«Бумажная клетка»

Ирина Дягилева Бумажная клетка

Глава 1 Роковая встреча

– Ты выходишь замуж?! – Глаза Марины округлились. На лице отразилась целая гамма чувств: удивление, недоумение, недоверие и даже испуг. За последние несколько месяцев ее подруга сильно изменилась.

– Чему ты удивляешься? – меланхолично поинтересовалась Пульхерия.

– А как же твои принципы? Ты же любишь повторять, что хорошее дело браком не назовут, формализм начисто убивает романтику в отношениях между мужчиной и женщиной.

– Я от своих слов не отказываюсь, но у любого правила есть исключения.

– И ты считаешь, что твой случай и есть это исключение?

– Да.

– Докажи.

– Во-первых, он меня любит.

Марина скептически усмехнулась:

– Это не аргумент. Все твои бывшие тоже тебя любили. Они и сейчас продолжают тебя любить.

– Ему, кроме меня самой, ничего не нужно.

– А всем остальным что было нужно?

– Моя жилплощадь к примеру.

– Что-то я такого случая не припоминаю…

Пульхерия нахмурила лоб и стала сосредоточенно разглядывать потолок, словно там по мановению свыше должна была появиться необходимая подсказка.

– Я тоже, – наконец сказала она и с деланым безразличием пожала плечами. – Ну и что это меняет?

– Хорошо. Тогда что во-вторых? – проигнорировала вопрос подруга.

– Что ты ко мне пристала? – Пульхерия начала злиться. – По мнению глянцевых журналов, такой человек, как Герман, вообще не должен был в мою сторону смотреть, кстати, на браке настаивает именно он.

– С каких пор ты прислушиваешься к мнению глянца? – вновь недоуменно спросила Марина. – Да-а, теперь я вижу, дело обстоит намного хуже, чем я предполагала.

– Чем тебе глянец-то не угодил? – устало спросила Пульхерия.

– Пуляша, побойся Бога! У глянца нет мнения. У него коммерческий подход к любой проблеме. Главное, вызвать у читателя комплекс неполноценности, чтобы потом предложить от него избавиться, только за очень большие бабки. Нет людей полностью довольных собой. Если у вас лишний вес, вам предложат липосакцию. Если вы слишком худы – силикон между ребер, чтобы те сильно не выпирали. Морщины подтянут, скулы заострят, с губами сотворят такое, что мама родная не узнает. Если вы молоды и хороши собой, вам предложат пудру, не нарушающую естественный цвет вашей кожи. Главное – что-то предложить.

Пульхерия с подругой сидели за столиком безумно дорогого ресторана и ожидали возвращения Германа и Олега, которые находились в курительной комнате. Всего полгода назад, если бы кто-нибудь сказал ей, что минимум раз в неделю она будет ужинать в таком ресторане, она просто подняла бы этого человека на смех. Много раз Пуля проходила мимо по пути на работу и обратно. Тонированные стекла тщательно скрывали от посторонних глаз то, что было внутри. Зачем дразнить людей, уставших от забот и нужды, роскошью элитарного комбината общественного питания для очень богатой прослойки общества? Совсем недавно Пульхерия никаким боком не относилась к этому обществу. Она сама ходила по магазинам и рынкам, знала, что, где и по какой цене продается. Это знание сейчас ей очень мешало. Беря в руки меню, она мысленно высчитывала истинную стоимость блюд и сравнивала с ценой, стоящей в колонке справа. Сравнение приводило в шок. Вернее, те семьсот или восемьсот процентов прибыли, которые получались в результате нехитрых арифметических операций. Здравый смысл мешал в полной мере наслаждаться вкусом еды. Этот неугомонный здравый смысл подсовывал мысль простую и очевидную: надо быть идиотом, чтобы за такую цену покупать жалкий шницель с картошкой, морковкой и физалисом, живописно размазанными по красивой тарелке размером с небольшой стадион. Зачем дарить восемьсот процентов прибыли владельцу ресторана, разбойнику с улыбкой Чеширского Кота? Она была уверена, что справедливее отдать их безногому калеке возле метро, или нищей старушке, собирающей пустые пивные бутылки, или детскому дому.

Однажды Пульхерия поделилась своими сомнениями с Германом.

– Подобным образом справедливость не восстановишь, только настроение испортишь, а я прихожу сюда именно для поднятия настроения.

– А как же мое настроение? – спросила Пуля.

– Ты скоро привыкнешь. К хорошему быстро привыкают.

Прошло уже полгода, но она так и не привыкла. Единственное, что научилась делать, правда, с переменным успехом, – скрывать свое плохое настроение и при этом улыбаться.

– Сейчас на глянец нападают все, кому не лень, а он, родимый, живет и, кажется, процветает. У моего будущего свекра тоже есть парочка глянцевых журналов.

– Он-то зачем их покупает? – удивилась Марина.

– Он их не покупает, он ими владеет, – снисходительно пояснила Пульхерия. – Напиши статью, попробую ее протолкнуть, тебе гонорар выплатят.

– Вот еще! Делать мне больше нечего! – фыркнула подруга. И с плохо скрываемым безразличием поинтересовалась: – Большой гонорар-то?

– Понятия не имею, но могу узнать у Германа. Постой, тебе нужны деньги? – насторожилась Пульхерия.

– А кому они не нужны? – не подумав, ответила Марина и тут же спохватилась: – Нет, мне ничего не надо. Ты же знаешь, я терпеть не могу долгов!

Пульхерия полезла в сумочку и достала несколько купюр.

– Бери, возвращать не надо.

На глазах у Марины появились слезы.

– Не возьму! – отказалась она и промокнула слезы салфеткой.

– Почему?

– Это меня унижает!

– Принять помощь от лучшей подруги для тебя унизительно?

Марина промолчала.

– По-моему, нет ничего унизительнее бедности, – сказала Пульхерия.

– Еще недавно ты так не рассуждала… – Марина нахмурилась и в упор уставилась на подругу. – Ты поэтому решила выйти замуж за Германа?

– Мне надоело жить от зарплаты до зарплаты, мне надоело в начале каждого месяца составлять список того, на что мне предстоит потратить свои жалкие копейки и половину пунктов потом вычеркивать…

– Но ты ведь его не любишь!

– Зато он любит меня!

– Ты уже это проходила… Ну живите просто так… Зачем расписываться? К тому же ты намного старше его.

– Не намного, а немного. И выгляжу я моложе.

– Согласна, выглядишь ты супер… Он рядом с тобой, словно пигмей, – рассмеялась Марина, но осеклась под свирепым взглядом Пульхерии.

Однажды Пульхерия помогла банкиру Андрею Викторовичу Заславскому найти убийцу его жены. Эта громкая история произошла несколько лет тому назад. Пуля оказалась свидетельницей преступления, сама при этом была ранена и потеряла память. Память к ней благополучно вернулась, убийцу поймали, и с тех пор Андрей Викторович считал себя ее должником. От денег она категорически отказалась, тогда он решил устроить ее судьбу, то есть выдать замуж. Приглашал при каждом удобном случае к себе и все пытался, как бы невзначай, познакомить с неженатыми мужчинами без жилищных и материальных проблем.

Герману Гранидину, старшему сыну очень богатого бизнесмена, было около сорока, он ни разу в своей жизни не был женат, считал себя некрасивым и был уверен, что его нельзя полюбить, считал, если женщина и согласится выйти за него замуж, то только ради его денег. Вернее, денег его отца. Он был невысок и очень худ. Из-за рано появившейся лысины брил голову наголо, но это его ничуть не портило. Темно-серые глаза настороженно смотрели на мир из-под черных как смоль бровей. Красиво очерченные губы, свидетельствующие о чувственности натуры, были обычно плотно сжаты, а уголки их скептически опущены вниз. Улыбался он редко, зато улыбка была очень добрая, немного виноватая, словно изнутри освещавшая лицо, придавая ему вид доверчивый и беззащитный.

Увидев Пульхерию, он, как говорится, влюбился в нее с первого взгляда, но преодолеть свою застенчивость не сумел и весь вечер наблюдал за ней издалека. Андрей Викторович заметил интерес Германа к Пульхерии и, не спросив у нее разрешения, на свой страх и риск дал ему ее домашний телефон.

С тех пор почти каждое утро она стала находить возле своей двери роскошные букеты свежих цветов. Цветы Пульхерию раздражали. Она не брала их, только относила подальше от двери, чтобы не мешали проходу. Через месяц вместо букетов стали появляться корзины с фруктами. Такой поворот событий разозлил ее еще больше. Однажды, выйдя из подъезда, она отыскала глазами тщедушного хлюпика, выглядевшего несуразно на фоне огромного джипа с тонированными стеклами и двух атлетически сложенных телохранителей, и решительно направилась в его сторону. Двое громил мгновенно встали у нее на пути. Хлюпик только слегка качнул головой, громилы тут же оказались у него за спиной.

– Вы считаете меня не удовлетворенной не только духовно, но и желудочно? – саркастически ухмыльнулась она.

– Извините меня, пожалуйста, Пульхерия Афанасьевна, если я дал вам повод так думать! – смиренно сказал Герман и скромно опустил глаза, опушенные густыми ресницами. – Я хочу сделать вам приятное, только не знаю как. Может быть, вы мне сами подскажете? – Он с усилием оторвал взгляд от асфальта и нерешительно взглянул на свою возлюбленную. Герман очень боялся увидеть презрение, но на ее лице было лишь любопытство.

Пуля хотела послать горе-ухажера подальше, с ее языка готово было сорваться: «Самое приятное для меня – видеть вас в последний раз», но к своему удивлению она сказала:

– Довезите меня до метро.

Один из великанов, довольно ухмыляясь, тут же распахнул перед ней дверцу джипа. Эта двусмысленная ухмылка разозлила Пульхерию, и она решила в долгу не оставаться.

– Скажите, почему чем мельче мужчина, тем крупнее тачку он себе выбирает? – намеренно грубо спросила она у Германа.

– Это папин джип, – с виноватой улыбкой ответил он, – я его взял, чтобы произвести на вас впечатление… – И после небольшой паузы неожиданно добавил: – И этих болванов тоже.

Они посмотрели друг другу в глаза и громко рассмеялись. В тот же вечер Герман позвонил ей, и они проболтали несколько часов. С ним было интересно, выяснилось, что у них много общего.

Они стали встречаться, ходили в кино, театры. Потом долго обсуждали игру актеров и режиссерские находки. Пульхерия словно вернулась в свое молодое и беззаботное прошлое.

Почти два месяца Герман провожал Пульхерию до двери квартиры и, целуя на прощание руку, уходил, даже не делая попытки остаться.

– Вы так ни разу и не поцеловались? – удивлялась Марина их возвышенным платоническим отношениям.

– Мне кажется, он меня боится, – говорила Пульхерия.

– Боится?

– Он боится, что если потерпит фиаско в постели, то потеряет меня навсегда. Такое бывает с людьми, у которых низкая самооценка.

– Тебе надо силой затащить его к себе в койку, – посоветовала подруга.

– Зачем? Меня вполне устраивают наши отношения.

– Неужели тебе не любопытно, какой он в постели?

– Мариша, у меня было столько мужиков, я давно уже убедилась, что, кроме возвратно-поступательных движений, они ничего женщинам предложить не могут.

– А вращательные?

– Ну, на это способны только самые развращенные из них. Мне такие почти не встречались. Биологическое предназначение мужика – осеменение женщины. Дальше этого их фантазии обычно не распространяются. Охмурить, получить и отвалить – вот их программа-максимум. Осчастливить женщину во время акта любви – это слишком сложно. Большинство из них применяют закон компенсаций: благодарный самец дарит своей подруге в знак своей несостоятельности в постели дорогой подарок. Причем чем более он несостоятелен, тем более дорогие подарки дарит.

– Думаешь, Герман такой, как все?

– Чудес не бывает, Мариша!

Пульхерия понимала, что Герман, ограничивая свои сексуальные притязания лишь скромным чмоканьем руки, мечтает о большем, но боится перешагнуть черту, отделяющую их от сексуальной близости. Иногда их тела как бы невзначай ненадолго соприкасались, и тогда его словно пронзал электрический ток. Еще ни одна женщина не вызывала у него таких чувств, как Пуля. Рядом с ней он был пьян без вина и готов взлететь над землей без крыльев.

Пульхерия решила помочь Герману. Надо было пригласить его к себе, напоить и соблазнить. Это было что-то новое для нее. Обычно в качестве жертвы выступала она, поэтому ей стало интересно, справится ли она с этой ролью. После того как прощальные слова были сказаны и дежурный поцелуй отпечатан на ее пухлой ручке, Пульхерия удержала руку Германа. Легонько сжав пальцы и проникновенно глядя ему в глаза, с едва уловимой улыбкой сказала:

– Мне нужна твоя помощь. Сегодня утром под диван закатилось мое любимое кольцо. Помоги его достать. Негоже царской дочери на коленках по полу ползать.

Герман, словно сомнамбула, прошел за ней в квартиру. Пульхерия, войдя в комнату, тут же грохнулась на колени перед диваном, предоставив своему ухажеру беспрепятственно любоваться самой соблазнительной частью женского тела. Просунув руку под диван, она похлопала по полу, пытаясь нащупать кольцо, и огорченно сказала:

– Вот видишь, ничего не получается. А кольцо где-то там… Мое любимое.

– Я тебе десять колец куплю, самых лучших, – пообещал Герман и грохнулся на колени рядом.

– Мне не надо десять. Это память о любимой бабушке.

Герман стал шарить рукой под диваном. Продолжая стоять на коленях, Пульхерия дотянулась до журнального столика и взяла еще с утра предусмотрительно оставленную бутылку коньяка и два бокала.

– Давай для успеха нашего мероприятия коньячка хряпнем, – предложила она и, не дожидаясь ответа, налила половину бокала себе и целый – Герману.

Залпом выпив свой коньяк, протянула напиток гостю. Герман пил янтарную жидкость даже не морщась, словно это была вода. Пульхерия тут же налила ему еще.

– За встречу, – предложила она тост и добавила: – До дна.

Герман молча выпил и с мрачной решимостью вновь протянул бокал.

– Ты пей, не стесняйся, – пролепетала Пуля заплетающимся языком, – у меня еще две бутылки есть. Должно хватить. – На что их должно хватить, она уточнять не стала.

Неожиданно в дверь позвонили.

– Телохранители волнуются, – совершенно трезвым голосом сказал Герман, попытался подняться с пола, но не смог.

– Сиди, я сама открою.

Пуля, кряхтя, поднялась с колен и пошла в прихожую. Перед глазами у нее все плыло: утром она позавтракала только чашкой кофе. Выпитый натощак коньяк в первую очередь вывел из строя вестибулярный аппарат. Голова оставалась все еще ясной.

– Пульхерия Афанасьевна, Герман Александрович скоро? А то Александр Николаевич звонит, говорит, что ему машина нужна, – дружелюбно пробасил один из великанов.

– Нет, не скоро! – ответила Пульхерия заплетающимся языком. – Я его пытаюсь соблазнить.

– Ну наконец-то! – радостно воскликнул другой великан. – А то мы опасаться начали, что это никогда уже не произойдет.

– Вы на коньяк сильно не налегайте, – деликатно посоветовал первый здоровяк, – Герман Александрович у нас мало пьющий. Эффект может получиться обратный.

– В случае чего, звоните, мы тут будем, неподалеку, – добавил второй, потянул первого за рукав, и телохранители скрылись в кабине лифта.

Вернувшись в комнату, Пульхерия увидела, что Герман, продолжая сидеть на полу, приложился к бутылке, словно горнист к горну. Коньяка оставалось всего на полпальца. Пуля опустилась рядом, взяла бутылку и отставила в сторону.

– Думаю, что этого вполне достаточно, – мягко сказала она.

– Достаточно для чего?

– Ты сам знаешь, для чего, – прошептала она ему на ухо.

То, что произошло между ними в тот вечер, не заставило Пульхерию усомниться в правильности выбранного решения. На следующий день Герман предложил ей выйти за него замуж. Она не удивилась, только попросила дать ей время подумать и вот теперь наконец решилась рассказать об этом подруге.

– Ты уже сообщила ему о своем согласии?

– Нет. Я еще нахожусь в сомнениях.

– Раз сомневаешься, не выходи! Твоя интуиция тебя ни разу не подводила.

– Сколько лет вы с Олегом вместе?

– Двадцать семь. Все эти годы ты была с нами рядом и много раз говорила, что это не жизнь, а совместное существование…

– Мариша, перефразируя нашего великого классика, для меня ваш пример вовсе не наука. Я обыкновенная женщина. И мне тоже хочется иметь свадебный кортеж, белое платье с длинным шлейфом, букет невесты…

– Надеюсь, ты не мечтаешь о двух куклах на капоте? – хихикнула Марина.

– Нет, об этой пошлятине не мечтаю, но, насколько я помню, на вашем «Запорожце» они были, – не удержалась и съехидничала в ответ Пульхерия.

– Мы были молоды и глупы. У всех были куклы. Чем мы хуже? – Марина помолчала и с обидой произнесла: – А ты, Пуля, злая! Даже «Запорожец» припомнила. Сама небось на лимузин рассчитываешь?

– Ну уж нет! Лимузин – это для людей с ограниченными возможностями и бедным воображением. «Роллс-Ройс» или на худой конец «Бентли».

– Ты, я вижу, уже все продумала, – с завистливыми нотками в голосе сказала Марина.

– Не завидуй. Мечтать я могу о чем угодно, даже о «Майбахе». Думаю, папаша Германа его тоже потянет, да и к моей комплекции такая машина больше подходит, но от мечты до реальности…

– Кстати, как у тебя складываются отношения с его отцом?

– О, это отдельная песня…

Вернулись Герман и Олег, и Пульхерия замолчала.

После ужина они вышли из ресторана и остановились в ожидании, когда служитель подгонит с парковки джип Германа. На троллейбусной остановке она заметила фигуру мужчины. Удивительно, но всего лишь десять минут назад именно о нем Пуля почему-то вспомнила. Она уже давно излечилась от своих романтических чувств к нему, но иногда в самый неподходящий момент память возвращала ее к прошлому. Марина тоже заметила Назарова и, схватив Пульхерию за руку, буквально силой потащила к нему. Олег, увидев Никиту, особого восторга по этому поводу не выказал и как ни в чем не бывало начал рассказывать Герману анекдот. Герман слушал, не в силах отвести тревожного взгляда от Пульхерии и Марины.

– Привет, Назаров! – радостно сказала Марина. – Говорили, что ты теперь живешь в Питере? Неужели наврали?

Никита во все глаза смотрел на Пульхерию, но она с безразличным видом молчала.

– Нет, не наврали. Я в отпуске. Остановился в этом отеле, в 320 номере.

– Женат?! – с жадным любопытством спросила Марина.

– Формально – нет.

Всего два слова – и расставлены все точки над «i». Назаров умел быть немногословным, после его коротких ответов у Пульхерии пропадало всякое желание продолжать разговор. Но Марину его ответ не отпугнул.

– Сколько же лет мы не виделись?

– Пять, – тихо произнесла Пульхерия.

– Ты долго здесь пробудешь? – продолжала допрос Марина.

– Около недели.

– Мы должны непременно встретиться. Поболтаем… Познакомишь нас со своей подружкой…

Краем глаза Пульхерия заметила, что служитель наконец подал джип, и потянула подругу прочь.

– Я тебе позвоню. – Марина улыбнулась Никите, как своему самому лучшему другу.

– Да угомонись ты, – сквозь зубы прошипела Пуля. – Лучше подумай о том, что будем врать моему жениху. Похоже, он умирает от ревности.

Но врать не пришлось. Ситуацию спас Олег. Когда они подошли к машине, он непринужденно произнес:

– Друг детства, давно не виделись, – и небрежно помахал Никите рукой, чем окончательно успокоил ревнивого Германа.

Глава 2 Заноза в сердце

Первый муж Пульхерии, катаясь на горных лыжах, погиб под лавиной. Она еще пару раз выходила замуж, потом разводилась. Разводиться приходилось через суд, так как ни один из ее мужей добровольно не хотел ее покидать. Процедура развода очень не нравилась Пуле. Посторонние люди, копающиеся в чужом белье, пусть даже по долгу службы, симпатии не вызывали. Отныне отношения со своими следующими поклонниками она предпочитала до ЗАГСа не доводить. «Меньше хлопот», – туманно объясняла она настойчивому ухажеру.

С Никитой все было иначе. Это был единственный мужчина, который ушел от нее сам. Собрал свои вещи, навел в доме порядок, вытер пыль, словно стирая отпечатки пальцев с места преступления, у семи темно-бордовых роз срезал шипы и поставил цветы в вазу с водой. Пульхерия знала, что тратить время на разговоры бесполезно, поэтому задала только один вопрос:

– Почему?

– Ты для меня слишком идеальная. Я тебя не стою.

– Нельзя говорить «слишком идеальная», – не удержалась и поправила его Пуля. – Идеал – это максимум, на который можно рассчитывать. Выше идеала ничего нет. Дальше – начало деградации.

– Вот и я об этом, – устало вздохнул Никита.

И все. Понимай, как хочешь! Он положил ключи от квартиры на стол и ушел. Только Марина знала, чего стоило Пульхерии спокойствие, с которым она встретила у ресторана Никиту Назарова. Поэтому, когда они доехали до ее дома, с участием спросила:

– Хочешь, пойду с тобой?

Пуля отрицательно покачала головой.

– Уверена?

– С Пульсиком пойду я, – самоуверенно заявил Герман.

– Сегодня со мной никто не пойдет. У меня разболелась голова. Хочу лечь спать. Эти рестораны… Никак не могу к ним привыкнуть.

Но Марина не удержалась и через час позвонила:

– Ну как ты?

– Нормально.

– Успокоилась?

– Да я особенно и не волновалась.

– Зато я так переволновалась, так переволновалась, до сих пор руки дрожат. Что ты выпила, чтобы успокоиться?

– Двести капель корвалола.

– С ума сошла! У тебя будет передозировка. Выпей срочно стакан молока.

– Ты хоть раз пробовала двести капель корвалола запивать молоком?

– Нет. А что будет?

– Перманентный понос.

– Ужас какой! Что же делать, чтобы не было передоза?

– Насмотрелась кино и рассуждаешь, как завзятая наркоманка, хотя ни черта в этом не смыслишь, – рассердилась Пульхерия. – Эти капли я не внутривенно вводила, сначала коньяком разбавила, а потом выпила. Для моего роскошного тела двести капель, что для тебя двадцать.

– У тебя зрачки, наверное, расширенные?

Мысли у Марины, что скакуны. Не успевает она одну додумать, как на подходе другая. Пульхерия по опыту знала, что подруге просто надо дать выговориться. Иным способом ее не заставишь замолчать.

– Поражаюсь твоему спокойствию. Я бы ему все волосенки повыдирала…

– И чего бы ты этим добилась? Возврата неземной любви? Он был со мной честен. Мне не за что у него последние волосы выдирать.

– Герман тебя о Назарове расспрашивал?

– Марина, прекрати задавать дурацкие вопросы.

– Ах да, я и забыла, что мы тебя первой высадили. Когда ты ушла, никто о Назарове даже не вспомнил.

По нарочито безразличному тону подруги Пульхерия поняла, что все было с точностью до наоборот, но подробности ее не интересовали.

– У тебя все? – равнодушно спросила она. – Я спать хочу.

Прошло пять лет, однако Пульхерия должна была сознаться, что Никита Назаров все еще был занозой в сердце. Ей так до конца и не удалось смириться с их разрывом. Закрыв глаза, Пуля представила его лицо, которое хорошо разглядела в желтом свете уличного фонаря. Он был по-прежнему чертовски хорош, время практически не отразилось на его чертах. Крупный, словно из камня вырубленный профиль, прямой нос, упрямо сжатые губы, высокий лоб, под резко очерченными бровями глаза цвета холодного моря, волнистые волосы, слегка тронутые сединой, высокая стройная фигура, широкие плечи и руки с тонкими нервными пальцами. Нет, он лукавил. Это он был слишком хорош…

Неожиданно Пульхерию охватила ужасная, бессмысленная ярость на неизвестную особу, с которой Назарова связывали неформальные отношения. Она может видеть его каждый день, прикасаться к нему, ощущать тепло его тела, вдыхать запах его волос. А она, неуклюжая, толстая женщина с рубенсовскими формами, в один прекрасный день была лишена всего этого. Навсегда!

Пульхерия лежала на кровати и смотрела в потолок. На улице от ветра качались деревья. Их тени, как сумасшедшие, метались по потолку. Пульхерия плакала. Ни двести капель корвалола, ни стакан коньяка не помогли забыться, она жалела себя и продолжала думать о нем.

Телефонный звонок показался неожиданно громким. Еще не сняв трубку, она уже знала, что звонит Герман, и небрежно поинтересовалась:

– Чего тебе?

– Пульсенок, я не успел пожелать спокойной ночи. – Голос Германа вибрировал от волнения.

«Я бы на его месте тоже волновалась», – усмехнулась про себя Пуля. После вечера в ресторане на глазах у друзей и шофера она показала ему большую дулю – отправилась домой, а его не пригласила.

– И тебе спокойной ночи, – пожелала она жениху. – Все?

– Я не люблю, когда ты так говоришь, – с обидой сказал Герман. – Ты будто точку ставишь в наших отношениях…

– Ой, ну не начинай, пожалуйста! Я спать хочу, а не отношения выяснять. А если будешь занудствовать, мне и правда придется эту точку поставить.

– Я не буду занудствовать, ты мне только скажи, у меня есть надежда?

– Боюсь показаться банальной, но она, как известно, умирает последней.

– Я задал тебе конкретный вопрос и жду от тебя конкретного ответа.

– Каков вопрос, таков и ответ. Какая конкретно надежда тебя интересует?

– Ты выйдешь за меня замуж? Что мне сказать папе?

– А при чем здесь папа? – насторожилась Пульхерия. – Ты ему уже все рассказал?

– Слегка намекнул.

– О, этого вполне достаточно. Все, карасю – кранты.

– Так что мне ему сказать? – Герман упрямо сопел в трубку.

– Я еще ничего не решила, – со злостью ответила она и выдернула вилку из телефонной розетки.

Когда Герман сказал Пульхерии о приглашении на ужин, она сразу поняла, что его папа решил наконец с ней познакомиться, и отнеслась к этому совершенно спокойно. Чего было нельзя сказать о Германе. Он с плохо скрываемой тревогой спросил, в чем она собирается пойти?

– В платье, – равнодушно пожала она плечами.

– В каком?

– Тебе не все равно? – начала злиться Пуля.

– Если тебе все равно, можно я приму участие в выборе этого платья? – вежливо поинтересовался Герман.

Она распахнула дверцу платяного шкафа.

– Выбирай.

Гранидин и впрямь стал перебирать ее вещи. По нахмуренному лбу Пуля поняла, что ни одно из платьев ему не нравится. Это ее слегка задело, но она молчала и терпеливо ожидала конца ревизии гардероба.

– Нет, все это не подходит, – со вздохом сожаления подытожил Герман.

– Извини, дружок, но выше головы не прыгнешь.

– Позволь мне с тобой не согласиться, дорогая…

В тот же день они поехали к портнихе, которую порекомендовала Даша, жена Павла Медведева, компаньона Германа по бизнесу. С портнихой Гранидин долго обсуждал выбор ткани, потом они спорили о фасоне. Пульхерия не вмешивалась, только скептически посматривала в их сторону и листала модные журналы. Наконец ткань и фасон были выбраны, мерки сняты. На примерку портниха велела прийти через день. Те кусочки ткани, которые она прикладывала к Пульхерии на примерке, особого энтузиазма не вызывали, но и на этот раз Пуля отмалчивалась, удивляясь самой себе, покорно поворачивалась в разные стороны, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркалах.

Платье забирали за два часа до начала ужина. Когда портниха помогала его натягивать, Пульхерия зажмурила глаза, а когда открыла, то потеряла дар речи от удивления: перед ней стояла элегантная женщина в шелковом платье чуть ниже колена, с длинными рукавами и большим декольте. Черный шелк оттенял белизну кожи, узкий лиф и широкая юбка выгодно подчеркивали достоинства фигуры и скрывали недостатки. Портниха накинула ей на плечи длинный шарф из темно-фиолетового панбархата, очень идущего к глазам. У Пульхерии было ощущение, словно она заново родилась. Из оцепенения ее вывел восторженный шепот Германа:

– Валентина Михайловна, вы совершили настоящее чудо! У вас золотые руки! Сколько с меня?

– Как и договаривались: пятьдесят процентов за срочность, двадцать процентов за большой размер, плюс шарфик, если вы будете его брать. Итого…

Она назвала сумму, от которой у Пульхерии нижняя челюсть самопроизвольно опустилась вниз, ей сразу почему-то стало душно.

Но Герман спокойно достал портмоне.

– Вы в чем предпочитаете, в долларах, евро или родных деревянных?

– Лучше в евро.

– Без проблем.

– А если я его нечаянно порву? – нервно спросила Пульхерия, когда они с Германом садились в машину.

– После ужина можешь делать с ним что хочешь…

– Для тебя он так важен?

Гранидин нахмурился, ничего не ответил и, давая понять, что больше не хочет разговаривать на эту тему, отвернулся к окну. Но Пульхерия никак не могла успокоиться.

– В любой момент я могу привезти тебя к своим родителям, и им будет абсолютно все равно, во что ты одет. Им важно, какой ты, и хорошо ли мне с тобой. Все остальное их не интересует. Ну чего ты молчишь?

– Ты все правильно говоришь, но…

– Вот из-за этого «но» я и раздумываю, стоит ли мне выходить за тебя замуж, – с горечью сказала Пульхерия.

– Ты все неправильно поняла. Это платье нужно не для меня, а для тебя. Когда мы приедем, сразу все поймешь. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя с моим отцом на равных.

Я хочу, чтобы он увидел тебя такой, какой вижу я.

– В таком случае, ты плохо меня знаешь. Я чувствую себя уверенно в любой одежде и любой обстановке. Я не молоденькая девчонка и намного старше тебя. Я могу войти к ним абсолютно голой…

– А вот этого делать не надо! – испуганно воскликнул Герман. – Мой папочка этого не поймет. У него нет чувства юмора.

– Бедный малыш, что же ты так его боишься?

Глава 3 Скелеты в шкафу

Александр Николаевич Гранидин в эпоху социализма был партийным функционером, в эпоху построения капитализма стал крупным бизнесменом. Пока большинство населения радовалось свалившемуся ему на голову халявному богатству в виде ваучера и решало мучительный вопрос: стоит ли приватизировать одну-единственную на всю семью квартиру в пятиэтажной хрущевке, Александр Николаевич занял место у трубы, газовой или нефтяной – не важно. Для большинства людей перестройка в нашей стране оказалась неожиданной, что-то вроде стихийного бедствия. И только избранные, вроде Александра Николаевича Гранидина, владели самым большим на те времена богатством – связями и информацией. К началу этой акции они заранее подготовились.

Сознаюсь своему читателю, когда в молодости я читала книги о гражданской войне, мне всегда было очень жалко белогвардейцев. Грубые, но справедливые красные симпатии почему-то не вызывали. Я всегда сочувствовала купцам или дворянам, лишившимся не только родины, но и всего нажитого ими имущества, экспроприированного коммуняками. И бальзамом на душу была вскользь оброненная автором фраза: «Незадолго до революционных событий он перевел за границу все свои капиталы».

Александру Николаевичу не надо было переводить капиталы. Их у него не было. Зато с перестройкой появилась реальная возможность заработать. Надо сказать, что в этом он весьма преуспел. Система рухнула, но друзья остались. Уголовный кодекс тоже остался, но на некоторые его статьи временно был объявлен мораторий, только это не афишировалось. Тот, кто об этом догадался да подсуетился, пошел в гору. Кто смел, тот и съел. Помните детский стишок: «Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер миллионер, владелец заводов, газет, пароходов…»? Ключевыми, на мой взгляд, здесь являются два слова: «бывший министр». Бывший партийный работник, бывший комсомольский работник… Другое время, другие действующие лица, иное местоположение, но суть та же.

К началу нового тысячелетия Александр Николаевич Гранидин стал одним из самых богатых и влиятельных бизнесменов страны. При взгляде на его особняк на пресловутой Рублевке Пульхерия почему-то подумала: «Папуля не отличается особой оригинальностью: высокий забор, глухие ворота – все в стиле «что хочу, то и ворочу». Эту Рублевку следовало назвать Долларовкой». Бессмысленная роскошь обстановки произвела на нее удручающее впечатление: она свидетельствовала о полном отсутствии эстетического вкуса у хозяина. Чугунные лошади, фарфоровые собаки, картины в золоченых рамах, турецкие светильники, диваны из «Икеи», занавески из синтетики. Как только Пульхерия переступила порог, у нее тут же заболела голова и появилась безумная мысль повернуться и уйти прочь. Но к ним уже спешил сам хозяин. Невысокий, коренастый, скорее даже приземистый, Александр Николаевич имел широкие плечи, широкий рот и широко расставленные бесцветные глаза. Пульхерия подумала, что он похож на жабу, хитрую и опасную. Гранидин-старший широко улыбался, обнажая в улыбке шикарные фарфоровые зубы, а глаза его, серьезные и внимательные, настороженно осматривали гостью с головы до ног.

– Очень рад с вами познакомиться, – сказал он радушным тоном.

Пульхерия не была рада знакомству, но в ответ тоже улыбнулась.

– Очень хорошо, что вы не являетесь охотницей за чужими деньгами. – Александр Николаевич сразу взял быка за рога.

– С чего вы взяли? Вдруг я искусно маскируюсь?

– Вы?! – Хозяин дома громко рассмеялся. – Вы не охотница, обычно такие женщины, как вы, являются жертвами. Любители обилия женской плоти вам, вероятно, проходу не дают?

Пульхерия поморщилась – эта тема ей не нравилась.

– Ваш сын меня стережет.

– Мой сын? – Александр Николаевич опять громко рассмеялся.

Его смех отозвался в голове Пульхерии тупой болью. Она опять поморщилась.

– Что вы все время морщитесь? – На лице Гранидина не осталось и тени улыбки.

– Голова болит.

– Герман, принеси своей подружке таблетку от головной боли, – приказным тоном сказал хозяин.

Герман тут же исчез. Слово «подружка» покоробило Пулю. «Тем самым он хотел подчеркнуть несерьезность наших с его сыном отношений или намекает на то, что не позволит им стать более серьезными, – подумала она. – А может, он просто провоцирует меня, хочет завести? В таком случае постараюсь ему не отвечать».

Вернулся Герман с таблеткой аспирина.

Входная дверь открылась, и вошел его компаньон по бизнесу Павел Медведев. Он держал под руку очаровательную женщину с фигурой, как у статуэтки, кукольным лицом и белокурыми кудряшками. Ее фиалковые глаза взирали на мир с веселым любопытством. Это была жена Павла Даша. Она понравилась Пульхерии сразу и безоговорочно. Пуля простила ей даже чрезмерное обилие бриллиантов на хрупкой фигурке. Даша и Паша оказались очень красивой парой, правда, красота Павла была несколько женственной: стройная фигура, не отягощенная мускулами, волнистые каштановые волосы до плеч, томный взгляд из-под густых ресниц, полные чувственные губы – все это Пульхерия не относила к разряду мужских достоинств, но он был весел, остроумен, хотя и несколько циничен. Пульхерия заметила, что папаша Гранидин тоже откровенно любуется парочкой.

Даша тут же взяла над Пульхерией шефство. Она подхватила ее под руку и, мило улыбаясь, дружелюбно заявила:

– Я покажу Пульхерии Афанасьевне дом.

– Если можно, то просто Пульхерии, – смущенно попросила та.

– Он тебя совершенно не стоит, – горячо прошептала Даша, без церемоний переходя на «ты».

– Кто?

– Да Герман твой! – заявила Даша, с презрением оттопыривая нижнюю губу, и, схватив Пулю за локоть, решительно повела в другую комнату. – Ты действительно хочешь осмотреть этот гроб на колесиках?

– Какой гроб?

– Да дом этот гребаный! Папаша Гранде заставил дерьмом все комнаты, а мы должны восхищаться его «тонким» вкусом. Эта деревенская роскошь действует на меня, как красная тряпка на быка. Например, за эту лошадь с крыльями старый осел заплатил сумму, равную годовому бюджету небольшой больницы.

– Это не лошадь, а Пегас, – машинально поправила Пуля.

– Тот же самый хрен, только вид с боку! Давай лучше покурим. У меня травка есть. Хочешь?

Открыв изящный золотой портсигар, полностью набитый самодельными папиросками, она прикурила от красивой золотой зажигалки и протянула портсигар Пуле.

Пульхерия отрицательно покачала головой.

– Может, ты хочешь коксу?

– Чего?

– Кокаин, экстази или что-нибудь еще? – с невинным выражением лица поинтересовалась Даша.

Пульхерия с испугом взглянула на нее.

– Да я пошутила, – рассмеялась она. – Забей и не парься. Травка – это максимум, на что я способна. Надо же как-то расслабляться. Иначе в этом паноптикуме свихнешься.

Кукла Барби оказалась девочкой испорченной и циничной. Через десять минут Пуля знала почти обо всех здешних «скелетах».

Жена Александра Николаевича умерла семь лет назад от лейкемии. Младшего сына Григория папаша слепо обожал и внушал, что ему доступна любая женщина. Он чрезмерно баловал его, исполняя все прихоти и прощая любые шалости. Гриша учился в университете и, благодаря стараниям преподавателей, с трудом переполз на третий курс. Папаша щедро оплачивал эти старания: декан факультета уже достраивал дачу и горячо благодарил судьбу за такого замечательного студента. Все свободное время, которого было намного больше всего остального, Гриша проводил, тусуясь с такими же бездельниками, как и он. Впрочем, он по-своему был добр и бескорыстен – если его это не сильно напрягало.

Германа отец в душе презирал, хотя тот был полной противоположностью брату. Окончив университет, заявил отцу, что хотел бы заниматься семейным бизнесом. Александр Николаевич отнесся скептически к этому заявлению, но работу все же предоставил. Вскоре предприятие, которым управлял Герман, прогорело. Герман играл только по правилам и слышать не хотел о пресловутых «понятиях». Он платил работникам зарплату только по ведомости, честно выплачивал налоги государству. Развалив еще пару предприятий, начисто утратил все свои идеалы и в конечном итоге оказался управляющим салона эксклюзивных автомобилей. Заместителем его Александр Николаевич назначил Павла Медведева. Работа непыльная, если учесть, что за год продавалось не более двухсот автомобилей. Да и то зачастую покупали их люди, которые хотели Гранидину-старшему оказать какую-либо услугу. Иначе говоря, через этот салон давались в завуалированном виде взятки или отмывались деньги от незаконных операций.

– Накануне дня рождения папаша Гранде намекает парочке воротил, что желал бы иметь в качестве подарка что-нибудь из новых поступлений. Иногда нам удается продать один и тот же автомобиль два, а то и три раза.

– Как это?

– Покупатели обычно не спрашивают документы. Герман и Паша заверяют их, что подарок будет вовремя доставлен по назначению. От Александра Николаевича только требуется поблагодарить дарителей, что он и делает.

– И он в курсе? – удивилась Пуля.

– Это была его идея. Папаша Гранде у нас большой затейник по части отъема денег у населения.

– Почему ты так его называешь?

– А кто же он? Папаша Гранде и есть. – Даша, понизив голос до шепота и округлив глаза, неожиданно заявила: – К твоему сведению, он уморил жену…

– Не может быть!

– Еще как может! Пожалел денег на пересадку костного мозга. «Я не могу взять деньги из оборота, мне предстоит серьезная сделка». Козел! А времени было в обрез. Но вообще-то после смерти жены он изменился в лучшую сторону. Во всяком случае, на себя любимого да на Гришеньку теперь денег не жалеет. Кстати, ты знаешь, что у твоего жениха есть шестилетняя дочь?

На этом самом интересном месте в комнату заглянул Герман и сказал, что всех зовут к столу.

В залитой светом столовой всего было слишком – еды, напитков, хрусталя, серебряных приборов. И очень досаждал Пульхерии Гриша. За ужином он сидел по правую руку и, не обращая внимания на брата, напропалую ухаживал за ней, пытаясь обольстить своим шармом. Пульхерия понимала, что он делает это лишь с одной целью: досадить Герману. Ее злила эта никчемная игра, а Германа она, похоже, совершенно не трогала. Владел всеобщим вниманием Павел Медведев. Как искушенный дипломат, он отпускал шуточки или рассказывал анекдоты. Александр Николаевич громко над ними смеялся, с умилением смотрел в сторону Гриши и совершенно не обращал внимания на старшего сына. Пульхерия понимала чувства Германа. Он наверняка ощущал себя неинтересным, нудным и скованным. Попытался рассказать анекдот, но никто, кроме Пульхерии, его не слушал. Пуля улыбалась ему, и он улыбался в ответ. Зная, что Герман чувствует себя несчастным, и желая его подбодрить, она прижалась бедром к его бедру, сжала рукой острое колено. В ответ волна дрожи прокатилась по телу Германа. С удивлением она отметила, что впервые у нее эта дрожь ответной реакции не вызвала.

После ужина мужчины закурили сигары и с пузатыми бокалами, наполненными коньяком, стоившим целое состояние, расселись по диванам. Мужской треп был совершенно неинтересен Пуле, к тому же она плохо переносила сигарный дым, но Герман посмотрел на нее умоляюще, и она вынуждена была присоединиться к мужской компании. Краем глаза Пульхерия заметила, что Даша уединилась с Гришей в углу огромной гостиной. Тот что-то самозабвенно говорил, а она с напряженным вниманием слушала, иногда кивая и хихикая. Павел с одним из гостей рассматривал гравюры на стенах гостиной. По версии Гранидина-старшего это были очень старые гравюры и он отвалил за них кучу бабок.

– Папа, ты уже решил, в каком ресторане будем отмечать твой день рождения? – спросил Герман.

Пульхерия с удивлением заметила, что голос его дрожит от волнения.

– Дорогой сынок, можешь не тратить свое красноречие, – со скептической усмешкой, искривившей лягушачий рот, – сказал Александр Николаевич, оставив без внимания вопрос. – Я прекрасно понимаю, почему ты сегодня здесь, но на этот раз я решил не помогать тебе. – Гранидин-старший с высокомерной усмешкой напомнил, что сам вырос в нищете, с невероятным упорством стремился к образованию, с таким же упорством сейчас сколачивает свое состояние. Повторяя избитые истины типа «похвально стоять на собственных ногах» или «в твоем возрасте Гайдар уже полком командовал», он напомнил Герману, что без его помощи даже такое мизерное дело, как автомобильный салон, давно бы уже развалилось. Пора понять, что нельзя бесконечно сидеть у отца на шее.

Пульхерия слушала Александра Николаевича с нараставшим недовольством, что очевидно отразилось на ее лице.

– Вы кто по специальности, уважаемая Пульхерия Афанасьевна? – неожиданно переключил он свое внимание на нее.

– Бухгалтер.

– Вот, Герман, предлагаю взять Пульхерию Афанасьевну к себе главным бухгалтером. Может, она подскажет, как минимизировать расходы и максимизировать доходы.

– У меня уже есть работа, Александр Николаевич. Я сюда не за этим пришла.

– Интересно, зачем же вы пришли? – расплылся в ехидной улыбке Гранидин, но глаза его оставались холодными.

– Вопрос риторический, к тому же бестактный, – выдержав тяжелый взгляд хозяина, ответила Пуля. – Если хотите поупражняться в риторике, давайте выберем нейтральную тему, иначе мы наговорим друг другу колкостей. Если решили отказать своему сыну, так прямо и скажите, зачем же унижать его при мне? Если вы намекаете, чтобы я на ваши деньги не рассчитывала, так мне не двадцать лет, и я давно уже в своей жизни рассчитываю только на себя. А вам, уважаемый Александр Николаевич, стоит уяснить одну простую истину: у каждого человека своя система ценностей. То, что мило и дорого для вас, может быть безразлично кому-то другому.

Пульхерия замолчала и неожиданно заметила во взгляде Гранидина коварное злорадство. До нее дошло, что этот спектакль он устроил для того, чтобы спровоцировать ее, и она, как последняя дурочка, попалась. Его напыщенная речь и маска снисходительного папаши, якобы переживающего за своего сына, были только игрой, частью какого-то темного, извращенного юмора богача. На самом деле просьбу сына он уже выполнил, но ему хотелось на глазах у нее унизить Германа, а ее саму вывернуть наизнанку. И Пуля, сама того не замечая, попалась, сыграла свою роль в его гнусном сценарии.

– Что ж, один-ноль в вашу пользу, Александр Николаевич! – Она устало махнула рукой. – Я подумаю над вашим предложением.

– А я хорошим людям плохих предложений не делаю.

– Не сомневаюсь, – усмехнулась Пульхерия.

То, что он отнес ее к разряду хороших людей, настроение не улучшило. Она понимала, слово «хороший» для Гранидина могло означать все что угодно, только не его истинный смысл. Взглянув на него, она увидела – папаша Гранде от души веселится.

– Можешь не беспокоиться, Герман, я все уладил, – сказал он миролюбиво. – В твоем салоне три человека одновременно закажут «Порш Каррера». Гришенька успешно сдал сессию и перешел на другой курс. Я решил его немного побаловать.

– Извините, Александр Николаевич… – Пульхерия изобразила на лице фальшивую улыбку. – Герман, где в этом роскошном особняке ватерклозет? Я надеюсь, у вас удобства не во дворе?

На Германа было жалко смотреть. Она схватила его под руку и потащила прочь от папочки.

– Срочно покажи мне туалет! Быстрее, быстрее… – подгоняла она его.

Наконец они остались одни.

– Ты в состоянии соображать? – с тревогой спросила она.

– Нет.

– Ну еще бы! Такую тачку подарить этому лоботрясу! Пусть он на ней себе шею свернет!

– Ты с ума сошла! – Герман вышел из ступора. – Гришенька такой бесшабашный. Ему нельзя дарить скоростной автомобиль. Это очень опасно!

– Ты серьезно? – удивилась она. – Тебя совершенно не задело то, что сказал твой папочка?

– Ну, обидно немного. Гриша младший. Его всегда баловали больше, чем меня. Я уже привык.

– Мне кажется, к такому привыкнуть невозможно. Как хорошо, что я у мамы с папой одна.

– Это все зависть! Очень плохое чувство. Грех!

– Ты мне еще про десять заповедей расскажи. Сам-то чего после папиных слов побледнел?

– Тебе показалось. – Герман покачал головой. – Пуляша, я все понял: он перед тобой выпендривался! Хороший знак!

– Что же в нем хорошего?

– Это означает, что ты ему очень понравилась. Причем понравилась настолько, что он Гришке решил такую крутую тачку подарить. В виде компенсации.

– Он меня с машиной сравнил?

– Машина для него – символ высшего качества. Он тебя сравнил с символом высшего качества. Нет, ты ошибаешься, Пуляша! Один-ноль в нашу пользу! – торжествующе воскликнул Герман.

– Как все сложно! – тяжело вздохнула она.

– С моим папой всегда так. Привыкай.

Пульхерия скептически подняла брови:

– Я рада, что ты рад. Это главное.

Когда они вернулись в гостиную, к ней подошла Даша и с улыбкой триумфатора помахала стодолларовой купюрой.

– Мы с Гришкой поспорили, что папаша Гранде откажется помогать Герману. Я утверждала, что при тебе он ему не откажет. И выиграла.

– Да, изучила ты его хорошо.

– Всего лишь женская интуиция.

К ним подошел Гриша.

– Что вам подсказала женская интуиция? – с любопытством спросил он.

– Отвали, – пренебрежительно сказала Пуля.

Даша прищурила свои огромные глаза и с интересом взглянула на нее: даже она не позволяла себе грубить младшему сыну бизнесмена Гранидина. А Гриша лишь самодовольно ухмыльнулся.

– Предменструальный синдром? – проявил он свою осведомленность в женской физиологии.

– Климакс, – вяло огрызнулась Пульхерия.

– Что-то он у вас больно ранний, Пульхерия Афанасьевна.

– Спасибо за комплимент, хотя и весьма сомнительный. Забей. Будем считать, что у меня просто плохое настроение.

– Кто же вам его испортил?

– Твой папочка очень постарался.

– Неужели вас так легко вывести из равновесия?

– Вы с Александром Николаевичем способны вывести из равновесия даже бревно.

– Да, я весь в папочку, – снова самодовольно ухмыльнулся Гришенька, – тоже люблю экспериментировать.

– Смотри, однажды под это бревно попадешь и оно тебя раздавит.

– Лучше умереть под бревном, чем на бревне.

– Чем же лучше? Если исключить сексуальную составляющую, а эту сторону я с тобой принципиально не обсуждаю, ты мне в сыновья годишься, не вижу особой разницы, – усмехнулась Пульхерия.

– В нюансах, Пульхерия Афанасьевна, в нюансах. – Голос Гриши стал бархатным, а глазки как-то по-особенному заблестели. – Умереть под бревном означает стать жертвой обстоятельств, а на бревне… – Он запнулся, подыскивая подходящие случаю слова.

– Ну? Все? Словарный запас иссяк? – насмешливо спросила Пуля. – Малыш, в твоем возрасте надо книжки умные читать, а не глянец листать. Ты сам-то хоть понимаешь, что несешь околесицу?

– Понимаю, – неожиданно согласился Гриша и лучезарно улыбнулся. – Я больше не буду!

– Не зарекайся, – тяжело вздохнула Пульхерия, – будешь, еще как будешь.

Остаток вечера она провела в унынии. Пуля понимала, что если выйдет замуж за Германа, будет еще огромное количество таких вечеров, на которых ей придется чувствовать себя идиоткой. Это называется «ужин с придурком», придурку здесь отводится роль клоуна, над ним потешаются, без него всем скучно. Надо встать и уйти, пусть они сами друг над другом издеваются. Подошел Герман, взял руку и прижал к губам.

– Спасибо тебе, – с нежностью прошептал он, глядя ей в глаза.

Пульхерия не стала уточнять за что, но поняла – порвать с ним она не сможет. Из жалости. По крайней мере, сейчас. Подумала: «Что ж, посмотрим, на сколько меня хватит». Много раз потом, анализируя происходящее, она ругала себя за нерешительность: если бы тогда ушла, все сложилось бы иначе.

К счастью, Александр Николаевич рано ложился спать и вечер, показавшийся Пульхерии бесконечным, закончился в половине одиннадцатого. По дороге Герман держался молодцом. Даже виду не подал, что отец его обидел, фамильная гордость не позволила. Паша с Дашей собирались заехать к Герману, но Даша вдруг заявила, что у нее болит голова. Чтобы добиться своего, она была не слишком оригинальна. Зачем напрягать такую хорошенькую головку, придумывать что-то новое, если можно воспользоваться старым проверенным способом. Паша был с женой сама нежность.

– Бедняжка, надо срочно в постельку! Здоровье – дело святое.

– Павлик, не в этом дело. Папаша Гранде меня утомляет…

Высадив чету Медведевых, Герман с такой мольбой взглянул на Пулю, что у нее не осталось никакого сомнения в том, где ей предстоит провести ночь.

Глава 4 Шутка, которую неправильно поняли

Утром, поставив поднос с завтраком перед Пульхерией, Герман заявил:

– Как ты думаешь, тебе не пора перевезти вещи ко мне?

– Терпеть не могу туда-сюда с вещами мотаться, – недовольно пробурчала она и тут же пожалела. С лицом обиженного ребенка Герман, опустив плечи, вышел из комнаты.

Яростно намазывая джемом хрустящий тост, Пульхерия рассерженно думала: «Черт побери, ничего нельзя сказать, он тут же обижается. Мне что, теперь каждое слово фильтровать придется? Послал бог любовничка!»

Неожиданно Герман вернулся.

– Я забыл, что ты любишь кофе с молоком. – С лучезарной улыбкой он протянул молочник.

Но Пуля на него сердилась:

– Еще раз надуешься из-за пустяка, больше никогда меня не увидишь! Понятно?

Герман кивнул.

– Мне не шестнадцать лет. Хотелось бы напомнить, что у меня внуку уже три года. Отношения по схеме «горько поссорились – сладко помирились» мне сильно действуют на нервы. К тому же закатывание сцен – это прерогатива женщины, а не мужика.

– Я все понял, – смиренным тоном сказал Герман.

– Кстати, о маленьких детях. Даша вчера мне сказала то, что я должна была в первую очередь услышать от тебя. – Пульхерия оторвала глаза от тоста и в упор взглянула на Германа. Он отрешенно смотрел в окно и с ответом не спешил.

Пауза затягивалась.

– Ау, Герман! Ты где?

– Здесь.

– Я все еще жду ответа. Что это за тайны мадридского двора? Почему о том, что у тебя есть ребенок, я узнаю от посторонних людей?

– А что это меняет?

Пульхерия чуть тостом не подавилась.

– Не фига себе заявление! Про папашу бизнесмена ты мне в первый же день знакомства объявил, а в том, что у тебя есть ребенок, даже под пытками признаваться не хочешь! Где логика? – возмущенно проговорила она. Отставив поднос в сторону, вскочила с кровати и начала одеваться.

– Ты куда? – забеспокоился Герман. – Нам в салон еще рано.

– В какой салон?

– Я покажу тебе новое место работы.

– Работы?!

– Папа велел тебя взять главным бухгалтером…

– Насколько я поняла, это была всего лишь шутка.

– Папочка такими вещами не шутит.

– А мое мнение здесь кого-то интересует?

– От выгодных предложений не отказываются, – сказал Герман значительно.

– У меня уже есть работа, которая меня устраивает!

– Пуляша! Ты не понимаешь! Тебе сделано предложение, от которого нельзя отказываться!

Пульхерия остановилась, словно наткнулась на невидимое препятствие.

– Почему?

– Потому что его сделал мой папа, – терпеливо объяснил Герман. – Он не выносит отказов.

– Почему? – тупо переспросила она.

– Тебя приняли в нашу стаю, и жить теперь ты должна по ее законам.

– Не желаю жить ни в каких стаях, и я никому ничего не должна, – с мрачным упорством сопротивлялась Пуля.

– Ты все правильно говоришь, но мой папа…

– Что ты пристал ко мне со своим папой!

Пульхерия со злостью швырнула в Германа туфлю. Он увернулся, и она беспрепятственно вылетела в открытое окно. Пуля не тронулась с места, а Герман перегнулся через подоконник, пытаясь рассмотреть, куда она упала. Ей безумно захотелось двинуть ногой по его тощей заднице, чтобы он отправился следом за туфлей.

– Что будет, если я откажусь от его предложения?

– Ничего особенного. Его подручные позвонят твоему начальнику и потребуют, чтобы тебя уволили.

Герман кому-то радостно помахал рукой и отвернулся от окна.

– Со своим шефом я работаю уже семь лет. Чихать он хотел на твоего папочку.

– Тогда ему дадут понять, что он может потерять все.

– Найду другую работу.

– Не найдешь.

– Слушай, мне становится страшно. Неужели Александр Николаевич такой мелочный? Ему не все равно, где я работаю?

– Нет, не все равно. Ты часть нашей стаи.

– Слушай, Киплинг, ты меня достал со своей стаей! Я сейчас отправлюсь к твоему папочке и поговорю с ним по душам.

– Он в Лондоне.

– Понятно, на прием надо записываться заранее. Ну так запиши меня. – Она обреченно махнула рукой и уселась на кровать.

Дверь распахнулась. Оставаясь в дверном проеме, лишь слегка с любопытством заглядывая в комнату, пухлая женщина в белом кружевном переднике, с простоватым круглым лицом в обрамлении химических кудряшек протянула Герману туфлю Пульхерии.

– Скажи своей подружке, чтобы она в окно баретками не швырялась. Здеся люди приличные живут. Могла кому-нибудь в голову угодить.

Пульхерия автоматически отметила про себя слова «здеся» и «баретки» и сделала вывод: домработница явно из глухой провинции ближнего зарубежья не отягощена интеллектом, вкусно готовит, любит чистоту и порядок. Лет около сорока. Обручального кольца на пальце не видно, следовательно, не замужем. Наверняка окружила Германа теплом и заботой. Судя по старательно уложенным кудряшкам, в отношении него имеет грандиозные планы, которые по понятным причинам теперь под вопросом. Кстати, мадам весьма упитанная, Герман обожает пышек, и она это не могла не почувствовать. «Для нее я конкурент, следовательно, враг, и рассчитывать на дружбу не стоит», – тоскливо подумала Пуля.

– Галина Матвеевна, знакомьтесь, пожалуйста, это Пульхерия Афанасьевна.

Галина Матвеевна обнажила в фальшивой улыбке зубы, из которых четыре верхних были золотыми.

– Ну и имечко, язык сломаешь.

– Язык сломать нельзя, он мягкий, – усмехнулась Пульхерия. – Можете звать меня просто Пуля. – И уточнила: – Не бомба и не граната, а просто Пуля.

– Да уж поняла, чай не тупая.

Домработница удалилась так же внезапно, как и появилась. По ненавистному взгляду, который она на прощание кинула, Пульхерия поняла, что попала в точку – дружбы не будет.

– Не обращай внимания. – Герман присел рядом и обнял ее за плечи. – Она немного резковата, но ты же знаешь, как трудно сейчас найти хорошую домработницу.

– Откуда же мне это знать? – с иронией спросила Пуля.

– Нам пора. – Он сделал вид, что иронии не заметил.

Неожиданно Пуля поймала себя на мысли: про свою дочь он так ничего и не рассказал.

– Я пойду, но только при условии, что ты мне расскажешь о своей дочери.

Герман вздохнул, словно примиряясь с неизбежным.

– Ей шесть лет. Зовут Катя. Тебя ведь больше интересует ее мать?

– И она тоже.

– Ее мать погибла. Попала в автомобильную аварию. Мы с ней не были женаты. О том, что у меня есть дочь, я не знал. Оля была моей однокурсницей. На какой-то вечеринке я напился… Ну и… Как обычно это бывает. Я сказал, что не люблю ее и шантажировать своей беременностью не советую. Она обещала сделать аборт, но слова не сдержала, ребенка оставила. О Кате я узнал только перед смертью Оли. Она просила о ней позаботиться. Вот и все. История банальная.

– Интересно, как к этому отнесся твой папочка? Впрочем, молчи. Я сама скажу. Человек он деловой, следовательно, для начала заставил тебя сделать генетический анализ, затем долго раздумывал, испытывая твое терпение, потом при всех унизил, поиздевался вволю, вытер об тебя ноги и после этого поднял, слегка отряхнул и прижал к своему любящему сердцу. Зато твоя дочь живет теперь в золотой клетке, дедушка ее балует, носится с ней как с писаной торбой. В конечном итоге, вырастит из нее законченную эгоистку, вроде Гришеньки. Кстати, где она сейчас?

Герман смотрел с изумлением.

– Откуда ты все это знаешь? – наконец спросил он.

– Я что, Америку открыла или собаку Бас-кервиллей нашла? Чему ты удивляешься? Мне только одно не понятно, почему ты меня с ней до сих пор не познакомил?

– Я собирался это сделать после свадьбы. Катя очень тяжело перенесла смерть матери. Она к тебе привяжется, а вдруг у нас с тобой ничего не сложится… Не хочу причинять ей лишние страдания.

– От жизни ты ее все равно не убережешь, – заметила Пульхерия, но Герман продолжал говорить, словно не слыша:

– Иногда мне кажется, что я сплю. Открою глаза и пойму, что ты – плод моего воображения. Ты слишком хороша для меня.

– Ой, только вот не надо этого: «слишком хороша». Я не понимаю, как можно быть слишком хорошей или слишком плохой. Мы все разные. Сегодня у тебя хорошее настроение и я для тебя – хорошая. А завтра ты меня разлюбишь, и я сразу стану плохой. Все в этом мире относительно, именно двойственность делает его привлекательным, интересным. Благодаря папе у тебя заниженная самооценка. Пора начинать относиться к себе с уважением. Так ты скажешь мне, где сейчас Катя?

– У Олиных родителей. Она у них часто гостит, папе это не нравится, а я не препятствую.

– Ну и правильно. Хоть в чем-то с ним не соглашаешься, значит, ты небезнадежен.

Прошло несколько месяцев. Пульхерия окончательно переселилась к Герману, познакомилась с Катей, очаровательной девочкой, непоседливой и любознательной. Она совершенно не походила на отца, но в ней угадывалось сходство с Александром Николаевичем, что, несомненно, очень ему льстило. Катя была несколько крупновата для своих лет, по своему умственному развитию также опережала своих сверстников, поэтому было решено отдать ее в школу на год раньше.

Когда она впервые увидела Пульхерию, то некоторое время рассматривала ее своими огромными цвета спелой вишни глазами, потом доверчиво прижалась и с детской непосредственностью спросила:

– Теперь ты будешь моей новой мамой?

Пульхерия решила, что этому научил ее Герман, поэтому сдержанно ответила:

– Я постараюсь ее заменить.

Она погладила девочку по шелковистым каштановым волосам, которые пахли детством и травяным шампунем.

Работы в салоне оказалась мало: по документам машин продавалось ровно столько, чтобы прибыли хватило на зарплату, аренду, хозяйственные расходы и налоги. Большая часть сделок осуществлялась, как говорится, «мимо дома с песнями». Пульхерию это вовсе не удивляло: по этой схеме существовала вся страна, начиная от мелких предпринимателей и заканчивая большими заводами. Теневая экономика процветала. Люди жили одним днем и радовались деньгам в конвертах, за которые они нигде не расписывались, совершенно не понимая, что обворовывают, в конечном итоге, сами себя. С «черных» денег не платятся налоги, ими распоряжаются только владельцы фирм и предприятий. Сколько они положат себе в карман, сколько в конверт наемному работнику, проконтролировать нельзя. Черные деньги не учитываются при оплате больничных листов, отпусков и выходных пособий, они не влияют на размер пенсий. Мощная теневая экономика свидетельствует о том, что люди не уверены в завтрашнем дне и не доверяют своему правительству.

Документы фирмы, которой владел Герман, были не совсем в порядке. Пуля быстро разобралась что к чему и привела все в надлежащий вид. Это заняло у нее меньше двух недель. В дальнейшем достаточно было пару раз в неделю появляться в салоне на несколько часов. У нее появилось много свободного времени. Ей действовало на нервы то, что приходилось вести светскую жизнь, в особенности посещать ужины у Александра Николаевича. Общение с бизнесменом особой радости не приносило, но больше всех ее доставал Гриша. Она пробовала быть с ним и грубой, и циничной, и хамила, как торговка на базаре, чего никто не позволял себе в общении с сыном олигарха, но его это только забавляло, и он лип к ней, словно муха к дыне. Гришу привлекала намеренная грубость Пульхерии, с ней было интересно, в ней он чувствовал достойного противника. Папа внушал ему, что жизнь – это агрессивная среда, все люди – враги, людей надо использовать, иначе они используют тебя. А на самом деле оказывалось, что все ему улыбаются, во всем с ним соглашаются, ни в чем не перечат, как маленькие щенки, с готовностью переворачиваются на спинку, чтобы он почесал им животик. Пульхерия не такая. Она настоящая. Ненавидит его и совершенно этого не скрывает. А ему хотелось, чтобы она стала ему другом.

Глава 5 Визит в прошлое

Пульхерия удивлялась своему спокойствию. Много раз она представляла свою встречу с Никитой Назаровым. Сердце ее при этом сладко замирало и падало куда-то вниз. И вот эта встреча, наконец, произошла. И что же? Никакой дрожи в коленках, никакого головокружения от избытка чувств, никакого замирания сердца. «Ну и прекрасно! Я окончательно избавилась от своей любви к этому человеку», – сказала она себе. Но ошибалась. Просто реакция ее души на нечто далеко спрятанное немного запоздала. Она сказала Герману, что хочет пройтись по магазинам, а сама направилась в гостиницу, где жил Никита. Пуля знала, что поступает неразумно, ей даже не слишком хотелось его видеть. Просто надо было сделать что-то, что не имело ничего общего с семейством Гранидиных и явно не понравилось бы папаше Гранде.

До гостиницы она добиралась на метро. В холле первого этажа, минуя стойку размещения, сразу направилась к лифтам. Поднявшись на третий этаж, долго шла по длинному унылому коридору, такому длинному, что казалось, ему нет конца. Возле двери с номером 320 она остановилась, чтобы перевести дух. Неожиданно дверь приоткрылась.

– Отстань от меня! Ты достал меня своим занудством, придурок долбаный!

– Куда ты собралась? – услышала она голос Никиты.

– Я не обязана перед тобой отчитываться, ты мне не муж!

Женский голос с небольшой хрипотцой принадлежал молодой особе лет двадцати, обладающей внешностью секс-бомбы. Тонкая талия, высокая грудь, стройные ножки, грива черных как смоль волос. Лицо ее было не менее совершенным: маленький вздернутый носик, пухлые чувственные губы, огромные зеленые глаза под аккуратно очерченными бровями. В обычное время эта женщина походила бы на ласкового котенка, мягкого и пушистого. Но в настоящий момент в дверном проеме предстала дикая, разъяренная кошка. На девушке были джинсы, едва прикрывавшие пупок. Оба уха – в маленьких колечках, не меньше десятка на каждом, даже из пупка выглядывало кольцо с синим камнем. Коротенькая маечка обтягивала налитую грудь, казалось, что она вот-вот лопнет по швам. На шее – немыслимое количество бижутерии, больше, чем гирлянд на новогодней елке. Пульхерия ничего не имела против пирсинга, но здесь всего было с излишком – и красоты, и украшений, и дырок на теле.

– Ты к кому?

– Мне нужен Никита.

– Назаров, к тебе тетка какая-то пришла, – небрежно бросила дива через плечо и выплыла из номера.

Пульхерия не удержалась и посмотрела ей в след. В коридоре никого не было, но передвигалась она так, словно шла перед публикой по подиуму. Обтянутые джинсами ягодицы выразительно покачивались в такт движению. Пуля, как завороженная, смотрела на красотку, не в силах оторвать взгляд, пока над ухом не раздалось деликатное покашливание. Назаров вышел в коридор и тоже смотрел вслед девушке. Так они и стояли, как два остолопа, не в силах отвести взгляд от ее прелестей, пока она не скрылась за поворотом.

– Это Виктория, – сказал он. – Моя…

– Можешь не уточнять, – прервала его Пульхерия. – Я войду?

– Конечно! – Назаров засуетился, пропуская ее вперед.

Номер был крошечный. Две кровати, две тумбочки, небольшой комод, на котором стоял маленький телевизор, журнальный столик и вышедшее из моды кресло рядом с ним. В комнате царил беспорядок, все было завалено женскими вещами. Никита быстро освободил кресло и предложил его Пульхерии. Только сейчас она заметила, что выглядит он неважно: нездоровая бледность, темные круги под глазами, лихорадочный взгляд.

– Тебе, кажется, нехорошо? – с тревогой спросила она.

– Так, небольшая простуда. Мне уже намного лучше. Хочешь кофе?

– Было бы неплохо, – ответила Пульхерия, – я принесла пирожные, твои любимые эклеры с шоколадным кремом.

Назаров налил воду из-под крана в маленький дорожный чайник. Когда он закипел, насыпал в кружки дешевый кофе из жестяной банки.

– Я знаю, ты его терпеть не можешь, но у меня другого нет, – извиняющимся тоном сказал он.

– Мне чуть-чуть. Ты ешь, пирожные свежие.

Она встала, подошла к окну и стала смотреть на дорогу. Машины двигались медленно, прижавшись друг к другу почти вплотную. Пуля обернулась и увидела, что Назаров поглощает пирожные с жадностью, роняя крошки себе на грудь. Она деликатно отвела глаза.

– Расскажи о себе, – попросил Никита. – Марина сказала, что ты выходишь замуж. Кто он?

Она прекрасно понимала, что этот интерес – просто дань вежливости, не более. В его серых глазах не было заметно ни удивления, ни удовольствия при виде ее. Никита говорил с ней, как с обычной знакомой, а не бывшей возлюбленной.

– Ты его уже видел, – без эмоций ответила она, отошла от окна и уселась в кресло.

Назаров съел половину пирожных и с напряжением смотрел на оставшиеся, не решаясь к ним прикоснуться.

– Доедай. Ты же знаешь, что по утрам я ничего не ем.

– Эти я Вике оставлю.

– Я их тебе принесла, а не Вике. Ешь! – приказным тоном потребовала Пуля.

Назарова долго уговаривать не пришлось. Она с жалостью смотрела на него.

– Ты долго пробудешь в Москве?

– Гостиница оплачена до конца недели.

– А потом?

– Не знаю.

– Ты ее любишь?

– Не знаю.

– Для тебя она идеальная альтернатива мне?

– Пульхерия, не надо. – Никита умоляюще взглянул на нее. – На самом деле она неплохая. Только очень хочет выйти замуж за олигарха. Она прямо бредит бриллиантами, яхтами и домом на Рублевке. Заставила меня поселиться в этом отеле, а денег хватило только на самый дешевый номер. Все дни проводит в баре, идет с утра, как на работу, возвращается поздно ночью, вдрызг пьяная.

– Не понимаю, ты-то ей зачем?

– Все очень просто: если она одна, тогда она самая обычная шлюха, охотница за большим карманом, а со мной – солидная дама, переживающая временную размолвку с возлюбленным. Она мне постоянно устраивает сцены на публике, думает, что я ничего не понимаю. Хотя, возможно, я все преувеличиваю. – Последние слова он произнес без особой уверенности. Пульхерия молчала, Никита продолжал: – Разумеется, мне с ней нелегко, особенно когда она очень сильно напивается. Тогда в нее словно дьявол вселяется. К счастью, такое бывает редко.

– Звучит невероятно романтично, – усмехнулась Пуля. – Как давно это продолжается? Ты ушел от меня к ней?

Пульхерия понимала, что злиться с пятилетним опозданием глупо, но тем не менее разозлилась.

– И тебя устраивают такие отношения?

– Вполне.

– А я тебя не устраивала.

– Пульхерия…

– Теперь я вижу почему. Я тебе нравилась, но чтобы меня полюбить, тебе не хватало малого: я для тебя не достаточно низко пала. Мне надо было пить, курить, устраивать пьяные скандалы. Я ведь даже ни разу не попыталась расцарапать тебе лицо. Какое кощунство: мне было с тобой настолько хорошо, что хотелось просто быть рядом, смотреть на тебя, дышать одним с тобой воздухом. Вместо того чтобы приковать тебя наручниками к батарее, я позволила тебе уйти, задав только один вопрос: «Почему?»

Лицо Никиты побледнело и осунулось. Пуля вся дрожала от желания обидеть его, отомстить – теперь, годы спустя, когда это было уже ни к чему.

– Поздравляю! Твоя жизнь удалась! – Неожиданно она перехватила его взгляд, полный тоски, и гнев ее спал, как проколотый надувной шарик. – Прости, – сказала она. – Это не мое дело. Лучше я пойду.

– Да, так будет лучше, – с покорностью кивнул Никита.

Пульхерия взглянула на него, красивого и такого чужого, недосягаемого, достала из сумочки визитку и положила на стол.

– Здесь мой мобильный телефон. Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь…

– Не понадобишься. Постараюсь обойтись без твоей помощи.

– Но если вдруг… позвони. Обещаешь?

– Ладно, – неожиданно сдался он. – Обещаю.

Они одновременно встали, она с кресла, он с кровати. Пульхерия подошла к нему, прижалась, он наклонился к ее лицу и поцеловал в губы. Этот поцелуй должен был символизировать последнее «прости», но неожиданно его губы прижались к ее губам. Пульхерию словно ударило током. Никита, обняв за талию, привлек ее к себе, и они потеряли счет времени в долгих, безумных объятиях.

Звонок мобильного телефона раздался, словно гром среди ясного неба. Они с виноватыми лицами одновременно отпрянули друг от друга, будто их застукали за чем-то неприличным. Пульхерия знала, что этот поцелуй ничего не значит, просто случайный возврат в прошлое, которого не вернешь. Но сердце у нее колотилось, ноги подкашивались. Неожиданно с ужасом она осознала, что за все время знакомства с Германом ничего подобного не было. Замерев, Никита уставился на нее своими бездонными глазами цвета холодного моря. Физические опьянение постепенно проходило, сменяясь чем-то, что сродни ненависти. Пуля хотела, чтобы он позвал ее, а она с гордостью могла бы отказаться, но Назаров молча ждал, когда она ответит по телефону.

Звонила Марина. Пуля коротко бросила в трубку: «Я перезвоню тебе через пять минут». Пока она говорила, Никита подошел к двери и распахнул ее настежь.

– Прощай, – чуть слышно сказала она.

– Прощай, – прошептал он.

Глава 6 Веселящий газ на десерт

В пятницу в ресторане гостиницы, где жил Назаров, Александр Николаевич Гранидин справлял свое шестидесятилетие. Огромный ресторан был арендован полностью. Герман с Пульхерией приехали задолго до начала торжества. Хотя были наняты распорядители, Герман предпочел проверить все сам. Он носился по залу, словно метеор, отдавал последние распоряжения охране, потом мчался на кухню и лично проверял свежесть продуктов. Прибыли журналисты. Номер одного из гламурных журналов, принадлежащих Гранидину, целиком посвящался рассказу о юбиляре, его жизненном пути сквозь тернии к звездам. Детские, школьные фотографии – это уж как водится, но основная масса материала все же должна быть об именитых гостях, роскошном убранстве ресторана и прочей мишуре.

Пуля выбрала самый дальний столик и углубилась в чтение детектива, который накануне предусмотрительно положила в сумочку. Прочитать она успела только две страницы.

– Читаешь? – услышала она укоризненный шепот жениха.

– Читаю. – Она нехотя захлопнула книгу.

– Может, есть желание мне помочь?

– Нет. Ты и сам прекрасно со всем справляешься.

– Хочу поручить тебе наблюдение за подарками. Очень ответственное дело…

– Ну уж нет! – решительно прервала она его. – Это удовольствие не для меня.

– Так разворуют же! – Герман молитвенно сложил руки и с горестной гримасой взглянул на Пульхерию. – Умоляю тебя, присмотри за ними!

– Ничего страшного! Все не разворуют.

– Ты ничего не понимаешь! Самые маленькие подарки – часы, украшения, мобильные телефоны легко спрятать в карман. Тебе просто нужно вовремя уносить их в комнату для подарков.

– С таким же успехом их и там могут стащить.

– Возле комнаты я поставил охранника.

– Пусть он и следит!

– Соблазн слишком велик.

– Тогда поставь двух охранников, пусть они друг за другом следят.

– Сговорятся.

– Ну, Герман, я тебе не завидую, тяжело жить на свете, всех подозревая. Поручи это Грише.

– Он общается с журналистами.

– Герман, извини, но я этим заниматься не буду, – решительно отказалась Пульхерия. – Без пары часов твой папочка не обеднеет.

– Придется делать все самому, – тяжело вздохнул он. – Кстати, мы сидим за столом вместе с папой.

– А мне нравится здесь. Меня никто не видит, зато я вижу всех.

– Этот столик не обслуживается, – со злорадной, как показалось Пуле, улыбкой сказал Герман.

– Так распорядись, чтобы обслужили!

– Нельзя! Требования политеса. Придется тебе, моя дорогая, потерпеть.

– Учти, Герман, мое терпение не безгранично, – мрачно пробурчала Пуля. Но жених уже исчез.

Начали прибывать первые гости. Пульхерия отложила книгу и стала с интересом наблюдать за происходящим. Кого там только не было: известные депутаты, завсегдатаи телешоу, от кулинарных до политических, несколько знаменитых певцов и актеров, незнакомые мужчины в смокингах и дамы в вечерних платьях, увешанных бриллиантами. Пульхерия читала сценарий вечера и знала, что за весьма внушительную плату пригласили знаменитого итальянского певца, творчеством которого восторгался Александр Николаевич. Певец, конечно, был пенсионного возраста и изрядно потрепан жизнью, но все еще бодр и энергичен и даже написал, вероятнее всего за кругленькую сумму, новую песню, которую обещал посвятить юбиляру, о существовании которого до этого дня даже не догадывался.

Появились Олег с Мариной. Пульхерия заметила, что она машет руками в сторону зала и что-то с возмущением говорит охранникам, и поспешила к ним. Герман не хотел вносить их в списки приглашенных, ведь они были не из их круга, но Пуля обозвала его снобом и категорично заявила – без Марины и Олега на торжество не пойдет. «Рядом с друзьями я чувствую себя увереннее», – объяснила она, и Герман нехотя уступил.

– Пуляша, смотри, кого мы встретили в вестибюле гостиницы. – Марина растолкала охранников и из их гущи буквально силой извлекла Никиту Назарова.

– Они не хотят их пускать! Пуляша, скажи им, – возбужденно тараторила Марина.

– Пульхерия Афанасьевна, нам приказано чужих не пропускать, – виновато оправдывался охранник. – Ладно бы один, но их двое.

– Двое? – удивилась она.

В этот момент появилась Виктория. Выглядела она сногсшибательно: красное шелковое платье, словно змею кожа, обтягивало безупречную фигуру девушки, в меру косметики и ни грамма бижутерии. На нее было больно смотреть, так она была хороша.

– Извините, но я здесь не распоряжаюсь, – холодно сказала Пульхерия.

– Зато я распоряжаюсь. Пропустите! – приказал охране неизвестно откуда взявшийся Гриша. – Пульхерия Афанасьевна, представьте меня своим знакомым.

Он буквально пожирал глазами Викторию, которая смотрела на него с обворожительной улыбкой, обнажив ряд безупречно белых зубов. Пульхерия нахмурила брови и знакомить их не спешила. Вика торопливо протянула узкую ладонь Грише:

– Вы, вероятно, Григорий, сын Александра Николаевича Гранидина? А я – Виктория Хромова. Мы собирались поужинать, но ресторан, к нашей досаде, закрыт на VIP-обслуживание.

Примитивная наживка была тут же простодушно проглочена Гришей. О том, что ресторан закроют для обслуживания юбилея, постояльцев гостиницы предупредили задолго до сегодняшней пятницы.

– Ах, дорогая Виктория, если вы не возражаете, для меня большая честь пригласить вас и вашего мужа на ужин.

– Вы просто ангел, Гришенька, и спасли меня от голодной смерти. – Голос Виктории убаюкивал, а взгляд гипнотизировал, подавляя Гришину волю. – Кстати, я не замужем. С Никитой мы случайно встретились в холле гостиницы. Между прочим, – Вика направила в сторону Пульхерии палец с длинным загнутым ногтем, похожим на коготь хищной птицы, – он давний друг Пульхерии Афанасьевны.

Вскоре сладкая парочка уплыла в сторону ломящихся от разнообразной закуски столов.

– Да, Назаров, подруга у тебя просто супер. Можешь с ней распроститься, – сказал Олег.

Никита пожал плечами. Вид у него был жалкий.

– Это ее звездный час, – сказала Пульхерия задумчиво. – Вы заметили, она заранее подготовилась: навела справки, выяснила кто здесь кто. Она хорошо знала, что перед ней именно Гриша. Никита, что же ты ей не помешал?

– Против стихийного бедствия я бессилен, – грустно ответил Назаров и, не дожидаясь дальнейших вопросов, тут же ушел.

Появился Герман.

– Гриша представил папе девицу в красном платье, – возбужденно сказал он. – Вы ее знаете?

– Да, это стихийное бедствие под названием Виктория Хромова, охотница за большими состояниями, – меланхолично ответила Пульхерия.

– Папа будет в ярости. Он считает, что для Гришеньки хороша только принцесса, которой в приданое дадут полкоролевства размером с небольшую европейскую страну.

– Все принцессы учтены и ни одной свободной не осталось. – Пульхерия злорадно усмехнулась. – Придется ему довольствоваться тем, что есть. Я, к примеру, тоже не принцесса.

– Но и я – не Гришенька. Папа рад от меня наконец избавиться. Я напоминаю ему маму, а он ее ненавидел. Он женился на ней, когда еще не был таким богатым, и всегда видел в ней только помеху. А она, бедная, его сильно любила. Вот моя мама верила в любовь. – Герман сжал кулаки, в глазах горел лихорадочный огонь. – Пульхерия, скажи, ты меня любишь?

Марина с Олегом тактично отвернулись. Официант принес шампанское. Пуля взяла с подноса два фужера и протянула один Герману.

– Вот, выпей шампанское и успокойся, – мягко сказала она. – Давай сейчас не будем выяснять отношения.

– Ты мне не ответила.

– Я тебя люблю, но в настоящий момент ты меня злишь. Если не прекратишь эту пытку, я повернусь и уйду.

Торжественный вечер показался Пульхерии бесконечным. Панегирики юбиляру, пьяные лобзания, бесконечные похвалы и уверения в вечной любви и искренней дружбе, шумные концертные номера, в перерывах танцы для улучшения пищеварения, сизый дым от сигарет, лезущий в нос, рот и глаза, – все, что обычно бывает и на небольших вечеринках, и на юбилеях олигархов. Единственное, что поразило ее, так это то, что Вика оказалась за одним столом с ними и сидела в непосредственной близости от Александра Николаевича. Правда, вела себя, как хорошая девочка: мало пила и много улыбалась, всем своим видом растерянного ангела показывая, что очень смущена оказанной честью и прекрасно понимает, что ничем ее не заслужила. Ее часто приглашали танцевать пьяные друзья Гранидина-старшего. Гришу это злило, но в душе он был горд, что его девушка пользуется таким бешеным успехом. Вика решительно отказывала многим, но каким-то внутренним чутьем угадывала, кому можно и уступить. Она извиняюще смотрела на настойчивого кавалера, давая понять, что здесь не распоряжается, у нее есть хозяин, который сам решает, с кем ей танцевать. Дядечки в возрасте, с солидными животами и потными лысинами, просили Гришу позволить его девушке с ними потанцевать. Гриша хмурил брови, делал вид, что с огорчением уступает. Счастливый кавалер уводил Вику в гущу беснующейся толпы, которая пыхтела, сопела, кривлялась, короче – танцевала. Но даже вдалеке от тяжелого взгляда юбиляра Вика вела себя пристойно, всем своим видом показывая, что она настоящая леди. Пульхерия внимательно наблюдала за Александром Николаевичем. Одобрительный взгляд, каким он провожал девушку, красноречиво свидетельствовал о том, что она ему понравилась.

Весь вечер Пульхерия пила коньяк и не пьянела. Вика понравилась всем, даже циничная Даша Медведева не сказала ни одной едкой реплики в ее адрес. «Вероятнее всего, не хочет огорчать юбиляра», – решила Пуля. Но и в дамской комнате она говорила о Вике только хорошее, отмечая ее безупречную фигуру, хороший вкус и умение вести себя в обществе. «Неужели они не видят, что она насквозь фальшивая?» – удивлялась про себя Пульхерия и сделала вывод – подхалимы!

– Зачем ты их сюда притащила? – выбрав подходящий момент, спросила она у Марины.

– Пуляша, а что я могла сделать? Они нас в холле словно поджидали. Эта девица налетела, точно вихрь, не дала мне даже слово сказать, – виновато объяснила она. – От Олега, ты знаешь, проку мало. Он вообще в незнакомой компании теряется, к тому же противостоять такой секс-бомбе не каждый может. – Она помолчала. – Бедняжка, тебе достанется больше всех. Получается, что это ты их познакомила, следовательно, папаша Гранидин, в случае чего, свалит всю вину на тебя.

Тут до Пульхерии наконец дошло, в каком двойственном положении она оказалась. Проницательная Марина поняла это раньше нее. Зачем она тогда потащилась в гостиницу? Ведь именно этот визит дал основание Вике так себя вести. Конечно же она во всем виновата. Александр Николаевич рано или поздно разберется, кто такая на самом деле Вика Хромова. Если при этом его любимый Гришенька пострадает, то олигарх на молекулы распылит именно ее, Пульхерию Афанасьевну Дроздовскую.

Сделав большой глоток коньяка, она взглянула на Гранидина. Тот с умилением смотрел, как танцуют Гриша и Вика. Пуля со злостью толкнула локтем в бок Германа.

– Пошли потанцуем, – с мрачной решимостью заявила она.

– Никуда мы не пойдем, – прошипел он.

– Почему? – полюбопытствовала она.

– Ты слишком много выпила.

– Они все тоже пьяные, однако им танцевать можно. Почему же мне нельзя? – возмущенно спросила она.

– Они просто танцуют, а ты собираешься выяснять отношения с девушкой моего брата.

– Как ты догадался? – изумленно спросила Пуля.

– Ты весь вечер только за ними и наблюдаешь. В мою сторону ни разу не посмотрела. Тебе есть что ей сказать?

– Есть.

– Тогда молчи. В другой раз скажешь, когда народу будет поменьше.

– Папочку не хочешь огорчать? – недобро сощурив глаза, спросила Пуля.

– Как ты догадалась? – подражая ей, изобразил изумление Герман и, не дожидаясь ответа, твердо сказал: – Не хочу! Это его праздник.

– Очень хорошо. Вам же всем будет хуже. Я бы сейчас взяла эту поганку и вырвала с корнем. Немного болезненно, зато эффективно.

– Пуляша, Гришенька сам ее выбрал. Она ему очень понравилась. От Вики и папа в восторге. Почему ты не хочешь, чтобы мой брат был счастлив?

– Я не против его счастья, но только чтобы меня потом не обвинили в его несчастье. Ты не понимаешь главного: не он Вику выбрал, а она его. Она все заранее тщательно спланировала. И меня использовала, чтобы к вашей семье поближе подобраться. Александр Николаевич это скоро поймет и тогда мне будет очень плохо.

Пульхерия налила себе еще полстакана коньяка, но поняла, что пить больше не может. Концертная программа подходила к концу. Заморский гость выполнил все условия контракта, подарил Александру Николаевичу свою новую песню, выпил с ним на брудершафт, уверил в своей искренней любви и отбыл в солнечную Италию. Гости начали понемногу разъезжаться. Пуля не могла больше следить за сладкой парочкой, так как она куда-то испарилась. Герман велел его дожидаться, а сам пошел упаковывать подарки. Как только он исчез из поля зрения, она взяла со стола нож и стала срезать шарики с колонны, которую они увивали. Шарики были красные, белые и синие. Почему-то она выбирала только синие. Просто ей так хотелось. Неожиданно почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулась и увидела Александра Николаевича.

– У вас такой тяжелый взгляд, что им можно убить, – сказала Пуля, не прекращая своего занятия. – Советую вам его зарегистрировать в качестве холодного оружия.

Олигарх не отреагировал на шутку и смотрел не мигая, лицо его оставалось неподвижным, словно маска. Он походил на памятник самому себе, важный и величественный. Пуля сосредоточенно собирала шарики в пучок. Несколько вырвались из рук и взмыли под потолок.

– Зачем они вам?

– Принесу домой, проткну и нанюхаюсь веселящего газа, – объяснила она. – Кайф хочу словить.

Левая бровь Александра Николаевича поползла вверх.

– Да, кайф! А что здесь плохого? Не надо на меня смотреть с таким осуждением. Я не наркоманка, можете не беспокоиться, честь семьи Гранидиных не пострадает.

– Не уверен. Ваше заявление заставляет меня в этом усомниться.

– Ха-ха-ха! Александр Николаевич, не смешите людей. Я уже бабушка, в моем возрасте наркоманами не становятся.

– Не исключено, что вы искусно маскировались, – заявил он надменно.

– Вы серьезно?

Пульхерия мгновенно отрезвела и ненадолго отвлеклась от своего занятия. Некоторое время, сведя брови к переносице, она вглядывалась в каменное лицо папаши Гранде. Наконец тяжело вздохнула и, словно маленькому ребенку, стала снисходительно объяснять:

– Александр Николаевич, если бы я была наркоманкой, я была бы тощей клячей, изнуренной физически и морально, с синяками под глазами и следами уколов на руках. Впрочем, меня бы уже не было, потому что наркоманы так долго не живут.

– Хорошо, тогда объясните мне, зачем вам так много шаров?

Пульхерия подумала со злостью: «Черт возьми, олигарх хренов, до чего же ты тупой! Непонятно, как с такими мозгами становятся богатыми?», а вслух сказала:

– Хочу расслабиться. Алкоголь меня не берет, почти бутылку выпила, и ни в одном глазу.

За анашу и экстази можно срок схлопотать. Как же еще бедной девушке кайф словить? Хотите, вместе словим?

И она яростно принялась втыкать нож во все шарики без разбору. Туго надутые, они лопались с громкими хлопками, похожими на звуки выстрелов. На шум прибежала охрана, следом за ней Герман. Увидев, что Пульхерия на глазах у Александра Николаевича воюет с шариками, Герман вырвал у нее нож и буквально силой потащил к выходу.

– Тебя ни на минуту нельзя оставить одну, – сердито выговаривал он. – Зачем тебе эти дурацкие шары?

Пульхерия успела захватить с собой изрядный пучок шариков и теперь крепко сжимала их веревки в левой руке, и они плыли – большое темно-синее облако.

– Завтра я пойду в парк и буду отпускать их в небо, по одному. Совсем как в детстве, – мечтательно сказала она, остановившись у выхода: большое облако не хотело пролезать в дверной проем.

– Брось ты их, – с раздражением сказал Герман, – они в машине не поместятся.

– Ни за что! – с твердым упрямством заявила Пуля. – Без шаров я никуда не пойду! Из-за них я с твоим папой повздорила. Или я, или шарики – выбирай!

Наконец, по частям, надувное облако просочилось в дверь.

– Что с тобой поделаешь? – Герман рассмеялся. – Раз уж мой папа уступил, придется и мне уступить.

– Ты думаешь, он уступил? – недоверчиво спросила Пульхерия. – Мне так не показалось.

– Не сомневайся, уступил. Но он тебе это еще припомнит. Он помнит все. «Я не злопамятный, но память у меня хорошая» – его любимая поговорка.

– Не сомневаюсь. Мне чутье подсказывает, что добром все это не кончится.

Глава 7 Медуза Горгона

Две последующие недели все разговоры сводились к обсуждению бурно развивающегося романа Вики и Гриши. Каждый вечер Герман докладывал Пульхерии, словно сводку новостей, как провела день сладкая парочка. Гришенька с Викусей были в консерватории. Гришенька с Викусей были в Третьяковской галерее. Гришенька с Викусей были на вернисаже. Они были там, они были сям. Папочке очень нравится Вика, она так благотворно влияет на мальчика.

– Гриша влюблен в эту девушку. Он переменился в лучшую сторону. Это стало заметно всем, – восторженно вещал Герман. – Я уже начал бояться, что он никого и не найдет, к тому же он живет с папой, а тот просто помешан на том, что все женщины – охотницы на чужое богатство.

– Он не далек от истины, – меланхолично заметила Пуля.

– А ты? Ты тоже охотишься за моими деньгами?

– Да откуда у тебя деньги? – рассмеялась Пульхерия. – Те жалкие крохи, что перепадают тебе от папы, в наше время богатством не считаются.

– А наследство?

– Герман, мы с твоим папой почти ровесники. Смешно в моем возрасте надеяться получить наследство от свекра, который старше всего на несколько лет. Подозреваю, что именно это обстоятельство примиряет его со мной. Он уже понял, что меркантильный интерес не является для меня определяющим. Я с тобой до тех пор, пока у меня к тебе есть чувство.

– Думаю, у Вики к Грише тоже есть чувство, – заявил вдруг Герман.

Слегка опешив от таких слов, Пульхерия молча уставилась на него, не зная как реагировать.

– Да-да! Я тоже сначала думал, что ее интересуют только деньги, но, присмотревшись поближе, понял – она совсем не такая.

– Интересно какая? – ухмыльнулась Пуля.

– Она глубже, чем кажется. А какими глазами она смотрит на Гришу! Да разве можно в нашего мальчика не влюбиться? Мы с тобой должны им помочь.

– Пожалуйста, только без меня, – испуганно замахала руками Пульхерия.

Она теперь жалела, что так и не рассказала Герману о Никите Назарове и о своем визите к нему в гостиницу, побоялась сцен ревности, обиды и непонимания. Но теперь этот абсурдный визит, так долго скрываемый, выглядел много хуже и обидел бы Германа гораздо сильнее, выложи она все сразу. И все же надо ему рассказать…

Пуля решилась. Сейчас или никогда. Она немного помедлила, собираясь с силами, но ее остановил звонок. За дверью стоял Гриша. В первый момент она его не узнала. Левый глаз заплыл, волосы взлохмачены, лицо смертельно бледное, дорогой галстук обмотан вокруг шеи так, словно Гришу пытались им задушить. От него за версту несло спиртным. Увидев брата, он истерически зарыдал и упал к нему на руки. Пульхерия помогла Герману устроить его в комнате для гостей. Бессвязный рассказ Гриши произвел удручающее впечатление.

Сначала они были в консерватории на концерте Вивальди. Нудный Вивальди очень утомил Вику, и она после концерта потащила Гришу в ночной клуб, где решила оттянуться по полной программе. Много выпила, затем раздобыла какие-то таблетки.

– Что за таблетки? – с тревогой спросил Герман.

Гришенька прикинулся оскорбленной невинностью и ответил, что понятия не имеет, какие таблетки можно раздобыть в ночном клубе. Пульхерия сделала вид, будто поверила в сказочку о невинном мальчике, даже не подозревающем, что в ночном клубе можно приобрести какие-то таблетки, с притворным удивлением всплескивала пухлыми руками и с сочувствием кивала бедняге. После клуба поехали на квартиру, в которой теперь жила Вика. В пьяном безумии она вдруг накинулась на него, словно дикая кошка. Сначала пыталась высечь, потом сделала из галстука удавку и водила, как собачку на поводке, затем пыталась придушить, твердя, что при этом он получит неземной кайф. Короче, садомазохистские игры в исполнении Вики Грише пришлись не по вкусу. Он еле от нее вырвался. Свою машину он бросил возле дома Виктории, поймал такси и отправился прямо к брату, так как странное поведение Вики его очень напугало. Но настоящий ужас он испытывал перед реакцией папы. Он даже думать боялся о возвращении в особняк, хотя и обещал отцу прибыть домой не позже полуночи.

– Если папочка узнает, он меня убьет. Герман, поговори с ним, пожалуйста.

Герман гордо расправил свою впалую грудь. Хотя Гришенька временами и донимал его, семейные ценности Гранидиных были для него святыней, и он защищал их, как отважный лев. Позвонив отцу, который еще не ложился и дошел до точки кипения, он сумел придумать убедительную причину, чтобы Гришенька остался и пожил у него несколько дней: скоро зачет по истории права, а у Германа была отличная память на имена и даты, хотя университет он закончил уже давно, все прекрасно помнил. Он обещал отцу подготовить брата к сдаче зачета.

Спать они легли далеко за полночь.

– Какое счастье, что это случилось сейчас, – заметил Герман. – Теперь мы хоть знаем, что она за штучка. А я-то, как последний дурак, мечтал, что они поженятся. Ну как бы там ни было, с Викторией Хромовой покончено раз и навсегда!

– Слава богу! – с облегчением воскликнула Пуля.

Следующие три дня Гриша под чутким руководством старшего брата вяло листал учебники. Убедившись, что его прикрывают, стал относиться к происшедшему как к необычному приключению. Втирая в баклажановую синеву вокруг глаза гепариновую мазь, он с оптимизмом вещал:

– Скажу папочке, что в темноте стукнулся о дверь. Он знает, я его никогда не обманываю.

Пульхерии тогда казалось, что все благополучно завершилось. Но это благополучие было обманчивым.

Через неделю, прогуливаясь по торговому центру, она заметила Гришу и Вику. Парочка сидела за столиком возле кафе и весело о чем-то беседовала. Тотчас на мобильном телефоне Пуля набрала номер Германа. Он не мог поверить, но все же пообещал обязательно что-нибудь предпринять. В тот же вечер Герман рассказал о крупном разговоре с братом. Гришенька признался, что совсем потерял голову от безумной любви к Вике. Она просила у него прощения, говорила, что очень хотела доставить ему неземное блаженство и несколько переусердствовала. «Нельзя же человека наказывать за любовь!» – смущенно улыбался Гриша. Однако Герман, пригрозив рассказать обо всем отцу, заставил брата дать обещание порвать с Викой.

На другой день Герман уехал в Санкт-Петербург на открытие нового салона эксклюзивных моделей автомобилей. Пульхерия осталась у него дома с Катей и Галиной Матвеевной. Надменная домработница так и не изменила своего отношения к ней. Она с молчаливым презрением выслушивала ее просьбы, исполняла их с видимой неохотой, словно была не прислугой, а хозяйкой в доме. Ее присутствие раздражало Пульхерию и действовало на нервы. Герман как-то признался, что и сам терпеть не может Галину Матвеевну, но она необычайно работоспособна, фанатично предана, прекрасно готовит и очень хорошо относится к девочке. Правда, общение с домработницей, имеющей деревенские понятия о городской жизни, не отличающей Интернет от интервью, не способствовало особенному развитию Кати, но то, что девочка будет вовремя и вкусно накормлена, чисто и аккуратно одета, об этом можно было не беспокоиться.

Дом без Германа, где царствовала Галина Матвеевна, был для Пульхерии средой враждебной. На время его отсутствия она хотела вернуться в свою старую квартиру, но этому воспротивилась Катя. Увидев, что Пуля собирает вещи, она расплакалась и стала упрашивать взять ее с собой. Пульхерии пришлось остаться. В довершение ко всему девочка простудилась. Она капризничала, отказывалась от еды и ни на минуту не отпускала от себя Пульхерию. Весь день они собирали пазлы, а вечером Катя попросила почитать книжку, и Пуля с удовольствием взяла с полки книгу о Малыше, Карлсоне и Домомучительнице. Зазвонил телефон. Чета Медведевых приглашала провести вечер с ними, но Пульхерия уже уютно устроилась с книжкой в кресле, ей совсем не хотелось его покидать. Она читала вслух, пока девочка не заснула, после чего, поправив одеяло и выключив свет, вышла из комнаты.

Мобильный телефон зазвонил, когда она, завернувшись в полотенце, вышла из душа. Голос Никиты узнала сразу. Пульхерия не была к этому готова, сердце болезненно сжалось и ухнуло куда-то вниз.

– Пульхерия Афанасьевна, извините за столь поздний звонок.

– Менее официально можно?

– Можно. Я не стал бы тебя беспокоить, если бы не знал, что ты одна. Мне Вика сказала…

Голос разума тут же встрепенулся: «Не будь дурой, не вздумай купиться на это. Ты для него ничего не значишь. Более того, он тебя погубит. Они с Викой сговорились разрушить твою жизнь». Пульхерия приказала этому голосу заткнуться.

– Она тебя не обманула. Герман уехал на несколько дней в Питер.

– Можно я зайду на минутку? Мне очень нужно поговорить с тобой. Кое-что случилось…

– Разумеется. Седьмой этаж. Набери на кодовом замке номер квартиры, я тебе открою. В дверь не звони, она будет не заперта.

Говоря это, Пульхерия понимала, что предает себя, Германа, свою новую жизнь, но тут же стала искать оправдание. Она не собирается с ним ложиться в постель. Что плохого в том, что выслушает его? Никита нуждается в помощи. К тому же она сама просила звонить…

Сбросив полотенце, надела шелковую ночную рубашку цвета черного жемчуга, поверх – темно-синий халат, тоже шелковый, с драконом на спине. Никаких платьев или вечерних туалетов: она готовилась ложиться спать и не собирается переодеваться для кого-то. Конечно же она немного лукавила перед самой собой: это была ее лучшая ночная рубашка и ее лучший халат. Пульхерия взглянула на себя в зеркало.

– Шлюха, – равнодушно вынесла она себе приговор, – самая обыкновенная шлюха, которая собирается обмануть любящего жениха с мужчиной, которому совершенно безразлично, жива ты или умерла.

Подойдя к входной двери, постояла, прислушиваясь. Загудел лифт, и рука машинально потянулась к замку. Гудение прекратилось. Она выглянула в коридор. Пусто. «Совсем рехнулась, старая дура, – разозлилась она на себя, – Назаров должен сначала позвонить в домофон, а уж потом зайти в лифт. Да и консьерж к лифтам без предварительного звонка не пустит».

Пуля стояла и смотрела, не отрываясь, на трубку домофона, но он молчал, зато зазвонил мобильный.

– Я возле подъезда.

Через пять минут он уже входил в квартиру. В руках у него была дорожная сумка.

– Консьержа на месте не было. Никто не знает, что я входил.

Выглядел он ужасно. Она взяла у него сумку и помогла снять куртку. Все это торопливо засунула в стенной шкаф. Взяв за руку, повела в гостиную. Рука была ледяной и дрожала. Плеснув в стакан коньяку, протянула Назарову. Молча выпив, он поставил стакан на столик.

– Может быть, ты голоден? – участливо спросила Пуля. – Думаю, горячий чай тебе не повредит.

Но Никита жестом остановил ее.

– Нет, не беспокойся, пожалуйста. Я ненадолго. Извини меня за причиненное неудобство.

– Да хватит тебе извиняться! Если бы мне было неудобно, я бы так и сказала. Ты же меня знаешь.

– Знаю, – словно эхо отозвался Никита. – Ты не могла бы мне одолжить немного денег? Мне надо на билет до Питера. – На лице Никиты появилась кривая усмешка. – Сегодня вечером моя подруга окончательно порвала со мной без объяснения причин.

– Можно подумать, тебе неизвестны причины. Впрочем, этого следовало ожидать. Удивляюсь, почему она не сделала этого раньше.

– У меня были деньги. А теперь они полностью закончились. К тому же мне пришлось покинуть номер в общежитии, который я снимал. Заплатить за дальнейшее проживание нечем.

– Ты хочешь сказать, что она оставила тебя без копейки?

Назаров кивнул. Пульхерия разозлилась.

– И ты покорно позволил унизить себя и очистить карманы?

Никита не ответил. Она взяла бутылку, налила полстакана янтарной жидкости и залпом осушила его. Горячий комок достиг желудка, согревая и успокаивая. Последние чувства уступали место равнодушию. Между ними все давно кончено, все перегорело и ничего не осталось – ни плохого, ни хорошего.

– Хочешь еще? – Она показала глазами на коньяк. – Дорогой. Герман любит дорогие напитки. Сноб хренов.

Словно раздумывая, Никита смотрел на коньяк и не говорил ни да ни нет. Пуля взяла пустой стакан и наполнила его почти доверху. Назаров стал пить не торопясь, маленькими глотками.

– И папочка его сноб, и братец тоже. Изображают из себя аристократов, а сами не знают, чем вилка для рыбы отличается от вилки для мяса.

– Пуляша, мне не нужно твое сочувствие. Я вполне адекватен и прекрасно осознаю свое положение.

В его тоне не было ни малейшего упрека. Только тупое отчаяние под маской деланной иронии. Прекрасно понимая, что все это бесполезно, Пуля не слишком уверенно произнесла:

– Она никогда не сможет женить его на себе.

– Ты не знаешь Вику. Если она поставила перед собой цель, попрет к ней как танк. Ничто ее не остановит. Хотела найти богатого наследника – и нашла. Лично я свою миссию выполнил. Мне надо было уехать сразу после юбилея.

– Так что же ты не уехал?

– Не знаю. – Никита пожал плечами. – Вероятно, надеялся, что у нее ничего не получится.

– Теперь ты думаешь иначе?

– Не важно, что я думаю, главное, что сегодня она пришла ко мне, молча обыскала мои вещи, забрала последние деньги, даже мелочь выгребла из карманов, сказала, что между нами все кончено, и ушла. – Никита деланно засмеялся. – У меня нет денег даже на метро. До твоего дома я шел пешком.

Он рухнул в кресло. Профиль его вдруг заострился. Он стал похож на большую нахохлившуюся птицу, приготовившуюся к неизбежной смерти. Пульхерия поежилась. Ей невыносимо было глядеть на него, вернее, на то, что от него осталось.

– Тебе срочно надо что-нибудь съесть.

Не дожидаясь ответа, она сбежала на кухню. Пока заваривала чай, резала хлеб, выкладывала на тарелку содержимое множества кастрюлек и плошек: холодные котлеты, куриные ножки, тефтели, блинчики с мясом, ее мучило видение, как Никита, одинокий, отвергнутый любимой женщиной, бредет по холодной, сырой Москве с дорожной сумкой в руке. Она неожиданно вспомнила, что он из деликатности не стал звонить в домофон, чтобы громкий сигнал никого не потревожил. Пульхерия медлила и не спешила возвращаться в комнату. Все эти годы она мечтала о мести Назарову за то, что он бросил ее когда-то. Очень хотелось, чтобы он испытал все то, что тогда пережила она. И вот теперь, когда ее мечта осуществилась, причем косвенно она была к этому причастна, вид поверженного кумира ее не радовал. Ей было больно видеть его таким.

Вернуться в комнату все же пришлось.

Никита уже взял себя в руки. И даже мило улыбнулся, принимая у нее поднос. Он старался есть неторопливо, но было заметно, что он очень голоден. От коньяка и еды щеки его порозовели, в глазах появился блеск. Он вновь стал походить на того мужчину, которого она любила когда-то. Или продолжает любить? Но этот вопрос Пуля боялась себе задавать, особенно сейчас.

Прошло уже довольно много времени, голос разума напомнил Пульхерии, что она в опасности. Она не слушала его.

Неожиданно, сонно щурясь, в комнату вошла Катя. В руках у нее была книжка. Пульхерия растерялась. Но Катю присутствие постороннего мужчины не смутило. Подойдя к нему, она задала бесхитростный вопрос:

– Ты кто?

– Никита Назаров.

– Ты хороший?

– Хороший.

– Тогда почитай мне книжку. Мне обычно папа или Пуля читают, но папа в командировке, а Пуля мне сегодня уже читала. – И тут же простодушно спросила: – У тебя дети есть?

– Нет.

– Хочешь, чтобы были?

– Хочу, – ответил в конец обалдевший Никита.

– Тогда тебе надо срочно жениться, – серьезно посоветовала девочка. – Вот Пуля скоро женится на папе и станет моей мамой. Ну, чего же ты ждешь?

– А что надо? – недоуменно спросил Назаров, растерявшийся от непосредственности Кати.

– Пойдем мне книжку читать. Я лягу в кровать, закрою глазки и буду тебя слушать. Ты можешь отказаться. Но тогда мне придется включить телевизор и смотреть фильм для взрослых. Папа меня за это ругает. Я лучше тебя послушаю.

Катя взяла Никиту за руку и повела за собой. Пока он отсутствовал, Пульхерия размышляла о том, что, познакомив Назарова с Катей, она совершила наихудшее предательство в отношении Германа. С упоением мазохистки она топтала свою истерзанную душу, обзывала себя последними словами, но ничего поделать с собой уже не могла. Это было какое-то наваждение.

Минут через двадцать вернулся Никита.

– Пульхерия, так ты дашь мне денег?

– Конечно, дам. Но куда ты поедешь среди ночи?

– На вокзал. Там как-нибудь перекантуюсь до утра.

Она налила еще коньяку.

– У меня есть предложение лучше, я могу дать тебе ключи от своей квартиры. Она все равно пустует.

Достав из сумочки ключи, подошла почти вплотную к Никите и вложила их ему в руку. Отстраниться она не успела. Он обнял ее и поцеловал. Поцелуй был настойчивым и долгим. Пуля не собиралась сопротивляться. Они упали на диван, прижимаясь друг к другу телами, еливаясь воедино. Все ее страхи и угрызения совести исчезли, лишь одно огромное желание владело ею. Тело взяло верх над разумом, и сразу вся ее новая жизнь, Герман, его семья показались жалким подобием настоящей жизни, которым она пыталась заполнить свою опустошенную душу. И тут в комнате раздалось покашливание. Легкое, но настойчивое, оно заставило Пульхерию похолодеть. Вот раздалось снова, но уже громче, требовательнее. Она отшатнулась от Никиты, словно ее наотмашь ударили по лицу. Прямо над ними стояла Галина Матвеевна собственной персоной. Махровый халат в полосочку, бигуди на выцветших волосах, на ногах тапочки в виде собачьих морд, вполне симпатичных и добродушных, но не такой была их хозяйка.

– Прошу прощения, я даже не предполагала, что такое возможно в этом доме… У меня просто нет слов… – Она подняла глаза к потолку и запнулась, очевидно пытаясь именно там найти эти слова.

Пульхерия молчала и напряженно соображала, чем сейчас в нее запустит. Но обошлось без рукоприкладства. Галина Матвеевна резко развернулась и опрометью кинулась из комнаты.

Никита и Пульхерия долго сидели, не говоря ни слова. Наконец он встал и охрипшим голосом прошептал:

– Проводи меня, пожалуйста.

Она достала деньги, пересчитала и протянула Никите.

– Надеюсь, адрес ты помнишь?

Никита кивнул.

– Думаешь, она все расскажет Герману? – тихо спросил он.

– Не знаю. Скорее всего, да. Покрывать меня ей резону нет.

– Мне очень жаль.

Они прошли в прихожую. Никита распахнул входную дверь. Пульхерия достала из шкафа его куртку и сумку. Она смотрела на него и вдруг поймала себя на мысли, что хочет, чтобы он поскорее ушел, и когда двери лифта закрылись, с облегчением захлопнула дверь.

Два стакана с коньяком все еще стояли на столе. Быстро опустошив оба, Пуля решительно направилась в комнату Галины Матвеевны. Старуха сидела на кровати и втирала в кожу лица дорогой французский крем.

– Я хочу вам объяснить… – начала Пуля свои оправдания.

– Извините, но мое положение домработницы не позволяет требовать от вас, моей хозяйки, каких-то объяснений, – ледяным тоном прервала она ее.

– Это мой давний приятель. У него неприятности, – пыталась неуклюже продолжать Пульхерия.

– Ах, оставьте, дорогуша, эти ваши подробности, – замахала руками, словно птица крыльями, Галина Матвеевна. – Я достаточно насмотрелась на эти ваши утешения. – К ледяным интонациям она добавила немного яду.

Пуля поняла, что все бесполезно. Тем не менее начала снова:

– Не трудитесь передавать Герману, я все ему сама расскажу. Да, собственно, и рассказывать-то нечего. Между нами, кроме поцелуя, ничего не было, вы же сами видели.

– Не уверена, что я видела начало. Это могло быть и окончанием оргии. Я могла застать вас, когда ваш любовник уже собирался уходить, – с подлой усмешкой заявила старуха.

У Пули даже дыхание перехватило от такой неслыханной наглости. Она глотнула воздуху, закрыла на несколько секунд глаза, а когда открыла, с ледяным спокойствием сказала:

– Напрасно вы такие деньги на этот крем истратили. Черную душу даже центнер крема мягкой и светлой не сделает.

Ее разбудил звонок. Пуля взглянула на часы – начало двенадцатого. День в самом разгаре, но можно было бы поспать еще пару часиков. Накануне она много выпила и легла под утро. Недолго поколебавшись, трубку все же сняла. Звонил Александр Николаевич.

– Пульхерия, что ты делала вчера ночью?

У нее мелькнула ужасная мысль, что Галина Матвеевна утром успела настучать о ней и Никите папаше Гранде. Тотчас она представила душераздирающую сцену: Александр Николаевич нечеловеческим презрением убивает неверную возлюбленную своего сына, размазывает взглядом по дубовому паркету.

Прежде чем она ответила, сдавленный голос Гранидина перешел в истерический крик:

– Ты была одна?

– Да, – солгала она. – Конечно, одна.

– Немедленно бери такси и приезжай ко мне. Только быстро, без этих бабских штучек с макияжем и выбором туалета. Чтобы через полчаса была у меня!

– Да что случилось-то? Что-нибудь с Германом?

Смятение Пульхерии переросло в предчувствие катастрофы.

– Хуже! Вику, эту шлюшку, которую вы с Германом хотели выдать замуж за Гришеньку, этой ночью убили. Задушили.

Глава 8 Ложь во спасение

Положив трубку, Пульхерия остолбенела. В первый момент ей показалось, что разверзлись хляби небесные, а под ногами разрушилось все, что могло разрушиться. Она оказалась на маленьком клочке суши, малейшее движение – и она полетит в бездонную пропасть, в которую будет падать всю оставшуюся жизнь. Ее охватила паника, тело затрясло как в лихорадке, зубы начали выбивать мелкую дробь. О том, кто убил Вику, она не думала, в голове раскаленным гвоздем засела мысль: Никита будет первым, кого станет допрашивать милиция.

Накануне, перед тем как заснуть, Пуля решила, когда Галина Матвеевна остынет, предложить ей за молчание пару сотен баксов. Если она возьмет деньги, за репутацию можно не опасаться. Но теперь нечего было на это надеяться. Назаров обязательно расскажет правду, где и с кем он провел этот вечер. Не в его интересах отказываться от собственного алиби. Ей даже думать не хотелось о скандале, который ее ожидает. Пульхерию терзали угрызения совести. Фактически измены Герману не было, но попробуй докажи, что ты не верблюд. Она отчаянно проклинала Никиту с его проблемами. Тогда, в гостинице, он гордо отказался от предложенной помощи, а вчера взял и явился. Здравствуйте, я ваша тетя! Какого черта ты вернулся в мою жизнь? Пуля начала одеваться. Как себя вести? Все зависело от Галины Матвеевны. Станет она молчать ради Германа? Может, припугнуть увольнением? Сказать, что застукала ее за воровством? Александр Николаевич… Его «Немедленно приезжай!», «Что ты делала вчера ночью?». Надо выяснить, насколько он осведомлен. Нет, несомненно, он опаснее. Этот человек способен превратить ее жизнь в ад. Ладно бы только ее, но он не пощадит ни ее родителей, ни ее сына, ни ее друзей. Включив телевизор, Пуля стала одеваться. До криминальных новостей оставалось три минуты. Когда они начались, сделала звук громче. В новостях об убийстве ни слова. Это и понятно, у нас не Америка. Подумаешь, большое дело: убили шлюху. Кому интересна эта смерть? И все же кому-то ее смерть была нужна! Что, если ее убил Назаров? Пульхерия сама видела, как они относились друг к другу. Вика откровенно использовала его, а он не мог не ревновать. Убийство было бы логичным завершением этой пошлой связи. Неужели такое возможно? Затем он пришел к ней и рассказал душещипательную сказочку о злой девочке.

А на самом деле хотел, чтобы она помогла создать алиби, хотел окончательно уничтожить ее, запутать, втянуть в свое преступление.

Такси остановилось возле особняка Гранидина. Пульхерия вышла с предчувствием неотвратимого конца. Дверь открыл Паша Медведев.

– Привет. Александр Николаевич в библиотеке. Идите скорее, он вас заждался.

Пройдя через холл, свернула в небольшой коридор, по стенам которого была развешена гордость Гранидина – коллекция старинных офортов, по утверждению хозяина, произведенных самим Рембрандтом. Пульхерия с сомнением относилась к подлинности этих невзрачных картинок. Где-то она вычитала, что все свои графические работы Рембрандт обязательно подписывал, поэтому подлинность его работ установить легко. Решив проверить, добросовестно осмотрела все офорты, ища что-нибудь похожее на вензель или подпись, но ничего не обнаружила даже с помощью увеличительного стекла. Она была далека от искусства, но Александр Николаевич разбирался в нем еще меньше, не мог отличить Рембрандта от Рубенса, а графику от акварели, и ушлый коллекционер, сбагривший ему за немыслимую цену подделки, этим воспользовался. Офорты были бездарно развешены и не менее бездарно освещены. Зато рамки у них были великолепны. Пуля предполагала, что рамки были дороже самих офортов и Гранидин купился именно на них. Она даже Герману не стала говорить об этом.

Во-первых, ее мнение никто не воспримет всерьез. Во-вторых, если все-таки папаша Гранде к ней прислушается и окажется, что он вложил деньги в мыльный пузырь, реакция непредсказуема. Это очень вредно отразится на его настроении, пищеварении и здоровье, от чего, в конечном итоге, пострадают все, в том числе и она. Эту бомбу она решила приберечь до лучших времен.

– Пульхерия? Пульхерия Афанасьевна, это ты? – донесся до нее голос Александра Николаевича.

И в лучшие времена она его побаивалась, а теперь страх и чувство вины превратили его в карающий символ. Пульхерия приготовилась к самому ужасному. Когда он кинулся к ней, огромный, коренастый, с пудовыми кулаками, она содрогнулась от предчувствия скорого конца.

– Пульхерия! Голубушка! Слава богу, ты здесь. Дорога каждая секунда. Мне уже звонили из милиции. Они могут появиться в любой момент.

Он положил ей на плечи огромные лапищи, что сделал впервые за время их знакомства. Этот неожиданный контакт и его благосклонное «голубушка» свидетельствовали о том, что смерть ее, вероятно, на некоторое время откладывается. Пульхерия немного успокоилась и начала воспринимать окружающую действительность почти адекватно. Он уже не был столь монументален, с ней в одной комнате находился утомленный и перепуганный человек, в одночасье постаревший лет на десять. Но в хитрых глазках, яростно сверкавших из-под кустистых бровей, отчетливо читалась непреклонная решимость. Он походил на сильного и опасного зверя, которого зажали в угол, но еще не победили.

Вся его личная неприязнь испарилась, Пульхерия вдруг стала ему нужна, необходима, как воздух.

– Излагаю только факты, на прочее нет времени. Два дня я отсутствовал, был по делам в Лондоне. Вернулся только сегодня утром в половине десятого. Мне позвонил один мой знакомый, не будем уточнять кто. Скажу только, что он работает в прокуратуре. Он сообщил мне об убийстве Вики и о том, что накануне вечером ее видели с Гришей. Он предупредил, что уже выписан ордер, пока на обыск, а там… как получится. И следователь скоро должен появиться у нас. Гриша дома не ночевал, явился к десяти часам. Я заставил его все рассказать. Кстати, синяк у него под глазом еще виден. Он сказал, что провел с ней часть ночи, а потом ушел и несколько часов катался по ночной Москве на машине. К убийству Вики он никакого отношения не имеет. Можешь мне поверить, я хорошо знаю своего сына. По натуре он трус, и способен только на мелкие пакости.

Получалось, что папашу Гранде могло вывести из себя только известие об опасности, грозящей его любимому Гришеньке. Но Пульхерия не думала о Грише, голова ее буквально раскалывалась от мыслей об угрозе, нависшей над ней и Германом.

– Бедный мальчик! Надо же так влипнуть! – продолжал причитать Александр Николаевич. – Когда он мне обо всем рассказал, я просто поразился вашей с Германом безответственности, – выпалил он вдруг с неожиданной яростью.

Пульхерия поняла, что основные разборки с ней и Германом еще впереди. Но Гранидин быстро взял себя в руки. На сведение счетов не было времени, нужно срочно что-то предпринимать.

Он почти с мольбой взглянул на нее.

– Нельзя допустить, чтобы менты узнали правду. Ты должна все устроить.

– ?!

На его лице появилась слабая тень снисходительной улыбки, больше похожей на усмешку. Тем самым он напоминал Пуле, что они почти «близкие люди». Когда он пытался одурачить кого-нибудь, то даже не старался делать это убедительно.

– Все элементарно, как дважды два. Только мы с тобой все должны точно рассчитать. Менты знают, что Гришенька встречался с Викторией. Соседи сообщили, что между ними были небольшие стычки. Но им не известно, был ли он с Викой сегодня ночью. Я тут успел сделать пару звонков и выяснил, что менты просто придут проверить некоторые факты. Разговор будет формальным.

– Ну а я здесь при чем? – нетерпеливо спросила Пульхерия.

– Меня осенило. Ты ведь прошлую ночь провела одна, и тебе ничего не стоит сказать им, что Гриша был у тебя. Муж в командировке, тебе тоскливо и все такое. С Гришей я уже поговорил.

На его лице появилась самодовольная ухмылка. Он наслаждался своей идеей, самим собой, своей непобедимостью. Пульхерию даже затошнило. Она отвернулась, чтобы скрыть гримасу отвращения. Но Гранидин ничего не заметил и продолжал вещать:

– Постарайся быть посдержанней. В подробности вдаваться не надо. Я уехал в командировку, Гришенька тоже не любит оставаться один в большом доме. Ближе вас с Германом у него никого нет, вы – часть нашей семьи. Он знал, что Герман в отъезде, позвонил тебе и спросил, можно ли ему приехать. Прибыл около восьми вечера, вы вместе поужинали, потом сели играть в карты…

– Лучше уж в шахматы, – буркнула Пульхерия.

– Я пробовал его обучить этой игре, но она оставила его равнодушной. Даже прислуга знает, что покер ему милее, – с видимым сожалением сказал Гранидин. – Нам нельзя рисковать. Наш рассказ должен выглядеть достоверно. За картами вы не заметили, как пролетело время, и что-то около трех разошлись по комнатам.

– До трех часов ночи – в карты? – скептически усмехнулась Пульхерия.

– Вы играли на деньги. Гришенька весьма азартен. Вопрос времени очень важен. Мы же не знаем, когда ее убили. У ментов не должно возникать сомнение на этот счет. Иначе они могут предположить, что Гриша, пока ты спала, выскользнул из квартиры. Ясно?

Пульхерия покорно кивнула.

– Теперь остается Галина Матвеевна. Думаю, что тут нам повезло. Она приличная, умная женщина, умеет держать язык за зубами. С ней не трудно будет договориться. Предложи ей деньги. Двух тысяч долларов будет достаточно.

– Она предпочитает евро, – с неприязнью уточнила Пуля.

– Хорошо, пусть будут евро, но она должна подтвердить, что Гришенька весь вечер был с тобой. Она наш главный свидетель, все зависит от нее. И еще…

Закончить свою мысль он не успел. Вошла горничная и доложила, что пришел следователь из прокуратуры, и протянула Александру Николаевичу визитку.

– Пригласи его сюда, – сказал Гранидин и прочитал вслух: – «Штыкин Игорь Петрович. Следователь по особо важным делам».

Когда Пульхерия услышала фамилию, то чуть в обморок не упала. Хорошо еще, что Гранидин направился к двери и не смотрел в ее сторону. Иначе бы он заметил, как она побледнела. Не в силах унять дрожь в коленях, она рухнула в кресло.

Пуля хорошо знала этого человека. Около года назад дождливым утром она остановилась возле девушки, голосующей на дороге, и подвезла ее до метро. Девушка попросила спрятать на некоторое время своего друга. Она поселила его на даче своей давней подруги Марины. Там его убили, а в убийстве обвинили мужа Марины Олега. Следствие зашло в тупик, и только благодаря тому, что Пульхерия сунула свой любопытный нос туда, куда не следовало, настоящий убийца был найден. Расследование вел Игорь Петрович Штыкин. Умный и проницательный следователь, внимательный к мелочам, лгать ему будет непросто. Затея Гранидина показалась по-детски глупой и безнадежной. Со Штыкиным шутить нельзя. Она отчетливо поняла, что тучи над ее головой сгущаются. С тоской обвела глазами комнату с роскошной кожаной мебелью, с книжными шкафами, с мрачными, тяжелыми шторами. Все было таким нереальным, словно в страшном ночном кошмаре. И этот кошмар усиливался ее трусливой ложью по телефону. «Да. Конечно одна». Разумеется, Александр Николаевич ухватился за идеальную возможность уберечь Гришеньку от последствий безрассудного поступка, который он совершил. Любимому сыночку угрожает опасность, а Пульхерия – орудие его спасения. Вот почему он с ней так любезен.

«Что будет, если я скажу следователю правду? – судорожно размышляла она. – Я оставлю Гришеньку без алиби и предстану перед Гранидиным исчадием ада, развратницей и лгуньей, толкнувшей в объятья порочной девки его любимого сыночка. Он скажет, что я интриганка, лишающая его возможности защитить сына. Но с другой стороны, если я соглашусь на его игру…» Перед глазами Пульхерии предстало лицо Галины Матвеевны: укоризненный взгляд, зло поджатые губы. Пульхерия ясно поняла, что она находится на пороге чудовищной катастрофы. По собственной глупости оказалась в болоте, в котором с каждым новым шагом увязает все глубже.

Вошел Штыкин. Все-таки папаша Гранде был превосходным актером – дружелюбный и гостеприимный хозяин, готовый на любую помощь представителю закона, лягушачий рот растянут в радушной улыбке. Сейчас он узнает, что она со следователем знакома. Пульхерии хотелось провалиться сквозь землю.

– Здравствуйте, Игорь Петрович, очень рад знакомству… Впрочем, что я такое говорю, – Александр Николаевич смущенно улыбнулся, – вы ведь простите мне эту невольную ложь, разве можно радоваться знакомству со следователем прокуратуры?

Папаша Гранде выбрал верный тон. Ему нечего скрывать, поэтому он не боится разговора со следователем, хотя и волнуется, как всякий добропорядочный гражданин в нашей стране.

– Я вас очень хорошо понимаю, – ответил Штыкин, пряча улыбку в пшеничных усах.

– Пульхерия Афанасьевна, познакомьтесь, пожалуйста, с Игорем Петровичем. – папаша Гранде, взял следователя под руку иподвел к ней. – Это невеста моего старшего сына. Он сейчас в командировке в Питере.

Пульхерия встала с кресла, мельком взглянула на Штыкина. Лицо его было непроницаемым. Он словно предоставлял ей самой решить, говорить Гранидину о знакомстве с ним или не говорить. Она набрала в грудь побольше воздуха, точно собиралась нырнуть в воду, и спокойно сказала:

– Мы с Игорем Петровичем знакомы. Он друг одного из моих бывших мужей.

Первая половина фразы была сущей правдой, а вторая – откровенной ложью, но на лице следователя ни один мускул не дрогнул. Он счел эту ложь вполне уместной, и она была благодарна ему за это.

Кустистые брови Александра Николаевича взметнулись вверх.

– И сколько у вас было этих мужей? – не удержался он от дурацкого вопроса.

– Мы здесь собрались обсуждать мое прошлое? – с раздражением спросила она. – Если вам интересно, я потом свою биографию изложу во всех подробностях.

– Я хотел бы пообщаться с вашим младшим сыном Григорием. Он сможет уделить мне несколько минут? – вежливо спросил Штыкин, переключая внимание хозяина с Пульхерии на себя.

– Он просто обязан найти для вас время, – шутливым тоном заявил папаша Гранде. Пока он говорил, его сверкающие глаза буровили лицо Пульхерии. – Сходите за ним, Пульхерия Афанасьевна. Вероятно, он в своей комнате.

Она прекрасно понимала, что означает этот взгляд: «Хоть этот следователь и оказался твоим знакомым, однако же уговор остается в силе. Ты не должна отклоняться от условленной версии». Штыкин отвернулся и с вежливым интересом начал разглядывать корешки книг. Гранидин продолжал пронзать ее своим гипнотическим взглядом. Пуля наклонилась и стала отряхивать с платья невидимые пылинки.

– Пульхерия, – настойчиво повторил Александр Николаевич, – не стоит отнимать у Игоря Петровича время.

– Извините, уже иду, – недовольно пробормотала она.

Глава 9 Допрос с пристрастием

Спеша в комнату Гриши, Пульхерия размышляла над сложившейся ситуацией. Она вдруг отчетливо представила красивую девушку, лишенную жизни. Вика была ничтожной истеричкой, желающей продать свое роскошное тело как можно дороже. Выгодное замужество, обеспечивающее безбедное существование до конца никчемной жизни – вот цель, которую она преследовала. Но она такая не одна. Тысячи симпатичных девушек, не имеющих ничего, кроме молодости и красоты, мечтают о том же.

«А чем я лучше их? – с горечью думала Пуля. – Пусть я – перезрелая тыква, но я тоже собираюсь замуж за сына олигарха. Герман мне нравится, но от безумной страсти к нему я не сгораю. Более того, всего несколько часов назад я изменила ему, банально и убого. А теперь собираюсь взять на душу еще один грех – солгать, чтобы скрыть эту измену. Это я – исчадие ада, безнравственное чудовище».

Гриша сидел за компьютером. Он был настолько поглощен игрой, что появление Пульхерии даже не заметил. Вцепившись в джойстик обеими руками, он судорожно дергался, сражаясь с виртуальными вурдалаками. Кровь лилась рекой, разнообразная нечисть падала как подкошенная, ей на смену из темных закоулков средневекового замка выползала другая. Мрачные своды иллюзорного подземелья содрогались от пулеметных очередей, взрывов бомб и завываний монстров. Легкомысленное поведение Гриши страшно возмутило Пульхерию. Она подкралась сзади и резко развернула кресло на сто восемьдесят градусов.

– Тренируешься? Виртуальным онанизмом занимаешься? – мрачно поинтересовалась она.

– Ты чего? – с недоумением спросил Гриша, продолжая по инерции терзать джойстик.

– Говори прямо, это ты ее убил? – Пульхерия придвинулась к нему почти вплотную и рукой приподняла голову за подбородок. – В глаза смотри! В глаза! Не смей мне лгать! – прошипела, точно змея, собирающаяся ужалить.

– Ты сошла с ума! Так со мной никогда не говорили, – точно маленький, захныкал Гриша. – Да я тараканов боюсь до жути, ни одного за свою жизнь не замочил. А тут целый человек, к тому же красивая женщина. Я был готов залюбить ее до смерти, но убить… никогда!

– Пришел следователь.

Пульхерия отошла от Гриши и брезгливо отряхнула руки, словно испачкалась в грязи.

– Что ты делал прошлой ночью?

– Ой, ну это долго рассказывать.

– Тебя папочка предупредил, что ты должен говорить следователю?

– Да. – Он тяжело вздохнул и стал виновато оправдываться: – Ты себе даже не представляешь, как он разозлился. Налетел, словно ураган. Я с испугу ему все выложил. Вернее, почти все, подправленную версию. Он был вне себя от ярости. Винил во всем тебя и Германа, особенно тебя. Вы бросили меня, бедненького, в объятия этой развратной девки. Кому было нужно ее убивать? Как подумаю, что… Ну ладно, оставим это. Как ее убили?

– Александр Николаевич сказал, что задушили.

– Какой ужас! А Герман в курсе?

– Понятия не имею.

– Представляю, как он раскудахтается, когда узнает. Будет вопить: «Я тебя предупреждал, чтобы ты держался от нее подальше», и все такое!..

– Так что ты должен говорить следователю? – нетерпеливо прервала его причитания Пульхерия.

– Я позвонил около семи. Пожаловался на свое одиночество и предложил скрасить твое. Приехал в половине восьмого. Галина Матвеевна подала ужин, – бубнил Гриша, точно рассказывал заученный урок. – Потом мы смотрели DVD, играли в карты. Кстати, что мы смотрели? Надо выбрать что-то необычное. Как ты полагаешь?

– «Гарри Поттера», – мрачно ответила Пульхерия.

– Точно! Последнюю часть! – с воодушевлением воскликнул он. – Постой! Ты что, смотришь такую чепуху? Ты же совсем старуха! Тебе это должно быть не интересно.

– Ты же смотришь, – равнодушно пожала она плечами. Слово «старуха» ее даже не задело. – Так, а что мы ели? Тут особенно фантазировать не стоит. Не полезут же они в холодильник искать объедки. Нам с Катей Галина Матвеевна подавала тефтели с гречневой кашей.

– Фу, терпеть не могу гречневую кашу, – скривился Гриша.

– Ну хорошо, ты их ел с картошкой, – предложила Пуля. – Все, пошли, а то там следователь корни пустит, твоему папочке это не понравится.

Она потащила Гришу к дверям, поражаясь его отношению к жизни, лишенному каких бы то ни было комплексов. Точная копия папаши Гранде, что в сложившейся ситуации было неплохо и вселяло надежду на успех задуманной авантюры.

В библиотеке Александр Николаевич и Штыкин сидели на диване и о чем-то мило беседовали. Следователь тут же вскочил, подошел к Грише и отвел его в противоположный угол комнаты. Пульхерия плюхнулась на диван и с облегчением вздохнула, решив, что может перевести дух, теперь от нее мало что зависело.

Папаша Гранде с тревогой наблюдал за сыном, но тот был спокоен, сдержан и всем своим видом выказывал робкое недоумение. Впрочем, играть ему приходилось не впервые. Пульхерия давно поняла, что притворство, особенно перед папочкой, стало его второй натурой. Александр Николаевич перевел взгляд на Пулю, которая в этот момент тщательно разглаживала на коленях юбку. Ей пришлось поспешно изобразить светскую улыбку. Гранидин вяло улыбнулся в ответ. Все выглядело вполне натурально. Ее это потрясло.

Штыкин с Гришей, тихо беседуя, пересекли комнату и уселись на противоположном диване.

– Григорий, поймите меня правильно, – пряча усмешку в пшеничных усах, говорил следователь, – это простая формальность, но мое положение обязывает спросить вас. Вы можете упрекнуть меня в том, что я копаюсь в чужом грязном белье, но профессия обязывает. Короче, вы ведь с Викторией Хромовой были близки?

– А что, заниматься любовью с красивой девушкой – преступление? – вопросом на вопрос ответил Гриша. – В последнее время мы часто с ней виделись. Она мне нравилась. – Он взглянул на Пульхерию. – Кстати, именно Пульхерия Афанасьевна нас познакомила.

Александр Николаевич наклонился вперед и деликатно вмешался в беседу.

– Гришенька познакомился с Викой на моем юбилее. Она показалась нам очень приличной девушкой, довольно воспитанной. К тому же она была ослепительно красива…

– Вот именно, была, – заметил Штыкин, но Александр Николаевич проигнорировал его слова.

– …Часто бывала у нас в гостях. Виктория показалась всем весьма достойной особой.

Штыкин внимательно выслушал Гранидина и все тем же вежливым тоном задал свой следующий вопрос:

– Как вы объясните следующий факт: соседка рассказала, что между Викой и вами, Григорий, несколько дней назад произошла серьезная размолвка. В тот вечер вы выбежали из квартиры в весьма плачевном виде и были испуганны, словно вам что-то угрожало. Остатки синяка под вашим глазом это подтверждают.

– Соседка? Лично я в тот вечер никого не видел.

– Согласен, но у Веры Ивановны, так зовут соседку, сын работает в какой-то частной охранной фирме. Он установил на лестничной клетке видеокамеру и подключил ее к телевизору. Теперь у нее на одном из каналов реалити-шоу «Кто стучится в дверь ко мне?».

Пульхерия вспомнила, в каком ужасном виде к ним явился Гришенька: вдрызг пьяный, опухший, избитый, и подивилась, как много Штыкин успел узнать. Сразу поняв, что этот эпизод может иметь роковые последствия, она с тревогой взглянула на Гришу. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он продолжал изображать оскорбленную невинность.

– Догадываюсь, на что вы намекаете, – сказал он и даже отважно хихикнул. – Ничего особенного не произошло. Вика выпила слишком много шампанского, была возбуждена и… – Гриша бросил короткий взгляд в сторону отца, – повела себя уж очень вольно. Я не люблю, когда девушки так себя ведут. Они должны быть целомудренно покорны. Поэтому я счел нужным удалиться.

– Понятно. – Игорь Петрович помолчал. – Именно Вера Ивановна нашла ее сегодня рано утром. Она вышла на прогулку с собакой и заметила, что дверь соседней квартиры приоткрыта. Через полчаса женщина вернулась, но она по-прежнему оставалась открытой. Соседка замешкалась с ключами, собака вырвалась и убежала в приоткрытую дверь. Вера Ивановна бросилась за ней и нашла Вику лежащей на кровати с подушкой на голове. Вызвала «скорую помощь», хотя девушка была уже мертва.

– С чего она взяла, что девушка мертва? – спросила Пульхерия.

– Ее собака, вскочив на кровать, истошно лаяла. К тому же девушка лежала на кровати, свесив ноги, а голова была накрыта подушкой. Старушку это насторожило.

– Ох! – по-бабьи всплеснул руками Гриша.

Штыкин испытующе взглянул на присутствующих. По его простодушному виду можно было понять, что он доволен произведенным на слушателей впечатлением. Но Пульхерия хорошо знала, что это простодушие обманчиво, и спросила:

– Скажите, когда она была убита?

– Патологоанатом утверждает, что между двумя и тремя часами ночи.

«Значит, Никита Назаров ее убить не мог. В это время он находился со мной в квартире», – с облегчением подумала Пульхерия. Ее разум, парализованный виной и страхом, снова заработал. Если она своей ложью лишает Никиту алиби, следовательно, необходимо воспользоваться примером папаши Гранде и создать это алиби заново. Никита вполне мог прийти в этот вечер не к ней, а к Марине с Олегом. Они давно знакомы и будут рады помочь. В этом она нисколько не сомневалась. Марина – ее лучшая подруга, и все ее проблемы воспринимает, как свои собственные. Остается Галина Матвеевна. Настроение Пульхерии улучшилось настолько, что она тут же вспомнила об их отношениях с Александром Николаевичем. Домработница буквально боготворила его. Если папаша Гранде поговорит с ней и сам предложит взятку, Галина Матвеевна с радостью выполнит его просьбу, подтвердит алиби Гришеньки и промолчит о Никите.

Следователь Штыкин улыбался, стараясь казаться наивным и безвредным.

– Извините меня, Григорий, но я опять вынужден напомнить, что это только формальность. Вы же понимаете, я обязан рассмотреть все, что касается Виктории Хромовой…

Гриша тут же довольно резко перебил его:

– Что вы все извиняетесь! Так прямо и скажите, что хотите узнать, что я делал вчера ночью!

Штыкин виновато пожал плечами.

– Все очень просто, – уверенно заявил Гриша. – Прошлый вечер и ночь я провел с Пульхерией Афанасьевной. Папа улетел в Лондон, а я ужасно не люблю оставаться в доме один. К тому же у нас с папой уговор: когда он в отъезде, за мной присматривает Герман. Но Герман сейчас в Питере, поэтому мы остались с Пульхерией Афанасьевной одни. Сначала мы поужинали, потом посмотрели последний фильм о Гарри Поттере. Там такой автобус забавный и клювокрыл прикольный…

На лице Гришеньки появилась довольная улыбка. Он решил, что несколько мелких деталей придадут нагромождаемой им лжи больше достоверности. Хотел еще немного рассказать о приключениях маленького мага, но наткнулся на неподвижный, тяжелый взгляд отца, смутился и поспешил закончить:

– …Затем мы перекинулись в картишки и что-то около трех пошли спать.

– Понятно, – протянул Штыкин и деликатно взглянул на Пульхерию. – Следовательно, вы были только вдвоем, Пульхерия Афанасьевна, и никто этого подтвердить не сможет…

– Полагаю, что домработница Галина Матвеевна, если я не ошибаюсь, была дома. – Александр Николаевич вновь наклонился вперед, демонстрируя свою прекрасную память. – Насколько я помню, она приезжая и постоянно проживает в квартире Германа. Не так ли, Пульхерия Афанасьевна?

Еще несколько минут назад Пуля была в шоке от разыгрываемого спектакля, теперь же она, не моргнув глазом, утвердительно кивнула, почувствовав, что мускулы на лице словно одеревенели.

– Понятно, – вновь повторил Штыкин и умолк. Теперь он в задумчивости уставился на персидский ковер, лежащий под ногами. В библиотеке повисла гнетущая тишина, никто не решался ее нарушить.

Наконец следователь оторвал взгляд от пола и перевел его на Пульхерию.

– Григорий утверждает, что Виктория Хромова была вашей подругой, Пульхерия Афанасьевна.

– Это не совсем так. Вернее, совсем не так, – несколько поспешно возразила она. – Я ее едва знала, но так получилось, что представила их друг другу именно я.

– Так вы понятия не имеете, кто мог ее убить?

– Нет.

– А вы, Григорий?

– Я тоже не знаю. Все это так странно… Я хочу сказать, что толком не успел узнать эту девушку, хотя она мне очень нравилась. Вы меня понимаете?

– Разумеется.

Штыкин поднялся с дивана. Все тоже встали.

– Что ж, благодарю за терпение. Полагаю, что смогу вас найти, если у меня еще возникнут вопросы.

– Мы рады вам помочь, – радушно заявил хозяин и развел руки в стороны, точно собирался заключить следователя, а с ним и весь мир в придачу, в свои дружеские объятия.

Игорь Петрович направился к двери, но тут же обернулся:

– Кстати, Пульхерия Афанасьевна, вы не могли бы дать мне свой новый адрес?

Пульхерия только открыла рот, но Александр Николаевич опередил ее и опять продемонстрировал свою великолепную память, продиктовав адрес старшего сына. Штыкин же, наоборот, дал понять, что у него с памятью не все в порядке:

– И повторите, пожалуйста, имя той домработницы.

Но Пульхерия прекрасно понимала, что эта забывчивость показная.

– Галина Матвеевна, – сказала она.

– Разумеется, с ней тоже придется поговорить.

Следователь вновь направился к двери.

Когда дверь за Штыкиным закрылась, Гришенька, радостно потирая руки, заявил:

– Слава богу, этот клещ напился нашей крови и отвалил! Отправился терзать кого-то еще.

Александр Николаевич зло сверкнул глазами, но счел нужным не комментировать его слова.

– Пульхерия, срочно отправляйтесь домой. С Галиной Матвеевной необходимо поговорить до того, как это сделает следователь.

– Проще позвонить ей, – предложила Пульхерия.

– Ну так позвоните.

Она достала из кармана мобильный телефон и сделала вид, что и правда собирается звонить.

– Все-таки будет лучше, если это сделаете вы…

Гранидин недовольно свел брови. Ему не понравилась инициатива Пульхерии, потому что это нарушало разработанный им план, но Пуля не смутилась.

– Она немного влюблена в Германа, и я у нее авторитетом не пользуюсь. Догадываюсь, как она меня ненавидит. Зато вас, Александр Николаевич, она просто боготворит. Любая ваша просьба для нее… – она запнулась, подбирая слова.

Гранидин расплылся в довольной улыбке, морщины на лбу разгладились.

– Я все понял, можешь не продолжать, – сказал он и махнул рукой в сторону телефона. Это означало, что он согласен поговорить с домработницей.

Пульхерия понимала, что сильно рискует. Отвращение Галины Матвеевны к ней могло оказаться сильнее обожания папаши Гранде. Эта оскорбленная ханжа от избытка ненависти могла выложить все, что знала о ней и Никите Назарове.

С замиранием сердца Пуля, услышав воронье карканье: «Я вас слушаю», протянула телефон Гранидину.

– Галина Матвеевна? Это Александр Николаевич. Я вас приветствую. К сожалению, вынужден обратиться к вам за помощью. Пульхерия Афанасьевна потом все вам расскажет, но для начала я хотел лично поговорить с вами. Одну знакомую Гришеньки сегодня утром нашли убитой. Следователь уже побывал у нас. Мы решили, что будет лучше, если вы подтвердите, что Гришенька весь вчерашний вечер провел у вас. Допустим, он ужинал вместе с Пульхерией Афанасьевной, а потом остался на ночь в комнате для гостей. Понимаете?

Он говорил так непринужденно, словно хотел у нее по-соседски одолжить какую-то мелочь вроде соли или спичек.

– Кстати, Галина Матвеевна, как дела у вашего младшенького? В самом деле? Бедняжка. Я так вам сочувствую. Ну конечно же все упирается в деньги. Как я вас понимаю. Послушайте, Галина Матвеевна, вы так давно работаете у моего сына. Я за него абсолютно спокоен, ведь он находится под строгим, буквально материнским присмотром. Знаете, такую преданность нельзя оставлять без внимания. Как вы думаете, для вас не будет оскорбительным, если ваши денежные проблемы я возьму на себя и оплачу лечение и медикаменты? Мы обратимся к самым лучшим врачам, если потребуется, переправим мальчика в Москву…

На несколько секунд он умолк, слушая ответ домработницы, а потом добродушно расхохотался.

– Ну что вы такое говорите, моя дорогая! Вы же знаете, что мы считаем вас членом семьи! Ваши проблемы – наши проблемы. Для начала две тысячи евро будет достаточно?.. Уверяю вас, меня это не разорит. И не вздумайте меня благодарить. Так что не забудьте о нашем уговоре: Гришенька весь вечер и всю ночь провел у вас.

Вернув телефон, он подошел к письменному столу, достал из верхнего ящика пачку евро в банковской упаковке, отсчитал требуемую сумму и протянул Пульхерии. Благожелательное выражение тут же сползло с его лица, точно он снял одну маску и надел другую. Это означало, что опасность миновала и нечего утруждать себя. Пульхерия невольно восхитилась. Без малейших усилий и угрызений совести он уладил весьма опасное дело, словно устранил мелкие препятствия, нарушившие привычный порядок вещей. Наверное, так и надо. Именно таким и следует быть, чтобы чего-то в жизни добиться. Никто не придет и не принесет на блюдечке с голубой каемочкой богатство и благополучие. Все это нужно самому взять, отнять у того, кто менее расторопен. Неограниченные возможности добываются, а не предоставляются. А еще, кроме чувства восхищения хозяином дома, Пульхерия испытала некоторое уважение к себе. Ведь и ей удалось предотвратить опасность, угрожавшую ее благополучию. Мысль о том, что при этом она оказалась похожей на папашу Гранде и его сыночка, все же промелькнула у нее в голове. Но она запретила себе об этом думать.

Гришенька, удобно развалившись на диване, вознамерился закурить папашину сигару.

– Ну что? – самодовольно спросил он, вызывающе ухмыляясь. – По-моему, я неплохой актер. Мне надо было учиться не на юриста, а на артиста. Разве ты не гордишься мной, папуля?

Александр Николаевич неожиданно в два прыжка пересек комнату, подлетел к сыночку и отвесил ему звонкую оплеуху.

– Горжусь?! После всего этого кошмара, в который ты нас втянул? – Он буквально трясся от ярости. – Пошел вон! Идиот!

– Но папа… – лицо Гришеньки скривилось, точно он собирался заплакать.

Папаша Гранде выхватил у него из рук сигару и, разламывая ее на мелкие кусочки, продолжал орать:

– Убирайся в свою комнату и не смей покидать ее без моего разрешения!

Гришенька с обиженным выражением лица, по-детски хныкая, вылетел из библиотеки. Александр Николаевич смотрел ему вслед. Пульхерия увидела в его глазах, кроме ярости, тревогу и страх. «Он ведь его безгранично любит», – подумала она. За все время общения с папашей Гранде она впервые заметила не игру, не позерство, а нормальные человеческие чувства. Это удивило ее и тронуло до слез. Сильный, могущественный человек стоял с поникшими широкими плечами, подавленный любовью и отчаяньем.

– Я, пожалуй, пойду, – пробормотала она.

Ее голос словно разбудил Гранидина. Стремительно обернувшись, он с бешенством взглянул на нее, лицо вновь приобрело то напыщенное, самоуверенное выражение, которое она так хорошо знала.

– Это все ты с Германом! – заорал он.

– Ну, понеслась душа в рай, – тяжело вздохнула Пульхерия и с покорностью, так не свойственной ей, приготовилась принять яростный огонь на себя.

– В рай, ты говоришь? Не в рай, а в ад! Вы с Германом совсем спятили, поощряете его глупости, лжете мне, скрываете от меня его чудовищные поступки…

Пульхерия слушала Гранидина и поражалась, с какой ловкостью Гришенька перевел свою вину на нее и Германа.

– Ты же знала, что она опасная психопатка. Это заметил бы и слепой. А вы с Германом бросили Гришеньку в ее объятия! Вы поддерживали его влюбленность! А той ночью, когда она напала на него, как злобная фурия… Что вы тогда сделали? Вы лгали мне, рассказывали сказки. Если бы тогда вы пришли ко мне и хотя бы намекнули на то, что на самом деле происходит…

Пульхерия слушала это словоизвержение и даже не пыталась защищаться. С одной стороны, ей все-таки удалось от него многое скрыть, а с другой, было его немного жалко, она не хотела лишать его возможности хоть немного разрядиться. Наконец взрыв гнева начал понемногу стихать, но поток слов не иссякал. Гранидин перешел от роли владыки карающего к роли владыки милостивого и всепрощающего.

– Пульхерия, вы с Германом люди интеллигентные и должны понимать, как глупо себя вели. Впрочем, хватит об этом. В итоге ведь ничего катастрофического не произошло.

– Да, это беда, но не катастрофа, – меланхолично заметила Пульхерия. И, увидев недоумение на лице Гранидина, пояснила: – Есть такой анекдот. Учительница объясняет детям, чем катастрофа отличается от беды. Катастрофа – это когда терпит крушение поезд или разбивается самолет, а беда – когда, к примеру, идет по мостику козлик, падает в воду и тонет. Потом учительница спрашивает Машу: «Если разбивается самолет с президентом и всем правительством, что это?» Девочка отвечает: «Это, Мария Ивановна, катастрофа, но не беда».

Александр Николаевич громко расхохотался. Его смех больше походил на истерический. Даже слезы выступили.

– А все-таки ловко я все устроил? От Галины Матвеевны они хрен чего дождутся, – сказал он, отсмеявшись. – Ты не думай, Пульхерия, что я не ценю твою поддержку. На самом деле я рад, что Герман на тебе женится. Я всегда боялся, что он так и останется холостяком, или, что еще хуже, попадет в лапы какой-нибудь охотницы за деньгами, которая будет водить его за нос, наставлять рога. Ты не такая. Ты надежная и порядочная. Я горжусь, что у меня будет такая невестка.

Пульхерия вдруг почувствовала, что находится на краю пропасти. Кровь отлила от лица, стало трудно дышать, а между тем Александр Николаевич продолжал театрально вещать:

– Пора заканчивать с этой неопределенностью. Весной, после Пасхи, сыграем вашу свадьбу. Мне тут квартирку предложили по сходной цене. Фундамент, правда, только закладывается, но сейчас дома растут как грибы после дождя. Будет отличный дом в престижном районе. Через пару лет цена за метр вырастет втрое, а то и больше. Думаю, пентхауза вам достаточно?

– Более чем, – чуть слышно ответила Пуля.

В этот момент зазвонил телефон. Гранидин не тронулся с места. Взгляд его красноречиво свидетельствовал о том, что он хочет, чтобы трубку сняла она. Звонил Герман. Странно, но его голос не вызвал у нее чувства вины.

– Я позвонил домой, Галина Матвеевна сказала, что произошло и ты, скорее всего, у отца. Бедная Вика. Какой ужас! Как ты, родная?

– Да все нормально, можешь не беспокоиться.

– Меня это так потрясло. С Гришенькой, надеюсь, все в порядке?

– Да-да, – поспешила его уверить Пульхерия, – в порядке.

– Правда?

– Ну разумеется. Расскажу при встрече. Заканчивай свои дела и возвращайся. Ты ведь хотел приехать сегодня вечером?

– К сожалению, мне придется задержаться еще на день. Здесь все идет неплохо, но банкет пришлось перенести со вчерашнего вечера на сегодня.

– Что случилось? – с беспокойством спросила она.

– Ничего особенного. Что-то не успели доделать в срок, пришлось подгонять разгильдяев. Я так устал, перенервничал, подскочило давление, но я уже принял меры: мне в медпункте сделали укол и дали снотворное.

– Жаль, меня с тобой не было. Я бы тебе это давление без всякого укола быстро понизила.

– Девочка моя сладкая, не сомневаюсь. Мне тебя здесь так не хватает. Я ушел к себе в номер около четырех часов и проспал почти до девяти утра.

– А сегодня ты давление измерял?

– Нормальное, как у космонавта. Вечером устрою небольшой банкет для нужных людей, и, можно сказать, что дело сделано. Ах, Пуляшенька, я больше за вас беспокоюсь, – точно мать родная, кудахтал Герман. – Я так за вас испугался!

Лицо Пульхерии скривилось, точно от зубной боли. Александр Николаевич протянул руку к телефонной трубке. Она с облегчением ее ему передала.

– Привет, сынок! У меня для тебя есть более приятная новость. Я уже сообщил Пульхерии, но считаю, что ты ее тоже должен узнать от меня. Думаю, что пришло время вам с ней, наконец, стать законными мужем и женой. Сразу после Пасхи свадебку и сыграем. Ты как?

Ответ Германа он выслушал спокойно и в заключение добавил:

– Вы пока об этом не особенно распространяйтесь. Погибла девушка. Следствие еще не закончено. Но для меня это дело решенное. Можете не сомневаться.

Размашистым жестом он положил трубку на аппарат. Пульхерия прекрасно понимала, что означает его сияющая мина. Это была все та же маска, как для Галины Матвеевны. Час назад он купил молчание домработницы и вот теперь покупает ее. Как бы глубоко она не увязла во лжи, но гордости все еще не утратила.

– И когда же это вас осенило, Александр Николаевич? Вчера вечером или десять минут назад? Думаете, я жизни своей не мыслю без женитьбы на вашем сыне?

– Замужестве, дорогуша, – снисходительно улыбаясь, поправил он.

– Какая, к черту, разница?! – взревела Пульхерия. – Считаете, что я мечтаю оказаться в одной с вами клетке, уважаемый будущий свекор? Да плевать я хотела на вас и ваши деньги! Я и без них неплохо жила.

Это была безрассудная и глупая выходка, но, сказав так, она сразу почувствовала удовлетворение. Парадную улыбку с лица папаши Гранде словно ветром сдуло, на миг глаза угрожающе сузились, но тут же заискрились от удовольствия.

– А тебе, Афанасьевна, палец в рот не клади. Прекрасно понимаешь, что к чему. Мне никто никогда не осмеливался говорить нечто подобное так прямо. Молодец. – Некоторое время он пристально смотрел на нее, потом сказал: – Вечером жду на ужин. Никаких отговорок не принимаю.

По его лицу пробежала тень усталости. Оно вдруг стало отрешенным, словно рядом никого не было. Не прощаясь, папаша Гранде вышел из библиотеки.

Глава 10 Следователь наступает на пятки

Первым делом Пульхерия отправилась к Марине. Можно было бы поговорить с ней по телефону, но она так устала от притворства, что ей просто необходимо было излить кому-то душу, содрать с себя маску, стать самой собой.

Разговор с давней подругой ей был необходим, как глоток свежего воздуха. Марина сказала, что Олег уехал с друзьями на рыбалку и вернется только через неделю. Она слушала ее с широко раскрытыми глазами, вздыхая и охая. Пульхерия наслаждалась произведенным впечатлением.

– Папаша Гранде думает, что помашет у меня перед носом перспективой женитьбы на сыночке, и я буду полностью в его власти. Помнишь, у одного сатирика: «Нет русской бабы лучше. На трамвае прокатил, рюмку ркацители налил – твоя». Короче, дешевка. Александр Николаевич считает, что я именно такая. Ну уж нет! Я поучаствую еще немного в этом спектакле и сама помашу им ручкой.

– Здесь я с тобой не согласна. Без денег тоже плохо. Будешь последней дурой, если бросишь своего Германа.

– Вот еще. Плевать я хотела на их деньги.

– Это все оттого, Пуляша, что мы слишком долго были советскими. – Марина горестно покачала головой. – Нас воспитывали в пренебрежении к богатству, собственности. Бедность унижает, но когда все вокруг бедные, живут примерно одинаково, то быть бедным вроде и не стыдно. Во времена нашей молодости слово «мещанка» было ругательным. К тому же не было возможности сравнивать нашу жизнь с мировыми стандартами. Не знаю, кто придумал железный занавес, но думаю, что идея принадлежала коммунистам.

– Согласна, мы жили, как звери в зоопарке, – поддакнула Пульхерия. – Посетители думают, что они зверей в клетку посадили, а звери, наоборот, считают, что они на свободе, а люди – в клетке, только она очень большая.

– Это точно. Мы жили и радовались простым вещам: солнцу, травке, листочкам, – короче, халяве. Да здравствует халява! Поэтому у нас не считалось зазорным воровать. Тащили, что могли. Все же вокруг общее, все колхозное.

– Не все, – возразила Пульхерия. – Но вообще-то я с тобой согласна. Мы жили как в библейском раю, голые, бедные, но счастливые. Коммунистам надо было Ленина объявить Мессией, а Библию сделать нашей настольной книгой. Впрочем, по большому счету они так и сделали. Они ее просто переписали и назвали Манифестом коммунистической партии. Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в царство Божие. У тебя есть что выпить? – неожиданно спросила она.

– Есть. Что, так плохо быть богатой? – сочувственно спросила Марина.

– Моей душе необходим наркоз, без него жить в их мире очень больно.

– Пуляша, ответь честно, ты с Германом счастлива? По-прежнему хочешь выйти за него замуж?

Пульхерия немного помолчала, раздумывая. Потом тяжело вздохнула:

– Вроде бы на моем месте захочет оказаться любая женщина, ведь о большем и мечтать нельзя. Папаша Гранде клятвенно заверил, что эта голубая мечта весной непременно осуществится. Он нам уже пентхауз обещал купить в престижном доме. Но ведь осуществление мечты означает ее смерть. Поэтому мне грустно. Как жить без мечты? Бывало, придумаю себе мечту и живу в ожидании, когда она сбудется, все делаю для ее осуществления, кажется, и жить легче, все не так серо и буднично. А здесь «жизнь удалась»! Полный конец, тупик. Что дальше? Что ни пожелаешь, можешь купить, кроме здоровья, конечно. Не интересно, скучно! Возьмем, к примеру, президента – выше уже не прыгнешь. Черный пояс по карате или золотая медаль на олимпиаде – это вершина, выше которой только облака и недостаток кислорода. Ужас какой-то! Нет, подруга. Мечта должна быть несбыточной.

– Тогда мечтай стать президентом Америки, – с улыбкой предложила Марина, – вот уж чего ты достигнуть никогда не сможешь.

– Ну уж нет, у меня сейчас иные заботы, – фыркнула Пульхерия. – Мне важнее создать алиби Никите. Вы с Олегом должны подтвердить, что Назаров вчера был у вас.

– Ничего не выйдет, – упавшим голосом сказала Марина.

– Почему? – насторожилась Пульхерия. – Не хочешь брать грех на свою чистую душу?

– Да при чем здесь душа? Олег уехал на рыбалку! Со своими олигархами ты обо всем забыла.

– Так напомни, – сердито буркнула Пуля.

– Обычно Олег рыбачит вместе с Куликовыми. Весь вчерашний вечер и ночь мы провели на их даче. Отмечали день рождения Куликова, потом меня завезли домой, а вся компания на трех машинах укатила в Вологду. Мы с Олегом ради тебя готовы на все, но не сможем убедить остальных десять человек, что весь вечер и ночь они тусовались с Никитой Назаровым.

Пульхерия, подперев кулаком щеку, молча уставилась в потолок. В голове было гулко от пустоты. Ни единой мысли. Ни сожаления, ни огорчения. Запас эмоций временно иссяк. Наконец она вздохнула, тяжело поднялась со стула и бесцветным голосом сказала:

– Пойду я. Мне еще с Галиной Матвеевной подробно побеседовать надо до прихода Штыкина, алиби для Назарова придумать, а вечером папаша Гранде велел прийти к нему на ужин. От выполнения этой программы-максимум зависит вся моя будущая жизнь.

– Вот со следователем тебе повезло, – радостно сказала Марина и осеклась от тяжелого взгляда подруги. Уже менее оптимистично добавила: – Свой человек в прокуратуре…

– Что ж в этом хорошего?

– Не знаю, – совсем сникла Марина.

– Он же не жилплощадью в Управе распоряжается, а убийство расследует.

– Ну извини, сказала, не подумав…

– Пойду, время подгоняет.

Войдя в квартиру и услышав голос Галины Матвеевны, Пульхерия решила, что та разговаривает с Катей. Она поспешила в гостиную. Каково же было ее изумление, когда она увидела Штыкина, который в непринужденной позе сидел на диване и пил кофе. Галина Матвеевна расположилась в кресле напротив. У Пули перехватило дыхание. Домработница тут же вскочила. Ведь ей не положено находиться в хозяйских комнатах. Игорь Петрович тоже поднялся и заулыбался радушно и доброжелательно.

– А вот и Пульхерия Афанасьевна. Легка на помине. Я уже закончил беседовать с Галиной Матвеевной. – Он повернулся к домработнице, которая, уставившись в пол, всем своим видом демонстрировала скромность и послушание. – Кстати, я в полном восторге от печенья и полностью удовлетворен вашими ответами. Полагаю, что нет нужды вас больше задерживать.

Игорь Петрович был вежлив до приторности.

Домработница вышла из комнаты. Пульхерия неожиданно успокоилась. Интуиция подсказывала ей, та в точности выполнила все указания папаши Гранде. И все же она понимала, что со Штыкиным совсем успокаиваться нельзя. Ей хотелось подробно расспросить Галину Матвеевну, а для этого необходимо, чтобы следователь поскорее убрался. Но он не спешил. Более того, снова уселся на диван и захрустел оставшимся на тарелке печеньем.

– К сожалению, в своем расследовании я продвинулся не слишком далеко.

– Это плохо, – согласилась Пульхерия.

– Главное, что я до сих пор не нашел никого, кто бы действительно хорошо знал убитую.

– А родители?

– В паспорте, конечно, указано место ее рождения. Какие-то средние Серогозы, где-то за Уралом. Я навел справки. Чтобы туда добраться, нужно несколько часов лететь самолетом, потом несколько часов плыть по реке, затем полдня трястись на телеге. Но я уверен, что ничего существенного родители Вики сообщить не смогут. Вряд ли она писала им подробные письма. В ее вещах нет ничего, указывающего на то, что она скучает по дому и считает дни до возвращения.

– Может, ее хотели ограбить? – предположила Пульхерия.

– Нет ни малейших следов взлома. Сексуальное насилие отпадает, наркотики тоже. В крови лишь небольшое содержание алкоголя. Ни малейшей зацепки. Говорите, вы ее едва знали?

– Да.

– Кто же вас с ней познакомил?

– Один мой давний знакомый.

Пуля была удивлена тем обстоятельством, что соседка Вики ничего не сказала Штыкину о Назарове. Неужели он ни разу у нее не был после того, как покинул гостиницу? Только она об этом подумала, следователь, словно прочитав ее мысли, сказал:

– Около двух недель Виктория Хромова и некий Никита Назаров вместе проживали в двухместном номере гостиницы. Это, случайно, не ваш давний знакомый?

Вопрос был произнесен таким же равнодушным, почти безразличным тоном, как и все остальное. Штыкин даже не глядел на Пульхерию. Ей очень хотелось думать, что вопрос формальный, следователь просто собирает информацию, но из опыта общения с ним она знала – Игорь Петрович не формалист. Спокойствие, которое ненадолго воцарилось в душе, вновь начало ее покидать.

Пуля, стараясь сохранять видимость безразличия, в тон Штыкину ответила:

– Да, мы с ним были близки. Но очень давно, больше пяти лет прошло с тех пор.

– Если бы у вас не было железного алиби, Пульхерия Афанасьевна, я мог бы подумать, что вы единственная, кому выгодно убить Викторию Хромову, – неожиданно выдал Штыкин.

Она буквально заставила себя взглянуть ему прямо в глаза. Они были серьезны.

– Надеюсь, вы пошутили?

– Какие уж тут шутки, – тяжело вздохнул следователь.

– А мотив?

– Вы встретили свою давнюю любовь, у него красивая молодая пассия.

– Сознайтесь, эта чушь вам только что пришла в голову? – рассерженно спросила Пульхерия.

– Да, – кивнул Штыкин. И, слегка повысив голос, с угрозой сказал: – Только я на вашем месте поостерегся бы называть это чушью.

– Именно так это и называется. У меня не было никакого резона убивать Вику. У нее был роман с Гришей. Мне выгоднее было, чтобы он развивался и дальше.

– Согласен. Вы их познакомили, но трения, которые между ними возникли, привели к разрыву. Тогда вы пошли на физическое устранение соперницы.

– Я же была с Гришей…

– У вас есть деньги, вы могли нанять киллера.

– Штыкин, я была о вас лучшего мнения, а вы, оказывается, обыкновенный дурак. Киллеры – миф для обывателей. На поверку все они оказываются ментами.

– А вы откуда знаете? Выходит, я попал в точку, уже пробовали его нанять?

– Штыкин, если вы сейчас не заткнетесь, я вас своими собственными руками задушу. И мне для этого никакой киллер не понадобится.

– Вы правы, – неожиданно согласился он и миролюбиво добавил: – В этом месте вы должны были выкрикнуть: «Не бери меня на понт, мусор!»

– Прикалываетесь? – рассмеялась она. – Дешевых боевиков насмотрелись, в жизни все намного сложнее.

– Да-а, признаюсь, Пульхерия Афанасьевна, я нахожусь в тупике и выхода из него пока не вижу.

– Еще не вечер, Игорь Петрович.

Он шагнул к двери.

– Пойду я. Не буду больше злоупотреблять вашим вниманием.

Пульхерия проводила его до входной двери, и только когда он вошел в лифт, с облегчением вздохнула. Но тут же вспомнила о домработнице. Общаться с ней ей совершенно не хотелось, но это было необходимо. Стряхнув с себя оцепенение, она поплелась на кухню. Галина Матвеевна доставала из духовки противень с печеньем. Пуля ожидала ледяного приема, осуждающего взгляда, но та встретила ее с заговорщической, почти заискивающей улыбкой. На что только не пойдут люди ради денег. Пульхерия уже не была ужасной, развратной потаскушкой, осквернившей домашний очаг.

– Как все прошло, Галина Матвеевна? – изобразив на лице непринужденную улыбку, спросила она.

– Я все сделала в точности, как просил меня Александр Николаевич.

– Как это воспринял следователь?

– Думаю, что нормально.

– Шеф вами будет очень доволен, – как можно любезнее сказала Пульхерия. – Гришенька встречался с этой девушкой, Викой, а прошлой ночью, как назло, был один. Мы с Александром Николаевичем решили, что ментам лучше не попадаться. Потом доказывай, что ты не верблюд.

Галина Матвеевна понимающе кивнула:

– Разумеется, Пульхерия Афанасьевна, вы все правильно говорите.

– Кстати, вот две тысячи евро. Александр Николаевич просил вам передать, что если понадобиться помощь, вы должны обращаться ко мне или Герману, – прибавила она от себя, пытаясь создать себе задел на уважительное отношение в будущем.

Лицо домработницы просияло, просто запылало от восторга. Она уже почти примирилась с существованием Пульхерии в качестве хозяйки.

– Я вам так благодарна. Ленечке очень нужны хорошие лекарства и консультация опытных специалистов. Здесь, в Москве, есть один доктор, он быстро ставит таких, как Ленечка, на ноги. Я убеждена, что вы полюбите моего младшенького. Он такой тихий, отзывчивый на любую ласку.

Но Пульхерия, думая о своем, рискнула ступить на зыбкую почву.

– Александр Николаевич надеется на вас, а я полагаю, что мы с вами забудем о том, что произошло вчера вечером…

– Ну конечно, Пульхерия Афанасьевна. Можете не беспокоиться, я уже обо всем забыла.

Рот домработницы растянулся в широкой ухмылке, обнажая ряд золотых коронок.

– В жизни всякое бывает, – продолжила Пульхерия. – Герман с вами так любезен, не стоит его огорчать.

Широкая ухмылка не исчезла, но в глазах Галины Матвеевны засветилась гордость от того, что она получила над Пульхерией власть.

– После больницы вы ведь позволите Ленечке погостить у вас немного? Он не будет мешать ни вам, ни Герману Александровичу.

Пульхерия понимала, что, войдя во вкус, домработница одной взяткой не ограничится. Она уже в открытую объявила свою цену, а потом ей захочется большего. Ленечка – это всего лишь ничтожная плата за молчание, которое так много значило для Пули. Она заставила себя любезно улыбнуться:

– Разумеется, ваш сын может у нас оставаться сколько угодно.

– Вы поговорите об этом с Германом Александровичем? Мой Ленечка такой милый, словно ангелочек. Всегда думает о других.

От умиления Галина Матвеевна была готова припасть к плечу Пульхерии и оросить его слезами.

«Борьба с шантажом в настоящий момент в мои планы не входит, а выносить стенания о бедном Ленечке выше моих сил», – подумала со злостью Пульхерия и с фальшивой улыбкой, извинившись, ретировалась. В спальне она стала в отчаянии просматривать записную книжку мобильного телефона. Наткнувшись на номер Паши Медведева, нажала кнопку вызова.

– Паша, ты мне нужен.

– Я еще пару часов пробуду в салоне. Приезжайте. Только учтите, мои услуги стоят дорого. Очень дорого. – Он захихикал.

– Разберемся.

Глава 11 Бессмысленные телодвижения

Торопясь на встречу с Пашей, Пульхерия взяла такси, но по пути они попали в пробку. Полчаса пришлось выслушивать, что думает таксист о московских дорогах. Черепаший темп действовал на нервы не только ему. Это мешало ей сосредоточиться над решением проблемы Никиты Назарова. Пытаясь не обращать внимания на ругательства шофера, она подумала, что вряд ли Штыкин успеет допросить Пашу и Дашу как свидетелей по делу, прежде чем она поговорит с ними. Вика не имела явных контактов со сладкой парочкой, следовательно, будет достаточно времени как следует все отрепетировать. Пульхерии начинало казаться, что этот мир ежедневной борьбы и притворства не так уж и страшен. Ничего особенного, нужно лишь использовать отработанные приемы господина Гранидина. Похоже, она неплохая ученица.

Паша был в кабинете, который они занимали вдвоем с Германом. Положив ноги на стол, держа телефонную трубку возле уха, он с довольной миной кого-то энергично обрабатывал. Свободной рукой поприветствовал Пульхерию.

– Ну, разумеется, Ашот Каренович, безусловно, мы укажем в документах пятнадцать тысяч долларов и накрутим на спидометре большой пробег, так что с начислением амортизации у вас будет все в порядке. Если пожелаете, укажем, что машина участвовала в ралли «Париж—Дакар». Через полгода вы легко сможете списать ее на металлолом, гарантируем. Мой начальник – юрист с университетским образованием. Если у вас возникло хоть малейшее сомнение, проконсультируйтесь со своим юристом, но, думаю, он скажет то же самое…

Паша лукаво улыбался и строил Пульхерии отчаянные гримасы, всем своим видом демонстрируя, как ему надоел не в меру осторожный клиент. У Медведева были очень хитрые небесно-голубые глаза. Глаза, которые все замечали, которым наша жизнь казалась забавной и прелестной. Немыслимо дорогой костюм, еще более дорогой галстук, небрежно сбившийся на бок, кашемировые носки, сползшие на ботинки – все это неожиданно подействовало на Пульхерию успокаивающе. Даже дурацкая поза, которая раньше ее так раздражала, казалась сейчас не такой уж вызывающей.

Герман рассказывал Пульхерии, что привычка класть ноги на стол у Паши появилась после его двухмесячного пребывания вместе Александром Николаевичем в Америке. Он неплохо говорил по-английски, и папаша Гранде взял его в ту поездку в качестве переводчика. Пульхерия всякий раз, завидев его волосатые ноги, сердито требовала, чтобы он убрал их со стола. Паша неохотно подчинялся и, как только она уходила, вновь водружал их на прежнее место. На этот раз, войдя в комнату, Пульхерия промолчала, но Паша даже без напоминания принял более приличную позу.

Слушая его болтовню с клиентом, Пульхерия чувствовала, как ее покидают последние угрызения совести.

– Конечно же на разницу мы выпишем вам чек, но учтите, он не будет иметь юридической силы. Простая расписка в получении денег… Уверяю вас, автомобиль совершенно новый, у него на спидометре около десяти километров. Его на фирме тестировали, а мы перегоняли из Европы в трейлере. Уверен, эта игрушка будет долго радовать вашего сына, при условии, конечно, соблюдения правил дорожного движения и мер безопасности. До встречи, уважаемый Ашот Каренович…

Швырнув трубку, он ухмыльнулся:

– Клиент, Пульхерия Афанасьевна, дозрел и скоро принесет нам большой мешок наличности, приготовьте машинку для счета денег.

– Она у меня всегда готова, – сердито буркнула Пуля.

– Я весь внимание. – Глаза у Паши вмиг стали серьезными. – Слышал, что вы с Александром Николаевичем вроде уладили проблему.

Она начала излагать историю с Никитой, отстраняясь от своих личных переживаний, словно все это произошло не с ней, а с кем-то посторонним. Будто вскрыв нарыв в душе, она неожиданно получила облегчение. Поначалу Паша оставался серьезным, но потом начал ухмыляться, а когда она рассказывала о том, как их с Никитой застукала Галина Матвеевна, смеялся уже во весь голос. Услышав же, в какую ловушку попала Пульхерия, создавая Гришеньке алиби, буквально умирал от смеха. Удивительно, но в его смехе не было ничего обидного. Отсмеявшись, он с исключительным сочувствием оценил серьезность сложившейся ситуации и все ее возможные последствия. Первым делом вспомнил о Германе: он так любит ее, эта история конечно же причинит ему боль.

– Да, Пульхерия Афанасьевна, как же вы все запутали… Не знаю, что и сказать. Но ситуация на самом деле очень непростая. Что вы предлагаете?

– Вы с Дашей могли бы обеспечить Никите алиби.

Паша принял предложение Пульхерии без малейшего колебания, но в его голубых глазах промелькнула тень сомнения:

– За себя я ручаюсь, но вот Дашка… Она такая трусиха. Думаете, она справится?

– Не знаю.

– В конце концов, это не важно. Когда ваш Штыкин доберется до нас, она напрочь забудет, что мы делали в тот вечер, а я постараюсь направить ее воспоминания в нужное русло. – Он наклонился к Пульхерии через стол и похлопал ее по плечу. – Спокойствие, только спокойствие. Ваш Никита провел весь вечер с нами. Мы сидели только втроем, никто к нам не заглядывал. Это будет самое идеальное алиби, какое только можно представить. Кстати, где он сейчас?

– Я дала ему ключи от своей старой квартиры. Между прочим, следователь ее знает. – Пульхерия вновь занервничала.

– Тогда звоните ему сейчас же. Пусть немедленно едет сюда. У нас с Дашкой на сегодня запланирован шопинг. Ей не терпится купить себе очередную ненужную тряпку, которая пробьет внушительную брешь в нашем и без того небольшом бюджете. Давайте пообедаем вчетвером, расскажем обо всем Никите и решим, как ему себя вести со следователем.

Пульхерия протянула руку к телефону, но он неожиданно зазвонил. Паша снял трубку и на итальянский манер произнес:

– Пронто. Дон Медведиссимо у телефона…

Ах, Дашуня, привет, ты где?.. Да?.. Не может быть…

Пока он слушал, улыбка медленно исчезала с его лица, уступая место растерянности.

– Что? А ты ему? Нет, лапуля, ты все правильно сделала. Да… Нет… Нет, нет, немедленно выброси все это из головы и приезжай. Ты же знаешь, как я тебя люблю, солнышко мое, хотя это и звучит ужасно неправдоподобно.

Паша положил трубку, лицо его осунулось. Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась какой-то жалкой.

– Ничего у нас не получится, – сказал он. – Придется придумать что-то другое.

– Как это – не получится?

– По-видимому, Гришенька упомянул нас с Дашкой. И следователь только что от нее ушел. Поэтому она и звонила. Первое, что он спросил, чем мы занимались с ней вчера вечером и где провели ночь. Разумеется, она сказала ему правду.

У Пульхерии закружилась голова. На миг ей показалось, что Штыкин стоит у нее за спиной и прячет свою дьявольскую улыбку в пшеничных усах. Он загнал Никиту в угол, только тот не знает об этом. Пуля неожиданно разозлилась на Назарова. «Это прежде всего его вина. Он – ее проклятье, он угрожает не только ее благополучию, он угрожает всем нам, всему нашему кругу», – подумала она.

Павел следил за ней напряженным взглядом.

– Ну, Пульхерия Афанасьевна, что будем делать?

– Не знаю.

– Во всяком случае, вы должны Никите все рассказать.

– Все?!

– Скажите, что считаете нужным, только об убийстве нужно сказать непременно.

В голове Пульхерии был сумбур, мысли разбегались. Понимая, что не готова к этому разговору, она машинально набрала номер. Назаров тотчас снял трубку.

– Никита?

– Привет, Пуляшенька.

Он называл ее так очень давно, в прошлой жизни, когда они были вместе. Сердце вновь заныло и ухнуло куда-то вниз, заливая холодную пустоту теплом.

– Сегодня ночью убили Вику, – произнесла она вдруг одеревеневшими губами.

Никита молчал, было слышно тяжелое дыхание. Наконец он еле слышно проговорил:

– Как ее убили?

– Задушили.

– Кто это сделал? Кто ее убил?

– Не известно.

– Нам необходимо встретиться. Ты где?

– Нет, только не сейчас. Я еду на ужин к Александру Николаевичу. Оставайся у меня дома. Когда стемнеет, не зажигай свет, словно в квартире никого нет. Как только освобожусь, сразу приеду к тебе. Если будут стучать в дверь, не открывай. Это дело ведет Штыкин Игорь Петрович. Я его немного знаю…

– Откуда?

– Не важно. Главное, ничего не предпринимай, ни с кем не говори, пока мы с тобой не встретимся. – И положила трубку.

– Моя помощь нужна? – с участием спросил Павел.

Пульхерия усмехнулась.

– Прекрасно понимаю вас, – тяжело вздохнул он, – но уверен, вы непременно что-нибудь придумаете. И еще. То, что произошло у вас с Никитой – это все ерунда. Я видел его. У него такая харизма… Будь я женщиной, первым кинулся бы к нему в объятья. Тут вас упрекнуть не в чем. Но Герман вряд ли поймет. Он собственник. Не дай бог, Галина Матвеевна ему все выложит. Для него это будет настоящим ударом. Так что… – Он вдруг запнулся. – Да что я рассказываю о вашем собственном женихе. Вы не переживайте, поезжайте к Александру Николаевичу и изображайте примерную невесту.

Павел проводил Пульхерию до выхода. Напоследок он вновь дружески похлопал ее по плечу:

– Не отчаивайтесь, Пульхерия Афанасьевна. Обращайтесь к нам с Дашкой. У нее вы всегда найдете распростертые материнские объятия, а у меня – доброжелательное сочувствие.

Специально переодеваться к ужину Пульхерия не стала, поехала, в чем была. Видеть фальшиво-слащавую физиономию Галины Матвеевны сейчас было выше ее сил.

В столовую она вошла в семь без пятнадцати минут. Доложила о разговоре домработницы и сказала, что следователь успел побывать у Даши Медведевой. Рассказ ее, казалось, был воспринят благосклонно. На ужине кроме нее и Гришеньки присутствовал некий Семен Самуилович. Как поняла Пульхерия, важная персона, нужный человек. Весь ужин он перебрасывался с Гранидиным ничего не значащими фразами и бросал выразительные взгляды на грудь Пульхерии. Это навело ее на мысль, что папаша Гранде пригласил ее не только затем, чтобы услышать о реакции Галины Матвеевны. «Поздравляю, мадам, вы приняты в свиту короля на должность пешки», – сказала она себе. В свою очередь Гришенька, сидевший рядом с ней, своим коленом усиленно прижимался к ее бедру. Сначала она пыталась просто отодвинуться, но тот вновь нахально придвигал свой стул. Наконец она не выдержала и очень больно ущипнула его за тощую ногу. От неожиданности Гришенька подпрыгнул, кусок мяса соскочил с вилки и шлепнулся на тарелку, закапав соусом дорогой галстук. Пульхерия удовлетворенно хихикнула, а папаша метнул на сыночка испепеляющий взгляд.

Наконец нескончаемый ужин подошел к концу. Мужчины удалились в библиотеку, чтобы насладиться дорогими сигарами и элитным коньяком. Пульхерия подошла к столику с напитками, налила себе полный стакан мартини и залпом выпила. Но в голове даже не зашумело. Она вновь наполнила стакан, но и после него голова по-прежнему оставалась ясной, зато мочевому пузырю такое количество жидкости не понравилось. Пуля направилась в туалетную комнату. Плеснув на лицо холодной воды, взглянула на свое отражение в зеркале. Синие круги под глазами придавали лицу усталый вид, но не портили его. Усевшись на край ванны размером с небольшой бассейн, она закрыла глаза, наслаждаясь одиночеством и покоем. Напустить бы в эту ванну горячей воды с ароматной пеной, скинуть с себя одежду, полежать полчасика ни о чем не думая… и уйти не прощаясь.

Но ее мечтам не суждено было сбыться – надо было возвращаться.

Выйдя из туалетной комнаты, она лицом к лицу столкнулась с Гранидиными и Семеном Самуиловичем, который от рюмки коньяка впал в игривое настроение. Кося одним глазом на ее грудь, а другим на место пониже спины, он не удержался и шлепнул ее по этому самому месту.

– Какие у вас, однако, ручки шаловливые, Семен Самуилович, – сказала Пульхерия и бросила сердитый взгляд на папашу Гранде в надежде, что тот поставит своего гостя на место.

Но тот только вскинул вверх кустистые брови и промолчал, предоставляя ей самой выпутываться из создавшегося положения. Она могла бы размахнуться и заехать кулаком старому ловеласу прямо в глаз, но прекрасно понимала, что такой поворот событий вряд ли понравится хозяину.

– Гриша, вызови мне, пожалуйста, такси, – хмуро попросила она.

– Зачем тебе такси? – как ни в чем не бывало спросил папаша Гранде. – Бессмысленный расход денег. Семен Самуилович, может, вы подбросите Пульхерию Афанасьевну до дома?

Пуля была поражена до глубины души. «Теперь я понимаю, почему его называют папаша Гранде. Жадный жлоб. Хочешь проверить мою верность твоему сыночку? Ничего не выйдет. Вот сейчас поеду к Никите и наставлю твоему Герману огромные рога теперь уж по-настоящему», – с мстительным удовлетворением подумала она.

Но храбрости ей хватило ровно на минуту.

– С большим удовольствием, Александр Николаевич, – масляно блестя глазами, ответил Гранидину гость.

– А вы не боитесь оставлять невесту своего сына один на один с таким гарным парубком, как Семен Самуилович? – жеманно улыбаясь, поинтересовалась Пульхерия.

– Невеста? – Лицо «парубка» вытянулось, и масляный блеск в глазах тут же погас.

– После Пасхи милости просим на нашу свадебку. Вас первого приглашаю, – Пульхерия, продолжая кокетливо улыбаться, повисла на руке Семена Самуиловича и чуть ли не силой потащила к машине. Демонстративно сев рядом с шофером, она игриво помахала папаше Гранде ручкой. Семен Самуилович с недовольным видом забрался на заднее сиденье.

Как только они отъехали, она попросила водителя высадить ее возле первой же станции метро. Старый ловелас не возражал. Он сидел, надувшись от злости, как индюк, и даже не попрощался.

Ее мозг отупел от усталости и спиртного. Поднимаясь на лифте, она вдруг впала в панику. Что, если она сейчас позвонит, Назаров откроет дверь и рядом с ним окажется следователь? Когда Пуля нажала на кнопку звонка, рука ее дрожала.

Глава 12 С глаз долой, из сердца вон

– Никого не было, – сказал Никита, помогая ей снять плащ.

Пульхерия рада была очутиться в своей квартире. Она обожала ее, с ней было связано столько воспоминаний, хороших и плохих. Здесь они жили вместе с Никитой. Здесь же он оставил ее одну, недоумевавшую, ничего не понимающую, воспринявшую его уход, как конец света. Странно, но сейчас она ничего к нему не испытывала. Он был лишь помехой, препятствием, которое необходимо было устранить. Она уже не воспринимала его как свое истинное счастье, а жизнь с Германом, как сплошную ложь и обман. Ее охватила ярость. Черт побери, благодаря Назарову появилась Вика. Почему он так покорно позволил выгнать себя? Почему не следил за своей любовницей и Гришей? Почему безропотно собрал вещи и притащился к ней, Пуле?

Распаляясь от праведного гнева, не в силах сдержать эмоции, выкрикнула:

– Ну что, теперь ты доволен?

В глубине души она понимала, что несправедлива к нему, и он может ответить грубостью, но стоял возле окна и грустно смотрел на нее. И вдруг попросил:

– Расскажи мне о ней.

– Ее задушили. Ночью, между двумя и тремя часами. В квартире, которую она снимала. Больше я ничего не знаю.

– Но кому нужна была ее смерть?

– Откуда я знаю? Скорее уж ты должен знать.

– Думаешь, это сделал я? – чуть слышно спросил Никита.

Ей очень хотелось сказать: «Ты был от нее без ума, а она вышвырнула тебя из своей жизни, как бесполезную тряпку». Но он не убивал девушку, ведь ночью он был у нее. Неожиданно Никита оказался досадной помехой на пути к благополучной жизни. Его нужно обезвредить ради Германа, ради Гришеньки, ради Александра Николаевича, ради нее самой.

– Я знаю, что не ты ее убил, – устало сказала она.

– Ты уже говорила со следователем?

– Разумеется.

– И эта женщина, домработница, тоже?

– Да.

– Значит, тебе пришлось сказать обо мне. Боже мой, Пульхерия, теперь у тебя будут неприятности. Мне так жаль! – сказал Никита с участием.

«Господи, как он добр! – подумала Пуля. – А я собираюсь втянуть его в игру, целиком построенную на лжи!» – Она стала противна самой себе, и эта игра уже не казалась ловкой, безопасной и даже остроумной.

– Никита, ты должен знать: я ничего не сказала им о тебе, и Галина Матвеевна тоже.

И рассказала ему все, при этом ощущала себя последней сволочью, поступившейся всеми принципами ради спасения собственной шкуры. В его огромных глазах цвета холодного моря, неотрывно смотревших на нее, не было укора. Только удивление. Он словно раздумывал – и эту женщину я когда-то любил, считал совершенством! Прекрасно понимая, что на самом деле всего этого не было, Пульхерия знала, что у него есть моральное право осуждать ее. И ненавидела его за это. Он что, Бог, чтобы судить ее?!

Когда она умолкла, Назаров, продолжая все так же неотрывно смотреть на нее, почти равнодушно констатировал:

– Ты в своем репертуаре, Пульхерия, простое дело запутала так, что сама распутать не можешь. Конечно, ты должна была думать о Грише и спасении своей репутации, но, если меня выследят менты, для своего алиби я вынужден буду рассказать правду. Это уничтожит тебя в глазах Гранидина. Но если я этого не скажу, решат, что Вику убил я…

Хотя говорил он все тем же ровным тоном, в его взгляде она читала немую покорность судьбе.

– …Что же мне теперь делать?

«Умереть, – со злостью подумала она, – бесследно исчезнуть, сгинуть, кануть в вечность».

Никита подошел к окну. Теперь она видела только его спину. Не оборачиваясь, он произнес:

– За все это время я ни разу не был у нее на квартире. Кроме тебя и Марины с Олегом, у меня нет друзей в Москве. Твоим родителям я не звонил. Милиции будет трудно меня найти.

– Следователь уже знает, что в гостинице ты две недели проживал с Викой в одном номере. Так что твой адрес в Питере ему известен.

– Тогда мне придется поехать к матери в Самару.

В голове Пульхерии мгновенно появился план спасения. Охваченная эйфорией, она нисколько не сомневалась, что Никита с ним согласится. Он слушал ее, не перебивая, только в конце сказал тихо:

– Надо позвонить на Казанский вокзал и узнать время отхода поезда.

– Воспользуемся Интернетом.

Пульхерия включила компьютер, вошла в сеть. Оказалось, что до Самары есть два прямых поезда, отходящих около двух, и один фирменный – около семи вечера.

– Что называется, «поезд ушел», – разочарованно протянула она. – Сегодня тебе придется переночевать здесь. Не страшно. Надеюсь, Штыкин по ночам спит. Забронируем место на одном из двухчасовых, а завтра я за тобой днем заеду. Будь готов.

Набрав номер Паши Медведева, Пульхерия в общих чертах обрисовала ситуацию.

– Чтобы скрыть следы, я предлагаю билет до Самары купить на твое имя. Сейчас без паспорта не дадут. Мы с тобой посадим Никиту в поезд, дадим проводнице денег, скажем, что он свой паспорт потерял. Следователь будет разыскивать Назарова, твои перемещения его вряд ли заинтересуют. Таким образом, Никита исчезнет из Москвы.

– Я не склонен недооценивать нашу милицию, – с сомнением сказал Паша.

– Даже если его рано или поздно разыщут, он объяснит свое исчезновение полным отсутствием денег, скажет, что ему пришлось до Самары добираться автостопом. А из Москвы он выехал задолго до убийства Вики. Думаю, его мать ему не враг и подтвердит, что в ночь убийства он был у нее.

– Снимаю шляпу, Пульхерия Афанасьевна! – с восхищением воскликнул Медведев.

– Тогда до завтра. Около двенадцати будем ждать тебя возле справочного бюро.

Из-за Галины Матвеевны Пульхерии совсем не хотелось возвращаться в квартиру Германа. Она могла переночевать и у себя, но после всего случившегося могли возникнуть ненужные вопросы, а осложнения ей не нужны. Кроме того, в глубине души она боялась за себя. Вдруг не выдержит и на самом деле изменит Герману. Сможет ли после этого относиться к нему по-прежнему?

Придя домой, она не стала заходить на кухню, приняла душ, легла и провалилась в сон, тяжелый и темный.

На вокзале Медведев уже ждал их. Поезд стоял у платформы, пассажиры спешили к вагонам. Они присоединись к ним.

Обрабатывал проводницу Паша. Делал он это виртуозно. Пожилая тетенька в фирменном кителе, с опухшим лицом и хитрыми, глубоко посаженными глазками взирала на мир с презрительным равнодушием. Она привыкла к бесконечным переездам, надоевшим пассажирам, чаю с лимоном, влажному постельному белью. Пульхерия сразу поняла, что ее, много повидавшую в жизни, заинтересовать можно было только одним – деньгами. Паша отвел проводницу в сторону и что-то зашептал на ухо. На ее лице появился румянец, глазки заблестели. Через две минуты она захихикала, потом громко рассмеялась и посмотрела на Никиту с благосклонностью царицы Клеопатры, властительницы одного из вагонов фирменного поезда, идущего до Самары. На всем протяжении его следования судьба Назарова теперь целиком в ее власти. И она будет к нему милостива, так как эта милость оплачена щедрой рукой Паши Медведева. Пульхерия даже не заметила, когда он успел передать ей деньги. Паша театрально с ними раскланялся, послал воздушный поцелуй тетеньке, та, смущенно зардевшись, махнула ему рукой и, прежде чем Пуля успела его поблагодарить, исчез в толпе пассажиров.

До отхода поезда оставалось двадцать минут. Пульхерия очень хотела поскорее уйти, но какая-то странная сила ее удерживала. В конце концов, он – одинокий, несчастный, потерпевший поражение человек, пытающийся спрятаться в том единственном месте, где его еще могли приютить. Она почувствовала к нему некое сочувствие, даже жалость.

– Позвони потом или напиши, как будут развиваться события, – попросил он. – Деньги я тебе обязательно верну.

– Забудь. Такая мелочь!

– Нет, нет, это мой долг! – с горячностью отозвался Никита.

Пульхерия вдруг вспомнила, как легко сцапала две тысячи евро Галина Матвеевна. А она сама! С каким извращенным удовольствием узнала о своей свадьбе с Германом! Рядом с Никитой обе они предстают не в лучшем свете. Но плевать, она запретила себе об этом думать.

– Передай привет маме.

– Хорошо.

– Надеюсь, ты еще найдешь свое счастье.

– Счастье? – удивленно спросил он.

– Господи, у тебя руки и ноги целы, ты красив, как Аполлон, что еще надо? Тебе будет гораздо лучше без Вики. Таких девок миллион, особенно в провинции.

Он окаменел от отвращения и ненависти. Она это поняла по его глазам.

– Для тебя все легко и просто. Ты умеешь шикарно все устроить. Кого-то убили? Уладила. Кто-то слишком много знает? Уладим и это. Кто-то мешает? Посадим в поезд. Быстро ты всему научилась! Семейка Гранидиных получила достойное пополнение.

Сердце Пульхерии бешено колотилось от вспыхнувшей злости.

– А что, по-твоему, я должна была делать? Лишиться всего ради каких-то абсурдных принципов? Кому твоя правда принесет пользу? Пошел ты к черту, Никита Назаров. Мало я из-за тебя слез пролила? Ты меня совсем растоптать хочешь?

– Пульхерия…

Никита кинулся к ней, но она грубо оттолкнула его, выскочила из купе и скорым шагом направилась к выходу. Теперь все это в прошлом, она надеялась, что больше никогда его не увидит.

Глава 13 Из дальних странствий возвратись

Прежде чем спуститься в метро, Пульхерия набрала номер Паши Медведева. Тот был уже в салоне.

– Дашке я ничего говорить не стал. Меньше знает – лучше спит.

– Правильно.

– Следователь от нее ничего путного не добился. Говорили они всего пару минут. У вас все прошло гладко?

– Да. Сколько я тебе должна?

– Пустяки. Рад был хоть чем-то вам помочь.

– Паша, когда ты ко мне на «вы» обращаешься, я чувствую себя замшелой старухой, давай на «ты».

– Легко. Кстати, Герман уже вернулся. Он мне только что звонил. Будьте… будь с ним поласковей.

– Какой заботливый, – рассмеялась она.

– Ты, Пульхерия, прелесть. Есть в тебе что-то такое… – он запнулся, подбирая слова, – …очарование. Тебя так и хочется съесть.

– Как пампушку?

– Зря ты смеешься. Вообще-то я толстых женщин не люблю, но от тебя не могу оторвать взгляд. Сам себе удивляюсь.

– Еще немного, и ты мне в любви признаешься.

– Да моя Дашка сама в тебя влюблена по уши. Только о тебе и говорит. Пульхерия сказала, Пульхерия сделала. Она тащится от того, как ты Гранидиных строишь. Ты не боишься быть самой собой и ни под кого не подстраиваешься.

– Спасибо, Паша. Смотри, загоржусь, стану высокомерной, вроде папаши Гранде.

– Нет, тебе это не грозит, – уверенно возразил он.

– Павлик, ты меня переоцениваешь, но за комплимент все равно спасибо. Даже настроение немного поднялось.

Войдя в квартиру, Пульхерия сразу услышала голоса. В гостиной она застала Германа, менеджера Витю, с которым он ездил в Питер, и Штыкина. Следователь с чашкой кофе в руке удобно расположился на диване. На тарелке внушительной горкой высилось фирменное печенье Галины Матвеевны. Чашка с кофе еще была полна, а печенье почти не тронуто, из чего Пульхерия заключила, что Штыкин появился незадолго до ее прихода.

– Пуляшенька, – кинулся к ней Герман, – ты уже знакома с Игорем Петровичем? Он заглянул к нам в надежде, что я смогу ему помочь в расследовании убийства Вики.

Штыкин кивнул, положил в рот печенье и с аппетитом захрустел.

– Извините, Пульхерия Афанасьевна, не смог удержаться, – виновато сказал он, дожевав печенье, – больно уж оно вкусное. Детство напомнило. Но, к сожалению, мне пора.

– Надо же! Убийство! Случится же такое! – причитал Герман. – А я ничем вам помочь не могу? Какая досада?

Пульхерия пыталась убедить себя, что появление Штыкина в порядке вещей, что просто он хотел поговорить с Германом, но беспокойство росло. Он следует за ней буквально по пятам, почти не оставляя времени на размышления, словно пытается застать врасплох. С другой стороны, что он может узнать у Германа? Тот выглядел несколько уставшим, но вполне спокойным и счастливым. Она подошла к нему и поцеловала.

– Пульхерия Афанасьевна, – сказал Витя, – заставьте Германа Александровича прилечь хоть на минутку. Я лично так устал, что готов несколько суток провести в кровати, а он сам вел машину, не позволил мне. Знали бы вы, сколько мы с ним дел провернули! Вечер был просто отпад! Столько суеты! Только около полуночи освободились, а как рассвело, тут же выехали.

– Витюша молодец! – довольно проговорил Герман. – Один я бы не справился. Думаю, он заслужил хорошую премию! – Он сзади обнял Пульхерию за талию и прижался к ней всем телом. – Главный бухгалтер, вы не против?

Штыкин и Витюша тотчас тактично поднялись с дивана и направились к выходу. Пульхерии на миг показалось, что Игорь Петрович вскочил слишком уж поспешно. Герман пошел их провожать, а когда вернулся, она спросила:

– О чем тебя расспрашивал следователь?

– Только о Вике.

– Надеюсь, ты не сказал ему, что она подняла руку на Гришеньку и наставила ему фингал?

– Об этом речи вообще не было. Мой братец его не интересовал. Ведь он той ночью был с тобой.

– Не было его тут… – пробурчала Пульхерия.

Она с самого начала решила рассказать о мнимом алиби Гриши.

– Не было? Но Игорь Петрович сказал…

– Мы так условились с Александром Николаевичем.

– Но, Пуляша, это же… – Он замолчал, так как в комнату вошла Галина Матвеевна и доложила, что обед готов.

Когда она ушла, Пуля сказала:

– Пойдем, за обедом я тебе все расскажу.

Герман с сомнением взглянул на нее, потом обнял, поцеловал и увлек на тот самый диван, на котором она собиралась наставить ему рога с Никитой Назаровым. Пульхерия чувствовала, что он дрожит, словно был в отъезде несколько месяцев. Странно, но совесть ее не мучила. Никита теперь был для нее миражем, чем-то совершенно нереальным. Герман стал раздевать ее дрожащими от нетерпения руками.

– С ума сошел? Обед остынет. Мне этого Галина Матвеевна никогда не простит. Да и Катя может в любой момент с прогулки вернуться.

– Я по тебе так скучал, Пульсенок. Если бы ты знала, как я мечтал об этом. Я гнал машину, как сумасшедший, в надежде затащить тебя скорее в койку.

– Фу, какой ты вульгарный.

– Мы быстренько, – канючил он, словно маленький ребенок, выпрашивающий мелочь на мороженое.

– Если ты хочешь совокупиться со мной, как кролик, то так и скажи.

– Да, да, именно как кролик.

Он был на все согласен, лишь бы она допустила его до своего тела. Пульхерия уступила, в очередной раз поражаясь своей доброте. Герман сдержал обещание: все произошло практически мгновенно. Одеваясь, она с тоской думала, что это она уже не раз проходила: вначале бурная страстная любовь с затяжной прелюдией и длительными ласками, потом жалкое совокупление на скорую руку, вернее, пенис. И об этой жизни она мечтает? За это сомнительное счастье борется?

Во время обеда она рассказала, что придумал папаша Гранде, чтобы обеспечить алиби Гришеньке, полагая – порядочность Германа не позволит ему отнестись к этому положительно, но ошибалась. Он сразу понял, что так будет лучше для дела. Достойный сын своего отца! Неожиданно, к удивлению Пульхерии, он с беспокойством спросил:

– Тебе Гришенька рассказал, что он на самом деле делал той ночью?

– Нет.

– Тогда откуда ты знаешь, что он виделся с Викой?

– Так мне сказал Александр Николаевич. Часть ночи он провел с ней, а часть – один.

– Он рассказал папе подробности той ночи?

– Мне Гришенька признался, что ему пришлось все выложить отцу.

– Значит, он сказал только то, что счел нужным. Это ясно. Удивляюсь, почему папа отнесся к этому так спокойно. Одно дело создать алиби, но если кто-то его видел с той девушкой… Ты же знаешь, от Гришеньки можно ожидать любых сюрпризов.

– Я об этом как-то не подумала. Штыкин очень хороший следователь. Я знаю его давно.

– Давно? – удивился он.

Ей пришлось рассказать, как она познакомилась со Штыкиным. Он слушал ее с недоумением.

– Да ты, оказывается, шкатулка с секретом, – заметил Герман, криво усмехаясь. – Почему ты раньше об этом молчала?

– Не было случая. Только не надо меня ни в чем упрекать, – ответила она, раздражаясь. – Твоя ревность к прошлому просто смехотворна.

– В твоем прошлом есть еще что-то, к чему я не должен тебя ревновать?

– Ты, наверное, успел заметить, что мне больше сорока и я не девственница. У меня уже есть внук. Так что этот допрос считаю глупым и неуместным.

– Я не ревную тебя к прошлому. Я хочу знать, что еще есть такого в твоем прошлом, что может навредить нашей семье?

– Чем может навредить твоей семье мое знакомство со следователем?

– Надеюсь, ты проходила по этому делу свидетельницей? – Герман нахмурился.

Пульхерия с ужасом уставилась на него, точно тот был приведением.

– Ну ты и дурак, – с ненавистью сказала она после недолгого молчания. – Мне не о чем с тобой разговаривать. Я собираю вещи и ухожу от тебя.

– Пульсенок, умоляю, прости, – тут же жалостливо заверещал Герман и грохнулся на колени. – Да, я дурак, остолоп, тупица и идиот. Просто я совершенно ошалел от того, что услышал, и не знаю, что мне делать.

– Мы должны поехать к Грише и заставить его все нам рассказать. Я прощаю тебя, но предупреждаю, если ты еще нечто подобное заявишь, я тут же уйду.

– Согласен, согласен, – поспешно заверил Герман. – Давай сначала позвоним ему и попросим приехать сюда, – предложил он и протянул свой мобильный.

– Ладно, – кивнула Пульхерия.

– Только тебя, Герман, мне не хватало для полного счастья! Не доставай меня, пожалуйста, – услышала она вместо приветствия недовольный голос Гриши.

– Гриша, это Пульхерия Афанасьевна. Я тебе звоню с мобильного Германа.

– Ой, извините, я подумал, что мой братец решил прочитать очередную нотацию. Мне папочки хватает. Он разозлился ужасно. Посадил меня под домашний арест, даже в саду погулять не разрешает. Мне так скучно, – пожаловался он на свою незавидную долю.

– Сочувствую. Герман считает, что мы должны поговорить о той ночи более подробно.

– Не хочу я разговаривать с этим занудой, – ощетинился Гришенька.

– Я с тобой солидарна, но ты не понимаешь, насколько все серьезно.

– Ну хорошо. Только сами ко мне приезжайте. Меня папочка к вам теперь долго пускать не будет. Слушай, Пульхерия, может, ты ко мне одна приедешь? Этот праведник со своими десятью заповедями меня совсем задолбает.

– Это не его десять заповедей, а Бога. Надеюсь, улавливаешь разницу? – усмехнулась Пульхерия.

– Я-то улавливаю, а он – нет. Хочешь, я тебе по этому поводу анекдот расскажу?

– Не хочу.

– Почему?

– У меня жизнь и без анекдотов веселая.

– Ой, как я тебя понимаю. Прими мои искренние соболезнования.

– Принимаю, – сказала она, весело смеясь. – Жди нас. Мы скоро будем.

– Афанасьевна, ты только от библиотеки держись подальше, – посоветовал Гришенька. – Там злая собака.

– Какой породы? – продолжала смеяться она.

– Гремучехвостый Буль-буль-дог-терьер.

– Что-то я такой породы не припоминаю.

– Это гибрид. Помесь гремучей змеи с собаками разных бойцовых пород. Достижение современной генетики. У этой породы хватка как у бульдога, сила терьера, размером она с дога, а в хвосте имеется ядовитый шип с нервно-паралитическим ядом. Эту породу специально вывели для разгона демонстраций и устранения конкурентов в бизнесе.

– Гриша, считай, что я по достоинству оценила твой тонкий юмор, а не смеюсь только по одной причине: Герман тебя не поймет.

Пульхерия нажала кнопку отключения и вернула телефон жениху.

– Чем тебя развеселил этот паяц? – спросил он с ревнивыми нотками в голосе.

– Анекдот рассказал. Сказал, что очень скучает, так как папа ему не разрешает выходить из комнаты.

– А вдруг это он ее убил? – неожиданно спросил Герман.

Пульхерия внимательно посмотрела на него. Он был серьезен, а в глазах застыл ужас. Немного помолчав, она сказала:

– Эта мысль уже приходила мне в голову. Предполагаю, что в состоянии аффекта он мог это сделать. Думаю, Александр Николаевич тоже так считает. Представляю, как он сейчас мечется в своей библиотеке. Любовь и отчаяние владеют им. Я спрашивала Гришу напрямик. Но мне он сказал, что не убивал ее. Давай надеяться на лучшее.

Послышались голоса: Катя и Галина Матвеевна пришли с прогулки. Герман пошел их встретить.

Пульхерия неожиданно вспомнила о Никите. Хотя она и избавилась от него, но от памяти о том, как плохо она поступила по отношению к нему, избавиться невозможно. Она представила поезд, монотонный стук колес, проплывающие мимо поля и леса, редкие огоньки в ночи, города и поселки с чужими людьми, которые даже не догадываются о твоем существовании. Что он сейчас делает? Читает книгу или пьет чай? Может, просто сидит и смотрит в окно, проклиная в душе такое ничтожество, как она? Тряхнув головой, Пульхерия заставила себя не думать об этом. Тут ее как обухом по голове ударило. А если Гриша знает, что Никита был ее мужем, что она сама приходила к нему в гостиницу? Об этом могла рассказать Вика. Назаров говорил, что в тот вечер она явилась к нему, забрала все деньги и сообщила, что уходит навсегда. Гриша в это время мог ждать ее. Воображение тут же нарисовало картину: Гришенька с ехидной усмешкой все это выкладывает брату.

Вернулся Герман. Испытывая отвращение к себе из-за собственной изворотливости, она сказала:

– Милый, ты выглядишь очень усталым. Может, я сама обо всем поговорю с Гришенькой?

– Пульсенок, я полон сил и энергии. Мечтаю решить этот вопрос поскорее и устроить тебе ночь неземной любви.

«Этого мне только не хватало, у меня голова пухнет от забот, а он о неземной любви мечтает», – с тоской подумала Пульхерия, а вслух с усмешкой спросила:

– У тебя есть знакомый инопланетянин, и он предлагает устроить групповуху?

– При чем здесь инопланетянин? – не понял Герман.

– Ты же о неземной любви говорил, – пояснила она.

– Лапуля, чтобы ты рыдала от восторга, для этого инопланетяне не нужны, – серьезно заявил Герман, так и не поняв шутки. – Мне Витюша раскрыл парочку секретов про вас, женщин. Хочу их на тебе опробовать.

«Какая прелесть, естествоиспытатель хренов», – подумала Пульхерия, а вслух сказала:

– Я быстренько смотаюсь к Гришеньке, а ты готовь секс-полигон. Может, мне в секс-шоп по пути заехать?

– Пуляша, я мужчина в самом расцвете сил, мне для сексуальной самореализации секс-шоп не нужен.

– Ты все перепутал. Мужчиной в самом расцвете сил был Карлсон, который жил на крыше. А для секс-шопа ограничений по возрасту, кроме как для детей до шестнадцати, не существует.

– Дался тебе этот секс-шоп, – рассердился Герман. – Из-за него мы забыли о главном.

– Но ты же знаешь, как Гриша к тебе относится. Думаю, со мной он будет откровенней.

Пульхерия почувствовала, что Герман колеблется, но чувство долга все же победило.

– Согласен, в моем присутствии брат нервничает, но когда он разойдется, я единственный, кто может с ним справиться. – Он взял ее под руку. – Пошли, не будем терять времени. Нельзя позволить ему морочить нам голову, нужно заставить рассказать всю правду.

Глава 14 Она исчезла, утопая в сиянии голубого дня

Сын олигарха сидел в позе лотоса на огромной кровати, грыз семечки и сплевывал шелуху в пакет из-под апельсинового сока. Он окинул Германа и Пульхерию взглядом инфанта и надменно спросил:

– Надеюсь, вы догадались принести кирку или саперную лопатку, чтобы я начал рыть подкоп? Мне необходимо сбежать из этой тюрьмы. Папа просто с ума сошел, не отпустил даже на день рождения к моему сокурснику, у которого обычно бывает море текилы и куча травки. На нервной почве я скоро приобрету какую-нибудь психическую болезнь, вроде клаустрофобии или паранойи.

Он продолжал грызть семечки и смачно плевать в пакет из-под сока, демонстрируя, что мнение окружающих ему безразлично. Герман сел рядом. Гриша взглянул испытующе:

– Братан, ты выглядишь ужасно. В Питере небось из борделя не вылезал?

– Выбирай выражения при Пульхерии. – Герман сурово поджал губы. – Лучше расскажи нам во всех подробностях про ту ночь. Надеюсь, ты понимаешь, что это крайне важно?

– Гриша, мы должны быть уверены, что у следователя не будет возможности опровергнуть твое алиби, – доброжелательно улыбнулась Пульхерия.

– Сомневаюсь, что этот тупорылый мент хоть что-то может опровергнуть, – самоуверенно заявил Гришенька.

– Напрасно ты так думаешь, – сказала Пуля, сдерживая раздражение. – Внешность может быть обманчивой. Мы тебя слушаем.

– Если вы так хотите… Только вы должны мне обещать – никаких нотаций! Я от папы такого наслушался, уши завяли.

– Хорошо, хорошо, не будет нотаций, – пообещал Герман.

– Должен сказать, это вы во всем виноваты. Вика надоела бы мне, как и все остальные мочалки, но вы вмешались, орали на меня как резаные. Ну, подумаешь, девушка разбушевалась, в пьяном виде предложила нетрадиционный секс. С первого раза мне не понравилось. Не исключено, что понравилось бы со второго, вошел бы во вкус. Все какое-то разнообразие в этой пошлой жизни. Я уже решился ее простить, но вы запретили мне с ней видеться, угрожали, что расскажете папочке, – он с вызовом взглянул на Германа. – Терпеть не могу людей, которые вмешиваются не в свое дело. Ты тоже хорош. Я уже не маленький, а ты – не моя мамочка. Я на тебя сильно разозлился и решил послать к черту! Вика для вас не хороша? Так назло вам на ней женюсь, решил я.

Пульхерию его слова совершенно не удивили. Именно такой реакции и следовало ожидать от Григория Гранидина.

– Ты и в самом деле был в нее влюблен? – с удивлением спросил Герман.

– Влюблен? Что такое любовь? Объясните мне, может, тогда я смогу с уверенностью ответить. Просто она была очень хороша и я безумно ее хотел. Даже если это не была любовь, что-то меня к ней неудержимо влекло.

– Гормоны и ферромоны тебя влекли, – заявила Пульхерия. – Ученые утверждают, что потомство у пары бывает без дефектов только в случае разного набора хромосом. Мужчина это определяет по запаху, ферромонам. Провели даже такой эксперимент. Десять разных девушек несколько дней не снимали футболки, потом их дали понюхать мужчине. Он безошибочно выбрал футболку девушки, у которой был противоположный набор хромосом. Природа беспристрастна. У каждого чувства есть рациональное объяснение и химическая формула.

– Выходит, что у нас с Викой было бы хорошее потомство? – спросил Гриша.

– Да, было бы, если бы вы до этого друг друга не убили, – меланхолично ответила Пульхерия.

– Ты думаешь, это я ее убил?! – вскричал Гриша.

– Какая тебе разница, что я думаю, – отмахнулась она. – Просто я констатирую факт – у вас с Викой взрывные характеры. Об этом свидетельствуют приступы бешенства, которые я неоднократно наблюдала как у тебя, так и у нее. И если ты не будешь держать себя в руках, следователь тоже сделает такой вывод. А теперь продолжай свой рассказ, а то мы до ночи отсюда не уйдем.

– Не важно, есть ли этому рациональное объяснение или нет, но я вдруг решил, что Вика – моя судьба. Я сказал ей, что хочу на ней жениться, только не знаю, как этого добиться. Теперь-то вижу, она была просто дурочка. Заявила вдруг, чтобы я не волновался и доверился ей. Через пару недель, сказала она, твой папочка сам прибежит и будет на коленях умолять ее выйти за любимого сыночка замуж. Она была слишком самоуверенная, считала, что сможет очаровать даже сфинкса. Разумеется, я сказал, что она не знает папочку. Узнай он о ее пристрастии к спиртным напиткам, да еще способности распускать в пьяном угаре руки, поднимать их на мою царственную особу, тотчас выставил бы за дверь и приказал охране на пушечный выстрел не подпускать к дому. Она загадочно улыбнулась и заявила: «К твоему папе у меня есть особый ключик».

– Думаешь, что это папа ее… приказал убрать?

Глаза Германа стали круглыми от ужаса.

– Ты совсем спятил, дорогой, – заявила Пульхерия. – Александр Николаевич не стал бы марать руки об эту глупышку. Максимум на что бы он пошел: посадил на самолет до Владивостока без копейки денег и приставил к ней сопровождающих, чтобы по дороге не сбежала. Без денег она не скоро бы оттуда вернулась. Александр Николаевич – прожженный интриган, иначе бы он не сумел так скоро разбогатеть.

– Как ты можешь такое говорить о моем папе? – возмутился Герман.

– Чего ты злишься, братец? Пульхерия Афанасьевна совершенно права. Если бы наш папочка жил при мадридском дворе, то уже через две недели устроил бы переворот и пришел к власти.

– Причем устроил бы его чужими руками и на чужие деньги, – усмехнувшись, добавила Пульхерия.

– Вы действительно считаете, что папа такой монстр? – ворчливо спросил Герман.

– Да не монстр он, а гениальный интриган тире политик! Разницу улавливаешь? – Непонятливость Германа начала раздражать Пулю. – Хватит о папе. Что было дальше?

– В тот вечер я был дома, – продолжил Гриша. – Папочка, к счастью, уехал в Лондон. Встречаться с Викой я не планировал. У меня была припасена бутылка джина и, когда она позвонила, я выпил уже около половины. Она попросила, чтобы я отвез ее к бывшему дружку. Решила окончательно порвать с ним.

– Ты сел за руль в пьяном виде? – ужаснулся Герман.

– Начинается, – тяжело вздохнул Гриша. – Ты же обещал, что нотаций не будет. Я в первый раз, что ли, за руль сел пьяным? Отправился на кухню, выпил пакет жирных сливок и уже через десять минут был как огурчик.

– Ты джин запивал сливками? – не унимался Герман.

– Считается, что жир нейтрализует действие алкоголя, – пояснила Пульхерия. – И куда вы с ней поехали?

Вопрос этот она задала с замиранием сердца, стараясь при этом выглядеть невозмутимой, очень боялась, что сейчас Гриша скажет что-нибудь такое, что ей навредит. Но он только мельком взглянул в ее сторону и продолжил свой рассказ:

– Честно говоря, адреса я не знаю. Дорогу показывала Вика. Где-то в районе Красной Пресни. Помню только двор с тополями и старую пятиэтажку буквой «П». На ней еще вывеска была… гостиница какая-то. То ли «Альтаир», то ли «Альбатрос». Вика сказала, что это бывшее общежитие. Она велела ждать ее в машине. Вернулась скоро, минут через десять, и потребовала отвезти ее домой. По дороге я все выспрашивал, как она собирается влиять на папу, но она только загадочно улыбалась. Когда мы подъехали к ее дому, она, наконец, решилась все рассказать, но после того как я свожу ее в ночной клуб. Она ушла переодеваться, а я остался в машине. В бутылке оставалось больше половины джина. Чтобы скрасить ожидание, я его допил. У меня была еще бутылка вермута. Ее я оприходовал тоже и сам не заметил, как заснул. Проснулся утром, на часах было около шести. Помятый, зачуханный, голова чугунная, я даже не сразу сообразил, где нахожусь. На трезвую голову все мне показалось иным. Я подумал: «Какого черта здесь торчу? Что в ней такого? Обыкновенная мочалка, каких много. Стоит ли связывать с ней свою жизнь? Что я вообще о ней знаю?» Папа постоянно твердит мне, что девки мягкие и пушистые только до свадьбы. А когда родится ребенок, тут же превращаются в мегер, начинают шантажировать ребенком, считают, что ты от них уже никуда не денешься. Я решил, что к свадьбе пока не готов, завел машину, покатался немного по утренней Москве, пришел чуток в себя и вернулся домой.

Пульхерия с облегчением вздохнула: Гриша в своем рассказе не упомянул имени Назарова. Но расслабляться все же не следовало. Он умел прекрасно притворяться, солгать для него ничего не стоило. Хотя его рассказ и похож на правду, но где гарантия, что он и в самом деле уснул? Убийство произошло глубокой ночью, соседка Вики спала и не видела убийцу. Вдруг Гриша, не дождавшись девушки, разозлился, пошел к ней и в порыве бешенства, как Отелло, задушил? Искоса взглянула на Германа. Ей показалось, что он успокоился.

– И это все, что произошло? – спросил он. Гриша кивнул.

– Я сразу вам сказал, что не было ничего особенного, обычная лабуда и толчея. К сожалению, свидетелей у меня нет. Когда я приехал домой, на меня накинулся папочка, схватил за горло. Пришлось все выложить или почти все.

– Что ты от него утаил?

– То, что я собирался жениться на Вике. Но для него было достаточно того, что я рассказал про бутылку джина. Слава богу, что не проболтался про вермут. Он мне полчаса трындел о вреде алкоголя, как разрушительно он действует на молодой, неокрепший организм. Припомнил и старые грехи. Я, конечно, пытался все свалить на тебя и Пульхерию Афанасьевну, но, по-моему, у меня это плохо получилось. – Гриша поднялся с кровати, потянулся и зевнул во весь рот. – Ну все, мне надоело толочь одно и то же. Ничего же страшного не случилось. А папулина ярость скоро пройдет. Завтра прибежит как ни в чем не бывало: «Сыночек, малыш, я был с тобой немного груб…» Он резко обернулся к Герману: – Ну ты доволен? Я все тебе рассказал. Можешь не трудиться и не проводить со мной воспитательную беседу, я очень устал. Проваливайте отсюда. Мне надо отдохнуть.

Герман поднялся, Пульхерия шагнула к нему. Они молча смотрели на Гришеньку. Вдруг он широко улыбнулся:

– Ну, чего вы так расстроились? Братец, я тебя обожаю, хоть ты и ужасный зануда. А Пульхерия у тебя просто прелесть. – Он подошел к ней, взял за руку и, изображая пылкую страсть, прижал к губам. Пульхерии показалось, что поцелуй был до неприличия долгим. Она вырвала руку и спрятала за спину.

– Я в нее тайно влюблен, – признался Гришенька с притворной улыбкой. – Будешь ее обижать – отобью. – Он потянулся к ней, обнял и вытянул губы, словно собирался поцеловать еще в щеку.

– Господи, да у меня сын старше тебя. Влюблен… Не говори чепухи, дубина. – Она отцепила его руки от себя и отряхнулась, будто от пыли.

– Не хочешь, как хочешь. Мы люди не гордые. Была бы честь предложена.

Гришенька развернулся на сто восемьдесят градусов, подошел к кровати, плюхнулся на нее и схватил пакет с семечками.

К Александру Николаевичу они заходить не стали и отправились сразу домой. В машине Герман спросил:

– Ты ему поверила?

– А что еще остается делать?

– Его рассказ похож на правду. Вы с папой хорошее алиби придумали.

Она передернула плечами, как от озноба.

– Я знаю, Пуляша, ты считаешь его ужасным.

– Успокойся, он хорохорится, но на самом деле ему страшно.

– Представляю, каково сейчас папе. Мне его даже жалко. По твоему, он ему верит?

– Какая разница, верит он или нет, мы все равно этого никогда не узнаем.

– Пожалуй, нам стоило зайти к нему. Хотя он опять начнет обвинять во всем нас с тобой. Как ты думаешь, что на самом деле случилось?

Пульхерия помолчала немного, прежде чем ответить.

– По всей видимости, у Вики была с кем-то встреча. Безбоязненно открыла дверь убийце, впустила в квартиру, следовательно, она доверяла ему.

– А этот человек ее убил.

– … А этот человек ее убил, – повторила она слова Германа. – И в землю закопал, и на камне написал… Но самое ужасное, что этот убийца ходит среди нас. А вдруг он еще когонибудь убить захочет? – с испугом спросила она и прижалась к нему.

– Не бойся, милая, я буду тебя защищать. Или попрошу папу приставить к нам охрану. Но я твердо уверен, что просто так никто никого не убивает. Всегда есть причина.

– Что же такое совершила эта девочка, за что поплатилась жизнью? – чуть слышно прошептала Пуля.

Дома их встретила Галина Матвеевна. Она улыбалась, ее холодные бесцветные глаза смотрели на Пульхерию почти доброжелательно.

– Пульхерия Афанасьевна, вы сказали Герману Александровичу про Ленечку?

– Нет еще. Можете сами все рассказать.

– Герман Александрович, Александр Николаевич дал мне денег на лечение, чтобы показать моего Ленечку самым лучшим врачам в Москве, а Пульхерия Афанасьевна предложила ему пожить у нас после больницы. Я вам так благодарна за вашу доброту. Бога буду молить, чтобы он вам здоровья послал. Ленечка такой ласковый. Я о нем уже Катеньке рассказала. Она девочка добрая, так обрадовалась, сказала, что будет ждать маленького дружка.

Высказав все это, домработница все с той же слащавой улыбкой ретировалась в сторону кухни. Герман долго растерянно смотрел ей вслед. Пульхерия ждала, что он скажет, но не дождалась. Только выйдя из ванной, стоя в дверях, он спросил:

– Ты правда предложила Галине Матвеевне, чтобы ее ребенок пожил у нас?

У Пульхерии запылали щеки, словно ее застукали за чем-то неприличным, вроде ковыряния в носу.

– Я подумала, раз уж Александр Николаевич сделал такой широкий жест…

– Ты должна была прежде посоветоваться со мной. Мы ничего не знаем об этом Ленечке, – возмущенно выговаривал Герман, – он растет без матери, черт знает в каком окружении. Обучит Катю ругаться матом и всяким другим ужасным вещам. Зачем ты это сделала?

– Так уж получилось. Не сердись, пожалуйста. Не знаю, как теперь быть.

– Все потому, что Катя тебе не родная, – сделал вывод Герман.

– Если ты сейчас заведешь старую песню про то, что может навредить семье Гранидиных… – с угрозой начала Пульхерия.

– Извини, дорогая, во всем, что касается Кати, я слишком пристрастен. От вредного влияния улицы все равно не убережешь. – Он положил руку на ее бедро и чуть хрипловатым шепотом спросил: – Ты скучала по мне?

Только коснувшись подушки, она поняла, как устала, на секс сил просто не осталось. Но совесть еще терзала ее, чувство стыда и позора за то, что она была готова, как последняя шлюха, изменить Герману с Никитой, все еще преследовало ее. Только это чувство, а не какое другое, заставило сказать:

– Да, любимый, я очень скучала по тебе.

Глава 15 Коготок увяз – всей птичке пропасть

Правду говорят – ко всему привыкаешь. Жить в состоянии постоянного стресса никто не может. С обстоятельствами либо смиряешься, либо пытаешься их изменить.

Прошло несколько недель, Пульхерия чувствовала себя так, словно ничего не произошло. Вернее, она утешала себя словами: «Что бог ни делает, все к лучшему». Весть о предстоящей свадьбе ее и Германа распространилась с молниеносной быстротой. В желтой прессе появилось несколько заметок. Она все это воспринимала спокойно. Папаша Гранде был с нею вполне дружелюбен, и Пульхерия начала привыкать к ужинам с ним и его деловыми знакомыми, которых ей приходилось развлекать. Герман часто ездил в Питер, вовсю раскручивая тамошний салон. Пульхерия помогала ему, как могла. Жизнь шла легко и роскошно. Никиту Назарова она вспоминала редко, при этом всякий раз говорила себе, что нечего забивать голову всякой ерундой. Галина Матвеевна серьезно готовилась к приезду Ленечки в Москву и очень старалась, чтобы Пульхерия с Германом об этом не забывали. Больше ничто не напоминало о случившемся. В разговорах все старательно избегали эту тему.

Но вот однажды утром раздался телефонный звонок. Сняв трубку, Герман сказал:

– Пуляшенька, это тебя. Игорь Петрович, следователь из прокуратуры.

Передав ей трубку, он остался стоять рядом, с любопытством ловя каждое слово.

– Слушаю вас, – как можно равнодушнее сказала она.

– Доброе утро, Пульхерия Афанасьевна, – приветливо поздоровался следователь. – Хочу сказать, что в деле Виктории Хромовой наметился определенный прогресс. Я подумал, что вам это покажется интересным.

Герман хотел нажать на кнопку спикерфона, но она недовольно шлепнула его по руке и, закрыв рукой микрофон, сердито прошептала:

– Иди умываться, а то мы опоздаем на встречу с клиентом.

Этого клиента, требовательного, капризного и жадного, они с Пашей Медведевым обрабатывали больше недели. Можно было послать зануду-покупателя подальше, но в салон его направил Александр Николаевич, поэтому пришлось терпеть все фокусы. Клиент «созрел» и в этот день должен был принести наличные.

Герман неохотно удалился.

– Конечно, – сказала она Штыкину.

– Мы выследили парня, с которым Вика проживала в гостинице, некоего Никиту Назарова.

С самого начала она знала, что рано или поздно так будет. Это знание жило в ней помимо воли, она ничего не могла с ним поделать, хоть и уверяла себя, что причин для беспокойства нет. Услышав имя Никиты, Пульхерия вздрогнула, как от удара. Рука, держащая трубку, мгновенно вспотела. Инстинктивно она оглянулась на дверь ванной, хваля себя за предусмотрительность.

Штыкин продолжал:

– Он зарегистрирован в Питере, но в настоящий момент находится у своей матери в Самаре. Я связался с самарской прокуратурой. Думаю, скоро они его задержат. Я только потому вам звоню, что знаю, как это вас интересует. Буду держать в курсе дела.

– Спасибо, Игорь Петрович.

Повесив трубку, она в изнеможении опустилась на кровать. В мгновение ока все вокруг изменилось. Спокойная атмосфера исчезла, мир стал чужим и враждебным. Уверенность в себе уступила место настороженности.

Из ванной вернулся Герман и с плохо скрываемой неприязнью спросил:

– Чего ему надо?

– Сказал, что они выследили парня, с которым Вика проживала в гостинице.

– И что теперь?

– Не знаю. Просто он хотел поставить меня в известность.

– Для чего?

– Что ты прицепился? Оказывает мне любезность. Только и всего.

– Пусть своей жене любезность оказывает…

– Так, все! Остановись, пожалуйста! – резко оборвала его Пульхерия. – Я сама просила его об этом, – солгала она, – мне любопытно.

– Любопытство простительно торговке на базаре…

– Герман, я не Гришенька. Менторский тон не приемлю в силу своего солидного возраста. К тому же хочу тебе напомнить, что мы опаздываем на встречу с клиентом.

День прошел как обычно. Был конец месяца, и Пульхерия была загружена работой. Неприятные мысли посещали ее время от времени, но она гнала их от себя, повторяя снова и снова спасительную фразу: «Все наши мысли рано или поздно материализуются, и нас настигают те проклятия, в которые мы верим». На следующий день она задержалась на работе. Герман не стал ее дожидаться и отправился с Пашей Медведевым в сауну. Около четырех часов менеджер салона приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

– Пульхерия Афанасьевна, там некий Штыкин Игорь Петрович хочет с вами поговорить. Прогнать в шею или пригласить?

– Конечно же пригласи. И будь с ним повежливее, он из прокуратуры.

У парня от удивления брови взметнулись вверх.

– Не беспокойся, его такие мелкие жулики, как мы с тобой, не интересуют. Он по другому вопросу.

Было понятно, что Штыкин не стал представляться в качестве работника прокуратуры, чтобы не вызывать лишних вопросов у окружающих. Но Пульхерия хорошо знала, что его визит не останется незамеченным и Герману непременно доложат о постороннем мужчине, посетившем ее в его отсутствие. Поэтому она не сочла нужным скрывать должностную принадлежность гостя, хотя понимала, что нудных расспросов избежать не удастся.

– Я опять к вам, – сказал Штыкин, пряча улыбку в пшеничных усах. Его серо-голубые глаза были непроницаемы.

– Есть новости? – с вежливым равнодушием поинтересовалась Пульхерия.

– Хочу подкинуть вам информацию к размышлению.

– Появились трудности? – улыбнулась она.

– Да в общем-то нет, но мне всегда интересна ваша точка зрения. Горничная гостиницы, в которой проживали Хромова и Назаров, утверждает, что отношения у них были своеобразные. Они часто ссорились. У девушки был взрывной характер, она выходила из себя буквально из-за пустяков и не стеснялась устраивать сцены при посторонних. Причем у горничной жалость вызывала не девушка, а ее спутник. Тот был с сожительницей вежлив, разговаривал тихо, а она все время орала на него как резаная и постоянно распускала руки. Большую часть времени проводила в баре, любезничая с лицами мужского пола и накачиваясь алкоголем. Извините за мелодраматическую историю, безусловно, она бесконечно далека от того мира, в котором вы, Пульхерия Афанасьевна, теперь вращаетесь.

– Я заметила, что вам нравится меня подкалывать. Скажите честно, что вы ко мне неравнодушны и мое новое положение вам не нравится, – сказала она с ехидной улыбкой.

– Если честно, я действительно несколько удивлен. Вы и Герман Гранидин… – Штыкин развел руками.

– Считаете, что я с ним только из-за денег его отца? – спросила она напрямик, пытаясь поймать ускользающий взгляд следователя.

– Не без того.

– Понятно… – Пульхерия нервно забарабанила пальцами по столу.

– Только поймите меня правильно, Пульхерия Афанасьевна, я вас не осуждаю. Но более странной пары мне видеть не доводилось. Думаю, он вас не стоит.

– С чего вы взяли?

– Он слишком примитивный.

– Спасибо за откровенность. Но перейдем от обсуждения моего замужества к истории, которую вы рассказали. Вы же сделали это неспроста?

– Я хочу, чтобы вы мне ответили на один вопрос: мог Никита Назаров убить Викторию Хромову?

– Такой вопрос неправомерен. Если он убийца, вы должны это доказать. Теоретически любой человек способен на преступление. Все зависит от обстоятельств.

– Тогда у меня к вам другой вопрос: где он мог проживать, покинув гостиницу?

– Москва большая, – пожала плечами Пульхерия.

Неожиданно Штыкин встал:

– Ну что ж, мне пора. Надеюсь, я не очень вам досадил? – Он улыбнулся, вернее, ухмыльнулся и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Александр Николаевич просил меня держать его в курсе дела, но мне проще разговаривать с вами. Думаю, ему будет неприятно узнать, что Виктория была на самом деле совсем другой. По крайней мере, вы можете сказать, что решение задачи близится к завершению. Осталось только найти этого Никиту Назарова. И мы его обязательно найдем.

Штыкин направился к двери. Потом обернулся и еще раз взглянул на нее:

– Кстати, Герман Александрович знает, что Назаров был вашим мужем?

«Да уходи ты, наконец!» – хотела крикнуть она, а вслух сказала:

– Мы с ним договорились к прошлому не ревновать.

– Ну и как? Получается?

Она пожала плечами:

– С переменным успехом.

Штыкин ушел, а Пульхерия осталась сидеть за столом, стараясь не поддаться панике.

– Наивная дура, – со злостью прошептала она себе под нос, – надо реально смотреть на вещи. Вычислить Назарова было легко. Из ближайших родственников у него осталась только мать, менты нашли ее очень быстро.

Вдруг стало понятно, что план, который она придумала для своей защиты, оказался капканом, в который сама же и попала. Для того чтобы из него выбраться, ей придется отгрызть себе ногу.

Глава 16 Не ищи приключений на свою голову, они сами тебя найдут

Следователь позвонил Пульхерии через четыре дня.

– Мы нашли его.

– Поздравляю. Нисколько в этом не сомневалась. Честному человеку в нашем государстве спрятаться очень трудно.

– Вы считаете, что он прятался? – тут же уцепился за ее слова Штыкин.

Она оставила вопрос без ответа и в свою очередь спросила:

– Его уже отправили в Москву?

– Да, завтра он будет здесь, но я предварительно переговорил с ним по телефону. Он утверждает, что вечером, около одиннадцати часов, Виктория приходила к нему в гостиницу, сообщила, что окончательно с ним расстается. Они общались всего несколько минут, и после она ушла. Далее он направился на Казанский вокзал, купил билет и уехал к матери в Самару.

«Боже, Назаров, какой же ты осел, мы же договорились, что ты скажешь ментам, что до Самары добирался автостопом, так как денег на билет у тебя не было», – с досадой подумала Пульхерия, а вслух спросила:

– Значит, в убийстве он не сознался?

– Нет, вы слишком многого хотите, Пульхерия Афанасьевна. Все это у него еще впереди.

Пуля почувствовала, что он улыбается.

– Мы проверяем его алиби. Уверен, что оно рассыплется, как карточный домик.

– Значит, он арестован?

– Задержан для дальнейшего расследования. Завтра вы сможете его увидеть.

– А при чем здесь я? – удивилась она. – Хотите, чтобы я вновь выполняла вашу работу?

– Скажу честно: не хочу общаться с вашим будущим тестем. Мне проще с вами. А вы потом ему все расскажете.

– Струсили?

– Нет… Но не люблю я олигархов. Вам же знакома моя история.

Когда-то давно Штыкин работал в дорожной службе. Во время его дежурства произошла авария: водитель не справился с управлением и столкнулся с самосвалом. В машине кроме шофера находились очень влиятельный бизнесмен, его жена и маленький сын. У шофера на лбу над левой бровью была ссадина от зеркала заднего вида, из чего Штыкин сделал вывод, что за рулем был не шофер, а сам бизнесмен, жена которого погибла во время аварии. Когда Штыкин указал бизнесмену на ссадину, тот ушел, хлопнув дверью, а на следующий день Штыкина отправили в отпуск, после чего перевели на другую работу в небольшой областной городок. Жена от него ушла, не захотела менять столичный город на захолустье.

Прошло много лет, и у этого бизнесмена погиб сын. Расследование его убийства вел Штыкин. Тогда-то Пульхерия и познакомилась с ним. Их пути странным образом переплелись. Она помогла ему найти убийцу. После этого дела его перевели в Москву, и вот они опять встретились. Штыкин нравился Пульхерии. Он вел себя не как милиционер, проявлял сочувствие, всегда пытался понять другого, встать на его сторону.

– Я позвоню вам завтра. Вы будете дома?

– Вечером я ужинаю с семьей, – она усмехнулась, – но до семи вечера я в вашем распоряжении.

– А ваш муж? У вас не будет с ним проблем?

– Он мне еще не муж, и со своими проблемами я сама разберусь, – довольно грубо ответила Пульхерия и, положив трубку, обхватила голову руками.

«Назаров никогда не сможет доказать свое алиби. Он совершенно не умеет врать, – лихорадочно соображала она. – Либо спасет меня, принося себя в жертву, либо уничтожит меня, выдав с потрохами. Скорее всего, он выберет первое. Но тогда я буду ненавидеть себя до самой смерти». В тоске она металась по комнате и даже начала придумывать доводы, которые оправдали бы ее дальнейшее молчание. Но прежде надо было поговорить с Никитой. Если бы только Штыкин оставил ее хоть на десять минут наедине с ним, она что-нибудь придумала бы. Нет, ей хватило бы и десяти секунд. Надо только все изложить на бумаге и незаметно передать записку Никите. А если записка попадет в руки Штыкина? Нет, ничего писать нельзя. Что же делать? Как бы там ни было, Никита не виновен в убийстве, и она одна знает об этом. Нельзя невинного человека судить за преступление, которого он не совершал.

Вечером, когда она сказала Герману, что милиция выследила сожителя Виктории и завтра его привезут в Москву, он в молчаливом недоумении уставился на нее. Несколько секунд до него доходило, какого Никиту Назарова она имеет в виду.

– Это тот Назаров, который когда-то был твоим сожителем?

Слово «сожитель» он произнес с гримасой брезгливого отвращения.

– Ты пока тоже мой сожитель, – огрызнулась она.

– Он убийца?

– Его только подозревают в убийстве, но если он сумеет доказать свое алиби, будет отпущен. Следователь просил меня завтра присутствовать при допросе.

– Не понимаю, причем здесь ты? – В голосе Германа появились недовольные нотки, свидетельствующие о приближающейся ссоре. Он вскочил, подбежал к журнальному столику и стал нервно перебирать газеты.

– Игорь Петрович не хочет беспокоить Александра Николаевича, который просил держать его в курсе дела. Лучше, если кто-то из нас будет непосредственно наблюдать за процессом. Глупо отказываться от такой возможности, – наскоро придумала она себе оправдание. И с невинным видом спросила: – Хочешь, я уступлю это тебе?

– Ну уж нет, уволь! – с испугом отказался Герман.

– Я в первую очередь беспокоюсь о Гришеньке, – вдохновенно врала Пульхерия. – Вдруг он что-то от нас утаил и всплывут новые обстоятельства? Все-таки на сто процентов доверять ему нельзя. А потом я обо всем расскажу Александру Николаевичу.

– Да-да, ты конечно, права, дорогая, – примирительным тоном сказал Герман и с пафосом добавил: – Какая же ты у меня умница. Я не перестаю благодарить небо за то, что оно свело меня с тобой.

– Небо-то здесь при чем? – усмехнулась Пульхерия.

– Ну, не небо… судьбу. Какая разница! Главное, что ты меня поняла.

Штыкин пригласил Пульхерию в прокуратуру к двенадцати часам.

– Он здесь. Сейчас его приведут. Ждем только адвоката.

– Ему предъявлено обвинение? – с удивлением спросила она.

– По этому поводу мне хотелось бы сначала поговорить с вами.

– Может, мне тоже надо позаботиться об адвокате? – нахмурилась она.

– С вашим алиби об этом можно не беспокоиться, – пожал плечами Штыкин.

Он провел ее в свой кабинет. Вертикальные жалюзи на окне, письменный стол, несгораемый шкаф, у противоположной стены – продавленный диван с подушкой и пледом, на столике в углу чайник, коробка с сахаром и тарелка с заветренными бутербродами. Видно было, что хозяин часто допоздна засиживается на работе, а то и остается ночевать.

Штыкин смущенно засуетился, быстро убрал плед и подушку в стенной шкаф.

– У вас усталый вид, Игорь Петрович, – сочувственно сказала Пульхерия.

– Много работы, – буркнул он, усаживаясь за стол.

Лежащие на столе бумаги и папки он сложил в верхний ящик стола и запер его на ключ, потом скрестил пальцы рук и внимательно взглянул на нее.

– Мы не теряли времени даром и проверили алиби Назарова. Нестыковки начались в самом начале. Он утверждает, что уехал к матери на следующее утро и до отправления поезда провел ночь на вокзале. Но в компьютерной базе вокзала нет доказательств того, что был куплен билет на его имя ни в этот день, ни в последующие. В гостинице дежурная по этажу подтвердила, что к нему в номер около половины одиннадцатого вечера приходила эффектная девушка. Она не хотела пускать гостью, так как было уже поздно, но девица налетела, словно фурия, оттолкнула ее от двери и ворвалась в комнату. Пробыла она там не более десяти минут. Пока дежурная ждала охранника, девушка покинула номер. Назаров уехал из гостиницы вскоре после нее, в начале двенадцатого. Сказал, что ему нечем оплатить следующие сутки.

– Получается, алиби у него нет? – стараясь сохранять спокойствие, спросила Пульхерия.

– Выходит так. Сейчас его приведут, и мы посмотрим, что он скажет в свое оправдание.

Зазвонил телефон.

– Иду, – коротко бросил в трубку Штыкин и виновато взглянул на Пулю: – Подождите меня, я скоро буду.

Буквально через минуту в сопровождении охранника появился Никита. Охранник оставил их одних. Назаров был бледен и выглядел усталым. Он не поздоровался с ней и с независимым видом уселся на диван.

– Я ничего им не сказал… – начал он.

– Знаю, – кивнула она.

– Хочу сразу тебя предупредить: ты здесь ни при чем. Я много об этом думал и все для себя решил. Это дело тебя не касается. Не приди я к тебе в ту ночь, ты не имела бы к нему никакого отношения. Нет смысла втягивать тебя в разбирательство. Здесь не дураки сидят, они поймут, что я этого не совершал, найдут настоящего убийцу и меня отпустят. – Никита взглянул на Пульхерию сдержанным, но решительным взглядом. – Надеюсь, ты меня понимаешь? Иди домой и предоставь все мне.

Он говорил ей те слова, которые она много раз твердила себе сама. Пуля отчаянно хотела, чтобы он убедил ее, но получилось прямо противоположное.

– Только не думай, что я это делаю для тебя. Это нужно прежде всего мне.

– Тебе?

– Чему ты удивляешься? Знаешь, почему я от тебя ушел?

– ?!

– Ты сильная, тебе никто не нужен. Я был пустым и никчемным приложением к тебе, Пульхерии Афанасьевне Дроздовской. Я хотел быть для тебя каменной стеной, а был ненужной, смехотворной подпоркой. Я хотел оберегать тебя, а на самом деле ты заботилась обо мне.

– А просто любить меня ты не мог? – с горечью спросила она. – Почему надо обязательно кем-то быть? Почему ты сравниваешь себя со мной? Будь просто Никитой Назаровым, а я буду Пульхерией Дроздовской. К чему это глупое тщеславие и желание смешивать себя с дерьмом? Скажи просто, что ты ушел от меня, потому что разлюбил. Я пойму.

– Вот и сейчас для тебя все просто и понятно. Позволь мне хотя бы в этом деле разобраться самому.

– Да в чем ты разбираться собрался, осел упрямый? – заорала Пульхерия. – Ты не сможешь доказать свое алиби и не успеешь оглянуться, как на тебя всех собак навешают да еще парочку «висяков» вдогонку добавят. Потом доказывай, что ты не верблюд.

– Найдут же они рано или поздно настоящего преступника, – упрямо твердил Никита.

– А если не найдут?

– Все, хватит об этом. Иди домой и не вздумай страдать от угрызений совести.

В этот момент в кабинет вошел Штыкин. Никита тут же поднялся с дивана.

– Игорь Петрович, я хочу, чтобы эта женщина отсюда ушла. При ней я говорить отказываюсь.

– Вот даже как! – удивился следователь.

Он посмотрел на Пульхерию, которая молчала и с потерянным видом разглядывала календарь на стене.

– Ну, раз вы на этом настаиваете, не смею возражать.

Не прощаясь, она торопливо вышла из кабинета.

По дороге домой она кляла себя за нерешительность. Получалось, что Никита ценой собственной жизни спасает ее будущий брак с Германом. Какое благородство! Но она оказалась в дерьме по самые уши именно из-за него. Сначала подставил, а потом спас. Меньше всего ей хотелось быть обязанной именно ему.

Герман был уже дома.

– Ну, как дела? – спросил он, помогая снять пальто.

– Никак. При мне он разговаривать отказался и потребовал, чтобы я удалилась.

– Я рассказал обо всем папе. Он сначала обрадовался, но когда узнал, что этот Никита – твой бывший муж, очень расстроился.

– Постой, дай я угадаю: он заявил, что свадьбы не будет, – Пульхерия усмехнулась.

– Нет. Только сказал, что надо проследить, чтобы эта информация не попала в прессу.

– У нас не Америка. Наши журналисты пишут только то, что им заказывают.

– У папы много врагов.

– Я чувствую, что скоро я буду его самым заклятым врагом.

– Не надо так говорить…

– Почему не надо? Выходит, я одна во всем виновата. Я познакомила Гришу с Викой, я заставила тебя лгать, скрывать от него правду.

Герман подошел к ней, обнял и нежно поцеловал.

– Перестань, пожалуйста. Никто тебя ни в чем не обвиняет. Я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Все было вроде как обычно, и в то же время словно что-то стояло между ними. Пульхерии не хотелось, чтобы Герман прикасался к ней и самой не хотелось к нему прикасаться. Она злилась и во всем винила Никиту. Ей хотелось остаться одной, а вместо этого она легла в постель с Германом и ей пришлось заниматься с ним сексом. Она поймала себя на мысли, что относится к этому, как к чему-то обыденному, вроде ежедневного утреннего завтрака: нет аппетита, но все вокруг утверждают, что по утрам надо есть овсянку и обезжиренный йогурт, хотя ни то ни другое она терпеть не могла.

Герман после любовных утех – нескольких возвратно-поступательных движений с сопением и судорожными вздохами – тут же уснул, а она еще долго ворочалась в постели, гоня прочь назойливо лезущие в голову мысли о Никите, а проснувшись, не почувствовала себя лучше. Работа позволила забыться, но ненадолго.

Днем позвонил Александр Николаевич. Он сказал, что разговаривал со своим знакомым в прокуратуре, который успокоил его – прессу это дело вообще не заинтересовало и вряд ли заинтересует, а прокуратуре лишнее внимание тоже ни к чему. Штыкин молчал, и это молчание действовало Пульхерии на нервы. Ей казалось, что он ее в чем-то подозревает. Она вдруг вспомнила – бумаги со стола он убрал до телефонного звонка. Получалось, что следователь оставил ее наедине с Никитой намеренно. Это тоже выглядело подозрительно. Много раз она порывалась сама позвонить ему и сознаться, даже в том, чего не совершала, лишь бы это неестественное состояние поскорее закончилось. И только остатки гордости не позволяли ей так быстро сдаться.

Штыкин позвонил на второй день.

– Пульхерия Афанасьевна, у меня для вас плохие новости. Никите Назарову предъявлено обвинительное заключение, через пару дней дело будет передано в суд. Он отказался от всяческого сотрудничества с нами, и никакие доводы, ни мои, ни адвоката, на него не подействовали.

Помимо воли, не осознавая, что делает, Пульхерия сказала:

– Мне нужно с вами срочно поговорить.

Штыкин помедлил немного и спокойно сказал:

– Очень хорошо, Пульхерия Афанасьевна, что вы, наконец, решились. Лучше поздно, чем никогда.

Глава 17 «Пусть погибнет мир, но свершится правосудие»[1]

Она не стала ни с кем советоваться, ни с папашей Гранде, ни с Германом, ни с Пашей Медведевым. Они обязательно станут ее отговаривать. Никита Назаров – чужой, посторонний человек, его жизнь ддя них ничего не значит. В этой стране вообще жизнь не является чем-то ценным, жестокость и равнодушие здесь никого не удивляют. Мы живем не благодаря, а вопреки всему, ненавидим чужой успех, чужое благополучие, потому что воспринимаем их как случайность, удачу, везение, и не верим, что сами можем всего этого достичь, если захотим. Лучше уж плыть по течению, чем бороться с ним. Зачем бороться с тем, что сильнее нас? Мы твердо уверены, что обязательно проиграем. И тем самым заранее программируем свою жизнь на неудачу, неуспех.

Пульхерию нисколько не взволновали слова Штыкина. Она просто хотела отдать долг Никите, решить раз и навсегда эту проблему.

В кабинете следователя ничего не изменилось, только бутербродов на столике не было.

– Каюсь, Пульхерия Афанасьевна, я был с вами недостаточно откровенен. При разговоре с горничной в гостинице я показал ей вашу фотографию. Она вас сразу узнала и сказала, что вы приходили к Никите и Виктории. Тогда я понял, что у вас с Назаровым и поныне более тесные отношения, чем вы хотите всем показать. Я чувствовал, вы что-то скрываете, но не хотел давить на вас. Вы ответственный человек и не любите, когда на вас давят, угрожают вам, вы делаете только то, что сами считаете нужным и правильным. И тогда я решил подождать…

– Пока я созрею?.. – прервала его Пульхерия с усмешкой. – А что вы делаете с недозрелыми?

– С какими недозрелыми? – не понял Штыкин.

– Есть такой старый анекдот про психушку. Врачи заметили, что больные с прогулки приходят все в синяках и ссадинах, проследили за ними. Выяснили, что пациенты забираются на самое высокое дерево в парке, кричат: «Я созрел» и падают вниз. Один из врачей тоже на дерево забрался. Высоко, падать страшно. Он кричит: «Я не созрел». А ему снизу отвечают: «А несозревших мы палками сшибаем». Вот и вы меня тоже, образно говоря, палкой сшибете?

– Но вы же созрели, – усмехнулся Штыкин, – падайте уж сами. Честно говоря, я думал, что вы раньше созреете.

– Слишком многое поставлено на карту, слишком многое мне приходится терять. Никак решиться не могла.

– Зато ваша совесть будет чиста.

– Ой, только вот про совесть не надо говорить. С ней у меня все в порядке…

И тут до нее вдруг дошло. Она с подозрением взглянула на следователя:

– Вы меня в убийстве подозреваете, что ли?

– Упаси Господи, Пульхерия Афанасьевна! Разве я похож на идиота?

– Смотря куда смотреть, – пожала она плечами. – Я вас только в одежде видела.

– Если есть желание познакомиться поближе, могу пойти навстречу.

– Нет. Считаю ваше предложение непристойным.

– Раз у меня нет никакой надежды, – Штыкин притворно тяжело вздохнул, – тогда вернемся к нашему делу. Думаю, ваши показания будут очень ценными. Итак, когда вы поняли, что ничем не можете помочь Никите Назарову, вы решились рассказать правду…

– Минуточку, правду о чем?

– Что вы помогали преступнику, укрывали его у себя.

– Я?

– Мне надо было с самого начала догадаться, что он в вашей старой квартире. А потом вы помогли ему скрыться, дали денег, посадили на поезд.

Штыкин улыбался уверенно и ободряюще. Эта улыбка завораживала, лишала ее воли. Пульхерия не могла оторвать взгляд от его жизнерадостной физиономии.

– Уверен, что не будь вы вместе с Григорием Гранидиным, вы, не колеблясь, подтвердили бы его алиби.

Когда следователь все это выложил, Пульхерия на мгновение онемела. Она пришла в ужас от того, как он ловко все переиначил, абсурдно интерпретировал.

– Штыкин, вы думаете, что я хочу дать показания против Никиты?

– Ни минуты не сомневаюсь в этом. – Он вновь торжествующе улыбнулся.

– Не скрою, вы меня разочаровали, Игорь Петрович. Я была о вас лучшего мнения. Назаров невиновен. Именно это я хотела вам сказать. В то время, когда убивали Вику, он был со мной, в квартире Германа.

И она рассказала все. О том, как безнадежно запуталась в этой бесконечной паутине лжи, о Галине Матвеевне, заставшей ее и Никиту целующимися, об отношениях между Гришей и Викой.

– Вы опять немного ошиблись, Штыкин, – в заключение ехидно сказала она.

– От вас можно с ума сойти. – Следователь схватился за голову. – С виду такая скромная девушка. Я как-то видел вас краснеющей, когда при вас рассказывали непристойный анекдот, а тут муж за порог, и она уже с другим целуется. Может, мне к вам в очередь записаться?

– Я не скромная девушка, а скромная бабушка, – уточнила Пульхерия. – Тем не менее ваши притязания на что-либо большее, чем дружба, не состоятельны.

– Опять вы меня обломали, Пульхерия Афанасьевна. От вашей жестокости в моем сердце образовалась кровавая рана размером с кулак.

– Вы все шутите, Игорь Петрович, а я между тем, рассказав вам всю правду, лишаюсь прекрасного безбедного будущего, правда, при этом возвращаю себе самоуважение и спасаю невинного человека от тюрьмы.

– Очень хорошо. Теперь давайте поговорим о нашем невинном человеке.

Лучезарная улыбка исчезла с лица Штыкина. Оно стало непроницаемым и невыразительным.

– Получается, что Григорий Гранидин лгал?

– Да.

– И Александр Николаевич лгал?

– Да.

– И Галина Матвеевна пошла у всех на поводу и солгала тоже?

– Да.

– А Никита Назаров, рискуя быть обвиненным в убийстве, тоже солгал?

– Солгал, солгал, – закивала Пульхерия, – мою честь спасал. Благородный человек, сейчас таких мало.

– Благородный человек, прежде всего, не станет женщину, оставшуюся без мужа, компрометировать, – нахмурившись, сказал Штыкин.

– Это случайно получилось, я сама была виновата, – попыталась она оправдать Никиту.

– Ничего случайного в этом мире нет. Вы, Пульхерия Афанасьевна, жить не можете без неприятностей. Вам без них скучно.

– Воспитывать будете, гражданин начальник?

– Не мешало бы, только бесполезно.

– Очень хорошо, что вы это понимаете.

– Чувствую, что наш разговор зашел в тупик, – Штыкин начал убирать в бумаги в стол. – Подождите меня, я скоро вернусь.

Вернулся он через десять минут. Следом за ним в комнату охранник ввел Никиту. Пульхерия, увидев его, разозлилась на Штыкина.

– Зачем вы его привели? – вскочив, с возмущением спросила она. – Я вам все сказала, вытащила его из ловушки. Зачем мне его опять видеть? Это уж слишком!

– Я хочу устроить вам очную ставку, – ответил следователь.

– Не нужны мне никакие ставки! – продолжала кипятиться Пуля. – Я от всего этого балагана устала. Вы понимаете это?

– Понимаю, – спокойно ответил Штыкин. – Но я хочу, чтобы вы все повторили в присутствии подозреваемого.

– Зачем ты ему все сказала? – удивился Никита.

– Затем, что тебя обвиняют в убийстве, – буркнула она и устало опустилась на стул возле стола.

– Ну и пусть обвиняют. Я никого не убивал, и они ничего не смогут доказать. Сколько можно тебе об этом говорить?

Он замолчал. На его лице читалось только неодолимое упорство.

– Надеешься на справедливое правосудие? – спросила Пульхерия с недоброй усмешкой и, не дожидаясь ответа, выкрикнула: – Наивный дурак, в нашей стране его нет!

– Гражданин следователь, я официально заявляю, что эта женщина вам наврала. Ей очень хочется быть мученицей. А я не хочу, чтобы у нее была причина обвинять меня в том, что я испортил ей жизнь, лишил возможности связать свою судьбу с сыном олигарха!

– Ты с дуба рухнул?

– Да, рухнул. Тебе одной, что ли, падать? Вцепилась в этого Германа мертвой хваткой, а когда услышала, что меня обвиняют в убийстве, решила сделать широкий жест: тебе совестно быть счастливой, когда рядом кому-то плохо.

– Ну как вам, Игорь Петрович, аргумент? Нравится? Нормальный человек может такое сказать?

– Нет смысла спорить, граждане, – ответил Штыкин. – Ваша позиция мне более или менее понятна. Только одно не ясно: кто из вас лжет?

– Он, – Пульхерия пальцем указала на Назарова.

– Она, – одновременно с ней сказал Никита.

– Так, понятно, – протянул Штыкин. – Тогда, Никита Антонович, объясните мне, только чтобы я понял, зачем ей все это нужно?

– Видите ли, Игорь Петрович, несколько лет назад я бросил эту женщину. Я не уходил от нее к другой, нет, у меня никого не было, но Пульхерия, она – совершенство, а я неудачник. У меня не было работы, потом я заболел, а она возилась со мной, ухаживала, поила, кормила, одевала. Потом я нашел работу, но на те жалкие гроши, которые получал, не мог устроить ей достойную жизнь. А она молчала и ничего не требовала от меня. Тогда я собрал вещи и ушел, уехал в Питер, меня мой знакомый по институту туда позвал. Как-то, будучи в командировке в Москве, познакомился с Викторией. Она уехала в Питер со мной. Но я никогда не терял Пульхерию из виду. Мои друзья регулярно сообщали мне о ней. А когда узнал, что она стала жить с сыном очень богатого человека, порадовался за нее. Мне предложили отпуск, мы с Викой решили провести его в Москве. Только она требовала, чтобы мы жили непременно в шикарном отеле. Денег хватило только на две недели. Но я не об этом. Случайно мы встретились с Пульхерией, я увидел ее мужа и сразу понял, что он не герой ее романа. Пуляша, что ты в нем нашла?

– Я не обязана перед тобой отчитываться, – огрызнулась она.

Назаров не обратил внимания на это и продолжал:

– И еще я понял, какую глупость совершил, уйдя от тебя, Пуляша. Когда я тебя целовал, вначале я пытался внушить себе, что это всего лишь сентиментальное эхо прошлого, но сейчас, раз ты тоже поняла всю фальшь своих отношений с этим богатеньким Буратино…

– Погоди, Никита, – остановила его Пульхерия, – ты считаешь, что я все это делаю из любви к тебе?

Штыкин заметил, как Назаров отшатнулся, словно от удара.

– Да, я думал, что ты…

– Ха-ха! Я делаю это исключительно для того, чтобы не стыдиться самой себя, – ледяным тоном сказала она. – Чтобы не чувствовать себя подлой тварью. Я понимаю, что говорю жестокие слова, но прошлого не воротишь. Да, я очень любила тебя, но я долго убивала в себе это чувство, выжигала его из себя и возвращаться к прошлому не хочу.

Никита ссутулился, тихо, почти шепотом произнес:

– Хорошо, Игорь Петрович, будем считать, что она говорила вам правду. Вот уж не думал, что такое можно совершить ради каких-то абстрактных принципов. Эта женщина потрясла меня до глубины души. Опять она доказала свое совершенство!

– Ну что ж, рад, дело наше начало проясняться. Теперь мы должны все эти ваши показания зафиксировать.

Пока Штыкин оформлял протокол, Пульхерия сидела на диване и с тоской смотрела в окно. Ни разу она не повернула голову в сторону Никиты. Видеть его ей было невыносимо. Наконец протокол был подписан и Назарова увели. Уходя, он тоже не смотрел на нее.

– Надеюсь, теперь вы его отпустите? – спросила Пульхерия у следователя, когда дверь закрылась.

– Все не так просто, Пульхерия Афанасьевна. Сначала нужно выполнить некоторые формальности. В частности, ваши слова должны подтвердить остальные участники нашего спектакля.

Глава 18 Одного желания говорить правду мало, надо еще найти того, кто захочет тебя выслушать

Штыкин не стал вызывать Галину Матвеевну в прокуратуру, а решил поговорить с домработницей в привычной для нее обстановке. Пуля представила сияющую от тайного злорадства физиономию Галины Матвеевны, когда следователь попросит ее рассказать всю правду. Конечно, она постарается воспользоваться моментом, чтобы вывести на чистую воду развратницу и интриганку, окрутившую ее хозяина. Вот тогда-то у Пульхерии и начнутся настоящие неприятности.

– Может, мне ей позвонить и предупредить, что вы скоро приедете? – спросила она у Штыкина.

– Не стоит. Элемент неожиданности поможет добиться желаемого результата за более короткое время.

– И чего же вы собираетесь добиться, если не секрет? – поинтересовалась Пульхерия.

– Истины, моя дорогая, и ничего более. Кстати, если хотите, можете поехать со мной. Разговор обещает быть интересным.

Возле прокуратуры их ждала старая черная «Волга» с мигалкой на крыше. Всю дорогу Штыкин молчал, сосредоточенно думая о чем-то своем. Пульхерию это устраивало. После общения с Никитой она чувствовала себя опустошенной и мечтала только об одном – чтобы Германа не было дома. Судьба сжалилась над ней: дверь им открыла Галина Матвеевна. Катя в детской играла с куклами. Пуля усадила девочку перед телевизором и разрешила смотреть все, что она захочет. Домработница недовольно поморщилась, но говорить ничего не стала, предложила только пройти в гостиную. С притворно учтивым выражением лица она присела на краешек кресла и разгладила на коленях передник с множеством рюшек.

– Уважаемая, Галина Матвеевна, – начал Штыкин, – в связи с убийством Виктории Хромовой мы арестовали Назарова Никиту Антоновича. Пульхерия Афанасьевна утверждает, что она и Александр Николаевич Гранидин уговорили вас не говорить правду о том, с кем она была в ночь убийства Хромовой.

Галина Матвеевна грозно нахмурила выщипанные брови, химические кудряшки на ее голове возмущенно заколыхались, а бесцветные глазки от гнева еще больше обесцветились.

– Я что, по-вашему, врушка, что ли? – ощетинилась она.

– Врушка-старушка, – хихикнула Пульхерия, но тут же осеклась под свирепым взглядом домработницы.

Несколько секунд она смотрела на Пульхерию с ненавистью, словно хотела выжечь место, где та сидела. Штыкин с интересом наблюдал за ней. Она, поймав его взгляд, в мгновение ока переменилась и расплылась в самой любезной улыбке, затем надула губы, точно обиженный ребенок, собирающийся заплакать. Лицо Штыкина было по-прежнему непроницаемо. Он просто молча ожидал выплеска эмоций, но его не последовало, и вскоре Галина Матвеевна, справившись с одолевшими ее чувствами, внимала каждому его слову, всем своим видом показывая, что готова ответить на любой вопрос.

– Пульхерия Афанасьевна утверждает, что Григория Гранидина в ту ночь здесь не было, вместо него она провела ее с Никитой Антоновичем Назаровым. Она утверждает также, что вы застали их в самый неподходящий момент, а именно целующимися. Вам нечего бояться, Галина Матвеевна, скажите только, что здесь произошло на самом деле.

Домработница покраснела и стала нервно теребить оборки на фартуке, усиленно изображая, что очень нервничает и пытается взять себя в руки. Промокнув фартуком сухие глаза, она скорчила виновато-растерянную физиономию и сказала:

– Я вас не понимаю. Не знаю, что имеет в виду Пульхерия Афанасьевна, только в ту ночь здесь был Гришенька. Я накормила их ужином, потом они смотрели телевизор и играли в карты. А с Гришенькой их целующимися я не заставала… Грех-то какой, она ему в матери годится… К тому же Пульхерия Афанасьевна – женщина предпенсионного возраста, на нее наш Гришенька не позарится…

Пульхерия дар речи потеряла от таких слов. Особенно ее взбесило словосочетание «предпенсионного возраста». Уперев руки в бока, она презрительно усмехнулась, но на провокацию не поддалась и спокойно сказала:

– Она лжет. Ей Александр Николаевич две тысячи евро заплатил за вранье. Я сама передавала конверт.

– Это правда? – спросил Штыкин.

– Простите, Игорь Петрович, у Пульхерии Афанасьевны временное помрачение рассудка. Она очевидно с тем мужчиной в другой день встречалась, когда меня дома не было. Я за ней не слежу, мне не за это деньги платят. Может, она каждый день с разными мужчинами встречается, поэтому всех не помнит. Что касается денег, то здесь мне платят хорошую зарплату. Это не преступление получать деньги в конверте.

Пуля была в ярости:

– Гнусная ложь. Эта врушка-старушка так говорит, потому что Гранидин разрешил ей привезти сына в Москву, чтобы здесь положить в больницу. Понятно – теперь она правды не скажет, иначе он от своего обещания откажется.

По лицу Галины Матвеевны пошли красные пятна, она продолжала испуганно смотреть на следователя непонимающим взглядом. И делала это весьма убедительно. Штыкин был невозмутим, только, слегка щурясь, переводил глаза с Пульхерии на домработницу и обратно.

– Я работаю у Александра Николаевича уже давно. Сначала у него в доме, потом он мне поручил за Германом Александровичем присматривать. Разумеется, он хочет помочь моему Ленечке. Он добрый и заботливый, относится ко мне, как к члену семьи. И Гришенька, и Герман Александрович – все ко мне хорошо относятся, кроме вас, Пульхерия Афанасьевна. Вы меня с первого дня невзлюбили. Сказать про меня такую гадость… Будто я за деньги… Да как у вас язык повернулся? Это все оттого, Игорь Петрович, что она меня к Герману Александровичу ревнует. Думает, я его у нее отбить хочу.

От этих слов у Пульхерии закружилась голова, ей пришлось крепко вцепиться в спинку кресла, чтобы не упасть. У Галины Матвеевны вид уже не был испуганным, а глаза горели праведным гневом. Она потрясла крепко сжатыми кулаками перед физиономией противницы, пытающейся разрушить ее уютный мирок, который с таким трудом много лет обустраивала. Весь ее вид говорил о том, что она готова стоять насмерть.

– Интеллигентная женщина, а ведете себя некрасиво. Я вам всегда старалась угодить, самые лучшие куски на тарелку накладывала, но теперь…

Она не успела сказать, что собирается сделать с Пульхерией, но и без слов было ясно, что ничего хорошего ее противницу не ожидает. Лучшие куски она съест сама, Пуле достанутся яд или толченое стекло. И это будет еще легким наказанием за ее проступок.

– С вами все ясно, Галина Матвеевна. Вы твердо уверены, что в словах Пульхерии Афанасьевны нет ни слова правды? – спросил ее Штыкин.

– Ни слова, ни полслова, ни единой буковки, клянусь мамой, – ударила она себя кулаком в грудь.

– Хорошо, я вас понял. Вы пока идите. Сейчас я оформлю протокол, а вы его потом подпишите.

Домработница с гордым видом удалилась. Штыкин уселся на диван и на журнальном столике, неудобно согнувшись, стал заполнять бланк допроса.

– Неужели вы ей поверили, Игорь Петрович? – растерянно спросила Пульхерия.

– Дело не в том, поверил я или нет, – не отрываясь от протокола, безучастно ответил следователь, – важно, что ваши показания она не подтвердила. У вас есть еще свидетели?

– А Никита? Он же согласился с моими словами.

– Согласился, но как-то не очень убедительно. Если вы помните, в самом начале он все отрицал. Все это выглядит более чем подозрительно.

Пульхерии казалось, что она сходит с ума.

– Скажите, Герман Александрович обо всем этом знает? – Штыкин оторвал взгляд от протокола и посмотрел ей в глаза.

– Нет, – покачала она головой.

– Тогда найдите еще одного свидетеля. – Он спокойно наблюдал за ней, но ничего, кроме легкого любопытства, на его лице не отражалось. – У вас в доме, я заметил, есть консьерж. Быть может, он что-то видел?

Она задумалась, припоминая, как открывала Никите дверь.

– Нет, Никита тогда сказал, что консьержа на месте не было. – И тут ее осенило: – Паша Медведев, компаньон Германа, все знает. Он помог мне, купил Никите билет на свое имя и договорился с проводницей.

– Попробуйте пригласить его сюда. Я мог бы вызвать его в прокуратуру, но в неформальной обстановке… – …легче достичь желаемого результата, – с усмешкой закончила за него фразу Пульхерия.

Штыкин хмыкнул и вновь занялся составлением протокола.

Она решила позвонить Паше на мобильный и молила Бога, чтобы Германа не оказалось рядом с ним.

– Пронто, – ответил он по-итальянски в обычной своей шутливой манере.

– Паша, ты мог бы ко мне сейчас подъехать?

– Что-то случилось? – забеспокоился он.

– Нет, нет, нужна твоя помощь. Только… – запнулась она.

Паша сразу ее понял.

– Герман уехал на таможню. Там у нас груз застрял, и он освободится только к вечеру.

Пульхерия с облегчением вздохнула:

– Тогда поторопись.

Сияющий Паша появился через пятнадцать минут. Его жизнерадостная физиономия, преувеличенная радость, с которой он приветствовал следователя, резко контрастировали с настроением Пульхерии. Ей вновь приходилось бороться, только на этот раз не за то, чтобы спасти свою жизнь, а за то, чтобы окончательно ее погубить.

– Паша, это Игорь Петрович Штыкин. Он расследует убийство Вики. Никита Назаров у них… – взволнованно начала Пульхерия.

– Позвольте мне, – перебил ее следователь. – Павел…

– Леонидович, – подсказал Паша и одарил следователя ничего не значащей голливудской улыбкой. – Можно просто Паша.

– Присаживайтесь, Павел Леонидович, – Штыкин был до приторности любезен.

– Спасибо, – вежливо ответил Паша и невежливо водрузил ноги на журнальный столик, но, взглянув на Пульхерию, увидев ее расстроенное лицо, быстро поставил их на пол и тут же виновато пробормотал: – Прошу прощения.

Штыкин, сделав вид, что его это не касается, продолжил:

– В этом деле появились новые обстоятельства. Пульхерия Афанасьевна утверждает, что позвонила вам на следующий день после убийства. Я хочу, чтобы вы мне рассказали об этом.

Паша удивленно взглянул на Пулю.

– Расскажи ему все, ничего не утаивая, – сказала она.

– Все? – Он опять обратил недоумевающий взгляд на Штыкина. – Мы много о чем говорили. Всего и не упомнишь. Нельзя ли поконкретнее?

– Насколько я знаю, днем она приехала к вам в салон.

– Пульхерия работает у нас главным бухгалтером. Вообще-то она должна присутствовать в салоне пять дней в неделю.

– Разве она не рассказывала вам о встрече с Никитой Назаровым?

– Побойтесь Бога, Пульхерия – серьезная женщина. На такое безрассудство она не способна.

Паша уже не улыбался, он говорил серьезно, с твердой уверенностью в своих словах. Пуля в ужасе уставилась на его спокойное, безмятежное лицо.

– О чем ты говоришь? Я прошу тебя только об одном: скажи правду! Ты хочешь, чтобы пострадал невинный человек?

– Я всегда говорю, что готов оказать любую посильную помощь, но выше головы прыгнуть не могу.

Медведев смотрел на Пульхерию ласково-снисходительно, как на тяжелобольную.

– Так вы понятия не имеете, о чем говорит Пульхерия Афанасьевна? – спросил Штыкин.

– Мне много чего рассказывают. Всего и не упомнишь. К тому же я легкомысленный. У меня в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Если Пульхерия говорит, что Никита этого не делал, может, так оно и есть? На то вы и следователь, чтобы во всем разобраться.

– Погоди, – остановила его она, – мы же купили на твое имя билет до Самары. Это легко проверить. Можно найти проводницу, которую ты уговорил пустить в поезд Никиту вместо себя. Помнишь, ты ей на перроне денег дал.

– Так как наш разговор происходит в присутствии следователя прокуратуры, отвечаю по пунктам. Первое, не скрою, в тот день на мое имя действительно был куплен билет до Самары. Но я часто бываю в командировках и не только в Самаре, но и в Астрахани, Нижнем Новгороде, Питере и других городах нашей большой страны. Второе, я припоминаю, что из-за более неотложных дел моя командировка сорвалась. Мне позвонили, и я в спешном порядке покинул вокзал. Третье, я беседовал с проводницей, только вот о чем, не помню, и было бы смешно предположить, что она расскажет следователю сказочку о том, что по этому билету поехал кто-то другой и ей за это заплатили.

– Паша, что ты такое говоришь? – жалобно взмолилась Пуля.

Он только виновато посмотрел на нее и отвернулся. В комнате стало тихо. Штыкин нарушил молчание первым.

– Ну что ж, Павел Леонидович, мое любопытство вы полностью удовлетворили. Больше не смею вас задерживать.

Медведев тут же поднялся с дивана. Он выглядел искренне несчастным и расстроенным. Пульхерия смотрела на него с презрением. Впервые она столкнулась со столь откровенно бесстыдным и беспринципным человеком, не считая, конечно, Галины Матвеевны.

– Черт побери, Пульхерия, мне жаль, что все так получилось. Но что я могу?

Он, не оглядываясь, вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, Пульхерия заплакала. Слезы тихо катились по щекам. Она вытирала их руками и слизывала языком.

– Ну что вы так расстраиваетесь? – с участием спросил Штыкин.

– Он лжет.

– Допустим, Галина Матвеевна лгала, потому что ее подкупил Александр Николаевич, к тому же она боится потерять работу. Но зачем лгать Медведеву?

– Наверное, он спасает меня от меня самой.

– Вот видите, какие у вас замечательные друзья.

В голосе Штыкина не было ни малейшей иронии, он просто констатировал факт.

– Вы мне не верите? Да?

– Я этого не говорил. Допускаю, что вполне возможно Никита был с вами в ночь убийства, хотя вы и не можете это доказать, допускаю, что Галину Матвеевну подкупили, но что касается Назарова…

– Штыкин, – перебила его Пульхерия, – скажите, пожалуйста, зачем мне устраивать весь этот балаган? К чему приводить свидетелей, которые все отрицают? Зачем уничтожать алиби Гриши, сына могущественного человека, которому достаточно только шевельнуть бровью и я исчезну с лица земли, словно меня и не было вовсе? Зачем?!

– У меня большой опыт работы. Я давно уже ничему не удивляюсь. Помните, был такой чудовищный маньяк, о нем еще американцы сняли художественный фильм? На него повесили больше сотни убийств, ко многим из них он на самом деле причас-тен не был. К вашему сведению, до сих пор находят настоящих убийц. Психи, следственные ошибки, иногда некоторые люди сознаются в том, чего не совершали, – много причин.

– Я же не признаюсь в том, что это я ее убила, – саркастически усмехнулась Пуля. – Просто скажите, зачем мне все это нужно?

– Вы все еще его любите.

Она оторопело посмотрела на Штыкина, а потом громко расхохоталась, хотя ее смех больше походил на истерический. Отсмеявшись, она плюхнулась на диван. Ее душил гнев, но ощущение полного бессилия делало почти покорной.

– Глупость какая! – Она недоуменно пожала плечами. – Самое главное во всем этом кошмаре то, что я знаю правду и являюсь ее заложницей. Если я сейчас не смогу ее доказать, она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Ваша проблема, Штыкин, в том, что вы очень умны, вы следуете логике, но некоторые факты от вас и от меня пока скрыты, поэтому ваша логика кривая, хотя и кажется вам непогрешимой. Тот довод, что вы только что привели, прекрасно все объясняет… ВАМ… но не мне. К сожалению, я сама построила эту пирамиду лжи, и она настолько прочная, что я сейчас не в силах ее разрушить. Но вы плохо меня знаете…

– Напротив, я вас слишком хорошо знаю, дорогая Пульхерия Афанасьевна, – испуганно прервал ее следователь, – поэтому предупреждаю: никакой самодеятельности! Если будет нужно, я посажу вас под домашний арест. Нет, лучше упрячу за решетку.

– На каком основании, если не секрет? – усмехнулась она.

– Что-нибудь придумаю…

– До чего же вы, менты, упертые! – с раздражением воскликнула Пуля. – Почему вместо того, чтобы искать настоящего преступника, вы сажаете за решетку невиновного, да еще при этом замечательную отмазку себе придумали: «Спасем ее от нее же самой, она так поступает, потому что любит»? Ничего не скажешь – благородно, и совесть чиста. Неужели история, которую я вам рассказала, так неправдоподобна? Тряхните Гришеньку. У него непременно окажется рыльце в пушку. Поставьте алиби Гришеньки против алиби Никиты. Какое из них перевесит? Хотите, Штыкин, с первого раза отгадаю ваш ответ?

– Не слишком ли многого вы, Пульхерия Афанасьевна, от меня хотите? Предлагаете, чтобы я сунул голову в пасть льву? Так мне не привыкать, вы же знаете. А вот вы в эту пасть лезть испугались. Кто мне говорил, что Григорий Гранидин невиновен? Забыли? Вам напомнить? Я не вижу у него никаких мотивов. Ну запутался маленько. Папочка ему, как водится, постарался помочь уладить дело втихую. Что здесь плохого? Да, я не хочу рисковать, я обычный человек, не Дон Кихот, с ветряными мельницами воевать не хочу. Да и где они, эти мельницы? Ау? Только имейте в виду, у меня ведь есть еще начальство, которое дружит с этим самым львом. Оно меня вызвало к себе и строго-настрого наказало поскорее закончить это дело, да без скандала. Что бы вы на моем месте делали?

– Не знаю, – вяло ответила Пуля.

Штыкин пожал плечами:

– Вы меня обвиняете в бездействии, но сами ничем не помогли. Кроме голословных утверждений, ничего от вас не слышал. Мне очень жалко вашего Назарова. Парень-то неплохой, это видно. Вы знаете, я терпелив, но эмоциями меня не возьмешь. Если у вас есть факты, приходите – выслушаю, рассмотрю ваши факты через увеличительное стекло. Мне вы можете говорить что угодно, но если попробуете устроить скандал в суде, предупреждаю, я вам тогда помочь не смогу. Найдутся ребята, которые вас быстро поставят на место. С Гранидиным шутить нельзя. Подумайте о своем сыне и очаровательном внуке. Кстати, как они? Кажется, они в Испании?

– Нормально. Там климат не такой отвратительный, как у нас. Фрукты дешевые круглый год, – пробурчала Пульхерия.

– Ну и отлично. Рад за вас.

Он впервые за весь день улыбнулся ей. Она ответила кислой улыбкой, больше похожей на гримасу.

Глава 19 Повторный осмотр места преступления

Штыкин ушел. От пережитого волнения Пульхерию познабливало. Она налила себе немного коньяку, забралась с ногами на диван и накрылась пледом. Зазвонил телефон.

– Пульхеша, ты как там?

Звонок подруги оказался как нельзя кстати. Эмоции переполняли сознание, их надо было выплеснуть, иначе она чувствовала, вот-вот взорвется или забьется в истерическом припадке. Рассказав Марине о своих злоключениях, Пуля слушала сочувственные слова – бальзам для души.

– Ну и домработница у тебя! Мегера, почище Медузы Горгоны, – возмущалась Марина. – И Штыкин тоже молодец, карьерист несчастный.

– Он здесь ни при чем, на него сердиться глупо. Рад бы мне помочь, да не может – начальство наседает. Меня больше задело предательство Медведева. С виду такой добрый, отзывчивый.

– А я его понимаю, – возразила подруга, – он искренне считал, что ты попала в ловушку своего же собственного припадка безумного самопожертвования. Со стороны твой поступок и в самом деле выглядит безумным.

– И ты туда же, а еще подругой называешься! – огорченно воскликнула Пульхерия.

– Ну сама подумай. Ты, что ли, Назарова с этой придурочной Викой познакомила? Нет. Он сам влип в эту историю. Пусть сам и выпутывается. Мне его ничуть не жалко. Вспомни, столько слез ты из-за него пролила, целый год из депрессии не вылезала.

– По-твоему, Паша имеет полное право наводить порядок в моей жизни?

– Ты думаешь, легко смотреть, как ты держишь бритву у своего горла и пытаешься его перерезать? – в свою очередь спросила Марина. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – К тому же его можно понять, он полностью зависит от Александра Николаевича и спасает свою шкуру, как ни чудовищно это звучит. Хочешь, я к тебе сейчас приеду?

– Я ухожу.

– Куда? – с подозрением поинтересовалась Марина.

– Искать настоящего убийцу. Только это может помочь Никите.

– Для этого есть Штыкин.

– Ему проще бездействовать. Он считает, что уже его нашел, и всех это вполне устраивает. Я буду кричать правду, крушить и уничтожать все вокруг, пока кто-то мне не поверит. Откажусь от сытой и благополучной жизни, от светлого будущего. Вот пойду сейчас к папаше Гранде и скажу все, что о нем думаю. Я это заслужила.

– Самоубийца. Совсем чокнулась? – растерялась Марина.

– Не совсем, но уже близка к этому.

– Остынь, подруга.

– Нет, я пойду, – упрямо повторила Пуля.

– Пойдешь, но не сейчас. Завтра или послезавтра…

– Ничего не выйдет. Медуза Горгона наверняка ему уже обо всем доложила. Разве она упустит возможность продемонстрировать свою преданность! Не я, так он сам скоро меня потребует.

– Вот когда потребует, тогда и пойдешь, – сказала Марина.

– Нужно что-то делать, от бездействия мне плохо.

– Пошли в кино, – предложила подруга.

– Никита сидит за решеткой, а я в кино прохлаждаюсь… Впрочем, я знаю, куда пойти.

– Куда? – вновь насторожилась Марина.

– Искать недостающее звено.

– Это то же самое, что искать убийцу.

– А я от своей затеи не отказывалась. Все, Мариша. Мне надо провернуть это дело, пока Герман на таможне торчит.

– Я с тобой.

– Это слишком рискованно.

– Тогда тем более я с тобой. Друзей в трудную минуту бросать не в моих правилах. Не сопротивляйся, ты же знаешь, что я от тебя не отстану.

– Хорошо. Через полчаса встречаемся в метро.

– Откуда ты знаешь адрес? – спросила Марина, когда они подошли к нужному дому.

– Уже не помню, то ли Гриша сказал, то ли Назаров.

Дом был из серого кирпича, пятиэтажный, с лифтом, но пользоваться им они не стали и поднялись на третий этаж пешком. Одна из квартир на лестничной клетке была опечатана. Пульхерия ковырнула пальцем бумажку, наклонилась к ней и зачем-то понюхала. Марина с любопытством выглядывала из-за плеча.

– Ну и что будем делать? – шепотом спросила она.

– Не знаю, – пожала плечами Пульхерия.

– Кто вы такие и что вам здесь надо? – услышали они сердитый женский голос.

Выбежавшая на лестничную клетку маленькая собачка, похожая на лисичку, громко и возмущенно залаяла. Из двери квартиры напротив, подслеповато щурясь, выглядывала старушка.

– Моня, вернись в квартиру! – испуганно крикнула она.

– Мы из прокуратуры, проверяем целостность опечатанной двери, – ответила Пуля. – А вы Вера Ивановна?

– Да.

– Я следователь Дроздовская Пульхерия Афанасьевна, а это моя помощница Марина Владимировна Денисова. Мы хотели бы с вами побеседовать.

Марина храбро шагнула к собачке и протянула печенье. Моня замолчала, схрумкала подношение и дружелюбно завиляла хвостом. Марина не растерялась, подняла ее с пола и протянула хозяйке. Старушка открыла дверь шире и пригласила их войти.

– Я вам свои документы сейчас покажу, чтобы вы не сомневались, – сказала Пульхерия и сделала вид, что роется в сумке.

– Да не надо документов, – махнула рукой старушка, – я вам верю. Вы солидные женщины и на цыганок совсем не похожи.

– А что, были прецеденты?

– Я ж не первый год на свете живу. Да какие там претенденты. Белую женщину от цыганки отличить я еще могу.

Они прошли на чистенькую, уютную кухню. Вкусно пахло борщом и котлетами. Было видно, что старушка соскучилась по общению. Она стала рассказывать случаи из жизни, почерпнутые из криминальных передач.

Пульхерия выглянула в окно, оно выходило во двор.

– Вера Ивановна, вы хорошо помните день убийства?

– Так говорят, ее ночью убили, – сказала старушка, – а мы с Моней нашли ее утром.

– А накануне вам ничего не показалось странным, шум какой-нибудь или громкий разговор?

– Да вроде все тихо было. Только поздно ночью две машины огромные во двор заезжали. Джипами называются. У нас в доме ни у кого таких машин нет.

– Почему вы считаете это странным? – насторожилась Пульхерия.

– А что им в нашем дворе делать? Моня очень чуткая. Как машина во двор въезжает, она сразу лаять начинает. Эти джипы приехали почти одновременно, но не вместе. Сначала один въехал и перед другим подъездом остановился, а второй минут через десять появился, остановился недалеко от детской площадки. Потом я отвлеклась – сериал начался. Когда Моня опять залаяла, я посмотрела – одна из машин уехала, а другая так до утра и простояла.

– Я смотрю, вы все время на посту, – сказала Пуля, – когда же вы спите?

– Какой сон у старухи? Мне ж не на работу. Захотела – поспала, захотела – проснулась. Но той ночью я хорошо спала. Это я помню. Утром Моня меня разбудила, на прогулку просилась. Я во двор выглянула – джип все еще стоял, а когда мы вышли, его уже не было.

– Все, что вы говорите, очень интересно, – похвалила ее Пуля. – Марина Владимировна, вы не забыли ключ от квартиры?

– Какой ключ? – не поняла она.

– Я так и знала, что вы все забудете, – притворно рассердилась Пульхерия.

– Да она открыта! – заявила вдруг старушка.

– Как открыта? – удивилась Пульхерия.

– Ключа ведь не было. Разве вы не знали? – Вера Ивановна с подозрением посмотрела на подруг.

– Скажу прямо, – ответила Пуля, – это дело зашло в тупик. Нам его только сегодня утром передали, досконально с материалами мы еще ознакомиться не успели. Считаю, что сначала надо побывать на месте преступления, а потом уже бумажки листать.

– А вы откуда про ключ знаете? – в свою очередь с подозрением спросила «следователь» Денисова.

– Я ж понятой была. Ключа не нашли, и квартиру закрывать не стали. Мне ее стеречь приходится, ведь хозяева только через две недели вернутся. Да что там брать? Ношеные тряпки да старый телевизор.

– Вы словно в кино в первом ряду сидели, – усмехнулась Пульхерия, – ни одной детали не упустили. Может, составите нам компанию при повторном осмотре места преступления?

– Сейчас сын с работы вернется, – замялась Вера Ивановна, но по всему было видно, что ей очень хочется пойти с ними.

– Ваша собачка сигнал подаст, когда он вернется, – подсказала Марина.

Больше уговаривать ее не пришлось. Пуля лишь слегка ковырнула бумажку с печатью, она тут же отвалилась, даже разрывать не пришлось.

В квартире царил беспорядок. Было видно, что криминалисты особенно не церемонились. Вера Ивановна, держа Моню на коленях, присела на краешек стула и с любопытством стала наблюдать за «следователями». Пульхерия подошла к кровати и откинула в сторону подушку, наволочка ее была слегка влажной. Она потрогала простыню. Та была не просто влажной, а мокрой.

– Марина, загляни на кухню, может, что любопытное найдешь. Интересно, почему кровать мокрая?

– Криминалисты тоже об этом говорили, – пояснила словоохотливая старушка, – они решили, что убийца, чтобы скрыть настоящее время смерти, обложил труп льдом.

– Интересно. Очень интересно, – пробормотала Пульхерия. – Следовательно, ни о каком аффекте и речи быть не может. Ее пришли убивать.

Неожиданно раздался звонок. Они услышали, как голос артиста Гарина произнес: «Какая отвратительная рожа», – и зазвучала мелодия из фильма «Джентльмены удачи». Тут же залаяла Моня. Вера Ивановна вскочила со стула, собачка вырвалась у нее из рук и побежала в коридор. Та кинулась за ней. Музыка продолжала звучать. С кухни вернулась Марина.

– Слышишь? – спросила Пуля, пытаясь понять, откуда доносится звук.

– Телефон под кроватью, – догадалась Марина и опустилась на колени. Кряхтя, она потянулась за ним, но не успела, мелодия оборвалась.

– Я его не вижу, – крикнула она и чихнула.

Телефон зазвонил вновь. Наконец, отдуваясь и отряхиваясь, Марина вылезла из-под кровати.

В списке непринятых звонков было три и все от какой-то козы Лариски.

– Как же они телефон не заметили? – удивленно спросила Пульхерия.

– Он серый и ковер тоже серый. А под кроватью темно, – предположила Марина.

– Ты, когда была на кухне, в холодильник заглянула?

Марина кивнула.

– А в морозилку?

– Под завязку забита мясом и пельменями.

– Любопытно, – протянула Пульхерия.

– А где бабуля? – спросила Марина.

– По всей видимости, сын вернулся. Нам с тобой, подруга, тоже сматываться надо. Ничего интересного мы здесь больше не найдем.

Они вышли из квартиры и прикрыли дверь. Пульхерия поплевала на бумажку с печатью и пристроила ее на прежнее место. Неожиданно зазвонил ее мобильный. На экране появилась физиономия Гриши. Пуля скривилась, словно от зубной боли. Она уже заранее знала, что он скажет. Так и вышло.

– Пульхерия, папочка велел тебе передать, чтобы ты срочно приехала к нам.

– Не хочу.

– Мое дело передать, твое – отказаться. Только советую все же приехать.

– Хорошо. Передай, что скоро буду, – ответила она, тяжело вздохнув.

– Хочешь, я поеду с тобой? – предложила подруга. – Я ему не позволю на тебя кричать.

– Не надо, Мариша, это зрелище не для слабонервных. Тебе потом кошмары будут сниться. Не волнуйся, я уже начала привыкать, даже чему-то научилась, справлюсь как-нибудь.

Глава 20 Тяжелый разговор

Всю дорогу до дома Гранидина Пульхерия размышляла. Имеет ли она право на все то, от чего ей так не хочется отказываться? Если она опровергнет чужую ложь, да еще публично, откажется ли от нее Герман? Если он ее по-настоящему любит, то логичнее было бы предположить, что нет. Он должен понимать, что оставить в беде человека, по крайней мере, непорядочно. Он с его принципами должен понимать это лучше, чем кто-либо другой. Они никогда не будут на равных, если она солжет.

Пульхерия знала, что разговор с папашей Гранде будет нелицеприятным, но действительность превзошла все ожидания. «Удивительно, сколько в нем злой, негативной энергии», – думала она, глядя на его побагровевшее от ярости лицо, надувшиеся от напряжения вены, выпученные, полные ненависти глаза.

Александр Николаевич орал так, что стекла дрожали и с толстых фолиантов в красивых, тисненых золотом переплетах осыпалась позолота. В его речи, вернее, воплях присутствовало много нецензурных выражений. Обычно примитивные люди используют их без всякого смысла, просто для связки слов в предложениях, он же ругался виртуозно. Слушая его замысловатую речь, Пульхерия вспомнила один очень старый анекдот. Иностранец, гуляя по Москве, увидел двух сантехников. Один из них, по-видимому, начальник, приказывал другому отнести на помойку старую трубу. У другого было плохое настроение, и он отказывался выполнить приказ начальника. Иностранец остановился, с интересом стал наблюдать за перепалкой и попросил переводчицу перевести ему их разговор. Девушка смутилась, но просьбу выполнила:

– «Возьми трубу и отнеси ее на помойку», – приказывает тот, что постарше, – сказала она. «Я имел вашу маму и эту трубу не понесу», – отвечает другой. «А я имел тебя и твою маму, поэтому ты должен эту трубу взять и отнести», – не унимается начальник. – «А я имел вашу маму, вашего папу, вас самого и эту трубу в придачу и ни за что ее не понесу».

У Пульхерии с папашей Гранде было, как в том анекдоте. Он вопил, что имел ее, ее родителей и всех ее друзей, а также следователя, собственного сына, Никиту Назарова и так далее и тому подобное. Он угрожал ей, ее родителям, ее сыну, следователю, Никите Назарову и собственному сыну. Кому поверят в суде? Ей, развратной интриганке, или ему и Гришеньке? Он вытащил ее из сточной канавы, пусть вновь туда отправляется, ест одни углеводы и закусывает их колбасой с нитратами. Если она думает, что сможет найти после всего приличное место работы, то ошибается. Отныне все будут указывать ей на дверь, даже место уборщицы на колхозном рынке будет для нее закрыто. Если она думает, что сумеет от него скрыться, то очень ошибается. Он ее выследит и изолирует. Единственное место, где ее будут ждать с распростертыми объятьями и со смирительной рубашкой – это психушка. У него есть знакомые психиатры, которые еще с советских времен знают, как усмирять диссидентов. Красок на описание ее жизни в психиатрической клинике он не пожалел, заявил, что там ее задницу будут иметь все – от чистого и опрятного главврача до грязного и вонючего санитара.

Пульхерия слушала этот бред и улыбалась. Увидев ее улыбку, папаша Гранде вдруг переменил тон и заговорил, как любящий отец с набедокурившей дочкой.

– Пульхерия, ты же умная девушка. Зачем тебе все это? Давай уладим дело полюбовно. Я позвоню следователю и скажу, что у тебя нервный срыв, ведь этот Никита был когда-то твоим мужем.

– Александр Николаевич, я не легкомысленная девушка, а бабушка с некоторым жизненным опытом, и очень долго обдумывала это решение. Приняла его я не под влиянием спонтанных эмоций, а вполне осознанно и, видит Бог, оно далось мне нелегко. Странно, что вы этого не понимаете и ведете себя не как цивилизованный человек, а как вождь каннибалов. Очень сожалею, что не оправдала ваших ожиданий.

Она повернулась и пошла прочь. Вслед ей полетели новые проклятия.

Придя домой, она застала Галину Матвеевну и Катю, вернувшихся с прогулки. Завидев Пульхерию, домработница от злости надулась как индюшка и потащила девочку по коридору в ее комнату. Но Катя вырвалась из ее цепких рук и подбежала к Пуле.

– Пуляша, ты почитаешь мне сказку?

Неожиданно она вспомнила, что Никита, когда был у нее, тоже читал девочке сказку.

– Катя, ты помнишь дядю, который читал тебе сказку? – с замирающим сердцем спросила она.

– Это в тот раз, когда я болела?

– Да.

– Конечно, помню. Он очень хорошо читал, словно дядя из телевизора.

Как все оказалось просто. Помощь пришла от маленькой бесхитростной девочки, которой пока еще наплевать на то, что о ней подумают. Для которой правда – это правда, а ложь – это ложь. Она еще не умеет выдавать желаемое за действительное, маскируя искусную ложь под правду.

Пульхерия прижала Катю к себе и поцеловала. Наконец судьба сжалилась над ней. Теперь она сможет доказать Штыкину, что он ошибался.

Входная дверь распахнулась, и в прихожую вошел Герман.

– Привет, мои дорогие. Как приятно, меня встречает вся моя семья.

Катя кинулась к нему и повисла на шее. Герман целовал ее так, словно не видел несколько лет. Он очень любил ее.

«Сейчас я ему все скажу, – подумала Пульхерия, но тут же решила: – Нет, не сейчас, не буду аппетит портить, скажу после ужина.

Неожиданно ей пришла в голову мысль о том, что если Герман простит ее и, несмотря ни на что, женится на ней, Александр Николаевич лишит работы и его. Может лишить и наследства. Ее охватил ужас и решимость несколько поубавилась.

Ужин прошел в молчании. Пуле говорить не хотелось, а Герман сосредоточенно думал о чем-то своем.

– С таможней дела уладил? – спросила она, когда они пришли в спальню.

– Не совсем. Завтра опять придется туда поехать. Скажи, что происходит с Галиной Матвеевной? Она какая-то мрачная.

Он достал бутылку коньяка, налил себе полный стакан и сразу отпил почти половину.

– Так ты знаешь? – догадалась Пульхерия.

– Гришенька позвонил мне. Он сказал, что таким он папу еще никогда не видел. Надеюсь, ты понимаешь, на что идешь?

Пульхерия кивнула.

– Это все из-за него? – спросил он тихо.

– Да. Его обвиняют в убийстве Вики.

– Ему уже вручили обвинительное заключение?

– Я разговаривала со следователем. Он сказал, что это дело решенное.

– Сочувствую тебе.

– Причем здесь я? – удивилась она.

Он пожал плечами.

– Герман, прежде чем я тебе все расскажу, хочу, чтобы ты знал, что я к Никите вообще ничего не испытываю. Как бы все это ни выглядело, он мне безразличен и люблю я только тебя.

Он сжал стакан так, что пальцы побелели.

– Ты веришь мне?

– Расскажи, в чем дело.

– Я предупредила Александра Николаевича, что не буду обеспечивать ложное алиби Грише. В убийстве обвинили Никиту и его наверняка осудят. У него есть алиби, но он не может его доказать, потому что в ту ночь был со мной, вернее, в то время, когда убивали Вику. Об этом я также рассказала следователю.

Герман был бледен, он пытался справиться с собой, но эмоции, захватившие его, сковали лицо, превратив в маску мученика. Пульхерия подошла, опустилась перед ним на колени и, пытаясь заглянуть в глаза, продолжала говорить:

– Я хотела тебе рассказать, готовилась и никак не могла решиться. Боялась, что ты неправильно поймешь меня оттого, что очень сильно любишь. Но теперь я обязана сказать правду. Клянусь, он для меня ничего не значит…

– Прошу тебя, не надо оправдываться, – тихо сказал Герман. Его взгляд ускользал, словно ему было больно смотреть ей в глаза – он блуждал по потолку, скользил по предметам и, натыкаясь на нее, испуганно шарахался в сторону.

Пульхерия честно рассказала обо всем. Не утаила даже то, что побывала у Назарова в гостинице, подчинившись ложному, сентиментальному порыву. Не утаила и унизительную любовную попытку, которую прервала Галина Матвеевна. Она понимала, что все это Герман просто обязан знать, иначе их отношения не будут до конца честными. Говорила и чувствовала, что разрывает паутину лжи, в которой сама запуталась настолько, что уже становилось нечем дышать. Сможет ли Герман ее понять? По его лицу ничего не было видно. Все та же застывшая маска страдания, неподвижная, каменная, непроницаемая. Никаких чувств, кроме боли. И это безжалостно свидетельствовало о том, что он по-прежнему остается вместе с враждебным миром, противостоящим ей.

– Неужели ты не понимаешь меня? Я так запуталась. Если бы я не опасалась твоего непонимания, разве бы стала от тебя это скрывать?

Неожиданно он улыбнулся.

– Представляю, как все это воспринял папа.

– Ужасно. Он послал на мою голову все возможные несчастья да еще обещал лично усугубить их. Теперь он не даст своего разрешения на наш брак.

– Ну и хорошо! Я в его разрешении не очень и нуждаюсь. Надеюсь, ты высказала ему все, что о нем думаешь?

Пульхерия кивнула.

– Молодец! Хоть от одного человека он получил отпор. Пусть знает, что не все являются его рабами. Да ты никогда и не смогла бы вписаться в его круг. Ты слишком открытая и независимая. Таких там не любят, потому что завидуют этой независимости. Мне всегда было немного больно видеть, как он пытается подмять тебя под себя, сломать. И я радовался, что ты не поддаешься, сопротивляешься. Он боится, что ты на Гришеньку плохо повлияешь.

– Но он лишит тебя работы, выгонит из салона.

– Да пошел он со своим салоном куда подальше! Я и без него неплохо проживу. Я знаю несколько языков, уедем с тобой куда-нибудь подальше, в Финляндию, например, купим небольшую квартирку с видом на залив. Мне надоело зависеть от его настроения. Он всегда пользуется любой возможностью, чтобы унизить меня.

Разумеется, Пульхерия понимала, что он храбрится. Всю жизнь он отчаянно пытался добиться расположения Александра Николаевича, его любви, но теперь ради любви к ней готов от всего отречься. Она посмотрела на него с нескрываемым уважением и подумала, может, и к лучшему, что все так случилось, она ближе узнала его, а он ее. Несчастье сблизило их.

– Герман, ты не сердишься на меня из-за Никиты?

Он отхлебнул из стакана солидную порцию коньяка и немного помолчал, словно прислушиваясь к своим ощущениям.

– Очень хорошо тебя понимаю. Никита – красивый мужик. Редкая женщина устоит перед ним. Я рядом с ним…

– Тсс… – зажала она ему рот ладонью. – Уверяю тебя, мною руководила только жалость и более ничего.

Он взял ее руку и начал медленно целовать пальцы один за другим, потом глаза, волосы. Пуля ответила на его поцелуи. Неожиданно он остановился и задумался.

– Кое-что мне все же непонятно. Почему он сам не рассказал все следователю?

– Он не только не рассказал, но и все отрицал. Не хотел, чтобы у меня были неприятности. Галина Матвеевна, врушка-старушка, тоже все отрицала, и Паша Медведев. Прямо заговор какой-то.

Герман с удивлением взглянул на нее.

– Паша тоже все отрицал?

– Он сказал, что пытался спасти меня от меня же самой, но думаю, что он прежде всего спасал свою задницу…

Неожиданно Герман громко хмыкнул, а потом расхохотался. Пуля в недоумении пожала плечами.

– Не понимаю, что смешного я сказала?

Герман продолжал смеяться, даже прослезился. Остановился он так же внезапно, как и начал.

– Извини, это нервное. Не обращай внимания, сейчас не время, но когда-нибудь ты меня поймешь, – произнес он загадочно, вытер слезы и махнул рукой. – Продолжай, пожалуйста. Как прокомментировал твои слова следователь?

– Штыкин заявил, что я затеяла безумную игру, без фактов и доказательств. Он ничего не собирается предпринимать, пока я их ему не представлю.

Радуясь, что Герман простил ее, Пульхерия утратила бдительность.

– Но я уверена, что теперь все будет в порядке. У меня появился свидетель, который подтвердит, что я говорю правду, а Медведев и Галина Матвеевна лгут. Я совершенно упустила из виду Катю. Ведь все произошло в тот день, когда ей вызывали врача. Это легко проверить в поликлинике. Она никак не могла заснуть и попросила Никиту почитать ей книжку. Кате он очень понравился…

– Что?! – спросил Герман.

Взглянув на него, Пуля поняла, какую допустила оплошность. Он был бледен, скрежетал зубами, вместо губ – тонкая кривая линия.

– Ты позволила ему войти к ней в спальню? Какая наглость! Вот уж не ожидал, что ты втянешь в свои грязные игры МОЮ дочь!

– Но, дорогой…

– Ты совсем спятила! Манипулировать маленькой, невинной девочкой! Хочешь до смерти напугать ее?

– Герман, это единственная возможность спасти Никиту.

– Спасти Никиту! – язвительно повторил он. – Тебя интересует только это. Тебе нет никакого дела до Кати, до меня, до Гришеньки и до папы. Тебе все равно, что будет с девочкой. Ей придется предстать перед судом.

Это ее так напугает, что она до самой смерти не забудет.

Он был вне себя от гнева. Глядя на его искаженное злобой лицо, Пульхерия поняла, что его связи с семьей более тесные, чем она думала. Она переоценила силу его любви к ней.

– Прости, но это единственный способ спасти невиновного человека, – жалобно сказала она.

– Невиновного? А ты уверена, что он невиновен?

– Господи, но я же тебе говорила. Я думала, что ты меня понял. Или ты все же думаешь, что я это придумала?

Он полностью справился со своим гневом, лицо стало холодным и отстраненным.

– Не важно, придумала ты или нет, главное, что ты мне лгала, – сквозь зубы почти с презрением произнес он.

– Ошибаешься, я кое-что от тебя утаила, но лжи не было.

– Ты лгала мне, когда говорила, что любишь меня. А я, дурак, поверил. На самом деле ты продолжаешь любить этого Никиту, черт бы его побрал!

Он допил оставшийся в стакане коньяк и тут же налил себе еще. Пульхерия молчала. Она с горечью подумала, что Герман не так уж далек от истины. Конечно, он хороший человек, любит ее до самозабвения, она же не слепая и видит, что причинила ему нестерпимую боль, поэтому он так груб с нею. Впрочем, нет, это еще не грубость. Человек попроще, оказавшийся на его месте, подошел бы к ней и вмазал промеж глаз или оттаскал хорошенько за волосы, а Герман пытается ее понять, беседует с ней. Интересно, как бы она себя вела, окажись на его месте? Даже не стала бы с ним разговаривать. Повернулась бы и ушла, громко хлопнув дверью. А они сидят и как цивилизованные люди тихо выясняют отношения. Катя и домработница даже не догадываются, что они ссорятся.

Подсознание вытолкнуло на поверхность вопрос, который она в последние дни боялась задать себе: любит ли она его на самом деле? Если Герман от нее уйдет, испытает она такую же нестерпимую боль, которую причинил ей в свое время уход Никиты? Впадет она в такую же депрессию? Нет, он прав, с этим приходится согласиться. Она пыталась создать семью, свить уютное гнездо, которое на поверку оказалось золотой клеткой. Впрочем, не золотой, а бумажной.

– Понимаю, что я не смогу остановить тебя, но прошу об одном: сведи, пожалуйста, общение Кати с ментами до минимума.

Герман уже взял себя в руки, только голос его был ледяным и надменным.

– Пойду спать. Мне завтра рано надо быть на таможне.

Тяжело вздохнув, Пульхерия стала переодеваться, потом долго читала Кате книжку, оттягивая момент возвращения в спальню. Девочка уснула, а она все еще лежала рядом с ней и смотрела, как мечутся по потолку тени. Наконец встала и с тяжелым сердцем покинула детскую.

Глава 21 Еще один свидетель

Прежде чем пойти в спальню, Пульхерия позвонила Штыкину.

– Игорь Петрович, у меня есть доказательство моих слов.

Она рассказала о Кате. Штыкин внимательно выслушал ее. Когда она умолкла, спросил:

– Сколько лет девочке?

– Шесть, нет, почти семь.

Он тяжело вздохнул:

– Завтра около одиннадцати буду у вас.

– Хочу вам кое в чем признаться…

– Без сюрпризов не можете? – насторожился Штыкин.

– Не волнуйтесь, он небольшой, – поспешила она успокоить следователя.

– Слушаю вас внимательно.

– Мы с подругой побывали на месте преступления.

– Наконец-то! – торжествующе воскликнул он. – А я-то думаю, что с вами случилось? Перестали свой нос совать, куда вас не просят, искать приключений на свою голову. Решил, что обеспеченная жизнь пошла вам на пользу, да, видно, ошибался. Горбатого могила исправит…

– Не ругайтесь, Игорь Петрович. Я там заметила кое-что любопытное.

– Криминалисты пропустили важную улику? – язвительно спросил Штыкин.

– Вы обратили внимание на то, что постель мокрая?

– Слава богу, а то я и впрямь подумал, что мы там что-то не углядели, а вы, наша глазастая мисс Марпл, нос нам утереть хотите.

– Хватит иронизировать, Штыкин, – рассердилась Пульхерия. – Советую быть более серьезным. Что вы думаете по поводу этого?

– Все очень просто: преступник решил сбить с толку судмедэксперта. Он обложил труп льдом и сверху положил подушку. Считал, что тело остынет быстрее, следовательно, время смерти будет определено неверно. Но мы нашли под окном специальные пакеты из-подо льда и разгадали его уловку. Судебный медик скорректировал время смерти на два часа.

– Сколько всего было пакетов?

– Два или три.

– Вам все это не кажется странным?

– Нет, по-моему, вполне логично. А вы, конечно, думаете иначе? – усмехнулся он.

– Да, иначе. Сейчас осень, на улице холодно. Придя домой, вы мечтаете о горячем чае, а не о газировке со льдом. У вас, Штыкин, в холодильнике много льда?

– Да у меня и летом он не всегда бывает.

– У остальных такая же ситуация. У нас климат холодный, но сейчас на улице снега пока нет. Морозилка в холодильнике забита пельменями и мясом до отказа, следовательно, преступник принес лед с собой. Кстати, о преступлении в состоянии аффекта и речи быть не может. Далее, в специальной форме для льда помещается около стакана воды или чуть больше. Таких форм было две или три. Получается максимум два литра воды. Да еще подушка сухая, только наволочка слегка влажная.

– А подушка здесь при чем? – не понял Штыкин.

– Если бы подушку положили на лед, она была бы влажной. Из своего личного опыта знаю, что подушки сохнут очень долго. Следовательно, льда не было, а было около ведра горячей воды. Я подчеркиваю – горячей воды.

– А формы для льда?

– Это для отвода глаз. Если бы на самом деле был лед, вы форм не нашли бы. А преступник их из окна выбрасывает, чтобы они вам на глаза непременно попались. Вот вы их и обнаружили да еще обрадовались, что разгадали хитрый план убийцы.

– Хорошо, я переговорю с экспертами, – серьезно сказал Штыкин.

– Тогда до завтра.

Пуля долго расхаживала по комнате, не решаясь войти в спальню. Спать не хотелось, но и бессмысленное кружение по периметру гостиной вскоре ей опротивело. Забравшись с ногами на диван, она включила телевизор и под его невнятное бормотание не заметила, как уснула. Она так устала за день, что проспала до утра, не просыпаясь.

Ее разбудил тихий шорох. Даже не открывая глаз, она поняла, что в гостиной Герман – терпкий запах туалетной воды витал в воздухе. Она притворилась, что спит, и натянула на голову плед, которым он заботливо укрыл ее ночью. Разговаривать с ним не было желания. Его удаляющиеся шаги она скорее почувствовала, чем услышала, и открыла глаза только тогда, когда хлопнула входная дверь. На часах было около девяти. На мгновение произошедшее накануне показалось ей ночным кошмаром. «Хорошо бы так оно и было», – с горечью подумала она. Но действительность в лице Галины Матвеевны убедила ее, что она ошибается. Домработница, с видом оскорбленной добродетели, спросила:

– Герман Александрович велел у вас спросить, когда прокурор заявится ребенка допрашивать, а то мы сегодня с Катенькой в зоопарк собирались.

– К одиннадцати.

– Так после часа там самый народ будет. К клеткам не протолкнешься, – недовольно проворчала Галина Матвеевна.

– Пойдете завтра.

– На завтра у нас другие планы.

– Интересно какие?

– У нас билет на экскурсию по зоологическому музею.

– В субботу на живых зверей любоваться собирались, а в воскресенье на их чучела? Какие у вас странные пристрастия, Галина Матвеевна. Не боитесь, что девочке кошмары будут сниться?

– Глупости, она должна жизнь со всех сторон узнать.

– Не забудьте ее на кладбище сводить, для полноты ощущений, – посоветовала Пульхерия.

– Чем по ментовкам ребенка таскать, лучше уж на кладбище дышать чистым воздухом, – привела Галина Матвеевна убийственный в прямом и переносном смысле аргумент.

– Если следовать вашей логике, тогда детские площадки лучше всего устраивать возле крематория, – усмехнулась Пуля.

– Сразу видно, что вы, Пульхерия Афанасьевна, плохо спали, – мстительно заявила домработница, намекая на то, что Пуле пришлось провести ночь не в постели, а на диване, – поэтому шутки у вас несмешные, даже глупые.

С гордым видом и с почти удовлетворенным чувством мести Галина Матвеевна удалилась.

«Какая прелесть! Однако она осмелела, – подумала Пульхерия, – видно решила, что Герман меня в спальню не пустил. Радуется нашей размолвке, ждет не дождется, когда он меня совсем выгонит».

Не торопясь, Пуля умылась, переоделась и направилась на кухню. Катя сидела за столом и, болтая ногами, ковыряла ложкой овсяную кашу. Пульхерия выпила чашку кофе с молоком и с трудом проглотила пару ложек каши. Потом они с девочкой отправились в детскую и до прихода Штыкина играли в домино. Следователь позвонил в дверь ровно в одиннадцать.

Спокойный, с непривычно живым выражением лица, он с интересом несколько секунд разглядывал Катю.

– Пульхерия Афанасьевна предупредила тебя, что я приду?

– Да, – ответила девочка.

– Ты знаешь, кто я?

– Прокурор.

– Кто тебе сказал, что я прокурор? – с улыбкой спросил он.

– Галина Матвеевна.

– Она ошибается. Я – следователь. Говорят, что ты недавно болела?

– Да. Очень сильно болела голова. Мне даже врача вызывали.

– Ты часто болеешь?

– Нет, очень редко. Раньше я с дедушкой и бабушкой жила, а теперь с папой. Здесь мне врача вызывали в первый раз.

– Ты той ночью хорошо спала?

– Нет, я несколько раз просыпалась. Даже один раз встала и пошла к Пуляше.

– Зачем?

– Чтобы я быстро заснула, мне надо книжку почитать.

– И что она тебе читала?

– Мне книжку не она читала, а дяденька Никита. Он такой высокий и сильный. Мне с ним не страшно было.

– Ты об этом кому-нибудь рассказывала?

– Конечно, рассказывала, – сказала Катя. – Галине Матвеевне.

Штыкин с Пульхерией переглянулись.

– Катя, если бы ты этого дядю еще раз увидела, ты бы его узнала?

– Узнала, – уверенно кивнула она.

Следователь достал из кармана пиджака несколько фотографий и разложил их на столе. Это были фотографии мужчин примерно одного возраста и внешне схожих между собой, тем не менее девочка без колебаний ткнула пальцем в фотографию Никиты и радостно воскликнула:

– Да вот же он!

– Ты уверена? – спросил Штыкин.

– Пуляша, скажи ему, что это он.

– Он, он, – закивала Пуля.

– У меня больше вопросов нет, – сказал следователь.

– Значит, я могу с Галиной Матвеевной пойти в зоопарк? – спросила Катя.

Пуля кивнула, и девочка тут же, как вихрь, унеслась на кухню.

Штыкин с минуту смотрел на Пульхерию, потом с легкой улыбкой сказал:

– Примите мои извинения, Пульхерия Афанасьевна.

– Теперь-то вы мне верите?

– Верю.

– Надеюсь, вы Никиту сегодня выпустите?

Улыбка тут же исчезла с его лица.

– Нет, суд будет через две недели.

Пуля в ужасе уставилась на него.

– Не понимаю. У вас есть доказательство, которое все меняет. Неужели вы так боитесь Гранидина?

– Он, кстати, сто раз уже звонил моему начальнику. Сказал, что вы опасная психопатка, по вам плачет психиатрический институт имени Сербского, куда он собирается вас упрятать. Экспертиза покажет, что вас надо держать до конца жизни в смирительной рубашке и нельзя верить ни одному вашему слову. Но дело не в этом. После вашего вчерашнего звонка я переговорил с медэкспертом. И мы пришли к заключению, что вы абсолютно правы. Сейчас готовится новое медицинское заключение, в котором будет указано, что предположительное время смерти приходится на отрезок от одиннадцати вечера до часу ночи. И что в итоге мы имеем?

– Что?

– Ваши показания, даже если они правдивы, перестают быть актуальными. Вы утверждаете, что Назаров появился у вас примерно в половине двенадцатого, а путь от гостиницы до вашего дома проделал пешком. Однако алиби на момент совершения преступления у него по-прежнему нет.

– Интересно, как он мог за такой короткий отрезок времени убить Викторию и добраться до моего дома?

– На такси.

– Но у него не было денег даже на метро! – воскликнула Пульхерия.

– Он вам так сказал, а проверить это не представляется возможным.

Пульхерия слушала Штыкина, и ей казалось, что все вокруг рушится.

– Мне очень жаль. Вы сделали, что могли, но есть еще кое-что, что нам нужно обсудить. Как я понимаю, весь ход процесса теперь зависит от вас. У вас два пути. Рассмотрим первый. Вы продолжаете настаивать на своей версии событий. Вам никто не может это запретить. Но мой долг предупредить о том, с чем вы столкнетесь на этом пути. Вы и Катя будете основными свидетелями защиты. Не думаю, что господин Гранидин отнесется с безразличием к тому, что его единственная внучка примет участие в судебном разбирательстве. Врачи с помощью его денег непременно докажут суду, насколько губительно воздействие всего этого на здоровье ребенка. К тому же в тот злополучный вечер она была больна, что сводит на нет все ее свидетельства.

– Но, Игорь Петрович, вы же сами с ней разговаривали и убедились – я не обманывала вас, – возмутилась Пульхерия.

– Моя личная симпатия к вам судом в расчет приниматься не будет.

– Вы поверили только потому, что симпатизируете мне?

– Нет, вы неправильно меня поняли. Из симпатии к вам я мягко говорю. На деле все будет так: ваша домработница уже рассказала о Кате Гранидину. Дедушка по-свойски поговорит с внучкой и на суде она откажется от своих слов, скажет, что ничего не помнит. Душа ребенка, как известно, податлива, пластилин, лепи что хочешь.

– Вы должны были по всей форме зафиксировать ее показания, – сердито сказала Пуля.

Штыкин тяжело вздохнул и с укоризной взглянул на нее:

– Вы мою историю знаете. Я не хочу вновь терять работу и ставить жирный крест на своей карьере даже из братской любви и уважения к вам.

– Я все скажу на суде, – упрямо настаивала Пульхерия.

– Ваше красноречие и остроумие на суд не произведут никакого впечатления, не думаю, что вам удастся убедить его в правдивости ваших слов. А уж Александр Николаевич постарается сделать все, чтобы дискредитировать вас. И, зная его мстительный характер, думаю, на этом он не успокоится. Так как причин лгать у Галины Матвеевны уже не будет, она заявит на суде, что застала вас с Никитой. Полагаю, красок при этом не пожалеет. Станет понятно, что вы безумно любите своего бывшего мужа и стараетесь спасти его любой ценой. А прокурор всех убедит в том, что Никита заявился к вам сразу после убийства ради алиби и что между вами не исключен сговор. Из свидетельницы вы плавно превращаетесь в соучастницу. Итак, вы идете до конца, прощаетесь с Германом Александровичем и со своим обеспеченным будущим. Но есть и другой путь. В этом случае все просто: вы оставляете все, как есть. Против вас не выдвинут никаких обвинений, институт имени Сербского без вас отдыхает, Александр Николаевич готов простить вам вашу горячность и даже позволить Герману жениться на вас. Он просил также передать, что, если вы пожелаете, после свадьбы можете покинуть с мужем страну и уехать, к примеру, в Англию или Скандинавские страны, не исключена и Америка. Он на первых порах готов оказать материальную поддержку.

– И это мне говорите вы? Штыкин, я вас не узнаю! – с горечью воскликнула Пульхерия.

– Мое начальство и Гранидин просили меня выступить в качестве миротворца. Я изложил вам только то, что они поручили мне сказать. Влиять на ваше решение я не собираюсь.

– Можете не оправдываться. Но вы забыли о третьем пути развития событий.

– Разве есть третий путь? – скептически усмехнулся следователь.

– Да. Найти настоящего убийцу.

– Как я и предполагал, вы на этом не остановитесь.

– Если вы бездействуете, его найду я.

– Вы в своем репертуаре, Пульхерия Афанасьевна. Не устаю вами восхищаться. Так каков будет ваш ответ?

– Во всяком случае, признаваться в поражении я не собираюсь.

– Представляю реакцию Гранидина, – с улыбкой сказал Штыкин. И уже без улыбки тихо добавил: – А уж реакцию своего начальника даже представить боюсь.

Глава 22 Неожиданная помощь

После ухода Штыкина Пульхерия позвонила Марине и рассказала ей о своем разговоре с ним.

– Да, подруга, положению твоему не позавидуешь. Плюнь на всех этих мужиков, поезжай ко мне на дачу или на дачу своих родителей, уйди в подполье на полгодика, авось этот нарыв без тебя сам рассосется, – предложила она.

– Нет, не рассосется. Нужны радикальные меры, иначе Назарову крышка.

– Вот его спасать ни за что бы не стала. Очень хорошо помню, как ты целыми днями рыдала по нему, рвала свое сердце.

– Не надо, не напоминай, – взмолилась Пульхерия, – я все равно его в беде не брошу. Вот вытащу из дерьма, отмою и тогда дам хорошего пенделя под зад.

– Этот план мне нравится, – рассмеялась Марина. – А реальные пути его осуществления у тебя имеются?

– Пока нет, но есть своя версия убийства. Виктория была уверена, что папаша Гранде согласится на их брак с Гришенькой. Вот я и хочу выяснить, что лежало в основе ее уверенности.

– Мисс Марпл и Эркюль Пуаро, раскрывающие любое самое запутанное преступление – выдумка Агаты Кристи. Хорошо загадывать загадку, заранее зная ответ. В жизни поиски убийц даже милиции не всегда под силу. Штыкин умный и серьезный следователь. У него ясная голова и то он с этой задачей не справился, а ты собираешься ему нос утереть. Не слишком много на себя берешь? – попыталась охладить детективный пыл Пульхерии Марина.

– Это от безысходности. Я просто обязана развязать этот узел. Только найдя настоящего убийцу, я смогу помочь Никите и спасу свою репутацию.

– Ну мечтай, мечтай, – усмехнулась подруга.

– Раз ты в меня не веришь, я больше не буду тебе звонить, – разозлилась Пуля. – Меня просто бесит ваша пассивность.

– Кого ты имеешь в виду?

– Да всех вас: тебя, Никиту, Штыкина. Никита столкнулся с трудностями и, как щенок, опрокинулся навзничь – делайте что хотите, только не трогайте меня. Штыкин начальства испугался. Герман вообще от ревности потерял ориентацию во времени и пространстве.

– Ты забыла обо мне, – напомнила Марина.

– Мне от тебя нужны только моральная поддержка и дельный совет. Ни того ни другого я пока не получила.

– Зато пар выпустила. Советую поговорить с Гришенькой. Мне кажется, он знает больше, чем тебе рассказал. Хочешь, составлю компанию?

– Нет, при свидетелях он откровенничать не станет.

С Гришенькой они встретились в небольшом уютном кафе на площади Восстания. К ее удивлению, он охотно согласился на встречу, не кривлялся, не ломался и не набивал себе цену.

– Ну, Пульхерия, поздравляю, у нас ты числишься умалишенной, причем твоя форма сумасшествия является особо опасной для окружающих.

– Что же ты меня не боишься? Не дай бог папочка узнает.

– Да-а, мне уж точно не поздоровится, пару лет домашнего ареста впаяет обязательно. А плевать! Обожаю его злить. Учти, я твой поклонник, хранящий верность до гробовой доски.

– Как-то уж очень пафосно, наводит на мысль о неискренности.

– Зря ты мне не веришь. Другой бы на моем месте даже разговаривать с тобой не стал.

– Мне очень жаль, что так получилось. Я не хотела посягать на твое алиби.

– Просто взяла и угробила его, да? Разведка донесла, что ты собираешься в суде трясти нашим грязным бельем. Молодец, я бы не отважился. Эх, была бы ты лет на десять моложе, я бы на тебе женился не задумываясь. Просто чтобы досадить папаше.

– Женись на горничной, – предложила Пуля с усмешкой.

– Такой брак папуля расстроит за пять минут, а об тебя зубы обломает.

– Ты меня переоцениваешь, малыш, не такая уж я железная.

– Ты настоящая женщина, порядочная и честная, единственная, кто посмел возразить моему отцу, ради достижения справедливости не побоялась разрушить свой брак. Богиня, я пред тобой преклоняюсь.

Гриша встал, перегнулся через стол и церемонно поцеловал ей руку.

– Хватит паясничать, – одернула его Пульхерия. – Нельзя разрушить того, чего еще нет, но тем не менее мне приятно это слышать.

Она смотрела на улыбку Гриши и видела, что, несмотря на позерство, его симпатия к ней искренняя.

– Рад стараться, моя королева…

– Гриша, настройся, пожалуйста, на серьезный лад. Следственные органы считают это дело решенным. Назарова будут судить. К сожалению, в последний момент выяснилось, что можно было не ставить тебя под удар, так как это все равно не доказывает, что у Назарова есть алиби. Моя смелость была бессмысленной. Поэтому я решила найти убийцу сама.

– Ну и ну, а потянешь? – с сомнением спросил он.

– Не знаю, но другого выхода нет. Скажи, тебе не показалось, что вы приехали на квартиру Вики потому, что у нее с кем-то была назначена встреча?

– К тому моменту я так набрался, что мне было на все наплевать.

– А ты не заметил, что недалеко от твоей машины остановился точно такой же джип, я имею в виду не модель, а габариты и цвет?

– Да мало ли донов Педров в Бразилии? Сейчас таких джипов в Москве полно. Мне тогда не до этого было.

– Вика тебе о своих друзьях рассказывала, например о Ларисе?

– Эта Лариса ей квартиру предоставила. Ей родственники поручили за ней присматривать, цветы поливать. Вот она Вику в нее и пустила. Но сам я Ларису не видел. Вика боялась, что меня у нее отобьют. Ревнивая была, просто кошмар. Сама Пашке Медведеву глазки строила, а мне ни на одну девушку нельзя было даже посмотреть.

– Она к Паше приставала? А как на это реагировала Даша?

– Да никак. Она знает, что с ним этот номер не пройдет.

– Ты уверен? Он так сильно ее любит?

Гриша внимательно взглянул на Пульхерию, словно раздумывая, стоит ему говорить или нет. Потом махнул рукой и сказал:

– Плевать, раз уж папуля тебя решил с кашей съесть, должна же ты как-то обороняться… Если он что задумал, выполнит обязательно, я его хорошо знаю. Сметет все на свом пути, как бульдозер…

– Ну, говори, не томи, – нетерпеливо прервала его Пульхерия.

– Только ты должна поклясться, что Герман ничего не узнает. Для него папуля – божество. Не могу понять только, с чего он это взял. Если он узнает, даже не представляю, что с ним будет.

– Хорошо, обещаю, – кивнула она.

– Я все порывался раскрыть ему глаза, но так и не решился. Приготовься, Пульхерия, сейчас я открою тебе самую жуткую тайну семьи Гранидиных.

Пульхерия скептически взглянула на Гришеньку и приготовилась слушать, изобразив на лице огромное внимание.

– Несмотря на то что Паша женат, женщины его вообще не интересуют. Его волнуют только мужчины и деньги. Все это относится в полной мере и к моему любимому папочке. Короче говоря, они уже давно являются любовниками.

Пуля от таких слов растерялась и, как говорится, «выпала в осадок». В ошеломлении она уставилась на Гришу и стала похожа на рыбу, выброшенную на берег. Гриша помолчал немного, наслаждаясь произведенным эффектом, а потом продолжил:

– Сам я об этом узнал довольно давно. Папуля взял меня в двухмесячную поездку по Америке, Пашка тогда для отвода глаз исполнял роль переводчика. Кстати, они с Дашкой только что поженились, так что у них был своеобразный медовый месяц.

– Так Даша ничего не знает?

– Еще как знает! Пашка на ней женился с условием, что она будет служить им ширмой, это я потом узнал.

– И она согласилась?

– А что ей оставалось делать? Московской прописки у нее нет, образования тоже, сама из глухой провинции, из многодетной семьи. У красивой, но глупой девушки один путь, сначала на Тверскую, потом на Ленинградское шоссе, а там – как фишка ляжет, и она вместе с ней. Папочка говорит, что такие девушки все из одной сточной канавы.

– А ты как узнал об этом?

– Случайно застукал. Я был молод и наивен, они думали, что я ничего не понимаю, но сейчас дети рано начинают соображать, что к чему. – Он весело ухмыльнулся. – Вот и я сообразил, какую выгоду могу из всего этого извлечь. С тех пор стал папочкиным любимцем и вью из него веревки.

– Они продолжают встречаться?

– Регулярно. Хранят друг другу верность. Отец знает, что я знаю, но мы никогда не говорили с ним на эту тему. Единственное, в чем он проявляет завидную настойчивость, – ревностно следит за моей правильной ориентацией, не хочет, чтобы я пошел по его стопам. Одно время даже приставил ко мне якобы телохранителя, а на самом деле парень следил за моей нравственностью денно и нощно. Предполагаю, что папашу мучает совесть, если таковая еще имеется. Периодически он успокаивает ее дорогими подарками. Так мы с ним и живем, достигнув консенсуса, как сейчас любят говорить.

– А Вика? – с замиранием сердца спросила Пульхерия. – Она об этом знала?

Гриша неожиданно переменился в лице и побледнел.

– Черт! Я об этом как-то не подумал!

– Она же сказала тебе, что не стоит беспокоиться, через пару недель папочка сам согласится на ваш брак.

– Думаешь, она узнала от Медведева? Начала шантажировать отца и… Что же теперь получается?

– Вот именно – что?

– Но папа тогда был в Лондоне.

– У Александра Николаевича куча денег. Самому исполнять грязную работу не обязательно. Ты не возражаешь, если я этим займусь?

– Это очень опасно, Пульхерия! – с тревогой воскликнул Гриша. – Теперь ты не считаешься членом нашей семьи. Черт, зачем только я тебе об этом рассказал!

– Не переживай. Сейчас времена изменились. К гомосексуализму перестали относиться как к извращению или преступлению. Не думаю, что твой отец настолько глуп, чтобы пойти на физическое устранение меня, особенно после гибели Вики, когда этим делом занимается прокуратура, а следователь мой давний знакомый.

– Что ты собираешься предпринять?

– Для начала надо поговорить с Пашей или Дашей. Не исключено, что Вика шантажировала кого-то из них.

Пульхерия встала и поцеловала Гришу в щеку.

– А в лобик? – игриво спросил он и нагнул голову.

Она, смеясь, звонко чмокнула его в лоб.

– А в губки? – продолжал дурачиться Гриша. – Неужели я не заслужил?

– Перетопчешься.

– Фу, как грубо! С раннего детства я был лишен материнской любви. Дефицит ласки и нежности превратил меня в чудовище.

– Моей вины в этом нет, так что не надо меня шантажировать. К тому же я собиралась стать женой твоего брата, а не твоей матерью, – улыбаясь, сказала она.

Глава 23 Красиво жить не запретишь

Квартира Медведевых именовалась модным теперь словом «пентхауз», то есть занимала весь последний этаж современного многоэтажного дома, похожего на карандаш, одиноко торчащего среди хрущевских пятиэтажек. Район не был престижным, но со временем обещал стать таковым, так как находился в живописном месте города недалеко от Москвы-реки, где пятиэтажки стремительно исчезали, уступая место современному элитному жилью. Всякий раз Пульхерия не переставала удивляться роскошной обстановке, словно сошедшей со страниц гламурного журнала. К тому же сама квартира стоила не меньше миллиона долларов. Мебель не была антикварной, но сделана из ценных пород дерева. Тяжелые портьеры, хрустальные светильники, подобранные со вкусом антикварные безделушки, горничная в изящном передничке и кружевной наколке на волосах – все это заставляло забыть о времени, о том, что за окном двадцать первый век, если бы ни современные телевизоры в каждой комнате, спрятанные в укромных уголках стойки с дисками и тому подобное.

Дверь открыла горничная Валя, молодая девушка с приветливым и простодушным лицом, и проводила Пульхерию в гостиную, где Даша в шелковой пижаме лежала на роскошном диване и лениво листала глянцевые журналы под негромкое бормотание телевизора. Она выключила звук и подставила щеку для дежурного поцелуя. Пахло дорогими духами, от обилия бриллиантов было больно глазам, но на ней странное сочетание бриллиантов и пижамы казалось вполне уместным. Даша вообще была женщиной парадоксальной. Ленивая, но неутомимая в походах по бутикам и магазинам, простодушная и примитивная, ничего не читающая, кроме модных журналов и каталогов, она была сообразительной и хваткой, словно торговка с рынка, с виду изнеженная и слабая, на самом деле никогда не болела и жаловалась только на головную боль от выпитого накануне алкоголя. Даже лежа на диване в пижаме, с безупречной прической и макияжем, она больше походила не на реальную женщину, а на цветную рекламу из журнала. Даша уже знала об аресте Никиты и даже попыталась выразить что-то вроде сочувствия, но по глазам было видно, что все это ее мало трогает. Когда Пульхерия рассказала о своих злоключениях, Даша слегка оживилась и участливо покачала головой:

– Какой ужас, Пуляша, какой скандал! Для тебя и Германа это катастрофа! Александр Николаевич никогда не простит.

– Есть только одна возможность избежать суда – найти настоящего преступника. Понимаешь?

– Конечно, понимаю. Но милиция не смогла его найти.

– Я сделаю это сама.

– Если ментам это оказалось не под силу, где уж тебе справиться, моя дорогая, – с сомнением пожала плечами Даша. – Никто не придет и не скажет: «Это я убил!»

– Ты со следователем после того разговора еще раз встречалась?

– Да, пару дней назад. Но я ничего нового ему не сказала, да и Павлик велел держать язык за зубами и фильтровать базар, как сейчас говорят.

– Ты чаще меня общалась с Викой, что ты можешь о ней сказать?

– Вика совсем не простушка, она хитрая, неглупая, не то что я. Все завидовала мне, говорила, что тоже хочет иметь такую квартиру.

– Вика знает о Паше и Александре Николаевиче?

Даша отреагировала не сразу, достойно, без излишней театральности помолчала, потом тяжело вздохнула и спросила:

– Как ты узнала, ведь этого не знал никто?

– Послушай, Даша, я не люблю совать нос в подобные вещи, чужое грязное белье меня мало волнует, но все это может быть мотивом преступления, поэтому я вынуждена тебя об этом спрашивать.

– Ты хочешь узнать, правда ли все это? Да. Но я не понимаю, кто тебе сказал. Неужели Александр Николаевич?

– С ума сошла? Конечно же нет.

– Тогда кто? – продолжала допытываться она.

– Не скажу. Это не моя тайна.

– Сама темнишь, а от меня требуешь, чтобы я все рассказала. Это нечестно. – Даша обиженно поджала губы.

– Скоро сама все узнаешь. Как только закончится эта бодяга, я тебе первой карты раскрою.

– Да тут особо и рассказывать нечего. Сразу после школы я приехала в Москву поступать в театральный. Провалилась, возвращаться назад не хотелось. Меня взяли в модельное агентство. Заработки маленькие, нерегулярные, да еще всякий норовит тебя заказать, мы ведь не только съемками занимались, нас приглашали для эскорта всяких козлов, вроде папаши Гранде. Надеюсь, ты понимаешь, что такое эскорт? – спросила она.

Пульхерия кивнула:

– Сопровождение в деловых поездках или на вечеринках и прочая мура.

– Вот именно мура, ничего интересного. – Даша брезгливо передернула плечами. – Таскаться за всяким новым русским мурлом, да еще ублажая его и его охрану. Снимала квартиру с парой таких же девчонок. Как-то снялась для журнала, которым владел папаша Гранде. Он пригласил меня к себе. Я обрадовалась, думала, понравилась, а он предложил выйти замуж за его любовника.

– Так сразу и предложил? – удивилась Пульхерия.

– Представляешь? Он показал мне на яму во дворе, у него тогда в особняке шло строительство, и сказал, что если я кому-нибудь хоть слово скажу, он меня живой в такой же яме цементом зальет и в качестве памятника мне на этом месте баню построит. Ты же знаешь, он слов на ветер не бросает. Мне даже раздумывать не пришлось: отказ тоже означал яму. Пришлось согласиться, но я об этом не жалею. Паша хороший, меня не обижает. Мы с ним на эту тему, правда, не разговариваем. Один раз поговорили и все, но мне кажется, что по отношению ко мне он испытывает что-то вроде вины и постоянно пытается ее загладить.

– Неужели у вас так ничего и не было? Ну, в смысле секса. Ты ведь красавица.

– Считай что не было. Папаша Гранде кошмарно ревнивый. Мы даже спим в разных спальнях. Самое ужасное – детей иметь не сможем, он сразу поймет, что Паша ему изменил. В этом смысле он ужасно старомодный.

– Глупости какие. Надо к нему пойти и потребовать, чтобы он разрешил тебе иметь ребенка. Ты же не его рабыня.

– Мое положение мало чем от рабства отличается. Но в этом тоже есть свои плюсы. Чем с алкашом каким-нибудь жить в нищете да с кучей сопливых ребятишек, я в роскоши живу, практически без забот. Хотя, скажу честно, иногда так припирает, думаю, что с алкашом было бы лучше.

– Ты можешь ему сказать, что для зачатия ребенка секс иметь не обязательно.

– Как это?

– Сама подумай.

– Нет, не понимаю.

– Господи, всему вас учить надо. Попроси Пашу стать для тебя донором спермы. Только и всего. Выполните эту процедуру якобы через врача, только заранее поговори с папашей Гранде.

– Классная идея, – обрадовалась Даша. – А в нашей стране это осуществимо? Может, лучше за границу поехать?

– Правильно, будь похитрее, обратись в банк спермы, у них строгая конфиденциальность, пусть он потом проверяет. Ему детей иметь можно, а вам нет. Дикость какая! Как ты думаешь, Вика об этом знала?

– Думаю, что да.

– Ты ей об этом рассказала?

– Нет, упаси Господи! Она сама обо всем догадалась. Заявилась как-то без звонка, хотела, чтобы я с ней по магазинам прошвырнулась, Валя сказала, что меня нет. Она во дворе на лавочке устроилась, меня поджидая. Через пять минут вышли папаша Гранде и Павлик, а еще через пять – я, только я не выходила из дома, а направлялась к нему. Вика как-то это сопоставила и, сама понять не могу, все из меня вытянула.

– Даша, ты понимаешь, что Вика хотела во что бы то ни стало выйти замуж за Гришеньку? С тем, что она собой представляла, шансов у нее было один на миллион, но, узнав эту тайну, могла пойти к папаше Гранде и начать его шантажировать.

– Нет, это исключено. Я рассказала ей про яму с цементом. Она наглая, но не самоубийца.

Разглядывая роскошный интерьер гостиной, Пульхерия вдруг подумала, что вновь оказалась там, откуда начала.

– Значит, все, что я здесь вижу, вам папаша Гранде подарил?

– Ну вот еще! Не зря же мы его так зовем. Это такой жлоб, каких свет не видывал. У него жена умирала, срочно были нужны деньги на операцию, так он не дал, сказал, что все средства в обороте.

Уставившись на нее, Пульхерия после небольшой паузы спросила:

– Ты хочешь сказать, что он Паше вообще ничего не дает?

– Ну, конечно, дает. Ненужные подарки, всякую чепуху в виде кинокамер, фотоаппаратов или часов. Еще галстуки. Мне на Восьмое марта и в день рождения – духи или золотые побрякушки в совковом стиле, вышедшие из моды еще в прошлом веке, от щедрот своих отстегивает. Их моя Валя обожает. В ее Мухосранске они считаются последним писком моды.

Пульхерию вновь охватило давешнее возбуждение, она почувствовала, что близка к разгадке мотива убийства Вики.

– Говорят, ты из многодетной семьи? – спросила она безразличным тоном.

– Кто говорит? – насторожилась Даша. – Кто обо мне такие слухи распускает?

– Слухи? У ментов тоже может возникнуть этот вопрос. Раньше все богатые искусно маскировались под бедных. Сейчас они живут в специально отведенных местах. Это нарочно делается, чтобы их легче было отлавливать, – хитро сощурившись, сказала Пульхерия.

Даша смутилась.

– Да какие мы богатые? У нас с Павликом за душой ни гроша. Ни счета в банке, ни заначки в чулке, – запричитала она.

– Ладно, не прибедняйся! Я же не налоговый инспектор, передо мной не надо отчитываться. Однако квартирку такую на одну зарплату не купишь, ты вон не работаешь, есть домработница. Что скажешь ментам, если об этом спросят?

Даша была явно в замешательстве.

– Знаешь, Вика меня тоже об этом спрашивала.

– И что ты ей ответила?

– Что у Павлика хорошая работа. Он ведь крутится как белка в колесе. Правда?

Пуля рассеянно кивнула. Она-то прекрасно знала, сколько получает Паша, сама ведомости на зарплату заполняла да «черные» деньги в конвертик вкладывала. Но в этот момент поняла, что ни зарплаты, ни денег из конверта не хватило бы на шикарную квартиру с роскошной обстановкой. Не хватило бы их и на горничную, на меха с бриллиантами. Для нее это стало таким очевидным, что она поразилась, почему не сообразила раньше. Вика – молодец, поняла сразу, за что, вероятно, и поплатилась. Звенья цепочки сомкнулись вдруг там, где она меньше всего ожидала. Нет, Вика шантажировала не Александра Николаевича. Она пыталась вытянуть деньги из Паши, а заодно заставить его повлиять на любовника, чтобы тот разрешил Гришеньке на ней жениться. Какая умная девочка! Однако это ей не помогло.

– Даша, ты помнишь тот вечер, когда произошло убийство?

– Конечно, я тогда еще пригласила к себе Олю.

– Кого?

– Есть у меня одна знакомая, которая клиентов на дому стрижет, красит волосы, выщипывает брови, делает маникюр и педикюр в придачу. Очень удобно – четыре в одном флаконе и не дорого. Хочешь, дам ее телефон?

– Потом! – нетерпеливо махнула рукой Пуля, и Даша продолжила:

– Я приглашаю ее два раза в месяц, времени это занимает несколько часов. Она работает, поэтому приходит в свободное от основной работы время, по вечерам. Павлик злится на меня, он терпеть не может бабских разговоров, поэтому мы запираемся с Олей в ванной. Да оно и к лучшему, нечего мужчине знать, чего стоит женщине ее красота. Впрочем, что я такое говорю, ведь Павлика женщины мало интересуют. Но с другой стороны, даже такие мужчины, как мой Павлик, не должны видеть женщин, красящих волосы или в бигуди, чтобы их еще больше не возненавидеть. Я правильно рассуждаю, Пуляша?

Пульхерия кивнула, а сама подумала: «Хорошее у Павлика алиби: вечер, проведенный с женой, которая на несколько часов заперлась в ванной с парикмахершей. Это алиби развалить ничего не стоит. Достаточно найти Олю. Все прояснилось с невероятной быстротой». Она решительно встала.

– Спасибо за информацию, но мне надо бежать.

– Жаль, что ничем не смогла тебе помочь, – сказала Даша, провожая ее к дверям. Неожиданно она лукаво улыбнулась: – А я догадалась, откуда ты узнала о Павлике и папаше Гранде. Тебе Гришка сказал, правда?

– Да.

– Я знаю, что в той поездке по Америке, в которой мы сопровождали Александра Николаевича, Гришенька их застукал. Папаша Гранде тогда очень расстроился. Несмотря на свой порок, он ведет себя, как старая дева, у которой ничего не осталось за душой, кроме ее высокой нравственности. Это было так давно, что я уже и забыла. Слава богу, вспомнила, а то замучилась бы, гадая, откуда тебе стало известно…

Она чмокнула Пульхерию в щеку.

– Только умоляю, ничего не говори Герману, тем более что он работает вместе с Павликом… Ну ты понимаешь, о чем я говорю?

– Разумеется. Он считает, что гомосексуализм, как грипп, передается воздушно-капельным путем и им можно заразиться через рукопожатие. В этом смысле он еще старомоднее своего папочки. И ты не говори Паше, что я была здесь. Ни к чему ему знать.

– Конечно, – пообещала Даша. – Он постоянно твердит мне, чтобы я держала язык за зубами, но должна же я хоть иногда выпускать пар.

Глава 24 Коза Лариска

Пульхерия покидала Дашу в полной уверенности, что нашла решение головоломки. Роскошь, которой окружили себя Медведевы, была ярким тому подтверждением. Правда, у нее не было доказательств, но если немного поработать в этом направлении, они обязательно найдутся. В учетных книгах их искать бесполезно. Нужно поговорить сначала с менеджерами, потом с Германом.

В салоне, как всегда, посетителей было мало. Один менеджер со скучающим видом ходил по пятам за супружеской парой, которая все не решалась сделать свой выбор. Другой усердно полировал бок «Бентли». Менеджер, ездивший с Германом в Питер, сидел за столом администратора и отвечал на телефонные звонки. Пульхерия с трудом вспомнила его имя.

– Здравствуйте, Пульхерия Афанасьевна, – обрадованно приветствовал он ее. – Ну как дела? Герман Александрович пришел в себя после поездки?

– Да, спасибо за беспокойство, все нормально.

– Ох, и намучились мы с ним! Все-таки жизнь в этом Питере по темпам намного уступает московской. Всех приходилось подгонять, торопить. То мусор не убрали, то воду к банкету не закупили, то шары надуть и развесить забыли, то машину грязную на подиум загнали, – тараторил менеджер.

– Как это «грязную»? – машинально спросила Пульхерия.

– Мы ведь с Германом Александровичем в Питер на выставочных образцах приехали. Он на джипе, я на «Лексусе». Он приказал питерским обе машины вылизать начисто, чтобы как с картинки были. Так эти олухи «Лексус» помыли, а о джипе забыли. Представляете, на открытии салона самый лучший образец весь в грязи! Был бы настоящий скандал. Хорошо, что я вовремя заметил.

Пульхерия слушала словоохотливого Витюшу вполуха, пытаясь сформулировать свой вопрос так, чтобы не вызвать у него никаких подозрений. Не хватало еще персоналу узнать о ее сомнениях в честности начальника. Наконец она решилась:

– Скажите, Витюша, я обратила внимание на то, что на продаваемом нами товаре отсутствует цена. Это является нарушением правил торговли. Торговая инспекция может нас оштрафовать.

– За цены отвечает Павел Леонидович. Все вопросы к нему.

Ответ менеджера совершенно не удивил ее. Проработав здесь несколько месяцев главным бухгалтером, она поняла, что практически все вопросы решал Паша. Ее жених только исполнял его разовые поручения, хотя занимал пост директора. Герман решал юридические вопросы, контактировал с таможней, но основным распорядителем был, конечно, Паша. В штатном расписании он числился заместителем, но у него было право подписи финансовых документов. Поразмыслив, Пульхерия поняла, что Медведев мог, общаясь с клиентом, назначать любую цену. Все автомобили, выставленные в салоне, были исключительно дорогими моделями. Многие клиенты, стараясь скрыть свои истинные доходы, охотно соглашались с тем, что в документах о продаже фигурировала цена намного ниже реальной. Скорее всего, Паша утаивал истинную сумму сделки. Большинство автомобилей вообще не оформлялись через салон. Эти продажи фиксировались в особой тетради, которую также вел Паша. Сама она никогда не держала ее в руках. Опасаясь неожиданных визитов налоговой полиции, он, как и остальные финансовые документы, не оставлял ее в офисе, а постоянно носил в своем портфеле.

Пульхерия направилась в кабинет Германа и Павла с двойственным чувством: с одной стороны, ей совсем не хотелось встречаться с женихом, вновь выяснять отношения, выслушивать его несправедливые нудные упреки, основанные на ревности и эгоцентризме, а с другой стороны, не терпелось расспросить его о Паше. Медведева в комнате не было. Ожидая холодную, непроницаемую маску на лице жениха, к своему удивлению, она увидела нежное улыбающееся лицо. Герман выскочил из-за стола и кинулся помогать снять пальто.

– Пуляша, прости за вчерашнее, мне так стыдно. Я просто осел. Ты меня простишь?

Он обнял ее и поцеловал.

– Я тебя?

– Все утро я провел у папы. Он вновь орал как ненормальный. Обвинял меня во всех смертных грехах. Говорил, что я притащил в дом не пулю, а мину замедленного действия – это он тебя имел в виду – скоро ты бабахнешь, всем мало не покажется. Пострадает репутация семьи, что отразится на его бизнесе, особенно на его международной части. Иностранцы очень чувствительны к подобным делам. Он словно торнадо бушевал и безумствовал, требовал заставить тебя отказаться от выступления в суде. Угрожал, что отнимет у меня Катю, отправит за границу, а без ее показаний твое выступление в суде будет выглядеть смехотворно. Пока я его слушал, до меня вдруг дошло, что вчера вечером я был так же ужасен, как он. Для тебя главное то, что пострадает невиновный человек, а все остальное не имеет значения. Ты просто обязана идти до конца, не позволяй никому тебя отговорить. Неужели я мог быть таким тупым, ограниченным эгоистом?

Пульхерии стало стыдно за то, что она плохо думала о нем, не хотела встречаться. Она решила посвятить его в свои планы.

– Возможно, мне не придется выступать в суде, – начала она. – Думаю, до суда над Никитой дело вообще не дойдет. Мне кажется, я знаю, кто убил Вику.

Она рассказала о своих шагах по поиску настоящего преступника. Сначала хотела умолчать об отношениях между Александром Николаевичем и Пашей, но раздумала. Когда Герман узнал, что его отец – гомосексуалист, а Паша Медведев уже много лет – его любовник, он был в шоке. Это было видно по лицу, ставшему похожим на сосуд мировой скорби. Пошатываясь, он прошел к своему столу и тяжело опустился в кресло. Пуля налила ему воды. Он жадно пил, проливая ее на дорогой костюм. Потом долго сидел, закрыв ладонями лицо.

– Это так ужасно! Самое смешное, я все это время думал, что отец живет с Дашей, и мне было очень жалко Павла. Все порывался с ним поговорить, открыть ему глаза, но так и не решился. Представляю, как бы он надо мной потешался. Кошмар! Не дай бог, Катя узнает, что ее дед – гомик.

– Герман, сейчас другие времена…

– Только не надо об этом! – прервал он. – Так обычно говорят, если речь идет о посторонних. Но он – мой отец. Всю жизнь я боготворил его. А может, именно по этой причине он не дал маме денег на операцию.

– Ты не подумал о том, что он тоже, вероятно, страдал?

– Он страдал? Ха-ха! Она умирала, а он развлекался с мужиком!

– Герман, твой отец хотел быть таким, как все. Он женился, родил двух сыновей, он честно пробовал жить с женщиной, но его природа оказалась сильнее. Ты хочешь быть счастливым, так почему отказываешь в счастье своему отцу?

– Но мама…

– Ты прекрасно знаешь о жадности твоего отца. Скорее всего, он отказал в деньгах по этой причине, а не потому, что хотел избавиться от нее.

Пульхерия подошла к Герману вплотную, обняла за плечи, потом взъерошила ему волосы. Он с раздражением дернул головой.

– Не понимаю! Ты так спокойно об этом говоришь… Тебя волнует жизнь постороннего человека, а жизнь моей семьи совсем не трогает, – возмутился он.

– Неправда! И ты это знаешь. Просто к сексуальным проблемам я отношусь без лишней драматизации.

– Посмотрел бы я на твою реакцию, если бы ты узнала, что твой единственный сын гомосексуалист.

– Если бы подобное случилось со Степой… – Пульхерия на несколько секунд задумалась, – …вероятно, мне было бы неприятно, но настаивать на госпитализации и лечении электрошоком я бы не стала. Они так устроены, и весь мир с этим смирился. Это не болезнь, не психическое отклонение, так фишка легла. Ничего не поделаешь. Они ничем не хуже нас, просто они другие. К примеру, женщины отличаются от мужчин. Было время, когда женщины считались существами второго сорта, у нас было только два пути: либо семья, либо бордель. Считалось, ни на что мы более не годимся. Но жизнь не стоит на месте, времена меняются, изменилось и отношение к женщинам. Мы все дети природы, и выяснять, кто из нас лучше – занятие неблагодарное.

Пытаясь успокоить Германа, Пульхерия нежно гладила его по макушке, словно маленького ребенка. Потом звонко чмокнула в лоб и улыбнулась:

– Скоро ты привыкнешь к этой мысли и она перестанет казаться ужасной. А сейчас давай поговорим о Паше.

– Я немедленно его уволю. Ни минуты не потерплю его мерзкую рожу возле себя! – вскричал Герман.

– А ты подумал, как к этому отнесется Александр Николаевич?

– Ему придется подыскать своему любовничку другое место работы.

– Придется, – согласилась Пульхерия, – но по другой причине. У твоего отца не должно быть повода упрекать тебя в дискриминации Медведева из-за сексуальной ориентации.

– Интересно, по какой это другой причине я могу его уволить?

– Скажи, все коммерческие вопросы решает Паша?

– Да, мы так условились с самого начала.

– Почему на автомобилях нет цен?

– У нас выставочный салон. По документам мы не являемся магазином. Мы, скорее, рекламируем продукцию, чем продаем, являемся представителями заводов-изготовителей, с которыми у нас есть соответствующие договора. Если посетитель желает приобрести выставочный образец, мы идем ему навстречу.

– Кто тогда устанавливает цену?

– Конечно, Павел.

– Кто его контролирует?

– К чему ты клонишь? – с недоумением спросил Герман.

– Ты же видел, как живут Медведевы. Неужели всю эту роскошь они могут позволить на Пашину зарплату?

– До сегодняшнего момента я считал, что это подарки отца своей любовнице. Выходит, я ошибался – это подарки любовнику, – с горечью усмехнулся Герман.

– Даша мне сказала, что от Александра Николаевича им перепадала всякая ненужная ему мелочь. Как правило, это были чьи-то подарки.

– Ты хочешь сказать, что Паша… – Герман запнулся, пытаясь подобрать нужное слово, – …обманывал меня?

Пульхерия кивнула. В этот момент из кармана ее пальто раздался телефонный звонок и известный артист Эраст Гарин в свойственной ему манере произнес: «Какая отвратительная рожа!», после чего послышалась бодрая мелодия из фильма «Джентльмены удачи». Она достала телефон Вики, о котором совершенно забыла. На экране красовалась девица, показывающая язык и делающая рожки. «Коза Лариска», – прочитала она и нажала кнопку ответа.

– Викуся, зараза, ты собираешься платить за квартиру?! – без всякого приветствия возмущенно прокричала коза Лариска.

– Собираюсь, – ответила Пульхерия. – Только я не Викуся.

– А кто?

– Вике пришлось срочно уехать, но она поручила мне с вами расплатиться.

– Вика? Со мной? – недоверчиво спросила Лариса.

– Да, да, можете не сомневаться. Заплачу, сколько скажете.

– Ты кто?

– Какая разница? Вы все равно меня не знаете. Назовите место встречи.

– Завтра в три на Пушкинской, возле памятника. Но все же на всякий случай скажи свое имя, а то мало ли что…

– Вы чего-то опасаетесь? – насторожилась Пульхерия.

– Вика оставила мне конверт, сказала, что он очень важный. Обещала за него заплатить отдельно. Так что говори, как тебя зовут или встреча не состоится.

– Пульхерия Афанасьевна Дроздовская. А как я вас узнаю?

– У меня ярко-красная куртка и капюшон с белым мехом. Конверт приносить?

– Конечно, приносите. За конверт я тоже заплачу.

– Буду ждать, только не опаздывай, – сказала Лариса и отключилась.

Заметив недоуменный взгляд Германа, Пульхерия пояснила:

– Мы с подругой нашли в квартире Вики ее мобильный телефон.

– Странно, почему его не заметили криминалисты?

– Он валялся под кроватью. Мы бы его тоже не заметили, но в тот момент он зазвонил.

– Твой Штыкин о нем знает?

Пульхерия призадумалась, потом нерешительно ответила:

– Кажется, нет. У меня в голове сейчас такая каша, но вроде бы о нем я рассказать не успела. Впрочем, какое это имеет значение? Коза Лариска даже не знает, что Вику убили. – И тут до нее дошло: – Постой! Она про какой-то конверт говорила, который ей Вика оставила.

– В этом конверте может быть разгадка убийства, – предположил Герман.

– Мы с ней завтра на Пушкинской в три часа встречаемся. Я могу взять тебя с собой. Ты где-нибудь в сторонке постоишь.

– Какая жалость, в это время я должен быть в префектуре. Мне страсть как хочется в детектива поиграть, – иронично улыбаясь, сказал он. – Ну ничего не поделаешь, ты мне потом все подробно расскажешь. – Герман помолчал немного, потом, нахмурившись, спросил: – Ты серьезно считаешь, что Паша меня обманывает?

– Судя по всему. Но доказательств у меня нет. Ты часто смотришь тетрадь с записями левых продаж?

– Нет, я доверял ему безгранично…

– Герман, это же бизнес. Здесь никому нельзя доверять безгранично. Наличие неучтенных доходов, отсутствие контроля… У любого возникнет соблазн отвести ручеек в свой собственный карман.

– У меня же не возник! – воскликнул он, гордо вскинув голову. – Я старался жить по совести, я за то, чтобы платить все налоги и вовремя.

– Легко быть праведником на всем готовом, – усмехнулась Пульхерия.

– На что ты намекаешь? – с подозрением спросил Герман.

– Не намекаю, а говорю прямо: не надо себя ровнять со всеми. Мало у кого есть богатые родители. Голодному на пиру трудно удержаться, чтобы не отщипнуть кусочек пирога. Кто решил, что за левые продажи отвечает Паша?

– Так папа посоветовал.

– «Посоветовал»! – рассмеялась она. – Я тебя хорошо понимаю. Его совет – все равно что приказ.

– Я был категорически против левых продаж, но папа пытался убедить меня, что на данном этапе развития экономики это необходимо. А чтобы я не очень сильно расстраивался, предложил отвечать за это Паше.

– Ну-ну, страус спрятал в песок голову, подставив под неприятности свою задницу. Замечательная позиция, – насмешливо сказала Пульхерия.

– При чем здесь моя задница? – раздраженно спросил Герман.

– По закону ответственность за нарушения на предприятии несут директор и главный бухгалтер. Тебя посадят, отвечать придется твоей заднице. Вот тогда и узнаешь – при чем.

– Ты хочешь сказать, что папа меня подставил? – ужаснулся Герман.

– Он предложил тебе линию поведения, вся страна так живет, а подставить тебя мог только Паша. Вика сразу его раскусила и стала шантажировать. Вот тебе и мотив для убийства. Добудь эту злосчастную тетрадь, и мы получим доказательства.

– Каким образом? Мы же не знаем, сколько он на самом деле брал с клиента.

– Случайно я стала свидетельницей одной сделки. Паша окучивал какого-то Ашота Кареновича.

– Знаю его. Это Измаэлян. У него сеть мебельных магазинов.

– Я запомнила сумму, которую он заплатил за автомобиль. Давай посмотрим, сколько у Медведева записано в тетради.

– Она у него в портфеле.

– Ну так возьми ее! – рассердилась Пуля.

– Неприлично рыться в чужом портфеле без ведома хозяина.

– А воровать – прилично? Где этот портфель? Я сама возьму, – решительно заявила она.

– Под столом, – с кислой миной ответил Герман.

Пульхерия отодвинула кресло Паши, достала черный кожаный портфель и поставила на стол.

– Может, дождемся Паши? – нерешительно промямлил Герман.

– Ты боишься правды. Сейчас или никогда, – сказала Пульхерия, щелкнула замком и извлекла на свет общую тетрадь со сменными блоками.

Долго искать им не пришлось. Сумма в тетради оказалась ровно в два раза меньше той, что она слышала.

– Ну? Убедился?

Герман вяло пожал плечами. Запись о продаже была последней на странице. Пульхерия отогнула защелки и вытащила листок, затем сунула тетрадь в портфель и поставила его на место. Листок она сложила вчетверо и спрятала у себя за пазухой.

– Зачем ты это сделала?

– Это важная улика. Без нее мы ничего не сумеем доказать твоему отцу. Не хочу, чтобы Паша ее уничтожил, если ты нечаянно проговоришься. Без этого листочка все наши утверждения будут голословными. Он скажет, что ты ему мстишь за то, что он спит с твоим папочкой.

– Ты понимаешь, что теперь я не смогу ему доверять, а следовательно, и работать вместе? – спросил Герман так, словно сам пытался осознать случившееся. – Это конец. Я был всего лишь прикрытием мерзавцу, причем мерзавцу особого рода – любовнику моего отца. Отец скорее уберет меня, чем его. Как ты думаешь, он сделал это нарочно?

– Ты спрашиваешь, знал ли твой отец заранее, что все именно так и будет?

– Да. Он предложил на должность моего заместителя Пашу только для того, чтобы потом меня высмеять, лишний раз унизить.

– Не знаю, но не исключено, что все так и было. С его безмерной извращенностью он вполне способен на это, – с горечью вздохнула Пульхерия.

– Ненавижу его, – сказал Герман почти спокойно.

Сердце Пули обливалось кровью. Она подошла к нему, обняла.

– Если бы ты знал, как мне тебя жалко…

– Вот только жалости, Пуляша, мне не надо. Это судьба или злой рок. Стараешься, делаешь все что можешь, только ничего не выходит. Просто я родился под несчастливой звездой и приношу одни несчастья. – Он попытался улыбнуться и ласково провел рукой по ее щеке.

– Да не казни ты себя. – Пульхерия прижалась к его плечу. – В жизни всякое бывает. Не только знамена и фанфары, но и боль, неприятности, разочарования. У нас с тобой еще все впереди. Просто сейчас ты освобождаешься от твоего папочки, тяжело, мучительно, ужасно, но все это пойдет тебе на пользу. Он подкупил Галину Матвеевну, даже ко мне сумел подобраться, но на тебе споткнулся, тебя подкупить ему не удалось. Ты молодец! Сколько можно терпеть его вечное пренебрежение, сколько можно завоевывать его уважение? Это хорошо, что ты его ненавидишь. Для тебя это означает свободу. Свободу от вечного притворства, лжи и унижений. Я очень хорошо понимаю твою боль, но разве свобода того не стоит?

– Свободу? Он никогда не даст мне ее.

– Не надо ждать свободы от кого-то. Надо самим ее брать, завоевывать! Не бойся этого, а я буду рядом. Забудь о его деньгах. Он считает, что мы без них погибнем, но он ошибается.

Замерев на миг, он долгим испытующим взглядом оглядел Пульхерию.

– Я всегда хотел быть достойным своего отца. Теперь выясняется, это было не самое возвышенное желание, ты со мной согласна, Пуляша?

Она улыбнулась:

– Пойдем домой.

– Я еще немного поработаю. Надо приготовить одну важную бумажку для префектуры.

– Ну и правильно. Это поможет тебе немного отвлечься. Только смотри, не проболтайся Паше. До завтрашнего вечера он ни о чем не должен догадываться.

– А что будет завтра вечером?

– Все мы соберемся на ужин у твоего папочки, а на десерт выведем на чистую воду его дружка. Перед этим я встречусь с Ларисой, добуду таинственный конверт и эта история наконец завершится.

Глава 25 Черная машина

Дома было непривычно тихо. Она прошла в детскую: Катина кровать аккуратно заправлена, все игрушки убраны. К удивлению Пульхерии, на кухне была одна Галина Матвеевна. Она чистила картошку.

– Где Катя? – поинтересовалась Пуля.

– Не скажу, – не скрывая неприязни, буркнула домработница.

– Это что еще за новости? Где девочка?

– В санатории, в Швейцарии. Скоро приедет Ленечка. Ему даже поиграть будет не с кем, – со злой досадой ответила она.

– Александр Николаевич слов на ветер не бросает. Действует быстро и решительно, – усмехнулась Пульхерия. И посоветовала: – Вы попросите, чтобы он вашего Ленечку тоже в Швейцарию отправил.

– Была б моя воля… – начала Галина Матвеевна, но осеклась под насмешливым взглядом, только сердито загремела кастрюлями.

Пульхерия сделала себе бутерброд с ветчиной и налила стакан апельсинового сока. Придя в гостиную, сняла трубку и набрала номер Штыкина.

– Игорь Петрович, как настроение? – игриво спросила она.

– Судя по голосу, вы хотите обрадовать меня хорошими новостями? – предположил следователь.

– Да. Я сделала вскрытие тела или дела, как вам будет угодно.

– И что показало вскрытие?

– Клиент упал с балкона, будучи мертвым.

– Еще один труп? – насторожился он.

– Нет, это шутка. Я думала, что вы поймете.

– С вами, Пульхерия Афанасьевна, с ума сойдешь, – неожиданно рассердился Штыкин. – От вас можно ожидать чего угодно. Я постоянно твержу себе, что пора забыть о симпатии к вам и перейти исключительно на официальный тон общения. Как только я слышу ваш голос, у меня внутри все сжимается не то от радости, не то от недоброго предчувствия.

– Не поняла: вы мне в любви признаетесь или признаете, что я исчадие ада? – растерянно спросила Пуля.

– Не знаю, – честно ответил он. – А вы как хотите?

– Хороший вопрос. – Она усмехнулась. – Мой бывший муж сидит в кутузке по обвинению в убийстве, моя свадьба под вопросом, а вы предлагаете мне решить еще одну проблему. Может, вы подождете, пока я с этими проблемами разберусь? Вы, пользуясь своим служебным положением, норовите пролезть ко мне в душу с черного хода. Если вы из прокуратуры, то считаете, вам все позволено? Встаньте, наконец, как все нормальные люди, в очередь.

– Как вы меня красиво отшили, Пульхерия Афанасьевна. Взяли и легким движением переложили всю ответственность на меня, – рассмеялся Штыкин.

– Ну вы и нахал! Ответственность?! Вы так говорите, будто между нами уже что-то было. Ничего у вас не выйдет. Учтите, за последнее время я многому научилась и приобрела богатый жизненный опыт. Теперь меня на мякине не проведешь.

– А до этого где был ваш жизненный опыт? – поинтересовался он.

– В анабиозе. Все, больше мужикам не доверяю и полагаюсь только на себя. С Никитой Назаровым лишь раз поцеловалась, а теперь за это до самой смерти расплачиваться буду.

– Я в этом не виноват.

– А я вас и не обвиняю. Сама влипла, сама и выпутаюсь. Кстати, я вновь выполнила за вас вашу работу и нашла преступника.

– Кто он? – быстро спросил следователь, вмиг став серьезным.

– Ха, так я вам и сказала. Приходите завтра к девятнадцати часам на ужин к Александру Николаевичу, там все и узнаете.

– Сам-то он в курсе?

– Нет, даже не догадывается. Не дай бог, узнает – примет меры и тогда сюрприза не получится.

– Следовательно, мне необходим ордер на арест, – сделал вывод следователь. – Только кого? Прокурор подпись на незаполненном бланке ставить не будет.

– Какой хитрец! Нет, это ваша проблема. Итак, до завтра. Обязательно приходите. На этот раз я вам все улики предоставлю.

После разговора со Штыкиным Пульхерия позвонила подруге. Рассказав о своих мытарствах, попросила:

– Составь мне, пожалуйста, завтра компанию. Надо встретиться с этой козой Лариской.

Хочу, чтобы ты присутствовала при нашем разговоре.

– Бедняжка, как тебя запугали, – сочувственно сказала Марина. – Конечно же составлю. Когда я тебя в беде бросала?

Подруги явились на пятнадцать минут раньше. День был солнечным. По аквамариновому небу невозмутимо плыли белые облака. Голуби, не обращая внимания на прохожих, важно расхаживали по рыжей дорожке, отчаянно флиртовали друг с другом или набрасывались на подаяния отдыхающих на лавочках москвичей, а потом интенсивно гадили бронзовому Пушкину на голову и плечи. Пульхерия с Мариной присели на лавочку недалеко от памятника. Марина закрыла глаза, подставив солнечным лучам лицо, а Пуля с напряжением вглядывалась в спешащих мимо людей, пытаясь угадать среди них козу Лариску. Без пяти минут три напротив памятника остановилась девушка в красной куртке, капюшон которой был оторочен белым мехом неизвестного в природе животного. Она сразу поняла, что это та, кого они ждали. Девушка была среднего роста и средней упитанности. Черно-серые джинсы едва доходили до пупка снизу, а куртка – сверху, открывая взору солидный участок голого тела. У нее был небольшой животик с большим кольцом в пупке. Рядом с кольцом – татуировка бабочки. Когда девушка повернулась к ним спиной, Пульхерия успела разглядеть, что сзади у нее тоже татуировка: дракон, приготовившийся к прыжку. Волосы у Лариски были черные как смоль, с ярко-зелеными, ярко-синими и ярко-малиновыми прядями. Симпатичный пухлый рот был обезображен темно-бордовой, почти черной помадой. Вообще, весь макияж – угрожающе агрессивный. В природе такую раскраску обычно имеют ядовитые гусеницы, которые словно заранее предупреждают своих врагов: «Не трогайте меня, я очень невкусная!» Помимо этого все уши и брови у нее были в кольцах. На подбородке рядом с губой красовался металлический шарик. Короче, все, что можно было проколоть, было проколото. Внешне она во многом походила на Вику – те же кольца в ушах и пупке, но на Вике все это выглядело стильно и современно, а на Ларисе – грубо и вызывающе безвкусно.

– Господи, – прошептала с жалостью Марина, которая тоже заметила девушку, – как же надо себя ненавидеть, чтобы с собой такое сотворить?

– Заметь, та часть тела, которую надо особенно оберегать от холода и сквозняков, у нее совершенно не защищена, – сказала Пульхерия. – Перед нами камикадзе. Но те погибали за идею, а эта просто так, по глупости считая, что это модно, а следовательно, красиво.

Девушка жевала жвачку и через каждую минуту надувала большой розовый шар.

– Пойдем, пообщаемся с молодежью, – тяжело вздохнув, сказала Пульхерия.

– Не пойду, я ее боюсь, – отказалась Марина.

– Ну сиди, а у меня нет выхода.

Лариска нервно посматривала на часы и недовольно оглядывала проходивших мимо людей.

– Здравствуйте, вы, по-видимому, Лариса? – Пуля доброжелательно улыбнулась, стараясь не показывать, что она в шоке от ее внешнего вида.

– А вы та самая Пульхерия Митрофановна, что ли? – спросила девушка и надула розовый пузырь из жвачки.

– Пульхерия Афанасьевна. Постарайся запомнить.

– А то че? – сощурила она один глаз.

– Да ничего, просто это невежливо.

– Че, воспитывать будете, тетенька?

– Терпеть не могу выполнять чужую работу. К тому же я сюда не за этим пришла, «племянница», – поморщилась Пульхерия. – Сколько должна Вика за квартиру и за конверт?

– А че, она разве вам не сказала?

– Не успела.

Собираясь на встречу, Пуля все никак не могла решить, говорить Лариске о смерти Вики или не говорить. Глядя в пустые глаза «козы», решила, что не стоит. Вряд ли Вика посвящала ее в свои планы.

– Куда ж она так торопилась?

Пуля пожала плечами. Лариска, надув очередной пузырь, который тут же исчез в ее темно-бордовом рту, неожиданно спросила:

– Надеюсь, она квартиру в порядке оставила?

– Ты сходи проверь. Так сколько я тебе должна?

Лариска назвала сумму в два раза превышающую все мыслимые и немыслимые пределы.

– У тебя с головой все в порядке? – спросила Пульхерия.

– А че? – услышала она вместо ответа.

– За такие деньги можно было люкс снять в нормальной гостинице, а не тот клоповник, что ты ей сдала, – ответила Пульхерия.

– Вы там хоть одного клопа видели? – ощетинилась девица.

– Видела, только коробочку с ними взять забыла, чтобы их тебе за шиворот высыпать, – разозлилась Пульхерия.

Поняв, что их разговор с самого начала пошел не в том направлении и превратился в банальный базар на коммунальной кухне, она, грозно сведя брови к переносице, скомандовала:

– Давай конверт.

– Покажите сначала деньги, – потребовала Лариска.

– Тебе все мои деньги показать или только ту часть, на которую ты претендуешь?

– Мне чужого не надо, – пробурчала «коза».

– Тогда чего ты такую цену за квартиру заломила?

– Мне очень деньги нужны, иначе бы я теткину квартиру сдавать не стала.

– А тетка в курсе твоих махинаций?

– Каких махинаций? Она в санаторий укатила, а квартира пустует. Глупо не воспользоваться, – стала оправдываться Лариска.

– Нет денег, иди работать, – посоветовала подошедшая Марина, которой надоела роль пассивной наблюдательницы.

– А я работаю, – ответила «коза», недовольно покосившись в ее сторону.

– Знакомься, это моя подруга Марина Владимировна, – сказала Пульхерия и спросила: – Где же ты работаешь?

– На сахаро-рафинадном заводе имени Мантулина, – с гордостью ответила Лариса.

– Интересно, что ты там делаешь? – полюбопытствовала Марина.

– Из сахарного песка рафинад, вот что.

– Ну понятно, что не из соли, – усмехнулась Пульхерия, – а что конкретно делаешь ты, коли приходится сдавать теткину квартиру?

– Пока ученицей работаю, потом на полную ставку перейду.

Пульхерия вдруг подумала, что раскраска под ядовитую гусеницу не предупреждение о том, что коза Лариска на самом деле ядовитая, а просто защитная реакция на окружающую агрессивную среду и было бы жестоко не сказать ей о гибели Вики. Рано или поздно она об этом узнает, так пусть уж рано, иначе может быть поздно. Тетка ее приедет, а квартира опечатана, в ней полный разгром, соседка доложит о происшествии, так что у Лариски будут крупные неприятности.

– Лариса, ты давно Вику знаешь?

– Мы с ней в одной школе учились в Нижних Серогозах.

– Ачто, есть Верхние Серогозы? – проявила интерес к географии Марина.

– Есть, – с гордостью ответила девушка. – Есть даже Средние Серогозы. Но ни в Нижних, ни в Средних школы нет, а у нас есть. Они все в нашу школу ходят. Вика из Средних Серогоз. Мы с ней, не сговариваясь, в Москву приехали, только в разных вагонах, а на перроне встретились. Вика в институт поступила, а я провалилась. Пришлось дворником работать, потом тетка на сахаро-рафинадный завод устроила.

– Чего ж ты в свои Нижние Серогозы не вернулась? – спросила Пуля.

– А че там делать? Со стариками по вечерам семечки лузгать? Работы нет, вечером пойти некуда, молодежь либо уезжает, либо спивается…

Пульхерия была уже не рада, что поинтересовалась личной жизнью девушки, по скучному лицу Марины она поняла, что подруга с ней солидарна.

– Лариса, ты знаешь, что Вику убили? – спросила она.

– Вы че, прикалываетесь? – скривилась девушка, до конца не постигая смысла сказанного.

– Нет. Ее убили в квартире, которую ты ей сдала, – ответила Пульхерия, наблюдая за ее реакцией.

Лариска побледнела, лицо вытянулось, глаза наполнились слезами, и черные ручейки потекли по щекам.

– Пойдем присядем ненадолго, – предложила Пуля, заметив, что со скамейки поднялась группка подростков.

Присев, Лариска зарыдала почти в голос. Ее умытые слезами глаза вдруг стали по-детски беззащитными. Она стала хлюпать носом, утирать слезы руками, размазывая черные дорожки по щекам. Вид ее из агрессивно-устрашающего вмиг стал неряшливо-комичным. Марина достала из сумочки и протянула пачку бумажных платков.

– Это че? – недоуменно спросила «коза».

– Платки бумажные, – с усмешкой ответила Марина, – пупок свой продырявила, а то, что существуют на свете бумажные платки, даже не догадываешься, дурочка деревенская.

Она открыла пачку и вытащила один.

– Давай конверт, – потребовала Пульхерия.

Девушка послушно полезла за пазуху и достала конверт из плотной коричневой бумаги. Он был запечатан. На нем крупными аккуратными буквами было написано: «Вскрыть после моей смерти».

– Не фига себе! – удивленно воскликнула Пульхерия. – Ты что, не читала, что здесь написано?

– Читала, но я думала, она прикалывается, чтобы я в конверт свой нос не совала, – сказала Лариса и вновь зарыдала.

– Ну ты хоть поинтересовалась, почему она так написала? – спросила Марина.

– Как же, у нее поинтересуешься! Она сказала, что это не мое дело, – сквозь всхлипывания ответила Лариса.

– Давай вскроем конверт, может, там записка, – предложила Марина.

– Я знаю, что там, – задумчиво сказала Пульхерия, глядя на спешащую мимо толпу. – Фотографии или фотография. – Вика все это рассматривала, как игру. Она даже мысли не допускала, что на кону стоит ее жизнь.

– Ну давай все-таки посмотрим, – настаивала Марина.

Пульхерия аккуратно надорвала конверт и вытащила фотографию. На коленях у Александра Николаевича, обняв его правой рукой за плечи, в одних трусах сидел Паша Медведев. Сладкая парочка радостно улыбалась в объектив. На Гранидине были только брюки. Левая рука Паши покоилась на его волосатой груди. Ничего непристойного в фотографии не было, и все-таки она не оставляла сомнения в том, что запечатленные на ней мужчины являются любовниками.

Пуля потрясла конверт, заглянула внутрь. Кроме фотографии, в нем ничего не было.

– Ну что ты обо всем этом думаешь? – спросила Марина.

– Да все то же, ожидания мои, к сожалению, не оправдались. Лариса, может, ты все-таки полюбопытствовала и открывала конверт? Трудно поверить, что в нем не было записки, – с надеждой посмотрела на девушку Пуля.

Шумно сморкаясь, Лариса отрицательно помотала головой. Неожиданно у Пульхерии зазвонил телефон. На экране высветилась улыбающаяся физиономия Германа.

– Пуляша, как у тебя дела? Ты встретилась с девушкой? – спросил он.

– Да.

– Конверт взяла?

– Да, но в нем только одна фотография Паши и Александра Николаевича, ни записки, ничего, что могло бы подсказать имя настоящего убийцы.

– Ты же решила, что это Паша.

– Ничего я не решила, – вздохнула Пульхерия. – Чтобы так утверждать, улики должны быть железными. А все в этом деле расплывчато, смазано.

– Ну-ну, Пинкертон, ищи дальше, – рассмеялся Герман. – Ты сейчас где?

– На Пушкинской, возле памятника.

– Ты там еще долго пробудешь?

– Нет, сейчас с девушкой расплачусь и поеду. А что?

– Да я тут, в префектуре, судя по всему, застрял надолго. Тебе к папе придется одной добираться, а я туда прямо отсюда поеду. Обязательно возьми такси, Пуляша, нечего париться в этом муниципальном транспорте, – с заботливыми нотками в голосе посоветовал Герман.

– Хорошо, дорогой, как скажешь.

Лариса уже немного успокоилась, вытащила из сумочки косметичку и разглядывала в зеркале свое опухшее от слез лицо. Пульхерия достала деньги:

– Вот, бери. И очень прошу, купи себе куртку и джинсы нормальной длины. В Европе так уже давно никто не ходит, не модно.

– А что модно?

– Быть здоровой и естественной. Уверяю тебя, это из моды никогда не выйдет. Надо не внешность уродовать, а душу совершенствовать. Внешность состарится, а душа молодой остается до самой смерти.

Без устрашающего макияжа лицо Лариски было вполне миловидным.

– И железа на тебе слишком много, – сказала Марина. – Все хорошо в меру.

– Правильно, – согласилась с подругой Пульхерия. – Кстати, до приезда тетки в квартире придется сделать генеральную уборку. К тому же она не заперта. Соседка сказала, что ключей не нашли, дверь опечатали и закрывать на замок не стали.

Они поднялись со скамейки. Пульхерия направилась к проезжей части.

Все, что потом произошло, как в замедленном кино, еще долго являлось ей в ночных кошмарах. Она шагнула с тротуара на дорогу и подняла руку. Автомобили двигались мимо сплошным потоком, и ни один не остановился возле нее. На светофоре зажегся красный свет. Настала очередь пешеходов, мгновенно заполнивших зебру, проезжая часть опустела. Пуля, терпеливо ожидая, когда красный свет сменится зеленым, задумавшись, опустила глаза вниз и не заметила, что движение возобновилось. Огромная черная машина с тонированными стеклами, стремительно набирая скорость, вырвалась вперед. Когда Пуля оторвала взгляд от асфальта, черный джип, заляпанный рыжей грязью, неумолимо, словно паровоз к Анне Карениной, приближался к ней. Сознание Пульхерии еще не успело оценить его высокую скорость и подать сигнал тревоги. Она словно оцепенела, завороженная приближающейся опасностью, и, не зная, что делать, беспомощно застыла на дороге. Первой среагировала Лариса. Она кинулась к ней и, что есть силы, толкнула вперед. Пульхерия от удара пролетела несколько метров и, сдирая кожу, грохнулась на колени. Джип промчался мимо, задев девушку бампером. Лариса упала и, несколько раз перекувыркнувшись, застыла, уткнувшись лицом в асфальт. Люди тотчас окружили их плотным кольцом. Кто-то проклинал обнаглевших богатеев, раскатывающих на дорогих машинах и среди бела дня давящих ни в чем не повинных людей, кто-то склонился над лежащей без движения девушкой, кто-то уже вызвал по мобильному телефону «скорую помощь». Два молодых парня помогли Пульхерии подняться. Она отряхнулась и осмотрела себя. Ободранные коленки саднили, но все остальное вроде не пострадало. Расталкивая зевак, к ней подскочила Марина.

– Ты как? – с тревогой спросила она и стала помогать отряхивать пальто.

– Да я-то в порядке, только колготки порвала и кожу на ногах содрала, а вот Ларисе, похоже, досталось.

– Граждане свидетели дорожно-транспортного происшествия, попрошу оставить свои координаты, – зычным голосом произнес неизвестно откуда взявшийся постовой, полный, круглолицый дядечка с обветренной на лице кожей. Он, нахмурившись, окинул тяжелым взглядом толпу. Толпа мгновенно поредела. Осталось только несколько любопытных, которые заявили, что все произошло очень быстро, они ничего не заметили. Пульхерия подошла к девушке, хотела ее перевернуть, но остановилась от решительного окрика служителя правопорядка:

– Не надо трогать пострадавшую! Если она мертва, вы ей уже ничем не поможете.

– Типун вам на язык, – сердито сказала Пуля. – Я у нее только пульс проверю.

– Ничего не надо проверять, дамочка. Вот сейчас «скорая» приедет, специалисты все сами проверят. Вы пока мне ваши документики предъявите.

– Сначала вы нам представьтесь, – потребовала Марина. – Я не привыкла всяким встречным-поперечным свои документы показывать.

– Лейтенант Хлопушин. – Постовой вскинул руку к фуражке. – И я не встречный-поперечный, гражданочка. Я на этом посту уже много лет за порядком наблюдаю.

Пульхерия, не послушав милиционера, все пыталась выяснить, что с Ларисой. Она взяла ее безжизненную руку и стала ощупывать дрожащими пальцами в поисках пульса. Ей показалось, что рука девушки слишком холодная. От страха у нее закружилась голова.

– Гражданка, сколько вам можно повторять, оставьте пульс пострадавшей в покое. – В голосе постового отчетливо угадывалось раздражение. – Нечего вам его трогать.

– Я не пульс трогаю, а руку, – огрызнулась Пульхерия.

– Вы что, не видите, что она тоже пострадавшая? – сердито спросила у мента Марина. – Надеюсь, у нее можно пульс пощупать?

– У этой гражданки можете щупать, что хотите, но не очень интенсивно, а то, не дай бог, окажется сотрясение мозга или внутреннее кровотечение и она через пару часов помрет. Что мы тогда делать будем?

– Да что вы такое говорите? – возмутилась Пульхерия. – Если бы у меня все это было, я бы сейчас перед вами не стояла, а лежала, как эта девушка.

– Надо будет, мы вас положим, – пообещал милиционер. – Вот «скорая» приедет, и уложитесь на каталку как миленькая.

Пульхерия вновь хотела возразить, но, взглянув в его пустые глаза, поняла, что он не шутит.

– Да что ты с этим дундуком споришь? – шепнула Марина. – Он же при исполнении. Когда такие, как он, при исполнении, у них чувство юмора и все остальные чувства начисто пропадают.

Они отдали Хлопушину свои паспорта, и гаишник деловито зашуршал страницами, потом как ни в чем не бывало занялся составлением протокола.

– Кто-нибудь из вас заметил номер машины? – спросил он.

Пульхерия отрицательно покачала головой.

– Она была большая, черная и вся в рыжей грязи, словно ее в ней специально искупали, – сказала Марина.

– Граждане, кто заметил номер машины? – зычно крикнула Хлопушин, обводя взглядом стоявших вокруг зевак. Но все, словно сговорившись, твердили одно и то же: большой черный джип, весь в грязи.

– Так, судя по всему вас, гражданочка, – он хмуро взглянул на Пульхерию, – хотели убить, но мы зафиксируем этот наезд как обычное дорожно-транспортное происшествие. Мне лишней головной боли не надо.

– Как это не надо? – возмутилась Марина. – Составляйте протокол по всей форме. Раз вы утверждаете, что это было покушение, так и пишите.

– Это всего лишь мое предположение, – спокойно сказал Хлопушин, – а предположение к протоколу не пришьешь. Можете на меня жаловаться. Я обычный гаишник, а не следователь прокуратуры, поэтому протокол оформлю как гаишник. Мне что, больше всех надо?

Марина хотела ему что-то сказать, но выразительный взгляд Пульхерии ее остановил.

«Скорая помощь» приехала на удивление быстро. Один из медиков, осмотрев Ларису, сказал, что она жива, но без сознания; тяжесть поражения можно установить только в больнице. Девушку положили на каталку и погрузили в машину.

– Товарищи медики, вот эта гражданка, – постовой ткнул толстым, как сарделька, пальцем в Пульхерию, – тоже побывала под колесами автомобиля. Ее следует осмотреть и препроводить в больницу для выполнения лечебно-диагностических процедур.

– Господин милиционер, а почему вы медиков товарищами называете, а нас с пострадавшей – гражданками? – спросила Марина.

Хлопушин открыл рот, чтобы ответить, но ничего вразумительного придумать не смог. Он вернул им паспорта и с угрожающими интонациями пообещал:

– Если вы мне понадобитесь, я вас вызову для опознания транспортного средства, совершившего наезд.

– Размечтался! Его еще найти надо, – не удержалась от ехидной реплики Марина.

Пульхерия ткнула ее локтем в бок, для постового изобразила на лице любезную улыбку, а у подруги сквозь зубы со злостью шепотом спросила:

– Тебе обязательно нужно, чтобы последнее слово было за тобой?

– А чего он изображает из себя…

Что изображает из себя постовой, Пульхерия так и не узнала. К ним подошел один из медиков:

– Вы знаете пострадавшую?

– Да, я ее тетя, – солгала Пульхерия и грустно добавила, – она мне жизнь спасла.

Медик внимательно посмотрел на нее.

– У вас жалобы есть?

– Нет.

– Девочку сопровождать в больницу будете?

– Обязательно, – в один голос ответили подруги.

В приемном покое было полно народу. Пульхерия взглянула на часы. Время поджимало.

– Я опаздываю, – сказала она.

– Иди, я останусь, – сказала Марина.

Пуля достала деньги и протянула подруге:

– Вот, проследи, чтобы ее положили в нормальную палату, поговори с врачами…

– Не волнуйся, все сделаю, как надо. Я эту богадельню поставлю на уши, – пообещала Марина.

– Но-но, сильно не воюй. Как только что-то прояснится, сразу звони.

Пульхерия набрала номер Штыкина:

– Игорь Петрович, вы не забыли о моем предложении?

– Уже собираюсь. Минут через десять выхожу.

– Может, вы меня захватите с собой?

– А вы где?

– В больнице. На меня было совершено покушение… Пытались сбить машиной.

Воцарилось красноречивое молчание. Пульхерии показалось, что связь прервалась.

– Алло, алло, Игорь Петрович, вы меня слышите?

– Слышу, Пульхерия Афанасьевна, – ответил Штыкин неожиданно хриплым голосом, – без сюрпризов не можете? Вы сильно пострадали?

– Нет, но девушка, которая меня спасла, без сознания. Мы с подругой ждем, когда она придет в себя. Так вы за мной заедете?

– Скоро буду, – лаконично ответил следователь.

К приезду Штыкина ситуация до конца не прояснилась, но врач сообщил, что переломов у Ларисы нет, только сотрясение мозга, и скоро она обязательно очнется. Пульхерия вздохнула с облегчением. Она вышла на крыльцо больницы, через минуту подъехала служебная «Волга» Штыкина. По дороге Пуля попросила остановиться возле магазина. Заметив удивленный взгляд следователя, показала на свои драные колготки, сквозь которые виднелись ссадины, обильно политые зеленкой.

– Не могу же я в таком виде восстанавливать попранную справедливость?

– Сидите в машине, – сказал Штыкин тоном, не терпящим возражения.

Вернулся он через пять минут и бросил ей на колени коробочку с колготками.

– Я взял черные.

Пульхерия оглядела упаковку и с удивлением заметила, что ее размер Штыкин угадал совершенно правильно.

– Сколько я вам должна? – спросила она.

– Позвольте мне сделать вам подарок, – ответил он и посмотрел ей в глаза.

Пульхерия не стала возражать, поблагодарила и после некоторого раздумья сказала:

– Представляете, Игорь Петрович, пройдет много лет, а я буду помнить, что вашим первым подарком мне были не цветы, а колготки черного цвета.

– Зато не банально, – заявил Штыкин и усмехнулся в пшеничные усы.

Дальше за все время пути никто из них не проронил ни слова. Молчание не тяготило, каждый думал о своем.

Еще утром она была уверена, что знает разгадку. Было ясно, что смерть Вики была более всего выгодна Паше Медведеву. Простая житейская логика вела ее в этом направлении, но интуитивно она чувствовала, что это тупик. Все вроде сходилось, однако было что-то, что не давало ей покоя. Подсознание еще не сформулировало и не вытолкнуло на поверхность готовое решение, какие-то обрывки, нестыковки, несуразности мешали с четкой уверенностью заявить, что Вику убил именно он. И вот опять эта черная машина. Она возникала как бы случайно, но всякий раз оказывалось, что именно она являлась предвестником несчастья.

Недалеко от дома Гранидина на дороге была огромная лужа. Когда-то хорошую асфальтированную дорогу разрыли – прорвало трубу с водой, потом яму забросали землей, а асфальт положить забыли. После дождя это место еще долго оставалось заполненным грязно-коричневой жижей. Машина следователя не относилась к разряду внедорожников. Она слегка забуксовала, завиляла задом, из-под колес в разные стороны полетела грязь. В миг от сверкающей чистоты не осталось и следа. Штыкин выругался.

– С утра заехал на мойку, заплатил свои кровные, а теперь машина похожа на черт знает что.

В мозгу Пульхерии словно сверкнула молния, высветив мелкие детали, доселе остававшиеся в тени, но являющиеся недостающими звеньями разорванной цепи. Оказалось, что разгадка была на поверхности, но Пульхерия отказывалась верить очевидному, как любящие родители отказываются верить в то, что их ребенок тяжело болен. Они внушают себе, что это может произойти с любым, только не с тем, кто им так дорог. Мы готовы поверить во что угодно, только не в самое страшное, наш мозг отказывается принять и впустить это страшное в себя. Нам проще считать, что это страшное не существует в реальности, но на самом деле эта реальность уже властвует над нами, подчиняет себе.

За последние несколько дней она, как в школьной задаче по математике, выходила из пункта «А» в пункт «Б», из пункта «Б» шла в пункт «В», но понимая, что это тупик, возвращалась к начальной точке. Меняла направление, оказывалась в других точках, и всякий раз пункт «Б», словно магнит, притягивал ее к себе.

Теперь все встало на свои места. Из мозаики сложился узор, четкий и понятный, правда, пока только ей одной. Неизбежное надвигалось на нее неотвратимо, как рок. Осталось только одно – смириться с ним.

Глава 26 Неизбежное в пункте «А»

Дверь им открыл Паша. Улыбаясь своей широкой открытой улыбкой, он помог Пульхерии снять пальто.

– Герман здесь? – спросила она.

– Только что приехал. Тебя сопровождают или охраняют? – полюбопытствовал он.

– Скоро станет ясно, – неопределенно ответила она.

– Будем опять говорить о твоем Назарове? Не надоело? – ехидно поинтересовался Паша.

– Он такой же мой, как и твой, – огрызнулась Пуля. – Ты, кажется, забыл, что он все еще в тюрьме. Проводи Игоря Петровича в гостиную. Я ненадолго заскочу в ванную комнату.

Переодев колготки, она подошла к зеркалу и взглянула на себя. Темные круги под глазами, взгляд затравленной жертвы, лихорадочный румянец на щеках, пересохшие губы. Потрогав лоб, равнодушно подумала: «Кажется, заболеваю».

В гостиной были все, кроме Александра Николаевича. Даша сидела рядом с Гришенькой. Они, склонив головы друг к другу, о чем-то интимно шептались. Паша пристроился на подлокотнике кресла неподалеку от них и, беззаботно покачивая ногой, полировал кусочком замши ногти. Герман рядом с камином выкладывал из корзины дрова. Штыкин удобно устроился на диване напротив и лениво наблюдал за ним. Она присела рядом, спросила:

– Вам принести чего-нибудь выпить? Мартини или чего покрепче?

– Спасибо, не надо. Я за рулем.

– Значит, уже назначена дата слушания дела в суде? – спросил Герман, не отрывая взгляда от огня.

– Да, через две недели. Обвинительное заключение передано прокурору, на днях вручу его Назарову.

– Вот видишь, Пульхерия, может, не надо настаивать на твоих показаниях, предоставить делу идти своим чередом? – спросил Герман, ворочая кочергой в камине. Поднялся сноп искр и исчез в дымовой трубе.

– Я готова дать показания, но думаю, что суда не будет. Я этого добьюсь.

– Добьешься? Как?

– Что ты прикидываешься шлангом? Ты же прекрасно знаешь, о чем я говорю, – с досадой сказала она, а про себя подумала: «Спокойно, это же семья Гранидиных. Забудь о том, что он твой жених. Яблоко от яблони недалеко падает, и сегодня будет еще много провокаций подобного рода. Ты не должна на них поддаваться и просто обязана довести дело до конца».

Штыкин молча наблюдал. Лицо его оставалось спокойным и непроницаемым. Появилась горничная и пригласила всех пройти в столовую. Александр Николаевич восседал во главе стола, монументальный и величественный, как оплот мироздания. Едва уловимый взгляд в сторону сына, и вот уже Гришенька спешит к музыкальному центру. Полилась негромкая музыка Вивальди. Это означало, что у папаши Гранде плохое настроение или ему необходимо подумать над чем-то очень важным, и он не хочет, чтобы ему мешали. Всем надлежало вкушать дары божьи молча под божественную музыку.

«Ну и черт с тобой, – со злостью подумала Пульхерия. – Вечер только начинается, я еще успею разгромить это осиное гнездо».

Когда подали десерт, папаша Гранде оторвал, наконец, сосредоточенный взгляд от тарелки, откинулся на спинку стула и впервые за весь вечер взглянул на Пульхерию.

– Говорят, вы, Пульхерия Афанасьевна, не доверяя нашим правоохранительным органам в лице присутствующего здесь уважаемого Игоря Петровича, затеяли свое собственное расследование?

– Да, – кивнула она.

– Это интересно. Есть результаты?

– Есть.

– Может, вы нам поведаете о них?

– С удовольствием. Но я заранее хочу предупредить, что придется говорить о том, о чем много лет в вашей семье предпочитали молчать.

– Вы намекаете на мою связь с Павлом? – слегка повысив голос, спросил Гранидин.

– Да. Только у вас, Александр Николаевич, к сожалению, проблемы с контролем эмоций, поэтому держите себя, пожалуйста, в руках. Этот разговор можно свести к обычному базару на коммунальной кухне, но в таком случае мы затратим на выяснение истины слишком много энергии и времени. Мне бы этого не хотелось. Да, и еще одно… – Пульхерия немного помедлила, набрала в грудь побольше воздуха и с вызовом взглянула в глаза Гранидина-старшего. – Давно хотела вам сказать, но боюсь, что больше возможности у меня не будет: ваши офорты Рембрандта – примитивная подделка. Все свои работы, в том числе и офорты, художник подписывал, а на ваших его подписи даже с электронным микроскопом не найдешь. Правда, это к нашему делу не относится, это я так… Вклад в ваше общее развитие. Кроме меня, вам никто это сказать не осмелится.

Папаша Гранде со злостью сверкнул глазами в ее сторону, но ничего не сказал, только сильно сжал кулаки. Когда он через несколько секунд разжал их, то выглядел уже более спокойным.

Все, кроме нее и Штыкина, почти со страхом наблюдали за ним. Поняв, что грома и молний не будет, она продолжила:

– Начну с банальных вещей. Правда, иногда для того, чтобы сказать банальность, требуется мужество. Основная цель, которую я преследую, – это восстановить справедливость. Никита Назаров, как вы все знаете, до сих пор находится в следственном изоляторе. Думаю, после этого вечера его освободят. Многие считают, что все дело в алиби, которого он лишился благодаря моей лжи. Но так только кажется. Теперь достоверно известно, что алиби нет ни у одного из подозреваемых. Тогда я решила, что начинать нужно не с алиби, а с мотива. Здесь все намного сложнее. Не когда, а за что убили Вику. Если мы узнаем это, то вопрос алиби решится сам собой. Итак, за что? Чем больше я влезала в это дело, тем яснее становилось, что девушка кого-то шантажировала, за что и поплатилась. Но какую тайну она узнала? В нашей стране в настоящее время журналисты пишут статьи, как разгромные, так и хвалебные, исключительно по заказу. Трудно встретить человека, репутация которого была подорвана независимыми журналистами. Всем кажется, что сенсация целиком и полностью принадлежит прессе, а на самом деле прессу всего лишь наняли для раздувания этой сенсации. И все потому, что независимое журналистское расследование у нас нельзя вести просто по определению: в стране, в которой отсутствует демократия, нет независимости.

Пульхерия окинула взглядом присутствующих. Все сидели и с напряженным вниманием слушали. Даже отступление от основной темы никто не воспринимал, как лишнее, не относящееся к делу.

– Купить журналиста Вике было не по карману. Можно было бы продать сенсацию, но кому? Сами понимаете – только лицу заинтересованному. Сначала я решила, она поплатилась за то, что узнала о сексуальной связи Александра Николаевича и Павла Медведева.

– С кем я провожу свободное время, никого не касается, – надменно произнес папаша Гранде. – Если вы собираетесь осуждать меня за то, что я люблю мужчин, то прошу покинуть мой дом. Я никаких законов не нарушаю и судить меня не за что.

– Ваши слова, Александр Николаевич, являются защитной реакцией, но извините, обсудить эту тему все же придется. Вас я не осуждаю, наоборот, очень хорошо понимаю, ведь я сама люблю мужчин. И не собираюсь давать вашей связи морально-этическую оценку, так как не вижу в ней ничего аморального. Но вот Вика так не считала. Побывав у Паши и Даши в гостях, она обратила внимание на роскошь, которой они себя окружили. У нее достало ума не связываться с вами. Зачем? Она и так сумела подольститься и угодить вам. Вы даже решили, что она подходящая партия для Гришеньки. Вы и понятия не имели, что она обожала выпить, покурить травку, не отказывалась от всякой другой дури, которой сейчас увлекается молодежь. Нет, вы для нее проблемы не составляли.

– А все потому, что вы с Германом скрыли от меня это, – почти спокойно сказал Гранидин, он старался сдерживать свои эмоции.

– Тогда Вика решила потрясти Пашу, – продолжала Пульхерия. – Где она раздобыла эту фотографию?

Продемонстрировав присутствующим фотографию, которую ей дала Лариса, Пуля в упор посмотрела на Дашу, но та старательно отводила глаза в сторону.

– Даша, не слышу ответа.

Даша подняла к потолку свои фиалковые глаза, словно собираясь с мыслями, потом с тяжелым вздохом сказала:

– Украла у нас. Как-то они с Гришенькой заявились к нам. Мы поужинали, потом играли в карты. Вика пошла в туалет и «случайно» забрела в нашу спальню.

– Почему же ты мне ничего не сказала? – удивленно спросил Паша у жены.

– Ты сам постоянно твердишь мне, чтобы я держала язык за зубами. Конспиратор хренов! – со злостью выкрикнула Даша, вскакивая со стула и потрясая маленькими кулачками. – Достал меня со своим жадным папашей Гранде! Вот уже больше шести лет только и твердишь о том, какой он умный, несокрушимый, выдающийся бизнесмен, нечто среднее между Наполеоном и Божеством. Печешься только о том, чтобы не пострадала его репутация. А мне плевать на его репутацию! Мои биологические часы тикают с устрашающей быстротой, а я даже ребенка себе завести не могу! И вообще, меня уже тошнит от тебя и от этой патологически самонадеянной эгоистичной семейки!

Выкрикнув все это, Даша вновь опустилась на стул с выражением неподдельного ужаса и отчаяния от своей неожиданной смелости.

– Но Вика шантажировала Пашу не только этим, – спокойно сказала Пульхерия. – Я уже не раз повторяла, что сейчас никого подобной связью не удивишь. Даша жаловалась ей на вашу, Александр Николаевич, прижимистость. Тогда она побывала в салоне, расспросила менеджеров и пришла к выводу, что роскошь Медведевых основана на доходах от продаж автомобилей. Павлик оказался банальным вором. Вика поняла, что сможет на этом неплохо заработать.

– Это неправда! – крикнул Паша.

– Правда, – возразила Пульхерия. – У меня есть доказательства. – Она положила на стол листок из тетради.

– Случайно я узнала истинную сумму сделки с неким Ашотом Кареновичем Измаэляном. Здесь же твоей рукой записана сумма в два раза меньшая. К тому же у тебя нет алиби, дорогой Паша. В тот вечер, когда убили Вику, Даша со своей парикмахершей заперлась у себя в ванной на целых четыре часа, что очень легко проверить, достаточно найти парикмахершу Олю. Все это время ты был предоставлен сам себе.

От легкомысленной улыбки Паши не осталось и следа, он побелел как мел.

– Пульхерия, ты хочешь сказать, что это я… убил? – с неподдельным ужасом спросил он дрожащими губами.

– До сегодняшнего дня я именно так и считала…

– Не понимаю, – растерянно пробормотал он.

– Но сейчас думаю иначе…

– И что же стало причиной? – с интересом спросил Александр Николаевич.

– Сегодня днем на меня было совершено покушение, – ответила Пуля.

– Господи! Какой ужас! – воскликнула Даша. – В тебя стреляли?

– Нет, попытались сбить машиной. Я осталась жива только благодаря одной девушке. Она спасла мне жизнь, а сама пострадала. Это помогло мне по-иному взглянуть на все это дело.

Пульхерия окинула присутствующих пристальным взглядом. У папаши Гранде лицо было неподвижное, неживое, будто высеченное из камня и ни капли сочувствия в бесцветных глазах. У Гришеньки во взгляде читалось откровенное любопытство, словно он смотрел детективный фильм с захватывающим сюжетом. У Паши и Даши, к удивлению Пули, на лицах было почти одинаковое выражение удивления, смешанного с ужасом. Штыкин был бесстрастно спокоен, и только Герман не глядел в ее сторону. Он неподвижно уставился в одну точку перед собой и сосредоточенно перемешивал в вазочке растаявшее мороженое.

Она продолжила:

– Перед Викой стояла одна глобальная задача – выйти замуж за Гришу. Шантаж Павла – способ поскорее разжиться деньгами, и только. Зачем отказываться от них, если они сами плывут в руки? Но замужество было важнее. Вас, Александр Николаевич, она очаровала с легкостью, а вот с Германом у нее вышла промашка. Загнав в угол Пашу, Вика получила подсказку, как осуществить ее план. Для кого эта пресловутая связь оказалась неожиданностью? Для Гриши? Он узнал об этом много лет назад. Для Даши? Она выходила замуж с условием, что будет служить ширмой любовникам. Остается Герман. Именно от него все тщательно скрывали это обстоятельство. Герман очень страдал от недостаточной, как ему казалось, любви отца к нему. – Пульхерия в упор взглянула на жениха, пытаясь поймать его ускользающий взгляд. Он втянул голову в плечи, мучительная гримаса исказила его лицо. – Ты напрасно переживал. Твой отец на самом деле любит тебя. Правда, проявляется это своеобразно, – не удержалась от усмешки Пуля. – Он пошел даже на то, чтобы устроить брак Паши с Дашей, лишь бы уберечь тебя от правды. Вика не стала с тобой церемониться. У нее была одна цель – выйти замуж за Гришеньку, и ты стоял у нее на пути.

– Братец устроил мне страшную сцену, приказав немедленно расстаться с Викой, – подал голос Гриша. – Но еще более страшную сцену он устроил самой Вике, перед тем как уехать в Питер. Она пыталась его обольстить, но ее чары на него не действовали, ведь он влюблен по самые уши в вас, Пульхерия Афанасьевна.

– Вика предупредила тебя, Герман, что опубликует в желтой прессе компрометирующие фотографии отца и сообщит в милицию о махинациях в салоне. Ей очень хотелось представить тебя банальным идиотом, у которого под носом годами творится вульгарное воровство, – сказала Пульхерия. – Она дала на размышление три дня. На третий день вы встретились…

– Это ложь, – наконец подал голос Герман. – Все знают, что я в это время был в Питере.

– Правильно. Я доверяла тебе и даже мысли не допускала, что убийцей мог быть ты. Для меня ты был безупречным человеком, за которого мне захотелось выйти замуж. Такой чуткий, такой скромный, страдающий от несправедливого отношения родного отца. Ты со своими принципами был всегда и во всем прав, внушал всем окружающим чувство вины за то, что они не такие правильные, а вульгарные, корыстные, недостойные тебя, эдакой матери Терезы в костюме от Армани. Все делалось для того, чтобы завоевать ваше, Александр Николаевич, уважение.

– Получается, во все виноват я? – сдвинув кустистые брови, спросил Гранидин-старший.

– Скажу откровенно, отвечать на ваш вопрос не хочу. Я вам не судья. Скажу лишь, что из семечка одуванчика никогда не вырастет роза, а на розовом кусте не появится цветок одуванчика. Но я отвлеклась. В версиях, которые я рассматривала, не фигурировал Герман. Я подозревала всех, даже саму себя. Однажды, отчаявшись, подумала, что вполне могла это сделать сама, во сне. Такие случаи бывали.

– Правильно говорил мой папочка, что ты сумасшедшая и по тебе психушка плачет! – выкрикнул Герман.

– Замолчи! Не мешай ей говорить, – грозно сказал Александр Николаевич и словно придавил его к стулу тяжелым взглядом.

– Помнишь свой звонок из Петербурга в то злосчастное утро? – спросила Пульхерия. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Сначала ты позвонил Галине Матвеевне. Именно она сказала тебе об убийстве, но она не знала имени убитой, ей никто его не называл. Это я хорошо помню. А в разговоре со мной ты сказал: «Бедная Вика». Откуда ты узнал, что убили именно Вику? У Гриши полно знакомых девчонок. Почему ты решил, что убили ее?

– Догадался, – со злостью сказал Герман.

– Если бы тогда я обратила внимание на твои слова, мне не пришлось бы испытывать позора и унижения, – с горечью сказала Пульхерия. Она взглянула на Штыкина. – Игорь Петрович, вы же умный, внимательный следователь. Неужели вам не приходило в голову, что убийцей мог оказаться Герман?

– Нет. Я не занимался детальной проверкой его алиби, полагал, оно железное.

– Ну теперь вы легко установите, что это не так. Накануне убийства, в шестнадцать часов, Герман, сославшись на головную боль, ушел к себе в номер. На этот день было назначено открытие салона, но его перенесли на следующий день якобы из-за недоделок. Герман сказал обслуживающему персоналу, чтобы его до утра не беспокоили, а сам покинул номер, взял джип и отправился в Москву. Он гнал как сумасшедший и был у дома Вики в начале двенадцатого ночи. Его джип из окна видела соседка Вера Ивановна.

– Но ведь девушка была убита, если мне не изменяет память, между двумя и тремя часами ночи, – сказал Александр Николаевич.

– Появились новые обстоятельства, которые позволили скорректировать предполагаемое время смерти Вики, – пояснил следователь.

– Что за обстоятельства?

Штыкин хмыкнул, бросил короткий взгляд на Пулю и ответил:

– Пульхерия Афанасьевна, побывав на месте преступления, заметила, что постель, на которой лежала Вика, сильно влажная. С самого начала криминалисты посчитали, что убийца, чтобы ввести следствие в заблуждение, обложил тело девушки льдом. Но Пульхерия Афанасьевна убедила нас в том, что это был не лед, а горячая вода, и, следовательно, убийство произошло в интервале не с двух до трех, а с двадцати трех до двадцати четырех часов ночи. Медэксперты признали ее доводы весьма разумными, и акт экспертизы был исправлен.

Гранидин-старший удивленно взглянул на Пулю.

– А вы, голубушка, и здесь преуспели, – пробормотал он.

– Молодец, Афанасьевна! – захлопал в ладоши Гришенька. – Папа, разреши мне на ней жениться. Меня даже большая разница в возрасте не смущает.

Взгляд, которым папаша Гранде наградил сыночка, был красноречивее всяких слов.

– Ну тогда женись сам. Гони к черту своего Пашку. Мы с такой мамочкой самыми богатыми в мире станем, богаче Била Гейтса.

Она взглянула на Германа.

– Доказательства получить легко. Достаточно расспросить персонал гостиницы, в которой ты останавливался. Наверняка найдутся люди, которые видели тебя выходящим или входящим в номер в это время. Кстати, менеджер Витюша в разговоре со мной сказал о каком-то джипе, который оказался в выставочном зале на подиуме грязным. Он отругал работников салона за нерадивость, считая, что они не помыли машину вовремя. Вопрос о грязи в этом деле, между прочим, является весьма интересным. И я бы даже сказала – ключевым. Эту грязь вы, Игорь Петрович, найдете на джипе, на котором ездит Герман, а также на вашей «Волге».

– И что с того? Каким образом это относится к убийству? – вспыхнул Герман.

– Сейчас я имею в виду покушение на меня. Если вы, Игорь Петрович, исследуете грязь на одежде Ларисы, которая встала сегодня между мной и таинственным черным джипом, легко установите, что она полностью совпадает с грязью из лужи недалеко от этого дома.

– В том, что на тебя наехал какой-то черный джип, я тоже виноват? – почти естественно изобразив удивление, спросил Герман. – Я же в это время был в префектуре.

– Затеряться в коридорах наших префектур очень легко, – с легкой усмешкой пожала плечами Пульхерия. – Там столько народу. И ты, дорогой, это прекрасно знаешь. Лучшее место для алиби трудно придумать. Жаль, что Вику ты убивал поздно ночью, когда все госучреждения закрыты. Тогда бы тебе не пришлось придумывать столь сложное и в конечном итоге бездарное алиби.

– А что мне оставалось делать? Мой компаньон столько лет обворовывал меня да еще спал с моим отцом. У меня растет дочь, у которой любимый дедушка оказался гомосексуалистом. Дед-извращенец…

– Герман, сколько можно тебе повторять! – вскричала Пульхерия. – Сейчас другое время, молодежи наплевать на ориентацию ее предков. Нельзя за это лишать жизни. Тебе надо было просто поговорить с отцом, и он бы все сам уладил.

– Отец, отец, он все уладит… Я хотел сам с ней разобраться. Она влезла в нашу семью, развратила Гришеньку, пыталась создать проблемы с моим бизнесом… А потом… Я сделал это в состоянии аффекта.

– Суд разберется, – сказал Штыкин, надевая на Германа наручники.

Заключение

Никита Назаров вышел из двери следственного изолятора. Солнечный свет после мрачной, полутемной камеры показался таким нестерпимо ярким, что он на минуту зажмурился. Пульхерия подошла к нему, взяла под руку, и они направились в сторону метро. Некоторое время молчали, каждый думал о чем-то своем. Первой нарушила молчание Пуля:

– Ты как, в порядке?

– Да. Спасибо тебе за все. Мне Игорь Петрович сказал, что, если бы не ты, не видать мне свободы как своих ушей.

– Куда ты теперь?

– Вернусь в Питер.

– Может, к маме в Самару?

– Нет, спасибо, не надо. В Питере у меня работа, квартира, друзья.

– Я тут тебе приготовила… – Пульхерия протянула несколько купюр. – Уверена, что у тебя нет денег на дорогу.

– Нет, нет, я не могу их взять. Они тебе теперь самой пригодятся, ведь твое счастливое будущее под вопросом.

– Ты мне зубы не заговаривай. Бери деньги. Считай, что в долг даю. Хочу оставить за собой право встретиться с тобой, но уже в другой обстановке.

– Зачем ты все усложняешь? Я согласен на встречу и без повода.

Пульхерия прислушалась к своим ощущениям: в ней ничто не ухнуло, не екнуло и не сжалось. Душа не отреагировала никаким эмоциональным всплеском, ни положительным, ни отрицательным. Это ее удивило. Было время, она так любила Никиту, что восприняла разрыв с ним как конец света. И вот сейчас, когда вполне можно было бы произнести что-то вроде: «По ошибке мы разошлись с тобой в разные стороны. Но теперь мы поняли эту ошибку, перед нами вновь открывается большое светлое будущее, полное любви и взаимного уважения и так далее, и все в том же духе…» – у нее будто язык прилип к нёбу и никак не желает произнести это вслух.

Она остановилась, лукаво взглянула на него и спросила:

– С чего ты взял, что мое счастливое будущее под вопросом? Я с тобой не согласна. Моя голова осталась на плечах, руки и ноги целы, только коленки слегка ободраны.

– Какие руки, какие ноги… – с игривой мечтательностью произнес Никита, попробовав еще раз намекнуть на то, что его отношение к ней переменилось.

Они уже почти дошли до метро. Оставалось сделать насколько шагов, и они вольются в поток людей, спешащих по своим делам. Тогда придется двигаться со скоростью этого потока, не позволяющей говорить о чем-то своем, интимном, понятном только двоим. Она пристально посмотрела ему в глаза цвета холодного моря, немного подумала и сказала:

– Никита, за эти несколько дней я поняла, что самая лучшая любовь та, которую испытываешь САМ. Самого себя предать трудно.

– Ты уверена?

– Да, проверила на себе. Все эти дни меня испытывали на прочность и пытались заставить это сделать. Все, больше ни под кого подлаживаться не хочу.

– Не зарекайся, – усмехнулся он.

Она пожала плечами и протянула ему руку. Он сначала пожал ее, потом поднес ладонь к губам, прижал и долго так удерживал. В ее глазах он пытался найти ответ на вопрос: есть ли у него шанс вернуться к ней или нет? Она поняла это и сказала:

– Прощай. Жизнь – это всего лишь набор шансов. Извини за пафос, надеюсь, что самый лучший шанс у нас впереди.

В тот же вечер Пульхерия собрала свои вещи и покинула квартиру Германа. Марина помогала ей, а Галина Матвеевна ни на секунду не оставляла их одних, опасаясь, как бы они чего лишнего с собой не прихватили.

Придя домой, скинув туфли и надев свой любимый халат, Пульхерия почувствовала спокойствие и умиротворение в душе, чего давно уже не испытывала.

– Давай напечем плюшек, – предложила она, – и будем пить чай.

– Что празднуем? – поинтересовалась Марина.

– Мое освобождение из клетки, – ответила Пуля и после недолгого раздумья добавила: – Если бы ты знала, как мне надоело это злое счастье в бумажной клетке.

– Почему в бумажной? – улыбнулась подруга.

– Когда в ходу было золото, эту клетку называли золотой. Золото заменили бумажками, а название осталось. Если бы мы жили в Европе или Америке, я бы сказала – в пластиковой клетке. Там наличные не актуальны, расплачиваются с помощью кредитных карточек. Но мы с тобой живем в стране, где все еще предпочитают бумажки.

– За освобождение следует выпить, – предложила Марина. – У тебя есть коньяк?

– Нет, я пить не буду, – решительно отказалась Пуля.

– Почему?

– Я в последнее время только и делала, что пила. Мне было так больно и неуютно в этой чужеродной среде, что все время приходилось самой себе давать наркоз. Еще немного, и я бы спилась к чертовой бабушке! Теперь только чай с тимьяном или мятой.

– Те не жалеешь, что все так кончилось? – спросила Марина.

– Жалею?!

– Ведь ты мечтала о безбедном будущем.

– Если хорошенько подумать, мое настоящее было не таким уж и бедным. На хлеб с маслом хватало, я себя даже экзотическими фруктами иногда радовала. А если их каждый день есть, какая от них радость?

– И опять в своей квартирке оказалась… – Марина окинула взглядом небольшую, но уютную кухню Пульхерии.

– Я, между прочим, свою квартиру люблю и в ней себя чувствую намного уютнее, чем в квартире Германа Гранидина.

– Но ведь ты говорила, что Александр Николаевич обещал вам подарить пентхауз.

– Мариша, на кой он мне, этот пентхауз? Представляешь, в нем столько комнат, что когда начнешь убираться и доползаешь с пылесосом до последней, в первой пыль уже клоками лежит и надо начинать все сначала.

– Можно нанять домработницу.

– Спасибо, не надо. Я сыта по горло Галиной Матвеевной. Глянешь косо на эту домработницу или не угодишь ей чем-то, она потом тебе в борщ плюнет или воду в чайник из унитаза нальет. Хорошо еще, если прокипятит. А если нет?

– Вот видишь, сколько новых впечатлений ты набралась, словно за границей побывала. Надеюсь, ты дала достойный отпор олигарху Гранилину?

– Да уж, пришлось изрядно попотеть, чтобы разворошить это осиное гнездо.

– Надеюсь, не забыла и про офорты Рембрандта?

– Это было первое, о чем я папаше Гранде сказала. Мне его даже жалко стало. Деньги, подруга, не только зарабатывать надо с умом, но и тратить. С ними, конечно, хорошо – свобода и все такое, но и головная боль от них тоже будь здоров…

Следствие длилось недолго. Александр Николаевич денег на адвокатов не пожалел. И судья сделал вид, что пакеты из-подо льда, которые Герман предусмотрительно разбросал под окнами квартиры, чтобы ввести следствие в заблуждение, там оказались совершенно случайно: нечистоплотные соседи нахулиганили. И нашлись соседи, которые подтвердили, что пакетами они разбрасывались. Следовательно, об умышленном убийстве речь уже не шла. Герману инкриминировали убийство в состоянии аффекта, и он отделался условным сроком.

Через месяц после суда Пульхерии позвонил Гришенька и сказал, что брат уехал в Австралию. Папа купил ему квартиру в Сиднее и положил на счет кругленькую сумму.

– Откупился, – равнодушно констатировала Пульхерия. И поинтересовалась: – Как же его выпустили за границу и дали визу, если у него условный срок?

Гришенька только рассмеялся.

– Понятно, на глупые вопросы ты не отвечаешь, – догадалась она. – Деньги, они и в Австралии деньги.

– Вчера он мне звонил. Сказал, что из окон видно здание оперы и знаменитый мост.

– Мыс Беннелонг пойнт. А ты знаешь, Гриша, это самое большое здание оперы в мире и, по уверениям австралийцев, самое красивое. Космическая готика, крыши-паруса. Кстати, – она хихикнула, – парадную лестницу облюбовали сексуальные меньшинства. Оттуда начинается ежегодный бал геев и лесбиянок. Ему из его квартиры хорошо будет видно. Тебе это не кажется символичным?

– Не думаю, что он обрадуется, – расстроенно сказал Гриша.

– От жизни не спрячешься даже на краю света. Надо принимать ее такой, какая она есть, и не делать из ерунды трагедии. Будь проще, и к тебе потянутся люди. Это набор избитых истин, но они не устареют никогда, – сказала Пульхерия.

– А еще Герман говорит, что по утрам пьет чай с лемингтонами.

– Молодец, уже успел с кем-то познакомиться, – порадовалась за бывшего жениха Пуля.

– Да нет, – рассмеялся Гришенька, – лемингтоны – это такое печенье в шоколаде с кокосовой стружкой. Местное лакомство… Вы по нему скучаете?

– Выходит, я впросак попала! – сокрушенно воскликнула Пульхерия.

– Вы мне не ответили.

– Как я могу скучать по тому, чего не ела?

Она прекрасно поняла, о ком спрашивал Гриша, но намеренно сделала вид, что вопрос относился к печенью. А не дала прямого ответа, так как его у нее не было. Собираясь за Германа замуж, она искренне полагала, что любит его, но любовь и обязанность любить оказались не одним и тем же. Любил ли ее он? В семье Гранидиных все носили маски. Их у них было много. Они с легкостью снимали одну и тут же надевали другую. Маска отчаяния, маска любви, маска радости – на все случаи жизни. Пожалуй, только чувства ненависти и презрения к тем, кто не такой успешный, как они, были искренними. Была ли любовь Германа настоящей – вот этого она и не поняла.

Может, это тоже была маска?

Примечания

1

Император Фердинанд I

(обратно)

Оглавление

Глава 1 . Роковая встреча

Глава 2 . Заноза в сердце

Глава 3 . Скелеты в шкафу

Глава 4 . Шутка, которую неправильно поняли

Глава 5 . Визит в прошлое

Глава 6 . Веселящий газ на десерт

Глава 7 . Медуза Горгона

Глава 8 . Ложь во спасение

Глава 9 . Допрос с пристрастием

Глава 10 . Следователь наступает на пятки

Глава 11 . Бессмысленные телодвижения

Глава 12 . С глаз долой, из сердца вон

Глава 13 . Из дальних странствий возвратись

Глава 14 . Она исчезла, утопая в сиянии голубого дня

Глава 15 . Коготок увяз – всей птичке пропасть

Глава 16 . Не ищи приключений на свою голову, они сами тебя найдут

Глава 17 . «Пусть погибнет мир, но свершится правосудие»[1]

Глава 18 . Одного желания говорить правду мало, надо еще найти того, кто захочет тебя выслушать

Глава 19 . Повторный осмотр места преступления

Глава 20 . Тяжелый разговор

Глава 21 . Еще один свидетель

Глава 22 . Неожиданная помощь

Глава 23 . Красиво жить не запретишь

Глава 24 . Коза Лариска

Глава 25 . Черная машина

Глава 26 . Неизбежное в пункте «А»

Заключение . .

Реклама на сайте