«В постели с медведем»

Лоуренс Блок В постели с медведем

Лежащая рядом с ним женщина удовлетворенно вздохнула и еще глубже закрылась под одеялом. Звали ее Карин, с ударением на втором слоге, и работала она программистом на фабрике ковровых покрытий. Встречались они уже трижды, каждый раз обедали и смотрели кино. После первых двух свиданий он высаживал ее у дома, где она жила, и ехал к себе, писать рецензию на только что просмотренный фильм. На третий раз она пригласила его в дом. И теперь, утолив страсть, он лежал рядом с женщиной, вдыхая ее запах, согреваясь теплом ее тела. Может, это сработает, подумал он, закрыл глаза и почувствовал, как погружается в сон. Но не прошло и десяти минут, как он проснулся, словно от толчка. Полежал, прислушиваясь к ее ровному дыханию, потом медленно выскользнул из постели, стараясь не разбудить женщину. Жила она в однокомнатной квартире, L-образной студии в высотном здании на Западной Восемьдесят девятой улице. Он собрал свою одежду, осторожно оделся в темноте, на цыпочках направился к двери. Пять замков. Он открыл их все, но дверь не пожелала выпустить его из квартиры. Вероятно, она заперла дверь не на все замки, и какой-то из них он закрыл. А теперь не знал, как найти этот самый злосчастный замок, не разбудив спящую в десяти ярдах женщину.

– Пол?

– Извини, я не хотел тебя будить.

– Куда ты собрался? Я хотела накормить тебя завтраком, не говоря уже об остальном.

– С утра мне надо поработать, – начала оправдываться он. – Вот я и хотел уйти. Но эти замки…

– Я знаю. У меня тут "Тараканий мотель". Войти можно, выйти – нет, – улыбаясь, она подошла к двери, покрутила замки и выпустила его.

На Бродвее он поймал такси, поехал в Виллидж. Его квартира занимала целый этаж в особняке на Банк-стрит. Он переехал туда, впервые приехав в Нью-Йорк, да так и остался. Жил там до свадьбы и после развода.

– Чего мне будет не доставать, так этой квартиры, – говорила ему Филлипс.

– А просмотров?

– Откровенно говоря, кино я сыта по горло.

Иногда он задавался этим вопросом, а случиться ли такое с ним? Он вел раздел, посвященный кино, в двух ежемесячных журналах. Поскольку издания не конкурировали между собой, в обоих он подписывался своей фамилией. Колонки значительно отличались как по духу, так и по содержанию. Для одного журнала он писал длинные и обстоятельные рецензии, выбирая фильмы интеллектуальные, претенциозные. Другому рецензии предлагались короткие, более игривые, призванные ответить лишь на один вопрос: получит ли зритель удовольствие, посмотрев тот или иной фильм. В каждой из колонок он, однако, не кривил душой и не грешил против истины. Писал то, что думал. И фильмы ему совсем не надоедали. Случалось, конечно, что на впечатление от фильма накладывалось его плохое настроение. Но в систему это не вошло, так что обычно он давал оценку объективную, с учетом достоинств и недостатков режиссера, актеров, оператора. А просмотр, как в маленьком специальном зале, так и в огромном бродвейском кинотеатре, разительно отличался от обычного киносеанса. Копия всегда самая лучшая, механик не отвлекался, сосредоточившись на вверенном ему деле, публика тихая, не шуршит пакетами с едой и не отрывает глаз от экрана, уважая работу тех, кто приложил руку к созданию фильма. Бывало, Пол ходил в кино как простой зритель, так что прочувствовал разницу на собственной шкуре. Один раз ему пришлось четырежды менять место, потому что какие-то кретины объясняли своим подружкам или приятелям, тоже полным дебилам, суть происходящего на экране. А на фильмах с молодежной тематикой зрители того же возраста вопили и орали чуть ли не больше, чем герои, на которых они смотрели. Иной раз ему казалось, что он без ума от своей работы и готов выполнять ее за бесплатно. К счастью, до того дело не дошло. Гонораров за две колонки ему вполне хватало на жизнь, тем более что транжирой он не был. Два года назад жильцы его дома объединились в кооператив, и его накоплений вполне хватило на первый взнос. Выплаты по закладной и расходы на содержание дома вполне укладывались в его месячный бюджет. Машины у него не было, как и престарелых и увечных родственников, которые бы требовали помощи, не пристрастился он и кокаину, азартным играм и великосветской жизни. Он предпочитал дешевые национальные ресторанчики, калифорнийское вино, пиджаки спортивного покроя и синие джинсы. И его доходы сполна обеспечивали выбранный им стиль жизни. С течением времени у него появлялось все больше возможностей заработать деньги и прославиться. В "Нью-Йорк таймс бук ревью" его попросили написать заметку в семьсот пятьдесят слов о новой книге, посвященной фильмам Кинга Видора. Местная программа кабельного телевидения несколько раз приглашала его выступить перед показом нового фильма и уже вела речь о том, чтобы предоставить ему еженедельные десять минут. Последний семестр он читал курс "Обаяние немого кино" в Новой школе социальных исследований: он не только заработал тысячу пятьсот долларов, но и переспал с двумя студентками, тридцатитрехлетней домохозяйкой из Ямайка-Хейтс и тридцативосьмилетней матерью-одиночкой, которая жила с дочкой в крошечной трехкомнатной квартире в восточной части Девятой улицы.

Придя домой, он разделся, принял душ. Вытерся, повернулся к кровати. Большой, двуспальной, с выдвижными ящиками и книжной полкой над изголовьем. Он застилал ее каждое утро. Во время семейной жизни с Филлис кровать целыми днями оставалась разобранной, но он начал застилать ее, как только жена съехала, и более не изменял этой привычке. Чтобы, говорил он себе, не превратится в одного из тех неопрятных старых холостяков из английских шпионских фильмов.

Он лег на постель, положил голову на подушку, закрыл глаза. Подумал о фильме, который посмотрел этим вечером, и об эфиопском ресторане, куда они с Карин зашли потом. Если в какой-то стране случался голод, часть ее граждан оказывалась в Соединенных Штатах и сразу открывала ресторан. Сначала бангладешцы, теперь эфиопы. Кто, гадал он, будет следующим?

Он подумал о Карин, ее имя, внезапно дошло до него, рифмовалось с округом Марин, примыкающим с севера к Сан-Франциско. Впервые прочитав название округа в газете, он решил, что ударение ставится на первом слоге, и долго неправильно произносил это слово, пока Филис не сочла за труд поправить его. С Карин он такой ошибки не допустил: еще до первой встречи он знал, как правильно произносить ее имя и… Нет, подумал он, не получится. Что он пытается доказать? Кого хочет одурачить? Он вылез из кровати. Подошел к стенному шкафу, достал с верхней полки медведя.

– Привет, – бросил он медведю (если уж спишь с медведем, почему с ним не поговорить). – Давно не виделись, приятель.

Он вновь забрался в постель, обнял медведя. Закрыл глаза. Заснул.

Началось все довольно неожиданно для него самого. Не то чтобы он сознательно собрался купить набивную игрушку, которая составляла бы ему компанию на ночь. Он полагал, что есть взрослые мужчины, так и поступающие, причем не видел в этом ничего дурного, но с ним все вышло иначе. По-другому. Он купил медведя для девушки. Ее звали Сибби, сокращенно от Сибил. Юная, очаровательная, она два года как выпорхнула из Скидмора и теперь работала младшим помощником продюсера в одной из телекомпаний. Возможно, для него она была слишком молода, но с другой стороны, любила просмотры, национальные рестораны и мужчин, предпочитающих носить пиджаки спортивного покроя и синие джинсы. Пару месяцев они виделись раз или два в неделю. Часто, но не всегда, ходили на просмотр. Иногда он оставался в ее квартире неподалеку от Гремейси-Парк. Обычно – она у него на Банк-Стрит. Именно в своей квартире она завела разговор о набивных игрушках. О том, как в детстве спала с целым зоопарком, да и потом, в старших классах школы, укладывала их рядом с собой. Когда же она поступила в колледж, мать заставила ее избавиться от них. Сибби собрала всех своих плюшевых любимчиков и отвезла в какую-то благотворительную организацию, распределяющую игрушки среди детей бедняков. Оставила она лишь одну игрушку, медведя Бартоломео, которого хотела взять с собой в Скидмор. Но в последнюю минуту передумала, опасаясь, что сокурсницы ее засмеют. Когда же она приехала домой на День благодарения, выяснилось, что мать выкинула медведя, решив, что Сибби именно для этого его ей и оставила.

– После этого я начала спать с парнями, – объяснила Сибби. – Хорошо, сука, я тебе покажу, подумала я, и показала. Совсем не потому, что меня тянуло к противоположенному полу, хотя и ненависти к нему я не испытывала.

– Причина в том, что ты хотела спать с медведем.

– Именно так, – кивнула Сибби. – Теперь ты понимаешь, кто ты для меня? Заменитель старого большого плюшевого медведя.

История эта его тронула. Чувствовалась в ней неподдельная детская обида, и на следующий день он не колебался ни секунды, когда, проходя мимо "Джинджербред хауз", увидел в витрине медведя. Цена у него оказалась выше, чем предполагал Пол, но недостатка в деньгах он не испытывал, поэтому решил не останавливаться на полпути. Расплатился по кредитной карточке и получил большого медведя. Едва не отдал его Сиббе в первую же ночь, которую они провели вместе, но потом решил, что разговор еще слишком свеж в ее памяти. Пусть она думает, что он долго колебался, прежде чем перешел к действиям. Лучше ему выждать несколько дней, а потом сказать: "Слушай, твоя история не выходит у меня из головы. Вот я и решил, что медведь тебе просто необходим". Поэтому ту ночь они провели в его постели вдвоем, а медведь – один, на полке шкафа. В следующий раз они встречались через пять дней, и он отдал бы ей медведя, но они поехали к ней. Не мог же он тащить игрушку на просмотр фильма Вуди Аллена и в таиландский ресторан. Неделей позже, в полной уверенности, что они приедут к нему, он, застилая постель, положил медведя на среднюю подушку, так, чтобы толстые передние лапы оказались на покрывале.

– Ой, это же медведь! – воскликнула бы она. А он ответил бы: "Ты знаешь, в моем договоре квартиросъемщика есть пункт, запрещающий держать медведя. Как, по-твоему, ты станешь ему хорошей хозяйкой?" Да только обернулось все по-другому. Они пообедали, посмотрели фильм, а когда он предложил поехать к нему, она неожиданно спросила: "Пол, не могли бы мы где-нибудь выпить? Нам надо поговорить". Говорила, впрочем, только она. Он же сидел, держа в руках бокал вина, из которого не выпил ни капли, пока она объясняла, что раз или два в неделю видится еще с одним человеком, поскольку ни он, Пол, ни она, Сибби, в их отношениях не претендовали на эксклюзив, и вот с этим человеком у нее стало настолько серьезно, что наступил момент, когда она уже не считает себя вправе видеться с кем-то еще. Например, с Полом. Ему пришлось признать, что она выбрала не самый плохой способ распрощаться. Он, конечно, подозревал, что рано или поздно их роман подойдет к концу, но случилось это уж очень рано. Он посадил ее в такси, сам сел в такси и поехал домой, где его ждал медведь. И что теперь? Послать ей медведя? Нет, только не это. Она решит, что он купил ей медведя после того, как она его бросила, в надежде, что она еще передумает. Так что медведь вернулся в шкаф. И остался там. Как выяснилось, избавиться от медведя на удивление сложно. Медведь – не коробка конфет или флакон одеколона. Он не мог подарить медведя кому попадя. Такой подарок можно делать только на определенной стадии отношений. А многие из его романов не доживали до, так сказать, медвежьей стадии. Однажды он едва не допустил серьезную ошибку. Он встречался с одной женщиной, отличающейся очень твердым характером. Звали ее Клаудиа, работала она в библиотеке одной фирмы с Уолл-стрит. Как-то вечером она начала ругать свое бывшего мужа: "Он не хотел, чтобы у него была жена. Он хотел иметь дочь, ребенка, и воспринимал меня только в этом качестве. Я удивляюсь, как это он не покупал мне барби и плюшевых медвежат". А он-то уже собрался подарить ей медведя! Слава Богу, она вовремя предупредила его. Он не любил, когда его подарки прямиком оправляли в контейнер для мусора. И тут же понял, что больше у него нет желания общаться с Клаудиа. Точной причины возникшей неприязни он назвать не мог, но как-то не хотелось знаться с женщиной, которой он не мог подарить медведя.

А потом он увидел смешные карикатуры в магазине на Гудзон-стрит, где продавали охотничье снаряжение, с подписями: "СЛУЧАЕТСЯ, ТЫ ДОБИРАЕШСЯ ДО МЕДВЕДЯ" И "БЫВАЕТ, МЕДВЕДЬ ДОБИРАЕТСЯ ДО ТЕБЯ". Он истолковал их по-своему: рано или поздно, ты будешь спать с медведем.

Наконец, это произошло, в обычный, ничем не запоминающийся день. Он писал рецензию на биографию (Синди Гринстрит: нерассказанная история) и никак не мог добиться желаемого результата. Пообедал он один в греческом ресторане, взял напрокат видеокассету с «Касабланкой», посмотрел фильм со стаканом вина в руке, произнося знакомые фразы вместе с актерами. Вино и фильм закончились одновременно. Он разделся и лег спать в постель. Полежал, дожидаясь прихода сна, но пришла мысль о том, что он, с какой стороны не посмотри, самый одинокий и несчастный из всех его знакомых. Он сел, изумляясь на самого себя. Мысль эта абсолютно не соответствовала действительности. Ему нравилась жизнь, которую он вел, у него был широкий круг общения, он мог назвать многих, куда более одиноких и несчастных, чем он. Винные мысли, подумал он. In vino stupiditas. Он отбросил от себя эту мысль, но сон по-прежнему не приходил. Он ворочался и ворочался, пока шестое чувство не направило его к шкафу. Там уже несколько месяцев терпеливо сидел медведь.

– Привет. Придется вспомнить детство. Тоже не можешь спать, дружище?

Он отнес медведя в кровать. Поначалу чувствовал себя круглым дураком, но с медведем ему стало куда уютнее. А в том, что приносит уют, не может быть ничего дурацкого. Закрыв глаза, он увидел Богарта, хлопающего по спине Клода Райнса.

– С этого момента может начаться большая дружба, – воскликнул Богарт. Пол заснул, не дождавшись продолжения. С той поры каждую ночь, хотя случались и исключения, он спал с медведем. Без медведя он спал плохо. Пару раз оставался на ночь у женщин, но понял, что толку от этого не будет. Одной пришлось объяснять (матери-одиночки с Девятой улицы), что все в особенности его психологии: он не может спать, когда рядом с ним лежит другой человек.

– Да это невроз, Пол, – уверенно заявила женщина.

– Я знаю, – кивнул он. – И пытаюсь избавиться от него с помощью психоаналитика.

Он солгал. К психоаналитикам он не обращался. Была у него мысль поговорить насчет медведя с давним добрым другом, практикующим психоаналитиком, но он решил, что это лишнее. Ситуация напоминала известный анекдот, когда пациент жалуется врачу: "Доктор, мне больно, когда я это делаю!" А доктор вполне резонно отвечает: "Так не делайте!"

Если без медведя он спать не мог, значит, нечего залезать без него в кровать. С год тому назад он поехал в Олбани на симпозиум, посвященный творчеству Орсона Уэллса. Поселили его в отделе «Рамада», и после первой бессонной ночи он всерьез подумывал о том, чтобы пойти в магазин и купить другого медведя. Разумеется, не пошел, но вторую ночь пожалел об этом. К счастью, третьей ночи не последовало. Как только программа симпозиума завершилась, он взглянул на чек, чтобы убедиться, что гонорар выплачен полностью, схватил чемодан, сел в поезд и укатил в Нью-Йорк, где проспал двенадцать часов с медведем в обнимку. А несколько месяцев спустя, собираясь на фестиваль в Пало-Альто, он засунул медведя в дорожную сумку. И каждое утро прятал там, опасаясь, что его найдут горничные, зато ночью спал в свое удовольствие. На утро после ночи с Катрин он поднялся, застелил кровать, убрал медведя в шкаф. Медведь сидел на полке, ни на что не жалуясь. Он снова закрыл дверь. Это не очередной фильм Стивена Кинга, сказал он себе, когда в медведя вселяется чья-то душа и требует, чтобы его вытащили из шкафа. Он мог представить себе такой фильм, мог сесть за стол и написать сценарий. Медведю не нравиться увлечение Пола, он ревнует к женщинам, которые входят в жизнь Пола, и он находит медвежий способ разделаться с ними. К примеру, душит их в своих объятиях. А в конце Пола сажают в тюрьму за убийства. С радостной перспективой провести за решеткой все отпущенные ему дни, которые будут перемежаться с бессонными ночами. А детектив, расследовавший убийства, или даже прокурор, возьмет медведя и бросит его в шкаф, чтобы однажды, непонятно по какой причине, достать его оттуда и взять с собой в постель. Последним кадром стал бы крупный план морды плюшевого медведя, безусловно улыбающейся. Пол постарался побыстрее забыть об этих фантазиях. Ни он, ни его медведь, слава Богу, не жили в мирах Стивена Кинга. В медведе не было ничего живого. И нет нужды убеждать себя, что сработал его какой-нибудь маг, заложивший в него душу, неведомую для посторонних. На бирке ясно значилось, что сделали медведя в Корее, на фабрике, рабочие, которых нисколько не заботило, какой товар выходит у них из под рук, плюшевые медведи, галстуки-бабочки или сетки для бадминтона. Если ему спалось лучше, когда медведь лежал в его кровати, если в компании медведя он находил покой, это касалось его одного. Эксцентричность свойственна каждому человеку. И у всех проявляется по-разному. Его причуда никому не приносила вреда. И тем более незачем наделять медведя чувствами живого человека. Он – лишь элемент этой причуды.

Два дня спустя он оставил медведя в кровати. Голова покоилась на подушке, лапы легли на покрывало. Не потому, что внушил себе, будто медведю плохо в шкафу. Причина в том, что негоже лишать медведя солнечного света. Не только негоже. Нечестно. Когда все люди Америки выходят из своих шкафов, вернее футляров, пристало ли ему запихивать туда медведя? Он позавтракал, посмотрел программу «Доханью», принялся за работу. Оплатил какие-то счета, ответил на письма, подработал эссе для академического ежеквартального издания. Поставил воду для кофе, а пока она закипала, зачем-то заглянул в спальню, где наткнулся на медведя.

– Тут и сиди, – бросил он.

Он заметил, что стал меньше встречаться с женщинами. Ну, не то чтобы меньше. Он с той же частотой приглашал их на просмотры, только отношения с ними становились более платоническими. Он приглашал бывших любовниц, с которыми сохранил дружеские отношения. Женщин, которые не привлекали его физически. Смотрел фильмы в компании друзей-мужчин, коллег. Он начал задумываться, а не теряет ли он интереса к сексу. Вроде бы нет. В постели с женщиной он не сачковал, отрабатывал на все сто. Разумеется, он теперь не оставался у женщин на ночь и перестал приводить их к себе, однако игры под одеялом доставляли ему ничуть не меньше удовольствия. И если случалось это не так часто, как прежде, то могло лишь свидетельствовать о его вступлении в пору зрелости. Секс, наконец-то, занял в жизни соответствующие ему место, так что причин для волнения не было, не так ли?

В феврале начался еще один кинофестиваль. В Буркина-Фасо. Приглашение он получил в декабре. Его включили в состав жюри, предложили неплохой гонорар плюс оплату всех расходов, включая перелет первым классом на самолете компании "Эйр Африка". Название компании подсказало ему, где находится Буркина-Фасо. О существовании такой страны он не имел ни малейшего понятия, а тут догадался, что расположена она в Африке. Телефонный звонок принес много новой информации. Буркина-Фасо прежде называлась Верхней Вольтой. На ее почтовых марках – кстати, они имелись в коллекции, которую он собирал в детстве, – значилась Haute-Volta. В бывшей французской колонии по-прежнему говорили главным образом по-французски, а также на местных племенных диалектах. Нашел он Буркина-Фасо и на карте: в Западной Африке, к северу от экватора и югу от Сахары. Ежегодный кинофестиваль, третий по счету, еще не утвердился среди самых значительных событий киногода, но буркина-фасойцы (или как там они себя называли) уже показали себя исключительно радушными хозяевами, а тамошний климат в феврале мог дать сто очков вперед нью-йоркскому. "Моя Мариза летала туда в прошлом году, – сказал ему приятель, – и до сих пор не дает говорить ему об этом. Не следует упускать такой возможности. Настоятельно рекомендую поучаствовать". Но как взять с собой медведя?

Он получил визу, ему сделали прививку от желтой лихорадки (прививка гарантировала иммунитет на десять лет, в течении которых он мог безбоязненно ездить в те ужасные места, где свирепствовала эта болезнь), он начал принимать хлорохинин, как профилактическое средство от малярии. Он пошел в "Банную республику" и купил одежду, как его там заверили, подобающую случаю. Он пару раз позвонил и получил заказ на статью из тридцати пяти сотен слов плюс фотографии для журнала, распространяемого одной компанией среди своих пассажиров. Самолеты вышеуказанной компании ни в Буркина-Фасо, ни в близлежащие страны не летали, однако статью они все равно хотели получить. Но он не мог взять медведя. Он представлял себе обряженного в военную форму африканца, извлекающего из сумки медведя и вопрошающего, что это такое и зачем владелец багажа привез это с собой. Он видел себя, красного как рак, в окружении других гостей фестиваля, сверлящих его недоуменными взглядами. Он мог представить себе Гэри Гранта или Майкла Кайна, играющих эту сцену и с честью выходящих из столь щекотливой ситуации. А вот насчет него самого такой уверенности не было. Да и куда он мог засунуть набивное животное длинной двадцать семь дюймов? Он-то хотел обойтись только ручной кладью, не доверяя багаж заботам компании "Эйр Африка". Если он брал медведя, сумку с ним пришлось бы сдавать в багаж. И если б его не потеряли на первом этапе полета, от Нью-Йорка до Дакара, то медведь наверняка бы исчез на втором, между Дакаром и Уагадугу, невыговариваемой столицей Буркина-Фасо.

Он пошел к доктору и выписал рецепт на секонал. Полетел сначала в Дакар, потом в Уагуанду. Медведь остался дома. По прибытии таможенный осмотр не доставил ему никаких хлопот. Встретили его с большим почетом, как очень важную персону. Женщина-великанша скоренько провела его через таможню: ему даже не пришлось открывать чемодан. Он мог бы пронести медведя, мог бы пронести пару «узи» и гранатомет. Никто и ухом бы не повел. Секонал, медвежий заменитель, сразу же доказал свою несостоятельность. Снотворное он принимал лишь однажды, в ночь перед операцией по удалению аппендицита. Чертова таблетка не позволила ему ни на секунду сомкнуть глаза. Потом он узнал, что медикам известны случаи такого вот анормального действия снотворного. Правда, их можно пересчитать по пальцам. Он предположил, что смог бы перебороть анормальный эффект увеличением дозы, но буркина-фасовцы щедро наливали гостям как вино, так и более крепкие напитки, на удивление хорошим оказалось и местное пиво, а он знал, какой опасный коктейль представляет смесь спиртного и барбитуратов. Эта комбинация оправила в мир иной не одну кинозвезду, вроде бы обозревателю не имело смысла идти по их стопам. Он бы все равно не заснул, убеждал он себя, даже с медведем. Сказались две веские причины: роман с польской актрисой, говорящей на английском так же хорошо, как и он говорил по-польски ("Эта польская старлетка, – рассказывал он друзьям дома, – почему-то решила, что проложит путь на съемочную площадку через постель писателя"), и дизентерия, которую буркина-фасойцы воспринимали как легкую простуду.

– Они даже не заглянули в мой чемодан в Уагудугу, – поделился он с медведем, – но в Джей-Эф-Кей устроили настоящий шмон. Не могу даже представить себе, что, по их мнению, можно привезти из Буркина-Фасо. Там просто ничего нет. Я купил пару ниток бус и маску, которая будет неплохо выглядеть на стене, если найти ей удачное место. Но только представь себе, как этот клоун в таможенной форме вытаскивает тебя из чемодана!

Они могли бы и распороть медведя. Такое случалось, во всяком случае, он полагал, что случалось. Контрабанда-то процветала. Люди незаконно перевозили через границу наркотики, алмазы, секретные документы и еще Бог знает что. Опытный контрабандист не остановился бы перед тем, чтобы использовать куклу или набивную игрушку для провоза контрабанды. Медведя бы вспороли, осмотрели его внутренности, зашили бы вновь, не причинив никакого вреда. Но мысль эта вызывала у него отвращение.

В одну из ночей он увидел медведя во сне. Сны ему снились редко, и вспоминал он их с трудом, отрывочно. А вот этот четко отпечатался в памяти, словно увиденный на экране фильм. Ведь сон отличается от кино только тем, что в первом человек не только зритель, но и участник. История оказалась чем-то средним между «Пигмалионом» и «Царевной-лягушкой». Медведь, как ему дали понять, заколдован. И если медведь сможет вызвать любовь человека, то эта любовь вызволит его из медвежьего обличия и превратит в идеального партнера для того, кто его полюбит. Поскольку он отдал сердце медведю, то заснул, сжимая его в объятиях, чтобы проснуться, прижимая к груди женщину своей мечты. Проснулся он, вцепившись в того же медведя. И слава Богу, подумал он.

А потом он встретил экзотическую женщину. Родина – Цейлон, мать – сенегалка, отец – англичанин. Выросла она в Лондоне, училась в колледже в Калифорнии и недавно переехала в Нью-Йорк. Высокие скулы, миндалевидные глаза, великолепная фигура, внешность, образно говоря, универсальная. В какой бы национальный ресторан не приводил ее Пол, везде она казалась своей. Звали ее Синдра. Познакомились они на его лекции в Нью-йоркском университете. Он рассказывал о юморе в фильмах Хичкока, и из всех вопросов только ее показался ему интересным. После лекции он пригласил Синдру на просмотр. Потом они встречались трижды, и он убедился, что желания смотреть новые фильмы у нее никак не меньше, чем у него. Опять же, ее отличал хороший вкус. Все четыре раза она уезжала домой на такси. Поначалу он только этому радовался, но на четвертый раз желание овладеть ею пересилило намерение закончить вечер в городом одиночестве. Он наклонился к окошку такси и спросил, не хотела бы она продолжить общение.

– Я с удовольствием, – заверила его Синдра. – Но не сегодня, Пол. Не сегодня, дорогой, у меня…

Что? Головная боль? Муж? Что?

Он позвонил ей утром, пригласил на очередной просмотр через два дня. Сначала фильм, после – тоголезский ресторан. Блюда ему понравились, обжигающе горячие.

– Наверное, в Того голод, – поделился он с ней своими предположениями. – Правда, я об этом не слышал.

– За всем не уследишь. А кормят здесь очень вкусно.

– Ты совершенно права, – он накрыл ее руку своей. – Мне так хорошо. И не хочется, чтобы вечер подходил к концу.

– Мне тоже.

– Поедем к тебе?

– Лучше к тебе.

На Банк-стрит они приехали на такси. Медведь, естественно, лежал в постели. Пол устроил Синдру в гостиной, налил ей бокал вина, а сам пошел в спальню, чтобы убрать медведя. Синдра увязалась за ним.

– О, плюшевый медведь! – воскликнула она. Он не знал, что и сказать, потом ляпнул: "Моей дочери".

– Я не знала, что у тебя есть дочь. Сколько ей лет?

– Семь.

– Вроде бы ты развелся раньше.

– А что я сказал, семь? Я имел в виду одиннадцать.

– Как ее имя?

– Нет у нее имени.

– У твоей дочери нет имени?

– Я думал, ты про медведя. Мою дочь зовут э…а… Пола.

– Аполла? Женское сокращение от Аполлона?

– Именно так.

– Необычное имя. Мне нравиться. Ты придумал или жена?

Господи!

– Я.

– А у медведя имени нет?

– Еще нет. Я недавно купил его, и она спит с ним, когда остается у меня на ночь. Я сплю в гостиной.

– Да, я так и подумала. А фотографии у тебя есть?

– Медведя? Извини, ты, конечно, спрашиваешь про дочь.

– Конечно. Как выглядит медведь, я уже знаю.

– Это точно.

– Так есть?

– Дерьмо.

– Прости, но…

– Да черт с ним! – он махнул рукой. – Нет у меня никакой дочери, детей у нас вообще не было. Я сам сплю с медведем. Глупая, знаешь ли, история, но я не могу заснуть, если не беру в постель медведя. Я понимаю, как нелепо это звучит.

Что-то блеснуло в ее темных миндалевидных глазах.

– По-моему, звучит очень мило.

У него даже повлажнели глаза.

– Я никому об этом не говорил. Глупо, кончено, но…

– Совсем и не глупо. И ты никак не назвал медведя?

– Не знаю.

– Можно я посмотрю? Одежды нет. Только желтая лента на шее, а это нейтральный цвет, не правда ли? И, разумеется, анатомического соответствия нет, как у тех кукол, что продают детям, у которых не хватает ума играть в больницу. – Она вздохнула. – Похоже, твой медведь бесполое существо.

– А вот мы, с другой стороны, нет.

– Согласна с тобой, мы – нет.

Медведь остался с ними в постели. Абсурдно, конечно, заниматься любовью в компании медведя, но, наверное, еще абсурднее убирать его в шкаф. Да и особенной разницы не было. Они слишком увлеклись друг другом, чтобы замечать медведя. Наконец биение их сердец вернулось к нормальному ритму, воздух охладил влажную от пота кожу. Несколько слов, несколько фраз. Дремота. Он лежал на боку, с медведем в руках. Она прижималась к нему сзади. Сон, блаженный сон. Он проснулся, обнимая медведя, но его самого никто не обнимал. Постель наполнял ее запах. Синдра, однако, исчезла. Поднялась глубокой ночью, оделась и удалилась. Он позвонил ей около полудня.

– Наверное, я не найду слов, чтобы описать наслаждение, которое ты доставила мне прошлой ночью.

– Я тоже в восторге.

– Я проснулся с желанием обнять тебя. Но ты исчезла.

– Я не могла заснуть.

– Я даже не слышал, как ты уходила.

– Я не хотела тебя будить. Ты спал, как младенец.

– С медведем в руках.

– Я не могла оторвать от тебя глаз. Так сладко ты спал.

– Синдра, я хочу тебя видеть. Вечером ты свободна?

Последовала пауза, и он уже пожалел о том, что задал этот вопрос.

– Позволь мне позвонить после ланча.

Коллега только что опубликовал очень едкую статью о творчестве Годара в ежеквартальном издании, тираж которого составлял несколько десятков экземпляров. Когда позвонила Синдра, Пол читал статью и цокал от удовольствия языком.

– Сегодня мне придется задержаться на работе.

– О!

– Но ты можешь приехать ко мне в половине десятого или в десять, если для тебя это не поздно. Мы закажем пиццу. И притворимся, будто в Италии голод.

– Насколько мне известно, у них засуха.

Она продиктовала ему адрес.

– Надеюсь, что ты приедешь, но, возможно, тебе не захочется…

– Очень даже захочется!

– Видишь ли, ночные причуды свойственны не только тебе.

Он лихорадочно вспоминал, что же такого он учудил ночью, попытался догадаться, в каких причудах она хочет сознаться? Хлысты и цепи? Резиновые набалдашники? Вибраторы?

– А, – тут до него дошло. – Ты про медведя.

– Я тоже сплю с животным, Пол. И не сплю без него.

Он затрепетал.

– Я должен был сразу это понять. Синдра, мы созданы друг для друга. Что это за животное?

– Змея.

– Змея, – повторил он, рассмеялся. – Что ж, более экзотично, чем медведь, не так ли? Хотя медведи не так уж часто встречаются на Шри-Ланке. Знаешь, что я тебе скажу? Я никогда не видел плюшевую змею.

– Пол, я…

– Птички там разные, собаки, наконец, медведи, но…

– Пол, змея не плюшевая.

– Однако…

– Змея живая. Я купила ее в Калифорнии. И с немалым трудом перевезла ее сюда. Это питон.

– Питон, – повторил он.

– Сетчатый питон.

– Если хочешь иметь питона, его надо держать в сетке.

– Это такой вид, названный по расцветке кожи. Его длина двенадцать футов, Пол, хотя со временем он еще вырастет. Он есть мышей, но не очень часто и не очень много. Спит он в моей постели, обвившись вокруг меня. Наверное, чтобы согреться, хотя мне кажется, что в его объятиях есть место любви. Но я, возможно, все это придумала.

– Ясно.

– Ты – первый, кому я это говорю. Мои друзья в Лос-Анджелесе знают, что у меня живет змея, но тогда я с ней не спала. Когда я ее покупала, такого желания у меня не было. Но однажды она заползла в мою постель. И впервые жизни я почувствовала себя в безопасности.

Вопросы так и роились в его голове. Он выбрал один.

– У змеи есть имя?

– Заходящее солнце. Я купила питона в зоомагазине на бульваре Заходящего солнца. Его специализация – рептилии.

– Заходящее солнце. Неплохо. Зоомагазин можно найти на улице с куда менее поэтичным названием. Заходящее солнце – мальчик или девочка? У питонов есть деление по полам?

– Владелец магазина заверил меня, что Заходящее солнце – девочка. Сама-то я определить этого не могу. Пол, если тебе это отталкивает, я тебя пойму.

– Я не об этом.

– Если змея вызывает у тебя отвращение, если ты полагаешь мою прихоть странной…

– Разумеется полагаю, – признался он. – Ты сказала, в половине десятого? Или в десять?

– Так ты хочешь приехать?

– Абсолютно. И мы закажем пиццу. Может, они заодно прихватят и мышь.

Она рассмеялась.

– Я покормила ее этим утром. Она еще долго не проголодается.

– Слава Богу. Синдра? А я смогу остаться? Я просто хочу знать, брать мне медведя или нет.

– Да, конечно. Обязательно возьми медведя.