«Особенности национальной милиции»

Михаил Серегин Особенности национальной милиции

1

Курсант Пешкодралов сладко дремал на верхней койке, свесив босую пятку.

Она покачивалась перед носом Зубоскалина, словно маятник, отсчитывающий секунды. Пешкодралову снилась деревня. Запах сена, навоза и сдобная Нюрка с мягкими грудями. Они белые-белые, а вверху загорелый треугольник от платья. Пешкодралов хотел чмокнуть Нюрку в набухший сосок, сложил губы в трубочку, потянулся вперед, но Нюрка отстранилась от него, набрала в легкие воздуха и голосом капитана Мочилова заорала:

– По-о-о-дъе-ом!

Зубоскалин, он же Дирол по совместительству, не открывая еще глаз, резко сел в постели и соприкоснулся лбом с голой пяткой своего сокурсника.

Остатки сна моментально слетели с физиономии Дирола. Пешкодралов проморгался и увидел, как чиркнула и зажглась спичка в руках бывшей Нюрки, окончательно превратившейся в страдающего от похмелья Мочилова.

Трепетный свет пламени послужил сигналом, по которому все курсанты Высшей школы милиции горохом ссыпались с коек, стараясь на лету схватить защитного цвета штаны, одновременно целясь попасть в ботинки. Нужно было успеть полностью одеться до того момента, как догорит спичка.

Такой прикол практиковал по утрам капитан Мочилов исключительно после бурной ночи с ядреной сорокаградусной. Возможно, мысль о том, что кому-то хуже, чем ему, помогала капитану выйти из похмельного состояния.

Может быть, в нем умер садист, воскресавший только во время обезвоживания организма. В любом случае от молниеносных движений курсантов в голове у него не кружилось, а в желудке не мутило, отчего утренние издевательства с завидной регулярностью повторялись снова и снова.

Пламя готово было лизнуть неаппетитный, потрескавшийся палец Мочилова, когда четкий строй заспанных третьекурсников вырос перед ним. Лишь Федор Ганга, привыкший к размеренности и основательности, выказывал чудеса физических возможностей своего огромного тела, прыгая на одной ноге ко главе шеренги и одновременно завязывая шнурок.

Мочилов довольно сощурил заплывшие глаза и добродушно, словно мать родная, произнес:

– На физподготовку а-арш.

Строй развернулся к двери и забухал парой десятков ног по давно вытершемуся паркету.

Во дворе ребят ждал тренер Садюкин. По непонятной причине именно сегодня в крепкое тело спортсмена закралась хворь, которая выражалась в повышенной температуре и заложенном носе. Потому в это утро Садюкин говорил исключительно с французским прононсом и запахов не различал.

Тренер дал команду заливистым свистком, и будущие стражи порядка выбежали за ворота школы нарезать круги. Солнце, сонно пробиваясь сквозь горизонт, с любопытством поглядывало на дворников, взъерошенных со сна воробьев и тяжело топающих курсантов милиции. Оно не прочь было посмотреть и еще на кого-нибудь, но в пять часов утра сложно было найти идиотов, бегающих по улицам города и застегивающих на ходу то, что не успели застегнуть, пока горела спичка.

Пешкодралов попробовал вернуть в памяти заманчивый сон, но тот почему-то не возвращался. Осталось только возбуждающее чувство мягкого в руках и воспоминание о родной деревне.

В Дрыщевке Леха так поздно вставал разве что только зимой. Это городские, нежные, все в постелях валяются. И его, кстати, Пешкодралова, приучили.

А еще на родине у Лехи в это время трава прет из земли, как ненормальная, целыми днями горланит пьяный Егорыч патриотические песни про Щорса и Гайдара. Не то чтобы круглый год Егорыч для всей деревни магнитофоном с колонками работал, а вот именно по эту пору. Потому как лошадь у него есть. А кому охота под лопату сажать? Вот и тянется к нему народ с магарычами о майскую пору, как грачи, почуявшие приход тепла.

И примета такая в Дрыщевке появилась: запел Егорыч – картошку сажать пора.

– Пешкодралов, – прервал Лехины размышления Зубоскалин.

Весь кайф мечтаний обломился, и перед глазами встали серые будни действительности, а также черная спина Федора Ганги. – Вот бегу я эти пять километров и удивляюсь: как ты мог двести пешком пройти?

– Тяга у меня была, – серьезно ответил Леха.

– Это какая тяга? – встрял в разговор один из Утконесовых, пристраиваясь к правому боку Пешкодралова. Слева вырисовался второй брат, до того точная копия первого, что понятно было: у матери Утконесовых фантазии никакой не было. Не могла хоть родинкой паршивой их различить.

– Учиться хотел. На милиционера. У нас в деревне милиционеров знаешь как уважают?

– А у нас в городе знаешь как их называют? – задыхаясь от бега, спросил Кулапудов Венька, в прошлом злостный хулиган и нехороший человек, сейчас же один из несчастных курсантов, истязаемых Садюкиным.

На третьем круге утреннего променада он успел пять раз пожалеть о том, что исправился и в доказательство пошел в школу милиции.

– Не знаю и знать не хочу.

– Жаль. А я бы мог тебе перечислить, – вздохнул Кулапудов, у которого в словарном запасе из недалекого прошлого осталось немало эпитетов, относящихся к его будущей профессии.

Пробежав мимо фасада школы, на котором большими красными буквами был написан лозунг, придуманный лично полковником Подтяжкиным: «Выметем мусор с улиц родного города», – курсанты в очередной раз призадумались: о ком это? Не найдя ответа на поставленный себе же вопрос, они завернули за угол, где красовались два бачка с надписями:

«Для мусора». По всей видимости, выметать следовало именно сюда.

За углом оказались не только бачки, но и... труп. Курсанты озадаченно остановились. Мужчина средних лет в сером костюме при галстуке и в одном ботинке лежал, распластавшись, посреди беговой дорожки, мешая запланированному тренером Садюкиным утреннему моциону. Он лежал лицом вниз, отчего возраст трупа определялся лишь приблизительно. Лет этак сорок с хвостиком. Еще не высохшая красная лужица говорила о том, что мужчина убит совсем недавно.

– Поза неестественная, скорее всего его сюда подбросили, – многозначительно сказал Кулапудов и подошел ближе. – На теле следы побоев. Сопротивлялся.

– Да-а, – только и смог сказать Пешкодралов.

Федор Ганга покопался в карманах и выудил оттуда кусок мела. Со знанием дела он подошел к трупу с твердым намерением обрисовать позу убитого.

Склонился. Труп приподнял голову и мутными глазами посмотрел на Федора.

– Вот уже и черти мерещатся, – со спокойной обреченностью сказал покойник, дохнув на курсанта крепким, специфическим запахом, и бессильно уронил голову на прежнее место.

Сзади подошел Зубоскалин и положил руку на плечо Федора.

– Че ты ерундой страдаешь? Нарисуй лучше тетку на асфальте или, на худой конец, палку колбасы. У тебя только белый мелок? Жаль, в цвете получилось бы приятнее.

– У него же кровь, – попытался загладить свой промах Ганга.

Дирол принюхался и улыбнулся одной из своих широченных улыбок, за которую и получил прозвище. Эх, Голливуд по нему плачет!

– Ага, томатная.

– Черт!

А как Федору хотелось помочь в нелегком деле доблестной милиции!

Впору самому довести труп до готового состояния.

– Ну и что? Оставлять его здесь?

– А ты хотел приватизировать? – Зубоскалин любовно взглянул на мертвецки пьяного гражданина. – Хотя ты прав, такой экземпляр упускать нельзя. Родина нам этого не простит. Пешкодралов, мы должны помогать Родине?

– Да вроде, – не понимая, к чему это клонит Дирол, туповато ответил Леха.

– Вот-вот. Ты у нас ходок отменный, будешь гонцом.

Тренер Садюкин нервно прохаживался по плацу, недружелюбно поглядывая на секундомер, словно тот был виновен в пропаже курсантов. Стрелка сделала вот уже два лишних круга, а они все не показывались из-за поворота. Садюкин чувствовал, как у него от напряжения вырабатывается вредный адреналин и коварно разливается по телу, заражая собою здоровые, вышколенные спортом и правильным питанием органы. Это нервировало Садюкина еще больше. Казалось, от волнения и болезнь усилилась. Он уже представлял себе, какими пытками под названием упражнения он оторвется на курсантах, как вдруг один из них появился на горизонте, выказывая чудеса скорости. От такого приятного зрелища тренер прослезился.

– Тру-уп! – взревел Пешкодралов, еще на подходе к плацу.

Глаза его довольно натурально были вытаращены, словно Леха и вправду только что увидел тело не вполне живое.

Начинавшее повышаться настроение напрочь испортилось, давая простор разбушевавшемуся не на шутку адреналину.

– Около школы труп!

Такое событие на преподавательской памяти Садюкина случилось впервые.

За двадцать пять лет службы. И Садюкин растерялся.

– Какой труп?

– Мертвый.

«Резонно», – заметил про себя тренер и попытался собраться.

Получилось не очень, но во всяком случае с помощью этих усилий ему удалось сообразить, что начальству докладывать пока рано, вдруг курсанты что-нибудь перепутали. Нужно лично пойти и посмотреть, кто это там в неположенном месте валяется, нисколько не согласуясь с уставом школы.

В нем ничего не говорится о посторонних предметах у стен заведения.

Приказав Пешкодралову указывать путь, Садюкин двинулся к тому злополучному углу, где произошла трагедия. При виде открывшейся картины тренер почувствовал, как у него обострился гастрит. Яркое солнце заливало тротуар, по совместительству служащий курсантам беговой дорожкой, и их самих, курсантов, копошащихся возле распростертого тела мужского пола. Ганга заканчивал эскиз контура умершего. Зубоскалин проверял пульс. Утконесовы брали кровь, растекшуюся лужицей, на экспертизу.

– Соли маловато, – заметил Антон Утконесов, слизывая с пальца красную каплю.

Садюкин почувствовал, как тошнота подкатила к горлу и застряла там.

Тело не подавало признаков жизни.

– Сбила машина. Прямо на наших глазах, – доложил Кулапудов, производя замер следов от шин неизвестного автомобиля, проехавшего по асфальту, возможно, еще вчера. За неимением необходимых средств замер производился на глазок, пятерней.

Тренер, человек, храбро сражающийся с целлюлитом и циррозом печени, в данном случае никак не мог найти в недрах своей души самообладания, отчего вся его фигура уверенности в сердца посторонних не вселяла.

Самое обидное было то, что Садюкин хоть и состоял в рядах внутренних вооруженных сил, но в силу своей специальности в тонкостях сыскного дела не разбирался. Как действовать дальше, он не знал.

Единственное, что приходило в голову, это совершенно ненужная в данном случае бессмертная фраза: «А теперь Горбатый».

Серьезный Зубоскалин, мнущий запястье у трупа в поисках недостающего пульса, завидев Садюкина, произнес:

– Фрол Петрович, я номер машины записал. Может пригодиться.

Не отрываясь от своего занятия, курсант протянул маленький блокнотик тренеру. Садюкин взял его, и рука предательски дрогнула. До боли знакомые цифры запрыгали перед глазами. Краска отхлынула от лица, отчего Фрол Петрович сильно стал смахивать на пострадавшего.

– А... а к-какая это машина была? – заикнувшись, спросил тренер.

– «Ауди», – ответил Зубоскалин, – бежевая.

Садюкин ясно ощутил, что мир рушится. Блокнот, как при замедленной съемке, выпал из рук. Он прошелестел листами от дуновения ветра, открывшись на рисунке пышнотелой дамы, словно подавая знак Фролу Петровичу.

Наталья! Она еще молода, а потому непростительно легкомысленна. Говорил же он ей: рано пока одной по городу ездить, только права купили.

А ведь еще и водить научиться не мешало бы.

Садюкин машинально провел ладонью по лысине. Перед глазами пронеслась вся жизнь, родные, близкие. Что же теперь делать? И дернул его черт жениться в шестой раз.

– Есть! – прервал его размышления Дирол. – Пульс нитевидный.

Надежда прожекторным лучом вспыхнула в сознании. Еще можно все исправить!

Только бы не умер. Только бы привести его в чувство.

– Так чего же мы ждем? Нужно делать искусственное дыхание!

Растолкав в стороны курсантов, Садюкин принялся за операцию по спасению пострадавшего самолично. Мускулистые, накачанные руки решительно перевернули безвольное тело и нажали на грудную клетку, впечатав нательный крестик в кожу. Фрол Петрович еще со школы помнил: два толчка руками, затем глубокий вдох. Лучше всего рот в нос, но это неприятно. Поэтому Садюкин решил ограничиться искусственным дыханием рот в рот.

Впечатав свои губы в посиневшие уста мужчины, Садюкин почувствовал ответную реакцию со стороны бывшего трупа. Он пошевелился и, не открывая глаз, нежно приобнял тренера.

– Люба, не сейчас, – заплетающимся языком сказал тот, разлепляя заплывшие веки.

Краска вернулась к лицу Садюкина. Полыхая как светофор, тренер смахнул с плеча руку, со стуком упавшую на асфальт, поднялся на ноги и, скрипнув зубами, недобро посмотрел на притихших курсантов.

– Вам это удалось. Вы его оживили! – попытался что-то сказать Зубоскалин, но по выражению лица понял, что старается вхолостую.

Он украдкой посмотрел на наручные часы, мысленно подгоняя время. Ну, давай! Где же ты? Есть!

Никогда еще учащиеся третьего курса Высшей школы милиции не ждали с таким нетерпением звонка, возвещающего о наступлении завтрака. Столовая ожидала их и преподавателя физкультуры, зазывая в свои двери душераздирающим звуком, который теперь звучал в ушах Зубоскалина мелодичнее соловьиных трелей.

Не то чтобы Садюкин был так добр и не мог себе позволить лишить курсантов завтрака, назначив в качестве наказания дополнительные занятия. Нет.

Просто маниакальная страсть Фрола Петровича к здоровому образу жизни не позволяла ему нарушить режим дня и задержать хотя бы на несколько минут прием пищи. Скрипнув зубами вторично, Садюкин пообещал отложить назревший разговор, но не забыть о нем и рванул в столовую быстрее курсантов.

* * *

Улица моментально опустела. Ранний час. Еще не повысыпали спешащие на работу добропорядочные граждане, уже уснули граждане (и гражданки) недобрые и непорядочные. Рассвет в пустынном городе, не обремененном пока ежедневной суетой, казался идиллией. Только бесчувственное тело продолжало притворяться покойником и портить картину, привлекая к себе пристальное внимание мух. И не только их.

Лишь только курсанты и Садюкин удалились в столовую, от упорядоченной группы тополей, произраставших по другую сторону дороги, отделилась невысокая фигура. Темно-зеленое спортивное трико и олимпийка, сшитые на фабрике «Красный партизан» в счастливые времена застоя, позволяли фигуре почти полностью сливаться с бледным подобием природы в городском варианте. Именно поэтому никто из участников «разыгравшейся трагедии» не заметил маленького старичка, поблескивавшего стеклами бинокля среди зеленых ветвей. Старичок, предварительно оглядевшись по сторонам, трусцой перебежал дорогу и склонился над телом.

– Угу, – глубокомысленно сделал он заключение и записал что-то в защитного цвета блокнот.

Спрятав блокнот в нагрудный карман, он развернулся на сто восемьдесят градусов и, изображая озабоченного здоровьем пенсионера, потрусил в противоположную от школы милиции сторону.

2

Что может быть лучше столовой в жизни курсанта? А ничего. Увольнительные или самоволки, конечно, это тоже неплохо, но только в том случае, когда в желудке не пусто. А после утренней зарядки с ревностно исполняющим свой долг Садюкиным столовая вообще кажется домом родным.

В это утро дом родной встретил курсантов запахом перловки и какао.

Тетя Клава, стоящая в столовой на раздаче, сегодня была доброй и накладывала порции почти в соответствии с нормой. Над ее головой, а точнее над окошком, словно нимб, полукругом красовалась надпись: «Здоровое питание – основа успешной работы». Судя по тому, какую пищу выдавали из этого окошка, можно сказать: кто-то сильно не хотел, чтобы будущие милиционеры вообще могли работать. Пышная желтая заколка-бант на самой макушке довершала ощущение ореола над головой женщины и смешила каждого подходящего к окошку.

Сдобная тетя Клава, неровно дыша, шлепнула Зубоскалину порцию побольше и изобразила на лице улыбку Джоконды. Как же он похож на ее Агафона в молодости. Те же глаза, те же волосы, те же уши врастопырку... И шутить так же любил. Вот так десять лет назад шутя признался в любви, с задором запланировал Миньку, а потом весело уехал. Сказал, что про любовь – это он пошутил. А она, Клавка, души в нем не чаяла. Кстати, почему не чаяла? И сейчас вот же млеет при виде молоденького курсанта, своего-то вспоминая.

– Тетя Клава, побольше перловки, если можно, – вкрадчиво попросил Дирол. Он давно уже заметил слабость женщины по отношению к себе и бесстыдно ею пользовался, выпрашивая у безотказной поварихи лишнюю порцию и порою – неслыханное дело! – дополнительный кусок масла.

– Конечно, голубь. Что ж мне, чужого добра жалко?

Она опустила большой медный половник в стоящий рядом бачок, поводила им по дну, собирая самое вкусное, и вывалила в тарелку Зубоскалина столько мяса, что Ганга, стоящий в очереди вторым, шумно сглотнул.

Дирол просиял улыбкой и вдруг с головой залез в открытое окошко.

– А масло сегодня есть, тетя Клав? – полушепотом спросил он.

– Найти-т можно, – засмущавшись, ответила повариха.

Она раздобыла откуда-то из своих закромов желтый, промасленный сверток, быстро развернула его и отделила ножом от общего куска солидную часть.

– Спасибо, тетя Клав. Я вам говорил, что вы сегодня особенно выглядите?

– Нет, – покраснев, смутилась тетя Клава.

– Не иначе как забыл. Этот бант...

И на этой многозначительной ноте Зубоскалин удалился за столик. Голодные глаза Ганги с завистью проводили его взглядом, не забыв заглянуть в тарелку товарища. Ганге тоже так хотелось. Чем он хуже какого-то там Дирола? Федор окинул себя взглядом, решил, что не хуже, и просунул голову с плечами заодно, для верности, в окошко.

Текст, что говорил Санек, он приблизительно помнил, а потому решил ограничиться кратким пересказом.

– Тетя Клава, замечательный у вас бантик.

Повариха шлепнула кашу в тарелку, проворчав: «Сама знаю», – и крикнула:

– Следующий.

Федор отвалил от окошка. За столом он сел рядом с Диролом, который со смаком поедал продукцию тети Клавы.

– Как это у тебя получается?

– Что? – не понял Зубоскалин.

– Ну, – Федор кивнул по направлению к тарелке, – это.

– А-а, – догадался Санек и ложкой зацепил солидную порцию, развивая и без того чрезмерно разросшуюся зависть в сокурснике. – Тут целая политика. – Дирол неопределенно повел бровью. – Спас я ее как-то.

– Хорош заливать, – не поверил Ганга.

– Ну, может быть, и не спас, но на ее глазах произвел задержание.

Дирол многозначительно замолчал, демонстративно увлекшись перловкой. Федор посматривал на него, не зная, верить или нет.

– Что ты смотришь на меня, как монах на святой образ? – не выдержал пристального взгляда Зубоскалин и отодвинул тарелку. – Было как-то. Увольнительная у меня была, и я поздно вечером возвращался в общагу. А тут смотрю, тетя Клава с работы чешет по другой стороне улицы. И прямо навстречу ей тинейджеры обколотые. Много их было, как тараканов. Давай приставать.

– К поварихе, что ли?

Ганга удивленно взглянул в розовощекое недовольное лицо, торчащее из окошка и всеми своими тремя подбородками опирающееся на пухлые, короткие ручки. Желтый бантик, затерявшийся среди нагромождения, изображающего прическу, придавал образу поварихи особенную неповторимость.

Либо тинейджеры сильно обколоты были, либо Дирол ездит по Федоровым ушам, не нажимая на тормоза. Зубоскалин тоже бросил взгляд на тетю Клаву и понял, что загнул.

– Сумки они у нее отнять хотели. С продуктами.

– А-а, – понимающе протянул Ганга и в который раз сглотнул слюну. – И ты их задержал?

– А то! Я же в форме был.

Последняя фраза внушила Федору доверие. В почти магическое воздействие формы на окружающих он верил еще со времен школы. Тогда, в пятом классе, он неправильно перешел улицу, на красный, и невесть откуда появившийся милиционер больно оттрепал его за ухо. С тех пор, завидев человека в форме, Ганга замечал непонятный трепет в сердце и чувствовал, как его коричневые уши наливались красной краской, отчего цвет получался совершенно невообразимый.

– Мне бы так.

Зубоскалин посмотрел на однокашника и проявил сочувствие:

– Организуем. Сегодня же и организуем.

* * *

Криминалистику вел сам капитан Мочилов. Этот человек был из той редкой нынче породы, представители которой по праву считаются раритетом. Где еще можно встретить нынче такого человека, который совершенно, до абсолютного нуля, не понимает юмора? В то время как все продвинутые и не очень члены современного общества единогласно сошлись во мнении, что юмор строить и жить помогает, капитан Мочилов упорно отказывался признавать справедливость этого. Строить (курсантов) ему помогало свирепое лицо и зычный голос, а вот что помогало ему жить, не знал никто. Поистине темной личностью был капитан Мочилов.

Помимо занятий по криминалистике, в обязанности Мочилова входило курирование третьего курса. То есть капитан являлся как бы их классной дамой. Или классным меном, это кому как больше нравится.

Его патологические старания подходить ко всем делам серьезно привели к возмутительнейшему факту: курс, в котором учились наши герои, стал лучшим во всей школе милиции. Сей вопиющий факт раздражал некоторых курсантов. Особенно претило ходить в любимчиках Зубоскалину и близнецам Утконесовым. Вероятнее всего, именно оттого они изо всех сил старались нарушать дисциплину мелким хулиганством и плоскими шуточками.

Сегодня в аудиторию Мочилов вошел в прекраснейшем расположении духа. Он улыбался почище самого Дирола, сияя стройным рядом изъеденных кариесом зубов. За ним следом торжественно шествовали полковник Подтяжкин и еще какой-то незнакомый лейтенант. В последнем радостной эйфории не чувствовалось.

– Курсанты! – с пафосом сказал Мочилов. – Мне радостно сообщить, что нашему курсу предоставляется большая честь и, если хотите, доверие, которое мы обязаны оправдать, мы просто не имеем права его не оправдать...

– Запутается, – тихонько шепнул Антон Утконесов соседу по парте, а также собственному брату в одном лице.

– Нет, выкрутится. – ...то, что вы являетесь лучшим курсом во всей Высшей школе милиции, делает вам честь, но плюс к тому прибавляет некоторую ответственность...

– Ставлю бутылку пива, что запутается.

– Две, что скажет.

– Мочила скажет, он речь дня два теперь учил, – вставил свое слово сидящий сзади Кулапудов. – Две бутылки против твоей одной.

Ставки потихоньку возрастали. К спорящим присоединялись все новые и новые курсанты. Счет шел три к одному: уверенных в том, что капитан Мочилов не договорит свою речь до конца, потеряв начатую мысль, было в три раза больше. – ...компетентные органы оказали нам честь, оказав высокое доверие, которое мы должны оправдать... – Капитан запнулся, растерянно хлопнув поросячьими глазками.

Напряжение повисло во всей аудитории такое, что кружащаяся под потолком муха испугалась собственного зудения, показавшегося в тишине громоподобным. Слабые женские силы ее не выдержали, и она упала без чувств Мочилову за шиворот. Возможно, посторонний предмет, скользящий по позвоночнику, возымел на капитана странное, умоотрезвляющее действие.

Во всяком случае, Мочилов стал говорить дальше.

– Вам предоставляется возможность найти и обезвредить настоящих преступников! – завершил Мочилов, торжественно обведя аудиторию взглядом.

Вздох разочарования вылетел из груди третьей части курсантов.

Кислые лица лучшей группы озадачили капитана, но ненадолго.

– Подробнее о задании вам расскажет лейтенант Ворохватов.

Незнакомый лейтенант смущенно одернул форменный пиджак и пробежался глазами по аудитории. Никто не заметил подделки в его фамилии?

Дело в том, что от рождения и до девятнадцати лет лейтенант был Вороватовым, благодаря чему получил в школе множество нелицеприятных для будущего милиционера кличек. Это злило, перерастало в раздражение, а затем в твердую решимость сменить фамилию. Но не так-то просто оказалось это сделать. Дед, Вороватов Мефодий Поликарпович, умирая, выразил свое последнее желание, чтобы род их не прекращался, а фамилия продолжала свое существование и дальше. Что оставалось делать единственному наследнику?

Только жениться на толстой и некрасивой Люське Ворохватовой и мучиться с нею всю жизнь. А от одной лишней буквы, лейтенант решил, фамилия хуже не станет, да и дед не обидится. Мертвый все ж таки.

Ворохватов всегда чувствовал за собою эту подмену в фамилии, оттого часто смущался, а смущаясь, заикался.

– Ту-т-тут такое дело, – начал он, густо покраснев. – Весна. Сами понимаете, эта пора делает людей активнее не только по л-любовной части, – краска залила уши и шею, – но и во всех остальных с-сферах деятельности. Преступность повышается, понимаете, а милицейские кадры и их з-зарплаты остаются на месте. Понимаете, к чему я клоню?

Ребята не понимали, о чем честно промолчали.

– Вы-в-вы уже многое прошли, о многом узнали на с-своих занятиях. Самое время применить знания на деле. А дело очень ответственное – поимка д-дурковедов, понимаете.

Курсанты опять же не понимали и напрасно старались выудить из памяти это странное слово «дурковеды». Особенно грустно было смотреть на Пешкодралова. Его не обремененный особенными знаниями ум в данном случае совершал титанические усилия, вороша весь словарный запас, достойный Эллочки Людоедки. Мыслительный процесс отражался на лице невероятными муками.

– В н-нашем славном городе этих н-недостойных граждан нынешней весной словно кто разводит. Каждый день в участки обращаются за помощью пострадавшие горожане, по большей своей части женского полу – что понятно, – но сил и времени на них у доблестной милиции не х-хватает. – Лейтенант еще раз смутился, сообразив, что последнее говорить не следовало, и решил быстренько закруглиться, пока еще чего не разболтал. – В общем, дерзайте. Если возникнут какие вопросы, обращайтесь к капитану или лично ко мне. В-всегда рад буду вам помочь.

На этой ободряющей ноте официальная часть занятия закончилась, и Ворохватов смущенно удалился. За ним, на прощание бросив: «Я рад за вас», – последовал и полковник Подтяжкин. Курсанты с замиранием сердца следили за Мочиловым, ожидая дальнейшей своей участи. Это странное слово «дурковеды» нервировало своей неопределенностью. Действительно, кто они такие?

Судя по тому, как слово звучит, можно предположить, что дурковеды – специалисты по людям не совсем умным.

Мочилов, придумывая свою следующую фразу, перекатился с пяток на носки.

Затем обратно. Понравилось.

– Завидую я вам, господа курсанты, – сказал капитан. – В мое время учащимся не доверяли серьезных дел. Чтоб не наворотили.

Ну, да ладно. Разговор не о том. Сейчас же наша первоочередная задача – выявить лучшего курсанта, которому можно было бы доверить ответственную обязанность старшего группы, кто смог бы разработать стратегический план по поимке преступника и помочь привести его в действие, – лицо Мочилова изобразило хитрую прищуренность. – Чувствую, всем вам хочется попробовать себя на месте командира.

Курсанты со своей стороны подобного не ощущали. Ловить неизвестно кого, возможно, преступников очень опасных, им не улыбалось.

– Мне и самому хотелось бы тряхнуть стариной да включиться в дело, но... Годы уже не те. Чтобы быть объективными, ответственного за операцию назначим по результатам контрольной, которую вы сейчас и напишете.

Утконесовы переглянулись.

– Думаю, не стоит слишком хорошо контрольную писать, – шепотом предложил Андрей.

– Угу, – согласился Антон. – Предоставим занять почетную должность другим.

* * *

По случаю необычного задания на всех занятиях преподаватели особенно пристально следили за уровнем знаний курсантов, отрываясь на них за все те бесцельно прожитые годы, которые они провели за штудированием учебников в пыльных библиотеках. К вечеру учащиеся третьего курса чувствовали, что багаж знаний в них пополнился под завязку и скоро попрет через край, дивя окружающих феноменальной для простого мента эрудицией. После пятой пары Пешкодралов готов был плюнуть на все и вернуться домой на своих двоих, так же, как пришел сюда три года назад.

Он мог бы и на автобусе, но денег у бедного студента, как и тогда, не было.

Один Зубоскалин сохранял бодрость духа и ясность мысли, поскольку этого добра у него было завались, с избытком на весь третий курс.

Именно благодаря сему факту Санек просто не мог забыть об обещанном Федору Ганге содействии в нелегком деле очарования тети Клавы. Но то ли по странной случайности, то ли еще почему Зубоскалин об этом деле сперва заговорил не с Федором, а с Утконесовыми.

– Надо бы парню помочь. Влюбился в нашу повариху по уши, а как подойти к ней, сказать, не знает.

– Не волнуйся, Дирол, проконсультируем, – заверили братья.

– Я не о том. Красиво все нужно обставить, чтобы сочинители «мыльных опер» позавидовали.

– Амнезию, что ль, устроить?

– Нет. Захват с последующим счастливым избавлением.

* * *

День клонился к вечеру, украшая горизонт и крыши домов красками заката, когда над зеленым забором с полинялыми красными звездами появились две коротко остриженные головы, одинаковые до безобразия, и огляделись. В поле их зрения никаких нежелательных личностей, как то патруль или вышестоящие чины, не наблюдалось. Удостоверившись в том, что путь безопасен, личности, мало походящие по своему прикиду на курсантов, перемахнули через забор и, воровато оглядываясь, скрылись из виду.

Почти одновременно с ними из общежития, находящегося при школе милиции, вышли опять же двое, но примеру первых не последовали, а прошли, как и положено, через ворота. Этих спутать ни с кем нельзя было – настоящие курсанты, – поскольку на них была форма, а в глазах решимость ловить преступников всех калибров и специальностей.

Но и они, отойдя недалеко, выбрали лавочку, замаскированную зеленью, чтобы присесть на нее никем не замеченными.

Через те же ворота минуту спустя прошагал еще человек, на этот раз в единичном экземпляре и женского пола.

– До завтра, тетя Клава, – попрощался с нею дежурный, стараясь быть особенно любезным и надеясь за это назавтра получить кусок повкусней.

Нагруженная сумками с нечестно заработанными синими курами, не успевшими отойти еще от заморозки, повариха, тяжело пыхтя и отдуваясь, отправилась домой пешком. Пройти предстояло совсем немного, каких-то пару остановок, потому тетя Клава общественным транспортом принципиально не пользовалась, экономя Миньке на кроссовки, а себе на губнушки.

Об опасностях такого пути женщина как-то не задумывалась, а следовало бы. Дорога ее лежала все дворами, в которых фонарей не было.

Парочка, облюбовавшая замаскированную скамейку, тихонько снялась с места и, крадучись, последовала за поварихой. Стороннего наблюдателя привел бы в изумление случившийся факт, и он решил бы, что курсанты милиции затевают что-то ужасное по отношению к несчастной женщине. Так оно и произошло. От зелени, которая оккупировала скамейку, отделилось трико того же цвета, в котором находился пожилой гражданин с блокнотом в руках. Он набросал что-то на листке и, стараясь сливаться с окрестностью, двинулся в ту же сторону.

– А если на нее никто не нападет? – полушепотом спросил один из двоих преследовавших курсантов, тот, что повыше. Насколько смогло определить зеленое трико, на голове у этого преступника был черный чулок. Без сомнения, здесь намечается кража. Возможно, ограбление века.

– Будь спокоен, Дирол свое дело знает, – ответил второй, и оба замолкли.

Ничего не подозревающая беспечная женщина шла совершенно безбоязненно, думая о том, что ноги у нее опять отекли и вытащить их из туфель будет довольно проблематично. К тому же неизвестно, что еще Минька принесет из школы. Уж больно неуправляем стал со своим переходным возрастом. Да и вообще, жизнь не удалась, ребенок хамит, одиночество заело. Хоть бы мужичонку какого завалящего для успокоения души.

Впереди возникли и материализовались граждане мужского пола.

Причем в двух экземплярах, словно на выбор. Граждане выглядели крайне недружелюбно. Пышные гусарские усы нисколько не вязались с современным прикидом, зато добросовестно прикрывали добрую половину лица. Нижнюю половину. Верхнюю же маскировали солнцезащитные очки, непонятно для какой надобности напяленные в столь темное время суток. Неформалы пристально всматривались во мрак, тщетно стараясь рассмотреть что-то сквозь очки. Это тетю Клаву насторожило. Спрятав на всякий случай сумки за спину, женщина боком постаралась прокрасться мимо сомнительной молодежи. Но не тут-то было.

Ориентируясь больше на слух, ребята определили, что мимо них кто-то крадется, и, выхватив из карманов по финке, подбросили их невысоко в воздух. Тетя Клава поняла, что готовится нападение.

Злоумышленники неестественно хриплым голосом потребовали у беззащитной женщины денег, хлеба и развлечений. Из всего перечисленного повариха могла откупиться только хлебом. Зарплату ей уже два месяца не платили, а насчет развлечений... С ее-то радикулитом?

Двое преследователей в форме курсантов остановились поодаль, спрятавшись за стены подвала, напряженно наблюдая за развитием событий.

Казалось бы, профессиональный долг обязывал их моментально ринуться на спасение одинокой представительницы слабого пола. Но курсанты выжидали.

Один из них, тот, что в чулке, попробовал толкнуть дверь подвала.

Она поддалась. Кивком головы предложив подельнику спрятаться внутри, он первым вошел и спустился на пару ступенек. Отсутствие нескольких кирпичей позволяло наблюдать за жертвой, не боясь быть замеченными.

Второй последовал его примеру.

– Подожди, когда они нападут, – шепнул он на ухо первому. – Эффекту больше будет.

А за стеной разыгрывалась трагедия не хуже шекспировской.

Бандиты наступали на тетю Клаву, все настойчивее предъявляя свои требования.

Что-то они тянули с развязкой и финки с кулаками в ход не пускали.

Повариха, судорожно вцепившись в свою ношу, медленно отступала, пятясь назад точно по направлению известного нам подвала. Расставаться с жизнью ой как не хотелось. Но, с другой стороны, с синими курами тоже.

Женщина почувствовала, что она к ним как-то привязалась, просто сроднилась, поскольку накануне у нее были гости и дома из съестного ничего не осталось. А Минька в самый рост пошел, ему сейчас белок требуется.

Тетя Клава столкнулась с подвалом, почувствовав холод стены и горячее дыхание в ее отверстии.

– Пора, – шепнул один из сидящих в подвале.

По команде высокий, одернув форму и смахнув с нее пылинку, ринулся по ступенькам вверх. Дверь подвала с лязгом захлопнулась прямо перед его носом, оставив курсанта в недоумении размышлять над случившимся.

Это роковое «пора» услышала и тетя Клава, быстро приложив его к сложившейся ситуации и обо всем догадавшись. Похоже, у бандитов есть сообщники, сидящие в засаде. Нервы бедной женщины не выдержали (они вообще у нее были шаткими после того, как Агафон ушел). Вспомнив учения в школе милиции, на которые порою тетя Клава украдкой поглядывала, с громким криком «Ки-я» она занесла над головой обе руки и обрушила их на одного из злодеев. Вместе с ударом рухнули на его голову семь кило замороженного продукта, упакованного в болоньевую сумку, поскольку кур тетя Клава из рук не выпускала.

Ноги у вымогателя подкосились, в голове что-то щелкнуло, и мир временно отключился.

– Антон, – растерянно произнес второй, безвольно выронив финку из рук.

Сквозь очки вырывалось наружу сочувствие к корешу. Бандит оказался душевно ранимым, способным к сочувствию. Но тете Клаве некогда было наблюдать за внутренней борьбой и переживаниями второго, потому как из подвала рвалась к нему подмога в лице высокого с чулком и гражданина поменьше, но без маскировки. Целенаправленно впечатав во второго преступника гордость американского дядюшки Буша и подхватив повыше подол юбки, чтобы не мешал, дородная повариха бодро припустила прочь.

Но не суждено было тете Клаве скрыться с места преступления раньше времени. Судьба приготовила ей новое испытание, не хуже первого.

Двое в подвале прекрасно слышали все, что творилось на улице, звук тяжелых ударов красноречиво говорил о незапланированных жертвах, что придавало невольным пленникам сил. После бесславного поражения второго нападающего курсанты поднажали и снесли дверь с петель, придавив ею что-то мягкое в зеленом.

– Я вас спасу! – крикнул тот, что в чулке, протягивая руки к тете Клаве и бегом направляясь в ее сторону.

От женщины с расшатанными нервами, пережившей секунду назад злостное нападение, можно ожидать все, что угодно. Ободренная успехом, она зацикленно повторила боевой прием. Синие куры опять сослужили ей добрую службу, отправив нового злоумышленника в нокаут. Оставался четвертый, в нерешительности остановившийся на месте бывшей двери.

Тетя Клава, вскрикнув, поднесла руку ко рту.

Сумерки окутывали растерянную фигуру дымкой таинственности, не давая ясно различить черты человека. Но даже в темноте Клава узнала это лицо, эту фигуру. Нет, его она ни с кем не спутает.

– Агафон, – слабо пролепетала она, выронив из рук тяжелую сумку и оставшись перед любимым мужчиной совершенно беззащитной.

Лежащая на чем-то дверь неожиданно пошевелилась, приподнялась, явив взору перепачканные в земле руки в зеленом, и с силой встала на свое прежнее место, сбив тем самым романтичное видение.

– Мы их сделали! – довольно выкрикнул пенсионер в трико, поднимаясь на ноги. – Можете теперь ничего не бояться.

Путь свободен.

Насчитав плюс к четырем поверженным еще и пятого хулигана, повариха охнула, подхватила сумку с бронебойным содержимым и лихо припустила к своему дому, справедливо предположив, что от греха нужно уйти подальше, поскольку, возможно, поблизости еще с десяток преступников прячется.

Как и куда удалилось зеленое трико, никто не видел.

* * *

Федор Ганга очнулся с гудящей головой, в незнакомом темном дворе. Где он, что здесь делает и как сюда попал, Федя не помнил.

Состояние было как с похмелья, разве что желудок не болел и во рту не так гадко. Ганга тяжело поднялся и на автопилоте порулил в неопределенном направлении, постоянно спотыкаясь, не отдавая себе отчета в том, куда он идет и почему несознательно покидает своих друзей, беззащитно распростершихся на тротуаре. Он помнил только одно: нужно спасти какую-то женщину, зачем-то сделать широкий жест.

– Красавчик, мимо не проходи. Ого, какой ты веселый.

И черный. Валютный, что ли? Продолжить праздник не желаешь?

Потребовалось усилие, чтобы поднять взгляд от земли и посмотреть вперед. Перед Федей стояла молодящаяся женщина в униформе труженицы древнейшей профессии: чулки сеточкой, короткая красная юбка и чрезмерно открытая давно опавшая грудь. Федор проморгался, с натугой соображая, что он, собственно, хочет.

– Вас спасать надо? – напрямик спросил Ганга, замечая, что перед глазами стали прыгать как ненормальные желтые и ультрафиолетовые круги.

– Это уж как тебе понравится, – многообещающе прищурив глазки в улыбке, сказала работница ночной смены. – Можно и со спасением, наручники у меня есть.

– Тогда я тебя спасу, – заявил Федя. И больше он ничего не помнил.

3

Утро в Высшей школе милиции началось для капитана Мочилова с головной боли. Он проверял написанные вчера контрольные и ужасался.

По совершенно непонятной причине лучший курс на поверку оказался абсолютно неподкованным с теоретической точки зрения. У повидавшего всякое на своем веку капитана слезы наворачивались при прочтении особо талантливых сочинений, а месячный запас валерьянки неумолимо таял. Из всего, что сдали ему курсанты, выходило, что лучшим в группе является Пешкодралов, парень старательный, но известный тугодум, еле набирающий необходимое количество удовлетворительных оценок, чтобы кое-как переползать на другой курс.

Мочилов рассеянно окунул платок в графин с цветами и протер разболевшийся лоб. В учительской никого не было. Все ушли на занятия, а капитан никак не мог решиться последовать их примеру. У него как раз должно было начаться занятие в своей группе. Что он им скажет?

Что назначает старшим Пешкодралова? Это же курам на смех. На кафедру, четко печатая шаг, решительно вошла лейтенант Костоломова, габаритами своими ничуть не уступающая высокому, атлетически сложенному Ганге, а волей и умением здраво мыслить самому полковнику Подтяжкину. У нее первая пара была свободна, отчего она и оказалась в этот час в учительской.

Костоломова недоуменно остановилась напротив Мочилова, являвшего собой достаточно жалкое зрелище. По столу, за которым он сидел, в живописном беспорядке были разбросаны листы, на которых капитан во время раздумий изобразил гелевой ручкой танки, самолетики, бронетранспортеры и зенитные установки; все это искусство было порядком подмочено расплескавшейся водой из графина, в котором еле выживали последние переломанные нервной рукой капитана две ромашки. К мокрому лбу приклеился один лепесток, отчего Мочилов смахивал на мудрого ламу. Костоломова внимательно оценила новый имидж коллеги.

– Капитан, вас что-то беспокоит? – сделала она верное предположение.

– Как вы догадались? – удивленно приподняв бровь, спросил Мочилов. От движений мышц лица лоб собрался гармошкой, отчего лепесток упал, являя собою молчаливый ответ на поставленный вопрос. – Ах, да, – догадался капитан и стал поспешно собирать разбросанные листы. Не признаваться же в том, что твои подопечные, которых ты на каждом углу расхваливал, тупее идиотов. – Просто... жарко.

Костоломова понимающе кивнула, многозначительно взглянув на градусник, где ртутный столбик тщетно силился переползти от отметки пятнадцать к шестнадцатому делению.

– Контрольную своим давали? – попробовала она подойти с другой стороны.

– Да так... – силясь придать голосу безразличие, неопределенно ответил капитан, выдав тем себя с потрохами.

– И результаты, конечно, отличные.

– Да, да, – чересчур уверенно, но немного суетливо сказал Мочилов.

Костоломова понимающе кивнула и выудила из графина скомканную вгорячах работу Зубоскалина.

– Попробую отгадать, это была лучшая работа.

Жалкие останки контрольной безвольно повисли в мужественных дамских пальчиках лейтенанта. Красные исправления, в изобилии пестрящие на листке, как сорняки на колхозном поле, кричали о вопиющей безграмотности индивида, написавшего сей научный труд.

Мочилов сник, жалостливо дернув подбородком. Костоломова хоть и была человеком волевым, но, надо заметить, женщиной, а оттого в ее глазах промелькнуло сочувствие. Лейтенант поставила стул напротив, спинкой вперед, и, оседлав его, положила подбородок на крепко сцепленные кулаки.

– Я знаю третий курс как облупленных, они умные ребята, но с характером. Почему-то они не захотели проявить свои знания, из чего я сделала вывод, что контрольная эта необычная. Я отгадала?

«Поистине прозорливый ум у этой женщины!» – восхищенно подумал Мочилов и рассказал ей все о задании.

– А кто такие дурковеды? – удивилась Костоломова.

Она была прекрасным преподавателем боевых искусств, а вот в терминологии современного сыскного дела немного подкачала.

Не по профилю.

– Специалисты по разрезанию сумок, – машинально произнес капитан.

– А курсанты об этом знают?

Мочилов медленно нацелил глаза на твердый взгляд Костоломовой, попытался вслепую определить место дислокации своего носового платка, но, не сумев это сделать, просто налил из графина горсть и умылся желтоватой водой. На третьем курсе тема о карманниках, дурковедах и прочих мелких правонарушителях им же самим запланирована только на следующую неделю. Какой же он дурак, не смог сразу догадаться, в чем дело! Им просто не хочется соваться в неизвестное дело. Ну ладно, он им сейчас покажет, как шутки шутить с капитаном Мочиловым.

Решительно встав и пожав руку гордой собственной прозорливостью Костоломовой, капитан сгреб в охапку все научные труды третьего курса, не забыв прихватить мокрые остатки работы Зубоскалина, и целенаправленно ринулся к двери.

* * *

В кабинете криминалистики страсти накалились до предела.

Шум стоял неимоверный. Несмотря на то что звонок на занятие пятнадцать минут назад был дан, никто и не думал приглушить голоса, чтобы преподаватели о них не дай бог не вспомнили. Похоже, курсанты вообще не заметили того, что в кабинете странно отсутствует пунктуальный до ненормальности Мочилов. Курсанты столпились вокруг высокой черной фигуры, служащей неплохим ориентиром, и наперебой выдвигали версии.

– Федя, не иначе как запоздалый переходный возраст у тебя начался. Ага. Я слышал, бывает такая болезнь, задержка в развитии. Ты по ночам как, простыни не портишь?

– Да зараза это. Слишком крупные для угрей.

– Может, аллергия? Чего вчера ел?

– Что в столовой давали.

– А ты перловку как, перевариваешь?

– Да ерунда все это, ребят. Раньше ж он ее жрал, и ничего. Никаких аллергий не было.

Ганга тяжело вздохнул. Не было. Его некогда красивое, загорелое от природы лицо (и не только лицо, но этого не было видно под форменной одеждой), словно художником-авангардистом, было изрисовано красными волдырями самых различных размеров. Кое на каких из них красовались гнойные головки. Федор был чрезвычайно удручен именно этим обстоятельством, поскольку на темной коже гнойники выделялись своей девственной белизной, делая парня похожим на перекрасившуюся божью коровку.

– Стойте, стойте, ребята, – прервал размышления товарищей Кулапудов. – Давайте все по порядку. Проведем следственный эксперимент, в натуре. Необходим сбор данных.

Все попритихли, ожидая дальнейших действий Вениамина. Несмотря на то что в прошлом он вел совсем не праведный образ жизни, Венька был товарищем серьезным, башковитым, на особенном счету у преподавателей.

Во многом ему помогала, как это ни странно, подпорченная биография.

В юности Кулапудов не раз состоял на учете в милиции, держал в страхе весь район, а потому о крупных и мелких криминальных элементах знал не понаслышке. Короче говоря, в школу милиции он пошел с достаточным багажом знаний, что помогло выделиться среди своих однокашников и вырваться далеко вперед по успеваемости. Пожалуй, слишком далеко.

Теперь он везде, где надо и где не надо, старался проводить следственные эксперименты, изображал из себя следователя, перемежая в своем лексиконе профессиональную терминологию с феней братвы. Веня всегда переходил на прежний свой лексикон, когда волновался.

– Попробуй вспомнить как можно подробнее все, что ты делал вчера. Может быть, твои показания нас наведут на след.

Напряги чердак и начни с харчевни.

Федор изо всех сил постарался напрячь чердак, но ясности в немногих обитающих там мыслях было мало.

– Я плохо помню. Ударился вчера головой, – попытался оправдаться Федор.

– Где, когда и при каких обстоятельствах?

Если бы Федор был белым, он бы покраснел. Во всяком случае, такое случилось с братьями Утконесовыми и – небывалый случай – с самим Диролом. Ганга закашлялся.

– Вечером на улице напали.

– Да ну! – искренне удивился Пешкодралов.

– Сколько их было? Во что одеты? Особые приметы есть?

Паспорт ты их запомнил?

– Что?

– Лица, говорю, лица их видел?

Зубоскалин с близнецами все больше наливались пролетарским цветом.

– Да что ты пристал к парню? – попытался замять тему Дирол. – При чем здесь сыпь?

– Сейчас и узнаем, – отрезал Кулапудов. – Так как насчет фейса?

– Не помню я.

– Хорошо, – сказал Вениамин, попытавшись изобразить на лице, что это совсем не хорошо. – Что дальше было, тоже не помнишь?

– Помню. Я встретил проститутку.

– Опаньки! – восхищенно воскликнул Венька, с размаху хлопнув ладонью о ладонь. – Ганга профурсетку снял!

Не ведал я, что ты у нас чушка. Дивишь ты народ, Федька, дивишь!

Ганга смущенно молчал. Тяжелый вздох обреченного человека вырвался из его груди.

– Вот где шавка зарыта, – продолжал восхищаться собственной прозорливостью Кулапудов. – Поймал ты, друг, сифилис, поверь моему опыту. Знаю, что говорю. – Он повесил руку на плечи друга и уже серьезнее добавил: – Сочувствую.

Решив, что на этом его миссия закончена, Венька сполз со стола, на котором сидел, и прошествовал к своему месту у входной двери.

Ганга молящими глазами посмотрел ему вслед.

– И что же теперь делать?

– Да уж не в медпункт идти. Там сразу все начальству доложат. А за это выговор или еще что похуже. Попал ты, Федя, попал.

Ганга обреченно склонил голову. Факт встречи с проституткой был налицо, это он помнил точно. Потом, правда, все расплылось, как в тумане. Вроде бы она его повела куда-то. Сказала, что там спасать удобнее, не поддувает. Дальше какой-то коридор с затхлым запахом.

Больше он не помнил. А проснулся Федор почему-то на улице. Кстати, как это почему? Не оставлять же ей клиента у себя на хате. Трудовая ночь-то еще была вся впереди.

– Не тоскуй и радуйся, что я у тебя есть, – снова подал голос Кулапудов. – Скажу тебе один рецептик, как рукой снимет.

– Уверен? – с надеждой спросил Федя.

– На себе пробовал. Бери ручку и конспектируй...

Ганга достал из нагрудного кармана ручку, открыл тетрадь по криминалистике на последней странице и приготовился писать. Несколько однокашников последовали его примеру. Польщенный всеобщим вниманием Венька принял эффектную позу, облокотившись о дверь, и приготовился говорить.

Дверь открылась наружу, и Кулапудов, не удержавшись на опорно-двигательном аппарате, оказался коленопреклоненным прямо перед взъерошенным Мочиловым, из-под форменной фуражки которого выглядывала мокрая челка, а отдельные смятые листы контрольных посыпались на пол из зажавшего их кулака.

Картина получилась трогательная. Капитан от столь глубокого к своей персоне почтения впал в умиление. На этом дальнейшая судьба Кулапудова Вениамина Арнольдовича на ближайшие пару недель была решена окончательно и бесповоротно.

При появлении преподавателя разрозненные части будущей российской милиции, а на данный момент учащиеся третьего курса, в мгновение ока дислоцировались на свои места и замерли в выжидательно-истуканской позе. Ганга умудрился стоять по стойке «смирно» с подогнутыми коленями, дабы скрыть за невысокой спиной Пешкодралова факт наличия на его лице подозрительной сыпи. Кулапудову тоже пришлось подсуетиться.

Коротко извинившись, он пробежал на свое место и вытянулся.

Мочилов приземлился на преподавательский стул прежде, чем посадить аудиторию. Ворох контрольных он положил прямо перед собой на стол и примял их ладонью, чтобы не загораживали класс.

– Я изучил ваши работы. – Капитан обвел курсантов пронизывающим взглядом, от которого словно по команде все отвели глаза.

Один Пешкодралов честно смотрел на Мочилова, поскольку он писал контрольную как всегда старательно. Иначе он бы не смог. Не догадался бы. – Феноменальные работы, мне очень понравились. Никогда еще я не читал ничего лучшего.

Немой вопрос застыл на лицах курсантов. Федор забыл маскироваться за спинами. Леха зарделся, польщенный похвалой.

Довольный произведенным эффектом Мочилов откинулся на спинку стула, сцепив руки на намечавшемся животике, сладко сощурив и без того небольшие глазки. Он еще им покажет, как подобные контрольные сдавать. Хорошо, что ему, а если какому другому преподавателю такое в руки попадет? Стыда ж не оберешься.

– Результаты отменные. Трудно было из этого, – Мочилов потряс над головой охапкой контрольных, осыпающихся, как листва по осени, – выбрать лучшее. Но я старался. Надеюсь, вы признаете мой выбор объективным. – Капитан бросил влюбленный взгляд на только что валявшегося в его ногах курсанта. – Командовать операцией по поимке дурковедов будет Кулапудов.

Венька обреченно обмяк на своем месте. Шпаной он командовал, братве, став постарше, указания раздавал, дома родителей строил. И тут опять. Ну когда же на пенсию?

– В помощники назначаю... – Мочилов внимательно обвел аудиторию взглядом. В отместку за контрольные можно было в помощники Пешкодралова поставить. Пусть мучатся под его мудрым руководством.

Но это же все дело заранее завалить. Глаза капитана наткнулись на огромную фигуру, изо всех сил старающуюся укомплектоваться за партой и спинами. Значит, укрывается от ответственности, – курсанта Гангу.

Не ожидавший столь почетного назначения, Ганга выпрямился во весь рост, удивленно открыв рот, и хлопнул увеличившимися раза в два глазами.

– Кстати, Ганга, купите «Окси-10». Должно помочь.

* * *

У курсанта Ганги голова раскалывалась от пережитых волнений.

Мало того, что Мочилов повысил уровень трудности занятий, вдохновленный «отличными» контрольными, так еще и рецептик Кулапудов продиктовал.

Врагу не пожелаешь. Где это он, Федор, раздобудет мочу ребенка до пяти лет? О чем Венька думал? И, главное, деваться ему некуда. Не в медпункт же идти с сифилисом. Правильно Кулапудов говорит, попал он, причем по уши.

После занятий, предварительно переодевшись в штатское, чтобы не позорить мундир, Ганга вышел на улицу с твердым намерением обнаружить лиц раннего детского возраста, желательно почему-то мальчиков. Чем естественные продукты жизнедеятельности мальчишеского организма отличаются от той же жидкости, выработанной внутренними органами девочек, Федор не знал, но решил действовать точно по рецепту.

Повезло практически сразу. Только Федя отошел от ворот школы, как увидел ребенка, сидящего на скамейке и сковыривающего с коленки засохшую болячку. Конопушки густо усеивали его нос, а соломенные волосы непослушно лезли в глаза. Солнце запуталось в них. Мальчик, увлекшись своим делом, старательно высунул кончик языка, прикусив его. Ганга залюбовался наивным детским личиком. Когда-то и сам таким был.

– Малый, тебе сколько лет? – как можно доброжелательнее, чтобы не задеть ранимую детскую психику, спросил Ганга.

– А тебе че за дело, мусор недоделанный. Иди в свою школу и строй там опера от души. А если возраст тебя мой интересует, так несовершеннолетний я пока, десять мне. Так что отчаливай свой баркас, здесь тебе ловить нечего.

И не успел Ганга опомниться, как светлое видение соскочило со скамейки, убежав в подъезд. Федор стоял как оплеванный, мучительно соображая, как это пацан догадался, что он в школе милиции учится.

На лбу, что ли, написано?

– Смотри, курсант вышел, – услышал он девичий полушепот за спиной. – Они здесь по утрам территорию убирают.

Я его давно заметила.

Девушки еще о чем-то пошептались и свернули за угол. Так, один вопрос сам собой отпал. Теперь второе: как найти ребенка? Да, кстати, лучше поменьше. Венька говорил до пяти лет, а этому аж десять.

Как они, пятилетние, выглядят? Если возраст в два раза меньше, значит, искать нужно ребенка где-то вполовину от этого. Ганга мысленно прикинул.

По колено.

Часа два курсант Федор Ганга шатался по центральным улицам города, присматриваясь ко всем мальчикам, более-менее подходящим по росту. Попадались почему-то дети либо выше, либо чуть ниже намеченного ориентира. Но основная проблема заключалась не в этом. Можно было выбрать и ниже колена, даже лучше. Но такие все сплошь попадались почему-то с родителями. Недоверчивые мамаши тревожными взглядами окидывали высокого черного парня, подходившего слишком близко к их детям и отмерявшего чего-то, чуть ли не тыча коленями в ребячьи затылки.

После двухчасовой охоты Ганга устало опустился на лавку, находящуюся на остановке. С такими темпами он и в пятилетку не управится.

Нужно было что-то придумывать.

Ганга поднял голову и напротив увидел кованые витые ворота, на которых разноцветными, веселенькими буквами было написано: «...етский пар...» В безнадежном, казалось, деле появился и забрезжил слабенький луч надежды.

Просияв, Федор вскочил и, крепко приобняв старушку, с чувством расцеловал. Бабушка от неожиданности поперхнулась булкой, но парень этого уже не видел. Он несся на всех парах к заветной цели, оставляя позади краснеющую от удушливого кашля спасительницу.

4

Сколько там было детей! У Федора глаза разбежались, лишь только он оказался под сенью цветущих лип. Молодые родительницы, толкая впереди разномастные коляски, прохаживались взад-вперед по асфальтированным дорожкам. Выросшие из неходячего возраста детки забредали в траву, как опытные сыщики изучая все, что в ней попадалось. Федора сразу же обогнала парочка на скейтах. Но эти были выше положенного размера.

Так, детей он нашел. Следующая и основная задача – установить с одним из них контакт, склонив на дачу ингредиента для лекарства. Что ж, будущий следователь должен уметь внедряться в любой коллектив, даже если в этом коллективе не все могут говорить.

Внимательно окинув взглядом видимое пространство парка, Федор оценил обстановку и решил начать с площадки, на которой располагалась песочница. Там сконцентрировалась основная масса детей подходящего размера. Что самое приятное, мамочки сидели чуть поодаль, на лавочках, по-видимому, очень увлеченные беседой друг с другом.

Молодой здоровенный парень нестандартной расцветки, легко перешагнув невысокий бортик песочницы, присел на корточки рядом с серьезным малышом, безнадежно пытающимся «испечь кулич», и взял бесхозно валяющийся совок в руку.

– Ты не так делаешь. Давай помогу.

Федор вспомнил детский свой опыт, раскопал ямку поглубже, наложил сырого песка в ведерко, перевернул его и постучал совком сверху.

Ловкое движение руки, ведерко снимается, и – вот оно чудо – аккуратненький маленький холмик в наличии. Федя победоносно посмотрел на малыша, ожидая восхищения и благодарности.

– Я не такой хотел, – насупился мальчик и, сморщив личико, постарался заплакать.

Это в планы внедрившегося в детский коллектив Ганги не входило.

Следовало срочно поправить дело, дабы родительницы не вмешивались в него.

– Сейчас будет другой, – не успев подумать, быстро сказал Федор.

Мальчик заинтересованно посмотрел на странного дядьку и плакать передумал. Но тут перед Гангой возникла и встала новая задача, не менее сложная. Федор знал только один способ производства куличиков.

Как исхитриться и изобразить другой вариант, он не знал. Немного подумав, парень остановился на простом варианте решения проблемы – изменить химический состав сырья, то есть исключить из него Н2О.

Насыпав в ведерко песка сухого, Федор повторил процедуру с переворачиванием и похлопыванием совочком по ведерку. Результат вышел малоутешительный: просто бесформенная кучка песка и никаких радующих глаз геометрических граней строения.

– Это не кулич, – однозначно сделал заключение мальчик, в силу своего возраста являющийся неплохим экспертом по куличикам.

Ганга и сам видел – получилось не совсем то, что он хотел. Неудача не заставила его опустить руки. Наоборот, у него появился какой-то спортивный азарт. Федор не привык пасовать перед трудностями.

Он найдет этот новый способ, черт его подери, чего бы это ему ни стоило.

– Сейчас все будет путем, – увлеченно сказал «большой дядька» и на следующие пятнадцать минут забыл о малыше, с головой погрузившись в решение нелегкой проблемы.

Ребенок посидел на корточках минуту, две, десять. Живая детская натура, требующая постоянного действия и игр, не находила выхода скопившейся энергии. Попросту мальчику стало скучно. Он встал с корточек и, обиженно поджав губки, направился в сторону лавочки с родительницами, чего, конечно же, не заметил азартный Ганга.

– Мама, он у меня ведерко с совком отобрал, – хныча сказал малыш, потянув за юбку одну из молодых женщин.

Все мамаши, как по команде, обернулись на песочницу, ожидая увидеть злостного хулигана-мальчишку, которому не мешало бы хорошенько оттрепать уши.

В песочке увлеченно ковырялся здоровенный детина, росту которого позавидовал бы любой волейболист. Вещественное доказательство его правонарушения – ведерко – так и мелькало в руках, то переворачиваясь вверх дном, то обратно. Возникли серьезные подозрения по поводу нормальности странного субъекта. За спиной у мамаш неожиданно возник и вырос знакомый уже нам гражданин, пенсионер, спортсмен, шпион и еще мало ли кто. Короче говоря, это было зеленое трико, в данном конкретном случае изображающее из себя отдыхающего в парке.

– Этот подозрительный элемент – маньяк, – со знанием дела шепнул неорганизованной группе родительниц пенсионер. – Он нападает на женщин и пристает к детям.

Сделав свое черное дело, шпион юркнул за ствол тополя. Наживка была проглочена мамашами целиком, с потрохами. В мгновение ока разбившись по парам: мама – ребенок, родительницы увели своих чад подальше от намечающейся опасности. Мамаша обиженного малыша вырвала из рук не сообразившего, в чем дело, Ганги ведерко с совком, бросила с упреком:

– Стыдно, молодой человек, – и поспешила домой, волоча за руку сопротивляющееся чадо.

Только теперь Федор заметил, как опустела песочница. Это показалось подозрительным. Может, пока он занимался решением своей проблемы, произошло какое-нибудь правонарушение? Злостный акт вандализма?

Хотя следов разыгравшейся трагедии при беглом осмотре не обнаруживалось.

Ганга вышел из песочницы и устало опустился на лавочку.

Нужно было хорошенько все обдумать, да и просто отдохнуть. Время подходило к ужину, желудок потихоньку начал требовать пищи. А дело по добыче ингредиента оставалось на мертвой точке.

– Не возражаете, я присяду? – спросила девушка.

Перед собой она везла коляску премилой расцветки в стиле кубизма.

Федор кивнул в ответ и снова погрузился в свои мысли. Но подумать спокойно не удалось. Девушка, устроившись на скамейке, засюсюкала пассажиру коляски, а затем и вообще вытащила его наружу. Подгузник у ребенка был мокрым. Именно этот факт побудил Гангу задать вопрос.

– Сколько вашему?

– Пять.

Как громом ударило Федьку. Так вот они какие, пятилетние!

Они еще даже не умеют ходить! А он тут дурочку валяет в песочнице, к великовозрастным подросткам пристает. Ну и мороки с этими детьми. Как только женщины в них разбираются?

– Мы уже большие, – говорила мамаша, обращаясь почему-то к ребенку, – нам уже пять месяцев. Да, Русланчик?

Черт, опять промашка. Может, спросить у нее, как выглядят пятилетние? Пора ему, Ганге, учиться проводить допросы и просто опрашивать население.

– Скажите, – стараясь придать голосу как можно больше вежливости, начал он, – как выглядят пятилетние дети?

– Как всякие дети, только пяти лет, – удивленно вскинув брови, ответила молодая мамаша.

– Нет, я имел в виду, какого они роста?

Девушка пробежала глазами по асфальтовым дорожкам и указала пальцем в сторону одной из них.

– Вон там девочка лет пяти.

– Я хотел бы мальчика, – поправил Ганга.

Мамочка недоверчиво окинула взглядом назойливого парня, однако ничего подозрительного не заметила.

– Тогда вон тот.

Федор посмотрел по направлению указующего перста, и бальзам надежды пролился на его измученное сердце. Одинокий мальчик, ростом ниже колена, стоял у большой афиши заезжих аттракционистов и внимательно ее изучал. Федя снялся с места и в мгновение ока был уже напротив пацана. По дороге курсант понял, что нужно принимать решительные действия и переходить от выжидательной позиции к решительным действиям. Иначе к ужину он не поспеет.

– Малый, ты писать хочешь? – напрямик спросил он у ребенка.

– Нет, – нисколько не удивившись, ответил потенциальный производитель ингредиента для лекарственного средства.

Это усложняло задачу. Но Ганга вошел в азарт и отступать не собирался.

– А газировку любишь?

Малыш кивнул.

– Хочешь, я тебе куплю?

Тот отрицательно покачал головой.

– Мне дядя Семен уже три стакана купил. Аж в животе булькает.

– Ничего, все равно захочешь, – убежденно сказал Федор. – Жди меня, я сейчас.

С такой завидной скоростью бегают разве что на Олимпийских играх либо от медведя-шатуна, разбуженного зимой и злого до ненормальности.

Ветер свистел в ушах, а прохожие шарахались в стороны, пропуская курсанта, маньяка и сифилитика в одном лице. За семь с половиной секунд Федор добрался до ларька, за две купил двухлитровую бутылку газировки, вывалив из карманов всю мелочь, не считая и не дожидаясь сдачи, и опять же в семь с половиной секунд вернулся обратно. Пассивно-медлительный мальчик даже не заметил временного отсутствия нового знакомого.

– Пей, – всучил Ганга здоровую бутылку мальцу в руки.

– Да я не хочу.

– Хочешь! – повысил голос доведенный до отчаяния курсант.

Пацан хлопнул глазами на взбесившегося пятнистого негра-амбала.

Страх незаметно подкрался и вцепился мертвой хваткой в сердце мальчонки.

Паника вселилась в его душу, и он сказал судьбоносную для Федора фразу:

– Я сейчас описаюсь.

Федя чуть не подпрыгнул от радости. Он отвел малыша в сторонку, за дерево. Не делать же это у всех на виду на пешеходной части. Достав заготовленную заранее семисотграммовую стеклянную банку, Федя нагнулся к малышу, чтобы стянуть с него мешающие сбору ингредиента шортики.

– Извращенец, – раздался визгливый женский голос с нотками истерики прямо над бедной головой курсанта.

Стоило только Ганге поднять голову, чтобы взглянуть на обладательницу неприятного голоса, как звонкая пощечина влепилась в его физиономию.

Интересно, карается ли покушение на почти сотрудника милиции почти при исполнении?

– Я ему покажу, как над детьми издеваться, – басовито проревел здоровенный амбал, не уступающий Феде в росте, но гораздо шире в плечах. Вероятно, дядя Семен.

«Нет, не карается», – решил Ганга и по-английски, без объяснений слинял.

Все! Терпение его лопнуло. Он больше не может преследовать ускользающих прямо из рук детей. Пусть сифилис сожрет молодое, здоровое тело Ганги. Пусть подавится, если такое возможно. А он больше ни за что не будет приставать к малолетнему контингенту.

Так думал Федор, выходя из ворот парка и решительным шагом направляясь в сторону остановки. По привычке Ганга шел, опустив голову вниз и изучая ноги. Это приводило к тому, что парень не всегда вписывался в повороты, промахиваясь мимо них или натыкаясь лбом на стены. В очередной раз соприкоснувшись с каменной кладкой, Федор поднял глаза, чтобы обматерить строителей, понастроивших дома где ни попадя, и наткнулся на объявление. Детскому саду, которому принадлежала вышеозначенная стена, требовался дворник. Решение нашлось само собой. Оно было простым, а, следовательно, обещало оказаться логичным.

Воспрянув духом, не сдающийся ни перед какими трудностями курсант решительно толкнул калитку и вошел во двор сада.

* * *

Тем временем в общежитии школы милиции учащиеся третьего курса времени даром не теряли. Стоя кружком над обеденным столом, курсанты склонили свои головы и о чем-то напряженно спорили.

– Первым делом нужно прочесать все рынки. Там этой мелкой шушеры много. Может, и дурковеды затесались.

– На рынках карманники в основном, а вот сумки тащат на вокзалах и в аэропортах.

– Ага, хозяйственные и чемоданы. Речь идет о дамских сумочках.

– Может, в мундире приготовим, чтобы долго не возиться?

Все взглянули на Пешкодралова, прервавшего умную беседу, и хором ответили:

– Готовь.

Причем лица у них были совсем не доброжелательные. Леха пожал правым плечом, не понимая, чем он так разозлил однокурсников, и занял пост у плитки. Его немного злило то, что «дежурным по кухне» чаще всего назначался он. Но, с другой стороны, если так надо для общего дела, то он готов и потерпеть.

– Нечего гадать, – возобновил обсуждение плана действий Кулапудов. – Давайте посмотрим, что нам предоставила милиция. – Он зашуршал бумагами. – Судя по количеству краж, мы имеем дело не с дилетантом. Чтобы совершить столько грабежей и не попасться, требуется опыт. А у всех закоренелых преступников есть свой почерк, излюбленные места совершения преступлений. Нам только нужно разгадать, в чем же он заключается.

Итак, заявили о пропаже сумочек шесть потерпевших, двое из которых – пенсионерки, возраст же остальных колеблется от восемнадцати до тридцати пяти лет. Довольно-таки большой диапазон. Значит, преступник выбирал своих жертв, не глядя на возраст. Смотрим дальше. Места краж: городской парк, рынок Привокзальный, пересечение улиц Вертикальной и Горизонтальной, троллейбус девятого маршрута... – Кулапудов молча пробежал глазами по строчкам, промычав что-то себе под нос с перечислительной интонацией. – Разброс по всему городу. Это усложняет задачу.

– Может быть, у них манера воровать одна и та же?

Например, вырвать сумку из рук, проезжая мимо на мотоцикле, – предположил Антон Утконесов.

– Маловероятно, – возразил Кулапудов. – В троллейбусе это сделать практически невозможно.

– А что по этому поводу говорят потерпевшие?

– Гражданка Куролесова, будучи на массовом гулянии по случаю Дня молодежи, в двадцать три ноль-пять выпустила сумочку из рук всего на пару минут, чтобы сделать особо сложное па с одним из новых знакомых. Когда Куролесова вернулась за ней, сумочки уже и след простыл.

Зайцева О. А. утеряла свою сумку в троллейбусе. В какой момент это произошло, она не помнит. Была давка, сумочка висела на плече. Обнаружила же пропажу пострадавшая только перед выходом из транспорта. Беглый осмотр вещей пассажиров результатов не принес.

Вору удалось скрыться.

А вот и твой, Антон, случай. Придорожная Н. П. возвращалась с работы домой, когда неизвестный на мотоцикле сорвал сумочку с ее плеча и скрылся.

Однозначно, здесь нет никакого общего почерка. Напрашивается вывод: либо в городе действует не один вор подобного профиля, либо он умнее, чем мы думаем, и ведет тонкую игру, стараясь не засвечиваться на таких общеизвестных моментах, как почерк преступления.

– А может, наоборот, слишком глуп, чтобы выработать какой-то определенный собственный метод? – предположил Санек Дирол.

– Тогда бы он попался.

– Да ладно. Скажи лучше, что менты не захотели время тратить на такую шушеру, а потому просто не занимались этим делом, сплавив его нам, чтобы глаза не мозолило.

– Это кого ты назвал ментами? – возмутился из своего угла Леха, вскипев не хуже кастрюли на плитке, которая выплеснула наружу изрядное количество бурлящей воды.

– Не будем спорить, горячие парни, – прервал намечавшуюся распрю Кулапудов. – Возможно, Дирол и прав.

Но первое правило настоящего следователя по словам полковника Подтяжкина звучит так: «Лучше противника переоценить, чем остаться без зарплаты».

А полковник мужик дельный, зря советов давать не будет.

Не удовлетворенный результатом спора, Пешкодралов насупился, сдвинув брови у переносицы и, подхватив неотстирывающимся серым полотенцем кастрюлю, вышел из комнаты сливать воду.

– С чего нам стоит начать? Не прочесывать же весь город, выискивая в толпе личностей, подозрительно смотрящих на дамские сумочки, – возобновил совещание Андрей Утконесов.

– Думаю, не стоит. – Венька опять взял инициативу в разговоре в свои руки и повернулся лицом к Андрею. – Здесь нужно знание психологии преступника. Вот я бы, будь на его месте, ни за что не стал совершать повторного преступления в одном и том же районе. Как знать, может, там уже засада и опера ждут меня, чтобы поймать с поличным.

– То есть в ближайшее время дурковеда не стоит ожидать в тех местах, где он уже совершал кражи? – уточнил Санек.

– Вот именно. И теперь наша задача – выделить на карте районы краж и определить пункт, наиболее подходящий для следующего правонарушения.

Все склонились еще ниже над столом, прошелестев листами.

Венька поднял руку над головой, не глядя нащупал книжную полку, с которой стянул черный маркер. Заскрипел кончик маркера по бумаге.

Несколько секунд все напряженно молчали, следя за действиями Кулапудова, а потом, как по команде, откинулись назад.

– Что-то не то у нас получается, – озадаченно произнес Зубоскалин, с сомнением почесывая пятерней коротко стриженный затылок. – Преступник или группа преступников уделяют свое внимание как людным местам – рынкам, вокзалам, центральным улицам, – так и ничем не примечательным улочкам. Не похоже на то, чтобы занимался кражами один человек. Ничто, ни одна мало-мальски стоящая зацепка не связывает эти преступления.

– А у меня все готово, – раздалось из дверей, и в комнату вошел Леха с изысканно перекинутым через руку все тем же серым полотенцем и дымящейся кастрюлькой.

Венька разрешил ставить на стол блюдо. Нацеленные на центр стола головы отодвинулись, позволяя кастрюле проплыть мимо них и водрузиться рядом с большой картой города, которую Пешкодралову наконец-то удалось рассмотреть. Круглые пометки, сделанные черным маркером, выделяли, как правильно понял Леха, места совершения краж.

– Что-то они мне напоминают... – озадаченно пробурчал себе под нос парень.

Ребята переглянулись.

– Что именно? Попробуйте вспомнить как можно подробнее, тем вы поможете следствию, – увлекшись игрой в сыщика, официальным тоном спросил Венька.

– Да не знаю я, – задумавшись, ответил Леха.

– Че тогда голову морочишь? – прикрикнул на него Зубоскалин и выхватил из кастрюли заманчивый экземпляр картошки, треснувший вдоль и рассыпчато выказывающий из-под кожуры постороннему взгляду свое нутро.

Картошка обожгла пальцы, одновременно вызвав несанкционированное выделение слюны. Санек шумно втянул воздух, перебросил картошку с руки на руку и положил ее на заблаговременно расстеленную газету «Криминальная хроника».

С бумажного листа прямо на него исподлобья смотрела физиономия отпетого преступника, находящегося в розыске. Тяжелый взгляд пристально изучал Дирола, отбивая аппетит. Санек недовольно сморщился, сделал рожу уголовнику и прикрыл его картошкой, чтобы не портил настроение мирным гражданам.

Пока Санек переглядывался с портретом, Леха успел сбегать к холодильнику и раздобыть оттуда порезанную и щедро политую пахучим подсолнечным маслом селедку с колечками лука. Странное расположение окружностей, нарисованных Кулапудовым, опять заставило Леху призадуматься.

Что же они ему напоминали? Леха застыл на месте, мучительно соображая.

Ладонь сама собой предательски ослабла, отчего тарелка накренилась, сбросив с себя блеснувшую на солнце жирную каплю масла. Она упала на карту в районе улицы 50-ти лет Пионерского движения, неаккуратно расплывшись темным пятном. Пятно пришлось точно по центру между художествами Кулапудова, отчего все вокруг позеленели, а Пешкодралов радостно воскликнул:

– Как у моей мамы!

Зубоскалин, открывший было рот, чтобы сказать что-нибудь едкое человеку, испортившему столь важную в расследовании карту, услышав Лешкин крик, решил подождать с замечаниями и послушать.

– Сумка! – радостно орал Леха. – У мамы моей точно такая сумка!

Ребята нагнулись над картой, силясь рассмотреть на ней хотя бы намек на сумочку мамы Пешкодралова. Ничего не получалось.

– Да вот же она, – удивляясь непонятливости сокурсников, сказал Леха. Он схватил маркер и провел линии, соединяя пометки Кулапудова.

Сам собой вырисовался старомодный ридикюльчик, который при богатом воображении вполне мог бы сойти за современную сумку. Жирное же пятно мясляно поблескивало в центре, изображая собой металлическую застежку. Утконесовы в унисон присвистнули, с ходу взяв ля первой октавы.

– И твоя мама такое носит? – еле сдерживая улыбку, удивился Зубоскалин, разглядывая раритетный фасончик.

– Да, – с гордостью произнес Леха, не заметив сарказма в голосе товарища. – Эту сумочку ей отец в восемнадцать лет подарил, когда свататься из другого села пришел.

– Так сумочка старше тебя?

– Угу. Раньше все крепким, добротным делали. Отец, когда через Мордвинку переплывал, коротким путем в мамкино село, так сумочку эту всю насквозь промочил, а ей хоть бы что. Хорошо, что догадался именно ее купить, а то ведь поначалу хотел мыло. А оно бы в реке напрочь размякло.

– Да, это хорошо, что он с сумочкой свататься решил, – поддакнул Дирол. – А не с корытом или со снастью рыболовной.

– Или с «Раптором» паршивым, – продолжил Андрей. – ...или с «Олд Спайсом» опять же, – поддержал брата Антон.

Леха задумался, озадаченно взглянув на товарищей.

– Да не, ребят, – убежденно сказал он. – Тогда «Рапторов» не было.

* * *

Господи, и что Федор раньше не догадался в садик пойти?

Детей тут – больше, чем в парке, раза в два. И ни одной мамаши. Только воспитательницы, нянечки и заведующая в единственном экземпляре.

Заведующая, кстати, ничего, добрая женщина. Она с радостью приняла Гангу в своем кабинете, как только узнала, по какому вопросу тот пришел. Еще бы не обрадоваться. Мужчина в их детском саду – это редкость. На работу с зарплатой, положенной по штатному расписанию дворнику, ни один нормальный человек идти не собирался. Вот и приходилось брать то алкоголиков, которых можно было наблюдать только до первой получки, то древних пенсионеров, с трудом держащих в руках метлу.

А ведь ею не плохо было бы еще и махать. И вдруг заходит в кабинет молодой здоровый человек, просится на должность, причем так рвется работать, что готов приступить к исполнению своих обязанностей прямо сейчас, не дожидаясь, когда будет оформлена трудовая.

Через пятнадцать минут после разговора с заведующей Ганга уже стоял в садиковом дворе с метлой в руках и с улыбкой на устах.

Персонал детского заведения, как несложно было догадаться, состоял исключительно из женщин, которым по природе положено быть любопытными.

Не успел Федор пару раз махнуть своим орудием, как мимо него промчалось трое нянечек, якобы в прачечную за сменой белья, две воспитательницы с непонятным осмотром площадки их групп, солидных размеров повариха – срезать петрушки с клумбы под окном, и музработник без видимой причины.

У Феди аж в глазах зарябило. А потом все пространство огласилось неимоверным шумом, и изо всех дверей высыпало такое количество ребятни, какого парень отродясь не видывал.

– Дети, это наш новый дворник, – поучительным тоном заговорила воспитательница. – Его зовут... Кстати, как вас зовут?

В глазах молоденькой, маленькой и хрупкой рядом с исполином Гангой воспитательницы с веселыми ямочками на щеках забегали искорки, которые красноречиво говорили о том, что интересуется она именем Ганги не столько для детей, сколько для себя. Парень смутился, вспомнив о своей болезни, и решил пока с девушками не заигрывать, дабы не стать распространителем страшного вируса.

– Федор Мамадумович Ганга, – как можно более официально ответил он и сделал вид, что его очень занимает работа.

– Федор Мадурович, – повторил один мальчик.

– Не Мадурович, а Мандумович.

– Лидия Алкадьевна, а почему он Маманович? У него, что ли, мама папой была?

Федя зашевелил метлой быстрее, скоро сдвигаясь вправо, где находился спасительный закуток, за которым его никто не увидит. Что за странный народ эти дети? С ними сложнее, чем с закоренелыми преступниками.

Поведение преступника можно вычислить путем логических умозаключений, вывести его на чистую воду и предугадать дальнейшие действия. Реакцию ребенка предугадать невозможно. Это как находиться на спящем вулкане – никогда не знаешь, когда рванет.

Воспитательницы развели своих детей по площадкам, и тротуар перед фасадом здания остался относительно свободным. Только приблудный кот Максим крутился возле окон кухни, улавливая несъедобный запах манной каши на разведенном молоке. Федор вышел из своего укрытия и огляделся. Никого. Пора было действовать. Дежурно помахивая метелкой, Ганга, все время озираясь, мелкими приставными шагами приблизился к служебному входу детского сада, воровато протянул руку за спину и толкнул дверь. Она поддалась сразу, скрипнув несмазанными петлями.

От неожиданности Ганга вздрогнул и интенсивнее заработал метлой. На этот раз он решил никому на глаза не попадаться при совершении сбора необходимого продукта, а потому действовал крайне осторожно. Убедившись, что никто не услышал предательского скрипа двери, Федор сгруппировался, втянув в себя живот, плечи и прочие выпирающие части тела, и просочился в узенькую щель.

Коридор оказался свободным. Никто не проходил по мозаичному кафельному полу, ничья тень не отбрасывалась на стены, уделанные самодельными панно, аппликациями, пучками сушняка, изображающего цветы, и банальными детскими рисунками. Поставив орудие труда в угол у двери, Ганга осторожно, на цыпочках, направился вперед. Крадучись, он заглядывал во все встречающиеся двери до тех пор, пока не обнаружил за одной из них комнату с большим количеством игрушек. Федор догадался, что именно здесь находятся основную часть своего пребывания в саду дети.

В небольшом закутке с распахнутой настежь дверью журчала вода. Там кто-то мыл посуду. Это привносило определенный риск в операцию, но с некоторых пор Гангу трудности только подзадоривали. Следующее за моечной помещение выложено было бело-голубым кафелем, из чего Федор сделал вывод, что это то самое место, куда ему следовало бы пробраться. Нянечка, моющая посуду – а это была она, – казалось, ничего не замечала. На всякий случай Федор молниеносно лег на пол и бесшумно пополз мимо моечной по-пластунски. Проползти надлежало немного, метров тринадцать.

«Несчастливое число», – машинально подумал Ганга, продвигаясь по игровой комнате «аки гад ползучий».

Первоначально следовало преодолеть группу обеденных столов до ненормальности мелкого размера. Ради конспирации неплохо было бы проползти под ними. Так, кстати, и путь срежется. Парень нырнул под первый стол, оказавшись отрезанным от внешнего мира тонкими деревянными ножками стульчиков, обильно окружавших его. Неожиданно шум воды стих.

Наступившая тишина заставила Гангу вздрогнуть. Федор сжался в комок, затаившись в своем укрытии.

Нянечка, окончив мыть посуду и сменив «Калина красная» на «Ой, кто-то с горочки спустился», плавающей походкой вырулила из моечной, направившись к столам. Ганга изо всех сил постарался слиться с окрестностью, маскируясь за паучьими ножками стульев. Однако женщина не собиралась заглядывать под стол и кричать на всю округу, что поймала вора. Толстые, со вспухшими венами и обильно поросшие темным волосом ноги в красных домашних тапочках оказались прямо перед лицом курсанта, временно замещающего вакантную должность дворника. Ганга услышал, как мокрая тряпка шлепнулась о стол. Нянечка смахивала со стола крошки.

Федор напряженно следил за ногами, топтавшимися на одном месте, так и намеревающимися наступить на нервно подрагивающие пальцы.

Как ни старался парень сложиться компактно под плоскостью стола, пальцы, упирающиеся о пол, предательски старались выскользнуть наружу прямо под пресс красных тапочек.

Народные напевы стихли, и женщина направилась обратно в моечную, положила там тряпку, после чего, прихватив ведро, удалилась в спальную комнату. Ганга с минуту прислушивался, но нянечка не возвращалась.

Путь к цели оставался свободным на неопределенный срок. Эх, Федька бы выстлал его красными ковровыми дорожками, усыпал бутонами роз!

Торжествующая его душа уже слышала триумфальные звуки фанфар, а также пиликающий звук, характерный для победы в компьютерной игре после прошествия всех туров. Оставалось только ворваться в финальный гейм и захватить приз.

Можно было бы вылезти из-под стола и смело шагнуть к двери, принявшей в глазах курсанта образ небесных врат. Но парень не торопился.

Слишком много на сегодня у него случилось проколов. Так дальше продолжаться не могло. Отбросив в сторону глупое ребячество, Ганга отодвинул вправо стоявший на пути стул и продолжил свои поползновения.

Предстояло преодолеть еще два обеденных стола и свободный отрезок пути метров в пять. Первое препятствие в форме стола преодолено было без сучка и задоринки: ни один стул не громыхнул, ни один не упал. На подходе к следующей преграде Федор услышал приглушенные голоса, тревогой отозвавшиеся в сердце. Гул десятков детских голосов, приближаясь, нарастал, наступая лавиной на уши нового дворника. Ганга юркнул под третий стол и затаился.

Как раз вовремя. Несколько секунд спустя в групповую комнату ввалила шумная толпа ребятни, вернувшейся с прогулки.

– Ребята, моем руки и садимся за столы, – прозвучал уже знакомый Федору голос воспитательницы.

– Лидия Алкадьевна, а что у нас будет на ужин?

– Манная каша.

– Фу-у-у.

По светло-коричневому линолеуму затопали детские ножки в сандаликах, туфельках, тапочках и просто в носочках. Все рванули в ту дверь, которая еще минуту назад обещала открыть бедному курсанту райские кущи. Зажурчала вода, вырвавшаяся из плена водопроводных труб.

Коричневые сандалики с порванным ремешком, голубые гольфики и сбитые пыльные коленки подошли к столу, под которым сидел лазутчик. Выше Ганга не мог разглядеть малыша по причине того, что сквозь столы вообще он не научился видеть. Худенькие ножки в сандаликах нерешительно потоптались, а потом присели на корточки. Обладателем их оказался мальчик с непослушной черной челкой и худым изможденным лицом.

– Ой, – удивился он, – а раньше я тебя здесь не видел.

– Я только сегодня сюда приполз, – шепотом, чтобы никто более не услышал, сказал Федор.

– Ты здесь будешь жить? – тоже перейдя на шепот, спросил мальчик.

Ганга утвердительно кивнул. Непонятно, зачем он соврал малышу и чего хотел этим добиться, но почему-то подумал, что так надо.

– А можно, я с тобой посижу? Я мешаться не буду.

Просто сейчас Лидия Алкадьевна будет всех манной кашей кормить, а я ее не люблю. Ты меня пустишь?

Мальчик посмотрел таким молящим взглядом, что у Ганги ком к горлу подкатил, а на глаза навернулись предательские слезы.

Он был болен, покрыт безобразными нарывами. Но с другой стороны, болезни, передающиеся половым путем, посредством бытового контакта не передаются. Это Федор знал еще со школы. А мальчишка выглядел очень несчастным.

– Скорее думай, а то воспитательница нас увидит, – попросил малыш.

Это помогло парню решиться. Ганга подвинулся, расчистив небольшой пятачок рядом с собой, и махнул ребенку заходить. Мальчик юркнул под стол и уселся на корточки. Вместе оказалось так тесно, что Федя понял, слишком глубоко дышать не стоит, дабы выпирающие от вдоха бока не выглядывали из-под стола. Мальчик оглядел свое временное убежище и остался доволен.

– Здесь уютно, – заметил он. – Лучше, чем дома. И жвачка есть.

Он поковырял ногтем у края деревянной доски, на которую какой-то запасливый ребенок прилепил изжеванную резинку, и бросил серый комочек в рот. Выражение любопытства на лице сменилось удовольствием.

– Это лучше, чем манная каша, – пережевывая, сказал малыш. – А я знаю, кто ты. Ты – Маманович, наш новый дворник. У нас дворников много было, только они под столами не жили. А ты теперь здесь всегда будешь?

Размышления вслух ребенка прервались неожиданно. Шумная толпа детворы вырвалась наружу из помещения санузла и стала занимать места за столами. Перед взором Ганги возникли и повисли на маленьких стульчиках детские ножки: и опрятненькие в беленьких носочках и чистеньких туфельках, и с грязными разводами на икрах, и с болячками на коленях, и с собранными гармошкой у щиколоток гольфиками. Все эти ножки ерзали, устраивались поудобнее, раскачивались взад-вперед, покушаясь на неприкосновенность будущего защитника закона. Пришлось вспомнить занятия по рукопашной, а именно тему номер пять: «О тактике непротивления и приемах уворачивания от нападения». Семь раз удалось выказать чудеса, извиваясь в узких рамках ограниченного пространства. Причем делалось это без единого лишнего звука. Федя извивался, словно угорь на сковородке, приводя тем самым в восторг своего нового знакомого, которого словно специально обходили стороной непоседливые ноги.

– Семь – ноль в нашу пользу, – подсчитывал он очки. У малыша округлились глаза, в которых смешались благоговейное восхищение и азарт заядлого болельщика. – Восемь – ноль.

Черт, какой досадный хук!

Когда две пары сандалий и одна кроссовка решили одновременно заехать в Гангу с трех разных сторон, парня подвела реакция вкупе с возможностями тела. Изогнуться ломаной с тремя перегибами даже сама Костоломова не смогла научить своего подопечного. Кроссовка целенаправленно впечаталась в покрывшийся бусинками пота лоб и в изумлении замерла.

Федор с малышом тоже постарались не двигаться и по возможности не дышать. Рядом с коленками появилась кудрявая голова, заглянувшая под стол и торчащая вверх ногами.

– Вы так играете? – поинтересовалась голова.

– У нас сельезное дело, не мешай, – отрезал Федин знакомый. – Мы плячемся от Лидии Алкадьевной.

– А-а, – понимающе протянула голова и исчезла, поднявшись наверх.

Ганга облегченно вздохнул. Пронесло! Он уже думал, сейчас мальчишка закричит, испугавшись большого дядьки, воровски спрятавшегося под столом. А тогда прибежит воспитательница – и прощай неуловимый ингредиент. Выскользнет опять из-под самых рук, издевательски похихикав в лицо.

– А там Сухоруков дворника привел. Он тоже манную кашу не любит, – раздалось над столом. – Они вдвоем под столом сидят.

Вот этого говорить не следовало. Детские души не менее любопытны, чем женские, только цель у их любопытства значительно разная: женщина старается быть в курсе всех событий, чтобы с упоением растрезвонить подругам последние сплетни, а ребенок сует свой нос во все щели ради того, чтобы развиваться и узнавать новое. Исключительно по этой причине, а не по какой другой, под крышкой стола стали появляться и исчезать детские головки, крайне заинтересованно окидывающие взглядом Федора.

С разных сторон стола полетели фразы:

– Это теперь его домик будет?

– Давайте, мы о нем будем заботиться. Как о Хомке, хомячке.

– А чем дворников кормят?

– В зооуголке есть корм для рыбок.

– А ты будешь нашим Хомкой?

Ганга, сложенный втрое под маленьким столом, давно отлежавший левую руку и ногу, безнадежно уронил голову на холодный линолеум, издав протяжный, мучительный стон.

– Дети, как вы ведете себя за столом? – прозвучал голос воспитательницы.

Федор уже и забыл, что в заведении, подобном детскому саду, может оказаться взрослый. Только теперь он обратил внимание на то, что за все время общения с детьми он ни разу не услышал голоса воспитательницы.

Вероятнее всего, она выходила из комнаты, хотя парень утверждать этого не стал бы. Итак, девушка задала вопрос.

– Сядьте все ровно.

– Не выдавайте нас, – шепотом попросил противник манной каши.

– Не шамневайся, – заверила полненькая девочка с отсутствующими двумя передними зубами. – Не жаложим.

Дети сдвинули коленки, выпрямили спинки, замерли. Их идеальная поза напомнила Феде занятия по строевой подготовке в школе. Как жалко было ребят, с раннего возраста вкусивших терпкий вкус дисциплины.

В группе повисла тишина. Напряжение охватило Гангу, и струйки пота защекотали по спине. Он посмотрел на своего соратника, с философским спокойствием пережевывающего жевательную резинку, и восхитился его самообладанию. Ни один мускул не дрогнул на мужественном, бледном лице малыша. Не то что у Ганги, мучимого нервным тиком.

– А где у нас Сухоруков? – заметила пропажу воспитанника Лидия Аркадьевна. – Он еще не помыл руки?

Федор почувствовал, как волосы на голове тревожно зашевелились, а уголок рта, дернувшись, упал вниз. Сухоруков же словно не слышал роковой фразы, жевал себе и любопытно рассматривал «ожившие» волосы курсанта.

– Нет. Он, што ли, под штолом, – тоненьким голоском ответила девочка, обещавшая не заложить.

– Под столом? – изумилась воспитательница. – Сухоруков, ты что там делаешь?

– Лидия Алкадьевна, я здесь от манной каши плячусь. – Мальчик посмотрел на Федора серьезными, водянисто-голубыми глазами. – И в гости к Мамановичу зашел. У него немножко тесно, зато интелесно и жувачки налеплены.

Ганга кожей почувствовал изумленное недоумение, источаемое воспитательницей, а заодно навечно попрощался со своим здоровьем, оставшимся в далеком, беззаботном прошлом. Перед его глазами возникли ноги в модельных туфельках. Наклонилось лицо, вытянутое в непонимающую мину. Федор не знал, куда себя деть. Если бы можно было раствориться в воздухе, пусть даже без последующего материального воплощения, он бы не задумываясь растворился. Но наука пока не знает способа перехода человеческого существа в газообразное состояние.

– Наверху так жарко, – невпопад хриплым голосом выдавил из себя курсант и понял, что влип по самые уши.

5

– Итак, – меряя широкими шагами скромных размеров комнату и заставляя всех остальных вжиматься в ветхие стены общежития, разрабатывал план Кулапудов. – Место следующего преступления нам известно. Это плюс. И весомый плюс. Определенно следует устроить там засаду и ловить преступника с поличным. И чем скорее мы начнем операцию по поимке дурковеда, тем больше вероятности того, что мы его поймаем.

– Эх, жалко, нас от занятий не отстранили, – сокрушенно произнес Дирол. – Вдруг злоумышленник совершит свое черное дело в первой половине дня, а мы как дураки будем сидеть на какой-нибудь патологоанатомии. Опять же и времени для решения личных вопросов больше было бы.

– Скажи уж сразу, что именно личные вопросы тебя волнуют в первую очередь, – с упреком произнес Леха. За время совещания у них зародилась и катастрофически разбухала распря, основанная практически на пустом месте. Неудачно брошенное Зубоскалиным слово «мент» не было забыто принципиальным и зацикливающимся Пешкодраловым, и ссора разрасталась со скоростью несущегося с горы снежного кома.

– А если и так? – с вызовом спросил Зубоскалин. – Тебе разве не хочется потусоваться с девчонками?

– Мне хочется ловить преступников.

– Ага, значит, мальчиков предпочитаешь.

Густая краска залила лицо Пешкодралова, перекинувшись на уши и остриженный под машинку затылок. Дирола Леха уважал, как, впрочем, и всех своих сокурсников, но порою тот был просто невыносим. Когда откалывал свои номера перед преподавателями, например. Этот несносный индивид с плоскими шуточками словно специально с каждым днем развенчивал перед Пешкодраловым образ российского милиционера. Неколебимого, честного, неподкупного и – что самое главное – серьезного. Ну разве Санек сможет с достоинством на лице пройтись по Дрыщевке, гордо неся символ власти – полосатую палочку? Да ни в жизнь. Если бы Леха там, у себя в деревне, знал, какие типы идут в российскую милицию, он бы, может, и не пришел сюда за двести километров учиться. На автобусе бы приехал.

Леха лихорадочно соображал, что бы такое сказать в ответ на неслыханное оскорбление, но никак не мог придумать что-нибудь едкое и остроумное. Это злило еще сильней, заставляя распаляться и без того помидорного цвета уши. Был бы Пешкодралов сейчас дома, он бы нашел, как поставить на место заносчивого сокурсника: врезал бы промеж глаз – и вся недолга. У них в Дрыщевке всегда так споры разрешаются, по-простому.

Леха почувствовал, как зазудели непроизвольно сжавшиеся в кулаки ладони.

А почему бы и нет? Как долго ему еще терпеть этого доморощенного сатирика?

На Лехином лице всегда отражались чувства, испытываемые им на данный момент, и мысли, если таковые бывали. Все, что происходило у него внутри, с внешней стороны читалось как по книге. Сейчас Пешкодралов походил на быка, которому показали красную тряпку, и это стало нервировать Дирола. Он прекрасно помнил, с каким рвением Леха поражал воображаемого противника на учениях. Впору было ретироваться подобру-поздорову, но Санек, привыкший оставлять последнее слово за собой, чисто машинально, не по злобе душевной, а исключительно по инерции, бросил:

– Посмотреть бы на мамочку, что родила такого сына.

И здесь Санек совершил ошибку, да еще какую. Леха мог вынести многое, но маму трогать... Обстановка накалилась до предела, напоминая кадры из американского боевика. Спасти положение могло только чудо. И чудо случилось.

– ДОБЫЛ! – громом прокатилось по комнате, оглушая находившихся в ней людей.

Крепкие парни, тренируемые самой Костоломовой, вздрогнули и, приняв боевую стойку, обернулись ко входу, ожидая появление коварного злодея.

Дверь была широко распахнута. Из коридора лил яркий электрический свет, говоривший о том, что, решая проблему, ребята не заметили, как засиделись допоздна. В ослепительных лучах огромная фигура сияла улыбкой не хуже электрической. Она пережевывала жвачку, подаренную Сухоруковым, прищуривала глаз, заплывший от неудачного броска Туруктаевой во время игры в мяч, прижимала к груди клочок бумаги, на котором были записаны адрес и телефон молоденькой воспитательницы, но самое главное, высоко над головой, в двухлитровой банке она держала предмет своего торжества – его. Ингредиент.

Излучающая божественный свет фигура сделала шаг вперед и очутилась в стенах комнаты. Дверь захлопнулась, скрыв за собою сияющую ауру. Теперь курсанты видели, что перед ними не святой Петр и даже не херувим какой-нибудь, а их товарищ, Ганга, по-прежнему растягивающий рот в глупой улыбке, во всем же остальном вполне обыкновенный, если не считать увеличившиеся за время отсутствия прыщи.

– Почему так долго? – сразу же возмутился Кулапудов. – Тут дело нужно решать, не терпящее отлагательств, а назначенный мне в помощники курсант неизвестно где прохлаждается. Все самому приходится, все самому.

– Я же лекарство добывал, – оправдывающимся голосам произнес Федя.

– Че пристал к мальчишке? – заступился за него Зубоскалин. – Парень старается, чтобы престиж российской милиции не уронить. Где вы видели следователей с провалившимся носом?

– Опять же, и следить за преступниками, оставаясь незамеченным, станет сложнее, – поддакнул Антон.

– Ага, сливаться с окрестностью, когда ты черный и с отсутствующей частью тела, проблематично, – прибавил брат.

– Но можно было хотя бы побыстрее вернуться?

Ганга вздохнул. Эх, знали бы они, как сложно было добыть эти неуловимые литры. Федор уставился в пол, задумавшись, и погрузился в воспоминания.

Лидия Аркадьевна не подняла крик и не стала изображать панику, хлопаясь в обморок или бросаясь на «вора» в рукопашный бой.

Нет. Она просто удивленно приподняла брови, округлив светло-каштановые, с зелеными крапинками глаза, и предложила Ганге занять более удобную позицию. Например, за столом воспитателя. Привыкшая к самым неожиданным со стороны детей поведенческим реакциям, она не стала проводить допрос.

Спокойно, ненавязчивым тоном, словно мама в детстве, предложила чашечку компота и, сев напротив, подперла щеку маленькой ладошкой, молча ожидая объяснений. И сейчас перед Фединым взором стоят глаза с зелеными крапинками.

Федор и не заметил, как выложил этой женщине все, о чем боялся говорить посторонним. Только об истинном своем заболевании не смог рассказать. Что-то его останавливало. Может быть, искорки цвета листвы? Лидия Аркадьевна сама избавила парня от тяжелых объяснений, предположив, что у него банальная ветрянка. Федор же не стал ее переубеждать и обманывать не стал. Просто промолчал, предоставив девушке возможность самой домысливать.

А потом все пошло как по маслу. Лидия, как про себя стал называть ее Федор, после ужина отправила детей в туалет, и через десять минут перед глазами Ганги стоял стройный ряд наполненных беленьких горшочков. Оставалось только рассортировать их, отставив инвентарь мальчиков отдельно от емкостей девочек, согласуясь со списком, и дело в шляпе. И как тут не ликовать Феде, после неожиданно простого решения сложной проблемы? А Венька говорит, быстрее. Никак нельзя было быстрее.

– Пока ты там прохлаждался, – не унимался Кулапудов, – мы здесь времени зря не теряли, разработав план всей операции по поимке дурковедов. В вопросе стратегии особенно отличился Леха Пешкодралов. Скажи ему спасибо – голова парень.

Леха приосанился, гордо перекинув через плечо в жирных пятнах полотенце.

– Спасибо, – машинально произнес Ганга, не отвлекаясь от приятных воспоминаний, не вполне соображая, кому он говорит слова благодарности и за что. Может быть, Лидии за ее понимание?

Зардевшиеся мягкие щеки Пешкодралова показали, что парень принял все на свой счет.

– Ребят, предлагаю всем спать, – широко зевнув, пробормотал Санек. – Поздно уже.

Леха раздраженно скрипнул зубами. Вот так всегда Дирол все испортит.

* * *

Сон в эту ночь Веньке приснился ужасный. Мало того, что, мучимый возложенной на него ответственностью, Кулапудов долго не мог заснуть, так еще и это.

Он вроде бы попал обратно к своим бывшим дружкам в компанию не из-за того, что вновь испортился и стал отпетым хулиганом, а с благородной целью внедриться в общество правонарушителей и выявить злостного похитителя дамских сумочек. Паленый недоверчиво окинул его взглядом, смачно сплюнув на разогретый солнцем асфальт.

– А-а, болонь недоделанная, – процедил он сквозь зубы, смакуя ругательства, – в серый дом втянуть причапал или стрелком заделаться решил?

Венька стал объяснять, что ничего плохого ни Паленому, ни всей остальной братве он делать не хочет. Что зашел исключительно по старой дружбе, спросить, как дела, а заодно и вопросик небольшой решить: не знает ли кто о дурковедах, появившихся в городе? Услышав об этом, Мясо громко рассмеялся, прикрывая беззубый рот руками, а Паленый почесал закинутую на стол ногу и недобро окинул Веньку взглядом.

– Перья офицерские на нас заработать хочешь? – сделал вывод он. – Не суй рога в дела аристократов, мы с мусорами дела не имеем.

Тут Венька бросился еще что-то объяснять, припомнил «золотые» деньки, когда с Паленым они в дружбе были.

Венькины слова почему-то действие имели не сказать чтобы адекватное. Паленый, и Мясо, и Санта– Клаус, и все остальные, мучимые злобой, медленно, но верно наливались иссиня-зеленой краской и, перешептываясь, о чем-то договаривались. А потом Паленый прервал все его излияния еле заметным движением руки.

– Мы тебе поверим. – Венька облегченно выдохнул, мысленно поблагодарив святого Вениамина, если таковой обитает в кущах небесных. – Но только за время твоего отступничества законы блатных слегка изменились. Слишком много среди полуголодных дятлов развелось.

Стучат вашему брату, как стенографистка по клавишам, без умолку.

Венька сразу заподозрил что-то неладное в его словах. Воровские законы не переписываются – это тоже своего рода закон. Паленый ловит его на удочку, а Венька должен сглотнуть наживку, иначе нельзя.

Ради дела нельзя.

– Короче, что от меня требуется? – посуровев, спросил он напрямик.

– Испытание, – коротко ответил Паленый и сделал знак Санта-Клаусу, – гони-ка подарочек.

Что тут началось! Венька готов был встретить любую трудность, но не эту.

Неизвестно, что там сделал Санта-Клаус. Кулапудов не запомнил или просто не видел в своем сне. Только сразу вдруг почувствовал этот удушающий запах, закладывающий все: горло, нос, слезящиеся глаза.

Казалось, он даже через уши пытается пробраться в тело Вениамина, разрушая на своем пути здоровые клетки организма. Горло перехватило, и парень закашлялся. Первоначально предполагая стоять до конца, не поддаваться панике и садистским замашкам бывших дружков, теперь Венька почувствовал, что вынести этого не смог бы сам Кошевой. Фашисты так не пытали. А Паленому хоть бы что. Да и остальным тоже. Стоят себе спокойно и ухмыляются.

Прохрипев пару раз сдавленным спазмами горлом, Кулапудов бросился к спасительному выходу. Но не тут-то было. Дверь как нарочно заклинило, а резкий, липкий запах обволакивал все сильнее и сильнее, овладевая Кулапудовым и заставляя ронять слезы от безнадеги.

– Пусти-ите-е меня! Я не хочу-у-у! – в отчаянии выкрикнул он, чувствуя, как всепоглощающий запах разрушает сознание, приводя в полуобморочное состояние.

* * *

– Пустите меня! Я не хочу-у-у! – кричал Кулапудов.

Он метался по казенного вида кровати, хватаясь руками за горло. Крупные капли пота горошинами стекали с измученного лица, оставаясь серыми пятнами на наволочке.

Кошмарный сон долго не мог продолжаться, и Венька рывком встал в постели, судорожно сглотнув тяжелый воздух. Сон не растаял.

Невыносимый запах продолжал окружать Кулапудова со всех сторон.

– Какого черта я приперся на хату к Паленому? – вслух спросил себя Веня.

Перед глазами, словно мираж, привидением возник шатающийся Антон. Венька махнул рукой, отгоняя видение.

– Ты не должен быть здесь, – пробормотал он.

Антон не исчезал, а продолжал жить в больном воображении и, как ни странно, принимал все более отчетливые контуры.

– А ты зачем попал в мясорубку для кроликов? – спросил Утконесов, озадачив и без того не вполне понимающего, в чем дело, товарища.

Венька недоуменно вскинул одну бровь и внимательнее присмотрелся к сокурснику. Да он же спит. Как лунатик ходит в этом ужасе и спит.

Что с ним сделал Паленый, черт его подери? И как, скажите, парень попал в эту компанию? Хотя никакой компании вокруг уже не было. Ну точно. Сон окончательно слетел с бледного лица Кулапудова, и он увидел, что лежит на кровати родного общежития. А откуда же запах?!

Пулей слетел Кулапудов с болезненно скрипнувшей кровати, принюхиваясь к воздуху и пытаясь определить направление доносящейся убийственной вони. Ненароком задетый Утконесов отлетел в правый дальний угол, моментально проснувшись.

– Я в канализации? – на всякий случай полюбопытствовал Антон, но никто ему не ответил.

Веньку как на крыльях несло вдоль по коридору, подгоняемого неодолимым желанием врезать тому, кто эту пытку придумал. Доносящиеся возмущенные голоса подтверждали, что курс парень взял правильный.

Густые желтоватые пары, облаком вываливающиеся из кухни, тоже что-то обозначали.

Ворвавшись на всех парах в общаковскую комнату, Кулапудов озадаченно притормозил, стараясь высмотреть хоть что-то в густых клубах.

Получалось не очень. Со временем стали различаться ребята-однокурсники, грозно окружившие черную с хоботом и в плавках фигуру.

– Что случилось? – тревожно спросил Венька, пытаясь изобразить из собственной ладони ватно-марлевую повязку, отчего голос прогудел глухо и едва слышно.

– Вот, – с благородным негодованием сказал Дирол, подтолкнув под спину фигуру в плавках.

Качнув хоботом противогаза, Ганга сделал пару шагов и виновато остановился перед Кулапудовым, машинально почесывая набухшие волдыри под мышкой. За прошедшую ночь они еще увеличились и стали чесаться.

Появилась температура. Болезнь прогрессировала с головокружительной быстротой. Отчасти поэтому Федор решил не откладывать в долгий ящик приготовление лекарства и начать уваривать два литра до одного стакана – точно по рецепту Кулапудова – прямо сейчас. Заодно и любопытных глаз меньше будет. И все бы прошло гладко, без задоринки, если бы не странная способность аммиака обладать несусветной вонью, при нагревании увеличивающейся до невообразимых размеров. Сам-то он вышел из положения довольно просто, красуясь теперь перед друзьями в казенном противогазе, но вот остальным повезло меньше.

Из двух литров едкой жидкости оставалось только полтора, когда странно неулыбчивый Дирол вырос перед стеклами противогаза.

Ганга попробовал улыбнуться, но Санек этого не оценил, возможно, потому что просто не увидел. Дальше – хуже. На кухню стали стекаться не только друзья-однокурсники, с которыми еще можно было как-то договориться, но и парни с других курсов и факультетов. Обстановка накалялась прямо пропорционально нарастанию въедливого запаха. Единственное, что до сих пор сдерживало разъяренную толпу от рукоприкладства, – это внушительные размеры нарушителя окружающей среды. Даже парни со старших курсов угрожать угрожали, но осторожно. Ганга же виновато переводил взгляд от одного к другому и растерянно лепетал:

– Рецепт такой, ребят. Понимать надо.

То же самое он произнес взбешенному от недосыпа Кулапудову.

Венька скрипнул зубами, но сдержался, отчасти потому, что сам посоветовал на свою голову рецептик, отчасти по той же причине, по которой все сдерживали себя, – габариты больного. Однако оставлять все как есть Кулапудов не собирался. Отличаясь практичным здравым умом, парень принял единственно правильное решение и, стянув противогаз с Федора, надел его на себя.

Ганга закашлялся.

– Федя, твоя болезнь осложнение дала. Ты теперь у нас больной на голову. Сколько времени?

– Без пяти четыре.

Венька застонал, но благодаря противогазу стон прозвучал, как рев раненого зверя, отчего не только Ганга, но и все вокруг вздрогнули, ожидая худшего.

– Прекращай немедленно это дело. Додумался, когда варить. Завтра все уйдут на занятия, тогда доделаешь свое пойло, – прогудел голос из противогаза.

– Так как же...

– Ничего, один раз пропустишь. Мы скажем, плохо себя чувствуешь.

Тяжело вздохнув, Федор отключил газовую горелку. Опять придется откладывать желанное выздоровление на неопределенно далекий срок.

– А сейчас, – добавил Кулапудов, – вручаю тебе это полотенце и даю ответственное задание: открыть все форточки и разгонять полотенцем ядовитое химическое вещество. – Венька буквально воткнул полотенце в безвольные Федины руки и повернулся в сторону спальни. – Всем спать. Отбой.

– Что-то случилось? – появился в дверях окончательно проснувшийся Утконесов. Он успел окончательно убедиться в том, что находится не в канализации и тем более не в камере пыток для беззащитных кроликов.

– Случилось то, что мы все идем спать, – ответил Кулапудов.

На том и порешили.

* * *

Утро встречено было без энтузиазма. Невыспавшийся состав учащихся Высшей школы милиции неодобрительно прореагировал на душераздирающий звонок, Мочилов, как всегда с утра, был не в духе, поскольку похмелье – оно не тетка, понимать надо. Довольно-таки мягкий и справедливый человек, по утрам капитан становился «аки зверь рыкучий», мучимый головной болью и дискомфортом в желудке. Курсантов же одолевал недосып. Окончательно же настроение испортила безобидная утренняя зарядка, при помощи больного воображения Садюкина ставшая зверской пыткой для бедных курсантов.

Тренер Садюкин в это утро был в ударе. Случай с «мертвым» телом вдохновил его не на шутку. Наверное, поэтому первым упражнением, которое он приказал делать, были прыжки через «козла». Ох уж этот «козел»!.. Ребята не избегали бы его так рьяно, даже если бы он был настоящим.

Казалось бы, какую опасность может таить в себе обыкновенный снаряд совершенно непримечательного внешнего вида? Курсанты милицейской академии прекрасно знали какую. В момент совершения прыжка, когда тот или иной учащийся, разогнавшись, отталкивался от пружинного трамплина и его туловище взлетало в воздух, «козел» бессовестно строил козни. Совершенно необъяснимо, каким образом, он слегка перемещался вперед и оказывался в конечном итоге в том месте, куда прыгун планировал спикировать. Курсанты уже давно не сомневались, что снаряд был назван «козлом» неспроста.

Радостно потирая руки в предвкушении успеха, Садюкин объявил первое упражнение. Каждый курсант должен был разогнаться и, набрав потенциал на пружинном тенте, лежащем рядом с «козлом», вспрыгнуть на снаряд обеими ногами, а затем встать в полный рост.

Это издевательство было придумано Садюкиным импровизированно только что, и он был чрезвычайно доволен собой.

Первым в строю стоял курсант Зубоскалин, парень хоть и худосочный, но довольно высокий, лишь в малом – в пятнадцати сантиметрах – уступавший заболевшему Ганге. Отличавшийся высокой сообразительностью Дирол по части физической подготовки несколько проигрывал своим товарищам, отчего вспорхнуть на вредное «животное» не имел никакой возможности. Но даже если бы это и получилось, Санек вряд ли смог бы устоять на скользкой кожаной поверхности. Кстати, в этом состояло очередное издевательство Садюкина: он внимательно следил за состоянием «козла» и всегда тщательно полировал его специальным составом.

Укрощение «козла» курсантом Зубоскалиным прошло в обстановке всеобщей нервозности. Разбежавшись во всю прыть, он подпрыгнул на тенте и с нечеловеческим вскриком: «И-и-и-эх!» – опустился на пол. Стоит ли говорить, что коварный «козел» на этот раз был неподвижен и вместо того, чтобы эффектно выпрямиться на нем во весь могучий рост, Дирол оказался метра на полтора впереди снаряда.

Одна из наиболее зловредных черт тренера Садюкина состояла в том, что он не отпускал курсанта до тех пор, пока тот не выполнял требуемое как следует. Можно было лишь посочувствовать Саньку, продолжавшему сидеть на полу с самым несчастным видом. Он уже сумел прикинуть перспективы, которые сулило ему взаимодействие с непредсказуемым «козлом», и содрогался от нехорошего предчувствия. Ну не мог курсант Санек Зубоскалин выполнить упражнение в надлежащем виде! Что же ему, из-за этого из академии уходить? Весь остальной отряд с печальными лицами сочувствовал своему товарищу.

Казалось бы, Дирол неизбежно должен был впасть в отчаяние, вступая в неравный поединок с коварным «козлом», но не тут-то было. Курсант, плотно сжав зубы, раз за разом пытался совладать со ставшим ненавистным «животным», все больше убеждая себя в мысли, что месть его будет страшна.

Вся получасовая утренняя зарядка прошла под эгидой театра одного актера, которым был Санек Зубоскалин. Зрители пасмурно на него смотрели, желая помочь, но не зная как. Преодолевая в сотый раз сложное препятствие, Дирол услышал спасительный гонг, зовущий к завтраку.

Довольный результатами своей придумки, Садюкин отпустил подопечных и трусцой, тщательно следя за пульсом и правильным дыханием, направился в столовую. Измочаленный же Дирол и совершенно не взбодрившиеся сокурсники поплелись умываться, намереваясь хотя бы так согнать с лица сонливость.

Пешкодралов по деревенской привычке шумно фыркал и плескался, заливая пол вокруг себя метра на два крупными прозрачными каплями.

Братья Утконесовы действовали слаженно, в точности повторяя движения друг друга, словно этот процесс репетировался ими годами. Кулапудов чинно чистил зубы у своей раковины. Санек посмотрел на всех уставшими глазами, отрешенно уставился на раковину, вялой рукой открыл кран и с головой залез под холодные струи.

– Да, измочалил он тебя, – глубокомысленно заметил Вениамин, отрываясь от своего занятия и внимательно следя за сокурсником.

– Так издеваться, – поддакнул Антон.

– Тебе бы на наших деревенских козлах потренироваться, – со знанием дела посоветовал Леха.

Зубоскалин взвыл белугой и, вытащив мокрую голову из-под крана, решительно направился в сторону Пешкодралова. Сказались бессонная ночь, газовая атака и чрезмерное внимание тренера Садюкина.

– Да я так, предположил только, – попытался ретироваться Леха.

– Ты уж, Лешенька, следующий раз не предполагай больше, – дружески положив ему на плечо руку, дал совет Кулапудов. – От этого всем лучше будет.

– Да ладно, – протянул Леха тоном примирительным и немного виноватым.

Диролу хотелось, конечно, отыграться на начинавшем надоедать Пешкодралове и врезать ему пару раз хорошенько, но больше его занимала месть Садюкину, существу более вредному во всех отношениях. Проронив недовольное: «Забудем», – он вытерся вафельным полотенцем и с мрачным лицом поплелся в столовую. Рядом, как по мановению волшебной палочки, возникли и материализовались в воздухе ближайшие друзья и соратники во всех Дироловых начинаниях братья Утконесовы.

– Садюкин должен быть наказан, – начал один из них. – Предлагаю ему в суп забросить вот этот окорочок.

Антон вытянул откуда-то из рукава тощую куриную ножку, неизвестно где добытую. С первого же взгляда, брошенного на эту принадлежность балерины, можно было понять, что при жизни курица тяжело болела и влачила горькое существование впроголодь. Антон сглотнул набежавшую слюну, но не соблазнился, протянул лакомый кусок, жертвуя его ради общего дела.

Следует объяснить, что в противовес издевательствам тренера ребята вели с ним свою негласную воспитательную работу, разумеется, так, чтобы об этом никто не догадывался. Основным полем этой деятельности была тяга Садюкина к здоровому образу жизни. Курсанты мастерски мстили ему за те зверства, которые он заставлял их выполнять на занятиях под видом физических упражнений. Помешанный на правильном рационе, Садюкин ни под каким соусом не принимал животные жиры, справедливо предполагая, что вегетарианство и душевное спокойствие – лучший путь к долголетию.

– А у меня еще колбаса для бутерброда есть, – поддержал парня брат.

Курсанты вошли в столовую и огляделись: Фрол Петрович сидел на своем, специально отведенном месте у окна, за которым открывался прекраснейший вид на беговую дорожку, и уминал специально приготовленное тетей Клавой картофельное пюре без соли с морковной котлеткой. На его лице нарисовано было упоение пищей и неземное блаженство не столько из-за того, что повариха сегодня расстаралась и приготовила отменный завтрак. Отменной эту заячью еду вряд ли можно было назвать. Просто Садюкин прочитал в каком-то журнале, что пища лучше усваивается организмом, если поедать ее с добрыми чувствами и с улыбкой на устах. Взяв это на заметку, тренер теперь появлялся в столовой не иначе, как глупо растянув рот от уха до уха. От этого у новеньких курсантов, не знакомых еще с особенностями учебного заведения, в которое они поступили, порою возникали сомнения в умственной нормальности одного из преподавателей, в остальном же казусов никаких не происходило, не считая тех, что возникали не без доброго участия уже известной нам троицы.

Итак, Садюкин сидел за столом, улыбаясь всему свету. Подложить в таких условиях куриную ножку и колбасу, оставаясь при этом незамеченными, не было никакой возможности.

– Ладно, потом что-нибудь придумаем, – решил Зубоскалин и подошел к окошку.

Тетя Клава, увидев своего любимца, встрепенулась и поправила невероятных размеров прическу, Эйфелевой башней возвышавшуюся над крупной головой с красными, пухлыми щеками. Щеки уже было приподнялись в улыбке, подперев маленькие, небесного цвета глазки, но измученный вид Саши со стекающими по лицу струйками воды заставил лицо грустно вытянуться, а горло издать неопределенный звук, напоминающий что-то среднее между всхлипом и вздохом.

– Касатик ты мой, никак заболел?

– Плохо спал, – отделался короткой фразой Дирол, не соизволив даже выдать комплимент, которые в изобилии роились для поварихи в ветреной голове.

Из этого тетя Клава сделала вывод: любимец ее совсем плох.

Бывало, и Агафон вот так после напряженного рабочего дня в пожарной команде, отоспавшись на неделю вперед, приходил к ней весь измочаленный, злой, без сил валился на кровать, горемычный. В таких случаях тетя Клава всегда знала, что ей надо делать: покормить посытнее, чтобы усталость снять. Ей-то не сложно после каких-то семи часов работы за раскаленной казенной плитой в тридцатиградусную жару еще немного постоять у домашней, родной, плиты, вытирая частые бисеринки пота махровым полотенцем, потому как платка носового на весь день просто не хватало.

– Держи-к вот лишние две котлетки, – ласково произнесла женщина, накладывая и порцию побольше. – До чего ж слабая молодежь нынче пошла, – посетовала она, с жалостью взирая на измученного представителя этой самой молодежи. – Вот и преподаватель к нам нынче новый пришел, ну чистый заморыш: маленький, худенький. Как только очки на носу носит, не падает под их тяжестью?

Одна жалость на него смотреть, несчастного.

Уголком косынки, наброшенной на пухлые плечи, тетя Клава вытерла прослезившиеся глаза, подумала и подложила третью дополнительную котлету, бессовестно взятую из общего котла.

– Какой преподаватель? – оживился Дирол.

– Да по какой-то там истории, не помню какой. Так вон он, в уголочке сидит, вилкой ковыряется в картошке, будто она несъедобная, – обиженно заметила повариха, недовольно махнув уголком косынки, словно мух отгоняя.

– Это он зря, пюре у вас всегда отменное, – сделал комплимент Зубоскалин, из чего можно было заключить, что пасмурное самочувствие его пошло на убыль, зарезанное на корню возможностью по-новому исхитриться в «воспитательной работе», производимой над Фролом Петровичем.

Новенького Санек оценил на пять баллов: по виду чудаковатый заумный зануда, плохо разбирающийся в реалиях жизни, безотрывно-углубленно изучающий какую-то толстую книжку. Чуть в стороне на столе лежало несколько газет и журналов, придавая новенькому еще более умный вид.

Над таким подшучивать одно удовольствие. Он как раз закончил гонять по тарелке истерзанную котлету и, съев половину ее, отставил тарелку в сторону. Пока молодой еще, лет двадцати пяти, преподаватель тянул свое какао с молоком, закусывая ломтиком хлеба с маслом, ребята успели порубать утренний паек, обсудить план действий и спрятаться в засаде.

Дело оставалось за малым.

* * *

Неожиданная забота проснулась в сердце Мочилова этим тяжелым для многих утром. Проследив за тем, чтобы курсанты как подобает встали – точнее, как это для капитана казалось подобающим, – Мочилов вошел на кафедру криминалистики с одной только мыслью: налить себе стаканчик холодненькой газировки и залпом осушить его так, чтобы из глаз искры посыпались. В кабинете, где собирались все преподаватели с кафедры криминалистики, было пусто. Это порадовало капитана, потому что утреннее похмелье не располагало к общению, а надежного, стопроцентного средства антипохмелина человечество еще не придумало.

В кабинете, как сказано было выше, никого не было. И все же Глеб Ефимович чувствовал чье-то незримое присутствие, пока еле ощутимое, но, Мочилов был уверен, после стаканчика шипучего средства этот незримый проявит себя более отчетливо. Подойдя к приземистому холодильнику «Саратов» – гордости его родной кафедры и предмету зависти преподавателей с кафедры юриспруденции, – капитан достал начатую еще вчера полуторку и отхлебнул прямо из горлышка.

Приятное облегчение холодком пробежало по горлу, свалившись где-то в районе живота, и растеклось по внутренностям. Сразу как-то прояснилась голова и желудок ответил довольным урчанием. Глеб Ефимович отхлебнул еще большой глоток и, довольно крякнув, поставил бутылку на место.

Вот теперь можно было оглядеться и понять, чье присутствие так насторожило его.

И опять же Мочилов убедился, что в кабинете никого не было, но зато заметно бросались в глаза некоторые изменения, произошедшие на крайнем, у стены, столе. Все дело в том, что еще сутки назад стол этот никем не был занят. На него сваливалось все, что мешало обитателям кафедры или, по крайней мере, не требовалось им ближайшие месяца три.

Старые и никому не нужные документы, которые даже для отчетности никуда не годились, конспекты занятий, сохранившиеся еще с советских времен, всеми забытый и заброшенный цветок алоэ, доживающий последние часы своей нелегкой жизни, – все это изо дня в день мозолило глаза капитану Мочилову и его коллегам, но убирать этот хлам никому не хотелось, отчего преподаватели давно с тем свыклись, возможно, сроднились, поскольку ни один из них не представлял уже свой кабинет без стола у стенки с его беспорядком.

Но все изменилось в одночасье вчера вечером, когда на кафедру вошел новый коллега, интеллигентного вида молодой человек, и занял пустующее место. Теперь стол нельзя было узнать: он сиял первозданной чистотой, радуя глаз немецкой аккуратностью и вызывая зависть у не вполне опрятного Мочилова. Слова, сказанные юным сослуживцем вчера, всплыли в памяти и повисли в воздухе перед глазами: «Хочется сделать из курсантов настоящих стражей порядка, а для этого любая мелочь важна: от того, насколько ты сам следуешь излагаемым принципам, до правильного питания и здорового сна учащихся». И Мочилов с этим согласился.

Он понял: хотя он, Глеб Ефимович, и воспитал лучший в школе курс, но пока он еще сделал недостаточно, не все, что мог, для своих подопечных.

Например, разве он когда-нибудь интересовался, чем живут его курсанты, какая у каждого обстановка в семье, имеют ли место различного рода фобии, нравится ли им в школе, как они по ночам спят, достаточно ли питательна для них еда, подаваемая в столовой. Ой как много предстоит еще Мочилову узнать, прежде чем выковать достойные кадры для нашей российской милиции.

От нахлынувших чувств вперемежку с мыслями у капитана навернулась на глаза скупая мужская слеза. Он неуклюже смахнул ее широким, пожелтевшим от курева пальцем и решил действовать прямо сейчас. Первым делом Мочилов решил начать с того же, с чего начал молодой, но очень дальновидный сотрудник. Он подошел к своему столу и собрал лепестки ромашек, которыми умывался совсем недавно, сидя за чтением контрольных работ. К этому времени вода на них успела испариться, отчего лепестки намертво присохли к полированной поверхности стола. Пришлось отскабливать их ногтем, а потом легкие, белые частички осторожно сдувать на руку, чтобы выбросить в урну, удачно замаскированную в стенном шкафу. Потом капитан попрятал все бумаги в ящики стола, не забыв аккуратненько сложить их стопками, и решился на акт самопожертвования – влажную обработку. Через пятнадцать минут стол сиял, выказывая ощутимую конкуренцию рабочему месту новенького.

Мочилов остался доволен. Настолько доволен, что решил благородное свое начинание не бросать на полпути и продолжить создание необходимых условий для воспитательного процесса, спустившись вниз. Как-то сами собой ноги понесли его по направлению к столовой, и капитан решил им не противиться, а проверить качество питания курсантов и пожурить, если потребуется, тетю Клаву.

Не стоит говорить, что появление Глеба Ефимовича в столовой озадачило не только его, но и курсантов тоже, поскольку на их памяти впервые произошел тот беспрецедентный случай, когда сам Мочилов подошел к окошку и попросил стандартную порцию, рассчитанную не на преподавательский состав, а на простых смертных. Тетя Клава побледнела и в надежде, что не расслышала или неправильно поняла капитана, переспросила:

– Что?

Мочилов повторил свое требование, причем с таким суровым выражением лица, что у тети Клавы сердце зашлось от испуга. Что значило странное поведение капитана, она понять не могла, и оттого руки ее мелко дрожали, когда она половником шлепала размазанную, на пятьдесят процентов состоящую из воды, картошку-пюре. В маленькой кастрюльке, совсем рядом, находилась аппетитнейшая порция для преподавательского состава, с положенным количеством масла, молока и даже яиц. Но Мочилов потребовал наложить себе именно из большого чана, не желая слушать никакие возражения, введя тем самым повариху в состояние полного аффекта.

Отбивные, с любовью изготовленные добрыми руками тети Клавы, одиноко лежали на отдельной сковородке, сияющей чистотой среди остальной желто-серой посуды. Они словно просились Мочилову в рот, но Глеб Ефимович был тверд как скала и вытребовал себе две развалившиеся котлеты, источающие запах, лишь отдаленно напоминающий мясной.

Тетя Клава потихоньку попробовала подложить еще одну.

– Нет! – взревел Мочилов, одолеваемый благородным гневом.

– Все как у курсантов!

Повариха вжала голову в плечи, быстро вернув котлету на место, и нервным голосом пожелала приятного аппетита, хотя с трудом себе представляла, как можно все это с аппетитом съесть.

Оглядевшись по сторонам в выборе наиболее удобного места для дегустации, капитан заметил у окна одиноко сидящего Фрола Петровича, глупо улыбающегося и строящего глазки беговой дорожке. Найдя, что подсаживаться к курсантам ему по чину не положено, Мочилов выбрал компанию тренера как самую подходящую.

– Не возражаете? – осведомился он у Садюкина, оторвав того от лучезарно-радостного переваривания пищи.

Улыбка с лица Фрола Петровича слетела на мгновение, поскольку пришлось оторвать свой взгляд от прекрасного вида из окна. Правильному пищеварению это претило, отчего недовольство отразилось на лице тренера.

Но более сильное испытание его нервы ждало еще впереди. Поистине животный ужас овладел Садюкиным, когда он увидел то, что капитан принес с собой в руках. Дышащие кровью, безмолвно вопящие болью убиенных, белеющие застывшим отвратительным жиром, на тарелке лежали они, безобразно развалившиеся, неприлично коричнево-красные котлеты. Капельки пота выступили на чистом, с закинутой назад челкой лбу.

– Садитесь, – сквозь зубы произнес Садюкин, понимая, что соседство с жестоко пожирающим невинно убитую жертву Мочиловым будет не вполне приятным, но необходимым.

Капитан, увлеченный своей новой идеей, недовольства коллеги не заметил. Широким жестом отодвинув стул, он плюхнулся на жесткое сиденье и вонзил вилку в труп котлеты. Садюкин поморщился и без удовольствия проглотил морковку. Котлета оказалась невкусной, да к тому же холодной.

Сей факт омрачил Мочилова, заставив свести у переносицы мохнатые брови.

Он попробовал переключиться на картошку, но и пюре не вернуло доброго расположения духа, вязкой жидкостью проскочив в горло капитана. Глеб Ефимович и вкуса не успел запомнить.

– Безобразие! – возмутился Мочилов, обращаясь к тарелке, две котлеты на которой хитровато посматривали на капитана, а картошка расплылась в бесформенную улыбку. – Разве можно таким кормить людей?

– Верно говорите, – оживился тренер, поняв, что компания ему досталась не такая уж и плохая.

– Возмутительный факт, – распалялся Мочилов, чувствуя поддержку.

– Беспрецедентный.

– Котлеты несъедобны.

– Еще бы. Они же из мяса!

Видимо, капитан еще что-то намеревался сказать, но заявление о мясе его остановило и заставило призадуматься. Глеба Ефимовича как раз и возмущал тот факт, что ничего животного в котлетах не чувствовалось.

Что подразумевал Фрол Петрович, выражаясь подобным образом? Уж не хотел ли он сказать, что школа может сэкономить на тренажерный зал, давно выбиваемый тренером у начальства, урезав расходы на питание?

Неужто Садюкин столь меркантилен, что готов пожертвовать здоровьем курсантов ради собственных интересов?

Мочилов сощурил один глаз и подозрительно посмотрел на Садюкина, пытаясь понять этого двуличного человека.

– А вы из чего предлагаете готовить котлеты? – словно невзначай спросил капитан, а на самом деле с далеко идущими намерениями уличить недостойного коллегу в предпочтении мелкособственнических интересов общественным.

Фрол же Петрович словно давно ждал этого вопроса, обрадовался ему как ребенок, поспособствовав тем самым нормальной работе кишечника, и, придвинувшись к Мочилову ближе, тихо произнес:

– Из морковки.

Брови капитана медленно поползли вверх, собирая гармошкой лоб. Искреннее удивление застыло в широко распахнувшихся глазках: так открыто выдавать свое низменное стремление. До чего же пал Садюкин!

– Объясните подробнее.

Обрадовавшись чему-то еще больше, Фрол Петрович положил свою в меру загоревшую (лишь настолько, насколько это полезно для здоровья) ладонь на кисть Мочилова и крепко сжал ее.

– Я знал, что найду в вас соратника.

Глеб Ефимович дернул рукой, попытавшись высвободиться, чтобы дать понять тем самым, что он не соучастник в такого рода делах, но хватка оказалась натренированной, мертвой. Дернувшись еще раз, капитан обмяк, намереваясь при первом удобном случае звать на помощь.

– Котлеты должны быть из морковки или из капусты, – продолжал предатель и эгоист Садюкин. – Мясо крайне вредно для организма, особенно для молодого, растущего, каковой имеют наши с вами подопечные. Вы знаете, сколько адреналина выбрасывает в кровь умирающее животное?

– А оно его выбрасывает?

– Еще как, целыми граммами!

– Что вы говорите? – удивился Мочилов, соображая, какую беду могут натворить пять граммов адреналина, распределенные на целую корову.

– А этот убийственный белок, в нем столько холестерина!

И вся эта отрава в организм, в организм, в организм... – Тренер настолько разошелся, получив наконец терпеливого слушателя, что, не замечая болезненных конвульсий капитана, все жал и жал на руку, повторяя: «в организм, в организм». Раскрасневшееся лицо стало свирепым, как у быка, выпускающего в кровь пять, а то и шесть граммов адреналина перед убивающей его машиной. Благородное негодование вырывалось наружу, стекая с висков капельками пота.

– Да-да, – попытался вырваться из цепкой хватки Мочилов. – Я вас очень понимаю.

Садюкин сам отбросил ставшую ненужной кисть капитана, чтобы эффектно взмахнуть своею. Голосом проповедника, призывающего овец заблудших на путь истинный, он начал пространный монолог на медицинскую тему, которую можно было бы назвать: «Неправильное питание – какую катастрофу глобального характера оно за собой несет». Лекция надолго не затянулась, минут через пятнадцать выдохшийся уже Садюкин, не привыкший к чрезмерной болтливости, произнес последнюю фразу и торжественно посмотрел на Мочилова. Тот быстро записывал огрызком карандаша на клочок бумаги особо сильные реплики. Польщенный Фрол Петрович горделиво тряхнул головой, откидывая назад несуществующую челку.

– Как хорошо вы все объяснили, – в восторге похвалил Мочилов.

Недоверие, совсем недавно плескавшееся в его глазах, сменилось на восхищение. О, теперь он прекрасно знал, как нужно кормить курсантов, чтобы из них выросли крепкие, здоровые кадры, которые смело смогут стать на нелегкую стезю борца с преступностью. И он, Мочилов, первым подаст пример ребятам, прямо сегодня закажет у тети Клавы котлеты из морковки. Капуста и морковка – вот что поможет мужчине стать сильнее.

– Я подниму этот вопрос на совете, – пообещал Мочилов собеседнику, когда тот вставал из-за стола.

– Тогда ждите от меня понимания и поддержки.

Довольный Садюкин на прощание протянул руку капитану и дружески пожал ее. Мочилов пригнулся от крепкого пожатия и выдавил из себя мученическую улыбку.

«Что морковка делает с людьми», – пронеслось у него в голове.

– До встречи на совете, – попрощался тренер.

– Ага, – страдая от боли, сказал Мочилов, оставаясь в одиночестве.

Он взглянул на беговую дорожку за окном и стал мечтать о том счастливом времени, когда он исправит все недостатки, допущенные им самим и его предшественниками, когда его школа станет самой образцовой в стране, да и что уж скромничать, возможно, во всем мире. Счастливая улыбка растянулась на губах, став неплохим дополнением к отсутствующему взгляду. В мечтаниях капитан не заметил, как дверь столовой распахнулась и в нее вошел бледный и взъерошенный молодой человек в очках.

* * *

Несколько минут назад новенький вытер белоснежным платочком рот (отчего Пешкодралова передернуло, а Кулапудов многозначительно крякнул) и, встав, вышел из столовой. В одной руке он нес приличных размеров пачку газет и журналов, уголками своими подметавших давно не мытый пол, вторая же держала перед глазами раскрытую книгу, которую мужчина не переставал читать даже на ходу. Все это мешало передвигаться беспрепятственно по коридорам, заставляя новенького натыкаться на углы. Не избежал участи выпирающих частей строения и Зубоскалин, якобы неожиданно оказавшийся на пути преподавателя. Дирол столкнулся с новеньким настолько сильно, словно тоже не видел ничего впереди. Газеты, журналы и толстая книга полетели на пол, чем сильно огорчили преподавателя.

– Ой, извините, так неловко получилось, – изобразив смущение, смешанное с удивлением, постарался загладить свою вину Санек.

– Ничего, ничего, я сам виноват.

Дальше наперебой понеслись слезливые извинения, достойные «мыльных опер», которые автор сознательно опускает, чтобы не растрогаться вконец и не занять подобной ахинеей половину книги.

Достаточно только заметить, что Дирол выглядел очень вежливым и внушающим доверие, а новенького такое поведение подкупило сразу же и основательно, лишив способности различать в словах собеседника подвох.

– Мне так неловко, – продолжал заливаться Зубоскалин, – наверное, всему виной эпидемия, разразившаяся в нашей школе.

– Эпидемия?

Новенький нервно дернул губой и, подняв с пола книгу, прижал ее к груди, словно родную. Дирол попал в точку: не отличающийся могучим здоровьем преподаватель страшно боялся всего, что угрожало его самочувствию, особенно различных эпидемий, нашествий заразных грызунов, насекомых и бомжей.

– Да, было уже несколько случаев госпитализации, – вовсю заливал Дирол. – И что самое страшное – никто не знает, как называется эта болезнь. Даже врачи в сомнениях.

– Не может быть, – побелевшими губами произнес новенький.

– Вот сейчас я почему на вас напоролся? Извините, столкнулся.

Потому что коридор узкий, а вы оба идете на всю его ширину и не посторонитесь.

Хлопнув пару раз большими глазами, увеличенными к тому же толстыми линзами очков, новенький оглянулся себе за спину, в надежде увидеть того таинственного неизвестного, который столь тихо и незаметно шел рядом, что новенький его и не заметил. Коридор был пуст, как голова студента перед сессией.

– Но... – несколько смущаясь делать замечание, замялся преподаватель, – кроме меня, здесь никого нет.

– Как? Совсем никого? – довольно искренне удивился Зубоскалин.

– Абсолютно.

Дирол хлопнул себя рукой по лбу. Как красноречиво говорил его жест, парень о чем-то совершенно естественном забыл, о чем должен был догадаться сразу же, лишь только произошло столкновение.

– Основной симптом эпидемии, – как само собой разумеющееся выкрикнул Санек, привнеся в голос излишний пафос, – в глазах двоится, и запахи странные. Вы не чувствуете этот серный запах?

Преподаватель повел вздернутым, как у ребенка, носом, принюхиваясь к окружающему, но ничего подозрительного не заметил. Да, доносится с кухни сытный запах недожаренных котлет и какао с пенкой, но и только. Больше ничего его нос не чувствовал. Ничего.

И тут молодой еще, только после аспирантуры преподаватель понял: его испытывают как новичка. Проверяют на прочность, если можно так выразиться. А он-то уши развесил, сочувствовать даже начал.

Никакой эпидемии нет и никогда не было в этом заведении. И он решил ни в какую не поддаваться на провокации курсантов. Он нежно переложил книгу в правую руку, в другую решительным движением сгреб в охапку все газеты, намереваясь сию же минуту покинуть столь недостойного курсанта. Но стоило новенькому поднять глаза от пола, как сдавленный крик ужаса вырвался из его груди.

По коридору, прямо на него, словно в строю, в точности повторяя движения друг друга, шли двое курсантов. На ум пришел старый мультик, в котором вот такой же худенький заморыш (кстати, тоже Вовка) приказывал:

«Двое из ларца, одинаковых с лица». Эти были одинаковы не только «с лица», но и с любой другой части тела. Новенький проморгался, снял очки и протер их защитного цвета галстуком. Не помогло.

Раздвоившиеся парни прошли мимо, аккуратно обойдя преподавателя, и слаженно вежливо поздоровались:

– Здрасте.

Новенький, глотнув ртом воздух, точно рыба, выброшенная на сушу, лишь кивнул в ответ.

– А с какой скоростью распространяется инфекция! – продолжал разглагольствовать Дирол, словно не замечая ступора собеседника. – Достаточно просто бытового контакта, как уже через пару минут ты чувствуешь недомогание.

Владимир Эммануилович – а именно так звали новенького – и впрямь почувствовал себя нехорошо. В голове все закружилось, понеслось вихрем, сметая на своем пути мысли, чувства, оставляя только неприятные ощущения подкатившей слабости, жара, покалывания у висков и вроде как пока еще небольшой тошноты.

– Это ужасно, – упавшим голосом пролепетал преподаватель.

– Ужасно, – согласился Зубоскалин, без зазрения совести придумывая все новые и новые симптомы беспощадной болезни.

Владимир Эммануилович растерянно моргал, нисколько не слушая Санька, занятый только одной мыслью: ЭПИДЕМИЯ! – ...вот так, – закончив длинную тираду, прослушанную ошарашенным собеседником, сказал Дирол и помог бледному преподавателю натянуть очки на нос, никак не решающиеся попадать на свое законное место из-за дрожи в руках. – Кстати, – словно случайно вспомнил парень, – коль уж мы так тесно сошлись во взглядах, не могли бы вы мне оказать одну услугу?

Новенький удивленно уставился на парня, не понимая, что еще может быть нужно человеку, обреченному на погибель от страшной, неопознанной болезни. Молчание преподавателя было расценено как согласие на одолжение, и Санек продолжал:

– Там, в столовой, сидит преподаватель за столиком у окна. Он один из первых заболел, и вирус поразил его со страшной силой. Похоже, он скоро умрет. Этот человек настолько плох, что, как бы помягче выразиться, тронулся умом.

– Как? – вскрикнул Владимир Эммануилович, ужаснувшись перспективе съехать через несколько недель с катушек.

– Печальный факт, – развел руками Дирол. – Вы его сразу узнаете, он ест с глупейшей улыбкой.

– Но что, что я должен делать? – Новичок вцепился в Сашин рукав и стал трясти его с той интенсивностью, с какой совершают только срочное и крайне жизненно необходимое дело.

– Мне хотелось бы как-нибудь ему помочь, он же все-таки мой преподаватель. – Зубоскалин отвернулся и довольно натурально всхлипнул. – Он столькому нас научил. – Санек замолчал и выдержал неплохую театральную паузу, минуты в четыре. – Здесь, – он протянул целлофановый пакетик, внутри которого угадывалась трогательная передачка: синяя изможденная куриная ножка и граммов триста колбасы, – мы с ребятами кое-что собрали для него и хотели бы передать.

– Так зайдите в столовую и отдайте.

– Вы что! – возмутился парень. – От подчиненного начальству! Это может быть истолковано как взятка. К тому же мне хочется остаться неизвестным. Сами понимаете, бескорыстие... Вы сделаете это? – вкрадчиво произнес он.

– Ну да, ну да, – рассеянно пробормотал Владимир Эммануилович, слабой рукой принимая пакетик.

Трудно сказать, почернел ли мир вокруг, но коридор однозначно стал темнее с того совсем недавнего и теперь уже ставшего непомерно далеким времени, когда Вова был еще здоров, полон сил и желания сеять разумное, доброе, а заодно и вечное в ветреные головы будущих милиционеров. Как же он мечтал оставить свой скромный след в жизни, избрав благородное поприще преподавателя, Учителя с большой буквы, ваятеля душ. Он бы помог посеять зерна добра в души своих подопечных, подтолкнув их к честности, храбрости, человеколюбию и непримиримости к врагам человечества, коими справедливо Володя считает преступников самых разных пошибов. Он бы показал на личном примере этим ребятам, как должен вести себя истинный страж закона. И тогда те, кто вняли бы словам своего учителя, пошли бы на улицы города с твердым намерением ловить преступников, а не собирать дань с добропорядочных жителей, придираясь к любому пустяку. И криминальная обстановка в городе пошла бы на убыль. И жить стало бы лучше.

Все коту под хвост!

Слабыми неверными шагами Володя попытался уйти, совершенно кощунственно перемешав в руках высокую литературу с промасленным пакетом и не замечая, как коварные жирные пятна растекаются по редкой книге, добытой титаническими усилиями. Зубоскалин немного скорректировал направление движения преподавателя, повернув его в сторону столовой, и бросил уже вслед:

– Только помните, у него не все в порядке с головой.

Он может возмутиться нашему подарку, говорить, что вы над ним издеваетесь, насмехаетесь и прочее. Может даже вывалить подарок в окно. Однако вы не думайте, ему приятно будет почувствовать внимание.

Владимир Эммануилович механически подошел к столовой и толкнул дверь.

* * *

В мечтаниях капитан не заметил, как дверь столовой распахнулась и в нее вошел бледный и взъерошенный молодой человек в очках. Взгляд у него был больной и не вполне нормальный, однако Мочилов не заметил этого. Он смотрел в окно и блаженно улыбался.

Владимир Эммануилович качающейся походкой быстро прошел к капитану, задевая встречающиеся на пути столы и стулья, остановился напротив Мочилова, прижав к груди пакетик, переданный Диролом. У Володи с детства была привычка в экстремальных ситуациях крепко прижимать к себе самое дорогое. В данном случае это было свидетельство того, что на свете сохранились еще добрые люди – синяя куриная ножка и кусочек колбасы. Содержимое пакета расплющилось, сильно сдавленное нервной рукой, превратившись в бесформенную массу.

Больной выглядел очень даже ничего, цветуще. Похмельный синдром его отпустил, новые идеи заставили взбодриться. О недомогании говорил разве что нездоровый блеск в глазах и немигающий взгляд, уставившийся в одну точку.

– Какое самообладание! – вырвалось вслух из уст новенького.

Реплика была услышана умирающим, что говорило о том, что слуховой аппарат у него работает еще сносно. Капитан вздрогнул и обернулся.

Владимир Эммануилович ожидал встретить во взгляде несчастного безнадежное сознание приближающейся скорой кончины, но этого не произошло. Лишь только Мочилов понял, кто к нему подошел, улыбка его расплылась еще шире, а в глазах появилась безудержная радость.

– Как я рад... Как рад я вас видеть! – Мочилов вскочил со своего места, словно перед ним стоял по меньшей мере генерал, и кинулся трясти худую бледную кисть. – Вы просто не представляете...

– Нет-нет, это я крайне признателен. Какое самообладание, какое стремление к жизни... – ...вы мой учитель... – ...какое мужество... – ...это вы вдохновили меня на решительные шаги... – ...какое горе...

– Какое горе?

Мочилов недоумевающе уставился на парня, соображая, что страшного может быть в его стремлении.

– Эта эпидемия. Скажите, насколько она опасна?

Страшная новость сразила капитана наповал. Еще бы. Лишь только для него забрезжил луч надежды, как новая беда. Мочилов провел рукой по лбу и попытался себя успокоить.

Лишь только размечтался об улучшении, так вот оно тебе, на блюдечке. Конечно, на праведном пути его должны были поджидать тернии. Капитан сел на прежнее место и жестом пригласил коллегу устроиться напротив.

– Расскажите поподробнее, – тоном человека, готового к любой, даже самой страшной, новости, попросил он.

Удивление отразилось на лице новенького, но, объяснив странное поведение коллеги умственным помешательством, о котором предупреждал вежливый курсант, Владимир Эммануилович не насторожился. Однако, если больной не помнит о своей болезни, не гуманнее ли будет не упоминать о ней. Новенький знал, в особо тяжелых случаях врачи предпочитают не сообщать пациенту о реальном положении дел. Не случится ли ухудшение, если несчастный вспомнит о том, сколько ему осталось?

– Здесь... это... – замешкался новенький, все крепче вдавливая несчастный продукт в грудь, – вам передали благодарные курсанты, пожелавшие остаться неизвестными.

– Что именно? – не понял Мочилов.

– В пакете, там, – говорил Владимир Эммануилович, продолжая прижимать многострадальный окорочок к груди.

– В этом? – Мочилов протянул руки через стол и попытался вытянуть предназначавшийся ему презент из крепких объятий.

Тщетно, хватка была что надо, военная.

– Да, в нем, – согласился Владимир Эммануилович, еще крепче прижимая дорогую вещь.

– Позвольте взглянуть.

– С превеликим удовольствием.

После непродолжительной борьбы, озвучиваемой с обеих сторон старательным кряхтением, капитану все-таки удалось завладеть раздавленными останками презента. Бесформенное содержание пакета только неистребляемым запахом говорило, что в счастливые для себя времена оно имело ноги и бегало по белому свету, беспечно радуясь каждому прожитому дню.

Теперь же оно красноречиво показывало, как ужасен лик смерти, удачно маскируемый извергами-поварами под аппетитного вида отбивные, рагу, котлетки и прочие садистские штучки.

– Кто? Кто вам это дал? – потрясая над головой жалким месивом, вопиющим о том, сколько в нем жиров, белка, холестерина и этого ужасного адреналина, вскричал Мочилов.

– Я не могу сказать, – сглотнув набежавшую слюну, пролепетал новенький уже не из-за того, что обещал курсанту молчать, а просто потому, что забыл спросить его имя.

Мочилов, возмущенно раздув ноздри, громко выдохнул, попытавшись себя успокоить. Что ж, судить курсантов за незнание тех обстоятельств, которые он сам только минуту назад узнал, капитан не мог. Это было бы несправедливо. А вот провести разъяснительную работу следовало бы. Например, попросить Фрола Петровича провести лекцию. Стоит подумать над этим.

Приведя растрепанные чувства в порядок, капитан вернул разговор в первоначальное русло, временно оставив передачку у себя.

– Так что вы там говорили об эпидемии?

Владимир Эммануилович тем временем успел собраться с мыслями и решил, что коли он проговорился, то несчастный от него не отстанет с расспросами. Больные такие мнительные. Новенькому показалось, что самое лучшее будет рассказать правду, но так, чтобы не травмировать ослабленную психику.

– В школе неизвестная науке эпидемия, – ласковым, щадящим голосом проговорил он, взглянув повлажневшими глазами на Мочилова. – Сведения проверенные и абсолютно точные. Вы что-нибудь знаете о ней?

– Впервые слышу.

Новенький отвернулся в сторону, заморгав часто-часто, чтобы загнать обратно предательские слезы. Память отшибло.

– Когда человек заболевает этой болезнью, у него с глазами что-то случается и запахи всякие чудятся. А потом помешательство может быть.

Мочилов крякнул, раздумывая. Куда смотрит Супрастинов, школьный врач? За что только ему деньги платят? На ближайшем совещании обязательно нужно будет поднять этот вопрос. Капитан расстегнул клапан нагрудного кармана, в который спрятал бумажку с «садистскими» тезисами, то есть с цитатами тренера Садюкина, достал помятый листочек и записал:

«Упомянуть: 1) об улучшении качества питания в школьной столовой; 2) поднять вопрос о неудовлетворительной работе медпункта».

Сделав необходимые записи, Мочилов довольно ясно понял, что дел у него невпроворот, предстоит еще о многом позаботиться, многое проверить, а потому рассиживаться некогда. Как знать, может быть, родное заведение еще таит в себе бездонную пропасть недочетов, которые ранее по халатности и попустительстве капитаном не замечались. Но ничего, теперь он знал, что делать. Только не стоит терять времени.

– Спасибо, коллега, за бдительность, – сказал он, вставая. – Я в вас нисколько не сомневался. Если еще что-то подозрительное узнаете, обращайтесь в любое время. Мне очень приятно видеть в вас человека, столь радеющего за свое дело.

Новенький, закусив губу, чтобы не так заметно было, как дрожит подбородок, сделал неопределенное движение головой, призванное служить ободряющим кивком. Как трудно было Владимиру Эммануиловичу сдерживать себя, чтобы не разрыдаться на груди этого сильного человека, стойко переносящего опаснейшую болезнь. Мочилов всегда будет для него примером...

6

Странно пусто было в комнате общежития, словно это и не родная обитель, в которой он живет вот уже третий год, а совсем незнакомый Федору дом. Он привык, что в этих стенах всегда царит суета, хаос, Зубоскалин с Утконесовыми откалывают свои штучки. Комната пустела только на время занятий или когда ребята всем курсом отправлялись куда-нибудь на гулянку. Но в таких случаях и Федора никогда дома не было. Именно поэтому всегда такая близкая и знакомая комната сегодня Ганге показалась чужой.

Он только что вошел сюда с полотенцем в руках, уставший, невыспавшийся, с болящими мышцами в предплечьях. Сел на свою кровать, чуть ссутулившись, положил натруженные руки на колени и закрыл глаза.

Чувствуя себя виноватым в неудобстве, причиненном товарищам, три часа кряду Федор вертел полотенцем над головой, как пропеллером, разгоняя вонь, чтобы дать остальным поспать. Если бы Владимир Эммануилович видел курсанта в этот момент, то подумал бы, что умственное помешательство в школе завладело не только Мочиловым, но и курсантом.

Только когда все разошлись, Ганга позволил себе небольшую передышку, чтобы присесть отдохнуть. Оттого, что веки были закрыты, клонило в сон. Перед глазами возникли и поплыли картины детства, знакомая с младенчества квартира, мама. А вот отца он не помнил.

Свое происхождение Федя никогда не скрывал от коллектива.

Любой интересующийся в ответ на свой вопрос узнавал, что курсант Ганга представляет собой плод замечательной любви российской женщины и студента международного университета имени Патриса Лумумбы, наследством которого была необычная для российского уха фамилия. Федина мама не воодушевилась перспективой отправиться на родину его папы в африканское поселение Ням-амнию, наверное, ее слегка напугало название.

В общем, сына она вырастила самостоятельно и сумела сделать из него настоящего человека.

Мама была у Ганги хорошая. Она вся такая красивая, улыбающаяся, молодая, как в детские Федины годы, появилась перед глазами, протянула руку, чтобы погладить по головке, но не смогла прикоснуться, слишком далеко стояла. Маму качнуло, как в дымке, она отпрянула, удивившись, что это ей не удается погладить сыночка, а потом о чем-то догадалась, вся внутренне просияла и, подняв кулак с выставленным указательным пальцем, лукаво так поманила. При этом она улыбнулась неприлично-развратной улыбкой, подернулась дымкой, размазалась, как акварель от воды, и вдруг приняла совсем новый образ. Ганга угадал в ней ту самую проститутку, которая наградила неискушенного парня заразным заболеванием. На этот раз Федор отпрянул и стремительно открыл глаза.

Парень и не заметил, как успел заснуть прямо так, сидя, уткнув голову в сцепленные в замок руки. Часы на тумбочке показывали без четверти восемь. Сколько же он проспал!

Федор вскочил как ошпаренный и пулей подлетел к плитке.

Ему не хотелось все занятия пропускать, а средство еще ой как много нужно было кипятить до окончательной готовности. Варить Феде и варить.

Включив старенькую, местами проржавевшую и обильно заляпанную желтыми каплями жира плитку, Ганга натянул на себя противогаз и продолжил кашеварить. Минуты тянулись мучительно долго. Сначала Федя просто сидел рядышком на табурете, частенько заглядывая в кастрюльку. Средство уваривалось медленно, нехотя. Потом парню надоело просто так сидеть, он встал и начал нервно прохаживаться из угла в угол, грозно раскачивая хоботом из стороны в сторону. Скука мучила.

А что, собственно, он не включит магнитофон? У Кулапудова на тумбочке стоит старенький аппарат, о котором давно помойка мечтает.

Поет он нечисто, с хрипотцой, но довольно сносно. И кассеты кое-какие имеются.

Федя поставил рэп, музыку, которую лучше всего поют черные.

Видимо, поэтому парень больше всего любил ее. Ритмичные, четкие аккорды с первых же тактов заставили парня улыбнуться и, покачивая в такт бедрами, промурлыкать импровизацию на тему. Так-то было лучше. Забравшись к Утконесовым в чемодан, Федя вытащил широкополую соломенную шляпу, привезенную ребятами специально для приколов, и напялил ее поверх противогаза. Вид получился потрясающий. Ганга подмигнул своему отражению в зеркале и прибавил громкость.

* * *

Деятельность Мочилова разыгралась не на шутку. Побывав во всех кабинетах, исследовав каждый квадратный метр двора, заглянув зачем-то в подвал и на чердак, капитан везде совал свой любопытный нос, выискивая недочеты и оплошности. И того, и другого хватало с избытком. За полдня такой напряженной работы Глеб Ефимович вымотался до предела, поругался с половиной преподавательского состава и всею обслугой школы. Но капитан был доволен: он выполнил поистине титанический труд, успел сделать многое. Оставался разве только один неисследованный участок – общежитие, расположенное по соседству со школой и соединяющееся с оной узким перешейком.

Уже проходя по коридору этого перешейка, Мочилов почувствовал что-то неладное. Он остановился и принюхался. Откуда мог исходить такой отвратный запах? Первое, что пришло Глебу Ефимовичу в голову, – в туалете прорвало канализацию. Но странная особенность, по мере приближения капитана к отхожему месту, находящемуся на первом этаже, запах не усиливался, а скорее, наоборот, слабел. Мочилов принюхался. Тянуло с лестницы. Или ему это только кажется?

Оказавшись на лестничной площадке, капитан почувствовал – он взял правильное направление. Уже на втором этаже вонь стала настолько невыносимой, что пришлось затыкать нос двумя пальцами и перейти исключительно на дыхание ртом.

«А не провокация ли это со стороны противника? – подумалось. – Чеченцев, к примеру. Под видом безобидных родственников пронесли сильно действующие отравляющие вещества в здание. Вахтерша – бабушка-одуванчик, обмануть ее даже Пешкодралов сможет, а этим поднаторевшим в подрывной деятельности злостным элементам ничего не стоило бы задобрить милую старушку. Вполне реально».

Как же Мочилов сейчас пожалел, что никогда не носил с собой оружия. Оно ему сейчас не помешало бы. Оглядевшись по сторонам, капитан заметил в углу, в компании с мусорным ведром скромно прижавшуюся к стене старую швабру. Этот раритет изрядно поистрепался за годы службы своей в общежитии, нижняя короткая перекладинка его, на которую вешается тряпка, была неустойчива и колебалась из стороны в сторону, как опытный политик. В открытом бою она мало помогла бы, но если учесть, что диверсанты Мочилова не ждут и за ним остается эффект неожиданности, то первый удар она нанести сможет. А уж позаботиться о том, чтобы удар пришелся точно в цель, капитан постарается.

Обвязав платком нос и взяв швабру наперевес, Глеб Ефимович, крадучись, осторожно стал подниматься по лестнице. Между третьим и вторым этажом появилась резь в глазах. Они стали слезиться, капитан чаще заморгал. Тошнота подступила к горлу, а телом завладела ломота.

Болезненное состояние нахлынуло резко, в одночасье. Болезненное...

«Кажется, все серьезнее, чем я думал, – пронеслась в раскалывающейся голове догадка. – Враг не так прост, как казался на первый взгляд».

Запах определенно исходил с третьего этажа, где размещались учащиеся третьего курса. Внутренне собравшись, насторожив внимание, Мочилов сошел с последней ступеньки и притаился у стены, замер. Прислушался.

Никто поблизости не шумел, не издавал никаких звуков. По-видимому, пусто. Однако, зная, насколько враг хитер, капитан не стал беззаботно входить в коридор, подставлять себя под возможные пули бандитов. Сжав все внутри себя в комок, Мочилов резким движением выскочил из-за угла, выставив вперед внушительно длинное оружие – швабру, и угрожающе повел им вокруг, проверяя, стоит ли кого-нибудь брать на мушку. Диверсанты затаились и признаков жизни не обнаруживали. Зато в конце коридора, из комнаты, в которой каждое утро Мочилов самолично кричал «подъем», доносились звуки. Если учесть, что все курсанты в это время должны быть на занятиях, то звуки эти мог издавать только террорист самолично либо его помощники.

Со всеми предосторожностями, которым учат следователя в школе милиции, Мочилов подошел к плотно закрытой двери. Враг не таился, включил магнитофон, словно чувствовал себя как дома. Капитан отошел на пару шагов и эффектным приемчиком малаша-гери, вложив всю силу в толчок ноги, снял дверь с петель.

Клубы едкого дыма вырвались наружу, дохнув Глебу Ефимовичу в лицо несусветной вонью и чуть не доведя его до состояния потери ориентации в пространстве и временного отсутствия сознания, или попросту отключки. Глазам открылась картина, заставившая капитана в состоянии ступора выпустить из рук единственное свое оружие. В трусах и в майке, с противогазом на голове в комнате бился в предсмертных конвульсиях – отвечавших, кстати, такту музыки – человек. В руке он держал крем после бритья, поднеся его ко рту, думая, что это микрофон, щиколотки украшали портянки, повязанные на манер африканских браслетов, среди гофрированных складок хобота затесался цветок незабудки. И все это венчала плоская соломенная шляпа, придавая гражданину вид нелепейший.

«Когда человек заболевает этой болезнью, у него с глазами что-то случается и запахи всякие чудятся. А потом помешательство может быть», – вспомнились недавние слова новенького.

Самые страшные опасения Мочилова подтвердились на примере.

Даже не в том беда, что Ганга заражен страшной болезнью, по поводу которой сомнений быть не могло. То, что это Федор, капитан, кстати, тоже не сомневался, такую запоминающуюся фигуру трудно было с кем-то спутать. Но из всего, что произошло здесь и сейчас, выходило, что он, Мочилов, успел подхватить вирус. Симптомы налицо: и странные запахи, и с глазами беда, слезятся, как ненормальные. Хотя Глеб Ефимович и был преисполнен благородных стремлений, но до известных пределов, пока личная, довольно субъективная, но дорогая капитану шкура не подвергалась опасности. Видимо, поэтому он сразу забыл думать и о цели своей провести ревизию в общежитии, и о коварных бандитах. Мысль о потерянном здоровье эгоистично заглушила все остальные, полностью завладев сознанием Мочилова.

Кассета кончилась, и Федя распахнул сладко прикрытые от наслаждения эстрадным искусством веки. В дверном проеме он увидел преподавателя и вздрогнул от неожиданности. Решив, что это за ним специально пришли, потому что он пропускает занятия, парень порядком струхнул и в виноватой позе замер перед Мочиловым. Капитан, чувствуя недомогание, мало заботился о том, что в принципе нужно что-то сказать, желательно доброе и ободряющее. Все замерло. Даже кастрюлька, совсем недавно возмущенно бурлившая, была снята с плитки по причине полной готовности ее содержимого, которое аккуратно было перелито в стакан и поставлено на окошко остужаться. Зелье практически уменьшилось в пять раз в объеме. Лекарство перешло из светло-желтого, жидкого, в темно-коричневое вязкое состояние. Оставалась самая малость.

– Понимаете, я не хотел пропускать занятия. Так вышло, – первым заговорил Федя, стараясь придать голосу как можно более жалостливый тон. Но получилось скорее угрожающе, потому что противогаз снять Ганга не позаботился, а гулкие, низкие звуки, проходящие сквозь него, на страдальческие никак не походили. – Все дело в том, что я заболел и вот по одному рецептику приготовлял себе лекарственное средство.

Очень действенное, мне сказали.

– Средство? – Мочилов оживился. А что, собственно, он так пал духом? Это же не СПИД какой-нибудь, лекарство обязательно должно найтись.

– Да, народное. Там на окошке стоит.

Глаза капитана загорелись жадным блеском, когда он, бросив взгляд на подоконник, на деревянной дощечке увидел заляпанный пальцами граненый стакан с вязкой жидкостью.

Рука сама собою потянулась по направлению к свету, непроизвольно выделилась вызывающая голод слюна. Мочилов шумно сглотнул и как сомнамбула пошел по направлению к окну.

Что-то нехорошее закралось в душу Феди. Своего классного мена, учителя, которого Ганга знает почти всю жизнь, долгих три года, парень ни в каком коварстве заподозрить не мог. И все-таки внутри у Федора все тревожно сжалось, и сомнения засуетились в мозгу.

И не напрасно. С ужасом Ганга увидел, как Мочилов жадно протянул руку к стакану, взял его и дрожащей рукой поднес к губам.

– Не-е-т! – прорезал тишину общаги душераздирающий вопль. Мир рушился перед глазами Ганги, разлетался на мелкие куски, которых не склеить больше.

Сделав нечеловеческое усилие, парень рванул вперед, совершив прыжок, достойный олимпийской награды, как вратарь вытянув руки, мечтая ухватить ими то, что должно было вернуть его к жизни.

– Средство народное, неопробованное, – между тем скороговоркой оправдывал свои действия коварный тип, он же преподаватель Высшей школы милиции капитан Мочилов. – Я не могу позволить моему курсанту пить неизвестно что. Сначала проверим на мне.

И, сказав это, Глеб Ефимович залпом сглотнул содержимое стакана как раз в тот момент, когда на него обрушилось двухметровое с кепкой тело, мощно подмяв под себя. Капитан почувствовал, как горло нестерпимо обожгло, а незабываемый, самый мерзкий из всех мыслимых вкус заполнил рот, приведя мужчину в полуобморочное состояние.

Пустой стакан со звоном упал на пол, разлетевшись на осколки.

«Итак, жизнь кончена», – пронеслось в голове у Ганги.

«Точно», – ответили мысли Мочилова.

Осколки мрачно поблескивали, отражая пробивающиеся сквозь пасмурное небо бледные лучи.

* * *

Поскольку третьему курсу Высшей школы милиции поручено было несколько необычное и трудоемкое задание, сам полковник Подтяжкин распорядился на неделю, отведенную для поимки преступника, сократить занятия курсантов до минимума, то есть до двенадцати часов пополудни.

В другое время это событие заставило бы парней расслабиться и заняться самым приятным на свете делом – впотолокплеванием, но не сейчас.

Лишь только последняя пара закончилась, Кулапудов подозвал временных подопечных своих и объяснил весь расклад дел, запланированных им на вторую половину дня.

– Итак, – сказал он весомым голосом спокойного и уверенного в себе руководителя, – расклад такой: место следующего преступления мы знаем, время – можем лишь догадываться.

Все предыдущие преступления происходили во второй половине дня, приблизительно в то время, когда люди возвращаются с работы. Это хорошо. У нас еще есть несколько часов, чтобы обсудить план поимки преступников и потренироваться в их непосредственном захвате. Я договорился с деканом по поводу места наших учений. Он отводит нам сарай на стрельбище за школой.

– Это тот обшарпанный, с сельхозинвентарем? – уточнил Утконесов Андрей.

– Он самый, – согласился Кулапудов.

– Предлагаю в качестве дурковеда-муляжа поставить Пешкодралова, – выкрикнул Зубоскалин, не забывший давешнюю их с Лехой ссору. – Он мелкий, как раз хорошо будет на нем меткость отрабатывать.

Пешкодралов налился краской и, набычившись, двинулся на Дирола.

– Отставить, – скомандовал Венька. – Теоретический противник у нас будет в наличии. За ним-то мы сейчас и пойдем. А ты, Леха, сбегай пока к Ганге, хватит ему свое зелье варить, пора делом заниматься.

Леха, гордый доверием, оказанным временным начальством, кивнул и припустил в сторону общежития.

– Где преступников надыбаем? – поинтересовался Дирол.

– На складе.

Склад располагался на другом конце двора, и нужно было пройти метров триста до него.

– Только давай этих, в законе, побольше наберем, – попросил Андрей. – Чтоб уж наверняка.

Венька согласно кивнул, и все пошли к складу. Там неудачник дядя Саня, всю жизнь проработавший в органах и ушедший в отставку в чине сержанта, теперь, доживая свой век, подрабатывал в родной милиции кладовщиком, озверев от бедного существования и необходимости собачиться с начальством.

– Дядь Сань, нам бы мишени, – попросил Кулапудов, – Мочилов приказал.

– Мишени им, – ворчливо сказал кладовщик и двинулся, прихрамывая на одну ногу, внутрь склада.

Долгая работа в органах привела к тому, что на дяде Сане практически живого места не осталось. Следы от пуль, колотых и резаных ран художественно изрисовывали его тело, свидетельствуя о героическом прошлом. В прежние времена сержанту очень хотелось продвинуться по служебной лестнице. Уж до чего обидно было, когда его ровесники, а затем и коллеги младше возрастом, получали чин за чином, а он сидел все на ставке младшего командного состава и потихоньку завидовал.

Что поделать, коли природа не наградила дядю Саню прозорливым умом сыщика. Конан Дойль о нем не написал бы. И тогда сержант решил взять свое храбростью: бросался в самые рискованные предприятия, не жалея собственной шкуры, старался втереться в доверие преступного мира, посещая сомнительные тусовки, клубы геев и педофилов, переодеваясь порою проституткой. Подобная инициатива отрицательно сказывалась как на здоровье дяди Сани, ставшего постоянным клиентом травматологов, так и на сыскном деле. Не лишенные способности логического мышления преступники каким-то непостижимым образом вычисляли старательного мента, знали его в лицо, здоровались на улице днем, а по вечерам учили уму-разуму, но не до смерти. Дядя Саня был им удобен. Как только он появлялся на горизонте, братва понимала, что ими заинтересовались ребята из угро, и временно поджимала хвост.

– Мишени им, – выказывал недовольство дядя Саня, больше по привычке, нежели из недовольства. – Зачем вам мишени-то?

– Так, дядя Сань, захват преступников отрабатывать будем, – говорил за всех Венька.

– А что ж преподаватель с вами не пришел?

– Да мы одни, дядь Сань.

– Одни? – Живые искорки промелькнули в глазах кладовщика, предвещая что-то недоброе. – Как же вы так одни-то, без инструктора? Непорядок это.

Дядя Саня не в пример обычного услужливо засуетился, стараясь показать свое расположение к курсантам.

– Эх, ребятки, у меня есть такие мишеньки, закачаетесь, – масленым голосом говорил он.

– А много? – поинтересовался Дирол, жадно сверкнув глазами.

– Завались.

Все оживились в ожидании чего-то необычного.

– Только без преподавательского состава мне их отдавать не разрешается.

– Так, дядя Сань, с согласия ж Мочилова, – требовательно сказал Кулапудов.

– Ничего не знаю, – отрезал старичок, отвернувшись от курсантов и с деланым равнодушием навешивая амбарный замок на дверь.

Казалось, мишени уплывали от ребят на неопределенно долгий срок. Когда еще Венька сбегает к начальству, упросит их приструнить кладовщика. А время идет. Как раз к этому моменту подошли Леха с Федором.

На Феде чувствовалась печать злого рока: убитый его вид был печально-похоронный, словно заранее Ганга тренировал его к собственной кончине. Парень шел, почесывая сочные, большие волдыри, пассивно ведомый Пешкодраловым за ручку. Ему было все равно: на учения – так на учения; ловить преступников – так ловить преступников; ложиться и умирать – так умирать. С момента утери целительного средства Федя крепко призадумался и понял одну простую истину: все суета и томление духа. Вероятно, эту фразу кто-то до него сочинил, но Федор искренне верил в собственную гениальность, а потому проявлял безответственную безучастность к общему делу.

– Я его привел, – довольно доложил Леха. – А чего это вы такие пасмурные?

– Да вот, мишени не дают, – посетовал Зубоскалин. – Говорят, без Пешкодралова никак нельзя.

– Да? – озадачился Леха. – Ну так вот он я.

Пришлось объяснять, кто еще, помимо Пешкодралова, требуется дяде Сане. Леха слушал внимательно, стараясь вникнуть, а Ганга же преступно халатно рассматривал природу, причем стараясь вобрать в себя всю прелесть земного мира перед близкой кончиной.

– Где сказано, что кладовщик должен следить за вещами именно на складе? – проводив взглядом бабочку, философски заметил Федя.

Ничего особенного Ганга сказать этим не собирался, но почему-то Утконесовы радостно ткнули его в плечо, одновременно с обеих сторон, а кладовщик довольно хмыкнул в седеющие усы. Естественно, именно этих слов он так долго добивался от ребят (или каких-нибудь похожих): хотелось тряхнуть стариной и ринуться в бой, пусть даже воображаемый. Дело оставалось за малым – дождаться, когда курсанты начнут упрашивать дядю Саню пойти с ними, немного поломаться для проформы и с чистой совестью отправиться на стрельбище.

Дядя Саня так и сделал. Отказывался он недолго, ровно столько, сколько требовали того приличия и положение человека более опытного.

А потом все отправились в район воображаемых боевых действий.

Надо сказать, район этот отличался тем, что располагался совсем недалеко от оживленной части города, но отличался безлюдностью и запустением. Сей факт возник не случайно, а в силу весьма закономерных причин. Дело в том, что город, в котором жили наши герои, располагался у подножия то ли высокого холма, то ли доисторического кургана, охватывая его подковой. Вершину холма венчала шапка редкого леса, кудрявясь, как на голове исполинского великана, а внизу петляли улочки. С вершины этого холма можно было спуститься практически в любую точку города, как на центральные улицы, так и на окраину. Именно там, среди кривых, зачахших от выхлопных газов деревьев предшественник полковника Подтяжкина сообразил соорудить стрельбище.

Характерной особенностью стрельбища являлось то, что оно смахивало на обычную поляну. Просто очень сильно смахивало. Если мимо проходил посторонний прохожий, не знакомый с топографией данной местности, он так и думал, поскольку, кроме неизвестно для какой надобности построенного старого сарайчика, на стрельбище ничего не было. Поначалу пытались там поставить металлические фигурки людей с уменьшающимися к району сердца кругами, но неповторимый менталитет русского народа не позволял ему спокойно проходить мимо неохраняемого объекта, давая команду на генном уровне взять то, что плохо лежит. Железные люди со следами от огнестрельных ранений исчезали один за одним, неизменно оказываясь у пункта приемки цветметалла. Ситуация пугала своей предсказуемостью: предшественник полковника Подтяжкина без труда сообразил, что мишеням делает ноги многоликий российский народ, который весь к ответственности не привлечешь. Выход оставался один, простой, но трудоемкий. Руководителем школы приказано было жалкие остатки собственности вуза выкопать и перенести на склад, после чего мишени так и катались на спинах бедных курсантов: перед учениями вверх, на стрельбище, после – с горки, домой.

Ко времени вступления в должность руководителя школы полковника Подтяжкина стрельбище представляло собой обширную поляну с затесавшимся на нем ветхим домиком. Именно туда принесли курсанты предполагаемых преступников. Преступники состояли как из недоворованных железных мишеней образца правления предшественника полковника, так и из простых мешков с песком. От чего из перечисленного ребята должны были «закачаться», они так и не поняли, но уточнять у дяди Сани не стали.

Занимая лидирующую позицию во время продвижения к стрельбищу, то есть шествуя впереди, дядя Саня прокладывал дорогу с серьезно-сосредоточенным лицом, поминутно оглядываясь по сторонам в ожидании слежки преступного элемента за действиями правоохранительных органов. Коварство воров в законе дядя Саня знал не понаслышке, а потому постоянно был начеку и ожидал от них всего, даже самого худшего. Немного не доходя до пункта назначения, кладовщик остановился и поднял руку вверх, давая понять остальным, чтобы они последовали его примеру. Не было произнесено ни одного слова, ни одно лишнее движение не нарушило тишины. Ребята тоже на всякий случай притихли и стали ждать дальнейших распоряжений.

Только ставший жутко несознательным Ганга нисколько не поддавался общему напряженному настроению, пригнувшись к траве, ловил кузнечиков, спустив железную мишень с плеча на землю.

Дядя Саня знаком подозвал всех к себе, доставая из нагрудного кармана какие-то тюбики.

– Маскировка – наипервейшее из умений, которые должен знать человек нашей профессии, – понизив голос до шепота, сказал он. – Эффект неожиданности порою один может привести дело к благополучному завершению, а это значит, оперативный работник обязан время от времени сливаться с окружающей обстановкой. Здесь, – он указал на тюбики, – то, что позволит нам подойти к малине незамеченными.

– Извините, – также шепотом поинтересовался Кулапудов, – о какой малине идет речь?

На лице дяди Сани отразилось снисходительное понимание неопытности молодых еще, не закаленных в тяжелых схватках кадров. Он грустно усмехнулся, вспоминая былое, и кивком головы приказал следовать за ним. С величайшей осторожностью, сторонясь исхоженной вдоль и поперек тропинки, прячась за кустами, кладовщик и Венька обошли поляну вокруг и приблизились к ней со стороны леса. Теперь город располагался где-то впереди внизу, а не за спиной. Дядя Саня пальцем указал на полуразвалившийся сарай и одними губами произнес:

– Здесь их малина.

У Веньки кровь от лица отлила, а сердце замерло. О том, что преступный мир избрал себе для встреч этот неприметный домик, он еще не знал. Однако здесь просматривалась громадная логика и в то же время риск знатока своего дела. Место тихое, очень удобное и под самым носом у ментов. Скажите, кто догадается искать преступный элемент здесь? В этом здании удобно хранить краденые вещи, между прочим.

Кулапудов почтительно взглянул на неприметного пожилого мужчину, выследившего место дислокации воров. Этот скромный служитель закона, не требуя какой-либо награды за свои труды, нисколько не был поглощен значимостью проведенной им операции. Он напряженно вглядывался в даль, цепко изучая глазами тыльную сторону избушки. У виска пульсировала жилка, чуть прикрываемая седым волосом. Вот таким должен быть настоящий борец за справедливость.

– Сейчас расставим мишени вокруг, и будет предполагаемая малина. Здорово я сообразил?

Венька озадачился.

– Так значит, здесь нет никого? Что же мы тогда шепчемся? – возмущенно воскликнул он, догадавшись о том, что вот уже битых полчаса они дурака валяют, прячась за кустами и шарахаясь от каждого шороха.

Дядя Саня побелел, услышав громкий голос.

– Лучшие учения те, которые проходят в обстановке, максимально приближенной к реальной ситуации, молодой человек. Пора бы уже знать, – обиженно и тоже в голос сказал он. – Чему вас только на занятиях учат?

Надув нижнюю губу, как ребенок, дядя Саня выпрямился во весь рост, ничуть не таясь, и направился в обратную сторону – однако опять же в обход – с твердой решимостью забрать и унести весь инвентарь обратно на склад.

– Вы правы, – забеспокоился Кулапудов, – будем максимально приближаться к этой... как ее... действительности.

Второй раз мишени уплывали прямо из-под Венькиного носа, чего парень, как временный командир группы, допустить не мог. Пришлось идти на компромисс с дяди-Сашиной излишней старательностью и позволить ему действовать по своему усмотрению, от чего, надо сказать, кладовщик не отказывался.

Дядя же Саня, впервые за долгие годы почувствовав себя в своей тарелке, старался на славу. Вернувшись вместе с Кулапудовым обратно к ребятам, он на себе лично показал все правила военного макияжа. В одночасье ребята позеленели, обильно раскрасившись содержимым тюбиков, отчего лица их стали мужественнее. Глядя на них, казалось, откуда-то повеяло опасностью вьетнамских дорог. Молодые побеги клена, принесенные в жертву общему делу, равномерно распределились на защитного цвета касках.

Отдельные листочки затесались среди погон и в петлицах. Более всех порос зеленью самый опытный из всех, дядя Саня. Ребята чувствовали себя в этом маскараде ни больше ни меньше как кучкой идиотов, не до конца выловленных в заповедных лесах у стрельбища. Однако по приказу Кулапудова им приходилось терпеть и делать заинтересованные лица.

Пожалуй, единственный, кого это забавляло – не считая личности дяди Сани, – так это Пешкодралова, с увлечением повторявшего все, что показывал наставник.

– Если вы научились сливаться с окружающей средой, – со знанием дела говорил бывший опер, – считайте, что дело у вас в кармане. Раскрыть его для вас не составит никакого труда. А все почему? Потому что слежка у вас будет поставлена на высшем уровне.

– Очень познавательно, – скептически произнес Дирол, брезгливо принюхиваясь к краске, выдавленной на указательный палец. Он решал довольно сложную задачу: стоит ли уделываться гадостью, выданной дядей Саней, выставляя тем самым себя на посмешище перед редкими прохожими, либо вытереть палец о лист лопуха и остаться «неучем» в вопросе маскировки.

Венька строго взглянул в лицо Зубоскалину, для весомости показав немаленький кулак. Санек вздохнул. Ничего не оставалось, как провести две зеленые полосы у себя на щеках. Однако язвительное замечание парень все-таки сделал.

– А как маскироваться в городских условиях? Под каменную кладку или под асфальтовую дорожку?

– Об этом позже, – досадливо поморщившись, ответил дядя Саня. – Сейчас же наша основная задача с минимальными потерями взять вон то укрепление, у березок.

Кладовщик указал рукой на хлипкие стены сарая, гордо выпятившиеся от эпитета «укрепление». Мишени сразу после беседы с Кулапудовым были расставлены вокруг, причем дядя Саня старался пристроить их за кустиками и высокой травой полыни. Объяснил он это просто: будь преступник настоящим, он без сомнения прятался бы именно там. Курсантам возразить на это было нечего.

– Второе по значимости дело после маскировки – это выработка правильной тактики нападения и захвата нарушителей закона. У кого какие есть предложения?

Все призадумались. Венька внимательно окинул взглядом пространство впереди, прошептал что-то одними губами, видимо, вырабатывая тактику, и предположил:

– Может, в обход?

– Вот! – победоносно выставив указательный палец вперед и даже хихикнув от удовольствия, воскликнул дядя Саня. – Все начинают с этого, – он многозначительно перекатился с пятки на носок, заложив руки за спину. – Но преступник тоже не дурак, заметьте. Посмотрите на него, на эти коварные рожи. – Ребята взглянули на равнодушные железяки и мешки с опилками. Признаков интеллекта не наблюдалось. – Преступник как размышляет? «Вот придут меня брать с поличным, обязательно зайдут с тылу». Так он подумает и будет нас ждать именно там. Усекли?

В словах дяди Сани чувствовалась какая-то логика. Курсанты внимательнее прислушались, мотая на ус, воодушевляясь азартом, с которым говорил кладовщик.

– Лучшая тактика – это тактика неожиданности. Откуда преступный элемент нас не ждет?

Лицо Пешкодралова просияло озарением.

– С переднего фланга! – довольный собою, выкрикнул он.

– Верно, мальчик, – покровительственно положив руку на плечо курсанту, подтвердил дядя Саня. – Посматривает он к себе за спину, хитро потирая ручки, хочет встретить нас тепленькими.

Но мы ему такого удовольствия не доставим! – патетично воскликнул он, воздев перст к небу. – Ведь не доставим?

– Нет! – самозабвенно прокричал Леха, сорвавши голос до фальцета.

– Не слышу?

– Нет! – выкрикнуло несколько голосов, заражаясь настроением наставника.

В глазах слушателей засветились безумные огоньки. Хотелось захватить преступника любой ценой, разнести его в клочья, отомстить за все то, что коварные люди сделали с добропорядочными и законопослушными гражданами.

За тысячи ограбленных, за убитых, изнасилованных... за болезнь Ганги.

Леха хлюпнул носом, взглянув на жертву женщины, которую не заботит здоровье нации и катастрофически падающая численность населения страны.

Такого парня вывела из строя.

Выведенный из строя Федя, поддавшись общему настроению, держал автомат с холостыми патронами наперевес и нисколько не интересовался стрекозами и кузнечиками. Теперь он знал наверняка, в чем смысл его недолгой жизни – он поможет сделать жизнь чище, светлее, он внесет свою лепту в дело освобождения города от преступного элемента. В патриотическом экстазе гордо крикнув: «Ура-а-а!» – Ганга ринулся в самую гущу «малины», в которой беспечно расположились воры в законе, коварные дурковеды и прочие нарушители правопорядка. Их насквозь прогнивший умишко и предположить не мог, что расплата за содеянные грехи не заставит себя ждать, причем нагрянет не с тыла, как они рассчитывают, а совсем наоборот.

Следом за Федей одновременно снялись с места Леха и дядя Саня, лихо перемахивая через кусты. Дядя Саня грозно потрясал излюбленным своим оружием – финкой, выменянной у урки пятнадцать лет назад на три пачки «Мальборо».

Видя такое дело, и остальные долго не заставили себя ждать, придерживаясь кустов и высокой травы, короткими перебежками начали наступление.

Случайно оказавшиеся рядом грибники испуганно отшатнулись, намертво вцепившись в свои авоськи, и скоро припустили в обратную от стрельбища сторону, предположив, что на город напали бандиты, захват которых они и увидели.

Мишени в ужасе встрепенулись, когда лавина разъяренных людей набросилась на них, терзая самым жестоким образом. Если бы неодушевленные предметы имели кровь, все пространство вокруг залили бы красные потоки. Мишени сдавали свои позиции сразу же, без боя, падая ниц под ноги храбрых оперативников, с хрустом ломая ребра, усеивая опилками изумленную поляну. Леха достал из-за пазухи учебную гранату, зубами вырвал чеку и бросил в дом, ставший убежищем для преступников. Граната пробила аккуратную дырку в подгнивших досках.

– Отрезайте пути к отступлению, – орал во всю глотку дядя Саня. По его челу градом стекал пот, попадал в глаза, в рот, оставляя неприятный, солоноватый вкус, но дядя Саня этого не замечал.

Подскочив высоко в воздух и сделав кувырок через голову, братья Утконесовы слаженно ввалились в выбитую дверь, буквально внеся туда на руках распоровшийся мешок, позорно терявший в воздух опилки, словно перепуганный ребенок продукты своей жизнедеятельности. В мгновение ока Кулапудов оказался на железной крыше, с громким криком «Ки-я» сделал головокружительный выпад и рухнул вниз вместе с листами ржавого железа. Пыль и опилки вихрем взвились в воздух, туманом застилая обозримое пространство. Ганга, вытянув вперед руки, нащупал что-то мягкое и, произведя захват, перекинул преступника через голову, упав на спину и сделав упор ногой в живот мишени.

– Меня-то за что? – изумленно осведомился дядя Саня, закатываясь под деревянный столик.

Он почувствовал, как хрустнул протез на ноге, стал саднить старый шрам на пояснице, пробитая пулей кость в предплечье заломила. Да и вообще, надвигающаяся старость все больше давала о себе знать. Ситуация начинала выходить из-под контроля, пугая человеческими жертвами. Когда Пешкодралов, попытавшийся эффектно просвистеть над столом, не рассчитав сил, тяжеловесно плюхнулся на его крышку и стол рассыпался, как потревоженный карточный домик, чудом оставшийся живым дядя Саня сдался.

– Отбой! – нечеловеческим голосом взревел он и вытер со лба бисеринки пота.

Мгновенная тишина накрыла полуразрушенный домик, и ребятам на минуту показалось, что они оглохли. Все замерли в позах, на которых застиг их крик. Пыль, весело кружа в прорывающихся сквозь окно лучах света, тихо оседала на мужественные плечи, носы и стрижки. Поскрипывая, болталась на одной петле ставенька – единственный звук, который достигал уха.

– Для начала пойдет, – вынес вердикт наставник, потирая ушибленное Лехой плечо, в котором еще с семьдесят пятого стояла пластина. – Если за вас хорошенько взяться – толк будет.

Гордая и уставшая новоиспеченная группа захвата медленной походкой, вперевалочку, вышла из сарая и направилась вниз по склону.

Ни у кого уже не оставалось сомнений, что опасный дурковед не уйдет сегодня от возмездия. Ребята готовы были его встретить. Будь этих дурковедов хоть сотня, лучший курс школы милиции справится с ними голыми руками, одной левой, и никто не уйдет от суровой буквы закона.

Они оставляли за собой полуразрушенные стены разбойничьего притона, поверженные все до единой мишени, которые восстановлению уже не подлежали. Даже мухи признали силу подрастающих кадров непобедимой российской милиции, забившись по углам и приглушив свое глупое жужжание.

Они и нос высунуть боялись, робко прячась под завалами сломанных досок.

Из-под лома, утыканный щепками, показался нос, робко принюхался и потянул за собой мученически искривленное лицо, которое, по всем признакам, оказалось лицом мужчины, настолько запыленным и покрытым ссадинами, что узнать его не было никакой возможности. Мужчина с трудом поднялся на ноги, со стоном оперся рукой о косяк двери, второю стряхивая пыль с одежды. Он был одет в знакомое уже нам... нет, не зеленое трико, – обмундирование.

– Да-а, – протянул мужчина голосом Мочилова, – до чего же страшная эта болезнь. Хотел отдохнуть в тихом месте, а в голове такой шум, словно на поле боя побывал.

Он призадумался, тяжело закрыв глаза, и еще раз протянул: «Да-а», – после чего медленно поковылял вслед за ушедшими курсантами.

7

Дядя Саня открыл глаза Феде. Он теперь прекрасно знал свое предназначение, отбросил прочь пагубное уныние, высоко поднял голову, возвращаясь со стрельбища в город, смело смотрел вперед, словно видя там, за горизонтом, будущее. Прохладный ветер теребил волосы, вороша в голове мысли, которые вопили: берегись, дурковед! Он, Федя, настигнет тебя везде, где бы ты ни был. Только так, и никак иначе.

Федю радовали эти мысли, копошащиеся в голове по дороге в родную школу, и одновременно пугали. Ведь он ясно понимал, что в садик к Лидии Аркадьевне он больше ни за что не вернется. Хотя бы потому, что не сможет он в глаза глядеть этой замечательной девушке, зная, с какой болезнью пришел сюда. И в медпункт Ганге путь заказан. Остается еще вариант – анонимное обследование и лечение в платной клинике, но где взять деньги?

Не отсылать же маме письмо: здравствуй, мол, дорогая, не одолжишь ли мне немного на лечение сифилиса. Вероятно, маму это событие не обрадует.

Плавная чреда мыслей внезапно прервалась, и Федя вздрогнул. Прямо на него шла Амалия Тихоновна, врач поликлиники, к которой прикреплены были все курсанты школы, не исключая и Гангу. Тяжеловесно ступая, немолодая уже женщина с черными усиками задумчиво шествовала, держа курс к ближайшей остановке. Недоброе предчувствие остро кольнуло Гангу, и он встал как вкопанный посреди дороги, до конца еще не осознавая, что именно его так напугало.

Амалия Тихоновна не могла не заметить делегации из нескольких курсантов и дяди Сани, которые здорово выделялись в толпе прохожих пропылившимся, изможденным видом. Заодно она обратила внимание на особенно измученное и болезненное лицо одного из проходивших мимо. Федя спрятаться не успел, что и подвело его.

– Ганга, если не ошибаюсь? – после короткого приветствия строгим голосом спросила женщина, в упор глядя на уродливые прыщи.

– Он, – почему-то в третьем лице ответил Федя, шумно сглотнув внезапный нервный ком.

– Температура есть? – с ходу взяв профессиональный тон, не терпящий неопределенных или лживых ответов, приступила к допросу Амалия Тихоновна.

– Да.

– Чешется?

– Еще как.

– Когда появилась сыпь?

– Вчера.

– И вы до сих пор к нам не зашли? – возмутилась врач.

Федя виновато потупил взгляд и внимательно стал изучать старенькие туфли женщины с тупыми носами и неинтересным каблуком. Не оставалось сомнений, что Амалия Тихоновна в уме уже поставила диагноз, подписав приговор будущей карьере Федора, а возможно, и жизни. Оставалось только тупо молчать, как когда-то в школьные годы у доски. Товарищи, стоя рядом, покрякивали, жалея друга, но и они не находили слов оправдания.

– Немедленно идите в медпункт и по дороге старайтесь ни с кем не общаться, – в сердцах взмахнув рукою, воскликнула врач. – Не хватало еще, чтобы вы перезаразили всех подряд.

Ганга удивился.

– Амалия Тихоновна, так это ж, – краска залила лицо и шею, слившись с холмиками сыпи, – не тем путем передается.

Ребятам и дяде Сане показалось, что Амалии Тихоновне вдруг резко стало не хватать воздуха. Она захлебнулась глубоким вздохом, приложив руку к сердцу, как всегда делала, когда пациент попадался не из послушных, и воскликнула так, что дядя Саня вздрогнул.

– Мне лучше знать, каким путем что передается! Марш в медпункт! – А затем спокойнее: – Через полчаса я к тебе загляну и очень огорчусь, если тебя еще не будет в палате.

Сказала и пошла своей дорогой, гордо переставляя вразвалочку ноги, как это делают все грузные женщины, которым перевалило за тридцать пять.

– Однако строга! – с восхищением заметил дядя Саня, провожая взглядом пышную фигуру, и прищелкнул языком, что означало крайнюю степень восхищения ее поступком. – Надо будет на днях заглянуть к ней с радикулитом.

Ганга вздохнул. Пропал. Тяжелая рука легла на плечо.

– Лечись, Федя, а мы за тебя отомстим преступному элементу, – сказал Венька, а Леха шумно шмыгнул носом. – Обязательно отомстим.

8

Курсант Зубоскалин поправил накладную грудь, сбившуюся немного набок, что вызвало полуобморочное состояние одной пожилой особы, мирно выгуливавшей меланхоличную таксу, и опробовал переговорное устройство, мешавшее ему в правом ухе, как гвоздь в ботинке.

– Ребята, как слышите меня? Прием.

Дама с собачкой, отличавшаяся от чеховской более расплывчатой фигурой и наличием вставной челюсти, заинтересованно окинула взглядом гражданку с мигрирующими грудями и общающуюся с собою, и сочувственно вздохнула.

Это Зубоскалина насторожило.

– Слышу тебя отлично, – сквозь шипения, напоминающие помехи в радиоприемнике при настройке волны, послышалось в ухе. – У нас все тихо. Как у тебя?

– Старушка подозрительная, все высматривает, вынюхивает. – Зубоскалин кокетливо поправил прическу. – На женщин внимание обращает.

– Приметы есть?

– Да. Зверь породы такса.

– Проследим, – обещали в ухе, и связь с писком отключилась.

«Жмот этот Мочилов, – подумал Дирол, – не мог нормальную аппаратуру дать. Небось списанную всучил, а новенькое для комиссии приберег».

Он поправил ослепительно белую сумочку и заманчивой походкой, покачивая костлявыми бедрами, вошел в парк. Его целью было ошиваться в людных местах часами, при этом делая вид, что он здесь ненадолго и скоро уйдет. Задача не из легких, и Зубоскалин гордился, что ее доверили именно ему. Одна проблема удручала курсанта – туфли.

Эффектные, на высоком, сантиметров десять, каблуке. От них постоянно почему-то подворачивались ноги, словно курсант был ранен пулей бандита в ногу, что опять же вызывало сочувствие любопытной старушки с собакой.

А как эти туфли достались Зубоскалину... Он мечтательно приподнял глазки, взмахнув косо наклеенными ресницами, и вспомнил минувший вечер.

* * *

Решено было ловить дурковеда на живца. Этот действенный способ известен еще с незапамятных времен и, если верить учебнику по истории оперативного сыска, практически никогда не подводил. Определить, кто будет играть роль приманки, ни для кого не составило труда.

– Дирол, ты у нас краше всех, – сразу отметил начальник новоиспеченной опергруппы, Кулапудов, – и по фигуре подходишь.

Вон какой длинноногий.

Саша вздохнул. На фига он отрастил такие длинные ноги? Сначала отказывался, говорил, что в жизни своей никогда не отличался грациозной походкой или изысканными манерами. И вообще он за фигурой давно не следил.

Однако его никто и слушать не стал.

Зубоскалин почувствовал высокую ответственность, возложенную на него ребятами. Где-то далеко в мозгу патриотично заиграли звуки горна, что-то из далекого пионерского прошлого. Скорее всего, пионерскую зорьку. Вспомнились мудрые слова отца в тот момент, когда Дирол в последний раз его видел. «Живи по совести», – сказал тогда батя, запустив руку в кудрявую шевелюру сына, потрепал ее и ушел насовсем, бросив их с матерью в коммуналке с семью соседями и бесчисленным количеством тараканов. Саша на всю жизнь запомнил эти слова, и теперь они неспроста всплыли в возбужденном мозгу. Саня согласился.

Обмундирование для операции найти было не так сложно. Курсанты, как и все нормальные люди, имеют свои семьи, а вместе с ними и матерей, сестер, тетушек, а также другой родственный персонал женского пола.

Принесли кто что мог: платье красное, с заманчивыми лямочками на плечах, кольца и браслеты, набор косметики, колготки с лайкрой... Федор Ганга раздобыл бабушкин белый парик, которым старушка намечающуюся лысину прикрывала. И самое главное, объект предполагаемого покушения преступников – сумка от тети Аси.

Вот только женские туфли сорок второго размера найти оказалось довольно проблематично.

– Может, мамы моей полезут? У нее тридцать девятый, – говорил Пешкодралов, вытаскивая из деревянного коробка присланные по такому случаю черные туфли с каблуком-рюмочкой и аляповатым белым бантом моды годов семидесятых.

Зубоскалин скривил лицо, глядя на этакую красоту.

– Они мне под платье не подходят.

– Разговорчики, курсант, – одернул его Кулапудов. – Парк «Липки» – это не подиум д’арт, и такие сойдут.

Зубоскалин вздохнул и попробовал натянуть обувь мамаши Пешкодраловой.

Это оказалось нелегко. Три недостающих размера давали о себе знать.

– Поднапрягись, – советовал какой-то из Утконесовых (Зубоскалин до сих пор их иногда путал, а в данном конкретном случае и разбираться не стал, кто есть кто). – Еще немного потужитесь, мадам, может, родите кого. В Книгу Гиннесса попадете, желтая пресса, опять же, заинтересуется. А это уже популярность.

Зубоскалин ничего на это не ответил, только со злости так поднажал, что утрамбовал правую стопу свою всю без остатка в матушкину туфлю.

– Хвалю, – одобрил Кулапудов, – давай вторую.

Вторая пошла быстрее, потому что раздражение Зубоскалина не все вышло на первой попытке. Окончив титанические труды свои, Дирол полюбовался ногами. Как дурак.

– Ну все, комплект готов. Теперь хоть на панель, местным путанам конкуренцию составлять, – заметил Кулапудов. – Можно идти.

Курсанты встали со своих пунктов наблюдения за Зубоскалиным и направились к двери. Дирол тоже рискнул встать. Громкий треск возвестил о том, что у новоиспеченной дамы не все в порядке. Пешкодралов выругался.

– Это же мамины выходные, – с горечью сказал он.

А Зубоскалин что мог сделать? Разве ж он хотел? Все с грустью смотрели на раненые туфли, по бокам которых вываливались наружу мизинцы. Дело принимало совершенно непредсказуемый оборот. Неисполнимый.

– Лейтенант Костоломова, – догадался Ганга, со скоростью черепахи собиравший вещи для того, чтобы лечь в больницу. Он страшно не хотел этого и всячески оттягивал неизбежное.

Все многозначительно переглянулись: как им раньше не пришла в голову такая идея? Ведь Костоломова – это не женщина, это титан женского пола. Федор Ганга до сих пор таит на лейтенанта обиду за то, что ростом он перед нею подкачал. На два сантиметра Костоломова выше самого высокого курсанта школы. Ну кому такое понравится?

– Я у нее просить не буду, – сказал, как обрубил, Федор.

Все призадумались. Поскольку эта женщина отличалась не только мощными габаритами, но и тяжелым характером, шутить с ней никто не любил.

Как сказать лейтенанту, что им нужна обувь огромного размера, и при этом остаться живыми?

– А пусть Зубоскалин идет, – предложили Утконесовы хором. – Заодно там и примерит.

– Не пойду я, хватит с меня того, что пугало из меня сделали.

Пусть Пешкодралов идет. Он по женским туфлям спец.

Пешкодралов, мирно горевавший на табуреточке над погибшими мамиными выходными, встрепенулся и густо покраснел. Как можно деревенскому парню, который ни разу не решался заговорить с девушкой, что коня на скаку остановит, в горящую избу войдет и курсанта Зубоскалина одним ударом кулака на место поставит, как можно у такой женщины просить столь личную деталь туалета, как туфли.

– Да вы... ребята... да как... – промычал Пешкодралов, уже влекомый братвой к заветной комнате общежития под номером тринадцать.

Лейтенант Костоломова проводила время, как обычно вне занятий: разобрала пистолеты «ПМ» и «ТТ», сложила все их составляющие в косметичку, тщательно перемешав, и теперь с завязанными глазами пыталась заново собрать вышеозначенное оружие, выуживая их детали среди помады, теней и лака для ногтей. Громко хлопнувшая дверь возвестила о том, что к лейтенанту Костоломовой ворвались посторонние. Не исключена диверсия.

Резким движением лейтенант сорвала повязку с глаз и угрожающе выставила вперед недоукомплектованный «ТТ».

– Я-я... – передернувшись и подняв вверх руки, простонал Пешкодралов, – шел мимо и вот... решил заглянуть.

Женщина опустила грозное оружие, все еще оставаясь настороже. Нежданный визит курсанта не внушал ей доверия. К тому же, зная досконально, что нужно делать в бою с мужчинами, Костоломова смутно представляла себе свои действия с ними в мирное время. Тем более наедине.

– Ты... вы... как... – замялась женщина.

– В гости, – нашелся Пешкодралов и вытер проступивший от натуги пот со лба.

– А-а.

Костоломова плюхнулась на кровать, около которой происходила сборка оружия. Пешкодралов огляделся, увидел стоящий у двери табурет и последовал ее примеру. Как дальше общаться с лейтенантом, курсант и предположить не мог. Не говорить же ей комплименты. Хотя... Она, если присмотреться, тоже женщина. Пешкодралов набрался смелости и решился:

– Вы сегодня это... выглядите неплохо.

Костоломова недоуменно оглядела себя. Ежедневный ее наряд – форма лейтенанта милиции – как всегда сидела безукоризненно на мощной фигуре. Но, по-видимому, она действительно выглядела сегодня как-то по-особенному.

– И... какие туфли у вас!

Лейтенант посмотрела на форменные ботинки, туго зашнурованные на ее ногах сорок третьего размера. Затем перевела взгляд в ту сторону, в которую смотрел Пешкодралов. В углу, у шкафа, красовались белые туфли на высоком каблуке, сшитые на заказ.

Обувь всегда была ее головной болью. Никакие рынки, никакие магазины не могли предоставить Костоломовой хоть что-то женского нужного размера.

Приходилось покупать кроссовки и избрать раз и навсегда для себя спортивный стиль. А тут Костоломова не выдержала и заказала себе туфли.

Вот уже неделю они стояли в углу, вызывая глубокие вздохи у своей хозяйки. Лейтенант никак не решалась их надеть. Не на плац же шлепать в туфлях.

Глаза Костоломовой подернулись дымкой благодарности после слов Пешкодралова.

Она сделала глубокий томный вздох и решительно встала. Лейтенант была человеком действия.

– Опа! – сказал Зубоскалин, отлипая от замочной скважины. – Детям до шестнадцати. Пошли ребят, это не для нас, слабонервных.

– Чего это пошли? – возмутился Утконесов. – Женщины могут оторваться от голубых экранов, а для мужиков освободите, пожалуйста, наблюдательный пункт.

Он даже попытался оттереть плечом все еще одетого в платье Зубоскалина в сторону, чтобы занять пост у замочной скважины, но вмешался Кулапудов.

– Дирол прав, надо уйти. А то спугнем. – Он призадумался и, криво усмехнувшись, добавил: – Ну Пешкодралов! Если он не принесет после сегодняшней ночи туфли – будет полным лопухом.

Туфли Пешкодралов утром принес. Он улыбался, как мартовский кот, а на все вопросы курсантов загадочно помалкивал, даже не утруждая себя сочинительством. Но Зубоскалину обувь оказалась великовата. Пришлось произвести святотатственный подрыв устава школы, а точнее, разрыв его на небольшие кусочки. С уставом в носках обувь перестала слетать с ноги и смотрелась довольно-таки ничего.

– Теперь тебе нельзя заводить внеуставные отношения с мужчинами до, после и во время операции, – заметил Антон. – Ты и так попираешь ногами ум, честь и совесть нашей школы.

* * *

Воспоминания Зубоскалина прервала парочка хиппарей, меланхолично прошествовавшая мимо в непомерно больших рубахах, широких брюках и босиком. С какою тоской проводил их взглядом Дирол! Но подозрительный шум за спиной заставил его оторваться от приятного сердцу созерцания и обернуться.

За спиной картина разыгрывалась не шуточная. Дама с собачкой, каким-то образом обнаружив за собой слежку замаскированных по всем правилам дяди Сани курсантов, встревожилась. Виной тому были близнецы Утконесовы. Они так активно ошивались близ странной старушки, что у той зарябило в глазах. Одного Утконесова, маячащего перед глазами, она еще могла вынести, но когда они появились одновременно в разных концах парковой дорожки... Дама совершенно не аристократично крякнула и протерла очки. Однако одинаковых парней в черных плащах и не менее черных очках меньше не становилось. Пенсионерка восприняла факт наличия людей в черном по-своему.

– Караул! Грабють! – что есть силы крикнула она и выпустила поводок из рук.

Маленькое животное, на поверку оказавшееся вредной псиной, угрожающе зарычало и вцепилось острыми клыками в черную штанину Антона.

Андрей вскрикнул вместо брата и прикусил губу, переживая, как от собственной боли.

– Ату его, Арчибальд. Ату! – визгливо кричала дама, привлекая нежелательное внимание посторонних к курсанту.

Шавке, гордо именуемой Арчибальдом, команды можно было и не давать.

В ней проснулась не только природная вредность, но и охотничий инстинкт, усыпленный генной памятью нескольких поколений предков, служивших своим хозяевам исключительно в качестве интерьера для гостиной. Но, видимо, инстинкт охотника не так просто вытравить из преданной собачьей души, особенно если псина нюхом чувствует опасность. Именно это Арчибальд и почувствовал, когда, вонзив свои зубы в мягкую икру, расширившимися ноздрями втянул тошноватый запах крови. Андрей хотел помочь брату, однако тихое, но угрожающее «р-р-р» заставило его отпрянуть и призадуматься над планом дальнейших действий.

В это время терзаемый клыками хищного животного Антон стонал и извивался.

Беспорядочно махая руками, Утконесов уцепился за первое, что попало ему под руку, вонзив ногти в густую шерсть, и потянул. Это был хвост.

Собака бешено взвыла. Однако Арчибальд твердо настаивал на своем, не выпуская из зубов измочаленной икры. С минуту продолжалась молчаливая борьба, прерываемая лишь старательным сопением дерущихся и ободряющими криками старушки. Андрей не выдержал и все-таки бросился на помощь брату. Завязалась схватка не на жизнь, а на смерть. Немного погодя среди дерущихся каким-то образом оказалась хозяйка собачки, храбро вонзающая острый кончик зонта между ребер каждого из братьев. Откуда ни возьмись появилось знакомое уже нам зеленое трико и с криком: «Навались», – ринулось в атаку. Набежал народ.

Ситуация приобретала угрожающий характер. Санек, закусив губу, нервно теребил лямки белой сумочки, приводя их в плачевное состояние. С одной стороны, как товарищ, он просто обязан был помочь братьям, но с другой – он временно является исполняющим обязанности девушки, а девушкам драться не положено.

Сомнения разрешились сами собою, когда Дирол увидел, как Венька кивком головы дал знак остальным курсантам и показал пример храбрости, вклинившись в самую гущу заварушки. Санек размашисто махнул рукой, с облегчением скинул мешавшие ему туфли, гордо и довольно взглянув на приостановившихся хиппарей, и, замахнувшись, с удовольствием впечатал сумочкой старушке в глаз.

9

– Итак, как прикажете все это понимать? – строго прищурившись и склонив голову немного набок, говорил Мочилов, меряя шагами небольшой пятачок перед школой, на котором, выстроившись в шеренгу, во всей своей красе переминались с ноги на ногу новоиспеченные оперативники.

Когда Глеб Ефимович вот так ходил, заложив руки за спину и прищуривая один глаз, неуловимо следящий за твоими действиями, то это означало, что капитан в гневе. Разношерстная толпа, выглядевшая довольно помято, ободранно и пыльно, которую с большой натяжкой можно было назвать строем, молча внимала строгому начальнику, не в силах сказать что-то себе в оправдание. И дело не в том даже, что парням стыдно было за учиненный беспорядок в городском парке, который они хотя и не устраивали, но причиной коего были несомненно. Нет. Их ввел в состояние ступора вид капитана.

Да, Мочилов, бывало, представал перед ребятами в изрядно помятом виде, с утра пораньше заваливаясь в комнату, чтобы лично разбудить своих подопечных. Мучимый похмельным синдромом, Мочилов не напоминал образцового преподавателя. Но в таком жутком состоянии ребята впервые видели капитана.

Отсутствие нескольких пуговиц, болтающийся на честном слове левый погон и изрядно поцарапанный нос – все это невыгодно говорило о недавнем времяпрепровождении Глеба Ефимовича. Хотелось его лично спросить: как же это понимать? Но никто не решался.

Они стояли напротив друг друга – капитан и курсанты, – до смешного похожие своей потрепанностью, когда в воротах школы показалась внушительная фигура полковника Подтяжкина, которая двинулась в их сторону.

Следует отметить, что внушительностью полковник отличался только на расстоянии, поскольку обладал габаритами, достойными большого человека.

При ближайшем же рассмотрении можно было заметить, что у Подтяжкина совершенно несерьезное и никоим образом не подходящее под такое высокое звание лицо. Оно напоминало личико пупса, той самой небольшой куколки, которую в огромном количестве выпускали заводы игрушек советских времен, словно там не представляли себе каких-либо других предметов для игр.

Главнокомандующего школы отличали маленький, вздернутый к солнцу носик, густо утыканный веселенькими веснушками, такие же маленькие и безвольные глазки, а также большие и розовые, гладкие, как у женщины, щеки. Полковник часто конфузился и безоговорочно слушался законную супругу, которая являлась полной противоположностью мужа, тощей и властной женщиной с плотно сомкнутыми губами. Именно она протолкнула Подтяжкина в школу, с помощью скандалов и интриг добиваясь для него повышения за повышением.

Самоотверженная забота о муже, а точнее о его кошельке и связях, позволила женщине из безвольного и, в принципе, никчемного человека сделать полковника с перспективой дальнейшего продвижения по службе.

Подтяжкин ходил всегда неслышно, словно стесняясь потревожить окружающих посторонними звуками, оттого появлялся как перед преподавательским составом, так и перед курсантами всегда неожиданно. Сегодняшний случай не был исключением. Никто не заметил, как тихий, скромный человек в форме полковника оказался за спиной у Мочилова.

– Капитан, чем вызван ваш маскарад? – очень вежливо спросил он, предварительно откашлявшись.

Глеб Ефимович вздрогнул, узнав знакомый голос, и обернулся.

Полковник виновато посматривал на Мочилова, словно смущаясь тем, что потревожил человека.

– Э-э, – протянул капитан, скосив взгляд на занервничавший строй.

Сердца у всех курсантов поголовно рухнули вниз, обосновавшись в области пяток, и в тревоге замерли. «Заложит», – пронеслось у каждого в голове.

– На задании были, что нам 125-й участок подбросил, – меж тем отвечал капитан, образцово вытянувшись в струнку и тряхнув оторванным погоном. – И в неравной схватке с численно превосходящими преступниками был нанесен значительный урон гражданской одежде и моей личной форме.

– Что вы говорите? – словно женщина, ахнул Подтяжкин, сочувственно глядя на поникший погон.

– У них действует целая банда. Человек двадцать, не меньше, – разошелся Мочилов. – Все вооружены, с автоматами наперевес. Но мальчики мои не растерялись, вели себя храбро.

Мальчики гордо подняли подбородки, окидывая друг друга довольными взглядами. Леха почувствовал приятную усталость во всем теле, вроде той, когда после тяжелой, но очень нужной работы хочется свалиться прямо на месте и лежать, лежать... А на душе легко-легко, как в детстве.

Дирол улыбнулся белозубой улыбкой на запыленном лице и поправил сбившийся набок парик. Он не успел еще переодеться, а потому стоял в ослепительном красном платье, распоровшемся во время схватки по шву до самого бедра, являя взору полковника стройные волосатые ноги.

– Умницы какие, – совершенно по-граждански похвалил Подтяжкин, заинтересовавшийся таким вольным платьем.

Честно говоря, он хотел пожурить немного курсантов с капитаном. Ведь как бы тяжела и опасна ни была их служба, внешний вид человек в форме должен поддерживать безупречным. Об этом часто говорит Капочка, а полковник привык верить своей супруге. Однако высокая блондинка в красном смешала все его мысли. Совершенно неосознанно взгляд его тянулся к неприлично высокому разрезу, возбуждая давно забытые полковником мечты о свиданиях, страстных поцелуях. О том времени, когда он еще был молод, не был знаком с Капой и позволял себе принимать самостоятельные решения. Новую курсантку, которую Подтяжкин раньше не замечал в стенах школы, не хотелось ни ругать, ни даже слегка приструнивать. С губ так и просился слететь комплимент. Какая у нее была улыбка!

– Они лезли изо всех щелей, как тараканы, – между тем заливал Мочилов, с большой амплитудой размахивая руками, чтобы наглядно показать, как дурковеды армией наступали на курсантов и на него лично, стараясь запугать финками, кастетами и автоматами Калашникова. – Однако капитан Мочилов знает свое дело. Я сказал: не робей, ребята, прорвемся, – и приказал отступить к торговым рядам, чтобы за прилавками занять удобную оборонительную позицию, приобретя тем самым преимущество перед противником. Продавщицы с радостью нас к себе пустили. Одна замечательная старушка угостила семечками.

Говорит, только поймайте этих дурковедов, замучили, заразы, никакой торговли с ними нету.

«А какие ноги!» – между тем думал полковник, глазами стараясь в собственном воображении продолжить умопомрачительный разрез.

– Я ей: бабка, все будет как положено. Поймаем и изничтожим.

«Уже на третьем курсе. Вероятнее всего, после училища. Это объясняет, почему я ее не видел раньше».

– А потом засвистели пули.

Капитан засунул два пальца в рот и изо всей дури изобразил свист пуль.

Из окон школы высунулось несколько голов, с недоумением поглядывая на двери столовой. Для обеденного звонка было слишком поздно, а для ужина – рановато. Полковник вздрогнул от неожиданности, и седьмой комплимент молоденькой девушке бесследно выпал из сознания, не успев облечься в словесную оболочку.

– Глеб Ефимович, сейчас не время. Расскажете мне ваши приключения вечерком за рюмочкой чая, – Подтяжкин споткнулся на слове, – то есть за чашечкой водки... А, – он тихонько, словно опасаясь, махнул рукой, – там разберемся.

* * *

Устав от напряженного двенадцатичасового рабочего дня, солнце клонилось к западу. Первые комары, вернувшись из продолжительного зимнего отпуска, особенно рьяно принялись за свою работу, впиваясь в тела непривычно болезненно. После того как полковник Подтяжкин удалился, Мочилов недолго мучил курсантов на плацу и через полчаса распустил их, успев наговорить много того, над чем предполагалось задуматься, но над чем задумываться парни почему-то не собирались. Курсанты облегченно вздохнули, оказавшись на свободе, и первым делом отправились к умывальникам, располагавшимся внизу, чтобы смыть пыль и грязь, в изрядном количестве осевшую на их усталых фигурах.

Только Зубоскалин свернул на лестницу, стесняясь своего платья. Его смущал излишне высокий разрез. Решив первым делом переодеться, а потом уже умыться, Санек отделился от своих товарищей и стал подниматься по ступеням. С удивлением он заметил, что лестница оказалась непривычно пуста, но большого значения этому событию не придал. А стоило бы.

Пустовала лестница, как можно догадаться, неспроста. И причиной тому был не Федор Ганга со своим снадобьем, а лицо другое, ставшее в одночасье неприлично похотливым. Оказывается, полковник Подтяжкин, покинув наших героев в общем дворе школы с общежитием, в кабинет свой не пошел, а стал наблюдать в окно за новенькой. Девушка ему все больше и больше нравилась: стройная, с немного угловатыми движениями, что ее ничуть не портило, а даже придавало уйму шарма в глазах полковника.

Как она не похожа была на его Капитолину! У той никогда не будет столь вызывающе неряшливого вида, никогда так пикантно не подвернется нога на высоком каблучке. Да что там говорить, Капа и красится-то по-военному, с щепетильной точностью – ни грамма лишнего, и в то же время ничего не забыто. А здесь? Густо наложенные тени, вызывающие ощущение нездоровой синевы вокруг глаз, яркие, кричащие губы, напоминающие о самой древней профессии среди женщин. А эти косые стрелки разной длины?

Все во внешности незнакомки кричало полковнику Подтяжкину о непохожести новенькой на его законную супругу, и это рисовало в его воображении огромный плюс новому курсанту. Что поделать, коль полковник уже давно, лет двадцать, как охладел к сварливой и психованной жене. Подтяжкина тянуло к девушке, и ноги его сами, помимо воли хозяина, понесли его в стены общежития.

Именно наличие высокого начальства выкурило из коридоров общаги всех курсантов, которые не горели желанием лишний раз попадаться на глаза сильным мира сего. Однако Зубоскалин того не знал.

Беспечный как дитя, он поднимался по ступеням, мысленно кляня строителей, понастроивших столько этажей, когда перед его глазами вырос полковник собственной персоной. У полковника нервно дергался глаз и мелко подрагивала нижняя челюсть. Санек растерянно остановился и замер, смотря на Подтяжкина снизу вверх, поскольку тот возвышался над ним на пять ступенек выше, аки священник на авлосе над доброю паствой своей.

Сначала Зубоскалин хотел отдать честь, но вовремя вспомнил, что не в форме, и ограничился простым:

– Здрасте, Павел Петрович.

Павел Петрович, или попросту П в четвертой степени, как метко окрестил его сам же Дирол с первого дня в школе (неплохо разбирающийся в математике Санек без труда сосчитал количество первых букв в звании и имени высокого начальства), посчитал нужным принять наиболее выгодную для себя позу и повернулся так, чтобы виден был его гордый профиль. Капочка всегда говорила, сбоку он выглядит куда как более мужественно из-за того, что так виден всего лишь один его глупый и безвольный глаз, а не два.

Смотреть таким образом на избранницу своего сердца было не совсем удобно, пришлось скосить взгляд налево и вниз. Однако трудности полковника не останавливали.

– Зачем такие формальности? – кося голубым, слащавым глазом, проговорил Подтяжкин. – Можно просто Павел или Паша. Паша даже лучше, так меня всегда мама называла.

Дирол хлопнул глазами и глупо улыбнулся, чем вызвал восторг в сердце полковника. «Понравился, – пронеслось у него в голове, – видимо, профиль помог. Капа говорила, он у меня как у Сократа».

– Мы, конечно, сегодня все отличились, – растерянно заговорил Санек, растягивая каждое слово, – и заслужили ваше высокое доверие. Только позвольте мне вас называть по-прежнему, Павлом Петровичем.

Все-таки у нас такая разница в званиях и возрасте.

Полковник тихонечко захихикал, поднеся ладошку ко рту, и спустился на пару ступенек ниже.

– Пусть возраст мой вас не смущает. В наш век раскрепощения и сексуальной революции это такие мелочи.

– Однако ж мне неудобно.

– И только это вас останавливает?

Подтяжкин спустился еще на одну ступеньку и повернулся к Зубоскалину другим боком, чтобы тот смог рассмотреть и второй его гордый профиль, который, надо сказать, ничуть не хуже первого. Правильно рассчитав, что все свои плюсы он уже выказал «девушке», полковник решил долго не медлить и пойти в наступление по любовному фронту. Он снял форменную фуражку и красивым жестом стал обмахиваться, стараясь убить тем двух зайцев разом. Во-первых, словно невзначай Павел Петрович открывал взору избранницы благородную седину, от которой – опять же по словам Капы – он казался старше и опытнее, а во-вторых, это позволяло снизить любовный жар, распалившийся в душе мужчины и проявлявшийся в обильной испарине.

– Позвольте вас спросить, свободен ли сегодняшний ваш вечер? – напрямик задал вопрос полковник, нечаянно чиркнув козырьком по носу.

Дирол опять же натянуто улыбнулся, с тоской представляя, на какие трудработы собирается отправить его Подтяжкин. Иначе зачем ему интересоваться свободным временем курсанта? Лишь бы не на ремонт актового зала кинул.

Там работы невпроворот.

Однако ни одной мало-мальски уважительной причины, чтобы отвязаться от ОПТ, в голове у Зубоскалина не всплывало.

– Да, – поникшим голосом ответил Санек, с завистью воображая, как все его однокурсники поплескаются у умывальников и пойдут отдыхать, а он будет как скалолаз взбираться к высоким потолкам зала, чтобы побелить их или покрасить.

Подтяжкин еще раз довольно хихикнул и прошел последнюю ступеньку, отделявшую его от вожделенного предмета обожания. Вблизи красотка была еще обворожительнее. Что-то мужественное чувствовалось в ее движениях, но не мужланское, оттого полковника оно не раздражало. Скорее всего запах... Да-да, девушка пользовалась резкой, похожей на мужскую, туалетной водой. Черт, какая она оригиналка! Вплотную приблизившись к высокой, на полголовы выше полковника, фигуре так, что его дыхание касалось завитых растрепанных локонов, Подтяжкин низким полушепотом произнес:

– Прекрасно, – у Дирола сердце ушло в пятки от недоброго предчувствия, – в таком случае не согласились бы вы заглянуть ко мне в кабинет?

Санек понял, что по непонятной причине он увязает (или уже увяз) в какой-то нехорошей истории. Правда, почему полковник выбрал жертвой именно его, парень понять не мог. Ну просто никак не мог найти он в своей памяти тот случай, из-за которого Подтяжкин так ему мстит.

Заранее приготовившись к самому худшему, Дирол вздохнул.

– Я могу сначала переодеться? – с надеждой на отсрочку спросил он.

Полковник окинул взглядом «девицу». Бесспорно, она нравилась ему и в этом платье, но как заманчиво звучало слово «переодеться».

Интересно, в чем она предстанет на их первом свидании? Безусловно, это должно быть что-нибудь умопомрачительное. Ах, как же не хотелось полковнику разлучаться хотя бы на несколько секунд с новой своей пассией.

Минуты, проведенные без нее, покажутся ему вечностью.

– Хорошо, – с неохотой согласился он. – Только прошу вас – быстрее.

Санек вздохнул: быстрее так быстрее. Он обошел стороной полковника, который с непонятной настойчивостью не хотел пропускать его мимо, и поплелся в комнату. Там скоро переодевшись в форму курсанта, причесавшись и размазав носовым платком на лице грязь, Зубоскалин не стал дожидаться возвращения друзей, а сразу пошел в кабинет полковника. Перед дверью он остановился и на всякий случай прислушался. Внутри хриплый, фальшивый голос напевал:

«Бананы лопала бомба», – а потом с особым чувством, громко «е-е». Что-то гремело, падало на пол, вызывая почему-то радостные смешки. Санек призадумался – стоит ли сейчас постучать или немного подождать? Когда репертуар закончится. Неожиданно песня оборвалась, и взволнованный голос произнес:

– Дорогая, лишь только я вас увидел... – и так далее.

Дирол присвистнул. Голос этот он перепутать ни с чьим не мог. Выходит, полковник в кабинете не один. К тому же у него женщина. Что же делать?

Войти – можешь помешать, не идти... А если Подтяжкин рассердится?

Санек почесал затылок. Как бы там ни было, а приказы положено выполнять.

А чтобы не застать полковника в неудобном положении, он постучится, но входить не будет, пока не откроют. Сочтя это самым верным решением, Зубоскалин поднял руку и тихонько стукнул.

Подтяжкин не сразу услышал, как стучатся в дверь, потому как сильно увлечен был одним довольно важным, с его точки зрения, событием. Он стоял перед зеркалом, эффектно зачесывая короткую челку назад, и репетировал разговор с незнакомкой. Полковник вспомнил, что не побеспокоился спросить имени у нового курсанта. Это немного смущало. Например, непонятно было, каким образом обратиться к ней. Назвать кисой или слоником Павлу Петровичу показалось еще рано, их отношения не зашли пока так далеко, а сухое «девушка» или «курсант» совершенно не шло ей. Когда Подтяжкин решил, что самым оптимальным решением будет сказать просто, но со вкусом «дорогая», и попробовал немного потренироваться перед зеркалом, слабый стук долетел до его уха.

Встрепенувшись, полковник замер на месте, не веря своим ушам. До последнего момента в его сердце жили сомнения, казалось, что ветреная девушка не придет, в последний момент передумает. А возможно, она и вообще не собиралась приходить на свидание, просто хотела посмеяться над его уже немолодым возрастом, и все тут.

Но повторный стук развеял напрочь колебания Павла Петровича. Сомнений не было – это она. Полковник засуетился, лихорадочно соображая: как встретить желанную гостью. Поправил галстук, одернул рубашку, смахнул со стола крошки, оставшиеся от обеда. Черт, какой же он дурак!

Пригласил на свидание, а цветы не купил.

Глаза лихорадочно забегали по комнате, ища что-нибудь подходящее.

Нигде не было даже комнатных цветов, поскольку секретарь его, Владимир Игнатьевич, цветоводством не увлекался. Единственное, что радовало глаз в кабинете и как-то его оживляло, это искусственные подсолнухи в большой вазе на полу. Павел Петрович призадумался. По большому счету и это цветы, но удобно ли дарить их молодой, незамужней (ах, как он надеялся, что она не замужем) девушке?

– Все лучше, чем ничего, – вслух произнес Подтяжкин, вытаскивая длинные стебли из вазы. Теперь он был готов ко встрече с возлюбленной.

Увидеть то, что показалось за дверью, Санек не ожидал. Дверь открыл сам полковник. От него пахло туалетной водой, причем так интенсивно, что Зубоскалин чихнул. Гладкий, прилизанный, с тремя пыльными подсолнухами в правой руке, Павел Петрович глупо улыбался, выискивая за спиной Зубоскалина еще кого-то третьего. Как только он понял, что пришел один Санек, лицо полковника резко изменилось. Улыбка медленно с него сползла, щеки опустились, и вся физиономия вытянулась.

– По вашему приказанию прибыл, – вяло произнес курсант и вытянулся, стрункой встав перед командиром.

– Какое указание? – почему-то разозлился Подтяжкин. – Никакого указания я вам не давал. Идите спать, курсант.

Сказал и громко хлопнул дверью прямо перед Санькиным носом.

– Сдает Подтяжкин. Забывать стал, – вслух заметил Дирол и отправился наконец умываться.

10

Когда Санек вернулся к ребятам, они стояли «на старте», определенно куда-то собравшись.

– Где тебя носит? – с ходу наехал на него Кулапудов. – Все уже готовы, только тебя ждем.

– Что-то не припомню, чтобы я куда-то собирался, – заметил Зубоскалин.

– Не припомнит он, – обиделся Венька. – Зато мы прекрасно помним, что наш товарищ лежит в больнице с тяжелым заболеванием и с тревогой на сердце. Сейчас поддержка друзей ему просто необходима.

Вот, Пешкодралов и передачку успел сбегать купить.

Кулапудов поднял и потряс перед глазами Дирола большой пакет.

Через пару кварталов от школы милиции располагалась поликлиника, к которой приписаны были все курсанты и преподавательский состав школы, а рядом, через дорогу, больница номер один.

Она располагалась в районе, помнившем еще времена первых Рюриковичей, имела при себе как украшение четыре полуразвалившиеся колонны с потрескавшейся штукатуркой, наспех наляпанной уже в наше время, и два торса атлантов, поддерживающих кованный дореволюционными умельцами балкон. Первоначально атланты задумывались банально-традиционно, по-гречески, с отсутствием всякого напоминания об одежде, но все же, дабы не подвергать искушению целомудрие дореволюционных граждан города, – с фиговым листочком на нужном месте.

Но новая эпоха внесла коррективы. Советское правительство города, взяв на вооружение бессмертную фразу, высказанную гораздо позже, но зарождавшуюся уже в те времена: «У нас секса нет», – по какой-то необъяснимой причине решило, что в Стране Советов нет не только секса, но и фигур без одежды как таковых вообще. Если бы можно было всем бабам рожать детей в рубашке, правительство не замедлило бы издать такой указ.

Как бы там ни было, но наличие фиговых листочков нисколько не усыпило бдительность комдивов, начпромов и замполитов. Местному маститому скульптору, с воодушевлением ваявшему вождей революции по десятку в квартал, неизвестных героев не менее трех за год и рабочего, разрывающего цепи буржуазного мира, по одному на каждую ежегодную выставку пролетарского искусства, было поручено свести к минимуму мифическое безобразие темного, рабовладельческого народа.

Скульптор решил проблему просто. За неимением времени возиться с заказом (на ту пятилетку он взял повышенный план по созданию бюстиков Ленина, обещав завалить страну кумиром), а также из-за отсутствия необходимых средств, которые молодая и пока еще бедная республика в нужном количестве творцу предоставить не могла, торсы одевать скульптор не стал. Он вложил в длань каждого из богатырей по тяжелому молоту (символично тем самым напоминая о кузнице пролетариата), и вопрос об отсутствии рубах сам собою отпал. К тому же, чтобы понятнее было зрителю, что у больницы изображены не простые рабочие, а борцы за справедливое будущее, на голове у каждого из них оказались буденновки. И наконец, неприличное место с ничтожно малым листком решено было заставить тумбами, на которых разведены были гвоздики, цветы без всякого сомнения пролетарские, поскольку их цвет напоминал каждому проходящему мимо цвет кумача.

Шло время, годы сменяли друг друга, наступила новая эпоха, характерная возвращением к капитализму, но на новый, истинно русский лад. Привыкший разрушать «весь мир насилья» бывший советский народ повсеместно сносил вождей, неизвестных героев и рабочего, разрывающего цепи мирового насилия, которые с таким старанием, с опережением плана на несколько месяцев, были воздвигнуты городским светилом. Вспомнили и о буденновцах-атлантах, однако сносить их побоялись. С одной стороны, атланты появились на свет во времена реабилитированного теперь господства капитала, с другой же – без опоры витиеватый кованый балкон неминуемо грозил рухнуть на головы увлекающихся новыми веяниями жителей города.

На выручку пришел все тот же заслуженный скульптор, который хотя и постарел изрядно, но дела своего не бросил, сменив в незначительной степени тематику, дабы соответствовать духу времени. В результате молоты из рук атлантов были изъяты и выброшены за ненадобностью, буденновки лихо переделаны под бейсболки, на которых ваятель с легкостью исправил красную звезду на красный же крест, и, наконец, алые цветы с тумб как неактуальные нещадно были выдернуты с корнем, и после небольшой реорганизации этих больших ящиков на них появилась размашистая надпись:

«Прямая связь с губернатором». Всех порадовала перемена в облике исполинов-мужчин, поддерживавших балкон, кроме разве одного человека. Каждое утро дворник Митяй жестоко обзывал последними словами всех зачинщиков перемен, с неохотой – помимо своей непосредственной работы – выгребая из тумбы, перевоплощенной под урну, кипы писем и выкидывая их на заднем дворе в контейнеры для мусора.

В больнице с такой богатой историей и предполагали курсанты найти своего товарища, однако обнаружили они там не только Федю. Владимир Эммануилович Смурной, новый преподаватель школы милиции и один из пострадавших от неопознанной болезни, неверными шагами, покачиваясь из стороны в сторону, направлялся к последнему пункту обитания надежды.

Свято веря еще с детства в компетентность врачей, он надеялся найти в них поддержку и опору, исподтишка, чтобы не разочароваться, допускал мысль, что панацея наконец найдется и врачи разработают необходимое лекарство. Подбадривая себя таким образом, Володя даже почувствовал, как будто ему стало лучше, жар спал, а в голове появилась усыпляющая бдительность легкость. Можно было даже подумать, что он совершенно здоров, однако не тут-то было. Уже на подходе к больнице Смурной обратил внимание, как «новый русский» в бейсболке с красным крестом нахально раздвоился и встал по бокам огромного балкона, напоминая о том, как мало осталось жить Владимиру Эммануиловичу. Стон безнадеги вырвался из груди молодого преподавателя.

Тяжкий звук был услышан группой курсантов, подходивших к дверям медицинского заведения. Озадачившись, они все разом обернулись, что вызвало повторное душераздирающее восклицание. Владимир Эммануилович со смесью тоски и испуга переводил взгляд от Антона Утконесова к Андрею Утконесову, тщетно силясь обнаружить в них различия. Таковых не находилось. Перегруженный горькими мыслями ум уже не обращал внимания на то, что двоятся в глазах только избранные предметы и люди, а точнее атлант, помеченный крестами, и рыжий курсант с веселыми лучиками у глаз. С детства впечатлительный Володя не заметил таких незначительных деталей. Он пулей пролетел мимо столь явных признаков заболевания, как тайфун ворвавшись в регистратуру.

У окошка с выглядывавшей из него вечно недовольной физиономией в белом колпаке переминался с ноги на ногу и что-то громко доказывал капитан Мочилов. От чрезмерных усилий его лицо покрылось испариной, руки нервно летали по воздуху, помогая сбивчивым словам. Физиономия все больше хмурилась и повторяла одну замученную фразу:

– Обратитесь сначала в поликлинику.

От ее слов Мочилов просто зверел, из его груди вырывался животный хрип, и он сквозь зубы рычал:

– Я только что оттуда. Эти люди совершенно не знают своего дела. Они сказали, что такой болезни нет и на ближайший десяток лет не предвидится, советовали обратиться в желтый дом и вообще вели себя некорректно по отношению к тяжело больному. Я требую полного медицинского обследования.

– Абсолютно с вами согласен, – поддержал коллегу Смурной, встав рядом с капитаном напротив окошка. – Я пришел с теми же требованиями и без глубокого и досконального осмотра моего организма я отсюда не уйду. Вот прямо здесь, на пороге, сяду, если меня не захотят принять, и объявлю голодовку.

– Коллега, – Глеб Ефимович всхлипнул, загоняя обратно внезапно набежавшие слезы восторга и умиления, – как я вас понимаю.

– Мне терять нечего! – ободренный человеком со стороны, взвизгнул Владимир Эммануилович.

– Верно. Я с вами.

Дух противоречия захватил капитана, погрузив его в сладкие мечты о борьбе и справедливости. В каждом из нас, даже самом тихом и безответном, живет бунтарь, задавленный гнетом суетливых и никчемных будней, глупым и эгоцентричным инстинктом самосохранения, а также традиционной российской ленью. Сейчас в двух преподавателях он всплыл наружу, показывая окружающим свою непокорную, высоко вздернутую голову. Ноздри капитана раздувались, словно после тяжелой пробежки, жадно вдыхали ставший еще более необходимым воздух. Он чувствовал, что пойдет в своем упорстве до конца, и не только для собственного здоровья, а ради тех, кто будет после него, ради объемного и безликого, но безудержно манящего слова «справедливость»...

Владимир Эммануилович не отличался оригинальностью и ощущал то же самое.

Устав слушать глупый бред, физиономия в колпаке недовольно поджала губы и со стуком закрыла окошко. Это послужило сигналом.

– Прошу вас, коллега, – широким жестом предложил Мочилов следовать к двери Владимиру Эммануиловичу, вежливо пропуская его вперед.

– Не смею идти первым, только после вас.

Мужчины переглянулись и одновременно шагнули к выходу. Они неминуемо должны были застрять в ней, не умещаясь в дверном проеме, но не тут-то было. Две узкие створки распахнулись раньше времени вовнутрь, оставив свой неизгладимый след на лбах борцов за справедливость, и перед глазами преподавателей появились двое Утконесовых, как напоминание о страшном.

За ними следовали остальные курсанты.

– Добрый вечер, – хором сказали одинаковые и в унисон отступили, прижавшись к левому и правому косяку.

Владимир Эммануилович поднес руку к горлу, освобождая воротничок рубашки от несуществующего галстука. Он молча прошел мимо, крепко зажмурившись на всякий случай, почувствовал под ногами отсутствие опоры, из чего понял, что начались ступени, и тяжело плюхнулся на них. Рядом опустилось грузное тело коллеги, и Смурной осмелился открыть глаза.

Прямо на него шло легкое видение в белом, волнами трепыхающемся на ветру. Стройные ноги то открывались выше колена, заставляя мысли Володи путаться с невообразимой быстротой, то скромно прятались под газовой тканью. На лице играла полуулыбка Джоконды, еле уловимая, манящая, окутывающая ее обладательницу загадкой.

– Это больница номер один? – поинтересовалось видение.

– Она, но лечиться в ней не советую, – недовольно ответил Мочилов. – Эти люди ни шиша не понимают в свой профессии. В толк не возьму, за что им деньги платят. У нас бы за такое халатное отношение к обязанностям всех бы поувольняли.

Последнее предложение капитан выкрикнул особенно громко, чтобы за дверьми было слышно. Это словно послужило сигналом: в окне первого этажа появилась знакомая уже нам физиономия. Она отличалась тем, что скука и недовольство в ней резко сменились на жгучее любопытство.

Колпак съехал немного набок, открыв взору окружающих оттопыренное ухо.

– Это не столь страшно, – легкомысленно и в то же время очень мило махнула рукой девушка в белом. – Мой знакомый болеет ветрянкой. Ее может лечить и человек без специального образования.

– Наивное дитя, – тоном старшего и более опытного, много раз обжигавшегося в жизни человека проговорил Глеб Ефимович. – Они и насморка простого излечить не смогут. Дилетанты и шарлатаны, – еще раз крикнул Мочилов.

В окне за физиономией с ухом одна за другой стали появляться и другие личности в белых халатах, посматривали на бастующих с любопытством, но, постояв несколько минут, уставали от однообразного зрелища, скептически хмыкали кто в усы, кто просто так и неспешно возвращались к прерванным делам.

Девушка опять же легкомысленно пожала плечиком и попросила посторониться, чтобы пройти мимо. Внутри здания она как-то сразу сориентировалась, словно бывала здесь с завидной регулярностью, отыскала на стенке длинный список, провела по нему тонким пальчиком, отыскав нужную фамилию, и направилась к лестнице.

* * *

Около палаты номер шесть, в которой, как сказали ребятам, лежал их больной друг, курсанты нерешительно остановились, озадаченно поглядывая друг на друга. Явиться первым перед страждущим Гангой показалось всем трудной задачей. А если он уткнется безутешной своею главой тому в жилетку и придется искать среди скупого мужского лексикона слова утешения? Да где ж их найти, когда тут такое?

– Леха, твои апельсины? – спросил Санек.

– Ну.

– Везет тебе, Леха.

– Почему? – удивился Пешкодралов.

– Так это, вручишь их Федору. Он тебя сразу зауважает, благодарить начнет. Черт, мне бы на твое место, друг.

Лехины щеки порозовели. Парня не смутило даже это странное слово «друг», которым с некоторых пор Зубоскалин его принципиально не называл. Смикитив, к чему клонит Дирол, Утконесовы поддакнули:

– Завидуем мы тебе, Леха.

Пешкодралову самому показалось, что он себе немного, самую малость, завидует. Незаметно для него пакет с пятью килограммами апельсинов оказался в растерянных руках, дверь в палату отворилась, и несколько пар рук втолкнули его в тоскливую, крашенную зеленым и пахнущую лекарствами палату.

Леха сразу увидел его и закусил губу, чтобы сдержать возглас сострадания.

Среди белого постельного белья, освещаемый тускло-желтым электрическим светом, курсант увидел своего товарища с блуждающей, странной улыбкой на лице. Ужасные прыщи почернели, выделяясь широкими, неровными пятнами, отливая, как крыло у ворона, зеленым. Не знал Леха, что зеленка на темной коже сама становится чернее.

– Ничего себе, – присвистнул Кулапудов. – странно у тебя сифилис развивается. Чтобы до черных фурункулов доходило – это я первый раз вижу.

Тут Ганга открыл рот с явным намерением что-то сказать, но друзья не дали.

– Ты, Федя, только не дрейфь, и не из таких передряг выбирались.

Ничего, прорвемся, – поспешил предотвратить плачевные излияния больного Зубоскалин. Он никогда не мог переносить слезливых сцен и всегда старался подрезать их на корню, чего бы ему это ни стоило.

Федор широко улыбнулся и сделал вторую попытку что-то передать друзьям.

– А действительно, Ганга, чего это ты так раскис? – поддержал товарища Кулапудов. – Болезнь знакомая, не смертельная, оглянуться не успеешь, как на ногах окажешься.

– Еще бы! – поддакнул Антон, еле скрывая жалостливые нотки в голосе. – Я вот однажды желтухой болел, думал, конец мой пришел...

Словно по негласному соглашению парни один за другим стали вспоминать случаи из собственной жизни, когда им приходилось практически смотреть в лицо смерти, сражаясь с тяжелыми недугами, но которые они стойко преодолели, приведя тем самым в изумление врачей, народных целительниц и бабок-повитух, которые опустили руки, не надеясь поставить на ноги тяжелобольного. Радостно растянутые губы Ганги по мере прослушивания «ободряющих» историй потихоньку опадали, кончики их спускались вниз, вызывая на лице страдальческую мину. Непроизвольно стала подергиваться жилка у виска, а правая рука, лежащая поверх одеяла, судорожно сжала уголок пододеяльника. – ...и вот когда гнойник прорвало и дурно пахнущая желтая жижа потекла по телу широкой струей... – увлеченно рассказывал Андрей, показывая наглядно на брате все подробности заболевания.

Леха задирал штанину, оголяя кипельно белое, без тени загара бедро, на котором красовался шрам, оставленный взбесившейся Буренкой пять лет назад. Дирол, открыв рот, тыкал пальцем – о ужас! – в черный, зловредный кариес, Кулапудов со знанием дела рассказывал о гонорее и трихомонадах. От всего этого ободряющего хора Федя почувствовал острое желание забраться под одеяло и никого больше не видеть. Разве что маму, которая прижала бы его к своей теплой и родной груди, провела бы ласковой рукой по голове и, улыбнувшись, сказала бы:

– Вот поспишь, наберешься сил, а утром тебе станет лучше.

Федя закрыл глаза, мечтая о том, чтобы, как в сказке, по волшебству, все в одночасье отсюда исчезли.

– Я так и думала, что ничего серьезного, – услышал он мягкий женский голос. – Утром будет гораздо лучше.

Федю словно опустили на раскаленные угли. Как ошпаренный он вскочил, не веря собственным ушам, и все вокруг пропали. Он видел только ее, светлую, воздушную, с неглубокой ямочкой на подбородке. Она держала в руках розовый пакетик, из которого заманчиво пахло молоком и манной кашей. Она что-то говорила, тихо, ласково, но Ганга не слышал, он только чувствовал, как долго ждал ее – вот только сейчас понял, что все последнее время ждал именно ее, – ощущал это мягкое тепло, словно излучаемое всей маленькой, хрупкой фигурой, как замерзли босые ноги на кафельном полу. Федя поднял левую ногу и почесал ею о правую голень. Пробежали мурашки снизу вверх, остановились в области третьего грудного позвонка, притихли и побежали обратно. Именно холод напомнил парню, что он вскочил и стоит сейчас перед мало знакомой девушкой не совсем одетый, как те всем известные атланты внизу, у входа. Это вызвало краску смущения. Стараясь делать движения незаметно, Ганга протянул руку к кровати, не глядя нащупал одеяло и потащил его на себя, в надежде прикрыть неприличную наготу. Одеяло стянулось легко, а вместе с ним и подушка с простынею, и Федин талисманчик, который парень три долгих года тщательно скрывал ото всех, – с детства любимый пластмассовый мишка.

– И вот мою группу закрыли на карантин, поскольку все дети и нянечка вместе с ними заболели ветрянкой, – закончила свой рассказ Лидия Аркадьевна. – Выходит, я из-за вас временно осталась без работы.

– А вы? – единственное, что смог выдавить смущенный Ганга.

– А я еще в детстве перенесла ветрянку, и у меня иммунитет.

– Позвольте, – прорвался голос сквозь розовую пелену, стоявшую в глазах бедного больного, и Федор заметил, что вокруг уйма народу, – какая, собственно, ветрянка? – изумился Венька. – Можно узнать, как же насчет сифилиса?

– Да, – возмущенно подтвердил Пешкодралов, мысленно уже не соглашаясь отдавать такое огромное количество апельсинов больному всего-то какой-то детской болезнью.

Все выжидающе уставились на Гангу, молчаливо, но настойчиво требуя объяснений.

– Так я о чем вам пытаюсь сказать. Ветрянка это у меня. Врач говорит, ничего серьезного, но в общагу не пускает, потому что заразная она.

– Братцы, а чего эт мы тогда тут распинаемся? – удивился один из Утконесовых.

Ответить ему никто не смог. Все стояли, замерев на своих местах, ошарашенные сообщенным, и только Венька, парень башковитый во всех отношениях, головы не потерял, подошел ближе к Федору, дернул его за рукав и вполголоса сказал:

– Ты, это... про гонорею, что я рассказывал, забудь. Пошутил я, понял?

– А зачем шутил-то? – отозвался за Гангу Леха.

– Характер у меня такой. Веселый.

* * *

Выходили из больницы все молча. Городом полностью овладела тьма, звездное покрывало низко висело над крышами домов, у горизонта путаясь со светом окон и фонарей. Посвежело. Санек поежился и засунул руки поглубже в широкие карманы штанов, недовольно уставившись на Ориона, размашисто раскинувшегося впереди. Пешкодралов все-таки оставил в палате пакет с апельсинами.

На ступенях сидели двое. Они держали в руках наскоро написанный плакат, где сообщалось, что врачи – садисты, изверги и отступники от учения благородного Гиппократа. Один из них, фигурой сильно смахивающий на капитана Мочилова, наручниками приковал себя к колонне, украшавшей фасад больницы с историческим прошлым. Второй с завистью смотрел на своего единомышленника и собрата по несчастью, но ему оставалось только вздыхать. По случаю ничтожно малого срока работы в органах ему не удалось еще нажить такой необходимой в обыденной жизни вещи, как наручники.

В результате он просто скандировал: «Долой произвол и безалаберность медперсонала! Даешь поголовное лечение всех желающих, даже если они не больны». В силу позднего времени, а оттого и пустынности улицы, ему внимали только перепуганные облезлые коты, с опаской выглядывающие из подворотен, и дворовые псы, поддерживающие возмущение забастовщика продолжительным воем и заливистым лаем. В остальном же тишину и спокойствие ночного города ничто не нарушало.

11

На следующий день занятия по двум предметам не проводились. Нетрудно догадаться, что это были криминалистика и история правоохранительных органов, которую назначили читать на третьем курсе новенькому преподавателю.

Полковника Подтяжкина крайне озадачило отсутствие двух подчиненных в стенах заведения без видимой на то причины. Однако другое событие его занимало больше: отсутствие понравившейся студентки. Она так и не пришла к полковнику вчера вечером. Вероятно, поэтому Подтяжкин в этот день ходил невыспавшийся, злой и с мешками под глазами. То, что девушке так легко удалось его обмануть, тяжелой кувалдой било по самолюбию Павла Петровича. А внезапная догадка о том, что ей мог понравиться один из этих молокососов, учащихся с ней на одном курсе, просто приводила полковника в бешенство.

Как бы там ни было, занятия у курсантов закончились раньше обычного.

Скоро собравшись и загримировавшись так, чтобы слиться с урбанизованным обществом города, ребята вышли на дело. Место ловли преступного элемента решено было оставить то же, что и вчера, отмеченное на карте Пешкодраловым масляным пятном. Только тактику, выбранную накануне, необходимо было сменить. Ни у кого не было сомнений, что вчерашний провал произошел именно по случаю неверно разработанного плана действий. А именно, как и приманка-Дирол, группа поддержки и наблюдения изображала из себя гуляк-ротозеев, очень подозрительно, между прочим, круживших вокруг высокой «блондинки». Не исключено, что именно это спугнуло дурковеда и не позволило ему выполнить свой коварный план по изъятию сумочек у мирных и ничего не подозревающих гражданок.

На этот раз ребята были умнее. Кулапудов совместно с Зубоскалиным, заменившим должность временно выбывшего из строя Ганги и ставшим правой рукой командира операции, всю ночь разрабатывали новую тактику, под утро приняв единственно верное решение. Оно заключалось в том, что макияж и одежду курсанты сменят на другие, приняв личину часто встречающихся в городе тружеников улиц. Так, Кулапудов легко перевоплотился в бывалого дворника, неумело, но с усердием машущего метлой и поднимающего густые клубы пыли. После долгих пререканий и уламываний из Лехи удалось сделать неплохого бомжа, в потрепанном, изъеденном молью пальто, с болоньевой сумкой, в которую парень должен был собирать бутылки из-под пива и жестяные банки, предварительно смяв их ногой. С первой же тренировки Пешкодралов научился этому нехитрому занятию и очень увлекся им, подсчитывая в уме, сколько он сможет заработать за время операции. Утконесовы превзошли всех. Раздобыв где-то отбойный молоток и оранжевые жилеты, они вызвались на роль дорожных рабочих. Веня не возражал.

Теперь эскорт девушки с заманчивой белой сумочкой выглядел более разношерстно и неказисто, однако не притягивал ни одного изумленного взгляда. Поскольку непосредственно в парке расковыривать асфальт отбойным молотком парни не решились, то место «охоты» перенесли на улицу, прилегавшую к этому парку.

Санек восьмой круг нарезал по центральной улице города, делая вид, что ничуть не кружит на одном месте, а движется с определенной целью в определенном направлении. Здание городской думы, мимо которой неизменно проходила высокая, стройная «девушка» с кипельно белой сумочкой, по случаю ремонта фасада окружали ремонтники-отделочники в заляпанных краской комбинезонах и с маслеными, неприличными взглядами. Они давно приметили независимую незнакомку, маячащую вокруг да около, и истолковали сей факт по-своему.

– Девушка, как насчет тесных дружеских отношений, переходящих в перспективу развития новой ячейки общества? – заговорил первым самый молодой и приземистый, с непослушным, оттопыривающимся вихром на темени. Бойкие его глазки жадно поедали фигуру Зубоскалина, а правая рука потянулась погладить под футболкой грудь.

Дирол от неожиданности, беспардонной наглости и смущения споткнулся на ровном месте, смачно и со вкусом выругавшись.

– О-го, – заметил седеющий штукатур, отложив мастерок в сторону и заинтересовавшись женщиной с вольным лексиконом.

Санек, столько раз самолично заговаривавший на улице с молодыми симпатичными девушками и прекрасно знающий, как закадрить экземплярчик получше, в ситуации противоположного пола оказался впервые, а потому, как нужно отвечать в таких случаях, не знал. То есть он, конечно, часто слышал, как отшивают парней, но почему-то не запоминал.

– Пошел вон, хам, – высоким голосом пропищал он и тут же понял, что это больше подошло бы для начала прошлого века.

Ускорив шаг, Дирол собрался подальше уйти от назойливых кавалеров, однако не тут-то было.

Он увидел надвигающуюся на себя огромную тушу, широко расставившую руки, чтобы принять хрупкое тело Дирола в крепкие, мясистые объятия.

Туша крайне неприятно улыбалась именно Саньку, растянув рот от уха до уха, напоминая Гуинплена или Буратино с отпиленным носом. Рядом с толстым человеком семенил пожилой сморчок, с большим фотоаппаратом на шее. Он прихрамывал на левую ногу, потрясая козлиной бородкой.

Парочка словно на крыльях подлетела к растерявшемуся Зубоскалину, чуть не сбив его с ног. Туша с улыбкой схватила Дирола за плечи своими пухлыми, короткими ручками и покрутила вокруг оси.

– Шикарно! Бесподобно! – восклицал маленький, подпрыгивая на одной ноге и посматривая на ничего не понимающего Санька сквозь щель объектива.

– А что я вам говорил! – подтверждал большой и крутил, крутил безответную жертву.

Отбойный молоток настороженно затих, якобы из-за поломки. Антон склонился над ним, исподлобья, однако, наблюдая за происходящим. Дворник остановился и закурил. Бомж как собирал свои бутылки, так и продолжал это занятие, с головой уйдя в работу. Почувствовав головокружение, Санек вырвался из неприятных, потных рук и потребовал объяснений.

– Никита, мы не представились, – громко и беспардонно захохотал большой. – Всегда забываю про эти формальности. Крамской Афанасий Михайлович, к вашим услугам. Менеджер и рекламный агент по совместительству модельного агентства «Прима-С». А это наш фотограф, Никита Поликарпович, отличный специалист в своем деле и просто хороший человек. Вот уже неделю мы ищем лицо нового сезона, хит своего рода. «Мисс Весна», если хотите.

Он, как художник, любующийся своим творением, отошел на несколько шагов от Зубоскалина и окинул его оценивающим взглядом.

– Вы – лицо нового времени. Немного суровое, чуточку мужественное, но изящное, с нежными светлыми завитками у виска. Вы станете звездой! – Он взмахнул рукой, угодив случайно подвернувшемуся прохожему по уху, но совершенно этого не заметив. Эйфория от найденной модели года била через край, заглушая все остальные эмоции и чувства. – Как я вам завидую!

– Не хочу я, – сумел вставить в непрекращающийся поток слов свое мнение Санек. Однако его никто не слушал.

– Макияж, я думаю, изменим на весенний, с преобладанием светлых, пастельных тонов, – увлеченно говорил большой.

Он это делал за всех разом, не давая высказаться своим собеседникам.

Маленький и худой к этому давно привык, со смиренным видом слушал и подпрыгивал, радостно похихикивая. Однако Зубоскалина непрекращающаяся болтовня начала раздражать.

– Стиль. Как вы насчет стиля? – задал вопрос он Никите Поликарповичу и сам же на него ответил: – Вызывающе, но это даже пикантнее.

Попробуем оставить так же, если что – Верочка подкорректирует.

Девушка, вот... – он покопался в одном из многочисленных карманов своего жилета, – это моя визитка, на которой стоит адрес агентства.

По нему вы завтра должны будете прийти на съемки к десяти утра. Нет, это слишком рано, я не поднимусь в такое время. Давайте, девушка, к двум подходите. Будьте в этом же. Если одежда не подойдет, мы вам там что-нибудь подберем. Не опаздывайте, вас ждет мировая известность, деньги, люди богемы и интересная, насыщенная событиями жизнь. Всего.

Мужчина махнул пухлой ручкой, взял под локоть своего провожатого и свернул за поворот, оставив посреди тротуара ошарашенную, мечтающую о славе и Голливуде «девушку».

* * *

Глаза тихонько слипались, но спать не удавалось, потому что дикое чувство голода перекрыло собою все: и усталость от бессонной ночи, и холод от каменных ступеней, и ломоту в суставах от длительного сидения на одном месте. Капитан Мочилов и лейтенант Смурной, конечно, периодически вставали, проходились вдоль фасада больницы номер один, чтобы размять затекшие ноги, но помогало это мало. Особенно плохо помогало это от голода. Ночь еще удалось продержаться, утром хоть и сосало под ложечкой, но разговорами и игрой в пристенок удавалось усыплять чувство голода, но после обеда оно навалилось с такой силою, что челюсти сводило судорогой.

Темы для разговоров исчерпались все, кроме одной.

– Однажды на рыбалке поймал я о-от такую щуку, – мечтательно говорил капитан, шумно сглатывая текущую веревкой слюну. – Как замечательно она пошла в духовке и с майонезом. Съели за милую душу.

– А форель? Форель вы не пробовали? – с живостью поддержал Владимир Эммануилович. – До чего ж нежна.

– Однако сом лучше.

– Что за сравнение: сом и форель? Вы бы еще прудовую улитку с мидиями сравнили.

– И сравню. Мидии ваши тиной отдают, если хотите.

– Только у тех, кто не умеет их готовить.

Словно два петуха, исстрадавшиеся от безделья и пыток голода, товарищи по несчастью и пикетчики в одном лице встали друг напротив друга.

Кулаки нервно сжались, готовые по первому неосторожному движению со стороны соперника пойти в ход. Мочилов лихорадочно нащупывал в кармане ключ от наручников, справедливо предположив, что молодость со свободными руками легко задавит опыт, прикованный к колонне. Однако Смурной, за всю свою жизнь воевавший разве только с мухами и тараканами, из всех приемов знал только один, коим и не замедлил воспользоваться.

Смачный плевок полетел в сторону капитана, но цели своей не достиг.

Ввиду пониженного с детства зрения, Владимир Эммануилович всегда страдал отвратительным умением целиться. В бытность свою курсантом на занятиях по стрельбе он регулярно доводил преподавателя до белого каления, совершенно несознательно попадая в яблочко мишени, но соседней. С возрастом тяга к предметам посторонним, не тем, в которые предполагал попасть, у Смурного не уменьшилась, а может быть, наоборот, увеличилась. Во всяком случае, плевок точно пришелся в красный крест одного из атлантов, бессменно дежурившего у входа в лечебное заведение вот уже более века.

– Что-о-о?! – возмутился Мочилов, с шумом выдавив пар из ноздрей. – Плеваться?

Глаза его побагровели. Он широко расставил ноги и замахнулся прикованной рукой, совершенно забыв о цепях, самолично повешенных на себя. Железо не дало капитану совершить намеченное, более того, от неожиданного сопротивления металла Глеб Ефимович не удержался на ногах и растянулся вдоль ступеньки, оцарапав вторично свой многострадальный нос. Ярость в душе вскипела, как чайник, вовремя не снятый с газовой плиты. Он готов был разорвать в клочья Смурного, грызть его зубами, топтать презренное тело ногами и вообще издеваться самыми садистскими способами. Однако его отвлек какой-то шум на тротуаре.

– Обратите внимание, новая местная достопримечательность города – пикетчики, объявившие голодовку.

– О-о!

– Я, я.

– Гуд!

– Интересна, однака.

Капитан скосил глаза и со стоном их закрыл, представляя себе, что скажет полковник Подтяжкин, когда Мочилов вернется на работу.

У порога больницы стояла и щелкала фотоаппаратами-«мыльницами» группа туристов. Один пожилой гражданин, нисколько не смущаясь сильного ветра, стоял в шотландской юбке, поднимаемой на неприличную высоту потоками воздуха. Впереди всех статуей стояла экскурсовод.

– Обратите внимание на их изможденные лица, доведенные голодом до отчаяния позы. Молодой еще может держаться прямо, но старший его товарищ, обессилев, пал на ступени, тщетно пытаясь подняться.

Посмотрите, как символично он прикован к зданию больницы. Полный энергии и сил рабочий, разрывающий цепи буржуазного гнета во времена революции, сегодня, постарев и осунувшись, бессильно падает под давлением рыночных отношений. Другая эпоха – другие герои.

А теперь сядем в автобус и отправимся к зданию городской думы, где сейчас проводится операция по поимке дурковедов. По дороге я расскажу вам, кто они такие и насколько опасно бороться с этими закоренелыми преступниками.

Туристы примерно выстроились в очередь перед двухэтажным автобусом, вереницей неспешно загружаясь в него. Один из них, с явными признаками жителя Крайнего Севера, что-то сказал своему соседу, толстому немцу, вручил ему фотоаппарат и подбежал к Смурному с Мочиловым, обняв их как закадычных друзей. Длинная улыбка показала желтые, неприятные зубы, сделав из глаз совершенные щелочки, и вспышка ослепила пикетчиков.

– Однако, молодцы, ребята. Я бы не смог долго продержаться без еды, – дружески сказал турист, доставая из-за пазухи огромный бутерброд и вонзая в него маленькие зубки.

Мочилов почувствовал, как туго приходилось собаке Павлова, когда после привычного звонка в миске у нее ничего не оказывалось.

– Но пасаран! – крикнул немец, подняв вверх кулак, выказывая тем совершенно не немецкую свою натуру.

Житель Крайнего Севера легко утрамбовал исполинский бутерброд в маленький рот, легко соскочил со ступенек и прыгающей походкой влетел в автобус. Мотор взревел, и через минуту рядом уже никого не было.

Глеб Ефимович со стоном уткнулся лбом в ступеньку и с тихой методичностью стал биться о твердый камень. Смурной никак не мог унять предательски дрожавшую челюсть.

– Все! Я больше не могу! – решился Мочилов и, поднявшись, сел. – Надо что-то делать.

Володя с надеждой взглянул на него.

– Я иду за едой. Домой мне, конечно, нельзя, засвечусь.

У тебя деньги есть?

– Нет. На работе в кошельке оставил.

– Черт, и у меня ни рубля. Ладно, что-нибудь придумаю.

– Но ведь заметят, и тогда вся наша голодовка к черту.

– Не заметят, если правильно себя вести, – возразил Мочилов и рассказал о своем плане: – Если кто будет выглядывать из окна, ты делай вид, будто я за колонной сижу. Ну, разговаривай как бы со мной, смотри в мою сторону. А если кто станет подниматься по ступенькам, говори, в туалет отошел, вернусь скоро. Все понял?

– Гениально, – восхитился Смурной.

Капитан довольно хмыкнул.

– Где там мои ключи?

* * *

Зубоскалин сел на лавочку, около которой степенно трудился дворник, и нервно стал теребить ручки сумочки.

– «Первый», «Первый», прием, – стукнув по уху, тихо сказал он. – Как слышишь меня?

– Слышу замечательно и без передатчика, – ответил дворник, низко склонив голову, так, чтобы никто не заметил, что он разговаривает. – Хватит играть в Штирлица, говори просто.

– Венька, что делать? Вдруг это ловушка? Они могли нас засечь.

– Не исключено.

– И что ты предлагаешь? Идти на эти их съемки?

– Сейчас продолжай прогуливаться, чтобы они не подумали, что мы обо всем догадались. Это может их спугнуть. А завтра в два чтобы как штык был там. Возможно, в этом так называемом агентстве водится крупная рыбка. Но помни – дурковед коварен.

– Тебе легко говорить, не ты пойдешь в логово преступного мира.

– Не дрейфь, прорвемся. А сейчас я ухожу, чтобы не привлекать внимание.

Дворник, не переставая махать метлой, боком отошел от скамейки, вернувшись на вылизанный за полдня тротуар. Санек, чтобы скрыть волнение, открыл сумочку и достал оттуда зеркальце, якобы для того чтобы поправить прическу. Требовалась эмоциональная подзарядка. Только один человек мог ободрить курсанта, помочь ему справиться с душевным волнением, вдохновить на ловлю коварных дурковедов. Дирол запустил руку в сумочку и достал его, святоподобный лик Мочилова. Волевые, уверенные глаза со спокойной стойкостью смотрели вперед, на Зубоскалина, словно говоря:

«Наше дело правое, а потому мы непобедимы». Плотно сомкнутые губы таили в себе много нерассказанных исключительно по природной скромности кровавых историй, из которых капитан неизменно выходил победителем. Обманчиво пухлые щеки и нос картошкой не умаляли достоинства мужественного лица. Он был героем. Он остался им. И Зубоскалин не подведет мудрого своего наставника.

– А-а, шалунья, зачем вы меня обманули? – услышал Дирол над ухом и, вздрогнув, поднял голову.

Рядом с ним приземлялся на скамейку не кто иной, как сам полковник Подтяжкин. Санек вскочил как ужаленный, вытянувшись в идеальную струнку, мучаясь мыслью, что без головного убора не сможет отдать честь.

– К чему эти формальности, крошка. Вы меня боитесь?

– Никак нет, – выпалил Санек, не решаясь принять вольную позу.

– Тогда не стойте здесь как истукан. Присядьте рядом, – полковник повернулся гордым профилем к Диролу, – прошу.

Чувствуя скованность, Зубоскалин присел на краешек скамейки, положив руки на колени. Спина оставалась прямой, словно парень проглотил кол.

– И все-таки, почему вы вчера не пришли? – Павел Петрович легонько погрозил указательным пальцем и, словно невзначай, опустил руку рядом с ногой привлекательной «девушки». Чуть-чуть придвинулся.

– Кх, – неестественно громко откашлялся Санек, крепко вцепившись руками в сумку.

Не оставалось сомнений, что с возрастом память стала изменять полковнику. Дирол прекрасно помнил, как Подтяжкин прогнал его от своего кабинета накануне вечером, и вот что оказывается теперь. Полковник этого не помнил. Ситуация складывалась щекотливая. По всем раскладкам получалось, что Зубоскалин не выполнил приказания, проигнорировав просьбу самого начальника школы. Это дурно попахивало и ничего хорошего курсанту не сулило. Оправдываться и говорить, что здесь промашка самого Павла Петровича, было бы неразумно: кто же так прямо указывает начальству на его недочеты? А если Подтяжкин ничего не знает о прогрессирующем у него склерозе? Однако попал ты, Саня.

– Кх, кх, – еще раз прокашлялся Дирол, мысленно простившись с погонами младшего лейтенанта по окончании школы. – Совершенно из головы вылетело, Павел Петрович. Настолько устал на задании по ловле дурковедов, что мысли все так и перепутались.

– Все понимаю, память-то девичья, – хихикнув, произнес Подтяжкин и еще ближе пододвинулся. Теперь он касался своим плечом оголенного плечика, с бугорками неплохо накачанных мышц.

Санек деликатно отодвинулся к самому краю лавки, зависнув половиной своей пятой точки в воздухе.

– А я грешным делом подумал, что ты с этими молокососами курсантами... А, – Подтяжкин скромно махнул ручкой, – глупости все это. У вас ведь никого нет? Простите за столь личный вопрос.

Санек озадаченно взглянул на собеседника. Откуда полковник знает? Действительно, к сегодняшнему дню он перессорился со всеми своими пассиями. С Катериной на прошлой неделе, Мария ушла от него три дня назад, а Люську он сам бросил еще позавчера вечером. Назойливая слишком. Остается еще Татьяна, но та уехала на неделю к родителям.

– Никого, – ответил Дирол, не вполне понимая, зачем это Подтяжкину.

Полковник радостно сжал коленку быстро вспотевшей ладонью.

– Только не обманите меня снова. Я этого не прощаю, – попросил он.

– Как вы могли подумать, Павел Петрович?

– Паша, дорогуша, Паша.

Зубоскалин сглотнул и выдавил из себя:

– Па-ша.

Лоб его покрылся крупными капельками пота, струйка потекла по лицу от задергавшегося виска. Коленка мелко задрожала. Возбуждение «девицы» электрическим током передалось полковнику, он тяжело задышал и стал склоняться к соблазнительным, мягким губам. Павел Петрович издал звук, отдаленно напоминающий рев самца марала и квак возбужденной пипы суринамской одновременно. Он томно прикрыл глаза и, потеряв голову, совершил запретный и сладкий поступок.

Губы коснулись губ.

Санек подскочил на месте сантиметров так на тридцать, не удержался в зависшем состоянии и соскользнул со скамейки, приземлившись рядом с ней. Парик съехал с головы и упал Диролу прямо в руки. Недолго думая, курсант размашисто ударил им полковника, забив тому рот искусственным волосом, суетливо поднялся и скорым гордым шагом дезертировал с места спонтанного свидания.

– С норовом, – вытаскивая парик изо рта, мечтательно произнес Подтяжкин. То, что блондинка оказалась брюнеткой, его не сильно обеспокоило. Правда, в девушке стали проглядывать до странности знакомые черты, но полковник решил, что ему это показалось.

Зубоскалин быстро удалялся с места проведения операции, оставляя недоуменных друзей позади. Только одно слово слетело с его губ и застыло в воздухе:

– Педик.

* * *

Сторонясь людных улиц, надолго останавливаясь за выступающими частями зданий, Мочилов шел вперед, не вполне еще осознавая, каким образом он будет добывать пропитание, но с твердым намерением найти пищу, чего бы ему это ни стоило. Он чувствовал себя первобытным добытчиком, кормильцем семьи, охотником в диких джунглях городской цивилизации.

Цепко изучая взглядом все вокруг, капитан напряженно думал. Мысль была одна: украсть. На углу пустынной улицы Глеб Ефимович увидел подслеповатую старушку, торгующую семечками, жареным арахисом и сушеной рыбой. Рука так заманчиво потянулась к коробкам, на которых была разложена вся эта снедь. Схватить – и убежать. У капитана наглядно встала перед глазами картина похищения арахиса. Он как ястреб налетает на беззащитную бабусю, горлицей встрепыхнувшуюся от испуга, сметает все с ее импровизированного прилавка и, злобно рассмеявшись в лицо рыдающей пожилой торговке, скрывается в неизвестном направлении. Отогнав дальше от себя столь пагубную и недостойную для капитана милиции мысль, Мочилов быстро прошел мимо, дабы не поддаваться больше искушению.

И как раз за следующим поворотом Глеб Ефимович увидел человека, который натолкнул его на спасительную мысль. Это был бомж.

Самый обыкновенный грязный и вонючий бомж. Но что он делал! Седой уже, немолодой бич неторопливо проходил по переулку, заглядывая за все встречающиеся скамейки, подбирал бутылки-чебурашки и аккуратненько складывал их в потрепанный, в некоторых местах прорвавшийся мешок. Мочилов подался назад, столкнулся спиной с холодной стенкой и медленно сполз по ней, усевшись на корточки. Вот оно – решение проблемы! Просто, как все гениальное. В глазах забегали циферки: он подсчитывал, сколько стоит порция одного хот-дога, сколько потребуется ему, Глебу Ефимовичу, чтобы наесться и не забыть принести еще что-то голодному товарищу, сколько придется собрать для этого бутылок... Мочилов понял, что здесь, на безлюдных улицах, он не сможет набрать столько, чтобы хватило на сытный обед. Оставалось одно – выходить в центр города.

Благо, ехать никуда не пришлось, достаточно было пройти пару кварталов, и перед глазами у капитана открылась людная, очень подходящая Мочилову улица. Теперь нужна была крайняя осторожность, чтобы не заметил его кто-нибудь из знакомых. Да и остальным не особо желательно бросаться в глаза. А то вон какая-то рассерженная дама в красном пронеслась мимо, чуть не снеся капитана с ног.

Затесавшись в толпу, чтобы стать совершенно незаметным, Мочилов лихорадочно стал шарить глазами под ногами. Бутылок оказалось много, больше, чем капитан мог себе представить. Горько пожалев, что он никогда не носит с собой пакета, Глеб Ефимович стал рассовывать стеклянную тару под мышки, постарался запихать одну в карман брюк, но неудачно. Только карман порвал. Махнув рукой на эту затею, Мочилов, совершенно забыв о конспирации, оттопырил воротник форменной рубашки и опустил добычу за пазуху. Глеб Ефимович почувствовал азарт, стремление набрать как можно больше. Огляделся.

Грузно цокающий по тротуару подкованными сапогами-«казачок» панк как раз допил бутылочку «Ред була», приостановился, поставил ее у стены. Цель была налицо. Закусив удила, капитан ринулся в сторону вожделенной вещи. Боковым зрением он видел, что на нее есть еще один претендент. Он спешил со стороны памятника борцам революции и несся наперерез Мочилову. Расстояние от конкурента до бутылки было немного меньше, чем от Мочилова. Капитан мог выиграть только скоростью. И он сделает это!

Перейдя с быстрого шага на бег, Глеб Ефимович не спускал взгляда с вожделенного предмета, кося одновременно одним глазом в сторону прыткого бомжа, который тоже не хотел упускать своего. Капитан поднажал. И бич прибавил ходу. Они неслись неплохо, до рекордов Олимпиады, может быть, не дотянули, но местных, региональных спортсменов без труда смогли бы заткнуть за пояс. Чувство голода семихвостой плеткой подстегивало капитана. Он не бежал, он летел, расталкивая прохожих, подминая под ногами не успевшие убраться ботинки и туфельки. Метрах в двадцати от финиша они шли нос к носу, за десять метров Мочилов обошел соперника на полкорпуса. Выкинул вперед руку. Потянулся, нагибаясь. Есть! Она у него в руках!

– Так не честно, я ее первым заметил! – вскричал бомж, хватаясь за коричневое горлышко.

Мочилов прижал бутылку к груди и пихнул бича, только после этого взглянув ему в лицо. Тот, видимо, тоже впервые оторвал глаза от бутылки. Бутылка выскочила одновременно у обоих из рук и покатилась на радость третьего претендента на добычу – древнего старичка с измятым выпивкой лицом.

– Глеб Ефимович, извините, я вас не узнал, – промямлил Пешкодралов, густо покраснев.

– Вы ошиблись, молодой человек, это не я, – постаравшись изменить голос, пробасил капитан.

– А зачем тогда форму нашего преподавателя надели?

– А-а... м-м... Хорошо, – решился Мочилов, – это я. Только ты меня не видел. Договорились?

– Угу, – кивнул Леха. – А остальным ребятам тоже передать, чтобы они вас не видели?

– Каким ребятам?

– Да вон.

Пешкодралов ткнул пальцем в ошарашенного Кулапудова, только что наблюдавшего спринтерский бег, и братьев Утконесовых, все-таки сломавших свой отбойный молоток и чинивших его прямо на дороге. На скамейке, безнадежно уткнув голову в руки, страдал от неразделенной любви полковник Подтяжкин.

По-видимому, он единственный, кто не заметил еще Глеба Ефимовича.

Лучше засветиться капитан не мог.

– И им скажи, – выдавил Мочилов и поспешил удалиться.

– Глеб Ефимович, – позвал вслед Пешкодралов, – если вам нужны бутылки, я вам все отдам. У меня много.

Капитан приостановился, движимый соблазном, понял, что скрываться уже смысла нет, вернулся, выхватил сумку из благосклонно протянутых Лехой рук и быстро пошагал прочь.

«Для полного счастья мне еще генерала не хватает», – заметил про себя Мочилов, скрываясь за подворотней. Навстречу шел генерал.

Мгновение спустя рядом с Лехой стояли Кулапудов и братья.

– Что ему надо было? – с любопытством спросили все разом.

Леха довольно приосанился, чувствуя на себе всеобщее внимание, многозначительно помолчал минуту.

– Не бросает нас капитан, негласно ведет свое расследование, – веско сказал он. – Передал, чтобы мы никому не говорили, что он был здесь. Вроде как мы его не видели. – Мечтательно подняв глаза, Пешкодралов добавил: – Что за человек!

– Да, Мочила – сила, – подтвердил Андрей, задумавшись.

– Мент от бога, – добавил Антон.

– Ладно, опергруппа, по домам, – вернул всех на землю Венька. – Приманка зачем-то смылась с места проведения операции.

Об этом с ней разговор отдельный будет. А нам здесь оставаться больше смысла нет. Пешкодралов, что это от тебя так несет?

* * *

Володя все делал, как велел ему Мочилов. Лишь только в окне показывалась чья-то фигура, он обращал голову к колонне и беседовал с нею, беседовал.

Если к дверям больницы подходил больной или навещающий, лейтенант всем без исключения сообщал:

– Какая незадача, мой товарищ только что отошел, ну, вы понимаете куда. Мы давно здесь сидим, и вот оказия с ним случилась. Он тут за углом, скоро вернется. Если хотите, проверьте. Мочилов слово свое держит и за гамбургерами ни за что не побежит.

Текст был довольно пространный, но лейтенанта это не смущало.

Следить за окном, которое находилось за спиной Володи, было довольно трудно. Смурной первое время еще оглядывался, проверяя, смотрят ли на него или нет, а потом перестал. Он подумал, что проще будет, если он все время станет разговаривать с колонной. Заодно и подозрений меньше возникнет. А то что это он все оглядывается и оглядывается.

Проблематичнее всего было колонну представить живым человеком. На Мочилова она нисколько не походила, а оттого найти общий с ней язык оказалось трудно. Сначала Володя побеседовал о погоде, обсудил последние политические новости, завел разговор о превратностях любви. Но непростые эти темы требовали диалога, диспута, если хотите, а приходилось отдуваться одному. Что поделать, коль Владимир Эммануилович не привык к монологам.

Тогда лейтенант вышел из затруднительного положения тем, что начал декламировать стихи. Поэтическая его натура заставляла в свое время Володю с вдохновением зубрить лучшие образчики поэтического творчества.

Особенно молодому человеку нравились современные стихотворцы и поэты Серебряного века.

Он сыпал и сыпал стихами, не забывая прерываться на то, чтобы сказать:

«Мой товарищ отошел». Прохожие шарахались от чудака с ввалившимися щеками, нездоровым блеском в глазах и пробивающейся черной щетиной, благоразумно намереваясь заглянуть в больницу как-нибудь в следующий раз. А лучше вообще сюда не приходить, как-нибудь само заживет.

Как раз когда Володя цитировал любимого своего Хлебникова, появилась она. Легкой, почти невесомой походкой девушка шла в сторону расчувствовавшегося лейтенанта. Ветер путался в ее волосах, весело играя светло-каштановыми локонами. Сегодня незнакомка была в розовом. Узкие джинсы-клеш и коротенький топик выгодно выделяли тонкую фигуру, золотой браслетик деликатно охватывал изящное запястье.

– Это больница номер один? – еще раз поинтересовалась она.

– Как вас зовут? – вместо ответа был вопрос.

– Люда.

– Люда, Людмила, Людочка... – зачарованно повторял Вова.

– Так я правильно пришла, это та больница?

Лейтенант кивнул, шепча что-то одними губами.

Когда девушка скрылась за дверьми, он словно очнулся от наваждения и понял, что злостно забыл о поручении, оставленном ему капитаном.

Он не сказал девушке, куда скрылся его друг. Как он мог так поступить!

Входная дверь распахнулась, и из здания вышла грузная женщина.

– Второй пикетчик отправился по делам недолгим, но очень необходимым.

Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо... – поспешил заверить лейтенант.

– Полчаса назад, когда я входила, вы мне то же самое говорили.

Он до сих пор не вернулся? – поинтересовалась женщина.

– Диарея, – пожал плечами Володя.

Он не хотел больше разговаривать с чьей-то мамашей и вообще не хотел разговаривать, но в окне показалась до боли знакомая физиономия в колпаке. Она так и выглядывала наружу, интересуясь происходящим на улице, то ли по чьему-то заданию, то ли ублажая извечное женское любопытство.

Смурной отвернулся и обратился к колонне:

– Вам нужно так увидеть боль мою?

Извольте.

Но не пеняйте, люди, не пеняйте.

Бог видит, избежать хотел бы я войну.

Не нужно вам?

Ну что ж, тогда сражайтесь.

В доказательство своих слов Владимир Эммануилович привстал с холодного камня ступеней и сделал выпад на колонну, подсмотренный в фильме про трех мушкетеров. Колонна проигнорировала сей грозный жест, однако женщина шарахнулась в сторону, словно это на нее покушались. Стороной обойдя лишившегося рассудка парня, она торопясь засеменила восвояси.

Светлое видение вышло из дверей довольно-таки быстро, словно и не навещало никого. Строки, продиктованные Володе сердцем, коснулись и ее слуха.

– Чье это творчество? – полюбопытствовала она. – Эти стихи я впервые слышу.

– Они мои, – зардев, тихо признался Смурной.

Девушка впервые заинтересованно посмотрела на молодого человека, отметив, что он очень даже ничего, если не брать в расчет очки и отсутствие намека на мышцы. Зато лицо очень вдохновенное.

– Как интересно, – Люда смело подошла к лейтенанту и без ломаний, излюбленных современными представительницами женского пола, присела рядом на ступеньке. – Прочтите что-нибудь еще.

В душе Володя возликовал. Мир сразу стал розовым-розовым, с вкраплениями золотого, грудь наполнилась незнакомым, однако приятным и щекочущим чувством. Хотелось петь, стоять на голове и читать Велимира Хлебникова.

Вскочив с места, лейтенант элегантно оперся о колонну, приняв позу оратора Древней Греции, воздел руку к небу и начал:

– Золотописьмом тончайших крыл...

Он читал много. Время словно замедлило свой бег, замерло и прислушалось к музыке стихов. Володя был в ударе. Люда, склонив немного набок голову, внимательно слушала, временами чуть улыбаясь, а временами большие глаза ее цвета утреннего неба подергивались дымкой задумчивости. Мимо проходили люди, белые колпаки устали маячить у окна, но Смурной этого не замечал. Он жил поэзией, кожей ощущал ее, вдыхал ее пьянящий запах.

И запах той нимфы, что скромно примостилась возле него.

– Все в порядке, – совершенно некстати на середине стиха Татьяны Толстой вклинилась фраза. – Это тебе.

Довольный и сытый Мочилов стоял и протягивал Володе хот-дог с баночкой «Пепси». Когда он подошел, никто не заметил. Лейтенант взглянул на Глеба Ефимовича, как на заклятого врага, недовольно вырвал из его рук дневной паек и только после этого вспомнил, как он голоден.

– Ой, я совсем забыла, что мне пора, – встрепенулась, вставая и отряхивая платье, девушка. – Приятно было познакомиться.

Мимолетное видение – это, наверное, поэт сказал о ней. Смурной не успел опомниться, как Люды и след простыл. Хот-дог выпал из руки, что вызвало протяжный стон у Мочилова.

– А как же адрес? – воздуху, только что окружавшему прелестное создание, сказал Володя и, поникнув, опустился на ступеньку.

* * *

Дирол двигался твердыми, уверенными шагами, уткнув взгляд в землю, перебирая в голове нелестные мысли. Он злился на себя и на весь командирский состав школы. Каблуки подводили чуть ли не на каждом шагу, оттого Санек оступался и даже пару раз упал. Однако он, казалось, не замечал синяков и ссадин. Он кипел от гнева, и этим было все сказано.

Тайфуном ворвавшись в ворота школы, парень влетел в двери общаги, мрачнее тучи пронесся мимо вахтерши, растрепав ей волосы попутным ветром, поднялся к себе на этаж и рухнул на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Он ничего не видел и не слышал, не хотел ничего знать.

Однако его, проходящего по школьному двору, кое-кто все-таки заприметил.

Тетя Клава покачала головой, украдкой смахнув слезинку.

– Что же это деется? – в сердцах произнесла она. – Такой видный парнишка, веселый такой, а вон чего удумал. В транссексуалы записался.

Вздохнув глубоко, она подняла тяжелые сумки с нечестно заработанными сосисками и гречневой крупой. Женщина вразвалочку почапала к себе домой, кормить ненасытного Миньку.

– Не дело это, – вслух говорила она сама с собой. – Надо будет дома книжицу посмотреть с отворотными рецептиками. Где там она у меня завалялась?

Повариха вышла за ворота вот уже второй десяток лет неплохо кормившего ее здания с твердым намерением помочь заблудшему в современных непростительных вольностях курсанту.

12

Вот уже второй день подряд ребята просыпались без сиреноподобного клича капитана. Это привносило некоторый дискомфорт в утреннюю побудку, поскольку, в силу выработавшегося за три года условного рефлекса, в каждом зародилось ощущение, что чего-то не хватает. Именно оно не давало курсантам почувствовать ту утреннюю бодрость, которой Мочилов заряжал всех, заставляя одеваться, как в армии.

Вот такие, невыспавшиеся и откровенно вялые, парни предстали с утра пораньше перед тренером Садюкиным. Тот издевался на славу. В отличие от ребят, он чувствовал подъем сил, с воодушевлением перебирал в голове разные способы издевательств, выбирая лучшее. Наконец, он остановился на синтезе команды «Газы» и взбирания по канату. Поистине, как неисповедимы пути господни, так же непредсказуемы помыслы Фрола Петровича. Не удовлетворившись простым и банальным заданием для курсантов вскарабкаться к потолку и спуститься обратно, он, раздав каждому по противогазу, зычным голосом прокричал:

– Газы-ы-ы!

Строй парней сразу охоботел, то есть на лицах появились хоботы гармошкой, покачивающиеся из стороны в сторону. Резина, обтягивающая голову, в районе щек тяжело надувалась и сдувалась, шипящие гулкие звуки говорили о том, что ребята еще дышат. Весь садизм ситуации заключался в том, что противогазы в школе были старые, пенсионного возраста, дышалось в них так же легко, как астматику во времена приступа. Совершенно непонятно было, как конструкторы предполагали удерживать в этих пыточных снарядах, удачно замаскированных под безобидную вещь, людей неделями, на случай ядерной атаки, например.

После пары секунд нахождения в этих нечеловеческих условиях курсанты стали ощущать острое кислородное голодание. Фрол Петрович ехидно потер руки и дал следующую команду.

– На канаты, а-рш.

Канатов было три. Они лианой свисали с потолка, напоминая ненавистные хоботы надетых на головы противогазов. Санек сразу же стал питать и к тем, и к другим острую неприязнь. Он, Кулапудов и Антон были первыми на очереди. Зубоскалин подпрыгнул, повиснув на канате, и, подтянув ноги, стал медленно подниматься. Подъем давался нелегко. Не хватало воздуха, но Санек с помощью нечеловеческих усилий смог добраться до самого потолка и взглянул вниз. Стекла на глазах от теплого дыхания запотели, и все виделось, как в туманном мареве. Однако Дирол смог рассмотреть, как в спортзал кто-то вошел. Трудно было разобрать, кто это, но сердце курсанта и без этого дрогнуло, предчувствуя неладное.

Санек повисел немного наверху, дождавшись, когда испарина исчезнет с круглых стекол, после чего понял, что предчувствие впервые за всю его недолгую жизнь оказалось верным.

Внизу стоял полковник, ища глазами ту единственную, без которой – он был теперь уверен наверняка – жизнь его потеряет смысл. Девушки опять не наблюдалось. Оставалась одна последняя надежда: возможно, в силу своей оригинальности прекрасная незнакомка носит на занятиях по физкультуре спортивный костюм мужских, темных расцветок. Это Подтяжкин вполне допускал.

– Разрешите, я посмотрю на ваше занятие, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Павел Петрович, заинтересованно рассматривая болтающиеся под потолком фигуры и решая вопрос: за каким из противогазов скрываются милые сердцу черты?

– Пожалуйста, – равнодушно махнул рукой Садюкин и напомнил, обращаясь вверх: – Время, не забывайте о времени.

Санек о времени забыл. Он мотался из стороны в сторону под «куполом» спортзала, выказывая акробатическую способность долгого висения на одном месте, забывая об усталости. Антон и Венька давно достигли тех же вершин и скоро скатились вниз, за ними следом полезли второй Утконесов и Леха, а Дирол все мотался маятником, отсчитывая медленно текущие секунды.

– Зубоскалин, ты чего там завис? – недовольно спросил Фрол Петрович. – А ну, давай вниз.

Санек только отрицательно покачал головой и еще крепче вцепился в ворсистый канат. Спускаться к этому нетрадиционно настроенному индивиду парень не собирался. Вот хоть режьте его, пока внизу находится полковник Подтяжкин, Дирола там и близко не будет.

– Курсант Зубоскалин, бросьте эти ваши штучки, – сводя брови у переносицы, начал нервничать Садюкин. – Быстро спускайтесь, кому говорят.

Саньку было по барабану, кому говорят, а кому не говорят. Он нервничал, вдавливая пальцы в канат до побеления на кончиках.

– Ты что, боишься? – изумился Венька. Внезапной слабости от своего сокурсника, зарекомендовавшего себя парнем что надо, Кулапудов не ожидал.

Канат качнулся из стороны в сторону, словно отвечая за перепуганного парня. Сам же Дирол выговорить ничего не мог, потому что зубы у него стучали со скоростью, которая изумила бы легендарного Морзе.

Нервозность парня передалась окружающим, особенно тренеру, который прекрасно осознавал, что за любое увечье курсанта, произошедшее на его занятии, он будет нести ответственность перед родителями, коллегами, а то и перед судом. Под суд Фролу Петровичу не хотелось, а этот Зубоскалин совершенно несознательно висел под самым потолком, на высоте, с которой падать будет долго и болезненно.

– Здесь нет ничего страшного, – ласковым от испуга, лилейным голоском стал увещевать тренер. – Нужно немного ослабить руки и скатиться вниз. Попробуй, Саша.

Санек поджал ноги и поднялся еще выше, уперевшись лбом в побеленный потолок.

– Нет-нет, ты меня неправильно понял, – терпеливо продолжал Фрол Петрович. – Все просто...

Ребята и не заметили, как все стали полукругом у каната, давая осторожные советы, с обещаниями в самом страшном случае поймать драгоценное тело, чего бы им это ни стоило. Санек только мычал в ответ, предположительно давая тем самым понять, что никакие увещевания никому не помогут.

А все потому, что уговариваниями вместе со всеми увлекся и начальник школы милиции, полковник Подтяжкин. Павлу Петровичу все равно нечего было делать те немногие минуты, которые оставались до завтрака, и он решил понаблюдать за развитием дальнейших событий.

Садюкину начинал надоедать этот цирк. Нервы стали сдавать. Сменив тактику пряника на политику кнута, тренер решительно вцепился в канат и стал методично его раскачивать, в надежде стрясти с оного курсанта, как недозревший плод. Санек только зажмурил глаза и плотно сцепил зубы. Амплитуда движений становилась все больше, а Дирол с детства страдал морской болезнью. Появились тошнота и головокружение. Желтые, оранжевые и бирюзовые звездочки поплыли перед глазами.

– Я тебя сгоню с твоего насеста, – твердил Садюкин с нарастающим азартом. Раскачивание пришлось ему по душе до такой степени, что тренер перестал думать о предстоящей ответственности в случае несчастного случая.

Сообразив, что может случиться непоправимое, Венька занервничал. Лишаться второго помощника ему не хотелось, к тому же в тот момент, когда они так близко подступили к организации дурковедов, удачно маскирующихся под неприметным модельным агентством. Кулапудов не мог этого допустить.

Жестом подозвав Утконесовых и Пешкодралова к себе, он приказал им снять ставшие ненужными противогазы и бросил: «Айда за матом», – и все припустили к подсобке, в которой хранился весь спортинвентарь.

Откопав среди завалов мячей, обручей, метательных гранат и ненавистного «козла» мат, ребята, поднатужившись, вытащили его в зал и, растянув, подставили под Зубоскалина. Но задача так просто не решалась.

Разошедшись не на шутку, Садюкин, не прекращая, раскачивал канат, доведя свое дело до того, что приходилось уже короткими перебежками гоняться за ускользающим концом снаряда. Размерами мат не отвечал широте и размаху тренерского умения. Лишь только курсанты, нагнувшись, бросили мат на место, показавшееся им самым оптимальным, как Фрол Петрович с завидной прытью отскочил в противоположную сторону.

– Поднажали, ребят, – скомандовал Венька.

Все ухватились за толстые, выскальзывающие из рук углы и побежали по направлению к спасаемому объекту. Но стоило им опустить мат на пол, как объект самым нахальным образом издевательски качнулся в другую сторону. Зная уже, что делать, без лишнего понукания курсанты нагнулись и подняли свою ношу.

Короткие перебежки с препятствиями, периодически встречающимися в лице путающегося под ногами Садюкина и заинтересованно смотрящего Подтяжкина, продолжались недолго. Минут пятнадцать. Санек как дурак все еще висел на горных высях, не собираясь стряхиваться. Запаленные его товарищи, путаясь в собственных ногах, с трудом семенили за ним следом, в душе мечтая, как этот трус упадет и переломает себе конечности, в отместку за такие мучения. Даже натренированный организм Садюкина начинал сдавать в нечеловеческих условиях пятнадцатиминутного непрекращающегося бега. В боку стало покалывать, а соленый пот настойчиво застилал глаза, мешая видеть несчастного Санька.

Спасением стал душераздирающий звонок, который оповещал всех, что время завтрака пришло и не стоит задерживаться, если хочешь, чтобы тебе достались порции получше. Фрол Петрович в одночасье выпустил из рук канат, одернул обтягивающую майку и проронил:

– Черт с тобой. Виси.

Успокоив тем самым собственную совесть, он направился в столовую.

Обессиленные курсанты рухнули вместе с матом, хватая ртом воздух.

Пульс кувалдами стучал в ушах.

– А пусть... правда... висит... – переводя дух после каждого слова, вымолвил Андрей. – Все... равно... когда... нибудь... опадет.

– Угу, – согласился Венька.

Цепляясь друг за друга, курсанты с трудом встали и покинули товарища в затруднительном положении. В спортзале остались двое: жертва и виновник разыгравшейся трагикомедии, Дирол и полковник Подтяжкин, все еще заинтересованно поглядывавший в отбрасывающие холодные блики стекла противогаза. Он многозначительно крякнул, качнув головой из стороны в сторону, ухмыльнулся, заложив руки в карманы брюк, и пробормотал:

– Жаль, что это не она.

Затем и полковник покинул помещение, правильно сообразив, что ничего интересного здесь больше не покажут.

Зубоскалин приоткрыл один глаз. Затем второй. Он был один. Облегченно вздохнув, Санек оторвал дрожащую от перенапряжения руку от каната, чтобы вытереть пот, обильно оросивший все его лицо, двадцать минут парящееся в противогазе. От пережитых волнений он не соображал, что следует делать, а с чем следовало бы подождать. Впечатавшись ладонью в резину, Дирол понял, он не учел некоторых моментов, например, того, что сквозь противогаз влага не вытирается, а одна рука, уставшая так долго держать тело, может и подвести. Только парень об этом догадался, как почувствовал радость полета. Он ощутил всю прелесть того, что называется птичьим счастьем, а также технику свободного падения. Так он уяснил, что при отсутствии крыльев или других летательных средств приземление происходит крайне болезненно. К тому же и закон подлости сработал без сбоя, поскольку опустился на кафельный пол Санек аккуратненько, стык в стык с матом, не подмяв ни малейшего уголка.

Саньку показалось, что копчик его как минимум расплющился в блин, если только не рассыпался на микроскопическое крошево. Очень захотелось умереть, чтобы не чувствовать этой боли, завладевшей всем сознанием парня. Слабой рукой он стянул противогаз и втянул свежий, приводящий к жизни воздух.

* * *

В столовую Дирол ввалился с огромным опозданием. Мрачные его друзья допивали компот, когда Санек подковылял к окошку раздачи.

– Теть Клав, у тебя что-нибудь осталось? – слабым голосом спросил Зубоскалин, пошатываясь. После раскачивания на верхотуре парня не на шутку штормило.

– А как же, милок, припасла для тебя, – странно заискивающим голосом произнесла повариха, сокрушенно глядя на своего любимчика. – Чтой-т ты сегодня бледный какой. Никак нездоровится?

– Есть немного, – нехотя ответил Дирол, с трудом ворочая языком.

– А я тебе что-то особенное приготовила, – сказала тетя Клава и хитро так посмотрела на парня.

От упоминания о еде тошнота, загнанная падением в желудок, завозмущалась, пузырясь в животе и прокладывая свой путь к белому свету. Санек понял, что завтракать он сегодня не сможет.

– Теть Клав, я, наверное, в обед поем. Что-то сейчас не хочется.

– Никак и впрямь заболел, – покачала пухленькой головкой женщина, жалостливо так изучая зеленоватую бледность Зубоскалина. – Однако ж ты моим варевом не брезгуй, оно желудку очень даже полезное.

И всякие мысли неправильные отбивает.

– Это какие мысли? – удивился Дирол.

– Там поймешь какие, – хитро прищурившись, туманно ответила повариха. – Бери, не пожалеешь.

Санек пожал плечом, устало оперся о выступ под окошком.

– Ладно, давайте ваше блюдо.

Просияв, тетя Клава достала откуда-то из-под низу маленькую домашнюю кастрюльку, которая источала очень странный запах. Открыв крышку, женщина помешала варево: темное, вязкое, с волокнами какой-то непонятной травы. При виде уготованного ему блюда, тошнота у Санька захватила тело, добравшись до кончиков волос. Однако отказывать доброй поварихе было уже поздно. Тетя Клава налила в тарелку щедро, до краев, и как реликвию преподнесла ее кисло посматривавшему Зубоскалину.

– Приятного аппетита, – громко сказала она и вполголоса добавила: – Уйди блажь с ветром северным, с ветром южным, во болота топкие, во леса дремучие...

– Что? – изумился Санек.

– Так это я, – махнула рукой повариха, воровато убирая глаза от взгляда курсанта. – Стишок один учу, понравился больно.

А Саньку так и дела нет, что там понравилось тете Клаве. Осторожно приняв от нее тарелку, стараясь не расплескать, Дирол отвернулся от окошка и пошел по проходу. Отвратный запах не давал покоя, возмущая внутренности парня до предела. Хотелось бросить прямо здесь непонятное пойло и уйти подальше, на свежий воздух. Во всяком случае, желания позавтракать у Зубоскалина так и не возникло.

Но самое страшное было еще впереди. Как только курсант дошел до свободного столика, он с обезоруживающей неизбежностью понял, что сесть сейчас никаким образом не сможет. Копчик болел даже стоя. Что же будет, когда он приземлится на стул?

Санек поставил тарелку и огляделся. У окна с видом на спортивную площадку, как всегда, счастливо и одиноко изволил кушать тренер Садюкин, по вине которого, между прочим, Зубоскалин так отвратительно себя чувствовал. Благородное желание отмщения за боль и оскорбительное поведение волной нахлынуло на парня, приглушив на время саднящее ощущение в области пятой точки и возмущение кишечника. Он еще и улыбался!

Скрипнув зубами, Дирол воткнулся взглядом в ненавистную фигуру. Словно удав на кролика парень смотрел на тренера, посылая мысленные флюиды недоброго расположения. Садюкин поперхнулся, отчего Санька подбросило на месте. Подействовало! Сознание того, что его мысли могут иметь ощутимую силу, достаточно материально действующую на павшего духом Фрола Петровича, почувствовавшего странный какой-то дискомфорт, окрылило Дирола. Это сколько же приколов можно придумать с такими-то способностями!

Чтобы не обмануться в своих предположениях, Санек еще раз напряг сознание и послал мысленное приказание. Тренер заерзал, совершенно охладел к еде, отодвинул тарелку.

– Й-ес, – тихо обрадовался Зубоскалин, с ликованием наблюдая, как Садюкин встал и быстрым шагом пошел от стола, оставляя одиноко скучать филе из кабачков. Прихватившая тренера естественная потребность не позволяла ему оставаться на месте ни минуты.

Дождавшись, когда мучитель невинных курсантов скроется в широком коридоре, новоиспеченный медиум любовно приподнял тарелку, с нежным чувством донес ее до стола и обильно полил кабачки супом, в одночасье ставшим соусом. Произошла реакция. Светлый, аппетитный овощ съежился. Петрушка свернулась в трубочку.

– Сегодня тетя Клава превзошла самою себя, – ласково произнес Дирол, растягивая рот в улыбке.

Отойти Санек успел как раз вовремя, в дверях столкнувшись с преобразившимся тренером. Улыбка облегчения играла на его лице. Садюкин изо всех сил старался вернуть себе состояние покоя и блаженства, с которым неизменно проходили у него приемы пищи. Для этого дела Фрол Петрович вспомнил даже статью, прочитанную накануне в журнале «Здоровье и здоровый образ жизни». В ней говорилось о том, как полезен порою бывает аутотренинг. Буквально в любой ситуации он может помочь, какой бы безвыходной она ни была. Там еще приводился очень впечатляющий пример о том, как фашисты в лютый мороз пытали какого-то американца, обливая его ледяной водой. На улице, между прочим. А он представил себе, что находится на пляже в Санта-Барбаре в самый разгар сезона, и вспотел от переизбытка температуры. Фрол Петрович с восхищением думал об этом волевом человеке, в перспективе мечтая научиться владеть силой своей мысли не хуже какого-то америкашки.

И начинать он собрался прямо сейчас. Удобно устроившись на излюбленном своем стуле, Садюкин блаженно закрыл глаза и мысленно произнес:

«Я спокоен, я совершенно спокоен. Настроение у меня самое замечательное, здоровье тоже замечательное. Ну, и пища, в общем, замечательная тоже».

Прогнав таким образом оригинальный текст, придуманный только что и оттого казавшийся тренеру особенно гениальным, он открыл глаза, втянул носом аромат... и осекся. Аутотренинг словно обладал обратным действием.

Фрол Петрович никак не мог понять: что же это получается? Сам он изо всех сил старается внушить мысли себе только самые приятные, а на деле оказывается, что еда его вдруг стала отвратно пахнуть, да и вид приобрела отнюдь не аппетитный.

Фрол Петрович поднапрягся и опять произнес авторский текст, перепутав, может быть, некоторые слова, но смысла от того не меняя. Результат был прежний. Озадаченный Садюкин подумал, что, вероятнее всего, он еще мало тренировался и поэтому у него не все получается. А вот с закрытыми глазами ему будет куда как легче внушать себе все, что пожелает. Прикрыв веки, тренер представил себе картину самую соблазнительную.

На листе салата, ярко поблескивая своими боками, россыпью лежали спелые, сочные сливы, среди них затесались в небольшом количестве персики и бусинки черной смородины. Несколько веточек луговой земляники, прямо с листочками, скромно выглядывают из-под листа. Но самое соблазнительное – это задний план натюрморта. Внушительно выпятив полосатый свой живот, на столе восседал король всей ягоды – большой, килограммов на пятнадцать, арбуз. Вверху у него алым галстуком красовался вырезанный треугольник, показывая Фролу Петровичу рассыпчатое нутро.

Садюкин шумно сглотнул и с жадностью схватился за ложку. Сморщенный кабачок в мгновение ока пропал во рту тренера. Но вкус, который ощутил Садюкин, никаким образом не отвечал тому, о чем только что мечтал мужчина. Жжение и тошнотворная горечь растеклись по всему языку, завладели глоткой и понеслись распространяться по гортани в недра организма.

Хотелось плакать. Внезапно тренер почувствовал, что ему нужно обратно, туда, откуда он только что пришел.

Словно ужаленный, Фрол Петрович вскочил с места и понесся вдоль столов к выходу. В коридоре он столкнулся с медленно бредущим Зубоскалиным, чуть не сбив его с ног. Не успевая извиниться, Садюкин пробежал мимо.

– Что может сделать сила мысли, – удовлетворенно произнес Дирол и почувствовал, что от положительных эмоций боль стала понемногу его отпускать.

* * *

Без четверти час Зубоскалина трясло как осину. Обычная его улыбка сползла с губ, и Дирол уже не походил на того Дирола, которого знали ребята. Приближался страшный момент, когда он по собственному желанию пойдет в логово преступного мира и предложит себя: вот он я, берите.

Во всяком случае, именно так представлялся Саньку его визит в модельное агентство. Вместе с Диролом нервничали и все остальные, но уже по другой причине, не менее актуальной. Парик Фединой бабушки остался у полковника в руках по вине самого Зубоскалина. Казалось бы, сам виноват – сам и исправляй. Но не тут-то было. Санек наотрез отказался встречаться с Подтяжкиным, не соглашаясь к нему подходить даже ради великого дела поимки дурковедов.

Ребята сначала его уговаривали, а потом плюнули на это и заслали близнецов к полковнику. Но братья вернулись ни с чем. Павел Петрович, все утро не расстававшийся со случайным подарком своей возлюбленной, так просто отдавать его не хотел. Уверения курсантов в том, что парик необходим для серьезного задания, пользы не принесли.

– Я отдам эту вещь лично в руки той, которая ее потеряла, – сказал Подтяжкин, как отрезал.

Эти слова и передали Утконесовы, вернувшись в свою комнату. Однако и такое неопровержимое доказательство необходимости идти к начальнику учебного заведения не возымели на Зубоскалина действия. Он уперся как баран, никаким образом не соглашаясь даже близко подходить к кабинету Подтяжкина. Увещевания и давление на совесть не помогли.

– Ладно, – сдался Кулапудов, – оставим все как есть, только придется сводить тебя в парикмахерскую. Прическа твоя ни черта не годится.

Санек обрадованно кивнул:

– Согласен.

В парикмахерскую Дирол пошел в форме курсанта. Ну не нравилось ему щеголять в платье. Когда в фойе салона парень выбрал дамский зал, спросив у посетительниц, кто последний, многие удивились. Изумления на лице не было только у древней старушки, сидевшей в углу и потряхивавшей сухонькой головой. Скорее всего отсутствие эмоций с ее стороны было вызвано тем, что пенсионерка вообще никого уже не могла видеть.

Ее-то и предложили женщины держаться.

Встав рядышком, Зубоскалин стал ждать. Время шло, очередь продвигалась, а старушка все не снималась со своего места, чтобы сделать укладку или современную прическу. Иначе зачем она здесь? Санек начал замечать, что те, кто приходил после него, беспрепятственно оказывались в зале, а его очередь все не наступала.

– Бабуль, – крикнув погромче, на тот случай, если старушка глухая, обратился курсант, – ты за кем занимала?

– Так за Филипишной я.

– А где эта твоя Филипишна? Скоро пойдет?

– А чего ж, скоренько уже. Минут через пятнадцать.

– Не быстро, – с досадой заметил Зубоскалин и стал ждать.

Время текло медленно, нервозность от предстоящего задания нарастала.

Особенно волновало Санька то, что до двух часов оставалось уже немного, а когда он сделает себе укладку, неизвестно. Дирол опять заговорил:

– А что, эта твоя Филипишна, тоже пенсионерка?

– Старшее меня будет, – подтвердила бабушка.

– Сильно, – окинув взглядом собеседницу, заметил Санек.

Не знал он, что вот такие старые калоши еще ходят в салоны. Зачем это им? Дедов соблазнять? – И часто вы здесь бываете? – полюбопытствовал он.

– Да почти кажный день.

Дирол присвистнул. А старушки-то богатенькие, хотя по внешнему виду этого не скажешь. Стремно одеваются. Во всяком случае, одна.

– Для дедов стараетесь? – хитро подмигнув, спросил парень.

– Да нет. Деды жадные больно, денег не дают. Все больше с молодежью мы.

– Что?

– Так молодежь, она всегда деньгами отблагодарит наши мучения.

А старикам чего ж дать? Пенсию не плотют.

Глаза у Зубоскалина оквадратились и продолжали принимать все более правильные геометрические формы. Такую заслуженную работницу древнейшей профессии он видел впервые. Глаза не соглашались верить в то, что приняли уши. Сухонькая, сморщившаяся, с непроглаженной кожей путана предстала перед Саньком в обычном хлопчатобумажном платье мешком, какие часто можно встретить на представительницах ее возраста. И эта древность еще может в ком-то разбудить желание?

– А можно нескромный вопрос: как вы работаете? – Дирол сам не заметил, что перешел на «вы».

– Чего ж? Секретов нет. Место у нас есть свое. Становимся там и ждем, высматриваем, кто проходит мимо. Иные и не раз на дню заглянут.

А бывают такие добрые, щедрые. Здоровья пожелают.

– И много их таких? – все больше квадратил глаза Дирол.

– Так почитай с сотню за день переменяется.

Санек почувствовал, как медленно сползает с кресла, но ничего с этим поделать не может.

– И вы не устаете?

– Да как же, сынок, годы берут свое. Старые уже стали. Домой-то когда приходишь, ноги так и гудят да спину ломит.

Зубоскалин отер холодный лоб. Спину ей ломит! Он бы и до дому доплестись не смог, прямо на рабочем месте и умер бы.

– А вот и смена моя пришла, – заметила старушка, выглядывая в окно. – Так бывай, сынок. Если чего – заходи. У церкви я бываю. Понравился ты мне, вежливый больно.

Санек неопределенно кивнул. Что же это он нравится так всем? Прямо поветрие какое-то на любовь к Зубоскалину Александру Александровичу.

Стоп! А как же укладка?

– Бабушка, – крикнул вслед путане парень, – что ж вы прическу не сделали?

– Зачем это мне? – удивилась старушка. – Ни к чему, да и дорого больно.

– Что ж вы здесь сидели?

– Погреться пришла. Церковь, где мы просим подаяние, за углом, вот мы с Филипишной почитай каждые три часа сюда заходим, сидим. Отдохнем, согреемся и опять за работу.

Пенсионерка вышла, а Санек некультурно выругался. Надо же было такого дурака свалять.

Заняв повторно очередь, Дирол постоял еще с пять минут и вошел в зал.

Парикмахерша, молоденькая девушка с неестественным сооружением на голове, обомлела, увидев своего клиента.

– Я дамский специалист, – заметила она. – Вам следует пройти в другую дверь.

– Нет, мне к вам.

Санек встал около кресла перед большим зеркалом, не решаясь садиться на больное место, взял со столика журнал, который пестрел фотографиями женских головок с умопомрачительными прическами, и со знанием дела стал листать. Выбор был огромный. Дирол представить себе не мог, что может быть такое разнообразие.

«Вот чем они нас берут», – заметил про себя парень, невольно любуясь обворожительной брюнеточкой, томно приопустившей веки.

Глаза у курсанта разбежались. Он не знал, что из всего этого многообразия выбрать. Не долистав до середины, Зубоскалин понял, так дело не пойдет.

Он выберет либо все, либо ничего. Захлопнув журнал и громко выдохнув, Санек открыл его на первой попавшейся странице и не глядя ткнул пальцем.

– Эту. И если можно, побыстрее, мне через сорок минут нужно быть на съемках в модельном агентстве. Кстати, не могли бы вы меня постричь так, чтобы я стоял? Понимаете, мне сидеть очень проблемно.

Парикмахерша выронила расческу из рук и как рыба глотнула ртом воздух.

В ее глазах почему-то блеснули слезы, девушка шмыгнула носом и убежала в подсобку. Дирол понять не успел, в чем дело.

Минуту спустя девушка вернулась, но не одна. Она пряталась за спиной дородной и внушительной женщины с восточными чертами. Над верхней губой у нее произрастали черные усы, а большая висячая родинка украшала пухлую щеку. Женщина внушительно остановилась напротив клиента, вставила руки в бока, сконцентрировала в центре и без того сросшиеся брови и густым басом произнесла:

– Что это вы, гражданин, издеваетесь над моими работниками? – У Дирола мурашки по коже пошли от грозного голоса.

Дурковеды по сравнению с этой громилой показались братьями родными, к которым с радостью прямо сейчас готов был убежать Санек, лишь бы не видеть черных усов и тяжелого взгляда толстухи.

– Здесь вам не цирк, чтобы шутки шутить, – еще свирепее сказала женщина и надвинулась на парня, пузом приперев его к стенке.

От столь тесных отношений у Дирола сердце зашлось, выказывая чудеса скоростного биения. – А ну, – усатая провела прием, называемый удар животом, подтолкнув курсанта так, что он отлетел к двери, – топай отсюда, комик несостоявшийся. И не смущай больше моих работниц.

Второй удар откинул парня в фойе и спустил со ступенек. Схождение вниз происходило спиной вперед, и только нежелание еще раз почувствовать нечеловеческую боль ниже поясницы удержало Дирола от позорного падения.

– Тоже мне, – презрительно хмыкнула женщина и захлопнула дверь в женский салон.

Понуро выйдя из парикмахерской, Санек взглянул на ожидавших его друзей глазами побитой собаки и молча покачал головой.

– Да ты нам все дело провалишь! – вскипел Кулапудов. – Ты их там хорошо просил?

– Слезно, – соврал Дирол.

– Все равно плохо старался.

– Да ладно, Вень, что-нибудь придумаем.

– Что? – взревел Кулапудов. – Что ты сейчас придумаешь?

– А если Леху к Костоломовой послать?

Все разом обернулись на Пешкодралова.

– Ребят, да вы что? – испуганно залепетал Леха. – Да я не могу. Я же...

– Замечательная идея, – заметил Антон.

– И дешевая, – поддакнул Андрей. – На салон тратиться не надо.

– Братцы...

– Дело говорят парни, – весомо дал добро начальник операции. – Сэкономим, пивка попьем.

* * *

Лейтенант Костоломова, закинув ноги на две тумбы так, что получился шпагат, и зависнув в воздухе, медленно водила руками из стороны в сторону, так как этого требовала методика фен-шуй. Сконцентрировавшись на внутренних ощущениях, лейтенант полностью погрузилась в себя, впав в глубокое состояние нирваны. Она уже видела впереди себя свет вечной истины, прозрев и очистившись духовно. Это помогало сконцентрироваться на физической силе, удесятеряя ее и ловкость, вместе взятые.

Именно в таком состоянии увидели курсанты преподавателя боевых искусств на заднем дворе школы. Образ женщины, которую Пешкодралов уважал, которая сводила его с ума, лишил парня всякой способности разговаривать.

Не то чтобы Леха слишком скромным был или раньше дела не имел с противоположным полом. Очень даже имел. Одна только Нюрка чего стоит. Кобылица, а не девка. Но здесь было совсем другое. Лейтенант Костоломова – женщина с большой буквы, чувственная, пылкая, затронувшая Леху за живое. С ней нельзя было так же, как с другими, вести себя. К тому же и опасно это. Костоломова – женщина в силе, коли что не понравится, туго придется обидчику.

Ребята подтолкнули Леху вперед, а сами тихонько смылись, так что парень и не заметил, как остался один. Из сложившейся ситуации было два выхода: заговорить или позорно бежать. Вторая идея соблазняла больше, но Леха знал, что вернуться в общагу он тогда не сможет. Парни ему этого не простят.

Курсант сделал несколько нерешительных шагов и остановился в метре от предмета своего обожания. Откашлялся. Не помогло.

Он повторил попытку.

– О, случайный прохожий, проходи с миром и не мешай пребывать мне в состоянии вечного блаженства. Иначе у тебя начнется внезапное выпадение зубов. Я это обеспечу, – умиротворенно, нараспев, произнесла Костоломова и вновь замолчала.

Леха опасливо потер челюсть. Лишаться зубов не хотелось. Они у него были еще крепкие. А зубы – это такая вещь, которую в магазине не купишь. То ли дело парик. Может быть, вернуться и предложить ребятам быстренько сбегать на рынок? Правда, деньги у них две недели назад кончились, а стипендия еще не скоро. Выходит, начинать копить на вставную челюсть?

«Настоящий милиционер должен быть готов на любую жертву ради правого дела. Даже если он не прав», – вспомнились мудрые слова Мочилова. Этот человек не пожалел бы какие-то там зубы для торжества справедливости. А он, Леха, что, хуже?

Чтобы никому не показалось, что он боится или, того хуже, заботится о собственной шкуре, Пешкодралов вытянул вперед лицо, подставляя под удар любимой женщине, от которой и смерть принять не страшно.

– Я, я... это... извиняюсь, – промямлил он.

Костоломова, не открывая глаз, плавно повела рукой в сторону Лехи, и неожиданный точный удар в челюсть свалил его с ног. Лежа лицом вверх, парень заметил, как дневное небо покрылось частыми звездами нестандартного фиолетового цвета. Одна звезда упала. Леха загадал остаться в живых.

Когда звездное крошево рассеялось вдали, Пешкодралов проморгался и попробовал осторожно подняться.

– Это было только предупреждение, мой дорогой.

«Если женщина тебе говорит „мой дорогой“, это может что-то значить», – вспомнилось еще одно мудрое изречение, но уже не Мочилова, а деревенского проныры и алкоголика Егорыча.

Леха воспрянул духом. И ничего, что Костоломова заставила его сейчас валяться в глубоком нокауте. Бьет – значит, любит.

Осторожно курсант поднялся на колени и отполз на безопасное расстояние.

Метрах в трех он решился подняться на ноги и обдумать дальнейший план действий. Леха рассуждал, опираясь на небольшой свой опыт, приобретенный по большей части своей в Дрыщевке. Он вспомнил, что, если корова какая начинала беситься, деревенские мужики и бабы на рога старались ей не нарываться, а укрощали непокорное животное сзади, подойдя к нему с тыла. Этот приемчик мог прокатить и с лейтенантом.

Обойдя медитирующую женщину кругом, Пешкодралов на всякий случай пригнулся и вновь попробовал заговорить.

– Все дело в том...

Леха и не предполагал, что такой удар может существовать в природе. Костоломова, оставаясь в состоянии зависа на тумбах, резко наклонила корпус вперед, оказавшись головой вниз, и нанесла удар из-под ног. Поскольку тумбы не доходили до высоты человеческого роста, то удар пришелся несколько ниже челюсти. Пешкодралов согнулся пополам, ухватившись руками за поруганное достоинство, и тихо взвыл.

Вновь пришлось отступать. Теперь уже курсант отошел на совершенно безопасное расстояние – десять метров до объекта внимания. Здесь-то женщина его не достанет. Только кричать придется погромче.

– Я еще раз прошу прощения... – начал парень и осекся на полуслове.

Круглый сюрикен, оружие непобедимых японских ниндзя, с головокружительной скоростью летел в его сторону, с перспективой воткнуться прямо в пешкодраловскую челюсть. Тонкий свист, как от пули, сопровождал полет. Как Леха успел увернуться, он и сам не понял. Все произошло в мгновение ока. Парень мешком плюхнулся на землю, прикрыв на всякий случай голову руками.

Нос уткнулся прямо в заросли репейника, раскинувшего широкие свои листья на полметра.

Леха осторожно приподнял голову и огляделся. Снаряды вокруг не рвались, самолеты не летали, танки не подминали невинные ромашки под тяжелыми гусеницами. Значит, все спокойно. Он встал. И что дальше? Совершенно ясно, что любая попытка отвлечь Костоломову от ее занятия кончится неудачей. Хорошо если досадной, а вдруг неисправимой? Леху передернуло.

Он представил, как его бездыханное тело привозят в родную деревню.

Бабы орут что есть мочи, соревнуясь между собой в силе голосовых связок.

Мужики серьезно молчат, не поддаваясь общей бабской панике. Но и они спокойно не могут стоять. Каждые пять минут то один, то другой тихо смывается, чтобы за углом помянуть вновь преставившегося стопочкой-другой.

Его, такого молодого и красивого, даже после смерти вносят в родной двор, где каждый закуток знаком Пешкодралову, ставят на табуреты, и неистовый вой, громче которого, казалось бы, ничего нет, усиливается раза в два. Мужики все чаще отлучаются покурить. Мамка в черном платке потихоньку оседает у кого-то на руках. С нею рядом Нюрка. Черт, до чего ж жалко их. И себя тоже.

Леха смахнул набежавшую слезу и проморгался. Как же быть? Представить себя мертвым очень даже приятно: ты находишься в центре внимания, все жалеют тебя. А более других сам себя жалеешь. Но это только в мечтах. На самом же деле Леха пока не планировал уход на тот свет.

Чего он там забыл?

Нужно было основательно продумать план дальнейших действий. Пешкодралов сел прямо на траву, как дома, когда его очередь была пасти коров, и напряг извилины. Однако извилины, с самого рождения своего не привыкшие напрягаться, и сегодня, в двадцать лет, делать это категорически отказывались.

Только одна из них, самая хитрая и себялюбивая, вопила: «Тика-ай!»

Тогда курсант впервые в жизни, сам того не подозревая, принял единственно верное решение: он стал вспоминать чужие советы, хоть как-то подходящие под сложившуюся ситуацию.

Сначала он перебрал все известные ему пословицы. Целых две. Но ни одна из них не указывала выхода из нелегкого положения. Первая была о труде, а вторая вообще рассказывала о какой-то птице, которую красит почему-то одно перо. Изречения классиков тоже не помогли, потому что Леха их не знал. Он попробовал вспомнить, что там на занятиях говорил капитан Мочилов. На ум пришло много мудрых выражений, но все они касались исключительно борьбы с преступностью. Как же бороться с понравившейся женщиной, Глеб Ефимович не объяснял. И тут перед глазами курсанта опять всплыла деревня, помятое лицо Егорыча с вечно сизым носом и его хвастливая речь:

– Бабы, они что коровы, траву шибко любят. Особливо цветы.

Леха вскочил как ужаленный. Есть решение проблемы! Задобрить лейтенанта скромным букетом полевых ромашек и только после этого подступиться к ней с просьбой. Парень огляделся.

Однако для полевых ромашек как минимум нужно поле, а в черте города его найти довольно проблематично. Но время поджимало, и приходилось довольствоваться тем, что находилось вокруг. На заднем же дворе школы, кроме репейника, в корень которого Пешкодралов только что зрил, в обилии произрастала мурава, пырей и мелкие, белые цветочки с резким, неприятным запахом. Проигнорировав мураву и пырей, Леха надергал цветущие растения. Букет получился жидковатым и блеклым. Парень вздохнул и сорвал колючку. У них хотя бы венчик яркого сиреневого цвета.

С икебаной собственного производства курсант предпринял очередную попытку приблизиться к недоступной женщине. С крайними предосторожностями, временами переходя на передвижение по-пластунски, парень достиг тумб и, пригнувшись, протянул букет вверх.

Сквозь дымку розовых миров, напридуманных воображением Костоломовой, до нее прорвался неприятный запах полыни. Он мешал концентрироваться на самосовершенствовании, отсылая все усилия лейтенанта коту под хвост.

Недовольно поморщившись, женщина открыла глаза и ахнула. Перед нею, рабски согнувшись, стоял на коленях любимый воспитанник с букетом в руках. Кто бы мог подумать, что неприметный Пешкодралов такой романтик?

Рыцарь двадцать первого века. Костоломова сразу же растаяла и улыбнулась.

– У меня есть одна просьба, – робко произнес рыцарь.

– Все, что угодно, – томно прикрыв глазки, ответила лейтенант.

13

Прическу сделать Костоломова согласилась. Поскольку косички плести и завивать локоны не из чего было, лейтенант предложила короткую стрижку.

Как у солистки группы «Маша и медведь». Санек согласен был на все, лишь бы его снова не заставляли идти выпрашивать у полковника парик. К стильному красному платью новый имидж Зубоскалина подходил.

Портило картину разве только наличие излишне больших ушей. Однако Дирола это не смущало.

– Поскольку ты у нас будешь моделью нового сезона, то и выглядеть ты должен не как прошлогодние девки, – глубокомысленно заметил Кулапудов.

Уж на кого, а на представительниц женского пола предыдущего года, как и на девушек нынешнего, а также и последующих лет, Санек в новом обличье не походил никак.

– Может, ему шляпку соломенную, – прыснув в кулак, предложил Антон.

– Обойдемся без шляпок, – отрезал Зубоскалин. – Я буду шокирующей дамой.

Вот такой шокирующей леди и отправился курсант в модельное агентство по адресу, написанному на визитке толстого. Надо сказать, лысая девушка в красном и вправду вызывала удивление и ухмылки у прохожих. Как в предыдущий день, за девушкой следом тянулся хвост из дворника, часто меняющих место своего действия дорожных рабочих и отлично вжившегося в роль бомжа Пешкодралова. У каждого из них, даже у бича, в петлице торчала розочка, в которой замаскировано было миниатюрное переговорное устройство. Кулапудов в кармане также нес радар, принимающий высокочастотные сигналы с передатчика, скотчем приклеенного к груди Зубоскалина. Вся процессия двигалась довольно скоро, поскольку на назначенную встречу Дирол катастрофически опаздывал. Спешащие дворник и бомж еще как-то вписывались в толпу города, не привлекая к себе особого внимания, но часто меняющие место своего действия парни в оранжевых жилетах, еле успевающие включать и выключать отбойный молоток, вызвали кое в ком серьезные подозрения.

Незаметно для курсантов вереница, следовавшая за шокирующей «девушкой», увеличилась ровно на одного человека. Поскольку темп ребятами был взят достаточно быстрый, этот незнакомец изобразил из себя спортсмена-любителя, не спеша проводящего пробежку по людной улице. К тому же и одежда у него очень подходила под имидж бегуна: зеленое трико, сшитое в советские времена на фабрике «Красный партизан».

У дома с яркой, кричащей вывеской «Нефертити» Санек остановился.

Похоже, что он пришел по адресу. Агентство, претендующее на раскрутку блистательной «Мисс Весна», располагалось в старенькой двухэтажке, среди гаражей и обветшалых сталинок. Серый цвет преобладал в этой части города, и только яркая алая дверь с названием прекрасной царицы над нею кричали о том, что здесь есть люди, претендующие на изысканный вкус.

Вероятнее всего, директор агентства, как и многие великие творческие люди, был небогат, поскольку весь ремонт старенького, пропылившегося помещения ограничивался только броским входом. Лишь только Дирол скрылся за дверью, как попал в мрак затхлого коридора, не видевшего электрического света, вероятнее всего, со времен царствования той самой Нефертити, то есть – никогда. Сразу за дверью страшно скрипучая лестница, обильно поросшая паутиной, вела на второй этаж. Ориентируясь больше на свое чутье, чем на зрение, Санек поднялся наверх. Гробовая тишина странно удивила его. Парень насторожился. На площадке второго этажа была только одна дверь. Седьмым чувством Дирол понял, что это здесь.

Вероятно, из-за того, что на двери было написано: «Модельное агентство.

Приемные дни: среда, четверг, пятница с 15:00».

Зубоскалин постучался. Мертвое молчание было ему ответом.

Это нервировало.

– «Первый», «Первый», здесь никого нет, – с тревогой сообщил Санек алому цветочку, украшавшему платье. Он подошел к окошку и осторожно из-за шторы выглянул: двое рабочих издеваются над тротуаром, дворник метет позапрошлогоднюю листву, странный бомж панически бегает по периметру двора, не находя ни одной, даже самой захудалой бутылки. Вроде бы все в порядке, все как и должно быть.

Если не считать лишнего, пятого, гражданина в зеленом, нарезающего круги с завидным упорством.

Визг, скрип и шипение оглушили левое ухо, и откуда-то издалека послышался встревожившийся голос Веньки:

– Санек, ты уверен, что там никого?

– Не совсем, но открывать они мне определенно не хотят.

– Дело дрянь, – заметил Кулапудов. – Вероятнее всего, это засада.

В ухе что-то дико взвизгнуло и загудело. Слышимость стала еще хуже.

– Что же делать? – с тревогой задал вопрос Зубоскалин.

– Что? – глуховато переспросил Венька.

– Как теперь быть? – повысил голос Дирол.

– Не слышу, давай громче.

В переговорном устройстве щелкнуло, и голос Муслима Магомаева проникновенно запел о любви.

– Опять на радио переключился, – в сердцах прорычал Санек, вытащил небольшой передатчик из уха, бросил его на пол и со всей дури крикнул в окно: – Какие будут дальнейшие указания?

Голос молодой «девушки» с креативной прической прорезал тишину двора и унесся далеко вдаль. Он смог перекрыть натужные звуки отбойного молотка братьев Утконесовых и свадебную песню франтоватого воробья, сраженного звуковой волной и свалившегося замертво с ветки тополя.

Все пятеро, ошивающиеся во дворе, вздрогнули и подняли головы вверх, посмотрев на окно, из которого донесся могучий крик. Зеленое трико достал блокнотик защитного цвета и что-то записал. Пешкодралов прочистил ногтем уши.

– Давай уходи, – заорал в ответ Венька, напрягая голос до предела. – Только постарайся незаметно, по-тихому.

Санек воровато огляделся вокруг. Полумрак мешал держать под контролем все окружающее пространство. Темные углы и закутки предательски выпадали из поля зрения, издеваясь своими неопределенными контурами. В них при желании могла расположиться целая армада преступников-дурковедов и остаться при этом незамеченной. Значит, только лишь на зрение ориентироваться мало. Дирол навострил уши и принюхался. Если не считать неприятного запаха мышей и вековой, помнившей счастливые времена застоя пыли, нос Зубоскалина ничего не уловил. В слуховой аппарат также тревожных звуков не поступало.

Поправив на плече объект внимания преступников, белую сумочку, Дирол сделал шаг и сам вздрогнул от раздавшегося шума. Высокий модельный каблук предательски цокнул, нахально выдавая местонахождение борца с несправедливостью. Санек присел и затаился. Однако дурковеды выжидали, не спеша обнаруживать свое местонахождение. Нервы напряглись до предела, натянувшись тонкими струнками, грозясь вот-вот порваться.

«Осторожность и левые доходы – вот то, что помогает оперативнику дожить до пенсии и не умереть», – вспомнились наставления опытного Мочилова.

Да, он будет осторожен. И все тогда пройдет гладко. В это Санек верил. А если что и случится, он погибнет за правое дело. Эта мысль поднимала Зубоскалина в собственных глазах, однако не успокаивала.

Убедившись, что все в порядке и никто из углов не собирается расстреливать его в упор, Дирол поднялся с корточек. Наученный горьким опытом, он решил быть осторожнее, снял туфли и босиком, на цыпочках направился к двери. Туфли он держал в левой руке, оставляя правую свободной, на случай обороны от внезапного нападения.

Шокирующая леди, без волос и босиком, в прохладный весенний день спускалась по ледяным бетонным ступеням, напряженно прислушиваясь, принюхиваясь и сгруппировавшись, готовая на неожиданный бросок. Сердце заходилось в бешеном ритме.

Санек чувствовал надвигающуюся опасность и готов был с достоинством принять ее. Ноздри трепетно подрагивали, улавливая не только запахи, но и призрачные флюиды, которыми кишмя кишел подъезд. Тревога витала в воздухе. Что-то должно было случиться, и это что-то не заставило себя ждать.

Обостренный до предела слух Зубоскалина сначала нечетко, затем более явственно уловил приближающуюся беспечную болтовню. Голоса были Саньку знакомы. Толстый и маленький фотограф Никита Поликарпович. Совершенно ясно было, что парня засекли и сейчас отрезали ему пути к отступлению.

Дирола поразила оперативность этих дурковедов. Однако так просто он не собирался сдаваться злобным преступникам.

Голыми руками Зубоскалина не возьмешь.

Быстро сориентировавшись в обстановке, Санек шмыгнул под лестницу, где было настолько темно, что не увидишь собственной вытянутой руки, и затаился. В подъезд вошли. Преступники настолько нагло чувствовали свою силу и безнаказанность, что говорили громко, не заботясь о правилах конспирации.

– Никита, друг, лосось в маринаде был откровенно безвкусным, – трубил толстый радостным, заразительно бодрым голосом. – Разве ж так лосося готовят? И омары, согласись, никуда не годились.

– Должен заметить, Афанасий Михайлович, вы не правы. Омаров готовят у Длинноноговых отменно.

– Вздор. Вздор и блажь. Вам просто нравится Амалия Тихоновна.

А? Признайтесь, голубчик, что это так.

Толстый громко рассмеялся, приведя в колыхание круглый как мячик живот.

Его второй подбородок мелко задрожал в такт ухающим звукам. Уши маленького запунцовели от смущения, и он встрепенулся, как петух.

– Афанасий Михайлович, порою вы бываете просто несносны. Ваши манеры оставляют желать лучшего.

– Но ведь это так, Никита. Признайся, что я прав, каналья ты этакая.

Никита Поликарпович обиженно дернул козлиной бородкой.

– Ты хам, Афанасий, – визгливо вскрикнул он. – Мужлан, как все беспородные интеллигентишки, пытающиеся втереться в общество родовитых дворян.

– Что-о? – взревел возмущенный бас, эхом прокатившийся по пустому подъезду. – Оскорблений не потерплю!

Толстый остановился на середине лестницы, перекрыв проход своему товарищу.

Козлобородый встрепенулся и высоко вздернул породистую головку.

– Твои грязные намеки по поводу меня и честнейшей Амалии Тихоновны непростительны. И я не побоюсь этого сказать, несмотря на твое физическое превосходство. Безродные всегда отличались силою, но вот умом...

– Придется тебе, Никита, взять свои слова обратно, – угрожающе надвинулся на маленького Афанасий Михайлович.

– Ни-за-что!

– Возьми, Никита, не доводи до греха.

– Ни-за... Караул! Убивают, граждане!

– Возь-мешь.

– Спасайте меня, пока не поздно!

Санек резко дернулся, движимый благородным порывом, но вовремя остановился.

Уловка. Какая хитрая уловка, рассчитанная на то, чтобы выманить его из засады. Коварны дурковеды, чтоб их статья покарала. Однако Дирол еще хитрее. Не заставите его раньше времени высунуть нос. Дудки. Парень вжался в стенку, стараясь слиться с нею, и стал ожидать окончания разыгравшегося спектакля.

Оно не заставило себя ждать. Несколько секунд спустя курсант услышал, как легкое тело мячиком покатилось по частым ступенькам, издавая охающие и стонущие звуки. Компактная фигурка, достаточно быстро добравшись до нижнего этажа, гулко стукнулась о пыльную стену, развернулась и закатилась под лестницу, притормозив о зубоскалинские ноги, нервно шевельнувшиеся и отступившие.

– Мыши! – взвизгнул Никита Поликарпович. – Афанасий, ты должен меня спасти от мышей.

Гордый представитель древнейшего дворянского рода, тот, в чьих жилах течет голубая кровь десятков поколений, сжался в неприметный комочек, закрыв голову руками, и, не переставая, визгливо верещал:

– Афанасий, убей ее!

Тяжелые, бухающие звуки спешащих шагов, перепрыгивавших через ступеньки, донеслись до слуха Зубоскалина, и пришла пора Саньку съежиться. Как он хотел сейчас оказаться и в самом деле неприметной мышью, попасть в которую гораздо труднее, чем в высокого курсанта. Толстый ведь разбираться долго не будет. Стукнет со всей дури, а потом только определит, кого он убил.

– Где эта каналья? – угрожающе поведя кулаком, проревел толстый.

Санек в мыслях простился с жизнью, родными, знакомыми. Да, черт побери, и с полковником Подтяжкиным тоже! Тяжелая рука вцепилась в горло и приподняла Зубоскалина на полметра от пола.

– Однако для мыши крупновата, – озадаченно произнес Афанасий Михайлович.

– Вы правы, – синея, прохрипел Дирол. Продолжать скрываться смысла больше не было. Все равно рассекречен.

Толстый осторожно вынес парня из-под лестницы на свет и просиял улыбкой, узнав пойманную жертву.

– Ах какая мышка угодила в нашу мышеловку, – самым располагающим голосом, словно и не было только что ужасной ссоры, произнес он.

– А-а, кх... гр... пых... – попытался что-то сказать Санек, однако с перекрытым кислородом слова не получались.

– Афанасий, медведь ты этакий, поставь даму на пол, – успокоившимся голосом произнес козлобородый. Он успел подняться, одернуть костюм и принять более подобающую для дворянина позу, чем была у него только что.

– Дико извиняюсь, эмоции – моя слабость, – ничуть не смущаясь, пророкотал толстый, бережно опустив Дирола на грешную землю.

Санек судорожно сглотнул и проверил рукой горло. Все ли цело?

– Как замечательно, что вы пришли, – гостеприимно распахнув руки, расплылся в улыбке Афанасий. Парень на всякий случай отшатнулся, опасаясь порывистых крепких объятий. – Однако как рано вы. Любите с рассветом вставать? Премило. А я вот только что проснулся. И сразу на работу. Бизнес прежде всего.

– Афанасий Михайлович, вы сами назначили накануне на два. А сейчас начало четвертого, – перейдя на обычную свою сдержанную интеллигентность и снова начав называть приятеля на «вы», напомнил тип с козлиной бородкой.

– Разве? – изумился толстый и громко рассмеялся. – Совершенно позабыл.

Вдруг бурное его веселье мгновенно слетело с лица, и разочарованность отобразилась во всей огромной фигуре.

– Скажите на милость, куда вы дели свои премилые кудряшки?

– Э-э...

– Хотя так даже пикантнее. Совершенно нестандартно, и никакой банальности. Ах, девочка, мы изумим весь мир, заставив Диора рвать волосы на себе от зависти, а Карден будет молить нас, чтобы мы предоставили ваши фотографии для рекламы его деятельности.

Афанасий Михайлович широко и неопределенно взмахнул рукой, видимо что-то этим жестом пытаясь сказать, но затормозил движение на половине, безвольно уронив широкую ладонь.

– Да-а, – протянул он и цокнул языком, удовлетворясь мыслями, одному ему известными. – Однако пройдемте в мастерскую, – встрепенувшись, пригласил он.

Этого Санек боялся более всего. В замкнутом пространстве убежать в случае опасности было бы труднее, однако выбирать не приходилось, дабы не вызвать подозрений у преступного элемента. Дирол робко согласился и обреченно стал подниматься по видавшей виды лестнице.

Внутреннее убранство агентства мало чем отличалось от обшарпанного подъезда. Разве что, помимо пыли и пауков, в офисе, состоящем из единственной комнаты, находился старенький фотоаппарат на треноге, видимо переходивший по наследству из поколения в поколение как фамильная ценность.

– Ах, мадам, – мечтательно-поэтично, нараспев произнес толстый, – эта аппаратура заткнет за пояс любой суперчувствительный современный образец. Новая мода заставляет нас обращаться к старине.

Стиль ретро сейчас на пике своей славы. Знали бы вы, сколько денег нам пришлось отдать за нашего трехногого друга.

Решив, что шутка удалась, Афанасий Михайлович от души рассмеялся, отчего стекла в единственном окне тонко зазвенели.

– А где остальные модели? – осторожно спросил Дирол. Курсант, попав в логово зверя, решил время даром не терять и выведать обо всех членах преступной группировки.

– М-м-м, – недовольно протянул толстый, не желая говорить правду. – Они в очередном отпуске.

– Все?

– Абсолютно. Люблю, знаете ли, делать широкие жесты. Работа – так до умопомрачения, отпуска – так всем сразу. Верно, Никита?

– Чистая правда, – не моргнув глазом соврал маленький. – Однако время идет, – напомнил он. – Не мешало бы начать съемки.

* * *

В конце шестого часа у следивших за агентством курсантов и пятого, неизвестного, появились серьезные проблемы. Узкий, и без того раздолбанный асфальт к этому времени стал походить на барханы великой пустыни Сахара. Не осталось ни одного сантиметра, который можно было бы разворотить отбойным молотком. Мрачный дворник, вылизавший двор до головокружительной чистоты, разве что не помыл его с порошком.

Подметать, как ни крутись, больше нечего было. Тяжелее всего было смотреть на бича, третий час изучавшего немногочисленные закутки двора в поисках недостающих бутылок. Ну не было их здесь! Однако приходилось делать вид, что он, бомж, еще надеется что-то найти. В довершение картины выжатый как лимон любитель здорового образа жизни в зеленом трико медленно волочил ноги, хватаясь одною рукой за стены, а второй удерживая сердце в груди. И все-таки тренировок своих он не оставлял, словно готовясь к Олимпийским играм.

Кулапудов незаметно дал знак «внимание» своей команде и подошел к Утконесовым.

– Огонька не найдется? – спросил он курсантов, делая вид, что совершенно с ними не знаком.

– И мне, если можно, – вставил бомж.

Братья достали сигареты, и все задымили.

– Что-то давно нет Дирола, – выпуская клубы сизого дыма, заметил Венька. – Нехорошо это.

– Думаешь, они его раскусили? – спросил Антон.

– Не исключено.

– Давайте, я сбегаю в школу, Мочилова попрошу, чтобы подмогу прислал, – вызвался Пешкодралов.

– Не время, – отрезал Венька. – Попробуем выйти из положения своими силами.

– Произведем задержание, – догадался Андрей.

– Вот именно. Действуем быстро, слаженно, без шума и пыли. Все поняли?

– Да, – ответило три голоса.

– Задача такая: я захожу первый в подъезд, Антон меня прикрывает сзади, Андрей блокирует выход на крышу, Пешкодралов стоит на стреме. Далее действуем по обстоятельствам. Пленных не брать, раненых пристреливать на месте, не давать им уйти ни при каких обстоятельствах.

Все уяснили?

Посуровевшие курсанты молча кивнули.

– Можно вопрос? – серьезно спросил Пешкодралов.

– Валяй.

– Оружие дадите?

– Бог подаст.

– Понял.

– Отлично. Тогда расходимся по местам.

В мгновение ока двор опустел. Только подозрительный пенсионер, оставаясь на улице, рухнул в самом центре, меж навороченных Утконесовым барханов, лишившись последних сил, запекшимися губами глотнул воздуха, неверной рукой достал из кармана блокнот с ручкой и внес новую запись в него.

В это же время в агентстве разыгрывалась целая драма.

Наснимавши Зубоскалина во всех мыслимых и немыслимых позах, служители муз и творческие натуры стали приставать к модели с совершенно непотребной просьбой.

– Но я не могу, – жалась девица, стыдливо прикрывая декольте обеими руками.

– Как вы не понимаете, это же последнее слово в фотоискусстве, – распалялся толстый, нервничая все больше от глупого упрямства Дирола.

– Обнаженная натура со времен античности не была развратной и не воспринималась непотребно. В рамках великого искусства это нисколько не стыдно. Напротив, вы можете гордиться, что такие титаны благородного занятия, как мы, попросили у вас этакую малость. Детка, слава немыслима без возвышенной анатомии. Уясните это.

Однако несмотря на все усилия служителей муз, юная леди ни в какую не соглашалась на лестное предложение, проявляя, с точки зрения Афанасия Михайловича и Никиты Поликарповича, непростительную глупость.

– Вы лишаете современный мир и грядущие поколения одного из лучших и возвышеннейших шедевров, – увещевал толстый. – Верно я говорю, Никита?

Никита считал, что верно, однако упрямство модели этим не пересиливалось.

– Поймите, милочка, вы от этого только выиграете.

Афанасий Михайлович заметно раздражался и нервничал. Голос его становился громче, слюна возмущения брызгала, оседая на потомственном дворянине, очень терпимо относящемся к этакому поруганию его величественной персоны.

– Нет, дорогая моя, вы у меня сниметесь в первозданном обличье Евы. Пусть мне придется вас силой принудить к позированию.

Бог видит, это только из добрых побуждений, – приближаясь к Саньку, говорил толстый, одновременно закатывая рукава белого, с двумя жирными пятнами пиджака. – Вы меня сами благодарить будете.

Потом, когда осознаете, какое благо я для вас сделал. Сбросьте эту недостойную гибкого стана хламиду. Откройте миру очарование вечной красоты.

С этими словами пухлые, крепкие руки обхватили Дирола за место, в котором предполагалось нахождение талии, и пальцы-сардельки, быстро перебирая ткань, бесстыдно стали поднимать юбку. Санек попробовал вырваться, но не тут-то было. Словно очутившись в крепких тисках, парень не мог просто пошевелить рукой, не говоря уже о полнейшем отсутствии возможности размахнуться и ударить слишком ревностного фотохудожника.

Излюбленный женский прием – удар ногой в пах – опять же не мог сработать, поскольку в такой груде мяса сложно было обнаружить нужный закоулок, в который стоило целиться. Казалось, схватка проиграна, еще не начавшись. Финита ля комедия. Сейчас все покровы падут и на обнаженном теле Зубоскалина преступники обнаружат передатчик. А затем последует мучительная смерть. Эх, Дирол, классным ты был парнем!

Страшный грохот озадачил участников наметившейся трагедии.

Дверь слетела с петель, рухнув на давно не мытый пол, подняв в воздух клубы серой пыли. Она взвилась вверх, застилая глаза и мешая видеть происходящее. Прошли долгие секунды. Пыль стала оседать, открывая за собой грозного Кулапудова, принявшего угрожающую стойку с поднятыми на уровень груди ладонями ребром вперед. Уголок рта его страшно подергивался.

Толстый сразу же выпустил Дирола из своих объятий и стал медленно оседать на пол.

В этот момент с громким криком «Ки-я» через развороченный дверной проем и открытое окно одновременно влетели Утконесовы, не менее угрожающе выставив вперед кулаки.

– Милиция, ни с места, – тоном супермена, освободившего мир от гения-параноика, выкрикнул Венька. – Вы имеете право хранить молчание...

– Да заплатим, заплатим мы за аренду этого здания, – умоляюще-утвердительным голосом простонал Афанасий Михайлович, сложив руки в области сердца, словно клянясь. – Просим, подождите еще немного. Нетерпение ваше меня удивляет. Мы задолжали всего за три года, но дело еще не раскручено. Потерпите хотя бы месяц-два, и тогда мы с лихвой возместим вам все ваши убытки. Слово дворянина. Никита, подтверди.

Никита, покрывшийся густой аристократической бледностью, что-то неопределенно промычал.

– Где похищенные вами сумки? – со всей строгостью приступил к допросу Венька, справедливо предполагая, что раскалывать преступников нужно прямо сейчас, когда они не опомнились от шокового состояния.

– Не надо, начальник, катить на нас телегу и вешать то, что мы не совершали. Фотоаппарат готовы отдать Тараканову, в этом сознаемся. Да и то, мы взяли его во временное пользование, пока не раскрутимся. То, что не предупредили хозяина, так это для его же блага.

Чтобы порадовать потом, когда вернем. А сумки ты нам не шей.

Бледный потомок то ли от режущих слух непотребных, вульгарных слов, то ли просто от перенапряга коротко икнул, закатил глазки к потолку и, издав тонкий свист, свалился в глубокий обморок.

– Кто же крадет сумки? – осведомился Кулапудов.

– Хоть режь меня, начальник, не знаю, – побожился Афанасий Михайлович. – Чистая правда, зуб даю.

– Хорошо, – поверил Венька, – отпустите девушку, и чтоб завтра же вернули аппаратуру ее законному владельцу.

Я к нему зайду и поинтересуюсь, – соврал парень.

– Да кто ее держит, – возмутился толстый, отступая от Санька на два шага. – Сама никак уходить не хотела. Мы ее гнали, гнали. А насчет аппаратика не беспокойтесь. Все будет в ажуре.

Слово Афони – закон.

Санек перебежал к своим и встал рядом, независимо задрав голову, недовольно и обиженно поведя голым плечиком.

– Что ж, тогда нам здесь больше делать нечего, – заметил Кулапудов и не прощаясь вышел, уводя за собой группу захвата и внедренца в преступную малину.

– Мусора вонючие, – прошипело им вослед со злостью и безысходностью.

* * *

Совсем недавно казавшиеся незнакомыми дворник, работники дорожного строительства и бомж с яркой лысой девушкой вышли из двора, возбужденно о чем-то беседуя и споря. Их фигуры проводил крайне недоброжелательный взгляд из окна. Двор вновь стал привычно пустынным, оживляемым только пернатыми горожанами: голубями, воробьями и вздорной галкой. Да еще одним гражданином, слившимся с зеленым газоном. Гражданин с трудом поднялся, отряхнул видавшую виды одежду и, придерживаясь за бок, прихрамывая, покинул двор.

14

Вопреки ожиданиям пикетчиков забастовка затянулась. Глеб Ефимович и Володя наивно предполагали, что стоит им только припугнуть медиков скандалом всероссийского масштаба, как сразу все подсуетятся, назначат без очереди различные анализы и будут рады сдувать с них пылинки.

Не тут-то было. Странное спокойствие не покидало врачей и другой медперсонал больницы второй день подряд. Каждое утро, приходя на работу, доктора вежливо здоровались с пикетчиками, интересовались их здоровьем, сетовали на погоду, довольно холодную для того, чтобы сидеть на каменных ступенях, и с чистой совестью проходили в кабинеты. Вечером они опять же останавливались поболтать с новыми людьми в старом заведении. Вновь шли расспросы о здоровье, что объяснялось профессиональным интересом, выражения соболезнования, зависть по поводу того, что капитану посчастливилось отдохнуть от своей благоверной. Не то что им, врачам. Медики вежливо говорили «до свидания», спрашивая, увидят ли они капитана с лейтенантом назавтра, и очень радовались, узнавая, что увидят. Им повышало настроение не только общение с интересными людьми, но и взлетевшая вверх популярность лечебного заведения, в которое теперь шли поправить свое здоровье все кому не лень, лишь бы посмотреть на двух чудаков, приковавших себя к колонне. Зарплаты от этого у медиков резко возросли.

Утром же третьего дня с момента возникновения пикета один окулист, крайне довольный Мочиловым и Смурным, совершенно бесплатно вручил им газету «Зюзюкинская весть» с любопытной заметкой.

В ней рассказывалось о том, что наконец-то в скромном городе Зюзюкинске произошло знаменательное событие, а именно – возникновение у стен городской клинической больницы возмущенных современным беспределом в области здравоохранения забастовщиков. Якобы по весьма точным и проверенным данным, эти граждане выдвигают требования о всеобщем бесплатном лечении, подобном тому, что было во времена недавнего социализма, то есть весьма посредственном, но одинаковом для всех. По одной из версий пикетчики сами больны тяжелым психическим заболеванием, недавно сбежали из клиники для умалишенных, расположенной на окраине славного города Зюзюкинска, ночевать им негде, поэтому они и решили остановиться на несколько дней около стен лечебного заведения, славного своими скульптурными композициями.

– Это кто еще психически больной! – возмутился Володя, с пылом неопытной юности восприняв нелицеприятное известие.

Мочилов же промолчал. Он понимал, что этим дело не закончится.

И действительно, буквально через полчаса объявившие забастовку почувствовали, что такое слава и популярность. Толпы зевак хлынули в сторону обделенной некогда вниманием больницы, стекаясь сюда со всех концов города. Переполненный общественный транспорт не мог обслужить всех желающих посмотреть на умалишенных, сбежавших из желтого дома. Автобусы изменили маршруты и ходили теперь до больницы номер один без остановок. Люди отпрашивались или попросту сбегали с работы. Пенсионеры бросили все свои ежедневные неотложные дела, разместившись напротив пикетчиков с узелочками, которые сытно попахивали салом, картошкой в мундире и куриными яйцами, сваренными вкрутую. Это говорило о том, что скоро старички и старушки уходить от бесплатного зрелища не собирались, безответственно оставив без очередей все социальные службы города. Шумная ватага ребятни, как всегда, быстрее взрослых успевшей сдружиться, играла под самым носом у Мочилова с Володей. Самые смелые из них, набравшись храбрости, подбегали и дергали Глеба Ефимовича за ус, вызывая тем самым бурный восторг у несовершеннолетних зрителей.

– Петрович, как думаешь, до лета просидят? – вели умные разговоры старики.

– А то. Видишь, в форме. Военные, стал быть. Военные, они крепкие, их тому учат.

– И до осени просидят?

– Не-е, эт вряд ли. Без зарплаты так долго не протянут. Люди все ж таки. Человеки.

Непрекращающийся шум и гам с самого утра стоял у стен больницы, вызывая у пикетчиков головные боли. К тому же чувство голода, возобновившееся еще засветло, разъедало и без того измученные нерегулярным питанием желудки. Однако в сложившихся обстоятельствах покинуть место забастовки не было никакой возможности. Приходилось терпеть и ждать.

После двенадцати внезапно распогодившаяся весна стала припекать совсем уже теплым солнышком. Зрителей разморило. Кое-кто отлучался на обед, самые стойкие расстелили прямо на газонах одеялки и, присев на них, устроили импровизированные пикники. Потянуло соблазнительным запахом лука, чеснока и квашеной капусты. Все пространство наполнилось дружным чавканьем, чмоканьем и покрякиванием от сытого удовольствия.

– Может, и этих покормить? – предположила сердобольная старушка, уплетающая за обе щеки булку, густо смазанную клубничным вареньем.

– Сдурела баба, – сразу же возразили ей. – У них же голодовка. Понимать надо. Все дело хочешь испортить.

– Да я так, подумала только.

– Подумала она. Вот из-за таких думающих народные восстания и проваливаются.

Короткий диалог прекратился, и вновь стало слышно только синхронное жевание.

Капитан, чтобы не поддаться соблазну, отвернулся от массы, называемой электоратом, и тоскливо взглянул на Смурного. Лейтенант, вытаращив глаза в безмолвном ужасе, с отрешенностью зомби взирал на пир во время чумы. Из безвольно открытого его рта веревкой свисала и методично капала обильная слюна. Подбородок мелко дрожал, а нездоровый блеск покрасневших белков заставлял сомневаться в психической нормальности Владимира Эммануиловича.

Мочилов тихонько толкнул локтем своего товарища. Лейтенант упал, но признаков жизни не подал.

– Эй, – потребушил его плечо Глеб Ефимович. – Эй! – громче крикнул он. – Очнись.

Встряска помогла Володе прийти в себя. Он глупо проморгался, осмысленно посмотрел на капитана и, хлюпнув носом, зарыдал.

– Не могу я больше, Глеб Ефимович, – глотая слезы, фальцетом завыл он. – Хоть режьте меня, а не могу-у-у.

– Мальчишка совсем, – с покровительственной любовью заметил Мочилов. – А парень что надо, с характером. Толк будет.

Затем он положил безвольную голову лейтенанта к себе на колени, погладил ее задубелой, не привыкшей раздавать ласки рукой. Помолчали.

– Ладно, – отрезал какие-то свои, только ему известные, мысли капитан. – Прекращаем это дело. Все равно от него толку мало. Идем.

– Куда? – подняв заплаканное лицо, с надеждой спросил Володя.

– Ко мне домой. Угощать буду.

Не веря своим ушам, Смурной робко улыбнулся. Нормальный, сытный обед казался ему чем-то из области фантастики. Словно с ним уже такого никогда не должно было бы быть.

Измученные голодом, холодом и огромной популярностью, пикетчики поднялись на дрогнувшие от слабости и долгого сидения ноги и покинули изумленную, возмутившуюся кратковременностью впечатляющего события публику. Они оставляли победу в этом нелегком сражении за болезнью и врачами, отступали на исходные позиции, но не сдавались. Оба преподавателя знали – решающая схватка еще впереди. И в ней они стоять будут насмерть.

* * *

Удрученные курсанты шествовали по улицам города, не спеша возвращаясь к стенам родного общежития. Не оставалось сомнений в том, что они пошли по ложному следу, потеряв на этом целый день. А Мочилов, между прочим, будет от них ждать отчета о проделанной работе к концу недели.

Это уже через два дня, а у них пока на дурковедов ничего нет. И какие же после этого из них следователи? Да никакие!

Грустные мысли роились в склоненных к земле головах. Скоро уже стемнеет, а преступник, интересующий группу курсантов, до сих пор промышлял только днем. Значит, после заката они при всем желании его не поймают.

От сознания безысходности никто из товарищей даже не подумал о том, чтобы рассредоточиться, на манер незнакомых друг другу автономных граждан, чего они придерживались всю последнюю неделю. Ребята, выйдя из двора, в котором находилось так называемое модельное агентство, так и держались вместе, прокладывая путь к школе.

– А я сегодня ни одной бутылки не собрал, – попробовал завести разговор Пешкодралов, но ему никто не ответил, и парень замолчал.

Шли молча, не глядя друг на друга, потому что знали, что встретят во взгляде каждого из них пустоту и отчаяние. Дело медленно, но верно проваливалось, переходя в разряд нераскрываемых.

Курсанты свернули на Пролетарскую. Здесь они два дня подряд старались выследить коварного преступника. Вон, справа, да и слева немного, измученный Утконесовыми асфальт на пешеходной части. И сейчас через образовавшиеся рытвины спортивно прыгают многочисленные прохожие.

Некоторые из них оступаются, поражая остальных богатством и многообразием российской лексики. Ребята без вдохновения посмотрели на развороченный тротуар и пошли вдоль дороги.

Мимо проносились машины. Иномарки выкатывали из-за спины с порядочной скоростью и исчезали где-то у горизонта во мгновение ока. Старенькие отечественные автомобили не спеша и степенно проползали мимо, словно попутно любуясь красотами вечереющего города, без суеты притормаживали на перекрестках, а потом долго и со знанием дела заводились. Размереннее их преодолевал расстояние разве что одинокий велосипедист, меланхолично покручивавший педали. Он с трудом обогнал пятерых курсантов и потом долго еще маячил впереди, прежде чем скрыться за поворотом.

Леха подотстал немного от остальных, по привычке высматривая под ногами пустые бутылки и жестяные пивные банки. Если какая-нибудь из них находилась близко, парень подбирал ее и складывал в неизменную свою сумку, рассуждая, что запасливость никогда вредной еще не была.

– А где это наш Пешкодралов? – первым заметил отсутствие Лехи Кулапудов и, приостановившись, оглянулся назад.

Пешкодралов в это время как раз ошивался у скамейки, подбирая два неплохих экземпляра из зеленого и коричневого стекла.

Братья тоже притормозили подождать. Только Санек, погруженный в мысли о количестве извращенцев и нетрадиционно ориентированных людей на душу населения, продолжал идти дальше, не замечая внезапного одиночества.

Он не заметил также, как за спиной особенно свирепо взревел мотор, скрипнули на повороте тормоза и черный мотоцикл с лысым наездником-рокером пронесся мимо, обдав Дирола попутным ветром. Плечо резко дернулось, и Зубоскалин, отшатнувшись, прошел несколько шагов, чтобы не упасть.

Курсант обомлел, догадываясь, что секунду назад произошло. С него сорвали сумочку! Какой-то недоросток байкер в черных очках и уделанный блестящими заклепками только что сорвал с него сумку! Дирол оторопел.

– Караул! – завопил он что есть мочи, привлекая в первую очередь внимание своих однокурсников. – У меня украли сумку!

Пара мгновений – и ребята уже были возле него.

– Кто? Где? Когда? – лихорадочно спрашивал Кулапудов.

– Байкер. Вон он! – Санек пальцем указал вслед удаляющемуся мотоциклу.

Медлить нельзя было. Венька пулей выскочил на дорогу, перерезав путь серебристой «Ауди». Тормоза противно заскрипели. Не дожидаясь, пока водитель опомнится, Кулапудов, открыл переднюю дверцу, попутно доставая из кармана красную корочку студенческого.

– Милиция, – махнув ею перед носом шофера, выкрикнул парень.

– Следуйте за этим мотоциклом.

– Вай, ради дорогих органов хоть за реактивным самолетом, – сказал сидящий за рулем гость из солнечного Кавказа, заводя машину.

Остальные курсанты тоже не теряли времени даром. Утконесовы, просекая уловку командира всей операции, вытащили из-за пазухи прихваченные ради такого случая удостоверения студентов и присмотрели для себя два неплохих мотоцикла, стоявших на обочине неподалеку.

– Милиция, – так же коротко поставили они перед фактом молодых парней, стоявших рядом. – Нам потребуются ваши мотоциклы для задержания особо важного преступника. Найти вы их сможете завтра в участке, в котором они зарегистрированы.

Выдав всю эту информацию, братья оседлали железных коней и рванули вослед серебристой «Ауди». Только тинейджеры их и видели.

Самая большая жертва всего маскарада, Дирол, единственный из всей компании сообразил, что дело приняло такой оборот, когда не мешало бы поставить в известность настоящих ментов, а не только их, студентов.

Он пошарил глазами по видимой части улицы, однако, как назло, стражей порядка поблизости не наблюдалось. Хотя нет.

Санек обратил внимание на дорогу, по которой степенной рысью продвигался представитель нового для города, но очень перспективного отделения конной милиции. Зубоскалин в три прыжка очутился возле апатичной лошадиной морды, а в двух словах успел рассказать суть возникшей проблемы.

– Этого так оставлять нельзя, – сдвинув брови, рассудил лейтенант конной милиции и предложил Саньку запрыгивать на круп сзади.

Оставшись один, Леха растерянно огляделся. Неподалеку стояли зеленые «Жигули», водитель которых, попыхивая сигаретой, читал газету. Помня действия всех своих однокурсников, Пешкодралов, задрав полинялый, с многочисленными дырками свитер, полез в карман мешковатых штанов, выуживая оттуда свой студенческий.

– Это, из милиции я, – несколько по-домашнему сказал курсант, честно показывая все, что написано внутри и сверху корочек.

Водитель лениво оторвал взгляд от статьи и презрительно смерил глазами чудаковатого бомжа, решившего покататься на автомобиле.

– У кого стащил? – напрямую спросил мужик.

– Это мои, честно, – обиделся Леха, – вот, и на фотографию посмотрите, если не верите.

– Да пошел ты... – Шофер поднял стекло, отгородившись от бомжа, и продолжил свое ознакомление с последними новостями города.

Пешкодралов рассердился, но сумел сдержать себя, дабы не уронить честь будущего мундира. Он огляделся, ища еще одного наездника, чтобы с ветерком поскакать на выручку друзьям под руководством опытного милиционера.

Но таких больше на центральной улице Зюзюкинска не наблюдалось. Растерянно остановившись и разведя руками, Леха крикнул сам себе:

– А напрямки! – и рванул наперерез.

* * *

«Погоня. Какая детективная история без погони», – вспоминал бессмертную фразу из фильма «Берегись автомобиля» Кулапудов, напряженно всматриваясь в лобовое стекло автомобиля, который нес его по вечереющему городу. Черный мотоцикл маячил впереди, то появляясь в поле зрения, то исчезая за плетущимися машинами.

Венька раздувал в азарте ноздри, нюхом чувствуя этот пьянящий запах преследования. Как хищник, загоняющий свою жертву по бескрайним равнинам прерий или другой какой дикой природы, Вениамин ощущал аромат опасности, наслаждался им, жил этим сильным чувством.

– Быстрее, быстрее, – подгонял он нерасторопного водителя, готового вот-вот упустить ускользающую жертву.

– Вай, дарагой, куда так спешить? Ты молодой, я – молодой.

Все еще впереди. Зачем спешишь?

– Мы преследуем особо опасного преступника, – с раздражением объяснил сквозь зубы Кулапудов. – Он коварен и может быть вооружен.

Грузин сокрушенно поцокал языком.

– Тем более куда торопиться. Нада ехать тихо-тихо. Или лучше свернуть.

– Свернуть?! – взревел Венька. – А ну, нажми на газ, или стрелять буду.

– Чем? – полюбопытствовал грузин.

Курсант осекся, зачем-то пошарил по карманам.

– Зачем такой нервный? – философски-спокойно рассуждал водитель. – Сейчас потихоньку, не спеша догоним.

– Не спеша? – не понял Венька.

– Дворами.

Парень чувствовал какой-то подвох в словах шофера. Настораживало безразличие мужчины. К тому же грузин замурлыкал неспешную песню под нос и притормозил, собираясь завернуть в узенький проулок. Ну уж дудки! Венька этого не позволит.

– Правильно он говорил: все вы, хачики, о своей шкуре лишь печетесь, – соврал Кулапудов.

– Кто говорил?

– Да тот, на мотоцикле. Так и сказал, «хачики». И еще придурками вас назвал.

– Этот? – взревел грузин.

– Конечно, этот. Кто ж еще?

Водитель с маху переключил на четвертую скорость. Машину дернуло.

– Зачем такой неваспитанный, а? Правду говоришь, поучить надо.

Сейчас быстро-быстро догоним опасный преступник. Только шапку держи, чтоб не улетела.

Венька машинально положил руку на ушанку дворника, однако потом вспомнил, что окна в машине закрыты.

Вот тут-то и началась настоящая гонка на выживание. Дома, деревья, люди – все понеслось в бешеном ритме, сливаясь в длинные цветные полосы. Встречные машины испуганно сворачивали на обочину, от греха подальше. Кулапудов увидел, как в одной из них, сложив руки у груди, тихо молились. Водитель обгонял автомобиль за автомобилем, проезжая на красный, часто сворачивая на встречную полосу. Однако преследуемый не становился ближе.

Мотоциклист оказался знатоком своего дела, Байкером с большой буквы. Он заметил погоню и выжал из своего «Харлея» все, что возможно. Улицы провинциального тихого городка Зюзюкинска никогда еще не видели таких скоростей. Мотоцикл неся как птица, с легкостью преодолевая в свободном полете все выбоины и ухабы. Кровь в жилах вином бурлила, выбрасывая на язык терпкий вкус опасности. Вокруг перестали существовать дорожные знаки, светофоры, мужики с полосатыми палочками, неистово свистящие в задымившиеся от натуги свистки. Пыль столбом летела из-под колес, застилая окна преследовавшей мотоциклиста «Ауди».

Венька вцепился побелевшими пальцами в сиденье, зажмуривая глаза в самые напряженные моменты. Водитель разошелся не на шутку.

Обидное слово заставило возмутиться горячую восточную кровь. Шофер вспомнил, что он горец, что отец его был горцем, и дед был горцем, и отец деда, и дед отца деда. Дальше родословная затуманивалась за давностью времен, отчего мужчина ограничился перечислением только этих предков. Оскорбление, нанесенное ему, потомку такого славного рода, темным пятном ложилось на всех пращуров. А настоящий горец не позволит неуважительного отношения к душам усопших.

Транспорт, особенно общественный, черепаший, страшно мешал, путаясь под колесами. Радовало только то, что и мотоциклисту тоже с ним приходилось туго. Бледный пассажир, Венька Кулапудов, опасливо скосил взгляд на спидометр и безнадежно простонал:

– Может, лучше дворами?

Бешено дергающаяся, как в конвульсиях, стрелка медленно подходила к отметке триста.

* * *

Да, Утконесовым достались не «Харлеи», но тоже ничего. «Сузуки».

Вот они оттянулись! Соревнуясь друг с другом в скорости, братья держали под контролем серебристую «Ауди», не упуская ее из поля зрения ни на минуту. Сердце колотилось, ухая, как в пустой бочке, гулко и громко. Маневренность мотоциклов была замечательной. Если встречались впереди небольшие пробки или очереди перед светофорами, парни без труда сворачивали на пешеходную часть, разгоняя прохожих. Люди вжимались в стенки, роняя сумки с рассыпающимся содержимым, тараща глаза на смертников, бросали вслед нелицеприятные слова. А братьям хоть бы что. У них впереди была цель, упускать которую они не собирались.

* * *

Похлестывая свободной рукой круп коня, Зубоскалин крепко уцепился за пояс милиционера, выискивая глазами злостного дурковеда и своих товарищей, преследующих его. Дирола гнало вперед не только желание поймать и обезвредить преступника, но и стремление вернуть сумку, в которой остался вдохновляющий и поддерживающий курсантов в трудную минуту лик капитана Мочилова десять на пятнадцать.

Конь старался на совесть, мощно переставляя копыта в галопе.

Круп под зубоскалинским, пострадавшим еще с утра, мягким местом ходил ходуном, подбрасывая неопытного ездока. Санек впервые оказался верхом на лошади и с первой же попытки ввязался в погоню. Если бы курсант хоть раз бывал в деревне, как Пешкодралов, или хотя бы на ипподроме, то он знал бы, что карьеру наездника правильнее всего начинать на апатичных клячах, не знающих другой скорости, кроме как шагом. И даже в этом случае тому, чем учащийся будет сидеть на скотине, первые несколько дней придется адаптироваться к новым условиям. Но Дирол был парнем до мозга костей городским, из домашней скотины знал только кошек и собак, а такую экзотическую птицу, как гусь, видел только по телевизору и на картинках. Санек и предположить себе не мог, какие муки таит в себе романтичная профессия жокея.

Чувствуя себя человеком, присевшим на электрический стул, курсант мешком болтался за спиной представителя конной милиции, радуясь в душе, что с утра ничего не ел. Внутренности переворачивало и выжимало, икота, отдающая изжогой, настойчиво стала пробиваться наружу. Каждое движение широкого крупа подбрасывало точку сидения, и старая рана, оставшаяся от падения с каната, режущей болью пронизывала все тело насквозь, доходя до серого вещества мозга.

– Конная милиция – это, скажу тебе, мощь, – хвастливо кричал за спину сидящий впереди. – Ты не смотри, что у нас только одна лошадиная сила. Это не беда. Зато у нее ни бензин не кончится, ни тебе застрять нельзя. Понимать надо.

Зубоскалин ничего не отвечал.

– Да ты не робей, – не нуждаясь в поддержке разговора со стороны, продолжал словоохотливый хозяин коня, – прижмись ко мне покрепче. Чего так далеко отодвинулась. Я ж, если чего, не обижу. Кстати, Михаилом зовут. А тебя?

– Сашка, – выдавил из себя зеленеющий Санек.

– Александра, значит. Ничего имя, редкое.

Они проскакали немного молча. Михаил все косил на эротичный разрез красного платья, которое Зубоскалину пришлось высоко задрать, когда он садился на коня.

– Детдомовская, что ли? – спросил милиционер.

– С чего вы взяли? – удивился Санек.

– Бритая. Знаю, от вшей вас так корнают. – Михаил хитро прищурил глаза. – Меня сказками о школе милиции не проведешь. Сразу просек, что у тебя родителей нету. Много ваших в ярких платьях здесь на улицах себя предлагают, чтобы на хлеб заработать.

Но ты не думай, я не осуждаю. Хоть и гоняю изредка вашего брата, да только так это, для галочки на работе. Понимаю, нелегко вам.

Дирол не стал возражать. Только крепче сжал зубы, чтобы не выругаться.

Впереди, на перекрестке, показался правительственный эскорт.

Везли некрупного в масштабах страны, но очень влиятельного для города представителя местных органов самоуправления. По такому случаю дорога, на которой происходила погоня, оказалась оцеплена кордоном милиции и движение было временно приостановлено.

«Харлей», не согласный с таким положением дел, взвыл взбесившимся мотором, въехал на приземистый пригорок и красиво, как в лучших американских боевиках, перемахнул через черный, блестящий лакированной краской «Хендай».

* * *

– Врешь, не уйдешь! – взревел горячий кавказский парень, изо всех сил надавив на клаксон автомобиля.

Долгий сигнал пронзил окрестность, заставив перекреститься нескольких зевак, пришедших посмотреть на большое начальство, прогуливающееся по городу. Все сразу поняли, что серебристая «Ауди» останавливаться не собирается.

Первым испарился с пути преследования милицейский кордон. Машина с сидящим в нем тяжеловесным представителем народной власти въехала в клумбу, снеся бампером поливочное устройство. Фонтан искрящейся воды, вырвавшись на свободу, засеребрился, играя с лучами, усыпляя бдительность преследователей своей беспечной привлекательностью. Но ни Венька, ни тем более представитель дикого горского народа не поддались на такую провокацию, не спуская пристального взгляда со спины в черной кожаной куртке, украшенной блестящими заклепками.

Автомобиль проехал по опустевшему в мгновение ока перекрестку, не задерживаясь, направляясь далее, вслед за преступником.

* * *

– Наконец-то настоящее дело, – в счастливой эйфории воскликнул Антон, блестя глазами, в которых выплескивалась через край радость.

– Спорим, я первый до него доберусь, – предложил не менее довольный Андрей.

– Бутылку ставлю в пользу себя, – хвастливо принял вызов Антон.

– Заметано.

Мотоциклы колесо в колесо, не обгоняя друг друга ни на сантиметр, со свистом проехали мимо «Хендая» с перепуганным пассажиром, отирающим новеньким белым с еле заметной голубизной платком мясистый лоб. По левую и правую руку, опасливо прижавшись к широкому животу своего кормильца, таращили глаза квадратные братки, исполняющие роль охранников. Они пока еще не решались эффектно выскочить из дверей автомобиля, изображая чудеса храбрости перед опустевшими улицами.

– У-у-узнать, кто такие, и ко мне в команду, – заикнувшись, передал им народный избранник, выбранный на свою должность губернатором области.

* * *

– Сейчас перемахнем, – успокаивающе кричал за спину Михаил, с тревогой следя за сутолокой на перекрестке двух дорог.

* * *

– Вот только перемахну этот овраг, и окажусь впереди них, – задыхаясь, говорил сам себе Пешкодралов, срезая путь и пробираясь через грязно-красный ряд гаражей.

Седьмым чувством Леха ощущал, что преступник направится к выезду из города. По асфальту это полтора часа нормальным темпом и минут сорок – сорок пять в бешеной гонке. А здесь Лехе только преодолеть этот овраг, затем немного в гору, туда, где располагалось у них стрельбище, а потом с другой стороны вниз на всех парах. Полчаса, не больше, на это уйдет у парня. С его-то способностью к пешим переходам.

Пешкодралов старался на славу. Подобрав полы длинного не по размеру свитера, в котором элегантно торчала розочка, курсант бухал тяжелыми ботинками, поднимая пыль и разгоняя зазевавшихся кошек. Вот и последний гараж. Спуск за ним открывался крутой, на такой парень не рассчитывал.

– А, прорвемся, – махнув сверху вниз рукой, успокоил себя Леха, сел на пятую точку и лихо скатился на дно оврага. Зацепившись за незапланированный сук, штаны затрещали и порвались по шву там, где не следовало бы им рваться.

– Перебьемся, – не поддаваясь унынию, бодро сказал Пешкодралов, прикрыв рукой срамное место, и воодушевленно полез вверх.

* * *

– Да, Володя, что ни говори, а жизнь неплохая штука, – мечтательно произнес Глеб Ефимович, с чеширской улыбкой уплетая здоровенный шматок сала с бородинским хлебом.

Лейтенант только смущенно и сыто икал, чувствуя, как расслабленные руки и ноги окончательно перестают его слушаться. Капитан налил им по маленькой, и Смурного, чуравшегося ранее крепких спиртных напитков, развезло не на шутку. Приятное тепло разлилось по всему телу, голова стала тяжелая, а мысли легкие-легкие, и все про Людочку. Людмилу.

Люду...

– Жалко только, что дана она нам ненадолго, – закончил фразу Мочилов и, подперев рукой щеку, грустно задумался. – А чего это мы с тобой телевизор не включим? – словно очнувшись, перевел разговор на другую тему капитан. – Столько дней не в курсе событий, творящихся в мире. Может, давно власть сменили, а мы с тобой тут прохлаждаемся.

Он тяжело поднялся на неверные ноги, которые тоже расслабило от долгого голодания, и подошел к телевизору. На московских каналах показывали откровенную муть, все про слюнявую любовь, которую капитан терпеть не мог. Он переключил на канал местного телевидения и с удивлением увидел там себя, изможденного и небритого, ерзающего на холодных ступенях.

– Хорош гусь, – печально усмехнувшись, оценил свой облик Глеб Ефимович.

На него смотрел измученный, сильно постаревший за последние дни человек средних лет. Всегда сдобные, пухлые щеки его опали, спустившись вниз и повиснув, как у бульдога. Точно такие же мешки, только поменьше, жалостливо висели под глазами, делая взгляд особенно печальным. Растрепанная, три дня не чесанная шевелюра колючими сосульками торчала во все стороны, а пышные некогда усы, гордость капитана, поникли, с грустью указывая на землю.

Сидящий рядом лейтенант выглядел ничуть не лучше, разве только моложе.

– Что болезнь-то с людьми делает, – посетовал Мочилов. – Вот и прославились мы с тобой, Вовка. До чего ж приятно.

Лупоглазый диктор быстро и путано рассказывал о последнем событии, участниками которого стали наши герои, безбожно перевирая факты на свой лад. Коллеги с удовольствием уселись напротив голубого экрана, наслаждаясь нежданной популярностью. Глеб Ефимович щеголевато закинул ногу на ногу, покачивая голубой домашней тапочкой, и закурил прямо в зале, что раньше никогда бы себе не позволил. Из-за жены.

Володя вел себя скромнее. Видимо, его натура была менее податлива медным трубам славы. Но и он с вниманием вслушивался в передаваемые новости, временами краснея от смущения.

Внезапно трансляция прекратилась, прервавшись на рекламу.

Тесные улочки города сменились мрачно-черной, с красными всполохами пламени комнатой, из которой буравила глазами капитана с лейтенантом знаменитая предсказательница и ведунья, специально приехавшая из столицы в Зюзюкинск, чтобы вернуть безутешным зюзюкинкам ветреных мужей, заодно избавить их от алкогольной и табачной зависимости, поднять, если надо, потенцию, а также вылечить все население городка от всяческих болезней, как от тех, с которыми современная медицина борется, так и от тех, на которые врачи всего мира не могут найти управу.

– Целительница Варвара вернет вас к счастливой жизни, – лозунгом прозвучали последние слова рекламы, и комната пропала в небытии.

Подпрыгнув в кресле и свалив тапку с ноги, Глеб Ефимович взревел:

– Наше-о-ол!

Он подскочил к ничего не понимающему своему товарищу и стал с маниакальной настойчивостью трясти его за плечи.

– Вот она, панацея от всех бед, – орал как резаный капитан, роняя пьяные слезы от счастья. – Ты понял? Варвара наше спасение. Мы вылечимся назло всем докторам больницы номер один, помяни мое слово. Да чего ты молчишь?

– М-м-м, я... ща... ду... – трясся в мертвой хватке Мочилова Смурной, тщетно стараясь выговорить слова восторга.

Вместо языка глаза очень красноречиво кричали, орали, вопили – я буду жить!

– Идем прямо сейчас, – отпустив лейтенанта, воскликнул Глеб Ефимович, широко взмахнув в сторону двери рукой.

– Угу, – облегченно буркнул Володя, отходя от встряски.

* * *

Перемахнули перекресток наездники эффектно. По случаю всего лишь одной своей лошадиной силы, «Хендая» скотина настигла гораздо позже головного эскорта погони. К этому времени охранники, сдавливавшие с двух сторон еле живого представителя народной власти, порядком оклемались. Они выбили приемчиком мая-гери двери правительственного автомобиля и выскочили наружу, выставив автоматы вслед удаляющимся Утконесовым. Но братья были так далеко, что никакая пуля теперь не взяла бы их. За исключением того случая, конечно, если к пуле приделать моторчик. Для большей театральности ребятки присели на корточки, якобы укрываясь от огнестрельного оружия, и свирепо выстрелили в воздух.

Знали бы они, что за спиной у них разгоряченный конь, обезумевший от скорой скачки и постоянного похлопывания по крупу руки Зубоскалина.

Услышав короткую очередь, нервное от природы животное заржало, теряя контроль над своими действиями, испуганно скосило голубой, бездонный глаз и в мощном прыжке перемахнуло через стрелявшую охрану.

Когда ребята подняли глаза и увидели над собой огромный лошадиный живот с черными копытами, блестящими тяжелыми подковами, мир для них перестал существовать, и они упали на тротуар в глубоком обмороке.

Конь перепрыгнул, не задев ни одного из секьюрити большого начальника. Перестав от испуга слушаться седоков, он несся, выбирая дорогу по своему усмотрению. Копыта животное направило в сторону железной дороги.

* * *

Целительница Варвара место для своего офиса избрала со знанием дела, профессионально подойдя к этому вопросу. Странная, непонятная энергия, витающая в окрестностях трех абсолютно одинаковых пятиэтажек, где обосновалась провидица, стоящих, между прочим, по отношению друг к другу правильным треугольником, творила чудо за чудом не хуже, чем на загадочных Бермудах. Эти дома были построены еще в позапрошлом веке, во времена господства капитала и процветания благородного дворянского сословия. Все три пятиэтажки, распланированные и построенные заезжим архитектором из Парижа, были заказаны местным купцом первой гильдии Коперфилиным, прославившимся на весь город тем, что, будучи бедным и неприметным ростовщиком, он сумел разбогатеть и довести свои капиталы до астрономической суммы всего за один месяц. Как смогла произойти такая метаморфоза, объяснить не могли ни большие умы девятнадцатого века, ни ученые и менеджеры современности. Однако доподлинно известно, что в одном из построенных зданий купец открыл салун, где вместе с благородным собранием избранных богачей якобы проводил лекции по мошенничеству и сеансы спиритизма.

С тех самых пор дома стали пользоваться недоброй славой.

Ходили слухи, что по ночам возле этих сооружений можно было встретить странных граждан, не похожих ни на одного из жителей славного Зюзюкинска, главным образом потому, как у зюзюкинцев ниже поясницы хвостов, похожих на коровьи, нет и никогда не было, а у тех подозрительных типов сия часть тела наблюдалась, причем даже не прикрытая полами сюртука. Также и из-под цилиндров торчали весьма двусмысленные наросты, свидетельствовавшие то ли о супружеской неверности их благоверных, то ли о принадлежности к силам потусторонним, у которых еще с сотворения мира в моде было носить рога и копыта. Эти весьма подозрительные гости города ровно в двенадцать заходили в пятиэтажки и бывали там до первых петухов, причем их пребывание в домах Коперфилина озвучивалось шумами диких плясок, веселья, гомерического хохота и усиленными, словно пропущенными через динамики, звуками бесстыдных поцелуев.

Перед революцией купец первой гильдии уехал за границу, вроде бы в тот самый Париж, в котором у знакомого уже нам архитектора заказал точную копию зюзюкинских строений. Там он и остался, по слухам, до конца своих дней. Однако представители нечистой силы во французский город по странному стечению обстоятельств наведываться не стали и, как выяснили французские краеведы, по причине банальной:

Коперфилин оставил всех актеров созданного им домашнего театра в России, эмигрировав налегке.

Дома же, оставшиеся на родине, по справедливости отдали неимущему народу, то есть народной власти, что в те времена казалось одним и тем же. Народная же власть, в лице грузного комдива, под которым со стоном прогибалась лошадь, оставленного спасать город от разрухи и накатившего свирепого голода, все три дома отвела под свою резиденцию.

И вот тут-то начались странные, доселе не раскрытые пропажи. Совершенно непостижимым образом из домов стали исчезать личные вещи комдива – в основном одежда – и многочисленные продукты питания, потребляемые начальством не ради собственной выгоды, а исключительно для того, чтобы поддерживать серое вещество в рабочем состоянии, которое изо всех сил думало о всеобщем благе. Исчезновения происходили с завидной регулярностью, следов злоумышленник никогда не оставлял, словно он был не физическим лицом, а личностью эфемерной, не нуждающейся в грузном и неповоротливом теле. Вот тут-то и вспомнились все те ужасы, которые творились в пятиэтажках до революции.

Комдив, по заданию партии ставший ярым атеистом, успокоил народ, заверив, что ситуацию он держит под контролем, что нечисти в домах нет и не было, по случаю невозможности ее существования, однако резиденцию свою перенес в усадьбу поплоше, хотя и с менее скандальной историей. Три дома же, со вкусом построенных парижским умельцем, щедрой рукой подарил детскому приюту, обитавшему до последнего времени в деревянных бараках. Ребятня, за время своей недолгой жизни прошедшая огонь и воду, чертей и ведьм бояться не стала и даже, наоборот, собиралась вспугнуть нечисть собственными дикими криками, надеясь посмотреть, как сверкают копыта. У нечисти оказались крепкие нервы, и она мирно стала уживаться с детворой. Пропажи не прекратились, но приняли иной характер. С кухни по-старому продолжала исчезать еда, однако не бесследно. По утрам испарившиеся продукты оказывались под подушками у воспитанников, в их тумбочках и прочих тайниках, придуманных изворотливым детским умом. Так же, не оставляя точных координат, стали уменьшаться ряды самих несовершеннолетних, вводя в замешательство преподавательский состав. Снова недобрые слухи о коперфилиновских строениях стали расползаться по городу.

По истечении двадцати лет аномальные явления не исчезли, и однажды на большом педсовете решено было переехать специализированному детскому учреждению в места, менее отмеченные энергетической активностью.

Еще несколько лет дома просто пустовали, пока в Зюзюкинск не пришли не знакомые с местной историей фашисты. Но и они вскоре заметили странную особенность зданий. Отведя все три корпуса под место временного заключения партизан и сочувствующих им, немцы обратили внимание, что как первые, так и вторые бесследно исчезают из наглухо запертых комнат с толстыми решетками на окнах. Разгадать загадку странного растворения в воздухе загадочных русских душ вместе с телами оккупантам не удалось за недостатком времени.

Последние десятилетия прошлого века ознаменовались тем, что многочисленные представители русского народа, в крови которых жил дух авантюризма, перемешанный с коммерческой жилкой, неожиданно открыли в себе наличие лишнего глаза, сильнейшего биополя и способности притягивать предметы, параллельно открывая завесу будущего. Вот когда забытые и опустевшие дома приобрели вторую жизнь, став, как и во времена своей молодости, шумными и многолюдными. Дешевые комнаты сдавались провидицам, целительницам, медиумам, потомкам великого Бхакты, прорицателям и просто внебрачным сынам божьим. Причем старая песня с исчезновениями с регулярностью повторялась, удивляя народ своей зацикленностью. Так честные обладатели не поддающихся логическому объяснению сил принимали народ в своих кабинетах, убежденно обещали помочь всем страждущим, брали задатки кругленькими суммами, а затем бесследно пропадали, оставляя оболваненных клиентов удивленно разводить руками.

Именно в этом, опасном и кишащем потусторонними силами, районе и обосновалась великая провидица и целительница по совместительству Варвара. Двое тяжело больных преподавателей школы милиции подошли к заколдованному треугольнику и огляделись.

– Нам туда, – указал на основание треугольника Смурной, прочитав небольшую вывеску, оформленную красным на черном.

Оба вошли в фойе и огляделись. Обстановка внушала доверие к всему сказанному в рекламе: мрачные серые стены, электрические лампочки в виде факелов, во всю длину потолка нарисованный большой глаз. Пол устлан мягкими шкурами, синтетически поблескивавшими. Бросалось в глаза отсутствие стульев. Вместо них у стенки стояли два больших кресла с красной кожаной обивкой, над которыми было написано: «Места для посетителей. Сядь и подумай о вечном». И по бокам таблички две когтистые птичьи лапы, искусно изготовленные. Коллеги переглянулись и, не сговариваясь, вместе подошли к креслам. Лишь только им довелось коснуться мягкой алой кожи и блаженно растянуться, как над головой щелкнула пружина, лапы разжали свои когти и бросили на колени каждого из посетителей по небольшому свертку. Володя подпрыгнул на месте и вскрикнул. Более стойкий Мочилов только побледнел. Капитан и лейтенант молча развернули свитки, причем каждый из них почувствовал, как предательски дрожат руки.

– А-а! Откуда они все знают? – выронив из рук желтоватый лист, чуть не плача спросил Смурной.

– Что? Что у тебя там написано? – явно тревожась, ответил вопросом на вопрос Глеб Ефимович.

– «Вас привело сюда большое горе», – на память продекламировал Володя.

Капитан отер холодный лоб рукой.

– И у меня то же.

Сомнений не оставалось, здесь и вправду обитает великая ведунья.

Дверь, располагавшаяся неподалеку от кресел, медленно и неслышно отворилась. Хрипловатый женский голос пригласил войти. Капитан и лейтенант встали, да так и замерли на месте, не решаясь первыми увидеть вещунью.

– На счет три, – шепотом предложил Смурной.

Глеб Ефимович кивнул.

– Раз, два, три.

Товарищи по несчастью в ногу шагнули и разом ввалили в узкую, мешавшую им пройти дверь.

Свечи стояли на всем, куда только можно было их примостить.

Тонкие струйки дыма восточных благовоний поднимались вверх, расплываясь у потолка тяжелым свинцовым туманом. В центре комнаты стоял большой круглый стол, на котором мрачно блистал огромный хрустальный шар.

Из-за шара выглядывала маленькая женщина с носом картошкой и обильными веснушками. Она совершенно не вписывалась в интерьер комнаты, хотя и носила на себе черную хламиду, а крашеные смоляные волосы начесывала до безвкусицы.

– Вы правильно сделали, что зашли сюда, – низким, хриповатым голосом первая заговорила Варвара, пронзительно глядя на капитана с лейтенантом густо подведенными глазами. – Вашей проблеме смогу помочь только я. – Она выдержала паузу, ожидая, когда посетители расскажут о своей беде. Однако у обоих гостей словно язык к небу прирос. Тогда женщина закрыла глаза и предложила: – Присаживайтесь.

Около стола стояло три стула с высокими, в готическом стиле, спинками. Мочилов и Смурной с трудом их отодвинули и присели на самый край.

– Как много на вас негативной энергии, – поморщившись, заметила провидица и всплеснула руками. – Кто-то сильно не хочет, чтобы я помогла вам. У вас есть враги?

Больные переглянулись.

– Да, дурковеды, – ответил за обоих Мочилов и посуровел лицом.

Варвара удивленно открыла глаза, не ожидая услышать такого ответа. Что сочинять по поводу каких-то там дурковедов, она понятия не имела. Однако женщина быстро взяла себя в руки и склонилась над шаром. Нечеловеческие усилия отразились на серьезном лице. Тихое завывание вырвалось из горла, глаза закатились, и дрожь, похожая на конвульсии припадочного, овладела всем телом. Открытый рот наполнила густая пена.

– Посмотрите в центр этого предмета, – мрачно растягивая слова, приказала ведунья, дергая одним глазом в нервном тике. – Всматривайтесь пристально, отбросив все несущественное в сторону, отрешившись от мирских забот.

Отрешиться от истеричного биения прорицательницы было сложно, но посетители постарались. Капитан и лейтенант выпучили глаза, придвинувшись чуть ли не вплотную к прозрачному хрусталю, все внимание сконцентрировав на магическом шаре. В этот момент Варвара опустила руку под стол, и через минуту душный, дурманящий запах наполнил комнату. Глаза стали слезиться, голова затуманилась, дымка разлилась по комнате, сливая предметы в одно темное пятно. Женщина завыла еще сильнее. По шару поползли сияющие полосы.

– Спрут! – первым вскрикнул Володя, с детства отличавшийся живым воображением и впечатлительностью. – Он опутывает мое тело, помогая болезни поедать его.

– И мое тоже! – Капитан ничего не видел в прозрачной пустоте шара, но не желал показаться толстокожим, не воспринимающим тонкие материи.

Довольная улыбка отразилась на лице ясновидящей, но увлекшиеся видениями посетители этого не заметили. Еще одно незаметное движение под столом – и шар уплыл вниз, в открывшуюся и сразу же захлопнувшуюся дыру. Напряжение, охватившее тело ведуньи, стало спадать. Дрожь прекратилась.

– Теперь вы видели причину вашего тяжелого заболевания, – мудро произнесла Варвара, кладя руки на стол. – Спрут съедает вас, и, если вы не захотите избавиться от него, советую сразу купить себе место на кладбище поудобнее.

– Но как? Как это сделать? – возопил Глеб Ефимович, вскочив со своего места. – Я буду бороться с этой заразой, чего бы мне это ни стоило.

Капитан сжал руки в кулаки и выставил их перед лицом, готовый отражать нападение спрута.

– Сядьте и не тревожьте тонкие энергии громкими криками, – спокойно осадила его целительница.

Мочилов опустил кулаки и сел, но решимости на его лице не убавилось.

– Это порча, – убежденно сказала женщина. – Самая обыкновенная порча. Но ее наслал на вас очень сильный человек, оттого болезнь так быстро прогрессирует.

– Значит, выпишите нам рецепт. Я прямо сегодня в аптеку зайду, – натягивая на нос очки, попросил Володя.

Варвара снисходительно улыбнулась и дернула в судороге правой половиной лица.

– Лекарствами здесь не поможешь.

– На операцию я тоже согласен.

Женщина нагнулась над столом и поманила слушателей к себе пальцем.

Те пододвинулись ближе.

– Нужны более сильные средства.

Мочилов сглотнул.

– Я согласен.

– Я тоже, – кивнул Смурной.

Женщина довольно откинулась на спинку стула и перевернула кисти ладонями вверх.

– Сначала гонорар.

После непродолжительных споров сошлись на довольно разумной цене – две тысячи. С каждого. Внесли задаток.

– В этих мешочках, – Варвара дала каждому по небольшому узелку, пахнущему сбором трав, которые часто продаются в аптеках, – ваше спасение. Их содержимое вы должны подсыпать в еду тому человеку, который наслал на вас страшный недуг. Лишь только вы это сделаете – здоровье вернется.

– Но как мы найдем злодея? – поинтересовался Мочилов.

– Он сам вас найдет. Я сделаю так, что ровно через час независимо от его воли ноги принесут врага к вам. Главное, не заходите домой, циркулируйте по городу, точно прогуливаетесь. Иначе он вас может не найти. Что дальше делать, вы сами знаете. А теперь идите, мне нужно остаться одной и освежить свою карму.

Воодушевленные, с сияющей в глазах надеждой Мочилов с лейтенантом вышли во двор. К груди они прижимали свое спасение, источающее приятный запах календулы и чабреца. Они были счастливы.

Варвара тоже была счастлива. Первое дело – и такое удачное.

Она пересчитала деньги, отделила половину, чтобы спрятать в женский тайник, после чего позвала:

– Егор.

Из неприметной двери, удачно замаскированной под персидский ковер, материализовался молодой человек с раскосыми глазами.

– Егор, запомнил этих двоих?

Незнакомец кивнул.

– Через час попадись им на глаза.

Молодой человек еще раз сделал утвердительный жест и развернулся, чтобы выйти.

– Да, – окликнула его Варвара. – Только смотри из их рук не принимай никакой еды. Там ничего опасного, конечно, но пусть думают, что излечение не получилось не по моей вине.

– Хорошо, Елена, – сказал незнакомец Варваре и скрылся в потайной двери.

* * *

Пешкодралов закусил губу и лез, лез, не разбирая дороги, выбираясь из глубокого оврага. Крапива жгла руки, которыми парень опирался о землю, помогая себе взобраться, ползя на четвереньках в особо отвесных местах. Но Леха не сдавался.

Вот и долгожданная вершина. Парень ее покорил! Теперь оставалось немного. Тяжело дыша и отирая взмокшую шею, Пешкодралов выбрался к невысокому холму и обогнул его.

За холмом простиралась дорога, пустынная до подозрительности.

– Минут через пять-десять здесь будут, – успокоил себя вслух курсант, задыхаясь в отдышке.

Однако прошло пять минут, и десять, четверть часа подходила к своему завершению, а погоня так и не появлялась на горизонте.

– Ну и дурак же я! – хлопнул себя парень по лбу, о чем-то догадавшись. – Они направились к району вокзала.

Там вся преступность ошивается.

Взглянув еще раз на наручные часы, Леха уже без прежней уверенности промолвил:

– Успею. Если напрямки.

* * *

Венька вжался в сиденье «Ауди» и считал минуты до неминуемой гибели. Он никак не мог понять: почему машина еще не летит над городом? Хотя вполне вероятно, что это именно так, поскольку выглядывать за окошко курсант не решался. Он только смотрел расширенными глазами на лихача-водителя, увлеченно наслаждавшегося преследованием и желанием нанести поражение обидчику.

– Будет знать, кто такие хачики, – со злостью говорил грузин и скрипел зубами, отпуская газ на поворотах.

Мотоциклист уводил преследователей вправо, выезжая на все более и более безлюдные улочки, целенаправленно держа курс на железнодорожный вокзал. В этом Венька не сомневался, карта города, изученная курсантом два дня назад до мельчайших подробностей, вставала перед глазами, лишь только Кулапудову этого хотелось. В скором времени они должны будут проехать лакокрасочный завод, за ним потянутся пруды с затхлой водой, а оттуда до путей рукой подать.

Словно читая мысли курсанта, впереди замаячил длинный бетонный забор, пугающий взгляд грязно-розовой краской, облупившейся и потускневшей от времени. Его вид подтверждал правомерность мудрой российской поговорки: сапожник без сапог. Видимо, ради возрождения фольклорной традиции нашего народа начальство лакокрасочного завода деньги на покраску ограждения не выделяло, проявляя тем самым дальновидность и заботу о подрастающем поколении, за которым, как известно, наше будущее.

Дорога в этой части города отличалась особенной пустынностью.

Редкий транспорт проходил по трассе, особенно в вечернее время. Пользуясь этим, мотоциклист выжал все возможное из своего стального коня, птицей несясь вперед. «Ауди» не отставала. Невиданное дело, она даже стала нагонять преступника. Расстояние сокращалось медленно. И все-таки сокращалось, черт возьми!

– Эге-гей! – взревел горец, от души расхохотавшись. – Эта трусливая собака прыть свою теряет немножко. Смотри, – он толкнул окаменевшего Веньку, – совсем пешком пошел.

Водитель довольно хлопнул в ладоши и запел зажигательный народный мотив, поднимая дух себе и пассажиру.

Вот и конец забора. Асфальт заворачивает вправо, огибая небольшой пруд. Однако мотоциклист в сторону уйти не захотел. Он ехал точно по направлению блестевшей вдалеке полоски воды.

– Шайтан! Что он делает? – занервничал грузин.

Дурковед въехал на поваленный ствол дерева, поднял переднее колесо и... перемахнул через водную гладь.

– А-а-а-а, – проревел обманутый водитель, крепче вцепившись в руль.

Венька побелел, догадавшись, какой трюк они сейчас попробуют исполнить.

– Не-ет! – вскричал он.

Машина въехала на небольшой пригорок, послуживший трамплином, и оторвалась от земли. Кулапудов почувствовал леденящий кровь вкус полета.

* * *

Назначенный час подходил к концу. Мочилов и лейтенант, посетив немногочисленные достопримечательности города, медленно прогуливались по аллейке, вдыхая аромат молодой, еще не покрывшейся пылью зелени.

Мешочки они держали в руках, готовые в любой момент всыпать страшное зелье в горло коварного дурковеда, решившего бороться с правоохранительными органами при помощи черной магии. Но до сей поры никто с ними встречи не искал.

Тот, кто готов был встретиться с товарищами по несчастью, следовал чуть поодаль, скрываясь за частыми стволами деревьев, быстро перебегая при необходимости открытые, безлюдные места.

– Весна, – глубоко вдохнув свежий, пьянящий запахом молодых березовых листочков воздух, глубокомысленно заметил Глеб Ефимович.

Володя нагнулся, сорвал желтый одуванчик, засунул нос в мохнатые лепестки, испачкав его лимонного цвета пыльцой. Запах цветка напоминал о неустаревающем чувстве любви, наполнял сладким желанием, рождал в голове поэтические строчки.

– А не махнуть ли нам на пруды? – мечтательно произнес лейтенант.

– Чего ж, можно, – согласился Мочилов. – Все равно без дела слоняемся.

С завидной легкостью, очень необычной для людей, пораженных жестоким недугом, коллеги вспорхнули в старенький, дребезжащий проржавленными внутренностями трамвай и сели у окошка. Вслед за ними поднялся по ступеням раскосый молодой человек и встал на задней площадке. Он стал изображать заинтересованность пейзажем в окне, одновременно кося черным глазом вбок по одному ему известной причине.

На переднем сиденье, там, где аккуратными красными буквами было написано: «Места для пассажиров с детьми и инвалидов», – сидел чем-то измученный пенсионер. Он тяжело дышал, хватаясь неверной, трясущейся рукой за сердце. На лице была написана мука. Однако проблемы со здоровьем не мешали ему внимательно изучать всех входивших и выходивших из трамвая. Особое внимание он обратил на двух незнакомцев, одетых в форму милиции, и на подозрительного раскосого типа. Пенсионер и тип переглянулись. На лице пожилого человека на минуту вспыхнули и погасли удовлетворение и решимость. Старичок купил газету у проходившего мимо мальчишки, развернул ее и якобы углубился в чтение, не забывая поднимать глаза на выбранные объекты внимания при каждой остановке.

Пенсионер был одет в зеленое трико.

* * *

Пруды, излюбленное место отдыха привыкших к городскому шуму зюзюкинцев, отличались уютом. Где-то за деревьями громыхали составы, спешащие к расположенному неподалеку вокзалу, но общей картины умиротворения это не портило. Здесь горожане любили посидеть на природе, полюбоваться пышным ростом трав и густых, не измученных городскими выхлопными газами деревьев. Музыкальное пение птиц услаждало слух, а хор лягушек казался не таким безобразным, как рев моторов.

Трамвай выплюнул из себя восторженную кучку народа, приехавшую отдыхать, наслаждаться и гадить. Люди разбрелись вдоль узкой полоски берега, сразу же распаковали пакеты, оттягивавшие руки неимоверным количеством пищи, разместились на зеленой травке. Мелодии птиц, цикад и земноводных сразу же перекрыл шум подвыпивших любителей природы, их смех. Самые смелые полезли купаться в воду, хотя до лета оставалось еще чуть больше месяца. В воздухе запорхали оберточная бумага и прозрачные пакеты.

– Природа, скажу я тебе, Володя, самый большой авангардист, – заложив руки за спину и медленно прохаживаясь по песчаному берегу, рассуждал Мочилов. – Придумать этакую красоту – и без всякого подражания, без плагиата. Откуда она взяла все это? Из головы и только из головы.

Глеб Ефимович постукал корявым пальцем по выпуклому лбу и гордо выпрямился, довольный своей идеей.

– Значит, вы думаете, что у природы есть голова? – уточнил Володя.

– А чем, ты полагаешь, она придумала все это? – Мочилов потряс вытянутой вперед рукою, показывая на искусственно созданный пруд.

– Никакого разума. Цепь удачно совпавших случайностей, и ничего больше.

– Ха-ха-ха, скажу я тебе, – ядовито заметил капитан, выделяя каждое «ха» особой интонацией.

Он остановился и повернулся к своему собеседнику лицом.

Чуть поодаль замер раскосый, залюбовавшись несуществующей птичкой в ветвях дуба. Еще дальше зеленое трико перелистнуло газету, заинтересовавшись сплетнями о поп-звездах, называемыми репортажем.

– Как ты себе можешь представить такое чудовищно огромное стечение обстоятельств? Этого просто не может быть. Нереально. Ты что-нибудь слышал о теории вероятностей?

– Слышал, но...

– Нет, ты скажи мне тогда, – перебил Смурного капитан, – каков процент возможности сотворения такого сложного и огромного мира при помощи одних лишь случайностей? А?

– И все-таки, Глеб Ефимович, та же самая теория вероятностей Дарвина полностью не отрицает. «Да, это трудно осуществимо, – говорит она, – но допустимо».

– Нет, позволь, – не соглашался Мочилов. – Часто ли ты встречал в жизни такие совпадения?

– Никогда, но это не доказательство.

– А для меня доказательство то, что я вижу собственными глазами. Вот если я сейчас скажу, что увижу всю мою группу в полном составе, и они вдруг появятся передо мной, как ты вот, то я поверю в этого твоего Дарвина со всеми его обезьянами. Так-то.

Мочилов с удовлетворением поправил козырек фуражки и быстро зашагал мимо бревна, наполовину лежащего в воде. За ним следом двинулся лейтенант, потом раскосый, охладевший к пению птиц, и замыкал шествие пенсионер в зеленом трико. Раскосый поднял кисть к глазам и посмотрел на часы.

– Пора, – прошептал он себе, ускорив шаг.

– Однако время уже, – заметил капитан, стукая ногтем по стеклу противоударных наручных часов. – Пора бы дурковеду прибыть. Кстати, что это там за шум?

Мочилов и лейтенант обернулись. Не успели они и рта раскрыть, как взбесившийся байкер со стеклянным взглядом пронесся в сантиметре от них. Володя испуганно замахал руками, вцепившись в какой-то белый предмет, мотавшийся у мотоциклиста на плече. Мотоциклист сделал трюк, достойный лучших каскадеров кинематографа, и оказался по другую сторону пруда. Следом за ним взвилась в воздух серебристо-серая машина, она грузно пролетела около полутора метров и рухнула в зеленоватую воду, загаженную окурками и пластиковыми бутылками. Володя посмотрел на предмет, оставшийся у него в руке. Это была сумочка Дирола.

* * *

Туфли нестандартного сорок третьего размера за три дня натерли Саньку невообразимые мозоли, ноги ломило, а после скачек они стали как ватные, при каждом шаге подгибаясь в коленках. Дирол потихоньку стал прихрамывать и отставать от остальных. Потребовалась минута передышки.

Курсант притормозил у деревянного покосившегося забора и присел на лавочку. Он снял обе туфли и блаженно пошевелил пальцами.

– Не возражаете, если я присяду? – вырулил словно ниоткуда странный старичок в спортивном костюме.

Дирол не придал появлению незнакомца особого значения. Мало ли что можно не заметить в вечерних сумерках.

– Пожалуйста, – согласился Санек и немного подвинулся, уступая место.

Зеленое трико присело, суетливо положило руки на колени, затем на скамейку, потом опять на колени. Проведя все эти нехитрые движения, пенсионер посмотрел на удаляющуюся процессию и посчитал, что она уже довольно далеко, чтобы можно было завести разговор.

– Не верьте им, – вполголоса сказал старичок, не глядя на Зубоскалина.

– Что? – не расслышал Санек.

– Не верьте им, – повторил пенсионер, склонился к самому уху Дирола и горячо зашептал.

В порыве старичок ухватился за сумочку курсанта, не вполне контролируя свои действия. Дернул за белые лакированные ручки. Санек интуитивно вцепился в сумочку с другой стороны и потянул ее в свою сторону.

– Почему же? – сквозь зубы спросил он.

– Это страшные люди. Они не те, за кого себя выдают, – шепнул пенсионер, дернув сумочку обратно.

– С чего вы взяли? – уперся Дирол, тихонько таща белые ручки в свою сторону.

– Уж знаю. Девушка, я давно за ними слежу.

– Следите?

– Да, слежу.

– Так вот оно что! – Санек выкинул вперед руку, ухватив зеленое трико за шиворот. – Поймал! – заорал он что есть мочи, крепко сжимая пальцы. – Дурковеда поймал!

Минуту спустя перед пенсионером стояли третьекурсники с Мочиловым во главе, торжественно защелкивавшим именные наручники на трясущихся запястьях.

* * *

– Ну, и как прикажете все это понимать? – хитро прищурив глаз, ходил по кабинету Мочилов и, немного наклонив голову набок, посматривал на сконфузившегося задержанного.

Глеб Ефимович по всем правилам допроса, описанным в учебниках, включил яркую настольную лампу и направил ее прямо в лицо дурковеда. Этот приемчик не только помогал наблюдать за всеми изменениями в мимике допрашиваемого, оставаясь в тени, но и приводил задержанного в замешательство, заставляя щуриться, закрываться от яркого света рукою и чувствовать себя не в своей тарелке.

– Я ничего не буду говорить, пока мне не приведут адвоката, – гордо тряхнув лысиной, сказал пенсионер и, насупившись, опустил плечи.

Что ж, и эта уловка преступников была знакома капитану. Однако в прочитанных им учебниках и не таких раскалывали. Глеб Ефимович был убежден: он найдет ключик к этому безобидному на первый взгляд божьему одуванчику.

– Значит, не хотим говорить? – сурово спросил он и сдвинул мохнатые брови к переносице. – Чуде-есненько.

Пенсионер передернул плечами, предчувствуя неладное, но не проронил ни слова. Мочилов, как ястреб, наскочил на ссутулившегося подозреваемого и проревел:

– Кто ваши сообщники?

Эффект неожиданности не удался. Точнее, результат он принес, но не предусмотренный капитаном. Виновато заморгав глазами, дурковед схватился за сердце и глотнул ртом воздух.

– Воды, – прошипел он.

– В-вы тут бросьте мне ломать комедию, – дрогнувшим, но все еще уверенным голосом сказал Глеб Ефимович.

Он предполагал, что схваченный преступник будет изо всех сил изворачиваться, прибегать к подлой хитрости, давить на жалость и просто нагло издеваться. Все это капитан предусмотрел, еще когда только собирался проводить допрос.

И все-таки его смутил факт нездоровой бледности на лице дурковеда, который плюс ко всему оказался человеком далеко не молодым, а потому – что вполне допустимо – остро реагирующим на нервные потрясения.

– Давайте оставим все театральные штучки и поговорим как мужчина с мужчиной, – уже не так уверенно сказал Мочилов. – Это ваш блокнот?

Он помахал над головой маленькой записной книжкой защитного цвета. Пенсионер судорожно дернулся и, закатив глаза, захрипел.

– Эй, – озадаченно позвал Глеб Ефимович. Дурковед молчал. – Эй! – подбежал к нему капитан и похлопал по щекам.

Преступник пошевелил головой и повторил:

– Воды.

– Сейчас. Сейчас подсуетимся. – Мочилов выбежал за дверь.

От замочной скважины горохом посыпались скромные труженики сыскного дела, герои сегодняшнего дня, поймавшие и обезвредившие особо опасного преступника.

– Воды, – коротко приказал Мочилов, и все ринулись к туалету, в котором неиссякаемой струей бил родник из проржавевшего крана.

– Что-то случилось? – поинтересовалась у спринтеров проходившая мимо Костоломова.

Пешкодралов притормозил, увидев милые сердцу черты. Он просто не мог пройти мимо этой женщины, чтобы хотя бы не сказать ей «здравствуйте».

Это-то он и сделал, отстав от товарищей, а заодно, смущаясь, рассказал о геройских поступках всей его группы, особо выделяя подвиг Зубоскалина.

Ко времени окончания краткого изложения захватывающей истории вся орава неслась в обратном направлении. Возглавлял забег, как и прежде, Мочилов, держа в вытянутой руке стакан, до краев наполненный водой.

– Капитан, можно с вами? – поинтересовалась Костоломова.

– Валяйте, – выпалил Глеб Ефимович и завернул на кафедру, где происходил допрос.

Прохладная жидкость помогла преступнику прийти в себя. Он удобнее сел в кресле, сцепил руки в замок и, нахмурившись, окинул взглядом стоявшую за спиной капитана Костоломову.

– Вдвоем меня пытать будете? – мрачно произнес он. – Кто это?

– Адвокат, – не дав Мочилову сказать слово, представилась лейтенант.

Пенсионер просиял.

– То-то же, – победоносно сказал он и хлюпнул в умилении носом.

Оценив находчивость коллеги, Глеб Ефимович многозначительно переглянулся с ней и задал подозреваемому очередной вопрос:

– Так вы будете говорить?

– Да, – удовлетворенно произнес старик.

* * *

– Как вы думаете, стипендию нам за это повысят? – спрашивал Антон, дожидаясь своей очереди у замочной скважины.

Курсанты, слегка перессорившись друг с другом по поводу того, кто будет наблюдать за допросом первым, установили справедливую очередность. Зубоскалину досталось первым пригнуться и показывать свой аппетитный зад, обтянутый алой материей, товарищам, поскольку поимка дурковеда в основном была делом его рук. Следом за ним склонился над небольшой дырочкой сам командир операции, оставаясь даже в Г-подобной позе внушительным и серьезным. Далее Утконесовым разрешено было самим между собою разобраться, кто из них будет первым. И замыкал цепочку обиженный Пешкодралов.

На данный момент над дверью склонился Андрей и время от времени комментировал происходящее внутри.

– Блокнот какой-то достал и машет им над головой, – передавал Утконесов.

– Стипендию не повысят, – глубокомысленно говорил Кулапудов. – Если только поощрение материальное дадут.

– В виде грамоты, – сострил Санек, – одной на всех.

– Тихо, – пресек их Андрей, – преступник говорит.

Все замолчали.

– Отказывается от всего, собака.

– Так ему и поверили, – усмехнулся Леха.

– А теперь Костоломова слово взяла.

Пешкодралов вздрогнул, услышав дорогую сердцу фамилию, подался вперед и вцепился Андрею в воротник.

– Ты долго уже. Дай мне посмотреть.

– Да ты что, с ума сошел? – возмутился Утконесов и толкнулся локтем.

– Почему я все время должен быть последним? – упирался Леха, пытаясь уцепиться второй рукой за стриженый ежик однокурсника.

– Братцы, да он ненормальный, – возмутился Антон и навалился на склочного товарища.

Что тут началось! В потасовку постепенно втянулись все наблюдатели, покинув ставший неинтересным пост у замочной скважины.

Побоище разгоралось не хуже Куликовского. Пешкодралов, доведенный до отчаяния нервирующими событиями последних дней, вцепился одною рукой в Андрея, второю стараясь толкнуть кулаком его в грудь. Антон, не на шутку взволновавшийся за брата, запрыгнул Лехе на спину, пытаясь сбить его с ног. Дирол, вспомнив о недавней ссоре, исподтишка помогал, разлепляя пальцы, намертво зажавшие клок рыжих волос. Венька посмотрел на расклад сил, решил, что несправедливо, когда трое наваливаются на одного, и ринулся на выручку Пешкодралову.

Старались молча, изредка только приглушенно пыхтя, чтобы не дай бог не услышали их за дверью кафедры. Кто-то прижал локтем Зубоскалину нос, и тот выругался, но шепотом. Лехе защемили пальцы, и он чуть не вскрикнул. Венька вовремя снял ушанку дворника со своей головы и прикрыл парню рот.

Куча возилась, копошилась многочисленными руками и ногами.

Старались друг друга сильно не калечить – друзья все ж таки.

Санек попытался встать, но длинная рука уцепила его за шиворот и вернула в общую свару.

Когда дверь открылась, все было в самом разгаре.

– Смирно, – раздался голос Мочилова.

Куча разом рассыпалась, выстроившись по росту в ровную шеренгу.

И опять Пешкодралову досталось последнее место. Он тяжело дышал, обиженно косясь на всех и краснея до ушей, потому что напротив, рядом с полковником и пенсионером в зеленом трико, стояла и укоризненно смотрела на Леху лейтенант Костоломова – женщина его мечты.

– Вольно. – Капитан был в хорошем расположении духа и ругать своих подопечных не стал. Он повернулся к пожилому человеку, протянул ему руку. – Спасибо за бдительность, гражданин Тараканов Иван Ильич. Побольше бы нам таких сознательных горожан, и Зюзюкинску никакая преступность не страшна будет. Искренне вам признателен и извиняюсь за недоразумение.

– Что вы, – скромно махнул рукой задержанный. – Такие пустяки.

– Сознательность – это, скажу вам, не пустяки, – возразил Глеб Ефимович. – На этом, можно сказать, держится весь мир.

Тараканов гордо выпрямился, выкатив грудь колесом, и пожал протянутую руку.

– Всего доброго, – почтительно произнес капитан, тряся сухонькую кисть.

– И вам того же.

– Премного благодарен.

– Взаимно.

– Рад был познакомиться.

– Буду всегда помнить ваши слова.

– Вы до двенадцати управитесь? – полюбопытствовала лейтенант.

Мужчины крякнули и расцепили руки. Иван Ильич гордо удалился.

– Да, хорошего человека вы поймали, – мечтательно произнес Глеб Ефимович, обращаясь к курсантам. – Побольше бы таких к нам в кутузку.

Ребята удивленно переглянулись.

– Можно узнать? – осмелился спросить Кулапудов.

– Валяй, – разрешил капитан.

– Зачем вы отпустили дурковеда?

Мочилов снисходительно усмехнулся.

– Затем, сынок, что это был совсем не дурковед, а добропорядочный житель города, по личной инициативе следящий за криминальной обстановкой в черте города и по мере своих слабых сил пытающийся предотвратить преступность. Что поделать, коль ваш неряшливый вид, – Глеб Ефимович неприязненно посмотрел на помятых после схватки курсантов, – не внушает доверия гражданам. Я всегда говорил: идеальная форма – девяносто процентов успеха хорошего следователя.

Пешкодралов озадаченно почесал затылок.

– А теперь всем спать, – приказал Мочилов. – Завтра воскресенье, последний день операции. В понедельник вы должны будете предоставить преступника полковнику Подтяжкину, а также представителю милиции из 125-го участка. Отдыхайте, братцы. Завтра у вас будет трудный день. Я в вас верю.

И на этой патетичной ноте капитан, взяв под ручку возвышающуюся над ним на полторы головы Костоломову, удалился.

15

Грустен был день четвертый с начала проведения операции, с момента же получения задания – шестой. Грустен и безнадежен.

Все прекрасно понимали, что осталось им совсем ничего, только одни сутки, перед тем, как их вызовут к полковнику Подтяжкину на ковер.

И что они там скажут? Извиняйте, но у нас нет не только преступника, но и ни одной более-менее подходящей версии, ни одной зацепки. Да и подозреваемого как такового нет. Не скажешь же, что имеешь серьезные подозрения на байкера, имени и фамилии которого не знаешь, да и в лицо которого никто не запомнил. Потому что лица-то у него не видели ребята, со спины смотрели. Номер мотоцикла, конечно, заляпан был грязью, с этой стороны зацепки тоже нет. Выходит, они топчутся на одном месте.

А срок подходит к концу.

Венька всю ночь не спал, перебирая в голове неприятные мысли.

И, главное, ведь так близко подходили к нему. Если бы не этот пруд, был бы сейчас нарушитель закона у Кулапудова в руках и ждал бы справедливого возмездия за совершенные преступления. Бессонная ночь привела командира временной опергруппы к нелегкому решению: как ни крути, а тактику курсанты выбрали неправильную. Нет, живец-Зубоскалин сработал как нельзя лучше. Ведь клюнул-таки на него дурковед. Клюнул же! В чем ошибка? А ошибка в прикрытии.

Прав был капитан Мочилов, когда говорил о внешнем виде ребят.

Работник правопорядка должен уметь правильно одеваться, а именно, строго и аккуратно. Как же выглядели они? Отвратительно выглядели.

А халатность в одежде приводит к халатности в отношении к делу.

Наутро Венька объявил всем о своем решении, озадачив и без того загруженных неприятными мыслями однокурсников. Парни серьезно призадумались о своем внешнем виде. И было над чем. Лехе пришлось часа два измываться над собственными штанами, осваивая хитрую технику художественной штопки. Утконесовы украшали оранжевые жилеты стильными замочками, накладными карманами и контрастной отстрочкой. Но больше всех расстарался Венька. Как командир группы и сочинитель ночной идеи он просто обязан был выглядеть как дворник от Диора. И Кулапудов это сделал. Расчесав собачью шапку-ушанку мелким гребешком, Венька напомадил ее и забрызгал гелем. Получилось как натуральная нутрия.

Фартук с самого утра был отстиран в «Ариэле», смешанном с «Асом», накрахмален и идеально отутюжен. Метлу пришлось выкинуть за ненадобностью, а у дяди Сани на складе попросить новую, не использованную еще щетку.

Когда курсанты подкорректировали свой внешний вид и предстали перед Кулапудовым, парень остался довольным.

– А теперь – на дело, – скомандовал он и повел ребят на улицы города.

* * *

Не спал этой ночью не только Кулапудов, но и еще один молодой человек, мучимый приятными мыслями. В отличие от курсанта, не работа ему мешала сомкнуть глаза, до самого утра заставляя ворочаться в постели, а предметы более тонкие и возвышенные. Володю томила любовь. Поднявшись с утра пораньше, лейтенант достал свой выходной костюм, одиноко висевший в платяном шкафу, и, любуясь, разложил его на кровати. Скудный гардероб Смурного, исчисляемый только формой и вот этим костюмом, объяснялся очень просто: Володя не хотел брать денег у матери на какие-то свои покупки, убежденно считая, что он вырос из того возраста, когда можно сидеть у родителей на шее. Как ни старалась мама хоть что-то вручить сыну перед отъездом на службу, мальчик был тверд, уехав из родного города с одним чемоданом, основную часть которого занимали книги.

Но ничего, вот получит он первую свою зарплату и обязательно купит что-нибудь молодежное.

Стряхнув прилепившиеся к ткани ворсинки, Володя с благоговением влез в костюм и посмотрел на себя в зеркало. Наряд был немного старомоден, он согласен, зато в нем лейтенант выглядел гораздо старше, а из-за больших подплечников не так бросалась в глаза его узкая фигура. В таком виде лейтенанта смело можно было называть Владимир Эммануилович.

В общем, он остался доволен.

Томимый прекрасным чувством любви, лейтенант решил времени даром не терять, мучаясь в разлуке с Людочкой, а отправиться прямо сегодня к больнице и дождаться ее. Если, конечно, тот родственник, к которому она приходила за истекшие сутки, не выписался из больницы и не вернулся домой. Тогда ситуация усложнялась. Найти хоть в небольшом, но все-таки городе девушку, о которой знаешь только имя, дело нелегкое.

Володя гнал подальше эту мысль, успокаивая себя тем, что перед выходными больных обычно не выписывают.

Около семи лейтенант стоял уже на ступенях, до боли знакомых, высматривая у горизонта милые черты. Спешащие на работу врачи и медсестры вежливо интересовались здоровьем, спрашивали, почему Володя не взял с собой второго пикетчика, и неизменно задавали вопрос:

– Вы решили возобновить забастовку? Нет? Как жаль.

С забастовкой было веселее.

Потом они уходили, оставляя Смурного в покое, а лейтенант продолжал ждать. Он не покидал поста ни на минуту. Лишь только вдалеке появлялся женский силуэт, влюбленное сердце Володи начинало чаще биться, а ноги становились как ватные. Однако все было напрасно. Девушка не появлялась.

Ближе к полудню лейтенант почувствовал острое желание отлучиться ненадолго со ступенек больницы. Что поделать, коль любовь не избавляет нас от обычных жизненных потребностей, которые не столь возвышенны, но требуют к себе внимания постоянного. Уходить даже на минуту не хотелось, но Володя подумал, что много не пропустит, если его не будет на месте около пяти минут.

И все же он ее упустил! Смурной понял это не сразу, по истечении некоторого времени, когда он уже вернулся и прохаживался от одной колонны к другой. Дверь, ведущая в стены больницы, открылась, и из нее вышел перепачканный зеленкой мавр в больничном халате, а следом она. Люда. Девушка что-то рассказывала, они вместе смеялись, смотрели друг на друга такими глазами... Лейтенант закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Так не смотрят родственники. Вот хоть режьте Володю, а не смотрят.

Держась за руки, мулат и девушка прошли мимо. Она сделала вид, что не узнает лейтенанта. Даже не бросила в его сторону взгляда.

Володя почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Он был обманут.

Обманут коварной, хладнокровной женщиной, притворявшейся тонко чувствующей искусство. А он ей свои стихи читал! Какой же он дурак! Сердце разбито.

Жизни нет. Все до банальности глупо и жестоко. Володя этого не вынесет.

* * *

Ах, какой эскорт был сегодня у Зубоскалина! Одного взгляда достаточно было для того, чтобы понять: ребята серьезно подошли к своему делу, и халатность, наблюдавшаяся ранее в их отношении к заданию, новым имиджем задушена была на корню. Проходившие мимо девушки с любопытством поглядывали на бомжа от Кардена, оценивающе окидывали взглядами дворника от Диора, а работникам дорожного строительства просто беззастенчиво строили глазки.

Парни были горды внезапно свалившейся популярностью. Пристальное внимание противоположного пола немного мешало работе. Так, Пешкодралов под перекрестным огнем стреляющих глазок искренне стеснялся подбирать с дороги бутылки. Утконесовы совершенно несознательно отвлекались от непосредственной цели всего маскарада, с прохладцей временами бросая дежурные взгляды на Зубоскалина. Пожалуй, только Санек отдувался в это воскресенье один за всех. Вероятнее всего, из-за того, что симпатичные девушки внимания на него не обращали. Парень эффектно вышагивал, повиливая соблазнительными узкими бедрами. Он крепко вцепился в самый важный предмет своего гардероба, сумочку, чтобы не отдать ее в руки преступнику во второй раз, и гордо смотрел впереди себя, порою перекашивая лицо от боли.

Время шло медленно. А натертые еще вчера ноги ныли не переставая. Конечно, Санек залепил, где надо, волдыри пластырем, однако помогало это мало. Проще сказать, вообще не помогало. Променад проходил без эксцессов битую половину дня. Дирол начинал уставать от отсутствия событий. Внимание, сконцентрированное на сумочке, все чаще переключалось на отвлеченные, нисколько не относящиеся к делу, мысли от мировых проблем до мелкособственнических, личных. К тому же на горизонте замаячил неплохой экземплярчик женского полу в обтягивающих, по фигуре брюках и – какое счастливое совпадение! – с белой сумочкой через плечо. Ноги сами собой направились в сторону привлекательного объекта.

Девушка определенно куда-то спешила. Она шла торопясь, часто посматривая на часы. В походке чувствовалась решительность. Санек старался не отставать. Он никогда не отличался медлительностью. Были бы на ногах его любимые кроссовки, парень без труда смог бы догнать понравившуюся особу. Но вся загвоздка заключалась в том, что обут он сегодня никак не в кроссовки.

За три дня немного пообвыкнув к модельным туфлям с подрывным материалом в них, точнее, с подорванным уставом школы, Дирол все-таки чувствовал себя не совсем уверенно на высоких каблуках. А сейчас, с растертыми пятками, развивать космические скорости вообще не мог.

Кое-как ковыляя вслед намеченной цели, Санек понимал, что безнадежно отстает, упуская девушку из поля зрения. Это курсанта расстраивало.

Но не сильно. Главным образом из-за того, что благодаря знающим преподавателям, готовившим из него следователя, в Зубоскалине был раскрыт и развит до феноменальных возможностей пресловутый дедуктивный метод. Девушка направлялась в сторону арки, над которой грязными буквами было написано:

«Крытый рынок». Подключив к данному событию логику, Дирол абсолютно точно догадался, что объект внимания направляется за покупками.

Поэтому, когда девушка скрылась из поля зрения парня, он сильно этому не расстроился, а смело похромал – не забывая повиливать бедрами – в сторону арки.

Кто-то любит отдыхать на море, кого-то тянет в деревню, чтобы отвлечься от трудовых навязчивых будней. Те, что побогаче, совершают турне по странам мира. Но это лишь во время отпусков, очередных и за собственный счет. Куда же деться бедному горожанину, когда в его распоряжении всего два выходных и времени на полноценный отдых катастрофически не хватает? Как и средств, кстати... Конечно же, на рынок.

Рынок – традиционная развлекаловка рядового жителя обычной российской глубинки. Туда можно ходить как за покупками, так и просто ради променаду, чтобы встретить старых знакомых, поглазеть на регулярно возникающие склоки. Можно поторговаться с продавцом, доводя его до белого каления своим желанием скостить цену вполовину, а потом просто не купить вещь, в самый последний момент найдя в ней какой-то изъян. Куда как интереснее скучных театров и музеев. А сколько узнаешь последних городских новостей! С пылу с жару. Еще тепленьких.

Здесь можно сетовать и рассуждать до бесконечности долго. И наконец, последним и самым весомым плюсом смешения европейского рынка с восточным базаром – атомной смеси, как нельзя лучше отражающей особенности загадочной русской души, – является толпа. Какой же житель самой огромной страны в мире не любит огромного стечения народа?

Лишь только Санек погрузился в сутолоку торговых рядов, как со всех сторон оказался зажатым плотным потоком людей, понесшим курсанта независимо от его воли. Зубоскалин решил не сопротивляться, втайне надеясь, что и девушка с манящей белой сумочкой не смогла пробиться сквозь людскую волну и поддалась общему течению. Вокруг толкались, временами спорили, переходя на ненормативную лексику, отдавливали многострадальные Дироловы ноги.

Мимо, нарушая общее течение глазеющих по сторонам, пробегал низенький, коренастый паренек, требовательно просящий:

– Дорогу, дайте дорогу.

Высоко задрав руку, он проносил интимную часть женского туалета, черный бюстгальтер, нисколько того не смущаясь. Кстати, окружающих сей факт тоже не шокировал – привыкли. Раздражало другое – непростительно высокая скорость индивида. Такого Шумахера гонцом за выпивкой неплохо было бы брать, но на рынок...

Стремительное его продвижение навстречу общему направлению удивляло народ. Люди испуганно отшатывались, вжимаясь в прилавки, сгибаясь под болтающимися над головами вешалками с купальниками и шортиками, провожали парня осуждающим взглядом. Санек, напомним, чувствовал с самого утра дискомфорт в области голеностопного сустава. Да еще и первый урок жокейского искусства давал о себе знать, проявляясь в плавном распространении боли от мозолей и выше. До области, находящейся чуть ниже пояса. В общем, добрая половина тела курсанта была практически выведена из строя.

Немудрено, что Дирол не успел вовремя отпрыгнуть и, зазевавшись, столкнулся с бегущим против течения. Сила инерции отбросила его назад, заставив Санька приземлиться на многострадальный копчик. Парень понял – здесь его ахиллесова пята.

– Куда несешься? Не видишь, тут люди ходят, – выругался коренастый с бюстгальтером, прибавив для солидности крепкое словцо.

– Как вы разговариваете с женщиной? – возмутился Санек. – Хам! – И дал по кумполу невеже.

Сказалась неплохая выучка лейтенанта Костоломовой: у парня птички зачирикали перед глазами. Лицо изобразило искреннее удивление физической подготовкой эффектной леди. То есть на нем нарисовалось обалдение, сквозь которое просматривалось опасение. Парень сразу как-то вспомнил о том, что ему следует торопиться, и, махнув рукой, скрылся в толпе. Санек встал, отряхнулся. Поправил платье. Проходящие мимо все время его толкали. Это было неудобно. Пришлось идти.

Несколько минут спустя Зубоскалин увидел девушку, за которой он, собственно, и пришел сюда. Она торговалась с восточного вида женщиной и с сомнением вертела в руках маленькое колечко. Санек остановился.

Повернувшись к соседнему прилавку, Санек ткнул пальцем в массажные щетки, сваленные небольшой кучкой, и спросил:

– Сколько стоит?

Продавщица удивленно воззрилась на сияющую лысину экстравагантной леди.

– Вам для длинных или коротких волос?

– Средней длины.

– Двадцать.

Санек повертел в руках желтую расческу и положил. Со вниманием изучил многообразие заколок и резиночек.

– Дорого, – сказал он, охладив свое внимание к прилавку.

Не то чтобы его перестали интересовать завлекательные мелочи, которые сделали бы его прическу пикантнее, просто интересующая его особа окончила свой спор с восточной женщиной и глубоко вздохнула.

– Милое колечко, – в мгновение ока подлетев к девушке, отметил Зубоскалин.

– Не по карману, – грустно ответила та.

– Что значит не по карману? – ободряющим тоном произнес Дирол. – В лексике очаровательной девушки такого выражения вообще не должно быть.

Санек принял позу бывалого мужчины, немного нахального, но в меру, с налетом экранной романтичности, с ненавязчивым, но пристальным вниманием к внешности собеседницы, в общем, такую, что нравится всем без исключения женщинам от двенадцати до девяноста пяти лет. Небрежно опершись о прилавок, парень начал любовную атаку на девяностокилограммовую красавицу Востока.

– Знаете тот случай, когда еврей завещал все свое состояние детскому дому?

Продавщица удивленно округлила глаза и помотала головой из стороны в сторону.

– Как? Вы не знаете этой истории? Ну так я вам расскажу.

– Санек выдержал паузу, дожидаясь, когда в глазах слушательниц разгорятся интерес и нетерпение, и продолжил: – Проигрался как-то еврей на бирже в пух и прах. Денег нет, долгов море, Сара детей собирает, к соседу Мойше переезжать. У еврея депрессия, головные боли и тихое помешательство. От нервов даже евреи становятся помешанными. «Деньги тлен, – сказал он, – все суета, а счастья нет». Тогда он принимает единственно верное решение – стреляется, предварительно завещав все свои долги детскому дому.

Девушка рассмеялась, а женщина стала мучительно соображать, умно ли поступил еврей или нет.

– Вранье все это, – заключила восточная красавица, – не мог еврей проиграться на бирже.

– Ну а если предположить? – настаивал Санек.

– И предполагать нечего. Не бывает такого, чтобы жид чего себе в убыток сделал.

– Так уж совсем и не бывает?

Зубоскалин хитро посмотрел на девушку и увидел, как в глазах ее еле заметно перебегают шаловливые искорки. Ее стала интересовать игра, затеяная Диролом. Санек приободрился: контакт налаживался быстрее, чем он ожидал.

– Покажите мне хоть одного бескорыстного еврея, и я поверю в вашу историю, – не замечая насмешки, серьезно произнесла продавщица и уперла руки в бока, являя собой монумент незыблемой твердости.

– Я к вашим услугам, – соврал Санек.

– Вы? – изумилась женщина.

– Да, – гордо вздернув обалваненную головку, произнесла «девушка» в красном, – и сейчас я покажу вам образец щедрости.

– Ха! – скептически отметила женщина Востока.

– Не «ха», а «ого-го», – поправил ее Санек и попросил: – Упакуйте, пожалуйста, это колечко. Я намерена его подарить этой премилой особе.

– Что вы, не надо, – округлив глаза, отступила на шаг девушка.

– Именно подарить.

– Мне так неловко.

– Пустяки.

Продавщица переводила взгляд от подложной «леди» к натуральной, совершенно не понимая, что происходит и каким словам странной девушки стоит верить, а каким нет.

– Мне совершенно нечем вас отблагодарить, – посетовала незнакомка.

– А ничего и не требуется, – благородно заметил Санек. – Разве только одного свидания, – прозрачно намекнул он.

Волна возмущения нахлынула на премиленькое личико, ноздри в негодовании раздулись, а пухлые, чувственные губки скривились в обиде. Дирол понял, что поторопился, и потянулся за сумкой, чтобы скорее купить подарок, чем и загладить свою вину. Рука уткнулась в бедро, пошарила выше... переползла на плечо...

– Украли! – что есть мочи взвыл Зубоскалин, поддаваясь набежавшей панике. – Сумочку украли.

Девушка восприняла это как очередную шутку. Звонкая пощечина припечатала к лицу Санька зеленую блестящую муху, размазав ее по щеке, и девушка гордо удалилась. Но Сашку это уже не волновало.

Отбиваясь от поклонниц нового стиля, к нему подскочила опергруппа в лице Кулапудова и компании. Кое-кто спешно растирал по щеке губную помаду.

– Это тип с бухгалтером, – от волнения путая слова, говорил Зубоскалин, – с бюстгальтером то есть. Он мне сразу не понравился. Подозрительный какой-то.

– Куда он пошел? – торопливо и серьезно спросил Венька.

Санек неопределенно махнул рукой в многочисленные ряды.

– Куда-то туда.

– Ясно, – не поддаваясь панике, спокойно говорил Кулапудов. – Все помнят в лицо этого парня?

Ребята смущенно потупили глаза, с интересом изучая трещинки на асфальте.

– Ориентируйтесь на черный бюстгальтер в руках и задерживайте.

Там разберемся. Сейчас все рассредоточиваемся по рядам. Встречаемся у входа. Все поняли?

Курсанты дружно кивнули.

– Тогда вперед, – скомандовал Кулапудов, и все пестрое собрание растворилось в общей толпе, оставив женщину восточного типа одну.

– А что я говорила! Евреи щедрыми не бывают, – победоносно сказала она в пустоту и удовлетворенно вернула колечко на прилавок.

* * *

Полчаса спустя у входа к крытому рынку стояла возмущенно галдящая кучка народа, отличительной чертой которого являлось три признака: все недовольные были мужчинами невысокого роста с черным бельем в руках. Кое-кого в стороне ждали жены и возлюбленные, с тревогой, а то и с любопытством посматривающие попеременно на своих ненаглядных и на сердитых работников правопорядка в штатском. Зубоскалин с самым внимательным видом прохаживался вдоль нестройных рядов. Не надо было быть физиогномистом, чтобы понять, что эта «девушка» решительно настроена пересажать всех нарушителей закона в городе, непреклонно и беспристрастно. При виде ее полного благородного негодования взгляда даже самые крикливые из задержанных на минуту умолкали, с тревогой вспоминая все свои грехи.

– Я больше не буду утаивать получку от жены, отпустите меня, – взмолился полный гражданин с сорочкой в руке, которую он честно собирался купить любовнице. Он не выдержал перекрестного огня осуждающих взглядов столпившихся вокруг зевак и зарыдал, умильно похрюкивая в платочек.

Это словно послужило сигналом. Стоявший рядом интеллигентного вида гражданин в очках нервно дернул подбородком, собираясь последовать примеру собрата по несчастью.

– Честное слово, завтра же поставлю Балабаечкиной пятерку, – убежденно сказал он и вздохнул так тяжело, что задержавший его Пешкодралов от неудобства спрятал глаза под белесыми ресницами.

– А я помирюсь с тещей. Вот вам крест...

– Отдам Булыгину сто рублей, что два месяца назад занимал. Впроголодь буду жить, а отдам...

И понеслось. Раскаивались все искренне, с душой, как это умеет русский человек, когда его припрут к стенке: глаза честные-честные, в душе горит желание измениться непременно в лучшую сторону. Оно такое сильное, что через час-полтора само собой перегорает и сходит на нет независимо от того, что искренность была неподдельная.

Зубоскалин прошелся еще раз вдоль рядов потенциальных преступников и подошел к Кулапудову.

– Здесь его нет, – шепотом сказал он, пригибаясь к Веньке, чтобы его не услышали лишние уши.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

Венька крякнул, решая непростую задачу: как теперь объясняться перед задержанными? Ладно бы перед одним. Но тут их добрый десяток стоит.

– Значит, граждане, – предварительно прокашлявшись, неожиданно охрипшим голосом сказал Кулапудов. – Сами видите, что вины на вас много. Однако, беря во внимание то, что ранее вы не привлекались, что жалоб на вас нет, а на работе о вас говорят только как о хороших специалистах, на первый раз мы вас отпускаем. Можете идти, – кучка задержанных облегченно выдохнула, – но помните о том, что органы не спят, и впредь будьте более законопослушны.

Нестройный шум благодарности вырвался из многочисленных глоток задержанных, не чаявших домой вернуться раньше, чем отсидят срок. Леха прослезился.

– До чего ж милостивый народ, – растроганно пролепетал он, натирая до красноты глаз.

Милостивый же народ между тем в мгновение ока испарился с площадки перед рынком, дабы не дожидаться перемены настроения у служителей порядка. Любопытные тоже стали рассасываться. Курсанты остались одни. На лицах каждого из них были написаны тоска и разочарование.

Точно злой рок кружил над ребятами всю неделю, уводя прямо из-под их носа коварных преступников. Вот и теперь. Куда, скажите, делся настоящий дурковед? Никто не мог ответить ребятам на этот вопрос.

– Попробуем еще? – без надежды спросил Венька, кивая в сторону арки.

Санек неопределенно пожал плечом. Даже он успел пасть духом, несмотря на свой неунывающий характер. Без особого энтузиазма Зубоскалин взглянул на вход в рынок и чуть не сел на толстый слой пыли, в этой части города успешно заменяющий тротуар. Среди прилавков и лотков мелькнула знакомая фигура, спешащая, несомненно, чтобы запутать, с белым (вот это хитрый ход!) лифчиком вдоль рядов.

– Лови-и-и! – взревел Санек и ринулся в плотный поток рынка.

На этот раз, хотя парень, проявляющий нездоровый интерес к женскому белью, спешил (видимо, украв предмет дамского туалета), Дирол оказался быстрее его и нагнал-таки.

– Хулиган, отдай мою сумочку, – стараясь играть роль беззащитной женщины, вскричал Санек, кинувшись с кулачками солидной величины на ошалевшего парня. – Вор! Мерзавец! Обманщик! – Дурковед изумленно выронил бюстгальтер из рук и постарался отодрать от себя навязчивую девицу. – Подними сейчас же вещественное доказательство, урка потенциальный, – взревел Санек.

Тут подоспели остальные ребята.

– Нехорошо у девушек вещи воровать, – осуждающе покачал головой Кулапудов, вытаскивая из кармана полиэтиленовый пакетик, в котором еще оставались крошки от сухарей. Венька хотел было упаковать вещественное доказательство, чтобы предоставить его потом капитану Мочилову, но незнакомый парень его опередил.

– Не имеете права, это мой товар, – визгливо крикнул он.

Курсанты переглянулись.

– Что?

16

Как рассказал Матвей – задержанный Зубоскалиным любитель женского белья, – никакой он не дурковед, а рядовой торговец, уже два года назад избравший в качестве своего товара нижнее белье. У хозяина, на которого парень работает, две точки, и порою, когда Матвею не хватает вещицы нужного размера, он бегает к другому прилавку за недостающим товаром. Именно в такой момент Санек впервые столкнулся с Матвеем, а потом и поймал его.

Что же касается воров, то на рынке и без Матвея их пруд пруди. Хоть засушивай для коллекции. Попадаются и те, что сумочками занимаются, но они все больше по разрезанию, а не по воровству. Зачем им целые сумки таскать? Это неудобно. И улика опять же налицо, если поймают.

Нужно быть дураком, чтобы на рынке вместо кошельков целые сумки таскать.

До такого додуматься мог разве что только Костя Тырин, отличавшийся полным отсутствием ума.

– Кто этот Костя? – заинтересовались курсанты, плотнее придвинувшись к Матвею.

– Костя-то? Клептоман один, в качестве постоянного места работы выбравший наш рынок. Парень безобидный, незлобливый, его все здесь любят и порою подбрасывают что поесть. Понимают, не повезло бедолаге – с умом-то набекрень родился. Почему набекрень? Так со справкой он.

Недоразвитый, проще говоря. Чудненький такой, но опять же повторяю, безобидный.

А если что украдет, так продавцы не беспокоятся. Знают, где его найти, чтобы вытребовать товар свой обратно. Тырин долго не упирается, отдает сразу. Еще и спасибо скажет за то, что с вещицей поиграться удалось. Вот так. А найти его просто. Он когда что свистнет с прилавка, завсегда за туалетом прячется и любуется краденой вещью. Там вы его быстро обнаружите.

Что, скажите, оставалось делать курсантам, у которых всего один вечер и ночь в распоряжении для того, чтобы найти и обезвредить преступника?

Конечно, на опасного преступника Костя Тырин, по словам Матвея, не тянул, и признать, что целую неделю опергруппа из пяти молодых специалистов не могла справиться с умственно отсталым, было трудно. Но это лучше, чем остаться совсем без подозреваемых. И ребята направились к туалету.

Не узнать его действительно было невозможно. Прыгающей походкой, точно стараясь взлететь ввысь, широко улыбаясь и здороваясь с продавцами, парень лет девятнадцати, с отсутствием интеллекта на лице, ходил между рядами как раз в районе того места, что указал Матвей курсантам.

При виде него дородные женщины и сухопарые грузины вежливо растягивали рот в улыбке, стараясь тщетно прикрыть руками то, что лежало у них на прилавках.

– Доброй вам торговли, – радостно желал Тырин раскрылившимся над товаром бабам.

– И тебе удачи. Тьфу, нелегкая, наоборот, неудачи.

Костя не обижался на такое нестандартное пожелание. Он вообще, видимо, не умел обижаться. С радостью рассказывая о своем последнем приобретении, маленькой погремушке с зайчиками, он молниеносно водил руками, рассекая душный воздух базара. Временами рука незаметно оказывалась в кармане, но совсем ненадолго. Мгновение – и она вновь летает вверх-вниз, помогая словам.

– Иди, иди, потом расскажешь, – ворчливо говорит продавщица. – Вон, покупателей всех разогнал, как мух каких.

– А я их обратно пригоню. Хотите? – широко улыбаясь, совершенно искренне предложил помощь парень. – Мне несложно.

Он растопырил руки в стороны, махая ими как крыльями, запрыгал из стороны в сторону, мешая людям проходить.

– Сюда, сюда идите. Здесь у тетеньки много хороших вещичек. Только они дорогие и портятся быстро.

Покупатели шарахнулись в стороны, освободив небольшой пятачок перед прилавком ворчливой продавщицы.

– Да иди ты отсюда, – в сердцах крикнула она Косте, запулив в него мужским дезодорантом.

Парень ловко поймал метательный предмет, быстро засунув его за пазуху.

– Спасибо, – поблагодарил он за подарок и попрыгал дальше, напевая себе под нос какой-то детский мотивчик.

За время всего разговора курсанты напряженно следили за преступником, стараясь не выказывать себя раньше времени.

Они решили выждать момент, когда гражданин Тырин выведет их на то место, где прячет краденое, и уже с поличным поймать его, приведя в действие эффект неожиданности.

Лишь только Костя отошел от прилавка, как стройный ряд стильно одетых молодых людей, возглавляемых девушкой в красном, двинулся ему вслед.

Костя долго блуждал меж рядов, часто останавливаясь и беседуя с торгующими.

После каждой беседы его карманы все больше оттопыривались, пополняясь новыми крадеными мелочами, по большей части блестящими, ярких, кричащих расцветок.

Наконец, когда класть уже было некуда, клептоман завернул в безлюдный закуток, где стояла пара металлических коробок с человеческий рост, со специфическим запахом и надписью «Служебный». Здесь у Кости стоял давно приготовленный колченогий стул, на котором парень любил раскладывать свою добычу. Венька удовлетворенно присвистнул.

– Леха, – шепотом позвал он Пешкодралова. – Слетай быстро в ряды и купи дешевенький фотоаппарат с пленкой. Неплохо было бы запечатлеть этого субчика с награбленным.

Леху сразу же как ветром сдуло. Остальные остались на местах, напряженно следя за разворачивающимся событием. Вывалив все из карманов, клептоман восхищенно развел руками. Глаза загорелись восторгом. Он поочередно стал перебирать каждую вещицу, любовно поглаживая ее и рассматривая на свет. По большей части это были заколки, погремушки, батарейки и прочая ненужная мелочь, способная обрадовать только ребенка или дурачка. Костя, по рассказам Матвея, являлся вторым из списка.

Внезапно среди рыночного мусора и пустых, покалеченных коробков появились еще люди, о которых продавец женским бельем не упоминал. Они были мрачные и молчаливые, с тяжелым взглядом из-под лохматых бровей. Тот, что шел чуть впереди, немного косил одним глазом. Костя тоже заметил нежданных гостей в своих владениях и поспешил спрятать все разложенное богатство, ссыпав его оптом за пазуху.

– А я у вас ничего не брал, – на всякий случай честно предупредил Тырин парочку вновь пришедших.

– А мы у тебя ничего отбирать не собираемся, – успокоил раскосый.

– Правда? – облегченно и радостно спросил парень.

– Честное слово.

Костя засиял благодарной улыбкой.

– И погремушку с зайчиками не отберете? – все еще не веря в свое счастье, спросил парень.

– Да мы тебе сто таких подарим, – с легкостью пообещал раскосый. Второй стоял молча и только механически кивал в знак согласия.

У Кости ноги подкосились от счастья. Такое событие – сто погремушек с зайчиками! Да он же тогда станет самым счастливым парнем на свете.

И все благодаря этим добрым дядькам, зачем-то шарящим глазами вокруг и воровато оглядывающимся, словно боясь кого увидеть.

– А еще мешок запонок, – заливал раскосый. – Хочешь мешок запонок?

Как же он попал в точку! Не было ничего прекраснее на свете для клептомана Тырина, как эти маленькие, изящные вещички. Они могли блестеть и переливаться, радовать глаз красивыми цветами. Они были самой разной формы, глядя на которые Костя любил вспоминать азы геометрии, которым его учили в спецшколе. Парень без труда узнавал круг и квадрат, порою даже правильно определял прямоугольник. Это, как игра, забавляло и позволяло парню чувствовать себя умнее, развиваться и расти. А как приятно было нацепить штук пятнадцать запонок на одежду! Без них рубашка была скучной и неинтересной. Но стоило только увешаться маленькими побрякушками, как Костя чувствовал себя по меньшей мере сказочным принцем, сияюще-прекрасным, готовым на подвиги ради какой-нибудь из несмеян.

Курсанты поняли: раскосый каким-то образом узнал о страсти парня к запонкам и нагло ею пользовался. Для чего ему это нужно было, ребята узнали из последующего разговора.

Костя от радостной новости сошел бы с ума, если бы тот у него был.

А так просто высоко подпрыгнул и повис на шее «доброго» дяди, перекрыв тому доступ кислорода. Раскосый посинел и закашлялся, отдирая от себя не желавшего оставаться неблагодарным парня.

Его товарищ, внешностью сильно смахивавший на шкаф с головой, все с тем же молчаливым спокойствием схватил клептомана за шиворот, встряхнул его, отцепляя от раскосого, после чего только поставил на землю. Однако Костя словно не заметил некорректного к себе отношения.

– А вы мне их сегодня принесете? – с нетерпением спросил он.

– Как только выполнишь одну нашу небольшую просьбу, – слащаво произнес раскосый.

– Просьбу?

– Совсем маленькую. Сущий пустяк.

Он достал из небольшого портфельчика лист бумаги, испещренный какими-то записями. Курсантам из своей засады не было видно, что именно там написано, но парни не сомневались, что это не сонеты Шекспира.

– Здесь небольшой список того, что ты нам должен принести, – чересчур мягким голосом произнес раскосый, легко, но настойчиво вталкивая листок в руки Тырина. – Все достать очень несложно. Прямо здесь, на рынке, и наберешь.

– Вы тоже хотите поиграться? – догадался Костя.

– Конечно, о чем речь. Это наше самое любимое занятие.

Тот, что похож на шкаф, издал первый звук, глуповато гыгыкнув густым низким басом. Костя тоже рассмеялся. Он вообще любил смеяться, когда другим весело. К тому же рядом такие хорошие парни. Добрые и играть любят.

– Только вы потом верните все хозяевам, – попросил честный клептоман. – А то они расстраиваться будут.

– О чем речь. Вот только наиграемся и отдадим, – не моргнув косым глазом, соврал мужчина.

– Я тогда сейчас, быстренько, – услужливо пообещал Костя, уже убегая выполнять поручение.

– Мы тебя здесь подождем, – крикнул ему вслед раскосый и тише добавил: – Идиот.

* * *

Венька дал знак ждать всем на месте. Уходить следить за гражданином Тыриным не было смысла. Все равно вернется через какое-то время за своими запонками. А вот понаблюдать за странными личностями, с легкостью раздающими этот товар мешками, не мешало бы. Лишь только Костя скрылся из поля зрения, раскосый сел на колченогий стул, небрежно вытянув ноги, и закурил дорогую сигарету.

– Елена была права, с этим дурачком много наварить можно, – томно растягивая слова от удовольствия, произнес он, пуская тонкую струйку дыма в лицо шкафоподобного. Раскосый открыл свой портфельчик. – Сходи, купи все запонки, какие только найдешь. И эти, как их, погремушки с зайчиками.

Большой гыгыкнул. Видимо, умея издавать только эти звуки, потому что опять ничего не сказал.

– Держи деньги.

Раскосый отсчитал несколько купюр и закрыл портфель.

– Я тебя здесь подожду.

После того как один из заказчиков преступления удалился, минуты потекли нескончаемо долго. Раскосый только курил и посматривал на часы. Это было неинтересно и не добавляло ребятам никакого компрометирующего материала на необычную парочку. Все замерли в самых неудобных позах, стараясь скрыться за мусорными бачками. Одноухая дворняга недовольно посматривала на ребят, очень мечтая забраться в пахнущую тухлым съестным кучу и поужинать на сон грядущий. Она глухо ворчала, с неодобрением посматривая на зад Кулапудова, словно догадываясь, что это по его команде люди заняли такую замечательную кафешку для бездомных животных.

Пешкодралов вернулся с покупкой, пригнувшись как под обстрелом, добежал до бачков, чтобы вручить фотоаппарат командиру. Венька молча забрал предлагаемое и приготовился к съемке.

Раскосый докурил, сложил руки на груди, стал нетерпеливо перебирать пальцами. Прошло какое-то время, и в укромное местечко одновременно с разных концов вошли Костя Тырин с неимоверно разбухшим животом и сообщник раскосого с холщовым мешком, тихо позванивающим при каждом неловком движении. У Кости глаза на лоб полезли при виде такого счастья. Он тихо рассмеялся и хотел было вновь повиснуть на своем благодетеле, но раскосый вовремя отпрянул за спину шкафоподобного.

– Чудненько! – восхитился Костя, потирая в предвкушении ручки и протягивая их к заветному мешку.

– Сначала выкладывай, что принес, – охладил пыл клептомана раскосый.

Костя подскочил к своему стулу и, вытащив рубаху из потертых джинсов, ссыпал прямо на сиденье добычу. У наблюдавших глаза на лоб полезли при виде всего того, что открылось их взору.

И среди неимоверного количества товара лежали кошельки.

Самые разные кошельки, перемежаясь с маленькими дамскими сумочками.

Раскосый окинул взглядом все это богатство и остался довольным.

– Миша, заплати, – коротко приказал он стоявшему с мешком подельнику.

Венька почувствовал, как в мозгу бешено запульсировала кровь. Вот он, тот момент, когда можно ловить преступника с поличным. Вот они, неопровержимые доказательства вины раскосого и шкафоподобного. Венька понял, что наступил его звездный час. Он привстал над дурно пахнущим баком, дрожащей рукой поднес фотоаппарат к глазу и щелкнул.

Вспышка заставила обернуться преступников. Они заметили, как голова Кулапудова быстро скрылась за мусорным баком, и все поняли.

– Линяем, – быстро среагировал раскосый, и пара преступников, сбив с ног озадаченного Костика, оставшегося при запонках и том богатстве, которое не захотели почему-то взять «добрые дяди», припустила в сторону от курсантов.

– За ними, – зычно взревел Венька.

И снова началась погоня. На этот раз преследование велось на равных условиях, транспортное средство было одного образца как у убегавших, так и у нагонявших – ноги. Это внушало оптимизм. В условиях рынка погоня велась вяло, с перерывами на то, чтобы пропустить проходящую мимо старушку или ребенка. Обогнали Матвея с эротичными красными трусиками в руках. Вежливо поздоровались и разбежались в разные стороны.

За аркой преследование увеличило скорость. Курсанты вспомнили утренние пробежки, проводимые неугомонным Садюкиным. Перед глазами всплыла спортивная фигура с в меру накачанными мышцами, в шортах и майке.

На груди свисток. Образ Фрола Петровича послужил мобилизующей силой, разозлив ребят до предела. Страшно скрипнув зубами, Венька зарычал и взял скорость, которая могла заставить благодарно прослезиться сурового тренера. Остальные последовали его примеру.

Однако и преступники были не лыком шиты. Обнаружив завидную прыть и доскональное знание местности, раскосый с подельником ловко уходили от погони, сворачивая с прямой дороги каждый раз, когда чувствовали, что их нагоняют. На открытой местности им не убежать. Преступники это поняли и при первом же удобном случае ловко прыгнули через забор, углубившись во дворы частных построек.

Курсантов не остановило препятствие. Первым подбежал к забору Венька и без особого труда перемахнул его. Утконесовы следом за ним очутились по ту сторону. Санек немного замешкался, сбрасывая с ног ставшие ненужными туфли и соображая, как удобнее залезть на забор в узком платье. Но и он преодолел первое препятствие. А вот Лехе, как всегда, не повезло. Казалось, этот гвоздь специально притаился и ждал, когда Пешкодралов начнет переваливать во двор деревянного дома. Ни одного из курсантов он не задел, а на Лехе заострил свое пристальное внимание, незаметно поддев только сегодня заштопанные брюки на том же многострадальном месте, что понесло урон накануне. Ткань издала жалобный звук, но старательная работа Пешкодралова не распоролась, заставив крепко повиснуть парня на высоте двух метров.

Руки и ноги безнадежно болтались в воздухе, описывая страдальческие пируэты. Леха попробовал дернуться. Не помогло.

– Поймайте этих негодяев, а за меня не беспокойтесь, – с чувством выкрикнул Леха и остался один на один воевать с острым врагом и предательскими брюками.

Теперь погоня осложнилась тем, что на пути постоянно попадались какие-то препятствия. Острые камни, разбросанные ведра и жестяные банки в изобилии устилали дворы низеньких одноэтажек, больно впиваясь в ноги страдающего Зубоскалина. Он стал понемногу отставать от своих товарищей, но от преследования не отказывался. Прихрамывая, Санек все чаще останавливался, чтобы перевести дыхание. И вдруг из самой завалящей избушки, к которой в очередной раз прислонился парень, вышла мохнатая образина, поросшая бородой и усами, как болото мягким мхом. Голова же, наоборот, блистала полированной лысиной с многочисленными анатомическими буграми.

– Крошка, желаешь в гости зайти? – пробасил мужик и с недюжинной силой приобнял Зубоскалина. – Прическа мне у тебя нравится. Прям на мой вкус.

Дирол попробовал применить какой-нибудь из приемчиков Костоломовой, но шевелиться просто невозможно было в клешнях громилы. Санек с тоской бросил взгляд на удаляющихся курсантов и неуверенно крикнул:

– Не бойтесь, я его задержу.

Что с ним случилось дальше, никто уже не видел, потому что видеть затылками Утконесовы и Кулапудов не научились, а оборачиваться и тем более останавливаться у них не было времени. Их осталось всего трое, но они не испугались и сдаваться не собирались. Не было сомнений, что преступники специально ведут ребят по тому пути, где заранее ими были расставлены ловушки. Две из них сработали без замешательства: точно и быстро. Что ждало курсантов впереди, они не знали, но в храбрых сердцах не было и тени предательского страха. Они чувствовали за собой правоту, знали, что совершают благородное дело, и смело продвигались вперед, готовые к любым опасностям.

Опасности себя не заставили ждать. Беспрепятственно проскочив мимо подкупленной по всей вероятности заранее шавки, обитавшей в здоровой будке, злоумышленники преодолели очередной штакетник. Однако курсантам так легко пересечь этот участок пути не удалось. Собачка словно взбесилась.

Маленькая, чуть виднеющаяся над высокой травой, шавка обнажила неожиданно оказавшиеся внушительными клыки и угрожающе зарычала, преграждая дорогу.

Ребята резко остановились, чуть не попадав. Обойти животное не было никакой возможности, так как оно просто не сидело на цепи и могло беспрепятственно передвигаться по всему периметру двора. Задабривать ее не было времени. Да и необходимых средств не наблюдалось, как то колбаса или сосиска, или на худой конец котлета из столовой.

– Нужно пробежать, как это сделали преступники, – предположил Венька. – Если мы проскочим быстро, она не успеет опомниться.

Собака опомниться успела. Она предупредила разбежавшихся курсантов о своих намерениях, зарычав еще громче, и вцепилась мертвой хваткой в ногу Антона. Парень взвыл, по ощутимой боли узнав злодейку. Да-да, он ошибиться не мог. Это та вредная псина, которую выгуливала пожилая дама в парке тогда, когда так бесславно закончился их первый день слежки. Черная злость закипела в душе Утконесова. Ну теперь-то он ей покажет! Все припомнит, дай только срок.

– Бегите, я ее задержу, – прорычал сквозь зубы Антон с таким азартом, что заставил в испуге собачку взвизгнуть и заскулить.

Слабость врага бальзамом пролилась на сердце парня, и он вцепился в ненавистную шерсть.

Их осталось двое. Двое на двое. Преступники и те, кто их ловит. Они бежали уже около получаса, и силы стали оставлять тех и других. Частный сектор кончился, снова пошла асфальтированная, достаточно широкая дорога. Однако видно было, что ребята бегут где-то ближе к окраине.

На прямой местности догонять было проще. Венька и Андрей все ближе и ближе подступали к улепетывающим преступникам. Казалось, еще немного – и они ухватятся за длинную полу плаща раскосого.

Злоумышленники еще раз свернули, оказавшись в знакомой уже нам местности.

Зюзюкинский треугольник, славный своим темным прошлым, впустил в свои объятия темных людишек и спрятал их в одном из домов, вывеска у которого гласила: «Ясновидение и предсказание. Магия по разумной цене».

Курсанты кинулись туда же.

Все тот же мрачный коридор, просторное фойе с глазом на потолке. Два кресла настойчиво предлагали посетителям посидеть, но Кулапудов и Утконесов решительно проигнорировали радушное приглашение. Они заметили, как шкафоподобный скрылся в двери справа от кресел, плотно закрыв за собой дверь.

– Зачем вы притащили «хвост»? – услышали они женский голос за дверью, а потом все стихло.

Когда ребята оказались в темной комнате с многочисленными свечами, в ней уже никого не было. На столе мрачно поблескивал хрустальный шар. Внутри его мутью поднялся белый дым, предсказывая недоброе. Дверей в комнате больше не было. Загадочный треугольник в который раз оправдал свою недобрую славу, растворив двоих мужчин и, возможно, женщину в тумане вечности. Загадочные исчезновения возобновились.

– Они не могли испариться, – в сердцах крикнул Венька. – Должен быть еще какой-нибудь выход. Только бы его найти.

И курсанты стали искать. Они обшарили каждый закуток, простукали весь пол на предмет наличия погреба, даже со вниманием изучили потолок.

Ничего. Настораживал разве что насмерть прибитый к стене ковер. Его не только невозможно было отодрать, чтобы убедиться, что за ним нет хода, но и просто отодвинуть от стены хоть маленький кусочек.

Словно ковер прирос к стене или скорее стена в этом месте была сделана из ковра.

– Чертовы колдуны, – разозлился Андрей, в сердцах схватив хрустальный шар, чтобы с чувством его грохнуть об пол. Парень замер.

Не поддававшийся ранее никаким убедительным действиям ковер мягко отодвинулся, открывая за собой темный коридор. Утконесов изумленно разинул рот, выронив шар из рук. Потайная дверь сразу же закрылась.

– Возьми, возьми его обратно, – с надеждой попросил Кулапудов.

Андрей послушно подобрал шар. Он был тяжелый. Ковер мягко отодвинулся в сторону, вселяя в сердца угаснувшую надежду.

– Только не выпускай из рук, – радостно воскликнул Венька, первым бросившись в пугающую темноту коридора.

Какой там выпускать. Андрей теперь и за сотню баксов не выронил бы тяжелый прозрачный мячик из своих ладоней. Нет уж, дудки. Он теперь с ним и спать, если надо, будет. Утконесов, довольный своей находкой, попытался последовать примеру командира, но не тут-то было. Видимо, потайной ход был запланирован на то, чтобы не выпускать из комнаты волшебного шара. Лишь только парень приблизился к зияющей дыре, как ковер с издевкой водрузился на свое место прямо перед носом Утконесова.

И больше, как Андрей ни старался, ход не открывался перед мечущимся курсантом.

– Я буду охранять дверь снаружи, – крикнул он, уткнувшись ртом в ковер, без малейшей надежды, что его услышит друг.

* * *

Когда дверь захлопнулась за Кулапудовым, он погрузился в кромешный, пугающий мрак. Ничего не было видно. Только на слух мог ориентироваться парень. Впереди и немного внизу еле слышались удаляющиеся шаги. Венька попробовал ногой пол впереди себя. Ступени, спускающиеся вниз. Все понятно. Подземный ход, вырытый каким-нибудь самодуром графом. Что ж, Венька проверит, куда ведут эти ступени.

Он смело ступил на лестницу и быстро, насколько можно в темноте, стал спускаться вниз. Ступени вскоре кончились, а курсанта окружила затхлая сырость подвального помещения. Вытянув вперед одну руку, а второю придерживаясь о стену, Кулапудов смело продвигался в таинственную неизвестность. Он слышал шаги убегающих. Не исключено, что и его преследуемые уже вычислили. Их больше, и это плюс для них. Они могли оставить кого-нибудь, например шкафоподобного, дожидаться Венькиного появления, чтобы тот в темноте мягко опустил свою лапу на голову невидящего курсанта. И все.

Прощай, карьера будущего следователя, а может быть, и жизнь. Здесь удобно погребать не учтенные в морге тела. Пока тебя найдут, может новая эра наступить.

Невеселые мысли, навеваемые мрачной обстановочкой, роем кружились в голове. Но Венька панике не поддавался. Он смело бежал вперед, отодвигая рукой невидимую паутину.

Преследуемых становилось все слышнее, а значит, он нагонял их. Пусть теперь попробуют скрыться от него.

Под ногой появилась ступенька, о которую Кулапудов споткнулся так, что чуть было не полетел пахать носом подземную целину. На этот раз лестница вела вверх. Курсант воспрянул духом и стал быстрее перебирать ногами. Стало светлеть. Теперь он не только слышал убегавших, но и видел их неясные силуэты. Яркий сноп света внезапно вспыхнул, заставив парня на минуту зажмуриться. Это преступники открыли дверь или лаз, Венька разглядеть не смог, и выбежали наружу. Несколько мгновений спустя там был и Кулапудов.

То, что открылось глазам парня, заставило не только его удивленно открыть рот и с непониманием промаргиваться. В подобном же состоянии находились и преступившие закон. Как оказалось позднее, так далеко по подземному ходу они ни разу не проходили, а потому не знали, куда ведет этот лаз.

Порою мы замечаем у судьбы наличие прекрасного чувства юмора. Так было и в тот памятный день. Тайная дверь привела злоумышленников и одного, последнего уцелевшего, курсанта к 125-му участку отделения милиции, во дворе которого смолил папироску лейтенант Ворохватов, уже мечтавший, как он вернется домой, обнимет нелюбимую, но пышнотелую – что вполне приятно, хотя и немодно, – жену Люську, навернет приготовленных ею щец с мозговой косточкой... Мечтаниям не суждено было сбыться.

Словно из ниоткуда вырулили трое давно числившихся в розыске преступников и подозрительного вида дворник. Все четверо тяжело дышали, словно только что вернулись с чемпионата по марафонскому бегу, проводившемуся в одной из стран Европы. Причем казалось, что вернулись они, так же как и соревновались, на своих двоих, без перекуров, передышек и отпусков за свой счет. Лейтенанту предоставилась возможность впервые оправдать свою звучную фамилию и схватить воров в трех экземплярах (возможно, в четырех, так как дворник выглядит крайне подозрительно).

Выхватив из кобуры табельное оружие, Ворохватов грозно нацелил его на еле дышащую четверку, предложив ей немедленно поднять руки вверх.

– Обложили, легавые, – сплюнув сквозь зубы, сказала ясновидящая Варвара, она же Лена. Возможно, так прозорливо понять сложившуюся ситуацию и то, что за ней последует, женщине помог третий глаз и способности к предсказанию.

Всех провели в камеру предварительного заключения, где Веньке долго пришлось объяснять, кто он такой и почему так неподобающе для курсанта школы милиции одет. Поверили ему, только когда сам полковник Подтяжкин подтвердил слова Веньки по телефону, а Мочилов лично приехал забрать прославившегося героя из КПЗ.

Опознав своего воспитанника, Глеб Ефимович провернул еще одно дельце в стенах знакомого ему участка. Пошустрив по своим каналам, капитан выпросил пойманных его курсантом преступников на пару часов к себе в кабинет для предварительного допроса. Ну не мог отказать себе в этом удовольствии Мочилов.

Возвращались с шиком, на служебном «уазике» с решетчатыми окнами сзади, где пригорюнившись сидела ясновидящая со своей свитой.

Остальные герои дня подтягивались к школе милиции на своих двоих, прихрамывая и придерживаясь за пострадавшие в ходе операции места.

Одному Зубоскалину наконец-то повезло. Дядя Паша, тот ужасный амбал с мочалистой бородой, что поймал курсанта посреди погони, как только узнал, кого изловил в свои зацепистые лапы, от души посмеялся, а потом предложил Саньке раздавить по одной за знакомство. Ох, и до чего ж душевным мужиком оказался дядя Паша!

Когда ребята увидели, кого выводят из «уазика» со стянутыми за спиной кистями, радости их не было предела. Не только потому, что были пойманы злостные обманщики, вербовщики наивных детей и юношей.

Просто еще во время погони, пристально всматриваясь в спины членов шайки, курсанты вспомнили, где они видели запоминающийся широкий тыл шкафоподобного. Это был тот байкер, что неудачно покушался на сумочку Зубоскалина.

* * *

Сегодня Мочилов вел допрос ласково, как мать родная. Он приглушил яркий свет настольной лампы, отвернув ее к окну, тактично предложил даме кресло, усадив всех остальных на стулья, а сам примостился на краешке стола, чтобы быть ближе к подозреваемым. В спокойной и доверительной беседе он надеялся усыпить бдительность закоренелых преступников, а заодно провернуть еще одно дельце.

– Итак, господа, – ласково начал он, – буду рад нашему знакомству. Меня можете называть капитан Мочилов или попросту Глеб Ефимович. Как прикажете звать вас?

Ответом ему было молчание.

– Может быть, начнем с дамы?

– Я не понимаю, за что меня задержали, и отвечать буду только в присутствии своего адвоката, – с вызовом выпалила женщина, после чего плотно сомкнула губы.

Раскосый боязливо перевел взгляд с подельников на Мочилова. Затем снова на задержанных с ним. Перспектива второй раз оказаться в тюрьме на длительный срок нисколько ему не улыбалась. А добровольное признание помогло бы скостить срок. Неужели Лена, его любовница и главарь их небольшой шайки, этого не понимала?

Мочилов заметил метания одного из допрашиваемых и удовлетворенно ухмыльнулся в усы.

– А вы тоже собираетесь молчать и усугублять тем самым свое и без того шаткое положение?

– Я? – дернувшись, произнес фальцетом раскосый. Как он сейчас не был похож на того уверенного в себе человека, которого видели курсанты на рынке.

– Да, вы, – подтвердил Мочилов, пристально уставившись на нервничавшего дурковеда. Он где-то читал, что вот так можно вывести из себя и заставить сомневаться человека неуверенного, со слабой психикой.

Хотя, возможно, Глеб Ефимович сам это придумал.

– Я... нет... – пролепетал раскосый.

– Что нет? – грозно метнула на него взгляд Елена.

– Не буду отвечать, – сразу же поправился мужчина, преданно посмотрев любовнице в глаза.

– У вас те же намерения? – скорее для формы спросил капитан у амбала.

Тот молча кивнул, не сводя безучастного взгляда со стены, по которой полз жирный паук.

– Ладненько, – слащаво пропел Мочилов и встал с краешка стола.

Глеб Ефимович распахнул дверь и изучил коридор. Курсантов на этот раз не было. В пустоте коридора раздавались только шаги лейтенанта Смурного, в данном конкретном случае с лихвой оправдывавшего свою фамилию. Каким образом его занесло в стены нового для него, но ставшего уже близким учебного заведения, Володя не знал. Подвергшийся сильнейшему стрессу, он как сомнамбула бродил везде, где только можно, не особенно утруждая мозги выбором направления.

– Коллега, – тихонечко позвал лейтенанта чему-то радующийся Мочилов. Смурной не прореагировал, отчего пришлось повысить голос.

– Коллега, – настойчивее и громче повторил Глеб Ефимович.

Володя словно очнулся ото сна и удивленными, непонимающими глазами посмотрел вокруг.

– Как замечательно, что вы здесь оказались, – быстро и доверительно, совершенно не согласуясь со своим строгим характером, затараторил капитан. – Вы меня просто обяжете, если принесете кипятка из кухни.

Бровь удивленно взвилась на лице лейтенанта, не понимавшего, зачем Мочилову понадобился чай на работе в такое позднее время, да еще и в выходной день. Ответ на поставленный себе вопрос не торопился возникать, а Володя, соответственно, не торопился шевелиться.

– Побыстрее, пожалуйста, – попросил Глеб Ефимович. – Это и в ваших интересах тоже, – туманно намекнул он и захлопнул дверь.

– Итак, отвечать вы отказываетесь, – подытожил Мочилов, водружаясь на свое прежнее место.

– Да, – убежденно сказала за всех Елена.

– Ну и ладненько, а я спрашивать не буду.

– Как это не будете? – обиженно спросила провидица, упрямо выдвинув нижнюю губку.

Да, она была волевой, уверенной в себе и достаточно жесткой женщиной, способной возглавить небольшую преступную группировку. Но как бы там ни было, Лена оставалась представительницей слабого пола, со своими прихотями и причудами. Ей всегда нравилось, когда мужчины увивались вокруг нее, выпрашивали крупицу внимания, ломали голову над тем, как сломить ее непреклонность. Это Елену забавляло, помогало чувствовать себя увереннее и сильнее. Допрос ей тоже напоминал что-то похожее, и женщина готова была молчать, накаляя обстановку, заставляя нервничать раскрасневшегося Мочилова. Но не тут-то было. Ее задела такая быстрая сдача позиций.

– Как это не будете задавать вопросы? – требовательно спросила она, нахмурившись еще сильнее.

– А вот так. Мне это не надо.

Лена совсем уже ничего не могла понять, и остальные тоже. В дверь постучали, и незнакомый женщине лейтенант внес на подносе четыре стакана крутого кипятка.

– Володя, ты можешь остаться. Мне кажется, будет что-то очень интересное.

Глеб Ефимович хитро подмигнул Смурному, на что тот никак не прореагировал.

Он сел в сторонке, безучастный ко всему, и к заговорщической физиономии своего друга в частности.

– У меня отменный чаек, – между тем напевал Мочилов, доставая из стола небольшой мешочек, сильно смахивающий на те, в которых хранят свои травки разные старушки, уже выжившие из ума и пока еще не очень. – Травяной, полезный, – продолжал капитан, щедро высыпая содержимое в каждый стакан.

Горьковатый запах полыни, календулы и еще каких-то трав наполнил небольшую комнату. Вода в стаканах позеленела, приняв неприятный вид цветущей в августе реки. Капитан гостеприимно раздал задержанным стаканы, а свой отставил в сторонку, объяснив это тем, что не любит пить кипяток.

Остальные же испробовали горячий чай.

Провидица Варвара, а в прошлом недоучившаяся студентка ветеринарного техникума, выгнанная из оного за систематические прогулы и злостную неуспеваемость, всегда смешивала травы для своих афер на глазок, собирая их прямо вдоль дорог. Откуда ей было знать, что ее импровизированные рецептики могут возыметь какое-то действие. И по счастливой случайности, возможно, магическое.

Вся троица почувствовала пытки ада, когда все внутренности сжигает опасный напиток. Перед глазами появились видения обманутых ими граждан, с осуждением смотрящих на преступников и строго так грозящих пальчиком.

Казалось, они сейчас откроют рот и заговорят: «А вот мы вас в угол». Струйки пота потекли по лицам нарушителей закона. Такой пытки они никогда для себя не предполагали.

– Это мы, мы, мы, – падая на колени, заломила руки Елена.

По щекам ее бежали крупные капли слез, которые женщина не старалась скрывать. Некоторая патетичность сцены сглаживалась искусной игрой.

Раскосый испуганно посмотрел на «каменную девку», как ее многие называли за глаза, понял, что дело – дрянь, и приземлился на костлявые колени рядышком, стараясь повторять экспрессивные движения рук любовницы. Амбал открыл рот и скороговоркой, перебивая бывших сообщников, заговорил.

– Записывай, начальник, все скажу. Все как есть. Только успевай конспектировать...

Мочилов довольно ухмыльнулся, победоносно бросив взгляд на очнувшегося от раздумий Володю.

– И допрос провели, и от болезни избавились, – многозначительно заметил он, раскрывая новенькую еще папку, на которой пометил: «Дело № 1».

17

Понедельник был поистине триумфальным днем для третьего курса Высшей школы милиции славного города Зюзюкинска. По случаю небывалого еще в этом учебном заведении (да и в любой другой школе милиции) события, с самого утра все командиры курсов выстроили у крыльца своих ребят.

Первыми стояла гордая собой опергруппа Кулапудова, возглавляемая сияющим капитаном Мочиловым. Полковник Подтяжкин на переносной трибуне, выделенной по случаю запасливым дядей Саней, выглядел особенно торжественно.

Рядом с ним стоял бывший младший лейтенант Ворохватов, на погоны которого лучи славы успешно выполненного дела повлияли самым магическим образом, превратив их в погоны старшего лейтенанта. Ворохватов с достоинством держал высоко поднятую голову, совершенно позабыв о прежней своей неловкости и стеснительности.

– Сегодня мы собрались благодаря славному событию в истории нашей школы, – с пафосом начал речь полковник Подтяжкин.

Он обвел всех учащихся взглядом, особо задержав его на третьем курсе.

Вздохнул, не заметив среди героев девушки, разбившей его сердце. Возможно, опять перевелась. Среди немногочисленных зрителей, допущенных на торжественное событие, на него строго смотрела Капа, сжав в нетерпении кулачки и подсказывая одними губами заготовленную накануне вместе с ним речь.

Павел Петрович по-новому взглянул на жену. Волнуется за него, переживает.

Вон из обычно идеальной укладки выбился непослушный локон, а она того и не замечает, занята только мыслями о муже. И почему Павел решил, что она плоха. Совсем даже ничего. Подтяжкин неуставно подмигнул Капитолине и продолжил:

– Наша школа может гордиться своими воспитанниками, в одиночку нашедшими и обезвредившими злостных закононарушителей, закоренелых преступников, крупных мошенников, вербовщиков и дурковедов, наконец.

В участках всего района они числились в розыске, но только нашим ребятам, – полковник поднял указательный палец вверх, крякнув от удовольствия, – только им удалось поймать и обезвредить преступников.

Опергруппа Кулапудова приосанилась, гордая собственной значимостью.

Капитан победоносно водил одними зрачками из стороны в сторону, не смея повернуть голову, и удовлетворенно наблюдал реакцию зависти его коллег. Только в Смурном черного чувства не замечалось, что опять же радовало Глеба Ефимовича до щекотания внутри живота.

После полковника слово взял старший лейтенант Ворохватов.

Он, как и предшественник, расхвалил ребят, вознеся их до небес. В это утро вообще звучали только добрые слова в адрес органов правопорядка и подрастающих достойных преемников действующей милиции. Дурковедам же объявлялся вечный и непримиримый бой.

Хвалебные речи растянулись на два с половиной часа. Сначала это нравилось курсантам – первые три четверти часа, – потом стало надоедать.

Клонило в сон. Когда все желающие выступили, Леха громко и от души всхрапнул. Он умел по одной, только ему известной, методике спать стоя.

Официальная часть, однако, успела порадовать всех слушателей еще один раз. Когда завершилась. Курсантов впереди ждал праздничный завтрак и лишний выходной для отличившейся пятерки. Тетя Клава с самого восхода солнца загадочно бегала по двору от кухни к складу и обратно в новеньком, до хруста накрахмаленном фартуке, разнося по округе самые соблазнительные запахи. Что она там приготовила, повариха не рассказывала даже своему любимчику Зубоскалину, который радовал ее одеждой настоящего курсанта, а не возмутительным красным платьем. Тетя Клава тихо улыбалась каждый раз, когда парень попадался ей на глаза, и ничего не отвечала на его расспросы.

Но самая большая радость произошла, когда шумная толпа учащихся ринулась в столовую, потреблять положенную им пайку. Геройская опергруппа немного подзадержалась, считая, что теперь, после успешной поимки дурковедов, будет ниже ее достоинства вести себя, как каким-то простым курсантам, и нестись сломя голову к царству тети Клавы. Снисходительно поглядывая на остальных, ребята пропустили всех вперед. Вместе с ними задержались капитан Мочилов и лейтенант Смурной, привыкший к парням и успевший полюбить их как друзей. Его больше не пугала одинаковость Утконесовых.

Нисколько. Он знал, что полностью излечился от недуга.

Именно в этот момент группу людей, за последние дни ставшую настоящей, сплоченной командой, окликнули. Ребята обернулись, просияв радостью, а Владимир Эммануилович побледнел, схватившись за начавшее пошаливать сердце.

В воротах школы стоял и смущенно улыбался Федор Ганга, раскрашенный побледневшими за неделю пятнами зеленки. Во время болезни он немного похудел, отчего стал выглядеть выше и стройнее. Федя скалился в ослепительной белозубой улыбке, на которую с долей зависти посматривал Дирол. А у каждого бока курсанта стояла красивая девушка Люда, деликатно придерживая его под оба локтя. Володя закатил глаза и попробовал упасть в обморок.

Рецидив был налицо: девушка двоилась, совершенно не соглашаясь принимать во внимание лечение, проведенное предприимчивым капитаном. К тому же, издеваясь над лейтенантом, она стояла не рядом с ним, как мечталось Володе по ночам, когда голова его касалась подушки, а около зеленого потомка мавров. Какая несправедливость!

– Меня выписали, – довольно произнес Федя.

Что тут началось! Казалось, курсанты встретили своего товарища после длительной разлуки, в которой неизвестные опасности ежесекундно угрожали жизни Ганги. Парни окружили смущающегося Федю со всех сторон, высоко задрав головы, наперебой стали рассказывать волновавшее всех со вчерашнего вечера событие. Федор только удивленно хлопал глазами и изумленно восклицал: «Да ну!» Глеб Ефимович, постояв немного в стороне, махнул рукой на разницу в возрасте и званиях, вклинился в самую середину толпы и от души стал заливать, приукрашивая реальные события расцвеченными подробностями, плодом живой фантазии капитана.

– Они ни в какую не хотели раскаиваться. Угрожали добраться до меня через своих людей, которые, как уверяли преступники, стоят на высоких постах не только в нашем городе, но и в правительстве Москвы.

Так-то, братцы...

Смурной не заметил, как оказался в стороне от возбужденной компании.

Он грустно изучал плацдарм, сквозь асфальт которого пробилась упрямая травинка. Она с вызовом смотрела на солнце и на него, Володю, презирая его уныние.

– А вы сегодня читать стихи будете? – раздалось у самого уха.

Лейтенант вскинул голову и увидел прямо перед собой обманщицу Люду.

– Нет, – обиженно, как мальчишка, буркнул он себе под нос и демонстративно отвернулся.

– Как жаль. Они мне очень понравились, – вздохнула девушка.

– Сестре моей тоже.

– Сестре?

До Володи стало доходить, что случилась какая-то страшная, смешная ошибка. Он вновь взглянул на Люду, которая стояла рядом с ним, перевел взгляд на ту, что продолжала зависать на локте у курсанта. Раздвоение ли?

– Мы близняшки, – поняла замешательство лейтенанта девушка. – Нас очень часто путают.

Что тут случилось со Смурным! Володя счастливо рассмеялся, подхватил Люду на руки и закружился с ней на одном месте. Люда. Людочка. Людмила.

Он здоров, влюблен и полон надежд на счастье.

* * *

Мягкие сумерки опускались на город, укутывая его в дырявое покрывало, сквозь прорехи которого уже виднелись первые звезды. Комары с азартом вышли на охоту, пикируя над головами, как истребители. В общежитии царила суета.

Единственное небольшое зеркало в комнате курсантов в этот вечер пользовалось повышенным спросом. Каждый старался выглядеть сногсшибательно, что, в сущности, удалось практически всем, если не брать в расчет зеленеющее лицо Феди и простоватый, не исправимый никакими супермодными прикидами, деревенский вид Пешкодралова. Радостная эйфория витала в воздухе, закрадываясь в души каждого из новоиспеченных героев. Говорили обо всем и ни о чем. И конечно, чаще всего в разговорах проскакивала волнующая каждого тема слабого пола. Федя буквально цвел, Леха загадочно улыбался, вспоминая волевые черты лейтенанта Костоломовой, Санек просто прыгал от счастья, ободренный охладевшим к нему вниманием полковника.

Только Венька среди общего гомона все чаще замолкал и грустно посматривал на себя в зеркало.

– Чего скис? – поинтересовался Антон, с трудом застегивая новенькие узкие джинсы.

– Так, – неопределенно отмахнулся Кулапудов и еще сильнее погрустнел.

– Что это за «так»? «Так» бывают разными, понимаете, – голосом совы из мультфильма произнес Зубоскалин. Он присел рядом с Венькой и положил руку ему на плечо. – Откройся, сын мой. Может быть, то, что тяготит твою душу, облекшись в слова, станет легче.

Возможно, мы скромными нашими силами сможем тебе помочь, и грусть отпустит тебя. Уж смеяться над твоей проблемой точно не будем. Может быть.

– Да ну тебя, – попытался отпихнуться Венька.

– А че ты. Скажи, правда. Не бегемоты же, сообразим, как тебе помочь, – хором сказали Утконесовы, с любопытством уткнувшись взором в лицо однокурсника.

Кулапудов молча встал и задрал водолазку, обнажив в меру поросшую грудь. Ничего так, внушительных масштабов грудь. Поводов для беспокойства не вызывает. Ни тебе болезненной бледности, ни тебе прыщей, ни колотых, ни резаных ран. Только большая, от левой подмышки до правой, наколка:

«Я люблю тебя, Зося!»

– Сильно, – одобрил Зубоскалин. – Кому собираешься предъявить текст для рецензирования?

Но оказалось, что предъявлять-то было некому. Венька с грустью поведал свою историю, печальную, но крайне поучительную. Несколько лет назад, когда Кулапудов был еще злостным хулиганом, он влюбился в польку.

Красавицу, умницу, тянувшую в экономическом институте на красный диплом.

Ее звали именно так, как написано у Веньки на груди. Это он в знак вечной преданности сделал на животе несводимую татуировку: «Я люблю тебя, Зося!» Впоследствии полька разбила его сердце, уехав на родину и выйдя замуж за богатого соотечественника, а свидетельство любви Кулапудова осталось навеки...

– Я, дурак, стихи ей сочинял, а она так поступила, – окончил горькую повесть Кулапудов и с головой ушел в мрачные мысли.

– Да, со стихами ты перестарался, – заметил Санек. – Лучше бы мороженое покупал, они это больше любят. Глядишь, и осталась бы твоя полька при тебе.

Венька помотал тяжелой головой из стороны в сторону.

– Она мне больше не нужна, – твердо сказал он.

– Правильно, на фиг нам иностранки. Отечественные лучше, покладистее.

К тому же и патриотичнее это, с нашими-то. А чего ты тогда слезы точишь? Трагедию нам изображаешь.

– Пробовал я после этой Зоськи с другими, – удрученно сказал Кулапудов. – Да ненадолго все это.

– Забыть не можешь? – с тоской в глазах спросил Леха.

Он слушал с замиранием сердца, прочувствованно, так же, как дома смотрел мексиканские сериалы. Был бы бабой – разрыдался б навзрыд. А так нельзя. Не положено мужику.

– Нет. Показаться перед ними не могу без футболки. Попробовал закадрить одну на пляже, а она меня так послала, что до сих пор уши горят.

Все глубоко вздохнули. Проблема.

– А, может, тебе другую Зосю поискать? – предположил Федя.

– Имя больно у нее редкое для нашей местности. А в Польшу ехать мне не по карману.

– Найдем, – убежденно сказал Санек, вставая со стула. – Сегодня же и найдем. Все равно собирались отметить наш успех в кафе.

Заодно там и подыщем.

– Конечно, – согласились парни.

– А чтобы и она от тебя не ушла, мы ей тоже наколку сделаем, – радостно предложил Леха.

* * *

Заведение «У Швейка», отличавшееся доброжелательной обслугой и приличными ценами, гостеприимно приняло группу курсантов в свои стены, предложив им богатый выбор съестного, выпивки и одиноко скучающих девушек за соседними столиками. Санек сразу принял официантку в оборот, подробно расспросив об именах всех работающих в заведении особ женского пола не старше двадцати пяти лет. Как назло ни одной Зоси среди них не оказалось.

– Не робей, – успокоил он Кулапудова. – Вечер только начался.

И действительно, это было только начало. Курсанты накатили по маленькой, потом еще по маленькой, закусили. Однако для крепкого мужского организма, уставшего от недельного напряжения, этого было мало. Требовалось повторение – и неоднократное. Когда напряжение спало, сам бог велел продолжения банкета. Широкая русская душа не терпела полумер. Ребята еще опрокинули.

Когда в каждом из них сидело по пол-литра на рыло, нестерпимо потянуло на подвиги. Ну просто невозможно было удержаться.

– Ща я ее тебе найду, – заплетающимся языком сказал Санек Кулапудову и плывущей походкой подрулил к гнусавому исполнителю приблатненных песен. – Про ментов что-нибудь хорошее знаешь?

– Про ментов знаю, а вот хорошее о них...

– Понял, – пьяно кивнул Дирол. – Свободен.

Он отстранил рукой слабо сопротивлявшегося певца и вцепился в микрофон. Техника издала печально-стонущий звук.

– Федя, – позвал он в микрофон, крикнув изо всей дури. – Давай сюда, Федя.

Ганга, пошатываясь, подрулил.

– Вы, африканцы, все хорошо поете...

– Я русский, – поправил Федор.

Санек подумал.

– А русские африканцы вообще еще голосистее, – выкрутился он. – Сбацай что-нибудь про нашу службу. Желательно из медленного.

– Я не знаю.

– А на своем, африканском?

– Я не знаю.

– Что, в Африке про русскую милицию не поют? – искренне удивился Зубоскалин.

– У-у, – отрицательно покачал головой Ганга.

– Тогда сочини.

– Что? – изумился парень.

– Что хочешь, только про ментов.

Санек торжественно, как переходящий вымпел, вручил Федору микрофон, сам тем временем изучая посетительниц кафе. Черненькая со вздернутым носиком ничего, но блондинка в углу лучше. Желательно начать с нее. Парень пригладил пятерней лысину, забыв, что с недавних пор на голове отсутствуют волосы. Только короткий ежик пробился сквозь кожу, делая Зубоскалина похожим на только что освободившегося уголовника.

«Зато по-молодежному», – убедил сам себя Дирол и нацепил на лицо одну из своих умопомрачительных улыбок.

Ганга загомонил что-то на смеси английского, русского и национального языка племени ням-амнии. В общем-то получилось ничего, если не считать того, что рифмы в импровизированной песне и не намечалось. Голос же у исполнителя, как предполагал Санек, оказался ничего, баритон с приятной бархатной хрипотцой.

– Потанцуем? – пьяным голосом предложил Дирол.

Девушка согласилась. Первую минуту молча слушали, что там страдает Федька. Затем Санек поинтересовался именем партнерши. Оказалась не Зося.

– А подруги у вас есть? – напрямик спросил парень. Он был слишком пьян, чтобы придумывать что-то более оригинальное.

– Конечно.

– Среди них Зося наблюдается?

– Нет, – изумленно ответила девушка.

– Так, свободна.

Откачнувшись на автопилоте, Зубоскалин выпустил из рук талию девушки и качнулся к следующему столику. За ним сидели двое: приятная, миловидная молодая женщина и мясоподобный мужчина, с увлечением поглощавший курицу-гриль.

– Вы не Зося?

– Я тебе покажу Зосю, – взревел мясоподобный.

* * *

Проводили их из кафе без почета. Прямо скажем, с треском проводили.

Парни понурились, порядком протрезвев после небольшого шухера, учиненного ими в питейном заведении. Шли молча, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Особенно избегали грустного взгляда Кулапудова. Морозило.

Вдалеке замаячила легкая фигура в голубом. Она испуганно жалась к домам, избегая выходить на свет. Нестройная толпа подвыпивших парней заставила ее вздрогнуть и отпрянуть назад. По всему видно было, что девушка не привыкла к столь поздним прогулкам.

– Ты кто? – пьяно спросил Кулапудов.

– Зося, – просто ответила девушка.

– Как? – изумился Вениамин, высоко подняв брови.

– Зося, – повторила она.

Венька недоуменно молчал, расширенными глазами глядя на незнакомку.

Что-то задорное в ней чувствовалось и привлекательное. Парень изумленно выдохнул.

– А не продолжить ли нам банкет? – предложил командир оперативной группы.

И банкет продолжился. Он принес с собою много новых событий, порою комичных, порой героических. Но это уже совсем другая история.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

Реклама на сайте