Так вот…

Я почувствовал, как бешенство снова закипает внутри. Ну конечно, она опять королева бала! Она провернула кучу работы, пока я – алкоголик, ревнивец и дебошир, – сидел в тюрьме. Сейчас она неторопливо покурит, потом размеренно позавтракает, наслаждаясь, как все трясутся от нетерпения узнать, что же ей удалось раскопать.

– Ну и?… – не выдержал первым Обморок. Он нервно отхлебнул кофе, обжёгся, дёрнулся, облился и тихо, незатейливо выругался: – Ёп-п-пть!

– Доча, если ты опять скажешь «так вот», я подумаю, что ты начала заикаться и буду лечить тебя испугом. Говори, что ты там раскопала! – треснул кулаком по столу Сазон.

Я еле сдержал смех. И победно посмотрел на Беду. Пусть попробует теперь потянуть время…

– Так вот, – продолжила она, не засчитав себе поражения и продолжая в упор смотреть на меня, – машина марки «Тойота-Авенсис» белого цвета, госномер У сто пятнадцать КУ была куплена месяц назад и зарегистрирована на имя Карманкиной Нэлли Викторовны! – В глазах у Беды опять полыхнул победный огонёк.

Что-то мне показалось в этом имени знакомым.

Где я мог его слышать?!

Карманкина Нэлли Викторовна…

Где?!!

Голова трещала от напряжения. Так и не отыскав на столе минералки, я начал пить кофе, стоявший передо мной. Жажды он не утолял, но голову делал светлей.

– Бизя, тебе ничего не говорит это имя? – с издёвкой спросила Элка.

– Нет, – буркнул я, стараясь на неё не смотреть. – Мне ничего не говорит это имя.

– Поздравляю. Бурная ночь не прошла бесследно. Шикарная амнезия!!

Она ещё смела надо мной смеяться! При всех!!

Я заметил в центре стола фруктовый тортик, и руки зачесались запустить его в Элку.

– Тише, тише! – угадал мои намерения дед и схватил за руку. – Отставить бомбардировку!!

Элка хохотала в душе, я это видел по её глазам, блестевшим из-под очков, по её взъерошенному затылку, по пальцам, которые забарабанили по столу что-то в ритме военного марша. Она хохотала, а я чувствовал себя дураком, алкашом и полным кретином.

– А на ком женат твой Ильич? – мерзким, от сдерживаемого смеха голосом спросила Беда.

И тут меня словно обухом по башке шарахнуло!

Ну, конечно! Нэлли Викторовна!! Бывшая соседка Беды, которая прикормила Троцкого борщами и пирогами, когда тот скрывался на квартире Беды во время очередной авантюры. Она так приучила Ильича вкусно питаться, что тот был вынужден на ней жениться!

Нэлька – жена Ильича!

У меня напрочь выветрилась из головы её фамилия, которую она так и не поменяла во время замужества.

– Ты хочешь сказать… – пересохший язык вдруг перестал ворочаться. – Что ты хочешь этим сказать?!

– Лично я ничего не хочу сказать. Я обращаюсь только к фактам. Вспомни, как нам описывали человека, сидящего за рулём «Авенсиса».

– Добропорядочный дядечка, невысокого роста, коротко стриженый, лысоватый, в костюме…

– Ну?!

– Этого быть не может. Зачем Троцкому за нами следить? Он прекрасно знает маршрут. На фига поить нас пургеном? Бред сивой кобылы! – Я вдруг вспомнил, что когда говорил с шефом по телефону, мне всегда чудился шум работающего мотора. А ещё я припомнил, что он вдруг ни с того ни с сего поинтересовался моим здоровьем, как раз после посиделок в кафе и истории с угоном автобуса. – Зачем ему это?! – пробормотал я.

– Не знаю, – пожала плечами Элка. – Но это вполне в духе Владимира Ильича – затеять что-то, отчего все свернут мозги, но понять ничего не смогут.

– Чёрт, – сказала Лаптева и поправила тёмные очки на носу.

– Ух, ты! – непонятно чему восхитился Ганс.

– Владимир Ильич и слежка – вещи несовместимые, – с пафосом заявил Герман Львович, доедая кекс, размером с тарелку.

– Имя у него нехорошее, – поморщился дед. – И фамилия тоже. Человек с такими инициалами на всё способен. – Сазон плеснул себе в чашку столько коньяка, что большая часть кофе выплеснулась на блюдце.

– Историческая, бля, личность, – задумчиво произнёс Мальцев и почесал обезьяну за ухом.

Я сидел совершенно опустошённый этим открытием.

Что шеф придумал на этот раз?!

В задумчивости я начал поедать торт, который собирался размазать по физиономии Элки.

– Но теперь главное! – возвестила Беда и, затушив сигарету, обвела всех насмешливым взглядом.

Если после всего, что она сказала, есть ещё что-то главное, то… зря дед забрал меня из тюрьмы. Я наслаждался бы там покоем и тишиной, а думали бы за меня другие.

– А главное, братцы, в том, что Дэн Никитин, постоянно попадающийся нам на пути – вовсе не путешественник!! Он – наёмный убийца!

Над столом пролетел ропот, хотя, вроде бы, все молчали.

У меня внутри ничего не дрогнуло, потому что достоверности в Элкиной информации было не больше, чем в жёлтой газете.

– Ты ничего не путаешь, доча? – настороженно спросил Сазон и, уже не стесняясь, налил себе в пустую кофейную чашку коньяк.

– Тебе об этом тоже сказал милицейский знакомый? – поинтересовался я.

– Нет. Об этом мне сказал сам Никитин.

– Какая потрясающая откровенность для киллера! – захохотал я. – Я бы сказал – убийственная откровенность!! И кого же он должен убить?!

– Тебя.

В зале повисла тишина. Все перестали жевать, прихлёбывать и глотать. Стало слышно, как об оконное стекло бьётся муха, а на кухне повара гремят посудой.

Я покрылся холодным потом. И не потому, что поверил Элке, а потому, что вдруг отчётливо понял – я ни в коем случае не должен был соглашаться гнать этот автобус. Сколько раз подставлял меня Троцкий?!

Каждый раз, когда о чём-либо слёзно просил…

– У-ух, ты! – опять выдохнул Ганс.

– Бля-я… – потрясённо протянул Мальцев.

Викторина сидела, занавесившись тёмными стёклами солнцезащитных очков. Она ничего не сказала.

Абросимов открыл рот и стал похож на ребёнка, которому на ночь читают страшную сказку.

– А ну-ка, доча, поподробнее с этого момента, пожалуйста! – попросил Элку Сазон.

На этот раз Беда не стала ломаться и заговорила торопливо, словно боясь что-то забыть.

– Я пошла на встречу с Дэном ничего никому не сказав, потому что была уверена – он скажет мне что-то важное. Так и случилось.

– Называй его, пожалуйста, Денис Евгеньевич, – сквозь зубы процедил я.

Элка зыркнула на меня поверх очков и продолжила.

– Всего два года назад Никитин был преуспевающим бизнесменом в Сибирске. У него был собственный автосалон, который приносил стабильный, солидный доход. Но Дэ… Денис Евгеньевич имел одну слабость, которая его погубила. Женщины! Он менял их быстрее, чем продавались машины в его салоне. Ну и… доигрался! Среди его пассий оказалась жена одного большого чиновника из администрации области. У любовничков хватило дури встречаться на даче чиновника. Как водится, муж не вовремя вернулся из командировки, очень тихо подъехал к даче, открыл дверь и на цыпочках прокрался в спальню. Никитин был застукан в чём мать родила, в кованой испанской кровати, верхом на молодой жене. Большой Чин скандалить не стал. Он любезно подавал Денису Евгеньевичу одежду, пока тот одевался. По тому, как побледнела в испанской кровати любовница, Никитин понял – месть будет страшной.

Ровно через три дня автосалон сгорел дотла, вместе с партией автомобилей, под которые был взят огромный кредит. Прокуратура отчего-то не стала возбуждать уголовное дело о поджоге. Страховая компания отказалась выплачивать страховку, так как её агентами якобы точно было установлено, что имел место сознательный поджёг с целью получения страховых выплат. Дальше – больше. Никитин едва отвертелся от обвинения по одному уголовному делу, – благо, верные друзья подтвердили его алиби. В общем, он не раз вспомнил ту кованую кровать…

Ему пришлось продать трёхкомнатную квартиру, дачу, гараж, пару личных машин и дорогой мотоцикл, чтобы расплатиться по кредитам.

Всё бы ничего, но на иждивении у Дениса Евгеньевича были мать и сестра с грудным ребёнком, который постоянно болел и нуждался в лечении. О переезде в другой город не могло быть и речи. Проблема с жильём была временно решена – один из друзей пустил Никитина пожить в пустовавшую комнату в общежитии. А вот с работой… С работой был полный швах.

– Мне неинтересно слушать жизнеописание твоего Никитина, – невежливо перебил я Элку. – Можно ближе к делу?

– Не перебивай! – гаркнул Сазон, и Беда посмотрела на меня с нескрываемым торжеством.

– У Большого Чина оказались слишком длинные руки. Денис Евгеньевич не мог заработать в этом городе ни копейки. Банки не давали ему кредитов. Бывшие партнёры не хотели слышать ни о каких совместных проектах. О собственном деле не могло быть и речи. На работу его никуда не брали. Казалось, имя Никитина было занесено в чёрный список, который разослали во все фирмы и организации – даже самые мелкие. Даже если ему удавалось устроиться дворником, или грузчиком, «карьера» заканчивалась ровно через два дня. Это был полный крах. Семья Никитина – мать и сестра с ребёнком – начала голодать. Единственным доходом оставалась пенсия матери и пособие на ребёнка. Денис Евгеньевич почувствовал себя полностью раздавленным. Теперь Никитину в кошмарных снах снилась та кованая кровать и улыбающийся Большой Чин, подающий ему одежду, словно прислуга. В отчаянии Дэ… Денис Евгеньевич уже был готов на всё. Однажды, в Интернете, он нашёл объявление, которое его заинтересовало: «Ищу человека, который выполнит опасную работу. Оплата очень высокая». Никитин правильно рассудил, что влияние чиновника на ЭТОГО работодателя вряд ли распространяется. И хотя он понимал, что работа, скорее всего, связана с чем-то не очень законным, выхода не было – он позвонил по указанному в объявлении телефону.

Бесцветный мужской голос спросил, сколько ему лет, есть ли у него жена и дети, служил ли он армии и… назначил встречу в пригородной электричке. Денис Евгеньевич удивился, но поехал на вокзал, купил билет, зашёл в условленный вагон и сел на условленное место. К его удивлению, за всё время поездки к нему никто не подошёл. Злой и расстроенный, Никитин вернулся домой. И тут у него зазвонил мобильный.

– Ты нам подходишь, – сказал вчерашний бесцветный голос. – Приходи в полночь за гаражи. – Голос обозначил место встречи, объяснил, как туда добраться и отключился.

Помучавшись сомнениями, Никитин всё же поехал на встречу. На этот раз ему не пришлось ждать. К нему сразу же подошёл высокий мужик в ветровке. Капюшон, натянутый на голову, и высокий воротник скрывали лицо мужика.

– Ты должен нейтрализовать вот этого парня, – сказал «высокий» и протянул Никитину маленькую фотографию. Денис Евгеньевич обозвал себя мысленно идиотом, потому что до последнего был уверен, что «опасная» работа состоит в чём-то вроде угона машины, или передачи наркотиков. Он прекрасно понял, что за обтекаемым словом «нейтрализовать» подразумевалось – убить.

Мужик ещё долго говорил о том, что сделать всё надо чисто, чтобы комар носа не подточил, а Никитин думал, как ему выкрутиться из ситуации.

– Мне неважно, как ты это сделаешь, – наконец тихо сказал заказчик. – Организуешь несчастный случай, или разрядишь ему обойму в лоб, главное, чтоб он был мёртв. Для доказательств мне понадобятся фотографии, сделанные с разных ракурсов и желательно подтверждение в прессе, в криминальных сводках. Впрочем, на последнем я не настаиваю, тут уж как получится. Я заплачу тебе…

Тут мужик назвал сумму, которая могла бы позволить Никитину независимо от кредитов начать свое дело.

И Денис Евгеньевич принял решение.

– Я берусь! – сказал он. – Но мне нужен аванс.

– Без проблем. – Заказчик протянул Никитину увесистую пачку денег.

Никитин уже знал, что делать. Он взял деньги, оговорил ещё кое-какие детали и ушёл, заверив заказчика, что из путешествия на Алтай ты не вернёшься. Аванс Никитин отдал матери, взяв себе деньги только на дорогу и пропитание. Он правильно рассудил, что если откажется от этого дела, то заказчик вряд ли оставит его в живых, а для «нейтрализации» Глеба Сазонова найдёт другого исполнителя. Он решил спасти тебя, Бизя!!

– Спасибочки!!! – подскочил я. – Низкий поклон твоему блудливому киллеру!! – Я поклонился так, что стукнулся лбом о стол.

– Сядь, сынку, – дёрнул меня за рукав Сазон. – Сядь, не паясничай!

– Я попросила пробить Никитина по милицейской базе. Всё подтвердилось – наличие матери и сестры, сгоревший автосалон, долгие поиски работы… У меня нет оснований ему не верить. Передвигаясь на попутках, Дэн начал следить за нашей экспедицией. Сначала он решил поближе познакомиться с тобой, а потом…рассказать тебе, что кто-то решил тебя убить. Но тут случилась странная история с пропажей сотовых, потом исчезли деньги. Ты ополчился на него, как на преступника. А потом и вовсе принял за сумасшедшего! Да ещё вздумал ко мне ревновать! Время поджимало, а контакт с тобой не налаживался. Он просто не рискнул говорить с тобой, поэтому позвал на встречу в кафе меня. Вот, собственно, и всё.

– Где он сейчас? – хрипло спросил я. – Где Никитин?

– В гостинице, – потупилась Элка. – Спит в нашем номере.

От бешенства, захлестнувшего меня, перед глазами поплыли красные пятна.

– Спи-и-ит?! В на-шем но-мере-е?! – От торта почти ничего не осталось, но и то, что осталось, сгодилось бы…

Дед снова схватил меня за руку.

– Сынку, охолонись! Промажешь!

– Драматургия, бля. Голливуд отдыхает! – задумчиво произнёс Мальцев.

– Ты что, не понимаешь, идиот, – заорала на меня вдруг Беда, – что не позднее сегодняшнего дня ты должен быть убит?!! И если не предоставить заказчикам фотографии твоего трупа, они найдут другого убийцу и тот уже не будет с тобой церемониться?!!

Её ор отрезвил меня.

– И что же делать? – спросил я Беду.

– Инсценировать твоё убийство. Это единственный выход, – сухо, но очень уверенно сказала она и встала.

Я так понял, что военный совет закончен, и тоже встал.

Герман, Викторина, Ганс, Мальцев и дед как по команде вскочили и ринулись на выход. Что-то раздражало меня, как жужжащая муха, – что-то мелкое и незначительное…

– Викторина Юрьевна, снимите очки, пожалуйста! – приказал я.

Она могла меня не послушаться, но Лаптева нехотя стащила с носа очки.

Под глазом у неё красовался бланш.

– Красиво, – одобрил я.

– Ух, ты!! – опять восхитился Ганс.

– Ночью пошла в туалет и об дверь в темноте ударилась, – сочла нужным пояснить Викторина, надевая очки.

– Убедительно, – хохотнул дед. – Первый раз в жизни училку с фингалом вижу! Так что, сынку, в путь?!

– Через полчаса трогаемся, – объявил я. – Собирайтесь.

Он действительно спал в нашем номере, но не на кровати, а на полу, в обнимку с собакой.

Рон даже не пошевелил ухом, когда мы вошли.

Кровь не бросилась мне в глаза, потому что пока я шёл в номер, я медитировал: «Я выше ревности, я выше её, суки!»

– Я выше её, суки! – повторил я вслух на всякий случай.

– Тогда поцелуй меня, – нагло заявила Беда, будто знала, о чём я говорю.

Поцелуй получился вскользь, словно я торопился на поезд, уезжая от надоевшей любовницы.

– Проституток снимал? – спросила Беда.

– Да.

– Тогда десять ноль в твою пользу, – щедро поставила она счёт.

И отчего-то с этого момента я смог дышать полной грудью.

И смотреть на неё с вожделением.

И надеждой.

Всё будет хорошо.

Дэн убьёт меня понарошку и… всё будет просто отлично!

– Элка, – прошептал я, – я дурак?!

– Полный.

– И ты согласна со мной дальше жить?

– А куда деваться?

– Значит, ты меня любишь?!

– Убить готова.

– Значит – любишь.

Мы зашли в ванную, синхронно разделись и встали под душ. Я хотел по-своему отпраздновать победу над сукой-ревностью, но Элка выкрутилась из моих объятий и зашептала:

– Ты с ума сошёл! Там же этот… Денис Евгеньевич! Вдруг проснётся?!

– Опять Никитин! – взвыл я. – Ну почему от него житья нет?!

– Вообще-то, он твой персональный убийца. Я бы этим гордилась.

– Я и горжусь. – Я вышел из душа и присел на край ванны. – А почему он не завтракал вместе со всеми?

– Ты ещё спрашиваешь? Да он сам отказался! Никто не хотел, чтобы ты ещё и этот ресторан разнёс к чёртовой матери. Слушай, можно я его уже наконец буду называть Дэном?! А то язык сломаешь Денис Евгеньевич выговаривать, а нам с ним ещё общаться и общаться.

– Можно, – буркнул я, усилием воли подавив вспышку красных пятен перед глазами. – Я так понимаю, что мы теперь вместе едем, едим и спим.

Беда молча кивнула, подставляя лицо под упругие струи воды. Она была голая, мокрая и мистически соблазнительная. Сил не было думать о том, как она привела в этот номер Дэна, как предложила ему остаться.

«Может они тоже вместе душ принимали?», – подкинула гадкую мысль та самая сука, с которой я вроде бы справился.

Наверное, мне всё-таки стоило остаться в тюрьме…

– Нам необходимо быть вместе, пока он тебя не убьёт, – спокойно сказала Беда, намыливая грудь.

– Как ты думаешь, кто меня заказал?

– Не знаю. – Она вышла из душа, я поймал её полотенцем и стал вытирать. – Не стала говорить при всех, но твоя фотография, которую Дэну вручил заказчик, вырезана из общего школьного снимка.

– Значит, это Ильич… – Я откинул в сторону полотенце и опять присел на край ванны. – Значит, он?!

– Зачем ему тебя убивать, если – кровь из носа, – к определённому сроку нужно доставить автобус к границе? Зачем? – Она стала натягивать джинсы, позабыв про бельё. – И зачем тащится за нами, пытаясь подсунуть в кофе пурген?! Нет, тут что-то не так… Поверь моему чутью, что-то не так!

– Что?!

– Не знаю. Пока ничего не приходит в голову.

– Элка, – я прижал её к себе. – Пусть тебе только одно приходит в голову – я тебя люблю!

– И я бы тебя убила! – засмеялась она, прижимаясь ко мне всем телом.

– Значит, всё хорошо?!

– Значит – нормально.

В дверь постучали.

– Эй! – раздался голос Никитина. – Я в туалет хочу, терпежу нет! Вы скоро там?!

Беда дёрнулась, но я удержал её и прижал палец к губам.

– Тсс-с-! Пусть поколбасится!

– Ах ты мерзкий, мстительный тип! – беззвучно захохотала она.

– Ему полезно научиться сдерживать свои естественные надобности.

Элка фыркнула и попыталась открыть шпингалет, но я не дал.

– Ну и ладно, – вздохнул Никитин. – Пойду выгуляюсь вместе с вашей собакой на газончике перед гостиницей. Рон, гулять!!

Не успел я возмутиться, что он командует моей собакой, как хлопнула дверь и в коридоре раздались удаляющиеся шаги.

Элка заржала так, что с носа у неё слетели очки.

Через десять минут мы тронулись в путь.

У нас был план действий, от которого нельзя было отступать.

* * *

Погода была распрекрасная.

Дорога – просто отличная.

Настроение портило только то, что Никитин ехал теперь вместе с нами.

– Дружище, – сказал он мне, когда мы выезжали из Барнаула, – хочешь ты, или нет, но некоторое время нам придётся провести вместе. Пока я не запечатлею тебя на фотокамеру с проломленной головой, или что-нибудь в этом роде.

Я лишь кивнул, и больше не обмолвился с ним ни словом. Несмотря на его благородное стремление спасти мне жизнь, добрых чувств я к нему не испытывал. Особенно в свете того, что оставались без ответа вопросы: куда делись деньги и сотовые, и кто убил бедных директоров интерната. Его заверений, что это сделал не он, было мне недостаточно, так пусть уж будет у меня виду – рассудил я.

Конечно же, он сразу обаял всех и уже через пять минут резался в карты с Гаспаряном и Обмороком. Только Викторина, так и не сняв тёмных очков, отгородилась от них ситцевой шторкой и смотрела в окно.

Мы шли по трассе колонной, с включёнными габаритами. Впереди, на «Гелендвагене» ехал дед, за ним, на автобусе, – мы, а замыкал процессию Мальцев на своём болиде.[8] Поэту строго настрого было приказано следить за «хвостом» и в случае чего, сигнализировать нам. Но время шло, а «Тойоты—Авенсис» всё не было. Я начал нервничать, так как планировал поймать Ильича с поличным. Впрочем, наша колонна могла заставить его осторожничать и держаться подальше, тем более, что невиданная на наших дорогах спортивка Мальцева вызвала среди водителей настоящий ажиотаж – они притормаживали, высовывались из окон, а, заметив на плече у Елизара обезьяну, и вовсе хватались за фотокамеры.

Да, скорее всего, шеф держался от нас на расстоянии не обозримом в зеркале заднего вида.

Элка сидела рядом, курила сигарету за сигаретой и о чём-то сосредоточенно думала.

– О чём ты думаешь? – не выдержав, наконец, спросил я.

– Какой бы найти предлог, чтобы позвонить Нэльке.

– А зачем ей звонить? Ильич и так не отвертится. Если увижу его на горизонте, разделаю, как карася перед жаркой. Нужно только подождать…

– Ты не понимаешь! Нэлька – курица, она всё как на духу расскажет – и про новую машину и где сейчас её муженёк! Нужно обязательно послушать Нэлькину версию, прежде чем пытать Ильича! Шеф тебе такого нагородит, что не поймёшь, где правда, а где враньё! А так у нас будет на вооружении вполне правдивая версия.

– Ладно, звони, – согласился я. – А предлог… господи, разве Нэльке нужен предлог, чтобы по телефону болтать?! Спроси у неё, какая погода в Сибирске.

Усмехнувшись, Беда быстро набрала на мобильном номер своей соседки.

– Привет! – весело поздоровалась она с Нэлькой. – Отличная погода, не правда ли?!

Я покосился на Элку и постучал себе пальцем по лбу. Видимо, Нэлька сказала Беде что-то в этом же духе, потому что Беда вдруг смутилась и быстро ответила:

– Нет, я трезвая.

Потом она молчала минут пять, слушая, что ей говорит Нэлька, и глаза у неё медленно округлялись.

– Нэлька! – вдруг заорала Беда. – Если я говорю о погоде, значит, меня интересует погода, а не то, какую шубейку ты купила на очередной распродаже! Что ты говоришь?! У вас идёт дождь?! Какой ужас, а у нас под Барнаулом жара! Что я делаю под Барнаулом? А ты разве не знаешь?! Мы с Бизей гоним ваш автобус камбоджийским сиротам. Нет, Нэлька, я не привезу тебе камбоджийскую сироту, потому что от монгольской границы автобус погонят другие. Да, наверное, монголы, я точно не знаю. Нет, Нэлька, мне совсем неинтересно знать, какие монголы в постели. Мне кажется, у них и постели-то как таковой нет! Нэлька… Нет, мне не нужна горящая путёвка в Египет!!

Беда елозила на сиденье и страдала от болтовни пустоголовой Нэльки, которая только и умела, что варить борщи, да печь пироги.

– Нэлька! На чём ты ездишь?! – заорала она. – Что значит – в метро?!! Иногда на такси?! Я спрашиваю, какая у тебя машина?! Что-о-о-о?!! Слушай, а где сейчас Троцкий? Где-е-е-е?!! Ну ни фига себе, какой у вас там в Сибири бардак…

Элка нажала отбой и уставилась на меня. В глазах у неё плясали тысяча чертей.

– Ну?! – Я пошёл за «Гелендвагеном» на обгон фуры. Дед забыл о моей просьбе ехать по трассе не больше ста километров и вжарил все сто двадцать. – Ну?! – подстегнул я Элку.

– Она говорит, – шёпотом сказала Беда, – что я с дуба рухнула, что у неё нет никакой машины, и что она прекрасно ездит на метро и такси.

– Та-ак, – протянул я. – А где Троцкий? Что она говорит?

– Она говорит, – ещё тише сказала Элка, – что Ильич уже неделю отдыхает в Ег… в Ег… – На Беду вдруг напала икота, и её заело, как заезженную пластинку.

– В Египте? – подсказал я, доставая из-под сиденья бутылку минеральной воды и протягивая её Элке.

– В Ег… – кивнула она и вдруг отчётливо выговорила: – По горящей путёвке.

– Чёрт знает что! – в сердцах ударил я по клаксону. Сазон среагировал и существенно сбавил скорость.

– Позвони этому крёстному папе, – простонала Беда. – Узнай, как ему там, в Ег… – Она опять начала икать с размеренностью метронома.

Я набрал Ильича.

– Да-а-а, – сонно протянул Троцкий. Звука мотора в трубке не было слышно.

– Как погодка? – неожиданно для самого себя спросил я, и теперь уже Элка, постучала себя пальцем по лбу.

– Глеб, ты, что ли? – голосом, какой бывает с большого бодуна, спросил шеф. И тут же продолжил, ничуть не удивившись моему вопросу: – Погодка дерьмо – голова болит, руки трясутся, сердце колотится, и пить хочется. Бр-р-рр!

– Странно. Мне казалось, что в Египте не бывает плохой погоды.

Повисла минутная пауза. Наконец, Ильич вкрадчиво спросил:

– Сазонов, ты о чём это?

– Я так понимаю, шеф, что ты сейчас дома, на диване, кефир пьёшь?

– Э-э-э… ну да, а где ж мне ещё кефир пить?

– Не ври! – заорал я. – Не смей мне больше врать!! Твоя Нэлька секунду назад мне сказала, что ты… ты уже неделю отдыхаешь в Египте! Ты врёшь, и Нэлька твоя врёт! Ты опять используешь меня вслепую!!

Он опять помолчал, потом спросил осторожно, дрогнувшим голосом:

– Я так понимаю, Сазонов, что ты уже решил проблему с деньгами?

Была у него поганая манера переводить разговор на другое с неприятной для него темы.

– Слышь ты, штрындель грёбаный, – зашипел я в трубку, – тебе же будет лучше, если ты сделаешь всё, как я скажу!! Сегодня, в двадцать один ноль-ноль, я жду тебя в ресторане «Центральный», в городе Бийске. Ты меня понял?!

– Сазонов, – пробормотал Троцкий, – ты что, умом тронулся? Как я, по-твоему, могу оказаться сегодня вечером в городе Бийске, если я… если я… в Египте на пляже лежу? У меня нет личного самолёта!

– Заткнись!! – заорал я, едва не влетев в зад «Геледвагену». – Не смей врать! Я всё знаю! Ты едешь за нами на белой «Тойоте»! Ты пытаешься строить нам пакости! Ты заплатил официанту, чтобы он подсыпал нам в кофе слабительное! Ты чуть не сбил Элку, когда удирал от нас у кафе! Урод. Только посмей не приехать на эту встречу. Только посмей!!

Он о чём-то захрюкал на том конце, но я отключился.

– Придёт, никуда не денется, – сказал я Беде. – Он трус. И хапуга! Хапуга и трус! Я вытрясу из него правду!

– Нет, ну как ты его! – восхитилась Беда. – Штрындель грёбаный! Сам придумал?

– Сам.

– А что он сказал насчёт Ег…

– Не говори это слово! Терпеть не могу икающих женщин!

Элка замолчала и закинула ноги на панель. В пачке больше не было сигарет, и она раздражённо швырнула её в окно.

Пока всё шло по плану. Я расслабился, настроил радио на музыкальную волну и целиком отдался любимому делу – вождению машины.

Жизнь продолжалась…

До Бийска оставалось полчаса езды, когда сзади подошёл Дэн.

Если честно, я уже успел забыть о его существовании.

– Пора! – Никитин потряс у меня перед носом коробкой театрального грима, которую мы предусмотрительно купили в Барнауле.

– Пора, Глеб Сергеич, делать из вас живописный труп! – довольно потирая руки, сказал Обморок.

Я тяжко вздохнул и мигнул Сазону фарами, что пора останавливаться. Мы свернули с трассы направо и затормозили в редком лесочке.

Сазон выскочил из машины и немедленно начал делать гимнастику – наклоны, приседания и махи ногами.

– Ап! Ап! – приговаривал он. – Сынку, когда мы поймаем того, кто тебя заказал, я порежу его на ремни! Ап! А потом на погоны! Ап! Ап! А погоны на пазлы, а пазлы на … Мальцев, что там у нас меньше пазлов?!

– Конфетти, – ответил задумчиво Мальцев. Он прогуливался по берёзовой рощице, почёсывал обезьяну за ухом и что-то тихо напевал себе под нос.

– Слышь, сынку, я подарю тебе конфетти из врага! Ап! – Задрав ногу чересчур высоко, дед потерял равновесие и упал на траву. – Оп…

Когда мы расположились в салоне, чтобы заняться гримом, выяснилось, что никто толком не знает, как пользоваться содержимым чёрной коробки.

– Ну, дамы, вы же прирождённые специалисты в этом деле! – подбодрил девушек Дэн.

– Вот ещё! – фыркнула Лаптева. – Не имею привычки разрисовывать физиономию. Элла, наверное, ты лучше меня справишься.

– Так это ж не косметика! – Беда растерянно посмотрела в коробку, разделённую на разноцветные квадратики. – Это какой-то цветной вазелин! – Она пальцем мазнула краску и нарисовала себе на лбу синюю полосу.

– А чего изображать-то надо? – деловито осведомился Абросимов. – Удушение, черепно-мозговую травму или… или…

– Огнестрельное ранение в голову, – вздохнул Никитин. – Сазон сказал: «Только огестрел! Не позволю сынку другим способом убивать».

– Огнестрел нарисовать не так уж и сложно, – пробормотал я. – Чёрной краской маленькую дырочку на лбу, красной – немного крови.

– А давайте я попробую! – вдруг вмешался Ганс. – Я в детстве драмкружок посещал!

Рассудив, что детство у Ганса было не так уж давно, я забрал у Элки коробку с гримом и передал её Гаспаряну.

Закусив губу от усердия, Ганс минут десять колдовал над моим лицом.

– Всё! – наконец сказал он и, отступив шаг назад, полюбовался своей работой. – По-моему, очень даже похоже, что наш Глеб Сергеевич убит пулей в висок!

– Тебе же говорили – в лоб! – заорала Беда. – В лоб достовернее! И живописнее. И вообще… это никуда не годится. Нет, это ужасно!

– Похоже на раскраску индейца, собравшегося на тропу войны. Перьев только не хватает, – скептически сказала Лаптева.

– И откуда, ёпть, ты вылез со своим драмкружком?! – Обморок залепил Гансу отеческий подзатыльник. – Это ж Медуза Горгона какая-то, а не достойно застреленный завуч средней школы! Тьфу ты!

– Я старался, – надулся Гаспарян. – По-моему, хорошо получилось.

– Плохо, – вынес свой вердикт Дэн. – Не верю! А главное, как это теперь оттирать? – Он послюнявил палец и хотел потереть мой лоб, но я отшатнулся от него, как чёрт от ладана.

Взяв крышку от коробки с гримом, на обратной стороне которой находилось зеркало, я уставился на своё отражение. Худшей работы гримёра и представить было нельзя. Дырка в виске больше смахивала на родинку, с которой лучше сходить к хирургу, чем пускать дело на самотёк. Красные разводы на лбу и щеках, обозначавшие, видимо, кровь, придавали мне такой вид, будто меня макнули лицом в кетчуп. Вдобавок ко всему, Гаспарян зачем-то нарисовал мне под левым глазом большой фингал – единственное, что выглядело вполне натуралистично, – но при чём тут выстрел в правый висок, было неясно.

– Да, брат, уделал ты меня не по-детски, – вздохнул я. – Это точно был драмкружок – то, куда ты ходил?

– Я очень старался, – повторил Гаспарян, со слезой в голосе.

Я начал пальцами оттирать грим.

– Стой! – схватила меня за руку Элка. Но было уже поздно – пальцы испачкались в густой, жирной дряни.

– У кого есть косметическое молочко? – спросила Беда присутствующих.

– У меня нет, – испуганно сказал Ганс.

– У меня, слава богу, тоже нет, – развёл руками Абросимов.

– Я уже говорила, что косметикой не увлекаюсь, – отрезала Викторина.

– Вы будете смеяться, – улыбнулся Никитин, – но я тоже не таскаю с собой косметическое молочко.

– Катастрофа, – сказала Элка. – Убийство может не состояться. Как теперь оттирать этот грим?

В автобус зашёл Сазон.

– Сынку! Тебя что, вареньем облили?!

– У нас нет профессионального гримёра, – пожаловалась Беда. – Боюсь, загримировать Бизю под труп – задача неразрешимая.

– А на что нам поэт с обезьяной?! – заорал дед. – Он полжизни в театре ошивался, актрисулек окучивал! Да он жил в гримёрных! Знает, небось, цуцик, как придать нужный вид герою!

– Где он?! – радостно завопила Элка.

– Берёзовый сок собирает, сейчас я его позову!

– Дед, какой берёзовый сок в июне? – удивился я.

– Не знаю, но что-то он там собирает и пьёт…

Элка с Сазоном побежали за Мальцевым. Уже через минуту поэт грустно рассматривал мою физиономию.

– Топорная работа, – вздохнул он. – Элла, подержи Яну, Герман Львович, растительное масло мне и ватные шарики, – приказал он тоном оперирующего хирурга.

– У меня нет растительного масла и ватных шариков, – испуганно прошептал Обморок. – Только пиво в холодильнике, я в Барнауле канистру купил…

– Ну хоть какое-то масло здесь есть? – повысил голос Мальцев, попивая что-то из фляжки. – И хоть какие-нибудь ненужные тряпки?

– Масло только моторное, – сказал я, – а из ненужных тряпок – ветошь в багажнике.

– Валяйте моторное, – вздохнул Елизар. – Ветошь тоже тащите.

Полчаса он драил мне морду моторным маслом. Потом заставил умыться с мылом. Я чувствовал себя профурсеткой, которая с особой тщательностью собирается на свидание.

Сорок минут Елизар вытворял с моим лицом что-то такое, отчего виски заломило, уши зачесались, а зубы заскрипели от раздираемой меня злости.

Кому мне набить морду за причиняемые страдания? Ильичу?! Гансу?! Дэну?! Мальцеву?! Обезьяне, которая строила мне рожи с Элкиного плеча?!

Нервы были на пределе. Я предпочёл бы видеть врага в лицо, чем разыгрывать этот дешёвый спектакль.

– Готово! – выдохнул Мальцев.

Все сгрудились вокруг меня, словно я был редким экспонатом в музее.

По тому, как они потрясённо молчали, я понял, что на этот раз – получилось.

Я посмотрел на себя в зеркало и … отпрянул от собственного отображения. Не каждый день удаётся увидеть себя застреленным.

Синеватая бледность лица, тёмные круги под глазами, именно круги – едва заметные, трагические, с натуральной мертвенностью красок, и дырочка в центре лба. Маленькая, чёрная дырочка, – словно горошина, с опалёнными краями и страшной, зияющей пустотой в центре. Крови совсем немного, густой, тёмной крови, которая тонкой струйкой текла к переносице, но застыла, не успев проделать и полпути…

– Мальцев, ты гений! – Элка поцеловала Мальцева в щёку и пересадила Яну ему на плечо. – Гений! Гений!

– Да, цуцик, талантливо! – присвистнул Сазон. – А меня так на Новой год оформишь?! Я своих работничков на фирме поздравлять буду, премию выдавать и просить, чтоб поцеловали. И где ты такой достоверности научился?

– Жизнь научила, – вздохнул поэт и опять приложился к заветной фляжке, где по версии деда находился берёзовый сок.

– Отлично! – воскликнул Никитин, доставая из кармана жилета маленький, плоский цифровой фотоаппарат.

Следующий час мы убили на фотосессию.

Меня катали по земле, выбирая наиболее эффектные ракурсы, полусидя прислоняли к берёзам, заставляя безжизненно свешивать голову набок, распластывали на траве с раскинутыми в стороны руками. Потом отобрали наиболее удачные снимки и удалили неправдоподобные, где при наклоне головы влево, кровь текла прямо и так далее. Остановились на тех, где я сидел, привалившись спиной к берёзе. Все фотографии были сделаны с разных ракурсов, и в правдоподобности этих снимков сомнений не возникало.

Я так устал, словно разгрузил вагонов пять кирпичей. Все сгрудились вокруг Никитина, чтобы рассмотреть фотографии, а я остался лежать на земле, раскинув руки и закрыв глаза.

– Ух, ты! – слышались возгласы Ганса.

– Вот этот снимок очень удачный, – говорила Беда. – И этот, и вот этот…

– Ну, сынку, я его в порошок сотру, этого гада, который хочет тебя в таком виде увидеть! – приговаривал дед, бегая вокруг Дэна. – Ну, сынку, ты тут прям как солдат после боя…

Я вдруг с грустью подумал о том, что все – включая Сазона и Элку, откровенно развлекаются моим фиктивным убийством. Мне стало так же жалко себя, как в детстве, когда родители бросали меня одного, уходя на весь вечер в гости. Мне было три года, я садился под дверь и выл во весь голос, словно щенок, пока они не приходили и не начинали увещевать меня: «Ну, как не стыдно! Такой большой мальчик!»

Такой большой мальчик… что успел перейти кому-то дорогу, не заметив – когда и как. Какая-то сволочь заказала меня (пошло, по-дилетантски, через объявление в Интернете, согласившись заплатить непрофессиональному убийце), а я даже не знаю за что.

За что?! Я учил детей, занимался общественной работой, вел кружки, проводил дополнительные занятия для отстающих, взяток не брал и не давал, водил автомобиль, соблюдая все правила, у меня не было любовниц, врагов, кредиторов и кредитуемых. Я был так законопослушен, что иногда самому становилось тошно. И, тем не менее – кто-то меня заказал. Пока кандидатура на роль заказчика у меня вырисовывалась только одна. Только один человек мог так бездарно, так неосторожно, так по-детски наивно меня заказать. Только зачем?!

Ответ на этот вопрос я рассчитывал получить сегодня вечером.

Мои грустные мысли прервал женский визг. Я открыл глаза и увидел, что между берёз стоит незнакомая тётка в спортивных штанах, соломенной шляпе и с лукошком в руках. Она тыкала в меня пальцем и орала как резаная.

– Убили! Убили!!

Я вскочил.

Тётка закатила глаза и стала валиться в траву. Лукошко выпало у неё из руки, на землю высыпались сморчки.

– Бежим! – закричала Элка. – Бежим, а то придётся объясняться с местной милицией, откуда у нас такой замечательный труп с пулей в башке! А так тётка очухается и решит, что её глюкануло от сбора грибов!

Без долгих разговоров, наша команда побежала к автобусу. Мальцев и Сазон ринулись к своим машинам. Рон радостно помчался за нами, приняв поспешное бегство за весёлую игру.

Времени но то, чтобы стереть грим не было. Я хотел прыгнуть за руль, но Элка остановила меня.

– Извини, дорогой, – сказала она, – но ты труп! Автобус поведу я, а ты спрячься в салоне, чтобы не пугать водителей встречных машин.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться ей. Я занял место на кровати Германа Львовича и с раздражением подумал о том, с какой лёгкостью она это сказала: «Ты труп!»

Бийск оказался маленьким серым городом со всеми симптомами провинциальности. Частный сектор соседствовал с многоэтажками, на дорогах царил полный хаос, никто и не думал соблюдать правила дорожного движения, в магазинах соль, спички, газеты, апельсины и памперсы продавались с одной витрины, а ресторан – единственный в городе, – назывался «Центральный».

Подъехав к главному входу, мы сразу увидели «Тойоту-Авенсис» со знакомыми номерами, которые на сей раз были отмыты.

– Приехал! – восторженно прошептала Элка, паркуя автобус на противоположной стороне стоянки. – Надо же, Троцкий приехал! Значит, всё-таки – это он!

– Я же говорил, что никуда он не денется, – не разделил я её восторга и приказал Викторине, Гансу и Герману ждать нас в автобусе. Сазон и Мальцев, следуя уговору, тоже остались в машинах.

Охранник дремал возле гардероба. Сидя на стуле, он привалился к стене и неприлично всхрапывал. Он не проснулся бы даже, если мимо него промчалось стадо буйволов, поэтому мы проскользнули в зал незамеченными.

Ильич сидел возле барной стойки, спиной к входу. Он садил сигарету за сигаретой и постреливал по сторонам глазками, в которых отчётливо металась паника. На нём были мятые брюки, рубашка с распахнутым воротом и толстая золотая цепь на шее. Шеф больше смахивал на «шестёрку» при банде средней руки, чем на директора школы. Видно было, что Троцкий давно не брился, не мылся, а трясущиеся руки и красные глаза наводили на мысль, что он пил за рулём и не тратился на гостиницы, чтобы нормально выспаться.

В просторном зале почти не было народа, только в дальнем углу что-то праздновала шумная компания парней.

У одного из столиков стояла огромная пальма, мы с Элкой спрятались за ней, подав Никитину знак действовать.

– Здравствуйте, – поздоровался Дэн с Ильичом и улыбнулся ему своей лучезарной улыбкой.

Троцкий глянул на него мельком, отпил из стакана томатный сок и слегка крутанулся на вертящемся стуле – так, чтобы оказаться к Никитину полубоком. Всем своим видом он показал: «Проваливай. Мне нет до тебя никакого дела!»

– Не помешаю? – не отставал Дэн, присаживаясь за стойку.

Ильич пробурчал что-то невразумительное и ещё больше повернулся к нему спиной.

– Коктейль, пожалуйста, – обратился Никитин к бармену. – Любой, с ромом, на ваше усмотрение.

Молодой парень засуетился за стойкой, а Дэн в упор уставился на Ильича.

Никитин не очень-то торопился и этим стал раздражать меня. Прятаться за пальмой с разрисованной «под труп» мордой, не привлекая к себе внимания официантов, становилось всё труднее. Поймав взгляд Никитина, я выразительно постучал по наручным часам. Он и мне, гад, улыбнулся, словно я был красной девицей и ему предстояло меня соблазнить. Видимо, он всё в жизни привык получать за улыбки. Я показал ему кулак и Никитин активизировался.

– Владимир Ильич, я, собственно, к вам.

Троцкий дёрнулся так, что чуть не слетел со стула. При этом он заслонился от Никитина рукой, будто тот собирался ударить его.

– Кто вы? – прошептал шеф. – Зачем вы?.. Откуда вы меня знаете?.. – Ильич побледнел, а его рука с сигаретой явственно затряслась.

Мне было важно увидеть первую реакцию шефа на Дэна, я, собственно, для того за пальмой и прятался, но такого панического испуга я не ожидал.

Что это значило?! Он узнал человека, которого нанял? Тогда почему не сразу, а только после того, как тот назвал его по имени отчеству? Или шеф так тонко играл?

– Пойдёмте за столик, – предложил Дэн Ильичу и тот поплёлся за ним, прихватив стакан сока.

– Кто вы? – повторил свой вопрос Троцкий дрожащим голосом.

– Убийца, – шёпотом сказал Дэн. Я прочитал это по его губам.

Троцкий снова отпрянул, пролив при этом сок себе на рубашку.

– ….ть! – выругался он громко и крахмальной салфеткой принялся промакивать красные пятна на животе. – Если это шутка, то очень тупая! – окрепшим голосом сказал шеф. – Очень!

– Это не шутка. – Дэн смотрел ему прямо в глаза. – И вы это знаете. Я выполнил ваше задание и хочу получить оставшиеся деньги.

Дэн достал из кармана фотокамеру, протянул её через стол и кнопкой начал листать кадры на мониторе, показывая Ильичу снимки. Освещение в зале было неярким, но даже при рассеянном свете я увидел, что шеф побледнел до синевы, а на виске у него набухла и запульсировала какая-то вена. После третьего кадра он зажмурился, закрыл лицо руками и затряс головой, словно пытаясь прогнать наваждение.

– Ваш коктейль! – крикнул Дэну бармен.

– Это не Троцкий тебя заказал, – прошептала Беда. – Ей-богу, не он! Во-первых, Ильич страшный жмот. Он никогда не заплатит так много денег убийце, даже если они у него есть. Во-вторых… он тебя по-своему любит! Сколько раз ты его выручал?! Смотри, как он трясётся! Рыдает, что ли?.. Нет, больше, чем на пурген в кофе, он ни на что не способен!! Я в этом абсолютно уверена!

– Тише! – я закрыл ей рот рукой и подмигнул официантке, пробегавшей мимо нас. Официантка никак не среагировала на мой внешний вид, остановилась и деловито поинтересовалась:

– Будем делать заказ?

– Обязательно, – кивнул я. – Нам гребешки, пожалуйста.

– Не держим.

– Черепаховый суп?

– Не держим.

– Спаржа, трюфели, козий сыр с божоле?

– Слушайте, где вы этого нахватались? Возьмите картошечки запечённой с грибочками, водочки, солёных огурчиков и селёдку под шубой!

– Гребешки, трюфели и спаржу. Если ничего этого нет, идите себе, а мы просто посидим под пальмой. – Я протянул ей пятьсот рублей, чтобы отстала. Она взяла деньги, пожала плечами и ушла, обронив через плечо:

– Вот все вы……..ся, вы…….ся, нет, чтоб картошечки заказать! А пальма, между прочим, искусственная и в неё наш охранник мочится.

Элка зажала пальцами нос и отсела от пальмы. Я искренне подивился местным нравам и прислушался к тому, что творилось за соседним столиком.

– Я не понимаю, о чём вы, – срывающимся голосом говорил Ильич, сидевший к нам спиной. – Я не понимаю, о каком задании вы говорите! О каких деньгах?! Где Глеб?! Я жду его здесь!! – Его голос набирал обороты, он почти кричал. – Что вы с ним сделали, негодяй?! – Шеф вдруг вскочил, схватил Никитина за грудки и начал трясти его. – Что?! Откуда у вас эти жуткие фотографии?!

Дэн вопросительно посмотрел на меня.

Я кивнул ему.

– Обернитесь, пожалуйста, – попросил Никитин Троцкого.

– Что?!

– Обернитесь и посмотрите…

– Куда?! – в ужасе спросил Троцкий.

– Туда, где стоит пальма.

Троцкий медленно, с застывшим лицом, повернулся.

Я немного отклонился от пластмассовых веток, чтобы он мог лучше видеть меня. У Ильича округлились глаза, и он медленно начал валиться на бок. Наверное, мне не следовало так экспериментировать над его психикой. Не каждый сможет держать себя в руках, увидев в ресторане оживший труп с простреленной башкой…

Дэн подхватил Троцкого, пошлёпал по щеке, но шеф потерял сознание и висел у него на руках, словно девица.

– Ваш коктейль! – опять заорал бармен из-за стойки, невпечатлённый увиденным.

Я мотнул головой, давая понять Никитину, что пора уходить. Дэн легко взвалил Троцкого на плечо и пошёл за нами на выход.

Охранник у гардероба внезапно проснулся, открыл глаза, осмотрел нашу компанию и спросил, кивнув на безжизненное тело Ильича:

– Водку пил?

– Томатный сок, – уточнила Беда.

– Надо было водку. От водки так не развозит! Соки у нас водой из крана бодяжат, а в водопроводе, сами знаете, чего только нет – хлорка, лямблии, легионеллы… – Он опять откинулся на стену и захрапел.

Троцкого мы загрузили на заднее сиденье «Гелендвагена», словно мешок с картошкой.

– Хорошо вы с ним поработали! – присвистнул Сазон, сидевший за рулём. – Живой?!

– А как же! В обморок грохнулся от радости, – пояснила Беда. – Где у тебя аптечка? Там нашатырь должен быть.

– Вот моя аптечка! – Дед достал из бардачка фляжку с коньяком и протянул мне. – Тут настоящий французский нашатырь пятнадцатилетней выдержки! Лей ему, сынку, в рот! Если он нормальный мужик – оживёт и чечётку спляшет!

Я отвинтил крышку и тоненькой струйкой начал лить коньяк на бескровные губы шефа. Если честно, я не очень верил в такую реанимацию, меня больше подмывало отколотить Ильича по щекам, но Троцкий вдруг порозовел, вытянул губы трубочкой, всосал приличную порцию коньяка и открыл глаза.

– Кто ты? – прошептал шеф.

– Глеб Сергеевич Сазонов. Завуч и твой заместитель, – представился я.

– Да не ты, а ты… – Ильич обессилено ткнул пальцем в Никитина.

– Мой убийца, – я усмехнулся. – Разве не ты его нанял?

Ильич сделал очередную попытку потерять сознание, но я влил в него ударную порцию коньяка, посадил вертикально и… залепил всё-таки пощёчину для встряски мозгов. Голова у Троцкого дёрнулась, он выхватил у меня из рук фляжку и присосался к ней, словно там был апельсиновый сок. Кадык ходил у него на горле вверх-вниз и, если честно, мне вдруг стало пронзительно жаль своего шефа. Немолодой, трусоватый мужик, который вечно замахивается на дела, которые ему не по плечу… Замахивается, а когда понимает, что выйти сухим из воды ему не удастся, зовёт на помощь меня. Кается, в ножки бросается, просит развести ситуацию, но так, чтобы денежки с авантюры не прошли мимо него. «Ты, Сазонов, не знаешь, что такое нужда, – говорил он мне. – Тебе ж ни фига в этой жизни не нужно, кроме жены, работы и корыта пельменей на ужин!»

– Я сейчас всё объясню, – пробормотал Троцкий. – Только не бейте меня!

– Да кто ж тебя бьёт, голубь? – возмутился Сазон. – Ещё и не начинали! Ты коньячок-то оставь, а то мне снотворное запивать нечем будет!

– Я всё скажу! – заорал Троцкий. – Всё, что знаю!!

Я выразительно посмотрел на Никитина. Дэн пожал плечами, но, поняв меня правильно, вылез из джипа.

– Эй! – крикнул я ему вслед. – Своди-ка пока нашу компанию в ресторан. Возьми с собой Мальцева, он всё оплатит. Только сок не заказывайте!

Дэн кивнул и нехотя направился к автобусу. Ему явно хотелось знать подробности нашего разговора с Троцким, но я решил, что это совсем ни к чему.

Кто он?! Бабник, запутавшийся в обстоятельствах, загнанный этими обстоятельствами в угол и оттого схватившийся за первую попавшуюся грязную работу? Незачем ему лишняя информация.

Я уселся напротив Ильича. Элка осталась сидеть рядом с Троцким, подпирая его плечом, чтобы тот не заваливался набок. Сазон хитро поглядывал на нас в зеркало заднего вида и загадочно улыбался.

– Говори, голубь, – ласково попросил он Троцкого. – Говори всё как есть, или я тебя в Бие купаться заставлю. Если не морж, окочуришься на второй минуте. Если морж, всё равно окочуришься – течением унесёт. Что нечисто с этим автобусом? Кто сынку моего заказал?!

– Это мой дед, – представил я Ильичу Сазона. – Круче него только президент Путин и Господь бог.

Троцкий икнул и вымученно улыбнулся, поймав в зеркале взгляд Сазона.

– Значит, ты всё-таки решил проблему с деньгами… Я всегда знал, что ты выкрутишься из любой ситуации. Сазонов, я так рад, что мне больше не надо прятаться, что ты меня раскусил и, что мы наконец-то вместе! Глеб, я не могу слушать бред о том, что я тебя заказал! Ты не можешь так думать и так говорить! Это что, грим?! – Он потрогал пальцем «пулевое отверстие» на моём лбу. – Тонкая работа, рука профессионала. Только я не понимаю, при чём здесь… Слушай, я расскажу всё с самого начала.

Эта история началась два года назад. Я поехал в Москву на конференцию, посвящённую опыту взаимодействия с благотворительными организациями. На конференции директорам школ, выигравшим гранты, торжественно вручали специальные дипломы. Ты же знаешь, Глеб, как я хотел, чтобы наша школа выиграла грант!

– Да уж! – усмехнулся я. – Я знаю, как ты этого хотел! Представляю, сколько денег с того гранта осело бы в твоём кармане!

Ильич поморщился, словно у него заболел зуб и продолжил:

– Так вот, тогда, в Москве, так получилось, что… В общем, с одним из руководителей Фонда «Всеобщее образование», который выдавал гранты, мы застряли в гостиничном лифте. Аварию устраняли сорок минут, и мы с бельгийцем, которого звали Лоран Пуатье, вынуждены были коротать время в тесной кабинке. Я как раз ужинал перед этим в гостиничном кафе и захватил в номер бутылку водки. Я предложил Лорану для поддержания духа немного выпить. Бельгиец согласился. Он немного болтал по-русски, я знал несколько слов по-французски. Этого нам хватило, чтобы по очереди пить из горла водку и желать друг другу здоровья. Когда лифт наконец починили и дверь открылась, мы вывалились наружу весёлые, довольные и готовые продолжать банкет. Лоран назвал меня «русским другом», пригласил к себе в номер и познакомил с коллегами – Жаком Брэлем и Пьером Демони, тоже сотрудниками Фонда, выдававшего гранты. Гульнули мы на славу. Утром проснулись в номере, рядом какие-то девки… До конца конференции оставалось несколько часов, вечером все разлетались домой, в свои города. Я делал всё возможное, чтобы понравится бельгийцам: организовал им небольшую экскурсию по Москве, надарил сувениров, учил русским выражениям. К вечеру мы были лучшими друзьями. Они улетели в Брюссель, я – в Сибирск. Конечно же, обменялись адресами, телефонами и датами дней рождений. В том, что один из следующих грантов будет у меня в кармане…. в смысле – у нашей школы, я почти не сомневался. И только потом, спустя много времени, я сообразил, что слишком уж легко они пошли на такой тесный контакт, слишком близко к себе подпустили, слишком неформальные отношения позволили себе с простым директором средней школы. Но тогда я всё принял за чистую монету и был горд тем, что смог общаться на короткой ноге с такими влиятельными в Фонде людьми.

А через год… Традиционной конференции в Москве почему-то не состоялось. Бельгийцы позвонили и сказали, что гонят автобус в Камбоджу. Там, якобы, много сирот, которым требуется гуманитарная помощь, а «скул бас» они подарят одной из школ, чтобы можно было привозить детей из отдалённых сёл на учёбу. Когда они проезжали Сибирск, мы встретились, посидели у меня дома, Нэлька наливочкой их своей угостила, борщец сварила, пирогов напекла. Лоран перед отъездом похлопал меня по плечу и на плохом русском пообещал, что в следующем году один из грантов Фонда – мой. То есть нашей школы. Я был просто на седьмом небе от счастья. Это ж можно и крышу в школе отремонтировать и трубы гнилые в подвале поменять и…

– Машину себе новую купить, – подсказал я, но Ильич не среагировал на мою шпильку.

– А через четыре дня мне на мобильный позвонил Жак Брель и сообщил, что автобус развернули на монгольской границе из-за неправильно оформленных таможенных документов. По-моему, бельгийцы были тогда в панике. Они вернулись в Сибирск и слёзно умоляли меня приглядеть за автобусом суровой сибирской зимой. В награду мне дали немного денег и разрешили пользоваться гуманитарной помощью. Конечно, я согласился. Парни рассчитывали вернуться с правильными документами весной и продолжить своё путешествие. Автобус стоял на стоянке возле школы, в нём до хрена всего было. Ну, ты знаешь…

– Знаю, сам туалетную бумагу оттуда таскал. И стиральный порошок. Халява – вещь чрезвычайно соблазнительная.

– Тьфу! – плюнул Сазон. – Сынку, ты, что не мог мне сказать, что у тебя в сортире голяк?! Да я б тебе фуру с бумаженцией этой подогнал, и на порошок бы не поскупился!

– Тихо, дед! Это вопрос не денег, а менталитета. Зачем мне твоя фура, если… – Я махнул рукой и замолчал, чтобы не углубляться в философские дебри.

– Всё хорошо было до Нового года. Я брал в автобусе продукты, лекарства, одежду. Как-то раз Нэлька попросила принести макароны и томатную пасту. Я пошёл в автобус, и там у меня вдруг оторвалась пуговица от куртки. Куртку Нэлька покупала в Турции, пуговица была эксклюзивная, поэтому я, подсвечивая себе мобильником, полез за ней под кровать. Смотрю, а там дверца в стене маленькая, словно от сейфа, и замок кодовый. Меня любопытство разобрало, стал я комбинации цифр перебирать, чтобы замок открыть. Два часа на пузе лежал, затёк весь, но сейф открыл! А там…

– Мешок сухофруктов! – воскликнула Элка.

– Да. Ну, я отсыпал себе немножко, чтоб Нэлько вечером компот сварила… Я на диване телек смотрел, когда она ко мне подошла и, смеясь, спросила:

– Из чего это ты компот меня заставил варить? – И протягивает мне на ладони три маленьких чёрных капсулы.

– Откуда это? – говорю.

– В яблоках и грушах бельгийских лежало. Хорошо, когда мыла, заметила, а то бы сварила. А что это?

Меня словно током шарахнуло. Так вот почему сейф был закрыт и находился под кроватью! Тайник это. А в тайнике…

Нэлька-дура пристала: что это, да что это! Я капсулы у неё забрал и приказал рот держать на замке. На следующий день снова залез в тайник, перебрал все сухофрукты и среди них нашёл двадцать таких же капсул. Двадцать! Я подумал… Нет, сначала я ничего не подумал, я просто рассвирепел от того, как эти гады бельгийские меня подставить могли! Козе понятно, что это наркотики! Автобус школьный, с гуманитарной помощью, на постах ГАИ не досматривается, на таможне тоже сквозь пальцы смотрят. Бельгийцы просто в Камбоджу, или куда там, наркоту гнали! А тут случился затык с документами и они мне эту «бомбу» подкинули на хранение, на целую зиму! А если бы, не дай бог, проверка какая?! Я бы огрёбся по полной программе! В общем, разозлился я, хотел даже в милицию сначала идти, но потом… – Ильич тяжко вздохнул и виновато посмотрел на меня, словно говоря – ну ты-то уж знаешь, что мне пришло в голову!

– Но потом ты решил, а почему бы тебе самому в качестве компенсации за моральный ущерб, не продать несколько капсул. Наверняка у тебя есть пара-тройка надёжных каналов, через которые без всякого риска можно спихнуть хоть ядерную ракету!

– Глеб, ты же знаешь, я дом в коттеджном посёлке строю! Нулевой цикл купил, а дальше что?! Разве на зарплату директора школы построишься?! А мы с Нэлькой рожать собрались! А у Нэльки в родне сплошные двойни, да тройни! Значит, и мы одним махом многодетными станем! Да ещё её мама к нам переедет, чтоб с детьми нянчится! Как жить-то?! Как?! Голодать?! У меня квартирка однокомнатная, у Нэльки тоже.

Куда всей оравой деваться?!

– Короче! – прервал я его кудахтанье.

– Да! Я попытался продать одну капсулу! И не надо меня осуждать за это. У всех в жизни бывают чрезвычайные обстоятельства…

– Ещё короче! – рявкнул я.

– Ты же знаешь, что наш школьный подвал арендуют…

– Борисовцы! – Я схватился за голову. – И ты опять связался с этими упырями?! Ты?! Которому они чуть башку тогда не снесли?!

– Глеб, не ори на меня! Я и так уже наказан. Марсель – парень, который каждый месяц приносил мне за аренду деньги, – взял у меня капсулу, а на следующий день… на следующий день…

– Ну! – поторопила его Элка.

Ильич надолго присосался к фляжке, потом вытер рукой рот и, зажмурившись, словно ребёнок, которого собираются бить, прошептал:

– На следующий день он принёс мне двадцать тысяч долларов.

– Сколько? – не поверил я собственным ушам.

– Двадцать. Тысяч. Долларов. – Шеф открыл свои красные глазёнки и уставился на меня. – Я тоже не понял ничего, Глеб. Столько не могут стоить наркотики в одной крохотной капсуле, учитывая, что борисовцы мне наверняка и половины не заплатили…

– Не могут, – кивнула Элка. – Даже если в капсулах были не наркотики, а составляющие для их производства.

– Вот и я ничего не понял. Ничегошеньки. И стал пытать Марселя, что в этой капсуле. У него глаза полезли на лоб.

– А ты не знаешь?! – заорал он.

Я говорю:

– Точно не знаю, но догадываюсь. Наркотики?

Он с лица сошёл, побледнел, как мел, и пробормотал:

– Ну да, наркотики. А у тебя ещё есть?

Я не собирался больше продавать капсулы, но… двадцать штук баксов за одну маленькую чёрную штуковину! В конце концов, бельгийцы мне были должны за тот риск, которому они меня подвергали. А капсул было целых двадцать штук! Я решил, что имею полное право ещё на пару из них. Ведь мне строиться нужно, а на зарплату директора…

– Слушай, если ты ещё раз скажешь про зарплату директора…

– Молчу! Но строиться-то всё равно нужно! На следующий день я принёс Марселю две капсулы, а он мне деньги. На эти бабки я мог построить хоромы, и ещё бы осталась приличная сумма. Но я решил, что сразу тратить эти деньги нельзя. Ты же знаешь, какой гадюшник наш город! Все суют свои носы в чужие дела! Сразу бы пошли разговоры, откуда у меня деньги. Да и налоговая бы наверняка докопалась. В общем, я прижался, застегнул кубышку покрепче и затаился до поры до времени. Одну покупку только сделал, не удержался.

– Новую машину «Тойоту-Авенсис»? – спросила Беда.

– Да. Оформил на имя жены, потому что на меня уже зарегистрирована одна машина. У начальника ГАИ в нашей школе сын учится, он мне что хочешь на кого хочешь оформит. Нэльке я ничего не сказал, хотел машину ей на день рождения подарить, сюрприз сделать. Всё вроде бы было шито-крыто, и я уже поздравил себя с удачной сделкой. Но перед выпускными вдруг позвонил Лоран и сказал, что он хорошо мне заплатит и организует для моей школы большой грант, если… если… – Шеф отвёл виновато глаза и замолчал.

– Если ты найдёшь какую-нибудь «шестёрку», которая перегонит «скул бас» на границу с Монголией, – жёстко закончил я за него фразу.

– Лоран сказал, что все документы теперь в порядке, и он перешлёт их с курьером. А ещё он посоветовал, для получения в следующем году гранта, не просто перегонять автобус, а организовать какую-нибудь развлекательно-познавательную программу для сельских интернатов. Глеб, я не сомневался, что ты сделаешь всё в лучшем виде. Ведь нужно же было как-то избавляться от этого чёртового автобуса! А ты и программу придумал, и даже спонсоров на подарки детским домам нашёл!! Кто ещё мог бы такое провернуть? – Ильич заискивающе посмотрел на меня.

– Ну да, конечно, кто же будет шмонать на постах автобус, забитый гуманитарным грузом, – задумчиво сказала Беда. – Ловко придумано! Так зачем же ты за нами слежку устроил, Владимир Ильич?! Зачем пургеном напоить хотел, злыдень?!

– На следующий день, после того, как вы тронулись в путь, ко мне в кабинет вломились борисовцы. Марсель и ещё какой-то бугай. Оба были пьяные в хлам. Они взяли меня под ручки и повели в тренажёрный зал, в подвал. Сопротивляться было бессмысленно. В зале их было человек восемь. Одни качались, другие полукругом сидели вокруг огромного мужика с красной рожей. Он был как из фильма ужасов – весь в оспинах и каких-то шрамах.

– Сам Борисов! – со знанием дела воскликнула Беда. – Что ж, поздравляю, его немногим довелось увидеть, а уж тем более, с ним поговорить. Наша газета обещала бешеный гонорар тому, кто возьмёт интервью у Борисова, но, увы, все попытки заканчивались на звонке его секретарю.

– У них там была какая-то сходка. Когда меня привели, все вышли, остался только Марсель и этот… главный. Они меня били! По почкам! – Шеф всхлипнул.

– А ты думал огрести шестьдесят тысяч баксов, не получив ни одного пинка?! – хохотнул Сазон. – Наивный ты, голубь.

– Я признался бандитам, что капсул было двадцать штук. И в том, что они хранятся в автобусе, в сейфе, тоже признался. И даже код сказал! А куда мне было деваться?! – Ильич потряс фляжку, проверяя, остался ли там коньяк. – На следующий день Марсель снова пришёл ко мне в кабинет. На этот раз он был трезвый. Он положил мне на стол ровно двадцать капсул чёрного цвета – точные копии тех, которые я продавал. Я удивился и испугался. Спросил, что это значит. Марсель вежливо объяснил мне, что я должен догнать автобус и незаметно подменить капсулы. То есть, настоящие забрать, а поддельные подложить в сухофрукты. Если я откажусь, объяснил он, меня больше никто никогда не увидит. Если сделаю всё как надо, мне заплатят приличную сумму денег и даже помогут урегулировать вопросы с налоговой, чтобы я мог их спокойно тратить. Короче, выбора у меня не было. Вечером я собрался в дорогу и погнал по трассе за вами вдогонку. Машину взял новую, она тонированная, и ты, Сазонов, её не знаешь. Первый раз я догнал вас в Тайменке. Только залез в автобус, который ты не закрыл, и тут какой-то алкаш да меня докопался. Кто ты такой, говорит, почему я тебя раньше в нашей деревне не видел? Я ему сто рублей сунул, чтобы он замолчал и унёс ноги подальше. Ждал вас в машине, на окраине деревни. Больше к автобусу не совался, там, говорят, директора интерната убили, милиции понаехало, зевак набежало. Вечером, к вам опять на хвост сел. В Бобровниково вы автобус закрыли, да и дети там постоянно крутились, не смог я капсулы подменить. И снова – убийство, милиция, зеваки… Я, если честно, запаниковал. Да ещё Марсель каждые пять минут на мобильник звонит, интересуется, выполнил ли я задание.

– Ты следил за нами от интерната, и когда мы остановились в кафе, решил напоить нас пургеном.

– Дурацкая была идея, согласен. Но я больше ничего не смог придумать! Я решил, что когда у людей понос, им нет ни до чего дела. Я решил, что смогу спокойно проникнуть в автобус и подменить эти чёртовы капсулы, пока вы бегаете в туалет! Рон меня прекрасно знает, лаять не будет. Я ждал у кафе, когда официант выполнит мой поручение, и вы начнёте носиться в сортир, но тут неожиданно вы с Элкой вывалились на улицу и начали пинать мою машину! У меня нервы не выдержали, я рванул с места и уехал в сторону Барнаула. На ближайшем посту меня тормознули гайцы и сдали в руки, кого бы думали? Марселя! Оказывается, он тащился всё это время за мной на «Патроле» и следил, как я выполняю задание. Когда я рассказал ему, что вы меня «срисовали», он пришёл в бешенство. Назвал скотом недоделанным, ударил по рёбрам и приказал ждать его в двухстах метрах от поста ГАИ.

– Понятно, это он угонял автобус, – сказал я. – Хотел доставить «скул бас» к тебе, чтобы ты подменил капсулы, а потом бросить автобус недалеко от поста, чтобы мы утром его нашли. К счастью, в салоне оказались Викторина и Ганс.

– Скорее, к несчастью, – вздохнула Элка.

– Почему к несчастью? – еле слышно спросил Ильич.

– Да потому что Ганс сожрал все эти капсулы!! – заорала она. – Сож-рал! И до сих пор почему-то жив. Может, он их уже выкакал, а? Интересно, это ж на какие деньги там было этого… говна?!

– Как сожрал? Почему сожрал? – Ильич побелел и опять стал валиться на бок. – Где выкакал?! – заорал он.

– Тихо, – приказала ему Беда и тычком в бок усадила прямо. – Случилось то, что случилось. Где поддельные капсулы?

– В машине, – еле ворочая языком, произнёс Ильич. – В моей белой, несчастной машине…

– Быстро неси их сюда! – заорал я.

Троцкий выскочил из джипа и потрусил к своей «Тойоте».

– Эй! – окликнула его Элка. – Не забудь их пересчитать!

Ильич на мгновение замер и обернулся. И тут за его спиной рвануло. Так, что небо вспыхнуло, земля затряслась, а «Гелендваген» качнуло, словно он был бумажным корабликом.

«Тойота», к которой бежал Ильич, взлетела на воздух и разлетелась на разнокалиберные кусочки. Зарево взрыва осветило вечерний город. Останки машины стали валиться вниз, с омерзительным скрежетом стукаясь об асфальт. Ильич медленно осел на колени с выпученными глазами. Я с запозданием повалился на пол, накрывая собой Беду.

– Капец, – прошептала Элка. – Ездить Нэльке теперь до конца жизни в метро. Кстати, она не вдова?

Я осторожно поднял голову и выглянул в окно. Ильич лежал на асфальте и, судя по тому, как он судорожно прикрывал голову руками, был жив и здоров. Из ресторана, к автобусу бежала вся наша команда во главе с Мальцевым. Яна, почему-то неслась в конце процессии, и мне пришла в голову глупая мысль, что обезьяну сдуло с плеча поэта взрывной волной.

– Жахнуло! – заорал Сазон и, врубив первую передачу, рванул к выезду со стоянки. – Ух, как жахнуло, сынку! Я же говорил, с тобой не соскучишься! Только батарейки, жаль, в слуховом аппарате сели, я плохо слышал! Как ты думаешь, ещё такой фейерверк повторится?!

– Я думаю, да, – успокоила его Элка. – Борисовцы – народ ответственный, всё всегда доделывают до конца.

Через заднее стекло я видел, как Дэн взвалил Троцкого на плечо и закинул в автобус. Герман прыгнул за руль. Остальные погрузились в «скул бас» с отработанностью роты ОМОНа.

– Молодцы! – с азартом похвалила их Элка. – Нужно быстрей делать ноги из этого города, пока нас не сцапала милиция и ФСБ как свидетелей и пострадавших.

Сазон подналёг на газ. Герман и Мальцев не отставали. Мы пробороздили город, как пролетающая комета. Возле трассы нам всё же пришлось остановиться, чтобы заправиться.

Бийск – удивительный город. Если водитель заливает на автозаправке полный бак топлива, ему выдают в награду пачку сигарет и бутылку водки. Мы залили три бака и получили три пачки сигарет и три бутылки водки.

– Чудеса! – высказал своё отношение к данному явлению дед.

Беда

Оказалось, что у автобуса взрывом выбило лобовое стекло.

– Ну и чёрт с ним, – оптимистично заявил Бизя. – Всё равно в нём была дырка! – Он имел в виду пулевое отверстие, которое осталось после выстрелов угонщика. – Зато нас теперь будет обдувать ветер, – с неуместным романтизмом в голосе, добавил Бизон.

– И поливать дождь, – усмехнулась я. – Камбоджийским детям понравится разъезжать без лобовика.

– Боюсь, что забота о детях в нашей миссии стоит даже не на последнем месте. Хорошо, что после взрыва все живы.

– Хорошо, – согласилась я.

Выехав из Бийска, мы около часа на бешеной скорости шли по Чуйскому тракту. Через час Сазон предложил Глебу заночевать недалеко от Сросток. Подумав, Бизон согласился. Во-первых, в гостиничном комплексе с охраной и нехитрым названием «Постоялый двор» нам была гарантирована хоть какая-то безопасность, во-вторых – нужно было собраться с мыслями и решить, что делать дальше, в-третьих – Никитину нужен был выход в Интернет, чтобы зафутболить снимки «убитого» Бизи на электронный адрес заказчика, в-четвёртых…

В-четвёртых, Ильича всё-таки слегка потрепало взрывом и ему следовало отлежаться.

«Постоялый двор» оказался чудным местечком, где номерами служили маленькие домики, разбросанные среди берёз, словно сказочные избушки. При других обстоятельствах я бы ударилась в романтизм и пошла бродить по шукшинским местам, и напитываться творческим вдохновением, и дышать, и мечтать, и чувствовать себя причастной к вечному и великому. Но…

Ильич совсем раскис, он лежал на уютном низком диванчике, под клетчатым гостиничным пледом и в третий раз спрашивал нас, постукивая зубами:

– Я не ум-мру?!

Свет, падавший ему на лицо через жёлтый абажур торшера, действительно придавал Троцкому вид умирающего. Кроме того, после взрыва он стал заикаться и приобрёл нервный тик. Голова его то и дело странно дёргалась влево, глаза моргали с неестественной частотой, а правый уголок рта непрерывно дрожал. Вид у Владимира Ильича был жалкий. Злость на него испарилась. Разве можно злиться на слабого, трусливого, немолодого и зависящего от тебя человека?..

– Я не ум-мру? – заело его на одном вопросе.

– Ерунда, – успокоил шефа Бизон и с заботливостью сиделки подоткнул под него плед. – Обычная контузия. Отоспишься, и всё пройдёт.

– Всё?!

– Абсолютно всё.

– Значит, всё-таки я ум-мру…

– Тьфу на тебя!! – Бизя подбежал к окну, распахнул его и высунул голову под прохладный ночной ветерок.

Я сидела в кресле-качалке и листала отвратительный глянец.

– Я ум-мру? – опять спросил Троцкий, теперь уже у меня.

– Давай уколем ему снотворное, – предложила я Бизе.

– А у тебя есть? – отозвался он вяло.

– Нет, но можно сгонять до ближайшей аптеки.

– Вы хотите меня убить, – вдруг отчётливо, без признаков заикания произнёс Троцкий. Он сложил на груди руки, закрыл глаза, и по его жёлтой щеке поползла слеза.

– О господи! – простонал Бизон и вытер вспотевший лоб ситцевой занавеской. – Кофе хочу, – вдруг сказал он. – Хочу крепкий, свежесваренный кофе.

– Наверное, на кухне всё для этого есть, – предположила я и откинула глянец. Журнал упал на Троцкого, который от неожиданности вскрикнул и подскочил.

– А я? – заорал он. – Вы оставляете меня одного?! – Он запульнул глянец в окно. – Одного?! Смертельно раненого?! Умирающего?!

– Контуженных материть можно? – серьёзно спросил меня Бизя.

– Нужно!

– ………..ть, …й, ……ый ……рь ……ай ……уй в ….у!!! – с чувством произнёс Бизя.

– Как ты думаешь, мне за взорванную машину страховку выплатят? – грустно спросил Ильич, когда вдохновение у Бизи иссякло.

– Пошли, – Глеб выдернул меня из кресла-качалки и, обняв за плечи, повёл к двери. – У него с головой и так было не очень, а теперь ещё и контузия.

– Ну и ладно! – вдруг заорал Троцкий. – Бросай меня, предавай, убивай! А ведь я любил тебя, Глеб! Искренне и бескорыстно любил, как лучшего друга! Вспомни, как ты измученный, ободранный и голодный притащился в мою школу! Вспомни, как умолял дать хоть какую-нибудь работу! Ты готов был драить за копейку сортиры! Кто тебе дал работу учителя истории в старших классах?! Кто предложил классное руководство за дополнительную плату? Кто разрешил жить в школьном сарае?! Я!! Я!! – Ильич так постучал себя кулаком в грудь, что закашлялся. – А ведь если бы я не был, как ты говоришь, с такой «плохой головой», если бы я жил по правилам строгой морали, если бы я не боялся нарушить закон, где бы ты тогда оказался?! В тюрьме?! На кладбище?! Где?! Разве встретил бы ты свою Элку?! Скажи, разве встретил бы?!

Это был выстрел на поражение. Бизон покраснел, губы у него дрогнули, а на скулах нервно дёрнулись желваки. Я знаю – самым большим грехом и непростительной подлостью он считает неблагодарность.

– Ну извини, – Глеб подошёл к Ильичу, силой уложил его на диван и прикрыл пледом. – Извини меня, что сорвался. Но и ты пойми, не могу я вечно ходить из-за тебя по краю, рисковать и выкручиваться, словно я не завуч средней школы, а спецагент какой-то! Что за хренотень ты устроил с этим автобусом? Неужели нельзя было честно мне всё рассказать?! Зачем было продавать не принадлежащие тебе капсулы бандюганам, которые однажды тебя уже чуть не размазали?! Почему ты не рванул сразу в милицию, почему не рассказал мне?!

– Потому что я такой, какой есть, и не будь я таким, ты бы не выжил тогда, два года назад, и не встретил свою Беду!.. – Нащупав единственно верный аргумент, Ильич вцепился в него, как бультерьер в глотку жертвы.

– Значит, слушай меня, – жестко произнёс Бизя. – Мы бросим автобус на какой-нибудь автостоянке, вернёмся в Сибирск и напишем заявление в ФСБ и милицию. Пусть они разбираются с этими бельгийцами и товаром, который они таскают через границу.

– Нет! – опять подскочил Троцкий. – Только не это!! Я же продавал капсулы! Меня посадят в тюрьму! Или пришлёпнут борисовцы… А ведь я даже не знаю, что в этих капсулах было!

– Сделаем так, как я сказал. Бандитам ты вернёшь деньги, ведь ты их почти не потратил. А с бельгийцами пусть разбираются надлежащие органы. Это не наша забота. Мой дед поможет нам морально и материально. Он умеет разруливать такие дела, знает, кому и сколько сунуть, чтобы не очень придирались с законом. Согласен?

– Согласен, – еле слышно прошептал Троцкий. – Я тебе доверяю, Глеб! Если ты говоришь, что со мной ничего не случиться, значит, так оно и будет. Если бы ты знал, как я тебе доверяю! Ты – единственный порядочный человек, которого я знаю и ты – единственный, кого я подпустил так близко к себе! Слушай, а я точно не ум-мру?

– Приехали, – вздохнул Глеб. – Можно мы с Элкой кофе попьём?

– Можно. Идите, пейте свой кофе. Господи, как же я вас люблю… как люблю, родные мои… – всхлипнув, Троцкий заснул на полуслове, словно ребёнок.

В крохотной кухне, где было тесно даже двоим, нашлось всё, чтобы сварить кофе.

Бизя не подпустил меня к священнодействию – сам смолол зёрна и поставил джезву на газовую плиту.

– Шикарное местечко, – похвалила я кемпинг. – Если бы не чрезвычайные обстоятельства, здесь можно было бы отлично отдохнуть!

– Да уж… – Бизя отодвинул ситцевую шторку и выглянул в окно. – А наши все спят! Ни одно окно не светится, даже у Никитина. Наверное, Дэн уже отправил мои «трупные» снимки заказчику… – Он вдруг замолчал и прислушался. – Ты ничего не слышишь?

– Нет. Слушай, а что делать с Гансом? Ведь по всему выходит, что он наглотался какой-то дряни на бешеные миллионы и в ус не дует.

– Понятия не имею, что с ним делать… Может, сдать в наркоконтроль для опытов?! – Он невесело рассмеялся. – Ты правда ничего не слышишь?

– Не слышу! Я серьёзно. Вдруг парень загнётся?

– Если через сутки с ним ничего не случилось, значит, ничего страшного. В любом случае, я не собираюсь отдавать ублюдкам-бандитам то, за чем они охотятся. Мне плевать на них! И взрывами они меня не запугают! Может быть, даже к лучшему, что Гаспарян такой обжора. Лучшего путешествия, чем через его желудочно-кишечный тракт, эти капсулы не заслуживают… Да что это трещит, в конце-то концов? – Бизя забегал по кухне, прислушиваясь в каждом углу.

– Наверное, всё-таки надо сдать Гаспаряна в больницу, – пробормотала я и тоже прислушалась. Где-то что-то жужжало, тихо, но отчётливо, словно муха, бьющаяся о стекло.

– Да это телефон! – догадалась я и указала на пиджак Троцкого, висевший на спинке стула. – Мобильник Ильича звонит!

Глеб, не раздумывая, залез во внутренний карман, достал телефон и уставился на дисплей.

– Номер не определяется, – задумчиво сказал он, и тут же весело добавил: – Звонят, скорее всего, ребята, которых интересуют бельгийские капсулы. Если бы ты не окликнула Троцкого у ресторана, он взлетел бы на воздух вместе со своей «Тойотой». Парням не понравилось, что Ильич пришёл на встречу со мной, они поняли, что он выложил мне всё как на духу про свою миссию с подменой капсул! Вот интересно только, когда они успели нашпиговать машину взрывчаткой?!

– Я думаю, машину Ильича заминировали ещё в Сибирске. Троцкого в любом случае планировали убрать, как только он подменит капсулы. Борисовцы ни-ког-да не оставляют ненужных свидетелей. А Троцкий знал слишком много. Более того, он слабый человек, если на него чуть-чуть надавить, он расскажет всё, что знает и не знает, лишь бы спасти свою шкуру! Поняв, что он встречается в ресторане с тобой, Марсель и его команда принимают решение взорвать Троцкого раньше времени…

Телефон продолжал жужжать у Бизи в руке.

– Логично, – кивнул он, соглашаясь со мной. – Ильича убрать не получилось, вот они ему и звонят! Наверняка с угрозами, новыми условиями и поручениями. С большим удовольствием с ними поговорю! Але! – крикнул он уже в трубку. – Слушаю вас превнимательно, господа! Готов перетереть вопросы вашей безопасности в связи с новыми обстоятельствами нашей поездки! Предлагаю общаться цивилизованно, а не посредством перестрелок. Что-о-о-о?!! – У него вдруг вытянулось и побледнело лицо. – Что? Говорите громче, вас плохо слышно! Нет, я не Владимир Ильич, я его заместитель! Да, тот, который гонит автобус! – Он замолчал и по тому, как ещё больше вытягивалось и бледнело его лицо, я поняла, что происходит что-то из ряда вон выходящее.

– Хорошо, – наконец пробормотал Бизя. – Мы всё сделаем, не волнуйтесь. Нет, не обманем. Да, я всё понимаю. Но вы должны сказать, что в капсулах!! – заорал он. – Чем мы рискуем?! Что везём?! Что?! Я ничего не понял, говорите по-русски!

Кофе давно сбежал, залив голубые языки пламени.

Я выключила конфорку.

Бизя нажал отбой и отшвырнул мобильник на стол, словно это была змея.

– Попили кофейку, – растерянно произнёс он.

– Ну что?! – не выдержала я. – Что сказал тебе этот Марсель?!

– Попили кофейку! – заорал он и начал кулаками молотить воздух. – Это был не Марсель! Это был, кто бы ты думала?! Жак Брель! Бравый бельгийский парень!!

– Бельгиец?! – ахнула я.

– Точно. По-русски говорит еле-еле, но из того, что я понял… – Дыхание у него сбилось, он оставил свои боксёрские упражнения и обессилено свалился на стул, который обиженно крякнул под его стокилограммовым весом. – Из того, что я понял, выходит, что некие злые люди в Бельгии захватили в заложники его семью – мать, бабушку, жену, старшего сына десяти лет и грудного ребёнка!! Они обещают убивать в день по заложнику, если через десять часов автобус не будет передан посредникам на монгольской границе!

– Твою мать, – только и смогла сказать я. – Разве можно разводить такое большое семейство, если занимаешься контрабандой в особо крупных размерах! Что было в капсулах?

Бизя уставился на меня, часто моргая. Верхняя губа у него странно подрагивала. Кажется, он, как и Троцкий, заработал себе нечто тикообразнае, требующее консультации у невролога.

– Элка, – прошептал он, – Жак что-то сказал по-французски, но я ни хрена не понял!!

– Ну хоть приблизительно! – взмолилась я. – Ты же знаешь немецкий, немного понимаешь английский, а корни во многих европейских словах похожи! Ну?!

– Бельгийский французский – это чёрт знает что!! – заорал Бизя и начал носиться по кухне, словно бешеный волк по клетке. – Это не язык, а тарабарщина какая-то! Да этих бельгийцев даже французы не понимают! И я ни хрена не понял! Ни слова! Чёрт, как хочется кофе! – Он схватил джезву, подцепил со дна пальцами кофейную гущу, сунул в рот и начал жевать, прикрыв глаза. – Это что же получается? – с набитым ртом спросил он меня. – Что теперь мы любой ценой должны доставить автобус к границе, и при этом не смеем обратиться в милицию?! Иначе из-за нас погибнет пять человек, среди которых грудной младенец?!

– Мы должны доставить не просто автобус, а автобус с товаром, – добавила я, понимая, что худшей ситуации и представить нельзя. – Поддельные капсулы взорваны вместе с машиной Троцкого, значит…

– Нужно искать настоящие, – закончил он мою мысль и опять заорал: – А главное, заметь, этот хмырь Ильич дрыхнет! Дрыхнет, как ни в чём не бывало, а я опять должен кого-то спасать, рисковать жизнью, репутацией и свободой! Контузия у него! Это у меня контузия! Слушай, может, мне пойти придушить его?! – перешёл он на шёпот. – И сразу кончатся все проблемы! И не нужно будет испытывать вечное чувство благодарности, и отрабатывать эту благодарность, отрабатывать, отрабатывать, пока не сдохнешь от чьей-нибудь пули, или пока не посадят в тюрьму!!

– Тсс! – зажала я ему рот. – Придушить ты его всегда успеешь. А сейчас нужно спасать ни в чём не повинных людей.

– А что делать-то?! – паническим шёпотом спросил он.

– Быстрее! – Я потянула его из кухни.

– Куда? – Он тоскливо обернулся на джезву.

– Добывать волшебные капсулы!

Когда мы выбежали на улицу, от окна метнулась какая-то тень.

– Нас кто-то подслушивал! – на бегу сообщила я Бизе, но он не обратил на мои слова никакого внимания.

– Элка, когда вернёмся, уволюсь из школы! Уволюсь к чёртовой матери!! Сил моих больше нет быть педагогом!! Запарился я!

– А сюжеты?! – захохотала я. – Откуда я буду брать сюжеты?!

– Из головы! – закричал он.

Где-то в шумных верхушках деревьев куковала кукушка.

Вот уж не знала, что они и ночью кукуют…

Ганс дрых в своём домике без задних ног. Видно, на диване ему стало тесно, потому что он стащил постельные принадлежности на пол и валялся поперёк комнаты, раскинув руки и храпя во всю мощь своих молодых лёгких.

– Гансик! – ласково позвала я его. – Вставай!

Глеб бесцеремонно подхватил Гаспаряна под мышки и поставил на ноги.

– Вставай! – повторила я.

– А зачем? – не открывая глаз, резонно поинтересовался Ганс. – Вроде лег только что, ещё даже ничего не приснилось…

– Пойдём на кухню, поговорим, – подтолкнул его Бизя к двери.

– О чём?! – Гаспарян всё же открыл глаза и посмотрел на нас страдальчески и непонимающе.

– О жизни. О любви. О твоём здоровье и твоей прожорливости.

На кухне, как две капли воды похожей на прежнюю, Бизя снова поколдовал над джезвой и поставил её на газ. Аромат молотого кофе наполнил маленькое помещение. Он был из другой жизни – размеренной и спокойной, где утро обещало только удачный день, только хорошие события и исключительно приятные встречи.

– А при чём тут моя прожорливость? – спросил Ганс, окончательно просыпаясь.

– Гансик, ты как в последнее время себя чувствуешь? – елейным голосом начала я допрос.

Гаспарян уставился на меня огромными чёрными глазищами, в которых была бездна наивности и детского желания ответить взрослому то, что от него требуется, но что именно требуется, Ганс не знал.

– Не знаю, вроде бы нормально я себя чувствую. А… как я должен себя чувствовать? – подобострастно спросил он, переводя взгляд с меня на Бизона. – Как?!

– Помнишь, ты в автобусе сухофруктов поел? – издалека начала я.

– Помню. Хорошие сухофрукты были, не хуже чем у нас в Армении.

– Когда ты их ел, ты не заметил ничего необычного? Привкус какой-нибудь, посторонние… включения?

– Не, ни фига не заметил. А нужно было заметить?

– И ничего не изменилось в твоём самочувствии? – Я участливо взяла его за руку.

– Ой! – Гаспарян сошёл с лица, помял свой живот, потёр виски, схватился за пульс и, судя по шевелению губ, начал его считать. Кажется, зря я взяла такой сочувственный тон разговора. Как все качки, Ганс был чересчур мнителен в отношении своего здоровья. Сейчас он такого напридумывает про своё самочувствие, что отличить правду от вымысла будет практически невозможно.

– Ой, а что, сухофрукты несвежие были? Или отравлены?! А я-то думаю, отчего у меня голова в последнее время кружится и во рту привкус металла! – Он высунул язык и, сведя глаза к переносице, начал его рассматривать.

Я не выдержала и рассмеялась.

– Я не умру? – плаксиво спросил Гаспарян.

– О господи!! – схватился Бизя за голову. – Ещё один умирающий!! Я этого больше не вынесу!

– А кто ещё? Кто ещё умер-то?! – вскочил Ганс.

– Думай, что говоришь, – постучала я себя по лбу, обращаясь к Бизону. – Гансик, сядь, успокойся, никто не умер и даже не заболел! Просто в тех сухофруктах были такие штучки… такие штучки… которые стоят… которые ищут…

– Думай, что говоришь! – возмущённо покрутил у виска пальцем Бизя. – Просто, парень, ты хватанул лишнего с этими сушёными плодами. Но если ты хорошо себя чувствуешь, значит, ничего страшного!

– Тогда почему вы называете меня Гансик? – Гаспарян сел и с отчаянным выражением лица опять начал прощупывать свой живот. – Почему Гансик?! Гансиком меня называла бабушка, когда меня укусила змея, и все думали, что я умру! У меня тогда температура подскочила под сорок, тошнило, и голова болела!! Что было в сухофруктах?! Говорите быстрее, я бабушке позвоню, она все болезни лечить умеет! – Гаспарян явно впал в панику, он бледнел с каждой секундой всё сильнее, голос его дрожал, а на шее беспокойно затрепетала жилка, выдавая бешеный пульс.

Кофе опять сбежал, с шипением залив голубое пламя густой коричневой массой. Хмуро посмотрев на грязную печку, Бизя упрямо повторил манипуляции с джезвой – налил воды, засыпал молотый кофе и опять поставил волшебное варево на огонь.

– Бабушки мне только ещё не хватало, – проворчал он и беззаботно добавил: – Ганс, клянусь, мы не знаем, что было в сухофруктах, но если с тобой до сих пор ничего не случилось, то…

– Как это не случилось! – заорал Гаспарян. – Говорю же, голова кружится и привкус металла!

– Так, спокойно! – Я шарахнула по столу ладонью. – Про привкус и голову ты только что придумал, когда я спросила тебя про здоровье! С тобой всё в порядке и точка! Несмотря на то, что ты, как говорит Глеб Сергеич, «хватанул лишнего». Давайте думать логически. Ты когда ешь, хорошо жуёшь?

– Не, практически не жую, особенно когда нервничаю. А тогда я нервничал, будь здоров…

– Отлично. Значит, ты как крокодил, мог заглотнуть что-то маленькое и не очень съедобное, так?

– Так, – обречённо кивнул Гаспарян.

– Сколько времени проходит обычно от приёма пищи до… до её…

– Эвакуации, – подсказал Бизя, нависая над кофе и пристально наблюдая, как над узким горлышком джезвы поднимается светлая пена.

– Да, эвакуации! – обрадовалась я нейтральному слову.

– У кого как, – с видом знатока заявил Бизя и – подхватил, подхватил-таки! – джезву до того, как кофе извергся на наглые языки пламени. – Бывает, что сутки, бывает, что двое, а у некоторых индивидуумов иногда и неделя проходит!

– Я в детстве монету глотал, – жалобно сообщил Ганс, – так бабушка её через три дня в горшке нашла!

– То в детстве! – Бизя разлил кофе по чашкам. – Сейчас, я думаю, процессы затормозились. Или, наоборот, ускорились? – Он выжидательно посмотрел на меня, как будто я была спец по таким процессам. – В любом случае, есть все шансы, что то, что мы ищем, находится в твоём молодом организме, Ганс! – Бизя с наслаждением отхлебнул кофе и замычал от удовольствия.

– Можно я бабушке позвоню? – чуть не плача спросил Гаспарян. – Она всё умеет лечить, даже педикулёз…

– Нельзя! – отрезал Бизон. – Сколько раз за последние сутки ты посещал сортир?

– Я не знаю! Я не считал! По-моему, вообще ни разу.

– Плохо дело, – сказала я озабоченно. – Пищеварение никуда не годится.

– Так пургену ему в кофе! – вдруг «осенило» Бизона. – Элка, у тебя же есть в сумке пурген!

– Нет! – заорал Гаспарян и вскочил. – Я бабушке позвоню!

– Сядь, – Бизя силой усадил Ганса на стул. – Поверь мне, после укуса змеи тебе уже ничего не страшно. У тебя выработался мощнейший иммунитет! А уж если у тебя монеты сами со свистом выходят, то то, что ты съел, вообще никакой опасности для твоего здоровья не представляет.

– Ну хотя бы предположительно, что я съел?!

– Не знаем даже предположительно, – серьёзно сказал Бизя. – Но это обязательно нужно скорее вернуть, иначе в маленькой стране Бельгии могут погибнуть невиновные люди. Среди них есть грудной ребёнок.

– И сколько стоит то, что я съел? – прищурился Ганс. – Ведь раз от этого зависит жизнь каких-то людей, среди которых есть даже грудной ребёнок, значит…

– Зря ты это спросил. – Не глядя на Ганса, Бизя допил свой кофе и с сожалением заглянул в пустую джезву. – Зря! Я думал, что научил своих учеников тому, что жизнь человеческая не имеет цены. А оказывается…

– Так, Глеб Сергеич, моя-то жизнь тоже в опасности, значит, я имею право на процент от стоимости того, что я съел! – Ганс явно почувствовал себя лучше, он порозовел, голос его перестал дрожать, а жилка на шее ушла, перестав выдавать испуг и смятение.

– Молчать!! – заорал Бизя. – Элка, давай пурген!

Я было полезла в сумку за таблетками, но Ганс вдруг сорвался с места и, прошмыгнув мимо нас со скоростью застигнутой врасплох мыши, выбежал вон из кухни.

– Стой, гад! – Глеб, не раздумывая, помчался за ним.

Оставшись сидеть за столом, я допила свой кофе. Утруждать себя беготнёй не хотелось, тем более, что Гаспарян всё равно никуда бы не делся.

Мимо окна промчалась его буйная голова и голый торс.

– Вы не имеете права! – донеслось до меня. – То, что находится в моём организме, принадлежит мне!

– Ах ты, мелкий гадёныш! – за окном пробежал Бизон. – Поймаю, промою тебе не только кишки, но и мозги!!

Подумав, я всё-таки сыпанула пару таблеток слабительного в нетронутый кофе Ганса. Не успела я ложечкой размешать содержимое чашки, как мимо снова пронёсся Ганс.

– Я несовершеннолетний!! Вас накажут за домогательства!

– Да ты совсем умом тронулся, парень?! – в тёмном квадрате окна промелькнул Бизя. – Отдай! Немедленно!

– Что?

– То, что сожрал!

– Как?!

– Каком! Сволочь…

Гаспарян и Глеб носились вокруг домика, как две бешеные собаки. Два круга они пробежали молча, я услышала только тяжёлое, сбивчивое дыхание и глухой топот ног, когда они в очередной раз промчались мимо окна. Несмотря на свою хвалёную физическую подготовку, Глеб не мог догнать Ганса. Тот был моложе, быстрее, и его подстёгивали материальные интересы.

– Лучше добром отдай, а то… – прокричал Бизя и вдруг остановился прямо напротив окна. – Блин, да я тебе в следующем, выпускном году такую веселуху устрою, что никакая бабушка не поможет! По физре, истории и ОБЖ пары вкачу!! Хрен тебе будет, а не институт!! В армию потопаешь портки протирать!

Топот прекратился, Ганс перестал убегать и осторожно, словно собака, ожидающая пинка от хозяина, подошёл к Бизе.

– Ну хорошо, – запыхавшись, сказал он. – Я готов отказаться от процентов со сделки, но я, честно, не знаю, как отдать вам то, что находится у меня внутри!!

– Кофейку выпей! – Я протянула ему в окно чашку.

– Я не пью кофе! У меня от него приступы лунатизма и слуховые галлюцинации!

– Время теряем, время! – простонал Бизя. – Нужно быстрее что-то делать! У нас осталось всего девять часов. Всего девять часов, чтобы найти товар и доехать до монгольской границы!

Я на секунду задумалась. Ганс оказался вредным мальчишкой. Вредным и несознательным. Чёрт с ним, с пургеном. Есть другой, верный способ удостовериться, на каком этапе «эвакуации» находятся бельгийские капсулы.

Я выпрыгнула в окно и побежала к автобусу, скомандовав на ходу: «За мной!»

– Куда?! – в один голос спросили Бизя и Гаспарян.

– В ближайшую больницу, делать рентген!

– Ты гений, Беда! – заорал Бизя и, схватив Гаспаряна за руку, помчался за мной.

В ночном шелесте листвы, по-прежнему надрывалась кукушка. Наверное, кто-то из наших спросил у неё, сколько ему жить-то осталось, и она старалась, накукукивая года, забыв, что уже глубокая ночь и её рабочее время давно закончилось.

Дежурный врач в сельской больнице встретила нас с раздражённым недоумением.

– Рентген? Какой к чёрту рентген в три часа ночи?! У вас что – перелом? Травма?! – Она подошла к Гансу, которого мы по недосмотру привезли в больницу в одних трусах, и начала ловко его ощупывать. – Что? Что с вашим мальчиком? – Врачиха бесцеремонно задрала Гаспаряну веки и уставилась на белки его глаз. – Хороший вроде бы мальчик, здоровенький. А ну язык покажи!

Гаспарян добросовестно, на всю длину, высунул язык.

– Хороший язычок, – одобрила доктор. – Давно таких не видала.

– У нас в некотором роде шпагоглотательство, – умудрился вставить слово Бизон в её нескончаемую тираду.

– У вас – что?! – удивилась врач и быстро прошлась пальцами по тем местам, где находятся лимфатические узлы. Гаспарян захихикал, наверное, ему было щекотно.

– Шпагоглотательство, – неуверенно повторил Бизя, но я ущипнула его за зад, чтобы он поумерил пыл в неуместных сравнениях.

– Это что за диагноз такой? – Врачиха подошла к Бизе, заставила его сесть на стул и тоже задрала ему веки. – А вот у вас печёночка-то пошаливает, молодой человек! Белки желтоватые, зрачки расширены, кожные покровы имеют неестественный желтоватый оттенок! От гепатита прививались? Мальчишка свободен, а вы в амбулаторию топайте, кровь сдавайте. А ну язык покажите!

Бизя вскочил, вытащил из кармана тысячную купюру и бухнул её на стол.

– Ничего у меня не пошаливает. Идите к чёрту со своим гепатитом! Сделайте рентген этому парню. У него внутри должны быть мелкие инородные предметы в количестве семнадцати штук! Нам нужно точно знать, где они и когда выйдут наружу.

Врач, нахмурившись, посмотрела на тысячу.

– Это что, взятка? – недобро спросила она.

– Нет, ну почему взятка? – растерялся Бизя и умоляюще посмотрел на меня.

– Это маленькое вознаграждение за услугу, которую вы делать совсем не обязаны! – пришла я ему на помощь.

– Вот именно – маленькое, – вздохнула врачиха и сунула тысячу в карман белого халата. – Так что, говорите, за эти деньги нужно найти внутри у этого мальчика?! Семнадцать маленьких шпаг?

– Нет, шпаги – это образно выражаясь! – Бизя чуть не плакал от буквальности сельской врачихи, и я опять поспешила ему на помощь:

– Это небольшие продолговатые предметы!

– Небольшие продолговатые предметы, – на опереточный манер пропела тётка в белом халате и побежала куда-то, жестом предлагая нам следовать за ней. – На гепатит точно не желаете провериться? – бросила она через плечо, обращаясь к Бизону. – А то все признаки на лице!

– Не хочу! – простонал Бизя. – Гепатит тут не при чём, от трудной жизни я пожелтел!

– Ну, как хотите…

Через минуту Ганс лежал на столе, застеленном жёлтой клеёнкой.

– Пойдёмте, – пригласила нас врач в соседнюю комнатушку, когда приладила над Гансом на нужную высоту рентгеновский аппарат.

Оставлять Гаспаряна одного не хотелось. Что-то подсказывало мне, что он может сорваться со стола и удрать в любую секунду.

– Я здесь останусь, – твёрдо сказала я.

– Зачем? – искренне удивилась врач.

– Я писатель. Изучаю внутренний мир человека.

– Что б хорошее изучали! Наденьте свинцовый фартук, писатель! А вы, жёлтенький, – обратилась она к Бизону, – за мной ступайте, вам вредно тут находиться.

Бизя не рискнул спорить и поплёлся за ней, словно детёныш за утицей. Я посмотрела на его несчастную спину и подумала, что с педагогикой ему и правда пора завязывать. Слишком уж вредное для психики это занятие.

Я надела фартук и встала у изголовья Ганса, готовая в любой момент поймать его и уложить на клеёнку. Но Гаспарян и не думал бежать. В то короткое время, которое заняла подготовка к рентгену и несколько секунд, за которые врач просветила его внутренности, он умудрился заснуть.

Потом мы двадцать минут ждали в коридоре, пока проявится снимок. Бизя маялся, нервничал и ежеминутно посматривал на часы. Время, отведённое нам на спасение неизвестной бельгийской семьи, таяло с каждой секундой. Мне хотелось курить, но в стенах больницы достать сигареты я не решалась. Гаспарян дрых теперь уже в расшатанном клеёнчатом кресле, и ничего в его в беззаботном сне не указывало на пережитые недавно волнения.

Наконец врачиха вышла из кабинета, держа двумя пальцами за уголок мокрый, полупрозрачный снимок.

– Я, конечно, не рентгенолог, – сказала она, показывая нам его на просвет, – но с большой вероятностью могу утверждать, что никаких инородных предметов в организме вашего мальчика нет. Всё чистенько, ровненько и очень хрестоматийно. Прямо пособие по анатомии, а не мальчик! Спите спокойно, родители, не наглотался ваш сыночка шпаг!!

– Как же не наглотался? – обречённо прошептал Бизя. – Ещё как наглотался! А… выйти они могли?

– Могли, – легко согласилась врач. – Я только понять не могу, вы здоровьем ребёнка интересуетесь, или шпагами?!

– Пошли! – дёрнула я Гаспаряна за руку. Не открывая глаз, он встал и послушно пошёл за мной.

Понурой троицей мы поплелись на выход.

– Приодели бы, что ли, мальчонку-то! – крикнула нам вслед дежурный врач. – А то таскаете за собой в одном нижнем белье!

– У нас осталось, – Бизя посмотрел на часы, – восемь часов, сорок девять минут. А капсул нет! Нет капсул!! – Он ударил кулаком в стену и какой-то глупый натюрморт с грохотом упал на пол.

Мы зашли в свой домик, чтобы собрать вещи. Ганса тоже отправили собираться и будить всех остальных.

– Как бы то ни было, нужно выезжать быстрее. Мало ли какие могут быть задержки в дороге, – сказала я, скидывая с тумбочки в сумку умывальные принадлежности и косметику. – Кстати, рентген – не очень точное исследование. Было бы хорошо ещё и УЗИ сделать, но в такой дыре вряд ли оно есть. Будем считать, что капсулы в Гансе, и будем надеяться, что к монгольской границе он разродится нужным товаром.

– Я вспомнил! – вдруг ударил себя по лбу Бизон.

– Что? – Я дернула на сумке молнию, которая не желала застёгиваться из-за сумбурно набитых в сумке предметов.

– Ганс вчера заходил в сортир и пробыл там довольно долго.

– Не заморачивайся.

– Контейнер в биотуалете ещё не чистили, его можно проверить!

– О господи! – Молния разошлась, и из сумки, ощерившись, вылезла всякая дребедень – массажная щётка, кошелёк, тетрадь, коробочка леденцов, зеркало и упаковка бумажных салфеток.

– Если желудочная кислота не растворила капсулы, значит, и химический наполнитель контейнера их растворить не должен, – с некоторыми признаками лёгкого помешательства пробормотал Бизя себе под нос.

– Пожалуйста, без фанатизма, – погладила я его по голове. – Успокойся. И потом, сам подумай, по сюжету мы знать не знаем ни про какие капсулы. Нам приказали доставить автобус к границе к определённому времени, мы и доставим. Заложников отпустят, а с исчезнувшей контрабандой пусть монголы парятся!

– Нужно проверить контейнер.

– Чур, этим буду заниматься не я.

Он посмотрел на меня, словно я была прозрачной стенкой, и бросился вон из домика. Я вздохнула, не торопясь, разобралась с сумкой и тоже вышла на улицу.

Нежное утро окутало меня свежестью и прохладой. Я прислушалась – сумасшедшая кукушка наконец-то перестала отсчитывать чьи-то года и улетела, оставив после своих надоедливых предсказаний только мистический шелест листвы и лёгкое дуновение ветра.

Последние звёзды гасли в светлеющем небе.

Я огляделась. Во всех домиках горел свет, и ощущалась какая-то суета.

Наша команда собиралась в путь.

Через десять минут все были в сборе, включая помятого Ильича, бодрого Сазона, заспанного Германа, дрыхнущего на ходу Ганса, совершенно невозмутимую Викторину с криво уложенным пучком волос, и Дэна, за которым как привязанный прибежал Рокки. Не было только Мальцева.

– Что-то цуцик в лесу потерял, – озабоченно сказал дед и, сделав рупор из рук, заорал: – Адъютант!! Собрание ждёт вас с дарами леса!! Ужо выдвигаемся, а вы всё по кустам шастаете! Что вы там делаете? Клюковку ищете? Так её аборигены давно пощипали и по цене ананасов продали! – И обратился к Бизе, не отнимая «рупор» от губ: – Отчего спешка, сынку?! Почему когти рвём ни свет, ни заря?! Контуженный-то, смотри, щас в обморок грохнется!!

– Через восемь часов двадцать минут мы должны быть на монгольской границе, – мрачно сказал Бизон. – В Бельгии взяты в заложники пять человек, в числе которых кормящая мать, грудной ребёнок, две пожилые женщины и мальчик десяти лет. Это семья Жака Бреля. Если мы вовремя не пригоним «скул бас» в Ташанту, их всех убьют.

– Оп-па! – воскликнул Сазон, ударив себя по ляжкам. – Вот так фортель! Элка, ты всё записываешь? Запиши и обязательно вставь в свой детектив!

Ильич покачнулся и схватился за сердце.

– Ганс поедет с нами, так уж сложились обстоятельства, а вот Герману Львовичу и Викторине Юрьевне предлагаю вернуться домой. Впереди трудная дорога, опасные горные перевалы и вполне возможны разборки с бандитами.

– Глеб Сергеевич, это не обсуждается, – обиженно сказал Герман и воинственно расправил плечи. – Я еду с вами.

– И я еду, – с вызовом произнесла Викторина. – Люблю горные перевалы, в особенности в сочетании с бандитскими разборками.

– Но как же… – пробормотал Троцкий, – как же я поеду один? Меня же выследят! Меня снова убьют!

– А тебя никто и не отпускает, Владимир Ильич, – усмехнулся злорадно Бизя. – Уж ты-то точно поедешь с нами! Более того, у меня для тебя есть ответственное спецзадание!

Троцкий опять покачнулся и снова схватился за сердце.

– Боюсь, я не годен для спецзаданий, Глеб! – жалобно произнёс он. – Я болен! У меня двоится в глазах, давит сердце, болит голова, в ушах гул, а в ногах слабость. Слушай, может быть, у меня инфаркт?!.

– Сынку, давай мне спецзадание! – встрял Сазон. – Я в хорошей физической форме, не то, что этот контуженный описторх!

– Извини, дед, но это спецзадание не для тебя. Элка, тащи сюда резиновые перчатки!

Не понимая к чему он клонит, я залезла в автобус и достала из аптечки перчатки. Бизя, отчего-то страшно довольный, протянул их Ильичу.

– З-зачем это? – попятился Троцкий.

– Одевай, одевай! – подбодрил его Бизон. – Не голыми же руками тебе в сортире копаться!

– Что-о?! – бледный Ильич пошёл красными пятнами. – Почему в сортире? Зачем в сортире?!

– Ты эту кашу заварил, тебе и расхлёбывать. Из всех нас ты один знаешь точно, как выглядят семнадцать маленьких, пластиковых капсул, которые сожрал Ганс. Так что, вперёд! Контейнер биотуалета в твоём полнейшем распоряжении.

– Ух, сынку, круто ты этого голубя на парашу отправил!

– Глеб, почему я? Гаспарян что попало жрал, пусть он в дерьме и ковыряется! Почему я?! – затараторил Троцкий, но наткнулся на тяжёлый взгляд Бизона, замолчал, быстренько натянул перчатки и, растопырив пальцы, словно хирург перед выходом в операционную, обречённо поплёлся в автобус.

– Герман Львович, покажите Владимиру Ильичу, как вскрыть в туалете контейнер, – устало попросил Бизя Обморока и, посмотрев на часы, заорал: – Чёрт, где же Мальцев!

– Цуцик! Ехать пора! – Сазон свистнул в два пальца и побежал между домиками, заглядывая за каждое дерево.

Все расселись по своим местам, Бизя прыгнул за руль, я устроилась рядом с ним.

– Зря ты так Троцкого при подчинённых, – шепнула я.

– Ничего! В следующий раз подумает, прежде чем совать нос в грязные дела! Пусть они для него в прямом смысле станут грязными!

– Глеб… – К нам подошёл Дэн. – Я хотел сказать тебе…

– Ты всё ещё здесь? – не оборачиваясь, спросил Бизя.

– Да, я ночью отправил снимки.

– Значит, ты свободен и тебе необязательно тащиться с нами дальше!

– Я не могу так уехать.

– Почему?

– Потому что…

– Цуцик! – гаркнул рядом Сазон. – Что с тобой, адъютант?!

Мы как по команде уставились в окно. От кемпингов, по направлению к автобусу шёл Елизар Мальцев. Он пошатывался, он был растрёпан, а свой шейный платок нёс в руке, время от времени утирая им слёзы.

– Что случилось, Мальцев?! – бросилась я к нему.

Сазон уже тряс поэта за плечо, озабоченно заглядывал ему в глаза и орал, орал как оглашенный:

– Нет, ну ты чего, цуцик?! Ты отродясь не ревел!

– Яну украли, – Елизар уткнулся Сазону в грудь и зарыдал в голос.

Смотреть на это не было сил, и я погладила Мальцева по длинным, спутанным волосам. К нам подбежал Бизя.

– Так уж и украли! Кому нужна обезьяна? Да она просто сбежала! – выдвинул он свою версию.

– Нет! Янка не могла от меня сбежать! Пока я спал, кто-то забрался в домик через окно, усыпил её хлороформом и утащил! Вот… я нашёл это в лесу, – он вытащил из кармана марлевую повязку. – До сих пор эфиром воняет! Господи, как же я жить-то без неё буду?! – Мальцев рыдал как ребёнок.

– Цуцик, да не убивайся ты так, я тебе новую обезьяну куплю! – развёл руками обескураженный такими эмоциями Сазон.

– Новую?! – заорал вдруг Мальцев, никогда раньше не способный на повышенный тон. – Новую?! – с кулаками бросился он на деда, заливаясь ручьями слёз. – Это бабу можно купить новую, а обезьяну… – Он оставил затею поколотить Сазона, сел на землю и обхватил голову руками.

– Время, время уходит! – взмолился Бизон. – Тут люди могут погибнуть, при чём тут какая-то парши…

Я ткнула Бизю кулаком в бок, и он замолчал. Сазон помог Елизару подняться и повёл его к машине, обняв за плечи и приговаривая:

– Вернётся твоя мартышка, цуцик! Сам подумай, кому такая головная боль нужна? Как только от наркоза очухается, прибежит, как миленькая. Баловство это чьё-то, небось, деревенские спёрли, как экзотический объект! Наиграются и отпустят! А животные они хозяев искать умеют, даже если те находятся за тысячи километров! Поехали, тут такие новые обстоятельства нарисовались…

Дед обнял друга, и укачивал его, и забалтывал, пока тот не высморкался наконец в свой шейный платок и не заявил, что вполне способен вести машину.

В автобусе Троцкий, держа на отлёте руки в перчатках, поджидал Глеба.

– Нет там ничего, – с отрешённым лицом сообщил он.

– Ты хорошо смотрел?

– Глеб Сергеич, я ему помогал, – поддержал директора Герман. – Мы вместе… того… Заодно я и контейнер почистил. Всё чисто, в смысле, ничего лишнего!

– Та-а-ак, – протянул Глеб и на скулах у него дёрнулись желваки. – Идём по трассе сто двадцать, поэтому прошу всех быть аккуратнее, без надобности по салону не шастать, иначе в случае торможения будут травмы. Едем! – крикнул он деду.

– В путь! – ответил Сазон и, газанув, с рёвом совался с места. Мальцев тронулся интеллигентнее, несмотря на неуёмную мощь своей спортивной машины.

Мы выстроились в колонну и вылетели на трассу слаженным трио, где каждый участник чувствует дыхание, ритм и мысли другого.

За окнами как в калейдоскопе мелькали названия придорожных сёл – Образцовка, Березовка, Быстрянка, Суртайка. Слева проносились скальные включения, справа шумела Катунь. С каждым километром мы приближались к конечной точке безумной гонки. За спиной остались Долина Свободы и Майма. И даже Катунь осталась позади, потому что в Усть-Семе мы пересекли её по мосту.

В разбитый лобовик бил встречный ветер. Он трепал волосы, хлестал по щекам, сшибал с носа очки.

Сначала мне это казалось забавным, но через пятнадцать минут я поняла, что скоро сойду с ума. Чтобы как-то отвлечься, я взяла карандаш и попыталась записать свои мысли в тетрадь.

Итак, вся наша поездка была грубой, плохо спланированной подставой. Настолько грубой и настолько плохо спланированной, что цепочку событий, происходивших с нами во время пути, невозможно было увязать никакой логикой.

Почему во всех интернатах, куда мы заезжали, происходили убийства? Нас хотели спровоцировать на отказ от намеченных планов и заставить ехать без остановок? Что ж, получается, они своего добились. Что было бы, если бы мы не пошли на поводу у страхов и продолжили заезжать в детдома со своей программой и спонсорскими подарками?!.

Впрочем, мог быть другой вариант событий: кто-то решил, что убийства в интернатах свяжут с нашим приездом и… наше путешествие просто накроется, потому что нас начнут подозревать, проверять и допрашивать. Может быть, даже заставят вернуться в Сибирск с подпиской о невыезде. Но этот план с треском провалился из-за того, что в это время из психушки сбежал опасный преступник, который славился тем, что безжалостно душил свои жертвы. Правда, как потом выяснилось, на момент преступлений псих уже был задержан и нас чудом отпустили только из-за плохой информированности местных ментов, но …

В любом случае, результатом этих «манипуляций» стало то, что наша команда приняла единогласное решение добраться до границы, наплевав на помощь сельским детдомам и свою любовно подготовленную для сирот развлекательную программу. Напрашивался всё тот же вопрос: а что было бы, если бы мы не испугались и продолжили заезжать в интернаты?

Да ничего! Потому что третий снаряд в одну воронку ни один дурак не запустит. Слишком велик риск быть пойманным. Нужно будет сказать об этом Бизону, хотя… какая теперь разница. Мы всё равно не сможем ничего переиграть, ведь у нас только восемь часов, чтобы добрать до Ташанты, и это не так уж и много, учитывая трудный Семинский перевал в Алтайских горах, который не всем машинам удаётся преодолеть…

И ещё один вопрос, который тревожил меня, но который в связи с последними обстоятельствами ушёл на второй план.

Кто заказал Бизона?

И связан ли как-то этот заказ с целями нашего путешествия?.. Да и цели – какие они? Вслепую доставить контрабанду до монгольской границы? Стать громоотводом для бельгийских парней в случае разоблачения?

Может быть, не стоило идти на поводу у неведомого нам Жака Бреля и гнать «скул бас» на границу к определённому времени? Может, никаких заложников вовсе не существует, и нами опять пытаются манипулировать?

Я покосилась на Бизю и решила, что это соображение лучше для него не озвучивать. Роль спасителя – его любимая роль. Он ринется рисковать своей жизнью, даже если существует сотая доля вероятности того, что этим можно кого-то спасти.

И ещё один момент мне не нравился. Мартышка! В её таинственном исчезновении, в небрежно брошенной неподалёку от домика повязке с эфиром, мне чудился акт устрашения. Кажется, у мафии всегда так: хочешь напугать противника и предупредить его о смертельной опасности, – вспори брюхо его любимому хомячку. Или лошади. Или мартышке.

Бедная Яна…

Оставалось только надеяться, что раз не найдено её трупа, то скорее всего, это проделки деревенской шпаны.

Нужно будет покрепче привязать Рокки к металлическому поручню в салоне.

Ветер, бьющий в лицо, не давал думать. Тетрадные листы то и дело переворачивались. Лёгкая тряска мешала писать. Я отложила тетрадь, сунула карандаш в сумку и поняла, что умру, если не закурю. Приладить пламя зажигалки к сигарете мне так и не удалось – оно то и дело гасло, сшибаемое потоком встречного воздуха.

– Я в туалет, покурить, – сказала я Глебу. Он кивнул, не отрывая глаз от дороги.

Придерживаясь за полки, служившие кроватями, я прошла в конец салона, в грузовой отсек. Все пассажиры спали, навёрстывая упущенное из-за раннего подъёма. Только Ильич сидел на сиденье возле откидного стола и отрешённо смотрел на проносящийся за окном пейзаж. В его позе было отчаяние и горестное смирение с происходящим. Он походил зайца, случайно попавшего в капкан для медведя.

– Не дрейфь, прорвёмся! – подмигнула я Ильичу.

Туалет оказался занят. Чертыхнувшись, я закурила, привалившись к груде мешков с гуманитарной помощью, и тут услышала, из-за двери приглушённый голос, как будто кто-то говорил, прикрыв рот рукой. Прислушавшись, я поняла, что шёпот принадлежит Викторине. Без зазрения совести я припала ухом к замочной скважине.

– Да, дорогой, да! – горячо нашёптывала Лаптева неизвестному абоненту. – Говорю же тебе, что всё скоро закончится! Да, но это будет зависеть и от тебя! Прошу, не совершай необдуманных действий, не принимай скоропалительных решений! Будь осторожнее. За свои слова я ручаюсь. Да. Люблю. Целую. Жду с нетерпением встречи.

Замок щёлкнул, ручка повернулась, я еле успела отпрянуть к мешкам и сделать вид, что беззаботно курю.

Увидев меня, Лаптева заметно смутилась. Выглядела она неважно, и хоть фингал под глазом немного поблек, на лице у неё появилась нездоровая отёчность и выражение, словно она готова вот-вот разрыдаться. Это было так непохоже на железную, невозмутимую Лаптеву, что от удивления я приподняла брови.

– Здрассьте, – пробормотала она, сжимая в руке мобильник.

– С утра виделись, – напомнила я ей.

Викторина протиснулась через узкую дверь в салон с явным чувством неловкости.

Вот ведь загадка – если Лаптева так любит своего Марика, если желает его скорее увидеть и улететь с ним на Мальдивы, почему она не вернётся в Сибирск, предпочитая тащиться с нами в дальний, опасный путь? Неужели причина во внезапно вспыхнувшей страсти к юному Гаспаряну?! Эта мысль мне очень понравилась, и я обдумала её обстоятельно, со всех сторон, – так, что даже одной сигареты мне не хватило и я закурила вторую.

С тех пор, как парочку застукали в автобусе, Викторина и Ганс держались друг от друга подальше. Делали вид, что не замечают друг друга. Но я-то знаю, что за таким показным равнодушием могут кипеть неуправляемые, животные страсти!

Бедный Марик. Накрылись Мальдивы! Здравствуй, бабушка в Ереване…

Кто бы мог подумать, что такой сухарь как Викторина воспылает огнём к зелёному пацану! Что там она бормотала Марику про необдуманные действия и скоропалительные решения? И ещё что-то про осторожность. Может, её Марик пожарник? Или милиционер? В любом случае – идиот, потому что только идиоты думают, что серые мыши и синие чулки преданнее в любви, чем яркие красавицы. Ни за что бы зрелая красивая женщина не польстилась на Гаспаряна, потому что его южная, жгучая красота лишь фантик от конфетки, упаковка, обёртка несозревшей сущности и незрелой души.

Мои размышления прервал Дэн. Он ввалился в узкую дверь, заполнив собой грузовой отсек полностью, до отказа, словно и не было никакого пустого пространства.

– Куришь? – насмешливо спросил он.

– Нет, подслушиваю. Лаптева только что болтала в туалете по телефону со своим любовником. – Я выпустила дым и получилось так, что прямо ему в лицо. Впрочем, в этом тамбуре куда бы я его не выпустила, всё равно получилось бы, что в лицо.

– Я тоже люблю шокировать откровенностью.

– Да?!

– А ты не заметила?

– Нет.

Нужно было побыстрей свернуть этот пустой разговор, и идти в кабину, но…

Но сигареты оставалось на четыре затяжки. С чего ради мне было лишать себя удовольствия?..

– Услышала что-нибудь интересное?

– Тебя это не касается. Разве ты не торопишься вернуться в Сибирск, чтобы получить оставшуюся часть своих денег? Кстати, сколько всего тебе обещали заплатить за шкуру Бизона?

– Полтора миллиона.

Я присвистнула.

– Рублей, – уточнил он.

– Негусто, – поморщилась я. – Я бы сказала – по-детски. Приличную квартиру и то не купишь.

– Для начала мне бы хватило.

– Так беги за своими деньгами! Доказательства у тебя есть. Убийства нет, а доказательства есть! Кому ещё так повезёт?

– Не могу. Не могу я бежать за своими деньгами.

– Почему?

Первая затяжка. Длинная, крепкая, вкусная.

– Да потому, что ты ведь уже позвонила и сообщила своим знакомым ментам, чтобы они сцапали меня и того, кто придёт на встречу, в момент передачи денег?!

– Нет, ещё не успела. Но обязательно позвоню. Должна же я знать, кто заказал моего мужа!

– Я не хочу объясняться в ментовке и под протокол рассказывать свою историю. – Он вытащил сигареты и закурил. Теперь мы оказались на равных – оба дымили друг другу в лицо. В этом было соперничество, препирательство, вызов и ещё масса других, не очень понятных мне, но волнующих взаимофлюидов. Нужно было тушить сигарету и драпать в кабину от греха подальше, но… Оставалось ещё целых три затяжки.

– Без объяснений под протокол не обойтись, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал как можно насмешливее и твёрже. – Мы приедем и дадим показания в твою пользу. Так что, вперёд!

– Боюсь, что на данный момент я заработал не вторую часть денег, а пулю в лоб, – вздохнул Дэн. – Не думаю, что заказчик такой дурак, что поверит снимкам в то время, когда автобус упорно несётся к цели.

Пожалуй, он был в этом прав. Я затянулась. Вторая затяжка оказалась безвкусная и бесполезная для мозгов. Чтобы исправить это впечатление, я затянулась в третий раз и закрыла глаза, абстрагируясь от Никитина.

Я ледышка. А он белый медведь. Нам нет друг до друга никакого дела, потому что мы часть холодного континента и потому что мы привыкли друг к другу за время вечного ледяного соседства.

– Ладно, – сказала я, открывая глаза. – Поедешь с нами. Назначаю тебя телохранителем Бизи. Отвечаешь за его здоровье и жизнь. Идёт?

– Идёт. Хотя я бы с большим удовольствием…

– «Был бы твоим телохранителем», – договорила я за него.

Дэн насмешливо посмотрел на меня. Он умел говорить и делать пошлости так, что от них захватывало дух.

– Я хотел сказать, что с большим бы удовольствием вернулся домой, – улыбнулся он и неожиданно предложил: – Хочешь, я погадаю тебе по руке?

Оставалась последняя, четвёртая затяжка. Если бы не она, Никитину не удалось бы взять мою левую руку и развернуть её ладонью вверх.

– Ничего себе! – удивлённо воскликнул он. – Да тебя ждёт очень большой профессиональный успех! Вот смотри… – Он провёл пальцем по каким-то линиям. – А в личной жизни наметятся перемены. Вот видишь, линия любви и линия успеха будто бы борятся друг с другом и вступают в противоречие. Да тебе крышу снесёт от славы, признания и денег! Ты порвёшь старые связи и с головой окунёшься в новую, блестящую жизнь!

Не хватило секунды, чтобы вырвать из его рук свою руку. Не хватило мгновения, чтобы покончить с сигаретой, затушить её и уйти. Дверь открылась, и в узком проёме возник Бизон.

– А кто за рулём? – только и смогла спросить у него я, забыв отнять у Никитина руку.

– Ильич подменил, – Бизя забрал у меня сигарету и высосал-таки пятую затяжку до пожелтевшего фильтра. – Я тебя потерял, – безучастно глядя в окно, сказал он. – Думал, в туалете замок заело, пошёл выручать, а Ильич на ходу меня подменил. Он после контузии шёлковый стал, что ни попросишь, всё сделает.

Никитин отпустил мою руку, достал сигарету и опять закурил. Повисла неловкая пауза. Я почувствовала себя маленькой дрянью, поэтому с вызовом произнесла:

– Только не думай, что ты нас опять застукал.

– Я и не думаю.

– Я предложила Дэну стать твоим телохранителем до конца нашей поездки. Он согласился, а потом предложил погадать по руке, – с идиотской откровенностью дуры-провинциалки призналась я Бизе.

– Телохранителем! – Бизя захохотал. – Мой телохранитель гадал тебе по руке?! – Он бросился на Никитина, схватил за загривок и протаранил его башкой стекло, которое с треском вывалилось наружу миллионом мелких осколков. Голова Дэна оказалась на улице, прямо над летящим внизу асфальтом. Дэн не ожидал нападения, поэтому не успел ничего предпринять и теперь из последних сил упирался, чтобы не вывалиться в окно. В его пальцах дрожала судорожно зажатая сигарета.

Я замерла и перестала дышать. Попахивало реальным убийством на почве ревности.

– И что мы тут нагадали? – заорал Бизя, тыкая Дэна носом в пустое пространство. – Долгую дорогу? Казённый дом? Роковую любовь?!

– Стой! – Я схватила его за рукав. – Стой, идиот ревнивый! Я курила здесь, всего лишь курила, потому что не смогла зажечь сигарету в кабине! И Дэн тоже курил! И в шутку сказал, что умеет гадать по руке! Я дала ему руку, потому что это очень заманчиво – узнать своё будущее! Отпусти его, слышишь!

– Гад! – Бизя ещё ниже наклонил Никитина над асфальтом. – Говори, она тебе нравится?!

– Нравится, – просипел Никитин. – Ещё как нравится! Если бы она не была твоей женой…

– Я убью тебя, – пообещал Бизя.

– Два идиота! Глеб, ну не может же он при мне сказать, что я уродка!

– И тебя убью! Всех убью!

Больше так не могло продолжаться. Я выхватила у Никитина уз руки дымящуюся сигарету и воткнула её в шею Бизона. Он вздрогнул, и безумие моментально улетучилось из его взгляда.

– Извините, погорячился, – сказал Бизя, отпустил Никитина и отряхнул руки так, словно всего лишь хватался за пыльный предмет. От неожиданности Дэн чуть не вывалился в окно, я еле успела схватить его за ремень. В этот момент автобус резко затормозил и остановился.

– Почему стоим?! – заорал Глеб и бросился через салон в кабину. – Я же сказал, скорость сто двадцать, идём по левой полосе, всех сгоняем фарами и гудком!! Что случилось?!

– Фу-у, – Никитин вытер со лба испарину.

– Крепкая у тебя башка, – сказала я Дэну, переведя дух.

– Кость! Хотя сотряс, наверное, есть. Слушай, я боюсь, мне будет трудно его охранять. Может, и правда вернуться в Сибирск? Там есть хоть какой-то шанс выжить.

– Ну уж нет! – Я подпихнула его в спину на выход. – Ищи потом тебя, свищи! Ты нам нужен как вещественное доказательство! И не вздумай слинять! Просто держись от меня подальше.

– Есть держаться подальше! – грустно вздохнул Никитин, выходя за мной из автобуса.

– Пробка! – развёл руками Ильич.

Бизя, посмотрев вдаль, присвистнул. Это была не пробка в привычном смысле этого слова, потому что в пробке машины хоть как-то, да движутся. Это был многокилометровый затор, где каждый сантиметр дороги был занят, и где не было вообще никакого движения. Многие водители вышли из машин и, образовав разношёрстные группки, курили, болтали, загорали и даже перекусывали.

– Влипли, сынку! – подбежал к нам Сазон.

– Застряли, бля, – неторопливо подошёл Мальцев.

– Может, рассосётся? – выглянул из автобуса Герман Львович.

– Рассасываются только чирьи и бабки, – поучительно произнёс Сазон и с интересом посмотрел за обочину, туда, где расстилалось чистое поле. – Эй, мужики, давно загораем? – спросил он водил.

– Час двадцать, служивый! Располагайся, – гостеприимно кивнул один из них на расстеленный на земле и накрытый разносолами тент.

– Ага, щас… – пробормотал дед и ещё раз посмотрел в поле. – А что, сынку, ходовая у этих буржуйских корыт хорошая? По русскому полю пройдёт?!

– Автобус пройдёт, и джип твой пройдёт, – задумчиво сказал Бизя. – А вот Мальцев на своём болиде засядет. У него дорожный просвет ровно на лист бумаги.

– А мы Мальцева тут оставим! – весело постановил дед. – Слышь, цуцик, значит, дождёшься, пока пробка рассосётся, и нас по трассе догонишь. Твой агрегат триста кэмэ с места рвёт! Как ракета летает!

– Догоню, – вздохнул Мальцев. – Куда я денусь? – Он грустно запел что-то себе под нос и поплёлся к своей «аудюхе».

– Молодец, Елизарка! – крикнул вдогонку ему Сазон. – Не теряешь присутствия духа! Я тебе гориллу куплю!! А мы пока полями пошкондыбаем! Как, сынку, подходит такой гениальный план?

– Едем! – Бизя залез за руль с полной готовностью ехать несколько километров по бездорожью.

Через минуту мы мчались по непаханому полю вдоль трассы. На ухабах – взлетали, в ямы – ныряли. Автобус трясло нещадно, во всех направлениях и траекториях, словно он попал в центрифугу. Потолок над моей головой ходил ходуном, то и дело норовя припечатать по голове. Пару раз я прикусила язык, пару раз чуть не вылетела в окно, едва успев схватиться за ручку над головой. Никто из стоящих в пробке не рискнул повторить наш маневр, наверное, жалели подвески.

Метров через двести путь нам преградила какая-то речка. Пришлось забирать далеко вправо в поисках брода, это был приличный крюк, но выхода не было. Справа оказалось ещё большее бездорожье и там, где джип Сазона, пролетал без проблем, автобусу приходилось газовать, проходя колдобины с натугой и пробуксовкой.

Я посмотрела на заострившийся профиль Бизона и занялась самоедством, что было мне совершенно несвойственно.

Зачем я позволила Дэну взять свою руку?

Почему не ушла сразу, как только он появился?

Отчего у меня с детства дурацкая потребность подмешивать в плошку с мёдом соль, перец и прочий дёготь?!

– Наверное, я должна извиниться, – тихо сказала я, наступая на горло собственной гордости.

Бизя промолчал, только прибавил газу и сильнее вцепился в руль.

– Я, наверное, должна извиниться! – сказала я громче, перебрав с вызовом в голосе.

– Ты ничего не должна. Курили так курили, гадали так гадали. Главное, чтобы я этого серого козлика больше не видел.

– Я попросила его ехать с нами.

– Зря.

– Если он исчезнет, мы никогда не узнаем, кто тебя заказал.

– Плевать.

– Тебя ещё раз закажут!

– Плевать.

Разговаривать дальше было бессмысленно. Глеб вовремя не притормозил, и нас тряхнуло на кочке так, что я всё-таки ударилась о потолок головой и больно прикусила губу.

– Глеб Сергеич! – крикнул из салона Абросимов. – А где Гаспарян?

– Что значит – где?

– Я не вижу его в автобусе!

– А под кроватью смотрели? – заорал Глеб, включив громкую связь.

– Тут не до шуток! Его действительно нигде нет! Только мобильник на кровати валяется и бейсболка…

– Чёрт!! – Бизя резко нажал на тормоз и погудел Сазону, чтобы тот остановился. – Кто видел Гаспаряна последним?!

Повисло молчание, я оглянулась и увидела, как все вопросительно смотрят друг на друга.

– Я видела, – наконец тихо призналась Лаптева. – Когда мы подъехали к пробке, все вышли из автобуса, кроме Ганса. Он спал на своей кровати.

– Сбежал… – Глеб потёр виски. – Сбежал, гад, вместе с капсулами.

– Да не выходил он из автобуса! – горячо воскликнул Никитин. – Ей-богу, не выходил! Я стоял возле передней двери, мимо меня бы он не прошёл.

– Не мог он, Глеб Сергеич, без мобилы сбежать! – высказал свои соображения Герман. – Ганс над своим телефоном жутко трясётся. У него там и фото, и видео, и столько всяких прибамбасов, что он скорее душу продаст, чем с телефоном расстанется!

– Украли его, – прошептал вдруг Ильич. – Как обезьяну. В рожу салфетку с эфиром сунули и через задние двери вытащили, пока мы все на дороге околачивались! Господи! – схватился Троцкий за голову. – Началась сказка про негритят, да?! Нас всех по очереди начнут убирать?! Сначала мартышка, потом Ганс, потом Герман, потом Викторина, потом… я!! Эти борисовцы – страшные люди! Их не видно, но они – везде! – Ильич огляделся и замахал у себя над головой руками. – Везде!!

– Мы теряем его, – прошептала я Бизе. – Кажется, твой директор того, ку-ку!

– А позвольте спросить, Владимир Ильич, – с обидой поинтересовался Герман, – почему это после Ганса сразу иду я?

– А!! – отшатнулся от него Троцкий, но тут же взял себя в руки и дрожащим голосом пояснил: – Да потому, уважаемый Герман Львович, что по закону жанра сначала убивают второстепенных героев, и тогда все с замиранием сердца ждут, когда же уберут главного…

– Это я-то второстепенный? – прищурился Обморок. – А вы, значит, главный?

– Отставить базар! – рявкнул по громкой связи Бизон и бессмысленный разговор прекратился.

К нам задним ходом подъехал Сазон.

– Чего стоим, сынку?!

– Кажется, Ганса похитили, пока мы стояли в пробке.

– Это шустренького того? Который пожрать любит?!

– Да!

– Плохо дело. Распотрошат парня на органы. Что делать-то будем?!

– Искать Гаспаряна, – обречённо ответил Бизон, и слова его через динамики разнеслись по всей округе.

– Дохлый номер, – задумчиво произнёс дед. – Если это сделали те ребята, которые все проблемы привыкли решать взрывчаткой, то гоняться за ними нет смысла.

– Что же делать-то? – в отчаянии спросил Бизя. – Я за него отвечаю! Это ребёнок!

Я украдкой глянула на Викторину, но не нашла на её лице ничего, что указывало бы на страх или отчаяние. Кажется, пропажа предмета страсти её не сильно расстроила. Или она умела играть?

– Мне кажется, – тихо сказал Сазон, – что нам нужно ехать дальше. – Они ведь что думают: раз пацана как барана украли, мы зад будем рвать и его искать. И про дорогу свою забудем. И станем лёгкой добычей! И к границе торопиться не будем, а значит, капсулы как можно дольше будут в стране и ими можно будет пытаться завладеть. А мы по-другому сделаем. Я на поиски Гаспаряна Мальцева кину. Он на все посты ГАИ позвонит, приметы парня сообщит, и сам пошукает, кто у нас на хвосте такой невидимый сидит! Елизар такие дела делать умеет, хоть с виду и малахольный.

– Звони Елизару, – согласился Бизон и внимательно посмотрел зачем-то на себя в зеркало. Мне показалось, что Бизя хочет удостовериться, что он не спит.

– Кто следующий? Кто?! – прошептал у меня за спиной Троцкий. И вдруг продекламировал с выражением и расстановкой: – Десять негритят отправились обедать, один поперхнулся, их осталось девять…

– Девять негритят, поев, клевали носом, один не смог проснуться, их осталось восемь, – подхватил вдруг Бизон, поразив меня знанием английского фольклора.

– Чего? – не понял Сазон. – Негры-то тут при чём? Мы ж к монголам едем!

– Вперёд, – мрачно приказал Бизя и передёрнул ручку скоростей. – Звони Елизару, пусть сообщит всем постам!

– Стойте! – вдруг осенило меня. – А вдруг эта пробка бандитами организована?

– Чтобы Гаспаряна украсть? – усмехнулся Бизя.

– Да! Нет, не знаю… А если, нас специально спровоцировали на этот объезд и впереди нас ждёт засада?

– Если бы, да кабы… Герман Львович, где ваш пистолет? – крикнул по громкой связи на всю округу Бизон.

– В сейфе, – проворчал Герман и без особого энтузиазма полез под кровать. – Вот так всегда: сначала втык получаешь – откуда оружие, зачем оружие?! А потом – Герман Львович, где ваш пистолет?! Вот, держите, – протянул он Глебу оружие, – только там затвор заедает и в обойме двух патронов не достаёт.

– Люблю засады! – крикнул дед, залезая в машину и рванув с места так, что из-под колёс полетели комья земли и клочья травы.

Бизя тронулся мягче, но с той же решимостью.

Автомобильной пробке не было ни конца, ни края. Я видела трассу издалека, она то показывалась, то исчезала, когда мы забирали правее, или поворачивали, чтобы объехать непроходимые участки. Тряска всё усиливалась, и мне стало казаться, что так будет продолжаться вечно. Голова разболелась, опять захотелось курить. Бизя молчал, и от этого было ещё тяжелее.

Какая-то тревожная мысль витала рядом с моей головой, но никак не могла оформиться и закрепиться в мозгах. Наконец, на очередной кочке, я поймала её за хвост, а, поймав, ужаснулась выводу, который из неё следовал.

– Бизя! – прошептала я, не забыв выключить громкую связь. – А вдруг Ганс вовсе не «негритёнок» номер один?

Бизя молчал.

– Вдруг… его похитили из-за того, что именно он сожрал капсулы?!

Бизя молчал, только краска совсем ушла с его лица.

– Ну и молчи! – Я повысила голос, но, спохватившись, заговорила шёпотом: – Только если это так, это значит только одно!

– Что? – наконец-то разжал он губы.

– То, что в нашей команде есть стукач, который сотрудничает с бандитами! – почти беззвучно произнесла я. – И этот стукач не Ильич, потому что он невменяем, смертельно напуган и будет делать только то, что ты ему скажешь!

Бизон сбросил скорость, помолчал, и наконец сказал:

– Этого не может быть.

Ну, конечно, мы благородные, мы верим людям и видим в них только хорошее!

Это жизненное кредо, это аксиома, которую не выбьешь у него из башки с тех пор, как он заделался педагогом.

– Этого быть не может. Я верю своим коллегам. Они приличные люди и не могут быть связаны с бандитами.

Я засмеялась. Так скучно и банально он это сказал. Как будто жизнь только чёрная или белая. Как будто люди только хорошие или плохие. Как будто не бывает соблазнов, грехов или просто ошибок.

Бизя покосился на меня и вдруг спросил:

– Не хочешь за руль?

Первый раз в жизни мне не хотелось за руль. Вести махину-автобус по буеракам представлялось мне сомнительным удовольствием.

– Ты устал? – уточнила я.

– Нет, я хочу сделать тебе приятное.

– Ты сделаешь мне приятное, если перестанешь меня ревновать к каждому встречному и поперечному.

Он нахмурился, насупился, поддал газу и промолчал.

– Значит, не перестанешь, – сделала вывод я.

– Если сдохну, то перестану, – выдал он.

– Отлично! – разозлилась я. – Зашибись просто! То есть теперь мне ни с кем нельзя разговаривать, никому нельзя улыбаться! Может ты мне паранджу на морду натянешь, а, муженёк?! В доме запрёшь? У печки поставишь и настрогаешь с пяток сопливых детей?!

Не было ничего бессмысленнее и глупее начинать сейчас выяснение отношений, но меня, что называется, понесло. Наверное, если бы у меня была возможность выкурить сигарету, я бы не озверела так, но пытаться прикурить при такой тряске было бессмысленно. Да и сигареты закончились, а зажигалка завалилась неизвестно куда, когда я спасала Никитина от разъярённого Бизи.

Бизя молчал, только желвак заходил на его скуле как поршень.

– Не молчи! – заорала я.

Но он молчал. Он молчал, как молчат все сволочи мужики, когда от них требуется только одно – сказать, что он дурак, а ты умная, сказать, что он тебя любит, и от этого иногда невозможно глупеет, сказать, что он жить без тебя не может и поэтому время от времени становится немножко козлом, ведь мужиков вокруг много, а ты – такая умнющая и распрекрасная – только одна…

Ничто не выводит из себя так, как молчание.

– Останови автобус! Раз ты не хочешь со мной разговаривать, я возвращаюсь в Сибирск! Останови, или я выпрыгну на ходу в окно! – Никогда в жизни я не устраивала более безобразной сцены. Наверное, если бы мне не хотелось так есть, пить и курить, на такую глупость я бы была неспособна.

Бизя молчал, и я на полном серьёзе прикинула, как выпрыгнуть из автобуса на ходу.

И тогда он включил громкую связь. Что это означало, я понятия не имела, поэтому передумала прыгать в окно.

– Элка! – заорал Бизон во всю глотку, и его голос, подхваченный ветром, полетел через поле за горизонт. – Я тебя люблю! Прости, меня, дурака! Я не хочу, чтобы ты выпрыгивала в окно и уезжала в Сибирск! Я хочу, чтобы мы были вместе всегда и везде! Я постараюсь не ревновать тебя, хотя мне будет трудно! Потому что я люблю тебя, Элка! Люблю, как первобытный придурок! Как первый человек на земле последнюю женщину в мире!

Мне не понравилось двоякое выражение «последнюю женщину», но в целом всё было неплохо. Включая громкую связь. В салоне зааплодировали, и это придало сцене ещё большее напряжение, учитывая скорость под девяносто по бездорожью.

– Так значит, я могу попросить у Дэна сигареты и зажигалку? – решила я воспользоваться ситуацией.

От ответа Бизю избавил телефонный звонок. Он схватил трубку и минут пять слушал, что ему говорят. С каждой секундой лицо его веселело.

– Пробка на трассе из-за самой что ни на есть настоящей аварии! – наконец сказал он, нажимая отбой. – Сазону позвонил Мальцев и сообщил, что трактор вёз прицеп с навозом, его подрезала машина гаишников, трактор при торможении занесло, прицеп опрокинулся и навоз вывалился на дорогу, накрыв собой гайцов. Все живы, но дорога и гаишники в дерьме. Запах стоит страшенный. Над местом аварии вьётся рой синих, навозных мух. Проехать почти невозможно, поэтому пробка практически не движется. Мы молодцы, что приняли решение объехать по по… – Не договорив, он резко затормозил, чуть не влетев «Гелендвагену» в зад. Я чудом не вылетела в окно, успев схватиться за ручку над головой. Сзади, судя по грохоту, все повалились вперёд, выкрикнув в один голос универсальное «твою мать!»

– А вот и засада! – заорал дед, выходя из джипа и потирая довольно руки. – Там мотки колючей проволоки поперёк поля лежат, до горизонта!

Сазон немного преувеличил. Колючая проволока и правда лежала поперёк поля, но не до горизонта, а всего лишь до леса, который виднелся метрах в ста справа, и в который соваться на машинах было совершенно бессмысленно.

Пытаться убрать проволоку тоже было бессмысленно. Она лежала в несколько рядов, нижние из которых были утрамбованы в дёрн.

– Всем оставаться на местах, – приказал Бизя, выпрыгивая из кабины.

Ни Дэн, ни Герман его не послушались и выскочили из автобуса. У Бизи уже был в руках пистолет, и у Сазона тоже в скрюченных пальцах отблескивало оружие. Они бросились вдоль проволоки к лесу, пригнувшись, словно бойцы на задании. Дэн с Германом побежали за ними, и было в этом единодушном порыве столько мужской солидарности, мужского единодушия и мужского братства, что я не рискнула к ним присоединиться.

– Господи спаси, – пробормотал сзади Ильич. – Что всё это значит?

– Ей-богу, знала бы, какой будет наша поездка, попросила бы у вас премиальные, Владимир Ильич, – вздохнула Лаптева. – Я тут кукол с собой набрала, про Винни-Пуха и Пяточка сценарии насочиняла, а надо было хватать противогаз, пару гранат и самурайский меч. Герман-то, вон какой сообразительный оказался! Элла, что там случилось?

– Понятия не имею. Во всяком случае, пока не стреляют и это радует.

– Девочки, лягте на пол! – взмолился Троцкий и упал возле кровати, прикрывая руками голову.

– Пол грязный, – лениво протянула Лаптева, и я опять подивилась её выдержке и спокойствию.

И тут всё-таки прогремел выстрел.

Он громыхнул вдалеке, в глубине леса, в котором скрылся наш мужской батальон, но, каюсь, я отчего-то нырнула вниз и села на корточки. Судя по шуму в салоне, Лаптева тоже не побрезговала рухнуть на грязный пол.

Некоторое время всё было тихо. Только где-то скандально кричала ворона, и лаял Рокки, который неизвестно когда успел удрать из автобуса.

Я осторожно приподнялась и выглянула в окно.

Из леса вышла наша команда и направилась вдоль колючей проволоки к автобусу. Видок у всех был такой довольный, словно парни возвращались с удачной охоты. Они улыбались, переговаривались и оживлённо жестикулировали. Сазон тащил в руке какую-то лохматую серую штуку, в которой я, приглядевшись, с удивлением признала дохлую ворону.

– Ложная тревога, – объявила я Лаптевой. – Наши герои по воронам стреляли.

– Отлично. Будет чем перекусить, – отозвалась Викторина.

– Девочки, – подал дрожащий голос Ильич, – а кто это с ними? Обормот какой-то…

Только тут я заметила, что в группе стало больше на одного человека. За нашей компанией понуро плёлся худой, длинный тип. Несмотря на жару, на нём был длинный потрёпанный плащ и высокая шапка. Сальные волосы свисали до плеч, в одной руке тип тащил холщовый дорожный мешок, в другой – круглый предмет, который при ходьбе мелодично позвякивал. Рокки держался от странного человека подальше, то и дело оглядывался на него и поскуливал.

– Бомжа какого-то ведут, – тихо доложила я обстановку.

– Зачем?! – всполошился Троцкий. – Зачем нам бомж?!

– Понятия не имею! Бомж и ворона – вот добыча наших парней!

Я увидела, как Бизя весело ударил бомжа по плечу и что-то сказал ему. Бомж подпрыгнул и, задрав голову к небу, забормотал что-то похожее на молитву.

– Ну надо же, – удивилась Лаптева, – какой колоритный бродяга! Как из пьесы Горького «На дне»!

Не в силах больше гадать, я вылезла из кабины.

Первым в автобус запрыгнул Рокки. Он быстренько залез под кровать, хотя трусом никогда не был.

– Доча, а мы шамана в плен взяли! – проорал Сазон, подходя ко мне.

Теперь, разглядев странного человека поближе, я поняла, что Сазон не шутит. Длинный плащ оказался вовсе не рубищем. Он был примитивно сшит из грубо выделанной шкуры и живописно украшен железными побрякушками, лентами и прочей ерундой. Из шапки торчали пучки серых перьев. Круглый предмет, который странный человек сжимал в руке, оказался бубном. Человек смотрел себе под ноги и что-то тихо бормотал. Возраст его определить было невозможно, ему могло быть и тридцать и шестьдесят. Раскосые глаза, широкие скулы, смуглая кожа – типичная внешность алтайцев, и только высокий рост выделял его среди коренных жителей.

– И на фига нам шаман? – искренне изумилась я. – У нас дел по горло и времени в обрез!

– А он нам на бубне камлать будет! – весело пояснил дед.[9]

– Это в смысле лабать? – не поняла я незнакомое слово.

– Лабают лабухи, а камлают волшебники и провидцы! – захохотал Сазон. – Сама подумай, как без помощи местных духов по Алтаю дальше шарашить? А тут тебе готовый шаман с атрибутами! Он-то за нас словечко и замолвит!

– Его зовут Адабас и он хорошо говорит по-русски, – объяснил Бизя. – Вчера Адабас отбился от группы иностранных туристов. Они его потеряли! Сначала пообещали заплатить за то, что он покажет Алтай и шаманские ритуалы, потом нажрались водки и рано утром свалили, забыв его у костра.

– Он сидел в лесочке у потухшего костра и молился алтайским богам, чтобы те послали ему спасителей, – вмешался Никитин.

– Они и послали. Нас! – засмеялся Герман. – Мы должны довезти его до Онгудая. На попутках он доехать не может, потому что, во-первых, у него нет денег, во-вторых, его не берут из-за дикого вида.

– А ворону зачем грохнули? – ещё больше удивилась я.

– Адабас сказал, – таинственным шёпотом сообщил мне Сазон, – чтобы задобрить злого духа Эрлика, нужно сделать ему подарок. Ворона в данном случае очень даже подходит. Я её с первого выстрела с ветки срубил! – Он потряс огромной жирной птицей у меня перед носом. – Так что, доча, придётся шамана с собой взять! Не люблю я духов гневить.

– Нам ещё только шаманов тут не хватало! – вдруг взорвалась Лаптева. – Он когда последний раз мылся? Да он такую заразу нам принесёт, что потом ни одна больница не примет!! Вши, блохи, лишай, туберкулёз, сифилис, тьфу!!

– А ты к нему с сексом не домогайся и никакого сифилиса не будет, – ласково посоветовал Лаптевой дед.

Лаптева фыркнула и убежала в грузовой отсек, наверное, звонить и жаловаться своему Марику.

– Ладно, солдаты, давайте проволоку инструментами перережем и попробуем к трассе прорваться, – вздохнул Сазон. – Надоело уже чернозём пахать, да и время поджимает.

– Нельзя колючку трогать, беда будет, – вдруг, не отрывая глаз от земли, тихо сказал шаман.

– Что ты бормочешь, какая беда? – всполошился дед. Он поправил слуховой аппарат и для верности приложил ладонь к уху.

– Не знаю, какая. Только плохие люди колючку тянули, – продолжал бормотать на одной ноте шаман.

– Ты видел? Ты видел этих людей, или они тебе в экстазе приглючились?!

– Не видел. Но добрый дух Ульгень мне сказал, что нельзя колючку трогать, беда будет!

– Нет, ну что я говорила! – опять возникла в дверях автобуса Лаптева. – Шизик в перьях! Дух ему наболтал!

Сазон вдруг размахнулся вороной и забросил её на проволоку, перед своим джипом.

Вверх полетели комья земли.

Именно так – сначала в небо взметнулись комья земли, потом в воздух взлетел «Гелендваген», и только потом прогремел взрыв.

Наученные боевой обстановкой этого путешествия, все, включая шамана, повалились на землю. Адабас не стал рассчитывать на помощь своих духов и тоже уткнулся носом в траву, распластавшись на ней так умело, будто полжизни прослужил в горячих точках.

Я лежала, слушая удары своего сердца. Джип, словно метеорит, шваркнулся об землю, образовав под собой небольшую воронку. Стёкол у него не было. Двери вырвало. Капот всё ещё летел, не успев приземлиться. Колёса оказались неестественно вывернуты. Раненый движок сиротливо подставил солнцу свои несчастные внутренности. Более того, он вздумал гореть. Пламя неуверенным языком показалось изнутри, потом весело и настойчиво разгорелось. Понимая, что каждую минуту может рвануть бензобак, я сорвалась с места, залетела в автобус и сорвала со стены огнетушитель.

Счёт шёл на секунды.

Но время летело, а у меня не хватало сил, чтобы сорвать кольцо и привести огнетушитель в действие.

Наконец, Бизя вырвал у меня красный баллон и направил мощную струю пены на джип.

Через минуту всё было кончено.

– Ни хрена у тебя вороны каркают! – крикнул Бизя Сазону.

Мужское братство медленно поднялось с земли. Лица у всех были красные и растерянные.

– Всё-таки жахнуло! – не без восторга в голосе произнёс Сазон. – Фиговенькая растяжка! Машина практически целая, только двери поотрывало.

– Добрый дух Ульгень мне сказал… – пробормотал Адабас, отплёвываясь от пуха одуванчиков.

– А он точно был добрый? – счёл нужным уточнить Герман.

Никитин поднял бубен и почтительно вручил его Адабасу.

– Сынку, пихай шамана в автобус, в объезд погнали!! – заорал дед. – Меня, подполкана советской армии, такой петардой не запугаешь! Танк я свой здесь брошу, от него проку теперь никакого!

Сазон бросился к своей изуродованной машине, достал деньги и документы и запрыгнул в салон, где все расселись уже по местам.

Через минуту мы мчались вдоль проволоки, в надежде объехать лес.

Бизя гнал «скул бас» на предельной скорости.

Шаман забился в уголок и на каждой кочке звенел своим бубном.

Викторина спряталась в туалет.

Ильич лежал на кровати и не подавал признаков жизни.

Дэн стоял у меня за спиной, напряжённо вглядываясь вдаль.

Герман, очевидно на нервной почве, вздумал лузгать семечки, сплёвывая кожуру на пол. Рокки, которого мы забыли покормить с утра, слизывал шелуху, высунув морду из-под кровати.

Путешествие продолжалось.

У нас оставалось всего семь часов, чтобы добраться до монгольской границы и найти капсулы.

Бизон

Высказанная Элкой мысль, что в нашей команде может находиться предатель, вернее – подсадная утка бандитов, прочно засела у меня в голове. Как ни пытался я прогнать прочь это нелепое предположение, оно прочно расположилось в моём сознании, словно непрошенный гость на хозяйском диване.

Нам удалось не только объехать злополучный лесок, но и найти плавный выезд на Чуйский тракт. Это было большой удачей, потому что дальше, перед Семинским перевалом, вывернуть на трассу было практически невозможно. Вдоль дороги начинались скалы и хвойный лес.

«Чёрт бы побрал эту поездку!» – в тысячный раз подумал я.

Невидимое преследование борисовцев достало меня до колик в печёнке. Нет ничего отвратительнее, когда ты не знаешь врага в лицо, а он не только в курсе каждого твоего шага, но и опережает тебя в твоих намерениях. Исчезновение Ганса, автомобильная пробка, взрыв джипа, гонка по бездорожью – все эти события выбили меня из колеи окончательно. Мне стыдно было признаться в этом даже себе самому, но, кажется, я созрел для решения плюнуть на бельгийских заложников и бросить автобус на ближайшей автостоянке. Или даже не на стоянке, а на обочине. Нет – не на обочине, а посреди дороги! Пусть стоит укором всему человечеству…

Наверное, если бы не эта гадкая мыслишка о том, что среди нас может находиться предатель, у меня не возникло бы такого острого желания схватить микрофон и заорать по громкой связи о том, что – всё, аллес! – наш вояж завершён, мы бросаем «скул бас» прямо здесь, на дороге, а сами рвём когти в Сибирск.

«Спокойно, Глеб Сергеич, спокойно! – уговаривал я себя, выжимая из автобуса предельную скорость, – Ведь если ты – педагог, альтруист и филантроп, – смалодушничаешь, то милого маленького бельгийского народа станет на несколько человек меньше…»

Эта мысль меня отрезвляла. Она грела, возбуждала и заставляла давить на газ. Я спасу чью-то маму, бабушку, маленького мальчика, грудного младенца и самого Жака Брэля тоже спасу, хотя он этого и не заслуживает.

Я!!

Эх, заснуть бы, а, проснувшись, обнаружить, что всё это было бредовым сном. Что можно ехать по Алтаю с удовольствием и остановками. Что можно фотографировать и любоваться видами из окна. Ведь какие за окном были пейзажи, какие вековые, девственные пейзажи!! Скалы и лес, дорога, уходящая в бездонное синее небо, бурные реки – дикие и необузданные, я даже названия им не знал… Если бы я мог всем этим любоваться, жизнь была бы прекрасна.

Мальцев нас до сих пор не догнал, и это меня настораживало. Я даже сбавил скорость, но экзотический фиолетовый болид так и не появлялся на горизонте. Впрочем, пробка на трассе – дело серьёзное, вполне возможно, что Мальцев торчит в плотном потоке автомобилей, где скоростные свойства его «аудюхи» совсем бесполезны. А может, ему удалось выследить борисовцев и узнать что-то о Гансе? Мальцев, несмотря на свою творческую, мятущуюся натуру, в делах был старателен и педантичен. Если Сазон ставил перед ним какую-нибудь задачу, он выполнял её с усердием студента-отличника.

– Есть хочу, – сказала Беда.

В автобусе из еды были только консервы, которые Элка терпеть не могла. Она утверждала, что это «мёртвая еда», и как ни пытался я ей объяснить, что всё, что мы едим, в конечном итоге – неживое, она упорно отказывалась есть то, что находилось в консервных банках.

– Может, попьёшь? – Я протянул ей бутылку минеральной воды.

– Добрый ты, – вздохнула Беда, но бутылку взяла, отпила несколько глотков и поморщилась. – Да она просто горячая! Можно я попрошу сигареты у Дэна? Когда я курю, мне не хочется ни пить, ни есть.

При упоминании имени Никитина, у меня перед глазами полыхнул красный отсвет. Будто за поворотом мелькнуло пожарище и тут же исчезло.

Если честно, то состояние шизофренической ревности мне очень не нравилось. Оно утомило меня, и я бы даже не отказался выпить что-нибудь успокоительное, но за рулём этого делать было нельзя.

– Ну так как?! – вопросительно посмотрела на меня Элка, и в её взгляде было столько насмешки, что я невольно притопил в раздражении газ.

– А молилась ли ты на ночь?! – решил я перевести всё в шутку, но тут из-за поворота вынырнул мелкий гаец и требовательно махнул полосатым жезлом, который мне показался едва ли не больше его самого.

Я нехотя притормозил, забрал вправо и остановился на обочине.

– Документики! – подпрыгнул гаец, подбежав к кабине.

Я достал из бардачка все документы и, чтобы он не скакал, вышел из автобуса. Парень оказался мне ровно по ширинку. Это меня немного смутило, поэтому я отошёл на два шага назад и встал к нему боком.

Все документы были в полном порядке, и повода для волнений у меня не было.

Лейтенант, убедившись, что в бумагах придраться не к чему, заскучал и критически осмотрел автобус.

– Гуманитарная помощь детям Камбоджи, – пояснил я. – Гоним к монгольской границе.

Карлик присвистнул.

– А стекло лобовое ветром сдуло? – Он снова подпрыгнул, чтобы лучше рассмотреть отсутствующее стекло.

Я натянуто улыбнулся, давая понять, что оценил его шутку. Ну не мог же я ему рассказать, что лобовик вынесло взрывом, а стекло в заднем окне я собственноручно выбил головой одного из пассажиров.

– Там тепло, – не нашёл ничего умнее сказать я. – В Камбодже-то. Стёкла необязательны.

– Почему автобус грязный такой?

– Так не по Европе колесим. Лужи, канавы, брызги, обочины, дурные взгляды…

– Багажничек открываем, показываем, – ледяным тоном приказал лейтенант.

Я тяжело вздохнул и попробовал вразумить лейтенанта.

– Вы же видели, в документах есть бумага из отдела образования! Она подтверждает, что автобус под завязку забит гуманитарным грузом!

– Багажничек открываем! – рявкнул лейтенант так, что с соседнего дерева испуганно вспорхнули птицы. Его мучил комплекс Наполеона, так же как меня – комплекс Отелло. Я почувствовал к нему некоторое сочувствие и поплёлся открывать грузовой отсек.

Распахнув заднюю дверь, я увидел среди мешков улыбающегося во весь рот Сазона. Рядом с дедом сидел Рон. Он скалился и одновременно помахивал хвостом, не зная, чего ожидать от незнакомца.

– Генерал! – заорал дед, ударив себя по ляжкам. – Может, сразу дензнаки возьмёшь и не будешь пыль поднимать? – Сазон выхватил из внутреннего кармана пачку евро и потряс ей перед носом гайца.

– Уберите собаку, – сквозь зубы процедил лейтенант, даже не взглянув на деньги.

Если честно, я удивился. Встретить на трассе гайца, который не берёт не просто евро, а толстую пачку евро, было немыслимо. Впрочем, всё в этой поездке было немыслимо… Чувство, похожее на уважение, зародилось во мне к этому маленькому служителю закона.

– Раскрываем мешочки, – приказал он.

Дед удивлённо развёл руками, прибавил к евро стопочку долларов и опять протянул гайцу, заглядывая при этом ему в глаза, словно психиатр больному.

– Уберите деньги! – заорал лейтенант и подпрыгнул, чтобы лучше видеть, что происходит в автобусе. Рон клацнул зубами у него перед носом, словно хотел поймать муху. – Уберите животное! – завизжал коротышка.

– Да уберём, уберём, – проворчал дед и за ошейник утянул собаку в салон.

Я нехотя начал развязывать мешки. В каждом из них находился стандартный набор – бельё, одеяла, одежда, медикаменты, игрушки. На втором мешке гаец потерял к процедуре всяческий интерес, но заставил развязать все мешки до последнего.

К нам подошла Беда. Увидев её, у лейтенанта отвисла челюсть, и он подпрыгнул без видимой на то причины. Очевидно, высокие женщины сводили его с ума.

– В чём дело, командир? – томно затянувшись сигаретой, спросила Элка. (Всё-таки стрельнула сигареты у Дэна, хотя я и не сказал «да»!) – К чему такой грандиозный шмон?! Это же гуманитарный автобус, с гуманитарной помощью, в гуманитарном рейсе! А я, между прочим, детективы пишу, так что почти знаменитая личность. Хотите книжку с автографом? – Она протянула ему детектив и улыбнулась светской улыбкой, которая была в её арсенале для официальных лиц, административных работников и идиотов.

– Уберите свой детектив, – с металлом в голосе приказал лейтенант. – Я бабочек собираю, а не автографы.

Элка выпустила струю дыма лейтенанту в лицо, развернулась и гордо ушла, зажав детектив под мышкой.

– Не нравится мне ваш гуманитарный автобус, – заявил лейтенант. – Будем протокольчик составлять.

В этот момент дверь туалета открылась и из-за неё появилась Лаптева. Викторина с удивлением уставилась на распотрошённые мешки.

Гаец подпрыгнул, чтобы лучше рассмотреть Лаптеву.

– Драссьте, – успела кивнуть лейтенанту Лаптева, когда его лицо на короткий миг мелькнуло в поле её зрения.

– Что это у вас там за потайная комната?! – прошипел лейтенант.

– Туалет, – объяснил я. – Конструкцией автобуса он предусмотрен.

Мне всё больше и больше не нравился этот прыгун-акробат. Я готов был сунуть ему любую взятку, лишь бы он от меня отстал.

– А сауна у вас конструкцией не предусмотрена? – прищурился лейтенант.

Лаптева, покрутив выразительно у виска пальцем, ушла в салон.

– Нет, сауна не предусмотрена.

– А кабинет психологической разгрузки?!

– Нет!

– Значит, будем составлять протокольчик!

– Извините, у нас совсем нет времени. Возьмите, пожалуйста, гуманитарную помощь. Там техника есть, плоские телевизоры, видиомагнитофоны…

– На кой мне твоя помощь нужна, дрындень?! Окна ей на зиму затыкать? Ещё раз мне что-нибудь попытаешься всучить, привлеку за дачу взятки при исполнении! Быстро в мою машину протокольчик составлять! Сдаётся мне, что именно этот автобус проходит по сводкам! Взрыв в Бийске! Убийства в Бобровниково и Тайменке! Не вы ли участвовали во всех этих экстремальных развлечениях?! А ну-ка, я сейчас подробненько досмотрю ваш автобус! Наверняка и оружие и наркотики найду в вашем гуманитарном грузе, а?!

– Да досматривайте! – раздражённо махнул я рукой. – Коли охота… Нет у нас ни оружия, ни наркотиков. Бийск мы проехали на скорости семьдесят километров в час без остановок и взрывов! В интернатах нас опросили как свидетелей и отпустили! Слышите вы, от-пус-ти-ли!! Потому что были сотни свидетелей, что к убийствам мы непричастны! – Я уже орал ему в лицо, нервы окончательно сдали, я чувствовал настоятельную потребность дать гайцу в рыло и только его крошечный рост останавливал меня, потому что бить такого маленького человечка, всё равно, что ударить ребёнка.

Если он надумает составлять протокол, мы потеряем уйму времени. Час, а может быть, два…

Для маленькой бельгийского народа это будет катастрофой.

Думать об этом не хотелось.

Но не мог же я рассказать лейтенанту, что если через шесть часов тридцать минут, этот жёлтый автобус с выбитыми стёклами, с разбитой на бездорожье подвеской, с салоном, покоцанным бандитскими пулями, не будет на монгольской границе, то могут погибнуть люди!

Я не знал, что мне делать. Я с тоской смотрел вслед проносящимся мимо машинам и… не мог ничего придумать.

– В машину! – ленинским взмахом руки лейтенант указал на «Жигуль» с синей мигалкой на крыше.

Неожиданно из автобуса выскочили Абросимов и Никитин.

– Дядечка! – хором заорали они. – Отпустите нас, мы больше не будем!! – И, взявшись за руки крест накрест, вдруг заплясали вразнобой танец маленьких лебедей, под собственный аккомпанемент «трам-пам-пам!»

Я посмотрел на них с грустью. Они комично смотрелись – огромный Дэн и невысокий Обморок, но чувство юмора у лейтенанта отсутствовало.

– Уберите балет! – заорал он. – Вам тут не трам-пам-пам!!

– Уйдите, – приказал я «балету» и парочка понуро поплелась к автобусу. На смену им выскочил Адабас.

– Добрый дух дороги, – обратился он к лейтенанту, ударив в свой большой бубен, – отпусти моих братьев и сестёр по добру, по здорову, или всемогущий дух горных вершин Алтая – ээзи, накажет тебя! Лишит удачи, нашлёт ненастье и уничтожит скот!

– Я – скот?!! – взвыл лейтенант и, ткнув пальцем в Адабаса, завопил: – Кто это?!

– Шаман, – пожал я плечами.

– Что, тоже конструкцией предусмотрен?!

– Нет, просто попросил довезти его до Онгудая, мы и везём. Отчего не помочь шаману? Вымирающее племя…

– Уберите шамана!! – Лейтенант покраснел и затопал ногами. В гневе он был страшен.

Адабас ударил в бубен, издал горловой звук и пробормотал:

– Лишит удачи, нашлёт несчастье и уничтожит скот!!

– Уйдите, – попросил я его.

– Я вам сейчас устрою весёлую жизнь! – пообещал гаец. – Шаманы у них! Гуманитарная помощь, мать вашу! За мной! На штрафстоянку сейчас ваша помощь отправится вместе с автобусом!!

Делать было нечего, и я поплёлся за лейтенантом. Ох, не нравился мне этот гаец! И дело было вовсе не в его чрезмерной прыгучести. Дело было в его неподкупности, отсутствии чувства юмора и полным равнодушии перед гневом алтайских богов. Ну не бывает такого, чтобы все эти три качества уживались в одном человеке, да ещё в погонах! Нормальный гаец всегда рад разжиться деньжатами, и не корпеть над протоколом. Нормальный гаец всегда посмеётся над шуткой, даже самой плоской. И ни один нормальный гаец не пропустит мимо ушей обещание, что его покинет удача!

Стоп.

Я резко остановился.

А откуда этот лейтенант может знать про убийства в Бобровниково и Тайменке?! ГАИ не милиция, другое ведомство, другие задачи и проблемы… Не объявляли же «скул бас» в розыск! И потом… лейтенант не представился, не показал свои документы, он только прыгал и искал к чему бы придраться. Память услужливо подсунула мне воспоминание о том, что когда Ильич рванул от нас с Элкой в сторону Барнаула, то в руки Марселя его сдал именно гаишник. А вдруг у борисовцев полно «своих» среди гайцов, вдруг…

Я развернулся и побежал к автобусу. Мне хватило трёх прыжков, чтобы оказаться в кабине. Элка поняла мой замысел ещё до того, как он пришёл мне в голову. Она пересела за руль, и едва моя нога коснулась порога, автобус сорвался с места.

– Стой!! – заорал лейтенант, с запозданием заметив моё бегство. – Стоять, я сказал! Стрелять буду!!

Он и правда пальнул по колёсам.

Автобус предательски медленно набирал скорость.

– Всем на пол! – заорал я, но команда и так уже привычно заняла безопасные позиции под кроватями.

Прозвучали ещё два выстрела. Отчего-то лейтенант предпочёл стрелять, а не догонять нас с мигалкой на своём «Жигуле», что ещё больше подтвердило мои подозрения.

– А я-то всё думаю, ну когда до тебя дойдёт, что лейтенант липовый! – засмеялась Беда.

– А ты как догадалась?!

– Да не берут в ГАИ с таким ростом! Этого Гулливера на дороге не видно. Ниже ста семидесяти в постовые не берут, я точно знаю!

– А зачем тогда детектив ему свой совала?

– Хотела, чтобы в криминальном мире меня знали и уважали.

– Блин! Хоть бы знак мне какой подала!

– Я их столько тебе подавала, что всё тело болит!

Автобус вдруг повело влево.

– Чёрт, заднее колесо пробил, – пробормотала Элка, вцепившись в руль и стараясь удержать машину на своей полосе.

– Гони! Осторожно, тихонечко, но гони! – взмолился я. – Протянем до Семинского перевала, а там затеряемся…

Табличка с надписью «Внимание! Будьте осторожны, начинается горный перевал Семинский, подъём – 9 км, спуск – 11 км», промелькнула после десяти минут гонки на спущенном колесе.

Автобус швыряло из стороны в сторону, уводило то вправо, то влево, но Беда – молодец, справилась.

Впрочем, довольно быстро мы поняли, что нас никто не преследует.

– Сынку, далеко не уйдём на ободе, надо колесо менять, – подошёл сзади дед.

Сазон был прав, начинался сложный подъём, машина и так шла с нагрузкой, движок ревел, и со спущенным колесом мы могли сорваться в обрыв.

– Кафешка! – вдруг радостно заорала Беда и плавно затормозила у теремка с резной крышей и ажурными наличниками на окнах. Теремок украшала завлекательная вывеска «Шашлык-машлык и обалденное пыво!»

– Перекур пятнадцать минут! – объявил я. – Кто успеет за это время перекусить – отлично. Сазон угощает всех шашлыками!

– А пывом?! – уточнил Герман.

– Чёрт с вами, и пывом…

Я посмотрел на часы. До Ташанты оставалось километров пятьсот. Хватит ли нам шести часов непрерывной езды, чтобы добраться до таможни? По идее должно хватить, но впереди два сложных горных перевала – Семинский и Чике-Таман.

Я так мечтал проехать по ним! Хотел налюбоваться на альпийские луга, кедровую тайгу, на памятный Обелиск перевальной дороги через Семинский хребет! В каком-то путеводителе я прочитал: «Седовласый старик Алтай вступает в свои права и приглашает вас в свои горные владения!» И вот, в преддверии всей этой красоты я ловлю себя на мысли, что… в гробу я видал и седовласого старика Алтая, и его горные владения.

К нам подошёл Никитин.

– Глеб, я совсем не хочу есть. Вы с Элкой отдыхайте, а мы с Германом Львовичем займёмся колесом.

– Валяйте, – кивнул я. – Герман Львович, помогите Никитину!

– А пыво?!

– В дороге шары зальёте.

Герман тяжко вздохнул и поплёлся помогать Никитину доставать и ставить запаску.

Кроме меня, Сазона и Элки шашлыков никто не захотел. Ильич так и не встал с кровати. Адабас, привалившись к окну, задремал в автобусе. Лаптева куда-то пропала, наверное, опять заперлась в туалете и болтала с любовником.

Мы устроились в кружевной беседке, Рон залёг под стол, чутко потягивая носом из стороны в сторону, – запахи жареного мяса сводили его с ума. Пожилой алтаец, как две капли воды похожий на Адабаса, только невысокий и крепкий, принёс нам десять шампуров шашлыка. Я ел, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, хотя Элка постанывала от удовольствия и говорила, что этот шашлык-машлык просто – песня, поэма, симфония, гимн! Я каждый второй кусок кидал Рону под стол, тот проглатывал его, не жуя, заискивающе махал лохматым хвостом и делал такие умные рожи, будто собирался сказать: «Спасибо, конечно, но ты просто обязан угостить меня ещё и ещё!» Дед, несмотря на видимое удовольствие от еды, был озабочен и хмур. Он в сотый раз набирал по мобильному Мальцева, и в сотый раз получал электронный ответ: «На данном направлении перегрузка».

– Да не переживай ты так, Сазон! – с набитым ртом успокаивала его Элка. – Догонит нас твой дедуля! Связь на трассе сам знаешь какая, а тут ещё горы, перевал… И потом, он же задание выполняет, Ганса ищет.

Сазон кивал и опять тыкал кнопки скрюченным пальцем.

– Цуцик, цуцик, – покачал он, наконец, головой, отложил телефон и вгрызся зубами в мясо. – Надеюсь, он справится. Вообще-то, Мальцев только с виду такой тетёха. Когда дело касается моих поручений, он становится хитёр, изворотлив и осторожен, как дикий зверь. Оттого и ходит у меня в оруженосцах! – Успокоив себя этим заявлением, дед отхлебнул из заветной фляжки коньяк. «Пыво» Сазона не вдохновило, он приказал алтайцу залить пятилитровую пластиковую канистру и погрузить в автобус «для Германа».

– Меня беспокоит один вопрос… – Я отложил шампур, скинув с него всё мясо под стол. Рон от такой щедрости взвизгнул, зарычал и чуть не сожрал угощение вместе с моим ботинком. Я вовремя отдёрнул ногу и от греха подальше поставил её на скамейку.

– Какой вопрос? – живо поинтересовалась Элка, откидываясь на спинку и закуривая.

– Откуда эти уроды знают каждый наш шаг?! Такое впечатление, что они с вертолёта за нами наблюдают. Как борисовцы могли предугадать, что мы рванём в объезд пробки?! Когда успели накидать мотки проволоки и заминировать их? А главное – зачем?!

– Как зачем? – усмехнулась Элка, щурясь сквозь сизый дым. – Я думаю, все эти штучки с украденной обезьяной, похищением Ганса, колючей проволокой поперёк поля и взрывами – чистой воды пижонство. Борисовцы всеми этими дешёвыми штучками хотят сказать нам – мы всё про вас знаем!! Куда бы вы не сунулись, что бы вы не сделали, мы знаем об этом ещё до того, как вы об этом подумаете!! Взрыв был нешуточный. Джипяру разнесло не по-детски. Если бы не шаман и дохлая ворона, кого-нибудь из нас, кто первым ринулся убирать проволоку, разорвало бы на куски! Бандиты пугают нас, устрашают, грозят!! Ждут, что мы струсим, бросим «скул бас» на дороге и вернёмся в Сибирск. И тогда они смогут разобрать автобус хоть на запчасти в поисках семнадцати капсул! Но мы не бросаем автобус, чем, очевидно их очень удивляем. Ведь они не знают про бельгийских заложников, которых мы спасаем. Чтобы отобрать у нас автобус, борисовцы даже подсовывают нам на пути подсадного гаишника, задача которого забрать «скул бас» якобы на штрафстоянку…

– Тогда непонятно, зачем похитили Ганса!

– Варианта два. Его похищение – способ заставить нас запаниковать, броситься на его поиски и забыть о цели своей поездки, или… Или, как я уже говорила, кто-то из нас работает на бандитов и до них дошла информация, что Ганс сожрал капсулы. Помнишь, нас кто-то подслушивал у кемпинга? – Элка развела руками. – Других вариантов нет. Это я вам как бывший криминальный репортёр говорю.

Мыслишка, дремавшая в глубине моего сознания, опять приподняла голову. «Ну, что я тебе говорила, идеалист хренов!» – обозначила она своё присутствие.

Элка вдруг наклонилась ко мне и зашептала тревожно и торопливо, будто боялась не успеть что-то сказать:

– А теперь давай, пока нас никто не слышит, быстро вспоминай, как подбирались люди в эту командировку?! Кто выдвигал кандидатуры, кто их утверждал, может быть, кто-то напросился в поездку сам, как всё происходило?!!

– Да обыкновенно происходило, – пробормотал я, пытаясь в подробностях вспомнить детали подготовки этой поездки. – Ильич заскочил после уроков ко мне в кабинет и сказал, что, скорее всего, из баб… в смысле, учительниц, кроме Лаптевой, никто не поедет. У неё одной – ни детей, ни мужей, ни свекрови, ни дачи. Троцкий попросил, чтобы я поговорил с Викториной, ну, я и… поговорил. Сначала Лаптева наотрез отказалась, сказала, что её укачивает в автобусах, что ей нужно срочно лечить зуб, а на следующий день пришла и сказала, что её зубной врач заболел, а она давно мечтала посмотреть Алтай. Я поинтересовался: «Вас не будет укачивать? Дорога неблизкая». Она ответила, что подруга дала ей какие-то чудесные таблетки. Так и договорились. Германа Львовича я взял в поездку по одной простой причине: он единственный мужчина в школе, кроме меня и Троцкого. Герман умеет водить машину, у него есть права, а ещё он неплохо ладит с детьми и умеет проводить всякие викторины и конкурсы. Вот, собственно, и все соображения насчёт кандидатуры Абросимова. Когда я ему предложил поехать, он очень обрадовался. Сказал, что терпеть не может дачные дела в начале лета и лучше уехать к чёрту на кулички, чем копать, боронить и сажать.

Ганс Гаспарян… Знаешь, из всех парней я выбрал Ганса, потому что он самый эффектный и любит покрасоваться своим идеальным телом. Нам же нужно было убедить детдомовских детей вести здоровый образ жизни, поэтому я выбрал парня, на которого хотелось бы быть похожим. Пожалуй, всё. Никто никого мне не навязывал, никто сам в поездку не набивался. Не вижу ни одного подозрительного человека в нашей команде.

– А теперь слушай меня, – резко сказала Беда. Она вытащила новую сигарету из пачки, но передумала курить и засунула её обратно. – На самом деле ВСЯ твоя команда очень подозрительная! Ты никогда не замечал, что Лаптева, в сущности, очень миловидная женщина?! – Элка пытливо уставилась на меня, как мне показалось, с явным желанием получить положительный ответ. Я только было собрался сказать, что миловидную женщину в школе Чучундрой не назовут, как Элка хмыкнула и сказала:

– Замечал! Я видела, как ты пялился на неё, когда она разделась у речки. Видела! У тебя челюсть отвисла! И, между прочим, вполне обоснованно. У Лаптевой классная фигура – тонкая талия, высокая грудь, стройные бёдра, длинные ноги, прямые плечи, королевская осанка. И всю эту красоту она прячет под длинными широкими юбками и бесформенными блузками. Ни одна нормальная женщина не будет этого делать! А она точно нормальная, потому что… потому что…

– Что? – уставился я на неё.

– Ты видел её бельё?

Я только хотел сказать, что у меня нет привычки рассматривать чужое бельё, как Элка снова опередила меня:

– Видел! У тебя челюсть отвисла! И опять, между прочим, вполне обоснованно. Такие трусы и лифчик стоят несколько зарплат учительницы начальных классов. А теперь скажи, почему женщина, которая носит такое бельё, прячет себя за безликими дикими шмотками?!

– Не знаю. Вас, женщин, разве поймёшь? – растерялся я, не понимая, к чему клонит Беда.

– А ещё у неё, если внимательно присмотреться, вполне симпатичное лицо! Большие глаза, аккуратный нос, тонкий овал лица, пухлые губы. Да если она снимет свои дурацкие очки, накрасится и распустит пучок волос на затылке, она станет просто красоткой! Почему она не делает этого?!

– Почему? – спросил я.

– Да чтобы казаться Чучундрой!! Она хочет казаться синим чулком, серой мышью и мымрой! А зачем?!

– Зачем? – снова спросил я.

– Не знаю, – пожала плечами Элка. – Но я точно знаю, что ни одна женщина не будет специально себя уродовать, ели она не сумасшедшая, не сектантка или не преследует какие-то свои цели. Дальше, Герман. Тоже исключительно подозрительная личность!

– Это ещё почему?

– Вспомни, как он отреагировал на первый труп! «Ах! Ох! Помогите!» Изображал слабонервного труса, а у самого за пазухой пистолет лежал, которым он, кстати, неплохо владеет! А помнишь, что он бормотал пьяный, в кафе? «Огонь, батарея!» Странный репертуарчик для малахольного учителя математики по кличке Обморок.

– Может, ему сон военный приснился? – предположил я.

– Обморокам военные сны не снятся! – веско возразила Беда.

– Я видел, как он утром снегом обтирался, – задумчиво добавил я. – У Абросимова удивительно гармонично раскаченное тело…

– Которое он, кстати, тоже прячет за нелепой одеждой! – поучительно подняла вверх палец Беда. – А теперь Ганс! Тот ещё хмырь! Да он за деньги, кому хочешь, душу продаст! Он, кстати, мог сам удрать, поняв, что проглотил добра на многие миллионы! И про мобильник свой расчудесный забыть, и про вещи. Так что получается, что…

– Что?

– Что все твои коллеги – бандитские выродки! – громко захохотал Сазон, который всё это время внимательно нас слушал.

– Тише! – прижала палец к губам Беда. – Получается, что все, кто с нами едет, совсем не те, за кого себя выдают! Ну, кроме шамана, разумеется, Никитина и Ильича.

– Бред! – Я схватился за голову. – Ну и бред мы тут насочиняли! Викторина бедная простая учительница! Чёрт знает, почему на ней оказались трусы за не одну сотню баксов! Может… может, Марик ей их подарил?! Она не красится, потому что ей это просто не нужно! Это не преступление. И одевается она так скромно просто потому, что она учительница, а не секретарша в офисе! Это тоже не преступление! Герман – добропорядочный семьянин с тёщей и дачей. Ну и что, что на досуге он тягает гантели и обтирается снегом! И это не преступление! И его клетчатые рубашки с длинными рукавами – не преступление! Ну нет у человека потребности носить джинсы и майки-боксёрки! А «Огонь, батарея!» он кричал потому… потому что… ну не знаю я почему! Но точно знаю, что бандиты так не кричат. А Ганс просто маленький балбес с развитым телом и незрелой душой, – закончил я речь.

У Сазона ожил мобильник – сначала завибрировал на столе, спугнув мух, потом настойчиво исполнил первые аккорды Пятой симфонии Бетховена.

– Цуцик! – подпрыгнул дед, но, взяв трубку, погрустнел. – Карменка?! Жена… – пояснил он, прикрыв микрофон рукой. – Да живой я, живой, что со мной сделается? У меня девять жизней, а я только первую жить начинаю. Как Дашка? Пошла? Куда?! А-а, просто пошла… Так вроде рано ещё, она же только сидеть научилась? А-а, за стульчик держится! Ты это, стульчик-то убирай, пусть без костылей маршировать учится! Что? От груди отказалась? Что за напасть, я бы не отказался. А что ест? Ку-ри-цу?! У неё же зубов мало! Протёртую? И кто же её трёт? А-а, пюре готовое в баночках продаётся… Ты это, ребёнка там не балуй. Стульчик в сторону, к пюре еды добавляй нормальной. Да люблю, люблю я вас! И скучаю, а как же! Конечно, всем передам горячий испанский привет. И поцелую Элку. Что-о-о-о?! Кто тебя научил этому слову? Соседка Зинка? Приеду, ноги Зинке повыдергаю! Шопесдес это… не «до свидания»! Это плохое слово, завуалированное ругательство! Да, оно, ну я же тебя учил! И часто ты так прощаешься? Всег-да?! Со все-ми?! Ну, я Зинке язык-то бантиком завяжу… А впрочем, мне нравится, я тоже так буду со всеми прощаться. Шопесдес, дорогая!!

Сазон нажал отбой и грустно посмотрел на дисплей.

– Ну вот, а вы говорили – горы, плохая связь! Карменка вон с югов дозвонилась!

– Готово! – крикнул Никитин. – Можем ехать, Глеб!

Мы вскочили и побежали к автобусу. На бегу Сазон нажал кнопку вызова Мальцева.

– Абонент отключил телефон, – побледнев, сообщил дед.

– Или находится вне зоны действия сети! – ободряюще крикнула ему Элка.

* * *

С каждым километром дорога поднималась всё выше и выше. При скорости шестьдесят движок работал на повышенных оборотах, ревел и захлёбывался. Все притихли в салоне, ощущая наэлектризовавшую воздух опасность. Даже Адабас пристроил свой бубен так, чтобы он не звенел и не вибрировал на неровностях дороги.

Красоты за окном всё больше приобретали нереальную, мистическую окраску. Чем выше мы поднимались, тем величественнее и неправдоподобнее становился вид из окна. Снежные шапки на горных вершинах контрастировали с зелёной тайгой. Слева от дороги возвышались отвесные скалы, справа – дорога обрывалась обрывом, на дне которого бушевала горная речка. Седовласый старик Алтай гостеприимно впустил нас в свои владения, но… у меня не было ни секунды, чтобы любоваться его древней, могучей, первозданной, неповторимой красотой.

– Элка, – взмолился я, – сфотографируй всё это хоть на мобильник! Потом будем всем говорить, что летом ездили на Алтай!

– Будем, – вздохнула Элка, включая камеру и нацеливая объектив на проносящиеся мимо пейзажи. – Как ты думаешь, что может стоить в очень маленьком количестве больше двадцать тысяч долларов? – Послышались тихие щелчки, Беда сделал подряд несколько снимков.

– Элка, мне даже думать об этом тошно! Не знаю! Ни один наркотик и даже составляющие для его производства не могут стоить таких бешеных денег.

– Может, там какие-нибудь микросхемы? Микроскопические карты секретных военных объектов? – предположила она и опять три раза подряд щёлкнула камерой.

Я пожал плечами. Если честно, мне было плевать, что находится в этих капсулах, лишь бы из-за них никто не погиб.

– А может там генетический материал? – продолжала фантазировать Элка. – Какие-нибудь изменённые ДНК, из которых можно выращивать людей-роботов?!

Я не отрывал глаз от дороги. Она была довольно узкая – всего две полосы, и каждая встречная машина, проносящаяся мимо, усиливала ощущение близости пропасти, которой справа обрывалась узкая обочина.

– А может… там эмбрионы инопланетян? – выдала очередную версию Беда и сама захохотала над своей «догадкой». – Представляешь, семнадцать маленьких, зелёненьких человечков, которых безжалостно сожрал горячий армянский парень! Потому-то он и не отравился! А чего травится-то? Вполне органический, неядовитый материал! Он прекрасно усвоился и рассосался. Белок, углеводы, немножечко инопланетного жира и инопланетных костей! Как ты думаешь, Гаспарян не мутирует в зелёного человечка, а?! Не мутирует?

– Элка, заткнись, – попросил я, чувствуя, что история о съеденных инопланетных эмбрионах вызывает у меня приступ тошноты.

Беда обиженно замолчала, настроила в телефоне видеокамеру и, отвернувшись к окну, начала снимать.

Пару километров мы ехали молча. Подъём заканчивался, впереди уже виднелась знаменитая стелла, установленная в 1956 году в честь 200-летия добровольного вхождения Алтая в состав России.

Сзади подошёл Герман и положил мне на плечо руку.

– Глеб Сергеевич, – обратился он ко мне и замолчал. Я глянул на него в зеркало заднего вида и по глазам понял, что ничего хорошего он не скажет.

– Ну?! – поторопил его я.

– Даже не знаю, как сказать… – Абросимов, поймав мой взгляд в зеркале, поспешно отвёл глаза.

– Да скажите уж как-нибудь, – пробормотал я, чувствуя уже ставший привычным холодок в желудке.

– Дело в том, Глеб Сергеевич, что… я никак не могу найти Лаптеву в автобусе.

– Что значит, не можете найти? Она что – зажигалка, очки, пуговица? – Холод в желудке преобразовался в горячий шар, который раздувался с каждой секундой и грозил разорваться, затопив организм обжигающей лавой.

– В том-то и дело, что не зажигалка она, Лаптева-то, – испуганно пробормотал Обморок. – Поэтому с вероятностью в сто процентов могу сказать – Лаптевой в автобусе нет!

– В туалете! – заорал я. – В туалете она сидит и по телефону пи…. разговаривает! Беседует! С любовничком своим общается!!!

– Нет её там, Глеб Сергеевич. Туалет пуст. – Судя по тому, как Абросимов сглатывал, в горле у него пересохло.

– Восемь негритят в Девон ушли потом, один не возвратился, остались вчетвером! – зловеще продекламировал Троцкий. – Я же говорил, Глеб, нас будут по очереди убивать, пока не останется один автобус…

– Элка, иди, проверь, – попросил я Беду, хотя чего уж там было проверять, и так ясно – наши ряды редели с ужасающей быстротой.

Что делать, я понятия не имел. Разворачиваться? Искать?! Где?!.

Элка ушла в салон и довольно быстро вернулась.

– Лаптевой нет в автобусе, – сухо сказала она. – Дэн говорит, что когда возле кафе они с Германом меняли колесо, Викторина всё время просидела в туалете. Когда поехали, все так и думали, что она в сортире сидит, по телефону болтает.

– То есть, никто не видел, когда и как она исчезла? – зачем-то уточнил я.

– Нет, но… интересно другое.

– Что? – вяло поинтересовался я.

– Она пропала вместе со своей дорожной сумкой. То есть, получается, что её похитили вместе с вещами.

– Это хорошо или плохо? – задал я глупый вопрос.

Элка задумалась.

– С одной стороны – хорошо, – наконец, сказала она. – Если человека похищают с вещами, его не собираются убивать. С другой стороны плохо, потому что создаётся впечатление, что человек сам свалил.

– Сам свалил… – эхом повторил я, стараясь попадать в изгибы дороги.

– И ещё… – Элка сунула мне под нос книгу с яркой обложкой, в которой я признал её последний детектив. – Я нашла это у Лаптевой под подушкой. Она читала мой детектив! Зашторивалась в своём углу и читала!

– Поздравляю. Армии твоих поклонников прибыло.

– Да не этом дело!

– А в чём?

– Она спёрла книгу из моего рюкзака! Там их несколько – моих детективов, и, видимо, она посчитала, что я не замечу пропажи.

– Ты и не заметила, – усмехнулся я.

– Ты что не понимаешь?! Викторина залезла в мою сумку без спроса и украла мой детектив!

– Ну, взять на время почитать книгу, это не кража, – пожал я плечами, хотя был целиком и полностью согласен с Бедой: рыться в чужих вещах – не самый благовидный поступок.

– Да как ты не понимаешь?! – Элка легонько треснула меня книгой по голове. – Если бы Лаптева просто попросила у меня мою книгу, я бы ей с радостью подарила! И подписала бы, и счастья нажелала, и …

– Да какая теперь разница, – заорал я, – рылась она в твоих вещах или не рылась, читала она твою книгу или не читала! Она пропала и, скорее всего, ей грозит опасность! Что делать, я ума не приложу!

– Что-то не кажется мне, что ей грозит опасность, – пробурчала себе под нос Элка. – Слишком уж тщательно она собрала вещички. Щётку для волос не забыла, зубную пасту прихватила, и даже бархатную тряпочку, которой всегда протирает очки, захватила.

– Семь негритят дрова рубили вместе, зарубил один себя – осталось шесть их!

– Заткнись! – заорал я на Троцкого. – Иди, головой об стенку побейся, легче будет!

– Бедная Викторина, – вздохнула Беда, – надеюсь, она не превратится в зелёного человечка?

– Что?! – всполошился Ильич. – Какие ещё человечки? Почему зелёные?

– Сдохли, вот и зелёные! – зловещим шёпотом прошептала Беда и дури у неё хватило ещё на то, чтобы устрашающе навести скрюченные пальцы на лицо Троцкого.

– Выпустите меня, я пешком домой пойду! – взвыл Ильич.

Я сплюнул и нажал на газ в полной решимости выкинуть Ильича посреди дороги.

– Сынку, не тормози!

– Глеб, сзади… – сказал Никитин встревоженно.

Я бросил взгляд в зеркало, и шар, который грозил разорваться внутри, всё-таки треснул, обжигая внутренности горячей лавой страха и безысходности.

За нами, словно три коршуна, выстроившись в ряд на узкой дороге и перекрыв всю проезжую часть, шли три чёрных джипа. По тому, как слаженно они шли, как неумолимо и организованно нас догоняли, не было никакого сомнения – враг наконец-то обнаружил себя. Нагло, открыто и не таясь. Это была бригада, банда, мощная преступная группировка и куда нам против них было – неорганизованной своре писателей, шаманов, педагогов и проходимцев, нагруженных дурацкими принципами, человеколюбием и прочей сентиментальной, неправильной ерундой…

Неожиданно я почувствовал облегчение. Внутри перестало гореть, и страх сменился весёлым бешенством.

– Так вот вы какие… – прошептал я и заорал во всю глотку, вжимая педаль газа в пол: – Шопесдес, дорогая!!

– Шопесдес!!! – откликнулся Адабас, со всей дури ударяя в свой бубен.

Старикан-автобус не подводил. Движок кряхтел, надрывался, захлёбывался, но тянул нас к самой высокой точке горного перевала на вполне приличной скорости, не позволяя трём чёрным коршунам, приблизится к нам на опасно близкое расстояние.

Время от времени, бросая взгляд в зеркало заднего вида, я замечал, что джипы соблюдают разумную осторожность и не гонят как сумасшедшие. Они прочно, неотвратимо висели у нас на хвосте, в любой момент готовые рвануть вперёд, взять автобус в кольцо и прижать к обочине.

– Глеб, они приближаются! – Никитин открыл дверь в грузовой отсек и смотрел в окно.

Один из джипов действительно вырвался вперёд и приготовился пойти на обгон. Только теперь я разглядел, что это «Паждерик», а другие два – «Патролы». Я попытался набрать скорость, но куда было «скул басу» тягаться с джипами, нафаршированными усиленными движками.

– Боевая тревога! – крикнул Сазон. – Оружие к бою!! Рота за мной! – Он ринулся в грузовой отсек, выхватив пистолет. Не раздумывая, дед пальнул в обгоняющий нас «Паджерик» через выбитое окно. – Ах ты, гад ползучий! Получай пулю в мурло!

Послышались ещё выстрелы, и я уже не понимал, то ли мы стреляем, то ли в нас стреляют.

– Извините, Глеб Сергеевич, – Абросимов запустил руку под моё сиденье, достал свой «ПМ» и побежал к Сазону. Усмехнувшись, я подумал, что Элка права: что-то слишком уж бесстрашен и боевит стал наш Герман, который трясся и причитал при виде мёртвого Оскара Васильевича. Впрочем, сейчас было не до психоанализа… Один за другим, вразнобой, хлестко ударили выстрелы. «Паджерик», уверенно заходящий слева, отстал, опять пристроившись в линейку к чёрным собратьям. Угроза немного отступила, я попытался оторваться от джипов, но мочи у «скул баса» для таких гонок осталось немного. Удивившись, что нам до сих пор не ответили шквальным огнём, я стал кидать автобус то вправо, то влево, чтобы нас невозможно было обойти.

– На самом деле, они ведут себя осторожно, потому что боятся спихнуть нас в пропасть, – поделилась своими соображениями Элка. – Им автобус нужен целый и невредимый, иначе как они буду искать зелёных человечков? Мы можем на этом сыграть!

Пожалуй, Элка была права, я немного успокоился и перестал выписывать на дороге зигзаги, рискуя поймать лобовой удар встречных машин.

– А мурло-то бронированное! – крикнул Сазон Герману Львовичу, который стоял в обороне пригнувшись, и высунув дуло пистолета наружу. – Пули даже царапин не оставляют! По колёсам, по колёсам стреляй, коммандос!

– Блин, да дайте оружие! – закричал Дэн. – Сил нет сидеть, сложа руки!!

– А я на них сейчас злых духов нашлю! – Адабас начал делать какие-то пассы руками.

– Хренушки! – растерянно объявил дед. – И колёса бронированные!

Мы пролетели самую высокую точку перевала без малейшего шанса полюбоваться видами из окна. Начался спуск. Одиннадцать километров довольно крутого спуска… Приходилось время от времени притормаживать и меня начала забавлять осторожность, с которой нас вели борисовские выродки. Они тоже пугливо тормозили, стараясь не влететь нам в зад.

– Они боятся! – весело сказала Беда. – Они боятся нас угробить, Бизя!

– Глеб, нужно сдаваться! – заорал Троцкий. – Нам всё равно не уйти! Пропадём, Глеб!!

– Пыво! – осенило вдруг Германа. – Если выплеснуть им под колёса пиво, джипы на такой скорости поведёт!

– Молодец, коммандос! – обрадовано крикнул Сазон. – Пыво к обороне готовь!!

Дэн ринулся к холодильнику и достал из него пятилитровую пластиковую канистру. Сазон распахнул заднюю дверь автобуса.

– Огонь! – скомандовал он.

Никитин точным рывком выплеснул на дорогу мигом вспенившуюся жидкость. Расчёт оказался верным, от неожиданности джипы занесло на мокрой дороге, ощутимо шваркнуло бортами друг о друга, но, справившись с управлением, невидимые водилы с удвоившимся упорством постарались взять автобус в кольцо.

Крикнув Элке: «Держись!», я опять начал крутить руль то вправо, то влево, бросая машину из стороны в сторону.

– Духи небесные, дорожные, горные, духи солнца, гор и воды! Лишите негодяев удачи, нашлите на них несчастья, уничтожьте их скот!! – Адабас начал так лупить в бубен, что звон бубенцов и гул туго натянутой кожи перекрыли рёв мотора.

– Камлай, камлай, Барабас, нам на удачу! – заорал дед шаману. – Нам без духов теперь ни на бал, ни в Красную Армию!!

Удерживать на дороге автобус становилось всё сложнее. Тормозить было нельзя, а разгоняться под горку – опасно.

– Мешки! – осенило вдруг Германа. – Им нужно бросать под колёса мешки с гуманитарной помощью!!

– Отличное решение, коммандос! – одобрил дед. – Мешки к бою готовь!! Гуманитарной помощью по фашистам пли!!

В открытые задние двери один за другим полетели злополучные тюки, предназначенные сиротам. Я не видел, кто их кидал, но, судя по шквалистому «огню», в бомбардировке участие приняли все, даже шаман.

Впрочем, нет – Ильич, кажется, забился под полку.

Джипам пришлось несладко. Пронзительно завизжали тормоза, два «Патрола», объезжая препятствие, бросили машины в направлении друг к другу, на мгновение сцепились бортами, но их отбросило в разные стороны, с жутким скрежетом закрутило, ударяя друг о друга и цепляя «Паджерик» в общую мясорубку. Я уже и не видел, что сзади происходило, слышал только звуки бьющегося металла, грохот, визг шин по асфальту…

Я вдруг подумал, что Герман никак не может быть подсадной уткой бандитов, и неожиданно проникся к нему такой слезливой, восторженной симпатией, которой, наверное, проникается мать, когда её слабовольный сынок впервые даёт обидчику сдачи.

Я поддал газу, и мы понеслись под горку с устрашающим разгоном, подлетая на всех неровностях и с трудом вписываясь в некрутые повороты дороги.

– Оторвались! – крикнул Никитин.

– Ушли! – отозвался Герман.

– Элка, записывай, записывай!! – заорал дед. – Вот так сюжетец – мешками от бронированных танков отбиться!

– Йес!! – взвизгнул вдруг Адабас, подпрыгнув и сделав интернациональный жест всех подростков. – Йес, йес, йес!!

– Если кто-нибудь из них остался жив, от нас останутся ножки, да рожки, – простонал Ильич из-под полки.

– А у меня рожек нет, – усмехнулся Сазон.

– И у меня нет, – быстро отозвался Никитин.

– А у меня только хвостик и крылышки, и то мама в детстве оторвала, – захохотал Герман Львович.

– А я вообще парень нематериальный, меня просто так на запчасти не разберёшь, – выдал шаман вполне образованную речь.

Они захохотали все вместе, их посетило истерическое, сплочающее веселье, от которого кажется, что ничего невозможного нет…

– Что-то не думаю я, что пацаны на джипах насмерть расколотились, – задумчиво сказала Беда. – Поддай-ка газку, дорогой!

– И так на пределе, – ответил я, чувствуя, что движок внезапно заглох.

Элка вопросительно уставилась на меня.

С упавшим сердцем я посмотрел на панель и увидел, что стрелка указателя топлива, завалилась влево, на ноль.

– Солярка кончилась, – севшим голосом сообщил я.

– Ты ничего не путаешь? – спросила Беда. – Мы же заливали в Сростках семьдесят литров!

Дорога шла под уклон, и автобус катился по инерции, почти не теряя скорости.

– Я сам ничего не понимаю, – прошептал я. – Солярки должно хватить ещё километров на двести.

– Чёрт! – Элка ударила кулаками по коленкам. – Эти коршуны догонят нас и разделают как цыплят! Долго мы протянем спуск по инерции?

– Не знаю. Всё зависит от наклона дороги. А ещё тормоза без движка почти не работают, рулевое ни к чёрту…

– Проблемы, Глеб? – обеспокоенно спросил сзади Никитин.

Я включил громкую связь и честно сообщил всем:

– В автобусе по непонятным причинам закончилось топливо! Идём под горку по инерции, сколько протянем – неизвестно!

– Ёпть! – заорал Герман. – Ёпть, ёпть!! Да что за невезуха такая! Мы так гениально ушли! Так гениально! – Он схватился за голову и стал мне ещё более симпатичен.

– Добрый дух дороги поможет нам, – уверенно заявил Адабас.

– Солярки что ли твой добрый дух нам зальёт?! – истерично выкрикнул из-под кровати Ильич. – Глеб, надо убегать! В горы!!

Элка захохотала. И я заржал. Заразительный хохот подхватили Сазон, Никитин и Герман. Адабас тоненько, взахлёб захихикал на одной ноте:

– И-и-и-и!

Кажется, у нас стало входить в привычку ржать хором, когда смертельная опасность электризовала воздух, когда ситуация заходила в тупик и выхода из неё не предвиделось.

– Прорвёмся! – крикнул я, и из динамиков, через выбитое окно, мой голос разнёсся на всю округу.

– А то! – гаркнул дед.

– Сзади на горизонте пока никого не видно, – сообщила Беда. – Есть вероятность, что мы дотянем до ближайшей заправки.

Я молчал, отрабатывая рулём изгибы дороги. Гидрач был мёртвый, поэтому рулить было очень трудно.

Мы ехали так минут десять. Все затихли и, наверное, молились о том, чтобы спуск не стал менее крутым.

Горизонт позади был по-прежнему чист. Преследователи как сквозь землю провалились. Может, их всё-таки, хорошо потрепало?! А может, мы вообще угробили этих вездесущих и всемогущих борисовцев? Эта мысль меня согревала и я, честно говоря, с лёгкой душой взял бы этот грех на себя.

Наконец, спуск плавно завершился, мы медленно остановились около указателя с надписью «Туэкта». Туристические базы и комплексы давно закончились, здесь были дикие места, среди которых терялись алтайские деревеньки с традиционными постройками и исключительно алтайским населением.

– Герман Львович, посмотрите, пожалуйста, что с бензобаком! – обратился я с просьбой к Абросимову, чувствуя, что усталость не даёт мне даже дышать, не то, что двигаться.

Абросимов кивнул и вышел из автобуса. За ним выскочил Дэн. Активность Никитина перестала меня раздражать. Можно сказать, что я даже привык к нему и его готовности совать свой нос в любую нашу проблему.

– Глеб, надо бежать! – навис надо мной Троцкий. Он наконец-то выбрался из-под кровати, был растрёпан и испачкан в грязи, которую тащили в салон на подошвах ботинок. – Бежать надо! Иначе нам не спастись!

– Так беги! – психанул я. – Беги, спасай, свою драгоценную шкуру!

Этот кретин дёрнулся, всколыхнулся, выскочил в распахнутую переднюю дверь и… побежал, но почему-то не горы, как обещал, а вдоль дороги, мелькая подошвами, измятой спиной и лысоватым затылком.

– Во даёт! – удивился шаман такому экспрессивно-необдуманному поступку моего шефа.

– Сынку, ему бы факел в руки и керосином пятки намазать, – засмеялся Сазон. – Ох, и гнилые директора нынче в школах работают! В армию его надо на полгодика для восстановления боевого духа!

– В тюрьму его надо, а не в армию, – буркнул я, чувствуя, что чувство вины перед Троцким уже предательски закрадывается в сердце.

В автобус зашёл Герман Львович. По тому, каким бледным было его лицо, как он старался ни на кого не смотреть, я понял, что меня ожидает ещё одна плохая новость.

– Выкладывайте всё как есть, Герман Львович, – вздохнул я. – К дурным новостям я привык как к мухам. Что ещё кто-то пропал? Если это Никитин, то бог с ним, я не расстроюсь. Он парень сильный, не пропадёт.

– Глеб, у нас бак пробит гвоздем! – тихо сказал Абросимов.

Вытирая руки о какую-то тряпку, на пороге возник Никитин.

– Там труба, – сообщил он. – Боюсь, дальше нам не уехать.

Все потрясённо молчали, только Адабас, с силой отбросив свой бубен в угол так, что он загудел, вдруг громко и отчётливо произнёс слово, которое трудно было ожидать в репертуаре шамана:

– Жесть!

– Что делать? – потрясённо спросила Беда, взяв меня за руку и посмотрев на часы.

Я категорически не хотел знать время, которое осталось до расправы над заложниками, но она сказала:

– У нас осталось пять часов, сорок минут. Пять часов сорок минут! А впереди жуткий Чике-Таман!

– Тут один умный дух мне подсказывает, – вкрадчиво произнёс Адабас, – что отверстие можно саморезом заделать. На холодную сварку его захреначить и…

Все в изумлении уставились на шамана. Я потрясённо молчал, поражённый тем, что такое простое техническое решение пришло в шаманскую голову, а не в мою – ведь в прошлом я автомеханик.

– Глеб, у тебя есть саморезы и холодная сварка? – с иронией поинтересовался Никитин.

– Да у меня всегда есть с собой саморезы и холодная сварка, даже когда я иду чистить зубы! – усмехнулся я в его наглую физиономию и бросился к ящику с инструментами. Отыскав всё необходимое, я протянул инструменты шаману.

– Не, я это… по духам больше специалист, а с техникой не дружу, – засмущался шаман.

– А! – Я треснул себя ключом по голове и хотел было пойти заняться проблемой, но Герман остановил меня:

– Отдыхайте, Глеб Сергеевич, мы с Никитиным сами справимся.

Я вернулся за руль. Драгоценные секунда убегали, как трусливые крысы. Если бы это было возможно, я хватал бы эти секунды за хвост и держал мёртвой хваткой. Очнулся я от крика Сазона.

– Есть соляра, сынку! – Дед стоял под окном и показывал на огромный Камаз, водитель которого щедро сливал в бочонок топливо из своего бака.

– Дальнобойцы расщедрились! – улыбнулся Сазон. – Сначала давать не хотели даже за деньги, а потом пистолет у меня в руке заметили и бесплатно отлили!! – Он захохотал и помахал пушкой у меня перед носом. – Волшебная сила «макарыча»!

– Готово! – крикнул с другой стороны автобуса Дэн.

Через пять минут мы тронулись в путь. Добытая нечестным путём солярка оказалась бодяжной, движок зачихал, закряхтел, начал захлёбываться и скорость больше шестидесяти не выдавал. Были ли впереди заправки – я не знал.

Как преодолеть Чике-Таман с таким подыхающим двигателем, тоже было неясно.

Если нас опять начнут преследовать борисовцы, нам от них не уйти.

Думать об этом было противно, и я запел:

– Вот, новый поворот, и мотор ревёт, что он нам несёт…

– Пропасть или взлёт, омут или брод! – в едином порыве подхватили все, кроме шамана. Очевидно, его продвинутость на творчество Макаревича не распространялась, зато он ритмично аккомпанировал нам ударами в бубен. – И не разберёшь, пока не повернёшь за поворот!!

Через несколько минут мы догнали Троцкого. Он так и бежал по дороге, не сбавляя скорости, с той только разницей, что лысина его стала пунцовой, а на ногах остался только один ботинок. Очевидно, у Ильича открылось второе дыхание, как у спортсмена, потому что в беге его появилась некоторая заученность, отточенность, умение держать темп и экономичность в движениях.

– Ну что, проветрил мозги? – крикнул я, поравнявшись с ним.

– Да, – выдохнул Троцкий.

– Садись, бегун! – Я притормозил и открыл двери.

Он ввалился в салон красный, задыхающийся, обливающийся потом.

– А ты чего в горы-то не рванул? – спросила его Беда.

– Так там это… дороги нет, – ответил несчастный Ильич, хватая ртом воздух.

– Как говорит наш уважаемый Адабас – жесть! – засмеялась Элка.

– На чём едем, Глеб? – схватившись за сердце, спросил Троцкий.

– На честном слове, – признался я.

Мы не ехали – шкондыбали, со скоростью пятьдесят километров в час.

– Дед, ты уверен, что это была солярка? – спросил я Сазона.

– Теперь уже нет, – вздохнул дед. – Хорошо хоть даром досталась!

Наконец, показалась заправка. Все дружно закричали «Ура!», но… на закрытом окошке, где принимали деньги, висело странное объявление с претензией на юмор: «Все ушли на фронт».

– Сынку, а тут что, Великая Отечественная ещё не закончилась? Или Первая мировая?! – неудачно пошутил дед.

От досады я залепил кулаком в окошко, стекло треснуло, и неожиданно взвыла сигнализация. Вот уж не мог подумать, что в этом медвежьем углу есть такие чудеса техники!

Пришлось спасаться бегством, если можно назвать бегством езду со скоростью пятьдесят километров в час.

– Один автомобильный дух мне подсказывает, что впереди будет ещё одна заправка, – ободряюще сообщил Адабас.

– А этот твой дух не в курсе, на той заправке все тоже военнообязанные?! – ехидно спросила Элка.

– Не в курсе, – вздохнул Адабас. Он сел за откидной столик и грустно уставился в окно.

Беда встала и куда-то ушла. Наверное, курить в туалет.

Я проследил глазами – Никитин оставался в салоне.

Время шло, дорога неспешно пожиралась километрами, а заправки всё не было.

Наконец, вернулась Элка, и я с грустью отметил, что в одиночестве она курит гораздо быстрее, чем в обществе Дэна.

– С Мальцевым по-прежнему нет связи, – раздражённо сказала Беда, усаживаясь рядом.

– У нас с кучей народа нет связи, – ответил я. – Кстати, ты не пробовала набирать Викторину?

– Нет! Я её телефона не знаю.

– Как-то так получилось, что и я не знаю. И чего ты такая злая вернулась? Дэн не вышел с тобой покурить?!

Она стрельнула в меня глазами поверх очков и, сделав вид, что не заметила «шпильки», продолжила:

– Первый раз в жизни чувствую себя в экстремальной ситуации полной дурой! Нужно гнать, гнать, гнать этот автобус, не останавливаясь! Нет возможности раскопать информацию, пойти по следу, нарыть дополнительные сведения, найти и расспросить нужных свидетелей. Нет времени даже просто подумать!

– А ты записывай, – усмехнулся я её сыщицкому рвению, которому она никак не могла найти применение в сложившихся обстоятельствах.

– А я и записываю! – рявкнула Элка. – Только толку-то! Детектива не выйдет, только триллер, а это не мой жанр!

– И чего ты распсиховалась? – опять удивился я.

– Вот! – сунула она мне под нос свою сумку, распахнув её.

Не успел я сконцентрировать взгляд, как Элка, воровато оглянувшись, спрятала сумку под сиденье.

– Что там?

Беда попыталась настроить громкую музыку, но приёмник хрипел, не находя волну.

– Пусть хрипит, – тихо сказала Элка. – Чтобы в салоне нас не слышали.

– Да что случилось-то?

– Вот! – Она опять показала раскрытую сумку.

Я ничего не увидел, кроме знакомой тетрадки, косметики и щётки для волос.

Тогда она вытащила мобильник и потрясла им у меня перед носом.

– Это мобильник!

– Вот невидаль-то!

– Балда! Это мобильник из партии тех, которые у нас украли!

Я выхватил у неё телефон и поднёс к глазам. Это был он, – подарок, приз, вернее, один из них, и без коробки. Простенькая «Моторола» с гравировкой, которую я сам заказал для детдомовских сирот у гравёра: «Мир прекрасен. Он ждёт тебя!»

– Откуда у тебя это? – охрипшим голосом спросил я.

Элка ручкой громкости прибавила свиста и хрипа в приёмнике.

– Не люблю неприбранные постели. Когда шла из туалета, сначала свернула матрас Ганса на верхней полке, потом матрас Викторины. У неё под матрасом, на полке, лежал телефон!!

Я присвистнул.

– И что это значит?

– Ничего хорошего. Телефоны украл кто-то из наших, и один подсунул Лаптевой, чтобы подставить её. Она не знала о такой «улике» и, сбегая с вещами, оставила телефон под матрасом!

– Какой смысл было засовывать улику ей под матрас? У нас нет привычки проверять вещи друг друга!

– Ой, не знаю. Какой-то смысл был.

– И зачем кому-то подставлять Лаптеву?!

– Не знаю!

– Зато я знаю, кого ты подозреваешь. И сразу скажу, я с этой кандидатурой категорически не согласен!

– И я не согласна! Но других вариантов нет!

– Этого не может быть. Если бы не его фантазия и сноровка, нас бы уже пытали борисовцы.

– Нужно потихоньку проверить дорожную сумку Абросимова, – на ухо сказала мне Элка. – Там должны быть остальные мобильники!

– Этого не может быть, – как попугай повторил я.

Мысль о том, что придётся потихоньку рыться в вещах Обморока, была мне противна. Да лучше я схвачу его за грудки, и вытрясу, выбью всю правду из этого загадочного математика!

– А ещё у него была прекрасная возможность незаметно испортить нам бензобак, когда они с Никитиным меняли колесо.

– Ага, а потом самому чинить его. Бред!

– Онгудай! – крикнул Сазон. – Сынку, остановись на минутку, нужно шамана высадить!

Я притормозил, но Адабас, вдруг густо покраснев, залепетал:

– Ребята, может, довезёте меня до Ташанты? У меня там родственников тьма, да и… привязался я к вам. Боюсь вас одних через Чике-Таман отпускать! Кто с духами контактировать будет?! Кто накамлает вам хороший бензин и удачу, кто прогонит несчастья и…

– Спасёт наш скот?! – хором закричала команда.

– Да, и спасёт ваш скот, – потупился Адабас.

– Ладно, поехали, – кивнул я и поддал газу.

За ближайшим поворотом нас поджидала заправка с отличной соляркой и вежливым персоналом…

* * *

Семинский перевал по сравнению с Чике-Таманом показался детской пологой горкой.

Подъём начался очень резко и был такой крутой, что я сильно засомневался в силёнках нашего потрёпанного невзгодами «скул баса».

Я вёл автобус на третьей передаче и молился, чтобы движок не подвёл. Серпантин, будто вырубленный в скалах, усложнял подъём. Дорога петляла так, что я еле успевал отрабатывать рулём повороты.

– Красота-то какая! – воскликнула Элка и опять начала снимать на мобильник. – Красотищ-ща!!

Я не разделял её восторгов. Отведённого нам времени оставалось всё меньше и меньше, а расстояние покрывалось с огромным трудом.

День был в разгаре. Солнце стояло в зените и после крутых поворотов то пряталось за скалами, то выныривало из-за них, норовя ослепить и лишить ориентации на трудной дороге.

Вдруг среди ясного, безоблачного дня начал накрапывать мелкий, слепой дождик. С каждой минутой он набирал силу, превращаясь в летний весёлый ливень.

– Духи гор посылают нам легкую дорогу, – посмотрев за окно, сказал Адабас.

Наверное, Адабас не наврал, потому что следующие полтора часа на трассе нам повстречались только два дальнобойщика и ни одного джипа.

– Эх, если б не заморочки с пробитым баком да перевал, мы уже через три часа в Ташанте были, – мечтательно сказал я.

– Если б не борисовцы! – поправила меня Элка таким напряжённым голосом, что я с замирающим сердцем посмотрел в боковое зеркало, но сзади никого не заметил.

– Не туда смотришь. – Элка глазами указала куда-то вперед. Я проследил за её взглядом, и на повороте, уходящем вдоль реки за скалы, увидел два знакомых «Патрола». Даже издалека было видно, что капоты и крылья у них изрядно помяты. «Паджерика» нигде не было видно, и оставалась призрачная надежда, что в рядах врага всё же случились невосполнимые потери.

– Чёрт! Как?!! Как им удалось обогнать нас?! – Элка в отчаянии ударила кулаком по панели и тут же ответила самой себе: – Наверное, когда мы завернули на заправку!

То, что произошло дальше – трудно, невозможно объяснить. Наверное, весь мой организм воспротивился тому, чтобы лететь навстречу бандитам и я, опытный водитель, чувствующий любую машину как продолжение своего тела, непозволительно резко ударил по тормозам.

Колёса заблокировало.

На мокрой дороге автобус занесло и швырнуло на символический отбойник, отделявший трассу от пропасти. Ограждение треснуло и разлетелось, словно было из хрусталя. Мы зависли над пропастью, на дне которой бурлила река. Ребро обрыва пришлось на центр тяжести автобуса, и он начал раскачиваться над пропастью, готовый в любой момент сорваться вниз.

По салону пронёсся всеобщий вздох.

Или выдох.

Я зажмурился. И хорошо, что не завизжал, как истеричная баба, иначе автобус точно свалился бы в пропасть, не выдержав вибрации…

На принятие решения оставались секунды. Или их не оставалось, потому что от меня уже ничего не зависело?..

Внизу шумела река, через оконный проём, в котором не было стекла, лицо обдувал свежий ветер.

Страшнее, отвратительнее звуков и ощущений в этом мире не существовало.

Пустого пространства внизу было так много, что я предпочёл бы оказаться где-нибудь под завалами.

Оказалась, что висеть над пропастью – занятие страшное, но философское, потому что я вдруг панически начал думать о том, что неправильно жил: делал мало хороших поступков, редко говорил о любви своим близким, не покупал Элке цветов, пинками гонял от стола собаку, до сих пор не завёл никакого ребёнка, не усыновил сироту, любил пожрать на ночь, орал на учеников, психовал на соседей, когда они дрелью сверлили стену, забывал выносить мусорное ведро, засыпал в двенадцать на Новый год, ковырял в носу на педсоветах, бросал грязные носки под кровать и занимал туалет на сорок минут, чем приводил Беду в бешенство… В этот момент я почему-то совсем забыл, что в автобусе куча народу, двое из которых мои самые близкие и любимые люди.

– Бизя, погибать так безобразно совсем не входит в мои планы. Пусть уж нас пристрелят бандиты, – еле слышно прошептала Элка.

– Сынку, если ты решил поиграть в американские горки, то я – пас. Мне ещё Дашку замуж отдать надо, – дрогнувшим голосом попытался пошутить дед.

– Ёпть, – неопределённо выразился Абросимов.

– Онгудай, Онгудай, пиво-девочки, прощай… – тоненько пропел Адабас и зачем-то добавил: – А в Ташанте барана всего за тысячу рублей купить можно.

– Шаман в шоке, – невесело прокомментировал Дэн. – На духов расчитывать не приходится.

– Всем молчать, – приказал я. – Молчать, не двигаться, не шутить, не дышать…

Все от меня ждали решения, а я не знал, что делать. Если бы от пропасти нас отделяло хотя бы стекло, если бы внизу так громко не бурлила река, наверное, мне было бы легче соображать.

– Глеб, нужно осторожно, по одному, выбираться через задние двери, – тихо сказал Дэн.

Даже в такой критической ситуации мне было неприятно, что эта простая мысль пришла в голову не мне, а Никитину. Впрочем, он находился в салоне, опасность не дышала ему в лицо так близко, он не видел бурлящую реку, не ощущал на щеках злые пощипывания ветерка и редких дождевых капель.

– Осторожно, по одному, выходим через двери грузового отсека. Дэн, постарайся открыть их, не раскачивая автобус, – приказал я.

Никитин ювелирно справился с задачей и распахнул задние двери так, что автобус качнуло всего два раза – несильно и деликатно.

Первым выскочил на дорогу Ильич, даже Рон не смог его обогнать. Затем на твёрдую землю по очереди ступили Адабас и Герман. Сазон вылез из автобуса, как будто бы погулять вышел – потянулся, огляделся, любуясь шикарным видом, и засвистел мотив военного марша.

– Теперь вы. – Никитин в зеркало посмотрел мне в глаза.

– Я выйду после всех, – сказал я таким тоном, чтобы у него не возникло желания мне возражать.

– Я не пойду без тебя, – прошептала Беда.

– Пойдёшь. Мы всё равно не сможем выйти одновременно. Ты первая, я за тобой.

– Я помогу! Давай руку! – Никитин протянул Элке широкую крепкую ладонь.

Элка жалобно посмотрела на меня, словно не зная, что ей делать.

Меньше всего мне хотелось, чтобы он ей помогал.

Меньше всего мне хотелось, чтобы она держалась за его руку!

– Вперёд! – приказал я Беде. – Можешь цепляться за него всеми конечностями. Я потом ему просто морду набью и всё.

– А ты точно выберешься? – спросила она.

– Да куда я денусь-то? – как можно более бодрым голосом заверил я Элку.

Она протянула Никитину руку и осторожно перелезла через сидение. Автобус прилично качнуло взад-вперёд, Элка взвизгнула, и на карачках, почти по-пластунски добралась до двери, придерживаемая Никитиным.

– Теперь ты! – крикнул Никитин с улицы, как будто я без него не знал, что оставаться в раскачивающемся автобусе смертельно опасно.

– Глеб! Будь осторожен! – крикнула Элка.

Я набрал в лёгкие воздух. Предстояло вылезти из-за руля так, что автобус не накренило резко вперёд от моих движений…

У меня это почти получилось, но в последний момент…

В последний момент дьявол дёрнул меня посмотреть в зеркало заднего вида. Высокий участок дороги, на котором нас поджидали борисовцы, отлично просматривался. «Патролов» там уже не было. Очевидно, они увидели, что с нами произошло, и рванули вниз, чтобы взять нас беспомощными и тёпленькими. А может, они ринулись спасать наш автобус? Ведь он им был так дорог!

Наверное, эти мысли заставили меня непозволительно сильно дёрнуться. Или быстрее, чем следовало, рвануть вперёд. А может, став легче, на пять человек и одну собаку, автобус усилил амплитуду своих раскачиваний.

Во всяком случае, едва я занёс ногу, чтобы перелезть через сиденье, «скул бас» уверенно и сильно наклонился вперёд. От резкого качка меня мотнуло назад. Я оступился. Или поскользнулся. Сознание уже не очень отчётливо фиксировало мои действия и отказывалось давать подсказки. Не удержавшись на ногах, я вылетел в окно, не успев ни за что зацепиться.

Где-то высоко в небе пронзительно закричала птица.

Я летел и думал о том, что более бездарного конца я для себя и придумать не мог… Я летел и думал о том, что Беда останется молодой вдовой, а Никитин, как шакал, будет ждать, когда она отойдёт от горя и посмотрит, наконец, благосклонно в его сторону… Я летел и думал о том, что в принципе, без меня никто не пропадёт – ни Элка, ни Сазон, ни ученики, ни Троцкий… Я летел и понимал, что тело моё унесёт горная речка, и никто никогда его не найдёт…

Я летел и думал… что перед смертью хоть налетаюсь.

Вода оказалась пронзительно-ледяной. Меня это удивило, потому что по моим расчётам я должен был разбиться о каменистое дно или скалистый берег и не чувствовать таких приземлённых вещей, как температура воды.

«Я жив?» – больно запульсировало в висках, и пришлось приложить усилия, чтобы не захлебнуться в жестокой круговерти бешеного течения.

Меня бросало, крутило, ударяло о камни, накрывало тугими волнами с головой, но я боролся, потому что силы ещё остались, и потому что этому я учил детей – бороться, пока остаются силы.

Что-то тяжёлое и большое плюхнулось в воду рядом со мной. Не обратив на это внимания, я с трудом справлялся с течением, не давая ему швырять меня, как заблагорассудится. Я плыл, плохо, с трудом, но плыл, и вдруг почувствовал, что всё это бесполезно – от ледяной воды ноги начала сводить судорога.

Лучше бы я сразу разбился о скалы.

– Глеб! – заорал рядом знакомый голос. – Держись!!! Держись за меня!!

Мне было решительно по фигу, за что держаться, лишь бы Элка не осталась вдовой, лишь бы Дэн, как шакал, не дождался, когда она отойдёт от горя и обратит на него внимание. Мне было плевать, за что держаться, поэтому я вцепился в чьи-то могучие плечи, остатками угасающего сознания пытаясь понять, кто ещё кроме меня бултыхнулся в эту горную реку, кому пришла в голову дурная идея спасать меня и откуда он знает, что меня зовут Глеб.

Парень комплекции и сложения не слабее, чем у меня, уцепился за скалистый выступ и стал выбираться на сушу, пытаясь вытянуть и меня. Течение старалось вырвать меня из его рук, но я боролся, помогал ему, и он оказался не слабак, – тянул меня за ремень, за плечи, за голову, – поэтому через долгие минуты борьбы мы оказались на скользком и мокром камне.

Как только вода перестала застилать мне глаза, я узнал его. И сразу перестал за него хвататься, соскользнув наполовину обратно вводу.

Уж лучше я утону, чем буду обязан жизнью Никитину. Никогда ЕМУ я не позволю себя спасти.

– Идиот! – крикнул Дэн, едва успев схватить меня за ремень. – Если ты не будешь мне помогать, мы оба погибнем!

– Откуда ты взялся?! – заорал я.

– Ты не поверишь! Сиганул за тобой с горы! Терпеть не могу нырять с высоты, но пришлось…

– Зачем? – продолжил я бессмысленный допрос, с трудом удерживаясь на скользком камене. Ноги мои трепало течение, но я не делал ни малейшей попытки выбраться из воды.

– Твоя жена назначила меня твоим телохранителем! Ты что, не помнишь? – Он дёргал меня за ремень, пытаясь вытянуть на валун. Нужно было перестать выпендриваться и помочь ему, но мысль, что Никитин спасёт меня, была просто невыносима. Пару раз я с головой ушёл под воду, хлебнув её столько, что с чистой душой можно было считаться утопленником. Дэн всё же собрался с силами и вытянул меня на камень, словно удачливый рыбак жирную форель. Правда, при этом так шибанул меня головой о валун, что я потерял сознание.

Очнулся я от того, что Никитин дул мне в рот и резко нажимал на грудь. Ничего более мерзопакостного со мною в жизни никто не делал. Пришлось ударить его под дых. Согнувшись пополам и хватая ртом воздух, Никитин крикнул:

– Козёл! Ну и достал ты меня, скотина! – И… размахнулся для ответного удара. Я успел вскочить на ноги и поставить блок. Удар не прошел, но я поскользнулся и упал в воду. Меня опять понесло вниз по течению, ударяя о встречные камни и скалистые выступы. Сил сопротивляться стихии почти не осталось.

Я попрощался с белым светом.

И тут заметил, что Никитин бежит за мной по берегу, перескакивая с камня на камень. Рискуя свалиться в воду, он с трудом балансировал на мокрой поверхности и протягивал мне руку.

– Держись! Держись, гад ты…… – Далее последовала темпераментная тирада на каком-то непонятном, эмоционально-жгучем наречии, смеси цыганского и испанского. От удивления я камнем ушёл под воду, но из последних сил вынырнул и крикнул:

– Ты кто?!

– Резидент чукотской разведки, мать твою! Давай руку, а то много интересного не узнаешь!

– Сам выплыву!

– Ну плыви, плыви, плывун… Ножки-то судорогой не скрутило?

– Не твоё дело!

– Давай руку!

– Хрен тебе, а не руку!

– Нет, давай руку, а остальные подробности оставь при себе! Хватайся быстрей, или ты разобьёшься!

Впереди река сильно сужалась, меня несло на скалу.

Я молчал и пытался плыть.

– Если ты не выплывешь, я женюсь на Беде! – пригрозил Дэн.

– Не женишься. Я убью тебя!

– Сначала выплыви, придурок!

– На каком языке ты болтал?

– Говорю же тебе, цепляйся за меня, а то разобьёшься, утонешь и ничего не узнаешь!

Каменная ловушка приближалась с каждой секундой. Дэн начал отставать, он устал, запыхался, и сил прыгать с камня на камень у него оставалось всё меньше.

Я решил, что хватит валять дурака, зацепился за какой-то камень и протянул Никитину руку.

– Хороший мальчик! – Он перехватил меня за подмышки, потом за ремень, и вытащил на берег. – Драться больше не будешь?

– Буду, – признался я, чувствуя, что меня колотит озноб, что зуб на зуб не попадает, что нестерпимо болят рёбра, руки, ноги и голова, и что снова хочется потерять сознание. – Я всегда тебя буду бить, уж извини! Рефлекс у меня такой… На каком языке ты говорил?! Отвечай, а то опять нырну в реку…

– У меня дедушка серб, бабушка серб, папа серб и мама… не то, чтобы русская.

– Значит, на сербском.

– Вроде того.

– Тогда откуда же у тебя при такой сербской родне такая русская рожа, имя и фамилия?!

– Глеб, нам нужно выбираться отсюда. Ведь неизвестно, что там наверху творится!!

Он был опять прав, и это меня взбесило. Меня всё в нём бесило, даже его сербские родственники.

А ведь теперь я обязан ему жизнью…

– Ну ничего, я тебя потом ещё допрошу, с пристрастием! – пообещал я и попытался встать на ноги. Голова закружилась, пейзаж, которым мечтают полюбоваться миллионы туристов, поплыл перед глазами.

– Допросишь, допросишь, – проворчал Дэн, взвалил меня на плечо, оттащил в кусты и куда-то ушёл. Он что-то сказал перед уходом, но я не понял, что – сознание тухло, словно пламя на сквозняке, и остатки его подкидывали только одну дельную мысль: Никитин тоже совсем не тот, за кого себя выдаёт.

Дэн ушёл, а я… по-моему, просто заснул, потому что мне приснился замечательный сон: Элка сидит на зелёной полянке и терзает ромашку – «любит-не любит». Я кричу ей: «Люблю!», на глупый цветок заканчивается на лепестке «не любит».

Очнулся я от того, что кто-то хлестал меня по щекам.

– А-а, серб… – простонал я, увидев над собой лицо Дэна. – Так почему у тебя фамилия без национального колорита?

– Здорово ты башкой буцкнулся. Тошнит?

– Я когда тебя вижу, меня всегда тошнит.

– Давай-ка, я тебя на лошадь подсажу.

– Ты вместе с лошадью с горы прыгнул?

– Нет, я нашёл пастуха, который согласился вывести нас на трассу. Он знает тут все тропинки.

Приподняв голову, я увидел, что возле кустов стоит пегая кобыла и меланхолически щиплет траву. Неподалёку, на белом коне гарцевал алтаец. Он то и дело взмахивал кнутом и гортанно вскрикивал: «Н-но!» Позади пастуха маячило штук восемь жирных коров. Мне захотелось опять уснуть, опять увидеть полянку, а на полянке Беду с бессовестно врущей ромашкой, но Никитин с пастухом взвалили меня поперёк кобылы и привязали к крупу верёвкой, чтобы я не упал.

От кобылы пахло табаком, навозом и розами. От такого странного сочетания голова опять закружилась.

– Н-но! – на манер алтайского пастуха крикнул я из последних сил и зачем-то ударил кобылу по тощему боку рукой. Кобыла вздрогнула и понесла.

– Идиот! – закричал сзади Никитин. – Стой!! Тпр-рру!! Тпр-рру!!

Он что-то ещё орал, но мне было уже всё равно, потому что сознание затуманилось, и я провалился в кромешную темноту, где не было ни полянки, ни вруньи-ромашки, ни Элки, ни серба Никитина.

Беда

Когда Дэн сиганул с обрыва в речку за Бизей, я поняла: всё будет хорошо.

Они не могут погибнуть. Они для этого слишком молоды, безрассудны, бесстрашны, слишком много и надолго запрограммировано в них положительных эмоций и поступков. Они не могут погибнуть.

Единственное, что успел сделать Никитин перед тем, как прыгнуть в воду – сбросить свой многокарманный жилет. Это было разумно, так как карманы были забиты всякой ерундой, и такая тяжесть потянула бы Дэна ко дну.

Я даже не стала кричать, когда Глеб вывалился из автобуса, а Дэн, не раздумывая, прыгнул за ним.

К чему? Всё равно всё закончится хорошо. Уж не знаю, как для бельгийцев, а для нас – точно.

Потому что иначе не может быть.

Потому что – это закон моего жанра, и я выбираю только сюжеты с хорошим концом.

Адабас, когда всё это произошло, ударил в бубен и закружился волчком в ритуальном танце. Он что-то шептал, обращаясь к небу, к горам, к ветру, к лесу, к солнцу, к дороге. Он мелко трясся всем телом и бормотал такие отчаянные заклинания, что все духи Алтая, даже самые злые, должны были встать на нашу защиту.

– Ещё двое пропали! Сгинули! – простонал Ильич. Он закрыл лицо руками и затрясся, очевидно, в рыданиях. – Глеб! Глеб! Ну говорил же я, что бежать надо!! Мы все погибнем!

– Не каркай! – рявкнул Сазон, склонившись над пропастью. – Подумаешь, навернулся человек с горки в речку, что тут такого?! Тут высота-то – тьфу! – третий этаж! Я в молодости на асфальт с такой высоты прыгал, только пятки отбивал! Да и этот… джигит – парень не промах! Поможет моему сынке выбраться. Молодец, пацан! Орден ему выдам!

– Их несёт вниз! О, кажется, они выбрались на камень! – комментировал Герман, свесившись с обрыва и приложив козырьком руку к глазам. – Ой, они что, дерутся?!

– А отчего кулаками не помахать?! – азартно воскликнул дед. – Два коня – молодые, здоровые!

– Опять Глеб Сергеевич в речку свалился!

– Отлично, коммандос!

– Никитин бежит по берегу и протягивает ему руку!

– Замечательно, сэр!!

– Глеб не хочет спасаться!

– Ну зашибись, камрад…

– Ой, его на скалу несёт! Сейчас разобьётся!

– Это скала разобьётся, бестолочь!

– Дэн его вытащил, вытащил! И поволок в кусты!

– Хорошо, что скала не пострадала. Природу надо беречь!

Пока Сазон с Абросимовым от страха и отчаяния упражнялись в остроумии, пока Адабас кружил в своём темпераментном танце, пока Троцкий в отчаянии и страхе закрывал руками лицо, я взяла жилет Дэна, перешла на противоположную сторону дороги, спряталась в кусты и обыскала все карманы. Обыскала тщательно, не торопясь, вдумчиво, с расстановкой, разглядывая все мелкие предметы, пуговицы и молнии.

Лучше бы я этого не делала.

Пластиковые корочки, которые я нашла в маленьком потайном отделении, произвели на меня впечатление грохнувшего метеорита.

Впрочем, нет…

Никакого впечатления они на меня не произвели. Пришлось признаться самой себе, что что-то подобное я и предполагала.

Я аккуратно упаковала документ обратно в карман, взяла жилет двумя пальцами, словно боялась, что он укусит меня, и вернулась к противоположной обочине, где уже развернулась операция по спасению «скул баса». Металлическим тросом автобус был привязан к КамАЗу, и тот рывками, осторожно, по команде Германа, вытягивал его из пропасти. Водительская солидарность – великая вещь. Можно даже не просить о помощи на дороге. Увидев аварийную ситуацию, проезжающие мимо водители сами остановятся и помогут, чем смогут.

И тут случилось то, что должно было произойти. Из-за поворота, навстречу нам вынырнули два потрёпанных в бою «Патрола».

– Сазон! – закричала я.

Дед вздрогнул, оглянулся и выхватил пистолет.

– Стоять! – дурным голосом завопил он и бросился наперерез машинам. – Стоять, падлы!! Герман, если они приблизятся ещё на метр, отцепляй трос и толкай автобус в обрыв!!

Абросимов побледнел и кивнул. Джипы с визгом затормозили. За глухой тонировкой не было видно, кто сидит за рулём.

– Замерли, падлы! Не дышим! Маму вспоминаем! И молимся, молимся, падлы, за свою жизнь и наше здоровье!! – Сазон несколько раз пальнул на удачу по колёсам «Патролов». Колёса вдруг зашипели и стали спускать, как детские мячики, которые проткнули гвоздём.

– А-а, гады, всё-таки не бронированные у вас шины-то! Всё-таки брешь, плешь и седину на висках я вам обеспечил! Если тронетесь с места, будете отскребать автобус по всему ущелью! А если тронете нас, мои пацаны сделают из вашей группировки младшую группу детского сада! Будете писать в штаны, учиться говорить заново и искать мамин подол!!

Не знаю, что больше подействовало на борисовцев: угроза столкнуть «скул бас» в пропасть, простреленные колёса, или неистовое бешенство деда. А может, у них была какая-то установка, которую они не имели права нарушать? Во всяком случае, джипы не тронулись с места, не предприняли попыток преградить нам дорогу и позволили побледневшему камазисту вытащить автобус на дорогу. Адабас поднял с земли камень и запустил им в лобовое стекло одного из «Патролов». Стекло жалобно хрустнуло и пошло мелкими трещинами. Я приготовилась умереть под шквальным огнём, но ничего такого не произошло.

– Дух дорог жжот! – довольно сказал Адабас, отряхивая руки от дорожной пыли.

– За мной! – заорал Герман, запрыгивая за руль. Не успела я подумать, что он довольно странно ведёт себя для бандитского ставленника, как все стремительно погрузились в автобус – первым Ильич, за ним Рокки, потом Сазон, Адабас и я.

– Записывай, доча! – крикнул дед, проверяя обойму в «Макарове». И довольно добавил: – С такими конкретными пацанами нужно уметь очень конкретно разговаривать.

Благодарно махнув обалдевшему камазисту рукой, Герман с пробуксовкой стартанул с места.

– Глеб с Дэном должны нам навстречу выйти. Там вдоль реки наверняка дорога в обход трассы есть! – озадаченно сказал он по громкой связи.

Я так и держала, прижав к груди, жилет Дэна. Абросимов гнал автобус на предельной скорости и, надо признать, он делал это не хуже Бизона. Я всё-таки додумала до конца мысль, что Герман странно ведёт себя для «подсадной утки». А может, именно поэтому с нами не расправляются, как с новорождёнными котятами?! Может быть, именно поэтому в нас не стреляют?

Я огляделась, на меня никто не обращал никакого внимания. Абросимов сосредоточенно вёл автобус, Адабас и дед прильнули к окну, высматривая, нет ли преследования, Ильич… Ильича вообще не было видно, он или залез в своё любимое укрытие под кровать, или спрятался в туалете.

Я аккуратно вытащила из-под полки Германа его дорожную сумку и расстегнула молнию. Это было подло, мелко и решительно неприлично, но я подумала, что плевать на мораль, когда речь идёт о жизни и смерти.

Ничего интересного в сумке не оказалось. Обычный набор командировочного – одноразовые бритвенные станки в пакетике, зубная щётка в жёстком чехле, смена белья, пара запасных носков, солнцезащитные очки, тёплый свитер и брошюрка под названием «Путь к успеху». Под подушкой, матрасом, в карманах куртки, которые я незаметно обшарила, тоже ничего не было. Всё было слишком стерильно, и это мне не понравилось больше всего. «Обжитой» жилет Дэна выглядел гораздо симпатичнее и человечнее выхолощенных вещей Германа Львовича. Ни тебе шелухи от семечек, ни фантиков от конфет, ни старых квитанций, чеков, грязных носовых платков или визитных карточек. Как говорил один милицейский парень: «Господа понятые, кина не будет, можете расходиться по хатам!»

Минут пять мы ехали молча. Я пыталась размышлять и анализировать, но беспокойство за Глеба мешало мне сосредоточиться. Тогда я обняла Рокки и прижалась щекой к его морде. Он заскулил, завилял хвостом и припал на передние лапы, словно собираясь играть.

– Как ты думаешь, когда они вернутся? – спросила я на ухо собаку. Наверное, ему стало щекотно, потому что он взвизгнул и ринулся к двери.

– Вон они! – крикнул Абросимов в микрофон. – Поднимаются по обходной дороге, как я и говорил!

Автобус резко затормозил, мы выскочили на улицу. Рокки с лаем понёсся вниз, по пологому склону, который в этом месте трассы невероятным образом сменил крутой обрыв.

Солнце ослепило меня. Я прикрыла глаза рукой и сквозь пальцы, в бьющем, жизнеутверждающем потоке яркого света увидела, как вверх по тропинке поднимается странная процессия.

Впереди, на лошади ехал алтаец, за ним, под уздцы вёл вторую лошадь Никитин. Вдоль крупа немолодой кобылы лежал Бизон, заботливо привязанный к седлу верёвкой. Его голова была прикрыта огромным клетчатым носовым платком, судя по цвету, не первой свежести.

Позади плелось стадо откормленных, толстых коров. Я всегда считала, что пастух должен подгонять стадо впереди себя, но это были какие-то особенные, дисциплинированные, алтайские коровы.

– Бизя! – Я бросилась вниз, за собакой. – Что с ним? Он жив?!

– Элка, – сбросив платок с головы, Бизя открыл глаза и счастливо улыбнулся. – Элка, а я головой ударился!

– Плохо, – я погладила его рассечённую бровь и шишку на затылке. – Очень плохо, что ты головой ударился. – Почему-то я только теперь поняла, что он чуть не погиб. Поняла и почувствовала, что могу запросто свалиться в обморок от ужаса, вцепившегося в сердце.

– Элка, представляешь, Дэн меня спас!

– Я знаю.

– Он хорват, Элка!

– Серб!

– Откуда ты знаешь?! – Бизя сделал попытку вскочить, но верёвки удержали его. – Он с тобой откровенничал?! Уединялся?! Обещал познакомить с родителями?!

– Дурак ты!

– Дурак, – легко согласился он. – Только мне всё равно не нравится, что ты раньше меня узнала, что Дэн хорват.

– Серб!

– Да какая разница, – отмахнулся он от меня.

Мы шли вверх по тропинке. Коровы тащились за нами. До автобуса оставалось несколько метров.

– Сколько времени осталось, чтобы спасти бельгийцев?

– Три часа двадцать минут.

– Мы успеем. Отвяжите меня! Я поведу автобус!

– Автобус поведу я, – твёрдо сказал Никитин, отвязывая Бизона и помогая ему сесть в седле. – У меня нет черепно-мозговой травмы.

– Так сейчас будет! – дёрнулся в седле Бизя. Я поймала его за руку и тихо сказала:

– Пусть за рулём будет Дэн. Я потом тебе всё объясню.

– Не-ет, он точно обещал познакомить тебя с родителями!

– А ты точно ударился головой!

– Хорошо, пусть Никитин ведёт автобус, но ты пообещай, что наденешь розовый сарафан, и мы уйдём в грузовой отсек заниматься любовью!

– Обещаю!

– Н-но! – Саданул Бизя пятками по бокам кобылы. – Она обещает!! Слышите, она обещает!!

Лошадь взбрыкнула задними ногами и понеслась, не разбирая дороги, обратно в горы.

– Стой! – заорал Никитин. – Тпр-р-ру!!! Как же ты меня задрал, Глеб Сергеич!! Как задрал!!

Я не стала смотреть, как Дэн с пастухом нагоняют взбесившуюся кобылу.

Я сорвала ромашку и стала гадать «любит – не любит».

– Тормоза у тебя паршивые! – крикнул из-за руля Никитин.

– Это у тебя руки кривые и ноги не из того места растут! – весело отозвался Бизя.

Мы с ним лежали на полке Викторины, прямо на жёсткой поверхности, не расстелив матрас.

Я всё-таки надела розовый сарафан, но идея уединиться с Бизей в грузовом отсеке оказалась неосуществимой по двум причинам: во-первых, после бомбардировки там царил полный разгром и были выбиты окна, во-вторых, шишки и рассечения на голове у Глеба не оставляли надежды, что он способен на что-нибудь кроме дурацких, бессмысленных разговоров. Вообще-то, с этими травмами головы следовало немедленно что-то делать, но что именно, никто точно не знал и каждый предлагал свои варианты: Герман – холодный компресс, Адабас – какую-то травку, Сазон – десять приседаний с гантелями, Дэн – срочную лоботомию, а я считала, что в подобных случаях помогают только тишина и покой.

– Тишина и покой! – мечтательно повторил Бизя мой вариант лечения. – Элка, да разве бывает в мире такая роскошь, как тишина и покой?!

– Бывает, – заверила я его. – Вот вернёшься в Сибирск, уволишься из своей школы, сядешь в квартире, занавесишь все окна, задраишь двери, вырубишь телефоны, и будут тебе и тишина и покой!!

– Что значит «уволишься из своей школы»?! – всполошился Ильич, который вроде бы немного успокоился и щёлкал семечки, которыми его угостил Герман. – Кто уволится? Сазонов?!

– Трудно у вас работать, Владимир Ильич, – язвительно сказала я и, достав из сумки пилку, начала пилить ногти. – Трудно и опасно!

– Ой, да ладно! – отмахнулся Троцкий. – Где теперь легко-то? Где не опасно? А Сазонов от меня никогда не уйдёт, потому что… Потому что мы с ним лучшие друзья! Правда, Глеб?!

Бизя промычал что-то невразумительное и натянул на лицо полотенце.

Я обиделась и замолчала. Я считала вопрос с увольнением из школы решённым, но на прямой вопрос шефа Глеб начал юлить и уходить от ответа.

– Вот видишь! – удовлетворённо потёр короткие ручки Ильич. – Никто не собирается увольняться!

Сазон хотел возразить Ильичу, но его телефон вдруг исполнил тревожные аккорды Пятой симфонии.

– Что за номер?! – уставился дед на дисплей. – Первый раз такой номер вижу, только девятки и единицы. Але! Сорвалось, – растерянно сообщил он.

Тут же зазвонил мой мобильник. На дисплее высветилась длинная комбинация из девяток и единиц.

– Да! – сказала я в трубку, но в ответ услышала только треск и рёв, словно на том конце трубки шли соревнования по мотокроссу. – Вас плохо слышно! – крикнула я, но абонент отключился. – Это Мальцев! – вдруг осенило меня. – А кто ещё может знать и мой номер, и телефон Сазона?!

– Эх, жалко я свой мобильник в реке утопил! Наверное, Елизар мне тоже названивает! – сказал из-под полотенца Бизя.

– Доча, у цуцика другой номер! – возразил дед. – Без этих спасовских выпендрёжей! Девять один-один! Етто какой-то совсем другой цуцик!!

Тут же телефон в его руках завибрировал вновь.

– Мальцев! – радостно заорал Сазон в трубку. – Ты что, сволочь, в американские спасатели записался?! Опять сорвалось! – треснул он кулаком по коленке. – Нет, ну не мог цуцик на трассе номер телефона сменить!!

– Да кердык давно вашему Мальцеву! – заорал Троцкий и, вскочив, запульнул горсть семечек в угол. – Кердык!! Это бандиты звонят! Борисовцы!!

– Что-то у тебя, Владимир Ильич, голос слишком громкий прорезался, – усмехнулась я. – Может, в горы опять рванёшь?

– Тишина и покой, – простонал Бизя под полотенцем. – Мне нужны тишина и покой! Когда вы орёте, коллеги, у меня лопается голова!

Мобильник у деда опять затрещал. Сазон опасливо на него покосился и спросил:

– Доча, ты действительно думаешь, что это звонит наш Мальцев?

– Ну, если только его обезьяна не обзавелась телефоном, – попыталась пошутить я.

Резкое торможение сдёрнуло меня с полки и унесло вперёд. Вытянув руки, я пыталась за что-нибудь уцепиться, но затормозить удалось лишь уткнувшись носом в чью-то потную спину. Оказалось, вся наша компания вповалку лежит возле кабины. Бизя со страдальческим, красным лицом держал в охапке собаку.

– Скотина! – крикнул он Дэну. – Кто тебе сказал, что ты умеешь водить машину?

– Приехали, – объявил Дэн в микрофон. – Боевая готовность номер один!

– Что это значит? – пискнул Ильич с самого низа нашей кучи-малы.

Отпихнув пса, Бизя вскочил на ноги и уставился в окно.

Я на карачках доползла до кровати и, вытянув голову, тоже посмотрела, что творится снаружи.

– Да-а, будет тебе, сынку, сейчас тишина и покой, – выдохнул дед, привычным жестом вынимая из кармана «Макаров».

Сначала я не поняла решительно ничего. Поперёк дороги стоял драный «Жигуль» – то ли «шестёрка», то ли «копейка», я их всегда путаю. У «Жигуля» был помятый бампер и нетонированные стёкла, сквозь которые я увидела…

Сердце рухнуло вниз и заколотилось в желудке с усердием отбойного молотка. Все догадки и выводы, которые прежде роились в моей голове, которые даже нашли приют в заветной тетради – летели к чёрту.

– Я дура. Господи, какая же я дура!! – громко сказала я, но никто, кроме Троцкого меня не услышал, потому что все выбежали из салона на улицу. Не обращая внимания на меня, Ильич, словно затравленный зверь, заметался между кроватями в поисках убежища.

Я бросилась к открытым дверям. Споткнулась, чуть не упала и, с трудом устояв на дрожащих ногах, вывалилась наружу. И только здесь поняла, что причиной резкого торможения был вовсе не драный «Жигуль», преградивший дорогу, а два молодца в чёрных масках с автоматами наперевес. В серьёзности их намерений не было никаких сомнений. Руки в перчатках готовы были сорвать затвор в любую секунду.

– В машине сидят Викторина и Ганс! – крикнула я Бизону.

– Да вижу я, – мрачно ответил Бизя и попытался запихнуть меня обратно в автобус. Я вывернулась и крикнула огромному детине, который сидел за рулём «Жигуля»:

– Эй, господин Борисов! Вы как-то обещали мне интервью, но не сдержали слово!

Детина за рулём усмехнулся и вылез из машины. Он был двухметрового роста, с лицом, словно вытравленным кислотой. Глубокий шрам от правого виска до края губы нарушал пропорции и без того уродливой физиономии. Борисов улыбнулся, и улыбка эта стала самой страшной гримасой, которую я когда-либо видела в голливудских ужастиках.

– А-а, это ты, звезда отечественной беллетристики! – захохотал он, показав желтозубый, щербатый рот.

Он смутил меня тем, что знал о моих писательских подвигах. Я панически пыталась вспомнить его отчество, так часто мелькавшее в прессе, но не могла.

– Откуда вы знаете, что я стала писателем?

– Я знаю всё, что происходит в моём городе!

– Вашем?!

– А чьём же ещё? Вы можете назвать человека, которого бы в Сибирске знали, уважали и боялись больше, чем меня?!

Такого человека я назвать не могла, поэтому промолчала.

– А я листал как-то вашу книжонку! – крикнул Борисов. – Ничего, живенько так, но очень далеко от реальности! Сказки вы пишете, госпожа детективщица! Смешные, добрые сказки! Я их дочке на ночь читаю!

Он опять захохотал, а я вдруг вспомнила его отчество и, стараясь, чтобы голос не дрожал, сказала:

– Да уж, Андрей Владимирович, ни за что бы моя творческая фантазия не разыгралась бы до такой степени, чтобы вообразить, что вы можете разъезжать за рулём битого-перебитого «Жигуля»!

– Конспирация! – усмехнулся Борисов. – Лучшая конспирация – её полное отсутствие.

– Элка, уйди в автобус! – простонал Бизя и опять попытался затолкать меня в салон.

– Стоять! – заорал Борисов. Его «шестёрки» с готовностью дали автоматную очередь в воздух.

– Девке стоять на месте! – приказал «главный в городе человек». – Она мне нравится. Боевая девка, смешная…

Дэн вышел вперёд, прикрыв меня своим телом, но Бизя бесцеремонно оттолкнул его и сам заслонил меня. В результате тактических перестроений, все выстроились цепочкой впереди меня – Дэн, Сазон, Герман, Глеб, Адабас и даже собака. Я почувствовала к ним всем слезливую благодарность, но всё же прорвалась сквозь оберегающий меня живой щит и закричала:

– Что за игру вы ведёте, господин Борисов?! По-моему, это не ваш стиль – самому руководить вооружённой операцией, да ещё показывать своё лицо!

– Элка, я придушу тебя! – схватил меня за руку Бизя.

– Доча, ты б язык куда подальше засунула, – посоветовал дед. – Тут мужские дела, тяжёлая артиллерия, а не бабские посиделки! – Меня опять попытались запихнуть за оборону, но Борисов снова приказал: «Стой!», а его парни показали готовность разрядить обойму, куда придётся.

Мы застыли, как в детской игре «Замри!».

– Ты права, писака, это не мой стиль, – ответил Борисов. – Но раз я здесь с тобой разговариваю, значит, есть в этом деле мой бо-ольшой интерес!

– Ваши условия, господин Борисов?! Ваши условия?!

– Приятно поговорить с разумным человеком. Условие первое: если твоя мужская компания ещё раз попытается заткнуть тебе рот, я прикажу дать очередь им по ногам. Второе условие… – Он замолчал, вытащил из кармана лёгкой льняной куртки сигару и обстоятельно начал её раскуривать.

– Кажется, я знаю ваше второе условие, – тихо сказала я.

– Я же говорю, приятно поговорить с разумным человеком! – усмехнулся Борисов, пуская жирные клубы дыма. – Ну что ж, раз всем всё понятно, действуйте, парни! – приказал он молодцам в чёрных масках.

Один из них подошёл к машине, открыл дверь и за шиворот выдернул наружу бледного, трясущегося Гаспаряна. Мне показалось, Ганс потерял килограммов десять, потому что спортивный костюм болтался на нём мешком, оставляя непозволительно много пустого пространства.

– Элка, о чём они? – паническим шёпотом спросил Бизя. – Что им надо?!

– А ты не понимаешь?! Капсулы в обмен на юного беззащитного Гаспаряна!

– А Викторина? Почему ничего не требуют за неё?!

– Я потом тебе всё объясню!

– Я чувствую себя идиотом…

– Это хорошо. Тебе сейчас вредно напрягать голову.

– Элка…

– Семнадцать маленьких чёрных капсул в обмен на мальчишку! – подтверждая мои слова, крикнул Борисов и улыбнулся щербатым ртом.

– О-о-о, – простонал Ганс, когда два автомата упёрлись ему в живот. – Глеб Сергеевич, отдайте вы им уже хоть что-нибудь!! Пусть меня отпустят! Во мне ничего нет! Ничегошеньки! Они меня слабительными измучили! Клизмами извели! Рентгены раз пять сделали!! Желудок каждый час промывают! Ничего нет! Я пустой! Помогите! Спасите! У меня сил больше нет терпеть! Я умру от облучения, истощения и обезвоживания! Отдайте им капсулы! Они где-то в автобусе… – Ганс заплакал крупными детскими слезами, заплакал навзрыд, и от этого сердце сжалось от раздирающей жалости.

Мы переглянулись друг с другом, и только Герман Львович отвёл глаза.

– Это недоразумение! – сказал Бизя. – У нас нет капсул!

Автоматы с большим напором упёрлись в живот Гаспаряну, продавив в его крепком теле два углубления.

– Глеб Сергеевич! – завизжал Ганс. – Спасите меня!!

– Отпустите мальчишку! – Бизя бросился к автоматчикам, но Никитин схватил его за руку. – Отпустите, или я…

– Никаких условий, Сазонов, – перебил его Борисов. – Вы и так себе слишком много позволили. Зачем моих парней на джипах обижали?! Зачем пивом их обливали, мешками закидывали, по колёсам палили?! А ведь им была команда в вас не стрелять, а только попугать! Они всего лишь должны были с почётом сопроводить автобус до определённого места, где его поджидал я! А гайца моего зачем балетом пытали?! Вы сильно передо мной виноваты, Сазонов, так что условия ставлю я! Или вы отдаёте мне капсулы, или пацана на ваших глазах разорвут автоматные очереди!

– Глеб! – крикнул Ганс, и в том, что он обратился к Бизе на «ты», было столько отчаяния и последней надежды, что даже Никитин не выдержал и заорал:

– Вы нелюдь, Борисов! Нелюдь и негодяй!! Отпустите парня, и поговорим по-мужски!

– Он гном! – усмехнулся Сазон. – Маленький, пакостный гном, который ворует детей.

Глаза у Борисова потемнели, почему-то именно этот «гном» показался ему оскорбительнее всего.

– Молчать, – прошипел он. – Всем заткнуть рты. Быстро капсулы на капот! Автоматчики выразительно поиграли затворами, Ганс начал валиться на землю, и только жёсткий упор автоматов удержал его в положении стоя.

– Слушайте, – вдруг жалобно обратился к Борисову Адабас, – опустите мальчишку! Хотите, я бесплатно стану вашим личным шаманом?! Ну типа как джин в бутылке! Ни у кого из крутых ещё нет своего джина в бутылке, а у вас будет!

– Капсулы! – Борисов шибанул кулаком по капоту, и на месте удара осталась глубокая вмятина.

– У меня нет капсул, – еле слышно прошептал Бизя.

– Сынку, я на себя двух мудаков с автоматами беру, а ты в главного целься, – шёпотом распорядился Сазон.

Уроды в масках синхронно передёрнули затворы.

Ганс закатил глаза к небу и начал громко по-армянски молиться.

– Стойте! – вскинул руки вверх Герман. – Подождите, не стреляйте, я сейчас… – Его щёки налились болезненным бордовым румянцем и он начал возиться со своей клетчатой толстой рубахой – где-то порылся, что-то отпорол, куда-то залез и… на ладони у него оказалась горстка чёрных маленьких капсул, похожих на таблетки биологически-активных добавок.

Я почувствовала, как подгибаются ноги. Я почувствовала, что ровным счётом ничего не понимаю, так как, увидев Викторину в машине Борисова, совсем перестала подозревать Германа. Я почувствовала, что ещё немного, и я вполне созрею для психоанализа, аутотренинга, лечения под гипнозом и прочей дорогостоящей ерунды, прочищающей мозги…

– Отпустите мальчишку, – попросил Обморок, положив капсулы в углубление на капоте.

– Ну ни хрена себе, – пробормотал дед.

Борисов широко улыбнулся и накрыл капсулы огромной ручищей.

– Эй, убогий, – обратился он к Адабасу, – что ты там говорил насчёт личного джина в бутылке? Я согласен!

– А не боишься, что я твоим стариком Хоттабычем стану?! – завопил Сазон.

– Герман Львович, вы должны объясниться… Вы! Вы! – Глеб сорвался на крик. Шишка у него на лбу побагровела.

– Отпустите мальчишку, вы обещали! – крикнул Абросимов и взмахнул пистолетом, зажатым в руке.

Из машины вдруг выскочила Лаптева и заорала что-то, указывая на дорогу. Все обернулись и посмотрели в том направлении, куда она тыкала пальцем.

На горизонте маячила маленькая чёрная точка. С каждой секундой точка приближалась, увеличивалась в размерах и приобретала очертания мотоцикла, издавая при этом нарастающий рёв. В этом летящем навстречу неопознанном объекте было столько агрессии, решительности, и твёрдого намерения протаранить убогий «Жигуль», что уроды в масках вскинули автоматы и, не раздумывая, дали очередь вдоль дороги в надежде зацепить мотоциклиста. Словно ожидая такой атаки, мотоциклист за секунду до выстрелов принял влево, потом немного правее, потом левее, потом приличный отрезок пути пролетел прямо, – как раз в тот момент, когда автоматчики стали поливать свинцовым градом обочины.

Вылупившись на всю эту катавасию, Борисов сдёрнул с капсул ручищу и, срефлексировав, сунул её во внутренний карман, где, вероятно, хранил оружие. Гаспарян, которого больше не подпирали с двух сторон автоматы, вдруг сделал невероятную вещь: выпучив от страха глаза, он схватил в пригоршню чёрные капсулы, засунул их себе в рот и, мелькая пятками, скрылся в автобусе. Борисов успел пальнуть ему в спину, но Сазон в последний момент заслонил собой Ганса. Дед грудью напоролся на выстрел и, отлетев на два шага назад, упал. Бизя выхватил у него пистолет и пальнул в Борисова. Борисов, уклонившись от пули, спрятался за машину и, не целясь, начал посылать оттуда одиночные, сухие выстрелы, которые никому не наносили вреда. Дэн схватил Сазона под мышки и поволок в автобус.

Лаптева зажмурилась и отчаянно завизжала.

Я упала на землю и откатилась под автобус, чтобы не стать лёгкой добычей шальной пули.

Автоматчики продолжали ловить очередями сумасшедшего мотоциклиста, выделывающего кренделя на дороге. Они забыли об опасности сзади. Этим воспользовался Бизон. Из Сазоновского «Макарова» он, не торопясь, точными выстрелами в спину снял сначала одного автоматчика, потом другого.

Лаптева побледнела, перестала орать и начала оседать на землю с нежным присвистом: «Ма-а-арик!». Её волосы, в кои то веки, выпущенные на волю из тугого пучка, живописно разметались в дорожной пыли.

Борисов выскочил из убежища, вскинул пистолет и прицелился в Бизю.

– Глеб! – крикнула я, но мой крик слился с выстрелом, который за мгновение до того, как Борисов нажал на курок, сделал Герман Львович – мерзавец, подонок, предатель и тёмная личность…

Борисов схватился за живот, и сквозь его толстые пальцы просочилась чёрная кровь. Он падал медленно, хватаясь то за капот «Жигулей», то опять за живот, то пытаясь поднять пистолет, который вывалился из его ослабших пальцев, то опять хватаясь за машину и оставляя на ней кровавые, тёмные пятна. Судя по всему, он был не жилец, но жизнь никак не хотела уходить из его огромного, неповоротливого, простреленного тела. Наконец, Борисов упал лицом вниз, захрипел, вытянул вперёд руки и сжал кулаки, словно пытаясь ухватиться за видимую ему одному ниточку…

Я подняла голову.

По дороге, навстречу нам, на огромном туристическом мотоцикле летел Елизар Мальцев. Его седые волосы развевались, глаза сияли синим огнём. Кажется, поэт словил весь адреналин мира, сконцентрировав его в своём отважном, бесбашенном теле. Мальцев приближался торжественно и быстро, сопровождая своё триумфальное появление непереносимым мотоциклетным рёвом.

Бизя бросился к Лаптевой и, схватив её обмякшее тело под мышки, уволок в автобус. Я успела обидеться на него за то, что он даже не поинтересовался, живая ли я валяюсь под колёсами «скул баса».

Из-за автобуса крадучись и пригибаясь к земле, выглянул Адабас. Убедившись, что бандиты не подают признаков жизни, шаман подбежал к ним, подобрал с земли автоматы, ринулся к телу Борисова, ловко подхватил с земли пистолет и помчался в автобус.

Поравнявшись со «скул басом», Мальцев резко затормозил и деловито оглядел поле боя.

– Ну, вы тут повеселились! – бодро воскликнул он, дал газу и на заднем колесе ловко завёл мотоцикл в салон.

Поняв, что никто не собирается заниматься моей персоной, я сама вылезла из-под колёс и нырнула в нутро автобуса, ставшее тесным из-за количества народа, наваленного оружия и втиснутого между полок мотоцикла. Дэн уже сидел за рулём, готовый в любой момент сорваться с места.

– Элка, – пробормотал Бизя, – я тебя потерял… Я забыл, что ты в розовом, и не увидел тебя…

– Обе… Обб… – подавился каким-то словом Ганс, тыча пальцем в «Жигуль», – в баг…

– Обезьяна в багажнике! – дошло до меня.

Мальцев сорвался с места, добежал до машины и, вырвав крышку багажника практически с мясом, вернулся с серым кулёчком, который оказался связанной скотчем обезьяной. Янка выглядела скорее мёртвой, но слабое дыхание и подрагивающие веки выдавали в ней остатки обезьяньей жизни.

– Все в сборе? – спросил Никитин.

– Гони! – махнул рукой Бизя. – Гони, что есть сил!!

– О господи, – вздохнул Мальцев, разматывая скотч с прилипшими на нём клочьями шерсти, – изверги, изверги! Зачем вы так просто их пристрелили?! Оставили бы мне, я бы медленно пытал этих гадостей, прижигая пятки зажигалкой и загоняя иголки под ногти…

– Сазон! – заорал Бизя. – Дед!!!

Дед лежал на кровати и не подавал признаков жизни.

В его льняном пиджаке, прямо напротив сердца, темнела маленькая страшная дырочка с рваными краями. Из дырочки сочилась тёмная жидкость с потрясающе знакомым, одуряющим запахом…

– Сазон! – Я бросилась на колени и припала ухом к его груди. Внутри у деда что-то булькало и урчало, но ничего похожего на удары сердца в этих звуках не было и в помине. – Он умер, – прошептала я. – Они попали ему прямо в сердце!!

– Притворяется, старый, – отмахнулся Мальцев, бережно массируя мартышке онемевшие лапы, приподнимая веки и заглядывая ей в обморочные глаза. – Придуривается, бля!

– Дед! – Глеб потряс Сазона за плечи. – Дед!!! – Он вытер со лба испарину. – Господи, кажется, он не дышит…

Викторина, лежавшая на соседней полке без чувств, вдруг рванула к выходу и начала биться о дверь, словно дурная бабочка.

– Выпустите меня! – заорала она. – Вы убийцы! Отпустите меня!

Герман, сидевший на откидном стуле, вскочил, сграбастал Викторину в охапку и, сильно хромая на правую ногу, уволок в грузовой отсек, оставляя за собой на полу кровавые пятна.

– Кажется, Обморок ранен, – безучастно сказала я и заплакала, роняя слёзы на простреленную грудь Сазона Сазонова.

– Зацепило, бля, математика, – кивнул Елизар и начал делать мартышке искусственное дыхание, припадая ртом к её полуоткрытой пасти.

– Нужно срочно в больницу, – растерянно сказал Бизя. – Может, деду ещё можно помочь?

– Какая больница? – заорала я. – Какая больница в этих чёртовых горах?! А если даже она и есть, то кроме клизмы и градусника там ничего нет!! Тут же край света!

– Дед! – Глеб схватил Сазона за плечи и приподнял. – Не умирай! Мы же любим тебя! Мы жить без тебя не сможем!! И потом… ты же неубиваемый… – Кажется, Бизя заплакал, потому что к моим слезам на простреленной груди Сазона прибавилась ещё какая-то жидкость.

– Нужно что-то делать! – вскочила я. – Операция, искусственное дыхание, де… дефибрилляция…

– Триста вольт ему в ноздри! – фыркнул Мальцев. – Дайте нашатырь, Янка в обмороке!

– Ты что не понял, дед умирает! – Бизя схватил Елизара за шиворот и потряс вместе с мартышкой.

– Да идите вы! – вёртко вывернулся из захвата Мальцев. – Он же… он же… – Захлебнувшись от возмущения, Мальцев бережно положил мартышку на полку, и ловко расстегнул на Сазоне пиджак. – Он даже спит в бронежилете!! Привычка у него, бля, такая! Хоть всю обойму с двух шагов в него разряди, ничего с вашим дедом не будет! Блатной у него жилет, нанотехнологии, бля!! Только… только вот фляжку с коньяком прострелили, гады. Не мог он её под жилет сунуть! – Мальцев вожделенно облизал пальцы, испачканные пахучей жидкостью, которую я приняла за кровь.

Под рубашкой у деда действительно отблескивал невиданным серебристым материалом бронежилет.

Сазон открыл один глаз, хитро глянул на нас и… подмигнул.

– Эх, цуцик, – вздохнул он, – весь кайф мне обломал! Как они причитали, как плакали! Когда ещё такое услышишь?!

– Ну дед… – задохнулся от бешенства Бизя. – Ну ты и сволочь! У нас весь автобус в кровище, раненый есть, а ты комедию ломаешь. Тьфу!

– А как мне ещё узнать, любите вы меня или нет? – прищурился дед. – И потом, думаешь, если пуля в бронежилет попала, то это не больно?! Я без сознания честно свалился! У меня теперь синячина во всю грудь будет! О! – Он распахнул жилет и хвастливо продемонстрировал небольшой кровоподтёк.

– Я ж говорю, триста вольт ему в ноздри! Дайте мне нашатырь, Янка в обмороке!

– Добрый ты, цуцик, – хохотнул Сазон. – Держи на припарку своей обезьянке! – Он протянул Елизару простреленную фляжку, на дне которой болтался коньяк.

Я поцеловала Сазона в колючую щёку и протянула ему мобильник, который давно надрывался тревожной Пятой симфонией.

– Карменка? – состроив умильную физиономию, крикнул дед в трубку. – Нет, всё хорошо! Нет, зря у тебя сердце ёкнуло! Я жив, здоров, только фляжка прострелена! Коньяк утёк, представляешь?! Как Дашка? Сказала «папа»?! Кому? Сантехнику?! А что он у нас делал? Кран чинил… Дорогая, если ещё хоть один сантехник починит в нашем доме хоть один кран, то никто, никогда не назовёт его папой. Ферштейн?! Шопесдес, дорогая! Я скоро приеду.

Пока дед болтал, Адабас осмотрел рану на ноге у Германа Львовича.

– Ерунда, – сказал он. – Кость не задета, а кровь сейчас остановим. – Взяв из аптечки бинты и вату, он умело перебинтовал математику ногу.

Хлебнув коньяку, обезьяна пришла в чувство и теперь шатко восседала на привычном месте – плече поэта, придерживаясь лапой за его буйные кудри. Мальцев подошёл к Адабасу.

– Кажется, мы незнакомы, – Елизар протянул Адабасу руку. – Елизар Мальцев. Поэт, прозаик, художник и композитор. В свободное от работы время занимаюсь бизнесом.

– Просто шаман, – представился Адабас и пожал Елизару руку.

– А с каких это пор ты композитором стал? – заорал дед. – Что, шоу-бизнес покоя не даёт? Славы Игоря Крутого захотел?

– Я серьёзной музыкой занимаюсь, – нахмурился Елизар. – Патриотической.

– У-у-у! Ну, на твой пиар у меня денег не хватит. Сам пробивайся.

– Пробьюсь! – гордо вскинул голову Елизар.

Бардак в автобусе царил страшный. На полу – грязь, кровавые следы, сваленные в кучу автоматы и пистолеты. Большую часть прохода занимал мотоцикл. Воняло кровью, потом, коньяком, псиной и грязной мартышкой. Мы опять остались живы в смертельной игре под названием «Путешествие на Алтай». Мы мчались вперёд, и я уже потеряла счёт времени, которое оставалось у нас, чтобы спасти семью Жака Бреля. Но самое главное – мы опять были все вместе, и можно было, наконец, во всём разобраться.

Я подошла к Гаспаряну, который сидел по-турецки возле кучи оружия. Закрыв глаза, он раскачивался вперёд-назад и тихонько мычал.

– Гансик, – сказала я, погладив его по плечу. – Ты опять съел капсулы?

– М-м-м, – отрицательно замотал Ганс головой.

– Они у тебя во рту?! – догадалась я.

– М-м-м, – кивнул Гаспарян.

– Тогда… – Я не рискнула подставить руку, вытащила из сумки платок и сунула его Гансу под подбородок. – Тогда выплюнь, Гансик, дрянь эту! Выплюнь!

– М-м-м, – замычал Гаспарян, склонившись над платком, но ничего не выплюнул.

– Ты что, издеваешься? – Бизя подскочил к Гансу, схватил его за плечи и начал трясти изо всех сил. Голова у Гаспаряна заходила ходуном, как у тряпичной куклы. – Опять ваньку валяешь?! Плюнь!! Плюнь, я сказал!!

– Стой, сынку, – остановил Бизю дед. – Стой, я тебе говорю! У парня нервный срыв, заклинило его, вот он рот и не может открыть! На войне такое бывает.

– М-м-м-м, – интенсивно затряс головой Ганс, – м-м-м!

– Что же делать-то? – схватился за голову Глеб. – Опять всё заново началось – капсулы внутри у Ганса, и их никак нельзя достать! Что делать-то?! – заорал он.

– Эх, жалко последний коньяк Янке споили! – вздохнул Сазон. – Сейчас через нос бы ему залили, мигом бы спазм сняло!

– М-м! – испуганно отшатнулся Ганс.

– Надо ему ножом зубы разжать, – посоветовал Мальцев и взял со столика большой кухонный нож, которым мы резали хлеб.

– М-м-м! – замотал головой Ганс, и в глазах его заблестели слёзы.

– Нужно его ледяной водой окатить! – крикнул из кабины Дэн. – Мигом все спазмы пройдут!

– Где б её только взять-то, ледяную воду? – растерянно огляделся Бизя. – Может по голове тяжёлым ударить? Рот от удара раскроется…

– Не говори ерунды, – перебила я. – Не у всех голова такая железная, как у тебя, да и не факт, что рот откроется.

– Не факт, – согласился Бизя.

– М-м-м, – Гаспарян закатил глаза и стал падать на автоматы.

Сазон вскочил и подпёр его кулаком в спину.

– Замучили пацана! Сейчас ведь сглотнёт! Что потом делать? Вместе с капсулами монголам его отдавать?!

– Открой рот!! – заорала я, чувствуя, что сдают нервы. – Открой, а то хуже будет!

Ганс молча заплакал. По его щекам градом покатились крупные, прозрачные слёзы. Я почувствовала такую усталость, что даже не смогла испытать жалость к этому, в сущности, маленькому ребёнку.

– Когда у скота случаются спазмы, – вкрадчиво сказал Адабас, – ему делают так: «Ха-а-а!!» – заорал он, склонившись над Гаспаряном, и со всей дури ударил в бубен.

Ганс вздрогнул, зажмурился и упал на спину.

– По-моему, он описался, – сказал дед.

– Во всяком случае, Яна точно описалась, – поморщился Мальцев, снимая с мокрого плеча мартышку.

К нам, хромая, подошёл Герман, поднял Ганса за плечи и, заглядывая ему в глаза, проникновенно сказал:

– Выплюнь, дружок, эту гадость, а то импотентом останешься!

Ганс икнул, покраснел, разжал челюсти и сплюнул Герману на ладонь чёрный слюнявый комок.

– Сработало! – захлопал в ладоши дед. – Подействовало!!

– Такое на кого хочешь подействует, – философски заметил Мальцев, снимая мокрую рубашку и пристраивая её сушиться на руль мотоцикла.

– Раз, два, три, – принялся пересчитывать Герман Львович капсулы. – Тут ровно семнадцать.

– Положите капсулы в платок, – жёстко приказал Бизя Герману.

Абросимов молча ссыпал добычу и вытер мокрую руку о штанину. Он старался не смотреть на нас. Бизя завязал платок узелком и спрятал во внутренний карман джинсовой куртки. – Ты молодец, Ганс, – сдавленным от волнения голосом, сказал он. – Ты молодец! Скажи только, почему ты опять… снова… сунул капсулы в рот?

– Так это… спасти их хотел! Вы же сами, Глеб Серчеич, сказали, что из-за этих капсул в Бельгии могут погибнуть люди. А я как в заложниках побывал, так многое понял. Вы правильно, Глеб Сергеич, учили, что дороже человеческой жизни ничего нет! Меня знаете, как похитили? На мобильник позвонили и сказали, что бабушка при смерти! Я в чём был, на дорогу выскочил, даже телефон в автобусе впопыхах оставил! Начал попутку в обратном направлении ловить… тут меня и сцапали!

– Молодец, – погладил его по голове Глеб. – Пять тебе по истории, ОБЖ и физре! И по поведению пять!

– Вы только не забудьте об этом! – искренне обрадовался Ганс.

– А вы немедленно должны объясниться, Герман Львович! – Бизя в упор посмотрел на Абросимова. – При всех!

Герман отвёл глаза и уставился в окно. Он молчал.

Я видела, как на виске у него неритмично пульсирует жилка.

– Отпустите! – заорала откуда-то Лаптева. – Убийцы, отпустите меня!

– Мы давно заподозрили, что среди нас есть предатель, – тихо сказал Бизон. – Давно! И подозревали именно вас! Как у вас оказались капсулы? Вы же знали, что от них зависит наша жизнь и жизнь бельгийцев! Но вы спрятали их! Нашли, спрятали и молчали!

– Глеб, он стрелял в самого Борисова, – напомнила я. – Он спас тебя!

– Ещё непонятно почему он это сделал! Вы обязаны объясниться Герман Львович! В этой истории и так много вранья, предательства, гнусности и убийств! А тут ещё вы со своим воровством! Где вы нашли капсулы? Почему не сказали нам? Решили сами нажиться и поэтому стреляли в своих подельников?!

Герман, хромая, дошёл до откидного сиденья и сел на него.

– Мне нечего вам сказать, – мрачно сказал он. – Пока нечего.

– Ему нечего нам сказать, – повторил Глеб мрачно и вдруг заорал во всю глотку: – Ему, гаду, нечего нам сказать! Да ты… да ты… Это ты убил Оскара Васильевича и Марию Ивановну! – выдохнул он обвинение Абросимову прямо в лицо. – Ты! Никто не видел, что ты делал там, в операторской! Никто не заметил, как ты заходил в интернат, когда все сидели перед беседкой в Бобровниково! Ты убийца, грабитель и вор!! Это ты пробил бензобак! Ты притворялся слабым, стеснительным, нелепым ботаником, а сам… Ты подлый гном!

– Погодь, сынку, – схватил Бизю за рукав дед. – Погодь… да не может он быть подлым гномом! Ты вспомни, как он мешки под колёса бандитам швырял! Вспомни, как пивом пожертвовал! В конце концов, он лично Борисову брюхо прострелил, когда тот в тебя целился! – дед уже орал во всю глотку на Бизю, как орал, когда у него садились батарейки в слуховом аппарате, и он начинал плохо слышать. – Он помогал нам, сынку! Так помогал, что без него бы мы уже неизвестно где были!

– Он делал это потому, что хотел избавиться от подельников и в одиночку навариться на капсулах, – упрямо повторил Бизя, глядя в пол.

– Тогда почему он отдал их за мальчишку? Если он такой негодяй, почему отдал?!

– Не знаю.

– А ты сначала узнай, а потом под трибунал солдата отдавай! Коммандос, объясните всё, наконец, прошу вас!

– Мне нечего вам сказать, – повторил Герман.

– Что в этих капсулах?! – спросил Бизя.

– Я не имею права…

– Ах, так! – Бизя схватил Абросимова за шиворот, развернул к себе спиной и пнул коленом под зад. Герман вскрикнул от боли в простеленной ноге, побледнел, но сопротивляться не стал. – Где у нас тут кутузка? Куда вы посадили Викторину? В сортир?! Отлично! Посидите и вы в тюрьме, Герман Львович, пока вам не будет, что нам сказать!! – Глеб вытолкал Абросимова в грузовой отсек и закрыл за ним дверь туалета на замок.

– Убийцы! – завизжала Лаптева. – Если вы не выпустите меня, вам не жить!!

– На твоём месте я допросила бы Викторину, – сказала я Глебу.

– Викторину?! – Бизя заметался в узком пространстве прохода. – Викторину я должен допросить?! Ну, нет! Я их скопом сдам всех в милицию! Всех!! В уголовный розыск! Вот там их пусть и допрашивают!!

– И меня сдашь? – прищурился дед.

– Нет, тебя не сдам. И Элку не сдам.

– Ну, спасибо, – усмехнулась я. – Тогда уж и Адабаса помилуй. А в особенности не рекомендую трогать Никитина!

– Адабаса помилую! А Никитину… просто морду набью, потому что он смотрит на тебя как кот на сметану, а ты его защищаешь! А ещё Троцкому рыло начищу… Слушайте, а где Троцкий?! Троцкий где?! Его случаем, не пристрелили? – Бизя растерянно огляделся по сторонам. – Где, мать твою, наш Ильич?! – заорал он и начал носиться по автобусу, заглядывая во все щели.

– О господи, – вздохнула я. – И когда всё это закончится? Ей-богу, даже для меня, такое веселье – это слишком…

– До границы осталось двести километров! – весело крикнул из кабины Дэн. – Ещё пара часов и мы на месте!

– Вот он! – радостно воскликнул Бизон. Он встал на нижнюю полку и открыл узкое багажное отделение под потолком, предназначенное для лёгкой ручной клади. – Мать родная, шеф, да как же ты туда забрался?! Эй, ты жив?! Кажется, он не дышит… – Глеб растерянно оглянулся на нас. – Помогите мне!

Последующие пятнадцать минут мы всеобщими усилиями вытаскивали Ильича из узкого багажника, куда не поместился бы и пятилетний ребёнок. В результате операции, Троцкому порвали штаны и рубашку, лишили его единственного ботинка, который завалился неизвестно куда, выдрали клок волос и расцарапали щеку. В конце концов, растерзанного, бледного и бездыханного Ильича бережно уложили на нижнюю полку. Мы сгрудились вокруг него, не зная, что делать.

– Пульс не прощупывается, – сообщила я, так и не обнаружив ни на запястье, ни на шее, участка, где бы хоть что-то пульсировало.

– Наверное, он задохнулся, – предположил Глеб, убирая со лба шефа вырванный клок волос.

– Ссал много, вот и задохнулся, – без особого сожаления сказал дед. – Трусы на войне первыми подыхают, причём не от пули, а от страха.

– Нужно сделать искусственное дыхание рот в рот, – задумчиво сказал Бизя.

– Вот и делай, – подпихнула я его в бок.

– Я это… того, не могу. У меня черепно-мозговая травма!

– И я не могу, – быстро сказал Елизар. – Я мартышку только что откачал, у меня кислород в лёгких кончился!

– От, бляха-муха, помрёт ведь начальник только из-за того, что никто с ним целоваться не хочет! – захохотал дед.

– Когда скот задыхается, – вкрадчиво сказал Адабас, – ему делают так: «Ха-а!!» – страшно заорал он в лицо Ильича и изо всех сил шибанул в бубен.

На сей раз шаманские штучки сработали. Троцкий сделал судорожный вдох и открыл глаза.

– Сердце что-то прихватило, – пожаловался он и потёр грудь с левой стороны.

– Когда у скота прихватывает сердце… – начал шаман.

– Не надо!! – в панике заслонился от него Троцкий и, собрав последние силы, сел. – Не надо лечить меня вашими варварскими способами! Я не скот!! Я… человек. Скажите лучше, опасность уже миновала?

Мы переглянулись и расхохотались.

– Может, в каталажку его? – задумчиво спросил дед. – В сортир?!

– Не войдёт, бля, – покачал головой Мальцев. – Там и так уже двое сидят. Теснотища!!

– Вы надо мной издеваетесь, да?! – простонал Троцкий. – Да?! – повысил он голос. – Да, я слабый человек, да, может быть, трус! Вы тут все герои, а я – посмешище! – Он вдруг закрыл лицо руками и затрясся всем телом. – Презирайте меня! Издевайтесь! Делайте своё «Ха-а!», словно я скот!

Мы с Бизей переглянулись. Он скривил губы и пожал плечом: мол, если шеф рассчитывает на жалость, то от меня её не дождётся.

Я тоже пожала плечами. Эмоции Ильича, даже будучи искренними и бурными, не вызвали у меня никакого сочувствия.

– Кровь, – прошептал Троцкий, резко задрав ноги вверх. – Тут на полу кровь! И автоматы! А мотоцикл откуда?! О господи, валидол есть?

– Нет! – хором ответили мы.

– Сердце, сердце пошаливает, – начал тереть грудь. – Я как услышал выстрелы, испугался… себя не помню… Залез куда-то… Куда? – Он затравлено огляделся. – Где вы меня нашли?

– В отделении для дамских сумочек, – улыбнулся Бизон.

– А-а-а! Для сумочек… Мне плохо там стало, душно, тесно, – я же не сумочка! Снаружи стреляли, я сознание потерял. А потом это «Ха-а!»… и я очнулся. Здравствуйте, Елизар! Я так рад, что вы живы! И мартышка ваша жива?! Вот уж не ожидал… Кстати, где Герман Львович? Его убили?!

– Посадили, – сказал Елизар.

– Как… посадили? Куда?

– Пока в сортир, а там видно будет, – вздохнул Бизя. – Кстати, Викторина Юрьевна нашлась, и Ганс тоже. Борисовцев мы перестреляли, а главное – капсулы теперь у нас!

– Господи, – схватился за голову Троцкий. – Значит, всё хорошо? Всё хорошо, да?!

– Не знаю, – пожал Бизя плечами. – Если за пару часов с нами ничего не случиться, то…

– Нет, всё хорошо! – завопил Ильич. – Всё хорошо, – погладил он себя по груди. – Я больше не хочу туда, – показал он на место для сумочек. – Не хочу… Слушайте, а кто мне теперь за аренду школьного подвала заплатит, если вы борисовцев замочили?!

Мы захохотали все вместе, и от того, что в этом ставшем привычным хоровом хохоте не было смеха Германа Львовича, мне стало неуютно, неловко и… отчего-то стыдно.

– Господа! – заорал Сазон. – А есть ли на этом «Титанике» что-нибудь пожрать?!

– Только минералка, галеты, тушёнка и сосательные конфеты с ментолом, – ответила я.

– Тушё-о-онка?! – округлив глаза, переспросил Мальцев.

– Я бы от галет не отказался, – подал голос Ганс.

– А мне б конфетку с ментолом, раз валидола нет, – еле слышно прошептал Троцкий. – Инфаркт всё-таки…

Мы сидели за маленьким откидным столиком и пировали.

И ничего, что на столе были только галеты, минералка, пара банок тушёнки и слипшиеся леденцы. Главное – этот пир означал, что всё самое страшное позади. Мы чокнулись пластиковыми стаканчиками с минеральной водой, и выпили «За победу!». А потом каждый выудил из металлической банки по маленькому кусочку мяса.

Янка требовала галет, она разламывала их на кусочки, раскладывала на седой шевелюре Мальцева и поедала, причмокивая и закрывая глаза. Рокки, виляя лохматым хвостом и проникновенно заглядывая Бизе в глаза, дождался банки из-под тушёнки, которую, вылизывая, начал с грохотом гонять по всему автобусу.

Троцкий забыл о своём желании подналечь на конфеты и в одиночку умял консервы, метая в рот мясо и даже лавровый лист. Инфаркт на его аппетите никак не сказался.

– Эй, хорват, – крикнул Бизя, – тебе печенье в рот не засунуть?!

– Терпеть не могу на ходу есть! – ответил Дэн. – Вот приедем в Ташанту, и там я забегу в какой-нибудь ресторанчик!

– В Ташанте есть ресторанчик? – обратился Бизон к Адабасу.

– Ага, там тьма тьмущая ресторанчиков, – засмеялся шаман. – Называются «Самсебебараназарэжь»! Но не волнуйтесь, я вам ужин на границе нашаманю! У меня ж там вся деревня – родня!

– Ох, зря ты, сынку, коммандоса с этой шалавой запер! – покачал головой дед. – Зуб даю, новый, вставной, что не виноват он ни в чём!

– Глеб Сергеич, – с набитым ртом сказал Ганс, – я вам про Викторину хочу сказать. Юрьевну! Это она, она предатель, а вовсе не Герман! Львович.

– Капсулы были у Германа, – буркнул Бизя, наливая минералки на полотенце и прикладывая его к голове. – Капсулы были у Германа!

– Ганс прав, – поддержала я Гаспаряна. – Я идиотка, Бизя, непроходимая идиотка! Как только я увидела Викторину в машине Борисова, я обо всём догадалась.

– О чём? – без интереса спросил Бизон, закрывая глаза и укладываясь на полку с полотенцем на голове. – О чём ты догадалась, Элка? О том, что Викторина – дочка Борисова, которой тот на ночь читал твои детективы?

Я проглотила его глупую шпильку, оставив её без внимания. Я встала, прошлась по той части автобуса, по которой ещё можно было пройтись, и уселась в седло мотоцикла.

– Как зовут любовника Викторины?

– Марик, – простонал Бизя. – Дурацким именем Марик его зовут. И что?!

– А как звали бандита, через которого Троцкий продал первые три капсулы и который тащился за нами по трассе, контролируя Ильича, чтобы тот подменил весь остальной товар?

– Марсель, – выпучил глаза Троцкий. – Дурацким именем Марсель его зовут!

Откинув с головы полотенце, Бизон резко сел.

– Ты хочешь сказать… Блин! – хлопнул он себя по лбу, попал по шишке и взвыл от боли.

– Я хочу сказать, что Марик – вполне может быть уменьшительно-ласкательным именем от Марселя. Если это так, то всё встаёт на свои места!

– Значит, Марсель – любовник Викторины?!

– Молодец, – похвалила я Бизю. – Соображаешь. Это ему она постоянно названивала из туалета и сообщала о каждом нашем шаге. Это она подслушивала все наши разговоры! Помнишь, под дверью кемпинга, когда мы пытали Гаспаряна, кто-то отирался? Это была Лаптева! А потом Ганса похитили.

– Сначала Яну, – поправил Мальцев.

– Неважно. Это Лаптева сообщила борисовцам, что капсулы сожрал Ганс. И про его любимую бабушку тоже она рассказала.

– Мы думали, у нас один предатель, а оказалось – два, – потрясённо прошептал Бизя.

– Что же это делается-то, – схватившись за сердце, простонал Троцкий. – Что делается?! Откуда в моей школе столько неблагонадёжных людей?!

– Откуда?! – вскочив, заорал Бизя, но тут же схватился за голову, сел и уже тихо продолжил: – А ты сам подумай, Владимир Ильич, откуда! Ты же принимаешь на работу, кого ни попадя! Ты проходимцев с улицы принимаешь! Ты же даже документы у людей не спрашиваешь! Тебе плевать на их прошлое, на настоящее, тебе на моральный облик учителей плевать! Лишь бы только они согласились пахать за мизерную зарплату и не задавали лишних вопросов!

– Я и тебя когда-то точно так же на работу принял, – Троцкий поднял глаза к потолку и посмотрел на багажник для сумочек. Во взгляде его читалась тоска по этому тихому, укромному и такому безопасному укрытию от всех невзгод и несчастий.

– Ладно, – сбавил обороты Бизон. – Уже имеем то, что имеем. Вспомни, при каких обстоятельствах Викторина устроилась к нам в школу?

– При обычных обстоятельствах, – пробормотал Троцкий. – Позвонил Юрка Кравченко из автосервиса, где я машину обслуживаю, и спросил, есть ли у меня какая-нибудь не очень напряжная вакансия для его племянницы…

– Что значит «не очень напряжная вакансия»? – нахмурился Бизя.

– Ну, чтобы никаких специальных знаний особо не требовалось.

– И ты решил, что в начальных классах специальных знаний особо не требуется?!

– А чего там… Буквы да цифры. «Мама мыла раму». Дважды два – четыре. Это и дурак сможет.

– Та-ак, – протянул Бизя, а Троцкий опять посмотрел в узкий багажный просвет под потолком. – Значит, маленькая зарплата племянницу Юрки Кравченко из автосервиса устроила?

– Да, – втянул голову в плечи Ильич. – Почему-то устроила.

– Та-ак, – опять протянул Бизя. – Ну, а Герман через какой сервис к тебе устроился? Отвечай!

– Герман сам пришёл, – быстро заговорил Ильич. – Сам! После Нового года нарисовался. Показал диплом технического вуза и сказал, что хочет работать учителем математики. Разве я мог ему отказать? Учителей не хватает, а в особенности учителей математики! А тем более – учителей-мужчин!! Глеб, ну ты же всю эту школьную бодягу знаешь! Я взял его, не раздумывая. Да и ты тогда одобрил, что нашего полку прибыло, мужиков, я имею в виду! Глеб, я не виноват, что у нас в школе каждый кадр на вес золота, я не виноват…

– Чёрт, – Бизя взял с пола автомат и покрутил его в руках. – Какая связь между Германом и Викториной? Какая связь между ними…

– И твоим убийством! – задумчиво подсказала я.

– Да, и моим убийством…

– Викторина – страшная женщина! – выпучив глаза, вдруг прошептал Ганс. – Юрьевна, – спохватившись, добавил он. – Это она тогда меня в кустах соблазнила! Очки сняла, волосы распустила, кофту расстегнула, глазом подмигнула… Ох, как же там мошкара в сирени кусалась! Поэтому я Викторину в автобус позвал. Юрьевну.

– Немного же надо, чтобы тебя соблазнить, – ухмыльнулась я.

– Дурак был, – легко признал Ганс. – Только круто это, с учительницей! Хоть и начальных классов. Хоть и Чучундрой. Мне бы потом все пацаны завидовали.

– Ну и детки пошли, – пробормотал Ильич. – Ну и детки…

– Марик – один из тех, кто из автоматов в нас стрелял, – шёпотом сообщил Ганс, засовывая за щёку горсть слипшихся леденцов. – Он у них самый зверь был! Даже Борисов его уважал. Этот Марик меня в больницу на рентген и промывание желудка таскал. А Викторина его подначивала: «Уж ты как следует этого перца прополоскай!»… – Ганс вдруг замолчал на полуслове, закрыл глаза и, уронив голову на грудь, засопел.

– Умаялся пацан, – улыбнулся дед. – Досталось ему! Ишь, все конфеты сожрал!

– Меньше бы жрал, меньше бы доставалось, – проворчал Бизя.

– Кто бы говорил! – захохотал Сазон. – Вспомни, сынку, как ты в этом возрасте кастрюлями жратву наворачивал! Ну, ладно, с парнем понятно, а ты, цуцик, как на мопеде оказался?

– Это не мопед. Это отличный туристический мотоцикл «БМВ»!

– Откуда он у тебя? А мобильник откуда новый?!

– В карты выиграл, – потупился Мальцев.

– Что-о?! – в один голос завопили мы.

– А твоя машина где? Где твой телефон? – заорал дед так, что Янка, почуяв угрозу хозяину, злобно оскалилась, показав жёлтые зубы.

– Проиграл в карты, – не поднимая глаз, потухшим голосом сказал Мальцев.

– Значит, пока мы с боями пробираемся к границе, ты, цуцик, в карты с шулерами режешься?! – нахмурился Сазон. – Так, я спрашиваю?! – схватил он Мальцева за грудки.

– Я задание твоё выполнял! – Мальцев успокаивающе потрепал обезьяну по холке и выдернул обшлага из цепких дедовских пальцев. – Пацана я искал! А как его найти?! Жара, пробки, все машины тонированные и ни хрена не видно, кто в них сидит… Короче, придумал я одну штуку – встал на обочине, слил бензин и голосую. Я ведь как рассудил: бандюганы, которые за нами следят, мою шикарную «ауди» наверняка заприметили. Они знают, что я в связке с автобусом иду. А значит… мимо меня точно не проедут! На буксир меня подцепят, в заложники захватят – но без внимания не оставят! И точно, когда пробка потихонечку тронулась, минут через пять возле меня останавливается джип «Линкольн Навигатор». Огромный, как теплоход. У меня и сомнения не возникло, что это те ребята, которые пацана похитили. Из «Навигатора» вывалились два лба, бритые наголо и похожие как близнецы.

– Папаша, – говорят, – мы твою тачку вместе с поломкой прямо здесь и сейчас покупаем! За три рубля!

Я удивился и спрашиваю:

– Почему с поломкой? Такие агрегаты не ломаются. В ней просто бензина нет!

– Папаша, – улыбнулся один из бритых, – у нас есть три варианта сделать твою тачку нашей. Первый – ты нам её даришь. Второй – мы у тебя её изымаем самым мирным путём, без насилия. Третий – в случае твоего несогласия с первыми двумя способами, ты становишься трупом, машина тебе уже не нужна и мы опять-таки, её изымаем!! Ну, так как, старикан?! Какой способ тебе подходит?

Я ни секунды не усомнился, что это те самые бандиты, которые мне нужны! Других таких подонков на одной и той же дороге быть не могло.

– Парни, – говорю, – а давайте без криминала. Зачем вам лишние статьи в биографии?! У меня есть четвёртый способ отъёма этой машины – обмен. Вы мне мальчика, а я вам свою «аудюху». И расходимся без обид.

У них вдруг глаза на лоб повылезали.

– Откуда ты знаешь, что у нас в «Навигаторе» мальчик?!

Я говорю:

– Знаю, потому что немножечко телепат. Если вы сейчас криминально завладеете моей красотулей, то ничего хорошего не получится. Машина у меня больно приметная: угоните её – дальше первого поста ГАИ не уедете. Я тоже человек не последний: убьёте меня, мои дружки вас из-под земли достанут. А теперь подумайте, парни, какие могут быть у меня дружки, если я, старый пень, разъезжаю на тачке за сто двадцать тысяч долларов и готов, не глядя, махнуть её на какого-то сопливого мальчика.

Парни почесали репу и переглянулись.

– Нам лишний криминал ни к чему, – сказал один из них. – Только мальчика я отдать не могу. Он мне самому нужен.

– Но эта тачка по любому должна быть у нас, – сказал второй. – Падлой буду, если не уведу её.

Замолчали они, загрустили, вижу, мозги у них туго ворочаются.

И тут я заметил, что у них на передней панели колода карт валяется. А я точно знаю, что для таких пацанов карточный долг – дело чести.

– Ну, – говорю, – раз с обменом такие проблемы, давайте сыграем на интерес!

Бугаи переглянулись, заржали и… согласились!! Наверное, классными шулерами себя считали, только не знали они, что в студенчестве я таких шулеров под орех разделывал. Дед у меня картёжником был и таким штучкам меня обучил, что никакие краплёные карты противнику не помогали.

Короче, сели мы на обочине. Первую партию я специально продул, чтобы они расслабились. Вторую… тоже продул, потому что подзабыл кое-что в картёжном деле. Моя машина и мобильник отошли им. А потом я сосредоточился, собрался и выиграл мальчика!

Парни чуть не заплакали, но я правильно рассчитал – карточный долг для них дело святое. Один другому сказал:

– Валяй, выкатывай этому старому пердуну нашего мальчика. Пусть подавится.

А я и правда обрадовался как ребёнок. Даже в пляс пустился.

И тут мне из «Навигатора» выкатывают… мотоцикл!

Я чуть с ума не сошёл.

– Что это? – спрашиваю.

– Мальчик, – отвечают. – Ты ж его хотел!

И тут я понял, друзья, что это отродье бандитское страдает идиотизмом интеллигентных людей, которые называют свои машины разными именами. Вот у меня кого только не было! Любка, Маришка, Зайка, Тотошка…

– Годзилла, Клоподав, д, Артаньян, Фандорин и Достоевский, – закончил за него дед.

– Ну да, а эти уроды звали свой мотоцикл Мальчик! И это были совсем не те уроды, которые мне были нужны! Расстроился я до слёз. Они меня не отпустили, ещё несколько партий сыграть заставили. Выиграл я у них отличный мобильник, дорогие часы, золотую зажигалку и… надувную женщину.

– Где она? – прищурился дед.

– Кто?

– Баба резиновая!

– В багажнике мотоцикла лежит, – покраснел Елизар.

– Ну и… придурок же ты, цуцик! – потрясённо выдохнул дед. – Во что резались-то?

– В очко. Прости меня, старого цуцика, провалил я задание…

– Гауптвахта тебе!! – громогласно провозгласил дед.

– Есть, бля! – Мальцев вскочил и вытянулся в струну, отдавая честь. – Куда садиться прикажете? В туалет?

– Сядешь на корточки, и будешь надувать свою бабу! И чтоб ни морщинки на ней, ни складочки! Чтоб ровненькая была как в восемнадцать лет!

– Есть, бля! – ещё больше вытянулся поэт.

Он повозился с багажником мотоцикла, достал оттуда омерзительную резину телесного цвета, сел в проходе на корточки и, с усердием раздувая щёки, стал надувать бабу. Обрадовавшись развлечению, Янка начала радостно бить себя по ляжкам и громко орать. Резиновое изделие никак не реагировало на усилия Елизара. Безжизненной колбаской оно лежало у его ног и не желало приобретать аппетитные формы женского тела.

– Давай, цуцик, давай! Веселей! – скомандовал дед и, задавая ритм, начал хлопать себя по ляжкам и притопывать ногой. – Ать-два, ать-два! И не перди на выдохе, владей собой! Будешь знать, как в карты играть! Будешь знать, как на баб надувных ставить! Ать-два!

– Ну нереальный жесткач! – восхищённо выдал шаман сленг московской тусни, и тихонечко, в ритм, с видимым удовольствием забил в бубен.

Ильич смотрел на эту комедию с нескрываемой радостью, что на месте Елизара оказался не он. Кажется, он даже шёпотом повторял за дедом «Ать-два!»

– Наверное, я на всю жизнь возненавижу автобусы, – грустно сказал Бизон. – Особенно жёлтые.

– Особенно школьные! – засмеялась я.

– Ничего, к психоаналитику сходишь, – заржал дед, – я оплачу. Вдох-выдох, вдох-вы-ыдох!! Владей собой!!

– Элка, пойдём отсюда, мы здесь лишние люди, – Бизя встал и потянул меня в грузовой отсек.

– Пойдём, – с лёгкостью согласилась я, так как давно хотела курить.

Возле туалета было непривычно много пустого пространства из-за отсутствия мешков с грузом. Ветер бил в лицо, а выбитое стекло создавало иллюзию свободы, скорости и пространства.

Мы встали возле окна, Бизя обнял меня за талию.

Я почувствовала себя героиней романтической сцены на «Титанике» и расхотела курить. Мне подумалось, что девушке в розовом сарафане, пусть и немного грязном после валяния под автобусом, никак не пойдёт сигарета.

– Элка, я тебя люблю, – еле слышно сказал мне Бизон на ухо.

Разговоры о чувствах меня смущали. Всегда. Я стеснялась открыто говорить о любви, мне было неловко проявлять свои нежные чувства. Для себя я навсегда определила подобные действия, как «слюнтяйство». И вот сейчас, в «позе „Титаника“ вдруг подумала: а может, я неправа?! Может, проявление чувств – не слабость, а роскошь?!.

Вот соберусь с духом и скажу: «Бизя, я тоже тебя люблю. Так люблю, что если прокричать об этом на весь белый свет, все сдохнут от зависти! И Дэн сдохнет! Мне совсем не нравится этот серб, и я вовсе не собиралась перчить наши с тобой отношения глупой ревностью…»

Я уже было открыла рот, чтобы произнести это, но язык не послушался и сказал:

– Почему в туалете так тихо? Они что там, заснули?!

– Если честно, мне плевать, что они там делают, – пожал плечами Бизон. – Я смертельно устал. От стрельбы, от опасности, от предательства, от ответственности за чужие жизни, от больной головы, от постоянного недоедания и напряжения. Хочу забиться в нашу однокомнатную квартиру и никого не видеть, кроме тебя… Кроме тебя!

Как это у него получалось – так просто и без особого пафоса говорить о любви?!.

Я набрала в грудь побольше воздуха и собралась тоже сказать, что никого не хочу видеть, кроме него, но сказала:

– Герман ранен. Не следовало его запирать, да ещё с Викториной. Даже в тюрьме камеры делятся на женские и мужские, а мы…

– Плевать! Пусть сидят. Так безопаснее для всех. – Бизя выпустил меня из объятий и долбанул кулаком в стену. – Герман ублюдок! У него были капсулы, а он молчал! Кстати, ты обещала сказать, откуда ты знаешь, что Дэн хорват.

– Серб!

– Да хоть уйгур! Как ты узнала об этом раньше меня?

– Бизя…

Я понятия не имела, есть ли у меня право сказать ему об этом. Наверное, есть, ведь я никому не обещала хранить тайну. С другой стороны, вдруг я могу навредить Дэну?..

– Бизя, давай потом… – Я обняла его за шею и полезла целоваться, как шестнадцатилетняя школьница, хотя это было вовсе не в моих правилах. – Бизя, я тоже тебя того… Ну это…

Автобус затормозил. Нас шатнуло вперёд, мы едва не упали.

– Ну начало-ось! – с раздражением оторвался от меня Бизя.

– Если опять придётся стрелять, я возьму автомат. Мне надоело быть безмозглой куклой в розовом платье!

– Почему стоим?! – заорал Бизя и, посмотрев на часы, тихо сказал: – Чёрт, у нас осталось чуть больше часа!

В дверь туалета тихонечко постучали.

– Выпустите меня, Глеб Сергеевич! – попросил Герман. – Без меня у вас могут быть большие проблемы!

– Отпустите! – со слезами в голосе взвыла Лаптева. – Опустите меня!! Изверги, гады, убийцы!

Бизя побежал к кабине, лавируя между мотоциклом, Мальцевым, сидевшим на корточках и резиновой бабой, которая успела приобрести размеры и формы.

– Акташ! – радостно сообщил Адабас название населённого пункта. – Я тут каждую собаку знаю!

– Глеб, тебе нужно получить пропуск в пограничную зону. Иначе дальше мы не проедем, – сказал Дэн.

Чертыхнувшись, Бизя выгреб из бардачка документы и побежал к одноэтажному зданию, стоявшему неподалёку.

Дэн пришёл в грузовой отсек. Неторопливо, из внутреннего кармана своего сложного жилета, устройство которого я знала наизусть, достал сигареты. Насмешливо посмотрел на меня.

– Итак, ты всё знаешь, – закурив, утвердительно сказал он.

– Да, – ответила я, потому что юлить не было смысла.

– Опять рылась в моих вещах?

– Да!!

– Тебя плохо воспитывали. – Затянувшись, он широко улыбнулся, давая понять, что совсем не злится на меня.

– Меня вообще не воспитывали. – Я отвела глаза, потому что чувствовала себя неловко.

– Ты уже обо всём рассказала Глебу?

– Нет.

– Почему?

Я пожала плечами, прикидывая, почему я всё же не сделала этого.

– Из уважения к твоей… организации, – наконец, сформулировала я мысль. – И из-за того, что ты, не раздумывая, ринулся спасать Бизю.

– Спасибо.

Он бегло и быстро поцеловал меня в висок. Я не успела увернуться, а может – не рискнула, опять же из уважения к его организации, но на всякий случай спросила:

– Не боишься пробить башкой очередное стекло?

– Нет. Ведь ты Глебу ничего не расскажешь! – Он затушил сигарету и открыл дверь в салон.

– А что в капсулах? – спросила я, не надеясь на ответ.

– Зелёные человечки, – подмигнул мне Никитин и ушёл.

Я всё-таки закурила. Чёрт с ним, с розовым сарафаном.

Когда подъедем к границе, шепну Бизону на ушко, что я очень его люблю…

Бизон

Получив пропуск, я сам сел за руль, заявив Никитину, что в его услугах водителя больше не нуждаюсь.

Перед тем как нажать на газ, я оглядел салон и пришёл к выводу, что наш автобус смахивает на выездную палату сумасшедшего дома. Мало того, что снаружи его грязные стены были исчирканы пулями, так ещё и внутри творилось чёрт знает что. И даже не выбитые окна, не кровь, не автоматы и пистолеты, валяющиеся на полу, не пленники в туалете и не шаман в длинном одеянии с бубном делали наш гуманитарный подарок камбоджийским детям весьма и весьма странным. Больше всего меня смущал развратно-дорогой мотоцикл с восседающей на нём голой надувной бабой. Баба была плохо надута, её резиновая плоть провисала в самых нужных и существенно-важных местах, и от этого мне почему-то неловко было смотреть на её красные, приоткрытые губы, и глаза, в которых читался самый настоящий упрёк.

Едва мы отъехали от Акташа, как признаки цивилизации совсем пропали. О ней напоминала только асфальтированная дорога, движение по которой сильно затрудняли пьяные мотоциклисты алтайской наружности, которые носились по трассе, не соблюдая ни рядности, ни скоростного режима. Я едва успевал от них уворачиваться, словно от ополоумевших осенних мух, норовящих разбиться о лобовое стекло.

– Пьяные местные жители любят кататься, – прокомментировал это удивительное явление Адабас. И хвастливо добавил: – Меня тут каждая собака знает!

Пейзаж за окном стал напоминать пустыни Дикого Запада. Лес и скалы незаметно преобразовались в бескрайнюю степь и невысокие горы без буйной растительности.

Элка сидела рядом со мной и, как мне казалось, хотела что-то сказать, но никак не решалась. Я не стал её пытать и расспрашивать, я жал на газ и изо всех сил пытался уложиться в оставшиеся у нас сорок минут.

Чтобы спасти заложников.

Чтобы освободиться, наконец, от гнетущей ответственности за чужие жизни.

Чтобы плюнуть на всё и сказать Ильичу, что я больше у него не работаю.

Чтобы, обняв Элку в розовом сарафане, двинуть от границы в обратный путь. Может быть даже пешком. А может – на туристическом мотоцикле, выигранным в очко у бандитов. Лишь бы домой. В глухую, тихую заводь с тикающими часами, с капающей из крана водой, с бормотанием телевизора и выкипающим чайником на плите… Что-то не хочется мне больше подвигов педагога. Готов променять их на спокойные будни спецназовца. Или пожарного. Или работника уголовного розыска. В любом случае – хуже, чем этот рейс, в моей жизни точно уже ничего не будет.

Эти последние километры давались мне с огромным трудом.

Голова болела, руки тряслись, в глазах мелькали разноцветные мушки. Но я не мог отдать эти несколько километров ни Элке, ни Дэну, ни Сазону, ни Мальцеву, ни тем более Ильичу. Я должен был привести автобус к границе сам. Это было дело полководца, ведущего своё войско в бой.

Это было дело чести.

Ташанта оказалась кособокой серенькой деревенькой с одной главной дорогой, несколькими невзрачными домиками и весёлыми жителями экзотичной наружности. Кажется, жители эти были большей частью пьяны, потому что взирали на мир счастливым затуманенным взглядом.

Не доехав до пункта таможенного контроля метров сто пятьдесят, мы упёрлись в длинную автомобильную очередь. Судя по всему, очередь двигалась очень медленно, потому что большинство машин стояли с выключенными движками, а в некоторых из них обстоятельно и деловито обедали, так как в раскрытые окна то и дело летели пакеты из-под молочных продуктов, колбасная кожура и упаковки от «быстрой» лапши.

До назначенного часа у нас оставалось десять минут.

Десять минут и – пять жизней, за которые я был в ответе.

– Не успеем, – прошептала Беда. – Не успеем, будь оно всё неладно!!

– Может, взять автоматы и попробовать пробиться без очереди? – Я и сам не понял, пошутил я, или нет.

– Очень умно, – фыркнула Элка. – От автоматов и прочего оружия нужно немедленно избавиться. Кстати, пленники в туалете тоже могу вызвать на досмотре вопросы.

– Я слышал, здесь иногда сутками на досмотр стоят, – со знанием дела заявил Дэн.

– Собери всё оружие и выбрось… куда-нибудь в поле, – чувствуя, как всё мертвеет внутри, приказал я Никитину.

Дэн с готовностью пошёл выполнять моё абсурдное распоряжение. Совершенно не таясь, он вынес груду оружия на обочину, бросил в канаву и забросал всем, что попалось под руку – ветками, камнями, пустыми упаковками от «быстрой» лапши, банановой кожурой, пустыми банками и бутылками. Его действия не вызвали ни малейшего интереса ни у сидящих в машинах людей, ни у праздно шатающихся местных жителей. По-моему, пофигизм здесь витал в воздухе, был вирусом, которым заражались все, кто этим воздухом дышал. Отряхнув руки, Никитин вернулся в автобус.

– Давай в объезд! – сказал Адабас. – Подъезжай во-он к тому белому ангару, а там без очереди прорвёмся! Даром я что ли, шаман? Да начальник таможни мой родной дядька!!

Я крутанул руль влево и по обочине, под вопли и ругательства других водителей, обошёл пробку. На ангаре висела скромная вывеска «Зона таможенного контроля». Нужно было ещё немножечко обнаглеть и вклиниться между чёрной «девяткой» и белой «Волгой», но водилы, почуяв неладное, прижались друг другу, не давая ни сантиметра пустого пространства, куда я бы мог втиснуть тупорылую морду «скул баса».

Оставалось всего семь минут, чтобы спасти бельгийских детей и женщин.

– Я гуманитарная помощь! – в отчаянии заорал я в окно, но увидел в ответ из «девятки» и «Волги» только неприличные жесты.

– Камбоджийским сиротам… – с трудом выговорил я, глядя, как секундная стрелка стремительно несётся вперёд.

– Откройте двери! – попросил Адабас. – Я сейчас… – Он выскочил из автобуса и умчался в белый ангар.

– Выпустите из туалета Викторину и Германа! – заорала Беда.

– И сдуйте, сдуйте же наконец эту развратную бабу! Или хотя бы снимите её с мотоцикла, – чуть не плача попросил я. – Мы не успеем…

– Пять минут, тридцать секунд, – упавшим голосом сказала Элка. – У нас есть ещё больше пяти минут!

Было что-то ещё, что нужно было сделать немедленно, но я напрочь позабыл – что.

– Капсулы! – подсказала мне Элка. – Капсулы нужно сунуть в мешок с оставшимися сухофруктами и запереть в сейф!!

– Элка, сделай это быстрее, – чувствуя, что готов потерять сознание, я протянул ей завязанный узелком носовой платок.

Она бросилась назад, под кровать, но Никитин вдруг схватил её за руку.

– Стой! Капсул должно быть двадцать и ни одной меньше. Иначе ничего не получится.

Он расстегнул жилет, потом рубашку, потом сунул куда-то руку и протянул Элке… три чёрных капсулы.

У меня потемнело в глазах. Я почувствовал, что теряю рассудок.

– Убью, – из последних сил прошептал я. – Вот оклемаюсь немного и всех убью…

Элка, нисколько не удивившись, взяла у Дэна три капсулы и полезла под кровать, мелькая чёрными трусиками из-под розового подола.

Из ангара вышел мужик в форме таможенника.

– Эй, – крикнул он, – кто здесь друзья шамана?!

– Мы!!! – хором заорал весь автобус.

Властным жестом таможенник приказал «девятке» и «Волге» стоять.

– Проезжайте, – сурово приказал он мне.

Рванув с места, я чуть не сбил начальника таможенного поста. Он едва успел отшатнуться, покрутив у виска пальцем.

– Сюда! – закричал Адабас, вынырнув впереди автобуса и показывая дорогу.

– Три с половиной минуты, – откуда-то сзади приглушённо сказала Элка.

У меня всё поплыло перед глазами – люди в форме, машины, руль, просвет впереди ангара… Я газанул так, что клубы чёрного дыма ворвались в кабину через окно. Порция выхлопа окончательно затуманила голову и вызвала тошноту.

– Выпустите этого придурка! – заорал кто-то сзади, наверное – дядя Адабаса. – Выпустите, не досматривайте его! Это гуманитарная помощь! Это… шизы какие-то… пусть на хрен в Монголию… катятся…

– Одна минута, двадцать секунд, – как сквозь вату послышался голос Элки.

– Разойди-и-ись!!! – заорал я, втопив педаль газа до отказа в пол и вырываясь из ангара в широкую степь.

– Сынку, шамана подхватить нужно, а то он ногами сучить устал, как собачонка сзади бежит.

Вроде бы я тормозил, потому что шумно дышащий Адабас оказался в автобусе. Вроде бы я опять набрал непозволительную для этих мест скорость, потому что автобус стало сильно трясти, а из-под колёс начали разбегаться какие-то странные звери, похожие на жирных кошек.

– Суслики! – завизжала Беда.

– Тарпаны, – поправил её Адабас. – В отличие от кошек, они перебегают дорогу к большому счастью!

Кажется, я переехал парочку этих предвестников счастья.

До нейтральной полосы оставалось несколько метров, я уже видел у пограничных столбов несколько человек, которые размахивали руками и что-то кричали, и я даже дал длинный пароходный гудок, чтобы они видели, знали – мы здесь, мы успели, мы победили, спасли, мы доехали вовремя, и никто никогда не сможет меня упрекнуть, что жизнь бельгийской семьи на моей совести.

– Монголия, бля… – донесся откуда-то восторженный возглас Мальцева.

– Ноль минут, ноль секунд!!! – выкрикнула Беда. Кто-то зааплодировал, кто-то завизжал, кто-то громко и матерно выругался, кто-то залаял, а я…

Моя нога нажала на тормоз, и я грудью повалился на руль.

Рядом с кабиной прыгали и что-то кричали три кривоногих монгола.

– Звоните, – прошептал я. – Звоните в эту долбанную Бельгию и говорите, что я успел!

– Всё холосо! – крикнул один из монголов.

– Ну, холосо, так холосо… – пробормотал я и провалился в вязкую, тошнотворную темноту, где не было места нудной степи, наглым сусликам, в общем – «Монголии, бля».

Очнулся я оттого, что меня куда-то тащили и хлёстко били по щекам. Один голос убеждённо доказывал, что «это просто контузия», другой яростно утверждал, что «нужна, нужна таки срочная лоботомия!», а третий нежно уверял, что «его спасут только тишина и покой».

Окончательно я пришёл в себя от громкого «Ха-а!» и удара бубна над головой. Барабанные перепонки едва не лопнули, зато сознание, память и бодрое расположение духа вернулись одновременно.

Открыв глаза, я обнаружил себя верхом на мотоцикле, который катил по дороге Дэн. Всё было бы ничего, но впереди меня сидело резиновое чудовище с женскими половыми признаками, и мою голову, видимо, для удобства, заботливо уложили этому чудовищу на спину.

Я в ужасе отшатнулся и чуть не слетел с мотоцикла.

– Тебе нельзя делать резких движений, – погладила меня по голове Элка. – Ложись, не стесняйся, тут никому нет дела, что у твоей подушки есть титьки.

– Некрасивые титьки, – пожаловался я. – Плохо надутые.

– Не капризничай. Эту куклу нужно надувать насосом, поэтому Мальцев плохо справился. Ты же не хочешь, чтобы дед опять устроил Елизару «ать-два»?

– Не хочу. – Я покорно прилёг на резиновую подругу и огляделся по сторонам.

Наша компания – усталая, грязная и оборванная, – тащилась по пыльной дороге в обратном направлении от монгольской границы. Впереди всех бодро вышагивал Адабас. Следом шёл Ганс, взвалив на плечи наши немногочисленные пожитки – несколько дорожных сумок, пакеты и Элкин рюкзак. За ним бежал Рон. Сазон, заботливо обняв за плечи Германа Львовича, помогал ему ковылять, принимая вес «коммандоса» на себя. Чуть ниже колена нога у Абросимова, несмотря на повязку, была окровавлена. Викторину конвоировал голый по пояс Мальцев, рубашка которого так и висела на руле мотоцикла. Руки у Викторины были связаны за спиной пёстрым шейным платком поэта. Лаптева плелась, спотыкаясь и понурив голову, словно пленница, идущая на смертную казнь. Она больше не кричала и не требовала её отпустить, наверное, поняла, что в этой бескрайней степи бежать некуда. Широкий подол её юбки трепал приграничный ветер. Замыкал процессию Троцкий. Жидкие волосёнки вокруг лысины стояли у него дыбом. Он топал в носках, а лохмотья, оставшиеся от одежды, совсем не скрывали погрешности его одутловатой, неспортивной фигуры. Впрочем, судя по шальному взгляду, Ильич был счастлив. Кажется, Троцкий поверил, что и из этой передряги он вышел живым.

То и дело к нам подходили местные жители и просили «на бутылочку». Сазон щёдро раздавал милостыню. Адабас со всеми аборигенами тепло здоровался и всех называл «дядями».

Никого в Ташанте не удивлял наш внешний вид. Наверное, на пограничном пункте видали и не такое. А может, природа, алкоголь и почти языческая религия сделали этих людей философами…

– Куда мы идём? – не поднимая головы с удобного резинового ложа, спросил я.

– Домой, – ответила Элка.

– Пёхом?!

– А хоть бы и пёхом! Лишь бы домой.

– Элка… А зашибись мы съездили на Алтай?

– Зашибись, – вздохнула она. – Будет что вспомнить.

– Элка, у нас всегда есть, что вспомнить.

– Но в этот раз как-то особенно.

– Как-то особенно… – эхом повторил я.

– А давайте сделаем фото на память! – вдруг оживилась Беда. – А то когда ещё все вместе соберёмся! А тут природа, фактура, – похлопала она по плечу резиновую бабу.

– Темнеет уже, – попытался отмазаться я от очередной фотосессии.

– А у меня фотоаппарат со вспышкой! – Никитин отпустил мотоцикл и забежал вперёд, целясь объективом в Беду.

Я вдруг вспомнил, что у него, гада, невесть откуда оказались три чёрных капсулы. Я вдруг вспомнил, что по какой-то причине он – серб, и в моменты крайнего возбуждения болтает на красивом, чужом языке… Я вдруг отчётливо понял, что на фиг ему не нужно никого фотать, кроме моей жены!

– Отставить! – закричал я, едва не упав с мотоцикла. – Отставить фото на память! Отставить «пёхом домой»! Отставить хорошее настроение и дружбу всю эту на хрен отставить!!! Я хочу всё знать! Я хочу знать, кто есть кто, и ради чего мы все чуть не погибли!! У меня впечатление, что все всё знают, кроме меня! У меня ощущение, что даже ты, Элка, меня обманываешь!! А ещё я хочу… Барана за тыщу рублей я хочу, – неожиданно для себя завершил я свой отчаянный монолог.

– А пойдёмте в кафе! – предложил Адабас.

– В этих степях есть кафе? – растерянно огляделась Беда.

– Есть! С ресторанами тут напряжёнка, а кафе есть, и очень даже приличное. У меня там тётя работает, – заверил её шаман.

– По-моему, в этих местах есть только норки сусликов, – недоверчиво сказала Беда, заботливо поправляя подо мной бабу.

– За мной! – Адабас взмахнул бубном и рванул куда-то, путаясь в длинных полах плаща.

– Я бы тоже от барана не отказался, – Ильич резво побежал за Адабасом, мелькая драными пятками грязных носков.

По-моему, за время поездки шеф поднаторел в беге.

Элка взяла мотоцикл за руль, и мы послушным, медленным караваном поплелись за шаманом.

Через минуту все сидели в тесном прокуренном помещении, где было четыре столика и восемь длинных деревянных скамеек. Видимо, у местных жителей было принято пить под открытым небом, потому что заведение, судя по чистым столам, безнадёжно и давно пустовало. Пахло палёной шерстью, горелым мясом, чесноком и немытым телом.

Навстречу нам радостно выбежала толстая улыбчивая алтайка с прилипшей к нижней губе «беломориной». Она отказалась признать в Адабасе родного племянника, но охотно разрешила нам зайти в зал вместе с животными и составить столы в один длинный ряд. Тётка горячо заверила нас, что максимум через час мы получим зажаренного барана, и мигом принесла на стол четыре бутылки водки, которые мы не заказывали. Я так понял, что водка здесь была сопутствующим дополнением к блюду, как соль или перец. Впрочем, от неё никто и не подумал отказываться.

Дед, пребывая в наилучшем расположении духа, притащил с собой резиновую женщину и усадил её между мной и собой. Я не стал возражать, потому что успел привыкнуть к мягкой подпорке, в которой периодически нуждалась моя голова.

– Я хочу всё знать, – твёрдо сказал я, когда мы уселись вокруг стола. – У нас есть час, пока зажарят барана, и за этот час я хочу узнать всё! Или… или я разнесу Ташанту по кирпичикам и сяду в тюрьму.

Воцарилось тягостное молчание. Свет в лампочке под потолком вдруг задрожал, сделался жёлтым и тусклым. Лица вокруг стали мистически-призрачными.

Наверное, в этом медвежьем углу были проблемы с напряжением. А может, в вечернее время здесь было принято экономить электричество.

– Что было в капсулах? – отчего-то шёпотом спросил я.

– Что было в капсулах?!! – во всю глотку заорал я, потому что никто и не подумал отвечать на мой вопрос.

Силы от этого ора закончились, в глазах опять потемнело, и я поспешил прислонить к резиновой мягкой соседке. – Вы все знаете, что было в капсулах, во всяком случае – Герман, Викторина и Дэн. Если не скажете, я…

Элка схватила меня за руку и сжала кисть. Жёлтый свет под потолком задрожал, грозя погаснуть совсем.

– Осмий, – еле слышно сказал бывший Обморок. – В капсулах, Глеб Сергеевич, находился осмий.

В тишине было слышно, как потрескивает от плавающего напряжения лампочка и как гремит посуда на кухне.

– Фи-и, какой-то осмий, – разочарованно пробормотала Беда. – Даже не зелёные человечки…

– Что это? – поднял я голову. – Полонием, кажется, принято травить разведчиков в Лондоне, а осмий… Что за отрава? Что за зверь?!

Герман открыл было рот, но Елизар Мальцев жестом остановил его. Поэт приосанился, заблестел глазками и пригладил пятернёй кудри.

– Осмий, друзья мои, – сказал Елизар, – это редкоземельный металл группы платиноидов. Изотоп осмия 187 обладает способностью многократно усиливать мощность радиационного излучения. Он применяется при производстве ядерного оружия и в аэрокосмической сфере. А также может быть катализатором при синтезе некоторых лекарственных препаратов. Из-за специфики использования осмия 187, рынка сбыта этого редкоземельного металла в России практически нет. Месторождение руды, содержащей изотопы осмия, находится в Казахстане. И, кстати, осмий может выступать залоговым материалом наряду с золотом и алмазами. – Выдав этот сложный текст, Мальцев привстал и раскланялся, наблюдая за реакцией присутствующий на свою эрудицию.

– Ну ты даёшь, цуцик! – вскочив, заорал дед. – Откуда ты всё это знаешь?

– Окончил когда-то химико-технологический институт по специальности «технология редких элементов», – счастливо улыбнулся Елизар.

– Что ж ты молчал?!

– А кому это надо? – искренне удивился поэт. – Это так далеко от искусства… Хотите, я вам песню свою спою?

– Нет! – заорали все.

Я стукнул кулаком по столу и вопросительно посмотрел на Германа. Лампочка под потолком опять завибрировала жёлтым светом.

– Ко всему сказанному, – сказал Абросимов, – могу только добавить, что рыночная стоимость осмия на чёрном рынке составляет двести тысяч долларов за один грамм.

– Кто вы?! – спросил я. – Ведь вы не Обморок! То есть не зачуханный учитель математики! Кто?! Вас и зовут-то, наверное, не Герман Львович? И фамилия не Абросимов? Если вы не бандит, то резидент чьей разведки, чёрт вас дери?!

– Меня зовут Герман Львович Абросимов, – спокойно сказал Абросимов. – И математику знаю отлично, потому что закончил технический вуз. Только по специальности я поработал очень недолго. В юности у меня не сложилась личная жизнь, и чтобы убежать от проблем, я ушёл служить по контракту в Афганистан. Потом были другие горячие точки… В общем, со временем я принял решение пойти служить в ФСБ.

Хоть я и ожидал нечто подобное, всё равно меня прошиб пот. Это что ж получается? Я пинал под зад и запирал в туалете раненого офицера федеральной службы безопасности?!

И что мне теперь за это полагается?..

Громко хмыкнув, Элка уставилась на меня.

– Я майор ФСБ, как ни банально это звучит. – Обморок улыбнулся и, достав из кармана своих широких штанов красные корочки, показал всем, даже не потрудившись открыть их.

– Вот те и «ёпть!» – ошарашенно прошептал Ганс. – Вот те и Обморок, блин-банан! Наши мне не поверят…

Викторина вдруг начала икать – часто и истерично.

Сазон плеснул водки в стакан и протянул Герману.

– Выпей, коммандос! Я всегда тебя уважал!

Абросимов молча опрокинул в себя содержимое стакана и продолжил:

– Я не должен вам это рассказывать, но столько опасностей вместе пережито, столько километров под пулями пройдено, что, думаю, вы имеете право всё знать… Владимир Ильич, вы помните, когда я к вам в школу на работу устроился?

– Где-то под Новый год, – пробормотал Троцкий, пытаясь спрятаться за широкую спину Ганса. – Ну да, ёлка в школе уже стояла…

– Не под Новый год, а после новогодних каникул! Как раз после того, как вы, уважаемый, продали борисовцам три капсулы с осмием, каждая из которых была весом в два грамма. А в начале этого года в ФСБ города Сибирска поступила информация о том, что борисовская организованная преступная группировка активно ищет каналы сбыта осмия. Брать борисовцев было нельзя, чтобы не спугнуть основного поставщика. Дело в том, что ещё в прошлом году к нам пришёл запрос из Интерпола о поиске поставщиков осмия для преступной группировки в Гонконге. По оперативным данным, эта группировка была хорошо законспирирована, и давно занималась производством комплектующих для боезарядов. Эти боезаряды в свою очередь поставлялись сепаратистским организациям Западной и Восточной Европы. Было достоверно известно, что комплектующие поступают из Гонконга. Но определить месторасположение основной базы группировки оказалось невозможно! Перед Интерполом была поставлена трудная задача: отследить всю цепочку производства комплектующих – от поставщиков осмия до конечного потребителя в Гонконге. Необходимо было взять группировку с поличным. И наша российская, маленькая часть работы в этой большой, сложной и опасной международной операции началась с того, что наши агенты вышли на борисовцев, которые пытались сбыть в городе осмий. В Сибирск срочно прибыли сотрудники Интерпола. Они вошли в контакт с Борисовым и выкупили у него за пятьсот тысяч долларов три контейнера с осмием, общим весом около шести грамм. Рыночная стоимость контейнеров составила примерно один миллион двести тысяч долларов. Все дороги вели в вашу школу, уважаемый Владимир Ильич, поэтому, мне было поручено устроиться к вам… учителем математики! Моей задачей было понять ваше место в преступной цепочке и узнать, почему осмий начали продавать в Сибирске. Поработав в школе, я понял, что ничего подозрительного не происходит, кроме… Кроме того, что вы, уважаемый Владимир Ильич, вместо магазинов ходите отовариваться в школьный автобус, который бросили зимовать на стоянке бельгийцы. И тогда меня осенило. Всё сходится! Всё сходится с ювелирной точностью! Канал, через который дорогой редкий металл попадает в Китай, организовали бельгийцы, прикрываясь благородной работой своего фонда, который выдавал школам гранты и оказывал гуманитарную помощь детям малоразвитых стран! Но самое главное, я понял, что Троцкий к этому каналу не имеет ни малейшего отношения. Что он просто маленький, жадный и не очень умный человечек, который готов поживиться на всём, что плохо лежит. Извините, Владимир Ильич, но это так. Я сразу догадался, что вы не знали, что именно продаёте борисовцам.

– Меня обманули! – вдруг взвился Ильич, вынырнув из-за спины Гаспаряна. – Господи, как меня жестоко надули! Сколько вы говорите, Интерпол заплатил за три капсулы борисовцам? Пятьсот тысяч долларов?! А рыночная стоимость капсул миллион двести?! А мне дали всего шестьдесят тысяч долларов?! У-у-у! – взвыл Троцкий, уткнувшись головой в стол. – Как же меня надули!! Прошу учесть, майор, что я не знал, что продаю! Я думал… думал… что это детская присыпка для камбоджийских младенцев!! Слышите? Запишите это, майор! Мне не за что отвечать, я ничего не знал!

– В общем, интерес к фигуре Троцкого в рамках операции резко пропал, – продолжил Абросимов, не обратив внимания на стенания Ильича. – Зато он сильно возрос к «скул басу» и личностям бельгийских «спонсоров». Ими вплотную занялся Интерпол. Оказалось, что такие рейсы регулярно совершаются через Китай в Лаос, Вьетнам, Камбоджу, и ни разу не возникло проблем с таможней. Выяснили также, что осмий крупными партиями закупали в Казахстане. Было решено сопровождать автобус с грузом до монгольской границы, где экипаж автобуса должен был смениться, но среди которого обязательно должен находиться человек из китайских спецслужб, который и «доведёт» груз в целости и сохранности до конечного потребителя. В общем, я уже сказал, что операция должна была быть филигранной и не вызывающей подозрения участников преступной цепочки. В Гонконге, при передаче капсул, всех должны взять с поличным. Но для этого все двадцать капсул должны добраться до покупателя!

Так как я прочно закрепился в школе на месте учителя математики, сопровождать груз в ФСБ, естественно, поручили мне. С этим проблем не возникло. В школе мало мужчин, поэтому при отборе членов команды, которая едет на Алтай, выбор в первую очередь пал на меня. Оставалось самое трудное – найти капсулы и надёжно их спрятать, потому что борисовцы тоже носом землю рыли, чтобы добыть ценный груз. Да, это было самое трудное. Не мог же я спросить у Троцкого, где спрятаны капсулы! Ещё на стоянке в Сибирске я автобус чуть по винтикам не разобрал. Меня даже сторож однажды в милицию сдал. Но время отъезда приближалось, а я не мог найти капсулы. Мне помог шпиц моего знакомого. Эта собака, вообще-то, на наркоту работала, но я решил попытать счастья и однажды ночью, за день до нашего отъезда, прихватил её с собой на автостоянку. В автобусе Басик сразу полез под кровать. Я за ним, подсвечивая себе фонариком. С трудом обнаружил в стене сейф и понял, что кто-то его уже отрывал, потому что он и закрыт-то толком не был – дверца болталась. В мешке с сухофруктами я нашёл капсулы и спрятал их теперь уже у себя, чтобы не подвергать груз опасности.

На следующий день мы поехали. Я знал, что на каком-то участке пути к нам присоединится сотрудник Интерпола с недостающими тремя капсулами, но ни имени, ни внешности этого сотрудника я не знал. Повторяю, операция была засекречена, и её участникам не полагалось знать друг друга в лицо!

– Стойте, – прошептал я. – Подождите… Как сотрудник Интерпола?! Как с тремя капсулами?! – Я уставился на Никитина и вдруг понял, что чего-то подобного я ожидал.

Теперь получалось, что я регулярно бил морду, называл плохими словами и ревновал к жене сотрудника Интерпола?!

Интересно, что мне за это будет…

– Я хотела тебе сказать, – пихнула меня в бок Элка, – но, извини, не успела.

– Не успела, – расхохотался я. – Не успела!! Он что, показывал тебе удостоверение?!

– Нет, просто я имею дурную привычку рыться в чужих вещах.

Меня продолжал бить истерический хохот.

– Серб! – захлёбываясь, ржал я. – Наёмный убийца! Интерпол с осмием, мать твою! Ой, не могу!! Не, а как я его башкой стекло выбил, а?!

Сазон плеснул водки в стакан и протянул мне.

– Выпей, сынку, легче будет!

Я через силу влил в себя водку и почувствовал, что истерика уступает место тупому безразличию. Ну, ФСБ отпинал, ну Интерполу рыло начистил, дадут года два условно… подумаешь!

– Извините, коллега, на распознал вас! – слегка поклонился Абросимов Дэну. – Я, если честно, действительно принял вас за легкомысленного повесу, который решил подзаработать на жизнь заказным убийством, но которого в последний момент совесть заела! – Герман широко улыбнулся. – А за сотрудника международной полиции я принял… Вы не поверите, друзья мои, но я был уверен, что это наш расчудесный Адабас!

– Не-е, я местный, – смущённо улыбнувшись, сказал шаман.

– Короче, все д, Артаньяны, а я… – Элка пихнула меня в бок, не дав закончить фразу.

– Остальное вы знаете, – сказал Абросимов. – Едва мы тронулись в путь, такая катавасия началась, что даже мои коллеги ничего не могли сделать! Убийства директоров, вездесущие борисовцы, которых так и не удалось выследить и нейтрализовать на дороге, передряги, которые не только сплотили нас, но и внесли раздор в наши тесные ряды. Короче, я рад, что мне пришлось выполнять это задание именно с вами! – Герман налил в стакан водки, поднял его и торжественно выпил.

– Слушайте, Герман Львович, но ведь если бы вас убили в перестрелке с борисовцами, никто и никогда не нашёл бы капсулы! И эта ваша чёртова международная операция была бы завалена! – воскликнула Элка.

– Для этого был Дэн, – улыбнулся Абросимов. – Он бы догадался, что и где искать, правда, коллега? – блеснул глазами майор.

Никитин пожал плечами и загадочно улыбнулся.

– А заложники? – спросила Беда. – Они действительно были?!

– Конечно, – кивнул Герман. – И чтобы не завалить операцию, нужно было выполнять все требования тех, кто их захватил. Видите ли, партия этого осмия была проплачена заказчиками больше года назад. Из-за того, что вышла накладка с документами, автобус вместе с грузом зимовал в Сибирске. Это вызвало панику и недовольство заказчика. Узнав, что груз повезут не сами бельгийцы, а российские лохи, заказчик решил подстраховаться и по своим каналам распорядился, чтобы семью Жака Бреля захватили в заложники. Если, честно, никто не ожидал такого жестокого хода. Так что гнали мы к границе не зря!

Лампочка под потолком судорожно мигнула и погасла.

Кромешная тьма, в которой не было видно ни контуров лиц, ни предметов, накрыла нас с головой.

– Включите свет! – заорал я.

– Электричество вырубили! – крикнула в ответ тётка из кухни. – Да вы не переживайте, ваш баран на мангале жарится, он и без света дойдёт!

Наверное, в этих местах было обычным делом – сидеть в темноте и жарить на мангале барана…

– Значит, всё было враньё, – прошептал я. – Значит, никто не заказывал моё убийство, и меня заставляли ломать комедию, изображая собственный труп с простреленной головой?!

– Нет, не враньё, – ответил в темноте голос Никитина. – Всё чистая правда! Если ты помолчишь, и минут пять не будешь кидаться на меня с кулаками, я всё тебе расскажу.

– Валяй, – разрешил я. – Пять минут, может, и не буду.

– На самом деле меня зовут…

– Данило Златкович, – встряла Элка. – Данило Златкович его зовут, так что Дэна по-прежнему можно называть Дэном. Он действительно серб по национальности, я видела его документы, когда он нырнул за тобой в горную реку. А паспорт Никитина – какая-то липа.

– Да вовсе не липа! – рассмеялся Дэн. – Это паспорт настоящего Дениса Никитина. Этим документом меня на всякий случай снабдили в РОВД, куда я обратился, чтобы мне помогли сочинить легенду для того, чтобы примазаться к экипажу автобуса. Настоящий Никитин очень сильно похож на меня – рост, комплекция, фигура, лицо, причёска… Я долго жил, учился и работал в России, поэтому на русском говорю как на родном языке. Если есть работа в этой стране, её почти всегда поручают мне! Когда я пришёл в милицию и попросил помочь мне с российскими документами и достоверной легендой, вы не представляете, как там обрадовались! Оказывается, накануне к ним приходил парень по имени Денис Никитин. Он покаялся, что по объявлению в Интернете нанялся убить некоего Глеба Сазонова, завуча средней школы. Как обычно делается в таких случаях, менты хотели инсценировать убийство, отдать фотки заказчику, а при передаче денег взять его с поличным. Но… оказалось, что Сазонов уезжает в командировку, а сам Никитин находится в таком истерическом состоянии, что принимать участие в операции никак не может. И тут подвернулся я: молодой, красивый, очень похожий на настоящего Дэна – повесу и бабника, поплатившегося за свои любовные подвиги бизнесом и квартирой. Вся история Никитина – чистая правда! Менты с энтузиазмом вцепились в меня. Вручили мне паспорт Никитина, твою маленькую фотографию и поручили сделать несколько фоток, где бы ты лежал с пробитой или простреленной головой. Мне оставалось только нагнать тебя на маршруте и притвориться попутчиком… – Дэн замолчал.

Вдруг вспыхнул ослепляющий, яркий свет. Я зажмурился, голова взорвалась приступом боли.

– По электронной почте я отправил снимки капитану Никифорову, который занимался твоим заказным убийством, – продолжил Дэн. – И уже настоящий Никитин пошёл с этими снимками на встречу с тем, кто тебя заказал. При обмене фотографий на деньги заказчика взяли!

– Только не говори, что тебе неизвестно его имя! – вскочила Беда.

– Я и не говорю. – Никитин тоже встал и прошёлся вдоль стола с важным видом великого сыщика, от которого все ждут имя убийцы. – Конечно же, я созвонился с капитаном Никифоровым, чтобы узнать, какая сволочь захотела убить Глеба Сергеевича.

– Ну?! – Сазон привстал в нетерпении.

– Кто?! – стукнул кулаком по столу Елизар Мальцев. – Кто этот гад?!

– Андросов Игорь Леонидович.

– Бред какой-то, – пробормотал я. – Не знаю такого…

– Би-и-изя, – выдохнула Беда, прикрыв в ужасе рот рукой. – Бизя, это наш с тобой сосед!

– Кто-о?! – не понял я.

– Сосед с нижнего этажа… Лысый такой, огромный. Его зовут Андросов Игорь Леонидович.

– Вспомнил! – ударил я себя по лбу, попал по шишке и взвыл от боли. – Вспомнил… Он, гад, всегда свой мусор возле мусорного бака бросал! Я ему говорю, почему в бак не бросаешь, руки, что ли отсохнут, а он – тебе надо, ты и бросай. Один раз чуть до драки не дошло. Его пакеты всегда под деревом валялись, а там дети играют, старушки на лавочке посидеть любят…

– А ещё он в милицию жаловался, что у нас диван по ночам сильно скрипит, – вспомнила Элка. – Менты посмеялись над ним и послали куда подальше. Мне участковый рассказывал!

– А однажды ты заснула в ванной, и мы залили его!

– Да, деньги за ремонт мы, конечно, отдали, но он так разозлился, что ему даже «Скорую» вызывали!

– А ещё ты над его балконом ковёр выбивала!

– А он дверью подъездной громче всех хлопал!

– И не давал слушать «Рамштайн».

– А ты ему по батарее долбил, когда его сынишка на скрипке в шесть утра репетировал!

– Да, а ещё наш Рон его кота часто на дерево загонял, и ему приходилось вызывать пожарных с лестницей.

– А ещё…

– А ещё я на его джипяру, который он всегда поперёк пешеходного тротуара парковал, записки клеил: «Прохожий! Плюнь в эту машину!» Бабушки говорили, что большинство плевали, некоторые даже харкали…

– А ещё этот урод поставил себе над печкой мощную вытяжку и все запахи, когда он готовил, к нам поднимались. Я его как-то в подъезде встретила и говорю: «Не хочу я вашу жареную рыбу нюхать!» А он: «И я её не хочу нюхать. У меня не пахнет, а то, что у вас воняет – ваши проблемы». Я тогда вентиляцию старыми газетами забила. И по унитазу подушкой била, чтобы у него канализация в сортире булькала и воняла. А он кого к нам только не присылал! И комиссии из ЖЭКа, и милицию, и жилищную инспекцию, и санэпидемстанцию, и госнаркоконтроль, и даже общество каких-то «зелёных», чтобы те замерили децибелы диванного скрипа!

– Неужели… – Я захохотал. Со мной опять приключилась истерика. Я хохотал и не мог остановиться, потому что ничего смешнее со мной в жизни не происходило. – Неужели…

Элка тоже схватилась за живот и начала ржать.

– Он не смог справиться с нами с помощью официальных органов, – задыхаясь от хохота, сказала она, – и заказал твоё убийство через Интернет!!! Ой, не могу… Вот идиот!

– Постой, но откуда у него моя школьная фотография?

– Так его старшая дочь учится в твоей школе! Наверняка у неё был снимок, который делали в конце года!

– Боюсь, теперь вам придётся скучать без соседа, – улыбнулся Дэн. – Его упакуют в тюрьму лет на пять. Так что можете спокойно скрипеть диваном, выбивать ковры, принимать ванны и слушать громкую музыку!

– Да-а-а, – потрясённо протянул я. – А ведь могли и правда… того… грохнуть из-за такой ерунды! Слушай, а почему он не заказал тебя? – повернулся я к Элке.

– Ты ему больше не нравился, – блеснула она глазами из-под очков. – И потом, мочить сразу двоих – это дорого.

– Всегда говорил, что лучшие соседи – это мёртвые соседи! – провозгласил дед.

А я перестал смеяться и вдруг почувствовал, что меня захлестывают разочарование, обида и злость.

Это что же получается, всё, всё в этом путешествии, в людях, окружавших меня, оказалось с двойным дном, с подвохом и подвывертом! Я как дурак, верил в благородные цели, верил в своих друзей и коллег, а они… Оказывается, выполнялась какая-то грандиозная международная операция по разоблачению преступной группировки. Оказывается, все совершали великие, многозначительные, героические действия и поступки! А я… я с чистой душой ехал развлекать сирот и дарить им подарки! Я! Глеб Сазонов прыгал перед детьми и валял ваньку, в то время как за моей спиной шла большая, многоступенчатая, сложная игра. А я был просто шофёром, слепой обслугой, живым пушечным мясом, мальчиком для битья!!

Взгляд мой случайно натолкнулся на шамана. Не совладав с собой, я вскочил, схватил его за грудки и затряс изо всех сил.

– А ты, ты кто на самом деле?!! – заорал я. – Чей агент? ЦРУ? ФБР? Моссад?![10] Чей ты ставленник?! Какие задачи выполняешь, гад?! Кто ты?!!!

– Я шаман, – затрясся испуганно Адабас. – Честно тебе говорю – шаман я! Да меня тут каждая собака знает! Я скот всей округе лечу и урожай камлаю!! Отпустите! Шаман я!!

– А откуда ты, шаман, знаешь такие словечки как «жесть», «йес» и «жжот»?! Откуда про саморезы и холодную сварку знаешь?!

– Так не в лесу же живу! Телевизор, компьютер и книжки в глаза видел!! Да и вообще, я ж не всегда шаманом-то был! Я в армии отслужил, институт автодорожный закончил! – в голосе Адабаса явственно послышались слёзы. – Отпустите меня! Вы что ж думаете, если шаман, то тёмный как папуас?!

– Сынку, не обижай шамана! Милейшее создание! Добрейшее существо!

Сазон встал, выкрутил у меня из рук обшлага шаманского плаща и, обняв Адабаса за плечи, усадил его на место.

– Выпей, – налил он Адабасу стакан водки. – За правое шаманское дело!

Я вдруг понял, что погорячился.

Действительно, чего это я?! Раз шаман, так тёмный как папуас?..

– За дружбу! – провозгласил дед тост, разливая по гранёным стаканам водку. – За нашу крепкую, дружную дружбу!!

– Я вам гимн спою! – вскочил Елизар.

– Ой, цуцик, не надо, – замахал руками Сазон. – Ой, нам без гимнов так хорошо!!

– Извини, – сказал я шаману и вернулся на место. Элка снова взяла меня за руку, и в этом жесте поддержки мне почудилось много любви. – Извини, – сказал я ей тоже, – так, на всякий случай.

– Да чего там, – отмахнулась она, и в этих пустых словах было тоже много любви…

– Герман Львович, – дрожащим голосом спросил Гаспарян, – а я это… импотентом не стану?! Ведь я капсулы чёрт знает с чем во рту держал!

– Не станешь, – успокоил его Абросимов. – Ты – точно не станешь!

Лампочка под потолком опять замигала.

В помещение зашла алтайская женщина с огромным подносом. Запахло мясом, картошкой, зеленью и помидорами. Я вдруг понял, что умру немедленно, если не набью желудок жареным бараном, хлебом и ещё какой-нибудь растительной ерундой, – помидорами, например.

Свет, вздрогнув в последней конвульсии, снова погас.

– А это точно баран? – подсвечивая себе телефоном, спросила Беда. – По-моему – кошка!

– Тут три кошки! – поделился впечатлениями Дэн.

– Голова-то одна, – возразила Элка.

– Зато три хвоста! – захохотал серб.

– Да ладно, какая вам разница, – вмешался поэт. – Всё равно темно и ничего не видно. А на вкус мясо и мясо…

– Я кошек не ем, – сказал Ганс.

– А я под водку всё ем! – загоготал Сазон.

Все включили мобильники и, подсвечивая себе, начали есть.

Не ели только Викторина и резиновая баба. Они сидели друг против друга и странным образом были похожи безжизненностью и перекошенностью лиц.

– Развяжите меня, – попросила Лаптева.

– Развяжите её, а то у нашей пловчихи руки затекут и отвалятся, – кивнула Элка. Мальцев повозился за спиной у Викторины и вернул на шею свой яркий платок.

– Ничего кошечка, – одобрила Элка мясо. – Вкусная.

– Под лаврушкой, петрушкой, укропом, перцем и кетчупом любая гадость сойдёт, – буркнул я, жуя без разбора всё, что попадалось под руки в темноте.

– Да барашек это! – заверил нас Адабас. – Только очень маленький. Практически новорождённый.

– Господи, жалко-то как! – с набитым ртом вздохнула Беда.

Сазон, судя по всему, решил всерьёз напиться, потому что подливал и подливал себе водки, и опрокидывал стаканы один за одним, бормоча себе под нос каждый раз: «За дружбу!».

– Ну, вот и всё прояснилось, – вздохнула Элка, насытившись.

– Вовсе даже не всё, – буркнул я, имея в виду загадочное происхождение барана.

– Всё! Я знаю, кто убил Оскара Васильевича и Марию Ивановну! Я знаю, кто украл у нас телефоны и деньги!!

– Да ну?! – усмехнулся я. – Боюсь, что новых открытий я больше не выдержу. Хотя… после того как меня заказал лысый хрен с третьего этажа, которого я толком и знать не знал, я уже ничему не удивлюсь. Директоров убил Марик, да?! Или кто-то из борисовцев. Это и кошке понятно.

– Наивный ты, Бизя. В нашей команде был человек, который легко справился с этим без Марика. – Элка включила в мобильнике яркий фонарь и направила свет в лицо Викторине. Лаптева сначала зажмурилась, но потом открыла глаза и усмехнулась – кривенько, мерзко, с вызовом.

– Ты хочешь сказать… – удивился я. – Нет, этого не может быть! Зачем?! Да и сил бы у неё не хватило!!

– Ты забываешь, Лаптева мастер спорта по плаванью. Да она тебя одной левой завалит, если нападёт неожиданно! У пловчих очень сильные руки.

– Зачем? – повторил я, понимая, что Элка, скорее всего, как всегда права.

– Я тут на досуге позвонила своим приятелям из РОВД, попросила пробить человечка. Так вот, Лаптева Викторина Юрьевна, семьдесят седьмого года рождения, в прошлом судимая за разбой и соучастие в убийстве. Отсидела пять лет, освобождена досрочно за примерное поведение.

– Не может быть! – ахнул Троцкий.

– Может. Уж не брали бы вы, Владимир Ильич, на работу людей по звонкам нужных людей из автосервиса! – тяжело вздохнула Беда.

– А я что… Я и не брал. Она сама пришла! – Судя по тени, Троцкий начал отползать от стола к окну. – Слушайте, а меня не посадят, а? Я ведь ничего такого не делал!

– Да не посадят вас, – успокоила его Элка. – Вас просто грохнут когда-нибудь и дело с концом. Так вот, по какой-то причине, Лаптевой после зоны захотелось поиграть в добропорядочную учительницу. Зачем, Викторина?!

– Налейте мне водки, – попросила вдруг Лаптева, и дед с готовностью набулькал ей полный стакан, сдобрив своё действие тостом: «За мёртвых соседей и недосидевших учителей!» Длинным глотком опустошив стакан почти целиком, Лаптева вдруг весело рассмеялась.

– Вы лохи! – сказала она. – Тупые, честные лохи. Меня всегда удивляло, как взрослые люди могут быть такими наивными. Даже ты, писательница – тупая лохушка. Вам меня никогда не понять, но почему-то так хочется всё рассказать вам! Так хочется… Чтобы вы знали, что жизнь – это не только гуманитарная миссия, а люди – не пешки, которые эту миссию обязаны выполнять. Так вот, слушайте! Слушайте мою сказочку и учитесь.

Я познакомилась с Мариком в ночном клубе. Потом стала ходить к нему в тренажёрный зал, который находится в подвале вашей школы. Марик был отличный тренер и просто сумасшедший мужик. Я влюбилась в него, как кошка. Такого со мной в жизни ещё не случалось! То, что он оказался ещё и правой рукой самого Борисова, меня только ещё больше заводило. Мы встречались с Марселем на тренировках, вместе ходили в клубы, играли в бильярд, но между нами так ничего и не происходило. Я была для него просто подружкой на вечер. Как я не старалась перевести отношения в более серьёзное и интимное русло, у меня ничего не получалось. И тогда по протекции своего дядьки, я устроилась в школу. Просто так, чтобы чаще видеть своего Марика, быть поближе к нему. В школе я не могла ходить в своей обычной одежде – джинсах, топиках, коротких юбках. Ради прикола накупила себе длинных юбок и белых блузок, линзы сменила на очки в толстой оправе, волосы стала заматывать в пучок – пусть все думают, что я чёрствая сухая училка, мымра и синий чулок! Меня это развлекало. Иногда я представляла, как кто-нибудь из родителей моих учеников, или коллеги-учителя вдруг узнают о моём прошлом… Или увидят меня в ночном клубе такой, какая я есть – накрашенной, в мини-юбке, на шпильках, с мужиками, от которых отбоя нет! Это состояние игры было просто потрясающим! И вот, наконец, в школе меня увидел Марик. Эффект был поразительным. Самое удивительно, что в униформе Чучундры он меня сразу узнал. И вдруг признался, что его самой жгучей сексуальной фантазией всегда была именно такая училка – в очочках, с пучком на голове и белым воротничком под горло. У нас начался безумный, страстный, сумасшедший роман. Мы встречались исключительно в школе, в пустующих классах, мы занимались любовью на исписанных партах, и нужно было, чтобы пальцы у меня были непременно испачканы мелом, а под скромной одеждой было надето дорогое кружевное бельё и чулки на широких резинках.

Меня стала немного пугать такая страсть Марика к учительским причиндалам. Я даже стала находить его извращенцем. Мне уже надоело таскать длинные юбки, но как только я красилась и надевала джинсы, он терял ко мне интерес. В общем, любовь моя – сладкая, страстная, извращённая, – не таяла, а набирала с каждым днём обороты под коридорный шум перемены, с риском быть застуканной у доски голой, с указкой в руках, в чёрных чулках, перепачканных мелом. Но я стала уже привыкать. Мне и самой уже не хотелось ничего иного, как быстрого секса с бандитом на школьных партах.

В этом был шик, тайна, блеск и порок. Это было притягательно и необыкновенно. Я сходила с ума по Марику.

Так продолжалось до летних каникул. Он вдруг сам заговорил о женитьбе, а я даже не знала, как к этому отнестись. Вдруг он потеряет ко мне интерес, если мы начнём жить вместе? Вдруг пропадёт эта преступная, урывками ухваченная на переменах любовь?!

Когда я сказала ему, что отказалась ехать на Алтай с гуманитарным автобусом, он вдруг бросился уговаривать меня, чтобы я поехала. Ради него я согласилась, хотя совсем не понимала, зачем это нужно. Марик мялся, уходил от ответов на мои расспросы, и тогда я поняла, что это связано с его работой. С его основной работой, а не тренерской ерундой, которой он занимался по вечерам. Короче, конечно, я согласилась. Мне было лестно думать, что я могу быть полезна такой группировке, как борисовская. Мне было лестно думать, что я «работаю» вместе с Мариком, на Марика и для Марика.

Сначала я просто должна была каждые полчаса звонить ему на мобильный и говорить, на каком участке пути мы находимся. Потом он поручил мне перерыть весь автобус и найти какие-то капсулы. Я сделала всё, что могла, обследовала все закуточки, когда меня никто не видел, но никаких капсул не нашла! Потом он сказал, чтоб я не парилась, что капсулы должен найти и подменить сам директор школы. Ещё он сказал, что когда всё закончится, и я вернусь, мы с ним поженимся и уедем в свадебное путешествие на Мальдивы. А скажи, писательница, с чего ты взяла, что я убила Оскара Васильевича и Марию Ивановну? Ведь я не могла этого сделать! Я была у всех на виду, когда произошли эти убийства!

– Шеф, – обратилась Элка к Троцкому, переметнув луч фонаря на него. – Помнишь, ты рассказывал, что когда в Тайменке полез в автобус, чтобы подменить капсулы, до тебя докопался какой-то деревенский алкаш?

– Ну да, – шумно сглотнув, ответил Ильич. – Я ему ещё сотню сунул, чтобы он заткнулся и не орал. Этот идиот решил громогласно выяснить, что я делаю в гуманитарном автобусе. Вопил на всю округу, я еле его деньгами заткнул.

– Скажи, мужичок был маленький, в коричневом пиджачке и в розовой рубашке?

– Ну да, клоун такой. Я и подумал из-за этой нелепой рубашки, что он алкаш. А откуда ты знаешь…

– Это был директор интерната Оскар Васильевич Сикорук. Он взял у тебя деньги, чтобы усыпить твою бдительность, а сам побежал в интернат докладывать Глебу, что кто-то чужой рыскает по автобусу. Но по дороге ему попалась Лаптева. Так, Викторина?! Оскар не удержался и, скорее всего, быстро, на ходу рассказал тебе, что бежит докладывать Глебу о воре, который среди белого дня забрался в автобус. Ты поняла, что планы Марика по подмене капсул могут нарушиться, и… – Элка опять упёрла луч света Викторине в лицо.

– Да! – захохотала Лаптева, допив из стакана водку. – Да, да!! Я встретила этого Тузика сначала возле учительской, потом бежала за ним до туалета на втором этаже и уговаривала его, чтобы он шёл в зрительный зал, а не бежал за кулисы к Глебу. Я убеждала этого придурка, что сама всё расскажу Глебу Сергеевичу, но он упёрся как баран: «Ваш автобус грабят! Я не рискнул сам бороться с грабителем, но обязан лично сообщить об этом вашему директору!» Я не смогла его убедить не лезть со своим доносом к Сазонову! Я хотела, чтобы у Марика всё получилось, чтобы эти капсулы скорей подменили, чтобы это дурацкое путешествие, наконец, закончилось и мы скорее поехали на Мальдивы!!

Я смотрел на разгорячённое лицо Викторины, на красные пятна у неё на щеках, и вдруг подумал, что у преступников не зря случаются такие приступы откровенности. Наверное, это очень трудно – носить в себе тяжкий грех загубленной тобой жизни, и хочется рассказать об этом не как о преступлении, а как о своей избранности, своих исключительных способностях, о том, что это не всем подвластно и не каждому позволительно. Наверное, во время рассказа, у таких людей рождается бравада и чувство гордости за себя.

– Я до последнего уговаривала этого Оскара, что сама расскажу Сазонову о происшествии, но он упёрся и твердил: «Я сам, я сам, это мой интернат, и я за всё здесь в ответе!» У меня не было выхода. Я вдруг подумала: а как бы отнёсся Марик, узнай, что его любимая скромняга-учительница стала убийцей?! – Викторина захохотала, закинув голову, и луч от мобильника осветил всю глубину её глотки вплоть до розовых гланд. – Я решила убить Оскара Васильевича. Это было просто, ново и интересно. Пришлось только решать – как. Я бы ударила его по голове, но было нечем. Я бы застрелила его, но было не из чего!! Я бы заколола его шпилькой, которой крепила волосы, но это было бы долго, утомительно и ненадёжно. И тогда я, глядя этому дебилу прямо в глаза, сказала: «Оскар Васильевич, мне нужен ваш ремень. Немедленно и сейчас!» Вы не поверите! – в голосе Викторины послышались превосходство и торжество. – Вы не поверите, но этот придурок выдернул из штанов ремень и протянул его мне! Он даже не спросил, зачем мне это понадобилось!

– Он доверял тебе, – тихо сказала Элка. – Стопроцентно доверял, ведь ты приехала помогать его детям!

– Да, он такой же тупой и честный лох, как и вы, – вздохнула Лаптева. – Он даже не сопротивлялся, когда я накинула удавку ему на шею. Захрипел, посинел и сдох! Потом я зашла в туалет, вымыла руки и пошла за кулисы. Дети и учителя заходили в зал с другой стороны, поэтому Оскара никто не увидел. Если бы наш… бравый майор-математик не вывалился из операторской покурить, директора бы очень нескоро нашли.

– Зачем ты наплела нам, что это интернат для глухих детей?

– Чтобы выставить вас идиотами. И потом, мне нужно было потянуть время, чтобы у всех осталось впечатление, что на момент убийства я была за кулисами.

– Тебе это удалось.

– Мне всегда всё удаётся. Всегда! Всё! – закричала Лаптева.

Я вдруг отчётливо увидел, что она ненормальная. И удивился, как я раньше не замечал этот лихорадочный блеск в глазах, этот истерический хохот, эти беспорядочные, невротические движения её лица, рук, головы.

Вспыхнул свет.

Все зажмурились. Только я во все глаза смотрел на Лаптеву, да резиновая женщина бессмысленно таращилась в потолок.

На столе царил полный разгром. Вперемешку с обглоданными костями валялись недоеденные куски хлеба, крошки, куски помидоров и пучки петрушки, которые в темноте, очевидно, не смогли донести до рта. Уткнувшись лицом во всё это безобразие, на столе спал дед. То ли рассказ Викторины его не увлёк, то ли местная водка обладала убойной силой, а может возраст – восемьдесят семь лет, – сделал своё дело и Сазон заснул в самый ответственный момент.

– Ну хорошо, – Беда вышла из-за стола и уселась на подоконник, – Оскар Васильевич погиб из-за того, что увидел то, чего ему видеть не следовало. Но Мария Ивановна! Её-то за что?!

– За то, что она читала твои детективы! Нет бы «Войну и мир» читать, – улыбнулась Лаптева. – Нашла, дура, чем восхищаться! Нашла, у кого автографы просить! Меня аж передёргивало, когда ты на стенах расписывалась! Тоже мне… звезда деревни. А если серьёзно…. Если серьёзно, то мне показалось забавным, если бы везде, где появляется наш автобус, находили задушенных директоров интернатов! Вот это загадка, вот это гуманитарный рейс! По моим расчётам, мы все должны были попасть под подозрение. Нас должны были таскать на допросы, мурыжить в местной милиции, а Марик тем временем спокойно сделал бы с нашим автобусом всё, что ему было нужно. Мне плевать, что ему было нужно – обыскать автобус, найти какие-то капсулы, подменить их или украсть, – плевать! Лишь бы всё поскорее закончилось, и мы уехали на Мальдивы… Я хотела помочь ему. Кто же знал, что из психушки сбежал опасный преступник и всё спишут на него! Кто же знал… – Викторина взяла со стола кость и стала её обгладывать. Зрелище показалось мне отвратительным, и я отвёл взгляд. – А вы, придурки, – с набитым ртом сказала Лаптева. – Вы были так увлечены своей творческой встречей в Бобровниково, что не заметили, как я улизнула на пять минут в интернат. Вот уж точно, хочешь остаться незамеченной – сядь на самое видное место! Когда все начали задавать вопросы, я встала и, пригнувшись, ушла. Директриса была в своём кабинете. Она очень торопилась и искала какую-то специальную ручку, чтобы подарить её любимой писательнице. Увидев меня, эта дура решила, что все её потеряли и заголосила: «Ой-ой, я ещё только в столовую забегу, мне тортик там обещали для фуршетного стола!» Мне не пришлось раздумывать, чем её задушить. Я ещё раньше приметила, что на директрисе янтарные бусы, намотанные в три ряда. Такие бусы обычно бывают на леске, поэтому Мария Ивановна показалась мне лёгкой добычей. Я зашла сзади и затянула петлю из янтаря. Но эта старая мымра вздумала сопротивляться! Да так, что я думала – всё, не справлюсь. Жира в ней было сто пудов. Шею-то сразу и не перетянуть! Я её когда душить начала, она и не подумала задыхаться. Кружили мы с ней по кабинету, кружили, кресло уронили, ерунду всякую на пол сшибли, пока она за сердце не схватилась. Вот тогда-то я её и придушила! Потом порядок в кабинете навела, из сумки кошелёк вытащила, деньги взяла. А чего добру пропадать? Там и было-то всего полторы тысячи рублей…

Вернулась я спокойно к беседке и, как ни в чём ни бывало, до конца встречи досидела, вернее, до того момента, как дождь начался. – Викторина взяла кусок хлеба, положила на него половинку помидора, сверху ветку петрушки, и съела.

Сазон громко всхрапнул. Мальцев заботливо поправил ему слуховой аппарат в ухе и начал кормить мартышку свежими огурцами.

В тишине было слышно, как потрескивает лампочка.

– М-мда! – задумчиво произнёс Герман Львович. – Подумать только! А ведь с виду такая милая женщина! Скромница, умница, кукольные спектакли детям показывала.

– А я с ней целовался!! – ударил себя по губам Гаспарян. – И обнимался!! И чуть не…

– «Чуть» не считается, – успокоил его Мальцев.

– Да я на тебя, сопляка, по пьяни польстилась! – выкрикнула Лаптева. – Мужика у меня давно не было, а тут ты со своей мускулатурой. Дура была, признаю.

– Автобус тогда от кафе Марик угнал! – усмехнулась Беда. – А ты и не поняла сначала, с перепугу Сазонову бросилась звонить! Марик-то в маске был! Марик и Ганса заметил, только некогда ему разбираться было. А ты когда сообразила, что за рулём твой хахаль, уже поздно было. Скажи, бита его была?!

– А чья же ещё!

– И Глеба ты ей по башке не случайно ударила?!

– Плохо ударила. Сильно крепкая башка у Глеба Сегеевича! Вон сколько он ей бьётся, а толку никакого.

– Значит, это Марик тебя тогда в гостинице разукрасил? Фингал он поставил? За упражнения с мальчиками в автобусе?

– Да. За дело получила, поэтому даже не вскрикнула, когда он меня в номере бил.

– Плохо бил, – пробормотал Троцкий. – Ой, плохо…

– Молчали бы вы, Владимир Ильич, – усмехнулась Викторина. – У самого рыло в таком пуху…

– Молчать! – грохнул кулаком по столу Троцкий. – Уволена к ядреней фене!!

Я вдруг заметил, что шеф пьян в стельку, – успел в темноте нажраться.

– Уволена, – заливисто захохотала Лаптева. – Ой, не могу, уволена!! И что, мне теперь не будут платить мои семь тысяч двести рублей?! И отпускных, ой, не будет?! И премиальных?!

– Как Марик отреагировал на убийства директоров? – сухо прервала её веселье Беда.

Лаптева перестала смеяться, стала скучной и отрешённой.

– За Оскара похвалил. За Марию Ивановну отругал. Сказал, что нечего к автобусу лишнее внимание правоохранительных органов привлекать, – безучастно сказала Викторина. – Хорошо, что тот псих из больницы сбежал… на него всё списали…

– Зачем ты телефоны украла? – продолжила свой допрос Элка. – Только не ври, что это не ты. Я один мобильник под твоим матрасом нашла.

– Я и не говорю, что это не я. Просто Марику не понравилось, что в автобусе появился этот… – Она пальцем указала на Дэна. – Марик сразу почувствовал, что этот тип неспроста за автобусом тащится и попутчика изображает. Не похож он был на праздного путешественника. Мне было дано задание как-нибудь так этого парня скомпрометировать, чтобы вы близко его к «скул басу» не подпускали. Вот я телефоны-то потихоньку в Тайменке в канаву и выбросила, пока вас в столовой кормили. Не удержалась только, один себе оставила…

– Значит, и деньги ты украла? – вяло поинтересовался я.

– Так вы же, Глеб Сергеевич, ничего не понимаете! У вас телефоны крадут, а вы морду этому Дэну бьёте и всё равно его в автобус сажаете!! Материте его на чём свет стоит, но всё равно с собой берёте! А что мне ещё делать-то было?! Впрочем, как только выяснилось, что Никитин – наёмный убийца, Марик успокоился и приказал мне больше ничего не предпринимать. Только я уже и без того очень устала. Вы мне так надоели со своим героизмом, тупостью и бесконечным желанием спасать каких-то заложников, что я не выдержала и без разрешения Марика решила удрать.

– Предварительно пробив бензобак, – усмехнулась Элка.

– Ну да, гвоздичком долбанула, пока Герман с Дэном колесо меняли. Никто и не заметил. Они с одной стороны автобуса, я с другой. Я хотела Марику помочь, он сказал, что вас в кольцо должны на перевале взять и до Борисова тёпленькими довести. Вот я и подумала: если у вас солярка вытечет, вы свой героизм куда подальше засунете и гонки по горным дорогам организовать не сможете. Но вы же полные идиоты! Вы и на пустом баке чёрт знает куда уехали, ещё и наших ребят покалечили!

– Я, пожалуй, теперь если и женюсь, то вот на такой, – показал Адабас на резиновую бабу.

– Что-то мне тоже эта женщина больше других нравится, – задумчиво сказал Ганс.

– Как делить будем? – уточнил шаман.

– Пополам! – захохотал Мальцев.

– Ты чудовище, Викторина! – Элка спрыгнула с подоконника, подошла ко мне и положила руки на мои плечи. – Ты чудовище и ответишь за это!

Лаптева налила себе водки, выпила и спокойно сказала:

– Я вам всё это рассказала только потому, что совершенно точно знаю – отвечать мне не придётся! Я уйду! Вот встану сейчас и уйду. И никто не посмеет ничего сделать.

Это была глупая, пьяная бравада, поэтому никто не обратил на её слова никакого внимания.

– Элка, надеюсь, ты записала её признания на диктофон в телефоне? – спросил я.

– Я записала! – вдруг крикнула повариха из кухни. – Ну, братцы, вы тут таких сказок нарассказывали, мне на неделю хватит детей спать укладывать!

– Да хоть зазаписывайтесь! – захохотала Викторина. Мне плевать! Марик-то жив! Ранен, но жив!! Он звонил мне, когда вы заперли меня в туалете, и просил любыми путями выкрасть капсулы! На капсулы мне плевать, но пока Марик жив, мне ничто не страшно! И никто! Ха-ха!!

Свет вдруг опять погас. На этот раз – внезапно, без предварительного мигания, дрожания и предсмертных конвульсий. Темнота обрушилась на нас чернильной лавиной. Тётка на кухне длинно высказалась русским матом по поводу того, что думает о работе местной электростанции.

– Слышите, вы, уроды, – заорала Лаптева, – Марик жив, а это значит, мы будем вместе и никто не помешает нам провести медовый месяц на Мальдивах! Слышите? Мы будем вместе! Я – бледная моль, учительница по кличке Чучундра, и он – самый сильный и классный парень в мире!!

За те секунды пока она орала, мои глаза успели привыкнуть к темноте. Я увидел как Викторина, вскочив со стула, метнулась к двери, и ринулся, чтобы перекрыть ей дорогу, но поймал руками пустоту. Тень в длинной юбке стремительно переместилась к окну. С грохотом опрокинулась деревянная лавка, послышался звон разбитого стекла, собачий лай и визг Элки «Держите её!» Я споткнулся обо что-то, упал, опять ударился головой, вскочил, но потерял ориентацию и ломанулся туда, где, судя по запахам и грохоту посуды, была кухня. Отборный мат алтайской поварихи вышвырнул меня обратно к столу, где я всё-таки различил в кромешной тьме более светлый проём окна, с рваными, острыми краями разбитого стекла.

На улице взревел мотоцикл, – взревел, как в предсмертной судороге, – и визг колёс красноречиво дал нам понять, что «Мальчик», безрассудно оставленный нами возле двери заведения, рванул с места на бешеной скорости. Рёв движка стал удаляться, улетать вдаль, пока совсем не затих.

Не нужно было быть аналитиком, чтобы понять: разбив стекло собственным телом, Викторина выскочила в окно и угнала Мальцевский мотоцикл вместе с его рубашкой, висевшей на руле.

– Ушла! – простонала Беда. – Эта сволочь от нас убежала! – Включив мобильник, она посветила в скалившийся осколками оконный проём. Со стороны улицы к окну подошёл Дэн.

– Дьявол, а не баба! – задохнувшись, сообщил он. – Я её догнал и за подол поймал! – Он протянул руку с зажатым в ней куском тёмной ткани. – Но она вырвалась, вскочила на мотоцикл и умчалась!!

– Какой идиот оставил ключи в замке зажигания?! – заорал я.

– Как выиграл, так и оставил, – испуганно пробормотал Мальцев.

– Дьявол, а не баба!! – повторил Дэн, забираясь в окно и усаживаясь на подоконник.

– Эй, я что-то пропустил?! – заспанным голосом спросил Сазон. – Кто преступник-то?!

– Шерше ля фам, – задумчиво сказал Адабас и добавил: – Только не трясите меня за грудки, чтобы узнать, откуда мне известно расхожее французское выражение!

– Она ушла! – взвыла Беда. Я обнял её в темноте, уткнулся носом в затылок, хотел что-то сказать, но голова после очередного удара снова болела, и слова утешения никак не шли мне на ум.

– Да не переживайте так, Элла, – сказал за меня Герман Львович. – Далеко она не уйдёт, так же как и её драгоценный Марик! Правда, коллега?

– Точно! – радостно откликнулся Дэн. – Ориентировочку в сводочку и – стоп, Викторина! – Серб довольно захохотал.

– Так всё-таки, кто преступник-то? – опять заорал дед. – Очкастенькая?

– Очкастенькая, – вздохнул Елизар. – А я ещё думал, не влюбиться ли мне в неё?

– Вот всегда говорил, что баба должна быть толстая, добрая и безработная! – отозвался Сазон. – Наливай! – распорядился он.

– А налью! – оживился Мальцев и загремел посудой, наполняя в кромешной тьме стаканы спасительной водкой. – Нет, друзья, я всё-таки должен спеть вам! И спою!! И никто меня больше не остановит!

– Нет! – гаркнул дед. – Нет, цуцик, и нет!! Устал я от твоего искусства…

– А я не устал! – сказал вдруг Герман Львович. – Я не устал и требую песен.

В темноте было видно, как Мальцев встал и поднял стакан.

– Гимн России, – торжественно объявил он. – Исполняется впервые. Слова и музыка мои, бля!

И тут, в этой чёртовой дыре, опять дали свет.

Алтайская женщина на кухне радостно матюгнулась.

– Да здравствует Родина Вани Сусанина, Невского Саши, Иосифа Сталина,

– дурным голосом запел Мальцев, сбиваясь на речитатив. Янка на его плече пошатнулась, округлила глаза и огляделась с явным желанием куда-нибудь спрыгнуть. Рон, до сих пор относившийся к обезьяне с показным равнодушием, вдруг с интересом посмотрел на неё и облизнулся, роняя на пол слюну.

– К врагам беспощадная, к гостям хлебосольная, к нам – мать такая, аж вольница вольная! – продолжал вопить Елизар.

– Замолчи! – схватился за голову дед. – Заткнись, оруженосец хренов, немедленно, а то нас гэбьё сейчас в «воронок» сунет, и под покровом ночи ту-ту… на лесоповал…

– Нет-нет, продолжайте, – с интересом попросил Мальцева Герман Львович. – Продолжайте, пожалуйста!

– Да здравствует Родина Пети Чайковского, Пушкина Саши и Саши Островского!

– дурниной заорал Елизар.

– Родина творчества, водки целебной, песни разнузданной и секса волшебного!!

Мартышка всё-таки спрыгнула с любимого плеча поэта, избрав плацдармом для спасения мою голову. Я похлопал её по загривку и не стал прогонять, потому что разделял чувства бедного животного, хотя и не любил его.

– Славься…

– Ой, господин коммандос, он хороший! – запричитал дед. – Гимнописцем недавно стал, но я эту дурь из него выбью!!

Герман Львович захохотал, и Дэн тоже. Адабас захлопал в ладоши.

Подбодренный положительными эмоциями слушателей, Мальцев продолжил:

– Славься Отчизна моя многополая! Славься, могучая, славься, здоровая!!

– Молча-а-а-ть!! – вскочил дед. И, схватившись за сердце, чего с ним никогда не бывало, обессилено произнёс: – Ох, замолчи, Мальцев… Лучше бы ты своими редкими элементами занимался. Хочешь, НИИ тебе прикуплю?!

– А прикупи! – взвился обиженный Елизар. – Прикупи мне НИИ! Я там такой элемент выведу, что ваш осмий рядом не валялся!

– А мне понравилось, – с пьяной искренностью заверил Мальцева Адабас. – Я бы таким дядей, как вы, гордился!

– Эй, туристы! – Из кухни выскочила толстая алтайская женщина с неизменной папиросой на нижней губе, и, уперев руки в боки, с вызовом заявила: – Вы мне должны за разбитые окна, за страшные страшности, которые я тут услышала, за разврат с искусственным человеком, – указала она на резиновую бабу, – и за моральный ущерб оттого, что барана моего, Петьку, кошкой обзывали!!

– Да легко!!!

Взмахом руки дед метнул на стол толстую пачку денег.

Самым печальным было то, что купюры, которыми дед щедро расплатился в кафе, оказались его последней наличкой.

Оказывается, пока я в бессознательном состоянии валялся на мотоцикле, Сазон, проходя через таможню, разбрасывал деньги направо и налево со словами: «Спасибо шаманским дядям!»

Положение казалось катастрофическим: банкоматов в этой дыре, конечно же, не было, а денег, которые мы наскребли по карманам, оказалось… шестьсот тридцать рублей, восемьдесят копеек. Уехать за эти гроши от границы можно было не дальше, чем на пару сотен километров.

Мы брели по дороге шальной, пьяной компанией и устало, вразнобой, не попадая ни в ноты, ни в ритм, пели: «Вот, новый поворот, что он нам несёт…» Только Мальцев упрямо, речитативом скандировал:

– Славься страна поваров и художников Русских плейбоев и железнодорожников!

Под мышкой Мальцев тащил свою полусдувшуюся резиновую подругу, но это нисколько не умаляло его патриотического порыва. Янка, привыкнув к чудачествам «папочки», покинула мою голову и заняла любимое место у него на плече.

Занимался рассвет. Особенный, степной холод, накопившийся за долгие ночные часы, продирал до костей. Какие-то дурные, резвые птицы начали заполошную утреннюю перекличку. Я шёл, обняв Элку за талию в розовом сарафане, и мечтал о горячей ванне, о чистых носках, о крепком кофе, о розе в стакане, о свежем белье…

О чём мечтала Элка, я не знал.

Наверное, она мечтала переодеться, потому что голые участки её тела покрылись гусиной кожей. Я осмотрел разношёрстную компанию и не обнаружил среди нас Адабаса.

– Где шаман? – ещё раз огляделся я.

– А шаман его знает, – махнул рукой Дэн, помогавший передвигаться раненому Абросимову. – Как из кафе вышли, так он ускакал куда-то. Может, к какой-нибудь своей родне прибился?

– Жаль, – вздохнул я. – Не попрощались… Мне будет его не хватать.

– И мне, – сказал Дэн, передавая Германа Львовича в надёжные руки Сазона и Мальцева.

– И мне, и мне… – подхватили все остальные, кроме Троцкого, который дремал на ходу и не очень понимал, что вокруг происходит.

Мы с Элкой остановились. Дэн тоже встал и, прикрывая рукой от ветра пламя зажигалки, прикурил.

Редкие машины проносились мимо нас по дороге, но все в сторону Ташанты. Поймать попутку не представлялось возможным, а рейсовые автобусы тут или ещё не ходили, или уже не ходили, или не ходили вообще.

– Вот вляпались, – зябко поёжилась Элка, и тоскливо посмотрела на небо, словно ожидая оттуда помощи.

– Вляпались мы гораздо раньше, – уточнил я.

– А мне кажется, что даже если бы у нас и были какие-то деньги, нас никто бы не взял, – улыбнулся Дэн. – Вы только посмотрите, как мы выглядим со стороны – оборванные, усталые, грязные, раненые, пьяные, с собакой, мартышкой и…

– С резиновой бабой под мышкой, – закончила за него Беда. – Да, я бы такую компанию за километр объехала.

Серб вдруг снял с себя жилет и накинул его Элке на плечи.

– Спасибо, – сказала Беда, а я почувствовал, как в моей бедной ударенной голове опять промелькнули всполохи бешеной ревности.

– Ты же вроде не этот… не бабник… не развратник Никитин, – оттеснил я Дэна плечом от Беды.

– Не, не он, – усмехнулся серб.

В его усмешке мне почудилась бездна издёвки.

– Так не надо, не надо тогда мою женщину одевать, она и так одетая! – Я в бешенстве сорвал с Элки жилет и пошёл на Интерпол буром.

– Э-э, ты потише, – попятился Дэн. – Я же бить-то тебя не могу, ты и так травмированный. – Он забрал у меня жилет и надел его на себя.

– Бизя, ну ты совсем умом тронулся! – возмутилась Беда. – Ну, прикрыл меня человек от монгольского ветра, что тут такого?

– Он?! Прикрыл?! Тебя?! От ветра?! Монгольского?! – С каждым словом я бил кулаком Дэна в грудь и с каждым ударом он отступал на шаг.

– Он Интерпол! – крикнула Элка. – Он при исполнении!!

– А я твой муж! И тоже при исполнении!!

Никитину надоело пятиться, он поймал меня за кулак и вдруг сильно за него укусил.

Зубы у сотрудника Интерпола оказались ядрёные, а челюсти сильные, как у бульдога. Я взвыл от боли, зато мозг мой среагировал на болевой синдром полной отменой вспышки ревности.

– Эй, сынку, вы чего там опять бодаетесь?! – крикнул издалека дед. – Догоняйте нас, а то не хватало ещё по степи разбежаться как сусликам!

– Извини, – сказал я сербу, тряся в воздухе укушенным кулаком. – Снова погорячился.

– Может… устроим, наконец, торжественное рукопожатие? – дружелюбно поинтересовался он.

Сентиментальностей не хотелось. Я равнодушно пожал плечами. Элка пихнула меня в бок, что могло означать только одно: под светлеющим небом, в этой древней степи, я, размазывая от умиления сопли и слюни, должен был побрататься с доблестным сотрудником международной полиции.

– Я забыл, как тебя зовут, приятель, – надеясь оттянуть душещипательный момент, сказал я.

– Данило Златкович меня зовут, старина!

– Красиво. Бабам, наверное, нравится?

– Я редко представляюсь своим настоящим именем.

– Шифруешься?

– Работа такая…

– Не хочешь сменить?

– Нет. Я свою работу люблю.

– Я свою тоже. Но сменить мне её всё равно придётся.

– Так давай к нам, в Интерпол! Ты парень крепкий, резкий, а главное – не трус. Ты нам подойдёшь. Хочешь, похлопочу за тебя?!

– Я тебе похлопочу! – погрозила ему кулаком Беда. – Никаких Интерполов, хватит! Бизя будет моим… моим директором! Договоры с издательствами, общение с прессой, переговоры с киностудиями, организация встреч с читателями, да мало ли что ещё. Ведь стану же я когда-нибудь знаменитой!!

– Вот и устроился, – развёл Дэн руками, и мы громко расхохотались.

И пожали, наконец, друг другу руки, но уже без лишнего пафоса и слюнтяйства.

Небо совсем посветлело, из-за горных возвышенностей показались первые лучи солнца.

Жизнь продолжалась. Без денег, без чистых носков, без розы в стакане, но продолжалась… Я крикнул ей: «Эге-гей!» и получил в ответ жизнеутверждающее эхо.

Мы двинули догонять остальную компанию, но не прошли и ста метров, как нас нагнал старый, дряхлый УАЗик с ржавым прицепом. Харкая чёрным дымом и дребезжа всеми внутренностями, УАЗ резко затормозил. Дверь с лязгом открылась, из неё высунулся улыбающийся Адабас.

– Братья! – заорал он. – И сёстры! А я монгола с тарантайкой нашёл! Он согласен довезти нас аж до Барнаула!

– У нас денег нет, – напомнил я основную проблему.

– Так ему денег и не надо! Он нас за надувную женщину довезёт!

Я заглянул в салон. За рулём и правда сидел желтолицый монгол, он широко и заискивающе улыбался, распространяя запах застарелого перегара. Плохо сфокусированный взгляд подтверждал мои подозрения.

– Он же пьян! – возмутился я.

– Глеб Сергеевич, трезвых монголов тут не бывает, – объяснил Адабас. – Может, где-нибудь в Улан-Баторе они есть, но только не здесь. Поверьте мне, это очень хороший монгол, и потом… он гораздо трезвее нас! Поехали, это последний шанс выбраться отсюда с раненым Германом, собакой и обезьяной. Я вам как местный житель говорю.

Пожалуй, шаман был прав. Я свистнул нашей честной компании и помахал ей рукой.

Идея прокатиться до Барнаула на разваливающемся УАЗе, с пьяным монголом за рулём, привела Сазона в восторг.

– Записывай, Элка! – заорал он.

– Нам в салоне всем места не хватит, – с кислой миной сказала Беда.

– А прицеп на что? – указал назад Адабас.

– Только, чур, я не в прицепе, – мрачно поставила ультиматум Беда.

– Я в прицепе! – захохотал Дэн.

– И я! – отозвался Герман Львович. – Во всяком случае, там гораздо больше шансов остаться в живых, – засмеялся он.

– А мне хоть на свинье, лишь бы домой, – пробормотал Троцкий, залезая в тележку.

Мальцев с сожалением протянул Адабасу резиновую женщину.

– Да надуйте вы уже наконец эту бабу! – взмолился я. – Сил нет на это смотреть! У неё же всё висит! Всё!!

– Вот не знала, что ты такой эстет, – с интересом посмотрела на меня Элка.

– Так она же это… валюта, – смутился я. – А имеет совсем нетоварный вид.

Мы с трудом разместились в УАЗике и прицепе. У меня было много скепсиса по поводу такого способа передвижения по Алтаю, но деваться было некуда. УАЗ вздрогнул, чихнул, плюнул чёрным дымом и помчался навстречу моей мечте о чистых носках и спокойной жизни.

Прочь от границы.

Прочь от степи, шустрых сусликов и проблем с электричеством.

Я вдруг понял, что от счастья хочу кричать.

– Вот, новый поворот! – запел Адабас. – Что он нам несёт…

Оказывается, он отлично знал тексты «Машины времени». И не было смысла уточнять – откуда.

Ведь шаманы – не тёмные папуасы.

Беда

Почему-то никто ни разу меня не спросил, что я люблю писать больше всего.

Я бы ответила – эпилоги.

И не потому, что в них наконец-то можно расставить точки, а потому, что у меня, как у автора есть полное право поставить в конце многоточие…

– Я не евнух, – говорит мне Бизя каждую ночь. – И господи, как я рад, что для того, чтобы любить тебя, Элка, мне не нужно строить шалаш!

– И я рада, – говорю я.

– Врёшь! Тебе нравилось, когда я носился с сучьями и ветками на плечах!

– Чуть-чуть. Это было так эротично!

– Вот-вот, а ещё признайся, тебе нравился Дэн!

– Нет, нисколечки.

– Врёшь! – Бизя нависал надо мной, и глаза его наливались тоской и бешенством. – Тебе нравился этот Златкович, у тебя черти в глазах плясали, когда ты смотрела на него, я видел!

– В нём была тайна, я сразу это почувствовала, а тайна…

– Это так эротично! – писклявым голосом передразнивал меня Глеб. – Слава богу, что всё это закончилось!

– Слава богу, – соглашалась я и в сотый раз вспоминала о том, как мы возвращались в Сибирск.

Монгол, несмотря на явное присутствие алкоголя в крови, оказался классным водителем – опытным, осторожным, а главное, неразговорчивым. Впрочем, последнее наверняка было связано с плохим знанием русского языка.

В Онгудае мы попрощались с шаманом. Адабас, всплакнув на прощанье и обменявшись с нами адресами, пообещал камлать и камлать за наше здоровье, удачу и благополучие. Не знаю, как Бизе, а мне было приятно думать, что где-то далеко, на Алтае, самый настоящий шаман будет обращаться к местным духам с просьбами, чтобы у меня, Элки Тягнибеды, всё было хорошо.

Сазон подарил Адабасу простреленную фляжку, в которой раньше хранил коньяк.

– На память о наших боевых буднях! – крикнул он очень громко, потому что в его слуховом аппарате сели батарейки, и он стал слышать как раньше, то есть – никак.

– Спасибо, – прижав к груди пробитый пулей трофей, поклонился ему Адабас.

– Не болей! – не расслышав, заорал дед. – Заскучаешь в своей дыре, приезжай ко мне на юга, я тебя на работу устрою. Будешь моим личным джинном в бутылке!

В Барнауле дед наконец-то добрался до банкомата и снял наличные деньги. Нам хватило на все прелести жизни. Мы посидели в ресторане, отоспались в гостинице, купили авиабилеты Сазону и Мальцеву, а нам – билеты на междугородний автобус.

Дэн Златкович исчез незаметно. Он словно растворился в воздухе, когда мы шли в ресторан. Вот только что был от меня по правую руку – и нет его. Никто не видел, куда и как он исчез. Наверное, в этом был шик и прелесть его работы. По-моему, Бизя испытал облегчение от его фантастического испарения в атмосфере. В ресторане я обнаружила в сумке записку на незнакомом мне языке. Записка была наспех написана и содержала длинные ряды цифр – наверное, номера телефонов.

Если честно, я была рада, что не могу прочитать этот текст. Мне вдруг показалось, что в нём содержатся намеки и предложения, о которых мне лучше не знать. Впрочем, может быть, я себе льстила. Может быть, там был привет Бизе и невинное предложение дружить семьями… Во всяком случае, я записку сожгла, подпалив её зажигалкой в гостиничном туалете.

…Сазона и Мальцева мы проводили в аэропорт.

– Нагулялся, настрелялся, пора и домой, – заявил дед. – Ты знаешь, сынку, кажется, я созрел для тихого семейного счастья.

– И я, бля, созрел, – поддержал его Мальцев. – Осталось только семью найти на просторах великой Родины.

Сазон недоумённо глянул на Мальцева и покрутил у виска пальцем. Наверное, он не очень точно расслышал слова поэта, а может, не одобрил фанатичного патриотизма, потому что считал, что лучшая жена та, которая не понимает по-русски.

Когда мы, прощаясь с дедами, хором крикнули «Шопесдес!», нами очень заинтересовалась милиция. Полчаса нас допрашивали, обыскивали и тщательно проверяли документы на предмет причастности к террористическим замыслам. Не обнаружив ничего подозрительного, милицейские парни полюбопытствовали, на каком таком языке мы общались.

– На языке любви, – грустно объяснил им поэт, почесав обезьяну за ухом.

Лейтенанты поверили нам всего за двести пятьдесят долларов…

Ранение Германа Львовича оказалось гораздо серьёзнее, чем предположил Адабас. Оказалось, что бандитская пуля задела кость и, как только мы вернулись в Сибирск, Абросимова положили в военный госпиталь. И хоть посторонним вход в это учреждение был строго настрого запрещён, Бизя устроил так, что какая-то тётка в белом халате провела нас через подсобные помещения, заваленные старыми каталками и прочей медицинской мебелью.

Герман лежал в отдельной уютной палате с телевизором, компьютером, кондиционером и шикарным рабочим столом.

– Коллеги! – обрадовался он, увидев нас. – Вы волшебники! В тихий час ко мне не пускают даже жену!!

– А у вас действительно есть жена? – настороженно поинтересовался Бизон, пристраивая на тумбочке пакет с апельсинами и заглядывая под стол, словно надеясь обнаружить там подслушивающее устройство.

– Есть! – засмеялся Герман. – Вы не поверите, но и тёща с дачей у меня тоже есть! И эта поездка с вами вместо каторжной работы на грядках была для меня настоящим подарком. Начало июня, сами понимаете – морковку сажать, землю копать, караул!

– Понимаю, – вздохнул Бизон, присаживаясь на край кровати. – Тяжела жизнь майоров спецслужб. Герман Львович, я ещё раз хотел попросить у вас прощения за…

– Брось ерундой заниматься! – воскликнул Герман и, схватив со стола колоду карт, принялся её тасовать. – Лучше партейку со мной сыграните, а?! В подкидного!

Мы с Бизей переглянулись. Играть в карты не было нашим любимым занятием.

– Мы это… не очень-то умеем в дурака резаться, – смущённо сказал Бизон. Герман поскучнел, но карты не отложил, продолжая мешать их легкими, стремительными, едва заметными движениями.

– Герман Львович, скажите, а как закончилась международная операция по задержанию преступной группировки поставщиков осмия? – попыталась я перевести разговор на другую тему. – Базу накрыли? С поличным всех взяли?

– Какая операция?! – вскинул вверх брови Абросимов. – О чём вы?! Если об операции на ноге, то врачи здесь отличные, скоро бегать буду. – Он вдруг хитро подмигнул Бизе, Бизя понимающе кивнув, и опять заглянув под стол в поисках прослушки, подмигнул мне, а я подмигнула Бизе. Эта цепочка перемигиваний означала, что операция завершена успешно, но говорить об этом вслух запрещается. Спросить, получили ли бедные камбоджийские дети разбомбленный и разграбленный бельгийский автобус, я не рискнула…

– А Лаптеву задержали? – шёпотом спросил Бизя.

– Увы, – тоже шёпотом, но, по-моему, искренне дурачась, ответил Абросимов. – Викторина Юрьевна как сквозь землю провалилась на своём мотоцикле. Объявлена в федеральный розыск, но результатов пока – ноль. А вот Марик её жив, в больнице под конвоем лежит с простреленным плечом. Вместе с ним ещё пара молодцев из борисовской группировки – те, которые на машинах разбились. Один из тех, кто держал Ганса, увы – труп, но, думаю, вы, Глеб Сергеевич, не будете мучиться угрызениями совести.

– Не буду, – заверил его Бизон.

– Ну, на допросы пару раз сходите…

– Схожу, – вздохнул Глеб и, заблестев глазами, вдруг вскинул голову: – А здорово мы их тогда уделали?!

Вместо ответа Герман опять ему подмигнул.

– А с Борисовым что? – задала я главный вопрос. – По телевизору говорили, что он остался жив.

– О Борисове я знаю, не больше, чем говорят в прессе. – Герман снова начал тасовать карты.

– В прессе говорят, что после покушения на его жизнь, Борисов с огнестрельным ранением в живот переправлен на лечение в лучшую клинику Германии, – озвучила я самую распространённую версию жёлтых газет.

– Ну, наверное, переправлен, – неопределённо высказался Герман.

– Значит, отмазался! – нахмурился Бизя.

– Во всяком случае, после нашего «покушения» Андрей Владимирович будет вынужден очень заботиться о своём здоровье и на подвиги такого масштаба его больше не потянет, – засмеялся Абросимов. – Может, партейку?

– Нет!

Мы посидели ещё немножко и поболтали о том, как плохо теперь будет в школе без мужского влияния: Герман уйдёт, Бизя уволится, а Троцкого вряд ли можно считать примером для подражания.

– Я вам Ганса для партейки пришлю, – улыбнулся на прощание Бизя.

– Уж пришлите, пожалуйста, прошу вас! – захохотал Абросимов. – А то тут такая скука, что я бы уже на грядки к тёще побежал, задрав хвост!

Мы тепло попрощались с Германом Львовичем, в тайне надеясь, что судьба больше нас не сведёт.

Бизя выполнил своё обещание и положил заявление об уходе на стол Ильичу.

– Я тебе за всё благодарен, Ильич, – сказал он, – но работать под твоим руководством больше не буду!

Троцкий на это отреагировал бурно.

– Как же… Глеб… как же… – Он встал, сел, опять встал и забегал по кабинету, беспорядочно размахивая руками. – Мать твою, что ж я делать-то без тебя буду?! А ты, ты, что будешь без меня делать?! Ты же школу без ума любишь, и без обормотов, оболтусов своих жизни себе не представляешь!! Куда ты пойдёшь?! Куда?!!

– Мир огромный, – улыбнулся Бизон. – Думаю, в нём найдётся местечко для такого парня, как я.

После этого разговора Ильич слёг в больницу. Врачи говорили что-то о переутомлении, нервном срыве и предынфарктном состоянии. Впрочем, они всегда это говорили, когда у Троцкого завершалась очередная афёра.

Но самое удивительное в этой истории было то, что о деньгах, полученных Троцким за три чёрные капсулы с осмием, все напрочь забыли. Шестьдесят тысяч долларов – как с куста – так и остались у Троцкого.

Было, отчего получить предынфарктное состояние.

Пару раз я видела в городе Нэльку на новенькой «БМВ». Уж как она успела в такие короткие сроки заполучить права и объясниться с налоговой – я не знаю.

Адабас каждую неделю писал нам электронные письма. В основном это были восторженные «а помнишь?!» Похоже, путешествие на «скул басе» было самым ярким событием в жизни шамана. Мы регулярно ему отвечали, не рискуя спросить, откуда он в своём Онгудае берёт компьютер и выход в сеть. Ведь если ты шаман, то совсем не значит, что тёмный как папуас…

Бизя, уволившись, засел дома и вовсе не торопился искать работу. Он вдруг так полюбил семейный уют, что это стало меня пугать. По три раза на дню он принимал горячую ванну, беспрестанно пил то крепкий кофе, то сладкий чай, непрерывно интересовался у меня, есть ли у него чистые носки и свежие рубашки, регулярно покупал у цветочниц свежие розы, которые вяли на второй день, и завёл дурацкую привычку подолгу стоять на балконе и щёлкать семечки, сплёвывая кожуру на ухоженную клумбу внизу. По-моему, с ним тоже приключились нервный срыв, переутомление и предынфарктное состояние, только несколько в извращённой форме.

Зато ночи наши стали гораздо безумнее, исступленнее, изощрённее, горячее, нежнее и… длиннее.

– Я не евнух, – шептал Бизон и нагонял, нагонял всё упущенное в том заснеженном лесу, в той гостинице, в том автобусе…

Мы могли теперь скрипеть диваном сколько угодно, потому что сосед наш – Андросов Игорь Леонидович, – отправился куковать за решётку, а семья его съехала, продав квартиру. Всё было хорошо ровно неделю.

Потом у нас появился сосед.

Милый юноша. Мусор выбрасывал исключительно в бак. Не хлопал дверью в подъезде. Не грузился, когда я выбивала над его балконом ковёр. Не стучал в батарею, когда мы врубали тяжёлый рок. Не играл в шесть утра на скрипке. Не имел кошки, которая боялась бы нашей собаки. Вежливо здоровался, не забывая при этом слегка поклониться. Но…

Но при этом он много и часто репетировал на ударной установке, которая находилась у него прямо в квартире. Наверное, он был музыкантом какой-то там группы. А может – псих-одиночка. Это было неважно, потому что жаловаться всё равно было некуда, некому и бесполезно.

Тарелки и барабаны сотрясали своим грохотом стены и никто – никто! – ни ЖЭК, ни жилинспекция, ни санэпидемстанция, ни милиция, ни партия «зелёных» не хотели больше заходить в наш подъезд. Им хватило участия в суде над прежним нашим соседом.

Наверное, это была месть жены Андросова Игоря Леонидовича.

Наверное, она долго и тщательно выбирала покупателя для своей квартиры.

Наверное, следовало отнестись к этому с юмором, но…

Но каждое утро, задумчиво глядя в потолок, Бизя задавал мне один и тот же вопрос:

– А не подать ли нам, Элка, объявление в Интернет, чтобы нашего барабанщика того… замочили? Уж миллион рублей я для святого дела найду.

Конечно, это была шутка, но в каждой шутке, как известно, есть доля заветной мечты.

Через месяц я сдала в издательство новую книгу.

Разумеется, с сюжетом из головы!

– Гонорарчик скоро придёт! – вожделенно потёр руки Бизон, валяясь на диване. – Что ты говорила в степи про должность своего директора?!

– Можешь приступать прямо завтра, – обрадовалась я его трудовому порыву. – Меня пригласили на встречу с читателями в Центральный Дом книги. Созвонись с директором книжного магазина, договорись о рекламе, о времени, о…

– Ох, Элка, это ж надо зад оторвать от дивана, – простонал Глеб.

– Надо, – согласилась я.

– А есть у тебя какая-нибудь работёнка, чтобы не нужно было вставать?

– Есть! – Я прыгнула на него сверху, и под грохот соседских ударных тарелок, мы устроили хоровод дивана вокруг стола, с заездом на кухню.

Встречу с читателями Бизя всё же организовал. Он созвонился, договорился, назначил, состыковал, объяснил…

Народу пришла тьма тьмущая, и в этом была целиком заслуга Бизона, который не дал рекламу об этом событии разве что только в сектантские брошюрки. Глеб сам написал потрясающий, зазывной текст объявлений, сдобрив его эпитетами «блестящая», «неподражаемая» и «знаменитая». Правда, в этом тексте он забыл указать моё имя.

В процессе встречи выяснилось, что меня спутали с другой писательницей детективов – ещё более «знаменитой», «неподражаемой» и «блестящей», а главное, издающейся гораздо большими тиражами. Народ скупал её книжки и подходил ко мне за автографами. Делать было нечего и, чтобы не разочаровывать ни руководство магазина, ни читателей, ни Бизю, который очень старался, вставал с дивана и работал моим директором, я улыбалась, давала автографы, фотографировалась, и рассказывала о творческом пути совсем другой звезды.

Я делала это, мечтая о том времени, когда меня уже никто, никогда ни с кем не спутает…

– Элка, по-моему, пора делать ноги, – шепнул мне на ухо муж.

– Подожди, – отмахнулась я. – Почему ей никто не задаёт мой любимый вопрос?

– Побьют, – тоскливо оглянулся Бизон на толпу. – Давай убежим, пока никто не заметил подлог!

– А где вы берёте свои сюжеты? – наконец выкрикнул женский голос.

– В Караганде! – не раздумывая, ответила я, встала и раскланялась, давая понять, что встреча закончена.

– Где-где? – грозно спросил мужской голос.

– В городе из девяти букв, первая «К», – любезно объяснила я.

– Побьют, – вещал мне в ухо Бизон.

– Лю-юди!! – вдруг заорал мужик из первого ряда с книжкой под мышкой. – Да это ж не Родникова!! Это Элка Тягнибеда! У неё всего восемь книг, да и тех днём с огнём не найдёшь, потому что тиражи маленькие!!

– А чего ж она тогда автографы не свои раздаёт?!

– А на вопросы не свои, почему отвечает?!

В толпе назревал справедливый гнев. От неё повеяло опасностью и мордобитием.

– Бежим! – Бизя дёрнул меня за руку, и мы побежали, петляя между книжными стеллажами, как зайцы, заметающие следы.

– Меня узнали! – радостно закричала я. – Ур-ра, Бизя, меня узнали!!

– А кто это с ней? – орал кто-то сзади.

– Да завуч средней школы! Сволочь страшная! Взяток не берёт, двойки в аттестаты запросто ставит!!

– Кажется, меня тоже узнали, – пробормотал Бизя. – Теперь точно побьют! – Он затянул меня в какую-то дверь, протащил по длинному коридору, потом мы побежали по лестнице вверх, потом куда-то нырнули и… оказались на крыше.

– Ты обещал, что мы поедем в Испанию, – вспомнила я, глядя на город с высоты облаков.

– И поедем. Завтра, – неожиданно легко согласился он. И рассмеялся: – Потому что в этом городе нас всё равно рано или поздно побьют!

И вдруг, высоко подпрыгнув и раскинув в стороны руки, заорал во всю глотку, спугнув жирных неповоротливых голубей:

– Записывай, Элка! Записыва-а-а-ай!!!

Примечания

1

Двойной нельсон – прием в вольной борьбе, когда просовывая руки сзади через подмышки соперника, атлет давит ему на шею и затылок сведенными кистями.

(обратно)

2

Фёдор Емельяненко – трехкратный чемпион мира по боевому самбо, четырехкратный абсолютный чемпион мира по боям без правил по версии «Прайд»

(обратно)

3

Пепелац – (сленг.) транспортное средство, автомобиль.

(обратно)

4

Кропаль (нарк.) – доза, порция гашиша.

(обратно)

5

«Американец» (автосленг) – автомобиль производства США

(обратно)

6

Сандал – ценная порода древесины (сандаловое дерево)

(обратно)

7

Укок – плоскогорье на Юге Алтая.

(обратно)

8

Болид – (разг.) спортивная машина.

(обратно)

9

Камлать – от камлание (шаманск.), обращаться к духам для предсказания будущего.

(обратно)

10

Моссад – политическая разведка Израиля, по своей функции сравнима с американским ЦРУ, считается одной из наиболее эффективных и профессиональных спецслужб в мире.

(обратно)

Оглавление

.

Бизон

Беда

Бизон

Беда

Бизон

Беда

Бизон

Беда . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте